Пол Эктоф: другие произведения.

Собрание сочинений Я.1/2эктова. Том 2

Сервер "Заграница": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Комментарии: 8, последний от 28/03/2024.
  • © Copyright Пол Эктоф (yarikson-pol50@mail.ru)
  • Обновлено: 11/02/2017. 2500k. Статистика.
  • Сборник рассказов:
  • Иллюстрации: 1 штук.
  • Скачать FB2
    • Оценка: 7.00*3  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    www.copyright.ru Сборник возглавляет роман "ЧоЧоЧо", а далее - в порядке написания автором - рассказы, повести и эссе. 2008-2013 г.г.
    •   
      
      Ярослав Полуэктов
      
      
      1/2 ЭКТОВ
      
      СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ В ДВУХ ТОМАХ
      
      ТОМ 2
      
      
      
      КРАТКОЕ СОДЕРЖАНИЕ ТОМА:
      
      Из цикла "ЧОКНУТЫЕ РУССКИЕ":
      
      пазл 3. ЧОЧОЧО:
      чтиво 1.
      чтиво 2.
      
      чтиво 3.
      чтиво 4.
      
      
      чтиво 5.
      
      
      
      КНИГА НА СПОР
      ПУТЕШЕСТВИЕ ЗАДОМ НАПЕРЁД или ЧЕК ЭНД ХУК
      В БАВАРИЮ БЕЗ АВАРИЙ
      КАК НАШ ПЕТУШОК ХОТЕЛ В НЕМЕЦКОЙ КУРЯТНЕ ЩТЕЦ ПОХЛЕБАТЬ
      БУКВА "Ф"
      
      ПРОДЕЛКИ ДАДЫ КИГЯНА
      /сборник рассказов и эссе 2008-2013 года/
      
      АРХМУРАВЕЙНИК /избранное/
      
      РАЗВЕДЧИКИ НАСКИ /избранное/
      
      
      
      
      
      ОГЛАВЛЕНИЕ
      
      пазл 3 цикла "Чокнутые русские" ЧОЧОЧОЧОЧОЧО 6
      чтиво 1. КНИГА НА СПОР 9
      Ингр.1 О ЖЁЛТОМ ЦВЕТЕ 10
      Ингр.2 КЛАССИКИ В ГОСТЯХ У ЧЕНА ДЖУ 21
      Ингр.3 ЭФФЕКТ ЧИСТОПИСАНИЯ 45
      Ингр.4 ПЕНЬ КАК НАСЛЕДИЕ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА 51
      Ингр.5 СЛОВОБЛУДИЕ - НЕ ПОРОК 55
      Ингр.6 ПРЕДИСЛОВИЕ ПЛАВНО ПРЕВРАЩАЕТСЯ... 58
      Ингр.7 ПРО "ТЕ" НЕ ЗАБУДЬ-ТЕ... 67
      Ингр.8 ТАЙНА ПСЕВДОНИМА 76
      Ингр.9 БРОКГАУЗ. ПИВО. ПОПУТЧИКИ 82
      Ингр.10 СОСЕДИ ПО ПОДЪЕЗДУ И ФЛОРИАНА 98
      Ингр.11 ФРАНЦУЗСКИЙ ПОЦЕЛУЙ ЖАНЧИКА 111
      Ингр.13 БОЙСЯ, АВТОПУТЕШЕСТВЕННИК! 130
      Ингр.14 МНИМОСТРАХИ 134
      Ингр.15 КСАН ИВАНЫЧ СМЕЛО ПЛАНИРУЕТ 137
      Ингр.16 ЩУПАЮТ ВИЗУ 138
      Ингр.17 ТЕМА 144
      Ингр.18 МОГУ СОВЕТ ДАТЬ 153
      чтиво 2. ПУТЕШЕСТВИЕ ЗАДОМ НАПЕРЁД или ЧЕК end ХУК 157
      Ингр.1 ЧУДОВИЩЕ 157
      Ингр.2 ЯДВИГА КАРЛОВНА 168
      Ингр.3 ТРАВКА ПО НЕДОРАЗУМЕНИЮ 178
      Ингр.4 БЕШЕНАЯ ТАМОЖНЯ 192
      Ингр.5 ХОТЕЛЬНЫЙ ПЕРЕПОЛОХ 202
      Ингр.6 ЖАННЕТ НЕИБИСЗАДИ 211
      Ингр.7 НЕСЫГРАННАЯ ПАРТЕЙКА 231
      Ингр.8 COITO A TERGO 235
      чтиво 3. В БАВАРИЮ БЕЗ АВАРИЙ 240
      Ингр.1 БАВАРСКИЕ СТЕПИ, КЛОПЫ, ДРАМ-ЭНД-БЭЙС 240
      Ингр.2 ГРАНИЦЫ, АВТОБАНЫ, ГРИНПИС 261
      Ингр.3 ПОНК 280
      Ингр.4 ЗЕЛЁНЫЙ ГРАЖДАНИН 296
      Ингр.5 КАК НАШИ, РЕГЕНСБУРГ НЕ УВИДЯ, С ФОСТЕРОМ ПОЗНАКОМИЛИСЬ 300
      чтиво 4 КАК НАШ ПЕТУШОК ХОТЕЛ В НЕМЕЦКОЙ КУРЯТНЕ ЩТЕЦ ПОХЛЕБАТЬ 310
      Ингр.1 ДОРОГИ ЖЕЛЕЗНЫЕ И ВСЯКИЕ 310
      Ингр.2 МЮНХЕН БЛИЗОК 315
      Ингр.3 УЛЮ-ЛЮ 329
      Ингр.4 ВОТ ТАК УТРЕЧКО, ИТИ ИХ ДОйЧМАТЬ 346
      Ингр.5 УТРЕННЯЯ ПЕРЕПАЛКА 357
      Ингр.6 БАЙЕРНШТРАССЕ 373
      Ингр.7 КАРЛСПЛАТЦ и НОЙХОУЗЕР ШТРАССЕ 387
      Ингр.8 МАРИЕНПЛАТЦ 397
      Ингр.9 ТЕНЬ СЕЛИФАНИЯ В САЛОНЧИКЕ НА ОРЛАНДЛШТРАССЕ 408
      чтиво 5. БУКВА "Ф" 434
      Ингр.10 БУКВА "Ф" 434
      Ингр.11 ВО ДВОРИКЕ ХОФБРОЙХАУСА ЧТО В МЕСТЕЧКЕ ПЛАТЦЛЬ 443
      Ингр.12 ПЛАТАНЫ И КАШТАНЫ 449
      Ингр.13 АРНОЛЬД ВТОРОЙ 453
      Ингр.14 МАШКА, НАТАШКА И ГРЕТХЕН 455
      Ингр.15 ВИЛЛИ И БИМ 462
      Ингр.16 ЦВАй БИР, ВАйС БИР! 468
      Ингр.17 МОНОЛОГ ИНТЕЛЛИГЕНТА 479
      Ингр.18 ЭЛЬЗХЕН И ВТОРОЙ ЭТАЖ 483
      Ингр.19 СРЕДМАШ И ЕВРОБУБЛИК 497
      Ингр.20 ЭЛЕФАНТ НИКОДИМЫЧ 510
      Ингр.21 КЭБ! ГДЕ КЭБ? 527
      Ингр.22 ТУК - ТУК ! 535
      Ингр.23 НА БОЧКЕ 543
      Ингр.24 32 МИНУТЫ ПО РАБОЧЕй ОКРАИНЕ 547
      Ингр.25 КАК МЮНХЕН ПОЧЕМУ-ТО ПОРФИРИЯ НЕ ТОРКНУЛ 565
      чтиво 6 ПАРИЖ, PARIS, ПАРЫЖ 579
      РАССКАЗЫ ИЗ СБОРНИКА ПРОДЕЛКИ ДАДЫ КИГЯНА 614
      ДАДА КИГЯН, ГРУНЬКА И ЕЁ МАМА ОЛЕСЯ 614
      ДЕВОЧКА-ЛЕБЕДЬ 646
      ПАУЧОК 660
      МАШКИНЫ УНИВЕРСИТЕТЫ 679
      ПЛАФОН 691
      МАСЬКА - НЕДОТРОГА 733
      ОН СЦУКО БУЙ , А Я ТОЛСТЫЙ КНИГ Љ1 769
      СУХИЕ ЦВЕТЫ 782
      ДЫРКА ОТ ШТИБЛЕТ 792
      МИЛЛИОНЕРОВЪ 800
      КОМАРЪ 805
      ЗОЕНЬКА В АМЕРИКЕ 808
      ПИСАТЕЛИ - РЫБАКИ 814
      УГАДАЙГОРОДОК 822
      КОНТРАСТЫ 828
      О ЖЕНАТЫХ ЛИТЕРАТОРАХ ГОРОДА УГАДАЯ И О ПРОЧИХ ФИЛОСОФАХ-УМНИКАХ 831
      ПЯТНИЦА 843
      СЛЕД ЖУИ В МИРОВОЙ ЛИТЕРАТУРЕ 850
      ШАМКА КАК КУСОК ЧЕНОВОЙ ЖИЗНИ 880
      КРАТКИЙ ДАМСКИЙ СЛОВАРЬ-СПРАВОЧНИК непристойностей и туманных выражений. 886
      И СНОВА О ХАМСТВЕ И МАТЕ 891
      ХВОСТ ОТ КОБЫЛЫ 898
      АРХМУРАВЕЙНИК 901
      ПРОТЕСТНАЯ ТРЕНИРОВКА РУССКОЙ ДУШИ 902
      КИТАЙСКИЕ МАРКИ 970
      ЛУННЫЙ КАМЕНЬ 998
      ГЕРМАНДИЯ И ГОЛЛАНДРИЯ 1028
      ЭФФЕКТ БУРНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ 1041
      СКАЗ О СОЮЗЕ ВОЛОСАТЫХ, ДВУХ ПИТЕРАХ, ПРИНЦЕ БЕРНАРДЕ И ГОЛЛАНДСКИХ НОСАХ 1045
      РАЗВЕДЧИКИ НАСКИ. Часть 1: С привкусом крови. 1068
      глава: АНДАХУАЙЛАС 1068
      глава: А-БРАХАМ 338-й 1090
      
      
      
      
      пазл 3 цикла "Чокнутые русские" ЧОЧОЧОЧОЧОЧО
      
      
      (В ПЯТИ ЧТИВАХ)
      
      
      
      
      
      +++ К ЧОТЫРЁМ ЧОРНЕНЬКИМ ЧОРТЯКАМ +++
      
      ПЕРВОНАЧАЛЬНО ПИСАНО ЛИШЬ ДЛЯ ОДНОГО-ЕДИНСТВЕННОГО ЧЕЛОВЕКА - ПОРФИРИЯ СЕРГЕЕВИЧА БИМА-НЕТОТОВА, ИМЕЮЩЕГО ИНТЕРЕС ПРОСЛАВИТЬСЯ В ВЕКАХ И ВНёСШЕГО ОСНОВНОй ПИВНОй ВКЛАД В СОДЕРЖАНИЕ ЭТОЙ ВЕЛИКОЛЕПНОЙ, с позволения сказать, ЛИТЕРАТУРЫ
      ---------------------------------------------------------------------------------------------
      
      ЧТО ЗА СТРАННОЕ НАЗВАНИЕ?
      Название книги по мере её написания по-живому претерпело мно-жество изменений. Одно из первых названий "Галопом по Европам!.
      - Скучно и банально, - сказал Бим.
      Далее появилось "За гвоздями в Европу".
      - Мы только в Мюхене искали гвоздики, а не по всей Европе, - строго поправил Бим. - В остальное время мы квасили и ездили.
      Согласился. Изменил на "За гвоздями в Мюних".
      - Чо это за Мюних? - спросил Бим.
      Словом вопросы "чо да чо" вконец одолели меня. Так я и назвал книгу, вконец замаявшись: "ЧОЧОЧО".
      На самом деле тут есть двойное дно и дешифровка:
      ЧОТЫРЕ ЧОРНЕНЬКИХ ЧОРТЯКИ ЧОРТИЛИ ЧОРНЫМИ ЧОРНИЛАМИ КТО ЧО.
      Вот чо! Понятно теперь? Асфальт, чернушную книжку, нас четверо и т.д.
      ---------------------------------------------------------------------------------------------
      
      КОМУ РЕКОМЕНДУЕТ ЧИТАТЬ КНИГУ ПОРФИРИЙ СЕРГЕЕВИЧ БИМ-НЕТОТОВ:
      В алфавитном порядке:
      Алкоголикам Артистам Архитекторам волосатым и лысым Бабуш-кам Буратинам Влюблённым Воришкам Выпивающим Гопникам Гра-фоманам Городским Дамам Дворникам Деревне Еретикам Ёжикам Жу-кам Журналистам Звёздам Замужним Иродам Историкам Ироничным Йобану ван Лобу Карманникам Креативным Курильщикам Кинемато-графистам Лесбияночкам Лингвистам Литературоведам Мечтателям Миролюбивым Музыкантам Надомницам Наркозависимым Неверую-щим Нектам Одноклассникам Очаровательным Пенсионерам Писателям Потаскушечкам прелестным Проституточкам неразумным Психам не-полным Психопатам Психологам Путешественникам Разведёнкам Ро-весникам Романтикам Сентиментальным дамам Смешливым Счастли-вым Травопокуривающим Трезвенникам Умным Фантазёрам Филологам Фрилансерам Фомам Художникам ЦРУ Чутким Шутникам Юмористам Юморным
      А равно издателям и жертвам Букера а также всем остальным уме-ющим читать писать творить при этом
      оставаться не зависимыми от штампов удалёнными от сладких доброхотов и ворчунов сутяжных.
      ---------------------------------------------------------------------------------------------
      
      ПОСВЯЩЕНИЯ ВТОРОСТЕПЕННЫЕ:
      Всем хулиганкам, всем доярочкам по имени Клава, всем представи-телям исчезающего среднего слоя; всем мечтающим, но ни разу не по-бывавшим за границей посвящается. Не спешите копить деньги на биле-ты. Ей богу, нечего там делать!
      ---------------------------------------------------------------------------------------------
      ПРЕДСТАВЛЕНИЯ ПЕРВОСТАТЕЙНЫЕ:
      А также прошу наше великодушное и уважаемое правительство вы-нести по благодарности, и выдать по медали г-дам С.П.Ф-ву и А.И.К-ву (они поняли), проявившим мудрость и снисходительность при неко-тором моём жалком, ничтожном, нищенском, мелкотравчатом, убогом причёсывании того кошмара, который нам удалось пережить исключи-тельно благодаря скрытой любви друг к другу.
      ---------------------------------------------------------------------------------------------
      
      ПРЕДУПРЕЖДЕНИЯ:
      Деткам до осьмнадцати: - Мальчик, немедленно закрой книжечку и положи туда, откуда только что взял!
      Настоящим Дояркам Клавам: - Не парьтесь! Просто читайте! Муж-чинам: - Мы знаем то, что знают все настоящие мужики, но, давайте до-говоримся: этого мы никогда не расскажем женщинам.
      ---------------------------------------------------------------------------------------------
      
      И ДА ПРОСТИТ НАС ВСЕМЫХ А ПОМРЁМ ВО МГНОВЕНИИ ОКА ВОСКРЕСИТ ГОСПОДЬ БО ЕСТЬ БОГ ЧЮДОТВОРЕЦ
      
      ---------------------------------------------------------------------------------------------
      
      +++
      
      
      
      
      
      ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ!
      
      
      
      НЕНОРМАТИВ УБИВАЕТ НЕ НАСМЕРТЬ
      
      
      ЕСЛИ СОЛОМОША НЕ НАЙДЁТСЯ,
      ТО ПОСВЯЩУ ЭТУ КНИГУ ЕЙ.
      
      НАШЛАСЬ!
      ИЗВИНИ, СОЛОМОША.
      
      
      -------------------------------------------------------------------------
      чтиво 1. КНИГА НА СПОР
      
      ------------------------------------------------------------------------
      
      Счётчик вклю-чён. Кислород в норме.
      Помогите, по-могите! SOS!
      Меня не слы-шат.
      
      
      ------------------------------------------------------------------------
      
      
      Ингр.1 О ЖЁЛТОМ ЦВЕТЕ
      
      Тогда я рассердилась и напрямик сказала ему, что он дурак, совершил "игнорамус" и "клянчит"; что все его понятия - "инсоммари явис", и слова не лучше - какие-то "аниманинаборы".
      
      Э.А.По
      
       Теги иллюстрации:
      
      Чемодан, деревня, дерьмопровод, жёрдочка,
      микрофон, корреспондентка с подружкой
      
       али доярке книжку. А там пишут так:
      "Хроники эти - роман ли - написаны на основе реальных событий в основном "по-горячему", что является эротической параллелью с жи-вописью "по-сырому".
      Не поняла доярка. И там же, как вживую, как при встрече с дояркой, только обращаются почему-то не как к даме, а как к мужику, пишут:
       - Читатель, ты делал что-либо когда-либо по-сырому? А писал акварелью? Не привелось? Медовыми красочками и только в детстве? Лизал только? А что, думаешь, мазня всё это? Бег Броунов по воде? Ну и дурень, прости меня господи. (Перекрестился фальшиво, а мы видим, видим). Считай, что октябрёнок ты Советов, а стоишь без бабла напро-тив волшебного бутика Камасутры!
      
      Так довольно непедагогично в отношении искусства любви, но, зато с глубочайше пикантным знанием изящного акварельного ремесла и связь его с литературой и журналистикой объясняет нам сей новоявлен-ный продукт повар романов-солянок. Соответственно, добро его трак-тирное - с частями-чтивами и главами-ингредиентами.
      В жизни он маленько козёл, зато в журналистике... Вау, вот и повод для красноречия!
      "Он там редко, да метко", или так "grebiot melko, Ybjot zelko" - всё согласно По.
      Короче, он - polnostyu настоящая сволочь и swinja по отношению к женщинам. А уж как в бумагоиспользовании - вам виднее.
      Yflj ;t^ dslevfk? xnj d kbnthfneht c.;tn yt df;ty/   
      ***
      
      Одна столичная корренспондентша его хорошо знает ещё по школе. А тут она приехала в деревню за интьервью. Выполнив своё дело, замах-нула молочка, и общается теперь с бабами обо всём прочем, что ей из-вестно и интересно. Сплетничает, стало быть:
      - Вот пишет он (обгоняя По и согласно уровню развития цивилиза-ции), к примеру, газетную заметку. Завтра сдавать. Пишет прямо с теле-визора, будто двоечник, а в телике дают подсказки. И хочет местной га-зетёшке или журнальчику своего говнеца продать. А газетёшка та самая, где учат варить макароны. И есть у них жёлтые столбцы, где кляузнича-ют на знаменитостей. Пишет, пишет это писака, но с разрывами текста, так как не успевает списывать подряд, и стенографии-то он не знает, и диктофона-то у него нет. Мог бы и с нормальной газетки списать. Со столичной то есть. А он живёт в провинции. И пишет поэтому с телеви-зора. И ни одной знаменитости не знает, и в лицо-то пару-другую видел. А знаменитости-то как раз знают его хорошо - по его статейкам, ох и злые у него статейки! Столько вранья, едкого-приедкого, вы нигде не увидите. Так зело талантливо позорить людей больше никто не умеет. И вот, все эти обиженные знаменитости боятся постоять за правду. Чтобы не дать ему повода для продолжения будто. Или конкретно не желают испачкаться. Ну вот, например, пишет он в "Жёлтую Жабу", и примерно так:
      (А бабы ухи растопырили и внимают).
      - Ну как, ну как накормить после этого Лидию Григорьевну макаро-нами Андрею Половцову? Она - мать. Причём больная. Живут на окра-ине. А он ещё в студентах Щукинского. Очень переживал. Ну очень пе-реживал. Мать жила на персиках в огороде. А разве на персиках можно прожить в Москве, это ж не Одесса? А он всё переживает. В девятна-дцать лет, мол, а не может мамку прокормить. Гордый! Взял билеты на поезд, и временно исчез. Исчез в Свердловском кинематографе. Стал там в дверях и ждёт случая. Два года стоит. Постучится, спросит чего-то и выходит И стоял бы так в дверях ещё и ещё... Ещё и алкоголик из него вышел. Судьба такая. А тут бац - сухой закон на пороге. Пить нечего. Есть нечего. Коробка кити-кэта какого-то на третьем этаже объявилась. Коробка и спасла. Кушал он этот кити-кэт. Но это позже - на втором этапе мыканий. А тут и счастье подвалило, удача то есть. А щас ему все женщины подряд говорят: "Молодой человек (а он уже немолод), как вкусно от вас пахнет, какие у вас мужские духи, а где шили такой фрак". А тогда он стоял и стоял. А он на самом деле - настоящий кавалер в ду-ше. А жизнь была тяжёлая. А мать на персиках. А ей кефиру надо. А у неё знакомых кефирщиц нет. А он - кавалер. Пять лет в общаге как один день прошли. Вызволяли его и из каталажки, и с психдома. Всё плохо, плохо. Впору удавиться. Мать всё на персиках: сына, ты где? Захирела я, впору умирать. А сына всё нет. Жив ли? Замуж выйти она не может. Жёлтая вы сильно дамочка, говорят, хоть чертами фэйса и красива...
      Тут её перебивают: "А что это за фэйс?"
      - Фэйс - это лицо по-современному...
      - Ага. Понятненько.
      Продолжают:
      - А тут ещё к нему этот журнило-чёрнило встрял, про которого и го-ворю, которому постебаться - хлебом его не корми! Всё не по человече-ски. Через, извините, жопу. А он, который звезда Андрей, ко всему готов и всё может. Он мастер. Талант. Любую роль сыграет как бог. Даже как мадам Баттерфляй может.
      - Кто это?
      - Мужик такой, который шарил под бабу. Он был шпионом...
      - Ой, ой, ой! Уж ни гомосек ли?
      Молчание. Вопрос в игнор. Продолжает своё.
      - ...Попивает Андрей, но при том регулярно ходит на работу. И иг-рает. Ему аплодисменты и бис. А он пьян. А это ему не мешает, а наобо-рот. Ему это вроде адреналина...
      - А это что за зверь?
      - А это, когда вы выпьете и вам хочется пошалить... Ну, вытворить что-нибудь оригинальное...
      - А-а-а, понятно.
      - Он же не бутылками пьёт, - продолжает журналистка, - а стопоч-ками. Директор ему: выгоню из театра. А труппа-то, не будь дура, возь-ми, да вступись...
      - Труппа?
      - Группа такая театральная...
      - А-а-а.
      - ...Пишет этот мазилка после такого вот вступления похвалу: это уникальный дар, мол, а жизнь тяжела. О чём это говорит?
      - О чём?
      - А говорит это о настоящем сильном таланте, который через всё... и через горнило... и, словом, и так далее. А до этого обосрал, извините. Нагадил то есть в душу. Опозорил Андрюху перед миром. А Андрюха прочёл, съездил куда надо... и в морду ему...
      - Это правильно.
      - А наш-то мазило после... - слово правильное ищет, нашла, - взад пятки...
      - Это нам известно.
      Правильные, значит, слова нашла.
      - Пишет покаяние, как бы вторую часть статьи...К матери, мол, вот, Андрей успел и накормил. Похвалил, надо же! Очистился, сволочь! А до этого грязью поливал. И пошли к ней мужики, пишет, а ей уже за шестьдесят... А мужики всё идут, а сын плачет от радости... Ну и что? Кто он после этого?
      - Андрей этот или мазило?
      - Оба!
      - Неужто герои нашего времени?
      - Типа того! Того времени герои.
      
      ***
      
      Слабое сердце настоящей дамы, знающей нежную акварель Кама-сутр и историю искусств, любя Андрея Половцова, а он артист, слушая рассказ этот живьём, от столичной журналистки, конечно же, ёкнуло бы в подшлёпку стринг.
      А всамделишная доярка только ухмыляется. Андрея с матерями она особо не знает и знать не хочет, ибо грязь ей роднее звёзд, а вот Кама-сутры с акварелями её сильно задели.
      
      У неё алаверды.
      - Надо ж, ошело'мил. Доярки кажный бо'ждень ладят по-сырому. Правда, не с акварелью, а с молпро'дуктом, и ворочат не кистьём, а радьатором, и не своим, а коровным. Мать кормят и отца пьяницу. Мо-жет поэтому и не ждет её хахо'ль, а она не тюжит евойных труселей; и он - Пень природы - не имает её по-художному. А она, малёвана и страшна', в сумерке воздуха караулит малознакомца Пы'ря - Трактора. Эт не город. Тут хлеще. У нех - у Пырей - три брата будто со сказки соскочили: все в отца. Херища ого-го! А наших-то малохольных да чахлохеристых неоттопырей - их как собак нерезаных, вон сколь кры-сятничат вдлинь анбаров. Толку с таких бабью' никаково. Одесса, ну и что с неё? Ах, Москва? А никакой разницы! Тут, понимашь ли, дерёвня, а не порт-эропорт, не столица с простигосподиженщинами!
      - Чего ж так вот... без любви, в навозе?... А верность где росписи до-кумента? - кто-то из настоящих дам спросил. - Папиросы есть?
      Одна из деревни, что в уме и догадливости размышляет так: "Пол её не совсем дамский, но не поймёшь какой. Припёрлась, ять, со столицы. Вся в фальшивых цветочках, серёжки, браслет на шее, жемчуги что ли таки бывают? Браслетики на ручонках... а тохонькие, белые, гладёхонь-ки... поди и ведра в руках не держала. Фенечки на ногах, а трусики, тру-сики-то! Мама моя жёнщина - пздень с попой - всё на виду... Лобок не лобок, а как Красная площадь на бугре. Великоват. И голый напрочь. Клин торчит. Как плуг вострый. Будто пашет им землю. Прозрачный сарафан. И обтянул её как покойницу саваном: как ходить? Каблучки по навозу: шмяк-шмяк. Морщится, а идёт. Видать денег понаобещали... Бог мой, как это можно? Мужики-то наши - они ж с глазами..."
      Другая в уме: "В подружках она журналистке. Мужиков сымать? На плёнку, чоль, или как теперча правильно? Или чемоданы носить? Жур-налистка-то с гардеробом прибыла. Вот бы обеих побить!"
      Любовь в навозе забыли...
      
      ***
      
      - Без любви в навозе? Доку′менты? - А как бог даст, - продолжает первая, из главных, передовая которая, - ...с тем и подлюби'мся. А не дастся Пырь, то где приведётся. На то и колхоз. А роспись - чернило. Чего фиалетам молиться? Держи папироску. Чего ешё попросите, да-мочка, окромя папироски? Можеть, молочка возжелаете?
      - Клавк, то бишь, извините, Клавдия Батьковна, а колхозы-то у нас в стране, буржуазно неприспособленной, что ли ещё есть? - спрашивают по-московски наивные городские дамы в количестве "две".
      Средь таких умных имеются депутатки. Тот же толк с корреспон-денток столичных. А она такая и есть. И подружка похожая. Нафуфы-ренная, будто воскресенье щас, и она будто на Тверской стоит и ждёт приглашения на танцы.
      - Если есть по-прежнему дважды орденоносные хозяйства Ильича, - отвечает Клавка, не моргнув целым глазом - другой замотан тряпицей, оттого она типа бабский корсар, - еслифф живы памятники Ленину-Сталину, коли в сохране одноименно исторические проспекты в каждом гэ от миллионника до тридцатки тыщ, не считая нумерных вождёвых переулков, а счёт их идёт от реки вглубь, вы же лучше нас знаете, то и колхоз должен быть где-то рядом.
      Её слова подтверждают остальные две доярки. Все со значком Теху-ча. Кроме прочих пяти. Те просто бабы.
      - А точнее?
      - Маньяшка, слышь, где у нас одноимённый Ильич по отцу, что Во-вкой кличут, а сам-то Цапленко, вчерась-то посклизнулся, что пришел весь в говне? Ну? Спросить надо. Он не соврёт. Чё ему врать.
      И пошёл нормальный базар.
      - В дерьмопроводе колхозном.
      - Я и говорю: есть колхоз.
      - А куда нонче сброс навозного гуавна? Это городским интересно. В Баламутку?
      - Ага.
      - Ха, ха, ха.
      - Купать туда кур чоль ходил?
      - Ага, яйца.
      - Свои? Чё куриные-то купать?
      - Тож у гумны! Там всё барахло наше чешется.
      - А в евойной скорлупе спрело, вот и попёр.
      - А ты, Клавка, где была тем пе'риудом?
      - Я в анбаре. На жёрдочке с Трактором сидела.
      Нам бы такой лёгкий трактор-пташку, чтоб на жёрдочке любить его (и купить любовь за сто тридцать два рубля и огородный закусь - в ре-сторацию ходить - ну его в гузницу ресторан).
      Хохочет колхоз. Значит, есть он.
      Так и пишет корреспондентша. А она засланная. Типа из Америки, чтобы кляузу, понимаешь, на Русь...
      
      А писатель так, тем параллельным временем, совсем непонятно че-шет, будто стихом:
      "Встань боком к солнцу, писака, прислонись к белой стене. Высунь язык, отрежь ему тень под сам корешок".
      Вот как можно обернуть простые крестьянские ответы на культур-ные вопросы методом писательского извращения.
      
      ***
      
      Самого колхоза в том старом понимании, может, уж нет, но запах-то, корень, шкилет наследства сохранился. Выжили и колхозники и ба-бьё их. Помолодели оне теперь, заменясь дитятками. Дитяти мужского пола и тели женские подросли до девок на выданьи и парней чуратых. Парни ещё туда-сюда. Кто без ума и для радостей достаточно лошадён-ки - вцепились в кнуты и погоняют себе; кто в механике силён и запах мазута красив им - пошли в трактористы: работы не меряно, хоть сёдня и не модно!
      А молодух держут на привязи: обещают им кирпичные ёзбы в де-ревне. Всё норовят оне в город бечь в бетонные дома-панельки. А тол-щина у стен, что в сарайчике. Как в них жить? Воздух топить? Мир стал хитёр. Доярок прогрессно именуют амператоршами доильных комплек-сов, свинарей нарядили в менуджоров по БОППСХ .
      Воров окрестили замдиректорами.
      Хапуг - владельцами. Оттопырилися карманы ех от хаповства. Ща лопнут. Буде, буде и смех: не в бабле дело, цыганка нагадала, а мы сами знаем, чем оно кончится. Вот чем:: год в следствиях и в тюрьме десять, и минус один, который уже отсидел.
      
      Нардепутатов звать щас конгресс мэнами. Мэн по-иностранному мужик. Да чтоб мне на дворовом удобстве помереть! Что за конгресс, уважаемая? Ах, кто его знает. Типа мужики поболтать собрались? Зако-ны пишут? А где почитать? А про любовь у них есть закон?
      
      Глав многоэтажек назвали мэрами. Почему не сэрами. А потому, что сэр от срама. А мэр от мэна. А мэн - это серьёзный мужик с винчестером такого-то года выпуска. Вопрос: чем стал плох градоначальник? А тем, что градоначальник не иностранец. А нам вдруг вздумалось стать не хуже иностранцев. Вот и попёрли из деревни Лопухов в страну Тюльпа-нию. Там ещё вкусная травка есть. Голубятен понаразвели и красные фонари будто на каждом шагу. Последним это приработок.
      
      Еслив город считать с городковыми околицами, то будто ж по ста-ринке - губернаторами.
      Если состоит в партиях губернатор и имеет в подполье бизнес, то он корупцонер.
      Если выбирать мэров по кепкам, то самая дорогая кепка у господина Лужка.
      Если из пчёл - то главный пасечный коммунист Зюзя - защитник всех пчёл и обиженных мух. При этом Зюзя частенько бывает прав, и всегда зол, как сокол.
      Законы стали печь как блины: не успеешь привыкнуть - как бац - снова меняют.
      Качается приработок - сейчас он малый бизнес.
      Миллиарды воруются запросто: чаще, чем коров в деревне, и проще, чем еслив соседку обчистить.
      Бюджет опустошается просто, как карманы в автобусной давке.
      Есть в правительстве и зайцы, и кролики, и волки, и львы.
      Космонавтам положили инженерный оклад, и уменьшилась туда очередь. Офисные планктоны зарабатывают больше. Космонавты теперь - космические жуки, работающие за идею. В ракету не затащишь: падают часто ракеты.
      Товарищи одномоментно оборотилися (так говорит Zara-дама, Tustra чоль? Всё покамест движется по г-ну писателю Э.А.По) ...в господ.
      Мужики теперь наши деревенские - мэны. Бабы - дамы.
      Приключения со стрельбой стали экшном. Даже младенцы это зна-ют. - Экшна, экшна хочу! - несётся с колыбелек.
      Во же как, блё!
      Если мэн - пьяница, то определят в алкогольнозависимых.
      Если псих и вышел на площадь, то с отклонением ума от ровной государственной линии.
      Протестовать можно, но при наличии специальной бумажки. И объ-явите нам тему, говорят в милиции. Вдруг не подходит тема. И идите тогда, если тема понятная. Чтобы знать, что с собой брать: палки или шокеры, или поливалку, и сколько милицейского народу выставлять. А милиция с фээсбэ между собой не дружат.
      Свобода: протестуйте, товарищи, мы не против - всё равно будет по нашему и по депутатскому. А милиция (тогда она была ещё) под боком. Охраняет, мол, спокойствие площадного собрания, а у самих палки и шокеры, и поливалка за углом.
      Без палок никак: и там и там люди интересные, оригинальные, раз-ные, не понимающие друг дружку. Ещё и провокаторов развелось. Ещё и с заграницы разгревают. Есть и подлая наука такая у них: как револю-цию затеять.
      Дальше.
      Если ты с ущёрбом, то назовёшься: горбатый человек с ограничен-ными возможностями. Жалеют словом, стало быть, технически уточня-ют, чтобы без обид.
      Борются за пандусы на путях, аж вспрели. Всё равно спотыкаются: не хватает черепиц с полосками на все слепые дороги. Не хватает специ-альных семафоров с пик-пиками на слепоглухонемых. Столь их разве-лось, ущербных-то. Водки-то залейся!
      Жалеем мы их, да столько жалельщиков не хватит, чтобы расста-вить у всех имеющихся ловушек, чтобы предупреждать.
      Совсем без ног и притом спортсмен - паранормальный. Почему па-ра, а по нашему так просто два? Дак, ёпэрэсэтэ, по иностранному лучше.
      Кроссворд: боксёр из шести букв с тремя образованиями и копия йе-ти - Валуев. Хороший, добрый, вежливый человек в маске бомбилы. Успевает везде. Усидчив в парламенте. Символ страны для иностранцев. Побаиваются они России и ненавидят... Две недвижимости у Йети за границей. Словом, молодец, семья, дети. Может запросто фунциклиро-вать президентом. Но, пока не зовут. Будет это позже. Примерно в 2018-ом.
      Лентяи стали безработными.
      Любят иностранную зелень мужья коз, как завидят такую полянку - блеют и мчатся щипать.
      Приватчеки для кого-то оборотились зеленью неме-е-е, ме-е-е, ме-е-ренной-немерянной. Оскаром Нимейером. Аскаридой Оскара.
      (Шутка была дурацкой. Колпак с колокольчиком).
      Для цыган чеки - разменмонета.
      Для нехитрых масс на волне давней делёжки - спасительной (на день) бутылкой.
      Страна, разом развалившись, тем же разом вошла в рынок; и стал на рынке сплошняковый базар-вокзал.
      Вместо продуктов жратвы - жор.
      Жор, потесняясь, уступил важное место жвачке, коке, чупа-чупсу.
      Стало много сахару .
      Сорос, Даллес, он, они, оне тоже, о Боже, зачем ты пускал козлов в огород наш? ...он господин, но только важный, приполз не с пустыми ручищами, а с баблом. Одарил и задурил студентов чисто. Даллес по даллески. Сорос по-соросски. Зацепили и подняли на дыбу мо'лодёж. Теперь они неформалы, гопы и алкозависимые. И смотрят в ки′нах сущу ерунду: порну и стрельбища. Культурную войну на нашей территории выиграли американцы. Инженерную - тоже.
      Одни наши стали вороватыми и принялись растаскивать тайны по заграницам.
      Другие плюнули на работу и столпились у киосков.
      Третьи потащили бабло во Крит.
      Крит тут же зажирел.
      Крит стал скрытым протекторатом и в усмерть как уважает нашу родину.
      А все яйца в одну корзину нельзя. Наши это забыли.
      С приходом прихвостней - менестрелей, сектантов, сидоров - ввёлся в страну презерватив.
      Етитьба стало невкусной и зряшной для демографии.
      
      ***
      
      - Вот помню, припёрся в тот раз с райцентра почтальон. Расписа-лись. Получили по прихватчеку. Дак вон Васёк сразу как за ворота шмыг - так и ищи у него чек семьи! Тут же к Барошке-цы'гану. Через час ужо на рогах. Через два - с ног долой. А в ночь голытьба уже во двор втащивут батьку. А башка по кочкам: бум, бум. По колено в навозе. Ну, от головы по колено. Нырнул-таки, как грозился, на спор. Без сабли обошлось. И не угадал судьбы: мало принял кабывздоху. А эти, мальцы его, кричат: мамка-мамка, батянька наш помер! Лопаты давай скорей: шибко он воняет! Разве ж это жисть рядом с скотиной? В землю ему дорога. И то жаль земли для его. Лупцевал своих без передыха. Морды мои и задняя тоже дак всё в синяках. Ну! Ну на меня посмотрите, чего отворачиваетеся-то, похожа я на бабу... с костылями-то? А глаз где? Вот то-то и оно говорю. Мужик-то сволочь. Покинул нас. (Пустила слезу). Ойеньки! А наш каплун-то исдох, а мы живы. И как? Ох, горе-то горюшко! (Шмыгнула ещё, всхлипнула дважды, что зелёное из носа - растёрла по щеке). Дак и говорю: коровьи детки не множатся. Угадай вот загадку: бедный на землю бросает, богатый в карман собирает. То-то, не знаешь. Сопли это, дурашка. Милая, прости уж меня. Прямая я: как чурбан от сосны.
      - А дальше что?
      - Дак чё дальше: курьё разбёглось. Уголь не возют. Мёрзнем каж-ную зиму. Валенки прохудились. Снег в носках. Носки в заплатах. Чуни на печи сгорели. Тяжко. Да выживем всё равно, ты не боись. И не зави-дуй. И не хоти даже. Мы русские; еслив из деревни, то всегда так. Если хорошо, так конец света и скукота. Пусто в кармане - дак работать надо больше. Отсюда и сила у русского человека. Без работы не останемся. Вот сено с утра грести. Пойдешь за компанию? Ну и что, что в платье, сапоги дам, огородный сарафан с чучела сымем - кто тя тут увидит? - Это к городской американской даме вопрос. - Пойдёшь, нет? Ну как хо-чешь.
      
      Облокотилась Клавка на оградку, а оградка возьми да рухни. И сно-ва смех в колхозе. Корреспондентша тут же всё это на карандаш и в микрофон. Пишет, а писатель (а он сверху) переводит на свой простой, мужицкий.
      
      Далее. Понятие "советский народ" само собой упразднилось, и все стали Простонаселением. Без поясняющей приставки "народо-".
      Укороченный несоветский народ на виду морды катастрофы со страху и в мгновенье ока превратился в простолюдинов с колом и дво-ром сначала в восемь, девять, десять, а после и в тринадцать квадратов на нос. А чё, по бумагам достатошно!
      Крышу государству снёсло, и голый пейзаж связал интеллигентов, рабочих и не нищих депутатов в одно капиталистическое целое. Под солнцем места не стало хватать, а всё тащут, тащут, всё себе. И все по разному.
      А до того картина имела унифицированную раму советской сыто-сти, а хлеб натюрморта рисовался с маслом под колбасой. И общий дух был: свобода, равенство, земля будто бы общая... Только государство землицей руководит. А всё равно наша.
      Да, чуть не забыла (или не забыл? разбираться некогда, всё по По): пёзды стали влагалищами или ещё умней - вульвами, всё короткое с ленцой - пенисами и хххххх. Кто ещё мог, трепыхаться стал на виду. TV с Cinemой стали учебником сексопатологии. Упразднилась - а чё! лю-бовь, кому она нужна щас?
      
      ***
      
      Ваучер для рвущегося в писатели 1/2Туземского Кирьяна Егоровича стал декоративной частью обоев при очередном обновлении интерьера.
      Первые его обои моднее. Они составлены были из цветных страниц ж-ла "Nekkermann", привезённого из Германий близкой сродственни-цей. Ну, совсем близкой. Германии на то время снабжены были Берлин-ской стеной. При Горбачёве стену растащили на сувениры. Родственни-ца проживала под Бонном в качестве жены сотрудника миссии очень хороших советских войск при штабе совсем плохого NATO. Родствен-ница покупала немецкие колясочки и заполняла их русскими детьми. Вырастали детки хорошенькими - все как на подбор: красавы и умнич-ки.
      
      ***
      
      
      
      
      
      
      Ингр.2 КЛАССИКИ В ГОСТЯХ У ЧЕНА ДЖУ
      
      Теги иллюстрации:
      Интерьер офиса Чена Джу, классики, Лефтина, Чен Джу, магазин на Будапештской, лингвоанализатор
      
       а одной из лекций, прочитанной во Франции перед чи-тательницами русского филиала Клуба Воинствующих Ночных Бабо-чек, живой псевдоним Чен Джу объясняется с ними по поводу жанра его произведения и сходства с другими столь же известными писателями.
      - Странное дело, но по мере написания книги с моим стилем проис-ходили некоторые метаморфозы . Понимаете, там (в лингвоанализаторе - прим. ред.) есть разные списки, - объясняет он читательницам про то, как окунувшись в него с первого раза, вынырнул грамотной, но хитрю-щей какашкой и навсегда прилип в качестве сравнительного эталона Борис Акунин.
      (Это один из самых читаемых в России современных писателей, ещё и лингвист, ещё и японист, вдобавок грузин - прим. Чена Джу для пере-вод. изд.)
      - А во Франции читают Акунина? - спрашивает Чен французских мамзелей с удивленными и выпученными глазками. Они стараются по-нять переводчика. - Нет? Только изредка? Как же так? - сильно удивля-ется Чен Джу. На самом деле русские во Франциях почитывают Акуни-на.
      Он мастерски специально заремесленен, заострён на бабки, настоль-ко мастерски, ради угождения всем подряд, что простак не отличит его от гения: ах, сколько много он знает, ах, как он старинно выражается, его читаешь, а по столу прыгают лягушечками редкие вещички такие, ну про которые можно знать, только живя рядом с тем именно столом, и именно в том веке и даже в том же числе, месяце и году. Нет, непременно гений. А как интересно, а во всём у него тайна, а сюжет, а фабула, бррр - всё это есть. Классик, классик, а что вы тут мне наговариваете в микрофон? Чепуховые ваши слова!
      - В интернете всё это можно нарыть, в других книжках, - говорит им Чен Джу. - Хотите, посидим завтра в сушибаре - будто в китайской фанзе - и поговорим о Конфуции? И вы не отличите меня от китайца.
      - Да ну, не может такого быть.
      - Что ж не может, может. Только мне для этого нужно две ночи. Я и физику и строительную механику учу за двое суток, а, между прочим, один молодой мой друг из ВДВ успевает то же самое сделать за ночь. И не боится, что его здание рухнет.
      - Не вешайте мне лапши, - говорят. - Не надо мне такого выученно-го за ночь Конфуция. Пейте свой псевдокитайский чаёк в одиночку. Ваш Фуй-Шуй, к примеру, - полная выжимка из мизинца. Лекарство от дав-ления с добавкой порошшка из китайского земляного червя.
      - Специально китайских червяков не бывает. У них нет националь-ности.
      - Что вы мне говорите!
      
      ***
      
      Возвращаемся обиженно в Париж.
      Утверждаю: французы, те, что по-настоящему французские, плюют на современную русскую литературу, что бы там не писали. Франция одна только может писать нормальные книжки. За ними Америка, немножко Англия, Ирландия (давно), ну, немного Бразилия, чуть-чуть, но ловко - Швеция. Могу назвать фамилии. Италия рядом не стояла. У них мода, Милан, Венеция, Колизей, древний Рим. Современную лите-ратуру они как бы забыли. Франция лучше всех, а лучше России тем более. Она только ошибочно не победила в 1812-м. Француз этим особо не заморачивается. Россия по-прежнему всего лишь глиняный колосс, утыканный ракетами как свечками в именинном торте. Феодалы, прыгнувшие в социализм. Минуя. Рядом с ней лучше не стоять. Рас-сыпаясь, она завалит обломками. Есть, есть признанные мировые штампы.
      Есть о чём задуматься Минкульту: крепчает внутри его туризм, но умывается слезами литературный кулик.
      Сходством с Бэ Акуниным как эталоном читаемого писателя, менее амбициозным согражданам можно было бы гордиться (выпятив сходст-во в первых же строках) и срубать с того сходства деньги.
      Но не тут-то было в случае непредсказуемого Чена, нагловато, иг-рающего в обидное окололитературное регби. У него зелёные рожки. Есть фото его самого, и его папы.
      Чен Джу, как и большинство приверженцев классического русского языка, любят и, насколько позволяет совесть, уважает Бориса. Но после проверки некоторых сочинений других авторов, представленных в сам-издате, Чен Джу дотошно разобрался и определил, что большинство самиздатовцев, имевших, ввиду приличного объёма написанного, право на анализ, точно так же, как и Чен Джу, носили то же самое славное аку-нинское клеймо.
      Растиражированная в миру печать Акунина и пришлепнутая злым анализаторским роком ко лбу Чена Джу, представлялась последнему не только не оригинальным, стандартно-магазинным украшением, а ужас-ной шивоподобной бородавкой, которую надобно бы состричь. А её от-чего-то обожает четверть загорелого, сисястого и бедрастого человечества, полощущего семейное тряпьё в прибрежных волнах Туристических океанов. Если не понятно, то попросту бабы.
      Удивительно, но читать самого Акунина, то бишь получать удоволь-ствие от слога, следить за содержанием и чувствовать в нём внутренний стержень, интересно. А вот читать прочих писателей самиздата, заклей-мённых печатью сходства с этим мастером - не всегда. Если не сказать, что никогда.
      Это говорит что? О полной механистичности анализатора? О без-дарности выдумавших его математиков? Хотя есть в этом сермяжная правда внутренних ритмов.
      Анализатор построен на математических и статистических законо-мерностях, на ритме, выраженном в чёрных значках (ноты, пунктуация) на белой бумаге. Это уже здорово и есть о чём порассуждать.. Но оно вовсе не передаёт то впечатление, которое можно было бы получить, проиграв эти значки-ноты на чувствительном инструменте. Это уже лингвистика. Её к математике за уши не притянуть.
      Так как Чен Джу этот феномен запросто просёк (с подсказки, между прочим, математиков), то интерес к анализатору у него на некоторое время пропал.
      
      ***
      
      И тут на страницах Чена Джу, оттеснив грузина Борю, обосновался А.С. Пушкин.
      77% попадания в сходство!
      Ого! Это случилось неожиданно и прозвучало оченно ЛЬСТИВО.
      - Ух, ты, - подумал тогда Чен, и почувствовал себя римским героем с лавровым венком на голове. Он забраковал мадам Тэффи, которую поначалу любил. Подбирался плагиатом к Платонову. Но не сумел по причине отсутствия событий тридцатого года.
      Снял тогда Чен Джу Ченджу в городе Москве новый офис, на фрон-тоне которого написано не обоснованное ничем, разве что, пожалуй, победой над Наполеоном, число "1812".
      Хотя походить на чопорного Пушкина он не собирался (волосья не те, и нет родословной репутации), но посиживать в аналитической при-ёмной гениальному открывателю поэтических кудес русского языка - в качестве уважаемого гостя, конечно, - Чен Джу дозволял охотно.
      Для имиджа перед прочими искренними графоманами нужно еже-дневно совершать незамаливаемый грех многописания и похожести хоть на кого-либо из известных. Это сродни онону неугомонному.
      
      ***
      
      Вот и сидит Пушкин в приёмной обогатившегося на дурацких своих книжках Чена Джу.
      (Чена с некоторых пор - с 2023 года - покупают охотнее Пушкина. Потому, что он более правдив и пишет с натуры, хоть и гад, и скверно-словит, и с рожками).
      Задерживается он подолгу. Борзеет, поглядывая на вздорную бабён-ку Лефтину. Она - секретарша и референтша в одном юном флаконе. Взята Ченом напрокат: для красоты интерьера и прочих попутных нужд.
      Чаще, чем принято в таких случаях, роняет Пушкин на пол платок с инициальными вензелями "А.С.". Платок тот - от Сологуба.
      Вслед за тем он шарит по жёлто-зелёному паркету африканского чинара.
      Потом снова цедит чаёк, кусает лимонные дольки, забавляется кон-фетками-бараночками. С удовольствием портит офисный воздух мутуа-лизмами и силлогизмами.
      Пристально глядя в бегающие туда-сюда Лефтинины глаза, облизы-вает свой тонкий указательный палец.
      Намекает на что-то африканЪский джентльмен.
      ***
      
      А через недельки две, словно человек с луны, постучался некто огромный, и, как оказалось в двадцать первом веке, совершенно неспра-ведливо понятым в физическом смысле, вопреки всем эталонно мелкова-тым и хрупким памятникам, раскиданным по площадям и скверам некой известной страны, г-н Антон Павлович Чехов.
      Пора тут вспомнить аналитическую живопись позднего Филонова, разлагающего мир на частицы карикатурной красоты и буйной никчём-ности. Это как будто бы отдельные запчасти тела, лица и внутренностей которого были бы каждые в отдельности образцом для любования, а составленные вместе без ума и пропорционирования являли бы собой редкого урода.
      Так вот, тот самый Чехов, не разобравшись в задании, приносит с собой в аналитическую приёмную Чена, результаты анализа отчего-то в тонкой пробирке. Приносит некий, непонятный пока читателю отдаток в пятьдесят пять процентов, и говорит космическим голосом: "Здорово, брат Пушкин. Ты брат мой. Чего ты тут, брат?"
      Пушкин молчит. Насупился тем, что не один он тут гений.
      - А я тут тремя днями кино одно в повторе видел, - продолжает Че-хов, - симпатичное кино, бандюганы молодые - озорники все, патриоты, самопальные поджиги, пулеметы (а Чену это всё известно с измальства) - всё настоящее как в жизни. Крови не видно, это, батенька, вам не Аме-рига... но впечатляет, блин мандатский. Девки плачут... жалко девок; и сгиб режиссёр. Жалко талантища такого. Ну, так я Вам советую па-а-смотреть.
      Тут Чехов, непозволительно для такой величины талантища изобра-зил какого-то своего знакомого по общаге, страдающего заикательной болезнью: "Билеты дорогие, безусловно, но не стоит сокрушаться. Схо-дите, сходите... Не п-п-п-а-а-жалеете".
      - Здрасти-Насти! - перебивает его Александр Сергеевич, круто насупясь в чёрнозавитых бровях, - не до синематографа мне. Я тут жду, когда сейф починят. Не могут вынуть зарплату. Бардак! Представьте себе наше время. Я бы им всем тут... А тебя как занесло? Беда, какая, что ль?
      Запахло дешёвым спектаклем с минимумом декораций. Потолок вы-сотою до неба. Освещён пятачок с людьми. Остальное - во тьме. Герои ступают кошачьи, говорят негромко - как наполовину ожившие призра-ки мавзолеев.
      Хоть один бы раз тренькнул настоящий трамвай, отсёк бы побулга-ковски какой-нибудь вредной твари голову - и тем развеял бы облегаю-щую жуть.
      - Где остальное? - строго и сходу, как ловкий гибэдэдэшник, оце-нивший толщину задатка в трубке алкоприёмника, спрашивает Чехова Чен Джу неожиданно вошедший. Он только что, смывши воду в титано-вом с позолоченным в орнамент сортире, - что сразу же за карманом сцены, - вытирал махровым полотенчиком руки.
      - Лефтина, озаботьтесь, сударыня, чистотой средств гигиены. Я вас прошу, милочка, дочь моя приблудная, кха-кхе, будьте уж так любезны. - С классиками жить, кху-кху, по-ихнему выть. Без чистоты и салфеток уже не могу. Нос воротит.
      Аллергический кашель. Долгий, нудный, окаянный, как зудение кафкинского комара, как рыбья еда - крик инфузории в аквариуме, как скрипоток принцессы Туфельки на обматюганном кучерами морозе. Как когда зги не видать. Когда вожжи бросают, а русские хорхи выбредают сами.
      Чен Джу, частенько сшибаясь с гениями, к их классически длинно-ватому, но весьма лёгкому жаргону как-то весьма быстро притёрся.
      Лефтина ахнула по-бабьи, застопорила каблучком вращающееся кресло, - само собой разумеется, - обшитое шагреневой кожей бальзака, - которое как карусельку раскручивал, с виду невинный, но шалун по жизни Александр Сергеевич Хоть-и-Пушкин. Потом схватила утираль-ник, - по-нашему полотенце - и умчалась с означенными синонимами в интимный сектор.
      Антон Павлович замялся.
      - Это авансец, милостивый государь, первый, так сказать прикид, я потом точнее справочку дам, мне, понимаете ли, ехать надо, - тонким, беззащитным и как бы не своим голосом пытается отшутиться он. - У меня нет детей, я хочу пережениться, свадьба намечена под Эйфелем. На втором ярусе недавно ресторан реконстрировали, но он, сударь мой, дороговат, судя по прессе. Стёклы там шибко особо телескопные. Через них при включенном электротоке ночной город весь на виду. Как чуд-ный Днипр в тихую москальскую погоду. Молодец Гоголь, настоящий молодец, и архитектуру одинаково понимает, и чтит искусство приро-ды... Не постичь цивилизацию - всё так быстро меняется. Мне не по карману будет - школу надобно достроить. Фундамент, тот сразу, как только заложили, взял и треснул в серёдке. А сбоку стена изогнулась дугой в сторону улицы. Пришлось признать этот капризус-физикус, изобразить выступ. Но на всякий случай я подпорки поставил. Как в Стамбуле... понимаете меня? Бывали в Константинополе? Ну а в Тифли-се? Тоже нет? Как же так, батенька! А на седых вершинах Кавказа, или хотя бы в гостях у горцев? Ну, хоть бы на минутку? Езжайте в Томск, он близко, а всё это там тоже есть.
      - Не помню. Секундомера у меня не встроено. На сноуборде не ка-таюсь: дурацкая доска без смысла. И ноги будто завязаны верёвкой. Ле-тишь, летишь, будто на кладбище.
      - Так там в точности так же, дорогой мой! Ага. Ей-ей. Эркеры моим проектом были не предусмотрены. Вот так-то! Эка напасть... Что де-лать? Тут помогли. Я знаю что делать, - кричал мне по мобиле Черны-шевский. А что с этим его "Что делать" делать? Извините меня, ради бога, за тавтологию. Тавтологию с детства не жалую. Он там как-то всё в общих чертах и оченно длинно. Блин, я не сумел разобраться. Сплош-ные метафоры и политика! Как, кстати, правильней: тавто или тавта?
      - Ну и?
      - Нуи? Нуи? Вы так, кажется, выразились? Хорошее выражение, меткое очень, краткое-с. Поздравляю, - надо записать-с...
      И уткнулся-с в блокнот.
      - Я хочу взять билет на по-езд! - заорал прежде спокойный и интел-лигентный Чехов.
      И мгновенно утих. - На поезд, понимаете! Мною не надо манкиро-вать - люблю прямую речь, в смысле литературу... то есть правду-матку, никаких окололичностей, невнятицы. Фанаберии не люблю и тотчас же хочу услышать такой же явственности простой ответ. Я всего лишь русский врач... Постмодернист. Сейчас мне такой рецепт аптекаря', мать их фармацевтику! пишут.
      Чен Джу: "Короче, денег, что ли хотите? Писатель вы наш с саквоя-жем... доктора. Щипчики есть для зубов, а долото, зубила? Есть? Ну и вот. Извольте - вот Ваш сейф. Берите, пользуйте свой инструмент. Если откроете - берите всё. В нём... Хотя лучше вот как... а то мне самому нужно на жизнь... Сколько Вам надобно для счастья? Шурика знаете?"
      Антон Павлович: "Шурика - нет. А вот извольте и поймите меня правильно: о деньгах я после такого... Ни словом... Дас. Разве что сами соблагоизволите-с. А какой у Вас, некстати, рост?"
      - Сто семьдесят восемь , - по-простому сказал Чен Джу и подумал: "Сейчас зарплату переведёт в вес, или начнёт пачки складывать столби-ком. Лучше бы я приврал".
      - О, ja, ja, совсем неплохо-неплохо. Дас-с. Пластическая эллинская красота! Фаберлик! А колики? Нет? Удивительно. А остальное будет зависеть от вас, сударь. Я вам несколько не верю, уж извините. Так при-нято: не сразу всё давать. Растите, растите... тренируйтесь. Пробовали читать Гоголя? Да, Вы же на него ссылались в "Живых украшениях". Есть у него вещицы. Да и у Вас перластые есть выражения. Далее по-смотрим. А чаю, ...чай, простите, у вас теперь чай тут как часто дают? У нас в "Стрекозе", дак в каждой странице".
      - Мы больше по пиву, - мазохистничает Чен Джу, слегка успокоясь. - В каждой строчке только точки после буквы "эл". А в каждой точке по пузырёчку. Ха-ха-ха.
      Запах дешевизны увеличивается. Для этого кто-то в кулуаре открыл бутыль с концентратом соляной кислоты и веером направляет в приём-ную смрад и яд ея.
      - А у нас, так больше, исторически по чаю-с. Послушайте, коллега, - тут же замяв неприятный разговор о деньгах, продолжил Антоша Че-хонте, - для надёжного здоровья русского языка мы с вами...
      - Об этом мы в другом месте поговорим, - грубовато, словно завуч в учительской, перебивает Чен. И тут же меняет тон, скрашивая вырвав-шуюся фразу: "Не возражаете, надеюсь? Могу подбросить Вас до Пари-жа с Полутуземской оказией. И с ветерком. А? Хотите?"
      - Как? Ого! Подумаю уж, коли предлагаете такое. Дайте чуток вре-мени. Так-так. Интересненькое на горизонте дельце. И что же это за туземская такая хитрая оказия? Через Океанию в Париж вознамерились? - скрючил улыбку Антоша, маскируя исключительный заинтерес.
      - В Париж, в Париж, в карете, да-с! В современной карете, под бен-зин, с четырьмя приводами, триста лошадей. Именно в Париж. Ну и ещё попутно в несколько стран. За гвоздями едем, вернее, один знакомый чувак едет. Мы не в Украине? Нет? Так-то вот! Там, кроме вас будет ещё четверо, но место всё равно есть. Для Вас спрессуются. Или Вас спрессуют в толщину книжицы. Хотите на выбор... ну, допустим, в "Мойдодыр". Классная книга для детей. Никто и не догадается. Хотите - нет? Правда есть и другие желающие... но из уважения к тебе, к Вам-с, простите... Там рассудительный человек нужен. Судья. Во-первых, трез-вый ум, во-вторых, знаток, щупальщик вроде Вас. Подумайте, пораз-мышляйте, времени у Вас на раздумья ровно три месяца. Это до фига. Да! Именно до-фи-га! Очень разнообразился словарь за последние пол-тораста лет. Это выражение может Вам не знакомо, но очень точный момент. Хлёстко и коротко. Вот так-то. Не то, что Ваши "дас-с, да вас ист дас". ЗаYбли-с, ё-пэ-рэ-сэ-тэс! Эти "эс", кстати, сильно удлиняют текст. У нас принято изъясняться как-то короче: век информации, ско-ростей, понимаешь.
      - Любопытно, да... выражения эти, скорость жизни иная. И гвозди мне бы лишние тоже не помешали в строительстве. Прямо за гвоздями? Странная цель. В России нынче нет гвоздей?
      - Таких нет! - подтвердил Пушкин, будто знал о гвоздях всё, и от-влёкшись от ухаживания за Лефтинкиными ручками. - Кованых да ржа-вых сейчас не выпускают. Разве что для разных буржуазных причуд красят под ржавчину. Даже краску такую специальную придумали, ко-торая железо ест.
      - Коррозионный раствор, - говорит умнющий Чен Джу.
      - А есть ещё синие гвозди. - Это умничает Пушкин.
      - Ни херрра себе! - голосом Миши Галустяна. И заулыбался сэр. - Миша эту книжку читал и хочет снять с неё кино.
      - ??? !!!
      - А покрасил их кто? - спросила Лефтина.
      - Из золота они, - бросил всезнайка Пушкин. И нелегально сморк-нулся.
      - Интересненько, - продолжила Алефтина, - кому нужно голубое золото? Жёлтое-то оно красивше будет... А так и не понять.
      - Алефтина, не встревай, а! - буркнул Чен, - не хватало ещё, чтобы про наши гвозди в том веке знали.
      Никто не понял про связь гвоздей и синего золота. Ну и, слава богу! Притча о славе. Пахнуло недорогим одеко... детективом. Вся мисс Марпл в одном томе.
      - Как-то даже не задумывался, хоть и ездил на бричках неоднократно... и рессоры давил не один раз, - сказал задумчиво Чехов. - Судьёй? ...Не пробовал этой профессии. Я всё как-то больше по диагностике. По журналистике могу, пишу помаленьку разное... Читает народец крамолу. Удивительный у нас читатель: зубы ему лечить некогда, в дырки вставляет сигареты, чтоб красоту с пользой совместить, в эмаль всверливает бриллианты, а... Кстати, у вас тут есть пианино или флейта?
      Чего хотел Чехов от пианино никто не понял, тем более слушать его неизвестные музыкальные пародии. Может, хотел он сыграть романти-ческий текст на клавишах фортопроводных струй и опередить задним числом Блока?
      - Думайте, да, - перебивает Чехова Чен Джу. - Пианины тут ника-кой нет, и за ним не пошлём, а моё слово - портландцемент эм 900.
      - Не 250? Армяне говорят, что и эм 100 хватит... - вмешивается снова Чехов.
      - Вы что, белены объелись? У вас же ТАМ сейсмика! Но, вот, изви-ните, я возвращаю нас к нашим баранам, дас-с. Вот как же так получается, уважаемый Антон Павлович? Дорогой! Я прямой человек, я ценю ваше и своё время и, уважая Вас, юлить и подмыливать не буду. Вы, ч-чёрт Вас дери, даёте пятьдесят пять процентов под доверие, приносите какие-то результаты анализа. Про свою мочу и её обильное истечение я знаю получше вашего, простите за пронзительность правды. Я просил совершенно другого. Заберите пробирку с собой: зачем вы её вообще с собой таскаете? Коллекцию составляете от знаменитых людей? Я ещё не знаменит и не знаю, буду ли когда-нибудь знаменитым... ха... и любимым. (Любимов, листнув страницу, усмехнулся смешливым смехом. Он, пока жив, и дай ему Бог ещё страдать за свою веру, любит листать крамолу).
      Пушкин зачем-то поискал в портфеле потерянный на днях пистолет. Пистолет, однако же, нашелся в боковом кармашке средь мокрых салфе-ток с пьянки месячной давности. Он слегка пованивал краснопротухшей икрой, сиял чёрными выржавлинами и, вдобавок, оказался незаряжен-ным и вообще игрушечным, тем более из прессованой фанеры. - Та-ак! Куда же я пульки дел? Последнюю потратил на... Ах, забыл. Ну как же! А предпоследнюю? А, у меня же счёт за расстреляные зеркала в Ермо-ловке... Не оплачен... Отпустили под честное слово... Виноват и слова не сдержал. Сдержу позже. Так все делают нынче.
      - И у меня должок, - присоединился Чехов, отвлекая внимание Чена от пробирки, - но махонький. Вы какое стрельнули, неужто в гардеробе, до начала первого бала? Я туда - за зеркальце - рулончик туалетной бумаги засунул, чтобы на обратном пути забрать... А оно возьми да выпади. Всё в осколках - не употребить... Вот так совпаденьице! Пули у вас деревянные или резиновые? Из свинца? Или под букву "U". Да ну вас вообще. Так не бывает. Такими машиниста поезда не подстрелить.
      - Нет, я в кадрили, через плечо, метил в..., а попал в... да вы знаете! Зачем мне ваши спектакли!
      Чен слегка призадумался: "Лефтина, возьмите, пожалуйста, у Анто-на Павловича пробирку, выкиньте её нахер. Только не разбейте. Ещё духа Хоттабыча нам не хватало. Так и кондиционер сгорит".
      - Дайте пробирку, - осуровела Лефтина.
      - Ну, так и берите труд мой... месячный. Чтож! - Чок! - И с Вами. - Чок, чок. - Я ж бокалов ещё не подал! - Мы знаем. - И я тороплюсь, мне б к начальному расчётику дополнительно надбавить.
      - Ну, так, сударь, Антон Павлович, мне нужен настоящий диагноз с доверием, - продолжал Чен, остановив классические телопридвижения к пересмотру договора. - Понимаете? Бу-маж-ка такая. С печатью. Имен-но с печатью, а не рецептик с каракулями. Где она?
      Чехов задумался, понурил голову, снял, протёр и вновь возобновил пенсне на носу. - Нету бумажки, кончились бумажки. Всё в мозгах. Не-когда. Разбираюсь пока. У меня очередь - деревня. Все с сифилисом идут. Падла там одна завелась с сестрой лесбой, мстят мужчинам. Вспо-могните с целлюлозой!
      - Лефтина, выдайте господину Чехову пачку бумаги.
      - А?
      - Белоснежку ему, говорю, дайте!
      - Это дело тонкое, - продолжил Чехов, не особенно обратив внима-ние на презент, но, тем не менее, засунув пачку в потёртый саквояж и при этом специальнозвучно щёлкнув никелем. (Заметьте, мол, и ёмкость старее некуда!) - Ну, как бы это Вам ловчей пояснить... с бухты-барахты тут...
      - Вот сами же сознаётесь. Вы вот великий специалист и гений, - продолжает философствовать Чен Джу, - не будучи мальчиком - про-стачком, понимаете, о чём речь. ...И я ещё, зная сам - кто я есть, не имея бумажки с печаткой, буду выпрашивать у вас остаток Вашего долга передо мной ...в сорок страниц всего? На колени встать? Простите, но это, сударь, невозможное дело-с. Ептыть, да я от рожденья классикс с тремя "с" в конце. Это добавляет вкуса-с. А с Вами относительно "эс" вполне согласен и для того времени тоже. Все добавляют "эс". Во все времена. Только в наше время с ироний, а Вы - с наивной честностию. Я это разумом и чувством, понимаете ли, испытываю. Но я по ходу дела добавляю новаций. В этом разница. Обрезаю слишком уж старорежимные лишки. Жеманные они. Убавляют мужество. Время новое, понимаете? Все - солдаты жизни. Скорострелы. Любовь нынче не в почёте...
      - Да уж! Это зря....
      Все будто Ревизора ждут: "Зря, зря".
      - Хвалят вот этого гражданина, - тут Чен показывает на Пушкина, - Белинский, вот, в него втюрен. А "эс" вы сами не смогли упразднить. Так время, батенька, само много чего упразднило. А чего добавило, то никому у ваших не снилось даже. Скоро живём, торопимся. Отсюда вся дурь, матёрщина, говно. Ценности нынче другие. И продукт жизнедея-тельности тоже другой.
      - Ох, ты! - удивляется Пушкин, сам в юности изрядный шутник, - и чем же народонаселение нынче, извиняюсь, срёт? Чем дышит в совре-менной унитазной уборной? И почто упразднили схождение во двор? Там как-то и мечтается даже лучше... во время живого... процесса-то.
      - Я добавляю специи такие. Я возвращаюсь к литературе. Не к туа-летной вони, хотя вопрос, конечно, интересный. ...Вовсе не такой уж юродивый. Я добавляю "дурки". Злые смешинки такие. Для ощущения. Не для потрафки публике, себе, от души и для души. Мир не стоит на месте - я повторюсь. - Разгорячился Чен Джу жутко. И готов Чехова скушать... - А вы мне вдвоем пишетесь тут... За набросок просите зар-плату, это что, Ъ, за дела? Не успеваете - пишите ночью. Я эскизик и без вашего смогу накидать... Мне расторгнуть с вами договор... Как... ну, понимаете ли, как снег окропить.
      Понимает Антон Павлович, и соглашается с ним Пушкин, что, не умея поссать вот так запросто в снег, не смог бы он пробиться в этой долбаной бандитской стране, где воровство - флаг державы, а уж в обо-ронном аге... аге... аге... Тут его пластинка зае зае зае-е-е-е-е...
      - Прекратить ныть, - велел Чен стихом, ведь жизнь вам доро...
      - Дорога, дорога, доро-о-оги - запел Антоша.
      - А век воли не видать! - встрял Пушкин, изогнувшись двухкамер-ным трамваем что на углу с Пятницкой застрял.
      - И в это время слишком много нахлебников, издателей-шкуродёров, писателишек разных, засасывающих в себя иную альтернативную литературу, - продолжает Чен. - Так засасывает продукты деятельности человека бездонный, безголовый канализационный прибор. Согласны?
      - Слово специальное придумали для оправдания: "альтернативная литература", блинЪ... Ну и что это за явление такое? Объясните, пож, классику.
      Чен задумался. Не ожидал подковырки.
      - Всё, что необыкновенное, то и есть альтернативное. Поперечное то есть. Несоглашательское с запахом ёрничанья. "Бег" в стихах. Балов-ство и онон букв с отсутствием здравого смысла... и вообще без всякого смысла. - Это вдруг выпалила Алефтина, будто из автомата, совсем не свойственное крашенным в белокурое.
      - Молчи уж, - осаживает её Чен. - Не пристало стенографисткам о высоком ононе рассуждать.
      - Подрасти ещё надо умом и гражданской позицией, - поддакнул Пушкин.
      - В эту, как три буквы войдут, сразу, поди, всё забывает, - оживился Чехов. - Вот я дак...
      - Шалава с лицом праведницы, - вслух дуется Чен, потрафляя клас-сикам, на самом деле любя Лефтину русскими вечерами.
      Обиделась Лефтина. Как кошка затаила злобу. На время, конечно. Стала сравнивать три буквы Чехова с окружающим алфавитом. Весь алфавит оказался мелок по сравнению с тремя буквами признанного писателя.
      Приподнимает себя выше всего вишневого садика и шире всемирных татарских хлябей самовосхваленец Чен Джу. - Если что, то, звиняйте, ради бога, но мне вашей грёба... извините, просто тридцатки...
      Чехов остеклил глаза: "На сорок договаривались!"
      - Хорошо, ваших сорока... да ладно, даже сорока пяти не надо, чест-но. Да и эти начальные... авансцы хотите, сразу заберу? - говорит он весьма нелицеприятную вещь великому классику Антону Павловичу.
      Тут Чехов покраснел, так как на авансцы он приобрёл вагон и ма-ленькую тележку гипса на скульптуру себе. А этот чёртов князь Цере-те...
      Ладно, Чехова, так же, как и большинство просвещённого русского мира, Чен, ну, конечно же, ценил выше всех остальных, даже зная Цере-теля, но только при Пушкине он этого ему никогда не скажет. Зачем обижать многодетного коллегу, которого, между прочим, должны грох-нуть на днях. И чужих процентов ему тоже не надо.
      Но всё равно Чену приятно. Слеза родственности, сама собой примазавшаяся к славе Чехова и Пушкина, засела в уголку правого ченовского глаза.
      Пушкин очередной раз поднял с полу платок, успев мимоходом за-держаться взглядом под юбкой Лефтины. Обтёр платок об штаны и про-тянул его Чену Джу. То ли он чего-то не понимал, то ли так оно и есть, но он не заметил под короткой юбкой ни каких-либо дамских выкрута-сов, ни кружевных подложек. Да и сами панталончики вроде бы отсут-ствовали.
      Про стринги у нынешних дамочек, которые порой элегантно прячут-ся в булочках, ему никто не удосужился разъяснить.
      Классик-гений, поэт-родоначальник и директор по производству литературных солянок обнялись; и выпили они для плавности изгиба беседы по пивку.
      - Не такой уж хуёвый напиток, - честно сказал осовременившийся Пушкин в сию же минуту по осушению восьмого бокала.
      Ровно как Бим. Восемь кружек Биму - норма!
      - , Вы хотели сказать?
      - Да, именно так, затейливо и с матом по вертикали. Восемь букв, суффикс енн, есть "ха". А как вы ещё...
      - Друзья, давайте объясним иностранцам разницу и на этом зарабо-таем!
      - Да ну его в гузницу!
      - Зачем Вам деньги нужны?
      - Некогда объяснять. Деньги я сниму со счёта сколько нужно.
      - Нет, нет, мы обязаны. Такими вещами не шутят.
      - Мне всё это до лампочки.
      Пиво сближает. Пиво расслабляет и вытягивает из людей правду внутренностей наравне со здоровьем всех поколений.
      - Бэк энд ю эсэсэо . Лучше бехеровки, - похвалился Чен Джу.
      - Водка пользительней будет, - сказал огромный и ледящий Антон Павлович, при этом зорко поглядывая на Лефтинку. Потом придвинул голову к уху Пушкина: "Его тёлка? На каком месяце?"
      - Сам об этом думаю. Понять покамест не могу. И зачем Вам это? Для нового романа века? Как двадцатый век перескрёбся с девятнадца-тым, это вы хотите людям рассказать?
      - Лефтинка, а принесите - ка нам вот тот экспериментальный обра-зец, что мы в свежий раз изготовили, - перебивает между тем Чен. - Темпо, темпо, аллегро! Это попробуйте! - Буль, буль, буль. - Ну и как?
      - Нештяк цвет. Натюрлих.
      - Охренеть! С пенкой! Монетой можно проверю?
      - Дайте ему, Лефтина, мелочи на пять алтын с возвратом.
      - Не могу без любви, - сказала Лефтина.
      - Монету! Монету! А подать Тяпкину-Ляпкину монету! - издевался Антоша.
      - Так это у нас народный напиток на основе перекипячённой солян-ки с верхним брожением и без катышков, - радуется победному аффекту Чен Джу.
      - Есть, есть букет, - говорит Пушкин, едва соснув пенку. - Букети-ще! Но не хватает лука-порея. Давеча вот...
      - Шибает-таки здорово, - вымолвил Чехов, только нюхнув издали. От запаха ченовского напитка закружило его голову. - Даже без порея хорошо. Буду. Хочу.
      - С волками пить - по-русски выть. А порей - вон он отдельно, в салатной тарелке, - объяснил коллегам новый принцип приготовления русской похлёбки Чен Джу, и приготовился всплакнуть от умиления.
      К правому глазу Чена, - как объяснял интересующимся критикам лечащий профилактик Антон Павлович Чехов, - подведён излишне впечатлительный нерв. Левый глаз у него не то чтобы не солидарен с правым, но обладает меньшей чувствительностью.
      И поэтому известнейшая цитата Чена Джу "...левый глаз не дрогнул, а как-то подозрительно прищурился. Больше всего этот прищур походил на подмигивание, предназначенное для глаза правого. - Не слишком там задавайся, мол, не всё так очевидно, - словно говорил глаз левый" - это всецело может быть врачебной правдой.
      - Называется феномен косоглазием. - Это исследователи.
      - Хорошо хоть не куриной слепотой, - думает в ответ им Чен Джу.
      - Вполне имеет место быть наступление полной слепоты при таком стечении параллельных физиологий. Полный крах, понимаете! Писать надо проворно, пока тонки очки. Не скулить, резать матку. И только днём. - Словно услышав Чена, советует ему врач-доброжелатель. И неловко прячет в карманчик скромное золотое пенсне с бриллиантовым винтиком на переломе, соединённое цепочкой с карманными по-швейцарски часиками.
      - А я вот с мужиками в экспедицию собрался, - промолвил повторно Чен, притворившись на минутку полным Туземским. - Еду в обыкно-венную нынешнюю Европу. Силу евры проверить. Говорят, придумали её специально, чтобы европчан поссорить.
      - Слышали уж от Вас. Знаем, - говорит Антошка, насупясь. Типа надоел.
      - Не собрался, а вознамерились, - поправляет его Саня Пушкин.
      - А хотите, поехали с нами, - предлагает Чен обоим классикам.
      - Не поехали, - я бы написал так: - "поедемте". - Скромно, но с уверенностью в голосе, вымолвил как выдавил Чехов. - Я бы, может, согласился, только мне завтра на Сахалин.
      - Ну, ты, брат, даёшь! - вскричал Туземский Кирьян Егорович - он же временный Чен Джу, или наоборот. - И какой же у вас там теперь год? Поди, ещё "Мужиков" не начал? А как же свадьба на Эйфеле?
      - Какое там "Мужиков", застрял на "Дуэли". Лаевский трудно даёт-ся, гад. После "Степи" всё кувырком. Все герои какие-то новые, мало-изученные. Городскую природу не очень люблю. Договора нет, а всё чего-то лучшего ищу. Топчу заднее место. Не моего завода коленкор. Лучше б сверху придавили... Жалею своих излишне, линию предлагаю, а они как ужи выскальзывают и по бабам, и по бабам. Юбки, любовь, на жалость жмут-с, я им... А у вас-то в двадцать первом веке любовь-с есть? А почта-с?
      Чен Джу: "Первого нет, а второе только для официальных бумаг. Натуральные подписи по интернету не перешлёшь, хотя при старании... щас скан есть".
      - ...Как же без почты в любви, с-сударь? А живая печать разве не нужна, в ней же тепло рук и милосердие? - удивляется Антон Павлович и ворчит. - Ну и культура-с. Во что превратили Россию! Мужики - они и есть... хоть президенты, хоть конюшенные. Эх, директора, ити нашу мать-Россию!
      - Эпистолярию загубили, а это, между прочим, начало всякой тре-нировки, - поддакнул Пушкин. - Бальзам для внутреннего втирания в мозги. Для этого ещё пилочка нужна с алмазным сверлом.
      - Правильно-с. И начинать втирать надо с детства. Да, с детства-с! Потом будет уже поздно: чистота чувств исчезнет, запахов не будете ощущать и всё такое подобное, дас-с... Дайте-ка алмаз, а уж сверло-то я вам достану! (Сам думает о подмене).
      - Ёпть! - вскричал африканским голосом Александр Сергеевич, пе-ребивая Чехову колени на подходе к мёртвенно-туманному будущему эпистолярной литературы. - Дуэль, дуэль! Завтра дуэль.
      - Я не имею возможности стреляться, - перепугался Чехов. - У меня билет куплен. В оба конца.
      - Я бы тоже повременил, - с ещё большей осторожностью промол-вил лишь слегка осоловелый Туземский. Или то опять был Чен Джу?
      Ноги бы оторвать тому, кто первым придумал технологию стреми-тельной реинкарнации! И так всё запутано в нашем мире! Не хватало новой разновидности исчезающих висяков.
      - А я бы с удовольствием посмотрела, - встряла молчащая до поры Алефтинка: она ни разу не присутствовала при настоящей дуэли. Всё какими-то красочными капсулками пулялась.
      - Опять встревает, - сердится Антон. - Почто вот неймётся челове-ку? Хотя, бабы - оно, конешно, не человеки. Нелюди. Что с них взять? Бабино назначение в теперешней Руси - мужиков от водки удерживать, сохранять им пол для возможности воспроизводства.
      - Дура молодая.
      - Всё от того. Согласен. Скажи ей, что пояс шахидов это модно, тут же клюнет и побежит в магазин, - предположил почти-что правду Чен Джу.
      - И где же эта проклятая лавка, - восклицал Чехов огромным вопро-сом.
      - Да, да, где этот прекрасный бутик? - завизжала Алевтина, эффек-тивно подпрыгнув в кресле.
      - Взорвать бы её, - скромно высказался кто-то.
      - Кого?
      - Её! Лавку эту. Вместе с Чечнёй!
      В комнате был точно Чен Джу, хотя бы по той простой причине, что в любовницах у Туземского имени Алевтина не было: "Ей лишь бы развлечься".
      - По небу б развеять всех вредолюдей, - состроумничал Пушкин, по маяковски взрезав воздух. Ладонь поранил. - Мне бы повязку срочно!
      - Мне тебя ещё сколько кормить - балду такую? - ни с того, ни с се-го язвительно произнес Чен. - Молчала бы уж!
      Он прощал её только за складные ножки, особенно в щиколотках. - Прощаю, так и быть, - воскликнул Чен, миллисекунду положив на раз-мышление.
      - И за это спасибо. - Честно и безалаберно соглашается с Ченом Лефтинка. Зарплату ей терять ни к чему.
      - Я не за то ратую по большому счёту, Чечня пусть живёт как может. Она постарается, - спокойно продолжал Пушкин, - вот вы дуэль, говорите. Вот это проблема. Да. Мне же завтра тоже с утра стреляться. Совсем забылось. Сейчас вот и пойду. Вы мне все напомнили ОГПУ: на честную дуэль они не готовы, а как территорию порвать, да как пошут-ковать с карабином по людишкам, так их хлебом не корми! Хотя... в ка-ком это злом веке было? Я этого не должен бы знать. Где у вас тут часы? (Компьютер показывал двадцать один час пятьдесят девять минут 2009 года) Пойду ужо, однако. Лошади-вот должны покушать. Трудный де-нёк завтра-с. Трудный, да.
      - "Ужо, однако, лошадей" - насмехается умом Чен Джу. - Эх, клас-сики, классики... ещё бы с ложечки лошадок-то ваших! Я бы в то упомя-нутое время ОГПУ за ваше "ужо"! К стенке бы инкриминировал. Вот как драматически поставил бы комедию жизни.
      - Ну, прощайте тогда, Александр, не до правописания вам, пони-маю-с... Вы уж не сильно там. Не перестарайтесь. Бегите, если что, пры-гайте вбок. Там есть такой овражек... Впрочем, нет, обрыв это у Миши. Этот тоже - романтик и стреляльщик по пустякам. За пару обидных слов готов бежать в тир. Будете живы, приглашение моё в силе. Это я про Европу. Не забывайте современное творчество. Без заграницы нам с творчеством не справиться. Вот берем, к примеру, Кристи, или Сеттер-филдшу, или Вербера, Брэма ли...
      - Вот у нас сейчас всё не так: усраться, да я б западло с этими... Верберами! Стрелять меня - не перестрелять!
      
      ***
      
      Не стал дальше расстраивать Пушкина Ченджу. Затейливо и как то по-старорежимному добро он обнял Александра за плечи. Вытолкнул многодетного самоубийцу за дверь.
      Створка прищемила Александру край сюртука. Край треснул как границы СССР. Так с надорваным краем сюртук и попал в музей. А все думали: - результат после стрелялки - когда за карету зацепились, втаскивая едва теплящуюся паром пробитую грудь героя.
      - Тело забыли!
      Вдогонку заносили тело с ногами. Соединяли крепко-накрепко как и было должно.
      
      ***
      
      Тихо и невесело проходит оставшееся время.
      - До чего оставшееся? - спрашивает дотошный Порфирий. Он всё это только что прочёл.
      За окном сценария сильно повечерело, чтобы только не видеть про-тивную морду этого вредоносного доморощенного критика.
      - Не может за сценарием вечереть, - говорит Порфирий, - в сцена-рии нету окна.
      - Какой мерзкий цепляло этот Сергеич! Уменьшить на него стра-ничную квоту.
      Чехов, погрустив маленько над Сашкиной судьбой, выпросил ещё рюмку. Рюмка с уклоном и объёма в ней не видать. Хлобыснул, с рас-стояния вытянутой руки плеснув её в свой огромный рот. Чмокнул Алефтину в оба запястья, стал снижаться к щиколоткам. Получив неожиданно ребром ладони по затылку, - приём самозащиты для подъ-ездов, подсмотренный Алефтиной в телевизоре, - загрустил наподобие щербатой расчёски. Подобрал получелюсть, сунул под язык - зацика-ло-зацокало - и свалило.
      Ему надо срочно грузить шмотьё для Сахалина: два чемодана одеж-ды, кожаный саквояж с инструментарием, и собрать дорожную библио-течку.
      - Место в Мойдодыре Вам есть, - напомнил Чен Джу. - Я за эту услугу денег дам, не беспокойтесь. Умеете складываться вдесятеро?
      - Зачем?
      - Межстраничье тонкое!
      Многоточье.
      
      ***
      
      Ушли все. Сцена, что есть страница, теперь другая.
      Туземский-Чен учиняет разборку лефтинкиных полётов, установив её поперек ковра. Пропустил понизу руку и сверяет нахохлившийся жи-вот с временем:
      - Третий месяцок. Эть же каков! Хорош, хорош. Мальчонка по вся-кому. Я желал.
      - Не зря, выходит, старались.
      - Выходит, не зря. А так? Опс-опс! Не опасно ли?
      - А-а! - попискивает Лефтинка под каждый опс, - Ну да, а-а! пока можно. А-ах. Не шибко надавливайте, не в полную силу. Я скажу, когда хватит. Ой. Вот сейчас стоп. А теперь медленно назад. Понятен арбуз? - спрашивает добрая Лефтинка.
      - Что непонятного, - говорит Туземский-Чен, - полголовы в про-рубь, а как закипит, то назад. Хоть сапоги, что ль, сняла бы, Лефтина. Дорогая моя, ну кто же любится в сапогах?
      - Подарок, - с достоинством заявляет Лефтина. - Подарки любви не мешают. Гостинчик - не взятка. Вот в прошлый раз, дак...
      - Сервиз - вот это настоящий подарок, а сапожки - так, тьфу, обы-денность, - в такт поскрипывающим носкам сапожек отвечает пыхти-вый, но сбалансированный весь из себя Кирьян Егорович Чен Джу. - Я тебе на рожденье знаешь, что подарю?
      И задумался Чен, приятно размышляя о подарке. Колечки из трубки его плавно-плавно пролетают. Вертясь, ложатся отточенной литерату-рой вдоль тронутого капельками пота лефтинкиного позвоночника. Рас-пре... нет, просто красное лицо Лефтинки повернуто к двери. Оно вот уже почти слилось с японской обивкой, на которой Славнокаринской рукой нарисован вишнёвый сад с тремя миндалеглазыми бабушками. Все они с бамбуковыми заколками в искуссных прядках париков. Бабушки - японские сёстры-близнецы. Они помнят Чехова, и не раз звали к себе в гости. Они - номинанты Гиннеса (им вместе за 450). Они, натянув ремни тройной коляски, свесились через перила горбатого мостика, что в Саду Скромного нерусского Чиновника. Жуя с веток помытые груши, плюются финиковыми косточками. Целятся, любя, в откормленных, нежных на вкус вуалехвосток. Отгоняют пенсионными криками злых, прожорливых хищниц - красных пираний с жутко восточных озёр.
      И думают исключительно о подснежниках.
      Скоро ими стать.
      
      ***
      
      Вроде всё о старичках... ан нет.
      Хрясь! В аналитический отдел Анализатора, не стучась, входит сле-дующий посетитель, внешне похожий на волосатого Кокошу Урьянова. Это щеголеватый, слегка полный, но приятный во всех фигурно лицевых нервах человек. Он в прекрасных штанах на лямках. Он - Александр Иванович Куприн.
      Он будто бы не замечает странно шевелящуюся в коврах парочку и проходит сквозь неё: дымчатым призраком из параллельного мира. Он, как иной раз фокусник достает из кроликов цилиндр, резко вынул из носового платка тридцать пять процентов. Проценты переведены в ис-тёртые до дыр боны царского времени. И поцеловал их. Видимо, навсе-гда прощаясь. Не так-то легко достаются рубли русскому писателю!
      Туземский-Чен забеспокоился: "Почему не в долларах?"
      Куприн, как-то не особо торопясь с выкладкой на стол, сначала от-крыл выдвижной ящик и пошарил в нём. Ничего интересного не нашёл, кроме перчатки Герцеговины Флор, оставленной ею прошлым летом кому-то забытому на память.
      Потом замедленным методом стал материализоваться и параллель-но приглядываться к обновляющейся обстановке мира.
      Увидев шевелящегося по инерции господина Чена Джу с резониру-ющей Алефтиной, засмущался как-то по-старорежимному. Огорчённо бросил пачку и отвернулся. Увлёкся окном. Ему неудобно. Он не любит групповух и не любит созерцать без приглашения. Обожает кино, инког-нитом, в дырочках скважин. Смотрит, потом расписывает подробно. Держится гордо за спинку кресла.
      - Извините, не заметил, - только и смог вымолвить.
      Он как будто бы дрожал. Уши его, хоть и имели дымовитую сквози-стость, запаздывая от общего процесса возврата в жизнь, заметно по-краснели.
      Что-то не так в этих программах реал-визуализации. Какую-то хрень подсунули Чену Джу за вполне неприличную сумму с семью но-лями.
      - Вы вообще-то по адресу? - спрашивает Чен реанимирующегося Куприна, поднимаясь с колен и отгоняя согнувшуюся Лефтину ласковым шлепком по ягодичным полянкам Олеси.
      Трусики остались лежать незамеченной веревочкой, окрутившей ножку кресла.
      Куприн рухнул в него, придавив туфлёй стринги.
      - Во всех Ваших книгах принято стучаться, - незлобным, но вполне справедливым голосом заметил Чен, и стряхнул с коленки раздавленную чуковским тараканом папиросу.
      - Может, трусы отдадите? - тихо и незлобно спросила Лефтина из-вестного писателя.
      Куприн не понял юмора. Сам он сегодня в полосатых трусах до ко-лена (собирался в баскетбол). Он посмотрел кругом и пожал плечами, не произнеся ни слова, а дальше продолжал сидеть как ни в чём.
      Чен Джу в последний раз читал Куприна лет этак тридцать-сорок назад, аж с самого детства, потому в гости не ждал, а в лиц особ он не помнил.
      Частые гости из классики (все гении, - и пошла глупейшая ревность, не совместимая с нормативом) не на шутку его достали.
      Навязчивые классики словно соревновались между собой - кто из них больше принесет на жертвенник Чена Джу. Не записываясь в оче-редь, они приходили и приходили в течение года чуть ли не каждый ве-чер, брали бесплатные уроки мата. И за бартер, иногда за чёрный оклад довольно-таки чарторно совершали анализаторские акции.
      НДС Чен Джу ненавидел как блок сигарет НАТО.
      - Лефтинка... уж не от этого ли она...? Или они тут из-за неё... моими процентами смокчут. Выгоню суку, ежели дознаюсь. А обидчика призо-ву... - думал он про каждого нового посетителя. - Уж, как пить дать, при-зову.
      Чен Джу желал бы несколько другого расклада в литературе, побаи-вался чахоточных, хоть и сострадал им, но был чрезвычайно обеспоко-ен. Немного ревновал к другим.
      - Зачастили, понимаешь. Я не заказывал... точку поставить... там клапан только в эту сторону (это про реинкарнацию) - подремонтиро-вать, чтобы легче туда-сюда шмыгать, или закрыть его насовсем галоч-кой. Прыжки уже все эти надоели. Полутуземский очертенел. Бросить его, что ли совсем? Лефтине сказать про... она это сумеет. Переправить её туда к этому... Пусть мужичонок повеселится. Сколько можно по порнухам шарить, когда столь живого дебелого кругом! Эх, Лефтина, мне бы годочков десять-двадцать в назад... Молодежь ихняя шустрая - не то, что здесь. - Так он командовал себе и одновременно мечтал о воз-врате памятных и ушедших под сочный перегной лихих девяностых.
      Но, после каждого ухода гостя, Чен тут же забывал поручения. Ис-тории с непрошенными аналитиками, приходящими с готовыми литана-лизами, а также со своими набросками и правками Ченовских глав, за которые полагалась некоторая мзда, повторялась вновь и вновь бесплат-но.
      - Множественность сходств это уже диагноз. Может шизофрения. Не такая, жуть как закрученная у Еевина, - потоньше и прямее, но мало ли что. Там же ещё борода, наросты, резкие повороты, башка. Яйца с чего трещат? В подушке закаменелые коконы шелкопрядов якобы для ума согласно китайским рекомендациям - убрать к чёрту. Мало чего китайцы подсыплют в коконы. Могут и передатчики в чипе. Хамелеоно-вы друзья. А уж не с гайморита ли башка? Нет, вчера только прополи-сом полоскал... или не прополисом. Чем тогда? Просил спрей, дали кап-ли. Слабо и не шибает. В шестидесятых впукнешь нафтизину, глаза навылет, сопли в мозг, мозг наружу. Вот это была сила! Щас сплошной обман. Лекарство для младенчиков. Лишь бы не опасно - боятся все напрасной смерти и делают лекарства из гашёной извести.
      Так думал Чен, одевая неприлично алую лыжную куртку на дворе мороза.
      С порога, наспех, он распрощался с Куприным.
      - Алефтина, накорми и проводи гостя, - только и сказал он про бли-жайшую судьбу знаменитого писателя, щёлкнув для порядка пальцами над головой. - Э-э-эх! Пока, пока, чики-чики, может перепих... может... увидимся ещё разок, повечеряем, а, совместно, как ты смотришь?
      Алефтинка пожала плечами, а вспомнив про подарок, вымолвила "почему бы нет".
      Ничего особенного не обещав Александру Иванычу, Чен далее натя-нул по привычке ошибочную лефтинкину шапочку "Storm", потыкал пальцем в шарфике. Заткнув щели, шлёпнул по карману, проверяя клю-чи. Тут суки! Выйдя на прямую, помчал в "Магазин на Будапештской" перепроверяться с купринской писаниной.
      
      ***
      
      Лефтина вплотную занялась спасением трусов. Для этого ей при-шлось приподнять кресло за ножку.
      Куприн даже не пошевелился, вдавившись в кресло наполовину по-луматериализованного, потому почти что ничего не весившего тела.
      
      ***
      
      Будапештский, мало того, что был в кромешной тьме, оказался на последнем дне ремонта. Там вворачивали экономических, кусающихся ртутным ядом электрозмей.
      - В зависимости от степени сходства с Куприным определю ему го-норар, - так рассудил на следующий день честный и даже порядочный иногда Чен Джу.
      
      ***
      
      Романы и повести Куприна растолканы по тыще двухстам страни-цам одного тома.
      - Тут, пожалуй, половина его творческого бытия распихана, - по-думал Чен. А я за год по вечерам почти столько же накропал, не будучи на иностранных курортах.
      Это спортивное достижение ленивый графоман отнес на счёт ком-пьютерной технологии.
      - Вот же, вся польза писателей, считай смысл его жизни, умещается в страницах. Удобно и наглядно. Гениальная находка человечества. А вот как быть, к примеру, сантехнику? Как запомнить его жизнь и пользу, кроме рожденных с его помощью семерых по лавкам? Как запомнить все починённые приборы и слова благодарности в его адрес? Как запомнить минуты удовольствия, доставленные его более живыми, чем обращение с разводным ключом, взаимодействиями с хозяйками ржавых батарей и текущих кранов? Никак! Писательство - более благородное занятие. Простенькая бумажка с буковками - более долгожительница, чем чугун. Лучше сохраняется, чем ископаемый фарфор и глиняные таблички. Ибо бумажки имеют возможность перепечатывания. В них ценится мысль, а не материал. Мысль важнее глин!
      Про то, как увековечить все остальные сто тысяч узаконенных про-фессий, не говоря уж про полулегальную работу сицилийских реквизи-торов, про опасную и беспрерывную службу продавцов лекарств от головной ломки, про труд курьеров и курьерш с посылками радости в желудках и вагинах, - про это Чен Джу как-то не подумал.
      Для Чена Джу профессия сантехника стояла на втором месте ввиду категорической неохоте её исполнения. На первом месте - ремесло во-лосатого, надоевшее как горькая редька, если кушать только её, как труднодоступный обезьяне банан. Этот эмпирический фрукт, прежде, чем съесть, надо выколупнуть из под потолка палкой, балансируя на спинке стула, под неусыпной слежкой профессиональных натуралистов.
      Чен считался знатоком в области всех видов эстетик. Правда, не для применения их на себе, а абстрактно. Он и пальцем не пошевельнул, чтобы повысить статус самой эстетики. Разве что, умело разрушая её, он напоминал человечеству об её хрупком свойстве. Чен Джу использовал знание эстетики для того, чтобы просто иметь её в виду на чёрный день. А ещё для того, чтобы обоснованно порочить, когда больше не на чем сорвать зло.
      Бумага стерпит всё. А бумаги у Чена завались.
      Неоплаченного электричества в его компьютере накопилось боль-ше, чем на Угадайской ГРЭС, откуда Чен черпал халявную энергию.
      Домашняя проволока с крючком ночевала на уличном проводе. От любви их шли искры.
      
      ***
      
      Страницы купринские (его творчество, его смысл бытия) упакованы в толстую корку. Страницы пребывали в обыкновенном бело-бумажном состоянии, но корка была нахально малахитовой, скользкой, шершавой, прохладной. Лягушачьи шкурки в наше время креативно дороги. Покуп-ка не свершилась. Сверку с Куприным, соответственно, претворить не удалось. Взамен Чен купил простенькую брошюрку. Это воспоминалки о Куприне его современников.
      Придя домой, он бегло пробежал страницы.
      Споткнулся на известных каждому экзамену высказывания Л.Н.Толстого о Куприне.
      - В искусстве главное - чувство меры... - шпаргалисто сообщалось там, и дальше: "достоинство Куприна в том, что ничего лишнего".
      От купринского чувства меры Лев Николаевич мог легко и без вся-кой меры заплакать. Он мог заразить плачем Ясную Поляну со всеми прячущимися за заборами раздевалок дачниками в полосатых майках. Мог наградить слезами любовниц дачников. Все как одна в красивых вафельных пеньюарчиках и с полотенчиками вокруг изумительно пу-стых головок.
      От чувства же меры Чена, Толстой, доведись ему прочесть что-либо из Джу, мог только, разве что, разразиться длиннющими, по-японски изощрёнными непристойностями. Он мог бы разволноваться и раньше времени уйти смотреть небо.
      У Чена Джу было чувство меры, но особое. Оно ограничено эгоиз-мом и сюжетной усталостью. Сюжет он игнорировал сознательно. Голо-дал, питаясь исключительной интуицией. На чистое искусство, корот-кость изложения и на лавры не претендовал.
      - Вот и хорошо, что лягушачью корку не купил, - радовался он. - Лев вовремя напомнил забытое, старое, прекрасное, ценное. Спасибо Льву. Мы со Львом одной крови, одного помёта, в одном русском прай-де рождены.
      Голосуем за права эмбрионов!
      
      ***
      
      Анализатор...
      Анализатор - чистая математика. Алгоритм построен на множе-ственности совпадений. Раз так, любой - талантливый или бездарь - в той или иной степени будет на кого-то, заложенного в базе, обязательно похож.
      Анализатор ловко высчитал в тексте ченовской книги плотность ма-та и быстренько сравнил его с Фимой Жиганцем.
      - Морду бы бить этому г-ну Анализатору парламентским методом. Причем тут мат, зачем на нем обострять, и как его удалось вычленить? Может по одноэтажности фраз и короткости слов?
      Непонятки! Походить на Фиму - знатока "босяцкой речи" не хоте-лось. Чтобы избавиться от Фимы, Чену Джу пришлось замаскировать все приблатнённые жаргонизмы. Неформаты, от которых он так долго не хотелось избавляться, пришлось заменить генетическими менделёвина-ми, латинскими символами и буковками.
      По всему выходило, что лучше бы анализатор вообще никого не определял.
      Ещё лучше, если бы анализатор сгорел, запутавшись в сравнивании произведений Чена с заложенными в базе. Тогда бы это было прямым указанием на неповторимость ченовского творчества, и, стало быть, бывшим для самовосхваления автора гораздо ценнее.
      Шло время. В Анализаторе замелькали другие - менее авторитар-ные личности.
      Вот непьющий помногу на охотах Пришвин (с удочками и ружьём); вот лёгкий на многокилометровые литпробежки Сегаль; тут вот серьез-ный своею фамилией, быстрый, круторогий зверь-поскакун Лосев. Про-несся Тянитолкай. Рожи его, направленные в разные стороны, не извест-ны Чену. А тот скакун, между прочим, был Ильфо-Петровым.
      Чен Джу уже окончательно расстроился и перестал пользоваться Анализатором вовсе.
      Это обидно: с классиками он узнакомился в хлам, а вот померяться с новооткрывателями стилей и специй - актуальных соответствующему времени - антилитературным Палаником, подкожным зудилкой Каф-кой, половым фантазером-затейщиком Набоковым, мальчиковой трои-цей Селинджер-Брэдбери-Харпер Ли, карьерным мордобойцем Амаду, извращенцем и матершинником Уэлшем ему явно не удастся.
      Большая и масенькая, русская и ихняя Букеровские премии даже не подмигивали Чену Джу.
      Не дозрел, видите ли. Как такое можно сообщить моложавому ста-ричку? Каким обманным сленгом не выбить из него слезы?
      
      ***
      
      
      
      
      Ингр.3 ЭФФЕКТ ЧИСТОПИСАНИЯ
      
      Теги иллюстрации:
      
      Перо, чернила, клякса
      
       родолжим нудить.
      - Вырежь это и это! Вырежь всё и оставь только оглавления. Для понимания книги этого будет достаточно, - так сказал Вэточка Мокрец-кий. Вэточка - знаменитый журналист.
      Пометить товарищу литературную бровь, не рассекая глаза, он име-ет право. Вспоминал про пьянку до усрача (с израильским другом) и что не хватит минералки, а ещё надо успеть на баб, чтобы всё это понять с похмела.
      - Не-е-ет. Резать можно и нужно, но только не это. - А это уже Порфирий, сидя дома на эксклюзиве - на пеньке то есть. - Там есть строчки обо мне... и о пиве. О-о, пиво! Любовь моя. Яма-а-йка, Яма-а-йка! О, пи-и-во, тра-та-та да тра-та-да...!
      Порфирий обожает такую ямайскую любовь, а на страницах такой любви залейся - не хочу! Меньшить в книге специфическую его любовь ему жалко. Материализуется в бимовской голове бумажная любовь по-лучше реального желания. Дас ист фантастиш.
      Что же происходит на самом деле? Может ли писатель объективно "защитить" столь ёмкий пивной проект? Нет, не может.
      Потому и объясняет как хочет, не отвечая за свои слова ни перед кем. И нудит, и множит. И буквы, и пиво, и любовь, и трах. И впредь не обязуется подвергать алкосексописанину хоть мал-мальской экзекуции.
      Честно сказать, в плане социальности и учебной пользы - цена кни-ге "ноль". Асоциальности полно. Книга для взрослых малышей. А это половина страны.
      Многие читательницы ошибочно читают книгу от корки до корки. И так же упорно и каждодневно грязнят тексты Туземского. Самые настойчивые предлагают вместо книгонаписания заняться спортом. А почему? А потому, что многие мамы, прощая блядство и личное пиво-употребление, наивно и бездоказательно принимают отдельных героинь Туземского за своих дочерей и подружек. А это им обидно. На пивную же тягу им наплевать. Они лепесткуют розе вин.
      В книге нет ни одной положительной героини: все или ибутся, или плохо учатся. Девяносто процентов девчонок России и десять процен-тов женщин на полном основании сходств могли оказаться прототип-шами писателя.
      - Отрицательных героев маскировать надо лучше: был бы живее всех живых, - делится опытом Миллер.
      Итак...
      
      ***
      
      Итак, самокритика.
      В "романчичеке" Чена Джу ну нет, нет толково состряпанного де-тективного сюжета - одни оборвыши.
      Нет особенных приключений, нет аппетитной любовной (не пив-ной!) линии, которая обычно сопутствует любому литературному произ-ведению, даже связанному с путешествиями. Есть в литмире редкие ис-ключения, например бородатые приключения Робинзона Крузо.
      Даниель Дефо исхитрился с жанром и попал в точку, истребив ещё до кораблекрушения всех женщин острова. Не стало нужды гнуть лю-бовь и расшифровывать ненадобность секса. Между прочим, в век ро-мантизма и последующей за ним волной блЪдства приём стал находкой, позже приведшей к понятию асоциального бестселлера.
      Героев Чена Джу ни разу (ни разу! при полной правоте полицей-ских) не забирали в иностранные околотки. Их не били вполне заслу-женно в морду и не брали с поличным при передаче иностранным друзь-ям оружия, наркотиков и вертолётов.
      - А было ли это всё? - бесшабашно и со знанием дела спрашиваете вы.
      - А ♂й его знает, - так же смело, но притом вежливо и с креативцем отвечаю я.
      - Почему "♂й"? Что это за "♂й"? - спрашивает Порфирий Сергее-вич. - Не проще бы написать просто "хуй", и хуй бы с ним. Всё равно все так и читают. Чего стесняться хуёв?
      (Я вообще-то отвечаю за редактирование и параллельную самокри-тику, а не за правдописание, и, признаюсь, тоже с удовольствием бы по-стучал по мусалам кое-кого из героев, а автору за его многочисленные его "♂и" треснул бы в отдельности).
      Но это не моя компетенция. Меня попросили - я прочёл. Сознаюсь: не полностью (ибо заи... устал).
      Надавили - написал статью. Я не получил за честную критику ни су.
      Попросил написать для него лично и напросился главным героем в книгу: я и черканул, и вставил. Так что книжка эта почти "на заказ".
      Длиннотами достал? Ну, уж, не бог весть, сколько длинно, но в определенном количестве имеет место быть.
      Минусы? Этого добра хватает, но и достоинства имеются - это зависит от того, как читать и чего от автора ждать.
      
      ***
      
      Начнем с минусов и откровенных проколов, являющихся в опреде-ленной части плюсами данного сочинения. Ну, нет в произведении Чена Джу дотошной историко-архитектурной правды в описании достопри-мечательностей. Вернее есть, но не так часто, как хотелось бы любозна-тельному путешественнику.
      - А вам это сильно нужно? Вы реферат пишите или донос? Собирае-тесь за границу? Вам всё разжевать? Младенчеством заболели?
      На всё это дерьмо автор целомудренно не претендует.
      Он не засиживался в архивах. Он не читал специальных книг. Он пользовался только тем реалом, что видел, слышал, фотографировал и пальпировал.
      Совсем в малом количестве присутствует то, что он неискушённой ищейкой торопко вынюхал в туристических справочниках. Чего-то по-набрался из интернет-опусов, что-то надёргал из проституированных форумов, что-то из амурных обрывков в сайтах знакомств с иностран-цами.
      А там иностранцы, вешающие лапшу русским красоткам, довольно забавно и патриотично (как это мило!), в меру жигалова расписывают красоты своей страны.
      Например, вспминают прелести белостенного (из влагостойкой фа-неры) ранчо на берегу Средиземного (Мраморного, Красного, Эгейско-го) моря. Например, особенности вечернего бриза. И то, с каким жаром и удовольствием он будет прижимать к ионической (дорической, ко-ринфской) колонне молодую русскую жену. И, конечно, нет ни намёка о движущемся песке, окружившем его заборы. Замалчиваются смерчи, которые только по счастливой случайности не снесли крышу его дома. Молчат о "прелестях" ежедневного заграничного быта. А это: прожива-ющая в квартире саранча, кишащие в подвале змеи. А под крыльцом перемалывают косточки и сосут кровь пауки - мышееды. В гости надо ходить со своим. А если сынок приглашённого родителя поскользнётся на гостевом крыльце и подвернёт ножку - пиши пропало: затаскают по судам.
      
      ***
      
      В чтиве нет систематизированно полезных советов для автотури-стов. Хотя есть, конечно, некоторые выжимки и беглые наблюдения, приведенные от лица пьянющих в дупель героев. Трезвенницам это должно быть особо интересно. Ибо они переживут им недоступное. Они изучат психику пьяного не по диссертациям, а по стенографированным живым впечатлениям. Им будет легче общаться с пьяным мужьями.
      Но зато, - и это является бертолетовой и глауберовой солью повест-вования, - здесь есть взаимоотношения славяноязычных людишек вкупе с их человечьими недостатками, с миниджентльменским набором до-стоинств и огромным списком отсутствующего позитива.
      Герои-путешественники, - да герои ли?, - все они с симпатичными странностями и придурковатыми одновременно наклонностями.
      Волей импульсивного желания оказались они самоарестованными и самозаключёнными в автомобиль-камеру сроком на один месяц.
      - И что же тут необыкновенного? - спрашивает читатель. - Фильм с этого можно поставить? Или хотя бы комедию положений? Чтобы толь-ко дурить и кидать в экран окурки? Может там смешно до упаду? Нет? Философствуем? А мультик, а аудио? Возим по заграницам гениталии и при том редко ебёмся? Какого тогда хера? Может, одним предисловием обойтись и конец фильме?
      Как знать. И кому как. Автор ни на чём не настаивает. Он пишет не на потеху публике, а своему глубокоуважаемому товарищу Биму!
      
      ***
      
      Фоном хулиганского "романчичека", или "солянки", или "пазлов" (далее будет писаться без кавычек - как новые литформы) служит кусо-чек центральной Европы. Автор намеревался бегло прописать транзит-ный отрезок пути по России времен мирового фин-кризиса и гряд-апокалипсиса. Но не смог: слишком уж длинно и одинаково. Ну нету в русских степях вурдалаков!
      Для связки подзабытых мест автором слегка добавлено беллетри-стики. Какой автор может устоять от соблазна слегка приукрасить, иска-зить и придумать нечто, что добавит произведению откровенности и сочных красок.
      Настоящему читателю пофигу: ему подавай сюжет-чтиво А писа-тель пишет исключительно Порфирию Биму. А Порфирий Бим съест: у него свободного времени много.
      Писатель не согласен с издателем - осторожной сволочью и весьма странным субъектом.
      Издатель - он аскет, судя по его предсмертному и героическому в чём-то поступку.
      Он человек-чистюля, который ни разу в жизни не матюкнулся. А, судя по междустрочию предисловий, ни разу не щупал женщин, кроме своей любимой в период ухаживания, но бессердечной в законности супруги.
      То, что знать полагается не всем, автором опущено или проглажено утюжком с паром.
      В хрониках "прозрачно" изменены имена и фамилии реальных лю-дей. Это сделано лишь по причине жанра. Данная часть произведения является составной по отношению ко всему роману-романчичеку, со-лянки впоследствии. В этом смысле Чен Джу - по жизи Полутуземский (или наоборот) - и оба они - псевдописатели - запутали так, что я не разобрался. Надеюсь и вы не разберетесь тоже. И не надо!
      
      ***
      
      Самый главный правящий бал бес, работающий в преисподней биб-лиотеке, реакционный библиофил, мерзкий сексот, отправивший по навету на сковородку не одну тысячу неплохих писателей русских и зарубежных, чрезвычайно задумался над заинтриговавшей его сборной книжкой-солянкой-пазлами гражданина-графомана 1/2Туземского - Чена Джу.
      Во-первых: на какую полку её ставить, - на какую букву? На "Ч" или "Д", или, может быть, на "Т"?
      Во-вторых, погрузившись в читку и забыв основную работу, он тормозил с выводами.
      - Что делать, что делать? - думал он целый год кряду, - медаль Ебун-рака, орден Антихриста дать? Уж очень многих Чен Джу замарал, опозорил, отпрелюбодеял - вполне в духе чертячих воззраков. Или, мо-жет как обычно пихнуть в сковородку с маслом? Или язык наискось, чтоб молчал паскудник. И руки тож. Дак же вырастет окаянный пуще прежнего. А глазьями будет печатать: техника высока у них.
      Началось, кстати сказать, с хана Чингиза. Именно он таким именно образом делил сотрудников на плохих и хороших. Так же лечил парши-вых солдатушек и заворовавшихся клерков. Одинаково целенаправлен-но выдирал клитора и языки, молодым и старым резал хихи. Словом, исквернял дурные влечения и благодарил за свершившиеся лиха вполне остроумно.
      Черти, не долго сумняшеся, внедрили сии новаторские уроки в свою обветшалую практику.
      Не сумел разобраться главный преисподний архивариус в книге Ту-земского. Закружилась голова у него. Так и не понял он: - найдут ли в конце концов путешественники синее золотишко, лизнут ли за хобот золотомедно-голубого слона, вырастут ли у них от того члены.
      Как поговаривают ныне здравствующие нечистые, исдох главный архивариус в расстроенном неведении.
      
      ***
      
      В классическом земляном литературоведении считается, что чита-тель якобы не должен чувствовать ни скрипа авторского пера, ни при-сутствия автора, дышащего в спину.
      Читателю нельзя подсовывать фальшивые до приторности обороты. Нельзя предлагать высосанные из пальца описания природы. Нет нужды разжёвывать читателю (будто нерадивому двоечнику) непонятные места.
      Вы - не двоечники и под правило не подпадаете.
      В романе всё происходит вроде как бы всем назло.
      Линия повествования то льется легко и беззаботно. То, на манер чертей из коробочки прерывается несчётными ремарками, отступления-ми, вставками из какой-то прежней жизни (нахер она кому нужна!) Ки-рьяна Егоровича Туземского, от лица которого чаще всего и ведётся по-вествование.
      Читателю приходится напрягать и до того перегруженную эксзорци-зами (что за слово, но, блинЪ, красивое - не могу!) и авторскими декла-мациями память.
      Автор постоянно намякивает на какие-то якобы сокровища какого-то якобы GоLоgо якобы Рудника. И ничего об этом толком не сказано. Продолжение что ли будет? Дык и писал бы же отдельно!
      Но, блинЪ, следует отдать должное, Чен Джу пишет порой напори-сто и горячо. Так скачет выскользнувший на приволье красавец - жереб-чик.
      Любо-дорого, не западло перечитать такие места ещё и ещё раз.
      
      ***
      
      
      
      
      
      
      
      Ингр.4 ПЕНЬ КАК НАСЛЕДИЕ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА
      
      Теги иллюстрации:
      Пень, ...бля на пне, перетаскивание пня,
      пепельница с Джульетткой
      
       дин из героев романчичека - Порфирий Сергеевич Бим до дыр протёр только начатый (10%) вариант рукописи. Он мусолит его в маршрутках, предлагает соседке по площадке, цитирует шофёрам так-си.
      Млея на проститутках, Бим пересказывает содержание романа. И множит степень своего там участия. Читает выдержки.
      - Давай ещё, ещё! - кричат проститутки в экстазе. - Ах! Ох! Не кончай. Продолжай читать. Медленнее! Вот так, вот так. О! Быстрее! Е!!!
      И чуть позже, обтираясь в душе: "А нельзя ли познакомиться с этими самыми Ченом и Джу?"
      - Нет, - твёрдо отвечает Порфирий, помогая отжимать рыжие их мочалки, - нет и нет... Чики-чики, может постричь кустики твои дивные? Нет? Ну и ладненько. - Обидевшись: - Заняты Оне очень... Они, вообще-то, в единственном числе. Они пишут продолжение. Поняли? Для меня. А главный мэн там - я! Хереньки бы Чен взялся без меня писать, я для него антибиотик... я это... депрессант... мне Париж вообще не стоял, ещё немного и он название сменит. Будет "Бим в Париже". Во, вспомнил, я - Ингибитор! Катализатор то есть. Поняли, дорогие мои блЪди?
      - Вау! - говорят на американском языке дорогие проститутки из угадайского универа. - Да ты великий прыщ, Порфирий!
      - Ни ♂я себе, столько набросать слов, - говорят на чистейшем рус-ском удивлённые блЪди районные, - денег, поди, может дать взаймы?
      - Хотим ему отсосать, - кричат подорожницы с руэ Одиннадцати Гишпанских Добровольцев, что на пересечении с проспектом Красного Понтифика. - Бесплатно. Дай, напиши адресок! Вот здесь, на прокладке. - Думают, что у писателей член особливой глянцевости.
      Но не пишет Бим адресков почём зря.
      Туземскому некогда отвлекаться: он должен писать, писать, писать, писать, писать, писать до обреза страницы. Они поспорили. Бим даже будет рад, если Чен выиграет.
      Писать, писать, писать.
      До бесконечности. До восьмёрки набок.
      Для себя любимого.
      Для Бима.
      Кто скажет, что это не всенародная любовь к беллетристу Чену-Туземскому? Кто скажет, что вкус к литературе нельзя привить плохим девочкам за недостатком у них свободного времени и десятка баксов из придорожного заработка на книжки?
      - Да прямо на работе и прививайте, - советуют спевшиеся мудрый пьяница и бестолковый псевдописатель новаго, неопознаннаго жанра.
      А вот это уже высшая похвала псевдописателю, тож гиперреалисту Чену Джу.
      Порфирий Сергеевич Бим серьезно и увлеченно, позабыв архитек-турную повинность, перемежаясь с пивом, отодвинув порножурналы и порнодиски, мастурбирует над главками Чтива Первого из общей Со-лянки Чена. Там, где Живые Украшения Туземского Интерьера ходят в трусах и без оных. Вот целебная сила живого слова!
      Какой конкретно странице поклонялся Бим - только ещё предстоит угадать будущим биографам и литературоведам.
      Бим слёзно просит "как можно поскорше" "измыслить" "продол-жуху". В кавычках бимовский сленг.
      А, придя в гости к Туземскому, и не со зла, а из познавательских соображений побивает в туалете керамику (она держится на божьем слове Гипсо Картона). Потом начинает канючить:
      - Вот это что ли та самая дырочка под батареей, в которую ты...?
      - Да, Порфирий, вот это и есть та самая дырочка, - говорит ему по-льщённый Чен.
      - А это та самая сексуальная пепельница с Джульеткой?
      - Да, та самая, Порфирий. А что?
      - Выкинь её нахер.
      - ??? (Как так, мол).
      - А я подберу.
      - А я не дам.
      - А я тебе Пенька не дам.
      Уникальный домашний пенёк у Порфирия, в назидание пеньку его собственному, дряблому как высоленный в материале онона корешок, имеет ноль целых девяносто сотых метра в диаметре по верхнему срезу. В основании корневища - сто двадцать сантимов. Высотой "в три чет-вертухи порноклизьменного стола". Звать его Пень. И это не обидное слово, а благородная Суть его.
      Занесеёный как-то раз в квартиру Бима пень (тогда он не был оду-шевлённым) является провокационным козырем при обмене на сексу-альную коллекцию пепельниц Чена.
      Пень верно и долго служит хозяину стулом для оздоровительно-профилактического действа, совершаемого перед стационарно прикреп-ленного гвоздём зеркала накануне выхода в рабочую среду. Каждая среда у Порфирия - среда рабочая и она же всемирно еженедельный праздник Мастурбации. Чтобы хорошо отметить праздник, надо немало потрудиться над собой.
      Пенёк выручает хозяина в паранормальных играх с весёлыми ше-стидесятилетками, укладываемыми то вдоль, то поперёк универсального изделия.
      Кроме того, и в случае чего, Пень повлияет на продажную стои-мость хаты.
      - Это мой эксклюзив. Наследство, - утверждает и небезоснователь-но в течение десятилетий Порфирий Сергеевич. - Я его даже за долги не отдам. А в аренду могу. В виде исключения, разумею.
      - А я и не прошу твоего пенька. Нахрен мне твой пенёк: у меня вме-сто пня есть нос от носорога. И скоро ремонт. Рог некуда пристроить, а ты всё про пень талдычишь.
      Но ему хочется поиметь в аренде пень, и он поправляется: "Авось подумаю ещё".
      Туземскому жалко расставаться с пепельницей даже по временному бартеру (мало ли чего натрухает туда Порфирий). Но, попробовать пе-нёк нахаляву в качестве сексодрома он не против.
      - Я к тебе как-нибудь в гости зайду. Готовь плацдарм. Пробу будем с товарища твоего брать.
      - Приходи с Дашкой, - ррраскатывает губищща Бим.
      Он затрагивает насущную тему. Очень уж он смокчет по Дашке. Но для Кирьяна Егоровича эта тема наисвятейшая.
      - С Дашкой не получится.
      - А чё так?
      - Она моя.
      - Ёб? Сколь раз?
      - Ещё чего! Моя и всё.
      - Ну и прощайся с Пеньком, - шантажирует Бим, веселясь.
      - Я и не здоровался.
      - А всё равно попрощайся.
      Льдина трогается, ибо подпёрта эрегированным багром сексуаль-ной в тот раз весны.
      - Ч-чёрт! Тогда может так: с Жулькой приду. А чё? Жулька пойдёт. Насчёт взаимоёбли сами решите. А ты проституточку вызовешь... для меня. За твой счёт. Или с Щёлкой приду. Он забыл, что Маленькая Щё-лочка (в телефоне тупо О-щё-щё) на пятом месяце беременности, и по-тому на пенёк может не сговориться. А на Щёлочку у Кирьяна Егорови-ча встаёт сразу, стоит только подумать...
      - Жаль, жаль, - говорит Бим. - Дашку всё равно хо'чу. Ой, как до чрезвычайности хо'чу ебсть ея! - Дашка ему - как валерьяна котишку'. Так же извивается и лижет что не попадя. Просит, как минимум, чтобы по пYзде пошлёпали и чтоб драли шкирку в день по пять раз: до кити-кэт и после сливок. Глаза при этом бешеные.
      Но не продаст Дашку её телохранитель и недобрый эскимос ни за какие коврижки, ни за сметану и даже золото. И не только жаждущему, исстрадавшемуся Биму, но никому и никогда. И ни как подарок лучшему другу Джеку Руби.
      Планы пеньковой передислокации, надо сказать, оборотились бы сверхпроблемами. Ну, очень комлеватый пенек, ну очень-оченно комле-ватый!
      Выпилен Пень из старой лиственницы, весит под двести кило. У него с точностью до одного пересчитаны кольца. Самые важные отмечены шариковой ручкой. Там даты особой толщины наростов и анализ пого-ды тех треклятых лет, когда крестьянам приходилось туго-натуго затягивать пояса и гадить жидкими опилками.
      Чтобы внести-вынести Пень в квартиру через дверь потребуется очередная пилёжка. Его - если целиком - надо грузить в грузовик, под-нимать-опускать на этажи как минимум вчетвером. Если порезать, то снова склеивать. А если не пилить, то потребуется подъёмный кран. А все перемещательные операции "квартира-улица-квартира" претворять в жизнь через окна. Хлопотные все дела. А если везти в Париж, то... о-о-о! А Бим и до этого додумался.
      Обмен прославленной пепельницы из обыкновенного итальянского городка Вероны на Пень из сибирской тайги вероятно никогда уж не состоится. Причины просты: лень, возраст обменщиков и приближение к границе половой катастрофы, когда уже не только лекарства, но даже волшебные пни не помогают.
      Имеет значение и другая ежевечерняя привязанность: Бим на него молится. Пень - это тотем Бима, Бог жилища Бима, Домовой электро-счётчика Бима.
      Разговор об обмене для Бима - к красному словцу. Для Кирьяна Егоровича - к проформе: лишь бы поперечить и подзудить Бима.
      Пень Бима величав даже в убийственном флёре матового лака.
      Это образец природного наследия Земли, превращенного человече-ством в лице Бима в культурно-сексуальный символ.
      
      ***
      
      - Ну, назови какую-нибудь букву, брателло. На эту букву - како-нибудь слово. И на эту букву поговорим! Я знаю всё. Ну всё-всё почти. Я - титан, я словарь.
      Бим любит повторять этот тест после каждой восьмой забитой лун-ки.
      Пень для Бима это ещё одна из предстариковских забав, почти что ребёнок. Когда Бим трахается на Пне, он просит у него извинения:
      - Ну прости, мил дружок, ты же видишь, что по-другому не получа-ется.
      И это второе любимое слово на букву "П". Первое его любимое сло-во на "П" пусть угадает читатель, потому что редактор (где-то ниже) обяжет Чена это по сути прекрасное слово всуе не употреблять.
      Пень живее всех живых. Он друг и товарищ Бима. Бим никогда не бросит Пень в беде. Бим в родительном падеже предыдущего предложе-ния сказал бы лучше так: "Пня не брошу".
      
      ***
      
      
      
      
      
      Ингр.5 СЛОВОБЛУДИЕ - НЕ ПОРОК
      
      Много россиян не бывало в Лихтенштейнах.
      К Скрымник ещё не подключили французскую разведку, а коррупционный клубок уже на виду.
      Исключая президентские виды.
      Благоволь ворам.
      Не доказано судом - не вор.
      Соболезнуем неторопким президентам.
      
      Теги иллюстрации:
      
      Набоков дерёт Лолитку, солянка,
      краткость - сестра таланта
       орой Чен Джу утомляет читателя словоблудием графа Льва Николаевича. Но только порой!
      Тут у Чена имеется неплохая отмазка: словоблудие Чену - как вя-зальные спицы или как число крестиков на вышивке. Словом, доступный и незатратный отдых между серьёзными натуралистскими главами.
      К соборной пазловидной солянке Чена Джу в кожаной обложке и четырьмя засовами, сцепленными между собой стальными замками, по-началу прилагался интеллектуальный ключ.
      Солянка - лидер модных эротических рейтингов до самого сконча-ния веков (то есть до времен всемирного потопления, если не сбудется более близкий и мрачный прогноз Нострадамуса. Катрен X, часть Y, стих Z). Книжка, благодаря толщине и переплёту крокодиловой кожи, чрезвычайно подходит брунеткам и блондинкам оставшихся веков, оде-вающихся на траурное прощание с человечеством в прозрачные безо-дежды. Брунетки выходят на пляжи в шубах и с томиком в руках, чтобы продемонстрировать совершенные физические качества, милую взгля-дам со стороны сексуальность, а более того (о, боже - как меняется мир перед концом!) свои умственные добродетели.
      Иногда Чен строчит что-то невразумительное и детское, коряво, как молодой школяр с перепоя. Реагент сболтливости. Результат взбол-танки: яйца, хрен, сметана, ийдржих. Конвульсия. Просидишь в недви-жимости ещё столько же, а минус десять уже, а ты в неглиже на лавке - вызову неотложку.
      Эти простые, легко лузгающиеся главы и предложения - ровно как это, по-видимому, рассчитаны автором для ещё недозрелых молодых людей - гопников, учащихся в старших классах, будущих кочегаров и дворников, засиживающих штаны на задних партах технического учи-лища и там, где в ходу шприцы одноразовые, таблетки во рту, шпаргал-ки на коленках, морской бой, девочки в гольфиках, шприцы некипяче-ные, шпаргалки в таблетках для головы, девочки на коленках с презервативами во рту, двойки, колы, армия, тюрьма.
      Или те строки написаны просто с перепоя. Это по замыслу сближает автора с гопниками всей страны, да этого точно никогда и никому не узнать! Гопники (вот же кэпитан-бладское выраждение) не читают книг!
      Запятые у Чена одинаковы хоть до, хоть после перепоя. А тексты Чен отточит после.
      "Камушком по бережку, ножкой босой по песку, камушки не де-нюжки - счётом не проверишь..."
      Кирьяновская водица доточит камушки до кругляков, - главное не останавливаться. Это вопрос лишь времени.
      Порой Чен Джу пытается умничать как состарившийся в слабочита-емом мало просвещённой публикой "Даре" Набоков, обшаркавший свой некогда гладкий язык о сладкие бёдрышки Лолитки. Умничать Чену удаётся. А вот сотрудничать с краткостью - сестрой таланта - не все-гда. Вообще Чен дружит с сестрой таланта под настроение. На крат-кость ему в этом смысле наплевать. Любитель крупных форм, чёрт его дери!
      А вот соревноваться с ранним Набоковым начинающему графоману Чену Джу кажется вообще пока рановато...
      - Не рано, а поздно! - уверяет Порфирий Сергеевич, желая зацепить писателя за живую рану и разбередить и без того томящуюся распадом душу. - Не сможешь, Кирюха, ты так, никогда и ни за что. Извини, брат, но це есть аксиома. Моя аксиома. Я её Аффтар. Не путай с Аватаром 3D.
      - Я и не смотрел.
      Бим обожает строки Набокова в описываемых им моментах интим-ной близости с Лолиткой. Бим может наизусть процитировать строки оттуда. Но Чен Джу такого дерьма не пишет. Он не педофил (как это слово на "п" бумага терпит). Он не занимается интимом с кем попало. А если нечто случается, то это не есть повод для немедленной разборки. Ну, трахнулся. Это не любовь. Писать: как ты медленно вводишь... а её влажный (по ходу поезда А.Толстого) глазок смотрит на твой алый...
      - Тьфу! Мерзопак! Пусть сочиняют такое ответственные в деталях черепаховоды. Пусть лижут слова неумытые юноши. Пусть вставляют их в свои Гудки поэты рабочих окраин.
      Бим не вполне прав. Да, действительно, русские Лолитки десятиле-тиями не попадаются в дырявые сети нашего доморощенного графома-на. Нет Лолитки, нет и любовной линии. На пожилых подружках хоро-шего романа не построить. Разве что для чтения таких книжек старуш-ками, пытающимися оживить свои древние, далеко не беспорочные воспоминания.
      Но Чен настойчив и упрям как паровоз. Каждое, даже самое малень-кое путешествие по жизни прибавляет ему знаний и ловкости в литера-турной навигации. Любовный роман в псевдотворчестве Чена Джу при-ближается неотвратимо, так же, как если бы, будто кем-то, не был бы описан Казанова, то данный типаж придумал бы и оживил кто-нибудь другой.
      Всё в мире делается по принципу вакуума: где пусто, туда и тянет. Там глубоко. В глубине тайна.
      Иногда как настоящий маг и художник Чен льет слова правдиво и выпукло (гиперреализм - новомодная акапидемическая хворь!)
      Бедный читатель, между делом матерясь, ближе к первой трети про-изведения считает себя, как минимум, соавтором и лучшим другом бе-долаги 1/2Туземского. А к середине читателю кажется, что уже не герой пресловутой книженции, а он сам, собственной персоной, бродит по улицам европейских городов, выглядывает собственное отражение в витринах, таращится в окно автомобиля, пьёт на остановках пиво, в ста-ционарах - водку и виски с колой. Попутно матюгается сапожником. И, если даже не приспичило, вместе с автором ссытся авансом на каждом углу.
      При этом не забудет вместе с "аффтаром" обмусолить какую-нибудь архитектурную деталь.
      Он пожалеет и спасёт распятую в паутине жужелицу, на которую раньше просто бы наплевал.
      Он вытянет палец вдаль и как настоящий волосатый примется вы-числять расстояние до фигурки какой-нибудь окаменелой Святой Ма-рии, выбитой в нишке между контрофорсами.
      Пользительней, познавательней, жизненней книг не бывает! Три в одном. Мирчеловек в футляре.
      
      ***
      
      
      Ингр.6 ПРЕДИСЛОВИЕ ПЛАВНО ПРЕВРАЩАЕТСЯ...
      
      ...плавно превращается ...в повествование, Ёж ты Кэ-ЛэМэНэ.
      
      Теги иллюстрации:
      
      Язык, болтовня, Чен Ёкский, решётка Муз, кроватка двухэтажная, примерка пиджаков, море шрифтов, мама ЖУИ
       но уже давно идёт с самого-самого начала при.
      - Это такая шалость, - изволит так заметить веселый пакостник и эротоман Чен Джу 1/2Полутуземский.
      Подобных путешествий, каковое описано в этой книженции, ёк ма-карёк, ежегодно совершается тысячи.
      Бывают неизмеримо более экстравагантные экспедиции, но не каж-дые из них из-за ленности путешественников попадают на страницы самиздата, а ещё реже на стол настоящего цензора с прокурорскими очками на гневом изморщённом лбу.
      Ежедневная датировка событий поначалу была честной, потом слегка изменилась, потом исчезла совсем.
      Пусть тогда запомнят все Дорогие, Уважаемые, Внеземные Мудилы и Целомудренные Человечки. Пусть планктоны и мыслящие в туманно-стях Чёрные Дыры, читающие эти глиняные таблички знают: то, что описано здесь, случилось за три года до Шестого Конца планеты Земля.
      То бишь, была весна XXXY года, nach, что означает "вперёд на"! Дальше попробуйте сосчитать сами.
      - Откуда в море Ариала Нарроу, океана Таймса, островах Курьера взялись глиняные таблички?
      - Читаем дальше и не задаём пустых вопросов!
      
      ***
      
      Читателю мало что говорит фамилия Ченджу. Ещё меньше ему го-ворит имя Чен.
      Несмотря на созвучие имен, это совершенно разные люди.
      Чен Джу Ченджу - это Чен вымышленный и родился он совсем не-давно. Короче, это просто-напросто вредный и наглый Псевдоним Ту-земского, сросшийся с Туземским настолько, что уж и не понять где кто.
      То есть, это вовсе не тот известный всему Ёкску, а также половине Угадайгорода маленький и щуплый как сушёная килька, добрый и лы-сый напрочь от злоупотребления антирадиационными лекарствами Настоящий Чен. Настоящий честный Ёкский Чен самым бессовестней-шим образом живёт в историческом городе Ёкске. Он спит на верхнем ярусе двухэтажной кроватки, притворяясь Звёздным мальчиком. А, соб-ственно, зачем ему притворяться - он и есть Звезда. Только корейская. Портняжная. Швейная. А Звезда всё равно. В отличие от яркого, нахаль-ного и прямого как след кометы Звёздного Мальчика, немальчик Чен с тридцати лет стал спать во втором этаже детской кроватки. На первом этаже у него склад готовой портновской продукции. От непомещения в этаж целиком звезда звенящего зуда лежит изогнувшейся в скрипичный ключ:
      
      ...на нотном стане будто бы с рожденья
      и та-та-та-та .........будто бы людей
      и та-та-та-та ......... будто в окруженьи
      ...жемчужно белых простыней...
      
      Не фонтанист стишок. И некогда его шлифовать: проза Чена глав-нее, а главное всегда толще стиха.
      Чен Ченджу - Псевдоним и реально живой Полутуземский, слив-шийся с Псевдонимом Неразлейводой, проживают в обыкновенной, раз-ве что с тёплым полом, угадайгородской квартире чуть выше уровня тротуара.
       Чтобы заглянуть в квартиру Чена Джу надо неприлично низко под-прыгнуть. Или вытянуть, наклонив, шею Третьжирафом. Или, переступив решётку приямка, приподняться на цыпочки и попробовать превра-титься в Стеклолоба.
      Если и удастся прислониться, то не получится увидеть.
      Прежде всего, надо помыть окна, иначе прыжки с прочими колеба-тельными движениями пойдут насмарку. А ещё не Первое мая, чтоб их мыть. И не проявляют инициатив молодые подружки Чена. Ибо не роди-лись ещё те волонтёрши, которые полюбят Чена настолько сильно и по доброму, чтобы драться за право мыть его окна. Сумерки в сознании. А зря. Воздалось бы всякими местами.
      Прислонить лоб не удастся тоже, потому, что окна Чена Джу защи-щены необычайной красоты решёткой. Рисунок её похож то ли на кри-вую, бесконечную лесенку, ведущую в небо, то ли на спуск для небожи-телей (бесплотных проституточек - муз) в квартиру Туземского.
      Комната, кухонка и сортир в квартире Настоящего Чена - полновес-ном примере экстремального авангарда - по прихоти хозяина не имеют перегородок.
      Экстравагантно расчленённый интерьер объединён общим запахом, неразъединяемым на части даже умной системой вентиляции маде ин ЗАО "Sapach&net".
      Настоящий Чен из Ёкска, в отличие от Чена-Туземскоге не имеюще-го сверхдостатка, имеет экзотически медный сервиз. На завтрак ест красную соль. В обед хрумкает наперчённую морковную стружку и не-многочисленные дары личного его Северного моря.
      (А я догадался: "Холодильник, ё моё! Тож мне гиперболист хренов, а сам тыквы пустей!")
      ...Чен не чурается чайных церемоний с трёхкомпонентным куско-вым сахаром.
      Ещё он безнадежно глюх, тюп и невежлифф на оба уха. Загибает тут автор. Чисто для словца!
      По причине последних трёх укороченных форм длинных глаголов Настоящий Чен из Ёкска никогда не переспрашивает собеседника. На любой вопрос Чен, не заморачиваясь и совершенно не стесняясь, даже если выскажется невпопад, отвечает исключительно утверд. частиц. и нареч. типа "да" и "конечно".
      Иногда Чен пользуется утончёнными синтаксическими конструкци-ями, отработанными в студенческих кельях ёкских гуманиситетов; таки-ми, например, как "а позвольте сделать отказ невозможным" или "а разрешите-ка ненароком с вами согласиться", подразумевая: "а потом уж только соизволить взаимно познакомиться в постельках".
      В просящих чего-то глазах Чена практически всегда безысходное: "не изволите гневаться, но я nichua не понял и никогда ужо теперча со своими буркалами, однако, не пойму. Да и к чему мне теперь всё: про-щевай, счастье-мать, наливай доверху".
      Чен Ёкский широко пользуется редкими и великими словами "от-нюдь" и "однако", которые вовсе не означают отрицания. Они предпо-лагают детальное обследование вопроса, а также изучение связей и непохожестей между сиими древними словами.
      Они свидетельствуют о некоей, совершенно нелепой в наше время жуковско-пушкинской утончённости и жеманности эпох Кати и Лизки Великих, с которыми, "однако и отнюдь", Чену видеться не довелось.
      Занудные слова "однако и отнюдь", весьма распространенные в Ёкске, пожалуй что могут говорить о некоторой значительной культур-ной среде, привнесённой в этот город ссыльными интеллигентами с их доблестными жёнами, грамотными заводчиками и купцами. Они охотно восприняли нравы свежеприбывшей из Цивила элиты. Более того, они общались, иной раз приглашали на танцы с пельменями, с ухой и мазур-кой. И звались отпрыски высоких и богатых сословий к свадебным вен-цам чаще обычного. Чаще стали бегать по улицам кони с цветами и лен-тами в волосах-гривах. Чёрный человек в котелке, с белым бантом в лацкане полюбил новую свою работу: стоять по сентябрям на ступенях дрожек, засовывать руку в подарочную корзину и нагребать там, и сы-пать оттуда веером разлетающиеся банкноты. Рады граждане, рады нищие, веселятся детишки и довольны родители: нежданно-негаданно в доме их появится горячий супище с курищей, а некоторые - самые лов-кие родители - с такой царской оказией даже смогут отложить на чёр-ный де... да днесь ты ж балашов еси.
      А если развернуться сгоряча и пошире, то можно замахнуть на гипо-тезу, в которой прародителем данной культуры и этих двух редких слов мог быть некий старец-отшельник, каковой по некоторым слухам и фак-там мог быть самим императором - дармоедом, некогда сбежавшим в глушь от не по фигуре пришедшегося ему трона.
      Трон, как известно, неудобная в обращении штука: штука требует неустанной работы, трон накладывает непосильную ответственность перед согражданами.
      Если рассуждать далее о заманчивой силе "отнюдя и однака", - это дьявольски, изощрённо обтекаемые слова, которым даже нет перевода на другой язык.
      При всей их исключительной принадлежности к знати, даже г-н Бе-линский, рассуждающий о бессмысленности жеманства в литературе и поэзии (по современному "литпаркур"), сам, собственной персоной применял эти словеса не раз. Что же тут говорить о маленьком человечке Чене!
      Частенько, не расслышав ровно ничего, и, вместо того, чтобы хотя бы что-то ответить, и если даже исключить всякие отговорки типа "от-нюдей и однаков", Чен, не мудрствуя лукаво, хохочет уморительно. Булькающий колокольчик Дзень. Есть такой? В Ёкске есть. Но: всего один!
      Он, будучи совсем небольшого ростика, едва совместимого с огром-ностью щуплости, следовательно лишённым возможности дать сдачи, во всякой фразе и вопросе собеседника подозревает исключительно доб-рую шутку. А шутка - такая вещь, которую достаточно оценить, а отве-чать на неё не требуется; реагировать мышцами скул тоже не обязатель-но.
      Можно, маскируясь под улыбку, вслух обматерить Чена. И Чен съест, потому что читать по губам его не учили.
      Кто скажет плохого глухому Чену из Ёкска, сладкому как спелая тыква и радостному как невинный, но обиженный Россией корейский преступник? Его защищают, потому как это приятно - защитить слабо-го. А слабенький гражданин в ответ одаривает молчаливой любовью, а иногда даже преданностью. Перед сном он - расслабляя верёвочку шта-нов - садится в раскоряку йоги; но не делается с того сильней. Это про-сто дань традиции.
      Талантливый по-заморскому Настоящий Чен шьёт гражданам Ёк-ска дорогущие пиджаки, брюки и жилеты из качественнешего европей-ского сырья, по лучшим иностранным выкройкам, выписаным по почте с Парижа, а бывалычи и из самого Лондона.
      
      ***
      
      Как-то, а точнее, ровно 8 мая 2009-го года, буквально накануне отъезда Полутуземского за границу, по-ёкски скромный и не по-угадайски богатый Чен в составе группы наглых интеллигентов, воз-главляемой дизайнером, автором и соавтором местной архитектурно-художественной лепоты Жоржем Кайфулини, стучался ночью в гости к начинающему графоману. Фискалили партизански в стёколко, приняты были в дверь по-монастырски открыто, по-царски радушно, диплома-тично по-свойски.
      Тогда Туземский ещё не обзавёлся псевдонимом, считая что... Впро-чем, он и не догадывался даже, что
      без псевдонима хорошей книги не напишешь (!!!)
      И попили они тогда все вместе простой белоозёрной водки от Иван-да-Марьинского ликёрводочного завода. Посидели по древней русской прихоти на чемоданах. Не забыли добавить за Победу.
      Хрупкие ручки Настоящего Чена, дрожа от немыслимого напряже-ния, занесли в квартиру крупногабаритный и при этом эксклюзивно скрученный предмет.
      Предмет по причине развёртывания оказался флагом.
      Универсальный чёрно-пиратский флаг, принесённый Ченом в Ки-рюхин дом, изначально был сооружен его дружбанами для поддержки некоей команды: в какой-то особо редкой игре, про которую Кирьян Егорович даже слыхом не слыхивал. А также для попутного предпразд-нования Дня Победы. А тож "для понтов обыкновенных" в прогулке по ночному Угадаю с целью привлечения в интимсети ночных бабочек ав-тохтонной закваски.
      Кроме того флаг был успешно применен для разгона несанкциони-рованной демонстрации майских жуков, прилетевших в избытке на праздник слегка преждевременно и привлечённых на бесконечные набережные реки Вони пробной иллюминацией упомянутого дизайнера и мастера городских подсветок Жоржа Кайфулини.
      "Ещё не Чен", а только-только начинающий графоман 1/2Туземский в то время и не думал писать никакого романа. Он только что завершил, а вернее скруглил повесть про ЖУИ на половине, то есть на кульмина-ции, если так можно назвать тему хаотической ёбли с поркой ремнями виноватых задниц и крушением личной мебели. Работа такая утомила его. И он решил позволить естеству его отдохнуть. А лучше всего отды-хается за границею - там подальше от начальства.
      Чуть пораньше - да что пораньше - практически одновременно, а позже окажется, что и весьма кстати, к "Ещё не Чену" зашла переканто-ваться по старой привычке иногородняя Мама Жуи, оказавшаяся по вине неустроенной дочери без ночлега .
      Понимающие кратковременность и редкость сексуального момента в личной жизни Кирьяна Егоровича, и потому лукаво ухмыляющиеся товарищи, попив почти-что на ходу, - кто чаю с ванильным пряником, - кто водки с волосяным занюхом, как бы нежданно-негаданно засобира-лись по делам.
      Произведя на скучающую Маму неизгладимый эффект чрезвычайно интеллектуальными посылами и исцеловав ей руки по локоть, товарищи Жоржа прихватили с собой на память сытного ужина три четверти ка-пустного кочана. Кочерыжку Мама оставила себе на завтрак. Исчезая с глаз долой, гости забыли прихватить некурящего Чена, который, поко-чевав по туалетам и рассмотрев кирьянову недвижимость с вставленны-ми в неё музейными экспонатами, мирно расстелился под диваном. Да так и заснул с погасшей трубкой в "устричной щели корейских уст".
      Примерно через полчаса кэптан д'Жорж заметил пропажу. И снаря-дил поисковую экспедицию. По первому же требовательному стукотку в стекло, не испытывая особых затруднений, Кирьян Егорович с Мамой ЖУИ подали испрашиваемое тело выпрашивающему опекуну, просунув щуплого человечка сквозь прутья знаменитой лестницы муз.
      Могучий Жорж вставил отыскавшийся и бесценно живой груз себе подмышку. Галантно раскланявшись перед собственником аж двух окон в первом этаже полунемецкого дома и прилабунив Чену чепчик-котелок "чарли", удалился в окончательность.
      
      ***
      
      Скорей всего в спешке, но, может быть, в качестве подарка (вымо-тавшийся Кирюша в тот день был слишком слаб умом, чтобы запомнить причину) знаменосец и портной Чен оставил в прихожей графомана нечто похожее на флаг.
      Нечто представляло собой комбинацию из дубовой гардины про-шлого века, окрашенной фломастером "под некогда модное мербау", и суконного полотнища с намалёванными на нём скрещёнными костями и улыбающимся черепом на фоне пиратской тьмы. Череп до чрезвычайно-сти похож на автопортрет лысого знаменосца. Из такого флага не по-шить рубашки Кирьяну Егоровичу, ибо водянистые краски такого чере-па не годны для жестоких ручных стирок, которые применительно к но-сибельным тряпкам употреблял хозяин дома.
      Томящаяся похотью Мама Жуи, не дождавшись окончания кирья-новских сборов, угомонила страсть. Укутавшись кринолином, скрестила ножки в недоступный замок.
      Наспех собрав дорожную кладь и даже не перебросившись с Мамой Жуи любовью, - за дефицитом времени и ввиду неудобности располо-жения замковой скважины, - графоман примостил негабаритный нечто-флажок в единственно свободный (свадебный) угол. Он прилёг вымо-танным каликой перехожим на холодный по-церковному пол, подсунув под затылок вместо подушки рюкзачок с предметами утрешной надоб-ности. Где он теперь этот знаменитый рюкзачок? Окончит ли свой зна-менитый путь в музее краеведения? Там ему самое место!
      Поглядывая ежеминутно в мобилу с малонадёжной петушиной функцией, графоман с утреца само собой встрепенулся. Он смахнул с лица грёзы водицею бездушною, ледяною. Он наскоро вздрючнул тель-цем неутешным. Разбудил Маму, удовлетворившеюся сном, не запят-нанной грехом утрешним и ночным, потому довольною донельзя.
      Не доверив Маме ключей от дверец железных (мало ли что), Кирьян Егорович спешно умчал за иностранный рубеж.
      Мама помогала нести заграничному путешественнику матрас то ли матрац. Матрасц по причине негабаритности в машину помещён не был. Кирьян Егорович съел обиду молча, и спал в дальнейшем как придётся.
      
      ***
      
      В мгновение ока промелькнул кривой Месяц над чужестранными горизонтами, влача за собой ничтожные, усталые от борьбы с вояжёра-ми, скрюченные в пятидневные спиральки обрубки жал.
      
      ***
      
      Вернувшийся из дальних странствий усталым, но довольным, как после школьных каникул в фамильном огороде, Кирьян Егорович озабо-тился поручением, отпущенным сверху коллегами. А именно: графоман должен был по горячим следам, и не с кондачка, а с любовью и эпитета-ми донаписать художественное сочинение о только что по добру по здорову закончившейся экспедиции.
      Идею написания сочинения выдвинул сам себе 1/2Туземский задол-го до поездки. На одной из иностранных посиделок неосмотрительно засветился вновь. Он хотел стать знаменитым. Он был расстроган че-тырьмя литрами. Воодушевлён бельгийскими устричками. Подзадорился адюльтером с аппетитными женщинками неодинаково заграничных национальностей, горячо, зазывно, провокаторски сидящими на расстоя-нии эрегированной ноги.
      Он ослаб духом и излишне фантазировал, забыв о пользе умеренно-го сопротивления.
      Товарищи идею ратифицировали. Но началось с другого:
      - Не смогёшь!
      - Блёй буду!
      - Спорим!
      - Мадамы, разбейте спор!
      - Что, что?
      Объяснили. Мадамы не поняли, но и не отказали. Спор разбили жен-ские ручки.
      - Может, теперь это?
      - Что это?
      - Ну по махонькой! Чики-чики. Поматросим. И разойдёмся кораб-лями-яхточками. У нас бабло есть.
      - Нет-нет! Что вы! У нас дома мужья-капитаны, детки-юноши, юнги, не поймут они.
      - А если быстро, ну как черепашки?
      Кто же не согласится на черепашек!
      Почерепашили да и разошлись по обещанному.
      Фаби уже появлялась на горизонте. Но в ту ночь спала в отдельной гостинице. Потому пацаньим приключениям не противилась.
      
      ***
      
      Фигуру произведения доверили определить инициатору. Не хватало условий.
      - Чтобы было не хуже чем "Трое в лодке", тем более что нас тоже четверо, - это единственно первое из блюд, чем потчевали, напутствуя писателя, друзья.
      Список аргументария убийственен по множественности и по точно-сти совпадений. Их в описи аж два и каждое - единственное. Первое уже сказано: чтобы не хуже. А оно не хуже. Единственное второе, а это "псина в лодке", слегка не вписывалась, ибо четвёртым в кампании был православный человек, а не глупый домашний скот Монморенси. Фаби покамест не засчитана.
      Он (православный) отчасти слыл несмышлёнышем, отчасти являл собой тише травы и чуть выше воды молодого человека по имени Малё-ха (он же Малюха) Ксаныч.
      - Опа, про траву, пожалуйста, поподробнее, - сказал Бим, едва про-читав эти строки; и тут же напросился соавтором. - А вообще, если ты следуешь стопам реализма, а не плутовству букв, то я бы на этом этапе написал "тише воды и ниже травы".
      Кирьян Егорович согласился, но сторнировать не стал. Против Клапки Кирьян Егорович вообще ничего не имел.
      - Пусть не комично, но пусть будет хотя бы правдиво! И в масшта-бах заставляемого нами очерка! Много нам не надо, главное и третье единственное (второго третьего в той столовой не наливали) - БЫСТРО!
      В такой форме изрёк своё пожелание жутко святой праведник Жан Жаныч (Ксан Иваныч - французск.), напрочь уверовавший в неспособ-ность Кирьяна Егоровича вживую шутковать и внекнижно улыбаться. Тем более в компьютере, а не в бумаге гусиным пером. Тем более после пережитых закордонных злоключений, усеянных взаимной руганью и эпизодической ненавистью. Так ракушки порой насильничают кильва-тер затонувшего по нечаянности корабля дураков.
      - Имя кораблю как? - спрашивал назойливо Бим-читатель и поначалу скромный критик.
      - Тебе какая на...й разница?
      - Ну прости.
      - Вот так-то! Зануда!
      - И про "ТЕ" не забудь...- ТЕ, - в каждую встречу напоминал Кирь-яну Егоровичу Бим-Нетотов Порфирий Сергеевич.
      
      ***
      
      
      
      
      
      
      
      Ингр.7 ПРО "ТЕ" НЕ ЗАБУДЬ-ТЕ...
      
      Теги иллюстрации:
      ТЕ, круговое движение, небесные Машка и Катька, рулоны текста
      
       иму Сергеевичу нравилась задумка с уважительной при-стройкой "-ТЕ" к заднему фасаду глаголов повелительного наклонения единственного числа. Вовремя приляпываемая либеральная пристройка помогала выкружить даже в тех горячих ситуациях, когда разговоры шли на повышенных тонах и все обращения осуществлялись на грубое "ты" (козёл, идиот, сука распоследняя, блЪ).
      А также Биму импонировало и грело душу тела уёмистое словечко "клумба", которое спонтанно родилось где-то на полпути и "вдля спро-ку сжотом" виде обозначало "любое круговое движение" по трассе или улице независимо от диаметра огибаемой колёсами окружности. Огиба-емая окружность составляла размер в два пи и, как правило, охреневаю-ще малого Rадиуса.
      Термин "круговое движение" произносится категоричными навига-торшами - иностранкой Катькой и русской Машкой с некоторым пре-небрежительным оттенком. По их мнению, круговое движение из типо-вого набора - примитивнейший элемент дорожного испытания по срав-нению с прочими трюками мат-анализа, достойными профессоров биро-биджанского конного цирка.
      - "Кру-го-во-е дви-же-ни-е"... - едва шевеля мозгами и долбя смёрзшиеся губы изрекает далёкая космическая дама. Вставить бы ей в трахею ускоритель! Шлёпнуть бы её в трахало!
      При этом Машка словно камнедробилка по ошибке жуёт металличе-ский огурец. При этом вертит двенадцатью телескопами (она много-рукая Шива) и сидит сразу в четырёх спутниках (она миллиардерша и катается за свои).
      Она частично отвечает за культурную заграницу. Она сердится оттого, что все русские едут за рубеж исключительно для того, чтобы жрать водку: "Они "ду ист, зи зинд крайне тупой рашен дядькен".
      Для большего понимания её слов ограниченными людишками, едва тащущимся в своих крохотных коробочках по планетной поверхности, она произносит скверно вызубренный текст по слогам. Так дают диктант для полных идиотов (сиречь американских шулеров и русских неграмот-ных, скудоволосатых мужиков, оседлавших едва подсильный им колёс-ный механизм передвижения).
      Машка на самом деле не русская. Она на самом деле всего лишь де-шёвая переводчица на русский. Она не проститутка, но она презирает русских шоферов, русский синтаксис, русский метод расстановки знаков препинания и русские окончания падежей. Тем самым испытывает не-безграничное водительское терпение. Она (сука, сука, ладно, пусть про-сто маленькая, вредоносная, но чрезвычайно симпотная сучка!) напряга-ет не только человека за рулём, но и ему соболезнующих пассажирофф.
      Фразы на окружностях формируются ею до того неторопливо, что на произношение номера поворота у неё, как правило, не хватает то ли времени, то ли желания.
      Сидящие в авто перебирают озвучиваемые ею номера по пальцам. Малёха декламирует вслух с запозданием по фазе: "Вот третий прошли сейчас будет четвёооооортый чёрт пап заворааааа да клёпаный же в лоб папа ну чт... зззаа... блЪ!"
      - Круговое дви-и-и... - заморачивается Машка.
      На окончание " - же-ни-е" Ксан Иваныч нужный поворот традици-онно промахивал. А по оглашению Машкой номера Ксан Иваныч из клумбы уже начисто вываливался. И естественно, что в другую дырку, и, естественно, что в самом неподходящем месте, что удлиняет суммар-ный путь. Порфирий ставит крестик в графе огрёбок маршрутного жур-нала. (У поворота на Бремен - это будет позже - в журнале кончатся страницы, и он плюнет в последнюю. Всё, заYбало!) Поэтому Бремен будет пропущен.
      Следующие сто метров поглощаются молча, угрюмо, расстрельно.
      Чтобы вернуться к истоку и попытать счастья ещё раз, надо или пропахать десяток километров до следующей развязки, либо тупо со-скользнуть в просёлки и продираться по залесённым местам, имея в ви-ду конечную цель. Их вообще-то две: это Эйфель и колонки в Гамбурге.
      Экономя время, съезжают в коноплю. (Из конопли в Амстере Фаби изготовит им нештяковые пирожки. Фаби в этом смысле мастерица ист).
      Джипиэс взбешён и начинает дрыгать местностью перед глазами Кирьяна Егоровича - главного навигатора.
      Кирьян Егорович утыкается в карту и, не понимая ничего в мельте-шащих жёлтых полосах, орёт: "Ксаня, ни хрена не видно, Катька (Маш-ка) блукавит!"
      - Чё так?
      - Спутник нас не видит. - И сексуально-поэтически предохраняет-ся: "Мы находимся в презервативе крон".
      - Выезжай в поле, - командовал тогда Порфирий Сергеевич. Вылазь "с своего гондону". Езжай туда вон, и стань там вон. Подумаем вместе. Машка покамест образумится. Выключай его, дранный, ист бучий джипиэс. Пусть перезагрузится.
      Послушный желаниям общества "неплохая мужчина Рено" некото-рым средним образом останавливалась.
      - Ну что, навигаторы, - говорил тогда (если пребывал в благодуш-ном настроении) Ксан Иваныч. Он почёсывает затёкшие хихи (да чё уж там: яйца и всё тут!) освободившейся от руления рукой, - опять в клум-бе спим... с Катькой?
      - С Машкой! - кричат.
      - Похер! На два часа говорите поворот? Без четверти, да? Матушки ваши перематушки, бля!
      - Мы всё по часам делаем, - говорит Бим, - ты, брат, тоже повинен. Ты нам брат? Или стреляло чекистское?
      - Повинен? Стрелки, господа, поменяйте! Пол-второго, четверть пя-того! Куда теперь ехать? Возвращаться будем или постоим? Кирюха, часу хватит, чтоб перезагрузиться?
      - Пять минут. Я в том, про что говорите, НЕ ПРИ ЧЁМ!
      - Может пивко на опушке начнём пить-бля?
      - Сами виноваты, сударь Ксан Иваныч, - говорили ему навигаторы. - Вот куда неслись? Просили ведь, гоните потише, клумба слишком ма-хонька.
      - Клумба, клумба! В Saibali - вот где делают ваши клумбы!
      - Понатыкали. Да уж.
      Так и есть. Иностранцы, жадные на светофоры, повёрнуты на ис-ключении перекрёстков, заменяя их миниатюрками круговых развязок. А самыми маленькими клумбами славились соответственно ничтожные размером государства: Нидерланды, Швейцария, Австрия. (Им не в обиду сказано. Простите, государства).
      - Заранее надо предварять. На опережение думать. Форсмажор нам, зачем, nach, придуман? - учит Ксан Иваныч.
      - Мы орали даже, а не предупреждали. Горло криком драть? Нас нужно слушать, а не Катек-Машек разных, - возмущается галёрка в едином порыве.
      - Не поймешь, кого слушать: этот, блЪ, не в адеквате, Катька - тор-моз, Кирюха... ну ладно, Кирюха иногда бывает прав. Малёха в рот воды набрал...
      - Слухайте меня! - кипит Кирьян Егорович. - Последнее слово все-гда моё. Я в навигации главный! Бим просто помогает... он второй штурман. А я первый. Малёха третий. На случай, если мы с Бимом за-снём.
      А такое бывало. Салон доверху забит пивом. А пиво расслабляет дорожных труженников.
      Ююю. На самом деле это точки.
      
      Ленностью и ненавистью залита сцена всеобщей насупленности. Затянутая сцена всеобщей насупленности. Насупленностью затянута сцена, и все в общую насупленность затянуты. За занавесом - насуп-ленные. Затянута сцена и потому даже читатели втянуты в насуп-ленность. Занавес. Хорэ!
      
      - Прочли?
      Ровно столько времени психично молчали пассажиры.
      Ююю. На самом деле это опять точки. Ю не я, она (Юля-баба, юшка-кровь, юла-вертушка) с точкой в одной клавише. Отсюда путаница с Э (эпизодами).
      
      - Да, quёvая тут планировка, - размягчает обстановку Ксан Ива-ныч, словно сдавшись, - клумбы-бляди на каждом шагу.
      Тишина прервана новой волной потасовочного спора.
      - А не мы проектировали! - резонно отвечают Бим с Туземским.
      Инцендент до очередной издранной-переиздранной крепким рус-ским словцом клумбы, исчерпан.
      И то верно: Бим и Туземский, а заодно и Ксан Иваныч были всего-навсего угадайгородскими волосатиками, а не планировщиками ино-странных дорог.
      Правда, были они волосатыми не простыми, а с погонами. Типа, ес-ли сравнивать с армией, то где-то на уровне от майора до подполковни-ка; если судить по волосам, то с косами до пят.
      Ну, уж, а если настроение у Ксан Иваныча было похуже, а не дай бог, если Ксан Иваныч в тот момент уже был чем-то до того накручен (например, очередной разборкой с Малёхой или лекцией о вреде распи-тия алкоголя на заднем сиденье) и соответственно возбуждён (а это слу-чалось чаще, чем на Ксан Иваныча снисходило благодушие с времен-ным прощением нетрезвости), то Кирьян Егорович с Бимом получали по полной. Вот один из перлов, запечатлённый неподкупным диктофоном (тогда он был ещё цел):
      - Так! Клумбу просрали, мазохакеры фуевы! (Диктофон трещит от вогнанных в него децибелл). Куда смотрим, господа хорошие? В до-нышко, блЪ?
      
      ***
      
      "Господа" в понимании Ксан Иваныча имели только два оттенка: чёрный и белый.
      Контрастные оттенки чёрного применялись по ситуации.
      Протестовать и оспаривать в такой момент чёрный оттенок, дабы не огрестись чернее чёрного пYздюлями, было небезопасно: каждая авто-клумба обозначала испытание терпимости. Клумбы, словно ключи от тюрьмы, открывали те страницы воровского лексикона, в которых по-рой обозначались и начинали сверкать неожиданностью новые клички штурмана и его советника и подсказчика (ранг правой руки) Бима.
      Ксан Иваныч будто наизусть знал "Книгу Тюрем" и пользовался этим знанием на полную катушку, не разбирая должностей и гнобя архитектурные заслуги перед Отечеством.
      Малёха в этой тюрьме служил надзирателем и оскорблениям не подлежал. Его позволялось только ласково журить; а журить по на-стоящему позволялось только папе.
      Малёха был "на измене", как говаривал Бим.
       - На воспитании путешествием, - поправлял справедливый как ма-тематическая константа К.Е.
      
      ***
      
      - Только не очерк, - слегка горячился графоман Кирьян Егорович, беспокоясь о конфигурации произведения, которое в будущем должно принести ему всемирную славу и верный денюжный запас на могилку с мраморной крошкой в бетоне. (Полн. назв. шлиф. мозаич. бетон. сам. распростр. отдел. матер. полов - Справочн. совр. материалов. 1961 г. изд.).
      Естественно он знал, что лавры и деньжонки свалятся не сразу, а немного погодя - после легитимного этапа оплёвывания и ношения христонашипованой шапки страстотерпца. При всём при этом он - заяд-лый матершинник, извращенец фактов и неотёсанный срамоциник; сле-довательно судьбу себе готовил известную.
      
      - Я вам не Антон Павлович, чтобы коротко писать, - возмущался Кирьян Егорович. - И не Мокрецкий. (Мокрецкий, повторяем, - славный наш угадайский журналист. Ему ещё попадёт за комментарий и за Джойса тоже). И не добрый, а правдивый и реальный. Напишу вам по-весть... Стоп! Нах повесть. Не впишемся. Много всего, вот смотрите.
      И Кирьян Егорович перечислял, загибая пальцы:
      - Девять стран, блЪ. Плюс Россия, блЪ. Плюс Белоруссия, а она большая, блЪ. Плюс Татария, блЪ. А хуже их, блЪ, гаишников в мире нет. Сами знаете.
      Словно внимая предсказанию Кирьяна Егоровича, список приклю-чений, напрашивающихся в роман, расширился благодаря изменению план-маршрута генералом. Добавляя себе сроку, К.Е. перечислял:
      - А Хельсинский паром один чего только стоит, а Киль, а Гамбург, а Прага, а Люцерн, а Брюгге! А кемпинг Зибург с голыми нидерландскими задницами. А как я на унитазе санитарного домика ночевал за своё же бабло? Все помните?
      - Ну было, - говорил Бим, - ну прости меня, а. Ты же ведь ещё тогда простил, правильно? Чё вот два раза по одному месту, ну, а-а-а?...
      За вопросом с троеточием (а троеточие само по себе уже предложе-ние) - десятки достойнейших событий, просящихся в великую литерату-ру, а вобще-то нацеленных на собирание коллекционно ржавых гвоз-дей.
      А ещё надо бы грохнуть карлика, отведать Фуй-Шуя, купить задар-ма шедевр Селифания, шмякнуть девчонку из Того, утопить Шона Пена, порадовать проституточкой Гоголя, выпить по паре бочек на каждого, пообщаться с пьяным призраком Гитлера, Порфирию съесть в одиночку кастрюлю улиток, Кирьяну Егорычу - писателю заплутать в бельгийской тайге и понырять в болоте, Биму упасть со стула в швей-царской церкви, поболтать с наркоманочками Брюгге, отловить в Люцернском озере лебедя, накормить уточек и приподнять их плавучий домик, спасая от наводнения, переплыть и обрызгать через перила Балтийское море, позубоскалить меж собой в Мамлинге, уфотографировать Лувр на фоне Бима, выпить фонтан Найнтринквассера, сциллить в Хофброе картинку однофамильца Гёте, промокнуть под сущим ливнем то ли в Любеке, то ли в Ростоке (К.Е. путает эти приморские городишки, поэтому, доаерив себя кирьяновскому джипиэсу, команда чуть не промахнулась с портом), далее дать бомжу украсть фотоаппарат, подраться с чешскими землеко-пами, помочить коленки в майском Северном море, проглотить с хво-стами сорок шесть волендаамских селёдочек, посмотреть футбол с немецкими фанами, потерять в Праге, Париже и Амстердаме Малёху, посолить памятник Кафке и побить на нём скорлупу, насрать на Амстер-дам вообще, заменив город Амстердам посиделками на одном месте с девятиградусным Амстелом, кушая фабины пирожки, куря купленное в чёрном кафе, поболтать с нидерландскими пидорами они же передвиж-ные строители-халтурщики, поковыряться в их жопах теоретически, поддаться на провокации бедного чешского шпиона Вовочки, прожива-ющем в Люцерне, потом заставить его отработать поваром и выделить ему же еды и денег на проживалово.
      Про Вовочку вообще надо писать отдельную повесть. Правительст-во не в состоянии оценить Вовочку за достойное пополнение страниц "Шпионского искусства Чехии".
      (Путешественники готовы побожиться, что всё, что перечислено, так оно и есть).
      И так далее... - какая, nacher, повесть!
      У Кирьяна Егоровича башка пухнет только от перечисления горо-дов и героев, не говоря уж о сохранении детективных традиций:
      - Роман будем писать, - повторял он как попугай. - РО-МАН! Рома вздрогнул, извини и Рим-город. Римм уж не живой, но теперь ты, друг, увековечен на века. Друзья поймут. Читатели спросят. Кайфуллини рас-скажет в Энтиви и по Рентиви. Уже говят микрофон и пишут команди-ровочную бригаде. Дорого обойдётся романчик телевидению. Хоть TV не виновато. Роман, сокращенный до попурри и размешанный до сбор-ной солянки. Про "-те", дорогой Порфирий Сергеевич, обязательно вставлю. И не для вас, а для всемирной справедливости... Пусть заграни-ца знает, что про них думает средняя часть Азии. Средняя часть Азии по мнению Кирьяна Егоровича, это как раз Сибирь-родина.
      - Белоруссия это не страна, - поправляет Бим. - Это батька Лука-шенко. Про него можешь не писать и в список покорённых стран не включать. Меньше будет на полста страниц. Мы же знаем, что ты разве-зёшь... Любишь чоль Лукашенку?
      - Как, как?
      - Дык к стенке бистро каком прислоним. Хкек! - и Бим прикрыл рот ладонью, чтобы не слишком горько обидеть Кирьяна Егоровича.
      - Мы не азиаты, - говорит дальше Ксан Иваныч. - Монголы - азиа-ты. А мы евразийцы.
      - Посмотрим, какие мы будем евразийцы лет через пятьдесят. На Китай внимательно посмотрите. До Урала глаза у всех сузятся. Мирным путём, - возмущается Кирьян Егорович, который не желает своим детям, внукам и правнукам восточных жен и мужей, а также он сочувствует своей стране в целом.
      Бима успокоило обещание про вставку в роман частички "-те", ви-димо, это было одним из самых приятных впечатлений от путешествия и волшебной формой, после которой любой смысл самой гнусной фразы приобретал пусть не честно заслуженный, но зато извинительный отте-нок.
      - А что? Роман так роман. За язык вас, Кирьян Егорович, ведь никто не тянул, - сформулировали, подумавши, добрые друзья.
      - Ты какую по счёту пьёшь?
      - Шестую.
      - Я седьмую кончаю.
      - А я восьмую! - Это аргумент победы.
      И ненадолго отстали.
       - Только своё имя сократи до "К.Е.", - сказал Ксан Иваныч. - А то на него ещё плюсом полста страниц уйдёт. А Порфирия Сергеевича для краткости бумаги назови просто "Бимом".
      Кирьян Егорович согласился на короткого Бима.
      "Бим. Бим. Бим".
      - Бим, ты доволен?
      Но иной раз спорили между собой на пивных планёрках Бим Серге-евич с Ксан Иванычем на тему "Подведёт К.Е. товарищей, или нет". Очень уж им хотелось проведать о себе как бы со стороны побольше. - Спорим, что не напишешь книгу. Всё это твои понты. - Спорим, что напишу, - говорил Кирьян Егорович.
      (Читатель уже знает, что К.Е. не подвёл и спор выиграл, раз он до-брался до этой фразы. Но наши-то герои ещё не знали! Они даже не знали, что на самом деле являются героями - и книги, и по жизни... столько всего испытать и вернуться живыми... С их характерами нужно сильно постараться).
      - А вы себя всё равно не изведаете, - говорил К.Е. - Я вас там за-маскирую. И приукрашу... И обострю. И добавлю лишнего. Чуть-чуть, самую малость, для перчику. И не оскорбляйтесь, блин. Это литература, а не диктофон.
      - А-а-а... Подслушивать что ли будешь? - и Ксан Иван вновь кло-нит голову, и снова вопросительным знаком. (Других поз головы на про-тяжении всей книги он не знает).
      - Боитесь проколоться словом?
      - Нет.
      - Ну и вот... если не боитесь... Что я хочу сказать-то: если хотите очерк... для вашего дурацкого интернета, чтобы перед бабьём покрасо-ваться, - сами себе чиркайте очерк, а мне до этого дела не станет.
      Покривил душой Кирьян Егорович: - первые же свои мокрые опусы стал развешивать и сушить на мировой паутине.
      - Читает народец, - радовался он как ребятёнок. - Только что-то отзвуков маловато. Совершенно никак нет комментариев. В чем-ять, дело? Где окаянный корень зарыт? Пенки-заголовки снимают, а навар-то весь внутри. Дефектив если надо - слюнявьте Марью Бобцову. Про любовь, что ли, маловато? Или жареного на тарелочке? Ybalni поменьше, невинных страстей поболе? - так что ли? Не соединяется никак. Маты подчистить? Тоже мне... застеснялись, понимаешь. Как членом волтузить каждую ночь - это типично, а как хер увидят на бумаге - уже не нравится. Художники на простынях! От слова ху. Один сквозняк головной! Ханжа - шаг вперед! Мы, БлЪ! И полстраны шагает. Призывников в Чечню! Есть кто против?
      
      ***
      
      - Ничего, наша нигде не пропадала! - утешал себя К.Е., поостыв, и выскрипывал - знай себе - звук пера, елозя мышкой по коврику.
      Интересно было Кирьяну Егоровичу вот ещё что: - как вот посту-пать с теми шуры-мурными и прочими неблаговидными поступками своих друзей, которые творятся ненароком и с радостью, а потом весь этот "ненарок" хочется утаить? С мешком в воду и с вежд долой? Вставлять в роман, безбожно врать, украшать или тупо многоточить?
      Вопрос сложный. Вся книжка покрылась бы многоточиями. Как зо-лотой псалтирь под стеклом - серым мушиным сраньём.
      - Будь, как получится, кривая - она выведет, - гладил себя по го-ловке К.Е.
      Как настоящий мэн он задумывался о влиянии будущей солянки на судьбу последующей дружбы. Он думал также о судьбах литературного мира, который после пробы его солянки круто и всяко должен был изме-нить вкусовые предпочтения и снова начать вставлять вуалированный мат. Такова жизнь на Земле! Что ж её игнорировать в части норматива?
      Что его солянка положительно или вплоть до наоборот повлияет на мир - он не сомневался ни грамма. Особеннно на литературный.
      Мат-перемат. А с этой временной составляющей как быть? Пригла-живать? Уничтожить начисто?
      И сам себе отвечал: "В тюрьму за сквернословие не посадят. Ну, пожурят немного, а сами всё равно втихушку прочтут. Ложечкой, мед-ленно, медленно... Станут бодаться критики - а мне это надо?"
      И отвечает за К-на Е-ча Чен Джу - а он немного предатель: "Надо, ять, надо. Только бодаться надо на первых страницах ведущих газет, а не на кухнях с женками! В пЪзду-борозду!"
      "В борозду!" - лишнее, по-старинному ёмкое выражение, не добав-ляющее никакого смысла сказанному и не делающее чести Великой Пизде.
      Но для солянки Чена Джу это как последняя капля финишного кет-чупа. Как восклицание серьёзно обозлившегося актера, играющего в триста тридать последний раз надоевшую ему роль бедняги Желткова и только что пристрелившего отечественную княгиню Веру Николаевну вопреки сценарию. После этого брызжет натуральная кровь и окропляет будто вишнёвым вареньем белое платье актрисы. Красиво! После этого спешно и непредусмотренно падает занавес, а ожидавшие привычной развязки партер и балконы разваливаются от грома аплодисментов.
      
      ***
      
      
      
      
      Ингр.8 ТАЙНА ПСЕВДОНИМА
      
      Теги иллюстрации:
      Доблестные шкурки эпосов, флаг с черепом Чена, пули-дуры, пули-слова
      
       рузья Кирьяна Егорыча интересуются количеством. То-варищи его вообще любят количество.
      Качество их интересует меньше.
      По ихнему: мятое бабло - тоже бабло.
      К.Е. не такой: он любит выглаженные двухсотевровки и старается их экономить. А если и тратить, то в последнюю очередь.
      Тем более любить количество, наваиваемое не ими самими, а бес-платным трудоголиком Кирьяном Егоровичем совсем не трудно.
      
      ***
      
      За вырвавшееся бесплатно слово - а оно не воробей - как в любом базаре требовалось отвечать делом.
      
