Свидетель Любовь Свержинская
Давид Генис
Часть 1. Узница Минского гетто
"Я не знаю других преступлений в истории человечества, которые были бы более ужасными, чем обращение с евреями. Уничтожение еврейской расы было основным пунктом нацистского плана подготовки и ведения войны" (Из выступления Уолша, обвинителя от США на Международном военном трибунале в Нюрнберге).
"...Отвергает любое отрицание Холокоста - будь то полное или частичное - как исторического события" (Из резолюции 60-й сессии Генеральной Ассамблеи ООН, 1 ноября 2005 г.).
"Я вас очень прошу писать не обо мне. У меня душа болит - когда не будет нас, еще оставшихся в живых свидетелей истребления евреев в гетто и борьбы евреев- партизан, кто расскажет обо всем этом? Когда сейчас говорят и пишут, что не было Холокоста, не было гетто, не уничтожали евреев, я не могу быть спокойной. Мы, пережившие гетто, свидетели Холокоста. Нас осталось мало, но мы - свидетели! Мы хотим, чтобы об этом кошмаре знали и помнили наши внуки и правнуки! Об этом пишите!" (Из беседы с Любой Свержинской 16 мая 2009г.).
В последние годы "авторы" и клеветники всех мастей "научно" и не научно доказывают, евреев в гетто не уничтожали, Холокост - выдумка евреев или, мол, явное преувеличение, евреи не сопротивлялись уничтожению в гетто и не воевали в армейских и партизанских частях.
Почему именно сейчас весь этот сброд так активизировался? По простой причине. С ними уже почти некому спорить. Ведь миллионы погибших и ушедших в "неизвестность" уже ничего не могут сказать. Многих свидетелей и документов еще или уже нет. Фашисты уничтожали не просто целые семьи. Они уничтожали роды и поколения, уничтожали поголовно всех жителей-евреев и маленьких местечек, и больших городов.
Кто записывал имена всех этих расстрелянных, сожженых и закопаных живьем стариков, женщин, детей и детишек, мужчин и подростков? Кто нам сегодня может напомнить их имена или восстановить утерянные архивы?.А из числа тех, кто всё это видел, перенес, пережил, кого мы называем жертвами и свидетелями Холокоста, остается все меньше и меньше, а с ними уходит и Правда Истории.
Почти два с половиной миллиона имен погибших евреев в Холокосте до сих пор не восстановлены и не известны. Просто есть данные, что в очередной братской могиле обнаруженны останки нескольких сотен человек всех возрастов. В окрестных селах знают: там евреев стреляли. И своих, и привозных. Кто они? Откуда они? И таких безымянных страшных захоронений на бывшей оккупированной территории СССР сотни и сотни. Только на территории Белоруссии их обнаружено более 500. И сколько еще не обнаружено. Сколько архивов еще не открыто. Хорошо, откроют очередной архив. А там есть такой документ, например: "Свидетельство немецкого обер-ефрейтора Эриха Фунга, сделавшего запись в блокноте: "Расстреляли в субботу 715 евреев, а в понедельник - 40" (из книги Д.Мельцера "Желтые звезды на белой Руси",2007). Если бы можно было посчитать всех поименно, знаю, было бы не шесть, было бы намного, намного больше шести миллионов...
Но сегодня еще можно найти свидетелей и жертв тех страшных событий. И они не могут спокойно слышать и читать тех, кто утверждает, что всё, что было на самом деле, что гитлеровское "окончательное решение еврейского вопроса", мол, это просто выдумка евреев. И дело даже не в том, что они могут открыть какие-то еще неизвестные детали. Главное в том, что они - Свидетели!
Это их силой загоняли в гетто, это их родных, друзей и соседей убивали без счета! Это их просто случайно не успели убить! И они спешат поделиться своими воспоминаниями, своим горем и тяжелой памятью, ведь на их глазах убивали, убивали, убивали... Сегодня они - Последние Свидетели...
В нашем Денвере (штат Колорадо) живет Любовь Марковна Свержинская. Она родилась 31 августа 1923 года в Минске (Белоруссия, ныне - Беларусь). Жила вместе с родителями по улице Танковой, дом 19, квартира 2. Эти подробности привожу, как и положено сообщать о свидетеле.
