"Где Жизнь, которую мы теряем в Выживании?"
Английский поэт Томас Эллиот
Многогранная культура "праздника жизни", искусства жить, наслаждаясь каждой минутой повседневного существования, в Европе создавалась веками. Европеец со дня рождения был окружен материальным богатством созданным многими поколениями, для которых эстетическое качество жизни было обязательным компонентом. Искусство во всех его проявлениях - архитектуре, вещах домашнего обихода, одежде, кулинарии, в его глазах имело высокий престиж, оно вносило в жизнь красоту, превращая ее в праздник.
В Новом Свете, строившемся на диком континенте, материальное богатство оценивалось лишь с практической точки зрения, его функциональности. Недаром европейцы называли американскую цивилизацию "цивилизацией без культуры".
Алексис Токвиль: "Они (американцы) видят счастье как физический комфорт, и невозможно представить, что можно тратить больше энергии на его достижение." Шарль Талейран, деятель наполеоновской эпохи: "Америка - это страна, в которой 32 религии и всего одно блюдо на обед - бобы." Жорж Клемансо, французский премьер начала прошлого века: "Страна, которая пьет бурду коричневого цвета и называет ее кофе, не может считаться цивилизованной."
Со времен Талейрана и Клемансо американское меню значительно расширилось, утонченная французская кухня стала популярной в среде образованного среднего класса, но массы лишь сменили бобы на стандартный, стерильный гамбургер, а "коричневую бурду" так и продолжают называть кофе.
Американская цивилизация, создавшая на диком континенте богатую материальную культуру, отличалась от европейской отсутствием в ней эстетического начала, так как жизненные удобства, физический комфорт для миллионов были гораздо более необходимы, нежели красота, эстетизм повседневной жизни.
Английский публицист и философ ХХ века Олдос Хаксли в своем эссе "Взгляд на американскую культуру": "... все силы общества используются, чтобы воспитать породу людей, которая знает только культуру физиологической жизни."
Несмотря на резкий контраст доступности материального богатства для масс в США и нищеты, как дореволюционной, так и послереволюционной России, обе страны сформировали образ жизни, который принято называть мещанским. Для мещанина накопление - смысл жизни, а богатство ее содержания он видит в физическом комфорте и разнообразии физиологических ощущений. Остальное, красота природы и творений человеческих рук, богатство эмоций и мыслей, вне его интересов.
В Европе человека, не имеющего интереса к тому, что цивилизация считает своим истинным богатством, высокой культуре, философии, искусству называли "филистер", низшая, недоразвитая человеческая порода, не способная подняться выше своей физиологии.
"Поэзию физиологического существования" в русском языке принято называть пошлостью. Пошлость - это все, что делает высокое низким, многомерное одномерным, элементарная, упрощенная форма жизни, равнодушная к красоте мира во всех её многообразных проявлениях.
Владимир Набоков в биографии Гоголя, написанной для американского читателя, посвятил 12 страниц из 155 объяснению русского понятия пошлости, которого нет в английском языке. Почему Набокову, знатоку обоих языков, понадобилось 12 страниц для объяснения такого феномена, как пошлость?
Набоков дал такое длительное и подробное объяснение, так как в американском демократическом обществе мещанский стиль жизни характерен для всех социальных слоев. Как для высших, так и для низших классов это естественная и единственно возможная форма жизни и мироощущения. Новый Свет, в отличие от Европы, не имея многовековых накоплений культуры, упрощал все аспекты человеческого существования до их практического уровня, поэтому "мещанские ценности" стали доминировать в национальном сознании.
Историк Джеймс Труслоу Адамс, в своей книге "Our business civilization", опубликованной в 30-е годы прошлого века, объясняет специфику этой философии жизни тем, что Америка - это цивилизация бизнеса, где все окружающее воспринимается через призму делового интереса: "Кто такой бизнесмен? Это человек, который рассматривает весь мир с точки зрения прибыли, он слеп ко всему другому. Прекрасный пейзаж для него не больше, чем удачное место для постройки жилого комплекса, а водопад наводит на мысль о плотине и электростанции. Бизнесмен глух ко всему, что выходит за это пределы. Его жизнь вряд ли можно назвать полноценной."
Писатель Джон Стейнбек: "Наша жизнь наш самый ценный капитал, но в ней нет соков, объема, полноценности. Жизнь посвящена одному - делу."
Генри Джеймс, классик американской литературы, "... наша цивилизация пунктуально и эффективно ампутирует все, что не входит в практический интерес, и само содержание жизни становится всепоглощающим монотонным однообразием."
