АННА И МАШИНИСТ.
"Ненавижу!!!" Нет, это был совсем не протяжный надсадный крик, горячим клинком вспоровший натянутую холстину тишины. Это было слово, одно единственное тихо сказанное слово. Но потаенные в нем ярость и гнев настолько усилили его, что оно стало похоже на молот, в дребезги разбивший хрустальное окно сна. В разлетевшихся осколках было столько злости, что Анна невольно сжалась, в изумлении его повторив, но так, еле слышно шевеля губами, ощутив при этом соленый вкус... Нет, нет, не крови -- слез.
Но ей так только казалось, что беззвучно и что с удивлением. Со стороны же все выглядело иначе. Еще не продрав глаза, не отряхнув, что называется сладкие грезы сна, вдруг ни с того, ни с сего, громко, во весь голос, женщина в постели заявляет "Ненавижу!!!"
-- Мам, ты про папу так говоришь? Ты его ненавидишь?- Вбежала в спальню старшая дочь.
-- Мамочка, не плач! - За ней показалась младшая, которая тут же забралась под одеяло.
-- Нет, девочки, нет! Мне приснилось что-то. Я сама испугалась. Папа тут ни при чем.
-- Но он же так и не позвонил! - С обидой сказала старшая, присев на краешек кровати.
-- А почему он должен звонить? Это он вас с днем рожденья поздравляет, а бывшую жену не обязан. Ну, все, все прошло. Давайте, собирайтесь в школу. - Девчонки не двигались, ожидая еще каких-то разъяснений. Но что она могла им сказать, когда сама ничего не понимала? - Мне ваших поздравлений хватает. Кто тройку по рисованию получил? - Анна погрозила пальцем младшей, после чего та с головой спряталась под одеяло и крепко прижалась к ней. - А ты почему прогуляла музыкальную школу? - Старшая недовольно пожав плечами, поспешила скрыться в своей комнате.
"Кто же меня так ненавидит? Неужели мой бывший, Данила-мастер? С чего бы это? Ну, поплакала для порядка, пообижалась, чтобы знал, каково жену с двумя детьми оставлять. Но и я, и он знали, что ничего не поможет, поэтому расстались цивилизованно, без эксцессов. Может, жена его нынешняя меня невзлюбила, решив, что он слишком много на дочерей тратит? Так по его нынешним средствам - это капля в море. Да и говорил определенно мужчина. Нужно вспомнить, что я еще видела. Самое удивительное, что все вокруг было светлым, легким. Воздушным... Да, да, прозрачным и воздушным, как легкое белесоватое облако. И это облако, то появлялось, то исчезало... То появлялось, то исчезало... Нелепость какая-то. А потом все пропало, вся картинка. Потому что прозвучало это страшное слово. Голос... Нет, голоса не было слышно. Я просто знала, что мне его сказали. И как сказали!.."
-- Анюта! Ты со мной? - Сидевшая напротив за столиком кафешки подруга позвякиванием ложки в чашке с чаем, напомнила Анне о своем присутствии. В этой кафешке, находившейся рядом с редакцией, где обе они работали, проходили их "девичьи летучки", то есть обсуждение последних редакционных сплетен. -- Ты слышишь, что я тебе говорю? Перестрой приказ подписал - Нинку Емельянову на заведывание отделом.
-- Как, Нинку? Она же у нас без году неделя! И стерва порядочная...
-- Ты бы ноги хорошо раздвигала - конкуренцию ей составила.
-- Ты думаешь, Перестрой... -- Анна замялась.
-- А чем он от других мужиков отличается? Эх, ты как была наивной Анютой-цветочницей, так ей и осталась. Он же, сволочь, знает, что делает; в пыль тебя стирает, а потом перед всей редакцией отряхивает. А ты, дурная, от него млеешь.
-- Хуже, Варенька. Я его как приближающийся локомотив жду. Стою на путях завороженная, знаю, что нужно отскочить, и не могу.
-- И он тебя давит, как Анну Каренину. - Варваре самой понравилось это сравнение. - Тормозной путь электропоезда восемьсот метров. Зачем тебе это нужно?
-- Не знаю. Вечно со мной все не так. Вот и с Данилой... -- Она специально произнесла вслух имя бывшего мужа, пытаясь еще раз оценить, насколько оно совпадает с ночным кошмаром.
-- Да с Данилой-то как раз все понятно. - Продолжила разговор подруга. -- Вы с ним сразу после института поженились?..