С июня 1941 года по конец ноября 1942-го (полтора года!) она была узницей Минского гетто. Потом, до прихода советских войск, с 25 ноября 1942-го по 14 июля 1944- го (год и восемь месяцев!), воевала в партизанском отряде в родной Белоруссии. Знает не по-наслышке, что такое гетто и партизанская "лесная жизнь"... Её воспоминания я и записал, стараясь как можно больше сохранить именно ее рассказ, ибо ее воспоминания - это еще один документ, это еще одно свидетельское показание. Это - правда истории.
24 июня 1941 года, на 3-й день Великой Отечественной войны, немцы бомбили Минск, столицу Белоруссии. Немецкие войска наступали стремительно. 28 июня немецкие танки уже были на улицах города. Потому многим, в том числе Любе и ее родителям уйти из города не удалось.
А дальше слушаем Любу:
Мы с родителями пытались бежать из горящего города по Московскому шоссе. Бомбили здорово. Но немцы на 20-м километре нас уже окружили и мы не смогли уйти. Нас погнали обратно в город. Мы вернулись в свой дом. Дом оказался целым, но ограбить его уже успели. В середине июля нас загнали в организованное немцами Минское гетто. Сюда же пригнали евреев со всех окружающих местечек и сел. В наше гетто немцы собрали сто тысяч человек. Отец, Марк Давидович Свержинский, работал в аппарате госконтроля, его в первые же дни арестовали и расстреляли. Мы с мамой (Бейля Михайловна) остались вдвоем.
Сначала немцы вывесили объявления о том, что все евреи в течение пяти дней должны собраться в границах гетто. За неисполнение - расстрел. Требовали сдавать золото. Взяли в заложники сто человек. И, конечно, всех расстреляли. Русские семьи уходили, а сюда собирали евреев со всего города и пригородов. Нашивали желтые латы. За все нарушения и несоблюдения грозили расстрелом.
И начались погромы...
Первый крупный погром они устроили 31 августа 1941 года, в мой день рождения. Потому и запомнила хорошо. Вместо цветов - страх смерти. Вместо маминого пирога - картофельные очистки, отваренные в кипятке. Немцы по всему гетто развесили объявления с приказом всем мужчинам явиться на работу по указанному адресу. Многих увезли, и больше их никто не видел. Среди них был и мой дядя Тэвл Лапидус. Так начались массовые расстрелы.
Я до войны жила на одной из бедных улиц города и там я играла с девочкой Валей. Отца у нее не было, они бедствовали. А я помогала им, насколько могла, то кусок хлеба принесу, то еще чем-то помогала. Когда началась война, ей было 18 лет. Она вышла за полицая замуж. И в тот страшный день ее муж пришел за мной, сказал, что Валя велела меня привести к ним домой. Я ночевала у нее. Вот тогда Валя мне и сказала, что когда-то я ей помогала, теперь она хочет мне помочь.
7 ноября 1941 года, - продолжает Люба, - немцы устроили второй погром. Они ("Зондеркоманда СС и большая группа литовских пособников", Д. Мельцер, 2003) окружили большой район домов в гетто (по улицам Островского, Немиги и некоторым другим прилегающим улицам и переулкам), всех вывезли и расстреляли. В этом погроме погибло около десяти моих родственников. В их числе моя бабушка по папе Хьена, сестры моей мамы Тайбл и Слава с двумя маленькими детьми, имена которых я уже не помню, тетя Ента с дочкой Любой). (По данным Д. Мельцера в тот день "12 тысяч узников были уничтожены около деревни Тучинка").
Затем, 20-го ноября, опять погром. Эсэсовцы и полицаи выгнали колонну евреев из гетто к ямам возле деревни Тучинка и расстреляли еще несколько тысяч человек. Я в эти дни работала на фабрике-кухне. Немец, наш хозяин, видимо, знал про облаву. Он оставил нас ночевать на фабрике. Так я избежала гибели в тот день.
На 5 декабря (Помните - День Сталинской Конститутции?) все ждали очередного погрома. Я не была похожа на еврейку, чисто говорила по-русски и
по-белорусски. И я решила удрать из гетто. Поехала в г. Борисов к моей подружке. Одела свое городское пальто, которое мне папа давно из Польши привез. А навстречу мне попались парни, увидели меня и сразу определили: "жидовка идет". Но я нашлась, так ответила им на "международном лексиконе", что те сразу поняли, нет, эта девчонка своя, еврейка так не ответит. Так вот и "выкрутилась".
