Аннотация: Вот так я и росла, в атмосфере непонятного идиша, чарующих еврейских песен и неприкрытого антисемитизма "ленинградского разлива" 40-50-х годов, на моё детское восприятие не очень страшного, но очень неприятного...
Сколько себя помню, меня окружала музыка. Сначала старый патефон с пластинками Апрелевского завода и по радио "Концерт позаявка" - так я, пятилетка, это называла. А потом появился телевизор КВН с линзой, стоявший в углу у окна "большой" 12-метровой комнаты в коммунальной квартире на 6 этаже (без лифта) большого утюгоподобного серого дома на Малой Подъяческой улице.
В моём детстве всё, что меня окружало, пело и играло... О гаммах, которые я, как всякий еврейский ребёнок, должна была выводить на пианино, мне почему-то не хочется вспоминать. Хотя, конечно же, в минорных расходящихся гаммах было что-то хватающее за душу, но так глубоко, что... уж лучше поставить старенькую хрипящую пластинку на диск старенького же патефона, или - радиолы... А какая она, необыкновенная чарующая атмосфера музыкальной школы, когда из всех классов несутся самые разные мелодии на всевозможных инструментах, и это рождает незабываемый "согласный разнобой", мелодии "музыкального братства". Вспомните разнобой оркестра перед началом оперы или симфонического оркестра - и ту необычайную атмосферу, которую он создаёт...
У нас дома было много пластинок. Очень мы любили слушать еврейские песни в исполнении Александровича и Шульмана... Сейчас уже не вспомнить всех исполнителей, только мелодии остались в туманных закоулках памяти, но вот Александровича и Шульмана я, в свои шесть-семь-восемь лет, знала хорошо. И песни их тоже распевала, хотя и без слов. Ведь все мои любимые песни были на идише! Конечно, кроме того, слушали и итальянские песни-баркароллы, арии, классику... Много классики... Но это уже позже, когда появились долгоиграющие пластинки.
* * *
С идишем у меня были сложные отношения. Мои родители (а ещё больше бабушка с дедушкой, жившие в Одессе, к которым мы ездили каждое лето) говорили между собой на идише. Но почему-то нас, детей, не учили хотя бы понимать. Наверно, считали, что мы сами научимся, сами "схватим с воздуха". Не "схватили", так в воздухе витать и оставили... Разве что какую-то сотню слов схватили. Впрочем, начав учить иврит, я безошибочно узнавала с детства слышимые, пусть и немного по-иному звучащие слова - ведь в идише почти четверть слов пришли из иврита; стало быть, не всё пропало втуне, что-то впиталось. Но этого слишком мало для понимания, тем более - для общения, а жаль! Такой богатейший культурный пласт прошёл мимо меня, вернее - я проскочила мимo Мы в раннем детстве, как ни странно, лингвистической любознательностью не отличались, да её в сороковые-пятидесятые годы никто и не пытался стимулировать. Интересно, что по малости лет я воспринимала идиш, вернее, непонятную речь моих родителей на идише, как то, что они "старенькие" и потому говорят "так непонятно". "Старенькие" мои родители (маме тогда было меньше, чем нынче моим детям) и не пытались нас разубеждать. В Ленинграде идиш тогда не был на слуху. Зато в Одессе, где жили мои бабушка и дедушка, евреев было много, и идишем буквально воздух был напоен и пропитан, но мы постоянно играли со сверстниками, и нам было не до идиша.
В пять лет на даче детского садика (кажется в Сиверской) я вдруг узнала, что мы евреи. Это мне открыла моя ровесница, а потом подтвердил папа. Интересна реакция воспитательницы. Я была обескуражена, что я "не такая, как все" - в детстве "как-у-всехность" кажется важной и необходимой (жаль, что не у всех это ощущение "манящей как-у-всехности" избывается с возрастом...). Но та же девочка мне сказала: "Ты не расстраивайся! Евреи тоже хорошие люди!" Услышала эти слова наша воспитательница и говорит: "Не говорите глупостей!"
