Аннотация: Шведы - скандинавское спокойствие. Вот у кого надо поучиться всему.
Ш В Е Ц И Я.
И снова пассажиры из всех кают современного судна стеклись к выходу из него,расположенному примерно на пятом этаже дома на суше, они выходили из-за углов коридоров с сумками и баулами, пристраиваясь в хвост очереди, неторопливо двигающейся к объемному лифту. Он довозил всех до нижнего этажа морского вокзала и раскрывал широкие двери, чтобы через пару-тройку минут бесшумно вознестись наверх за новой толпой путешественников. Не было среди нас ни давки, ни толкучки, ни суетливых движений, присущих на родине практически во всех общественных местах до сих пор несмотря на двадцать пять лет жизни в демократическом обществе равных возможностей.Не прозвучало ни одного громкого возгласа, что у кого-то что-то пропало или кто-то кого-то потерял, острые углы по посадке на паром и высадке с него нескольких тысяч человек были максимально сглажены,создавая впечатление легкой прогулки по запланированному маршруту.Невольно в голове зародилась мысль о том, что не механизмы виноваты и не та же погода, а люди, обслуживающие эти механизмы и делающие эту погоду под себя. Ну так о чем еще может быть тогда разговор.
На выходе из морского вокзала поджидал автобус, раньше нас съехавший из грузового трюма под пассажирскими палубами. Стокгольм, как почти все приморские города, располагался на небольшой возвышенности, отчего его фасад раскинулся перед глазами во всей красе, он был великолепен, украшенный лютеранской утонченной готикой, купольными католическими ансамблями и древними ратушами с зубцами на верху вокруг квадратных стен. Но главное заключалось в том, что город раскинулся аж на четырнадцати островах, соединенных между собой пятьюдесятью тремя мостами. Застроенных таким образом островов было конечно меньше, чем в Венеции с ее бесчисленными Мурано-Бурано и каналами на каждом шагу, в Амстердаме с его Амстелем, рассекающим анклав пополам, и так-же многими каналами, и в Питере с его Невкой, Фонтанкой, Васильевским и конечно чижиком-пыжиком. Но их хватило для того, чтобы разместить на них главный город всей Скандинавии. Кстати, когда я в юности распевал песню про чижика, он казался мне больше орла, а когда сам оказался в Питере, то с трудом сумел рассмотреть на бетоне Фонтанки птичку, приткнувшуюся у самой воды - такой маленькой она оказалась. Вообще все маленькое звучало почему-то громче большого, взять хотя бы Манекен пис в Брюсселе, мелкенького мальчишку-голопузика, пускающего струю в бронзовую чашу под ногами, или его подружку, примостившуюся с голенькой попой в нескольких улицах от него.Или хрупкую, похожую на девочку, Русалочку в Копенгагене, присевшую на камень у воды в центральном парке столицы Дании. Или в Стокгольме самый маленький памятник в мире ввиде присевшего на корточки безликого человечка, помещенный в один из дворов со старинными зданиями вокруг. Туристы подставляли ладони под откляченную его попу, и он умещался на каждой из них, угловатый и неуклюжий, с огромной лысой головой, но удивительно целеустремленный, похожий на самих шведов, презирающих праздное шатание по умощенным камнем улицам, отвергшим категорически асфальт как что-то чужеродное, несовместимое с их историей. Он темнел лишь на тротуарах и дорожках для велосипедистов вдоль них, к которым было опасно приближаться, потому что шведы и шведки в спортивных трико в обтяжку мчались с сумасшедшей скоростью, не обращая внимания ни на кого. Перед этими скульптурами-крохами бледнели пирамиды Хеопса, Хефрена и Микерина, не говоря о римском Колизее и Эйфелевой башне на Елисейских Полях в Париже, столице европейской моды.