Но всё равно получилось неудачно. Мать подружки оказалась связанной с немцами и вполне могла меня выдать. Идти было некуда, и я вернулась назад, в гетто, к маме. Однажды мы с мамой ночевали у знакомой русской женщины, работавшей до войны с моим отцом. Но долго этого делать нельзя было, соседи могли выдать. Многим эта женщина помогала. Кто-то всё же выдал, её расстреляли.
Так возникла Минская "Яма"...
Жестокий погром 2 марта 1942 года. Это был день праздника Пурим. Заметьте, свои жестокие акции садисты-нацисты часто устраивали именно в дни праздников. "Они оцепили гетто, выгнали из домов около пяти тысяч узников и расстреляли непосредственно на территории самого гетто. Это место расстрела в гетто после войны назовут Минской "Ямой" (Ю.Айзенштадт).
Да, 2 марта 1942 г я тоже никогда не забуду. Что-то и кто-то слышал, что будет погром. Но никто толком ничего не знал. И в этот ужасный "назначенный" день каждый старался уйти из гетто. Как и куда? Только пристроившись к колоннам,
которые немцы с утра гнали на работу. Я болела, и мама меня не пустила со всеми. Мы вместе с еще несколькими женщинами с детьми спрятались в большом погребе, который мужчины специально подготовили под нашим домом. Такие тайники, "малины", начали устраивать и в других домах. Это были временные убежища, там можно было посидеть ночь или несколько часов. Но в этот день наш район гетто немцы не тронули. Зато всех, якобы угнанных на работу утром, на самом деле прямо в гетто и расстреляли. В их числе и группу девушек, с которыми я до этого вместе работала.
"Одной из самых трагических дат в истории Минского гетто стало 2 марта 1942 г. Командир полиции безопасности и СД Минска Э. Штраус отдал приказ собрать колонну в 5 000 человек, якобы для отправки на строительство ветки железной дороги. В 10 ч. утра немецкие и литовские эсэсовцы оцепили гетто, людей убивали во дворах, искали спрятавшихся. Трупами покрылись улицы. Не щадили никого. Жертвами стали 200 сирот детского дома. Трудоспособных вывезли в Койданово, где, по немецким данным, литовские полицаи расстреляли 3412 чел." "Д. Мельцер,2007).
Это я вспоминаю о крупных погромах. Но были и "мелкие" расправы. Окружали дом, выгоняли всех, вывозили и расстреливали на кладбище. Еврейское кладбище находилось на территории гетто, и каждый день оттуда слышались выстрелы. От голода и тяжелых условий жизни, скученности, сыпного тифа, непосильной работы тоже многие умирали. Но они умирали только по вине нацистов. Они просто не успевали дожить до очередного погрома и расстрела. Те, кто работал, получали "баланду", многие приносили ее, чтобы покормить своих детей. Меняли вещи. Но, конечно, голодали страшно. У моей подруги Фатимы дома до войны было пианино. Я училась в музыкальной школе и часто у нее играла. Вот эта подруга Фатима нередко приносила мне в гетто пищу. Она мне и позже помогла. Когда я решила убежать из гетто, она мне дала свою метрику.
Эшелоны из Европы...
В нашем гетто было много евреев из Германии, из города Гамбург. Это были настоящие скелеты, их потом куда-то вывезли. Расстреляли, конечно. Вначале в нашем гетто на одном из участков стали выселять людей. Это место обнесли колючей проволокой. А потом туда стали привозить европейских евреев. С ними у нас не было никаких контактов, полицаи строго следили за этим. Они языка не знали, среди местных жителей знакомых, конечно, не было. Им было еще хуже, чем нам. Они быстро погибали или их расстреливали. На место исчезнувших привозили других... Мы их называли "гамбургскими" евреями
Воспоминания Любы не голословны. Вот что пишет ученый-историк Д.Мельцер
(2007): "С 11 ноября 1941 г. по 24 июля 1942 г. в Минск прибыло 7 поездов из Гамбурга и других городов Германии - всего 6428 евреев. С 28 ноября 1941 г. по
9 октября 1942 г. - десять составов из Вены..., с 16 ноября 1941 г. по 25 сентября 1942 г. - шесть эшелонов из Богемии и Моравии... Большинство из них прямиком попадали в урочище Благовщина..., где был сооружен самый крупный лагерь смерти в Белоруссии".