      ***
      
      В отношении реальности написания в меру несмешного и не особо длинного романа у графомана сомнительных колебаний нет: он на твёр-дую тройку с плюсом знал правила расстановки запятых. А это в рома-нописании едва ли не главное.
      В исполнении договорного срока исполнения редкой по бессмыс-ленности письменной угрозы человечеству он покамест сомневался.
      Но и плевал бы он на этот договор так же изящно, если бы за каж-дой непридусмотренной договором лишней строкой или просранным днём стояли твёрдые бонусы перекупщика. Качество запятых и точек в таком случае обещало бы перейти в количество бабла. Тем не менее, пришлось заняться расчётами.
      Ещё до начала путешествия написано тексту впрок страниц сорок. Прок вмещал предстартовое состояние и суетливый быт, вообще не имеющий отношения к круизу. Из пользы: лишние страницы очерчивали характеры будущих героев. (Эти страницы вы скоро станете листать не глядя по просьбе писателя).
      Что они (путешественники) - 100%-ные (правда, в будущем) герои, никто из них не сомневался. Каждый готовился на героя, примеряя доб-лестные шкурки эпосов, штудируя Сервантеса, Гашека, Рабле-Пантагрюэля, Джерома, Дефо, Свифта.
      Угадайгород, узнав готовящееся, взбудоражен не на шутку. А вдруг они стопроцентные твари? А вдруг они расслабятся простотой нравов и уронят престиж города Угадая, а за ним и страну в целом?
       "Характер" в любом романе - один из столпов книгонаписания. Поймаешь характер и сюжет уже не нужен! - так наивно считал Кирьян Егорович, прозаик, счётовод девичьих ошибок и поэт путешествий.
      Характеры на этапе подготовки он оставил: "Читатель заранее бу-дет знать, на что идёт". У Джерома уже в начале забивания дядюшкой гвоздей читатель понемного знакомился с племянником. Читателя в Джероме интересовало содержимое чемоданов, количество вёсел, длина верёвки и размер лодки. Полезные рецепты, печень, рецепты, состояние коленной чашечки, возраст Монморенси, - всё интриговало любознательного читателя в самой смешной книге двадатого века! Понятно дело, наша книга претендовала на век двадцать первый.
      Сорок заранее заготовленных страниц были неплохой форой Кирья-ну Егоровичу. Благодаря форе он спал совершенно спокойно и всё меньше сомневался за благоприятный исход.
      - Шестьсот разделить на сорок это будет пятнадцать, - следовательно, часть романа уже написана, - думал он.
      Когда за ночь приплюсовалось двадцать страниц, стало шестьдесят - это уже одна десятая. - Вау! Как быстро растут проценты!
      - Дотяну до ста через пару суток и станет одна шестая, - радовался он как ребёнок. - Какая скорбь человечеству и какой кайф в быстропи-сании!
      Бабы отвернулись от Кирьяна Егоровича. Кирьян Егорович враз ис-портился. Фаллос надолго спрятался в штанах и стал недосягаемым для правильного по светски, и паразитарного по божескому секса.
      - Подождут, - резюмировал он, считая пропущенное, не отходя от касс... от клавиатуры. - Книга теперь - моя самая любимая женщина.
      Выходило, что роман двигался со скоростью океанского, а то и воз-душного лайнера, а он в нём был водилой. Вождение лайнеров и вожде-ление в кабине не совместимы!
      - Нацарапаю с божьей помощью!
      Кирьян Егорович высчитал скорость написательского лайнера.
      Посчитав количество нужной информации, которую надобно было бы вставить в книжку (а набегало), и, сравнив этот объем с прочими тво-реньями мировой литературы, срок обозначился в семь месяцев.
      Расчёт производился нижеследующим образом.
      Кирьян Егорович перевёл свой объём в формат Кода да Винчи Дэна Брауна. У Кирьяна Егоровича имеется сказка Дэна с дырой в обложке. Через дыру попеременке голографировали то жёлтый череп самого Дэна, то всемирно известная улыбка психиатрической Моны, по неко-торым версиям списанной с зеркала самим маэстро.
      Кирьян принял Код Брауна-Винчи за эталон минимальной массы сравнительно ненадоедливого чтения (Mn). Кстати, книжка была доро-гой не за содержание, и не из-за толстой корки, а из-за дырки в обложке (то есть за бесплатный воздух) плюс цветная с объёмным голография.
      Далее Кирьян Егорович высчитал среднюю скорость чистого фор-мотворчества и перевёл его в идеальное время M/V=t.
      Добавил чуток времени (Td1) на правку текста, побольше на болез-ни и пьянства (Td2).
      Помножил итог на русский коэффициент Rln.
      Русский коэффициент Rln - это производная лени и нескладух. Рос-сийский Rln порой достигает абсолютной величины от двух до трёх.
      Роман писать это то же самое, что стройку строить. Кирьян Егоро-вич цифру Rln взял из опыта того строительства, которое он имел несча-стие наблюдать лично и регулярно.
      Получившийся срок написания никак не бил с графом Львом Нико-лаевичем в плане пресловутых Войны и Мира.
      - Долговастенько писал старичок.
      Поскребя за ухом, Кирьян Егорович решил, что Лев был по большо-му счету не виноват: в то время не было компьютеров, убыстряющих процессы расстановки букв и зн.преп. даже с учетом последующих пе-реписок. Жена - переписчица, и даже ушлая скорописица секретарша, процесс существенно не убыстрили.
      - Пусть будет девять месяцев, пусть десять, двенадцать - никакой принципиальной разницы.
      Кирьян Егорович позволял себе отсрочки сдачи объектов. Заросшие виски и иностранные прыщи, заведшиеся в темени, как мерило ума и вседозволенности гения, намекали на наличие такого права.
      
      ***
      
      Не тут-то было: нет спокойствия в королевстве, равного по силе спокойствию короля.
       - Нас устраивает только "шесть"! - кричат рупоры его неподкуп-ных товарищей, единодушно спевшихся, словно в лучшем педерастич-но-школьном хоре Ватикана.
      - Через три месяца устроим коллективную читку. Правки свои вне-сём. Что забыл-те - напомним. Готовься-те, Кирьян Егорович! Пиво за нами.
      - Это вам не блины печь, - торговался К.Е., - на пиво у самого хва-тит.
      С первыми розгами по спине зачат насильнический роман.
      Роз не предвидится и достойной клумбы нет для них.
      Молчат лучшие рейтинговые издательства, боясь этой сумасбродно великой книги как черти ладана.
      Потекли будни казематные. По вечерам и ночам, в свете стеарина (ибн для romantic), Кирьян Егорович вначале взахлёб, потом по необхо-димости, но почти что успешно продвигал книжонку. Он усердно нажи-мал жёлтеющие от старости кнопки клавиатуры, сердился на пожилую, родившуюся в Китае мышку Джениус , которая от злоупотребления потеряла часть ног. Правильно двигаться мышь могла только влево. Хе-рово: махонькая, плюгавенькая мышка тормозила мировой словоблуд-ский процесс.
      Это половинка беды. Мышкин шарик, прочищенный зубочисткой, заработал вполовину от "как надо". Образовалась беда другая: Кирьян Егорович попросту не знал, как подписаться в конце творения. Под своей неудачной фамилией графоману вступать в мировую литературу не хотелось.
      - Полутуземский, - ну что, Ъ, за фамилия такая. Ладно бы - полный Туземский... Это бы ещё туда-сюда.
      - Нормальная фамилия! Чего вот застеснялся? - Бим утешал как мог. Он не властен над фамилиями: это компетенция отцова!
      - Нет, нет и нет. Надо сочинять псевдоним, - подумывал графоман К.Е., нагоняя истерию, составляя варианты на клочках бумажек. А бу-мажки по закону малой неживой природы имеют свойство непременно теряться.
      И приходилось возвращаться к вопросу сызнова. "Сызнова" повто-рялось неоднократно и сызнова, ызнова, знова, нова.
      Время убывало, а псевдоним всё никак не придумывался.
      
      ***
      
      Как-то раз, во время приборки домашней территории, Кирьяну Его-ровичу попал на глаза вечно мешающийся чёрный нечтофлаг с нарисо-ваным черепом Ёкского Чена, временно стоящий торчьмя между окном и столом. Креативных мыслей по поводу переопределения места нет как не было. Полотнище скручено компактно, но древко великовато.
      Гарнитур в сборе насвербливал тоску в мозгах бедного К.Е.
      - Слоника привели в посудный бутик. Отпилить чоль палку под са-мый корешок? - думал он как в песне про ёлочку.
      Никак не вписывался флаг в крошку-интерьер. А выкидывать жалко: флаг - почти что гостинчик. Чен напардонил на славу, будто забыв слоновью вещицу в трёхкирпичном домике кума Тыквы!
      - Чен, Чен... О, Чен. О-Чень. Очень-осень. Скоро осень. Подожду. Жду. По дождю, дождю-дождю... - напевал иногда сам себе Туземский. - Вот расплачусь с кредитом, а в январе затею ремонт. Тогда и выкину, а пока подожду-жду-жду.
      Флаг с портретом Чена бесконечно долго перемещался по углам. Журчащие и шипящие буквы то скакали в мозгу как кони, то останавли-вались табуном в позиции военной раскоряки, вписанной в овраг. Сви-стали над конями пули: "Ж-ж-ж, Ч-ч-ч!"
      Полили августовские дожди. Шипящие согласные пули "Ж" и "Ч" внезапно и насквозь полюбили друг друга. Спать и летать стали вместе: "Ж-ж-ж, Ч-ч-ч!" Задевали друг дружку, попадали по капсюлю и лете-ли быстрее: "Ж-ж-жууу, Ч-ч-чеее!"
      Внедрились в их тела гласные звуки "У" и "Е". Переженились пули, пули-дуры, пули-слова. И, как полагаетсого после такого любезоб-разия, родили ему под Новый Год малыша ПсевдоНИКа.
      - А что, в Чине я был, поднебесную водку пил, фуражку милицио-нера, - хунвэйбина, - купил, по олимпийским гнёздам шарил, оперу-пузырь над водой видел, в сети под инородным именем жил, чужие фо-тки пользовал, согласно биографии в Инете имел в Тибете сестрицу, фо-тку китайца предъявлял как свою,- зелёные рожки китайца примерял, одного и того же человека дважды в Китае встречал! Казус! Неспроста это! Звали китайца Джу. Корейского Чена зовут Ченом.
      А назовусь-ка я Ченом по фамилии Ченджу.
      
      Так Туземский породнился со своим Псевдонимом - ПсевдоНИКом.
      ПсевдоНИК Чен Джу был поначалу схож с подкидышем.
      Потом сыном.
      Потом братом, отцом и матерью.
      Потом стал параллелью Кирьяна Егоровича.
      Но так и не стал ни товарищем, ни напарником по службе.
      Полуподкидыш Чен Джу зачастую поколачивал отчима.
      А потом и вовсе сел на шею.
      
      ***
      
      
      
      
      Ингр.9 БРОКГАУЗ. ПИВО. ПОПУТЧИКИ
      
      ...А это что за "БЛЯТЬ"? Это из какого Брокгауза ты нако-пал? Человек в слове "♂й " четыре ошибки делает.Короче, вот тебе задание: просклонять слово "♂й", проспрягать глагол "Yбать" и вызубри что-нибудь матерное из Есенина...
      "Из "Дневника тестировщика"
      
      Теги иллюстрации:
      Брокгауз, молодёжная субкультура,
      Бим - сноп-сопротивленец, ссаньё на микроинопланетян, Машка - ра-ботница турбюро, трахающаяся на столе с Ксан Иванычем, Кирьян Его-рович бежит, петляя, домой
      
       з дополненного Брокгауза 21 века:
      
      Убодой:
       - представитель молодежной субкультуры. Находится в параллель-ном ряду с обрыганами, говнарями, уибонами. Убодой в принципе чуть мягче уибона. Блюёт в общественных местах реже обрыгана, дерётся без причины, бъёт не жалеючи, тупой пуще остальных. К музыке и металлу, как прочие, не имеет отношения вообще - нет слуха, но пару фраз ска-зать может - после этого сразу в пах! Остальное - то же самое.
      
      Хана:
       - арестован, задержан; здесь - безвыходное положение, "кранты" - конец (воровск. жаргон). Образованный гражданин употребляет это сло-во только в чрезвычайных обстоятельствах.
      
      Говнарь:
       - (говнопанк, обрыган, одесск. абрыген, патлатый гопник, моск. быдлонефор).
      
      Уибон:
      - термин чисто угадайгородский, употребляется ко всем быдлам противоположных группировок. Автора этого термина по кличке Ярик, которого шапочно знавал К.Е. 1/2Туземский, в то время, когда происхо-дило описываемое путешествие, целенаправленно и крепко треснули по башке. Ярик специально напросился - хотел покончить с жизнью в чест-ной драке. Спровоцировало его то, что он увидел своего не пальцем сде-ланного младенца в чужих мужских руках. Теперь он ходит со стра-дальчески просительным выражением лица как части наклонённой надолго теперь головы. Гитара непроизвольно трясётся, выпадывает из рук. Уличная карьера великого музыканта на сологитаре (струнный со-литер) исподволь приходит в упадок. Попытка вылечить башку жарким солнцем Геленджика потерпела фиаско. Вышло ровно как всегда. Зна-комые Осенней улицы - бродвея Угадая - умирали, так и не войдя в кни-гу интервьюируемыми символами. Кирьян Егорович плакал ими, игно-рируя процессуальные торжества.
      
      Сука:
       - К блатному жаргону и обозначению половой принадлежности не имеет никакого отношения. Часто вырывающееся у мужиков не особен-но злое слово, значения которому в этот момент не придаёт. В ближай-ших текстах заменено на "Hünde-Frau". Дальше забудется.
      
      Сволочь:
       - от слова (с) волочить груз, сволочь груз, сволочь=плохой, тяжё-лый, обрызгший напрочь груз (гнёт, бремя, тяжесть). Русское слово, от трудной (тяжкой, тяжёлой, нелёгкой) жизни "волочивших" превратив-шееся в популярное, но мало кому прощаемое ругательство (брань, мат, крепкое словцо, сильное выражение, скверносло... хватит). От неодного-значности пониманий обычно предваряет драку.
      
      Мент:
       - милиционер, охранник ИТУ. Вполне приличный, вошедший в со-временный обиход (до переименования милиции в полицию - прим. ред.) термин. Менты на "мента" в базарах между собой (особенно за рюмкой с тонким дном) не обижаются. После выпуска фильма с одноимённым названием слово достигло пика славы.
      
      ***
      
      О-о-ох! Ещё мчась по тротуару, Туземский начал шарить по шта-нам. Ключ! Где ключ? Сознание выкатило детский образ Королевства Кривых Зеркал с двумя огромными убодоями - стражниками у ворот в башню - тюрягу, которые от всех посетителей требовали ключ - иначе хана всем говнарям и уибонам .
      Кирьян Егорович погибал морально и физически.
      Вот арка, вот дверь в подъезд. Вот и ключ в кармане джинсов. Ско-рей, скорей!
      Оба-на! Ключ на место-то встал, но не проворачивался, Hünde-Frau, не зацепляя за что-то нужное внутри.
      А вот и оно... ну вот уже тепло, ты чувствуешь как горячо!? - под-сказала из могилы тень Александра Башлачева .
      Родоночальник русского рока был прав: по ноге Кирьяна предатель-ски растекалось тепло. Кто-то в районе драмтеатра прыснул на него струйкой горячей воды. Потом привязал к ноге животрепещущий шланг со сломанным наконечником. Потом Кто-то сказал: "Беги, Hünde-Frau, домой быстрее, сломи голову, включи крылья безисхода, иначе хана! Защеми пипку силой немеряной, не выпускай силу из рук сколько мо-жешь. Держись и лети, не отпуская пипки, крепчась, кряхтя молча внутрь".
      Шланг не отключался, сука, прыскал министерски порционно, целко и башлачёвски горячо. И с каждым прыжком пятнышко на штанине становилось всё больше. Грело и солоно пощипывало ляжку. Дома был разводной ключ и исправно работал сливной колодец. А тут улица. Ас-фальт. Камни и люди. Среди них женщины и дети. Штанина потемнела от колена до щиколотки. Такое интеллигентам стыдно.
      - Смени штанину, перенаправься!
      Какое!
      Дом, фонарь, аптека. Блок, блЪ! Пушкин! Где угол безлюдный? Нет, нет и нет его. Специально для тебя построен этот Безугловград, писа-тель сраный!
      
      Явилась взору лужа срама.
      Кому-то смех, кому-то драма.
      Кому-то боль, кому-то сор,
      допишет критик иль цензор.
      
      Кирьян Егорович нагнулся к порогу. Говнарь (короткое имя его из-вестно: сука он распоследняя) оставил на память вонючую метку.
      - Плохо тебе станет сейчас, убъю и похороню тебя, плохая собака женского пола !!! - орал Кирьян Егорович немецким голосом Сигала.
      - Сам ты говнарь! (капана в рот).
      - Кирьян Егорович ворвался в квартиру на последнем издыхании. И... И в прихожей хлынуло. (Трубец. Водец. Привет котёнку!)
      Не спросясь разрешения, вырвался горделивый индейский "йа!", пе-решедший в обоснованный русский и примитивнейший "ха-ха-ха".
      Да уж, давненько не брал он в руки разводного ключа! Причиною аварии, конечно же, была не любимая призывниковая болезнь, не отсут-ствие ключа, а слишком кукуёвое пиво. Много-много слишком кукуёво-го пива.
      Так утешал и бранил себя Кирьян Егорович: всяко лучше валить ви-ну на Внешторг.
      
      ***
      
      Вовсе не кукуево, но очень уж живое и пенное, рвущееся наружу пойло до последней капли оплачено Ксан Иванычем Клиновым - у него деньги куры как просо клюют.
      А у Туземского до конца апреля оставалось на жизнь и на загранич-ную поездку в аккурат три тысячи, и к этим денюжкам надо было доба-вить ещё тысяч сто двадцать - сто сорок и ещё сверху сто пятьдесят руб-лей в обратку, которые Кирьян Егорович осмелился, по-идиотски юмо-ря, испросить у многочисленных подружек из "Одноклассников". Никто, разумеется, не прореагировал. Эх, девчонки, девчонки! И он отправил самых молчаливо вцепившихся в нераздаваемые кому попадя кошельки, в чёрные списки.
      Долг огромного размера (аж две тыщи рэ), срочно и в самый по-следний день выданного Дашке на учёбу, - ах-ох, а как иначе, как сту-дентка она погибла бы, - я верну, Кирьян Егорович. Конечно, верим, вернёшь, как же иначе. Мы честные люди. Не вернётся. И Пох. То есть Боккх с ним. И Вакх. Без девахх.
      ...А как-никак это полдня жизни за границей. А если дома, то, с при-влечением картохи... Если привлечь в помощь картоху, то хватило бы свести каюки с капутами до зарплаты.
      (Позже Кирьян Егорович Дашкин долг зачтёт как подарок на её же день рождения. - Спасибо, Кирьян Егорович, Вы настоящий мужчина. - Пожалуйста, я был рад помочь. По пивку и в койку? - Ой, ёй, ёй! - Не стесняйся, Даш, дело обычное. Не проканало. Шутка. Не было этого. А этого было надо может).
      ...Кирьян Егорович нынче пил не в складчину, как принято у друзей. Он пил на дармовщинку как некий стеснительный вор из напрочь забы-того им художественного произведения.
      И было стыдно. Стыд внешне незаметен. Как улыбка и песни раста-явшего в тумане ёжика. Там ещё лошадь была и пугала, жуя что попало.
      Продукты переработки Туземский сливал у гаража Ксана Иваныча раз... Статистика изнурительна, забудем её.
      ЭТО происходило в осторожной форме: ЭТО пряталось за гаража-ми, криво сложенными из украденных, бэушных бетонных блоков с отколами по углам и граням, пока более опытный в этих делах Ксан Иваныч с таким же количеством кукуёвого чешского в пивном волдыре спокойно сидел за рулём авто. Ксан Иваныч, попивая пивко не в пример задёрганному ливнепадом К.Е., успевал фильтровать звонки, решая и углубляя проблемы, нарождающиеся из телефона как из рога изодеби-лия.
      Перед тем сволочь - мобильник, напугав до смерти Ксан Иваныча, вдруг исчез. Иваныч, выскочив из машины и зачем-то согнувшись в коленках, судорожно ментовскими хлопками трижды простучал себя сверху донизу. Обшарил положения карманов. Нет телефона! - Да чтоб его! На прилавке оставил. - И сбегал до прилавка. Правды там не на-шёл. - Я на вас в суд подам: обворовываете клиентов. - Пошли бы Вы НА!
      В вороватом заведении Ксан Иваныч, не отвлекаясь от созерцания янтарно источающихся струй, названивал П.С. Нетотову. Порфирий Сергеевич в этот день оставил совесть дома с целью дискредитации планёрок, проводящихся без него.
      Уже с утра розовощёкий, бритый и чистый как выставочный поро-сёнок Порфирий Сергеевич начал вхождение в неадекват. Уже к обеду розовость поросёнка обратилась спелостью помидора. Послеобеденный куст был уже вял и немощен, словно его целый день поливал нефтяной дождь. Если вернуться к поросячий мир, то к вечеру он уже свинья. Ночной покой нашей свиньи расположен в собственноручно произве-дённых помоях.
      Словом, Бим к Оргвстрече не то чтобы должным образом не гото-вился, он с Оргвстречей в тот день принципиально пил порознь, чтобы повысить степень своей нужности наперёд.
      
      ***
      
      Порфирий Сергеевич Бим-Нетотов, кстати о птичках, любит свою Родину почти так же, как Пиво. Но по давно заведенной привычке он любит Родину только до одиннадцати дня. А после одиннадцати ей из-меняет. Начинается, как правило, в "Молве" (Молвушка в простонаро-дье), а заканчивается тогда, когда Молву начинало покачивать. Даже самую отпетую клиентуру Молва к ночи валит с ног. Расправляется словно злая буря с жиденькими снопами ржи.
      Рожь, ржа-ржать, зга-згадить во двор, гать - твою мать, мгла могла згу статить, да ни зги ржи не видать.
      Порфирий из рода снопов-сопротивленцев. Сбить его - тяжёлая за-дача. Для удержания на ногах в качающемся заведении Порфирий включает прибор допкоординации и чаще обычного триангулирует руками пространство.
      Вопреки законам рестораностроения палуба Молвы к вечеру имеет крен в пятнадцать градусов. Горизонт Молвы тож необычен. Он откло-нён от теории на все тридцать. Перемещаться между закреплёнными столами можно только держась за них. Бим так и делал, за что неодно-кратно огребался. Кнопки управления личными триангуляторами при-крепляются ко дну бокалов, но не к каждому, а индивидуально. У Бима они находятся в интервале между восьмым и десятым. Второе пред-смертное дыхание открывается аж после тринадцатого.
      
      ***
      
      Бим не был ни канатоходцем, ни фокусником, ни клоуном, ни вун-деркиндом от рождения. Таковым его сделала жизнь.
      Переосмысленная юмористами глава ЖЗЛ в части Бимовской био-графии, а также в швейцаhском справочнике Who is Who говорит ниже-следующее. Взятое далее в наклон сказочно правдиво и потому не вы-брошено как пример. Если Вы и без того поняли Бима и выделили ему место в этой истории, то без ущерба можете пропустить.
      
      Когда Бима в дальней молодости лечили от коклюшей, врачующий его молодой лекарь сдавал экзамен по натурфилософии. В голову юного пациента хирург (чисто для пробы) поместил детские часы с боем. Обещал, что с годами часы станут естественной частью тела, а сам Бим станет гением пародоксов. Ранка заросла. Гением Бим не стал. Вырос непомерно добрым и крайне любознательным. Проштудировал науку архитектуры, ужасную и огромную, как Древняя Греция с Древним Римом вместе взятые. Неуправляемые извне парадоксы разрослись и дали ростки в голову. Корни парадоксов пошли в пах. Ежедневный секс стал нормой жизни яиц. К юбилею чёрный пах с седой бородищей соединился мохнаткой. Лес макушки стал расти внутрь, заголив вершину. Закустились ушные раковины и собирать серу стало неудобно. Денег на такси от Молвушки до дома у Бима уходило в два раза больше, чем на пиво. Деньги не убывали. Бим работал не покладая рук. Нахлебники, которые тоже люди, стояли в очереди к Биму, чтобы за-писаться в друзья. В одной очереди с Бима требовали угощения, в другой потчевали сами. Каждый возврат натюрдолгов требовал повышения планки возврата. С годами обмен долгами в пивной валюте прирастал массой. Честно сказать, отказников и хитрецов в Бимовской компании с гулькин фуй да маленько. Обмен долгами у Бима - прекрасная послера-бочая традиция. Работа у Бима - главный герой остаточного принципа. Герой остаточного принципа сам себе пишет рабочее законодатель-ство. У Бима было и есть (живут же люди!) три лучших знакомых таксиста - все три Вовы. Все они любили и любят Бима до сих пор. Но один Вова любит Бима больше остальных. В благодарность он постав-ляет Биму тёлок, которых Бим любит почти так же как Пиво и Родину, а иногда и больше. Слоняясь по Европам, Бим, не изменяя самому себе, будет менять Родину на тёлок.
      
      ***
      
      Маршрут путешествия, разработанный Ксан Иванычем пролегает по лучшим пивным производителям (Чехия-пльзенское, пражское, Бава-рия-Lowenbrau...). В Швейцарии, Бельгии, Голландии - пиво Amstel, пивные точки не менее достойных марок (не забываем добрый ирланд-ский эль) расставлены на каждом шагу как жёлтый пунктир, прилеплен-ный к дороге. "Орфографию" Быкова, естественно, никто до конца не читал (кроме любителей букеров) ровно так же, как и это сочинение.
      Поэтому диллему "жёлтый" или "жолтый" никто не просёк. Отбра-сываем диллему за ненужностью.
      Дома требовался пивной отчёт. Чтобы отчёт выглядел достоверно, нашим друзья приходилось коллекционировать рецепты вживую.
      Без всяких иллюзий гипотизировалось, что по этой причине:
      - добряк Бим будет набираться часто и безмерно.
      - пошаливающее сердчишко и попорченое на Байконуре здоровье, выраженное лямблями на умном бимовском лице, не станет помехой для дегустаций.
      - вопреки дорожному этикету он станет долбиться лупоглазой ры-биной об заднее сиденье.
      - просыпаться будет только для добавки градуса.
      - каждые полтора часа будет молить остановку для вытряхивания человечьей нужды на обочины мира.
      - до ближайшего леска не будет хватать терпежа.
      - правила автострад не дадут возможности останавливать авто в угоду Биму.
      
      Что ещё касаемо поведения Бима в машине, то ясно нижеследующее.
      
      1. Он должен:
      - он должен быть нагружен обязанностями такими, чтобы на остальное говно не хватало бы времени.
      - он должен быть обложен санкциями такими, чтобы кусалось кро-кодилом.
      - он должен быть сменщиком на длинных прогонах.
      - он должен взять на себя роль спецсобеседника, отвлекающего шо-фёра от сна.
      
      2. Ясно, что:
      - что Порфирий не будет напуган временными санкциями.
      - что Порфирий грубо наплюёт на крокодиловой силы обязанности.
      - что будет терять носки, сандалии, очки, деньги, кепки, градусни-ки и аптекарские принадлежности.
      
      3. Каким образом будет мешать.
      Он будет:
      - клоунничая, смешить публику.
      - с душой провоцировать, развращать по естеству, искушать жаж-дой.
      - мешать навигации, суя под руку нетрезвые подсказки.
      - безбожно тратить свои евры, чтобы ближе к концу пути запустить руку в общак.
      
      На основании перечня ожидаемого ясно как божий воскресный день, преувеличенный субботой: жди бед и взаимонепонимания.
      Ксан Иваныч, прикинув к носу стратегию, решил количественно и качественно расширить экспедицию.
      Главное удобство, вычисленное Ксан Иванычем с математической приблизительностью это то, что с друзьями будет дешевле в плане об-щих затрат на бензин, на паромы, на платные стоянки, на неминуемые штрафы и пыр и пыр.
      Следующее удобство: с друзьями (пусть пьяницами) значительно веселее. Что немаловажно, в случае непредвиденных обстоятельств вме-сто себя - полутрезвого, но с правами, легко подставить настоящего алкаша с правами просроченными. Что и как это делается - звоните.
      По-настоящему большой проблемой было отсутствие водителя-дублёра.
      Порфирий Сергеич Бим-Нетотов хоть и имел водительские права, но практику ездьбы давно прекратил. Его автомобиль, самый первый среди волосатых Угадая (так же как и телефон у Кирьяна Егоровича), давным-давно ржавеет у скупщика металлолома. Нарываться на штра-фы за вождение в нетрезвом виде за границей как-то не хочется. Это в загранице неподъёмно дорого.
      Не долго думая, Ксан Иваныч решил взять к совокупным растратам своего сына - Малюху Ксаныча двадцати одного-двадцати трёх годков от роду. Малюха (он же Малёха) слегка (совсем слегка) дружит с рулём.
      (Заодно попрактикуется на жизнях пассажиров, цена которым есте-ственно, что копейка).
      Он совсем закис у заплесневевшего волшебного инструмента, сочи-няя километры небесной музыки в General MIDI (самопишущие пици-каролы) в редком, на любителя, ужасном по монотонности, зато в чрез-вычайно модном стиле драмм-энд-бэйс.
      Кроме того, Ксаныч решил засунуть сына в компанию настоящих (?) мужиков, чтобы тот понял - почем стоит фунтик худа-лиха у лиц воз-мужалых. А, глядишь, можно будет незаметно подсказать о пользе ба-рышень в жизни вьюношей, и о смысле бытия вообще, - смысла, которо-го на самом деле нету: надо просто жить и ликовать, плодиться и защи-щать потомство.
      Словом, по целому ряду существенных причин Малёху надо было прогульнуть по Европам.
      - Как прекрасно осознанное бытие, - думал Ксан Иваныч, сочиняя формулу искупления отцовской вины.
      Ксан Иваныч наивно полагал, что именно он, и только он, а никто другой упустил Малёху, своевременно не направив на пусть истинный. Под путём истинным Ксан Иваныч подразумевает путь труда и самосо-вершенствования без тычков и материальной помощи от родителей.
      Понимайт он грос как правильно, но следовайт выводу айнмаль, зондер маль не торопится.
      
      ***
      
      Кандидатура Туземского выплыла естественно-историческим обра-зом.
      Дело в том, что Ксан Иваныч до того уже избороздил с Туземским немало заграниц, и чувствовал себя в этой компании комфортно. Соот-ветственно, всегда мило сердцу и уютно с Ксаном Иванычем Кирьяну Егоровичу.
      Близких интересов много: оба глубокоуважаемые зодчие; оба вхо-дят в местный рейтинг зубров; они частенько сходятся во взглядах, ко-гда касается оценки прожектов. Оба - члены градосовета; оба адекват-ны к этическим ценностям и ключевым постулатам "не грабь, не убий".
      Насчет "не прелюбодействуй" - у каждого особое мнение. Не оди-наковое, но уживаемое.
      До появления на горизонте Туземского Ксан Иваныч в столь дале-ком путешествии сомневался. Как основной вариант истребления денег и тёрки колёс поначалу планировался затрипозный Иссык-Куль. Но, что там хорошего, кроме природы и подозрительной высоты вершин, с которых нельзя даже толком скатиться на лыжах?
      С появлением в списке кандидатов фамилии Туземского решение о замене Иссыка на Западную Европу приобрело статус окончательного. Туземский крепок духом, надёжен при дележе бед, исповедуя принцип "каждой сошке по ложке", непоколебим в труде и обороне, терпелив как лев, прописанный на венецианской колонне. Плохого слова он зря не скажет, а если скажет, то только правительству, которое всегда крайнее и плохое, и желает того же другим.
      Составлен набросок другого маршрута.
      Набросок Биму понравился как рекламный постер на Советских проспектах. Кирьян Егорыч пришёл в восторг. Ближайшее будущее Ки-рьяна Егорыча и его друзей теряло очертания бессмыслицы и станови-лось постером, ежедневно мозолящим глаза в любого вида СМИ.
      
      ***
      
      ...Туземский изо всех сил пытался поспеть за Ксан Ивановичем.
      Ксан Иваныч гораздо крупнее Туземского в плечах и животом. Он пьёт большими порциями и выпитых бокалов не считает.
      У 1/2Туземского слава "питка медленного". Дабы не отстать от шустрого Иваныча, 1/2 мельчит частыми глотками.
      - А хочешь, дак я скажу отчего тебя так тянет во двор?
      - А дак скажите.
      - А от того дак, голубчик, что надо чаще закусывать солёненьким.
      - Да ну? Так просто?
      Теорию "Частоты мочеиспускания при злоупотреблении слабоалко-гольными напитками" обосновал Академик. Академик - он академик не только в строительстве. Он понимает во всём. А Ксан Иваныч верит Академику во всём. Ни один их совместно реализованный проект пока не рухнул. Фундаменты и стены, посчитанные Академиком, крепчают во времени.
      Кирьян Егорович тоже верит Академику: он настраивался на "Ча-стоту" Академика и закусывал солёненьким. Но, если теоретические неторопливые лошади Академика несли сено во двор, то практические лошади К.Е. несли сено со двора и весьма прытко.
      Каждые минут десять, извиняясь за органические позывы, Туземский объявлял рекламную паузу. Рекламные паузы напрочь затеняли передачу. Он неловко выбирался из машины и иррационально ходил до ветра. Поливая скособоченную ограду, недоумевал:
      - Зачем между оградой и сараем оставлено такое узкое простран-ство, что в него протиснется разве что худосочная собачонка. Зачем собачонке протискиваться за ограду, если можно приспособиться рядом, как он, К.Е. Непорядок. Лишняя трата оградного железа. А это бабло. Ему бы столько бабла.
      Он стеснялся каждого выхода и проклинал оргазмы пузыря. Народ-ный санузел работал на полную. В паре с Ксан Иванычем поэтично и на год вперёд полита трава. Тускло зелёные оттенки её и тающие снежные околышки, вкрапленные в траву, напоминают микроНЛО. НЛО - мёрт-вый, каёмки обледенели, трупики марсиан... Ожидающие марсиане. Ко-нец ихнего света и неподготовленное знакомство. Какого размера бег-лые марсиане? Разного размера! Почему не знакомятся и не любятся? Потому, что вместо приятельского знакомства на них ссут. Потому, что у них нет оружия, чтобы стрелять по ссущим на них землянам. У них нет времени, чтобы задать тупейший вопрос: где фанфары, где радость и любопытство встреч? На них элементарно ссут. Потому, что они ма-ленькие и прячутся под весенними ледышками Земли в самом затрипоз-ном городе на свете, в котором живёт не держащий мочи в себе волоса-тый с совсем маленькой лысинкой Кирьян Егорович 1/2Туземский.
      Сидели в машине. Обсуждали проблемы. Проблем выше крыши:
      - с заграницей,
      - с фальшиво сочувствующим турбюро,
      - с симпотной (ровно до обозначения суммы услуг) и юморной со-трудницей Катей (трахать - не трахать),
      - со сроками выдачи визы и количеством опаздывающих докумен-тов.
      
      ***
      
      Главный волчок - Ксан Иваныч. Главный волокитчик - конечно же, Порфирий Сергеевич. Он ещё (представляете!) не выправил загранпас-порта и даже не сходил в ателье за фоткой.
      Фотокарточки других сфотаны зря, потому как неправильно.
      У Ксан Иваныча фотки обрамлены в овал, у Туземского по чешским требованиям: белый фон, 3,5х4,5, с плечами, расстояние от носа до под-бородка в мм - в норме.
      - Ан, нет, - радостно сообщала очередная турработница (звать Машкой): "За границу , если не по мультивизе, можно попасть только по визе страны въезда".
      (Собирались въезжать через Финляндию).
      - Эта Ваша версия, извините, несколько мутна, - сопротивлялся Ксан Иваныч.
      Девушка вскакивала из-за стола и начинала носиться по периметру, а то и выбегать куда-то, и спрашивать незнамо кого-то.
      - Если фон не голубой или расстояние от носа до подбородка не тринадцать с половиной миллиметров, то это станет большой пробле-мой при получении документов. Хотите, чтобы вас развернули на гра-нице?
      - Не хотим. (Хотим тебя шмякнуть).
      Позвонила. Там ответили. Обрадовалась. Наклонилась, выставив нечто тугом обтянутое, и принялась вышвыривать из-под стола документы. В документах подтверждение сказанного: "Пересядьте, пожалуйста".
      - Зачем?
      - Вы мне мешаете.
      - Мы можем обратиться в другое агентство.
      - Зачем, вы не правильно поняли, я на стул выложу доказатель-ства.(Стол забит бумагами. Бумаги сплюснуты как лучшая в мире мно-гослойная фанера ФСФ).
      (Лучше бы на стол. И раздвинуть ноги).
      - Чего?
      - Что тринадцать с половиной.
      - Чего?
      - От носа до подбородка.
      (У Ксан Иваныча и Кирьяна Егоровича член такой же типовой, если в сантиметрах и в спокойном состоянии).
      Нашла документ. Показала. Убедились: "Ну дела!"
      - Ну и вот. Что будете делать?
      - Подумаем. (Всё равно хотим шмякнуть).
      - Думайте.
      (Всё равно думаем о другом).
      - Ещё, финские пограничники не любят фоток со стандартами, ко-торые не вписываются в программу их компьютеров.
      - Ну и пусть не любят. Нам-то что!
      - Если фотка на визе с фоткой в паспорте не совместятся - можешь поворачивать обратно.
      - Чёрт!
      (Шмякаться будешь-нет?)
      
      ***
      
      Дожили финны до жирных времен. Разленились! Не любят русских. Или просто финны хорошо помнят сталинскую кампанию и те времена, когда кусок их территории был отторгнут в пользу СССР. А теперь мстят. А когда-то и Гельсингфорс был типа нашенского, императорско-го, с неплохим статусом хорошей автономии. Какого-бы ляда тогда ставить памятник Александру Второму на сенатской площади в городе Хельсинки?
      Словом, финны не жалуют русских путешественников вообще, тем более впервые въезжающих в Европу. Подозрительные они какие-то.
      Финны наивно думают, что лес, оставшийся на нашей стороне, луч-ше леса их стороны. И они хотят его оттяпать обратно.
      Финны, кроме россиян обыкновенных, не любят дальнобойщиков. Русские дальнобойщики не ночуют в мотелях. Соответственно не по-полняют казну.
      Финны не любят молодых русских девушек: это предвестницы мас-совой проституции. Это потенциальные невесты, соблазняющие пожи-лых, наивных, богатеньких финских бизнесменов. На своих девок биз-несменов не хватает!
      Финны не любят молодых русских парней. Это разносчики педофи-лии, гомофобии, СПИДа, национализма, православия, травок и грибов (нет трюфелям!) сушёных.
      
      ***
      
      Проблем с заграницей много: выше крыши. Проблем же с пивом, рыбкой и пакетированными кальмарами у К.И. и у К.Е. нету вообще.
      В стекле соседнего здания образовался любопытичающий курящий мужик. Он в штатском одеянии. Нацеленный на любовь к человечеству Кирьян Егорович послал воздушное приветствие. Ксан Иваныч из со-лидарности собезьянничал. Мужик в стекле автоматически ответил тем же. Типа "может, щас спущусь. Ждите". Потом застеснялся и задви-нулся вглубь коридора. Полноценно знакомиться не вышел.
      - Пидор, что ли? - удивлялся К.Е.
      - Это тут отделение милиции, - констатировал знаток окрестностей и непидор Ксан Иваныч. Он хитро заулыбался, проверяя реакцию непи-дора Кирьяна Егоровича. - Если хочешь знать, в нём карцер есть.
      - Странные в милиции сотрудники, машут, кому не попадя, - сказал удобренный пивом по самые уши К.Е.
      Карцеры Кирьяна Егоровича не волнуют: "Тут пить-то можно во-обще?"
      - А ты думаешь, они что тут по вечерам вытворяют, гаражи что ли красят? Сами пьют.
      Вот так милиционеры! Менты и есть, тихушники, бля! Не зря их не любят.
      
      ***
      
      
      Руководство, подумав и взвесив плюсы с минусами, неожиданно и совершенно справедливо отпустило почти-что безработного Туземско-го в отпуск.
      Первый намек на предстоящую вскорости заграницу и на прилич-ную требующуюся сумму, львиную долю которой Кирьян надеялся по-лучить со своей фирмы, вначале был воспринят как прелестный юмор, повышающий статус генерального директора - умной, практичной и веселой женщины N-ки, раздающей иногда денюжки запросто направо - налево. А иногда наоборот. И ещё она строит крышу над баней.
      Денюжки лучше всего обещаются по пьянке. По трезвости обещания забываются.
      
      Судорожно написанное заявление Туземского на отпуск выглядело примерно так:
      
      "Убедительно прошу отпустить в экспедицию по Европам сроком на один месяц с девятого мая по одиннадцатое июня, блин.
      Напоминю, Вы обещали (тогда-то и тогда-то).
      Обещаю привезти какую-нибудь херню каждой N-ке типа сушёной рыбины на стенку в золотой раме. По результатам написать двухста - шестистастраничный отчет не хуже Джерома К. Джерома, который мы продадим Географик Интернейшнлу за 5000 Σ и дружно денюжки пропьем.
      Работа не волк и в лес не убежит.
      Вспоможите как сможите.
      Ещё дайте справку о реально получаемой зарплате размером не менее 50 тыс. руб/месяц.
      Добавьте денег. Не хватает!
      
      Мозгокрут и сердцеед
      (подпись)
      
      
      
      Вместо подписи Туземский живописал факсимильный знак. Он же - древний детский талисман, успешно используемый на экзаменах и кон-трольных. Изображён талисман в виде овальной рожи Пифу с двумя "г" - образными ушками, с тремя торчащими волосинками-чубчиком, с ды-мящейся трубкой, с высунутым языком. Пифу и тут должен был его вы-ручить. Выручил. Не напоминает ли это намёчную клинопись?
      
      ***
      
      ...Закрылся наконец гаражный ресторан.
      Посошок сварганили в подвальном кабачке. Согласно рекоменда-ций Ксан Иваныча это неплохой аналог голландской ilpopolo - порто-во-рыбацкой забегаловки. А тренироваться пивом перед пивной заграницей просто необходимо.
      
      
      
      В полном соответствии с рекомендациями там посиживают и поку-ривают весёлые люди - сухопутные угадайские рыбаки: пожилые фрае-ра в фуфайках и кожанах, молодые парни без фраков, по-весеннему раздетые женщины с минимумом пуговиц на грудях. Мирно спит и ни-кого не трогает гражданин благообразнейшего прикида. Рука его обнимает недопитую кружку с отбитой об писсуар ручкой. МЖ неимоверно суров по интерьеру. Уникален по акустике: за тонкой его дверью прекрасно слышны зальные шумы. Заходя в туалет, разговоры не прекращали, ибо такая же слышимость в обратном направлении. Кирьян Егорович ведёт себя предельно грамотно. Он слабит струю и изучает фактуры. Не забываем, что он у нас ещё и интерьерщик. Словом, талант, обустраиватель среды выживания русских хомосапиев.
      Без особого азарта и как бы нехотя (по старой подростковой при-вычке) стены МЖ исщерблены автографами посетителей (я тут ссал), монограммами, гениталеесодержащими символами, мыслями мудрецов, санитарными правилами (предметы личной гигиены в унитаз не бросать, мочиться аккуратно - хренов им!), пожеланиями отцов семейств любов-ницам, посланиями любовников чужим жёнам, справочными сведениями вендиспансеров, сценками из Камасутры и личной жизни. Библиотека! Александрия! Маяк цивилизации! Колодезь знаний! Стена радости рус-ской!
      Торцевая стена с окном, забитым гвоздями. За другой стеной шумел когда-то мартовскими котами с котихами уличный приямок. При рекон-струкции приямок расширился, присовокупился к отоплению, превра-тился в посудомойку. В окошке - стекло цвета молодого шпината. За стеклом поёт санитарную песню стеклотара. Пластмассовая труба эле-гантно выходит из стены. В уровне колен она пересекает туалетное про-странство и со знанием дела врезается в канализацию.
      Это "не есть хорошо". Не по нашим с советских времён нормам. Наши нормы до сих пор воруют бывшие соцреспублики, не гнушаясь плагиатом и не выплачивая откатных.
      Какую икру с ветчиной тут ела санэпидстанция с пожарниками, ка-ким славным напитком запивала и что пела набитым ртом, К.Е-чу не известно, но К.Е-ч, отвлёкшись на критику, переступить трубу на обрат-ной дороге забыл.
      Мочу, харчки, говняные бумажки и девственное гуано со свежими микробами словно примагнитили пожилые коленки Кирьяна Егоровича. Прекрасный шишак украсил провинциальную голову Кирьяна Егорови-ча.
      Размножились в туалете Hünde-Frau, хозяйки влажных красных кварталов. Застеснялись Кирьяна Егоровича, ибо стал их во все окна имать многоэтажный язык Кирьяна Егоровича.
      И стало пYздатым хозяйкам не уютно. Выскочили они в зал и рассе-лись на ушах посетителей.
      
      ***
      
      Ксан Иванычу до дому три шага. 1/2Туземскому - двадцать минут.
      Риск навиду: уличные клозеты по участку кирьяновского пути (а это самый Центр - центрее не бывает) отсутствуют. Географический нонсенс неединыжды проверен практикой.
      - Huinya - вопрос, дойду, где моя не пропадала!
      Проблема обозначилась через пять минут. Через десять загорячело. Через двадцать превратилась в персональную катаклизму.
      ...Кирьян Егорович второй раз ворвался в дом... (Первый раз был не-сколькими страницами ранее).
      (Далее в рукописи идёт подробное описание проблемы и её разре-шения, перед которой мы злонамеренно пасуем).
      Телевидение вещало страшные вещи. Текст телевизионной трескот-ни в книге вымаран. Издательство понимало - и это правильно, что ни-чего хорошего в телевидении нет и быть не может. В телевидении даже динозавры, хоть и медленно, но умеют думать.
      Всё, что динозавры не совершают, по мнению телевидения соверша-ется сознательно.
      - А не снес-ти ли мне я-ич-ко? - думает телевизионная динозаври-ха. Вон та - чешуйчатая и симпатичная, с глазами кобры и улыбкой до затылка, ростиком с каменноугольный экскаватор.
      - А что для э-то-го нуж-но сде-лать? - думает она копотливо и долго, потому как мозг масенький. Но всё равно она ду-ма-ет: "А по-дой ду-ка я во-о-н к то-му. Кра-а-а-а-а-сава. Пах-ну я хо-ро-шо. Ф-ф-ф. Пусть он ме-ня в э-той свя-зи трах-нет".
      Пьяный в дупель динозавр замкнул Туземского изнутри и потерял ему ключ. Туземский теперь не смог бы выскочить даже при пожаре. Ключ отыскался не сразу. Ключ спрятался в штанах, а штаны мокли в тазу. Нашлись, но не сразу наделись сухие трусы. Ключ К.Е. искал бу-дучи голяком вниз от пояса.
      Над поясом майка с рисунком автомата на груди, а на спине пере-пись тех точек земного шара, где наследило кровью военное творение гения пулеметания.
      Сухие трусы засунулись в сухие штаны. Включился комп. Варился бизнес-суп. В глубине разума вызревала ох... красо... величины статья на тему... Чёрт с ней, с темой... Туземский соответственно теме успоко-ился. Он двинулся к окну, чтобы элементарно вонзить глаз в ароматиче-скую природу весны.
      Вместо природы взгляд упёрся в Флориану.
      
      ***
      
      
      
      Ингр.10 СОСЕДИ ПО ПОДЪЕЗДУ И ФЛОРИАНА
      
      Теги иллюстрации:
      Соседи по подъезду, Соня, мотоциклист
      
       е Франция ещё. Город Угадай. Место действия: напротив скверика Овала.
      На арене тротуара ровно напротив квартиры Кирьяна Егоровича - эксцентрично жестикулирующая женщина возрастком от тридцати. Оде-та (из соображений ночной мимикрии) в более чем странную одёжку.
      На ней раскидистые штанишки-галифе с мотнёй от вульвы до колен.
      Этот ужастик, способный опустить на самое непривлекательное сек-суальное дно любую симпатичную и стройную женщину, стал бешено популярным с две тысячи седьмого года и буквально за последующие год-два изнасиловал едва ли не четверть прекрасной половины россий-ского человечества. Чего такого сладкого находят прекрасного женщины в галифе - для мужчин, сдавших на склады этот род штанов сразу по окончанию Второй Мировой, останется навсегда неразгадан-ной военной тайной.
      На туловище, как на вешалке "блэкамур ", полностью сожрав по-нятие грудь, примостился бесформенный, креповый полубалахон - по-лукурточка со вставками из кожзаменителя, с басонными по-бабушкиному пуговицами.
      Вокруг головы обёрнута тряпица, изображающая необычной формы шапочку периода неоформившегося декаданса, или тот охранный наво-рот из махрового полотенца, которым защищают свою взлохмаченную причёску только что вышедшие из под душа радикально влажные, от-скобленные вехотками, с пламенеющими вагинами, но жаждущие зерка-ла больше, чем даже фаллопроникновения, женщины.
      - Ах, у них нет мужа - вот в чём дело. Извините. И любовника тоже? Трижды извините!
      
      - Да мало ли что я одеваю, мама! - на днях гундосила Флориана в шнобель. Она перезябла Первого мая, когда на ветру, рядом с рекой, у стеллы Воинам-победителям брала интервью у председателя Клуба ветеранов, ранее бывшего также местным областным, весьма продвину-тым и честным начальником департамента по культуре. Товарищ был интересным и воспоминаниями делился охотно. Флориана тогда увлек-лась и забыла о плохой погоде.
      - Почему я не могу надеть то, что хочу? Жанчику вот нравится, а те-бе почему нет?
      - Я не Жанчик. Не надо меня сравнивать с псом.
      - Я Вас порой не могу понять, мама. Сами Вы что одеваете?
      - Я то, что у меня есть. Ты же не даришь мне китайского пеньюара.
      - У меня нет денег Вам на китайский пеньюар, мама.
      - У меня в твоём возрасте было четыре пеньюара.
      - Вы были замужем, мама, ровно столько раз, сколько у Вас пенью-аров. Вам дарили пеньюары на свадьбу! Какая странная особенность. Вы этого не отмечаете?
      - Ты этого не можешь знать, Флорка! Лучше молчи и подай мне ке-фиру. Я уже неделю как не пила ничего молочного.
      - Жанчик выпил весь Ваш кефир!
      - Тогда дай кофту. Я мёрзла всю ночь.
      - Жанчик изодрал Вашу кофту ещё два года назад. Разве Вы не помните, как сами подложили кофту под Жанчика, когда он простудил-ся?
      - Что ты говоришь, Флориана. Я, право, этого не помню. Тогда при-крой форточку - дует.
      - У нас нет форточки, она оторвалась этим летом. Помните бурю с дождём под Ивана Купалу?
      - Так скажи Коленьке, чтобы он вставил.
      - Колян твой давно ушёл к другой женщине, мама.
      - Это не значит, что Коленька по блату не может починить нам фор-точку.
      - Чем я буду его благодарить? - визжит Флориана, ты же знаешь: зарплату мы потратили тебе на лекарства и грелку. Мы варим суп в но-вой суповарке. Вам же не нравятся мои супы, так кушайте из автомата. А это полторы тысячи. Разделите на полгода. Сейчас всё так дорого! Вы думайте что говорите! Как я рассчитаюсь при наличии у Вас ежедневно-го, извините, нытья и затратных просьб?
      - Ночи любви ему будет достаточно! А то ты не знаешь сама как...
      - Я не проститутка, мама! Больше ни слова, мама: у меня в руках го-рячая сковородка.
      - Вот так ты заботишься о матери. Скорей бы я умерла.
      - Кто же Вам не даёт умирать, мама? Ваши мужья давно на том све-те. Догоняйте, если так желаете.
      - У меня уже сил нет покончить с собой... А ты злая девочка! Я и не знала, что родила такую злую девочку.
      - Вы сами меня доводите, а потом лепите ярлыки, мама!
      - Какая чушь, Флорка, какая чушь! Кто же тебе не давал выходить замуж?
      - Вы и не давали, мама! Вы мне ещё муж и отец. Сами говорили о предательстве. У меня, благодаря присутствия Вас, нет детей.
      Мать Флорианы заливается слезами. Флориана утирает нос фартуч-ком. В квартире гарь, и лепёшки на яйце пришли в негодность. У Флори-аны счастья нет и не предвидится.
      Гражданский муж Флорианы надолго не задержался. Две комнаты в квартире на троих неприспособленных к коммуналкам не лучшая пло-щадка для семейного спектакля, где в главной роли квадратные метры и лежащая старуха в проходной комнате.
      Сплетни и слухи доводили Флориану до исступления. Шептались, что они с мужем травят мать медленным ядом, что они специально от-крывают дверь настежь, когда занимаются громким сексом, чтобы при-близить её конец. Но это всё неправда. Правда в том, что Коля не любил тюрбанов лютой ненавистью. До того, как он закрепился у рыночной стойки, он мыл кисти известному питерскому художнику Г-е. Когда Г-а писал портрет с индийской принцессы М.Н. Коля занимался любовью с прислугой М.Н. В порыве погони за любовью Коля налил скипидару в вечерний тюрбан принцессы М.Н. Затем попытался отстирать тюрбан в машинке, добавив раствору соляной кислоты. Но немного перестарался с пропорцией. Мокрый, потерявший цвет и форму тюрбан принцесса надевать отказалась и оставила его на память Г-е. Г-а соответственно не закончил портрета и не получил ожидаемых денег, которыми хотел закрыть брешь в бюджете. Коля, естественно, получил от Г-и прилич-ный нагоняй (разгон, кошмар, взаимный мордобой) и, как следствие рукоприкладной ссоры, потерял работу. За испорченный тюрбан при-шлось расплачиваться целых три года, ибо тюрбан был с искусственными бриллиантами, которые посерели от кислотной стирки и стали никому не нужны.
      Так что тюрбан Флорианы навевал не самые лучшие воспоминания. Тюрбан Колю душил морально и физически - до спазм в горле. Нервная тряска брала Колю в свои руки каждый раз, когда Флориана выходила из ванной, увенчанная тюрбаном.
      - Я не могу после ванны ходить с непокрытой головой, - убеждала она Колю, - ты тут же меня разлюбишь.
      У Флорианы жидкие чёрные волосики. Тюрбан заменял ей причёску. К тому же она элитных еврейских кровей, почти королева Израиля, а королевы Израиля простоволосыми не бывают.
      Кирьян Егорович искренне считает, что головной убор по названию тюрбан ввиду полной эстетической неприглядности конструкции вооб-ще поломал не только эту, а множество теплящихся до того исправно супружеских жизней.
      
      Но, вернёмся к любопытничающему человеку.
      ...На ногах Флорианы - от колена - сапожки с гамбургским перед-ком, никак не сочетающемся с каблуком низким, оторванным от века XX-го. Вольно трактующая эклектичный гламур дамочка - будто про-дукт наркотической ночи - вынув тряпьё маминого и бабушкиного шкапчика, предпочла наскоро слепить коллаж из фрагментов модных эпох, начиная с последней четверти XVI века и кончая веком XXI-м. Она нацепила всё это на себя как на безмолвный манекен, лишённый права на сопротивление вульгарщине.
      Молодая бабулька (равно: искусственно состаренная девушка), не видя Туземского сквозь стекло, отражающее ночные берёзы и небо, смотрела поверх. Можно было б дрочить ей прямо в глаза и говорить нелицеприятности безопасно как за бронированным, зеркальным мен-товским стеклом: она бы не заметила. Она с пафосом журнальной зна-менитости выговаривала куда-то вверх фразы о некоей "к превеликому сожалению не осуществившейся в реалиях" встрече.
      - Я заняла для этого денег. Когда они мне вернутся, вы мне не гово-рите. Я что, должна верить вам на слово?
      Женщина явно не из серых. Экзальтированная, но без бабла, - раз-мышлял К.Е. - Она человек от искусства, из не самой лучшей интелли-генции, или просто местная "недосумасшедшая", которых в каждом районе по десять особей.
      Пусть мельтешит. С женщиной - девушкой всё ясно. Она на виду.
      
      ***
      
      В параллельном воображении Кирьяна Егоровича теперь рисовался образ собеседницы, соседки, живущей "Над. Он, живя в доме около восьми лет, видел её, естественно, не один раз.
      Тем не менее, он не мог и не старался её толком запомнить. При встречах будто стыдливо отводил глаза, шмыгал. Как человек воспитан-ный приоткрывал ей дверь и пропускал вперёд, имея возможность по-дробно рассмотреть лишь спину. Редко какая спина даёт представление о человеке. И тело как тело: как у всех. сиськи, туловище, ноги. Лицо без особого обаяния, но и без наведения ужаса. Приснись такая серость - даже не испугаешься, и не захочешь завалить, лишь оттолкнёшь как кошку, собравшуюся поспать у тебя на лице: "иди на свой шифанер взад".
      Она донельзя обыкновенна - так незаметны лица лучших шпионок. Не игриво, протокольно - будто фотография в паспорте - она вставлена в оконный проём. Протокол - багет самоварного золота. Багет с удо-вольствием приютил бы кустодиевские грудища с жирными локтями. К.Е. положительно относился к розовым кустодиевским купчихам, жир-комбинатным коровкам, особенным толстопопым методом развалив-шимся в банях, жир сплюснут и увеличивает ширину седалищ, сидящим в веранде под пальмами, вкушающим растопыренными пальчиками чай, разодетым в цветастые платья будто центральные фигуры на выставке брюссельских капуст.
      Но нет грудищ и художественной розовости у соседки "Над"! Одна натянутая желанием нищенская прорезь, и нет особых примет. Убейте Кирьяна Егоровича! Но не хочет он соседку. Скучно с таким её телом эстету!
      Так бы и оставалась она она женщиной как женщиной, не хуже и не лучше других, если бы не подозрительное её домашнее поведение.
      К.Е. сделал оконную щель откровенней. В неё упал сверху дым. Дым засосался в квартиру. Дым деловито принялся гонять клопов и ис-треблять сладкий писательский запах кирьяноегоровичева присутствия.
      Наша недобарыня вертит, длинную и, судя по сомнительной тонко-сти затёкшего духа, дешёвую сигарету из ближайшего продмага эко-номкласса.
      Дымящий аксессуар, обозначивший принадлежность соседки к ми-ру эмансипированных и отверженных от фаллоса женщин, причудился неспроста: проживающие сверху тётушки, как недавно обнаружилось, пребывают в корректно родственных отношениях. Мать и дочь. Итить твою мать! Кто бы мог подумать!
      (Кирьян Егорович, объединяя всяких женщин, живущих по двое и больше, по спальному признаку, привычно думал, что они, как и все, живущие больше, чем по двое, как минимум, сёстры-лесбиянки. Что на самом деле не есть так уж совсем плохо).
      Начиная с момента заселения Кирьяна Егоровича в новое жилье, они (эти "верхние Над") словно испытывали его (К.Е.!!!) небезграничное терпение. Кто-то из них, а, может, по очереди, будто из "катюш" вы-стреливали килограммы бычков. Бычки собирались по приказу позёмки перед кирьяновскими окнами, провоцируя дворников на приставание к Кирьяну Егоровичу: он-то ведь на первом этаже и не раз засвечивался с сигаретой в зубах! Но он честен. Он старался попадать бычками в прия-мок, а эти сволочи...!
      Они, сволочи, а вовсе не Кирьян Егорович, стряхивают пепел нару-жу. Да так, что хлопья недогоревшего табака, повинуясь воздушному потоку, частенько залетают к нему в гости. Они приземляются на под-оконник и жгут на подвенечно белой плоскости чёрные язвы измен. Сам себе такого подарка не сделаешь!
      Терпеть такое нет возможности. Эдак и до пожара недалеко!
      Отмечая зловредные свойства горящего табака, Кирьян Егорович строго-настрого запретил Дашхен и Джульхен открывать то окно, над которым смолили мать с дочей.
      Вы не знаете Дашхен и Джульхен? Я Вас поймал: Вы не читали "Живые Украшения Интерьера"! А там как раз. Много потеряли.
      Толку от запрета К.Е. с Дашек-Жулек мало. Курьи мозги, - что тут ещё сказать! Квартирная собственность тоже не их - так чего её жалеть!
      Поэтому чужой табак в отсутствие дома К.Егоровича продолжал за-летать. Раковин на подоконнике становилось всё больше и больше. По-жара, правда, хвала аллаху, покамест не случалось.
      На седое гуменистое темечко самого Кирьяна Егорыча, как-то раз забывшего о мерах предосторожности, прилетел и плотно встроился размельчённый на капли мерзкий харчок. Мать с дочерью, не будучи мужчинами, привычки плеваться не имели, - по крайней мере, в этом грехе замечены не были. Кирьян Егорович как настоящий следователь легко вычислил, что дочка наконец-то пригласила себе в гости хахаля. К сожалению, хахаля - "выхухоля плюющего". Зато - слава богу - хотя бы подтвердившего принадлежность семьи к обычной ориентации.
      Надо отдать должное соседкам "Над": за редкостью употребления они не бросались презервативами.
      Зато пивных жестянок после каждой пятницы на тротуаре валялось предостаточно.
      Адреса метателя банок Кирьян Егорович точно не знал - только мог предположить. С третьего этажа кидать не могли: там жил замечатель-ный дворник Здрасьте - Бандитский Нос со своей бабулей Дворничи-хой. Из чисто профессиональных соображений они следили за этикой, очерёдностью и частотой выбрасывания из окон хлама.
      На четвёртом этаже жил вредный, скидывающий на тротуар любой попадающийся в руки мусор, неопознанный субъект или группа субъек-тов. Вот это настоящие хамы!
      Кирьян Егорович выше второго этажа ни разу не поднимался. Со-став проживающих выше третьего этажа до поры представлялся нераз-гаданной тайной подъезда. Соответственно, являлась секретом правда о метателях банок и швыряльщиках целлофановых пакетов.
      Мелкая упаковка застревала в карагачах. Месяцами трепетались на ветру Флаги Пренебрежения, поражая эстетские глаза Казановы К.Е. трудноизлечимой порчей уровня сифилиса.
      
      
      Как-то рано утром (по осени) подъехало Авто. Из Авто вывалил мужик с тремя баллончиками краски. Разлил по асфальту розовый фон. Поместил контурное сердечко. Заполнил его алым сиропом обожания. Напрыскал огромную надпись. Публикуем её в масштабе 1 : 40. Шрифт, конечно, не COMIC SANS MS, а гораздее.
      
      С ДНЁМ РОЖДЕНИЯ, СОНЕЧКА!
      Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ.
      ПАПА
      
      Без "папы" могли бы подумать на Петю, так как у Сонечки сыпь и прыщи уже поменялись местами, а Петя по папиному незнанию уже огрёбся красноухостью, куда копейку ставишь, козёл, это моё место, я не для тебя тут снег по утрам гребу, я не знал, простите, убирай козёл. Я может зять ваш. Фраза роковая. Ошибка. Такой рок даже рокмэн разлю-бит. Щенок ты после... что-что говоришь, козлина? Нервы, нервы. Сле-дующие подробности не нужны. Обойдёмся парой хрясей ибо ушей два, особенно когда крутишь головой. Петькина машина исчезла, а милая домашняя мышка Соня стала крысятничать по чужим подъездам. На носу зима, дома подглядывающие устройства от воров. Соня живёт одна под охраной глазков. Сигналы с глазков по интернету идут к папе с ма-мой. Но это не конец истории. До свадьбы ещё далеко.
      Качественная и скользкая, как полоски пешеходного перехода, па-пина надпись шибко интересовала прохожих и особенно шоферов авто.
      Влюбленные парочки приостанавливали идущую любовь. Прибли-жались к бордюру. Роняя умиление друг на дружку, читали задушевный текст. Устремляли взоры в четвертый этаж. Тыкали туда-сюда пальца-ми, отыскивая Сонечкино окно, явно завидуя Сонечке. Нахваливали маргинального Папу, столь неистово, до возврата в подростковый ажио-таж любящего свою дочь.
      Молодой пипл - мотоциклист на крутом "чуть ли не Харлее", - неразумно открыл сезон мокрого снега.
      Увлёкшись чтением неудобочитаемого, надпись ему боком, опроки-нулся на полном ходу.
      - Джинк, джанк, - бороздили педали по иностранному. Сияющая никелем выхлопка отмерила двадцать метров и на допфуте останови-лась бесповоротно. Сверк американской красоты заменился старушачьей сеткой изборозди.
      Посчитал лёжа звёзды. Небо не как всегда, а с ехидной.
      Встал, припадая на обе. Бумс, бумс, - вставай, тварь. - Не встало тупое создание, продолжая фальшиво болеть.
      Выставился треугольный кирпич. Где кирпичи хранят мотоцикли-сты? Где, где, где строят на Пиздережье треугольный дом с круглым входом и лопухами, вот где.
      Освоился. Посидел на колесе. Поседел обидой. Отдохнул невинной. Позвонил далёкому Каквсегда Таквсегдатаку. Сходил за шлёмом. Хло-бучил, хлобучил, нахлобучил. Нахлобучив нахлобучку, перевёл выздо-хом дух.
      Сходил к надписи. Перечитал. Обвинил сучку Сонечку. И поискал сучку Сонечку в этажах. Послал четырёхэтажный привет.
      Сонечка не откликнулась.
      Отматерил в телефон вторую суку-блЪ, которая, когда у друзей бе-да, ждать больше не может и идёт в дансинг одна с десятью подружка-ми, а он как хочет, может обниматься со своим железом и дальше.
      На память от незадачливого читателя чужих текстов осталась масляно-бензиновое пятно - кто его знает, чего больше - масла или пятен. Неимоверных цветов! Красиво! Будто асфальт - холст, а он - не меньше чем Хундертвассер.
      Никелевые кольца и пупырчатые стёклышки, рассыпанные на ас-фальте, поутрянке разобрали пацаны. Без определённых целей и надоб-ностей. Слава богу, упала не ядерная головка!
      Надпись Папы поздравляла Сонечку до самой зимы и муслила, дёр-гала расшатанные нервы Кирьяна Егоровича как сорную траву.
      Расстроганный поначалу Кирьян Егорович попытался сочинить пе-сенку на заданную тему. Папина любовь к Сонечке Кирьяну Егоровичу творчески не передалась. В рифму сложились только две строки, а как известно, две строчки - это "ещё не песня, ещё не дождь", а элементарно творческий выкидыш.
      Тем не менее Сонечка прекрасно рифмовалась с подоконничком в род.падеже. Сонечка могла рифмануть с клубничкой в песенках, где вольно трактуется ударение.
      Возьмём, к примеру, репертуар Гарика Сукачева, или Башлачева:
      
      "Сядем рядом, сядем ближе
      и коснемся белыми заплатами к дырявому мешку.
      Строгим ладом, тише-тише,
      мы переберем все струны да по зернышку..."
      
      Ударение в "зёрнышке" смещено на последний слог. Это не класси-ка. За такое надругательство учительница словесности в нормальном режиме поставила бы двойку. Но при пении в умеренном блюзе энд рус-ском фолькроке результат был бы вполне приличным. Училка, войдя в экстаз и оглушённая громом барабанов, ошибки бы не обнаружила.
      Детали а ля Набокофф:
      "Соня неважно сидела в телефоне, зато прекрасно участвовала в погоне, по сути оставаясь тихоней".
      Короче говоря, так: если учесть склонения с безгранично ласка-тельными суффиксами "-ечка" с бесконечными возможностями риф-мовки, то "сонины" возможности могли бы быть достаточными (при условии сексуально должного внимания), чтобы прославиться в стихах и песнях от Туземского навсегда.
      Ан не вышло! Чувство растроганности и умиления проходило. Ви-ной неустроенности песен была Соня. Могла бы спуститься и помочь вульво(лучше пYздо)присутствием. Она - бедная - и знать не знала и ведать не ведала, что несколькими этажами ниже ломает голову над проблемами её отцов и отцовых детей знаменитый рифмоплёт, певец и графоман.
      Табличку что ли повесить на дверь типа такой:
      
      
      Графоман и волосатик Туземский К.Е.
      Прием по пятницам.
      Похмел соотв. совместно в субботу.
      Девушки, естественно, обслуживаются без очереди.
      Работает само собой душ. Бывают пельмени.
      К вашим услугам вне сомнения перцовая.
      По особой просьбе, конечно, сбегаю за пивом.
      
      
       Любимая папой Сонечка с четвертого этажа всю зиму, - ага, вот и она простучала каблучками по лестнице, вымахавшая за лето в трости-нищу. Ничуть не опасаясь социальной пугалки местного отделения Гринписа "Если ты кинул мусор мимо урны, значит ты не угадайгород-чанин" (дальше подразумевалось: "...а невоспитанный козёл"), без грамма стеснения швыряла на тротуар жевательные резинки, обслюняв-ленные тронутыми пылкой юношеской любовью губками.
      Расплющенные в лепешку изначально белые жвачки проявились вместе с нежными собачьими какашками ранней весной, не удаляемые метелками и несоскребаемые лопатой. Заниматься вытравливанием ле-пёшек бензолосодержащими растворителями в список обязанностей дворника Здрасьте-Бандитский Нос не входило.
      Пожелтевшие, прорезиненные пятна от Стиморола, Орбита и Со-нечки в окружении россыпи весело перекатывающихся бычков от безы-мянных "верхних соседок" - вот та ежедневная картинка, которая мусо-лила Кирьяну его высокохудожественный взгляд каждый раз, когда он устремлял его на улицу в поиске положительных эмоций и любопытных сценок из жизни. А они могли бы пригодиться для лирических стишков и вставления в гиперреалистические романы.
      Соответственно характеру получаемых впечатлений стихи и песни непременно рождались. И рождались они в немеряных количествах раз-мером с десятки.
      Так у Кирьяна Егоровича 1/2Туземского по весне 20XX года родил-ся злобный цикл стихов-пасквилей (11) и одна паскудно-ненормативная оперка (1, но гениальная), насквозь пропитанная ненавистью к молодым девицам легкого поведения, презрением к школьницам, воспитанным в традициях неуважения красоты и чистоты городской природы. А также к тем членам Живых Украшений Интерьера, которые особенно яростно и со знанием дела рыгали в душу Туземского.
      За мастерский, вулканно изверженный "Рэп для девочек" Некто в Самиздате предложил Туземскому оторвать и съесть свои яйца. К.Е. не последовал совету Некта. Яйца ему были нужны для поддержки эроти-ческого отсека литературы.
      Бедный и приземленный Некто, по-видимому, не обладающий ни-каким юмором и несклонный к иносказательности молодой человек, по-нял это произведение буквально. Значит "задело", - справедливо считал К.Е. Значит "рэп" - талантливое творение, хоть и построено на реалиях отечественного негатива (чернуха - так по инерции говорят) и излишне перегнуто для не сведущего в стёбе.
      Перед такими кулакообразными Нектами лучше поэтами не зна-читься, "своего" вслух не читать, не светиться фамилией и вообще на глаза не попадаться.
      
      "Эти наши бесхитростные капитаны угольных подворотен, начи-нающие бакланы и сявки в школьных бобичках, тубики, которым до честных босяков остается сделать всего лишь два шага, едва научив-шиеся читать и не следящие за своей метлой, способны ещё до прибы-тия в кичу прилепить бирку каждому, кто не вписывается в их понятия о любви к собственным дешёвым лярвам и биксам...."
      
      Из тюремной прозы диссидента Никоши Себайлы, 1937 год
      
      
      Может за эту фразу якобы Кирьяна Егорыча лингвоанализатор по-женил его с Фимой Жиганцем?
      
      ***
      
      Кирьян Егорович как-то встретил у подъездной двери одну из верх-них соседок, - какую из двух - Кирьян не смог тогда различить, да и не обременял себя этим - они - он уже говорил - были похожи внешне и по образу жизни как две разновозрастные близняшки. Они абсолютно безынтересны как объекты притяжения. Писателю и трахальщику дви-жимого имущества не стоило тратить времени на выяснение экстерьер-ных деталей.
      "Тётки Над" не имели имён собственных. Кто-то из них был мате-рью, а кто-то дочкой. Они вполне могли оставаться сёстрами, могли именоваться бабкой и внучкой, могли поменяться местами - смысл бы не поменялся. Секс и любовь - не ходоки в их квартиру, тем более в гости к К.Е..
      Количество комнат в их квартире не поддаётся Кирьяновскому учё-ту. В те времена расположение квартир одна над другой не означало идентичности планов. Перепланировки с продырявливанием капиталь-ных стен и сносом перегородок цвели буйными реконструкционными сорняками. Самодельные бреши и городушки (норма 800 кг/1м2) грози-ли обрушениями квартир, подъездов, трещинами в стенах и штукатурке, отслаиванием обоев, поливанием священных спален и кухонь чужерод-ной гигиене мыльной водой с каротиновыми нитками волос, ископае-мыми тушками тараканов и фекальной канализацией.
      Спали они врозь, или - будучи откровенными лыжницами с икрами - предавались ли межфамильному разврату по туристической схеме в мытарном хотеле "Ольга": две койки в розницу - 700 рублей, или одна общая за 750. Ценообразование хотеля "Ольга" до сих пор имеет таин-ственную природу.
      Кирьян Егорович толково, но с совсем неуместной в данной крими-нальной ситуации шаловливой развязностью, объяснил младшей на вид Соседке-Над про потенциальный и фактический вред, который причи-няется стряхиваемым пеплом.
      Просьба и намёк, прозвучавшие для данного случая излишне интел-лигентно, не возымели на Соседку-Над никакого воздействия.
      - У нас самих подоконники прожжены.
      - Я живу не с Вами и мне на ваши подоконники плевать. Пощадите окна бедного волосатого.
      - Архитекторы зарабатывают больше, чем мы - служащие, - таков был ответный резон.
      Никто не знал, что в их доме живёт писатель=злопыхатель.
      Бычки впредь продолжали летать. Пепел сыпался с удвоенной ча-стотой на "больше зарабатывающего волосатика", норовя при удачном стечении обстоятельств сжечь дом Љ NN вместе с соседками "Над", ра-ботниками двора и Сонечкой. Были ещё три пожаровероятные квар-тиры, про которые К.Е. знал букву "х" и ещё маленько. Они жили в Мальдивах, Канарах, Грециях, и им по большому счёту любой русский пожар по кошельку особо бы не ударил.
      Кирьяну Егорычу по поводу бычков на тротуаре пришлось поиметь нелицеприятную беседу с женой Бандитского Носа.
      
      ***
      
      Это упомянутая уже Дворничиха, пожилая женщина циркульного сложения и послойного жирка, бывшая в прошлой жизни забавной хохо-тушкой на миру и, сто процентов, сексуальной прелестницей в постели. Она подменяла на летнее время Бандитского Носа в их совместно бла-городной борьбе за уличный глянец.
      Здоровый как бык-производитель Нос (Носорог) подменял жену зи-мой. Он выручал её в межсезонье, когда требовалось орудовать неподъ-ёмными для женмускулов инструментами: лом, кирка, штыковка для подъёма тонкого льда и снежных корочек.
      1/2Туземский предъявил Дворничихе убедительное алиби. Алиби выглядело, во-первых, как другой сорт сигарет (соседки курили тонкие).
      Во-вторых, он продемонстрировал Дворничихе коллекцию пепель-ниц самых разных мастей.
      Пепельницы эти уворованы, куплены или привезены из заграницы в виде сувениров. Но это не волновало Дворничиху. Её убило количество. Они расставлены по всей квартире, напоминая чёрные кофе-бутики пе-пельниц, наркоты и международного разврата.
      Они использовались К.Е-м в ностальгическом порядке, известном, пожалуй, только самому К.Е-у, да и то не всегда.
      Когда ностальжи вспыхивала по Италии - применялась искусствен-но-травертиновая пепельница с Ромео и Джульеттой, приобретенная под стенами Веронского Колизея. На китайские церемонии приплывал лысый карлик в лодчонке. Лодчонка напоминала высохшую кожуру экзотического фрукта, применяемого вдобавок как духовой инструмент. Удивлённый К.Е. приобрёл в Пекине и пепельницу и инструмент, чтобы разобрать их суть в домашней обстановке.
      Карлик этот - восточный аналог Дюймовочки мужского пола, вполне мог быть родоначальником подпольного искусства травокурения в законопослушном государстве династии Минь.
      В память о Питере вынималась фарфоровая треуголка с изображением "Спаса на Крови" и надписью для иностранцев Saint Petersburg.
      И т.д.
      Внушительная коллекция алиби в итоге подействовала. Дворничиха стала изображать улыбку и здороваться. До этого она, словно не замечая К.Е. молча проходила мимо. В лучшем случае - как обиженная пинком собачонка - цедила скулящие звуки, неуверенно, бесталанно изображая собачье рычание.
      Так здороваются сокамерники противоположных рангов.
      
      ***
      
      
      
      
      Ингр.11 ФРАНЦУЗСКИЙ ПОЦЕЛУЙ ЖАНЧИКА
      
      Теги иллюстрации:
      Флориана, Жанчик, французский поцелуй с собакой
      
       о тротуару, проверяя носом обоссанные поребрики и ты-каясь лапами в осклизлые края лужиц, из которых пристало пить разве что только воробьям, да и то с великого бодунища, скакало животное собачьего вида.
      Рядом с ней... тьфу, запах гоголевщины! Сам маэстро Васильев, пе-реписывавший множество русских писателей-классиков, чтобы вник-нуть в стиль их, не смог по-гоголевски; зачем же Кирьяну Егоровичу соревноваться сразу с двумя?
      Другими словами (его словами), чтобы придвинуть события к чита-телю и не тратиться на украшательства, под окном попросту то ли ходи-ла, а, скорее, просто-напросто топталась дама с собачкой!
      А Кирьян Егорович уже лет двести не ёб дам с собачками! Чехов! А не пошли бы вы...
      Во! Вот этот текст по нему. Ёб, ёб, не ёб... Могу, можно, цензура не видит. Вот тебе язык, Цензура! Ты кто - баба иль мужик? Или офис? Карты, видит бог, сами сложились в ясный пасьянс, отодвинув в сторону классиков и напрочь выблював прелюдии с сантиментами. И Кирьяна Егоровича переклинило. Снова: ёб не ёб, ёб не ёб? Не ёб!!! Но можно. Удача его и её верблюдами переминались с ноги на ногу. Ища способ и место для выпрыска адреналина.
      Он будто приободрился, открыл настежь окно и набрал в грудь воз-духа:
      - Э-э-э!
      - Вы мне?
      - Э-э-э!
      - Не поняла, простите.
      И тут чужой голос, не согласовав ответ с Кирьяном Егоровичем, опередил его следующую фразу, самопроизвольно вырвавшись из груди.
      Самодовольный, не важный, чужой наглый голос окликнул хозяйку пса - самоходящую переносчицу непотребной моды. У Кирьяна Егоро-вича фраза была пооригинальней. А решительный Голос от имени Кирь-яна Егоровича (ну чёрте что!) попросил сигаретку.
      Если честно, то заначка у Кирьяна Егорыча имелась. На столике, передвигаемом по комнате сообразно обстоятельствам, притулился початый Пэл Мэл.
      
      ***
      
      Про столик отдельно. Многофункциональный столик служил то подставкой для гитарных партитур, то обеденным столом, то чайным, то плоскостью для раскладывания бытовых предметов.
      По нему гуляли ложки и беспринципные стаканы, наливаемые равно как жидким добром, так и срамом.
      Памятничками торчали склянки из-под соли, сахара, перца. Ночевали пульты, табачные упаковки, трубка в мешочке и металлический метр, тройники и резачки, штопоры и ножнички, коробочки и упаковочки разной мужской надобности.
      Блудили, спариваясь, меняясь местами, именами книги. Вчера вот Гоголь лежал на Блаватской.
      Сегодня уже Блаватская, выскользнув из под Гоголя, валялась сразу с тремя мужиками -Ильфами и Моэмом.
      Налеплены и разложены стикеты, реквизированные из пивных ба-ров. Шнуры электрические, разные; змейками и удавами окутывают они стол.
      В Новый Год столик седлал французский геридон .
      Всем хорош столик. Только для секса не гож - слаб ногами и раз-болтан донельзя.
      Это не Пень Порфирия Сергеевича! Бери ниже, клади больше, но мельче.
      
      ***
      
      Будучи в объятиях алкоголя, инде в ветреном и игривом располо-жении мозга, Кирьяну Егоровичу познакомиться с любой заинтересо-вавшей его девушкой на улице не составляло никакого труда. Для шкур-ной атаки этой нужен был сигнал "фас". Фас проявлялся спонтанно. То ли это от шуткующего в глубинах души несовершеннолетнего чёрта, то ли от специальной извилины головного мозга, настроенной исключи-тельно на секс, и не желающей заниматься ничем другим кроме этой лучшей в мире чувственной акции.
      Из скрытых резервов появлялось лихое бесстрашие, предусмотри-тельно настроенное даже на то, чтобы не расстраиваться при отрица-тельном раскладе.
      Из засады выскакивало вооруженное скорострелом и доселе прячу-щееся красноречие.
      Как из рога изобилия сыпались по дон-жуански манерные, прелом-лённые силой русской действительности и понятные каждой русской бабе глумливые интонации.
      Добавлялись прибауточные словеса-специи, обозначающие могу-чие позывы внезапно затвердевшего показателя желания. Руки находили своё место; следя за словами они кидались туда сюда, то наперерез, то параллельно выходимым звукам, но каждый раз вовремя и точно, словно у гениального артиста, подчёркивая доносимую мысль и угорячая кровь свою, а вслед за ней кровь слушательниц, попавших на крючок красно-речца.
      Появлялся азарт карточного шулера, а в артерии неимоверными до-зами впрыскивался адреналин или что-то ещё, что валило напрочь уте-шительные свойства гипофиза.
      Это что-то появляется всегда: как только чуть пахнёт эротическим приключением.
      Независимо от того, потребна тебе женщина для долгого знаком-ства, - а это в начале никогда не известно точно - или её просто захоте-лось завалить в траву, а попользовав, тут же бросить, зубатое внутрен-нее существо в Кирьяне Егоровиче всегда в боевой готовности.
      
      ***
      
      Женщина-девушка-бабушка пересеклась взглядом с визирами Ки-рьяна Егоровича. Так снайперы-враги иной раз видят друг дружку в прицелы и ... - и тут уж кто вперед нажмёт.
      Она первой спустила курок: "Я тебя знаю, - сказала она, - ты - во-лосатый (архитектор то есть, это весь город знает). Сигарет, говоришь, нету?"
      Она первой обратилась на "ты". (Ах же сволота!)
      - Кончаются, - промямлил смертельно раненый в переносицу, - а откуда ты (сволота на раз возжеланная) меня знаешь?
      Женщина - снайпер была условно знакома в том самом минимуме, когда люди долго проживают в одном квартале и время от времени, встречаясь случайно на улице, попадают в ловушку автоматической зрительной памяти.
      - Тебя зовут Кирьян, - продолжала интриговать страшновастенькая незнакомка.
      - Ага, Егорович.
      - Пусть Егорович. Тысяча извинений, Егорович.
      Совсем не интересно: "Мы где-то пересекались?" И совершенно уж неожиданно для себя, не дождавшись ответа: "Заходи в гости, поболта-ем" (ага, хером в пепелке).
      - А что, можно?
      - А что, боишься?
      - А у меня собака.
      
      Кирьяну Егорычу на собаку наплевать. Его заинтересовал мелкий и подленький, в сущности, вопрос - откуда эта странная женщина его знает. Может он уже знаменит? А он не в курсе. Одно только предполо-жение уже приятно, являя свойство ингибиции с катализацией.
      И тема вторая посложней: может доведется трахнуть? (При условии, если на такую - в галифе - встанет).
      
      ***
      
      ...С 1/2Туземским на улицах здоровались десятки человек в день, из которых он знал или помнил едва ли не четверть. К.Е. был популярен в молодёжных кругах, приближенных к профессионально идеальной окружности ветеранов. Второе: ввиду его популяризаторской деятельно-сти . Третье: благодаря старанию и умению напоить бедную студенче-скую братию, томящуюся бездельем в тёмных, но порой трезвых аллеях Угадайгорода.
      Будучи самым древним в любом кабаке или молодежном дансинге К.Е., веселясь на полную катушку, собирал толпы наблюдателей. Ретиво и не сообразуясь с возрастом он то выплясывал хип-хоп, то пародиро-вал верхний брэйк, совмещая его с умеренно тянутыми шпагатами и фальшивым кручением на жопе брейка нижнего. Движения его сугубо индивидуальны, вертихлястость неповторима. Изучение музыки в дет-стве и чувство ритма давали о себе знать. Возраст и опыт добавили изощрённости поз и импрессии смен.
      Он популярен среди тинейджеров обоих полов лучше других стари-ков. Бомжи - миллионеры, педики-велосипедисты, редкие гермафроди-ты, педофилы скрытые непойманные, ононисты сухих фотографий - все они завидовали Кирьяну Егоровичу лютой ненавистью: К.Е. будто бога-тый хирург игнорировал формалиновые музеи и тренировался исключи-тельно на живом материале.
      Если он находился в компании с его любимой девочкой Дашей, то тинейджеров было не оттащить. Подплывали на дармовщинку взрослые - их посылали на. Кирьян Егорович руководил процессом и успешно. Малыши слушались и сами напрашивались на бега в магазин: "Кирьян Егорович, что Вы сегодня будете? А мы бы не прочь троечку".
      На что К.Е. отвечал сурово: "Берите Амстел, Гиннес, Хайникен и побольше луковых чипсов. Вам же сегодня с Дашей не целоваться!"
      Даша пользовалась успехом красоты, стройности ног и богатством Кирьяна Егоровича. А Кирьян Егорович пожинал заработанные ею пло-ды, оплаченное трудом пиво, вино, водку, заодно внедряясь в среду и изучая молодёжную жизнь изнутри по-горячему. Литературе импресси-онистского момента это полезно.
      С некоторыми тинами Кирьян Егорович знакомился по нескольку раз, ибо путался в изобилии меняющихся лиц, забывая антураж и усло-вия представлений. Условия каждый раз бывали разными.
      К.Е. в зависимости от Дашиных прихотей, украдкой нашёптывае-мых ему на ухо, бывал то её папашей, то меценатом и финпокровителем, то менеджером с её подиумной работы. Иной раз честно рекомендовался арендодателем-нейтралом. И совсем уж в виде исключения и с какой-то оригинальной Дашиной стати совсем неплохо играл роль то ли любов-ника, то ли честного студенческого спонсора.
      - Вы сегодня были молодец, - говорила Даша, - я ухахатывалась над Вами. Этот мальчик ко мне пристаёт, а мне он не нравится. Вы меня сегодня классно выручили.
      Тины не возражают терпеть Кирьяна Егоровича. Им лишь бы при-лепиться к Даше, или накрайняк отведать халявского пивка.
      Даша умело играла свою роль: то она ходила в милых девочках и просто изучала от скуки жизнь, то она легкодоступная девка-куртизанка. То она платная девица под контролем важного и доброго сутенёра Кирьяна Егоровича, который вот-вот женится на ней. А пока то да сё, он выбирает ей розовый мерс, а она - вот незадача - не любит розовых мерсов, но опасается ему сказать, чтобы не обидеть.
      Кирьян Егорович по своему внутреннему убеждению знал внутрен-ний мир Даши почти на сто.
      Завистливые подружки и брошенные парни наговаривают на Дашу всякое.
      К.Е. же любит Дашу такую, какая она есть, и ему этого достаточно.
      
      ***
      
      Ближе к Флорке.
      - Заходи с собакой. Не съест, поди, - продолжал К.Е. - Давай, да-вай, ты подходи в угол, подъезд четвертый, а я тебя встречу.
      Бесстрашная женщина неопределенных лет и очевидно таких же не-ясных прЫнцЫпов, прицепила собаке кожаный ошейник, забитый клёп-ками, и исчезла в арке.
      Собака залетела в квартиру, не удостоив её хозяина светом карих семафоров. Скользя, но не падая, цокая когтями, вращая вкруговую лю-бопытной и мохнатой харей, она мгновенно обшарила апартаменты. Оставила на полу бурые отпечатки мокрых лап. Будто мелкие крапча-тые кошки застлали пол, ибо отпечаток псинищы размером с крапчатую кошку.
      Деловито встав на задние конечности, псина, будто проделывала этакое и на этом самом месте тысячи раз, высунулась в окно. Обложила случайного прохожего громовым лаем.
      - Фу, Жанчик, фу! Как не стыдно!
      - Интересуется псинка, - по-доброму комментировал Кирьян Его-рович. - Любой зверь сначала разведует обстановку, потом уж... Приро-да!
      Глупая Жанчик, не слушая хозяйку, дурниной орала в окошко и трясла в такт собачьей песне куцым хвостом. И!!! Ё-моё - бесстыдно раскачивала овальными тестикулами... с белым с рожденья неподбрива-емым мехом.
      - Вот так ни huya себе, - антилитературно мелькнуло в К.Е.. Вопре-ки произнесённым синтаксисам это было не сукой. Это, натурально, бы-ло псом!
      При более точном фэйсконтроле у пса должна была обнаружиться порода. Сказано-сделано. - Лабрадор, блЪ, - ассоциативно сжав давно не кусанную простату, слёту определил трижды орденоносный знаток собачьего мира однаблЪвторая Туземский К.Е..
      В его понимании все лабрадоры были квинтэссенцией убийц, полу-чившейся от скрещивания динозавров с крокодилами. - Этот перекусит и горло и присовокупит прочие нежности съедобного тела враз. Как пить дать - лабрадор!
      Хлипкий по типологии полуостров Лабрадор, если не смотреть на карту, - был всего лишь половиной острова, или отрыжкой от материка. Если на карту смотреть, то остров был в треть Канады. Псина была раз-мером в треть Кирьяновской квартиры и едва успевала разбежаться, как пора было тормозить.
      - А где у тебя тряпка? - перебила гостья, поимев железное намере-ние вытереть нашлёпанные милой собачкой следы.
      - Да нету у меня тряпки, - грустно догонял К.Е.
      Он вспомнил, что последнюю тряпку после недавнего казуса с пи-вом и штанами приспособил в мусорку. - Кончай, блин, ты гость, я (хо-зяин) сам уберусь... после. (После чего, интересно?)
      Тряпьё одежды метнулось в туалет. - Сама найду.
      - Не найдёшь, нет у меня тряпки как и не было. - И успокоился.
      А зря: "А это что? Не тряпка? ...А можно я пописаю?"
      Ополоумевший от быстрых перемещёний и такой же смены желаний его новых знакомых Кирьян Егорович даже не успел удивиться тому, что нашлась забракованная тряпка Љ2, которую он на веки веков похо-ронил.
      - Конечно, ссы, зачем спрашивать. - К.Е. умел переводить разгово-ры в народный жанр.
      Женщина моментом, быстрее, чем читается эта строка, ловко по-пользовала туалет.
      Вошла в зал, опуская балдахонистый подол над галифе и похлопы-вая себя по ляжкам.
      - Обоссалась на улице, - злорадно раскинулся умом Кирьян Егоро-вич, - нехер по часу воздух трясти. Руки сушит об себя. Западло поло-тенцем вытереть.
      (Полотенце Кирьяна Егоровича, давно не стираное, пованивало до-рогим рошфором. Не в этом ли причина стеснительности?)
      Облегчившееся Чудо-юдо опустилось на корточки и промчалось по всему полу, мотая тряпкой, подскакивая лягушачей иноходью. Голова её направлена в сторону К.Е.. Дама намекала на наличие шикарного де-кольте. - Содержимое выреза должно интересовать мужчину! - веро-ятно думала она. - Декольте всяко интересней, чем спрятанная в гали-фейных штанах интимная часть спины.
      Ошибка Љ1! Кирьяну, как авангардисту, запросто превращающему в квадраты и треугольники любую живую и мёртвую натуру, а также наоборот, интересны как содержимое декольте, так и художественная конфигурация упомянутого заднего компонента.
      Однако, сколько-нибудь серьезного содержимого в декольте Кирьян Егорович не обнаружил. Гузковатая попа в толковой мере продемон-стрирована не была, скрытая складками эклектики и прокладкой про-межности. Менс! Вот так повезло!
      К домашней радости Кирьяна Егоровича, собачьи следы на корот-кий промежуток времени исчезли. Добавлялись они порционно.
      - Жанчик, ну-ка иди сюда, милый.
      Подошел Жанчик и нехотя дал вытереть мокроступы.
      - Ты извини. Я же не хотела с собакой заходить.
      Кирьяна Егоровича несколько удивило, что пса называют собакой.
      - Да ладно, всё равно пол не мытый.
      - Ну, так и как, где же мы пересекались? - спросил К.Е., с заметной опаской поглядывая на псособаку.
      - Да ты не бойся. Он не кусается. Это мой любимчик. Жанчик, по-дойди-ка сюда! Поцелуй свою мамочку.
      Жанчик облобызал мамочку. Мамочка обмусолила блестящий нос Жанчика и (о, ужас, о светопредставление! где свидетели?) засунула свой язык в слюнявую пасть собаки.
      То был знаменитый, но редко применяемый в Угадайгороде фран-цузский поцелуй.
      Кирьяна Егоровича передёрнуло. Едва не стошнило. Кислый намёк блевонтина удержали надёжные мужские гланды.
      БлЪ! Как такое возможно! И Кирьяну Егоровичу вспомнилась теле-передача про тяжелую псиную жизнь и её связь с медициной.
      В ней было упомянуто количество населения глистов, проживаю-щих в собаках.
      Вспомнилась жесть немецкого интернета. Там неутомимые овчары, плотно ставя задние лапы на пол, а передние сложив на спинах хозяек, обихаживали гнусные немецкие подолы.
      Извращенное телевещанием воображение подрисовало злого, стору-ковосьмипалого шведского Доместоса, перебирающегося из псиной па-сти в рот мамочки.
      Из нижней норки выглянул решивший глотнуть свежачка подгуляв-ший свиной цепень. Оценив разницу температур наружного воздуха и внутреннего (апрель!) цепень всунулся обратно.
      - Ну, блЪ, везёт мне на извращенок! - запоздало думал К.Е.: "А те-бя как зовут-то говоришь? (ну ты сучка из редчайших!)"
      - С утра числилась Флорианой.
      (Ну, ни хрена себе! Любопытное имя. Точно - извращенка, - на крайняк лесбиянка).
      - Отец придумал.
      Последовала история про отца, мать, бабушку-дедушку, Колю - по-лоскателя кистей и про левое колено родословного скелета.
      - А ты знаешь такого Маркиза Апполоньевича?
      - Аплошку, что ли? Конечно, знаю. Классный чувак.
      Классный и лысый от шеи до макушки чувак снял не так давно единственную за последние полста лет рекламно-познавательную филь-му про Угадайгород и про его распрекрасный муниципалитет.
      Это был не город, а столица! Да что столица, братья-кролики, бери-те больше: Сан-Фриско и Гринпис в счастливом браке - не меньше! В городе ни соринки. Кругом супермосты о трёх пролётах. Нетрахающие-ся на газонах студенты. Редко какой ворон приземлялся в Угадайгороде оттого, что в нём страшно чисто. Всё больше лебеди и утицы чистоплот-ные садятся на острова и поймы, отдыхая меж дальних перелётов. Все горожане - некурящие спортсмены. Бомжи там ходят в театры. При этом в костюмчиках белых и с блестящими бабочками. Завив кудри, сидят они в первом ряду, про себя фильмы снимают и в Каннах призы берут. Заводы там - все чистюли, все с серебряными ситечками над трубами. Ситечки перерабатывают дым в денюжки, идущие на оздоровление населения. И так далее. И вообще все иностранцы, а первее всех амери-косы противные и ненаглядные китайцы скоро переедут жить в Угадай-город.
      
      ***
      
      - Ну и что? - продолжался разговор. - Как же мы знакомы?
      - А вы как-то летом на Прибрежной пиво пили с друзьями, Аплошка был, с вами ещё Светка сидела, а я подошла.
      - Ну а дальше? - Кирьян Егорович напрочь не знал никакой Светки и знать не хотел, - ему по жизни чаще попадались Ольки и Ленки. Они сексуальней, а Светки только лижутся, сосут и норовят пальцем в анус. Не помнил он и этой, не обозначенной ничем особенным, встречи.
      Пиво в те времена разливалось стопроцентными паводками каж-дым тёплым вечером. Два года подряд на Прибрежной улице стояли наспех сработанные пивные редуты пивного генерала Балабанова, за-маскированные под деревню. Тростниковые развалюшки огорожены плетнями и пнями, отделяя людей уже наканифоленных от людей только лишь свербящих носами, но, к их сожалению и завистям, безденежных. Трезвые, рассудительные, трусоватые парочки старались побыстрее миновать пьяную в усмерть деревню Балабановку-два.
      Другие парочки, - великовозрастные парочки, - они изредка оста-навливались позубоскалить и плюнуть в ненавистно пьяный огород, раз-веденный, надо же, в послесоветское время. В лучшем случае - поди-виться многообразию хмельной разновидности. - Это настоящий зрелый капитализм, - думали мужчины, не имеющие средств. - Это полный пи-сец, и мужа тут прогуливать нельзя, - думали их заботливые супружни-цы.
      Напитки слабоалкогольные откровенно насмехались над минерал-ками и мороженым, как негры над остальным Парижем. Дети и взрослые сладкоежки плакали в этой питьевой деревне от неисполнимости слад-ких их желаний.
      В многословных жёлто-зелёных этикетках пивного ассортимента значились императорски звучащее имя пивного генерала. Лихая телега с опрокидывающимися бочками на крутом повороте в окружении хмеля-стых вензелей деревни Блатняково являла собой центр композиции.
      После трёх литров пива из деревни Балабановка-два требовался не обычный, а шумозащищённый сортир и килограммы мягкой бумаги.
      Кирьян Егорович знавал этого генерала лично, был шапочно знаком с его семьей. По фотографиям в элитном журнале "Дорогие хотелки" запросто распознавал его дочку-красавицу. Он пил водку с его подшеф-ным попом - бывшим десантником трёх сажен в обхвате мышц. Пил наравне и всё помнил. Он - писатель, уходить в аут ему нельзя.
      И совсем нешуточно общался с заместителями генерала - сверх-сильными питками и юбарями , изучая командировочный мир в иного-родних и местных банях и в подпольно весёлых домах мгновенного ис-полнения нетерпежа.
      Кирьян Егорович может достоверно утверждать, что пиво на При-брежной и с тем же названием генеральское пиво в Балабановке-один суть две больших разницы. Это примерно как "Лёвэнброй" в мюнхен-ском дацане и "Лёвэнбрау" в синеющих алюминием банках любого го-рода нашей великой полубосяцкой родины. Снимайте штаны, клизму буду ставить. От ботулизма. Биотин е?
      ...
      - А дальше ты меня послал. Далеко-далеко.
      Вот даже как? Кирьян Егорович обомлел. Такого редкостного, с дальним посылом знакомства он даже представить себе не мог. Гори-зонт замаячил местью и вскрылся смысл приглашённого Жанчика.
      Флориана не стала вдаваться в подробности и объяснять чем это она тогда провинилась. И не стала натравливать Жанчика: "Дело дав-нее, прощённое".
      Кирьян Егорович подумал, что для посылания "нах" была причина. Просто так "нах" Кирьян Егорович не посылал: не так-то просто выве-сти из себя Кирьяна Егоровича
      - Классная у тебя майка, - определила женщина.
      Читатель помнит: чистую майку К.Е. надел в конце какой-то главы. То была черная майка с короткими рукавами и автоматом Калаш-никова на груди. Дизайн - что надо! Майка Кирьяну нравилась самому: мужественная и редкая. Эксклюзивную эту майку он купил, будучи в Питере. Он старался пореже её надевать, чтобы не потрепать раньше времени. Под правильным временем носки подразумевалось быстро приближающееся лето.
      - Нормальная. Майка, как майка.
      - Не то слово. Занижаешь. Суперская майка! Может, подаришь?
      БлЪ! Ну что за манера у женщин с улицы - при первом же знаком-стве, без всякого задатка за кредит тянуть с мужчины презенты.
      
      ***
      
      ...К.Е. помнил встречи с девицей (вроде бы по имени Ванда), вечной студенткой, будущей гениальной литераторшей и игруньей в азартные автоматы. Она не дура за чужой счёт попить и как бы невзначай допол-нительно облапошить того, кто поит её за свой счёт. Кирьян Егорович "купился" слёту. "Баш на баш" (игра в "не глядя") обменял содержимое своего кармана на тайное девкино имущество. В кармане Кирьяна Его-ровича к его великому несчастью тогда оказалась фирменная зажигалка Зиппо, щедро подаренная самому себе на день рожденья. Зажигалка прослужила Кирьяну полгода. У Ванды в обмениевом кармане были многолетние хер да каждодневное нихера.
      В тот раз с горя, подразумевающего радость, К.Е. избавился от Ван-ды. В тот же раз, и с той же радости напился сверх меры. В честь радо-сти снял Калашникова и сплясал на столе лезгинку, блестя русобрюхом. Стол рядом с обочиной. В этот момент его заметил любезный дружок - съешь пирожок - заказчик. Он, не выходя из машины в полной мере оценил танцевальные способности Кирьяна Егоровича. Подойти постес-нялся. Стыдно ему было отчего-то не за себя, а за Кирьяна Егоровича. Свидетель преступления, мать его...
      Через пару дней уже абсолютно трезвый гражданин Кирьян выслу-шал бесплатную лекцию о необходимости достойного поведения Ис-полнителей, знакомых с богатыми Заказчиками. Ибо через недостойное поведение Исполнителя потенциальные заказчики могут отвернуться от потенциального Исполнителя (хучь даже семи архипядей во лбу). Они перестанут уважать того Заказчика, пусть даже коллегу по бизнесу, ко-торый необдуманно и во вред своему бизнесу станет общаться со столь недостойным Исполнителем. И он расскажет про этот случай всем про-чим бизнесменам и бизнесвуменшам, и даже положит на то часть жизни - то есть оторвёт от себя - в ущерб своему бизнесу, если Кирьян Егоро-вич не исправит порочащего его бизнес поведения.
      Через полгода Кирьян посвятил Ванде пять строк послесловия в со-вершенно матерной опере. Нормальных слов в опере было как изюмин в столовском кексе.
      Ванда же тем послесловием немеряно гордится, причисляя себя к соавторам и совозбудительницам творчества Кирьяна Егоровича 1/2Туземского.
      
      ***
      
      ...Кирьян Егорович, вспомнив бесполезность опытов, ничтоже не сумняшеся, мужественно стащил с себя Калашникова. Поступок обна-жил намедни постриженные седые волосишки груди. Следует тут при-совокупить к сказанному, что К.Е. умел втягивать живот. Благодаря та-кому умению - в постели ли, или в начале знакомства, - на это пресса хватало, - он оказывался в роли терпимого, молодящегося старикашки вполне даже на уровне "прокотит".
      На фоне ровесников с пивными бурдючками поверх штанов он про-сто красавчик Рики Мартин. И, ежелив пронаблюдать вниз и сравнить, то и головка ничуть не хуже.
      А в части цвета, являя собой чистейший колор ЉХХ по RAL (цвет утренней французской нимфы), даже лучше. Не говоря уж про сохра-нившую девственно мальчиковую гладкость. Класс поверхности "шел-ковистый глянец".
      Для знакомых или постоянных партнерш льгот по втягивание живо-та он не оказывал.
      Опытные женщины обычно поглядывают в другие, во взаимно сов-мещаемые места. В отношении любых пуз женщины придумали замеча-тельную отмазку: "Любимого тела должно быть много". Без комментов.
      Пару месяцев назад Кирьян Егорович заволок в дом гирю. Пользуя её по утрам и вечерам он ежедневно прощупывал те места, где по прави-лам должны находиться мышцы. Благодаря гире и обречённому упор-ству Кирьян Егорович почти обоснованно считал своё вместилище ду-ши не таким уж старчески безнадёжным.
      ...
      - Да ладно, я пошутила, - сказала Флориана, словно не замечая го-лого по пояс русского мачо с недюжинным прессом Рика. Угадывалась натренированная головка Рика. При этом она разглядывала майку. Сна-чала бережно держа на руках, потом примеривая на себя. К сиськам подошло идеально.
      Не дождавшись ответа, Флориана сложила маечку в несколько раз - образовалась компактная масса поклажи. Засунула массу в сумочку. С такой тщательностью мамы складывают в чемоданы одежды отпры-сков, отправляющихся на поселение в бурсу.
      Судя по восторженному взгляду Флорианы, майка пришлась по нраву.
      - С такими прыщиками майка каждой будет в пору, - обречённо ду-мал К.Е. и считал в уме остатки гардероба.
      Он отставил дверцу шкафа в сторону. Дверца, благодаря упоминае-мым жиличкам Даше и Жуле, давно уже слетела с петель. Она перестав-лялась с места на место ручным способом. Слегка пошарившись в анна-лах глубины нашёл и надел майку хлеще первой. Теперь на Кирьяне Егоровиче было написано: "Водка сближает людей".
      Водка сближала людей на английском языке и всего за сто пятьде-сят рублей. (Калашников угождал вкусам за двести). В Угадайгороде Калаш стоил четыреста. СПБ удивил Кирьяна Егоровича дешевизной шмоток.
      После первой носки и последовавшей утренней стирки на алкоголь-ной майке в уровне шеи образовалась дырка размером в пятак. Во вто-рую стирку пятак превратился в купюру. В третью дырка стала проре-хой. В неё, если бы К.Е. был Змеем Горынычем, уже можно было про-сунуть единовременно две головы.
      Тем не менее, маечка-мечта Кирьяном Егоровичем не выбрасыва-лась и одевалась исключительно в самые торжественные моменты жиз-ни. Она до сих пор ждёт своего нового звёздного часа, имея проект швейной реконструкции.
      Так он с похмела приплёлся в ней на шведский завтрак во время со-ревнований по слалому. Председатель Лысогорского СА Осип Виссари-онович Калинин, дерзкий мыслитель, богохульник и модельер отреаги-ровал достойно. Речь была классически длинной, но в кратком переводе означало одно: "дрочить девкам - не передрочить".
      Фраза Осипа Кирьяну Егоровичу понравилась. Её услышали иного-родние коллеги. Авторитет Кирьяна Егоровича вырос до той божествен-ной вершины, которую Царь Небесный назначил столицей большого слалома и спасительницей мира от потопа.
      Именно в ту ночь К.Е. целомудренно и практически спал в одиноче-стве. Майка помогала ему в здоровье, но игнорировала в помощи дру-зей. Его друг - бывший разрядник по гимнастике и реставратор картин по призванию тогда сломал лыжину, раздавил очки и повредил ногу. Так же уверенно всё это починил. Наплевав на ранение, он докатал сезон и маечным подвигам Кирьяна Егоровича не радовался и не сочувствовал.
      
      ***
      
      Оказывается, с майкой было ещё не всё. Кирьян Егорович уже по-прощался с майкой. Но не так-то просто было с Флорианой. (Вот дура!) Флориана смотрела в честные глаза Кирьяна Егоровича, не веря своему счастью: "Я сейчас у Аплошки спрошу, можно ли мне у тебя взять май-ку".
      Не успел К.Е. глазом моргнуть, как Флориана поколдовала в теле-фоне и нажала кнопку.
      Судя по всему, телефонный Аплошка, был не в духе, или просто за-нимался любовью, или просто потому, что потому. Ночь была, едрёный кролик.
      Телефонный разговор был по-жалкому короток. Недавно женив-шийся на долголетней пассии - настоящем эталоне русской женщины - Аплошка что-то хищно буркнул и выключил трубку, прокляв Флориану и заодно послав Кирьяна Егоровича в песню "Далёкое далёко".
      Другое: дочь Аплошки. На неё Кирьян Егорович положил-было как-то свой дрягающийся туд-сюд полпохотливый глаз. Итогом был отказ Кирьяну Егоровичу в приглашении побыть переводчицей в путе-шествии на Венецианское Бьеннале. Пару раз Кирьян Егорович пытался довострить коньки и познакомиться с ледяной дочкой ближе. Дочка, уразумев ситуацию и причисляя К.Е. к собутыльникам отца, каждый раз отсылала от себя Кирьяна Егоровича на херов каток (катись ты, отвали, дедушка, а не пойти бы вам... ) в самом дальнем углу Угадая.
      Поделом узурпированный младшим поколением Кирьян Егорович на отсылы не обижался. И катался посланным в тяжкие.
      
      ***
      
      - Что читаешь? - Флориана стащила с подоконника "Треугольную жизнь" Полякова.
      - Да так, почитываю, то да сё....
      Закладка уж месяц как задержалась на шестьдесят третьей странице и не хотела двигаться дальше.
      - Что там потерял? Мне не нравится Поляков. Он председатель.
      - А я читаю. Мне интересно, за что его так женское население лю-бит. Председатель тут ни при чём.
      - Секрет хочешь узнать?
      - У меня лучше секреты.
      - Чаю попьём?
      - Что ж не попить. Тебе чёрный, зеленый?
      - А вон тот набор, что на холодильнике. Китайский?
      - Китайский.
      Флориана озаботилась поверхностным рассматриванием коробки, а Жанчик обнюхиванием содержимого. - Ого, четыре варианта! Я вот этот хочу.
      Жанчик захотел тоже, причём всё и сразу. Он занялся извлечением вариантов.
      Туземский, не без возни отобрав у Жанчика игрушки, озаботился чаеприготовлением.
      Жанчик ощерился и рыкнул.
      - А гитара зачем? Играешь что-ли?
      - А nach ещё гитара нужна, - думал Кирьян Егорович, не для декора же! Хотя на самом деле больше для декора.
      - Поигрываю иногда. Для себя. Для публики не играю. Не созрел.
      К.Е. не стал хвалиться успехами, чтобы не ввязнуть в концерт по за-явкам.
      (Перед публикой на самом деле он играл. Аж два раза. Самая боль-шая публика в его звёздной практике была человек в тридцать. Одна публика была своей в доску, другая в радио пьяной. Кирьян Егорович тоже. Поэтому было не страшно).
      Перед Жанчиком с Флорианой петь не хотелось. Вроде как бисер метать, заранее зная никчемушный исход.
      Умолчал он и новые свои песенки, отшлифованные за последний месяц до блеска в каждой ноте струны и в волне утробного воя.
      Чтобы сменить тему, он вспомнил о намерении в ближайшем време-ни покружить по заграницам. Умело втянул Флориану в разговор и об-народовал маршрут.
      Флориана выразила... за границей не довелось... волосатые зараба-тывают... выше крыши... а им журналистам...
      - Я не виноват, - извинялся зачем-то Кирьян Егорович. - Мне нуж-но... я роман... мне сюжеты... Про экспедицию... очерк...
      Он намеренно уменьшил мировое значение будущего бестселлера и понизил роман в звании до неаппетитного жанра.
      - А дай роман почитать.
      - Не дам. Он в работе.
      - Ну и ладно.
      Флориана безмерно... опечалилась... глотнула... кручина... чаю.
      - Сахар в доме Е?
      - Сахар Е, и конюшня в одолжении долженствует.
      - Как, как?
      - Шучу. Даля недавно читал. В голове мусор.
      А на самом деле одновременно писалось три романа. Без последо-вательности и в той неразумной очередности, которая зависит от настроения и событий.
      Именно в событиях, а не из абстрактных измышлений, Кирьян Его-рович черпал сюжеты. Флориана вот... и Жанчик этот... Что к чему!
      
      Освоившийся Жанчик разлёгся рядом с К.Е. Любопытна, блЪ, изоб-ражённая им египетская поза: невместившиеся передние лапы Жанчик собрал в столбы и поставил их на пол. Столбы поддерживали половину свесившегося с дивана огромного тела. Сказочно выпуклочашечные глаза в блюдцах орбит, не моргая, любовно смотрели на Кирьяна Егоровича. Плотоядный язык на дециметр свесился с наботулининых губищ.
      - Поцелуй меня по-французски, как мама, - думал Жанчик. - Ну хоть скупо. Я толк в этих делах знаю.
      Но не дождался.
      - Х...й тебе, пидору собачьему, - мысленно унижал пса Кирьян Его-рович, уже без всякого церемониального настроения прихлёбывая став-ший неэстетичным чаёк. - Лучше с моста в реку!
      Пёс всё понимал. Нужных слов для ответа не находил и периодиче-ски взрыкивал утробой. Он обдумывал - с какой части тела начнёт ку-сать на прощанье этого наглого дразнилу и обзывальщика.
      
      ***
      
      Обиженая непотрахом Флориана перед уходом держала кирьянов-ские руки в своих: "Холодные". Ловко связала бесчувственность кистей с болезнью сердца, с бляшками в системе и неправильным давлением.
      Болезни сердца у Кирьяна Егоровича сроду не отмечалось. Про бляшки ничего не знал. Давление - да, бывало. Неслыханное дело: он даже не знал, пониженное оно или повышенное. До лампочки! Кирьян давлением особенно не озадачивался и слабо понимал в их цифрах.
      - У меня сердце горячее, - мямлил он, почесывая в усталых грудях чёрную "водку, сближающую людей".
      Флориана, не особо испрашивая разрешения, насильно вычислила по руке ближайшее бытиё Кирьяна Егоровича. Кирьян Егорович и без того знал свою судьбу. (Пошла ты нах). Он сам творил судьбу, плюс - минус трамвайная остановка. Он не хотел знать дату кончины. (Отвя-жись, а!) Безмерно любящий человечество интернет на первой же до-машней странице предлагает эту услугу. (В жопу услугу!) Кирьян Его-рович ходил на правильный свет светофора, без надобности не ездил в автомобилях, за буйки не заплывал, потому что едва умел держаться на воде, являя собой топор в луже. Он губил себя куревом ежедневно, не запуская дым в лёгкие, и в то время позволял себе пиво только раз-два в неделю. Повыпадывали зубы и по утрам воняло кариесом остатков. Стометровку он осиливал максимум быстрым шагом. В таких условиях не надо ему знать судьбу. Netnach, нет!
      - Чувствуешь, теплее стали?
      Руки в руках это намёк. В самый раз приступать к раздевательной или иной предшествующей любовной раскачке процедуре.
      Сволочь Жанчик отбивал охоту даже дефрагментировать флорианины мозги, не говоря уж про извечные проблемы с пуговицами, колготками, застежками и поиском фальшивых, замаскированных искренностью фраз. Снятие трусов представляет проблему. Кто их должен снять первым? Или тупо содрать, как делалось всегда? Вечная проблема. Шекспир про это не пишет. Радостный Джеймс не пишет. Замалчивает Ницше, а Фрейд им не читан. Трусов дамы тогда не носили. Или сначала не носили, а потом начали. Именно так. В каждом процессе развитие идёт по спирали. А когда начали - кто его знает. Если молчит Шекспир, спрятанный во втором ряду полок, то тем более плохо знает Сервантес с закладкой на 7-ой странице.
      ...
      Как-то по пьяни К.Е. заспорил с друзьями о том, носят ли трусы настоящие турчанки. Те самые, что носят паранджу, скучают в мага-зине, добросовестны в постели и молчаливы в момент оргазма. (Это красивая донельзя цитата.) Но никто про восточные трусы не знал. Тогда Кирьян Егорович залез в один из сайтов знакомств и устроил опрос стамбульских проституток. Звать их, если кто не знает, наташками. То, что с маленькой буквы - это не ошибка, а факт.
      Не слабо подкованное в этом вопросе большинство славяноязыч-ных наташек тоже не знало. У них трусы обычные. Зато точно знала одна из одиозных Наташек (эта с большой буквы, Тварь), видимо неплохо устроившаяся в турецкой жизни. Она не заочно, а онлайн, послала Кирьяна Егоровича далеко-придалеко, между делом сообщив, что это шибко интимное восточное дело и его с друзьями не касается. - Приедешь, объясню. Не приедешь, пошёл ты в свой русский зад. (Это, учитывая слабость читательских ушей, специально слабо переведено).
      Паранджа это почти что религиозная тайна. - Будешь приставать, - писала Наташка, - нашлю моджахедов. IP - адрес вычислю в момент. Они уже к тебе идут как ваш грёбаный стиральный порошок.
      К.Е. не хотел ни моджахедов, ни порошка. Он хотел эту конкретную Наташку, но ещё пуще желал тут же сменить IP-адрес.
      От такого мазохистического ответа наташки у Кирьяно щипало в причинном месте: он живо представил побронзовелую под турецким солнцем наташку в позе созвездия Рака с расшитой бисером кисеёй и закинутым на отблёскивающую голым солнцем спину подолом.
      Одноклассник К.Е. Б.Сидоров - известный знаток и историк всякой моды про эту интимную подробность ведал наверняка. Но беспокоить его о женских трусах было неудобно. Да и тема была кошмарно необъ-ятной. Да и жил Сидоров далеко в Париже. А в Москве вёл дешёвую одевальную передачу. Занятой человек словом и делом.
      Больше спросить было не у кого. И тема канула в лету неопознан-ным трупом.
      
      ***
      
      ...Интересно, как бы выглядел процесс совокупления с Флорианой? А вставление пистона? Пёс бы смотрел или отвернулся? А как бы среа-гировал на стон? Сто процентов, что Флориана в экстазе не станет мол-чать. Такие, в балахонах, не молчат. Она заорёт белужьим криком и по-будит зверинец подъезда. Нет уж, пардоньте!
      Жанчик расценил бы простой секс по взаимосогласию за насилие. Он, герой, блЪ, с клыками вступился бы за хозяйку. Исход драки чело-века с животным заранее предрешён. Без всяких вариантов. Варианты были только в количестве откусанного. Псы не предусмотрены для наблюдения за любовью людей.
      
      Давненько Кирьяна Егоровича псы не кусали. - Лучше это не вспо-минать! И роман К.Е. потоньшел на страницу.
      
      ***
      
      На посошок Флориана вытерла свежую блевотинку расшалившего-ся мальчика, нюхнувшего ненароком кирьяновы тапки. Тапки лежали под велосипедом в прихожке, никого не трогали. мирно испуская копившиеся годами мужественные запахи.
      Жанчик нюхнул, блевнул. Пометил собачьим восторгом заскоруз-лые Дашкины туфли: реакция на чужие шмотки у щепетильного Жанчика была весьма своеобразной.
      Флориана, судя по всему, была той ещё девицей. А Жанчик был для контраста непутёвым неженкой.
      - Пидор, пидор. Кто ещё!
      Про возраст Флорианы Кирьян Егорович, так и не набравшись наглости, и не спросил.
      - Дашь свой телефон? - сообразила Флориана.
      - Зачем? - соригинальничал Кирьян Егорович.
      - Номер дай. Телефона.
      Кирьян Егорович смеялся: тупой и ещё тупее.
      - Придёшь без собаки?
      - Зачем? (Вот дура!)
      Псина смотрела настороженно, будто чуя подлую человеческую мысль.
      - Ну, звони, если что.
      - Угу.
      - Вот и почаёвничали.
      - Ага.
      - У меня порвался лифчик.
      Кирьян промолчал. Ему-то что с лифчика.
      Флориана ушла во тьму как живительный туман из внезапно про-рвавшего плотину ассенизационного отстойника.
      
      ***
      
      Кирьян фортиссимо, словно последний раз в жизни, "проблеял" себе (так называл его пение Трофим Митрич) арию Караченцова из "Юноны, блЪ, Авося": "Ты меня на рассвете разбудишь, на порог необутою вый-дешь".
      Подходящая песня! Намек самому себе и ушедшей Флориане на не-дальновидно зачатое и скоротечное будущее. Особенно хорошо песня звучит, когда педалируешь на словах "ты меня никогда не увидишь". Зачем вот тогда звал? Чудак ты человек!
      
      Он притулил к спинке дивана концертную гитару от Щипка, давно уже подло присвоенную Жулькой, а потом надолго застрявшую в хате Туземского. Подсунул под поясницу подаренные Дашкой йоговские иголки. Смежил очи неудовлетворённым лукавым.
      Ночью гитара хлобыснулась. Она вонзила колки с отбитыми перла-мутрами ровно в серёдку лба Кирьяна Егоровича.
      И, ептыть твою мать, дорогой читатель! Это было больно!
      
      Утром Кирьян Егорович едва поднялся. Болела продырявленная го-лова, снилось плохое. Он опять летал. Ему мешал чемодан, спрятавший-ся в подкрылках. На полпути к чему-то важному чемодан раскрылся и из него посыпались гвозди.
      Кирьян Егорович подошел к ящику, в который была ссыпана кол-лекция гвоздей, и пощупал те, что лежали сверху. Ему показалось, что они лежат как-то по-другому, нежели в прошлый осмотр. Не было гвоз-дя из Ёкска, который он купил в антикварном магазине. А за полчаса до прихода Флорианы он помнил, что держал его в руках, и вроде бы кинул сверху.
      - Украла, тварь.
      Кидаться вдогонку за Флорианой уже поздно. Поискать можно. Уже завязывая шнурок, вспомнил сволоча и извращенца Жанчика, его дзю-доистские мышцы и зубы лабораторно гипертрофированной крысы. Ис-кать правду расхотелось.
      - Потом найду, - решил он, и за неимением лучшего варианта жиз-ни поплёлся на работу.
      
      ***
      
      
      
      
      Ингр.13 БОЙСЯ, АВТОПУТЕШЕСТВЕННИК!
      
      Главы (ингр.) 13-18 можно, дорогой читатель, пролистнуть, не глядя.
      Но если ты собираешься на днях ехать за границу, то они именно для тебя.
      Это кратчайший и притом полнейший в мире справочник для соби-рающихся за границу!
      В каждую правку писатель сам стыдливо пролистывает эти тек-сты.
      Выкидывать идеальный справочник начинающего путешественни-ка-автомобилиста ему жалко.
      Для отделения справочной квинтэссенции от банальщины осталь-ного он изменил кегль на "курьер", наклонил и придал ему силы десяткой.
      
      Теги иллюстрации:
      Бабло, планёрки, разговорчики,
      мечты и страхи
      
       ТРАННОЕ ЖЕЛАНИЕ
      
      Ксан Иваныч любит автомобили и водитель он пре-красный, разве что за редкими исключениями. Напри-мер, Ксан Иваныч страшится заездов задним ходом в узкие стояночные щели.
      При наличии на стоянке исключительно таких мест с Ксан Иванычем происходит натурально ступор.
      Тогда врагами становятся все те, кто попадает в поле зрения и особенно те потенциальные насмешники, которые смогут определить неумение Ксана Иваныча въезжать задним ходом в щель-стоянку и растрезвонить эту новость по небольшому Угадайгороду.
      Проблему собственного ступора в такой ситуации Ксан Иваныч решает просто. Страдая исключительно персонально, он харкает на советы пассажиров так презрительно и изощрённо, как только можно плевать на лучших друзей.
      Ксан Иваныч - добрейший человек, но с ремарочкой: пока находится в расположении духа. А рекомендации лучших товарищей это наихудчайшие советы, которые вообще никуда не годятся. Товарищам только дай волю, чтобы посмеяться над лучшим другом. Ксан Иваныч зна-ет это не понаслышке.
      Он нажимает на газ и уносится в поисках другой стоянки, пусть даже если она находится в километре от нужного места.
      
      Для Ксан Иваныча езда на автомобиле - не только производственная необходимость, но и великое удо-вольствие. На красивом авто - втройне! Ксан Иваныч любит при возможности ездить при открытых окнах. Только при открытых окнах видно серьёзного владельца серьёзного автомобиля. Это эстетическая потребность Ксан Иваныча. Дороговизна автомобиля для него - не цель. Просто любая настоящая эстетика стоит немалых денег. Это знают все.
      Разве никто из читателей не переплачивал за кра-сивые обложки и иллюстрации? Даже тексты тогда порой бывают ненужными. Тонкая папиросная бумага, прозрач-ные вкладыши, масенькая дырочка в корке стопроцент-но решают потребительский спрос.
      За постперестроечные, сытные для удачливых воло-сатых годы, Ксан Иваныч поменял десяток автомобилей, пересаживаясь каждый раз на всё более лучшую иномар-ку.
      Ближе к пятидесяти Ксан Иваныча - любителя пивка, стало интересовать расстояние между рулём и спинкой сиденья. Это тонкий намёк на толстеющее обстоятель-ство.
      
      ***
      
      За границей Ксан Иваныч бывал часто и не делал из этого, по крайней мере внешне, особого пафоса.
      По родной стране Ксан Иваныч наездил тыщи верст. А вот пересекать пограничную заставу на автомобиле не доводилось.
      Чего ради Ксан Иваныч решил махнуть за границу именно на автомобиле со всеми присущими этому виду путешествий неудобствами, - известно только ему. Мо-жет, это было романтическим всплеском человека, осо-знавшим грустную правду жизни? Ксан Иваныч перевалил на вторую половину своего бытия, опыт личной жизни у него не малый.
      Может, это было давней студенческой мечтой - про-сто так вот взять и сорваться, побывать в дальних странах, не связывая себя назойливым туристическим сервисом и специфическими особенностями? А их много этих неудобств:
      - ходить гусячими стайками,
      - сидеть в общем автобусе с единым на всех огром-ным окном с общими заоконными видами,
      - печально кушать единую для всех и не утоляющую утренний голод пищу.
      Желание Ксан Иваныча обкатать Европу на авто и завораживающее действие его помолодевших от того глаз так сильны, что ему не стоило особого труда уговорить вступить в его поначалу тайное предприятие Порфирия Сергеевича Нетотова-Бима и Кирьяна Егорови-ча Туземского.
      Ксан Иваныча деньги особо не интересовали. - Во сколько обойдется - столько и нужно, - считал он. - Причем тут деньги? Хотя если подумать, если учесть... Всё-таки кризис.
      Учёт кризиса заставил Ксан Иваныча несколько по-охладить первоначальный пыл. И появился термин "эко-номическая поездка".
      Никакого особого постыдства в этом термине Ксан Иваныч не усмотрел. А для двух своих менее обеспе-ченных коллег экономпоездка только наруку.
      
      Упомянутых последних двоих цена вопроса интересо-вала достаточно сильно. Пока коллеги околачивали груши трудового фронта, Ксан Иваныч дотошно вентили-ровал проблему. Он добивался стопроцентной достовер-ности. Для достижения цели он с навязчивостью чокну-того тракториста взялся превратить в борозды великое поле Интернета.
      
      Интернетовские практикумы показали Ксан Иванычу: автомобильное путешествие обходится путешественнику, как правило, дороже, чем обычный тур.
      Машину нужно парковать и заправлять. Многие доро-ги в Европе платные и стоимость проезда составляет от десяти евро. За всё путешествие набегает прилич-ная сумма. Но путешественника прямо-таки порадовало гипотетическое предположение, что на своем автомоби-ле он где захочет, там и остановится. Этот плюс в миру порой преобладает над элементарным расчетом стоимости поездки. На этой новости Ксан Иваныч заду-мался вновь, но коллегам до поры не сообщил.
      - "Если денег немеряно, то займитесь визой прямо сейчас", - сообщала ему антиреклама.
      Команда Ксан Иваныча ни над тем, ни над другим способом поездки особо не думала - она доверилась Ксан Иванычу. Команда скребла в кошельках и что-то там находила. Если не находила, то начинала клян-чить деньги взаймы. Но самое главное - постыдное и амбициозное: им просто надо было прокатить по поло-вине Европы. Не меньше! А остальное - похрену. Геро-изм, в конце концов, совершается не за деньги, а за культурно-приключенческий интерес!
      
      ***
      
      
      
      Ингр.14 МНИМОСТРАХИ
      
      Это можно вообще нахрен не читать!
      "П.С. Нетотов"
      
      Теги иллюстрации:
      Кубинцы, финны, Ли Сы Цын
       онкий на всякие такие неожиданности Кирьян Егорович подал одновременно со всеми документы в турбюро, спустил туда некоторую сумму и теперь ожидал звонка.
      - А вдруг что-то не так!
      "Вдруг" выглядело как затаённый враг. "Вдруг" могло выглядеть как неправильно заполненая анкета или какое-нибудь нелепое обстоятельство, связанное с родственниками - мало ли что могло произойти с его отцами и дедами, матерями и тётушками в разные вре-мена. А это в его родословной было. Было - было, что уж скрывать!
      
      Кирьян Егорович знал историю своей родины и ужа-сался тому, сколько в ней имеется обстоятельств, ко-торые могут не понравиться дотошным и несчастным в иностранной семейной жизни клеркам из враждебных (ввиду кризиса) посольств: русские опять тут как тут, всё портят: то своим северным потоком, то за-крывают вентиля хохлам, то пугают народ грызнёй с соседним с Осетией государством, то симпатичный рус-ский еврей "залетает" с английской футбольной ко-мандой, то пудрит Лондону мозги странный и до сих пор не сидящий в Магадане олигарх - друг и советник Бориса Николаевича! И т.д. и т.п.
      Вот смотри автопутешественник и анализируй, а не одолевали ли тебя такие, например, страхи в версии Кирьяна Егоровича Полутуземского.
      Например: ты утаил в анкете, как твои отцы или деды бомбили Берлин (хоть даже есть за что!), как они становились лагерем перед линией генерала Ман-нергейма, как мерзли и засоряли своими кладбищами леса Финдяндии перед Второй Мировой (это было ни к чему, и сидеть бы им всем по тюрьмам - попробуй они отказаться, а теперь свергнутый смертью вождь перед парламентом Финляндии их уже не защитит), как они чинили самолеты с красными звездами на отторгнутом острове Ханко, как твой брат или старший однокласс-ник давил танками мостовые Праги. Как могут отно-ситься к русским в соответствующем зарубежном по-сольстве?
      Кубинцы могут вспомнить историю с завезенными на их остров в шестидесятых годах ракетами, что чуть не привело к ядерной войне. А потом обижались теми же ракетами, но уже вывезенными на американских усло-виях, которые Фиделю не очень-то нравились. Наш батька Хрущев тогда "как бы слегка" предал, или, ес-ли по-честности, то просто подставил Кубу. А рус-ские вновь впали в немилость к мировому сообществу и к Кубе в частности.
      Туркам, не в пример Европам, вообще есть за что обижаться на русских: били и резали друг дружку они вообще не слабо. Но, слава их богу, они анкету даже не спрашивают - шлепают визу прямо в аэропорту.
      Турки понимают, что туризм - дело денежное, и не боятся ни шпионов, ни челноков с тоннами обратных авосек.
      И дружелюбно посмеиваются, когда ты встаешь в короткую очередь на таможню, а она предназначена только для их сограждан.
      Бойся, что когда по названному тобою номеру теле-фона твоей фирмы позвонит ХХХ-шник соответствующего посольства, притворившись алиментным служащим, то какой(ая)-то крендель(иха), до этого считавший-ся(аяся) твоим товарищем или любовницей, от зловред-ности уменьшит твою зарплату, являющуюся, между про-чим, конфидициальной информацией фирмы; но ты опро-метчиво, по пьянке ему как-то пожаловался, что тебе не хватает на жизнь (а ей в постели, что не хватило на презервативы) - тут ты сам виноват - никто более. Будешь в следующем году умнее!
      Бойся, - будь тут особо осторожным! Если ты пил водку на точках или в ШМС РВСН рисовал благородные плакаты про уставные отношения, если там же, не дай бог, между делом учил 8К64У, но ни хера, естественно не запомнил, и, так же естественно давно снятую с боевого дежурства - всё равно бойся гэбэшников род-ных - они могут сразу не разобраться, а ты вовремя не получишь визу.
      И не хрен было тебе торчать в степях Байконура!
      Не хрен было в последние дни перед Беловежской Пущей махать лопатками!
      Кто тебя погнал в соседский Аффган? Какую родину ты там защищал? Мы-то знаем, что, если бы не вошли мы, то вошли бы американы, и утыкали бы они горы ра-кетами, как рождественский торт свечками. А страну СССР засыпали бы наркотой - в три десятка раз боль-шей грудой. Но ретивому клерку этого не объяснить.
      Что Ли Сы Цин делал в Ханое - сбивал самолеты?
      В Сомали, Египте - строил плотины?
      Да ты, должно быть, богат, а что ж такую зарплату смехотворную написал?! Где утаенный миллион? Через Швейцарию едешь, в их банк захотел? Денюжку собрал-ся обналичить? Дык, выкуси визу!
      Если ты прописан у своей бывшей жены и честно дал телефон по месту прописки, а живешь бомжем на черда-ке нескончаемой стройки, - бойся своей жены - ей не понравится, что ты после развода стал мотаться по заграницам - специально, сволочь, развелся, сэконо-мил на чердаке, а мог бы приносить деньги в семью, сука такая!
      Так пугал себя Кирьян Егорович, вспоминая и накручивая себя, - глядишь, почем зря, но впрок, на всякий случай по давней устоявшейся юношеской тради-ции - настраивать себя на самое плохое. А, дай бог, если будет лучше, то оно и приятней, с контрастиком-то.
      ***
      
      
      
      
      Ингр.15 КСАН ИВАНЫЧ СМЕЛО ПЛАНИРУЕТ
      И это можно вообще нахрен не читать!
      "П.С. Нетотов"
      Без тебя знаю, дорогой Нетотов.
      "1/2 Эктов"
      
      Теги иллюстрации:
      Ксан Иваныч, Рено, план путешествия
      
       сли кто-то думает, что уехать в Европу на автомобиле это так же просто как два пальца без умывальника помочить, то он глубоко ошибается.
      Ксан Иваныч это понял первым. Вторым понял Кирьян Егорович, а Бим не понял до сих пор. Бим просто ся-дет на сиденье и поедет в Европу, время от времени пощупывая сохранность золотой карты.
      Начинать нужно с того, чтобы понять самого себя, понять замыслы сотоварищей, приготовить контраргу-менты и вовремя составить, а, - главное, - отстоять свой план на контрольной планерке.
      По плану примерно можно понять длительность путе-шествия, вовремя сократить, образумиться и прикинуть будущие приключения с полицейскими, загадать в гра-фике один лишний день на всякую-такую дорожную неожиданность.
      Если группа лимитирована временем нахождения в Европе, - думает Ксан Иваныч, - в нашем случае - двадцатью двумя днями, то более долгосрочная муль-тивиза потребует в два раза, а то и в три больше де-нег. Да и зачем нам мультивиза, если мы собираемся пересечь зараз всю Европу. За это время она так обрыдлет, что и через два года не захочется. В это суммарное время надо включить время на переезды, определяемые по километражу, ночевки в хостелах или нормальных отелях от двух до четырех звезд. Пя-тизвездочные отели сразу исключим - nach жить в пяти звездах, если условия там такие же, как в трёхзвезд-ных, но мы этого не ощутим, потому что ночью преиму-ществ не видно, а утром всё равно уё... - то есть просто убывать - , а проституток точно так же будем не иметь по ходу движения. А если Биму станет плохо, то придется задержаться. А если Кирьян Егорович начнет в Париже шалить, то придется торчать у фран-цузского околотка. Надо бы пацанов предупредить, или, ещё лучше, взять с них подписку и пригрозить штрафом, высчитываемым для корпоративной полезно-сти, и увеличивая тем общинный барыш.
      Это только начало процесса планирования, - думает Ксан Иваныч. - Как всё сложно оказывается.
      
      ***
      
      
      
      
      Ингр.16 ЩУПАЮТ ВИЗУ
      
      Этим можно подтереться!
      "П.С. Нетотов"
      
      Теги иллюстрации:
      
      Шенген, турбюро, виза
      
       иза через Финляндию стоит почти в три раза больше, чем, например, виза чешская.
      Французы в те дни удорожали свою.
      Ксан Иваныч прикинул и взвесил, и только тогда попёрся в турбюро.
      Турбюро попросило примерный маршрут, расписанный по суткам, чтобы составить график проживания и рас-писать отели. Список их, пусть даже фальшивых и почти не проверяемых, должен наличествовать. Может потребовать первая же заграничная таможня. Может, сдурев, спросить вторая, третья, последняя.
      - В принципе: мы же будем в Шенгене, - хитрит Ксан Иваныч, - что захотим, то и сделаем. Но, всякие же бывают обстоятельства. А турбюро должно за это сорвать денюжку: ведь ей же придется отзывать бронь, а отзыв брони что-то да стоит, а если опоз-дать с отзывом, то, извините: - тебе обозначат не-устойку по телефону - турбюро что-ли будет платить? А по приезду станешь в арбитражную очередь, или бу-дешь нанимать крутых разборочных парней.
      Турбюро в лице прекрасной девушки Танюши или Ка-тюши наивно попросило Ксан Иваныча рассказать все его тайны, а Ксан Иваныч так же наивно всё расска-зал. Что ж, спецслужбам это тоже познавательно.
      Ксан Иваныч выудил, что если ехать по приглаше-нию - то тут проще: надо будет отметиться у пригла-шающей стороны и в полиции по месту жительства и nach весь писаный на бумаге официальный график. Про-блемы эти - опять же вполне решаемые, но возникнут они только у приглашающего зарубежного олуха! Но с олухом дешевле договориться, - справедливо считает Ксан Иваныч, - так же легко его "кинуть", если это не друг детства, умыкнувший за границу, и так же легко придумать какую-нибудь похожую на правду бай-ку. Мы же везем с собой писателя. Этот такое навер-тит!
      Кирьян Егорович тут полностью согласен. Это не фальшивые печати в трудовой книжке рисовать и, тем более, не входные билеты на дискотеку в Энске, ис-полненные в стиле почтовой открытки.
      - Ё! Новая, классная идея! - Ксан Иваныч даже вспотел от заскочившей в мозг мысли: "А лучше всего договориться с католическими батюшками - будем ноче-вать в монастырях, а это далеко не хостелы: каплуны жареные, красное монастырское вино, в Мюнхене - Lowenbrau. А оно приготавливается тут же под боком. Здорово же?"
      - Супер-пупер!
      - Девок, правда, у попов внутри не предусмотрено. Это за стенами. А мне девки не нужны.
      - Зато нам нужны.
      Ксан Иваныч засомневался: "Эти козлята слишком стары, чтобы заниматься блядством на полном серьё-зе".
      "Полный серьёз" употреблял в речи даже президент.
      - Если у Нас очень много, или просто достаточно денег, - думает дальше Ксан Иваныч, - то можно долго не думать - мы попросту идем в турбюро и тыкаем пальцем в страну. Там через десять минут сварят лап-шу и повесят на Наши уши. С этой лапшой можем ехать хоть завтра - только иметь надо шенгенскую визу на определенный период. Надо ещё не дать маху с перио-дом пребывания и сортом визы!
      - Если Мы хотим остаться за границей навсегда - лучше угнать свежий военный агрегат и не пудрить мозги турбюро. Но Мы - граждане честные! Мы поедем и вернёмся по правилам.
      Расписание ужесточалось.
      Отставание от графика на час Ксан Иваныч прирав-нял к расстрелу.
      
      ***
      
      Чтобы уехать в Европу на своей машине при миниму-ме денег - всё равно нужны большие деньги в размере двух минимумов и некоторое время на их поиск. Деньги нужны всегда. А их количество зависит от крутизны Наших пожеланий. А время нужно для турбюро, которое за это время должно сообразить - как умело они могут соврать, приукрасить свои специфические трудности и на всём этом дополнительно наварить. Местное турбюро должно подумать и решить: с каким головным бюро, - с московским или с питерским, - они должны срабо-тать. Это по той простой причине, что они никогда не работали с той страной, в которую мы хотим въехать, а отказываться от заказа - не в их правилах. Но мы должны про это догадаться и при этом не делать сму-щенную мину лица, чтобы не отпугнуть им турпомощни-ка.
      - Если Мы хотим въехать в одну страну, а выехать из другой, - рассуждает дальше Ксан Ксаныч, - то это уже представляет некоторую головную боль, которая местному турбюро вроде бы как бы и ни к чему, но за-то от названия страны въезда зависит сколько будет стоить твоя виза.
      Визу лучше (но не единственно правильно) брать в первую страну въезда - ты ж не на самолете! По чест-ности визу бы надо брать в ту страну, где ты больше всего будешь пребывать: нах посольству выдавать визу человеку, который будет оставлять денежки не в твоей стране, а в стране-конкуренте.
      - Ножей с кнопкой не брать, - перечисляет правила Ксан Иваныч друзьям. - Маруську-ваньку в шины не упаковывать: сынок отыграется в Амстере. Выделим его из компании, где-нибудь в Париже высадим, посадим на поезд, и отошлём бродяжничать самостоятельно. Где-нибудь потом подберем. Пусть учится самоуправлению своих ног и тренируется мозгом. Если любишь приклю-чения и не уважаешь ни кошелек, ни свое здоровье, то при таком раскладе сразу всё поймёшь и станешь ува-жать папку, и поймешь цену деньгам.
      - Далее. Из Амстердама ничего этакого с собой не брать. Похожая придорожная трава растет в России в ста метрах от трассы (влево от деревни), коли уж на то пошло.
      Бим Порфирий Сергеевич на одной из подготовитель-ных планерок сказал такую умную вещь:
      - Друзья! Помним, что чем больше у нас будет ве-щей, а тем более, если ещё надоумило прилепить на крышу чемодан, то мы все - клиенты таможни. Нам придется не только отвечать на стандартные вопросы, но и открывать все сумки, закрывающиеся емкости и отвечать на глупые вопросы типа " а зачем вы везете с собой бревно?". Хотя и дураку ясно, что когда в багажнике лежит свернутая палатка, сухой активиро-ванный уголь и газовая горелка, то ответ один: Грин-пис! Гринпис, блЪ! Я буду отвечать за Гринпис и буду самолично торговаться с таможней.
      Так Биму и поверил Ксан Иваныч. И не надо вешать лапшу Кирьяну Егоровичу Туземскому.
      - Как в походе без сухого бревна, как без газет? Туалетной бумагой топить костер? Как в Париже без русских валенок? Что они, совсем тупые. А как же ро-мантика и стёб. Нельзя жить нормально без стёба! Мы ВОЛОСАТЫЕ. Мы - элита! - выкрикивает аргументы Бим Длинный Язык.
      Уважающий Гринпис путешественник никогда не поз-волит себе срубить даже веточку за границей: мало ли чему что покажется. Путешественник едет за границу не уничтожать приро-ду, а охранять ее и пополнять европейскую кассу.
      Всё это умное барахло добавил Бим в следующую планерку.
      - Что ещё важно знать? - Дальше друзей дрессиру-ет Ксан Иваныч: "Про сувениры на память. Порфирий Сергеич, сувениров ты можешь покупать сколько хо-чешь. Можешь покупать бронзовые индийские вазы, если ты без них не можешь жить".
      - А ночные можно?
      - Покупай ночные, хрустальные, всякие. Мне похе-ру.
      Смеются бестолковые люди.
      - Пусть они сделаны в Китае. А где же ещё? - по-смеивается генерал. - Про них никто никогда ничего не спросит. Но если ты везешь с собой подделанный бронзовый колокольчик якобы того века, пусть даже искусной подделки, то, блин, возьми в салоне чек с названием магазина и с яркой печатью - тогда выкру-титься просто.
      - Просто.
      Соглашаются слушатели и выпивают ещё по кружаку. Потом отходят за гараж отлить. У Бима получается красиво. Он может витиевато расписаться струёй на ржавом железе.
      - Бабам такое не под силу. Они даже в умывальник не могут сходить.
      Бим находит в ржавчине узор и фотографирует его как лучший образец паблик-арта. - Кирюха, ты же меня понимаешь? Ты же волосатый!
      - Понимаю, - поливает свою стенку Кирьян Егоро-вич, не видя в ней вскрытой бимовской красоты.
      - Понимаешь, но не так. Я большой фотохудожник. Я красоту ищу и композицию во всём. А ты только в ар-хитектуре своей грёбаной. И ссышь по нужде. А я с красотой и пользой.
      - Так, - продолжает Ксан Иваныч, - если ты, Бим, покупаешь картинку у уличного художника, то бери са-мую херовую, чтобы не было неприятностей. Чек худож-ник тебе не даст?
      - Не даст.
      - Хорошие копии известных картин не бери: будешь ночевать на таможне.
      - Понятно, - говорит Бим, - можно мы обойдемся без излишних поучений? Плювал я на вашу, то есть на ихнюю таможню. Не пустят - при них разорву, а им не отдам. Наживаться на мне вздумали!
      - Кирюха, в Дельфте можешь вытащить на память ни-кому не нужный кроме тебя свой любимый, блинЪ, четы-рехгранный, блЪ, гвоздь. Можешь из фундамента церкви извлечь. Но смотри, блинЪ-блЪ, чтобы там на нём не было выковано меньше, чем тыща девятисотый год.
      - Откуда знаешь?
      - Знаю. В интернете вычитал. Старину они свою охраняют. Но с датой могу ошибиться. Ещё лучше - ку-пи обычный поддельный гвоздь. На блошином рынке их до-чер-та. И возьми чек. В Европе классных подделок дофигища. Не рискуй почем зря.
      - Кому нужен, нахрен, старый гвоздь, кроме меня?
      - Если хочешь найти на жопу приключений - дей-ствуй без нас, игнорируй советы, - проезжай обраткой через Львов, но это тоже без нас. Мы тебя отпустим. Но не снимай с канализации ретрофашистских люков. Ха-ха-ха. Я, конечно, понимаю - они красивые со свастиками, и тебе, естественно, дороги. Но пойми и другое: жовто-блакитные...
      - С трезубцами?
      - Особо с трезубцами. Они не любят, когда тащут их корни. Ну, исторические, понимаешь? Они особенно к русским ревнивые. Ты русский?
      - Понимаю уже: через Львов мы не планируем.
      - Брусчатку в Цюрихе тоже не бери - своей навалом в Москве и в Угадае есть.
      - Что перед арбитражкой?
      - Ну да.
      - Свои деньги нужно считать, - мудро предлагает Бим.
      - Для того, чтобы турбюро правильно могло посчи-тать свои деньги, ему нужно понять: - что мы хотим и сколько с нас можно снять мзды. Сколько с вас мож-но взять - видно из вашей справки о сумме, лежащей на личном счете, а также по вашим честным глазам.
      - Ого, это у кого такие честные глазки, с моими-то зубами?
      У Порфирия с количеством зубов напряжёнка.
      - Заведи счет поменьше и тогда им рапортуй. У ме-ня счёт обнулен. У меня другая справка. Сам себе на работе напишу.
      Бим, кроме государственной службы несёт бремя предпринимательства.
      - Про зарплату можно врать сколько угодно - всё равно проверят, - заключает Кирьян Егорович.
      - Про баб ещё не говорили, - сердится Бим. - А я, может, парижанку захочу.
      - И немочку захоти. Это предложение обсудим в другой раз.
      - А пражечку будешь?
      Это уже лишнее ехидство. Хотеть швейцарочку Бим будет всю дорогу. А денег на это не выделит. Это уже заранее известно, как пить дать.
      
      ***
      
      
      
      
      Ингр.17 ТЕМА
      Бабло? Как без бабла?
      "П.С. Нетотов"
      
      Теги иллюстрации:
      Обсуждение бабла, бензин, алкоголь с собой
      
      
      - ема! - продолжает Ксан Иваныч. - Назы-вается "СКОЛЬКО С СОБОЙ БРАТЬ ДЕНЕГ".
      - Хорошая тема. Однако, главная тема, - изрекает Порфирий. - Даже чешечка пусть подождет.
      - В Европе по-минимуму сутки... стоит, стоит... ага, сюда включаются хостелы, консервы, придорожные забе-галовки, биотуалет за кустом со съездом с автобана можно прожить припеваючи за сто €вро, - читает бума-гу Ксан Иваныч, - это утверждение щас разберём по-дробней.
      - Поссать могу бесплатно, - Бим знает где сэко-номить! Карманные расходы - вот где бездна.
      - Тридцать - тридцать пять €вро не хочешь? Ссаньё включено в сервис. Это средний разброс цен дешевых гостиниц и хостелов.
      - И хостелов? А паром?
      - Особенно у хостелов. Там старики со старухами и школьники ночуют. Паром отдельно.
      - Всё отдельно. Хочу знать сколько стоит паром. А машина в трюме сколько будет стоить?
      - Паром делим на четверых, но со скидкой на Малю-ху. Он молодой.
      - На скидку согласен, - спокойно отреагировал Бим.
      Со скидкой на Малюху Кирьян Егорович тоже согла-сен. Это по честности.
      - А в Праге хостел дороже! - орёт Порфирий.
      Он тонкий знаток. Чувствует всё собачьим нутром и не прочь сэкономить также и на проживании.
      - В Праге у нас не хостел, а гостиница. Причем, близко к центру. Ходить можно пешком. У них напря-жёнка со стоянками, - поправляет Ксан Иваныч.
      - Ну, тогда ладно. Гостиница однозначно дороже, но зато там лучше сервис. И Бим удовлетворился аль-тернативой. - Там есть мансарда?
      - Мансарда - не мансарда, а я запрашивал полу-люкс.
      - А если заранее покопаться в интернете, то в особо непосещаемом туристическом городе, подчерки-ваю, можно за двадцать евро прожить в великолепном номере, в здании тысяча шестидесятого года построй-ки...
      - С ненавязчивыми горничными...
      - И с менеджерами!
      - И чтоб все улыбались.
      - Класс! Хочу в заграницу.
      - И без взяток?
      - Там не берут и не дают. Заграница, понимаешь... понимаете-нет! Дальше слушайте и запоминайте. Деньги в маленьком городке нас спросят при выезде, а не впрок. Мелочь мы должны иметь. Банкноты в двести ев-ро будут для нас и для служащих гостиницы большой проблемой.
      - И днем и ночью?
      - Особенно с утра.
      - С утра? Почему?
      - Лавчонки не работают, а магазинчики ещё не наторговали.
      - Понятно. Пусть за этим наш Папа Общак следит.
      - А кто у нас за Общака будет?
      - По дороге решим. Или сейчас. Пусть общаком Бим заведует. Вот такое мое последнее предложение. Рас-поряжение, точнее. - Решает Ксан Иваныч однолично, но внимательно посмотрев перед тем во все соседские глаза. Я за рулём. Понимаете? У меня этих дел выше крыши! Остальные должности между вами всеми надо по-делить. У Малёхи работа уже есть.
      Кирьяна Егоровича на честность он не проверял, а Бим - свой человек в доску. "Да, запросто", - пья-нющий и гордый от новой должности Бим соглашается, не подумав.
      - Так, так, а какая, говоришь, у Малёхи работа? - ехидно прищурился Порфирий.
      - Он будет на связи. Ну, интернет, звонки, карта.
      - Ага, ну ладно. Пусть будет так.
      Порфирий, взвесив цену должностей, успокоился. Работа связиста показалась ему важной, хотя и не-ежечасной.
      Выпили ещё.
      - Кэмпинги в зависимости от предоставляемых удобств и, понятное дело, от рейтинга города, от се-зона всяко стоят... ага, стоит оно... от двадцати до тридцати пяти евро.
      - Ёжику понятно. А это сколько?
      - Помножь на сорок. Это курс.
      - Так, шестьдесят пять тирэ семьдесят Евро соста-вит вполне сытная и нормальная жратва, понятно, без извращений типа устриц, плюс презервативы... Шутка. Ты же всё равно ими набит, Порфирич. Так?
      - О-о-о. У меня полный карман устриц. Пардон, этих, ну устриц, то есть гондонов, которые.... Хотите, покажу? И в кошельке есть.
      Радуется Бим. Хмыкает Кирьян Егорыч.
      - Отстань. Ещё член покажи.
      - Ха, ха, ха! - Бим потянулся к ширинке. Ему по-казать не западло.
      - Ха-ха-ха.
      - Сигареты в начале пути - свои! Это, надеюсь, понятно!
      - Купим.
      - Согласен. Лучше трубочный табак и трубка с со-бой.
      - Возьмем. У Кирюхи есть. Он же спец по трубкам? Посоветует что взять.
      - Я -то спец. Посоветую. Уже знаю.
      - Прошу слова! - восклицает Бим. - Ксаня, уточни ещё разрешённые граммы... ну, это, табака скоко? А норма сигарет? На нос скоко сигарет?
      - Нормы... Знаешь, что случается? Они перед твоим пересечением границы поменяют специально! Вот сколько! В упаковках норма, а не в сигаретах. А та-бак считается по граммам.
      - А граммы на обертке, - догадывается Бим.
      По расчетам Туземского табак и трубка всё равно выгодней, потому что в машине трубку, да ещё часто - хрен покуришь.
      - Это нам не на диване в свей бильярдной, да ещё развалившись!
      - Это нам на здоровье... скажется. Может, бросим курить вообще.
      - Хрен мы бросим. Я не согласен так бросать. Мы же отдыхать едем, а не с курением завязывать. Так весь наш смак смажется. Не согласен. Категорически не согласен.
      - Это нам экономия! Экономия со смаком. Экономи-ка должна быть...
      - Экономной, - враз заключают Ксан Иваныч с Кирь-яном Егорычем.
      - Со смачностью, - строго уточняет Бим.
      - Эй, - кричит Ксан Иваныч, - тема АЛКОГОЛЯ!
      - О-о-о, это познавательно. Давай.
      - Чуть не пропустили! - удивился Кирьян Егорыч Ксаниной памяти.
      - Так вот, красное вино, которое в наших Угадай-ках стоит по девятьсот тирэ тыща семьсот рэ... Это откровеннейшее наебалово... наших перепродавцов.
      - И в Псевдогламуре так же.
      - И в кабаке. Вот в Пароме...
      - Знаем. Дальше.
      - Угробищные супермаркеты... там тоже...
      - Ну, хватит. Короче, в Европе найдёшь вино по стоимости бокала пива. Причём, прекрасное вино выс-шего сорта.
      - Я знаю. Это типа домашнего вина, которое гото-вят в промышленном масштабе, или скупают у винодель-ного населения, - встревает Кирьян Егорович.
      - Проверено на автовокзале в Гааге... или может в Амстердаме дело было. Кстати там вино не принято пить на улицах, но мы же русские... и притворимся не-знающими идиотами. Если не сильно буянить, то можешь пить, сколько хочешь по простой причине. С русскими стараются не связываться. Мы же для них - горькие алкаши, и по-другому не умеем.
      - О-о-о! Это по-нашему. - Тут Бим искреннен.
      - А вот в Мюнхене красное домашнее вино очень вкусное, вкуснее даже, чем в Париже.
      - Чем в Париже?
      - Чем в Париже. Но, блинЪ, - Ксан Иваныч усмеха-ется, - не гонись за дешевизной. Можешь попасть на эффект нашего самого уΣбищного вина, а то и на подо-бие "трёх семерок".
      - Ну да? Я умоляю! Чтобы в Европе три семёрки, это надо всех...
      - Ты это... прежде чем покупать вино, глянь - что как берется местными покупателями. Если бутылку за бутылкой хватают из коробки или с полки, то это добрый знак.
      - Надо брать!
      - Надо брать и особенно даже не раздумывать - бе-ри тоже. Ты уже не отравишься!
      - Возьму три бутылки, - размечтался Бим, - а лучше коробку. Сижу в машинке... Нога на ногу и бу-тылка в руке... Сигарета в другой. А бокал в первой. Красота!
      - В первой у тебя уже бутылка!
      - Тогда в пакете. Сань, а у тебя конвертик в си-денье есть?
      - Поблевать, что ли? Не в самолете.
      - И столик есть, и пепельница есть. У меня АВТОМОБИЛЬ, а не Кацап.
      - Что-что?
      - Москвич, ёпа мама!
      - А я с трубкой, - грезит Кирьян Егорович, - а Малёха...
      - ... С травой! - досказывает Порфирий Сергеевич Бим.
      - Ты можешь послушать! - сердится ревнивый за сы-на Ксан Иваныч, - никакой травы в салоне не будет. Я гарантирую! - Это уже почти криком.
      - Как скажете.
      Молчание.
      - Ещё вот что советуют...
      Ксан Иванович читает пухлые выписки.
      - С пивом в Германии и Чехии можно есть и колбас-ки, и сосиски невкусные, и красные броколи, и обыч-ную, насильно и перед употреблением скисленную ка-пустку, но перед посадкой в машину после биргарте-нов и баров задержитесь и отпукайтесь в туалете как следует.
      - Типа можно понять и простить свой пук, но авто-пук товарища, особенно в салоне авто нам не понра-вится?
      - Не понравится.
      - Теперь о БЕНЗИНЕ.
      - Давай, это важно.
      - Многие думают, что из экономии нужно заправить-ся под завязку ещё по дороге, например, в Белоруссии перед чертой. Ну, перед границей.
      - Ещё в СПБ можно.
      - Это сказки. И мы не через СПБ едем. Заправлять-ся под завязку нужно с целью более редких заправок. И только. Зачем терять время попусту!
      - Цена бензина пусть нас что ли не волнует? - спрашивал от лица народа Бим Глупое Ухо. Он хорошо разбирается в пристрастиях.
      - Волнует, - отвечал народ.
      - Нам всё равно придется заправляться. Так, блЪ?
      - Ну, типа согласны, да, - это скромничает Кирьян Егорович.
      - БлЪ! - договаривает Бим, - какой вопрос, такой ответ. Это стиль!
      - Ха-ха-ха.
      - Где-то чуть дороже, где-то чуть дешевле, - про-должает Ксан Иваныч. - Какая разница! В среднем, ес-ли мы поедем по Европе, блЪ... Ой! Мы просто поедем по Европе, то всё уравновесится.
      - Уравновесится.
      - Как это уравновесится?
      - Бензин покупать? Покупать.
      - Канистру не повезем из России?
      - Нельзя канистру из России. Выбросят.
      - Лучше, блЪ, о безопасности озаботиться. Ну, типа на дорогах.
      - Правильно. И правила не нарушать. Нам любое нарушение, даже без их гаишника дороже обойдется. Там кинокамеры и знаете, какие штрафы?
      - Лучше, чем у нас?
      - В пять раз хуже чем у нас! Тут оно, - штраф этот, - любую экономию бензина затмит.
      - Та-ак, а бензин в Польше дороже, чем во Фран-ции, - это странно.
      - Ничего странного: Польша - слабая страна и отыгрывается на бензине.
      - Наши скважины к полякам ближе. Значит, нефть поляки сами перегоняют и сами бутилируют.
      - Или налоги хитрее французских, - высказался Ки-рьян Егорович, ничего не смыслящий в экономике и налогообложении.
      - Хитрее.
      - Борьба за чистую экологию! - высказался Бим Гринписович.
      - Думайте сами, мужики. Решайте сами. - Этот да-леко не песенный, не пугачёвский вопрос Ксан Иваныч не доработал, а касается всех.
      - Будем проезжать эту грёбаную Польшу - уточним.
      - С чего же грёбаную. Польша как Польша. У них и Варшава и Краков есть. Польша не Бруней.
      - Мы там не будем.
      - Как это, ты же через Варшаву нарисовал?
      - Нарисовал, это не значит, что мы в Варшаве бу-дем останавливаться. Проскочим.
      - У-у-у.
      Заныла большая часть путешественников: "Всё самое интересное пропустим".
      - Мы едем в Прагу. Там реабилитируемся.
      - Чёрт! - слабо ругнулся Кирьян Егорович, - так мы ничего не посмотрим.
      - Не посмотрим, - поддакнул Порфирий.
      - ОТМЕТИМСЯ и этого будет достаточно, - строго пригрозил Ксан Иваныч. - Ну, на остановке там пивка ихнего выпьем по кружечке.
      - По ДВЕ! - поправляет Бим, чуть не проткнув пальцем потолок.
      - Ага, а вот лишний бензин это точно чревато. Там ввозимый бензин таможня регламентирует. Тут можно головную боль поиметь.
      - Лишнее выльем! - грозится Бим.
      - В канаву?
      - А хоть бы и в канаву.
      - За десять километров до границы.
      - Ага, до канадской.
      - Скоко бензина на километр будем тратить, и сколько это будет стоить? - дотошничает Бим.
      - Не приставай. Сколько спросят, столько и запла-тим. Я считал.
      - А ты подробно считал?
      - Подробно. Хватит. Главное: разделить сумму тре-буемых денег на количество сотоварищей, организовать евровый и рублёвый общак, и поручить всё это ТРЕЗВОМУ человеку.
      - Это не я, - ответственно заявил Бим. - На общак согласен, а на трезвого нет.
      - И ещё... - Бима тут проигнорировали, - ...вот едем мы по России...
      - Едем, едем, едем...
      - В России, значит, если мы заночевали в полях, то один пусть спит в машине, остальные в палатке.
      - А лучше - мотели.
      - Спим, говорю, блин, по очереди. Машины у бордю-ра за границей разувают как в Тольятти. Можем, блЪ, без колес остаться.
      - Да ну?
      - Вот те и да ну.
      - Без шмоток останемся, без кошельков. Навигатор снимут...
      - Без навигатора никак.
      - А мы его ближе к телу, - высказал версию сохра-нения навигатора Кирьян Егорович себе на голову, - кладём в трусы рядом с кошельком.
      - В трусы это пусть бабы кладут. А мы мужики, - уточнил Бим, - кладём во внутренний карман.
      - Останемся без стёкол, без фар. А если особо повезёт, то и без номерного знака.
      - Зачем же без знака?
      - Из вредности, понятно дело, - исхитрил улыбку Ксан Иваныч. - Зачем, мол, дверь зашифровали, а?
      - Понятно дело. Без дешифровщика трудно. Только ломом. А там как завизжит!
      - Наличность только с собой.
      - А стиральный порошок?
      - Насчет стирального порошка потом скажу.
      - А итого, сколько итого с собой брать?
      - Итого брать сто €вро с маленьким хвостиком в сутки. Всё, что платим тут - не в счёт. Забыли про русские бабки! Оно отдельно. Отдельно. Как ещё? Та-кие правила.
      - Про БРЕВНО забыли! - орёт Бим.
      - Бревно это потянет на отдельный роман. И на от-дельное место в багажнике. Не предусмотрено лишнего места, поэтому бревно...
      - Не берём что ли? - наивно спросил Кирьян Егоро-вич - тема бревна ему понравилась. И внимательно по-смотрел на бимовскую реакцию.
      - А я без бревна не поеду! - как отрезал Порфи-рий, - и без валенок не поеду.
      - Ха-ха-ха!
      - Отдайте мне визу.
      Бим сильно обиделся такому нетоварищескому рас-кладу.
      
      ***
      
      
      
      
      Ингр.18 МОГУ СОВЕТ ДАТЬ
      
      Советам можно не следовать: огребётесь!
      "П.С. Нетотов"
      
      Теги иллюстрации:
      
      Запас на штрафы, триппер, леди N
      
      
      - ОГУ СОВЕТ ДАТЬ, - скромно высказался Кирьян Егорович. И его не остановили. А он может болтать без остановки час.
      - Давай совет.
      - Надо взять запас на штрафы.
      - Эка удивил!
      - Эге. Есть такое дело. В рублях и еврах.
      - Да уж.
      - И не выёживаться на трассе, - особо грозным намеком высказался Бим, имея в виду молодого Малеху, которому тоже отвешана доля учебного вождения за границей.
      Вот так повезло парню! А повезло ли нам? - поду-мал К.Е. - что-то не охота разбиваться в лепёшку за границей.
      - Пусть парень учится, - отверг претензии Ксан Иваныч, - в Европе движение дюже правильнее, чем у нас. Там подрезать тебя не будут.
      - А если подрежут? В Европе балбесов что ли нет?
      - В Европе на дорогах их нет. А в городах как у всех.
      - Не забыть взять гринкарту.
      - Страховку надо...
      - Страховку разумеют в турдокументе, - тут же остриг Ксан Иваныч.
      - А бумажку всё равно надо при себе...
      - Будет при себе, а выпячивать её на стекло не надо.
      - Зубы вылечить, - вспомнил Кирьян Егорович.
      - У меня челюсти. - Это Бим. - Они не болеют. Пластмасса не болеет.
      - И триппер... - пошутил Кирьян Егорыч.
      - Что-о-о? - грозно ощетинился Ксан Иваныч. - Это дело лучше вылечить дома. Время ещё есть. Но поджимает. А это, кстати, у кого триппер? У тебя что ли, Порфирий? Ты так не шути.
      - А триппер за границей букетист! Как в театре буфетист! - с пафосом произнес Порфирий Сергеевич.
      - А мы его с нашим полевым мешать не будем, - успокоил друзей К.Е., хотя на триппер не претендо-вал. И тем навел на себя подозрение.
      - А я триппер в семнадцать лет вылечил. У меня иммунитет. - Это вышколивается Порфирий.
      - Я дам - иммунитет! - сердится Ксан Иваныч. - Не поедешь никуда! Нахер!
      - Да он шутит. - вызволяет товарища К.Е.
      - А ещё есть СПИД. Не гоняйтесь за ним. Наши про-ститутки на восемьдесят процентов ВИЧ-инфицированы. Как патриот, говорю вам, мужики. Зачем нам СПИД за-рубежный? Свой не знаем как вывести!
      - А ещё: не присоединяйся к манифестации.
      - И не фотографируй бритоголовых.
      - Не притворяйся педиком... - шутит Ксан Иваныч, приподняв брови.
       Он думает, что у педиков брови такие.
      - В парламент всё равно не возьмут, - со странной и нелепой логикой продолжил фразу Кирьян Егорович.
      - Собаку могу взять?
      - Почитай в литературе, сколько стоит собака на пароме, - сказал Ксан Иваныч.
      - А если по памяти?
      - А если по памяти, то из Любека в Питер пять рублей.
      - Так я возьму?
      - В 1860 году пять рублей, - сказал Ксан Иваныч.
      - Это полторы коровы, - сказал Кирьян Егорович. Он читал первые страницы Теофиля Готье.
      
      ***
      
      Кирьян Егорович, роясь в интернете по заданию Ксан Иваныча, случайно попал на страничку первой леди упомянутого где-то выше прынца Абрыгалова, оба-ятельнейшую внешне, с греческим профилем лица и натуральной грудью, весьма расторопную и успешную согласно фотографиям, приведённым в общих альбомах.
      Сильно повзрослевшая леди отдыхала от прынца при-певаючи на одном из нумерных островов в жёлтых ки-тайских водах, имела многоэтажную, снежно-белую как в песне яхту, поджаривала тело и циркульные ножки (имеется в виду прямизна и стройность циркуля, а вы что подумали?) восточным солнышком и вела достаточно праздный образ жизни, что не исключало ведение како-го-то бизнеса, помогающего замечательно сводить кон-цы с концами и успевать торчать в русскоязычных "Од-ноклассниках".
      Странно для бизнесвумен, но умный К.Е. связал это с ностальгией по Родине и заценил красотку ещё бо-лее.
      Кирьян Егорович, сраженный красотой N, разумеет-ся, тут же влюбился, заочно познакомился, стал её "другом", поклявшись не надоедать, быть исключитель-но молчаливым воздыхателем и дистанционным поклонни-ком.
      Благодаря битому о грудь обещанию и очередному присвоенному званию "друг" он получил доступ к "за-крытой" папке с эрофотографиями.
      Закрытая папка сильно разочаровала Кирьяна. От бывшей красавицы остался только недюжинный рост и смуглая кожа, заражённая целлюлитом в средней ста-дии. Добавились волнистые складки вокруг живота, но блин, che bestial образ-то остался!
      Верный слову Кирьян, поборовшись с совестью, убедил себя, что он по-прежнему любит леди N, по крайней мере любил на молодом этапе её жизни, и не позволит себе предательства. В закрытую папку, дабы не вредить первым ощущениям, больше не заглядывал.
      Как-то по пьянке, в дрободан расхорохорившийся Кирьян залез в свой горячо любимый интернет и, от-бросив неуместную для продвижения дела любви скром-ность, написал поэтичное и жаркое сообщение пример-но такого содержания:
      "Уважаемая N, ...пара комплиментов, ...если Вы позовёте меня к себе в гости, ...ещё парочка ..., то я немедленно брошу все свои дела и прилечу к Вам на крыльях ...любви, конечно. А также с удовольствием выпью с Вами рюмочку водки на палубе Вашей белоснеж-ной красавицы".
      Несколько дней Кирьян Ег., воодушевлённый будущим приглашеним, ждал ответа. И наконец дождался.
      Леди N нежалеючи выбросила влюбленного Кирьяна Егоровича из списка друзей, видимо посчитав его про-щелыгой - неудачником и туповатым ловеласом, желаю-щим попить нахаляву в восточных водах, на чужой яхте и без пригласительного билета.
      На этом дружба с красавицей закончилась.
      Кирьян Егорович простил леди N - ведь она не зна-ла, бедная китайская подданная, что имеет дело с сочинителем бестселлеров. А сочинитель бестселлеров, как правило, имеет пухлый счет в швейцарском банке и свой грузовой пароход, доверху набитый шампанским и любовью не по переписке.
      Кирьян Егорович, плюнув на несостоявшееся ранде-ву, принялся собирать чемоданы.
      - Где бы взять русскую наклейку?
      В Угадайгороде, как в городе-тупике, такой наклейки днём с огнём не сыщещь.
      
      ***
      
      
      чтиво 2. ПУТЕШЕСТВИЕ ЗАДОМ НАПЕРЁД или ЧЕК end ХУК
      
      -----------------------------------------------------------------------------------------------
      
      ------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      
      љ "Пусть женщины впредь платят мужчинам не только за секс, но даже за предпросмотр".
      
      
      ------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      Ингр.1 ЧУДОВИЩЕ
      
      Теги иллюстрации:
      Чудовище в Буге. Плюющийся вдаль Малёха
      
      
       010 год.
      Растолстела книга. И издателю сильно не повезло, пристал Некто репьём. Раньше он такого рода псевдописателей не пускал даже на по-рог. А этот выклянчил ещё и аванс. В поллимона.
      В данном случае его просто подставили. Обещали: будет недлинно. Хрена, батя, - принесли "Войну и мир", вставленную между страниц "Rough Guides" - не меньше.
      (Отдать книгу не забыть. Если напомнит - значит читает втихо-молку!)
      Главных героев - по пальцам перечесть, попутных - десятки, левых - сотни. В глазах замутило от пьющей массовки и ссущей на каждом перекрёстке толпы.
      Обещали: почистят ненорматив. Промашка опять: после двадцати возвращений к вопросу и тыщи якобы правок, так называемый "роман" во второй версии ещё гуще зарос чертополохом, или, мягко говоря, пу-стопорожней болтовнёй с антилитературной лексикой в междурядьях.
      А, если говорить по-уличному, то он почти насквозь, за редкими островками безопасности, усыпан низкомолекулярным, бытовым матом и прозаическим свинством. Будто вторглось всё это на землю Европы вместе с заблудшими, издревле немытыми азиатскими всадниками, мо-тающимися на понурых, покрытых степной пылью лошадёнках. От-стали они от основной Орды по причине беспробудного пьянства.
      Старик Рабле удавился бы собственным жабо, если бы ему удалось прочесть это произведение, в котором так буднично, таким наплеватель-ским мимоходом втоптали в грязь целый жанр, взлелеянный и отточен-ный гениальными сатириками, подъюбочными шалопутами, серунами, живописными убийцами , плутами и извращенцами средневековья.
      
      В третьей редакции к русским сорнякам и свежему навозу добавил-ся иностранный канабис , порнуха, сексуальные фантазии любвеобиль-ных мачо - кабыгероев, фонтанирующих перезрелым семенем. Про-явился вовсю дешёвый и неполноценный, если говорить о чистоте жан-ра, хоррор. Обнаружились слабо аргументированные политические де-марши, в которых любовь к человечеству пересекается с исторической неприязнью к отдельным народам, уж не говоря о великих чинах мира сего, кому уготована судьбою перемывка косточек. И нет против того негатива чудодейственного лекарства.
      Затеялось общение с усопшими из потусторонней, жуткой, хоть и весьма любопытной сферы, имеющей под собой не доказанную пока экспериментами почву.
      Засиял, обласканный писателем, прочий бытовой мусор, характери-зующий стиль всякой низкопробной современной литературы.
      Уважаемый господин Еевин - упомянём его мимоходом - тёмный император всех модных литератур, словесный эквилибр и ловкий фа-кир-испытатель читательского долготерпения, с такой позицией изда-теля непременно бы согласился.
      
      В четвёртой редакции с неба свалилась не обеспеченная дотошны-ми алиби, прерывистая и по-сказочному правдоподобная детективная линия.
      
      ***
      
      В пятой редакции на границе с Польшей из багажника Рено Колеос вылезло на свет божий полусонное крокодилье туловище в непромокае-мом пальто с нарисованными в районе брюха кубиками. Оно, подтвер-ждая фольклорные россказни, имеет три непресмыкающиеся головы.
      Одна голова - от незапамятного малорусского писателя - почти-что классического ведьмака, с угольно-сальными волосами до плеч. Другая - от слегка постаревшего киноактёра-красавчика. Третья... треьтья - отдельный разговор. Забудем её на непродолжительное писательское время.
      С первым всё понятно: Гоголь! Ъ!
      Второй, это статистический герой, - продукт Страны Грёз, на деся-ток лет прописавшийся в каждом телевизоре. Он побеждал в звёздных, модных рейтингах, одинаково любимых как городскими тётеньками и их дочурками, так и районными доярками.
      Кажется, то был Бред Пит, может, Шон Пен, или тёмноголовый, вечно голый и вечно на корточках в корыте душа Рик, выставивший хер-головку специально для женской прессы. Рик, ох уж этот Рик!
      Сам Кирьян Егорович Туземский не силён в кинематографии, и, тем паче, не помнит фамилий. К чему ему эти запоминалки? Если приспичит для спора с кем-либо, то он может позвонить лучшей своей подружке Даше Футуриной, прославившейся энциклопедическими познаниями в истории кино. У неё прекрасная память на всё блестящее.
      Пуще всего Даша отметилась в "Живых Украшениях Интерьера" . А здесь она пребывает мимолётом.
      Имя предпоследнего актёра, имеющего шанс на прославление в ли-тературе, прекрасно известно незамужним девушкам. Об этом можно легко догадаться, заходя на экскурсии в их спальни и глядя на вырезки из журнала "Звёздный путь", окроплённые девичьими слезами. Журна-лы покупаются на последние, выданные мамкой семейные деньги. Все эти божественные образа в розовых поцелуях. Сам Иисус позавидовал бы такой искренней популярности. А ещё более удивился бы он экстати-ческой готовности русских мадемуазелей к совокуплению с бумажкой - оживи её хоть на секунду.
      Пришпилены Питы, Пены и Рики также к иконостасному изголовью тех деревенских и пригородных девчонок, что прибывают в города, те, что шумят и веселят жителей по ночам. Живут они кто где, но только не в пятизвёздочных отелях. Там они бывают, конечно, но изредка и не каждая: чисто для снятия пробы со сладенького иностранного овоща. И то, после того, как освоятся и вдоволь наедятся отечественно уличной стряпни, окрещённой обидным словом "блядскость".
      Объявленная цель их прибытия в Большие Города (...большие горо-да... - помните песню у Бодрова) - повышение любой квалификации, - лишь бы предложил кто. А фактически: для улучшения финансовой пер-спективы средствами "заму$€ства".
      Последний (авторский љ) перлвариант привлекателен содержанием в термине долларов, евро и их рублёвых эквивалентов. И потому оче-видно предпочтительней.
      Ища счастья на бытовых качелях, часть девочек пытается надёргать ростков интеллекта в университетских оранжереях. Авось, когда-нибудь, да пригодится: Будущему мужу. Детям. Себе после развода.
      Исконно городские девчонки с богатыми мамочками и папочками дешёвыми вырезками брезгуют. Они покупают толстые журналы, наби-тые истинным гламуром. И, разобравшись по журналам и кабакам в реа-лиях жизни, предпочитают брать реальных пацанов с реальным, а не прогнозируемым баблом.
      Жаль, в литературе не слышно интонаций!
      
