Путешествие - почти всегда акт эскапизма, побег из неволи обыденщины. Правильно, от себя не уедешь. Но попытка - не пытка. Вандерлюст, илижаждастранствий - недуг, знакомый чуть ли не с пелёнок. Боже, как сызмальства влекли баобабы, небоскрёбы, океаны, бедуины, эскимосы, папуасы! Как согласно кивалось классику: Им овладело беспокойство, охота к перемене мест (весьма мучительное свойство, немногих добровольный крест)! К моменту утоления жажды в индивидуальном порядке, этот добровольный крест уже понесли миллионы. Грянула глобализация - и сдёрнулся пипл с насиженных мест, стронулись с базы целые народы, сдвинулись, как тектонические плиты, и все куда-нибудь поехали-полетели. Попадая в гущу таких скоплений масс, вспоминаешь старый самарский анекдот: автобус пятидесятого маршрута следует до Красной Глинки (некогда дальнего пригорода). Давка, столпотворенье. Мужик негодует: "Суббота же! И чего людям дома не сидится! Ну я, допустим, к тёще еду. А эти-то куда?"
Объекты всеобщего любования и поклонения вызывают у меня превентивный скепсис. А потому что обманывают ожидания и сама примечательность, и подступы к ней. В комплекте с ней поступает тысяча тягостных мелочей, вроде залежалой нагрузки к дефициту в подарочном наборе советских времён. Чудо света является не в чистом виде, но в компании с торговлей, общепитом и полчищами туристов, которым почему-то дома не сидится. Этаким Кохинором в оправе из пластмассы. И реальная невидаль меркнет в сравнении с романтическим, идеализированным представлением о ней и её художественными образами. Прибыв к Ниагарскому водопаду, и, первым делом, напоровшись на переполненные автостоянки, несметных туристов, частокол казино, ночных клубов, заведений фастфуда и сувенирных лавок, мы уныло переглядываемся. Больше полувека назад здесь был снят триллер-нуар "Ниагара", где в финале весь любовный треугольник сгинул в пучине вод. Ещё до роковой развязки, героиня Мэрилин Монро крутила шашни с первым встречным прямо во время медового месяца, при живом, но проблемном муже - на фоне водопада. Персонажи квартировали не в высотке из стекла и бетона, а в хижинах барачного типа, вроде домиков на заводской турбазе или в пионерлагере. В разгар страстей злосчастная блондинка взбиралась под купол здешней колокольни - такой заброшенной, что туда, по всей видимости, прежде не ступала нога человека. Округа тогда была пустынной, туристы - редкими и кроткими, природный феномен - заповедным, по-хорошему диким. Таким он нам и представлялся. Но с тех пор разгул цивилизации изменил это место до неузнаваемости, превратив его в канадскую версию Атлантик Сити. В китчевый, дешёвый шик. И - эх, шика дали круто!
Не без труда продираемся сквозь толпу к природному диву - и замираем, разинув рты от восторга. Гигантская малахитовая лавина рушится с головокружительной высоты сплошным рокочущим потоком, водные струищи дробятся в пыль, а та облаками белёсого тумана ползёт через край, снова рассыпается на мельчайшие брызги, окатывает скалистый берег, набережную с бельведером и толпы зевак. Над бурлящей бездной гуляют радуги. Если пристально всматриваться в эту картину с полминуты, то кажется, будто мощный поток не стремится вперёд, а отступает, отъезжает назад. После Гранд Каньона это - самое громадное пространство из тех, что мне посчастливилось, всё, как есть, разом окинуть взглядом. Небо синее, водяная взвесь искрится на солнце. Магнитуда впечатления - десятка на шкале Рихтера!
