письма солдату

Письма солдату (Истоки)

Дорогой мой солдатик, здравствуй!
(вместо предисловия)

Возможно, я допустил ошибку в обращении и ты уже полный Сэр Жант? Тогда извини великодушно. Тем более что и в этом случае остаюсь старшим по званию и возрасту. Должен, однако, честно признаться, что преимущество это достаточно сомнительного свойства. Ни указанные категории, ни ученые звания отнюдь не делают человека однозначно умнее. Миф о мудрой старости справедлив лишь для частных случаев. Мудрее становятся с возрастом только умные. А дураки еще более усугубляют свое несчастье. Впрочем, это всего лишь поверхностные наблюдения, но не исключено, что и "медицинский факт", как говорил бессмертный О.Бендер.

Примером мудрого старика может служить твой дед Исаак (Ицхак, Ицик). Уж он-то не был обременен ни образованием, ни званиями, а как часто оказывался прав в споре со своим шибко грамотным сыном. Твоим отцом. Вспоминая, жалею, что о многом не успел переговорить с ним. Теперь это уже невозможно... Мне хочется немного рассказать тебе о нем. Заодно узнаешь о своих корнях. Пригодится, когда захочешь воссоздать генеалогическое дерево. Стану в своих эпистолах посылать тебе отдельную страничку, посвященную деду Исааку. Что вспомнится из его рассказов, без четкой хронологии. Если вырисуется характер, то этого будет достаточно: мы же не историки. Верно?

Рассказчиком дед был отменным, биографию имел богатую. Проблема в том, чтобы суметь передать эти колоритные эпизоды "из тогдашней жизни". Сегодня и начнем.

Страничка первая

Судя по семейным преданиям, дед Ицхака (имени его не знаю) был раввином в местечке Селище Людвиполь - в польский период. Находится этот городишко в Ровенской области, а частые переименования связаны с изменением государственной принадлежности: царская Россия, Польша, Украина. Все - в относительно короткие сроки.

Так вот, сын этого почтенного ребе - Лейбл Гурфинкель, увлекся юной домработницей. Ребе и ребецн были решительно против мезальянса. Но романтическая история имела развитие.

Лейбл ушел из дому, женился и стал заниматься столярным делом в известном тебе местечке Городница, расположенном в двух десятках километров от Селища, а позже - на территории Житомирской области УССР.

В результате женитьбы угоном (изгнанием?) и появился на свет твой дед Исаак. Было это как раз в начале века - в 1900 году. Плюс-минус год, т.к. дата рождения доподлинно неизвестна, а юбилеи не праздновались. Был Исаак вторым ребенком в семье, и счастливое детство продолжалось совсем недолго: в трехлетнем возрасте остался без отца, который неожиданно скончался: однажды, разгоряченный пляской на чьей-то свадьбе, выскочил во двор, а кто-то возьми и окати его холодной водой из колодца. В итоге пневмония с летальным исходом.

Вдове с двумя детьми выжить в те времена было совсем не просто. Можно предположить, что именно от безысходности вышла эта женщина вторично замуж за многодетного вдовца. Вряд ли этот союз принес счастье кому-либо. Сколько мог заработать рабочий на фарфоровом заводе (в просторечии - "фабрикант") сказать трудно, но на такое количество едоков совершенно недостаточно. А бедность все-таки порок и источник всяческих несчастий.

Следует отметить, что в еврейской общине статус сироты предусматривал некоторые элементы социальной защиты: ударить или обидеть его - грех, а накормить обедом в субботу - выполнение мицвот. Именно поэтому один из героев у Шолом Алейхема любит повторять: "Мир ист гит, их бин аюсн" (мне хорошо, я сирота). На самом деле все не совсем так и "преимущества" сиротской жизни были весьма сомнительного свойства. Так, сирота учился в хедере бесплатно и учитель нередко (возможно подсознательно) наказывал бесплатного ученика чаще и жестче, чем требовалось. Убежден, что невозможно чем-то заменить защищенность и отцовскую любовь в детстве. Все социально - педагогические эксперименты с общественным воспитанием в раннем детстве оказались несостоятельными.

Учеба в хедере для маленького Ицика была не очень продолжительной. Семи лет он был отдан, с домашних харчей, в ученики портному Ушеру и начались для твоего деда другие университеты. У Горького и Чехова эти обстоятельства описаны в достаточной мере. Разве, что без национальных особенностей.

В связи с обучением грамоте и ремеслу, хочу обратить внимание на тот факт, что дед помнил Ветхий Завет, умел читать и писать на иврите и идиш. На старости лет мог корректировать светский календарь и вычислять даты основных еврейских праздников. И это всего лишь после нескольких лет посещения хедера в возрасте, который мы бы теперь назвали дошкольным. Может, это генетически передалось от предков-раввинов, или цепкая память и, сохранившийся до глубокой старости, интерес к знаниям. А может быть, местечковые меламеды обладали секретной методикой? Вероятно всего понемногу. Чтению и письму по-русски дед научился уже после гражданской войны в школе ликбеза (ликвидация безграмотности).

Что касается цитирования и комментариев библейских сюжетов, то они были очень близки по форме и по духу Тевье Молочнику. Думаю, что это и неудивительно: ведь Тевье был написан с живых людей. Да и не было помех для здравого смысла, не было бремени многолетних схоластических диспутов и зубрежки в ешиве. Как не было и особого пиетета к библейским текстам. Скорее здоровый скепсис и немножко юмора.

Что действительно было, так это уважительное отношение к образованию, знаниям, книге. Отсюда и огромное желание дать образование своим детям.

Описываемые события происходили в другую эпоху, давным-давно, в начале века. А так ли уж давно? Старого портного Ушера я еще помню. Перед войной мы жили на одной улице, и запомнился он тем, что был горбат. А я в детстве ужас как боялся увечных людей: немых, слепых, горбатых и т.п.

