Теперь об этом вспоминать крайне неловко, но было время, когда я и мои ровесники млели от сладкого блеянья австрало-британского ВИА Би Джиз. С конверта диска, добытого правдами и неправдами, белозубо улыбались загорелые поп-звёзды с богатыми гривами каштановых волос. Би Джиз смотрелись пришельцами с другой планеты. А пели - ну так только ангелы поют. Где-то в начале семидесятых до нас докатился их хит "Массачусетс". Название американского штата они выпевали своим фирменным вибратопротяжно и смачно. Там что-то было о парне, который покинул свою малую родину и любимую девушку, да и устремился автостопом туда, куда всяк тогда валил: в Сан Франциско. Цветы в волосах, травка, все дела. Родину с подругой, значит, побоку. И хоп! - погасли огни в Мэ-э-сачусетсе. Безумно романтично.
Уж конечно нам и в головы не могло прийти, что братья Гибб, вскоре ставшие ещё и "королями диско", сочинили песню, сидя в нью-йоркском отеле, и отродясь на тот момент не бывали в Массачусетсе. Возможно, и впоследствии. И знать не знали, каков он на самом деле, и что в нём особенного. Да и не хотели: им просто понравилось, как звучит слово.
Мне же в те времена песенка навевала недавний эпизод личной жизни, который мог стать в ней поворотным, если не финальным. Тут надо отмотать назад ещё три-четыре года и перенестись в тёплый весенне-летний полдень, на Брод. Так в шестидесятые-семидесятые неформально назывался центральный променад моего родного города: улица Куйбышевская.
Положим, оригиналом, то есть, настоящим Бродвеем, она и не пахла. Но на её перекрёстках с крутыми волжскими спусками сверху проглядывалась синева речных далей. Там гулял свежий ветер и раздавались хриплые гудки теплоходов и барж. На Броде было нехило. Во-первых, магазины: угловой "Утёс", рыбный, булочная, "Детское питание", "Соки-Воды", "Военкнига", "Художественный салон". Во-вторых, общепит. Стекляшка "Три вяза" в скверике с тремя вязами. Кафе-мороженое "Снежинка", где в запотевших металлических креманках подавали мороженое с вареньем. "Кулинария", где почти без очереди, в свободной продаже были куриный галантин и охотничьи колбаски. Дородная продавщица в кокошнике из белого кружева там взбивала электромиксером молочный коктейль с каплей коньяку. Ближе к площади Революции - кафе "Берёзка", где взрослые дяди распивали напитки покрепче. Ещё на Броде были три кинотеатра: "им. Ленинского Комсомола", "Молот" и напротив - "Художественный". Угол Куйбышевской и Ленинградской в те года бессменно патрулировал долговязый милиционер с длинным лицом. Строгий, но справедливый. Штрафовал нарушителей и переводил через дорогу стариков и детей. Часто по Броду фланировала городская сумасшедшая: старушенция, одетая по моде пятидесятых годов, в соломенной шляпке с искусственными фруктами, из-под которой выбивались оранжевые букольки волос. В толпе попадался другой чудак, завсегдатай "Букиниста", в мороз и в зной - в потёртом кожане до пят, со стопкой книг подмышкой. Обжитое место - Брод. Клёво там было, да уж давно всё сплыло. Не стану уточнять, иначе мне оттуда не выбраться.
Тогда я заканчивала последний, десятый класс. Уроков уже не было, шли консультации перед экзаменами. И вот там, на Броде, на пути из школы домой, мне повстречался добрый молодец далеко не тривиального облика. Сама я была девчонкой угловатой и худосочной - родная мать в сердцах называла зеленью парижской. Зато ростом бог не обделил. Однако мой взор, упёршийся в того, кто внезапно заблокировал дорогу, пришёлся на уровень его груди. Она была облачена в джинсовую рубашку. Явно фирму, не самострок. На синем фоне блистал серебристый значок с небоскрёбом.
- Ба, Эмпайр Стейт Билдинг! - машинально констатировала я.
- Откуда ты знаешь? - спросили меня с высоты.
- Так ведь написано же, - тут я подняла голову.
