Аннотация: Складывается впечатление, что день памяти Ицхака Рабина предназначен для поддержания некоего политического напряжения в обществе и что без этого символического действа напряжение рассасывается слишком быстро и бесследно.
Когда философы и публицисты национального лагеря сравнивают атмосферу дней памяти Ицхака Рабина с празднованиями годовщин вождя Великой Октябрьской Социалистической революции Владимира Ленина они находят много общего, что позволяет им говорить о неком "культе Ицхака Рабина" в Израиле. Меньше обращают внимание на различия, но эти различия как раз очень важны для понимания того, что происходит в общественном сознании "первого в мире еврейского демократичского государства".
В СССР отмечался День рождения В.И. Ленина и рядом с именем Ленина не светилось зловещим светом имя эсерки Фаины Каплан, стрелявшей в Ленина, и, несомненно, ускорившей его безвременную кончину. Фаина Каплан оставалась на периферии истории, Ленин - в центре. В Израиле День памяти Ицхака Рабина, сам календарь празднования, неразрывно связан с именем Игаля Амира, стрелявшего в премьер-министра, и, по правде сказать, всенародное изъявление чувств по поводу Игаля Амира, изрядно затмевает память об Ицхаке Рабине. В этом нет ничего странного: образ воплощенного Добра не вызывает обычно буйства страстей, но воплощенное Зло - всегда. Для подавляющего большинства Израильтян Игаль Амир являет собой воплощенное Зло и не является просто человеком, покусившимся на жизнь премьер-министра по политическим мотивам, но символом с чрезвычайно емким и эмоционально провокативным содержанием. Далеко не всякий убийца политического лидера получает от общества демонический статус. Представляется достойным внимания то обстоятельство, что убийцы российского царя Александра II, не вызвали в русском обществе (включая промонархически настроенную публику), столь сильного осуждения, сколько навлек на себя Игаль Амир убийством человека, не являющегося по общему мнению "помазанником божьим". Не был проклинаем на ежегодных церемониях и убийца Джона Кеннеди, американского президента. Правду сказать, в истории мне не удалось отыскать убийц властительных особ, удостоенных такой всенародной ненависти-отвращения, как Игаль Амир. Что еще более удивительно, так это то, что ненависть-отвращение распространились и на Ларису Трембовлер, вышедшую замуж за еврейского террориста, отбывающего пожизненное заключение. Даже беременность и роды жены Игаля Амира вызвали в обществе бурю негодования и побудили некоторых левых интеллектуалов Израиля выступить с призывом к своим менее политкорректным единомышленникам соблюдать приличия и не применять к женщине, эмбриону, а потом и к младенцу принцип коллективной ответственности. Даже сперма Игаля Амира волной накрыла израильскую прессу и бросила израильского обывателя во власть злых снов в точности по Фрейду-Юнгу. Мне приходилось встречать немало людей, испытывающих к Игалю Амиру и его супруге сильную физиологическую неприязнь. Такие же эмоции с похожими формами их проявления напоминали эмоции по поводу...евреев у знакомых мне в России и на Украине бытовых антисемитов.
Является ли Игаль Амир израильским заместителем "жидовской морды" для народных масс Израиля и "махровым сионистом" для тех, кто относит себя к интеллектуалам? У меня нет готового ответа на этот вопрос, но есть вопрос и этого уже слишком много, чтобы чувствовать себя успешно интегрированным членом израильского общества. Все же, когда известный певец со страниц самой читаемой газеты Израиля призывает "стереть улыбку с его (Игаля Амира) лица", т.е. обречь убийцу на вечные муки в буквальном смысле слов "вечные" и "муки", любопытство естествоиспытателя пробуждается во мне с новой силой и побеждает жажду успешной интеграции.
О, господа, вы мне все евреи по маме и папе, но истина дороже.
