Ступив на землю Джорджии, трудно тут же не вбить себе в голову её официальный гимн в исполнении здешнего уроженца Рэя Чарльза. Он там, как закольцованный, неотвязно крутится снова и снова:
I said Georgia,
Georgia
A song of you
Comes as sweet and clear
As moonlight through the pines...
Патриотические сантименты Рэя Чарльза соперничают в моей голове с ритмичной энергией Глэдис Найт (тоже местной девушки) - она распевает про полуночный поезд в Джорджию. Туда же вторгается зернистый вокал их земляка Отиса Реддинга, горестно (притом: бодро и приподнято) ностальгирующего по Джорджии в доке у залива Фриско-Бей. Его перекрывают истошные вопли архитектора рок-н-ролла - коренного джорджийца Литтл Ричарда из альбома "Персик Джорджии"... Воистину, Georgia is on my Mind - Джорджия у меня на уме. Бесповоротно. "Персиковый штат" уже настолько в ум въелся, что теперь его оттуда фиг выживешь. Разве что, вместе с умом? Бог знает, какими узами Джорджия так интимно ко мне-то привязалась. Ужели только ритмами и блюзами южного соула?
Или их теперь ещё подкрепляет и внедрившийся в рассудок видеоряд центральной и южной земель Джорджии? Преимущественно голубой и зелёный, вот какой: бессчётные могучие сосны, пронизанные солнечным светом. Чистое небо - ввысь и вширь. Манящие горизонты. Безупречные автотрассы, по которым несутся легионы хромированных монстров-грузовиков, оставляя на дорожном покрытии чёрные ошмётки рваной резины. Поля, кругом поля. Дома среди полей и сосен. Богатые дома, очень богатые и не очень. Особняки позапрошлого столетия с палладианскими портиками, с обязательным антуражем образцово-показательных газонов, кресел-качалок на верандах и фонтанов средь цветочных клумб. Вековые дубы, увешанные клочьями зеленовато-сизой кисеи - "испанским мхом". Административные здания с непременным звёздно-полосатым флагом, вьющимся над крышей. Жилые вагончики разной степени новизны и ухоженности, обветшалые сараюшки и вовсе халупы, часто - с заколоченными окнами и дверьми. Эти смутно пробуждают в памяти образы вымирающего южного захолустья из романа Эрскина Колдуэлла "Табачная дорога", винтажа ещё 1930-х годов. Ж\д пути с летящими вдаль поездами, которые и гудят-то совсем не по-русски, и не по-европейски - по-киношному эффектно, тревожно и протяжно зазывая в путь. Нескончаемая чреда автозаправок, пицца-хатов, макдональдсов, пиглей-вигглей, воффл-хаусов, фэмили долларов и дженерал сторов. Шары и цилиндры водонапорных башен, похожих на удачно приземлившиеся НЛО на длинных паучьих ногах. Лесопилки, элеваторы, ангары с сельхозтехникой, навесы посреди безлюдных пространств, где оптом и в розницу фермеры торгуют дынями, тыквами, арахисовыми и пекановыми орехами. Замысловатая геометрия серебристых, будто собранных из детского "конструктора" мостов, перекинутых через мутно-зелёные, неторопливые реки с индейскими названиями. И совсем уж диковинная местная архаика: крытые мосты, обшитые древесиной - в глубинке, вдали от интерстейтов. Большие и малые кладбища - с надгробными плитами, горизонтально врытыми в землю, - те распластаны на юру, прямо у обочин хайвеев.
И - церкви, церкви, церкви. На любой вкус: от элегантных, 19-го века, с высокими шпилями, - до современных аскетичных бетонных коробок. От псевдоготических чуть ли не соборов с витражами - до дощатых, аккуратно побелённых чуть ли не будок. Сплошь и рядом - в городках, в крошечных поселениях на два-три дома и просто в чистом поле. Возле церквей и поодаль от них то и дело мелькают разнокалиберные щиты с призывами и лозунгами: "Разберись в своих отношениях с Иисусом!", "Иисус - вот ответ!" и предельно информативно: "Иисус". Здесь и земное, и духовное - всё наглядно, всё на виду. Деловито, буднично и декларативно жизнь и смерть соседствуют друг с другом, честно выставленные на обозрение мимопроезжающего путника.