Как бы то ни было, своё еврейство я так и не научилась воспринимать, как нечто очень позорное, как "какие-то глупости". Но какие-то элементы "согбённых плеч и втянутой головы" впитались из окружающей атмосферы в моё сознание, да и поведении присутствовали, их не могло не быть. Когда я училась в первом классе, наша первая учительница Варвара Петровна решила заполнить страничку классного журнала о личных данных учеников - и именно графу "национальность" - на классном собрании с помощью гласного опроса-переклички. Почему-то все наши еврейские девочки (это был период раздельного обучения, и 4 года я отучилась в женской школе) назвали себя русскими, что никакого удивления у Варвары Петровны не вызвало. Когда до меня дошла очередь, я простодушно проинформировала и Варвару Петровну, и соучениц, что я еврейка. Тут она подняла голову и сквозь очки удивлённо поглядела на меня, повторив в несказанном удивлении: "Еврейка??? - Да, еврейка..." На меня теперь уже воззрился весь класс. Я почувствовала, что сказала что-то не совсем обычное, может, даже не совсем приличное, и покраснела, но не могла понять, почему я должна сказать то, что не соответствует действительности.
Вот так я и росла, в атмосфере непонятного идиша, чарующих еврейских песен и неприкрытого антисемитизма "ленинградского разлива" 40-50-х годов, на моё детское восприятие не очень страшного, но очень неприятного...
* * *
Имя Михоэлса я впервые узнала в промозглый тусклый зимний день, 13 января 1953 года. Родители, конечно же, произносили его, но - шёпотом (чтобы дети, не дай Б-г, не услышали, вопросов опасных не задавали), и до этого дня я не слышала этого имени от них. При этом не могу не вспомнить две пластинки со стёртыми этикетками и, как мне теперь представляется, не Апрелевского завода: припоминаются жалкие остатки надписи латиницей на блекло-синем фоне... Позже я узнала, что на пластинках были записаны сцены из спектакля "Путешествие Вениамина Третьего" театра ГОСЕТ в исполнении Михоэлса и Зускина.
У нас дома был маленький приёмничек бирюзового цвета, может, даже что-то вроде репродуктора радиотрансляции, сейчас уж и не вспомнить, да и значения не имеет. Мы с братом учились во вторую смену и в то утро как раз сидели за завтраком. Вдруг из этого бирюзового приёмничка раздался торжественный громкий голос Левитана: "Передаём сообщение ТАСС!" Мама тут же выводит громкость до нуля, а я говорю: "Важное сообщение! - Ничего интересного!" - с плохо скрываемым раздражением говорит моя мама. Так и пришла я в школу в полнейшем неведении о происходящем. А класс гудит в возбуждении, все обсуждают подлые деяния еврейских врачей-вредителей, которые нашим вождям Жданову и Щербакову дали вместо лекарств яд, когда они заболели простым гриппом, из-за чего они впоследствии умерли. После уроков наша Варвара Петровна устроила классное собрание и задала вопрос: "Кто знает, какое важное сообщение передали сегодня по радио, что произошло важного в нашей стране?" Поднялся лес возбуждённо качающихся детских рук, все стремились ответить на вопрос учительницы. "Да, девочки, правильно! Раскрыта вредительская группа врачей, которые вредительским лечением доводили наших вождей до смерти." - "И все эти врачи - евреи!" - "Нет, не все, но почти все! Вы должны понять, как важно для всех быть бдительными!"
С тех пор слова "бдительность" и "вредительство" для меня так и остались зловещим сигналом, а главное - символом тех страшных дней. Надо ли говорить, что мне пришлось сидеть и молчать - не только и не столько потому, что из-за маминого стремления уберечь нас от травмы этого сообщения я оказалась единственной неинформированной, но и потому, что обвинение не просто "врачей-вредителей", а всех евреев во вражеских намерениях по отношению ко всему советскому народу попросту придавило меня к земле, пригнуло голову и свело в каком-то неприятном ощущении скулы. Это ощущение я запомнила на всю жизнь...
Придя домой, - родители ещё не вернулись с работы (очевидно, и у них устроили по этому случаю профсоюзные собрания после рабочего дня), - я уселась возле кухонного стола и взяла в руки газету "СМЕНА", а там на первой странице СООБЩЕНИЕ ТАСС и комментарии к нему. Нет нужды цитировать уже цитированное многократно, тем более из прочитанного я не всё запомнила. Но вот что запомнилось: "Вовси на допросе заявил, что был завербован и послан известным еврейским националистом Михоэлсом". Тогда это имя в моём восприятии зазвучало необычайно зловеще, как и упоминание об американской еврейской благотворительной огранизации Джойнт. Не единожды в этот страшный период, который закончился 4 апреля 1953 года (уже после смерти Сталина), упоминалось в том или ином порядке имя великого еврейского артиста в связи с американской еврейской благотворительной организацией - всё в том же зловещем контексте... "Бдительность, вредительство" - вот звукоряд того страшного периода моего детства... Так получилось, что в этой зловещей "мелодии" в моём восприятии так кощунственно зазвучали и слова "Джойнт, Михоэлс"...
