Наш давнишний приятель Элвин - жизнелюб, вдохновенный рассказчик и хлебосольный хозяин. Он всех и про всё знает, всюду побывал и охотно делится своими историями. При том ничуть не эгоцентрик, не сплетник и не зануда, а по-настоящему интересный человек, источающий то, что англичане называют ёмким французским словом bonhomie. То есть, добродушие, щедрость и дружеское расположение. Вальяжный голубоглазый блондин с разлюбезной улыбкой, не сходящей с его уст, Элвин по отцу англо-валлиец, а по матери - итальянец. Коктейль из северо-южных кровей нередко преподносит такие вот букеты витальных черт в человеческом характере. И наш Элвин - ходячий тому пример. Друг он исключительно надёжный. Случись кому занедужить, либо угодить в переплёт иным способом, Элвин первым об этом разузнает и немедленно примчится на помощь.
Сам любитель покушать, он отменно готовит и обожает потчевать друзей и знакомых. Гостей созывает на каких-нибудь устриц, только что доставленных из Колчестера. Или на весеннего ягнёнка, нашпигованного чесноком и розмарином. А зелень, овощи-фрукты Элвин выращивает сам - у себя во саду ли, в огороде. Навещая знакомых, он непременно прихватывает с собой гостинец домашнего приготовления - бутылёк самопального джина из терновых ягод, баночку желе из японской айвы или кабачки, замаринованные с горчичными зёрнышками и жгучим перцем..
Когда-то мы были почти соседями. В конце девяностых жили в Суссексе, а Элвин - в Сюррее. В южных графствах страны, в сравнении с восточными, плотность населения выше, расстояния короче, а дорога из точки А в точку Б значительно веселее. В те годы мы не чурались шумных, многолюдных вечеринок и многочасовых застолий. И попеременно то устраивали dinner-parties у себя дома, то отправлялись в близлежащий город к Элвину, где стоял пир горой и собиралась весёлая компания.
Потом и наш друг, и мы перекочевали в Восточную Англию, - здесь обосновалась фирма, на которой работали Элвин и мой муж. Мы поселились в Норфолке, в зелёном пригороде Нориджа, а Элвин неожиданно забрался в самый что ни на есть медвежий угол соседнего с Норфолком графства Суффолк, в дикую глушь. Там, вдалеке от селений, он купил древний, но справный домик, окружённый старинным садом и обширным участком земли, выходящим на фермерские поля.
Добираться к Элвину надо долго, запутанными просёлочными дорогами, что немножко муторно, однако и не лишено малых радостей. В ясный день любо-дорого разглядывать окрестности. Картина суффолкской глубинки типична для всей земледельческой Ист Англии. По пути попадаются фермы с надворными постройками, кровля которых помнит Кромвеля. Мелькают деревушки патриархального облика, домики с пастельными фасадами, увитые розами и плющом, или занавешенные лиловой бахромой глициний. В каждой деревне найдёшь обязательный набор: коммунальную зелёную лужайку, пекарню, почту, лавку мясника и паб с каким-нибудь традиционным названием, вроде "Трёх подков", "Золотого льва", "Лорда Нельсона" или "Плуга и паруса". По деревням или прямо в чистом поле стоит великое множество церквей (только в Суффолке - около пятисот), которые были построены ещё в Средневековье, в золотую пору здешнего агро-промышленного бума, на деньги, вырученные от продажи текстиля и шерсти. Шерсть для тогдашней экономики была тем же, чем нефть - для сегодняшней. Эти церкви тут так и называются: шерстяные (woolchurches). Есть среди них и совсем миниатюрные, а есть просто колоссальные. Сверхщедрые, почти соборные масштабы иных сельских храмов и богатство их убранства порой диссонируют с простотой и малонаселённостью самих деревень. Церкви - остатки былой роскоши и закладки в летописи этого края. Их здесь берегут - не пускают на них красного петуха, не сносят с лица земли, не растаскивают по камушкам на приватные гаражи и сараи. Сложенные из местного известняка и синевато-серого кремня, прямоугольные и круглые церковные башни воздеты к бескрайним небесам и назидательно торчат над полями, как персты указующие, подчёркивая своими благородными вертикалями безмятежную горизонталь ландшафта.