Автобус остановился в центре острова Ридаррхольмен, самом древнем из всех островов, на котором был воздвигнут памятник основателю города ярлу Биргеру и знаменитая церковь Риддархольмчюрка с могилами выдающихся шведов внутри нее и на кладбище при ней. В переводе со шведского слово ридарр обозначает рыцарь, а хольмен - остров, значит, мы ступили на рыцарский остров, что было подтверждено медными и каменными статуями воинов в доспехах, с мечами в ножнах и с поднятыми вверх копьями, сидящими на огромных конях. Груди их прикрывали овальные щиты с именными гербами, на головах возвышались островерхие шлемы с забралами, а на железных сапогах топорщились острыми концами медные шпоры. Даже сейчас, глядя снизу на прирожденных воителей-варягов, замерших навечно на высоких постаментах, по спине шмыгали мурашки от явной их мощи и целеустремленности, и невольно поднималась волна искреннего уважения к своим предкам, встречавшим вот таких гостей чаще дубовьем и топорами на длинных деревянных держаках. На улицах, замощеных округлым камнем, отполированным за века до блеска, не было ставшего нам привычным автостолпотворения, наверное потому, что машин здесь было в меру. Не было видно и панельных домов - хрущевско-брежневской гордости в бывшем СССР, с помощью которой эти правители из соцлагеря пытались решить жилищную проблему.Она так и осталась нерешенной, мозоля глаза обшарпанными панелями новым поколениям русских людей, наводя на мысль, что не следовало выпускать на волю потомственных рабочего с крестьянином, чтобы не умурились они заменить живую мысль рабоче-крестьянской смекалкой, при которой кирпичи уступили место бетонным монолитным панелям, а болты не накручивались на гайки, а забивались кувалдами. Так было проще, дешевле и быстрее догнать и перегнать загнивающий Запад вместе с неведомой Америкой за долгим океаном, не устававшей ошарашивать мир достижениями во всех сферах деятельности. В СССР было лучше и краше, чем во всем мире. Здесь же повсюду краснел древний кирпич, ухоженный снаружи и внутри, с лепниной по фасадам зданий государственного значения и без него, под ногами струились старинные желобы для стока дождевой воды, обработанные заподлицо с мостовыми, тонкие водосточные трубы поднимались под козырьки крыш с навесами. В России в больших городах тоже стали прокладывать желобы для стока воды, но о их острые выступающие края с глубокими выемками за ними можно было самое малое вывихнуть ноги, словно клались они с расчетом на врагов. Разговора же об инвалидах-колясочниках можно было не вести вообще - для них эти преграды относились к категории непреодолимых. А здесь возле каждого подъезда, не говоря о перекрестках, стояли интересные по исполнению урны для мусора, под которыми ничего не валялось.
Людей что на улицах, что в общественных зданиях было мало, если кто встречался, то на лице у него присутствовала деловитость, ставшая здесь для нас привычной, как и походка быстрее обычной. У молодых мам, толкающих перед собой коляски с малышами по своей стороне тротуара, лица светились не придурковатой как в России радостью от какого-то необыкновенного будто бы события, чаще не подкрепленной разумностью и потому заставляющей их ерзать коляской во все стороны, мешая пешему движению. А спокойствием, отражающим внутреннее душевное равновесие, ведь для них это было исполнением всего лишь природного естества, называемого святым словом - материнство. Дети в удобных ложах тоже выражали ангельское приятие земного бытия, не обременного духовными и материальными заботами их родителей, они были мордастенькими и абсолютно уверенными в собственной защите от любых посягательств на них. Я вглядывался во встречных скандинавов,помня рассуждения соплеменников о том, что все они страшненькие, невзрачненькие и с грубыми чертами лица, и ни в чем не находил подтверждения этой болтовне.Вообще, сколько ни мотался по разным странам, редко когда натыкался взглядом на неправильные черты лица или на угловатость, чаще приходилось ловить себя на мысли, что европейцы выглядят куда интеллигентнее россиян,при чем все без исключения,что добавляло им особой привлекательности.