На меня смотрели синие, как тот деним, глаза. Чрезвычайно пригожее лицо. В комплекте с неотразимой улыбкой, оно принадлежало чуваку со светло-русыми патлами чуть ли не по локоть. Весь он как бы вышел из далёкого будущего. По крайней мере, сошёл с фото Вудстокского рок-фестиваля из журнала "Америка". Клянусь, я ничего подобного прежде живьём не видала. Напомню: дело было в Поволжье. На дворе бушевала эпоха развитого социализма. Эпатажная эстетика гнилого Запада не приветствовалась ни властями, ни народом, и это ещё мягко сказано. Знакомые мне, умеренно длинноволосые мальчики, кому были дороги жизнь, мир с родителями и перспектива получения высшего образования, тогда ещё, выражаясь сегодняшним новоспиком, не вышли из шифоньера своей хипповости. Они затягивали шевелюру аптечной резинкой в конский хвост, прятали его под воротник и в миру ходили этакими прилизанными иисусиками, вроде приказчиков царских времён. С подозрительным горбиком на загривке.
Но передо мной стоял никакой не мальчик. Ему было уже под тридцать. Двадцать восемь, для точности. Звали его Евгением. Так он представился, а не Женей или там Гешей. В нашем городе был проездом. Москвич, гостил у родственников. Чем занимался - я не уяснила. Прохожие на нас озирались. То есть, на Евгения. Пару минут мы перебрасывались односложными репликами. Затем он покровительственно приобнял меня, мы тронулись, и так долго бродили по Броду взад-вперёд. Пили газировку в "Соках-Водах". Ели мороженое в "Снежинке". У меня в кармане кофтёнки бренчал рубль мелочью. Я его недели две копила. Порывалась заплатить хотя бы за ситро. Но Евгений отвёл мой кулак с горстью монет. Он угощал. А чтобы я не вякала, предъявил тугую пачку сиреневых четвертных. Заходило солнце. По углам и подворотням уже формировались ежевечерние кучки полузнакомых подростков из окрестных школ. Они пялились на Евгения (заодно и на меня тоже) с разинутыми ртами. Один из них - по кличке Бэба, кажется, из пятнадцатой - стрельнул у Евгения сигаретку. Уважительно присвистнул: "Мальборо!" Вот этот пацанчик как раз длинные волосы под воротник не прятал, но против моего спутника был - что воробей против сокола.
Нельзя сказать, что я пользовалась бешеной популярностью у мальчишек. Костлявые барышни были ещё не в тренде, слава Твигги нашу глубинку миновала. Правда, я уже имела на своём счету кой-какие приключения, включая амурные, и была вхожа в отвязную тусовку (тогда они назывались просто: компаниями), что собиралась в сквере возле театра оперы и балета. В культурном плане, даже умудрилась попасть на первый рок-сейшн в истории города, который, однако, быстро разогнали менты. Но когда меня заносило в чужой ареал, мой кураж подвергался испытанию. Случалось нарываться на подначки местной шпаны. Типа:
- Позырь, у ней ножки, как у моей кошки!
Или:
- Деушк, вы поёте?
- Нет, а что?
- А у вас ноги, как у соловья. Бугага!
Дались им эти ноги. А вот нате-ка, выкусите! В пику издёвкам, а также плевкам прохожих, воплям родителей и запрету завуча школы, я разгуливала в собственноручно укороченной мини-юбке. Одной из первых в городе - за идею страдала. Хотя, по правде сказать, своей тощей фигурой гордилась не особенно. Скорей, наоборот. Теперь же я в момент выросла не только в глазах подворотной братвы, но и в своих собственных, как объект мужского внимания. Такой кавалер мог только присниться в сладком сне. Помимо отпадного экстерьера, он обладал какой-то внутренней уверенностью и не виданной мною дотоле, абсолютной свободой: в манере смеяться, в словах, жестах.
Болтая о том-о сём, мы провели вместе несколько часов. Пошатавшись по Броду, свернули в курмыши частного сектора, кружили по тенистым улочкам некогда купеческого Самарского района - Обороны, Венцека, Водников. Спустились на набережную. Целовались на лавочке. Уже совсем стемнело. На небе зажигались звёзды. С Волги тянуло прохладой. С клумб - цветами. С заволжских лугов - ароматом свежескошенного сена. На воде мигали огни бакенов. От речного вокзала под музыку отчаливали теплоходы.
