Нашу электронную переписку, вместе с мегабайтами остальной своей памяти, стёр, рехнувшись в одночасье, мой старый компьютер, а единственный сувенир от неё - льняное полотенце с картой Тосканы - потерялся в переездах. Даже фотографии её у меня нет. В Боснию я фотоаппарат не брала - совестно было бы показаться туристкой, щёлкающей в виде экзотики картинки чужого горя. Ну, и глупо, что не брала. Фотографировала бы не руины, а живую Аиду. А так теперь черты её лица уже начали стираться в памяти... Только хорошо помню оленьи восточные глаза и застенчивую, доверчивую улыбку. Высокая была Аида, тоненькая и гибкая, как ивовая ветка.
Она и Босния для меня неразделимы. Думаю об Аиде - тут же представляю Боснию. И - наоборот. А ведь она сама была там иностранкой. Приехала туда из Казахстана, а я, некогда россиянка, - из Англии, со своим мужем-англичанином. Мы обе оказались на Балканах в одной и той же роли - спутниц своих мужчин, прибывших туда в конце девяностых с намерением помочь народу наладить фермерство после войны. Когда там упоминают войну, то имеют в виду самую последнюю. К этому не сразу привыкаешь. Проект Евросоюза, в котором были заняты мой муж Ричард и друг Аиды - грузный, бородатый немец с музыкальной фамилией Вагнер, - охватывал две большие территории в разных концах страны. Предстояло не только обучить местных фермеров и создать для них информационные службы, но и как-то помочь примирению смертельно рассорившихся между собой народностей Боснии. Намного облегчало задачу по примирению наличие в стране стабилизационных войск НАТО - SFOR. Муж получил назначение в сербскую вотчину - Баня Луку, - а Вагнер с Аидой и её пятнадцатилетним сыном Эдиком жили на западе, на самой границе с Хорватией - в мусульманском городе Бихач. Добраться туда от нас можно было только на машине, сначала проехав ровную, призрачную местность с остатками того, что некогда было деревнями и посёлками, а потом, - петляя несколько часов по высокогорной дороге меж бесконечных долин и ущелий. Поэтому и встречались мы с Аидой только по тем оказиям, когда наши "мужички" выбирались на общие собрания и семинары, и прихватывали нас в свои поездки.
Босния-Герцеговина - это, пожалуй, единственое в Европе место, где прекрасное и ужасное так экстремальны и так близко соседствуют друг с другом.. Находиться там безо всякого полезного дела, а просто - с широко открытыми глазами, - можно лишь тому, у кого крепкие нервы. Проезжаешь в горах десятки километров: красота вокруг сказочная. Будто органную музыку слушаешь. Мрачные вершины, густые девственные леса, нежно-зелёные луга и чистые, высокие водопады. Кругом - ни души. Но, наконец, - виднеется вдалеке селение. Вон, на живописном утёсе, над стремительной рекой какой-то счастливец выстроил себе солидный дом с просторной верандой. Нет, вроде, на горный отель похоже. Какой-нибудь "Смарагд" или "Быстрина". Представляешь, как сидят там постояльцы за чашечкой чёрного турецкого кофе, глядят на бурлящую, быстроводную речку, неторопливо беседуют, дожидаясь, пока под навесом харчевни зажарится на вертеле молодой барашек. Уже будто и аромат дымка от того барашка чуешь. Подъезжаешь поближе и видишь: нет там ни барашка, ни постояльцев, ни самих хозяев и в помине. Дом разворочен снарядом, от стен остались лишь ошмётки бетона и торчащая арматура, оконные стёкла выбиты, в крыше зияют дыры. И так - каждый дом в этой пустынной деревне-призраке. И в следующей - вдали, за перевалом. И - в пятой, попавшейся на твоём пути. И - в десятой... Едешь мимо мусульманских городов с расколошмаченными минаретами, мимо превращённых в пепелища хорватских и сербских поселений, мимо разгромленных католических и православных церквей. В горах и в долинах, - всюду одна и та же картина. А столица Боснии Сараево вообще местами похожа на Хиросиму после бомбёжки. Там даже один район так и называют: Хиросима.
Как-то в гостях у Аиды мне попалась на глаза потрёпанная, любимая её книжечка - сборник древней поэзии Востока. Раскрыла я её наугад и наткнулась на такие строки Шахида Балхи:
"Бродил я меж развалин Туса/Среди обломков и травы/И в царстве праха и молчанья/Я увидал гнездо совы./Спросил я мудрую:/"Что скажешь об этих горестных останках?"/Она ответила печально:/"Скажу одно: увы, увы."