Облака были красного цвета...
Самым страшным для меня днем был ужасный погром 28 июля 1942 года. Всех, угнанных на работу, держали там три дня. Мы увидели, что немцы и полицаи начали окружать наш район. Они отлавливали оставшихся в гетто стариков, женщин и детей. Мы, человек двадцать, спрятались в погребе нашего дома. Вход в него был сделан из комнаты, где мы жили с мамой. Мы слышали, как немцы ходили по полу над нашими головами, но они что-то там наверху сдвинули и чудом не нашли этот вход. Среди нас была женщина, беженка из Польши, с 8-ми месячным ребенком. От топота и шума над нами он заплакал. Мамаша попыталась подушкой заглушить плач. Когда немцы ушли, ребенок оказался задохнувшимся. Погода с утра была ясная. После погрома облака на небе были красного цвета. Совпадение?
Когда в 1992 году отмечали 50-летие гибели гетто, я выступала и рассказывала об этой трагедии. Как можно было без слез говорить о состоянии матерей и отцов, вернувшихся с работ и не заставших своих детей? Страшно вспоминать. Всю жизнь этот ужасный случай с ребенком стоит перед моими глазами...
Черный Обелиск на "Яме"...
Еще хочу вам показать фото "Черного Обелиска", мне его недавно прислал мой бывший школьный товарищ Семен Спришен. Обелиск установлен в 1945-м на месте массового расстрела евреев в "Минской Яме". Его установили не власти города, он создан силами жителей-евреев. С. Спришен в своей статье называет "тех, кому мы обязаны появлением памятника: Гунин Наум Борисович, Нисенбаум Иосиф Янкелевич, Фалькович Матвей Павлович (Мотл Пейсехович), Гольштейн А.Т.". Среди них и мой муж, Фалькович, он тогда работал в Минском тресте озеленения и благоустройства.
Я вам прочитаю строки из той же статьи: "Уже исполнилось полвека с того дня, когда появился памятник на Минской Яме. И хоть высечено на нем, что воздвигнут он в память погрома в Минском гетто 2 марта 1942 года, но олицетворяет он память о всех сотнях тысяч евреев (и "наших", и привезенных из Западной Европы) жертв гитлеровского геноцида. Он был единственным памятником на территории Беларуси. И потому ходили мы к нему с цветами и венками четыре раза в год: и 2 марта, и 9 мая, и в день освобождения Минска 3 июля, и в память последнего погрома в Минском гетто - символический День гибели белорусского еврейства 23 октября".
Люба замолкает. Страшная доля Свидетеля - вновь и вновь переживать пережитое, вспоминать то, что хочется забыть и невозможно забыть. И нельзя забыть - Память надо передать потомкам. А я пока читаю удостоверение, выданное Л.М. Свержинской "в том, что она являлась узником Минского гетто".
Так что, свидетель при документе. Верьте, люди!
Часть 2. В партизанском отряде
"Вижу своих боевых друзей, особенно, подружек-партизанок. Никогда не забуду Любу Свержинскую, мою дорогую минскую подружку, которую я сама привела в отряд и еле уговорила командира взять ее. Трудно ей, горожанке, приходилось в лесу, но не унывала Любушка, терпеливо переносила все невзгоды партизанского быта и стала настоящим бойцом, ни в чем не уступая даже ребятам..." (Воспоминания Нади Подберезко. Из книги Героя Советского Союза, одного из организаторов и руководителей партизанского движения в Белоруссии, Р. Мачульского, "Люди высокого долга", Минск, 1975).
"Во главе медико-санитарной службы бригады "дяди Коли" стояла З.П. Савенкова. ...За несколько месяцев на острове Багун в Паликовской пуще был сооружен целый больничный городок... Вместе с Савенковой на страже здоровья раненых и больных стояли ... медицинские сестры Валентина и Надежда Подберезко, ...Любовь Свержинская и др.". (Издатель: Гос. музей народной славы в д. Иканы Борисовского района Минской области, 1987 г.).