      "**" ...Писатель, поставив две звезды на этом самом месте и, набив трубку дешёвым табаком, попытался было поставить звезду третью. А потом собирался ни к чему не обязывающую главу свинтить и перейти к следующей.
      Но тут послышались негодующие крики читателей. Пришлось тор-мознуть, вникнуть. И что же он услышал и увидел?
      
      1.
       Гражданин Нектор Озабоченный сидел на кончике его пера и по-бухгалтерски волновался за расход чужих чернил. А особенно за соот-ветствие их расхода реально правдивому выхлопу. Рентабельность про-веряемого писателя, по его мнению, находилась в отрицательном про-центе.
      
      2.
       - Всех бы этих писателишек определить в налоговую инспекцию! - несправедливо и ровно наоборот считал один, совершенно незнакомый, зато чрезвычайно важный пенсионер республиканского значения, скола-чивающий капитал для своих пышных похорон на карточке VISA GOLD.
      
      3.
      - Вот бы учредить приз от Президента за внимательность, за эко-номию, и, особенно, за участие в искоренении писательского террориз-ма! - думал другой. Этот усат, горбачёват, нечистоплотен, без головы в башке - и он был крайним справа.
      
      4.
      Боковой судья слева, - злобствующий, сутяжный философ В. Бес-чиннов, - или С. Бесчестнов? - ровно так же, как и наш графоман, - пи-щущий человек. Но, не зарабатывающий ни грамма на теме любви среди слонов. "При таких выгодных условиях конкурса, а не поучаствовать ли в дальнейшей ловле писателя на слове? Силён ещё, и, ах как полезен для россиян жанр сексотства! - думает он.
      
      5.
      - А если повезёт, то и на глубокоуважаемую мозоль наступить! - решает завистница и конкурентша на писательской ниве.
      Её НИК... - к чёрту её НИК. Много чести! Эта НИК считает себя са-мым главным критиком Интернета, не написав ровно ничего. Её люби-мый форматный герой и образ, с которым она слилась навсегда - Стару-ха Шапокляк. Она ближайшая подруга некоего графомана сутяжного, который, так же как и Кирьян Егорович, писал про слонов. Но, сутяжный графоман писал про слонов - производителей фантастического интел-лекта, а Кирьян Егорович про калечащие судьбы людей статуэтки, и о слоне - воспитателе юношества, производителе сексуальных мачо. И, хотя НИК с сутяжным графоманом (по всей видимости) спят в разных постелях, но брызжут интерактивной слюной одновременно ровно сиам-ские девственницы.
      
      6.
      - Хватит нам таких псевдографоманистов - реформаторов. Бумаги в стране не хватает. Засоряют, понимаешь ли, Лазурные берега Интерне-та.
      
      7.
      - Довольно! - необдуманно бубнят следующие, нежась, кто на отре-ставрированных Мартиниках, кто на искусственных, идеально круглых Канарах.
      Натуральных Канар, как известно, на всех бездельников уже не хватает. Эти мечтают о других, неиспытанных ещё, местах отдыха. Они ностальгически листают кляссеры с марками бывших колоний. Они по-качиваются в экологических, соломенных креслах-качалках мадамбо-варских будуаров. Они топчут заросшие мусором, тёмные и непонятные им до конца искренние, прозрачные, как слеза Ивана, бунинские аллеи. И плюются, и плюются, аж харкаются.
      
      8.
      - Рано звездить!!! - кричат самые наивнимательнейшие педанты, требующие к себе уважения. - С той стороны двери герой был с только что зажжённой свечой, а с другой - уже с Огарковым Вовой.
      
      9.
      - Третья-то голова у крокодила чья? Забыл элементарную арифме-тику, а писать взялся, - орали настоящие инженеры и счетоводы-статистики. Они сумели точнее всех посчитать и сформулировать усреднённую самиздатовски критическую мысль.
      
      На что наиленивейший графоман (а его короткая личная увеличи-тельная приставка "наи...", не менее значима, а то и выше, чем другие "самые-присамые наи-наи..."), в достаточно неучтивой и малоцарствен-ной для столь важного обстоятельства, как количество голов у пресмы-кающегося героя, ответил нижеследующей фразой:
      "А третья кучерявая голова пресмыкающегося напоминала те чу-гунные памятники, что стоят на каждой площади имени Пушкина".
      И добавил недостающую звезду.
      "*".
      - Шлёп!
      И всё стало на свои места. Чего вот шуметь по таким пустякам?
      
      ***
      
      Мы же - читательское меньшинство, находящееся в молчаливом, почти масонском альянсе, добравшиеся до этой страницы, - аккуратны и вежливы. Мы понимаем суть намёков и недосказок. Мы умеем хранить чужие тайны. Мы читаем и перечитываем непонятное, при необходимо-сти возвращаемся в середину и в конец. Ища растворённую, тщательно замаскированную идею, мы плюём на неё и следим за истоками рожде-ния букв и вытекающего из их комбинаций смысла. Мы углядели разни-цу между первым вариантом рукописи, вторым - сокращённым и сред-ним последним: он ни туда, ни сюда, в нём ни тяти, ни мамы, ни тяги к умному, ни пользы человечеству. И это славненько!
      Мы удивляемся, но не сожалеем якобы потерянным возможностям. Мы не плачем по выдернутым страницам и по стёртому с лица литера-туры трёхголовому герою без точного имени и фамилии. Дай ему имя, так он показал бы всем этим Кихотам, Швейчикам и Сойерам, где зиму-ют жёсткосердые тримордые русские Раки!
      
      ***
      
      Переговариваются между собой взахлёб и три французских мона-шки-читательницы творчества 1/2Эктова, штудировавшие книгу с нача-ла её написания (с целью перевода и правильного внутримонастырского употребления):
      - А вообще-то животное, оказывается, поначалу не было элемен-тарным чудовищем.
      - Оно было не просто сказочным, и не просто безобидным. Оно бы-ло весьма казаново-сексуально и критически литературно подкован-ным.
      - Оно могло запросто, на выбор, высунуть только одну: или самую красивую, или самую умную, или самую поэтическую голову.
      - Вы не помните, сколько у него членов, три или один на всех, но по другой цене? У него рыжие волосы там, или как у Гоголя? Яичек шесть или два? Совместный ум (сенато-палато) влияет на сексуальность? - Им это важно.
      - Я бы с ним...
      - Предлагаю три на три.
      - Оно с целью инкогнито ходило в шляпе-колпаке-полуневидимке, нахлобученной по самые плечи.
      - Оно могло молчать, слушать разговорчики и пухнуть возражения-ми так же бесцеремонно, как пахнет вяленая бензинным перегаром рыба, забытая в багажнике известного вам Рено.
      - А могло, выбравшись на волю и спрятавшись за дорожный знак, чисто, со знанием сопрано, долго и обворожительно петь на трёх языках одновременно: будто яйценоская соловьиха в паре с двумя командиро-вочного вида павлинами.
      - Оно могло швыркать ноздрями, уподобляясь простывшему гип-попотаму, вынутому из Лимпопо и интегрированнуму в продуваемый северными ветрами, замерзающий по ночам ZОО-ОSLO.
      - Оно могло подмигнуть зевакам как на шествии ряженых, а потом, незаметно от всех, сжаться. Оно способно сложить вдесятеро хвост наподобие раскладной книжки и в таком виде спрятаться в любую щель.
      - Неужто в любую? Вот это уже, - натурально, - сказки! - говорят неверующие монашки-читательницы.
      Одна из них, излишне замкнутая, лет сорока, открыв чувственный рот, только-что в упор пялилась на живой член приглашённого за пла-ту натурщика. Член для лучшей запоминаемости свойств эрегирован третьей смотрительницей женского монастыря. Третья лучше всех под-кована в этих делах.
      - Думаете, так не бывает, что такой большой и в любую щель? В наше-то расчётливое, материалистическое время, - когда не то, чтобы за щель, а даже за нано-любовь нужно платить?
      - Ошибаетесь. Бывает. Именно в нано-любую и пролезет, - утвер-ждают современные смотрительницы, дружно сидя лесботреугольником, теребя одной рукой клавиатуру шаловливого компьютера, другой... Не будем народовать то, чем занимались их вторые руки.
      Монастыри-то, в основном, и раскупают все тиражи Туземского К.Е. "Для обучения подопечных редкому и тайному искусству удовле-творения священной похоти". Вот итог их размышлений. И одна из це-лей. Новое время - новые задачи!
      И љ: "Пусть женщины впредь платят мужчинам не только за секс и семяизвержение (семя - товар, эликсир, секс - труд, труд продаётся, по-литэкономия знает), но и даже за предпросмотр".
      За эту яркую межнациональную идею Туземский огребётся по пол-ной, зато умрёт известным на все последующие сексуальные революции. Ход последующих не ясен: распробовано будто уже всё.
      
      ***
      
      Упомянутое в пятой редакции с виду немыслимое дело, - хоть верь, хоть не верь, - происходило на мосту, в межграничной полосе. Вспо-тевшее туловище описанного животного перевалило через перила ж/б переправы и нырнуло в м.реч. Небуг в несколько шагов ширины, кото-рую пехотинцы Рейха, переходя границу в далёком сорок первом, пере-прыгивали, не засучивая штанов и даже не поднимая над головой авто-матов.
      А их генералы составляли планы переправы на речке-ручейке, пе-рекатывающей измождённых своих барашков аж до самого впадения в пограничный Буг.
      Они тыкали сигаретами в тонкую змеистую линию на карте и гого-тали над такой смехотворной дислокационной ситуёвиной (das ist grosse russisch-schwein Parodie auf Maginot ).
      Они не удосужились нарисовать там ни одной двойной пунктирной черты с отогнутыми хвостами, которые хоть как-то могли бы обозна-чать временную военную переправу.
      И зря! На этом основании могли бы истребовать от наивного (так как самовлюблённого) вермахта с десяток Железных Крестов.
      Итак, зелёное туловище о трёх головах нырнуло в цыплячью речку Небуг совсем рядом с накуренным с предыдущего вечера и обомлевшим от такого видения Малёхой Ксанычем.
      Малёха - честь ему и хвала - даже виду не подал, хоть и немало удивился.
      Туловище не поспело вернуться обратно, распластав фалды по тине и оставив открытым багажник, который Малёха, слегка дивясь обороту собственной фантазии и возвратившись от перил, торопко прищёлкнул обратно.
      Мозги - мозгами, а прихлоп закрывшегося багажника, - с какой это стати? - был физически осязаемым даже для сидящих внутри авто.
      Бим проснулся от грохота. Повёл головой: "Где, что? Мы уже в Варшаве?"
      - Херов в Варшаве! Это ты уже в Польше, а мы ещё в Белоруссии, - так отреагировал рассерженный генерал. На самом деле стояли ровно посередине "зелёного коридора", то есть ещё не в Польше, но уже и не в Белоруссии.
      "Малюха-сынок, - что ты там делаешь!?" - Это кричит он же, но уже ласково, примеряя на себя роль нежного отца.
      Малюха: "Багажник захлопывал".
      Папа: "А кто открыл?"
      Малюха: "Почём я знаю. Ты и не закрыл после своей дурацкой та-можни".
      Малёха-Малюха на этот раз не смог утаить своего бешенства, при папе обычно тщательно схораниваемого. И сплюнул в первый раз в этой книге.
      - Сынок, тут нельзя плЮвать! Все бычки - в карман!
      - ПлЕваться нельзя, а про "плЮваться" не написано, - парировал сынок.
      Вот сила русского слова, в котором замена одной буквы меняет всё!
      Отец привык к неадекватным поступкам сына, но некоторые особо яростные наезды воспринимал отрицательно, сердился, страдал и долго после того отходил. Это некоторым образом влияло на регулярность одаривания Малёхи деньгами для невинных детских развлечений. Это мешало незапланированным остановкам и покупкам харча переходного возраста, смачно расползающегося между пальцев в любимых всеми мальчиками мира милых и могучих Макдональдсах.
      - МММ! - масляно ухмыльнулся критик Љ10.
      
      ***
      
      Отец, всего лишь за час, излишне крепко "пролетел" сразу по не-скольким статьям.
      От совершённого лохова, само-собой, потерял флаг непогрешимо-сти и президентской главности, такой обязательной для Малёхи перед лицом прочих старичков.
      Старички - эти, хоть в совокупности и конкуренты папиному уму, но даже более абсолютные болваны, чем его лишь изредка не адекват-ный папа.
      - Кирюха, сына, хорош курить, - прыгайте в машину! - прикрикнул генерал. Он самый важный по ранжиру персонаж этой ужасной книги.
      Фамилия его Клинов.
      Вот профессионально сделанная вытяжка из тактико-социальных данных:
      "Клинов Ксан Иваныч. 53 года. Владелец автомобиля, штурман, не-подменяемый никем рулевой, генерал-капитан над всем прочим сбро-дом самокатчиков, быдлом ленивым. Намотал почти четыре тысячи км, прежде чем доставил на границу шушеру".
      Шушера? Ох уж эти... нелюди.
      
      ***
      
      Шушера - это вызывающе, несправедливое НЕЧТО среднее между палубной вечно пьяной матроснёй, и беспечными, ни хрена не помога-ющими апатичными пассажирами, называющими себя вдобавок ещё и товарищами Клинова.
      Ксан Иваныч - в крайней степени озлобления: как от затора на мо-сту, сравнимого, разве-что, с пресловутыми столичными пробками, так и от поведения подлого, само-собой открывающегося багажника.
      В багажник упакованы жизненно необходимыме вещи и легально ввозимые непреходящие ценности. Багажник, к тому же, вскрыт какой-то сволочью.
      - На таможне что-то у нас явно стибрили, - честно предположил удручённый таким херовастеньким ходом событий капитан-генерал.
      - Да ну, нах! - отвечал ему хор саботажников, которым и хор и хер и всё похеру, в том числе обворованный багажник: бабло-то у них при себе.
      - Очередь двинулась! - кричит генерал. - Шмыгом в салон, мать вашу!
      Малёха, сердясь на отца, в машину намеренно не садится.
      - И я ещё не докурил, - ворчит Кирьян Егорович и смирнёхонько продолжает считать цыплячьи свои шажки. - Торчать нам ещё тут с час, не меньше, - считает он, и он не торопится
      А смысл недовольства прост: папа (генерал, начальник экспедиции) забыл один из двух своих предъявленных паспортов у белорусских по-граничников. Горестный этот факт обнаружился только что, на середине моста, когда повернуть назад уже нет возможности. Машина - член та-кого же неповоротливого стада послушных бычков, загоняемых в крова-вую ловушку по узкому тоннелю, составленному из асфальта, серого неба, металлических жердей и бетонных брёвен.
      Дуясь на нескладухи и крайнюю замедленность процессов, проис-текающих будто в испорченой микроволновке, Малёха продолжает идти параллельно аэрочемодану "Mont Blant". Обтекаемый ветрами чемодан, сверкая новизной, притулился на крыше отличного полупар-кетно-полубездорожного автомобиля "Renault Koleos". Малёха с удовольствием лежал бы в нём, куря в небо, и вкушал бы прелести затя-нувшегося пограничного удовольствия. Но, как бы не так. Пробка, пробка, пробка, равная главному обаянию шофёрской Москвы.
      Багажник забит под самую крышку турбарахлом. Из него торчит ко-нец одеяла. Соседи свистят и показывают пальцем то на левый борт, то на тучи. Но, наши не знают языков и плюют на их насмешки.
      Через каждые три полуоборота колёс Рено приостанавливается. С остановкой вращения замирает послушный движению колонны Малёха.
      От скуки мальчик тренируется плеваньем в высоту через оградку моста, и на дальность - в "мал. погран. реку Буг-Небуг". (Так по кр. ме-ре написано было в фашистской карте 41-го года).
      Кирьян Егорович плетётся на безопасном расстоянии от Малёхиных рекордов, раздумывая о некрасивом кульбите судьбы, случившимся в самом начале путешествия.
      Вообще эта приостановка темпа была не просто плохим знаком, а отвратительнейшим, гнуснейшим намёком на полный провал в самом начале великого похода, так радостно и самоотверженно затевавшегося в далёкой и в доску родной прохладе Сибири.
      Польская таможня, находящаяся в полутороста метрах прямо по курсу, не сулила ничего хорошего: ни милой глазу постсовременной архитектуры, ни радушного общения с людьми в погонах.
      Машина вкупе с колонной, изрыгнувшей из рядов передних счаст-ливчиков, проползла метров пятнадцать и опять застопорила.
      - Раньше надо было вставать, - литературно сердится Ксан Ива-ныч, - засони, блин (в жизни, естественно, в этих злачно-сковородочных местах вместо блинов свирепствует размноженная злая "блЪ"). В век вас не добудишься. А договаривались спозаранку встать. С утра, блин, здесь, блин, машин, блин, совсем, блин, не бывает...
      Ну, вы понимаете живую прямую речь, прямо вытекающую из жан-ра. И Вы не обижаетесь на не повинного ни в чём автора.
      
      ***
      
      Ксан Иваныч перевирает факты. Защитник небесный видел, что все встали ровно по свистку. Но, больше часа ждали хозяйку брестской квартиры, снятой на одну ночёвку у Ядвиги Карловны - важной женщи-ны Бреста.
      
      ***
      
      
      
      Ингр.2 ЯДВИГА КАРЛОВНА
      
      Теги иллюстрации:
      Ядвига Карловна на переговорах,
      Бим, ожидающий во дворе
      
       двиге Карловне под семьдесят. Она, несмотря на воз-раст, - бойкая, подвижная, типажная женщина с весьма уместным в этом пограничном краю еврейско-польским выговором. У неё шустро бегают глазки. Глазки не лишены былого сексуального блеска. По взглядам Ядвиги угадывается тщательно конспирируемая профессия "мамки". Вы понимаете: она - предводила сотенной рати красивейших брестских девочек. Бабло, естественно, у неё водится. Девочки, соглас-но белорусской традиции, в удовлетворение ревности российским подо-рожниц будет сказано, малооплачиваемы. При этом они востребованы мужским местным народонаселением, а ещё больше шоферами-транзитниками разных мастей. Девочки берут не ценой, а красотой глаз и количеством любвных подходов. Всё делается с улыбкой и искренно-стью. Прекрасная игра. Полна Белоруссия талантливыми девочками. Стоит ли рассуждать - в карманы чьёго пёстрого сарафана заплывали льющиеся с мужчинских гор щедро зелёные, красные, синие денежные потоки! Такими потоками можно двигать лопасти беларуських гидро-станций
      По внешнему виду, поведению и записям в ежедневнике Карловны можно безошибочно писать сексуальную родословную и вентилировать мимозамужние связи лопнувшего (не от того ли?) СССР. Сдача квартир в краткосручную аренду - её второй, не основной бизнес. Минское ЧК любит Ядвигу Карловну. Минское ЧК бесплатно продырявило квартиру Ядвиги в каждом углу, и в случае недоразумений готово представить любой степени подробности видеодоказательства.
      
      ***
      
      Ядвига Карловна, несмотря на "крышу", по инерции советского времени побаивается поэтажных дверных глазков.
      Она по-прежнему страшится вездесущих соседствующих старушек - лавочных надзирательниц. Их наблюдательность может привести только к одному: к очередному заявлению в милицию и вытекающим отсюда разборкам по поводу недекларируемых заработков. Причём, больше в первой, абсолютно неприветствуемой бабульками сфере.
      БелЧК отказывается защищать Ядвигу, предпочитая ненавязчиво оставаться в тени и с пустяшными случаями не связываться.
      Случаются перебранки с бабульками всвязи с эпизодическим игно-рированием Ядвигой Карловной неписаных правил дворовой нравствен-ности даже во втором, невинном бизнесе: "Сдать квартиру неизвестным людям? Ты что, Ядвига, совсем с пупа сдвинулась!"
      Выпячивание богатства в этой почти-что свеженькой стране не при-ветствуется: батько того не велит. А у Ядвиги деньжата в загашнике есть. Не зря она плачется и посыпает пеплом пущи седин, ссылаясь на трудности бизнеса теперешной Беларуси: дамы без огня не бывает!
      Наших же опытных руссиян, переживших не только радости прези-дентства, но зацепивших оттепель и ежегодные похороны генсекрета-рей, на мякине не провести.
      Далее:
      Согласно правил Ядвиги, всем арендаторам и кратковременным съёмщикам в подъезде полагается передвигаться исключительно пооди-ночке.
      Хлопанье дверьми строго-настрого наказывается процентами от арендной платы за каждый соседский доклад.
      С некоторой натяжкой можно сказать, что соседи пребывают в неко-тором сговоре с Ядвигой, так как за их молчание как бы само-собой предполагается некий платёж. А за особо яростное поведение, сопро-вождаемое превышением шумового лимита, с перекрывших планку арендаторов взимается и впредь будет взыматься грозный штраф.
      - Согласны с таким непререкаемым бытовым условием?
      - Согласны. Конечно, Вы бесконечно правы.
      Распивание спиртных напитков Карловной в виде исключения до-пускается. Она и сама - будучи предпринимательницой - понимает важ-ность таких алкомероприятий, но, опять же, в ограниченном цивиле. Степень распития в контексте с беларуськультурой определяется лично ей самой, и об этом докладывается каждому новичку - арендатору перед началом каждой сделки.
      - Да-да, конечно. Мы не против. Понимаем.
      - Вы мне явно симпатичны. Судя по лицам, вы не совсем конченые русские. И не шпионы. (Такие простачки не бывают шпионами). Но у меня есть ещё одно правило. Оно может вам не понравиться, но...
      - Что за правило? - клонит голову вбок Ксан Иваныч. Ему доверено возглавлять переговоры.
      И Ядвига, приняв в сердце острое понимание, с воодушевлением принялась рассказывать:
      - как воспитывали её,
      - как родители наливали ей на донышко столовую ложку кагору,
      - как она, в свою очередь, передала эту традицию дочке...
      - И...
      - Короче, пить что ли совсем нельзя? - осторожничает Ксан Ива-ныч.
      - Отчего же нельзя... Водку нельзя. Коньяк осторожно, рюмочкой, рюмашечкой по вашему. Виски - напиток для меня дорогой. Вы же сами его не пьёте. (Как сказать!) Вот я, к примеру, выпиваю бокал вина, и мне этого хватает. Я не буяню, не пою песен...
      - Мы не знаем песен, - отчеканил Ксан Иваныч, и спешно попра-вился: "Только гимн".
      - Гимн - это похвально. Вот у нас так никто не знает гимн Беларуси.
      - А он разве есть?
      - А куда ему нафиг деться? - удивляется Ядвига. - Есть, разумеется есть.
      - И музыка к нему?
      - И музыка.
      - Вау! - диву даётся Малёха, он же сочинитель музык, и даже при-свистнул от изумления.
      - Я бы с удовольствием послушал ваш гимн, - сказал Кирьян Егоро-вич. Он по пьянке умеет играть на фортепиано. А Бим, кстати, - на всех инструментах мира! Но Бим временно спрятан во дворе и эпохальной беседы не слышит.
      - И я, - сказал Малёха. Он любит драмм-бэйс и все инструменты мира, вставленные в компьютер.
      Ксан Иваныч вздёрнул удивлённые глаза к потолку (ну дают подли-зы, бляди, предатели Руси!)
      - Мы не буяним никогда, - сказал Кирьян Егорович. - Мы - интел-лигенты.
      - Мы вообще-то ещё архитекторы, - поддержал Ксан Иваныч, пере-дёрнувшись от удовольствия. И он почему-то не стал рассказывать Яд-виге про проектирование казино в Алтае, про то, как весело, с топором гонялся за Бимом по Монголии. И не стал вспоминать, как метал в него, будто играя в городки и иной раз, к сожалению не попадая, жерди от овечьей загороди в Хакассии.
      (Волостые это каста, жрецы от искусства, - так искренне считает он. Городки сродни бильярду. Гонки по степи с ржавыми лезвиями - невин-ный пейнтбол). Ядвига в шоке. "Волосатых" она не поняла. Потому как не полная дура и говорит на своём языке.
      - Мы только Rose et Route и пьём, - мгновенно и по-испански со-врал Кирьян Егорович (скорей бы ушла, а там посмотрим!). - Максимум бокал. Как и Вы.
      Ядвига зарделась.
      - Скажите ей, что я вообще не пью, - подсказал Малёха на ухо К.Е. (Кирьяну Егоровичу)
      - А сам возьми, да скажи, - посоветовал К.Е.(Кирьян Егорович: по-вторять больше не будем) так же тихо.
      - А у нас вот этот молодой человек вообще не пьёт, - обрадовался К.И. (Ксан Иваныч) за своевременно подслушанную мысль. Это им плюс. Молодцом у него вообще-то сынок наличием аргументария!
      - Короче, тогда так: много не пить, всем в магазин не ходить. Пусть кто-то один из вас сходит. Магазин почти рядом. Вино хорошее. Но пить рекомендую только наше. Остальное - бодяга и, извините, настоя-щее говно и моча.
      - И российский алкоголь - говно? - слегка обиделся Ксан Иваныч.
      - Тем более российское. Могу дать задание кой кому и прислать ваш заказ. Если хотите. Но не даром. Ноги курьера (обычно курьерши) стоят что-то, но - не бойтесь - не дорого, в пределах разумного. Реко-мендую приобрести белое. Я вот...
      (Зря она не договорила про длину и цену гонцовых ног).
      - Мы не хотим вас зря напрягать.
      Тогда Ядвига Карловна в подробностях рассказала поначалу какие лёгкие вина, кроме насквозь лечебного кагора, она терпит. А далее пове-дала известный всем местным алкоголикам маршрут. Далее рассказала, что если бы путешественники приехали в августе, то десерт можно было бы вообще не покупать: у них в городе есть такая улица, где вишни ого-го... а самая плохая водка... а самая хорошая колбаса... лучше брать коп-чёности... батька за этим следит... а не то им... сертификец им всем... и т.д. и копец. У нас не диктатура, как кое-кто, может быть, считает, а по-рядок.
      - Мы поняли. Спасибо, Ядвига Карловна. Обязательно приедем осе-нью. Мы планируем Португалию и Барселону. Хотим заглянуть в Ги-бралтар и покидать с берега камушки и...
      Ядвига обрадовалась: "Заночуете перед Португалией у меня если что. Я буду рада. Португалия - она же рядом?"
      - Рядом. Ок.
      А далее бытовая инструкция:
      - Так! В постель вина не носить. Стол вот он. Стул возьмёте в спальне. Диван раскладывается, бельё в шкапчике. Курить исключитель-но в окно. С сигаретой на балкон... особенно в трусах не выходить... Надевайте штаны... и... а... лучше вообще не выходите. Особенно ночью.
      - А что так?
      - Соседи увидят. Кондиционер не включать: он много электричества ест.
      - Что ж так много ограничений? - удивляется пацанва. (Они деньги платят в рублях, могут в еврах, не в зайчиках! Жарко тут! Возьмёте денег за кондишен?
      - Договорились. Но эти денюжки особые и пожалте их вперёд.
      - Сколько? - И Кирьян Егорович принялся засучивать курточку с майкой, обнажая чёрный, рублёвый, искусственной кожи общак.
      - Ой, зачем вы изволите совершать демонстрацию живота?
      - Я бухгалтер. У меня тут деньги.
      - Другое дело. - И Ядвига оживилась. - Дайте-ка мне один паспорт.
      - Зачем?
      - На память. Шучу. Страховка. Вдруг вы... Словом, утром при встрече и отдам. Вы же утром съезжаете?
      - Ну да. Мы можем всё отдать. Мы вам верим. Вы же не станете...
      (Почему бы и не стать?)
      - Не надо мне все отдавать. Кто у вас главный?
      - Наверное... я, - сказал Ксан Иваныч, поглядев на товарищей. И не стал неправым. У него три паспорта, автомобиль его собственность, и гонор командира.
      
      ***
      
      Друзья Бима, словно заранее почуяв жёсткость условий, и как вы уже догадались по обронённой фразе, припрятали нетрезвого пассажи-ра Бима. Но, как оказалось, недостаточно надёжно.
      - Сколько вас человек? Как вы разместитесь? Вдвоём на одной кро-вати можете спать? Она широкая. Подоткнётесь одеялами, если что... - Грозно пытала Ядвига путешественников, заканчивая инструктаж и неумолимо приближаясь к цене вопроса.
      - Нас трое. Спать вдвоём любим.
      (Уж не пидоров ли собирается приютить Ядвига Карловна?)
      - Трое? - пересчитала хищнющими глазами: "раз, два, три. Трое. А это не ваша ли случайно машина во дворе?"
      - Чёрная, Рено?
      - Чёрная, с чемоданом сверху.
      - Случайно наша.
      - А почему в ней дверь открыта? Может с вами ещё кто-нибудь есть, может, девочек везёте? С девочками не пущу. Девочки у меня...
      Хотела сказать, что девочки у неё свои, но скромно вымолвила толь-ко: "Девочки у меня сметой не предусмотрены".
      - Нет никого. У нас чисто мужское путешествие.
      (Жаль. Не клюнули. Это приличная добавка к оплате).
      - Я семейный человек, - добавил Ксан Иваныч, - у меня вот этот молд-юноша, к примеру, сын.
      - Я догадалась. Вы похожи.
      (Хренов, похожи!)
      - А я старый уже для девочек, - соврал Кирьян Егорович и подумал про местных бедных студенток. - А у вас тут высшие заведения есть?
      Ядвига сверкнула зрачками.
      - А вам зачем? Там сессия и экзамены на носу.
      - Так. На всякий... Словом, не важно.
      - Раз не важно, молодой человек, то лучше сбегайте и закройте в вашей машине дверь. Там какой-то бухой бомж в тапочках суетится. Морда - страшней не бывает. Бородища - во! Лопатой. Попиз... украдёт ещё чего... Или уже украл.
      Ядвига Карловна показала ширину растительности у бомжа. Подо-зрительно осмотрела бороду Кирьяна Егоровича, уже завернувшуюся в сторону высшего белорусского образования.
      Благородная бородка Кирьяна Егоровича не шла ни в какое сравне-ние с бородищей бомжа, и нахлынувшее-было подозрение Ядвига от-секла как напрасное.
      Молодой человек под шестьдесят слетал во двор и пожурил Порфи-рия Сергеевича: "БлЪ, дедушка Бим, тебе же сказали удалиться подаль-ше".
      - А чё?
      - Через плечо... И кончик в зубы.
      Словом, из-за Бима, вышедшего из машины промять ноги, посидеть на дворовой оградке с сигаретой в зубах, арендная сделка могла рассы-паться впрах. Дверь машины он открыл для вентиляции, ибо перед тем опрокинул в салоне бутылку пятиградусной российской мочи.
      
      ***
      
      Малёха на правах молодого и чистого спал в персональной спаль-не. Он избранный. Один на двухместной кровати. Взрослые спали втроём на одной в общей комнате. Кирьяну Егоровичу выпало почивать в середине, так как Ксан Иваныч принципиально не хотел касаться тела сволоча Бима. Они в очередной ссоре, а Бим в обете молчания.
      Детский сад!
      Честно курили на балконе. К миловидной хозяйке соседского балко-на не приставали, хотя она явно желала сразу всех, а потом по очереди. Бычки бросали кто в цветочный горшок, а кто безуспешно пытался до-стрелить до бордюрины.
      
      ***
      
      Ночью за закрытой дверью спальни папа бранился с сыном. Сын воспитывал отца. Отец неумело огрызался.
      Слышны были только "трава, девки, крэк, сахар, водка, руль, изме-на, сам кто, любовница, бляди, я взрослый, мать, волнение, забота, евры, сто евро, тысяча евро, кончилось, интернет, хер им, балбесы, пердуны, асер-хуясер, крякнуло уже давно, нехер яблом щёлкать, а ты сам, а ты тоже хорош, а ты, а ты, а ты".
      Детали и главные причины часового ругательства свидетель наме-ренно умалчивает, хотя и догадывается о расстановке акцентов.
      
      ***
      
      И снова Буг-Небуг. На мосту едва движется очередь.
      - Нечего было заходить в дьюти-фри, - с хрипотцой в голосе бухтит почём зря разбуженный Порфирий, - вот смотрите: приехали самыми первыми...
      - Ну и что!
      - А вот и то, что купить ничего не купили, а очередь просрали.
      - Я кушать хотел купить, - смущается Малёха.
      - В хате надо было кушать. Жратвы-то сколько недожранной! И всё в утиль. Сколько выбрасываем!
      - Мы богатые.
      - У нас экономпоездка.
      - У тебя карточка.
      - Она на чёрный день.
      - Ненавижу хостелы и чужие квартиры.
      - Ненавидь молча.
      В таких случаях отец сердится, но ребёнок есть ребёнок. С ребёнком не поспоришь!
      - А я просто посмотреть... жвачку. И "макдон" бы купил, если б там было.
      - А я вообще из машины не выходил.
      (Выходил, но забыл. Никто Бима в спешках не поправил).
      - Не в этом дело. Мы были четвёртыми в очереди. А вот показывать лишние паспорта на осмотре - это ошибка! - вердичит Кирьян Егоро-вич, применяя издевательскую интонацию.
      - Ну стали бы мы десятыми - какая нахрен разница. А сейчас мы сотые, блЪ, со-ты-е!!!
      - Кирюха прав. Дьюти так дьюти. Дьюти фри это хе'рово... погоды нам не сделало. А вот покрасоваться и время проибать - хлебом нас не корми, квасом нас не пои!
      - Чё-чё! - привстал Ксан Иваныч. - Как это покрасоваться? У меня было три паспорта, я и показал все!
      - А если бы четыре или восемь? А у тебя сколько? Двадцать? Все бы отдал? А нах им все?
      - Десять бы не дал, - как отрезал Ксан Иваныч.
      - Именно покрасоваться! Одного паспорта не хватило бы что ли да? А как ещё тебе? Вишь ли, показать захотелось: вот мы, мол, какие важ-ные, а какие уж честные! Нас пускают за глазки красивенькие. Мы пти-цы битые! Путешествуем в год по два раза! Мы виртуозы заграницы, блЪ! - Ширится и брызгает слюнями Порфирий Сергеевич по настоя-щему. И Кирьян Егорович вжался в угол кресла, прикрывшись ладонью.
      - Пошёл ты нах! - Ксан Иваныч в усмерть обижен, хотя на самом деле виноват дальше некуда.
      - Простительно, - утешал и сглаживал Кирьян Егорович. - Чё уж там. Ну ошибся слегка. Ну не подумал лишний раз. Кто знал этих... сук. Каждый может сплоховать.
      - Нахрен вот было паспорт разным, блЪ, таможням оставлять!
      - Только хлопот нажили и больше ничего! - сказал Малёха. (Он то-же ничего не купил, потому как там далеко не Макдональдс, а дешёвый кусок заграницы. А за своим паспортом он следит. А эти стариканы снова лоханулись... тем более отец. Отец не должен выглядеть плохо перед этими скалозубами).
      Генерал на долгое время потерял доверие не только перед угрюмы-ми, помятыми, обвяленными с бодуна товарищами, но даже перед свя-тым и несчастным оттого сыном-малолеткой.
      У мальчика отобрали любимую коробочку с травкой. Какая боль, какая боль!
      Наивному малолетке - тут стоит оговориться ещё раз - на днях стукнуло то ли двадцать один, то ли двадцать три.
      
      ***
      
      Безпаспортную группу (если бы белоруссы замылили паспорт) по-ляки бы в Европу не пустили. Ещё с треском и на пинках выпроводили бы обратно. Обида!
      Малёхе с Кирьяном Егоровичем, как наиболее трезвым физкультур-никам, для выручки главного удостоверяющего личность документа пришлось изрядно попотеть, стрекоча пчёлками между машинами, а также между Польшей и Белоруссией. А это метров восемьсот в одну только сторону... без пчёлкиных крыльев.
      В исходной границе спросили номер машины и пожурили за невни-мательность. Поинтересовались, почему, мол, за утерей явился не сам хозяин.
      - Он за рулём. А у нас прав нет. (Враньё. От папы слегка попахива-ло). И зажат в колонне. Выехать вбок ну никак невозможно. Он нас сам попросил. По другому не получается.
      - Понимаем.
      - А это его сын. Проверьте фамилию. Малёха, покажи свой паспорт! Да вы же помните. Сами же нас шмо... проверяли, - ласково объяснял Кирьян Егорович.
      Нестандартное поведение стада ослов во главе с бараном чрезвы-чайно расстроило щепетильных пограничников. - Нас тут за деревен-ский киоск держат что ли!
      Слегка поскулив и прорентгенив для порядка лица жертв собствен-ной халатности, белоруссы паспорт-таки вернули.
      На другой границе толстая польская мадама, исполняющая дополнительно к основной профессии роль переводчицы, в до самых ушей нахлобученной кепке при парнях докручивала причёску. Смеясь, хлопала по опухлым бёдрам: таких растяп, причём взрослых, она в жизни не видела. Кроме того, как же так, как жаль! - растяпы не знали её распрекрасного польского.
      (Конечно, польский - он лучший в мире. Это только для неучей он пукает шампанским... - думал К.Е.)
      - От вас столько хлопот, - выговаривала она, - нам за дополнитель-ные хлопоты гонораров не дают.
      К.Е. грязные намёки с клянчем пропускал между ушей, на некоторое время сделавшись пулебронеслонословонепробиваемым. У него миро-вой уговор такой нахальной формы сметой не предусмотрен!
      - Как же вы дальше будете покорять Европу при таком-то безалабе-ре? - продолжала она. - Мы вас целый час ждём. Нам соседи позвонили сразу. И на вас пожаловались. С обеих сторон объявляли в репродуктор. Не слышали что ли? Оглохли или как?
      - А мы не понимаем по-польски. И белорусский не знаем. Потерю обнаружили... Ну, спохватились, но совсем недавно. И сразу же забега-ли, заволновались, ей богу.
      - Когда стояли в середине моста, - уточнил Малёха.
      - А очередь у вас "ой-ёй-ёй" - сами изволите видеть, - добавил Кирьян Егорович, - как за колбасой... в Елисеевском.
      - Ай-ай, как остроумно, - ехидничала чиновница, и тут же: "А я-то в Елисеевском не была. И что, хороший магазин?"
      - И я не был, - встрял Малёха.
      (И хорошо. А то бы расстроился: Елисеевский это, батенька, не Макдон).
      - Классный магазин.
      - А по-английски вы что, не понимаете разве? Мы и по-английски передавали...
      - Надо было по-грузински, - резонно шутил Кирьян Егорович.
      - Тут у вас ни хрена не слышно, - бурчал Малёха.
      Он слегка знает английский. Снисходя, употребляет разговорный русский. Но, чаще всего помалкивает в тряпочку. Всё от искреннего нежелания общаться со старыми пердунами, пьяницами причём. Куре-ние травки, как применяемое единолично, из списка пороков им исклю-чено.
      - Бибикают и мычат все кругом, как голодные, - продолжал нудить Малёха. Коров в обвинительной речи предусмотрительно опустил.
      - Сами-то вы кто! Догадываетесь?
      - Извините, мы нечаянно, - сказал Малёха.
      - Ещё скажи, что мы больше так не будем, - съехидничал К.Е.
      - Не ссорьтесь. Вините самих себя. Дальше-то как намерены жить?
      - Белоруссы больше виноваты! - возмущается К.Е., - они только один паспорт вернули, а он был старым и просроченным... а его мы по-казывали только для доверия... - что часто, мол, ездим. А нормальный паспорт себе заны... оставили. Зачем вот нам так... такие пассажи?
      - Так-то оно так. Но не знаю, не знаю... - сказала переводчица, - у Самих-то где голова?
      Вопрос поставлен справедливо и конкретно. На конкретный вопрос всегда есть конкретный ответ.
      У большинства Самих голова на месте.
      Виновата только самая главная голова. Это замороченная черепуш-ка Ксан Иваныча.
      Замороченность его не снимается ни стиморолом, ни антипсихозной конфеткой, засовываемой по утрам в ротовую полость.
      Он целиком и полностью живёт под страхом гиптетических и неми-нуемых дорожно-процессуальных неожиданностей.
      Жуть и ожидание беды непроходимой раскорякой стоят поперёк ге-нерального мозга.
      Прилипший к зубу леденец тоже не к добру, - говорит телевизион-ная примета.
      Ксашин рот перед каждым шлагбаумом напичкивается антипсихоз-ными конфетками.
      
      ***
      
      
      
      
      Ингр.3 ТРАВКА ПО НЕДОРАЗУМЕНИЮ
      
      Теги иллюстрации:
      
      Бим босиком в московском офисе, паровоз, голые девки в вагоне, трубка с травой, Бим спит - яички наружу
      
       орфирий Сергеевич сидит в машине и не выходит даже для покурения.
      Он думает думу. Он вторые сутки кряду озадачен. Причина: появле-ние его взору голубого ночного экспресса фантастического вида, забитого голыми и колышущимися как эфирные облачка пассажир-ками.
      Повторяем, ларчик открывался просто: в трубку Кирьяна Егорови-ча, целенаправленно для Порфирия, дабы отдалить его от бутылки, сбить с ног и уже спокойного уложить в постель, была подсыпана сло-новая доза дур-муравы.
      Порфирий со следующего утра, отсчитывая от момента занятного искурения, самостоятельно мыслить уже не мог. Он то глупо похихики-вал, то до буквоедства точно следовал приказам сверху. От безысходности он будто стал сверхпонятливой обезьянкой, но с некоторым отставанием по фазе. Он нога в ногу повторял общественные акции, и с отрешённым видом копировал телодвижения товарищей. Он будто старался не попадаться на глаза - насколько это возможно, чтобы не очутиться в списки на элиминирование . Он как больной хамелеон слился с задним сиденьем, отличаясь от него только мёртвенным цветом кожи и запахом денатуратов.
      Реальную пользу и автономию самодвижения Бим проявил при вы-нужденной остановке в Москве.
      Крюк в столицу пришлось сделать для того, чтобы отштемпелевать недостающими печатями проездные бумаги.
      
      ***
      
      Казань. Мотель. Москва. Кремль. Башня. ГУМ. Пробки. Езда по за-мкнутому столичному кругу. Ворчание Малёхи по поводу херовой Ки-рьяновой навигации. Соответствующий обмен любезностями.
      Доехали-таки.
      Бим схватил заготовленный заранее рулончик и, обиженный долгим воздержанием, выскочил из машины. Ринулся куда-то без единого ком-ментария. Но всё без слов понятно. Бедный, несчастный Робинзон Кру-зо! Ни одного приличного туалета на острове. Дефо тему умолчал так же, как не рассказал - чем на островах подтираться, чтобы не позелене-ла человеческая гузка. А это часть необитаемой жизни. Ни одного попу-гая рядом. Ни одного Пятницы. Суббота во всём Московском округе. Возглавляет округ Громов, а тучам потакает и мочит путешественников мэр и пчеловод в кепке. Кругом люди, люди, одни люди. И дома без туалетных встроек, и лишённые биокабин тротуары. Люди без пола и возраста, улицы битком в насмешках. Много, много глупых, спешащих, любопытных, вездесущих глаз, лишь для виду прикрытых зонтами и капюшонами.
      Лишь в километре от стоянки и на последнем издохе нашёлся рас-кидистый понизу куст карагача, который Бим благополучно и оплодо-творил. Две фракции вышли из Думы одновременно, в счастливом воз-буждении от долгожданной и наконец-то обретённой свободы.
      Москву (согласно любому столичному детективу и лужковской вредности) целую неделю, причём беспрерывно, поливало с неба. Так что фракционный грех Порфирия размазало мгновенно.
      Бим не придаёт особого значения своему внешнему виду. Ему в этом смысле на всех насрать! Но на асфальт и при всех он не может. Он ту-рист инкогнито. А вот это уже нештяк. В Москве его никто не ждёт и никто не знает, следовательно не для кого стараться и приглаживать интерфейс. Но только сверкать голой жопой и трещать пёрдом у всех на виду (это его дословные слова) он не согласен.
      Бим ещё не отошёл от последствий курения травы и самозабвенно купался в последственном цимусе.
      Закончив туалетный ритуал, Бим вернулся неторопясь и с беззабот-ной повинной.
      - Здрасьте, я ваша тётя.
      - Обормот. Мы тебя потеряли! Куда ты взвился? Предупреждать надо. Ты мог запросто заблудиться. Телефон даже не взял, - выговари-вали ему товарищи. - Нах тебе вообще телефон? Выкинул бы тогда его.
      - Я как, в машину должен насрать? - защищался Бим. - Машина это родина. А Москва - тьфу. Городишко. Транзит. Телефон верните. Где он?
      - Забери под сиденьем. Нах ты его в ноги бросил?
      - Гумажку искал. Некогда мне. Сгиньте с глаз. - И Бим сильно рас-строился поведением товарищей.
      
      ***
      
      - Я поехал заправляться и рекогносцировку уточнить, а вы с Кирю-хой идите в турагентство, велел Ксан Иваныч, утешившись бимовским возвратом. - Встретимся тут через час.
      - Да запросто! Только в тапках я не пойду.
      Срать в тапках под дождём дак можно было прекрасно!
      - Попахивают тапочки? Бросьте. Я что, не целкий? Я на всякий... их травкой-то протёр.
      - Ну так и не иди в своих протёртых тапках! Тебя заставляют идти в тапках?
      Чтобы почём зря не продолжать мочить шлёпанцы (автоинтерьер-ный вариант) и важные части одежды, Бим бросил псевдообувку в ма-шину и подвернул до колена обе штанины. Его ботинки "а ля при для дожд у де Пари" затерялись в барахле, а Ксаня велел торопиться.
      "С нОгими нАгами" - так назывался этот голый способ прогулки по Москве в записной книжке Бима, купленной давеча в Макао, где Бим с Ксаном Иванычем запускали зелёненьких как намасленную тележку в афедрон Никитских ворот.
      
      ***
      
      Навигатор велел пересечь аллею, посыпанную кирпичной крошкой ещё при Столыпине.
      Шли. Дошли. Позвонили. Открыли.
      Лестница турфирмы благодаря находчивому сибиряку покрылась отпечатками мокрых ступней. Цвет отпечатков - прогнившего кирпича "Царьгорохового Обжигзавода ЛТД".
      Потрёпанный внешний вид посетителей поразил охранника в самое сердце. И он настроился категорически. Посетителей такого образа с такой убийственной силой срама далее себя он пустить не мог.
      Для решения проблемы он набрал номер дежурного менеджера. Суббота - полурабочий день, менеджер специально прибыл для обслу-живания транзитных гостей. Спрятавшись с головой под стойку, Евсеич шопотом объяснил заминку телефону. А телефонное ухо покорно, и изредка огрызаясь, чикало едом волны несъедобных евсеичевых, замыс-ловатых крепдышинов.
      - Они, как бы это вам поточнее сказать, Анастасия Ивановна... не-сколько не по форме одеты. Один... Второй чуть получше... Но тоже мокрый насквозь.
      - Что-что? Это идут ко мне. Мы договаривались загодя. Запускайте немедленно.
      Дедушка взвивается. Никаких поблажек! Он на службе!
      - Я таких вообще ни разу не видел. Один вроде бы культурный, но прилично выпимши. По глазам и поведению видно: прыгает зайчиком, суетится, шутит... при такой погоде. Другой вообще... будто наркман... И он босиком, Анастасья Ивановна. Ногти как у тигра - вы бы видели! Жёлтые ногти, кривые... Бородатые оба, щёки обоих не бриты... Четыре бока не брито! Анастасья Ванна, слышьте меня, они будто с крыши упа-ли. Не люди, а натурОлисты, босЯжи голякастые. Опасно! Вы таких что ли... с блохами дожидаетесь?
      - Они одеты? В шортах? В майках? С рукавами или в спальных? Спросите у них фамилии.
      Одеты. С рукавами. В брюках. Без манжет. Назвали. Совпало.
      - Это мои, мои. Точно мои, - свирепела молодая да ранняя Анаста-сия Ивановна. - Что им, в бабочках сто ли ездить! Они из Угадайгорода приехали. Из да-ле-ка! Пусть заходят. Непременно! Слышите, Евсеич! Они едут в Европу через Москву... Понимаете! В Е В Р О П У! Они торопятся. Давайте уж без этих... своих. (Закидонов).
      Проплаченное вперёд невчёрную бабло решило и простило всё - даже экстравагантную экипировку. Офис передумал. Офис, распрягши тоску, гостеприимно встречал Бима с Кирьяном Егоровичем - великим путешественником, писателем, любимчиком дам с девочками, гашеком 21-го века.
      Сразу же за дубовой дверью четыре мокрых ноги встали на пёстрый ковёр. Турецкий ворс скрыл мокрые пятки и разогнутые для вентиляции пальцы Бима. Пахнуло разбавленным потом. Ворс наполовину поглотил кроссовки Кирьяна Егоровича. Сами собой развернулись и обмякли по-луметровые шнурки, засунутые в дыры и крюки, обмотанные вчетверо вокруг самих себя. И угадайским ногам в комнате стало теплее.
      С Бима тёк конец осени, со спины шёл намёчно летний пар. Кирьян Егорович, ещё поднимаясь по лестнице промакнул причёску кепкой, а теперь приглаживал неудовлетворённые такой сушкой грудные волосы, вздыбившиеся от холода и воспрявшие с секунды жаркого приютенья.
      - Тапочек, к сожалению, у нас нет, - извинялась девушка. - Фена тоже нет. Чайку?
      - Ничего, ничего. Мы как-нибудь.
      - Я ноги об ковёр вытер. Не беспокойтесь, они уже поиштиштио сухие. - Как мог утешал заботливую и приветливую девушку Порфирий Сергеевич Бим. Он щас джентльмен, хоть и босиком. Если олигарх бро-дит босиком по спальне, он же не перестаёт быть олигархом? Так и Бим: при девочках он всегда джентльмен, и готов всех по джентльменски лю-бить, и так же по джентльменски трахать.
      Ногти его больших пальцев ножницам не подвластны; кстати поэто-му для них в кроссовках вырезаны дыры. Дыры за оригинальность мож-но определять в Географический музей босого хождения по льду в варя-ги. Но, кроссовки в машине, а ноги тут.
      - Лучше всего по Москве ходить вот так как я, то есть босиком, - убеждал Анастасию Ивановну Бим, показывая ей накирпиченные пятки и когти столетнего тигра, выцарапывающего в граните памятник прайду, совмещённый с зимней квартирой. - Кожа она нарастёт, а обувка-то попортится.
      - Как я вас понимаю, - говорила девушка наилучшим московским акцентом, - сама бы с удовольствием... засучила бы брючки. (Чего-нибудь бы ещё засучила. А сегодня, как назло для сексуальных мачо, она в юбке, уж извините за нелюбезность).
      - Дак, пойдёмте! Купим тебе штаны... нет, трое штанов... и поедем смотреть Париж. У Вас есть с собой сменка?
      (Трусов, что ли?)
      Смеётся: "Я замужем и только что из отпуска".
      - Нам Ваш "замуж" как бы пофигу. Правда же, Кирюха, берём Настьку?
      - Берём, - скучно соглашался Кирюха. - Чёб не взять. Поехали! (А сам хитёр бобёр!) Ксан Иваныч если позволит. Будем на заду втроём. Ты как? Нормально это?
      - Нештяк, нормально, - убеждён Порфирий Сергеевич. (Цимус тра-вы работает во всю силу). На коленках попеременках! Нештяк, мы доб-рые. Кирюха, позвони Ксане! Вы же махом сделаете визу, так?
      - У меня есть Шенген на три года, да я не могу, - отнекивалась Ана-стасия. - Муж у меня, понимаете ли, нет? (Ослики дорогие мои).
      - У меня бабло на телефоне крякнуло, - беззастенчиво лгал Кирьян Егорович, жмя вовсю неправедные кнопки. Слышишь как пыщщит!
      
      ***
      
      Не вышла поездка у Насти. А зря.
      
      ***
      
      - Слышали, наверно, про такой город Угадай, - выговаривала охраннику Настя, - это богатый угольный регион! А это их лучшие во-лосатые. Собрались в месячную прогулку по Европе. Это здорово! Я честно... я завидую.
      - Про каски шахтёрские знаем, про город-то, может и слыхивали. А вот про таких горожан, да ещё волосатиков, архитекторов, - поди, ещё интеллектуалами себя кличут, - не очень, - бурчал, взятый за живое, старик. - Вытирать полы опосля их не буду. Хоть убейте меня. Вызы-вайте техничку. А я всё равно позвоню шефу. Так дело дале не пойдёт.
      - Наверно, так у сибирской интеллигенции принято, чтобы босиком - соображала типичная пуританка, чистюля, девушка-москвичка. - У них тайга, медведи, и трава в городе по колено. Вероятно.
      - Не знаю, не знаю. У нас не так. Тут Москва и приличный асфальт.
      - А клиенты эти... ну вы посмотрите, они такие оригинальные и ко-мичные... Угадайгородчане... Предлагали трубку покурить. И с собой звали ехать.
      Хмыкал дедушка и хохотал головой от воротника до полировки стойки.
      - С этими хлыщами! Прохиндеями. Пьяницами. Ха-ха-ха! Насме-шили!
      - Ещё немного и я бы согласилась... - деланно расстраивалась Настя, протирая гипсовый богинин нос, установленный при входе как символ познания мира методом сования куда-либо. - Звенит, как живой! ...Евсеич, правда же, Евсеич, они ведь такие любопытные... А какие смешные! Положительно: они добрые люди! Вот передумайте своё пер-вое впечатление! Пожалуйста!
      - Ага, как "тупой и ещё тупее".
      - Я видела это кино. Смешное.
      - Ну вот, так оно и есть.
      - А Вы, Евсеич, простите меня, разве в студенчестве босиком не бе-гали что ли? Вспомните!
      - Я в эти годы по Гулагам развлекался, - скромно отвечал старик, дёргая пуговицу за оловяшку. - Вот же старая, говорил же: поднови френч!
      - Чёрт! Ивините, Евсеич, я не знала. Простите ради бога. Пожалуй-ста. Пожалуйста, простите!
      Чмок в щёку.
      Евсеичу такое обращение в новинку.
      - Да ладно, что там.
      - И, пожалуйста, не звоните шефу. Зачем ему знать.
      - Да будет. Ладно. Дело обыкновенное.
      - Денег у них, Евсеич...
      - Догадываюсь. Не в деньгах сила. В правде.
      - Бодрова смотрели?
      - Видел, что уж там. Жалко. Хороший он был паренёк.
      - Уж не найдут.
      - Уже не нашли. Сдались. Там миллион кубометров...
      - Не в том даже дело.
      - А как?
      - Мы там впервые Америку сделали.
      - Да что Вы говорите!
      - Что говорю, то знаю. Сознанием русские перевернулись.
      - Вы, Евсеич, лишней силы фильму придаёте.
      - Сами потом увидите, если доживёте. А Бодрова поэтому америка-ны и грохнули.
      - Он-то причём? Фильм-то Балабанова.
      - Эх, девушка, девушка!
      
      ***
      
      Заверещали пружины выхода в свет.
      - Бим, ёп твою мать, мог бы подождать за дверью со своими мокро-ступами, - завозмущался Кирьян Егорович, ступив в слякоть и чуть не содрав упомянутую с петель, - что они могли о нас подумать? Да и по-думали наверняка.
      - Мебель их не ломай! Побереги силушку для Варшавы.
      - Сам бы и помог, видишь, я с бумагами.
      - Печати веса не весят!
      - Плевать. Ты всем сибирякам масть поломал. Чё вот попёрся! Я бы и один...
      - Оплочено всё сполна, - расторопно отвечал Бим, - и терпенье, и за ковёр тоже. Я что, под дождём должен мявкать? Я кошка тебе? Они, бляди, кланяться нам ещё должны... А, если совсем по-приличному ве-сти, то обязаны ещё по коньячку налить и в кожаный диванчик усадить.
      - С чего же бляди? У них работа такая... ясная. У неё, у Настьки...
      - А с того и должны. Правила вежливости.
      - С кофейком и пирожными? С лимончиками? В кожаный диванчик? С подушечками? Одеяльца пухового?
      - А хотя бы и так! Не диспансер.
      - Может и и девочку на диванчике? Гондончик на золотой тарелоч-ке?
      - Естественно, а ты как думал!
      - Ну, ты даёшь!
      - Ха-ха-ха.
      - Диспансер. Бывал что ли там?
      - Смотря в каком.
      - В том самом бывал?
      - Это тайна Тортилы.
      - Ха-ха-ха.
      - Оплочено всё, ты не думай!
      
      ***
      
      Возврат к Делу Домосковскому.
      Идею с тайным подсыпанием в трубку хитрой травы подкинул Ма-лёха Ксаныч в пригородном мотеле "Развесёлые подружки", что сразу за Казанью. Он убедил отца, во-первых, что не резон было просто так - без прощального кайфа - уничтожать его личную (проплаченную, прав-да, отцом), дурь.
      А второе это то, что край как нужно было нейтрализовать Порфирия Сергеевича на время перехода границы. То бишь: отодвинуть его от пива и уменьшить нескончаемый бимовский экстремизм от греха по-дальше Малёха представлял себе только таким единственно результативным способом.
      Идея мести, злоба, насмешка, нейтрализация смешались в одном наиподлючем Малёхином флаконе.
      Ксан Иваныч, подобающим манером улыбаясь и прищуривая хитро-лукавые глазки, сначала засомневался, не долго размышляя, поддался. Ему это показалоь остроумным выходом. Он сам, притом преактивно, принялся подбивать на такой редкости дипломатический выкрутас Ки-рьяна Егоровича.
      Не мерзкий, а наивный до простоты лоха Кирьян Егорович поддался уговору не сразу.
      Но уже через пятнадцать минут он - наполовину убеждённый, напо-ловину сдавшийся - запер себя в туалете. Там - малоопытный, но зна-ющий азы - довольно качественно для подчёркиваемого новичка драл на щепотки траву и мешал их с табаком. Полученную окрошку со-образно наитию классической плотности забивал в трубку послойно: табак, табак с травой, табак, щепотка травы.
      Излишки, жалостливо оберегаемые Малёхой и не мыслимые в усло-виях перехода границы Кирьян Егорович потопил в унитазе. Ручки уни-тазов оригинальностью дизайна и непредсказуемостью поведения не блещут. Вода унесла пригорошню на тыщу-другую рублей в ошалелый весенний Буг.
      
      ***
      
      Надо сказать, что трубка вообще-то готовилась для щадящего куре-ния. И по-честняку на троих.
      Бедный Порфирий трубки из рук не выпускал. Не чуя подлых това-рищеских натур, высмолил четыре пятых от целого.
      - Классный табачок. Ох и хорошо забирает! С первого курка! Нико-гда не пробовал... о-о-о... такого. Пф, пф-ф-ф. А где, говоришь, таба-чок-то покупал? Дыхните... нет-нет... дым понюхайте. Чуете сорт, а! Хороший сорт. Мужики, вот это настоящий табачок. Ларсен будто. Не то что "Капитан". А что мы дома за ху...ню курим? Блэк?
      - И Блэк курим. А что?
      - Так Блэк этот, Кирюха, - настоящее дерьмо. Дерьмее не бывает. Да-а-а. Дерьмецо-о-о. (Как близок он к слэнгу!) А это... О-о-о! Кайф. Забирает табачок. Харрашо-о-о!
      Бим затянулся ещё с пару раз и принялся шататься в стуле. Повалился вбок. Удержался благодаря балансировке руками. К счастью хватило двух. Расставил ноги пошире. Принял позу сфинкса. Это было сигналом SOS. Смерть с косой болталась где-то рядом, ожидая лишь момент сигнала. Бим стоек: как пюпитр с авоськой пива вместо бумажек.
      - Дай нам-то курнуть, - взмолились душегубы. Они поняли пагуб-ную суть происходящего на их глазах. Бим может крякнуть.
      - Щас, щас. Ну, хорошо, дёрните по разку. И хватит, хорош, хорош. Я что-то соскучился по трубке. Хорошая у тебя трубчонка, Кирюха. Мне-то похуже выдал. Дырочка в ней во какая махонькая. Как целочка у... - и Бим показал щепоткой, какая махонькая дырочка бывает у ше-стиклассниц.
      - Это по дружбе хуже, а если на время, то и так сойдет.
      - Ха-ха-ха.
      Шерлок Холмс выкуривал одну трубку за шестнадцать минут трид-цать шесть секунд. Бим ускоренным манером справился за семь минут четырнадцать секунд, не оставив товарищам на братскую взаимопо-мощь ни единого шанса.
      Кирьян Егорович с Ксан Иванычем на вопросы Бима беспомощно переглядывались. Переборщили, однако. Провалили операцию нейтра-лизации.
      - Табак, как табак. Донской вроде. Сигареты всё равно лучше'й и дешевше'й.
      Корявить язык - это такой прикол у взрослых детей. А где ещё ис-кать радость, как не в достойной шуток беседе! В тупиковой Сибири, что ли?
      - Мы путешествуем, потому должны себя развлекать по полной про-грамме! Вот как сейчас. Нахрен я в Европу еду? Чтобы Памиру там по-курить? - бушевал и радовался Бим, не выпуская изо рта восхитительно волшебной трубы, несущей отраду колёсному бытию.
      
      ***
      
      - БлЪ, как бы наш Бим умом совсем не тронулся! Его и так недоста-точно, - тихонько высказался Ксан Иваныч, запершись в туалете вместе с Кирьяном под предлогом острой надобности.
      - Как бы не помер, ей богу. Его растащило. Теперь только этого надо бояться, - поправил товарищ, для правдоподобия нуждоотправле-ния расстёгивая ширинку. - Подвинься-ка.
      - Здоровье-то у него не наше. Теперь спать не придётся. А как тут в скорую помощь, если что, звонить?
      - Какая в лесу может быть скорая помощь! - сердится Ксан Иваныч, - всё, погубили товарища.
      Ксан Иваныч, переживая и сомневаясь за правильность выбранного способа убийства в плане безболезненности, почти сразу же по заверше-нии туалета ушёл ночевать в номер к сыночке.
      - Как там Порфирий Сергеевич? Жив? - пожелал сынок спокойной ночи папе. И протёр слипающиеся глазки младенческим кулачком, попа-хивающем немеряной величины дерьмецовым газоном.
      - Жив пока!
      Папа дёрнул бровями, глянул в честнейшие смотрелки изощрённого убийцы и нервно отшвырнул пару лишних стеклянных глаз. Целко по-пал в спинку кровати, о чём с утра пожалел.
      При утренних сборах Ксан Иваныч наступил на осколки и порезал стопу. Очки-дубликат, конечно же, нашлись не сразу. Для этого при-шлось переворошить вещи. Стрелки татарских часов рыдали, глядя на своё местоположение в российском циферблате:
      - Поторапливайтесь, ребята.
      
      У вас, мать вашу,
      Г Х А А А А Ф И К !!!
      
      ***
      
      В то же самое время, когда семья за стенкой укладывалась спать, Кирьян Егорович, пристроившись в щели между кроватью и шкафчиком, вытаскивал и перебирал шмотки.
      Бим, качиваясь китайским болванчиком, бродил по комнате, держа в спецдырке нижних зубов закончившую наконец-то дымить трубку. Остановился в ногах кровати. Оттуда посмотрел в сторону окна. - Мо-жет ещё курнём?
      - Хватит, сколько можно!
      (Умрёшь ведь от передозировки!)
      И тут зашевелились портьеры.
      Из-за портьеры стало выдвигаться большое НЕЧТО.
      Бим вгляделся внимательно. Не разобрался. Дёрнулся от кровати и влип в стену. Опрокинув стул, смахнул с подушки очки, поднял и бросил их на нос.
      Нечто проявлялось стремительно. Так прыткорезво, словно отпеча-ток в кювете фотографа, давеча битого за медлительность.
      Проявившись, Нечто содрогнулось. Рявкнуло громче телевизора.
      Бим втянул голову в шею.
      Нечто совершенно отчётливо и независимо от Бимовского желания принимало вид неразговорчивого, но до чрезвычайности живо шевеля-щегося и орущего благим матом жэдэ состава.
      - Дёргай, Кирюха! - закричал Порфирий Сергеевич. С ловкостью щёлкнутого по черепу кузнечика он запрыгнул на постель и потянул на себя одеяло, - щас задавит!
      - Что задавит? Кого?
      Кирьян Егорович стоит на коленях, руки его погрузились по локти в баул.
      - Нет, стой, - вопит Бим, - он поворачивает. Во, остановился. Поезд! БлЪ! Паровоз! Ибите меня: на парах! Рельсы! У нас тут рельсы... Вокзай, дверь! Милиция, блЪ, кругом! Стреляют!
      - Где, не вижу? - Кирьян Егорович поозирался. - Успокойся, нету никакого поезда. Ты что! Где вокзай? Какой ещё вокзай! А! Белены съел... - и прикусил язык. Правда семейного предательства - всё как в реальной жизни - чуть не выплыла наружу.
      - Вот! - Бим совершенно конкретно показывает в среднюю точку прострации и в дырь окна, откуда выезжал раздваивающийся натрое поезд.
      - За окном? Ты сдурел что ли? Мы в лесу под Казанью. А рядом трасса. - Полутрезвый Кирьян Егорович честен и пунктуален как всегда. Ему градус ум не отбивает. Ему градус - честь и совесть эпохи!
      - Да вот же, вот. На стене. И рядом. Пощупай. Вагоны! Зелёные! Гринпис! Знаешь как переводят Гринпис... я на нём собаку... как Гриш-ковец...
      Гришковца не читают. Он валяется на полках для виду, подчёркивая индивидуальность типизации.
      - Не вижу, свали, нечистый!
      - А в нем девки, не видишь что ли? Вот, в тамбуре. Девки-и-и! А вы куда едете? - Бим протянул руки в сторону девок. - Сюда, сюда, девонь-ки мои, хорошечки, золотки!
      Голые напрочь и пригожие девки столпились в настежь открытых тамбурах. Грустные и белые девкины лица со сплющенными носами прилипли к окошечкам. Молчат и голые, и сплющенные. И не желают с Бимом продлевать беседу.
      - Не вижу никакого поезда, - строго произнёс Кирьян Егорович; но, на всякий случай, потрогал обои и подёргал портьеру. Пусто!
      Попробовал представить паровоз. Нет, не получается. Мало выку-рил! Совсем забыл, как выглядит паровоз. О, это чёрный кошмар Кирья-на Егоровича. Кошмар с красно-масляными колёсами в три Кирьяши-ных роста! Наводящий оцепенение рык. Череподробилки коленчатых валов. Оберегающий нервы склероз предусмотрительно затолкал весь этот ужас на дно древних воспоминаний. Ужас младенчества всплывает по ночам после каждого великагольного пенделя.
      А ещё - страшно подумать - К.Е. забыл, как выглядят голые девки (взрослые женщины не в счёт - это другое). Кто был последней? А, - вспомнил, - Маленькая Щёлочка. Давненько, давненько не тёр он Ма-ленькую.
      Лишний раз подтвердилась проверенная истина, что пиво лишает фантазии, а из пользы только лишь на время раззаразом щепляет язык. Но от девок, - если бы это только оказалось правдой, - он бы, ей-ей, не отказался.
      - Ну и дурак, - сказал Порфирий, глядя на дядикирюшины мытар-ства, - не там щупаешь.
      - А может, вызовем местных? Мотель-то, помнишь, как наш назы-вается? С большим намёком наш мотель! - выдвинул здравую мысль Кирьян Егорович. И подмигнул.
      Бим, с чего-то обидевшись, не ответил словом. Поглощённый внут-ренними видениями он объявил себя в усмерть уставшим. Снял панталон и не с первой попытки, но таки улёгся в одной майке на совмещённое спальное место. Развалился по диагонали.
      - Бим, а-то я как лягу?
      - Плювать. Ты же вумный, Кирюха. Дюже вумный. Подумай сам.
      Для размещения тела Кирьяна Егоровича, тут же сочинив и доказав сказочное умение Кирьяна Егоровича при необходимости сокращаться и складываться доской от шахмат, он оставил небольшой по площади, но зато вместительный по периметру (!!!) острый треугольник. Катет треугольника свешивается с края.
      - Тут у тебя резерв, - так жалел Кирьяна Егоровича добрейший че-ловек и настоящий товарищ Порфирий Сергеевич Бим.
      - Вот козлик!
      Бим ещё с минуту переводил взгляд с потолка на стены и наоборот, сообразуя вымысел с реалиями, с трудом и кряхтеньем подтянулся к из-головью, ещё раз ткнул пальцем в стену и тут же отдёрнул его, будто сильно обжёгся.
      - Не судьба поросёнкам жить! - сказал он агонизирующим тоном и глянул в сторону копошащегося задами псевдотоварища.
      Заднее место Кирьяна Егоровича уже не реагировало на идиомы.
      Потом Бим свернулся калачом, натянув на колени майку и выказав миру пожилые по сути, но вполне молодцеватые и розовые яички.
      Что Порфирий Сергеевич подразумевал под искорёженной поросён-киной судьбой, Кирьян Егорович не понял.
      Бимовские яички своей редкой художественностью Кирьяна Егоро-вича ничуть не взволновали. И он не стал тратить на них место в фото-аппарате. Он был обеспокоен собственной безопасностью в связи с из-лишне наромантизированным мозготворчеством товарища.
      
      Гостиничный номер наполнился постепенно усиливающимся би-мовским храпом, приближённо напоминающим стартовое дыхание па-ровоза. Словно железные колена вскрикнули спрятанные по-партизански кроватные ноги и стали топтать пол. Исчез потолок, наго-лив мерцающие точки. Множество звёзд и три Луны со спутниками бом-бардировали Бима. Проститутки отплюснулись вглубь стены и встали в очередь. Бим был главным Красным Фонарём. Белые заходили в ухо Фонарю, чёрные чесали Красному тестикулы и гурьбой сосали огром-ный - с Эйфелеву башню - сморщенную в конце бимовскую вервь. - Кирюха, у тебя тоже так? - спросил он, привстав на локоток, пробиваясь сквозь дрёму видений.
      - Чего говоришь?
      - Ты кого ибёшь? Нотр-Дам или Парижскую Мать? - и снова упал.
      Кирьян Егорович приблизился к Биму? Цыплята его поникло сби-лись в кучку, петушок, вервь, кончик канатца сморщен. Кирьян Егорович вгляделся в ставшее незнакомым, совсем болотное лицевое имущество Небима.
      Ракушечного вида небимовские глаза закрыты. Углы уст испускают пузыри. Страдальческое, предпоследнее биение лёгких тужится между щёк жертвами абортария. Вместо плоти выскакивают "пфшы-кшыш" котёнка, в раннемайском сне которого бродит за своим задом и лижется лесбой зрелая, хотящая хоть какой-нибудь отрады кошка.
      В затемнённой комнате, освещённой полумёртвым грибом-ночником и бимовской музыкой стало необычно.
      Одиноко, тошно, скушно Кирьяну Егоровичу. Не нравится ему рас-строенный канабисной починкой такой клавесин.
      Кирьян Егорович выключил моргающий волнами TV.
      Минут через десять включил его снова, вознамерившись снять слив-ки с новостей, для этого взбодрив с бодуна все шестьдесят четыре про-граммы. Теребя брючину, искал порноканал. Нашёл развод на бабло. Снова отключился. Отринул пульт.
      Вытащив на видный участок интерьера утреннюю сменку, он улёг-ся в периметр предназначенного треугольника, предварительно закутав-шись в одеяло. Подумав ещё, встал. Воздвиг между собой и Бимом вави-лонской высоты с красотой ступенчатый барьер из кресельных подушек.
      По опыту предыдущих ночёвок в одной постели с Бимом, вечно во-рочающимся и ярко красным по ориентации, добавочные гарантии на этот раз были нужны как никогда.
      Картинка Поздеева. Еле живой калач с омертвевшими яйцами и костлявый кокон с живым нутром в виде сложенного втрое Кирьяна Егоровича. Соприкоснувшись позвоночниками, неотдвигаемыми локтя-ми, прижатые к подушному барьеру застыли в статуарной неподвижно-сти белого шорского мрамора Бим и Кирюха.
      Тёмно, грустно испорченным суткам на этом участке Тартарары-рии.
      
      ***
      
      - Если и в Париже Бим будет спать без трусов, то, Ксаня, ты сам с ним спи. Я предпочту страдать на полу. Или буду всю ночь, извините, почивать на французском балконе, - сказал он утром невыспавшеся бод-рым тоном.
      - На французском балконе не сможешь. Вспомни сам, что такое французский балкон.
      - Я смогу. Даже стоя. Как утренний дайджест буду...
      - Чего-чего? Как это?
      - Стоять буду. Сидеть на горшке буду. Мокнуть в душе. Думать ро-ман буду. Срочную статью в номер. Ссать буду ходить всю ночь. И об-легчаться через полчаса. Лишь бы только не с Порфирием в одной кой-ке... Обжиматься! Нахер мне такие путешествия. Я и подумать не мог... В машине лучше! Будешь давать мне ключи и...
      Не даст Ксан Иваныч ключей.
      - Приедем в Париж, покажешь свой способ. Если там будет, конечно, французский балкон.
      - Я смогу.
      - Ну и смоги. А я буду спать по-человечьи.
      - С Бимом по-человечьи не получится.
      - У нас эконом-путешествие. Чего ж ты хотел?
      - Человечности, а не экономии на физическом здоровье, - сказал Ки-рьян Егорович. - Дурдом! Какого хера я поехал!
      - Дак вернись. Никто не держит.
      Кирьян Егорович криво усмехнулся: "Да ладно, Ксан Иваныч, шучу я".
      - Вот и я говорю, нечего из пустяков шум ворошить.
      Ксан Иваныч рад разрядке.
      
      ***
      
      
      
      
      Ингр.4 БЕШЕНАЯ ТАМОЖНЯ
      
      Теги иллюстрации:
      Бешеная таможня с нашими старичками-пацанами, пень в багажнике
      
       орогу от татарского мотеля через Москву до Бреста Бим помнит. Но помнит смутно. Звуками как путешествие ёжика в тумане как путешествие ёжика как путешествие ёжика в тумане тумане тумане.
      Он преимущественно молчал и, странное дело, после Москвы даже не требовал пива. Преданный огласке его босой поход по Москве разве-селил одного только Малёху. Кирьян Егорович дулся. Ксан Иваныч счи-тал, что пронесло: милиция легко могла обвинить Бима в неуважении столицы.
      - Надо же, даёт! Сверчок Сибири!
      Всё шло по маршрутному графику, прописанному генералом, един-ственно только, что с приличным отставанием по времени.
      Своё необычно вялое и по-депрессивному непивное настроение Бим объяснить толком не мог даже себе.
      Раз десять интересовался сортом Кирьяновского табака.
      Пару раз полюбопытничал: "А не подсыпал ли Кирьян в трубчонку (ну, случайно, ошибочно как-нибудь, так он разумеет) чего-нибудь лишнего?"
      Конечно же, Кирьян Егорович ничего не подсыпал.
      Прочие двое заговорщиков с рыльцами в ещё большем пушку (на правах заказчиков), само собой тоже ничего не подсыпали, и слышать подобных наговоров на честных мэнов они не желают.
      Тайна до поры оставалась скрытой семью печатями.
      На границе Бим вёл себя предельно послушно и даже несколько преувеличено любезно. Ни белоруссы, ни поляки не расчуяли в Биме не только следов наркотика, но даже последствий распития славных брест-ских напитков. Такой уж тип человека. И не важно, что без зубов. Челю-сти Бим оставил, кажется, дома. Во всяком случае поиски ни к чему не привели.
      - Если вам при обыске случайно попадутся челюсти, то непременно скажите, - вертелось у Бима фраза. Но смолчал, так слово "обыск" в данном случае не являлось корректным. А замену "обыску" Бим не смог подобрать. Трава наглухо отбила основную память. Бимовская голова теперь работала на полудохлой оперативке с жутко древним интерфей-сом.
      Надо отметить, что битком набитый автомобиль Рено взору лука-шенковских таможенников понравился больше остальных.
      Машину подняли в значимости, выдернув из общего потока.
      Велели вырулить на спецстоянку, устроенную в укромном уголке задворок.
      Четверо чинов, не считая пятой подошедшей женщины с поводком, но без положенной собачки, - чему поначалу угрюмый Малёха неска-занно обрадовался, - начали длительный досмотр. Досмотр походил на милицейский шмон в засвеченном напрочь наркопритоне.
      Фэйсконтроль остановленных лиц не дал таможне ничего, кроме убеждённости в наличии не раскрытых до поры преступных замыслов.
      Испытанному в пьянствах и потому наиболее адекватному Кирьяну Егоровичу за всеми действиями чохом не усмотреть. И он сосредоточил-ся на главном: за передвижением денежных масс. Особенно возвратом личных накоплений.
      Деньги были отняты таможенниками под странным предлогом. Их считали и по нескольку раз пересчитывали, передавая из рук в руки. Деньги группы порой исчезали из виду как кролик в цилиндре, потом появлялись снова в другой конфигурации и очерёдности листажа.
      Лукашенковские таможенники с пограничниками на нормальных служивых не тянули. Они больше напоминали весёлый цыганский бала-ган, а цыгане будто увлечены были делёжкой только что и "по добру подаренных" им денег.
      Содержимое набитого ерундой багажника их заинтриговало больше всего. Лучше денег. К плохо скрываемому сожалению, ничего этакого особенного найдено не было. Даже шины, бамперы и днище были в по-рядке. Ничего лишнего они не содержали. Засучить рукава, чтобы про-верить целостность вен, просить постеснялись: в правилах досмотра такого нету.
      
      ***
      
      Лёгкое недоумение вызвало сосновое полено, пень, бревно. Отно-шение к нему у всех разное.
      - Это что?
      - Полено.
      - Больше похоже на пень.
      - Пусть будет Пень, - и Бим заулыбался. - Он мой товарищ.
      Дама незаметно покрутила пальцем у виска.
      - Куда везём?
      Хором: - Никуда. - Это всё для растопки. - Мы туристы.
      Печаль у одних. Недоверие у других. А в основном усмешка.
      Путешественниками расшифровывается: "Май на дворе. В России в мае холодно".
      Подозрение во лжи:
      - А почему не использовали?
      - Холодно ещё ночевать в палатках.
      - Что, и палатки есть?
      - А как же.
      - Где?
      - Вот.
      Царапаясь о пень, пощупали прямо в багажнике.
      - Можем развернуть, если что, - подсказывал Ксан Иваныч.
      Не желают. Лень ждать:
      - Ладно, не надо. Верим.
      - А зря: в палатку ВДРУГ завёрнут динамит или БОНБА.
      ???
      - Шутка!
      - На десять суток хотите?
      - Нет.
      - Значит, палатками, говорите, пользоваться будете на обратном пути?
      - Вроде того.
      Потеплело.
      - Что в этом железном ящике?
      - В алюминиевом. Самое ценное и желанное для сказки жизни - еда и питьё.
      - Откройте. Мы посмотрим.
      Открыли. Покопались. Вкусно. Много.
      - Деньги, маршрутная карта есть?
      - Деньги есть. У Вас на руках. Маршрута нет. Мы свободно путеше-ствуем.
      - Куда?
      - По Европе.
      - Какие страны?
      - Как придётся.
      - Очень любопытно. Вас где-то ждут?
      - Нас везде подождут.
      - Денег хватит?
      - Хватает пока.
      - С нами не шутят.
      - Вы же деньги считали.
      - Считали. А ещё есть?
      Замешательство. - Нам хватит этого.
      - Как будете полено колоть? Топор есть?
      - Разумеется.
      - Не положен топор.
      - А что так?
      - Ничего. Не положено и всё тут!
      Сверкнуло с обеих сторон.
      - Ну, забирайте тогда.
      Вытащили. Забрали. Переглянулись: как же топор-то сразу не вы-числили.
      - Может, пила есть?
      - А вот пилы, к сожалению, нет.
      - Денег сколько, говорите?
      - Четыре тыщи. Вы же считали.
      - Каких?
      - Евро.
      - На всех?
      - На каждого, естественно. Вы же видели.
      - Вау! Ого!
      Стражи порядка удивляются. По прикиду "этих" (намёк на видосы Порфирия и Кирьяна Егоровича) и не подумаешь.
      Бим на ушко решил напомнить Кирьяну Егоровичу, что он абсолют-но трезв, адекватен и помнит всё хорошее: "Кирюха, у нас общак ещё есть".
      Кирьян Егорович будто вскрыл шампанское: "Ч-ш-ш. Бля".
      Общак у него спрятан от сглазу и для надлежайшей сохранности в поясной сумке. Но поздно.
      Ушастые просекли:
      - Что у вас тут под курткой? Покажите-ка.
      - Зачем?
      - Вопросы тут задаём мы.
      - Понятно.
      Кирьян Егорович, мешкая с застёжкой, отцепил бардачок. Показал.
      Отобрали. Присовокупили к награбленному.
      - Хотели скрыть? С нами не пройдёт.
      - Зачем скрыть! Это рубли на обратную дорогу.
      Пересчитали и это. - Ого! Не рубли, а тысячи тысяч! Не бедные Бу-ратины!
      - Какой у вашего рубля курс?
      - Как у всех.
      Держат в руках. Перемножают на свой заячий курс, пытаясь под-ловить. Размер взятки, что ли подсчитывают, отталкиваясь от числа наличности?
      Кирьян Егорович следит за мелькающими пограничными руками: им спереть - как в рожу соседа по площадке плюнуть.
      - Не попутайте с другими деньгами, - сказал К.Е., насильно распи-рая зрение, когда очко дрогнуло нервотиком, - я - бухгалтер. Менеджер компании. Я отвечаю за экспедицию финансово.
      - Экспедицию?
      - Мы так шутим.
      - С нами нельзя шутить. Вы на государственной границе.
      (Плевать!)
      - Валюту декларировали?
      - Зачем?
      - Мы задаём вопросы. Вы отвечаете. Без вариантов. Да, нет. Понят-но?
      (Мы не бандиты, чтобы так вот!)
      - Нет.
      - Что нет?
      - Вы сами просили: да, нет.
      - Объясните нормально.
      - Нет, не декларировали.
      - Почему?
      - Сумма не та, чтобы декларировать.
      - Сильно грамотные?
      - Читали условия. Верните нам деньги. Пожалуйста сейчас. Попута-ете ненароком.
      - Вы своих денег не знаете?
      - Знаем. Отдайте. Пожалуйста.
      (Чего их, право, теребить).
      - После отдадим, если...
      - После чего, извините, если?
      - Проверим до конца машину и тогда посмотрим.
      - Проверяйте. Смотрите. Мы не против.
      - Не грубите.
      Молчание. Проверяют от конца до конца. Обшарили. Ещё раз попи-нали шины.
      (- Воздух щас спускать начнут, - подумал молодой).
      Не стали. Заглянули ещё раз под днище. Залезли ещё раз на крышу и ещё на раз пошукали в чемодане.
      Слава богу, не заставили скручивать винты. Это хлопотно и в усло-виях цейтнота не интересно.
      Пораспахивали и простучали дверцы ещё раз.
      (Мы похожи на жуликов?)
      Ничего нет подозрительного. Наркотой (к сожалению) даже не пах-нет.
      - А сами будто замороженные, - думает главный наркоспец.
      Он припёрся без натасканной Жучки и ему без Жучки ему тяжко. Нюх не тот. Товарищи по службе молча и скорбно выражали коллеге комплект презрения.
      За собаку больше наркспеца переживает Малёха. Ему меньше всех здесь нужна собака:
      - Где же, блЪ, собака? Померла или сидит в сортире и скоро при-дёт? Чтоб ей там сдохнуть!
      - Рыльце-то, похоже, у парня в пушку, - закрадывается подозрение у Бима. - Поди, не всё выложил, сучончик. Припрятал, как пить дать!
      - Наркотики, запрещённые предметы, оружие, золото, драгоценно-сти, спиртное вывозим?
      - Вывозим.
      Вот те и на! Пограничники переглянулись. Вот она где русская про-стота!
      - Что из перечисленного?
      - Белорусское пиво, бутылку вашего хереса...
      - Просто хереса! - рявкнула оскорблённая фуражка.
      - Нашу водку... просто водку (осталось совсем чуть-чуть), колбасы в ассортименте, мясо копчёное и...
      - Хорошо, хватит перечислять. Говорите по сути. Сколько?
      - Чего сколько?
      - Сколько выпили и съели? И что вывозите?
      - Всё, что не съели вчера... из вашего магазина.
      - Просто из магазина. И как, понравилось?
      - Очень вкусно.
      - Хорошо. Что в бутылке?
      - Я честно сказал: беларусьводка.
      Понюхали. Поправили: "Просто водка. Выливайте".
      - Зачем?
      - Бутылка открыта. На границе не положено. Вдруг подожжёте.
      Ну дела! Вылил в газон.
      - Сюда нельзя.
      - Поздно сказали. А стекло куда?
      - Стекло туда, куда вы вылили... Так поступать некультурно даже. А вы находитесь на границе не своего государства. А вы у себя дома куда выливаете?
      Хмыкнула у Кирьяна Егоровича носоглотка. Ксан Иваныч посмур-нел всем телом и не стал чесать пузо, хотя желалось. Малёха превратил-ся в ком страха, хотя лучше бы в горсть смеха.
      - Я и говорю: куда пустую бутылку деть?
      - А! Понятней выражайтесь. Бутылку... поозирались... вон в тот контейнер.
      - Малёха, отнеси!
      - Я же не пил.
      - Ну и что же, смотрел как мы пили!
      Отнёс самый старший, хотя тоже (якобы) не пил. А если и пил, то понарошечную капельку. Выбросил.
      - Так?
      - Что так?
      - Всё в порядке?
      - Нет. Сигареты?
      - Есть.
      - Сколько?
      - Каждому по блоку.
      На самом деле в два раза больше. И по три-четыре пачки по карма-нам, и в клапанах дверец, и в багажнике, и россыпью: путешественники готовились со знанием дела.
      - Запрещено. Читали правила?
      - Читали. Всё как положено в международных правилах согласно подписанному договору.
      - Со вчерашнего дня в Шенгене новые нормы. (Предусмотрительный Ксан Иваныч был прав. Неожиданности возникают из ниоткуда).
      - Как это? На что?
      - На сигареты, на табак, на спиртное.
      (Гроза! Гром средь...)
      - Забирайте лишнее, - пригорюнившись. - Хотя бы надо предупре-ждать... за месяц.
      Простили мальчиков. Лишнего не забрали.
      - Тут можно курить? - осмелел Бим.
      Курнула вся толпа. Пограничники тоже. Временно постояли в кура-же кружка. Не будучи друзьями, изучали устройство асфальта.
      - Ремонт нужен, - сказал Бим.
      - У себя ремонтируйте.
      - Мы волосатые.
      - Нам без разницы. Сами не лысые.
      Накурились.
      Следующий этап: "А ну-ка дыхните".
      (Вы не гаишники ли?)
      - Ну ладно. Куда?
      - Сюда. Теперь Вы, Вы и Вы.
      - Пили?
      - Естественно. Мы же не в самолёте. Выпили понемножку. Все, кроме водителя.
      - Я не пил, - обособился Малёха.
      Ксан Иваныч с вечера выпил изрядно, но всю ночь в карауле рта де-журила жвачка. И зажевал Ксан Иваныч с утра чем-то эффективным. Дополнительно прыснул одеколону в лацканы. А пиджак помят. Хоть и красив и плюшев.
      Пограничникам снова вспомнилось бревно.
      - Время, что ли, тянут? - подумалось Кирьяну Егоровичу. - Ну и за-чем, интересно? На измор хотят взять? Не выйдет. У нас билетов нету.
      Точно. Начинается: "Так, и зачем вам теперь бревно без топора?"
      - Забирайте бревно, - излишне торопясь, ответствовал Ксан Ива-ныч. Ему без этих двухсот килограмм даже лучше.
      Бим сопротивляется: "Это мой Пень. Частная собственность. Не от-дам".
      - Так, тогда ещё раз и подробнее: зачем Вам бревно?
      - Везу Пенёк в Париж.
      - Зачем именно в Париже бревно? (На Пень не реагируют. Не чув-ствуют большой буквы в торжественном этом слове).
      - Я ещё валенки хотел взять.
      - Сувенирные? На продажу, для подарка? А где валенки? Можно полюбопытствовать?
      - Дома в спешке забыл.
      ИЗДЕВАЮТСЯ! - враги подумали враз.
      - Уточните ещё: "Зачем бревно в Париже?"
      - У Эйфеля на нём посидеть в валенках.
      - Шутите?
      - Истинная правда. Сфотаться на нём хотел.
      - Зачем?
      - Я фотохудожник.
      - Вы шутник!
      - Я русский волосатый.
      - Видим, что русский шутник. Что в бревне... волосатый шутник?
      - В пне древесина и сердцевина. Немного корней. Распилите, если хотите.
      - Назад захотели?
      - Нет, я вперёд хочу. В Париж еду.
      - Езжайте без бревна.
      - Без Пня не могу. У меня цель, - и поправился, - две цели.
      - Вытаскивайте бревно. Мы посмотрим.
      - Вы поможете?
      - Ещё чего!
      - Вызывайте подъёмный кран.
      - Зачем?
      - Мы грузили его впятером. А нас четверо.
      - Что на вашем (бля) пне-бревне за надрезы?
      - Я его пилил, потом склеивал.
      Складки удивления во лбах.
      - Зачем пилили?
      - Чтобы в двери пролезло.
      СДАЛИСЬ: "Ну же и идиоты! Хрен с вами. Пусть лежит".
      Ксан Иваныч: "Вещи можно назад складировать?"
      Бим: "Взад".
      - Назад! (Полнейшие идиоты. Может врача вызвать? Хлопотно звать врача). - Да. И, пожалуйста, побыстрее. Вы нас задерживаете.
      (А вы нас разве нет?)
      - Спасибо. Вы нас выручили.
      - Отдайте им топорик в виде исключения.
      - Спасибо.
      Действительно, кому нужен этот расчудесный пень-бревно без то-порика.
      - Мы вас на обратном пути проверим.
      - Очень приятно! Мы с вами тоже готовы встретиться.
      (Обратный путь в Россию планировался через Хельсинки. Билеты на паром оплачены заранее. Идите в жопу).
      - Билеты на обратную дорогу?
      - Мы на машине.
      - В отелях бронь есть?
      - По месту решим. Мы свободные путешественники.
      - Мотели, кемпинги, хостелы, так?
      - Разумеется.
      - Дорожная карта Европы?
      - Бумажная и в Гугле.
      - Компьютер везёте?
      - Ноутбук.
      - Декларировали?
      - Зачем?
      - Хорошо. Справка о...
      - Есть.
      - Гринкарта?
      - Есть.
      - Джипиэс?
      - В машине.
      - Возвращаемся через?
      - ...Белоруссию.
      Это слаженным хором. О Финляндии договорились молчать как пярнусские рыбаки в российских водах.
      - Приятного пути.
      - Честь имеем.
      Ксан Иваныч зелёный от макушки.
      
      ***
      
      
      
      
      Ингр.5 ХОТЕЛЬНЫЙ ПЕРЕПОЛОХ
      
      Теги иллюстрации:
      Оставленные в отеле табличные безобразия,
      тестерша из Китая
      
       пятой редакции повествовании Трёхголовое чудо, ка-жется, больше и не являлось взору, расстроив сексуально настроенных читательниц.
      В шестой предпоследней редакции чудо, правда в уменьшенном ко-личестве попыток, объявилось снова. Читательниц добавилось.
      В седьмой оно догнало Рено с туристами, добираясь до цели с по-путной машиной (Сп-п-пасибо Петру Петровичу - немцу из Дивногор-ска). Души читательниц мчались следом за чудовищем, с блокнотиками, мобильниками, кинокамерами, не упуская ни одной секунды.
      Оно тайно и независимо познакомилось с Порфирием Сергеевичем.
      Оно выбрало время и извинилось перед Малёхой за своё долгое от-сутствие.
      Оно обещало приносить обоим пусть редко, зато метко, неоценимые услуги.
      
      - Мы Вам, Порфирий Сергеевич, негритяночку из Того подгоним...
      - Я люблю негритяночек, - радовался Бим, - подгоняй. Те. А когда?
      
      - Мы Вас, Малюхонтий Ксаныч, в Парижике и Амстере отведём в такие тайные места, о-о-о. Какое! Три о-о! Которые с девятнадцатого века..., где Вы за три, какое, за две буквально, за одну копейку...
      - Свят, свят, дальше не рассказывайте, - крестился шутливым испу-гом Малёха... - Впрочем, давайте. Сводите. Я как раз об этом размыш-лял. Только папане не говорите. Ок?
      - По рукам!
      
      ***
      
      - Разрешите Вас попросить не вышвыривать нас из багажника. Мы будем там в виде сложенной книги о Мойдодыре, - взывало к пощаде хитрющее чудище обоих и по очереди. - У меня... у Нас... тонкие суб-станции. У нас условия. Мы привязаны. Мы обязаны. Долг. С польской границы у Нас через одного - а близость наша заразна, как вы понимае-те - создалось подобие общественной эпидемии, насморк то есть. И не рассказывайте про Нас этому... вашему Полутуземскому, он Нас нена-видит, а Псевдоним будто не замечает даже, ни черта не пишет, не зво-нит, на SMS не отвечает, и не даёт никаких гарантий. А нам уплочен аванс за услугу. Не говорим за какую, и не говорим сколько... Большой аванс! Такой гонорар мы впервые... видим в жизни... Прекрасно, пре-красно с денюжками. Скоро добавят. Мы поделимся, ей богу. Просите сколько хотите. Мы заранее готовы на любые условия. Полутузик нас на части нас разорвёт, если заметит. Мы едем полуинкогнито и даже постараемся не причинять вам зла эпизодическим обгрызанием ножек ваших обеденных устройств... Когда мы пребываем в литкрокодилах... так критически чешутся зубы... Столько много враждующих литсообществ... А критических! А премий! Не поймёшь, что важнее... Есть карманные... Поубивать бы половину. Но Вы не думайте - мы не лохи! Век воли не видать! Нам в Букера протолкнуться... Этого... протолкнуть... как три пальца... извините. В кофе помочить. А не станем. Прин-ци-пи-ально!
      
      ***
      
      Сильно попортилась жизнь Гоголя с Пушкиным, а Пену всё нипочём, только ему русская погода не нравится видите ли!
      Ввиду собственной непьючести и сладости языка, втихаря, а иногда и явно, не претендуя на групповуху, а так, как получается, трёхголовое чудо в зелёном пальто трясло трахом каждую левую попутчицу и всяко мало-мальски симпатичную и шапочно знакомую чокнутых героев-ссыкунов. Причём тут же, как говорится "не отходя от кассы". Как толь-ко спины К.Е. и Бима скрывались из виду. Делали своё гнусное дело (а женщинам нравится по самое "немогу", визжат, делятся с подругами). Слава Чудовища бежит впереди литморд их. И умудрялось догонять беспечных подопечных. Как? Очень просто. Ныряли в Интернет и выби-рались через Малёхинский ноутбук. А ноутбук лежит в багажнике Рено. Бумажный Мойдодыр это всего лишь спальный домик Чудища. Так что проблем с передвижением у нынешних модернистских чудищ-нудищ нет.
      
      ***
      
      Хер с ними, с чудовищами-нелегалами. Пущай их катаются!
      Другое у самих путешественников. В ежедневных героических умах их толпилась женская половина Европы. Четверть из половины годилась для овладевания. Восьмая годилась для осеменения тут же. Шестнадца-тая не возражала иметь продолжение в виде непрерываемой беременно-сти. Тридцать вторая готова была терпеть Россию. Шестьдесят четвёртая соглашалась пасти русских коров, имея земельный надел (не менее 7,5 соток) в районе Сочинской Олимпиады. Но никто не хотел отдаваться молча и без прелюдий. Всё должно быть как в музыке: стан, ключ, ритм, парафраз, строй, настрой, аллегро-аллегретто, темпо бра-вуро, ох-ох, ищщо-ищщо, с жаром, с огоньком!!!
      Но наши мужчины были херовыми музыкантами. Желания мужчин не подкреплялись манипуляциями рук и мозгов. Бескостные языки их бежали так далеко впереди желаний, что тела и мышцы тел не поспева-ли ловить. Смычки натирались канифолью, тёрлись ежевечерне и так усердно, что скрипкам впору было сидеть в футлярах отдельно от струн, безвылазно, умываясь стыдом, довольствуясь эхом санузла, а не звуком оркестра, что есть любовь к пенисам исключительно и единственно.
      Так, двое из них (догадываемся кто) в каждом городе вместо адресов дешёвых мест для любовного нуждоотправления всё выспрашивали про какие-то подозрительные для каждого иностранного гражданина ржавые гвозди. Вот нахер они вообще и какому нормальному человеку нужны!
      Третий и четвёртый (отец и сын) постоянно исчезали куда-то и воз-вращались не сразу, оставляя автомобиль на попечение бестолковых голов: или неумеющих водить вовсе, или затерявшихся где-то между 0,5-й и 1,7-й промилей.
      Что, где и как прозябала вечно ругающаяся семья нам не интересно. Мы пропускаем их индивидуальную историю, не полагаясь и не настаи-вая на чистосердечных откровениях, чтобы не засорять ложью чистые страницы остальной в абсолюте правды.
      
      ***
      
      В то время как первые двое частенько оставались один на один и дружно спали в одной койке, обслуживающий персонал заграничных нумеров, хостелов и мотелей, не ставя путешественников в известность, дружно писал руководству заявление о резком ухудшении условий работы и повышении санитарной опасности.
      Опасность образовалась всвязи с пребывающими у них двумя чокну-тыми русскими, периодически разбавляемыми ночными гостями. Эпизо-дические "ночники" - их сотрапезники, прописанные в отеле, но появ-ляющиеся изредка, судя по поведению: один белый наркобарон, а другой - его сын. А сын - сластёна, потребитель сахара , каких ещё поискать. Приходила девка без паспорта. Звали её Фаби. На вид наркоманка конче-ная. Пришлось пустить. Залог был велик, и неплохо договорились на сда-чу от залога при выезде.
      Служащие отеля (уборщицы номеров, поэтажные менеджеры и лиф-тёры, работники сервизного буфета и буфетчики) в случае обслуживания русских впредь, просили компенсационную надбавку. А теперь им нужна была разовая помощь (психиатр + врач).
      Для разрешения производственного конфликта санитарной обще-ственностью Парижского округа произведён контроль нумера 38, отель "М-te", 4 зв., что на av.N-vо.
      Даже беглое обследование показало, что в результате пребывания 4-х русских в этом отеле движимому и недвижимому имуществу и персоналу нанесён существенный материальный и моральный ущерб. Общественности в лице представителей Национального Агентства AFSSAPS и Генеральной дирекции здравоохранения (Gentil m.Lus.D-rez) не поверили: "Быть не может такого в помине! Phénomène naturel !!! "
      Префект в ужасе: "Серьёзный риск, конфиденциальность подозре-ния, клинические анализы, неприятие, сердечные клапаны, эхокардио-графия, изъятие результа..."
      Термины неслось из его кабинета пулемётной очередью. Все запла-нированные встречи в этот день он отменил. Ровно в шесть сорвался и попросил отвезти себя в загородный ресторан "Lebruk". Выполз оттуда под утро.
      Номер был опечатан для более объективной оценки ситуации. Из-за рубежа был приглашён профессиональный и независимый гостиничный тестёр из Китая.
      "По секр. данным данн. тестёр, пол возмож. женск. одновр. является сотрудником (- цей) ГРУ К.Н.Р.".
      Мисс или мистер Чжуан Джи Хо работала (работал) в номере двое суток подряд, для живого понимания обстановки заночевав там же.
      Выводы её (его) были неутешительными, поражая даже искушённых экспертов. Лицо самой мисс (мистера) Чжуан лишилось обычного разре-за глаз, наводя ужас (изм. нац-ти на глазах) на сотрудников отеля.
      - Катастрофа, отмена визового режима, всех русских немедленно...! - кричал префект, читая её бумагу. - Гнать Чжу Хо в шею! Понабрали сумасшедших гермафродиток!
      Вот часть её (его) горестного резюме. Берём его в траурную рамку:
      
      
      
      - 4 простыни сплошь покрыты пятнами крови, слабо поддаю-щимися стирке. По всей видимости, это пятна от укусов парази-тами типа "клоп, вошь, блоха", хотя, вероятно, и от уколов шпри-цом. Клопов при беглом просмотре не обнаружено, видимо про-явятся позднее;
      - шприцов не изобличено, группа крови весьма редкая типа 6А, близкая некоторым млекопитающим, подвергнутым опытной сперматизации человеческим материалом (согл. данным Лаб.Љ1 Французского Инст. новых технологий клонир. животн. типа "ко-за, овца, шимпанзе, сука борзая");
      - в углах спален, под плинтусами и в шкафчиках для одежды невесть откуда взялось жирное тараканьё, каковых ранее не было замечено; (даже в Китае таких не водится). А, как утверждают служащие, тараканов до прибытия русских в отеле не было вооб-ще;
      - стены туалета и душа забрызганы липкой субстанцией супре-матически-пуантилистского вида (возможно σπερμα), а также ча-стицами и слизями органических веществ предположительно рвотного происхождения;
      - в мусорнице туалета найдена разорванная фотография бывш. актр. театра "Роби-Боби" м-ль Ж-т Неибисзади, снятой в непри-стойной позе, обнажённой, на фоне Нотр-Дама, фото залито про-никотининной смолой и чел. сперм. чрезв. густ. консистенции;
      - в номере пахнет трубочным табаком, дымом, жжёной резиной, органическими нечистотами;
      - на стене санузла материалом разжиж. чел. кала нарисовано подобие мальтийского креста, обидно развёрнутого боком и вставленного в анальное отверстие монашки;
      - обнаружены в разбросанном виде спиртосодержащие лекар-ства типа 0,1%-ной ацетилсалициловой кислоты и др., точному счёту не поддаётся;
      - на подушках, одеялах, полу, туалете, душе найдены женские волосинки цвета шат., брю, блонд. По утверждению коридорного, женщин, не живущих в отеле, в указанные дни не пропускалось. В то же время менеджер рецепшен обзавёлся дорогим мотоциклом по стоимости не совместимой с его официальным заработком;
      - в стаканчике для бритвенных принадлежностей найдена при-липшая щетинка 6-ти месячной величины, чёрного цвета, набрио-линенная составом, не выпускаемых сегодня французской и миро-вой промышленностью (ориент. пр-ва Фр. но, что звучит неверо-ятно, примерно середины 19-го века);
      - найдены зелёные чешуйки кератина , предварительно опре-деляемые как элементы покрова крупноголовых пресмыкающих-ся;
      - на туалетных бумагах обнаружены остатки испражнений, скорей всего не принадлежащих человеку;
      - в унитазе найдены не удалившиеся сливом презервативы из бычьей кишки, полностью вышедшие из употребления в начале прошлого 20-го столетия. σπερμα в них, а также слизь внешней оболочки отданы на экспертизу, результат временно не известен;
      - ножки стульев, спинка кровати, стекло в умывальной, зеркало гардероба, столешница облеплены жвачкой (9 замеченных актов поверхностно мебельного вандализма);
      - кодовый сейф с сенсорными клавишами подвергнуты физиче-скому насилию извне, что вынуждает руководство отеля заменить современный замок обыкновенным, с комплектом ключей (0.780 €), или заменить сейф полностью (1.200 €);
      - все 4 карты с чипами, переданные постояльцам, перегнуты пополам и не поддаются восстановлению. Ущерб (2х10 €);
      - На лицевой стороне номерной таблички рядом со словами "прошу не тревожить" крупными буквами, фломастером написа-ны три знака, не поддающиеся переводу. А также изображение эрег. мужск. полового органа;
      - вывернуто 2 шт. колпаков и переставлены 2 лампочки освети-тельных приборов;
      - в розетку интернет-сети вставлены скрепки;
      - расход мегабайт интернет-сети пока не поддаётся расшиф-ровке. Есть заключение о пиратском пользовании из этого номера местной сетью. Параллельно изучается вопрос о снятии со счетов данного отеля неизвестными лицами (или лицом) крупной суммы в евро (с 3-мя нолями) (во время проживания подозреваемых в нечестности постояльцев);
      - исчезли 2 шт. щёток для обуви, упаковка жёлтого крема для туфлей -1 шт., поролоновая вехотка - 1 шт., вешалка пластмассо-вая 1 шт., вешалка деревянная полированная 1 шт., телефонная книга штук -1, блокнот для внутригостиничного употребления -1 шт., пепельница закалённого стекла - 1 шт.
      Кроме того: из справочника-путеводителя вырвана карта Парижа со списками дешёвых ресторанов, а также избранно мест, предполагающими под собой полный пакет умерен. деш. сексуальных услуг;
      - полностью использован недельный запас мыльных тюбиков (по всей видимости, использовано для стирки, ибо отверстие ван-ной заткнуто дырявым муж. носком, пропитанным жидким мылом, аналогичному тюбичному);
      - с лезвий столовых ножей, по-видимому наждаком, соскобле-ны серебро и никель;
      - 4 мокрых полотенца скручены в одну верёвку морским узлом, привязаны к швабре и переброшены с балкона на балкон, и так оставлены;
      - перила французского балкона перетянуты бечёвкой, на них намотано и забыто 1 предмет женского и 3 мужского белья;
      - ниша подоконного карниза доверху забита окурками от сига-рет российск., чешского, швейц. производств;
      - у коврика в ванной оторван угол, он же залит краской для принтеров;
      - тяжёлым предметом выбита керамическая плитка, находящая-ся над скрытым сифоном канализации ванной под потолком ниж-него номера. Плитка вставлена обратно, крошки цемента выбро-шены в унитаз, чем создан прецедент засорения канализации в уровне 1-го этажа, щели между плиток замазаны зубной пастой (суммарный ущерб 2.160 €).
      Кроме того, дополнительно к сведению полиции нравов:
      - в туалете найдена (обмазанная каловым в-вом) медицинская справка 2-х месячной давности на русском языке о прохождении гр-ном России П.С.Нетотовым кожвендиспансера Љ 14 г.У. (ре-зультат, к счастью, отрицательный);
      - в урне лифтовой площадки того же этажа найден 1 пузырёк Fluidextract Cannabis;
      - в ванной криминального номера - в стакане: или выпавший из раствора в осадок или забытый и нерастворённый кристаллооб-разный порошок амфетамина в размере 1,5 усл.дозы. Требуется доп.хим.экспертиза;
      - в ящике столового серванта обнаружен (естеств. не принадле-жащий отелю) предположительно охотничий нож фр.-герм. пр-ва, вычек. год 1811, длина основного лезвия 140 мм, с приспособ-лением для перекусывания проволоки и металлических стержней до 5 мм диам., с отгибающимся консервным ножом, на ноже от-сутствуют какие-либо отпечатки пальцев, на режущей кромке лезвия обнаружены микроскопические остатки орг.вещества - ке-ратина (ногтей), металлов, а именно: серебро 84, цинк, голуб. зо-лото 99, каменн. матер. малахит, всё в микроскопических количе-ствах;
      - найдены (разбросаны по номеру и в кровати) ушные палочки в кол. 17 шт., палочки пропитаны спиртом, с чёрным налётом, сле-дов ушной серы нет. Анализ налёта, произведённого лабораторией апт.управления Љ4 показал, что: стрептококка, менингококка, микобактериq туберкулеза, папилломы, вируса СПИД в них не обнаружено. Есть подозрение на червя перепончатого лабиринта EAD , занесённого в человека по всей видимости непомерным пользованием PC.
      Кафетерий.
      - по свидетельствам уборщиков столов в остатки утренних круассанов русские втыкали гусиные перья, вымазанные в черни-лах. Такой странной привычки у русских никто из сотрудников отеля, согласно персонального опроса, не знает. Резюме: (аналог. китайского опыта) следует вывесить (рекомендую) предупрежде-ние примерно такого содержания:
      "Уважаемые русские гости!
      Убедительно просим гусиными перьями в еду не тыкать и на столах их не оставлять!"
      Согласно договору к отчёту приложены фотографии свидетель-ств, а также отчётные артефакты.
      Примечание: 1. Забытая постояльцами детская книжка "Мойдо-дыр", присовокупленная первоначально к материалам, непости-жимым образом исчезла. На нашей целл.-синт. упаковке неиз-вестными ворами спирт. фломастером выведена надпись на франц. яз. Примерный перевод: "Ищи-свищи в поле".
      
      Чжуан Джи Хо, межд. эксперт-тестёр
      
      
      Бубубу.
      Наркота никого не удивила. Дело понятное и простительное, потому как всенародное и французское в том числе.
      Обидели завезённые тараканы: кусают они больно, гадят много, тас-кают из-под носа карты, а мебель и горячие круассаны их любимое блюдо.
      - У нас таких зубастых не было! Ой, вообще не было! - кричали уязвлённые и пострадавшие от непонятного уборщицы номера 38.
      - Стрелять всех русских алкоголиков, - брюзжали третьи.
      - Развели пидорасню! - кричали другие .
      - Я против клейм! Не доказано: правильно говорить люди с нетра-диционными наклонностями, - печально повизгивал администратор на рецепшен Ж.Ж. Грекос. Он - афинянин.
      Измельчала Греция, войдя в Евросоюз, забросила работу, раздавая имущество Древней Греции направо и налево.
      - Проверьте его на половую принадлежность, - кляузила м-м S-а, попытавшаяся как-то раз в отместку мужу безуспешно затащить Ж.Ж. Грекоса в постель.
      "Сотрудники отеля "М-te" это гастарбайтеры,которые к жителям Франции, тем более Парижа, не имеют никакого отношения!" - так утверждал один наш хороший знакомый, побывавший в этом отеле и оставивший надпись в книге отзывов и предложений. И добавлял: "Как известно, гастарбайтеры - люди слабые не только духом, но и избытком аллергических предрасположенностей".
      - И это соответствует правде, - с сожалением констатировало руко-водство "М-te".
      Лицо и руки служащей M.F. 23-х лет, род. остров Маврикий, негри-тянка, обслуживающей номер Љ38 неожиданно покрылось белыми вул-канчиками, ничего общего не имеющего с прыщами обыкновенными.. Как следствие то ли внесённой заразы, либо нервного происхождения.
      По словам Маврикиевны, участки кожи вокруг прыщей стали свет-леть и за прошедший со дня заражения месяц в норму не пришли.
      Служащая на кухне мойщицей посуды м. S-а - уроженница Сербии - обзавелась лямблями. Согласно мед. карты, а также в списке болезней, в том числе наследственных, при оформлении французского подданства ничего подобного в помине не было. Кроме того, об этом свидетель-ствуют фотографии S-a, выполненные при оформлении документов. У неё же обнаружилось приращение копчика (цвета зелёного), которое не объяснимо вообще ни с какой стороны.
      М.S-а собирается подать на руководство отеля "М-te"в медицин-скую комиссию CО г.Парижа за недостаточное обеспечение санитарной безопасности, а также на полицию Парижского округа за необеспечение защиты служащих от посягательств клиентов на физическое здоровье подданных других государств, устроившихся на работу по приглаше-нию.
      "В частности прошу посмотреть моё дело особенно внимательным образом. А лучше с пристрастием, по русски", - добавляла она.
      Теперь она записана в очередь на встречу с префектом. Очередь Љ 1024. - Тут не получится, подам в Страсбург, - делится она с приятель-ницей из Алжира, сидя в первом этаже кафетерия отеля "М-te" и бес-платно поглощая пончики похудения.
      
      "Стыд и срам всем этим 4-м пё...дам", - так прокомментировал весь этот ничтожный шум по пустякам Порфирий Сергеевич Нетотов, русо-туристо. Он уже в пятистах км от невоспитанного грёбгорода Парижа. В Париже хорош только Эйфель и то только на фоне его сосново-лиственничного пенька - Пня.
      
      ***
      
      
      
      
      Ингр.6 ЖАННЕТ НЕИБИСЗАДИ
      
      Теги иллюстрации:
      Баржа и все действующие на ней лица, в Сене чудовище Чек Энд Хук
      
       овсем недавно Парижике, - но это уже не в тексте, а в жизни, в середине мая 20ХХ года, - как сообщала известная фран-цузская газета "Nuove Senowaal Comedie", - у прианкеренной к каменному берегу баржи под романтическим названием "01-46-34-53-ХХ" что напротив острова Сите, вроде бы поначалу плеснул кто-то хвостом и вызвал неизвестный парижанам звук. Так громко нерестуют таймени Сибири. Чудище, всё в тине и водорослях показалось в воде, подпрыгнуло и, зависнув на компенсаторных канатах, забурчало матерное, ревнивое в адрес двух пьяных в полсиськи, обросших сизыми бородами автобродяжек.
      Матерные высказывания вразнобой - типа подстрочного перевода - произнесены на трёх языках, один из которых, если изъять маты, был бы чистым литературным русским, если бы не мешал лёгкий малорусский оттенок.
      Другой был почитай девственным, но слегка американизированным английским сленгом, в котором самым употребительным было междо-метие "Е!".
      Третий язык кучеряв и бестолков, и слишком длинен, пожалуй, что-бы из речи можно было извлечь какой-либо осязаемый умом смысл.
      На то, что это был именно тот самый, описанный ранее, двух- или трёхголовый, двуязычный и при этом однохвостый гражданин, пресле-дующий русских путешественников от самой границы Западной Сиби-ри, начинающийся сразу за знаменитыми Тугайскими топями, а не ка-кой-то другой - офранцузившийся нильский крокодил, - автор романа-солянки толком не отреагировал и никому из присутствовавших очевидцев ничего не растолковал.
      Бродяжки (а это Бим с Кирьяном Егоровичем) отдыхают. Сегодня они - клиенты плавучего кабака и вольготно расположились на верхней палубе. У Бима и глаза и уши заполнены алкоголем. Надо же какой мо-лодец с утра! Он отнёс дивные видения с животным на счёт пивных галлюцинаций, аналогичных пережитой траве. По крайней мере так объ-яснял товарищу.
      - Ты, дорогой наш дружбан, притормозил бы с алкоголем, - совето-вал ему Кирьян Егорович. - Не ровён час...
      - Не "ровён", ха, явно крив он, - манерно ответствовал Порфирий.
      У него совсем недавно появился запечатанный, мокрый сверху цел-лофановый пакет. В пакете бабки, которые он тут же стал бойко швы-рять направо и налево. А на лице расширилась и до самого вечера не сходила, накладываясь на речь, удовлетворённая, гордая улыбка милли-онщика.
      Был бы тут Малёха, то этот, потупившись, не произнёс бы ни слова. Но он был в в Амстердаме, отпущенный папой на вольную волю. Несчастный, задавленный гипотезами воспитания папа и не догадывал-ся, что сыновьи карманы битком набиты евробаксами, вдесятеро превы-шающие скромные отцовские подачки.
      
      ***
      
      Наличествующая в тот момент на барже милая, если не признать честно - обалденная, настоящая красотка официантка Жаннетт с при-чёской каре и со смешной фамилией, доставшейся ей от первого мужа-студента (он иранец, потому тут могут приключиться огрехи перевода), - мадемуазель Неибисзади, насильно познакомилась с приставучим, если не сказать хлеще - с липким и сладким как старинные ленты для мух из города Ёкска, развешанные в каждой серьёзной пельменной, уважающей сангигиену, Порфирием Сергеевичем Бимом-Нетотовым.
      (Ба! Расчудесная фамилия упомянутой дамы внимательному чита-телю, сосавшего текст без пропусков, уже встречалась. Такие редкие фамилии не забываются).
      Жаннет не обошла стороной и скромного внешне, но похотливого и магнетического внутренне, не знакомого с творящимися за его спиной тайными делишками, г-на волосатиришки 1/2Туземского Кирьяна Его-ровича.
      
      ***
      
      Жаннет по ясной теперь нам фамилии Неибисзади по причине куль-турного кризиса не так давно была уволена из театра-кабаре "Роби-Боби". Не имея средств на достойное существование, соответственно не имела под рукой необходимого качественного фотооборудования, что-бы запечатлеть данный кратковременный, но весьма живой феномен с участием многоязычно говорящего животного.
      Шокированная увиденным девушка, не откладывая в долгий ящик, обратилась с соответствующим запросом в Парижский филиал Ордена Спасения Национальной Французской Лягушки.
      Там, на полном основании, по их мнению, и обидно для самой со-искательницы, мадемуазельку Неибисзади подняли на смех и выставили за клубную дверь. - Вам, мадама, в другой дом надо.
      - Ослы! - максимально вежливо журила отвечающего за связи с об-щественностью клерка бывшая актриса, трахающаяся редко, да метко. Да ещё не со всяким. Да ещё, чтобы с ласковыми выражениями и твор-ческой выдумкой.
      
      - Это даже не НЛО: обычная мутация пресмыкающегося. Двухголо-вых ящериц, что ли, не видели, правда, Бантик? - продолжила тему Жаннет, придя на баржу следующим днём ровно в положенное время.
      Наспех чмокнув молодого человека, она принялась сервировать столы. На берегу формировалась и роптала кучка ранних клиентов, не успевших или не хотевших завтракать в своих гостиницах.
      На баржу не пускали. Бантик показывал клиентам часики и распо-ложение стрелок в них, потом тыкал на собор, расположившийся левее того участка горизонта, откуда обычно вздымалось нежаркое утреннее солнце.
      Хозяева старательно улыбались: "Сейчас, сейчас, господа (как же вы все надоели!)".
      
      ***
      
      Банти старался быть рядом с подружкой, хотя, чаще всего, просто ассистировал Жаннетт в её вечно парадоксальных приключениях, возникающих чаще всего на пустом месте.
      - Таковы, наверняка, все актриски мира, - думал он. - Но моя-то, или не совсем моя Жаннетт - особенная птичка. Все её беды идут от красоты, от тщательно завуалированной беспорочности и, прости меня ваш христианский господи, от не вполне благозвучной в русском пере-воде фамилии.
      Черный Банти, а уменьшительно - Бантик, - второй официант в смене и одновременно бармен, надёжный, как четырежды напромилен-ный штурман несущегося по ночным кочкам авто. Он всегда соглашает-ся с Жаннетт.
      Банти добр, что не мешает (при необходимости) включать и вовсю использовать хитрость. Жаннет наивно верит в презумпцию невиновно-сти каждого француза и в честность правительства. Банти наоборот: он её (презумпцию) гнобит. Жаннет считает, что только пятая часть жен-щин готова обнажиться для съёмки в стиле ню. Бантик считает, что все сто процентов, и даже его тёмнокожая бабушка не раз трясла тощими кошёлками на виду всего пляжа.
      - Что, скажешь не так? Сама-то небось...
      - Я - другое дело, - говорит Жаннет. - Сравнил. Мне и тридцати нет. - Ей 29. - И я не любовница президента.
      - Любовница президента шире всех расставляет ноги, особенно ко-гда думает, что на яхте она не одна.
      - Пах тоже должен загорать. А кто ещё был на яхте? - спрашивала Жаннет.
      - Как кто, а капитан, а матросы.
      - Они разве не сидят в трюмах? - удивляется Жаннет.
      - Ты же не любишь в трюме...
      - Сидеть не люблю. - А постоять (расставив ноги в перевёрнутую "V") почему бы нет.
      И Жаннет вспоминает сколько раз она не сидела в трюме и сколько раз не изображала хотелую болонку, заменяя её латинской по человече-ски "V". И то и другое, и третье приятно. Бантик в этом деле настоящий отличник. Он и стайер при необходимости, и марафонец. Как скажете, мадемуазель Мимижанна. Он готов для стойки всегда.
      Необдуманная толком гармония проистекает из выработанного го-дами принципа. Симпатичный и в плане "неизменяемости" порядочный Бантик слаживается с Жаннетт только потому, что давно уже подбивает выравнивающие клинья под шаткий домик их эпизодических сношений.
      Бантик на три года младше красавицы Жаннетт - настоящей эталонной француженки со славянскими корнями зубов, знающей пару сотен стандартных русских слов и таких же общих, не напудренных особенной гениальностью предложений.
      Она танцевала в "Вишнёвом саду", интегрированном в когда-то родной и близкий "Роби-Боби". Танцевала удачно. Всё дело тут в ге-неалогическом древе, напустившем немало азиатской и северной пыли на несколько поколений дедушек и бабушек, состоящих в запутанных родственных и пересекающихся взаимоотношениях на манер скомкан-ной паутины. Среди предков по женской линии водились клёвые бале-рины. Жаннет пошла в клёвых балерин.
      Про эскадроны русских - то ли красавцев-гусар, то ли одних только казаков, проследовавшим ровно до Парижа вдогонку за побитым Напо-леоном, даже не будем тут припоминать. Россия с Францией связаны гораздо глубже и приятнее во всех отношениях. Особенно, если сравнить вышеупомянутых гордых, честных, невороватых, любвеобильных рус-ских казаков и бескровную, но и бесславную также сдачу Парижа гер-манским танковым войскам во Второй Мировой со всем последующим за ним французо-немецким блЪдством.
      Вскользь можно упомянуть, - больше для смеха, нежели для спра-ведливости, - что солдаты Наполеона ввезли с собой в Россию массу фальшивых бумажных денег. Ввезённый дефолт их не спас. Русский император скупил у крестьян все их деньги за настоящие. Не избавил от бесславно торопкого бегства на виду вил и кос даже специально откля-ченный в арьергард маршал Ней.
      Казаки же и гусары, на радость французских противников империи, фальшивых денег не изготовляли, довольствуясь солдатским заработком и обходительным отношением к ним француженок.
      Казаки перед боем не брились. Гусары завивали усы, сидя на лоша-дях.
      Бим с Кирьяном Егоровичем бородами поверхностно походили на казаков, стопроцентной обходительностью на гусар.
      
      ***
      
      Банти-Бантик говорящих крокодилов никогда не видел. Он с удо-вольствием попробовал бы пообщаться, если бы реально довелось.
      В момент выныривания фантастического полуживотного он спус-кался в трюм по естественной надобности, присовокупляя к необходи-мости некоторые приятности. А именно интимные операции с некоею частью тела, которые так свойственны молодому и тёмнокожему, вечно неудовлетворённому поколению.
      По возвращению на палубу крупные круги на воде уже ушли по те-чению. Они растворились, даже не достигнув подпорной стены потем-невшего от скуки веков Нотр-Дама.
      Собор высится надменной громадой на противоположной стороне речушки Сены. Там без удочек хаживал Хемингуэй. Метал блёсны и кидал блёв в волну насупленный, оглушёный колоколами богоматери Виктор Гюго.
      
      ...Жанетт находилась в тот момент на носу баржи. Даже перевесив-шись через перила, она видела единственно чётко только хвост неиз-вестного животного. Она слышала несущиеся от канатов странные завы-вания, похожие на человеческие голоса. Узрела миг ныряния.
      Баржа от нырка заметно колыхнулась. По силе болтанки судачили о величине т весе. Феномену определили полтора центнера, почти попав в точку.
      Несмотря на запальчивые увещевания Жаннетт, слабые волнушки, тающие в удалении, пусть даже эпицентр их находился у баржи, не яв-лялись для Банти доказательством существования феномена, так горячо и живо описываемого его бедной, с причудами и фантазиями девочкой.
      Бантик едва сдерживал слёзы.
      
      - Если Жаннетт не будет по-настоящему моей, она окончательно рехнётся, - писал он отцу. - Хотя, чёрт знает, может опять куражится девушка.
      - Избавься от неё как можно быстрее, - советовал папа, отрезая льву голову. Он замечательный мастер-чучельник. Жизнь его прекрасна и прозрачна. С момента посвящения в мужчины его имя (Эйб) окружено легендами. Отцом Эйба, говорят, был был известный актёр чёрно-белого кино. Играл чёрных героев - повстанцев и бунтарей. Актёром он стал, пройдя от начала до конца войну на Гаити. Далее увлёкся охотой и выделыванием шкур. Сейчас он пополняет материалом природоведче-ские музеи с Диснейлендами, забивая их натуральными с искусственным страхами. Дед, в свою очередь, в начале прошлого века возглавлял одно из наиболее сопротивляющихся подразделений беглых каторжных. Мать Бантика, Леся Фибер, белая наследница отлученного от губерна-торства Йозефа П. служила моделью в швейном агентстве, поднялась, стала руководить отделом кройки и вошла в долю. Работала до тех пор, пока не завела тёмнокожего ухажёра в конкурирующей фирме. И дело её успешное в момент и с журнальным скандалом лопнуло. Друзья от-вернулись от неё. Тогда она вышла замуж за Эйба. Родила двойню: тёмного и светлого. Добиваться правды отцовства Эйб не стал, и так всё ясно, удовлетворившись тем, как есть.
      - Моя беда и кайф в том, что я верю всем на слово, - поговаривал он.
      История эта не была секретом. В жилах Бантика текла не одна кровь, а, возможно, целых три. В пику отцу Бантик стал исповедовать презумпцию виновности.
      
      - Смешные они, эти бывшие актрисы, - удивлялся, нервничал и при этом нежно любил Бантик.
      
      ***
      
      Последний случай появления на Сене крупных, лупоглазых двух- или трёхголовых пресмыкающихся "нелягушек", по сообщению Ордена Спасения, был зарегистрирован местным фотокорреспондентом А.Ш. во время оккупации Парижа немецкими войсками.
      Дело давнее.
      В тысяча девятьсот сороковом году некие подвыпившие, высшие штабные чины из Сен-Жермена во главе с действующим фельдмарша-лом танковой армии, может и фронта , фон Рунштедтом после неболь-шого Schwelgerein решили прогуляться инкогнито по набережной под ручку с двумя француженками сиамского происхождения - бывшими сотрудницами Главной Вольеры Люксембургского зоосада. Из подъюбок выглядывал общий на двоих изящный крокодилий хвостик. Факт был подкреплён фотографиями, мелькнувшими было в цензурном отделе объединенной француско-немецкой печати. Номер в свет не вы-шел. Фотографа поймали, попросили честно сознаться в фальсификации. Под подписанное признание отправили на отдых в бесплатный санато-рий. Что-то где-то под Освенцимом вроде. Извините за пикантную по-дробность.
      
      ***
      
      Русские путешественники по Европам, озабоченные внутрикутёж-ными проблемами, никакого криминала в случае со славяноголовым пресмыкающимся не обнаружили.
      Особенно не возмущались, не ругались, не бунтовали.
      И даже не сделали попытки подать на руководство баржи заявле-ния. Тем вызвали немалые подозрения у прочих посетителей, знающих повадки новых русских не понаслышке. Наши русские походили на но-вых, но совсем на свежих, на совсем необычно новых русских. (Мы же на правах писателей серийных заголовков сказали бы так: "чокнутые русские")
      Немногочисленные гости замершего у причала нелепого судна, до того мирно уминавшие под пиво продукты вчерашнего ланча, ничего этакого не видели, но зато что-то смутно слышали. Это был точно не обычный всплеск: с таким звуком новорусские бутылки не входят в воду. Они слегка удивлены. Они выдвинули-было некоторые претензии. Сначала к своим весёлым подводникам, эпизодически и в соответствии с распоряжением парижской мэрии очищающим дно Сены. Потом к рус-ским клиентам, поскольку именно на них было обращено возмущение большинства.
      - Видно, русские сбросили в воду ящик с песком или упустили ин-вентарный багор. Чего бы им шариться по отсекам и щупать всё подряд? И балдея, или случайно, или специально попали по шлёму водолаза.
      На что получили исчерпывающие объяснения русских. На пальцах, конечно же.
      - На подводников нам наплевать, - пытался пояснить один из ново-русских. И он стар как памятник Гюго. - Матюгнулся какой-то местный крокодил-выродок, а нам-то что? Мы его прощаем. Матюгнулся по-русски? А вам то что? Раз по-нашему вы всё равно ничего не понимае-те, значит, ничей слух не оскорблён. Докажите, что он наш, докажите, что русский. Ваша река - ваши проблемы. В вашей реке - ваши кроко-дилы, в нашей реке - наши. Наша Вонь в пяти тыщах вёрст отсюда. Ва-ше Сено - вот оно под нами.
      - Согласны, но лишь частично.
      - Пусть ваши подводники одеваются в яркокрасное, а не в чумазое и, тем более, не в зелёное. Ибо зелёного в ваших сточных водах не ви-дать. - Отвалите, словом. - И пейте своё паршивистое пивцо.
      - Гарсон! Нам ещё по литрошке! - бодро вскрикнул Порфирий по-сле небольших и приятных воспитанному слуху перепирательств.
      - А ловенброй у вас имеется? Как же так? А что у вас вкусненького и лучшего из своего, из местного? - интересовался Кирьян Егорович.
      - Типа винца попроси для разнобоя. Надоело их пиво, - расширял требования Бим.
      - Я только "за". Во, Порфирий, - вспомнил что-то своё затаённое Кирьян Егорович (а как же - он же начинающий писатель): "Давай по-пробуем то, что папа Хэм тут пил!"
      - А что папа Хэм тут пил?
      - А чёрт его знает. Пиво, поди, хлестал, а скорей всего аперитивы. Давай у этого ослёнка спросим.
      Ослёнок Бантик не знал, что пил Хэм. И вообще, похоже, не был знаком с папой Хэмом. Если бы его спросили что-нибудь попроще, например, почём сегодня голова тигра, то он бы позвонил кой-куда и ответил.
      - Возьмите, господа хорошие, ламбик, - советовал ослёнок Бантик, - это вкусно. Есть марки гез, фаро, крик, фрамбуаз. А меня зовут Банти, если что.
      - Ну да? Знаем, знаем банти. Это же туземский напиток Гвинеи. Где это в меню?
      Банти ткнул в стол пальцем и провёл по списку вертикальную ли-нию. Кирьян нацепил очки и вперил взгляд в колонку цифр: "Не вижу Банти. Что это такое "Банти"? Вино? Пиво? Смесь?"
      - Я есть Банти. - Мулатик понял недоразумение и рассмеялся точно так же, как смеются третьестепенные герои Хэма и главные у Верна.
      - Бим, это слишком дорого, - повернулся к другу Кирьян Егорович, - в пять раз дороже краснухи и пива. Выдержка в годах. Нахрен нам такие технологии. Пусть в Бельгиях с такой драгоценной, их бин, вы-держкой пьют.
      - Нихт, сэр. Найн, зэр ист дорого . Нахер! - Перевёл на франко-немецкий Порфирий. - Кирюха, как по-ихнему "дорого"? А "нахер" - это слово они знают? Я что им сейчас сказал?
      - Откуда ж мне знать - я французский не учил. Что сказал, то и вы-молвил.
      - Сэр, это дорого, нам и вам - облом. Что ist у вас ещё?
      Облом Бим изобразил в виде фака, состроенного из безымяного, как положено, пальца, и присовокупив кривую мину лица.
      Бантик на такую форму облома оскорбился. Он повернул голову в сторону и сжал кулаки, не желая продолжать болтовню в обидном жан-ре. Будь эти лица французиками - уж получили бы оба по заслугам. Бантик с расчётами не задерживался. Кроме того, он на службе, а не в поэтическом сортире. И фамилия его не Рабле и не Граблё-Туфлё! И эти далеко не Достоевские.
      Мимо, толкая скачущую по палубным доскам тележку с кружками и креветками, дефилировала его L'Amure reguliare Жаннет Неибисзади.
      Девушка в тот день принарядилась в обтягивающую маечку, одела чёрную юбку с отвисшим кожаным пояском, на котором болталась слу-жебная сумка с евровой мелочью и чековыми делами, с хвостом. Напо-минало средневековые билеты на конный трамвай.
      Тележка остановилась. Жаннет, не отпуская наисвежайшей улыбки, втянулась в смысл беседы: "О, да-да, ес, я поняла. Эрнест пил по полкружки светлого. А если хватало, то дополнительно брал по полкружки une demi-blonde. Он сидел обычно вон там".
      Жаннет махнула в дальнюю, заострённую бетоном сторону остро-ва.
      - Мы там сегодня были, но..., - затеял-было долгий разговор Кирьян Егорович.
      - Стоять! - крикнул неожиданно и невпопад Бим-Нетотов. Коман-да прозвучала по-армейски. То бишь грозно с туркменским акцентом, когда за поясом кривой бараний нож.
      Публика вздрогнула, начиная от кормы. Баржа качнулась. Старше-му поколению в лице самого дальнего старичка и старушки из Бельгии вспомнились покрики фашистских захватчиков. У фашистских захват-чиков страшные каски! Это запомнилось навсегда и передалось потом-кам.
      - Я Вам не верю. - Это Бим объяснил официантке на пальцах.
      Жаннет застыла в изумлении.
      - Я старый русский мэн. Я пью по кружке... нах по кружке...
      Бим обиделся на явную ложь и вскочил в запале из-за стола. Ещё так удобней изображать объяснительные фигуры.
      - Я, а это я, - тут он показал на на свою майку со значками русских телекомпаний, - ...я - это Сибирь, я - это настоящий мэн. Я пью минимум восемь кружек в день.
      Он загнул пять пальцев на левой руке, потом задрал ногу в дырявых сандалиях и установил её на стул. Затем отсчитал три дополнительных корявых пальца на ноге. - Видите! Сосчитали? Восемь! Поняли - нет?
      ???
      - Порфирий, ты ноги с утра мыл? - спросил, застыдившись непо-нятного, Кирьян Егорович.
      - Я метро топтал полдня. А ноги, конечно, мыл. Вместе мыли. Сам-то мыл ноги?
      - Мыл, - серьёзно и без подвоха ответил Кирьян Егорович.
      - А писю?
      Это уже подстава.
      - Писю в первую очередь. Ещё и поссал в душе.
      Колкостью на колкость!
      Официантка перевела тексты коллеге.
      Бантик отбежал, чуть не перевернув тележку. Он ткнулся головой в стойку. Его трясло, он практически рыдал. Он простил русских паяцев. Это вышак международных клоунад!
      Баржа автоматическим скопом испускала гогот.
      Жаннетка, заражённая общим настроением, согнулась в поясе, гото-вая блевнуть завтраком.
      В сторону русских повёрнуты головы клиентов.
      Ободряющие и глупые улыбки на лицах: эти русские опять что-то вытворили.
      Бим, гордясь произведённому эффекту, между тем продолжал: "У меня на правой руке пальцы не сгибаются. И я горжусь этим!"
      Продемонстрировал, как у него не сгибаются пальцы. Он всегда так делает в первые минуты знакомств при условии пяти кружек. Это одна из главных и расчудесных его фишек. Про остальные до поры молчим.
      Предложил удостовериться официантке.
      Жаннетка побрезговала. Несгибание пальцев проверять отказалась.
      - Tic doloriux! - взамен крикнула она Бантику. - Звони в амбуланце. Этому скоро копец. Пиво проверь. Что ты ему налил?!
      
      ***
      
      - Щас тебя в больницу заграбастают, - радостно перевёл Кирьян Егорович. Он ассоциативно правильно осмыслил слова "тик" и "амбу-ланце". И его уже ждала с любовью Фаби. Они собирались в театр Бастилию на концерт.
      - Не суетитесь, люди! - успокаивал Бим французское сообщество. - Это давно случилось. Пиво не причём. Байконур, понимаете? Ракеты. Пфу! Пфу. В небо стреляйт. Космос! Кирюха, переведи как у них ракеты, - ну, у французов, у американов этих... в жопу им палец.
      У Кирюхи, как назло, имена ракет выпали из памяти: "Союз, нет, Аполлон, Гагарин! Во, Поларис!"
      - А-а-а. Поларис. Ледовитый океан. Путешественник. Пальцы от-морозил.
      Поняли примерно правильно. Успокоились. Снова расселись по ме-стам. - Фу, пронесло.
      Бим глазами походит на спившегося в отставке космонавта. Не на Гагарина, конечно, а на другого, попроще статусом.
      - Это последствия службы, - продолжал Порфирий, тыча в лямбли. - Я ветеран русских ракетных войск. Я пью пиво по человеческим зако-нам! Как положено мэну. Да же, Кирюха!
      - Поддержу, - дёрнул бровью Кирьян Егорович.
      - А Хэм, этот мировой писатель, и он пил по полкружки? Да быть не может. Найн, ноу, нет! БлЪю буду!
      Крест из рук.
      - Гаварытэ, наконэц, по-русски, - с сильным акцентом, с некоторой досадой и совершенно неожиданно для Кирьяна Егоровича с Бимом выродила Жаннет.
      Трёхсекундный антракт.
      
      ***
      
      - Вау! - вскричал Бим, оглашая начало следующего действия, - а мы тут паримся, понимаешь! Ты наша что ли? Ты русская, что ли, баба? Ты их бинь русская миссис?
      - Ма-де-му-азель! - по слогам и с большой досадой культурного гражданина поправил Кирьян Егорович.
      - А как Вас зовут, прекрасная мадемуазель? (Мадемуазель ловила ворон). Никак? Понимаю. А мы есть Порфирий энд Кирьян.
      Девушка внимательно рассматривала бороды русских. Стоит ли продолжать... с такими бородами?
      - А я это... Жаннетт...
      - Жаннет! Ба! Какое историческое имя! - радостно воскликнул Бим, - Жанну де Арк знаю, да. Неплохая бабёнка. Герой Франции. Чего она там отбила у англичан? Лилль, Кронштадт, Лувр?
      - Может Бреду? - предположил К.Е. и тут же прикусил то, что вы-плёскивает ерунду. - А у нас Жанна Фриске есть. Не знаете Фриске?
      Нет, не знала и не пила Жаннет никакой фриски. И виски не особен-но жаловала.
      Странное дело, весь мир должен бы знать Жанну Фриске и её натре-нированные сиськи! - думал Кирьян Егорович. Он любил Жанну Фриске с начала её карьеры и даже желал её детей от себя. И даже мог поцело-вать телевизор. Он стоял как-то раз в основании палубной сцены, на которой колбасилась Жанна, демонстрируя лучшие части фигуры... Ну да ладно.
      Лицо Кирьяна Егоровича сейчас выражало восхищение, настоенное вытяжкой шимпанзинной любви. И французская Жаннетка растаяла:
      - А у вас на самом деле красивые русские имена. Я читала Достоев-ского. Там... да... был там один детектифф по имени Пор-фир-рий.
      Господи помилуй! Кирьян Егорович запамятовал фамилию и отче-ство детектиффа. Выручил Бим. Порфирий Сергеевич Достоевского с одноимёнцем помнил досконально прекрасно.
      - Мадам! У Вас прекрасный русский выговор, - завёлся он. - Ки-рюха поддержи. Плесни пивка своего. Я вот думаю так... Думаю, думаю, думаю. Придумал, - рявкнул он. И продекламировал:
      - За Достоевского, за Порфирия Петровича, от всего лица Союза Писателей, от России и лично от меня, а я есть Порфирий - и чего Вы не изволите знать - по батюшке Сергеевич, по фамилии Нетотов, а также от Фриски - мы ей передадим - о, Господи, свят, свят, выражаю Вам боль-шое, большое, просто огромадное благодарственное спасибочко.
      ??? - отвечала Жаннет.
      - Говори проще и не выёживайся в изысках, - попросил Кирьян Егорович, - а то тут наши классики похоже изволят купаться.
      - Что за классики? - притворился незнающим Бим. И плюнул в реку. - Нету там никаких классиков.
      Кирьян Егорович вскочил второй раз. Подбежал и перевесился через перила. И снова глянул в Сену, на этот раз уже прицельно. Да, что-то шевелилось и темнело в воде.
      Заинтересовалась Жаннет и подбежала к Кирьяну Егоровичу, при-жалась к заднице Кирьяна Егоровича. Кирьян Егорович почувствовал тепло живота её.
      - Вот, вот оно! - восклицала Жаннет. - Я же говорила!
      Там голова Пушкина изнова стыдливо ныркнула в волну. Любопыт-ный Гоголь только слегка притоп, сволочь такая! И продолжил наблю-дение из-под воды. Шон болел перепоем и фальшивым градусником прятался под общей мышкой.
      Жаннет нащучилась совсем:
      - Вон, видите, видите, там что-то есть! - кричала она (по француз-ски) и тыкала пальцем в конкретную точку. Баржа накренилась, ибо та часть публики, что разобрала панический возглас, кинулась к борту.
      Нет, ничего не видно: опять их провели! Да что ж такое творится се-годня на барже. Кто сглазил их любимое место?
      Кирьян Егорович припух тоже: он надул губы и потряс чудищу го-ловой. Видение подмигнуло из-под воды: давайте, мол, братья, начало положено правильное, вешайте лапшу дальше. Всплеск - и ушло в глу-бину. И снова волны и снова кругами. На этот раз беззвучные.
      Кирьяновской башке от качки и такого количества видений непри-ятно.
      - К крану бочки пора прилаживать замок, - думал Кирьян Егорович, а ключ выбросить нахер. (Бим бы тут сказал так: "выикнуть ключа")
      Вернулись к беседе.
      - Нет-нет, - скромно говорила Жаннет, проигнорировав и миссис, и мамзель, и мадам, и какую-то неведомую ей Фриску, - я немноххо учила русский. А ещё во мне тчут-тчёт русская кровь.
      - Чуть-чуть, - уточнил Кирьян Егорович.
      - Течёт? - недоверчиво осведомился Бим.
      - Спасибо. Ттечот. Чтуть-чтуть ттечот. Ой, ваш язык такой слож-ный! Ему никогда не научишься.
      - Бросьте, будто французский проще, - хмыкнул Порфирий и высу-нул язык. Насквозь обыкновенный и шершавый русский язык.
      Язык Бима точь в точь как язык Эйнштейна. Бим - башкир. А Эйн-штейн - еврей. Теперь все могли убедиться, насколько все языки одина-ковы.
      - Вот так не фига себе встречка. Как я рад, как я рад, - запоздало ле-петал Кирьян Егорович.
      - Как мне нужно в Ленинград, - добавил Бим и снова засуетился: "Плесни. Я верну. И так, прошу пане и панове, (месье и мадамы, - по-правлял К.Е.)...и мадамы..., не откажите нам в нижайшей просьбе... и приглашаю вас... за наш... и за ваш скромный столик... и ваших коллег тоже... Тут есть ещё кто... Что, кто был за штурвалом? - поозирался Бим.
      - Нет, мы же на как это... на...
      - На приколе, - помог Бим. - На приколе баржи. То есть наоборот.
      - Да-да, именно, на при-ко-ле на-о-бо-рот. Рот это, рот, да, наоба рот? Вот это, да? - смеётся Жаннет, вертя губами.
      - Да-да, именно. И вот, пока мы на приколе, - продолжал коверкать для понятности язык Кирьян Егорович, - мы можно прекрасно поболтать о наша совместная родина. (Кому-то бывшая, кому-то навсегда, кому как).
      - Кому как... какое интересное выражение! - радуется Жаннет.
      - "То-да-сё" обсудим, - добавил Порфирий Сергеевич и встрепе-нулся. Поправил несуществующую галстук-бабочку и стал декламиро-вать.
      - Люблю. Париж, - стал декламировать Бим. - А ты , Кирюха, про-должай. И вы Жаннет, продолжайте. - Я ранним утром... Давай, Кирю-ха!
      - Когда весенний первый гром...
      - Грохочет в небе...
      - Голубом.
      - А если без пидорасни? - Бим сам испортил начатое им же. - Ну что, барышня, может, уже созрела для "будешь по пивку"?
      - Нет, нет, - отбивалась Жаннет, - я... мы на работе. Нам некогда. Нам нельзя. Будет выговор, увольнение. Мы бы с удовольствий...
      - Жаль. - Кирьян с Бимом расстроились. - А... мы... а вы... а ты.
      - Но, если желает... ну, если сильно хотеть, могу с вами фотографи-ровать...са. Так кажется правильно говорит-ть. Да? Ес! На память. Буду рада...
      Жаннетка в минуты расставания с любовниками могла быть проти-воестественно доброй. Так же решила обойтись с русскими.
      - Мы хотеть, мы да...
      Бим в мгновение ока организовал съёмку. Привлёк негритёнка-мулатёнка, расставил соседей. Потом принялся вручать аппарат сосед-ней девочке годков четырёх, сидящей на маминых коленках. Ребёнку-девочке фотоаппарат не понравился (у неё дома лучше) и она вознаме-рилась спустить его в Сену.
      - Оп, так нельзя!
      Бим успел поймать предмет за верёвочку:
      - Какая шустренькая! Надо же! Би-би-би! Какая хорошенькая де-вочка. Поехали с нами в Амстердам. Травку покурим. Пе-пе-пе. Пых-пых-пых. Трубочкой хочешь поиграть?
      Девочка отказалась курить траву в Нидерландах и держать страш-но дымящую стариковскую трубку. Она ткнулась в маму лицом и пус-тила в цветочный подол родную маме слезу.
      Сфотались кое как. Сохранились те незабываемые видосы с улыбка-ми героев.
      - А Вы хоть когда-нибудь отдыхаете? - спросил Кирьян Егорович Жаннетку. Жаннет ему однозначно нравилась. (Если не сказать больше-го. Он её просто хотел. Хотел тут же, не отходя от бортовой кассы. Пусть на виду у Бантика. Ему наплевать. Он сегодня танк и редкий стре-козёл).
      И не дождавшись:
       - А я - русский писатель и я пишу романы. И про Париж напишу. И про Вас.., может быть. Ещё я волосатый. И он волосатый... Мы тут буде-мо толкаться... пребывать... ещё три дня. Грешить хотим, понимаете, изучать ваши смешные парижские нравы. Мы у Мулен-Ружа видели...
      - Смогтём встретиться на Пигали доне... - добавил Бим, уловив не-кую развиваемую писательскую стилистику, - А на Пигали мы... Пиво там есть? До'лжно, до'лжно бы быть. Какое там... бля? Бля! Где бли, там и пиво...
      - Жабры промыть... - с писательской скрупулёзностью подправил бимовский слоган дядя Кирьян.
      "В роман вас вставим, ...то есть Егорыч вставит. Вставишь, Его-рыч?"
      Бим раз за разом повышал статус обычной туристической группы. Теперь они были и волосатые, и писатели, и искатели приключений.
      - Ещё как вставлю!
      Кирьян Егорович заинтригован неплохим поворотом Бимовской фантазии.
      - У нас так положено, - сказал Бим, - брать у девочек автографы и вставлять им...
      - Их! Твою мать!
      - ...Их в романы... Мы в Чехии и в Швейцарии дак...
      - Ещё Америку присри, - рассердился Кирьян Егорович. - Не брали мы никаких автографов в Швейцарии. Там звёзд нету.
      - А Кинотавр!?
      Кинотавр не там, злится К.Е.. И не вставляли никому ничего путне-го...
      - Не мешай, - отрезал Бим, - я сам знаю, что мне говорить.
      Ах, если бы, да кабы увидеться в другой обстановке! - мечтал Кирь-ян Егорович.
      
      ***
      
      Жаннет мастерила интригованный вид.
      - Врут наверняка, - думала она, - как русский, так обязательно До-стоевский. Американцы - те проще. А эти нажрались и клепают, будто оригинальней нечего сочинить. Матерятся вдобавок. Мат это некрасиво. А русский мат вдесятеро безобразней нашего. Хотя в этом что-то такое русское есть. Часть души, наверное.
      Дак приезжай в гости!
      
      ***
      
      - Мы все волосатые. Правда, правда, - пояснял Бим. И для убеди-тельности честных намерений стучал себя в грудь торцом авторучки. Музыка лягушек. Он не поощрает техноколор и ненавидит металличе-ские фестивали.
      Волосатость, по мнению Бима, был синонимом настоящего аристо-крата: "Нас четверо, мы путешествуем на автомобиле по Европе... пони-маете, да?" Фаби умолчал. Она не его девушка, а Кирьяна Егоровича. И ему обидно за себя. Этот козлик опередил, да ещё пользуется бесплат-но...
      - Я всё поняла уже. Спасибо... Но... давайте в другой раз... - сказала Жаннетт.
      Это нейтральные отмазки.
      Кирьян от амурного закурения взволно... то есть от волнения зады-мил. Он влюбился в девушку всем сердцем, как только увидел. Даже, пожалуй, больше чем в Фаби. И не только сердцем. Плоть тоже зацепи-ло: по-старчески мелко подтрясывало телом, мокло под майкой, что-то неприличное, оголяющее до розовости творилось в штанах.
      Бантик мигом уволок чугунную пепельницу с выпуклыми якорями по бортам. Притащил взамен полегче - из тонкого стекла. - Скоро ки-даться начнут, - определил он почти наверняка. Бантик видел фильм про русскую эмиграцию в Париже и поил пивом с водкой живого русо олигархо Рому.
      "Нельзя столько много курить". Девушка играла веками. Она пока-зала на пачку и погрозила пальчиком. Все русские террористы отчаян-ные, а курят говно.
      - Тут написано так: коурени мюже забийжет. Вы же понимаете чеш-ский? А что тут написано прочли? Вы были в Чехии? Вы же там эти си-гареты купили?
      - Да, да, это чешский Винстон, - объяснил Кирьян Егорович. - Мы вообще-то только что из Швейцарии, а были ещё в Праге и в Мюнхене. А теперь едем в Голландию. Курим давно и помногу. Пока ещё не по-мерли. Нажили всего-то лишь легкий кашель. Молочко от яблоньки. Мы никогда не считались беспомощными: кончим когда захотим.
      Произнося эти слова, он хлопнул себя в грудь, где были навешаны значки осёдланных им государств. Громоподобно закашлялся, проиллюстрировав вышесказанное.
      - Чудесное грандпутешествие! - выразили общее мнение Жаннет и Бантик, - теперь накуритесь на всю оставшуюся жизнь.
      Пора бы отдохнуть. Но не разделись.
      - Мы по России пилили четверо суток. И всё время курили! - Это геройствует Порфирий.
      - Что есть пилить время?
      - Ехали, то есть. Это есть наш жаргон, - поправился Бим. - В Пари-же мы первый день. Приехали вчера вечером. Это наши последние ново-сти. А у вас какие тут новости?
      - О-о-о! - всполошилась Жаннет, - а у нас тут такие, знаете ли, но-вости! Такие новости. Меня совсем недавно колотило от страха. Мы же с вами не далее как четверь часа видели в Сене такое... что...
      - Я не видел, - соврал Кирьян Егорович, - просто почудилось.
      - И мне почудилось, - сказал сосед-сволочь противный.
      Бантик будто случайно дернул Жаннет за руку.
      Но Жанетта отдернулась и продолжила:
      - Ну как же, как же... Разве... мы же вместе... Такое... такого... кро-кодила? Да-да, что смеётесь и зачем делаете вид... настоящий, большой, зелёный... Это был крокодил, точно! Ну что же вы так. Вы видели и от-казываетесь. Это есть неправильно.
      - Вы глумитесь над нами, - ухмыльнулся Кирьян Егорович после двойного перевода, - а у нас есть великий журнал "Крокодил". На фран-цузский его переводят? - спросил он Бима, подмигнув. Хитрость Бима была в пять раз больше, чем домыслы Кирьяна Егоровича вкупе с подо-зрениями.
      - Это ваши французские сомы, или ряженые анималы... реклама... для привлечения клиентов, вот, - придумал новый ход Кирьян Егорович.
      - Да-а-а, французы на выдумки хитры, - добавил Бим, - ой, как хитры. Мы видели по телевизору вашу зимнюю Олимпиаду в Абервиле. Там такие клёвые выкрутасы: ходули, турники, на батутах скачут зай-цы, жирафы бродют.
      Жаннет обиделась. Ведь она-то точно видела в Сене пресмыкающе-го, а вовсе не бродячего по Абервилю жирафа.
      Бим расстелил карту Парижа и вновь вытащил блестящий эмалью златопёрый Паркер. Быстренько нашел Нотр-Дам и место, где в режиме онлайна восседали путешественники. Обвёл место овалом. И чинно:
      - Прошу оставить Ваш автограф. Пожалуйста. Вот здесь, - обратил-ся он к Жаннет и Бантику, - у меня так принято: с заграничных знако-мых автографы брать. Это для моего частного музея.
      Жаннет быстенько что-то написала, воззавидовав частному сибир-скому музею. Бантик пририсовал чертёнка с латинским крестиком во лбу.
      Международная встреча была закрыта именно таким торжествен-нейшим образом.
      - Каждому по бокалу! Всем этим, кто на барже, - кричал Бим, рас-строганный милою беседой с полигамно-русской девушкой. Он расхо-рохорился и распетушил перья. Он чувствовал себя гораздо сильнее и благороднее всех этих жалобно восседающих на корабельных полочках воробушков, пьющих мочеобразное ситро и воду, разбавленную деше-вым Delasy .
      - От сибирских бомжей! За наши колёса! Пейте! Ура, ребята!
      - Ура-а! Хей! Гип! - лепетали нестройные голоса. Они поддались насилию. Они же французы. Они же нежные люди.
      Два бокала пива взлетают выше прочих голов. Звонят стеклом. Пена сегодня пышнее обычного.
      Бантик с Жаннет разносят русскую халяву по столам. Спасибо, спа-сибо, благодарствуем. Оказывается и среди русских бывают добые лю-ди. Причём весельчаки и балагуры. - Вы ещё к нам приедете. - Приез-жайте почаще. - Как ваша книжка будет называться. - Пока не знаю. - Бим в Париже будет она называться, - буркнул Бим. - Ах, Бим в Париже. А кто это, кто это Бим? - Это я - гордо протыкал себя правдой Бим. - А он вот писатель. - Да хватит тебе. - В кои-то веки хвалят, а ты отка-зываешься. Может и не напишешь вовсе, а тут тебя авансом величают, и хвалят, и завидуют. - И не верят н черта, - заметил Кирьян Егорович. Им важнее наше пиво, чем моя книжка. Но мы ещё всем покажем... - И про них напишем, даже Кирюха! - Даже, даже. Вот, и тост созрел сам со-бой...
      Пьет вся верхняя палуба, кроме детей и их мамаш - трезвенниц по необходимости.
      Не по-будничному красиво блестят грани бокалов, отражая Сену и Нотр-Дам с Квазимодой, спрятавшимся где-то среди лома контрофор-сов.
      Аллергическая реакция. Анафилоктический шок. Ожог медузы.
      
      ***
      
      Удивляется Жаннет. Посмеивается Бантик.
      Понравились красотке Жаннет по самое-самое немогу (где это ме-сто, может, где бывает грыжа?)... понравился красавчик-старичок Кирь-ян Егорович, и ещё выше самого-самого немогу забавный и ветхий, лямблевидный космонавт Порфирий Сергеевич Бим-Нетотов.
      
      - Это, - ты не думай, - это самые настоящие богатые русские, те са-мые, что с яхтами, - сказала Жаннетка Бантику огулом, спустившись в трюм и очутившись с ним на мгновение наедине, - они просто красятся под бомжей. Дурачатся, понимаешь! Так сейчас модно. Паркур! Высший пилотаж, - это имея в виду старца Порфирия. Кирьян Егорович, хоть и с аналогично красной мордой, на фоне старца выглядел как аккуратный, хоть и пёстрый в одежке, современенный бродячий игумен.
      Бантик в ответ запустил руку под юбку подруги и колыхнул там пальчиком.
      - Нет, нет, - отбивалась Жаннет.
      Брызнуло пареным.
      - Нам уже срочно нужно наверх.
      
      ***
      
      Не понимает Кирьян Егорович по-французски ни черта. А Жаннет не слишком хорошо понимает и говорит по-русски.
      Не понимает также Жаннет, куда она влипла, втрескавшись в рус-ских мэнов с детективным хвостом, пошло тянущимся за ними аж из самой Сибири. А, если смотреть во времени, то хвост рос с самой кро-вавой гражданской войны в мире (если не считать эпизодических воен-но-китайских междоусобиц, подобных экзотическим и притом лекар-ственным развлечениям), то есть с февральской революции в России от одна тысяча девятьсот семнадцатого года.
      - Бим, а ты фамилию Жаннеткину прочёл?
      - Нет, а что?
      - Неибисзади, вот что!
      Бим не поверил. Он снова водрузил на нос очки, прочёл по слогам и захохотал бесовским, а он (у пьяных бесов) глупее некуда смехом. Чуть не подавился насмерть.
      - Любопытная мусульманская фамилия. А всё равно она девка клас-сная. Я б такую...
      - Своей фамилией бы поделился? Наследства бы сложили и стали бы богатыми?
      - Ха-ха-ха. Да, у меня много наследства. Два кругленьких наслед-ства и донжон посерёдке.
      Непростительно кушать немытые яблочки. Его мозг совершенно иссох. Его мозг уплывает на необитаемый остров. Какое наказание ему подобрать? Дома у него никого нет. Он не похож на квадрат. Пожалуй, оба излишне грубы, но веселы как никогда.
      
      ***
      
      Французы по поводу крокодилов от меткой адвокатуры Порфирия Сергеевича - великого сибирского путешественника во все времена и волосатого в перерывах, ошалели начисто, навсегда отлипли.
      Вот и выходит, что всего лишь на секундочку занудному романисту Туземскому - Чену Джу приспичило отстранить Бима, двинуться к фэнтези и вставить уже дома в свою солянку героя-крокодила и тут, ё-моё, такое началось! Лучше бы ему это просто померещилось.
      То ли крокодил, то ли человек, - назовем его, не мудрствуя долго, - Чек-энд-Хук из страны Фэнтези, просто и буднично, как мелкое ночное наваждение, преследовал героев в пути следования. Одним он читал нотации и отбивал женщин, другим не давал пить спиртных напитков по ночам, и вообще издевался, как хотел. В отсутствие бродяжек успевал гадить их простыни и полноценно имел разнопольных служащих отеля.
      Мог исчезнуть в тот момент, когда, набравшись храбрости, кто-то из сочувствующих путешественников готов был задать вопрос: - А кто ты, собственно, таков, зачем прилип, что от нас надо, есть ли билет и вступай в долю, раз уж так хочешь общаться.
      Ксан Иваныч, кстати, Чек-Энд-Хука в багажнике не видел и ввиду собственной подозрительности готов до сей поры опровергать Бима с Туземским по поводу реальности существования хоть Чека, хоть Хука, хоть с Эндом вместе. Он утверждал это на каждой пиар-встрече и встречах с писателем на родине. После написания и публикации то ли антихудожественного туристического отчета, то ли литературного про-изведения, такого добра организовано было хоть отбавляй.
      Малёха - этот парень себе на уме, тот, может статься, Чека-С-Хуком и лицезрел, но никому про этого не рассказал, даже по приезду - своей маме. Когда покуриваешь травку, во-первых, мало ли что может померещиться, а во-вторых, чутким нашим врачам усадить в психушку молодого человека на основании его невинных фантазий - как раз плю-нуть.
      Так что, Малёха этот, будет стоять на своём: не видел он никаких Чеков и Хуков ни в багажнике, ни на мосту в лукашенско-польском междурядье. И денег ему никто не вручал. Если какие-то пёстро-зелёные плюхались с моста в Небуг рядом с ним (а табличек "купаться запрещено" в межпограничном пространстве не вывешено), так это Дело этих Пёстрых, а вовсе не его.
      Доносительством Малёха не занимается с самого школьного дет-ства.
      Последний честный донос по поводу курения девочек в мальчико-вом туалете был строго осужден Софьей Тимофеевной Стоптанной-Задник - учительницей литературы и русского языка, а в детстве люби-мой дочуркой партизанского отряда Оселедца Гарькавого, орудующего по железнодорожной части в Малоросских Пущах. Говорят, пускали по ошибке (поначалу, конечно) своих.
      Об этом дальше. Хоть оно и не имеет отношения к этому путеше-ствию.
      
      ***
      
      
      
      
      Ингр.7 НЕСЫГРАННАЯ ПАРТЕЙКА
      
       Теги иллюстрации:
      Недобитыш на вершине острова, вертолёты, убитые киты, Гарькавый - партизан, штурмующий немецкий самолёт
       евяностолетний немецко-русский генерал-интендант Недобитыш, теперь обыкновенный мафиозло, опекающий говяжий и кенгуровый промысел на восточных побережьях некоего какого-то моря, и проживающий ныне в самостоятельном от бриттов государстве Австралия, в многоэтажном, донжонистом замке на вершине купленного обломка компактной горной гряды. Скала, в свою очередь, располагается на острове Татч, что находится в оптимальной удаленности - то есть в шестнадцати морских милях от порта Аделаи-да.
      Сообщение острова с материком обеспечивается исключительно на вертолетах, которых у скромного на психические выдумки генерала-пенсионера квартируется всего-то навсего три-четыре единицы. Все - дешёвые стекляшки, кроме одного с маскированным под радиоантенну пулеметом и трёхмиллиметровой бронью цвета бамбуковой стружки. И все хлопоты ради того, чтобы не вызывать у любопытных копов излиш-них подозрений в любви к малолетнему полу и к его трассирующим фейерверкам, попадающим отчего-то чаще всего в отбившихся от кито-вых стад жёлторотых беспризорников.
      К нравственному департаменту после оснащения его за госсчёт но-вейшими компьютерными игрушками у генерала претензий совсем нет.
      Недобитыш слыл добросердечным малым, в своём роде - размножи-стым Арлекином, наплодившим в своём родоместье десяток-другой де-вочек - Синеглазок и Мальвин и столько же смышлёных мальчишек - Незнаек и Буратин, снятых как разлихой урожай с пяти любимых и га-ремистых с виду жён, честно и дружно проживающих одним большим и беззаботным австралколхозом.
      С некоторых пор Недобитыш шибко недобрым словом стал отзы-ваться о славнодостойном и живым ещё русском противнике по фамилии Гарькавый.
      А до этого, объявив амнистию давнему военному противостоянию, Недобитыш удосужился пригласить его к себе в гости, обещая оплатить билет в одну сторону, обеспечить стопроцентное пожизненное иждивен-чество и, по желанию, гарантированно обеспечить проживание в его замке на должности завхоза. На это он получил исчерпывающую по простоте текста телеграмму: "Пошел нах тчк".
      В другой раз Недобитыш предложил Оселедцу Гарькавому сыграть партейку в шахматы по интернету. С одним условием, что если бы полу-чилась ничья или победа Недобитыша, то вечная распря должна была стать забытой навсегда. Получил он аналогичный ответ. "Пошел в ик тчк". Только вместо вполне обоснованного русского "нах" почему-то был непонятное "в ик". Это было уж чересчур туманно, так как известно, что обычно посылают в "п", или на "х", но никак не в "ик".
      Недобитыш отнес возникшую несуразицу на счет видоизменившего-ся за много лет русского языка.
      Но тайный ларчик открывался как всегда в детективах по-другому и элегантно просто. Антигриппин. Чёрная метка. Чёрная карта. Выпей, тварь, и будешь счастливым, хоть ты и не порномодель.
      
      ***
      
      Гарькавый любил шахматишки грешным делом и ради этого, слегка покумекав и одурачив глуховатую супругу, прихватил денежный запас, сколоченный на грядущие похороны, и, наплюя на войну, решил партей-ку всё же таки отыграть. В телеграмме слово "ик", по мнению небогатого бывшего партизана, должно было даже для хилого умом изображать сокращенно "интернет-клуб". "ИК" в родном под-Иванофранкивским селе, - что в предгорьях краснопартизанских Карпат, - находился только на крытом базаре имени Мыколы Васылынюка - главаря сибирской банды золотоперевозчиков времен послегражданки, в сыроватом подвальном помещении. То был бывший туалет, подрезаный частично за ненадобностью писанья-каканья покупателями (эти все дела частным лицам якобы надобно совершать дома), но частично сохранивший прежние ароматы и соответственный имидж.
      В интернет-клубе с Гарькавого потребовали индивидуальный кли-ентский ИП-адрес, чтобы перечислить счет на него за скайп, без которо-го Оселедец просто не сможет существовать. И вообще не понятно, как это без скайпа он ещё живой.
      В это время в клубе сломалась динама и погас свет. Послышались крики и ругань клиентов.
      У кого-то улетел курсовик, кто-то не успел закачать порно на флэшку, кто-то потратил два ура на розыск нужного мыла, а тут всё пропало гаком, а он не успел заклепать комп.
      Кто-то, самый крикливый, почти дошел до верхнего уровня и теперь надо было активизировать начало, а это ещё никому не удавалось, кроме него, а у него ещё было целых пять секунд в запасе, враг уже был на прицеле и со спины. - Кто теперь ему поверит?
      Девочка разговаривала по интернету с мальчиком и должна была ответить на важнейший вопрос: " я тиба хотцу а ты са мной будисш ыбстыса?". Теперь он подумает, что она ыбстыса не хочет и уйдет к другой. А она может ыибстыса не лишь бы как, а всяко и разнообразно. У таджикского малчыка - с его слов - богатый родитель за границей. А у малчыка сефон и крышка от унетаза в общаге. "Папа, Унетаз твой одын на вэс карыдор. Дякую".
      И так далее. Динама попортила много судеб в тот вечер.
      Что означал весь этот водопадный поток современных слов, Оселе-дец Гарькавый так и не понял. И потому, растопырив руки и скребя по вонючим голышам стены (круче отделки тогда не было), пробрался наружу.
      Рюмку коньяка он хлобыснул в пивнушке "Изба-читальня". - Ха! Харный напиток!
      Поглазел на развешанные экспонаты, изображающие времена со-ветско-украинского быта, поздоровался с саимоваром, подёргал за вы-пуклые усища всих славних запорижцив, что сочиняли в толпе таких же гарных молодцов письмо султану-паше.
      - Ни одной медали с войны! Ступку не вспомнили, а как он Бульбу сыграл. Это что за портрет? Неужто Бандера? Оселедец плюнул в Бандеру, за что получил первое предупреждение. Последовало оно от обтрёпанного рябью панка с торчащей из лысины конской гривой, с кожаном на хряпке и с выгравированным на лбу чернильным трезубцем. Надинамленный оселёдцевым кулаком панк незамедлительно улетел. Прислонившись небритой щекой к плинтусу, он блаженно заснул и оклемался только утром.
      - Медь самоварная не чищена.
      Почитал старинные газетки - "Правду" и "Украинского Комсо-мольца".
      - Есть ещё смелые люди в хохляндском королевстве.
      Сплюнул. - Демократия. Все уживаются нормально. Никакой сти-хии. За что русские на нас так злы? Крыма жалко? Нахрен им Крым. Корабли есть и хватит. Аренду продлим без вопросов. Недвижимость со временем дорожает. Защищать наше море не надо. С НАТОй разберёмся сами.
      На чай Оселедец тратиться не стал, а повторил коньячку.
      На выходе треснул в глаз шумного и оборванного молодого русско-го проходимца с осоловелыми глазами и мешавшему прочему народу держаться за перила.
      Тот подмигивал, будто нервный и всё выпрашивал какой-то дури. - Дядя, дядя, - твердил он, прыгая бровями и поправляя гипсовый ошей-ник, - я знаю город будет, я знаю саду цвесть, когда такие маки в твоей заградке есть...
      Лёжа и размазывая грязь по лицу, он пел уже другую, революционно юродивую песню про кулака, к которому скоро придёт расплата за ги-бель Павлика Морозова. Начал петь третью, где вместо мака вторым номером рисовался чеховский крыжовник.
      Треклятый костыль спрятался за поломанной ненадобностью.
      Гарькавый ушел с базара, ошеломлённый внутренней и уличной те-перешней жизнью, далеко убежавшей с тех пор, как он в последний раз был на рынке. Ушёл в плане шахматишек по интернету несолоно хле-бавши, зато сэкономив на том половину погребальных деньжищ - своих и старухиных.
      
      ***
      
      Недобитыш допытываться до врага дальше не стал.
      Партейка так и не была сыграна.
      Все прошлые обиды дополнились ещё одной - уже современной и, похоже, на все оставшиеся времена.
      - "ИК", вот тебе "ИК"! Бабах! Вот тебе. Тресь - в район груши, где по идее должен бы находиться прищуренный шрамом глаз Гарькавого.
      Недобитыш неплохо боксировал левой. Правая осталась лежать на краю полевого аэродрома, срезанная злодейским осколком в сорок пя-том году. Во время посадки фоккер-вульфа, присланного для эвакуации немецкого штаба, по отступающему немцу злые партизаны открыли огонь. И, кажется, в толпе партизан мелькало командирское лицо Осе-ледца Гарькавого.
      - Герр Матиус! Эй, где Вы там?
      Подбежал Матиус Корнелиус. Мафиозло Недобитыш попросил свя-зать его со спортотделом Сатурна в Мюнхене.
      - Закажу грушу с лицом этого сволоча Оселёдца и буду по нему каждый день колошматить левой и обеими ногами. Где у нас преподают карате? Сколько стоит Джеки Чан, а Рыжик?
      
      ***
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      Ингр.8 COITO A TERGO
      
      Теги иллюстрации:
      Издатель в петле
      
       алёхин поступок (тот давний) был разобран по полоч-кам его батей в домашней архитектурной мастерской-кухне. Разборки, к Малёхиному фарту, окончились без участия ремня. (В таком возрасте этот учебно-учительский предмет обозляет). Ксан Иваныч ограничился всего-лишь устным, но зато суровым отцовским порицанием.
      Значительно позже - в первый же день каникул предпоследнего класса - деяние Малёхи было проанализировано злопамятными мальчиками и девочками в школьном сквере, им же специально отключенном от электричества. Сквер за памятником Орджоникидзе. Метод наказания - русский Линч (в тёмную, с одеялом, но без колпаков).
      После "скверного" анализа Малёха с горя и от обиды на мир бросил курить одухотворяющую траву и временно перешёл на сигареты.
      
      ***
      
      Кирьян Егорович 1/2Туземский - простой констататор всей этой ис-тории с путешествием. В случае на французской барже он даже не имел диктофона - сдохли батарейки. Работали бы батарейки - могло бы кон-читься совсем по-другому.
      Кого ещё он мог напугать чудовищем (теперь мы знаем: его зовут Чеком-и-Хуком), если он пишет книгу для одного человека, а именно для его товарища - Порфирия Сергеевича Бима? Да никого, даже самого Бима. Бим видел больше, Бим всё знаёт, он в тайном сговоре с предате-лями и шпионами. Знает он почти что всё и почти с самого начала, а именно: с мотеля под Казанью, где впервые в жизни нечаянно попробо-вал дури и когда с дури на него наехал паровоз. Кирьян Егорович про-тив Бима - ссущий ангел. Он первоклассник на бабушкиной кухне и во-рует исподтишка пирожки против выпускника кулинарного техникума, который "сдвинься бабуля, я сам".
      Бим решил сам, без всяких подсказок со стороны Кирюхи Егорови-ча, что в рот воды наберёт и не станет подсовывать ему варианты разви-тия сюжета. Книга много потеряла. Теперь она рискует никогда не стать бестселлером.
      Всем несостоявшимся читателям и читательницам книжное завле-калово К.Е. совершенно безразлично: они опуганы и увлечены телеви-зором. Была бы такая возможность, они бы клали телевизор под подуш-ку. Но японцы тормозят, и свёртывающиеся в рулончик телевизоры-подушки в массы пока не запускают. Телевизор-подушка для Кирьяна Егоровича как писателя - вреднющий конкурент. При необходимости он возглавит против подушки демонстрацию протеста и станет подсо-вывать в качестве подушки мягкие свои безобложечные чтива-солянки с ингредиентами. Умственная еда. Самая смешная загадка века.
      Может, с точки зрения наивного Туземского, крокодил в качестве героя, это и есть тот самый настоящий хоррор, которого так не хватает русской литературе? И он только по этому решил поддержать традиции крокодилов, эталонно встрявающих в романы? Может оно и так. Но, отчего же тогда этот самый крокодил так не кровожаден, словно невин-ная вырезка из одноимённого журнала? Отчего он мало пьёт, мало ку-рит, не лезет в драки, не насилует заблудившихся в Африке детей? Он аккуратен в быту, по крайней мере на первый взгляд Он модно обут-одет (100%), поддержанный Ченом-портным. Он складно выражается и политически вроде бы корректен (обратное не доказано). Зачем он зани-мается поддержкой сознательности таких пустоватых и нашенских в доску путешественников, словно с цепи сорвавшихся в заграницу? И совершенно втихушку, не радуя читателей очарованием деталей, шпа-рит и шпарит по взрослому всех попадающихся на пути женщин, кото-рые на самом-то деле предназначены Туземскому и Биму. Зачем? Поче-му?
      На взгляд каждого состоявшегося самиздатовского критика, а их ты-сячи, дорогие читательницы, это вовсе не хоррор, а наивная, сентимен-тальная и дешёвая подделка. Плакать хочется от такой литературы, которая без секса и папиросного запаха бумажных вульв!
      За настоящим хоррором, - советует автор, - обращайтесь в Самиз-дат! Хоррора в самиздате почти - что столько же, сколько и херровой прозы. Полновесного - живее всех живых - хоррора, достаточно в на-шей с вами автобиографической действительности. Хоть в доярочьей, хоть в дамской.
      Зная, чувствуешь себя всемогущим. За всем этим стоит фигура. Ко-митет не знает, а то бы заинтересовался. Читатель, никому ни слова!
      
      ***
      
      Извратимся ещё.
      Этот, так называемый роман, сказка, небылица абсолютно непости-жимого жанра, как раз и составляет весь тот стандартный, вынутый из помойки, благоухающий синонимами, намёками, историческими вы-держками и полустраничными деепричастными оборотами букет будто бы начинающего, а на самом деле просто до поры сидящего в подполье писателя-графомана. Таков его план завоевания публики.
      
      "Первым же своим "произведением" писатель пытается взорвать самого себя, потащив за собой совершенно невиновное в этом писа-тельском кошмаре читающее землячество в чёрные дыры прожорливого и бездарного, полуземного и тупого - без грани тонкого английского юмора - кишащего человечеством космоса".
      