-- Ага. - Подтвердила Анна. - Знаешь, по поводу чего была наша первая ссора? Я хотела с ребенком повременить, думала, рано еще. Так он мне такой скандал закатил. А потом сам же с детьми бросил.
-- Ты лучше вспомни, как ты с ним жила - он же тебя поедом ел. Все ему не так было.
-- У него характер такой - требовательно-занудный.
-- С тобой. - Уточнила Варя. - А с другой, шелковым вдруг стал? - Анна в понуром согласии опустила взгляд.-- У него амбиций были вагон и маленькая тележка. А на работе, он кем был? Маленькой сошкой на стройке. Седьмой помощник прораба. Его же в насмешку прозвали Данилой-мастером. Вот он и утверждался там, где проще было - в семье и за твой счет. "Строил" тебя как хотел.
-- А когда карьеру сделал и большим начальником стал, захотелось, чтобы в семье его "строили", так что ли?
-- Наконец-то дошло. Только не ты. Этого он не мог позволить ни тебе, ни себе. А чтобы не мешала ему новые ощущения от жизни получать, откупился от тебя.
Тут, как ни крути, Варвара была права. Данила в придачу к детям оставил ей квартиру, машину, дачу. Благородство разыграл. А зачем ему старье, когда, занимая в Московском правительстве приличный пост, отстроил себе все новое? Варенька знает, что говорит: она не первый год освещает работу этого самого правительства и в курсе всех сплетен и даже личных дел своих "подопечных". И как только ей не надоедает писать о громадье планов "великих зодчих" и стройках века. Между строчек так и сквозит: купил любимую футбольную команду, пришла пора купить квартиру в новом районе любимого города.
Перестрой это одобряет - от рекламодателей отбоя нет. Но Варвара - молодец, умеет и жестко покритиковать, от чего герои ее статей, всемогущие московские чиновники, любят поиграть в заискивание перед ней.
Не то что перед ней, Анной, культурным обозревателем. В том смысле, что ее вотчина -- выставки, концерты, творческие вечера. Встречи с прекрасным без всякой бульварной шелухи и трескотни. Короче, "цветочница Анюта". Да, а что такого, что она видит во всем только прекрасное? И причем здесь "Советская культура"? Зря смеетесь, уважаемый Петр Сергеевич Строев. Это вам бы все переиначивать, да перестраивать, за что и зоветесь "Перестроем". А ее принципы вечны: красота и любовь. Красота, что спасает, а любовь...
Вот с любовью что-то не получалось. И причина была в этом самом Перестрое. Она влюбилась в него сразу, в одно мгновение, на том собрании редакции, где им представили его новым главным. Откуда ей было знать, на какие мучения себя обрекает, полностью отдавшись внезапно возникшему чувству? Почему, моментально оценив в нем страшное сочетание обаяния и цинизма, участия и презрения, доброты и снобизма не отошла в сторону, не послушалась саму себя, вовсе не глупую женщину. Наоборот, как последняя идиотка, с восторгом принялась отслеживать глубину его ума и широту интеллекта. Затаив дыхание, следила за масштабностью его мысли, только в последний момент осознав, что вся эта махина на полном ходу движется на нее, чтобы... безжалостно раздавить.
Ему не нравились ее статьи, образы, мысли. Он высмеивал ее манеру писать: "Что вы мне здесь акварели рисуете, полутона? Настолько все размыли, что я вас, автора, не вижу. И где вы, Анна Григорьевна, в наше время поэтику и чистоту отношений нашли? На землю спуститесь! Да головой не пораньтесь. Лучше другим местом. Что? Стремление к совершенству? Только отмыв от грязи, вы человека разглядите. А она в каждом есть, грязь эта. И в вас, дорогая моя. Вот вы мне ее и покажите".
Непонятно было, почему не увольнял, и даже печатал. Что она при этом чувствовала? Боль, разумеется. Но только не от его обидных слов или замечаний, которые была готова молча терпеть - от приговора, который читала в его отношении к себе: она ему не интересна. Ни как женщина, ни как профессионал, ни как человек.
Редакционная прорва, питающаяся и хорошо усваивающая любые слухи, будь то нюансы политической борьбы в эшелонах власти любого уровня, скандалы в шоу-бизнесе или светской тусовке, не упускала случай поживиться и местными сплетнями, вяло обсуждая странные взаимоотношения главного и Анюты. Одни считали, что Перестрой не может уволить ее из-за бывшего мужа, большого московского начальника. А потому отыгрывается, зло высмеивая ее статейки. Другие жалели Анну, чистое, беззащитное существо, считая, что она вынуждена терпеть оскорбления, так как боится остаться без работы. А бывший муж -- мерзавец и негодяй, иначе давно бы пристроил ее в местечко поспокойнее.