Я успел отскочить от очередной велосипедистки с румянцем во все щеки, не подумавшей сбавлять скорость, а лишь досадливо качнувшей волнами светлых волос и обдавшей меня снисходительным взглядом светло-голубых глаз. И прибавил шагу, стремясь догнать хвост нашей группы, успевшей ступить на очередной каменный мост, ведущий на Королевский остров, на котором возвышалось старое здание из красного кирпича. Это была Ратуша, главная достопримечательность столицы Швеции, она была построена в начале двадцатого века и представляла из себя глухую башню с фонарем со шпилем над ней, высотой примерно с десяти этажный дом, примыкающую к зданию в три этажа с островерхой крышей и с еще одним фонарем на противоположном конце крыши. А так как каждый этаж можно было с полным основанием посчитать за полтора, то здание тянуло на пять обычных этажей.Оно стояло у кромки воды озера Меларен на острове Кунгсхольмен и было знаменито тем, что в Голубом его зале в присутствии королевской семьи каждый год десятого декабря вручались Нобелевские премии самым гениальным людям на планете Земля. Еще одно здание из двух этажей, связанное с именем Нобеля, стояло почти в центре острова, когда мы приблизились к главному входу с деревом в человеческий рост с зеленой кроной,росшим прямо на ступеньках,то увидели сначала скромный портрет Нобеля примерно метр на полтора, написанный в черно-белом цвете, как бы прислоненный к правой стороне от ступенек, ведущих внутрь здания. А затем массивную дверь из ценных пород дерева с резьбой по ней и с солидными медными ручками. Это были все украшения, отличавшие здание от других вокруг, более старинных. По бокам главного входа с округлым верхом темнели два таких же овальных проема, все три проема были соединены друг с другом проходом позади них. Сам Нобель, естественно, еврей по национальности, хотя и родился в Стокгольме, но долгое время жил в Питере, а позже стал владельцем бакинских месторождений нефти, не сразу отошедших после революции в Российской империи к молодому государству под названием РСФСР. То есть, Нобель с родственниками успел выкачать немало денег из бакинских скважин и вывезти их за рубеж, ему не помешали сделать это даже 26 комиссаров, кстати,расстрелянных не в Баку, а в азиатских песках.Я встречался с потомком Нобеля, учредителем и первым председателем Международного союза писателей в новой России со штаб квартирой в Рязани, членом которого являюсь. Илья Майзельс представляет из себя человека среднего роста за сорок лет, чернявого, с бородкой и крупным носом, весьма активного и что самое главное, целеустремленного не менее своего прадеда, что позволило ему в короткие сроки наладить при союзе издательскую деятельность. Книги авторов стали выходить регулярно... за счет самих авторов, разумеется.
В здание Ратуши попасть мы не сумели, хотя во всех странах Скандинавии государственные учреждения открыты для туристов и публики настеж, видимо, был день закрытых дверей, поэтому растянутой толпой мы подались дальше по ужасно узким улицам между древних домов. Одна из таких улиц, самая узкая в городе, была на входе в нее шириной метр с небольшим, а на выходе вообще сантиметров девяносто, что привело к застреванию в нем толстушки-хохотушки, быстро переменившейся в лице. Ведь назад хода для нее тоже не было, даже если бы наша спутница разделась догола, потому что она старалась до последнего ужимать жирные телеса, стремясь "просклизнуть" по улице как все. Короче, шуму с общим галдежем хватило на полчаса, после которых толстушка, гневно косясь на вывеску с названием улицы, зареклась посещать вообще весь Скандинавский полуостров. А вокруг краснели кирпичом дома стариннной архитектуры с зеленоватой патиной на ажурных оконных решетках первых этажей, на козырьках крыш и едва ли не на самих стенах, и почти не было местных жителей, словно они вели комнатный образ жизни.Мы умилялись от вида ухоженных двориков, не засоренных неуклюжими детскими площадками с поломанными горками и качелями, а усаженных лесными деревьями с дорожками между ними, задерживались возле больших и малых по размерам памятников, древних и современных, ввиде огромного уха на высоком постаменте или аиста на одной ноге с вытянутыми вверх шеей и клювом. И почти везде, стоило нам выйти из тесных кварталов, оказывались перед водой, текущей или в каналах,или отражающей в бесчисленных заливах низкое небо в кучевых облаках. На выходе с острова стояло самое красивое здание города - Рыцарский дом, построенное в барочном стиле в 17 веке братьями де Вале, с длинными редкими окнами и с высоким крыльцом со ступеньками. Перед ним возвылался памятник королю-реформатору Густаву Васа, тоже позеленевший от времени.
