глава четвертая.
Стоун албанского магараджи
Вечером Дотти еле доползла до своего дома.
Небольшой особняк прятался под сенью четырёхсотлетних дубов в сельской идиллии в дюжине миль от Норчестера.
Этот дом, конечно, был - не ее. Он по-прежнему принадлежал Колину. Как хорошо, что, вообще говоря, не очень практичный д`Орфф догадался выправить для Дотти доверенность на управление своим имуществом!
И даже - более этого. Так как в последние годы Колин занимался деятельностью, мягко говоря, не самой транспарентной, то он составил завещание, в котором объявил Дотти своей универсальной наследницей.
Этот пункт тестамента был сформулирован так четко, а все дела лорда Колина опекала такая авторитетная лондонская фирма, что оспорить его последнюю волю вряд ли бы кто-нибудь решился. Тем не менее Дотти прекрасно сознавала, что обширный англо-французский клан д`Орффов был нот амьюзд от подобного вот волеизъявления.
Потому что норчестерский особняк был не просто неплохим и красивым домом. Помимо прочего, это был самый первый дом, который построили предки Колина, когда бежали из Северной Франции сначала в Нидерланды, а потом - в Англию.
С этим местом много чего было связано в семейной истории! И далеко не всё Колин успел рассказать Дотти. Он, собственно, многократно пытался сделать это. Даже настаивал, чтобы Дотти его, наконец, выслушала! Но... У бывшего комсорга курса и убежденной атеистки Дунечки Варфоломеевой интерес к английской истории был выражен - не особенно. И едва речь заходила о всяких там войнах, дипломатических каверзах, военачальниках и адмиралах (не говоря уже о епископах!) - как Дотти охватывала невыносимая сонливость. Ну, право, - ну, ей-то, дочери простых нижегородских инженеров и внучке тамошних крестьян, - какое ей дело до всех этих королей, герцогов и маркизов?!
Наивная Авдотья Андреевна хотя и понимала головой, но никак не могла в душе примириться с тем, что здесь, в Англии, вся эта средневековая "ерунда" вовсе не перестала быть значимой. Как это произошло в державе Кумачовых Советов после 1917 года.
Да к тому же все эти аристократические родственники Колина были, во-первых, такими престарелыми и некрасивыми людьми, а во-вторых, - так откровенно не любили Авдотью Андреевну, что Дотти и сама не желала иметь с ними ничего общего!
Она уяснила одно: Колин был старшим сыном старшего сына старшего сына, - и так сколько-то там раз еше. И тем самым - наследником родового титула и родового имения. Всё прочее её не интересовало. Дальше пусть уж он сам разбирается в своем клане, - кто там кому и кем приходится, кто кого и за что зарезал или обокрал, - и по какому такому закону двухсотлетней давности...
А ведь Колин был не просто дворянином. На самом-то деле его титул звучал просто кошмарно - Девятый Ёрл Норчестерский!
С такой вот "фамилией" Дотти было обеспечено пристальное внимание отнюдь не только местной аристократии и кузенов и кузин Колина (которых было несметное количество, - если судить по изобилию поздравительных открыток на Рождество и прочие праздники!)
Страшно даже и подумать - но иногда бедняжке Авдотье Андреевне приходилось светски коммуницировать с представителями самого Виндзора! Вот уж когда натерпелась - так натерпелась!
По той, по этой, или еще по какой причине - но завещание Колина до сих пор не вступило в силу. И его супругу это не только не печалило и не раздражало, - наоборот, она была этому искренне рада!
Теоретически она могла судиться. Лондонский поверенный Колина уже полтора года назад заверил мэдам контессу, что выполнит завещание Колина, чего бы это ему ни стоило. И - не возьмет за это с Дотти ни пенса.
Этот баронет Лайонел Р. Гелбшилдт был старым оксфордским другом Колина. Однажды Дотти (естественно, вместе с Колином) посетила контору Лайонела недалеко от лондонского Сити.
Весь этот квартал выглядел настолько ненавязчиво (даже и по демонстративно-сирым английским меркам!), а фамилии у совладельцев и партнеров фирмы - наоборот, были настолько громогласными, что у Дотти не было сомнений. Уж кто-кто, а этот адвокат - своё дело знает!
