В этот раз я по прибытии на борт судна сразу отправился на корму испытать на своем организме действие кормового джакузи. Каюту мне приправили рассчитанную на четверых человек, из которых три оказались женщинами, несмотря на то, что заранее проплатил двухместную. Переступив порог, я успел заметить в полутьме сияние белых женских трусов и покачивание оголенных грудей, которые, как известно, должны оттягиваться книзу, и только после этого услышал совет закрыть дверь с другой стороны. Когда позволили войти, одна из новых соседок занималась еще собой, не слишком обращая на меня внимание, а две другие уже причесывались, не торопясь одергивать короткие юбки. В такой обстановке, где ни повернуться ни кашлянуть, долго находиться было невозможно, к тому же четыре женщины для одного мужика - это было круто. Шконка досталась, естественно, верхняя с постельными принадлежностями, собранными из разных кают и что похуже. Я забросил дорожную сумку наверх и поспешил откланяться, осознавая, что при таких раскладах не удастся не только застелить кровать - слова не дадут вставить, а если заинтересуюсь одной из особей, другие сожрут не подавившись. Когда закрывал дверь, услышал за спиной ехидно-саркастический смешок и быстрый говорок, скорее всего, нелестный, решил, что вернусь в каюту, когда бестии отрубятся. Оба знакомых, Володя из притатарских просторов, кажется, из-под Самары, и Анатолий, нынешний поджаренный москвич из подмосковной прошлой деревни, уже наслаждались в джакузи на корме игрой упругих струй, бивших им в ягодицы с промежностями и дальше по телу выше пупков. Они развалились в круглом чане, выступающем над палубой сантиметров на пятьдесят, довольно щурясь от литры полторы уже выпитой и еще от литры, стоящей в бутылках по краям сооружения, изредка протягивая к ним руки и отпивая глоток со значительным видом. Завидев меня, оба разморенно замахали руками, приглашая в свою компанию, слипшиеся веки наконец-то немного раздвинулись. Опасливо покосившись на них, я подошел сначала к поручням, огибавшим полукруглую корму ровным полукольцом, постарался охватить взглядом открывавшиеся передо мной просторы. Мы вышли из порта в пять часов вечера, на море было небольшое волнение, нежаркое солнце еще болталось на середине второй половины небосклона, укрываемое как всегда облаками и тучами. Холмистый невзрачный берег с десятком-другим невысоких строений быстро отдалялся, скоро по правому борту показался небольшой островок с тройкой современных белых домиков под красными крышами и со спутниковыми антеннами на гребнях. Волна от парома покачала красные буйки и нахлынула на прибрежные пустынные камни, таким же безлюдным был весь островок. На корме с левой стороны трепетал на ветру норвежский флаг - синий крест на красном фоне, сменивший шведский тре крунур или желтый крест на синем фоне, рядом трепыхался датский флаг - белый крест на красном фоне. У финнов флаг был белым с синим крестом вдоль всего поля. На всех флагах перекладина креста была смещена влево, если на них смотреть спереди, это говорило о единстве четырех государств Скандинавского полуострова. За кормой стлался белый след шириной метров двадцать, ровный и долго не пропадающий, оставляемый мощными судовыми винтами.
Я поежился от стылого ветра, затем быстро скинул верхнюю одежду и присоединился к друзьям с одинаковыми довольными физиономиями, которые попытались сразу меня утопить. Но не тут-то было, я держался на поверхности как поплавок, и они отстали, вспомнив о пойле а потом о фото и киноаппаратах. Сильные струи подогретой воды массировали ляжки и голени, стремились пробиться через материю трусов в задний проход, из-за чего приходилось подставлять им ягодицы с бедрами, вырывали с корнем яйца и щекотали бока. В нашем Ростове джакузи в хозяйских заведениях были куда слабее, здесь, даже на корабле, оно не уступало по мощи пескоструйным машинам, и вода была к тому же пресной, глубоватой по цвету. Я начал тоже потихоньку размякать, глаза поплыли, хотя на спиртное не смотрел, набухли и веки, оставившие лишь щелочки в мир живых красок. Но гладиаторы рядом не могли позволить мне то, чем наслаждались сами, теперь оба пристали с требованием прочитать интимное стихотворение. Пришлось откинуть голову на округлые края эмалированной посудины и с чувством прочитать стихо про Красную Шапочку, которую бабушка позвала отведать свежей бражки. Володя включил кинокамеру, взял меня крупным планом, Анатолий застыл с хитроватым выражением на рябоватой морде в ожидании картинок, и я под ровный и надежный гул двигателей иностранной посудины начал повествование, с чувством, с толком и с расстановкой:
Ладушки ды ладушки, ды гоп - едрено ухо!
Была у Маши бабушка - отличная старуха.
Сварила как-то бабушка очень вкусной кашки,
Ладушки ды ладушки - и дьве поллитры бражки.
По телехвону Машеньке пошла ды позвонила,
Мол, приходи-ка, внученька, я бражки наварила.
Пой-йду! - решила Машенька - Ды гоп - едрено ухо!
Ведь б-дью буду, бабушка - отличная старуха!
Надела шапку красную и пошла по лесу.
А в это время шел на дело ста-арый волк-повеса!..
И так далее, я могу продолжить. Я думаю, что эта запись бороздила не только волны Балтийского моря, теперь она гуляет Стенькой -басурманом по русско-татарским просторам, об этом пообещал позаботиться Володя, начальник чего-то в каком-то там, которых развелось много в наше темновато-якобы-демоно-просветленное время. Не обошла она стороной и столицу России, так решил Анатолий, москвич из новых. А тогда вокруг чана с джакузи собрались слушатели, которые набежали неизвестно когда и откуда, русский здоровый хохот заставил подрожать не только чужие флаги, но саму плосковатую корму. Мы вылезли из горячей воды, когда ужин по нашим рассчетам должен был подходить к концу, надеясь и здесь успеть на халяву. Поднявшийся холодный ветер вздыбил за бортом волны, он нахлобучил на них белые пушистые шапки, хлестал по распаренным нашим телам не хуже березовых веников, принесенных с мороза, делая кожу задубелой. Мы подхватили одежду и побежали в коридор, боясь от крупной дрожи не попасть ногами в штанины, а когда удалось одеться, так-же шустро поскакали на шестую палубу, изображая из себя сонных пассажиров, иначе кто бы поверил, что мы оплатили завтраки с ужинами. Распорядительница на входе, молодая высокая скандинавка, как раз отвлеклась на разговор с официанткой, и проводив нас подозрительным взглядом, решила лишних вопросов не задавать. А мы, сунувшись к богатым жратвой прилавкам, решили посидеть за столиками подольше, пока она не покинет пост. И этот финт прошел удачно, позволив наполнить удобные полиэтиленовые пакеты, складывавшиеся в задних карманах брюк носовыми платками, всем, что попалось под руку. Вообще здорово, когда есть на свете люди, умеющие сотворить из ничего хоть такой пакет, хоть самолет, хоть подводную лодку, иначе бегали бы мы до сих пор с дубинами за бивневатыми мамонтами и жрали бы полусырое мясо, урча животами. Правда, животы урчать не перестали, они так и не научились перетирать за один присест котлеты и кусочки ветчины, переложенные ломтиками тортов с пирожными с прозрачными сверху пластами из брусничного желе и свиного холодца, требуя для себя раздельного питания. Да когда бы было этим заниматься, тем более в загранке.
Наша троица тяжело разбрелась по каютам, договорившись встретиться в холле перед танцевальным залом, но в моей каюте места именно мне не нашлось и я, спрятав пакет с едой в холодильник, подался болтаться по парому, пока не вышел снова на палубу. За бортом глыбы-парома шумела балтийская вода, то бирюзовая, то аметистовая с пеной на гребнях, то малахитовая уральская из сказок великого Баженова с белыми прожилками по краям ярких пластов, нарезаемых лопастями винтов мощных двигателей. Море готовилось к приличному шторму, это было видно по вдруг набегавшей одиночной волне метров под пять, заставлявшей судно содрогнуться и загудеть одиноким бакеном на выходе в отрытую воду. Иногда клоки пены срывались ветром с шипящей вершины волны и долетали ввиде крупных липковатых капель до восьмой палубы, на которой я стоял ближе к корме, невольно заставляя утираться рукавом рубашки. Было ветрено и холодновато, не больше пятнадцати градусов, по небу неслись низкие облака, растерзанные порывами ветра в темные космы, длинные и гибкие. На палубах, что внизу, что выше, никого не было, видимо, пассажиры предпочли бесноватым силам природы тесноватые теплые каюты, в которых можно было расслабиться до начала дискотеки, или шастали по седьмой палубе, половину которой занимали магазины с другими торговыми помещениями. На шестой находились столовая с отсеками для поваров и прислуги. Скоро воздух насквозь пропитался водяной пылью, он загустел и потемнел, берега не редких здесь островков слились с морем, перестав мигать светляками маяков и зданий. Лишь изредка с одинокого какого-нибудь островка десять на десять метров, отстоящего в сотне метров от курса судна, а потому едва различимого в темноте, блуждающе помаргивал продолговатый фонарь, подвешенный скорее всего на высоком шесте, или закрепленный на коньке крыши крохотного сооружения. Чувства одиночества и пустынности, частые мои спутники, не заставили себя ждать и здесь, возрождая к жизни приступы неконтролируемого страха, появлявшегося неожиданно из потаенных участков мозга, перенесших воспалительные процессы. Я нарочно перегнулся через поручни, чтобы попытаться вышибить клин клином, вид беснующейся бездны под бортом корабля, подсвеченной топовыми огнями, должен был вызвать еще больший страх, задавивший бы в зародыше эти приступы. Ощутил вдруг, как потянула вниз воронкообразная тьма, готовая сорвать тело с палубы пушинкой и всверлить его в глубину на бешеной скорости до самого дна. Чувство было таким ярким, что я невольно отшатнулся от трубчатых поручней, скрежетнул зубами, намереваясь стоять на месте до тех пор, пока я или страх не размажемся по палубе презренным ничтожеством. И приступ на время отступил, чтобы через несколько минут сковать нервы до стального звона, но я уже ждал повтора, готовый вступить с ним в борьбу до победного конца. Я был обязан победить эту напасть, иначе жизнь потеряет краски радости, которыми другие люди наслаждаются сполна. И я стоял до тех пор, пока не страх погнал меня с пустынной палубы, а я сам не решил вернуться в каюту. Все-таки я начал подстраиваться за много лет странной и неприятной болезни к ее повадкам.