Поля налево, луга - направо. Чересполосица красок и оттенков. Симбиоз всяких форм природного бытия. Шелковистые луговые травы, медвяные ароматы. Тучные стада овец и коров. Кудрявые перелески, пшеничные нивы. Уходящие за горизонт, густо-зелёные гряды посадок картофеля и сахарной свёклы. Плантации рапса, который по весне слепит канареечной желтизной своего цветения. Летом вдоль обочин дорог, бегущих через поля, бушует алый прибой маков. Меж них для пущей красы вспыхивают васильковые искорки. Горделиво высятся среди полей одинокие мощные дубы. Как не рушат в Англии церквей, так и не рубят древних дубов. И те, и другие охраняются законом. Дубы живут по два-три столетия и дольше, исправно символизируя стойкость и независимость английского характера, и олицетворяя былое величие Британии - владычицы морской. Из дубовой древесины строили боевые корабли, на которых бороздил моря легендарный комэск и сын норфолкского приходского священника - адмирал Горацио Нельсон.
Ближе к осени на порыжевшие нивы, когда их по утрам заволакивает молочная пелена туманов, будто сами собой, выкатываются геометрически безупречные рулоны спрессованного сена, похожие на великанские катушки ниток. Пожалуй, только техника на полях да эти затянутые пластиком тугие, толстые валики и намекают на то, что времена Джона Констэбля давно миновали. Ведь именно здесь, в Суффолке, Констэбль живописал свои хрестоматийные стога сена. Он настолько прославил Суффолк, что графство получило поэтичное имя земли Констэбля. Прошло двести лет, и всё на этой земле вроде на месте: те же рваные грозовые тучи проносятся над лугами, так же, как и встарь, сено заготавливают на зиму. Хотя растрёпанных ветром стогов на Констэблевой родине уже не сыщешь - вместо них опрятные рулоны.
Современник Констэбля, портретист и пейзажист Томас Гейнсборо, кстати, тоже родом отсюда. Точнее, из городка Садбери, по-своему прелестного, но несколько сонного и безысходно реликтового, затерянного среди долины ровныя колоритнейшей реки Стур. Меня как-то занесло в Садбери промозглым ноябрьским полднем, с холодной тоской в груди. Всё мне там было вчуже. Стояла я на ветру, на центральной площади, озирая статую бронзового Гейнсборо в треуголке, и думала: "Догадал же тебя, Томас, чорт - родиться в этакой дыре". "С другой стороны, - осадила я себя, - вот он тут родился, с душою и талантом, и стал выдающимся художником, чьи полотна и сегодня волнуют мир. А ты появилась на свет в крупном индустриальном и культурном центре на берегу великой русской реки, и ничего путного из тебя не вышло. Право слово: не место красит человека!"
Здешние места кишат всякой живностью. Дорогу то и дело перебегают, спеша по своим надобностям, шустрые ежи и ласки. В перелесках и среди кустарника разгуливают непуганые косули, расправляют нарядное оперение фазаны, из стерни забавно выглядывают заячьи и кроличьи уши. А людей вообще не видать - только изредка проедет легковушка, протарахтит фермерский трактор или проскачет дама на коне. Конь холеный, гладкий, прямо как с картины анималиста Дж. Стаббса. Да и наездница превосходно экипирована: каска, перчатки, хлыстик, высокие сапоги со шпорами, конноспортивные штанишки в обтяжку. На моей родине они не шибко сексапильно, на грани удобосказуемости, именуются рейтузами - от немецкого Reithose. Но здесь от них веет экзотикой, былой имперской романтикой и Раджастаном, здесь они: джодхпуры (jodhpurs).Правда, за снаряжением для конной выездки всадница вряд отправлялась в экспедицию к махараджам или даже в Лондон. Классную амуницию можно раздобыть неподалёку, в городе Ньюмаркет - признанной лошадинойстолице и коннозаводском центре страны.