Но баронету было надобно получить от Авдотьи Андреевны письменное согласие на правовые разбирательства. Потому что в завещание имелся пункт, в котором значилось:
"В случае моей смерти, подтвержденной в соответствии с английскими законами, моей универсальной наследницей становится моя супруга.
В случае моего исчезновения без вести после истечения срока в две недели я предоставляю на полное усмотрение моей супруге принятие любых письменных решений по всей моей собственности, без каких бы то ни было ограничений, каковые ее распоряжения надлежит беспрекословно заверять и осуществлять моему личному поверенному баронету
Л.Р. Гелбшилдту, с офисом по адресу...."
Таким образом, Дотти имела право, к примеру, продать всё, что принадлежало Колину. И тем самым она уже являлась его наследницей! Стоило ей позвонить в Лондон, и Гелбшилдт тут же приступил бы к оформлению соответствующих продаж. А, возможно, что и добился бы быстрого согласия королевской администрации на вступление Дотти в неограниченные права наследования.
Но уже одна только мысль о том, что ей придется самой велеть продавать дом, в котором Колин родился, - или его личные вещи, - приводила Дотти в полуобморочное состояние.
Она просто физически не могла этого сделать! Ей казалось, что это будет чудовищным предательством памяти Колина. А если он еще где-то жив - то и просто убьет его!
Дотти уже достаточно насмотрелась на иррациональные явления в этой стране призраков и нечистой силы. И хотя в Бога она по-прежнему не верила, но вот английских бесов - еще как боялась!
Как результат - наличных средств у леди контессы Аудотии д`Орфф, Норчестерской (как же абсурдно и тягостно звучит по-русски официальное имя Авдотьи Андреевны!) становилось всё меньше и меньше.
А обязанность содержать в пристойном порядке дом, земельный участок и прочую собственность Колина - всё более тяжко давила на (не очень) сильные плечи Дотти...
* * *
Но давайте уж по порядку! Мы покинули Дотти и Уэйна за час до вожделенного окончания их трудовых пыток. Уэйн отказался совершить акт человеколюбия - и зарезать Дотти, избавив тем самым хотя бы от мук по возвращению домой.
Поэтому бедной женщине пришлось сначала, пошатываясь, плестись в сторону автостанции, а потом час мокнуть под холодным норчестерским осадком. В просторечии - затяжным дождем, местами переходящим в ливень.
Станция была переполнена. Все места были заняты - не только в зале ожидания, но и во всех закусочных, пивных и кафе в округе. Автобусы в самых разных направлениях должны были прийти с минуту на минуту. Но не приходили уже который час.
Как я уже упоминала, накануне доблестный Юнайтед Трэйдюнион Шоферов, Кэбмэнов и Извозчиков Норчестершира объявил темпоральную забастовку протеста против низкой оплаты труда и, соответственно, чересчур высокой ротации членов профсоюза имени себя.
Пригородные автобусы, и без того весьма странного образа модуса вивенди, запередвигались уже просто с мистическими интервалами. Такси тоже - хотя теоретически и ходили, но - появлялись и исчезали по какому-то совершенно бесовскому регламенту: то по 20 машин в одну минуту, то - вообще ни одной в течение получаса.
Наконец, подъехали автобусы. Все - кроме нужного Дотти номера. Дотти промаялась на стремительно пустевшей станции еще сорок минут - и совсем уже решилась отдать последние фунты одному из уже постоянной стаи хищно горбативщихся черных кашалотов (в просторечии: кэбов), как на горизонте медленно-медленно вырисовался силуэт публичного транспорта с правильным шифром.
- Не бойся, лав! - непринужденно вступил в Дотти в коммуникацию остановочный попутчик. Дотти вздрогнула и обернулась. Смуглый молодой человек всех цветов радуги. Роскошная смоляная коса уложена на голове крендельком - почти как куафюра у кино-звезды жовто-блакитной политики. Ах, нет, - простите! Не жовто-блакитной! А - померанцевой!
- Этот-то - уж точно четы`нцатый намба! - развил свою мысль представитель солнечной Джемейки. - Вишь, как растафарит, систа? Только наше долбаное чмо так умеет! Энд дзиз из куул!
Дождь перестал. Выглянуло вечернее солнышко. Радуга.