Подруга Варвара устала ей вдалбливать, что Перестрой просто напросто хороший психолог, который сразу понял от какого типа мужчины Анна тащится.
-- С другими же бабами, -- разъясняла она, -- он ведет себя по-другому. Пойми, ему нужна живая, интересная газета. И он пойдет на все, даже на то, чтобы влюбить в себя вахтершу Мусю...
-- Это как раз не сложно. Объясни мне, если он догадывается, что со мной происходит, и даже добивается этого, как ты говоришь, чтобы поднять мой эмоциональный настрой, зачем же делает мне больно? - Недоумевала Анна.
-- Потому что для него - это игра. И больше ничего.
Но Анна на такую игру была не согласна. Ей захотелось доказать этому тупо смотрящему вперед и уверенно нажимающему на рычаги ее души "машинисту", что она научилась отскакивать от летящего на нее локомотива. Вот только как? Каким образом? Прежде всего, найти новую тему, где он увидит ее совершенно другой, глубокой, яркой, многогранной. Вот она я, какая! Смотри! Читай! Думал, я только про пейзажи, икебаны и японских барабанщиков могу писать? А мне доступно все. Грязи захотел? От меня? Хорошо. Я и в ней раскопаю чистейшую душу.
Варвара чутко уловила настроение подруги.
-- Ань, ты чего в суды зачастила? Что-то интересное нашла?
-- Кажется. Женщина убивает своего сожителя.
-- Ты серьезно? Думаешь, сейчас этим кого-то удивишь? Или ты решила охватить широко, а копать до посинения?
-- Она верующая. - Продолжала Анна, в надежде выслушать мнение подруги, которой доверяла. -- А он - негодяй. Нигде не работал. Пропил чуть ли не все их имущество, приводил в дом других женщин. Ну, сама понимаешь, оскорбления, скандалы...
-- А она что делала?
-- Терпела. Как положено христианке. В этом вся суть. Два года христианского терпения, без роптания. Хотела, чтобы сам ушел, увидев ее смирение. А однажды не выдержала, сорвалась, когда он стал угрожать, что изнасилует ее дочь от первого брака, если она не даст ему денег.
-- И чего? Она его придушила?
-- Нет, застрелила. Она мастер спорта по стрельбе, работала охранницей. Пальнула из табельного оружия.
-- Сколько же ей дали?
-- Суд еще идет. Но ей повезло: он жив остался. Врачи говорят: "чудо". Пуля не задела ни одного жизненно важного органа.
-- Ну, да. Здорово! В последний момент христианская рука дрогнула, и пуля прошла в миллиметре от сердца.
-- Зря ты так, Варь. Они вместе семь лет прожили, любили друг друга. А потом все изменилось.
-- Это понятно. У многих меняется и не в лучшую сторону. Терпела-то зачем это ничтожество? Странно. Охранница - сильная во всех смыслах женщина.
-- Вот это самое интересное. Сильная-то она сильная, но говорит, боялась остаться одной. Когда отношения с ним испортились, в религию подалась. А там "возлюби ближнего своего", "подставь вторую щеку".
-- Дура! В мученицу решила поиграть! - Почему-то вдруг очень резко стала возмущаться Варя. - Тогда понятно, почему все так сложилось. А потом еще и выстрелила.
-- Конечно. Тут конфликт религиозных убеждений и действительности. Она решила взять всю ответственность на себя.
-- Какую ответственность, человека убить? Ты что, ее оправдываешь?
-- Я сама еще не разобралась. Мне кажется, с одной стороны, она силу проявила: пошла против догмы, сумела защитить дочь, свое достоинство. С другой ...
-- Нету никакой другой стороны. Слабость проявила твоя героиня, Аня. Слабость.
-- Что-то я тебя не понимаю. Сначала говоришь "дура", что святую из себя строила, а теперь в слабости обвиняешь, когда она отпор дала. Ты сама-то определись.
-- Наша проблема в том, что мы Христа воспринимаем как целое, как какую-то данность. А он, даже если его считать сыном божьим, прежде всего, был человеком. Следовательно, родился в определенное время, в определенной стране, впитал в себя определенные традиции.
-- Варь, ты решила мне проповедь прочитать? Я историю не хуже тебя знаю.
-- Только на практике забываешь свои знания применять. Иудеи с этим понятием "вторая щека" уже шестьсот лет до него жили. И означало оно для них прежде всего "осознание".
