Северное сияние
Сервер "Заграница":
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Помощь]
Северное сияние
Записки подпольного интроверта
1.
Где наша не пропадала? Ответ: в Заполярье. Почему бы хоть одним глазком не глянуть на Северное Сияние, пока не сыграли в ящик? Дело нехитрое. Купили путёвку компании "Hurtigruten" да и полетели. В северную Норвегию, в ноябре. За неделю до наступления полярной ночи.
Приземлились в Тромсё. Порт 400 км севернее полярного круга. Второй (после Мурманска) крупнейший город Заполярья. Ворота в Арктику. Отсюда отправлялись в экспедиции корабли Нансена и Амундсена. Здесь в 1944 году британские ВВС затопили германский линкор "Тирпиц", который охотился на арктические конвои в СССР. В Тромсё находятся самые северные в мире: университет, ботанический сад, пивоварня, футбольный клуб и планетарий. Ещё город называют "северным Парижем" - немножко в шутку.
С неба трусились снежные кристаллы - чистые и колючие. Воздух в Тромсё свежий, морозный. Дышится легко. Море не замерзает: Гольфстрим. Город лежит на двух островах и на материке. Кругом другие острова и фьорды. Здесь в четыре дня уже вечер. Предзимний световой день безжалостно молниеносен, как удар финкой. Это - расплата за весенне-летнее ночное солнце. Однако вторая серия конца света (в здешней мифологии: Рагнарёка) о себе не заявляла. Силы тьмы, хтонические чудища из пучин Норвежского моря не вздымались. Пасти на солнце не разевали, сожрать его не покушались. И свет покуда побеждал тьму, а уж когда не справлялся, ему помогали. По-скандинавски основательно и надёжно.
Даже и в сумерках пролив и город были дивно хороши. Чёткая геометрия природы и строений, контрасты сдержанных красок. Чёрно-синие горы со снежными прожилками. Электрическое ожерелье бескрайнего длинноногого моста, протянутого на материк. Половодье ослепительных огней в центре и на окраинах. Весь город сиял, что твоя рождественская ёлка. Даже на кладбище возле могильных плит мерцали фонарики. Смотрелось нордически-готичненько, притом торжественно и к месту.
В Тромсё всё включено: от прожекторов до крохотных лампочек. Уличные фонари выхватывали из темноты строгие деревянные фасады старинных домов. Высвечивали стройный стан деревянного собора Девы Марии. Синим пламенем горел модерновый айсберг Арктического Собора. Приветливо излучали свет гигантские окна супер-стильной горбиблиотеки. Были ярко освещены витрины магазинов: фото местных красот в рамах, узорчатые шерстяные свитера, прочая вязаная галантерея и кожаные сапоги отменного качества. Полыхали светом бары и кафе, где благоухали ваниль и корица, где расторопные белокурые синеглазки подавали свежевыпеченную сдобу, вкусный кофе и глинтвейн.
На улицах было людно. Много русских, студентов и китайцев. Сплошь - юные лица, румяные и пригожие. Осознавая глупость такой задачи, я всё же пыталась высмотреть среди них саамов, они же: лопари или лапландцы. Интересный финно-угорский народ, коренной для скандинавских стран и Кольского п-ва: полукочевники, оленеводы, охотники и рыбаки. В Тромсё их немало. Но в толпе попадались только розовощёкие барышни - дубликаты Рене Зелльвегер, самой известной из их современных представителей. А ярко выраженные лопари в расшитых одеждах из цветной оленьей замши по тротуарам не разгуливали.
В больших, без переплётов и штор, окнах жилищ вершились Лукулловы пиры света. Мало сверхмощных светильников на потолках и стенах комнат - так ещё и на подоконники были выставлены шандалы с горящими свечами. Как минимум, настольные лампы. Не для показухи и бахвальства - от широты душевной. Люди делились с городом своим приватным светом. Балконы и крылечки домов перемигивались гирляндами разноцветных огоньков.
Подсветка, игра света, световые эффекты - излюбленная утеха жителей Тромсё. Знать, здесь могут себе это позволить. Шик-блеск. Пришельцу с других широт такое светопредставление может показаться сверхрасточительной роскошью. Но местные ведают, что творят: культом искусственного света они заливают тоску по дневному.
