Есть такой сложносочинённый ликёр "Southern Comfort" - с фруктовым ароматом, настоянный на (разумеется) секретном составе трав. Он был создан в Новом Орлеане в 1960-е годы. По-русски его точнее можно бы назвать "Южной негой". Ведь английское слово comfort означает не только: "комфорт" и "удобства", но и "утешение", "успокоение", "отраду". Однако тут не о ликёре речь. И даже - не о прогулочных, в стиле "ретро", пароходах с таким же названием, курсирующих по Миссиссипи.
Южный комфорт (а с ним, нега, утеха, и отрада) обволакивает новоприбывшего на американский Юг в первые же минуты. Исходит он не из бутылки и не от парохода, а от местного человека. И адресован лично тебе, невесть за какие заслуги. Мы и раньше слыхали о южном гостеприимстве, но теперь вот сполна его ощутили - по всему пути следования по южным штатам. В громадном аэропорту Атланты, на станции автопроката, в отеле возле неё (где мы остановились всего-то на полночи, поужинав яблоком), во всех гостиницах и бед-энд-брекфастах, на автозаправках и в туристских центрах, в кафе и ресторанах, в придорожных трактирах где-нибудь в глуши, посреди полей, в деревенских супермаркетах типа "Фэмили Доллар" - везде нас встречали-провожали, как родных, с фирменной американской улыбкой от уха до уха и на все наличные зубы. С готовностью помочь, приютить, обслужить и накормить. Вот, разве что, не обогреть - во влажных субтропиках это было бы уже перебором. Кстати, и под чаем в этих краях понимают не то, что мы с вами. Не рекомендую рассчитывать на дымящуюся чашку. Вам однозначно подадут айс ти - высокий, морозный стакан с кубиками льда, политыми коричневатой жидкостью.
Американская улыбка (свидетельствую: на юге она особенно щедра, а у чернокожих - ослепительно зубаста) давно уж стала этаким развенчанным символом в глазах остального мира. Успокоились на том, что она-де вымучена и ненатуральна и практикуется, к примеру, в сфере обслуживания с целью получить чаевые. Как минимум - чтобы удержаться на работе, зависимой от клиента\покупателя\потребителя. Ещё американцы улыбаются, мол, по автоматической привычке буквально делать хорошую мину при плохой игре. Потому что угрюмая гримаса в этом обществе не популярна и не приветствуется. А коль улыбнётся человек явно состоятельный и благополучный - так то вестимо, от хорошей жизни.
Всё это, до определённой степени, правда. Да не вся. Верно, система американского сервиса держится на чаевых, поскольку его работники сидят на минимальной зарплате и без "tip`ов" элементарно не выжили бы. Тем более, теперь - в тяжкие времена. Тем более - южане, в своём исторически обедневшем регионе.
Но не нужно быть проницательным физиономистом, чтобы отличить фальшивую улыбку от искренней. Улыбка может существовать отдельно только от чеширского кота. Но вряд ли - от человека, от его общей манеры держаться и разговаривать, от его мимики, языка тела, от способности шутить и, наконец, от его действий. Трудно не уловить суррогата улыбки, когда вам за глаза (хоть бы и в душе) скорчили рожу, а за спиной - плюнули в кофе.
Потом ведь, улыбка улыбке - рознь. Скажем, в России её исстари расценивают не без подозрения. Как и крайнюю форму улыбки: смех. (Смех без причины - признак дурачины. Смешно дураку, что нос на боку. Рот до ушей - хоть завязочки пришей. И т.д.). Отблеск такого опасливого скептицизма лежит на "официальной" (в противоположность домашней или дружеской) улыбке россиянина и по сей день. Восточная улыбка - рахат-лукумовая или ритуально-застывшая - не то, что английская, протокольная и половинчатая. Улыбаясь незнакомцу, британец механически слегка опускает нижнюю челюсть. А чаще вовсе - не разжимает губ. Улыбаются здесь потому, что так надо, из вежливости, воспитанной в людях сызмальства. Ношение сердца на рукаве, т.е., публичная демонстрация естественных эмоций - не самая типичная черта британского национального характера.
Американский южанин не таков. И улыбается вовсе не по нужде и не из-под палки. Он (и чёрный, и белый, но чёрный - по-особому) раскован, оживлён, исполнен той самой природной свободы, которая вовсе не есть показатель крупного счёта в банке, благородного происхождения или высокого служебного поста. Скорее, наоборот. Это свобода индивидуума, не пришибленного кондуитом своей непосредственной общины. Чёрный южанин, (о северянах судить не берусь - наверняка там свои нюансы) даже и находясь на службе, общается с вами так, будто вы - старинный приятель, забредший к нему на огонёк семейного барбекью на заднем дворе. Никакого официозного пафоса и "административного восторга", но и - никакого угодничества, не говоря о раболепии. Вас принимают без дешёвого панибратства, на равных, открыто и добросердечно, ожидая того отношения же и от вас.
Афроамериканец Чарльз - уличный мотивационный поэт из Нового Орлеана - чрезвычайно польстил мне, назвав: genuine(настоящий, подлинный). Уж не помню, когда я в последний раз так радовалась комплименту. Вообще-то, "настоящесть", т.е., открытость и искренность, в сравнении с разными формами туфты, здесь в порядке вещей. О чём негоже забывать посланцам менее радушных и более прохладных социумов. Хотя простая вроде бы штука: будь самим собой, уважай местный народ - получишь от него той же монетой. Действует практически повсюду в мире. Да, реальные (т.е. не метафорические) деньги служат небесполезным катализатором в установлении взаимного благорасположения. Но даже в Америке не всё измеряется деньгами..