- Еврей поднял руку на еврея! - сообщила мне причину своей ненависти к Игалю Амиру одна довольно неглупая женщина, неизменный член партии Ликуд, т.е. находящаяся по своим политическим взглядам к убийце Ицхака Рабина куда ближе, чем к покойному премьер министру. При этом я обратил внимание на то, что дыхание моей знакомой участилось, а выражение глаз изменилось: хитрая, энергичная и уверенная в себе дама чувствовала себя не вполне в своей тарелке, и ей это было неприятно.
Вряд ли моя собеседница испытывала беспокойство от исторической памяти, назойливой, как еврейская осенняя муха из Йерухама. Память надоедливо подсказывала, что евреи не менее других народов на протяжении древней, новой и новейшей истории упражнялись в братоубийстве, доносительстве и предательстве единоверцев и единокровников. Не оказался в стороне от этой традиции и сам Ицхак Рабин. Что же, еврей убил еврея, - эка невидаль! Убил, убивает и еще много раз убьет. Память жужжала, но дама, похоже, просто боялась, что я не поверю в ее лояльность.
- Портреты Игаля Амира и Ларисы Трембов-лев-бов-ках-ров (ломает язык моя собеседница) надо печатать на туалетной бумаге, - и поступать с ними так, - мило улыбаясь, говорит мне другая знакомая дама, не отягощенная как академическими степенями, так и любовью к размышлениям длиною более двух секунд. Говоря "поступать так" дама грациозно изгибается, показывая мне, политически неподкованному репатрианту из России, что следует делать с образом Врагов демократии, если образ начертан на туалетной бумаге. Я тушуюсь: в самом деле, пол века прожил, а таких важных вещей не знаю. Что значит вырасти в тоталитарной стране!
--
Он поднял руку на самое главное, что у нас есть, - читаю на интернет форуме мнение анонима, которого я классифицирую по стилю письма как мужчину в возрасте 40+ с высшим образованием, женатого, цабра, государственного служащего низшего звена из электората Кадимы. - Выстрелив в премьер-министра, избранного демократическим путем, он поднял руку на демократию!
У цитируемого мной анонима убийство Ицхака Рабина приобретает символический статус покушения на некий комплекс ценностей, именуемый демократией. Это очень интересно, поскольку даже самые ярые монархисты не говорят, что убийство царя, помазанника божьего, равносильно покушению на Господа Б-га. Но покушение на Ицхака Рабина равносильно покушению на демократию. Запомним эту логическую фигуру, - она очень важна.
Такие формулировки, как приведенные выше, свойственны людям относительно умеренных взглядов. Что же до активистов Шалом Акшав, Мерец и т.п. - т.е. ультра левых, - то здесь, конечно, страсти кипят нешуточные, и, если заглянуть на форумы "Валлы", то складывается впечатление, что полчища религиозных сионистов, на знамени которых начертано имя Игаля Амира, оккупировали Святую Землю израильской демократии, и каждый, кто еще не записался добровольцем в партизаны - сам религиозный фанатик и экстремист.
Ладно религиозные левые активисты из Шалом Ахшав и Мерец. Прожженный политик Эхуд Барак на последнем митинге памяти Ицхака Рабина высказался в том смысле, что израильские правые ни больше, ни меньше, как раковая опухоль на теле израильской демократии. Арестовали и поколотили солдат и офицеров ЦАХАЛа, которые пришли на это мероприятие с другими мыслями и плакатами, нежели было позволено устроителями. Складывается впечатление, что день памяти Ицхака Рабина предназначен для поддержания некоего политического напряжения в обществе и что без этого символического действа напряжение рассасывается слишком быстро и бесследно. В прошлую годовщину памяти Ицхака Рабина журналистка Гаарец Лили Галили позволила себе публично усомниться, стоит ли продолжать носиться по улицам с трупом Ицхака Рабина на погребальных носилках, если, похоже, простой народ не разделяет эстетики левых активистов. Лили не права. Она не поняла, почему ее однопартийцы и единомышленники носятся с погребальными носилками и не могут иначе. Это не важно, понимает ли народ смысл ритуала, или не понимает. Разделяет эстетику или не разделяет. В литургии надо участвовать, чтобы быть лояльным членом общины. Литургия нужна, чтобы воспроизводить господствующий миф о мировом порядке.