На Юге Бога много. Даже, пожалуй, через край. Не зря же Южные штаты называют библейским поясомАмерики. Юг - записной оплот евангельского протестантизма и бастион Южно-Баптистской Конвенции, одного из самых мощных религиозных объединений США. "На бумаге", то есть, по статистике, Юг значительно консервативнее других регионов, и у кандидатов-республиканцев здесь больше поддержки, чем у демократов. Здесь чтут традиционные ценности, популярны устоявшиеся взгляды на частную собственность, на владение оружием, на роль семьи и государства, на налоги и регулирование бизнесом и т.д. Всё это более-менее общеизвестно. Только для меня всегда были (и пребудут) загадкой отдельные детали. Когда в американских официальных сводках упоминают южан, то кто имеется в виду: белые, цветные, или все вместе? И - всё-таки кто из них набожнее? Кто лидирует в общей статистике? Впрочем, как задиристо (а вдруг - не безосновательно?) заметил наш первофантаст Г. Дж. Уэллс, цитировать Писание и оперировать статистикой - главные радости дьявола.
Некоторые жители Миссури, никогда не бывавшие в южных штатах, расспрашивали нас по возвращении оттуда: "А правда, что там церквей больше, чем жилых домов?" "А правда, что там на каждом шагу понатыканы слоганы, восславляющие Иисуса?"
Правда-правда. Ну, наверное, уж лучше с Богом, чем вовсе без него, так? Тем более, что от чёрного Бога-южанина и всем нам, грешным, в конечном итоге, обломилась, своего рода, благость.
На бесчисленных южных церквах нет (и слава Богу!) табличек с указанием цвета кожи паствы. Поди разберись, что там за контингент. Вламываться в церковь с большой дороги, чтобы просто поглазеть, как-то зазорно. При всей своей заявленной общедоступности, провинциальный храм - учреждение приватное. Не на бумаге, а по своей сути. Однако на глазок, судя по стайкам людей, собирающихся снаружи, можно определить, что чёрных прихожан немало. И что у них, по большей части, свои собственные церкви. Очевидно и это - южная традиция.
Для её осмысления полезно вспомнить, что в незапамятные поры обращённых в христианство невольников сначала было пустили в господские храмы. Там негры участвовали в религиозных песнопениях наравне с белыми. Но вскоре и это право у рабов отобрали, изгнав в отдельные церкви. Голь на выдумки хитра - пуританские духовные гимны застучали африканскими ритмами, зазвучали живым чувством: тоской по воле, мольбой о конце мучений и верой в лучшее. Песни расцвели коллективной импровизацией, полиритмией, экспрессией, богатством интонаций и превратились в спиричуэлз. Традицию этих "чёрных" гимнов уже в 1930-е годы подхватили госпелз - ещё более спонтанные евангельские песни с танцевальными элементами. Примерно в те же времена освобождённые (на бумаге), но ещё вполне подневольные негры-батраки, горбатившиеся на испольщине (так называемые sharecroppers), - начали подумывать об организации культурного досуга более светского толка. Ведь в некоторых южных штатах "законы Джима Кроу" (о расовой сегрегации), правдами и неправдами действовали с 19-го века аж до середины 1960-х годов. В обычные салуны, равно как и в рестораны, отели, магазины и многое другое, чёрным путь был заказан. Вот и появились у дорожных развилок и на окраинах посёлков дощатые халабуды под названием jukejoints. Слово juke - креольских корней, означает: "бардак", хотя и не обязательно в буквальном смысле.