"Всего усилиями подполья Минского гетто за 2 года, с октября 41-го по октябрь 43-го, удалось переправить в лес примерно десять тысяч человек... Узниками минского гетто были созданы или в значительной степени пополнены 9 партизанских отрядов... По свидетельству Гирша Смоляра примерно 5 тысяч, половина минских евреев-партизан, погибли в вооруженной борьбе против гитлеровских оккупантов" ( Д. Мельцер, 2003).
Мы хотели уйти к партизанам
Летом 1942 года мы уже услышали о партизанах. У нас образовалась небольшая группа молодежи, мы хотели уйти к партизанам, но там в первое время без оружия не принимали. Где было его взять? На "Водоканале" охрану несли литовцы, они были еще хуже немцев. А мне поручили как-то с ними подружиться или устроиться туда, на Водоканал, на работу, а потом их споить и из "караулки" забрать оружие. Расчет был на то, что я на еврейку совсем не была похожа. Конечно, план был очень рискованный.
Но один из этой группы, 14-летний мальчишка, где-то достал револьвер, спрятал в курятнике. Его, видимо, выследили, и арестовали. Он выдал Женю, организатора нашей группы, к сожалению, я не помню его фамилию. Арестовали еще нескольких ребят. Я была связана с членом этой группы Исааком Аснесом ( он много позже стал жителем Израиля). Мне сказали, что видели, как его вели полицай и немец. Но, как потом оказалось, это были переодетые партизаны. С ними он и ушел в партизанский отряд.
Мне оставаться в гетто стало опасно. И в ноябре 1942 года я вновь удрала оттуда. Но куда я могла пойти? Через проволочное заграждение перелезть было несложно. Ведь многие потому и не убегали, что потом всё равно некуда было деваться. Еврея местные жители и полицаи сразу определяли и выдавали, в лесах их никто не ждал, партизаны в большинстве случаев евреев не принимали или изгоняли. Да и дорогу к ним мало кто знал.
Меня вывели к партизанам
До войны я окончила 9 классов. И папа устроил меня на курсы бухгалтеров. Там я подружилась с одной девушкой, Любой Подберезко. Ее родители жили в 28-ми километрах от Минска в деревне "Малое Залужье". Когда немцы создали гетто, она мне сказала, если что-то случится, приходи к нам.
И я решила идти к ней в ту далёкую лесную деревню. Больше мне некуда было. Конечно, боялась, как они меня встретят. Семья у них была большая, а за то, что прятали евреев, немцы расстреливали. Как же я радовалась, когда они меня встретили радушно. Кстати, в их деревне жили немцы с Поволжья, они были полицаями. Но зато в 14 километрах уже были и партизаны.
Меня сразу же предупредили, чтобы я говорила, что я их родственница. И полицаи, действительно, вскоре, поздним вечером, пришли в их хату. Поговорили. Предложили мне закурить. Я решила, что отказываться неудобно. И закурила. Когда они ушли, подруга мне сказала, что я допустила большую ошибку. Деревенские девушки не курят, я сразу выдала себя, что я городская. Чуть позже прибежал кто-то из знакомых Любы и предупредил, что утром полицаи меня отведут в комендатуру. Пусть там разберутся, кто я на самом деле.
Семья Подберезко оказалась активным помощником партизан. Они помогли не одному десятку бежавших из плена или гетто людей перебраться к партизанам. Они добывали оружие, а позже и сами ушли в леса. И я до сих пор не могу без волнения рассказывать о том, как семья Подберезко радушно меня приняла (а ведь им самим за это грозил расстрел), а сестры Люба, Надя и Октябрина помогли попасть в знаменитую потом партизанскую бригаду "дяди Коли" (П. Г. Лопатина).
В общем, мы поняли, что мне надо уходить. Самая младшая сестра подруги, Октябрина, ей было всего 11 лет, рано утром повела меня за 12 километров в другую деревню (Тадулино), в партизанский район. Там жили еще две их сестры.
Их мужья воевали на фронте и они в этой глуши скрывались от немцев и полицаев. Мы шли вдвоем по лесу и дрожали от страха. Мало ли кого мы могли встретить. А я была такая изможденная и худая, что выглядела как ее ровесница.