И снова на пути сгорбился небольшой мостик, по которому можно было попасть в Гамла-Стан, что обозначает Старый город, представлявший из себя город-музей. Это и правда оказался музей под открытым небом, потому что все дома на острове были построены, как нам объявили, в 16-18 веках, но вряд ли кто из нас, бывших совков, мог себе такое представить. Ведь мы привыкли видеть вокруг себя простенькие хрущебы с брежнебами без ресниц на оловянных окнах, с редкими вкраплениями между ними еще довольно приличных после царского наследного присутствия сталинеб с высокими потолками в квартирах и лепной обналичкой на окнах с подъездами. А здесь северная суровая архитектура украшалась то медными подвесками над крыльцом, то фигуркой трубочиста на островерхой крыше, или резным флигельком на тонком шпиле ввиде рыцаря на коне, в шлеме, с копьем и щитом, зажатыми руками в железных рукавицах. Среди этого музейного великолепия возвышался Королевский дворец, единственное отличие которого от остальных зданий было в том, что он был обнесен железной оградой с гербами на воротах. За оградой виднелась небольшая будка с охранником возле нее в военной форме, но он не особо отвлекался на туристов, занятый больше созерцанием, кажется, собственного нордического носа, поэтому мы без особых препятствий прошли во дворец и поднялись по мраморным лестницам до королевских комнат, полных тайн для простых смертных. На стенах висели портреты королей, герцогов и наследных принцев с принцессами и наиболее важными придворными особами в пышном облачении в отличие от особ мужского пола,разукрашенных эполетами и цветными перевязями через плечо, и конечно знаками отличия за личную храбрость. Покои были обставлены старинной мебелью, почти такой же основательной и удобной как например в Лувре, в которой многие из нашей тогдашней братии пытались умоститься, несмотря на окрики музейных блюстителей, стоявших там на каждом шагу. Здесь этих людей с острыми глазами и в ливреях, расшитых золотыми шевронами, не наблюдалось, а подход к кроватям и креслам просто огородили тонкой веревочкой, и каждому туристу было ясно, что королевская шапка изготовлена не по сеньке. Но какой русский не любит подержаться за край бархатного балахона над монаршей кроватью, или хотя бы потрогать кончиками пальцев вековое дерево кресел со столами, или взобраться на трибуну, с которой ораторствовали царские персоны.Нашлись такие и среди нас, в том числе я, толкнувший короткую речь с резного дубового сооружения, после чего некоторые наши дамы стали приглядываться ко мне с еще большим любопытством.Ведь ни для кого не было секретом, что я кропал какие-то там книжки о каких-то терских казаках и мошенниках на центральном ростовском рынке, в том числе не забывал писать и о любви. Великолепие обстановки в комнатах и кабинетах, высокие потолки с лепниной, под которыми умещались портреты королевских особ, написанные в полный рост, создавали атмосферу спокойствия и благонадежности, что в полной мере соответствовало духу этой страны. И хотя картин великих художников, какими были заставлены и завешаны галерея Уффицы в Италии, Лувр во Франции, Дрезденская галерея в Германии, Третьяковка в Москве или музей Ван Гога в Нидерландах, не говоря о сокровищах Ватикана с церковным величием Иерусалима или египетским национальным музеем в Каире, практически не встречалось, беднее от этого комнаты дворца, скромного по монаршим меркам, не выглядели. Ну не было среди скандинавов леонардо,боттичеллей,рембрандтов, ренуаров, рафаэлей с дюрерами, зато они были великолепными воинами, испахавшими на утлых суднах многие моря и океаны и исходившими пешком многие страны, вплоть до арабских эмиратов. Есть версия, что Америку открыл не какой-то еврей Колумб, а именно варяги, посетившие ее берега раньше на несколько столетий. В России варяжские вожди даже сидели на престоле и судя по результатам правления - неплохо.
