Москва провожала меня жарой и высоким безоблачным небом. И хотя на всех, без исключения, телевизионных каналах дикторы заканчивали каждую новостную передачу тревожными сводками о полыхавших где-то недалеко пожарах, в мой последний день пребывания на родине воздух над столицей был прозрачен. Наше очередное расставание было светлым и радостным. Мы не плакали друг по другу. Наверное, потому что наша любовь была взаимной. Я не грустила. А она не убивалась по мне мелким дождичком, не сердилась, посылая на мою голову громы и молнии, и даже не укуталась дымовым маревом печали. Она прекрасно знала - где бы я ни была и ни жила, я всегда остаюсь москвичкой. И не наша с ней вина, что судьба подарила мне еще одну родину - историческую, где я проживаю последние пятнадцать лет.
Я шла по знакомым с детства улицам, прощаясь с ними до следующего лета. Впереди, за многочисленными торговыми палатками, пестревшими дешевыми турецкими блузками и сарафанами, знакомо засверкали золотые маковки куполов церкви, располагавшейся недалеко от станции метро. Вдоль решетчатой ограды сидели бабульки, каждая при деле. Кто-то продавал лесные ягоды и грибы, кто-то свои заготовки в стеклянных баночках. А кто-то сидел с протянутой рукой.
Если честно, я не очень сентиментальный человек, и прекрасно осознаю, что попрошайничество - это тоже профессия, поэтому не спешу доставать кошелек. Но сейчас лирическое предотъездное настроение, наполнившее меня, вид стройного строгого здания собора, прекрасно гармонирующего с окружавшим его свежепостриженным газоном, и чистенькие старушки, с потупленным взором призывающие, подать им Христа ради, заставили меня приостановиться.
Я медленно прошла вдоль ряда взывающих к моей жалости, стараясь понять, которая нуждается в милостыне также, как я, в том, чтобы дать ее. Мой выбор пал на коренастую женщину, в цветастом платке, рядом с которой притулился молодой монашек в длинном черном одеянии. Я щедро высыпала в ее подставленную ладонь всю мелочь, накопившуюся у меня за месяц пребывания в Москве.
- Спасибо, спасибо, деточка! Дай Бог тебе здоровья! - Затараторила она от радости. - Да за кого же мне помолиться? Как тебя звать, родненькая?
- Катя. Катерина. - Ответила я, укладывая кошелек в сумку. И уже хотела отойти с ощущением полного удовлетворения от себя самой, как она остановила меня неожиданным вопросом:
- А какой же ты национальности?
Свое еврейство я носила с гордостью только последние пятнадцать лет, после переезда в Израиль. А до этого, сколько себя помню, приходилось "шифроваться". Это пошло еще от отца, который был "половинкой". Русская фамилия и национальность моего деда позволили сделать ему в советские времена неплохую карьеру, но навязанное системой чувство неполноценности и страха, что какая-нибудь партийная антисемитская сволочь докопается до его корней, преследовали его всю жизнь. Правда, даже этот страх не помешал ему в свое время жениться на моей маме - стопроцентной еврейке по документам, но русской по воспитанию. Наверное, это чувство раздвоенности пронесла бы и я через всю свою жизнь, если бы в конце 80-х мы с мужем не сорвались с насиженных мест.
Нельзя сказать, что наша семья выиграла от этого переезда в материальном плане. Важнее оказалось другое: мое личное национальное самоопределение и гордость за принадлежность к удивительному народу. Но откровенный вопрос, заданный в беззлобной наивности, вызвал волну противоречивых чувств. И негодование по поводу его бесцеремонности, и давно забытый подкожный страх, и удивление: "Какая тебе разница, за кого просить перед Богом?". Мысли о Боге, которому, по моему глубокому убеждению, на самом деле все равно, к какой национальности я отношусь, заставили меня легко произнести:
- Иудейка.
-Это ж кто такие? - С интересом спросила женщина, решив, видимо, доканать меня своей простотой. Я на секунду задумалась, пытаясь найти объяснения на ее уровне. Взгляд опять уперся в храм. Меня осенило:
- Ну, например, Иисус был иудеем. - Ее глаза стали приобретать квадратную форму, а правая рука потянулась ко лбу. - Его мама, Мария, которую на самом деле Мириам звали.
Женщина стала быстро креститься, семеня словами: "Свят, свят, свят", как будто я несла бред или несусветную чушь. На что я, естественно, завелась:
- И апостолы были иудеями. Потому что они в Иудее жили, и иудаизм был их религией. Петра на самом деле звали Шимоном, а Андрея - Иосифом.
Старушка схватила свою авоську и бросилась от меня наутек, поэтому свои последние слова я посылала уже ей вдогонку.
- И Павел, апостол Павел, который на самом деле звался Савлом, тоже иудеем был. Да чего вы испугались? Об этом же в Библии написано!
Мне стало грустно. Религия, конечно, вещь не простая, но хоть что-то про своего бога знать нужно. Рассуждая на эту тему, я направилась к троллейбусной остановке.
Сзади меня послышался нарастающий шум спешащего человека и его многократные обращения к кому-то: "Гражданочка! Подождите!" Я прибавила шагу, чтобы не оказаться в центре выяснения их отношений. Но безрезультатно. Пришлось оглянуться, чтобы скорректировать свое местоположение.
