Разумеется, ничего! Максимум, на что они способны, - это изобразить его с гитлеровскими усиками и челочкой справа - налево. Это предел их фантазии! Дальше этого в вопросах черта и его друзей английский театр со времен великого Шекспира вряд ли продвинулся.
Возможен, правда, еще один вариант: очередной перепев бесконечной саги о докторе Джекиле & мистере Хайде. Причем Хайд опять же будет, - ну, вылитый Адольф.
Ох, зря я пошла в этот театр! - приблизительно так вздыхала Дотти.
Она приехала на общественном даблбасе, остановка которого хотя и располагалась прямо перед главным театром Норчестера, но называлась "Cинагога".
Никакой синагоги на этом месте не стояло уже лет триста. А может - и вообще никогда не стояло. Хотя... Не исключено, что и стояло. Но только уж - точно не в этом квартале. Переименовать же кривой переулок в двух шагах от театра или (хотя бы) остановку никому в голову не приходило. Так уж устроена эта страна.
Синагога-то в Норчестере когда-то была. В средние века здесь, как и во многих других старых городах Европы, имелось и собственное гетто. Кто-то даже рассказывал Дотти, что Норчестер имеет в этом отношении уникальную в Англии историю. Но история была такой сложной, а имена ее героев Дотти никогда раньше не слышала. Поэтому она быстро всё забыла.
Дотти не торопилась выйти. Восхищенно наблюдала, как даблбас слегка завалился набок и выпустил лесенку для инвалидной коляски и как по ней вниз спустился милый джентльмен на коляске с моторчиком. Видимо, подобное возможно лишь на дабл-басах. На старых, добрых даблдеккерах - вряд ли.
Да, времена меняются. И уже даже в Норчестере, некогда гордом своими юкейными автотрадициями, становится всё меньше и меньше даблдеккеров, которых постепенно, но неуклонно вытесняют континентальные фабрикаты.
Ну, это-то обстоятельство Дотти не очень печалило. До такой степени патриоткой Островного Королевства она, право же, не была.
Ей, в общем-то, нравилась Англия. Вернее: не то чтобы нравилась, Дотти, скорее, к ней привыкла. И всё же, всякий раз, когда ей приходилось делать выбор между чем-то английским - и не-английским, она испытывала неловкость.
Потому что англичанкой она была сомнительной.
На самом-то деле ее звали Авдотьей. Авдотьей Андреевной Варфоломеевой.
Смешное даже и в России, в Англии поначалу это имя вызывало просто сардонические ухмылки, о причине которых бедняжка узнала лишь позднее, - от своего (тогда еще: просто) друга Колина д` Орффа.
Колин был человеком странных качеств. Иногда он был открытый, искренний и добрый, много шутил и вообще вел себя как настоящий английский джентльмен из зачитанной до дыр книжки. (Хотя, вообще-то, он был, как минимум, на треть французом, - но об этом позже.)
Иногда же в Колина будто вселялся бес. Трансформация происходила не то что бы по линии мистера Хайда (что, хотя бы, соответствовало местным традициям). Скорее по линии Обломова-Печорина. В такие периоды своей непростой жизни мистер д` Орфф (хотя, вообще-то, корректнее было бы именовать его лордом, но и об этом - позже!) становился вял, угрюм. И циничен, как Оскар Уайльд перед отбытием тюремного заключения.
А иногда и хамил, как неувядаемой памяти норчестерские пабники без пяти одиннадцать вечера.
В первую же минуту своего знакомства с Авдотьей Андреевной, Колин (пребывавший тогда в мило-говорливой версии себя) почти неприлично прыснул и переспросил:
-Ка-а-ак?! Как вы сказали? Одотти, или просто Дот?! Ха-ха-ха!
(Тут надо заметить, что Авдотья очень гордилась своими английскими познаниями и, естественно, сразу же перешла в беседе с гостем из Англии с родного, великого и могучего - на объединенно-королевское наречие).
-Ну, да. Одотти. Собственно: Ау-до-ти-а. Но это же вам всё равно никогда не осилить! (прибавила не без ехидства).
-Не обижайтесь, пожалуйста! Я вовсе не хотел вас обидеть. Просто у нас, в Англии, давно идет по телевизору один ну... телесериал, он называется "Истэндерз". Так вот. Одна из героинь там - Дот Коттон. Лично мне эта старушка очень даже симпатична, но вот наша публика над ней... ну, потешается. Вы знаете, по-английски дотти - ну, это что-то вроде... как это по-русски: чо-кню-та, да? Дотти (от Дороти) -
так у нас зовут стареньких фермерш из глубинки. Им, знаете ли, невозможно дозвониться с семи до полвосьмого афтернуун. Они просто не подходят к телефону. Потому что каждый день слушают по БиБиСи свою любимую радиопостановку "Семья Арчеров". Лет уже с восемьдесят слушают.