-- Для иудеев, может, и осознание. А для христиан -- непротивление злу насилием? В Библии так и сказано: "Не противьтесь злу".
-- Аня, мы же в 21 веке живем, а не во времена инквизиции. Пора уже научиться отличать, что им сказано, а что ему приписано.
-- Ты думаешь, это просто?
-- Но и не так уж сложно. Про христиан ты правильно заметила. Но все дело в том, что Иисус был иудеем и про христианство ничего не слышал. А уж христианской интерпретации "второй щеки" удивился бы и, думаю, не очень обрадовался.
-- Что ты этим хочешь сказать?
-- То, что иудеи неплохими воинами были и достойно отвечали на насилие насилием, считая, что им помогает Бог. А вот когда были впервые разрушены Иерусалим и Храм, тысячи людей убиты и уведены в плен, встал естественный вопрос: почему на этот раз Бог не помог? Оказалось, для осознания этого, нужно "подставить вторую щеку". Сечешь разницу?
-- Пока не очень.
-- В том вавилонском плену решался вопрос, сохранятся иудеи как нация, или сгинут. Если бы они из себя мучеников разыгрывали, подставляя вторую щеку в нашем понимании, от них ничего бы не осталось. Язычниками бы стали, как любой другой покоренный народ.
-- Но они же семьдесят лет в том плену прожили. Как и все другие рабы терпели унижения, башню строили, потом об этом легенду сочинили. И в Бога верили.
-- Ты так об этом говоришь, как будто все кругом в него верили, и иудеи тоже! Они эти семьдесят лет не просто терпели свой позор, но и осознавали, за что он им дан. В результате - революция в понимании своего Бога. И только после этого - освобождение из плена и строительство нового Храма.
-- Но ведь Христос противопоставил "вторую щеку" иудейской заповеди "око за око, зуб за зуб", которая предписывает мстить.
-- Скажи мне, кому он об этом рассказывал?
-- Как, кому? Своим приверженцам.
-- А они кем были? Я имею в виду, христианами, или все-таки иудеями?
-- Хватит издеваться. Иудеями, конечно. Какое это имеет значение?
-- Как ни странно, очень важное. Потому что для иудеев все то, о чем говорил Иисус, было понятным как дважды два. В отличие от язычников, которые Тору не знали и не понимали, им окровавленные трупы своих врагов при этих словах не мерещились. Ты лучше вспомни, кто эту заповедь впервые озвучил?
-- Моисей.
--И было это в те далекие времена, когда у иудеев в самом деле существовал закон кровавой мести. Ко времени же Иисуса они давно избавились от вендетты.
-- Тогда что Христос имел в виду?
-- Имущественную сторону конфликта. Возмещение в виде материальной компенсации за выбитый зуб или глаз. В его время прочно укрепилась уже такая трактовка.
-- Но он сказал, что нужно подставить вторую щеку, то есть терпеть!
-- Тогда скажи мне, с какой стати он себя Мессией называл? Зачем в Иерусалим на белом осле въехал?
-- Так библейскими пророками было предсказано.
-- То есть ты хочешь сказать, что по предсказанию иудейских пророков рано или поздно многострадальный еврейский должен был получить сильного властителя, который выгонит поработителей, прекратит войны, соберет всех сынов израилевых на своей земле и установит царство божье на земле, или иными словами царство справедливости? Так?
-- Ну, в общих чертах.
-- И чем же Мессия будет руководствоваться при установлении справедливости?
-- Законом, наверное.
-- Совершенно верно. А для иудея существует только один закон - Тора, что, собственно говоря, и переводится как "закон". Поэтому не мог Мессия-Иисус говорить что-либо противоречащее закону. Поэтому и завел речь о второй щеке как об осмыслении. То есть почему обстоятельства так сложились, что человеку глаз выбили. Теперь улавливаешь разницу? Для иудея того времени "вавилонский плен" и "вторая щека" существовали как два неразрывных понятия. "Плен" - это стечение обстоятельств. "Вторая щека" - поиск выхода из него путем осознания своих собственных ошибок. Он просто "вторую щеку" поставил на уровень бытовых разборок.
-- Но откуда-то появилось изречение о непротивлении злу?
-- Анечка, иудаизм не зря называют религией для взрослых. Он и для понимания и для исполнения сложен. Это -- не легенды древней Греции.