В вестибюле отеля "Радиссон Блю", где мы прокемпинговали пару часов, красовалось в нише громадное чучело белого медведя. С подсветкой, конечно.
2.
Ввечеру сели в автобус и покатили куда-то в тундру. Вскоре прибыли в Villmarkssenter - туристский комплекс. С тёмного берега были хорошо видны огни Тромсё и кораблей в проливе. Вокруг расстилалась вечная мерзлота, скупо припорошенная снегом. С тыла равнину подпирал чёрный забор леса. Норвежского леса. Издавна волшебного для меня с лёгкой руки Леннона\Маккартни. Впрочем, в песне лес фигурировал в виде древесины. Отделочного материала, который к тому же плохо кончил: лирический герой поджёг его вместе с квартирой, когда птичка улетела. Всё равно: "норвежский лес" дышит северной сагой, конунгами и песнями скальдов.
Желающих позвали проехаться на нартах, в собачьих упряжках. Эту забаву мы решили пропустить: всё-таки жалко лаек-хаски. Милые собачки нервно заходились в лае. Чего им надрываться, пускай уж возят каких-нибудь подростков. Альтернативно, нас ввели в дощатый чум, по местному, по-лопарски: лаввео. Внутри по периметру он был обставлен врытыми в землю пенёчками, покрытыми оленьими шкурами. В центре пылал костёр, над которым на крюке был подвешен чан с варевом, где булькали картошка, лук, морковка. И мясо. Спросила у хозяйки, чьё, мол. Она лишь загадочно улыбнулась. Оленина - заключила я. Не лайка же. С кого шкуры сняли, того и мясо. Хозяин с хозяйкой раздали гостям миски с горячей едой. И кофе. Сами они не саами, то есть, не лопари, в чьих традициях тут всё устроено. И не совсем хозяева. Вообще не местные, а французы: Клод и Элоди. Оба - этнографы, искатели приключений. Теперь вот крупно повелись на саамскую экзотику, работают тут. Элоди до Норвегии жила на Аляске, в Кордильерах и ещё где-то, у чёрта на рогах. Увлекалась горными лыжами и подводным спортом. Отличница полевой и туристической подготовки. Умеет - всё. Кофе, правда, у неё не очень получился. Хотя для чума сошло. Ребята были хорошего баскетбольного роста, обаятельные и привлекательные. Но не пара. Они прямо так с порога и заявили в порядке дисклеймера: "Мы - не пара". То есть, друзья и коллеги, а не супруги и не любовники. Наверное для французов это обстоятельство имеет принципиальное значение. А по мне, так они хоть кто.
Целью нашего пребывания в чуме были не осмотр собачьей фермы и не дегустация тушёного на костре Бэмби. Целью было: Оно. По-здешнему: Polarlys. Но Оно всё не являлось на тёмный небосклон, усеянный алмазинками далёких звёзд. Каждые полчаса я выбегала на волю - покурить и глянуть на небо. Мороз и темень кромешная, больше ничего. Муж стоически тусовался с членами группы. В основном то были британские педагоги пред- и постпенсионного возраста. Специфическая публика. Дотошные, шумные, словоохотливые, и это ещё мягко сказано. Лишь единицы мирно сверяли время прихода Полярлиса с какими-то сводками на своих лаптопах. Остальные сладострастно и непрерывно предавались взаимному ковровому бомбометанию личной информацией. Уже через несколько минут я знала всё об их детях, внуках, об интимных секретах садоводства и кулинарии, хобби, заморских путешествиях и взглядах на актуальные события дня. Сил поддерживать исступлённый смолл-ток со своими согражданами на просторах тундры я в себе не находила. Что примечательно: у себя дома англичане всех возрастов, в том числе, и золотого, в публичных местах молчат, как мыши. Такой мощной материализации потока сознания не услышишь, к примеру, в общественном транспорте. А потому что грузить посторонних не принято и моветон. С глазу на глаз, в меру - куда ни шло. Во всю Ивановскую, беспорядочно - уже шокинг. И правильно: рули, Британья, оставайся мировым флагманом по непоколебимой верхней губе! То есть, по самоконтролю и по генетическому навыку держать себя в руках, а язык - в узде. За то ты мне и люба. Эхма, не ты ли придумала поговорку Familiarity breeds contempt (Чем ближе знаешь, тем меньше почитаешь)? Не ты ли породила, взрастила и культивируешь великую гуманистическую ценность: приваси? Для американцев она прайвеси, а русскоязычные словари с Википедией беспомощно толкуют её как "неприкосновенность частной жизни". Так держись её, лелей и пестуй. Пронеси через моря и континенты. Даруй тем, кто о ней слыхом не слыхивал и даже слова такого не имеет в языках своих. Внедри её в их коллективные сознания. Но нет. Чуть выберется горстка островитян на большую землю - и понеслась коза по рельсам... Или так оттягивается только конкретный контингент?