Учеба и проживание у Ушера продолжались года три-четыре. По-видимому, все это время в семье происходили какие-то скандалы. Полагаю, что основной причиной их была беспросветная нищета. А одним из поводов - подозрения, что лучшие куски мама носит своему сынку, в то время как пасынки живут впроголодь. Можно предположить, что эти сцены послужили основной побудительной причиной, по которой маленький Ицик пустился в странствия в возрасте 10-11-ти лет.

А отправился он в город Звягиль (Новоград-Волынск) за сорок верст от родного(?) дома. И, разумеется, пешком. Благо вещичек было немного. Почти налегке.

Страничка вторая

Обстоятельства мало способствовали успешному путешествию и началу самостоятельной жизни. Мальчик был мал ростом и не очень крепок здоровьем. Мира вне своего местечка не видел.

Владел языком идиш и той смесью польско-украинского, которая считалась русским. Но характером, похоже, обладал упорным.

Новоград-Волынск сравнительно с Городницей - город. Нашлось для Ицика место ученика у портного. И даже последовательно у нескольких. Помню отрывочные рассказы о хозяевах и хозяйках. О проделках подмастерьев и мальчишек-учеников многочисленных портных, сапожников, столяров, шапочников и прочих ремесленников. Особенно озорной народ подобрался среди "штрикл-дрейеров". С помощью простейших станочков представители этого цеха вили веревки из пеньки (именовалось "клоччя"). Может быть не для морского такелажа, но и на этот товар был спрос. Поскольку делалось это частично на улице, то я еще успел в детстве увидеть эту технологию. Так вот, именно эти ребята оказали покровительство новичку, защищая его не только на улице, но и от несправедливости и притеснений со стороны хозяина, хозяйки или подмастерьев. Методы с обеих сторон преобладали непарламентские.

Ребятня, обучаясь ремеслу, трудилась за харчи и крышу над головой. Зарплаты им не полагалось. Хозяйки стремились использовать даровых помощников для работ по дому и сэкономить на прокорме. Одна, например, угощала перед ужином клюквой или брусникой, набив оскомину, дети съедали меньше хлеба. Мальчишки, в свою очередь, время от времени совершали набеги на хозяйские закрома, похищая сушню, варенья, квашенину и другие припасы.

Надо полагать, что и хозяева и хозяйки попадались разные: где-то и кормили хорошо, где-то и ремеслу учили неплохо, но жизнь такая бесспорно, не сахар, учитывая нежный возраст героя. Тем не менее, в Новоград-Волынске поднялся Ицик на ступеньку выше - стал подмастерьем.

Теперь уже полагалась и какая-то зарплата, и статус повысился соответственно. И даже костюм себе сшил: из английской ткани и с "костяными" пуговицами (видимо из натурального рога).

В возрасте шестнадцати лет Ицик оказался в Житомире: к третьему году войны потребность в портных в Новоград-Волынске сильно поубавилась. Житомир - другое дело. Губернский город, столица всей Волынской губернии (нынешние Ровенская, Житомирская и Волынская области). Здесь поначалу все сложилось удачно. И я живо представляю себе очень нарядного, по случаю субботы, молодого человека. К костюму-тройке добавились новые кожаные башмаки и блестящие галоши (в любую погоду - писк моды). Подозреваю, что были еще и часы на цепочке (Мозер или Павел Буре). Во-первых, какой жених без часов? А во-вторых, любовь к точным механизмам имела место всю жизнь.

Куда шел сей франт? Может, просто гулял по Михайловской: должен же кто-то оценить ботинки стоимостью в пять целковых!

А может быть, шел к каким-нибудь землякам на субботний ужин.

Не исключено, что и на свидание. Однако светлая полоса была не столь длительной. Война, революции, разруха. Все воюют против всех. Голодному не до шитья нарядов.

Юный подмастерье опять без работы и опять в странствиях. Где может быть надежда на лучшее? Разумеется в Одессе. Туда Ицик попал зимой 1918-го. Был он там раздет ночью какими-то грабителями. Холодно и голодно. Город ему не понравился на всю оставшуюся жизнь. Стал пробираться в родные края, перебиваясь случайными заработками на лесопилках, погрузочных работах на железной дороге и т.п. Что доски грузить тяжелее, чем бревна узнал не из курса физики.

Страничка третья

Возвращение в родные места не принесло Ицику ничего, кроме разочарований. Никто не ждал его там. Дальняя родня приютить отказалась, и очутился дед летом 1919 года в совершенно безвыходном положении. Ничего другого, как в приливе классовой ненависти ко всем эксплуататорам записаться в Красную Армию добровольцем ему не оставалось. Что он и сделал, поступив в Таращанский полк под командованием известного батьки - Боженко.

В какой-то период это был партизанский отряд. Позже, совместно с Богунским полком, образовал соединение под командованием еще более известного Николая Щорса. В детстве довелось мне прочитать книгу, которая называлась "Повесть о полках Богунском и Таращанском" (автора не помню). Когда пересказывал отцу содержание, то многие персонажи оказывались ему знакомыми, а в некоторых событиях и боевых эпизодах, там представленных, принимал участие. Рассказы и комментарии деда заметно отличались от написанного. Без глянца это было значительно ближе к бабелевской "Конармии".

Было и мародерство, и грабежи, и разбой, и многое другое. Достаточно сказать, что в определенные периоды приходилось Исааку скрывать свою подлинную фамилию и имя, а главное - национальность. Факт, свидетельствующий о том, что евреям в этой стране было" хорошо" под любым флагом. И во все времена.

Красноречив и такой эпизод. В боях с поляками был взят Кременец. Группа солдат принялась грабить какой-то еврейский магазин. Случившийся рядом начальник артиллерии (из бывших офицеров) решительно вмешался и огрел кого-то плетью. Это стоило ему жизни. Похоронен в братской могиле в центре города. Когда же дед приехал ко мне в гости в этот самый Кременец в 1965 году, то не смог найти и следов захоронения.