Анна с интересом смотрела на подругу: сколько за свою жизнь она сама написала статей о духовности, как любила покопаться в истоках этой духовности того или иного исполнителя, художника, музыканта. Но чтобы, как Варвара, исследовать ее начало у "божьего сына", такое ей в голову не приходило. К церковным ритуалам она всегда относилась как к веками отрепетированному театральному действу. Символ христианства "Святую троицу" воспринимала сквозь рублевский образ, возвышенный, далекий от реального.
-- Допустим, я согласна, что после сказок о богах с их многочисленными пороками, более присущих людям, об их любовных утехах и проказах, язычникам трудно было понять идею единого Бога, как явление чисто духовное. Но что значит, осознание? Самокопанием заниматься?
-- Если человек боится правде в глаза взглянуть, то называет этот процесс самокопанием. Вот твоя охранница вместо того, чтобы из себя мученицу корчить, лучше бы подумала, почему она дважды была замужем и оба раза неудачно. Причем второй брак трагическим оказался. Ей же, небось, казалось, что она святая, а ее мужики - подлецы.
-- Разве не так?
В ответ Варя пожала плечами, мол, я все уже сказала, а ты сама думай дальше.
-- Но она избавилась от него. - Настаивала Анна.
-- Сомневаюсь. Ты думаешь, так просто выстрелить в человека? Она хоть каждый день дело с оружием имела, но этот выстрел долго будет в холодном поту вспоминать. Потом - колония.
-- Она защищалась...
-- От чего? На словесные угрозы пулю в грудь человеку всадила? Аня, пойми, ее ошибка в глупом терпении. Она сама эту ситуацию создала и спровоцировала.
-- Ты же говоришь, нужно осознать... Разве осознание не заключается в снесении обид и унижений?
-- Разные ситуации бывают, иногда приходится физически терпеть, чтобы духовно выстоять. Но в данном случае поисками ответов можно было заниматься, не подвергая себя унижению.
-- Старая песня - человек сам виноват в своих проблемах.
-- К сожалению, по другому не бывает. Мы за собой такой их шлейф тянем...
Варвара посмотрела на часы - пришла пора разбегаться. Анну же тема задела за живое, поэтому не хотелась вот так на полуслове прерывать разговор.
-- Варенька, я не знала, что ты так серьезно религиозными вопросами интересуешься. - Потом спросила в открытую. - Ты в иудаизм подалась?
Варвара рассмеялась.
-- Ни в церковь не хожу, ни в синагогу. Но из своего "плена" возвращаюсь. Ты думаешь, почему нас семьдесят лет от религии отлучали?
-- Как почему? К власти безбожники пришли.
-- Их приход -- тоже результат стечения обстоятельств. А вот со "второй щекой" не получилось - мы ее так и не подставили.
-- Но мы же терпели!
-- Опять ты за свое! Терпеть-то терпели, но не осознали, как такое могло случиться.
-- А ты думаешь, почему?
-- Мы должны были вернуться к Богу на другом, более высоком уровне. Отбросить ложь и научиться понимать первоначальный смысл слов, сказанных Иисусом-человеком.
Через несколько дней Анну вызвали к главному. Она вся напряглась в ожидании привычных ощущений - тайной любви, благоговейного трепета и завораживающего страха. Но его приветливый тон и непривычное обращение "Анечка", вместо официального "Анна Григорьевна", смутили ее. Машинист дружелюбно махал ей рукой из кабины своего локомотива.
-- Анечка, вы знаете, какое грандиозное событие ожидает наш город на днях? - Окаменевшая Анна, будучи не в силах выразить свой ответ каким-нибудь жестом, а уж тем более членораздельным словом, нашлась только придать своему взгляду глупый вопросительный вид. Главный протянул ей какой-то проспект и продолжил с деланным, как ей показалось, воодушевлением. - Открытие новой сверхскоростной железнодорожной магистрали. Не секрет, сколько усилий приложил мэр к этому проекту лично. И наше издание должно достойно осветить открытие первого участка, придав этому мероприятию соответствующее культурное значение. Вы меня понимаете?
А чего тут непонятного? Нужно отрабатывать вложенные денежки. Только все это настолько противно. Если бы не личная просьба Перестроя, она бы вне всяких сомнений отказалась.
Станция, куда должен был прибыть пробный поезд с мэром и его шумной многочисленной свитой, была построена в модном нынче стиле "ретро". На стилизованную под позапрошлый век платформу, с ажурными столбами и подвешенными к ним идеально круглыми жемчужинами матовых фонарей, должен был прибыть ультрасовременный поезд из сверкающих стекла и металла.
