Аннотация: Дикое поведение диких русских на диком Западе.
Вот они, наконец, схватились. Литовец с русским. О ситуации в Чечне. Этого следовало ожидать. Сидя на почтительном расстоянии друг от друга, споря о наболевшем. Достаточно интеллигентно, хотя в день, когда погибло больше трехсот российских граждан от рук чеченских бандитов защищать чеченский курс может только либо совершенно аполитичный болван, либо законченный негодяй. Спешу вас успокить - большинство современных ученых - полные болваны во всем, что не касается их узкой специализации, в том числе и в остальных областях науки. Слушая их инфантильный спор, я радовался. Я радовался, что все как в добрые старые времена и мы по старой русской традиции спорим и спорим до хрипоты, чтобы не прийти ни к какому решению, а, рассорившись, помириться, напиться и спеть пару песен. До песен в ту ночь дело не дошло, однако, когда все разошлись по нумэрам, я вдруг обнаружил, что стою перед закрытой дверью, а бумажка с секретным кодом, которую мне выдали с утра утеряна, дверь прочна, трава влажная, ночь надвигается холодом, а на мне легкая футболка и пару фунтов денег в кармане. Из окон на третьем этаже раздавались веселые крики. Я решил бросить туда камень, чтобы привлечь внимание к своей покинутой на газоне персоне. Найти камень на английском газоне все равно, что искать его на паркетном полу в большом холле Тринити колледжа. Обшарив окрестности в радиусе полумили и ничего не найдя, я решил побросать в окно железные фунты. Народ в комнате похоже был основательно пьян, потому что не реагировал на стук фунтов о стекло никак. Наконец, в отчаянии я так засандалил, что окно жалобно зазвенело, обещая разбиться при следующей попытке. На подоконник выкатилась круглая лысая голова коллеги из Пущино. После короткого диалога двух сумасшедших он сообщил мне код двери и я проник в билдинг.
Когда я вошел в комнату пущинского коллеги, то обнаружил там к своему изумлению всю мою лабораторию, налакавшуюся русской водки. На столе красовались две чекушки горькой - одна пустая, другая полная. Комната имела живописный вид хазы, где обычно живут наркоманы. По всему полу были разбросаны какие-то бумажки и пробки и, кажется, даже шприцы. Из шкафа выпал тремпель с намотанными на него спортивными штанами коллеги и никто его не поднял. Положенное по инвентарю кресло куда-то исчезло, электрочайник стоял сиротливо в углу, потеряв где-то свою подставку. Хозяин, потеряв очки и 90% известных ему английских слов, что-то пытался рассказать моим сотрудникам такого занимательного из жизни русского народа. Он попросил меня переводить. Чувствуя себя неудобно как трезвый в компании пьяных, я, тем не менее, не мог понять как можно было вчетвером так надраться с одной чекушки, да еще если один из них русский? Я подумал, что лишняя пустая бутылка закатилась под кровать и наклонился посмотреть. Сидящая на грязном полу греческая коллега восприняла это движение как намерение ее поцеловать и потянулась губами к моей небритой щеке. Как человек тактичный я не мог ей отказать и комната наполнилась радостным "ээээй" моих коллег. Ученый из Пущино, тем временем, начал что-то такое страшное рассказывать о своем дедушке, который в валенках пришел пешком из Астрахани в революционный Петроград брать Зимний. Опоясанный пулементными лентами и вооруженный марксистским сознанием, он позднее вернулся в родную деревню раскулачивать своих богатых родственников в дикой обиде, за то что они в свое время пожлобились ему на плацкартный тикет до Питера. Но тут его ждало тяжелое разочарование - скупердяи-родычи, дальновидно предвидя съемки триллера "Возвращение блудного сына в кожанке и с мандатами", пропили все свое состояние и раскулачивать было уж нечего. В смертной тоске дед порешил кулацких недобитков-алкоголиков-родычей и вернулся в колыбель революции читать Маркса, Ленина и Троцкого. В ходе чтения жемчужин революционной мысли, его пролетарское сознание прояснялось и прояснялось. Неожиданно, он понял суть вещей, а именно - что он кругом не прав с этой революцией хреновой, расстрелом пьяных родственников и вообще по жизни. Этот душевный кризис привел его постепенно к тому, что он даже вышел из партии. Как ни странно, его за это не расстреляли, а подождали пока ему не исполнилось 78 лет и тогда организовали ему катастрофу в виде смертельного падения с крыши собственного дома, которую он починял. Завернутого в красную тряпку, его похоронили в котловане как последнего коммуниста, утерев злые товарищеские слезы.
По мере того как я переводил этот кошмар, мне казалось, что я схожу с ума - настолько это не вязалось с "Кратким курсом истории ВКП(б)" под редакцией Пономарева, который я изучал в университете. На лицах моих коллег читалось напряженное внимание и пугливое уважение к варварской азиатской культуре. Тем временем, начали разливать вторую чекушку. Почему-то меня не покидало нехорошее предчувствие, что после первого же глотка водяры я выверну весь сегодняшний ужин. Надорванная продуктами-химикалиями из дешевого супермаркета ASDA печень не предвещала ничего доброго в этом плане. Я сделал маленький глоточек из грязного стакана и тут же запил его половиной воды из чайника. "Это не вода!" мелькнула у меня запоздалая мысль и я в ужасе посмотрел на российского коллегу. "Этого не может быть!" орал внутри меня истошный голос спасительного недоверия, пока я со стоном извергал содержимое чайника в унитаз.
Ночь подходила к концу. Российский коллега уже храпел в неудобной позе, сидя попой на подушке. Пустая чекушка выпала из его рук и, слегка откатившись по грязному английскому полу, вызывающе сверкала позолоченной русской этикеткой буквами вверх. Мы вышли из номера и пошли по корридору. "Скоро заседание" икнув, предположил Джон. "Кап оф коффи шуд ду зе трик" выкинул я заученный штамп, который неизменно работает в любой ситуации в ответ на любую реплику.
Я зашел в свой номер и понаблюдал в окне восход. Потом поставил чайник, заварил кофе и открыл книжку Маяковского "Хорошо!". Мне было хорошо...