Другим фактором личного дискомфорта был дикий колотун. Меа кульпа. Потеряла бдительность в "Радиссоне", глазея на таксидермически увековеченного "Мишку на севере". Поленилась, что называется, пододеться. И явилась в тундру во вроде бы подобающем такой оказии анораке с меховым капюшоном. И даже в тёплых сапогах "Угг". Только куртка была надета поверх платья из легкомысленной материи, а сапоги - практически на босу ногу. Не считая тонких колготок. Для самолёта прикид годился в самый раз. Для шлынданья по северному городу - ещё так-сяк. Но продолжительные бдения в чуме и периодические вылазки в таком виде в белое безмолвие уже смахивали на немотивированное членовредительство. Результат: задубело и потеряло чувствительность всё, что ниже пояса. Верный путь к пожизненной инвалидности. Но мне почему-то повезло.
Ожидание чуда продолжалось пять часов. На мёрзлой земле, в полутьме, у чумного костра, который уже едва теплился. Под старперческий гомон, угасший до полукоматозного бормотания, и под лай лаек. Вконец окоченев, я закемарила на пеньке. Оно и понятно: гипотермия, тянет в сон. Где-то после полуночи кто-то снаружи истошно заорал. Народ неожиданно шустро высыпал из чума. И я выскреблась со всеми, не чуя под собою ног. Задрали головы: о, Оно.
Сначала над проливом забрезжило голубоватое, в бирюзу, свечение. Продолговатое и подвижное, но несколько туманное, размытое и бесформенное. Оно росло, приближалось, делалось чётче, подрагивало, переливалось, подёргивалось яркими сполохами, вспыхивало голубыми и зелёными зарницами, и вот уже разрослось на полнеба. А потом и на всё. Объяло твердь небесную и победоносно встало надо всей землёй, надо всем Мирозданием - невообразимо безмерной, огненно-зелёной короной. И так стояло некоторое время, пока не побледнело и не растворилось в темноте.
Как долго это длилось? Вот уж не знаю. Секунды, наверное. Или минуты. Но с тем же успехом могли пролететь и века. Для меня время остановилось. Мир замер и куда-то ухнул. Не стало ни окон, ни дверей. Ни низа, ни верха. Ни конца, ни края. Ни тела, ни души. Ни плоти, ни крови. Ни забот, ни хлопот. Ни себя, ни людей.
Ни осмыслить, ни вербализовать это диво там и тогда - я не умела. И даже теперь затрудняюсь его описать. Как невозможно передать и чувство, вызванное Им. Какой-то сверхчеловеческий экстаз, абсолютный и внеземной. Ни с чем не сравнимый. На слова он никак не переводится. Я стояла, как вкопанная, разинув глаза и рот, ни жива, ни мертва. Ничтожна, бестелесна, оглоушена и бессловесна. Потом очнулась.
Народ щёлкал фотокамерами и мобильниками, щеголял познаниями в астрофизике и космогонии, деловито обменивался соображениями насчёт солнечных вспышек, магмы, фотонов. Осведомлённо щебетал о магнитных частицах в верхних слоях атмосферы, химическом составе и точном значении "Авроры Бореалис". Всё это меня волновало не особенно. Оно тут от сотворенья мира и до скончанья веков. Самодостаточно и самореализованно. Обратной связи не требовало, ответной реакции не просило. И не было у меня к Нему ни комментариев, ни вопросов. Да они меня и посейчас не беспокоят.