Родители установили для меня строжайший комендантский час: чтоб в восемь вечера являлась домой, как штык. Шёл уже десятый час. Я поминутно оглядывалась на свет в окнах родного дома через дорогу от набережной: всё, голову снесут! Отношения с родителями в последнее время стали неважнецкими. В тот год умерла Бабуля. Тихая, незаметная, великая труженица с горькой судьбой, изувеченной войной. Как обнаружилось лишь после смерти бабушки, она скрепляла нашу семью. Не стало Бабули - и всё разладилось, каждый уполз в свой индивидуальный отсек. Мать перестала шутить, сделалась раздражительной - на неё, вдобавок к работе, свалилось домашнее хозяйство. Отец преподавал и деканствовал в вузе - там он теперь пропадал сверхурочно. Старшая сестра вышла замуж и уехала на Урал по распределению. У нас с матерью разыгрался конфликт темпераментов. Она - холерик, я - флегматик на грани с меланхоликом. Моя медлительность доводила мать до истерики. Когда я мыла посуду, то подолгу, мечтательно возила губкой по тарелке. Мать взрывалась, хватала тарелку у меня из рук: "Сил нет на тебя смотреть: бледная немочь! Иди, лучше займись уроками!"
С учёбой тоже обстояло не ах. Из отличниц я скатилась в хорошистки, а в последнем классе съехала на трояки. С гуманитарными предметами проблем не было. Но мне плохо давались точные науки. Я запустила алгебру с геометрией, а заодно - химию с физикой. Впереди маячили выпускные экзамены, за ними - поступление в институт. Одна мысль приводила меня в содрогание. Я стала, по выражению матери, шляться. На самом-то деле мне куда комфортнее было филонить в скверике с приятелями-подружками, чем тащиться домой в ожидании очередной выволочки. Шкодно было слушать песенки под гитару, байки, анекдоты. Поржать-посплетничать, ля-ля - три рубля. Между прочим, расширяет кругозор. Ребята ещё покуривали и попивали, а я этим не больно увлекалась - родители бы вовсе со свету сжили. Ненавижу скандалы. Ближе к восьми я обычно стартовала домой, как ошпаренная. А теперь вероломно нарушала режим. Остро осознав неотвратимость кары, я оторвалась от своего нового дружка и вскочила со скамейки. Прекрасный Евгений удержал меня за руку:
- Детка, я завтра уезжаю вечерним поездом. Поедешь со мной?
- Ага.
- Серьёзно?
Я кивнула. Серьёзно, чего там. Вот же оно: решение всех проблем. К чёрту экзамены, мороку с институтом, ссоры с родителями. Всё-таки мой варяг уже взрослый. Поди знает, что делает. А там - куда кривая вывезет. Я уже давно мечтала сделать ноги. Как героиня битловской песни "Она уходит из дому". Теперь мечта стремительно становилась явью.
- Значит, так: завтра в полседьмого вечера буду ждать тебя в "Трёх вязах". Паспорт есть?
- Есть. Только получила.
- Возьми с собой. Из вещей - самое необходимое. И никому: ни ползвука. Договорились?
- Ладно. А куда едем-то?
- Э-э-э... Далеко. Сначала в Сибирь. Потом - на Дальний Восток. Оттуда - обратно в Москву. Там нужно кое-какие дела закончить. А дальше есть план махнуть за океан. В Массачусетс.
- В Маса... куда?!
- Спокойно, бэби. Это на восточном побережье Атлантики.
- Да знаю - штат в Америке. Туда "Мэйфлауэр" приплыл. И ещё там охота на ведьм началась, в Салеме... Просто это же - капстрана, туда не пускают...
- Было бы желание, а способ найдётся. Но для начала нам нужно на север нашей необъятной Родины. Обещаешь: молчок, да?
- Замётано...
- Тогда - до завтра! Будь умницей. Не опаздывай, поезд не ждёт.
Мы рождены, чтоб сказку сделать былью, говорите? Вот уже и забрезжил краешек этой самой сказки-были. Лицо моё горело. Губы пылали от жарких лобзаний. В виски била барабанная дробь. Я понеслась домой, не чуя под собою ног. Там меня ждала дикая взбучка. Мать наложила на меня домашний арест на всю следующую неделю. Я не перечила: была пятница, завтра родители ехали на дачу, на садово-огородные работы. Меня оставляли дома - чтобы готовилась к экзаменам. Всё складывалось, как нельзя, удачно. В гробу я видала эти экзамены. Привет из Массачусетса!
Всю субботу я неприкаянно слонялась по квартире. Надо было как-то дожить до вечера. Со сборами хлопот не возникло. В маленький чемоданчик, с которым мать ездила в командировки, полетели: новенький паспорт, два летних платья, смена бельишка, полукеды и тёплый китайский свитер. Туда же - круглое зеркальце на длинной ручке, расчёска, зубная щётка. Стибрила из ванной две бирюзовых подушечки "Бадузана" - голову мыть. Хотела бросить в чемоданчик книгу Сэлинджера "Над пропастью во ржи", которую успела перелистать, да призадумалась. Книжка вроде классная, но библиотечная - матери за неё отвечать. Она была болезненно аккуратной читательницей. Зачем лишний раз ей нервы трепать? Хватит и моего похищения из сераля. Хотя, если вдуматься, родителям я надоела хуже горькой редьки. Особенно матери. Вот пусть и порадуется: сдыхалась. Записку, что ли, им оставить? Так, мол, и так, не волнуйтесь, я жива, ждите писем?
