Аннотация:
Продолжение полемики с Редактором Сергеем Лихачёвым (теперь уже на тему художественности "Доктора Живаго" Пастернака)
ДОКТОР ЖИВАГО, ЦРУ, НОБЕЛЕВСКАЯ ПРЕМИЯ 2
Продолжение полемики с Редактором Сергеем Лихачёвым (теперь уже на тему художественности "Доктора Живаго" Пастернака)
Я-то Вашу точку зрения относительно структурности, стилистики, элементарных и прочих ошибок, включая "неряшливость" и 10-летнюю "беглость" текста понимаю.
Понимаю и Ваш профессиональный долг выявлять потенциальных нероманистов и клеймить взявшихся за это. У Вас больше прав на это, нежели, например, у меня, не в коей мере не принадлежащему ни кругу писателей, ни критиков, ни остальных спецов в области слова - так себе: "графоманю", как и многие.
Я, к примеру, полностью согласен с Вами относительно Захара Прилепина: да, никакой он не лидер, а неумёха, хулиган как по жизни, так и по литературе. Не созрел ещё для качественных романов классического и любого другого толка. Расти ещё надо, а для этого иметь желание и понимание собственной сырости.
Награды его меня не убеждают, а, напротив, подчёркивают некую солидарность с разрушителями моральных устоев и исторической правды. Прилепин неожиданно для всех и вопреки "хулиганскому" поведению оказался по-пошлому либо писателем "заангажированным" кем-то, рассчитывая на либеральную премию "Большую Книгу" (слава богу, пока не Нобель, иначе это походило бы уже на некие "Большие Антирусские Грабли"), либо попросту не готовым, находясь в какой-то графоманской торопливости, к эпическим темам и ценным для россиян, чуть ли не священным, трагическим и неоднозначным кускам истории Соловков.
Сырость и какую-то "невзрослость", аж "тинейджеровость" произведения со всеми причитающимися этому движению причиндалами (речь шла, конечно, об "Обители") я здесь упускаю.
Хотя, было бы интересно сравнить "Обитель" с "Доктором Живаго" именно в плане отклонений от академической науки.
Повторю, не для рекламы Вас, а по факту, что всё написанное Вами в "учебнике" относительно "Обители" в своё время внимательнейшим образом прочёл, практически полностью согласился с Вашей позицией, и приобрёл для себя на будущее массу полезностей.
Но, вот в отношении "Живаго", хоть и во многом согласен, но читательское моё сердце взывает "ПОЩАДИТЕ!"
Аргумент, может быть и слабый, но я полагаю, что нет НИ ОДНОГО писателя с самой-самой прибольшой буквы и из самого первого эшелона, кто бы не был окружён нескончаемой грудой ошибок, нелепых выражений и отсутствия всего того прочего, что я, произвольно, конечно, называю сам для себя, а не для обиды кого-то, "академическими" требованиями". Делается это, в том числе, и ради подталкивания любого романиста к классическим схемам письма, ибо и якобы классическое письмо есть истинная, наиболее объятая наукой, и, соответственно, чуть ли не единственная правда литературы, понятная как неучу Фильке, так и опытному, элитарному читателю.
Даже Гоголь, которого я обожаю, даже Маркес, который совершил революцию, любые все остальные "звёзды", фамилии которых не публикую ради краткости и известности Вам (правда, списки наши могут не совпасть), которые вошли в историю литературы и романистики как гении или просто отличные, талантливые парни, совершившие подвиги - каждый свой, уникальный - и поднявшие литературу до уровня мирового культурного наследия в ряду прочих планетарных достижений, имеют перечисленные мною досадные и другие ошибки.
Все писатели - люди, а не машины.
У каждого свой авторский "набор" недостатков, отклонений от предписываемого "академиками" образца, своих фокусов и, порой, аж закидонов.