II
Не по своей воле, а в силу обстоятельств, нам с мужем часто пришлось менять квартиры. Пока Ричард пропадал на работе, я пыталась общаться с соседями, с квартирными хозяевами, их знакомыми и родственниками.. Сербско-хорватский язык сербы называют сербским, хорваты - хорватским, а мусульмане-босняки - "босанским". Не без напряжения понимать этот язык после нескольких недель практики и при ежеминутном нырянии в разговорник, русскоговорящий человек худо-бедно научится. А вот объясняться на нём - задачка посложнее. Поэтому я больше слушала. Чем больше слушала, тем меньше понимала: отчего на этой земле всего несколько лет назад творился конец света? Почему в бывшей Югославии все эти гордые, щедрые, красивые и умные люди жили нормально и даже дружно, а потом вдруг принялись изничтожать друг друга? Какой вирус их всех поразил? Почему здесь каждый чётко знает, какой национальности его сосед, и отчего это так важно? Ответов я так и не нашла, и другого объяснения, кроме вспышки массового сумасшествия, организованной жестокосердными лидерами, мне на ум и по сей день не приходит. Но узнать кое-что я успела. Например, что такое "операция от двери - к двери". Это когда банда вооружённых мужиков (обычно - по ночам) ходит от дома к дому, не пропуская ни одной двери, и методично громит всё живое иной, не угодной ей национальности. Узнала я, что жилой дом можно взорвать с помощью одной-единственной свечи: стоит только зажечь её, отвернуть газ и так оставить.
Приехав в Боснию, я наивно полагала, что, по крайней мере, одна из народностей пострадала в войне больше других, и менее других несла ответственность за неё, а значит, заслуживала большего сочувствия. Но, чем дольше я смотрела вокруг и слушала разных людей, тем меньше хотелось мысленно делить их на "наших" и "не наших". Вернее, "нашими" поначалу казались жертвы этой войны, а "не нашими" - её бойцы. Но, поскольку и жертвы и убийцы были среди каждой этнической группы, и они часто менялись ролями, то ситуация становилась для меня всё более запутанной. А так как война не оставила ни победителей, ни побеждённых, то окончательный счёт её шёл лишь на мёртвых и на тех, кому удалось выжить.
От хорватки по имени Дубравка я узнала её историю - о том, как четыре года прятала она на чердаке своего сына-призывника, рождённого от мужа-серба, пока сам муж сражался в горах с хорватами. И она никак не могла понять, какой страх у неё главный: что сына найдут и пошлют на погибель, что убьют её мужа или что муж поубивает её родню там, в горах... Все шансы были равны. Её семья выжила, но за это пришлось платить. Муж Дубравки, вернувшись домой, как и многие, тяжко заболел - душевно и физически.
Под зонтиком уличной кафешки в Сараево дочь босняка и сербиянки, светловолосая и кареглазая Звездана, глотая слёзы, рассказывала мне о том, что она уже не знает, кто она, кого ей бояться, и как дальше жить. Приехала в Боснию навестить больную тётку. Дома, в Белграде, спивается и теряет рассудок от наркоты и безработицы любимый муж, уничтоживший свой югославский паспорт, - чтобы Милошевич снова не "загрёб" в армию. Парень превратился в свою тень, в зомби. Что я могла ей сказать? Только слушала, качала головой и вздыхала.... Встретились мы с ней за несколько месяцев до того, как начались воздушные атаки НАТО на Белград и Югославию. Бомбы обрушились на головы таких людей, как Звездана и её муж, и я никогда не узнаю, что с ними стало.
Не раз курили мы вдвоём на скамеечке возле дома в Баня Луке с худенькой Хасибой, похожей на седого подростка. Эта женщина всегда оказывалась в неподходящем месте. Хасиба - боснячка, жила с мужем-сербом в городке Босанска Крупа. Когда началась война, муж отправился убивать босняков, но вскоре сам погиб. Хасиба считала, что она находится среди "своих", но соседи-босняки подожгли её дом. Она она чудом спаслась, бежала к сербам в Баня Луку, там старая, добрая подруга Борка приютила её на топчанчике, в кухне своей однокомнатной квартиры. Но узнали местные пареньки-"четники", что Хасиба - боснячка, пришли ночью, устроили погром на кухне и в квартире. А Хасибу с Боркой - жестоко избили. Это уже после войны случилось. В войну они бы её прикончили. Хасиба так и жила там - на жалком топчанчике. Борка - золотая душа - не прогнала.
Многое я в Боснии услышала, многое повидала, да мало что поняла.
Даже повседневная жизнь этой надорванной войной страны была не без налёта абсурда.
