Дело было в прошлом столетии, в глухих его недрах, посреди русской зимы. Незадолго до того, как мне стукнуло девятнадцать. Меня зазвал в гости симпатичный однокурсник. Прежде мы с ним несколько раз гуляли. Но тут он решил поднять наши отношения на новый уровень. В родительской квартире у него была своя комната, которая изнутри запиралась на ключ. Идея состояла в следующем: с комфортом откушать вдвоём персикового компота и послушать музыку. Когда мы с приятелем опустошили где-то треть трёхлитровой банки, я почувствовала, что теряю сознание. Причиной тому явились не лакомые средь зимы персики и не любовная горячка, а подхваченный накануне гриппозный вирус. Жар у меня по жизни случается крайне редко, но даже самый лёгкий я переношу тяжело. При высокой температуре вообще отрубаюсь. Тем временем, стемнело. Мороз, как водится, крепчал. За окном мела вьюга, и добираться домой через весь город мне было невмочь. Моих и приятеля родителей мы известили о форс-мажоре, и меня, с их вынужденной двусторонней санкции, оставили ночевать на кушетке, в его комнате. После чего, кстати, мне, как порядочной девице, пришлось выйти за него замуж. И даже прожить с ним потом почти двадцать лет, с прогрессивно ослабевающим взаимным энтузиазмом. Такие тогда стояли времена. Но сказ не о том, а о музыке, которую мы в ту ночь слушали, слегка приглушив громкость. Рок, естественно - что же ещё?
Мой дружок был счастливым обладателем вполне передовой, на тот исторический период, аппаратуры: клубка проводов, вертушки "Аккорд", катушечного магнитофона "Комета", занимавшего полкомнаты, радиоприёмничка ВЭФ и кучи кассет с записями. Не миниатюрных плоских кассет-коробочек, - те пришли много позже - нет, круглых бобин с плёнкой, которая постоянно разматывалась, путалась, рвалась, и её склеивали специальной липкой лентой. Канительное хозяйство, требовавшее аккуратности и определённого педантизма, впрочем, недостатком этих качеств мой меломан не страдал.
Однако главным предметом его гордости служила небольшая, но впечатляющая коллекция пластинок. Или, как тогда говорили: пластов (виниловых, разумеется), купленных с рук, каждый - стоимостью приблизительно в размер повышенной стипендии. Диски, ясное дело, нарезались не на фирме "Мелодия". В нарядных, лощёных конвертах с цветными фото на обложках и разворотах, они источали маняще-конфетный запах свежей заморской полиграфии. Каждая пластинка, бережно извлечённая из глянцевой обложки, и поставленная на проигрыватель, сулила поистине неслыханное откровение.
Если музон, в -надцатый раз перезаписанный на кассету, неизбежно приобретал сходство с кошачьим концертом, то с дорожек диска игла снимала первосортный, натуральный и чистый, как родник, рельефный звук. Вдруг становились слышны покашливания и междометия, брошенные музыкантами в паузах после треков, нечаянные фальстартовые или намеренно-небрежные риффы и даже шорох пальцев гитариста, скользящих по струнам. Теперь смешно, что когда-то это было важно. Но нюансы и вправду сообщали музыке новое измерение, а слушателю - чуть ли не эффект присутствия. И вот, в таком объёмном качестве (пусть даже и в моно, - стерео тогда в наших индустриально-провинциальных палестинах ещё и духу не было), сквозь горячечный бред, мне впервые был явлен альбом Bayou Country (Страна Байю) американской рок-банды Creedence Clearwater Revival. Или болотный рок, как мне его отрекомендовал хозяин диска. Кто знает\помнит, там, кроме разудалых, но простецких хитов, вроде ProudMary и GoodGolly, MissMolly, есть эпохальные композиции братьев Фогерти по семь-девять минут, протяжные, завораживающие, под завязку упакованные болотно-кладбищенской атмосферой: BornontheBayou,GraveyardTrainи KeepOnChooglin'. Леденящий душу, истошный вокал, по-настоящему забойный блюзняк, транслирующий нездешнюю, тёмную мистику, полный мощной энергетики и пульсации, словом, того, что зовётся vibe`ом.