За большими вдоль всей палубы окнами парома в человеческий рост было сухо и тепло, туристы шастали по коридорам с ковровыми дорожками, не желая сидеть в тесноватых каютах, рассчитанных больше на четверых. Я открыл свою, оказавшуюся пустой, бабам, видимо, тоже надоело перемалывать друг с другом из пустого в порожнее. Посидел немного на привинченной к переборке шконке, похожей на матросскую, успокоившись, прислушался к гулу, доносившемуся снизу, будто кто-то гигантский стучал войлочной колотушкой по железной обшивке корабля. Стены и пол подрагивали, каюта подергивалась, словно ее прицепили к составу, проходящему по бесконечному перегону. Плоский платяной шкаф напротив, вмонтированный наполовину в стену, а так-же крохотный столик сбоку шконки с подобием настольной маленькой лампы на складном держателе не уставали накреняться в одну и в другую стороны, указывая на то, что шторм разыгрался не шуточный. Женские прибамбасы для оштукатуривания фаса и профиля соседок по каюте и освежения их голых подмышек, лежавшие на нем горой, сверглись на пол, я даже не шевельнулся, чтобы их подобрать. Я не испытывал приступов морской болезни, от которой некоторые туристы из нашей группы балдели как от лишнего фужера вина, поэтому встал и пошел снова искать двоих соплеменников под вечным кайфом, ставших для меня группой поддержки на танцах. Они не танцевали сами из-за разницы в ногах и величины яиц, но меня боготворили как фанаты своего кумира, отпуская в мою сторону восторженные реплики по каждому удачному финту с ушами. Оба чудика за сорок лет оказались на девятой палубе, они стояли у барной стойки с высокими стаканами в руках с насаженными на края лимонными дольками, и обсуждали женский пол, шмыгающий мимо, поводя вокруг голубыми расплывшимися зрачками. Играла тихая музыка, играл грушевидным смесителем бармен, несколько женщин среднего возраста завладели дальним углом и сидя на низких тумбах оживленно беседовали друг с другом, изредка фотографируя моментальными взглядами мужчин, достойных их внимания.
Я не пил, а значит, делать с теми женщинами было нечего, как, впрочем, с друзьями-алкашами, от которых был хоть какой-то толк, поэтому подойдя к ним я предложил пройти в зал, откуда раздавались звуки электроинструментов. Оба живо откликнулись на предложение, скорее всего из-за того, что в зале стояли стулья для зрителей и можно было к кому-то подвалить под бок, а в баре сидели в основном скандинавы, при чем больше молодые упитанные бугаи с румянцем во все щеки. Опрокинув коктейли в рот, они протолкнули стаканы бармену и зашатались в сторону входа на дискотеку, натыкаясь друг на друга и на встречных любителей барных посиделок. Музыканты на крошечной сцене, приподнятой над небольшой огороженной площадкой для танцев, уже вошли в привычный ритм, отбивая его барабаном, струнами и клавишами одновременно. Это были трое молодых парней с длинными светлыми волосами и такая же патлатая девушка с узковатым лицом и ярко накрашенными губами, они лабали что-то из своего скандинавского, неуклюжего и не слишком музыкального. Перед ними переминались с ноги на ногу несколько скандинавок, неплохо одетых и немного полноватых, среди которых крутился увальнем высокий мужчина в белой рубашке с галстуком и в темных брюках. На запястье у него посверкивали часы, которые в новой России становились не модными, а туфли блестели хорошо выделанной кожей. Оба друга начали одновременно напирать на меня, проталкивая ближе к танцплощадке, наверное, они успели приглядеть себе места на рядах стульев, занятых в основном женщинами, и я мог трезвым своим видом помешать им сниматься. Я усмехнулся, подумав, что эти бестии в любом подпитии стремятся осуществить мечту - переспать за границей с бабой, тем более в каюте на ихнем корабле. Разминки как всегда не потребовалось, я включился в ритм, заставив обратить на себя внимание не только женщин, сидящих в зале, но и лабухов, тут-же переменивших лапландскую сохатую пластинку на фордо-американский рок-н-ролл. И пошла гулять русская губерния по датским амтам ввиде ихней палубы под ногами, а я все прибавлял скорости, рассчитывая на природную выносливость и на русскую дурь, не доводившую иногда до добра. Но мне правда хотелось оторваться по полной, я терпеть не мог мягкотелых перевалов из стороны в сторону, когда кажется, что у валуха или валушки ягодицы слиплись от избытка жира, начавшего к тому же плавиться.
Скоро к нам присоединились сначала наши туристки с той же бесшабашностью в глазах и с валами нерастраченной энергии, потом потянулись шведки, норвежки и датчанки, качавшиеся на танцах по звонку. Я окружил себя ярочками помоложе и теперь только завлекал одну за другой, оттесняя от группы на свободное место и заставляя выплеснуться напрочь. Они не косились на меня, они были довольны, что попался живой партнер, не требующий исключительного после танцев внимания к себе ввиде свободной кровати в каюте на одного. Палуба под ногами тоже не стояла на месте, она начала выделывать кренделя, проваливаясь под нами неожиданно и стремительно. Скоро на небольшом пятачке остались почти одни русские, остальные нации переместились в зал или покинули дискотеку, подарив стойкой группе белозубые улыбки, абсолютно без всякой зависти. Так-же от души хлопали в ладоши и что-то кричали оба моих кореша, красно-лиловые от спиртного, сидевшие на стульях за оградой, успевшие забыть о том, что женщины разных национальностей отвергли их притязания напрочь. Похоже, им было достаточно кайфа, пойманного еще в баре перед походом сюда. Ко мне долго жалась смазливая подружка с Алтая с длинными ногами, оголенными короткой в складках юбчонкой едва не до кругленькой попы, ей ну очень хотелось загонять меня как лося в алтайских кедровых загашниках. То есть до такого состояния, когда лось выбегал бы к ручью, выпивал его на сухо и через передых говорил бы: что-то я все пью и пью, а мне как с бодуна все хуже и хуже. Но эта красавица с огромными карими глазами не на того нарвалась, народ на Дону проживал не так велик, зато крепости ему было не занимать. В наших местах будто сама природа позаботилась о том, чтобы вольный казак нарождался средним, был бы способен не только шашкой махать и землю пахать, но поднырнуть на скаку под брюхо коня и даже проскочить меж двух огней - царского и вражьего. А так-же наплодить по свету детей и снова умчаться в бескрайние степя с ковыльной вечной песней про перекати поле. Скоро подружка начала подавать признаки усталости, зыркая глазами по сторонам в поисках повода отдохнуть. Тут ее можно было бы уговорить на иностранный коктейль, потом на уединение, если бы в моей каюте не расположились сразу три телки, раскидавшие тряпки повсюду, одна пестрела даже на спинке моей кровати. Пришлось, как моим корешам, смириться с мыслью о кровати, нагретой жарким женским телом, стремясь дышать через такт, чтобы не запалить дыхания. Скандинавские лабухи, у которых поначалу горели азартом глаза, стали спекаться картошкой в мундире, брошенной на угли затухающего костра, движения у них замедлились, все чаще в мелодию вплетались фальшивые ноты. И мы завершили танцевальный марафон, сорвав под конец жиденькие аплодисменты.
Соседки по каюте успели раздеться и запрыгнуть под одеяла, они встретили меня оживленными возгласами, в которых сквозило неподдельное уважение. Оказывается, женщины приходили на дискотеку, хотя танцевать не стали, из всех танцоров отметили только меня, признав за мной первенство и спортивную выносливость. Я успел отдышаться в баре, развалившись на крохотном диване, пока друзья подзаряжались спиртным на ночь, поэтому поддержал разговор, стараясь застелить шконку тем, что досталось. Подоткнув нижнюю простынь под матрац, запрыгнул на верх и снял штаны, намереваясь подложить их под подушку, почувствовал вдруг, что в каюте стало тихо. Значит, соседки и правда прониклись ко мне уважением, если не взялись подшучивать по поводу неловких движений. Сказал как бы между прочим, вытягиваясь под одеялом, что способен еще управиться с женщиной, если появится такая возможность. Лежавшая подо мной чернявая бестия недоверчиво фыркнула, к ней с согласным смешком присоединилась подружка с роскошными волосами напротив, я привстал на локте и наклонил голову вниз, предлагая смешливой разделить со мной ложе. Наступила долгая тишина, не прерываемая даже сопением, доносившимся поначалу от соседки сверху, она лежала отставив попу, неприкрытую простыней, и накрывшись концом одеяла. Я повторил приглашение, затем откинулся на подушку и не дожидаясь ответа быстро заснул, измотанный танцевальным марафоном. Если сказать по правде, я не бравировал, потому что когда работал на формовочном конвейере в литейном цеху, умудрялся после двух смен развернуть к себе спящую жену и отпахать по честному еще и третью. Работа меня не утомляла, а наоборот возбуждала, отчего концовки в сексе получались удивительно яркими, едва не с разноцветными шарами, лопавшимися перед закрытыми глазами.
После завтрака в светлом с огромными окнами зале на носу корабля, через которые было видно, как приближается датский берег с множеством островов по курсу, мы не стали жадничать, набивая пакеты едой, а лишь прихватили с собой нарезанную колбасу с ветчиной и хлеб. Остальные деликатесы, в том числе ломти сочной рыбы, были заготовлены нами с вечера вчерашнего дня, поэтому проходили мы мимо дежурной у выхода из столовой с гордо поднятыми головами. Она если бы даже прикопалась, голодными мы все равно бы не остались. Снова я в который раз отметил про себя, что виды на берега четырех скандинавских стран не отличаются экстравагантностью, и прибрежные постройки датского королевства выглядели скромновато, если не сказать уныловато в свете тускловатых дней. За ними горбились невысокие холмы, покрытые хвойной зеленью с красными крышами домов, раскиданных по ней одинаковыми пятнами. Это были не Американские Штаты с небоскребами, вырастающими словно из океана, не итальянская Венеция с пестрыми островами Мурано-Бурано и другими, и даже не желтый Египет с домами, горами и пирамидами, будто прожаренными нещадным солнцем до темно коричневого цвета. Это была скромная Дания, а с нею Скандинавия, насыщенная зеленью от темных цветов до салатовых, омытая серо-голубыми водами Балтики, укрытая светло-синим небом с белыми и черными стадами облаков на нем. Жизнь скандинавов на полуострове была подстать природным цветам, среди которых обитали они - размеренная и уверенная в завтрашнем дне. Они скрасили скудные природные естества постройкой разноцветных домов не выше пяти-шести этажей, крутобоких белоснежных яхт и парусников, множеством потешных фигурок и статуй на улицах, мощеных как в древности крепким булыжником. И конечно открытыми улыбками на все случаи жизни. Эти люди жили в мире, созданном своими руками, отгороженном от остальных стран стойким к потрясениям менталитетом. И если их тоже оседлали хитрые евреи, скандинавы сумели сделать так, что это было не очень заметно, как в случае с американцами и англичанами, если конечно не замечать изваяний драконов, похотливо насилующих скандинавок в разных позах.