Писатель Борис Пильняк, побывавший здесь в начале тридцатых годов, отозвался о Ниагарском водопаде со скупой точностью: "Он неописуем, как всякие величественные своею простотою вещи и события. Падает с гранитных высот громадная река, падает отвесом, заглушает своим рёвом все шумы фабрик и заводов, вокруг него поместившихся, создавая тишину грохота природы... - и это почти всё, чем можно описать водопад". Лучше и не скажешь. Как и всякий феномен природы, Ниагарский водопад богат преданиями. Тот же Пильняк в американском травелоге "О`Кэй" приводит выдержки из книги русского чиновника, историка и беллетриста Павла Свиньина, изданной в 1815-м году под названием "Опыты живописного путешествия в Республику Северных Американских областей": "Между дикими, (курсив мой - Г.Р.) населяющими окружности озёр Онтарио и Эри, сохраняются многие странные и чудесные истории о водопаде Ниагарском... За несколько вёрст выше от водопада проходил Английский Матроз одного военного корабля, и увидя на берегу спящую прекрасную Индианку, вздумал её похитить. Индианка, проснувшись, хотела сокрыться в лодку, стоявшую у берега, в которой спал её муж, но Матроз успел, прежде, нежели она исполнила своё намерение отрезать верёвку, которою лодка была привязана к дереву; она понеслась мгновенно по течению и скоро попала в быстрину..." Пильняк был поражён не столько злодеяниями "Матроза" (по тем временам, явлением заурядным), сколько спокойствием индейца: "Индеец разбужен был колебанием лодки, схватил весло и... сделал оборот; но сила и искусство его были тщетны противу ярости волн. Увидя неизбежную смерть, он с удивительным хладнокровием положил весло, завернулся в кожу и опять лёг в лодку, которая низверглась в пропасть и навек исчезла!"
О другом легендарном ниагарском событии доныне вспоминают местные жители. Водопад разделён островом на две половины. Левая находится в Канаде. Правая, высотой более пятидесяти метров и шириной свыше трёхсот - в США. В июне 1859-го года над этой бушующей стремниной, в облаках водяной пыли, прошёл по туго натянутому канату французский акробат и шоумен Шарль Блондэн (в миру Жан-Франсуа Гравеле) на глазах у заранее оповещённой публики, собравшейся по обе стороны Ниагары. Впоследствии свой трюк безбашенный француз повторял несколько раз, в разных вариациях: с завязанными глазами, в мешке, катил тачку, шёл на ходулях, нёс человека на плечах (своего менеджера), усаживался на середине, готовил и ел омлет. Публика, понятно, неистовствовала. Потом покорять Ниагару пытались многие - перебирались вплавь, на лодках, в бочках, по канату вниз головой, на велосипеде, на роликах и т.д. Чаще - на свою погибель. Славы "великого Блондэна" не затмил никто. Высоко оценил удальца русский писатель А.Куприн: "Такие люди рождаются раз в тысячу лет по особому заказу природы".
Но вернёмся в текущий момент. В центральном павильоне над водопадом, где за стеклянной стеной кипит снежно-зелёный каскад, можно прикупить мильон ценных сувениров: от майки с лосем и носков с лососем - до чёрного плюшевого медведя в натуральную величину. А также перекусить с дороги. Официанты в кафетерии симпатичны и легконоги, как Меркурии. Еда - свежа и аппетитна. Кофе приносит красавица в шортиках из чёрного гипюра в таком же топе. Загорелые, тонкие, как у жеребёнка, ноги болтаются в высоких голенищах грубоватых, почти солдатских сапог. Каштановые локоны забраны наверх беспорядочно и замысловато. Карие очи, юное лицо, улыбка от уха до уха. Первая, встреченная визави, на своей территории, жительница Канады - глаз не оторвать.