В этих хибарах (чаще - просто в ветхих сараях) работяги наконец-то смогли оттянуться по выходным: потанцевать под граммофон, послушать доморощенных и заезжих музыкантов, а то и - (на дворе была Великая депрессия, сухой закон!) хлебнуть самогону или поиграть на деньги. Там-то госпелз уже и зазвучали по-новому. Расширилась их тематика, люди стали петь про земное и более насущное: секс, выпивку, поезд, тюрьму, убийство, бедность, тяжкий труд и разбитое сердце. Песня, так сказать, выпорхнула из храма и обнаружила "цветы зла". В джюк-джойнтах (а по городам - в хонки тонк-барах) народились рэгтайм, буги-вуги, соул, блюз, да, в сущности, и весь джаз. Даже кантри, хотя последнее быстренько отпочковалось и надолго сделалось жанром исключительно белого фольклора. А от блюза был недалёк путь и до рок-н-ролла. Но то уже - отдельная история. Кстати, от джюк джойнтов пошли плясать, то есть, играть и джюк-боксы - музыкальные автоматы всех поколений. Почти все жрецы и жрицы американского соула и блюза либо начинали с исполнения церковных госпелз, либо происходили из семей священников, а чаще - имело место и то, и другое. Большинство - выходцы из южных штатов: Джорджии, Алабамы, Миссиссипи, Луизианы, обеих Каролин... Получается, что сам Бог дал отмашку на добро джазу, а заодно и - року. Хотя року вроде по роли положено быть этаким исчадием ада.
Рок-н-ролл и сейчас ещё понемножку жив, просто чуток подустал. Блюз пребывает если не в опале, то в неком масскультном (или культмассовом?) полуподвале, придавленный, пардон, попом и своей современной, урбанизированной и разжиженно-безыскусной версией, спорно называемой R&B. Даже чернокожая молодёжь в целом классический блюз не больно-то жалует - называет "старой шляпой", "дедовской музыкой" и тяготеет к рэпу и хип-хопу. Отдельные (в том числе, вполне взрослые и белые) эстеты клеймят блюз как примитив. Ну что это, мол, за тема из песни в песню: "моя бэби от меня ушла (ушёл)"! На этот счёт один хитрый старый блюзмен высказался примерно так: "Ага, женщины приходят и уходят, но блюз-то остаётся! Вообще-то бэби - понятие растяжимое. Кодировка такая. Для кого-то это - деньги. Для кого-то - сам Господь. Потеря и того, и другого может стрястись с каждым. Это из моды не выходит. Блюз - не только несчастная любовь и сопли-вопли. Блюз - это сама жизнь, как она есть. Потому он и не вымрет, покуда земля вертится, и на ней жив человек".
Что-то картинка у меня получилась слишком уж гладенькая, простенькая и чёрно-белая, без полутонов. Чтобы не сказать: тривиальная. На самом же деле путь блюза был гораздо более витиеватым и драматичным, географически шире разветвлённым, а сам он за свою почти столетнюю историю подвергся мощной коммерциализации и технической эволюции, его стили и направления претерпели множество метаморфоз. И отношения между белым и чёрным населением Юга и их соответственными (в т.ч. и) духовными чаяниями не укладываются ни в рамки двух-трёх абзацев, ни в лежащие на поверхности поводы для скороспелых умозаключений. Всё гораздо сложнее, запутаннее и противоречивее, тоньше, глубиннее, многограннее и многоцветнее. По-настоящему, всерьёз, исследовать эти темы не взялась бы - они монументальны и мне не по зубам. Но и верхогляду, ненадолго заехавшему на эту землю, быстро становится ясно: неспроста национальная культура Америки издавна и обильно прирастала Югом.
* * *
Среди полей центральной Джорджии, где-то на полпути из Атланты в Саванну, в стороне от накатанных туристских маршрутов, лежит на исконно индейской реке Окмальги тихий городок Мейкон. Некогда, как на дрожжах, возросший на хлопке, он изобилует текстильными фабриками и перерабатывающими заводами (персики, арахис, соевые бобы). Мейкон чудом избежал разрушений Гражданской войны между Севером и Югом. Потому здесь сохранилось так много внушительных исторических зданий, и наблюдается любопытный симбиоз самых неожиданных стилей - от неоготики до (псевдо)романского и даже (псевдо)византийского. Такие здания известный прозаик Брет Гарт в середине 19-го века назвал "господскими домами великих рабовладельцев".