Идеологическая платформа и политическая установка рядового бойца из отряда батьки была весьма близка к анархизму, предельно проста и понятна. Земля - крестьянам, заводы - рабочим! Винтовка будет всегда под рукой для вершения справедливости. Разговор с начальством будет краток.

Вот только разобьем врага и разберемся с засевшими в тылу коммунистами. Допускаю, что это было поначалу, потом появились комиссары и хорошенько промыли всем мозги.

Что касается боевой подготовки, то курс молодого бойца не был обременительным. Как стрелять из винтовки показал какой-то земляк из числа опытных солдат. А дальше - все сам.

Дед Исаак всегда был человеком любознательным и при другом раскладе жизни наверняка стал бы ученым-экспериментатором.

Вот и здесь, научившись кое-как стрелять по чашечкам изоляторов на телеграфном столбе, решил проверить, пробьет ли пуля железный рельс опоры. Пуля, видимо, срикошетила, и очнулся исследователь сопромата в крестьянской хате с мокрым рушником на голове. Тем не менее, стрелял дед довольно метко.

И воевал неплохо, потому и выжил, когда шансов погибнуть было значительно больше.

Война и служба пришлись на возрастной период 19 - 23 года и были, наверное, самыми сильными впечатлениями в жизни деда Исаака. Этой темой были заполнены и мои дошкольные годы.

Обычно дед шил, сидя на столе или гладил огромным чугунным утюгом с изогнутой трубой, прыская водой изо рта, что сопровождалось шипящим облачком пара. Это само по себе было достаточно интересно. Но главный интерес представляли, конечно же, бесконечные рассказы, воспоминания о событиях военных лет. Думаю, что были они адаптированы, учитывая нежный возраст аудитории.

К сожалению я могу вспомнить лишь некоторые эпизоды и рассказать о них без тех деталей и вдохновения, которые производили эффект присутствия. Память у деда была блестящая: до глубокой старости легко вспоминал фамилии однополчан и командиров, географические названия, номера частей, даты и детали боев и других событий. Последние оценивались не с исторических или стратегических позиций, а на уровне самого рядового солдата - из окопа. У меня, естественно, не было никаких сомнений в том, что Таращанский полк был самым главным в Красной Армии, а отец - самым сильным ее воином.

Это теперь я представляю этого маленького солдатика с огромной и тяжелой винтовкой образца 1891 года. Не обученного, не обмундированного, не накормленного; а главное - плохо разбирающегося в событиях, участником которых невольно стал.

Воевать пришлось Исааку главным образом на Украине в начале против Деникина и белополяков, а в последующие годы (уже в составе РККА - рабоче-крестьянской, красной армии) против Петлюры и различных "батек": Зеленого, Маруськи и т.п.

Но даже регулярная армия была не в состоянии, по крайней мере, накормить своих бойцов досыта. Почти в каждом боевом эпизоде, рассказанном дедом, выделялся момент о том, где, чего и сколько удалось поесть. Эта проблема сопровождала его, практически, всю жизнь. Что само по себе достаточно драматично для человека-труженика, для страны, где невозможно прокормиться, заработать на еду!

Вот бесхитростный рассказ о решении продовольственной проблемы в военное время. Вошли в село, разошлись группами по дворам и приказали сготовить обед (освободители же!). Съел тарелку борща и тарелку гречневой каши. Заглянул в другой двор - еще миску борща и миску картошки. А ведь далеко не богатырского сложения.

В мирное время, станция Синельниково. Гарнизонная служба. Очень голодно на хлебной Украине. Получил у старшины белье, и на базар. Получил мыло, обменял на оладьи. Но получаешь ведь изредка, а есть хочется каждый день. Посылают на железную дорогу охранять эшелоны с зерном. Двое патрулируют, а третий ручным боровком отверстие в днище сверлит и вещмешок наполняет. Потом колышком заткнул и порядок: пломба на месте и еда маячит. "Кто чего охраняет, тот того имеет" - Жванецкий только сформулировал, а рождено революцией.

Страничка четвертая

Несмотря на отсутствие авиации, ракет, танков и прочего современного вооружения на той войне, шансы быть убитым или погибнуть от тифа были достаточно велики. А уж жестокостью гражданские войны отличались всегда. Еще одно тому свидетельство следующий эпизод. Отделение деда целиком было захвачено внезапно налетевшей бандой Соколова. Построили их (человек 10-12) и приказали выйти из строя комиссарам, жидам и командирам. Не вышел никто, и никто не выдал (видимо еще не прошли школы сексотов).

Тогда отправили двоих с ультимативным требованием всему взводу сдаться, а остальных пленных посадили под замок в качестве заложников. Выбор между расстрелом или переходом из красных в зеленые был достаточно веским аргументом в агитационной работе.

Волей жребия в заложниках остались и искомый командир, и единственный в подразделении еврей. Несмотря на "непровокативную" внешность, что был дед на то время Семеном Гурненко и носил усы, вряд ли этот камуфляж мог спасти его.

Допрашивал пленных толстяк, по мнению деда, - писарь с функциями контрразведки. Избивал он на допросах нещадно и издевался в меру своей фантазии. Командир отделения - человек мужественный и сильный, организовал дерзкий побег.

Выбрав удачный момент, во время ужина, он попросился в туалет. Когда часовой приоткрыл дверь, его втащили в сарай и прирезали плоским австрийским штыком, висевшим у бедняги на поясе. Побег удался, но это не конец истории.

На следующий день село захватили красные и среди пленных оказался давешний "писарь". Естественно, что ему было воздано по заслугам. Щадя мое детское воображение, дед не вдавался в подробности. Он только сказал, что смотреть на это было выше его сил. Притом не был он человеком сентиментальным, да и физиономия еще не отошла от побоев.