Наша группа сошла на берег и поспешила занять места в автобусе, всем не терпелось сфотографироваться и потрогать руками знаменитую на весь мир Русалочку, сидящую на камне возле воды, будто в Дании не существовало других мест, достойных внимания. В Питере например очереди к чижику-пыжику на Фонтанке не выстраивались, там хватало строений, заставлявших не отрывать от них глаз. а вот к манекен-пису в Амстердаме, к русалочке в Копенгагене или к какому-нибудь горбатенькому малышу - самой маленькой в мире скульптурке, как в Стокгольме - пожалуйста. К слову, сухопутная граница королевства составляла всего-навсего шестьдесят восемь километров, она разделяла страну с республикой Германия, остальная запретная линия проходила по воде. Маленькая Дания, как Венеция, Петербург и Амстердам, состяла из островов, только их здесь набралось более четырехсот. Я мечтал о том, как постою возле дома, в котором жил несравненный сказочник Ганс Христиан Андерсен, создавший Стойкого оловянного солдатика и Снежную королеву, написавший про Огниво и Гадкого утенка, выросшего в гордого лебедя. Главное, писатель одел короля в платье, которого тот был достоин. Если в Стокгольме я присматривался к застрехам под крышами, под которыми прятался созданный Астрид Линдгрен моторный упитанный Карлсон в штанах на подтяжках, любящий варенье, приглядывался к послушным детям, выискивая среди них Пеппи-Длинного чулка. То в Копенгагене я думал о Кае с Гердой, потому что здесь присутствовало больше, нежели в других странах Скандинавского полуострова, ощущение чувства любви ко всем и ко всему, разливавшегося в воздухе. За окнами автобуса проплывали аккуратные дома из трех-четырех этажей красного, кирпичного, бледно-розового цветов с рамами на окнах, покрашенными белой краской и разделенными на шесть или девять ячеек. Отчего дома эти казались сказочными, нарисованными детской рукой, улицы тоже были узкими и как бы гнутыми, мало чем отличаясь от улиц в Осло, разве что здесь было больше светлых красок.
Копенгаген был основан как крепость на одном из островов под названием Зеландия в 1167 году, он сумел сохранить исторический центр Индре Бю, сформировавшийся внутри крепостной стены Эрика Седьмого на острове Слотсхолмен, в переводе Замковый остров, отделенный от остального города каналом Фредериксхолм. В центре остались стоять нетронутыми лабиринты старых кривых улиц, зоны парков, аллей и площадей. То есть, столица Дании была на двадцать лет моложе Москвы, основанной Юрием Долгоруким в 1147 году, хотя по новым данным столица России является еще старше, недавние раскопки показали, что раньше на этом месте было крупное поселение древних русичей. Но Копенгаген не сразу стал главным городом, этой чести он удостоился только в 1417 году, Москва тоже превратилась в центр Руси при княжении Ивана Третьего, собирателя земли русской. Дания является самой густонаселенной страной в Еропе, но, как говорится, в тесноте да не в обиде, где тесно, там и дух крепче телесный, теснота рождает мощь и так далее. Вот почему маленькое по размерам королевство диктовало в течении многих веков волю остальным странам полуострова, направляя сводные полки на завоевание новых территорий. Побывали датчане в России, но здесь их ждало разочарование - русский дух оказался куда крепче датского.
Мы вышли из автобуса на площади недалеко от Королевского дворца, представляющего из себя кирпичное здание в четыре примерно этажа, из которых два были с нормальными окнами, третий с большими, а по четвертому гнездились рядком квадратные застекленные отдушины. Посередине здания светился под балдахином с золотым набалдашником покрытый золотом большой барельеф с изображением на нем одного из римских пап в длинной одежде и с посохом, с поднятой правой рукой с торчащими вверх двумя пальцами. Над крышей тоже посередине золотилась огромная эмблема с гербом Дании, а слева от нее возвышалась башня с часами. Возле высоких дверей черного цвета часовых не было, хотя войти внутрь оказалось невозможным, поэтому покрутившись вокруг да около и сделав несколько снимков, мы отправились на площадь перед зданием. И наткнулись на скульптурную композицию, состоявшую из могучего быка с не менее мощным драконом, переплетенных телами в смертельной схватке. Бычара задрав задние ноги и выпрямив хвост стремился пронзить рогами, наклонив голову до земли, тело дракона, а тот охватил его стальным кольцом и зажал в пасти шею животного. Это была борьба до победного конца, определить победителя в которой было практически невозможно, скульптор постарался изваять сцену максимально экспрессивно, заставив невольно передернуть плечами, так как от нее веяло холодом и тревогой. Вся композиция высотой метров пять громоздилась на толстой чугунной колонне с барельефами по бокам, скрытой как сами изваяния слоем черной краски, поставленной в центр чаши небольшого фонтана с несколькими слабыми струями. Покривившись от символа, начавшего надоедать, я перешел площадь и завернул за угол старинного здания в стиле ампир, с балконами и нишами с вазами в них, с короткой колоннадой по центру третьего этажа. И остановился от вида нескольких медных крылатых драконов, оседлавших высокий парапет над тротуаром. Они расположились рядком, подняв короткие хоботки и разинув пасти, позеленевшие от времени как крыши, шпили и медные статуи в этом городе с богатой историей. Драконы толстыми чешуйчатыми телами больше походили на бронтозавров из какой-нибудь палеозойской эры или на невиданных зверей из греческого эпоса. За ними виднелась фигура мужчины в длинном девятнадцатого века осеннем пальто и в высоком цилиндре, таком, который носил сказочник Андерсен. Эта скульптура тоже была зеленой от ботинок до верха цилиндра, она стояла как бы особняком, словно медный человек проходил мимо, да засмотрелся на ансамбль зданий напротив, разврнувшись спиной к шипованным бестиям. Я подошел поближе, всмотрелся в грубоватые скандинавские черты лица статуи, выполненной в человеческий рост, не найдя ничего общего с образом сказочника, известным мне по иллюстрациям в его книгах, подался искать писателя в лабиринте улиц столицы Дании. Я нашел Андерсена во второй половине дня возле дома с мемориальной доской, и сразу понял, что это именно он, остроумный и добродушный, написавший не только для детей замечательные сказочные истории.
Мне не удалось оторваться от группы, продолжавшей топтаться возле быка с драконом, экскурсовод окликнул меня и направил на путь истинный, то есть, по разнарядке для туристов из России. Оба сотоварища по джакузи на корме парома Володя и Толик приветственно вздели вверх ладони, помятые их лица не спешили принимать обыденные выражения, отражая жажду из-за пылающего у них нутра, но спиртное в Копенгагене продавалось не на каждом шагу и стоило оно в несколько раз дороже, чем на любимой родине. Им предстояло пройти очередной тест на выносливость, а к нему, беспрерывному по образу их жизни, они не могли привыкнуть, выказывая неприятие этому обстоятельству всем своим несчастным видом. Минут через двадцать мы оказались в королевской зимней резиденции Амалиенборг, комплексе красивых зданий из двух-трех этажей с портиками и лепниной по фасаду, построенных двести пятьдесят примерно лет назад и образующих замкнутое каре, как Лувр в Париже, с просторным двором, с конным памятником Федерику Пятому. С одной разницей, датскому бывшему королевскому двору американцы не подарили хрустальной пирамиды, высившейся посередине двора в Лувре. Правда, датчане тоже не дарили американцам уменьшенного в десятки раз оригинала статуи Свободы, красующейся в заливе напротив Нью-Йорка более сотни лет, а точнее с 1886 года. Рядом с резиденцией стояла Мраморная церковь, а неподалеку играла куполами православная церковь Александра Невского. У дверей главного дворца торчали возле красных будок, похожих на короткие и толстые заточенные карандаши, часовые в мохнатых высоких и черных шапках с короткими карабинами в руках в белых перчатках и с саблями с позолоченными концами ножен. Будки имели дверцы, в случае непогоды внутри них можно было укрыться от ветра, снега или дождя. Гвардейцы были одеты в голубые штаны с белыми лампасами, в черные кители с золотыми пряжками, пуговицами и эполетами, их груди перекрещивали две белых широких ленты, продолжавшихся на спине до поясных ремней. Не попав в Королевский дворец, мы с удовольствием наблюдали смену караула, который был многочисленней норвежского и состоял из двух гвардейских отделений по шесть человек в каждом. Приемы смены караула были почти одинаковыми с приемами в соседней стране, так-же молодые рекруты топали по брусчатке ботинками на толстых подошвах, высоко задирая колени, часовые похоже замирали друг перед другом прежде чем сдать или принять пост, сержанты одинаково заставляли подчиненных проделывать нужные фортеля, прежде чем увести их в казармы. Различия были только в форме и в оружии, которые больше походили на английские. Вездесущие туристы из разных стран, в основном из азиатских, бегали с фото и киноаппаратурой, щелкая затворами или прося сделать это кого-нибудь из нас. Мы невольно включались в игру о трех драконовских головах под названием космополитизм, глобализм и ассимиляция, особенно усердствовали русские женщины некоторые из которых уже успели обжить жилища австралийских аборигенов, не то что какие-то шалаши бедуинов в Египте или Арабских Эмиратах. Мы угождали иностранцам, уступая места поудобнее, забывая, что особенность игры состоит в том, чтобы сделать всех людей в мире на одно общее лицо, то есть, клонировать без особых принуждений, фактически по доброй воле. И здесь в полной мере подтверждался вывод немногочисленных и честных ученых о том, что мыслить умеют лишь ноль пять - один процент от всего человечества, а разумно мыслить, то есть думать, способны лишь ноль ноль пять сотых - одна сотая процента. Остальное стадо в количестве шести с лишним миллиардов человек, это то самое быдло, умеющее только жрать, срать и плодиться и требующее лишь хлеба и зрелищ. Это явное подтверждение без упоминания предупреждения о том, что добро должно быть с кулаками, вызывало неприятные чувства, в первую очередь, по отношению к соотечественникам.
