Аннотация: Когда даёшь себя приручить, потом случается и плакать.
В жизни моей семьи случились две собаки, каждая отрезком жизни в 15 лет. Первая, названная Малышкой, поскольку была подарена нам в её две недели отроду, была сердечным существом. Если было на душе неспокойно, стоило прижать её к себе, такую тёплую и всё понимающую, и боль отпускала. Меня любила безмерно! Хотя, казалось, были дети, и с ними ей должно было бы быть интереснее, чем со мной, замотанной всякими делами-заботами-работой. Дети обиженно высказывали предположение: "Это за то, что ты её кормишь".
Голоса Малышки не было слышно, интеллигентна была по рождению. Голос подавала только в случае, если на площадке нашего 12-ого, последнего этажа в доме на Изумрудной улице, останавливался лифт с чужими людьми. Как отличала при закрытой входной двери поднимавшихся в лифте своих от чужих? Не знаю этого до сих пор.
Её время жизни совпало со школьными годами моих детей. Как было важно им, возвращающимся из школы, выйти из лифта, открыть дверь и увидеть собаку, радостно виляющую хвостом! Потом смело войти в пустую квартиру и захлопнуть за собой дверь. А мне далеко от дома, на работе, тоже было спокойнее осознавать, что в случае нежданных гостей собака залает и предупредит детей об опасности.
Дети выходили гулять с Малышкой во двор дома, и только спустя несколько лет я узнала вот о чём. Дама торгового вида с первого этажа кричала детям, прошмыгивающим из подъезда на улицу: "А ну пошли со своей жидовкой!" Да, маленькая Малышка тоже была нашего роду-племени. К нашему удивлению, дама с первого этажа впоследствии завела огромную овчарку. Говорили, что от дамы ушёл муж, не сумев терпеть её злобный характер. Бывает. Так что её ненависть к моим детям отнюдь не была вызвана нелюбовью к собакам вообще.
Хлопоты Малышка вызывала только периодическими проявлениями ложной беременности. В такие периоды она таскала у детей мягкие игрушки и зарывалась с ними под одеяла на постелях, куда в здоровом состоянии и не помысливала запрыгнуть. Серьёзно заболела она на 15-ом году жизни. Что я не делала, чтобы спасти её от собачьей смерти! А когда на такси через весь город пригнала её в рекомендованную особенную собачью поликлинику, то получила отлуп: "Зачем вы столько времени продлевали её, собачьи, муки? Её давно надо было усыпить".
И сейчас помню её глаза, прощающиеся со мной, когда уходила из поликлиники, оставив её там навсегда. А детям на вопрос, где Малышка, соврала, что оставила её в ветеринарной клинике на лечение. И только через два дня сказала, набравшись духу, что их дорогой любимой собаки больше нет.
Младшая девочка так тяжело переживала потерю Малышки, что каждое воскресение ездила на Птичий рынок и там бродила одна в своём горе. Однажды позвонила оттуда с мольбой в голосе: "Мама, тут тётя отдаёт мне такого щенка, ну просто красавицу, порода - овчарка. Мама, можно её взять?" Я ответила в надежде, что новая собака вылечит ребёнка от тоски по Малышке:
-Хорошо, доченька, возьми, но у тебя же нет с собой денег, чтобы заплатить за щенка.
-Мама, а тётя говорит, что если понравится собака, привезёшь мне рубль по подмосковному адресу. Она мне адрес напишет. А если не понравится, надо вернуть по этому адресу саму собаку.
Вернулась девочка домой, рот до ушей от радости, а из-за пазухи действительно торчит овчарочья мордочка. Забегая вперёд, скажу, что ветеринар долго смеялся над моим утверждением, что наш новый пёс - овчарка: "Если и была в родословной овчарка, то поколения три назад."
Так в паспорте собаки появилась запись "московская дворовая." Но на овчарочку она всё равно была похожа. Внешне, но не по характеру. Прямо скажу, что оказалась она отнюдь не благородных кровей, полная противоположность незабвенной нашей Малышке. А точнее - дурная по характеру, излишне эмоциональная и приставучая. Вечно подавала голос, не терпела одиночества, прыгала надоедливо и настырно вокруг каждого гостя.
И тоже прожила с нами 15 своих собачьих лет, из них последние четыре уже в Израиле. Мы жили тогда в Яффо-далет, потом перебрались в Яффо-гимель. В квартире дочки был просторный балкон, который последний год своей жизни собака буквально уписывала от немощи. Бедная моя дочка! Она всегда помнила, что "эту дуру, эту идиотку" притащила в дом именно она. А ведь было это давно - давно, когда моя девочка купилась на ласковую тётю, которая наверняка предполагала о дурном характере щенка из помёта своей собаки.
Но мы всё равно любили нашу Динку. Даже несмотря на несколько пар отличной обуви, ею покусанной, в том числе свадебных дочкиных туфель. Как и с Малышкой, у нас не было хлопот с собачьим здоровьем. Только однажды, после возвращения с летней дачи, мне показалось подозрительным увеличенное её пузо. Но полной уверенности в её беременности не было. Потом пришёл момент, когда собака стала вести себя беспокойно, и мы по телефону вызвали скорую ветеринарную помощь. Немедленно прибывший представительный доктор с солидным саквояжем инструментов успокоил нас, сказав, что о беременности не может быть и речи.