Тут надо заметить, что во времена былые многие подростки не просто слушали рок-музыку и балдели, но ещё и пытливо вслушивались в неё. Мы не просто читали книги (начиная с отечественных, включая классику), но старательно вчитывались в них. В попытке откопать там некий запрятанный, двойной или тройной смысл. Разгадать гипотетический Эзопов язык и словить не менее гипотетический месседж, будто бы там содержавшийся. Не только применительно к политике - ко всему. Ужасно хотелось адекватнее понять окружающую реальность и узнать, вместо липы агитпропа, какую-нибудь правду. Да пусть бы хоть смазать карту будня, плеснувши краску из стакана. Вот этой самой краски в новом диске было - хоть залейся. Даже со скидкой на изрядный зазор между желаемым и действительным.
Благодаря чистому звучанию, можно было не только разобрать отдельные слова песен, но и приблизительно понять их содержание. Да ещё если тексты напечатаны на конверте диска - кажется, был как раз тот случай. Лирика, правда, кишела загадочными реалиями и словами, значение которых толстый словарь Мюллера либо трактовал туманно и уклончиво, либо вовсе знать не знал. Ну, то, что Байю - это болотистый край в устье Миссиссипи, мы кое-как уразумели. А что это за CajunQueen, которую в пору своего болотного отрочества вожделел лирический герой? Что значит hoodoo, и зачем пёс гонял его по лесу? И как переводится таинственное chooglin`, уж не родственник ли оно чаттанугскому поезду ChooChooГленна Миллера? Нам, конечно, было невдомёк, что Джон Фогерти ради красного словца стырил всю эту экзотику глубокого Юга у титанов блюза Хаулин Вулфа и Мадди Уотерса, а сам-то родился в Калифорнии и о Дельте тогда знал лишь понаслышке.
Вообще-то, этими тонкостями мы озадачились несколько позже. А в ту ночь, подобно Паоло с Франческой, мы больше не читали. Нам было не до этнографии и лексических изысканий - поглощённые ритмом, мы всласть упивались магией баюкавшей нас Байю Кантри . Эта штука оказалась посильней компота из персиков.
Тут для пущего эффекта и нагнетания страстей можно бы приврать, что-де персиковая ночь - ярчайшая в моей жизни, болотная страна Байю - хрустальная мечта юности, а тягучие пассажи CCR - свет в окошке мировой культуры или, как минимум, рок-музыки. Да не буду: как бы язык не отсох. Слишком много всего потом на тот эпизод напластовалось - и по линии рока, и по линии судьбы.
И всё ж, с той самой ночи, Байю кантри, как природно-географический феномен, запала в сознание - в комплекте с присущими ей словечками и секретами. Но вот уж не думала я, не гадала, что меня реально туда занесёт - в другом тысячелетии, с другим спутником, из других мест проживания, тоже, кстати, болотистых, только по другую сторону Атлантики. И, как и встарь - в полубессознанке, хотя теперь уже совсем по другой причине.
2. Байю Кантри - болотная страна
Утром покидаем Новый Орлеан. На своих западных рубежах город опутан грандиозной и замысловатой системой дорог, мостов и развязок. Эмма-GPS, как портативная путеводная звезда, указывает нужное направление: на Батон Руж, столицу Луизианы. Хотя едем не туда, а к промежуточной цели, городу Лафайетту. Их, Лафайеттов, названных в честь маркиза и генерала, героя "двух миров" и двух революций - американской и французской, - в Америке штук двадцать. Чуть ли не в каждом штате по городу. Нам - конкретно в луизианский, в пригороде которого намечено устроить стоянку на ночь. Сегодня солнце прячется за серой дымкой туч, но воздух по-прежнему несносно горяч и влажен, духота стесняет дыхание и парализует всякую мысль. Моё состояние точно передал автор разухабистой песенки в стиле "кантри", исторгаемой местной радиостанцией: "Дохнут мысли в бестолковке, как улитки в поллитровке" (запамятовала, как это звучит в оригинале). Только там фигурирует похмелье, а не коварный эффект таблеток доктора Уилсона. Пресловутый атмосферный столб весом в двести четырнадцать кило давит на меня с особым рвением. Но мне приказано выжить. Кручу головой по сторонам. Хлипкое решето рассудка едва успевает пропускать и усваивать чудеса, проносящиеся навстречу и мимо.