После королевской резиденции я наконец-то сумел выскользнуть из-под всевидящего ока начитанного нашего гида и взяться за осмотр города по своей программе. И все равно за мной увязалась одна из женщин, полноватая дама за сорок лет не совсем опрятного вида, поначалу я пытался от нее отнекаться, потом решил, что вдвоем будет веселее заблудиться. Мы не стали задерживаться на Ратушной площади с красивой Ратушей, построенной из красного кирпича немногим более сотни лет назад, со скульптурой епископа Абсалона, основателя города, с оригинальным термометром с механическими фигурками и Городским музеем по другую ее сторону. Здесь же был поставлен памятник Гансу Христиану Андерсену, а так-же выстроена известная на весь мир пивоварня Карлсберг, история которой такова. Один датский крестьянин приехал в столицу и поступил учеником в пивоварню, дела заладились, через десяток лет он сумел скопить денег и построить свою пивоварню, назвав ее по имени сына Карла и прибавив к нему слово берг, что означало по датски холм. Вот и вся история о том, как становятся миллионерами, похожая на историю с одним из денежных гигантов в Америке, тот тоже мальчиком лет пяти тратил деньги, полученные от отца на сладости, на куски мыла, которые шел продавать возле другой мыловарни, продававшей это мыло дороже. И так стал миллиардером, и вы знаете этого магната. А мы подались мимо здания муниципалитета Тайн Холл со знаменитыми астрономическими часами, по примыкающему к нему торговому району Стрёгет с самыми богатыми магазинами и прекрасной пешеходной зоной по направлению к парку развлечений Тиволи, от него было рукой подать до Русалочки. Остался позади и Музей мировых рекордов Гиннеса, в него мы не пошли тоже.
Парк Тиволи был огорожен железной ажурной оградой высотой метров пять, он был разбит напротив Ратуши на другой стороне бульвара Андерсена для короля Кристиана Восьмого, на месте бывших укреплений, и послужил причиной для написания знаменитым сказочником своих историй. Ганс Христиан был очарован красотой аллей, цветочных клумб и фонтанов, и сейчас все это великолепие, созданное искусными руками датчан, радовало глаз ухоженностью, несмотря на то, что в парке ежедневно проходят концерты народной, джазовой и классической музыки, действуют аттракционы с детскими представлениями, подсвеченными мириадами огней и фейерверков. Но мы не задержались надолго и здесь, наша турпоездка не зря называлась "галопом по европам", когда времени остается только на фиксацию себя любимых на картах памяти аппаратуры и упругий бег за остальными туристами, чтобы не нарваться потом на лишние расходы, связанные с гонкой за группой на транспорте, нанятом за свои деньги. Прошли дальше по направлению к порту Нюхавн, за которым сидела на камне с 1913 года Русалочка, отлитая из бронзы скульптором Эдвардом Эриксеном, моделью ему послужила тогда датская балерина Элен Бриз. Не знаю как сложилась судьба у самой балерины, только бронзовую ее копию уже обезглавливали в 1964 году варвары, оставшиеся неизвестными, не говоря об обливании краской и прочих идиотизмах. Порт открылся взору сразу за домами, образовавшими перед набережной сплошную стену с широкой пешеходной аллеей вдоль нее, уставленной теми же скульптурами как здесь везде. На воде покачивались многочисленные суда, волны с завидным постоянством нападали на берег, одетый в гранит и мрамор, крупные брызги морской воды орошали плитку, превращая ее в вечно мокрую.
Я потом вспоминал, как вышел в каком-то из скандинавских городов на такой же берег залива, обрамленный каменным валами, сделав несколько снимков, заметил одинокую фигуру мужчины, гулявшего по ним с задумчивым видом. Попросил знаками сфотографировать меня на фоне великолепного парусника, распустившего на тот момент богатую свою оснастку, закипевшую на свежем ветре черемуховой кипенью. Это был худощавый человек за сорок лет в неброской одежде и с темной щетиной на впалых щеках, в глубоко посаженных глазах не было особой радости. Он взял аппарат и с безразличным видом стал наводить объектив на меня, полоскались на ветру просторные рукава рубашки, штанины брюк вздувались толстыми сосисками. Я спросил, больше для того, чтобы разрядить обстановку, скандинав он или немец, а может голландец? Но-но, замотал он кольцами волос и гортанно и одновременно певуче добавил, что он итальяно. О, воскликнул я, вызвав в памяти прекрасную страну с божественной Венецией, богатой Флоренцией, недосягаемым Римом, с древними развалинами Помпей под Неаполем и райским островом Капри в Неаполитанском заливе. О, кванто коста, а море мия, буонасэйра, синьор. Мужчина невольно засмеялся и отдал фотоаппарат, в темных глазах появились светлые лучики, он указал на меня пальцем - руссо? Си, си, закивал я головой и не подумавши с пафосом ляпнул, подняв большой палец правой руки: Браво, Сильвио Берлускони! И тут-же в его глазах пропал блеск, большие губы покривились от презрения: Но, сказал он и повторил, опуская большой палец вниз, как делали его предки, приговаривая жертву к смерти - Но! Я смутился, опешивший от неожиданной его реакции на своего президента, попытался разрядить обстановку: Путин, Обама, Меркель, Берлускони, Саркози! Демократия? И снова поймал неприязненный взгляд, брошенный им непроизвольно в мою сторону. Но! - почти крикнул он. - Но! Мафия ворлд! Он пошел не оглядываясь снова к берегу, окатываемому пенными балтийскими валами. Уже стоя на краю гранитного бруска выбросил назад сначала руку с большим опущенным пальцем правой руки, затем полуобернулся сам и пригвоздил: Мафия ворлд! Арриведерчи! Постояв немного и поняв, что итальянец высказал окончательное свое мнение к названным мною перелицовщикам мировой системы общежития, я отправился дальше знакомиться со скандинавским укладом жизни, запомнив надолго урок, преподанный им мне. Потом, уже в Египте, в котором было много итальянцев, приезжающих туда на работу, я не раз видел при упоминании имени Берлускони тот-же неприязненнй блеск в глазах и красноречивый жест большим пальцем правой руки вниз, сохранявшийся итальянцами в неизменности в течении более двух с половиной тысяч лет.
Мы наконец добрались до места, где должна была находиться Русалочка, но путь дальше преградила высокая железная ограда, за которой прохаживался охранник в военной форме. За ним взмывал к низким облакам самый высокий и большой здешний фонтан Гефион, струи которого походили на прочные веревки. Оказалось, что скульптуру увезли на очередную профилактику и увидеть ее теперь можно будет лишь через месяц-второй. И мы повернули обратно, решив пойти тем же путем, которым пришли сюда, особенно расстроилась спутница, даже предлагавшая охраннику деньги, от которых тот равнодушно отвернулся. Обойдя парк Тиволи по периметру вышли на перекресток с небольшой кафешкой на курьих ножках на другой стороне проспекта, примостились к углу передохнуть. Я начал доказывать, что нам нужно идти вверх по тротуару и в конце обширного зеленого луга за кафешкой, огороженного невысокой оградой, повернуть вдоль него же вправо, а затем через квартал свернуть снова влево, чтобы добраться до центра города с местом сбора всей группы. Но попутчица вдруг уперлась, категорически отказываясь следовать моим указаниям, она кивнула за заведение на высоком фундаменте и сказала, что мы пойдем прямо, потому что такой путь короче. Но я не собирался плутать по столице Дании до того момента, когда наш автобус помигает нам габаритными огнями и стал настаивать на своем решении. Спор разгорался, он перешел на повышенные тона, грозя вылиться в скандал, редкие прохожие взялись оглядываться на нас, хотя никто не спешил с подсказкой. Я уже пожалел, что не прогнал от себя в самом начале эту толстушку с двойным подбородком и в помятом платье, вызывавшую у меня неприязнь, но выхода из положения не видел, опасаясь бросать ее на произвол судьбы в незнакомой загранице, чем увеличивал в себе чувство злости. Но дальше продолжаться так не могло, потому что точка кипения была нами уже достигнута. Наконец я заметил у входа в кафе одинокого мужчину, по виду датчанина, с интересом прислушивавшегося к нам, и когда терпение начало трещать по швам, подошел к нему и спросил жестами, разбавив их щепоткой английских слов, какой дорогой нам нужно топать, чтобы придти к Ратушной площади или к пивоварне Карлсберг. Спутница насмешливо фыркнула, уверенная в себе, чем подогрела мое раздражение еще больше, но мужчина вдруг взглянул на меня с сочувствием и остудил одним движением руки. Он показал направление, указанное ею перед этим, а когда я уставился на него обутым попугаем, с сожалением почмокал губами, мол, твоя подруга права, они всегда правы, и тут брат ничего не поделаешь. Мы пошли прямо и скоро вышли к Ратуше, пройдя мимо пивоварни Карлсберг с всемирной славой, увидели туристов из группы, уплетавших с аппетитом собачьи хотдоги, вокруг которых прохаживался гид, собираясь взять направление к очередному объекту познаний. Я старался не смотреть на спутницу, ожидая увидеть на ее лице злорадную улыбку, но выходило все наоборот, она то и дело пыталась оказать мне мелкие услуги. Когда уже ехали в одном купе из Питера в Москву, она отдала мне запечатанную приличную банку с медом, пояснив, что он с ее родины, травяной, качанный этим летом.