Война - занятие не столько героическое, сколько тяжелое и грязное. Вши истребили людей не меньше, чем пули. Случилось деду заболеть тифом на деникинском фронте. Дела его были плохи, а тут еще белые захватили город. Раненых и больных из госпиталя отправили в тюрьму. А в барак к умирающим прислали священника. Тот торопливо всех причастил телом и кровью Христовой. Ицику помогло: и выздоровел, и уцелел.

Считал себя дед везучим. Еще много раз могли его убить, но оставался цел. То приклад его винтовки пуля расщепила, то сапог прострелили. Разок зацепило, но легко. Меньше повезло с контузией. Близким разрывом снаряда его полностью засыпало. Когда откопали, оказался жив, только кровь из ушей пошла. Много лет спустя стал пропадать слух, появились боли. В конце 30-х ездил дед в Житомир, а потом в Киев оперировать среднее ухо. К началу войны слух в одном ухе был потерян полностью. А в 1977 году привез я деда Исаака в Тернополь в критическом состоянии и профессор Яшан сделал ему сложнейшую операцию с трепанацией черепа. Война своих клиентов держит цепко.

На польском фронте у Исаака тоже была достаточно реальная возможность быть убитым или попасть в плен (что для еврея фактически одно и тоже). Отступали от Вышневца, отстреливаясь. Все команды передавались по цепи, в которой дед оказался крайним. В какой-то момент все откатились, а сосед команды не передал. Возможно, был убит. Дело к вечеру, поднялся дед на насыпь - никого.

Стал двигаться на восток. Дважды напоролся на польские патрули, отсиделся в болоте и на третий день пробился к своим. Мокрый, голодный, грязный, но живой. Особого героизма, в расхожем понимании, здесь нет. Но если примерять на себя, то впечатляет.

Перечисление всех боевых эпизодов, которые мне запомнились, можно было бы продолжать еще долго, но вряд ли это необходимо. Думаю, что об этой стороне жизни деда Исаака у тебя уже определенное представление сложилось. После окончания гражданской войны служба в Красной Армии продолжалась уже под своей фамилией. Это была гарнизонная рутина, связанная с охраной различных объектов. Отношение бойца-ветерана ко всем этим тыловым начальникам с их выдумками и уставами было однозначно отрицательно. И вот тому пример.

Дело было в Харькове. Переезжал какой-то штабной отдел в новое помещение, и приставили деда охранять "денежный ящик" (так именовался сейф). Видеть сейф мне в детстве не приходилось, и представлялся огромный ящик, сколоченный из железных досок и набитый деньгами. Так вот, рассказывал дед, купил стакан семечек и заступил на пост. Помещение огромное, (возможно чей-то дворец или общественное здание) полупустое с гулким эхо. Сидит Исаак и громко насвистывает, получалось это у него виртуозно: от популярного "Яблочка" до грустной - "Слушай, товарищ, война началася...". В паузе послышался звон шпор на лестнице (шпоры с малиновым звоном считались высшим шиком у красных командиров). Еще не поднявшись, начальник начал говорить деду нечто нехорошее. В ответ прозвучало кое-что из российской словесности в адрес всех штабных, тыловых и пр. Начальник видимо был большой. Вначале задохнулся, а затем схватился за кобуру. Но дед сыграл на опережение: дал пару выстрелов поверх головы. И попал... на гауптвахту. Не судили потому, как фронтовик и с Уставом гарнизонной службы ознакомлен не был.

И вот уже на губе. Из окна виден сад, на яблонях полно зрелых плодов. Дед просит часового кинуть ему пару яблок. А тот, гад, не только не дал, но демонстративно стал под окном и похрустывает ими.

За такие дела взял дед, да и помочился на голову этому стражу. Я был от этого рассказа в восторге. Картинка в детском воображении рисовалась во всех подробностях. Разумеется, далеко не всегда служба давала повод для юмора и шуток.

Преобладали события достаточно драматические, но в воспоминаниях деда Исаака они звучали гораздо реже. Об одном следует упомянуть, т.к. оно иллюстрирует жестокие нравы и особенности взаимоотношений людей "На той единственной, гражданской", которую идеализировал поэт. Так вот, во время боевых действий, стоял Исаак в передовом дозоре ночью. Со стороны противника заметил пробирающегося человека.

Это мог быть враг, но мог быть и, возвращающийся разведчик. Второй обязан знать пароль. Дед подпустил поближе и скомандовал: "Стой! Пароль!" Тот спрятался за дерево. При очередной вспышке осветительных ракет, дед достал его точным выстрелом. Утром оказалось, что был убитый командиром отделения из соседнего батальона.

Несмотря на то, что Исаак сделал все по инструкции, какая-то родня из того батальона, начала активный поиск этого "поганого жида". События сложились так, что кровная месть не состоялась. На этот раз.

В 1923 году армия перестраивалась. Из обстрелянных бойцов часть была отправлена на курсы красных командиров, а малограмотных "партизан" - просто демобилизовали. При этом хорошие сапоги и форму необходимо было сдать для нового призыва, а дембелям выдавали обноски бывшие в употреблении многократно. Этой обуви деду не хватило доехать до дому, и вынужден он был в каком-то селе разжиться постолами (лыковые лапти), что было вдвойне унизительно: и как солдату революции, и как еврею (которые лаптей не носили).

Возвращение нашего солдата тоже не обошлось без приключений. В них отражается человеческий характер и эпоха тоже. Прежде всего, непонятно куда ехать? Плохо когда нет в мире места, где тебя ждут. Но почему именно в Городницу, где не осталось никого из близких? Ведь повидал уже места и получше. Нет у меня ответа на этот вопрос. Независимо от исхода сражений, рядовые их участники всегда в проигрыше. Их ратный труд и заслуги мало значат в мирной жизни.

Пример тому победители 1945 года и афганцы в наше время.