За автобусным окном замелькали виды Норчестершира. Красивая всё же местность: и природа красивая, и город! Мощный, суровый собор, викторианские виллы из багрового кирпича, замшелые пабы, украшенные корзинками с бело-голубенькими петуниями и душистым табаком сменились изумрудными полями и старыми парками...
Но Дотти давно не трогали местные виды.
Когда она, наконец, перешагнула порог своей резиденции, ей достало сил скинуть офисные туфли и пройти в гостиную.
Там она рухнула на пол, на толстый ковер. Колин приобрёл его на какой-то благотворительной распродаже. Пошёл он туда чэрити ради. И заставил Дотти его сопровождать. Какая-то там у них была очередная темная, светская история: кто-то обанкротился (или вообще удавился?), вещи приходилось распродавать, чтобы покрыть хотя бы часть долгов, и т.д. И Колин, как настоящий джентльмен, выбросил за полчаса столько денег, что Дотти просто за голову хваталась. Но - молчала.
Продавший Колину этот ковер суетливый лысенький джентльмен до невозможности английской наружности уверял, что это некий Исфахан, ручная работа, невообразимое количество каких-то там узлов. Но реалистке Дотти не очень-то верилось в такое счастье. Подделка, надо полагать. Такому старью красная цена - пятьдесят фунтов! У Дотти просто духу не хватало подглядеть, какую сумасшедшую цифру Колин вписал за эту пыльную дрянь в свой чековый формуляр!)
Хотя - как знать? Может быть, в тот день Дотти стала владелицей аналога ковра Армины ле Странж? Среди множества прочих Норчестерских мистерий, история этого ковра некогда занимала Доттино воображение.
Согласно легенде, в середине восемнадцатого века жила в имении под Норчестером знатная вдова, леди Армина. Она так дорожила своим ковром, лично подаренным ей будто бы самим шах-ин-шахом, что не могла забыть о нём и на своём смертном одре.
- Ты можешь продать даже оленей из нашего парка, - умирая, сказала она сыну (естественно, - игроку, моту и повесе), - но персидский ковёр - не трогай! А если ослушаешься, и ковёр покинет пределы дома, - я буду преследовать тебя после смерти.
Сын так испугался угрозы матери, что после её смерти хотя и быстрейшим образом спустил всё, что было в доме ценного, - но ковёр скатал в рулон, поместил в сундук и спрятал его в кладовку. Местный был - знал, что в Норчестере такими словами не шутят! Там ковер благополучно и пролежал пару веков.
Пока новая хозяйка имения - молодая американка (сторонница прогресса, эмансипации и т.п.) не произвела инвентаризацию имущества и не наткнулась на соответствующий сундук. Эта энергичная и добродетельная женщина решила, что такой ковер ей ни к чему, - а вот бедным людям, может быть, и пригодится.
Она велела разрезать персидский шедевр на небольшие прикаминные коврики. Добрая миссис самолично отправилась оделять ковриками нуждающиеся семьи в округе. Однако, к её удивлению, получатели бенефакции не только не демонстрировали обычной своей радости, - но даже и прикоснуться к подарку опасались!
И всё же честная дочь янки вернулась в имение довольной. Однако... Когда её карета подъезжала к сторожевому домику у ворот, посланница Нового Света с ужасом увидела, что из окна её спальни угрюмо выглядывает пожилая дама в старомодном кружевном чепце. Американка поняла, что это леди Армина, - узнала её по большому, темному портрету в библиотеке. Ну, а дальше - пошло-поехало... В фирменных традициях нустеровских ужастиков.
Ну, да Бог с ними! Не о них сейчас речь!
Дотти впала в состояние, которое называла сонной одурью. Это не то чтобы сон, скорее - пограничная сфера между забытьем, грезой и бодрствованием. Ей попеременно чудились то страшный взгляд леди Армины без головы, то бочонок минеральной воды "Феррье", завёрнутый в "исфаханский" ковёр, то баронет Лайонел с косичками растафари....
* * *
Очнулась она часа через три.
С усилием, в несколько приемов, поднялась. Полусогнувшись от боли в спине и плечах, доползла до большого венецианского зеркала чуть ли не Шейкспировской эпохи, - и презрительно проигнорировала свое отражение в его потемневшем и помутневшем, но еще вполне пригодном для нарциссизма стекле.