В тот день, когда левые активисты опустят погребальные носилки, не окажется ли вдруг, что народ Израиля (вместе с политическими активистами) находится посреди пустыни. Не обнаружиться ли, что вся израильская демократия состояла из одного лишь непрерывного публичного перфоменса, из одного лишь представления мифа "Сотворение Нового гуманизма из ничего" с помощью погребальных носилок и большого скопления народных масс. Найдется ли Моше, а, если найдется, хватит ли у него терпимости и терпения водить сорок лет по пустыне этих самодовольных рабов демократии, пока не возвысятся они до того, чтобы выбрать свободу?
Если оставить в стороне обличительный или, напротив, апологетический пафос, следует констатировать, что день памяти Ицхака Рабина относится к классу ритуалов "очистительной и животворящей жертвы вечно умирающего и воскресающего Б-га". Этот ритуал неотделим от следующего мифа. "Некогда в темные времена Народ находился под властью сил зла: религиозного фанатизма и милитаризма. Герой восстает против сил Зла и побеждает их, поправ "смертию смерть". С этого момента начинается новая история, новое летоисчисление, - с этого момента мир управляется совершенно новым Законом или, точнее, новым Заветом. Посланник Зла низвержен в глубокую пропасть, закован в цепи, но скрежещет зубами, ибо ждет своего часа для возвращения. Мистическим образом продолжает он смущать души простых прихожан, дабы склонить ко Злу, и есть павшие, - отвергающие литургию и не подходящие к причастию. Через них Зло может вернуться на землю, поэтому нельзя терять бдительности!". Сходство идеологической или, вернее, культовой практики, сопряженной с именем Ицхака Рабина, с известными христианскими, зароострийскими и примитивными шаманистскими практиками очевидна и не вызывает особого интереса. Да, израильские левые религиозны, они фанатично религиозны, считая себя при этом отчаянными атеистами. Ну и что? В религиозности как таковой точно нет ничего плохого. Проблемы начинаются тогда, когда в культе на место Всевышнего (в логическом смысле слова Всевышний как совокупность всех превосходных определений, как парадоксальный объект предельной общности и предельной конкретности) ставится некий исторически преходящий и ограниченный идеологический конструкт. Массы, с большим раздражением относятся к абстракциям высоких порядков. Всевышний как Всевышний тяжел для них, на место Божества в массовой культуре обязательно ставится его примитивный конструкт-заместитель, не требующий метафизики и экзистенциального напряжения. Например, коммунизм, нацизм, национализм или демократия, - все равно что, главное, чтобы было примитивно и комплиментарно. Почему я хорош? Оттого ли что творение Божье, имеющее дар свободы и бремя ответственности?
- Ах, отстаньте, скучно!- Их-с-с-с-с!
Ведь это только начало длительного и нелегкого процесса духовного самоопределения! Дальше надо думать и переживать долго, сильно, тонко, - всю жизнь! Нас так много, мы так близки и так похожи, что не различаем оттенков, нас так много и мы так тесно прижались друг к другу, что мы не можем думать, и любая проблема вызывает у нас только два чувства: страх и агрессию. Мы не хотим быть творениями Всевышнего. Мы дети наших народов по маме с папой, мы дети рабочего класса, мы дети демократии. Мы хороши или потому что немецы (евреи, русские), или потому что пролетарии, или потому что равны всем так, что ровней не бывает и у нас есть права. На самом деле мы хороши просто потому, что нас подавляющее большинство. Большинство может выступать под разными именами в зависимости от того, какие нынче ходят мифы на улице - коммунистические, фашистские, либеральные, гомосексуальные - но мы всегда равны сами себе: мы тупы, слепы, нетерпимы и агрессивны до первой массовой порки.
Вот и самое время устроить крик:
- Автор фашист!