      "Из Интернета"
      
      ***
      
      На совет ввести в сюжет взамен всего этого дерьма любовную лири-ческую линию, дать больше географических и культурных сведений, вычеркнуть вульгарщину и ограничиться двустами страницами, в пер-вого издателя швырнули потёртым портфелем, набитым очередной пор-цией макулатуры. Походя вспомнили Жюля, потом Верна, и послали искать какого-то Хоя.
      Издатель не отказал себе в таком удовольствии. Про то, что, напри-мер, тот же Жюль с приставкой Верн, трахаясь с наукой, прекрасно об-ходился без любовной линии, он специально и во вред Чену Джу с Ту-земским забыл.
      Однако издатель совершил две ошибки. Прежде, чем окончательно уйти на поиски Хоя, он через силу долистал низкопробное чтиво до нижней корки (небесплатно, естественно). И, - второе, - отдал оное на рецензию своей супруге - профессиональному критику и литературове-ду.
      Ровно через год с тщедушным хвостиком несчастный издатель раз-велся с не в меру любознательной жёнушкой, защитившей на почве ука-занного чтива диссертацию и положившей якобы случайно псевдотруд псевдописателя под семейную подушку. Зачем?
      Перед тем, как засунуться в петлю, честный издатель посоветовал бывшей жене окрестить злополучный псевдотруд "романчичеком", а ещё лучше "солянкой" (а где есть солянка, то там, соответственно, нахо-дятся её ингредиенты), открыв тем самым свежеиспечённые формы по-вествования. И, всвязи с этим, порекомендовал подправить диссертацию. Его угрюмая мотивировка была следующей: - для настоящего романа слишком много чести. Для журналовидной солянки сойдёт.
      А псевдописателю - странное дело, право, - чокнутый какой-то из-датель - короче, на основании прочитанной очередной версии - изда-тель тут сбился со счёта - рекомендовал вернуть и снова ввести в повествование прекрасного персонажа чудовища, которое всю Россию проскучало без дела в багажнике. Посоветовал определиться окончательно с количеством голов и фамилий, ибо головы, скача по главам, то терялись, то отыскивались снова.
      Псевдописатель - непонятно из каких соображений, может из ка-приза, а то от лени, - для начала показал чуду-юду народу. Заинтриго-вал. А потом попросту выкинул его то ли в Небуг, то ли в Северное море как бесполезный груз. И начисто забыл.
      Ввиду приближающегося конца света и сохранения для прочих по-колений этого учебника глупости и сквернословия, честный издатель единственно, что мог обещать, так это перевести весь текст на глиняные таблички.
      И исполнил это. За свой счет.
      "Для нового Адама, наилюбопытнейшей Евы и всех последующих отпрысков, а также для детей, внуков, правнуков и праправнуков по-следних - будущих засранцев, пердунов и путешественников по новому миру" - такие слова он выбил на первой табличке.
      Радиоклуб для дураков. Вход ниже.
      
      ***
      
      
      
      чтиво 3. В БАВАРИЮ БЕЗ АВАРИЙ
      -----------------------------------------------------------------------------------------------
      
      -----------------------------------------------------------------------------------------------
      
      Ингр.1 БАВАРСКИЕ СТЕПИ, КЛОПЫ, ДРАМ-ЭНД-БЭЙС
      
      Теги иллюстрации:
      
      Немецкие школьники, врезающиеся в дуб, по степи несётся наше Рено с 4-мя путешественниками, удручённый Чехов, пишущий "Степь"
      
       роде бы снова к предисловию... Надоел! А вроде бы и нет.
      Чен Джу (он - псевдоним, критик, самозванец, сволочь, но не пидо-рас!) в очередной раз пробегает по тексту Кирьяна Егоровича. И вот что он видит сквозь лупу времени:
      Он видит Туземского в пути, и видит Туземского, сверяющего тексты с происходящим за стеклом колымаги. Рядом Порфирий Сергеевич Бим. Туземский советуется с Порфирием Сергеевичем Бимом. И уже вдвоём в пригоже французском режиме дежавю они критикуют начатое произведение Туземского К.Е. - вероятного (?) потенциального (!) бу-дущего (?) скорого уже (!) беллетриста и прозаика всех скучных времён и зауральских народов. Под зауральскими народами, естественно, подразумеваются народы по обе стороны Урала от Гольфстрима до Камчатки. Южная Азия и Ближний Восток по боку: им наше пивное чтиво не интересно.
      - Нет, всё-таки это относится к началу.
      Решают они сообща. Хотя, поначалу Бим в числе других глав пред-лагал выбросить и эту: "Это лирика. Нах её".
      (Флориану он давно простил за штаны и за особо франко-эротический поцелуй пса. И стал отмечать уличных собак на предмет усиления образа).
      - Ты бы отдельный романчик написал бы такой "Поцелуй пса", -говорил он поначалу. А ты их (Флориану с Жанчиком) вставил в нашу Европу (после путешествия она стала нашей, так как взятой - или поко-рённой) и тем потеснил.
      - С чего она наша? Она европейская.
      - Все теперь отвлекаются на "поцелуй", а нас в Европе не замечают. Вот почему.
      - Зачем мне целовать пса?
      - Чудак-человек! Я про имя существительное, а ты мне тут глаго-лишь!
      - Не осилю "Поцелуй Пса". Лучше про Клопов. Они займут меньше места, они всегда под ногой, под одеялом, ходят со мной на работу, че-шут пятки, щекотят грудинку, подсказывают сны и вообще умны, при-способленцы и загадочней. Вот хочешь, я тебе выдержку прочту?
      - Давай, только не томи долго.
      И Кирьян Егорович, повеселев разрешением на манер роженицы в застенке, стал зачитывать.
      
      "Каждый зашедший на территорию лаборатории Наска это наш гость. Он не испортит Наску. Ему там скучно. Мы не подвергаем его испытанию, как сделали бы с любым другим изучателем наших линий. Они тупы и мечтают найти в линиях следы инопланетян. Мы поначалу не трогали даже Марию Райх. Хотя она-то и завела пружину. Так же было, отец? Ты же не обманывал нас никогда? У тебя от неё осталось хорошее впечатление? Ты же не знаешь её группы крови, верно? По крайней мере в нашей библиотеке её пробы нет. Ты с ней пытался нала-дить контакт? Знаю, пытался, но не насиловал. Просто пробежался по бугоркам. Какой у неё номер лифчика? Я шучу, папа...
      
      (- Неплохое начало, - сказал Бим).
      (- Не перебивай, - сказал Кирьян Егорович).
      ...Мы - Исследователи, врачеватели, специалисты по эвтаназии, хирурги и посредники между параллельными мирами, тонкие ниточки между цивилизациями, разгадка общей эволюции и частных случаев деградации, постепенно обращающуюся в правило. В двух последних категориях мы недооценены человечеством.
      Для того, чтобы жить и развиваться, улучшая себя, нам нужно живительное топливо. Для этого мы ищем правильные вены и лучшие артерии. Без примеси наркоты, СПИДа, сифилиса и алкоголя. Наши предки - неумелые, скромнейшие приспособленцы и питались тем, что доведётся. Но честь и хвала некоторым из них: мы уважаем избранных за самоотверженность и готовность отдать свои жизни ради следу-ющих поколений.
      А мы - нынешняя модификация, избранные мыслящие нашего вида - не такие. Мы научились не только довольствоваться существующим положением вещей, а анализировать, делать выводы, а выводы резво (соответственно скорости наших ног и программ) претворять в жизнь. Мы теперь трансформируем себя сами легко и непринуждённо подобно человеческому детскому конструктору роботов-пугалок.
      Нам не нужны для этого тысячелетия.
      Тараканы бегут от людей, а мы терпеливы и настойчивы.
      И мы хотим выжить в условиях грядущего апокалипсиса, накаркан-ного людьми и молчаливо одобренного Создателем. Кредит на миллион лет вперёд. Это неприемлемо.
      Нас отдали на растерзание Дарвину, а мы вырвались из его плена, добавили своего - и вот мы свободны в выборе способов существова-ния.
      Мы формируем себя такими, какими хотели бы себя видеть после физической катастрофы людей.
      Мы обижены...
      (- Скоро закончишь? - спросил Бим).
      (- Я только на старт вышел, - сказал Кирьян Егорович).
      ...Долгая Эволюция, не согласовываясь с нашими глобальными инте-ресами, почти лишила нас крыльев, которые когда-то у нас были.
      У нас есть враги. Когда-то они оттеснили нас с зелёных массивов, и мы примкнули к животному миру и заодно присосались к строптивому человечеству.
      Это долго оставалось нашей нишей.
      Но тут у нас были конкуренты. Теперь мы оттесняем наших бывших родственников от наших передвижных кормушек.
      Люди, воюя между собой, научили нас кое-чему.
      Мы жёстко и не смущаясь переступим всех, кто станет на нашем праведном пути!
      Мы подобно их крестоносцам понесём нашу правду отсталому че-ловечеству и нашим предкам, которые теперь нам враги, и презренному быдлу, жующему траву, человеческие посевы и даже жрущих подобных самих себе.
      Наше семейство так не делает. Мы сильны объединением себе схожих. Наша правда заложена в нас самих.
      Подобно человеческому Кресту мы несём с собой шприцы, выбросив никому не нужные флаги, мы в себе и на себе тащим пулемёты, газовые яды, анестезию, всё встроенное в наше тело. И, будьте уверены, мы применим их по назначению! Мы не хотим человечеству боли. Если оно умрёт от нас, то безболезненно, как и полагается при справедливом отборе"
      
      - О! О! О! Это всё, что ты написал? - заверещал Бим, когда Кирьян Егорович только набрал воздуху, чтобы читать дальше. - Вербером тут ни на грамм не пахнет.
      - Причём тут Вербер? Я и не пытался...
      - У него муравьи сознательные.
      - Нет, это из второй части.
      - А из первой что?
      - А вот:
      (Да тьфу ж ты ...! - в уме матюгнулся Бим).
      "...Ена пресквозила сквезь грови-пеле, по-ведимому в тет а тет мемент, кегда я, ю-влёкшись розглядыванием пойзажа, крютил щю-польцами ве всо стереоны, ностроифф феки но пёнарамный вед. Творь Е2-Е4 соло на кесмолёт, ебо длё таго, чтёбы остествоваться соме себой, ой топерь но хвётало тёготения плэнэтэ Зем-Ля. И ене барагте-лось в среде меохо тяхетония, кетерое, как вы пенимаете, ничтежно мало.
      - Куда ш я пепал? - скасал йа на фсякий злючай крылётному сезда-нью, везмежно и видимо расвед-Чику, совшему так нагально на прие-станевившем звеё круге-об-вращоние борту меой Торелки. Творь, расвед Чик ли, накенец, есвоилось, зоцепившись за плажку жафа, и зоо чириколо неис-вестьную мне моледию в емерзитольном сред-nem дио-pesonЕ, ностелько морзком, что мне прижлось в ея вой дебавить уль-трос-WFука. Творь, по-видимему, херлепанила земную посню, посню радести и удивлония.
      Земля-Не непремонно етой посньею прифетстфефали меня, как песланца еней цивилисасии, ефстофственно, херазде белоо расвитой, чом эта дрянзкая, еля развивающаяся из-за какохе-то их мумника Чарлса Дарфина, плоnetа (плэнэтэ). Уж йа-то поред пелётом зоглйанул в телефизию фремени. И чо ш вы думали! Хочь и бздюлина небельша, а дак всё рафно видать пьезоброжение. Бог Ой-Ох! чте ш я там увидал? А то, што в первыг строкаг ех гепотез так называомего расвития чо-левечоства, торчит этод самый Чарлс Дарфин. Хрё с ним, с этим Дар-фином..."
      
      - Чёт я нихрена не понял, - сказал Бим и почесал за ухом. - Кроме Дарвина. Причём тут Дарвин и клопы? Ты с ума это... не стронулся? И что, блЪ, за язык. Ни хера не понятно.
      - Откуда ж мне знать! Я люблю Дарвина. А этот язык - марсианских клопов.
      Вот это замах! И планета качнулась, меняя полюса.
      
      ***
      
      Но Бим тяготеет к Псу. От марсианского языка и языка клопов его тошнит. У этих тварей языка нет. Они общаются запахом и ультразву-ком. Усами, в конце концов. Если таковые имеются. Может ещё какой потусторонней гадостью.
      Бим:
      - После! После. Сначала "Пса" пиши. Подумай, здорово же звучит? Лучше, чем твой марсианский. Ну не то, что его кто-то должен поцело-вать, а то, что пёс сам целует кого захочет, а потом ебёт активным ёбом. Классно же, да? Жизненно. Ты подумай! Соглашайся, Кирюха!
      Кирьян Егорович не согласен на такой крайний с ёбом поцелуй пса:
      - Попахивает зоофилией. Я с этой темой не знаком и не хочу... Рас-сказывали мне... армянин... с козами... с овцами... Детство тяжёлое, поля, выпасы, месяцами один... Кстати, он мне пятнадцать тысяч...
      - Чего?
      - Не отдал.
      - Отвянь от армяна! И бабло забудь навсегда. Нашёл с кого долг трясти!
      - Как же такое...
      - Поцелуй ему что-то. Догадываешься что? А "Поцелуй пса" от-дельно!
      - Нет, нет, нет. Отстань, а!
      С зоофилией покончено.
      - Гвозди усиль!
      - Пизджее!
      - Проверю!
      - Да ладно тебе!
      - Трахни кого-нибудь.
      - Не знаю, не знаю.
      - Книжно, не бойсь, не по настоящему.
      - Отвали!
      - Скажи жалко, что мы Вовку в Люцерне не убили. Для книги бы это было полезно...
      - Всё равно отвали. Может, его после нас грохнут, а из-за тебя сей-час на нас подумают. Ты это... с этими делами не шутят. Тут всё тонко... Смотришь же телик? Кого там на днях грохнули? Берёзового или Дуби-нина?
      - Осла моего дедушки, вот кого.
      
      ***
      
      Бим в затруднительном положении по отношению к нужности ба-варских степей. Потом соглашается. Жуёт карандаш - им он почиркива-ет в контрольном экземпляре книги, ищет ошибки с долготами:
      - Ладно, хэ с ним. Пусть пока побудет. Потом решим. Вдвоём ре-шим, ты не боись. Я помогу. У тебя всё-таки прав-то....
      - Побольше прав, - говорит Кирьян Егорович, - Гоголь-то всё-таки я, а ты всего лишь будто Белинский. Ну, намёк... Правильно? Бе-линский же не мог Гоголю запрещать, да же?
      - На Белинского согласен, - говорит Бим.
      Ему Белинский в кайф, хоть от права запрещать и голосовать спор-ные вопросы он бы не отказался.
      Далее Биму не нравится словосочетание "баварские степи".
      - Откуда степи в Баварии? Это что, степи? Так себе - лужайки в ле-су.
      - Бим, дорогуша, про то и речь: называется не степь, но смысл - то тот же. Земля делится на участки: часть заросшая это леса, боры, джунгли, а всё остальное - пустыни, прерии и степи. То, что ни то, ни это - саванны, перелестки. То, что ни вода, ни суша - болота. А твои лужайки в Баварии это то же, что степи у нас, только масенькие. Степь-ки! Степка с кепку, - понимаешь -нет!
      Бим насупился и молчит.
      Чен Джу доверяет Туземскому и прислушивается к Биму. Бим часто бывает прав. Батько Чен получает через Бима вредные Туземскому сиг-налы: кляузы и наветы. А Туземский ему - соперник. Главный Батько Чен получает оттуда сигнал и правит, правит... Туземский возвращает вычеркнутое обратно. Книжица тужится пёрдом, то толстея, то худея с каждым выплеском дурного воздуха из писательских кишок. Туземский как Плюшкин: даже пук сохраняет в баночках на случай авося. Авось - его флаг и контрацептив.
      Насчёт степи Чен согласен с Бимом, но то, что это ОДНАКО не лес, прислушивается к Кирьяну Егоровичу Туземскому. Тот всё-таки ближе к натуре. И он соглашается с Туземским: "Пиши, хрен с тобой".
      
      ***
      
      Ну и вот...
      Если не всматриваться в дорогу, а глядеть поверх неё, то и не пой-мешь: едут путешественники то ли по Германии, то ли по Родине. То ли это происходит сейчас, то ли тогда.
      Степь - лужайки. Дорога. Трава. Отары. Одна, другая. Стадо у них, у нас тоще костей коровёнка. Невесело как-то. У кладбища чуть ра-достнее: там кресты и рябины. Ассоциации? Запросто: кровь и смерть, война, революция, злая царская Россия и ещё более сволочная Герма-ния.
      Тут же вспомнился малогабаритный стишок Алессандры Клок. Это, наверно, фрагмент из её русской жизни.
      
      За трактом даль,
      Луга, кресты.
      Светит фонарь. Там смех и слезы.
      Селянка с маскою мимозы
      Пешком припёрлась
      На сеанс.
      А там в разгаре декаданс,
      Рулетка, блядство на гробах,
      В кустах трусы и миллионы
      Мещанок с пулями во лбах.
      
      Все кресты на виду. Вернее их верхушки торчат из зарослей. Это у нас. А у них могильные камни с тонкотелыми просечёнными крестиками.
      Тут же в ход пошли имена и фамилии. Как тогда, и как теперь - ни-чего за сотни лет не изменилось. Природа и традиции - образования консервативные. Случаи и воспоминания - как традиционное подорож-ное развлечение; и это в салонах авто бодро продолжается до тех пор, пока кто-то не осечётся, вспомнив о чёрте, сглазе и накликушестве. Или пока самому водителю не станет страшно.
      Тогда он бодренько прикрикивает на орущих и перебивающих друг друга пассажиров.
      Азартные, вошедшие в раж пассажиры забываются в поисках хлёст-кого аварийного случая и забавных поминок, которых в их памяти пруд пруди.
      На возу и в бричке проще. Там можно пугать людей и пугаться са-мому до самого вечера, и никому от этого худа не станет. Лошадушка добредёт сама. Ею не обязательно управлять. Она знает направление пути, час и место бивуака. Она довезёт седоков голодными, но живыми; а как добредёт, то без подсказки остановится. Встряхиваясь крупом, вы-пучивая медленные глаза и кося глазами из щелей-шор орёт ржаньим голосом: "Очнитесь, путешественники. Кто помоложе - спать, осталь-ные к костру! Жрите, ссыте и рассказывайте теперь свои бредни хоть до утра". Современные автомобили умом и чутьём лошади не вооружают. Мир наш железный. Железо медленно поглощает цивилизацию, берёт её в плен. Силициум не в моде, а его хоть задом ешь. Синтезировать из песка почву ещё не научились, превращать кристаллы в биологию даже в мыслях нет. Все силы направлены на самоуничтожение: вот так высо-ка нынешняя культура!
      На автобанах придорожных крестов нет, так же, как и рекламы. Ре-кламу на автобанах читать ни к чему - там скорость даже в правом ряду - читайте знаки, если вам скучно. Так ведь и скучно! Ещё бы не скучно! Засыпаете? Вон с трассы. Врезались, шина лопнула? Пожалте за сплош-ную черту и звоните в скорую помошь, если вы в России. А если в Гер-мании, то в ADAC. Жёлтые ADACы понатыканы в Германии на каждом километре.
      Книжка надоела - бросайте её! Не под колёса! На диван, на сидуш-ку, подальше, чтобы позже извлечь и дочесть, честь, честь ей, прочесть, счесть, съесть её, сожрать - книжку!
      Отдельные кресты по единой русско-немецкой традиции имеются. Но в Германии они только на ландштрассах, пристроенных к дубам. Смертельные дубы специально стоят на поворотах, чтобы ловить свои-ми деревянными руками бешеных школьников, торчащих головами и ногами из мерсов. Чтобы крушить их бумбоксы, нарушающие природ-ный покой и программу сельской идиллии.
      Из фольксвагенов белые немецкие косточки торчат гораздо реже, потому, что фольксвагены у молодых шулеров и шулерин сегодня не в престиже.
      Господи... прости...
      К германским чёрным крестам отцы и матери самоубиенных деток присовокупляют свечки, кадят дымом, пряча их от дождя, ветра, отдавая на милость Христа, прося прощения богова под крашеными по старинке латернами.
      ...прости, прости.
      В Руси крестов поболее, и чаще расставлены они не у дубов, а в ни-зу трасс, под тополями, у кустов, на пустом месте, где когда-то лежало колесо, тело, оторванный рукав; в некоторой отдаленности от пустых обочин. Ввиду отдаленности крестов от города, и сложностью их посе-щения, родственники снабжают кресты долговечными пластмассовыми венками на железных прутьях и крепко-накрепко прикручивают их к основаниям.
      Почему происходит вся эта вакханальная статистика и всё плотнеет сеть разреженной покамест кладбищенской красоты? Ответ по-литературному прост и банален: скучно русскому без быстрой езды.
      Над последней расхожей и великой фразой, определяющей одну из верных сутей русского человека кто только не издевался. Больше всего над ней надругивают сами русские. Взять, к примеру, новорусского классика постмодернизма писателя Пелевина: "Какой русский не любит быстрой езды Штирлица на мерседесе в Швейцарских Альпах". Ловко сказано, хороший каламбур. Литературный бог прощает Пелевина, как самого себя. Простит и тысячи других, использующих эту фразу в при-митивных целях: тривиализация, превращение древних клише самоосо-знания в шутку, в блеф-блёв (войны бы всем вам в назидание), выделе-ния на этом фоне себя - такого умного и свободного. Вот и наш графо-ман туда же. Только длиннит и нудит, раздевая ум, повторяя ошибки гиперклассиков, только извращает слова, повторяя ошибки классиков литературной перестройки.
      ...Эта набившая оскомину фраза возрастком в пару столетий навсе-гда вписана в список главных отличий русского человека. И, если некто русский вовсе и не желает быстрой езды, то опознавательное правило Гоголя обязывает его к этому.
      Современный молодой русский любит пугать встречных и задирать обгоняемых; немного завидуя чемпионам и насмешливо поглядывая в зеркальце на отставшие "копейки". Они не читали "Трёх товарищей" и не знают как отомстить и насмешиться, всего лишь навсего затолкав в копейку мерсовский мотор.
      Немецкие молодцы обожают шутковать над друзьями с приспу-щенными штанами и подбадривать подружек с задранными юбками, дрочащими друг дружку, кричащими и истирающими своими юными задницами кожу задних сидений.
      Пожилой русский с далеко не изнеженной задницей, всё равно не любит кочки и гололёд, хотя при живом раскладе и при перелёте маши-ны через заснеженный кювет, имеет место быть приятный самовыпрыск адреналина.
      Приятно крутануть волчком на заморозившей свою асфальтовую кожу трассе.
      Особенно волнителен и прекрасен двойной обгон на встречке с неожиданно появившейся из-за бугра многотонной фурой.
      Русские не любят автосервис, дорожную науку, больше всего нена-видят мздоимцев в кустах.
      Немцу этого никогда не постичь, но, тем не менее, даже взрослый русский крендель (и новорусский тоже) пуще всего любит дорожную рулетку. В барабане у водилы шесть пулек. А это восьмидесятипроцент-ный шанс на выживание пассажиров, не исключая водителя. Это не ма-ло. Весело гнать авто с револьвером у каждого виска и постоянно кру-тящимся в нем барабаном, заведённым одновременно с нажатием педали впрыска газа. Щёлк-щёлк: осечка-осечка.
      Гусарят русские кренделя и богатые феминистки, и сеют они раны и насильно раздают костыли по дорогам, отнимают почки, рёбра, ключи-цы, зубы, зацепляя отточенными косами, кувалдами, прессами скромных встречных людишек, не успевшими даже выпучить глаза за секунду пе-ред аварией, гробят нормальное человечество с ровно уложенными по полочкам здравым мозгами. А заодно рубают насмерть поперечных неудачников, как мертвящий снег себе на голову выруливающих из-за угла.
      Он видел и слышал, о том и свидетельствует.
      Опять степь. Баварская ли, русская, машины, кони - всё едино. Не было б встречных возов - умереть бы и не подняться. Смотреть не на что. На возах - стога, на стогах - бабы. На автобане, ихдойчмать, блескучие возы другой стороны проскочут за железякой - сто пятьдесят встречных плюс сто пятьдесят наших. Да хоть бы и два по сто кэ мэ, всё равно не успеть разглядеть ни любопытной поклажи на крышках, ни подивиться старушке, выстрелившей остатком мороженого в загородку. Не увидеть толком ни девки, совершающей маникюр на дрожаще вертя-щемся руле, ни сложить бабских их глупых лет. И нечего поделить по-полам, чтобы определить средний возраст лихих обладательниц немец-ких штурвалов.
      На своём возу - родные в доску тюки. Там шерсть (шмотки) для продажи (для пользы). Значит, обратная дорога пройдет без тюков в первом и втором случае, зато с подарками супружницам и коллежницам, и в любом случае трасса непременно пройдет через кабак. Это радует, но ненадолго. И не всех. Штрафы и промили в Германии значительно кусачее русских.
      Кучеру - шофёру скучно вдвойне. Кучер трезвее, чем мужик на ше-стерике, пристроенном на фронтоне далёкого столичного театра. Одна рука театрального мужика занята поводьями. В арфу на полном скаку с одной свободной рукой сильно не разыграешься. Москва далеко, и даже не каждый москвич определит в кучере красавчика Аполлона - лень задирать голову. А он играет, не смотря на неудобство и голость мрамора, бронзы ли. Три секунды, две, одна. Кто будет отвечать?
      Современному и пожилому Аполлону за рулём Рено - папе Ксан Иванычу, сынок Малёха вместо арфы предлагает послушать с оказией редкий по совершенству драм-энд-бэйс. Драм-энд-бэйс - собственно-го, домашнего, Малёхиного приготовления, вываренного за годы тренировок на папиной мансарде в образец музыки. если это можно назвать музыкой. Рёв, бой курантов под ухом, мозги в курантах, там ещё басовый колокол. Так ты бьёшься в колоколе башкой, хоть тебя об этом никто не просил.
      Малёхин драм хорош первые десять минут; а в первые пять минут можно даже неосмотрительно смело сказать:
      "Гром и молния, Малёха... бля буду... будем... это шедевр!"
      "Скорость и драм в унисоне зудьбы".
      "Я бы так не сумел после трёх великих классов музыкальной шко-лы!"
      Ноты (если там кроме громкости есть ноты) начинают раскачивать салон в такт громам и молниям, несущихся из колонок, припрятанных по углам. Немецким школьникам в мерсах и даже самому великому компо-зитору Рамштайну такая свермощная сибирская музыка не снилась даже в канун октобэрфэстного перепоя.
      Папа и галёрка на основании первого прослушивания обвиняют Ма-леху в гениальности...
      И мужественно терпят следующие полчаса, а то и час. Жалко сби-вать птицу-мать, несущую пока простые, а в будущем золотонесущие рОковые яички.
      Малеху переохолонило от гордости. Он подумывает о победе над папой, над последним этапом засолки четырёх взрослых ушей, сначала оттопыренных музыкой, а затем отлетевших силой мегабаса за спинки сидений. Он вспоминает про теперь уже заслуженно приближенную по-купку колонок для окончательного усовершенствования прославлен-ного им в веках драм-энд-бэйса. Такое полезное приобретение в пользу фонда мировой музыки уж наверняка никто осуждать не будет.
      Напротив: если подвезёт, - подумывает Малёха, - то свежие и пока малочисленные почитатели-старички Малёхиного драм-бэйса ещё ста-нут нижайше просить дать им возможность помочь носить малёхины колонки от дверей магазина до места стоянки папиного рыдвана. И, от-талкивая друг друга, молясь на композитора Малёху, будут упаковы-вать их в багажник. Кинутся выкидывать свои шмотки, ставшими против колонок и гениальной Малёхиной музыки совершенно жалкими, нищен-скими предметиками, совершенно бесполезными для сладкоухого чело-вечества... В лице его, Малюхонтия Ксаныча, конечно!
      Но, горе рано поверовавшим в лёгкость победы! Ещё пара таких по-бед и от армии ни хрена не останется! Гениальный драм не вдруг, но в хлам начинает надоедать.
      Сначала будто ничего: бас ритмично колотит в уши и ты чувству-ешь себя героем прерий, попавшим в объятия океанского свежачка-мэйнстрима. Потом уши начинают постукивать по черепу, а бас будет обмолачивть кувалдами твои мозги. Далее мэйнстрим переходит в тех-стэп и ты, утопленный в кокаине нижних регистров, постепенно и труд-но начинаешь вспоминать другую музыку. Станешь не на шутку мечтать о немудрёных и волнообразных звуках арфы, перебираемой тонкими пальчиками чёрноволосой гречанки. Или, на худой, прикрытый листи-ком конец, вспомнишь о стареньком инструменте, навечно вставленном в руку обветшавшего под московским солнцем Аполлона. И сюда за-бралась Греция! Какая наглая, какая заразная национальность эти греки!
      Но нет поблизости арфы (опять эта блядская арфа - никак без неё!) - она чугунная и зависла далеко, аж на крыше Большого театра. Не понять этого талантливого чудака Бове, штампующего одинаковых бо-гов в одинаковых колесницах в один и тот же исторически-художественный период. Архитекторы едут - отсюда и ассоциации.
      Зато Бове и его колесница пришлись по душе всем любителям крос-свордов, любителям заколачивать нахаляву миллионы, отвечая на во-прос телеведущих "А не знаете ли Вы, дружок, а кто это там на крыше, а что за звери? Точно кони? А четверик там, или шестерик, а может цуг?"
      Все знают, что лошади, но не цуг; и не все знают что именно нахо-дится в руках голого парня на крыше, и что там за жилочки-верёвочки кроме натянутых поводьев. Аполлон едет без палки как скейтбордист с наушниками, вцепясь в музыку.
      - А бронза, или (каверзно), может быть, там мрамор?
      Не мраморный, а тупо свинцом убитый Игорь Тальков заржавел в дисководе, не пришедшись по душе рьяным иностранцам: Ксан Иваны-чу со своим сыном Малёхой.
      В бричке Рено на заднем сиденье двое относительно весёлых людей. Они не за рулём, и поэтому им позволена сытность пива.
      За баранкой трезвый кучер. Он готов засунуть в пасти весёлых лю-дей каждому по стволу и шевельнуть пружиной спуска.
      Рядом с кучером.- попутный молодой человек. Это Малёха. Он нырнул с головой в бушующие волны самодовольного дримм-драма и поэтому по-настоящему счастлив.
      Разрешим ему уединиться, а сами попрёмся дальше. За каждым по-воротом там приятно раскрытая халатность на теле приключения, и со-всем уж охоланивающий призрак невнимательности переставляет указа-тели и прячется за камнем с биноклем. На траве винтовка с прицелом. Будет ли применена по этим?
      
      ***
      
      О чём это? О чём, о чём? Ага. Вот. О настроении.
      Читали "Степь" Чехова? Тоскливо. Какое скучное словоместо взято им для названия - "степь"!
      Да, степь это вам не прерия с ковбоями и не живописные джунгли. Ни тебе, ни стрельбы, ни Бегущего По Американской Дороге Кролика, ни таинственно белого рояля в кустах, ни особенной какой-то фабулы. Литератор, чем отличается фабула от сюжета? Ха, я тоже не знаю. Едут себе его людишки кто куда, везут с собой в бричке ребятёнка на учебу в город, едут себе, едут и едут. Балдеют скучно. Шерстится пыль в тюках, погруженных на возы лошадиного каравана. Цель для всех разная, но попутная и понятная.
      И наши туда же. Тоже едут, аж торопятся. Везут дитятку, только не на учебу, а за колонками в Гамбург.
      И все сопровождают Малёху, и все по этой причине тоже едут в Гамбург. Nachuy учёба! Двадцать первый век на дворе. Надо иметь пра-вильного папу. И хорошо иметь послушных попутчиков.
      Чехов... да что Чехов - были бы тогда колонки, глядишь, повез бы Чехов Егорушку вместо Тьмутаракани в самое пекло - в город Гамбург. Да только нахрен они тогда были кому нужны эти колонки. Хватало скрипок, роялей и духовых. Не придумали тогда ещё колонок и не при-думали драмм-басс. Не любили своих детей так сильно и нежно, как папа Ксан Иваныч любит своего Малёху.
      Вот и едут себе чего-то чеховские и наши, поди по одной и тоже до-роге, только теперь наша заасфальтирована. Опять едут и едут. Надоели читателю: слишком мало глаголов, объясняющих всё разнообразие и красоту многодневной езды.
      Вот обещанные костры уже жгут, спят под телегами, мучают и те-шат себя страшными рассказами. Они не бьют себя в грудь, как наши путешественники (наши-то нескромно намылились в Гамгород!), а те, чеховские, бьют себя для собственной дури, скачут жеребятами после первой же чарки по полям; и готовы они повеситься без особого какого-то каприза на первой же ветке. Контрастны тележные люди!
      А наши? А наши не хуже! Они современнее, но не забывают истоков.
      В багажнике Рено колошматится об чемоданы и давит в лепёшку авоськи нетёсаное в правильный параллелепипед брёвнышко деды Би-ма. Этот Пень всем пням пень. Бим его выгуливает как папа своего Ма-лёху. Он живой этот Пень. Жив хотя бы регулярностью совершаемого на нём блядства. Валенки для Парижа Бим забыл в спешке дома. Пень-брёвнышко без валенок плохо равняет наших путешественников с че-ховскими. А вот скукотища равняет хорошо: опять же - бабья нет, да и степь всё не кончается. Какой-то Мойдодыр путает карты и вместо од-ноходовки множится как оживающие враги под джойстиками плутова-тый детектив.
      Рено без труда обгоняет фуры.
      Одна распухшая фура забита до самого верха. Она особая, потому как редок груз. Там швейная машинка, прялка, обручи для бочек, корзи-ны с половыми тряпками, колёса от телеги, тачка, колья забора, ржавые пилы, топоры, болты, ветхие одёжки, дырявые сапоги, корыта, юная по-луцепная собачонка и три вставленных кота, не перестающих грызть решётки передвижной светлицы. Дешёвые тростниковые клетки едва вместили котов. Это Бабушка переезжает из России в Германию. Едет к доченьке. Доченьке с полста уж лет. Мать моя деревня! Бабушка копила это добро целую жизнь, слилась с добром телом и душой. И не может с ним расстаться. - Доча моя не сможет без этого прожить! Как там в Гер-мании этой без хозяйства? Поди газончики одни, и больше ничего. А как же без скотинки, без выжловки, а без взрослого цепного пса? Опасно, страшно без пса. Кругом фашисты. Али забыла уже? А я рассказывала. Что там у неё в коттедже? А что, а ничего: одна немецкая пустота и вы-крики зла на улице.
      Рамштайн вместо Бабкиной и суровые по-прежнему и сладкие до нелепости демократические нынешние немецкие законы. - Бабка, -слушала Рамштайна? - Рамштекс знаю, борщ знаю, солянку. Рамштайна вашего знать не хочу.
      - Ой! Ёй!
      - Так вот, доча, что за жизнь: на красный свет не ходи, этого не ешь, бойся гостей, сама тож не ходи, неси к ним своё, коли удумала. Сделай приобретение автамабиля. Можно в рассрочку. Без авта ты не фольк, а на выдаче русскому барину еловой твоей головой с пздёшкой! Винова-тая есть!
      Она рыдала от того, что не может взять собачью будку, и залила слезами рукава, грудь и ширинку шофёра, съехав как полагается при казни к коленям (не убивай, пощади). Он, приложив все возможные усилия, не смог втолкнуть в кузов стиральную машинку года выпуска тыща девятьсот шестьдесят один. Язви его душу! Пёс достался соседке. А у неё самой трое здоровущих сучьих голов. Не слюбятся, раздерут мово Жука! Поросят пришлось... корову... за чайник яиц да стаю птиц. Ой и пеструшечка же была! Качают обе головами как параллельные римские маятники разных веков.
      ...Скукотища у Чехова специальной выделки: так бы ею и назвать повесть... пока не вчитаешься. Там, ептыть вам, глубина!
      При полном отсутствии подтекста и тайны так долбанет простодуш-ным, но, ять, таким глубоким, сквозь всю повесть русским настроением, прошибленным то болью, то безалаберной добротой, то спокойной и невыпяченной мощью отдельных предпринимательских лиц с щетиной на подбородке и вечной озабоченностью своими пыхтящими заводиками с рабочим людом в застираном тряпье!
      Что это теперь после всей тирады?
      Ответ один: "Достоевщина, Ъ!"
      
      ***
      
      Достоевщиной до сих пор болеют не только читатели, но и полити-ки, и обыватели, которые Достоевского даже не читали. Убивают они и воруют не по-достоевскому, а как-то буднично и ежедневно. Миллиар-дами и рублями, складывающимися в миллиарды и трети бюджетов всей страны. Копаются в русском своём псевдосознании. Гордятся своей тай-ной душой. Любят друг дружку по очереди, высчитывают кто кому и сколько должен, чтобы развестись выгодней. Жуют свои, кто пельмени из магазина, кто севрюгу посольскую, а кто простую капустку из бочки в сенцах. И все, независимо от степени своей важности, ждут подсказки, пинка, потопа, вождя, революции.
      Русь, ять! На Руси время граблей не сказывается... А и у других тоже так, чего уж греха таить. Молитесь, люди! Коммунизм не панацея, капи-тализм - вред. Чего ещё бывает? Может всем на деревья лезть пора? И выкинуть мобильники. В них вредная частота волны.
      Заехали нечаянно обратно в двадцать первый век. Что у нас там в Рено? Ага, видим: там те же русские едут - современные дядьки и один парниша среднего устатку.
      Что в их ячейке творится? Дружба, совет, да любовь? Да nachuy им этот реликт! Там творится то же самое, Ъ, что и у всех русских, только не в мировом масштабе, а на движущемся пятачке: то есть пиво, бунты по поводу пития в салоне, обрыгалово и опять всё от пива. Всё от пива. Все стрелецкие беды от него, лёгкого с виду алкоголя! Но с одной ма-ленькой разницей: всю эту головную похабень они вывезли с собой за границу и пытаются приспособить иностранные правила под свои при-вычные. А можно б наоборот.
      Это сюжет, да? Это красная линия? Yмать меня - не переYпать! - Сказал бы, не сдержавшись от гнева, любой маломальский классик, бо-леющий за судьбу русской литературы. (Ну не войти Туземскому даже в сотню! Ой не войти!)
      - А это, вообще-то, то, что у вас сейчас в руках, бумажная солянка эта, хоть как-то похоже на литературу? - спрашивает наивный Чен Джу.
      - Хуля там, литература, - отвечает грамотный, культурный, возму-щенный и прямолинейный русский читатель напрочь презирающий раб-леанство, свифтство и салтыков-щедринство, - издевательство над нашей культурой. Берём призы: кто лучше в культуру серанёт и лучше всех опишет пенис на фоне писсуара. Стебать, да горло драть все умеем, а как написать толково и без мата - тут дак по кустам сидим. Где добро-та, сердечность, любовь? Без любви кто-то вообще читать не будет. А с ёблей может случитья ровно наоборот. Исподтишка люди тоже умеют читать. И при этом неплохо маскироваться от мужей и скромных подруг. А скромные тоже читают, вы не думайте. Иной раз в добрых глазах жи-вёт такая стервь... а и ладно, не наше это дело. Люди должны быть кон-трастными, чтобы проще примагнитить-найти половинку...
      А ещё зовёт этот грёбаный писатель: "Читатель, пошли поссым вместе, вон там, в единственном кустике за северным фасадом Святого Вацлава".
      - Тьфу. Не клюнем, - говорит читатель. - Ссыте сами, а мы посме-емся только над тем, как вас заберут в блошницу.(А-а-а! Помнят ещё старину! Дедушки им рассказали давнишние слова).
      И захлопывают книгу: "Завтра отнесу на барахло".
      Но читают они и на следующий день, чтобы узнать только одно: за-брали героев или нет, а потом всё равно избавиться от дрянского, соло-менно смердящего фолианта - склада убитых писателем букв.
      Не забрали ссыкунов? Очень странно.
      И почему-то читают дальше, плюясь в Интернет и в страницы, сморкаются, портят воздух точно так же, как ублёванные герои, и пере-дают друзьям их адреса. А потому, что приятно чувствовать себя выше кого-то, кто просто губит бумагу и убивает своё свободное время. Чита-тель клюнул. Он тоже сокрушает личное время, листая страницы, наплюя на вторую половину - вплоть до угрозы развода - пока не доду-мывает, что читать, оказывается, можно вместе, лёжа в одной постели, до и после секса.
      
      ***
      
      И, о, чудо! О, польза мата и бескультурщины! Кто-то единственный из них находит на своей полке чеховскую "Степь" и сверяет её с этой писаниной.
      
      ***
      
      ...А прочие, коротко описанные Чеховым характеры всех встречен-ных по дороге, не говоря уж о главных героях - даже не о героях, а так - попутчиков - да это же иконостас русской души. Да даже не иконостас - это слишком выспренно... и празднично. "Степь" Чехова - это те самые чернявые иконы, что висят по закопчённым углам русских изб и пугают своими сверлящими глазами не только бедных детей и хозяина избушки, а ещё в большей мере трогают заблудших случайно неверующих атеистов и простодушных писателей.
      - Правда и пронзительность! А степь там только для фона, - гово-рит, не подумав, Чен Джу.
      - Вот так новость, - вскрикнул изумленный читатель.
      - Вот так-то, дорогие читатели, дорогие мои москвичи и сибирячки, - утверждает Чен Джу, - всем известно, не говоря про мастеров интерье-ра: чтобы главное выглядело выпуклей, надо его подсветить, но самое важное - подстелить под ним блёклый (а ещщо лудче блёкглый) фон. А главное там это характеры. Справочник по русской душе.
      - Согласимся.
      - А наш, Ъ, путевой роман кто читает? Кто-то. В основном никто. Листнут и бросят. С душой, запоем читает один только Порфирий Сер-геевич! Он один, читает про самого себя всю правду и не верит, что он сам всё это успел сотворить и столько за дорогу выпить. Он почёсывает голову романьим черновиком и безуспешно разгоняет им сластолюби-вые мысли. Вот вторая польза всей этой стёбаной литературы. Отвлечь от пива, заставить чесаться в голове вшинкам-мышьслишкам!
      И это настоящий и живой, русский Порфирий - эталон интеллигента и пьяницы в одном лице. Вот где настоящее терпение и настоящая рус-ская душа! Куда там Чехову со своими правильными, по-достоевски думающими и по-живому выступающими героями.
      Эк заехали... Нет, Чен Джу (или Туземский?) иногда бывает прав, но бывает неправ очень круто: загибает, попросту говоря.
      - Киря, - говорит Порфирий Сергеевич Нетотов, - хуля ты гнобишь Чехова! Описания природы его не читал? Одна гроза чего стоит! Да что тут говорить: ты что, Ъ, про мозг я согласен и про душу русского чело-века. Нет, ты на природу посмотри внимательней. Пока не буду тебя ругать, но намекаю: Чехов - гений и талант, каких в мире единицы. А то больше и не будет. Глянь своё! Что у тебя: путешествие есть? Есть. Страны есть? Есть. Только, Ъ, всё наоборот как-то. Волосатость на тре-тьем месте, архитектура... между слов она. Хулиганите много. И долго топчете асфальт. И чукотским мусором забиваете уши. Природу не заме-чаете, мелькает она, километры бегут шибко быстро...
      - Как титры плохого кино? - кокетничает Туземский-Чен Джу, - я, блин, с тебя списываю отчёт. Я не придумываю ничего: всё идёт само собой - успевай догонять!
      Кокетство перерастает в прокурорскую речь. - Сам ты кто? Ну лад-но, алкаш - это слишком обидно. Пусть будешь ласковым выпивохой, любителем. Я тебя не ругаю: это твоё личное дело. Сам точнее обзо-вёшь. Оправдание, поди, даже есть. Формулу себе придумал. А хулига-нит кто? Я? Да ты сам... тут... на первом месте.
      Выпалил всё это Кирьян Егорович и замолк. Обиделся за справедли-вые бимовские слова.
      Да, уж, над архитектурой у него рассуждают, чёрт с ним, мимохо-дом... ну не алкаши уж совсем конченые - волосатые архитекторы с кружкой. Забот-то у них будто только три: напиться пива, найти укром-ный сливной уголок и помечтать о бабах. А разве нельзя, если это в со-вокупности и есть радость и смысл жизни?
      - Yбть, это только с виду, Порфирьич! БлинЪ, ну я не согласен. Ну ты глянь: есть, ей богу, есть правда жизни у Чена, ну ты, блинЪ, листни внимательней... - Сильно волнуется Кирьян Егорович, и только от этого забывает о цензуре слова.
      - Продолжайте, - говорит православный башкир Порфирий, ковы-ряя черепаховой дужкой очков в своём (не в Кирьяновском же, слава аллаху) волосатом ухе. Где его столица - Уфасарай?
      - Да ну как так, блЪ, - горячится Туземский-Чен, - чистой воды журналистика в лицах, прямо с листа, живое как есть. Если воняет, так воняет. Хуля зеркалу пенять. Ну, ты, вот... вот хоть бы архитектуру взять. Архитектура наличествует... Ну это, волосатость наша? Мы же так договаривались крестить ея на 75-летии Резцова? Хоть он и отпины-вал: не моё говорит, от Карницкого... А он пожилой, обижать не хорошо и отнимать первенство... А я всё равно поменял.
      - Ну, уж. Я то! Я за неё, мать нашу! - смеётся Порфирий Сергеевич. Сильно он уважает матерь всех наук и готов за неё порвать виноватых на кукурузные хлопья.
      - Ну, дак, я ж не могу подробно как Стендаль, хоть он завирака ка-ких сыскать... а вы мне время дали? Всё бегом. Книжку хрен где купишь. Я полгода в книжный хожу. А нету, - говорят. Не читают ща Стендаля. Длинный и скучный путеводитель, - говорят.
      - А ты про что это?
      - Я про "Прогулки, ёпть, по Риму". Хочу прочесть. И туда съездить на недельку. Ну! Я вот специально один поеду, но сначала в Венецию ещё разок. Сяду, блинЪ, под Сан-Марко, и буду узорчики глядеть... С пивом - без пива, а главное, чтобы один. Чтобы собой руководить, а не чтобы... Ксан Иванычи разные с Малёхами... План, блЪ, график! Дви-жение, подъем, блЪ, в шесть - saibalo! Баста! Сяду сам, один, стульчик с собой, акварельки, фотик... и буду выглядывать: где какая бучарда не-правильно тукнула... Про это кто знает? Нет, никто! Учёным это до лам-почки. А мне нет. Я люблю чуять перед фасадом живого человека - строителя, художника, скульптора - похеру. Я это... как будто туда... к ним... и рядом стучу и каблучусь... понимаешь? Мне это... как ты там говоришь? - всё торкает в душу! Я посоветовать им хочу! И мне для это-го не надо итальянский учить...
      - Мда-а. Интересно, ...а я бы... английский ваш весь... тоже nachuy!
      - Вот то-то и оно-то.
      - М-да, Сан Марка ваша это ботва. Новодел, - встревает Порфи-рий. - Кирпичи. Собаку придавило всего-лишь, ну и сторожа впридачу. У нас дак, как рухнуло, так тысячи... Утром все как на парад пришли... смотреть навал кирпича. Кто-то с тачками. Воровали и строили. Тоже мне катастрофа! Сядь вот под Дожей...
      Бим спутал колокольню на площади Сан-Марко (Кампанилла) с со-бором Сан-Марко и потому посылает Кирьяна Егоровича в другую сто-рону. Но, если бы Порфирий покупал Кирьяну Егоровичу билеты в Ве-нецию, то он не сильно бы ошибся: между Кампаниллой и Дворцом Дожей всего-то метров двадцать пять.
      И Кирьян Егорович на Порфирия-Бима не обижается.
      - Ну, под Дожей. ...Под чемодан, так под чемодан. Согласен. Есть на чтЁ посмотреть, и есть чтЁ раскритиковать.
      Кирьяну Егоровичу похрену ЧТЁ критиковать, потому что у него свой взгляд на шедевры. Он считает, что его взгляд реалистичен и, кро-ме того, архитектурно-художественно подкован. Он допускает полига-мию стилей. Бим на этот счёт более резок. Он может запросто опустить в канализацию Леонардо да Винчи, Бернини и помешать их Эйфелем (как китайской палочкой недавно готовил русский вариант соуса чили).
       - Их времена прошли, - говорит он уверенней некуда. - Этот поста-рался маленько, а этот даже карандаша толком не поточил. Железяку построить - это каждый сможет. Разве что ещё немного подрассчитать, чтобы Париж не завалить... Чем? Металлоломом. Эйфелем... Ну что останется от Эйфеля. Он вниз упадёт или вбок, как думаешь?
      В разговор вступает реалист Кирьян Егорович. Ему плевать как бу-дет падать Эйфель: "Вот, Гоголя берём. Понимаю, он красавчик. Вся публика его готику цитирует и ссыт от радости. Дырки, свет, воздух, Ъ, голова кружится. А его Белинский, huyak, и опустил. Там, где про Па-риж. Про тот ещё, не про готику. А он вовсе не от себя говорил, а от главного героя. Герой и автор не всегда же одинаково думают, правда? Обидно Гоголю? Обидно. А он даже не огрызнулся на этого... ять его, Б-Белинского".
      - Мне Б-белинский ваш pochuy. Не знаю кто таков. В школе уже за-был.
      - Ну, ладно, смотри далее. Вот мы её мусолим...
      - Кого-кого?
      - Ну, архитектуру эту, нашу мать... волосатую. Х-ха! Пара алка-шей, даже и не полных алкашей, не трущобных этих, гиляйских, а так - между делом. В Томске тоже трущобы. А кто их знает эти трущобы? Пирожки с человечьим мясом пробовал? Нет. И я нет. Трещим себе и трещим, небольно трещим, не желаем знать родных нам пирожков. От-дыхаем, философствуем. Ну матюгнёмся... а суть-то от этого...
      - "Ссуть" между тремя кружками пива, - поправляет смысл ссути Бим.
      - Хоть бы и так. Вот мы её щупаем, щупаем. А она иностранная, ин-тересная, Ъ. Мы что, Ъ, клерки? Археологи? Мыши навозные? Копать приехали научные норки... диссертации, Ъ? Не накопали ещё в Праге? У них, ты понимаешь, ты понял, в чем дело, у них своих навалом ученых. Всё уже уписано и переписано. И обоссано. Ха-ха-ха, - задорно. - Кхе-кхе! - старчески.
       На ха-ха-ха Кирьян удачно запустил в салон колечко дыма, а Бим так же удачно - на кхе - пришлёпнул его к потолку ладонью.
      - А мы их по-бытовому - шлёп! И По! И по Ху! И по Ю! Знаешь такого китайского умника По Ху Ю? Нет? Ну так вот, По Ху Ю этому было достаточно в пещере сидеть и глазеть на звезды, и как яйца в земле догнивают. Это его жизнь и весь интерес. А нам пещеры мало: надо по-смотреть, как другие живут и чем дышат. Мы для себя ехали, не по ко-мандировке, и не по необходимости. Нами двигал культурный интерес. Ну и немного выпендрёжа. А как без него? Скучно. Что нам интересно - мы смотрим. Неинтересно, не легло в глаз, - ну и мать его имать. Напле-вать, словом!
      - А мне интересно на собор поссать и посмотреть как стекает - как у нас по швам, или по-особому, - выдал заветную тайну Бим и этим в очередной раз опустил всю (нах!) европейскую культуру. По-настоящему это редко удается - кругом толпчится народ, копы в фу-ражках - сусликами... и молчат сусликово, а копотное телевидение настраивает свои будто бы пытливые оки. И опять, суки, молчат. Всё молча делают! Понимаешь? Где свобода исповедания? Перед нормаль-ными людьми, перед собой, а не перед зрителем, не показушно? Анга-жемент, блЪ, из пустоты творят! Кроликов из шапки достают, достают, достают, а они всё не кончаются, не кончаются, не кончаю...
      - Ну хватит про кроликов, ишь как тебя... - Кирьян Егорович не мо-жет так долго слушать про одно и тоже... хотя как приём вполне можно взять на вооружение. В длиннотах тоже есть своя музыка... как движенье воды.
      Удивляется такому странному культурному диалогу Ксан Иваныч, но не встревает.
      Малёха хранит статуарное, мраморное, спрятанное, карьерное без-молвие (Аркаим! - круг на равнине. Шамбала! Дырка в горе), но его ло-каторы ловят критические слова великих сибирских волосатых (один бездельник поневоле и оттого теоретик, другой практик - любитель про-ектировать города и дома разврата). Непонятные мысли Малёха пе-редаёт в долгий отсек мозга, чтобы потом переспроситься у папы (все ли волосатые архитекторы такие или только эти двое чокнутых). Папа бы ответил, что только эти. А на самом деле все. Поэтому и такая архи-тектура в России - грёбаная, и всё никак не хочет походить на "одноэтажную, красивую такую, одомашненную Америку". А Ксан Иваныч только об этом мечтает. Будто делать больше нечего. Ну не хочет он видеть в Угадае небоскрёбов!
      - А я сначала хотел вторую часть назвать "Европейскими ссыкуна-ми". Заранее знал, чем мы там будем заниматься, - вспомнил Кирьян Егорович и закатился выпусканием веселящего газбаса.
      - Это нормально, - развеселился встрявший в здравый диалог гене-рал Ксан Иваныч, - без мата, скромно, и со вкусом. Зачем срать на рус-ский язык? Высунь - так весь в прыщах от сквернословия.
      Весь путь продолжают обижать друг дружку и всю Европу Бим и Кирьян в силу своих некоторых противоположных особенностей, а при этом пуще сближаются, как на необитаемом острове ровно посерёдке Европы. Это, товарищи, натурально товарищи по несчастному товари-ществу.
      Там ещё Ксан Иваныч и Малёха. Эти в своре. Только у них, как в особой подсекции, свои раздельно-спаренные тайны и замыслы.
      
      ***
      
      - Реалистический этот романчик, серьезный, или так, для баловст-ва? - задают сами себе одинаковый вопрос 1/2Туземский и Чен Джу, пока они были ещё дружны. И сами себе отвечают: "Конечно, для ба-ловства. Хоть и не на стопроцентной, но на живой основе, не считая полудохлых крокодилов. Вот и весь ответ".
      А отчего так злословят враги и завистники баламута Туземского-Чена Джу, отчего суетятся серьезные критики и попутные смутьяны, так неразумно накинувшиеся на это псевдопроизведение? А бог его знает. Может от того, что целлюлозы им жалко? Хотят, чтобы их тоже пропе-чатали.
      - Ну и флаг им в руки, барабан на шею, - говорит Бим. - Не слушай никого, продолжай строчить. Время покажет. Мне нравится. А Набоко-ва всё равно не переплюешь.
      - Ну, так и читай на здоровье, - говорит ему Кирьян Егорович Ту-земский. - Книжка для одного человека. Это в наше время большая ред-кость. А Набоков мне не пример. Я не соревнуюсь. Я первоиспытатель. Мне интересно. Я обожаю процесс. Я, может, погибну, но мне эталоны и ваши правила все - нахер! Вот так вот, Ъ.
      - Никто вообще читать не будет - утверждает Трофим Митрич про книгу К.Е.. Это уже по приезду в Угадай.
      - По мне Джойса уже меряют. Я Сантимэтр! А он Мэтр. Я уже - од-на сотая от него.
      - Джойс - болтун, - говорит Бим, хоть и не читал и даже не слышал Джойса.
      - Философ, - утверждает К.Е. (Он прочёл 10% Джойса). - У него даже спичка звучит как монумент. Он каждому слову придаёт особое значение.
      - Не доказано. Болтает что видит, а критики наделяют, потому как понять не могут.
      - Читать будут, если захотят. Но: как высунуться?
      - Не хочут - заставим! - смеётся Порфирий. - Вставим в ЕГЭ, пусть молодежь думает - литература это, или рюссь...- франсюсь... аттраксь-он...
      На мягком знаке он смежил очи, не рассчитав сонной силы мягкого русского знака.
      - В моей книге даже кошка курит, - добавил напоследок и похоже невпопад Кирьян Егорович. Лишь бы невпопад употребить. Ибо именно эта фраза просто напрашивается в такую бесцельную, асоциальную совсем книгу.
      Но никто его не слышит и не спрашивает, почему же кошки его книг должны курить, а у Пелевина, к примеру, нет? У Сорокина настек куша-ют, а у Чена Джу их незатейливо валят в кровать. И то и это прекрасно.
      
      ***
      
      Ингр.2 ГРАНИЦЫ, АВТОБАНЫ, ГРИНПИС
      
      Теги иллюстрации:
      Бим с Малёхой загрязняют салон авто, Малёха попадается на травокурении у самой границы
      - ерез пять кэ-мэ немецкая граница, - констатирует успокоившийся после перепалки Кирьян Егорович. Он вспомнил нави-гатор. И со знанием дела проверещал: "Ксан Иваныч, двигайтесь помед-леннее".
      Воспрял со сна Бим: - А мы разве ещё не в Германии? Грецию про-ехали? Парфенон где? - И чешет затёкший шейный позвонок. Он в каж-дой главе что-нибудь да чешет. И Джойс чешет. Так чешет, что школь-никам он вреден. А он в списке. А К.Е. нет. И вы заметили?
      Бима надо заранее (за три километра перед каждым новым шлагбаумом) будить. Полноценного оклемания можно добиться только требованием максимальной осторожности при ближущейся встрече с пограничниками.
      - Пограничник - наш первый враг, - говорил Ксан Иваныч. - Та-моженник - враг Љ2. Опыт граблей у нас есть. Не надо на них насту-пать, ибо впереди ещё девять государственных шлагбаумов. Берегите свои лбы, пацаны!
      Бим, не закончил толком акт с Верочкой (русской учительшей) на ступенях Акрополя. Кирьян Егорович упоминанием страшной границы встрял на самом интересном месте. Бим в течение трёх секунд переме-стил Парфенон в Мюнхен. (Верочка с Парфеноном всегда должны быть под рукой).
      Мерзкий и занозистый старичок Чен Джу, забравшись в сон Бима, не противился сексу вообще и Верочке в частности. Оба приветствовал в сексе ежевечерность, существенно поправляющую здоровье. Но Чен был против физического перемещения Бимом достопримечательностей, ибо все планы путешествия пошли бы тогда псам в подхвостья. Кроме того, они переругались с Бимом на предмет надобности глав "Границы, авто-баны..." и "Зелёный гражданин". Хотя это уже не важно, так как Кирьян Егорович опередил тут всех на три хода вперёд.
      
      ***
      
      В это же время в Праге.
      Чек энд Хук просрал сеанс связи с Малёхой и теперь безуспешно пытался прорваться в интернет-клаб, что на Гавилке.
      
      ***
      
      Граница в стандартном понимании - это отметина между чем-то и чем-то соседним. Даже жёлтая черта поперек асфальта может обозна-чать границу. Это в бедной стране, где на шлагбаум жалко бабла. Но чешскую границу не заметил вообще никто. Не было даже черты. Может черту обозначала промелькнувшая в лесу будчонка без всякого харак-терного для погранпоста козырька (где можно пободаться или переку-рить с пограничниками). Может, это был пост местного ГИБДД, может пост олицетворяла промелькнувшая в кустах и задравшая юбку тётка в фуражке (явно для нас, она извращенка), может поста не было вовсе. Даже "чёрте-что" может обозначать границу! Даже чуть-чуть другой расцветки кролик. Кролики нынче могут нести радиопередатчик. Мухи - видеокамеру. Саранча - беду урожаю. И готовь для канадца денежку. Зерно покупать. Для живых тварей границ нету! И совести у них нет: покупаются на сладкие шпионские сигналы. Тут уж кто опередит!
      Природа, вторя пограничному пренебрежению, ни в окружающих пейзажах с одинаково ровно раскрашенным голубым верхом, ни в ха-рактере придорожной растительности, расставить отличий не удосужи-лась.
      Разве что давеча промелькнули на горизонте несколько высочен-ных, одиноких и изящных, совершеннейших красавиц - современных ветряков, скорей даже шалых ветрениц, и поправили они скукоту безоблачного неба, подтвердив тем самым относительную близость Голландии, но никак не соседство с Чехией и Германией.
      Даже сочные шлепки от тел бабочек-самоубийц, почти что наших желтушных лесных партизанок и мелкокрылых полевых капустниц, не признающих никаких границ, были абсолютно идентичными.
      ...Была бы скорость и жизнестойкость этих хрупких созданий по-больше, - заполонили бы они своей любвеобильностью весь мир. Но не получается это: не хватает бабочкиной жизни, чтобы перелететь океан. Нынче путешествуют только бабочкины трупики - в серых трюмах ко-раблей и между стёкол иллюминаторов. Бабочки познаменитей пухнут важностью в плоских, многоэтажных коробках энтомологов, напомина-ющим то шахтёрские мигилы, то сёйфы сумасшедших коллекционеров с призраками недоразвитых видов. Несутся божьи твари с попутным ве-терком куда-то, теряя по дороге своих товарищей в миллиардных коли-чествах. Редко какой бабочке удается при жизни поглазеть на своих чу-жеземных коллег, не говоря уже про замужество с усатым иностранцем. Редко какой бабочке удаётся незаметно перелететь Днипр (тут без изби-того сравнения никак, но с добавлением современной колкости: при их наиху...дейшей политпогоде).
      Даже стадца коровёнок и там и здесь, и сям выглядели побздёвыва-ли по-зарубежному одинаково: гёрловажно и педерасыто, перекликаясь между собой на международном коровьем в прогалинах лесов, приту-лившихся на гладких склонах то ли Шварцвальда, то ли чешских Судет.
      В контурных картах без подсказок, не говоря уж о физической гео-графии, не силён ни один из путешественников.
      Но граница немецкая, очень даже приметная и в чем-то вызывающе элегантная, неожиданно вплыла в раму ветрового стекла, сразу же за поворотом трассы. Грубые как оклик окончания немецкого ворда резали белым текстом по синим указателям и требовали от путешественников уважения к заведённому постгитлеровскому распорядку.
      В салоне авто так же быстро образовалась и по мере приближения к пограничной черте - оплоту законности превратилась в наказательный кол, известный каждому современнику, проблема добрых, но запустив-ших воспитание отцов, и их отпрысков, курящих незаконное зелье по молчаливому согласованию с папой и мамой. Ладно бы эта проблема решалась отдельно и в секрете от путешественников, но в салоне авто-мобиля, как в изолированном от всего остального мироздания космиче-ском отсеке, все проблемы неизменно становятся общими. Пукни неза-метно, и об этом станет известно не только на орбите, но и в НАСА; а оттуда раструбят всему миру. Бабское радио в космосе работает лучше, чем на земле.
      До Ксан Иваныча суть дошла не сразу. Перво-наперво он и не по-думал сбавлять скорость. А косящий под тривнаив великовозрастный мальчик Малёха воспринял приближающуюся границу как последнюю возможность курнуть дури в Чехии.
      - Это что? Граница? - спокойно спрашивает Ксан Иваныч всех сра-зу, не подозревая опасности, - Малюха, доставай фотик, снимай!
      - Вроде того. - Так же спокойно отвечает за всех Кирьян Егорович.
      - А что Катька говорит?
      - Катька ничего не говорит, она за дорогой следит. Двигаться, гово-рит, левее. Скорость, говорит, сбавьте.
      - Почему левее?
      - Правее грузовики.
      - Что? ТРАВЕЕ???
      - Правее!!! От слова право, а не лево. Нам левее держаться!
      - Правильно, левее, - всмотрелся в наружные знаки Бим. - Катька неправильно говорит. Устала нахер Катька. Кирюха, смотри, какая травка стриженая. Причёска, бля! У нас на границе huenki кто так по-стрижёт.
      - У нас траву солдаты красят, - вспомнил армию Кирьян Егорович. Он - старший сержант стратегических ракетных войск и артиллерии. Петлички у них замаскированы "под одинаково": под скрещённые пуш-ки; ракетные погреба под хуторок в тайге с мягкой сибирской земелькой. Американы, естественно, обижаются. Им приходится рыть камни Кор-дильер и отгребать щёточками песок американских калахарий.
      - Малюха, ты всё выкинул? - вдруг ассоциативно понял, оценил и задергался за баранкой отец. Он вспомнил проблемы с сыном и его таин-ственными заначками, непостижимым образом остающимися в соб-ственности Малюхи даже после обысков и крутых разборок на дорожку.
      - А что? - прикидывается божьей коровкой "непонятливый" Малёха Ксаныч, достойный хитростью сын своего отца.
      - Что-что, граница! Вон она, видишь! Немецкая! Не выкинул что ли... дурь-то?
      - Нет, осталось ещё, - говорит бережливый Малюха и лезет в кар-ман за зажигалкой. (Как бы откурить последнюю!)
      - Тля, ты чё! Выкидывай скорее. Ты чё! Ебанулся? В окно давай. Незаметно! Я же не буду останавливаться: нас все видят. Уже увидели. Кончай курить. Что за huynja! Ёбана блядь в лоб!
      (Тут все читающие проститутки России схватились за черепа и по-неслись к зеркалам. Покраснели со стыда начинающие мелькать пригра-ничные столбики).
      Малюха зашебутился пуще, загнобил в переполненной пепелке оку-рок, прищемил крышкой палец и вспомнил что-то про чью-то мать. Он торопко извлёк из вороха пакетов с гамбургерами дорожную сумчонку. Из сумчонки - таинственную и горячо любимую, плоского вида короб-чонку (из-под гигиенических палочек для ушек и носиков). В экзотиче-ской россыпи спичек, палочек и сосательных конфеток принялся высор-тировывать дурь-крошки, расфасованные аккуратным новомястским продавцом по мелкорозничным целлофанам.
      - Скорей давай!
      - Малёха, торопись!
      Ноль! Камень на обочине! Стеклянные уши!
      - Не могу так сразу, - сказал сынок, засмолив дури. Ты, пап, при-остановись немного... я это... раз... дыхну и выкину. Можешь даже не беспокоиться.
      - Мы тоже возжелали остановиться... Бы! - любезно подлил в огонь горючего масла Порфирий Сергеевич. Он не понял сути темы. - Отлить пора, да, это верно. Хочу, давно хочу.
      Граница надвинулась на русских березяной оглоблей восемьсот двенадцатого года.
      Автомобиль путешественников въезжал в коридор, отгороженный от остального мира полосато окрашенно стальным заборчиком ноль зпт семидесяти пяти метрового роста. Ровно в ста метрах в сторону Гринвича выстроилась вереница дальнобойных фур иностранных флажков и мастей. Честные легковые номера двигались с небольшой скоростью. Повинуясь зелёным мигалам на карнизе, сортировались адресно по ячейкам таможни.
      - Мужики, вы ohueli! Траву nahuy! Какое ссать? Ограда тут. Всё. Попали nahuy! Малюха, pizdez тебе. БлЪ! Отпутешествовали! Куда мне рулить? Говорите!
      - Стой, Ксаня! Тихо. Мы будто по нужде... и быстренько всё сдела-ем, - советует, настаивая, шустромудрый Кирьян Егорович. - Перелезут через забор, нах. На забор поссут - в чём, бляха-муха, проблема? Нет проблемы: нужда застала - что, блЪ, людям делать?! Ничего не бу... не станется. Не будет нарушения международного, блЪ, права. И скандала, блЪ, не будет. Давай, блЪ, Малюха, двигай шустрей! Бим, блЪ, прикры-вай!
      Количество блЪдей в речи Кирьяна Егоровича сделали своё дело. Ксане ничего другого не остаётся. Он матерится как шорох папиросной бумаги. Он медленно сдаёт вправо, видимо что-то нарушив (штраф опять же! - и удручается оттого) Он притормаживает у бордюра, шмыгает шнобелем. Поблёкшим взором пойманного вора вглядывается сквозь лобовое стекло. Что-то ищет, но не находит. Стекло запотело в его районе, надышанное страхом. Он в трансе неизвестности. Озирается по сторонам, будто на сторонах написана степень опасности и дорого-визна проступка в еврах.
      Беглый осмотр показал: на границе всё спокойно. (Примерно так тихо и спокойно, когда под кладбищенскими воротами в проливной дождь собираются временно не заинтересованные друг дружкой пока что живые и совсем уже мёртвомокрые вурдалаки и их будущие жерт-вы).
      Пеших людей в форме вроде бы не видно, значит, - решает Ксан Иваныч, - прячутся суки в своих кибитках с зеркальными, блЪ, однока-мерными стеклопакетами. И не мёрзнут же сволочи. Ишь, выгадывают: ищут в толпе штрафников. Ишь, разглядывают нас в бинокль. Сучары!
      На самом деле пограничный контроль этот особенно никому не ну-жен. Границу построили из-под палки от немецкой обязательности и то, только потому, что так положило на закон их высшее руководство.
      - Тихо, мужики, руками не машите - увидят. Спокойно вылазьте.
      Малюха с Порфирием выпадывают из машины порознь: ровно и на авось, как ночные десантники с одноразовыми парашютами.
      Малюха, встав на бордюр, артистично совершает естественное де-ло, совмещая его с делом грязным, а именно: одна рука имитирует ин-тим, другая рука выкидывает трубчонку с хренью. Носком правой ноги, ловким футбольным приемом Малюха запинывает дурь с микрокурительным прибором за ограждение, в зону, не видимую для наркослужащих.
      Порфирий выполняет свой ритуал в растянутом как в фугах Баха темпе: сначала легкое порыгивание - это прелюдия из басов, потом от-правление нужды - апогей с высокими и звонкими, струящимися дешё-вым водопадом нотами. Потом глубокий вздох облегчения - це духовые. И под коду - легкий, пустотелый барабан - энергическое ознамение своего затылка, пупа и сердца троеперстием корявых (возрастное) паль-цев.
      Под конец сей церемонии - внимательное вглядывание в един-ственное на небе облачко, которое явно неспроста кто-то подогнал.
      - Ну и, слава богу, - мычит Бим.
      - Обошлось! - думает Кирьян.
      - Эх, сыночка, сыночка... - растягивает думу папа.
      
      ***
      
      Тишина на границах древнего континента.
      Подобрели люди служивые.
      Поисчезали враги противные.
      Перекрасилась немчура.
      Лень и жара прёт из всех щелей.
      Кругом мир и согласие.
      
      Давненько Европа не слыхала зубастого, как смерть оклика "Halt, Hande hoch! ".
      Никто прилюдно не сымает штанов, не заглядывает в кальсоны в присутствии любовниц и жён, не щупает подмышками, не мучает чемо-данов, не проверяет паспортов и не меряет черепов линейками, метрами и штангенциркулями на предмет присутствия-отсутствия юдской про-порции. Если присутствие - то конец твоему путешествию, дальше по-едешь даром и возможно в другую сторону, и возможно навсегда.
      - Езжайте мимо, люди милые, люди добрые в страну следующую: пусть ваши проблемы решают соседи. - Так сейчас.
      Скучно стало в Евросоюзе без войн.
      Ещё скучней в Шенгене.
      Надеемся, верим и не желаем верить, что всё ещё впереди.
      
      ***
      
      Проехали под навесом. Издалека навес имел целью олицетворять собой мощь и силу нынешнего германского государства. Вблизи это весьма слабенькое архпроизведение практически являло примитивную конструкцию - горизонтальную занавеску от солнечной капельницы.
      Ничего неожиданного не случилось. Никто никого не собирался жу-рить.
      Вахтовые таможенники попрятались в кабинках.
      Офисное начальство на подозрительные русские номера к досадной радости честнейших путешественников, не обратило никакой отзывчи-вости. Собачками-наркоманками даже не пахнуло.
      Ругать Малюху за траву папа не стал, удовлетворённый тем, как всё славненько обошлось.
      Малюха пытался было наехать на отца за напрасно выброшенное милое сердцу зелье.
      Папа на провокацию не поддался:
      - Вот Малёха, сын ты мне или кто, - а если бы остановили... раз на раз не приходится... что бы случилось, как думаешь?
      - Ты только говоришь так, а в Бресте и в Польше собак тоже не бы-ло.
      Тяжело Малюхе видеть, как выбрасывается впустую дурь, куплен-ная на тяжело доставшаяся ему от папы инвалюта в виде чешских крон.
      
      ***
      
      Сразу за таможней - при въезде на автобан - с путешественников взяли несколько европейских тенге. Что-то около десяти евро.
      - Евры на ветер, носки - покойнику, - уверенно произнёс Порфирий Сергеевич.
      Платный автобан это нормально не только для фур, но также и для малогабариток. Для Порфирия и Кирьяна Егоровича это было совершен-но понятно. Денег жалко не было: коли платная дорога, следовательно, есть за что платить. А германский автобан, как известно, лучший в мире.
      Но по некоторым сведениям, в частности по развединформации Ксан Иваныча, проведённой недостаточно дотошно, выходило так, что будто с них и денюжки-то взяли зря. Он вычитал где-то, что автобаны до поры были совершенно бесплатными. Потом - с две тысячи пятого года - плату ввели, но только для крупногабаритной фуры. Поэтому Ксан Иваныч нахмурил брови. Полчаса он провел в раздумьях, пытаясь посчитать, - сколько бабок придётся отвалить за всю дорогу до Мюнхе-на. Он ошибочно полагал, что с каждым поворотом на трассу с другим номером придётся платить по-новой.
      Ксан Иваныч прощал нерадивым информаторам - путешественни-кам, сплавляющих свои познания о реформированной Германии в Ин-тернет. И обожал прочие справочники лишь только всвязи с определени-ем ими автобанов, как лучших дорог в мире.
      Кто пустил этот древний слушок никому не известно. Видно это бы-ли сами немцы, а слух пошел аж сразу после кайзера, - так неразумно полагали и Ксан Иваныч, и Кирьян Егорович.
      
      ***
      
      "...Туземский тут не прав ввиду своей некомпетентности. На самом деле слух пошел после Гитлера. Известный всем господин Порше-отец напроектировал столько лучших автомобилей, что между делом речь стала о народном германском автомобиле - сиречь массовом, так, что требовались уже автодороги другого уровня - высококачественные и популярные. Строительство их началось в массовом масштабе. Однако Гитлер наYб Порше и вместо народных автомобилей по автобанам в западно-восточном направлении шустро передвигались немецкие вой-ска. По другим сведениям идея развития скоростных автодорог со своей инфраструктурой проистекает аж со времён Веймарской республики.
      Порше после войны французами и прочими союзниками был при-числен к мировым врагам, поскольку он сотрудничал с гитлеровским режимом, перекинулся в период войны на замечательные танки и мото-циклы, создал по дурацкому заданию Гитлера наикрупнейший и непово-ротливый танк "Малыш" и пр. и пр.
      Жадные до новшеств французы после войны "переманили" Порше к себе. То бишь, посадили Порше как военного преступника в лагерь и заставили его работать по специальности. Прикинувшись просто гени-альным инженером, а не гитлеровским любимчиком, - а так оно и было, - Порше отсидел на французском заводе в качестве заключённого всего-то годика полтора. Потом отбрехался.
      Успешно, но недолго поработал на свои идеи уже в мирной Ав-стрии. Мастерская его была малюсенькой, располагалась в сараюшке. Там он благополучно и скончался, оставив после себя массу побед в мировых автогонках, дружбу с Фордом и технические идеи на перспек-тиву. Подучил своего сына-продолжателя.
      Автобаны остались притчей во язытцах и лучшими автодорогами в мире того времени.
      Заброшенный кусочек автобана (трасса номер 46) включен в список объектов, представляющих историческую ценность и подлежащих охране государством. Ни хера себе памятничек! Вот-то неонацисты возрадуются: практически готовится место для проведения открытых съездов".
      
      (Распаченное Ченом Джу примечание 1/2Туземского)
      
      ***
      
      Дотошные немцы любят порядок и качество во всём. Это и плюс и минус, ибо крайность е. Гумно и точило не будут питать их, и надежда на виноградный сок обманет их. Сорок лет бродить - не перебродить! Не будут они жить на земле господней. На автобанах (согласно фюреру) тоже должно быть всё хорошо. Близок туристский сезон, поэтому время от времени дорожные службы в рыжих касках аккуратно перегоражи-вают дорогу, запуская автомобили в узкие щели, окаймленные полоса-тыми столбиками. Асфальт украшен временными оранжевыми полоса-ми.
      - Интересно, какой краской рисуют (алкалоид, нитруха, ПХВ, ПВХ, какая?), а как скоблить, ведь через некоторое время они будут совсем не нужны? - думают опытные и взрослые русские волосатые.
      - Заплатки... ещё заплатки... одни заплатки... ах как кружится голо-ва, - задумчиво и вяло констатирует открывшуюся ему картинку Бим, проснувшийся на пятидесятом километре в положении "лоб в стекле" и заметивший заделанные выбоины. Бим вовсе не имеет целью подцепить Ксана Иваныча. - Ксаня, у тебя башка не кружится? А меня так уже бол-тает. Ещё километр и я сблевну.
      - Есть такое дело, - соглашается Кирьян Егорович, тоже отметив-ший совсем не идеальное качество хвалёной дороги - её надо периоди-чески чинить. Для этого лепить оранжевые заплатки. Я не сблевну, но рябит, ей-богу, сильно.
      - Главное, не трясёт, - утверждает Ксан Иваныч, - а на другом цве-те ещё никто не спотыкался. И не блевал. У одного парня дома все стены рыжие, а у Гирича так вообще ярко красные были и что? А ничего. Кра-сиво. Все бабы были Гиричевы. Кирюха, у тебя дома какие стены? Цве-том?
      - У меня дизайном клопы руководят. Я их закрашиваю разно. В за-висимости от лишних тюбиков. Чаще всего остаются сепии и красная земля. А она больше коричневая, говённая слегка. Мидий ел?
      - Не мидий, а этих... как их...
      - На вагинок похожи?
      - На рачков!
      - Папрично!
      
      ...В первом утверждении Ксан Иваныча наивное заблуждение. Кирь-ян Егорович, будучи в студенческом бодуне, разбил ноги об лунную до-рожку, которая, как позже оказалось, была обычной белой, потерянной горе-перевозчиками бетонной сваей, упавшей с самосвала и лежащей в назидание селянам поперёк покарёженной ими дороги.
      
      Малёха высунул голову в окно и свесился в сторону асфальта. За-трепетала причёска. Пахнуло бедой.
      - Сына, что с тобой?
      - Тошнит.
      - Крепись, сына, тут нельзя останавливаться.
      - Я же говорил, - радуется Бим, не только я. А вы на меня бочку ко-тите.
      - Может курнёшь?
      - Нечего, - говорит сын. - Сам же велел всё выбросить.
      Диалог в умах:
      Бим: "Врун!"
      К.Е.: "Всяко бывает".
      Папа: "Ну что с него взять! Ребёнок есть ребёнок".
      Вот же! Толпа мужских блядей!
      Заранее включаются мигающие красные и солнечно-жёлтые глаза на передвижных колёсных табло, похожих на роботов. Роботы и спецвышки, немыслимой красы германские фраумамзели с флажками, дорожные рабочие с фонарями на палках подсказывают о сужениях дороги и намекают: "Вам тут не Дакар. Nechuy гнать. Вы попали в Германию".
      Хвалёной немецкой скорости при такой щепетильной заботе уже никак не получается.
      Ксан Иваныч изо всех сил пытается выжимать газ, потому что время потеряно на крюк в незапланированные Карловы Вары.
      Прямая вина Ксан Иваныча в просранной дороге на Пльзень видна без адвокатов.
      Но прямых улик нет.
      Ксан Иваныч в тандеме с сыночкой умело огрызнулись и замяли этот вопрос. Но сторона обвинения, - а это Порфирий с Кирьяном Его-ровичем, - знает поднаготную.
      Притворяясь политическими проститутками и затаив глубокую оби-ду, Порфирий с К.Е. молчат: не♂ зря накалять обстановку. И пьют с горя пиво. Авоська заполнена пустыми банками доверху. Срать культур-но больше некуда.
      - Давайте остановимся и купим целлофану! - кричит Бим.
      - Да что ж тебе так неймётся!
      У Бима песни не сатирические, а юмористические.
      У Ксан Иваныча все песни мазохистические.
      У Малёхи концлагерные с поддувалом бесхитрия русского.
      
      ***
      
      Да так оно и было бы всё нормально и простительно: все в одной лодке.
      Но в случае с Ксан Иванычем не всё так просто. Ксан Иванычу не хочется чувствовать за собой даже намёк на вину, и потому он пытается гнать вовсю.
      Успокаиваются пассажиры, заглаживаются оплошки, километры наматываются на ось спидометра. Но что-то не так споро идёт, как хотелось бы генерал-шофёру.
      Суровые ремонтные пробки перехвалённого автобана продолжают путать Ксан Иванычу карты. Генерал выбил путешественников и себя лично из графика на несколько часов. Генерал откровенно нервничает.
      - Ну, вот, теперь приедем... только к вечеру, а хотели во второй по-ловине дня. Чо там хостел? Хостел заказан. Ждут нас там. Может быть... Теперь. Может быть, уже проданы наши места, - голосом кулика-накликухи.
      - Да и подождут, - ласково утешает Бим, вновь нарушая обет четы-рёхчасового молчания, к которому его после неудачных карловаровых выступлений добровольно-принудительно подтолкнуло сообщество. - Ничё такого не случится... - И неожиданно опять за старое: "А чё, смот-рите, тут тоже хмель!"
      Хмель в Германии чисто по виду плантаций и дерево-проволочных пространственных конструкций, обнятых вьющимися растениями, вы-глядит несколько по-другому, нежели в Чехии. Вдоль богемских дорог растет знаменитый заац , а вдоль немецких - просто хмель без назва-ния. Такой же стандарт растет везде, где не озабочиваются брэндом. То ли погода в Германии похуже, то ли позже посажено, то ли кривогусто и не хватает лучей, но немецкий хмель поменьше ростиком и не так пышен как заац. Вся группа это замечает.
      - Вот оно немецкое пивко-то, - намекает Бим, - поди по два урожая собирают...
      - Баварское, - строго поправляет Ксан Иваныч, - это разница. Немецкое - оно и есть немецкое, а баварское - это уже пиво. Ещё Берлин вспомни. Там пиво вообще барахло.
      В Чехии по три урожая... - запоздало умничает начитавшийся ту-ристской рекламы Кирюха Егорович, водя пальцем в навигаторе и вы-зывая в нем смущающие водителя пик-пики.
      - Нам Берлин не заказывали, - парирует Бим.
      - Чё там Катька? Опять блукавит?
      - Не-а, Мюнхен набираю.
      - Мы правильно едем? - пугается Ксан Иваныч. Сколько километ-ров до хостела? Набирай хостел. Он в центре.
      - До Мюнхена знаю, до хостела нет. Как звать хостел? На какой улице?
      - Мейнингер. Может Менинген. Улицу в навигаторе посмотри.
      Кирьян Егорович яростно давит кнопки джипиэса. Малюха зашеле-стел бумагами в поисках карты и листков с гостиничными делами. Ксаня за рулём. Катька - сучка помалкивает, словно воды в рот набрала и за-ржавела.
      Один Бим не работает. Он злится. Ему хочется пивка, ему хочется вновь отлить - не дали по-нормальному на границе, занемели в колен-ных суставах согбенные ноги. Папаша Бим несчастен с утра, да и день не принес радости: он не сфотографировал хмель в Чехии, здесь тоже не дадут - фотайте в окошко, если возжелаете, - и не попробовано живой "Крушовицы" с королевской пивоварни близ города Раковник. По слу-хам она продана дешёвой полупортовой фирме Heineken N.V., но каче-ство с того не снизилось.
      Бим от расстройства потерял рассудок и неподобающим образом игнорирует все попадающиеся в пути кресты на придорожных часовен-ках и проплывающих вдалеке шпилях немецких кирх. И не молится, и не крестится.
      Оттого удачи в команде не стало.
      Автобан и его главный пропагандист Ксан Иванович не позволяют останавливаться ни в хмельной плантации, ни для отправления нужды.
      - А что в Германии до Мюнхена мы будем делать остановку? - наивно и провокационно задаёт вопрос великий русский путешествен-ник Порфирий Сергеевич, не задумываясь о последствиях.
      - В Регенсбурге?
      - А хоть бы и в Регенсбурге.
      - Уважаемый! БлЪ...
      - Я не блЪ!
      - Извините. Ну, вот... Сергеич... Порфирыч... ну как бы мы... у нас был запланирован Регенсбург...
      А Регенсбург был запланирован.
      Верный долгу Кирьян Егорович Туземский немало приложил уси-лий, чтобы разузнать побольше всего и о Регенсбурге в том числе; но его пухлые папки с напечатанной на принтере ценнейшей информацией так и оставались невостребованными.
      В Праге раздосадованный Кирьян выкинул в урну Варшаву.
      С Варшавы начиналась эпопея постепенного очищения набухшей коробки.
      Примерно с Праги коробка была отторгнута у её настоящего вла-дельца и реквизирована хитроумным донельзя дельцом подпольных дел - Порфирием Сергеевичем - в пользу его неумещающихся подарков для Родины.
      - Если тебе некуда класть шмотки (флажки, значки, стикеры), - го-ворил он периодически Кирьяну Егоровичу, - то клади сюда до МОЕЙ (!) кучки. Дома поделим. А други" свои домашни заготоуки клади в ба-гажник - нах они кому нужны.
      Вот те и на!
      - Кирюха, может лекцию нам в машине дашь про Варшаву (Прагу, Мюнхен, Люцерн... и т.д.), - говорил иногда Ксан Иваныч, которому слегка было жаль Кирьяна Егоровича за напрасно потерянные дни, про-ведённые в Интернете (по его же, кстати, заданию).
      - Я за навигатором слежу, - говорил на это обиженный в смерть Ки-рьян Егорович, - некогда мне отвлекаться на лекции, сами читайте... Ве-чером. Вам же нефуй делать вечером, если не считать пьянства.
      И в этом была знатной величины крупица горькой правды.
      
      ***
      
      - Ну, чё, пацаны, - говорит сдавшийся обстоятельствам Ксан Ива-ныч, когда замечает знак, на котором написаны и нарисованы Regensburg, стрелка прямо и цифра "95", - обоссались, поди? Может, передохнём?
      Бим давно уже скрючился. Его бочонок давно полон. Но он долго молчал, тоскливо и обречённо поглядывая на бензозаправки и многочис-ленные съезды на площадки для отдыха.
      - Хереньки, - говорит он зло, - давай машину обоссым, а лучше сдохнем. Ехай уж до Мюнхена. Тебе же в Мюнхен приспичило.
      Ксан Иваныч сворачивает на растплац .
      И только причаливает, как разновозрастные "пацаны" бросаются кто куда: Бим в кусты, Малёха к пластмассовым биокабинкам в полустах метрах.
      Кирьян пока терпит. Он просто разминает ноги подскакиванием, по-глядывая по сторонам: ему-то куда лучше бежать?.
      - Вот немцы - аккуратисты. Мы всю Россию проехали - ну где та-кое увидишь. Блеск, чистота. Суки, словом!
      - Тут и перезакусимо слегка, - говорит Ксан Иваныч, не замечая конченых сук, и лезет в багажник. - Тут у нас даже безалкоголь есть. Альтернативный напиток. Щастье, блЪ!
      Малёха повертевшись у кабинок, возвращается несолоно выхлебав-ши.
      - Не работают кабинки. Заперты все.
      - Иди в женскую, - говорит отец, - видишь, там тетки кучкуют. Ка-кая тебе разница. Там такой же в точности прибор.
      Но лютой Малёха не хочет стоять с тётками - он стесняется... И он повторяет операцию Бима. Он быстрым шагом - почти бегом идёт в ку-сты, прячется за ними - только голова видна. Потом и голова скрывает-ся. Голова с телом долго отсутствуют.
      Ксан Иваныч разложил закуску на бетонной, похожей на искус-ственный мрамор столешнице.
      - Не первого сорта мрамор. Так себе, - отметил со злорадством Ки-рьян Егорыч, ревнующий к месторождениям своей страны. Последний золотоприиск купил Лужок. Статуарные карьеры порвали взрывами в клочья. Этих Сталин бы к расстрелу. Угля осталось всего на двести пятьдесят лет, если не увеличивать темпов выемки.
      - Местность красивая, - мыслит дядя Ксаня, - всё твёрдое ухожено, всё, что мягкое, пострижено.
      "По лесной травке прошлась своими миниатюрными грабельками лесная фея". Примерно так прокомментировал качество Ксан Иваныч, на минуту став поэтом Гёте.
      - Добрая фея, рыжая, да не аккуратная. Есть проплешки, - фантази-рует Кирьян Егорович, - немецкие рабочие лучше не сделают. А нашим столько же заплати, так и стволы все вылижут и извёсткой покроют. Особенно таджики.
      По мнению сверхдоброго и апологета презумпционной невиновно-сти Кирьяна Егоровича все, кто в стране живёт, автоматически становят-ся нашими. Таджики и татары если так судить, даже больше русские, чем сами русские. Его легко оспорить. Но он эту тему держит в себе, рассуждая о ней только с молодой порослью за кружкой в Угадае. Сре-ди них есть апологеты презумпционной виновности, и с ними интересно, так как есть предмет интеллектуального спора.
      Сорнякам в лесу высунуться совестно.
      Дорожки, разметка - всё справно. Пешеходные тротуарчики среди асфальта выделены плоским цветным булыжничком. У столиков - ландшафтные композиции с жёлтым (просеянным!) песочком меж валу-нов. У бордюров метровой высоты камушки.
      Мерзко немного. Непривычно. Всё излишне ласкательно: оканчива-ется на -чки и -шки.
      - Декорации всё это, - говорит Ксан Иваныч.
      - Но всё равно красиво.
      Отдают должное и завидуют одновременно германцам патриоты России.
      
      ***
      
      - А ЭТОТ что? Траву смолит? - предполагает как бы невзначай и по честному шутливо вернувшийся в радужном настроении Бим. Он дёрга-ет ширинку, которая съела край рубахи. И торжественно: "А я поблюв-ал".
      - Уважаемый! - взвился Ксан Иваныч, - выбросили всю травку. На границе. Сам же видел. Опять начинается? Вы блюёте, а Малёху просто приспичило... по-большому. Нельзя уже и посрать?
      Но Бим не верит в Малёхину честность и не стал противоречить евойному отцу. Он на все сто уверен, что у Малёхи всё равно какие-то крошки в заначке есть, и он тупо покуривает в отдалённости - от папы подальше. А срать и закрытые дверки это просто прикрытие. В кабинке же не покуришь. Придут, нюхнут и поймают. Посадят на кол закона.
      - Вот ты говоришь: Гринпис, гринпис, блинЪ, матюкаешься, - уни-чижает Ксан Иваныча Бим. - А Малёхе значит можно всё. Лес можно обсирать. Он необыкновенный, да? Сам говорил - никому никаких при-вилегий. Все равные.
      Ксан Иваныч свирепеет:
      - А ты чем там занимался в лесу? Кустики смотрел? Ягодки кушали? Салон засрал - вот тебе твой Гринпис. Кто отвечает?
      - А хоть бы и ягодки. Я до сортира уже не добежал БЫ. Это как? Нормально столько терпеть? А салон - это Россия - чо хочу там, то и делаю.
      Позицию "салон это Россия" Бим отстаивает взыскательно и мето-дично. Защищая права, наступает на Ксан Иваныча:
      - Я чуть не помер в машине. У меня давление. А твой... Банки на обочину кидает... бумажки вот теперь в лесу говняные. Русские, блинЪ , понаехали...
      - А вы бы ещё... а вы бы ещё... Бочку с собой в салон поставьте. Бы! С пивом... Против твоего давления, блЪ, лекарство! Красную рыбочку, блинЪ! Позвоночники, блинЪ, по салону... Кости, слюни! Чешуя, блинЪ, на крыше. А этому я скажу... своему... говорил уже... Конечно, скажу... и ещё скажу. Сколь надо, стоко и скажу...
      С пылом-жаром ругается Ксан Иваныч и сам себе не верит. Судя по приобретенному в дороге опыту, вряд ли он мирно озвученными крите-риями сможет переубедить Малюху в святой надобности чистоты.
      - Вы вот отвечаете за Гринпис, так и не забывайте. Никаких, блинЪ, обязанностей. Прогуляться решили. По Европе, блинЪ! Ешьте, давайте. И молчите... Кирюха, а ты что приник. Аджичка вот. И пива не грех вы-пить. Вон Пилзнер стоит Гольд - золотой.
      Улыбнулся наконец-то Ксан Иваныч и сверкнул глазами так ис-кренне и лукаво, как может только он один на всём белом свете. Жаль только, что это случается редко. (Как у холерика с давним стажем).
      - Вот нравится мне Кирюха, - расслабляется Ксан Иваныч, - одну выпьет, ну две. И в адеквате. Я и не против, когда одну, даже в салоне. А когда литрами...
      Кирьян Егорович созрел для похода в туалет. Он идёт к кабинкам, уверенный, что у немцев такого вот не может быть, чтобы бац и кабинки были б закрыты.
      К столу молча приближается Малёха, садится и угрюмо перебирает закуску на столе, потом обречённо опускает голову к столешнице. Он как Кирьяновская курящая интерьерный дым Соломоша, которая вче-рашнее говно не ест и воду пьёт только перед носом доказательно нали-тую.
      - Жрать нечего, - говорит он, готовясь к сидячей голодной заба-стовке.
      - А мы не жрать, а "перекусить будемо", - говорит, коверкая рус-ский язык, ставший ни с того ни с сего балагуром и весельчаком Ксан Иваныч. У тебя же макдон... это... гамбургер остался. Доставай его, сверху вот аджичкой намажь. Ну, чем не еда?
      Полукилограммовый тюбик с аджикой, купленный в России, по всей видимости никогда не кончится. Непривередливому Биму нравится аджичка. Он может её есть с хлебом, булкой, намазывать на край бока-ла, на мясо, на рыбу. Может просто выдавить в рот. Он солдат! А солда-ту не привыкать. - Мне по-ху-ю! - говорит он во многих ситуациях зажима.
      Малюха медленно жуёт макдон-гамбургер (аджику - в игнор) и ду-мает свою скромную думу. Малюха не против Гринписа в мировом масштабе, но Малехе похеру Гринпис, когда Гринпис зацепляет его ин-тересы. И грёбаная аджика ему тоже не в кайф. Малюха едет в Амстер за чистым куревом. И в Гамбург за колонками. Мужики с заднего сиденья ему до смерти надоели.
      
      - Там просто толкать надо дверь, а не на себя тянуть, - говорит доб-рожелательно в сторону Малёхи вернувшийся удовлетворённым Кирьян Егорович. Где тут пиво? И вообще удивительно. Улица, а тут тебе и дез-одорант, и салфетки. КоммунизЬм, блин. И никто ничего не ♀дит.
      - А че ♀дить, - говорит Бим. - С♀дишь, другой с♀дит, третий. Кра-пивой будешь подтираться. Все ж понимают. А ты чего с очками ходил? Прислеп? Попал хоть в дырку-то?
      Очки предусмотрительный К.Е. брал с собой на всякий случай - вдруг замок какой-нибудь хитрый окажется, или щёлку для монетки разглядеть, или инструкцию по пользованию сливным устройством. Зре-ние у К.Е. последнее время не очень... Мало ли что могут фрицы в туа-лете сочинить-изобресть...
      - Ну что, нашел щёлку в горшке? - продолжает язвить Бим. - Дверь закрыл - фонтан сработал, или наоборот? Монетку засунул? Скоко сто-ит отлить?
      - Да там бесплатно всё. Порножурнал даже лежит. Зеркало есть.
      - Забыл кто-то журнал. А ты в мужском был, или в женском? - спрашивает Ксан Иваныч, - а Малёха-то наш открыть не смог.
      - В мужском. Крутку вертишь и заходишь.
      - Попользовал журнал? - хитромудрит Бим.
      Ксан Иваныч тоже сильно заинтересовался ответом. Малюха за-стыл на несколько секунд и перестал жевать.
      Смеются над Кирьяном Егоровичем. Неужто вздрочнул старичок?
      Кирьян Егорович остался невинным от недогадливости.
      - Да уж! - удивляются путешественники, - вот это настоящий при-дорожный сервис!
      - Дай-ка я тоже прогуляюсь до клозета. Оценю, что и как, - говорит Ксан Иваныч.
      Теперь переглядываются Малёха, Кирьян Егорович и Порфирий Сергеевич.
      - Ну, батя, ну даёт!
      Стало вдруг безудержно весело. Военная обстановка разрядилась как под Новый год в окопах.
      - Ну, чо, немчура, брататься будем? - спрашивает Бим. - Где тут у нас трубка мира?
      
      ***
      
      Хлопает дверцей машины и не спеша подходит к путешественникам невысокий, коренастенький и симпатичный немецкий гражданин по имени Николай Петрович годков под тридцать пять - сорок. (Где-то эту фамилию читатель уже слышал). Он одет в аккуратную футболку, живо-тик, в руках картузишко с немецким гербом, руки в карманах. Николай Петрович по жизни бегрешен и стыдится только двух своих слабостей - он однолюб и неизменщик.
      - Здравствуйте, - бормочет он вежливо по-русски, ёжась и глядя в асфальт, будто чуть-чуть стесняясь своего любопытства и заочной сме-лости, - а я смотрю - российские номера. Дай, думаю, подойду к зем-лякам. А вы откуда?
      - Мы из Сибири, - говорит Ксан Иваныч, - а Вы кто?
      Последовал рассказ о том, как Колян прижился в Германии. Он не немец, а настоящий русский из-под Красноярска. Жена - немка из Рос-сии. Приехали вместе, обитают тут уже четыре года. Родили дочь, назва-ли Мартой, потому, что родилась в праздник, придуманный Кларой Цеткин. Поведал короткую историю - как он тут поживает, как работа-ет.
      Прозвучало имя "Марта", и мужчины нашенские переглянулись: что за хрень, имя-то немецкое! Мимикрируют помаленьку бывшие ру-сичи!
      По всему, не шибко скучает парень по России. Но любопытно ему теперь уже со стороны, ведь по-прежнему тянутся с родины магнитные волны. Что сейчас там на бывшей родине творится? А тут и, откуда ни возьмись, первоисточники подъехали.
      Ксан Иваныч в сжатой форме живописал политическую и экономи-ческую обстановку на отчизне: про удачно начатую посевную и про новости в культуре. Майкла Джексона только-только начал травить врач, Орбакайте ещё не судилась с Чечнёй, известная певичка Понк из Соединенного Турецкого Королевства и Таиланда переспала с Тузем-ским уже два года как назад, а...
      - Егорыч, откуда ты говоришь Понк?
      - Теперь не важно. Из пЪзды.
      - Кто такой Туземский? - перебивает покрасневший Колян. - Знаю, знаю Понк, нравится она нам... Да всем! Зверь - тётка. Приезжала в Берлин давеча, всю молодёжь на уши поставила... А чё вот вы её... Что вышло, кто такой... как его, Туземский, так вы сказали?
      - А, есть у нас такой "лицедей" на родине... - гордо сообщает Ксан Иваныч - почти что свидетель этого немыслимого происшествия, и под-мигивает Кирьяну Егоровичу.
      К.Е. прилип к лавке.
      
      ***
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      Ингр.3 ПОНК
      
      Теги иллюстрации
      :
      Понк и Кирьян Егорович плавают в бассейне, трах в кустах, просран-ные часы
      - то одна из самых великих тайн Кирьяна Егоровича, место которой в опечатанной книге. Книге лучше в тюрьме. Тюрьме с толсты-ми стенами стоять на скале необитаемого острова. Охранять книгу Мас-ке. Связь Маски с миром через Z-образную трубочку, через которую качают жидкую пищу, и через канализационную трубу с решётками-ситечками, через которые даже таракан не пролезет, не то чтобы мышка.
      Бывало тайна держится тайной два дня на манер горячей лошади в загоне, рвущейся на волю, а Кирьян Егорович держит её крепко за узд-цы, нахваливая себя: "Какой я надёжный молодец". Потом уздцы удли-няются, образуются в поводья, потом в аркан, в верёвку, а Кирьян Его-рович всё устаёт и устаёт больше - он же не мальчик! А кобыла увели-чивает круги, ластится к прохожим и друзьям через ограду. Кирьяна Егорович не велит лошади облизывать друзей - они не умеют держать тайну обета в себе, они дети и тут же разнесут новость друзьям по пе-сочнице, а те по секрету всему белу свету. А допустить свою тайну до прохожих можно: а что же, они толком не знают Кирьяна Егоровича, и предмета тайны по фамилии тоже не знают. Притом Кирьян Егорович может выразить тайну в инициалах, а под эти инициалы подходит поло-вина города: поди догадайся - с кем эта тайна произошла.
      А лошадь всё рвётся и рвётся. И вот уже лучший друг посвящён в инициалы, подержи-ка лошадку, пока я сбегаю кой-куда (тут же сболт-нуть), потом язык Кирьяна Егоровича испускает последующие буквы и ойкает матерным нутром.
      - Да что ты, что ты, Кирьян Егорович, не боись, от меня дальше не пойдёт, я - могила!
      - Если что проскользнёт, то ты будешь внизу, а я копщиком, - гово-рит К.Е. злом. - И горстки не брошу. Побожись!
      - Да я же не умею. Я человек советский. Бывший в комсомоле.
      - Тогда честью своей мамы.
      Честью своей матери можно. Она далеко, не астронавт, и домой не торопится. И не на шутку болеет потворничеством. (Восстанавливает здоровье проституткам).
      И вот лошадь уже живёт у жены товарища. От жены товарища пере-бегает к подружке жены, и так далее по кругу. И вот уже весь город зна-ет тайну Кирьяна Егоровича, и в один прекрасный день какая-нибудь новая знакомая Кирьяна Егоровича под страхом смерти докладывает Кирьяну Егоровичу, что один тут в городе чувак натворил такое... и Ки-рьян Егорович с ужасом догадывается, что этот чувак он и есть.
      А тайная фамилия, бродя по глухим телефонным проводам изменя-ется настолько, что уже и не страшно, напротив, тайна напрочь завуали-ровалась и на три тысячи километров отодвинулась от правды, и в ней образовались новые подробности и такие расчудесные, будто рядом стоял человек со свечкой, а второй был стенографист, а у третьего сло-мался кэнон, так что К.Е. доволен даже больше, чем в момент тайнообразования, облегчая боль в горле. И вообще он Бонд и тайно предпочитает блондинок, приходя на помощь малышам. Груша, публика, усилитель, 500 рублей в день, периодическая боль у женщин в Библии именуется вежливо. Девчонки в старости периодически омо-лаживаются от Кирьяна Егоровича. И плачут памятью: раньше было не так.
      Обнародование тайны, которую К.Е. хочет доложить сейчас един-ственно Порфирию Сергеевичу, в самом начале могла бы привести к непредсказуемым последствиям. Но время прошло и тайна заросла водорослями, последствия - ржой, фамилии постарели безвозвратно и дело вообще стало походить на легенду. А на легенды никто не обижается, наоборот, легенды добавляют славы. Раковина пустая. Коллективный сон. Кошмар. Святые ослы принадлежат только тому, кто их видит. Порфирий Сергеевич же вообще не в курсе. И Вы знаете, что только он один читает эту единственную в мире книжку, следовательно здесь точно могила! Как и четыре года назад, когда К.Е. кончил в бане, колдуя с сушкой на пенисе. Сам дурак. Не понял, повторите. Сигнал бедствия. Чёрт возьми, ничего себе! SOS, SOS! Проклятая лампа! Приём. На связи Индия. А не пошла бы ты... или говорите по английски: я знаю пять слов. Вэбкамеры нет и не будет. Я - человек вымышленный.
      Хотя, может быть, это и есть та самая пора, когда просто необходи-мо рассекречивать. Припоздал пиар, да ладно. Чёрт с ним! Будь что бу-дет.
      Рассекречивание по горячим следам могло привести к непредсказу-емым вариантам. Их немного. Приготовились, включаю, си си си джи джи джи ди ди ди два. В скафандре грелка, в грелке спирт. И никаких доказательств на ребёнка - документы поддельные. Не поверите, что с ним случилось. Что-то из мира фантастики с болтовнёй как всегда.
      Вариант 1. Негатив.
      Оно могло привести к бесславному краху Кирьяна Егоровича во всех ипостасях и провалом планируемой в том году поездки Понк в сто-лицу Раши, с межгосударственным скандалом, после чего - развод. Да-же после подачи аппеляции в суд Понк вряд ли бы смогла путёво раз-жевать случившийся казус адвокату. И навыдумывала бы лишнего. На-пример, что этот русский есть вор и сциллил у неё часы.
      Вариант 2. Позитив.
      Престиж Кирьяна Егоровича взмыл бы ненадолго, зато на неуiбен-ную высоту. А его пригласили бы (причём нахалявно) в Турцию и Таи-ланд. Лишь бы подальше от своей русской родины со скверными жёл-тыми журналистами, от папарацци, сколько в них "ц" и "п"? Пусть бы залился своим пивом, помалкивал, а лучше потерял бы с алкоголя па-мять.
      Вариант 3. Позитив, непринуждённо переходящий в негатив как ртуть в градуснике.
      Без всякого международного шума отсекло бы ему руки-ноги и язык якобы случайным таиландским крокодилом. Вариант незаметного при-нуждения к миру.
      
      ***
      
      Место действия: египетского имени отель в Лидо ди Эсоло. При-крытая зарослями магнолий и прочей вьющейся ерундой площадка. Ды-шащий паром бассейн. Площадка соприкасается с рестораном отеля "Мохенджаро" (не ищите его в Гугле), следовательно пиво и вино всегда с тобой. Экзотика неба, многоэтажки за спиной с лоджиями вкруговую. В щелях растительности вид на море. В ресторане никого, кроме дежур-ного бармена, он же официант. Никаких папарацци, ибо ночь.
      Коли ибо и ночь, а папарацци изобличают ворон в постелях, то утрешние снимки в прессе исключены. А зря (укор папарацци), так как по ночам изредка происходит интересное: просто не надо быть ленивым и честно, не щадя живота своего, поджидать и ловить момент удачи.
      
      Учёный ловелас и бывалый курортник Кирьян Егорович (ещё и член фальшивой Угадайской делегации Арх.Бьеннале 07, спасибо Оле Фёдо-ровой из г.N, сертификат с золотым шрифтом и иностранными буквами, висит в офисе на видном месте, оттеснив регулярные отечественные до-казательства) паспортов при знакомстве не показывает. Спасибо и Насте: у неё любовник в Венеции и она совмещала два дела. Завидую всем бюро путешествий. Одна побывала в ста странах. А он только в двадцати пяти. Спасибо и Карле, она была проституткой на Босфоре, но унырнула - какая редкость - и теперь гид. А здесь он вообще ни с кем не знакомился, отдыхая от любовной суеты и связанных с ней обяза-тельств.
      Оставаясь наедине с собой, Кирьян Егорович становился человеком модным и свободным, мыслящим сугубо в свою пользу.
      Другими словами, он как отбившаяся от стада овца, становился крайне любопытным, с одной стороны, с другой ленивым и праздным (чего всегда не хватает, но о чём всегда с ослиным упорством мечтает-ся). Именно овца, непременно овца, которую васильки интересуют ис-ключительно на предмет съедобности, а уже не человек с запросами аморального свойства.
      Алча съедобных васильков, Кирьян Егорович заходил только туда, где ему потенциально могло понравиться. О том куда направить ноги спорить было не с кем, и это прекрасно. Как утомительно бывает этим заниматься. В таких спорах обычно побеждают женщины, ибо без осу-ществления взбредшей в голову мысли женщины попросту не могут жить. Они проедят вам всю плешь и печёнку, если вы не предоставите им такой возможности. Ни с кем не приходилось спорить. Он прогуливал бабло в кафешках и ему не приходилось рассматривать и обговаривать ценник, и смотреть на просвет чек вместе с попутчиками словно папиросную страницу из лучшей книги на свете. Делал всё как просили. Этого К.Е. в усмерть не любил как. Он глазел в витрины магазинов, но поверхносто (интересовала марка стекла и его пуленепробиваемость, нежели то, что пряталось за ним). От женских, а тем более мужских шо-пингов его тошнит. Если изредка и заходил, то только для того, чтобы рассмотреть интерьер - удовлетворить зов профессионала. И не покупал ровно ничего. Он удовлетворялся значком, флажком и стикером на не-долгую память. И ему никто ничего не советовал: возьми это, мол, возь-ми то, сё, вот ещё клёвая вещица... нет, настоящая подделка, говно генно модифицированное, дешёвое, а это уже уголовное дело, кому этот экспе-римент понравится. Всё равно: мне две, нет четыре - дочке, жене и две - любовницам. Выйдешь и продавец не станет брать трубку, хоть ты изо-рвёшь все телефонные провода в гостинице. Танцуй фламенко перед зеркалом, скворец, на высоких пляши тонах и ни о чём другом не посмей думать!
      Он, совершив деловые прогулки в компании двадцати наискучней-ших делегатов, вечерком, а иногда и ночью отдавал себя любимого пол-ностью на пользование себе любимому, не ища лишних приключений. В одиночку попивая пивко, трескал наисвежайших устромидий побережья. Безустанно менял марки вин. Экономя евры, купался в мохенджарском секторе моря. Жалея здоровье и жизнь, заходил в мохенджарское море всего лишь по колено. (Ксан Иваныч заходил глубже. Расчёт его проще рецепта варёной репы: раз уж купил номер с навешаными услугами, то надо гасить услуги потреблением их. Даже ослифф не сезон).
      Сезон водокупания то ли ещё не наступил, то ли давно кончился. Кирьяну Егоровичу лень копнуть фотографии, чтобы посмотреть дату. Солнце есть и даже жарко. Вода мурашковой температуры. Адриатику подштармливало. Лидо ди Эсоло периодически карёжило ураганчика-ми. Мини ураганчики прелестны и незабываемы. Играть на улице в карты и даже гонять фишки по нардам стало невозможным - сдувает, путает. Декоративные ураганчики запущены или кем-то слишком ум-ным на заказ для экзотики, либо кем-то с неба, не слишком озабоченным комфортом земных отдыхающих. Доставляя неудобства коммуналь-щикам, Красному кресту и карабинерам, выбрав наугад парочку жертв и повырывав самые слабенькие деревца (селекция) они не ломали общего настроя мещанско-прожигательной жизни этого чудесно распластанного вдоль моря городка. Город - ветчина в окружении жи-вого салата, море - расплавленный и резко охлаждённый сыр. К явству полагается вино.
      Часам к двум ночи, совмещая предпостельный моцион с лёгким ал-коголем - как лекарством для сна - Кирьян Егорович поплёскивал нож-ками в водах скромненького, масенького, чистенького бассейна. Плеска-ние ножками - приятная ежевечерняя привычка. Он не бедная овечка, а настоящиё козёл. Один на капитанском мостике. И некого бодать.
      Этим вечером Кирьян Егорович плёлся с уличного, а точнее песоч-ного, шоу певички Понк. Народу было много: собрались представители всех отелей. А их там тысячи. Множим на плотность. Наша страна, мы гордимся тобой. Мы в ней как масло в каше. Нами родину не испортить. Славься, Отечество ещё: ты ширше всех в длину!
      Шёл по берегу, маневрируя между толпами шумных, возбуждённых закончившейся музыкой людей.
      К.Е. хрустел раковинами и давил камушки, подбирая лучшие из лучших на память. Ракушки итальянские, почти бьеннальные. Бес Плат Но!
      Вот и отель. К.Е. просквозил ресторан, взял пару попутных бутылок и оказался у бассейна.
      В бассейне тихой рыбёшкой плескалась баба. Вернее, БАБИЩЩА! Акула развёрзнутого пола!
      А годы летят, как птицы летят... К.Е. глотнул пивка и устремил взор в классическом направлении любви-трахопорки. Бабёнка - так себе. Кургузенькое тельце, хитрая практичная причёска ёжиком. Никому не нужная, обиженная жизнью и брошенная мужчинами лесбияночка. Так сначала подумал К.Е. Одна! Энергия свежести! Где ж такое видано! Физкультурой надо заниматься: ковать тельце, выкраивать талию, поду-меньшить задницу. Задница отблёскивала радугой брызг, маскируя детали приглаженных выступов и неявных щелей.
      Кирьян Егорович шевельнулся и нечаянно тукнул бутылкой об стол. Акула на звук микроэлемента повернула тонкослухое головотуловище и раззявила пасть прожорливым госкоммунизмом.
      И сердчишко Кирьяна Егоровича захолонуло приливом крови, лёг-кие задышали горячо и часто, будто он в кислородном противогазе. Те-ло его поползло со стула. Акулокрокодилица = лапонька и киса.
      Это была она! Понк! Ёпа мама, Понк, собственной персоной! Ошиб-ки быть не могло.
      Вот так дела! Понк опередила его, обогнала в пути, хотя он сорвал-ся с концерта задолго до конца. Видимо, её довезли на том самом шикар-ном автомобиле, что пару суток мозолил глаза клиентов "Мохенджаро". Рязань, блядь! Никаких плакатов и никаких реклам на её предмет К.Е. в Лидо не видел. Не только место проживания, но даже самоё присутствие звезды в Лидо было для абсолютного и подавляющего большинства от-дыхающих секретом, как бы сюрпризом побережья.
      Шушукались только странненько мохенджарские служащие: бабён-ки их похихикивали и показывали зачем-то пальцами на Кирьяна Егоровича. Кирьян Егорович бесполезно искал на майке дыру, высохшую соплю, невыглаженность штанов. Всё у него было в порядке. Брился он каждый день и тщательно мылся в душе. Следовательно и ступнями сексуального характера не воняло: пробовали трахать боль-шим пальцем ноги, не остригая ногтей? Он - нет, но знал, что да, можно и модно.
      Видимо оттого, что Кирьян Егорович нынче был образцом для под-ражания и не задевал никого бутылками, в округе было так спокойно, как в Сирии перед соседней революцией.
      О начале концерта было объявлено информатором за три часа до начала. И всех людей побережья ровно в двадцать в момент будто смы-ло волной. Пять тысяч человек покинули свои номера. А, может, там раздавали денежные подарки, а Кирьян Егорович опоздал?
      Кирьян Егорович не долго размышлял - стоит ли знакомиться с аку-лочкой Понк, или нет. Стоит! Надо, батя, надо! Где ещё подвернётся такая ловля один на один!
      Вопрос в одном: как представиться важной даме и с чего начинать представляться? Это ведь не тётя с набережной Угадая и не скромная дама с пугливой английской, да ещё королевской болонкой с родослов-ной от Марии Стюарт. Щекотала, щекотала, уж сознайся, теперь уже не стыдно, когда ты в небесах, а нам ещё жить да жить. Это величавая ве-личина! Долларовая миллионщица! Одна! Одна! Одна! Незамужняя! Одалиска. Без всяких дочечек в колясочках! Незаглаженная жизнь, пес-коструйная мощь!
      А он тотчас станет человеком от Культуры, от русского Кунста. (И никаких ассоциаций со скунсом!) Он умело притворится. Может побе-дить. Про провинциальность волосатого следует умолчать. Потому что архитектура провинций уронит его шансы. Потому, что он не сибирский медведь и, тем более, не Йети Валуев. Потому что на столике его был фотоаппарат, а под столиком авоська с ракушками. Фотоаппарат ночью: это не волосатик и не искусство, а дешёвый гражданин. А авоська с ракушками - холостяк, бабник, обыватель, пенсионер в отпуске. У иностранной культюрмафии длинные руки. У Кирьяна Егоро-вича тонкие кисти рук и оволошенность полуобезьянки обыкновенной. И слабой к тому же.
      И - удивительное дело - что, блин, за попустительство! - со звездой не было охраны! Ночью! Без телохранителя, без кольтов и маузеров! В бассейне! Ептыть! Вперёд, герой! В бассейн за Родину и президента!
      Штаны и майка в сторону. Плюх в воду. (Шлюх в пзду). Запоздало, а может и в самый раз. С помпой в голосе, будто в Новый год от Деда Мо-роза: "Хэлло, мадам!!!"
      - Хэлло. (Типа здорово, я пусть буду мадам, хотя на самом деле не-давно была мамзель, а ты, как не красься, всё равно дедушка).
      Посмотрела одним глазом. Похеру ей мужики, тем более, старцы. У неё принц в Стамбуле, в Дубаях шейх. в Америке почитатель миллиар-дер и звать его почти что Майкрософтом. С такими как русские старички ОНЕ не только не iбутся, но даже стараются не разговаривать. Евру дать? Кушать хочется? Чаю? На сигаретку не хватает или на билет в Дерьмотаракань свою? Здороваются в виде подачки, если хотя бы под-стрижен и на столе у тебя не текила со льдом, а пивцо. С такими принят деревенский тон.
      Му-у-у. Подпишись о невыезде, провинция!
      Словом, предстояла борьба за место в смежном стойле. А лучше в одном и без привязи. С зазнавшейся иностранной коровёнкой так-то просто не совладать.
      Вода голубая, подсвеченная. Остальное в темноте. Шершавые ка-мушки, шуршащие цикады. Ночь! Ночь, яблоневый корень! Ночь распо-лагает, корень предполагает. Плещутся вдохновенно. Понк с мыслями о продолжительности звёздности и как ночью будет считать деньги. Их чемодан наличных. Кирьян Егорович же - а он телок на переправе - думает совсем о простом: как бы не утонуть. - Утонуть? А это же Эври-ка! Эвридика.
      Опоссум!
      - Кхе, кхе. - Захлебнулся (умело). Приданое в трусах. Оно теперь по колено. Вроде якоря. Это один из способов знакомства. Советуем! Это то, о чём вы всегда думаете. Это всё, до встречи. Херов! Рано прощаться: всё только начинается!
      - Вы откуда (дедушка)? Не умеете плавать? (Вот чухло).
      Певичка показывает престарелому мэну как надо грести и шевелить ногами.
      Голые сиськи что ли там колыхнулись? Вот так повезло!
      Расписываем шкатулки яркими, радостными красками, три тыщи километров от Иваново, напоминает библейский сюжет социалистиче-ского окраса, температура краски шестьдесят по Цельсию, Палех в шесть слоёв, оставлять надолго работу нельзя - не сольётся: "Я Россия, Сайберия. Кунст. Арчитектур. Бьеннале".
      Наждачка, окись хрома, расписать всё, на что ложится. Ноги на ши-рину плеч, руки в стороны, ладони итальянским христом наружу. Стара-емся достать стопу, повторяем три раза: проехало. Закончил? Плыву, плыву ногами по дну. Якорь мешает.
      Ага. Кирьян Егорович перевёл на английский вроде бы правильно и продолжал пассировать согласно подсказкам. А воды чуть выше пояса. Коленки присогнуты, ноги плетутся Петром. Слава богу, не особенно видно. Вроде. Даже. Будто. Бы. Плывёт. Подводит память? Помогает дебактериоз на сорок часов от Шварцкопфа, дурья голова, ключ от всех запоров, искусство лечения, новая форма, нурофен, хоть ты и не хочешь, а возвратит тебя к жизни.
      Понк: "Ну?" (Типа не фига себе! Сибирь? Быть не может. Даль-то какая!)
      - Если надо (если не верите?), то паспорт в номере. Я Раша, блЪю буду.
      (Материться можно, потому что - волосатый раскусил сразу - Понк русского не разумеет. Это плюс с совсем маленьким минусиком).
      Догадалась, сука, ремонтирует, но не выбрасывает, говорит типа: "Нахер мне ваш паспорт. Вы сами откуда (дед противный)? Предлагаете заключить брачный контракт на одну ночь?"
      - Раша, я же сказал.
      - А, Раша, Русия что ли? Сначала не поняла.
      (Будто теперь поняла... величину нашей Сибири. Таиланд с Турцией против Сибири отдыхают даже утроенной суммарной площадью!)
      - Ес, ес.
      - Инглиш е?
      - Хера, инглиш! (Какое счастье в незнании языков!) Руссиш. Руссиш. Единственно руссиш (!), и этого ему для жизни достаточно. Дойч совсем чуть-чуть.
      - Найн знать дойч и быть в курсе не хотэйт, нихт желайт.
      - И я не страдаю.
      - А знаешь кто я такая? - Так перевёл Кирьян Егорович Понькин ан-глийский.
      - У! А то! Ладоши оттоптал. Понк, вестимо. Звезда Понк. Вы моя (херов!) слабость. Заняли приличную нишу на рынке музик! А уж как красивы.
      - Да, да, да. Есть маленько. Вероятно звезда (скромная, кто бы пове-рил). Госпожа певица Понк. Таиланд. Турция. США. Вы, оказывается, знакомы с нашим музыкальным кунстом.
      - Само собой разумеется, знаком. А кхулль! Тчут-тчут. (Вау, Не-ибисзади Жанна также ошибётся!) Рок, панк, фольк, рэп (смеси и ещё какая-то ботва). А я, между прочим, живу прямо под вами. Когда вы ходите, я слышу ваши шаги. Моетесь в ванной а - я слышу плеск золо-той рыбки. Можно вас уже целовать? А зря. А Вы ещё в ванной поёте. Красиво, красиво, соловей. Вы не рыбка, я ошибся: Вы - соловей Золо-тое Крылышко, бриллиантовый хвосток. Можно я Вас поцелую? Опять рано?. Да что ж такого. Я из просто уважения... без даже намёков (ой, ой, ой) Я ещё удивлялся - кто это там, мол, такой жизни радостный.
      - Ес, да, пою, разрабатываю связки.
      Кирьян Егорович продемонстрировал сказанное жестами. Назвал номер в отеле, изобразил её шаги по потолку и плескание в ванной. Хлюп, хлюп, буль, буль.
      - Я Вас случаем не залила? Тут такой зэр шлэхт сантехник! Я люб-лю плескаться. Вот как сейчас. - И она плеснула Кирьяну Егоровичу в лицо.
      - Спасибо. Вы весёлая женщина... извините, девушка.
      А говорит: немецкого не знает!
      - Я не сантехник, нет, я ВОЛОСАТЫЙ из Сибири (вот дура). Живу вон там. Махнул рукой за спину, наугад, и, кажется, попал в точку. В понькино и своё окно. Понька взглянула и засмеялась: не врёт деревня.
      - Да, точно, я над вами. У меня стиль фольк-панк, если что.
      - Я и говорю. - Всё жестами. - Мне этот стиль здоровски нравится. Могу слушать бесконечно долго.
      - Поболтаем на суше?
      - Не люблю суши.
      - Да я не про то.
      - У меня вон тот столик и пивко. Прошу к моему шалашу.
      Она не прочь. И выпить скорее.
      Выползли.
      Ни хера себе! (Снова голосом Миши Галустяна! Здорово, Миша!) ГОЛЕЕ РУСАЛКИ! Голее стада, косяка русалок! И не прикрывается да-же.
      Сиськи он уже видел в бассейне тринадцать секунд, мы смотрим "добрый вечер", а тут вдобавок мохрень в паху. Вот это да!
      Наивно чистоплотный Кирьян Егорович считал, что все женщины мира бреются. Тут ровно наоборот. В воде картинка совершенно врала: он посчитал поначалу, что она в стрингах с модной чёрной нашлёпкой. Кирьяну Егоровичу нравится стрижка повдоль напополам. Добавим в коллекцию драгоценных мехов среди камней. Кто ещё претендует на этакое сокровище?
      - Спасибо за приглашение, мерси, экскьюзми. Простите, я немного не одета. (Она ещё и вежливая!) Не против вечерней нуды?
      - Фуйня вопрос. Возьмите мое полотенце. Мне снять трусы тоже?
      Не обязательно. (У тебя, поди, в трусах ничего и нет).
      Якорь от прохлады поднят на борт.
      Присаживаются. Певичка накрывается полотенцем, качает ногой. - Вы курите? Мои сигареты в номере. Что-что? Синдром дракона. Млад-шая сестричка, старомодные тапочки, не пора ли поменять платьице?
      - Берите мои.
      Что дальше? Кирьян Егорович собрался за бокалом.
      - Зачем, зачем, я могу из бутылки.
      Кирьян Егорович тоже умелец из бутылки. А по пьянке может вста-вить огурец.
      Хлебнули по чуть. Языковый барьер мешает активному проистече-нию приставания. Кирьян Егорович подмигнул и направил понькин взгляд на небо: звёзды - ты звезда, луна - ты ещё и луна. Я - тёмное об-лако. В Сибири до хрена облаков, весна, осень. А главное - длинный снег. Шило там в мешке. Человек чернее кучерявой внешности. Предпо-лагаемый победитель. Вы королева! А я серый воротничок с красной подкладкой. И всех по хрiстиански выiбу. Даже не заметишь как.
      Знаю-знаю - не дура.
      Здоровски же тут, да. Романти'к?
      Согласна, романти'к!
      Пальцевая дробь по столу. Понк вспоминала час назад пропетую и станцованную (и неплохо ей же сплясанную) современную полулатину под названием "Магнит Хэрриес". Ха-ха-ха - хариус. Есть такая рыба, да.
      - Я слышал. Это...
      Другая пальцевая дробь по столу в такт с певичкиным барабаном. Танцевала правая и левая рука Туземского. И пумкали искромётным сексом щёки. Весьма похоже. - Вот так. Это Вы. Так пели и плясали. Прекрасно. Плюс Вам. Я Ваш поклонник! Ей, ей! Люблю ваш "Магнит". (Кто же не любит её нижайший магнит хариус: также ротиком хавает!)
      - Ха-ха-ха. Похоже.
      Не заграждай рта волу, когда он молотит.
      Туземский продолжает танец пальцев на столе. Туда-сюда, кач назад, кач вперёд. Всё слитно и скромно, как в кукольном театре "Ско-морох". Поссать даже негде. Зима, снег, утопнуть можно. Дверь закрыта. Дети кругом, даже в интерьере. Смотрели "Поросёнка". Профессио-нально. Похоже. Туземский подпевает. Певичка похихикивает. И при-крывает рот рукой, чтобы не оборжаться перед этим смешным русским. Ха-ха-ха: поросёнок, поссать ему негде, ссы в бассейн я стерплю. Водо-обмен. Нет, нет и нет. Вдруг вода с фенолфталеином.Тогда за куст, а я подгляжу.
      Зубы не ровные у неё, блестят по отсветами фонарей фосфором. Со-всем белые, совсем настоящие зубы. Были бы искусственные - были бы гладкие. Полярной свежести.
      У Кирьяна Егоровича в комплекте только передние зубы. Коренные местами отсутствуют. На помощь ему бесплатно не придут. Потому сме-ётся аккуратно. Будучи с девочками, не заказывает твёрдые блюда. Мясо он потому не любит, яблок он потому не ест. Кукурузу за 650 и той только одна банка на заказ из Узбекистана не покупает: ешьте сами та-кую долгую кукурузу.
      На очередном куплете четыре пальца Туземского слипаются в еди-ном порыве и изображают страстное танго. Потом сваливаются на стол и имитируют известные всему трахающемуся миру телодвижения. Всё под тумканье кирьяновских щёк. Певичка клюёт: она радуется спектак-лю. Душа раскрылась. Под расслабленную душу сползает полотенчиш-ко. И снова открыто миру преисподнее. Корона с бриллиантами, а не пах! Блестит каждой своей каплей. Зовёт к приключению. Он превыше небес, - что можешь сделать? совершеннее преисподней, - что можешь узнать там в глубине кроме заразной энергии?
      Приём с пальцевыми танцами Кирьяну Егоровичу знаком. Так од-нажды мужской свитер сплёлся со свитером некой девушки. Сначала было смешно. А потом всё по схеме: свадьба, дети, развод.
      - Ха-ха-ха, - Понк смеётся почти по-русски.
      Хе! А как ещё должны смеяться звездатые американские турчанки и таиландки?
      - Ещё бир? - Понк, бухнув из горла последнее, совсем принаглела.
      Очаровательный вид. Я только-что поймал тебя. А ты меня. Слу-шайся. Я буду председатель, а ты помощница.
      - Ноу проблем. Гарсон! (Гарсон наблюдает из витража без отрыва от производства). Два бира! И роте вин.
      Принёс, зараза. Явно за счет русского. Включит в счёт номера или сдерёт сейчас. Хер с ним. Деньги у К.Е. есть и даже в приличной (то бишь разглаженной) купюре. Стыдно не станет.
      - Ес, ес, сеньор. Мерси, спасибо, сэнкью. И карандаш ещё, ну ручку, чиркалку (показал) будьте добры. И салфетку. Писать на ней чиркалкой (показал, поняли, принесли). И пошёл народ как я сказал ему в свой дом.
      Понк восседала, мокря парусину кожей сучки. Панталон её - что те-перь стрингом зовётся - ниточкой обвил ветку, теперь стринг не ото-драть. Час или два ночи. Мохенджаро увлечено храпом. Кто-то постельным комедиантом, кто-то немецким поревом форевел подружку. Егорыч по наташаростовски тосковал, по князеандреевски крепился, и судорожно старался не опускать предсмертно судорожно цинично глаз ниже столешницы, где зов вечен а зев розов. Испускает он(Крепкий) из уст своих как бы дуновение огня и из губ своих как бы дыхание пламени и с языка своего пускал искры и бури, и всё это смешалось вместе: и дуно-вение огня, и дыхание пламени, и сильная буря.
      Поболтали. Розе вин на исходе. Бира нет.
      Растение хрен с ним. Траву полевую жевать и цветы пустые семь дней подряд.
      - Бир! (пить так пить по-русски). Два бира! И ещё айн розе вин.
      Тут уж полегчало сильно. Совсем полегчало, аж расслабило. Кирь-ян Егорович почесал в трусах яйца так же в открытую как эти слова.
      - О-о! Какой Вы совсем смешной! Вы (крендель) наверно женаты?
      Если яйца есть, то сразу женат?
      - Нет. Зачем. Дети есть и хорош. Четыре бэби.
      - Ого! Моя печень с маткой не выдержали бы. Певицам надо дер-жать форму. У меня один бэби, одна бишь девочка.
      Ему не рожать: "Знаем, слышали, видели, продолжаем за Вами наблюдать".
      Разговаривали пальцами по столу и шоркали по салфетке. Тут Кирь-яну Егоровичу равных нет. Он нарисовал полушарие (без соска - как странно) и встроил в него Русь с Европой. Сбоку пририсовал круг с Америкой и провел между ними две уверенные линии со стрелками. В середине изобразил сердце. Сердце обозначало крепкую любовь Амери-ки с Россией. Может так есть? Америка, когда ты строила себе блуди-лища при начале всякой дороги и делала себе возвышения на всякой площади, ты была не как блудница. Изобразил Турцию, поселил в неё Поньку. И снова любовь, теперь уже с Турцией и лучшей её представи-тельницей - Понькой. Посему выслушай, блудница, слово... В блудодея-ниях твоих раскрываема была нагота перед любовниками твоими и пе-ред всеми мерзкими идолами твоими... я раскрою... я, я, я - кто же ещё тут есть? И увидят... увижу я весь срам твой... в движеньи.
      Кирьян Егорович рассказал, как он видел Понк неголою и как он слушал Понк, красавицу, голос грудей и сердца - ну вот недавно совсем. Припёрся пешком, едва пробрался к сцене - до того приплясывал с бан-кой пивой - вторая была в кармане куртки. Без цветов. Без ничерта. Де-вочки его скучали и ушли, а он не такой. А она не давала никому подар-ков материальных, а дарила любовь через голос. Но он через головы не увидел всего того, что хотел увидеть в Понк. Пританцовывал, плевался, продирался и подпевал. Средство от насморка и для радостей. Не замёрз - взмок. Не причастен. Звал фотографироваться для модного журнала сексуального характера. По-русски, конечно! Выкурил немало. Видели дым в толпе? Так это он один пренебрёг правилами общежитий. Пожалуй, узнал некоторые клипы, посчитал количество переодеваний, вы здорово одеваетесь. А мои так не могут. У Вас непременно вкус и супергардероб. Угадал? Тяжело не угадать у мил-лионщицы гардероб. Так это не Собчак. Никто кроме Вас не умеет. Спасибо. Посылал бешеные воздушные поцелуи - Вы видели мои поцелуи? Нет. Слышали глас в пустыне? Ура. Это мой крик. Перекрыл музыку? Это я в перерыве громче всех крикнул: я люблю тебя, Понк, через своё ура. Я же не говорил банзай. Извините. Конечно. Кто бы его там заметил! Это не Харатс. И не запомнил Кирьян Егорович по существу ничего. Ни харатса, если точнее. (Вы понимаете? Великое дело языковый барьер!) Но клёво, потому что бойко и... Ритм, бешеный ритм. Супер. Одетый пляж - вечер. Члены одного экипажа. Бляж торчал и орал. Криков всё равно не было слышно - динамики забивали всё; и звук музыкального неистовства, пожалуй, слышен был даже в накарнаваленной Венеции. А Венеция всего-то на расстоянии плёвого выстрела. Кирьян Егорович - попроси его - не смог бы пропеть ни одного куплета, не вспомнить ни одной мелодии, не произнести толком и вообще никак ни одного названия.
      - Как Вас, мистер Русский, извините, не познакомились сразу, зовут? Какие у Вас ближайшие и дальние планы?
      Названо вымышленное имя: "Я - Эфирьян".
      Что ещё, блЪ, за Эфир такой, ещё и Ян? Фантазия выскочила невзначай. Понк - некрасивая, но сучка (простительно, ладно-ладно, без обид, он же в уме) - даже такое фантастически яркое имя не запомнит.
      Проплыл по морю пароход. Ба! Конкордия! Там по палубе скачут люди и раздаётся плясательная музыка. И возвратили Садок и Авиафар ковчег Божий в Иерусалим, и остались там. Они ещё не знали, что через пару-другую лет опрокинутся набок, спародировав подвиг Титаника.
      
      ***
      
      Конец встречи содеялся резво и так обычно, будто дело делалось под лестницами улицы Прибрежной Угадайгорода. Даже не случилось вспышки молнии. Просто пошёл проводить до кустка, где Понк ни се-кунды не размышляя, почти по дороге сделала гусиное дельце и выпря-милась уже просяще. Молись чужестранец, тебе повезло увидеть мои мокроты. Возвратись и оставайся с тем царём; ибо ты - чужеземец и пришёл сюда из своего места. А дальше как всегда: для начала руку в пах, палец в щель, другой прижать. Крепкая! Магнитным хариусом вце-пилась. Кирюха - железо. Конец арматуриной пронзил скромную ткань. - Ого! Вот номер, а ещё старикашка! Раздевайся чёрт старый! Я сегодня хочу экзотики (древнерусский для неё экзотика, язык - экзотика слабая, зато хер вечнокрепок, русского старика бы да к Хэмингуэеву морю золо-тых корыт просить. Даже Русалка бы такому ферроидному старичку дала).
      Улетели трусы Кирьяна Егоровича. Потом: шелест кустов, отпали завязи хмеля, покряхтывание перголы по последним данным утреннего отчёта. В деревяшки упёрлись Понькины ручища. Помягче, не садовую мебель ломаешь. И никаких причуд, ну никаких. Дддд - строчит пуле-мёт. Всё, кончен сеанс, бал закрылся, пробита пулей мишень и опустел и патронник и патронташ и закрылся на ночь охотничий магазин. Но всё равно ух! Ну всё равно нештяк. Пуст только на щас на раз зараз! Следу-ющая партия позже. Полчасика отдохнём? Ну хорошо, минут десять? Так сразу не могу. Жаль, жаль.
      - К столу?
      - Нет, ноу.
      - А к столбу.
      - Нет, ноу.
      - А припасть к жезлу?
      - Что вы, мы едва знакомы.
      - У меня стояк.
      - А у меня нет.
      - Я писатель.
      - Без разницы.
      - Знаменитый.
      - Быть не может.
      - Может, погодить прощаться? Вы завтра снова выступаете?
      - Нет, я завтра с утра уезжаю в Милан.
      - По бокалу?
      - Хай, чао, пока, пока, бамбино!
      - Я, кажется, вас люблю... - начал Кирьян Егорович типовое... жи-лые условия такие... Ксан Иваныча дома нет... может?
      - Нет, нет, какое, не надо... - так же стандартно.
      Пожалуй что его послали на... Дак переводчик свечки опять же не держал. Извините, спасибо. Да-да. И Вам. Извините... Я...
      И расстались, не обменявшись ни визитками, ни телефонами. Зачем телефон при языковом барьерище. В любви язык нужен для другого.
      Только истёкшей похотью блеснула улыбка на лице певички под звёздами, рассеянными среди прорех виноградной лозы. Дёрнула стрин-ги - не снимаются, запутались. У неё ещё целая сумка. Накинула халат, слепила накрест поясок Полотенце оставила - вот же иностранщина - бегать теперь за её полотенцами должны! Сглупа приняла ракушку, а что ещё бедному Эфирьяну подарить знаменитости? Перхоть с головы?
      Воздушный то ли факью, то ли поцелуй, слетел с ладошки уже в торце перголы, где тусклым светом подмигивала и посмеивалась над любовничками Гирлянда предновогодняя. Вот мать-то её!
      Вот Понк пронзила телом ресторан. Прощай, прощай! На кустах певичкины трусы. Кирьян расутал, снял и понюхал, сжал в комок, уме-стилось в горсти, бережно сунул в авоську к ракушкам. Взял ещё пива на посошок. И сел на край бассейна. (Трусы теперь в Кирьяновской кол-лекции, в стеклянной коробке, на самом видном месте музея редкостей, рядом лупа, трусы стоимостью в память не продаст никому).
      
      Курит кто-то на третьем этаже, ровно над номером Кирьяна Егоро-вича. Море волнуется - раз, море волнуется - два. Внизу у бассейна ко-пошится мохенджарец. Хлюпнул отвинченный клапан. Спускается вода и автоматом подсыхают ноги Кирьяна Егоровича. Ноги не сокровище. Его предупреждали. Завтра он снова станет грубым, а бассейн наполнится свежачком. И опять тишина, если не считать назойливого стрёкота влюблённо светящегося насекомого. Дама или он? Ум шумно за умь заходит. Как восьми миллиметровая плёнка. Будто ему семна-дцать лет и Смена в руках. Чтобы он не делал, фотоаппарат был на шаг впереди. Смена хорошая девочка и никогда не болела, пока не стала главным танком в пластилиновых играх. А потом умерло её стекло, заляпанное жиром оттисков. И она преставилась слепой и треснутой причём посередине.
      Что-то небольшое тонкой линией полетело с третьего этажа. Проле-тело, упало в траву, прокатилось и тукнулось о бортик или корень. Звук глух и пуст как пумс. Понк явно развлекалась перед сном, скидывая вниз лишние вещи - словно скорлупу снимала с яиц любовников. И вдруг: "Хэлло, видишь, нет? Это тебе!"
      Кирьян Егорович разглядел траекторию. Пошарил. Свет слаб. Не нашёл. - Завтра! - крикнул он.
      - Ок! Только очень рано, пожалуйста! Не забудьте. Обязательно обязательно РАНО! Раньше всех, пожалуйста. Спасибо. Пока. Вы были молодец.
      
      Утром (раньше всех) проверил ещё раз. И что же? А то, что это дра-гоценный - от души - ракушечный подарок Кирьяна Егоровича. Я люб-лю тебя такой, какая ты есть, нелепая Понк с чёрной миллеровой розой влагалища! Ты прислуга, а не я лакей. Твоя обязанность выполнять мои приказания, а не проявлять инициативы.
      Зачем кидала? Чтобы ещё раз вернуться? На память о дедушке из Раши? Или чтобы навсегда выкинуть из памяти? Что ещё могла выки-нуть Понк? Разве что какую-нибудь женскую штучку - браслетик, фе-нечку для Кирьяна Егоровича? Он бы не отказался. Только не в бассейн же кидать, итит твою Понькину мать!
      - Ты не обезьяна, рифовая акула. - Слазь с меня. - А ты верни мою лапку с колечком не для тебя.
      
      Утром Понк уехала в лимузине, даже не взглянув толком, даже не подав руки Кирьяну Егоровичу, который напрасно встал спозаранку и пару часов подряд делал вид, что почитывает в холле свежие итальян-ские новости. Подмигнула на ходу и всё. Постучала по запястью. - Эфи-рьян, эфир, время есть?
      - Да, да, время есть.
      Это разве прощание? Вот такие они все американо-турецкие звёз-ды! Даже с Ксюшой С. толком не поговорят, стесняясь русской самоотверженности.
      
      ***
      
      Уборщик бассейна (звать его вроде Биг или Бэк) через пару месяцев под строжайшим секретом предъявил жёнке швейцарско-аппельские часы с встроенным айпадом (10 земпляров в мире): вот такая счастливая находка, мол, у него! И никто не спрашивает, представляешь, подруга жизни моей!
      - Им же цена - целое состояние, - и жена струхнула. - Может в Ка-рабинерию сдадим, пока русские с турками не списались?
      
      ***
      
      
      
      
      
      
      
      Ингр.4 ЗЕЛЁНЫЙ ГРАЖДАНИН
      
      Теги иллюстрации:
      
      Ксан Иваныч выкидывает в контейнер книжку "Мойдодыр"
       нова в Германии.
      - А мы тут все ВОЛОСАТЫЕ, кроме вот этого молодого человека, - продолжал Ксан Иваныч отчёт. - Сын это мой. Музыкой занимается. Передовик. - И возгордясь: Ну, и как твой стиль, говоришь, называется, Мальюхонтий Ксаныч?
      - Неважно. Пап, фильтруй, пожалуйста, базар, а, - отвечает воспи-танный молодой человек по имени Малюха-Малёха. В уме: "Да уж не трогали меня хотя бы тут. Перед чужими не опущайте. Щас о музыке давайте все оптом поговорим... Знатоки хреновы".
      Очень сильно ревнует Малюха дримм-бас ко всем остальным ни-чтожнейшим направлениям в музыке. Очень ему не нравится, когда го-ворят "дримм", потому что звучит это, во-первых, не "дримм", а "драм", а, во вторых, там столько специфических нюансов, о которых бы он поговорил в Гронингене с ребятами из Noisia . Но только не с этими старичками, и даже не с отцом. (хитрецом Ксан Иванычем Гронинген тайно вставлен в маршрут. Папа даже готов финансировать встречу). Участие старичков заднего сиденья в программе встречи не предусмот-рено. Ибо и братья твои и дом отца твоего, и они вероломно поступают с тобою, и они кричат вслед тебя громким голосом. Враля.
      Николай внимательно вгляделся в Малёху. Точного подвоха не по-нял, но воздушную ненависть учуял. (Не верь им, когда они говорят тебе и доброе).
      - Это теперь у нас великий музыкант, - сверкнуло в уме у Кирьяна Егоровича.
      - Оболтус! - блеснуло в мозгу Бима.
      - А у нас кризис в разгаре, - продолжил Ксан Иваныч. (Так и есть). - Работы нет. Вот мы и "покудова то да сё" решили проветриться по Ев-ропе.
      - Хороший у вас кризис. Катаетесь. Отдыхаете. А нас тут сильно прижали, - говорит с выраженным немецким акцентом бывший русский инженер гидроэлектростанции (что под Дивногорском), а теперь герр бизнесмен Николай.
      Неплохо так прижали русскоязычных германцев, - думают правиль-ные русские. - Мужик на новеньком Оппеле. Холёный. Попахивает не дешёвым одеколончиком (D'oker). Как же тогда у них было до кризиса?
      - Нас бы так прижали.
      Приятный во всех отношениях русско-немецкий мужик Николай ещё раз посмотрел по сторонам, вгляделся в Рено... - Это ваш коллега? - спросил он в сторону машины.
      
      ***
      
      Господи! Помилуй сына моего; он в новолунии беснуется.
      У Рено стоял спиной к путешественникам очень странный немец в зелёных и мятых, по-видимому вельветовых штанах и в болотноцветном плаще, с завернутыми по локоть рукавами, издали отливающими плю-шем. Гражданин, слегка наклонившись и опираясь рукой на крышку багажника, потрогал заднюю фару, погладил номерной знак и сделал движение, будто бы сдувал с номера пыль. Лица его не видно. Брошена в глаза задница, оттопырившаяся так, будто бы в штаны, прикрытые пла-щом, надули воздуха. Хвойное растёт медленно. Продаётся халтурно. Вырастает в цене, если живо. Штраф за вырубку. Можно сесть. Аромат свежий, мандаринового болота.
      - Что ему там надо, - буркнул Малёха, обеспокоившись.
      Кирьяну Егоровичу показалось, что похожий костюмчик он уже ви-дел, когда стоял на мосту в зелёном коридоре между Беларусью и Поль-шей. Но промолчал, чтобы не сочли за дурачину и выдумщика.
      - Нет, это не наш, - сказал он Николаю, - но я его тут уже видел, когда с горшка сходил. Действительно, странный чувак. Может местный сумасшедший... или бомж. С книгой тут ферментировал... или с ноутбу-ком. Или с сапёрной лопаткой.
      - Ну ни фига себе компьютер... лопата, - фыркнул Малёха. - Вы, Кирьян Егорович, разницы между ними не ощущаете?
      Засуетился Ксан Иваныч. - Пойду, отгоню. Вот что ему от нашей машины надо?
      - Посмотрит и отойдет, - успокаивал Колян (на лице досада), - мо-жет это смотритель дорог и дорожных туалетов. У них служба такая есть. У них и компьютеры с собой и айпады... вооружены по-современному. Только они в жёлтом должны бы... Тут он стушевался будто сболтнул лишнего и засуетился:
      - Не видел в Германии такой машины. Классный у вас агрегат. - Это единственное, что сказал Колян на прощание.
      Уехал он, даже не попрощавшись.
      - Невоспитанный какой-то чувак, - буркнул Малёха.
      - А чё, а чё? Он нам не друг, - сказал Ксан Иваныч. - Это его личное дело как отъезжать.
      - Странный этот не друг.
      Девственно русским что-то взгрустнулось. Пока то, да сё, тут и гражданин в зелёном будто растворился. Будто говяжья печёнка в сви-ном фарше.
      Порфирий Гринписович Бим быстренько сгрёб мусор и рассортиро-вал его по близрасположенным контейнерам.
      (Вот, я сделал тебя тебя острым Молотилом, новым, зубчатым; ты будешь молотить и растирать горы, и холмы и мусор сделаешь, как мякину).
      - Там у них всё как надо, - делился он впечатлениями, - дырки сбо-ку, не воняет. Стекло отдельно, люминь отдельно, бумажки и говно - всё отдельно. Ляпота!
      - Мужики! - вскинулся Ксан Иваныч, - я вроде бы багажник закры-вал, а он открытый. Как в Беларуси, помните? Замок напрочь сломался. Может мы с открытым багажником ехали?
      - Быть такого не может, - сказал Кирьян Егорович, - я, когда за па-кетом для Бима лазил... изнутри, изнутри... всё было закрыто. Нас бы ветром вынесло, если б открыто...!
      - Вынесло бы всех нахер вместе с вещичками! - подтвердил Порфи-рий - настоящий долгожитель белого преступного цвета.
      - Малёха! Сын! Не ты?
      - Не я, - потупил глазки Малёха.
      Из открытого багажника пахнуло темой травки и зелёным гражда-нином, ставшим теперь совсем уж харложилистого вида. И вроде бы стелилась над автомобилем болотистого обличья мга с запахом тин-ным.
       - Пап, обворовали, думаешь? - спросил Малёха.
      Ксан Иваныч переметнул тело в багажник. Подняв одеяло, просу-нулся глубже. Головы не видно. Извлёк Главный Портфель. Щёлкнул клапаном и перерыл все отделения.
      - Деньги на месте, документы на месте... - Посмотрел вещи, пере-считал пальцем крышечки бутылок. Крикнул: "На вид всё цело!"
      - Коробочку мою глянь, - крикнул от контейнеров Порфирий.
      - Пошёл ты. Твой мусор, сам и смотри. Делать мне нечего... Чего там копаешь? Пустые бутылки? Дуй сюда. Щас поедем!
      - Комп на месте? Он на одеяле сверху лежал, - взволновался малой.
      - И комп на месте. Ты почему его не выключил?
      Шмыгает. "Я это... маме..."
      - Маме звони по телефону... СМС-ку сбрось и всё, деньги экономь.
      - Я сбросил... утром.
      - Ещё сбрось - она же волнуется.
      - Ага, щас.
      - Что было сверху - ничего не спиzдили, - произнес, успокаиваясь, Ксан Иваныч. Увлечённый дознанием он не заприметил горящей ярким синим огнём Малёхиной шапки.
      Ксану Иванычу важнее всего портфель, набитый деньгами и доку-ментами:
      - Оба на! Это что? Что за детская книжка с мойдодырами? Порфи-рий! Твоя?
      - Да нах она мне! У меня детки все взрослые. И в Германиях никого не плодил.
      Допрос продолжается: "Кирюха, твоя что ли?"
      - Нет?
      - Чья же? Сынок!
      - Чего?
      - Твоя?
      - Не знаю. Не моя. Я давно не ребёнок, папа.
      - Первый раз видим, - пели хором все. Будто сговорились.
      - Ну так выкиньте, - велел Ксан Иваныч.
      Никто не пошёл. Не их книга - не их забота.
      - Нечего лишний мусор с собой возить. Тем более ничей, - сказал Ксан Иваныч и сходил до контейнера сам.
      Скверные делишки! Странная история! Ехали молча. Малёха с че-го-то надулся. Загрустил Бим. Удивление, недолго искрясь, сменилось на безразличие.
      - Обошлось же всё, - думают путешественники, - каждый по своей мерке подозрительности и наличия тайных знаний.
      
      ***
      
      - А этот Николай Петрович, с этим зелёным чуваком, блин, не так прост, как кажется, - вдруг ни с того, ни с сего заявил Ксан Иваныч ки-лометров через десять.
      - А что такое? - спросил К.Е.
      Ксан Иваныч, насупившись, долго молчал.
      - Его послали за нами, - выдавил он сокровенное.
      - Чего это вдруг? - оживился Порфирий. - Зачем за нами?
      - Зелёного что ли? - спросил наивный Кирьян Егорович.
      - Коляна этого.
      - Зелёный подозрительней, - сказал Бим.
      - Зелёный - ♂уйня. А вы заметили это... какой спокойный Кирьян этот.
      - Колян, а не Кирьян! Кирьян это я, - обиделся Кирьян Егорович.
      Порфирий рассмеялся: "Кирюха, это Ксаня просто о тебе всё время думает. А если это любовь?"
      - Ага, любовь, слава богу, меня хоть на стоянке не забыли... как в тот раз.
      - Двери, ремни, Кирюха, джи пи эс, зажигание! - вспомнил Порфи-рий Сергеевич формулу правильного отъезда и заулыбался.
      - И как этот Колян всё повыспрашивал, помните? - продолжил Ксан Иваныч, когда вдоволь насмеялись. - Может и не Колян вовсе, а ...
      - Отвлекал от Зелёного! - догадался Малёха.
      Кирьян Егорович: "Наоборот, он его первый заметил".
      Порфирий: "Стоп, стоп. Ну и что, что спокойный? Нормальный че-ловек. Теперь на каждого спокойного человека будем говном клеве-тать?"
      - А вы общались когда-нибудь с фээсбэшниками? Там все такие ти-хие, аж спокойные, - подпольно-заговорческим тоном вымолвил Ксан Иваныч.
      И надулся сильнее Малёхи и Порфирия вместе взятых. Яркие сним-ки, свобода от проводов с прохлаждающим эффектом.
      
      ***
      
      
      
      Ингр.5 КАК НАШИ, РЕГЕНСБУРГ НЕ УВИДЯ, С ФОСТЕРОМ ПОЗНАКОМИЛИСЬ
      
      Теги иллюстрации:
      ЧК, ФСБ, малышня обсуждает Ленина-Сталина,
      фоном Регенсбург
      
       ирьяну Егоровичу посчастливилось только прикоснуться с этой упомянутой, кажется пятой властью по счёту. Может второй, - кто его знает в наше-то время. Или первой. Да и то, только инкогнито, лёжа зайцем на третьей полке (так посоветовала сделать пожалевшая бедного студента проводница), следуя на каникулы из мест учёбы на домашнюю побывку.
      (Ты помазал царей на воздаяние и пророков - в преемники себе; ты вос-хищён был огненным вихрем).
      Шёпоток власти "От двух до пяти", облечённый в форму славных боевых баек после выпитой без закуся горькой литры, лишь слегка до-тронулся Кирюши своим орлиным пером. А нёсся он с первых полок плацкарта, где по стечению обстоятельств ехала транзитом пара дальневосточных попутчиков не слишком высокого звания. Оба с боевыми наградами, полученными в застывшее по-советски время.
      Было это в лопуховой молодости Кирьяна Егоровича.
      На следующем промежутке взросления Кирюша раньше всех штат-ских в СССР, следующим после генсека и вторым после американского президента от очередного попутчика, но теперь уже не тайно, а с чест-ной аэрофлотской рюмкой в руке, с глазу на глаз, с большим удивлением слушал очередной приключенческий рассказ. В рассказе фигурировали только самые смелые парни. Смелые и скромные на вид парни успешно штурманули какую-то там резиденцию, и тем фактом направили ближ-невосточную историю в потребном генсеку русле.
      Кирюша, хоть и человек не верящий на слово, свято верил высшему руководству государства. По своему предназначению и исходя из пре-красных постулатов, его честнейшее, народное правительство не долж-но было бы вот так просто (равняясь на империалистов), занимать чужие страны и по-своему хотению перетусовывать правительства пусть мелкие и чужые, но ни на грамм не наши.
      Он скромно, но с интересом, ежеминутно с опаской поглядывая по сторонам, выслушал сказку боевого мэна-попутчика в шрамах поперёк лица. Кто-то режет себя сам для мужественности, а этот в настоящих пулевых рубцах.
      Давать какую-либо оценку свершившегося согласно прозвучавшей байке и хвалить рассказчика не решился: всякое в жизни бывает.
      Кирьяну Егоровичу, даже и молодому, известны были обнародован-ные исторические факты про мировых провокаторов и честных народ-ных сексотов. А о том, что их на самом деле было гораздо больше, чем достаточно, - по крайней мере, не меньше, чем по одному на каждые два двора и по половинке в каждом подъезде, он знал лет с четырёх.
      - Манька (Санька, друг Серёга - разводящий клопов в плинтусах, а тараканов в обоях семейной коммуналки, сосед Мишка, несмышлёныш Игорюха и пр. - без разницы), Сталин - плохой дяденька, но про него плохо говорить очень нехорошо. В тюрьму посадят.
      Так перешёптывались тысячи детишек - кто копаясь лопатками в песочницах, а кто гоня прутиком скотину.
      Говорили со знанием дела и более страшные вещи. Но это уже были детишки постарше, умело прячущиеся с первыми самокрутками меж крапивных стеблей. Заросли крапивы недоступны для габаритных род-ственников, иначе полстраны собиралось бы в крапиве, а не на кухнях. Опытные пострелята уже знали, что даже в их малолетней среде мог быть скрытый враг или болтун, который хуже даже всякой толстой дев-чонки. Поэтому лишнего предпочитали не говорить. А если уж говорить, то скрепивши себя кровной клятвой.
      Надрезы на мизинце или - ещё круче - на запястье делал пацан по-старше, подогрев перед тем ножичек на костерке. Для обсуждения страшных тайн специально ходили на остров, даже если на него не был наведён временный понтон. Переходили реку вброд. У самого устья притоки была отмель по пояс. Маленький Кирюша как-то, идя на сход-ку (тема "Сталин и Ленин"), наступил на донышко от разбитой бутылки. Пронзил ногу от ступни до щиколоточной кости. Рану тут же залечили, набросав на неё листков подорожника. Память о тайной сходке осталась на всю жизнь. Вот, смотрите. Чёрт! Где? Неужто заросло!
      В другой раз его чуть не унесло течением с транзитом через Оба-Ну в Ледовитый океан. Почему не в Ледяной? Потому что только на поло-вину со льдом. Потому что ещё не 21-й, и, тем более, не 22-й век - век всемирного, но малого обледенения.
      Каков Нострадамус, согласитесь, потомки!
      Короче говоря, тайные сходки безопасными не были.
      Каждый ребенок во дворе ровно с того момента, как научался выго-варивать буквы и складывать слова в предложения, от мамы, папы и бабушки знал о Призраке мавзолея со злой косой мщения и всевидящим оком. Око хлеще Бога наблюдало за всей страной в сильнейшую подзор-ную трубу, усиленную микроскопом: от самых северных морей до пес-чаных до окраин.
      Страх дурацкой смерти от лишней болтливости у детей и боязни быть обвинённым почём зря у взрослых не исчез даже тогда, когда во-ждя громогласно снивелировали по радио. Он махом превратился во врага всех обманутых хороших людей и в убийцу неповинных.
      Земля содрогнулась от тайного "Ух ты, теперь мне кранты" милли-онов советских сексотов, любящих вождя всех народов не меньше, чем избранные гвардейцы любили древнего тирана в утро своей стрелецкой казни.
      - А Ленин хороший?
      - Ленин хороший. Он добрый. Дядя Вова в детстве был отличником. А ты уже октябрёнок?
       - Нет исё пока. Папа говорит, что у меня ещё пися не доросла.
      - А ну покажь!
      - Точно, не доросла.
      - А знаешь откуда берут детей?
      - Аист приносит.
      Громоподобный высокочастотный, качественный хохот разламы-вал остров напополам. Половина считала, что приносит аист, другая, что в капусте находят. И только пара самых старших знала наверняка, что детей выращивают в роддомах и вытаскивают через...
      - Да ну, не может такого быть, чтобы через рот!
      
      Биография Ленина в детских книжках и партийных архивах долго ещё оставалась разной. Кудрявый мальчик Вова на втором варианте октябрятского значка был ангельски красив. Из такого кудрявенького мальчика никогда не мог вырасти злодей. А он взял и вырос. Да ещё ка-кой! Значит дьявольски умён. Может, дьявол и есть, а умело рядился под разновидность человека-сапиенса.
      До несовпадух в истории, до партийных амуров, до единственных целых кальсон, немецкого следа и злых поступков взрослого Ильича тогда ещё не добрались. И даже в наше время полных разоблачений, сморщенная первая мумия государства российского, мирно лежащая под охраной, историческая ценность, наформалиненный мозг отдель-ный, может оживят или вставят в робота, вызывают не только познава-тельно научное любопытство, а трепет и страх, такой подозрительной силы ненужности никому, будто ты индеец вреднючего племени и сам вскорости станешь объектом жертвоприношения.
      Чего в этом трепете больше? Любопытства, или передаваемого по-колениями животного страха, или восхищения перед гениальным во-ждем - обманщиком? Удивление: как из прогрессивного мечтателя вы-рос мировой мощи убийца - неясно это. Для этого нужно каждого спро-сить по совести, может быть кто-нибудь да знает. Может будут знать дети индиго? Может расшифруют будущие мозгорезы?
      Мужчина этот Ильич скромно отвергал роль личности в истории. Он не видел себя в этой роли, потому что он не видел себя вообще.
      Потому, что, когда бреясь, смотрел на себя в зеркало, он стоял не на полу ванной, а на дне кровавого океана, заливавшего глаза, уши, мозг и зеркало как в наихудшем ужастике.
      
      ***
      
      Промолчал Кирьян Егорович на душевный вскрик Ксан Иваныча.
      - А я заметил, как ты ему бумажку хотел передать, - говорит, заде-лавшийся наивным простачком Бим. - Ты агент русской национальной безопасности? Ты герой? Или ты ЦРУ? Что везёшь? Ага, чертежи. Что ты там последнее нарисовал? Сколько Петрович заплатил? Ха-ха-ха!
      - Дурень ты и больше никто, - говорит низменно и предательски раскушенный пополам архитектурный диверсант, воришка собственных идей и подлый фэркауфер никому не нужной сибирской архитектурной макулатуры. - Идиёт ты Достоевского. С тобой ехать опасно. Высажу, если будешь болтать дурака!
      Малёха, выронивши руль, сидит бледный как чешуя вытащенного на сушу красномясого лосося. Машина вздрогнула и придвинулась вплотную к колесоотбойнику, но вовремя выровняла. Путешественников лишь слегка кинуло из стороны в сторону.
      Кирьян Егорович попытался вспомнить цвет глаз Николая Петрови-ча. И не смог: Николай Петрович ни разу не посмотрел ему в глаза. Лица Зелёного тоже никто не видел.
      - Вот посмеиваемся над Ксан Иванычем, над добрым немцем Пет-ровичем, над Зелёным этим, а жизнь штука такая непредсказуемая, что иной раз засомневаешься в очевидном, - так размышлял графоман. И так и записал, не правя ни одной буквы.
      
      ***
      
      Тишина в салоне Рено. Глупая и невозможная, как во взорванной и уже остывшей машине марки Москвич.
      Мягко урчит мощный мотор. Он просто отдыхает, везя поссорив-шихся путешественников по немецкой глади.
      - Вон за теми полями Регенсбург, - говорит Кирьян Егорович, за-глянув в навигатор и сравнив полученные сведения со своими теперь уже полузабытыми знаниями о маленьком, некичливом старинном го-родке.
      - А чё, неплохой силуэт, - говорит Ксан Иваныч, мельком бросив взгляд на три четверти полудня. - Ближе подъедем и лучше посмотрим.
      В далеком мареве, на приличной высоте торчат едва угадываемые островерхие башенки. Перед самим мостом в прорехах вековых крон мелькнули клочки красных крыш со вставками чёрных труб.
      - Чё силуэт, это херня. Там центр красивый. Он вроде на острове. Или в излучине. Там речка какая-то, - сказал Бим. И закричал: "Вот она речка, речища! Как зовут её?
      - Надо с трассы съехать, - осторожно намекнул Кирьян Егорович.
      - Макдональдс там есть? - спросил Малёха.
      Но центр был не на острове, он был на берегу. И на берегу не просто речки, а великого Дуная, ровно посерёдке и немножко вбок между Нюрнбергом и Мюнхеном.
       - Дунай, Дунай! - радостно закричали будто малыши - как только джипиэс разобрался в географии.
      Мюнхен был главнее Регенсбурга. И Макдональдсы в Мюнхене имелись наверняка, чего не скажешь о Регенсбурге.
      Регенсбург в плане Макдональдсов находился в жопе, поэтому Ксан Иваныч ни в пфенниг не поставил Регенсбург. И даже не возжелав поис-кать съезд с трассы.
      Малёха бессовестно и подло стал на стороне папы.
      На♂й Малёхе драный, тухлый город Регенсбург, где нет даже намё-ка на заветную, витиеватую, похожую на жёлтую метробукву "М" на забрэндованном красном фоне!
      Так ни Биму, ни Кирьяну Егоровичу не довелось нюхнуть регенс-бургского площадного воздуха.
      Не удалось пощупать камни и поискать ржавых гвоздей в кирхах этого средневекового, уютного городка, попавшего в списки ЮНЕСКО, с невеликой, правда, но всё ж таки со своей особенной историей.
      Не увидели ни любопытный Кирьян Егорович, ни размечтавшийся Бим старой и знаменитой Ослиной башни, чудом оставшейся от разру-шенной романской церкви. Не послушали они лучший в Неметчине хор Domspatzen. Не покопались на живых раскопках древнеримского лагеря и еврейского квартала, что прямо в центре, рядом с туристической кас-сой.
      Ближе к городу и готический силуэт, и черепичные крыши полно-стью скрылись за шумоотражающими и совсем непрозрачными кон-струкциями объездной дороги. Шум летит в небо и пожирается облач-ным стадом. Большегруз. Аварийку не включил. Объехали. Осторожно! Да вижу, вижу. Молчали. Берегли калории. Реклама.
      - Малюха, переведи, что там написано!
      - Это не ко мне вопрос, это Кирьян Егорович немецкий учил, - го-ворит расслабленно Малюха. - И вообще не трогайте меня. У меня жи-вот болит.
      - Оттянуться хочет, - думает Бим.
      Льстивая надпись "Eine der schonsten Stadte der Welt " и подпись "Норман Фостер": именно так было написано на огромном плакате, закрывшем натуральный и, по-видимому, единственный вид города Ре-генсбург в прорежине-фиге шумозащитных экранов.
      - Ну, вот, в Регенсбурге, блЪ, побывали, - прокомментировал ре-кламный трюк с фотографией исторического города Порфирий Сергее-вич.
      
      ***
      
      Вот так лучшие представители сибирской архитекуры, хоть и заоч-но, но таки познакомились с великим Норманом Фостером.
      
      ***
      
      
      И снова клопы. Во сне, а не наяву. Заждались угадайские клопики Кирьяна Егоровича. Далёк он от них. Мозг его продолжает сочинять книжку совсем другую, нежели эту.
      "- Отец родной! Вождь наш!
      Низложено, обстоятельно, несложно, случайно, адаптированно: некоторыми особями - баранами полными, злонравными сборщицами обрывков дарвинского скудоумия - в чёрном заасфальтированном уча-стке великого и зелёного когда-то континента размещена пара условно пригодных дырочек-полостей, доверху залитых водой. Мы их заметили. Тут мы и приостановились, чтобы заночевать перед утренним рывком.
      В бесчувственно весеннем многолужье, на одной из былых девствен-но пряных территорий, мягко протоптанных стезей и чистейших рек между ними, так мило обжитых и пользуемых праотцами многочислен-ных человеческих стад, а теперь каменно-соломенных груд, пыльных и грязных, засунутых бесцеремонно в природу, оскорблённую и изнасило-ванную низменными тварями - коих звать остаётся только людишками, оставили он нам случайно озерцо жизни, подвернувшееся весьма вовре-мя - топливо и силы на издыхе - для разбития нами бивуака. Это по-следний лагерь перед видимой уже без биноклей кирпичной Целью. Мы - великие путешественники и единственно настоящие разведчики - про-делали для этого немалый путь.
      Есть ли смысл рассказывать об этом беспримерном путешествии, полном приключений и потерь наших товарищей - время покажет. Одно надо сказать: мы с честью выполнили первый пункт выданной нам со-отечественниками миссионерской программы.
      Отец, похвали, хоть мы и не напрашиваемся. Это утешит моих спут-ников. Они устали.
      
      ***
      
      Из клопиного дневника.
      
      2011 год по человеческому календарю. У них тут гнусней некуда Осень, когда у нас там, в милой Наске началась весна и капли воды, те-кущие с гор, но не добирающиеся до низины, не переполняют наших дорог.
      Как я хочу снова в пустыню. Как я хочу пройти по одной из линий: к тебе, родной Отец! Чтобы упасть на брюшко, потереться о твой клювик и согреться твоим теплом, папа.
      
      Ну ладно, без нежностей!
      Мы (наша группа, наш десант Љ00211Х-338) - это исследователи остатков былой гордой, а теперь варварски загубленной планеты, став-шей таковой благодаря неутомимой, заботливой деятельности "люди-шек" - ласковей их назвать - лапки не подымаются - в направлении не к миру, а к эвтаназии. Мы же, прощая их самоуверенность в нашу пользу, любопытны. Мы ищем феномены исключительной приспособляемости некоторых, так называемых "цивилизованных людей", к существова-нию, а также размножению их в немыслимых количествах и в невообра-зимо испорченных условиях экосистемы, когда-то бывшей образцом для подражания многими творцами гармоничной природы, как предвестни-ками умных цивилизаций.
      
      Нам нужны новые колонии. Тут ты папа прав, и я каждый раз, посе-щая новую территорию, убеждаюсь в этом.
      С их самолётов, сидя на кепках, в причёсках так называемых совре-менных дам (хочу сказать, что половина из них в париках. Парики - это искусственные волосы, сделанные то из пластмассы, то из лошадей, а то и из мертвецов, папа, из падали; эка подлость, папа, если ты этого не знаешь, папа)... находясь в решётках собачатников (решётки всякие: искусственные и из виноградной, ивовой лозы; есть прекрасные болонки, которые нами не интересуются вовсе, ловя только блох; кровь болонок не так уж плоха, как утверждали наши неумные предки, загоняя нас в углы), словом, подвигаясь к иллюминаторы видно внизу: мир велик как небо. Слава нашему Создателю - он не забыл наших чаяний.
      Подлетая к аэропортам (это место, где садятся и взлетают их искус-ственные птицы), вижу я стада животных и тысячи людей. Это для нас все эти люди, папа! Даже те, кого ещё не осчастливил наш неравный, но честный брак с ними. Как мне хочется вонзить в них свой молодой клюв, как мне хочется насладиться видом их крови! Как мечтаю выстрелить порцию семени в их тело. Папа, я успею, правда? Ты же обещал. Ты же добавил нам срок жизни! Я знаю, тебе это далось не просто. Но, ведь, получилось же! Спасибо, родной.
      Люди, вернее их тела, - это наш питомник в колониях. В головах дурь, а тела что надо. Есть особи по центнеру весом. Это ли не радость!
      Да, отец, мы сами ещё не научились синтезировать кровь, близкую к человеческой. Клетки пока-что сопротивляются нам. На сегодня кровь человека - это лучший естественно произведённый продукт из всего остального, употребляемого нами. Если уместно сравнение с человече-скими предпочтениями, то это бензин высокой энергетической марки по сравнению, например, с мазутом от человечества. Правда же?
      Но, нам нужен культурный питомник, а не сегодняшний; нужен та-кой, который существовал бы и развивался по нашим правилам, сообра-зуясь с Нашим Законом. Мы подстроем наше энергетическое стадо под нас. Мы пострижём человечество как баранов, а с лишних снимем шку-ры. Для этого нам нужны стригуны. Ты не забудешь мою мысль, правда?
      
      ***
      
      Пишу исключительно для НАШИХ биографов. В библиотеках людей такого не найдёшь. Да они и не знают. И, надеюсь, не узнают никогда.
      Мы - это живороботы Наски. Нам нужна только энергия, остальное мы синтезируем и сделаем сами, лишнее отсечём, полезное добавим.
      Родина наших ближайших предшественников, похожих на нас внешне как две капли воды, - Европа людей. Даже под их дрянным мел-коскопом обнаружилась бы большая разница. Но они ленивы и не ищут новых модификаций, считая нас за паразитарных тварей.
      Место проживания нашей модификации теперь - одна из пустынь Подлунной. Конкретно: Наска. Туда мы переехали в XVI веке, использо-вав для это транспортные средства в виде шмотья и тел испанских кон-кистадоров. Так древние индейцы познакомились с европейской цивили-зацией и с нами. А мы познакомились с великими правилами пустыни и вписались в неё с величайшей осторожностью и уважением. Наска кровь бережёт и не распыляет её понапрасну. Наска - это наша лучшая сте-рильная лаборатория. Лучше её не нашлось. Спасибо конкисте!
      
      ***
      
      Спасибо и Вам, Кирьян Егорович, и Порфирий Сергеевич, и Ксан Ива-ныч, и Малюхонтий Ксаныч. Мы читали про ваше путешествие. Оно так прекрасно, а книга так точно передаёт и явь и тайны, что мы вас не толь-ко не тронем, а напротив, позовём в друзья. Приезжайте в Наску, дорогие товарищи. Мы будем всех ждать.
      
      
      --------------- 2013 ---------------
      
      
      
      
      
      -------------------------------------------------------------------------------------------
      чтиво 4 КАК НАШ ПЕТУШОК ХОТЕЛ В НЕМЕЦКОЙ КУРЯТНЕ ЩТЕЦ ПОХЛЕБАТЬ
      
      
      -------------------------------------------------------------------------------------------
      
      
      Ингр.1 ДОРОГИ ЖЕЛЕЗНЫЕ И ВСЯКИЕ
      
      Теги иллюстрации:
      Бандитские дороги России
      
       оссийские просторы - не маленькие, а о-ё-ё какие огромные просторы! Будто худосочные червячки, улитки, змеи процара-пали свои пути в камне, грунте, обозначили в песках вечную тягу к пе-ремещению массы хоть куда-нибудь подальше от насиженного места. Вот что заставляет двигаться людей?
      