Но ведь страна, живущая в постоянном движении, с ее огромным разнообразием человеческих характеров и этнических культур из всех стран мира, создает гигантский калейдоскоп событий и невероятную для Европы интенсивность существования. Но это лишь внешняя, физическая динамика. Динамика психологическая, эмоциональная сужена, загнана в стандартные, постоянно повторяющиеся формы, которые, по словам Генри Джеймса, и превращают жизнь во "всепоглощающее монотонное однообразие".
Классик американской социологии Макс Лернер в книге "Американская цивилизация": "Дни, месяцы, годы проходят с монотонной регулярностью на фабрике или в офисе в выполнении рутинных операций с регулярными интервалами. Ланч на работе и обед дома также стандартны, как и рабочие операции. Они читают газеты, их десятки, но все они одинаковы по своему содержанию. ...в стандартной одежде они ходят в клуб, бар, церковь, и когда они умирают, их хоронят в стандартных гробах со стандартной церемонией и стандартным объявлением в местной газете."
Лернер говорил об образе жизни среднего класса в середине ХХ века, но те же черты упрощенного мироощущения отмечал Александр Герцен в середине века девятнадцатого у американцев-богачей, нуворишей в Европе: "...(они) готовы слушать все без какого-либо исключения, глазеть на все что попадается на глаза, питаться всем что подают, носить все что предлагается, ... это всемогущая толпа всепоглощающей посредственности".
В русском обществе "всепоглощающaя посредственность" ассоциировалось с гоголевским Миргородом. Недаром Есенин, после своего путешествия по Америке 20-х годов, назвал Нью-Йорк "Железным Миргородом", воплощением мещанства в гигантских масштабах,. Сегодня "Железным Миргородом" становится весь мир.
В сегодняшней России, когда-то гордившейся духовностью своей культуры и ее огромным престижем для масс, мещанская форма существования вытеснила существовавший когда-то пиетет к богатству мировой культуры и человеческому духу.
Итальянская журналистка Сепонни-Лонг: "Побывав в США и в России, я была поражена близостью их мироощущений. Несмотря на внешнее различие в идеологии, политике и экономике, различие в прокламируемых идеях и целях они одинаково равнодушны к богатству нюансов и оттенков европейской культуры жизни."
Но и современная Европа постепенно оставляет свои культурные традиции. Изысканную французскую кухню в Париже сменяет МакДоналдс, утонченный вкус в одежде сменяется общемировым стандартом, эстетизированные и интеллектуальные европейские фильмы уступают свое место американским боевикам, литература все больше напоминает американские бестселлеры. То, что когда-то соотносили с Америкой, распространилось повсеместно.
Только архитектура исторических центров европейских городов напоминает о прошлом, "о празднике, который всегда с тобой", говоря словами Хэмингуэя. Европеец, которого со дня рождения окружает "поэзия в камне", создававшуюся в течении многих столетий, мог остановиться и любоваться фасадами зданий с их изысканным орнаментом, барельефами, горельефами, своеобразной формой, окраской окон и наличников...
По определению Виктора Гюго - "архитектура - это душа народа", душа современной архитектуры - стандарт, полное единообразие, деталей и нюансов в ней нет.
Специфика архитектуры ХХ века, с ее пренебрежением к богатству эстетических форм прошлых веков - отражение общей философии материального прогресса в которой все аспекты человеческого существования рассматриваются лишь с точки зрения их практичности, сужены до функционального уровня.
Идея упрощения была сформулирована еще в начале 19-го века общеизвестной фразой Беджамина Франклина о топоре, который должен быть прежде всего острым, а его внешний вид не имеет никакого значения, это излишняя трата труда: "Зачем полировать до блеска всю поверхность топора. Важно, чтобы лезвие было хорошо наточено а, в остальном, крапчатый топор самый лучший."
Этот же принцип распространяется и на эстетику всего что окружает человека, не только предметы быта. Стиль и образ жизни общества рассматривающего все с точки зрения экономики, диктует скалькулированный подход, красота должна быть экономически эффективной.
Алексис Токвиль, говоря об американской архитектуре,: "Когда я подплывал к Нью-Йорку, на берегу реки я увидел несколько монументальных мраморных зданий в античном стиле. На другой день я решил посмотреть их поближе. Оказалось, что то, что издалека казалось белоснежными мраморными плитами, были стенами из одного ряда кирпичей, побеленных известкой, а мощные мраморные колонны деревянными стойками, окрашенными яркой масляной краской."
Фасад, описанный Токвилем, не более чем декорация, рассчитанная на первый мимолетный взгляд, на первое впечатление, поэтому оформлять его мрамором и гранитом излишняя трата средств. Живущий в постоянной спешке американец, не имеет времени разглядывать фасады зданий мимо которых он проходит, для него Время -Деньги.