Это-то как раз и интересно. Все эти парни разные, и славны не только своими романными достоинствами, но также по-хорошему смешны и узнаваемы, в том числе, благодаря своим характерным ошибкам и привносимым в историю романистики выкрутасам, недоговорённостям, котам в мешке, кукишам в кармане, особому плагиатничанью, художественным ответвлениям, экспериментам со словом, смыслом, текстом, поджанрам, смесям жанров, изобретению жанров, наплевательству и нигилизму, садизму и патологиям, упадению в детство и кошмарные идиотизмы, ненависти и нереальной любви, мимикрии под кого-либо, благодаря откровенному издевательству над классической манерой письма, забавам с животными, насекомыми, инопланетянами, духами, оживлению предметов и даже космоса, возведению в ранг главных героев каких-либо процессов, событий, поклонению дьяволу и отрицательным персонажам мировой культуры и религии, полному отрицанию института главных и второстепенных героев, притворству, обезьянничанью, фиглярству и фамильярничанию, заигрыванию и шуткам с читателями, активному внедрению автора в сюжеты в качестве персонажа, сдаче позиций перед издателями, режимом, вкусовщиной элит и новоизобретении эзоповщины, благодаря экстремизму и импрессионизму, телеграфному стилю, откровенным глюкам, брутальности и неотёсанности языка, сбивчивым лошадиным темпам - от галопирования и прыжкам через несуществующие препятствия к пустым по-человечески страницам, новым и ненатуральным химическим, кичевым, намеренно крикливым краскам, благодаря языку подворотен, неумёх, шарлатанов, и особенному "не академическому", а каждый по-своему структурированию, и так далее, и тому подобное.
Список этих великолепных казусов в писательском поведении настолько велик, что аж нескончаем.
Можно, конечно, обозвать это всё издержками модернизма, постами, сюррами, глупостями и так далее. Можно свалить всё в кучу, но можно и отделить зёрна от плевел.
Но сейчас речь идёт о человеческих ошибках и свойственных человеку-писателю некоторых слабостях. В последних тоже можно установить градации: это терпимо и простительно, а это совсем никуда не годится.
Стоит ли винить писателей за это? Особенно тех, кто прославил себя в другом: в уме, в читабельности, в настоящести - то бишь настоящей приверженности к серьёзному писательству, а не баловству, в профессионализме, соответственно к ладности слова и интересности текста, в ясной позиции (политическая слабость или аморфность у некоторых - тоже позиция, по крайней мере для честности в самом произведении), в глубоком копании явлений и себя самого, как элемента общества и как индивидуума, как мыслящего организма в противовес планктону, в точности слова и смысла в целом, по большому счёту, а не в частностях и в местах с обидными для влюблённого читателя ошибками, требующими явного вмешательства редактора или доброжелательного, а не злобствующего критика.
Стоит ли низвергать писателей с пьедесталов за обыкновенные неточности, недоработки и прочие упомянутые и неупомянутые человеческие слабости?
Разумеется, что речь не идёт о том, что водрузили этих писателей на пьедесталы по ошибке или злому умыслу, а потом, присмотревшись повнимательнее и посчитав недочёты, решили их низвергнуть, заодно пожурив вознёсших их.
Может и стоит.
А можно отнестись и с осторожностью. Так как и ниспровергатели - сами обыкновенные люди.
Критик - это вовсе не то обозначение специалиста, которое автоматически обозначает наличие индульгенции на безошибочность. И которому по умолчанию предполагается верить.
Критик это не реаниматолог, а врач-профилактик в литературе, или, если хотите, стоматолог в литературном деле. Вспомните, сколько ошибок бывает у врачей, и сколько выдернуто зубов по ошибке, или по невежеству, или по нежеланию лечить их.
На каждую критику точно так же, как и на художественное или малохудожественное произведение можно навести "контрокритику". Такова, к счастью, жизнь. Поэтому не стоит отчаиваться на каждый критический пассаж: надо прислушаться и сделать собственный вывод - по возможности объективный.
Только время может определить настоящую "долгую" гениальность, определить вклад в мировую и отечественную культуру и "полезность" писателя в каком-либо "воспитательном" или идеологическом жанре, хотя это совсем разные, но при нужде вполне совмещаемые вещи.
Нет идеально выверенных и абсолютно перфекционистских романов, где не за что было бы зацепиться и придраться. Разве что "большой" Толстой - этот нудный человек - вымерил и процедил свои слова через разнообразные ситечки и умудрился поиметь и стилистику, и структурность, и прописанность взамен прилизанности образов, и всё остальное, что требуется по русской литературной науке сегодня. Хочу, кстати, подчеркнуть слово "русский" в последнем предложении, ибо литературная наука, к примеру, в Англии и США несколько другая, хотя это и не означает, что наша наука вторична по отношению к заграничной, как могут вообразить себе на радостях некоторые кающиеся в собственной национальной принадлежности либералы.