Единственное, что сумела тогда ответить этому наглому англичанину покрасневшая, как флаг советов, Авдотья Андреевна, было жалкое:
- А у вас, Колин... У вас... Тоже смешное имя, вот!
Это Дотти-откровение стало первым, но (увы!) отнюдь же не последним английским позором Авдотьи Андреевны. Как бы она с тех пор ни называла себя покрасивше, как бы ни выкручивалась, - рано или поздно собеседники непостижимым образом вынюхивали, что на самом-то деле ее зовут Дотти, - и с неизбежностью начинался очередной сонг на ту же сэймную тему: про миссис Дот Коттон, про то, что лично ему (или ей) эта героиня - очень даже симпатична, но вы знаете, Дотти, вы уж не обижайтесь, пожалуйста...
Да Дотти и не обижалась. Уже не обижалась.
После того, как однажды утром Колин ушел на работу (до которой, как потом выяснилось, он и не дошел вовсе) - и не вернулся домой, Дотти вообще редко на что обижалась.
К тому же в последний год ее, по большей части, именовали миссис д` Орфф.
А то и вообще леди Колин д` Орфф. Строго, чопорно и официально, - в ходе этих бесконечных разбирательств в банках, полицейских офисах (вплоть до Нью Скотлэнд Ярда в Лондоне!) и страховых компаниях.
Так что, когда Авдотью Андреевну, в последние недели, снова стали звать просто Дотти - ей даже легче стало...
Но давайте же вернемся к театру славного города Норчестера, в который - в первый раз за последние годы! - собралась этим воскресным вечером наша Авдотья Андреевна.
Смеркалось. В стремительно сгущавшемся сентябрьском небе над безотносительно старинным и относительно невинным Норчестером, знаменитым прежде всего своим своим собором, но также и бурлящей артистической жизнью, висела горбушка луны.
Особенно жизнерадостного впечатления древняя подруга нашей планеты в этой вечер не производила. Что-то было в ней такое - как бы это сказать, - неладное. Был бы рядом Колин, он бы сказал, на французский манер, - маладное.
Но Колина рядом не было, и Авдотье Андреевне пришлось самой разбираться в собственных ощущениях.
В этот вечер должна была состояться премьера "Мастера и Маргариты", поставленной силами местной актерской труппы, - лучшей в графстве. Кое-кто даже считал этих артистов (и особенно их экстравагантного южно-африканского режиссера!) лучшим театром всей Англии. Да и всего Коммонвелса. Но о вкусах, как известно, не спорят.
Лучшие они или не очень, - Авдотье Андреевне было не по себе.
Она тоскливо предощущала появление Понтия Пилата, к примеру, - в джинсах от "Диэзеля". А Мастера - в ушанке и зековском ватнике. А Маргариту - в балетной пачке и с зонтиком в авоське.
-Ох, и зацветёт же сейчас пышным цветом разлюли-малина, она же - развесистая клюква, - терзалась не совсем полная англичанка Дотти, обожавшая Михаила Афанасьича с пятилетного возраста. - Ох, и закрутится же сейчас в гробу любимый классик! Ему-то что, ему - не впервой! А каково мне? Ведь наверняка будет еще тошнее, чем после "Доктора Живаго" голливудского разлива...
И потом - о, Господи! - Воланд же со своей свитой будет по-английски морочить и резать головы квази-москвичам. А Азазелло с Бегемотом и с Коровьевым как раскроют свои пасти, да как начнут разбойничать, кривляться, хамить и пакостить в отъявленных традициях принц-гамлетовской театральной школы, что... Но об этом было лучше просто - не думать!
Да и как вообще возможно, - терзалась Дотти, - инсценировать такой многофабульный, полифонический, многослойный, философски-фантастически-сатирический роман?
Любимовского спектакля на Таганке Авдотье Андреевне посмотреть не довелось. Ни одной из 160 других мировых сценических адаптаций романа - тоже не пришлось. В общем, ничего хорошего от фронтального столкновения с Булгаковым-по-английски она не ожидала.
До начала спектакля оставалось минут пять.
Спектакль шел на открытой сцене, на фоне величественной Норчестерской цитадели, которой надо полагать, надлежало сыграть роль Иерусалимской крепости римлян (потому как на Московский Кремль силуэт местного кастла был решительно похож не особенно).