И все равно я отвязался от женщины при первой возможности, как от всей группы. Выяснив, что пункт сбора остается неизменным и что автобус подкатит сюда вечером для поездки уже в Хельсингер, заложил вираж влево и решился осматривать достопримечательности анклава самостоятельно. Хотелось как в Стокгольме найти высокую точку и поинтересоваться видами мировой столицы хиппи, чтобы иметь о ней общее представление. В шведской столице я так-же подался по тротуару вдоль прямого проспекта, шуршащего автомобильными и велосипедными шинами рядом с местом нашего сбора в центре. Он пересекал остров Гамла Стан, взбегая на приличный крутолобый холм вдали, я добрался до его вершины и любовался чудесными видами часа полтора, нащелкав множество снимков и получив ни с чем не сравнимое удовольствие. Пока шел, проскочил несколько оживленных перекрестков со статуями в начале поперечных улиц, чаще обнаженных мужчин или женщин, мимо которых нередко тащились небольшие группки раскованных детишек лет до десяти под присмотром ответственных воспитательниц. Было интересно сравнить заморскую поросль с нашими сорванцами и признать, что интеллигентность у шведов зарождается скорее всего еще в материнской утробе - ну очень тактичными и ненавязчивыми были здешние детки. Я имею ввиду детей от белых родителей, цветные были везде одинаковыми, их глаза не останавливались надолго ни на чем, а руки и ноги дергались непроизвольно. Стало открытием и то обстоятельство, что шведы, что мужчины, что женщины, были явно погружены во внутреннюю свою жизнь, не слишком реагируя на внешние факторы. Я начал замечать это после пересечения границы России с Финляндией, придя к такому выводу лишь в Стокгольме, думаю, произошло это потому, что финны у нас считались народом замкнутым, а шведы наоборот, более шустрыми. Оказалось, что скандинавы практически на одно лицо - прибалтийское, как эстонцы, латыши и литовцы. Как их города с красными черепичными крышами с острым конусом, и шпили башен дворцов и замков - сплошь позеленевшие от времени, как многие статуи. Стоя на вершине холма посередине Стокгольма, я озирал окрестности, открывая для себя странные вещи, противоречившие моему представлению об этой стране. Оказалось, все дома здесь практически старые, если сказать русским языком, дореволюционные, ухоженные, крепкие, не современные и не выше шести этажей. Редко где засветится на городском неровном поле из крыш одинокий небоскреб в... десять-пятнадцать этажей, совсем единицы в тридцать, а выше я не видел. Немного зданий из стекла и бетона и лишь в самом центре, с неброской рекламой со скромными вывесками, окраины же представляли собой двух-трех этажные кирпичные узковатые коробки, утопавшие в зелени. То же самое я наблюдал в Берлине, когда шастал по крыше рейхстага со стеклянной крышей, сквозь которую мы наблюдали заседание немецкого парламента. Там дома вокруг, если не считать массивной Триумфальной арки напротив и какого-то стеклянного куба в стороне, тоже представляли из себя старинные особняки с гербами и просторными лужайками перед колоннадными входами. Так же было в Париже, когда я поднялся на лифте на второй уровень Эйфелевой башни - на третьем уровне, куда билеты стоили дороже, наш экскурсовод тогда сэкономила, чем заставила надолго запомнить эту потасканную гидру, пустившую по возвращении группы в Россию шапку по кругу для сбора ей денег за якобы прекрасное обслуживание. Она получила с нас копейки, брошенные на чай некоторыми любителями лизать чужие пятки.
Тогда с башни открылся странноватый вид невысокого города, являющегося столицей европейской моды, белого в основном, с черной домининой самого высокого в Европе небоскреба под названием Лафайет. Вот и в Стокгольме я, озирая окрестности столицы бывшей могучей скандинавской империи, ловил себя на мысли, что человеческий разум способен делать из мухи слона. В Советском Союзе, как в России в целом, Запад и особенно Америка, представали перед нашими глазами великанами во всем, которых надо было догнать и перегнать по всем показателям, при чем гонка была вечной. Оказалось, что здесь стоят такие же, как в наших городах, старые дома, которые мы пустили в основном в распыл, а они сделали все, чтобы их сохранить. Люди ничем не отличаются от нас, разве что расходуют энергию не понапрасну, пытаясь построить несуществующие в природе социализм с открытым лицом и коммунизм с нажратой от бесплатной еды мордой, которую с похмелья не обсеришь, то есть строи, подкинутые нам еврейскими лжемудрецами. Эти люди приняли еврейское иго и заставили его работать на них, а мы до сих пор глотаем слюнки при виде бесконечной череды пароходов, самолетов, вагонов, вывозящих наше добро в еврейские логова, оставаясь сами под еврейским игом. Но русским добиться весомых результатов, исходя из смешанного евроазиатского менталитета, можно только одним способом - способом Ивана Грозного или Сталина, применявшим по отношению к народу метод кнута и пряника. Иначе никак.
Сначала меня занесло на какие-то задворки с невысокими домами вокруг, но с площадью, богатой на необычную скульптуру из меди, изображавшую огромного возницу, изваянного стоящим во весь рост на боевой повозке, запряженной четырьмя быками. Мускулистый мужчина, почти Геракл, схватился мощными руками за вожжи, согнувшись от усилия почти пополам, в упряжке рвали постромки четыре гигантских быка с непомерными шеями, сросшимися с туловищами, состоящими из груды мускулов. Глаза быков вылезали из орбит, колеса повозки выворачивались из ступиц, волевое лицо возницы исказила гримасса боевого духа, а по бокам круглой чаши фонтана, посередине которого стояла скульптура, поднимали медные головы африканские удавы длиной метров по десять, готовые кинуться на быков с человеком. Их было не менее десятка с чешуйчатыми телами, не уступавшими по толщине человеческим, и с головами величиной с лошадиные. Падала из чаши на порожистые камни вода, поливая заодно позеленевших от времени удавов, посверкивали в скудных солнечных лучах острые рога у быков, гудели казалось копыта, вознесшиеся над землей и ударявшие по камням со всего маха. Стоя у изваяния, я долго не мог избавиться от чувства, что колесница вот-вот сорвется с места и помчится сносить все на своем пути - так искусно скульптор сумел передать момент наивысшего напряжения человека и животных. Затем повернулся и зашагал дальше, довольный тем, что кто-то из прохожих сумел запечатлеть меня в нескольких кадрах на фоне медного протеста неизвестным обстоятельствам. В одном из зеленых уголков между домами, которых здесь было достаточно, я натолкнулся еще на одну скульптуру, выполенную каким-то датским мастером не менее страстно, теперь она изображала кровожадного льва, опрокинувшего справного скакуна навзничь и вцепившегося клыками ему в тугой бок. От страха у лошади лопались глаза и разбросались в разные стороны копыта, а зверь собрал зрачки в одну точку, ярость покрыла его нос глубокими морщинами, подняла дыбом шкуру на загривке вместе с пышной гривой. Задние ноги мощно уперлись в землю, когтями передних он раздирал еще живую жертву на части. Скульптура была поставлена на метровый постамент, украшенный по бокам лепниной, за нею виднелась небольшая зеленая площадка для игры в теннис или пинг-понг. В следующем квартале возвышался перед представительным зданием сановный всадник верхом на коне, на боку у него висела сабля, левая рука сжимала поводья, а правой этот вельможа указывал вдаль, не иначе в сторону России. Эта мысль пришла в голову из-за того, что почти все западные короли спали и видели Российскую империю, набитую сокровищами по самые некуда, своей колонией. А мы вместо того, чтобы дать им что-то у нас оттяпать, сами при каждой баталии присоединяли к себе их земли, делая народ, живущий там, не рабами, как американцы с испанцами индейцев и негров, или англичане индийцев, или французы островных аборигенов, торгуя ими через посредничество вездесущих евреев направо и налево, а равными с собой. Вот такими эксплуататорами были русские цари и русский народ.
Скоро сплошная стена домов сменилась ажурным ограждением высотой метров пять, за которым зеленело большое поле с подстриженной травой, сбоку ходил часовой в полевой форме и с черным беретом с кокардой на голове, на плече у него покачивался скорострельный карабин. Я осмотрелся, заметил вначале поля дворец в четыре этажа с колоннадой у входа с датским флагом на одной из них и с башнями со шпилями по бакам покатой крыши. На уровне второго этажа красовалась посередине каменная эмблема с королевскими вензелями, состоящими из двух букв по обе ее стороны и каких-то зверей в центре с растопыренными лапами. Идти вдоль ограждения пришлось долго, а когда оно закончилось, под ноги раскатилась присыпанная песком неширокая дорожка, ведущая вглубь парка, полного сюрреалистических скульптур, выполенных на современные темы. Здесь были маленькие человечки с огромными мышцами на раскинутых в стороны руках, русалочки с рыбьими хвостами и что-то непонятное из двух змеевидных тел, качавшихся друг перед другом словно под дудку факира, и даже обнаженный всадник на коне, побивающий копьем ползучего змия, похожий на нашего Георгия Победоносца. Были и памятники национальным героям, многие из них как бы позеленели от времени и никто не собирался отчищать их от вековой патины. Я бродил по аллеям просторного парка, в котором можно было посидеть не только на лавочках, а даже в креслах и за столиками, стоявшими вдали от дорожек и увитыми ползучими растениями,шарил глазами по сторонам в поисках нашего родного туалета ввиде неряшливого какого строения. И не находил, чувствуя все сильнее полноту мочевого пузыря. Наконец в поле зрения попалась зеленая фигура обнаженной женщины, как бы бегущая по своему постаменту, она едва просматривалась в гуще кустов сбоку парка и была идеальным объектом для того, чтобы под ней помочиться. Я дошел до того места, снова с трудом отыскав девушку среди сплошных веток, и поднырнул под них. От увиденного едва не перехватило дыхание, я ожидал увидеть все, даже неопознанный какой-нибудь труп, но только не этот позор для целой нации, тем более, кичившейся цивилизованностью.
За скульптурой нескладной девушки пузырилась огромная прокисшая куча человеческого дерьма с роями мух над ней и толстыми белыми червяками, ползающими по верху. Здесь испражнялись не один десяток человек и в течении долгого времени, в куче успели утонуть банки из-под пива, пепси и других напитков с бутылками от пойла покрепче, торчали куски материи, то ли женские трусы, то ли это был лифчик с длинными концами. Запах стоял неповторимый и не сравнимый ни с чем. Даже на родине на такую картину можно было наткнуться не часто, а тут она благоухала не один наверное месяц посреди одного из культурнейших анклавов в мире с народом, претендующим на звание мировой элиты. Я поторчал перед позором нации оглоблей от телеги, поставленной стоймя, забыв, зачем сюда пришел, затем круто развернулся и заспешил куда глаза глядят, рассудив, что дерьма здесь без моего хватает и решив справить малую нужду в более приличном месте. Оно вскоре нашлось в таких же кустах,только на другой стороне парка,где земля под ногами была усеяна лишь успевшими облететь листьями. Справил я малую нужду, а не большую, согрешить которую не хватило бы духа, и то по причине отсутствия в большом парке хотя бы переносной биокабины. В голове вертелась мысль по поводу странной позы молодой женщины на постаменте, раскидавшей голые груди по бокам своего тела и отставившей назад толстую попу, словно неуклюже пытавшуюся сдернуть с пьедестала. Даже потом, когда приехал домой и рассматривал фотоснимки, она, прятавшаяся в ветках кустов, вызывала во мне неприятные чувства, смешанные с жалостью к ней по поводу того, что в парке ей досталось место не самое лучшее. Но не зря немцы пригвоздили на воротах Бухенвальда библейский лозунг на все времена - каждому свое!