Инженерный гений проектировщиков и строителей хайвеев на великанских сваях кажется уже вовсе запредельным и даже немножко сверхчеловеческим. Более всего - здесь, где скоростные автотрассы дублируют функцию дамб (Causeways) через болота, речки и каналы. Два параллельных моста через дельту реки Атчафалайя (Atchafalaya), близкую к дельте Миссиссипи, и местами искусственно с нею соединённую, впечатляют протяжённостью и мощью. А ещё тем, через что они протянуты - необозримым массивом стоячей и вялотекущей воды, сквозь которую участками прорастает субтропическое редколесье. Мелькают илистые заводи, устланные коврами из кувшинок и водных лилий... Так вот, значит, ты какая - болотная страна Байю! Предположительно, слово перекочевало во французский язык Луизианы 18-го века от индейцев племени чокто (Chocktaw) и звучало изначально как байюк (ручей). По другой версии, это - искажённое английское произношение французского baslieu, что означает: низина. Оно и верно: весь юг штата - это обширнейшая низменность, кое-где даже ниже уровня моря. Влажные земли хронически страдают от ураганов, штормов и наводнений. Перекрыть топи плотинами, дамбами и мостами, проложить через них дороги - оказалось человеку под силу. Но осушить всю болотную страну технически невозможно, да и нет надобности, иначе пришёл бы конец её уникальной экосистеме, специфичным флоре и фауне.
А пейзажи-то кругом открываются совсем не рядовые. Местами вода сплошняком затянута зелёной тиной, над ней склоняются лианообразные ветви деревьев. С ними соседствуют стройные болотные кипарисы, опутанные ниспадающими прядями испанского мха. Мы уже вдосталь насмотрелись этой диковины американского Юга вблизи и крупным планом, особенно, на старых дубах. Нити мха ворсисты и цветом варьируются от пепельно-серого до синевато-зелёного. Испанским его будто бы назвали гладколицые от природы индейцы, сравнив мох с бородами испанских конкистадоров, высадившихся в Америке в 16-м веке. Spanishmoss- визитная карточка здешних мест, один из торговых знаков тутошней экзотики. Мох придаёт деревьям призрачный, потусторонний облик даже днём. По ночам же, при лунном свете - это уже форменная фантасмагория. Неизбежно мерещится, что мхи скрывают за, над и под собой какую-нибудь жуткую живность - реальную и не так, чтобы очень. А в этих топях тебя точно в два счёта защекочут до икоты и на дно уволокут - есть кому. От аллигаторов и гадов ползучих - до крабов, креветок и раков. Короче, буераки, реки, раки - руки-ноги береги! Ещё тут немерено птиц, в том числе, редких, а в чащах бурелома бродят, правда, теперь уже реликтовые и малочисленные, чёрные луизианские медведи.
Мало того: местный фольклор настаивает на том, что болота - дом родной для туземной нечисти, вроде призраков, зомби, оборотней и вампиров. Легенды о вурдалаках и прочих здешних анчутках связаны с афро-карибскими практиками колдовства, которые прижились в низовьях Миссиссипи с конца 18-го - начала 19 века. То есть, с времён, когда сюда завезли рабов из соответственных регионов, с характерными этническими верованиями. Импортная мифология сплелась с укоренившимся здесь франко-испанским католичеством, и получилась этакая сборная культовая солянка. Известна как чёрная магия худу (hoodoo) со своим подвидом: вуду - (woodoo) и нешуточной заявкой на способность управлять материальным миром. Мифы за столетия обросли апокрифами, свидетельствами очевидцев и творчески интерпретированными реальными фактами. В относительно наше время вуду легло на душу мистически настроенным индивидуумам всех возрастов, в частности, готам, как нео-, так и псевдо-. Нежить, духи, амулеты, проклятья, привороты, и вдоль дороги мёртвые с косами стоят - самое то для представителей упомянутого контингента. Да и не для них одних.