Пока я размышляла, в дверь позвонили. Это была Алёна, моя одноклассница. Девица больших амбиций, с идиосинкратическим взглядом на окружающий мир. Он делился на две категории: в одной - обслуга и восхищанты. В другой - коряги,либо колхозники. Себя же она мыслила пупом земли, прямо царицей Клеопатрой. И гением впридачу. Резонно: общая успеваемость у неё никогда не хромала. Только сочинения по русскому Алёна всегда подсовывала мне на проверку - с правописанием что-то не клеилось.
Наши папашки были знакомы. Алёнин служил видным деятелем культуры. В день похорон Бабули, чтобы оградить от тяжёлой сцены (или чтобы под ногами не путалась?), меня спровадили к Алёне, в надёжную семью. Её родители приняли меня участливо, накормили. Самой принцессы дома не было. Явилась затемно, в темпе нафуфырилась: лаковые лодочки, кримпленовое платье цвета электрик. Кудри уже навила в "Салоне красоты". Тоже на Броде, кстати. Там у неё были свои мастера. Подмазала губы, ресницы. Крутанулась перед зеркалом, чмокнула себя в плечико, потом в другое. Водилась за ней такая привычка: обцеловывать доступные участки своего тела. И умотала на вечеринку. Может и хорошо, что Алёна перед глазами не мелькала: дождёшься от неё сочувствия, ага. Я сидела полдня и весь вечер одна в Алёниной большой комнате, где мне постелили на кушетке. Пыталась читать какую-то книжку. Тосковала, жалела Бабулю. Сердилась на родителей - зачем услали, как неродную? Так с Бабулей и не попрощалась. Меня жёг стыд. В больнице я навестила её всего раз. Уснув на чужой кушетке, я не слышала, как вернулась Алёна-гулёна. Где-то уже заполночь - ей позволялось. Мне было завидно. Не Алёниным тряпкам - её свободе. Впрочем, дай мне волю, бог знает, как бы я ею тогда распорядилась.
Теперь Алёна сама нарисовалась у меня на пороге с покрасневшими глазами. Вообще-то, не её стиль. Она презирала слезливых, говорила, что плакать - всё равно, что мочиться на публике. Юпитеру, значит, можно. Причина её минора тут же выяснилась: разрыв с Дамиром из двадцать пятой школы. В него Алёна была влюблена, как кошка. У неё имелись ухажёры поавантажнее - некое попурри студентов-технарей из приличных семей. Но Дамира она держала не напоказ, а для души. Они ходили - так это тогда называлось. И вот, капут: пришли. То ли она Дамира послала, то ли он - её. Вероятно всё-таки он, потому что Алёна прицепилась ко мне с требованием позвонить Дамиру. И сказать, что он монстр. Именно это слово - она настаивала. Я упиралась. Какой же он нафиг монстр? Девчонки от него балдели - это верно. Симпатичный, шрам на лбу, глазищи голубые, со спортом дружил. Парень нормальный, не жлоб. Меня с Дамиром связывали здоровые дружеские отношения. Прошлым летом, когда у моей сестры была свадьба, он одолжил мне магнитофон. Мы чудом взгромоздили этот рыдван на мотоцикл, и кое-как сами на нём умостились. Мотор взревел, и мы вмиг домчали от Ленинской до Максима Горького. Потом Дамир ещё пёр "Яузу" на третий этаж. И обратно - после свадьбы. Магнитофон и мотоцикл были не Дамира, а его старшего брата Володьки. Через неделю после нашей с Дамиром ездки, Володька разбился на том мотоцикле - насмерть.
Я достала из холодильника миску с дачной ранней клубникой. День катился на убыль. Раскрытая балконная дверь гостиной, или, как тогда говорили, зала, выходила на Волгу. Кроваво-красное солнце тонуло и плавилось в реке, ветерок надувал тюлевую занавеску, как парус. От речного вокзала отправлялись теплоходы под марш "Прощание славянки". Я посматривала на часы. Близилось к шести. Мы сидели за столом, клевали ягоду. Алёна всё зудела над ухом: "Позвони, позвони!" Я сдалась, набрала номер. Долгие гудки. Положив трубку, я сказала:
- Алён, ты прости, но у меня срочные дела, правда. Мне позарез нужно в центр.