      Для преодоления человеческих расстояний (особенно в кандалах, а также на сменных лошадках с нумерными колокольчиками на дугах и с почтовыми отправлениями в мешках, даже на резвых скакунах, везущих дотелеграфные военные циркуляры, защищенные от постороннего взгляда всего-лишь сургучами) требуется немало мастерства.
      Сколько таких циркуляров было отнято и порвано по дороге любо-пытствующими и, порой даже не умеющими читать разбойными упол-номоченными?
      Об этом никто не думал.
      Надо доставить пакет - под козырёк и помчал!
      Надо отобрать - отобрал и прочёл.
      Не пригодилось чтиво - выбросил. Или приспособил для туалета.
      Не понравился посыльный рябостью, робостью, рвением, наглыми глазами, криками о помощи, обещанием мести - пристрелил его и концы в воду (синонимы: и делу конец, шабаш, кранты, баста, точка).
      Каков русский язык! Каково разнообразие обозначений смерти! За-стегни мне молнию на ширинке моей памяти, о божественная Первопо-чта!
      Сколько при этом пролито крови! Мама ро'дная!
      Реки этой жидкости окружают аллеи мёртвых.
      Аллеи мёртвых раскинуты по берегам эритроцитных рек.
      Сколько сляпано по-быстрому придорожных крестиков, если узна-ют, конечно, родственники и попутчики последнюю биографическую историю несчастного посыльного, путешественника, путника? Опасны эти профессии в применении к русским дорогам.
      В безрессорных бричках с побритыми, именитыми ссыльными и на обычных телегах с переселенцами, и даже для набитых социалистиче-скими каторжными теплушек, снабжённых бодро лязгающими колёса-ми, исстари времени требовалось больше, чем для пересечения с анало-гичными целями - хоть вдоль, хоть поперёк - любой, не объятой войной, европейской державы.
      Война и революция в контексте дорог - мероприятие особое.
      Понятие времени в ратно-дорожном пространстве непредсказуемо и одновелико между перевалочной станцией, незапланированной оста-новкой и конечным вокзалом.
      Оно равно расстоянию между жизнью и смертью.
      Между прочим, в изначальные времена вокзал был местом развле-чений. С ресторацией, платформой для наблюдения за поездами, это было шоу, там сидели дамы с зонтиками и махали ручками друг дружке, со сценой, певичками, голыми стриптизёршими на столах, жратва на животах, между грудей, самое вкусное в устричном районе, сверху лип-стик салата, веточка укропа, рядом чашечка соуса, макай и кушай... Смотреть можешь не отрываясь: никто из дам тебе плохого не скажет, они все как одна рота солдат женского легиона - лесбиянки плюют на тебя ненужного, с отростком мужской принадлежности, который после первой рюмки становится невидимкой, ибо скукоживается в стручок, горошек, гашек, гашетка, стреляют... Опа, перебор, кажется что-то попуталось со временем...
      Вот, да, да, да: другое дело - передвижения во время войны.
      Военная дорога равняет безбилетного генерала, едущего на фронт, с мирным обывателем, приобретшим ничего не гарантирующий клочок бумаги в обмен на шмот сала, завернутый в революционную газетёшку "Искра" и газетищу "Правда".
      Тираж подпольной газеты отпечатан на уворованной печатной ма-шинке.
      Печатная машинка для пущей конспирации стоит в подвале губер-наторской фазенды.
      Тираж чистый позволял завернуть в него тонны революционной ва-люты - буржуазного сала.
      Тираж промасленный скрывал от посторонних глаз тысячи матрос-ских маузеров и кулацких обрезов.
      Оружие прячется в дорожных баулах, под дорожными завшивлен-ными тюфяками и в изящных дамских сумочках с бисером из Египта и стразами из муранского стекла.
      Россия по расстоянию с запада на восток держит с большим отры-вом прочно первое, мировое место. Для выяснения этой аксиомы ино-планетянину, читающему эти строки, достаточно бегло взглянуть на глобус.
      На железных, грунтовых и асфальтовых дорогах России иносказа-тельно и всамаделишно родилось немало писателей, гениальных воров, философов и мыслителей, шпионов, клофелинщиков, химиков, фальши-вомонетчиков, ядерщиков, бандитов и беспризорников. Все они отцы и деды себе подобных.
      Дороги России - это отдельная от государства страна, узкая и длин-ная до невероятности, порою механическими фрагментами неумело встроенная в политико-географическую карту. Пропорции их - полное говно. Золотым сечением тут вовсе не пахнет. Да и золото партий запро-сто так на дороге не валяется.
      Дороги - почти живые существа, они и весёлые ящерки, и угрюмые, тарахтящие, вечно несущее что-то несчастное в себе, транспортёрные ленты.
      Родные дороги это особо сказочная страна с невероятно неврологи-ческими симпто..., ой, просто нервными приключениями.
      Большинство из них не обозначено официальными границами и столбовыми камушками.
      У них нет начала и кричала, конца и молчала.
      Там нет надписей типа: налево пойдешь... направо... а если прямо, то вообще копец.
      Они паутиной накрыли Русь, а её пауки творят и безобразят, дёрга-ют, подтягивают и сжирают.
      Наши дороги, кроме скучных буквенно-цифровых обозначений, имеют яркие прозвища, иной раз навеянные именами главарей хозяйни-чающих банд.
      Железные дороги имеют назначенные сверху правила. Их вывеши-вают рядом с окошечками билетных касс. У мягких дорог правил нет. ПДД не в счёт. Ибо речь про настоящих разбойников, а не про ГИБДД.
      А что особенно важно, так это то, что и твёрдые, и мягкие дороги, имеют свои собственные неписаные законы, незнание которых не осво-бождает граждан от ответственности своею шкурою.
      Злыми и весёлыми гражданами придуманы изощрённые приемы нарушения служебных законов и норм добропорядочных отношений: одинаково как на простых, так и на железных дорогах. Злые граждане, например, особенно и не старались искать в Библии прописанных хотя бы намёком норм поведения на ЖД. Без правил им жить выгодно.
      Как известно, в момент написания со слов пророков и в поздних корректировках каждой конфессией на свой лад указанного всемирного меморандума доброты и рецептов оберега от прохиндейства, железных дорог и мирного использования паровой энергии ещё не было придума-но. Это является важной промашкой вездесущего, но ленивого Бога, не проконтролировавшего результаты творчества пророков-литераторов и миссионеров, не передавшего людям умнейших предупреждений и наставлений от бродячих лапотников и музыкантов.
      Боговым горепророкам не хватало материалистического мышления, экстрасенсорного мастерства и денег на машинку времени, чтобы быст-ренько сбегать туда-сюда и подправить свои пророческие писульки.
      Всякие есть карты, а разбойной карты до сих пор не составлено, и не было в древние времена.
      Другими - добрыми гражданами, - иной раз на основе личного опы-та, местами на основании опыта своих соседей, бесшабашного экспери-мента односельчан и родственников, не вернувшихся с дальних путей следования, с иногородних рынков, с отдалённых пасек и особо гиблых рыбных мест, пользуясь слухами и рассказами огрёбшихся и раненых придорожных горе-путешественников, задним умом бабушек и физиче-ским опытом дедушек выработаны правила выживальческого контрпо-ведения.
      Горе тем взрослым внукам, кто пренебрегал дедушкиными советами и не брал с собой в дорогу и не припрятывал бы под ветхую попонку укороченные вилы, колотушку потяжелее, или бердан с волчьей карте-чью, равно действующей хоть на настоящих хищников, хоть на ряженых в овечьи шкурки.
      Нарушители бабушкиных правил безопасности (бережёного Бог бе-режёт), ссылающейся на опыт неумелых предшественников и страдаль-цев, своей кровью добывали дополнительные доказательства обоснованности и поправдашнего, извечного и нешутейного их суще-ствования на дорогах просёлочных, проложенных по полям, степям и лесам. Что такое "по весям" - никто не знает, а коли бы знали, то без зазрения совести включили бы в список и "веси".
      До рождения графомана, словоблуда и полуудачливого полупутешественника Полутуземского Кирьяна Егоровича, назвать русские дороги Отдельной Страной, несмотря на наличие специального министерства и море поэтов-новословов, пока никто не догадывался и не решался. Хотя собственная милиция есть и на железных дорогах, и на прочих.
      Дороги Европы - более естественное, академически вырисованное материальное и географическое образование. Эти дороги, в отличие от вывернутых наизнанку русских дорог, конкретно связывают пункт А с пунктом Б.
      С иностранного отрезка А-Б можно временно свернуть на пункт В, развлечься в пункте Г, найти там девок и выпивку, сослаться жене или фаворитке на пункт Д, и при этом не заблудиться и не пойматься на вранье.
      Не по-бандитскому интимные, фундаментально задуманные, функ-циональные дороги Европы, не предназначены ни для каких иных мани-пуляций, кроме основной цели передвижения по ним. По причине коро-тышечности (даже не помогает их современная гладкость) не годны они для философских размышлений, корреспондентских записок, художе-ственного романописания, сочинительства планов революций, законодательных правок и криминальных изысков, что так часто слу-чалось и до сих пор натуральным образом происходит у русских.
      На железных дорогах российских земель, если в пути не пить водку и не иметь основным занятием лузганье семечек, раскорлупливание ва-рёных яиц или языкочесание с соседями - что тупят на противополож-ной лавке - принято читать книги. Или делать вид, что читают книги. А на самом деле косят глазом, ища в попутчиках шпиона, ловеласа, жерт-ву лохотрона.
      Оттого у нас такая просвещённая глубинка.
      На дорогах Европы вряд ли кто-то мог бы успеть быть зачатым, рожденным и брошенным единовременно. А в России - стране нелюби-мых, вечно подозреваемых и отверженных своих сынов, в частые смут-ные времена такое приключалось нередко, если не сказать - постоянно.
      За короткие пробежки по дорогам исторической Европы ни один из западных писателей не успел написать ни романа, ни мало-мальски стоящей повести. Все это делалось европейскими писаками по прибытии в родовое поместье, в городской дом, до постоялого двора или отеля, по заселению в ночлежку для бедных или в конченую съёмную мансарду с непременно запылённым оконцем во двор. В углах окна ещё более непременно дохлые мухи, комары и жёлтые с красным панцыри божьих коровок.
      В роковом и от этого не менее любопытном дворе, по мировому сте-чению обстоятельств, всегда проживает прекрасная проститутка, боле-ющая кровохарканьем, или, на худой конец, засыпает последним сном раззорившийся банкир, который только и ждет, кому бы успеть передать карту с местом захоронения сундучка, таящим в себе остатки золотого запаса и завещание с пропущенной строкой - для собственноручной вставки фамилии счастливца.
      Последним указанное место жительства - мансарда - это особо по-читаемое место для начинающих писателей-романтиков и политиче-ских фантазёров.
      Нашим путешественникам, особенно главному добытчику гвоздей синих и ржавых - Кирьяну Егоровичу 1/2Туземскому, объездившему четверть мира и измусолившему немало казённых простыней, это из-вестно не понаслышке.
      Катаясь по Европам, он в пути писал книгу. За это только надо уже ставить памятник. Осталось подумать: ГДЕ?
      
      ***
      
      
      Ингр.2 МЮНХЕН БЛИЗОК
      
      Сообразно строкам (вышеприведенной) декларации о правах человека на европейских дорогах, Мюнхен надви-гался на героев настоящего бестселлера бесконечно скучно и неотвратимо как обозначенный выше стан-дартно-европейский пункт Б.
      
      Теги иллюстрации:
      "Скучно", Бим блюёт в целлофан
      
       овно через шесть месяцев Туземский, сидя на работе ве-чером, писал именно это последнее (как говаривал кровосос Бим - "крайнее") предложение.
      "Скучно"... - выстукалось в клавиатуре.
      Именно на этом последне-крайнем предложении и слове "скучно" какой-то внутренний молоточек звонко тукнул Туземскому по черепу. Мозг скрипнул и тихо откликнулся. Как миниатюрная входная дверца гномичьего домика, в котором происходило то ли тайное совещание, то ли засекреченные похороны хрустальной царевны после изнасилования её гномичьей шайкой.
      Туземский осёкся, глянул в потолок, где потрескивала похоронными искрами люминесцентная лампа с едва подчернённым концом, и убрал руки с клавиатуры.
      Важны вам подробности? Тогда так, но быстро.
      Отодвинул в сторону мышь и крутанул себя в кресле. Остановив-шись, схватил ладонью челюсть; да так и завис в позиции мыслителя. Другая рука непроизвольно двигалась, совершая поглаживающий бег: от щёк ко рту. Легко преодолевала сопротивление щетины. Будто жен-щина ласкала модную теперь щетину от трёх дней. Это самая дорогая щетина в мире. Ибо это есть ключик к любви.
      Но только не для Кирьяна Егоровича. - Завтра побреюсь, - подумал он. - Или послезавтра. А пока и так хорошо.
      Большой палец попал в рот, оказавшись в критической близости - вроде кролика рядом с пастью удава. Зубы заученными движениями и подобно карандашной точилке принялись ёрзать по ногтю.
      - Все эти - молоточки, зубы - ногти, 72 этот блядский - неспроста. Это знак. Предупреждение. Всё идёт само собой. Он - Туземский не хо-чет, а ОНО прёт и прёт. Прёт и выпрЁвывает на бумаге.
      В расшифровке потусторонник знаков Туземский не силён. Образо-валась неясная пауза. А кино идёт. В кино даже пауза имеет смысл, если вообще разбираться в кино, а не в попкорне.
      72 в очередной раз смеялась над ним. Вирус! И он занялся остриж-кой ногтей, только что мерзко цокавших по клавишам.
      Ногтям он приписал главный вред, превращающий славный про-цесс формотворчества в дурацкую затею нескончаемого романописа-ния, в бесконечно тоскливую, обвислоухую заячью клоунаду с пёстрыми барабанами и зрителями - полными даунами.
      Туземский напугался как-то само собой выплывшего на поверх-ность монитора и увеличившегося до семьдесят второго кегля слова "скучно". Такого в его вордовской практике никогда не случалось. Он переправил кегль вновь на двенадцатый и снова задумался. Кегль снова перевернулся в номер 72. Да вот же блЪ какой!!!!
      - Кто-то доберётся до этой страницы... и до этого дурацки-русского огромного, несмывающегося слова-пятна "скучно". Как бы после того не потерять читательского интереса, вроде наперед преду-преждаешь.... - гадко и расчётливо думал графоман: ранее (с полгода назад) читательский интерес не колебал его практически никак. Разве что изредка графоман почитывал статистику в самиздате, и: если заблу-дившихся в его лесу читателей становилось меньше, то он поправлял какую-нибудь короткую фразку и роман снова выскакивал в первых строках как новинка. Мелькание в первых строках интриговало и заглатывало свежеинтересующихся.
      "Если позволил себе маленькое блядство, кончится блядством уже вполне половозрелым". Туземский позволял себе первое блядство.
      "Бред не может занимать полголовы, ему нужно все дисковое про-странство". Тут уже графоман Туземский начинал протестовать: бреда в его писанине - ноль и махонькая копеечка. Многословие в его романчи-ке - следствие жалости по отношению к прожитому им самим и его дру-зьями материалу, или как ответный удар в боксе за деньги. Раз за тебя сдирают бабло, то ты должен не просто завалить противника сразу после гонга, а сначала погонять по рингу. И красиво нокаутировать в самом последней секунде последнего раунда. Только люди (среди всех зверей) мучают друг дружку на потеху себе подобным. У них ум и склад. Ума. У каждого и ум и склад разные: один человек не похож на другого, комбинируясь в утробе сугубо индивидуально.
      Метод написания романчика у графомана до чрезвычайности прост. Имеется хронология - это основа повествования и напоминальник. Графоман списывал события торжественно, не сомневаясь в нужности их - даже самых мелких - и низменно. Так божья коровка, зная своё дело, ест тлю, набивая брюхо и защищая листы. Он лишь слегка напрягал память, вспоминая буквы алфавита. Он заглядывал в фотографии, которые освежали дальние впечатления. Детали помогают ухватить в глубине мозга топнущие физические ситуации и состояние души. Медленно погружающееся на дно биологического компьютера факты упорно превращают некогда трепетавшие жаром события в наискучнейшие файлы со значком "temp" .
      Степь! "Скучно"...
      Вот читает человек, всё ждёт чего-то яркенького. А по-прежнему всё едут герои куда-то, одинаково сорятся, одинаково ссут и ходят и ходят взад-вперед. Что смысла в такой писанине? Ну, встречается фа-сад, ну глянули, ну оценили, ну обсудили. ...Это литература или стенография? Когда сам внутри всего этого - не скучно. Даже наоборот - постоянно на взводе: то Бима оберегаешь, при этом надо по сторонам посмотреть. То лично за себя побеспокоиться и за свои впечатления. И пожалеть себя за начинание.
      Ради чего ехали-то на самом-то деле? Тупо прогнать по Европе для галочки, или всё-таки словить удовольствие?
      Уж всяко ехали не для ссор.
      Хотя сразу было видно - компания - не спевшаяся, та ещё.
      Один Порфирий чего стоит. Всё внимание на себя берёт. Он - герой, спору нет. И нехай! Пишется для него... Как подарок. Хотя, вроде бы поначалу и на спор. Плю - Вать! В кровать.
      Малёха, мать его... - отдельный вопрос. Симпатичен, крепок в пле-чах, далеко не дурак. Весь внутри себя. Не похож на обычного. Слегка отстал от живой жизни... - ну бывает такое, когда днём и ночью живёшь в компьютере. ...А копнёшь глубже - эгоист и умелый всадник на рыса-ковой папиной шее.
      Ксан Иваныч? Этот вдруг, не в пример прежним совместным путе-шествиям, взвинченный какой-то... Сын ли влияет, или не радует про-верочное сочетание сына с алкашами?
      - А если бы я всё это знал - поехал бы, нет? - спрашивает сам себя Туземский.
      И припоминает недавние сомнения. Да, было дело, подозревал о сложностях. И начальница спрашивала - не ошибаешься ли, может в другой какой раз, намаешься, не отдохнёшь. Предупреждала неодно-кратно.
      Туземский гордо отвергал пугалки, наверняка зная, что если уж ся-дешь в автомобиль и пересечёшь границу, то пути назад уже не будет. Если придётся терпеть, то всем. Может не поровну, но всем. Дорожные дефекты-нескладухи естественно будут тоже. Но будут и плюсы.
      Разные характеры, пьянство в салоне? Переживём - и не такое слу-чалось. И переживали как-то.
      Совершая суровый по-мужскому маникюр и думая неженскую ду-му, Кирьян Егорович - графоман постепенно взял себя в руки, и, кажется, повеселел. Потом отложил в сторону ножницы и нырнул под стол, брезгливо выудив оттуда урну с нутром, обёрнутым в полиэтилен. За-дорно сморкнул вглубь и повторил опыт ещё и ещё, не удовлетворив-шись качеством первой попытки. Дёргающееся самоосознание интеллек-туала в действии.
      Заканчивая маникюр, он ровно пять раз (опытно проверено) шлифа-нул зубами по твёрдым окончаниям большого пальца правой руки. Какая точность! Джойс, ты - отец моего джойстика! Мастер деталей в тумане! Слепая мышь, ориентация на слух, когда кота и мышеловку не видишь.
      Надо сказать, левой рукой маникюрного эффекта хрена когда добь-ешься. Попробуйте сами.
      Затем он выловил из стеклянной банки, приспособленной под чай-ный набор, нечаянно упавшие туда, слипшиеся с сахаром каштанового цвета крошки, залил их кипятком, глотнул получившегося кофию и, по-думав внимательней, утвердил слово "скучно" для вставки в сомнитель-ное по нравственности и по отношению к честному читателю предложе-ние.
      Затем решительно и с напором продолжил писательский процесс.
      Теперь он на все сто был уверен в небесконечности обещанной по-началу мюнхенской скуки. Не то, чтобы её никогда не было, но и не бы-ло так, будто её не было никогда.
      Да и не с теми героями Кирьян Егорович связался, чтобы так взять просто и нахаляву передать им до самого конца романчика вожжи уны-ния, которыми он, на минутку спасовав, предательски правил только что сам.
      
      ***
      
      ...В совсем недавнем русском прошлом весельчак Порфирий Сергее-вич в часе езды до Мюнхена вдруг заметно посуровел. Он, глядя в окошко, зарядил себя порцией пива, которое на поверку оказалось про-стой европейской водицей. С десяток километров он не знал, куда её выплюнуть. Для пива в желудке и в пузыре места были забронированы. Для воды - нет. Обезумевший от горя Порфирий не догадался открыть мобильное оконце и сплюнуть всю эту ботву на ходу.
      Может быть, и догадался, - кто его знает, сами спросите, пока он в здравии. ...Ку-ку, Порфирий, ты жив? - сбрасывает автор шуточную СМС-ку Порфирию. И тут же получает в ответ: "не даждетися блядьи". Написано дословно. Порфирий достаточно принял на грудь и не утру-дил себя грамматикой.
      ...Но совесть и обязанности главного гринписовца экспедиции не да-вала ему на это никакого права. С разбухшим ртом, который наполняла солоноватая минералка, постепенно разбавляемая и добавляемая непро-шенной слюной, бесцветным взглядом Порфирий встречал и провожал редкие придорожные часовенки и выцветшие крестики отдаленных ба-варских монастырей, спрятанных за верхушками елей. Он не отвлекался на аммиаком забытые заросли хмеля. Он не сопротивлялся обгону буд-нично спешащих к своим немгаражикам немавтомобилей.
      - Мужики, остановите авту', - хотел сказать он, не забыв для смеху поломать язык.
      Но не мог: щеки раздулись до невообразимых размеров и при по-пытке выговорить слово из уголков губ выдавливалась вода. В лучшем случае получилось: - "буль-бль" и совсем непонятное, истошное от бе-зисхода грудное "ффо-йаф-бб-бу!!!"
      - Порфирий щас блеванёт, - решил К,Е., который по опыту совмест-ного распития в кабаках Угадайгорода знал особые возможности само-сдерживания и опознавательно предупредительные приметы по части инициации порфирьичевого блевонтинного процесса. Несколько дней совместного путешествия подтвердили, что Порфирий за границей ни в чём ни на грамм не изменился. А мог бы, учитывая менталитет ино-странщины. Мы сами помаленьку приноравливались к иностранщине, чтобы совсем уж не обложаться пока ещё не на рогах.
      - Стойте! - крикнул Кирьян Егорович, - Порфирию снова плохо!
      Ему уже третий раз за день плохо. Столько квасить... Не удивитель-но, а было бы даже странно, если б не заплохело...
      - НЕ МОЖЕМ, - сказал злой водитель. Сейчас это Малёха.
      Он торжествовал над морально и физически поваленным Порфири-ем. Ради победы и баллов он был даже готов рискнуть порчей салона чужим (не своим же!) блевонтином.
      - АВТОСТРАДА! - добил он Порфирия Сергеевича. - Нужен съезд.
      Съезда нет. И Порфирию совсем погано. Обдаваясь жидкостью, ис-текающей из краешков рта, он разворачивается на сто восемьдесят гра-дусов, придавив сиденье коленями, из последних сил нашаривает в от-крытом багажнике полиэтиленовый пакет, набитый свежим мусором. Водопадом спускает туда всю воду. И, похоже, не только воду.
      - Бимчик, слабо было окошко открыть? - спрашивал его жалостли-вый деда Кирьяша, пронаблюдав и просочувствовав с начала до конца мельтешения несчастного.
      - Ёпть! Что-то не догадался. - Порфирий Сергеевич, довольный удачной развязкой, по-простому, как недотёпушный мужик в окончании сенокоса, подтирался рукавом. - Я вообще-то - Гринпис, я на ходу не блюю.
      - А в салон дак можно, - подначивал Ксан Иваныч.
      - У меня... было два... два часа... запаса, - с трудом подбирая слова, выговорил Порфирий, - а тут минералка с пузырями. Солёная. Этого стерпеть никак не могу.
      - Теперь нанюхаемся! - неожиданно сотряс салон тонкий на обоня-ние Малёха. Он поменял традиционное подносовое ворчание на муже-ственный вопль ущемляемого в правах гражданина.
      Возмущение его оправдано, хотя скидку всё-таки сделать было можно. Происшествие правильней было бы называть несчастьем, бед-ствием, а не запрограммированным случаем.
      Пользуясь общей панелью управления, Малёха открывает настежь все окна.
      В салон ворвался свежий мюнхенский ветер. Шелест скорости по-глотил все остальные звуки.
      - ...вода не пахнет, - отгрызлась ветром, переехалась шиной полови-на Бимовской фразы.
      - Кондиционер выключаем! - раздался по-генеральски командный и отечественно военный, запоздалый глас.
      Сбегай-ка, рядовой, за молочком. Десяток рядовых не вернулись с молочком. Немецкие снайперы не любят, когда перед ними бегают раз-ные там... за молочком советскому генералу.
      - Скоро Мюнхен, - особо сжатым голосом, со скрытым ремасте-рингом и смыслом неизбежности напоминает Кирьян Егорович, продол-жая диалоги путевой драмы. Хватить, мол, генералить, пора меняться с папой местами.
      Переднее кресло подалось назад. Из-за него высунулся чёрная мас-ляная чёлка, которая являла собой завершение приглаженной, с редко торчащими клочками - диссонансами, парикмахерской какофонии Ксан Иваныча. Два серых глаза с по-казацки вздёрнутыми бровями грозно сверкнули и пытливо уставились сначала на Кирьяна Егоровича, кото-рый располагался по диагонали от него. Глаза, потащив за собой голову, развернулись; и под сорок пять градусов от уха до уха, просверлили Порфирия.
      Малёха и Порфирий, не переставая браниться и что-то друг другу доказывать, по очереди открывают и закрывают окна, каждый на свой лад, каждый в свою пользу. Малёха говорит вполголоса, неслышным стрёкотом, не бесславя себя поворотом головы в сторону Порфирия Сер-геевича. Ему достаточно тонкого чувства презрения и выигрышной по-зиции за рулём. То бишь, он теперь, хоть и временно, но начальник.
      Малёхина европоизированная речь походила на сплошное француз-ское "ву-ву-ву-ву". Рандеву, вуаля, же ву при. Порфирий видит Малеху в минус три четверти, если начинать отсчёт с затылка, и отвечает ему далёким от деликатности скрипуче пилообразным басом. У него выхо-дило что-то вроде "гу-гу-гу-ды-ды-ды."
      Папа опять замолчал и не встревает.
      У всех виновных и втянутых в конфликт путешественников остри-женными флагами развиваются волосёнки.
      Заграничный зефир свернул бороду Бима в сторону России.
      Усы Кирьяна Егоровича встопорщились, кожа лица похолодела и натянулась, как только что осиликоненные анфискины груди. Надо же, под руку попалась!
      - Других сисек под рукой не было. Извини. Всё телевидение в твоих сиськах. - Так утешил актрису графоман Полутуземский, ставший на днях знаменитым, поравнявшийся известностью длинного языка с са-мой Анфиской.
      - Уменя все натюрально, - сказала Анфиса, - а ты бы в стеколко по-стучал, я бы ещё тогда показала бы.
      - А сейчас?
      - Ну, смотри, голубчик. Бабки с собой?
      - Фу, Анфиса! Я думаю, за бабки ты смошенничаешь.
      Анфиса сконфузилась, запахнула пальто и вытянула губки для про-щания: "Вас сибиряков - не проведёшь, как всех острословов не перере-жешь. Приезжай в Москву. Хоть расплатишься с долгами. В ресторанчик сходим. Знаю один, на ваш Провинциальный похож. Не отличишь".
      - Нека, помирать скоро еду в Сучжоу.
      - Да живи уж пока, живи у себя там уж, красавчик.
      - Слушай, а Антон Павлович, случаем, тебе не родственник?
      - Приедешь - расскажу. Познакомлю с Достоевским-правнуком. У меня новый проект. С твоим участием. Называется "Как выгрести из Туземского гонорар".
      - Браво! Уже горячее. Подумаю.
      - Ну, пока - пока, думающий Ты наш Буратинко. Поторопись. Плёнка жизни твоей кончается.
      - Пошла к черту.
      - Сплюнь. Сам нечист.
      На самом деле они любят друг друга. Пусть на расстоянии.
      
      ***
      
      Дело происходит в среду, а не в субботу и даже не в Октоберфест, поэтому единственной иностранной машиной на необлёванной Порфи-рием трассе был автомобиль с российскими флажками на бамперах.
      Ксан Иваныч отдыхает вне руля. Малёха увлечён доверенным во-ждением. Кирьян Егорович изредка общается с отодвинутой в сторонку, ненужной покамест надоблачковой вассожелезновой иностранкой Кать-кой.
      Через несколько иностранных часов после отдыха на площадке и знакомства с немецко-русским шпиеном Николаем Петровичем - это кому как, - пусть эти часы выражаются в расплывчатой цифре "три плюс-минус десять минут" - совершенно плёвой для русского человека, машина марки "Рено", посвистывая шинами, сначала антигероически и незаметно спустилась в равнину, а затем плавно, как многоразовый чел-нок в атмосфере, заехала на сможистую городскую черту.
      Наших путешественников, набивших на спидометр не одну тысячу километров, не встречали подобно козлевичам и остапам бендерам ни флагами, ни транспарантами. Их обмытый дождями, обветренный ав-томобиль с русскими номерами и одиноким чешским лэйблом, заворо-тившимся с уголка, а также с сидящими внутри посидельцами, находя-щимися в разной степени пьянства и трезвости, попросту как бы вообще никто не замечал.
      Только томящаяся унынием космическая Катька изредка давала о себе знать, периодически пророча не особо важную информацию, наме-кая на пристыкованные съезды, ведущие к пунктам помыва и к местам платно покусывающего розлива топлива. По дорожным знакам и каче-ству дороги, ведущей прямо в столицу Баварии и так было всё видно.
      Владелец руля - Малёха, по настоянию отца, ближе к Мюнхену по-немногу начинает сбрасывать скорость. Потом папа, чувствуя оконча-тельное, ставшее критическим уплотнение движения, меняется с Малё-хой ролями и вновь занимает генеральское кресло. Окна папа закрывает, приведя их в стандартный режим. Шум исчезает. Запах вместе с целло-фаном выкидывается наружу в виде исключения из гринписовских пра-вил.
      Толстый и настоящий мировой Гринпис в это время отвернулся. Он занялся разборками причин и последствий только что опрокинувшегося в Красном море танкера, и мерзопакостного преступления русских в Германии не наблюл.
      Ответственный за мелкотравчатый путевой Гринпис - Порфирий Сергеевич Нетотов-Бим -совершал преступление не по своей воле. Он, отстаивая свой статус, вначале пытался воспротивиться: "Пусть поле-жит ещё, до хостела, - упрашивал он товарищей. - Вонять не будет. И нечем. Там исключительно минералка со слюнями. Я этот целлофан в другой пакет заверну и спрячу. Надо будет - так в два слоя. Как скаже-те. Я солдат".
      Но по гневному настоянию папы и со сморщенного согласия остав-шихся путешественников, ему пришлось согласиться с большинством и вышвырнуть пакет далеко за дорогу в жиденькие кустики. Пол салона и кресло он без всяких подсказок и приказов подтёр по собственной ини-циативе. Для этого нащипал весенней травки, пробивающейся среди щебня и камушков обочины.
      По завершению преступления Бим вытер пахнущие криминалом ру-ки о спинку Малёхиного сиденья. Показушно, глядя в Кирьяна Егоро-вича: видел-нет, как я его уделал?
      От нечего делать, глянул в окно, вспомнил свою профессию, на вре-мя оставленную дома.
      Архитектурный профессионал, а также литературный, верноподан-ный, частный и бесплатный критик Порфирий Сергеевич Нетотов при-липает блямблями к стеклу. Он работает на книгу не за деньги, а по зову сердца. Или, лучше сказать за будущую звездатость. Он погляды-вает на мелькающие фасады и пытается определить в них сходства и различия с милой сердцу русской пригородной застройкой с тем, чтобы потом на любой пьянке с коллегами по цеху, или в серьезном муници-пальном споре аргументировать "наши и их" архитектурные плюсы-минусы.
      Для домашних аргументов он приготовил одно важное наблюдение: в Мюнхене, оказывается, не акцентировано понятие "пригорода". Вер-нее, пригород, конечно же, был, но в нем отсутствовали характерные для любого российского захолустья опознавательные символы. В нем отсут-ствовали стандартные хибары с косыми и разношёрстными оградами, сделанными из того, что нашлось во дворе - это раз. Два: отсут-ствовала разбитая на колдобины и колеи дорога. Вернее, дорога, конечно же, была, но колдобин не было. Не нудилась худая, пригородная скотинка - это три.
      У российского домашнего животного, по бимовскому пониманию, для этого не хватает сил и нет желания почём зря ржать и мычать. Немецкая скотина, жирная и довольная жизнью скотина (даже скотиной её по большому счёту назвать стыдно, ибо она - королева пастбищ, а вовсе никакая не скотина)... на пригородных лугах радостно реагирует нескотина на автосигналы. Одна рыжая коровёнка так же осознанно, как и пастушок их с биноклем, может проследить вас любопытным взгля-дом: "Исчезли эмигранты за поворотом".
      - Растворились в глянце цивилизации, - оспаривает корова пегая, она поэтесса полей и начальница гурта, умница. И бока её облизаны жидкостью из шланга, и копыта не стоптаны, а на острых, крупнорогатого типа шпильках.
      Большие и средние, непритязательные, но аккуратные дома, габа-ритные заводы, больше похожие на громадную подарочную упаковку, только без бантиков, толпятся по сторонам автострады там и сям, не вызывая причинных тягостно-родных ощущений, возникаемых при при-ближении к городу русскому. Это уже четыре.
      Движение по русскому пригороду напоминает каждому нашему земляку грустный по необходимости путь на кладбище для встречи с могилками близких. Это пять.
      И хорош на том! - Подумал Порфирий, и записал перечисленные ар-гументы в свою не совсем-таки трезвую память.
      Машина сползла с автострады и незаметно влилась в городскую сеть. Где закончился платёж за пользование автобаном никто не заме-тил. Зато все отметили, что появились значки с кроликами, улитками и оленями, перебегающими кто как может черту автотрассы .
      Малёха, падший было духом после проведенных за рулём несколь-ких отчаянных часов, при приближении Мюнхена зашевелился. Учуяв скорое прибытие и долгожданный отдых на мягкой постели, он удовле-творенно крякнул. Потом развалил сиденье, закинул голову назад, при-крыл глаза, успокоился. Но тут же, вспомнив, что давно не баловался дымком, проделал те же телодвижения в обратном порядке.
      Достал зажигалку, сигарету. Нажав кнопку, образовывал через щёл-ку пепельное общение с внешней средой.
      Папа отключил кондиционер.
      - Малюха, Киря, снимайте Мюнхен. Кончайте перекур, - нравоучи-тельно произнёс Ксан Иваныч, искоса и с лёгкой укоризной взглянув на Малёху.
      В салоне имеется гринписовская пепельница, которую Малёха из юношеского протеста в семидесяти процентах игнорировал.
      Через зеркало заднего вида Ксан Иваныч углядел темя Кирьяна Его-ровича с взъерошенными волосами. Голова К.Е. приткнулась испод, и Ксан Иванычу кажется, что К.Е. некстати собрался блевнуть, поддержи-вая постпитьевые манеры Бима.
      - Да чё за ♂йня! - злится он, - как заразные все там сидите. Кирю-ха, достань пакет! В ноги брось, а! Пустой возьми. Пригодится.
      Кирьян Егорович, естественно, не понял. Зачем? Может Ксаня пива захотел:
      - Бим, у тебя в пакете осталось пиво?
      Бим полез за пивом: "Держи".
      - Да я не хочу. Это Ксан Иваныч возжелал.
      - Ксаня, держи! - и добрый Бим подал баночку Ксан Иванычу.
      - Не понял! Мужики, да вы все о♂ели!
      Бим "получил" за непонятливость Кирьяна Егоровича. Известный приём мелкого товарищеского предательства.
      Через сто метров: "Эй, народ. Не спать! Всем взбодриться! Ха, смотрите, а вон BMW впереди!"
      Радостно и резко, как в утреннюю побудку, кричит Ксан Иваныч.
      Всемирно известное здание BMW, с фасадами, побитыми на ромби-ки и публиковавшееся в своё время в лучших журналах по архитектуре, буквально за пару лет выпало из рейтингов, но, тем не менее, продолжа-ет интересовать гостей Мюниха бочкообразной группкой офисов, бойко скруглённой архитектурной чашкой музея и объёмистым, познаватель-ным автомобилехранилищем: вот как мы уважаем отечественное авто-мобилестроение; а вам так слабо?
      Бим щёлкает клапаном банки. Льёт содержимое в ненасытные по-троха.
      - Скоро поворот налево! - не поддерживает пафоса Ксан Иваныча Кирюха, которому было бы, разумеется, интересно посмотреть на BMW вблизи. Но он, вглядываясь сквозь очки в навигатор, а поверх очков - в пролетающие перекрёстки, честно выполняет доверенное ему послуша-ние, - у меня прибор, промажем с поворотом!
      - Прибор... что? А-а, - вспомнил и осёкся Ксан Иваныч, - Порфи-рич... э-э, Сергеич! Художники, мать вашу, снимайте давайте.
      - Не буду я снимать на ходу. Не♂ плёнку зря тратить, - не по-человечьи смирным голосом огрызается Бим.
      Отчего смирение? Ах вот в чём дело: он вспоминает чешскую пере-палку с Ксан Иванычем по поводу хмеля и фотосъёмок хмеля на ходу, перепалку, оборотившуюся долгим неразговорчивым антрактом. Ан-тракт предстаёт хуже самой трагедии - антракт без буфета, пива и конь-яка.
      За три прошедших в непрерывном движении часа Порфирий сделал кирьяновским фотоаппаратом всего два снимка. Оба снимка представля-ли собой запечатленные в зеркальном потолке салона его и кирьянов-ские коленки. Между колен размещён отдыхающий навигатор и пачка только что открытого "Винстона суперлайт". Снимки он сделал для соб-ственного успокоения и ради криминальной фиксации обстановки на случай предстоящей аварии. Авария непременно должна была состоять-ся оттого, что отец усадил за руль Малёху.
      Кирьян Егорович в редкие (к счастью) часы Малёхиного вождения, опасаясь за свою жизнь и целостность товарищей, сжимался от страха. Были бы сзади ремни, он пристегнулся бы ремнями и дополнительно обернул бы голову шарфиком, а шапочкой прикрыл бы самопроизволь-ные, животные, кошачьи, озеленелые конвульсии глаз. Он, судорожно дёргая головой во все стороны, наблюдал за дорогой, чтобы вовремя сформулировать и выдать спасательную подсказку.
      П.С. Бим, пропутешествовав с Генералом Байкалы, Горные Алтаи и пыр, никогда - ни днём ни ночью - не смеживал веки, за что многократ-но был устно восхвалён САМИМ.
      К.Е. стал искренне и профессионально наблюдательным, так как по-просту ХОТЕЛ ЖИТЬ.
      Сладкая парочка - Бим + К.Е. давали практические советы. Моло-дой человек - начинающий водитель. Горячность и неразумность в час-ти превышения скорости и безумным обгонам - вот его доблестный порыв. Похвалите его за смелость, читательницы! У него ещё и хер есть. Ёжьтесь там сзади от страха, герои долбанные.
      Отец, беспокоясь за всеобщую целостность, поддерживал товари-щей. В особенности тогда, когда Малёха норовил перестраиваться в условиях чрезвычайно сжатой дистанции между участниками движения. Немецкие и русские правила повелевают поступать одинаково. Физику безопасности Малёха будто специально для старичков (папа не в счёт) игнорировал: бойтесь меня, эй там, чортяки сзади!
      
      ***
      
      - Плёнку вспомнил... в цифровике. Остроумник. Паразит и нахлеб-ник, - подумал Ксан Иваныч о шалопуте Биме, - Малёха, ну ты тогда давай, что сидишь!
      - А что тут снимать? - спрашивает ленивый немногослов Малёха, элегантно надкусив и выплюнув под ноги фильтр сигареты. Так ему забористей курить. - Пустота. Ничего нет.
      - Чапаев и Пустота, а не просто пустота! - совсем некстати вспом-нился Кирьяну писатель Еевин, которого Малёха явно не читал, а сам Туземский прочёл и Чапаева и Пустоту буквально накануне.
      Малёхе архитектура Мюнхена не интересна, если не пользоваться другими, более крепкими и точными синонимами из матершинного сло-варя Чена Джу. Словаря Чена Малёха не изучал по той простой причи-не, что роман тогда ещё не был написан и не мог быть написан по его пониманию в принципе никогда. Не хватало ещё, чтобы пьяницы книжки писали! А если роман все-таки случайно как-нибудь бы написался, то Малёха из принципа все равно не стал бы его читать. Ибо ему заранее известно, что Кирьян Егорович (как любой неадекватно относящийся к Малёхе гражданин) не упустит шанса всячески увеличить его, совсем масенькие Малёхины недостатки, идущие от наивности души, и не от-метить никак его кристально-позитивных качеств, которые Малёха чи-сто из скромности тщательно скрывает.
      ***
      
      Малёхе надо поскорей добраться до чистых простыней, а до того успеть пообщаться с лучшим другом по имени Интернет, который помог бы уточнить ему место размещения драгоценных басовых колонок, ожи-дающих его в Мюнхене как лучшего голубого друга.
      - Ну как, ну как... - суетится Ксан Иваныч, обеспокоенный индеф-ферентностью Малюхи в отношении архитектуры - матери всех наук и его основной работы, кормящей многочисленных жён, детей, сотрудни-ков и сотрудниц, в том числе и Малёху.
      
      ***
      
      Малёха в своё время пытался было пойти по стопам отца. Но после пары попыток осилить сессию Малёха решил, что курить травку и со-сать из горлышка "Кадарку" - занятия куда более интересные, чем нуд-ная учёба и нервные сессии, отвлекающие его от развлечений с дурью и музыкой. Практическая архитектура была ему не только не интересна, а ненавистна как напоминание о зря проведённых в институте месяцах.
      - Что увидишь, то и снимай, - поясняет отец, - вон BMW, вон пла-кат, вон дома какие, видишь! Снимай, что нравится. (папа добр и щедр!) Вон смотри, президент на баннере. С бабой!
      На "бабе" Ксан Иваныч заметно повеселел. Стекло заднего вида от-разило и замельтешило по тылам салона ликующие искорки. Бим заме-тил сверкающее лицо Ксан Иваныча, но промолчал.
      - Улыбка у Саши - что чугунный набалдашник... у Поддубного, мать его ити. Звёзды из глаз... да лучше не клювать... - Таким художе-ственным макаром Бим оформил нынешний актуал.
      - Чему радоваться, бумажных баб что ли не видел? - думает он, и снова утыкается в окно. - Кирюха, тебе помочь? - для отмазки спраши-вает он главного навигатора. При этом не удосуживается поворотом головы (он ЗАНЯТ изучением СТРАНЫ и её АРХАНАЛИЗОМ).
      - Справлюсь, уже близко, ещё пара поворотов и мы на месте, - отве-чает штурман.
      - Мне... ничто... тут... не нравится... - заявляет с особенно выгнутой растяжкой Малёха.
      Машина остановилась на красный сигнал. Малёха рассмотрел бан-нер подробнее.
      - Это вовсе не президент, - сказал он, - и не премьер, и не канцлер. Это мужская оппозиция. А баба - для сисек. Снимать что ли?
      - Дак и сымите уж, - шутил отец. - Всё оплочено.
      Малёха, обожающий больше всего - после музыки, конечно - ин-тернет, - противник всех женщин (если не считать беззаветно предан-ную ему и потому чрезвычайно полезную мать). Женщины доставляют ему одни только неприятности и требуют заботы. То, что он сам являет-ся плодом и живым доказательством любви родного бати и матушки, не делает это аргументом в споре о подозрительной нужности женщин и любви вообще.
      Малёха, попробовавши как-то по пьяни задрать ноги парочке мгно-венно отдавшихся студенток, понял смысл жизни. Жизнь это продаж-ность тел и вечная суета вокруг куска хлеба. Чистое творчество - вот его жизненное кредо. Отряхнувшись, возмутившись, осознав, он стал рьяным противником не только ранних половых сношений с женщинами, но и вообще всех браков. Особенно возненавидел девочек-одногодков. Торопящиеся, трахающиеся напропалую девочки-одногодки раздавили его чистые помыслы, не пожелав хотя бы для вида посопротивляться, дать поухаживать за ними, чтобы отдача выглядела не данью низко пав-ших, а мясом, отобранным в борьбе с недостойными этого мяса.
      - Суки они все, - сказал Малёха, вспоминая былое.
      - Вот те и сыночка. Оригинал. Не знал, не знал. Надо бы вечером поговорить, - думал Ксан Иваныч.
      А вместо этого: "Снимай. Ну, ты что, в самом деле. Зря, что ли, сюда ехали?"
      Малёха понимает, что, хотелось бы ему этого, или нет, но ему при-дётся отрабатывать уже полученные, а ещё пуще - будущие подарки отца; и он нехотя достал мобильник.
      - Ты это, мой фотоаппарат возьми. Он лучше будет. Давай, давай, - подбадривал отец, прищуря убывающим месяцем правый глаз. Левый - округлённый - наблюдал за дорогой.
      Малёха лениво и через "не хочу" снимает оппозицию с сиськами. А оттого, что долго стояли на светофоре, художественно выпендрился: он снял через зеркало зелёную рекламку со стоимостью ЭКО-бензина...
      - ...сваренного на подсолнухах, - добавляет недотёпа Туземский... и моментом попадает в дисквалификацию.
      
      ***
      
      
      Ингр.3 УЛЮ-ЛЮ
      
      Теги иллюстрации:
      Выгрузка шмоток, поваленный столбик,
      улюлюкающие немцы
      
       авигатор на сей раз отслужил отлично.
      Без всяких приключений, машина въехала на Байернштрассе. И Бим запел песню победителей, рвущихся в Берлин, только на свой лад:
      
      Баварская улица
      по солнышку идёт
      и па-па-па-па-па-папам
      и па-па-па-па-па-папам
      на запад, на за-а-пад
      нас в хостел приведёт....
      Еврейская мумия
      по улице идёт
      и па-па-па-па-па-папам
      и па-па-па-па-па-папам
      нас в Мюних приведёт.
      
      - Хорош, Бим! Трещотку закрой.
      Чуть погодя, все, исключая Ксан Иваныча, занятого своим води-тельским ремеслом, почти что разом уведели непритязательную надпись "Hostel" на козырьке простого, словно обернутого в серую тряпицу че-тырехэтажного кирпича с прорезанными в нём однообразно квадратны-ми отверстиями.
      - Вот и приехали, - возрадовался успешно проведённой навигацией Кирьян Егорович. Он тут же выдернул шнур из прибора. Навигатор за многие дни путешествия при всей его очевидной пользе надоел ему хуже горькой редьки.
      - Сейчас бы редьки натереть! - сказал Ксан Иваныч, словно проник-нувшись в мысли К.Е..
      - С хренчиком!
      - С чесночком.
      - С укропчиком.
      - Не Россия вам, Германдия. - Бим умничает географией.
      - О-о-о, хренодёру бы.
      - Курящая кошка хрена не съест! - Все знают домашнюю аксиому Кирьяна Егоровича про пельмени.
      - Ха-ха-ха.
      - Бери правее, жми бордюр.
      Веселеет Малёха Ксаныч. Подушки совсем близко.
      - Вот он Мейнингер. Живой, падла, - сухо комментировал Бим, по-ка Ксан Иваныч неуверенно готовил поворот.
      - Это просто хостел. А наш где? - запротивился и засомневался в столь простой победе навигатора Ксан Иваныч.
      - С ♂я ли? Это наш хостел! Наш! На Байернштрассе. Сколько тут может быть хостелей? Не опята, поди, - возвопил Кирьян Егорович.
      - Доставлено точно по адресу. Катька подтвердила.
      Бим укоризненно взглянул на Ксан Иваныча и поддерживающе на Кирьяна Егоровича. Развёл при этом руки в стороны - извини, мол, брат, за товарища. Совсем он сдурел от непогрешимости и огромности руко-водящей роли.
      - Не верю. Слишком просто, - подтверждает бимовское предполо-жение о схождении с ума недоверчивый генерал-человек.
      - Стоянка. Тормози, - мягко командует непонятливому отцу Малё-ха, заметивший значок "P" на синем кружке. Он помогает и досадует на отца, который сейчас проигрывает пожилой галёрке. Партия идёт на скорость соображения.
      Отец для него, за некоторыми исключениями, - непререкаемый ав-торитет. Сын алчет того, чтобы это было очевидным. Всегда и для всех.
      Доптекст под буквой "P" Малёха заметил, но, оценив его как ничего незначащий, перевести на русский не удосужился. И не смог бы, не зна-ючи ихнего.
      - Где стоянка? - засуетился сумлевающийся по-прежнему Ксан Иваныч. Но, тем не менее, он доверился Малехе, снизив до самого ми-нимума скорость. Черепахой с поворота заезжает на крохотный пятачок и останавливается. На стояке стоит с выключенным двигателем не-большой фургон с надписью "Метро". Ближе к крыльцу хостела примо-стилось несколько велосипедов.
      - Молодец, Малёха. Выходите все. Я щас без вас развернусь, - ве-лит отец.
      - Папа, а я куда? - засуетился молодец. Малёха никак не мог сопо-ставить себя со словом "все". По большому счету он был вовсе не "все-ми", а великим и могучим СЫНОМ генерала экспедиции. Ибо сын и всё тут. Этого уже достаточно. Но, ещё он, не в пример старичкам, знал по-верхностный английский. Он всяко должен был бы иметь для начала хотя бы одну льготу - не бывать округлённым наравне со "всеми". Ради этого он был готов подчиняться отцовским приказам. Но только от-цовским, а не этим... задним алкашам... Кирьяна Егоровича, традиционно пьющего в два раза меньше Порфирия Сергеевича, но, как ближайшего приспешника Бима, он тоже причислял к этой категории.
      - Всем на рецепшен! - велел Ксан Иваныч, взглянув с некоторой укоризной на Малёху, - а там сообразим.
      - А шмотки? У меня сумка! И компьютер. - Сын перепугался не на шутку, радея за целостность дорогого ему шмотья.
      - Не пропадёт. Я гарантирую. Вылазьте!
      Старички шустро вывалили из машины, сгребя с собой подручную поклажу. Малёха насуровив лик, нехотя вышел тоже. Поставив на бор-дюр пакет, он приостановился на тротуаре и по-спортивному резво подрыгал ногами. Сгибал и разгибал молодые, тем не менее затёкшие хуже старца колени.
      - Ну вот же оно: "Meininger City Hostel"! - показывал Кирьян Его-рович на спрятавшуюся среди веток вторую, теперь уже наверняка, на тыщу процентов определяющую его правоту, надпись. Но, к великому сожалению, слов его никто не расслышал. - Кино, чёрт его... без вины блядь виноватая.
      Отдыхающие у витража служивые люди, - два грузчика и перекури-вающий молодой бармен, - переглянулись, засуетились, оценивая ситуа-цию с вновь прибывшими постояльцами. Стали тыкать пальцами в таб-личку под знаком стоянки и что-то вразнобой объяснять "для русо недо-тёпо".
      - Diese ist kurz Parkzone nur für Hotelgäste! , - вестимо. Улю-лю!
      Ксан Иваныч воспринимает служивую как грандиозный упрек всем. А в особенности за свою грандиозную промашку как водителя. В башке его, начиная с России, засело и безвылазно торчит понятие "штраф". Понятие за границей больно кусается.
      Ксан Иваныч несолидно резко распахнул дверцу машины, полувы-валил тело. Привстав одной ногой на ступеньку нервно зарычал (разумеется Кирьян Егорович с Бимом виноваты): "Ну, вот! Заехали на штраф! Что теперь? Быстро... быстро думайте, мужики".
      Термин "мужики" обозначал уже что-то более-менее приемлемое. По крайней мере обозначал он уже не врагов, а совместно пострадав-ших.
      - Тут нельзя долго стоять. И всего-то, - догадался Кирьян Егорович. - Тут служебная стоянка, - добавил он максимально ласково, чтобы лишне не повергать генерала в ужас.
      - Иваныч, отъезжай пока nachuy! - изрёк Бим.
      "Nachuy" в данном контексте означало "медленно и не торопясь, в сторонку".
      Видно было, что жившие в мозгу Ксан Иваныча ожидания по поводу тотального отсутствия стоянок в Мюнхене неминуемо оправдались. И теперь все добровольные советчики и chueвые навигаторы стали разом виноватыми: "Куда, блинЪ, уезжать? Куда завели (сусанины huewы)? Да что же, блинЪ, за huynja опять такая! Там же написано - в хостеле есть стоянка!"
      Ксан Иваныч ссылается на явно не оправдавший себя рекламный буклет, дотошно проработанный на Родине в плане наличия стоянки или гаража как основного предпочтения при отборе места жительства.
      - Да, Ксаня, ты не волнуйся. Встань пока здесь. Временно. Потом придумает. Расспросим. Не боись, - крутанул головой по сторонам и мгновенно сориентировался Порфирий Сергеич. - Кирюха, дуй на раз-ведку, ты же знаешь немецкий. Ксаня, я руковожу полётом. Верти руль. Слушай мои команды!
      - Переулок с гаражом, говорят, в десяти метрах за углом хостела.
      - Чёрт, далековато!
      Ни хера себе. Какой нежный.
      - Ключи, где ключи?
      - Адрес, Кирюха! Включай джипиэс.
      - Не известен адрес. Джипиэс у вас в поклаже. Гараж просто за уг-лом.
      - Есть ли вообще этот чёртов гараж, - бурчит Ксан Иваныч, не веря ни кому, кроме себя.
      Малёху пугает перебранка старичков, ему не хочется попадать под горячую руку отца (он первым скомандовал заезжать на стояк) и поэто-му на всякий случай - от греха подальше, он вприпрыжку ретирует в рецепцию.
      Бим по заведенной привычке мгновенно забывает таящуюся в недрах мозга злость, заходит в тыл машине и начинает руководить ма-нёвром как настоящий оператор, профессионально размахивая руками.
      - Давай, давай назад, руль вправо, тут у тебя ещё метр и сто... стоп... пятьдесят милли'метров. Стой! Теперь вперёд и руль влево...
      Ксан Иваныч плюёт с досады на мятый рукав, кожа лица краснеет. Глаза, подняв брови, абсентно ширились, начиная ещё на подъезде к хостелу. Он лихорадочно маневрирует, и, не смотря на все ухищрения Бима, валит набок бетонный столбик. Звякнула цепь. Тут же радостно хавкнули немцы.
      Вах, вах! Русский вах. Ксан Иваныч выскочил из машины. Псы окончившейся войны (дождались победы хоть тут), услышали настоя-щий, многоэтажный, высоколитературный русский мат.
      - ♫♫♫ - хайланил Ксан Иваныч во всю Немецкую.
      Они только посмеивались. Им к постоянным промашкам русских не привыкать. Мат-имат им нов, зато смысл понятен без перевода: так рус-ские сердятся! Поделом. Даже свёрнутый столбик простили.
      Бим с Кирьяном расшатали столбик и восстановили его первона-чальное вертикальное положение. Образовавшуюся щель заткнули трав-кой.
      Немчура посмеивается.
      - Суки вы все. А эти - хрёки тупые! - сказал генерал-холерик почти шёпотом. - Травы добавьте, это вам не гадальная трава, не жалейте! И притопчите. Потыкайте. Палкой вон!
      Глаза его выдавали степень внутреннего бешенства. В отечествен-ной ситуации оно стопроцентно выплеснулось бы наружу. Мало бы не показалось. А здесь надо держать себя в руках ежовых.
      Немцы перевода русских сук и таких же кабанов не знали и продол-жали лыбиться. Биму и Кирьяну Егоровичу несколько не по себе. Сук они не заслужили. Но они как солдаты сержанта понимали, что в холеру даже лягушка виновата. Побудем лягушками со скорпионом на спине, который ужалит, дуралей, не переехав реку. Не привыкать русским изде-вательств и хамства от Европы. Европа, она на самом деле разная. Толь-ко попадаются чаще почему-то прохиндеи и уличные мудрецы.
      За стеклом витража, отставив в сторону юношеские кии и баночки с энергетиками, выстраивается школьная группа наблюдения, абсолютно не сочувствующая, скорее ждущая легкого и зубоскального следующего происшествия с какими-нибудь наказательными последствиями. Улич-ный мальчик снял сценку на мобильник. Его подружка поставила теле-фон на звукозапись и выставила вперёд как микрофон при снятии интер-вью.
      - Сука! - сказал Ксан Иваныч.
      - Кто?
      - Она.
      - Да ладно тебе. Нормальная дивчина. Школьница. Ей же похва-литься надо перед своими. Может она - будущий лингвист. А тут как раз я стою. Меня же надо будет по полочкам разложить?
      - На немецкие полочки не будут. Ты же доброго не напишешь.
      - А ты как догадался?
      
      ***
      
      Вестибюль битком забит прибывшими клиентами - малолетками и древними старушками со своими мужьями - пенсионерами.
      Малёху, как самого молодого и не опытного в управлении мускула-ми переноса тяжести, поставили сторожить шмотки.
      Трое умных и в разной мере кряжистости стариканов принялись вы-гружать вещи. Стали носить их, складировать на стульях и на пол ровно напротив рецепции. Тем суживали проход и усугубляли условия стол-потворения очереди, грудящейся у стойки.
      - Тэкс, а где тут пожарный выход? - думает тёртый перец, извест-ный планировщик путей эвакуации Кирьян Егорович.
      - Куда бежать, если что? Даже метра двадцать ширины нету, не го-воря уж о полутора, а то и по расчету больше потребуется, - глядите волосатые, сколько их тут много - жертв пожара. Начнут спотыкаться, подавят друг дружку. Стёкол не догадаются побить...
      Выносимого впрок скарба как всегда оказывается полным-полно.
      Ощущение, что путешественники приехали не на день или два, а, по крайней мере, на пару месяцев. Именно так явно подумывают все эти приезжие школьнички, обременённые только заплечными мешочками-рюкзачками и девчачьими сумками.
      - Киря, - достает Кирьяна Егоровича Ксан Иваныч во время быстрого перекура. Он негативно оценивает частную ситуацию, ухудшающую общий провал.
      - Что ты всегда с этими двумя сумками волтузишь? БлЪ, взял бы, да рассортировал. Нужное в одну кучу, ненужное - в другую.
      - Я так и хочу. Только не на улице. Же! В хостеле сделаю. В номере. Без спешки, - так отвечал Кирьян Егорович, не успевший рассортиро-вать вещи в Праге (по причине вечной занятости пьянством). И волочит носильное бремя дальше.
      - Надо же, - думает он, - а сами-то тоже всё с собой тянете. Забуде-те чего - вот вам дополнительные заботы. А я так, по-простому, по-домашнему. У него всё своё всегда под рукой.
      Организации удобного пространства вокруг себя К.Е. придаёт тща-тельное, эргономично дизайнерское значение.
      У него заняты обе руки и вокруг шеи обернулась походная сумка. Загрузиться чем-то ещё он больше не может при всём своём желании. От этого выглядит единоличником или распоследним эгоистом, что впрочем одно и то же.
      Ксан Иваныч перенагрузился своим личным добром и шмотьём об-щественным в виде сумок и пакетов с едой-питьём. Он пытается дове-ситься нелёгкими вещами Малёхи. Но количества несущих и хватающих дланей, даже у такого мощного человечища, как Ксан Иваныч (а он к тому же генерал, это обязывает быть на коне), не хватает. Природа рас-судила неразумно: для путешественников, суть носильщиков, не сдела-ла никаких исключений.
      - Порфирий, помогай... - те, - жалуется он. - Чё, своё добро что ли роднее?
      - А мне ... - начинает было сопротивляться Бим... - Пусть молодой своё... а я...
      Пожалев командира, товарища и сообщество в целом, он брезгливо перехватывает часть Малёхиных вещей. Для обессилившего мэна вещей становится излишне много. На пути по закону подлости тут же встреча-ется препятствие. Это не голая баба, стоящая раком над туфлей. Это наипростецкий бордюр. Стеклянное лицо Бима усердно повёрнуто к небесам. Он молит у небесного Козыря спасения от бурлачества. Не ви-дит дороги. Слегка оступается. И этого достаточно, чтобы малёхины вещи убитым роем с визгом и стуком попадали на асфальт:
      - Чтоб ему и... ни дна, и ни... - бурчит Бим. Бубнит, лопочет.
      Ксан Иваныч по заведенной холерической привычке совершенно напрасно подпсиховывает, теребя подкорку. А ситуация рядовая. Ксан Иванычу хотелось бы, чтобы за границей всё у них совершалось просто, точно и элегантно. Из-за языковой неграмотности, а чаще от легитим-ной, но непредсказуемой системы дорожных и бытовых случайностей, этого, как правило, не происходит.
      К стойке рецепции, которой руководит тридцатилетняя, обесцвечен-ная какой-то гадостью и с легкой рыжинкой немка, друзья подходят гурьбой. Немка рада, будто только что получила входной билет в "Клуб начинающих развратниц", На подхвате у начальницы стойки ещё более молодая развратница из клуба "Yбущихся с детства".
      Преодолевая языковый барьер, кампания с трудом разобирает - что куда и почём.
      Начинающая развратница находят заявленную русскими интернет-ную бронь. Друзья заполняют бумажки.
      Развратница с детства что-то отстучала на компьютере и теперь выжидающе поглядывала на русских.
      - "Глядя на крепенького и глазастого Малёху у неё случилась не-большое, вожделённое омокрение слизистой", - старательно и точно напишется в очерке. А теперь:
      - Жди ночью звонок, потом гостей. - Так подумал по-измайловски опытный Кирьян Егорович. - А мы немецкий-то и не поймём ни хрена, коли позвонят. Хотя, с другой стороны, хостел этот дешевый и такая услуга стандартом явно не прописана. Хотя сама-то... ёп... только и смотрит, где бы подзаработать.
      - Вот бы эту шлёпнуть, - конкретно возмечтал видавший виды дядя Бим. Он рецептором нюха вычислил застоечную ситуацию. - Да и та рыжая сучка... тоже в рот... ну просит и просит... Ну вижу же! Эй, по-дойди. Я в очереди первый.
      Последнюю фразу Бим произнёс шопотом, как бы для себя одного и чуть для выпендрёжа перед товарищами.
      Ксан Иваныч замахал на Бима руками: ты что, уймись, приехал, дак веди себя смирно, мол.
      Немецкий Кирьяна Егоровича в практической беседе не пригодился - не хватает разговорных навыков. Слабоватый, но вполне бытовой ан-глийский Ксан Иваныча женщинам рецепции пришёлся гораздей.
      Ксан Иваныч, будучи целиком и полностью в суматохе, полового пожелания сформулировать не успел.
      Сынок немками брезговал.
      Малюхе доверили нести чипы от дверей и он этим обстоятельством горд. Надутым пузырём полетел вверх.
      Чипов дали два на всех: таковы правила этого заведения.
      Номер забронирован коллективный: один на всех, на третьем этаже. Первая лестница, ведущая на второй этаж - криволинейна, многоступен-чата, без единой промежуточной площадки. А надо идти ещё выше.
      Малёха с Кирьяном Егоорычем взлетали по винту мухами ЦеЦе.
      Сердечник Ксан Иваныч и слабосильный, а также не вполне адек-ватный Бим, не нашедши дверей в лифт, едва одолели высоту.
      - Вот же наказание! Что, не было номера хотя бы на втором этаже? - выпытывает Бим.
      - Да клёпана в рот, нету, блЪ. Кто бы знал, что тут всё так huewo, - отвечал едва-ечетыре дышащий генерал, опёршись о стенку.
      Отдышавшись на втором уровне, слабачки осмотрелись. К досаде и одновременно к радости обнаружился доселе отсутствующий лифт.
      - Почему же нет остановки на первом этаже?
      На самом деле всё есть: лифт спрятался за лестницей в незаметном тёмном углу. Словно в отместку для абсолютных русских матершинни-ков, слегка интеллигентов и полных недотёп при том.
      
      ***
      
      Малюха по праву первого выбора, практически по праву первой но-чи, положенной каждому уважающему себя сыну падишаха, занял ти-хий и дальний угол с двухэтажной кроватью. Вещи он кинул на нижнюю плоскость кровати. Отец, недолго думая, устроился на койке рядом.
      Бим с Кирьяном поделили то, что осталось, благо, выбор был боль-шой. Вещи по-студенчески побросали вдоль стенок. То, что помельче, засунули под кровати: большие шкафчики в номере отсутствуют.
      - Нормальный номер, просторный, человек на десять, - прокоммен-тировал Бим.
      - На восемь, - поправил Ксан Иваныч. - обычная студенческая ком-пания. Или для школьников. Представляете как им тут...
      - Весело... - подсказал Бим.
      Он видел в интернете фотки разбалдевшихся девок в хостелах, на берегу моря, в общагах и припансионных парках. Выставка стриженых гнёзд и надроченных морской солью сисек, и ничего более.
      - Лишь бы никого не подселили, - сказал Малёха.
      - А хоть бы и подселили.
      Размечтался и Кирьян Егорович. У Бима загорелись глазки.
      Бим вспомнил о недопользованных чешечках. Немочки на худой случай при наличии свободных коечек, а также с их полным отсутстви-ем, могли бы сгодиться с пользой для сексуальной непрерывности.
      - Вот бы случился дефицит коек! - подумал он. - А уж кого куда, я решу. Шитью научим, русской вязке. Борзых, блядь!
      - Никаких бядств! - строго обрезал дальновидный Ксан Иваныч, ви-дящий Бима насквозь, - даже и не мечтайте. Выкуплен весь номер. Весь как есть, с пустотой! Бляхи тут не предусмотрены.
      - Не доплатили что ли? - спросил Бим. Он расстроен отсутствием девок, девочек и бабья. - Вот так именьице приобрели! В школу что ли приехали?
      - Никаких ♂ев. С какого недоплатили? Какая школа! Всё нормаль-но. Сами посчитайте. Вот... - И генерал стал дотошничать с числами евр.
      - Разберёмся по своему, - процедил К.Е..
      Ему не интересны тяжбы с цифрами. Долго всё это. Как получится, так и получится. Значит, судьба была платить за пустоту.
      - А нас четверо. Красота! - продолжал Бим. - По нашенски так. По общажски! Просто и без вкуса: телик крохотный, но это телик! Я мечтал. Горшок, душ, всё на местах. Цветы где? Вот холодильник... а где холо-дильник? Нет холодильника! Едрён кот! Конец Белоруссии.
      - Розетки интернетовской тоже нет, - грустно сообщил неприятную новость Малёха. Он уже прошарил плинтусы и продегустировал содер-жимое пустых тумбочек. - Воняет, папа!
      - Травят будто тараканов... - бубнит Бим. А нам хорошо. Да же, Ки-рюха?
      - Через телефон. Через телефон, - учит сына отец. - Ну что теперь делать. Ещё в холле надо поспрашивать...
      - В холле...? У-у-у.
      Не удовлетворён таким худым интернет сервисом Малёха.
      - Малёхе золотой номер дай, он и там неудобствами плешь проест, - подумал Порфирий Сергеевич.
      Кирьян Егорович рассуждениями аналогичен.
      - Вот что значит сын богатого родителя. Так детишек сами предки и портят. - Он и не подумал, что зацепил самую больную отцовскую мо-золь. Правда в уме. Молчание часто спасало Кирьяна Егоровича от от-цовского возмездия. Папа за сына порвёт даже Кирьяна Егоровича. А Порфирия на три раза - вдоль, поперёк и укроповидально размельчит.
      - А музыка Малёхина это прикрытие большой лени, - думает Кирь-ян Егорович. Думает он почти искренне. Оставляет шанс и отцу, и сыну: Вдруг и впрямь Малюха талантлив? Как как даст лет через пяток - тут мы и почешем лысины. Как в глаза потом...? Зря зачем обижать мальца? Сын Кирьяна Егоровича, хоть и не самый лучший в мире и тоже, бывало, посиживает на мамкиной шее, но хоть к чему-то стремится. И не всё так сразу решается... Пытается сам заработать, таскал грузы. А этот... Что говорить, каждая семья - свои тараканы. Причём, все тараканы в потём-ках.
      Малёха кирьяновских размышлений не знает. А знал бы, так ещё жирнее подчеркнул бы фамилию Туземского в его списке потенциаль-ных недоброжелателей. Место Бима в чёрном червивом списке самое почётное. Подсвечено оно люминесцентным фломастером.
      - В холле, в холле, а хуля? Что теперь, школьникам без интернета никак нельзя? - слегка кипятится Ксан Иваныч.
      Но ему тоже не нравится пользовать интернет через телефон. Доро-го. Все интернетовские затраты падают на него. Но честный джентльмен даже и не пытается эту часть затрат перевалить на товарищей.
      Кирьяну Егоровичу тоже пофигу вычурные удобства. Душ - горшок есть и хорош на том.
      Его устраивает хирургический цвет стен и двухэтажные по северо-корейски кровати. На втором этаже можно дрочить стоя по европейски.
      - Затраты, затраты, - рассуждает Кирьян Егорович.Он интеллигент, но счетовод. - Экономия. А не стыдно ли это для взрослых путеше-ственников из-за рубежа? Поди, за беднячков посчитали! Ахх-♂й с ним, - всё едино, - никто нас знать не знает. И знать-помнить не захочет, как уедем.
      Есть небольшой "общажно-столовский" столик на тонких ножках с рукотворными школьными процарапками на голубой пластмассовой столешнице: с именами, инициалами, хулиганистыми рисунками.
      - Интересно, как определяют: кому платить штраф за порченую ме-бель? А интересно, смогут подумать на нас? Как будем отбиваться?
      Размышляет Кирьян Егорыч, имея на то право.
      Сам он в своей жизни, красуясь перед подружкой, только один раз изобразил на стене своей общаги полутарометровый член, даже без те-стикул. И это всё! Матерные, домашние иллюстрации в рамках и кар-тинки на холсте это уже искусство другого периода. Предназначено оно для избранного употребления.
      - Мужики, а тут курить-то нельзя, - говорит разочарованно генерал и показывает на значок с зачёркнутой сигаретой.
      - А где было можно? Нигде. - Говорит Бим. - Ничаво страшнава. Не Пориж, аднака.
      - У-у-у! - заныл Малёха.
      - А че "у-у". В окно. В окно. В окно никто ругать не будет, - говорит Ксан Иваныч. - Только пепел фашистам на головы не сыпьте.
      - Стоп, а холодильника-то всё равно нетути, - поправляет свою давнюю речь Порфирий, предварительно пооткрывав все дверцы, ис-пробовав санузел, заглянув во все щели номера и высунувшись в конце даже в коридор.
      - А пох, - говорит Кирьян Егорович бодро, рисуясь, хотя тоже не вполне доволен. Обстановка спартанская.
      - Где тут пульт? Проверю щас телевизор. Блин! И пульта нет. - Это Бим.
      - А ты бы хотел, чтобы студентам как в трёх звёздах, ещё и пиво подава-ли? - спрашивает с ехидцей Ксан Иваныч, - может ещё ассистенточку позвать, чтобы телик включала? Pay per view в ротик вложить?
      - А хуля, мне... Мне по♂. Я... у меня... всё с собой.
      
      ***
      
      - Пойдемте машину ставить в гараж, - сказал Ксан Иваныч.
      - Я устал, не пойду. Помираю по вашей доброте, - говорит старик Бим. - Вы идите, а я тут осмотрюсь пока.
      - Ну и караульте тогда номер. Будете пока отвечать за целостность вещей, а после посмотрим, - говорит Ксан Иваныч. И для пущей безраз-личности вздымает брови. Постепенно снисходит благодушие.
      - Потыкайте телик. Может русскую, какую программу найдешь...те. Как там у нас с погодой? Интересно.
      - А мне русские по♂. Мы в Германдии. Щас порнушку поищем.
      - Ещё порнушки не хватало. Денюжки сначала посчитай. Те. С хво-стами. Поди ещё Кирюхе задолжал?
      - И посчитаю. На баб найду. А Кирюхе... разрази меня гром...
      - Кирюхе не обязательно, - подсказал Кирьян Егорович. И хмыкнул.
      - И подрочите, пока мы ходим, - смеётся Ксан Иваныч.
      - И подрочить успею. Не вопрос.
      Добродушный смех раззявил рот Порфирия Сергеевича до оброс-ших кудрями ушей.
      
      ***
      
      - Я с вами, - говорит Малёха отцу, - мне кое-что забрать из маши-ны нужно.
      - Ну и славненько. Пошли.
      - За травой что ли? Интересно, где это он её так ловко прячет? - по-думал Бим.
      
      ***
      
      Машину Ксан Иваныч подогнал к самому стояночному пандусу.
      Как открываются ворота, никто не знает.
      - Малёха, сходи в рецепцию, - просит отец, - спроси, как двери от-крываются. Может дядька какой нужен.
      Малюха слетал, но тут же вернулся: "Годятся наши карточки".
      Ксан Иваныч поискал сканер. Потыкал карту во все щели. Без ре-зультата.
      - Что-то тут не так, - сказал он. - Может, какой другой нужен чип. Может нам не тот дали? Малёха, сдуй ещё разок в рецепцию.
      - Я уже был, - твёрдо заявил Малёха. Он считает, что одного раза для молодого и умного достаточно. - Мне точно сказали. Этот чип. Этот и... других не будет.
      - Тогда пойду я. - Ксан Иваныч обиделся и удалился.
      Пока отсутствовал отец, Малёха совать в щёлку карту и нажимал кнопки в комбинациях.
      - Семь, теперь четыре, М, четыре.
      - Кирьян Егорович, - просил он уважительно и без подвоха, - пере-ведите, пожалуйста. А вот тут что написано?
      Малёха не так уж плох, - размышлял К.Е., - когда встроен в малень-кое пространство - в меньшее чем четыре человека общество. Достойно себя ведёт. Не выпячивается. Не злословит. Парень как парень, что я на него так взъелся?
      - Кирьян Егорович отдельно от Порфирия Сергеича и от отца не так уж кончен, - в свою очередь думал Малёха. - Разве что староват маленько. Так это не грех, а свойство тела.
      Кирьян Егорович попытался перевести табличку. Он вымыкнул не-сколько знакомых слов, но в целом смысл не родился. Немецкая ин-струкция обильно снабжена техническими загадками.
      После очередной Малёхиной попытки ворота неожиданно вздрогну-ли и заскрежетали железом. Зашипел сжатый воздух. Ворота стали под-ниматься вверх и загибаться внутрь помещения под потолок.
      - Молодчага, Малёха!
      Юноша враз стал единомышленником и почти-что родным. Скупой на похвалы Кирьян Егорович понял, что позволил себе лишнего. Насто-ящие киношные герои довольствуются похлопыванием по плечу и при этом остроумно шутят. На шутки Кирьян Егорович слаб. На горячие импровизации "по месту" он не готов и не созреет никогда. Он тугодум. В трамвае его легко обидеть. Весёлый и находчивый ответ рождался уже на выходе из трамвая, когда обидчик уже ничего не мог услышать.
      Зашли внутрь. Пустых стояночных мест полно. Это здорово. Иногда им везёт. Но чаще не везёт как и положено в жизни.
      - Подождём отца.
      - Логично.
      Малёха полез в карман. Достал сигарету и мигом поджёг. Кирьян Егорович останавил.
      - Давай потерпим пока я тоже хочу курить видишь контроллеры где вот на балках.
      Малёха взглянул на бетонные балки, - да, точно. При них не поку-ришь: налетят обругают штрафанут немцы неправильный шаг влево вправо не так штраф расстрел немцы распорядок не терпят шаг в сторо-ну нация порядка.
      Молча засунул сигарету в пачку.
      Ворота вдруг самопроизвольно запыхтели. И стали, громыхая, опус-каться вниз.
      - Тут датчик времени, - догадались оба.
      Малёха кинулся к выходу. Лихорадка. Где кнопка "стоп". Нет её сволочи! Пластины железа неумолимо продолжали снижаться. Западня! Вызволят не скоро.
      Кирьян Егорович, оборотившись юркотолстым червячком, проскре-бая животом асфальт, выскользнул наружу. Как в приключенческом ки-но: щель была критически маленькой. Так убивают лишних персонажей. Не ловок - не доживёшь конца кино. Пронесло: не приплюснуло. Значит герой. Значит можно продолжать книгу. Топ весёлых смертей не предна-значен тебе.
      Оказавшись снаружи К.Е. встал раком. Голубых рядом нет. Стоит рак и кричит в щель. Подошёл другой с той стороны нагнулся тоже кри-чит. Вот идиоты же эти раки.
      - Давай сюда чип!
      Малёха подпихнул чип-картонку через полоску воздуха, ставшую щелью уже таракана.
      - Если бы мы тут вдвоём застряли, отец бы нас потерял, - утешал Кирьян Егорович Малёху, объясняя не достойное стариков критическое, неумное поведение. Преграда закрылась намертво. Не торчат из-под неё ноги Кирьяна Егоровича. Клоунада продолжается. Как только ста-риков пускают одних за границу. Им надо придавать собаку-проводника, умеющую лаять по человечьи.
      
      Рецепционный променад Ксан Иваныча закончился полным фиаско. Он обескуражен и не знает что делать. Никто из рецепции с ним не по-шёл: "Справляйтесь сами, Вы что, полные дураки, думкопф? Ребёнок даже справится... Три попытки, семёрка, король, туз, дамка!"
      - А где сын?
      - Внутри он, - винился К.Е. - Мы только вошли, как дверь сама, представляешь, закрылась. Меня чуть, представляешь, насмерть чуть не придавило... Представляешь, вот бы было... Смеху... Конец путеше-ствию.
      - Да ёпть ж вашу! Что вы как... паноптикум...- Не на шутку взвол-нован папаша, кляня незадачливых, неумного старого да сверхловкого малого.
      Последовали слёзно-матерные переговоры. Говорили сквозь непо-слушное железо. Слова ела толщина.
      Между тем, Малёха, доказывая умность, не суетясь и не пугаясь (ровно как невозмутимый Кирьян Егорович) нашёл на внутреннем табло очередное, другое правильное сочетание кнопок. Ворота устремили скрип вверх.
      
      Автомобиль установили в ячейку, попеременяв пару мест. Тут мне не нравится: поставит кто-нибудь свою, а я не сманеврирую, радиус мал...
      - Ну, блинЪ, - а я за вас лопухов перетрухал, честное, ейбогово сло-во, - заявил Ксан Иваныч после всего.
      Малёха впервые за путешествие оказался героем дня.
      - Да там всё просто, - говорил Малёха, надуваясь гордостью. - Кнопочку просто одну поначалу не заметили. В ней весь вопрос.
      
      ***
      
      - Ну что, пацаны, идёмте в город! - извещал Ксан Иваныч, оказав-шись в номере с победой в виде уколпакованой по всем правилам маши-ны. - Радость-то!
      - Что глаголишь-то?
      - Малёха-то у меня молодец. Всех выручил.
      - Кто бы сомневался, - Порфирий всматривался в папашу, не удо-стоив героя нашего времени даже взглядом. Сегодня Порфирий зол на Малёху как никогда.
      Малёха тупил и снова надевал панцырь. Спасибкать вслух не осме-лился. А в уме выразился как всегда обидно:
      - Да потому, что вы тупые. Делов-то, дверь отпереть. И старые пер-дуны.
      - Я быстренько сполоснусь... и пойдёмте. - Это ставит условие Ки-рьян Егорович.
      - Тогда по-армейски, Вам даётся... десять минут, - сказал Ксан Ива-ныч, глянув себе на руку. Часов на ней нет. И торжественно, будто от-крыл Америку:
      - Мужики, я вижу в окне кабак. Большой. Может, туда заглянем?
      Бим кинулся к окошку: "Что там? О-о-о! Это по мне! Хочу!"
      За окном лелеяла глаз отчетливая надпись "Августинер".
      - А мне - двадцать минут, - сказал герой дня. Он заслужил добавоч-ное время.
      - Многовато, сына! Ополоснись давай, только пошустрее.
      
      ***
      
      - А я писю помыл, - хвастается очищенный от пыли Порфирий Сер-геевич. Он стоит у окна и вертит сигарету. Форма одежды - трусы до колена. И он запустил в трусы руку. Что-то там нашёл. Теребит. - А ещё там (в душе) кнопки внутри. Хитрые-прехитрые. Не буду говорить дальше. Попытайтесь сами. А потом поделимся впечатлениями.
      - Может не писю, а писюльку? - захохотал Ксан Иваныч.
      За ним прослезился Кирьян Егорович.
      Малюха неожиданно, всем телом дрогнул, крутанулся на пятке кроссовки, запутался сам за себя и упал на кровать, подавившись рыда-нием смеха. Он забыл старательно деланную выдержанность. - Давно так не потешался, - сказал он по взрослому, чуть оправившись. - Удав-люсь тут я с вами всеми... стариками.
      - Как-как?
      Смех и Малёха, бля! - уму непостижимо. Мальчик просто на глазах меняется.
      - Писюлька это у вас. Я состорожничал тут... с молодыми. У меня Хер с большой буквой впереди. Может померяемся ...или так поверим? - куражится, понтово смотрит на Малёху Бим.
      Малёха снова зашёлся. Теперь его сжало пополам. Он опустился на корточки и схватился за ножку кровати, чтобы не упасть: "Писюлька! Ха-ха-ха! Хер с большой буквы! Щас помру".
      Папа никогда не видел таким своего сына. До того Малёха пред-ставлялся ему наивным музыкальным червячком, затерявшемся в лаби-ринте проводов, компьютеров, барабанов и прочих вспомогательных принадлежностей. Вещи замусорили мансарду. Они навели тихую грусть на семью, особенно на мать и на Малёхину красавицу-сестру, умничку. Успешная молодая женщина, изредка посещающая детское гнездо, в шоке от личной чистоплотности Малёхи в контрасте со способами разведения вокруг себя материальной бомжатины.
      - Ну, вот и отошёл. Совсем нормальный парень... а вы тут все... наезжаете, понимаешь.
      - Да ну вас всех к чёрту! - сказал Малёха, отдышавшись, - пойдём-те. Я вечером без свидетелей помоюсь.
      Кирьян Егорович помыл не только писю, но и голову, и головку, со-скрёб пот со спины. Заодно умудрился (по студенческому методу) про-стирнуть бельё. Он потоптался по нему пятками.
      - Вот как надо, - хвалит Кирьяна Егоровича генерал, сидя в стуле и попивая долгожданное пивцо, - сказал, в десятку вложусь, и вложился. Может вас в звании повысить?
      - А я кем был до этого? - хитро заулыбался Кирьян Егорович. Он размещал выстиранное по вешалам и крючкам, вкрученным в стены.
      Армию он заканчивал старшим сержантом. Армия, кроме звания, добавила ему ширины в груди, обучило солдатской хитрости с перспек-тивой применения её в гражданской жизни. Выхолила до бравого вида лицо. А по завершении института (всвязи с прохождением военной ка-федры) присвоился "младший лейтенант! - Может, капитана дадите?
      - Дадим Кирьяну Егоровичу капитана?
      - И поддадим, - не отвлекаясь от разглядывания вывески, сурово от-вечал Бим.
      (Бим в своих космических песках, истоптанных дозированными рентгеном сайгаками и изрытыми бешеными от того же сусликами, за-работал только погоны рядового). И он был обижен присвоением капи-тана не ему, а начальнику хозвзвода.
      
      ***
      
      Опускаем Августинер за неимоверным количеством происшедшего в нём. Чук энд Хук были там. Пришли не сразу. Сначала переимали жен-скую половину рецепции Мейнингера. Ту, что с Клуба начинающих раз-вратниц, и ту, котораяе Yбётся с детства. Бим много потерял, клюнув на Августинер.
      
      ***
      
      
      
      
      Ингр.4 ВОТ ТАК УТРЕЧКО, ИТИ ИХ ДОйЧМАТЬ
      
      Теги иллюстрации:
      Путешественники завтракают в хостеле, в номере беспорядок, на столе неимоверный срач
      
      
       аннее-при-пре-раннее утро. Шум немецких машин, словно дело происходит на обочине, элементарно забирается в открытое окно третьего этажа хостела Мейнингер. Того, что расположен на Байер-штрассе.
      Байерштрассе через полтора километра упирается в Карлсплатц, а от неё до Мариенплатц - сердца Мюнхена, рукой подать. Так что Мейнингер это почки Мюнхена.
      Коллективу велено приступить к осмотру достопримечательностей оттуда.
      Время выхода как всегда - ещё с вечера - определил генерал Ксан Иваныч. В действительности никто не мешал отдохнуть полноценно и проснуться часом - двумя ранее, делая скидку на вчерашнюю пирушку в Августинере, но приказ генерала прозвучал последним, и правом вето никто не догадался воспользоваться.
      Завтрак по-быстрому собран из августинерских и более древних за-пасов. Взрослым по барабану что истреблять, но избалованному Ма-лехе эконом-затея не нравится.
      
      ***
      
      Непонятливый с утра Бим: "Я чёрствый?"
      Малёха бурчит сквозь зубы. Ему не нравится Бим. Бим не чёрствый, Бим тупо пьяный со вчерашнего. Едва посмотрев на еду, голодный Ма-лёха ставит на ней клеймо стопроцентной некондиции. - Вот ч-чёрт! Опять говно.
      - Ну смотри, смотри чё, чё тебе? Вот хлеб, сыр, вот это самое. Чё? Чё? Чё! Хлеб, сыр, масло, - хвалит завтрак генерал и отец.
      Старички наблюдают за процессом кормления сынов.
      - А Чё бог послал! - говорит Бим нравоучительно и громозвучно. Так ставит точку в конце лекции учитель.
      - Можешь бутерброд вот этот сделать, гамбургер, - вдалбливает го-лодному сыночке заботливый Малёхин папа.
      Малёха: "С чем?"
      - С мясом... - Пауза. - С мясом!!! Оно... даже великолепно. Вчера ел, - нахваливает завтрак Ксан Иваныч. И жуёт. Быстро жуёт и с непри-творным удовольствием.
      Чавканье трёх ртов.
      - Тухлятина, - говорит Малёха, присмотревшись к еде.
      - Вкусно было... - говорит рядовой Бим, поддакивая и зарабатывая перед генералом просранные вчера баллы.
      - Вот. Вот я вот завернул кусочек мяса... Так чтобы. ...Намазал. ...И нормально. В гамбургер растолкай кусок и всё. (У Малюхи личные запа-сы недоеденных в Макдональдсах гамбургеров) А? Чё?
      - Чё нормально? ...Чё нормального, говорю! Без холодильника. На номере сэкономили... - Малёха не в пример отцу говорит очень тихо. И сердится на отца. Без свидетелей сказал бы грубее. Что и бывало. И не раз. Вплоть до ♂ёв. Вплоть до неуважения. Разобрать его слова можно только с третьего раза и только с близкого расстояния. При всём при том Ксан Иваныч слегка глуховат на правое ухо. В глазах Малюхи это есть больший грех, больше даже, чем для папы его - Малёхино - шептание себе под нос.
      - А? ...Как? ...Просто... Чё! Я не знаю чё. Ешь вот и всё.
      
      ***
      
      Бим, рассматривая карту Мюнхена с картинкой: "Киря, женщине скоко лет? Бим подразумевает костел Фрауэнкирхе ".
      К.Е.: "Да лет шестьсот нормально будет... А что? Сколько надо?"
      Кирьян Егорович, как и все, недоволен ежедневным пьянством Бима и традиционной опохмелкой с утра. Но для Бима похмелье с утреца и добавка в пути - есть его священное право мэна. Нравоучения в это свя-щенное время к пользе не приводят. Поэтому Кирьян Егорович журил Бима только в редкие для Бима минуты адеквата. Адекват надо ловить. Ибо от адеквата до полной некондиции две-три минуты. И всё! Скорость перехода между состояниями у Бима велика, а момент перехода не рассчитать логикой. У Бима всегда есть "про запас" и вытащить его не составляет труда. Бим может спокойно пить в одиночку, когда все уже спят.
      Биму Богоматерь - только переходная фраза к более важному: "Ты доведешь нас до той пивнушки, где это... Адольф, ...Адольф путч устрО-ивал?"
      Ксан Иваныч воодушевленно и шумно: "А я без всяких путчей в та-ком большом зале. ...Уже не придётся. Не пойду, не хочу... и не пойду уже".
      Вот те и компания, вот те и общие интересы!
      К.Е.: "Тут в любом большом зале шумно".
      Ксан Иваныч: "Недолюбливаю... там... Как бы ни был такой гвалт! ...Ну, посмотрели. ...Получили впечатление... Яркое! Хорош на том".
      К.Е.: "Просто зайти туда. Надо!"
      Хотя Кирьян Егорович не знает точно, в какой пивнушке сидел Гит-лер, а в какой не сидел. И это не важно. Немцы к такой памяти не питают чувств, совестятся. Только шепчутся под секретом и иностранцам осо-бенно не сообщают. Может, в одном из Августинеров, которых в Мюнхене пруд пруди: не меньше шести только тех, в которых варят собственное пиво. Может, сидел он и в Лёвенброях. Во всех сидел .
      - Фашисты там ...пиво ...лили.
      Ксан Иваныч: "А?"
      Бим: "Просто зайти посмотреть интерьеры. Посидеть..."
      Кирьян, оправдываясь, но как следует, не подумав, добавляет: "По-обедать!"
      Ксан Иваныч: "А-а, пообедать-то? Ну, это в любом раскладе. Там в центре. Ну!"
      Бим, вспоминая гонки, насильно внедрённый регламент и прочие обиды, громко и зло подытоживает: "Обедать будем ПОСЛЕ!"
      Что означало: "А никогда. Помирайте, дорогие товарищи, с голоду".
      
      ***
      
      Ксан Иваныч Малёхе: "Вот сыр... тебе, Малюха".
      Бурчание в ответ.
      - А? - Бедный, бедный глуховатый Ксан Иваныч!
      И снова бессмысленное и никому не понятное бурчание.
      Бим невпопад о своём: "А вот это забавно было. Мы пиво ещё не допили, а он уже несет поднос большой. Бокалы несет. Кверх ногами ставит. Баллоны с ограждениями. Поставили. Огород какой-то сверху городит..."
      Шорох целлофановых салфеток, произведенный генералом - лич-ным Малёхиным официантом и поваром, заглушает мысль Бима и не дает Биму сосредоточиться. Под шорох все вспоминают. ...Да, действи-тельно, бокалы были неспроста. Поверх бокалов пришла и поставилась, свисая антресолями над прочей сервировкой, огромная сковорода с де-циметрово загнутыми бортами. Сковорода завалена до краёв пышащей и булькающей горой разнообразного мяса. Колбасы белые. Сосиски красные. Утица жареная. Сало. Ноги чьи-то. И знаменитая, вожделён-ная Ксан Иванычем свиная рулька - фенечка Мюнхена. Всё в зелени и расплавленном красно-коричневом жире, будто в магме. Каждый берёт что хочет. Можно по две. Если успеть. Это было по царски, ...сиречь есть по-баварски! Кто у них был: королик? Герцог? Кто? Кирьян до рульки не добрался ввиду переизбытка иных явств и перебора пива. Пиво вы-ставляется в полуторалитровых бокалах. Кроме того: он частенько отлучался к негритянке из государства Того, стоящей на вахте в муж-ском сортире. Негритянка дважды простила Кирьяну бесплатное посе-щение. Потому, что у Кирьяна были только крупные банкноты, на кото-рые не было сдачи. И, кроме того, он сумел её разговорить. К.Е. - так ему казалось - практически очаровал то'гушку. Кирьян Егорович в меру интеллигентно, вставляя подвластные его немецкому словарю элементы юмора, журналистски расспрашивал негритянку о её персональном житье-бытье, о наличии в Мюнхене секса. Поделился русскими и личными семейными тонкостями. Обнародовал количество рождённых им детей.
      - Ого! - сказала негритянка по-тогски.
      - Вот так-то вот у нас здоровски! А чё ваша Германия? Так, тьфу.
      Стоимость одного туалетного посещения составляло две евры. Это было не по-человечьи дорого. С учетом пивного назначения заведения, где по-хорошему стоимость мочеиспускательного движения должна была бы автоматически, как в остальном цивилизованном мире, вклю-чаться в стоимость пива с едой - она была отдельной. А говорят, немцы просты как валенки. Какое там!
      И Бим отлучался. Он тоже попал под обаяние девушки из Того, наряженной в баварский сарафан. Смешная она! Бим сумел столко-ваться о стоимости негритянского тела, которая была по-смешному мала. Разрабатывалось тело с её слов исключительно в послерабочее время. Этот факт, к сожалению Бима или к счастью для сибирских венерологических клиник, был не проверен практикой. У тогской красавицы, девчушки явно неспроста вертелся на пальчике ключ от секретной каморки. Возможно, на счёт послерабочего времени она сильно приврала. Совмещала. Жадная она.
      Биму не нравились негритянки цветом ладошек, нижней стороной ступней и контрастом больших половых губ с цветом их внутрянки. По-этому беседа о проституции была чисто познавательной.
      - И-и-зюм! Зюм! - радостно сказал Бим и вылил в горло половин-нодневную кирьянегоровическую порцию. Затем стукнул по хорошей и правильной баварской традиции донышком об стол. Пена, как положе-но, почему-то не брызнула. Это надо уметь? Нет: просто пива в бокале уже не стало. Стукать надо начальным бокалом, а не концевым.
      - А-а-а! У-э-э!
      Как правильно чокаться бокалами, было в разноцветьи объяснено на майке Ксан Иваныча, купленной им в Праге. То есть правильная цере-мония чоканья была одинакова как в Чехии, так и в Германии. Может по всей Европе так, но друзьям-путешественникам это было неведомо.
      
      ***
      
      Хорошо Биму с утра.
      Бим: "Пока мы дома седня, надо обязательно ...в музее... найти... Бе-лого колбасона найти, Кирюха!"
      Кирьян Егорович чрезвычайно удивлён утверждением, что белый колбасон должен продаваться в музее.
      Ксан Иваныч: "Ну, белую колбасу и мы... Там сёдня и покушаем. Вот это уже конечно уже поперёк горла будет. Это мясо! - Икает. - Блин".
      Мясо действительно всех достало. Имеются ввиду запасы вкусного белорусского мяса, купленные впрок или от излишней нагурманизиро-ванности Ксан Иваныча в немеряных количествах и безграничном ас-сортименте. Ассортимент недосъеден за все дни пребывания в Бресте, Праге, а также за все промежуточные остановки в западной Чехии и юж-ной Германии. Запад Чехии, включая просранное Крушовице и обоссан-ные помойки Карловых Вар, а также юг Германии от границы с Чехией до Мюнхена был изнасилован генералом Ксан Иванычем менее чем за половину светового дня. А запасов было дня на четыре.
      Ксан Иваныч к Кирьяну Егоровичу: "А ведь он тебе... кто-то сказал, что белое мясо они с одиннадцати до двенадцати кушают. Может это немножко нас не устроит. Потому что мы до двенадцати ещё... ну, не проголодаемся мы".
      Под белым мясом подразумевались белые сосиски или сардельки, обожаемые немцами (включая баб). На самом деле эти сладковатые мяс-ные изделия не всякому великому русскому путешественнику полезут. Но поелику это национальное блюдо, то попробовать их генералу-гурману было надобно. А когда генеральство что-то хочет, то солдатня молча слушается и без смака жуёт то же, что пожирает генерал.
      Во вчерашнем блюде это белое свинячье добро, по мнению Кирьяна Егоровича, было чуток пережарено, и потому по цвету его никто не смог вычислить. Но кроме секущего детали Кирьяна Егоровича это мало кто помнил. Все хотели вновь отведать якобы не поданного им вчера белого мяса...
      - Так не бывает, что не подали.
      - Мы же не просили специально.
      - Они же должны знать, что мы иностранцы и хотим попробовать.
      - У них таких обосранцев как мы, полон зал. Забыли бляди!
      К.Е.: "Нет, это они её едят во столько... это не значит... что оно... её... нету. У них в Баварии. У них принято только есть во столько".
      Ксан Иваныч: "Принято, значит так и есть".
      Бим: "А у нас принято - как проснулся, то живой!"
      Неловкая пауза.
      Бим, намереваясь отпить то ли водки, то ли бехеровки, принялся осматривать металлические стопки, кружки и стаканы. Во всех стопках, к его удивлению, был только пепел и бычки:
      - Ну, тут, а я дак, Киря, тут, бля...а вот так - ищет что-то Бим, мы-чит, долго формируя вопрос.
      - Под пепельницами всё, - предваряя вопрос Бима, изрекает Кирьян Егорович.
      - Уважаемый, а мы что, на пепельницы все стаканы потратили?
      - А у нас четыре было стальных стопки. Ну что в хроме. Помните? У нас две здесь. Где-то ещё... поди ищи... потерялись тёлочки... наши бы-ли. Каприз, ма"хонек, а хочу! Кирюха! Ксань!
      - Чего?
      - Чё опять?
      - Серебро наше ик-где?
      Шум. Поиски. Нашлась круглая, пластмассовая упаковка с килеч-ным запахом.
      Бим с красивым немецким прононсом, - данке шООН! - наливает в пластмассу водку-бехеровку и опрокидывает в себя.
      - Вот мне так больше нравится, - говорит он, чуть погодя, - по сту-денчески так!
      - Акху! - кашлянул с досады Ксан Иваныч. Ему тоже вспомнились ядрёные студенческие годы. Водку с пивом он тогда и сейчас употреб-лял, но по нарастающей. А Порфирий Бим нарушал все отработанные институтскими веками правила.
      Бим замахнул сверху пивка: - У-а-а! А вот вчера русской програм-мы-то не было.
      Ксан Иваныч: - Чё?
      Бим с куском во рту: - Программы не было русской.
      Ксан Иваныч: - Чего не было?
      К.Е.: - По телевизору.
      Бим: - А-а, да по телику. Руссии. Не было. А всё-таки...??? Фриц этот кто был русский?
      К.Е.: - С какого хера в Германии русский телик? Просто новости с Медведкой и Менгелью. По-немецки шпрехали. Не по-русски.
      Бим ответа на свой вопрос не услышал или не захотел. Он вспоми-нал шикарные августинерские явства.
      - А всё-таки птиц этот кто был?
      - Птица.
      - Утка.
      - Утка?
      - Утка. Утка!
      - Свинину я пользовал, утку-водку пользовал. Рульку... - задумчиво продолжил он, шаря засаленным безымянным пальцем в мясе, - рульку не пользовал.
      - Как ты не пользовал? На крупном лице Ксан Иваныча ширится ис-креннее недоумение. - Как это?
      - А вот никак. - развел руками в стороны Бим. Из рук вырвался ма-ленький кусочек белого мяса и шлёпнулся на пол.
      - Ну, пользуй щас! Это позитивно.
      Ксан Иваныч сунул лицо в сервировку и нарыл в гуще обёрток и бумажных мешочков рульку: - Вот это рулька. Рулька. Что это не руль-ка Вам?
      Бим: - Да только... Пауза. - Да! - громко хмыкает Бим, - а ножичка у вас ...такой шибко ...есть? Нет? Где ножичек?
      Рулька заранее сильно пожулькана и разделена Ксан Иванычем на мелкие вкусные и большие невкусные части. Бим выражал недоумение и несогласие пользовать обглоданную рульку. Потом откопал аппетит-ные, не тронутые никем и прожаренные, шкурки.
      - Вот она рулечка, так её... ах ты блинЪ! Ща-ас...
      Пауза. Процесс поглощения.
      - Так что, Киря, ты меня не переубедишь, - неожиданно заявил Бим, обглодав костищу и вытерев об трусы пальцы. Бим по заведённой при-вычке штаны одевал только непосредственно перед выходом в свет. Трусы раньше, но по настоянию товарищей: не модель поди Бим и нече-го сверкать тем, что у каждого есть, и не хуже.
      - А что?
      - Про гомон. Гомон. Всё-таки они это... добавляют звук... ну шу-мов... сами в зале. Специально. Для этого. На публику, ну! Не может такого быть. Не может такого быть. Такого шума. При любой акустике. Не может быть. Чтоб это было так... Ну мое мнение это... гения...
      - Абы-вуы там нет, - тихо произнес Ксан Иваныч.
      - Что-что? Что за абы... и что ещё? Вуы ты сказал?
      - Ха! - усмехнулся Ксан Иваныч. - Волосатики херовы. Словари по Власянице надо читать. Не читано? Лень, да?
      - Прошу объяснений! Незачем тут хитрить. - На лице Порфирия не-удовольствие. А как же ещё - его уличили в невежестве, а он считал себя минимум Ефроном.
      - Не будет вам никаких объяснений. - Ксан Иваныч кинул в рот щепку от рульки. - Приедете домой и засуньте ебло в словарь. Ешьте давайте. Хватит пыль молоть... языком.
      - Пока доедем - забудем всё. Я уже забыл. Абы-вуы?
      - Аба-вуа , - сказал Ксан Иваныч с серьёзным видом. Будем в Па-риже - зайдем в Нотр-Дам. Тогда я пальцем ткну куда надо, и всё рас-скажу.
      - Нотр-Дам, Нотр-Дам. До него ещё доехать надо, - сказал Бим. - Кирьяныч, ты понял что-нибудь?
      Кирьян Егорович в ответ поёжился.
      - Вот и я говорю, - продолжил Бим. - Нас тут за дураков держут .
      И чуть позже: - Оба на! Яйца - то нет варёного. Вот считай день насмарку! Абы-вуа, блЪ! Во, новый мат. Егорыч?
      - Что?
      - Абы-вуа! Франция, блЪ! Франкишон матыуа! А по ненецки уме-ешь материться?
      - Как?
      - По ненецки, я ж говорю.
      - Пошёл ты в жо... нах...й! Болтун, блЪ!
      
      ***
      
      Закончен ранний завтрак.
      Ксан Иваныч, сидя на краю окна, засмолил.
      Малёха, обиженный залежалой едой, не доволен. Он поклевал что-то в тарелке и обиженно бросил вилку. Потом выпросил у папани два-дцать евро и слинял в рецепцию, захватив ноутбук.
      - Толпы молодых с рюкзаками здесь, - почти выкрикнул Ксан Ива-ныч громко и одухотворенно, перевесившись через раму. Зачесалась нога. - Толпы!!! Толпы!!!
      - Верблюды??? - спрашивает Бим с ударением на "ы". - Хухры-мухры горбатые?
      - Какой... верблюды? Почему верблюды? Не восток. Ну, молодежь... в этом хостеле. Толпами! Девки, парни. С рюкзачками. С большими, ма-ленькими... Вон они косяками, гуськом ходят. Смотрите! Обалдеть! Со сранья!
      - А в Голландии...
      - А потому что железной дороги-то нету у них, вот они все с рюк-зачками, пешком... - сказал наивный и ненаблюдательный Ксан Иваныч про отсутствие трамвая.
      Трамвай на самом деле в Мюнхене есть. Есть и электричка, плавно переходящая в подземку. Всё неподалеку. Прямо под окнами хостела две ветки трамвайной линии. Ксан Иваныч просто ещё не разобрался спросонок, а вчера не заметил трамваев от излишнего количества пива и нервного состояния души. А его, между прочим, придерживали, чтобы он не пересекал рельсы в неположенном месте. Похеру! Всё забылось. А Кирьян Егорович помнит мельчайшие подробности. Память у него так устроена. На деталях он строит книжки. Он гиперреалист. Оттого-то книжки пухнут у него как на дрожжах.
      У крыльца хостела Мейнингер, по наблюдению Кирьяна Егоровича, всегда стояли автобусы с молодыми от школьного до студенческого воз-раста туристами или немецкими пенсионерами от шестидесяти. И с раннего утра до позднего вечера внизу происходило мощное броунов-ское движение.
      Чем-то рюкзачки вдруг удивили Ксан Иваныча. Он вечно углублён в свои думы, составляя планы на будущее, считая километры и дни, а элементы прочей, кипящей вокруг жизни замечаются им как прекрасные проблески - осияния в замутнённом рассудке.
      - А в Голландии... все с рюкзачками, заявляет глубокий знаток Ни-дерландов Кирьян Егорович, сам намертво приклеенный к своему хреб-тинному мотузку, в котором помещались и фотоаппарат, и путеводи-тель, и навигатор, и карты, и две трубки с табаком. Да чего интересного там только не было... - И с велосипедами. В Германии велосипедов по-меньше. В Чехии тоже.
      - А потому что... - начал Бим свою версию. Но, договорить ему ни-кто не дал.
      - А утром встали, вот и мечутся. Мусор в кусты запуздырили и ещё ПЛЮЮТСЯ, - торопясь и выпучив оки, комментирует нижнюю сцену Ксан Иваныч. Он чрезвычано встревожен немецкой нечистоплотностью. Рассказывали совсем наоборот!
      Про рюкзачки и велосипеды тема забыта.
      О том, как немцы пукают, харкают и рыгают, Ксан Иванычу расска-жут в следующий раз. Или он сам увидит и услышит.
      - А Сами ПЛЮНУЛИ бы, - посоветовал Бим.
      - Я уже плюнул, - беззаботно произнёс Ксан Иваныч, - когда вы бляди спали.
      - Где мы раньше были, так там есть нечего. Есть нечего против вче-рашнего. Нет вообще. Вообще нету, - комментирует вчерашний ужин с огромными порциями на четверых в "Аугустинере" Ксан Иваныч. - А про капусту я тебе так скажу - хуёвая капуста.
      - Мне она тоже не понравилась, - говорит Бим.
      - У нас есть кислая, тушёная капуста. Она делается из своих бочек. Квасится, - продолжает Ксан Иваныч.
      - А что, такая же капуста, только кислее. - Говорит появившийся незаметным вскользом Малёха.
      - Нет, а у них из свежей делается. Кислая капуста та...
      - А у нас ботвой присыпают и ...
      - Тоже как здесь, только там добавлена какая-то квашеная капуста, кислая капуста...
      - Просто они таким способом делают. Они и квасят как-то не так. А у этих она красная.
      - Да-а-а! Совсем красная.
      - А и в Пулайнере и в Аллесе тоже так. (Два известных кабака в Угадайгороде).
      - Они по баварской традиции хотят. В Аллесе кислей капуста.
      - Лучше бы мы свою квашеную капусту взяли! Руссиш капуст! Квас, блинЪ. Показать им...
      - Да! Ну всё равно. Ну всё равно у нас в Аллесе просто уксусу до-бавляют, - кипятится Ксан Иваныч, доказывая свою версию ненастоя-щей германской и якобы неправильно квашеной капусты.
      Ксан Иванычу откуда-то известна история капусты. На этот раз он, кажется, был прав. Действительно немцы капусту не квасят. По ихнему квашеная капуста звучит как Sauerkraut, и она считается наиболее из-вестным немецким блюдом в мире. Квашение придумано древними гре-ками, римлянами, китайцами. Согласно интернету. Правильное кваше-ние это шинкование и консервирование под действием молочной кисло-ты, которая образуется от сбраживания сахара из капустного сока. Рус-ские используют в процессе бочки и гнёт. Немецкое квашение - это сплошная обманка. Поддельная, якобы квашеная капуста, пришла в Ев-ропу от монголов в тринадцатом веке. Когда было квасить капусту древним монголам при их кочевом-то образе жизни? Может бабы в юр-тах так и делали, но у них были большие проблемы с деревом. Откуда взяться бочкам без дерева и бочкарей? Поэтому они сначала варили её, может в глиняной посуде, потом добавляли туда жареный лук, некото-рые кислые ягоды типа что попадалось по дороге или росли в монголь-ских степях - например, можжевельник, где-то будто бы находили ли-мон (это не проверено), доставали из авосек чесноки и добавляли при-дорожную зелень.
      - Это что ли, - спрашиваю всех русских алкоголиков, - та самая правильная квашеная капуста, под которую так хорошо идёт правиль-ная водочка? - вмешивается Чен Джу.
      
      ***
      
      
      Ингр.5 УТРЕННЯЯ ПЕРЕПАЛКА
      
      Теги иллюстрации:
      Завтрак продолжается, перепалка между Бимом и Ксан Иванычем гро-зит взрывом
      
      - так понимаю, если водка huyowaya, то и капуста такая же. Под каждый напиток свой рассол, - к такому выводу пришел Кирьян Егорович, подытоживая всемирную историю взаимоотношений крепких напитков и закусонов.
      - Во-во, а я попросту глоточку помочить, ...Киря, я попробую Nexte. ...Переведи Nexte. - Рука Бима тянется к бутылке.
      - Следущий. - Переводит Ксан Иваныч.
      - Следующее, - уточняет склонение или род причастия Кирьян.
      - Я так и думал, - радуется Бим. - Блин, я полиглот!!! Я в какую страну не заеду - вспоминаю их язык. И это никто не отменял...
      - Вот такой нормальный завтрак. Из своих продуктов, - возвращает всех к реальной жизни Ксан Иваныч.
      - Ну, расскажи чё ты... Киря, кто до тебя домогался вчера, когда я тебя покинул? Ты же там остался, а когда я пришел, то ты ещё раз под-нялся. - Это Бим.
      - Нет, я на улицу просто выходил покурить.
      - На улицу... ну а я - то думал, бабы тебя... ну а если бы я рядом э-э-э...был...
      - Что?
      - По-другому бы было. Мы б её...
      - Одному слабо?
      - Вдвоём... оно веселее. Я б Yбал, а ты переводил.
      - Вот нихуя! Так по твоему выглядит здравый смысл?
      Стук. Мытье посуды в санузле.
      - Ну что, ты там не нашел ничё? - Речь про интернет, в котором Малёха должен был что-то откопать.
      - Я не искал, - говорит ленивый Малюха.
      - А чё ты там хотел? - спрашивает Бим Ксан Иваныча.
      - А интернет работает? - спросил Ксан Иваныч, игнорируя вопросы со стороны.
      - А чё? - спросил Малёха, не имея задней мысли.
      - Я хочу заказать гостиницу во Франции, - поясняет Ксан Иваныч, мелко заморгав ресничками от прилива доброты к ближним. - В Лангре, где мы будем ночевать, заказано. Всё вроде бы! Ничего не отменяется. А вот у нас может там, ...в Париже что-то проявиться. Ну, может на день, на другой, на день в Париже больше задержимся вдруг. Ну, насчёт Брюгге там... Позже станет ясно.
      Бим: - А ну - ка, ну-ка, с этого места поподробнее. Якорных то-чек... мы знаем. Дни знаем. Чё хотим в Париже? Почему идёт изменение якорных точек?
      Бим чрезвычайно боится новых изменений в маршруте. Ксан Ива-ныч крутит маршрутом в свою пользу с учётом интересов прежде всего своих, не забывая при этом Малёху-Малюху и главную якорную точку в Ростоке, где уже заказаны и оплачены места в пароме до Хельсинки. Двое оставшихся взрослых вроде как едут молчаливым балластом, и вмешиваться не должны бы вообще.
      - Не идёт пока!!! Невозможно.
      - В чем хитрость изменения маршрута? - настаивает Бим.
      - Не идёт изменения пока.
      - Прижучили! - серчает Бим.
      - Мы же в Германии пока. Чё торопимся? Куда-куда. Всё скажу по-сле.
      - День пришел ...мы уже ...солнце ...где мы там, ...в какой стране бы-ли? - Бим то ли поэтизирует, то ли подзуживает, и побаивается крутых изменений.
      Кирьяну Егоровичу похрену. Ему интересно везде.
      - В Швейцарии будем, - подсказывает Кирьян Егорович.
      - Читайте пока про Мюнхен, - приказывает Ксан Иваныч.
      - Путеводитель Вы наш! Драгоценнейший! - ёрничает Бим.
      - Ну похоже, похоже. Ну, мне задан вопрос. Оглашу это. Где мы? Вот мы. - И Ксан Иваныч разложил карту и по полочкам план путеше-ствия.
      ... Да-да-да... Так-так-так... Понятненько...
      - Ну... похожий вопрос. Что ещё. Мы находимся....
      - В Мюнхене, - говорит Бим.
      - В Мюнхене. Сегодня... двадцатое число.
      - Правильно.
      - Пошёл двенадцатый день экспедиции. Сёдня у нас среда. Завтра, вот завтра мы можем... мы можем...
      - Четверг!
      - И что?
      - Что-что. Щас маршрутики найдем. Нарисуем. Малёха, флома-стер!
      (Лучше бы спросил, куда хитрый вьюнош девал двадцатку евро).
      - Вы стратегию назначьте, а мы думать будем.
      Долгие гудки, больше похожие на усиленный динамиками вой сума-сшедшей собаки, - то полицейская или санитарная сирена за окном. Смотреть и уточнять нет смысла - такая звуковая картинка в Мюнхене не редкость.
      - Кхе, кхе, - кашляет прокуренный насквозь Ксан Иваныч. - Блин, не могу сказать на твой вопрос. Не могу.
      - А хостел это типа общага?
      - Типа общага. Да.
      - Нормально. А мне даже это... Душевно!
      Ксан Иваныч рассматривает участок карты, куда входит Австрия, Швейцария и кусок западной Франции.
      - Вот Киря. Вот мы. И пойдём, я думаю, через Менинген... Брегенц... Вот Баденское озеро.
      - Где самолеты это... стукались... - вспоминает дядя Бим.
      - Боденское, - поправляет штурман.
      - Боденское озеро. Да. Боденское. Вот, смотрите. Вот мы вдоль Бо-денского озера... вот здесь это... - самыми красотами пойдем! Остано-вимся! Чай, кофе.
      - Вот мы... Интересно. Когда же это мы в последний раз останавли-вались? - педалируя на местоимении "МЫ", прокурорским тоном дол-бит Бим, подчёркивая, что между "МЫ" и интересами Ксан Иваныча возлежит большая пропасть.
      - Останавливались! - неожиданно и громко как на суде, где только что подписался под честностью, соврал Ксан Иваныч. Лоб его мгновен-но покрылся испариной и, будто испугавшись вырвавшегося слова, он даже прекратил жевать.
      Согнувшись в коленях, он выпятил вперед лицо. Только размер шеи не дал ему возможности дотянуться до нахальных глаз Порфирия и точ-ным плевком обозначить степень несправедливого наговора на него - честнейшего и чувственного, отзывчивого человека.
      Взвился Бим.
      - Где мы останавливались? - Вопросом на вопрос. Это славная так-тика спора, смахивающая на подготовленную, выверенную контратаку. Теперь он взялся быть защитником человечества - прежде всего в его лице - и покарать всех лгущих, взявших на вооружение четвертую запо-ведь дьявола.
      Вопрос остановок для последовательного и неутомимого правоза-щитника дяди Бима - очень больной вопрос. Наплюя на демократиче-ские принципы, Биму не позволили остановиться и сфотографировать немецкий хмель на палках и чешский на верёвочках, проскочили знаме-нитую деревню Крушовице с пивным заводиком и абсолютно пустой стоянкой, словно приготовленной лично для него. Зато остановились на задворках Карловых Вар с колючей проволокой и поганой свалкой, не увидев ни центра вообще, ни даже пивного ларька... кроме Фаби. Вот это уже полезно.
      - Вот будем здесь останавливаться сколько хочешь... Вот где-нибудь здесь остановимся, обязательно чашечку кофе выпьем, - утешает Бима сдающий позиции Ксан Иваныч.
      - Так, здесь... наметить нужно.
      - Да, ну чего тут. Остановимся, без проблем, мужики! - отбивается Ксан Иваныч.
      Тут он открыл рот, собираясь привести доказательства. Но, всвязи с тем, что он был допрашиваемым на показательном судилище со спев-шимися судьями, где обвиняемый и преступник поменялись местами, выдавил из себя несколько согласных подряд: "П-ф-т-г-р!".
      На этом можно было бы остановиться, честь ему за это и хвала, по-тому что и так было понятно, какой смысл он запихал в это буквосоче-тание. Но Ксан Иванович поправился: "Тьфу, блЪ, по-фото-гра-фируемся!" - И все в суде правильно поняли, что он опять врёт... "Ма-газинчик наметим... - тут он осклабился, будто сначала откусил от ли-мона и только потом съел ложку сахарного песка, - ...пивка откушаем... Австрийского!"
      - ... Да уж!!! Пивка! Попили уже. В Крушовицах, у Швейка. - Бим бывает весьма ревнивым и злопамятным. Там, где касается ущемления его главного пивного инстинкта, он лев, а остальные, кто к пиву не то-ропится, - кролики.
      - Ну, здесь Альпы... Озеро. Ну, без проблем ...Мы тут можем ну как... ну как. ...Вот едем мы в Люцерн. Вот когда приедем мы в Люцерн, тогда и приедем. Потому что в следующий день мы будем в...
      - ...А-а-а-ух!!! - громко заглатывает очередную порцию Бим, - где будем? Дома? В России?
      - В Люцерне у нас две ночёвки в кемпинге! Вот где! Две ночёвки! Этого мало?
      - Нет, погодь, а в Мюнхене...
      - Ну... вот... в Мюнхене...
      - У тебя там написано: "кэ-мэ". Это что? Близко? Сколько будет остановок? - заранее грозится Бим, ожидая не радующего ответа.
      - Ну, если бы тут было четыреста написано, а тут триста... Кэ-Мэ, блин! Всего-то триста!!! Наша область...
      - Триста три! - увеличивает цифру Бим.
      - У меня двести восемьдесят. Ну, это можно... тут одну штуку... мы можем это на компьютере запросто пробить.
      Радует публику мизерностью километражных цифр честный до оду-ри Ксан Иваныч.
      - Ну, что ты говоришь! Кака' радость!
      - Ну, да-да. Ну а дальше у нас после двух ночёвок в Люцерне... мы... это... Это! Это вот! - Аргументов больше нет. - И всё!!! Это плохо?
      - А ты гостиницу заказывал в Люцерне? Или ничё не заказывал?
      - Я... я ничё не заказывал. Там кемпинг. Кемпинг.
      Волшебное слово "кемпинг" должно было по мнению Ксан Иваныча решить все бытовые и культурные проблемы.
      Пауза.
      - Кемпинг... как его... Мэмлинг, Мамлинг... находится в этом... Вот Люцерн. Вот это озеро. Вот тут вот... находится кемпинг Мэмлинг. Ну блин, тут вообще пешком до города можно. Потом следущий день тоже... Тоже очень интересный. Озеро, горы, замки, крепости и это всё... Тоже будем останавливаться по дороге.
      - И поблевать дашь? - Бим оторвал клочок газеты и сморкнулся. Потом согнул клочок в несколько раз и выложил его на стол.
      Кирьян Егорович сморщился будто от лимона.
      - И... Бим, когда я не давал тебе... высморкаться? Блин, блюй и сморкайся сколько душе угодно, только предупреждай заранее! Платка нет? Что за... в пиз...у башню эту... Ты потребник-то культурный... по поведению за столом-то... прочти! Уж! Те!
      - Долго уже. Мы седня тут ночуем? - Бим запамятовал программу в Мюнхене и наплювал в этот блядский этикет за столом. Не хватало ещё за столом навытяжку сидеть.
      - Да. С утра....
      - Да, потом опять мы из Люцерна мы едем....
      - Едем в Бу...ду... авиль ...в Баден ...Базель...
      - Баден-Баден.
      - Нет Два-Баден это другое. Просто в Баден.
      - Ну, все это просто живописно...
      - Только не дурьки нам, а то... - грозится Бим.
      - Этот, этот, этот! Вот этот маршрут... тоже можем останавливать-ся, ну вот... Не у каждого киоска! ...Приезжаем во французский город Лангр. ...И там надо заказать сегодня гостиницу. ...На сёдня? За сёдня!
      - А в смысле сегодня, сиречь щас?
      - Ну, в течение сегодняшнего дня... А как будто ты был бы сёгодня в адеквате, я бы сегодня показал...
      - Ну, сядем... на чемодан... обсудить надо.
      - Ну, вот сейчас Малёха бы и нашёл. Включился бы только в ин-тернет...
      - Как это, что за...?
      - Ну, потому что не хорошо... ну приедем, а они предложат втридо-рога. Ну, сами понимаете. Времени нет выбирать. Что предложат, то и съедим. Баксы жалко или нет?
      - Немного жалко, но экономить на...
      - Я и говорю жалко бабла. Ну жалко!
      Пауза.
      - Ну, чайники мы? ...Или нет? Хотим бабками сорить? - снова зажи-гается Ксан Иванович.
      - Проблемы какие, чтоб щас заказать?
      - Интернет! Интернет!
      Интернет как всегда виноват. То он не работает, то адрес неправильный, то Малёхе... (То лень Малёхина раньше его рождается).
      - А чё?
      - Ну... он слабый... Интернет этот. Ну, тихий, медленный. Ну, я ду-маю, заказать гостиницу он может... Ну, а вот, с завтрашнего дня начи-нается... ну Швейцария там... Говорят: "как в Швейцарии" - красиво это значит там.
      - ... Это опять с утра... Я долго терпел. Долго терпел! ... Тринадца-тый день!
      - Двенадцатый! - поправляет Ксан Иваныч.
      - У нас назначены якоря. Брошены...
      - У нас якоря следующие. Все же мы знаем их. Прага, Мюнхен, Па-риж. Ну, ...осьм-надцатого ...в Париже. А Париж...
      - Якоря вот... Десять минут позже, десять минут раньше... Мне надо знать якоря... - настаивает Бим. - Имею я право?
      - Ну, вот..., ну должны вот, это самое, быть в Гааге. Так! Вот по вче-рашнему дню. По вчерашнему дню в связи с неожиданными обстоятель-ствами мы вместо расчётных трёх часов прибыли позже. Ну, что ж, тоже ничего.
      - Про-бле-мы! - врастяжку иронизирует Бим.
      - Ну, что-то случилось. Ну, мы решили вчера все-таки в Центр не ходить. Поздно.
      - Правильно.
      - Но вот, когда вот... Исходя из сегодняшнего дня, смотришь... то, казалось бы... да, мы могли бы и позже приехать...
      - Из сегодня смотреть...? Через пять минут выходить! А мы тут всё... - Бим чрезвычайно возмущён.
      - Не дадим пять минут! А на два часа опоздать? Хорошо это? - па-рирует Ксан Иваныч.
      - Значит так...- начинает вякать несогласный с такой временной диспозицией Бим.
      - Не надейтесь!!! Остановиться на десять минут и ехать дальше - это два часа потеряем!
      - Сколь? С какого х...я это два часа?
      - Да-да-да... Да! - грозно констатирует Ксан Иваныч. - И не рас-суждать! Вот чё я хотел сказать. Вот мы... вообще. Это мое мнение. Мы собирались... в поездке... проехать целый день и там тормознуться... Потом мы хотели проехать не через Пльзень, а так, через Карловы Ва-ры... Невзначай... У нас день прошел... у нас вот тут сбой с навигато-ром... И вроде мы как бы начали плутать ...и вроде бы как... Карловы Вары... ну и вроде бы как-нибудь решили... да и поехали.
      - Ну???
      - Баранки гну. Ну, если бы вот так не произошло... ну так вот. ...Едем, едем. Ну, Егорыч направлял через центр Карловых Вар. Ну, если бы вы сказали бы там остановиться, ну, мы бы там остановились. И потратили бы ещё сколько-то там времени. Чуть-чуть только совсем... И бабки...
      - Там было не понять где центр. По навигатору н е п о н я т ь! - раздельно продиктовал фразу Кирьян Егорович. (Ну как им ещё объяс-нить!)
      На самом деле история выглядела по-другому, и конкретные винов-ники были. Виновники на первом сиденье перепугались значка "тупик", хотя до тупика было метров двести, и до тупика был свёрток вправо, ведущий в центр Карловых Вар. Дали бы права Кирьяну Егорычу - он бы нашел и центр и подцентр, и скалы, и минводу в скале, и чешечку, и три чешечки, и если надо, то по две на каждого, итого восемь. Всё дело в бабле и в интеллектуальной трещотке рта.
      (Отступление: На самом деле нашли только одну девочку. Это и бы-ла Фаби. Только узнали б этом позже - в Париже. И была она не чешеч-кой, а русскоязычной парижанкой. Ну, сознайтесь, у кого сейчас не встал? У Порфирия и у Кирьяна Егоровича при перечитке этих строк тут же встаёт. Так как они не только видели, но и пользовались Фабиной добротой).
      - Ну ладно, было непонятно где центр. Дальше с Крушовице зна-чит... Кирюха... Егорович... остановиться хотел. Поздно сказали! Про-ехали! Что теперь?
      - Сфотаться хотели, - вставил Бим.
      - Ситуация была... Кто-то сказал бы: коллектив, товарищи, давай остановимся ... тогда ... подумали бы. Но кто-то сказал: "Ну, ни фига - Крушовице!!! Ну, только мы... только увидели эту Крушовицу, не фига эта Крушовица! Мать её! Промчали! Всё! Она кончилась! Всё, будем назад возвращаться? Раньше бы сказали..."
      - Не могли.
      - И ничего смертельного не произошло.
      - Я говорил ... - хотел вставить ремарку Бим.
      - Ты кого будешь винить, что мы Крушовицу проYбали, не тормоз-нули? Некого винить. ...Ромашку, блинЪ, фотать, останавливаться спе-циально!? Так, что ли? Хмель, блин, увидел! С окна фотай! Фотай! Кто не даёт?
      - И хмель не сфотали. Ни в Германии ... ни ...ни (Бим напрочь забыл вторую страну) тоже не сфотали...
      - Будем хмель фотать? На ходу...!!! Надо так. С окна. Хуля там? Мозги пудрить! Мы вчера вон, Малюха, это... пол-этого самого нафота-ли. ...Как его. Весь мобильник. Или фотик. Чем ты снимал, Малюха? И кстати не надо этот вопрос опускать. Пол-Мюнхена засняли, блин. Все эти дела. Пол-Мюнхена это! Все эти маркеты. ...Всё нО-рО-мАльно!
      - Nachuy маркеты! БээМВэ, блЪ, вкусили! В цилиндрики влюби-лись! - правильно горячится Бим.
      Позже окажется, что все фотоснимки Малёхи из-за лобового стекла не стоят гроша ломаного ни по качеству, ни по композиции, ни по ин-формативности. Всё - идеальное говнище. Хуже всякого репортажа с падающего самолета. На полграмма лучше выглядят все снимки горной Швейцарии, выполненные на ходу.
      - Ксаня! ... - снова захотел встрять Бим.
      - Ну не может трасса позволить остановиться, где захотел, понима-ешь!
      - ...И в Чехии мы не остановились.
      - Да, конечно, ты не был в Чехии, - ехидничает Ксан Иваныч.
      - Да мы ... остановились бы в Крушовице... и стоянки ...в Крушовице остановились бы, на стоянке встали. ...Пойдем. ...Вон барчик, вон мага-зинчик.
      - Точно! Мне чай, пожалуйста. Где? - меняет тему и успокаивается исподволь Бим.
      Ксан Иванычу безрезультатное тарахтенье тоже уж до смерти надо-ело: "Чай? Пожалуйста, вон стоит".
      - Нет, кипяток знаю где. Это... - речь про заварные пакетики, но Бим слова забыл.
      - Ну, вот лежит.
      - Киря, ну где? Всё нашли, Ксаш-Ксань, Кирь. Те.
      - И заводить это... Зачем? Это самое, как говорится, отрицательные эмоции, в машине, блин, вечером тоже ...я уже разгорячённый, а начина-ется... Ещё... в извращенной форме!
      По прошествии некоторого времени волейбол разгорается вновь. У сетки два игрока: Бим в черных трусах, Ксаня в синих с цветочками.
      - Ксаш, это самое...
      - Чё?
      - Вы много говорите с утра... много...
      - Я?!
      - Можно слово молвить?
      - Я объясню!
      - А теперь слово можно молвить?
      Пауза. Мяч в ауте.
      - Вот говоришь про якоря, а... вот сам... вот согласись же ты... - злится Бим.
      - Я больше не буду говорить, - обижается Ксан Иваныч. И после этих слов угрюмо и долго молчит.
      Пауза.
      - А теперь можно слово молвить? - через несколько минут напря-женной тишины спрашивает Порфирий Сергеевич.
      - Можно. Ну, вот согласись же ты. Вот слушая тебя, мы бы сюда не приехали. Вот не приехали бы.
      - Как ???
      - А вот... неадекватного слушать... Ну не приехали бы! Какого хера сфотографировать ромашку? Ещё... будут ромашки. Ну вот, в Швейца-рии будет что фотографировать. Будет!
      - Чего-о-о?
      - Ну, никто, ни разу, не сказал спокойно: вот, мол, Ксаня, остано-вись...
      - А бесполезно.
      - Что бесполезно?! - Ксан Иваныч уже накалился как сковорода на четвёрке. Хоть раз было такое?
      - Ну, не-не-не... Постой...
      - Хоть раз было такое? Чтобы отлить или чего... Хоть раз было? Хоть раз было такое? Не заводись с утра пораньше.
      - Все, я все. И вечером устраивать эти истерики здесь, блин. БлЪ. Здесь. Встань... поговори... вот утром... Вот сейчас, вот на планёрке под-ними вопрос...
      - У каждого...
      - Вот сейчас подними вопрос...
      - А мне слова ещё не давали...
      - ...делать какие-то выводы...
      - Делаем... делаем. ...Вы частите, слова не даете встрять... - напира-ет Бим.
      - Не, ну а мне можно хоть сказать-то? Ну чё ты вот! Вот щас закон-чу и будешь говорить.
      - Скажешь, когда закончишь? ...Те?
      - Кончил.
      - Хорошо. Спасибо. - Бим обдумывает следующую фразу и пра-вильную интонацию... - Значит так: генеральную линию и якоря никто не отменял...
      - Давай тему оставим, - снова перебивает Ксан Иваныч, - ну вот сейчас одно и тоже щас будешь: ромашечка, блЪ! ...
      - ...Ну, причем тут ромашечка? - смягчает Бим, - я не говорил ро-машечку.
      - Ну, давай, говори.
      - Вот ... ромашечка. Твоя! Заметь! ...А суть кака, вот будет Австрия, Швейцария, вот... Всё должно от души. А по принуждению всё. У меня по принуждению... у всех... не стои'т по принуждению! Вот сделай щас, что-бы у тебя встал... Я велю.
      - Цирк! - оценивает ситуацию в королевстве Ксан Иваныч. - Ну цирк, блядь, ну что вот с тобой...
      - А по принуждению... Никак! Я про фотки. Вот если тебе хочется, там Альпы, Швейцарию сымать... Макдональдсы, маги там. ...По полча-са. ...И там фотать-фотать, фотать-фотать. ...Пожалуйста! Это вы так хотите лично. ЛИЧНО. Вот и хотите. И фотайте. А меня, ...может быть, не торкнет. Ваш Мак... А меня торкнет, допустим, Чехия... Я же такой же мэн, такой же человек. ...А тебе... вот потом уже в оконцовке приедем в Финляндию на родину. ...И транзитом, блЪ, окажется, прогнали Фин-ляндию!
      (Так и будет. Бим как в воду глядел).
      - Ответить можно?
      - Нет пока.
      - Так-с, ответьте... уважаемый...
      - Вот у тебя это... цель...
      - Я обязан. Привезти вовремя - моя цель! Всем каждому по интере-су. ...И каждому по интересу!? Ага, когда? ...Каждому по интересу - вы это видели! Этому мак, другому тыква, третьему ромашку - все pisdez, нету ни тыквы... опоздаем nachuy. ...Ни хера! И порядку никакого не бу-дет, если как... только начнём по интересам жить. Мы в коллективе едем!
      Остывшая немножко сковородка вновь раскаляется... "У нас общие задачи!"
      - Вы не понимаете... - встревает совсем неожиданно Малёха, усу-губляя отцовый нажим на Бима.
      Нехарактерно для Малёхи, но его фраза прозвучала зло и громогласно. Отец посмотрел сыну в глаза, будто он взялся только что и невесть откуда, оторопев от нахлынувшей сыновей разговорчивости. И запнулся на секунду. Затем обвинения зазвучали с новой и несокруши-мой силой, теперь уже в адрес всех кроме себя, главного и непогреши-мого.
      - Сам же говоришь, ну, Малюха тоже наивный. Ну да: биг-маг уви-дел, глаза выпучил...!
      Малюха шалеет от отцова предательства. Взгляд его становится ненавидящим. В его мозгу формируются зубастые слова сопротивления, но наружу не выходят. И правильно, что не выходят, а то огрёбся бы ещё.
      - Ну, реально, ...ну щас вот он тоже понял, что не нужно тормозить за каждым бутербродом... и за каждой ромашкой, - приглаживая свою укоризну, говорит отец.
      - Ху что понял Малюха! Макдоны Малёхины, эти красные флажки его, сигналы желудка... никто не отменял. - Так подумал и замял мысль Кирьян Егорович, не желая подливать масло, которое и так уже брызга-ло во все стороны. Скоро со стен потечёт.
      - Что-то тебя опять. Как бык упёрся и талдычишь. ...Как за ромаш-кой. - ехидничает Бим.
      - Бу-бу-бу. - Что-то бурчит снова Малёха.
      - Все-таки я опять. Я опять упёрся... Якоря... никто не отменял. Остановиться нужно. ...По нужде. ...Без пива не могу. Дайте пива - я успокоюсь.
      - А где я не останавливался?
      
      ***
      
      - Без ...пользы ...десять минут раньше , десять минут позже... Труд-но?
      - Нет, ну вот сейчас о чём речь? Да, два часа интервала... десять ми-нут позже ...да. ...В чём дело, я сразу говорю: никто не отменял останов-ку. ...Ну просто так получилось, зачем же тратить нервы? Никто не от-менял Пльзень, никто не отменял остановку в Карловых Варах... Никто не отменял.
      - Кхе-кхе...
      - Ну, если пролетели. ...Ну, если пролетели. ...Ну что теперь, будем нервы трепать друг другу?
      Со стола падает вилка. Пауза. Согнутый Бим, полезши за вилкой, го-ворить не может. Только икать.
      - "Ик!" - вырывается из него. - Попробуй позвонить, "ик!", ещё раз, Ксань!
      - Билет надо ещё купить, - не слышит Ксан Иваныч.
      - Позвони ещё на родину, а? - напоминает Бим. Ему вдруг приспи-чило провентилировать родину. Что, как там, не началась ли война... и нефть как, и газ?
      - Газ заинтересовал?
      - Я это, у меня... я в доле. Чек, блЪ, есть!
      - Чек?
      - Я приеду, мне переведут бабло.
      - Сколько?
      - А это не ваше дело. Уж извини. Те!
      - Ну-у-у. Так кто поверит.
      - А и не верь. Есть у газа бабло. И газ есть.
      Бим продаст чек ровно через три года, день в день. Был кризис и безработица оттяпывала у трудяг руки, мозги и заработки.
      
      ***
      
      Коллективу путешественников пора в путь. Коллектив начинает со-бирать со стола мусор и сортировать пищу, определяя по запаху её при-годность. Шорох и шелест, побуждаемый коллективом, идёт со стола и пишется в диктофон. Скрытый диктофон - жаль, что не камеру - Кирьян Егорович спрятал за кружку и теперь боится, что его тайна раскроется. Договорённость за диктофон есть. Рассчитано на культуру речи. А пло-хого и матерного сказано много. Кому такое понравится.
      - Так, вымыть руки... ну и запашок!
      Кирьян Егорович с трудом выручил шпионский предмет.
      - Кому-кому позвонить? - переспрашивает Ксан Иваныч.
      - Матюшину, блинЪ... Профессору! Ща посмотрим телефон. На! Это вот старый номер. Нового нет.
      Мусор убран. Стол прибран. Начинается следующий этап.
      - До выхода в Мюнхен... - До центра... - Два километра... Это спо-койненько... Дойдём. Две дозаправки будет. Пивом, - размечтался Бим.
      - Опять!? Сандалии надень!
      - Сандалии? ...Может и сандалии.
      - Так, а что нам в качестве холодильника? На подоконник что ли всё класть?
      - А то!
      - Та-ак, шапки, шапки? Шапки снять! - оценивает погоду Бим.
      - Само собой, - говорит Кирьян Егорович. - У меня вместо шапки будет причёска.
      - А мы не сможем. Э-э, - трогает свою голову Бим. Я, может, кепку тогда возьму. И... не возьму, наху... Тяжёлая она!
      Бим, натягивает туфли. Получается не очень.
      Неширокие со стоптанными задниками старенькие и заслуженные туфли хорошо лезут на ноги, но ещё лучше спадывают. - Не, мне такие общаги нравятся! И дёшево и... студенчество напоминает. А это... мы кинем по дороге там.
      Бим ищет своё гринписовское хозяйство. Он приблизился к Малёхи-ному лежбищу, больше похожего на свинарник, поднялся на цыпочках во второй этаж и роется у Малёхи в ногах: "И фикерсы и ... фантики... наху... всё".
      - Не собираюсь я выкидывать сникерсы, - тихо восстал сидящий с ногами на кровати Малёха, отнесший обидные обороты Бима к себе. А кому ещё щекотят ноги!
      - Правильно! - говорит отец. - Его вещи - пусть сам разбирается.
      - Я так и не понял, какое пиво вчера мы пили? - говорит Бим, ни на секунду не отвлекаясь от священного занятия по уборке территории. Он уже сменил участок.
      - Киря, ну там же написано. Ну, какое пиво? - засомневался в своей версии пива Ксан Иваныч.
      - Августинер! - утверждает Кирьян Егорович.
      - Нет, там же не видно.
      - Чё ж не видно - как написано на фасаде, такое и пили.
      Ксан Иваныч выглядывает в окно и читает надпись на трёхэтажном, краснокирпичном баре в странном, юродивом стиле, он же завод, распо-ложенном ровно напротив хостела. Заводу более семисот лет, судя по выложенной камнем табличке. Но это враки. Пиву столько лет, а не зда-нию-заводу
      Ксан Иваныча пришлось дополнительно убеждать, что там есть именно завод, потому что он не видел в окнах медных пивных ёмкостей. А другие, не в пример ему, видели.
      Кирьян трижды убеждал друзей, что их поселили в рабочем кварта-ле. Пусть в бывшем. Никто Ксан Иваныча не бранил за это. За сто лет рабочие кварталы превратились в нормальные районы среднемещанского уровня.
      Но Ксан Иваныча это чрезвычайно досадовало. Его убеждённость, что друзья расквартировались в центре Мюнхена, базировалась на бли-зости хостела от центра.
      - Ксань, посмотри, вон трубы видишь? За крышами. От котельной. Зачем в современной жилой застройке котельня? Что, теплоцентрали нет? - приводит доказательства принадлежности кабака к бывшему за-воду Кирьян Егорович.
      - Это ни о чём не говорит, - утверждает Ксан Иваныч.
      - А это фирменное вот это пили? Этого же? Внутри сделали пиво, так? - спрашивает Бим.
      - Августинер! - говорит и помнит вчерашнее наизусть Кирьян Его-рович.
      - Августинер, Брама? - напирает Ксан Иваныч.
      Кирьян Егорович засомневался: что это ещё за брама выплыла, мо-жет разновидность какая августинера? Но на кружках вчера, а вчера и сегодня и всегда на фасаде написано чётко одно слово без всяких брам - "Ав-гус-ти-нер".
      - Во-о-о! Непонятки! - Бим напрочь не помнит, что пил вчера.
      - А есть пулайнер, есть августинер. - Окончательно запутывает всех знаток пивного производства и всех марок мира Ксан Иваныч.
      - А у меня этикетки есть. Написано там, - доказывает свою правоту Кирьян Егорыч.
      - Баба там нарисована. Голубая. Непонятки! - снова сомневается Бим.
      - БлинЪ, говорю августинер, - кипятится, чуть не брызжа слюной, как правило, тихий К.Е.: "Синяя этикетка. Руль, блин, ну это... - посох-то нарисован. Монах он... Святого Августина... ну церкви монах... Му-жик, и сам тоже Августин".
      Народ замолк, испугавшись кирьяновской вспышки зла и посоха святого монаха Августина, который окончательно поставил точку в спо-ре.
      
      ***
      
      - А может мне в тапках? Нет в тапках не пойдёт, - рассуждает Бим. С туфлями он успешно не справился. - А мне это... как-то Чехия душев-ней мне... душевней это... На русскую душу ложится. Германия эта как-то... Не видна мне!
      - А мне Бавария очень даже видна... - противоречит и защищает свой культурный замысел Ксан Иваныч.
      - Чё тебе? - притворяется глухим Бим.
      - Бавария.
      - А это земля, Бавария эта? - спрашивает Порфирий Сергеевич. Он хоть и ходячий справочник, но имеет некоторые пробелы в прочих по-знаниях и полный двоечник по географии, не говоря уж о космологии, метеорологии и прочих важных для жизни дисциплинах, которых в шко-лах не преподают.
      - Ну, ты что же, не слышал, как мы вчера говорили?
      - А-а-а? - тупит Бим.
      - Это Бавария. Бавария и Германия - это разные вещи, блин.
      - А у них это, сколько земель? Шесть, семь, да? - добивает Ксан Иваныча Бим, желая найти аналогичную географическую брешь в Кса-нином образовании.
      - У них много... - говорит чуть успокоившийся Ксан Иваныч. - Это как в Испании Каталония. Как кантоны в Швейцарии. Ну, у них как это, они тоже в принципе были разными странами, блин.
      - У них поменьше.
      - Нет, а у них... у них и язык разный, акцентами различается.
      Ксан Иваныч уличён в невежестве, и удовлетворённый Бим успоко-ился в момент. Пауза.
      Шум машин могутнеет, знамо немецкий день приближается.
      До выхода непонятно сколько времени, и Бим начинает прояснять обстановку, педалируя выход в свет.
      - Ксань, давай обрисуем ситуацию. Выходим через сколько минут, чтобы знать порядок?
      - Малюха ты как, завтракать вниз пойдёшь? А? - пропускает вопрос Бима Ксан Иваныч.
      Папа правильно посчитал, что Малюха его завтраком не наелся. Малёха от собственной изнеженности побрезговал самодельным зав-траком, а на шведский стол опоздал. А двадцатку замылил.
      - Малюхино ворчанье: "Нет. А чё там?"
      - А чё? Ничё. Не хочешь, так пойдём. Ну, вот сейчас собираемся и идём. Ну, чё, включил?
      - Включено там.
      А этот самый... а чё там файл? - Ксан Иваныч имеет в виду запрос в гостиницу. И он давал задание сыночке на запрос номера.
      - Колонки, а не файл. - Малюхе нахер бронь в следующей гостини-це. Малюху больше всего на свете в этой части путешествия интересует судьба колонок, которые обещал купить ему добрый батя. (Забегая впе-ред, в Мюнхене найдутся какие-то добрые хуилеры, которые пошлют талантливого мальчика в выставочный центр аж на самом краю города, где в числе прочих выставляется также фирма, производящая столь ред-кие в мире колонки с нужными Малюхе показателями. Но Малюха пока этого не знает и его мозг уже устремился подманенной синей птицей в расставленные сети немецких ловчих.)
      - А, колонки! Ну, вот, листочек возьми.
      - Ксань, - снова вопрошает солдат Бим, ждущий четкого сигнала на выход из номера, - вот через пять минут, так через пять минут, если че-рез двадцать... то двадцать....
      Вопрос Бима зависает в воздухе. Когда папа занят сыном, то все остальное его не интересует, даже порядок в войсках, за который он так бурно борется и ратует.
      - Ну, а это зачем мне? - спрашивает про листочек Малёха.
      - Ну, вот письмо. ...Как зачем, ну как зачем? Гостиница... там.
      Малюха злится на отцову непонятливость. Колонки, блинЪ, на пер-вом месте! Гостиница подождет. Ещё не вечер.
      - Ксань, а щас скинуть можно? - хочет встроиться в ситуацию, и помочь Кирьяну Бим.
      - Че?
      - Кирюха весь переполнен. Фотки. Скинуть надо.
      Была договоренность все переполненные фотками емкости скиды-вать в Малёхин компьютер. Но это не так-то просто. К Малехе нужен правильный подход, и Малёха при этом должен быть свободен от соб-ственной занятости, которая важней разных Егорычевых фоток. У него их гигабайтами меряют.
      - А диктофон?
      - А чё?
      - Скинуть же надо.
      - А диктофон уже всё. Сделали. И фотки скинули. Я ещё чип... но-вую память нашел... - быстренько отрапортовал Кирьян Егорович, что-бы не переводить стрелки на Малёху. И чтобы лишний раз не накалять обстановку.
      На самом деле Малёха сильно тормозил в плане переписывания за-битых чипов и памятей.
      - Кхе!
      - Я бы....
      - Да уж....
      И так далее.
      Наконец лёд тронулся. Путешественники прошли коридором. По спиральной лестнице с накинутым на неё красным ковриком спустились на первый этаж. Рецепция, расположенная смежно, битком набита све-жей и галдящей партией школьников и школьниц с рюкзачками, сумоч-ками и фотоаппаратами.
      Где-то неподалёку гремят вилками заспанные жильцы хостела. И пахнет дешёвым утренним кофе.
      За дверью странников поджидал Мюнхен. Мюнхен, ненаглядный пивом.
      
      ***
      
      
      
      Ингр.6 БАЙЕРНШТРАССЕ
      
      ...И задаёт себе Порфирий резонный вопрос:
      - Так, за каким таким фуем я сюда припёрся? ...
      
      Теги иллюстрации:
      Обсуждение похода на лавочках у уличного столика, молодые юнгштурмеры, автобус-сосиска
      
      - ы тут вот... ждать на воздухах, а мы вас сейчас догоним, - командовал и вертел Ксан Иваныч Кирьяном Егоровичем с Бимом будто бессловесными предметами как хотел. Пешки они. - Пять минут и мы тут. Без революций, пожалуйста. Пять минууут, пять минууут... - и повел докармливать голодного сыночку в буфет.
      - Вот так мы торопимся! - съязвил Бим.
      Поджидая семейную парочку дрыгая пара - Кирьян с Бимом - присе-ли за уличным столом. Вчерашний Августинер находится через улицу. Зазывно шевелятся его флаги. Посох монаха на гербе и тот, сволочара такой, будто магнитом к себе тянет.
      - Во, палкой махает, так это он нам. А Ксан Иванычу бы да по спи-не им, - выдумал Кирьян Егорович оправдание посоху, и засмеялся себе остроумному и злому. Причина закулисного климата понятна.
      - Лучше бы Малёху, - поправил Бим, - и покрепче б обтоварить. - Так ему, так, - и показал, по какому месту целесообразней бить. Тут и спина и затылок, и лоб. Во лбу мозги - по нему, ясно дело, самая толко-вая польза.
      На остановке, что рядом с хостелом, шебутятся молодцеватые и со-всем юные школьники. Шумят, трещат. Поделились на группки. Видно, что они из какого-то другого города, может с другой страны, может с вершин Шварценвальда свалились, может швейцарчики молоденькие такие. Говорят разнопёрыми языками. Все земли германьские тож тут.
      Импортные собираются на экскурсию.
      У одного из пареньков лет четырнадцати на голой башке шмот зе-лёных волос, а на бейсболке перечёркнутая свастика. На майке аляпова-тая надпись с подтёками шрифта "Бей нацистов". Немец! Как пить дать: свою историю лупцует! Знает, потому и лупцует. Умничек.
      - Смотри, есть порядочная молодежь, хоть и панки, - комментиро-вал маечку Порфирий. - Понимают что к чему.
      И тут специально для наивного Бима из бумбокса бритоголового за-звучала развесёлая песенка. В ней, после практически непереводимого текста, начинает звучать более-менее понятный припев: "In Buchenwald, in Buchenwald, da machen wir die Juden kalt".
      Девочка с бусиной в языке и булавкой в брови, белая, голубоглазая и кудрявая как Лорелейн - только всё это перечисленное с одной сторо-ны (а с другой - три дорожки волос), кося на Бима с Кирьяном, осажи-вает его по-немецки типа: "Сделай потише, Ди".
      А бесстыжий охальник Ди - Дитрих наверно, - пританцовывая на бордюре, отвечает ей что-то вроде: "Поцелуй себя в жопу".
      Немецкий матершинный лексикон значительно уступает русскому. У них в ходу перепевы на тему жопы, обоссаных свиней, дерьма и пер-дежа. Вот, практически вся массматкультура.
      - Вот и познакомились с демократической молодежью, - удивляется всему этому блядству Кирьян Егорыч. Очень сильно удивляется, аж под-ташнивает его.
      - Что малявки поют? - спросил Бим, - причём тут Бухенвальд?
      - Не понимаешь, что ли? Этот пацан - начинающий пидор. Не-о-фашист. Крайний правый экстримизм, - медленно и с ненавистью в го-лосе говорит Кирьян Егорович. - В песне говорят, что там делают хо-лодными евреев. Убивают, то есть. В печке жгут, понимаешь?
      Лицо Бима перекосило. - Ептыть! И мы с ними в одной общаге жи-ли?
      - А что поделаешь, - стариковатого, всезнающего вида К.Е. рассуж-дает спокойно, - а меня на это не стошнит... Бе-е-е.
      - Мда-а-а уж.
      - Но противно. Вообще, Бимушка, дорогой мой (на дорогого Бим вскинулся: так его давно уж не называли), это не значит, что кругом тут только экстремисты. Родителям пофигу, вот они и развлекаются всяким говном. Ты вот им встреться ночью с банкой пива. Вот встреться. Ещё за стеночку подержись. Про Россию что-нибудь вспомни. Я - Руссия, я - Руссия! - Ехидничает К.Е. - Посмотришь тогда...
      Бим не доволен такой правдой. Ему жалко себя. Страх подленький, редко просыпающийся, ибо туман кругом: от скитания вдали от Родины.
      - А я бы их... Я бы... Стрелять... Стоп! Я русский иностранец! - находит себе защиту Бим, - Меня нельзя трогать. А лернены их - учите-ля эти - куда смотрят? Зарплату за это ещё получают.
      - Им не велено "не убий" преподавать. Я так думаю. Наверное...
      На самом деле в Германии преподают основы христианства. Но в жизни дети эти основы не используются. Кошмар: никакой пользы детям от истории отцов.
      - Это у нас, что не учитель, то моралист, блинЪ. Отрыжки социа-лизма. - И поэтически: "гадание на убитой кукушке". - И по бытовому: "А скажи, правильно у нас было тогда, да, Порфирыч? Согласись".
      - Соглашусь. А что не соглашаться. Правильная отрыжка. Одобряю-с.
      - А это же немцы, - продолжает Кирьян Егорович, - запрещено всё, что в законе не прописано. У нас наоборот. Да им и не интересно. Им на детей насрать - шайсе - говно по ихнему! Это их право, да позже пой-мут, да будет поздно. Это ж рассада для штурмовиков. Посадят несо-гласных на колья и смеяться ещё будут.
      - Да уж, - говорит Бим, - не сэры они, чья бы корова мычала, а этим все неймётся. Богомаза на них чернявого нету... выставить бы всех в витрину... и камнями, камнями!
      Вот так утречко, блЪ!
      Галопируют умы их дальше:
      - Взрослые у них получше. Помнишь вчера. Хоть один нам встре-тился пидор? Все улыбаются там, сидят себе смирно, качают себе. А выйдут, так пивко по бурдюкам тудысь-сюдысь.
      - У взрослых память лучше. Генетика. Сталинград. Мы там милли-он... хер знает сколь миллионов солдат наших положили, а всё равно им всыпали. Мы их там всем миром. Деваться уже было некуда. А им мамы с папой всё перерассказали... от дедушек. Приврали чуток, скрасили самое важное или умолчали: стыдно, ведь, за родственничков. А этим все равно похеру - не интересно. История им это как на асфальт на-срать, - говорит Порфирий. - А мы, русичи, между тем, им родственники.
      - Как же так?
      - А вот так. Когда их ещё не было и они в шкурах бегали, мы с Рю-риками у них на севере шлялись. Знаешь остров Буян?
      - Буян знаю, это в сказке Пушкина.
      - Так он теперь германский островок. А тогда был столицей варягов. Знаешь варягов?
      - А то!
      - Не знаешь, или ошибаешься. Швеции сроду не было - были свеяги. А варяги это мы и есть. Соль варили, вот и варяги.
      - Да уж, - соглашается Кирьян Егорыч, - история для них... (смягчая говно асфальта) это как рулон в сортире: берут и отрывают сколько нужно.
      - Мы, между прочим, дважды брали Берлин. А они Москву ни разу.
      - А нас били шведы и поляки. И Москву топтали.
      - Это не немцы.
      - Это не немцы.
      - А чё молодым, - рассуждает Бим дальше, осознавший свой да-вешный промах, - им всем пофиг. Берём вторую мировую. Покрошили нас. А их... ну, миллион, ну два, пусть десять. Нас же русских, евреев, ну своих чуть-чуть сами же. Никого не жалеют. Обезьяны гориллы добрее. Окружили, постреляли, пожгли огнемётом. А мы их хрясь! А им что делать? Сдались, кто живой. Кто колченогий - нах хаус домой, осталь-ных - арбайтать в Сибирь. Давно дело было. ...А им абажурчики из лю-дей интересней наблюдать. "Смешно" - изрекают. Мо'лодежь! Свастика, блЪ, крестики, нолики... По-новой ждут чего-то. Мало мы им тогда надавали... Добавки просят.
      - У нас своих бритых хватает. Возьми Москву... - пытается смягчить К.Е., и подбрасывает поворот темы, и сваливает на Москву.
      - А Тихий Дон? Там нету бритых! - изрекает Бим.
      - Причём тут Тихий Дон. Там казаки - попробуй высунься. Сразу тобя шашкой: бац.
      - Сейчас не носят шашек, - говорит Бим, - не модно и не даст Пу-тин. Там у них щас нагайки. Или плашмя... шашкой... а шашка пластмас-совая... Ну детская, как бы поиграться им же надо. А нагайками-то и не сильно-то больно.
      - Все равно по щелям сидят. В Москве интересней. Там народу мно-го. Свастику нарисуй на члене - все девки твои.
      - Да уж.
      Молчание.
      - А свастику из Индии привезли, - констатирует историю этого зло-вредного значка Кирьян Егорович. - На варягских костюмчиках, кстати, тоже были свастички - значок-то краси-ы-ывый, мудрёный. Сам по теле-визору видел. Там костюмчик археологи восстановили.
      - А мне пох, - вежливо, с улыбочкой отвечал Бим; ему этот фрукт-овощ словно солёный банан - без отторжения. Мат в блаженном симби-озе со стыдом. - Да хоть с Антарктиды.
      Разговор не клеится. Настроение падает. Стыд будто отведал уж ло-на и через силу закона сморщился.
      Бим присаживается за уличный столик, крутит нос, сноровисто ло-вит ногтём за хвост зарожденную дорожными кондиционерами соплю и кидает её на асфальт. Гринпис! Органика! Это дозволено: природа съест и ещё спасибо скажет.
      А время идёт. Бессовестные их друзья запаздывают.
      - Почём сейчас время? - спросил Бим, старательно выбрав и от-фильтровав слова-издержки.
      Но нету мобильника и нет часов у Кирьяна Егоровича. Нечего отве-тить ему Биму, чтобы было литературно. На фасад опрометчиво забыли повесить часы.
      Автобус со школьниками заурчал. Из окна - бумажка. Вот так чи-стюли!
      - Уберите этих шулеров! ! - машет шофёру Порфирий. - Эй, нам ЭТИ ландшафт загораживают.
      Хотел Бим, было, добавить эпитет похлеще, но образумился. Авто-бус и так послушен. Отъехав в перспективу, уменьшился в размерах, а вскоре стал совсем махонькой пресной, бело-голубой сосиской. Обман-чивая сосиска завернула за угол и исчезла с глаз долой.
      От нечего делать Бим мозгует политику, молча исследует лицемер-ную западную демократию и иностранную вседозволенность. Не нравятся ему нацисты, крайние правые и совсем коричневые. Не нра-вится ему чуждая мораль - не укладывается никак на будто бы сверхпорядочные русские полки.
      Издержки пустопорожнего.
      Вспоминается ему Родина, сугробы на крышах, как живая всплыла в мозгу совсем свежая картинка Репина-Сурикова: рыбалка в Хакассии, костер, дымок, три пескаря в котелке, Ксан Иваныч со стаканом водки в одной руке и огурцом на вилке в другой, товарищ Герка с удочкой, го-лый, забредший в натянутых по самые немогу сапогах в глубину хакац-кого озера.
      Вспомнилась ему милая сожительница, любезная его вмиг заску-чавшему члену, и отчалившая месяц назад в импортную страну, где дё-шевы шубы, где тряпки меняют на души, где торчит Парфенон на горе, где Амфитеатры не громыхают античными аплодисментами, где копии драм не пользуются успехом - так, пошленькие постановочки без азар-та, и ставшая от всего этого безобразия временно Гречанкою. И жалко стало самого себя Биму.
      Хотела было выкатиться скупая мужская слеза, но сумел её Бим за-гасить в самом начале хотения. Заслал Порфирий в сторону Парфенона интимную эсмээску, но ответа не схлопотал. И решил лучше о пиве по-мышлять. Лучше под фисгармошку. Но нет её пока. Ждёт она старика Бима в Хофброе. Да так оно и безмятежней.
      
      ***
      
      Минут через пятнадцать торжественно, как после побитой полицей-скими демонстрации, появляется абсолютно трезвый вопреки ожидани-ям Ксан Иваныч с сыном.
      - Сына не велел папе с утреца пива испробовать, - откомментиро-вал Бим, подмечальщик семейно-психологических деталей.
      Малёха тем временем без малейшей тени вины ковыряет в зубах мелкопакостной, но посеребрённой клюшечкой, уворованной с барной стойки. Он бегающим взором оглядывает Байерштрассе. Туда - сюда: папиного автомобиля нет. Клюшечку про запас в пластмассовую банку - и в карман её.
      - Ну, вот, типа приехали на машине, чтобы пешкодралом ноги бить, - прокомментировал Бим Малёхин помысел.
      Пожилых волосатиков Малёха вроде бы не видит вовсе: нету тут будто старичков. Ксан Иваныч идёт, уткнувшись глазами в тротуар: как воспримут опоздание товарищи?
      Бим тычет в то место на руке, где обычно у людей находятся часы:
      - Э, гляньте, друзья. - А мы порядочные, дескать. - А мы ждём, ждём, ждём. А их нет, нет, нет. Не видели Ксан Иваныча?
      - Ну хватит паясничать, - и Ксан Иваныч скрыто от Малёхи разво-дит руками: - что поделаешь, ситуация. Сами видите. Я не виноват. Сын главнее в вопросах голода.
      Бим многозначительно переглядывается с К.Е. - Ну! что я говорил. Как сыночка, так все правила похер. Ждите, бляди. Не пенсионеры ещё. Не развалитесь от ожидания. Чем улица не зал ожидания? Тепло утра. Иностранно всё. Следовательно интересно и познавательно. Сидите и изучайте здешние нравы.
      - Ну что, пойдёмте в Мюнхен, - сказал Ксан Иваныч, заминая вину. Хватит, мол, повинились и будет. - Центр тут рядом. Надо по этой улице идти. Сколько тут километров? Кирюха, ты взял навигатор? Посмотри-ка там.
      - Да я знаю этот Мюнхен как облупленный. Берите прибор. Нате вам. - Кирьян Егорович суёт навигатор Ксан Иванычу. - Метров тыща до Центра.
      - А вчера говорил "три".
      - Ошибся. Простите. В навигаторе не поймешь сколько: надо пере-страиваться каждый раз. А говорил я "полтора".
      - Пойдемте уже скорей. Хватит торговаться, - сказал Бим.
      Распорядок весь нарушили. Чёрт. Солнце встало и будто намекает: "Чапайте да и всё тут".
      
      ***
      
      Бим с Кирьяном Егоровичем идут впереди, распятые взглядами: задницы не почесать! Папа с сыном замыкают шествие, грызя спины товарищей: пониклые спины, обвисшие штаны. Нагажено в штаны, нет ли? Вроде нет. Потом, переговариваясь, увлекаются, поддают скорости и опережают обсуждаемых.
      Ксан Иваныч имеет моду нестись очень быстро и фотографировать слёту, почти не целясь. Биму такое не под силу. Кирьян Егорович тоже любит ходить живо, но при этом бегает зигзагами. Чтобы не пропустить ничего стоящего и больше нащёлкать. Отредактируется дома. Ищет ра-курсы, думает что-то сквозь объектив, корреспондентским зеркальцем не пользуется. Но старается по-честному не отставать от коллектива. Включает припрыжку в случае чего.
      - Вона, опять понеслись. Что вот неймётся человеку. Гулять вышли, а этот гонки устраивает, - сердится Бим.
      - Да ну ладно тебе, Сергеич. Пусть пообщается с сыном. Давно ж не виделись. Аж с ночи. И ночью даже не беседовали как обычно. А нако-пилось. А, может, мы ему надоели? Как ему при нас с сыном сообщать тонкости... это... перепитей их? Там всё тайна. Они и нас обсуждают. Поверь уж опытному извращенцу.
      - Могли бы в Праге плотней общаться. Вспомни, как они там друг за дружкой бегали. Помнишь? Аж в слезах оба. Семейный конфликт у них. Каракули жизни. Всё по особому. Они же не могут как все. Они ж твор-ческие оба. Это мы так себе, а они...
      - Да полноте Вам! Кончай-Те. Пусть хоть за границей решат свои проблемы. Если на родине было некогда... Тут Ксаня, может быть, и прав.
      - В чём же он прав?
      - Ну, что Малеху с собой взял. Поговорить тут по душам. В новой обстановке.
      - Чёрт с ними. А может это и к лучшему. Удрали... Где вот они? За-вернули и нет их. За билетами что ли шмыгнули?
      - Тут вот вокзал, да. Хаупт их. Да. Точно, туда.
      - Нагуляются - позвонят. Все с телефонами.
      - И то правда, - сказал К.Е., - мы не в стаде. Мы тихохонько, тихо-хонько пойдём. Я тебя на Мариенплатц свожу. Там нештяк.
      - Куда идёт караван? - спросил Бим. - Я арабом буду, а ты пусть Синбад Евреевич Сусанин. Ха-ха-ха.
      - Идем прямо на восток, - Кирьян Егорович пропускает такие якобы что-то обозначающие перлы, - там разберёмся. Не заблудимся, поди. Не зима. Мюнхен - город маленький. До площади доплюнуть можно.
      - Тёплый городишко. И по пивку... - мечтает Бим. - Только шпагаты мне не растягивай. У меня головка слегка бо-бо.
      - А я не против, - соглашается Кирьян Егорович, - полечимся, ко-нечно полечимся.
      Бим - араб, судя по усталости от пешкомпройденных пустынь. Всё говно, жалея чистоту песков, чтобы не возвращаться, забыв нечто важ-ное, а важного много, особенно иметь в виду мигрень, носит с собой. Порфирий Сергеевич вырядился в этот день далеко не по-арабски. Май-ка на нем чёрная из Чехии, с жёлтой кружкой, из которой прекрасиво свисает нарисованная белая пена. Кепон лихо скособоченный - полуво-енный-полутуристский, с коричнево-зелёными защитными пятнами, куртяк-безрукавка с множеством карманов. Через плечо - холщовый и затёртый сумарь защитного цвета, выданный ему напрокат в девствен-ной чистоты виде Кирьяном Егоровичем Туземским.
      Первозданная невинность сумки наблюдалась только в самом нача-ле родины. А уже в районе Варшавы сумочка была изрядно погажена изнутри и снаружи благодаря неответственному отношению к ней Порфирия Сергеевича.
      - Ты бы не мог поаккуратней с сумочкой-то? - иногда ревниво намекал Кирьян Егорович.
      - Есть недочёты, - соглашался Порфирий, - это сделал я. А ты не боись. Приедем на Родину, я постираю. А пока несу сам: тебе же легче.
      - А мне зачем две сумки? Я тебе дал поносить, так и носи молча. Только в луже не купай и мне достаточно. И сигареты об неё не туши (а Бим может тушить обо всё твёрдое и полумягкое - потом загасить тле-ющее место наслюнявленьем). Не бросать бычки на тротуар у Бима главный принцип, остальное против этого второстепенно и в жопе забы-тия.
      В одолжённой сумке у Бима необходимейшие для путешествия ве-щи: трубка с табаком, сигареты, баночки с пивом, лекарства от головы, прибор для измерения давления, футляр с очками, походная фляжка с глотком недопитого беларуськоньяка, пластмассовая вилка на всякий случай, в секретике - боковом кармашке на прищепке, будто шов - дис-кеты и записная книжица, в отвороте - пара шариковых ручек, огрызок карандаша, рулон туалетной бумаги, запасной чёрный носок и разные славянские монетки с бонами (для обмена на евры - если повезет). На ногах - давно нестиранные джинсы, все в каплях майонеза, ожогах от пепла и засохшей дорожной грязи. Грязь от земель российских до окра-ин европейских. Джинсы - явно не "левис" и когда-то бывшие глубоко тёмно-синими. На ногах стоптанные туфли, вроде на босу ногу, а мо-жет и нет. Бим спокойно может и так и этак. Он вроде бы за границей случайно, и не успел переодеться. Он - солдат с Байконура, и Мюнхен будет брать хоть без носок, хоть в валенках. На самом деле это концеп-ция его путешествия. Своим видом Бим выказывает пренебрежение все-му миру: я - руссиянин - как хочу, так и хожу. Мы вас всех копытами и танками перетоптали по вашей же просьбе. А немецкая раса как потоп-танная ядовитая ртуть: отошли русские сапоги - ртуть собралась в куч-ку... - Ой, бля-а-адь! Градусник в общаге оставил.
      - Дак вернись!
      - Далё-о-око отошли. Не пойдём, тебе-то зачем страдать.
      - Не пойдём, так не пойдём. Живи без градусника.
      На Сусанине примерно такая же непритязательная амуниция, разве что чуть-чуть диковинней, попестрей и разношёрстней, и почаще сти-ранная в умывальниках русских мотелей и в душах Европы. На пузе (для пущей безопасности!) прилеплен общак.
      Похожи Бим и Кирьян друг на друга как близнецы-братья Райт.
      Разница только в Бо-бо.
      Русское бо-бо это для непонятливого иностранца - то состояние на немецкой, французской, американской заре, когда после бутылки виски перемешанной с зельтцерской водой, пивом, бургундским красным и, не дай бог, полынного абсента, не понимаешь, зачем за одну ночь, умно-жившийся в размерах мозг, стучит и рвется из подкорки, отчего так тя-нет спеть риголетту, которая в таком состоянии на всех языках звучит одинаково. И слов при этом не выбирают.
      А русское надёжное лекарство по имени "рассоль", как известно, за границей не производят.
      Бо-бо в голове Кирьяна с утра отсутствует. А Бо-бо у Бима, как ма-лое дитя, пока помалкивает, но скоро будет просить добавки: оно давно не кушало. И если не дербалызнуть (хлебнуть, дерябнуть, пропустить стаканчик, тяпнуть) вовремя , то будет труба (крышка, конец, амба).
      По обеим сторонам Байернштрассе - высокие дома. Байернштрассе в створе утра и она вся насквозь простреливается солнышком, выдавая издохом длиннейшие тени.
      Низкое пока светило, похожее на кашляющий в холодильнике недо-жареный и потому полупрозрачный блин, не очень печёт пока головку Бима, только слепит вчерашний бимовский прищур. Приятно задувает прохладцу в седую бородищу путешественника. Шут русской горохово-сти, этнограф, Миклуха Маклай, Полинезия да и только!
      Бим, заложивши ручки за спину, аки Наполеон, только задом напе-рёд, идёт и крутит головой по сторонам. У него на сегодня установка: с утра рассмотреть немецкое зодчество, а уже ближе к обеду начать по-свящать себя полновесному цивилизованному отдыху по принципу "как доведётся - так и хорошо".
      Идёт Бим по баварской штрассе и ищет тему: - к чему бы придрать-ся, на что наложить критику, на чём остановить пытливую архитектур-ную заинтересованность.
      - Да, что-то нет пока ничего заслуживающего, - думает Порфирий Сергеевич. - Мне бы столько денег, сколько у них, показал бы я им настоящее проектирование.
      Чтобы отвлечь читателя от пива и чуть-чуть потакнуть Биму-критику отвлечёмся (совсем слегка) на осмотр архитектурного окруже-ния. Кахорычу, Биктагиру, Шалаге это интересно. Бим по трезвянке то-же прочтёт. Уже дома. А то он тут же забудет. Посмотреть есть что. А там - как пойдёт.
      
      ***
      
      В начале пути попадаются креветочного цвета, ничем особенным не примечательные жилища с забегаловками внизу - всё почти как в рос-сийских рабочих кварталах. Но вот они закончились и пошла алюминиево-железная современность. Обогнули одно, миновали другое, о, тут ещё и третье! - И ни одного карманника, Кирюха, заметь!
      - Они на работу торопятся, в центр, тут на виду, как суметь? Потер-пят. Уже близко им. Ой, смотри, Бим!
      - Вау!
      Побубним околопрофессионально, иначе товарищи спросят: "Ну, и чего видели кроме пива? А чё так скрупулёзно, не статья, поди".
      Русская и немецкая архитектурная тривиальность, отчитываемся им, суть разные вещи. А то они не знают. Всё равно.
      У немецких архитектурных строений - аккуратные пропорции, крупная пластика, ничего прыгающего, раздражающего, цветного, ярко-го, пугающего. Немчура, одним словом. Все тщательно, но просто, без особых изысков. Германский среднестатистический волосатый не пы-жится, ему не хочется и ему лень стать известным и знаменитым - хло-потно это немецкому волосатику. Не хочет он рисовать по ночам, как принято у не таких шустрых, зато талантливых и работящих русских волосатиков-архитекторов, хоть у начинающих, хоть у маститых. Хоть у Бима. А он любит пооригинальничать. Поставить казино на склон, хотя рядом плоскогорий туча, - его хлебом не корми! Перевернуть казино кверх ногами и встроить боком веранду для пивного перерыва - ещё лучше. Только он не знает как быть с пивом в таком казино с верандой набекрень: оно же выльется! Всё-равно бы поставил, а места под кружки бы запроектировал так, чтобы не вылилось. Только ему не разрешают разные президенты и инвесторы. Хотя кривые фундаменты они любят делать из прямых.
      ...Немецкий зодчий и так всё успевает. За рабочее время. Пять про-звенело - папку под руку. И нах хаус через Биргартен .
      Современная архитектура, выполненная старательным, нормаль-ным, непритязательным немцем, действующим по дотошно отштудированным и безвкусным DINам , по случайному стечению обстоятельств никогда не подведет и не надоест. Функционализм, эргономика в действии.
      Вся мудрость и прелесть, наперекор недавним ещё учебникам, скры-та именно в этой тонкой, почти, что стандартной простоте, эле-гантность которой и скрытую в ней тайную силу можно разгадывать годами.
      Немецкие мещане, так же как и российские, до такой трактовки кра-соты не доросли. Немецкие бюргеры и русские горожане хотели бы ви-деть на своих улицах больше буйства и цветастой залихвастости, как в среднековье, как на сарафанах гросс-бабулек, как на кирхах и старин-ных бюргерских домишках.
      Такова немецкая селяви. Их нынешняя профессиональная незамыс-ловатость в массовой архитектуре - это норма, рациональный стиль, как в своё время барокко, готика, роккоко. "Кукареку" петушиное давно кончилось! Сегодняшняя немецкая простота с дотошно продуманными элементами - техническими и отделочными штучками, превращенными в ритмические ряды, своего рода ордер. Он отличается в лучшую сто-рону от грубой, апатичной, однородной и абсолютно функциональной, доходящей до скудоумия простоты шестидесятых годов, в сто крат мяг-че бутафорской гигантомании Гитлера и сталинского имперского стиля.
      Вот пешеходный мост через проезжую часть. Неприхотлив, но эле-гантен, стервоза! На тонких структурках - трубах перекинулся он через улицу и врезался во второй этаж. Специально для этого в здании сдела-ли выщербину высотой в три этажа. Здание это - то ли банк, то ли общественно-деловой центр, то ли вокзал (где-то рядом Хауптбанхоф - главный мюнхенский вокзал, мы говорили). То ли все эти функции сли-лись и прекрасно поживают одной коммунальной семьёй. В глухой опоре виадука вырезана идеально круглая дырка, сквозь которую ходят люди. Прореха изнутри сверкает нержавейкой, как отполированное от-верстие в жутком дуле снайпера. Не жалеет нiмчура нiхера никеля и хрома.
      Богата Германия! Вот тебе и побеждённая страна!
      Быстро встали на ноги дети лучшей в мире расы тиранов-завоевателей. А что в теперешних головах? О работе думают? По гудку встают? Секс по пятницам?
      А бедные волосатики из страны-победительницы идут поскрёбы-шами себе далее. Не на четвереньках пока. Держатся за ум. Не лунатики - солнечники, утренники, петушки квёлые. Грустными воробушками поклёвывают завистные впечатления. Но и, правду сказать, особо не комплексуют и не жалуются. И не имают никого по дороге.
      Видят они интересные алюминиевые жалюзи на витражах. Решёти-ща, точнее. В сечении обтекаемая фигура как чечевица, или как крыло самолета в разрезе. Что, зачем, почему? Может для защиты от вандалов, - думает Бим и стучит по одной. - А, херня, - цинк это, - говорит он пренебрежительно, - не полетит эхтот самолёт.
      Кирьян Егорович тоже позвенел-постучал кулачком, и монеткой по-царапал. Не царапается, - цельное изделие, не анодированное. Сфото-графировал крупным планом. Никто из здания не вышел, не обругал и даже не спросил у путешественников разрешения на съёмку или каких-либо подтверждающих антишпионских документов.
      А такое в практике бывало. И опять на злоипучей родине, воспитан-ной на дзержинских привычках. Дело было так. Кирьяна Егоровича как-то раз в Москве арестовали охранники свеженького (к слову сказать, шибко красивого) здания банка. В добром фотографе из Сибири заподо-зрили пожилого террориста. Выручило наличие членского билета СА. А также вовремя спас сопровождавший его местный, достаточно извест-ный и успешный финансово москвич-коллега.
      
      Бима интересуют малые формы из камня и бетона.
      Было нечто из восточного - гранёные каменные столбики разной высоты и разных сортов камня. Отличаются полутонами и характером фактуры. Со свесами в виде упрощенных карнизов фанз, поставленных одна на другую. Что к чему, причём тут Китай - опять никто ничего не понял. Но, красиво. Нелепая псевдовосточная пригожесть всего-то навсего - утилитарные светильнички для подсветки зелени.
      Как грибы после дождичка встречаются абстрактные скульптурки. Попадается рисунок мощения, не характерный для виденного в Сибири. Подвёртываются на глаза декоративные стенки. Со встроенными камня-ми, щебёнкой, голышами чёрными, бурыми, светлыми. Велико разнооб-разие всего. Но при этом скромно, с суровым нордическим вкусом, без лоска, без вони, без одеколона и духов, не выпячиваясь и не претендуя на шедевры ландшафтного искусства. Любым из этих творений - сделай их сам - сибирский волосатик бы гордился.
      Бим на всю эту умеренную роскошь не отвлекается.
      Но когда Биму в глаз попал уличный телефон-автомат в будке с красным верхом, Бим чрезвычайно обрадовался. Тут-то он уже полно-стью проявил вычур.
      - Ща доче в Америку позвоню, - для начала пригрозил он, лукаво поглядывая на Егорыча.
      Разумеется, телефон не сработал, хотя технически сервис преду-смотрен.
      - Доча! - орал Бим в трубку. - Я в Мюнхене, а ты где? В Америке? О-о-о! А чем занимаешься? С мальчиком? Ночь у вас? С каким ещё мальчиком? Не согласовано! С девочкой? На крыше? Ножки свесили? Откуда? Сейчас же слазь с карниза! Чего? Не слышу. А-а-а? Рецепт. Вышлю. А я с Кирюхой. Мы в Германдии. Идём пиво пить. Что? За тебя? Конечно, выпьем! Ну, пока, а то у меня денюжки на талоне кончаются. Кирюху поцеловать? А хуля?
      И поняв, что розыгрыш на этом последнем слове рассыпался в прах (кто же будет матюгаться при дочери?), повесил трубу. Он подошел к Кирьяну Егоровичу и товарищески обнял.
      - Вот так-то! Вот наши детки! Мы в Неметчине, а они в Америке. Расту-у-ут!
      