Нет такого мифа, на котором нельзя было бы сделать навар. Это давно уяснили литераторы релевантного жанра, кинематографисты и туроператоры. Положим, болота-то есть везде. Вопрос в том, как распорядиться их имиджем. Дома, в Норфолке, наши, сравнительно скромные болота тоже испокон веков служат благодатным источником народных баек-ужастиков, с их выборочно сенсационными вылазками в масскульт: бесконечные местные вариации на тему баскервильских собак и женщин в белом, безголовые рыцари, скачущие по болотам на верных конях, кладбищенские убийства в болотистых Фенах, в изложении Дороти Сэйерс - автора популярных детективов 1930-х гг., и проч. То же - в России и восточной Европе - насаженные на колья сказочные черепушки со светящимися глазницами, боевые отряды упырей, кикимор, соловьёв-разбойников, леших и русалок, "меня засосала опасная трясина", и т.д.
Но здесь, в Америке, эксплуатация болотной нечисти поставлена на широкую маркетинговую ногу. Об этом, в первую голову, побеспокоился Голливуд. Дня не проходит, чтобы в Луизиане или Миссиссипи не снимался очередной блокбастер, проникнутый вудуистской романтикой, или дожимающий остатки соков из болотных монстров. К примеру, недавний фильм SwampShark - про чудовищную акулу (ага, в болоте!), пожирающую туристов. Или SkeletonKey ("Ключ от всех дверей") - о разгуле вудушной бесовщины в старинном доме посреди болот. Не считая уж "Интервью с вампиром" и "Вампирских хроник". Совсем свежая лента Beasts of the Southern Wild ("Звери дикого Юга") - о шестилетней девочке, постигающей науку выживания после шторма среди луизианской мари, из пучин которой под занавес подымается целая армия доисторических животных, - даже получила Оскара в этом году.
Тем временем, мы сворачиваем с хайвея с целью взглянуть на одну из известных экс-плантаторских, усадеб: NottowayPlantation. Местность, тянущуюся вдоль дамбы на Миссиссипи, осушили ещё в 19-м веке. Поля сахарного тростника, сои и хлопчатника чередуются с громадными химическими заводами, воздвигнутыми в конце прошлого столетия, и малыми, отчаянно бедными селениями из трейлеров, на крылечках которых посиживают с банкой пива и покуривают, отрешённо глядя вдаль, чернокожие мужчины разных возрастов.
- Вот он - реальный американский Юг! - не в меру патетически восклицаю я. Но стоит мне добавить, что вот, мол, сюда поди нечасто забредает иноземная, читай: британская, нога, как мы уже подъезжаем к воротам усадьбы. И первое, что бросается в глаза, - прибитый к ним щит. Он кичливо гласит, что ресторан при отеле, в каковой ныне обращён белоколонный antebellum, лично консультирует воротила британской высокой кухни - вездесущий шеф-повар Гордон Рэмзи.
Поглазев на колоннаду, и прогулявшись по аккуратно возделанному парку, снова садимся в машину, разворачиваемся и тем же путём возвращаемся на большую дорогу. Следующий съезд с большака - в туристский информационный центр бассейна реки Атчафалайя, что раскинулся прямо на её зелёном берегу. Два замечательно прохладных внутри павильона: кафе и краеведческий музей. Карты, макеты, чучела чешуйчатых, пернатых и четвероногих обитателей здешних мест. У рецепции идёт бойкая вербовка искателей приключений. Заезжих путников активно приглашают лично поощущать болотные ужасы на лодках, в "адреналиновых турах". И днём, и ночью, при свете факелов.