- Дела? - Алёна недоверчиво выгнула бровь, полоснув по мне злым взглядом, - ну что ж, пошли вместе. Звякнем ему позже из автомата.
- Н-нет, не могу, - заартачилась я, - ты, давай, иди, я уж потом...
- Хороша подруга, - Алёна скривила пухлые губы в самой язвительной из своих усмешек, - раз в жизни её попросили об одолжении, и такую мелочь сделать жмётся! Зато когда тебе надо было, я не отказывала.
Если сейчас её вытолкать, - думала я, - и подождать, пока она смоется с горизонта, то у меня останутся ещё десять минут. Как раз успею добежать наверх, к "Трём вязам". Да я за пять доскачу по Некрасовской. Ноги в руки - и вперёд. Только бы чемоданчик не забыть.
Алёна, нахмурясь, взяла телефон и принялась крутить диск набора. Раз. Другой. Третий. Вдруг её лицо озарилось, и она сунула трубку мне под нос.
- Дамир? - сдавленно спросила я.
- Привет! - отозвался он. Дамир хорошо знал мой голос. В прошлом году, когда погиб Володька, мы с ним несколько ночей напролёт проболтали по телефону. Мне приходилось прятать аппарат под одеялом и укрываться с головой, чтобы родители не засекли.
- Слушай, я тут... мне Алёна, - взглянув на часы, я поперхнулась. Было шесть двадцать.
- Что "Алёна"? - холодно отреагировал Дамир.
- Она просила тебе передать, что ты монстр, - произнесла я мёртвым голосом.
Дамир бросил трубку.
Алёна прижала к вискам холеные пальцы со свежим маникюром:
- Елисеева, ты отравила мне жизнь, - простонала она, - что ты наделала?
- А что? Ты же просила...
- Я просила сказать ему, что он монстр. От себя. То есть, от тебя. А не от меня.
- Да какая разница?
- Не думала, что ты такая идиотка и коряга. Разница огромная.
Алёна долго объясняла мне разницу, сморкаясь в батистовый платочек. Я отпаивала её водичкой. Потом она ушла, хлопнув дверью. Часы показывали полвосьмого.
Я подождала ещё с пять минут, выбралась из квартиры и поплелась на Брод. Без чемоданчика. В скверике под тремя вязами на скамейке сидел Бэба. При неоновом свете фонаря он был похож на молодого француза. Длинная стрижка под пажа. Тёмная чёлка падала ему на глаза - карие и блестящие, как маслины. Увидев меня, предложил сигарету. "Мальборо". Я затянулась. Дым ел глаза.
- Уехал? - только и спросила я.
- Угу, - кивнул Бэба, - ждал тебя тут до семи. Сигареты вот подарил. Потом это... ну, матюкнулся, сел в такси и уехал.
- Ничего не велел передать?
- Неа.
* * *
В то лето я поступила в институт, на иняз. Про Евгения больше никогда слыхом не слыхивала. Он так же загадочно исчез в никуда, как и возник из ниоткуда. В Массачусетс я, признаться, всерьёз не верила. Сибирь - уже "теплее". Если бы я тогда пустилась в странствия с залётным красавцем, то к настоящему моменту косточки мои давно бы уж истлели. И вряд ли в земле Массачусетса. Кем был мой сказочный принц: фарцовщиком? Наркодилером? Богатым бездельником? Разведчиком? Торговцем живым товаром? Чем я ему приглянулась? Зачем он хотел увезти меня с собой? Понятия не имею. Одна из неразгаданных тайн моей жизни. Как же плохо я знала людей, какой несусветной дурёхой была, если за несколько часов, проведённых с Евгением, даже не почесалась выудить у него, кто он таков. Зато в одночасье подхватиться и усвистать невесть куда с незнакомцем, тем самым наверняка сведя отца и мать в раннюю могилу - это пожалуйста. Бэба сгинул ещё в прошлом веке. Может, уехал, а может, спился - тогда многие спивались. Да я и сама сгинула - в территориальном смысле. Дамир карьеры не сделал. И, кажется, не пытался. Алёна теперь - владелица какого-то бизнес-центра в нашем городе. Важная, статусная дама. Ни её родителей, ни моих - давно уж нет в живых.
В реальный Массачусетс я впервые попала через сорок с лишним лет после этой истории. Проездом.