И здесь меня приняли хорошо и вывели на посыльных от партизан. Уговорили их взять меня с собой. Опять шли по лесу. А на меня, видимо, какое-то возбуждение напало, вот шла по лесу, танцевала и пела, так и в отряд пришла с песней. Сопровождавшие меня партизаны смеялись - вот, будет у нас артистка. А мне ведь тогда было всего 19 лет... База партизанская была где-то среди болот. Добрались мы туда, наконец. Посмотрел на меня комиссар, говорит, что я буду делать с ней? Отказался взять меня в отряд. Там же кругом леса, болота, совсем не курорт. А я худенькая, слабенькая. Но, оказалось, бойцы его начали уговаривать. Мол, пропадет она одна в лесу, а тут, не воевать, так петь нам будет. И уговорили. Иначе, я бы и пропала, мне некуда было возвращаться. Не в гетто же добираться обратно.
Перед отъездом в Америку я прощалась с нашим бывшим комиссаром. Сказала ему, вот, Женя, представь, не взял бы ты меня тогда в отряд, пропала бы я. Он ответил - я бы себе не простил этого, нашу "сойку чубатую" потерять".
"При содействии сестер Подберезко была принята в партизанский отряд минчанка Люба Свержинская, вскоре зарекомендовавшая себя мужественным бойцом. Друзья любовно называли её "сойкой чубатой" (Из книги Р. Мачульского "Люди высокого долга")
- Почему вас называли "сойкой чубатой"?
- Сойка - певчая птица. Я очень любила петь, пела несмотря ни на что, этим как-то радовала и поддерживала партизан. Даже в отряд меня взяли, наверное, за мои песни. А "чубатая" - я переболела тифом, была пострижена, ходила поэтому в косынке, а отраставшие волосы выбивались из-под нее чубом.
А вот семье Подберезко я всю жизнь благодарна. Если бы не они, я бы просто пропала. После войны они жили в г. Борисово, в Белоруссии. Я бы им всем присвоила звание "Праведников", ведь спасли они не одну чужую жизнь, а десятки. Моя подруга Люба Подберезко умерла вскоре после войны, после родов. Их уже, к великому сожалению, ныне никого не осталось (В зале "Холокост" Музея Отечественной войны в Минске можно увидеть фото Любы Свержинской
и ее спасителей - семьи Подберезко).
В отряде
Меня, как и всех женщин, сразу послали на кухню. Помню мой первый опыт - сказали помыть кастрюлю от остатков перловой каши. Я начала ее чистить. Даже не знаю, как за нее взяться, стою и плачу. А мне женщины говорят, чего
плачешь, вот так надо мыть. Вот такие у меня были казусы, мама меня этому не учила. Я же ничего не умела делать на кухне. Когда война началась, мне было 17 лет, а в гетто мне тоже было не до кухни, варить нечего было. Потом меня перевели в группу пожилых, работавших на конюшне. У нас ведь лошади были основным транспортом. Здесь меня и научили готовить пищу. Вот так набиралась опыта.
Когда среди партизан начался сыпной тиф, меня, как переболевшую, поставили за больными ухаживать. В нашем лесном лагере госпиталь организовали.Сейчас даже представить трудно, какая это была тяжелая болезнь. Многие без памяти, тяжелые. Надо было их таскать на носилках. Наш врач организовала "курсы", и я так и осталась в партизанском госпитале в качестве медсестры. Делала перевязки, оказывала первую помощь раненым. Жили мы все в землянках. Больных и раненых всегда хватало.
А мне всё хотелось попасть на задание. Один из командиров роты однажды взял меня в качестве медсестры. Я там пригодилась, были раненные и я им оказывала помощь. Потом я уже, как "опытная", ходила на боевые задания, правда, не стреляла и не бросала гранаты. Была в роли медсестры. Меня учили, как ходить по болоту, как маскироваться в лесу и находить тропы. Как мне потом всё это пригодилось... В нашем отряде даже концертная бригада была. Мы давали концерты в деревнях и для партизан, распространяли сводки Совинформбюро среди населения и военнопленных в концлагерях.
Страшная блокада партизан
Немцы боялись партизан, в леса они не заходили. Пытались они устраивать блокады, даже с бомбежками. Много людей тогда погибало. Но, когда советские войска перешли в наступление, немцы решили очистить свои тылы от партизан. Весной и летом 1944 года началась очередная блокада, массированное наступление немцев на партизанские базы и зоны, беспрерывные бомбежки. Это было что-то ужасное.