Через три часа после отбытия врача Динка стала рожать...
Шесть тысяч постсоветских обесцененных рублей, накопленных за долгие годы на сберкнижке, были потрачены на заказ железной клетки, сваренной из металлических прутьев. Клетка габаритами, учитывающими размеры собаки, необходима была для её транспортировки в чреве самолёта, который домчал меня с Динкой из Москвы в Израиль. Там уже находились мои дети с семьями. Мы же с собакой припозднились из-за требования произвести Динке всякие прививки, о которых в Израиле меня никто потом и не спросил. Прививки были платными и пошли в пользу бедной России. Короче говоря, документы, подтверждающие наличие прививок, были благополучно выброшены за ненадобностью. Впрочем, как и сама великолепная клетка... Но по порядку.
В Шереметьево меня отвозил брат. Мы опрометчиво засунули Дину в клетку, чтобы она обживалась в ней за время пути в аэропорт. Всю дорогу собака в клетке выла, ущемление права на свободу ей не нравилось. Её вой я слышала до тех пор, пока после регистрации Динку не увёл служитель аэропорта, чтобы запихнуть в трюм самолёта - в компанию с ей подобными четвероногими путешественниками.
С момента приземления я была обеспокоена, как там Дина, давно пришла пора выгуляться ей на травке. Но моя регистрация в качестве нового гражданина государства Израиль с вручением теудат-оле предполагалась в конце всех новоприбывших, так как в начале очереди находились семьи с детьми. За время ожидания я многократно угощалась дарами Сохнута и раз десять бесплатно звонила дочкам в Яффо и брату в Москву. А Дина ждала в клетке, местонахождение которой мне было неизвестно. Когда же, наконец, я вновь обрела свою собаку и намеревалась рвануть с ней на травку, Дина опозорила меня, не утерпев и оставив огромную лужу на полу международного аэропорта Бен-Гурион. Судорожно оглядываясь в поисках тряпки (первые мои шаги на новой родине), я увидела спокойно взирающего на нас уборщика. Без проявления негативных эмоций и полагающегося неудовольствия он деловито и молча вытер лужу. Я увела оскандалившуюся Дину на стоянку сохнутовского такси, бесплатно домчавшего нас домой, к моим дочкам и зятьям, поселившимся в Яффо. А клетку, которая стоила в рублях, как когда-то новые Жигули, я оставила на сверкающем чистотой полу аэропорта Бен-Гурион.
Однажды, ещё в Москве, Дину побил в наше отсутствие гость. Прознала об этом одна я. Долго собака помнила именно сам факт побития. Застывала вдруг и начинала подвывать, плакать как человек. Не от боли, а от обиды, что её ни с того, ни с сего подвергли непривычному процессу битья. Причины неожиданного наказания я так и не узнала, да и было это неважно - незачем вообще было бить.
Как тебя понимаю, моя непутёвая вторая собака ...сейчас, когда тебя нет уже пять лет. Посреди нормальной вроде бы счастливой жизни - вблизи моря, под яффскими соснами, в каждодневном общении с растущими внуками, со ставшими возможными путешествиями по миру, при продолжающемся знакомстве с природой моего Израиля, вобщем, среди обычной круговерти жизни - я вдруг вспоминаю обиды старые или новые. И сердце вдруг заходится от накатившей боли, я застываю в ступоре и подвываю, как та побитая собака, а слёзы льются как никогда в жизни. И я говорю себе - ну хватит уже, ну ведь это чушь собачья, ну не страдай понапрасну, ну кинули тебя, ну расплевались. Сколько будешь горевать, впервой что ли, ну делов-то, Женька! Забыла что ли - когда даёшь себя приручить, потом случается и плакать?
P.S. А это наша третья собака. Её выстрадала внучка Анечка на своё десятилетие. В течение двух лет, предшествовавших этому событию, девочка действовала последовательно и упорно, подводя взрослых к мысли о неизбежности появления в доме собаки. Действовала уговорами, мольбами, слезами, угрозами, щантажом, длинными тирадами о том, как она, только она одна, будет холить, мыть, кормить, охранять, выгуливать три раза в день, вычёсывать и так далее. В ход шли демагогические доводы - дескать, вот у мамы - то в детстве были собаки, а чем же я хуже? Тоже хочу жЫвотное в дом. Ну, пожалуйста...
А вот теперь любуйтесь на спаниэльку. Во время войны она была моей боевой подругой. Как только раздавался вой сирены, Мика бежала к двери и ждала, пока я её выведу на лестничную площадку. Ниже спуститься я возражала. Так она в ошейнике и была всё время. Когда же из Москвы вернулась дочь с детьми, где они гостили в доме брата, то прямо из аэропорта отправились не домой в Хайфу, а в "эвакуацию" в центр страны. Вначале это был дом одной приятельницы, вернее, целая вилла, но там присутствие собаки оказалось нежелательным. А потом была тесная квартира другой приятельницы, в которой нас приняли и с собакой, и с детьми. И сейчас говорю сердечное спасибо Марине и Гене из Кирьят-Оно.
![[]](/img/e/ewgenija_s/sob/060925_sobik.jpg)