-Может, сплаваем на каяке? - неуверенно предлагает Ричард, - аллигаторов посмотрим... Однако, встретив мой выразительный взгляд, далее эту идею муж не развивает. Да и его самого не слишком тянет пускаться в болотный вояж в самый разгар липкой, удушающей жары. Я же, даже в нормальной кондиции рассудка, не говоря о сумеречной, к пресмыкающимся узкорылым тварям дышу ровно. Очная ставка с ними - не моя, как говорят англичане, чашка чаю. Крокодилами некогда налюбовалась на всю оставшуюся жизнь - на расстоянии вытянутой руки, одолевая мутные реки в джунглях Коста Рики. В утлых лодчонках, откуда не очень-то и сбежишь, кроме как, прямиком в гостеприимно разинутые пасти. И если сейчас упущу последний шанс столкнуться лицом к лицу с луизианским "гейтором" (gator- так их тут кличут), то до конца дней своих горевать не стану. Ещё меньше меня воодушевляет перспектива отбиваться веслом от фальшивого вампира в потёмках. Да хоть бы и при свете факела.
3. У кажунов и креолов
Едем дальше. Вечереет. Отмахав порядка 150 миль, достигаем города Лафайетта, примечательного своими парками, Луизианским университетом и (кто бы мог подумать?) кладбищем. Долго кружим по городу, так и не найдя себе в нём сколько-нибудь волнующего применения. Окраины Лафайетта - сплошь трейлеры, типичные для глубокого Юга жилища человека. Трейлеры - отдельная культура и особый образ жизни. И совсем не обязательно являются показателем её низкого уровня. Попадаются стильные вагончики с уютными верандами и креслами-качалками, окружённые обихоженными садиками или, по крайней мере, украшенные цветочными горшками. Хотя преобладают всё-таки облезлые развалюхи на курьих ножках.
Миновав трейлерные парки, подъезжаем к пункту нашего назначения: городку под названием Бро Бридж (BreauxBridge). Особо выдающимся его вряд ли назовёшь: маленький, зелёный, со старым мостом через канал, полдюжиной сувенирных и антикварных лавок, неминуче-повсеместными в Штатах фаст-фудными заведениями и парой ресторанчиков. Улиц с тротуарами, как таковых, здесь почти нет - только проезды, типичные для американских пригородов. Тем не менее, это местечко по-своему любопытно.
В конце 18-го века переселенец по фамилии Breux из франко-акадцев (Acadians), варварски депортированных британцами из Канады по религиозным и националистическим соображениям во время т.н. "Великого разброда" (LeGrandDerangement, 1755-1763 гг.), нашёл здесь пристанище под крылом испанских, французских и франко-креольских католиков. Он купил землю и перебросил мост через канал BayouTech. Сначала именем Бро назвали этот мост, а потом - и город, прилепившийся к мосту. Мосье Бро застраивал земельные участки и продавал их другим акадийцам. Дело продолжила его вдова, и примерно к середине 19-го века здесь сформировалась оживлённая франкофонная община. Она стала первым из акадийских поселений в южной Луизиане. Впоследствии они разрослись по региону, прилегающему к Мексиканскому Заливу, и ныне простираются от южного Техаса до Алабамы и южной Флориды, захватывая Новый Орлеан, Луизиану и Миссиссипи. История с географией, борьба за гражданские права и за сохранение языка этой субэтнической культурной группы драматичны, нелинейны и многогранны. И за прошедшие века претерпели множество трансформаций, поражений и побед. Что до страны Байю, то сегодня она тесно ассоциируется с живущими здесь потомками акадийцев кажунами (Cajun), а также с родственными им франко-креолами (Creole), среди которых есть и белые, и цветные, и у которых - своя сложная и витиеватая история ассимиляции в Америке. Большинство кажунов говорят по-английски, но практикуют и кажунский диалект французского языка (CajunFrench), который в этой местности вполне в ходу так же, как и луизианский креольский (LouisianaCreole), распространённый среди афроамериканцев. Кажуны и креолы и по сей день держатся своей культуры, образа жизни, музыки и, конечно, кухни.