Суффолк (по-английски произносится: Саффолк), это небольшое южное подбрюшье Восточной Англии - одна из древнейших британских земель. В своё время её хорошо потоптали римские легионеры, а вообще на восточный берег скипетроносного острова чуть ли не от сотворения мира высаживалось несметное число континенталов: англы, саксы, варяги, норманы... И, увы, не только с мирными намерениями пахать да сеять, пивоварить да прясть. Гиблые тут когда-то были места. Душегубство и массовые зачистки творились поточным методом. Язычники рубили христиан, за теми тоже не ржавело. Ещё в 7-м веке датские викинги замордовали (отчего мне вечно в этом слове мерещится английскоеmurder, и наоборот?) восточноанглийского короля Эдмунда, посмертно причисленного Римско-католической церковью к лику святых. В материально благополучненькую пору Средневековья суффолкские католики, блюдя чистоту рядов, пачками четвертовали, колесовали, жгли и вешали еретиков и ведьм. Затем сами крепко получили по шапке в процессе Реформации в середине 16-го века. Здешние англиканцы через полтора столетия и вовсе выдавили пуритан-протестантов из Англии - в Америку. В последующие века, с ростом прядильных фабрик в центре и на севере страны, на суффолкской земле промышленность и торговля неуклонно хирели. Зато надолго настал относительный мир. До тех пор, пока во Вторую мировую сюда не налетели Люфтваффе - бомбить американские авиабазы. Немцам и самим досталось на орехи. Всё это приключилось давным-давно. Теперь здесь тишь да гладь, хотя старина напоминает о себе на каждом шагу - её не вымарывают, не выкорчёвывают, не предают забвению и анафеме.
Суффолк - откровенное захолустье, но кроме пасторалей и прочих сельхозугодий есть здесь и города, и замки, и пустоши, и аэродромы, и гигантские турбины-ветряки, и каналы, и болота, и морское побережье с портами, рыбокоптильнями, пляжами и променадами. В рыболовецком порту Лоуэстофт родился ещё один видный сын Суффолка - композитор Бенджамин Бриттен, основавший в здешнем приморском Олдборо всемирно известный фестиваль классической музыки.
Под боком, в соседнем Кембриджшире - достославный город Кембридж, с его бьющей ключом университетской, духовной и какой угодно жизнью. Много чего есть в этих краях. Вот только гор нет - земля тут плоская, как блин.
С наступлением темноты, особенно зимой, сельская местность Суффолка преображается. Ночь накидывает на припудренные снежной пылью поля плащаницу имманентных ей нуараи макабра. Кругом сплошная чернично-синяя темень, если не считать неба в алмазах. Лишь убегает вдаль, петляя, блестящий пунктир кошачьих глаз дорожной размётки, да небесные светила, выхватывая из тьмы контуры кустов и древних построек, сообщают им призрачно-колдовскую ауру чьего-то частичного присутствия. В краю, где прошлое так близко и ощутимо, - куда ж денешься от мистики, призраков и привидений, от хранимых этой землёй ветхозаветных легенд, секретов и загадок...
А то вдруг и тайное на миг станет явным - высветится и приоткроется взору укромно запрятанный в глубине парка дворец-не дворец, а старинный помещичий дом, из тех, что англичане называют statelyhome. Судя по его выверенно-строгим пропорциям, и по классическим колоннам у парадного крыльца, даже на беглый взгляд можно заключить, что здание было возведено в 18-м веке. Английские архитекторы и их состоятельные заказчики (купцы и знать) завели тогда моду копировать стиль итальянского зодчего позднего Возрождения Андреа Палладио, который, в свою очередь, первым начал воспроизводить у себя на родине античные храмы и дворцы. Вот и понавырастали в Англии внебрачные потомки палладианских палаццо и вилл. Пошла неоклассика и по всей Европе, по всему свету, Новому и Старому, не исключая России. Там ей был уготован монументальный ренессанс ещё и в сталинские времена. Так что, московский павильон ВДНХ и деревенский клуб с барельефами из ликторских топориков, венков и копий где-нибудь под Пензой тоже приходятся седьмой водой на киселе лондонскому Банкетному Дому - творению Иниго Джонса. И вот этому загородному дому суффолкского барина. А - кто его знает? - может, и залётного соотечественника. Мало, что ли, новорусских набобов гнездится-хоронится за чугунными оградами загородных английских поместий... Мир нынче не просто тесен - он съёжился, как шагреневая кожа.