Европеизированный американский писатель Генри Джеймс, вернувшись в Америку после своей многолетней, добровольной ссылки в Европе в 1904 году, был поражен безликостью городской архитектуры: "Эти здания нереальны, они не более чем упрощенные декорации, они не имеют ничего общего с традициями, они не отражают ни прошлого, ни будущего, они существуют только для сегодня и будут снесены завтра. Многие постройки подражают образцам европейской архитектуры, но это не более чем дешевые подделки, анекдоты в одну фразу в сравнении с романами, эпопеями европейской архитектуры."
Символом американской архитектуры стал небоскреб, он прост и элементарен как детский набор из стандартных кубиков. Его можно увеличить, можно уменьшить. Его интерьер также стандартен, как его экстерьер, поэтому его можно делить на узкие отсеки или расширять до больших залов.
Первый небоскреб появился в Чикаго в 1885 году. Это был Home Insurance Building, высотой в 10 этажей, и он еще следовал европейской традиции, был обильно декорирован. Пиетет перед европейской традицией отношения к архитектуре, как части праздника жизни, был преодолен через 40 лет когда начали появляться сотни зданий без каких-либо украшений.
Маяковский, после своего путешествия по США в 20-е годы прошлого века: "При всей грандиозности строений Америки, при всей недосягаемости для Европы быстроты американских строек, высоты американских небоскребов, их удобств и вместительности, дома Америки, в общем, производят странное ощущение временности. Даже большие, новейшие дома кажутся временными, потому что вся Америка, в частности, Нью-Йорк, в постоянной стройке. Десятиэтажные дома ломают, чтобы строить двадцатиэтажные, двадцатиэтажные, чтобы тридцатиэтажные, затем чтоб сорокаэтажные..."
Утилитарность и временность американской архитектуры отражают характерное мироощущение общества, находящегося в процессе непрекращающихся изменений. Поэтому в ней нет ощущения подлинности, нет уважения к истории, как и у самой страны иммигрантов, где каждое новое поколение иммигрантов стремится забыть свое прошлое, чтобы все начать сначала.
В Европе, с ее стабильной социальной и экономической жизнью, здания возводились на века, в Америке, в течении двадцати-тридцати лет вся экономическая и социальная ситуация в стране менялась, поэтому создавался "landscape of the temporary", временный пейзаж. Вечное беспокойство, страх упустить свой шанс на удачу где-то в другом месте, заставляет миллионы людей находиться в постоянном движении, передвигаться с места на место. Отсюда безразличие к эстетике, красоте каждого момента жизни, оно выражает сам характер народа, находящегося в процессе постоянной миграции..
Жан-Поль Сартр после своего посещения Америки: "Уродство архитектуры здесь ошеломляет, особенно в новых городских районах. Улица американского города это хайвей, просто дорога, в ней отсутствует даже напоминание, что здесь живут люди."
Специфика американской архитектуры была связана не только с социальной и экономической динамикой, она определялась также протестантской этикой, проповедовавшей аскетизм во всех аспектах человеческого существования, что проявилось в казарменной архитектуре протестантских стран Европы, Англии, Германии, Швейцарии в 19-ом веке, начальном периоде индустриализации.
В "Новом Свете" американские протестанты более целенаправленно, чем их европейские собратья, реализовали свой религиозный догмат, гласящий, что искусство, во всех его видах, является источником пороков.
Упрощение, стандартизация всех форм жизни превратились в фундаментальный принцип новой цивилизации, для которой машина превратилась в меру всех вещей. В ХХ веке начали строиться гигантские здания, "машины для жизни" и "машины для работы", неотличимые друг от друга. Жилые дома стали выглядеть также как деловые, офисные и заводские строения. Те же плоские стены без всяких украшений, прямоугольники окон, те же сухие химические краски фасадов. Улицы превратились в нескончаемые ряды безликих коробок.
Новые города ХХ века строились на принципе прямолинейной застройки, так как квадратные сетки проспектов и улиц отвечали требованиям ускоренной динамики экономической жизни, создавали идеальные условия для транспортировки людей и грузов,.
Городские улицы, превратившись в транспортные магистрали для прохождения грузовых и человеческих потоков, перестали быть местом где когда-то проходила повседневная жизнь в маленьких скверах, тупичках, проходных дворах. Здания приобрели геометрические, кубистические форм, города стали выглядеть как инопланетные пейзажи в научно фантастических фильмах, а человек в них приживалкой, крохотным муравьем в гигантском муравейнике. .