2. О смычкереала с виртуалом
Канада вообще встречает путника легко и как-то по-свойски, без церемоний и наставлений на каждом шагу, без испытующего прищура, с каким после первой же твоей фразы жители новоанглийской глубинки чутко поводили носом: Youarenotfromaroundhere, areyou? (Сами-то вы - нездешние?) Собственно, подозрительность адресовалась исключительно мне - столкновения с Ричардом и его кристально корректным Queen`sEnglish в Новой Англии вызывали у тамошних янки прямо противоположную реакцию: привечали, как родного кузена после долгой разлуки. Потому там я больше тушевалась на заднем плане, предоставляя мужу вести переговоры с населением. Надо сказать, что бдительным проверкам на дорогах в других регионах Соединённых Штатов я в прежние годы не подвергалась. Менее всего - на глубоком Юге, где каждый незнакомец от избытка чувств просто кидается тебе на шею, невзирая на твои акцент, происхождение и цвет кожи - достаточно тебе самому не чваниться и не быть букой.
В здешней, канадской атмосфере ощущаешь меньше стресса, чем в соседних американских штатах, народ невозмутим, дружелюбен и раскован. Или только на первый взгляд? Вскоре перестаёшь фиксироваться на мишуре туриндустрии, переключаешься на настоящее: чистые озёра, поистине великие, хотя и не обязательно номинально. Осенние краски лиственных лесов, раздолье перспектив. А ведь это - только пролог, обжитая и обустроенная прихожая к безмерному пространству канадского Севера, с его арктическими снегами и морозами, прелюдия к тундре, к суровой, непролазной тайге, где крайне мало людей, зато видимо-невидимо непуганой живности. Вряд ли в тех местах переодеваются к обеду. Бог знает, кто может пожаловать в гости, не исключая самого хозяина тайги. Здесь же, в Онтарио, в самой густонаселённой провинции страны, сотни лосей и топтыгиных стоят вдоль дорог в разных позах больше в виде рекламы. Редкая харчевня обходится без зазывалы - фанерного мишки или сохатого.
Мест для постоя кругом сколько душе угодно, выбор широк и достаточно предсказуем. Но вот бед-энд-брекфасты - чреваты обломами. Два года назад, раскатывая по Югу Штатов, мы утопали в пуховых перинах потомков плантаторов, чьи дворцы там скромно именовались B&B. К чести Канады, плантаторов тут исторически не водилось, да и гостиницы такой категории здесь редки. Всё же, памятуя о позапрошлогодних райских негах, Ричард перед отъездом отыскал таковую в интернете: смотри-ка, B&B прямо в лесной чаще, хотя и неподалёку от хайвея! Экзотика, лоскутные одеяла, местный колорит, все дела.
Вот и наступает момент развиртуализации, то есть, истины. От большака грунтовая дорога ведёт к деревянному двухэтажному строению действительно посреди густого леса. Во дворике до самого порога - море разливанное. То есть, большущая лужа - в неё и въезжаем. Стучимся. Престарелая хозяйка недоверчиво вертит в руках распечатку с подтверждением брони, задаёт мужу тысячу вопросов через приоткрытую дверь.
Мы топчемся снаружи, в луже, с багажом в руках. Допросив Ричарда, владелица подворья принимается за меня:
- А вас как зовут?
- Галина.
- Как-как? Далина?
- Галина
- Малина?
Повторяю своё имя по буквам, с особым нажимом на первую: Джи.
- Балина! - озаряет её, - а вы откуда?
- Так ведь из Англии же, откуда и муж.