Однажды душным, августовским полднем я проходила в Баня Луке мимо реки Врбас. До срока сожжённая жарой, листва пожелтела и крошилась под ногами, словно рассыпанный по тротуару корнфлекс. Название реки происходит от слова "врба", то есть, верба или ива, которой так богаты её крутые берега. Как и все реки Боснии, эта - прозрачно-изумрудная и кишит форелью. Говорят, войны полезны для рыбы, - её запасы успевают пополниться, пока люди заняты другим делом. От реки шла прохлада, сквозь толщу воды просматривалось зелёное, илистое дно; быстрое течение словно причёсывало тонкие пряди водорослей.. Я медленно шла вдоль реки и вдруг, остолбенев, замерла: внизу плыло тело. Довольно крупных габаритов женщина среднего возраста с короткой пергидрольной стрижкой. Белая блузка, джинсовая юбка, на ногах - кроссовки. Быстрые воды Врбаса несли её по течению, лицом вниз. Память немедленно подсказала нужный клич: "У помоч!" Но он застрял у меня в горле. Беспомощно озираясь по сторонам, я всё-таки заметила боковым зрением, что "тело" перевернулось. И тут мы с нею встретились взглядами. Взгляд был самый что ни на есть живой. Я прочитала в нём короткую просьбу-приказ: "сгинь и не мешай". Балканская Офелия снова перевернулась со спины на живот и потом уж действительно поплыла, - отфыркиваясь и бормоча что-то хриплым голосом. Она уплывала вдаль, а я стояла на крутом берегу бурной, зелёной реки и тупо, ничего не понимая, смотрела ей вслед.
III
Мы с Аидой сидели у неё на кухне в Бихаче и, как всегда, наперебой и взахлёб рассказывали друг дружке забавные истории из своего прошлого и настоящего. Много смеялись... Эдик - смуглый юный философ - сидя за столом, за обе щеки уплетал горячие манты. Когда речь заходила о чём-то серьёзном, он драматично разводил руками и, вздыхая, произносил свою коронную фразу: "А что делать!" Звучало радио. По международной службе Би Би Си передавали оперные арии. "Remember me, but ah, forget my fate", - пела Дидона навсегда уплывавшему от неё Энею. "Помни меня, но ах, забудь судьбу мою"... "Помни меня", - улыбнулась мне Аида. Я пожала плечами и рассмеялась: "О чём разговор!" Откуда мне тогда было знать, как пророчески отзовутся эти слова? Очень скоро отзовутся...
Большой, недостроенный дом, который снимал Вагнер, находился на самой окраине города. Там, в горах, ещё совсем недавно проходила линия фронта. Неподалёку, в одном из немногих уцелевших в округе домов жила со своими родителями закадычная "босанска" подружка Аиды, Шемза. Когда Вагнер с Аидой здесь только поселились, осторожный немец спросил соседей, не опасно ли гулять в лесу, ведь в этой стране до сих пор не обезврежены около трёх миллионов мин. - "Нет у нас тут никаких мин, - радушно улыбаясь, успокоил его отец Шемзы, - ну разве одна-две попадутся..." Чёрный юмор, сознательный или нет, органично вплетался в здешнюю жизнь. Младшая сестра Шемзы уезжала к дальним родственникам в Америку. Её собралась провожать вся округа. "Ох, сидела бы ты лучше дома, - причитала мать Шемзы, потерявшая в войну двух сыновей,- там ведь в этой Америке страшно жить - людей прямо на улицах убивают!"
Аида быстро стала своей среди босняков. В считанные месяцы она научилась свободно говорить по-"босански". Как и соседи, часами копалась под палящим солнцем в огороде, ездила на рынок на стареньком велосипеде. Эдик прилежно учился в местной школе, обзавёлся там друзьями. В "походном" доме Аида навела чистоту и уют. Готовила восхитительные кушанья - казахские, русские, немецкие, боснийские. Посадила возле дома ярко-красные и жёлто-пёстрые георгины и астры.
Когда в Бихачском техническом училище открылась вакансия преподавателя английского языка, Аиду приняли на эту должность "с руками и с ногами". Как она тогда радовалась! Настоящая работа, да и деньги не помешают. В училище быстро освоилась, студенты к ней привязались.
Аида всей душой прилепилась к Боснии, понимала её людей, их юмор, восторгалась её природой. По дому совсем не скучала. Да и дома у неё, как такового, в Казахстане не осталось. Мама-пенсионерка жила в дальнем посёлке на границе с Киргизией; работа у Аиды в Алматы была временной, в комнате, которую она там снимала, теперь жили другие люди...