Потому-то мы и решили устроить здесь бивуак: вкусить кажунской культуры в виде её еды. К тому же, Бро Бридж гордо носит официальный титул (согласно рескрипту луизианского законодательства от 1959 года) мировой столицы раков: lacapitaleMondialede`lecrevisse. Или: theCrawfishCapitaloftheWorld.Я, признаться, до них большая охотница - при полном равнодушии к пиву. Ричард, напротив, не откажется от пинты доброго эля, а раки его не слишком цепляют. Лев Толстой в своё время предал анафеме старую поварскую премудрость, в которой однако заключена горькая правда: раки любят, чтобы их варили живыми. Увы, они ещё и любят, чтобы их ели руками. Англичане же руками принципиально и генетически не едят ничего, и даже среди них не родился ещё виртуоз, способный расправиться с членистоногими при помощи вилки и ножа.
Всё же, планируя поездку, мы без труда достигли между собой консенсуса насчёт заезда в Бро Бридж. Хотя американские заявки на мировое первенство в области чего бы то ни было надо фильтровать. Ведь тут как? Превосходная степень - практически норма. Гипербола - стандарт и будни. Вместо простого спасиба, принимая от тебя в лавке мелочь за бутылочку минералки, юноша бледный, со взором горящим и счастливой улыбкой, вскрикивает: Awesome! (Потрясающе!) В придорожном трактире в Джорджии китайское семейство выпекает (кто бы сомневался!) "лучшие в мире фруктовые кексы". А бробриджские раки - впереди планеты всей. Поясню, что мы тут не говорим о благородных омарах, то есть, лобстерах. Речь идёт о доступной, народной еде: пресноводных раках, тех, что зовутся crawfish,crawdaddies или даже mudbugs. Эх, если бы луизианские сенаторы для расширения кругозора скатались в командировку, допустим, в Новочеркасск, то пришли бы к более скромному выводу о своих раках. Потому что тамошние, донские, побьют луизианских по всем статьям, начиная с размера. Эти - скорее, рачки, а не раки. Величиной максимум со средний палец средней руки (с хвостом). Но они - здесь, в Бро Бридже, сейчас. Но маленькие. Большие - в Новочеркасске. Но далеко и давно.
Местных рачков я уже испробовала в Новом Орлеане - на открытой веранде креольской ресторации. Донельзя неотразимый, чернокожий хозяин заведения (креолы редкостно хороши собой) поведал нам, что они первыми в городе вновь открылись после отбушевавшей "Катрины", что его семья ведёт бизнес почти сто лет, и что кухня тут - самая что ни на есть подлинно-креольская. Он же доставил нам неизбежное пиво и еду: что-то для Ричарда (стейк, кажется), миску с зелёным салатом, миску с дымящимися половинками кукурузных початков и краснокожей картошкой в мундире. И целый тазик с горячими рачками. Всё - яркое, сочное, пахучее. Кстати, и по разумным ценам. С рачками я сомнамбулически ковырялась чуть ли не до рассвета. Было вкусно, но не сказала бы, что до умопомрачения (как в Новочеркасске). Во-первых, о помрачении моего ума заблаговременно уже позаботились саваннские пилюльки. Во-вторых, в рачках, кроме полезного выхода плоти супротив панциря, мне не хватало других критически важных компонентов. Луизианские специи, жгучий кайеннский перец - всё это здорово. Только вот если бы не вместо соли и укропа, а впридачу к ним. А так рачки показались мне острыми, но сладковато-пресными, как ни бредово это звучит.
Но то было в Новом Орлеане, а теперь мы - в Бро Бридже, всемирной рачечной столице, о чём свидетельствует и вывеска на одноимённом с городом мосту. Неподалёку от моста находится Cafe Des Amis-легендарный (само собой) бастион кажунской кухни, причём, знаменитый по обе стороны Атлантики, судя по панегирикам "Одинокой планеты". В меню у них (среди прочего) - чизкейк из гейтора, черепаховый суп и бездна блюд из клешнисто-усатого фирменного продукта.