Наблюдали мы по дороге к Элвину и диковину вселенского масштаба. Как-то зимой добирались к другу при свете редкого астрономического (или оптического?) феномена - голубой луны. В таком виде она является примерно раз в двадцать лет. В Англии вместо после дождичка в четверг говорят: onceinabluemoon, то есть: как-нибудь при голубой луне. Дождёшься её, ага. Но уж как выплывет - незабываемое зрелище, Куинджи на него нет. С поправкой на Сальвадора Дали. Висит себе над заснеженной равниной в чёрном небе здоровенная планета. И впрямь голубая, расписанная ледяной глазурью материков. Будто это ночное светило - и есть Земля, а ты разглядываешь её, допустим, с Марса. Или с той же Луны. И ещё эта сфера зловеще смахивает на глазное яблоко, только без белка и зрачка. В общем, "а шарик вернулся, а он голубой". Жуткая красота.
Даже и не- голубая луна в этих краях бывает фантастически велика. Может быть, эффект создаётся из-за большого неба, где луну ничто не заслоняет? В полнолуние перед осенним равноденствием она - громадная, медная, похожая на таз для варенья. Её здесь называют урожайной:HarvestMoon. А та, что восходит на небеса после равноденствия, - тоже полная и великолепная, платиновая, опалесцентная, - зовётся охотничьей:Hunter`sMoon.Мега-луну, вместе с освещёнными ею полями и чёрными силуэтами деревьев - хоть в раму вставляй. Звёзды кажутся близкими, как над куполом обсерватории, и сияют с мощью прожекторов.
Ох, что-то я крутенько съехала со столбовой дороги актуальной темы! И сперва подалась в суффолкскую глухомань, с заездом в краткий курс её анналов, а оттуда взмыла прямиком в космос, наплетя с три короба попутной околесицы. Впрочем, сама история-то, в сущности, пустяшная.
2.
В последние годы мы стали наезжать к другу в гости всё реже. Уж очень извилист и далёк путь. Туда-то ещё ничего, но вот обратно... Вдобавок нашим встречам теперь препятствуют и пресловутые банальности вроде работы, болячек и проч. Иными словами, мы сделались тяжелы на подъём. Тут за день так наколготишься, что ближе к закату уже конкретно тянет на покой. Лично меня вечерами манит на свои просторы диван. Состояние такой блаженной истомы, переходящей в оцепенение, Дэвид Гилмор из "Пинк Флойда" (между прочим, уроженец Ист-Англии) в порядке самобичевания заклеймил в культовой песне под названием: ComfortablyNumb - комфортное онемение. В случае рок-ветерана сумеречный кумар был стимулирован наркотиками, в моём - ленью-матушкой. Куда милее, млея в полузабытьи, поваляться с книжкой вместе с двумя нашими котами, ласковыми и коварными, чем блистать за столом поскрёбышами интеллекта и остроумия. Ещё и отстояв полдня у плиты. Самой намыливаться в гости - тоже соблазн невелик. Оно, конечно, здорово повидать друга и откушать деревенских разносолов. Да уж больно неохота, на ночь глядя, катапультироваться из своей комфортной зоны в суффолкскую тьмутаракань, откуда потом домой шлёпать - часа полтора при хорошей погоде. Ночлег исключён. Для такой оказии у меня наготове дежурная фраза, позаимствованная из старинной американской кинокомедии, где её долдонит экзальтированная мать главной героини, порядком сбрендившая: "Дайте мне умереть в собственной постели!" Действует наверняка.