4.
Дальше было так: всех доставили в порт и погрузили на огромный паром "Нордкапп". Он сиял стерильной чистотой и свежей краской. И был укомплектован молодым экипажем потомков викингов - рослыми блондинами и блондинками с безупречным цветом лица. Обласканные их белозубыми профессиональными улыбками и теплом хорошо натопленного помещения, мы начали приходить в себя. Чтобы вернуть к жизни одеревеневшие члены, я хватила рюмку "Абсолюта" - помогло. Или то был "Аквавит"? И рюмки было две или три? Не помню. Какая-то огненная вода Севера. Чудовищно дорогая. Она Гольфстримом растеклась по жилам, разогрев застывшую кровь.
Паром вышел в море. Порт назначения, он же финал маршрута - город Тронхейм, откуда мы вылетим домой, в Англию. Начался круиз длиною в два дня и три ночи.
Сознаюсь: не моя чашка чаю. Слово "круиз" вызывает в сознании картинку людской массы (чтобы не сказать, прости Господи: эктоплазмы), согнанной на судно для тотального погружения в анабиоз безволия, безделья и бездумья, организованный расчётливыми маркетологами. Квинтэссенция консюмеризма. Реклама обожает слово pampering, вкрадчиво посылая тебе пассы: побалуй себя... понежься.... Угу. Читай внизу, мелким шрифтом, симпатическими чернилами: мы отвечаем только за круиз. Вот он кончится, и реальность, под ручку со стрессом, с новыми силами жахнут тебя по башке. А покуда - порезвись, поиграй-ка в структурированный нами кайф. Б-р-р. Едва ступила на борт корабля, а уже тянет за него сигануть. Ау, белёсое дружище, обезумевшее детище славного сына Норвегии Эдварда Мунка! Мне до фени, что ты растиражировано по всему свету на мильонах кружек и тишоток. Вот она, я. Готова бежать тебе вослед, вопя в отчаяньи...
Вдобавок "круиз" развивает во мне острый приступ социофобии. Групповые туры, package tours - иже с ним. Рогатое слово тур и все его производные вселяют в меня первобытный ужас. Турне, пусть бы и с гением-гидом - тутти кванти. Ты добровольно присоединяешься к сборищу незнакомцев и вынужден хотя бы минимально с ними сосуществовать на одном (замкнутом) пятачке, в одном и том же временном континууме. Тошна даже мысль о том, что посторонние лица (не Всевышний) примутся физически мониторить объекты твоего интереса и внимания, твои перемещения во времени и пространстве. Да ещё командовать тобою - за твои же, пардон, деньги. Лавина насильственной информации, травля анекдотов для оживляжу, бодряческие иннюэндо и дубль-антандры (по-русски: скабрёзности), императив и побуждения: "а ну-ка, давайте все вместе", "слушайте сюда!", культмассовые мероприятия, марш-походы, праздники Нептуна, песни и речёвки, хороводы, вечерняя линейка, группенсекс и проч. камлания - это не ко мне. Это - моё представление об аде. Вычеркните меня из списка. Моя отмазка: посттравматический синдром. Фантомные боли и остаточные явления. Что вы хотите? - полжизни прожито в соцлагере, при соцстрое. Как пелось в стародавней песенке отечественного ВИА, не забывается такое никогда.
В дороге мне панически чуждо чувство локтя. В напряг чья угодно компания. Претит вливаться в любой коллектив, состои он хоть из труппы Большого театра или сборной команды гребцов из Оксфорда. Ну, индивидуалистка. Работа - другое дело. Там все личные фобии и предпочтения шли побоку. Привередничать особо не приходилось. Со скрежетом зубовным сносила даже, блаженной памяти, добровольно-принудительные вылазки на природу и корпоративные экскурсии. Но приватно-отпускные путешествия - не замай. Я уж как-нибудь сама по себе. Пока могу. В виде исключений акцептирую и терплю: мужа (безоговорочно), аборигенов (умеренно и выборочно) и любого спутника, умеющего блюсти личное пространство - своё и чужое. Последний тип редок, как амурский леопард. Между прочим, меня посещает мысль о том, что, чего доброго, и я сама, как попутчица, запросто могу служить для кого-то таким же источником хоррора. И вот эта мысль уже вовсе невыносима.