Сноровисто болтаясь из-за нехватки времени по узким улочкам Копенгагена я набрел на водопад, бьющий из стены, на скульптуру женщины в платке и с узким лицом, похожую на скромных наших крестьянок, словно присевшую отдохнуть на лавочку, нашел еще один памятник всеми любимому Гансу Христиану Андерсену. Сказочник сидел в кресле на невысоком постаменте, отставив вперед ногу в ботинке, одетый в одежды, обычные для интеллигенции девятнадцатого века, на голове у него был высокий цилиндр, на плечи был накинут плащ с широким воротником. Лицо было приятным и улыбчивым, крупные черты выражали недюжинную разумность, казалось, он знал все про человечество, остававшееся детьми до самой старости. Я похлопал его по медным складкам плаща, отполированным до блеска множеством прикосновений рук. Сделав несколько фото, углубился в тесные улочки района Кристиансхавн, построенного по приказу короля Кристиана Четвертого в начале шестнадцатого века. Осмотрел не заходя вовнутрь здание Датского музея фильма, потом поднялся по ступенькам кафедрального собора Фор-Фру-Кирке с высокими резными потолками, с цветными витражами, возведенного в 1829 году, богато убранного религиозными святынями. Собор был почти пуст как все они по Европе, оттого гулок до отчуждения, лишь два-три человека в основном женщины жались по углам возле святых мощей или какой другой реликвии, опустив голову в низком платке или легком шарфе и прижимая к груди переплетенные пальцы. Верующие уходили в себя, наверное, глубоко, если учесть обстоятельство, что на улице они замыкались наполовину, осязая все-таки пространство, в котором брели по своим делам. Но это были единицы, остальная масса европейцев перестала делать на религии погоду, окунувшись с головой в реальность, обещавшую им разве что сытую отрыжку. Я все-таки осенил себя православным крестом, памятуя, что бог для всех людей един, и повернул к выходу, припоминая, что недалеко от собора стоит Круглая башня высотой тридцать шесть метров. Она была построена в 1642 году, с нее Копенгаген виден как со второго уровня Эйфелевой башни, не говоря о третьем, или как оплавленные горные массивы на Синайском полуострове с вершины горы Моисея, на которой я успел побывать и где по преданию мне были отпущены все мои грехи. Слава Богу если это так, иначе жизнь с возрастом да еще с накопленными грехами за спиной становилась с каждым годом все тяжелее. Башня действительно оказалась в нескольких шагах, стоило подняться наверх по мощеной булыжником улочке, рядом с ней фонтанировало энергией какое-то учебное заведение, имеющее судя по разноцветным студентам у входа в него, международный статус. Но студенты не понравились, это были выходцы в основном из афро-арабо-латиноамериканских стран, суетливые и без особого ума в глазах, горевших сексуальным блеском еще с библейской люльки. Обойдя их стороной и невольно обратив внимание, что многие торчали от наркоты, передаваемой пакетиками из рук как говорится в руки, я вошел в открытые двери башни и сунулся к столу с билетершей за ним. Вход стоил четыре евро, здесь же внизу продавались сувениры под датскую старину и красочные проспекты, в основном на английском языке. Я вспомнил ветряную мельницу под Амстердамом в Нидерландах, там хозяин не брал за вход ничего, зато внутри склада массивные стеллажи были завалены сувенирами от деревянных башмаков до фарфоровых копий этой мельницы с вертлявыми крыльями. Но самое главное заключалось в другом, толстые доски прогинались от огромных кругов голландского сыра, настоящего и вкусного до слез в глазах. Ведь настоящее у нас успели захватить только прабабушки и прадедушки, а потом пошла обычная для хама еда, которой в Голландии и в этой Дании не стали бы кормить ни поросят, ни собак, ни тем более кошек.
За древним порогом из куска окаменевшего от возраста дерева начинались каменные желтые ступени, протертые до выщербин посередине, они привели на маленькую площадку, от которой заструилась с подъемом довольно широкая дорога, не ужатая даже толстыми стенами без окон и дверей. Ее выложили тесаным камнем прямоугольной формы, похожим на небольшие кирпичи, положенные не плашмя, а ребром, более узким, отчего казалось, что это струится вверх вода желтого цвета. Примерно такие кирпичи я видел в стенах Колизея в Риме и в развалинах древних дворцов по обе стороны Апиевой дороги, тогда еще подумав, что строители тех времен представляли из себя в отличие от строителей египетских пирамид мелковатых людишек. Кроме того, такого камня уходило на строительство больше, а сама стройка длилась дольше. А может все было наоборот, руки от таких кирпичей уставали меньше, нежели у строителей сталинских высоток, качавших мускулы тяжелыми красными оковалками, размером раза в три больше миниатюрных этих плоскачей. Спиральный подъем на верх башни имел общую длину двести девять метров, я раскинул за одним из округлых поворотов руки в стороны и не достал кончиками пальцев до противоположных стен. Потолки над головой были где-то на уровне около трех метров. И я поверил, что по этой необычной дороге поднимался в 1716 году верхом на коне российский император Петр Первый, член масонской ложи, построивший Санкт-Петербург по масонским чертежам с их атрибутикой, как был построен вольными каменщиками Вашингтон в Америке, Амстердам в Нидерландах и так далее. Но чудного этого фортеля реформатору из Российской империи показалось мало, за ним следовала в карете его возлюбленная Екатерина, будущая императрица всей Расеи на одну шестую часть мира. Русские, как говорится преграды привыкли брать не мытьем так катаньем, в данном случае не только железными конскими подковами, но и каретными колесами с железными ободами. И ведь взяли, обозрев Копенгаген сверху, а может и плюнув с башни на его красные крыши, показав тем самым, что невелика птица под ногами, даже не шведская. Обе нации были биты русскими не только под Полтавой.
Я дошел почти до середины дороги, когда увидел в стене невзрачную деревянную дверь, крашеную красной краской и с железным старинной работы кованым крючком сбоку. Потянув ее на себя, с любопытством заглянул внутрь, затем вошел в тесное помещеньице с белеными стенами и с отдушиной наверху. Это был обыкновенный туалет с деревянным полом и приступками по бокам каменной дырки и с деревянной большой крышкой с кованым кольцом посередине, прислоненной к стене, вымытый до проблесков в дереве. Такие еще встречались в России в зданиях без канализации дореволюционной постройки, отличавшиеся от остальных послереволюционных относительной чистотой. Здесь тоже не было слива, из стен не торчали водяные краны и не стояло перед толчком ведро для использованной бумаги, намекая тем самым, что она должна лететь вслед за отработанными продуктами человеческой жизнедеятельности. Впрочем, отверстие толчка было забито бумагой и лететь туда чему либо не представлялось по этой причине возможным. Туалету, как двери на входе и всем остальным предметам внутри, было почти четыреста лет, но его не загадили, не раскурочили и не растащили на сувениры. Вот по этой тоже причине Дания как была королевством со времен крестовых походов, так до сих пор осталась королевством, не меняя флага и не шарахаясь от строя к строю на дороге своей судьбы. А у нас до сих пор особая стать и свой особый путь, с которого стремятся сбить кто ни попадя, даже иудеи, выходцы по последним данным американских и европейских исследователей из африканских джунглей, похожие на цыган, выходцев из индийских тропических лесов. Только не разменивающиеся по мелочам, а куда ушлее и фанатичнее цыган и других наций-нахлебников, не стесняющихся спаивать коренную нацию русаков, приютившую их на своей широкой груди, и даже обднаркоманивать зеленую молодежь. Вот здесь люди как раз должны соблюдать законы божественные и природные, на основании которых они народились разными, одни светлыми что снаружи, что внутри, другие темными что снаружи, что тоже внутри. Ни в коем случае не идти на поводу у темных сил, насильно навязывающих миру в течении многих столетий космополитизм, ассимиляцию и глобализм, тем более, что из этого ничего не получилось, что доказывается в том числе и последними событиями в самой Европе. Даже после великих войн нации, народы и малые национальности расползались все равно по своим родным гнездам, не говоря про гигантские образования, такие как китайцы, индийцы или русские.
Я наконец добрался до верхней точки башни со смотровой площадкой на все стороны и включил "никон", собранный китайцами, чтобы начать щелкать виды без промедления. А посмотреть было на что. Как я уже говорил, Копенгаген мало чем отличался от других европейских анклавов, это был довольно старый город с невысокими зданиями, большая часть которых была возведена примерно в те же времена, что в Германии, Франции или Нидерландах. В Европе наиболее интенсивное строительство началось лет пятьсот-четыреста назад, во Франции это было правление Людовиков. Особую роль там сыграла Екатерина Медичи, жена французского короля Генриха Второго и инициатор Варфоломеевской ночи, застроив в Париже нынешние так называемые Елисейские Поля зданиями прекрасной архитектуры, сохранившимися в отличном состоянии до сих пор. Особое влияние тогда оказала эпоха Возрождения, давшая миру великие имена Рафаэля, Леонардо да Винчи, Боттичелли и другие. Так-же происходило в Скандинавии, разве что позже на полстолетия-столетие из-за особенностей приполярного климата и вечной войны с соседями-варягами, когда датчанам приходилось прибирать к рукам шведов с норвежцами, финнами и исландцами, а потом даровать им свободу снова. Но эти исторические тонкости приходили на ум как бы походя, перед глазами открылась панорама, состоящая из гаммы красок,которыми были покрыты крыши датской столицы. Сначала я увидел прямо перед собой высокий шпиль лютеранского костела с железными ангелами вместо флюгеров и прямым крестом на верху, затем квадратную башенку на крыше старинного замка со смотровой площадкой посредине. За ними расплескалось красное пятно из черепичных крыш на домах датчан, доходившее до центра столицы, хорошо просматриваемого с башни. Справа крыши были покрашены темно-коричневой краской, они горбились до трех высоких и тонких труб белого цвета с черными концами, скорее всего, это был приличный завод. Между ним и башней торчали шпили всего двух кирх. Я перешел на другую сторону площадки и увидел, что крыши внизу были черными, среди них встречались плоские, наподобие азиатских. За ними расположился на острове Кристиансхавен, или по другому Амагер, район свободного города Кристиания, ставшего прибежищем молодых бомжей со всего мира, тех самых хипарей, не желавших ни работать, ни заниматься другим общественно полезным трудом. Зато требующим бесплатной жратвы, сигарет, наркоты, занимавшихся сексом с утра до позднего вечера под нестройный звон гитар с барабанной дробью на виду друг у друга и туристов с местными жителями, спешащих мимо. Это были патлатые в основном особи в грязной одежде, провонявшие насквозь, среди них встречались личности из хороших семей и с древней родословной, например, принцы и принцессы от рождения, или дворяне опять от рождения с высокими титулами. Таких были единицы и это у них называлось уходить в народ, чтобы проникнуться его бедами с заботами, хотя именно народ они не замечали в упор, а перебесившись, продолжали эксплуатировать его в полный рост. Начало движению было положено еще в шестидесятые годы, на него работали такие группы, как Битлз и другие. Это был по большому счету всего лишь отвлекающий маневр, устроенный власть миропредержащими для того, чтобы продолжать держать в руках как общество в целом, так и молодежь в отдельности.