Ранними вёснами в городе бушует десятидневный фестиваль "Черри Блоссом", и вот тогда уж сюда слетаются сотни туристов со всей страны - полюбоваться уникальными вишнями йосино, во всём их розово-воздушном великолепии. Но не только облаками цветущих вишен славен город. Мейкон, больше половины населения которого - афроамериканцы, - это просто какой-то музыкальный Клондайк. Здесь родились и\или жили\базировались: Отис Реддинг, Литтл Ричард (он начал здесь свой трудовой путь с мытья посуды в кафе при автостанции "Грейхаунд"), джазовая звезда Рэнди Кроуфорд, музыкальный продюсер Марк Хёрд, блюзовая певица Люсиль Хегамин, Майк Миллз и Билл Берри из группы REM, члены блюз-энд-роковой "The Allman Brothers Band" и кто-то ещё - много имён. В конце 1960-х и в 1970-е годы Мейкон гремел, величался столицей "южного рока", в его клубы и концертные залы любили наведываться Рэй Чарльз, Джеймс Браун и другие короли и королевы джаза и рока. Музыкальные фестивали поводятся здесь и по сей день, собирая толпы фанатов. На вопросы приезжих о том, что же породило в Мейконе такой фейерверк музыкальных талантов, местные жители уверенно отвечают: вода. Очевидно в древнеиндейской реке Окмальги она какая-то особая - то ли заряженная, то ли заражённая блюзовыми микроорганизмами. Но не исключено также, что виной тут - сплав коренной индейской (хотя криков или маскогов отсюда выжили давненько - они путались под ногами у плантаторов), афроамериканской и "белой" (европейской) культур, из которого и произросли джазовые дарования. Кстати, в Мейконе стоит памятник Отису Реддингу, погибшему в авиакатастрофе в 1967-м году, в возрасте 26 лет. И даже есть мемориальный мост через Окмальги его имени.
В обычные, не фестивальные дни город производит впечатление дремотного и полувымершего. И только оккупированные молодёжью окрестности Университета Мёрсера, окружённого зелёными парками и скверами на пригорке (Mercer Village), заметно оживлённее и веселее. Но внизу, в центре, где улицы носят фруктовые (совсем как в известной отечественной песенке "пройдусь по Абрикосовой, сверну на Виноградную") названия: Каштановая, Сливовая, Вишневая, Тутовая и т.п., - там, несмотря на высокие и тенистые деревья, делается тоскливо. Улицы почти пустынны. В разгар рабочего дня многие магазины, лавочки, кафе и рестораны - безлюдны, заперты на замок или намертво заколочены.
Когда мы выбрались на окраину города, в преимущественно "чёрные" кварталы, меня посетило беспокойное ощущение ложной памяти. Как будто я здесь уже когда-то бывала, в некой прежней, давнишней жизни. Да не гостьей, а - самолично обреталась вон в той подворотне, обитала на вот этой улице, палимой солнцем, где мало зелени, а дома отбрасывают резкие, контрастные тени. С чего бы это? Где я раньше видала эту допотопную бензоколонку, обшарпанный кинотеатрик в стиле "ар деко", после- или даже довоенную лавку с запылёнными витринами, будто бы торгующую чем-то позабытым, доисторическим (керосином? чулками в "резинку"? швейными машинками "Зингер"? примусами? патефонными иголками?)? Где и когда встречалась и зналась с этими редкими прохожими: мальчиком с трогательной стопкой книг подмышкой, стариком-нищим, похожим на ветку обугленного дерева, корпулентной феминой, туго обтянутой огненно-фиолетовым платьем, цокающей каблуками-"стилетто", священником в круглых очёчках и в старомодном, но опрятном, тщательно отглаженном костюме? И вдруг меня осенило: да это ж - живые иллюстрации к рассказам Фланнери О`Коннор, к романам Уильяма Фолкнера, Джойс Кэрол Оутс и Карсон Маккалерс, к пьесам Теннесси Уильямса, читанным мною ещё в далёкой юности! Примерно такими мне когда-то представлялись и атмосфера, и обстановка, да и сами персонажи этих книг. Не поимённо, а списком. Это как во сне, когда ты сталкиваешься с обманчиво знакомыми, но странными, отчуждёнными от яви людьми и местностью.
Бог свидетель: в этом сонном южном городе вас настигают сразу три иррациональных феномена: чудодейственные природные элементы, ожившая литература и время, повёрнутое вспять.
Не считая экономического кризиса. Только по этой статье Мейкон - не Бог весть какое откровение. Ни в Америке, ни где-либо ещё.