Мы долго обходили комнаты, переходя по бесконечным широким коридорам и вышагивая по лестницам, а затем вышли во двор, чтобы посмотреть на смену караула. Нам повезло, время подступило к четырнадцати часам дня, когда начиналась церемония, да и обед у нас отсутствовал, его заменял шведский стол по утрам. Возле двух полосатых будок стояли два гвардейца с карабинами у ног, в высоких черных папахах с длинным мехом, надвинутых до бровей, в темно-синей униформе с белыми лампасами на брюках и в грубых башмаках, начищенных до блеска. Полосы на темно-синих будках были тоже белыми, как обшлага на рукавах кителей гвардейцев с крупными медными пуговицами, а эполеты у них были обшиты золотыми шнурками.Мы по очереди,особенно молодые женщины,стали осторожно подходить вплотную к часовым, чтобы сделать снимок, но шведские мушкетеры даже бровью не шевельнули, пресекая лишь попытки особо ретивых девушек дернуть их за ухо. Помнится, в амстердамских кафе так подшучивали над шотландцами, дефилировавшими по столице Нидерландов в коротких клетчатых юбках, молодые официантки, приехавшие в этот город неограниченных возможностей со всех концов мира. Они отводили подносики в сторону и другой рукой резко приподнимали полы коротких юбок скотланд денди, показывая посетителям их тощие ляжки. На богохульство крепкозубые парни отвечали лошадиным заразительным ржанием, показывая, что им тоже нравятся такие сексуальныфе забавы. В это время из-за здания в два этажа, похожего на дореволюционные постройки в небольших российских городах, вышел отряд гвардейцев с карабинами на плечах и промаршировал к центру мощеного камнем двора. Туристов внутри него собралось уже немало, они толпой бросились за отрядом, на ходу настраивая японские фотоаппараты и видеокамеры. Из улицы, перпендикуляпрной первой, появился еще один отряд, состоящий из десятка примерно солдат, за ним еще один и через пару минут такой же. Солдаты выстроились сначала в линию, потом по команде начали перемещаться,переходя с одного места на другое и создавая ромбы и квадраты. Они делали это неспешно и без напряга в отличие от показательных выступлений роты кремлевских часовых на Красной площади, когда кажется, что отглаженные брюки на них лопнут по швам. У шведских потешных солдатиков коленки распрямлялись не особо, образуя на штанах пузыри, спины немного сутулились, а неуклюжие ботинки, похожие на те, которые выдавали у нас в сталинско-брежневские времена сорванцам из ремесленных училищ, они едва не волочили по камню.Примерно как американские янки на параде в честь ихнего Дня Независимости. Наблюдать за тягучими действиями было не особенно интересно, лишь когда из небольшого каре отделились несколько гвардейцев и направились неспеша к будкам с часовыми, толпа туристов оживилась, последовав за ними. Сдача караула прошла так-же пассивно, без звона каблуков по камню и щелканья ими друг о друга, лишь медленные повороты голов, украшенных лохматыми папахами, и застывание в такой позе на несколько минут, вызвали негромкий одобрительный смешок. Все-таки надо было хорошенько рассмотреть, кто пришел тебе на смену, иначе где-нибудь в парагваях при таких раскладах и будку могут уволочь. Это не театр смены часовых на границе Индии и Пакистана, когда от петушиных поз расфуфыренных гвардейцев глаза от смеха не просыхают от выступивших на них слез. После смены караула остальные гвардейцы позанимались некоторое время еще на плацу и отбыли в казармы, а мы пошли дальше осматривать достопримечательности Стокгольма.
На углу улицы Туска Бринкен, что находилась в квартале Морфеус, я увидел старинную пушку черного цвета без лафета и колес, вделанную в угол розового здания, рядом с ней краснели скандинавские руны, выписанные на стене чем-то острым с особой тщательностью. Присев на корточки, я попросил спутника сфотографировать меня на фоне необычного памятника военному прошлому Швеции, на который можно было облокотиться. Через пару переулков стоял прямо на тротуаре толстый человечек в широком плаще, плоской шляпе и с приподнятыми пальцами руки над переносицей очками, похожий на Ганса Христиана Андерсона, держащего в руках толстую книгу. Примерно такого же добродушного толстячка, скорее всего, они оба были гипсовыми, я видел в Варшаве на одной из улиц, сбегавшихся к главной площади со стеллой и памятником на ней, только тот обряжен был в яркий плащ с желтыми и розовыми квадратами, и на щеках у него краснел здоровый румянец. Шведский толстячок выглядел более сероватым и соответственно более одиноким, хотя желающих щелкнуться в обнимку с ним хватало. На улицах частенько попадались небольшие открытые кафешки на пяток-десяток мест с выносными стульями, огороженными невысокими барьерами, такие бистро для местных жителей и для туристов были распространены по всей Европе.