Задачей традиционной архитектуры было обогащение эстетикой повседневной жизни. Но безликие, агрессивно анти-эстетичные города последних десятилетий строились не для людей, а для "рабочей силы". Французское студенчество в период молодежных бунтов конца 60-ых требовало снести "рабочие бараки", как называли тогда новые стандартные жилые комплексы, и построить "дома для людей". Сегодня этого уже никто не требует, современные бараки стали привычной частью жизни миллионов во многих странах мира. И только культурная элита страдает ностальгией по прошлому.
Симона де Бовуар после своего путешествия по многим городам американского Среднего Запада говорила, что они настолько неотличимы один от другого, что воспринимаются как один и тот же город.
Русский журналист-иммигрант Генис: "В Европе за четыре часа можно проехать три страны, дюжину городов и две горные системы. В Америке за это время вы минуете сто бензоколонок. ...Проехав столько-то миль до, допустим Буффало, ищешь место, чтобы наконец выйти из машины и погрузиться в городскую жизнь, в жизнь неповторимую, единственную, существующую только здесь, в Буффало, штат Нью-Йорк. И вот выясняется, что выходить негде и незачем, разве только в туалет."
В фильме Ярмуша "Stranger Than Paradise" герои, двигаясь по Америке, заезжают в Кливленд, и один из них говорит: "Это забавно, но когда видишь какое-то новое место, все кажется таким же, как и там откуда только что приехал, как будто никуда и не уезжал."
Но так безлико, стандартно выглядят города, какова же жизнь за фасадами зданий? Она также стандартна, единообразна и не индивидуализирована. Английский социолог Джеффри Горер писал, что, побывав в одном американском доме, можно заранее предугадать, какими будут в другом доме мебель, украшения или книги. И это не зависит от того, городская это квартира в многоэтажном доме или дом в сабербе.
"Америка уничтожила разницу между городом и деревней. Это место, где все устроено для удобства, и не более того." Александр Генис.
Видя в Америке образец для подражания, большевики также мечтали о "стирании граней между городом и деревней", но, в отличие от Америки, не смогли мечту реализовать. Уничтожая крестьянство как класс, советская власть не смогла добиться той производительности труда, которая сохранила в американском сельском хозяйстве лишь 4% населения, а в России и по сей день население деревень составляет более 30% населения. Экономика, строившаяся на насилии, не могла быть эффективной.
В Америке же это произошло в органическом процессе экономической динамики. Крестьяне-фермеры, в условиях ожесточенной конкуренции, были вынуждены отказаться от вековых традиций ведения хозяйства и начали создавать сельскохозяйственные индустриальные комплексы. В результате исчезли тысячи фермерских поселков, исчезла деревня. На месте фермерских поселений появились сабёрбы, огромная сетка улиц, застроенных двухэтажными домами на одну семью, и разница между городом и деревней исчезла, они соединились в гигантские мегаполисы.
Первым стандартизированным пригородным районом был Левиттаун на Лонг-Айленде, штат Нью-Йорк, где, сразу после окончания II Мировой войны, сотни абсолютно идентичных домов-коробок были возведены за короткий срок и продавались по доступной цене.
Современные постройки в сабёрбах не только стоят астрономические суммы, они и выглядят, издалека, как дворцы. Венецианские патио, испанские замки, итальянские палаццо, здания времен Тюдоров или французского модерна начала прошлого века, но при ближайшем рассмотрении зритель видит, что за фасадами помпезных дворцов, как и в Левиттауне, те же стандартные жилые коробки из досок, фанеры и металлических скреп.
Американские мегаполисы - идеальные механизмы для жизни миллионов, огромная инфраструктура, в которой учтены все функциональные нужды работника и потребителя. Они занимают пространства на многие десятки миль, где жилой адрес может обозначаться как дом N12566 на улице N357, гигантский человеческий муравейник, в котором все подчинено требованиям безостановочного движения и увеличения богатств.
Новеллист Чивер, в цикле своих рассказов о средней американской семье, живущей в таком мегаполисе, в районе для обеспеченного среднего класса, Буллет Парке, пишет о хозяине дома, Тони, "болеющим тоской" в своем комфортабельном доме со всеми возможными удобствами. Желая хоть как-то уйти от монотонности и бесцветности упорядоченной жизни в вакууме своей жилой ячейки, Тони каждый год перекрашивает стены многочисленных комнат своего дома. В одном из монологов он говорит: "Они отменили все огромное богатство человеческих эмоций и мыслей. Они выщелочили все краски из жизни, все запахи, всю необузданность жизни природы."
Унификация всей окружающей среды была частью создания полностью контролируемого мира, в котором человек также был сведен к стандарту, обуздан, как и природа, а богатство его эмоций и мыслей доведено до необходимого для Нового Порядка минимума.