Она никогда не имела дурных мыслей. Они просто не приходили к ней. Ей было почти 90 лет, но она не могла вспомнить случая, когда была злой.
Я настойчиво допытывался:
-Бабушка, неужели ты ни разу не злилась и не проклинала кого-нибудь?
-Нет, - Отвечала она.
-А тебе было досадно или горько когда-нибудь?
-Конечно... Например, вчера корова заигралась, да так, что чуть изгородь не поломала. Так я на нее даже веревкой замахнулась...
Мне всегда было интересно наблюдать за моей бабушкой. Ее жизнь была необычной в моем понимании. Она вставала с зарею и начинался удивительный день в ее мире, в ее хозяйстве. Там были свои правила и свой язык, на котором происходило общение:
-Ух ты, какая ты сегодня красивая, ветвистая и пышная. Как девица нарядная на выданье. Иж ты, как свои цветочки распустила, развихерила. Сиренюшка, ты моя, любимая. Доченька ты моя родимая...
А вы листочки мятные, куда же вы накренилися, чай, устали запахами одарять округ себя. Спасибо вам детки мои распахучие, раз-зелёненькие...
Лучок ты мой сочный и ядрённенький, как ты вкус свой на солнышке нагуливаешь? А потом до слезок аппетит нам нагонять будешь...
Ох, яблонька, ты моя родненькая, кормилица ты моя сладкая, сочная. Ох твои ветки плечистые и разбросистые. Как вы мне теньюшкой своею сердце радуете.
Пчёлки вы мои голосистые, друженьки вы мои, цветики проверяете, медок для нас собираете...
Зимой она не ждала рассвета и вставала задолго до спящего солнышка. Выходя на улицу, она тут же начинала свой разговор.
-Добро утречко, моя любимая берёзонька. Как спится тебе, родненькая, под снежком пушистеньким?
А что тебе сниться, моя яблонька труженица, что во сне ты видишь, кормилица милая? Как готовишься к трудам праведным в лето красное?
Спасибочко тебе, снежок мой пушистенький, голубобархатный, что укрываешь пашню и деревца мои бережно.
Растения, и животные рядом с нею оживали. Как будь-то с нею разговаривали, как будь-то все понимали.
Я своими глазами видел, как цветы поворачиваясь следовали за моей бабушкой, когда она их обхаживала, как ветки сирени, черемухи, слив и яблонь гладили ее по рукам, когда она разговаривала с ними.
А домашняя живность в ее присутствии становились, как дети: послушными и жизнерадостными:
-Бурёнушка ты моя добрейшая, сколько же ты молочка мне припасла, приготовила? Как тебя, любимая моя, приголубить бы?
Овечечьки вы мои игривые, дайте-ка мне шерсточку вашу погладить, полоскати...
Курочки вы мои говоруньи, непоседушки. Ждем подарочков от вас с нетерпеньицем...
Для нее, порою мне казалось, не было неодушевленных вещей на свете:
-Речушка ты моя неутомимая, как ты свою водицу несёшь и несёшь нескончаемо... Скольких же зверюшек, пичужек и людей ты своей водицей-то напоишь, как ты родненькая силёнок набираешься столько добра-то божьим тварям делати...
А ты, ветерок мой работяжка ласковый. Покачай-ка деревца мои, встрепени их компанейских-то... Да, травку на поле приласкай, поиграй-ка ею, на просторе-то...
Перед сном она разговаривала с домашней утварью и с мебелью, и со всеми остальными предметами, как с живыми:
Ай, кроватушка, ты моя друженька любименькая моя. Чай соскучилась по мне ты, закручинилась. Целый день-то без меня-то ты ждала все. Дай-ка прилягу я к тебе, да приголубюсь, отдохну за день-денёк труженненький...
Она всегда находила какие-то новые слова и эпитеты для своих благодарных слушателей. У нее это происходило совершенно естественно и без напряжения.
Если по ходу разговора не 'оказывалось' подходящего слова, то она тут же без паузы и задержки создавала свое собственное новое...
Я много раз спрашивал о том, что она сегодня говорила своей берёзке или своей овечке. Она же удивлялась такому вопросу: 'Как, что? То, что они хотели слышать от меня...'. - Всегда был ответ...
Бабушка, как я себя помню, таким образом общалась с природой, ее окружающей. Она так жила. Я спрашивал, кто ее учил так разговаривать с миром, на что следовал ответ: ее родители и прародители, да, и все вокруг так же разговаривали. А как же иначе? Изумлялась она...
Я помню, как много раз мои родственники и папа с мамой уговаривали ее переехать в благоустроенную городскую квартиру. Но она всегда не соглашалась и говорила: 'А как же я жить-то буду без своих родных и любимых?!'
При всем при этом, судьба ей выпала нелегкая. Жить пришлось на земле, которую не баловало покоем...
Родилась она в 1900-ом. Не успела нарадоваться детским счастьем, как отца забрали на японскую войну, от куда пришел он покалеченный. Слава Богу, что вернулся. Вот, у соседки так погиб...
Потом немецкая война и революция. Всю деревню всколыхнуло. Несколько лет подряд не сеяли и не пахали, как положено... Двух малых детишек не смогли уберечь в эти годы, голодные и эпидемные... Потом коллективизация и все, что связано с нею...
Опять же, война с фашистами. Да, такая, что свет не видывал. ...Хуже ада были эти три года... Было до войны 9 детей. ...Пятеро погибли. Потом в 46-ом муж любимый умер, не выдержало сердце испытаний, да, и раны не пощадили старика... Старшего сына, чудом выжившего на войне, в Сибирь сослали за язык несдержанный. Пропал там без вестей. Значит, до ее старости дожили трое, самых младших. Среди них моя мама...
Но сама бабушка была всегда молода духом. Ни на кого зла не держала. С миром жила и в мире ушла... Не болела... Во сне распрощалась со всеми... Так и прожила свой век без дурных мыслей.