- Нет, откуда? -упорствует хозяйка лесного пансиона, сверля меня настороженным взглядом. Имечко-то подозрительное: что это ещё за Балина такая? И акцент опять же. Запинаясь, излагаю избранные эпизоды своей биографии. Давненько не приходилось. Меня уже со страшной силой тянет назад, в машину. Но нас запускают в дом. Там заходятся в лае собаки; я опасливо озираюсь. Разглядывать псов недосуг, так как, повинуясь приказу хозяйки, разуваюсь в сенях. Втаскиваем свои дорожные сумки по крутой лестнице наверх. Всю комнатушку, размером со спичечный коробок, целиком занимает кровать. Лоскутное одеяло тут как тут - им она и застелена. Но негде ни одежду повесить, ни вещи поставить, да и самим не повернуться. Однако въедливая старушенция протыривается вместе с нами внутрь, неутомимо продолжая интервьюировать мужа - теперь уже о цели нашей поездки. Я молчу, зажатая между кроватью и дверью, изучаю "Правила для постояльцев". Одни запреты - с трогательной персональной ноткой: "Не вносить в комнату еду и питьё; открывать входную дверь не дольше, чем на несколько секунд. Иначе мои собаки убегут в лес, а я их люблю". Так-с, приехали. Каземат в лесу, западня. Или, как говорил мой первый супруг, запандя. Подаю голос:
- Сорри, но произошло недоразумение: понимаете ли, я с детства страдаю канинофобией, боюсь больших собак (истинная правда, не вдаваясь в исторические детали). Пардон уж за беспокойство, но нам придётся искать другое место для ночлега. Оглядываюсь на Ричарда - тот мне без слов кивает и сокрушённо разводит руками. Отъехав по тракту пару километров от густопсового Би-энд-Би, видим сияющий огнями "Бест Вестерн", где и останавливаемся на две ночи: чисто, просторно, уютно, и никто не стоит над душой. Блаженство.
3. Зачем он это сделал?
В сборнике "Соло на "Ундервуде" Сергея Довлатова есть байка про одного его знакомого доктора, который вылечил от радикулита некого Шендеровича, хозяина ювелирной лавки. Пациент предложил доктору услугу за услугу - бесплатно укрепить расшатавшийся камень в его перстне. Взял перстень - и был таков. Через полгода позвонил доктору с извинениями: всё это время был занят, но теперь уж точно займётся перстнем и в четверг занесёт его доктору. После этого ювелир снова пропал - уже навсегда. И доктор потом всё удивлялся: зачем Шендерович ему позвонил? Действительно - зачем?
Я попадала в похожие ситуации и не раз ломала голову над мистическими свойствами отдельных человеческих поступков. Меня интриговали необъяснимые виражи и зигзаги образа их действий.
К примеру, в конце девяностых годов, в послевоенной Боснии, был у нас приятель - коллега Ричарда по долгосрочному проекту. Немец по имени Герд. Как-то он устроил вечеринку с фуршетом, где потчевал гостей отменно вкусным сыром - острым, с голубыми прожилочками, наподобие рокфора. Этот сыр ему с оказией привозили из родной Баварии. Кажется, земляки-дальнобойщики, водители грузовиков.
- Хочешь, и на вашу долю закажу? А рассчитаемся по факту, - предложил мне Герд.
- Ну, разве что, небольшой кусочек, - неуверенно согласилась я. Мало ли с какими трудностями и риском была связана доставка сыра? Может, его чалили через границу нелегально, как тротил или кокаин?
С тех пор всякий раз при встрече Герд спрашивал меня, не передумала ли я насчёт сыра. Из вежливости я отвечала, что нет, чего там передумывать, всё в силе. Потом мне надоели эти вопросы, и я уже только отмахивалась от Герда, с его сыром. Прошло несколько месяцев. И вот, однажды, глухой ночью в нашей квартире раздался телефонный звонок. Я схватила трубку, спросонья не сразу разобрав, кто на проводе. Это был Герд.
- Галя, так как насчёт сыра? Заказать для вас? - вкрадчиво спросил он.
- Ну, закажи же уже, закажи! - возопила я.
Никогда больше про тот сыр Герд не заикался. Не сомневаюсь, что он искренне, из добрых побуждений, хотел ублажить друзей. Но либо пробуксовывал подвоз чёртова сыра, либо он вовсе уплыл у Герда из-под носа. Либо Герд съедал его сам, а потом каялся. Только я по сей день не пойму: зачем он звонил? Нет, правда, зачем?