Я долго передвигался по круглой площадке с одной стороны на другую, выхватывая объективом то группу старинных великолепных зданий с королевскими символиками на фасадах, то остроконечные шпили кирх и костелов, соседствоваших рядом с куполообразными христианскими церквами, которых были единицы на всем пространстве. Или водную гладь залива с бухтой, уставленной кораблями различного водоизмещения, пока не заметил, что объектив все чаще стал выхватывать загоревшиеся электрические фонари с разноцветной рекламой на углах зданий или посветлевшие окна горожан. Воздух успел загустеть, небо в клочковатых облаках опустилось ниже, скоро по улицам и проспектам потекла река разноцветных огней, пока еще бледная, разделявшаяся на перекрестках на отдельные ручьи. Взглянув на часы, я подхватил руки в ноги и заспешил с башни к ее подножию, надо было успеть к месту сбора группы, чтобы суметь добраться до города Хельсингёр и посмотреть еще знаменитый замок Кронборг, построенный в 1420 году.
Автобус, попетляв по улицам Копенгагена, выехал за его пределы и понесся по отличному шоссе в сторону южного берега пролива Эресунн, через который нам предстояло переправляться снова в Швецию, в город Хельсинборг, стоящий напротив датского Хельсингёра. Там для нас были забронированы места в отеле. Проехать нужно было всего сорок восемь километров, хотя для маленькой Дании и такое расстояние было огромным, а потом переправиться на пароме через пролив шириной пять километров. За окнами наступили сумерки, многие из нас недоумевали, что можно было рассмотреть в замке Кронборн, стоящем на вершине пологого холма на самом берегу пролива и нависшем над городком. Оказалось, что кое-что мы еще могли различить и даже успеть сфотографироваться на фоне древних стен замка, освещенных не только фонарями, но и мощными прожекторами, правда, в небольшом количестве. Датчане не русские, своего ребенка из корыта вместе с водой не выплескивают, а мы после революций и демократизаций делали только одно дело-ломали, ломали, ломали. Ломали дворянские усадьбы, исторические памятники предкам, свою славу народа - победителя, возведенные даже не нами, а нашими же предками, и конечно не забывали подрубить культурные корни, чтобы вырастали одни сорняки. Толстые и сочные - сытые и тупые, если по простому. А что еще нужно вечному холопу! Только хлеба и зрелищ. Но и на нехитрые эти потребности нас всю жизнь обкрадывали.
Я бродил между казармами вековой давности с медными и чугунными пушками при них, приглядывался к военной и гражданской обслуге, изредка попадавшей в поле зрения, и думал о том, что по камням двора крепости, по жестким ступеням гранитных лестниц бродил когда-то мятежный принц Гамлет, замышлявший убийство отца и осуществивший его для достижения своей цели стать королем страны. Шекспир спрятал существовашего в те времена героя за вымышленным этим именем, как назвал замок Кронборг в своей трагедии Эльсинором, впрочем, и сам Шекспир остается до сих пор загадкой не только для образованных читателей, но и для исследователей его биографии и творчества. Вот уже евреи потихоньку намекают, что чистокровный англичанин был их соотечественником, скоро он таким и предстанет перед человечеством, для которого хлеб и зрелища стали главным стимулом бытия. Нынешние американцы газет и книг не читают, а чаще слушают радио, поэтому любимые задницы от затвердевшего кала освобождают посредством кирки. Они не могут забить не только гвоздя или пожарить яичницу, но уверены, что кофеварки продаются сразу с кофе и водой. А если при покупке не оказывается ни того, ни другого, трескают механизм об пол - мол, обман! Поэтому все новейшие достижения в науке и технике у них принадлежат лицам других национальностей, в первую очередь русским, одарившим их электро лампочкой Яблочкова, телевизором Зворыкина и даже самолетом русского Сикорского с вертолетом соплеменника Миля. Жаль, что вся эта муть голубая, в смысле амерпофигизм, ползет жидким навозом в Россию, расслабляя русский народ, способный не только изобрести лучший в мире ракетный двигатель, но и блоху подковать.
Быстро вечерело, скоро в нескольких шагах невозможно было ничего различить, я вышел за ворота замка и поднялся на высокий земляной вал перед стенами, за мной потянулись остальные туристы. Открывшийся вид заставил нас затаить дыхание, у женщин невольно вырвался возглас восхищения. Перед взором светился в изломаных лучах упавшего за горизонт солнца пяти километровый пролив Эресунн с несколькими судами на нем с включенными топовыми огнями, шведский берег на другой стороне пылал от электрических огней, сидевших друг на друге. Казалось, там щедро разлили по земле нефть и подожгли ее, нимало не беспокоясь о последствиях экологической катастрофы, но скоро глаза различили правильные ряды фонарей с аккуратными рекламами и светом из окон, плывущим над землей. Все это вместе создавало ярко светящееся полукруглое облако, готовое подняться в небо и зависнуть там, затмив россыпи маленьких звездочек с аккуратной луной впридачу. Помнится, когда пересекали Синайский полуостров, проехали иорданскую Табу, вклинившуюся узким углом между границами Египта и Израиля, перед нами выросла стена голубоватого огня с шестиконечной звездой Давида посередине. Это возник на берегу залива Красного моря еврейский город Эйлат, окруженный опаленными знойным солнцем горами с не менее жаркой пустыней Сахара за ними. Сейчас туристы из разных стран, как тогда перед въездом в Эйлат, не поспешили покинуть высокий земляной вал с датской крепостью за спиной, погрузившейся во мрак, а заторопились, завороженные игрой волн искусственного света выдернуть из чехлов фото и кинотехнику и защелкали затворами с фотовспышками, озарив синеватыми молниями взволнованные лица. Так продолжалось минут пятнадцать, пока наш начитанный гид не дал отмашку и не заставил забраться в автобус, чтобы через считанные минуты мы оказались на пристани с причаленным кормой к берегу паромом, готовым принять на борт не только людей, но и многочисленную технику вплоть до грузовых машин и двухъярусных автобусов.
В этот раз каюта на троих досталась мне одному, правда, не надолго, потому что объемное многопалубное судно шло через пролив ходко, словно не замечая быстрого течения, и шведская пристань не заставила себя ждать. Но я все-таки успел повихляться на танцах, притираясь боками к своим и чужим теткам, послушать местных бардов, не слишком утомляющих себя исполнением песен в стиле Элвиса Пресли с Элтоном Джоном, а все больше тянущих под мелодии убогих чухонцев с раскормленными мордами. Мы снова ступили на шведскую землю, заняли номера в шведской уютной гостинице и уснули крепким сном, отбиваясь от датских привидений из сказок Андерсена. Здесь нам здорово помогла мудрая Астрид Линдгрен, начавшая разматывать Пеппин длинный чулок. А утром никто не заблудился по дороге к шведскому столу, хотя сонные глаза раздирались с трудом, мы торопливо кидали порции налево и направо, отправляли одни в рот, остальные в пакеты. Мы не задерживались нигде, намереваясь более детально обозреть Швецию по второму кругу, соединив которые можно было бы составить представление о Скандинавии, населенной спокойным и сильным народом. У нас все получалось, потому что успели обвыкнуться в большой этой для живущих на ней Лапландии, даже с покупками не только в местных магазинах, но и на очередном величественном пароме. Мы показали, что равных нам нет и в этом виде взаимоотношений с другими народами, ведь торговля являлась древнейшим движителем вечного прогресса с ассимиляцией, большинством не совсем приемлемой.