Всё с ней произошло как-то стремительно. Однажды, года за два до того, как мы с Аидой познакомились, сидела она вместе со своими коллегами по международному финансово-аграрному проекту на лесной опушке за городом и слушала песни под гитару. Проект подходил к концу, и был устроен пикник - "отвальная" руководителя. "-А куда потом поедете?, - спросил кто-то Вагнера. - "Потом - Босния, - ответил тот. И добавил: "Вот, нашего офис-менеджера хочу с собой забрать. Ну как, поедешь, Аида?" - спросил он и в упор посмотрел ей в глаза. Аида вспыхнула и неожиданно для самой себя, будто под гипнозом, пролепетала: "Поеду".
Между ней и Вагнером ничего не было. Даже искры не пролетело за весь год работы проекта. Аида уважала и побаивалась босса, он нравился ей - умный, сильный, независимый. Но лишь в ту секунду, на пикнике, когда Вагнер глянул ей в глаза, она внезапно и остро поняла, что уже его любит. Циники ухмыльнутся: "так не бывает". А вот и бывает.
Как и Аида, Вагнер был в разводе. Трое его почти взрослых сыновей жили со своей матерью, в Германии. Вдали от родины Вагнеру не хватало семейного окружения, женской заботы, того, что называется семейным очагом. "Восточная женщина" - скромная, преданная Аида с хорошо воспитанным и добродушным сыном, вероятно, были идеальными кандидатами для эрзаца семьи.
Для Вагнера Босния была ещё одним проектом. Для Аиды она стала родным домом. Я в Боснии научилась только смотреть и слушать, постоянно внутренне перемалывая её недавнее прошлое. Аида там жила. Причём, в настоящем времени. Казалось - с этой страной связано и её будущее.
Контракт у Ричарда заканчивался, и перед нашим отъездом из Боснии, зимой 99-го мы виделись с Аидой в последний раз. У неё были каникулы и она увязалась с Вагнером в Баня Луку. Стояла оттепель, но было промозгло и пасмурно. Мы бродили с Аидой по раскисшим и скользким городским тротуарам, долго сидели, не снимая пальто, в пустом, нетопленном кафе, и, обычно сдержанная на личные откровения, Аида рассказывала мне о последних событиях своей жизни. Всё у неё как-то не складывалось. По-видимому, Аида устраивала Вагнера лишь в роли экономки, - физически он к ней быстро охладел. Отпуска он теперь проводил только с сыновьями, на альпийских лыжных курортах. Возвращался оттуда хмурым и неразговорчивым. Подолгу беседовал о чём-то по телефону со своей бывшей женой, а однажды выдал Аиде загадочную фразу: "Если она меня примет, я готов вернуться к ней хоть завтра". Но, похоже, бывшая жена воссоединения не хотела. Прошло ещё несколько месяцев, и, вернувшись из отпуска в Германии, Вагнер вдруг сообщил, что встретил там женщину и намерен на ней жениться.
"Понимаешь, я ни в чём его не виню, - грустно говорила Аида, - мне он никогда ничего не обещал, о женитьбе и речи не заводил. В Германии у него родные дети, я это могу понять. Что ж, пора нам с Эдиком паковать чемоданы".
Я не пыталась с ней спорить, и нужного решения подсказать не могла. Было тревожно за Аиду - такую хрупкую, тоненькую, с печальными оленьими глазами. Ведь она продолжала любить своего Вагнера.
На прощание мы обменялись адресами. Она дала мне номер телефона своей алма-атинской подруги, которая великодушно предложила Аиде поселиться на время у неё на квартире.
Вернувшись в Сассекс, я вскоре получила от моей боснийской подруги первый мейл из Алматы. Завязалась у нас переписка. Подруга разрешила Аиде пользоваться её компьютером, и писала она часто. Эдика ей пришлось отправить к маме. На его дальнейшее образование требовались деньги, и немалые. Парень способный, бросать учёбу ему никак нельзя. Аиде обещали хорошее место в канадском консульстве, но только через год. А пока нужно было как-то зарабатывать на жизнь. Аида набрала учеников в разных концах большого города, моталась по частным урокам английского, мало ела и плохо спала. "И всё равно, - писала она мне, - я ни о чём не жалею. На Вагнера обиды не держу. Ведь он подарил мне Боснию." Она мечтала о семье, скучала по оставленным друзьям, по "своему" дому. И - по георгинам в палисаднике.
Незадолго до нового, 2001 года наша электронная переписка резко оборвалась.
Меня охватило смутное нехорошее предчувствие. Набрала алма-атинский номер и услышала в трубке незнакомый мужской голос. Это был младший брат Аиды - Алмаз. "Алмазик", как она ласково его называла. -"Нет больше нашей Аиды, - глухо и отрывисто сказал он, - на прошлой неделе вернулась с уроков поздно, с жуткой головной болью. Прилегла и уснула. Да так и не проснулась. Нам сказали - инсульт. Вчера были похороны.
Аиде было всего тридцать пять. "Помни меня..." Я помню. Разве забудешь?