За идею приходится страдать. В лихолетье середины 1990-х я сама себя высекла - за дорожную мизантропию. Даром, что урок не пошёл впрок. Садилась как-то зимой в поезд, следовавший из родной Самары, куда я приезжала в короткий отпуск, - обратно в Ростов. В Ростове ждали муж и работа. Самара встречала и провожала холодом, развалом, семейными драмами, мытарствами по конторам и очередям, корвалолом, кандалами и скандалами, провалами и тупиками. Человеческий фактор достал до печёнок, проел и вынес мне мозги. А напоследок, вишенкой на торте, чтобы уж совсем жизнь раем не показалась, мне ещё и светили сутки с гаком в обществе незнакомого попутчика. Визави, фейсом к фейсу. Вместо того, чтобы успокоиться, прийти в себя, привести в порядок мысли и нервы. Поплакать, наконец, - без свидетелей.
Предъявила проводнице свой билет в спальный вагон, сунула ей чудом оставшиеся от поездки двадцать долларов и попросила никого ко мне не подсаживать. Та охнула от счастья, просияла и побожилась, что всё будет в лучшем виде. Не обманула: за весь долгий путь сквозь стылую мглу и метель, до самого Ростова, ни ночью, ни утром, ни днём - никто не зашёл. Не только в моё купе, но и вообще в вагон. Проводница тоже исчезла. Может, она меня не так поняла? И за двадцатку баксов сдала мне весь СВ? Ни души - в проходе, в обоих тамбурах, во всех купе с отверстыми настежь дверьми и нетронутыми постелями. Даже в туалетах. Чистых, как девичьи светёлки. Ломануться в соседний вагон на разведку я не рискнула. Возникла иллюзия, что и весь состав пуст. Тишина стояла вот именно: гробовая. Только колёсный перестук и гудки тепловоза. Радио не работало. Мир оставил меня в покое. В гордом, почти космическом одиночестве. Чем-то похожем на репетицию смерти. Причём генеральную.
* * *
Итак, пути к отступлению были отрезаны: в тур "Хуртигрутена" входил круиз, как часть всего пакета. За всё уплочено. Ладно, круиз так круиз. В первый раз и в последний.
Такие вот круизные паромы кто-то метко прозвал плавучими богадельнями. В самую точку. Вот только не надо меня пинать за геронтофобию и эйджизм. Все там будем, если раньше не помрём. Да ведь и я сама запрыгнула в ту же лодку - считай, обеими ногами. Первый тайм мы уже дефинитивно отыграли. Пожалуй, даже и второй. Тут речь не об отрицании или неприятии старости, а о её повышенной концентрации на заданном участке.
Наши отставные учителя счастливо воссоединились с другими пассажирами - божьими одуванчиками со всей Европы. Вместе им стало совсем уж приятно и покойно. Сервис, комфорт и нега на пароме - тип-топ. Каюты небольшие, почти спартанские, всё-таки "Нордкапп" - не "Титаник" и не "Куин Мэри". Но уютные, оборудованные всем необходимым. Еда - первоклассная, изобилующая дарами местных морей. Пикантная деталь: на поистине королевском смогасборде за завтраком, среди прочих разносолов и разносладов, норвежцы потчевали круизников килечками слабого посола. Уже разделанными на серебристые пряные филейчики, тающие во рту. Поэма. Только, боюсь, кроме меня, североморскую кильку мало кто оценил.
Уж не знаю, как там английская стародёжь разбиралась со своими немецкими сверстниками, учитывая полярную противоположность былых боевых позиций их поколения. Но языковой барьер не мешал общению интернациональной blue rinse brigade - синюшной бригады (синькой на Западе обычно подкрашивают седину). Благо, инглиш - пан-европейская лингва франка, и всяк здесь на нём худо-бедно балакал. Вот они между собой и чатились по полной программе. Когда не разбредались по койкам.