Перед ужином мы заезжаем в B&B "У Изабеллы", где забронировали комнату для ночлега. Миловидные и радушные дамы - Изабелла и её дочь Алли - заправляют всем хозяйством. Дом солидный, "помещичий", с римским портиком снаружи и полированными до зеркального блеска, старинными деревянными полами внутри. Наша комната на втором этаже просторна, изящно обставлена и выходит на веранду, где нельзя курить. К счастью, внизу у крыльца я обнаруживаю пепельницу популярной нынче в Америке конструкции: металлический столб с неприметной маленькой дыркой сверху. Дом окружён внушительных размеров садом с раскидистыми деревьями, словно седой кисеёй, окутанными испанским мхом. В глубине сада есть озеро, где, по словам Алли, живут не только бугорчатые черепахи (террапины), но и небольшой гейтор.Алли уточняет, что аллигатор не ручной, и что когда он подрастёт, то её брат его выловит и отправит куда-то, - она делает неопределённый жест рукой. На кухню "Кафе Дез Ами" - вот куда! - озаряет меня догадка, но публично озвучить её я почему-то не решаюсь.
Кроме нас, "У Изабеллы" остановилась ещё одна чета - всерьёз красивые чёрные парень с девушкой, по возрасту годящиеся нам в поздние дети. Длинноногая, большеглазая барышня похожа на Беонси и Рианну в одном флаконе, только в не испорченной пиаром версии. Супруг ей под стать - высокий, атлетического сложения, с открытой, белозубой улыбкой. Они отмечают первую годовщину своей свадьбы, которую здесь же и справляли прошлым сентябрём.
Между тем, хорошенько стемнело, и на чёрно-синее южное небо выплыла аутентичная кажунская луна, воспетая когда-то Джей Джей Кейлом. Молодожёны торопятся в клуб, чтобы окунуться в некую непостижимую ночную жизнь Бро Бриджа, а мы направляемся в Кафе Дез Ами.
В кафе, которое на самом деле - немаленький ресторан с несколькими залами, - полно народу. Шумно, атмосфера по-праздничному наэлектризована, на подиуме играют традиционные музыканты - аккордеонистка (она же - певица), саксофонист и чувак с подобием стиральной доски на груди. Когда мы усаживаемся за столик, как раз звучит зажигательный ритм C`estLaVie Чака Берри, в которую вдохнул новую жизнь фильм "Криминальное чтиво". Уже сама мелодия настраивает на беспечальный и немножко шальной лад. Другое приятное открытие: в подавляющем большинстве публика - местная. И общается между собой и с обслугой по-свойски, точно так же, же как старые завсегдатаи английского паба. Разве что, народ тут куда более раскован и неподдельно весел. Без труда улавливается и незамысловатый, по-человечески доходчивый посылкажунской культуры: кончил дело - гуляй смело. Причём, гулянка, как видно, не обязательно предполагает пьянку до полусмерти, как это принято в другом, близком мне этносе. А скорее, еду до отвала и пляску до упаду.
Положим, на лбу у людей не написано, что они - кажуны. Это обнаруживается лишь когда оркестрик исполняет явно кажунскую музыку zydeco- полюбовный компромисс между кантри, блюзом и французским фолком, насколько удаётся уразуметь. Тут уж клиентура заводится и приходит в особую ажитацию - прихлопывает, притопывает, подпевает и массово пускается в пляс. Да и нам тоже делается легко и весело. До определённого момента.
Я провокационно уламываю Ричарда, помимо феттучини (типа лапши) с креветками и местной колбасой tasso, заказать на закуску порцию черепахового супа на двоих. Выдвигаю сомнительный аргумент: в этой жизни надо попробовать всё. - Угу, кроме инцеста и Моррис-данса, - муж автоматически подсказывает ходячую английскую остроту, нимало не воспламенившись в адрес рискованного кушанья. Для себя я, памятуя об уже полученном многотрудном опыте потребления луизианских рачков о натюрель, выбираю гвоздь здешнего меню: etouffeиз раковых шеек, как основное блюдо.