Переносимся в настоящее. Канада, живописный город-порт Кингстон на озере Онтарио, у истока Реки Святого Лаврентия. Суббота, солнечный, совсем по-летнему жаркий день. Прогуливаемся по прибрежному парку, где стоит цитадель, построенная англичанами в восемнадцатом веке во время эпической Семилетней войны за колониальные интересы между Великобританией, Испанией и Францией. В парке - прохлада, благодать, волнующие озёрные дали... Вдруг: караул, сигареты кончились! Вот прямо здесь, в парковых кущах, иссяк вроде бы неистощимый запас "Марлборо Лайтс". Гордиться нечем: скверная привычка, донельзя вредная. Курильщики поймут привязанность к одной марке, как, впрочем, и власть самой пагубной страсти. Не рассчитывая на сочувствие остальных, прошу поверить на слово: отсутствие зелья может всерьёз отравить существование даже в самом расчудесном уголке света. Мы стоим тут на приколе два дня. Завтра воскресенье, всё будет закрыто. Как газолин для шевролета, никотин для меня - не роскошь, а жизненная потребность, наравне с хлебом насущным. В общем, переполох, паника, как теперь говорят, печалька. Покидаем парк, прочёсываем весь городской центр: курева вообще нигде нет - никакого. Наконец, на одном из перекрёстков Ричард замечает указатель со стрелкой - к "Раю для курильщика". О, то, что доктор прописал! Тащимся по жаре ещё несколько кварталов. Но вот и "Рай". Спорный, правда: в продаже лишь сигары и трубки, со всеми их причиндалами. Сигареты только электронные - нет, спасибо. Хозяин - молодой китаец (или кореец?), в ответ на мольбу, не завалялись ли у него обычные сигареты, делает большие глаза - насколько ему это удаётся. А на вопрос о том, где в Кингстоне можно раздобыть ML, сообщает с презрительной усмешкой, зазмеившейся на его губах:
- Нигде. Их вообще нет в Канаде.
- Как?!
- Да вот так.
Не без садистского торжества, он выдаёт тираду о налогах, акцизах, таможенных соглашениях.. Я уже не слушаю, хватаю мужа за руку, и мы бежим, как Адам и Ева - из потерянного Рая. Как переживу эти выходные? И все оставшиеся дни в Канаде? Неожиданно набредаем на угловую лавочку GeneralStore. Безо всякой надежды, заглядываем туда. Спрашиваю продавщицу, есть ли сигареты. Та согласно кивает. Спасена! Протягиваю деньги (кстати, в сравнении с британскими ценами на табак - сущие гроши). Торопливо бормочу, что предпочитаю ML, но раз в Канаде их нет, то сойдёт блок хоть каких...
- Почему это: нет? - удивляется девушка. И спокойно выкладывает на прилавок десять пачек - белых, как день, с заветным логотипом. И даже без дидактических имиджей закопчённого ливера курилки-покойника.
Зачем врал луноликий табачник? Ожидал, что я с горя разорюсь на товар смежного назначения: коробку сигар, серебряный мундштук, пепельницу из мрамора? Или из простой зловредности? Ах, Восток - дело тонкое. Никогда мне уже не постичь этой тайны. Но если бы пудрил мозги только Восток, и лишь в такой житейской мелочи... Мысленно возвращаюсь к тому, что осталось дома в почте, скайпе, интернете...