Аллилуйя! Ко мне никто не приставал (память услужливо подсказывает из поэта Вознесенского: "Шли года. Её не изнасиловали"). Никто не тормошил, не бодал расспросами. Не братался и не сестрился, к хоровому пению не склонял, на караоке или в диско не волок. Лекций и проповедей не читал, богатым внутренним миром не делился, в клуб своих интересов не рекрутировал, семейных фоток в нос не тыкал, историй жизни и карьеры не поведывал, показательных упражнений по гимнастике не устраивал (последнее - не гипербола для смеху, а реальный эпизод из жизни). Не ныл, не дулся, не смотрел ноябрём, не алкал комплиментов, не зудел над ухом и не комментировал происходящего, мобилизовав и обрушив на тебя всю мощь своего интеллекта, наблюдательность и сарказм.
А всё потому, что я таких поползновений не привечала. Отразить лобовую атаку мне вряд ли бы удалось. Поэтому я превентивно забивалась - в салоне, на застеклённой обзорной палубе и повсюду - в закутки понеприметней, подальше и поуединённей. Спутникам на растерзание я снова, как и в чуме, бросила в качестве заложника самое дорогое: мужа. Он терпеливо выслушивал болтовню и заученно улыбался направо-налево без участия глаз. И всё же, фраппированные моей самоизоляцией, компатриоты-британцы локально шушукались и сплетничали на мой счёт.
- Пипл, - прижавшись лбом к стеклу, за которым пенились студёные морские волны, мысленно внушала я соплеменникам мужа. И этим, и тем, что остались на Британских островах, всех возрастов, профессий и сословий, - пипл, я тут окопалась не потому, что считаю себя лучше вас. Я, может быть, во сто крат хуже. У меня тёмная славянская душа, где водятся демоны, какие вам и не снились. Они покруче здешних троллей и ётунов. Скучать не дают, а вам они - ни к чему. Я давно себе уяснила, что фальшивая улыбка, притворное участие и приторная лесть вам милее натуральной человеческой реакции. Что это такой способ выживания. Что на самом деле никто никому не нужен и не больно-то интересен. С редкими исключениями. Но полагается играть в заинтересованность - это краеугольная светская повинность. Неукоснительно-обязательная на любой службе и вне её.
Правда ваша: лучше имитация любезности и приязни, чем чистосердечное равнодушие, не говоря о хамстве. Мухи липнут на мёд, а не на уксус - так ведь у вас говорят? За двадцать лет жизни среди вас я вызубрила правила вашей игры назубок. Из общего строя в миру не выбиваюсь. Претензий ко мне ваш брат не имеет. Никто, никто-никто, нигде, никогда не видал моей хмурой физиономии. Кроме зеркала в ванной комнате. Моей долгоиграющей улыбке позавидовали бы степфордские жёны. Мне благоволит несметная английская родня. Я ладила почти со всеми своими британскими сослуживцами и даже с некоторыми боссами. Была исполнительным team-worker`ом, коллег не подводила - ни просто, ни под монастырь. Наш дом стоит автономно, на отшибе (сознательный выбор), но ближайшие соседи слова худого обо мне не скажут. Не чураюсь благотворительных акций. Посильно участвую в жизни комьюнити. В том числе, в уборочно-озеленительных мероприятиях. С некоторых пор, правда, общественное движение "N. в цвету" в нашей респектабельной пригородной деревеньке немножко застопорилось. После того, как повесилась его бессменная активистка и застрельщица, наша соседка через дорогу - миссис Хадсон. Назло своему мужу, который похаживал на сторону. Утром того рокового дня, когда миссис Хадсон направилась с верёвкой в гараж, я её повстречала на улице. Она выгуливала пёсика-ретривера - как всегда, подтянутая, при параде и макияже.
- Уже припекает! Чудесное утречко, не правда ли? - молвила она с широкой, безмятежной улыбкой.
- Тепло обещали на всю неделю! - оптимистично откликнулась я.
С тем и разошлись мы по домам. Я - за компьютер, она - на вечный покой. Теперь мистер Хадсон перебрался в город, где живёт, припеваючи, с новой миссис Хадсон. А у нас в N. заметно поубавилось цветочных бордюров на газонах и подвесных корзиночек с петуниями.