Страничка пятая

Ездили в ту пору, главным образом, на крышах. На одной из станций поднимается на крышу патруль: шла кампания по борьбе с "мешочниками", тогдашними "челноками". Как видишь, меняются только термины, а кампании постоянны. Ну, мешочники, естественно, откупаются кто деньгами, кто салом. А демобилизованному фронтовику, едущему без билета, предлагают очистить крышу. У того вспыхивает законный гнев. Эти зажравшиеся щенки, которые и пороха-то не нюхали, гонят его заслуженного! Съездил его дед по физиономии, а тот потерял равновесие и свалился вниз. Второй патрульный выстрелом в воздух вызвал подмогу, и доставили Ицика к коменданту.

Там при обыске, обнаружился в вещмешке револьвер системы "Наган". Вместе с нападением на патруль, это тянуло на крупные неприятности. Деду очень повезло, что комендант в прошлом служил у Щорса и был братом по крови. Реквизировали оружие и отпустили. Так началась перековка анархиста в правопослушного гражданина.

По возвращении в Городницу в 1923 году, дед женился на дочери одноногого вдовца Аврума Шустермана, бондаря по профессии. Звали твою бабушку Маля или Мария по официальным документам более поздних времен. А я - Абрам (Авраам) именно в память этого славного специалиста по бочкотаре, застать в живых, которого не довелось.

Одолжил Исаак денег под проценты и приобрел хатку-развалюху да швейную машинку. Таким образом, обрел дом, работу и семью. Клиентами новоявленного портного стали зажиточные хуторяне и "кулаки" из окрестных сел с красивыми лесными названиями: Дубники, Березники, Сосновка, Липники и т.п. Забирали они деда со всеми инструментами и машинкой "Зингер" на месяц-другой в свою усадьбу и обшивал там дед всю многочисленную родню верхней одеждой из фабричной и домотканой материи. Из толстого домотканого сукна шились бурки (огромный плащ с капюшоном), чумарки (куртки до колен), просторные зимние штаны. Из овчины - тулупы и полушубки.

Исаак быстро разобрался в тамошней моде. Знал, что нужно немцу-колонисту, что дядьке Шеремету, а что его дочерям. Принимали с полным пансионом: простая, но обильная крестьянская еда, самогон и ненормированный рабочий день. Оплата натурой: жито, сало, мед и опять же - самогон.

Человек общительный, лишенный местечкового снобизма, дед стал популярным мастером в определенных кругах. Это позволяло не только кормить семью (в 1924 году родилась дочь), но и возвращать долги.

Тем временем советская власть не дремала. К концу двадцатых началось раскулачивание. Кому теперь нужен стал портной на селе? Какие могут быть заказы, когда скот режут, землю не пашут, лошадей прогоняют в надежде получить статус "середняка" и уцелеть. А у деда опять проблема: нужно чем-то зарабатывать на жизнь. Стал промышлять извозом. Подобрал брошенную хозяином кобылу, приобрел упряжь и сани. В основном возил дрова из лесу. Какое-то время перебивался.

Когда началась коллективизация на селе, эта заманчивая идея распространилась и на другие сферы. Так в Городнице организовалась артель, объединившая портных, сапожников и парикмахеров. Снес и дед туда свои орудия производства - машину "Зингер", ножницы, утюг и прочее. Стали трудиться сообща. Оно возможно и веселее, но прокормиться, а тем более еще и выплачивать долги - дело абсолютно безнадежное.

Пришлось приобрести еще одну машину для работы на дому. Подпольно. Потому что - "низ-з-я"! Обложит фининспектор налогом - не возрадуешься...

Так и стал трудиться Ицик в две смены: одну на державу, другую - на себя. Ведь только в артели появились заведующий, главбух, кассир, завскладом, учетчик и т.п. Их ведь необходимо содержать. Не говоря уже о сонме партийных и государственных чиновников, которых появилось великое множество.

Тем не менее, именно в эти годы дед посещал ликбез и научился читать-писать по-русски. Был активным членом добровольной пожарной дружины и участвовал в тушении многочисленных пожаров, которые были частым явлением в деревянном, густо застроенном местечке. Увлечения Исаака были просты и занимался он всем понемногу для отдыха от основной работы: посадил садик, завел голубей, собаку. Построил сарай и обзавелся подсобным хозяйством, были в разное время куры, гуси, утки, цесарки. Позже появилась корова, свинья. Все это доставляло не только удовольствие, но было большим подспорьем в пропитании семьи хотя и требовало затрат труда и времени.

Тоталитарное государство доходило до каждого отдельного гражданина: живность, огород и плодовые деревья обкладывались налогом. Голуби были запрещены ввиду близости к границе. Шкуры забитых животных требовалось сдавать государству и опалить заколотого кабана можно было только подпольно. Тем не менее, жить было можно до начала тридцатых годов и страшного голода на Украине. Я как раз подоспел родиться к этому времени, чем добавил родителям множество забот в деле выживания.

Исаак пошел работать на фарфоровый завод кочегаром. Там выдавали паек - в пределах килограмма хлеба в день! Довелось мне позже видеть эти три огромных паровых котла с прожорливыми топками, в которые нужно было всю смену подкладывать огромные поленья. Работа не для слабых.

Несмотря на малый рост, дед слабым не был, но ночные смены и недоедание давали себя знать. Когда паек был заметно урезан, дед оставил эту работу и перевез семью в село Дубники, где перебыли трудную зиму 1932-33 гг. в пустовавшей крестьянской хатке с земляным полом.

Весной возвратились в Городницу. К этому времени отелилась корова, появилась молодая картошка, и опасность голодной смерти миновала. Тем более что Ицик устроился ночным сторожем в пекарне ("кто чего охраняет..."). Борьба за выживание была выиграна. Дед вскоре возвратился в свою артель. Опять закрутилось хозяйство. Были даже квартиранты.

Бабушка Маля трудилась с утра до вечера. Была очень бережлива и во многом благодаря ей, долги были выплачены, дети ухожены.

Думаю, что деду не хватало застолий, гостей, веселья. Нравилось ему это, очень любил и умел пошутить, рассказать веселую историю или анекдот.