      ***
      
      Понравились и Порфирию Сергеевичу и Кирьяну Егоровичу наклонные витражи, велосипедики, прилепленные стержнями к петель-кам в асфальте, внутренние дворики, хромированные цилиндры, отгора-живающие автостоянку от прохожей части, структурное остекление и много ещё какой забавной выдумки.
      - Это что за шибко сурьезное здание?
      - Сейчас у мужика спросим.
      Из пояснений серьезного немецкого мужика в шляпе (к черной шляпе - и это летом - не хватало только трости с набалдашником и золотой оправы к очкам, а лучше к пенсне) поняли только одно слово "Justiz".
      - Дворец правосудия, - сказал К.Е. Центральный генштаб.
      - Тюрьма, - поправил Бим.
      - Ага, со стеклянной крышей, чтобы удрать было легче. И бикини тут же за пятнадцать евро, чтобы переодеться с побега.
      - Бабская тюрьма? - озадачился Порфирий.
      - А то! Видишь, Голендуха Однозубка трусы от Вильямса выбира-ет.
      У цилиндрической витрины с фотографией девушки, рекламирую-щей пляжное бельё, стоит фрау страшной наружности. Кепка её надви-нута на бандитообразный согласно классификации г-на N нос.
      - Похожа, похожа, - сказал Бим, - а это её дочь там. Видишь в вит-рине? А сама из тюрьмы. А моя в Америке. А твоя где?
      - Моя в Угадае. Работу работает.
      - Хорошие у нас детки, - сказал Бим, - правильные.
      - А мужик-то был главный прокурор! - пошутил Кирьян Егорович.
      - С чего ты взял?
      - А видел, как он обрадовался, когда мы его спросили про дворец.
      - Ну и что?
      - А очки золотые видел?
      - Ну и фиг с ними, с очками, - не сдаётся Бим.
      - С зо-ло-тыми! - подчеркнул Кирьян Егорович. Где ты видел про-стого клерка с золотыми очками?
      - О-о-о! Точно. - И Порфирий Сергеевич ни секунды не медля вы-ставил сомнение поперёк здравого смысла. - Аферист! Я же говорил.
      - Это я говорил: воры здесь. Но не этот с очками.
      - И время сейчас как раз для начала разбега.
      - Да ну? Побожись!
      Кирьян Егорович крестился как умел.
      Бим некоторое время думал. Потом с подковыром спросил:
      - Главный прокурор на трамвае приехал, да? Берлиоз, да! Профес-сор! В очках. Пешком на работу?
      - Да я пошутил. Просто ты ему понравился. Готовый клиент из рус-ской деревни. Или жулик одесский. Деньги приехал просаживать в кази-нах.
      - Да! Я клиент! А чё! Вот они денюжки-то, вот родимые, - хлопал себя по карманам Бим. И тут же:
      - Блин! Нет денег! Бля-а-а, в общаге оставил! Вернёмся! Вернёмся!
      - Не идиотничай. Посмотри лучше.
      - Нету, блин! Я что, своих карманов не знаю?
      - Вот то-то и оно-то, - заключил Кирьян Егорович. - Правильно меня кассиром сделали. Вот он общак-то, - и гулко стукнул себя по жи-воту. Затряслись в животе евры. Попрятались бедные рубли.
      Крепко приделан застёгнутый на все щеколды общак. В нём хватит денег и на пиво, и на девок, и на опохмелку.
      "На Мюнхен путь кремнист!"
      И снова здравствуй Джеймс!
      Хромают дальше, скаля зубы, протирая глазницы ок.
      Дюжие немцы мелькают, обгоняя джентльменов сплошного невезе-ния. Бездна насмешек прячется в их не по сезону выпученных взглядах: рановастенько эти русские заехали, чего вот им тут надо в мае?
      Пора искупления. Вот и жертвы.
      
      ***
      
      
      
      Ингр.7 КАРЛСПЛАТЦ и НОЙХОУЗЕР ШТРАССЕ
      
      Люблю барокко так некстати.
      Про BMW не жди читатель!
      
      "Из Интернета"
      
      Теги иллюстрации:
      Бим купается в фонтане у ворот Карлстор, чуть не попадает под трам-вай: ни дать, ни взять по примеру Булгакова
      
      
      - у что, долго будем ещё пилить? - спросил Бим сорокин-ски нетомным, свирепо поедальным (счастливую Настю) голосом, когда путешественники уже подходили к площади Карлсплатц, но не вбили не одной льдинки, даже не читали и не знали, что можно и надо. В обиходе улица, площадь ли (нем., пушк., пелев. зазнавш., толст. лев) она Штахус (Stachus, чист. нем.).
      - Да вот, вот, сейчас площадь только перейдём, - говорит Кирьян Егорович и утешающе пассирует. Он не Джойс, не в Дублине, и тупит. Машет в сторону правильного курса по кратчайшей линии, то есть по-перёк площади. - Вон то - Карлстор. Видишь корень? (томские трущо-бы, курицын, другой, издательство зебра, спасибо за тираж).
      Карлстор это временной портал старонемецкого мира, примерно то же самое, как если бы в начале Нового Арбата водрузили бы входные вратца в княжескую Московию с табличкой на Долгорукого, или на ко-го? Кто ж первый Москву воздвиг? Шла бы речь о Москве, рассказали бы. Порылись и рассказали. А так промолчим, и даже ошибки не заме-тим. "Приди ко мне, брате, в Москову!"
      Кирьян Егорович уже бывал в Мюнхене не один раз и ориентирует-ся в пространстве недурно, не дурно. Но он совершил ошибку, не сделав поправку, по правку, на Порфирия. Фирийпор уже в лёгком неадеквате, не в адеквате, стушёванно говоря.
      Кирьян Егорович выполнил отмашку наобум, как бы для себя само-го. А транспортно - пешеходная разнарядка на этом участке не простая. Для человека под мухой - непростая, а для нормального - самая что ни на есть обыкновенная. Там пары три мелких переходиков, скачущих зигзагами; там уместные островки безопасности между транспортными потоками - автомобильными и трамвайными; тут белые полоски на ас-фальте; кругом запрещающие и разрешающие значки, висящие и тор-чащие на опорах фонарей и спецстойках. Смотри знаки и иди. Иди и смотри по-тарковски. Виселицы не в моде. Народ проворно, не замора-чиваясь историей виселиц и стрельбы на месте, снуёт туда-сюда. Народ ориентируется как слепая домохозяйка у себя на кухне; и, вроде бы, - на взгляд непосвящённого, - на красный тоже ходит. Особого нем. порядка не наблюдается. Или так каж Ил К Ег чтот тогд в нем жизн не япон. Имает, разумя.
      Порфирий Сергеич, начинающий уже поддуривать от растрепанно-го по-утреннему солнышка, расшифровал отмашку Кирьяна слишком уж буквально. Наплюя на красный свет светофора, он направляется навстречу трам-вэю, трам-тарарам нем-вагену. В лобовом окне - рас-тер-ян - вагонвожатый муж пола. Он жмё руктку трмза и сгнла 1овременно. Раздаётся и не умолкает, проснувшись (купр.), предупреди-тельный и гнусный, надтреснутый (толст.), словно звук старой механи-ческой (булг.) бритвы с ручным заводом (хэм), перезвон.
      - Хальт-хальт-хальт! (майн кампф) - лязгает. Куда прёшь, скот и на! Швин! Не остановишься - задавлю!
      У педантичных и человеконенавистных немцев, сверх меры зацик-ленных на строгих правилах движения, не западло сбить зазевавшегося и нарушившего правила пешехода - закон всегда рассудит в пользу правого и, более того, взыщет с убитых горем родственников несчастного страховую стоимость разбитого стекла и фар, помятого бампера, стёртых тормозных колодок. И добавит моральную неустойку.
      Рядом с переходом - стоящий и скучающий без какого-нибудь осо-бого творческого задания рябенький блюститель уличного порядка. Он среднего роста, весь в каких-то только ему понятных ромбах, с орденом за спасение немецкой Джучки из осенней лужицы. Ис кокардой на фу-раже. Ну, почитай что, декоративный часовой, разве что без вырезан-ной из мрамора винтовки со штыком у входа в фамильный склеп, из которого, кроме окаменелых костей, унести уже нечего.
      Увидев Порфирия, пересекающего рельсы в неположенном месте, он дёргается, импульсивно выплещивает икру, вымечивание которой при других обстоятельствах могло бы доставить немало смачного удо-вольствия. В уме срочно вылистываются подходящие строчки патруль-ного устава - и вот оно, нашлось: Жезл!
      Полицейский пытается махнуть полосатостью палки. Но, заснувший на боку интструментарий застревает в петле чехла. Русский язык поли-цейскому не знаком.
      Насчет необходимости знания именно этого языка он мгновенно со-образил. Он ни грамма не сомневается: а кто ещё так вызывающе может преступить отработанные в веках правила безопасности кроме этих невозможно тупых и вечно пьяных русских. Русские и Берлин-то взяли не по правилам: наскоком, лошадьми и танками. А вместо шоколадок раздавали немецким сироткам хлеб.
      Полицейский кидается навстречу Биму и брюзжит пулемётной ско-роговоркой, выпаливая обойму непонятных по переводу, но моменталь-но распознаваемых по смыслу (немецких) бранных слов. Их мало не в пример.
      Стоящий на переходе народ обалдевает, но скромно молчит. Геро-ев-спасателей среди них нет. В ледяную воду за одноклассником не-мецкий мальчик 12-ти лет не бросится, а будет рассказывать маме по-чему. Мама одобрит неторопкого почемучку.
      - Сейчас будет страшное. За просмотр денег не возьмут. Где ж у ме-ня мобильник? - подумала половина зевак.
      - Черт меня дернул фотик не взять, - подумала другая половина, - да ладно, и так своей гретке перескажу.
      Не каждый день в Мюнхене иностранцев давят: покатится щас голо-ва Берлиоза - злорадно думают те, кто Булгакова читал. Те, кто не читал, просто хотели бы полюбопытствовать. Немчура злобная - что с них взять окаянных!
      - Вот некстати-то Бим Берлиоза вспомнил! - Резвым метеором проносится пагубная мысль в башке Кирьяна Егоровича. - Ещё бы ваго-новожатую в красном платке - и кранты. Кстати, погибший Берлиоз вроде бы был немцем, может евреем. Точно: Воланд был немцем, а этот нет. А Бим - башкир. Или чуваш. Как Ленин, словом. Но времена меня-ются, нравы тоже. Народы перемешиваются. Трамваю и водителю пофи-гу кого давить. Коли встал клиент на рельсы - значит, созрел. Значит, кому-то это нужно. Так бы прокомментировал эту ситуацию сердитый немецкий журналист.
      А Биму пофигу.
      Кирьян хватает Бима за руку и, приложив немало усилий, - невру-бившийся Бим как упрямый осел сопротивляется насилию, - сдёргивает его с рельс. До фонарей и бампера трамтараса остается метра полтора. До колёс - секунда до смерти.
      Немецкий народ огорчается: бесплатного зрелища не получилось. В средневековье о развлечениях народа заботились герцоги с инквизицией. Теперь ждут только счастливого случая. А они так редки. Ад был бли-зок, но не выстрелил как просили низменные. Так и не уточнили они, какого цвета современная русляндская кровь.
      Странные шутки откалывает с нашим народом судьба. Половина шуток предсказуема. Они явно построены на русском пьянстве, наплева-тельстве и безрассудстве. Потому наш народ непобедим. Не-а, победим! Самими себями.
      
      Дальше нарушители порядка идут по правилам. Вертя головой вправо-влево, они пересчитывают - кто домашними шлёпанцами, а кто каблуками все пешеходные переходы.
      - Ты что? - шипит и возмущается негодующий Кирьян Егорович, крепко вцепившись в рукав Порфирия, - жизнь хочешь на чужбине оставить? Может, как-нибудь до родины сначала доберёмся? Господин Берлиоз, мать твою ити!
      - А что? - спокойненько так заявляет Бим, - не справитесь что ли? С Ксан Иванычем-то? В цинк грузим... грузите и вперед. А мою мать не трогаем, - грозит Кирьяну палец Бима, - это святое.
      - Верю.
      - Отдай мне руку. Что вцепился? Я свободный человек.
      - Хлопотно очень. Не предусмотрено в планах умирать. Пожалей наши денюжки. Не на похороны собирали.
      Злится Кирьян Егорович на удивительного русского подлеца и недо-тёпу Бима Сергеевича Нетотова. И отпускает руку товарища по добру со скрытым злом и досадой. Может что-нибудь вытворить свободный, гуляющий сам по себе кошак Бим.
      - Сам каков - такая и фамилия.
      - Ну и ладно.
      Обижается Порфирий на скаредных товарищей.
      - А пойду-ка я в душе головку-то и помочу.
      Имочит. И мочит. В центре площади Карлсплатц устроен круглый и плоский фонтан. Рисунок дна: кольца разной ширины и цвета. Посередке приплюснутые, металлические полусферы. Из них брызжет голубая вода - чистый, питьевой немецкий вассер. Вода бьет из отверстий, располо-женных по внешнему кольцу. Боковое солнце вышибает в сплошных струях, слившихся в маленькую кверхтармашечную Ниагару, застыв-шую почти неподвижно многоцветную, мерцающую микроскопическими блёстками радугу. Вокруг фонтана - обтекаемо-цилиндрической формы - все в мшелых раковинках - фиолетово-чёрные таблетки, на которых отдыхают одиночные прохожие. И на них же протирают влюбленные жопки лобызающихся губами. Отвернёшься - тут же трахаться начнут. Такие они немцы. Тают фигуры за брызгами. Мастеровые, шлюхи, планктоны, безработные юноши, туристы вроде наших бедолаг.
      Зимой этот, не имеющий каёмок, фонтанчик легко превращается в платный каток гномичьей величины.
      Сейчас последний месяц весны и там хлюпается Бим. Сначала он пользуется ладонью и прихлопом смачивает лицо и шею: нет, недоста-точно. Тогда он смело - как Матросов на амбразуру - суёт голову в струю. Вода омывает не только его башку, но и радует ливнем брызг тех прохожих, которым посчастливилось оказатья рядом с бегемотом-купальщиком из несуразной и жадной на фонтаны страны Сибирь. Хотя клич губернатора был: каждому городу по десять фонтанов. Начали осуществлять: как-то не так бьют, ржавеют, зимой трескаются. Нет, при-ятель, не наше это пока дело. Замерзают фонтаны, они не слова.
      Пока Бим осуществляет своё оздоровительное омовение, Кирьян Егорович постигает маленькие дизайнерские отрады на мостовой, раз-глядывание которых доставляет ему великое эстетическое наслаждение. Форму камушков, дизайн канализационных люков с литыми нашлёпка-ми и узорчиками, сплошь усеянными значками, орлами, адресами ре-монтников и брэндами производителей. Люки вполне сгодились бы для кирьяновского музея сувениров. Но Кирьян Егорович едет в Европу не за этим габаритным металлоломом. Его интересуют длинные, кованые гвоздики с квадратными головами. Которые пока не попадаются.
      - Хорошо-с!
      Вытирает волосы кепкой мокрый с головы до ног Порфирий Сергее-вич.
      Краснорожесть. Спад краснорожести. Лицо Бима немедля стало аб-страктной картинкой андеграундного периода: зелёно-фиолетовые пят-на наслоены на розовый фон, который дополнительно инкрустирован редкими седощетинками Чёртова Гребня. Щекотить им любовниц - не перещекотить. Неистово торчащая во все стороны белая бородища по-низу и с боков обрамляет полотно фантастической рамой. Лямбли вре-менно сжевались водицей.
      - Говорил Карлсплатц, а тут Стахус написан, - читает стенную надпись Порфирий. И вытирает кулаком обиженную пятнами личину. Где тут продают полотенца? - Ты это, который с ложью знакомый.
      - Лгун? - Репутация Кирьяна Егоровича сильно снижена Бимом:
      - А тут два названия. Раньше тут кабак стоял. Звали Стахус. Стахус это вроде Бахуса. Вот и запомни как стишок. Первую табличку сняли. На обновление. Видишь след? Раньше она тут была.
      - Кабак? Где? Как ты сказал?
      Бим оживляется, выцапав в короткой тираде Кирьяна заветное сло-вечко.
      - Нету. Снесли... яичко.
      - Ну, ёб-моё! - огорчается Бим.
      - Да погодь ты, паникёр. Тут кабаков немеряно. Ща за ворота как зай-дём(!) и по кружечке ка-а-ак бабахнем. Ровно как договаривались.
      - Не договаривались, а мечтали. Я мечтаю. Сейчас, - говорит Бим. - А вы сами как хотите. - Вежливо: "А Вы можете после". - Грубо: "А я сразу".
      За старинными и невзрачными как дешёвая игрушка воротами (хай-се ист Карлстор) начинается маленькая, но всем известная пешеходная улочка: хайсе Нойхаузерштрассе. Начало путеводителя!
      На этой улочке, а также на следующей Kaufingerstrasse - улица магазинов (название меняется сразу за собором Святого Михаила). Там много чего интересного и с точки зрения зодчества и с точки зрения познания национальной спецификации мещанского быта.
      - И девки ходют.
      - Камраде, фроунд драгоценнейший, а где денег возьмешь на осо-бей?
      - Ой, бля, бля, - беда, - заныл Бим, будто жадный еврейский царь.
      Расстроился царь сильно: "Господи, ты знаешь - я люблю тебя". Это про денюжки в казну.
      - Паси овец моих! (Три раза), - ему в ответ. Это про кошелёк, за ко-торым надо следить в оба.
      
      ***
      
      Несмотря на то, что Мюнхен - город-миллионник, на этой пеше-ходной улице в будний день фолька-люду немного. Когда модницы с их сопровожденеим устают мотылять по магазинам, они садятся в тень посреди Нойхаузерштрассе и переводят в ней торговый дух. С пивом, с кренделями, или без всех этих затей. Можно свернуть в любой проулок и назюзюкаться другими ощущениями. Назвать их проникнутыми теплом и лечебными уроками, взятыми из райской жизни.
      За переулочками - изумрудные дворики, скверы, махонькие мага-зинчики, музеи и лавки, кофехаузы и кнайпы: на любой вкус и в любой последовательности. Назвать их кавалерными приключениями.
      На карте всё это разнообразие выглядит сложно скроенным узором, где в центре узора два главных пятна. Это Фрауэнкирхе и Новая ратуша. Назвать их нехеровой архитектурой.
      Биму всего этого добродетельного разнообразия не надо. Он свер-нул на пресловутую Нойхаузерштрассе исключительно за пивом. Сои-тия ему пока не надо. Без пива он не созрел к соитию. Без пива он даже не помнит, что это тоже благо. Он щас мальчик хороший, полово не ак-тивный.
      - Вон тенёк, - потягивается Бим, отсасывая с пальца тину и купо-рос. Он уже нагляделся на зеленого от окиси голого паренька - почти-что бельгийского раскрученного Писа и совал в Писа палец, и толкал Писа, заставляя вращаться.
      - Не поворачивается гад. Категорически не хочет.
      Скульптор не предусмотрел моторчика.
      - Зачем так?
      - Чтобы на людей ссать, что попусту! Им же веселиться надо, а этот столбняком тут. Торчит.
      - Торчит. И пошёл он на.
      Пис дополнительно выжимает струю из морды кудрявого алкаша Бахуса.
      - С пятницы пива не пил, - вспомнил Бим, подразумевая вчера. - Потненького, со льдочка хочу. Ух-х щас бы я!
      - А вон ещё тенёк, и ещё три тенька, и синенький, и красненький, и беленький, - говорит Кирьян Егорович. - А вообще щас только четверг. Так что не пискльдите, не имея календаря. Давай сначала осмотримся, рекогносцировочку произведём. Найдем платцдарм и смирненько выпа-дем в осадок. Без горячки и лишней ажитации.
      - Правильные слова подобрал! Можешь, как в желудке залихора-дит, - поддакнул Бим, - Ну, давай, только недолго. Душа просит пивка со щтцами. А в кастрюльке нога чтобы была. Кур тут дают, не знаешь? Я б пощипал курятинки с превеликим.
      - Нога от Муму в пиве поджаренная, сверху клёцки, - неудачно пы-тается острословить Кирьян Егорович. - Вон, смотри, овощи разные. И сосиски там. Пойдём, глянем, постигнем цены. Может, возьмём чего на вечер, или по дороге будем лопать? А щи - это дома. Немцы не умеют щей варить. Куры, наверно, есть. Мюнхен большой.
      - По дороге, а можно?
      Кирьян прицеливается к открытому лотку, что поблизости. Идёт. За ним понурой, будто перегруженной лошадёшкой плетётся Порфирий.
      За лотком в славненьком, округло сплетенном стульчике - нештяко-вым сервисом - важным привидением восседает фрау Клара. Сбоку лотка корзиночка из веток. Корзиночку сто лет назад сплёл из размочен-ных ветвей ивы почтенный супруг Карл и велел хранить в ней яблоки. Своих яблок у Клары в садоводческом хозяйстве не было, и она приспо-собила её для лука. Ещё двести лет назад Карл у Клары украл кораллы. Клара обещала посадить Карла за решетку, если Карл на ней не женит-ся. Что было делать старику Карлу?
      Много позже окольцованный Карл ушел на замерзший Изар катать-ся на коньках с тутошними миссами, да так и не вернулся.
      Слишком изящен и тонок ледок в Германдии.
      За двести лет Клара слегка постарела. Она продала всё своё имуще-ство и превратилась в рыночную торговку по найму. Продает фрау Кла-ра всё для салата. На пузе у неё вязаный с кружавчиками сарафан (ба-бушка связала в девятнадцатом году как раз в месяц баварской социали-стической революции). А во рту торчит скрученная козья бумажка с та-бачком внутри. Так Кларе выходит дешевле. Призов за верность профес-сии и рекламы ей не надо. Довольна тем, что есть. Жизнь её и профессия идут ноздря в ноздрю, не стараясь обогнать фортуну. Великолепный образец постоянства!
      - А сама она вяжет кисейные гардинкы, перчатки с женским ажуром - внутри розово, воротнички внучаткам и кофточки дочерям - Эльзе и Эмильке, дамские нижние порточки, - додумал Кирьян Егорович обо всем этом. Он чутьём понял наверняка, что где-то на чердаке у Клары сложено богатое приданое для внучек.
      Вот бы домой к ним попасть на хозяйские утренние пирожки, да и застрять бы там на ночку-две. Понюхать эбеновые корешки-лопушки в огороде, грильчик затеять с дочурками, а с внучками по постелькам по-кататься.
      - Виват! - здоровается Бим с Кларой. - Это что у вас тут американ-ское? Знаю: - оливки. Эти с вирусом, не берем. И сглазил. В то время в мире только-только разгорался скандал с овощным вирусом. А вот мор-ковушка хвостатая! Это что за пенисы тут?
      Бим хватает с лотка штучную спаржу и суёт под нос Кларе. Что, мол, это.
      - Штобенхойзер спарже, - говорит Клара.
      Кирьян Егорыч и Бим ни разу не видели такой спаржи. И что такое штобенхойзер не знали тоже. Может домашнего выращивания. На рын-ках Угадая спаржа продается корейцами в раздробленном на полоски виде, а здесь был цельный овощ. Была спаржа побольше, была и по-меньше. Цены за килограмм разные. Кирьян любил лопать корейскую спаржу. Бим тоже не отказывался в сочетаниях с мясом, маслинками, под соусами острыми и маслом растительным рафинированным "Золо-тое бремечко".
      - Удивительно, - переговариваются Кирьян с Порфирием, - сроду бы не догадались, что спаржа так выглядит. Стоило в Германию съез-дить за пять тыщ баксов, чтобы посмотреть спаржу!
      Бим прицелился глазом в ценник: "Смотри, Кирька, у них, как у нас, за килограмм - пять пятьдесят, а за полкило два девяносто пять рублей. Экономия, берем кило?"
      - Дорого, - говорит Кирюха, - помножь на сорок. Это для дегенера-тов цены...
      - А мы кто? - перебивает Бим, - требую уточнения.
      - А мы с тобой творческая аристократия. Придём вечером, вот уви-дишь, цена будет другая. ...А съедать как будем? Мокрую грызть?
      - А хоть бы и мокрую...
      - А если мокрую нельзя. Вдруг обосрёмся?
      - А я сейчас спрошу.
      Бим знаками пытается объяснить торговке (жемчужные вставные зубы), можно ли есть сырую спаржу. Торговка поняла только тогда, ко-гда Бим изобразил звуками понос, а жестами как этот низменный зелё-ный понос извергается.
      - Ноу, ноу! - говорит зубастая. - Не обосрётесь. - Такой националь-ный оборот разговора ей нравится. - И пёрда вовсе не будет. Немецкая гарантия. Берите больше.
      - Такую с гарантией берём!
      - Не спешить! - командует Бим, - а вот ещё! Вот, гляди, дешевле есть.
      - Дизэ полен, полен спарже, эссен, битте - засуетилась торговка, - фир евро, фюнфцих центс. Бананен - айн евро. Кауфен, кауфен!
      Не понравилась Биму польская спаржа. Схватился он за чешскую вишенку, да не тут то было.
      - Nein, nein, nicht beruhren , - строго говорит Клара и пальцем пока-зывает на бумажку.
      - Нельзя руками трогать, - прочитал бумажку Кирьян Егорович, - в спецприёмник посадят и расстреляют поутру.
      Непонятна такая логика ни Кирьяну Егорычу, ни Биму: Бим только что мыл руки с лицом в фонтане - все видели. Капли ещё не просохли. А лямбли, так и плевать на лямбли. Их Бим на вишню не садил.
      Разобидевшись и не приобретши ничего, пошли они дальше.
      Пешеходная улица Нойхаузерштрассе была такой же, как и годка четыре назад, когда Кирьян её последний раз видел. Ничего в принципе не изменилось. Но теперь был май, а тогда был январь. Тогда было сы-ровато, а теперь сухо. И совсем по родственному улыбалось путеше-ственникам немецкое, а лучше от русского Рюрика-сокола ясного сол-нышко.
      Под навесами со свисшими по краям пластмассовыми лепестками, проникшей в Германию на диссидентских правах и прописавшейся как лучший друг молодежи "Кока-колы", смирно сидят те же самые по-чтенные парочки: антично состаренные мадонны с древними, мраморно пожелтевшими хахалями. Даже рожи развалюх показались знакомыми. И сгорбленные спины со вставками из нержавейки, и плечи, и кошёлки грудей. И лопают знакомые оригиналы статуй то же самое, что лопали в прошлый раз.
      Вот та же мужиковатоподобная, косолапая, в обтягивающих леггин-сах Кунигунда трескает ложкой недоеденный за четыре года, дребезжа-щий от ветхости кисель. Ей в рот заглядывает чёрнокожий, почти юный цузамменлибер Муква - потомок неудачливого скотовода с Берега Сло-новой Кости. Мукве нужна была прописка, и он заработал её своим надёжным шлангом с розовым наконечником. В следующем году Ку-нигунда попросит свежей добавки и, вполне может быть, удосужится угостить Мукву. За кордоном Коки-Колы крутится на плюшевой задни-це и откарябывает от мостовой позавчерашние плевки ещё более мла-дой, черноглазенький и кучерявый мулатёнок Мамби - жертва контра-цептивной экономии. В двух шагах - двухместная колясочка в виде американского джипа со спящей в ней точной копией Мамби.
      Истинные, белые, арийцевидные аборигены, пуритане, живые ше-девры Мюнхена шелестят листочками немецкой прессы.
      Это, конечно же, самая жёлтая в Германии газета "Bild".
      Аборигенов интересует: нет ли там случайно возврата к пфеннигу. Ну, не успели они обменять на евры рейхсмарки, попрятанные в комо-дах с двойными донышками и заработанные немыслимо трудным ратным трудом. Пока они в гаагском трибунале сидели да перепокупали друг у дружки адвокатов и в теннисики шмякались, и прохлаждались, много какой талой воды утекло из Изара во всемирный океан. Возврата к валюте Третьего Рейха, пожалуй что, уже не будет.
      Шепчутся, дуя в кофейные чашечки, заезжие джихады, вертят латте ложками, вызывая из пенных кружков новые всемирные терракты типа 11/9.
      Кроме "близнецов" в мире много ещё удобных чудес света, по-настоящему высоких, толстых, крутящихся, взлетающих, висячих и пла-вающих. Всем террористам в... - так и хочется крикнуть. Но нельзя - не-правильно поймут. В тюрьму всех террористов, - вот как надо говорить.
      Обсуждая новый кроссворд для лиц неиудейской и нехристианской национальности, они весело смокчут черешню, бросают хвостики в пе-пелки, носами водят над самым столом. Чего-то там их боги в древности не поделили. А пепелки только для вида: вкусные дорожки с искус-ственным попутным ветерком залетают в их страшные ноздри и исче-зают в мозгах, вызывая пророческие видения одно ужаснее другого.
      Шелестят восточными одеждами и чёрными фалдами смокингов якобы случайно зачастившие в немецкий пивной рай китайские обезьян-ки обоих полов. Шпиенютъ! Что тут непонятного! Выглядывают что почём. Решают как бы быстро все это богатство к себе прибрать. Навод-нение близится: надо успеть умыкнуть на высокие отметки подоблачных гор максимум немецкого скарба, и на всякий случай прихватить евро-пейских бумажных денюжек. А лучше в тяжёлом ауруме: рано или позд-но к нему вернутся.
      Подъехал и поставил в переулке Мерседес с номером "666" турец-кий джигит, с виду обиженный судьбой, а на самом деле сытый и до-вольный теневой замдиректора немецкого филиала исламской бандшай-ки и будущий разрушитель Германии. У него на майке гордая надпись "Turkiye" , а на руке наколота звезда с полумесяцем. Он идёт к своей кебабне за углом, в которой в горшке из-под шурпы и под горками хур-мы и фиников, выложенных рядом, уже тикает аккуратненькая карман-ная бомбочка с чумой и дробью, настроенная на год две тысячи двена-дцатый.
      - Эй, черномазые, слухай сюда! - кричит он группе хорватских цы-ган, расположившихся рядом табором. - Это место для моей машины. Или платите, или убирайтесь.
      Узкоглазые школьнички снуют по пешеходной штрассе туда-сюда, от мамы к папе, от училки к гиду, от клубничного мороженого к печё-ночным пирожкам, от штруделей к шницелям. Чуют, что скоро им тут, брызжа семенем, придётся наводить восточные порядки.
      Балагурят местные, непонимающие международную ситуацию бау-эры и студенты ближайших училищ. Распоясались солдафончики и мам-зеля в сетчатых гетрах и без трусов под юбками - на манер чёрно-горских партизан.
      Кирьян с Бимом не желают зла немецкому народу. Они даже подза-были точно для чего приехали. Упиваются красотами, считают чужие груди, славные и всякие сисечки, сплавляют случайных пешеходов в сожителей. Коснулся рукавом - хочет тебя. Треплешься о погоде - уже поимел. Уж вовсе не для критики и не для пересчёта мусульман на душу населения. И так известно: турков в немецких школах за 20 процентов. А приехали просто так: побродить, посудачить о том, о сём, пожевать тутошних особенностей, попробовать местного жидкого хлеба, а дове-дётся, так отведать автохтонной сивухи, называемой в мире шнапсом.
      - А-а-а, кстати: по туземному его звать Korn.
      
      ***
      
      
      
      Ингр.8 МАРИЕНПЛАТЦ
      
      Теги иллюстрации:
      Фрауэнкирхе, девочки трахают Бима, Джойс плачет. Как выявить Джойса?
      
       - ирюха, вот скажи на милость, сколько тут кирпичиков по вертикали уложено, - предлагал арифметическую задачку Бим, чудачась, задрав голову ввысь, глядя на купола Фрауэнкирхе.
      Поток самосознания в очереди. В папаше К.Е. ёкнуло будто спиртом и он запел речитативом:
      - Знаешь как меня зовут? Это не горох. Школьников надо учить пи-таться по-русски. Am. Томатный кетчуп не вам! Dm. Питание США. G-C. Соль-до. Сольдо. Чувствуешь мелодию? Я могу кое-что на слух. Гитару знаю, понял. Худые семьи? Тогда A7 и Dm. Они утешат. Поток, поток, сель, сели, молчим. Am. Каждому нужен и поток и ужин. E7. Лучше ужин под вечерний велосипед. Am. Тысячи за ним. Радуются без дураков, приглашают к участию. Физкультурные граждане нам тут не помеха. Шоумен - вон тот - приобрёл велосипед. Видишь, сверкает. А я 20 октября выдам вам порцию звукового текста. Бим, ты же не против подождать? Аm Е7.
      - А музыку сможешь подобрать?
      На ходу:
      - К чему?
      - К роману своему - вот к чему!
      - Нет. Тут май. Штирлиц, уси-пуси кря кря кря. Бим, ведь Джойс и Бах в печёнке каждого даже русского! Хоть они и не знают. А ты не чи-тал. Баха только знаешь. Как же так! Стал слоганом, а тот белизной му-зыки даже сопротивленца иностранному убедил. Бесспорно. Амплитуда. Мы, блядь, похожи! Взывает Мюних меня к романтике и чистописанию. Поверишь, нет? Но это уже дома, дома, дома.
      Кирьян Егорович подсел на красоту и завёлся романтизацией путе-шествия.
      - Дом каменный, он подождёт, - сурово сказал Бим. - Хватит крас-норечить дурь.
      - Хорошо.
      - Ну вот. А теперь перемножь на горизонтали, добавь что внутри, на колонны и контрфорсы. Ну, как? Да из этого кирпича, сколько можно было в Угадае часовень понатыкать.
      - Сколько?
      - Да дохерища! Самосознание Ваше побоку. Плюнь: ему всего две-надцать лет.
      - Кому?
      - Мальчику у колонны.
      - Он курит, а сам без ноги.
      - Ну и что. У него что, есть трава? На улице нельзя.
      - Ну дык! И что с того?
      - А то, что простые сигареты. У тебя доказательства другого?
      - Через пять минут я назову марку сигарет. Вот прошвырнусь мимо и назову.
      - Это не доказательство. Он в любую Нексту сколь хочешь набъёт травы.
      - Это Германдия. А он ребёнок. Двенадцать лет.
      - Двенадцать лет, а курит. Значит, может и траву.
      Вот так ответы! Ну, чем не мирное решение извечного русско-немецкого исторического противостояния и скрытого (кровь за кровь, глаз за глаз) обожания? Немец, дай кирпича! Мальчик, дай курнуть. За евру. И сверху приз чай.
      - От жены с ребёнком он ребёнок.
      - Он что, хромает одной ногой? И просит денег на костыли через траву? У него в семье, заметь: не-мец-кой, заметь, нет денег на костыли?
      - Думаешь, тут нет бедных? Увольте меня!
      - Он не хочет обострять. Дома хорошего нет, живут в подвале, мам-ка-прислуга больна, вот и вышел сам.
      - Маленькая изящная рука. Рука девочки. И курит траву! Ты про-сто обалдел без пива.
      - Что он может с сигаретки? Лучше бы продал руку или почку. Пока молодая.
      - Что, руку мальчика? Почку - ну ты очумел совсем. Его нужно сна-чала убить. Ты сможешь?
      - Я нет. А ты?
      - Кто его убъёт? Мы обнаружили живого...
      - Это никуда не подходит. У нас нет головы. Его ударят таксисты. Он попросил пятьдесят баксов за дозу. Да он богаче нас с тобой двоих, Бим!
      
      ***
      
      Кирьян Егорович любит перебирать и комбинировать записи.
      
      ...День постепенно заполняет улицу-музей каждодневной сумато-хой. Сонные вначале менеджеры, продавцы-фэркауфэры, официанты, повара, длинные как жерди, толстые как пончики и подлые как филосо-фы, выходят на айнмоментную секундочку из магазинов и кабачков-кнайпе. Выходят дабы провентилироваться, остраненно запустить шеп-туна и продрать наглые глаза на целый день вперёд. Расскажите, рас-скажите мне алгоритм жизни, невидимые жирафы Мюниха.
      ...Прислоняясь к стенкам, дверям, присаживаясь на подпорные стен-ки, все вылезшие из щелей трудолюбивые служащие тараканы покури-вают, дружелюбно поглядывают на стандартную, медленноползучую и безмятежную послевоенную обстановку. Убил мужика? Нечаянно? Спо-койно малыш. Нечаянно прощается. Вон там массаж рук, а там массаж ног. Они тушат бычки в поднятых газонах. Газоны с песком, древесной стружкой (дресвой, дрязгой) и керамзитом вместо травы. Бычки придав-ливаются об цоколя или выкидываются. Какие-то щелчком, кто-то по-сылает их в полёт небрежным взмахом руки, показывая пренебрежение к улице-древлехранилищу, которая им ценна так же, как русскому селя-нину-кулаку всё, что находится за забором, окружающим амбары.
      ...Он много работал. У меня впервые. Я никогда не причинила бы ему зла. Он мне успел бы написать, если бы его не нашли мёртвым. Куда же девалось сострадание? Убийцы читаются в основании черепа. На вскидку молоток. Он оставляет след и обрушивает удар. Убийце метр восемьдесят. Почти я. Но это не я. Это шлаковата. Используют для зву-коизоляции. Я её сына дочь. Опять чепуха, понятная только писателю-детективщику. А он путает тексты. В компьютере как в наволочке поэта: всё спутано.
      ...Фэркауфэры знают, что Биму нужна добрая "память" для фотоап-парата. Но они ему специально не скажут где. Они подождут, когда при-дёт сам Бим и поклонится им в ножки. Тогда можно будет и поговорить. А сейчас пусть Бим идёт куда хочет, никуда он от них не денется. Шёл-ковый шоколад. Тяжёлые времена в замке Шпессард.
      ...Регулируемая зарплата. Он никого не убивал. Он не разрезал их на мелкие кусочки. А вы его молотком по голове ради денег? Вы можете его забрать, Исследования закончились, Голова? Извините!
      ...Собор Святого Михаила занавешен огромным баннером, на кото-ром изображен в натуральную величину фасад, так что туристам особенно не обидно. Святой Михаил - победитель библейских Змей Горынычей и вся правительственная семья натурально существовавших Виттельсбахов попрятались в барочных нишках, отдыхая от взглядов любопытных иностранцев. Насчет натуральности этих правителей имеется множество убедительных документов, а также вещественных доказательств - грешных мощей: грешников тоже надо иногда канонизировать, чтобы было с кого брать пример. Не коротко! Читаем, смирясь. Сказочный король Людвиг Второй мирно спит неподалеку внутри, в своём гранитном склепе - опочивальне. Детский сад!
      ...Он хочет с тобой помириться. А вас, Штирлиц, он просит остаться. Каждый русский знает, кого просят. Хорошо не забытое старое и знако-мая музыка чёрно-белая. Она скупала птиц по лапкам. Не совсем здоро-вая. Сухопутная утка. Уй-юй! Стейк. Пока.
      ...Краснокирпичная Фрауэнкирхе обнесена строительной оградой, за ним торчит, споря с башнями высотой, подъемный кран Treffler. Одна из знаменитых башен - та, что повыше на целых (аж!) двенадцать санти-метров, с круглым, зелёным куполом-луковицей в надглавьи одета в сетчатую, ни одета ни голая, в традиционно бутылочную ткань: обнов-ляют бабулю. К стенке прислонены временно снятые со своих мест надгробные, вернее, припраховые плиты. Могилки встроены в стены собора как урны героев и правителей разных рангов в кремлёвской стене: дань смерти у всех религий и разных государственных форм при-мерно одинакова.
      ...И эти барельефные плитки пригодились бы Кирьяну Егоровичу для личного музея; и свободное место в багажнике есть. Да вот, не подойти к Фрауэнкирхе: закрыто молельно-культурное заведение на ремонт, точка. Плачут, страдают, смеются контрольной закупкой - скорбью скучающие ржавоквадратные гвоздики, свинцовые фингалы шплинтов и межкирпичные арматурины - рвущая гроза хулиганов: хотят они попасть в Угадайгород на домашнее бьеннале волосатика Кирьяна Его-ровича Туземского, собирателя дешёвых обыкновенностей.
      ...Путешественников проходят мимо совсем уж крошечной щели между домов. Не такая уж большая щёлочка.
      ...Они могут проголосовать лишь бытовым кошмаром. Вкусная кол-баса, сразу видно что. Цены! Исключительная, упругая. Чувствуется, что китайская. У нас в России один, пять и шесть. Мы не рекламируем, мы лидируем. Исключительно в интересах. Рюрик, Рерих. Потерянная пыль Блаватской.
      - Стоп! Глянь, Порфирий, - и это тоже улица.
      Улицу окаймляют с одной стороны передвижной и одинокий мусор-ный контейнер на колёсиках, забытый муниципальными служащими, с другой - стеклянный край магазина. Из полированной витрины на ко-ленках и стоя выглядывают манекены. Яйцеобразные и безносые их го-ловы, баваро-сосисочные ручки и ножки сделаны из полупрозрачного, зеленоватого порфирита или китайского каучукового заменителя. Тут не угадать: китайцы мастера подделок. Вымочено в ледяной воде.
      ...Пока готовится заварка, такой вы не видели. Солёные овощи. Не справились с организмом. Это не литровый бокал по цене половины? Пьянь - откровения. Все отдыхают. Забыли уже кто пригласил. Кофе, сухие сливки в жареную картошку запихать. На медленном огне. Я так делал. Хороший опыт с апельсинами. Кожурки не выкидываю. Двадцать - двадцати минут. Теперь попробуем на ... До... осталось буквально... Аромат не передать на камеру.... Для нас. Аппетитно. 100% попадания в зрителя, не заинтересованного в дешёвой колбасе. Зависимость сверху.
      
      ***
      
      В конце тенистой щели вновь взметнулась ввысь махина Фрауэн-кирхе. Идолица Германии. Мифическая стройка. А тут уже вроде бы без ограды. И Бим кинулся в щель обороны, чтобы поглазеть вблизи. По-спешат на помощь кланы. Наши не поймут. Кашель, кашель русских издалека раздражает строителей. И они морщатся, показывают пальца-ми: сюда входа нет, прибъёт кран.
      Девки - малолетки тоже кучкуют в щели. Совсем рядом - рукой до-стать почти. Одна, по-видимому, афроевропейка, ливийка что - ли, три других явно местного генезиса и вероисповедания. Хотя скорей, эти многонациональные детки ни в традиционного бога, ни в черта, ни в дьявола не веруют. Они смотрят плазменный телевизор и верят в тридэшных японских дьяволов - лацедонов и каппе, в Яманеков с горя-щими огневой страстью глазами, с встроенными в пасть огнемётами и ясными как у младенца лазоревыми глазищами без зрачков. Верят они в мультипликационных небесных победителей, - это влюбленная парочка японских синонимов Барби и её возлюбленного Кена - Отаку и Мангака. А особо верят и поклоняются девочки мировой, придуманной за рамка-ми Библии нечисти: упырям, вурдалакам и уродам, взлелеянным совре-менными знаниями и извращенными умами - то зомби. В знак доверия сим лицам носят малолетки на майках странные по смыслу пентаграм-мы. И пляшут пирры на школьном дворе.
      Ладно, хоть, не свастики, не π...ды, не х...и. Ладно! Не всё чему учат в школе - правда. Не всё, что знают школьники поверх программы, есть зэр гут, то бишь очень хорошо.
      Слепо верят девчурки Стивену Кингу и любят Бреда Пита в роли вампира, который вещает им с экрана сладчайшим голосом, обнажая аккуратненькие котеночьи клыки, начищенные колгейтом: - Девочка, ты полюбила вампира, и сейчас я выпью твою кровь - га-а-а! Или пользуй лакалют и колгейт, не то твои молочные зубки заболеют кариесом.
      - Да, - говорят скромные девочки, раздвигая ножки и разворачива-ясь задом: боимся колгейта и лакалюта, лучше первое, что вы сказали. Только сделайте это поскорее, куртуазный герой, пожалуйста, а то нам скоро домой. И не откажи в любезности, не лишайте меня пока невинно-сти, лучше полюбите мою попку. Будто Брэд Пит не знает, что невинно-стью там уже с двенадцати не пахнет.
      Хихикают чего-то. Одна из них в коротких по коленки секондхен-довских штанишках вперила в Бима пристальный взгляд и засмеялась пуще.
      Бим в это время приметил стоящий неподалёку крестик. Он вспом-нил наложенную им самому на себя повинну. Крестится Бим не на шут-ку самозабвенно - любо-дорого всякому любознайке посмотреть, а набожному страннику велено позавидовать. Когда у него не получается по канону - он перекрещивается по-новому, отмахиваясь от ошибки как от невыученного урока: "Господи, прости. Царица небесная, спаси и сохрани".
      Выговаривая защитные слова, он лупит себя нещадно в лоб: "и от-выкли мы, господи, от твоей науки за треклятой католической заграни-цей. Прости, господи, подзабыл, господи, исправлюсь, слово даю", - и даёт отмашку от плеча до самой земли.
      Кирьян Егорович, отвлёкшись на просмотр девчачей группировки, пришёл в себя. Это другая программа. Не предусмотренная. Сегодня не прокопчёная до готовности: с неё ничто не станет колом. Извините. По-забыв про гвозди во Фрауэнкирхе, он дёргает Бима за короткий рукав - пошли, мол, далее - у нас с тобой сейчас второй акт нашей лучшей пес-ни о Мюнхене. E7AmG7GCFGCFG7C. Злорово!
      - Ща! Чего они все на меня смотрят, - шипит Бим, - не видели, как молятся православные? Стандарты безопасности. Свиные. Чего они ал-чут, не будучи академичками? Вся наша история до Карамзина - сплошь немецкая выдумка на катькин заказ. Заботилась о праправнуках. Сумароков был против такой нашей по-немецки истории. Ломоносов орал на царя. Они живут по старой выдумке. Исторический мираж. Не согласуется никак.
      - Я так думаю... - резонно и небезосновательно отвечает Кирьян Егорович... - им твоё моление по-ху-ю. Они тебя делят. У них щас мод-но с пожилыми трахаться. У нас четыре немецких образца. Визуальных. Грудинка, бёдрышки, курячие ножки, юбочки. Что ещё: сахар, моло-дость, сиськи - прыщики. Ответь, что не соответствует DINу?
      - Как это? - спрашивает, будто невинный Бим, а сам обрадовался пахнувшей извращением теме. - Мартынов, что тут происходит? - Я на районных соревнованиях по быстрому сексу кубок забрал.
      - А вот так. Платят тебе денюжку, снимают с Вас штанишки с тру-сишками, перевязывают, что надо, верёвочкой, и вперед с песнями по жизни, по очереди. Ещё и ротик Ваш попользуют. Они начинают спо-собности свои терять. Ароматы.... двести пятдесят грамм на кило про-дукта. Шваль, гордая как палка сервелата. Не достаточно ГУГЛа. Спасибо за информацию. Тонкие кишки. Яблони, абрикосы, конкурсанты конкурсантны. Сыр и макдональдс. Мы оченнь счастливы, и только сейчас говорим об этом с вами. Родился сыночек. Другая ин-формация сразу сейчас. Музыка, музыка. Леди Гагу съела цветная революция. Скрути медали, пока не отобрали. Что это, снова велосипеды? Девочки задирают ножки? Ой-ёй, как весело. Половина без трусов, или не верь своим глазам. Первооткрыватели, больше ни слова. Слоганы в силе исключительно сильнейшие. Талантливые участники. Маневрировать просто.
      - Ой, - говорит Бим, - ещё и денежку платят? На музыку Квин? Мо-лодежь? И мальчики? И девочки?
      - Соответствуют требованиям безопасности.
      ...Мясозавод. Мясовзолей. Чавкаем попкорном в один момент, тут и начинается, Во она интрига, программа в теме. Тему сочиняют десятки. Толстый, толстый слой. Чем они питаются? Макдональдс завтра легче на подъём. Мир мечтает. Тысячи выдумщиков. Убийство слушателей. К нам прилетают лучшие. Мы делаем контрольную закупку. Пять миллио-нов рублей за десять минут. Рекламный ход. Звоните. Москва-Мюнхен. Звонит по другому номеру. Квартира другая. Настраивает на хорошую работу. Зарплата ваша пятьдесят пять тысяч. Ого. Нормалёк. Подведём итоги. Три миллиона четыреста. Четыре придётся отдать. Элемент типа Аб-Мани'. Банк ничего не заподозрит. Два процента в один день. Верни-те тридцать пять миллионов долларов. Вы столько успели наворовать
      - А хуля! Анастасия так же прожила. Она решила оставить чужого ребёнка. Устала ждать своего. Так и случилось. И тут, заметь, так же. Количество разводов не в норме. Материнский инстинкт к тридцати го-дам. А мужчина должен понимать. Представляешь, как здорово не пере-борщить. Ещё и негры. Ещё и турки. Наследники белых - вот цель какая Германии должна бы.
      Не слушает Егорыча Бим.
      - Ой, как я хочу, - мечтает Бим совсем о другом, о забытом, - и ушки попользуют?
      - И ушки и подмышки. Волосатенькие. Чем запашистее - тем лучше. Ты просто экстра-клиент! Экстра-бомж. Вышак! Слаще тебя нету в этом городе. Женственности тут мало. Вместо одежды голь, на члене вязанная шапочка.
      - Да им же по двенадцать, - вдруг смекает Бим, когда чуть отошли.
      - Ну и что. Самое время, - утверждает просвещённый Кирьян Его-рович - старый пакостник и плут, каких поискать.
      - Они ещё любят чёрненьких и мулатиков разных, - добавляет он под занавес. Мода, бля! Спорт в сексе - вот нынешняя техника молодё-жи!
      
      ***
      
      А тот, кто с песней по жизни шагает ... (По дороге дохнет моё зверьё. Я бы мог подойти ему помочь. Позвонить ноль-три, попросить спасти, со спокойной совестью лёг бы спать. Докурю бычок, заскрипит сверчок. Это значит завтра опять вставать. Куда-то идти, о чём-то петь, И при этом весело понимать, что всё уже просрано. Понимать, что всё уже съедено)... тот никогда и нигде не пропадёт. Вот и идут Бим с Егорычем не торопясь, попевая русско-немецкие марши, в направлении Петерскирхе что на Мариенплатц.
      А навстречу им как в сказке является сувенирный киоск.
      Там внутри стикеры, разнополюсные штучки-дрючки, прилипалки на холодильник, значки на грудь с иголками, прижималками и завинтка-ми.
      Треплются на слабом ветерке флажки и стяги, тряпицы разные мох-натые, кистястые, непонятного назначения. Крупные и махонькие, сред-ние и государственные, фановские и баварские, клубные и празднич-ные, трёхлепестковые и прямые, треугольные, для Октоберфеста, Хэлло-уина и прочая, и другая, и всякая остальная.
      Бим-железка, словно заворожённый магнитным полюсом он прилип к киоску; общупал всё, что можно ощупать снаружи. Мало! - Откройте дверь, - кричит, - я внутри посмотрю.
      - Не положено!
      - Мне срочно надо в ваш интерьер.
      - Нельзя. Найн, нихт.
      Сунул голову в оконце, застрял на вылазе и заинтриговал фэркау-ферщицу долготой бороды. Итогом торгово-любовной интрижки оказа-лась покупка двух немецких национальных среднего ростика трёхцвет-ных флажков с чёрным орлом. Кирьян Егорыч обезьянничать не стал: решил посмотреть, может где-нибудь встретится ему что-нибудь по-лучше, чем чёрный орёл, напомнивший ему яркую войну с его убитыми предками.
      - Ну что, удовлетворился? - спрашивает он Бима, который вставил один флажок в верхний карман жилетки и на время превратился в подо-зрительного вида полунемца - полубомжа. А у второго флажка он обло-мал конец палки, скрутил и вставил по диагонали в угол сумаря. Иначе бы не вошло.
      - А ты как думаешь? - гордо осведомляется Бим, - теперь я герман-ский Мэн... Людвиг Ван Бетховен. Похож? Похож Теперь мне всё можно. "Шпрэхен зи дойч" могу спрашивать хоть у кого. Могу музыку немецкую спеть: "Ла-ла-ла". Могу на флейте, могу голосом.
      - У музыки национальности нет, - говорит Егорыч. А он свою наци-ональность менять не хочет. За это миллион не дадут. - Глянь-ка, Вань - Бетховен, видишь, инвалид с коляской едет? Так вот он к тому лифту едет. Специальный лифт: прямо в метро спускается. Я на этом лифте катался в прошлый раз. Метро трёхэтажное.
      - Ну, ни дать, ну ни взять! Как это трёхэтажное? А здоровому чело-веку можно прокатиться? Я прикинусь... Этим... Маломобильным насе-лением... если что, - говорит Бим, хихикнув не зря.
      Голос его тотчас же изменился, стал старушачьим. Бим захромал, застонал. Согнувшись и заложив левую руку за поясницу прошёлся окрест Кирьяна Егоровича.
      Кирьяну Егоровичу, чтобы не потерять Бима из виду (тот мог исчез-нуть в любой момент, например провалиться в метро), тоже пришлось развернуться на триста шестьдесят.
      - Похож! - Кирьян Егорович реально оценил артистизм Бима. - Ну, ты, блинЪ, Станиславского заткнулЪ! Тады уж прокатись, коли приспи-чило. Заслужил.
      Бим увалился вниз-вверх в стеклянной кабинке, пронзив своим рус-ским телом тротуар и все этажи. К чести сказать, не сумел даже заблу-диться.
      Скромный инвалид с сопровожлающим его пожилым бой-мальчиком вежливо подождали, пока за Бимом закроется дверь, и по-честному дождались его возвращения.
      - Не стали рисковать, - подумал Кирьян Егорович, - всё-таки видос у моего товарища вроде бы и Федот, да не тот.
      - Кирюха, - завопил Порфирий, как только выскочил из кабинки, - а чего мы забыли?!
      - Чего забыли?
      - Угадай с трёх раз?
      - Не понимайт! - задумался Кирьян Егорович и притулил умную свою головушку вбок. - Нихт ферштее, - вспомнил он немецкие слова.
      - Пиво пить - вот что! В этом, как его Хоф...хоф... ну где Гитлер ещё...
      - ...брокгаузе... блинхаузе, - так закончил фразу Егорыч. Сейчас найдём. Надо нам примерно туда ходить. Рано или поздно дойдём.
      - Лучше рано, чем поздно. Я в этом штадте ничего не понимаю.
      - Левое плечо вперёд и шаго-о-м марш!
      И пожалел, что отдал навигатор Ксан Иванычу. Сейчас бы они с Би-мом всех русских с немцами уделали и заняли лучшие места партера. - Отставить хромать!
      - Слушаюсь.
      Приказ есть приказ. Курьёзничает в солдатской стойке Бим. Теперь он похож на Швейка, только на худого и небритого. Руку Порфирий предусмотрительно приложил к голове по-американски поперёк лба. Мог бы выбросить вперёд по-фашистски. Но за такой хайль тут можно огрестись.
      - Веди, командор.
      Прежде чем двинуться дальше, несмотря на бимовскую пивжажду, друзья пошастали по Мариенплатц (путевождение не забыто), погляде-ли на Новую Ратушу немеряной красоты, построенную в стиле неоготи-ки, сложенную из раковистого известняка и украшенную грубоватыми по манере скульптурками и узорами из слабоотёсаного камня.
      Удалось. Правда, издали. Послушать колокольный звон .
      - В Праге звон звоньше, - клеит Порфирий ярлык на главную мюн-хенскую гордость.
      Кирьян Егорович влюлён в Новую Ратушу не на шутку. - Зато тут старые развалюшки посносили, - заявляет он обиженно. - Целый квар-тал тут убабахали, двадцать четыре дома.
      - Ты их видел что ли, - отмахнулся Бим. - Вот и зря снесли, есте-ственную среду нарушили. Может хорошие домики были. Жили-жили добрые бюргеры, р-раз и снесли их. Не фига себе радость. А эта, - ма-шет Бим в сторону крыши, - таковска махина, громадьё, бля. Всю пло-щадь раздавили. Не было раньше здешнего градосовета. Я бы им!
      Грозит Бим кулачищем какому-то герцогу, который удушил собо-ром такую красивую площадь.
      Поглазели Бим с Кирьяном Егоровичем повнимательней на статуэт-ки князей, герцогов и святых великомучеников, расставленные по всему фасаду. Отметили горгулий и химер всяческих на карнизах. Вроде бы всё красиво. Неоготика! Чего от неё худого ждать? Батька Гауди, прав-да, сделал в Барселоне не хуже. Но там до сих пор стройка, а тут - вот она, стоит, зараза. Радует человечий призор уж лет двести.
      Все-таки смягчает первоначальную оценку Бим: "А, в общем, ниче-го, на тройку сделано", - говорит он. - На твердый трояк... Вот уж шнапса-то на открытии было выпито. Поди, ещё желтки-белки в фун-даменте лежат, может косточки для крепкости.
      Сфотались у золотой статуи Девы Марии - святой заступницы Баварии с четырьмя ребячьими фигурками по краям, которые измывают-ся над крылатыми змиями, обозначающими четырёх апологетов зла: чумы, войны, голода и ереси.
      - И евреев, - добавляет Бим к оглашённому. - Пойду-ка я к фон-танчику. Что-то обсох я весь. Заодно фишей (рыб значит) посмотрю.
      - Вообще тут смотреть всего - не пересмотреть, - заявляет Кирьян Егорович, которому и четыре года назад не удалось толком освидетель-ствовать всё - всё дела да дела. Ни разу не зашел он ни в один из музеев, которыми напичкана Мариенплатц и окружающие его кварталы. Но музей под открытым небом просто замечателен. Не расстроился тогда Кирьян, не расстроится и сейчас.
      - Только ты через фонтан не прыгай, - таинственно заявил Кирьян Егорович, когда Бим прикорнул на корточках в тени Фишенбруннера.
      На бортах фонтана высечены барельефы коровёнок, бычков, мясни-ков с топорами, разделывающих туши бедных скотинок. Сверху на стол-бике - самая главная фигура припухшей (протухшей от жары, от пива?) рыбы. Вокруг рыбины - медные чуваки, одетые в шкуры поверх штанов, почём зря поливающие фонтан из металлических сосудов с ручками. Сосуды напоминают большие пивные кружки. Связи рыбной темы с мясниками и пивом Кирьян не понял. Вернее, отложил постижение за-гадки до родины. Не понимают этого, наверно, и историки Мюнхена.
      - А что?
      - А тут только мясники через фонтан прыгают в свои профессио-нальные дни. Ну, типа Дня Строителей, только для мясников.
      - Не фига у них мяснички, прям Гулливеры в стране лилипутов - говорит Бим, оценив грандиозность немалой по величине архитектур-ной формы, которую не только перескочить невозможно, а даже залезть на край непросто. А если вдруг захочется свесить ножки и ими побол-тать в воде или по воздуху, то надо иметь крылья или лестницу.
      Молодежи у Фишенбруннера собралось немеряно.
      Все в ожидании личного рандеву. Посматривают на часики и выис-кивают своих по сторонам. Бим им в тягость: сидел под ногами, мешался бомжовым видом.
      
      ***
      
      
      
      
      Ингр.9 ТЕНЬ СЕЛИФАНИЯ В САЛОНЧИКЕ НА ОРЛАНДЛШТРАССЕ
      
      И встал печальный Крокодил
      и медленно заговорил:
      - Узнайте, милые друзья,
      потрясена душа моя,
      я столько горя видел там,
      что даже ты, Гиппопотам,
      и то завыл бы, как щенок,
      когда б его увидеть мог.
      Там наши братья, как в аду,
      в зоологическом саду.
      
      "К.Чуковский, Крокодил"
      
      Теги иллюстрации:
      Шумная торговля в салоне сувениров, Адель, картинка Селифана
      
      I
      
      - оспода россияне, если вы про лучшие сувениры в Мюнхене, так это вон туда, - сказал на сильно искорёженном русском подошедший человек в маске Левиафана, в зелёной шляпе с пером. В руке лопата. За ухом авторучка. За пазухой книжка. Книжка попахива-ет помойкой. От помойки несёт одеколоном. Каков джентльмен! Неподалёку его коллеги с лопатами, косами и тачками. В тачках муляжи кур и свиней. Хрю-хрю, ко-ко-ко. Живые, вот так номер. Ошибка номер один.
      - А ваш Хофброй находится несколько дальше, чем мы тут. Идите туда. Потом направо в первый проулок. - Ага. Понято. Спасибо. Откуда вы знаете русский, мил-человек? А зачем милбабушке такие зубдтки? - А все русские так. - А вы против? - Нет. - Ну и вот, чопайте и попадёте куда надо.
      У Левиафана лопата и авторучка, зубастый еблон, а у наших только фотоаппараты и два флажка на двоих, оба у Бима. Седые власёшки и минимум мышц. Wordом, извините, Словом спорить бесполезно. Даже Зло'ворд не срифмует мышцы и заграницы. Хоть и на "цы". А "двоих" не скрестить в очереди с "выви'х". Потому тут прозда. Против прозды не подпрёшь.
      Ошибка номер два:
      
      Прозда плевгко подтдстроидтсца под правтду, а стишокнхед сто-унхенджто подстроиваеца под кондиштцы, наплюяв на позуэтическую брававду.
      
      (- Поверить? - Поверим! Где наша не пропадала). Читаем дальше, гражданы.
      - Доннер веттер! (доннер вкусен, это быстрожаренное тесто с мясом, веттер - типа махонькой, чёртовски славный буранчик) - У вас ширин-ка! - Шляпу, шляпу! - Хвосддт спрячьте, - кричали в толпе осклаблен-ных плешенью долговой обиды. Они сгрудзили тачки будто в оборон-ный позиции. Приинтригнулись и тестно прижались вдруг вдружку как второсортные куры-лесбиянки под Новый год, озарённые лезвием се-кирбашки.
      И будто они люди, а не крокодилы, не куропатицы, а щёлкалы при том людармоецкие. Странное сборище. Венецианский карнавал что ли в Мюнхен приехал?
      - Имею членство Клуба Кинопутешественников и шортлист первого места, - кланялся зелёнопёрый. Шептал сам себе: "Догнал! Не на того напали карты мне путать".
      - У вас от ширинки лопасть отпала! Шляпу отдай! Деньги назад! Донер! Ветер! Чёрт тебя! Чур, чур! - кричали ему. И абверетничали, и эсэсничали: "Это он, тот, что вчера..."
      - Плевать я на вас хотел. Шляпа теперь моя. Не суетитесь, мюнхер-цы. Дня на три. И не вздумайте звать полицию. Хуже будет. (Мама моя дорогая! Как эти фашисты все надоели. Шляпки в долг не дадут. Вот стих тебе шлю).
      
      
      
      И бу'дтоб немку'ры
      укрще'й не жуя'т,
      аза'литы пбло'шки
      сплайнд самый обре'з,
      немецкий спектльту'х им
      не схват и не брат,
      он может скуря'ми,
      а может ист бес.
      
      Их бин голубой
      ихбана'нит проце'сс,
      мол он не принцесса,
      но любит инцесс,
      сам может с подтхмы'лком,
      ссумо'жит взбрять врот,
      ихби'нит, зизи'ндит,
      шикльгру'бит фолькро'д,
      
      что лесби и по'рны
      достали его,
      шефку'ры ан арбайт
      еблу'т самого',
      что он не сверло'чь,
      штоп фуга'чить гранит,
      вам руссишэ швайн
      инвкуря'тник спешит,
      
      воркует, мечтя'
      дойчкуре'й подтыпта'ть,
      отпро'боваф бира
      ундщте'ц отбхлеба'ть,
      вайсфю'рст оборжа'ет,
      швайнса'ло он трест,
      гундо'сит блумэ'нов,
      ундгро'бит инцест.
      
      Потопчет шонси'во,
      евре'нюжек даст,
      ихбо'гу руся'чим
      спокло'ном воздаст.
      Он руссиш, он добрый,
      почти Херхуй Вим,
      краси'во захо'лит,
      а звать вроде Бим.
      
      И куры донжу'ну:
      - Такой нам нужо'н,
      пусть даже блямблё'й
      и алко'й заражё'н.
      Гхолодный, босой,
      что полу'жам ходи'л.
      (Плювал в лиафа'н
      Корчукне'й Граждани'л).
      
      Щчтеца'ми нако'рмим,
      найдём ни'будь-где
      бусть бо'рон боро'шит пся
      в бес-борозде'.
      Зарежем блуйдмэ'на,
      один он, нас рать,
      Как жить без Ru точки?
      Ити дойча мать!
      
      "Увсёкак Неулюдей"
      
      Господа русские не догнали с разговоров ни чёрта, ни вертера юных страданий. Слабы дойчем. Улюлюком болезненно сопровождаемы. Они поворачивают в указанное Зелёным Пером место.
      - Маска чёт знакомая... у этого, - сказал Кирьян Егорович. - Крен-дель "Загадка" фабрики "Рот-фронт". Прёт за нами и прёт. Шпионит, блин! Вырядился и думает мы не видим зачем маскарадец. Да тьфу его!
      - Не знаю, не знаю, - уклончиво отвечал Бим. Лицо его забородело нетопырем, горестно отвисла челюсть, искривился зуб в сторону улицы и обозначилась в челюстях дверца, через которую дымить хорошо. - Нет вроде такой фабрики щас. Курить трубку хочу! Сядем, Кирюха, мне плохеет и тошнеет. Сунь мне чем-нибудь в зубы.
      Кряхтенье. Корточки. Руки в асфальт. - Аспирин есть?
      - Откуда!
      - От верблюда.
      - Телефон читал?
      - Было в детстве.
      - А крокодил тем временем Петроград штурмовал.
      - Это было до того.
      - Ещё Лялю помню.
      - А я Васю с Крупской.
      - Чё дама делала?
      - Детей защищала от Чуковского, вот чё.
      - И не посадила?
      - Пошёл ты в зад.
      - А я их зоосад в Питере помню. Меня доча водила.
      - А в Ильичовый музей?
      - В Питере, говорю, был. Помню, всё помню, - пригрозил кому-то Бим.
      (Ну и помни себе). - Что-то тут не так, - подумал Кирьян Егорович, - Бим в детство впадает. Точно вчера перепил.
      И тут же трубка его, для Бима выпавши, застряла в ливнёвой решёт-ке. - Погодь, я щас. Пивом опохмелись пока.
      - Дак дай!
      - Забыл что ли дома?
      - Где пиво? Нетути пива, и дома нетути. - Бим скрючился до земли, развёл руки (чуть не упав) и поднял щебло к небу. Защемило ему про-шлые фразы. - А, это, спири'н у тебя е?
      - Е на хуе. Ты спрашивал уже. В сувенирах купим.
      - Откуда в твоих сувенирах спири'н?
      Вопросом на вопрос. - А откуда в твоём музее сосиски?
      - Откелева ж мне знать! Хотел сильно.
      - А захоти аспирин в сувенирах.
      - Ну звини.
      - Те?
      - Те, те. Сколь ещё чопать?
      - Уж близко, а Германа всё нет.
      - Германца?
      - Ге'рмана, германца мать!
      - Ковырни герма'на орлом.
      - Чего?
      - Флажком, говорю, потыкай снизу.
      - Давай.
      Дали дедушке флажок. - Тише, дедушка, не плачь, не уронишь в речку...
      Трубку! Уже уронил и спасает.
      - Ну как?
      - Ковыряю уже, не видишь, заело! Ща отломится, так покуришь... с чашечки... Ха-ха-ха через слёзы жалости, ибо трубка лучшая в коллек-ции.
      - Ну-ну...А знаешь анекдот: идёт лягушонок, а за ним крокодил, чоп-чоп, чоп-чоп. Знаешь?
      - Нет. Отвали.
      - Ну дак рассердился лягушонок и вывернул крокодила наизнанку. Вспомнил?
      - Отвяжись!
      - Идёт дальше, а за ним поч-поч, поч-поч! Понял что-нибудь?
      - Ха-ха-ха.
      - Ах-ах-ах!
      - Ну ты мудило, Порфирий! Ребёнок в тебе утробой загублен.
      - Сам то лучше, писака хренов?
      И тут: "ПОЧ !!!" Отскочила трубка от решётки ливневой как пуго-вица от стиральной доски Бимовской прабабушки.
      Так немецкий флаг спас Биму здоровье.
      
      ***
      
      Первая указанная цель (сувениры, пиво подождёт) находится на полдороге в Хофброй.
      
      ***
      II
      Место действия:
      
      
      Сувенирный на три четверти и на четверть антикварный бутик.
      Полусалон этот встроен в старинное четырёхэтажное здание.
      Снаружи здание нештяк. Как и всё тут нештяковое.
      Гиппопоталамус-физикус.
      Волчебный риал, почтачто приятный конверсглазу.
      Изнутри салон напоминает сумрачную, полусырую камеру-колодец.
      Сводчатый потолок растворяется в высоте.
      Редкие нервюры (нервюрища точнее)тонут в лёгком мраке
      экономичного, ой, освещения.
      
      
      Вкусно попахивает смолой и не совсем симпатично ацетатом вы-сохшей секунды. В салоне, несмотря на его миниатюрность, всякой ви-димо всячины невидимо. От испода и до свода. Свисают лески, паутинки их съедены темнотой, внизу блеск, на которых веточками и листышками растут штучно-дрючные подарочки никому не нужные. Тут и выхухо-ленный отчучелок воробья, дельфинобруч, застрявший в квадролечко некатанное, лесбоневеста кухо'льчата, хру'здаль бойкий люстря'но-фарфоровый с росписями в миниатюре 1:10. Тут и хвосток надувной с зубами для детского задоприцепления работы скунст-мастера с кароти-ной. Будто детского бэ-э-э хочется Биму срыгнуть с такой ба-варляпоты.
       - Как будто их надо с завязанными глазами ножницами срезать, - вспомнил Полутуземский новогоднюю игру.
      - Я помню. Я могу, - сказал Бим. - Ножницу мне токо сильно взрос-лую дай. В детскую уже пальца'ми не влезу (средний распух, а безымян-ный крив). Вот посмотри.
      - Да знаю я, знаю, не воображай гордости, себе не пожелаю такого.
      На звонок колокольчика из резной двери с цветными стеклышками, спрятанной за свесившимися географическими картами, выходит запоз-дало, - этого отреза времени умельцу хватило бы, чтобы урвать со сто-ла что-нибудь типа полкассы и вышмыгнуть... Словом, выходит на вид энергетичная, по факту несуетная, расчётливо музицирующая балетны-ми телопередвижениями миниатюрно-респектабельная мадама. Она неопределенного возраста, возраст украшен стройными ножками в несо-размерно тёмных, в манекенную обтяжку, чулках. Звать женщину Адель Вельсмахер.
      Адель сделана не из бронзы, как её копия на площади Виктуален-маркт, а из живого вещества.
      Адель похожа на вечную уборщицу в библиотеке манускриптов, но ресницы торчат щёточками от макс-фактора, что выдаёт её принадлеж-ность к более высокой специализации, нежели дешёвка - фэркауферщи-ца или даже если она хозяйка нимфилиала СувенирПодполПродакшна. Она неторопливо отставляет в сторонку ведёрко и щёточную запчасть швабры. Медленно, явно важнее интерно, вытянув руки, стягивает не новоделошные, а старинной работы (такова специфика заведения!) кау-чук. Совершает круговой променад у островного прилавка. На прилавке касса не первой шведкости.
      Как аптекарская, полутороста лет не меньше, - вспоминается К-у Е-у Стокгольмскую Хаупт Апхотеку, Ратушную площадь Таллина и площадь Рынок города Львов - всем аптекам по 3х100, итого 900, ого!)
      Складывает на стекло ровненькие, пухленькие ручки как у Зоеньки - все должны знать Зоеньку, так как весь мир читал, банан жуя, ЖУИ. Большие пальцы придерживают стекла точно обрамлённый край. Туло-вище истамбульски просибильно, с наглым выгибом вперёд. Поза гово-рит: смотрите, выбирайте, не торопясь покупайте, время есть, к заду не пристраивайтесь, не дам, климакс, устала половой жизнью, а вы счаст-ливчики, вы попали куда надо. А подспудно: никуда не денетесь, скоро распрощаетесь с частью кошелька, и лучше всего с той защёлкнутой замочком части, я вижу там свежие банкнотки. Я собираю такие прелестные жёлтенькие бумажонки на счастье себе.
      Торговля с любопытствующими великовозрастными пацанами-иностранцами, наверно русскими хлопчиками, - а какое ещё может быть сомнение при таких-то красных коммрожах, - началась.
      Для начала Кирьян Егорович попытался найти нужные ему предме-ты, ради которых он собственно и оказался за границей.
      - У нас нет кованых, но ржавых гвоздей, - вполне понятливила хо-зяйка, отталкивая улыбку досадливой дверцей бюро. - В Германии так не бывает. Вы не в Раше. - Ишь раззявилась. Летят из бюро налоговые бумажки. - Это поищите, если вам так надо, на платц Виктуаленмаркт. Там нештяковый рынок. А не хотите мебельных гвоздиков? Я вытащу мигом, клещики есть.
      - Зачем же мебель портить, - удивляется Кирьян Егорович. - Какая тётка хозяйственная, всё-то у неё под рукой. - Есть у вас колокольчики?
      Расстройство изобразилось на аделькином лице, каясь отсутствием ржавых кованых гвоздей. Как же: такой элементарщиной забыта попол-няемость продажных фишек! Колокольчики умолчала: не видишь что ли сам.
      - Угу, - сказал Кирьян Егорович, - запомним вашу блошиночку. Данкешоном благодарствую. - Может возьмёте центик в виде презента. - Не надо, не надо, что вы, русский мэн! - Возьмите, возьмите. - Спаси-бо, спасибо. Дайте фюнф евро и мы в расчёте за ваш презентик и мой ответик. Одесса, блядь! - Да возьмите, возьмите. - Данкэ, данкэ шон, шон, шон, пэн, пэн - отражается эхо в зеркале. Зеркало, зеркало на дру-гой стороне, двадцать Бимов и девятнадцать Кирьянов Егоровичей, по-тому что он не может видеть самого себя, а только отражения. И одна Аделька, волшебница, продавщица сказочных вещиц не отражается, она не простой человек. Следующая подосланная? Продаст ли она хоть одну волшебную вещицу. И наудачу: "Мадам, у вас есть в продаже аспирин? - Публика застыла. Бим вертит пальцем у виска: ты что, белены объелся? Проснись!
      Вопрос невероятно глуп. И ещё более невероятен ответ. - Конечно есть, у нас есть ВСЁ, что пожелаете, кроме ржавых гвоздей, которых самим не хватает, только синие, покрашенные сверху, у них пошла мо-да, а синие вы не просите! - И достаёт из шкатулочки А-С-П-И-Р-И-Н.
      - Ну вот!
      Бим в шоке. "Давай сюда. В пиво себе подсыплю. Только ты мне не говори. Пусть будет сюрприз". - Значит сильно захотел. Не врёшь. Захо-ти теперь миллион. - Пошёл ты. Просто совпадение. И не стал хотеть миллион. Он не в сказке, а всего лишь в Мюнхене, в реале. Есть такой город на карте и, не поверите, в жизни есть.
      Далее раскрываются многочисленные коробки, ящики; вещички пе-реставляются с места на место, каждому скарбу и продажному имуще-ству имеется своё объяснение и находится нужная похвала. Хозяйка по-началу пыталась что-то рассказать. Пока не поняла, что иностранец почти ни бельмеса не шпрехает или, притворяясь тупым, понимает только то, что ему нужно.
      - Берите, берите, не стесняйтесь, - объясняла она жестами, - ста-кан вам этот с ручкой не нужен, не биргарт у меня, он мой для принятия в грудь минералки, не стесняйтесь, ройте дальше: у меня только самое лучшее в этом распрекрасном городе исторического барахла.
      Кирьян Егорович выбрал несколько сувенирчиков и тут же оплакал их еврами. Вернулся к раскопкам.
      Второй этап.
      Он с головой погрузился в огромнейшие папки у стены, порылся там. Споткнулся об столик с разложенными на нём папочками поменьше.
      Круглый столик размещён с такими проходиками - щелями вокруг, что миновать его, не задев, никак не возможно.
      Кирьян Егорович взял верхнюю папку машинально. Стал изымать оттуда листы. В первую же минуту наткнулся на небольшой цайхнунг в серой паспарте и тут же застыл. Он побелел лицом прозрачно покрас-нело, розовым цветом стала сумма. Поискал глазами Бима. Тот занят своим. Кирьян Егорович рассматривал картинку под разными углами и с разных расстояний, для чего нацепил на нос очки. Снимал и снова наде-вал, смотрел в стёкла и в промеждужье. Он смотрел на рисуночек настолько безотрывно и порой так неподвижно, будто превратился в ледышку или рассматривал в экране мамзель Порну всю в бриллиантах и пупирсингах. Только капли пота, выступившие на его лбу, говорили о том, что ещё жив курилка, что не житель Арктиды, что не глупый пинг-вин утёсом робко жир экватор. Без размусолки ёжевидно, что он крайне заинтригован.
      Кирьян Егорович повернул картинку и принялся рассматривать обо-ротную сторону паспарты. На паспарте стоял порядковый номер, и был какой-то штамп. Был густо зачёркнутый долгий текст. В нём прогляды-валась неразвитая грудка русских букв. Вот те и на! Русь. Картинка-то - старая, ёпа мама, знакомая, подзабытая слегка! Было свежее пояснилово на англонемецком и швабском. Она, она подружка дней суровых, прямой потомок племянника Ламмы Гудзака.
      Он приглядывался к деталям картинки, и будто бы даже пытался сцарапать перечёрки ногтем. Селифан, Селифан вертелся на уме.
      Аделька неотрывно присматривала за его действиями. Она постуки-вала ладонью по стеклу, будто боясь, что этот неаккуратный посетитель спецнамерен попортить реликт. Озабочена. Чтобы посетитель понял её риск, звякнула ребром монеты. А когда Кирьян Егорович поднял глаза, вытащила откуда-то филигрань пальчика и погрозила шалостно, проказливо, желая его чтоль.
      Балует, алча евр. Заигрывает с ним: он Гельман, старается аж силой Сотбиса. По'боку затаривающегося мелкотнёй мазуриковидного Порфи-рия!
      Нет, нет, ничего. Он ничего такого не сделает, не беспокойтесь. Хо-рошо, хорошо, гут. Верю, продолжайте. Это хорошая картина. По-жалуй, возьму. Да-да-да, не торопитесь.
      Кирьян Егорович отчего-то вздохнул, потом шумно выдохнул. С ка-ким-то странным присвистом носа и томным сожалением души.
      Углядев цену вопроса, быстро как-то смяк - всем пополневшем тщедушностью телом. Не сразу попав в папку, помучавшись с вкладом, своё возвращать всегда жалко, вложил картинку на место положенного заплесневения. Поник взором. И Аделька стала не любимой им.
      Бим пока действовал самостоятельно по какому-то запутанному личному сценарию, выбирая крестобразное перемещение по простран-ству салона, трижды отодвигая Кирьяна Егоровича как мешающий предмет рода стульев со своего треклятого пути к счастью мешочника.
      - Что-то нарыл? - стрельнул Бим вопросом при очередном прибли-жении. - Что нарыл, покажь-ка!
      Кирьян Егорович смолчал и отодвинулся от Бима на максимум воз-можного.
      В результате мутных переговоров, похожих на беседу слепого с немым, перещупывания новодельной архаики и рытья по картонно-фанерным сусекам, наши друзья оказываются нагруженными кучей ба-рахольных сувениров. Родина съест их и даже поблагодарит за подарочную своевременность, за экстерьер холодильника, лацкана, кеп-ки, за сервис и прочий галантерейный вкус.
      В завершение страды Бим долго копается. Поторопившись (вспом-нилась пена Хофброя, она пузырит, но вечно ждать не станет), благопо-лучно выуживает из вороха самую наихудожественную и редкостную фотографию с жухловатым чёрно-пожелтелым изображением. Пошленькие вензеля вокруг чего-то внутри обозначают де самую-присамую мюнхенскую старину эпохи аж барокко. - Кирюха, чёт нашёл я Гречанке! - выкрикнул.
      Бим расходует на открытку последний евровый запас, нашедшийся в дальнем кармане, и уйму времени, потраченного на перевод с немецко-го на русский, и наизнанку. Всё! Кончен рыбий бал.
      Фрау-мадам Вельсмахер пробует на прощанье всучить Биму ма-ленький якобы старинный глобус и охотничий рожок в довесок. Она не забывает предложить игрушечный трёхколесный велосипед, на позоло-ченном оригинале которого объезжал детство самый последний бавар-ский герцог (19,97 евро - цифра точная). Предлагает деревянную бочку - копилку с бронзовыми обручами и затейливым краником (6 Е рублей). Суёт в руки фарфоровый бабский хоровод на краях тарелки (35 Е.р.). Даром отдаёт ради любви к России (всего-то за три тыщи местных копе-ечек) керамическую пепельницу с поливной сентиментальной барышней в спецнацнаряде, оседлавшей щит красавчика, военноначальника и главного исторического греховодника Генриха-Льва. За портретное сходство со Львом плюсом 2, за Генриха 2,5, за два в одном 0,5 Е.
      Волшебница, а не знает, что у Бима в кармане финансовая дырка.
      Бим на последние авантюры не клюёт. Он не ходячий тупер, а вчера выпивший мэн, не пропивший за ночь ни грамма эстетической совести.
      - Не годится, - говорит он, - мы не бедняки, нам надо вот... изящно чтобы было всё, круто. Не халяву. Мы - волосатые. Дезигн. Архитекто-ры. Понимэ? Мы разбираемся во всём этом дерьме. Аллес. Понимаете? Хватит. Благодарим.
      Нет, Адель не понимает. Просто из их вежливости кивает головой.
      - Пиzдец. Не понимает ни х...я, - обратился Бим к ушам Кирьяна Егоровича, невзирая на наличие такой же активной предметности у дру-гих.
      А покупатели давно уже перестали интересоваться покупками. Они уже не покупатели, а зрители. Они устремили взоры на странных и ред-костно бородатых, пестрее пёстрых в одеянии клоунов. Они внимают перепалке. Хорошая частная постановка. Юмор без границ. Ах какая ловкая эта Адель, чего только не выдумает чтобы привлечь клиентуру!
      - Можно свободно материться, - расшифровывает Бим своё преди-словие. И загибает такой мат, такой этажности и красоты слога, кото-рый редко услышишь не только в Угадае, а во всей критической полемике России.
      В Германии такого отборно художественного мата не слышали со времён войны.
      Кирьян на "πzдеце" вздрогнул, на "х...е" отвернулся в сторонку. Он не хотел знать этого человека и готов был побриться ради того, чтобы не походить на себя в роли товарища этого матершинника и проходим-ца, каких поискать. Но это ещё не всё.
      Бим отоварил покупателей тирадой убодоя, гопника, обрыгана, упо-требился ещё и ещё, каждый раз хлеще, хлёстче, физдатей предыдущего.
      Кирьяну Егоровичу пришлось собрать в кулак все свои сильные дрыгающиеся внутренности. Он готов был кататься в обнимку с соб-ственным смехом по всему полу до самого утра.
      - У нас такого добра у самих завались, - продолжал мотивировать Бим несуразность аделькиных коммерц-предложений и продолжал ма-неврировать по салону, бестолком щупая всё подряд.
      Кирьян Егорович надрывал брюшину.
      Бим надувал щёки, окроплял товары слюнями, прыскал слёзой, смешил Кирьяна Егоровича будто со сцены потешечного шапито. В ша-пито иной раз не только шест, но и у людей падает кумпол.
      - У него (Бим указывает на Кирьяна) - коллэкшен колоколчэнс е. (Бим добавляет корявости в голосе, чтобы выглядело иностранней): "Дзэн-дзинь. Полон дом огурцов. От верха до низу".
      - Пф-ф, - давится Кирьян Егорович издалека (причём тут огурцы).
      (У Довлатова так: "Отгадай, девочка, загадку: без окон, без дверей, полна горница людей. Девочка: тюрьма!")
      - Нет, все равно ни х...я с них толку.
      Бим поясняет ситуацию Кирьяну Егоровичу, который удалён на семь метров. Расстояние имеет значение:
      - Можно спокойно материться! - повторяет он только что приду-манную фишку расстояния.
      Следующая фраза, свиваясь спиралью, летала поверх голов. Смысл значения увеличивается. И вслед за ростом бессмыслицы растёт гром-кость.
      - Мы будто дома в универмаге ЦУМ, - уточняет он криком, - а тут даже лучше. Ау, слышишь?
      - Порфирьич! Заткнись, а! - утихомиривают крикуна. - Дамочка, второй раз спрашиваю, есть у вас колокольчики, чи нет?
      - Свободу русскому слову! - Крик диссидента в клетке. Конец скет-чу.
      Вот-вот принесут-с-кандальный звон.
      Порфирий привирает непонятно для кого, - кругом только немцы; ну баба какая-то ещё типа сербки или болгарки, с дочерью, спина безли-кого мужика с вертящимся затылком. Этому ничего не понятно, он ловил непривычные звуки, пытаясь хотя бы по интонации (fortissimo, горячо с напором) вникнуть в смысл. Болгаро-сербка то гневно хмурилась, то прыскала в старческий кулачок, боясь обнажить посеребрённые с ал-мазами челюсти. Возможное цензурой перевода отрывочно понимала.
      Бим продолжил стократно множить величину Кирьяновской коллек-ции. Не стесняясь наличествующего и рдеющего от стыда её владельца, ругается сапожником. Он шлёт ссылки в Кирьяна Егоровича, протыкая его удлинившимся как в мультике пальцем яманека-пересмешника.
      Русское договорённое инкогнито никогонетроганья рассыпается на глазах. Выперло капустнорусское гнильё. Щедрорусским говном на немецкой волне поднялась бескультурщина. Кому писать письма проте-ста? Провал России. Фиаско! Гол, гол, ещё гол! 0 - 10! Кобздец наипол-нейший, победа задом наиборот.
      - Сейчас полицая вызовут, - пугается Кирьян Егорович, - кончай дурить!
      - Мы вне закона! - издевается Порфирий.
      С чего-вот взял.
      - Как так можно безбожно врать и ругаться? - думает опунцовев-ший и одновременно восхищенный Бимовской наглостью Кирьян Его-рович. - Не мальчишка, не хулиганёр, не фантаст. Откуда столько срама и дерзости? Артист, блЪ, театра сатиры, КаВээН, клаб, блЪ, Камеди! Тридцать первый несуществующий пока Харатс Угадая, с вопреки веселящим порошком.
      - Порфирий Сергеевич, а, Порфирий Сергеевич, Нетотов, твою мать! - а сам Кирьян - воплощенный Бог Вежливости, - пойдем отсюда, а? - Хочешь, я сейчас на колени встану! - умоляет Бог Вежливости охальника Бима. Напрасно.
      - Ща, - говорит Бим, - я ещё не все рассмотрел. Мне ещё магнитик надо. А если устал, встань-вон на коленки за дверью, балдей и жди, жди, жди, жди. Пока я не приду. Тротуар уже нагрелся. Не в Сибири.
      Не ушел Егорович. Егорович выручает сейчас свою страну от прие-хавшего из России хамства, помогая Биму ориентироваться в салоне как только можно. Он галопирует туда - сюда, от витрин к переговорщикам. Переводя наспех кой-какие известные немецкие слова, от прилавка к коробкам. Лишь бы выманить отсюда первостепенного ворчуна и перво-статейного охалопохабника.
      В результате он забывает забрать с собой оплаченный и завернутый в целлофанэтилен колокольчик, недостача которого обнаружится уже гораздо позже и придаст расстройства - в далеком сибирском доме на Варочной-штрассе.
      Бим пытается рассчитаться (хотя бы частично) за набранный товар чешскими кронами и польскими злотыми. Нерезультативно. Хозяйка - не лох и не благотворительная организация.
      - Увы, это не годится, - говорит она вежливо, едва глянув на горсть монетного разношёрстья.
      Ушли русские покупатели. Слава богу! И тут же поплыли на выход остальные. - Куда вы, куда? - махала ручками Адель. Соблазнили бородами и песнями клиентуру, и тут же разрушили ей бизнес эти рус-ские.
      
      ***
      
      Буквально через минуту Адель Вельсмахер обнаружила в салоне оплаченную и забытую рыжебородым покупку. Она выбежала с ней за дверь. Но клоуны уже растворились.
      - Ну и хер с вами! - коротко и ёмко сказала Вельсмахер на чистом русском.
      Потом подошла к окну и, глядя через стекло, стала набирать номер в мобильнике.
      - Не купил, - коротко сказала она кому-то, - но явно заинтересовался. Особенно этот... - Адель назвала знакомое читателю имя. - Этого достаточно? Тогда несите вторую половину. Я буду вас ждать завтра у Карлстора в девять утра. У меня работа, вот почему. Да, и несите в крупных. Больше я с вами дел не имею. Вы меня подставили. Это вполне честные люди, хоть и хулиганьё интеллигентское. Револьвер отдам позже. Пусть пока у меня побудет. Почему в магазине всего три патрона? Можете объяснить? Чтобы самой застрелиться? Вы, батенька, подлец и обманщик, каких ещё поискать! А ещё фельдмаршал. Копия? Клон? Вы смеётесь! Между прочим, я не девочка, и нечего мне мозги пудрить. Ефрейтор вы тогда совсем, а не офицер.
      
      ***
      
      III
      
      - Эта фотка будет моей Маняше, что Гречанка. Она ох и любит от-крыточки. Теперь я из общака денег займу, - скромно уверил Бим.
      Кирьян Егорович промолчал. Лично он на общак никогда не поку-шался, даже и выдумать такого не мог; и не приворовывал, особенно, и, тем более, тогда, когда общество доверилось ему и отдало все до по-следней копейки общественные дензнаки. Разве что, если когда просчи-тывался. Калькулятора не было ни у кого. Отделить общие евры от сво-их личных иногда обозначало неразрешимую задачу. Особенно, если перестать записывать доходы, ...впрочем, какой, к чёрту, доходы... - только расходы учитывались, и немалые, выше плана. И даже не в каждый трезвый вечер. Были ли вообще трезвые вечера?
      
      ***
      
      - На пиво у меня уже не осталось. А не совсем дура вуйка , хоть и уборщица - добавил Бим, когда оба (тогда ещё) вышли из магазина.
      - Хозяйка это была, - поправил Кирьян Егорович.
      - Да ну? Во, бля! А я её за поломойку держал. А что, она с шваброй. Помощница, думал. А тормозила... Русского ни бельмэ. Переодетая суч-ка...
      
      ***
      
      - Ну вот, зато теперь вооружились полностью, - рассуждал Кирьян Егорович, - осталось хоть один гвоздик для меня найти. А тебе пивко.
      - Гвоздь подождёт... на блошинке твоей. Он железный, под навесом, дождь не заржавит его. Нет дождя. Сначала по пивку... - сердится Бим.
      - Вот чёрт его знает, Кирюха, - бормочет Бим по дороге. - И что-то вычисляет в уме. - Вроде всё не дорого, а когда много всего по мелочам, представляешь, бздюльки одни, а денег нет, как и не было. Ёк денюжкам. Я всю заначку прикончил.
      Хитёр бобёр. Сомневается в такой неприкрыто абсолютной честно-сти Порфирия Сергеича Кирьян Егорович. Пошмонать по его карманам милицейски тщательно, глядишь, и на пиво сыщется.
      - А на кой ты злотые с собой таскаешь, Порфирий Сергеич?
      - А мало ли. А вдруг моя Гречанка в Поляндию поедет, - отвечал Бим. А тут злотые. А вот они - родимые. А вотоньки! - и хлопал свои щуплые мужские груди, и чесал соски.
      
      ***
      
      - А слышь, Бим, - вкрадчиво и почти-что шёпотом затеял странную беседу Кирьян Егорович, - у меня тут кое-какое подозреньице закра-лось.
      - Ага.
      Не понял всей военной важности темы Бим. Он категорически настроился на пиво и мечтает: "Я бокал щас! И тут же ещё: хрясь, хрясь! С аспиринчиком. А там и посидеть можно спокойненько так, без суеты".
      Держи карман шире! Ещё дойти надо.
      - А я, между прочим, пока ты там в дурацкой пыли рылся, папки с картинками листал... - продолжал Кирьн Егорович.
      - Ну и что, что листал. Видел я эти папки - плакаты, куйнё-мойнё, и цены их видел. А сам-то ты не купил же ни хрена. Чего копался? Скряжничаете? На что копите, Пежа хотите в Париже купить? Или Краузер?
      - Крузер, дуралей. Не хотел я крузер. Дорогая просто картинка бы-ла. Совсем неподъёмная картинка... ценой фешенебельного ботинка с брюльными шнурками.
      - Туча там неподъёмных картинок, - поправил Бим. Он ускорил раз-валочку и направил стопы к пивному ларьку. Ларёк в трёхстах метрах.
      - А дело знаешь в чём? - не поддался Кирьян Егорович на увод темы в сторону пива.
      - Ну?
      - Я хотел одну купить. Прямо подмывало купить.
      - И почто не купил? Нравится, так покупай. Свои тратишь. Кха-кха.
      Бим вспомнил про свои кончающиеся евры и скончавшиеся быстрей обычного суточные. А ещё пива не принял.
      - Я там обнаружил рисунок Селифана, - сказал с каким-то возвы-шенно-трагическим пафосом Кирьян Егорович.
      - Вот, ёпть-то, - рассмеялся Порфирий, - что за зверь такой Сели-фан? Да ещё в Баварии. С русским именем, блЪ. Кучер Чичикова? Хоть понял сам, что сказал?
      - Не знаешь что ли Селифана?
      - А на хрена мне всё знать? Лишний мусор в голове.
      - А кто хвалился, что он ходячая энциклопедия? Не Вы ли это бы-ли? - Притворяется ехидной Кирьян Егорович и зацепляет Бима за самое живое.
      - Можно без кругалей? - сердится Бим, - что ты там такого нако-пал?
      - Короче говоря, в нашей родной Джории...
      - Хуля ж она стала родной?
      - Ладно. В нашей не родной, но очень близкой нам, смежной с нами Джории... Кстати, она внутри нашей епархии. Мы ей начальники.
      - Географически родной, - подчеркивал Бим, умаляя значение и Джории, и неизвестного ему Селифана. - Мы, блЪ, в Баварии, а не в Джории. Мне сейчас баварское пиво интересней. Джория, блЪ, от меня и так не убежит.
      - Какая, нах...й, разница, тебе не интересно? - совсем рассердился Кирьян Егорович. И враз стал конченым матершинником: "Пиво, пиво, блЪ! Зациклились (Бим зациклился, Кирьян Егорович скромней) на пиве. Скоро будем не из воды состоять, а из пива. Я совсем не об этом. Если не интересно, так я промолчу".
      - Кирюха, не обижайся, - я к красному словцу это. Трави дальше, если это для тебя интересно. Я их бин пивной человек и без этого пойла не могу просто жить. Меня трясёт без пива.
      - Для тебя станет интересно, если ты выслушаешь внимательно. Но я только тебе и по огромному секрету...
      - Ну!
      - Короче говоря, рядом с нашей родиной...
      - В Джории?
      - ...Ну да, в Джории, жил, значит, поживал один старикашка...
      - Помер, значит?
      - Типа того. Никто не знает, куда он подевался. Так вот он был ху-дожником...
      - Джорским?
      - Русский блин! Но жил блин в Джории...
      - Ну удивил! Творил, значит, говоришь? Никого что-то не припом-ню из джорских мазил. Парочку творцов (ехидно) знаю, так они там та-кого, блЪ, социализму натворили - хоть щас на свалку. Все эти полотна, блЪ! Загубили. Квадратные километры. Холста!!! А его люди ткали.
      Бим энергично забросил сумку на спину. Теперь драгоценный немецкий флажок оказался у него под мышкой.
      - Зря ты так. Селифан этот - всемирно знаменитый. Он столько по-наделал всего...
      - Что только ты его и запомнил. А остальные нет. Ха-ха.
      - Порфирич, Бимушка ты моя драгоценнейшая, послушник ты наш...
      - Послушник, ой какой послушник. С епитимьей послушник. Сам наложи'л. - Бима греют ласковые кирьяновские слова и собственные славянисто-религиозные выражения. В этой области Порфирий Сергее-вич считает себя большим мастером: "Послушание это труд, а труд это молитва".
      И бил кресты челом и крестом по челу. Крест делал из пальцев. Крест вышел крив и богохулен, будто в кривом насквозь эйнштейновом пространстве, будто чёрт его перевернул и всё кругом запахло католическим.
      Кирьян Егорович к неистовствам привык, его больше интересует грамота:
      - Ударение поправьте в "наложи'л" на "нало'жил". Или сказал бы просто без искажений: "насрал".
      - Неправильный ответ, прости этого неразумного мэна, господи.
      - Ха-ха! Пхлюп, - конвульсивно вырвалось у Кирьяна Егоровича вслед за последышем Бима.
      Спокойнее становится на душе Егорыча. Разрядка. А Биму все по-фигу. Он вкушал недавнюю артистическую славу. Аншлаг. Герой. И Бим стал кудесничать по инерции. - Извините, Кирьян Егорович. Стар я. Пу-таюсь иногда.
      - ...Так его у нас... слушаешь, нет? просто замалчивают Селифана этого. Он столько натворил, что...
      - Что в Гулаге помер, - высказывает догадку Бим, - или мож прези-дента убил?
      - Почти что так. На него дело было заведено ещё до революции. Го-ворят, что он был живодёром и насильником, а другие, что он, мол, тра-хал коров и...
      - Ого-го! - Возрадовался Порфирий Сергеевич такому повороту те-мы. - О-ё! Даже я коров не драл. Ну-ка, ну-ка! Наконец-то по делу за-говорили.
      Секс для Порфирия - тема такая же священная, как для Порфирия секс. А тут про извращения, так это втройне полезней. Это лучше всяко-го червячно-мумиёйного лекарства от половых расстройств. Жень-шень не трогал. Жень-шень топчут олени и презирают тигровые мази.
      - Об этом лучше сидя говорить, - выдумал вспотевший от длитель-ного безсексия Бим.
      - А давай постоим тут в теньку, покурим и поговорим, - предложил Кирьян Егорович, - сколько раз можно не курить? Душа уже просит.
      - Ой, просит душа, - поддакнул Бим.
      Кирьян прислонился к расписной стене без единого окна и дверей, а полна горница... и обнаружил над собой колокольчик на веревочке. Он подпрыгнул, чтобы позвонить. Нет. Высоковат.
      - Зачем повесили? - крикнул он кому-то вверх, под свес крыши. - Спускайте лесенку, мы тут. Мы ка-как... Казановы...
      Никто не ответил Кирьяну Егорычу. Слабое эхо "весили, весили, ве-сили" булькнуло с противоположной стороны полупустынной улочки. Улочка обрамлена глухими стенами, эху тут гулять не разгуляться.
      - Странная улочка, - высказался Бим задумчиво, - только эхо, а лю-дей нет.
      - "Бан-дит-ская улица", - пропел Кирьян Егорович партитуру таб-лички. Приврал, конечно, чтобы перчика-порошка вдохнуть в усталого с излишне ранней утренней побудки Порфирия Сергеевича.
      - Колокольчик высок. Это, Кирюха, чтобы русские не звонили, - по-думал, решил и озвучил Бим свою догадку.
      - Это Дом Проститутки. - Так решил Кирьян Егорович функцию дома. Профсоюз ихний. Как у нас Дом Волосатика (въинсталлировав память прошлой дури). А вход со двора. Дом не может быть без дверей, если это дом, а не фальшивка типа ограды или стены без внутренностей. Это моё такое размышление.
      Бим не дурак. Он человечище.
      - Видишь, ни одной надписи нет, - продолжил Кирюха. - Оне, ну, члены этого профсоюза, изволят днём спать, а ночью, хрясь, и коло-кольчик опустят. Тогда и звони сколько хочешь. Спустят верёвочку и полезай товарищ к им! А покедова занимай очередь. Думаешь, зачем тут доска и мел лежит? Для очереди! Точно для очереди. Сто прОцентов! Запишемся?
      Бим осмотрелся. Ни стула, ни пивной палатки не обнаружил и для начала придавил стену лопатками. Стоит стена непоколе Бимо. Потом смиренным неторопом достал пачку сигарет. Сунул одну сигаретку в рот. Поджигать не стал. Пожевал. Ещё раз подумал и только тогда взял мел. Потом неспешно написал на доске текст. Писал по возможностям транслитирования. То есть, попросту заменяя русские буковки на похо-жие латинские. В переводе звучало так: "Поорфири. Раша. Зеебир. Йа перви отщерод".
      - Кирюха, хочешь тебя тоже запишу? Будешь вторым? А можем од-ну на двоих выYбсти. Сэкономим. Ксан Иваныч наш от зависти лопнет.
      Потом он поджёг свою сигаретку (как автор сцчщас) и дал нервни-чающему Кирьяну Егорычу закусить от своего огонька.
      - Что это за "зеебир" ты изобразил? - строго спросил Кирьян Егоро-вич, - озёрного пива захотел. Или грамоту проявить?
      - А что я тут сотворил? - спросил Порфирий, вперившись в доску, - опять какую-нибудь хуYню спорол? А-а-а, зеебир! Это Сибирь, Кирю-ха! Ну не силён я, Кирьян Егорович в немецком, понимаешь! Прости мя! Бир-пломбир. А пломбир переведи. Как это? Что обозначит плом? Ага, почти плюм! Плюм-Бум-Бим. Свинцовое пиво? Точно. Херь вышла озёрная. Сурьёзная ошибка. Непростительно! А хочешь, я по-французски всё перепишу? Так мне будет сподручней.
      - По-французски в Париже напишешь. А пока своё озёрное пиво со-три. Лучше уж сразу напиши: "русский лох был тут". Только без оши-бок. Насмешил мышонок котишку.
      Но Порфирий не согласен. - Что написано пером, не вырубишь то-пором, - сказал он уверенно. И пыхнул дымом: "Пыыф-ф! Мда! Мы, значит в Германии. Это супер. И мы не просто в Германии, а с прости-тутками, блЪ. Это два супера".
      - Хорошо, что не три пера, а всего два супера.
      - Тавтологию говоришь.
      А дедушка Кирьян - не лох. Он тоже заметил в Бимовской речи сплошной непорядок.
      - А где ты видишь блядей? Сквозь стенку? Может это тюрьма вовсе такая, с колокольчиком. Или психдом. Ты звонишь, там смотрят в скры-тую камеру и если подходишь под ихний тест - оттуда выходят парни с рубашечкой и тебя - хвать. Рубашечку сверху, и твои ручки смыкаются в рукавчике. Нормальный-то не позвонит и прыгать как кот не будет. А кто псих, тот сам ловится. Колокольчик это крючок такой. Наживка для дураков.
      На дураков Бим сильно обиделся, потому свернул на более лёгкую дорожку.
      - Вот так, говоришь, значит, что художник Селифан, блЪ. ...Это: экс-ги-би-ни... эксгибиби... онис... Эксгиби-о-ни-сти-чес-кого направления он! Во как!
      Бим едва одолел длину термина. И обрадовался от удачного завер-шения. Громоотвод сработал.
      - Нет такого направления, - тут же осадил ловкача Кирьян Егоро-вич. - Эксгибиционисты, блЪ, это те, кто мудохницы свои в форточки выставляют или дрочат за стеклом. А этот, как Леонардо, делал чучела и...
      - Чучел бабахал! - догадался и ещё больше развеселился Бим.
      - А ты сам случайно не этот... что эксгби?
      - Хренов тебе, - разочаровывает Бима Кирьян Егорович, - дрочу втихушку. Без свидетелей. А ты - ба-а-льшой неучёный дурень. Зоофи-листы трюхают животных, сидора они все, а этот наш чучела рисовал. Чу-че-ла! Понял? Срисовывал, а не трахал
      - Людские чучела. Кха! Извини, дорогой, - Леонарда чучела не сри-совывал.
      - Почем тебе знать, может, срисовывал. Трупы точно рисовал. За-был что ли его экоршишки на бумаге. Подробненько все там так вырисо-вано. До косточки, без которой... Фотографии тогда...
      - Не было, - строго сказал Бим, и по-литературному добавил "это мне знаемо".
      - Так у этой... у Мадонны ... морда такая, что напугаешься, а её весь мир хвалит. ...Глянь на глаза, они ...
      - Не Мадонна это, - Мария Магдалина. Проститутка это древняя.
      Кирьян озадачился.
      - Yбть, не Магдалина, и не Мадонна, а эта..., которая за стеклом, за бронированным... ну эта...
      - Литта?
      - Не Литта, а... ну, как её...
      - Лорка! Лизка! - тряс оралом Порфирий. - мона Лизка, блЪ! Порт-рет! Ну, шедевр он ещё.
      - Портрет. Лизка, точно! - засмеялся обрадованный Кирьян Егоро-вич.
      - Так вот у этой Лизки, - немадонна которая, так глаза, блЪ, у неё стеклянные.
      - Брось! Что за ботва? Откуда ты взял?
      - А ты спроси у своего друга, который это... с прищуром...
      - У Тритыщенки, что ли?
      - Ну да, у Двутыщенки.
      - У Три-Тыщенко. Вы моего другана пожалуйста не обижайте! Он ещё тот художник. Он гений! Он с замахом!
      - А я всегда думал, что... Ну, извините, я за чистую монету... Правда! Так он, что? Я слышал, что он с перспективой дружит?
      - Ну, дружит. Книгу даже каку-то тоненьку написал про всю эту першпективу, блЪ, и про композицию всех, блЪ, картин Возрождения. На все их картинки линии наклал, и все их думы понял и объяснил. Ге-ний, блЪ, он и есть гений.
      - Наложил.
      - Поналожил, извините. Где там ударение-то правильное?
      - На "и" вроде.
      - Вот, на "и", и доказал что-то кому-то на "и". То есть на...бал всех по-честному. С книжкой теперь этой ни днём, ни ночью не расстается.
      - Спит на ней? Трахается? Жопу трёт зевотиной-плюсом этим?
      - Хуже! Таксистам суёт. Полная сумка экземпляров, блЪ. Сидит, блЪ, сзади и мешает рулить. Сам боком к таксисту повернется, чтобы таксисту в затылок глядеть. ...А мог бы и в зеркало. Таксисты посмеива-ются, а он не видит. Глаз-то у него один совсем незрячий, блЪ! А там страниц мало-о-о. В книжке-то. Ой, малым-мало как мало! И чёрнобе-лое всё. Кому такая книжка нужна? Таксистам, блЪ? Совсем не разуме-ет... от славы перекосоё...ло!
      - А я бы почитал с удовольствием, - успел вставить Кирьян Егоро-вич.
      Он слыл знатоком искусства, хоть и под пятьдесят стал употреблять неласковые слова, которые обычно из книг выбрасывают. - Я бы...
      - Приедешь, почитаешь, - строго оборвал Бим. - Там читать мало чего: одни картинки с чертежами. Он её всё сбыть хочет. За бабло пода-рить. Сексуальным контактом. А нахрен она кому нужна, чёрная-то вся. Продавал бы в Питере, там художников, блЪ, на каждом мосту. ...Глядишь, стали бы покупать. В перспективе и композиции все ни бельмеса, их там о-го-го! И в перспективе тоже... махонькие такие ху-дожнички. Как чёрточки, блЪ. На каждом мосту, блЪ, на каждом мо'сте. На Аничковом, на каждом Фонтанном, блЪ! Кокушкин есть. От яиц, понял? А по поводу ниток и кусочков кожи группой крови резус отрица-тельный... оно разное, а первая группа...
      - Что-что?
      - Кино, вот вспомнил про убитого художника. Не про Тыщенку, не думай. Он вчера звонил. Спрашивал как дела...
      - А.
      Других мостов на Фонтанке Бим не знал и не знал также названий других каналов, которые, между прочим, для питерцев являются одно-временно улицами, по которым шмыгают по одному методом гуська. Особенно когда ремонт, а над башкой навес от кирпичей. Валуев там не пройдёт.
      - Приеду, почитаю, а... - только и успел вставить Егорыч.
      - ...на прямом, на кривом - художники, мольберты, мольберты, ху-дожники, ящички, красочки! Спотыкачей, блЪ, понаставили и в душу лезут - дай, нарисую. Ага, блЪ, нарисую, - ты за бесплатно нарисуй, тогда я может тебя оценю. Портретики, блЪ, пейзажички. Тьфу! Помой-ки морщатся, блЪ, от такой живописи. Всё - говно! Говнище... если пунктуальнее, так сказать...
      - Так твой Малотыщенко этот стеклянный монализин взгляд может запросто по физике разложить. Там же отражение есть...
      - В любом глазу отражение. Только оно мелкое - х... разглядишь.
      - А ты с лупой посмотри и...
      - С лупой надо оригинал смотреть, а не в книжке. И картинка-то его, мелковастенькая, однако. И копы не подпустят. Читал Дэна?
      - Зато чёткая. Леонарда этот её глаз пол-волосинкой писал.
      - Два у неё глаза, - поправляет Бим, - это тебе не Тритыщенко.
      - Пусть будет даже один как у Однотыщенки.
      - Ну и что дальше?
      - А то, что у неё в глазах совсем другое отражается, чем на фоне нарисовано.
      - Фон-то сзади, - поддевает Бим, - горки всякие, ландшафты. И ли-ния с линией не сходится. Дэн так сказал. Решил, так сказать, зашёл в гости, и сказал.
      - Это к делу отношения не имеет. Я-то вот про что... Фон сзади, а спереди думаешь, что? Другое совсем? Сзади лето, а спереди зима, да? Не смеши. Само-собой, что спереди примерно то же самое, не на бал-коне же она. С Джульеттой не путай.
      - А если на балконе?
      - Да я не об этом. Не зацикливай. Я о капитальном искажении.
      - Вот ты дал. Сам выдумку выдумал? В лупу смотрел? Или за лупу, ха-ха-ха?
      Кирьян Егорович обижается.
      - За лупой я не смотрел. Я мозгом гляжу. Вот смотри: глаз - стек-лянный, следовательно...
      - Не доказано.
      - Ну, хорошо, допустим стеклянный. А настоящий из чего, знаешь?
      - Разумеется. Из человеческого стекловидного тела.
      - Все правильно, из стекловидного. Но из геля. Понимаешь: из био-логического геля! Это другое совсем дело.
      - Ты проверял?
      - Сам проверь: ткни себя в глаз. Что оттуда потечёт?
      - От иголки не потечёт, а если скальпелем, то...
      - И от иголки потечёт. И от котёнка потечёт. Где, говоришь, у тебя кошка живёт?
      - В п...зде. Нет у меня кошки. Сдохла давно.
      - А срала она чем, поносом?
      - Моя? Кружочками. Колбасками. Теперь ничем.
      - ... так вот она ласкается, а сама смотрит, а когда тебе наивному ко-готь в глаз вставить. Тут осторожность надо... Нет им веры... Короче го-воря, у биологического геля, хоть он в оболочке, отражение и преломле-ние одно, а от стекла...
      - От стекла?
      - Ну то, бишь, от зеркала, отражение совсем другое. С мутотцой от геля, а от зеркала - чистое, геометрически правильное. Угол падения равен углу отражения. У Леонардо так и есть!
      - Глаз-то круглый, а не прямый, - сопротивляется Бим. (Сопротив-ленец экий! Хуже француза!)
      - Всё так. Короче говоря, у Мадонны...
      - У Лизки.
      - Тьфу, у Лизки. У неё глаз стеклянный. Оба, блЪ! Оба! С поправкой на сферу - ну всё равно, не то у неё отражение, блЪ! Как тебе объяс-нить?
      - Объясни на своих очках.
      - На очках не то. Надо стеклянный шар как минимум.
      - Брось, не доказано.
      - Тритыщенка твой возьмётся и докажет.
      Молчание и военная обида воцарились на некоторое время. Крас-ной пеленой у обоих застлало ум.
      - Докажет! - утверждает Кирьян Егорович, успокоясь, знаток отра-жений и преломлений.
      - Кирюха!
      - Что? - Кирюха обижен не за Кирюху, а за правду.
      - Х... с ним, пусть глаз стеклянный, пусть, блЪ, из муранского стекла, из китайского, филлипинского, блЪ, х...яйского. Пусть из обычного.
      - Не было тогда обычного стекла. Ошибочка историческая вышла!
      - Хереньки не было! Муранское было, а обычного не было? Так что ли? А витражи, а бабки...
      - Что бабки?
      - За бабки, блЪ, даже простое стекло сделают.
      Кирьян Егорович задумался. Действительно, за бабки из муранского можно сделать обычное немуранское стекло. Только оно непрозрачное какое-то, с заполнителями, с крупинками и пузыриками.
      - А прокатного стана не было, - вдруг вспомнил он подвернувшийся аргумент. - Кусочечное стекло, объёмно-надувное, художественное с висюльками и прилепками можно сделать, а плоское, большое и про-зрачное как у нас нет. Скушали?
      - Да, блЪ, прокатного стана точно не было, - задумался Порфирий.
      - А если его налить в железную плошку и лопаточкой разгладить?
      - А металл-то, батенька, лопаточный... растает.
      - Тогда... э-э... - в керамическое, в огромное корыто такое, с ров-ными краями. Лишнее вытечет, а... температура плавлени... - Бим минут на пять заделался физиком.
      - Лопаточкой? - Кирьян Егорыч задумался. - Лопаточкой. Ага. Стекло... говоришь? Лопаточкой, пожалуй, разгладить можно. Только как сделать, чтобы лопаточка не прилипла?
      - Может быстренько постучать холодненькой, пока стеколко толь-ко-только разгорячело, и глаже расплющить?
      - Постучать? Прогладить утюжком. Если мокрым, с паром? Это вы-ход.
      - Проблема-а! - протянул Бим.
      - Есть проблема, - подтвердил Кирьян Егорович, - даже если посту-чать и прогладить, и ещё раз прогладить с паром ...перед вытаскива-нием.
      - А с Селифаном-то... - вдруг вспомнил Бим.
      - Всё! Забыли Селифана! - грозно прервал Кирьян Егорович.
      - Не обижайся.
      Новое молчание.
      Но Кирьян Егорович не может долго держать тайну внутри. Секунд через шестьдесят четыре он решился продолжить.
      - Остановились мы на зоофилизме, которого на самом деле...
      - Постой пока! - опять перебивает Бим. - Я согласен, что глаз стек-лянный. А что Мадонна Лиза - чучело, я не согласен.
      - Ладно. Пусть Мадонна не чучело, а Мона - чучело. Как бы она без глаз двигалась? А улыбаться тогда nachuy? Радоваться, что слепая, да? Как ybstisya тогда? Кто её безглазую полюбит?
      - Резонно. Может ей Леонардо улыбку растянул щипчиками, а щип-чики специально не рисовал.
      - Вот я и говорю: Мона Лиза - чучело женского рода! Чучеле хоть уши, хоть сиськи растяни - ей похеру. А скальпель в морге я не брал, это у Ксан Иваныча спроси. Он тебя порезать хотел. Помнишь, после Хакассии вашей. Чтобы ты помалкивал...
      Шабаш, Бим сдался.
      - Чистое чучело... - протянул он. - Ну, ты, блЪ, Кирьян - спорщик тот ещё. Тебя в защиту ставь - все процессы твои... А бабла у них...
      - И в нападение поставь, то же самое будет. Короче Селифан тот... Скальпелем...
      
      ***
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      ---------------------------------------------------------------------------------------------
      чтиво 5. БУКВА "Ф"
      
      
      ---------------------------------------------------------------------------------------------
      
      
      Ингр.10 БУКВА "Ф"
      
      Теги иллюстрации:
      Буква "Ф", беседа у Союза Проституток,
      вдалеке силуэт Чек Унд Хука
      
      
       ороче, тот, то есть наш Селифан, по словам Кирьяна Егоро-вича оказался попросту гением.
      Суперменом в деле художественного изображения натуры.
      В триста раз хлеще и любомудрее, чем разные Тритыщенки.
      Для иностранцев - гением, а для родной страны - пошлым деревен-ским идиётом наравне с современными наскальными живописцами и разными там путешественниками по Европам.
      Для дополнительных хлопот себе на голову антисхимник Селифан очень любил яркие и разные другие краски, и любил карандаши, правда, только поначалу.
      Полностью, от ног до головы инородный, но гениальный художник, не вписывающийся ни в какие культурные рамки, нарисовал разного добра, живого и неподвижного, до чёртиков.
      Для пользы живописи он истребил котов и кошек немеряно. Не меньше, чем Леонардо трупов нарезал. Даже явно более.
      Зоофилией не страдал. Желанием не маялся. Вместо мыла у него пе-сок. Вместо ветошки кошка.
      За границу особенно не стремился. Всё это было злыми соседскими наговорами.
      Потом его картинки и расписные лохани постепенно как-то умык-нулись за границу. Почти полностью. На Руси ничего не осталось. Про-хлопали ушами музейщики наши. Щас бы надстраивали ещё этажи. А исчезать картинки за бугром стали ещё до революции, потому что слава про Селифана нечаянным образом дошла до Англии, Франции и Голландии. Включили там его в какой-то список самодеятельной, на-ивно-примитивной живописи наравне с Анри Руссо, а то и с самим Жанжаком, а, может быть, фееричней и чуднее всех вместе взятых.
      Селифана до революции заподозрили в нечистоте помыслов. В ре-волюционное - в предательстве и дружбе с врагами революции. В совет-ское - в культурном попустительстве, извращенчестве, космополитизме. Обвинили в незаконной торговле самопорнографией, что, - понятное дело, - гораздо вреднее самогоноварения и, опять же, в дружбе с капита-листической заграницей. А это совсем плохо.
      На время честного дореволюционного следствия посадили в тюрягу.
      Давали не чёрствый хлеб, жалеючи может несправедливо обвинён-ного, крапивный борщ с салатами, и жидкие щи-похлёбку. Даже мяско клали в церковные праздники. А, если для китайца борщ это смертель-ный праздник желудку, то для русского джорца это нормальная еда для повседневного житья и улучшения здоровья. (В деревнях даже ели меньше, чем в государственно-царских тюрьмах). Потом отпустили, не дожидаясь суда. Выпустили на пинках как улично мелкого фармазо-нишку. Предупредили на будущее, чтобы не смел больше Селифаний повторять упражнения над котами. Ещё раз посадили. Опять отпустили.
      Расстреливать Селифана в соответственное время революционной борьбы с интервентами не стали. Оттого, что про него слишком хорошо были наслышаны эти самые продажные капиталистические корреспон-денты, которые постоянно наведывались в его по деревенски бревёнча-тое гнездо. Жили там безвылазно. Если стрелять, то с гостями надо. А это не здорово. И, надо сказать, у них, а также у перекрашенных загра-ничных скупщиков экзотики, фалеристов-галеристов драных, получа-лось неплохо. Богатели сволочи на селифаниевых картинах как на бес-платном, не народном, а природном, приморском янтаре.
      Пока Селифан с удовольствием посиживал по тюрягам и сибирским каторгам, - а куда ещё дальше посылать, из Сибири в Сибирь, что ли? - чекисты, уголовщики и прочие мудозвонцы в лице жуликов и собирате-лей ценностей, вскапывали его огороды, вырывали с корнями кусты, обыскивали подполья и хату. Искали, видать, судя по всему, бриллиан-ты и золото от продажи картин. Не забыли сеновал. Простукали все сту-пеньки, косоуры, стропила и лестницы. Расщепили корыта. Развалили поленницы. Ну нет ничего нигде!
      Нужные в таких делах органы трижды описывали имущество, три-жды менялся состав мудозвонцев, законных и незаконных карателей, так как происходило это десятилетиями с завидной регулярностью. Новая формация - новый интерес. Новый интерес - новый обыск, новый обыск - новая зарешётка.
      Трижды долгожительный Селифан имущество своё восстанавливал, и возобновлял с избытком скотское поголовье. Да и легко было так де-лать, ибо имущество немудрёное: один стул, один стол, одна спальная лавка, да пара горшков в печи.
      Тарелки - не в счёт. Селифан их запросто вырезал из чурбачков и самолепил из глины. А чурбачков было завались. Чурбачков было столько, сколько деревьев в лесу. А в лесу деревьев больше, чем звёзд на небе.
      Количество не нужных следствию чучел увеличивалось и росло.
      Образовался склад чучел, часть которых забирал сначала уездный, потом областной краеведческий музей.
      За многие лета нашли всего лишь несколько абсолютно безобидных и наивных картинок и рисунков, не имеющих по мнению наказательных, увещевательных и наблюдательных органов никакой цены. Нашли одну явно антиреволюционную, хоть и не особо социально вредную, но до-вольно фривольную, пошлую. За это в деревнях не расстреливают, при-людно не секут и общественной анафеме не предают.
      Потом органы повыспрашивали у деревенских всё что они знают про Селифана и про его тайные и явные порочные наклонности. Всё по-дробно записывали.
      И совсем запутались от изобилия противоречий.
      Потому отпускали всегда привычного ко всему и никак не истребля-емого Селифана.
      На одну найденную пошлую картинку (ещё во времена чека) сдела-ли, морщась, по возможности полное художественное описание. Так велела инструкция.
      И спасибо инструкции за это. Картинку взяли с собой и положили в свой склад как улику на будущее.
      Следующие уголовщики многое чего повыкидывали секретного и порочащего органы, но селифановские дела не трогали, декламировали его уголовно-нравственное и политическое дело как веселую сказку, хохотали в коллективную читку, - когда под водочку и пельмешки, то отлично шло. И клали обратно в склад для рассмешения последующих поколений.
      Успех то описание и то беззаботное дельце имели колоссальный.
      Были даже копии с того описания.
      Копии переписывались столько раз, что обросли недостоверными подробностями.
      Какие-то анекдоты о Селифане и его живописи прописались в миру, прийдя откуда-то со стороны Питера, и тоже пользовались диким анга-жированием, особенно среди созрелых девиц.
      Это главное описание, - то ли оригинал, то ли одну из изуродован-ных копий, - в наше уже время нашел в рассекреченных архивах один местный, дотошливый журналист и историк по фамилии Мокрецкий Вэ точка Вэ точка, знакомый Кирьяну Егоровичу по культурно-параллельным делам с Голландиями. (Кто читал, тот запомнил).
      И этот Мокрецкий точка Вэ поделился своим знанием с Кирьяном Егоровичем. В разговоре с Мокрецким Кирьян Егорович, обладающий образной памятью, особенно в моменты выпития коньяка и отпробова-ния легкого опиума, а также умением рисовать по памяти и словесному описанию, обмолвился, что он эту картинку видит как живую.
      Ах, как живую! И Точкавэ тут же сунул ему карандаш с тиснёной салфеткой и попросил его изобразить так, как Кирьян Егорович эту кар-тинку видел по следовательскому воображению. Типа как портрет-робот рисуют со слов.
      Кирьян Егорович удовлетворил Вэточку один в один согласно просьбе. Вот и дурак.
      Результат Кирьян Егорович забыл на Вэточкином столе.
      Точкавэ салфетошный этот рисуночек, разумеется, прибрал в свою коллекцию, а до того над картинкой, вне всякого сомнения, посмеялся.
      Посмеялся добродушно, как над забавным художественным казу-сом. И знакомство их от того не рассыпалась. Но пить стали отдельно. Один потягивает вискарёк, другой посасывает пивко. А это не совмеща-ется. Будет нутрь бурчать, будет наружа рыгать.
       Где салфетка висит, или её, может быть, уже нет, Кирьян Егорович не знает.
      Но если это заинтересует Порфирия Сергеевича, то нет проблем: легко можно созвониться с Точкой Вэ. Но только уже на родине, чтобы не попасться на прослушке, и спросить у него салфетошную судьбу.
      
      ***
      
      - Хочешь сказать, что ты свою картинку видел в салоне на Орланде, коли уж так подробно всё расписал? - спросил настороженно Порфи-рий Сергеевич, - хочешь сказать, что пробился в люди? Художником с мировым именем стал?
      - Хуже, - таинственным голосом прошептал Кирьян Егорович. - Я видел ОРИГИНАЛ САМОГО СЕЛИФАНА.
      
      ***
      
      Бим чуть не упал со смеху.
      - Сознайся, ты всё придумал? - спросил он, отойдя от первого шока и вытирая рукавом мокрые от слёз зыркалы свои.
      - Я сам чуть не рехнулся, когда увидел. Не заметил что ли, как у ме-ня ноги дрожали? Весь салон на меня смотрел как я помирал. А я чуть умом не тронулся. И в башке колом стало. Сейчас вроде немного про-шло, но озноб ещё есть. Так можно и на самом деле помереть. Ну, пол-ное сходство с описаловом, веришь, нет? Я это описание наизусть пом-ню и могу ещё раз нарисовать. И дата там исполински старинная, и бук-вы с "ятями".
      - Нарисуй щас и этой тётке из Орланды продадим!
      - Ага. Так я себя и выдал. Донесёт кому надо и видали мы Баварию из-за решетки. То есть я за решеткой, а вы кругами ходите, а времечко идёт, а виза кончается. Нравится такое путешествие? Интересный ход?
      - Не особо интересный. А подпись какая там была? - спросил по се-рьёзному, адвокатски, Порфирий. Он участвовал в раскрытии старухи-ного.
      - Две буквы, как положено: "С" и "Ф".
      - Да уж, - промолвил озадаченный Бим. - А почему "С" и "Ф"? "Ф" это фамилия?
      - Почем я знаю. Может отчество, - честно ответил Кирьян. Он и на самом деле и фамилию напрочь забыл и отчество. Селифан для него был интересным, но проходным субъектом. И не более того. Мелькнул на горизонте и исчез как воспоминание. - Может, Федотов какой, или Фе-доров. Может Федяев, может Федулов, Футболкинс, в конце концов. Миллион фамилий на букву "Ф". Может быть самой неожиданной, мо-жет он Фамильный какой, или СелиФФан Ффёдорович Ффёдорофф. Словом, отвали, не помню я. Я старая и никому не нужная волосинка судьбы, а не сыщик и не продавец картин.
      - Да уж, - промычал Бим, - ни себе три я!
      - К Икарину Славке, вон, обратись, или в салон к Замытарской, если тебе интересно. Оба и купят, и продадут с сучкиными потрохами. И семейное древо раскопают, - все веточки пометят, если им закажут. Баб-ло давай! И всё будет по маслицу.
      - Мне-то интересно. Интересно сказываешь, но лепишь же, подлец!
      - Ей богу, не вру.
      - Всуе бога не трожь... Ну, молись тогда, чёрт с тобой.
      Кирьян молится так умело, как только может туполобый атеист с попорченной памятью.
      - Хорошо. Сделаю вид, что поверил пока. На время поверил, а по-том раскушу... А, может, Бесфамильным его кличут? Была там буква Б? Или В? Или через дефис какой, типа Б-дробь-Фамильный? Если стари-кашка с бздыком, то мог так подписаться.
      - Этот с бздыком. Да ещё с каким. Всё равно не помню. Может и так, что с дефисом. Может он не озадачивался подписями. Сегодня так, а завтра - этак. Не было времени рассматривать особо. Может и Бэ была. Которая на трубэ сидела вместе с "И".
      - Эх ты, лопух. А Мокрецкий твой, который Вэточка, он знает?
      - Этот должен знать.
      - Может позвонить?
      - Телефон мне не известен.
      - Ну точно лопух, - разочаровался Бим. - А при желании - через наших в Угадае - можно хоть чёрта найти.
      - Не гони пургу. Может, это липа какая? Качественная открытка, копия, блЪ!
      - А почему не купил открыточку? Все-таки интересная вещь. Ин-тродукт! Познавательная. Пять баксов пожалел?
      - Уеньки! Там двести евро стояло. Я их тебе где возьму?
      - Значит не открытка. Открытка столько не стоит. И какого хрена двести баксов в картонной папке торчат? Это для немчуры уже деньги. Власть, деньги, деньги, власть, безденежье, жопа, огурцы. Попробуй двести баксов в кафе предложить. Тут же забегают по городу и то хрен разменяют. Тогда её надо на почётном месте вывешивать. Сунь мелочь, вываливай не торопясь, суммируя, набирая горку, тут же рассчитают, хмыкнув. Резон? Резон. - Сам себя спросил и сам же себе ответил Бим.
      - Это верно. Тогда, или слишком дёшево для оригинала, или обыч-ный подлог на простачка. Расписать они могут что угодно в самых по-правдашних выражениях. Уличные картинки сколько стоят? Тоже по сто - двести баксов.
      - Вариант! - воскликнул Порфирий, - они сами не просекли. Думали так себе картинка, случайно импортная, прилетела синим счастьем пти-цы из Руси. Дешёвка.
      - Дешёвка для оригинала.
      - А буквы там русские?
      - "Ф" - русская. Нашу "Ф" ни с какой не спутаешь. Такая тебе Фэ, блЪ, с руками, блЪ, подбоченистыми, - она только у русских. Ну, мо-жет, ещё у остальных славян. Или у египетских негров. Во, блЪ, - Китай так по-китайски пишут с ероглифом, типа нашей эФ, только по квадрат-ному.
      - Все запутал: Китай, Эф, Фэ, Вэточка - Мокрэточка, круглые квад-раты, блЪ! Тьфу! Купил бы ты её втихушку и не морочился. Эта мамзель хрена бы догадалась. А ты перепродал бы в Париже и выручил бы два раза по столько же.
      - Хрена столько же. Ей цена МИЛЬОН БАБОСОВ.
      
      ***
      
      - Что-что? - вскрикнул от миллионного оповещения старичок Бим. - С этого места, как говорится, поподробней, пожалуйста? Лимон бабо-сов?
      - Ну, может, поменьше, - сам себя испугался Кирьян Егорович, - ну, сто тысяч, пятьсот тыщ евр, кто бы знал. Сколько это в рублях? Ага, множим на тридцать... получается... ага, всего-то три - четыре ляма. Это копейки. Масенькая однокомнатная, кургузая квартирешка на окра-ине деревушки Оборвушки.
      - А если пятьсот, это же пол-лимона долларов. Это уже цифра, блЪ! Оё-ё какая цифра. Ба-а-шая цифра.
      - Это цифра, да. Но я, небось, малявко перезагнул. Никому, ничего точно не известно.
      - Ну, и квартирка тоже неплохо за какой-то рисуночек. Купишь, блЪ, хатку за двести баксов! А если не врёшь и этот твой Селифан на самом деле скрытый гений, а на него собирается художественное это...
      - Досье!
      - Досье, чтобы всё разом на рынок выбросить, то может и больше.
      - Может и больше.
      Кирьяну Егоровичу расхотелось домой в родную, грязную и кургу-зую хатёнку.
      - Ну, дела, - озадаченно мямлил Порфирий Сергеевич, - ты или ме-ня ловко разыгрываешь - я этому больше поверю. Или ты есть полный дурак, их бин олух, а жилы твои - антибуржуазно-комсомольские, и своего блага ты не ценишь... Может, вернёмся, возьмем бабла из общака, а потом, дома уже общак восстановим. А Ксаньке пока не скажем ниче-го.
      - Общак у меня с собой, - удручился Кирьян Егорович (как бы не клюнуть).
      - С собой? Ё всё моё! Давай! Я буду железобетон в молчании. Ой-ёй, мариисусная моя богородица, да за что ж такие соблазны?
      Бим четырежды усердно перекрестился. Полноценные поклоны до-ставали немецкую асфальтированную землю. Остановил моление только на небе, открыв рот и тяжело дыша. Силы уже кончились для божественной физкультуры.
      - Вариант! Переговорим с Ксанькой. А если он согласует, - заедем завтра в салон всем чохом и купим. - Такую версию преступного обмана выдвинул Кирьян Егорович.
      - А вывезем как? Это же ценность.
      - Между страниц засунем. Ни один рентген не просветит. Притом, какая же это ценность в двести евро. Аделька эта, или как её там ты назвал, забыл, за простой тираж картинку держит. А откуда ты знаешь Адельку, а?
      - На табличке написано. Читать надо куда заходишь.
      - Ладно. А может это и есть тираж. Сейчас знаешь, с каким каче-ством печатают? Аж лучше оригинала. Называется... экс... не экслибрис, конечно, и не эксклюзив, а как-то похоже.
      - Я экслибрис знаю, - сказал Кирьян Егорович, - у меня свой есть экслибрис. Значит не экслибрис, а просто какой-то экс.
      - Значит, пусть будет просто к*экс.
      - Может так оно и есть на самом деле. Хорошая подделка. Я, может, не разглядел. Хотя - потрёпанная такая бумажка. Пожелтела вся и рва-ная немного. И как она из Джории в такую даль попала?
      - Конечно, так оно и есть. Подделка. Так тебе оригинал на дуров-щинку и выставят.
      - Какая тут подозрительная хрень. Кирюха, сознайся, твоя работа? Рисовал на салфетке?
      - Рисовал. Только это не на салфетке, и я свою мазню помню. Там вроде бы так же, но не так. У Селифана в тысячу раз интересней. Я по пьяни, а этот от души.
      - Может, просто подбросили? - высказал неожиданную мысль Бим.
      У Кирьяна Егоровича похолодело внутри.
      - Зачем подбросили?
      - А так, посмотреть реакцию. Раз ты с этой штукой знаком, то может на тебе решили проверить, настоящая это вещь, или простая бумажка.
      - Откуда они знают, что я догадываюсь, что они знают?
      - Ты у нас человек видный. Ещё Вэточка твой мог сболтнуть лишне-го. Он же общается с иностранцами?
      - Ещё как общается. - Кирьян Егорович тут вспомнил активную за-граничную деятельность Мокрецкого Вэточки. - Мог, мог сболтнуть голландцам. Да. И мог даже картинку показать для хвастовства. Тем более, они там по культурным наследствам общаются.
      - Вот и растут ноги от Вэтки твоего. Понял? - подытожил Порфи-рий. - Пошли что ли куда-нибудь.
      - Пошли. Забудем эту приблуду как дурацкий сон.
      - Во, смотри, ещё один страшный сон, аж страшнее твоего, - сказал Порфирий, посмотрев в конец улицы.
      Там стоит силуэтно фанерный мужик зелёного цвета кафтанчика. Что с пером в шляпе.
      - Я этого сэра уже видел, - заметил Кирьян Егорович, - только не плоского, а настоящего в карнавальном камуфляже. И ты видел. Пом-нишь, дорогу нам ещё подсказал?
      - Нет. (Вот так номер, час назад дело было!)
      - И морда у него накрашенная и лоснёная. Вся в блёстках как в бо-ди-арте.
      - Это статуя крокодила. Символ их улицы. Названье читал? Нет? И я не читал. Чуковского тут знать не знают.
      - Какой, нахрен, статуя. Шевелится он. Можно сказать, бегает как конь. Всё успевает. Устал уж, поди. Он сначала на площади стоял, по-том у витрины этого, блЪ, салона на Орланде. Дорогу подсказывал, я ж говорю. Такого не пропустишь просто так. А теперь он впереди оказал-ся, пока мы курили и колокольчиками звонили. А ты такой лох! Борода до ушей, а сам дурень.
      - Он всё время за нами шляется, Кирюха, крокодил этот грёбаный, не понял что ли ещё? - спокойненько так заявляет Бим, - детективов не читал?.
      - А у меня как бы на затылке глаз нет. Я всё время вперед смотрю.
      На самом деле Кирьян Егорович сильно струхнул. Слишком много было совпадений всего лишь за полдня.
      - В Чехии я похожего видел крокодильчика, - с напускным безраз-личием сказал Бим. - Не слишком у них с оригинальностью обстоит, в этой Европе.
      - БлЪ! - внезапно вскликнул Кирьян.
      - Где блЪ? Чего ещё?
      - Забыл одну любопытную подробность.
      - И что это?
      - Там, в центре картинки был... - и запнулся.
      - Леопард на пальме.
      - Слон, а не леопард.
      - Тогда бы он всю картину занял.
      - Нет, маленький такой слоник, игрушечный.
      - Значит, твой Селифан игрушечками баловался. Мальчик он.
      - Там намёк, понял! Я ещё кое-что про это знаю. Расскажу, может быть, потом...
      - А почто не сейчас?
      - Главное не в этом!
      - А в чём?
      - А в том, что где должен был быть слон, там...
      - Леопард, - торопится угадать Бим.
      - Заколебал леопардами. Ну не угадал. Давай с начала, с трёх раз! На пиво.
      - Давай. Банка пива, что-ли?
      - Избавьте меня от...
      - Значит дырка от бублика.
      - Порфирьич, ты гений. С меня десять литров. Там была вырезана ДЫРКА.
      - Тогда понятно, почему двести евро, а не лимон.
      - Тогда понятно. Брачок-с.
      - Подделка!
      - Или самая важная тайна. Вот догадайся: почему именно слона вы-резали, а не волчок? Думаешь, что оттого только, что будто вместо носа у него хуй?
      - Не знаю. Ну не знаю я. Чего пристал!?
      
      Забыт сказочный детектив на незнамое энное время.
      
      ***
      
      
      
      
      Ингр.11 ВО ДВОРИКЕ ХОФБРОЙХАУСА ЧТО В МЕСТЕЧКЕ ПЛАТЦЛЬ
      Вместо иллюстрации:
      
      
      Вар.1
      Зелёный, замшелый фонтанчик с четырьмя сосками.
      Из всех льют струйки воды.
      В кадре старички-шпетцли, молокососка, ковыряющаяся в зубах,
      вдалеке (миражно)силуэт человека-крокодила с кружкой в руке.
      На переднем плане Кирьян Егорович, покуривающий трубку.
      Неподалеку Порфирий Сергеевич Бим выбивает из рук чужую кружку.
      Удивлённая немчура.
      В общем, картинка эта в стиле бурлеск.
      
      Вар.2
      Бим, тупя, обливает пивом клиентов.
      
      
       офброй нашёлся не сразу, затерявшись в путанице улиц. Волшебное слово Хофброй понятно даже ленивым уличным канавоко-пателям, не знающим ни слова по русски, ни каторжного Достоевского, итальянца Нибунина, американского Побокова, ни Александра Сергее-вича - русского негра. Остальных они вообще знать не хотят и слыхом не слыхивать желают. Прописанных иностранцев у них своих полно и они изрядно поднадоели. Трещотки, нахлебники, а тут ещё греки подо-спели. Русских олигархов ещё терпят, потому как любят они баварское пивцо получше Балтики.
      Перекинулись парой словцов с местными. Поплутали. Вынырнули наконец-то Кирьян Егорович с Бимом к самому что ни на есть главному входу самого знаменитого в Мюнхене (да что в Мюнхене, - во всей Ба-варии) кабака. Вход не поражает ничем, кроме того, что это вход в Хо-фброй, а не в рядовой октобэр бир. Свиду и не скажешь, что столь зна-менито: стекло, арки, дверные ручки. Не гляди по сторонам и не догада-ешься, что ты в историческом центре Мюнхена.
      Если не врал путеводитель (а он точно не врал), то Хофброй вмеща-ет тысячи человек, а его история берёт начало аж с тысяча пятьсот во-семьдесят девятого года. А до Вильгельма Пятого - говорит путеводи-тель - баварцы попивали красное винцо, причём опять же собственного приготовления. А своё пивко, производимое за церковными стенами из собственного хмеля, тайно потягивали хитрые монахи, делясь иногда незадаром, без сомнения, с князьями и прочими баварскими должностя-ми и званиями. И заодно, будто бы невзначай, между питиём, основали город Мюнхен. Пиво, привозимое из соседних стран, в те давно про-шедшие времена было дорогим напитком. Простому народу не по кар-ману то вино. Народ вопил и злился на богачей, запасая вилы мщения.
      - Порфирий, у горожан могли быть вилы?
      - Если во дворах были огороды, то без вил никак.
      - А если вилы деревянные, то это вилы или нет?
      - Это вопрос!
      - А деревянными вилами под вопросом можно проткнуть человека?
      - Человека нельзя, а немца можно.
      - Что так?
      - Они не люди.
      - А кто?
      - Завоеватели.
      - А бабы их?
      - Это помощницы. А с них толку мало: они же при детях.
      По задумке Вильгельма Пятого была выстроена первая пивоварня для Двора и прислуживающей черни - это и был Хофброй. В девятна-дцатом веке в пивоварне устроен ресторан. В тысяча восемьсот каком-то издан королевский указ, предписывающий поддерживать цены в пивных "Хофбройхаусах" ниже общегородских.
      (В угадайгородском "Аллесе", интерьер которого выполнен по ре-цептам волосатика Туземского, в золочёной рамке висит перевод драго-ценного указа. Здесь он тоже на видном месте).
      И полилось хофбройское пиво рекой. Залило оно Баварию с окрест-ностями. И Бимчику с Кирюшкой досталось.
      
      ***
      
      - Ну, кто говорил, что не найдем Хофброй? - с подъюбочкой ис-прашивал Кирьян Егорович. - Давай сфотаемся для истории вот здесь, под сводом, после внутрь пойдём.
      Бим рад: "Я буду с флажком сниматься".
      - А я просто так.
      - Нет уж, дорогой, давай ты тоже с флажком, мы же в Германдии, - навяливал свой вариант Бим. - Чтобы всем было понятно. Посмотрит твоя и сразу сообразит: Кирюха типа был тут. В Германдии.
      - У меня нет "моей", - поправил Кирьян Егорович, - только вре-менные. А перед ними незачем фотками махаться.
      - Будет и будешь. Приедешь на родину, только скажешь: был в пол-Европе - и все девки твои. Налетят, отпихивать ещё станешь. Поде-лишься бабами?
      
      Друзья проходят сквозь нижний зал, в котором совсем немного по-сетителей, и пристраиваются в центре биргартена под старыми кривули-нами веток. Каждой нижней ветке не меньше ста лет.
      Биргартен Хофброя это трапециевидный двор, засаженный какой-то флорой с раскидистыми кронами. Двор со всех сторон окружён сте-нами, портиками и верандами слившихся в одно целое старинных зданий. Уютно. Сплошь заставлено разного габарита столиками, стульями, лавками.
      Путешественники выкладывают на обозрение трубки - предметы гордости, и прочие не такие важные курительные принадлежности. Между путеводителями, стеклянной пепельницей и микрографинчиками со специями нашли себе скромное местечко невкусные по плебейски сигареты Nexte. У себя на родине ни Бим, ни Кирьян Егорович не не удостоили бы их даже вниманием. А здесь даже самые дешёвые сигаре-ты идут за милую душу: поездка - экономкласса, и путешественники это помнят. Кирьян Егорович неспешно забивает трубку. По хронологии совершения покупок эта трубка с резной чашкой - номер Два. Трубку номер Один Кирьян Егорович сдал в аренду Порфирию Сергеевичу. Сдал на всё время путешествия. Долгонько проказник "Капитан Блэк" не пощипывал русских пожилых язычков.
      Порфирий Сергеевич первым делом хватается за меню в кожаной обложке, для пущей важности нацепив на нос очки. - Тэкс, что тут у них дают?
      Он листает меню, слюнявя страницы на манер Маньки Облигации.
      Выбор большой, но, тьфу! - ничего не понятно. Английский, немец-кий. Всё!
      Неспеша подходит официант герр Клаус.
      Среднего возраста Клаус одет в чёрный передничек-жилет, на бе-лой рубашке традиционная бабочка. Пуговицы - перламутр, кольцо, запонки. Цвет трусов умолчим. Стринги бо.
      Он работает тут уже десяток лет и повидал разного.
      Внешний вид русских чудил его ничуть не удивил. Всякие тут захо-дили. Бабло давай - внешний вид не важен против бабла.
      Клаус сам пьёт немного, оттого почти не ссорится со своей женой. По вечерам играет в карты, живёт по средствам, имеет скромный авто-мобиль, вместо книжек листает читом один-единственный толстый журнал и почти не смотрит телевизор.
      По вечерам он поливает цветочки, что растут за окном и стрижёт лишний плющ, который слишком уж нагло взбирается до окон его квар-тиры на втором этаже доходног дома.
      Лицо Клауса не запоминающееся и серое. Администрация Баварии штампует официантов Клаусов на конвейере.
      Клаус советует друзьям взять вайсбир (тут все в основном его пьют, поглядите по сторонам, поглядели, точно так).
      Доверились и отдались Клаусу принт энд дэмон по факту как есть. На закуску и утренние сосиски решили временно положить. Вето. В иг-нор. Ближе к обеду посмотрят и решат - снять ли вето или пропустить.
      После нескольких жадных глотков снисхо... благоду... Сил нет на глаго...
      - Красотища! Ляпота! - торжествуют коротко, изрядно оттоптавши ноги. Вот это настоящая глобальная передышка. Переход через Альпы Суворова и ни одного потерянного слона. Пушки как тащили? Там ведь гребни острые - это тебе, батенька, не Урал.
      - Где же наш Ксан Иваныч? - Спонтанное и ничем не обоснованное волнение на секунду заселилось в сердце Кирьяна Егоровича. - Но раз не звонит, - значит, занят с Малёхой. Не стоит, однако, тревожить рань-ше времени...
      - А наш-то...- вещает абсолютно то же самое глумливый Бим... - поди, с сынулей шарит по Макдонам. Или шкатулку свою музыкальную ищут. Не будем пока звонить, верно? У них любовь.
      - Я только что, то же самое подумал. Мы с тобой скоро сиамцами станем.
      - Близняшками, - поправляют. Слипаться совсем он с Бимом не хо-чет.
      - Нехай близняшками. Ты же понял про чё я.
      Развеселились Кирьян Егорович и Бим. А то! В таком-то Центропи-ве! Кто бы знал, что Ксан Иваныч тоже тут был, но только минут через десять после ухода наших оболтусов.
      
      ***
      
      Бим как великий фотохудожник затеял сходить за хорошими кадра-ми. Мучается с Кирьяновским Сanonом. Едва открыл корпус, как запу-тался в шнуре. Пальчики Бима не слушаются хозяина. Бим только что хлобыснул ещё кружак, наложив его на принятое с утреца в хостеле. (А чуть ранее, втайне от Кирьяна Егоровича, пока тот глазел на неоготику Новой Ратуши, Бим обнаружил в кармане пятачок и от радости запро-кинул ещё бокальчик). Счёт не ведём, пусть следит сам себе на уме Бим.
      Кирьян Егорович весь испереживался. Как бы его фотоаппаратная собственность не упала бы на камни, и как бы не утонула - да-да, пять минут прошло, можно вытаскивать - в фонтане по Бимовской прихоти. Свои бездействующие фотоаппараты у Бима - это отдельная трагедий-ная песня, тоскливо поющаяся им в течение всего путешествия.
      - Включи сначала, включи сначала его, а то не сможешь потом, - объясняет процедуру фотоустройства К.Е. - Да не так быстро... вон... сбоку там, против часовой сдвинь.
      Бим трёт кнопку несколько раз, пальцы соскальзывают с металла. Canon тут не сильно поботился об удобстве пьяных фотографов.
      Наконец объектив цвета зумманул: стронулся с места и высунул все свои три яруса; стал торчком, как на пригорке модный суслик серого цвета "с металликом". Блеснул единственным зорким глазом.
      - Вот! ...И иди теперь по добру, - так вежливо всегда напутствуют Бима, зная его добрый нрав и добрые помыслы, не смотря на их кажу-щуюся порой несуразность.
      Во внутреннем открытом сверху дворике-биргартене, затенённому двух-трёхэтажными фасадами и шикарными, столетними деревами с зеленоватыми стволами и шестипалыми листами, расположились полто-ры-две сотни разговаривающих, смеющихся разноцветных и чёрно-белых аборигенов с иностранцами. Толпа среднего и пожилого возрас-та набежала на положенные им полуденные сосиски. Молодёжи пока нет. Те набегут ближе к ночи.
      Отсюда шум и гам, но с этим можно мириться: это совершенно дру-гой по тембру звук, почти-что особого рода тишина по сравнению с гул-кими залами сводчатых пивнух.
      Бим встаёт, путаясь с полами и набитыми карманами своей куртки, и одновременно борясь с ремнём фотоаппарата. Бим бросает кепку на стол, руки освобождаются и он берёт себя в них. Старательно идёт меж-ду столами. Зигзагов много, проходы узкие, кругом любопытничающие немецкие лица. Бим идёт уверенно. Как на трапезу, куда его только что пригласили, дав карту, денег, адрес и вызвав ему таксомотор. По край-ней мере, ему так кажется, что уверенно. И всё бы нормально, кабы не было таким выпуклым старание. Со стороны забавно.
      Кирьян Егорович, не переставая хмыкать на каждом шаге Бима, пе-реживает за выпившего лишку.
      На Порфирия Сергеича устремлены взоры отовсюду: велика ред-кость увидеть в двадцать первом веке безработного русского фотокорре-спондента, которому ценный аппарат в руке идёт так же, как кролику шёлковый галстук с ситцевым зонтом!
      Перед выходом на широкий круговой обход Бим слегка зацепляет стол. За столом мирная парочка: средних лет немец и французик помо-ложе. От толчка у немца падает бокал. Француз судорожно, в полёте ловит его. Брызги и пена омывают ноги Бима ниже колена. Бокал цел, но опустел наполовину.
      - Кердык Биму, - так подумал К.Е.
      Нет, ещё не кердык:
      - Сэнкью вери матч... плиз... херр...
      Бим вспоминает и не находит правильное слово "простите", поэто-му в конце концов разводит руками, наклоняет вбок голову и делает гримасу: извини, мол, братан, не хотел он.
      Кирьяна Егоровича рядом нет, разрулить ситуацию некому.
      Бим отправил нужду помощи в ненужник.
      Парочка оказалась довольно адекватной. В драку не полезла, хотя поначалу вскочили оба.
      Бимовское простодушие оказалось вполне кстати.
      Отряхнулись немцы, заулыбались. А и то: вряд ли кто другой, кто обливает пивом, скажет за это "спасибо".
      
      ***
      
      
      Ингр.12 ПЛАТАНЫ И КАШТАНЫ
      
      Теги иллюстрации:
      Каштан, стол с пивом, баба - естественно с сиськами, двое наших иди-отов
      
       идят Бим с Кирьяном Егоровичом во дворе Хофброя и об-суждают породы деревьев, что там кругом натыканы.
      Деревьев много. Во дворе сплошная тень. Гул усиливается. Движе-ние на уплотнение.
      Радостно местной немчуре, приятно иностранным гостям.
      И нашим путешественникам вместе со всеми весело. Прохладное пивко в полулитровых бокалах пьётся легко и непринужденно. Некуда торопиться: нету рядом отцов Ксан Иванычей с нудными сынами Малё-хами.
      Никто не торопит двух заблудившихся в немецком пивном раю рус-ских путешественников.
      - Кирюха, смотри, какая кора, - говорит Бим Кирьяну Егоровичу, и фотает кору дерева, ствол которого рядом с фонтанчиком и совсем близ-ко от стола наших путешественников.
      А кора действительно интересна фактурой. А нашим друзьям ка-жется даже сексуальной. Наверху и в середине кора как кора, а снизу кора лопнула. Голая прореха образовалась так, будто молния у девки расстегнулась. И развалился подол на две стороны, оголив пузо и ноги.
      На месте, где у девки находится пузо, местный плотник приладил круглый столик, опоясавший вкруговую ствол. Получилась юбочка. Между юбочкой и пузом плотник вбил свежие клинья-распорки. Юбоч-ка раскрашена тёмным цветом, а клинья свежие, сосновые. Руководство не особенно морочилось тщательностью деталей. Как ходили сюда немцы сотни лет, так и будут продолжать ходить - зачем выёживаться изысками?
      Проходит взрослая немецкая тётенька актуальной наружности в районе мест выпуклостей. Она озирается, ищет кого-то. Затормозила, не найдя, у стола наших путешественников. Продолжает зыркать. На-ших в упор не видит.
      - Давай у неё спросим, что это за порода така, экзодрева нашего, - говорит Бим. - Видишь, она не занята пока.
      - Давай, - соглашается Кирьян Егорович. Помахал рукой. Обратила внимание. Чего, мол?
      Сходу, подбирая немецкие слова попроще, спотыкаясь и останав-ливаясь после каждого слова, коверкая все аусшпрэхи, он спрашивает: "Guten Tag, Madame! Entschuldigen Sie bitte, ich habe eine Frage an Sie stellen? "
      Дама добродетельнейшая окинула взором мужиков. Она сообрази-ла, что от этих пожилых и бедных русских пьяниц с намеком на интеллигентный вид, великого худа не случится. А немецкая дама, как ни странно, всего лишь на троечку знала немецкий. Подозрительно!
      - Wenn diese Frage ist einfach, so versuchen Sie. Sprechen Sie am besten, deutsch, oder englisch .
      - Инглиш не знаю. Я говорю немного по-немецки. Я учил его в школе, но знаю очень плохо. Sechr schlecht! Я был плохим мальчиком, хулиганом, - выговаривает Кирьян Егорович давно заученные фразы, подкрепляя их неистовой, почти "глухонемой" жестикуляцией. - Мой фрэунд тоже немножко шпрехает по дойч.
      Дама посмеивается.
      - Sie brauchen einen Dolmetscher. Ich verstehe Sie, ich glaube. Ich zuhore euch .
      - Madame, konnen sie mir sagen, wie heist diese Baum? - спрашива-ет Кирьян Егорович, показывая на раскидистое растение с зеленовато-бурым стволом. Дереву на вид около ста - ста пятидесяти лет.
      Дама что-то говорит, но излишне быстро. Ни Кирьян, ни Бим не по-няли поначалу ни слова.
      - Nicht ferschteen! Не понимаем. Говорите, пожалуйста, медленнее, - нижайше просит Кирьян Егорович.
      - Или вот, напишите на салфетке, - предлагал Бим. И вытягивал из-под пепельницы салфетку. И на удивление быстро, учитывая охмеление, отыскал гелевую ручку.
      Дама уронила грудь на стол. Она карябает на салфетке печатными буквами слово - отгадку. Салфетка мнётся волнами и ёрзает. Бим пыта-ется помочь, придерживая её пальцем.
      - Сама, сама.
      Бим отскочил как ошпаренный. Лямбли её волнуют!
      Пока фрау занята писаниной, Бим, находящийся сбоку и вне её зре-ния, вперил взгляд сначала в даму, потом в Кирьяна Егоровича, за-крутил о чём-то пальцами и зашевелил бровями. Кирьян Егорович по-нимает не сразу. А Бим пытался сказать, смотри, мол, какие сытные сиськи!
      Сообразил Кирьян Егорович: "Вижу, вижу". И так же знаками отве-чает. Он в самом начале знакомства оценил главное достоинство дамы.
       - Аккуратней маячь! Заметит ещё! - сигналит он Биму ресницами. Беззвучно вышевеливает губами тайную директиву.
      Дама подвигает салфетку ближе к любопытным чужестранцам.
      - А-а! - радостно закричали, склонив головы над салфеткой и трес-нувшись ушами. Разобрали каракули!
      - Castanea, Kastanienbaum! Каштан! Это каштан!
      - Ja, ja. Kastan, Castanea, - подтверждает дама. - Судя по рисунку листьев, это каштан. Их несколько видов. Я точно не знаю, какой этот.
      - Это не то дерево (баум), у которого плоды (слово "плоды" Кирьян Егорович не знал и заменил его колечком из пальцев, которое засунул в рот) едят (эссен) свиньи (швайн, хрю-хрю)? - спрашивал наивный Кирь-ян Егорович.
      Дама опять смеётся.
      - Что Вы, скорее его плоды едят французы. Хотя свиньям это, пожа-луй, тоже нравится... Hrü-hrü, понимаете, нет, русские свинюшки, оран-гутанги волосатые?
      Даме весело. От собственной ребячьей выходки залилась смехом. Какие ЭТИ смешные!
      Объясняют на пальцах и всяко разно ЭТИ Бим с Кирьяном Егорови-чем:
       - Спасибо, мадам. А то у нас вышел спор. Мы подумали сначала, что это дерево ист платан.
      Чего прицепились с деревом к даме? Могли бы поговорить о про-блемах полов.
      Дама понимает причину: у неё неплохая внешность. Она знает, ка-кой небесной красоты грудью, бишь сокровищем, бишь провокацией обладает.
      - Очень, очень смешно, но это всё-таки каштан. У платана отслаи-вается кора, видите, - говорит дама. И показывает на то место дерева у основания, которое сфотографировал Бим. - Вот как здесь. И оно, это дерево, называется "бесстыдницей". Извините. Плохая кляйне фрау. Бы-вает ещё каштан для лошадей: конский каштан, слыхали такой?
      - Не понимаем, не понимаем. Какого животного разумеете?
      - Иго-го, понимаете? Цок-цок-цок. Копыта. По булыжник. Хвостом по мухам. Грива. Человек сверху. Всадник, понимаете?
      - А! Понимаем! Лошадь, всадник без головы. Цок-цок. КОНСКИЙ КАШТАН! Ты догнал, Кирюха?
      - Да понял я, ещё вперёд тебя! Не ори так. Люди смотрят.
      - Почему так - не знаю, - продолжала дама с грудью. - Похоже на какашки... плоды... Понимаете?
      - А то! Лошадиное говно.
      - А этот каштан простой.
      - Простой, без говна. Понимаем. Без плодов, да?
      - Может это тогда платан? Раз отслаивается кора? Где плоды? Нетути плодов... - пальцами и жующими губами изъясняется Кирьян Егорович.
      - Нет, это всё-таки каштан. Листья - звёздочкой.
      Дама, поддаваясь на артистичное жестикулирование Кирьяна Егоровича и Бима, растопыривает пальцы и показывает на небо. Изображает нахт (ночь) и звёзды в нахте.
      - Шесть листьев. Айн, цвай, драй, фир, фюнф, зэкс - шесть! А плодов нет, потому что ещё только идёт geen-geen весна. Fruchling. Вот так-то, молодые Menshen (меньши - люди).
      Из последнего ничего не поняли кроме весны и меньшей. Но все равно спасибо.
      - Спасибо, мадам. Данкэшон!
      - Пожалуйста, господа. Вы, наверно, русские. У вас каштан, данкэшон, эскюзьми, разве не растёт?
      - Мы из России. Из Сибири. В Сибири каштан не растёт. Только в Крыму, но теперь Крым это Украина, не СССР там. Россия (Раша) от-дельно, Украина (Хохланд) отдельно.
      - А-а-а! Понимаю.
      - Но можно попробовать посадить в сибирской оранжерее. Бим, у нас в оранжерее есть же каштан?
      - Мадам, спасибо большое!
      Данкэшуют фир-фюнф раз.
      - Пожалуйста. Далеко же вы заехали!
      - Зэкс... э-э-э... Кирюх, как тыща по-немецки?
      - Таузенд.
      - Зэкс таузенд километр ан ден, как там?, ден-дер... Мюних. - не-ловко сказал Бим, искорёжив рожу умственным усилием.
      - Восемь тысяч, - очень сильно приукрасил расстояние Кирьян Его-рович.
      - Wau! Aufwiedersechen! Прощайте, успеха! Glucklich!
      - Может пивка с нами? - запоздало осведомляется Кирьян Егорыч.
      Немая сцена. Дама рыбой хватала воздух, и едва слышно шелесте-ла губами.
      - Что она сказала в конце? - спросил Бим, когда дамочка удалилась на приличную L.
      - Говорит, нормальные вы типа парни. Влюбилась. И говорит, что под каштаном отдалась бы. Но некогда ей: её хахаль вон тот вон ждёт. ...А это каштан. А плодов нет. Врёт наверно. Как двадцать девятый бюл-летень . Не француженка, поди, откуда ей точно знать.
      - Платаны-каштаны... - задумчиво тянет Бим, сильно прононсируя шипящие, гласные и согласные, - в Парижике точнее спросим. Там есть такие сиськи?
      - Куда они нах денутся! Ещё лучше есть. Там же все негритоски.
      
      ***
      
      
      
      Ингр.13 АРНОЛЬД ВТОРОЙ
      
      Теги иллюстрации:
      
      Бим играет сразу на двух трубах рядом с оркестрантами
      
      -... бы это самое, обратился бы ...в эту нашу богадельню. В концертню. В филармонию. А тут ансамбль ихней песни и пляски. Поют в штанах. Лямки крестом. Старые сами. И баба на меня смотрит, - рас-сказывает Бим про свои похождения по Хофбройхаусу в поисках туале-та, - а я чё-то другое там пел. Другую. Русскую.
      Я сейчас сделал бы это: зондер команден, унтер офицерен - запел Бим... Вот бурчат, блинЪ. Подумал - педагог, блинЪ. Подумал, подумал. Иблысь! Еврейчик! Типа, а ты чего, а я говорю чо-чо, я говорю айн цвай...год скоко... Год сколько лет. Как скоко?
      Бим путает немецкий язык с каким-то ещё, и вспоминать для него правильное произношение и переводы Кирьян уже заи... устался. И что хочет сказать Бим также не просто. Для этого нужно прожить с Бимом месяца два, понимать полунамёки, жесты и угадывать трёхходовые ас-социации.
      - Год? Год? Ярэ альт, - перевёл К.Е. - айн ярэ альт. Голос у него то-роплив и мерзок как его шванкские тексты.
      - Два года я, короче... как два?
      - Два года? Цвай ярэ альт. Просто.
      - Труба... трубэйн, - я с тобой уже по-нерусски разговариваю, - за-смеялся Бим, - ну Арнольд! Второй! Труба как?
      Бим, похоже, вспоминает сорт трубы - альт. Но никто друг дружку не разумеет.
      - Чо труба, не знаю трубу? По-немецки не знаю. Что два яра альт? Может два года ты на трубе не играл... или двести?
      - Того никто не ведает. Может вообще не играл. А тому Гансу же интересно. Руссия всё-таки. Я с флажком ихним. С бородой. Член-блин клуба ихнего. Без ключа токо. Ан, цвай... Я с тобой опять по-нерусски калякаю, - потешается Бим, обнажая два с половиной жёлтых, притуп-ленных необыкновенной российской жизнью клыка.
      - А ты, это... челюсти что, в общаге оставил? - спрашивал тогда К.Е.
      - В наххаузе. В сибирской. Я рассказывал... Ну, это, он говорит: а как чего? А я говорю: - дай трубу , я тебе это, изображу. Он ...Трубу по-дали, ну я ему я... И играю всё это. На Арнольде.
      Кирьян Егорович ярко представил, как Бим дудит в трубу. И нашёл место между кружек для раскорячивания смеха головы.
      - Ну, блинЪ, рассмешил. Я чуть не лопнул, - сказал он, вытирая ли-цо от чистосердечно хлынувшего, непрошено исступлённого веселья.
      - А и не смешно. Так и было. А он говорит, а ты вот эту сыграй пе-сенку. А я ему: ну ты даешь! Я без нотов не могу, а по нотам я сыграю. Бемоли и мне, диезы, ну и это ...давай, мол. А он говорит: а ты ето ...без нот на слух никак? А я ему: - не, ты напиши, а я все сделаю. Он: - Ага, и бумагу просит... Я - не-е-ет! ...Ваня их всё понял, ну Ганс: ну слуха нет, блинЪ... и грамоты. Найн! Нихт! Вот, блинЪ, ну мы вот домой приедем, долго переучиваться будем на русский язык...
      Через минуту-другую: "Знают Руссию нашу! Воевали скоко?"
      - Четыре года, - уверенно отвечал Кирьян Егорович.
      Что-что, а тема войны для него знакома. В отрочестве любознатель-ный книголюб и воевода своих пластилиновых человечков (компьютер-ными игрушками в те суровые годы даже не пахло) Кирюша запоем и тайком от родителя, под подушкой с фонариком читал огромную книгу "Weltkrieg" издательства Stuttgart тыща девятьсот пятьдесят седьмого года издания в русском переводе с редкими картинками. Писали там немецкие генералы и офицеры, обеляя свои поступки (боролись с миро-вым коммунизмом), красуясь перед самими собой и переваливая всю вину на фюрера. Будто насильно гнали.
      - А не всех снасильничали своих. Кто-то по желанию шёл, - утвер-ждал Кирьян Егорович.
      Бим замолк, но не на долго, и опять заталдыкал о своём:
      - Язык никакущий. А я их на пальцах: шпрехен зи дойч? Дойч, дойч, говорят. Гут зер! Понимэ! Руссия, во! А пусть боятся. Мы их ещё, если они опять.
      - Хэнде хох и на стройку, - поддержал Кирьян Егорович.
      - А у СС под мышкой наколка, - сказал Бим. - Значок зэт-зэт - две молнии, как у нас на трансформаторе. Наши как их в плен брали, пер-вым делом: "Руки вверх, типа. Если значок есть, то к стенке. А простых в плен: поживите пока.
      - Ещё у их шпиёнов в паспортах скрепки из нержавейки, - добавил Кирьян Егорович. Он где-то это вычитал, или отец рассказал. Забыты истоки знания. - Они же аккуратные, а мы-то русские. У нас ржавые у всех скрепки - железо, блинЪ. Если не ржавые, то шпион! Так и отло-вили половину. Они до сих пор понять не могут - как же их всех тогда растудыкали.
      
      ***
      
      
      Ингр.14 МАШКА, НАТАШКА И ГРЕТХЕН
      
      Теги иллюстрации:
      Машка-Гретхен, которая позже окажется Эльзхен
      
       им удалился по интимным делам. Пока ходил - все деревья забыл и попутал.
      - Я тут под платаном такую видел... Всем этим... Машкам нашим! Блудодейкам! Содомщицам. Мать их волосатую обезьяну...
      - Чё Машка? Под каштаном все-таки или под платаном? - рассер-дился Кирьян Егорович, столько сил потративший на выяснение породы малоизученного дерева. И, как теперь оказывается, совсем напрасно.
      - Под платаном? А я чё сказал? Кедра? Кедра в Ливане, ты меня не путай, не бес. Не прогневляй, как грится, орла, крыл не режь ему.
      - А ты сказал платан, а это каштан.
      - Это каштан!!! У, блЪ! А! У! А у меня тут это... записано на сал-фетке. После снедения... руки вытирать
      На протяжении дней своей юности и всего путешествия Бим любов-но собирает всякие мелочи, напоминающие ему о каких-то знакомствах, беседах с иностранцами, с билетёрами метро и таксистами. В этом списке стикеры под пивные кружки с автографами официантов, салфет-ки, бумажки, фотки. Там же обёртки с надписями и рисунками малозна-комых немецких и прочих людей, таких же туристов, встретившихся на пути с Бимом и свидетельствующие о совместных беседах. Там обро-ненные кем-то коробочки. В кошельке, не такая уж нужная, но памятная мелкая сдача. - Я эту не променяю, - говорил Бим. - Это от тогушки , а это от австрияка. Помнишь австрияка в Августинере?
      - Это который один скучал?
      - Ну да, который к нам ещё приставал: откуда, откуда, а потом с ис-пуга сдулся. Подумал, что мы бандиты или бомжи. А сам голубее неку-да. Помнишь? Молодец, значит. Мало ли мы кто. На лбу у нас печати нет.
      Про каждый предмет Бим делает короткую запись в блокнотике: там-то, во столько-то времени, по такому-то случаю. Так и салфетке с надписью "Castanea", сделанной настоящей немецкой женщиной, уго-товлена судьба стать немаловажным экспонатом в домашнем настенном музее путешественника Нетотова Бима Сергеевича.
      - Платан вспомнил, - посмеивается Кирьян Егорович. - С Платоном, что ли попутал? Философствовать ходил в сортир?
      - Кто таков Платон? В бочке что ли который? На цепи?
      - В бочке Диоген, а я про Платона. Ну, Платон, блин, под деревом сидел - так дерево и назвали. Философски.
      - Или Платона от дерева?
      - Акхуй его знает. Неважно. История замалчивает. А это каштан. И в рот его ити. Жареному идти в рот то есть. Вкусный, говорят. Как солё-ный виноград. Кору ещё пользуют. Витамин и ещё какая-то там муйня дубяцкая.
      - Ну и вот... кору, жареную... каштан... Оскома, о-о-о! А Катя там... - о чем-то своём вспоминает Бим.
      - А говорил: Машка...
      - Вот бы Хольц-то бы, блинЪ, тут развернулся. ...Бы! И с Машками. И Катьками... - гнёт свою линию Бим.
      У барона фон Хольца из сибирского Угадайгорода - лучшего бимовского друга и соподвижника по любовным похождениям - было неплохое, отработанное холостяцкими годами свойство любить девичьи сердца и теребить лобки. Немолодой, с мешковатый фигурой, прихрамывающий и умный Хольц одинаково умело покорял сердца за деньги и бесплатно. И pochuy было бы Хольцу, где покорять - под платаном или под каштаном. Ноги вверх! И до утра...
      - А он это, в Мекку, ой, в Мюнхен хотел. В смысле родст... - Бим подумал и усилил значение родственников, - сродственники все тут его. ...А это, я ещё эту сучку, Грэтхен, ещё не снял. Токо хотел... Как же её фамилия... Не израильская, нет, немецкая, слышь. Помнишь, нет?
      - Какую ещё Грэтхен?
      - Токо хотел... ну эту... которая? Где она? Грэтхен эта. - Бим по-смотрел по сторонам. - Ну, сказочная эта ...героиня. У этого, у Перра, только немецкого. Два их. Помнишь?
      - Ну-у-у?
      - Ну, героиня.
      - Что?
      - Ну, Грэтхен. По-сказочному - Машка.
      - Не понимаю.
      - Ну, Машка, да только ихняя.
      - Не знаю.
      - Ну, героиня. Грэтхен. Да-а-а. И она так стояла. ...Ну, в смысле не проститутка, а это... обслуга ихняя. Ну, в смысле - в этом смысле. А Грэтхен это чо у них, как в Турции ...Машка. ...Или как зовут в Китае кого-то, это..., наших девок, Киря, ну?
      - А я не знаю... - ничего не понял Киря (пусть он в остатке главы побудет из уважения к Биму просто Кирей)... из туманного бимовского бреда. - В Китае... не знаю.
      - Таня, Катя, Маня?
      - А, в Турции...? А-а-а ... - задумался Киря, начиная понимать к че-му там клонят. - Ну, был я в Турции разок, в Стамбуле то есть. На Бос-форе... Девок звать...э-э-э, были девки... не помню.
      - А-а!!! Наташка!!! - заорал вдруг Бим неожиданно и на весь двор.
      Половина внутреннего Хофброя повернула головы в сторону путе-шественников и раскрыла рты. Другая невозмутимая половина, скрытая стеклом, подумала... А что она могла подумать кроме как:
      - Опять эти русские чудят...
      - Эти русские пьяницы портят нам атмосферу...
      - Они выиграли войну с немцами...
      - Алкаши смогли победить Гитлера. ...Как, почему? Дед Мороз по-мог?
      - И где же эта волшебная Наташка?
      - Наташка! Наташка, блЪ! - хватаясь за животы, смеются от души раскрасневшийся Бим и уже поплывший слегка Кирьян Егорович. - Ха-ха-ха!
      - А тут Грэтхен! - подъитожил диалог Бим Сергеевич, ковыряя ли-сточком каштана в протабаченных зубах. - Ха-ха-ха!
      И по хрену русским путешественникам как их отцы смогли победить Гитлера. Победили и всё тут! Просто на каштаны хотели посс...мотреть в Берлине!
      Как же они заранее могут знать: без телескопа времени здесь никак.
      
      ***
      
      - Так, пойду-ка я пока не поздно ноль-ноль посещу, - сообщил неожиданную новость Киря.
      - Погода хорошая. Сходите, - позволил Бим.
      
      ***
      
      Божьи коровки учиняют от Бима побег. Он их давит, раздвигая вещи, суетясь. Хлоп, хлоп! Хрум, хрум.
      - Бим, кончай мутить!
      Какое!
      - Это не скот! - кричит Бим. - Мясо ж твоё по двору! Пиву гадят, так нехорошо-о-о.
      Коровки не успевают подкрылки высунуть, как Бим их опять пла-стает по столу. Бим уже сильно подпивший. Его понесло. Речь льётся без перерыва. Знаков препинания не различить:
      "Ты вот помрешь, блинЪ, и всё прахом пойдёт всё, а мне типа надо, и вот, блинЪ (чик, ещё одну раздавил), я последний день перед выездом ...вот когда мы из города, из Угадайгорода выезжали ...на квартиру я заехал - купили дочери мы квартиру. Марик... нас встретил ...он ещё не умер ... встретились ...ды-ды, ды-ды. Чё? Мы говорим ну завтра с утра мы езжаем, а я так ему достаю полтишок, чё он хотел, ...ну считай как, ну как последняя воля..."
      У Бима при этих словах слегка покуксилась рожа и наполовину вы-ползла слеза. Он отвернулся в сторону и вытер лицо кепкой. Он мужчи-на, ему не к лицу рыдать на виду.
      - ...Как, а я ему полтишок это подогнал. А Стас звонил, говорит так, Бим, помнишь, мол, говорит, ты последний кто его снимал,... а я люблю снимать... - не забыл похвалить себя Бим, даже окунувшись в трагиче-ское. - Он говорит, мы сейчас всё собираем...
      - Информацию? Про Марика?
      - Да! Все, да, всё собираем про Марика. Собираем, собираем. Ищем... мы же не знали, а тут бах! Информацию. Да-да, не только он, мы все. Да нет, нахуй он один... он кому там нужен.
      "Гос-с-споди! - Бим молится. - Информацию. Да! Ну! Типа. И вспомнили мы. А они сидят сейчас все там в Молвушке. Качаются, ка-чаются, Молва их качает, ты знаешь как там. Ну, все мужики кто. Ну, время-то ...уже шесть. У нас тут день, а там вечер. Одновременно сидим и думаем. Они сидят, и это... анализируют, ну что я щас говорю... Бим. ...У тебя последние кадры есть. Говорят. Не последние, а крайние там такие ... Ты, говорят, это, ...сбрось на телефон. ...Я это говорю: я никогда ничего не выбрасываю. ...Ну, а сейчас я никак не сброшу. Они у меня там, на диске... на родине. а на телефоне нету. Зачем на телефоне, если в компьютере есть Понятно, говорю. На сорок дней не успеем. ...Он гово-рит: не в этом дело... Ну, понятно..."
      - А на сорок-то успеем, - сообразил Киря. Им кататься-то оста-лось... Ему жалко Марика, хотя они едва знакомы. Марик - врач и доб-рый причём. Взял да и помер ни с чего. А молодой. Жалко Марика.
      - А?
      - На сорок успеем.
      "Вот она незримая связь с родиной, блЪ...!"
      Тут слова "родина" "блЪ" и "симка" проассоциировалась у Бима с грубо реальной, обижаемой его действительностью. И он заорал, пере-бивая все сторонние голоса, сливающиеся в единый хофбройский гул. В речи Бима как редкие просветы осознанного мелькают известные немец-кие слова: о немецком боге (о, майн готт!), о немецкой родине (майн хаймат ист зер гут ), школа (их гэе ин ди шуле ), пиво (бир, брой, дринк), свиньи (ду ист швайн ) и фраумадамы (девки):
      - А эти птицы, орлы наши!!! ...Опять симки потеряли там. ...Как он достал! - имелся в виду молодой Малёха Ксаныч, который прославился своим немногословием на людях и водопадными излияниями в адрес отца, когда они оставались вдвоём.
      - Вот у него три слова есть, - стал считать Бим, загибая шершавые пальцы:
      - Симка! ...Интернет! ...Папа! ...При мне ни разу не сказал - деньги давай ... А папа это значит деньги. Понятно. Всё, три слова! - громко возмущается Бим.
      И чуть спустя вспомнил ещё один грех. Этот грех не самый опасный по жизни, но неприятен для всех странников, так как влияет на маршрут и время путешествия, а также доводит старика Бима до крайней степени исступления: "А, вот! Макдон!!! Четыре! БлинЪ, достали!"
      Бим развёл руки в стороны и вверх, всплеснул сверху вниз. Попы-тался мимикой лица и натягиванием кепки на самый нос выразить эти четыре крайних слова, не вписывающиеся в его понятия о взаимной ло-яльности и уважении.
      Киря тоже замечал эти три главных Малёхиных кита, но держал язык за зубами. На этот раз, неосознанно и подогретый бимовским воз-буждением, смешанным с крайней злостью, подленько подлил масла в общий огонь:
      - Макдональдсы и эти, как их ещё, бимбоксы. Как их звать.
      - Какие боксы?
      - Динамики. Бумбоксы. Всё ищут-то которые они.
      - Да, динамик-то... Вот папа пусть пойдет и поищет, - хищно ком-ментировал Бим.
      - А их же нести ещё надо. Они ж не маленькие. Малёха он специа-лизируется на басах, а басовые они ...блинЪ ...большие. А не влезут как в машину?
      - А это не мои проблемы!
      - А Пень?
      - А всё равно не мои. А Пень не трожь! Он мой друг. Я его до самого Парижа... Ух я его... Порадую старичка. Ему знаешь скоко?
      - Сто пятьдесят.
      - Вот-вот! Сто семьдесят три. Он может Наполеона видел!
      - Наполеона точно не видел. Он после победы родился. Причём в Сибири. А Торт твой, блЪ, только до Москвы дошёл.
      - Какой ещё торт? После какой победы? Отечественной?
      - Отечественной над Наполеоном.
      Бим задумался.
      - Зато мой Пендрик ...
      - Кто-кто?
      - Пенёк. Он в детстве был Пенёк, а щас-то Пендрик, он же в Европе.
      - А-а-а. (Рехнулся Бим! А Бим не рехнулся, он романтизирует).
      - ...Пендрик Париж увидит. А он хочет, хочет. Отец-то его Пендрих точно с Наполеоном воевал.
      - Порфирий, да ты тронулся! Как дерево может с Наполеоном вое-вать?
      - А мне без разницы как, мог да и всё! Он Пендрих, русский герцог или король, а не просто дерево. Ты семью их не обижай!
      - А Фендрика знаешь?
      - Прапора, чоль?
      И Киря удивился. Бим второй человек в его жизни (сам Киря пер-вый), кто знает Фендрика-прапора.
      