- Пипл, верьте, - молча взывала я к сокруизникам, - в нелюдимости и замкнутости меня не упрекнёшь! Торговцы рыбной палатки на городском рынке, завидев меня, издали радостно машут мне руками. Во мне души не чают парикмахеры и дантисты с косметологами. Я в курсе семейных и финансовых передряг каждого водителя таксопарка. А также их соображений насчёт того, куда надлежит отправиться правящим партиям и всему Парламенту. Но сейчас у меня передышка. Сорри, пипл. Ваша расслабуха - завести транзитных корешей и слить на них инфу, отринув приваси, и ударившись в публисити. Моя - на пару дней уйти на базу. Так что, - до встречи на британской земле, ба-ай!
5.
Тем временем, снаружи творилось вот что: волны бились о борт корабля. И дробились на султанчики, разбивались в бутылочно-зелёную водяную пыль, в бурлящие пенные брызги (spumes), навевая мысль об итальянской шипучке Spumante. Морская гладь временами выглядела как рассерженный мармелад. Но днём качки не было. Прилично качало ночью, когда в иллюминаторе оживала "Сказка о царе Салтане": в синем море волны плещут, в синем небе звёзды блещут".
Морской болезни не ведаю - с малолетства наплавалась по Волге в любую погоду, включая шторма. И ничего. Вдоволь покаталась на речных судах всех типов и калибров. Кроме такого, как этот паром, конечно. На подобных морских гигантах только перебиралась из Англии на Континент и обратно - до пуска Евротуннеля. И ещё много раньше - через Каспий, по работе, в недобрые времена. Но о том - забыть, не думать. Давно замечено: чем энергичнее ночью отгоняешь от себя дурные воспоминания, тем настырнее они лезут в твою голову. Так и сидела в потёмках каюты - в полудремоте, тупо, на автомате, всматриваясь в море, небо и звёзды. Муж сладко спал крепким сном праведника.
С рассветом приходили бодрость и ясность. Худосочное ноябрьское солнце прощально, но добросовестно светило, подобно молочно-матовому шару наружного аптечного фонаря времён моего детства. В бледном полярном небе реяли морские орлы. Не ведавшие социофобии, целеустремлённо летели куда-то стаи диких уток - неужто ещё не поздно на юг? Чайки нарезали виражи над морем. Курить я выползала на открытую палубу. Там было... короче: свежо. И ветрено, вестимо. Над головой висели спасательные шлюпки. Морские горизонты походили на картинку с картонки папирос "Север".
Корабль лавировал между скалами. Точнее, между скалистыми островами разной величины и степени обитаемости: от человечьих хуторов - до птичьих базаров. Два дня плавания слились для меня в один, и я не помню уже ни последовательности природных див, открывавшихся взору, ни названий бесчисленных рыбацких посёлков и портов, в которые часто заходил на стоянки паром. Аккуратные домики по всему побережью - сдержанно-сочных, не кричащих цветов: охряно-красного и голубовато-серого, иногда с белыми наличниками и коньками крыш. Попадались кирхи с высокими шпилями. У причалов толпились рыболовецкие судёнышки, катера и лодки от мала до велика. На глухой стене одного прибрежного магазинчика, обращённой к морю, пестрело панно в технике граффити. То ли реклама, то ли стрит-арт: синее небо, чайка, маяк и нечто красное, членистоногое, зачем-то с розовым бантиком. И надписью по-английски: "Любимые крабовые палочки вашей мамы". Запомнилось, потому что было смешно и по-базарному ярко - по контрасту с аскетичной зимней палитрой неба, моря и скал.
И снова паром степенно шёл вдоль берега и вблизи него, минуя пейзажи невиданной красы и первозданного величия: крутые и пологие горы всех оттенков ледяной синевы. Припудренные снегом, целые гряды островерхих синих круч. Холодный небесный свет играл с тенью на их пиках, гулял по склонам, добирался до подножий, ненадолго озаряя тёмно-зелёные участки хвойных лесов. Чистый кобальт синегорья, неба и моря родственно связан с нечистой силой в германо-скандинавских культурах. Минерал, из которого издревле получали синюю краску, назван так по имени горного духа Кобольда. Присутствие его и мелкой местной бесовщинки, хотя скорее шкодное, чем зловредное, здесь вполне ощущалось. Если Полярлис напрочь лишает тебя дара речи, то горные панорамы насылают косноязычие. Пустившись в их описание, мигом скатываешься в сусальный лепет рекламных брошюр. Самое достойное, что может здесь сделать человек, это промолчать. Если ему не дано выразить свои чувства адекватной музыкой - как Григу.
