Огромная территория нашей страны исхода делала государственный аппарат исключительно медлительным и инертным. От этого он не становился гуманнее, но иногда это приносило плоды совершенно неожиданные.
В 1953 году меня "распределили" в качестве преподавателя в педагогическое училище города Владимир-Волынск, что находится в Полесье у самой польской границы. Внутренние стены просторных коридоров старой польской гимназии были густо увешаны так называемой наглядной агитацией. Содержание стендов призывало к бдительности. Видимо, именно в этой кузнице кадров для сельских школ Волыни следовало опасаться коварства и козней мирового империализма. На видном месте красовались цитаты из доклада товарища Берии (к тому времени расстрелянного). Парторг, завуч и директор - все в полувоенных френчах и сапогах, на общем собрании студентов, опятьже, требовали повышать бдительность, ссылаясь на дело врачей (к тому времени реабилитированных). Информация-то в газетах была, а вот соответствующие инструкции явно запаздывали. Помню, что поводом для собрания послужило участие студентов в какой-то игре, где полученное письмо следовало отправить по пяти адресам своим знакомым. Казалось бы, что же в этом криминального? Оказывается, недремлющий враг может воспользоваться адресами в своих подлых целях...
И вот, в библиотеке этого идеологического форпоста стоит на полке невостребованный томик Ильфа и Петрова "Золотой теленок" и "12 стульев". Книга не издавалась десятки лет, была изъята из доступных фондов. Мне до этого довелось прочесть только несколько фрагментов машинописного текста, ходивших из рук в руки в студенческой среде Львова. Такая вот инерция периферии.
Оттепель шестидесятых докатилась до провинции несколько быстрее. Появилась возможность, не смотря на глушение, получить по радио кое-какую информацию через враждебные "Голоса". Слушали очень многие, но негласно, т.к. реакция властей была вполне сталинской. Об этом, собственно, рассказ.
Дело происходило в 1962 году в городе Кременец на западе Украины в местном педагогическом институте. Как и большинство преподавателей, я был прикреплен к одной из академических групп в качестве куратора. В разное время эта должность называлась по-разному, не менялась лишь установка на промывание мозгов и борьбу с крамолой. За этим бдительно следило партийное бюро института. Беда только, что партийцев на все группы недоставало: они трудились на более престижных постах. Так что приходилось доверять это низовое звено и нам - беспартийным. Риск был невелик: планы и контроль партийный орган держал в своих руках. Несмотря на жесткую регламентацию, в группе иногда возникали беседы "за жизнь" и какие-то дискуссии. Последние, разумеется, в определенных границах, т.к. стукачи имели место быть в каждой студенческой группе.
Так вот, был в моей группе такой мрачноватый, лобастый парнишка Боря Печененко. Учился нормально, не отличник. Но все сдавал вовремя и хорошо: жил-то на стипендию. Весь первый курс Борис молчал, а на втором - заговорил. И не столько заговорил, сколько начал вопросы задавать. В те времена складывались такие условия игры, что очень многие темы в публичных местах не затрагивались вообще. Мораль была не двойная даже, а многослойная: в аудитории одно, на кухне с приятелем - другое, а кое-что и под одеялом вернее не озвучивать.
Наш герой все этими условностями пренебрег напрочь. И больше всего вопросов у него возникало на занятиях по предметам кафедры марксизма-ленинизма. Там педагоги и так водили пальцем по тексту, дабы не допустить ошибки в изложении святых канонов или, упаси Бог, в цитировании классиков. А тут вдруг вопросы нестандартные и очень таки неудобные, даже провокационные, с позиций ортодоксов. Неслыханное дело! Тем не менее, вопросы были достаточно конкретные и ясные.
Так, на семинаре по теме, связанной с производственными отношениями, студент Печененко просит объяснить, почему его мать-колхозница, работая с утра до вечера, не в состоянии прокормить семью. И кто же в действительности хозяин земли и всего на ней взращенного? Или еще вопрос: почему уважаемый доцент Гонтарь (зав. кафедрой марксизма) прошел вчера мимо нищего, не подав ему. А вот он - студент поделился из своей весьма скромной наличности. И в чем тогда преимущества моральных норм авангарда строителей коммунизма?
Однокурсников подобный ход занятий сначала позабавил. Потом более опытные стали унимать однокашника, не без основания опасаясь, что ему не поздоровится. С точки зрения правоверных коммунистов и, так называемой общественности, подобные вопросы мог задавать или враг-провокатор, или сумасшедший. Последняя версия была удобной во всех отношениях: механизм обкатан, диагноз "вялотекущая шизофрения" у всех на слуху и нет пятен на белых одеждах учебного заведения... Вот и повезли-таки нашего незадачливого философа к психиатрам, и нашли они что искали. Быть бы ему пациентом желтого дома, ибо советский институт не ешива и всяческие вопросы не одобряет изначально. Но тут вмешалась "Литературная газета" в лице Юны Мориц, тогда начинающей поэтессы и корреспондента этого самого популярного в те времена издания.
Как выяснилось, Б.Печененко отправил стихи и письмо с описанием своих отношений с администрацией в " Литературку", адресуясь очень тогда читаемому поэту В.Солоухину. В Москве действительно наступила оттепель, и сигнал бедствия был услышан. Сам мэтр в глубинку не поехал, но начинающего литсотрудника газета в Кременец прислала. Имя Мориц в начале шестидесятых еще не было известно так далеко от Москвы, и наш начинающий диссидент с девчонкой разговаривать просто не захотел. Задание редакции явно было под угрозой срыва. Начинать с администрации Юна не хотела и предложила студенту организовать встречу с кем-либо из педагогов, которым он доверяет.
Поздним вечером привел Боря московскую гостью ко мне домой, а сам откланялся. Почему ко мне? Возможно по той причине, что жил я на территории института, в бывшей дворницкой Кременецкого лицея. А может быть и в самом деле оказал доверие... Во всяком случае за знакомство с интересными людьми я ему весьма признателен. Говорю во множественном числе потому, что сопровождал Юну ее муж - Юра Варшавер, впоследствии приславший мне свою первую книгу "Когда отец был на фронте" (псевдоним - Щеглов).
Прочитали мы вместе письмо и стихи. И то и другое очень сумбурно, но и очень искренне написано. Запомнился образ: толпа устремляется в светлое будущее, вожди на автомобилях впереди, а для бегущих вслед - комки грязи из-под колес в лицо. Ничего хорошего автору это не сулило. На собрании курса парторг прямо так и заявил: "За партию я тебе горло перегрызу!". Где-то там далеко, в Москве возможно и наступила оттепель, но здесь в Кременце еще было кому стать грудью и не допустить поругания социалистических ценностей.
После довольно продолжительных обсуждений (не стихов, а ситуации), было принято решение устроить студенту перевод в Черкасский пединститут без "поражения в правах", образно говоря. Черкассы ближе к родному селу героя, чем и мотивируется перевод. Ректор, которому нанесла официальный визит Ю.Мориц, сопротивляться не стал, только оговорил условие: не будет критических материалов в газете. Опытный старик с удовольствием избавился от "баламута" и возможного скандала. Все было прокручено быстро и без шума. Нет человека - нет проблемы.
К сожалению счастливый конец в истории с юношей, который опрометчиво поверил в оттепель и приход свободы не получился. К тому времени, когда пришла пора Б.Печененко сдавать государственные экзамены, в Черкассы на работу в пединститут перевелся наш декан (породненный с компетентными органами). Сразу и выслужился на новом месте, завалив выпускника по идейным соображениям. Дальнейшая судьба Бориса мне неведома, но легкой она была едва ли.