Вечером, усталые и довольные, мы были уже в порту, снисходительно поматривая на громаду судна под названием Tallink Silja - перед этим нас катали на Viking Lain - вознесшуюся верхними палубами над причальными сооружениями. Она нас не пугала, а обещала туристам достойный отдых во всех видах. И опять мне одному досталась каюта, рассчитанная на четверых, словно турагентство решило перед концом путешествия дать отдохнуть от забот праведных. Раскидав вещи по столу и стульям, я вместе с остальными путешественниками побежал на седьмую палубу, где расположился приличный супермаркет, вмещавший в себя продовольственные, промтоварные и еще какие-то отделы. Пришла пора затовариваться чем бог послал на оставшиеся от черта гроши, чтобы привезти домой хоть что-нибудь забугорное. За длинными рядами этажерок с полками заметил двоих неразлучных друзей Володю с Толиком, находившихся в вечном подпитии, нетерпеливо замахавших мне руками. Когда подошел, заметил, что они стояли перед висящим на стене узким рядом ручных колясок, которые складывались почти целиком. Пожав плечами, я хотел было податься дальше осматривать коллекцию различных товаров с ассортиментом от игольного ушка до стиральной машины под потолок, но Толик схватил за руку и начал горячо убеждать, что именно такая коляска мне необходима как воздух, если я отвернусь от нее, потеряю очень много. Я снова обозрел витрину с ними, не найдя ничего особенного, повернулся спиной, ища, за что бы интересное зацепиться взглядом, тем более видел подобные коляски на родине, разве что более тяжелые и неуклюжие. Но Толик прилип использованной жвачкой, не уставая доказывать как он прав, и эта настырность начала раздражать, я готовился послать его подальше, когда он привел последний аргумент, заинтриговавший враз и навсегда. Он стал объяснять, подойдя к коляскам вплотную, что одинаковые они только на первый взгляд, на самом деле цена одних почти одиннадцать евро, а вторых всего четыре с половиной. Разница заключается в том, что дорогие коляски по размерам чуть больше дешевых, они согнуты из труб большего диаметра, но на первый взгляд это почти незаметно, отличить их можно лишь по тому, что на дешевые накручена резиновая веревка для привязки к ней грузов. Если снять резинку и перецепить ее на дорогую коляску, то никто не заметит подвоха, и он это успел уже проделать. Я уставился на него, желая удостовериться в сказанном воочию, но Толик лишь хитро усмехнулся, давая понять, что наполовину уцененный им самим дельный товар уже лежит в его каюте. Затем оглянулся назад и быстро снял с дешевой коляски резинку, перецепив ее на дорогую, чем убедил, что разница между ними не особо заметна. Нагловато подмигнув, Толик подтолкнул меня к товару, готовому для переноса его к кассе, я переступил с ноги на ногу и потащил коляску к короткому транспортеру с кассовым аппаратом на столе, прихватив попутно печенье и сок. Друзья шли за мной, живо переговариваясь о чем-то своем и обдавая меня плутовскими ухмылками.
Мордастая финнка на толстых раскоряченных ногах расшвыривала от себя упаковки, словно занималась переброской из кучи в кучу кирпичей, не забывая притормозить их перед электронным надсмотрщиком с зеленым глазом, было видно, что приглядываться к чему -то отдельно ей было лень. Она попутно смахивала с лица тощую прядь светлых волос и одергивала машинальными щипками синий форменный халат, норовивший оголить ее немалые окорока, рядом торчал то ли грузчик, то ли упаковщик с более шустрым взглядом. Я замялся у начала транспортера, ощутив вдруг непонятное волнение туристы сзади стали обходить вокруг, занятые своими мыслями. Друзья подтолкнули меня один раз, другой, затем Толик наклонился к уху и шепотом спросил, имеются ли у меня еврики, на что я почему-то отрицательно покачал головой. Тогда он буркнул, что потом рассчитаюсь, и уверенно продвинул покупки по транспортеру. Я видел как кассирша отмотала кусок оберточной бумаги, затем сунула коляску в большой пакет, в другой поставила сок, бросила туда же пачку печенья и равнодушно указала на табло счетчика. А когда Толик задержался с деньгами в кармане, повысила густой сальный голос, давая понять, что с ней шутки плохи, чем вызвала у обоих друзей искреннее веселье. Я огладил подбородок, затем схватил с полки еще одну пачку печенья и поспешил на выход из торгового зала, не допуская мысли о шутках с женщиной слоновьей комплекции. Но мне она лишь улыбнулась ярко-голубыми глазами, дав сдачу с пятерки евро шведскими кронами, которые поменять уже было нельзя, при чем, нигде.
Все-таки правильно говорят ученые, что женщина ориентируется в жизни больше не разумной мыслью, а интуицией.
Вечером Балтику снова накрыл сильный ветер, подняв волну баллов до пяти, палуба под ногами ходила ходуном и большинство пассажиров парома попряталась в каютах, намереваясь от укачивания спастись глубоким сном, но это удавалось не многим. Я чувствовал себя в норме, даже выходил наружу и держась за поручни, наслаждался неистовством водной стихии, мерцавшей в темноте пенной накипью на вершинах валов. Посудина о десяти палубах скользила промеж ухабистых волн слаломистом на выданье, переваливаясь на них сбоку набок как утка на сносях, гребни шипели густой пеной, швыряя на верхние палубы водяной град величиной с куриное яйцо. Они норовили перехлестнуться через поручни и с размаху впечатать человека в стекло или железо за спиной, но шторм пока не набрал нужной силы. Постояв немного на любимой восьмой палубе и насладившись своей недоступностью для стихии, а заодно геройской уверенностью в силах, я вернулся вовнутрь корабля, чтобы переодеться к началу танцев. Это подвижное мероприятие, включенное в туристический реестр, проводилось в любую погоду и при любых условиях. Володя и Толик уже ждали моего появления перед их затуманенными взорами, развалясь на небольших мягких диванчиках в крохотном холле перед барной стойкой с высокими стаканами желтоватого скандинавского коктейля в руках, охлажденного приличными кубиками льда. Я оправдал их надежды, прикинув, что лучшей, а главное неподдельной и довольно активной, поддержки мне не найти, обернувшись всего минут за десять. На этот раз ансамбль оказался более опытным, раскусившим, что нужно истинно русским людям, музыканты сразу взяли горного козла за рога,заставив его брыкаться задними и передними копытами, издавать звуки больше похожие на бесконечную лезгинку, при чем исполняемую джигитами из самого заиндевелого ущелья. И понеслась душа в рай, оторвав заодно тело от палубы, я вошел в привычный раж на третьем или четвертом отрезке марафона длиной на сколько хватит сил, несмотря на усталость от мытарств по Стокгольму с его мощеными диким камнем улочками. И как всегда быстро оброс активом из молодых женщин, трепетавших не только грудями и задами, но поначалу даже ноздрями. В середине танцбола, когда лабухи достаточно разогрелись и теперь мечтали побыстрее выключить клиентов из бешеного ритма, предложеннного самими, кого-то из женщин оторвали от коллектива кавалеры, кто-то сам сошел с дистанции, кто-то вспомнил, что оставил недопитым бокал, охраняемый кем-то откуда-то из-за переборки, угостившим порцией спиртного, за которое предстояло еще расплатиться. Со мной осталась лишь женщина, путешествовавшая с сыном лет пятнадцати, которого она оставила в каюте. Поначалу партнерша долго не могла размяться, намереваясь ретироваться при первом повороте музыкального сопровождения не туда, но скоро вошла во вкус и теперь желала оставить в дураках именно меня. Она не догадывалась, что активное дергание руками и ногами было для меня делом привычным, я научился за долгое время занятий этим видом развлекаловки имитировать активность, сберегая силы на крайний случай, когда партнершу после танцев нужно было привести домой, напоить чаем или еще чем-нибудь, затем раздеть и удовлетворить. Но нередки были случаи, когда сам попадался на подлую женскую уловку, после которой сил не оставалось и я переставал быть способным хоть на что-нибудь. Сейчас я включился в честный поединок, не рассчитывая после танцев на продолжение отношений из-за того, что женщина показалась мне серьезной.
Палуба уходила из-под наших ног при каждом па, стремясь вышибить из равновесия и притянуть к себе как самых родных, или шмякнуть с разворота о невысокий но крепкий барьерчик вокруг площадки. Скорее всего, под днищем корабля распоясалась настоящая буря, грозящая перейти в идеальный шторм. Мы то и дело цеплялись руками друг за друга, тут же отскакивая в разные стороны, лабухи не сводили с нас обезумевших от напряжения глаз, которые у певицы плясали уже на лбу, им тоже хотелось добить нас окончательно. В зале для зрителей остались лишь Вовчик с Толянчиком, лица у них сварились, а с губ на брюки текла густая слюна, наконец и они вспомнили о своем здоровье, решив подбодрить его новой порцией забугорного пойла. Я видел краем глаза, как они задом попятились к выходу из зала, не в силах оторваться от зрелища, захватившего их. Мы не собирались сбавлять темп, танцевали до тех пор, пока музыканты не стали фальшивить внаглую, срываясь голосами на фальцеты, а звуками на визги. Только тогда позволили себе прильнуть на некоторое время друг к другу, смахивая обильный пот с губ своими же губами,затем, отвесив тяжелый поклон лабухам, отправились искать каюты. Мы прошли мимо почти пустого бара, не обратив внимания на громкие возгласы наших болельщиков, славивших нас, спустились по широкой лестнице на седьмую палубу и завернули в коридор, ведущий к моей каюте. Я повернул в свою сторону машинально, продолжая обнимать партнершу за плечи, она держалась за мою талию, глотая воздух красными губами, она не думала ни о чем, доверившись полностью. Мы прошли почти половину нужного расстояния, когда у меня в голове проклюнулась мысль о том, что ее каюта находится на другой стороне палубы. Я опять же машинально задержал на мгновение шаг и чуть развернулся назад, и этого движения хватило, чтобы подружка встрепенулась и повторила мои действия. Близость между нами таяла снегурочкой на раскаленной печи, хотя еще можно было сказать пару слов о том, что моя каюта пуста и что нам никто не помешает, и все бы получилось, ведь мы только что были единым целым. Но слуха коснулись удары волн о днище корабля, а впереди показался перекресток, уже пройденный нами...
Группа отметила завершение тура по Скандинавии в одном из населенных пунктов Финляндии недалеко от границцы с Россией, в котором остановились, чтобы затариться тем, что еще не успели прихватить. Многие бросились покупать селедку, ее на прилавках в магазине оказалось много и в разных качествах: соленая, маринованная, в масле, в укропе, с головой, безголовая, в вине и так далее. Я тоже не удержался и взял парочку селедок, потянувших под килограмм, но при попутном заезде к сестре в Ярославль оказалось, что она жестковата и костлява не в меру, чем окунула меня в некоторое разочарование. Ведь мы представляли эти рыбные края заполненными доверху натуральными деликатесами, а не тем, чего у нас тоже было валом. Потом был небольшой междусобойчик с вином и другим спиртным в пластмассовых стаканчиках, устроенный экскурсоводом уже по дороге к пропускным пунктам с толстыми финскими погранцами, во время которого каждый поделился впечатлениями о поездке. Тур понравился всем, даже Вовчику с Тольчиком, едва поднимавшим от полученного удовольствия верхние веки над вечно мутными глазами, что-то еще различавшими. Но таких было двое на группу из почти полусотни человек, к тому же, повезло только нам, остальные группы состояли из трезвенников. Мы по русской сердобольности старались поделиться с ними порциями, что вызывало у друзей еще большее умиление, заставляя их глаза увлажняться. Затем заполнили автобус и поехали на родину, далеко не ровню тем странам, в которых побывали.