Только у Элвина гостеприимный энтузиазм всё не угасает. Вот он снова пригласил нас на ужин. Английский сапперотличается от диннера, в основном, протокольными нюансами. Саппер- скромные семейные посиделки с угощением типа "что Бог послал", а диннер - званый обед или ужин и все дела: несколько перемен блюд, приличные вина, фамильное столовое серебро, отутюженные льняные салфетки, принаряженные гости и хозяева. В тяжёлых случаях - даже танцы или салонные игры типа шарад. Не те словесные, идеологически выдержанные шарады, что конструировал почтенный ребусник Синицкий в "Золотом телёнке", а театрализованные, какие надо физически изображать лицом и телом на потеху окружающим. Справедливости ради замечу, что как раз у Элвина в доме игрища такого рода никогда не затевались.
В своей записке, посланной мужу по е-мейлу, Элвин особо уточнил, что предстоит всего лишь саппер - немудрящая трапеза, домашняя еда "из местных продуктов". В тесном дружеском кругу.
Так оно и вышло. Из гостей, кроме нас, в сельском домике двухсотлетнего винтажа оказалась только приятельница Элвина - Никола. Неутомимая путешественница, велосипедистка и яхтсменка. Кокетливая, востроглазенькая, с короткой спортивной стрижкой, в сером свитере грубой вязки и юбочке из шотландки.
В пылающем камине трещали дрова. Живо журчала беседа. Шутили, смеялись, вспоминали добрые старые дни и общих знакомых. Было тепло, уютно, хорошо. Хозяин возился на кухне, отвергнув не слишком энергичные предложения гостей о помощи. Я уже не жалела о брошенном диване. И даже не скучала по котам: тигровому рыжику Маффину и чёрному, с белой манишкой, Оззи. Уж как-нибудь братья-разбойники скоротают вечерок и без нас.
После аперитива и солёных орешков Элвин сразу подал горячее: картофельное пюре, толчёное с пастернаком. За ним - пареные, но яркие и хрусткие, на зубок, зелёную острокочанную капусту и морковку - всё со своего огорода. Следом в центр стола приземлилась увесистая терракотовая посудина с дымящимся тушёным мясом. Дух от него исходил, скажем так: полевой. Я принюхалась: цесарка? Фазан? Пригляделась: ой, нет. То был кролик. Дикий кролик. Представитель неисчислимого быстроногого племени, резвящегося на полях Восточной Англии. Диетическое, легко усваиваемое мясо. С ушами. И с пушистыми лапками. Понятно, что неошкуренных, ворсистых субпродуктов в жаровне не просматривалось. Но они отчётливо нарисовались в моей голове. Сотрапезники оживлённо задвигались, потирая руки, замычали от предвкушаемого удовольствия: м-м-м, хо-хо, вот он, экологически чистый местный продукт!
3.
Большим половником хозяин подцепил пару кусков, зачерпнул розоватого соуса с луком и травами и занёс всё это над моей тарелкой. Я импульсивно её отдёрнула, проблеяв:
-Э-э-элвин... .
Наши взгляды встретились, и он тут же сообразил, что к чему.
-Ты не ешь кролика? - вкрадчиво, с болью разочарования в голосе протянул Элвин.
Я кивнула. Элвин опустил половник обратно в жаровню.
-Не беда! - преувеличенно бодро утешил меня старый друг, - у меня где-то бекон завалялся в холодильнике.
Признаюсь: закалённая перегибами продснаба двух эпохальных строек - коммунизма и капитализма - я приучена есть практически всё. Другой вопрос: нравится-не нравится. Тут накоплено полно симпатий и антипатий, не обязательно публично афишируемых. Но с кроликом, в его гастрономической роли, у меня по жизни как-то всерьёз не заладилось. В моём сознании кролик, прежде всего, - это не только ценный мех и уши, но вот именно что: лапки. Их разительное сходство с беленькими бархатистыми конечностями моего любимца, вполне живого тогда, кота Барсика я болезненно остро приметила ещё в раннем детстве. Та же форма, те же коготки и нежные подушечки. С того мига, как я впервые узрела на рыночном прилавке битые кроличьи тушки с этими вот мохнатыми лапками (а детские впечатления, как известно, - самые сильные), крольчатина, как пища, стала для меня пожизненным табу. Не зря ведь она, как и зайчатина, так симптоматично рифмуется с кошатиной. И, кстати о лапках, - подозреваю, что не случайно французы окрестили кролика подходящим словом: (le) lapin! Я его машинально считываю без уклончивого галльского прононса. То есть, не как "лё ляпан". А по-простому, по-нашенски: Лапин.