      ***
      
      - Станут нашими проблемы, как не влезут. А-а-а, колонки! Вот, ко-лонки! - вспомнил нужное слово Киря.
      - Колонки! Да-а-а!
      Следует большая пауза, связанная с осознанием будущего всеобще-го вреда от колонок, поглощением пива и очередным путешествием Би-ма с фотоаппаратом по Хофброю.
      - Пять! - ни с того, ни с сего выкрикнул Киря.
      - Что пять?
      - Грехов пять! Ну, у Малёхи с папой.
      - Должно быть семь! - рявкнул Бим в ответ, - в Библии семь грехов!
      - Ну-у-у, это пизджее. Время покажет сколько.
      - Время у них есть, - подумав, рассудил Порфирий Сергеевич.
      И на том успокоился.
      
      ***
      
      
      Ингр.15 ВИЛЛИ И БИМ
      
      Теги иллюстрации:
      Молодой Вилли на груде кирпичей, его пинает грузин в пилотке совет-ской армии, на спине каска, скрученная шинель (1945г.)
      
       ослонявшись в роли фотокорреспондента и совершив не-сколько экскурсионных кругов по Хофброю, Бим избрал очередной ми-шенью старичков - ветеранов заведения и членов местного пивного клу-ба. По-ихнему "шпецли". Старички смешные и древние. Древнее гномов. Что-то поют, но чаще просто добродушно бурчат меж собой. Кто в тирольских шапках с пышными перьями, похожими на красноватый пу-чок ковыля, кто-то в кожаных, кто-то в зелёных пионерских штанах с лямками крест-накрест. И у каждого - огромная персональная кружка, которая прячется в решётчатом шкафчике из металла. Шкафчик распо-ложен в нижнем зале Хофброя. Кружка в персональной ячейке. К круж-кам и ячейкам, естественно, прилагаются ключики, которые старцы но-сят с собой как самый излюбленный брелок.
      Слегка облезлый, посеребрёный ключик у одного из старичков по имени Вилли висит у него на шее и не снимается на ночь. Шею Вилли обнимает славная собачья цепь.
      Добрячку Вилли лет семьдесят пять - восемьдесят. Его соломенные усы торчат, как у Вильгельма II-го, но погуще, покороче и попышнее. Вилли шириной лица и чем-то неуловимым ещё смахивает на Алоиса - папочку Адольфа Шикльгрубера.
      У Вилли всего по два. У него два голубых глаза, спрятанные в оплывшие ямки орбит. У него две шварценнегерообразные ноги. И у него две обыкновенные руки, разве что похожие на две огромные сар-дельки. Зато не полторы, как у кайзера Вильгельма. У него на жилетке парные шарикообразные, металлические и сентиментальные пуговки со сканью. Яиц у Вили не видно, но не трудно догадаться, от какой огром-ной курицы они позаимствованы.
      Кайзера, как рассказывают те ещё современники, вытащили из сво-ей мамки щипцами за руку. Тёзка старичка Вилли ещё в молодости слыл непоседой и забиякой, потому и в лоне матери разместился как-то не как все нормальные дети. Вот и пострадал.
      В ущербности руки причина многих бед.
      Кайзер не любил всех, кто был с двумя руками, кто выглядел более ярко раскрашенным, чем он. Его петушиная напыщенность и бравада, эпатажные поступки, пренебрежительное отношение к низшему сосло-вию и высокому окружению, происходившие от физической ущербности, многим попортили крови. И - что невероятно - повлияли на ход истории. Он снисходительно похлопывал по плечику нашего молодого императора Николки Второго, приходящегося ему кузеном, клялся в вечной любви, учил общению с дорогими тётками - княгинями, прин-цессами, баронессами и шикарной двойной жизни. Он вёл с Ники Вто-рым знаменитую душевную переписку, а в тяжелые времена взял да и предал.
      Кайзер от ущербности своей руки без посторонней помощи не мог даже отрезать кусочка мяса. При общении с кем-нибудь ему приходи-лось прятать руку в кармане или за лацкан камзола. Г-н фюрер перенял похожую привычку возможно от кайзера Вилли.
      Старичка Вилли, когда он был только что нарождающимся безусым младенчиком, вытаскивали обыкновенные ловкие, сельские повитухи, не пользующиеся щипчиками от бедности.
      Вилли вырос с двумя нормальными ручонками, которые позже пре-вратились в ручища, а перед войной переехал с мамкой и двумя старши-ми братьями в пригород хауптштадта.
      Он изначально был розовым и крепким как породистый поросёнок. Позже нарастил со всех сторон мяса. Добрячку Вилли удалось повое-вать на последнем фронте мировой войны в качестве защитника Берли-на. В тринадцатилетнем возрасте ему, как и многим юнгштурмерам, насильно вручили винтовку, нахлобучили по самые брови ветшалую пилотку и накрыли сверху помятым от пуль шлёмом. Потом дали под роспись бутылку с горючей смесью, посадили у окна на стул, привязали веревкой к батарее и поручили наблюдать за советскими танками, кото-рые вот-вот должны были появиться в конце улицы. После первого выстрела вражеского танка, слегка оглушённый Вилли выпал из окна вместе с куском стены, с батареей, со стулом и со всем своим военным снаряжением.
      Изрядно ободранный, лежащий на груде кирпичей Вилли попался на глаза доброму дедушке - советскому грузину с погонами рядового и грудью, завешанной орденами. Он отошёл от своей роты по малой нуж-де. Дедушка заприметил шевелящегося вояку, привязанного к батарее, и достал кинжал.
      Вилли тем малым, что было у него в желудке, серанул в штанишки, и зарыдал. Дедушка - грузин одним привычным взмахом, словно горло шашлыкового баранчика, перерезал веревку. Отпала батарея и съехала с горки. Далее приподнял солдата Вилли за шиворот, соображая, как поступить дальше. Вспомнил своих танцующих внучат с газырями попе-рёк груди и кинжалами за поясом, что-то сопоставил - прикинул. По-жалев слюнявого горемыку-воина, дедушка реквизировал у Вилли воо-ружение и наподдал по-родственному лёгкого пинка. Что-то крикнул вслед отхрамывающему мальчонке по-грузински. Вилли, естественно, не понял. Явно не в гости звал.
      Благодаря такому стечению обстоятельств Вилли остался живым.
      А теперь миролюбивый Вилли просто коротал дни за кружечкой пи-ва. Как все пенсионеры он был достаточно обеспечен и, доказывая свою сытную жизнь, носил с собой банку гелевой ваксы для поддержки в сто-ячем состоянии своих по-тараканьему сказочных и воистину царствен-ных усов.
      Про случай из далёкого и бесславного военного детства Вилли ста-рался не вспоминать и никому не рассказывать.
      Но изредка во сне к нему приходил старый, щетинистый, усато-бородатый кавказский джигит в звездатой пилотке, вкруговую обмота-ный шинелью и с каской на спине, и задавал один-единственный во-прос: "Ну, что, дружок Вилли, хочешь ещё воевать?"
      Вместо ответа дедушка Вилли просыпался и плакал.
      Потом подходил к серванту в глубине спальни и доставал из-за гор-ки простыней початую бутылку русско-немецкой водки "Smirnoff" с одеревеневшей и потресканной детской соской на горлышке, достав-шейся ему от своей матери на память. На чердаке у Вилли хранился по-крытый зелёными точками эмалевый горшок, в который по очереди хо-дили все его старшие братья. Братьям повезло меньше: один погиб в котле под Сталинградом, другой уже при отступлении в Польше.
      Друзья Вилли собираются в Хофброе каждый божий день - здоро-вые и сытые бюргеры, старцы с юношескими замашками, и попивают они своё пивко так резво, будто зарабатывают трудодни, нужные для получения в мэрии разрешения и скидки на постпенсионный бордель.
      И тут Биму в башку закралась нечестная мысль: "Может кто-то из них помогал разливать русскую кровь на полях последней войны?"
      Особенно его интересовал Вилли. Вот этот с усами, - явно предок Вильгельма, значит, родственник Николашки, значит, в какой-то степе-ни имеет отношение к бимовской родине.
      С другой стороны родственные отношения царственных особей не мешали ненавидеть друг друга и творить меж родственных стран воен-ные действия. Значит, старичок, не смотря на симпатичную видимость, вполне мог воевать с русскими солдатами. Он мог быть шпионом, ди-версантом. Может от безысходности и исполнительности по приказу, может с искренней злобой на коммунизм и лично на Иосифа Виссарио-новича. Сам Вилли точно не был похож на бедного и несчастного ком-муниста из восточной оккупационной зоны, тем более не похож на узни-ка концлагеря - слишком уж много перстней и толщины было на Вилли.
      - Но что ж теперь! Очень много воды утекло, - думалось Биму. - Все точки и запятые расставлены, виновные наказаны, а скрывшиеся ещё живые и не застуканные с поличным уже никогда не будут пойманы.
      Посчитать возраст дедушки на момент войны Биму уже не под силу.
      Но Бим всё равно не может отогнать от себя мысль о старичках - потенциально возможных военных злодеях и негодяях. И Бим не может свою догаду высказать вслух: не к месту как-то, не поймут его.
      Вот и ходит Бим с фотоаппаратом вокруг старикашного стола кру-гами. Ищет художественный кадр - экзотика всё-таки; а в экранчике аппарата чудятся ему ратные генералы, зольдаты, сержанты, верволь-фы, группенфюреры. Словом, злоумышленники.
      Между тем мультяшные гномы баварских глухоманей охотно, врозь и совместно профессионально позируют всем желающим. В том числе не отказывают и подкравшемуся к ним Биму.
      Старик Вилли - владелец кайзеровских усов и зелёной шляпки, весь в нешуточных, а может в фальшивых орденах (военное доказательст-во) и по перстню на каждом пальце (богатенький баварчик, нет, всё-таки никак не коммунист), оценив внешность Бима как экстравагантную и фотогеничную, а возраст - как возраст сверстника - качества достойные того, чтобы сняться в паре, привстал. Он поднял вверх большой палец (международный знак восхищения) и элегантно забро-сил на плечо Бима сосиску-руку.
      Бим не похож на старого грузина. Скорей на папашу Хэма. Но рука на плече обозначили для Вилли и Бима наивысшую степень взаимного почтения и фройншафт-дружбу со всем русским народом.
      Растроганный и обрадованный, простивший старичку прошедшую войну, Бим взял алаверды. Он заговорил, жонглируя словами и жеста-ми так ловко, что любой, хоть девяностолетний, хоть восемнадцатилет-ний немец понял бы:
      - Ты настоящий мэн, - говорил Бим старичку Вилли, - и втыкал в живот Вилли свой кривой палец. - Ты не Хоннекер, - говорил далее. - Объятия - можно. Поцелуй - найн.
      Намекал Бим на брежнево-хоннекеровские поцелуи и обжимки, сня-тые в своё время на плёнку и обнародованные во всех средствах МИ. Выпущены клёвые плакаты. Поучаствовал Врубель. Его сынок Дмитрий запечатлел сей педерастный факт на берлинской стене.
      - Это бляу - блЪдство, голубизна, - говорил Бим. - Нихт шон: очень не красиво.
      Старик призадумался и на всякий случай убрал с Бима руку.
      У него в голове пролетел изрядный кусок совместной русско-немецкой истории. Вспыхнуло обидой поначалу и тут же погасло оскор-бительное вспоминание о берлинской стене и разделе Германии. Вспом-нил предателя Хоннекера, нормального парня Горбачёва, приду-мавшего хорошую водку Горбачофф. Не забыл бедолагу-пьяницу Ель-цина - у этого водка наихуYвейшая. Вспомнился ему напоследок грузин из далекого сорок пятого года.
      Жирок на шее Вилли колыхнулся и издал низко вибрирующий звук. Цепь зашевелилась и звякнул глухо золотой металлолом.
      Повернувшись к своим древним дружбанам, Вилли сначала про-комментировал, а потом перевернул полуконфликтную ситуацию сле-дующим образом:
      - Майн наме нихт херр Хоннекер! Найн-найн-найн. Ха-ха-ха! Абер ду ист фатер Брежнев . Ха-ха-ха! - И направил в Бима перст:
      - Ха-ха-ха! Гроссфатер Брежнев! Барада! Хаар ан дер гэзихт , фэйс! Ха-ха-ха! Брежнев! Извини, фройнд! Дас ист шпиль! Шутка, игра!
      И теперь уже по-настоящему крепко обхватил Бима сосисками, и по-товарищески треснул Бима - дедушку Брежнева в не хворый, но ослабленный многолетним пьянством позвоночник.
      Бим сложился вчетверо.
      Пиво в желудке встряснулось порцией пены и заставило Бима сна-чала охнуть, потом закашляться, словно он только что вынырнул из хо-лодной воды, подзадержавшись там с тростинкой дыхания чрезмерно долго.
      Старик был дважды крупнее среднего баварского кабана.
      Бим крайне смутился, не ожидая такой серии подвохов со стороны трепливого и крепкого немецкого пенсионера.
      Он уже собирался намекнуть что-то про дедушку Гитлера, но, по-куда обдумывал немецкий перевод, сумел собрать мозги, спохватился. Не желая начала новой войны между подружившимися было держава-ми, обиду замял.
      Начатая-было срываться с языка ядовитая фраза вовремя спрята-лась в лесу голосовых связок.
      Сбоку вынырнула безвозрастная фигура с вьющимися волосами цве-та бубновой дамы и кисловато-ржаным запахом из-подмышек. Она воз-желала запечатлеть встречу крупных политиков древности на мобиль-ник. Вильгельм и русский Хэмингуэй.
      Бим засуетился и защёлкал пальцами. Изображая радость, обнажил остатки зубов и застыл в образе начавшего какать кенгуру в объятиях Годзиллы.
      Классические немецкие вояки по недоказанному разумению Бима, рады любым фотосессиям. Им не привыкать быть на виду. Они легко меняют позы и, кажется, нет ни тени недовольства в том, что их отвле-кают от пивного процесса.
      Военная тайна жжёт и жжёт Бимов мозг. И он не выдержал.
      - Дружба-то - дружбой... - намякивает он старичку. - Пиф-паф,- показывает на тирольскую шляпу. - Это... охота. Охота - хорошо, криг плохо. Найн пиф-паф! Стреляйн нихт. Надо либен, либен, либен фрой-ляйн, трах-трах. - И Бим изобразил любовь в его личном понимании.
      Старик хохочет, тыча в Бима пальцем, объясняет собутыльникам. Потом что-то запевает. Старички подхватывают. Импровизированный концерт. Песенка про заскучавшего зольдата и присевшую отлить фрой-ляйн.
      - Зэр шлехт криг, - сказал старичок. - Кря-кря пиф-паф. - Показал в небо и изобразил летящий гусиный косяк. - Руссиш зольдат зер гут зольдат. Фриден! Мир!
      - Кирюха, - запустил Бим в двор Хофброя, - как будет "флаг" по-немецки?
      - Фанэ! - орал Кирьян Егорович, сложив ладоши в рупор.
      - Роте фанэ, rote Fahne, liebe Gretchen на диване, - распевал Бим, виляя бедрами и размахивая в такт жёлто-красно-чёрным немецким флажком.
      - На дифанэ, нах ди фане!
      Подпевают потные, пригожие немецкие антикоммунисты, шлёпая себя по животам. и ляжкам тяжёловесов.
      И катаются от смеха по лавкам.
      - Русский цирк с балетом приехал!
      Европа запомнила: цирк с балетом всяко лучше русской армии!
      
      ***
      
      
      Ингр.16 ЦВАй БИР, ВАйС БИР!
      Теги иллюстрации:
      Бим изучает конструкцию женского писсуара
      
      - у, чё, ща допииии-вааа-ееем не спеша. И на блошинку, - мечтательно предлагал Кирьян Егорович с кружкой, упирающейся в рот. Ему уже поднадоел вариант времяпрепровождения в одном и том же месте: у вонючего фонтанчика, из которого даже пить нельзя.
      "Kein Trinkwasser" - так написано на замшелом постаменте, из ко-торого торчат четыре витиеватые трубы с узорчатыми кронштейнами в виде дубовых листьев и с шишковатыми набалдашниками. Любой чело-век, даже не пошляк, обнаружит сходство с... да ладно уж, - пусть сход-ство будет с просто шишкой.
      Кирьян Егорович определённо мечтал (до степени обязательности) обзавестись колокольчиком. В его домашней коллекции нет ни одного стоящего колокольчика из Германии (тот, что куплен недавно на Орлан-доштрассе - был так себе - дешёвка, финтифлюшка. И - не скажем ему - он забыт им в салоне). А также, если бы повезло, то он не возражал бы выдрать какой-нибудь ржавый гвоздик из какой-нибудь кирхи. А лучше бы всего из Новой Ратуши, которую Кирьян Егорович любил, ну на крайняк из Фрауэнкирхе... Но эти точки уже просраны. Возвращению нет. Или из собора Св.Петра. А до Св.Петра Кирюха с Бимом ещё не дошли. Чёрт! Вообще хоть откуда, лишь бы гвоздь был ржавый, кованый и древний. Или, хотя бы, одно из трёх.
      Чтобы выдернуть гвоздь из кирхи, требовались, как минимум, клещи или плоскогубцы. Они неразумно позабыты на родине в самый наипо-следний момент выхода из квартиры. Лежали на самом виду: под по-душкой Мамы Жуи! Чёртова Мама с вечера шантажировала его клеща-ми: не потрахаешься - не получишь! Так оно и вышло.
      Поэтому поход на блошиный рынок представлял собой важную подготовительную часть экспедиции, похожую на комплектацию кара-велл, отправляемых в Америгу за золотом, сифилисом и отличными приключениями.
      - И не спеша, - категорически соглашается Порфирий Нетотов-Бим, - и ходим-бродим. Часа через полтора жара спухнет и найдём где-нибудь тенёчек. Присядем. И по пивку... И по колбасочке хрякнем, по куенькой.
      - Пенёчек-тенёчек найдём. Да-да. И по пивку.
      Насчёт куенькой колбаски Кирьян Егорыч обострять не стал. Обост-ришь - тут же застрянешь в Хофброе, ибо колбаски - любимый Бимов-ский харч на Неметчине, а своего он не упустит.
      - Гвоздики, гвоздики! - пропел шипом Кирьян Егорович, отвлекая Бима от кружки. - На блошшшинке ггвоздики!
      - А у блох есть пёздики! - добавил Бим немаловажной рифмы, - Слышь, и клещей купить. То есть, я тиски имею в виду.
      - Ага, - соглашается К.Е., - ещё наковальню, серп и молот. - Хватит махоньких щипчиков, евры жалей, а потом в Петра!
      Очередной глоток пива поворачивает память Бима в новую оскорби-тельную сторону. Оскорбительного кругом после некого принятого на грудь количества алкоголя прибавилось до неразобранного овала.
      Бим что-то выдернул из кучи. Плотоядно сверкнул веждами и, утверждая тему обсуждения, рыгнул. Приумножая эпохальность момен-та, смачно сморкнулся вдогонку. Угодил ненароком в бороду. Свою, конечно.
      - Бим, вытрись.
      Заприметив с подсказки оплошку, тут же исправился. Растёр по ли-цу и бороде пену и сопли так, чтобы было поровну и, стало быть, незаметно. Зеркала нет. Кирьян Егорович оценил результат как "нор-малёк".
      - Кирюха! - заводится Бим, - ну, что за блЪ - Клинов! Ну чё вот он на меня вчера опять повод нашёл, что я пол-общака пропил, блЪ!!!
      Причина взбрыка была издавна идущей, потому хронологически не-последовательной. Бим просто не успел обмозговать и выплеснуть это на утренней планёрке. Хмель с ромашками потеснили тему пропитого общака. Ксан Иваныч Клинов в обмен на обвинение его в путевом бляд-стве сначала заподозрил, а после обнародовал - а Бим, естественно, не соглашался - что будто бы Бим чрезмерно злоупотребил использовани-ем общего запаса, затаренного в машину ещё в Праге - из последнего попутного супермаркета.
      - Когда-когда, гришь, был напад?
      - Ну, мне он говорил. Давеча вот.
      - Про бабки что-ли?
      - Ну да. Ну, нет, не про бабки, хотя оно следует... когда я втору... ко-гда я третью банку открыл пива. Вот он мне... уже опять, блЪ... всыпать возжелал.
      - Ну и что?
      - Я тебе че хочу сказать, он... мне говорит: общак типа совсем кон-чился.
      - Про пиво что ли чешское? А чё-то там общак совсем был малень-ким, - вспоминает слегка обиженный Кирьян Егорович, которому из последнего пивного общака практически ничего не досталось.
      Он пытался ехать по правилу, предложенному Клиновым сразу по-сле Праги. А именно: не злоупотреблять пивом в дороге. А Бим ехал по старым правилам, не только не утвердив новых, а категорически возра-жав. Был бы он в КПРФ или Яблоке, вышел бы из салона на ходу. Но он беспартийный. И остался жив, возглавив в единственном числе оппози-цию.
      - Никакой не маленький! Не было почти общака, - сердится Бим.
      - Как это не было? А я - то думаю, че это я вообще ни huya не по-пробовал, ни одной... - вспылил Кирьян Егорович. Подлив сверху не-много правдивости, добавил: "Ай, одну, одну выпил... Точно, на оста-новке. Когда ещё русского мужика встретили. На Оппеле. Строитель или инженер. Помнишь?"
      - А я чё говорю, куй с мужиком! А я три! Три! Всего! Из багажника. А он мне: ты треть общака пропил! Там не коробка - коробища! - расто-пыривает руки Бим. И главное заметь: не общак это - всё моё! На мои бабки куплено, помнишь, ты ещё замешкался с общаком, а я вывалил, чтобы очередь не задерживать этих... чехов. В рот их!
      Растопырка оказалась излишне торопливой и Бим сбивает рукой свой полуопустошённый бокал. Раздаётся звон стекла.
      - Господи! Вот же, блЪ! - говорит он с досадой, и тут же поспешно крестится: "Да ёп! Тыть! Щас набегут Клаусы. Бить будут".
      - Huynja, пусть бегут. Зато это не из коробки, - говорит К.Е. И сме-ётся, - это наше пиво. ...Твоё. Было. - И добавляет: "На счастье бито. Раз бито, два бито. Битте шон - нах глюклих! "
      - Это НАШ ГЛЮКЛИХ! - хохочет Бим. Оба ассоциативно и мгновенно вспомнили сцену из "Подвига разведчика", где советский герой, он же вроде штандартенфюрер, лихо пьёт с фашистами "за побе-ду... за нашу победу". (А все кинотеатры страны в этот момент радуются - как же ловко он их всех поддел. Явно не хватает стране ярких под-тверждений патриотического величия нации и проявления дьявольски изворотливой хитрости в момент её беды).
      - За НАШ ГЛЮКЛИХ! - поднимает целый бокал гордый своими немереными синематографическими познаниями Кирьян Егорыч.
      И тут...
      ...Хуже татарина подходит официант герр Клаус. Ему нах...й глюклих. Клаус подплыл с лицом свинцового дирижабля Нобиле. Тре-бует денег за битое стекло.
      Бим щёгольски расстегнул внутренний кармашек, бросает кошелёк на стол. Оттуда сыплются евры.
      - Во, бля, - промелькнуло в башке Кирьяна Егорыча, - он же кошель дома оставил...
      - Вифиль? - спрашивает Бим у Клауса, - ладно, сам возьми... - ТЕ, сколько нужно.
      Бим ещё пуще развалился в стуле, и делает рукой небрежные, кар-тинные, жеманные, женские отмахи кистью руки снизу вверх: кыш му-ха, улетай, не касайся меня - я брезгую.
      Согнутый навсегда безымянный пальчик и поморщенная кожа сла-босильной руки портят пафос производимого впечатления. Отдает бес-конечной фальшью. Словно старушка играет роль бодренькой кокотки и девочки, будто переиграна жестикуляция на сцене захудалого про-винцтеатра.
      Клаус и не обратил внимания на унижающие жесты русского про-пойцы с жеманными манерами. Или сделал вид, что не заметил.
      Пальцем, педантично, ничуть не рисуясь и не стыдясь, выгребает из россыпи монет положенное инструкцией количество.
      - Аллес, дас ист орднунг , - говорит он. - Ду ю вонт рашен водка? Есчо пифка?
      Бим переглядывается с Кирьяном. - Ух, ты. Знает русский. И водку. И английский. Ещё по одной?
      - А х... с ним. Давай ещё по одной. Цвай бир, вайс бир, - говорит Клаусу Кирьян Егорович.
      - И бегом на блошинку, - когда немецкий мэн Клаус отошел.
      - Этот не пердел, - говорит Бим.
      - Пердят клиенты, а этим не положено, - защищает Германию с ка-кой-то стати Кирьян Егорович. - Он-то на работе. А ты сам рыгаешь, как фриц.
      - Я клиент. Я мэн, - говорит Бим, - уплочено. Ну и вот, - продолжа-ет он, даже не удостаивая спину Клауса взглядом, - сёдня утром чё бы-ло... Я терпел... думаю, он осознает. А суть-то така. Когда мы затарива-лись в последний раз перед отелем...в Праге. ...А я менял двести пятьде-сят евро. ...Ну, купил блоки сигарет, бехеровку взял. И у меня че-то дох...я бабла осталось. Сколько я бабла там оставил! А? Тучу! А Клинов говорит: А хуля, бабло-то ...
      - Типа деньги сдавайте...- подсказывает К.Е.
      - Мимо кассы! - забивает Кирьяну Порфирий. Гол! Девятка.
      - Ы-ы-ы...
      - Пардоньте, говрю! Типа, а я пива набрал "Козела" из расчёта, сколько можно унести как мусульман, помнишь пещеру?
      - Ес. Сим-Сим. Да.
      - Три банки вина, блЪ!!! Три!
      - Опа. Не было банок...
      - Типа бутылки, да. Звиняй. ...Это на мои, на мои деньги! Кров-ны-е!
      - На твои - значит себе, - утешает Бима Кирьян Егорович.
      - Не себе! Да нах...й оно мне... себе. На мои деньги общак... Вот как. Не себе. В общак! Сёдня вино пили? Пили. Утром. Вчера пили? Пили. ...И он меня типа упрекнул, блЪ ... Ты уже и так пол-общака пропил, блЪ. ...Вчера мне худо было. Худо! Вот, блЪ, - жалуется он на поганую, выдуманную самим собой, выпуклую в обратную сторону жизнь.
      - Ну, вот... Да-а-а. А у тебя же давления не было вчера?
      - Давления не было. Я перепроверил. Давления не было, чисто та-кое... Меня шатало. Ну!
      - Не, шатало - это всех шатало. Это после дороги шатало. Не про-сто целый день мчаться. Помнишь, мы ещё останавливались... - напо-минает хронологию бед Кирьян Егорович.
      - На перегоне? Да! Chuyowo было. Ну ладно... Давления чтобы не было я пил. Седня с утра я говорю. ...А ты же присутствовал. Я чё, гово-рю ему, это я уже полобщака просрал? Думаю. Думаю. Он сам потом... ну не то, чтобы извините. Я накатил вчера тебе. Ему говорю. Понрави-лось? Я говорю - если чё, то это сдача от моих баксов. ...А он не зло, ну а так говорит: а что, хочешь упрекнуть меня в меркантильности? Меня!!! Ну, он ...этим и отличается... - тут же уточняет и красит Ксан Иваныча Бим.
      - В смысле он не трясётся, не крысятничает. Он лучше своё отдаст, но... - борется с мыслями Бим. Ему и Ксан Иваныча почем зря не хочется обижать, но и себя незаслуженно оскорблённого жалко, - да-а-а... Переживём. Но! - Бим поднимает указательный палец и тычет им в небо: "Но! Но! Остаток-то, блЪ, осадок-то, блЪ, остался!"
      Кирьян Егорыч горько засмеялся. Жалко ему не понявших друг дру-га друзей, а всё дело в этом: один не наблюдателен и с подозрениями, другой добр, но не подчёркивает и не озвучивает даже поступков. Отсю-да недопонимание и взаимные нападки. А со стороны смешно: две бабки на базаре, ей богу! А обе - просто классные бабки.
      Бим, слегка запутавшись в своём спиче, добреет. И уже совершенно утешается механическим отпитиём из кирьяновского бокала - словно из своего собственного. Кирьян Егорович как третья бабка заприметил это, но ругать не стал.
      Бим начинает раскарябывать по новой.
      - Я не про бабло говорю. Я говорю про отношения. А Клинов, блин...!!! Почему он глазки пучит? Объясняю. Это моё. (Бим, как Чапаев картошку, расставляет на столе предметы). - Вот у него точка А, вот точка Бэ. Он же ...с устатку... устал...ему надо накатить. Ну, с устатку. Он едет. Машину туда-сюда ведёт и ведёт. Ему обидно. А мы всё это время сидим там, пьём. А он рулит, рулит, рулит, рулит. Ему быстрее в точку Бэ прийти. Ну, я - то его больше знаю. ...Каюсь: каждый день знаю. Раньше он работал до пол-семи...
      - Нет, он мотивировал совсем другим. Не тем, что ему очень хочется самому, а что ему до точки Б доехать нужно...- поправляет Кирьян.
      - От А до Бэ.
      - Ну, от А. А он бы сказал, что ему хочется. Сказал бы, что ему хо-чется выпить, потому что...он тоже человек, - защищает и корит Ксан Иваныча Кирьян Егорович. - Ему нельза за рулём, так сказал бы, что обидно, и мы бы бросили совсем...
      - Я не брошу, мне нельзя бросать, у меня давление сразу... подска-кивает, если я брошу.
      - Ну-ну. - Кирьян Егорович не верит в пиво как в лекарство от дав-ления.
      - Как он при сыночке...? Сыночка его пилит за это. За алкашню. ...помнишь? - перекидывается на Малеху Бим.
      - Да-да-да. Помню.
      - По России ехали - он пилил. ...В Европу заехали - пилит. А оба ...глазки напучат вот так вот (при этом Бим показывает, как Малёха с папой пучили глазки) и ...
      - Что и?
      - Ну, вот он только руль бросает - вах! Вот!
      - Что вах-вот?
      - Ну, выпить хочет. Душа! Честно сказал бы, что я, мол, по этой причине. ... А пять-десять минут остановки ничего не решат.
      - Ничего не решат! - поддакивал Кирьян Егорыч, - а пить за рулём не можно. Вот он и говорит: - нет! Он вот как-то считает время по-другому. Не по-нашему. Мог бы и кружак... нет, самую чуть-чуть, это ж Европа, тут баллы другие... замахнуть бы. Зажевать. И ехать дальше. Автострада, нельзя, он как в России честный. А нет! А главное что? А то, говорит, что типа если мы на пять минут задержимся, то потеряем два часа.
      - Вот он ...будто считает, что на двадцать минут остановились. ...Ну, вот опять эти блЪдские двадцать минут!
      - Да уж.
      Беседы о соразмерности пяти и двадцати минут - это любимая тема и общая заразная болячка на уровне эпидемии тифа в автомобиле. И все кашляют, трясутся и помирают от этих лишних пяти минут на останов-ку. Такое ощущение, что время Бима с Кирьяном Егорычем лежит совсем в другом измерении, нежели время Ксан Иваныча. И поэтому бодания о времени никак не могут пересечься или даже теоретически сравниться, чтобы прийти к удовлетворительному консенсусу.
      - Пусть на пять, пусть пятнадцать - да что там по трассе разогнать-ся - йобана в рот! - рычит Бим. - Ничто не решает. ...Вот я его сегодня прихватил: я говорю, - ну что, сбылась мечта идиота - на автобанах поездили!
      Кирьян при этих словах хмыкает. Кирьяна, как и всех, даже и крош-ку Малёху Ксаныча, замаяли неоправдавшие ожиданий автобаны.
      - А он всё это время говорил: Автобан-автобан! За два часа проско-чим. Ага! Проскочили. Успели. ...А ремонтёров никто не отменял. ...Так вот! - И на крутом повороте переменяет тему. - Кирюха, табак где?
      - Вот на столе. Вот железяка эта, прочистюлинка. Ковырни там. Сам справишься?
      - А то!
      Воспламенивши табак собственным, недавно придуманным заковы-ристым, способом, - скрутив чашечку трубки вбок для удобства доста-вания табака язычком пламени, Бим затянулся. Откинулся всем телом на спинку стула и продолжил.
      - А вроде вчера нас сыночка не доставал, потому что мы размину-лись. А сегодня вообще... Господи! Малёхи нет - счастье-то како!
      - Ха-ха-ха.
      - Вот они пусть кучкуются, пусть кучкуются, учат друг друга. Меня не надо учить на шестом десятке, - разогревается и шипит очковой зме-ёй Бим, - уже не выйдет. Ум. Умище. Вот сколько есть там, сколько осталось, остатки, то и осталось, а учить меня - переучить не надо... как ...как в детсаде. БлЪ!
      
      ***
      
      - Чу! Посоловело маленько. Головушке так вот уже хорошо-о-о-о! А мы щас с чувством, с толком, Кирюха. Вот...
      
      Совсем неожиданно для Хофброя зазвучал немецкий нео-ландскнехт-металл типа Rammstein или даже ещё хуже. И под чужезем-ный перезвон у Бима произошла смена настроения. Бим засёк очеред-ную, неуместную, неправедную немецкую белку и грохнул её точно в глаз.
      - А ты в хостеле, в душе заметил точку "Бэ"? В Неметчине? Ну, что самим надо давить?
      - А. Заметил, конечно. А как по другому... Не заметишь - не помо-ешься.
      - Только давишь-давишь, давишь-давишь...
      - Ну, это режим экономии - понятно.
      - Понятно.
      - Пока намыливаешься там, чё-то ищешь... копаешься... чтобы не бежала лишняя вода, так... - говорит Кирьян.
      - Да-а-а. Мудрено. Но правильно, - поддакивает Бим.
      - Правильно, правильно. И хорошо, что кнопка большая, а то когда намыленный, блин... глаза закрыты - где чё? Х...й тоже в мыле. Жжёт его. Глаза не видят, х...й ждёт. А тут чё - кнопка большая... - не промажешь.
      - Дак посуду моют, а что-как? Фатерлянд! Они эту пимпочку за-крывают... Мы же - под проточной водой. Жёнка: а, телефон! Побежала! А это полчаса! А они закроют водичку: ду-ду-ду, ду-ду-ду! Сполос-нут... и... И! - выдал тираду Порфирий.
      - Тоже правильно. Поссать успеют, - совершенно справедливо под-метил Кирьян Егорович, вспомнив про свои увражи в холодном до пре-дательства душе.
      - Не торопятся. Ну, деньги, блЪ! За это уплочено, а счётчик меша-ет... - подытоживает беседу Порфирий Сергеевич.
      
      ***
      
      - О, я скоро буду отливать ходить... это куда, прямо ходить? Да? - застрадала вслух, ущемляемая самоистязателем Бимом и давно рвущая-ся наружу вечная, бимовская, главная подружка, приставашка и извращенка по скромному норманскому имени Урина.
      - Ты же ходил уже. Не нашёл что ли?
      - Почему же не нашёл. Нашёл.
      - Ну, так и иди туда же ещё раз.
      - Да я не знаю куда. Забыл. Я же кругами. Блудил. Не записывал путь. Потом в подвале был.
      - А я не был ни разу в подвале. Про подвал ничего не знаю, - поза-видовал Кирьян бимовской прыти первопроходца, - а там что, тоже туа-леты есть?
      - Нету там, ...а может есть. Бочки были, картошки, ящик, гуси, офи-цианток точно помню, Урсула, Сюзанка... Факелы горят. В потёмках всё.
      - Ну, уж не πздите, пожалуйста, Сюзанны это во Франции, - по-правляет Кирьян Егорович. - А зачем факелы?
      - Бля буду, - вот те крест. Потёмки - не видать ничего. Интерьер. Ну, может Сара. Она меня наверх послала. ...А факелы - не настоящие, разумею, и ты разумей, электрические они.
      - Наверх, - засомневался Кирьян Егорович, - факелы тут причём? В пивоварне - подвале, может nach послали. А ты взял и забыл. Ручку да-ли поцеловать, когда наверх посылали?
      - Махнули наверх. Может нах махнули. Кто его знает... Дверную ручку целовал, да... Ну это... рёбрами... там темно... Там и туалет попал-ся. Может служебный, может заперт, я помню? Не помню. Я до-о-лго гулял.
      - А на первом западло было найти? В цирк через правый берег хоте-ли? (В Угадае это распространённая шутка).
      - Короче, я блудил, - сознаётся Бим, - может на первом этаже, мо-жет на втором. По наитию. У меня нюх. Но нашёл. Но забыл теперь. Время-то сколько прошло!
      - На плёнку надо снимать, чтобы не заблудиться. Я всегда так де-лаю, - делится опытом Кирьян Егорович.
      - Короче, ты не дурьки, говори куда ходить!
      - Ну, тогда вот: прямо не ходи, ходи сначала по стрелке, потом налево, а там такая решётчатая, медная дверь. ...Во, блин: её, наверно, Ленин открывал. Ручку полировал.
      - Лысый? Тут?
      - А хуля.
      - А Виссарион тоже тут бывал. Как его, Джапаридзе?
      - Джугашвили. Вряд ли. Он в то время банки грабил... для лысого.
      - Туда идти? - Бим показывает совсем в другую сторону.
      - Да нет! Вон арка, колонна дорическая. ...Вот в интерьер туда захо-дишь, ...увидишь: медная... или латунная жёлтая дверь.С решёткой ка-жется. Ручка красивая. Дизайн. Современная, правда, немного. Я в про-шлый раз снимал, когда ездил.
      - А как же Ленин, если ручка современная?
      Кирьян Егорович совсем запутался в объяснениях интерьера в связи с историей, и не смог ответить на простецкий вопрос.
      - А эти...? Как их... ЭтикОтки, ик! Этикетки там есть? - простил Кирьяна Бим. (Имеются в виду опознавательные значки М и Ж). Скорее говори, я уже это...
      - Нет, попал в вестибюльчик... и там надпись. Сначала инвалиды те-бе в глаз попадут, следующий мужской, женский тебе не надо. Не попу-тай. ...ТЕ. Ну, там разберешься.
      - Разберусь.
      - И потом, когда на обратном пути, когда пописаешь - решётку сними.
      - Бабы писают. Мужчины ссут, - по-научному строго поправляет Бим.
      - Красивая она. Ручка. С балдой сделана. У меня в прошлый раз фо-тик плохой был, - вспоминает свои давние и сегодняшние промахи Ки-рьян Егорович.
      - А, тогда, в прошлый раз? Ленин когда ссать ходил?
      - Сам ты Ленин. Тогда, тогда ещё. После Ленина, блЪ. Через двести лет после. Или через сто... Короче, фотик с собой бери... художник про-летариата.
      - Я-то? Я - художник! - ощерился Бим.
      Это ещё одна его больная тема и интеллектуальная собственность, с которой он не хочет ни с кем делиться. - А ты фотограф. Просто фото-граф. С железом. Как железо зовут?
      - Кэнон!
      - Кэ что? Вождь краснокожих? - Ассоциирует Кэнона с каким-то деятелем из страны Фэнтези Бим. Но опять невпопад. Пиво туманит Порфирию мозги, заслоняет историческую правду.
      - Вот и то, а сбоку бантик. Краснорожих, на тебя похожих. Фото-граф... ага, фотограф. Волосатик, ещё сбрякни. Гитлер тоже хотел на волосатого , - огрызается и опускает Бима до самого берега грязной лужи Кирьян Егорович. - Вроде тебя. Аттестата не было. ...Потерял он. А то бы тоже волосатым стал. Фуллером вместо фюрера. Ага... Фюрером дороже вышло - больше настроил. Лагерей на юбилей. Для евреев и блядей. Смотри, Бим, стих получился.
      - Музыку сочинить и нацистам продать. - Тут же смекнул Порфи-рий, проявив незаурядную жилку бизнесмена и продюссера. Он кощун-ственно не взирает на то, что ими обоими затронута болезненная тема, которую вся немецкая страна старается не замечать.
      - Ага. Вот пива-то напьемся. И бабусю немецкую на стол... ноги вверх ей, - обрадовался и размечтался Кирьян Егорович, у которого, как и у Бима заметно потощал личный кошелёк. - Ноги вверх! Это новая немецкая команда такая. Слышал?
      Продажа нового фашистского гимна, положенного на русские сти-хи, им обоим финансово бы не повредила.
      - Вдвоём, вдвоём - возрадовался Бим. - И повернем и ещё разок... А вот. ...Во, бля, врёте вы, однако. Про то, что волосатиком... Грубер. Ши-кель. Правда, что ли? Во-о-о. Фюллер!!! О-о-о, бля.
      - Стану я дурковать. Правда. Вне сомнений, - утверждает Кирьян Егорович. - Я читал, перед тем как... Слышь, там... позже... Мы с тобой должны ещё подняться на второй этаж и на третий.
      - Просто обзорно?
      - Просто обзорно и чуть-чуть ещё выше. Балкон, крыша... Там ин-тересные интерьеры. Там дох...ища вообще их. Там фашисты митинги стряпали. А Ильич на своих сходняках пиво пил, денюжки партии тра-тил. Кажется. Не доказано. А, блин, чё не доказано? Все знают. Кроме Зюганова и Крупской.
      - Нади не было, что ли? - вспоминает Бим, подняв брови над умом. - А, Надя - она не пьющая. Базед алкоголя не приемлет. Так?
      - Ну, не приемлет.
      - У меня чё-то не высовывается... - раздражаеися на фотоаппарат Бим.
      - Опять не высовывается? Блин, художник! У всех художников не высовывается. И не стоит. Не жмите тут. Вбок против часовой - huyak и всё. Зумм жди. Во-о-о!
      - Насчет не стоит (ударение на "и") - это не ко мне, - укоряет Кирь-яна Егоровича Бим, намекая на собственную успешную практику извра-щенных форм соития, включая пение вечерней сказки для малышей с медовым пенисом во рту певички.
      Это никак не относится к фотоискусству. Он на пробу фотает во все стороны дворовые внутренности с находящимися в них немецкими ис-требителями сосисок. В двадцать первый раз снимает. Потому что он фотохудожник, а не щёлкальщик кадров.
      - Да ты уже снимал туда.
      - Ну и что. Выберем потом лучшую. Не жалко. Экспл... юзив.
      - Экспозиция? Чё?
      - Да ну её. Симка все стерпит!
      Не жалеет ни флэшку, ни картридж и память в одном лице Порфи-рий Сергеевич Бим. Он слабо разбирается в электронике и никак в ком-пьютерном софте.
      - Ну и идите уж, куда хотели, - подпинывают Бима в сторону две-ри. - Опи... обоссытесь уже щас-скоро.
      - Не каркай... ТЕ. Мне. Сам разберусь. Поди.
      - Поди - сходи. Летите уже, птица гордая! Надоели тут. Крякаете без остановки. Канкан устроили. Весь Хофброй на нас смотрит как на идиотов.
      Бим за идиотов оскорбился и раздул бухты.
      Потом отогнул клапан левого верхнего кармана и вставил туда трёхцветный флажок с фашистским орлом.
      И пошел, nach, брать штурмом хофбройский сортир.
      
      ***
      
      
      Ингр.17 МОНОЛОГ ИНТЕЛЛИГЕНТА
      
      Теги иллюстрации:
      
      Мечтающий Кирьян Егорович, колечки из дыма
      
      
       нтеллигентен с виду и на сто процентов изнутри по проис-хождению в двух поколениях Кирьян Егорович (если опустить нелепый прикид и некоторый табачно-гугнивый душок изо рта).
      Пока Бим отсутствовал, он вытряхнул старый пепел из трубки, по-чистил, отломав кусочек тонкого картона от меню и сломав его вдвое, микроскопический латунный фильтр. В винтовой нарезке его ловится смола и, как говорят по телевидению, растворённый в смоле никотин. И тщательнейшим образом по всем наукам забил очередную порцию.
      Кирьян Егорович, иногда святой, а чаще просто неприспособленный к бытовой жизни и наивный человек, но превращающийся в упрямого и твердого стоика, когда дело касалось ущемления его любимых слабо-стей, сознательно проигнорировал прописанные на бумаге пред-рассудки подлинных сеньоров трубки.
      В совокупности гурманы-курильщики твердят о том, что в очеред-ной раз трубку можно курить только лишь через четыре часа после пер-вой. Трубка - де должна отдыхать от перенапряга. Каждая затяжка - де - это испытание для внутренностей трубки и её здоровья в целом.
      Среди вас наверняка нет сталеваров и космонавтов, но если вы хоть раз отведали трубчонки и по совету опытного курильщика пробовали усиливать протяжку воздуха, излишне неосторожно зажав отверстие трубки большим пальцем, то вы знаете, какое жаркое солнце прячется в жерле. Вы тут же вспоминаете Жанну д'Арк. Вспоминаете поджарен-ных или вовремя спохватившихся джорданобрунов и коперников. И вам не хочется оказаться внутри этого пекла. Вы ойкаете и вам этого доста-точно. Вы отдаёте трубку хозяину, а он, гад, добродушно посмеивается, - смотрите, мол, какой я герой, - а я эту трубку с детства смолю и мне хоть бы что!
      Кирьян Егорович, волосатый и немножко писатель, принял импо-зантную позу, скрестив ногу на ногу. Принялся, попыхивая смачным дымком, разглядывать шевелящиеся блики света на шероховатом и по-битом затупленной бимовской бучардой глаза постаменте фонтана.
      Плавно выдулось два медленных и величавых кольца.
      Третье колечко, совсем малое, но жирное как дитя поварихи, едкое как срез перезрелой луковицы, прошло сквозь первые два и разодралось на облачка в метре за ними. Это фокус являл собой фигуру высшего пи-лотажа.
      Кирьян Егорович степенно, чтобы не выдать себя, кинул взор по сторонам. В надежде, что кто-то заприметил его вычурную вычуру и подивился его успеху.
      Кажется никто и никак. Кирьян Егорович расстроился, но ненадол-го.
      Его целкий взгляд обнаружил девочку-девушку вполне приметной наружности, сидящую за постаментом. Никого не стесняясь, она копош-илась у себя во рту сразу двумя большими пальцами.
      - Наша, наверно, барышня, - подумал он, - и не блядёшка на вид. - А лучше бы блядёшка. Потом всё равно станет ею. Все они сначала хо-рошие, потом одинаковые, потом половина письки фотографирует и в бляди пишется. Такова их внутренняя сущность. И сосцы их помараны белым.
      Девочка, славу богу, не слышит и продолжает исследовать ротовую полость.
      - Сосиски из бикс выковыривает или язык тёркой чистит, - опреде-лил Кирьян Егорович сходство поведения девицы с путешественником Малёхой. - Наплевать ей на людишек соседских. Поди, ещё и в дуделку играет с подружками... на веранде.
      Игра эта (toot) забавная и древняя. Корни идут из пещерных игр ан-глийских троглодидотов. Волосатые девчонки по очереди засовывают в кое-какое интимное место разные предметы, а потом вытаскивают. У кого получится самый громкий звук - тот получает приз. А приз - отре-занный хер мамонта. Второй приз - хвост тигра. Третий - в тебя засовы-вают хер мамонта, четвёртый - щекотят сиськи и пятки хвостом тигра.
      Лицо девочки, на глазах превращаемую давно нетрахающимся Ки-рьяном Егоровичем в развратную потаскушку, развёрнуто в профиль.
      Струя фонтана рядом с Кирьяном Егоровичем спроецирована так, что кажется, будто лицо краснодевицы касается струи. А струя напоми-нает выстрел детородной жидкости кубинского чемпиона по стрельбе ею на расстояние.
      Крутая картинка свернула мысль Кирьяна Егоровича на эротиче-скую дорогу. Кирьян Егорович замлел, ощутив в брюках божественный, прищученный голубой Европой позыв. Он и направил его оскоплённую воздержанием лодчонку по волнам прекрасных ассоциаций, вопреки ставшим явными все порочные наклонности девчурки>простушки >про-ститутки >бляди >извращенки.
      Кирьян заёрзал на скрипучем стуле, начиная ощущать скапливаю-щийся в известном двухкамерном сосуде взрывчатый сок. - Как бы тут и не кончить, - занервничал пуще прежнего Кирьян Егорыч. - Вот Бим-то возликует. На смех подымет, только проговорись.
      - Наш старикашка оскандалился в Мюнихе, - будет твердить он всему Угадайгороду при каждой попойке.
      А может, наоборот: сплетни от Бима пойдут пиар-рекламой. А по-сле книжки прочитают вообще все угадайские девчушки и начнут спрашивать типа: та-а-ак-то и эдак-то, а и где же расположен этот знаменитый столик у фонтана, который наш Егорыч обтрухал? А не поездить ли нам по местам боевой славы волосатика Кирьяна Егоровича Туземского? А что же наволосировал сей волосатик миру? Стеклянный арбуз в Угадае? Садик неибущихся гномов (потому что их там ни одного)? Музей Выхухоля? Смертную канатку над Вонью-рекой? Вау! Да они не построены ещё! Одни картинки! А давайте-ка мы сложимся, или найдём спонсора. Да выделим денег на его проекты, да на его стройки. А то ведь мир засмеёт: - волосатым зовётся, а на старости вдруг стал писателем. В России волосяница беднее бедного? Дак такую страну мы голыми руками возьмем! Ха-ха-ха.
      - Да где ж это видано? - почешет голову наше министерство туриз-ма, экономики и строительства и пойдет шукать по сейфам. - Было б корыто, а грязи найдём, - думают.
      Узнает о великом Егорыче также министерство культуры Германии и, недолго думая, повесит в Хофброе золотую табличку "Бим и Кирьян Егорович, который один из них писатель, были тут". Герой и сочинитель вместе. Редкостный случай. И натрухают на память об этом гран-диозном событии золотыми каплями на бронзовый стул.
      Памятник Семечки русского писателя из чистоганного золота - са-мый маленький памятник в мире (меньше питерского Чижика!) и нахо-дится он в кабаке Хофброе, что на площади Платцль рядом с улицей Мюнцштрассе в городе Мюнхене Баварской губернии. Так осчастлив-ленно напишут газеты.
      - Всем выгодно и приятно! - Так думал, стеснялся, радостно попи-вал и мечтал о быстром и лёгком своём мировом признании Кирьян Его-рович Туземский пятидесяти осьми годков от роду, мирно отдыхающий в Германии в болотных штанах китайского офицера, с завязками под гачами и без единого камня в сатирической пазухе.
      - А эта девка с биксами как узнает, так и позавидует. И заплачет от горя. Что не познакомилась с великолепным старцем.
      А сейчас сидит, блин, не догадывается. Корчит из пискли крепость.
      Да брали мы такие крепости! Сначала за трусы держатся, потом орут от счастья. Потом вообще не отлепишь.
      
      ***
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      Ингр.18 ЭЛЬЗХЕН И ВТОРОЙ ЭТАЖ
      Я никому не должен.
      Надо же, какой молодец.
      
      "Улисс. Д.Джойс"
      Теги иллюстрации:
      Бим с Кирьяном Егоровичем воруют в Хофброе картину, Эльзхен за-нимается мастурбацией в кресле
      
       азмышления Кирьяна Егоровича нарушил прибывший из далёкого путешествия Порфирий Сергеевич. Не погиб. Заблудился по дури. Самолёты с Аляски не перегонял. А в герои напрашивается.
      - По кружечке? - беззаботно запрашивает он место посадки. - А ты представляешь, я погибаю... тут свою рукоятку в курточку запустил... мне это... бензин кончается... масло... масла нет... с винтов лёд в кабину... и по глазам, по глазам... я за очками... очков надо было... нету, блинЪ, очков...
      - Так вот они, на столе тут лежат...
      ???
      !!!
      - Да pochuyu!А представляешь что нашёл?
      - Клад?
      Бим подозрительно глядит на Кирьяна Егоровича. - Откель знаешь?
      Кирьян Егорович пожал плечами и не сознался, что уже видел этот клад на этом вот самом столе. Не далее как двадцать минут назад.
      - Клад не клад, а денюжки нашёл. Свои, родные. Вот они ненагляд-ные. - Бим вытаскивает из куртки кошелёк и небрежно швыряет на стол. - А мы, кстати, рассчитались... за всё... заклали поросёнка... уже?
      - Рассчитались. Ты сам и рассчитался... за битую посуду. Забыл что ли, что уже находил кошелёк?
      - Как это находил? Только что нашёл.
      - Вот что с людьми испуг делает. Не пробовал через забор со страху прыгать?
      - Не понял!?
      - Кошелёк-то спрячь, говорю, не ровён час.
      - Кончай распутничать меня. Из общака рассчитались или как? - спрашивает вконец опущенный и забеспокоившийся, пожалуй, за це-лостность общественного портмоне Порфирий.
      - Зачем из общака? У меня свои есть.
      - Наши или свои?
      - Пока мои, потом счёт тебе выставлю.
      - О-о-о, - говорит Бим. Мы честные, да? О-о-о! Это приятно... Ты не беспокойся, счёт предъявляй - я как из кассы - бах, и всё. Не люблю в должниках.
      - Хоть щас отдам. Чё-почём?
      - А у меня другое предложение, - прекословит Кирьян Егорович.
      - Ну-у-у?
      - Пошли-ка, прогуляемся по этому заведению. Там, на третьем эта-же залище есть. Шикарный дуб. Золотой хрусталь. Гаргантюарно! Дво-рец Советов. Десять, какое, сто Матриц! Потеряться - не найтись. Там Гитлер сидел с Лениным. Я уточнил, пока ты там... Так оно и есть. Но они стесняются шибко. Ни одной таблички. Ни одного памятничка. Я все процарапки на столах прошерстил. Не эти, не эти. В за-ле. Нет ничего ни одного автографа - ни Гитлера, ни этого нашего... как его...
      - Ленина?
      - Да, Ильича. Одни члены и пёзды... с сосцами. Жопы ещё... с пед-рилами. Немцы эти. Я же говорил. Память отшибло?
      - У-у-о-о! - Бим заинтригован. - Ладно, денюжки потом, в куйстэле отдам. Как его? Менингер. ...А чё, там Ленин с Грубером, гово-ришь, пиво пили? А какое? Крушовице? (У Бима короткая пивная па-мять, историю путает с кулинарией, бельё у него как вобла сушёная на снитке, консервы хранятся на полу, срок годности определяется цветом дрисни, купается порой в свитере, совмещая и укорачивая время).
      - Простое светлое пиво. Как мы Вайс.
      - Вместе?
      - Ты чё? - всматривался К.Е. в пытливые бимовские глаза - шутит или по-пьяни все перепутал, ни подлец, ни балбес, а это ещё хуже когда никто и забываешь не то чтобы вчерашнее, а двадцатиминутное. - Гос-поди боже мой, конечно, по раздельности. (Дай Биму ума в долг! До конца путешествия. А там отвяньТЕ, неужто мы с вами знакомы?)
      - А это-о-о... всё равно по мне! Пошли. Шмотки берём?
      - А то! Всё берём. Мы ещё по Мюниху побродим. На блошиночке пошарим и там же по кружечке пропустим. Подбодрим пузырёк.
      - Это по мне, - нашёптывал Бим себе под нос, собирая шмотки. - Пузырь. Это сюда положим... Полный о-о-о! Это в сумарь... Пропустим, йа-а-а! Чтобы не... Это вот сюда... К сердцу приложить. Святое!
      Бим снова запихивает флажок в одежду. Руки должны быть свобод-ны для хватательного рефлекса. Бим как дитё неразумное: хватает всё, что видит, жуёт и выбрасывает. Дай ещё. Как кошка. Пусти за дверь, понюхаю что там и быстренько вернусь. Плошки, кити, кэт, мышь, сплош плюшь, мяч, шнурки, вассер, туалет-тапочки - всё в доме. За дверью крысы холод тараканы сытые собаки голодные бомжи. Им и кошка ужин. Суёт флажок в верхний карман, чтобы был на прекрасном ино-странном виду. Чтобы видели издалека и говорили ошибочно гутен таг, гутен моргэн, гутэн абэнд. А он, ха-ха-ха, русский, ах-ах, каков красавчик. Повод для знакомства. А баб тут хоть ситечком просеивай.
      - Циферблат зовёт. Давай скорей!
      
      ***
      
      - Вот! Вот тут сосиски крутят, - поясняет Бим, когда друзья зашли в первый этаж, - а вот Гретхен, не ушла покамест. Вишь, на меня как смотрит.
      Розовощёкая и пышногрудая, настоящая баварская Гретхен в длин-нющем сарафане наяривает на трубе в кругу прочих музыкантов, оде-тых в детские штанишки. Сидят за куриной загородочкой (чтобы всякие русские путешественники не мешали). В концерте используются фагот, баян и басовая труба, названия которой Кирьян и Бим не знают, и кото-рую, в связи с её весом, марширующие музыканты закидывают на спину через плечо. Может, бара-бас-то он и есть. А чисто барабана, как ни странно, в оркестре нет и в помине.
      - Ты меня с ними в компании сыми, - просит Бим, - на долгую па-мять. На до-о-лгую - предо-о-о-лгую. И чтобы Гретхен в серёдке. Она мне по сердцу легла.
      Прошёл спектакль, снялись все: Бим на фоне оркестра, оркестр на фоне Бима. Перед загородкой, за и на. Кирюха, а ты вот тут ляжь, не за-гораживай мне Гретхен! Улыбались, сбацали на заказ, убедились, что русские не все европейцы, а есть аборигены и азиаты, хоть и с тугрика-ми. Бим и тут подсовывал злотые с кронами. Отчего-то не взяли, а стали махать ручонками, ауфвидерзэен, приходите попозже, весёлые ребята, без вас нам скучно. А шутки ваши всё равно говно на палочке. Но это уже по уходу.
      А Гретхен... - она сказочная Гретхен только здесь в кабаке. Для Би-ма и таких же любопытных вроде бы иностранцев, а вроде и папуасов. Дашь бабла - что-то покажу. Не дашь, отдай адрес взад вчера и не при-ходил вообще и не мечтал мыслить прийти год назад от Рождества хри-стова. Ты не богат золотыми спичками, а то выйдем и не вернёмся. У тебя просто конец, а у меня просто конец работы.
      
      ***
      
      Насчёт работы и конца.
      В конце работы, сбросив пёстрый наряд и переодевшись в скромный костюмчик, она становится просто Элизой. Лизкой по-русски. В кабаке Элиза - героиня нижнего зала. Зла. Запросто укусит дирижёра за ухо. Дирижёр в наушниках.
      А для домашних она уже с порога становится лучшей в мире мамой Элизой. По понедельникам, в свой выходной день, Элиза надевает удоб-ные, стоптанные слегка босоножки, и отводит своего пятилетнего сына к бабушке Кларе (той самой торговке с Нойхойзерштрассе, у которой Карл украл кораллы и которая живет в небольшой квартирке с палисад-ничком неподалеку на Лазареттштрассе, которая почти что упирается в Хауптбанхоф, который находится почти в центре города Мюнхен, явля-ющегося столицей южно-германской земли Баварии).
      Возвращаясь обратно, Элиза запирает входную дверь на при-ключ-ения, спускает на всех окнах занавесочки, включает музычку. Бродит, обозревает владение, поддаст рюмочку. Запросто может две. Надевает, а через минуту сбрасывает с себя домашнее платьице - старенькое и протёртое в закономерных местах. Затем идёт в ванную.
      Из ванной выходит уже совсем другая женщина - девушка ли. Те-перь это уже легкомысленная, с налётом шалопутства мамзель, по име-ни Эльзхен. Эльзхен ныне рыжеватая блондинка, её растрепанные воло-сы до плеч и подведённые глаза, один из которых слегка косит, придают ей совершенно индивидуальную внешность, абсолютно отличающуюся от типового сценарного вида, который ей приходится держать в Хофб-рое согласно контракту с г-ном Фолькзуммером, нынешним удовлетво-рителем всех хофбройских начинающих и конченых пьяниц.
      Шаркающей походки у Эльзхен теперь нет и в помине, лёгкая шоко-ладная блузка в мелкопакостных леопардовых разводах на двух лямоч-ках, уже не путается меж ног как утренний балахон, более того, о боже, о ликующая долина Саарбрюкена, она даже не прикрывает пухленькой промежности, снабжённой тонкой причудой интимпричёски.
      Из кухни, расположенной под скатным потолком, идёт запах тушё-ного мяса с яблоками. Эльзхен перестраивает музыкальный канал, там нет даже намёка на звуки ею любимого фагота - из динамика ласкающе льётся транс лесбиянок. - Ох, уж, эта наша мюнхенская мутота-суета, - говорит она, жеманно позёвывая, и поглядывает на часики с кукушкой, встроенные в витиеватый фриз кухонной антресольки.
      Эльзхен ждет вохенэндефройнда Мартина, у которого по стечению обстоятельств понедельник так же выходной день. На этом пункте сов-падений в основном держится их дружба. Марти - слабосильный, но достойный по качеству работы ремесленник багетной мастерской. По-трафляя глупеньким запросам Эльзы, который уж раз обещает вставить в золочёную рамку указ епископа Бурхарда Вормского, согласно кото-рому каждый глоток спермы приравнивается к семи годам тюрьмы. Необрамлённый указ, свёрнутый в трубочку, два года пылится за стеклянной дверцей в главной комнате наравне с прочими ерундови-нами.
      Расчётливый Марти экономит на своей забывчивости десюнчика два евро. Воровать за все годы пребывания в мастерской он не приучил-ся. Во всей немецкой нации с не столь незапамятных времён живет генетический страх быть пойманным и наказанным. Марти любит дешё-вые Нексты и не сразу выбрасывает бычки: он -экстраэконом и копит на настоящее шёлковое одеяло.
      Эльзхен, не в пример другим немецким девушкам вполне сносно умеет делать минет, обожает коленную стойку и не окончательно стер-возна. Тем не менее, она не может толком хранить семейный очаг.
      Эльзхен ставит коньячные рюмки в заморозку, закуривает сигарету Найнексте с длинным фильтром, отмечает помадкой день и садится в бидермайеровское кресло, умыкнутое ещё по молодости бабой Кларой у соседа героя герра Теодора Кнабки - штурмбанфюрера СС. Штурм-банфюрер СС внезапно исчез, не дожидаясь победы нал русскими, уле-тев на самолёте через Шотландию Исландию Гренландию в Канаду и не попрощавшись с семьёй. Значит, так нужно было герру Кнабке. Никто его не винит за проигранную войну и потому не ищет. СССР не могло вместить всех заслуживших, так же, как не смогло всех заслуживших выдворить. Кнабке всего лишь маленькая СС-пешечка, протухлая со-сиска, борода в паху. Присягнув хоть на смерть, она - пешечка - торчала в обороне и не собиралась ни достигать края доски, чтобы поймать ферзя за подол, ни трахаться с очень красным и очень злым грузинским королём советских коммунистов. Она слушалась удобных приказов и потому выжила, убежав даже из захлопнувшейся по окончании мордобоя ратной доски.
      Нога Эльзхен запрокинута на жёсткий и не удобный для этой позы подлокотник. Её пальчик в ожидании дружка Марти теребит находя-щийся в полной телесной собственности розовый лепесток. В пупке - гламурный пирсинг: комбинация бусинки и свадебного колечка от быв-шего мужа. Марти его совсем не ревнует, а если бы даже и ревновал, то Эльза вряд ли бы потрафляла и вряд ли бы журила. Это его личное до-сье, а не её.
      Совокупным образом Эльзхен вовсе не та глупенькая и ограничен-ная служебным бичеванием кабацкая музыкантишко жэпола, как это может показаться на первый взгляд и как соответственно представилось Порфирию Сергеичу.
      Бим всех этих перечисленных томных особенностей не знает, иначе он пуще полюбил бы Гретхен-Эльзу. Он купил бы золотых спичек и обязательно напросился бы на домашний коньячок с манерными тан-цульками. Танцы бы он попросил под Штрауса и со слюнявчиком вза-мен остальной одежды. Это он тоже может, тем более восстановил и оживил бы отечественный шоурум на германской сцене.
      
      ***
      
      Бим вытягивается рядом с музыкантской группировкой навытяжку и, замерши под прицелом фотоаппарата, отдает Кирьяну Егорычу честь. Мог бы и музыкантам отдать, мог бы Гретхен - хуже никому бы от этого не стало. Это прощальная фигура перед восходом на третий этаж.
      На часах, что над дверью холла, смежного с нижним залом, стрелки показывают полшестого. Это враки. Указатели быстротечности времени застыли в этом положении ровно полвека назад.
      На стенах шикарной каменной лестницы, ведущей в исторические палаты, с толстыми балясинами и львастыми колоннами на поворотах, развешаны старинные и развесёлые картинки с гравюрами, изображаю-щими беззаботно гуляющих мюнхенских горожан типа "гуляки, мать их".
      Одна раскрашенная гравюрка тысяча восемьсот семьдесят пятого года. На ней изображены лошадиные скачки, толпа болельщиков на подмостях, пара пожилых и известных жокеев - это чемпионы, ибо они в венцах. В углу картинки - лошадка с подвёрнутым копытцем и её не-удачливый хозяин с забинтованной башкой тыквенной величины. Там лавчонка шорника с подвешаными за уши кроликами как шапочный материал, может как призы. Добрый воришка лет сорока и уже без од-ной руки (результат лечения профессиональной болезни?) лезет и небез-успешно рукой присутствующей в карман богатого зеваки. Монах в квадратной шляпе типа куб (миссионер из Англии, друг католиков, глав-врач Ватикана). Доктор с санитарами. Мужик точь в точь Бим. Праздные зеваки. Керамодил точь в точь Энд Хук. Есть все, кроме Кирьяна Егорыча и Малёхи. Нет там и машины звать Рено фамилия Ко-леос.
      Другая поблёкшая от времени гравюра - это Хофброй тысяча во-семьсот девяностого года. На ней мужики в цилиндрах, кепарях - жо-кейках, дамы с пёрышками, в пелеринках и белых перчатках до локтя. Вместо современных столов - поставленные на попа, наполненные пу-стотой бочки. Стукнешь, получишь музыку Паскаля со второго этажа. В центре картинки тот самый фонтан с непитьевой водой и с витой колон-ной, на верху которой восседает традиционно сентиментальный немец-кий лев, держащий в лапах лавровый венок. Венок обмотан геральдиче-ской лентой. Это недорогая немецкая традиция: всё, что хорошо обви-вать лентами, всё, что плохо, попросту не замечать. Так же, как и Гитле-ра с позором топтания русскими священного булыжника Рейхстага.
      - Смотри, - обнаруживает глазастый Кирьян Егорович, - а наш каштанчик-то-платанчик ещё совсем масенький. Ему тут лет десять всего, зацени!
      - Вау, да мы тут сидели что ли!? - восклицает Бим. - Матушки! Тыща восемьсот девяностый! И я ещё живой?
      - А подпись посмотри ка: "H. Heine".
      - Генрих Гейне, что ли?
      - А то.
      - Он ещё и поэт, и художник?
      - Вот это мне не ведомо. И год что-то подозрительный. Поздний родственник, наверно, - пытается осознать немыслимое Кирьян Егоро-вич.
      - Может стибрить? - предлагает Порфирий и дёргает закартинную бечёвочку.
      - Это копия, - предполагает Кирьян Егорович, спасая искусство от вандализма, отдирая Бима от тюрьмы, - пошли наверх. За нами блюдят.
      Пошлого воровства не случилось. Эта жертва в пользу Германии, не лишившаяся в этот день части национально художественного наслед-ства. Это огромный, горделивый плюс для России, вырастившей таких честных на руку, хоть и нищих на карман своих двух сыновей. Дома они нищие, тут они артисты-куражисты. Но за собой порой блюдут как за женой.
      
      Второй этаж закрыт. Подсматривание в щёлочку и туристический проход по служебным коридорам ничего интересного не дал.
      А третий этаж - это действительное залозрелище невообразимое.
      Цилиндрический свод его как рождественский тортище отделан раз-ноцветными деревянными плашками. Торец зала расписан псевдоорде-ром, меж колонн его врисованы графья. Толпятся в росписях девки - простолюдинки и красотки в башнеобразных причёсках, приличные музыканты и неслучайные барды, приехавшие на соревнования между собой. Они будут биться за право обладать той жирной, стасаженной ляжкой. Вон он бык с шампуром в заднице. Башка со шкурой уже сняты, кишки выпотрошены. Крутят вертелку, равную трём изогнутым ломам. А запах-то от жарева! Вау! Запах идёт из-за шторки. Совсем выпали из реальности Кирьян Егорович с Бимом. Как пришельцы из страны СССР, страны победителей. Победителей не судят. А в СССР судят. Обосрав-шегося в первом бою солдата расстреливают. А как без этого! Без бойни, без быка, без козла отпущения, без страха! Как? А между тем это клас-сика управления массами. Демократию на войне знаем. Сталин поправил и керенские и ленинские ошибки. Хоть и убийца, каких поис-кать.
      В четыре линии выставлены длиннющие столы, крытые голубыми скатертями. По бокам столов несчитанное количество стульев. Нет, не врёт, однако, путеводитель по Мюнхену! Запах путеводителя!
      Над столами круглые люстры. В простенках между окнами цветные штандарты. Запах штандартной пыли! Пылесосят три раза в год по праздникам.
      Народу - никого. А запах! Кирюха, этот шикарный запах... отъешь ртом, откуси челюстью, отсоси носом, запахни... запахни ширинку, ты не в писсуар смотришь, а на потолок! Ой. Застегнул.
      У входа в зал встроена деревянная антресоль со ступенчато распо-ложенными местами - это, видно, первоначально было придумано для короля, герцога и местной знати, а теперь оно для нового руководства города, гроссбургомистра, секретарей и приглашённых, для ответствен-ных гостей и главных бизнесменов. Антресоль увешана национальными и всякими разными флагами, гирляндами из цветов, щитами с выпуклыми гербами-аппликациями.
      В глубине зала трещат между собой официанты и официантши, рас-суждая о чём-то повседневном своём. Один из официантов, с которым наспех познакомились путешественники, - марроканец Али.
      Марроканцу некогда. Он только для виду поторчал с путешествен-никами, ответив всего на пару тупейших по замыслу вопросов. Затем умчался на кухню, сославшись на некую неотложность дел. Скорей все-го, придумал он это для вида, чтобы отвязаться от назойливых гостей, ибо Кирьян собственными глазами видел, как Али пристроил своё атле-тическое тело за тяжёлой шторой и оттуда наблюдал за непрошенными клиентами.
      Второй мужик - официант по гордому коранскому имени Моххамед, родом из Сомали. Этот чуть словоохотливей. Но минут через десять его негодующим криком увели за ту же шторку. (Нехер с русскими разгова-ривать! Арбайтать!)
      - За 3,1417-юлями пошёл, - предположил Кирьян Егорович, - мы им навредили по службе.
      - Ничего им не будет. Мы - гости, а им положено нас развлекать. Наблюл, как им было приятно трепаться? Мы русские - мы с дружбой пришли. А это уже четвертый иностранец, - рассуждает Бим, имея в ви-ду всех встреченных и познакомившихся с путешественниками, пусть даже шапочно, иностранцев - азиатов и африканов. - Помнишь, была ещё девка из Того... В Августинере на горшке - билеты ещё продавала? Потом Сирия в Праге, - помнишь? Нам немчура пофиг, они все альби-носы. Да здавствуют африканы!
      - Помню-помню, - говорил Кирьян Егорович, никакой ни надсмен, - ещё впереди знаешь, сколько чукчей встретим! И чёрнокожих.
      - Тёмнокожих, - поправлял Бим, - не обижай пролетариат. Они не виноваты. Их и так тут местные поябывают.
      Начитанный про восточных и африканских "азюлянтов", чувствую-щих себя в Германии уверенно, как домашние вирусы - уверенно и нагло, Кирьян не согласен с такой постановкой революционного пере-движения народов, но в спор вступить не решился, жалея нервы.
      Ошарашенные скромным великолепием деревянного Хофброя тури-сты-путешественники, а на самом деле впившиеся в Мюних, как исту-каны соборов, забыли посудачить о красном вожде и коричневом фюре-ре. А они между тем, кроме пропивания партийных касс, готовили тут наилюбопытнейшие режимчики для всей Европы и немного для мира. Всё великое и ужасное творится в самых прозаических или людных ме-стах, где мировой вампир спокойно сходит за обывателя, какает челове-ческим, ссытся жёлто-детским и подвешивает предателей за рёбра как в древности, причём непременно голыми. Об этом следует задуматься ис-торикам психиатрии.
      
      ***
      
      Через минут пятнадцать друзья ещё раз оказываются на Нойхаузе-ре.
      Теперь Бим вспомнил-таки про отсутствующую память для своего шутейного и давно бездействующего фотоприбора. Обойдя несколько витрин, и попримеряв предлагаемые "памяти" в действии, подходящее микроизделие найти не удалось. Зато огорчённые, но ничуть не обеспо-коенные вражеской конкуренцией продавцы накарябали на бумажке адрес гипермаркета, в котором выбор, по их разумению, должен был быть больше этого говняного. Рекомендованный магазинчик был далё-ковастенько - в районе Олимпийского центра и выставочного халле BMW.
      
      Близится вечер, но всё таким же бодрячком смотрит на прохожих неустающий, привставший со своего бетонного "под натюризвестняк" постамента, величественный и гордый, отлитый из цельного куска брон-зы Кабан в натуральную величину, с чешуйчатой шерстью, с отполиро-ванным людскими ладошками пятачком и нагло торчащими клыками с треугольными слуховыми аппаратами, направленными поперек людско-го движения. Вроде как с поднятыми ручками. Стой, мол, человечек, не скреби почём зря булыжник, не проходи мимо меня. Смотри, какой я весёлый и щедрый, вспомни придуманную музейными рекламистами формулу счастья.
      Людишки вспоминают и верят, наивно трут пятачок. Кабанчик не против.
      Надежды у всех пятачковых тёрщиков разные: одни собираются вернуться в Мюних ещё раз, может два; другие мечтают тут же по слу-чайной нужде разжиться и построить на выпавший с неба монетный дождичек замок своей жёнке. Со стен его при отсутствии других более плотских развлечений со своим вечно отсутствующем мужем и его та-кими же неблагородными друзьями-изменщиками та могла бы настре-лять фазанов. А третьи мечтают обзавестись бесплатно (и чтоб не узна-ли) тридцатью внебрачными детишками в надежде сходствовать хоть этим с Карлом Альбрехтом таким-то, известным в миру и в германской истории ебаришкой и тайным сидором.
      Ощерила беззубый металлический рот рыбина сорта Сом, оснащён-ная четырьмя длиннющими усами, забирающимися ей под брюхо и сте-лющимися по спине аж до самого хвоста. И никто не превратил рыбины открытую пасть в мусорницу для бычков. И никто не кидает туда обёр-ток от мороженного. И невдомек сытым, классическим бюргерам и их сопливым деткам с пионерскими рюкзачками и детской порцией гашиша в секретном карманчике, что нет радости больше, нет действия позор-ней, мелочней и оттого прекраснее, чем кидание ненужной уже никому бумажки в пасть рыбине. Это было бы замечательным и простецким в исполнении актом возмездия и противостояния муниципальной власти, ублажением собственной похоти: подложи неприметно другому говна и на душе тебе станет легче и приятнее.
      А вот догадливые русско-сибирские дизайнеры сделали на родине мусорки на тему угасающего рода пингвинчиков. Раскрытые клювики стальных пингвинчиков по мысли этих дизайнеров как нельзя более подходят под клапаны мусорок. Их идея предназначена стимулировать двойную пользу: сибирские детишки должны видеть и жалеть бедных пингвинчиков, а пингвинчики в благодарность должны были спасать угадайгородские улицы от лавины сора. Но малые и взрослые сибир-ские жители словно по уговору решили не признавать таких двойных стандартов. И из чувства противоречия, жалея бедных пингвинчиков, кладут и шваркают мусорок рядом, на газоны и тротуары.
      Никак не понять немцу настроя этих несуразных, закомплексован-ных на удивительно неуклюжей экологии русских - если уж кидать, то кругом и повсюду.
      И опять не прав тут Кирьян Егорович: немцы не кидают бумажек и отмороженых палочек в рыбину по одной простой и элегантной при-чине: немцы знают точно: над входом в рыбно-звериный музей погля-дывает на них днем и ночью, и пишет своё криминальное кино малень-кий, вертящийся глазок камеры слежения.
      И кабанчик, и рыбина проживают с незапамятных времен в покину-той орденом иезуитов Аугустинеркирхе, и, похоже, зверушки неплохо тут пристроились. Школьники младших классов используют постамен-тики скульптур для раскладки своих бумажек, карт, коробочек, анкеток. Они пописывают на нём амурные адрески и, честно попользовав и ощу-пав всё это, довольные удаляются восвояси. Детишки помладше могут оседлать рыбину, побегать вокруг вперегонки, а насладившись вдоволь, идут искать следующих опасных приключений.
      И Бим и Кирьян по очереди запечатлелись с этими зверушками - обитателями Нойехойзерштрассе. Помусолили, как полагается пятачок. Почесали за ушками. И как любознательные сибирские орангутанги по-шарились во рту рыбы, чтобы уличить в нечистоплотности германскую нацию.
      - Рыба, ты хто? - спросил Бим, распростав у неё руки словно бед-ный старик синего моря. - Ты Ёршов, или ты Золотая Рыбка? Дашь ко-рыта русским путешественникам или как? А то стирать не в чем. Ты в душе носки с трусами стирал или как?
      - Я в душе. А ты где? В умывальнике что-ли? (Ну дурак-то!)
      - И я в душе. А это непорядок! Вот тебе и немчура!
      - А у них явно прачечная есть где-нибудь на первом этаже.
      - Может и есть, но там же за деньги. Это ж хо-стел, а не пять звёзд.
      - А может в стоимость номера входит...
      - Ага, входит и заходит. Немчура привыкла со всего деньги брать.
      - Хрен с ним, с душем. Ты вот лучше проверь: у неё дырочка сзади одна или две? - спросил Кирьян Егорович, лишь бы только уклониться от стиральной линии.
      - Зачем, - попытался было отбояриться Бим. У рыб клоака. Значит одна дырка.
      - А у дельфина, интересно, сколько? Дельфин ведь есть млекопи-тающая рыба! И живородящая. Пи...день у неё есть?
      Бим задумался. Но проверил. БлЪ, ни одной дырки у этой рыбы скульптор не предусмотрел. У неё на жопе чешуя.
      - Вот так раз: как же через чешую гадить-то?
      - Вопрос!
      - Вопрос! Это всё равно, что у кота под хвостом ничего нет.
      - Это не Возрождение. И не реализм, - решил Бим, обидевшись на скульптора. - Детей только дурят! Даже у Давида две дырочки: спереди и сзади по одной. Знаешь Давида? Ты видел?
      - Я не был во Флоренции. А Давида знаю. Кто же его не знает, - сказал Кирьян Егорович. - Микеланжело его лепил. То есть рубил в мраморе.
      - Не доказано. Пока сам не съезжу и не проверю подпись - ни за что не поверю. Спокойно могли приписать Микеланджеле, чтобы дороже стоило.
      - Всё бы тебе самому проверять надо. Весь мир не объездишь и во все дырки пальцы не запихнёшь. Пальцев не хватит.
      - Я запихаю. Ещё как запихаю. Даже если нет, - проверчу.
      - Это не предмет научного спора - дырка. Что ты за дырку-то уце-пился? Я же просто так спросил, для познавательного интереса... как бы.
      - Нет, ты не увиливай, Кирюха! Раз начали научный спор, надо его довести до конца. Вот смотри, я не был во Флоренции, а думаешь поче-му знаю, что в Давидже дырка есть.
      - Почём я знаю. Ну видел я гипсового Давида у кафедры. Помнишь же: у него ещё все девки фотографируются. Им член как раз по самое ухо. Даже могут в рот взять.
      - Брось ты! Нахер гипс в рот брать?
      - А вот тебе и не нахрен. Берут! Берут, блЪди, ещё как берут. У нас же девки приезжают с деревни. Власяторши, белая кость, х...ё - мое. Им же надо как-то выпендриться, вот и вытворяют всякую ботву. Ты сам, поди, у Венеры фотался и сиськи ей щупал.
      Кирьян Егорович густо покраснел. Было дело. Щупал. И не только сиськи. Пах у коридорной Венеры жёлтый от студенческого щупанья.
      - А у гипсового нашего, - что в институте, - Давида хер приклеен-ный, - запустил он другую тему, - потому что много раз отламывали. То на память, то нечаянно. Могли бы листик прицепить, и все бы отстали.
      - Про листик ты зря. В листике нет правды жизни.
      - А в х...е у Давида тоже нет правды жизни. Член махонький как килька, головёнка еле дышит, набок скосоёбилась, а яйца симметрич-ные. Разве так бывает?
      - Согласен. Кирюха, ты тут прав.
      - Микеланджело идеал лепил, вот яйца и сделал симметричными. Ты разве против идеала?
      - Против такой правды против. Вот бабы понасмотрятся твоих иде-алов, а потом у тебя твою мошонку увидят, смерят несовпад, взвесят и что скажут? - высказался Бим. И продолжил правду-матку: "А вот так и скажут, что ты урод. Размеры все разные, волосня вовне не пышная, как у этого Давида, а яйца как сопли висят. Пока до них жизненная правда-то дойдет..."
      - А когда до них правда дойдет?
      - А как вот перещупают сто пар яиц, тогда только и поймут. Может и смирятся: деваться-то некуда. Жить надо как-то. Тогда только и про-стят - и...стись же не важно с каким х...ем и какой отвислости у тебя яйца. А сами потихоньку будут про этого Давида думать и тихонько про него вспоминать. Вредно это, понимаешь!
      - Вредно. Сколько к симметрии не приближайся - всё равно идеала не достигнешь. Природа только с первого взгляда симметричная, а на самом деле всё косое. Вот скажи, дорогой, тебя симметричная архитек-тура возбуждает?
      - Вроде нет.
      - Вот и меня не возбуждает. Потому что в симметрии ноль динами-ки. Памятник, блЪ! Статика. Мертвец из гипса. Вот будут все люди симметричные и правильные, так это на следующий же день после ебли надоест. А вот если у неё один глаз косоват, то ты всю жизнь будешь задумываться: это повод для филологических размышлений. А правиль-но ли, что у неё глаз кривоват и насколько допускается быть кривым, чтобы это не стало безобразием? Понимаешь ход мысли?
      - Вроде правильно. У баб яиц нету и потому им повезло. Вот они и критикуют всю жизнь мужиков за кривые их ...уи и отвислые яйца... А если у мужей вдобавок не стоит, то ещё хуже. Понимаешь. У них больше к нам претензий, чем у нас к ним, и есть за что зацепиться. Они просто терпят наши ...уи, потому что бежать больше некуда. Надо рожать и ибстись иногда охота. Течка, блЪ! А сосут они даже не то чтобы с лен-цой, а аж с презрением. Чтобы мужика от себя далеко не отпустить. Чтоб не сбежал к другой. Ну, да. Точно-точно, так и есть! Ты разве не знал?
      - Не задумывался как-то даже.
      - А теперь вот задумайся. Я тебе говна не скажу.
      - Буду думать, - протянул Кирьян Егорович. У него зачесались сра-зу оба яйца. Как только подумаешь про клопа, то сразу под всеми май-ками зачешется.
      - Вот смотри, удалились от темы. Ты же рисовал портрет с Давида?
      - Портрет-то я рисовал. С гипса. Но то была одна голова. В голове пять дырочек. Даже у Милосской Венеры и у той пять дырочек в голове.
      - А я в коридоре собственоручно Давида проверял. Бумажку пихал в жопу. Я пихаю, а она всё дальше лезет и лезет, лезет и лезет. Кончи-лась бумажка полностью. Понимаешь. Дырка там! - крикнул Бим с отчаянием расстрельного правдолюбца.
      - Кирьян Егорович задумался. Поразила его Бимовская уверенность.
      - Я понял, - сказал он, - весь гипс, особенно когда он огромный, он всегда пустотелый. Иначе по лестнице не занесешь. Большие скульпту-ры они раскладные. Состоят из частей. А воздух, - легкоту эту, - как туда вовнутрь запустить? А вот так: оставят маленькую дырочку в каж-дой части, а потом, когда части склеют в середине, то оно само собой замуруется, а последнюю -то дыру где делать? В пятке что ли? Там же дырочка махонькая получится или в ноге надо отверстие городить. А там железяка, арматура. Вот они и придумали дырку делать в жопе. Просекаешь? Легче заделать!
      - Просекаю.
      Гениальные догадки Бима поразили Кирьяна Егоровича в самое сердце.
      - Так, а в рыбе дырки нет. А, потому что это выколотка. Вот позво-ни!
      Постучали по рыбе. Звенит, но не очень. Странно.
      - А и не очень странно, - сходу решил Порфирий. - А потому что внутри неё бетон. Это ж немцы! Чего им бетон жалеть. Выколотили ры-бу, а бетон оставили внутри. Для улицы оно даже полезнее. Антиван-дальный прием! Понял, да?
      - Похоже на правду. Логика есть.
      - А в херу у него дыра! Я про Давидку.
      - В хере, то есть в херчике-то - он махонький - я сам видел. Он на самом виду, но смешной, непоправдашний. Как будто никогда не дрю-ченный. И Давида всегда поэтому осматривают снизу вверх. Мужики от недоверия, бабы от любопытства. У них от этого течка начинается. А мужику пох. Он смотрит для любознательности. Сравнивает со своим детством-юношеством.
      - И в жопе есть дыра, - не увядает Бим.
      Кирьян задумался.
      - Врешь ты всё, у него на спине тряпка или палица висит. Не помню точно жопы Давида. Прикрыта вроде. Член это инструмент жизни, а жо-па - физиологическая параша. Нужник! Отходы жизедеятельности по-требно удалять? Потребно. Что на неё почём зря глазеть! Мышцы раз-глядывать?
      - А я пихал, - сердится Порфирий.
      Промолчала рыба Сом, вытаращив бронзовые глазища. Так по-дурацки её ещё никто не испытывал. Хотела бы закрыть рот, ответить за Давида и защитить искусство идеала, но не смогла.
      И нет, блин, в её пасти ни единой бумажки и уличить великую арий-скую нацию в малом грехе не удаётся.
      - Отвалите, а? - взмолилась рыба железобетонным голосом, - ез-жайте в свою грёбаную Россию и там хоть заковыряйтесь в жопах. Правдолюбцы траханые!
      
      ***
      
      Великая арийская раса сильна своими дикими и могучими, античе-ловеческими прегрешениями, - думает Кирьян Егорович.
      Ей первой гореть в геене... Прости их неразумных, господи, отведи кару, помоги им избежать грядущего суда.
      
      ***
      
      
      
      
      Ингр.19 СРЕДМАШ И ЕВРОБУБЛИК
      
      Теги иллюстрации:
      Евробублик, черчение на столе, закрытый город Лысогорск
      
       амечая в перспективе столы с зонтами и, о, майн гот, там опять пиво, друзья забыли блошинку напрочь. Они ныряют в сводчатую арку с прелестными нервюрами а ля Нотр-Дам. И попадают во внутрен-ний двор Новой немецкой Ратуши.
      Это мир особый. Вроде прелестной тюрьмы, камеры ли со стенами до неба (небо вместо потолка) и открытыми вратами - иди не хочу, хо-чешь войти - входи, посиди, испытай себя на раздвояемость. Посиди в музейчике, вспомни о прошлом. Глотни укусясь.
      Внутри орут и пищат киндеры. Муттеры и фатеры позволяют им орать сколько вздумается. Эхо очень сильное. Гулчит как твоё Отраже-ние на дне колодца, когда в него плюнешь. Нельзя в себя плевать: коло-дец это начало пути в преисподню. Ну как мол тебе там, хочешь на во-лю? Не хочууу - рычит эхо, а само карабкается по стенкам и жаждет охальника. От ратушно-дворового шума поначалу хочется заткнуть уши ватой, накинуть маскировочную сетку с листьями тугодуба. Потом привычка затыкает неудобство за пояс.
      - Масенькие они. Ну, это стрекозявочки, - утешает Кирьяна Егоры-ча Бим. Пусть играются. Улю-лю! Мы что, против?
      Мир. Тишина, сиди и радуйся. И тут он вдруг контрастно вскипает, аж подскочил на стуле. Надоела ему архитектура и скульптура Мюниха, дети эти, пивная тягомотина. Рвётся на трибуну: проорать что-то близкое, щипательное.
      - А у этого - то, у Клинова - балбес, блЪ! - Крикнул он на одном выдохе, - ему бы только пострелять, блин. В ружья - "пых"! ...Ну, в четвёртом или пятом классе уже... пора бы... а этот... Ну, блЪ! - Бумага не передаёт интонаций. Аудиокнига не справилась бы с особенным раз-дражением лица - экрана нет - и выпендрёжем голоса.
      Щеголеватый человечек в формёнке сворачивает зонты за столиком товарищей. На быструю просьбу "цвай вайс бир, херр, битте!", почти не заставив себя ждать, приносит бокалы с холодным пивом. И спокойно продолжает свинчивать гайки зонтов за соседними столами. Он, не удо-стаивает лишним вниманием русских мимопроходцев, ненадолгозаход-цев, проходимцев не испорченных, не наученных грамоте настоящих конченых проходимцев. Словом, не герои они и звать их Два Никака.
      - Грамотно поступает, смотри. Почуял, что солнышко в тени, то есть тень за ...солнце за крыши зашло и, блинЪ, убирает, - комменти-рует действия официанта Порфирий на уровне поющего мир чукчи.
      - А знаешь, я вот про это скажу, блин, скажу про закругления...- го-ворит Бим. Закругления не давали ему покоя с тех пор, как он недавно об них запнулся.
      - Какие закругления?
      - Ну, вот закругления бордюра. Цельные. Не видел, что ли? Только что проходили. Я ещё ногу отбил.
      - Ногу заметил, остального не догадываюсь.
      - ...Вот у меня же это, обе жёны ...
      - ...пушки заряжёны...
      - ...заряжёны, ха, ха! - Бим как в кино про эффект бабочки окунулся в прошлое и начал настолько издалека, что даже не понять истоков, не говоря уж про цель:
      "У меня первая - Двадцать Седьмой, а вторая Сорокошерстка. ...А Двадцать Седьмая кручее, шибко кручее... Ну под Елисеем хранилища все эти, ...а Двадцать Седьмая - просто веретёшки там. Веретёшки, ну, которые ураном вращают. Тоже под землей. Это коротко я. Сверху ма-аленькое, а под землей - ВСЁ! - На ВСЁ Бим сделал страшную рожу. - Ну и это. ...А это всё Средмаш. А этот Средмаш, значит, это pisdez!!! Снабжение у них ...ну называется ЗАТО: закРытый администРативный теРРоритоРиальный ооокРуг. (Бим еле выговаривает все эти сложные слова с множеством "р" и нечаянно добавил террору). Нет! Не террора, мать его, нет ЗАТО! и на картах нету ЗАТО. Советский Союз и всё! ЗАТО. ...Нету его на картах. Просто. (Бим повторяет фразы не просто так, он в это время додумывает следующую). - И Лысогорск - сорок шесть нету, Лысогорск - двадцать семь и этого нету, и всё просто нету и всё. (Вот видите!) - ...Да ты это всё сам знаешь, ну если ты не враг. ...Да ты не враг... И не шпион? Ну сознайся, что ты не шпионишь, но охота пошпионить. Ну, для развлечения как бы. Жизнь-то скушна-а'-я".
      - Я стратег, - говорит Кирьян Егорович, обижаясь.
      У Кирьяна Егоровича тоже все подписки давно кончились, а арсена-лы и точки давно уже взяты американами на прицел. В самом Лысогор-ске, где К.Е. сроду не бывал, уже давно переловили настоящих америка-нов - шпиёнов и купленных американами продажных русских. Новых они не засылают, перенадеявшись на умную космическую слежку и жа-лея шпионов. При правильной настройке космослежки можно прочесть слово "Казбек" на пачках рядовых солдатушек, они курят на улицах, в казарме курительных мест не предусмотрено, ибо там склады автоматов и пуль. А там порох и опасность пожара со взрывом. Видят из космоса "Marlboro" на дачных столах средне пьющего офицерского состава.
      Мелкая надпись "курение - причина раковых заболеваний" телеско-пам пока неподвластна. А может уже и подвластна. Мирным жителям этого не рассказывают, чтобы не пугать. Иначе секс в траве может не состояться. Во время секса о войне и предательстве не говорят, поэтому секс даже в траве лужаек не преследуется. А под кронами леса - вообще заваляйся. Но неудобно, вы сами знаете. Мухи, муравьи, соглядатаи-грибники.
      Старинные и потому неактуальные сведения от бывших стратегов-пердунов, а попутно армейских художников, специализирующихся на уставных плакатах да на дембильских альбомах своих и старших по званию, американской разведке вовсе не интересны. Наплетут с три короба, и долларам ЁК! Убрать его за враньё? Выдашь себя дезинкогни-той.
      - ...Ты вот, ты приходишь... - продолжает Бим.
      - Не-ет, кстати ты меня обидел: вот, мол, ты говоришь: у меня бал-листические, мол. А у меня стратегические... Я два года...
      И т.д.
      - Ну, Киря! Ну, ладно, ну это я, прости меня, это же я для красного словца, ну Кирюха! ...Ну, прости меня. Вольно или невольно я тебя оби-дел. Прости меня грешного. ... - придумывает на ходу формулу тушёвки начавшего разгораться инцендента. - А ты говори мне так: бог про-стит... Нет, стоп, ты не имеешь права так говорить: бог простит. Ты кто мне ...прощать чёб?
      - А я на четвертом уровне. Примерно, - утверждает Кирьян Егоро-вич (как-то раз по пьяни - а Бим круче монаха и подбирается к попадье - собственной персоной пожаловал Кирьяну Егоровичу степень номер четыре, а пожаловал - обратно уже не отобрать, Это вправе только Си-нод) - ...Я хотел тебя простить...
      - Ну, бог простит. Ха-ха-ха. Ну, извини!
      Смеются. Диктофон помнит детали.
      - ...Вот, значит. Ага, значит, это. ...На чём я...? А! ...Затушка. Соро-кошёрстка. Средмаш. Снабжение питерское. Я уже знаю, вот сорок шёстка... Я уже все подписки кончил, могу говорить! Там народу, бля-а-а. ...Ну, тысяч сорок-пятьдесят. Ты-сяч! Сорок - пятьдесят! Не четыре тебе пять. В Ильичевском районе меньше живёт.
      - В Средмаше?
      - Весь Лысогорск. Сорок Шесть.
      - А-а. Весь, весь...
      - Машину. ...А вот машину бросил вот так...вот машину...
      - Смотри, два кренделя каких! - перебивает Кирьян.
      По двору прогуливаются с хозяйками две маленьких псинки.
      - Мопсы. Это мопсы. По-моему. Моксеры. Ну, не боксеры. У - эх... - отрыгивает Бим.
      - А похожи на боксёров.
      - А может быть боксёры. А я и... и не знаю. ...Отвлеклись махонько. ...Бросил вот так вот он машинёшку. Включено. Окна не закрыл. А я го-ворю...отец, ... в смысле отец... ну он приёмный отец Ульяны Порфирь-евны. Я говорю - ты чё так вот, типа простоволосишь? А он: - ну куда она накуй денется. Ну, граница на замке, блЪ. ...По пропускам въезд-выезд. Сорок пять... пятьдесят тыщ человек. Где ты успеешь эту машину разобрать на гайки, блЪ? Тебя вычислют, блЪ, продержут, подумают когда тебя отпустить, пропидорасят досье, задержат ещё... выпустят. ...Ага... Во, бля, девки, какие! - отвлекается от темы Бим.
      По двору важно прошлись две средних лет тётки обычной наружно-сти, присели неподалёку.
      - Ну пива с кофе попить, это положено.
      - Ну, ладно, да, девушек пропустим...
      Насмотрелся всласть на пожилых барышень Бим, продолжает:
      - А если кто-нибудь, как-нибудь, два раза засечён в непотребном виде. Вот тебе двадцать четыре часа - флаг в руки, барабан на крылья. Ну и вот ... первый раз.... А снабжает Средмаш Питер. Ну, а у меня по-чему-то Средмаш - это союзное, а снабжение питерское. К чему это я веду? Потом до бордюров дойду вот до этих. Потом...
      - Издалече идёшь, - говорят, потешаясь над дальностью истока. Так ручеёк может затеряться в пути.
      - Ха-за-ха! - Бим кладёт руку на сердце. - БлЪ, ну, так хочется слово сказать... душа разболелась.
      - Ну ладно, трави дальше.
      - А, поехали мы... забыл... на это... господи! Царствие небесное, небесное Майе Николаевне. Тёще моей. Вот такой отступ... Зимой на похороны мы поехали... Зима. От ты представь - зима. Это было давно. Ну, это было лет двенадцать - тринадцать назад... Мандарины в магази-не - пожалуйста, апельсины - пожалте. Нарезочка колбасная - пожа-луйста.
      - Вот он, видишь щас замок? - отвлекается Кирьян на велосипед, который пристёгивают к железке. - Чтоб не крутились колёса.
      - А, вишь как. ...О!
      - Во, вон она.
      - И там тоже так же.
      - Вот, щёлк и всё.
      - Так что вот так.
      Бим продолжает писать краснобайскую повесть о замечательном прошлом советского человечества:
       - Короче, заходишь. Коммунизм! Но! Талоны уже были. Сто грамм твёрдой колбасы...
      Что-то принесли и поставили на стол. Кажется, это и есть знамени-тые колбаски вайсвюрстхен. Говно!
      - Сэнкью. - говорит Бим. - Чек, плиз. Оставьте, оставьте харч, это наш... - ... грамм... сто пятьдесят того - сего, блЪ. Но! - Бим поднимает кверху палец:
       - По шмуткам идешь... и ни одного русского слова не видишь. Всё импортное. Всё импортное! Идёшь по дороге вот так вот. А там чё инте-ресно, ну Лысогорск, ну yobana в рот, ну в смысле в тайге там, блинЪ, а где там... два с половиной часа там до Лысогорска туда, на севера'. Вот простая улочка, блинЪ. Не такая. (Бим показывает на правильную ули-цу за аркой) Не такая. Простая улица. Ну, пятьдесят тысяч человек... Обязательно через бульвар объездная - подъезд к дому. Дублёр.... Хуля там разгонятьсья типа. И бордюры. Я смотрел. Многократно. Я там был раз шесть. Бордюр. Вылитый. Ну, типа как вот эта ботва - вылитый... но он с таким ...изгибом. Цельный. Бордюр. Дорожный. Бывает пря'мый, быват...
      - Вот у нас тоже раньше были в Угадае... - намекает на существо-вавшие когда-то в Угадае цельновылитые радиусные бордюры Кирьян Егорович. Он ведь тоже изредка волосат.
      - Но-о? Быть не может... Я...
      - Были-были-были!!! Потом изъяли и сказали...да nachuy лишнюю форму держать... Они же редко...
      - А ты помнишь?
      - А я помню, что были, чего-то вот, а потом стали на прямоуголь-ники ломать там, со скосиками такими.
      - Ты помнишь?
      - Ну, очень недолго. Очень недолго. Потом сказали: Да ну, нахер формы держать. И стали из рубленных составлять круги. Типа много-многоугольники. Восемь палок на один разворот.
      - Ты помнишь? - всё не верит Бим. Его всезнайство теряет в весе.
      - Да! - ставит твёрдую точку Кирьян Егорыч. Он считал. Он видел. Но не спотыкался как Бим.
      - Ну, ... я тут с восемьдесят пятого года. Я мог видеть это?
      - Мог, мог, конечно мог.
      - Мог? Но не обратил внимания. Ну не образованный я. Ну вот они. Ладно. В Сорокшестке. Литые. Литые. Причём с закруглениями... пять, восемь одиннадцать метров!!! Радиус. Почему придумали пять, восемь одиннадцать метров радиус? А?
      - Ну, может быть стандартные, чтобы радиусы поворотов соблю-дать?
      - А кто придумал стандарт: пять, восемь одиннадцать? - спрашива-ет Бим и сам отвечает: - Неведомо кто!
      - Значит, СНиП какой-нибудь.
      - СНиП? Это по СНиПу?
      - Ну да, СНиП по генплану.
      - А кто СНиП придумал? Почему пять, восемь, одиннадцать? Поче-му не двенадцать, не девять, не шесть, а пять восемь одиннадцать?
      - А потому, что там радиусы закругления считаются по оси движе-ния, а когда по краю, то там - дынц, и чё-то там маленько прибавляется какая-то разница.
      - Неправильный ответ, Киря, неправильный ответ. Киря, вот ты - почти что этот... уже этот... полноценный участник дорожного движе-ния.
      - Да ну! ...Ну да! - Сначала пытается воспротивиться, потом по-правляется в обратную сторону Кирьян Егорович, вспомнивши свою зряшную учебу в автошколе. А школу затмили и заменили немеряные в этом путешествии тысячи километров с джипиэсом в руках и практиче-ским познанием дорожных знаков.
      - Вот закругление. Вот два пендикуляра (бабушка Кирьяна, когда была жива смеялась на пендикулярах, считая такое написание правиль-ным и отдающим пердежом, ох уж эти геометры с математиками): туда... туда... - Бим чертит пальцем на столе круги. - Вот взял двоих цирку-лей... сошлись они. Вот это называется радиус. А вот после вот этих. Вот это... двадцать метров, не имеют права вообще никуда ...свернуть. ...Никак вообще никак - зона види. ...Ну треугольник, ну видимости. Ну, всякая такая куйня-ботва.
      - А-а. Неубедительно. Причём тут два циркуля, зачем они должны сойтись и родить на перекрещении твой херов радиус? Из пальца ты сосёшь!
      - Ну вот всякая ботва - ху...ня. Это я экспертизе. ...Доказываешь вот им этим всегда ...это самое ...О-о-о. О-о-о. Ну, что-то давит на клапан. ...Да разберусь сейчас я с пареньком. Что он нам тут принес? Говно ка-кое-то, говоришь?
      - Так прими говна. Чтобы не болело. Тебе ж пиво - лекарство! Ха-ха-ха. Спирин орландский не помог?
      - Дай разберусь щас и примем всего по ещё.
      Бим шарится в сумке, ищет свой спасительный тахометр: "Нету, бля!"
      К.Е.: "Ну, что, надо поискать чегой-то".
      - Кого? Отлить? Опять ноль-ноль? Ну, бля, зачастил... ТЕ!
      - Щас пойду.
      - И я пойду.
      - О-о, и я пойду. Но не так быстро.
      - Подожди тут, - сказал Кирьян Егорович, - и далёко не отлучайся от шмоток. А то тут немчура... Ты не думай, что они тут все правиль-ные... Шмыг со стола и бежать.
      - Ну, ладно, подожду, а потом ты мне расскажешь - что куда.
      - Я думаю надо идти туда.
      - А мне кажется куда-то туда.
      - А может туда?
      - Ну, сходи туда... Кто с фотиком?
      - Ты!
      - Ты с фотиком?
      - Ты блЪ, и здесь, и с фотиком. Часовой вроде. Понял?
      - А чё не понять?
      Группа распалась надвое. Бим, походив кругами с фотоаппаратом по двору, кося глазом на оставленные шмотки и не найдя сколько-нибудь достойного художественного кадра, вновь бросает десант к столу. Шелестит бумажками. Из коробочки достаёт очки. Шерстит сумку, вытаскивая и бросая добро на стол. Столешница забита суве-нирами. - Нету, бля, прибора, - ворчит он себе под нос и начинает обратное складирование с диктантом самому себе. - Трубка есть, где она? Вот она, в зубах. Денюжки, стикеры, флаг. О, флаг! Моё!
      А диктофон слышит.
      Медицинский, самый жизненно важный для Бима сейчас инстру-мент, забыт им в хостеле. Давление не доказано силой независимой циф-ры.
      Детские голоса громче. Общий гул усиливается. Музычка, как чёрт из волшебной коробочки. Выскочила, играет тихонько вдалеке коло-кольчиками. Это Ave Maria с часов на площади. Со стола падает трубка. Бим, кряхча, наклоняется, поднимает. - Прости, Киря, не уберёг (Заочно. Кири нет).
      Но трубка цела, если не считать свёрнутую вбок голову.
      - Глык!
      Звон бокала означил порцию пива. Скрежет вилки по пластмассово-му фарфору отметил факт тщательного доедания сосисок. У Бима ниче-го не пропадает. Если он не доест что-то ввиду маловастости зубов и нехватки времени, то сложит остатки в пакет, или завернёт в салфетку и унесёт на скромный вечерний харч. И съест в гробовой тишине недопо-нимания. В голодный год Бим бы не пропал, пустив в дело даже стебли трёх колосков .
      Вот девчушки, хохоча, пробежались немецкими догоняшками во-круг колонн, подпирающих угол свода со статуей Марии. Приостанови-лись, посмотрели на Порфирия, что-то сказали промеж себя. Тут же за-смеялись и умчали к мамкам. А потому, что Бим смахивает на доброго, подвыпившего немецкого гнома только без колпачка.
      Узким воздушным пучком гулькнул звук автомобиля через арку, прострельнул сквозь Порфирия в арку противоположной стороны Новой Ратуши и стих аж на Риндермаркт. Смешался с тамошним уличным шу-мом.
      
      ***
      
      - Видел бочку у входа? - спросил Бим, когда Кирьян Егорович вер-нулся.
      - Видел.
      - А ты понял, как она работает и для чего?
      - Да так, не обратил особо внимания. Торопился. Помню, что тём-ная и дубовая.
      - Дак, это вот малый гнёт.
      - Чего-чего?
      - Гнёт, ёпть! Не слыхал? Ну, вино жмут из винограда. Сверху руко-ятка, под ней винт толстый из дерева.
      - Нека, не рассмотрел.
      - Ну, так я и рассказываю подробно. Сбоку там и там обруча...
      - Обручи.
      - Я и говорю - обруча. На них захлёстки. Когда до упора завинтят, а вино уже слилось...
      - Не вино, вино потом будет. Сок сначала типа сусла!
      - Ну, сок. Так вот потом захлестки - куяк вверх, и обруч сымают. Бочка куяк надвое, переломилась... и ... шкурки... это...
      - Жмых?
      - Ну да, жмых, шкурки... вытаскивают.
      - О-о-о!! Умно-о-о.
      - Малый заводец.
      - Умно-о-о.
      - А винцо по...
      - Сок пока...
      - ...ну, сок, сок, сок-тёк-ёк по жёлобку, потом по жёлобу, потом ещё. И в корыто сливается. Всё деревянное, заметь! Начхать им на микробов. Всё на улице. Вот она экология.
      - Врёшь, что на улице. Мор будет. И был.
      - Не из-за вина. А из-за грязи. Туалет по дороге, мухи, крысы, зло-воние. Понял? Ну ладно, это для музея на улице. Конечно в помещении варили, Киря. Извини, приврал. Но для красоты, не для вранья, понима-ешь меня?
      Кирьян не дурак, он понимает, но ему тоже хочется чем-то похва-статься и есть чем:
      - А ты видишь вот тут и везде, вот присмотрись, видишь на стенах всякие торчки высовываются?
      - Вот эти что ли страшилы? Это декоративное! - Бим пренебрежи-тельно отмахивается от скульптурок, как от недостойных внимания та-кого большого человека, как он, занятого настоящим делом. - В Праге таких полно.
      - Так это не страшилы, Бим, а это сливы.
      - Фрукты? Ну ты даёшь!
      - Сам фрукт! Это для воды сливы... для отвода дождя.
      - Ну ты!?
      - Вот и присмотрись. Каждая страшила с трубкой во рту.
      - Курят.
      - Сам ты куришь.
      Тогда Бим, не веря на слово, привстал с места, подошел к ближай-шей стенке и задрал голову кверху. Обнаружив агнца божьего в руках у каменной Марии, он перекрестился. Бормотнул что-то про себя, прекло-нил голову один раз, другой.
      Подошёл невозмутимый безбожник и атеист конченый Кирьян Его-рович. Купно и по очереди стали обсуждать назначение страшилок и оценивать уровень их никчемной ужасности и сравнивать с колоссаль-ной пользой для долговечности, то есть музейного сохранения старины, за которой близко-близко тема национального самосознания.
      Страшилок полно. По-правильному они называются горгульями. Но правильные горгульи тут не все. Некоторые только. Много неясного назначения персонажей: не шибко озабачивались древние скульпторы чистотой художественного промысла. Кроме библейских персонажей хватает просто бытовых, и из головы наскоро придуманных, и конкрет-но сказочных из легенд. А что? А ничего, голому рубашка, СНиПов нет.
      Словом, бардак, как в камере предварительного разоблачения, от-сидке, ожидальнике, издевальнике, обезьяннике - по-русски, или в оче-реди за штрафами в милицейской приёмной.
      Про горгулий на средневековых церквях можно написать толстен-ную книжку.
      Они свисают с карнизиков, с балкончиков и лоджий, висят где-то под крышей и пугают своим нелитературным видом летучих мышей.
      Лучшие горгульи и химеры, говорят, в Париже. Но и тут неплохие.
      Да, действительно, без обмана: все эти чудилки, зверушки, худосоч-ные поросюшки, калики прохожие, ведьмы на мётлах, обжоры с бараш-ками и кроликами, нерадивые строители с кувалдами, змеи, гарпии, фу-рии с крыльями и без оных, лунатики в сонных чепчиках и прочая нечисть - все с проржавевшие окисью меди трубками во рту. Они сто-процентно являются приукрашенными художеством дождевыми отли-вами. Пиши - не хочу. А хорошая бы вышла статья.
      - Скучала немчура, ишь как выделываются, вот чего им для жизни не хватало, как думаешь? Может жёнки им не давали простору для твор-чества, - продолжал Кирьян Егорович, - вот и поизвращались хотя бы на сливах. Похихикали, покурили травы, пиво пока пили, делать по вечерам нехрен, вот напридумывали. Герцог им дал добра... - Кирьян Егорович на скоростях стал пользовать Бимовский копирайт-лексикон, - а, творите, что хотите, типа. Видать сам не силён был в сказках - у него другие дела, вот и...
      - А другой конец трубы у всех в жопе, - осенило Порфирия, как не само собой разумеющееся, а как редчайшее ноу-хау, - а мудрёно! Ты глянь! Всё у них задом наперед.
      - А ты хочешь, чтобы у них из жопы дождь капал? - хитромудро прищурившись, спрашивает Кирьян Егорович, - на балкон, да? Их надо было задом наперёд развернуть, так что ли, для правды жизни?
      - Да я так... просто. Так, так, а ещё что знаешь, что я не знаю? - вы-пытывает повергнутый глубочайшими кирьяновскими познаниями Бим.
      Про половую связь сливов с горгульями Кирьян Егорович знал давно и приберёг эту информацию специально для укола Бима в разгар его красноречивого фехтования. Выпад удался, Бим ранен, шпага уколола-пронзила Биму череп и бимовский мозг. Но не убила наверняка. Он ни-как не мог себе предположить, что Бим попросит его добить свежачком, чтоб не "кукаться в морчах". Кирьян Егорыч задумался. Другого, столь же эффектного приёма, как с горгульями, он не припас. - Щас-щас, что-то крутится на языке.
       Специально замедленный глоток пива настроил его на поиск. Мерз-кие детки визжат, нарезают круги, хватаюся за стулья в надежде свалить мыслителя, проститутки напротив палачами таращатся в Кирьяна Егоровича с Бимом. Путают мысли... Эврика!
      - Ага, вот! Помнишь фонтан с рыбой? Ну мясниковый... где они прыгают?
      - Ну?
      - Так он тут раньше во дворе стоял.
      - А зачем прыгали? Убрали зачем?
      - Этого не знаю. Дождёмся праздника - сам увидишь. А убрали... Просто всё очень! Разогнаться негде, а тут столы. На площади длиньше разгон, сам видишь.
      - Не хочу праздника. У меня сейчас праздник. Хочу домой в Париж.
      - В Париже живешь?
      - Киря, ёклмн, я только из-за Парижа поехал. Мюнхен этот мне не стоял.
      - И Амстердам не стоял? И Прага?
      - Амстердам не знаю. Крушовицу просрали. Посмотрю всё сначала, сравню, потом скажу.
      - Ну и вот, - продолжает Кирьян Егорович, - турниры тут ещё игра-ли. Не во дворе, а снаружи на Мариенплатце. Свадьбы проводили. Зёр-нышком торговали. Это рынок, толкучка. А у них где рынок, там и весь балдёж. Но тут я не специалист...
      - Не колышет.
      - Во! Ещё здесь бошки рубили. На праздники. - Очень сильно хочет понравиться Биму Кирьян Егорович.
      - Свиней? На рульку?
      - И свиней и так. Своих, баварских мэнов, ведьмушек иногда. Лю-дишкам на потеху. Типа театр сатиры и юмора. И казнить надо и пораз-влечь публику заодно. Экономия!
      - На Мариенплатц?
      - Ну, да.
      - А куда дева Мария смотрит? С козликом? Безобразие!
      - Да, действительно, безобразие, - согласился Кирьян, - куда смот-рит дева Мария и главный бургомистр? Козлик это понятно. Его, глупо-го, на пасху мирно скушают. Не поломав косточек, между прочим. Про-рок так велел и в Библии зафиксировал. А эти-то что, куда глядят? Двойка им по поведению.
      Бим поражён и растоптан морально.
      - А хочешь, я тебя щас тоже удивлю? - говорит он через пару минут, - за бесплатно.
      - Давай.
      Бим ломает исполу солёный кренделёк ("братце") и поднимает его выше головы. Кренделёк смотрится занятным, багровым силуэтом на фоне сияющей полуднем Новой Ратуши. - Видишь?
      Во, бля! Из кренделька получился значок-полукаралька с палочкой посередине.
      - Евро. €! Ха-ха-ха! - смеётся Кирьян Егорович, - евробублик. Ха-ха-ха.
      - Ха-ха-ха! - хохочет Бим следом. - Моё изобретение, заметь!
      - Эй, вы, берите бублики, - кричит он, оборотившись к центру дво-ра, - гоните рублики!
      Внутриратушный народец повернул свои головы к путешественни-кам, прищурил разностильные глаза. Издалека всё равно ни хрена не понял.
      - Чего гогочут, чего глумятся русские? - подумал народец, каждый на своём родном языке, - место-то серьёзное, намоленное.
      - Может, ещё нибудь поговорим? - предлагает новую, профессио-нальную тему волосатик Кирьян Егорович Туземский. - Например, как это всё строилось. С каким трудом. Сто метров с хвостом или двести - не меньше. Ну, вот, например, представь, какие тут надо было леса вы-соченные выставить. Всё из дерева. ...Как, что? .
      Он как-то писал статью про строительство готических соборов-долгостроев и ему эта тема хорошо знакома. Тут бы он точно "сделал" бы Бима.
      - Высоченные, да, - говорит Бим. - Да, ну её, нахер эти проблемы. Башку ещё задирать. У меня давление. Слушай, Кирюха, ты мне в труб-ку, это... ничего не подсыпал? Типа снова. Нет?
      - Нет, а что?
      - Побожись.
      Кирьян крестится настолько похоже, насколько его научили за всё время трясок по России. - Ну и что?
      - Кирюха, а мне Мария подмигнула.
      - Машка моя? В Угадае?
      - Да не в Угадае. Святая. Вон та.
      Кирьян всматривается туда, куда показывает Бим.
      - Как она может подмигнуть - она же камешная.
      - Да ты всмотрись.
      Кирьян всматривается. Но Мария потупила глазки и гладит по го-ловке кого-то, втёршись на треть в стену, - может юного Иисусика. - Нет, окаменелые оба!
      - А я - то подумал - явление! - огорчился Бим.
      - Явление Марии Порфирию! - посмеивается Кирьян и теребит ус, как нитку из шерсти высучивает. - Смотри, чтоб не сбежала со стенки. А то тебя туда в дырку как святого свидетеля захугачат.
      Бим сердится: "Грешно смеяться над святыми человечками! Госпо-ди, прости Кирюшу - не понимают его поганые уста, чего творят зву-ком".
      Но Мария с Христосиком не убегут. Зря Кирюха беспокоится и дру-га пугает напрасно. Святая парочка обтянута защитной сеткой, наверно, от неразумных поступков божьих тварей - малых птичек, которых тут всего ничего. Или от разрушения сетка: всё-таки известняк, хоть и с ракушками. Сей материал не такой уж долговечный.
      - Хрум, хрум, хрум.
      И евробублик исчезает, поколотый славянскими зубами.
      
      ***
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      Ингр.20 ЭЛЕФАНТ НИКОДИМЫЧ
      
      Цирковой карлик по прозвищу Од погиб на арене цирка в Таи-ланде. Прыгая на батуте, он отлетел в сторону и был про-глочен зевнувшей гиппопотамихой, дожидающейся своего вы-хода на арену. Как объяснили ветеринары, у Хильды был вы-работан рефлекс на крупные предметы во рту, почему она и проглотила артиста.
      
      "ТОП НЕЛЕПЫХ СМЕРТЕЙ"
      
      Теги иллюстрации:
      
      Лилипут Элефант Никодимыч, стоя на ящике общается с Кирьяном Егоровичем, неподалёку Бим. Крупным планом волчок.
      - йда на блошинку, - вспомнил Кирьян Егорович главное своё дело жизни, отмеченное заглавием, - за гвоздьями.
      - А мне бы память купить,- вспомнил Бим.
      - В башке место для памяти освободилось? - посмеивается Кирьян Егорович. - Память мы там не найдём. Блошинка - это тупорынок ста-рья с дерьмом. На Олимпийку потом сходим. Там ты это... хоть ковёр-самолёт, хоть Кремль купишь.
      На Запретный город не покусился. За святое посадят на кит-гвоздь. Стрельнут кит-пулькой. Там привыкли, а тут нет. Вон он кит-соглядатай. Дедушка в фрукте сам фрукт. Сунь, сунь в дедушку бычок и увидишь кит-последствие. Кирьян Егорович суеверен. Кончины от быч-ка не хочет. Он не Дюпон-мясник. Приехав, К.Ег. первым делом почи-стил дедушку от пыли. И дедушка заснул тысячелетне, простив потре-воженье святыни. Может он конфуцианин и контрреволюционер любой революции? С Кремлём проще.
      - Есть башли?
      - Сколь стоит Кремль?
      - Сколько надо, столько и заплатишь.
      - Евро?
      - Рублей, блин.
      - Рублей нет. Мне от Спасской башни на сто евро заверните.
      И в целлофан вон тот, с небом, розочками и эльфами, ленточку си-нюю как синька и с белой манишной полоской. Над платцем Маришки сегодня перисто. Под платьицем кучево, кружавчато. Замуж де за дождь собралась.
      - Пиво круассанами закусывал?
      - Ха-ха-ха.
      - Хе-хе-хе. А я да. Мне плевать.
      По пути на блошинку много занятного. Скоро умирать - надо отме-титься и всё успеть разглядеть. На днях красивше, но не стоит призывать сглаз.
      В главной арке, ведущей с Мариенплатц в куда-то провалившееся в памяти, друзьям попалось на глаза напоминание о Мюнхенской XX-ой! Ой, ого сколько их? Эта Олимпиада 70 седьмого года. Она в виде табли-чек и надписей полуготическим шрифтом, выбитых прямо в стенах, и залитых внутри серой как мшистый фон краской. Монументализм не разрушать! Принцип брутальности камня. Единство материала - глав-ность скульптуры. Десять скульптур на каждой площади из провинциа-ла культурного не сделает. А вы мне Давид, герой, Минин и Пожарский, автор пока думал, мэр велел, мастер сделал. Всё просто. Собирают в копилку даты. Это события. Все вместе делают город историей. В Уга-дае такого быстро не накопишь. Всемирного Потопа всё нет. В Потопе станет столицей Ноя. Скульптура Туземского обречена небытиём. Только руки. Бронзовые 99 пробы руки, держащие оконную решётку в мир Муз. Он не профессор купленной Международной Академии. Он маньяк отверженного городом литературного века. И тем самодостаточен. - Лермана убили, - кричал Лёша, бегая по кабинетам. - Лермана? Я его утром видел. - Ленона, - исправлялся Лёша, - Джона. - И Боря успокоился. Добавилось уверенности: раньше времени похоронят, - больше проживёшь. Тебя предупредили ходить на зелёный свет. Тьфу, чтоб не сглазить! Живи, коллега, долго!
      ...Там же рядом опубликованы города-побратимы Мюнхена, кото-рых ходильщики-топтальщики насчитали семь штук. Москвы там, ко-нечно же, не было. Не было и города Угадая - родины путешественни-ков, но неродственника Мюнхена. Угадай маловат славой, ему нечего дать взамен. Мюнхен с такими славой не делится, не кратный он чтобы делиться с разными там. Только место на стенке займут.
      На Олимпиаду Бим помолился, а побратимами брезговал. Не до-стойны его внимания. Даже уважительное "оне" к ним не лепится. Исто-ки алгоритма в самих буквах. Буквы - шифр самосознания. Только их понимают создатели. Остальное пшик и биология. Всё, что не придума-ешь, уже выдумано. Вот и балуются перестановками букв людишки, а Создателю весело. Создателю лет пять, если на ихний счёт перевести, и он знает, где у него горшок.
      На Нойхаузерштрассе, которую наши интуристы словно в День Сурка пересекали уже неоднократно, попались в порядке очередности нижеследующие отрады. Их три.
      
      Первая отрада самая первая по короткисти. Вот Citi-taxi за 1,95 ев-ро, оно же Citi-tour в виде тайско-китайского типа рикши-велосипеда на два места. Но за рулём обычные немецкие парнишки - студенты на заработках. Вывод: всё как у нас.
      Вторая отрада - игрок на древнем, раздолбанном ксилофоне с про-плешинами в лаке и со стульчиком на двух колёсах, Вместо подзатыль-ника ручка для других рук. Это внешний мотор. Основной свой это ко-лёса. (У Маринки электричество, она уже побывала в аварии, а теперь ловко осваивает пандусы). Игрок может на самом деле инвалид, может бывший спортсмен, на жалость давит. Денюжку ему руссияне не дали, но подивиться задарма подивились. Оцифровали портрет, коляску, не преминули отметить отсутствие заботы об ограниченных возможностях булыжника. Как только там, так сразу тут: за угол-заугол и ищи-свищи сибирского ветра ценой в евро.
      - Пишите письма, а уж фотку-то мы вышлем, - сказал Бим.
      
      ***
      
      Третью отраду во главу угла. Она долгая. Терпение с необязываю-щим смыслом. Вот Сэбайлд.
      Стоит лилипут - полулилипут, четвертьлилипут, вымазанный зуб-ной пастой с ног до головы, будто у него зубной счёт в банке. В белых рукавичках и с грустными, огромными глазами, с подрисованными слёзками. На голове дурацкий, островерхий колпак с помпоном. Лили-пут для удобства общения и заметности стоит то ли на ящике, то ли на шарманке - не виден предмет. Обтянут бильярдного цвета сукном. Ше-велящийся иногда памятник незадачи рождения. Сукно держится за ящик-шармань мебельными гвоздиками. Шляпки латунные. Посмотреть, мало ли что.
      Денег он с Бима не срубил нисколько и не просил, и даже будто бы Бима насквозь смотрел. Клеймо бедному клоуну Порфирий Сергеевич прилепливает грубо и так живо, будто обухом в лоб: "Слабо кривляет-ся". Других, более достоевских слов он не нашел. К лилипуту, странное дело, совсем не приставал. Подошёл на расстояние трёх шагов и отча-лил так быстро, будто всю жизнь брезговал знакомиться с уродливым портовым человечеством, а тут его аж заставляют целоваться с при-бывшем в обязательные гости спонсорным чудовищем бородавчатым с цветочного Аленького острова, а после испытать счастья в браке.
      Другое дело Кирьян Егорович.
      - Оченно сердобольная картинка, - так болезноменторски коммен-товал Кирьян Егорыч. - Щас в кофточку поплачу.
      - Ты не баба, чтобы кофточки слезами грязнить, - заметил Бим из-далека.
      Порфирий смотрел на Кирьяна Егоровича так стеклянно, будто Ки-рьян Егорович сейчас заразится от лилипута, закорчится в муках и тот-час же встроится новым мёртвым камнем в булыжницу плащянистой площади. (Щ). А до того может случиться черепная кровь, кровь обрыз-гает Биму штаны, тут набежит толпа прачечных служащих и начнёт руки выворачивать, голосом, в котором хищь, навяливать услуги, дешё-вые в округе, самые естественно.
      Не хочет сердорусский насквозь дедок подчевать немклоуна обухом как Бим. Последний не прав и куксится по настроению души. Вообще К.Ег. хочет человеческого обращения к обиженным судьбою. Чтобы не остаться в Партии Добрых одному. Он может спокойно общаться хоть с кем. Даже с оппозицией. А у террориста спросить: как он до такой жизни докатился. А он горд: не докатился, а поднялся. Потрогал священного и может в рай. Ещё семь дней отсчитать. Кирьян Егорович - старый, доб-рый с понедельника по субботу Толстой Мэн. Ему действительно жалко человечка, вынужденного выставлять своё небольшое чучельце на поте-ху здоровому народцу. Но всё равно тот не людишко, а симпотный ста-риканчик чуть моложе нашего дедка и звать его не Лилипут, а Горький Человек Шоколад. От которого все должны откуснуть. Лилипут это ма-ленкий, слегка не доросший до стандарта дарвинского человека-сапиенса. Бациллы там, недостаток обмена, казус в генетике, слабый, слепой, одуревший сперматозоид и такие же мертвоватые, протухшие яйцеклетки. Он в этом не виноват. Виноваты его родители. Даже не ви-новаты, а просто у них по-другому не бывает. Так же, как в племени самих себе друзей, островных в океане пигмеев. Для них океан в полтора раза больше. Их лодочки нам детский аттракцион. Плавать на них толь-ко в бассейне со службой спасения на берегу, ибо тонуть нашим кило-граммам - не пережив лилипутского водоизмещения.
      Кирьян Горович звякнул об дно ведёрка металлическим еврорублём. Это от сердца. От печени другой рубль, от селезёнки ещё. Итого, тремя рублями пополнилась казна лилипута-человека. Это уже целый кружак баварского пенного пива. А этого уже Бим не хочет понимать. Пиво - пойло святее наиосвящённейших кагоров. И так задарма попрощаться!
      К.Е., помня начало, не зная конца, застревает вниманием на гвозди-ках. Он нагибается и пытается поддеть шляпку ногтём:
      - Тоже гвоздь, хоть и махонький немецкенький, с выдавленной ро-зочкой-ромашечкой. Бим, какой в Манчжурии герб?А, может, он это... древнекитайский или японский? Похож на манчжурскую марку, но, всё равно типа герб. Бим не помнит или знать не хочет Манчжурии. Блин, как жалко, что не ржавый и не кованый. А как бы хотелось! Каждый раз манчжурского-то гвоздя у коллекционеров, обменщиков, продавцов краденого нет.
      Лилипутик смотрел на манипуляции Кирьяна Егоровича. Смотрел и наблюдал. Крепкие ногти у этого. Русские теперь все так одеваются? Широка кровавая Русь оригиналами и шутами. Германия отдыхает, а он Себайлд - представитель немецких клоунад. Расширил деланным удив-лением глаза - он на работе и, не смотря на отскабливаемые гвозди, поддерживает имидж веселейшего чувака. Потом спрыгнул на булыж-ник, чуть подавшись в сторону и подскочив пару раз манерным скок-поскоком. Башмаки не удобные, преувеличены для смеха, с мохнатыми помпонами - а ля пушистьки с глазами и звоном. Что-то спросил Кирья-на Егорыча по-немецки. Там не понято. Потом по-английски. Точно нерусь наиборот. Им языки в школах не вкручивают?
      Кирюха ни черта не разобрался. Он попытался объяснить: его, что, мол, будто, бы интересуют исключительно большие и ржавые гвозди. Потому, что он якобы волосатик, гуменце от ума, на сто любитель, на триста знаток искусства гвоздевания, чемпион силового выдергивания из досок шурупов и мастер художественного гнутья листового железа пальцами. Он вообще лучший в мире коллекционер кованых гвоздей и закусывает пиво сыром. Но может в экстазе проткнуть обе щеки разом. Йода не надо. Дырки заготовлены заранее. В них можно совать сыр.
      Лилипут на своём ужасном Кирьяну Егоровичу немецком:
      - В Германии синие гвозди есть. У меня есть. Один всего, но боль-шой. Самому нужен. Говорят, что его из Сибири привезли через Чину в двадцатых годах. Век тот. Были окованы обыкновенной жестью. Вы слышали что-нибудь про синие гвозди, окованные жестью в Сибири, с оказией и пулемётами заехавшими в Мюнхен? Зачем не знаете?
      - Что за чепуха с синими гвоздями? - думал почём зря Кирьян Его-рович. - Синие, так синие. У нас в Сибири ВСЁ ЕСТЬ! Дурацко-синих гвоздей тем более завались. И зелёные есть: окисленная медь. Купрумус об-Кислородус. Только у меня такой в музее почистить надо только. Зачем они и кому понадобились в Мюнхене слыхом не слыхивал, знаем не знает, и хочем не хохочет. Он диссертацию без нобелевской гарантии не начнёт.
      - Вау, вау. Я, я. Понимать. Богатая у вас Сибирь. Аурум-феррус. Редкий сплав. Очень редкий. Купрумус-Кислородус чистить не надо. Отравитесь. Мортус получится. Я тоже коллекционер. Мой фатер чис-тил зловолшебный зелёный гвозд. Один раз почыстил, другой раз по-чыстил. Сначала фыолетовым стал. Потом сыним. Теперь я такой зэр мал мэнш. Маленький человек. Хотите таким крошка как иа? (Крепкий зубной камень с кариесом).
      Не хочет стать маленьким как кариес Кирьян Егорович и потому не станет чистить свой купрумус-гвоздикус.
      Лилипутик, далее ни слова лишнего не говоря, откинул сукошку с задней стороны ящика. Достал детскую юлу, или, точнее, волчок. От волочения, высучивания нитки, а не существа лесного, гурмана заблуд-ших детей. Вручил Кирьяну Егоровичу.
      - Мог бы гвоздь подогнать, нахрен мне твоя юла, - так рассуждал Кирьян Егорович. Он юл не собирает, а Юли в сети не попадались. Только Жули-хули. Но вредные.
      Волчка можно было бы назвать пёстрым (дело Пёстрых, жулики, убивцы трущобные), если бы на рисунках не было так много ржи. Она относительно тяжёлая, а на вид чижик-студент, что Фонтанку выпил. Чугун там внутри что ли?
      - Не, не, не, - резюмировал Кирьян международным языком глухо-немых, - мне юлу не надо, у меня детей нет. Вернее есть, но взрослые уже. Да и дорого поди (твоё барахло) стоит.
      - Денег не надо, - сказал лилипут. (Это понятно). - Евры твои? - И показал пальцем в ведёрко.
      - Мои евры, да, - отвечал Кирьян, - были мои, теперь твои они. По-дарок от россиянина. Понимаешь, нет? От всего херца , от Путина с Медведкой и их лучшего подданного.
      Лилипутик показал рукавичкой на юлу. Алаверды такое: "Это была моя юла, теперь твоя"
      - Типа купил? Купить надо? - догадался Кирьян Егорович.
      - Нет, нет, это презент, - говорил лилипут. - Не очень старая вещь. Ей всего сто лишь лет. (Ого! Как его фуйшуйный Ундервуд). Носил эту штуку в Музей Игрушек, вот он рядом, в башне. Были там? Нет? Не приняли волчка. Там таких тысячи миллионов, некуда девать. Потому ношу в ящике. Ищу подходящий случай, чтобы подарить кому-нибудь с ребятёнками. Лучше три мальчика. Сколько у тебя?
      - Три с половиной, не моргнув глазом, отвечал многодетный папа-ша.
      - Да? Ну ладно. (Половина - выкидыш или спорный отец). Вот мо-мент настал. Дарю тебе эту штуковину.
      - Как эта эскапада работает? - выпытывал (три Ы) Кирьян Егоро-вич. Чтобы хоть как-то продолжить дурацки лишний разговор. И сделал попытку крутануть его на камне. Фигов! Камень не ровён час. Не стоян-ка колёс на асфальте. - Меня за границу-то с сим выпустят?
      Лилипут снова лез в ящик. Доставал мелкий свиток.
      Свиток перевязан китайской лентой с кистями для рукодёрганья. Из плеч за щипачество в четвёртый раз.
      - Это инструксьон, инструкшен, печать, пропуск, - говорит он и протягивает восточный рулончик Кирьяну Егоровичу.
       - За границу выпустят. Это не антиквар и ат. Нет, нет, поверь, дра-гоценнейший. Маленько старая, чуть-чуть сломанная детская игрушка. Не антиквар и ат, нет. Сто процентов не Ат. Не Ан Тиквар. Сделано в Китае как и всё остальное в мире.
      За границу не выпускают с вещичками из государства пребывания, которым больше ста пятидесяти... Какое тут камни пирамид! Песка для пляжу не выпросишь!
      - ...словом, молодая юла, совсем непритязательная, даже не немец-кая, кустарного неместного производства - мастер не известен, обыкно-венный изготовитель самоделок, - и по сему эта штука легко просачива-ема лапшинкой мелкожёлтого сорта помола сквозь таможенный дуршлаг.
      Открытие очередного Дурдома, количество их растёт в стране дура-ков. И Кирьян Егорович - Бим есть ножнички, есть, но не дам - попы-тался тупом развязать ленту, чтобы хлынул народ. Остановил его Пут Лили. Жестикулирует: "Мол Хаус Дом Раз Путин Читать Григорий Тай-на Нет".
      Догадывает происходящее Кирьян Егорович.
      - Ес, ес, я, я. Хаус, зеен, лебен, лернен, шпрехен, понимайт?
      Кирьян Егорович понимайт. Даже Бим, грустно стоящий с поник-шими ушами в отдалении от головы, душой вблизи Кирьяна Егоровича (полного идиота) понимайт.
      - Ого, знает русское слово, - радуется ещё одному уразумению Ки-рьян Егорович. - Данке шон. Благодарствую! Дома так дома. Далёко-вот, правда, мой хаус-дом. Город Угадай. Знать Угадай? (Хотя откуда ему знать Угадай. Он Москвы поди даже не знать).
      - Угадай? Хорошо, сейчас угадать, - сказал лилипут: "Москау Пи-терской губернии?"
      - Нет, Зибириен, Угадайк, Ёкск, Энск, Джория, тесные глаза, мороз, тайга, медведи бэры ан ди штрассе, прыг-прыг, людейт хочет кушать. Зубы, э-э-э. Уф, холодно. Кальт, загубленная лэбэн коротка, короче не бывает, умирайт, морт, мор, мухи, много-много як мух умирайт, копайт могил - не выходит могил: земля - снег сноу - лёд ледышка. Ладушки! Покойник весна подождать сарай.
      - Са Рай?
      - Хаус такой, ан дэ мусор, шмотки, дрова, крыша - солома, лопата, доски, хер дрова, зэр шлэхт, берёза, уголь, сосна, мокро, плохо очень. Понимайт?
      - Понимайт. Джориа, о Джориа! Знаю: Джория - Америка, Джориа - ин Зибириен. Медвед - бэр нах штрассе ин Зибириен нет. Абэр, ты хо-теть меня рассмешить. Не выйдет на сковородке супа. Я не член дуркла-ба. Знаю гэшэхт - гэзихт. Мой гроссфатер жил там. Я много знаю. Грос-сфатер - половина немец, половина иудей (еврея застеснялся), гроссмут-тер - Миниросс, Украйн, Хохлайнд...
      - Нет такой страны Хохланд. Штадт Хохлома есть, а Хохланд нету.
      - Тогда так: Степан, Бандера, нехороший человек козёл, голодомор, газ - вор прэзидэнт, апельсин цвэтошн рэволюшн, мандарин.
      Кирьян Егорович хочет хо: "Вот этот мусор как раз весь есть".
      - Фатер мой - полунемец, - продолжает шёпотом лилипутик, и стал ниже, - дед тип полуюда...
      - Шмайснул еврея? - догадался Кирьян Егорович. Выбрал булыж-ник покрупней и нарисовал пальцем красивую еврейскую звезду и чело-вечка под ним. Пих-пах что ли вот этого?
      - Я-я, да, типа еврей. Пих? Ноу пих-пах, ноу. Но, большой немец, юда - мало, - закивал головой лилипутик. - Смэшаный кров. Красный такой кров, русиш ест, хохланд, дойч, понимайт? Ес? Юда - сыный кров. Ага? - Он снял варежку, оголил по локоть руку и ткнул пальцем в арте-рию на сгибе. Мешайт кров. Понимайт?
      - Понимайт. Ага.
      - И папа типа полунемец - полуеврей, последнее время жил ин Бер-лин, после война с русскими, иначе хватать и стреляйт. Похоронен тут ин Бавария, ин штадт Мюнхен. Дойч кладбищ, морт хаус. Мюних - хо-роший город, большой, хаупт, главный, столица. Только папа фатер уже не живой: рэволюшэн, Лэнин, война, красный белый война, криг, рас-стрэл найн, убегайт. Караул, штаб, писарь- шрайбер, понымайт? Нач-склад, печать был, печать был - слон, элефант, хобот - член, фаллос, куйт. Понимайт хобот - куйт? Trunk - хобот, печать - Dienstsignel, Stempel, понимайт?
      - Не понимайт Кирьян Егорович ни чёрта, ни donnerwetter из этого матершинного набора слов. Найн понимайт. Фуй-Шуй понимайт. Читал своё.
      - Хвост нет, понимайт? Tail нет. Member - член-да. Сосайт - saugen? Так понимайт?
      Одну треть только понимает Кирьян Егорович. А куйт он хорошо понимайт.
      Бим показал Кирьяну Егоровичу солнце. Пора, мол, нах муравейник шлёпать. Бир ждёт. Нет, без переводчика интеллигентно общаться никак невозможно-с.
      А лилипут продолжал трепаться: "Папа фатер армия не воровать, хороший был папа, миновать каторга, сидеть тюрма, бежать. Прадед тот жил Зибир долго Цар Николья Цвай. Грохнули гроссфатера пиф-паф. Мойш звать. То ли красные, то ли белые, то ли какие-то иностранцы пиф-паф. Знал сыний золойт. Фабрик нелегайт делайт гвозд - сыный присыный золот. Понимайт? Ин Чина Китай возить".
      - Понимайт. Половину понимайт. - Всё глухонемым языком.
      А Сэбайлд не понимайт половины истории Раши: "Раша - непонят-ный страна. Глухой страна. Непокорный страна. Сейчас хорошо. Раша - Европа, Дойчланд - дружба, мир, газ. Хорошо, gut!"
      - Знаю про газ, - запоздало обрадовался Кирьян Егорович. - Дай бумагу! - кричит он Порфирию, - сейчас я ему газ нарисую и откудова он идёт. Для ориентира. И наш Угадай на карте газа пропишу. Они ря-дом. В двух шагах тыщ.
      - Как вас зовут? - спрашивает он лилипута. - Я Кирьян. Кирьян Егорович. А вы как ду ист хайст?
      От ответа лилипута Кирьян Егорович как-то маленько смутился. Лилипута звали типа Элефант Мария Никодим Сэбайлд, и что-то ещё сверху.
      - Элефант Никодимович? - переспросил, вылупя Фому неверующе-го.
      - Я, я, Никодымовыч. Никодым. Я, я. Гут. Никодымыч - Кырыан. Дружба. Либэн. Прыфэт, прыфэт. Фатэр хайст Сэбайлд, их хайст Сэбайлд, память, ага?
      - Ага.
      - Вызытк ест? Ноу? Вау! Как бэз вызытк. У меня ист вызытк. Бэры-бэры! Найди долметчер - переводчик - звони Сэбайлд. Сыный гвозд говорит будэм. Фото выслать? Фото. Гвоздь синий. Интернет.
      - Фото? Гвоздь? Синий, интернет? Вышлю, да, я-я-я! Понимайт. - Кирьян всё понимайт прекрасно. Особенно про синий гвоздь. Только что в нем особенного? Вот этого Кирьян не понимайт совсем. Но интерре-сант.
      Лилипут вцепился в руку Кирьяна Егоровича, с силой нелилипут-скою приложил к своей груди, а свою приставил к Кирьяну Егоровичу. Улыбка достала колпачок. - Дружба, дизэ ист презент, дружба! Дэржи вызытк.
      После этого он в мгновение ока забрался на пресловутый обшарпан-ностью ящик. Застыла вновь чуть живее мёртвого картина. Белое лицо сияет антонимом усмешки, чтобы не повторяться, а синонимов всё нет. Руки распростёрты прощальным жестом. С ладони слетает, блеснув звёздной пыльцой, воздушный поцелуй. Прыфэт. Сэбайлд, Кырыан - фройндшафт, дружба, мир.
      
      ***
      
      - Ну ты достал пересудами. Короче не мог? - Порфирий обижен. Вместо пивопотребления сколько тут зря проторчали! - О чем говорили, хоть понял?
      - Да, блин, одну треть, но только...
      - А говорил - немецкий забыл.
      - Вспомнил чуток.
      - Чмо он болтливый. Разводит на разговорах.
      - Сам ты чмо.
      
      ***
      
      - Ну вот, смотри ж - ка ты, - какой добросердечный человечишко в Германдии живет, - говорит Кирьян Порфирию, когда они немного ото-шли, - и это несмотря, что Махонька увечный.
      - А гвоздя зажал, - сказал промолчавший всю эту сцену Бим.
      - А у меня теперь халявный волчок, - говорит Кирьян. - Тяжелый, правда, зараза. Будто из свинца. Вот Машка моя или Ивашка родят ко-го-нибудь, а я внучонку своему немецкого волчка подарю. На счастье. От Элефанта. Волчку сто лет! Представляешь. У меня самой древней вещи сто лет. Видел Ундервуд? Теперь будет две вещицы. Не считая ма-рок, конечно, и монет. Но это тьфу, пара миллиончиков. А мне надо десять пар.
      - "Элефант" переводится как "слон", - между прочим гордо сказал Порфирий Сергеевич.
      - Ух, ты, точно слон, - сказал Кирьян, - не допёр сразу. Что ты мне так поздно сказал. Уж я бы тогда бы его раскрутил. Что-то до фига сего-дня слонов по нашу душу. И хоботов. Про фуи-куи что-то говорил. Про много куёв-фуёв. И фамилия что-то мне напоминает. Сэбайлд этот. Что-то тут английское от него есть. Про хобот раз двадцать припомнил. Мне это Селифана напоминает. Один в один сюжетец.
      - И крокодилов тут дофуихуища, - добавил Порфирий.
      - Зверинец, блинЪ! Ха-ха-ха.
      Разглядывать юлу Кирьян Егорович решил в хостеле. О Сэбайлде на время забыл.
      - И всё-таки хороший это чувак. Душевный. Почти родным стал за пару-десять минут.
      
      ***
      
      Идут любознательные волосатые дальше. Идти пришлось немного. Ба, а вот и четвёртое!
      Вот местный художник Гутвассер , пишущий картину, расстеливши холст на каменьях в тени пятиэтажной Kaufhof-галереи - абсолютно современного здания, замечательно вписанного в контекст историзма. Пишет Гутвассер эту картину, ползая на коленках, пять лет кряду. Шта-ны протёр до востребования кожаных заплат. Пишет водоразводимым акрилом. На то и Гутвассер. Хорошая вода. Этот господин с узким гал-стучком, пристегнутым к вырезу жилета (чтобы не попасть в краску) отлично изучил свою клиентуру и за деньги врисовывает любого жела-ющего. Может рядом с Горбачёвым. Это будет стоить тридцать. Может с Бушем - сорок евро. Американский президент отчего-то дороже на целых десять евро. Может совсем мелко - и когда ни с кем, то за десюн-чик. Может с Вильгельмом Теллем или с английской королевой Викто-рией, у которой жёлтые зубы, но всё равно на марках, и ещё проживёт с помощью двойничихи. На картинке, слившись с толпой знаменитостей, расплывается в улыбке подтянутая кожа Софи Лорен, засыпает и не мо-жет упасть прижатый соседями как в трамвае смурной Распутин в несвойственной ему революционной папахе, лукаво поглядывает Лион Фейхтвангер в кепчонке, тут же полуеврей Кафка. Застыли в нелепых позах три десятка известных на весь мир лиц. Гитлера тут нет. Ну не может такого вот быть: замаскировал и глумится над обманутым народ-цем. Муссолини попал в картину по блату. Наверно как потешное ита-льянское чмо: Муссолини умер весело - вверх ногами на партизанской перекладине. На холсте ещё много просвечивающих пустот и незакра-шенных карандашных набросков - это задел для домашней работы по фотокарточкам.
      - Опа! - заметил Бим, - твой Сэбалдуй в картину попал.
      - А что бы и не попасть, если он тут годами с утра до утра вертится. Может в друзьях ходят.
      - Одна шайка-лейка.
      - И то правда.
      Присмотрелись. Сфотографировали и Сэбалдуя в отдельности, и картину в целом.
      - Точно он. Без сомнения и как живой. Только отчего-то тут у него три ноги.
      - Это нога от Муссолини, - сказал Бим, - и слонишка какой-то у не-го в руке.
      - Где?
      - Вот.
      - Точно. Кругом слоны! Одни только слоны.
      - И крокодилы. Наваждение, блЪ, - точно метил Бим из ствола в куст.
      - Да они тут все повязаны слонами. Одна шайка-лейка. Может, у них тут Тайный Орден Слона?
      - Фуёвого слона, - добавил Бим, - с фуем вместо хобота.
      Очернили всех - каждый одной убойной фразой - Кирьян Егорович с Порфирием Сергеевичем.
      - Бежать надо отсюда скорей. У меня глотка пересохла. - Это Бим. И добавил: "Ноги в руки и мчать. Только не быстро. У меня полный пу-зырь. Форы всего тридцать минут".
      Наши путешественники, не будучи (пока, всё пока) знаменитыми, решили у картины и в самой картине не светиться, никого еврами не по-ощрять, хотя вся эта ботва показалась по-своему интересной, и уб-раться подобру-поздорову от негожего финансового искуса.
      - Ходкий тут товар, - завидует Бим, имея в виду картины Гутвассе-ра.
      - Хрена, батя. Полдня проволтузится почем зря, пока там клиент со-зреет, - высказался Кирьян Егорович, - но зато у всех на виду. Живая, местная достопримечательность, как и Элефант Никодимыч Сэбалдуй. Надо же, - в картину попал.
      - Наверно, их в каждом телевизоре про Мариенплатц показывают. Тем и радёшеньки, чем богаты. Буратинки. Звёзды!
      - Ага, звёзды! Тоже мне. Камни это от кометы в тундре, а не звёзды.
      Бим клеймил героев Мариенплаца таким ужасного качества позо-ром, сквозь которое просвечивало и сияло неподдельное сибирское вос-хищение и зависть.
      
      ***
      
      Между Питером и рынком Виктуалиенмаркт пристроился к стене ещё один художник. Это пятое так себе. К слову правды.
      Этот экспрессионистско-авангардистского, запошленного им в усмерть направления.
      Лицом смахивает на Сикейроса. Мексиканец или аргентинец. Воз-раст убийцы Троцкого скалолазной киркой.
      На убийце Троцкого Якобысикейросе белая рубаха навыпуск с гал-стуком, вырезанным из холста одной из своих картин, светлая, фетровая шляпа и чёрные очки с тесёмками вокруг ушей. Штаны поддёрните, се-ньор, из кармана высунуто ваше пролетарское происхождение. Вы же не откажетесь от нашей копеечки. У нас деньги сейчас такие. А мы не да-дим. Зачем мексикану копеечка.
      Картинки невысокого революционного пошиба, но так же южноаме-рикански солнечны.
      Это единственный плюс уста ребёнка добыли. Сюжетики ни о чём, сердечки, пятнышки, полоски убитой США, звёздочки штатов, космиче-ские завитки, подъём, взрыв и смерть коммунизма, обстрел Сирии акри-латами, нефтяные разводы радужных вод мирового океана, пришельцы на земляной ревизии, песочные пашни, татанавты - наследники само-убийц детоносного мира. Уровень от среднего до никакущего, скорость письма - одна работа, даже не работа, а мазня, - за полчаса, а то и меньше. К этому случаю всемирно известный Профанов лозунг: "Я бы так же смог". Ну и смоги - чего зря языком трепать! Смоги в стоматоло-гии, отучи курильщика от рака. На рычание собакам лицензии не дают.
      Хорошие картинки Сикейроса остались на хорошей родине Си-кейроса.
      Бим не преминул, несмотря на. Сибирь с Россией без Бима никто. Бим - простой советский кий - он имал супершар мексиканского аван-гарда в лузе соития. Видел в жэ таких же и за произведённые с ними действиями наличием справки отвечает. На мякине Бима даже хитро-расый Сикейрос не проведёт. Ты кто такой в Неметчине? А ты? Напали не на тех. Вот этот (Туземский) бросил живопись, так как кончились в Сибири холсты, полмиллиона шедевров стоят в Лувре, другая половина в Сотбисе. Никто не может, ибо дорого. Переписаны им все темы. Жить не интересно теперь. Твоими картинками заворачивать холсты Тузем-ского годно. И то сначала пыль состирнуть.
      Какая от тебя Сикейроса польза? Морочишь головы, а не шаришь ни черта. Вытягиваешь бабло, а с самого сопли не вытянуть. Воздухом меняться полезней. По приезду комиссия раскусит и тебе придётся.
      Ни одной картинки, даже самой махонькой, Бим не купил. Деньги на пивную бочку! И даже самой ужасной картинки, сделанной на туа-летной бумаге, ему не подарено.
      А вот и польза: Порфирий Сергеевич возвысил себя и, разумеется, совершенно бесплатно, зарегистрировав улыбающегося себя настояще-го, живого, русского в компании с улыбающимся, фальшивым, с ужас-ным Сикейросом в обнимку. На фотографии очевидно:
      - Сними, Кирюха, да сними! А перед тем: "Работы - говно, холст - дерьмо, сюжеты - понос".
      Вот же двуличный какой человек этот Бим!
      
      ***
      
      На стенах Старого (немецкого) Питера встроены могильные плиты. Целая галерея. Отличные образцы искусства барокко, братья кремлёв-ской стены, но без позорников.
      
      ***
      
      На островерхой колокольне Старой Ратуши, выглядящей совсем по-новому, - изящно вычеканены солнечные часики с легкими, волосяными тенями от чёрточек - меток поминутного времени.
      
      ***
      
      Блошиный рынок, - так ранее весьма простодушно думал Кирьян про Виктуалиенмаркт, - оказался продовольственным рынком с некото-рыми промышленными добавками. Дешёвая еда с огородов, садовые скульптурки, цветочки, варенья, соленья. Копченья, морепродукты, шмотьё а ля A9m, септ. И так далее по мелочам - это всё, что разглядел Кир. Ег.
      Никаких гвоздей, даже толковых сувениров он там не обнаружил. Или прошелся не по всем лавкам. Неужто зря ехал в Мюних? Во Львове и Ёкске гвоздей больше.
      
      ***
      
      Зато рядышком обнаружился немалый биргартен, мимо которого Бим не смог пройти не отметившись.
      Биргартен битком забит народом. Чтобы получить пойла, надо от-стоять с чуть-чуть в очереди под навесом. Киоск знаком с Россией 80-х. Стояли в очереди с удовольствием. Разглядывали льющуюся пивную почти жигулевскую массу. Вспоминали и нахваливали Советский допе-рестроечный Союз.
      Бим с К.Ег. разместились на лавочке под кронами. Каштаны. Теперь это точно знаемо: пздень есть - бесстыдница и хотелка. Не напутал?
      Уступилось место древней бабульке. Бабуля искала взрослую дочь. Нашла её благодаря дружным крикам и суете Бима с Кирьяном Егоры-чем, которые встряли в спасительную операцию, заметив тщетные по-пытки дочери методом махания рукой обратить на себя полуглухое и полуслепое бабулькино внимание. Действовали соответственно русской традиции. И победили, выручив, как каждый раз себе на голову. При-шлось потесниться и держать речь. Пива в качестве поощрения у немцев давать не принято. Наши обошлись гутом с данкэшоном. Ихние - глюклихом семейного воссоединения.
      
      ***
      
      В садике - биргартене скульптором выставлено ни больше ни мень-ше фонтанчиков с фигурками. Посвящено баварским актёрам и актри-сам. Бим думал: театры только в Москве. Дас ист интерресант: лучшая фигурка посвящена Иде Шумахер. Кто такая? Известна по фамилии гонщика. Куда знание пристроить дальше, Кирьян Егорович и Бим не знают. Ида, воплощённая в тёмной бронзе, изображена с щёткой и вед-ром. Точь в точь, как Аделька, что в салоне на Орланде. Вот чёртов ал-горитм.
      - Что ж такая за роль с щёткой, - удивляется Кирьян Егорыч - на старости, когда Ида только на статистку стала годна? Яблочкова так бы не опустилась. Она и в пенсии величава и стройна толщиной. Чю, чую Мюних нерусским духом пахнет!
      Бим как само собой обыкновенное поздоровался с артисткой. Ида промолчала. И Бим принялся за обследование скульптурки. Он пощупал щётку, осмотрел задницу, плотная, обтянута бронзовыми складочками, правдиво. Динь-динь по ведру, тук-тук по заду. И потрогал металличе-ские сиськи.
      - Соски неправильные, к примеру, сказать. Невыразительно. Мелко-вастенькие - не подержишься. Так говорил охальник чистой красоты. - Вот у моей Гречанки сиськи о-го-го! Как у Венеры безрукой. А мы в Париже увидим Венеру? (Хочет сиськи классики потрогать).
      - А я чёрт его знает. Может разве что в Лувре.
      Но не уверен Кирьян Егорович, что Венера в Лувре, и не уверен, что они в Лувр вообще попадут. Очереди там. И венерины билеты, поди, дороже самой.
      Пивко Бим с Кирьяном, уступившие свои места несчастной бабуль-ке, допивали, подпирая боками один из шести.
      Приблудная, но сытая, с зубами, но флегматичная собачонка добро-душно обнюхала бимовскую обувку. Глянула презрительно в прищурен-ный глаз Бима и отошла почихивая, недовольная забредшим в Баварию варварским духом. Варвары пущают в космос корабли, обогнав хоть в этом Европу. Догоняшки - говорят с осторожностью - в пользу варва-ров. Судят американы, Китай дышит в затылок: близок финиш, качается кубок первенства, венок сдать в фонд для перевешивания на шею.
      - Ну что, погнали на стадион за памятью, - первым опомнился Пор-фирий. Он обижен. Какая-то плешивая, разновислоухая немецкая соба-чонка не удостоила героя вниманием! Ха, Африку туарегом покорил и нашёл неизведанных папуасов. Есть ещё белые пятна на коре. Как чёр-ных, летающих под Солнцем.
      - Пойдём, но только тогда, когда по-человечески и с расстановоч-кой постоим вон там, за церковью. Я там, за могилками, видел распре-красный контейнер с приличными за ним кустиками. Видно только го-лову, а нам-то что.
      - Невмоготу? Зачастили вы с этим делом.
      - Это Вы всё в себе держите, а я растягивать пузырь не привык.
      К.Е. не толст.
      - А где посс... мотрим? За могилками меня что-то не устраивает. Выскочит покойник и...
      - В метро покойники, - пришлось подумать и вспомнить Кирьяну Егоровичу. Он там в две тыщи четвертом году бесплатным туалетом пользовался. Бесплатно - это чтобы местные бомжи не обоссывали мет-роуглы, не какали на рельсы, и не дрочили в щелях.
      - В метро, так в метро.
      Поверили на слово.
      
      ***
      
      Отлить не удалось известный Кирьяну метротуалет находился на еврометроремонте, а следующий, если он и был теоретически, а он был практически, то находился в серьёзном отдалении. Подпирало. Вспом-нили практику. Проверили. В каждом закутке по мальчику-Пису, в каж-дой щели по дрочащему бомжу. Кости, руки, ноги собачьи на рельсах. Какое увы!
      Конец диаграммы показал: счастья русским диггерам нет и не будет. Диггеры не берут с собой ночных горшков.
      И, о чудо, вспомнили: каждый магазин, бутичок, парикмахерская верхней отметки Нойхаузерштрассе связаны с метро по вертикали лест-ницей и лифтом. Это противоречит пожарникам, но является чудом спа-сения.
      - В магазине всяко есть торчок!
      Мудрая бимовская мысль помогла экстремалу Љ1 К.Е. избавиться от тяготения здоровья.
      Кирьян Егорович поссспешным нессспехом взмыл вверх. Пройдя по холлу первого же маркета, наткнулся на вссстроенную во что-то и абсссолютно пустую кафешку. Ссспросить не у кого, официантов сссмыла волна перерыва. В перерыв не обссслуживают. Это номер!
      Наитие запаха нашло сортир. Там плодотворно решилась озадача. Удалось, отлилось, вымылось, провентелировалось, почесалось запо-тевшее. У Бима такой возможности нет. Он терпелив до последнего и чешет сквозь штаны.
       На обратном пути Кирьян Егорович заблудился. Сперва К.Ег. по-пал во внутренний двор магазина, где дюжие парни разгружали машину. Наблюдши чужака, не удивились. Ни один. Не задали резонного вопро-са: - кто он, мол, и что собственно ему тут нужно. Посвятил годы - упорный. Индифферентное отношение к особе Кирьяна Егоровича заде-ло ообу, гордящююя впрок. Вышел на поверхноть уже овем непеша. Блин, что за трана! Никто не подозревает в тебе вора, террориста, гряз-ного бомжа, чесоточника, пациента. Неужто в этой стране всё так хоро-шо? Не верится во всеобщую честность. Живут по принципу: мне за слежку платите? Бывай здоров, хозяин. Особа просквозила магазин и вышла на Нойерхаузер.
      Неподалёку совершенно спокойненько стоял Бим, мял и облизывал сигарету. Он потерял зажигалку.
      - А я знал, где ты выйдешь, - сказал он, - я вот стою и мыслю так: - ага, вот отсюда мне будет видно два входа. Рано ли, поздно ты выхо-дишь. А я тебя тут цоп-цобэ и ловлю. Ты ж не дурак: не полезешь под землю. Мы так не договаривались. Вот ты и не полез. Почуял, значит, что к чему.
      Раз Кирьян нашёлся, выходит, Егорыч не дурак. Факт. Ибо они буд-то как один рассуждают и при этом не психушники.
      Спустившись опять под землю на экскурсию. Сбивши каблуки в по-исках приключений. Не нашли. В Германии и под землёй спокойно. Вы-лезли на земную отметку за Карлсплатцем.
      - Бля, Мюнхен Цвай! Целый город под землёй. Подземных небо-скребов только нету, - подвёл итоги подземной прогулки Кирьян Егоро-вич.
      - Да уж. Три этажа это так, сарай. А вот и такстановка, - сказал Бим, показывая на клетчатый знак. - Едем в БМВ.
      - Такси от нас не убежит, - сказал Кирьян Егорович. - Сначала не-рвы курением подлечим. - А если в машине? Времечко-то тикает. - А если в машине газ? - Ну ладно, уговорил.
      Поглядывая на таких же зевак, какого-то с торчащих по сторонам, путешественниц прикурнули по очереди.
      Очередь забралась в первое же такси.
      В такси восседал немецкий.
      Вовка работал на газе.
      Крендель он не в Париже.
      Листался календарь, убыстряя.
      Нет человека, нет имущества.
      Нет имущества, нечего взыскивать.
      (Молитва фирм-однодневок).
      Песнь песней. Песнь книг. Песня пёсья.
      Книгой по песне шагает.
      Кострикова, выходи за мою книгу!
      В Угадае последние две водоплавающие птицы не пошли на зимов-ку.
      В удобном кресле можно нечаянно родить.
      Семидесятипятилетние яички ещё и думают.
      В складе требуются весовщики, кассиры, фармазонщики, фарцов-щики, фантасмагористы.
      Настроение хуже свадьбы. Вовек жалость ему.
      
      ***
      
      
      Ингр.21 КЭБ! ГДЕ КЭБ?
      
      Теги иллюстрации:
      Безобразничают в такси
      
      
       роткнвть что ли руку штопором, чтобы сознаться: доча, лучший подарок мне на день рождения - кошке твоей сбежать.
      Бим отдал тридцатку таксисту Невовке. Так много, потому что это был Невовка из Мюнхена, а не лучший друг-таксист Вовка Љ3 из Уга-дайгорода. А отдал денюжку Бим, а не Кирьян Егорович из общинной кассы, потому что это приспичило Биму, а не общаку. Общак не бандит-ский. Общак но интеллигентский не.
      Бим простосердечно и сознательно шёл. Финансовые жертвы парал-лелили. Просирался капитал, истончая на глазах и без того ограб-ленный кошелёк. Собой особо обособленный.
      В Мюнхене такси не самое. Дешёвое удовольствие прокатиться в метро. Технология катания в метро туманна для. Не знающих языков можно обознаться и сесть. Электричка нечаянно уехать. Загород не смертелен, но жаль. Отведённый временем Шар продолжал. Смысла Нинели нет. Вертелся вертел винтегрета, подгоняя жоп.
      Бим швыряет денюжки направо и налево, опрометчиво считая. Ис-кусство фото стоит граф. В Олимпии Бима на послали.
      Не придумано такой симочной памяти, которая могла бы влезть в заплесневелый. Симкопоприёмник архаичней симпатичного. Вид у ме-ханизма свиду. И Биму пришлось поломать мозглую безголову. Оказа-лось купить. Новое фото с новой памятью не намногей аппарата. Ритм соблюден.
      И Бим прикинув дороговизной. Продаж достал менеджера. Приоб-рёл новёхонький. Прибор пошибного среда. Теперь он мелет муку с устройством, начиная с функции. Зажигалка сорта Балтики. Бельгиий-ская пива. Серёга поймёт. Маргарет не потеряет. Позвонит и спросит, где шарф. Был красным. Нёс Сафронов на себе и забыл, Не вернёт. Ди-мон раньше, чем Кирьян Егорович. Трахались в туалете под утро. Лица выказали страсть. Как привычка. Никого не стеснили. Их два женских. Писсуаров три и три, и один посередине. Это в рукомойник. Когда нико-го. Паб ирландистей. Автомобиль выкинули подальше от экстерьера. Ибо трахаться уместно с фото. В нём. Без номеров нельзя. Увезли в так-си, но не помню в чём. Умереть соплёй стыдно. Прокашлялось пришло-сем. Кошка может сдохла. Найдётся через неделю, запахнув. Инструк-ция на немецком, японском, китайском и корейском. Ни одного языка нашего не знают. И ни один немец не помог бы, потому им, что с не-мецкого немцы могли перевести только на английский, протрезвев вчера ещё. А с английского на русский могли перевести только Ксан Иваныч с Малёхой сегодня. Ксан Иваныч не стал бы заниматься вчера такой чепухой потому что уже сегодня. А с Малёхой Бим в контрах. Потому. И неведомо где. В таких немыслимых Кирьян Егорович оказался крайним. Ибо он в условиях знал сто немецких. 600 страниц равно 150000 перевода с русского на рубли. Сафрюкер дешевле. Но он спросит точно: "Сколько?" Ибо!
      Сто слов в словаре это стопроцентное знание языка. Так считал Бим. Он сам ходячий словарь, но не слов, а жестов и ужимок, которые должен понимать каждый народ. Ну гений он, ну что ты с ним продела-ешь!
      Как-то в Угадае, когда мы сидели на бордюре и молча созерцали девочек, плывущих за можжевельниками, Бим достал...
      - Хватит болтать бред парижской сивы. Ешь своё фри.
      Бим сидит с Кирьяном Егоровичем в кафешке, причём напротив "Олимпии". Кафешка бананна некудей банала. Дискомфорт равен ком-форту, дизайн в молоко, а и не надо. А прибыли эстеты с гениями. Не говно. Вояж поют. Подайте развлечений, угодите поедом вкуса. Сидячие места у видоса. За ражом клочок газона с ёлками и тот самый куст мож-жеве, из-за вельника которого выныривает и снуёт перед гла народец зами. Видно крышу "Олимпии" и участок. Улицы. Всё просто, как в станд. микр-не РФ. СНиП позволяет облизывать нормы. Где были в каждом вытрезвителе районном. Чувство дома, двора, инсоляции в 50 метров минимум, и кафешки что за углом первого этажа. Напились. Десантники оба. Всего девять. Могли передраться. Шло. К тому норо-вятся попасть в вас горшком же с цветами, потому что вы сильно. Рас-шумелись будто на днях. На последнем школьники уроды приготовили шину, чтобы выбросить из подъездного окна и посмотреть, чего им за это не будет. Алкаши просят мобильник звякнуть в бом. Жатник не от-вечает. Алкаши просят два рубля, потому что им не хватает двух руб-лей. Чтобы купить билет до Прокопы, а они только что выписались, извините, из больнички, просят завтра и просят послезавтра. Почто не уехал? У бомжа в трясущихся руках твоя сигарета. И огонь твой. Потом, может вынесете воды попить? Пошёл на, ты не человек. Шавкни попробуй без паспорта. Шалавы, чем лучше, тем с высшим образованием. Бим вертит фотоаппаратом. Он нажимает все кнопки подряд. Аппарат не включается. И это несмотря на новёхонькие батарейки. Бим страдает нежадностью, но досада выше: зря что-ли купил?
      Бим сердится. Он не находит лучшего способа удовлетворить фото-художественный зуд, как уговорить Кирьяна Егорыча на временный обмен. Но сначала, Кирьян Егорович, помучайся с техникой.
      - Ты же умный и тверёзый - говорит Бим, почти что добрый, но не хитрый. - Ты чти инструкшен повнимательней. Тут элементарно, только надо знать их слова. Значки смотри. (Ага, корейские). Не торопясь так. Зачем сразу сдаваться. Там же всё написано. Немецкий перевод. Не са-ботируй товарищу.
      - Может батарейки надо подзарядить сначала?
      Гадают пользу батареек.
      Кирьян Егорович мучается: ему абсолютно не понятны кнопки. Ап-парат не реагирует на комбинации, комбинаций миллион. И ни на что вообще не реагирует. Где зелёлёный лампочк?
      - Мож брак?
      - Какой фуй, брак, это деньгов стоит. Немецкое качество, понима-ешь ли ты, не дуралей!
      - Страна щас другая. Разве не видишь - "пьёт" половина немчуры. А мадэ ин Корея.
      - Роботы не их ни их не пьют.
      - А ты хоть одного робота здесь видел? Роботы это в Японии, а не здесь.
      - Ну, давай сащ на экскурсию сходим. На завод неме...
      - На завод не хочу, а в Технический музей можно. На Изаре есть спецостров. Рядом. Но ночь. Тридцать три километра экспозиционного маршрута или три, или семь - точность забыл. Семь - это в аэропорту, в Амстердаме. Я в позапрошлую весну...
      - Нах твой мне музей, пусть хоть пять метров экспы. У меня ножки. И болят. В муравейник хочу. - Радуется Бим вспомнившейся детской русской сказке и машинально щёлкает зажигалкой. - Моя зажигалка? Твоя? Теперь моя. У тебя же ещё есть. Ты со складами в дружбе? Ну в армиях был?
      - Сергеич, тут бли не курят. Забыл?
      - А пох, мне можно. Я джен, я тльмэн. Я покурю.
      Подошел официоз. Он мотнул секир башка (найн нельзя) и показал табличку: читайте бляди, не мэны вы. И максимально вежливо выпрово-дил курильщиков. Там воздух, мол, а здесь штраф. Подошёл к стойке и запустил кондёр с вентилятором. На полную мощь, злясь внутренними кишками: одни убытки от этих русских! И даже яйца не почесал от оби-ды.
      Приятели покуривают. Через витрину наружи наблюдают внутрь. Там ещё шмотьё их, чи нет? Украдёт - не украдёт. Не украл.
      - Вентилятор надо заранее включать. Тоже мне, маэстро по наладке воздуха, - ёрничает Порфирий. - Сектор курящих надо учредить. Всех клиентов порастеряет.
      - На кухню его, кастрюлю мать!
      