Страничка шестая

Все бы ничего, но наступила пора Гулага. Людей стали хватать по ночам, и затем они исчезали. И это не было прерогативой столичных городов. Отдаленный райцентр Городница тоже выявлял и сдавал своих "врагов народа". В это число мог попасть любой. Боялись все, и не без оснований. У кого-то родственники за границей, которая в трех километрах. Кто-то даже родился там, в ближнем местечке. Я не говорю уже о бывших служителях культа или, упаси бог, сионистах. А ведь были еще и контрабандисты. Стукачи трудились, и НКВД не дремал - все отрабатывали свои пайки.

Не могли родители объяснить мне - семилетнему, что очередь под окном у соседей не потому собралась, что там магазин открылся. Просто людей замели, а конфискованное имущество реализуется. Ну, а те, которые сегодня еще свободны, собрались не на акцию протеста. Они торопятся урвать чего-нибудь, не ведая судьбы, не думая о растлении души. Настоящие массовые убийства и грабежи были уже на подходе. Предчувствовал ли Исаак это время сказать трудно, но очень часто повторял, что дорого стоит каждая ночь проведенная в своей постели.

К сорока годам дед был совершенно седой. И будучи призван на военную переподготовку, получил прозвище "Партизан". Думаю, что было это связано не столько с возрастом, сколько с его солдатскими байками. Их с интересом выслушивали не только резервисты, но и его молодые, необстрелянные командиры. Проводилась, по сути, большая пробная мобилизация по следам войны с Финляндией.

Статус партизана и маленькие хитрости опытного солдата как-то облегчали службу. Так нижний конец ремня на его винтовке был всегда отстегнут и потому никто чужой не хватал ее из пирамиды по тревоге. Не брали ее и на учебные стрельбы, а ведь после них драить и драить.

На стрельбах же ротный явно недооценил возможностей седого солдата и сказал, что поставит зачет даже за попадание не в мишень, а в щит. На что дед в шутку предложил расстояние удвоить, дать ему один патрон, но вместо мишени стать ротному. После стрельб командир извинился и признал, что и партизаны умеют не только байки травить.

Таким образом, накануне войны дед Исаак работал в артели, призывался на военную службу, лечился от старой контузии и тушил пожары. Ему, кстати, удалось отстоять родную хату, а сарай, стоявший поблизости сгорел. Меня с сестрой отправили к родственникам на другой конец, мама охраняла барахло, вытащенное из дому, а отец метался по крыше, поливая ближнюю к огню ее часть. Между делом успел еще дать по голове какому-то мародеру. Грабить горящее местечко всегда находились любители в ближних селах. Но ведь от голода мы спасались тоже там...

Надо сказать, что перед самой войной в 1941 году пожары участились настолько, что уже спать ложились одетыми и узлы были увязаны. Чаще всего горели государственные учреждения. Если и велась немцами пропаганда в пограничных районах, то семена ее попадали в благодатную почву, подготовленную военным коммунизмом и всей сталинской политикой на селе. Да и материальный уровень жизни был низок. Хлеб и сахар распределяли по предприятиям. Одежда, обувь, керосин, ткани и другие предметы первой необходимости, были в дефиците и добывались в бесконечных очередях. Чем дальше от центра, тем хуже. А в селе и вовсе ничего. Надежда только на домашнее хозяйство.

Нужно отметить, что житейские трудности нисколько не ожесточили Исаака. Был он человеком очень добрым. Ни разу не ударил и не наказывал меня в детстве. Наоборот, находил время делать мне игрушки. Всевозможные деревянные пистолеты, сабли, пулеметы и свистки выпиливались, выстругивались, вырезались в большом количестве. Он брал меня всюду с собой: на мельницу, в пекарню, в кузницу и всюду объяснял как чего работает.

Поощрял мои попытки сделать что-нибудь своими руками, не ругался даже если гвоздь вгонялся в табурет. Что касается книг, то единственное, что мне запомнилось, это чтение вслух для меня: "Остров сокровищ" Стивенсона на идиш. Отец был болен, лежал в постели, я сидел около и слушал. Идиш в книжке значительно отличался от домашнего какой-то музыкальностью. Но главное - ощущение необыкновенной близости между нами. Педагогика Исаака была интуитивной, но чрезвычайно верной.

Совместная работа не понарошку, а всерьез создавала доверительную атмосферу. К этому прибавлялось и овладение простыми, но полезными навыками: пилить и колоть дрова, укладывать сено, сооружать изгородь. И еще, между делом, получал целый ряд полезных знаний о породах деревьев и качестве древесины, о поведении домашних животных и пр. В школьных курсах ничего этого не предусматривалось. Вся ботаника - пестик и тычинка; вся зоология - окунь в разрезе.

Не получив образования, дед очень уважал всякую науку и даже несколько переоценивал ее. Мои школьные похвальные грамоты он собственноручно повесил на стенку в одинаковых рамочках под стеклом. Думаю, что здесь он слишком доверился формальному признаку. Приобрел для меня дед, по случаю, старую скрипку, очевидно слава о маленьких Хейфецах достигла и западных окраин. Но до обучения музыке дело не дошло, уж и не помню по какой причине.

Страничка седьмая

Начало войны вызвало замешательство, хотя ее приход нельзя было назвать неожиданным. Немцы наступали стремительно и уже через неделю, Исаак собрал нас в дорогу. Сшил каждому вещмешок, и отныне все свое несли с собой. Дед был мобилизован в отряд самообороны, именуемый истребительным батальоном, и таким образом охранял родную хату. А мы - мама, старшая сестра и я, отбыли в город Малин, неподалеку от Киева. Видимо предполагалось, что туда линия фронта не докатится.

Во время сборов дед беспрерывно шутил, а бабушка плакала. Мне, десятилетнему, предстоящее путешествие очень нравилось, а драматизм и серьезность происходящего осознал нескоро. Жалел только, что выращенная мною клубника не успела созреть. Ягоды были уже крупные, но еще зеленые.