Двадцать с гаком лет назад вместе с коллегами я попала на новогоднее празднование в загородный дом руководителя компании, где тогда служила. Дело было на юге Нидерландов, в провинции Лимбург. Там тоже диких кролей водится видимо-невидимо. Герр В. внёс блюдо с жареной убоинкой, гордо возвестив: "Сам убил, сам ободрал, разделал и приготовил!" Я пыталась задрапировать у себя на тарелке злосчастное мясцо веточками петрушки, закамуфлировать его гарниром. Однако от ястребиного хозяйского ока мои манипуляции не укрылись. Известный своим взрывным характером, шеф ругнулся, эвакуировал кролика и в сердцах швырнул мне на тарелку холодную куриную ножку, оставшуюся от вчерашнего обеда. После того новогоднего вечера я бесповоротно вышла из начальственного фавора. А много лет спустя, при встрече уже в другой стране и в другой обстановке, бывший босс, вместо приветствия, презрительно скривился и ткнул в меня пальцем: "Та, которая не ест кроликов!"
Теперешняя ситуация представлялась мне немногим лучше. Выходило, что я чёрной неблагодарностью ответила на великодушие хозяина. Не оценила его кулинарных стараний. Невозможно было и объяснить истинную причину своего отказа. Не станешь же ударяться в детские воспоминания и озвучивать кошачье-кроличьи параллели. Как раз в то мгновение, когда остальные уже вооружились ножами и вилками, готовые приступить к поеданию мелкого животного.
От бекона я отказалась, заверив Элвина, что вполне обойдусь овощами. За столом образовалась неловкая пауза. Даже хозяин не принялся рассказывать какую-нибудь весёленькую историю, из тех, что у него припасены на любой случай жизни. Какое-то время ели в тишине.
Мысленно я отринывала, один за другим, рудименты тематически адекватных сюжетов, как материал для шутки, способной разрядить атмосферу. В сжатом виде в голове калейдоскопически просверкнуло приблизительно следующее:
-кролики, несомненно, - милые, некрупные и смиренные зверьки в пушистых шубках, которые люди издревле экспроприируют. Да и я сама в детстве носила кроличью муфту на витом сутажном шнуре, который надевался на шею, - такая мягонькая, лёгкая, с тёплым нутром... Между тем, для садоводов и фермеров кролики - катастрофическая напасть, ибо своими острыми зубками подчистую пожирают все зелёные насаждения, включая цветы и молодые побеги. За это бедолаг массово отстреливают, травят и даже специально заражают страшным вирусом - миксоматозом;
-теоретически от кролика - живого или мёртвого (хотя не обязательно здесь и сейчас) - можно подхватить чумоподобную болезнь: туляремию;
-Карл Линней классифицировал кроликов как Glires, то есть, грызунообразных, в отличие от грызунов, определив их в отряд зайцеобразных. А значит, кролик - не брат ни мыши, ни крысе. В английском языке крольчонок называется тем же словом, что и котёнок: kitten. Во многих семьях кроликов держат как домашних питомцев. В голливудском триллере "Роковое влечение" любовная маньячка (Глен Клоуз), одержимая ревностью, мстит объекту своей страсти (Майклу Дугласу), сварив заживо ручного кролика его пятилетней дочки в большой кастрюле. Как следствие, вот уже четверть века агрессивно-истеричныхых (экс-)любовниц в англоязычном мире кличут: bunnyboilers - зайковарками;
-кролики чудовищно плодовиты. Отсюда - антропоморфная мифологизация кролика и назначение его на сладко-игривую пасхальную роль EasterBunny. Масскультовую концепцию крольчишки как сексуально необузданной бестии поднял на щит журнал "Плейбой", сделав ушастого своим символом и маскотом;