Оставив группу, я отправился осматривать достопримечательности города в одиночку, я всегда так делал, когда приезжал за границу, причина была одна - в толпе, несмотря на присутствие гида, невозможно было проникнуться той атмосферой, в которой жил немецкий, французский или итальянский народ. А об исторических памятниках этих стран можно был узнать из проспектов, выдаваемых экскурсоводами каждому туристу, и рассмотреть их под разными углами куда лучше. Вот и в этот раз мне повезло выйти на одноэтажный особнячок за невысоким деревянным заборчиком с крытым павильончиком в стороне от него, заставленным небольшими столиками со стульями, смахивающим на столовую в уездном русском городке. Домик внутри двора тоже не отличался ухоженностью, вокруг было насыпано множество пожелтевшей листвы, а деревянные ступени, ведущие к павильону, были потертыми и светлели пятнами облупившейся коричневой краски. Они скрипели под ногами и хрустели листвой, успевшей закостенеть. И вдруг от забора запрыгал по направлению ко мне какой-то зверек с пушистым хвостом, торчащим над ним высокой свечой, я нагнулся вперед и увидел темно-рыжую белочку с узенькой мордашкой и крупными бусинами черных глаз. Это был, скорее всего, детеныш, потому что взрослые особи выглядели крупнее, имели более ухоженную шубейку,а на этом чуде природы окрас был неустойчивым и мех кое-где торчал клочками. Я включил "Кодак" и подался вперед, стараясь навести объектив на животное, затем сделал пару коротких шагов, затаив дыхание, нажал на кнопку увеличения ракурса, чтобы уместить в кадр всю белочку. Она как раз наткнулась на что-то съедобное, присев на задние лапки, проталкивала его в пасть передними, не переставая шевелить ушами с кисточками на концах.Мое движение не осталось незамеченным,зверек скоренько заскакал к павильону, поминутно рыская по сторонам и заставляя суетиться и меня. Наконец я понял, что из моей затеи вряд ли что получится, белочка не подпустит человека близко к себе, стараясь держать его на безопасном расстоянии, а в случае реальной угрозы нырнет в какую-нибудь дыру и была такова. Сделав несколько кадров наспех, я вернулся к деревянным ступенькам и присев на одну из них решил проверить, что получилось, когда увидел в окне размытое изображение, собрался было огорчиться упущенным мгновением пообщаться с сестрами меньшими. Мимо прошли несколько человек, они замедляли движение и сообразив что к чему, сочувственно улыбались мне, затем переводили взгляд на белочку, поднимали вверх большой палец и спешили дальше. Я подневольно кивал, бормотал что-то на смеси евроиндоньюс и снова старался отыскать на дисплее хоть один нормальный кадр. Его не было. И вдруг заметил, что зверек возвращается назад, движения у него стали менее суетливыми, а хвост он держал как в первый раз трубой, не кладя на землю и не раскачивая им из стороны в сторону. Подскакав на расстояние вытянутой руки, белочка встала на задние лапки и замерла в таком положении с хвостом, устремившимся вверх вдоль изогнутой дугой спины и с вытянутыми вперед передними лапками, одна из которых была как бы нехотя опущена вниз. Это было что-то невероятное, я навел на нее объктив и щелкнул несколько кадров, затем встал на одно колено, стремясь сделать хороший портрет, но зверек опередил меня с выбором позиции, он опустился на землю и поднял кверху вместе с хвостом теперь мордашку, устремив взор черных своих бусин как бы мимо меня. Белочка явно позировала словно понимая, что от нее требуется, но размышлять о необычных ее способностях было некогда, я почти ползал по ступеням, не снимая пальца с кнопки спуска,успевая менять местоположение тела с режимами съемки.Мы занимали друг друга до тех пор, пока зверек не показал все, на что был способен, а я не нащелкал достаточно кадров, после чего с достоинством разошлись своими дорогами. Я было пожалел, что у меня в кармане не оказалось ничего съедобного, чтобы отблагодарить зверька за старания, но кинув взгляд на него, собравшегося удаляться, сообразил, что этого не требовалось. Он был сыт.
Узенькая улочка привела на просторную площадь, омываемую с одной стороны очередным заливом, затоном, бухтой, преграждавших путь через каждые пару-тройку кварталов. В центре площади, в каменной выемке за пешеходной дорожкой, в которую можно было сбежать по нескольким ступенькам, играл струями фонтан ввиде чаши на высокой толстой ножке. Сбоку окруженной деревьями выемки был еще один маленький фонтанчик с тонкой струйкой воды, за которым торчало огромное серое ухо из мрамора или серого гранита. Таких необычных сооружений в стиле модерн здесь было множество, они возникали на улицах, во дворах, в парках, на аллеях и даже на крышах зданий, придавая городскому пейзажу больше разнообразия. Вместе с покрашенными в разные цвета зданиями от светло-желтого до почти черного с белой окантовкой вокруг широких и высоких окон с рамами, разделенными на небольшие