Возле сиявшего неоновыми огнями театра, по зелёной травке, меж винегретно-ярких клумб бегонии разгуливала нарядная богемистая публика, попивая красное вино из бокалов буфета "Шик". Дамы были преобладающе одеты в мини, в чёрные пончо и в сетчатые колготки.
"Вот нэпманши! Просто стиль людоедки Эллочки!", - презрительно подумала Авдотья Андреевна. И - вздохнула.
Джентльменов Авдотья не стала разглядывать принципиально.
Сама она, исключительно из пиэтета к классику, была одета "по-английски": строго и тщательно. Длинная юбка из темной, почти черной ткани. Ее лучшая блузка из особенно приятной бежевой, почти чайного цвета материи с дорогими и настоящими брабантскими кружевами, то есть правильного оттенка слоновой кости. Недлинные волосы тщательно вымыты и аккуратно подстрижены. (49 фунтов, 87 пенсов сегодня за эту радость заплатила, - терзалась бережливая Дотти.)
А на груди - сапфир. Под цвет Доттиных глаз. Небольшой, красивый. И - необычный. Такие называют звёздными. На свету внутри камня переливались шесть серебристых лучей. Подарок Колина, естественно.
Дотти заняла свое место одной из первых. В среднем ряду. Конечно, далеко не самое хорошее (денег было, как всегда, в обрез). Но в то же время - и далеко не самое плохое. Всё же она - леди Колин д`Орфф. Приходилось следить за местными ритуалами и условностями, какими бы ханжескими они ей ни казались...
И - уставилась на луну, которая зависла прямо над башней замка (и, соответственно, над подмостками).
С Луной происходило явно что-то не то.
Она не только довлела городу Иерусалиму, декорации которого были выполнены в очень даже реалистической манере, - в чём через несколько минут, когда раздвинули занавес, убедилась Дотти.
Призрачный, болезненный, будто желтушный Муун (такую Луну было очень трудно назвать женским именем!) вовлекал в спектакль и реальный Норчестер. Желтоватыми становились и шпиль грандиозного средневекового собора, и замок Сити-холла с самими громкими курантами Англии, и даже сонные пригороды, живущие из столетия в столетие с монотонной предсказуемостью...
Дотти повертела в руках программку. Всё же странные программки в этом театре! С тем, что у англичан собственные представления о цветовой совместимости, Дотти давно смирилась. Русское художественное чутье Авдотьи Андреевны бунтовало лишь изредка
и спонтанно. Хотя и очень даже эмоционально. Вот и сейчас. Ну, право, что это такое? Очень глянцевая программка была интенсивного, канареечно-желтого цвета
А по краям, славянской вязью - черная надпись. Даже Дотти не сразу смогла - по буквам! - расшифровать затейливую скоропись, как будто сделанную умелой рукой царского дьяка 15 или 16 века:
Не наша в том вина! Се чёрно-жёлтый цвет, се радость ...
Начался спектакль. Желтушная мунная подсветка не только вызывала достоверные, как насморк у соседки Дотти, приступы гемикрании Прокуратора Иудеи. Почти такого же достоверного, как и сама соседка, которая вскоре принялась подвывать и даже подрыдывать: то ли от сострадания действу, то ли (что было более вероятно) от хохота.
Но когда появился Мессир (а это произошло быстро), Авдотья Андреевна забыла о своих страхах, предчувствиях и сочувствиях Михаилу Афанасьевичу и его многострадальному гробу.
Потому что уж кем-кем, но англичанином местный Воланд точно - не был.
Этот его странный акцент: и не французский, и не итальянский, а какой-то эдакий, - и именно такой, как надо: марк-бернесовский, в стиле Я вам нэ скажю за всю Адэссу...
Эта его то черная, то желтая шелковая шапочка, которая порой делалась очень похожей на красноармейскую пилотку, а порой - на нечто совсем иное...
Этот его безупречный венский фрак, на который местные джентльмены крайне вряд ли способны, - потому как по торжественным случаям склонны надевать мышиного цвета сюртук к голубиного цвета брючкам (ужасно!..
Нет, этот Воланд Авдотье Андреевне положительно - нравился.
В антракте Дотти осталась сидеть, где сидела. Ей хотелось немножко побыть одной и обдумать увиденное.
Была у нее такая старая, еще нижегородская привычка. В антракте не нестись, сломя голову, в буфет, чтобы толкаться в очереди за в той или в этой степени несвежей красной рыбой и столичным шоколадом. А сначала посидеть в тут же пустеющем зале, а затем неспешно пройтись по театральным закоулкам.