Подобнымже вопросом ("Зачем они это делают?") маялась я по первости, дивясьпароксизмупропагандистской возни, затеянной иными русскоязычнымииндивидамис разных концов света. Ладно бы зудели "намоленные" блогеры - у тех хотя бы встречаются самостоятельныемысли. Но кудабольше нынчеразвелось ретрансляторов, множащих чужую, полупереваренную инфу. Первоисточники узнаваемы:правый флангт.н. западных СМИ. Другой "кастальский ключ" - наработки радикалов-националистов ближнего зарубежья и доморощенныхмудрецов. Кухонным геостратегамвнезапно, будтопо свистку, открылось, откуда светит солнце, и куда дует ветер. Как тараканы, повылазили изо всех телекоммуникационных щелей френды и нефренды, принялись "пасти народы", тиражировать ссылки, цитаты, передранные памфлеты. Всё насквозь пропитано - открытой, либо закамуфлированной - животнойненавистью к России, россиянам, да и ко всему русскому. Тенденция не нова; см. у Пушкина: "Ты просвещением свой разум осветил,\Ты правды лик увидел,\И нежно чуждые народы возлюбил,\И мудро свой возненавидел".Минимально здравых, применимых идейоткопипакостниковне жди.Ненависть, "перегной страха"(по Стругацким) - труд изнурительный, круглосуточный, все силы отнимает. И с кругозором у этойшатии-братии напряжёнка. Бутафорных либералов ничуть не корёжатимперство, милитаризм, агрессия - других государств. Ничьи социальные язвы, коррупция,неравенство- имглаз не режут. Только отечественные. Хотя вот приснопамятный совокборцам за правду мерещится в каждом прохожем, в дверном глазке, под койкой, где угодно, кроме как в зеркале. Себя видятна высокоморальном постаменте, в белом жабо и в оппозиции. Режим, правда,на них чихать не хотел - ну, так ату вату! Непримкнувшихи мало-мальски несогласныхтупо клеймят мемами, запиленными вусмерть.Фантастически упёрты, нетерпимы к иному мнению, не брезгливы: врагов гвоздятоткровенной брехнёй, провокацией, фальшаком, подтасовкой, дезой, любой грязью, что подвернётся под руку. По-холопскиподсюсюкиваютвсякой гнусности своих, вплоть до всамделишного массового душегубства. Компьютер всё стерпит - пенделя не даст, в бутырки не упечёт.Хорошо ещё, что в эти дни вселенского беснования не все друзья-приятели обернулись липовыми, не все подсели надиванно-кресельнуюполитоту, не все, при параличе собственных мозгов и неспособности отделять зёрна от плевел,повелись на виртуальный холиварис фанатизмом разносят его окрест. Слава Богу,пока ещё не всяк гораздвыдавить тебе глаза, если ты нела(й)каешь их политпросвет, и не рвёшься врезонаторыихмироощущения.Эти-тоисключения и греют душу. По мне, таквопрос: "Зачем он это сделал?" окончательносполз в сферу абстрактной риторики.
4. В Монреале - дождь.
Он так же красив, как его имя. Тут тебе слились воедино Париж, Нью Йорк и Лондон - в дорогом флаконе дымчато-лилового хрусталя. Город сверкает гранями своих высоток на одноимённом острове, в точке рандеву между реками Св. Лаврентия и Оттавы, что придаёт ему штучный шарм. Монреаль - это большая вода, колоссальные мосты, соединяющие остров с материком, хитросплетенье автострад, вознесённых на эстакады. Это - элегантные набережные с викторианскими особняками старого города и каньоны зеркальных небоскрёбов - нового. Зеленоватый от патины купол Оратория Св. Иосифа, сказочно фешенебельные здания на вершине Королевской горы, витающие над городом, окружённым водой. Тенистые парки и респектабельные жилые кварталы, сбегающие вниз с возвышенности. Гора дала имя городу, хотя на самом-то деле она: Мон Руайяль. Всё равно благозвучно - что так, что эдак. Монреаль - город университетов, площадей, церквей, музеев, это центр наук, искусств, финансов. Супер-модерновый город благородных кровей, с крепкой, по меркам Нового Света, родословной. Романтичен его облик, драматична его история, эти многовековые борения франкофонов против сегрегации и за равноправие, похоже, увенчавшиеся победой. Удивительны их тесное соседство с англофонами и аллофонами, то