Естественно, что истребительный отряд деда немцев остановить не смог. Они вообще обошли этот укрепленный лесной район. В конце июля группа бойцов из отряда спешно убрала ноги пешком через леса к станции Белокоровичи, а оттуда поездом до Киева. Там же, после долгих приключений, бомбежек и обстрелов оказались и мы. Жили в Ботаническом саду, как и множество других беженцев. На табличке нашего куста было написано "Японская вишня". Но был уже август 41-го года, сакура не цвела.

Во время одного из выходов за съестным, бабушка Маля столкнулась на Крещатике, с только прибывшим дедом. Вот так, в многомиллионном городе, среди толп беженцев, случайно... Вместе поехали в Ботанический сад и по дороге, в трамвайной толчее у деда вытащили бумажник с деньгами и документами.

Тем не менее, с появлением Исаака наши дела заметно

улучшились. Он разыскал земляка, который уже долгое время жил в Киеве. Уходя на фронт, земляк оставил нам ключи от своей комнаты. Мы, наконец, получили возможность отмыться. Особенно это было актуально для деда, который больше месяца жил в полевых условиях, не снимая с себя одежды, и развел, по словам бабушки "еще тот зверинец".

Между тем, немцы подходили к Киеву. Было принято решение ехать дальше. Дед получил справку в милиции, что документы похищены, а военкомат на ней указал: "Ехать до места и там стать на учет". Таким документом и обходился достаточно продолжительное время. Нас погрузили в товарные вагоны и повезли на восток. Без комфорта. Но зато Бабий Яр удалось избежать. Для меня открылся совершенно неизвестный мир Железной Дороги. Познавал я его благодаря деду. Он все мне показывал и объяснял: как устроен паровоз, как переводят стрелки, как сцепляют вагоны, для чего существуют семафоры, светофоры, жезлы и прочее железнодорожное оборудование.

Ехали мы долго, т.к. все время пропускали воинские эшелоны и подолгу стояли на всяких полустанках и разъездах.

Приехали в Харьковскую область, Воскресенский район, село Протопоповка на границе с Россией и местные жители разговаривали по-русски. Был август, уборочная.

Дед работал на конной косилке, бабушка на ручной веялке на току. А я учился русскому и ловле рыбы в Северском Донце на тетрадную скрепку. Еда там была очень вкусная: свежий хлеб, испеченный на капустных листьях, борщ с помидорами и пшенная каша с медом. Где бы ни бегал, а обед на току не пропускал. Уже научился ценить такие вещи.

Пейзанами мы были недолго, месяц-полтора. Опять стали приближаться немцы. Двинулись на колхозных телегах по черной, с отливом, грязи до ближайшей железнодорожной станции (возможно Изюм или Купянск). Там долго не могли устроиться в эшелон - все шли переполненными. Станция подвергалась частым бомбежкам, с продуктами тоже была напряженка, т.к. деревенские запасы быстро истощались. В присутствии деда, бабушка не так нервничала и я обрел некоторую свободу: ездил зайцем в пригородном поезде за хлебом на Сортировочную, играл со сверстниками, семьи которых обретались, как и мы на вокзале.

Наконец нас погрузили в товарняк и повезли дальше на восток. Была уже осень, холодно. Тут дед продемонстрировал свой опыт перемещения в телячьих вагонах. На какой-то станции прихватил доски, оборудовал нары, установил железную печку и научил меня растапливать ее с помощью пороха из артиллерийских снарядов. Таким образом, мы ехали больше месяца. Чем питались сказать трудно. Где-то что-то выменивали, где-то что-то получали на больших станциях.

Пересекли Россию, Казахстан, Узбекистан и оказались в эвакопункте города Сталинабада (Душанбе) - столице Таджикистана. Помню какие-то бараки, пыльный плац и огромное множество нервных озабоченных людей. Все было непонятно: таджики, узбеки, верблюды, ишаки. Даже речь евреев из Румынии и Польши была мне не совсем понятна. Но самое непонятное для всех было: где, на что и как жить дальше. И в лучшие времена эта небольшая горная мусульманская республика не управилась бы с приемом такого количества людей. А в военное время тем более.

В этой ситуации в полной мере проявилась энергия и воля бабушки Мали. Отсутствие опыта ей полной мерой заменили чувства идише маме, спасающей своих детей. Именно она добилась разрешения на проживание в помещении недостроенной бойни в пригороде Сталинабада. Именно она первой устроилась на работу уборщицей в общежитии мясокомбината, что давало право на получение рабочего пайка. Это ее усилиями мы избежали голодной смерти в необычайно холодную для тех мест зиму 1941 года. Нрав у бабушки был суровый, видимо оттого, что сама рано лишилась матери и недополучила тепла в детстве.

Она нас не баловала, не пела колыбельных, не проявляла избыточных чувств, но стоило кому-либо заболеть, и она готова была мир перевернуть. То же - чтобы накормить!

Со временем бабушка получила койку в общежитии и я при ней. В комнате полтора десятка женщин разного возраста и нрава. В школу я не ходил в ту зиму: было не в чем. В плане самообразования читал альбомы соседок по комнате с открытками, рисунками и стихами. Еще помню почему-то - киргизский народный эпос и потрепанный, без обложки роман в стихах. Как выявилось позже - "Евгений Онегин". (Это к вопросу о роли русской классики в воспитании евреев галута).

Возможно, мое проживание в женском общежитии ускорило решение жилищной проблемы: нас поселили в комнату в коммунальном доме. Отсутствие в ней удобств: кухни, туалета, водопровода и даже пола, компенсировалось тем, что там уже жила одна семья.

Надо полагать, что казачка Полина и две ее девочки были в восторге от нашего вторжения.