О моём восприятии болезни и смерти Сталина ничего нового не добавить. Скажу только, что сообщение о болезни великого вождя по тому же бирюзовому приёмничку мы услышали в понедельник, как раз назавтра после празднования моего 10-го дня рождения. Это событие и то, что ему сопутствовало, очень сочеталось с промозглым мартом, пронизывающим до костей традиционной питерской сыростью. Эти серые дни под низким серым небом, и уже упоминаемый выше зловещий звукоряд... Помню, как я и ещё две мои одноклассницы стояли на углу Средней Подъяческой у решётки канала Грибоедова, и одна, Верка Журавлёва, очень авторитетно говорила, не глядя на меня: "Это всё эти врачи-евреи. Он заболел гриппом, пошёл к ним, а они ему дали какое-то якобы лекарство, чтобы он заболел инфарктом - вот он и заболел!" Что я могла ответить на этот высокоучёный вывод общественности из коммунальной кухни!...
...А утром 4 апреля мама, необычайно радостная, разбудила меня со словами: "Только что передали, что врачи невиновны, их оправдали!!!" - и принялась целовать меня. Надо ли говорить, что по этому поводу никаких экстренных классных собраний наша Варвара Петровна не устраивала, никакой информации об этом до учениц она не донесла. Но что нам классные собрания и Варвара Петровна, если на улице такое яркое апрельское солнышко и такую задорную радостную песню выводит апрельская капель! Не с той ли поры я полюбила апрель в Ленинграде, и апрельская капель стала для меня символом возрождения, радости жизни?!..
По крышам сосульки развесил апрель,
О чём-то весёлом вещает капель,
Морзянку отстукивая о панель...
Когда я стала старше, у меня радостно захватывало дыхание в дни ледохода на Неве от этого шального апрельского ветра, привносящего ещё одну чарующую тему в весенний гимн радости.
Мозаика льдин пульсирует,
Отобрав у воды движенье.
А вверху
В хохочущей сини
Облака отраженьем...
Потом мой папа (ז"ל) рассказывал о том, что случилось у него на работе в этот день 4 апреля. Он работал начальником отдела громкоговорителей в НИИРПА. В это утро он вернулся из командировки и утром, ещё в поезде, успел прослушать сообщение о реабилитации врачей. Партком института именно в это утро решил устроить в его отделе ревизию. Очевидно, готовили увольнение ещё одного еврея, ибо по увольнениям их институт плана явно не выполнял. Пришли специалисты партийного строительства и идеологического фронта. Дотошно проверяли каждый гвоздь, каждую гайку, "бесхозно" валявшиеся на полу или на каком-то столе лаборатории. С приличествующей случаю подозрительностью задавали вопросы, не имеющие отношения к делу, которым занимался отдел, зато прямо увязанные с основной целью ревизии. Папа возьми и скажи: "У нас отдел акустический, значит, следует проверить и качество звучания приёмников, на которых стоят разработанные нами громкоговорители!" И с этими словами включает несколько приёмников сразу. А по радио как раз передают сообщение ТАСС о реабилитации врачей. Специалисты идеологического фронта сразу сникли и один из них тут же рысью побежал в партком узнавать, что делать теперь, после такого поворота событий. Актуально ли продолжение ревизии отдела, возглавляемого евреем? Велено было тихонько свернуть акцию и так же тихонько удалиться...
С "алеф-бетом" и еврейской древней историей я начала знакомство в летние каникулы в Одессе по книжкам, которые мне доставал мой любимый дедушка Мойше Хейфец, когда мне было 11-12 лет. Это были старые дореволюционные книжки, с обильной россыпью по страницам твёрдых знаков и "ятей", а также толстый том историка Дубнова.