Журналисты по-деловому толпились перед ленточками, обозначавшими коридор для высоких гостей, куда те ступят из раскрытых дверей головного вагона. Но вскоре журналистов потеснили - на платформу, стараясь скрыть волнение бравым видом, вышло железнодорожное начальство.
Анна отошла в сторону от гомонящего улья коллег, тихо присела на скамейку. Ее не покидало ощущение ... Смешно сказать, дежавю. Она была готова поклясться, что уже была здесь и видела прибытие поезда. Вот он, медленно подкатывает к платформе. Чух, чух, чух! Равномерно и плавно, как в замедленной съемке, движутся рычаги и цилиндры, вращая огромные железные колеса. Трах! Смачно лязгнули вагоны, соприкоснувшись один о другой, должно быть, обрадовались конечной станции. У-уф! Машинист победно выпустил пар. А она? Где она? Да вот же, девочка-подросток лет пятнадцати, с рыжевато- русой косой . Она знает, какой вагон им нужен - папа уже помахал им рукой. Они спешат к открывшейся вагонной двери. Они? Да, рядом с ней мама и младший брат. Вокруг толпятся люди в черных железнодорожных шинелях с начищенными пуговицами и фуражках. Они тоже спешат к этой двери, но ее, маму и брата, уважительно пропускают вперед. Потому что они встречают своего папу. И эти в форме, тоже встречают его. Вот он, не спеша, спускается к ним, целует маму, потом ее и брата. Папа - большой начальник...
И вдруг! Толпа загудела и резко оживилась. Анна пропустила прибытие настоящего поезда.
-- Юрий Михайлович! Ну, как? Вам понравилось? Сколько вы были в дороге? Каковы ваши впечатления? Когда будет открыта вся линия? - Наперебой лезли со своими вопросами и микрофонами к мэру журналисты, пытаясь уложиться в отведенное им время. Ответы главы города были такими же стандартными, как и вопросы. Железнодорожное начальство поспешило за ним пожинать плоды успеха.
Нет, та картинка, определенно, понравилась ей больше. Интересно, а какое она видела время?
Анна попыталась еще раз восстановить увиденное в памяти. Получилось. Она стала внимательно рассматривать маму. Темные крупные валики волос обрамляли нежное женское лицо. Высокий воротник из светлых кружев, плотно облегающих шею. Темно-синее платье с большим буфом сзади. Похоже, середина 19 века.
-- Анна Григорьевна, голубушка, ну нельзя же так! - Сокрушался главный, закуривая очередную сигарету. - Я надеялся, что вы своей яркой позитивной статьей выделите это событие из каждодневной рутины, как вы это умеете, с душой, с чувством.
Аня встрепенулась. Боже мой, оказывается, он видит и знает и про душу ее, и про чувства. Плохо, что не умеет похвалить, а только ругает. Вот как сейчас.
-- А у вас скучный гермафродит получился из передовицы "Правды" и "Бедной Лизы". - Продолжал "машинист", привычно "переезжая" ее. - Мэр со впалыми щеками и тоска какая-то непонятная. Вы меня извините, но, по-моему, вы свихнулись от одиночества и невостребованности. Ведь вы же интересная женщина. Мужика бы себе поискали...
-- А я уже нашла. - В отчаянии решила она заступиться сама за себя. И в этот момент отчетливо поняла, что игра в мученицу, каждый раз добровольно, в суицидальном экстазе, ложащуюся под поезд, закончилась. Поэтому, тихо произнесла. - Вас. Я люблю вас.
Анне всегда казалось, что женское признание должно льстить мужчине, даже если он не испытывает взаимности. Поэтому ожидала увидеть на его умном уставшем лице немного обескураженную, немного извиняющуюся улыбку, после чего последует снисходительный ответ: "Ну, что вы, Анечка! Напридумывали себе всякую чушь". И игра под названием "Анна Каренина" закончится, потому что между ними теперь будет тайна - тайна ее любви. А ей, Анюте-цветочнице, больше ничего и не надо.
Но Перестрой, как-то нехорошо взглянув на нее из-под лобья и резко загасив окурок в пепельнице, зло произнес:
-- А пошли бы вы со своей любовью... -- Он остановился, явно давая понять, куда ей следует идти, но в последний момент спохватился. -- ...работать!
Анна молча встала из-за стола. Да, да, она непременно пойдет. Только не работать, а... в отпуск. У девчонок через три дня начнутся каникулы, и она успеет собраться. А уж как они будут рады пожить с ней месяц на даче. Ничего, что у нее отпуск не в июне, а в августе. Перестрой - не полное же ничтожество, чтобы не отпустить ее сейчас.