Взгляд Дотти привычно упал на каминную полку, где стояла фотография Колина в красивой рамке - её подарке мужу на их последнее совместное Рождество.
На фото д`Орффу было лет 25. По его словам, он тогда заканчивал университет. Выглядел он совершеннейшим Атосом. Длинные, гладкие, темные волосы расчесаны на прямой пробор. Бородка. (Он давно ее сбрил, а в последние годы вообще стригся ёжиком, в ройял-армейском стиле - несмотря на ожесточенные протесты Дотти).
Очень белая кожа. Эти его непонятные глаза. Большие, круглые, с красивым разрезом век и тонкими бровями. На фотографии глаза Колина смотрелись почти голубыми. Но Дотти прекрасно помнила, что такими они казались из-за густых и черных, как у оперной примадонны, ресниц. Порою "фамильные" глаза д`Орффов напоминали Дотти глаза северного хищника. Было в них что-то такое -- холодное, волчье.
Рядом с д`Орффовским стояло и ее собственное фото, вставленное в китчевую хиндустанскую рамку, пышно орнаментированную тыквами, мартышками и слоновьими хоботами. Выбросить бы ее - но ведь память!
Нет, Колин, конечно, не сам мастерил эту рамочку. Он вообще, по большей части, всё только ломал. Если бы не хорошая советская выучка Дотти, которая с детства привыкла выполнять все хозяйственные работы сама, в том числе и слесарно-сантехнические, - то старый дом давно бы рухнул. Или - что еще более вероятно! - его бы уже прибрал к рукам какой-нибудь банк, вследствие неспособности домовладелицы расплатиться по многочисленным и невообразимым счетам всяких местных штукатуров, слесарей, жестянщиков и тараканщиков.
Художественный вкус у Колина был тоже - спорный. В любом городе, куда бы его ни заносило, д`Орфф умудрялся в кратчайший срок отыскать самый подозрительный закоулок, а на нем - самую притонистую по внешнему виду лавку, и немедленно крепил дружбу с ее хозяином-головорезом.
Как-то он приволок особо ценную доску из какого-там лапландского саксаула - для полки в холле. Дотти была почти уверена, что на самом делое это был тривиальный норчестерский бук. Который Колин безнадежно и запорол в пять минут.
А эту блескучую золочёную фоторамку он привёз из Бомбея (сорри, Мумбая!) и настойчиво заявлял, что она принадлежала самому магарадже... Ох, как же его звали-то?! Висьянагуптти?
Дотти вздохнула и посмотрела на своё изображение. Это был, наверно, 1992 или 1993 год. Она еще училась. Как это и заведено в России: понемногу, чему-нибудь и как-нибудь. После летней практики в какой-то заволжской глуши, в деревне под названием Большие Ломки (непонятно забавлявшем некоторых - тогда еще: Дуниных - сокурсников по университету) её русые волосы выгорели и она казалась почти блондинкой, хотя и блеклого, финно-угорского типа.
Дотти никогда не нравилась эта ее девичья блеклость. Она предпочитала более темную гамму. В детстве ее любимыми актрисами и, в некотором смысле, идеалами были Лиз Тэйлор и Лайза Минелли. Из русских актрис ей никто особенно не импонировал.
Но ее многолетние парикмахерские уловки не очень шоково трансформироваться из нечистой блондинки в полноценную брюнетку приводили к маловыразительным промежуточным вариантам. Дотти сдалась и остановилась на компромиссе. Компромисс этот был, впрочем, не простым и порой требовал много времени и разных специальных средств. Но читателю знать о них, вроде бы, ни к чему.
Короче говоря, волосы у Дотти были - тёмно-русые.
Дотти была не очень похожа на среднеарифметическую Машу фром Раша. Во всяком случае, как их принято рисовать в квази-европейских карикатурах. Ни носа бульбочкой, ни широких скул, ни мягких губ. Даже и косу она никогда не носила.
Лицо у Дотти было скорее властным, англосаксонским. Жесткие складочки в уголках губ. Крепкий, волевой подбородок. Синие глаза. Ее часто принимали за американку - как вследствие ее непонятного акцента, так и из-за решительности движений и походки.