квадраты. На одной из площадей был выставлен на всеобщее обозрение старинный деревянный якорь с толстым дубовым стояком и с железным кованым кольцом посередине дубовых перекладин, с коваными же широкими лапами внизу. Якорь был поставлен как бы на один бок, словно зацепился за грунт на дне, высотой был примерно метров десять. Недалеко от этой площади восседал на коне медный всадник в доспехах, олицетворявший очередного шведского короля в походе, рядом устремился ввысь варяжский шатер из дерева, больше похожий на саамский чум. На поверхности воды серовато голубого цвета покачивались суда, от лодок и яхт под парусами до гигантских паромов в пятнадцать палуб, и везде людей можно было пересчитать по пальцам. Даже машины на шоссе за спиной ехали не бесконечной чередой, как в Риме вокруг Колизея, создавая подобие гигантского железного червя, сверлящего дыры в стенах вечного города, а с интервалом в десятки секунд. Хотя стена камня за шоссе, только приукрашенного разной краской, была такой же сплошной, в ней лишь кое-где чернели овальные входы во дворы. Я прошелся вдоль одетого в бетон берега сначала в одну сторону, затем повернул по широкой дорожке из плит обратно, завидуя порядку вокруг и не наблюдая людей с метлами в оранжевых безрукавках, мозолящих в России глаза что неряшливым видом, что кучами мусора под их ногами. Невдалеке виднелся между зданиями шпиль церкви Святого Николая,построенной в тринадцатом веке в романо-готическом стиле,мимо которой проходил,возле нее громоздилась еще невидимая отсюда, вырубленная из дуба пятьсот лет назад скульптурная группа, представлявшая конную статую и святого, убивающего дракона. Рядом была фигура коленопреклоненной принцессы, тоже вырезанная из дуба с особым изяществом. Это была композиция, могущая не только задержать внимание на долгое время, но и заставить вернуться к ней еще раз. Но времени было в обрез, поэтому я, побродив по берегу залива, снова углубился в каменные джунгли шведской столицы, стараясь охватить взором и запечатлеть в голове как можно больше интересных мест, говорящих о жизни шведов языком дерева, камня или железа. На одном из зеленых холмов, которых вокруг было много - ведь скандинавы, как уже говорилось, старались не нарушать природного равновесия и строили дома на берегах рек, озер и заливов, сохраняя в целости и сохранности не только деревья, но и холмы с травой и кустами. Так вот, на вершине невысокого холма была возведена церковка, больше напоминавшая небольшую часовню, с воротцами на широкий двор, представлявший из себя кладбище моряков с надгробными плитами с надписями на них, стоящими и лежащими. Немного в отдалении и в стороне от плит возвышались из травы небольшие статуи из черного камня, одна была ввиде молодой согбенной женщины в длинном до пят платье с головой, покрытой остроугольным капюшоном, другая ввиде молодого человека без одежды с руками за спиной и с кучерявой головой, чуть запрокинутой назад и в сторону. Прямо перед главной аллеей, на вершине холма, возвышалась серая мраморная плита с позолоченной чеканкой на верхней части ее с выбитыми на ней мужчиной и женщиной по бокам прямоугольного гроба с парусным кораблем с оснасткой на заднем плане. Я походил вдоль рядов могил, рассматривая надписи и стараясь определить, в каком году было открыто это кладбище погибших моряков, даты на плитах начинались еще с 1600-х годов и заканчивались недавними временами. Завернув с главной аллеи к выходу, я прошелся по узенькой дорожке и уперся в массивные серые плиты высотой примерно метра два с половиной и длиной метров пять, они стояли как бы углом друг к другу, образуя между ними узкий проход, расширявшийся к концу, выходящему на склон с бугра, за которым шумела оживленная улица. Я прищурил глаза, стараясь разобрать надпись, нанесенную скульптором отдельно, и вдруг понял, кому были посвящены огромные эти плиты, испещренные множеством имен. Этот памятник был поставлен в честь пассажиров той самой внезапно перевернувшейся "Эстонии", парома, начавшего курсировать в начале перестройки между прибалтийскими странами и Скандинавией, и мгновенно затонувшего в водах Балтийского моря. Тогда было много разговоров о том, что в трюмы вместе с машинами и другой техникой были загружены ракеты класса земля-воздух с ядерной начинкой, они-то во время шторма сдвинулись с места и послужили причиной трагедии, завалив паром на один борт. Я долго ходил между каменными простынями, вычитывая имена погибших, среди которых большинство были русскими, но все их перечитать было невозможно. Возле узкого прохода стояла каменная ваза с цветами,парочка завядших букетиков лежали под плитами, скрашивая серость вокруг с небольшими по ней черными пятнами. И все. Остальное осталось лежать на дне моря не тронутым, потому что допуск водолазов к парому был закрыт из-за государственной тайны, которую стремились сохранить страны Балтии вместе с Россией и Швецией.