С тем же периодом связано ещё одно "одесское" воспоминание. В 1954 году отмечалось "Трёхсотлетие воссоединения Украины с Россией", и в одесском Парке им. Шевченко был по этому случаю установлен памятник Богдану Хмельницкому. Дедушка мне под большим секретом рассказал, что на самом деле этот "герой" более всего прославился еврейскими погромами, пролив со своими "бравыми казаками" еврейской крови едва ли не столько же, сколько Гитлер (да сотрётся его имя!), разве что технических возможностей было поменьше. Оказалось, что в память о погибших в известной особо кровавой и зверской уманьской резне, учинённой бандами Хмельницкого, украинское еврейство ежегодно отмечало пост (дату не знаю, только помню, что это должно быть то ли между 17 тамуза и 9 ава, то ли близко). В том 1954 году, когда "весь советский народ собирался торжественно отметить великую дату воссоединения Украины с Россией", раввинам и в голову не пришло отменить этот пост. Но КГБ об этом не забыло, и главные раввины городов Украины, в том числе и Одессы, были "вызваны, куда следует" и допрошены: по какому праву они вместо всенародного торжества намерены поститься. Что было дальше, что ответили раввины, мне, 11-летней девчонке, так и не сказали... Наверняка, ещё живы те, кто мог бы пролить немножко света на развитие этой истории.
Мой дедушка в те дни оставался (по нашим понятиям) глубоко верующим человеком, стараясь в субботу ничего не делать. Даже не носил ничего. Уж не помню, как он устраивался с пищей, которую бабушка готовила в субботу, и вообще с кашрутом. Что до законов кашрута, то я вплоть до приезда в Израиль знала только, что нельзя смешивать мясное с молочным - особое спасибо Шолом-Алейхему и его произведениям, которые приблизительно в это время появились в СССР и, естественно, у нас в доме, и которые я читала и перечитывала (разумеется, в переводах на русский) с огромным наслаждением.
Мне рассказали, что после войны в Одессе была - "по просьбе трудящихся", естественно! - закрыта синагога, которая располагалась недалеко от дома на улице Пушкинской (конечно же, народ испытывал острую необходимость в этом здании именно для госархива), а единственная одесская синагога находилась далеко на Пересыпи - добираться туда надо было двумя трамваями. Естественно, ездить каждую субботу старый больной дедушка был не в состоянии - такова была "официальная версия", которую сообщили нам, детям.
Но евреи нашли выход. На параллельной улице Жуковского в подвальчике, где только верхняя половина окна поднималась над землёй (помнится, в те годы в Одессе было немало таких комнат) жил реб Гедалья. В своём тесном подвальчике он и собирал по субботам миньян. Вот туда-то в субботу и ходил дедушка молиться. Помню скептическое отношение к этим походам дедушки к реб Гедалье со стороны взрослых нашей семьи, а за ними следом - и детей. Помнится, что произносились насмешливые слова о фанатизме вперемешку с заботой о дедушкином здоровье. Дедушка только добродушно смеялся, не спорил, продолжая делать своё дело.
Надо ли говорить, что в нашей семье знали и об еврейских праздниках. На пурим пекли "гоменташи" с маком, у мамы они были очень вкусные - таких я более нигде не едала. И про "хануке-гелт" мы знали, хотя не помню ни пончиков, ни картофельных оладьев в эти дни. Даже на песах мы сами пекли мацу у нас в доме. Это происходило в воскресенье, когда соседи уходили из дома. Помню, как мама замешивала тесто, а мы, дети, "держали" каждый по порции, усиленно уминая двумя руками. А папа особым колечком делал характерные полоски на раскатанном пласте. Это у него очень ловко получалось, и мы любили смотреть, как артистично и залихвастски он это делает. Как-то в неурочное время соседи вернулись домой, а в духовке допекались последние пласты мацы. Папа тут же выключил плиту... А маца наша "самопальная", ох и вкусная же она была!
Но что же советские песни, тот же Вано Мурадели, Исаак Дунаевский?... Где она, раздольная русская песня, задорная или несколько минорная украинская? Задорные, "зовущие к новым свершениям" пионерские и комсомольские песни? Конечно, и они создавали очень своеобразный звуковой фон моей детской жизни, то лиричный, то насмешливый, звуча по радио, по телевизору, в кино, на пионерских сборах... А русские и украинские песни у меня в памяти связались с вечерними предзакатными пейзажами, которые я созерцала из окна поезда, когда ехала по пути Ленинград-Одесса, с ритмами стука колёс поезда... А рок-музыка, те же "Битлз" и пр. - это уже не детство, это позже... И не на Малой Подъяческой, а в отдельной квартире на Торжковской...
Вот такая она, музыка моего советского, но в то же время еврейского детства..
Напечатано в газете "Еврейский камертон" (приложение газеты "Новости недели", Израиль) 17.08.00
Напечатано на сайте http://berkovich-zametki.com/2006/Zametki/Nomer7/Shifman1.htm
Напечатано на сайтах www.jennyferd.livejournal.com, www.isramir.com