Глупости, глупости это!.. Быдло - определение не социологическое, ни, тем более, расовое или этническое, но - нравственное. Если вы добровольно прибиваете свое ухо к чужим воротам, т.е. в соответствии с еврейской традицией оформляете таким образом добровольный отказ от свободы - вы быдло. Если предпочитаете умереть, но не лишиться свободы, - вы человек. Раб - всего лишь "говорящее орудие", ибо выбрал в пользу животной жизни, отказавшись от человеческой сущности. Раб вновь становится человеком в тот момент, когда понимает, что есть вещи, которые дороже его физического существования. Это различение между свободным и рабом ввел еще Аристотель, которого (Аристотеля) наше образовательное быдло любит походя лягнуть за "реакционные рабовладельческие взгляды". Общество, провозглашающее высшей ценностью право на жизнь - общество рабов, общество быдла, - массовое общество.
Рабам пристало судить Аристотеля.
Жан Поль Сартр и судить не стал: сказал по-простому, что сущности нет, а есть обстоятельства, - сказал и тут же вышел в пророки черни. А ведь совершенно убогую мысль в совершенно убогой форме высказал. Потому и отмечен как пророк.
Поговорим об этом, чтобы лучше понять самих себя, справа ли мы, слева или вообще где-то там...
***
Для лучшего понимания происходящего вернемся к мифу о Ленине и к ритуалу чествования Вождя. День памяти Владимира Ленина только первые несколько лет после смерти вождя мирового пролетариата отмечался в день его смерти. Затем решением ЦК ВКПБ День памяти был перенесен на День рождения, как мы, наверное, еще помним, на 22 апреля.
(Примечание публикатора.
Автор ошибается, его "несколько лет", это, на самом деле, почти 30! Мне, будучи школьником начальных классов, довелось пару раз участвовать в праздновании Дней Смерти Ленина, 21 января, которое было отменено руководством КПСС весной или летом 1954 г...
А.Тарантул)
Это было совершенно органичное решение. Положительная культовая фигура в первобытном ментальном пространстве существует по законам мифа об умершем, но вечно воскресающем боге. Ассоциативное поле: рождение, свет, творение, добро. "Ленин и теперь живее всех живых..." (Владимир Маяковский). Ленин в мифологеме советской эпохи выступает как Бог-мессия, принесший Новый мир пролетарской справедливости, и продолжающий творить Царство света - коммунизм - здесь и сейчас. В образе Ленина креативность добра подчеркивается, является едва ли не центральным элементом образа Вождя-мессии. Это вполне объяснимо, если иметь в виду, что коммунистический проект был модернистским и эсхатологическим. Большевизм устанавливал "конец истории" с построением коммунизма, для которого коммунистические романтики (такие как Никита Хрущев) устанавливали конкретные и близкие исторические сроки. Это движение к концу мыслилось как процесс созидания, осуществляемого "волею и мыслью Ленина". Совершенно естественно, что это движение ассоциировалось с гигантскими (вселенскими) стройками, поворотом рек, созданием и осушением морей и движением народов. На эту мифологему накладывался повседневный опыт модерна: коллективизация, индустриализация, культурная революция, Днепрогэс, Беломоро-Балтийский канал, авиация, космонавтика, географическая экспансия на 1\6 часть Земного шара, мировая революция, вовлекающая весь Мир в вихревой поток движения к Концу истории. Еще раз: у коммунистического модерна был повседневный опыт, подтвержающий истину мифологической картины мира, первые Евангелия которой было написано рукой самого мессии - Ленина. Коммунистический модерн создал "научную теологию" - марксизм, в которой истина Благой Вести доказывалась рационально, опираясь на политическую экономию, социологию (исторический материализм) и некий парафраз логики - диалектическую логику. Мифология коммунистического модерна претендовала на научность и, по мнению автора этих заметок, это стало одной из весомых причин как возвышения Советской Империи, так и ее скоропостижной смерти, поскольку сознание советских людей оставалось открытым, подверженным провокации опыта и логического аргумента. Коммунистическая религиозность оказалось недостаточно массовой, недостаточно примитивной, поэтому она умерла своей смертью в ходе Перестройки. Но эволюция массового общества на Западе оказалась более радикальной, нежели на Советском Востоке.