Дача хоть с виду была старенькой и неказистой и совсем не напоминала нынешние пряничные домики, внутри была отделана по современным меркам. Главное, в ней была горячая вода и удобства внутри. Обо всем об этом позаботился несколько лет назад Данила, направив строительную бригаду и оплатив материалы и работу. Помимо заботы о дочерях, он преследовал еще одну цель: подселить на эту дачу свою тетушку, бывшую учительницу русского языка из Грозного, оставшуюся на старости лет без крыши над головой. Анне присутствие тетки было также на руку. И за домом постоянный присмотр, и к приезду на выходные - вкусный обед.
Домик находился на приличном расстоянии от железнодорожной станции, но в гулком мареве подмосковных вечеров перестук колес проходивших поездов регулярно нарушал тишину. Сидя у камина и вглядываясь в огонь, она любила по вечерам вслушиваться в этот четкий ритм. Камин, также как и надстройка второго этажа, были условиями Анны, на которых она согласилась на вхождение в ее семью чужого человека. Подумаешь, оправдывала она себя за торговлю с Данилой, зато всем удобно, у каждого своя отдельная комната. А с камином-то как уютно! Можно часами сидеть и думать, обо всем.
Тук-тук, тук-тук, застучали далекие вагонные пары. Почему-то вспомнилась подруга. "Тормозной путь электропоезда восемьсот метров". Да, Варенька, а мученицей-то было легче. Потому что грела надежда, пускай малюсенькая, пускай призрачная. А сейчас ее нет, нет.
Тук-тук, тук-тук, говоришь, осознание, а не смирение. Я не подставила вторую щеку, но как осознать, как понять, почему он так сказал "а пошли бы вы со своей любовью..."? Почему так жестоко и больно? Нет, не надо думать об этом. Лучше о чем-нибудь приятном.
Тук-тук, тук-тук, снова тот старинный вокзал и поезд, где были папа, мама, брат. А вот еще один, старший, студент университета. Вот он спорит со своим приятелем, таким же студентом. Все о народе, царе, несправедливости. Мне эти разговоры ничуть не интересны, да и брата жалко - он в спорах всегда проигрывает, Брат сердиться, но, не потому что уступил, а потому что не смог убедить.
Тук-тук-тук. Нет, это уже не стук колес. Это я стучу в дверь комнаты, где занимается младший брат с репетитором. Почему я так волнуюсь ? Потому что репетитор - тот самый приятель. Он из бедной семьи, подрабатывает уроками. Я принесла чай с вкуснейшими булочками, которые печет кухарка. Я выбирала самые аппетитные и в чай положила побольше сахара. Мне так хочется сделать ему что-нибудь приятное. Глупенькая влюбленная девочка! Да посмотри на него, с каким презрением он жует эту булку. Не видишь, ничего не видишь!
Тук-тук, тук-тук, опять где-то вдали стучат колеса. Вверх- вниз, вверх-вниз, скрипят качели. Вот оно, то самое облако, что исчезает, а потом появляется из-за зеленой крыши красивого белого дома. Мы на даче. Почему я так счастлива, почему так хорошо, светло и звонко на душе? Потому что я люблю! Люблю! Мне хочется кричать об этом на весь мир, чтобы знали все. И он... Вот он подходит к качелям, чтобы попрощаться. Я соскакиваю к нему и приглашаю на праздник в честь моего семнадцатилетия. Он молчит. Как? Почему? Разве он не радуется вместе со мной? Ведь я люблю его! "Я люблю Вас", тихо говорю я. "Ненавижу!" На меня смотрят полные ненависти глаза... Перестроя. "Ненавижу!" Тихое, жестокое слово, сломавшее жизнь.
Тук-тук, тук-тук, тук-тук, стучат колеса, как приговор. Надо успеть, желтые огни поезда уже близко. Еще одно, последнее мгновение. Прощайте, дорогие мои! Простите меня, но я не могу жить с ненавистью любимого человека... Прощайте... В последнее мгновение чья-то сильная рука останавливает меня на самом краю.
Тук-тук, тук-тук, тук-тук, стремительно проносится поезд, оглушая пронзительным свистком. Машинисту не зря что-то показалось. Но кто же крепко прижимает меня к себе? Брат. Только почему-то у него Варино лицо?
А где же он? Что сталось с ним? Бескрайнее снежное поле и печальный звук кандалов. Тук-тук, тук-тук. Ни креста, ни могилки...