За бортом тянулись и другие горы - чёрные, безлесные, базальтово-слюдяные, со сверкающими замёрзшими водопадами, застывшими на склонах. "Нордкапп" проскальзывал под длиннющие изящные мосты между островами. Жаль, китов, которые тут обитают, не было видать. Или я плохо приглядывалась. Почти за кадром остались и заслуженно сертифицированные чудеса света: фьорды. Ведь их воды бегут с гор в океан, и значит, высоченные отвесные каньоны проходят перпендикулярно береговой линии. А корабли следуют вдоль неё, пересекая лишь устья фьордов. Я читала, что в таких местах наблюдается разноцветное смешение вод: морской и фьордов. Но наверное это явление заметнее летом. Ближайшее знакомство с фьордом состоялось в районе архипелага Лофотеновых островов, где выходит к морю Тролль-фьорд (Trollfjord). С моря он смотрится как очень узкий пролив, на страже которого с обеих сторон уходят в заоблачные выси заснеженные вертикальные горы, угрюмые с виду. Наш паром намеренно отклонился от курса и зашёл в бухту: красота неописуемая.
Ранним утром мы прибыли в Тронхейм. Весь пастельно-розовый в лучах восходящего солнца, "Нордкапп", выгрузив нас, отошёл в голубые дали со свежим круизным грузом - обратно на север. Прекраснейший Тронхейм, с его памятью о св. Улафе, готическим Нидаросским собором и многими прочими достоинствами - ещё только-только просыпался...
Норвегия осталась для меня едва початой, но непокладаемой книгой с феноменальным сюжетом. Я сделала в ней закладку до лучших времён, бегло прочитав пару абзацев. И даже не успев помянуть пытливой строчкой ни Ибсена, ни Гамсуна, ни других столпов норвежской культуры, пророков в своём и чужих отечествах. Проследить и осмыслить их связь со здешней природой. Призадуматься о роли света и тьмы в норвежском национальном характере, подобраться к его сути... А впрочем - если распустить красивый свитер с оленями, то получишь лишь унылую кучку пряжи. И может, тайну лучше не трогать? Пусть уж она почивает себе за семью печатями.
Что же до круизов... Тут как не обратишься к наследию собрата-круизострадальца - рано и добровольно ушедшего из жизни вундеркинда американской литературы Дэвида Фостера Уоллеса? Кстати, это у него я подтибрила "эктоплазму". По заданию журнала "Харперз" он некогда сплавал в монументальный вояж. Правда, не в Заполярье, а по тёплым морям, под лазурными небесами Карибов. И не на пароме, а на исполинском, "будто прокипячённом до белизны" лайнере, где градус неги и навязчивость сервиса несоизмеримо выше. Потом написал патологически подробный отчёт о своём опыте, полный, как теперь модно говорить, ангста. То есть, метафизического страха, по Кьеркегору. С характерным заглавием: "A Supposedly Fun Thing I Will Never Do Again". Примерно так: "Предположительно прикольное мероприятие, которым я не озадачусь больше никогда".
Обещание Уоллес честно сдержал. То есть, он буквально умер, прежде чем отправиться в следующий круиз. В пылу эпигонства, мне тоже мыслилось ввернуть в финале какую-нибудь хлёсткую фразу по тому же поводу. Но теперь, доводя до относительного ума записки трёхлетней давности, я насмешливо-пристыженно дивлюсь накалу страстей, обуревавших меня в те дни. Взлезать на баррикаду индивидуализма меня почему-то больше уже не тянет. Подумаешь, круиз! Было бы из-за чего гоношиться. Случаются вещи и пострашнее. Не правда ли?
* * *
Англия, Норфолк, ноябрь 2010 г. - май 2013 г.
Связаться с программистом сайта