Авдотья Андреевна быстро выяснила, что и ее нынешние соотечественники вели себя в антрактном отношении так же "лососино", как и прежние. Также и местное шампаньское вино было вряд ли номинированного происхождения. Если судить по вкусовой базе данных, оно поставлялось с гигантской фабрики Брэдбэри энд Швуппс неподалеку.
Дотти сидела и размышляла над странными словами и передвижения Воланда в конце первого акта. Эти вкрадчивые интонации, этот бархатный голос, эта валкая, косолапенькая походка ...
Он ей решительно кого-то напоминал. Но кого? И - откуда? Из России? Из Англии? Из Франции, куда она регулярно ездила с Колином. Или даже - из Германии? (Которую Дотти инстинктивно не любила, с двойной русско-английской неприязнью.)
Все сцены в Иерусалиме была отыграна актерами - мастерски. Впрочем, не исключено, что Дотти просто так казалось. Она никогда не бывала в краях южнее Парижа, поэтому о реалиях Святой Земли имела представление - смутное.
Куда меньше Дотти понравился российский антураж. Что ж, это было естественно. Явных и грубых ляпов труппа - пока - не допустила, - но всё же было видно, что артисты не бывали в реальной Москве. Двигались и говорили они: ну, не так, вот и всё.
Не так, как русские, - а как англичане, которые (возможно, даже и) любят русских, но видели их разве что по телевизору. Да и то в криминальном фильме от Бертолда Артценегера.
Все артисты - за исключением Воланда. Он один - не декламировал, не педалировал, не пафосировал. В Иерусалиме, где ему, по идее, быть вообще не полагалось, он прятался за одной из колонн на заднем плане. Регулярно высовывался из-за нее, потешно гримасничал и имитировал то Пилата, то других местных авторитетов. В публике тут же прокатывалось быстрое хихиканье.
Однако Иисуса Воланд таким манером не комментировал. Так что общую благопристойность труппе соблюсти вполне удалось.
Ну, а в "Москве" Воланд повел себя с такой естественностью и непринужденностью, что даже и игра других артистов рядом с ним менялась самым лучшим образом. Жаль только, что как раз в московских сценах Воланд в первом акте появлялся лишь на пару фраз.
Лишь тут Дотти удалось выразить словами ощущение, что она уже где-то видела этого человека.
Он был похож, кажется, на.. на... Да! на советского актера Евгения Леонова.
Если бы не густая шевелюра Воланда, если бы не этот его черный фрак, если бы не расшитый серебром черный плащ, в котором он прятался за пилатовскою колонной, то Дотти поняла это и раньше.
И еще. Хотя движения местного Воланда и были какими-то
по-виннипуховски округлыми и мягкими, но вот пухленьким и тучненьким он - не был. Отнюдь...
Но - стоп!!! Винни!
И будто вспышкой высветило из памяти Дотти - Портрет.
Она натолкнулась на него в какой-то чрезвычайно толстой и тяжелой книге про Англию, которая долго лежала на столе у Колина и которую она несколько раз листала и даже немного читала.
Ну, разумеется! Это же вылитый военный министр! И он действительно - был очень похож на Евгения Леонова, особенно в свои молодые годы. Такой же маленький, неуклюженький, простодушненький, какой-то - ну, плюшевый, что ли.
Лорду было лет сорок. Середина второго десятилетия 20 века.
Молодой, удачливый политик позировал в парадном мундире, напоминавшем фрак, с многочисленными орденами на груди и шпагой у пояса. Жесткий стоячий ворот, большие обшлага и даже штаны с лампасами были украшены массивными узорными аппликациями.
Возможно, что они были золотыми, а сам мундир - англо-красного цвета. Но может быть, - и нет. Дотти не разбиралась в английских монтурах, особенно начала прошлого века. Во всяком случае, на черно-белой фотографии мундир казался черным, а все регалии, позументы и прочие финтифлюшки на нем - белыми.
И - этот странный взгляд. Уже тогда он привлек внимание Дотти, заставил долго вглядываться в портрет, а потом снова и снова открывать фолиант именно на этой странице.
Дотти почему-то вздрогнула и быстро взглянула вперед, в сторону сцены.
По проходу шел Воланд. Маленький, кругленький, но вовсе не тучный господин лет сорока. Ну, может быть, пятидесяти. А может быть - и нет. Ведь у таких вот кругленьких, но очень даже спортивных господ трудно определить возраст.
Черный фрак (или всё же: мундир?) с серебряными галунами и прочими финтифлюшками. Сверкающие штиблеты. На голове - нечто вроде треуголки, с большим белым страусиным пером.
Прямо на Дотти, не спеша и плутовски улыбаясь, шел - сэр Уинстон Черчилл.