Утром Анна села за компьютер и, открыв новую папку, уверенно напечатала: "В плену обстоятельств". Роман.
О чем? О любви, конечно.
Хотя в начале было трудно. Нет, не в смысле сюжета или героев - хождения по судам не пропали даром, и интрига закручивалась лихо. Трудно было без привычного присутствия рядом Перестроя. Он как будто дразнил ее: "Какая же Анна Каренина без машиниста? Ты нужна мне так же, как я тебе. Кого же я буду давить?"
Несколько раз, когда никто не видел, пробиралась на кухню, пропустить рюмочку другую коньяка. Но, откручивая пробку на бутылке, тут же отчетливо видела проносящийся со свистом поезд на полустанке между жизнью и смертью.
Тормозной путь электропоезда восемьсот метров. Еще немного. Терпи!
Нетронутая бутылка ставилась на место, а возникшие ассоциации расставляли все по своим местам. Обида ушла, а за ней и боль.
В редакцию после отпуска она не вернулась, подав заявление об увольнении. На дачу к ним прикатил Данила, видимо напуганный бестолковыми рассказами дочерей, что мама ушла с работы из-за какой-то ссоры. Анне ничего не оставалось, как дать ему почитать первые несколько глав. Каково же было ее удивление, когда через несколько дней он вернулся не один, а с женой, которая проявляла откровенное желание наладить с ней отношения.
-- Ты не представляешь, Анечка, да у меня все знакомые отпадут, когда узнают, что бывшая жена моего мужа - знаменитая писательница.
Да, ради этого можно и постараться, со смехом подумала Анна, не понимая, что примитивное тщеславие этой женщины обеспечило ей финансовую стабильность.
К весне, когда работа над романом подходила к концу, и был найден солидный издатель, когда душевные раны зарубцевались, и далекий перестук колес больше не напоминал о существовании ее персонального машиниста, тот снова возник в ее жизни. На этот раз вместе с полуночным звонком Вари:
-- Анюта, ты у компьютера сидишь? Зайди на наш сайт. Только не падай в обморок.
На первой полосе, практически во весь экран располагалась фотография Перестроя, почему-то черно-белая. Он сидел за рабочим столом с сигаретой в руках, точно также как при последнем их разговоре.
"Какой-нибудь юбилей? Премию престижную дали?", заликовала она, но тут же осеклась, пробежав глазами по строчкам, на которые поначалу не обратила внимания: "Сегодня около 22 часов вечера было совершено покушение на главного редактора "Московских ведомостей" Сергея Строева. Как показали свидетели, мимо подходившего к подъезду дома Строева промчались двое молодых людей, очевидцы утверждают, на роликовых коньках, после чего Строев упал. Как оказалось, нападавшие нанесли ему два ножевых ранения. В настоящее время потерпевший находится в институте Склифосовского".
-- Варенька, что с ним? К нему можно? - В ответ молчание. - Ему нужна кровь? - Заорала Анна.
-- Панихида будет в редакции... -- Глухо ответила Варвара.
-- Какая панихида? Ты с ума сошла!
-- Кровотечение не удалось остановить. Ему перерезали аорту.
-- Какую аорту?
-- Врачи говорят, брюшную. Удар был профессиональным - очень глубоким. Скорая приехала поздно. Его не спасли.
В редакции, а потом на кладбище народу было много. Скорбные речи коллег и друзей, слезы и припухшие глаза женщин. Цветы цвета крови и черный креп. После похорон подруги решили поехать к Анне на дачу.
-- Варенька, кому же он так серьезно дорогу перешел? О чем все шушукаются? - Они стояли в автомобильной очереди у железнодорожного переезда.
-- Перешел. Только не в том месте, где ты думаешь. Его убили у дома, где он снимал квартиру для любовницы. Та ушла от мужа, известного в узких кругах бизнесмена. Да и сам Перестрой, как выяснилось, находился в процессе развода, который ему жена отказывалась давать. Теперь все гадают, кто заказал? Кандидатур, как ты понимаешь, две.
-- Может быть, просто пугнуть хотели, а получилось так нелепо?
-- Может быть...
Они замолчали. Вдруг тишину взорвал резкий гудок локомотива, а потом знакомое: тук-тук, тук-тук. Анна закрыла глаза и увидела холм из траурных венков и букетов, с фотографией над ним знакомого и любимого лица.
В этой жизни, слава богу, могила осталась, почему-то подумала она. Сколько же еще раз он будет погибать молодым, пока не поймет, что нельзя так жестоко "переезжать" любовь?