-в западном графстве Дорсет, на известняковом острове Портленд, знаменитом своим портлендским камнем, само слово rabbit у тамошних аксакалов считается не то, чтобы нецензурным, но крайне крамольным. Серый попрыгунчик там попал в немилость в стародавние времена, когда у краёв карьеров, где добывали известняк, отбракованные камни складывали в большие кучи. Кролики буровили в слежавшихся грудах камня норы и туннели. Кучи обваливались и нередко погребали под собой рабочих, что вызывало увечья и смерть. Местный народ, чтобы не накликать беды, испокон веков для обозначения кролика пользуется эвфемизмами, типа, длинные ушиили даже: подземная баранина. Говорят, что и по сию пору стоит в портлендском пабе рявкнуть: "кролик!", - как публика в момент разбежится;
-у Хемингуэя в романе "Прощай, оружие!" новорожденный младенец напомнил главному герою свежеободранного кролика;
-человекоподобные кролики встречаются в английской литературе частенько. Самые известные: Белый Кролик у Льюиса Кэрролла в "Алисе в стране чудес" и кролик Питер в сказках Беатрис Поттер. Но подлинной энциклопедией кроличьей жизни в Англии считается популярнейшая книжка "Watership Down" (в русском переводе "Обитатели холмов") Ричарда Адамса, впервые изданная в начале 1970-х гг. В этом романе-фэнтези идёт речь о полной опасных приключений жизни колонии хэмпширских диких кроликов. У них там свои имена, свои обряды, правила, иерархия, войны, личные драмы и свой язык. Например, лисица на кроличьем языке: хомба, а поезд и автомобиль: храдада или хрудудиль, соответственно. Некогда проштудировав "Уотершип", я окончательно утвердилась во мнении о том, что кролеедение - тот же каннибализм.
Короче, ни один из моих мини-сюжетов для шутки не годился и в рамки благостной застольной беседы не вписывался. Острить я воздержалась. Да и никто что-то не подавал голоса. Ужинали в некотором ступоре, понуро глядя в свои тарелки, словно семейство после скандала. Вполне допускаю, что я недооценила настроя едоков на чёрный юмор. И, скорее всего, они бы воспрянули и оживились, заикнись я, к примеру, о туляремии. Пошли бы по кругу уточнения, байки из личного опыта, гиперболы, анекдоты... Ух как развил бы тему Элвин! Но пока я прикидывала, чем аукнется кроличья чумка, затишье за столом гнетуще росло.
Наконец, отправив в рот очередной кусочек кроличьей грудки, и медленно, с чувством его прожевав, молчание нарушила Никола:
- Меня как-то пригласили на одно торжество, где на закуску была жареная перепёлка на тосте. Такая крохотная птичка, знаете ли. Хрустящая - её прямо с костями едят. Мясо нежное и аромат своеобразный. Сижу, смакую себе этот деликатес. И вдруг смотрю: мой сосед справа отставил тарелку и как-то пригорюнился. Потом достал платочек и промокнул глаза. В глазах у него - слёзы, представляете? Ну, я и спрашиваю, мол, что такое, не могу ли чем помочь. А он мне: "Нет-нет, спасибо, всё в порядке. Просто у меня вчера погиб любимый попугайчик".
-Кстати! - обратилась она ко мне с беззаботной улыбкой, - а как поживают ваши котики?
Все встрепенулись и дружно, но, как мне показалось, не слишком натурально рассмеялись. Ни шатко, ни валко возобновился разговор... Допили Кот дю Рон, с горячим покончили, перешли к сладкому. Элвин откупорил бутылочку драгоценного Сотерна, замерцавшего в рюмках изюмным янтарём...
Вдруг через раскрытую форточку в окне столовой снаружи, из кромешной суффолкской тьмы, послышался протяжный крик амбарной совы: у-уху-у-у... Через минуту донеслось леденящее душу победоносное тявканье лисы, промышлявшей в полях известно кого: трья-я-ах... трья-а-ах! Потом всё стихло. Хищник своё дело знает. Орудует молниеносно, с убийственной точностью: хвать за горло, хрумк! - жертва и пикнуть не успеет.
-Пора, пора заводить хрудудиль, да и трогаться восвояси, - лениво думала я, потягивая душистый Сотерн, и дожёвывая десерт из печёных яблок с корицей.