- Слава Богу, успел! - На меня набегал тот самый монашек, сидевший несколько минут назад с полузакрытыми глазами у ограды церкви рядом с моей собеседницей.
Я с опаской отношусь к людям в черном, будь то элегантные мужские костюмы, рясы или сутаны. Учитывая скользкую тему, которая только что была поднята в его присутствии, в голове моментально прокрутились всевозможные неблагоприятные сценарии его желания непременно догнать меня. Парень остановился и, боязливо озираясь по сторонам, тихо спросил:
- А его? Его как по настоящему звали?
- Иегошуа. - Также тихо ответила я.
- А я слышал, что по-другому.
- Булгакова читал? - Доверительно спросила я, понимая, что это не самая рекомендуемая в религиозных кругах литература. Он еле заметно кивнул головой в подтверждение моих слов. - Михаил Афанасьевич немного ошибся. Он этот предмет неплохо знал. Как никак, папа у него профессором теологии был. Но все-таки меньше напутал, чем греки. У тех вообще звука "ш" в языке нет, поэтому все "свистит": Иисус, Иерусалим, Мессия. На самом деле его имя означает "Бог- хранитель". А буквенное обозначение Бога на иврите можно прочитать по-разному, потому что в написании практически нет гласных. Кто "Яхве" читает, а кто "Иегова".
- Вы уверены, что правильно говорите?
- Это имя, когда-то давно, у иудеев достаточно распространенным было. Помнишь, в Библии Иисус Навин упоминается, преемник Моисея? Так вот его имя на иврите звучит "Иегошуа".
- А откуда вы это знаете?
- Я там живу. В Израиле.
- Вы в него верите? - Спросил он, осторожно заглядывая в мои глаза.
- Я верю в Бога.
- Но он же Его сын!
- Такой же, как ты, как я. Как все люди.
- Но он Его отцом называл!
- А ты Его как называешь?
- Я? Я молюсь Ему...
- Тебя как зовут?
- Иннокентий.
- А в молитвах ты просишь Его милости, как для раба божьего Иннокентия, или для любимого сына Кеши?
Парень машинально поправил на голове свою ребристую шапку и стал расстегивать ворот рясы.
- Жарко сегодня.
Да нет, дружок, тебе не жарко, а тесно в твоей одежде.
- Почему ты черное носишь?
- Так положено. Я послушник в монастыре.
- Кем положено? Вот он, например, только в светлом ходил, хотя тоже аскетизмом занимался.
- Выходит, католические священники правильно делают, что белые сутаны носят?
- Формально, да. Он же себя воином света считал.
Я стала вглядываться в даль, не идет ли мой троллейбус. Но на горизонте ничего похожего на "усатую" машину не было видно. Монашек перехватил мой взгляд:
- А вам далеко? Может, пешком пройдем? Я вас провожу.
Мы направились вдоль многочисленных разноцветных палаток и ларьков.
- Ты как в монастыре оказался? - Начала я расспрос после того, как людской поток, мешавший разговору, заметно поредел.
- После армии. Обет себе дал, если живым останусь после того ужаса, то в монахи пойду. Молился много. Может, поэтому выжил. В монастыре хотел утешение душе найти.
- Ну и как, нашел?
Он пожал плечами:
- Не знаю. Думал, что здесь я ближе к Богу, что ли, буду... - Он замолчал. - А вы и в Иерусалиме были?
- Конечно.
- И у гроба Господня? - Я кивнула головой. - И путем его крестным шли?
- Шла.
- Господи, как бы я хотел? - Прошептал он.
- Зачем? Думаешь, что так ближе к нему станешь?
- Да.
- Вряд ли. Это все мистификация. Он этими улицами в свой последний путь не шел.
Вот так всегда. Вечно мне со своей правдой везде влезть надо.
- Как не шел? Батюшка в прошлом году в Святой земле был. Рассказывал. Руку свою прикладывал на то место, где он оперся. - Потом взглянул на меня с опаской. - Да об этом везде написано.
- Не везде. Помимо религии, существует еще история. Ее, конечно, можно переписать, но оригинал все равно обязательно всплывет.
- Вы хотите сказать, что все обман?
- Я хочу сказать, что того города, по которому он шел, не существует. Его римляне еще в первом веке нашей эры разрушили, лет через тридцать с небольшим после тех событий. С лица земли стерли и новый отстроили - Элиа Капитолина. А что касается отпечатка его руки, так известняк - камень мягкий, податливый.
Мы долго шли молча. Наконец, он произнес:
- Странно. Вы в него не верите и все про него знаете. А я...
- Ты ищешь в нем утешения.
- А вы?
- А я истину.
- Зачем? Разве она не в вере?
- Вера должна быть в истине. Вера без осознания истины слепа.
- Но она помогает жить!
- Существовать. Идти путем познания может только зрячий...
Поздно вечером самолет переносил меня из одной моей родины в другую. Удобно расположившись в кресле, я разглядывала сигнальный экземпляр своей новой книги. Она была о нем, о человеке, об одном из самых величайших иудеев, но и самом несчастном из них. Я знала, что нынешним его соплеменникам она не нужна, а христиане отнесутся к ней неоднозначно. Но это был мой путь познания. Путь тех, кому тесно в любых религиозных одеждах.