И снова чистенькие улицы с каменными и медными памятниками, узаконивавшими историю этой воинственной в прошлом страны воочию, снова череда магазинов в нижних этажах зданий со скромными вывесками, возле которых народ не толпился, потому что знал, этого добра у него припасено на века. Когда я вернулся к месту сбора группы на берегу одного из каналов в центре города, то попал как раз под раздачу, наш словоохотливый экскурсовод собирал с туристов по десять баксов для прогулки на катере. Я согласился с неохотой, потому что такой вид прогулки лично мне доставлял мало удовольствия, во первых потому, что невозможно было ощущать атмосферу заграницы в том числе через кожу, а лишь только обездвиженно лицезреть проплывающую мимо панораму. Во вторых, как правило, виден был только фасад города, в то время как его внутреннее строение закрывалось разноцветной мишурой. Опыт подобных прогулок у меня уже был, это каналы Амстердама, Венеции, прогулка на катере по Тирренскому морю с Неаполем и развалинами Помпей на берегу, годом позже небольшое путешествие по Нилу в Египте. Никто не говорит, что везде однообразно, наоборот, очень красиво и впечатляюще, но... не тот коленкор. И все-таки я снова согласился, потому что устал болтаться по булыжнику мостовых и решил немного передохнуть, отдав заграничный червонец зеленого цвета, перешагнул борт небольшого крытого катера, прильнувшего к бетонному пирсу. Мы прошли сквозь строй красивых яхт под мачтами, мимо древних судов с колесным ходом, сохранившихся еще с девятнадцатого века - такими бережливыми были скандинавы - и вышли на открытую воду залива. Но пейзаж на нескольких островках и по противоположным берегам материка нас не впечатлил, перед глазами проплывали низкие строения, похожие на доковые склады, стайки рыбацких лодок на приколах и какие-то огромные цистерны. Лишь однажды многие из группы привстали с деревянных лавок, чтобы рассмотреть катер береговой охраны с броней по бортам, с пушкой на носу и с ракетной установкой на корме, покрашенный, словно облитый краской стального цвета, с шведским флагом над небольшой капитанской рубкой с наклоном назад. Часовая прогулка закончилась крутым виражом перед устьем канала и сплошной каменной стеной по обеим его берегам, на пирсе нас уже поджидали те из группы, кто решил остаться на берегу. Расположившись в кафешке без окон и дверей, а лишь с парусиной, натянутой на железные стойки, мы попили кофе из крошечных, как везде в Европе, чашечек, закусив его бутербродами с ветчиной, а затем взяли гудевшие ноги в руки и опять подались отмерять километры, теперь в сторону музея корабля "Васы". Корабль произвел большое впечатление, построенный четыреста лет назад из одной тысячи цельных дубов для боевых действий в отрытом море, он пролежал на дне Балтики триста тридцать три года, затонув впервый же свой боевой выход. Дерево, покрытое множеством мелких трещин, практически окаменело, но размеры впечатляли, просторно было и внутри, где стояли лавки и откуда выпирались длинные крепкие весла.
День подходил к концу, нам пора было собираться отъезжать в Осло, столицу королевства Норвегия, до которой было 525 километров, поэтому мы расселись в автобусе и покатили по улицам вечернего Стокгольма в сторону границы, которой не существовало между собой ни в одной из скандинавских стран. Наша группа должна была вернуться в этот город еще раз, когда из Копенгагена мы повернем в обратный путь домой, поэтому настроение у всех наблюдалось не упадническое.Мимо проносились ухоженные дома и узкие в основном улицы с островками между ними дикой природы,затем пошли производственные помещения известных фирм, обнесенные высокими бетонными заборами разной конфигурации, со скромными вывесками на фасадах управляющих зданий из стекла, бетона и других современных материалов. Lindorf, HSS и прочие фирмы по производству разных материалов, вынесенные за городскую черту, чтобы не отравлять воздух отходами. А вскоре автобан врезался в плотный массив хвойных и смешанных лесов с зеркалами озер на полянах между деревьями, на обочинах синели на белых стойках аккуратные знаки, предупреждающие о поворотах к населенным пунктам и возможном появлении на дороге лосей, кабанов и даже белок. Природа на глазах начала суроветь, все чаще автобан взбегал на холмы или спускался в низину, заполненную белесым туманом, в лесу вместо озер виднелись между деревьями крупные обломки скальной породы светло коричневого цвета, покрытые мохом и травой. И хотя нигде не было видно пограничных столбов с полосатыми будками, стало ясно, что наш автобус покатил уже по территории другой страны с другим укладом жизни, более суровым, присущим настоящим викингам.