Но впечатление резкости и властности было обманчивым и происходило скорее оттого, что семья у Дотти была простая, так что она с детства трудилась. То помогала матери по дому, то присматривала за младшими братьями и сестрами, то работала на отцовской фабрике или в совхозе на практике...
На самом деле Дотти была очень смешлива. И смеялась так красиво и заразительно, что все сразу улыбались в ответ. Колин обожал, как она смеется. Сам он, уже в силу своей профессии, был склонен к молчаливости и замкнутости. Тем проще ему было с открытой, верной, жизнерадостной Дотти.
И еще Дотти была ужасно романтической и даже сентиментальной особой. В общем, настоящая русская комсомолка, - в лучшем смысле этого слова.
Д`Орфф был выше Дотти, но ненамного. Оба - среднего роста, сухощавые, спортивные.
В студенческие годы Дотти увлекалась лёгкой атлетикой, особенно бегом на средние дистанции. Колин же был обучен разным специфическим английским видам спорта, вроде гольфа и крикета. Дотти их не любила, правил не понимала, - но регулярно
следовала за ним на местные состязания.
* * *
Под итальянским зеркалом переливался сапфир. Субботним вечером, вернувшись после спектакля, Дотти забыла убрать его в специальную шкатулку.
Красивая вещь, ничего не скажешь. Особенно - в соседстве с хиндустанской рамкой.
Ювелирными изделиями Дотти не увлекалась. Собственно, в России их у неё просто не было. А ведь настоящий камень надо подержать в руках, побыть с ним, поговорить... Лишь в Англии, когда Колин стал дарить жене настоящие драгоценности, Дотти открылись их чары. Лучшие друзья девушки, - иначе и не скажешь!
Сколько в этом сапфире был карат, - Дотти никогда не интересовалась. Васильково-синий, "звёздный" кабошон, на цепочке белого золота. Дотти носила его редко. Что-то в нем было - не её.
Главный интерес камушка заключался, разумеется, не в каратах или огранке, а в его стори. (С оговоркой, что д`Орффовым историям вообще можно верить!)
Колин приобрёл его в албанской глуши, куда его занесла нелегкая не то по файненсовой, не то по интернетовой, не то еще по какой инвестигационной надобности. Местный граф Дракула заказал в Лондоне чрезвычайно дорогое компьютерное оборудование, которое можно было выполнить только в индивидуальном порядке, на заказ.
Экс-коммунистический магараджа более чем щедро оплатил услуги норчестерской фирмы, которую тогда номинально представлял Колин. Интересы какой такой фирмы он там представлял реально - Дотти даже и приблизительно не могла бы сказать. Ясно было только, что - из Старого Мира. С Америкой д`Орфф не поддерживал никаких контактов, принципиально.
Иной мой читатель, возможно, уже записал мужа Авдотьи Андреевны Варфоломеевой в бойцы невидимого фронта, - навоображав себе этакого норчестеровского Шона Ёрла Ноль-Ноль-Седьмого? Ах, если бы это было так просто!
Потому что и к британскому государственному аппарату Колин относился, мягко говоря, сдержанно. На выборы он не ходил, любой политической деятельности - сторонился. Так что бизнес у него был, по большей части, - семейный. Клан д`Орффов веками владел несколькими не очень большими, но респектабельными торговыми фирмами. Одна была в Лондоне. Вторая - в Женеве. Третья - в Кейптауне. Ну, и еще кое-где.
Вот по их-то делам Колин и коммивояжерствовал по свету. Титул он свой, естественно, не афишировал. В паспорте он вообще был записан Дорфом (спасибо баронету Гелбфилдту!) Простая такая немецкая или еврейская фамилия. В русском переводе - ну, вроде как "Коля Деревня".
Албанский князь, видимо, проникся личной симпатией к английскому коллеге-пейзанину. И предложил Колину поводить его по местным достопримечательностям, - в д`Орффовском вкусе. Среди прочего, он привел его в древнюю антикварную лавку, - в самом нище-социалистическом районе местного райцентра. Какое-то время князь и местный эфенди о чем-то шептались на своем невозможном наречии. Потом хозяин лавки отвел Колина в угол и стал открывать перед ним старые, грязные коробки.