Южный комфорт- он с изюминкой. Или, как говорила одна моя подруга, с черешенкой и с урючинкой.
Быть может, копни чуть поглубже, останься здесь, на юге, подольше (и не в роли туриста), вступи с местным народом в более тесный контакт - и обнаружатся какие-нибудь менее приглядные здешние особенности. Допустим, недоверие к чужакам. Или необязательность. Или халтурная работа - как знать? Возможно. Только в рамках нашего (пусть ограниченного) опыта такого не происходило.
Бог миловал: нам ни разу не пришлось нарушить закон. Не считая превышения допустимой скорости где-то на 5-10 миль на хайвеях, что не бог весть, какой криминал. Но фронтального столкновения с представителями власти удалось избежать. Ни полицейские шерифы, ни их недостреленные (с лёгкой руки нашенского Боба Марли) замы нас не беспокоили, машину не останавливали, и выйти из неё под дулом пистолета, заложив руки за головы, не предлагали. Маньяки-убийцы под личиной беспечных хитчхайкеров в попутчики не навязывались. В подозрительных мотелях с кровожадными хозяевами и с постояльцами-психопатами мы не ночевали. Включённой бензопилой на нас не замахивались.
Гулять по ночам в неблагополучных районах нам тоже не довелось. Эксцессы гангстерской культуры, сопутствующие ей страсти-мордасти нас миновали. Ножа к горлу никто не приставлял, содержимым наших кошельков не озабочивался, повышенного интереса ни к автомобилю, ни к багажу не проявлял. Нас нигде ни разу не обсчитали, не надурили и не объегорили (бонжур, белль Франс, чао, белла Италиа!) Косо на нас никто не глядел, ругательств или презрительных реплик в наш адрес не отпускал, и даже сцен нарушения общественного правопорядка мы, за всё время пребывания на юге (как, впрочем, и на протяжении всего путешествия по Америке), не наблюдали. Как-то вечером, на набережной реки Саванна, экзотически прикинутые чернокожие подростки мирно предложили нам джойнт. Не обнаружив ответного энтузиазма, пацаны извинились и проследовали дальше.
На реке Саванна в штате Джорджия стоит одноимённый с рекой город-порт. Savannah, её люди, её тайны, блеск и нищета, чары и кошмары достойны отдельной истории. Ей придёт свой черёд. Для затравки - эпизод, немного приоткрывший для меня истинный смысл не очень уклюжей и слегка примелькавшейся фразы, которая так часто и в разных контекстах раздаётся из уст чёрных американцев: "It`swhoIam" (вот кто я таков).
Гостиница "Плантерз Инн" на Рейнольдс Сквер, в историческом центре Саванны. Старинные портреты на стенах, натёртый до блеска паркет, хрустальные люстры. В зале для завтрака кухонная работница Мари, в безукоризненно белом переднике поверх тёмного платья, собирает использованную посуду. Дородная, с круглым лицом в ореоле туго закрученных в африканские штопорчики седеющих волос, Мари прохаживается между столиками с ленивой грацией породистой кошки, которая знает себе цену. Чинная атмосфера двухсотлетнего дома, декорированного в лучших традициях плантаторского шика, для неё вполне привычна и обжита. Людей её типа, каким и на Марсе - море по колено, - в англоязычных странах наделяют такой характеристикой: "больше, чем жизнь". Тот же самый тип, что в отечественной женской версии коня на скаку остановит и в горящую избу войдёт. Мари играючи справилась бы и с тем, и с другим, невзирая на приличные габариты и возраст. В благообразной тиши интерьера, некогда призванного украшать быт тех, кто гноил предков Мари, доставленных сюда в корабельном трюме, то и дело слышится её низкий, сипловатый смех. Она балагурит с чопорными белыми постояльцами в полный голос и, похоже, что-то им проповедует. Словом, выступает - сольным номером. Мари продолжает многовековую традицию своего народа - прислуживает белым. Притом - в полном согласии со своим естеством и темпераментом. Ей бы вести местную радиопрограмму - с таким-то напором, с энергетикой и непоколебимым чувством собственной правоты.
В утро нашего отъезда она задерживается у столика, где мы допиваем свой кофе и дожёвываем тосты. И без особых прелюдий, словно продолжая прерванную беседу или озвучивая внутренний монолог, "включает" свой рассказ. Как она впервые приехала в этот город из сельской глубинки двадцать лет назад. Как поначалу обмерла от страха, столкнувшись с толпой местной молодёжи (в моей родной Самаре сказали бы: шоблойили кодлой), что с наступлением темнотышатаются по Ривер Стрит: "Гос-споди, помилуй, гляжу: ба, одни разбойники, убийцы и поклонники дьявола... В носах кольца, в губах какие-то заклёпки, на бритых головах - узоры, по всему телу - татуированные змеи! Ну, думаю, Мари, угодила ты в сатанинский вертеп! На погибель свою!" И как потом выясняется, что ребята-то, в общем, нормальные. Просто они так выражают свою identity(в данном случае: самобытность, индивидуальность). Уже само это слово заводит Мари ещё пуще. "Айде-ентити, - подбоченившись, по-южному растягивая гласные, язвительно передразнивает она невидимых индивидуалов, - да ты в делах себя покажи, а не в железках! Айда вон, встань в пять утра, да протопчись весь день на ногах на работе, да потом семью накорми, обстирай и в доме прибери - тогда поглядим, что у тебя за айдентити!"
Наконец, мы прощаемся. Мари расплывается в безразмерной улыбке и, поочерёдно нас расцеловав, крепко прижимает к своей могучей груди. Шепчет мне на ухо: "рукопожатье вы вмиг забудете, а объятье - никогда!"