Партизан загоняли в болота, где они теряли маневренность и становились доступными авиации. Нас тоже загнали в болото. У нас была радистка, когда ее ранило, мне поручили таскать ее рацию. И однажды какие-то двое из новых партизан решили меня захватить - еврейка, да еще с рацией. С таким "подарком" для немцев они хотели выкупить себе жизнь. Но наши бойцы выручили меня.
Отступая, наш отряд попал на какую-то просеку. Обстрел беспрерывный. Немцы жмут со всех сторон, а перейти просеку - значит, подставиться немцам. Отряд залёг. И вот на этой, насквозь простреливаемой, просеке наш прорыв задохнулся. Я не была такой уж смелой. Но понимала, что приближаются немцы, и надо прорываться. Командир нашей роты Козелецкий почему-то молчал. И я побежала вперед. И, остальные, за мной. Мы прорвались, ушли в леса, спаслись. Иначе на той просеке погибли бы все. А уже после этого обнаружили, что наш командир был убит еще на той просеке...
Мой вещевой мешок был пробит в нескольких местах. Мои затвердевшие от болотной грязи брюки ( они были сшиты из плащ-палатки) тоже оказались пробитыми пулями. Мне так везло. Мои мешок и брюки "спасли" меня. Это была не храбрость, а какое-то отчаянное безрассудство, все-таки в двадцать лет не очень думаешь об опасности. Но я уцелела. Хотя тогда от нашего отряда осталась одна треть... Мы остались в том лесу. Немцы не стали нас преследовать. Между прочим, мой простреленный вещевой мешок потом попал в музей партизанского сопротивления.
Праздник освобождения и слезы памяти
И, когда после всех отчаянных боев, вдруг наступила тишина, мы ничего не поняли. Слышали вдалеке канонаду, решили, что это немцы громят партизан. И вдруг мы увидели, что в нашу сторону по лесу двигается танк. Немецкий? Можете представить себе наше состояние. Но тут заметили на нем красный флаг. Оказалось, командир нашего отряда Соколко, бывший лесник и хорошо знавший леса, вышел на советские танки (а это был июнь 1944 года).
Мы плясали от радости. И плакали. Сколько наших друзей мы потеряли, сколько из них не дождались этого дня. И первое, что мы начали делать - это братскую могилу для павших партизан. Потом, на этой могиле, установили памятник и мы ежегодно проводили там в первое воскресенье июля встречи партизан нашей бригады. Воспоминания о партизанской жизни остались у меня самые светлые. В отряде ко мне относились очень заботливо, оберегали. На наших встречах послевоенных всегда просили - спой то, что в отряде пела. Я пробыла в партизанском отряде год и восемь месяцев, с ноября 1942-го по июнь 1944-го, когда пришли советские войска.
После освобождения Минска я вернулась в свой чудом уцелеший домик. И мама вернулась сюда же, она тоже убежала из гетто и находилась в еврейском партизанском отряде Шолома Зорина. Приехал брат из Москвы. Представьте себе эту встречу нашей семьи, каждый из которой считал других погибшими.
Негромкие награды Любови Марковны (орден Отечественной войны, красивая золотистого цвета партизанская медаль, знаки "Партизан Белоруссии, 1941-1944" и "Фронтовик 1941-1945гг", медаль "За Победу над Германией", юбилейные медали) далеко не тождественны тем тяжелым годам, в которых осталась ее молодость. Да еще вот на память удостоверение, подтверждающее, что Л.М. Свержинская "действительно участвовала в партизанском движении Белоруссии в период Великой Отечественной войны с25 ноября 1942 г. по 14 июля 1944 года в качестве рядовой отряда "Коммунар".
Сегодня растут внуки и правнуки Любы Свержинской, для которых Великая Отечественная война (или, на американский лад, Вторая Мировая) уже далекое историческое прошлое. Пусть растут в мире и радости. Но память о тех годах должна сохраниться. Поэтому, не боясь повторения, мы вновь и вновь возвращаемся к рассказам об участниках тех "огненных" лет, ужасах Холокоста и героизма сопротивления.
Давид Генис
Газета "Горизонт", 20 - 21 (22 мая и 5 июня 2009 г.), США.