В одной из первых был этот камень.
Колин никогда не умел торговаться. Бог знает, что предложили бы ему местные мафиози, если бы он хотя бы подождал минут десять-пятнадцать. Но д`Орфф сразу полез за бумажником. Для тех мест камень стоил невообразимо дорого. Долларов пятьсот или шестьсот. Колин тут же забыл цифру, - настолько смехотворной она ему показалась. Как настоящий джентльмен, он сказал продавцу на двух своих родных языках, что в Лондоне или в Париже такой камень стоил бы минимум в 10 раз дороже.
Хозяин кивнул. Он прекрасно понял Колина. Но вместо того, чтобы тут же повысить цену, - снизил её в два раза. Пораженный д`Орфф переспросил. Стоявший рядом Дракула уверил его, что Колин не ослышался. И от себя добавил, что если гость будет продолжать нахваливать товар, то рискует, что тот достанется ему вообще даром.
"Рискует" - именно так и выразился местный предводитель дворянства. В чем конкретно состоял "риск" Колин не понял. Но переспрашивать не стал - не понравились ему ни тон "графа", ни быстрый, острый взгляд продавца в феске.
Д`Орфф выдал комичные для каждого из троицы 250 долларов, а затем получил исчерпывающий инструктаж, как вывезти камень из юной демократии, минуя "сталинистские" (по мнению местных джентльменов) таможенные поборы.
Камень имел редкое свойство менять цвет в зависимости от освещения. При искусственном свете сапфир слегка сиреневел. А при естественном - мерцал глубокой синевой и тогда ярче проступали таившиеся в нём лучи шестиконечной звезды, как и всегда у такого рода камней.
Дотти думала, что такие сапфиры добывают где-нибудь в Таиланде или в Австралии. Но Колин был убежден: этот - из Тироля! Нельзя сказать, чтобы европейские сапфиры были особенно дорогими или редкими. Наоборот, в моде были их азиатские и австралийские конкуренты. Но и альпийские камни не были забыты..
Во всяком, случае, когда Дотти однажды, в минуту жизни трудную, не удержалась и всё же (вот, подлая!) зашла в примечательный, но далеко не самый изысканный ювелирный магазин Норчестера (в боковом переулочке за собором), то старый джувелир выскочил из-за прилавка, ринулся ей навстречу - и впился глазами в сапфир у Дотти на шее.
Но Дотти опомнилась -- и выбежала вон из лавки. Позади раздался возглас искреннего разочарования. Судя по этому стону, Колиновский стоун тянул тысяч на двадцать. Фунтов, - а не долларов.
* * *
Дотти посмотрела в окно. Тиха Норчестерская ночь.
Неподалеку, в густом ночном кобальте, желтела электричеством вывеска древнего паба с по-нустеровски оптимистическим именем "Конец света". Назван так паб был лет четыреста назад. Насколько могла судить Дотти, окружавшая его местность с тех пор
не особенно переместилась к центру.
По шоссе местного значения мелькали рубины и жемчуга. То есть огоньки задних и передних фар мчащихся мимо автомобилей. Их вереницы добирались до холма, где высилась труба "Конца света", ныряли в долину, а затем снова взмывали вверх..
Дотти не прочь была бы умчаться вместе с машинами в таинственную и манящую даль. Когда бы не знала, что путь ведёт всего-навсего к авторазвязке. По одну сторону от нее пылал мертвенным неоном харчовый храм мегастора "Гротеско". А по другую - маячил форпост фаст-фудного чейна "Фанни шеф", от одного вида которого у Дотти подступала к горлу тошнота.
И лишь затем начинался магистральный моторвей, ведущий прямо в стольный град Британской Империи. Домчаться до Лондона можно за часок, при спокойном траффике. Вот только: зачем Дотти туда ехать? И - к кому?
За два года после исчезновения Колина Дотти научилась не травить себе душу видениями страшных катастроф, которые могли с ним случиться. Научилась не реагировать на внезапную тень и шорох. Не ожидать по ночам телефонного звонка. Не настораживаться, воображая, что в замочной скважине поворачивается его ключ...
Музыка в этот темный час не слушалась. Вино не пилось. Телевизор не смотрелся. А телефон - тот вообще молчал неделями.
(Продолжение следует)