Жизнерадостная официантка вскоре приносит нам заказанную еду. И тут ужин на глазах начинает перерастать в авантюру. Не самого желанного свойства. Жестоко перчёная болотно-коричневая жижа в плошке живо напоминает мне фразу Д.А. Пригова из его "Расчётов с жизнью": "откушали супа с кусочками кого-то". Одновременно становится жалко и себя, и этого кого-то (надо полагать: черепаху), чьи бренные кусочки мстительно отказываются разжёвываться и застревают в горле, как расплата за погубленную жизнь кроткого пресмыкающегося. Пару раз глотнув супца, Ричард молча отодвигает плошку, затем и я пристыжённо следую его примеру.
Потом благоверный справляется с феттучини, а я, вдохнув пряного рачьего аромата, исходящего от колоссальной тарелки, принимаюсь за своё этуфе. Розово-оранжевый сливочный соус с горой риса в центре и салатом побоку, на вид достаточно аппетитен. Но попробовав подливу, я тотчас же осознаю, что она для меня чрезмерно жирна и тяжела. И что даже четверть порции мне не осилить. Вдобавок, - и в этом главная засада, - замечаю, что у меня почти не двигается нижняя челюсть. Процесс жевания вызывает такую же смертельную усталость, как и прочие виды мышечной и мыслительной деятельности. Так, - угрюмо констатирую про себя, возя вилкой в маслянистом соусе, - таблеточки уже подкосили мою способность ходить и думать. Теперь ещё придётся смириться с физической невозможностью есть. Что дальше?
Пока я предаюсь внутренней риторике, Ричард просит у официантки счёт, придвигается ко мне поближе и на ушко сообщает, что пора бы нам отчаливать уже из Кафе Дез Ами: крепнет подозрение, что он отравился черепаховым супом.
Однако в целом всё обходится относительно благополучно. И если наше братание с кажунской культурой прошло без фанфар - не кажунов вина. Может быть, фанфарам препятствовало расположение звёзд в ту ночь? Так или иначе, любой опыт ценен, даже со знаком минус. Некоторых из нас он, к примеру, учит тому, что список вещей, которые уже не стоит пробовать в этой жизни, нуждается в пересмотре. В сторону расширения.
Наутро, за завтраком "У Изабеллы", мы беседуем с молодой чёрной парой - их зовут Прешэс и Димарко. Оба - креолы из Лафайетта; Прешэс - медсестра, а Димарко - диджей. Прешэс вежливо расспрашивает нас о впечатлениях от Бро Бриджа. Мы так же вежливо, хотя и несколько сдержанно, хвалим здешнюю кухню. Но стоит мне заикнуться о своём давнем пристрастии к ракам, как Димарко, до того настороженно молчавший, буквально вспрыгивает со стула. Oh, ILOVEcrawfish! -восторженно вопиёт он, и на лице его расплывается блаженная улыбка. Далее он взахлёб объясняет, как надо правильно их есть: часами, забыв обо всём на свете. И рассказывает о том, как их испокон веков едят в его семье, и в других здешних семьях: на заднем дворе, на длинном столе расстилают простыню или большой кусок плотной белой бумаги, и прямо на неё вываливают ведро только что сваренных раков - непременно с острым перцем и луизианскими приправами! Пиво - разумеется. Все садятся за стол и погружаются в процесс - по локти, по уши, с головой, с песнями, с шутками-прибаутками, взаимными выяснениями, со страшными историями, сплетнями, семейными легендами и анекдотами. Вот так у нас едят раков!
В свою очередь, я что-то мямлю о сравнительных рачьих размерах и даже пытаюсь руками визуально изобразить новочеркасский стандарт. Димарко недоверчиво мотает головой и хохочет: Noway!You`rejokingme, right?(Это прикол такой, да?) И тут, наконец, меня осеняет: чёрт побери, да не в размерах же дело! У них тут - свои раки, у нас там - свои! И вместе им не сползтись. И вообще, не раками едиными, а сравнения - одиозны, как гласит древнеанглийская пословица.
На этой заздравной, хотя и не полностью довербализованной мною ноте, мы прощаемся с ребятами, с Изабеллой и Алли, а заодно - и с подвопросной рачьей столицей мира. И снова трогаемся в путь.