Я долго не могла сесть и написать то, что Вы сейчас прочтете. Это не мои воспоминания. Все эти зарисовки я слышала из рассказов моих родителей, которые оставались 900 дней блокады Ленинграда в городе. Отец был офицером советской армии, служил в полку, который сражался с немецко-фашистскими захватчиками на подступах к городу, мать оставалась в городе, отказавшись поехать в эвакуацию.
Она приехала в Ленинград за несколько лет до начала войны, будучи молоденькой семнадцатилетней девчонкой. Поселилась у родной тетки и устроилась на работу в детский садик нянечкой. Когда началась война, она продолжала работать в этом же детском саду. Ее тетя с одним из первых эшелонов эвакуировалась из Ленинграда, попала под бомбежку и погибла
С объявлением блокады все сотрудники детских садов были переведены на казарменное положение. Это значило, что они должны были оставаться на рабочих местах 24 часа в сутки, 7 дней в неделю. Садик, где работала мама, находился около Финляндского вокзала. Очень часто этот район города подвергался массированным бомбежкам и артобстрелам. Это происходило несколько раз в день, и все дети вместе с воспитателя и нянечками должны были каждый раз быстро перемещаться в бомбоубежище.
Запасы продовольствия в городе были ограниченны. Была введена карточная система на продукты питания. Их нормы стали быстро снижаться. Например, 1 октября 1941 года хлебный паек для рабочих и инженерно-технических работников был снижен до 400 г в день, для служащих, иждивенцев и детей - до 200 г. Карточки на другие продукты почти не отоваривались. Хлеб стал практически единственной пищей. С 20 ноября по 25 декабря рабочие получали по 250 г хлеба в день, все остальные - по 125 г. При этом "блокадный" хлеб состоял на 2/3 из примесей (в него добавляли целлюлозу и опилки), был сырой. Это значит, что 125-граммовый или 250-граммовый кусок был совсем маленьким и низко калорийными. За этим кусочком хлеба нужно было отстоять многочасовую очередь на морозе, которую занимали еще затемно. В качестве пищевых заменителей использовались целлюлоза, хлопковый и льняной жмых, технический альбумин; было налажено производство пищевых дрожжей из древесины, витамина С из лапок хвои. Варили и ели древесный клей. Разрезали на куски и варили "суп" из кожаных сапог и туфель. Начались цинга и дистрофия. Мою маму поддерживал будущий муж, который привозил ей часть своего офицерского пайка.
С наступлением первой блокадной зимы и ростом смертности в Ленинграде с каждым днем стало увеличиваться количество детей, потерявших родителей. По решению городских властей с января 1942 года стали открываться новые детские дома и ясли, приютившие осиротевших детей. Тем детям, которые имели живых родителей, позволяли иметь короткое свидание с ними. Если ребенок вовремя не возвращался, то кто-то из сотрудников детсада должен был идти за малышом. Мама говорила, что это было самое страшное идти через зимний замерзший город, и искать квартиру, где проживали родители ребенка. На улицах лежали замерзшие трупы людей. Нужно было карабкаться по обледенелым ступенькам с этажа на этаж, боясь, что родители ребенка либо мертвы, либо они уже съели своего ребенка. Случаи каннибализма были обычным делом в ту пору.
Иногда в детском саду заканчивались все продукты, и тогда детям выдавали по маленькому кусочку хлеба и немного растительного масла. Они макали хлеб в масло и ели такой обед. Мама рассказывала, что те дети, которые попали в блокадном Ленинграде в их детский сад, все были спасены. За всю войну они не потеряли ни одного ребенка! Какой ценой это далось всему коллективу, можно только догадываться. Я только знаю, что мама до конца своих дней сохранила теплые дружеские отношения со всеми, женщинами, с которыми она пережила это страшное время, и с которыми она каждый день совершала свой незаметный подвиг.
Она рассказала такую интересную историю. У них в саду работали мать и дочь, Обе в 1941 году поступили в медицинский педиатрический институт, и в конце войны обе стали дипломированными врачами-педиатрами. Эти две женщины всю войну заботились о здоровье малышей детского сада. Я очень хорошо помню младшую из них, в честь нее меня назвали Тина. Сейчас эта уже очень пожилая женщина, которая сохранила в себе такое жизнелюбие и оптимизм, что с нее можно брать пример. Мы с ней поддерживаем самые тесные отношения.
Еще вспоминается рассказ матери о том, как сотрудники садика были мобилизованы на уборку городской территории весной 1942 года. Хрупким женщинам пришлось доставать из-под снега и льда "подснежников" - прошлогодние трупы, которые всю зиму оставались под снегом. Потом они грузили эти трупы на телеги, и их увозили на Пискаревское кладбище, где было похоронено свыше 600 тысяч ленинградцев, умерших в дни блокады.
К сожалению, пережитые война и блокада Ленинграда не прошли бесследно для моих родителей. Они оба ушли в один год: маме было 57 лет, отцу - 61 год. Пусть земля им будет пухом, ибо никто не забыт, и ничто не забыто!