есть, понаехавшими со всего света, и одновременно - разобщённость, обособленность этих групп. Залётному чужаку сходу не разобрать, что это: пресловутый котёл, где все варятся в общем соку, и увариваются до однородности, или салатница, где каждый овощ - сам по себе? Как, впрочем, и повсюду во франкоязычной провинции Квебек. Возможно, и то, и другое. А то и - нечто третье, эксклюзивное. Всё-таки франкоговорящие тут преобладают, и английского языка практически не слышно и не видно. По крайней мере, так нам показалось за два дня нашего пребывания во французской Канаде и в её метрополисе. Ланч в итальянской едальне в Броссарде, монреальском предместье. От лингвистического попурри легонько едет крыша. Вот мы, полтора англофона: англичанин и русская. Вот меню - на франсэ, с итальянскими названиями блюд. С гарсоном (не факт, что франкофоном) парлируем примерно так: дё инсалата миста, этюн паста вонголе авек пепперончини, сильвуплэ, памятуя о том, что мы - на североамериканском континенте, где в ходу в общем-то инглиш. Напрягает с непривычки. Опции мини-Вавилона сбивают с панталыку, языковой тумблер в мозгу щёлкает со скрежетом. Как сказал часто цитируемый поэт (правда, по другому поводу), за окном, чай, не Франция. Интересно, а что испытывают в подобных ситуациях коренные жители этих мест: индейцы? Надо полагать, последние из ирокезов относятся к этому иронически-философски. Рассмотреть бы Монреаль поближе, с большей резкостью, крупным планом, разведать его укромные уголки, распробовать монреальность на зубок - да незадача: все два дня хлещет, как из ведра. Дождь придаёт старому городу ещё больший парижский флёр - в цветовой гамме Клода Моне. Зонты прохожих, освещённые витрины магазинов, окна кафе, баров и ресторанчиков, блеск мостовых, мокрая листва городских деревьев... Оно, конечно, атмосферно, но особо не разгуляешься. Паркуемся в подвопросно-разрешённом месте и, мигом промокнув до нитки, спешим в Национальный исторический памятник Канады, крупнейшее культовое сооружение Северной Америки: Базилику Монреальской Богоматери, возведённую в начале девятнадцатого столетия. Внутреннее убранство Нотр-Дам-де Монреаль подавляет своей нереальной пышностью. Всё здесь кричит в полный голос: громадный алтарь резного дерева, ослепительная позолота, пронзительно-яркие стёкла витражей, огненно-синий купол, усеянный золотыми звёздами... Тут же - мамаева туча туристов, понятное дело. Мега-аттракцион. И: пиастры, пиастры!
- Бог встретился с Диснейлендом, - шепчет мне муж на ушко. Не спорю: хороша Маша, да не наша.
Сиреневый полог сумерек накрывает Монреаль. Сквозь тучи проглядывает надкушенная просфора фосфорной луны. Зыбкие огни большого города мерцают и скрываются за ветровым стеклом, а я погружаюсь в светлые раздумья. В этом мегаполисе хорошо быть молодым, богатым и красивым. Полным свежих идей, динамичным и удачливым - непременно с креативной жилкой. Здесь, наверное, здорово тусоваться и дружить. И влюбляться - городской пейзаж дразнит фантазию, настраивает на лирически-мечтательный лад. Для полного счастья не вредно владеть местным линго: квебекуа. Насчёт вкалывать по-чёрному, стареть, болеть, материально нуждаться и безъязычно прозябать в одиночестве - тут я не знаю. Боюсь, что не так уж здорово. Хотя не настаиваю: лично не пробовала ни одного из этих вариантов конкретно в Монреале. И сомневаюсь, что уже когда-либо доведётся. Наутро прощаемся и с Канадой. Каюсь: я её не додумала и толком не просекла. Не успела. Блиц-турне в страну кленового листа прошло лишь по самым верхам (точнее, по её географическим низам) и по выборочным местам. И всё же есть, что вспомнить: её лесные, озёрные, речные шири и дали, как говорили в старину: окоёмы. Её города и людей. Душевные вечера с хлебосольными друзьями. Сверхщедрые краски осени. Повсеместные Тиммиз (сеть кафе "Тим Хортонз"). И при расставании, щемящее желание когда-нибудь снова сюда вернуться. Можно и во снах, но лучше бы - наяву.