День памяти Ицхака Рабина падает на день его смерти и без факта смерти, причем насильственной смерти от руки Сил Зла, - это день не имеет общественно значимого смысла. В самом деле, величайшее творение всей жизни Ицхака Рабина Соглашение в Осло, уже в момент подписания, были, скажем осторожно, сомнительными. Если их целью было установление Великого Мира на Ближнем Востоке, то эта цель не была достигнута, как и нет никаких подтверждений тому, что эта цель будет достигнута в будущем, благодаря совершенному Ицхаком Рабином. У израильтян нет опыта переживания "пришествия Мира (Шалома)" вместе с приходом в большую политику Ицхака Рабина. Зато есть уникальный опыт постоянного пребывания в экзистенциальном парадоксальном ожидании мира, который вот-вот наступит, как в драматургии Ионеско. Если истины коммунизма следовали из "классовой науки", то проект Вечного мира Ицхака Рабина не имел никаких видимых рациональных обоснований. Необходимость реализации этого проекта следовала из иррационального мотива: Воли к Миру. Именно воля к миру, заметим, является центральным элементом культового образа Ицхака Рабина. Миф об Ицхаке Рабине - это миф о воле, но не о деянии. Воля к миру реализует себя через речь о мире, переговоры о мире, наконец, через "Песнь о мире" (песня, с которой по преданию Ицхак Рабин ушел из жизни и которая стала неотьемлимой частью церемоний в память об Ицхаке Рабине). Воля реализует себя не в действии по преустроению мира, а в речи, в тотальности устных и письменных текстов, порождаемых в ответ на эту речь, - она реализует себя в демонстрациях, скоплении человеческих масс, которые сами по себе считаются и волей, и действием, и историей. Если речь о мире рождает в ответ только речи о мире, если мирная риторика становится всеобщей, то цель как бы достигнута. Мир остается таким же, каким он был, война продолжается, сверхдержавы, как и раньше, играют судьбами народов, но в мире, где все говорят о скором наступлении "конца времен", где все должны говорить об этом - Великом мире на Ближнем Востоке, - в этом мире переживание исторического времени прерывается, в сознании людей наступает разрыв исторических причинных связей и уже не важно, откуда и почему придет мир и по большому счету неважно, придет ли он на самом деле: главное это волеизъявление, осуществляющее себя в речи, - осуществляющее себя как власть.
Для постмодернистского сознания говорить о том, что некая политическая доктрина несостоятельна, поскольку не подтверждается опытом, - вопиющее невежество и даже, пожалуй, преступное хамство. Опыта за пределами публичной речи попросту нет. За этим всем немудреное и не новое предположение: если социальная реальность творится сознательной деятельностью людей, а сознание есть некая тотальность текстов, то риторика и есть политика и тотальность риторики означает полноту власти. Чем выше тираж текста в масс-медиа, чем выше "индекс цитирования" тем сильнее власть текста. Если еще недавно большие тиражи ассоциировались с чем-то низкопробным, созданным "на потеху толпе", то теперь качество текста тем выше, чем выше его тираж...
Если все скажут, что в Израиле воцарилось подлинное народовластие, если все скажут, что на Ближнем Востоке установился мир, если все будут повторять и повторять эти слова, - разве это не то же самое, что народовластие и мир? Если весь мир будет говорить о правах человека, разве это не то же самое, что человеколюбие?
Массовое сознание эпохи постмодерна идет дальше нацистского и коммунистического модерна. Это сознание окончательно покидает почву реальности, становясь неподвластным доказательству и опровержению опытом. Публичному тексту присваиваются магические свойства, журналисты и университетские профессора приобретают все определения шаманов, служителей культа Добра, которое есть Демократия. Разумеется, само существо народовластия испаряется: нельзя властвовать силою заклинаний. Народовластия не может быть, потому что однородная электоральная масса вовсе не народ, а охлос, толпа - объект своекорыстных и недальновидных манипуляций лукавых пророков черни.
Реальность протестует, реальность не подчиняется заклинаниям, но никому нет до этого дела.