Может, именно он, Толстой, и послужил в качестве одного из прецедентов для упорядочения "науки" романистики современными и не очень филологами-науковедами.
Но я, отдавая требующуюся дань гиганту мысли, несколько непатриотично и даже традиционно близок к той группе людей, которые безграмотно и бездоказательно утверждают: Лев Толстой и есть один из главных графоманов мира, ссылаясь лишь на одно-единственное свойство графомании - огромное количество написанного, забывая при этом прочие достоинства, которые всяко перевешивают и многословную авторскую манеру, и количество сочинённого.
Тем не менее, он навечно (по-моему мнению, конечно) прописался в первом эшелоне и никогда из него не выйдет.
Это - как к нему не относись: революционер ли он, или глубоко копающий идейный провокатор, или ошибающийся и эволюционирующий человек, он - при любом раскладе - есть достояние русской нации.
И заслужил он это право, нарисовав глубочайшие панорамы нашего общества определённого временного отрезка.
Притом, картины эти порой (или как правило) имеют свойство новизны, откровения, глубины, искусства реалистического изображения, то бишь имеют все признаки ремесленного мастерства, высокого стиля (так и хочется произнести "штиль"), и своеобразного, индивидуального таланта, доходящего до гениальности и ставшего для многих примером и образцом "правильной", академической литературы реализма.
У Пастернака, при всех Вами отмеченных и огромных недостатках романа о докторе Живаго есть, на мой взгляд, все основания быть в фарватере национальной литературы. Не в качестве главного крейсера или ледокола, а где-то рядом, но без которых процессу пришлось бы туго, а если снова вернуться к литературе, то просто заполнить определённую историческую брешь и исполнить определённую, как в мозаике, причём при изображении лица святого, а не второстепенных деталей, роль.
Добавлю, что не по образцовости для других, не в качестве учебника по типовым ошибкам начинающего романиста, а по широчайшей, может быть излишне длинноватой в плане лёгкой читабельности, картине русской действительности определённого исторического периода, индивидуально наивной, с нечаянными или не особо уместными, слава богу, что редкими поэтическими пышностями, с созерцательностью, некоей несмелостью даже, с относительно бытовой (не высокой) философией и вполне понятной, но тщательно скрываемой боязнью перед советской властью.
Он - как образец писателя, как своего писательского рода "маленький человек", взявшийся за русский гуж, попавший в обыкновенные тиски советской идеологической машины, писатель с завязанными руками, и с глазами, прикрываемыми административными шорами, окружённый наветами и попрекаемый всеми кому не лень, но не лишённый определённой смелости, упорства и таланта. За что честь ему и хвала. Он выжил как поэт и прозаический писатель, не понимаемый и осмеянный клерками от литературы, и остался самим собой, хоть и не попал в печатаемую публику тех времён.
Раньше как было с литературой: а попробуй, мол, парень, а поплавай-ка в соляной кислоте. А у нас все так плавают, а ты так сможешь, как все, и чтобы не высовываться? А у нас, мол, свои правила плавания. Мы любим плавать с завязанными руками и ногами, и обожаем кислоту. Партия так велит!
Пастернак советского периода - как простая лакмусовая бумажка, но в великой и точной степени определяющая состояние общества. Вот роль Пастернака в нашей литературе.
И даже ЦРУ со своей медвежьей нобелевской услугой не помешает, по крайней мере мне, считать "Доктора Живаго" при всех её "академических" и технических недочётах" очень сильной, характерной, сугубо индивидуалистской, исторически точной, наблюдательной книгой, из которой не вытравить её внутренний авторский градус - от высокой температуры до бросания в холод.
И даже технические провалы ("неряшливость", беглость написания плюс тягостная растянутость во времени) напоминает (МНЕ) между строк о нервности, социальной болезненной неустроенности автора. Через Пастернака я познаю живую, реальную, а не выдуманную сущность русского общества того запутанного в идеологиях времени, и чувствую живую, стонущую Россию, погружённую в кровавые эксперименты.
Без Пастернака история русской литературы была бы неполной.
За это я уважаю и иногда перечитываю Пастернака. А "Доктор Живаго" это честное, не искривлённое, но чуть затуманенное обстоятельствами жизни, зеркало общества того времени...