Бабушка стала после смены мыть котлы в столовой, за что полагался котелок остатков затирухи. Это была важная подкормка, но не только: за такое трудолюбие перевели бабушку работать в колбасный цех грузчицей. Это значило не только повышение зарплаты, но и экономию пайка в пользу семьи. Сама кормилась в цеху, но вынести было нельзя: 200 гр. колбасы тянули на год тюрьмы.

К этому времени дед Исаак устроился арбакешем (водитель арбы), а сестра Рая - на курсы брынзоделов. У всех были продовольственные карточки и вопрос быть или не быть решался положительно. Тем более что и в комнате стала жить только наша семья, и в школу я пошел, наконец. Но повесть-то наша про дедушку...

Он какое-то продолжительное время болел, лежал в больнице. Потом поехал в качестве рабочего с Раей в горный кишлак делать брынзу из овечьего молока. Не отпускать же18-летнюю девушку одну к горцам. Да еще без знания языка, обычаев и профессии. Молоко там привозили верховые в переметных сумах, эти бородатые мужчины даже разговаривать с девчонкой не стали бы. Еще более непонятно, как бы она управилась с приданным хозяйству ишаком.

Небритый, седой Исаак вполне тянул на аксакала и был достоин серьезного разговора не только о молоке, но и размерах калыма за кизим (девушку). С ишаком тоже проблемы были сняты. Сложность была в том, что каждый посланец, помимо прочего был гостем. А где было взять чай для многочисленных "гостей" и как им объяснить, что готовая продукция отнюдь не предназначена для угощений. Там еще не знали колеса, не то, что европейский уклад жизни.

Опять деду пригодились партизанские навыки, житейский опыт и еврейская способность ориентироваться в чужой среде.

После горного курорта сестра устроилась на работу в компрессорный цех мясокомбината, а дед - портным в пошивочную мастерскую. Шить форменные шинели железнодорожникам. Там и трудился до конца войны.

Страничка восьмая

Война закончилась и сразу же пошли разговоры о возвращении. Самым веским доводом в пользу возвращения была малярия, которая изрядно потрепала нас на протяжении двух-трех лет. Нельзя сбрасывать со счетов и ностальгию. Да и что собственно держало нас в этом городе? С другой стороны, что ожидало нас там кроме пепелища?

Решить и уехать - вещи не однозначные. Потребовались месяцы для получения пропусков и приобретения билетов. Это бесконечное хождение по инстанциям и выстаивание в нескончаемых очередях - предмет для отдельного рассказа.

К сентябрю 1945 года все как-то разрешилось. Но и наличие билетов не гарантировало отъезда. Какую-то неделю прожили на вокзале. Зато поехали в настоящем пассажирском (пусть и общем) вагоне. Дорога длинная, впечатлений много.

В Средней Азии обилие арбузов и дынь. В районе Арала - рыба горячего копчения. В России - бесчисленные груды железа вдоль железнодорожной насыпи. Все это бывшие вагоны и прочая техника. В Киеве вокзал полностью разрушен, Крещатик весь в руинах. Еще неизвестно о катастрофе евреев в этом городе, но впечатление очень тяжелое. Даже для четырнадцатилетнего мальчишки.

В Новоград-Волынске закончилась для нас железная дорога. Дальше на телеге до Городницы. В селах по пути много землянок, в которых живут люди, потерявшие кров. Кругом разговоры о бесчинствах бандеровцев, укрывающихся в местных лесах.

Наверное, не раз у родителей возникали сомнения в верности принятого решения о возвращении. А перед Исааком опять задача - необходимо начинать все заново. Снова ни кола, ни двора. Собственно двор, в прямом смысле остался, но без всего остального, даже деревьев. Жители, поживившиеся еврейским добром, чувствовали себя неуверенно: не знали, как повернется дело. На всякий случай решили возвращать уцелевшим то, что может послужить уликой. Нам возвратили корову - целое состояние!

С нее, с коровы, и начался ренессанс. Вырученные от ее продажи деньги, послужили первым взносом за новое жилище - половинку дома: две комнаты и маленькая кухня.

Это было роскошное жилище после четырехлетних скитаний. Продал его в рассрочку, осевший в Киеве земляк.

Опять дед вступил в артель, именуемую теперь "Промкомбинат". Опять началась работа в две смены. Опять необходимо выплачивать долги и кормить семью. Трудно найти верное определение в этой непрерывной эпохе трудностей. Но уже в 1947 году амбиции державы привели к очередному голоду. Даже мизерная зарплата не обеспечивалась государством продуктами потребления. У крестьян тоже, кроме огорода, ничего не было. Разве палочки за трудодни в колхозе.

Выручила близость Западной Украины. "Западенцы" еще не прониклись идеей радостного коллективного труда на колхозной ниве.

Приезжал со своего (покуда) хутора хитрющий дядька Сергей. Его могучие, с помидорными щеками дочки сгружали мешок-другой картошки, жито и сало. Требовалось переделать полдюжины солдатских шинелей в цивильные куртки. Теперь-то я догадываюсь, что делалось это отнюдь не для семейных нужд, а для лесных братьев (не исключено, правда, что семья частично пребывала и там).

Когда эти заказы кончились, стало очень туго. Притом, что было уже некоторое хозяйство: огород, коза, куры. Даже палисадник дед высадил. Березы, яблони, малина вперемежку.

Возможно, ты это помнишь. Невзирая на трудности, дед мою попытку оставить школу после 8-го класса решительно пресек. За что я ему бесконечно благодарен. Ты ведь видел, во что превратились мои сверстники, осевшие в Городнице...

Комментарии: 21, последний от 29/04/2011. © Copyright Гурфинкель Абрам Исакович (abramg@bezeqint.net) Обновлено: 17/02/2009. 48k. Статистика. Повесть: Украина		Оценка: *4.1652** Ваша оценка:
Аннотация: Адресовалось сыну в Советскую Армию за два года до репатриации в Израиль

Гурфинкель Абрам Исакович: другие произведения.

письма солдату