      ***
      
      Обменивать свой Кэнон на маленький аппарат Бима Кирьян Егоро-вич не желает. Каким бы классным фотохудожником Порфирий не кра-сился. Кирьян Егорович до такой операции с обменом в жизни бы не додумал себя. Биму же, возомнившему себя фотохудожником (может на самом деле?), позволяется всё. Он гений, а гениям безоговорочно должны подчиняться негении и прочие.
      Попивает Бим пивко с горя. Подумывает кулацкую думу: как бы Кирюху ловчее пожурить и переманить себе его фотик.
      Количество выпитого Бимом в этот день пива не поддается здраво-му расчету. К.Е. держится на ногах твёрдо, разве что часто ищет ветра. Бим стоически терпит до последнего.
      Вот и последний бокал.
      - Не последний, а крайний, - любит поправлять Порфирий.
      Компания засобиралась в сторону дома. Языки компании ворочаются слабее, чем час назад.
      - Бабы, блЪ... А я знаешь, че щас хочу? - говорит Бим, отвлекаясь от шмыгающих под витражом девок (неподалёку учебное заведение и квар-талы, где заведениям положено генеральным планом. Волосатые тут). - Я сейчас спрошу это, чтобы это... где такси ...и чтобы сюда такси зака-зал, а я у него спрошу, это дороже или дешевле...
      - Зачем? Щас пойдем да и. ...Пойдем, да и это...
      Кирьян Егорович уверен, что найти такси самим это как раз плю-нуть в стакан, а проще пешком дойти. Карта есть. Дайте стакан, а то одни кружки. Почему ему с ручкой, а мне без? Замените!
      - А куда? Нам шлепать О! Ё! Десять кило'метров...
      - Пять всего!
      - Даже пусть пять. Хренов мы дошлёпаем.
      - А погулять?
      - Иваныч пусть гуляет. А мы джентльмены. Нам кэб. Как такси, где такси?
      - А мы спросим. Выйдем. И возьмем справку у пешехода. Ну-ка, где мол, тут ближайшее такси или наша как её... Байернштрассе баварская улица.
      - Мы спросим у Этого. Официанта. Зовём? Этот! Подь-ка сюды. Типа что.
      - Стой! Мы спросим, где такси, а он скажет: ...ды-ды-ды ... по за-рубежному. И мы ничего не поймем, - излишне застеснялся Кирьян Его-рыч.
      - А ты в сортире видел бирки, ну там визитки ... четыре штуки? Там может про вызова такси есть?
      - Это сложный путь. И не видел бирку. Мы что, сможем сами по-звонить? А ты, кстати, взял бирку?
      - Мне баба положила. Тык-тык-тык... бери, говорит... А я не взял. Шмыгнул, да и всё.
      - Серьёзно? Может эту бирку надо оплачивать, а потом сувать ку-да-нибудь? Для смыва, например.
      - А ты не обратил внимания?
      - И ты чё, не взял на память?
      - Ну, растерялся. Ну не то, чтобы растерялся, а это. ...Хотел. Шибко хотел, ...ну поссать, ну и это... посерить... Но немного!
      - Ха-ха-ха! Немного. Это можно?
      - Я умею.
      - Ну вот! Давай тогда я возьму бирку. И за тебя восполню. Мне тоже надо туда уже. Но по махонькому.
      - А когда это, то шибко и это. Конечно, бы взял, ептыть! А там баба видно. ...Там в сортире... ну, ссышь там, слышу... там баба. За зеркалом.
      - Ну и что, что баба. Нам что её, Yбсти? Куда идти-то? - выпыты-вал Егорыч адрес, теряя терпение. Убывала силушка воздержания.
      - Только сразу щас выйдешь. ...А бабу-то немецкую не трахнули.
      - Туда что ли идти?
      - Ну, двенадцать. И чешечку не трахнули.
      - Что двенадцать?
      - Ну, двадцать два. Я просчитался. А это номер двенадцать. И по-лечку.
      Ничего не понял Кирьян Егорович. Что за двадцать два, что за две-надцать? Первая цифра - этаж. А вторая? Номер сортира? Нахер полеч-ки все эти с чешечками. Кирьяна Егоровича подпёрло как Швейка в ка-ждой главе.
      Взревел и рванул с места уличный. Мототтт-цикл это. Брось.
      - Слышь, угнали. ...Нашу машину. Такси уехало...
      - То мопед был. С девкой. Одни девки на мотиках, вот какая оказия здесь!
      Бим продолжает о чем-то о своём и ему пофигу туалетные пробле-мы Кирьяна Егоровича. - Я не поленился я, а ну, а хуля мне делать, стою, отдыхаю. Я, блЪ, в Мюнхене. А кстати там за садиком, ты там ви-дел, где терраса? Уютная? Потолок есть подвесной... ну в минимализме? Я потолок хочу сфотать.
      - В кубизме, блЪ! Нет и ещё раз НЕТ! Не выпытывай!
      - Тогда пошли. Сам сфотаешь.
      - Нахер террасу. С фотоаппаратом не зайдем. Никак. Нам мужик ве-лел: тут не снимать. Спугнём прихожан.
      - Не курить велел?
      - И снимать не велено, видишь картинку?
      - У-у! Ботва! Точно.
      Тут у Бима рождается мысль (он соскучился отсутствием Малёхи) о том, как избежать общения с Малёхой, чтобы знать, что он между про-чим есть: "Слышь, а если мы, если мы... это... сыночке бросаем общак..."
      - Мы не лохи! - Не понимает глубоко идущей бимовской дорогой мысли Кирьян Егорович.
      - Если мы общак ему бросаем. То нам похую!
      - Ну не, не. Нах, нах! - Зачем отдавать Малёхе общак?
      Кирьян как банкир и кассир вполне справляется сам. А если отдать общак Малехе, то не миновать подпольной покупки травы и конца об-щака. - Папа не позволит. - Аргументирует окончательно, похоронив тему околообщака навсегда.
      Бим включил дальний свет. - Вот смотри вот. Помнишь, вот, парень сидел, я его сфотал?
      - Да-да, парень и это... девушки. Ну и?
      - Парень... Я вспомнил: вот когда мы сидели, ... ну, в храме там... мужик... зелёный крашеный, помнишь, ...пришел только... и бабу обжи-мает, за колонной... а в церкви бабу обжимать... это хорошо? По-православному это, думаешь? Это... сладко-горько... не во благо, а в неблаго... Обруча над головой, смотрит - Христос, рядом Мария... за голову я схватился... .а он всё равно обжимает, мне плохо, мне что, в морду дать? Церковь, нельзя! ...Я тут же ссать за ворота, полицай смот-рит в меня. Ссу, ссу ещё, а облегчения-то не чувствую, полицай с пал-кой... ссытся плохо, колом стоит, ну плотиной... водопад поперёк... ага, думаю, та-а-ак думаю...
      - Бим, блядь твою ити! Как на горшок-то сходить? Где оно? Добро это?
      - Ёпть! Ты мою блядь не трогай... Она не блядь. Она гречанка. А вот дальше туда пройти, вот прямо... и там... открытая терраса. Вообще от-крытая!
      - Хорошо. На террасе горшок? Или в огород предлагаешь?
      - Ну, щас сядем... - вновь отвлекается от животрепещущей темы Бим и пододвигает к своей. - Так! А ты фотать уже умеешь на моём? Научился, пока я ходил? Давай типа это, ты моим фотай, а я твоим пофотаю пока. Пока ты будешь на горшке.
      - Не буду. Не хочу - не буду. Санузел где? Проснись! Э!!!
      - ...Ну, до дому доедем, ...ну, в смысле до хостела.
      - Я не дотяну. Где сортир?
      - Пофотаем... Ик-к!
      - А чё фотать? Фотать-то нечего. Домики! Фасадики! - рычит Кирь-ян Егорович. Ноги отстукивают бдгджсинский чечёточно гопак.
      - Да-х-х. Ботва. А вот это. Смотри туда. Вот эту в Югославии я эта-кую видел, эту видел. Ну, архитектуру.
      - Фальшфасад что ли? Нет, ну пластику создает эту. Небольшую. Дробно слишком. Ерунда. Обоссусь щас, Порфирий!
      - А мне... Я! Да, да. Наша цель щас друга в беде не оставить... Ка-кая-никакая беда, а мы тут типа...
      - Блин, друга в беде... а я не друг? Адрес умалчивать! Я полетел! Всё, нет сил.
      Кирьян Егорыч сорвался с насиженно тёплого и понесся наугад по коридорам. Расстёгивал на ходу ширинку. Низвергнулся по лестнице вниз. Пробежал мимо тётки. Тётка почём зря тянула руку с талоном. Купи, творь обоссатая. Кирьян смог дотянуть только до умывальника. Писсуар тяготился девственностью.
      - У-у-ух. Хорошо. Нахрен талон. И так зашибись. - И пулей про-скочил мимо бабки.
      - Эй, русский!
      Какое!
      
      ***
      
      - Конечно. А я тут. Типа нам тут по куям. Я думаю нам надо это... домой. А там это... на месте решим. Ну, выйдем... - Бим даже не заметил отсутствия Кирьяна Егоровича и продолжал рассуждать сам с собой. Он старательно держал равновесие стула и рылся, согнувшись, в сумке, свесившейся до пола. Это сложно в полном опьянении.
      Облегчённый Кирьян Егорович рассуждает легко. Теперь ему всё по плечу: "Ну что, мыслитель, поехали по домам?"
      - Какие проблемы? Мы пошли. Мы у нашего чувака... с подносом спросим, где... этот... кэб? Если не поймём - пусть сюда зовёт. Это бес-платно вообще-то. В мире. Такси сюда послать. Ну кэб.
      - Уговорил. Зови.
      По вызову официанта появляется кэбмен спасения. То есть шофер домашнего сострадания. Он вообще тут внизу долго уже сидел и погля-дывал, когда созреют его клиенты.
      - Пошли туда, - показывает шофер на машину, замаскированную листвой.
      - Твои чёль колёса? - спрашивает его Бим.
      Нет ответа. Ибо нет перевода. Море света в брачную ночь.
      Расселись по сиденьям. Кирьян Егорович впереди, чтобы объяснять-ся лучше.
      - Нам в хостел Мейнингер на Байернштрассе, - почти на справном немецком.
      - Раша?
      - Нам по счётчику! - резво откликается Бим и подскакивает, весь внимание. Его не надо дурить. После покупки безполезного аппарата он теперь эконом.
      - Русские, - скромно, но с достоинством.
      - Руссия, мы Руссия! - вспоминает свою великую нацию Порфирий Сергеевич. Он орёт и доказательно машет с галёрки флагом.
      - Тише ты, Сергеич, не из Молвушки едем. Не русским флагом ма-шешь. Уймись. Шофера напугал.
      Шофер не то, чтобы напуган, а настроен решительно. Будут шуметь - высадит. Но едет, сдерживается. Евры ему не лишние. Не было б беды с "этим" на заднем сиденье.
      - Вон смотри: - девушки. А я бы кадрик сделал Лёвоброя. Вспом-нил мимолётное виденье Бим. - Мне там диагональ нравится.
      - Нет там никаких диагоналей.
      - Диагонали мне вообще нравятся. Теоретически. Вот видишь ещё диагональ?
      Бим прилип к стеклу и рассматривал диагональ. Такси приостанови-лось у светофора. - Диаго-о-наль! А остальное всё ботва. Всё ботва... А поехали в Августинец?
      - Фарэн ауф Августинер, - сказал Кирьян Егорович. Он не помнит диагонали на Лёвенброе, но мысль с Августинером ему понравилась.
      - Хир фюнф Августинер , - сказал шофёр.
      - Августинер ауф Байернштрассе.
      - Ес, Я, я! - Понял.
      - Августинер. Кого нам дома доить? - бормочет Бим, - понятливый паренёк. Словил. Молодец кэб-мэн. А хуля: городочек-то с ладошку. Что делать в хостеле! Едем. Кэб, кэб. А здорово я придумал, Кирюха. Кэб, бля! Ха! С импорта мат. Хольц обрадуется. Кэб, а подать его!
      
      ***
      
      
      Ингр.22 ТУК - ТУК !
      
      Теги иллюстрации:
      
      Ксан Иваныч жуть как обижен
      
      - о, бля, а это Ксаня! Здорово, Пендос! - беззаботно и празднично заверещал Бим, первым зайдя внутрь Августинера.
      Питейное заведение опустело. В середине зала и там-сям по пери-метру кучкуют убавленно бражничающие компашки. В помещении нет того шума, каковой довелось продегустировать сутки назад. Идея специ-ального усиления эффекта умерла. Служивые поисчезали. Единственно подвижный человек это вчерашний бармен. Он спортивного телосложе-ния с приклеенной улыбкой и с волосами немецкого ёжика. Он суетится между барной стойкой и технологической линией. Подвешивает чистые бокалы на свободные места спецрешётки. Промывает фонтаном бокалы пользованые. Тускло светят медным глянцем чаны. Прабабушки не уми-рают. Уйдя перед людьми, они возвращаются чанами и продолжают нести людям добро, веселье, основательность. Старина. Божественно. По-вечернему пафосно и задорно блистают золотом крантики-красавы. На них матово-чёрные эбонитовые ручки. Это не зэковские ножики. Домой бы такую и бабушку, или десять красавиц. И чтоб все варили. А оно бы текло. А они бы носили.
      Ксан Иваныч в прострации. Он нашёл соответствующий бедному родственнику непритязательный уголок у самого входа. Так легче уд-рать в случае чего. Он изучает узоры на пёстрой салфетке, рассматри-вая её - множащуюся красотой - сквозь гранёное стекло полупустой кружки. Другой посуды перед ним нет. И угрюмо молчит. Изучает лукавые рисунки столешницы. У него нет ни сил, ни желания на что-то иное. В ипохондрическом изучении салфетки и оглядывании прочих любопытных подробностей заведения он провел более одного ужасного часа. Час до краёв наполнен безысходной мутотой: его предали това-рищи!
      Кирьян Егорович улавливает идущий от сердца позыв к брошенно-му на произвол судьбы другу. Он запоздало осознает подлость и нечут-кость, проявленную на пару с Бимом. Оттого чувствует себя крайне не-ловко. Порфирий испытывает то же, похожее. В страдании все русские одинаковы. В клубах алкоголя не находит правильных слов и после пер-вой же неудачно сваренной фразы умолкает.
      Параллельно умолку пауза затягивается.
      - Вы меня кинули, - просто говорит Ксан Иваныч, чрезвычайно, до твёрдости кремня, до невидимой искры сжав прилагательные.
      Голос его сдавлен. В душе плохо замаскированная злоба, стреми-тельно выросшая, постреливающая первыми признаками взрыва при появлении так называемых друзей.
      Свинец в глазах, который проявляется разве что при вынужденном разводе с любимой супругой, с которой вот живёшь-поживаешь душа в душу, а на старости - хрясь! И по собственной оплошности или женски не продуманной инициативе приходится расставаться.
      - Не могли что ли позвонить? (Сволочи распоследние).
      - А-а-а, - попытался что-то вымлялить Порфирий Сергеевич.
      - Я. Пошёл. В. Номер.
      Ксан Иваныч выдавливает слова медленно и крепясь, чтобы не со-рваться в крик. - Спать, - его последнее слово. - А вы сидите, если хоти-те. (Радостно? С двойным дном?)
      Ответно сердечную речь начинает Порфирий Сергеевич:
       - Ксань, ну Ксань! - клянчит он, стараясь отмазаться от оправда-ний и плавно вырулить на безопасную бытовую тему. Фальшиво улыбнулся. - А где наш Малёха?
      - С какой-то стати Малёха стал "нашим", - подумал Кирьян Егоро-вич. - А до того слыл натурально Школьным Плинтусом.
      - В пЪзду! - Резко сказал Ксан Иваныч. Выглядело несколько по женски. Развод лесбиянок.
      Он не прореагировал на бимовский вопрос. Проигнорировал упоми-нание в бимовского алаверды имени своего пусть безалаберного, зато подотчётного ему сына, вверенного ему на двадцатидневный срок су-пругой.
      - Завтра, чтоб как штыки! В шесть ноль-ноль, блЪ, подъем! И ба-ста! - И завершая абсолютно справедливый свой спич, совершенно уж по бабски и неостроумно: "Зажритесь тут!"
      Кирьян Егорович, потупив сподличавшие глазки, сопит. Ему этот санин выпад понятен и логичен, он хочет засмеяться над полуматершин-ным словосочетанием "и баста", понимая неуместность смеха. Его как нашкодившего и понимающего свою вину школьника, устраивает за-служенная публичная порка, но не устраивает, мягко говоря, грубоватая форма. - Вот это дак пионерлагерь на старости! Сама Ититмать попала в переплёт.
      Ксаня нежданно-негаданно стал злым вожатым, директором и сто-матологом пионерлагеря.
      - Ну, ты допей и иди, - вежливо советует Бим. Он добряк.
      - Сами своё допивайте! Мало вам, да? Нате, вот вам, пейте. Всё вам мало! Суки вы несправедливые!
      Ксан Иваныч широким и беспощадным взмахом руки бабахает сво-им бокалом под носы седобородых старцев. Остатки пены выстрелили концом терпения. Капли пузырили на столе, превращаясь в извращения лужиц. Пара капель раз-два и попала в бороду Кирьяна Егоровича. Про-игнорировано. Опечалено цепью событий. Согласны. Всем сидеть в од-ной комнате и не двигаться без приказа. Куда теперь осуждённого. Ксан Ивпаныч родился не во Флориде. Бим тоже не из Америке. Ружья ни у кого нет. Не удивительно. Стрелять и стрелять таких без разбору. С та-кими кретинами сядешь в тюрьму. Метод отрезвления: башку в стираль-ную машину. Что скажете?
      - Э-э-у, позвольте... это же пустяки, давайте разберемся ...кто и по-чём виноват. ...В шесть почему? А в семь что? ...Мы куда торопимся? Если...
      Бим начинает сопротивляться чтобы бы хоть что-нибудь происхо-дило. Только что применённый метод генерального руководства ему совсем и опять не по нраву.
      Разобиженный дневным невниманием друзей, близких к измене, не склонный выслушивать никаких объяснений, Ксан Иваныч придушенно сжал плечи. Он выбирается из-за длинного стола. Более не оборачи-ваясь и нелепо оступившись на последней ступеньке куцей лестницы, Ксан Иваныч крайне невежливо для джентльмена хлопает входной две-рью. Бабах! И летают по тамбуру звуки колокольца, ошеломляя бюрге-ров нарочитостью. Он навсегда покидает негостеприимный кабак с находящимися в нем друганами-алкашами. Он отправляется в скупой хостел, который по счастию судьбы расположен совсем рядом.
      - Друзья. И это друзья? - думает он по дороге. - Бросить всех нахрен! В πзду! Пусть сами добираются до родины. Если смогут. А ведь смогут, бляди! Худые людишки - они как крысы - самые выживаемые. Завтра поедете одни как хотите. Меня не ебёт! Завтра поедете одни как хотите. Завтра поедете одни как хотите... Тик-тик-тик - в голове пиво.
      Ещё вариант: воздержаться от поспешных выводов! Подержать за хобот, похлестать дубиной, а там решить.
      Ксан Иваныч идёт тяжко, раскачиваясь от горя и кляня друзей - предателей. Ввиду ситуации он даже не думает доходить до светофора (для этого надо сделать крюк). Он пересекает, не останавливаясь ни на секунду, дорогу. Взвизгнуло что-то. Перешагивает ветки трамвайной линии и ещё раз проезжую часть. Взвизгнуло ещё. Эй, чмо! Плевал он в немецкие правила. Завтра он снова будет злиться и утверждать, что в Мюнхене трамваев нет.
      Номер. Ключ. Где холодильник по привычке. Нет холодильника. Бе-лорусская еда на подоконнике. Рука тянется за банкой пива. Отдёргива-ется как от удара чёрной ленты из розетки. Бродит между кроватями туда-сюда. Подходит к спящему сыну. Сын во втором ярусе. Задумчиво смотрит на него, поправляет подушку, снимает готовый к падению ноут-бук. Ложится, сняв штаны, поверх одеяла. Синие семейные трусы в мел-кий цветочек.
      Через полчаса снова встает, открывает настежь окно и садится на подоконник. Озлоблённо жуёт кусок мяса. Съел. Закуривает сигарету, потом другую. Всматривается в затемнённый Августинер.
      Из Августинера изредка вываливают припозднившиеся клиенты.
      Вот из кабака выходят его (вот же сволочи!) друзья и прилабунива-ются к бочке. Бочка - стойка у входа.
      - А этим всё неймётся, - печалится Ксан Иваныч. (Сволочи, своло-чи).
      Его нога затекла от сидения. В голове бродят и топчут мозг тяжёлые думы. Уж от кого-кого, а от Кирьяна он подлостей не ожидал. - Ладно, Порфирий, - думает он, - а теперь и этот вслед за ним. Спорт придума-ли - кто больше выпьет. А меня специально игнорируют. Я что, не чело-век? Всё для них, для подлецов. Стараюсь, а они... сво...
      Через несколько минут молчаливого наблюдения за плохими това-рищами и алкашами вдобавок, Ксан Иваныч щелчком отправляет бычка в окно. - А и х...й с вами, - чуть не криком. Затем бухается в койку, за-быв снять носки. Поворачивается головой к стенке, скрючивает отяже-левшее тело, нагоняет на себя дрёму. Дрёма сопротивляется и не идёт к Ксан Иванычу.
      - Утро вечера мудренее, у-а-а, - зовёт Ксан Иваныч на помощь по-словицу - во всю ширь рыбьего зева. Но зря. Не тут-то было. Есть по-словицы посильней.
      
      ***
      
      Почти в то же самое время в Августинире...
      ...происходит бурное обсуждение инцендента.
      - Ну, дела! Сам же нас с Малюхой бросил. Упорол. Ты же помнишь, как было? С утра? - говорит Бим по уходу Ксан Иваныча из кабака. На осмысление случившегося положена пара секунд.
      - Да уж. Попали, - подтверждает Кирьян Егорыч.
      Только к вечеру, увидевши воочию расстроенного Ксан Иваныча, была осознана величина нанесенной приятелю обиды. Забыли. Чёрт возьми, забыли. Надо было звякнуть однако. А там бы уж как пришлось.
      - Хуля попали! Мне пох...й. Начальник, бля!
      Браво ерошит военные перья Бим.
      - Ч-черт, надо было позвонить. Ну забылось... Мы виноваты? Мы как-то о своём.
      - А сам-то он что не позвонил? Расширил губёнки и помчал. ...У нас дела, а этот...
      - Какие у нас...? Дела - делами, а он как-никак. Товарищ типа... Друг.
      - Гусь ему товарищ!
      - Бим, ты кончай. Мы конкретно промашку... Уж давай реально... признавать.
      - А он не дал промашку? Малёху, блЪ, по магазинам водить!
      - Мы не знаем. Может он поводил, купил ему что надо, типа бум-боксов, да и освободился давно.
      - Макдональдс! Какой, нахер, бумбоксы. И это мы знаем. Хер с ним, с Макдональдсом, а если освободился - звони.
      - А он вроде звонил. Или нет? Ты помнишь?
      - В Чехии звонил. А здесь не звонил... Или... Не помню. Может зво-нил, а мы подумали, что мы в Чехии? - Сходит с ума или специально путается Порфирий Сергеевич.
      - Да-а-а. Нехорошо вышло.
      - Кирюха, плюнь. Завтра с утра на планёрке. ...Утихомирим. Да!
       План мира у Порфирия Сергеевича свой.
      - Какая планёрка, завтра подъём и ноги в руки. Всё и так ясно: умыться, гараж, багажник свинтить, потом привинтить ...Бензин, запра-виться и вперёд!
      - О-ё! Багажник. Ё!
      Бим чрезвычайно страшится операций с багажником. В таких ситуа-циях он делает вид занятости чем-то другим. Специально медленно но-сит шмотки, переставляет с места на место чемоданы, рюкзаки и сумки. Лишь бы только не висеть на подноже долбанного авто. Там, в поднебе-сье, надо рыться в поисках крепёжных деталей. Там щели, в которые нужно просунуть винты и закрутить рукоятки. Это ему не под силу. Это немыслимой заточенности труд космонавта в открытом космосе.
      - Да, блЪ, я за пять минут. Я уже с закрытыми глазами свинчиваю и завинчиваю, - хорохорится опытный в этих делах Кирьян Егорович.
      - Ключи сдать, номер принять... номер сдать ...и, блЪ, по коням! - Порфирий пародирует в лицах завтрашнее утро. Он зацокал тапками по полу. Поскакал на скамейке. - Цоп-цобе!
      - По коням? Хаэй! Порфирий, на нас смотрят... Играйся тише.
      - Х... с ними. ...А спорим, он с утра что-то новое придумает! Вот он всегда так. Ходит-бродит, ходит-бродит, молчит. А голова тем време-нем думает. Он же босс. Он вперёд размышляет. - Бим уверен наперед за утреннее, непредсказуемое для Егорыча и ясное как божий день для Порфирия поведение шефа.
      - Всё возможно.
      - Да сто процентов - так и будет. Двести прОцентов! - Ударение Бим делает на "О". Так внушительней.
      - Поживём - увидим.
      - А мы придём, дверцу запираем и спать, - ласкает себя Бим как страус, обменянный на партизана.
      - А я, кстати, вчера едва дверь закрыл. ...Там чёрт поймешь. Не про-сто так. Только закрыл, а потом вспомнил - ключа-то что-то не помню, ну карточку, возвращаюсь, а ключика-то нету. А ты дрыхнешь - не до-будишься! - жалуется Кирьян Егорович.
      - Виноват. А что Малеху не побудил? Или Ксаню.
      - Ты уже который раз виноват. ...А Малеху попробуй разбудить - он притворится и куй ему на нос, ...типа на нас. Он не добрый. А Саню ...не было Сани ...Он на вокзал зачем-то попёрся.
      - Да-а... А этот крендель карточки получил и молчит. Положил на подоконник. И как будто его не касается. Мог бы подойти и отдать. Если по-человечески.
      Бим усиливает кирьяновский удар. Малёху оба используют как гро-моотвод накопившейся злости.
      - Забыл просто. Молодой-зелёный.
      Кирьян Егорович пытается хотя бы слегка защитить Малёху. Ему и так за сегодня досталось немало заочных юлей.
      - Тетю Хулю он забыл. Специально, чтоб спросили. Через ножки поклонились. А ты молодец, сам пошел и выпросил на вахте. Теперь нормалёк. Сложно было?
      - Что?
      - Ну, на вахте. Ты же английский не знаешь? (Он забыл, что К.Е. не знает ничего).
      - А мне зачем английский, если там немецкая тётка? То есть там уже мужик сидел. Я ему объясняю что к чему. Он не сразу, но понял. Чик, суё в... ну в этот, ...типа арифмометра ...электрический ...Фамилию проверил. Тюземьски? - спрашивает. А я ему: - Тюземьськи, Тюземьски. Ес! Кирьян Егорович. Давайте типа познакомиться...
      - Вот так да?
      - Ну, он на меня смотрит... полисмен... я-я, похож, говорит ...жаль, не пидор, думает, и щёлк там, щёлк, пробил печать. Даёт. А я ему говорю - давай ещё - нас же двое. А он уже твою фамилию и не спрашивает.
      - Ты и я? Мы друганы?
      - Ты и я. Насчет друганов не знаю: не заслужено пока! Попутчиков не хватит? Спящий сурок это точно. Ха-ха-ха.
      - Э-э-э, ну Кирюха, звиняй подлеца. А сколько ты ему дал... ну, ев-ро?
      - Нисколько. Нахаляву. Так положено. Часть карточек в расход идут.
      - Неправильный ответ. Это стоит чего-то.
      - У меня не стоило.
      - А у меня в это время стояло! - радостно подпрыгнул Бим.
      - Одеяло у тебя стояло, - сказал Кирьян Егорович, - пёрдом наду-тое.
      - А ты стучал, а я не открываю? Так что ли?
      - Ну да. Дрыхнешь. Сопишь. Коленками дрынчишь. Хоть трусы бы надел.
      - А что? - хохочет Бим. - Ты стесняешься?
      - А что приятного? Полезешь спьяну...
      - А я слышал стукоток. И не стал открывать.
      - Ты что? - остолбенел Егорыч. - Слышал и не открыл?
      - А я лежу, слышу стук... думаю: та-а-ак. Кирюха тут...
      - С какого х....я? Я за дверью стою!
      - А я-то не знаю. Я по подушке хлоп - ты тут!
      - Ну, не куя себе - по подушке! Я за дверью, ты что? Причём по-душка? У меня морда как у подушки? Ну-ну. Спасибо за комплимент.
      - Ну, извини. Подумал. Ночью оно хуля... Мне снится, что ты рядом. Притих и не храпишь как всегда. А я кому попало не открываю.
      - Да уж. - Кирьян поражён омерзительно несправедливым к нему отношением.
      - Вот говори так мне: тук-тук, открывай. Три раза тук-тук-тук. А мы не так договаривались. Ты, например, - тук-тук, а это не правильно. Значит чужой. Вот стучи три тука.
      - Пошел ты в жопу.
      - Ну, стучи.
      - ЗаYбал. Тук - тук.
      - А я спрашиваю: кто там?
      - Кто там?
      - Не ты спрашиваешь, а я: кто там?
      - ЗаYбал.
      - Не понял суть? Вот ночь...
      - А, не надо открывать, кому попало, что ли? Это хочешь сказать? А мне? Я-то свой!
      - Не всем открывать можно кому попало. Но под рукой надо... вот такой дрын. А у меня нету.
      - Слава богу, - крестится Кирьян. - А то бы в лоб ещё от друга... по-путчика... дрыном.
      - Ха-ха-ха! - смеётся Бим. - ...Заточенный специально вот такой дрын ...на веревке висит. Ха-ха-ха. Причём специально. Дверь так от-крываешь - смотришь морда незнакома, ...а тут на верёвке рядом эта беда... Тя-а-а-желый! Чужой если - куяк ему по морде! Куяк второй раз. Ну если ещё стоит и соображает.
      - Ха, ха, ха! Мне, по морде?
      - Не тебе, я же рассказываю, как бывает, - веселится Бим. - Куяк ему вот так, вот так вот.
      Бим показал, с какой силой он лупит незванного пришельца.
      - Ты не знал что ли? Ну, это, у Шмеля, ну в мастерской... так было, планировалось то есть. Защита такая. Не знал?
      - Ну, нет, конечно.
      - Ну, йоб!
      Что ж так? Все знают, что у лучшего угадайского скульптора Шме-ля дома висит спецдрын, и только один Кирьян Егорыч этого не знает.
      - Нет, я понял.
      - Во, пошли на улицу с кружкой. Там курнём. У тебя трава с собой?
      - Ты чё, охренел? Я ж не дружу... С Малёхой попутал?
      - А тогда?
      - А тогда это мы специально тебя, ...а сами заодно. Чтоб тебе худо не стало. Выручили.
      - Ха-ха-ха! А неплохо было... - вспоминает свой первый опыт с травкой Порфирий Сергеич. - Помню, паровоз на меня. ...Нешуточно. А ты специалист, да?
      - Было дело. Всё надо попробовать в жизни. Да и не понравилось, и ни к чему. А тебе, надо полагать понравилось ...с паровозом. А в нем девки, да? Галлюценогенные, да?
      - Голые, заметь, девки! Голые. В дверях ...в вагоне стоят и машут ручками и ножками. Где такое увидишь?
      - Да уж! Вот она - польза дрын-травы! Расскажи в литературных подробностях.
      И Бим увлёкся подробностями во второй раз. - Книжка твоя не ...уёвая, как поначалу.
      
      ***
      
      
      
      
      
      
      Ингр.23 НА БОЧКЕ
      
      Теги иллюстрации:
      
      Бим сбивает
      велосипедистку
      
      
       ешили постоять Бим с Кирьяном Егорычем на улице. Подпереть бочку локтями. Скучает бочка без людей. Бочка ровно под вывеской Августинера. А ещё захотелось курнуть на воздухе, хоть и там можно, себя показать, почувствовать вечернюю жизнь рабочего квартала. Чтобы рассказать дома.
      Рабочий квартал не то же самое, что Центр. Проживает не мелюзга. Могут морду набить. А это интересно!
      Стемнело. Но: машинки ёрзают дневным шустриком. Жик-вжик! Туда-сюда. Запишем. Некоторые орут благой морской сиреной. Запи-шем. Велосипедисты домой торопятся. Вот это интересно. Наши велоси-педисты весной спят. Климаткс. На льдах льдюже скользко.
      Бим стоит спиной к велосипедной полосе и иногда заступает за чер-ту. Кирьян Егорович подтягивает Бима к бочке поближе. Как бы чего не вышло. Он, хоть и махонький велосипед, но больно, ежелив башкой и об асфальт. Мечта идиота. Наговор врагу своему.
      Кирьян посасывает пивко и курит дешёвую, пражскую сигарету Nexte.
      Бим запускает длинный монолог, изредка отвлекаясь на трубчонку. Он сейчас благородный джентльмен с трубкой, только что отпустивший кэб в Англию. Как доктор Ватсон или Холмс.
      - Пых-пых! - вещает трубочка Порфирия Нетотова. - А потому, что приедем мы одиннадцатого. Должны. А двенадцатого - день города - открытие нашего с Ксашей памятника. Перезвоним, уточним. Но пока вроде так.
      - Может наоборот? Чего торопимся. Давай на двенадцатое перене-сём... - предлагает Кирьян Егорович.
      - Ну, дак и я про то. Потом сходим - какая разница? Памятник же-лезный. Не убежит. Куда гнать? Мне живым приехать с Парижа надо. Дитятки у меня...
      - И у меня детки. Мне и памятник ваш пох. Я тут сбоку и даже не сприпёку, - грубо ругается Кирьян Егорович. Ему тоже хочется прие-хать живым.
      - Не во-о-прос! А вот ещё.... Вот Ксаня вместо того чтобы отды-хать, блЪ, он закрылся под одеяла... ну всякие, блЪ, одеяла, подушки. Чтоб никакой Ъ не доставал: Но мы не ЯТЬ! ... Нет, и Плинтус (крепко прилипла новая Малёхина кликуха) - он тоже не ЯТЬ. Ответ: понятно. Это значит: Плинтус или я? Типа я его достал. Я Клинова. Так, стоп!
      - Ксаня всегда будет защитником Малёхи. ...Хоть ты чё! - вскараб-кивается на монолог Кирьян. - Хоть ты что!
      - Стопудово! Барабан! - соглашается Порфирий.
      Кирьян убежденно, на собственном опыте: "Сын это сын. Какой бы фуёвый не был, блЪ. Хоть жулик, блЪ, хоть убийца. Всё равно.
      У Кирьяна Егоровича нормальный сын. Сам Кирьян Егорович был в своё время нормальным... В основном. За редкими, несмертельными ис-ключениями.
      - Киря, тлёй буду! - контраргументирует Порфирий. - ... Вот доча уехала моя. Нюсик. В Питер. (Бим стучит в донышко бочки кружкой очень громко ... звук типа как по чугунку) Ну, они. Надюха побеждала. Нюсик в Москву... международные призы. А я-то против. ...Ну, ум-то... я-то пропил, а они... всё побеждали, а их всех нахаляву отправляли. Оба! Обе! Вот такие обе (Бим нагибается и показывает, какие они рос-тиком от асфальта - десять сантиметров)... Нюсик поехала. Я б ей... Ёп твою мать, а ей... семнадцать...? Восемнадцать? (Загибает пальцы). Сем-надцать с половиной лет... Щас вспомню... Уточняю... восемьдесят седьмой год... Июнь. Июнь Восемьдесят семь! Щас ей двадцать два. В июне будет. Да... в июне будет. Значит так. ...Там третий. ...А там, в Америке ...Я сказал так, ... кто хочет... значит так: любовь? Любовь! Морковь? Морковь!
      - Ха-ха-ха.
      Кирьян рассмешён и это даёт ему право забыться и зафинтилить окурок в дорогу.
      - Эй, я гринпис! ...Я, значит, вот, хотя я уже был разведен в это время ...Я так: чё-о-о!!! Хо-то хо. Ты-то своё делай, а отцовского... благословения не будет... а она говорит - на гастарбайтере замуж же-нюсь... он какой-то - не помню кто - украинец или кто он ... Я отцовско-го благословения не дам. Копейки ты от меня не получишь. Мамулька ... мамулька! Ну, она помогает, мамулька, подгоняет на симку, на ботву, всяко. Ну, понятно. Я сказал - хуй! Всё, вопросов нет. Хочешь покушать подороже - арбайтен! Куй бабло. Не отходя от кассы. Не хочешь - го-лый вассер! Кирь, я конкретно сказал: до сих пор ...добра отцовского ... (стучит по донышку трубкой). Без меня! Они ibutsya уже третий год, блЪ ...
      - Да нормально это, - утешает папашу Бима ученый жизнью папа-ша Кирьян. У меня вот тоже... - Хочет поделиться отцовским опытом Кирьян Егорович, но не может найти местечко в бесконечной как транс-портёрная лента на Луну речи Порфирия.
      - Это их проблемы, - перебивает Порфирий. - Но я - отец. Благо-словения я не дам. Хотят без меня - ладно, слава богу. Другая! Другая, слухай. Дочь четвертый год в Хамерике! В Ха-ме-ри-ке самой! Гово-рит: - папа-мама... может, может, вам денег выслать? Типа я должна. Ну, потому, что мы ей билеты... через Атлантику там.
      
      ***
      
      - Ой! Ёй!
      Бим, увлекшись и взмахнув нетрезвым крылом своим, нечаянно за-дел с потайным шелестом подкравшуюся велосипедистку. 18 км/час. - Сигналить надо! - хотел крикнуть Бим, но запоздал.
      Заскрипело. Запрыгало светом и резиной. Велосипедистка уйкнула с велодорожки на тротуар, с тротуара вывалилась на дорогу, зазубрив педалью бордюр. Каким-то эквилибристским чудом не упала, упёршись колесом и одной ногой в твёрдое. Прочие важные точки опоры повисли в воздухе. Потом шмякнулись на четыре, повинуясь закону тяготения, молясь искусству кошачьего цирка. Кирьян Егорович на её месте уже трижды наелся бы травы и спокойненько лежал бы на асфальте, устремя взор в небо, раскинув руки как бразильский Христ, проверяя (наконец-то воочию) наличие души и высчитывая скорость выхода секундомером. Из ушей бы текли красные ручьи и великая книга намёков уровня вангарка-нья не была бы даже начата.
      - Сорри. Извините, - сказал машинально Бим. Первая фраза про сигнал уже была неуместной. Девка была живой и это было основанием для того, чтобы удостоить её всего лишь беглым взглядом. Сорри доста-точно, - рассудил он.
      Велосипедистка, чертыхаясь всеми немецкими жопами на русского швайна, вызволила самоё себя из беды. Поправив сумки с авоськами, потарахтела языком и педалями, нажала сиденьем на лобок, получила порцию в сигнал и уехала прочь.
      - А ну и, пусть и будет так, - миленько реагировал Бим. Он махнул на велосипедистку рукой от самой задницы - небрежно и с отмашкой, словно отстреливал в сторонку и подальше свой невкусный пук.
      - Прикинь... - говорит Кирьян Егорович, настраивая на осторож-ность тротуарного поведения, - девки вправо-влево, прикинь... на вели-ках ночью... Хорошо хоть полисмена не прислала. А могла бы. Мы тут всяко неправые. ...А на великах ночью. ...По окраине... Удивительно. Может ещё пришлёт этого... его как? ...полисмена?
      - А! Это блядь! - просто и уверенно успокоил Бим, как отрезал, - блядь не пришлёт. И понятно: сколько стоит ...два рубля ихних. Сколь-ко? Хоть сколько. Не в этом дело.
      - Не, а блядь на велике не бывает. За шестьдесят рублей ночь? Так не бывает. Наши-то за сто, подорожницы. А эти самые обыкновенные ихние: я вас люблю за пятьдесят долларов, а она: найн, не меньше шестьдесят! - Кирьян Егорович артистично вертит шеей и вращает ки-стями рук, изображая ломающуюся проститутку. - Не хило! А дорогие - за двести, до тысячи и больше. Нах такая любовь, да ещё с сифом.
      - А она это ...с работы ...отбарабанилась и домой ... с вызова ... на велосипеде. - Мимолётом оговорил бедную, почти что падшую... не по-думайте... пад... упавшую на асфальт немецкую барышню, Порфирий Сергеич. Он - любимец русских красавиц и ненавистник всех юных гер-манских велосипедисток, попадающихся под горячую русскую руку.
      Бим заводится по второму кругу. Сие означает, что это завершаю-щая фраза перед чем-то другим. По три раза про одно и тоже - это уже диагноз. Шизофрения, в лучшем случае пьяная ботва. Отрезвеет и снова человек.
      - ...Киря, мы говорим ей: Дочь, доча! С Америки! Моложе вот этого плинтуса ...говорит: - папа, я тут работаю на двух работах ...кручусь восемнадцать часов в сутки ...Я хочу отработать. Ы-ы... деньги вернуть. Ну, что вы мне на Атлантику, блЪ, давали, ...то да сё. Ну её в Англию посылали два раза ...туда ...она говорит: - деньги, деньги вам... Мы гово-рим: доча, успокойся, а! Успокойся, блЪ! А этот плинтус-то, у него, у Ксаши, блЪ! Ой! Господи! Дочь с Америки одна... в двадцать два года, четвертый год живет: папа, я деньги хочу прислать вам... я деньги зара-ботала. На двух работах работала. Этот же - мэн, ёпэрэсэтэ! Мужик. Работяга. Понял юмор, да?
      - Ну конечно понял, ёпэрэсэтэ.
      - Охренеть и не проснуться! Ну и Плинтус! Ред-кост-ный плинтус!
      Щелчком открывается последняя, извин. - крайняя, банка-заначка, вынутая из походных глубин.
      - Пошли гульнём, пока звёзды не высыпали.
      - А у них звёзды как у нас.
      - Только у нас ярче.
      - Ха-ха-ха.
      - Вот так-то, Кирюха! Велика Европа, а дома-таки лучшее!
      
      ***
      
      
      
      
      Ингр.24 32 МИНУТЫ ПО РАБОЧЕй ОКРАИНЕ
      
      Теги иллюстрации:
      
      Идут по ночной улице,
      размахивая
      руками, кричат, немцы
      в шоке
      
       ожилые пацаны собираются в переулочный поход. Пиво-пиво, ох уж это пиво! Пиво нужно Биму для завтрашнего, утреннего потребления и одного-единственного глотка на сон грядущий.
      Кирьяну Егорычу достаточно выпитого за день. Но, товарища но-чью, в чужом городе, в чужой стране, он ни за что не оставит.
      А Залецкий, карикатурист с тремястами орденами, Туземского не оформит.
      Бим перед выходом пытается сосчитать наличные. Но не получает-ся: бабло всех мастей и без всякого уважения к валюте за день переме-шано и свалено в неаппетитную как все финансы груду. Тогда он при-нимается сортировать капитал по мастям: козырные поближе, прочую мелочь схоронить подальше и поглубже, чтобы случайно не обронить. Злотые, рубли, зайчики и кроны, как валюту в этой стране бесполезную, Бим пытается отсортировать от евр, но получается не очень. Мозг, пла-вающий в пиве, плохо руководит руками, живущими без высшего кук-ловодства непослушной арлекинской жизнью.
      Всё как в жизни и политике. А вы говорите "сказки"!
      
      Жанр театрального сценария.
      Представим сцену Љ1. Она без особо мудрых каких движений. Ар-тисты здесь могут играть и говорить, как хотят и что хотят, суть от этого не изменится. Но Бим может играть только так единственно, как может физически. Его движения руководимы не мозгом, поэтому единственно, что может сделать голова, это констатировать совершающиеся помимо её воли явления.
      Чтобы хоть чем-то походить на Бима и так умело промахивать ми-мо сумки, чтобы так же похоже и понапрасну ловить в кошельке монеты, чтобы также немощно перебирать губами и складывать из звуков слова, начинающие пародисты должны пройти небольшой курс Станиславско-го.
      Русский артист перед выходом на немецкую сцену может хлобыс-ныть два стакана водки из немецкого супермаркета "Stolichnaya", "Absolut", "Finlandia" по дорогой цене.
      Немецкому достаточно наYбнуть полстакана тридцати пяти-градусной дешёвой, поддельной сивухи "Gorbatschow", "Rasputin", "Ustinoff", "Poluektoff".
      Затем нашим и немецким артистам стоит потренироваться в ловле руками глубых гуппешек или более шустрых рыбок в аквариуме, научиться танцевать вальс в валенках, вписавшись в половину квадрат-ного метра асфальта, и изучить непристойный словарь Чена Джу от кор-ки до корки.
      
      Бим: - Ой, там... дохуя всякого добра.
      К.Е.: - Не доставай... это злотые.
      Бим: - Там-там. Да-да. И некуй доставать. Подождите, милые золо-тые мои, подожди... подожди. На♫!
      К.Е.: - Вот когда поедешь вокруг мира,то ты сразу по карманчикам. Евры туда, баксы сюда, рупии...
      Бим: - Смотри... рупии... где? Ап! Нету рупий... Зайцы есть. БлЪ! Это зайцы, да?
      К.Е.: - Деньги... Это просто деньги! Тоже деньги. Достань поближе, ёклмн. Ну вот, теперь всё...
      Бим: - А это хто? ...Вот оно... на♫ ...рупии-злотые-евры.
      К.Е.: - Это в аккурат как раз ...да-да-да, именно правильно, спра-ведливых этих поближе к телу.
      Бим: - А это хто?
      К.Е.: - Это не хто. Выкинь нах. Ну, вот и всё. Нету.
      Бим в замедленном темпе, но уверенно: - Нет, это хто-то.
      Кирьян. - Так что... нихто это. Выкинь. Копейки русские затесались. В попу себе вставь.
      Бим: - Вот и оно. Это от-дель-но. Так-к-к.
      К.Е.: - Это как раз не нужно.
      Бим: - Хорошо... Это семечки. Хорошо. Мелочь.
      К.Е.: - Ну да, по большому угадал. По малому...
      Бим. - По малому - это пусть Малёха. Я только по-большому.
      Кирьян запускает леща: "С первого раза вообще-то справился. За такую удачу можно полкружака..."
      Бим: - Вот так. Наконец-то слышу правильные слова.
      К.Е.: - Слава богу, сжуправился.
      Бим: - Ну, ёпть, Киря, блЪ. Всегда ставишь задачу ...себе. А я со стороны послушаю... послушаю... Ага! Если правильно говорю, то и ис-полняю. Я солдат! Мне давай приказ - я сделаю!
      - Ха-ха-ха.
      - Акху-акху-кху! - Закашлялся от смеха Порфирий.
      
      ***
      
      Слышны приближающиеся немецкие голоса.
      Германия, даже рабочая, по вечерам не спит. Нет-нет, да и пройдёт кто-нибудь по тротуару, нарочито громко долбя каблуками перекати-стый асфальт. Подмигивают тёплыми колерами домашние оконца, буд-нично просвечивают дверцы полуспящих кнаппе и лавчонок разногаба-ритных. В тёмных простенках улиц против древнего обыкновения не стоят накрашенные девушки. И никто не облёвывает перекрёсток, не обнимает фонарных чугунин. Полусонные людишки словно бегающие по экрану мухи доигрывают ежевечернюю роль. Неторопливая синема, снятая умершим от ветхости режиссером, однообразно и заученно иг-рывается вот уже лет пятьдесят подряд одно и тоже (вычтя, конечно, порох войны).
      Официантики и бармены поглядывают на циферки в мобильниках. Подумывают по доброму пока: не пора ли спускать бронь на стёла, а не следует ли поторопить задержавшихся клиентов. И как бы из интереса и любви осведомляются: "Дружок Name, а тебе завтра в котором часу на работу?"
      На что alles Name Deutschland вежливо и одинаково отвечают, выли-зывая последние капли из кружаков: "Да-да, действительно, нам завтра с утра. Спасибо, дорогой фройнд, за напоминание. Айн момент, и мы исчезаем. Работа как волк - может в лес убежать".
      У немцев всё да не всё не как у русских. Вольными шептунками питки выскальзывают из дверей и снова идут по оживленному вечернему городу, шутя и балагуря друг с дружкой, выискивая более радушные, более гостеприимные места.
      
      ***
      
      Кирьян Егорович преподаёт Порфирию немудрёную, но важную банковскую науку хранения денег и ценных бумаг на себе, изученную им за пару прошедших недель путешествия по родине и заграницам: "Которое наперёд, я всегда сую вперёд. ...У меня продумано: кто вперёд потребует, тот и... я банк, я обменный пункт, мне нужно чтобы по по-лочкам... ♫♫"
      Бим: - Умно сказано. А этот плинтус, ему по х...ям! Папа придёт и разберётся... ♫♫.
      К.Е.: - Всё, готово, обошлись без папы, пошли.
      Путешественники отшвартовывают от пристани - гостеприимной бочки Августинера. Шорох кожаных килей по асфальту. Очередной су-хопутный променад начинается.
      - Ну-ка, а вот оно пивко, - заявляет Бим сразу за поворотом, ослеп-лённый яркостью витрины.
      - Это другой магазин. Не пивной. Смотри-ка, сколько там контраба-сов, - говорит правильный штурман Кирьян Егорович. - Целая ёпа рать.
      - О-о-о! - соглашается штурман пьяный. - ♫. Наверно дорого.
      - Стоп машина! - говорит первый штурман, вглядываясь в ценник. - Ба! Сто тридцать рублей. За такой чемодан? О-о-о.
      Бим: - Чего о?
      К.Е.: - Цена вопроса. Во!
      Молчаливая пауза. Вояжёры рассматривают витрину музыкального магазина. В ней не только выставлены инструменты, но есть ноты, пюпитры, диски, опираются друг на дружку скрипочки, кларнеты, вио-лы и контрабасы, электроорганчики, микшеры и микрофоеы, стульчики на винте, подставочки под ноги. Тут же глазурованные, чугунные и вос-ковые Моцарты и Сальери, Бахи, Шуберты, Гвернини - Гварнери энд Паганини. Подсвечник для фортепьянного интима. В коллекции имеются более искусные вещицы: древний тимпан на треноге, набор самшитовых флажолетов, охотничьи рожки, словом, неплохой набор для военного оркестра, для музыкальной приманки бедных зверушек; и есть что выбрать музицирующей мамаше с её оттопыренным на хэви-меттале отпрыском. Есть и старые вещицы, например аккордеон с дырявыми мехами и высыпавшимися из них картонными нотами.
      К.Е.: - Во! Даром почти что свиристель!
      Бим, умничая: - Тут евры, не рубли...
      К.Е.: - Так я и говорю евро. Только дох...я. Рабочий квартал, а цены - ё-о-о! Музычку лю-у-у-бят. ♫♫
      Бим: - Ещё ноль прибавь... Немцы они сентиментальные... музыкан-ты - вся страна.
      К.Е.: - Прибавил. И помножил. А вот эта в ...уй бы не стучала. Кон-трабас дорогой, поди.
      Бим: - Да, много, сука. Работа - раз! Объём. Объем? Смычок... Бот-ва! Кости! Глянец. До-о-рого.
      К.Е.: - Отчего же ботва?
      Бим: - Это не музыка!
      К.Е.: - Да-а-а. Та-ак-то это так. А почём контрабас? Порфирий, а почему контрабас по-твоему это не музыка?
      Бим, пропаще махая в сторону контрабаса: - Вершки это!!! Бум да бум. Контрабанда! Нах! - Порфирий, смекнув, решает, что слово кон-трабанда явно произошло от контрабаса.
      К.Е.: - А на контрабанду цены нет. Это не предмет, а нехороший по-ступок.
      В коллекции Кирьяна контрабаса нет. - Где же ценник? - Нравится ему этот знатный инструмент, напоминающий антикварную пиратскую женщину тонкой мужской работы. Особенно крутые бока с завитушками и железная нога как у Дж. Сильвера.
      Бим: - А это по договорённости. Торг уместен.
      
      ***
      
      Сцена Љ2, где русским и немецким артистам, если театр не обору-дован крутящим механизмом, надо просто тридцать минут ходить кру-гами по сцене и останавливаться у каждого аксессуара (стулья, горшок с цветами, бутафорская арка с гирляндой, книжка без страниц, брошен-ная бумажка, ящик с инструментами, забытый слесарем, непосредст-венно сам слесарь он же декоратор, снующие статистки, уборщица с метлой и т.д.).
      
      - Киря, а вот тут у меня мани, - вспоминает который уже раз про спрятаные денюжки Бим. - А у тебя где? Не потерял?
      - У меня копилка на месте! - Киря гордо хлопает по застёгнутой куртке, под которой прицеплен общак и его личные денюжки. - Счет веду, не бойся.
      Бим: - М-да. Киря, а вот у меня отдых это вот так: копилки есть? Есть. Ходишь - ходишь. Бродишь-бродишь. Куетню эту не слушаешь. Приятно..! Нету их! (речь про незабываемого Бимом ни на секунду Ма-лёху. Он - кость в горле). Придёшь в номер, сядешь. Опять: кто-то кого-то начнёт учить тут сразу: а что, опять нализался? А я, блЪ, двадцать девять лет в отпуске не был... - Ажно рычит Бим - Я отдыхаю. Мне сей-час этот ...плинтус! Опять! Что мне делать, блЪ!?
      Порфирий приостановился. Проследил взглядом страшную, как сек-тантские образа, девушку в искусственно закопчёных брючках и свер-кающих сапогах по колено, браво прошмыгнувшую мимо. - Во! Вот это БББаббба! Ух, ты!
      - БлЪ, вероятно, - неожидит Кирьян Егорович вскобелившимся го-лосом. - Ей бы плётку и мужика в стрингах.
      Бим: - А улыбка-то у ней ха-а-рошая.
      - Сраменная она, - не сдаётся К.Е. - клистирная извращенка. Слы-хал про таких?
      Бим: - Конечно, у тебя всё срамное... Кто о чем думает, тот и сам...
      К.Е.: - Что сам? Думаешь вот я её сейчас хочу что ли? Эту дуру. Вот идем просто. Совсем просто, не пристаём ни к кому, гуляем.
      - Да, а чё, надо же ноги промять, пробздеться... и ей надо и нам хо-рошо, - заминает тему насилия Порфирий Сергеевич.
      - Да, идешь так... пум-пум-пум... И скорость не наберёшь... в горку с авоськами. Отдых вечерний. Он лучший! - соглашается поперёк сове-сти изрядно уже уставший Кирьян Егорович. Ему пиво не нужно. Упасть бы в койку и забыться до утра. Хватит уж впечатлений, ♫♫. И говорить будто бы не о чем. Всё переговорено на сто раз. Дазже в книгах бываю перекуры от излишка ума.
      Бим: - А время прилично у нас. По местному часов десять.
      К.Е.: - Ну, к одиннадцати, двенадцати вернемся. А в России уже к утру ближе, а мы ещё не ложились.
      Бим: - Да не вопрос. Ляжем. Ох, ниггеры, о, блЪ, чё они там делают? ♫♫♫, - комментирует он новых встречных, рассевшихся посреди тротуара.
      Негров, перегородивших пешеходное движение расположилось че-ловек шесть-семь. Один перебирает струны. Остальные покуривают, перекидываются фразами, слушают друг дружку. Негры неплохо одеты. Видно: каждый при работе. Это не воры, не бандиты, не пьяницы - обыкновенный рабочий люд, разве что не с белой кожей.
      К.Е.: - Заметь, все негры. Чёрнокожие...
      Ближе к вечеру Кирьян Егорович играет роль плохого парня, устав-шего от работы в порту, и он постепенно начинает грубить. Ему хочется на ком-нибудь выместить свою обиду за усталость, дать кому-нибудь бесплатно в морду, или себе получить, а успокоясь, пойти спать.
      Бим поправляет Кирьяна Егоровича, устанавливая в культурные рамки: "Тёмнокожие!"
      К.Е.: - Извини... ТЕ, тёмнокожие.
      Бим: - Ах-ха-ха-ха... Тем более... Понятно, понятно.
      К.Е.: - Ну-у-у. А что, так на улочке посидеть, поπздеть на бордюр-чике, поговорить по-товарищески - тоже неплохо.
      Бим: - А то.
      К.Е.: - Они тут свои. Радуйся, что мы не в Нью-Йорке. Тут же при-шибут.
      Бим: - Это хорошо, что не в Нью-Йорке... Оба-на! Как город? Где мы? Мы в гетто?
      К.Е. почти взбешён. Он не понимает: то ли Бим так игриво -заковыристо шутит, то ли находится в приличной прострации - по гла-зам-то не видно, а покачивает Бима всегда: "В Мюнхене, блЪ! ♫♫♫!"
      Бим: - Ну-у-у. Хуля, блЪ! Ни ботвы этой, ни Плинтуса. Хорошо, что мы в гетто! Ни Плинтуса, ни... Отдыхаю, блин! ...Америка! Мюнхен, ниггеры, негры.
      По мнению Бима, негры и ниггеры - это разные национальности. Так и есть: "А по мне лучше плинтуса могут быть только негры. Ниггеры посерёдке".
      К.Е. с Бимом хором, один трескучим, другой воскреснувшим ото сна и сипловатым голосом смеются вроде бы удачной и при том не полити-ческой шутке.
      Бим: А это типа наша штраус? Правильно по-немецки говорю? Нам надо влево загибать. Потом вон туда выдвигаться.
      К.Е.: - Штрассе. Она прямо ...потом направо. На-пра-во!
      Бим: - Она шибко далёко? Поворот? Ой, там, блЪ... навылет. ...О, опять там Сатурн. Рядом с нами. Yobana в рот. Одни Сатурны кругом.
      
      ***
      
      Бим вдруг вспоминает долгие хождения по поводу поиска памяти, а потом фотоаппарата взамен и напрасную трату денег на такси.
      - О, ну и пидорас же я. Сколько? Сорок бак... сорок евро? На такси. Блин! За симкой на такси! ПроYбали.
      - Ха-ха-ха. Сам и proyibal. Всех тут в свою беду не кучкуй.
      Бим: - А просто фотик хороший. Ну, может, похуже, чем хороший. Надо. А что делать? Деньгов не жалко, блЪ. Киря, я думаю, сколько мы сейчас кружим..., сейчас туда, потом туда и выйдем... на ...исходную точку?
      К.Е.: - На Байернштрассе, да, выйдем.
      Бим: - Долго не будем, ...ходим-бродим пока ...пивка если нет, то и не будем!
      К.Е.: Да конечно не будем. Просто так будем. Как выйдет, так и по-лучится.
      Шум мотоцикла заглушает слова Порфирия Сергеевича.
      - ...Но, если по пути что попадётся! То мы... - кричит он сквозь шум.
      К.Е.: - А чё встретим? Что мы хотим?
      Бим: - А по барабану!
      К.Е.: - Что, приключений на жопу?
      Бим: - Ха- ха- ха. Тут мы этого не обойдём. Не обойдём.
      К.Е.: - Не обойдём.
      Бим: - Если они попросят - не обойдём. Вау, мотики. Нахаляву. Бе-рёшь и едешь!
      К.Е.: - Они приковывают. Не возьмёшь.
      Бим: - Да-а-а...
      К.Е.: - Далеко не унесёшь...
      Темп попахивает тухлой сказкой про бабу Ягу. Это у русских вбито вместе с колыбельной, где что ни сказка, то кто-нибудь кого-нибудь кончает.
      Бим: - Да-а-а... На руках не унесёшь.
      К.Е.: - А включить - куй включишь. Ну, код надо, понимаешь. Как у всех. И в России тоже код надо.
      - А если надо - распилил и поехал, - говорит находчивый угонщик мотоциклов Порфирий Сергеевич.
      К.Е.: - А! А, кстати, в Голландиях мне рассказывали, что там...
      Кирьян Егорович припомнил свою прежнюю поездку в Нидерланды.
      Бим: - Где-где? Мата-Хари?
      К.Е.: - В Амстердаме. Там самый распространенный вид воровства - это велосипеды.
      Бим: - Не стулья?
      К.Е.: - Не стулья.
      Бим: - Вот так вот? Да-а-а. Ну, значит... А-а-а, стулья, это ...типа, значит двадцать шесть комиссаров. Четверо на сцене, последний в ива-новском детдоме... Кирюха, сколько стульев? У Маты Хари был лиса-пед?
      К.Е.: - Откуда мне знать Матухари! А если про Ильфа, то двена-дцать, а что? Бриллиантов нету, это всё сказки Петрова! Он, кстати, уго-ловник, ...то есть сотрудник УГРО. А Ильф - это первые буквы: Илья, Арнольд, Файн... какой-то еврей одесский. Вообще их три. Ещё брат был.
      Бим: - Да-а? У-у-у! Трое? УГРО! А в титрах?
      К.Е.: - Ну да. ...В титрах два. ...Там хитрая история. Вестсайд слы-хал? А велосипеды вот они стоят бесплатные, кому-то дорогие. Украл, по дешёвке загнал. Красота!
      Бим: - За полцены меньше так будет, быстрее. А русским бесполез-но - тут же в каталажку. Это дело специальное, у них свой рынок труда. Ночной. Темный. Ну, воровской! Скупка - во! А этот Плинтус! Этот Плинтус, блЪ! - Как бы между делом, снова и снова, поминает Бим зло-вредного Малеху с отцом-защитником и оттого тоже нехорошего чело-века, хоть и товарища.
      К.Е.: - И хренов найдешь в миллионнике этот лисапед.
      - Канешш-на! ...Евреи - это белые или негры? - неожиданно спро-сил Порфирий.
      Кирьян Егорович от такого ребром поставленного философско-национального вопроса аж застыл на месте. Бим стукнулся об него: "Что ещё? Шину проколол?"
      Задумался Кирьян Егорович: Да, действительно, живут на востоке лица. На Ближнем, правда. Или везде? Рожи белые. Носы другие. Не негры. Не ниггеры американские Не мусульмане, не христиане. Хотя Христа сами придумали... Иудейцы! - придумывает он.
      - Вот так-то, - удовлетворенно заключает Порфирий и, довольный, плюёт на асфальт.
      Рокоток транспорта. Это масенький трактор - ночной уборщик. На нём рисунок немецкого флажка. За рулём молодой человек в кепке задом наперед, в зелёной форме под местный Гринпис, но не Гринпис.
      Бим, заметив изображение флажка рядом с номером: "О блЪ, я ...я - российский мэн, мне ты в ...уй не стучал. А мой флаг где? А где пиво?" - Вспоминает всё разом Бим.
      К.Е.: - Найдём, куда оно всё денется.
      Бим: - А уже не найдешь не фига. Поздно. Всё, πздец.
      - Я найду, - утверждает Кирьян Егорович.
      Говорок немецкий. Навстречу идёт парочка. Они не знают, что их тотчас же обсудят.
      К.Е.: - Я найду!
      - Я щас чё-то раскрашу. У тебя есть фломастер?
      Бим заводит речь про купленный немецкий флажок, который он ему только ведомым способом хочет перекрасить в русский.
      - Фломастер? Зачем? А! У меня есть, но он такой, лимонно - жёлто-го цвета, - заявляет Кирьян Егорович, раскусивший бесполезность би-мовской затеи. - Лимонный, да ты, Бимчик, хоть какой цвет накладывай на немецкий (а он трёхцветный), - хрена получишь наш триколор. Гам-ма совсем другая.
      Бим: - Покуям! Пусть бляди знают, где наши зимуют. Я подпишу цвета. У нас вдоль или поперёк?
      К.Е. - Это у бабы вдоль или поперёек.
      Бим: - Россия своей поступью... Чей флаг? - Бим достал из сумки какой-то флажок.
      К.Е.: - Это не Дойчланд. Это, это чей флаг?
      Бим: - Дойчланд. Жёлто - черный. Я сверху Руссию написать хочу. На жёл-том. Буду. Да. Сейчас буду писать. Фломастер у меня... где есть?
      К.Е.: - Дойчланд? Сомневаюсь. А, может, это баварский какой, мо-жет баварский?
      Бим: - Нет, баварский он чёрно-белый.
      Оба усиленно вспоминают, какой расцветки баварский флаг, но так и не могут.
      К.Е.: - Странный он какой-то. Может это города какого флажок?
      Кирьян честно пытается вспомнить хоть чей-то чёрно-жёлтый или чёрно-белый флаг. Хоть с южного полушария.
      Бим: - Кирюха! Что-где-когда! Десять секунд тебе.
      - А?
      - Ты Друзь? - Бим выворачивает мозги Кирьяна Егоровича наизнан-ку.
      - Чего?
      - Чего-чего. "Что-где-когда", вот! Две попытки осталось. Хочешь стать миллионером?
      Кирьян Егорович намёк понял: Бим усадил его в телевизионное кресло. И теперь он за десять секунд должен определить чей это флаг и получить за это миллион денег или мутных юлей от низменных герман-ских зрителей, желающих расправиться с тупым игроком, не изучившим толком их родины..
      Чёрный монах мелькнул перед взором: "Ответ готов. Можно отве-чать?"
      - Давай.
      - "Чёрный это земля, монах в рясе. Жёлтый... что жёлтый? Пиво! Конечно-же пиво, или хлеб, или солнце... Пиво!!!" - орёт он наугад.
      - Что-что?
      - Мюнхен, бля! Мы где, в Мюнхене? В Мюнхене. Пиво пили?
      - Ну.
      - Мюниха флаг!
      Бим думает. - Похоже на правду. Но не доказано. - Он помахивает перед кирьяновским носом кривым пальчиком.
      Так Кирьян Егорович запросто просрал миллион. Долларов, или рублей - не важно. И так и эдак плохо. Действительно, не доказано. По-ка это просто версия.
      Издалека звучит женский голос: "Nein, nein, nein ". Это не про флажок. Там шуры-муры плюс насилие.
      Доносится мужской голос. Голос что-то бормочет. Слов не слыш-но. Смех. Нет, без насилия. По любви.
      Бим: - Зрители! Три слова у них... Я щас спрошу доказательства. Флаг переводится как с немецкого? Щас я с ними говорить буду. Стяг?
      К.Е.: - Стяг это по-русски.
      - О! Пиво! - Бим вдруг замечает нечто нужное и мгновенно забывает и про флаг и про стяг. Вместе с этим уходят утопические задачи при-обретения методом фломастера опознавательных знаков для русской делегации. Миллион ещё дальше отплывает от Кирьяна Егоровича.
      К.Е.: - Опять пиво что ли?
      - Надо. Мне. - Повторяет который уже раз с бычьим упрямством Бим.
      К.Е.: - Чё надо?
      Бим: - Я не могу прийти с пустыми руками! Не Мо Гу, понимаешь!
      К.Е.: - Пиво в магазине, не в кафе. Дорого тут в кафе.
      - А магазинов больше не будет. И кафе не будет, - горестно заклю-чает Бим.
      - Будет! - твёрдо заявляет Кирьян, - будет! Куда оно нах...
      Бим: - Как определить сколько времени?
      К.Е.: - Щас...пол-одиннадцатого примерно.
      Бим: - Вот так. Мне пипец. А я вот сейчас приду и буду нижайше спрашивать...
      Кирьян подсказывает: - Да ладно, всё в холодильнике. Пиво там есть. Надеюсь.
      Бим: - Плюнь. Надежды, бля. Я вот Клинова... типа баночку пивка мне... нижайше, скромно. А он... сам мне: пошел, блЪ! Опять нажрался! Скажет. Точно скажет. И начнёт, и начнёт.
      - Может и не скажет... из доброты, - напрасно утешает Кирьян Его-рович.
      - Холодильника-то нет! - вдруг истошно заорал Бим. Он вспомнил скромный хостельский уклад.
      К.Е.: - Как это, а точно... вроде нет холодильника. В глазах нет.
      - Ёпа, а вон они пиво несут, - вовремя обнаруживает зоркий Кирьян Егорович продукт цивилизации.
      Бим: - Где?
      К.Е.: - Голос. Вон, где парень с бабой шлёпает... с банками они. Пе-ред фонарем.
      Бим: - Значит за фонарём. А-а-а-гу! Слышь, у них тоже пиво по ночам... в общагу. Дру-у-зья.
      К.Е.: - Пошли туда - откуда они. За фонарь. Там пиво. Не заблудим-ся.
      Тем временем парочка с пивом подошла совсем близко. Бим тут же делает шаг навстречу и преграждает им дорогу, радостно растопыривая руки. Парочка вынужденно останавливается и пытается понять настрое-ние пьяного иностранца.
      Бим прилипает к прохожим основательней: - Э-э-э-и-скюзьми! - начинает свою отработанную с симфоническими переходами прелюдию Бим. - Господа, дамы! (А где кавалеры). - Это... бир, хотель, магазин? Где бир? Кирюха, как "где"? Как магазин?
      - Мэгэзин. Kaufen Bier... wo ist Bier, kaufen? - помогает, как мо-жет Кирьян Егорович.
      Бим: - Во-во. Бир где? Wo ист Bier тут?
      Немец что-то говорит в ответ. Слышатся "гешефт, хильфе, тринкен, бирштубе" и какие-то ещё непонятные звуки, из которых можно складывать слова.
      Кирьян Егорыч догадывается, что немец хочет послать их если не nach, то в пивной кабак.
      - Нет, найн кафе, херр. Купить, кауфен, во мёглих кауфен бир?
      Немец с немкой на мгновение задумались. Переглянулись, разом по-казали вдаль. (Значит не врут).
      - А, открыто? Опен?
      - Дизе ноу? Дизе я-я-я. Да. - Немцы одновременно качают голова-ми и машут руками в разные стороны. Опять становится непонятно.
      - Цоп-цоке ? О-о-о. Данкешон, - расплывается признательностя-ми Порфирий Сергеевич, широко воздавая руки к небесам. - О, майн Гот Бир! Бир!
      Немка: - О-о-о! - Смеётся.
      Если немецкий язык Бима назвать плохим, то это было бы слишком большой похвалой. Но смысл, тем не менее, понятен всем. Пивной Бог Бир на небесах тоже един и это радует всех.
      Баг Бир - есть такое пиво, промелькнуло у Кирьяна. Может тут ка-кой скрытый намёк?
      - Руссия, Руссия! Мы - Россия, - снова затевает надоевшее уже представление Бим.
      - Я, я, я , - говорят немцы и, посмеиваясь над ненормальным ту-ристом, уходят в ночь.
      
      ***
      
      - Эх-ха. Нормально поговорили! Выгодно, - радуется Кирьян Его-рович.- Вот, а это как раз про этот магазин они...
      Бим: - На велике тут. ...Опять. Мешают. Сейчас возьмём. Где-то надо взять.
      К.Е.: - Да тут это. Давай-давай. Заходи.
      - Хотели, блЪ, и нашли! - Бим радостно хватается за ручку двери.
      К.Е.: - Сам-то справишься?
      - Конечно. Тебе чего взять? - спрашивает Бим.
      К.Е.: - Мне ничего не надо. Я, хорош, гут. Мне данкешон возьми!
      Бим заходит в магазин. И создает незапрограммированную сумато-ху.
      Вокруг него и продавца собирается куча доброжелателей и нейтральных зевак. Хорош громкоголосый с хрипотцой Порфирий. Уга-дываются порционно голоса главного продавца и управляющего, попис-кивают слабенькие выдохи его помощников. Слипаются в единый, кома-риный гул прозаические советы постоянных покупателей. Эти клиенты - жители ближайших домов.
      - Бир, бир. - Чаще всего именно это священное слово, обозначаю-щее для Бима настоящее счастье и долгожданную находку, несётся из-за волшебной дверцы. Именно это слово обретает сладкую плоть, складываемую немецким ангелом Гаврилкой в страждущие стекла и алюминия бимовские авоськи.
      Заходят, хлопнув дверью следующие покупатели. Останавливаются у прилавка. И как заворожённые стеклянными глазами смотрят на рус-ского покупателя нищенского образца.
      - И это в России такие теперь русские? Даже нищие русские теперь могут ездить за границу? Неплохо, неплохо. Богата, доннер веттер, эта холодная, помешанная революциями страна. Понятно, отчего такая стойкая Россия - она раздаёт лишние деньги беднякам, чтобы те учи-лись у иностранцев.
      Кирьян Егорович шарится в сумке, опустившись коленями на ас-фальт. Поглядывает через стеклянную дверь на ужимки Бима.
      - Руссия! Руссия! - несётся оттуда залихватский лозунг. Лозунг с утра торчит в бедных ушах и печёнке Кирьяна Егоровича. Ему стыдно-вато за бухого Порфирия, который так замечательно иллюстрирует пья-ную Россию.
      "Бим как образ России..." - слышится Кирьяну Егоровичу в одном из будущих критических отзывов... Назвался груздем - полезай в кузов. Бима уже не исправить, не выкинуть как из корзинки несъедобный гриб.
      Кирьяну Егоровичу надо терпеть и стараться не пропустить тот кри-тический момент, когда Бим полностью перестанет себя контроли-ровать.
      Да, и хорошо, что у германского прилавка нет таблички, запрещаю-щей подолгу и что попало болтать.
      
      ***
      
      Мимо присевшего на корточки К.Е. прошмыгнули две пары женской обувки.
      Непостижимо, но даже не удосужившись поговорить с туфельками, из двери выщемилось тело Бима. Оно нагружено пивным стеклом, алю-минием и какой-то приправой вместо закуся.
      - Пидорасы, - говорит он, - рядом тут живут и...
      - И что? - спрашивает слегка струхнувший Кирьян.
      Не любит Кирьян эту голубую братию. Причём тут пидорасы? В гости зовут? Да и пусть живут себе. Лишь бы не приставали. Липкие они все и грязные.
      - Ты не понял: в Чехии они не были! В Праге. Рядом тут совсем. Представляешь! ...А у меня майка с пивом. О, Чехия, знаем. Не были... Мы с Сибири, блЪ, приехали за тысячу километров, а Чехию знаем. Мы были - они нет. Ни хуя! Рядом живут. Соседи. Нам вправо надо завора-чивать.
      - Да-да, на Байернштрассе. Помню.
      - Предлагаю...
      Кирьян заранее знает, что собирается предложить Бим. Первым дол-гом хлобыснуть. Второе - поделиться грузом с Кирьяном Егоровичем. Силёнок на пиво у Бима хватает, а вот с переноской тяжестей уже начи-наются проблемы. Лёгкие Порфирия, побаливая, извергают хрюки каш-ля. Чаще обычного просят у хозяина роздыха.
      - Давай понесу.
      - Понеси. - Соглашение об односторонней дружбе и взаимопомощи Бим подписывает мгновенно.
      Освободившись от груза продолжает: "Дак это, они предлагают мне, ну там внутри, значит, водку. По-нерусски написано "Рашенвод-ка". Я говорю: сосать, блЪ! Они говорят: как так? А я говорю: Да вот так, блЪ".
      - Ха-ха-ха.
      - Учить они меня будут, какая водка правильная, блЪ. Говорят "гут, гут". А я так: "отвянь, гнида!"
      - А что, это может немецкий "Немирофф" был?
      Какое в п...зду Немироф! - обижается Бим, - я что, марки не знаю? Там по ботве написано. (Конечно, он теперь знаменитый бандит, бес-страшно шагающий по Мюнхену). "По ботве" - у Бима и в словаре обо-значает "ерунда всякая".
      - Вот нам вправо надо, - говорит Бим.
      - Стройка, - констатирует коллега.
      - Стройку придётся обойти.
      - Придётся.
      - Опять стройка! Арбайтен, арбайтен, по ночам арбайтают. - Бим, уехавши отдыхать за границу, изредка по необходимости, а чаще по инерции вспоминает своё ремесло. Правда, так же быстро и забывает.
      Порфирий Сергеевич отмечает организованный между двумя дома-ми ревалоризационный процесс.
      Стройка освещена огромными, но тусклыми лампами. Загорожена крупноячеистой сеткой. Стройкой прихвачен кусок тротуара, поэтому путешественники идут по проезжей части.
      - Вот придём.., а что, мы куда торопимся? О чём умном молчите, архитектунг Егорович? - Бим, ухватившись за стальную дыру, остано-вился передохнуть.
      - Гамбургеры! - невольно вырвалось у Кирьяна Егоровича. У него начало сводить живот с голодухи, поэтому тихо и безо всякого зла вспомнилась вслух любимая Малёхинская, вредная для здоровья еда. - Гамбургеры!
      - Тю! Не встречал, - безинициативно реагирует Бим, держась за сердце.
      - Не встречал?
      - Не встречал.
      - А в сумке?
      - И в сумке не встречал. Забылось что-то. Да ты и не просил.
      - Не просил, - вздыхает Кирюха.
      - Аджичка дома. Там и покушаешь. (Бим добр и не забывает ею де-литься).
      Показался огромный грузовик. Он движется навстречу пешеходам. В пешеходах Бим с Кирюхой.
      - Давай это, по той стороне лучше... для пущей безопасности надо перейти улицу. Чтобы перейти, надо сделать четыре шага. Но Порфирий Сергеевич принципиален и упрям.
      - Не фига, я иду навстречу. По правой стороне пешеходки. А по проезжей по...
      - Если считать по проезжей, то ты уже виноват. Штраф готовь, - грубил Кирьян.
      - Хуй им. Они обязаны меня не давить. Русо туристо, блЪ. Давить, что ли будут?
      Грузовик не стал давить русо туристо, но борт промчавшейся маши-ны прижал Бима и Кирьяна животами к сетке и оставил красочные квадраты на память. Они будут замечены только утром.
      - Мог бы зацепить и уволочь, - пожаловался Кирьян. Его нос, пре-одолев ячейку сетки, уже находился на территории стройки.
      - Троечка вам. Не положено. Им же дороже станет. Видишь, Кирь, старое сломали, новое строют. Затраты!
      - А сейчас выгоднее сломать иногда, чем чинить, - вспоминает Ки-рьян Егорович весь свой читанный опыт. У них в Угадае до такого ещё не дошли. Слишком отстали в практике. Да и деньги не московские. Наши деньги махонькие!
      - Правильный ответ, правильный.
      Волосатые застряли у лысоты и рассуждают о немецком способе возведения вставки между двух существующих домов. И сравнивают его с нашим. Лысительство не исстари начато. Свежак! Никакой обычной лысплощадки нет и в помине, так как всё зажато существующими здани-ями. Вся лысятина осуществляется изнутри; по-русски назвалось бы "методом с колес". Всё внутренне пространство пронизано металличе-скими и бетонными колоннами, кое-где возведенными перекрытиями, что-то ещё в опалубке, а старые здания распёрты между собой неслож-ной системой подпорок.
      - Вот это новое перекрытие, оно уширится вверх и плавно перейдет в стену, - утверждает Кирьян Егорович.
      - Плита, о-о-о, да-а-а.
      - А чтобы здание, ну, чтоб эти стенки не разошлись, - взяли и рас-пёрли.
      Бим с умным видом, будто всю жизнь работал строителем: "Распер-ли. Да. Туда забурились, в фундаменты забурились, в стенку. Плиту мо-нолитную туда фуйкнули".
      Кирьян Егорович: - А вообще они не правы, потому что фундаменты нового здания должны отдельно... там же деформации осадочные, а старое как стояло неподвижно, так и...
      Бим, оправдывая неумных немецких строителей: "Да погоди, они ещё всё сделают... они... они всё сделают. Они же немцы.
      К.Е.: - Ничего уже не смогут. Сделали уже. Они по-своему как-то считают. А в центре лестницы нету. Железяки. Внизу мало, наверху много.
      Бим: - Нет, ну, вот, это мне интересно.
      К.Е.: - ...чтоб не упали.
      Бим: - Первый раз вижу, Киря. Ты смотри, площадь, три этажа, блин, распёрли.
      К.Е.: - А тут поширше, и сильней распёрли.
      Бим: - Основание оно конкретнее, а там взяли площадью. Это же, это же правильно. И плинтус, меня учить будет, ...сколько травы курить ему... - вспоминает он Малюху, который ничего в своей жизни не по-строил в сравнении с многоопытным и умным собой.
      Без Плинтуса-Малёхи Биму скучно, не хватает острых ощущений и он украшает свою неэмоциональную речь вставками об этом негодном двадцатитрёхлетнем мальчике.
      К.Е.: - А хуля. А вообще между этим зданием и тем ...сколько ...метра ...четыре наверно?
      Бим: - Меньше шести. Меньше шести.
      К.Е.: - Да-а-а, меньше.
      Бим кричит восхищенно, как молодая русская экскурсия, состоящая из начинающих бухгалтеров и студенток галантерейного техникума, на строительстве дубайского небоскреба: "Не-е, смотри! Во!И кран туда загнали, кран туда, глянь, вогнали, блЪ!"
      К.Е.: - Ну-у-у. Во-о-о. Как? Во, блинЪ. Не обратил...
      Бим: - По частям доставили ...Ага. Понятно. А как потом сверху его эвакуируют?
      К.Е.: - Без крана никак. Бетон ладно, по старинке, а куски сборные тяжелые, а блоки как? Может другим краном, с улицы.
      Бим: - А нету никого на улице. Давай думай.
      К.Е.: - Вот вопрос.
      Бим: - Вот это вопрос. Ха-ха-ха.
      К.Е.:- Значит потом, ближе к концу подгонят.
      Бим: - Загнать-то, хуля, а как возвернуть? Ну, груз скинут... а да-лее?
      К.Е.: - Вариант "два" - с вертолёта! А? С вертолёта тебе если как?
      Бим: - Это потом доставят наверх. А с вертолёта? Куй с маслом им с вертолета. Ветер! Ветер, блЪ! Все соседи попадают.
      Кирьян, отвлекаясь: - А смотри на дороге - самая последняя "Шко-да".
      Бим: - Ну и ...уй с ней, Киря, не отвлекайся. Шкоды они сраные. Мартышкины машинки. Если б Альфа-Ромео - дело другое. А мне вот это, мне нравится, как распёрли. Первый раз в жизни вижу как.
      К.Е.: - Я тоже первый... много чего вот. А в Праге помнишь?
      Бим строго обрезал: - Я - я, я в первый раз. И не стучало!
      К.Е.: - Да понятно. А вот, видишь, стояла раньше двухэтажка, а сей-час будет восемь.
      Бим: - Будет восемь. Да-а-а.
      К.Е.: - Да. А будет восемь, а может, будет и четыре. (Кирьян вспом-нил про соглашателя Полония у Шекспира, которому пох четыре, или восемь, кит там в тучах, или ласка).
      Бим: - Четыре. А кхуй знает сколько. Как волосатый Калинин ска-жет, так и будет. Ха-ха-ха.
      К.Е.: - Как Олегович (серый генерал, хоть и уволен, попросили ли) подпишет, так и будет.
      Бим: - Во как! А, у нас же главный щас... кто? Калинин это...
      К.Е.: - Он всего-навсего художник.
      Бим: - А-а-а. Ха-ха-ха. Художник! Не волосатый? А кто не худож-ник?
      К.Е.: - Не помню. И.О. есть, а нехудожника нету. Пока. А Олегович остался. Правила, понимаешь, на всё это есть.
      Всё волосато: лысые загадки протезируемой части Мюнхена рас-шифрованы.
      
      "Ты всех уже достала. Больше мне не звука. Была проституткой ста-ла женой бельгийскго министра. Я думала мы просто будем танцевать. Голыми. Я очухэ с вами поговорить Неправда вовсе не случайна. Вы сказади: только стриптиз. Ебстись? Сколько лет вашей дочери? 18. А Мими 17. Что на это скажете. Пойдёшь со мной. Не трогайте её. Пошли-и".
       Нет вопросов к волосатым. Все они живут рядом с дурдомом.
      
      ***
      
      
      
      Ингр.25 КАК МЮНХЕН ПОЧЕМУ-ТО ПОРФИРИЯ НЕ ТОРКНУЛ
      
      Теги иллюстрации:
      Обсуждают реконструкцию здания, вертолёты, кран. Или так:
      переходят в неположенном месте трамвайную линию, а кругом бьют-ся машины
      
       - мы щааа как... - начал какую-то фразу Бим и повернул запах носков в ближайший проулок.
      - А нам туда не надо.
      - А всё уже, мы прошли.
      Встречается огромная толпа трезвых немецких мужиков (пивовары Ав-густинера идут со смены?). На узком тротуаре разойтись - тяжело дога-даться.
      - По правилам, всё по правилам... - бормочет Бим себе на ум и ру-ками разруливает дорогу мужикам - пивоварам и себе. Сам же поступа-ет ровно поперек своих указаний: свиливает влево, подальше от му-жицкого центра и соскакивает одной ногой с бордюра.
      Голоса, не обращая никакого внимания на чужестранные подсказки и на Бима с Кирьяном как на личностей вообще, пропускают их через себя как тонкую и слабую лапшу сквозь блевотину невидно. Бим, дей-ствительно, выглядит лапшой, и пребледной, свесившейся с бордюра на проезжую часть, а Кирьян Егорович по студенческой привычке (не па-дать и не сдаваться! Он лапша в пакете) ещё как-то держится.
      На улице совсем немного народу и транспорта, но из-за её особен-ной узкости эхо гуляет туда-сюда, свободно и гулко, как в расширяю-щейся трубе.
      - Откуда столько шума? - удивляется Бим, глядя по сторонам, и за-мечает знакомый зеленый крест. - Во, бля, "Апхотека"!
      К.Е.: - Апхотека. Опять апхотека. А у нас в апхотеке деньги дают.
      Бим: - А мы всё понимаем - "а-пте-ка". Нахуй хуй маскировать. Нет, блЪ, Киря... Апотека она - без неё тяжело.
      К.Е.: - А чего тяжело-то? Отчего тяжелые минуты пошли?
      Бим: - Ну, у меня вчера не было таблеток.
      К.Е.: - Ну и что?
      Бим: - Ну что-что. Вот и то! Нету и всё.
      К.Е.: - А-а-а, без таблеток нехорошо? Без таблеток неправильно было? Мы же тебе в Праге купили. Вместе. Рядом с Гашеком. То есть со Швейком.
      Бим: - Купить - купили, но забыли.
      К.Е.: - В Праге или дома?
      Бим: - В Праге, дома - какая разница - нету! А я помираю. Мне уже надо. Не могу я так вот, целый день... без таблеток.
      
      Айн, цвай, драй - шлёпают путешественники по асфальту. Бим же-лает забытых дома таблеток и мысленно ощупывает своё черепное дав-ление, уже требующее тщательной проверки.
      - А Клинов сегодня какой-то другой. - Наугад говорит Кирьян Его-рыч первую попавшуюся в голове фразу, чтобы отвлечь Бима от его бо-лячек.
      Бим не по теме: - А завтра мы с утра никуда не пойдем. Побираться у Клинова я не собираюсь.
      К.Е.: - Как это? О чем побираться? Куда не пойдем? Мы завтра в Швейцарию намерены.
      Бим, не слушая Кирьяна Егоровича (он уже внутри своей фразы и живёт ею). - Есть пивко. Моё!!! И мне в ... не стучало! Никуда не пойдём. Всё, кердык. Бзди конуа.
      - Оба - на: как не крути, мы опять выходим на... Что это? Ептыть! - Через крышу дома Бим углядел шпиль церкви.
      - Ты смотри, точно церковь. Но!!! Хороша параша, да не наша. По-нял про что?
      - Мы промахнулись?
      - Нет, мы сейчас вывернем куда надо.
      - Не надо меня утешать. Промахнули!
      - Я не утешаю. Нам бы и нужно туда, но нам мешает этот вот дом.
      - Мы не птицы?
      - Не птицы и похуй. Не боись. У нас ноги, ноги! И память. Лучше птиц.
      - Лучше попугая?
      - Поровну. Он только долго живет. И помнит звуки. А мы думаем. Попугай не думает. Ему только жратву подавай. Это он хорошо помнит. И звуки.
      - И звуки? ЗВУ-У-КИ!!! - кричит Бим вдаль.
      
      Страшно гудит эхо. Путешественники уже долго идут по узкой ули-це, а ей нет конца и края, и нет волшебного поворота на Байернштрассе.
      Бим. - Ну всё, писец. Отпрянули!
      Кирьян. - Чо?
      Бим. - Мы в заблуде.
      Кирьян. - Почему, вот Августинер. Работает. Это рядом.
      Бим. - Не узнаю.
      Кирьян.- Потому что мы с тыла подкрались. Понимаешь?
      Бим. - Арбайтен. Чё-то оно...
      Кирьян. - Я и говорю - Августинер. Ночной Августинер. А вон шпиль! Помнишь шпиль? Наш это.
      Бим. - Бывает. Это наблюдательный пункт. Примета.
      Кирьян. - Серьезно. Когда мы проезжали в первый раз, помнишь он мелькнул?
      Бим. - А я её, а я её... примету ...ей богу не видел. Старинный шпиль?
      Кирьян. - Может это новодел. Нам какая разница?
      - Мы шибко вправо уходим, - пугается Бим.
      Кирьян. - Вон наша улица!
      Бим. - Каннешнаа!
      Свободной рукой Биму удалось вбить в лоб крестное знамение.
      Кирьян. - Оба на, вот и бабы. С Байернштрассе.
      Бим. - Знакомые?
      Кирьян. - Пьяные.
      Бим радостно. - Значит наши! Вумен, вумен! - орет он. - А мы Рус-сия. Москва. Сибирь.
      Но женщины прошли мимо, треща как немецко-сорочинские потас-кушки. Медленная прогулка продолжается по-прежнему, без баб.
      Бим. - Нет, Киря, Мюнхен мне... меня не торкнул, хоть ты меня убей!
      Кирьян. - Ну, после Праги, после Праги... конечно. Надо было сна-чала в Мюнхен. Вот я во Львов приезжаю, а это перед Таллином было... Тогда был Таллин, а сейчас с двумя "н" и двумя "л". Перестройка у них!
      Бим. - Меня не Yбет. Альпы. Альпы! Вот Альпы меня могут торк-нуть...
      Кирьян. - Ну, Альпы, это конечно. А мне и Мюнхен. Правда, всё не так... Не всё обошли.
      Бим. - Если бы не Клинов... если бы не Ксаня... блЪ!
      Кирьян. - А что такое случилось?
      Бим, надрывно скорчившись и выставив пальцами корявые "понты": "На день сократили, блЪ!"
      Кирьян. - А что, ничто не сократили, блЪ.
      - Ну как!!! - ни с того, ни с сего взвинтился Бим, - утром должны были выехать, блЪ.
      Кирьян. - Ну и?
      Бим. - Ну и значит...
      Кирьян. - Пока ничего.
      Бим. - ...в четыре мы должны были приехать!
      Кирьян. - Так. И?
      Бим. - Целые сутки как в ботву!!!
      Кирьян. - Да в рот её... Ботву твою. Это случайности.
      Бим. - Случайности. Там случайности, тут случайности. Всегда так. С начала путешествия.
      Кирьян. - Нет, завтра надо просто. Завтра надо нормально прожить, вот и всё.
      Бим. - Как Клинов меня на huyach! Туда... как только зайду, так сразу и начнёт.
      Кирьян. - Он будет спать. Чем ты провинился? Не боись. Целый день не боялся, а тут что? Струсил, блинЪ?
      Бим капризной девчонкой скуксил губешки: "Я не струсил. Надоело. Надоело!"
      Кирьян. - Да утихомирься. Ставь глаза вбок и молчи...
      Бим. - Нет, ты меня не успокаивай, ты меня не успокаивай...
      Кирьян. - ...Нет, надо на всё сказать, что мы согласны. И всё.
      Бим угрюмо: "Я молчать буду. Ты говори, что согласный. А я воды наберу и..."
      Кирьян. - Нет, ну я и сказал, что меня это не Yбет. Меня... тебя не знаю. Отчего должно Yбсти? Где скажут якорную точку, где мы чего... и всё!
      Бим. - Точку - точку. Промежуточную точку, вот! Вот где собака... Кирюха, ты не понимаешь: якоря давно забиты...
      Кирьян. - Якоря забиты. Ну, так и что?
      Бим. - А только Клинов... думает... всегда. Мы ходим пока, а он... Все точки поменял.
      Кирьян. - Брось. Главные точки есть. А остальное...
      Бим. - Вот, ого, балкон. Видишь Баухаус ?
      Кирьян. - Сейчас будем шерстить туда. Чуть - чуть туда и мы дома.
      Бим. - Вон то, что ли?
      Кирьян. - Нет, это не наш. Вон нам туда. Вон видишь, написано по слогам: "хо-стел". Даже не hotel!
      Бим радостно: - Мы идем в хостель!
      Кирьян. - Мы идем в Холмогоры!
      Бим не помнит этого кино с Бондарчуком и маленьким Сережей, по-этому тонкого юмора с намеком Порфирий Сергеевич не оценил.
      На Байернштрассе СТРАШНЫЙ шум мчащихся автомобилей, про-сто и ещё раз страшный. Редкие машины мчатся так быстро и жутко, что нет возможности перейти дорогу.
      - А перейти надо вот так, - говорит Бим.
      - А где тут "так"? Где "Стой"! Пешеходного перехода... Где тут ви-дишь переход?
      - А вот. Сигнальчики.
      - Нету. Переход - то где нарисован. Нету! Это им сигнальчики. Нам нету.
      - Пешеходного я не вижу. Задавит. Вот здесь.
      - Вот здесь и задавит. Другого пути нету что ли? Что хорошего, если задавит. Хоть на зелёный, хоть на красный.
      - Вот ты на красный будешь идти, да? Пошли туда, вдаль. Там есть нормальный пере...
      - Погоди, вот им красный будет, тогда и... нам означит зеленый.
      - Помедлим, тут что-то не так. Нам не будет зелёный. Это им между собой знаки.
      - Нет, что-то всё равно не так. Им красный, а он едет и едет.
      - Пусть едет.
      - Порфирий, на красный зачем суёшься? Тут перехода вообще не нарисовано. Надо, им надо. Вот и пусть шмыгают! А мы люди. Не твер-дые. Мы из мяса и жира. Во! Иди прямо, тихонько пока. Прямая выведет.
      - А далёко?
      Бим послушно бредет вдоль дороги и поглядывает назад, оценивая расстояния до приближающихся машин. Потом он вдруг покачнулся и как подраненый герой-самоубийца, обвешанный гранатами, неровными тычками и прыжками ринулся в прореху. Кирьян матюгнулся и махнул вслед. На трамвайных рельсах ему удалось схватить ковыляющего по-стрелёнка. Схватил за руку. А ещё мужчины! В межрельсовой полосе перевели дух.
      Бим промелькнувшей беды не осознал и оценивает шансы на следу-ющий доблестный рывок.
      Кирьян. - Так, ну и зачем рискуем? Клинов нас не дождётся,если так дальше будем себя...
      Бим. - В смысле?
      Кирьян. - В смысле - не война. Нахуй рисковать, господин ракет-чик. Бля-зря!
      Бим. - Стоп! Ну не выйобывайтесь, а?
      Кирьян. - Это Вы выйобываетесь. Жизнью своей.
      Бим. - Никто не увидит геройства. Мы прозаично...
      Кирьян. - Ну, для кого ты выйобываешься сам?
      Бим. - Ну, Киря, конечно же, ни для кого. Не для тебя же. Ха-ха-ха.
      Кирьян сухо. - СтатУю тут не поставят.
      Бим. - А пижонство-то останется! Ха-ха-ха.
      Кирьян. - Не смешно. Ха-ха-ха.
      Эту встречную полосу движения путешественникам, как ни странно, удалось преодолеть совершенно спокойно.
      - Тут у них как в Угадайгороде. Утром они в одном направлении. Вечером в другом.
      - Вот и я говорю: "Надо сначала головкой рискнуть, чтобы потом стало хорошо", - шутит Порфирий. И опять по-дурацки хохочет.
      - Да уж. Ты про что?
      - Думай! У тебя головка зачем? Ну как я... плинтусу... - переводит тему Порфирий, - как я ему...
      Хостел уже совсем близко. Справа по курсу, через дорогу - главный пойловаренный завод пива марки Августинер с большими окнами, вставленными в кирпичную стену. А может, даже наоборот: окна такие огромные, что сначала, пожалуй, поставили окна как онову фасада, а оставшиеся места заложили кирпичами. Кирьян Егорович всматривается в освещённую рекламу на фасаде.
      - Что опять не так? Во! Смотри. Вот здесь они варят пиво. Вот ви-дишь бачки... в окнах стоят и написано "Bräustübert Augustiner - Bräu-Bierhalle": августинер-брой... и дальше перевожу: мы изготавливаем одни... четырнадцать лет. Основано в тысяча триста двадцать восьмом году. То есть мы живем рядом с главным заводом. Может быть.
      - Тысяча триста лет - это не охулярд и не тыща тыщ, - со знанием дела, подземным голосом вещает Порфирий, - мало ли что на стенке могут написать. Это как у нас - сколько заплатят, столько и напишут. Дом почти новый.
      - Может быть. Дом поновее, чем в тыща трёхсотом. Гораздо гораз-дее. Новоделки - переделки.
      Не встревает в спор Кирьян Егорович, потому что не уверен в точ-ности своего перевода и знаком с рекламной практикой вранья; да и корпус дома-завода очень уж внушает подозрение своей новизной. - Лет двести с большим натягом ещё можно дать...
      Бим: "Так, ну мы же тут и живём".
      К.Е.: "Да я не про то, где живём. Знаю, где живём. Я хотел..."
      Бим: "Единственно. И я про хотел, только про хостел, а не про хо-тел. У нас - общага, - не повышайте класс. И мы живём тут! Мы граж-дАне!"
      К.Е.: "Мы живём там! Не туда, через дорогу. Через дорогу".
      Бим: "Оп!"
      К.Е.: "Влево и там".
      - Знаю без вашего, - вежливо говорит Бим.
      - А баки-то - это не просто баки какие-то, это бродильники, - за-вершает лекцию новым познанием предмета Кирьян Егорович.
      - Оба-на! Арбайтен! Работают?
      - Арбайтен! Работают.
      - Арбайтен они круглые сутки... работают.
      - Они металлические, потому им похую.
      - Они тут пьют, а там арбайтен.
      - А там арбайтен. И тут же пьют.
      - Удобно пристроились. Где работают, там и пьют. Ну, всё, как у нас.
      К.Е.: "Так, а поссать тут где?"
      Бим: "Тихо! Стоп. А на рецепшен?"
      К.Е.: "Не успеваю".
      Бим.: "Давай подержу..."
      К.Е.: "Писюльку?"
      Бим: "Мебель твою... нашу. Э-э-э..."
      К.Е.: "Я как будто проверяю, там какая текстура за плющом. Так не видно".
      Пауза. Кирьян поливает текстуру стены, пытаясь написать струей фамилию. Бабам слабо так на стене расписаться, - решает он, - надо Биму это ещё раз напомнить.
      Будто по его просьбе слабо-слабо доносится долгий коллекцион-ный, колокольный перезвон с ратуши. Это значит: ровно полночь.
      - А я расписался на стенке, а бабам... - начал радостно Кирьян, за-стегивая ширинку...
      - Чаво? Слышишь бой? А пиво...
      - А пиво-то варютЪ. А бабам...
      - А пиво ва-рят, ва-рят. В полночь.
      - Конечно варют. ТЬ. Бабы так как я не могут. Это плюс.
      - Варют, а на седьмой день... всё как положено.
      - На двадцать седьмой с половиной - не хочешь? За девять месяцев не распишутся на стенке! - выкрикивает Кирьян Егорович, - бабы! Эй-люля-эйлюля!
      - А, по-разному там. Процесс брожения разный. Чего про баб?
      - Пошёл ты!
      - Да и пох.
      Молчанье шмыгом промчалось между друзей.
      - Какой красивый... - Кирьян нахваливает с другой стороны мед-ный, двухэтажный бак, увиденный в окне пивоварни. - В таком баке можно жить, если прорезать окошки, утеплить и... - попёрли идеи.
      Бим перебивает его.
      - Нет, а после Праги меня не торкнуло, блЪ, а мы его (Мюнхен) весь посмотрели?
      - Брось! Тут миллионик. А ты, брат, не поэт, как рисуешься... - тесь.
      - Вау! Да тут НЕТ никуя.
      - А дальше ДА! ЕСТЬ! ДОКУЯ! Мы только центр посмотрели и то только кусок. Косточку в рульке.
      - Нет, ну центр... Косточку, блин. По большому счету...
      - Центр видели - он неплох, что бы не говорили. А тут мы видели современное... всякое...
      - Говно. Ну, не совсем говно. Квартал рабочих. Тоже интересно. Можно. Это как гетто в Нью... и не приставали даже. С ножами!
      - Камень есть, конечно. Нет, но там-то в Праге многовековая архи-тектура. Камень помнишь - он дырявый, уже весь в ржавчине, а тут...
      - Ну, сто лет ...ну это вот так. Всяко, - оценивает степень старости Мюнхена Порфирий. - Вот где мы были - это был центр Мюнхена?
      - Да, центр Мюнхена. Альтштадт называется.
      - Как?
      - Альт - старый, штадт - город. Старый город.
      - Нет, ну впечатляет, конечно. Немного, - смилостивился Бим.
      - Там... докуя изнутри ещё. Там много двориков всяких... - продол-жает набивать бонусы за Мюнхен Кирьян Егорович, которому центр Мюнхен по большому счету нравится. - А то, что в этот раз не посетили, тоже имеет интерес. Там глипотека , музеи всякие, театры. Памятников туева хуча.
      - А ну... как мы там... ну когда в последний раз пиво пили? Это ништяк. А пиво не...
      - В Новой Ратуше?
      - В Новой? Ага. Пусть в Новой. А выглядит как старая. Вот там по-нравилось. И пиво не...
      - Ты Новую со Старой не путай. Это разное. А если бы русские бра-ли Мюнхен, то неизвестно как сложилось... а то обе новыми были бы. А союзники, мать их... они так... только для виду побомбили. Они уже с немцами наперед дружить задумали, а наших кинуть. Хотя чёрт его зна-ет. Может, позже задумали. Их президент кто тогда был?
      - Могли сильнее бомбить - всё-таки фашистская родина. Нахер президент. Я бы на месте президента для острастки лучше бомбил. Нас-то они не жалели. Брест, Питер... Вспомни всех...
      - Всех не перечесть...
      - С землёй сравнили.
      - Сравняли.
      - Да уж.
      - Вот сейчас придем, а я...
      - А вон там вон перец наш. Охра-а-ной, поет охра-а-на. На! Охо-роняют нас перцы.
      - Ага, перец. Не наш - ихний. Вот мы сейчас придем... Я закурю, а он на меня, ну Ксаня, перец который настоящий: почему ты... То, да сё!
      - А если ты в окно покуришь, то он ничего не скажет.
      - А курить и со второго этажа окурки кидать... это легко?
      - Он на первом спит сейчас... и...
      - Плинтус, говорю, уплёваный, блин, сидит на койке и окурки вниз. Стреляет через интерьер. Через весь! Я видел. В Праге сам видел!
      - Это пожар...
      - Не вопрос, конечно. Я солдат, мне как надо, так я и веду... а этот...!
      - А я тихонько. Я ложусь спать и всё, - говорит в смерть уставший Кирьян Егорович.
      - Куеньки. А я телик буду включать. Я без телика спать не могу!
      - Всё, вот наш хаймат.
      - ...Карта! Ключ!
      - А, есть!
      - Два ключа удобней.
      - Опять мимо: один нигде, второй никак.
      - Один мы выцарапали, причём бесплатно.
      - Один никто, второй куй поймёшь, а нам приходится объясняться и...
      - Поэтому ничего в этом страшного нет.
      Друзья заходят в рецепцию. Вечером рецепция сообщается с залом бильярда, поэтому кругом гул. А уже ночь. А детки орут. Торговля за стеклом идёт, но пива не дают. Можно выпросить только бутылочное нелегально. Из под стола и вынести на улицу. Да и то только до двадца-ти четырех. После двадцати четырех бармена могут запросто выдворить с работы - детки кругом.
      - Я хочу взаимопонимания, - продолжает Бим, заходя в лифт. - А он...
      - Этаж, какой?
      - Третий.
      Вот номер. Кирьян прикладывает карточку. Отпирается дверь. Дру-зья заходят в номер. В прихожке темно. В спальне тускло горит свет. Никого не видно.
      - Киря, надо как-то закрыться, чтобы дверь не открывалась... пото-му что...
      - Всё-всё закрылось, кажется.
      - Всё... попробуем. Нет, отсюда открывается, а отсюда...
      Чтобы снаружи не открывалось, я выйду проверять, а ты на атасе...
      - Не надо закрывать! - вдруг донеслось из спальни.
      
      ***
      
      В спальне сидит суровый или грустный Ксан Иваныч - сразу его настроения не понять. На звук двери он соскочил с койки, пригладил взмахом одеяло и притворился неспящим веником. Это бросается в гла-за, несмотря на все его старания.
      - Иваныч...- сходу начинает куксить Бим.
      - Что ещё?
      - Свет включить?
      - Как хотите.
      - Мы пожрать принесли... пивка. Будешь?
      - Похую!
      - Кирюха, давай всё на стол, - командует Порфирий.
      Кирьян шелестит авоськами и вынимает скромную еду в виде какой-то сушеной травки, замурованной в пластмассу. Достаёт алкоголь.
      - На подоконнике всего дохуя, - с сухой укоризной произнёс Ксан Иваныч, стараясь не материться, - зачем покупали?
      - А мы откуда...
      - От верблюда. С Праги есть! С Августинера! Из Бреста везли. Мало вам жратвы? Общак тратить!
      - А сам будешь? Пивка? - спрашивает Кирьян Егорыч, замалчивая портящиеся понемногу запасы из Бреста.
      - Что?
      - Ну, пожевать...
      - Ну и что у вас особенного? - извращается Ксан Иваныч.
      - У нас гипермаркет. Мобильный пивбар, - радуется Сашиному просветлению Бим, - а где, говоришь, Малёха?
      - Гулять вышел только что.
      - А мы никого не видели.
      - Может в бильярде, - говорит Ксан Иваныч, - а, может, по про-спекту ходит.
      - Не вопрос, - сказал Кирьян Егорович. Хотя Малеху он в бильярде не заприметил. А ещё Кирьян Егорович понемногу перенимает лексикон Бима. "Не вопрос" - это присказка чисто Бима.
      - Дури курнуть... - решает Бим внутри себя. Но справедливо смол-чал.
      - А что с колонками? - спросил Кирьян Егорович.
      - Нету колонок, - буркнул Ксан Иваныч кому-то в тёмное окно, - Малёха, понимаешь, уже все ноги сбил, (бедненький, - подумали одно-временно Кирьян Егорыч с Бимом) его переправили в выставочный центр. Я же говорил: утром всё...
      - Ну и что?
      - Что-что, завтра с утра заберем. Это нам по пути. На выезде.
      Порфирий с Кирьяном многозначительно переглянулись. Вот оно, блЪ, продолжается! Все планы похую!
      - Что я тебе говорил, - просигналил Порфирий Кирьяну Егоровичу движением бровей.
      Ксан Иваныч, слегка согнувшись, медленно подошел и принял уча-стие в сервировке, где он считал себя асом и никому лучше себя не дове-рял.
      - Детали завтра, - сказал он, - всё завтра.
      
      ***
      
      Кирьян Егорович с Бимом моют в санузле посуду. Вместе, как целый день. В зеркале отражаются их рожи. Бим заметил на лице странное пятно зелёного цвета. Сморщился, растянул рот по вертикали. Пятно от этого не исчезло.
      
      - Бимчик, - спрашивает шёпотом Кирьян Егорович. Он тоже увидел зелёное пятно. - А ты нашего зелёного фашиста давно видел в послед-ний раз?
      - Который крокодил?
      - Ну, да, jes, крокодил. Который человек.
      - Я не уверен, но мне показалось, что в "Олимпии", ну в кафе там рядом. Вроде в отражении. А я повернулся - никого, смотрю в зеркало - вот он, как живой.
      - И я так же. Я думал, что от пива рехнулся. Потому промолчал.
      - Да-а-а... что-то тут не то.
      - Может там эффект такой специальный, ну, типа привидения встроенного?
      - Для привлечения клиентов?
      - Для привлечения клиентов.
      - А не думаешь, что участилось всё это как-то, вот, посчитай сколь-ко раз...
      Посчитали. Действительно часто.
      - А он нам ничего плохого не сделал?
      - Не сделал.
      - А мы пиво пили?
      - Пили.
      - Много?
      - Ну-у-у...
      - Ну много, много - не выгадывай.
      - Всё от пива!!! - закричал Бим, - траву мы не курим?
      - Только сигареты.
      - И табак!!! - опять излишне эмоционально выплеснул Бим.
      - Чего орёте! - прикрикнул издали Ксан Иваныч и тягуче заскрипел кроватью, - все спят уже.
      Кто спит? Кирьян Егорович неприятно съёжился. - В школе мы, что-ли? Мы будто ученики, а он шеф.
      - Ну вот, опять, - искренне обиделся Бим, - все спят. Кто спит? Он да Малёха. А мы тогда кто?
      Откуда-то взялся и тут же заснул Малёха, ни слова не говоря.
      - А мы ОСТАЛЬНЫЕ! - скромно, но с большим намёком и душком сказал Кирьян Егорович.
      - Ха-ха-ха. Мы - ОСТАЛЬНЫЕ. Согласен. Нет проблем. Нет про-блем. Мы - остальные. Мы - строительный мусор.
      - Нет проблем. Мусор. Пусть будем мусором. А Ксаня тогда кто? Мусорщик? Чтоб нами помыкать?
      - ВСЁ ЗАВТРА! - передразнил Бим Ксан Иваныча, - он генерал! Он сказал и баста.
      - Ага. Ибаста... А крокодил меня всё-таки тревожит.
      - Завтра. Сказали завтра, значит и крокодил - завтра. Вот мы ему завтра-то про крокодила и выложим. Пусть думает, что к чему.
      - Пусть думает.
      - Кино, блЪ!
      - Кино.
      Бим принялся раскладывать свои сувениры по полу и сортировать по коробочкам и пакетам.
      - А ты волчка-то своего сегодня будешь смотреть? - спросил он с чего-то вдруг.
      - Завтра гляну. Спать охота, - заленился Кирьян Егорович.
      - А ты посмотри сейчас.
      - Лень.
      - Неспроста тебе волчка дали. С секретом он.
      - С чего ты знаешь? - удивился Кирьян Егорович.
      - А я за твоим Себалдой наблюдал очень внимательно. Ну, оченно внимательно. Он тебя просто ждал. Я видел как он обрадовался, хоть и скрывал.
      - Человек просто душевный.
      - Хуй душевнее будет. Это подстава, понимаешь! Под-ста-ва! Нас хотят арестовать и подсо вывают всякую хуй-ню. Ню - бабу голую. Пустышку. Блесну. На живца ловят.
      - Кому мы нужны - русские алкаши?
      Кирьян Егорович всё-таки не выдержал, достал ржавый волчок и всмотрелся в него, вращая в руках.
      - ЁПэРэСэТэ! - воскликнул он страшным и унылым каким-то голо-сом, - и тут тоже слон нарисован!
      - Я же говорил - НЕСПРОСТА ВСЁ! - возрадовался Бим, - кругом слоны и крокодилы. И полиция стережёт.
      - Что это у вас там? -спросил Ксан Иваныч с кровати.
      - Да так.
      - Да уж!
      - Гляди, грохнут тут нас с тобой.
      - Похоже слегка на охоту. Да! Дак это, мы выберемся. Мы им закон покажем! - уверенно сказал Кирьян, - не к Гитлеру, поди, приехали.
      - И не в революцию... - угрюмо поддакнул Бим.
      - Не воровать, а...
      - ...а просто поглазеть на них.
      
      ***
      
      Бим, гад, накаркал.
      Кирьяну Егоровичу спалось неспокойно.
      Он, как только лег, тут же будто провалился в какую-то глубокую, пах-нущую пивом и какой-то дурью бесконечную шахту, похожую на пере-вернутый вертикально Технический музей в Мюнхене.
      И опять, и опять понеслось!
      Опять, ядрён корешок! И мать его корневище!
      Сколько же можно испытывать этого прекрасного человека?
      Зачем книгу Биму писал?
      Никто на это не ответит.
      Завтра отъезжают в Париж.
      Но через Швейцарию.
      А там никто не бывал.
      
      ***
      
      -------------------------------------------
      
      Сегодня, 24 октября 2012 года исчезла
      Соломоша.
      Сегодня ровно в 22.38 (на второй день после празднования 62-го дня рождения... дело было в Харатсе) я подвёл пунктир под этой книгой.
      Вот он пунктир:
      ----------------
      Клянусь, что больше не притронусь к нему - пунктиру дранному -, ка-кой бы конченности он не был.
      Правлю секунды:
      30.
      
      
      
      
      -------------2009-2012 г.-------------
      
      
      
      
      чтиво 6 ПАРИЖ, PARIS, ПАРЫЖ
      
      
      
      теги жанра:
      путешествия, юмор, гротеск
      
      
      Орфография от персонажей.
      Без прикрас и цензурных правок.
      
      Ненорматив убивает не насмерть.
      
      
      
      --------------------------------------------------------------------------------------------
      
      Чтиво это, книга ли (размером в рассказ), исходя из названия, не имеет отношения к Мюнхену. Но оно является естественным продолже-нием путешествия четырёх странных мужчин галопом по Европам и од-новременно завершающей 3-ей книгой романа-пазлов "ЧоЧоЧоЧоЧоЧо".
      Бим пожелал как-то назвать весь роман "Бим в Париже". Замах че-ресчур большой. Я отказал ему, одновременно пожалев, и назвал так всего лишь главу. А впоследствии перевёл эту маленькую главу (явно не заслужено) в ранг книги. Это субъектный подарок Биму.
      Я думаю ещё: когда-нибудь, может быть, может не быть, я продолжу ЧоЧоЧо, и напишу не выборочно, а ОБО ВСЁМ этом наисмешнейшем, прекрасном и бессмысленном путешествии по 9-ти странам Европы.
      В таком случае состав серии и отдельных книг снова поменяется.
      И я заранее прошу об этом прощения у читателя.
      --------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      Теги иллюстрации:
      
      
      1 вар. Трое квасят в Люксембургском саду,
      за ними из-за кустов наблюдает полицейский. За деревом прячется Чек энд Хук.
      
      2 вар.Бим пьянющий в дупель сидит босиком на бордюре фонтана во внутреннем дворе Лувра.
      Фоном стеклянная Пирамида Пея. Неподалёку лит.крокодил Чек Энд Хук
      
      3 вар. Бим швыряется бутылками в фигурки фонтана Стравинского, что у Центра Жоржа Помпиду.
      
      
      "Обрыгиналы" - это имеемся в виду мы - живые и настоящие, смердящие по утрам вчерашним пивом и пукающие вживую, а не какие-то там выдуманные угадайчане. Тьфу, что за фантасии! Хто такой Угадай? Город? Полно! Нет такого на карте, хотя и так, без перевода всё видно. Мог бы и не маскировать.
      
      "1/2Эктов"
      
      
       ай 2009 года.
      
      - Кирюха, ну ты что? Ты придумал, как мы на кладбище поедем?
      Взъерошенный сном Порфирий Сергеевич Бим-Нетотов сбросил но-ги с постели, почесал яйца и левую сторону голой ляжки. Под прозрач-ной цыплячьей кожей с намёками старческих пупырышков видна сеть ручейков, в которых когда-то текла кровь, но теперь вместо неё алко-голь пивного происхождения. Соседей по койке рядом с ним нет.
      - Давно воскреснул? А я токо что.
      - А я вижу.
      Проснулся я на самом деле давно, и вовсе не умирал. Я и не пил практически: против Бима я трезвенник. Разве можно Париж просы-пать? Утро в Париже это НЕЧТО. Это романтическое зрелище, особенно если едешь не с этими обормотами - хотя и к этому уже свыкся - а с нормальной девчушкой, готовой целоваться в транспорте и на скамейке, прижимать себя к твоим бедрам, хвататься за руки, щебетать дурь и тра-хаться ежевечерне за три бутерброда на бегу, за бокал вина в бистро и один полноценный обед в день.
      Наши девушки такое могут себе позволить, ничуть не стесняясь та-кой мизерной - считай обидной - цены. Хотя, если рассудить по спра-ведливости - билеты, гостиница тоже в счёт. Так что и не дёшево, если трезво рассудить. Кто ж с тобой - ещё немного и вовсе старым перду-ном и дряхлым пижоном - будет трахаться, если у неё у самой деньги на билет есть. Даже и не поедет с тобой, если у неё есть деньги на билеты туда и обратно и для показа той таможне. Таможня этим озабочена. А в Париже без денег можно прожить на скамейках.
      А если подцепить парня - пусть даже негра - то и вообще хорошо. Хотя девку в количестве одна штука французы не пустят: с русскими девками тут труба. Того и норовят навсегда остаться: замуж за ихнего выйти, прописку получить, потом развестись и хапнуть чужого имуще-ства. Имущество лоха - его проблемы: хотел русскую - получи, а нахрен всему Парижу лишний народец? Они - лишние работу отымают у старожилов, гадят и смердят методом "где попало", в метро и без них - приезжих очереди за билетами - член не пропихнешь, и через шлагбаум не перепрыгнешь - тут же пожурят бабушки - дедушки, зачикают белые воротнички, полицейского позовут. Кто тут у них закладывает? - свои или приезжие? Или негры? Вон их сколько топчет Париж. Хотя нет: по-следовав нашему примеру, через защёлкнувшуюся вертушку стали си-гать восприимчивые на всё новенькое французы.
      ...Итак, скрутил я матрас в рулон и выставил в угол, свернул в стоп-ку простыни, добавил одеяло, и бросил всё в ноги Биму: а спал я на полу у самого балкона. А его величество Бим почивали по-человечьи - в мягкой койке на две персоны, хотя нами предварительно рассчитыва-лось гуще, по крайней мере - как это говорится у хронических алкого-ликов? - ага, вспомнил: "соображалось на троих".
      Сыночка, естественно, как привилегированное существо, обладает coikus personale.
      Возникает у вас вопрос. Что за групповуха там такая? Сильно что-то уж у них запутано. Геи - сидоры - бляусек? Да не парами, а всей мужской туристской группой? Чересчур уж как-то это всё. (Но, честно скажем, Малёха в этот раз руки на коленку Бима не складывал: эта бо-лезнь нежности к Биму проявилась позже - при пересечении Монголии в 2ХХХ-м году).
      Ну, дак и что: грех это - трем мужикам в одной койке спать?
      Отвечаю: в России грех, а в Германии давно и полно голубых клуб-няков: записывайся, плати вход и трахайся, и соси с кем хочешь и кого хочешь. А в Париже не грех... потому как этак дешевле выходит. ДЕШЕВЛЕ, пацаны!
      Про пацанов я про тех, кто на последние кровные за границу едут, а то тут половина других пацанов уже слюни пустила и думает, что я щас порнуху в подробностях распишу - деньги вон уж из кошельков доста-ют, в очередь за книжкой встали, автор рядом с авторучкой - автографы писать, может, думают, и этому Эктову удастся "вставить на память"... - заместо получения автографа, вон там за стеллажом вон того книжного магазина... А в нем теперь только одна "Астрель" вместо замученной капитализмом многогранной и всеядной "Угадайкниги". И типа - раз он такой ловкий шалунишка - значит уже прямо тут можно брать за рога и своё в чужое совать. А дома уж, когда отдохнут, для развлечения и за-вершения - сладок в сексе старикашка не только на бумаге, а больше в жизни - на страницы подрочат так густо, будто бы на экран телевизора в Анфискиной секс-канаве, и вытрут член об цветной шмуцтитул.
      Ага, дождётесь! Речь ровно наоборот. Как раз, чтобы было наобо-рот, я сделал именно так, как 1/2Эктов обещал в какой-то главе. Разницу надо различать: Одно Второй Эктов и я - это две больших разницы. Тут он не соврал. Запомнил, падла, мою угрозу и страх: "с разными голыми Бимами не спать!" Я это хорошо помню. Вот и устроился я рядом с балкончиком. Вот и болтались всю ночь надо мной створка со стиркой (три "с" - повторяем ошибки 1/2Эктова).
      - Тудысь-сюдысь! - это стирка, бельишко, носки на бечёвке. - Скрип-скрип, - это манускриптит деревянная рама над головой. Так я и спал под эту "романтическую музыку старых номеров" и "чарующий шелест ночных парижских такси". Но, тьфу на этом, а то запахло хэмин-гуэевщиной!
      Тупо разбудил обычный трамвай или ещё более обычный троллей-бус: это я уже забыл - что там у них внизу было, надо будет в Планету-Землю посмотреть. Запомнил только машинёшку, улепленную сплошь зелёным - искусственным, конечно, газоном: живым-то оно было бы забавней; и с глазами она ещё была. Остановилась под самыми нашими окнами: мы на четвертом этаже, почти под свесом кровли. Чёрт, забыл вверх посмотреть, а там, наверное, было не всё так банально, как у нас на родине: здесь профилёчки, жестяночки правильно загнуты, воронки все с завитушками, дырочками, зубчиками, ромашечками и то и сё, как полагается в их европейском модернизме. А, глядишь, и надстроенная мансардёшка есть, и наклонные окошки в ней, и флигелёк, и садик во дворе и на крыше. Красотища! Тут что-то обвалилось за окном, а в ко-ридоре раздались женские шаги. Растворилась дверь и, не стуча, ввали-ла уже будто бы виденная где-то мной женщина. Горничная, уборщица, официантка? Завтрак принесла в постель? Ну, и нарядец! У цветах усё алых! Будто только что из Саратова. Нет, не официантка.
      - Ах, как глупо своёго дома не знать, - сказала голубушка Варвара Тимофеевна, а это была именно она - общезнакомая тёлка из XIX-го Таежного Притона, - пришлось задирать подол у самой водосточной трубы, а говорили, что в Париже клозеты на каждом шагу. Хорошо - дождит, а то бы и не знаю, что со мной бы приключилось. Неудобно как-то сухие тротуары мочить. А я к Ксан Иванычу, - говорит, - где он? Как нет? - самое время! Я с гостинцами к нему. Должна я вам, кстати, сообщить на ваш вопрос, что ваш ненаглядный Ксан Иваныч вашу ну-мерную гостинку в Гугле нашел. И позже ещё раз нашёл, - по приезду, так сказать, чтобы супружнице доложить своей ненаглядной certainty факты, так сказать. Нашел и фотку - по вывеске, кстати, - и место дис-локации.
      Порфирий что-то замолк, засуетился... А-а-а, забыл: он же голый вниз от пояса. Прикрываться одеялком стал. Всей маскарадной прелести и новизны ситуации не понял. Тоже мне герой - любовник. Могли бы вдвоём этой Варваре Тимофеевне... Как давеча в Угадае...
      - Голубушка, Варвара Тимофеевна, - вместо предложения ночной луны, звезд, как дыр в занавеске рая, и вместо горячего сердца двадцать первого века стал оправдываться я. А ведь я - не в пример уважаемому Вами Ксан Иванычу - не только хотэль в Гугле нашел, а ещё проехался на невидимом автомобиле и катался по городу, рассматривая фасады, до тех пор, пока не стукнулся головой об виртуальную ветку и в заблудившееся положение не встрял. А там и Гугл издох: виртуалил-то я с места службы, а на службе для каждого назначен трафик, все уже привыкли и стали в него вписываться без проблем, начальство наше, поразмыслив, решило, что все уже стали честными людьми и ограничение сняли. Хренов им!
      Тут Варвара Тимофеевна ойкнула, слово Бимовский сморщенный орган ей, видите ли, не понравился. Как бы не в строку. А её это колет. Она поначалу вышла из барышень, а потом уж только завела себе При-тон на отшибе, и набрала на службу разных диких Олесек. От заезжих джипперов, батюшек с приемными и своими детьми, набожных сестриц, колдунов, беглых каторжников, ролевых игрунов и нечисти местной те-перь у неё отбоя нет.
      - Голубушка! Мы идём! - кричат гости, только вывалившись с баржи. Пить начинают ещё с берега. Пока дойдут - а там всего-то идти триста метров - ящика шампанского как ни бывало.
      - Ну, дак, - продолжил я, - искали честных, а нарвались на глупых. Я - не поверите - наивно тратил из общака и удивлялся: надо же, какой Гугл энергоНЕёмкий. Лишил всех коллег радости общения с Интернетом на целый месяц. Ну и ладненько. Прожили как-то, хотя и позубоскалили поначалу.
      - Как ладненько, - спросила Варвара Тимофеевна, присаживаясь на койку рядом с Бимом, - простите, сударь, можно я рядом с вами посижу? Или на минутку прилягу-с. Подайте подушечку-с, милейший.
      Бим подвинул подушечку.
      - Устала-с. Парижец такой большой городишко. - А мне: "Лад-неньким не обойдется, сударь, говорите правдиво: вас лишили работы, так ведь? Или наложили штраф? По-другому в нормальных фирмах не бывает".
      - Простили меня, потому как дело шло к концу месяца, и даже денег с меня не взяли, хотя я предлагал излишек расхода оплатить со своего кармана. Может мне пора отвернуться от вашей картинки?
      Тут Варвара Тимофеевна, забыв про меня и не ответив вежливым "можете и посмотреть наши шалости, а можете чуть погодя присоеди-ниться", стала закидывать нога на ногу, фальшивый костыль в сторону, а как только приподнялся край платья, показались кружева и оголилась розовая коленка, так Бим стал валиться на неё и тут...
      И тут Бим стал мной, а Варвара оказалась Маськой. Прорезь у Маськи оказалась нежной, белой и тонкой, но не так как у Тимофеевны - обросшей рыжими волосами и труднодоступной - как дикая тайга (тайга ещё цивилизованной бывает, когда из неё делают музей), - а та-кой, как полагается молодым и неопытным девушкам. Или то была Фа-би? Но тогда я ещё не знал Фабиного устройства. Значит то чудо было Маськой.
      Но тут же спросонья, механически: "ой, не надо", а я: "должен же я знать как там у тебя устроено".
      А она: "не надо, не надо, а то я тоже захочу".
      А я был готов, взмок, прилип к её заднице в обрезанных джинсах и жмусь; а ножки стройные, белые, гладкие без единой волосинки, живо-тик плоский, но мяконький и женственный. Теперь же - а я не насильник и не педофил, а лодырь - пришлось взять себя в руки и отбросить задат-ки Казановы в сторонку. Я будто бы очнулся, зевнул для пардонуа - будто не виноват я, а будто автоматически во сне полез - а за это грех списывается. Встал, засунул разочарование в жопу, оправил член и, пока не истёрлось в памяти, полез в компьютер записывать ощущения...
      Так Варвара Тимофеевна - конченая замужняя мать таёжных проблядушек, и маленькая хитрушка, мечтательница, путешественница автостопом двадцатилетняя Маська-Фаби оказались одновременно со мной и с Бимом в Париже.
      - За что же ты себя наказываешь мазохизмом? - спрашивала меня Варвара Тимофеевна уже через пару веков, когда я сильно повзрослел, но ни черта не изменился, - трахать их всех надо...
      Вот так думают современные женщины, оглядываясь на прожитые годы. А что ж тогда сами...
      
      ***
      
      ...И оказывается: всё, что мы видели и пощупали реально в Париже, не так всё было и далеко. Зря Санька пожадничал на своей ездить. На машине увидели бы мы ещё больше.
      ...Успел сфотать Травяную машину в тот момент, когда она тро-нулась. Фотка потому смазалась: был некоторый туманчик, а, может, и дождь накрапывал, рождаясь из Парижского тумана; и часть трусов - что висела на улице - опять мокрая. Высматривал Санькину Реношку, но её отсюда не видно: липы мешают. Может и не липы. Ну, а что ещё может расти в центре Парижа? Клёны? Карагачи? Тополя пирамидаль-ные? Дак, не субтропики, вроде, и не Алма-Аты, и не Бухара. А машина в квартале отсюда, стоит в неположенном месте на наш общий страх и риск.
      Ксаня - он сам рассказывал утром - всю ночь ворочался, метался, разворошил бельё, не спал и страдал: штрафы тут о-ё-ё! Кусаются штрафы больнее бешеной американской собаки из вестерна - койота, поганее энцефалитного клеща. Вакцины от штрафов нету. Гм! Это что-то! Двести или пятьсот евро. Уточним, когда к машине подойдём. Там на стекле должно Ксанькино кино "Страшный парижский сон" висеть с озвученной в реальности ценой вопроса.
      Выглядит кино-сон как такой бумажный, самоклеющийся стикер-привет от гаишников с восклицательными знаками и номером счёта в банке, куда люди, кривя морды, перечисляют положенное. Если они не согласны, конечно, на арбитраж и разборки. А ещё дороже выйдет!
      Чего с гаишниками бодаться, если факт налицо?
      - Вы - мэр города Угадая, что ли, Старого Оскола, Новогришковца? - спросят они. Мы: "То-сё, а толком ничего".
      - Дак ни пошли бы вы тогда в жопу! Ты русский депутат Европар-ламента? А не грек, не сербская обезьянка? Так пошел в пЪзду! И мы послушно идём, потому что мы не Жириновские.
      Или к пустому месту подойдём. Там была служебная стоянка: для своих, для почты, жандармерии, пожарников, ГАИ ихнего. Всё прописа-но прямо на асфальте. Заберут, как пить дать, наш автомобиль. Готовы были ко всему, а гараж искать лень, а ещё пуще того жалко тратить по сорок или восемьдесят евро в сутки - какая разница в цене вопроса.
      - Заплати бабки и спи спокойно, - рассуждал Бим, отряхнувшись с Варвары Тимофеевны и опять выставив на обозрение свои яйца и свой мерзкий... - вместо трёх точек тут известный овощ.
      - Бабки - это бабки, - сказал он, - что их жалеть? Специально копи-ли, чтобы тратить.
      - Бим, а баба-то где твоя? То есть наша, теперешняя... вместе иба... Тимофеевна она, или, может, Маська. Или Фаби?
      Нет, Фаби я ещё не мог упомянуть: повторяю: мы ещё не познако-мились в тот момент с Фаби. Я познакомился с ней только через не-сколько часов, когда вышли в Париж. Левитация, дежавю, значит.
      - Моя? - Бим поозирался, - баба моя в Греции, я же говорил, гре-чанка она временно. Но не Маська. Масяня - это такой комикс. Почему она и твоей вдруг стала? Тимофеевна она, да. А почто, я разве тебе отче-ство говорил? Называл? По пьянке что ли? Это надо разобраться... Тут Бим с какой-то стати затеял с закрытыми глазами стыковать указатель-ные пальцы. - Не сходятся пальчики, ой не сходятся... Таинствуешь че-го-то ты, Кирюха. Тупишь.
      Точно, туплю. Приснилась мне Варвара Тимофеевна ночью, а сей-час уже утро. Ушла женщина как кипяток в мороженое. И растворилась нежная недотрога Маська. А я в итоге не выспался под окном. Облака ихние точь в точь, как наши родные российские облака. Но их присут-ствие почему-то не помогало мне также спокойно по-русски дрыхнуть. Я не спал, а думал про облака, смаковал и расстраивался об их внешнем сходстве при принципиальной разнице как снотворных, made in разных государствах.
      Короче, Санька ездить по Парижу на своём классическом авто с че-моданом наверху категорически не собирался, ибо он считал, что в Па-риже, особенно в главном округе... Тут я не оговорился: Париж в боль-шом Париже - на самом деле это только центральный район, а осталь-ное, хоть и в черте, уже не Париж, а периферия. Тьфу, мутота какая! Ко-роче, Саньке - оказывается - и в большом, и в малом Париже негде припарковаться и бросить якорь даже на пять минут. Так он решил зара-неё, даже не пытаясь проверить экспериментальным путём.
      - Эвакуаторы-то ихние по ночам колобродютЪ, - воодушевленно, но с растяжкой предложения и со старооскольским акцентом в послед-нем слове намекнул Бим, - это вам не в Угадае моторы где попало ста-вить.
      И опять запахло кринолинами. Я задрал голову в потолок, потом встряхнул ею. Бим тоже, - что там, мол, на потолке углядел? Розеток нету.
      - Видение у меня было.
      - Меньше надо пить. Хочешь, опохмелю? Или дряни курнул?
      - Нет, не курил я, это Малёхина юрисдикция.
      Гараж-стоянка - это ещё хуже, потому что где её и как его-её ис-кать непонятно: языковый барьер!
      - А "Вокзай-то ду ю Норд" - рядом, - сказал Бим, поёжившись и стукнув щелбаном по головке своего малыша - лежать! не высовывать-ся! - стоянки там всяко должны быть. С охолустий много народу наез-жает, а встречающие их же должны где-то ждать. А они же не могут без автомобилей встречать: их же родственники за бедных посчитают.
      - Дорого, - сказал с порога вошедший Ксан Иваныч, и мгновенно проникнувшись сутью беседы.
      
      ***
      
      Нет, не так было. Было это раньше. - Дорого! - без обиняков заявил Ксан Иваныч, без всякого проникновения в суть беседы, ибо это было сразу по заезду в гостиницу, - машинку попробуем оставить на одну ночь на улице. Может нас флажки спасут. Там же российский есть? Есть. И номер российский. Испугаются. Зачем им с Россией отношения пор-тить? Да же, Малёха?
      
      ***
      
      Утро следующего дня. Великовозрастный сынишка Ксан Иваныча Малёха проснулся позже всех, тут же засобирался куда-то, помельте-шил с ноутбуком и, зевнув для порядка, ушел в Париж пополнять запасы травы.
      - Папа, дай денег, - шепнул он предварительно, - у меня уже кончи-лись.
      - Как же так, сына, я же вчера тебе давал сто пятьдесят евро?
      Ого, моему бы сыну выдавали бы по сто евро в день!
      Ксаниному сыну похеру. Вчера вечером Его Наивеликое Высочест-во Малюхонтий Ксаныч посетили Диснейленд. Чтобы доставить вели-каго прынца туда, вся гурьба, поломав путевой график и наплюя в де-фицит времени, свернула с трассы, доехала по навигатору - куда при-спичило прынцу - и высадила прынца прямо у кассы.
      - Знаешь по-английски несколько слов?
      - Знаю.
      - Ну и нормалёк, не пропадёшь. Вон в ту дырку суй деньги. Ген-план... вон он на картинке. Изучи и вперёд. Носовой платочек есть?
      Нахер сыночке носовой платок: бабло вперёд давай!
      Заволновался Ксан Иваныч, сердечко трепещет: как же, сына одно-го в парке - в парке чужой страны(!!!) оставил.
      После этого дерьма мы поехали дальше - устраиваться на ночлег. Ближе к вечеру папа забеспокоился, отвлёкся от всех своих оргдел, под-сел на телефон, созвонился с Малёхой.
      - Ехать надо, - сказал он нам в результате, - Малёха уже всё по-смотрел, говорит, что его уже можно забрать. Голодный, наверное, мальчик.
      - Ага, и устал бедный. Вагоны с рогами изобилия разгружал, туда-сюда таскал, аж в штаны наделал от усердия. - Это подумал я, так как Малехины обделанные трусы висели рядом с моими постиранными и наводили на соответствующие мысли.
      - Ну и что? Езжай, - отреагировал Бим.
      - Я один не поеду, - сказал папа, - кто будет за навигатором сле-дить? Я не могу одновременно рулить и в навигатор смотреть. Кирюша, друг, выручай, - и наклонил виновато голову. Первый раз в жизни я услышал ласкательное наклонение своего имени и приготовился таять от нежности. Это всё означало, что он понимает, что виноват, но взыва-ет к всемирному SOSу и дружбе.
      Разбаловался чересчур папа, привык, что за навигатором всегда кто-то есть. А этот "кто-то" - это я. Так и прицепил он к дурацкой по-ездке меня - я не был в ответе за сыночку - папы достаточно; но я был главным по джипиэсу и, следовательно, главным по любым передвиже-ниям. Папа, понимаешь ли, потрафляет разным сыночкам в ущерб об-ществу, а общество в ответ должно потрафлять папе в его сознательном пренебрежении к нам, и в противовес к сыночке. Сыночка на одной чашке весов, остальное общество на другой, но стрелка показывает "ноль": всё нормально, господа, чашки уравнены, всё по-честному.
      Бим принципиально отказался: "хотите расколбаситься - колбась-тесь без меня. Мне ваши личные, извращенно корпоративные интересы, и по ху, и по ю". Так и сказал.
      Вдвоем с Ксан Иванычем мы поехали за общественным сыночкой - дитём папиного порока. На сыночку каждый из нас потратил по три драгоценных часа вечернего туристического времени. Папе это было не важно, а я всю дорогу сидел смурной, уткнувшись в джипиэс, и делая вид безразличного, профессионального спасателя и заботливого друга в одном лице.
      - Говно это - твой хваленый Евродиснейленд, - сказал сыночка па-пе, дожёвывая макдон, - у нас на Осеньке лучше.
      - А ты в тире был?
      - Был.
      - И что.
      - Не понравилось: пневматика у них там.
      Ему, понимаешь, настоящие пули подавай!
      - На американские горки ходил?
      - Прокатился раз. Говно. В Америке Диснейленд лучше. Съездим как-нибудь?
      - А замки, дворцы, паровозики и...
      - Всё говно, - сказал сын, - аниматоры достали, и все достали. Под-ходят Маусы с Джерями, скачут, корчат рожи: дай денежку, купи моро-женое.
      - Как же, - удивляется папа, билетом всё оплочено... кроме мороже-ного
      Я чуть не выпал на трассу. И из-за этого говна взрослые мэны столько времени... да что говорить...
      Отвлекся, продолжаю насчет оставления машины в неположенном месте. И где же теперь Варвара Тимофеевна и платьице её красное с ро-зами? Неплохая бабёнка-с, кружевница в любви... Причёсочка у неё - полотенце в чистилище, завивка кончиков - обрамление райских ворот, шесть буклей по утрам (я сосчитал) - божьи голубки в облаках, живот - дорога меж холмов блаженного направления.
      Короче: порчение отношений с Россией - это палочка-выручалочка для любого русского путешественника, если, конечно, он бродит не один и не по трущобам, а в нормальном, цивилизованном районе, где полно всяких других туристов. К русским туристам у иностранцев особое от-ношение. Ирландские тётки в каком-то кабаке отмутузили своих же ры-баков только за то, что они выразили презрение к русским посетителям, бывшим на изрядном веселе. Русские в кабаках оставляют много денег, а также, как мне кажется, неплохо ведут себя в иностранных постелях. Стараются, потому как от русских жёнок они такого удовольствия не получают со дня свадьбы. Стараются иностранные бабы, потому что от своих мужей они получают ровно столько же.
      - Тебе виднее, - сказал Бим. - Ты - генерал, вот и рассуждай по ге-неральски. Принимай решение. А я соглашусь, я зольдат, мне сказать приказ должны, хотя мне затея твоя не оченно-то... Не по нраву...
      - Ну и вывод? - грозно спросил Клинов.
      - Ты генерал. Это вывод. А я солдат. Это выход. А что? Да, солдат. Хуля, тут не армия что ли? Фюрера я зольдат, нерусь в Париже! Мы где сейчас? Глянь! - и пропел любимую свою: "Дойче зольдатэн унтер-официрэн...", знакомую читателям... нет, ещё не знакомую читателям, потому что 1/2Эктов - этот путаник - засунул и Мюнхен и Париж ку-да-то наискось хронологии.
      - Да помолчи ты, блин, - прервал его Ксан Иваныч, - ты не в Герма-нии своей блядской, а в Париже! Париже. Забудь свой грёбаный Мюн-хен.
      (Вот так оборот! А кто в план Мюнхен вставлял? Мы с Бимом что ли?)
      - Проехали! - продолжал Ксан Иваныч, - а ты попробуй на улице пропеть... свой дойче зольдатен... так тебя тут, знаешь...! Тут пой Интер-национал! Знаешь слова? Вставай, проклятьем заклейменный...!
      
      ***
      
      Бим понял по-своему, - я давно уже встал, - сказал он, - это ты дрыхнешь.
      - Я не дрыхну, - сказал генерал, - я час назад вскочил, позавтракал и к машине сбегал.
      - Ну и как вскоч, пользителен был?
      - Потом расскажу.
      Судя по глазам, всё было не так уж кончено и с пользой вскочено, так как наша Рено с чемоданом в какой-то момент оказалась близко - под нашими окнами, на расстоянии двух плевков от главного входа. Но я забежал вперед.
      Бим слова не знал, хотя они вроде бы стали международными, - или это про Марсельезу? - зато вспомнил мелодию.
      А я некстати, а, может, даже и не правильно, вспомнил, что в Мюн-хене мы тоже жили у вокзала типа Ду Норда, Северного, то бишь. Меня послали далеко, так как не в названиях вокзалов была суть, а в наличии рядом с ними бесплатных стоянок. Хренов тут найдешь бесплатные сто-янки. Я тоже стал зольдатом фюрера и смирился с будущими штрафами, хотя штрафы пришлось бы платить мне из общака. Это не экономично: я был главбухом и кассой, а там и мои паевые вложены.
      ...Я уже сказал, что давно проснулся, успел заглянуть в душ, состир-нуть вчерашние носки, трусы и майку, в которых спал, и вывешал всё это хозяйство на заоконную решетку...
      - А ты молодец: хорошо с трусами придумал. С сушкой то есть. Я бы не допёр. Не сдует? Кирюха, а ты всегда такой?
      - Какой такой?
      - Ну, типа чистоплотный...
      Слово чистоплотность для Бима - постыдное слово. Сквернее, чем мат.
      - Я обыкновенный. Зачем грязное бельё увеличивать. Потом хуже будет. Где бельё вешать, если его целый мешок. Я ма-а-аленькими доль-ками, но зато каждый вечер. Мне это отдыхать совсем не мешает.
      - А в Праге было где вешать, - мечтательно напомнил Бим. Красоты ансамблей ему были как бы похеру - на третьем месте после пива и ор-ганизации быта.
      На самом деле в Праге обычного окна не было. В большой комнате было только малюсенькое мансардное окошко, до которого, чтобы дотя-нуться и облокотиться, нужно было подставлять стул. В это окно мы только курили и обозревали накрытый звёздами древний город.
      - А ты не вешал, а по полу и по столам раскладывал. На спинках кроватей и по стульям, телефон занавесил. Ещё бы на крышку унитаза умудрился. Все места забил, а мы кое-как. Мы между твоего белья и шмоток как зайцы прыгали. Товарищей надо уважать и подвигать свои интересы в пользу общества. От целой надо идти заинтересованности, а не от личных частностей.
      - Не забивайте мне голову товарищами. Гусь свинье... это пустяк. Фу.
      Бим дунул в меня. Легкий утренний смрад двинулся в мою сторону, и я невольно поморщился и отпрял.
      - Фуйшуй твой воздушный, вот что это, - философствует Бим даль-ше, - скупое мужское рукопожатие по почте. Понял? Товарищество от-дельно, бельё отдельно. Трусы товарища - ещё не флаг товарищества! У каждого свои трусы! Я не частная собственность товарищества. Я честь наша, а не часть товарищества, понял?
      Бим кидается словами так быстро, что я и не особенно разобрал наличия в них смысла.
      - Я человек! - Бим поднял палец вверх и загудел. - У-у-у! Человек это звучит! Просто звучит. Я даже "гордо" не вспомянул. Я спросил просто: "не сдует вниз?" А ты затеял дискуссию.
      - Это ты затеял! - возмутился я.
      Дальше спорить бесполезно.
      - Ладно, как там у них улица называется? - и съехидничал дальше примерно так: "Трусы Кирьяна Егоровича с российским флагом поперёк х...я всю ночь искали хозяина на проспекте таком-то". - Так в газетах пропишут. Ой, прости мя. - Бим перекрестился и захохотал. - Прости, ну прости, милейший товарищ. Ты же понял: я просто Шу Чу. Как нашу улицу звать?
      А кто его помнит, как звать нашу улицу. Что-то связано с маргарит-ками вроде, или с госпожой Тэтчер. В Гугл за уточнениями я больше не полезу: родных мегабайтов жалко. Варвара Тимофеевна, ты где, ау? Ты-то точно должна знать: проститутки всех стран объединяйтесь! Спросить у библиографов? Они-то знали бы и в доску разбились, чтобы найти нашу обитель по подробному описанию карнизов. А библиогра-фам это надо? А? Не слышу. (А тогда у меня не то, чтобы библиографа, а даже биографа не было).
      Бим: "Не надо это библиографам".
      Я: "Не родились ещё нужные стране биографы. Сиськи покамест выращивают".
      Бим: "Пока вырастят - ты помрёшь".
      - Спустимся, спросим и у Чу, и у Шу... - Сказал я тихо и без напора. А сам, между прочим, надулся, если так можно про самого себя сказать при таких-то бимовских шуточках. Но я за честность, даже если она неприятна слуху.
      - Прочтём на вывеске, - сказал я, - узнаем, какие тут в газонах рас-тут цветы... и ничего вашим трусам не будет. Мои же за ночь не сдуло. Откуда в Париже ураганы? Тут классно! Просто. Без выкрутас. Но клас-сно. Тебе же не важны звезды... мне вообще звезды - на... шахер-махер: тепло, ключ есть, полы моютЪ, полотёшки меняют регулярно. Чего нам ещё надо? Бабы не хватает, так выйди и... в душе подро...
      А туалет там совсем оригинальный. Унитаз у самого окошка. Окош-ко узкое, но если привстать, чтобы позаботиться о гигиене жопы, то твой задний фасад и сорт туалетной бумаги вся противоположная сторона увидит. И на той стороне подобная планировка. И я в тех окнах видел, как бабёнка занималась мас... Да ладно, не краснейте, мадамы, - не мас-сажем, а мастурбацией, типа тёркой полового органа, - дело-то обычное. Два раза в день - для нормальной, не фригидной женщины - это норма. Поверьте, я вас не фотографировал, а только сам чуть-чуть... Ну, как бы вздрогнул. Так же, как и вы. Но не до конца, а так... шутя как бы. Как хорошенькую собачку погладить.
      - Стоп! В номере телевизора нету, - понизил Бим статус гостиницы, - просто не-туш-ки! Вот те бабушка и Юрьев день. Ихний Юрьев день. Сервиз по-французски! А оплочено всё!
      Бим сказал именно сервиз, а не сервис, - тоже мне шутник. А про телевизор в сетке не прописано. Что есть, с тем и соглашайся. То же са-мое говорит чек. И холодильника вам не надо: ешьте в нашем кафе. Оставляйте там ваши денежки.
      - Ёк-мотылек, я тоже сейчас как ты сделаю. Подвинешь трусы, а я пока свои постираю? Веревка длинная? Пожадничал с веревкой?
      Веревка типа шелковой бечевки или лески на всякий непредвиден-ный случай у меня всегда есть. Лежала в багажнике поначалу, потом я её в повседневную сумку переложил. Но моей предусмотрительности никто не ценит - только посмеиваются, а сами, вроде как бы невзначай, пользуются. То же и про шампунь, и про обыкновенное мыло, и про стиральный порошок. Я уезжал за границу на месяц, на целый месяц, а это что-то, да значит. Бим обещает возместить использованное по при-езду на родину. Но не возместил. Да и харч с ним. Там каждый положил на алтарь что-то из своего. Никто не жадил и подпольно не еврейничал. Бим: "Кирюха, слышь, а тут в гостинице даже стиральный порошок есть.
      Я: "Это мой порошок. Из самого Угадая вёз".
      Бим: "И мыло? А почему по-иностранному прописано?"
      Я: "И мыло".
      - Подвину, не вопрос. А где твои трусы? Хоть помнишь, куда поло-жил?
      Бим поозирался. Задумчиво, но более демонстративно - желая про-извести на меня эффект - почесал снизу мошонку, прикинул в горсти вес яичек - о-о-о, тоже проснулись - сказал. Я не прореагировал и не по-хвалил яичек, а Бим расстроился и пошел в душевую комнату искать брошенные сгоряча и потерянные давеча трусы.
      Я подвинул то, что меня попросили, и торчу в окошке дальше...
      Хотя это не окошко вовсе, а настоящий-пренастоящий французский балкон. Ностальжи идиота сбылось. Всю жизнь мечтал побывать в Па-риже, думал и умру без Парижа. А тут такое. Лучше бы и не знать, а мечтать по-прежнему, без крушения мечт... Хотя лучше знать. Лишний повод похвалиться перед девчонками: "Я и в Парижике-де бывал... Да что это за Париж, - хмыкнул бы я, не моргнув глазом, - так себе, обык-новенный городок..."
      А напротив тысячи таких французских балконов... Балкончиков, точнее сказать. Ксаня так и говорил: приедем, увидите - что такое настоящие французские балкончики - вовсе не то, как вы это у себя меч-таете и пытаетесь в проекты впихнуть... Сибирь! Какие, нахрен, могут быть французские излишества в Сибири. Погоду, господа, различаете? А как дети начнут падать? Лекция: "Как надо устраивать ограждения на балконах" "Ребенок - что поросенок. Головка пролезет - весь ребенок пройдёт... и летит". Это слова нашего уважаемого преподавателя по проектированию. Он уж давно отдал богу душу, а летучая его фраза живет в веках и у каждого студента Сибстрина в особенности.
      - На тротуар летит, а вовсе не на ветки и не в газон, - добавил бы я, - а его там внизу никто не ловит. Потому что никто не готов ждать под балконом такого сюрприза: когда там, дескать, созреет для полета ребё-нок, чтобы его поймать и получить за это Орден Спасения Нации. И ещё: в Париже сквозь французские балконы чада почему-то не падают, ну, может, раз в десять лет, а у нас так и норовят. И орденами за это не награждают. Потому, что часто летают и нет такой традиции - кури-тельные балкончики делать. Ещё на них любить девушек хорошо. По-ставишь её, она вроде бы курит и поглядывает на улочку, а на самом-то деле: ножки грациозно раздвинуты, а сзади пристроился "Нектор пых-тящий" и освещённая, блистающая рассыпчатыми огнями улица имени Камилла Писсаро с прогуливающимися под дождем французскими па-рочками - вся ему похрену...
      Я затушил сигарету и засунул её в щель карнизной полоски в уровне перекладины французского балкона. Ксаня этого - то есть про заныкан-ные бычки - не знает, а то расширится и будет орать про экологию и про чистоту городов в Европе. Он ругает нас так по-правдашнему, как разве что только невесту взасос целуют в брачную ночь.
      - А особенно, - он говорит, - в Париже нельзя сорить.
      - Какого хрена нельзя? Почему именно в Париже нельзя, а в Карло-вых Варах, дак можно? Сам ведь он сорил и ссал на ограду этих грёба-ных Вар. А мы с Бимом отходили в лесок, вернее к овражку. Малеха опорожнять нутро уходил аж в глубину кустов и сидел там полчаса. Подозреваю: пока стоял в позе корточек - травы курнул.
      А ограда там - колючая проволока. Какую-то херню огородили ти-па трансформатора. В Карловых Варах проволока? А хуля в Карловых Варах не может быть проволоки? Заблудитесь и езжайте себе по окраи-не Карловых Вар - сами увидите. И свалки там есть и рабочие районы, и заброшенные пустыри. Там тоже обычные люди живут, а не выхоло-щенные чистюли, блин! Цветочки, ноготочки, пилочки, дезодорантики на сиськи, дезодорантики на грудь и под мышечки - всё раздельно, кре-мик в голову, кремик в пах, всё втереть и... И так далее. Короче, вариант Љ1: промчали мы Карловы Вары, даже не взглянув на ихние гейзеры, ванны, встроенные в пещеры, разные курорты и просоленых хлористым натрием девок.
      Всё лицезрели во Франциях. Сам же он вчера видел: месиво и срач на тротуарах Парижа. Хуже, чем на нашей родине. По проспектам тут ветром сор раздувает...
      Хотя Парижу от этого не хуже. Одна переводчица на русский в хотэле так вчера и сказала: французам, мол, сор нравится, так как их столица от этого становится только живее и естественнеё; и эту точку зрения разделяют исключительно все престольные жители. Сплошное естество и детская непосредственность! Как это миленько для Парижа!
      - Включая негров, если про естественность?
      - Включая чернокожих. Так оно правильней выражаться.
      - У ихних домохозяек-чистюль в хате мусора нет, всё в пакетах и контейнерах? И в окна бычки и прокладки не бросают?
      - Конечно, нет. Вы что, с луны свалились?
      - Нет, из России. У нас это бросают, но только отдельные личности, а у вас весь Париж в прокладках и гондонах. Оберточной бумаги с быч-ками и то меньше.
      - Не знаю, не знаю. Про Россию не знаю. И прокладок на улицах не видела. Вы обманываете, - покраснела, - есть сомнение за ваше утвер-ждение.
      Одесская еврейка, что ли? Чего краснеть-то и крутить? Пусть так оно и будет. Бросайте хоть что. Нам пофигу. Не нам командовать чисто-той Парижа.. Хотя на самом деле - это отговорки. Им или лень, или не-когда убираться: площадь-то немеряная.
      - Бим, какая у Парижа площадь?
      - Площадь Звезды. Ле Этуаль.
      - Сам ты "звезды". В Париже площадей - пруд пруди, а "Звезда" - вообще четвертушечная площадь - звук только, - пфу, и то из-за Арки, а не достопримечательность сама по себе. Ну, пять лучей, ну и что? В Ки-еве семь лучей, - хотя точно не помню - сколько в Киеве лучей - где-то ещё больше лучей, ну и что из того? Я про квадратные метры Парижа...
      - Намёк понял. Неправильно спрашиваете, сударь. Тогда так: в гра-ницах большой черты, или в махонькой?
      - Пусть пока в махонькой.
      - В махонькой - хрен его знает, маленький Париж - как весь наш большой Угадай - об этом у Ксаньки спроси, а если по большой черте, то больше. Наверное, раз в десять или двадцать. Сам-то как считаешь?
      А я считаю так: перед домом правительства, перед Правосудием и на площади перед Нотр-Дамом не только мусора, даже простой бумаж-ки от мороженого нет. Голубиный помёт не в счёт: птицам не прикажешь! Перед Дамом... - ха: - Нотр-Бабом ещё скажите, а в Форуме, на Плато Бобуре и в Триумфальной арке можно. Просто у них такая карта заведена: где мусор уже мести, а где пока подождёт. Там можно раз в неделю убирать. И будет ещё естественней. Хотя кидают бумажки каждый день. Где предел естественности?
      Вчера, кстати, на счет засорения улиц такой случай был. Засели-лись. Всё прекрасно. Даже в душ не пошли. Решили отужинать красиво и пива ихнего наконец-то отпить. Малёхи нет - блудит - а папе это - единственная отдушина для питья. Бим просто сорвался с места, словно и не уставал. А ныл всю дорогу от Лангра. Мы промчали по Франции быстрее фон Рунштедта.
      Ну и вот. Только завернули за первый угол: бац! - уличное бистро.
      Садимся. Сидим мы втроём... А Малёха куда-то по своим каналам пошел шариться... А вечером его надо было в Амстердам отправить. Зачем? Папа так решил, а Малёхе это было край как нужно. Что ему делать в Париже, если в Амстердаме все условия, а тут их нет.
      "Фигов он найдет здесь траву: французский надо было учить, а не тренькать на драмм бэйсе своём". - Бим так и сказал слово в слово.
      Сидим, сидим. Время идёт. Соседи давно уже своё выпили и рассла-бились. Мы им вроде бы пофигу. Может, веселятся в душе. Понаехали, типа, русские, вот и ждите теперь.
      А мы не турки понаехали. У нас три образования, если сложить. Спецы архитектуры... ну и, конечно, мастера слова. Эстеты. Сидим - трещим. Доброжелательно трещим. Каждый о своём трещим. Только о хорошем. И ещё о том - какие мы все молодцы: приехали в срок, по Па-рижу не блукавили - подъехали ровно в точку - и так далее. Пиво лю-бим, да. Высокому эстетству это не мешает. Все волосатые хоть раз, да пивка выпили. А когда нажрутся, то все одинаковые, хоть эстет, хоть бандюган, хоть баба. Пусть даже не баба, а звезда шоу-бизнеса. Ей ещё интересней безобразить, ибо за ней следуют папарацци. Револьверов и ножей у нас нет. Если подумали, что мы всё дома оставили, то так и есть: взяли мы в дорогу только столовые ножи и вилки. Револьверов в жизни не держали. Только топоры... Но не убивали, а только игриво гонялись друг за дружкой, метились, кидали, но попадали отчего-то в кедровые стволы, а не в игроков. Не отказываемся мы от пивной отравы - растлительницы всей нашей молодежи. Ксаньку жалеем: он за рулём. Вечный шофер.
      Итак, на улице сидим и по сторонам зыркаем. Нету меню, и нету официанта. Ждем. Пива нет и, если с такой скоростью так дальше пой-дет, то и не предвидится. Крутим башками за официантом, будто он Дэ-вид Бекхэм или Ван Гог. Подзываем. Ксаня что-то по-английски напел, по руке с улыбкой ласково так постучал, иам, где у нормальных людей обычно часики бывают.
      - Ага, сказал официант.
      - Гут, гут, отлично, - это мы говорим по-французски.
      Бим несколько самых важных слов знает: месье, мадемуазель, мер-си. И всё. Мерси у Бима - слово волшебное. Оно заменяет все остальные слова. Хотя ещё, кажется, пардон знал и миль пардон. Ага, ещё бонжур и экскьюзми вспоминал, но часто забывал в каком порядке и в каком слу-чае эти слова использовать.
      - Кирюха, - он щёлкает пальцами при этом... - Кирюха, ну как это, по-ихнему, ну типа доброе утро, здрасьте, до свиданья, пока (покамест - это другое) и спасибо.
      Он их путал. Говорил невпопад. Вместо спасиба доброго утра же-лал. А уже день. Какое тут доброе утро, если солнце затылки жжет. Ки-тайцы - тоже мне маргиналы - вместо "здрасьте" спрашивают: "а вы уже покушали?"
      Культ еды у них, вот они и повернутые на этот предмет. Расшифро-вывал и отделял одно от другого я ему не один раз. Даже надоело.
      - Говори всем мерси с экскьюзми и похрену. Нас тут никто не знает, потому и прикарябываться не будут. Какое им дело, что мы - идиоты. Идиот, да идиот. Идиот он должен всегда извиняться и спасибо говорить. Что тут такого волшебного. В Париже таких болванов пруд пруди.
      Опять сидим, сидим, опять ждём, ждём.
      - Ща-ща, - говорит официант на ихнем языке.
      Ещё сидим. Уже сердимся. И тут он пиво приносит. Мы: "спасибо...", а троеточия чувствуются сильнее любого "спасиба".
      "БлЪ последнюю" и "суку такую" вместо четвертой-шестой точек держим в уме, а лица насупленные, злые, будто у себя на Осеньке.
      Наших "сук и блядей" ему насквозь видно. Но в глаз не даст. Мы же вслух не произносили. Да, там тоже не торопятся с клиентами. Не то, чтобы ненавидят, но и не потакают дурным клиентским привычкам: типа если ты припёрся, то ты король и перед тобой теперь на цыпочках ходи.
      Пьем, дальше молчим, других тем будто уж и нет: расстроились с такого обращения. А это, про между тем, показатель дружелюбности и цивильности народа в целом. А у них по-другому: приехали в гости - живите по нашим законам. Это правильно. А в уме жжёт: русскость ви-новата наша, или что? А мы ведь ещё трезвехоньки! Или он со всеми так. Может эти, что рядом, тоже столько же ждали. А сейчас им уже хо-рошо, и вообще они уже привыкли, и им пофигу. Может сами, если в другом магазине или в другом кафе работают, ещё хуже медлят. При-шли, времечко тикает, а они не торопятся, читают газетки, бабёнки мундштучками потукивают, глазки красят, любуются собой, других рас-сматривают. Ни одной негритянки рядом, а нам обещали на каждом ша-гу по негритянке. Бим очень хочет сегодня негритянку, и даже лишнюю банкноту по этому поводу с собой взял.
      Paris, Париж! Может Парис надо говорить. Там же "S" в конце, а не "Ж". Не понимать. Нихт ферштее! Мы, хоть и не немцы, а курить тоже хотим. Пепельницы нету. Лапша уже с сигарет свесилась. Всё равно нету пепельницы. Официант мимо пробегает: мол, ан - анус - жопа: - ну, некогда ему, и рукой по горлу. Занят он чрезвычайно. Он, видите ли, разносики разнашивает. Показывает: вы пепел на улицу стряхивайте, это не страшно. Все, мол, так делают. А мы: нет, нет, мы культурные люди, мы издалека не за этим ехали, четырнадцать тысяч километров на счетчике, нам, поэтому, пепельницу давайте. А мы у самого бордюра сидим, и прохожие через нас перешагивают. А мы им в ноги пепел - трясь, трясь. Бычки образовались в кулаке. Надоело. Неудобно.
      Тут я придумал, вернее, вспомнил, как у нас в Молвушке делают: тушу я бычок и ставлю торчком на стол.
      Бим говорит:
      - Гут, Кирюха. Молодец.
      И своего ужасного быка таким же манером - хрясь. Стоят бычки, не падают. Бим им пальцем грозит: - Стоять, бляди!
      - Может, трубку покурим? - вспомнил кто-то.
      - В обед покурим.
      Рано ещё трубки курить, - сказал я, - мы тут быстро. Не надолго то есть: раскурить не успеешь, как уходить пора.
      Ксаня говорит: так нельзя, мол, с бычками поступать: раскуривайте немедля трубку, а я вас при таком раскладе тогда подожду.
      А потом думал-думал, думал-думал, да после третьей думы чисто по-бабски очканул. Обоссался то есть и целовать сандалии полез: "И мне, говорит, оставьте курнуть. Я тоже, мол, хочу. Он, видите ли, тоже человек". А мы посмеиваемся: "Держи в руке, - говорим, - свою поже-лалку, а бычки в ширинку складывай".
      Салфеток для бычков, вестимо, тоже нет.
      А гостиница наша за углом в трёх шагах. Ксан Иваныч на этом ос-новании говорит: "Стыдно". Увидят, мол, наши из гостиницы, - кто это, блин, наши, что за наши, тут нет наших - тут все чужие... Нет, считает Ксан Иваныч, вот эти чужие наши и опарафинят. Именно опарафинят, а не пожурят, или сделают вид, что не заметили, а сами заметят и расска-жут другим нашим хотэльным чужим, и ещё посмеются под вечернее винцо: на пятом этаже русские живут, вглядитесь в них внимательней: они - ослы, грязнули, и трусы вывешивают в окне. И с французскими бабами, - мамзелями, если точнее, - нам тогда грозит полный облом. Мог бы сказать и круче. А нас будто там ждут - не дождутся: русские ебаря, блЪ, понаехали, - в очередь, в очередь. Ага, ждут нас там! За-ждались уже. Кисок перед зеркалом гладят... Другая рука на утюге. Под утюгом - трусики со спецдыркой и клапаном.
      ...А мы с Бимом не слушаемся Сашу и одну за другой: - хрясь бычка на торчок, хрясь, хрясь другого, следующего. Курим подряд одну за дру-гой. Образовался лес таких бычков.
      - Сосновый бор, - говорит Бим, - экологический паблик-арт.
      - Родное. - Так коротко сказал я, не привирая ни в одном слове. Мо-гу найти точное и емкое выражение, хотя всего лишь провинциал. Но талант. Хоть и провинциальный.
      Ксан Иваныч - насупленный и в самом деле в карман бычки склады-вает. Мог бы и в кошелек, в самый важный отсек. Мы посмеиваемся: "Да что ты, Ксаня, - дескать-мол, - олух ты небожительный".
      Саню прорвало: "А идите вы все в жопу". Так и сказал, даже не ма-терясь, - он же в гостях у дружественной страны. Потом нахмурился больше, дёрнулся, покраснел и весь свой набор из кармана и выставил. Стало два бора и один кедровый лес. Пиво закончилось. Ещё попросили, подождали - принесли ещё. Весь стол уже в стоящих бычках. Тайга, блЪ, уже, бурелом, а не лес!
      - Нам счёт, пожалуйста, месье, - сказал Ксаня.
      - Это гарсон, а не мосье, - поправил Бим.
      Ксан Иваныч даже не улыбнулся, хотя всё пиво выпил и ещё вдоба-вок расхвалил. Пиво как пиво. Лучше б красного вина попросил. Ждем. Приходит. Рассчитались. Ксаня показывает ему: бычки куда? Типа нам неудобно, мол. Мы - чистюли.
      Официант ухмыльнулся, глянул по сторонам и рукой - хлесть! - и все бычки на проезжей части.
      - Это потому, что дорога - не их территория, - догадался Ксан Ива-ныч.
      - Их территория только до бордюра, - уточнил Бим.
      - А там уже федералы, федеральная земля, - сказал я. Не подумав, ляпнул. Лишь бы что-нибудь сказать.
      - Федералы! Тут муниципалитет, а не федералы. И не путать с кан-тоном, - поправил Ксан Иваныч.
      Кантон - гондон почти - и я порвал живот, а Ксан Иваныч юмора не понял и продолжил. А Бим понял, но тему не подхватил.
      - Красная линия проходит по бордюру, - рассказывает Ксан Ива-ныч, - а что? а правильно делают. Если у них такое правило - сорить, то сорить надо на чужой территории, а не на своей. У них межевание чётче, чем у нас. У нас по тротуару до ближайшего газона, а у них по бордюру дороги.
      И совсем некстати так заявляет: "Завтра с утра идем на Монмартр. Знаменитую гору смотреть будем".
      - А что это? Как переводится? Неужто Гора Большого Мусора?
      - Район такой. В виде горы. Просто гора, а на ней Сан-Крекёр.
      Мы с Бимом насторожились:
      - Где эта гора? Что за санкрекёр? Пирожные, печенюшки? Заколе-бал своей эксклюзивной едой. И так в каждой стране. А их было девять подряд. Есть заставит свой санкрекёр.
      - Это рядом, - сказал Ксан Иваныч, - от гостиницы рядом. На севе-ро-запад надо идти. Я там был в прошлую поездку (где только Ксан Иваныч не бывал!), я всё тут знаю.
      - Так, может, тогда уже не пойдёшь? Зачем два раза ходить. Мы од-ни сходим.
      - Пойду... хоть лестницы туда ведут крутые. У меня, понимаете ли, сердце.
      - И у меня сердце, - пожаловался Бим, - а автомобили как туда ез-дют?
      - Для них - для жителей - крутые улицы. И для машин также - сер-пантином они. Вот и пойдем по этим серпантинам на художников смот-реть... И молчать!
      - Что? - взвились мы.
      - Это такой план, - рыкнул Ксан Иваныч, - план есть такой. Утвер-ждённый план. Есть. Да, есть уже. Я вчера всё за всех продумал.
      Надо же - выдумщик какой, - с вечера за нас планы продумывать!
      - Мы твой план не согласовывали, - сказали мы с Бимом почти один в один.
      Ксан Иваныч впялил в нас рентген. Был бы пистолет, пистолетом бы пригрозил. Двое послушно сжались. Ксан Иваныч расправил огромные, по-интеллигентному слегка ожиренные рамены свои.
      - По фотографиям я бы и не подумал, что Монпарнас на горе, - ска-зал я.
      - Монмартр! - крикнул Ксан Иваныч, - молчите уж... ну что за ту-пые... волосатые. Люди... блЪ... Буркнул в себя, добивая: "Мнят себя архитекторами, а..."
      - А не Монблан? - вдогонку, когда уже и так всё было ясным, как божий день, дурканул обосранный провинциальный волосатик Порфи-рий Сергеевич Бим-Нетотов.
      - Ну, молчите, а? Ну, право, что за идиотов привез, - возмущается настоящий звездатый и умнющий волосатый по имени Ксан Иваныч Клинов.
      Мы пожали плечами. Привёз, так терпи. Уже и кураж запрещён.
      Вот так, в общем. Задумайтесь, русские граждане над проблемой мусора и с кем едешь на отдых! Мусор можно превратить в яркую тури-стическую особенность и смеяться над этим, а вот с кем едешь - это трудно поправляемая проблема!
      
      ***
      
      Короче, с Бимом мы договорились так: курить будем исключительно в окно, а не в помещении. Бычки складывать на карниз, - там щель глу-бокая - не выдует, - а перед отъездом соберём всю эту кучку, - сколько там? Ого, уже пачка растыкана, и всё, заметьте, - Порфирий, ты засёк? - ещё родное, из России: Винстон и Бимовские Нексте... и выкинем, как полагается, в урну. Урна в туалете. Туалет там - это не просто туалет, а целая комната со своим окошком и приличным холльцем... Во! Хольц приплёлся! Где сейчас этот Хольц? В Молвушке. Пиво допивает и скоро спать пойдет. А мы тут. А он там. А мы ещё не пили с утра. Какие мо-лодцы. А вот сегодня по культурному попробуем догнать упущенное... Нет же! Бим всю культуру попортил: он полез в авоськи и глотнул из своего запаса.
      ...Вчера было так цивилизованно, потому что неожиданно для всех мало. Но для сна это полезно. Не надо вскакивать в туалет и будить дру-зей шлёпаньем тапками. Тапки в гостинице есть.
      - А неплохо бы тапки с собой забрать. - Это размечтался Бим. - Я в тапках на Эйфеля пойду.
      - А бревно-то твоё типа Пень в багажнике, а машина в гараже, - напомнил я.
      - Э-з-э, - протянул Бим, - Ксань, а пойдем сначала в... - И не успел сказать, как...
      ...Как Ксан Иваныч сразу всё понял, вскочил со стула и взъерошил-ся: "Никаких брёвен! Ради твоего бревна в гараж не попрусь".
      Вот те, называется, и друг. Бим тыщи километров бревно вез, он жи-вой, он его друг Пень, а в самом Париже его и "прокатили". И кто про-катил? Сам Клинов Ксан Иваныч. Лучший друг Бима! Вот же черт, как вышло!
      - А я тогда не пойду на Эйфеля, - обиделся Бим, надеясь нас разжа-лобить, - что я там без Пня и валенок буду делать?
      Но попёрся. Но не в валенках, и не в тапках. Забыл перед походом одеть, или лень было подниматься в номер, хотя в отеле был лифт.
      Его сандалии уже грязные и всегда трут ноги, хотя и растоптанные, а тут абсолютно мягкая, белоснежная бязь! И нет хозяйской надпечатки.
      - Можно брать, - говорят в некоторых гостиницах, - за них вы упла-тили, а реклама по миру пойдет. Будто за халявными тапками в Париж теперь всё рванут.
      Бим, перед тем, как зашмыгнуть в гостиничную дверь, заглянул за угол, ворвался в магазин, растолкал прилавочный народ, и купил себе литр пива. Это меньше минимума. Все удивились.
      - Это мне на утро, - примиренчески сказал он, - в шведский стол та-кого добра не включат.
      Точно, не включили в шведский стол пива. Но: за отдельную плату было и пиво, и вино, и прочие напитки.
      ПЛЮС ПАРИЖУ!
      
      ***
      
      Итак, Бим всегда спит голым. 1/2 Эктов про это уже писал. Кажется, роман называется "За гвоздями в Европу"... Хотя, блин, какой это роман - так себе солянка и обман зрения. Все в Угадайке плюют на этот ро-ман... Пазлы какие-то... рваные, и читают его только потому, что меня знает полгорода и им любопытно, каким образом я там "ссу на Мрассу", и какого размера у меня член. Я тоже эти пазлы - надо же слово такое придумать - от слова пё... да ладно уж, - просто читал. От корки до кор-ки и несколько раз причём. Искал ложь и карандашом подчеркивал пре-увеличения. Конечно, там есть частица правды, потому что я ему по-дробно рассказывал, а он, сволочь, или кто он там, записывал всё в свой грёбаный диктофон. С членом он приврал. Член как член, ничего осо-бенного в нем нет. Я про член вообще ничего не диктовал. Всё это чи-стой воды выдумка из говнянного его пальца.
      Испорченный он, и гнусный тип, этот 1/2Эктов. Разве что не голу-бой; но ему до этого голубого только один шаг сделать. Спрошу как-нибудь при встрече честно. И объясню, что мне лучше видно, какой у меня член. Член у меня родной и мною горячо любимый, особенно по утрам, когда с просыпа встаёт, а там у него в книжонке - бумажный и приукрашенный. Вроде главного героя. Будто бы он мной руководил, а не моя голова...
      Потом приставал неоднократно: а как вот тут у вас было, а вот здесь это ты пёркнул, или это был Порфирий, или он изначально ос-лышался?
      У него диктофон какой-то хлипкий, постоянно барахлит, а про Па-риж у него вообще все записи пропали. А Малеха, надо сказать честно, мои записи все прослушал - я ему скидывал всё в ноутбук - а потом, поняв, что там про него нет ни одного хорошего слова - а мы с Бимом про него немало правдивых слов сказали - всё вычистил, думая, что я забуду. А у меня память о-го-го! Даже Бим удивляется. А ларчик тут простой. Я гляжу на фотографии - а их немеряно - и тут же всё слово в слово будто оживает и просыпается.
      Бим вспомнил о том, что мозг человека заполнен всего на пять про-центов и то в основном лежит на дне, а если покопаться, то и найдёшь. А остальное как бы в оперативке - всё, что нужно ежедневно пользовать. Для вскопки дна, то есть, чтобы поднять давнюю муть, для этого надо иметь только ключ, а вместо ключа существуют фотографии. Вот так вот.
      Короче, я не стал Эктову повторно диктовать. Пусть обходится, как знает. Потому он на Мюнхене всё и закончил. Придумать-то с нуля не-легко, а память у него никудышная. Он, вообще-то так и сделал. Оста-новился на полпути. И никакой связи, никакого общего смысла. Одни намёки, слезы, мат, завывания по собственной гениальности. Мог бы гениальность засунуть в жопу, подтереться сиренью, и... поделиться, кстати, должен был плодами гениальности. А бабки поровну поделить на четверых.
      Хотя, что делать с Малёхой? Может на троих? В смысле: тоже, что ли, равную долю выделить, или пусть всей семьей одной долей обходят-ся?
      А если начать делить на техсовещании, то Ксаня сто процентов впе-ред, что тоже завопит: "Малеха такой же член путешествия, как и мы, ему тоже полагаются роялти".
      То да сё. А ещё: "Зачем его унижать, он хоть и молодой, а тоже свою долю в литературу внёс..."
      Хотя, какая это литература! Так себе - воспоминалки. Мемуарная ветошь.
      А ведь и за эту ветошь денег отвалили. Накинулись издательства - началось с "Альтернативы", а потом подхватили другие, и отвалили деньжищ столько, что он тут же втрое увеличил квартиру. Сволочь этот 1/2Эктов. Вся слава и позор ему, а нам хрен с редькой. - Поживайте как можете, граждане, а он, типа мол, уже закончил. А сюжет откуда? Разве не мы своей шкурой отрабатывали этот сюжет? А этот тем временем губил бумагу и наполнял мегабайтами компьютер. Да идёт он в... далё-кую Далёкку пусть идёт!
      Спрашивает: а с бабами ты привирал, или это было на самом деле? Негритяночку имели, или нет? Он же не знает точно - что я делал с "то-гушкой" - ну, негритянкой из Того, в туалете - жизнь я свою ей расска-зывал на русском языке, или рылся в кошельке, чтобы полностью запла-тить за весь прейскурант.
      А Бим что делал в номере целый день, пока я по Парижу один бро-дил и рисковал жизнью? Что, за живое взяло? Ага! Так я вот всё взял и на тарелочку перед ним выложил. Как же! Дожидайся! Бабки покажи, потом поговорим.
      Короче, были у нас свои тайны, и никогда этому Эктову всего не узнать.
      И так далее. Вранья в его книжке не пересчитать. Крокодилы какие-то. Какие, к черту, крокодилы в Париже!
      Хотя кое-где славненько прописаны наши похождения. Местами я даже горд за себя, а Бима бы я прописал ещё больше. И всем он раздал по полной. Всё как есть, без особых прикрас. Хотя нет, преувеличил, будто в лупе... и подкрасил ярче. Это с его слов, а "похищнее" - это мое определение, так оно вернее. Ксан Иваныч, дак тот сказал прямо: "Не буду я этот его грёбаный роман читать, даже и не уговаривайте... и Ма-лехе своему запрещу".
      Угадайкины полки валятся с такой книги.
      Ага, запретит он! Войной пошла коса на камень.
      Хотя сначала всё было ровно наоборот. Интересовались поначалу все. Даже я. Хотя, отвлёкся, с чего я начал?
      ... А-а, вот.
      
      ***
      
      Собственно, ляжек у Бима нет. Поскольку и ноги у Бима - только одно название. Кряхтелки, а не ноги. Что это за ноги и мышцы у пре-имущественно сидящего человека, ежедневно пьющего пиво в неимо-верном количестве, до полного усрача, когда к концу дня и эти, так называемые ноги уже не ходят, а переставляются по необходимости не-упаденья.
      Да, Бим поскорее хотел вернуться в гостиницу, чтобы наконец-то отдохнуть от невообразимых ежедневных гонок. Но сначала нужно бы-ло отдать дань Парижу и возложить к какому-нибудь серьёзному памятнику венок от Сибири.
      А ещё он мечтал посидеть на Пеньке под Эйфелем, который он вез с собой специально для этой цели, и сфотографироваться с ним в обнимку.
      Бим за первый день прогулки облапил не один фонарный столб, па-ру раз намеревался блевануть в самых известных местах. На фотографи-ях этого вечера Бим выглыдит расплывчатым облаком. Грех это фото-графа или нечаянно сфотографированная параллельная Суть Бима, никто не знает.
      На Пигали от Бима последовало первое предупреждение: если сей-час, - дескать, - не остановимся и не выпьем пива, то он блеванёт прямо на асфальт.
      А в Париже асфальта больше, чем тротуарной плитки и булыжника. Так что многие мечтатели ошибаются, когда говорят, что хотят париж-ский булыжник потоптать. Его типа, мол, разные известные личности топтали, и они тоже хотят приобщиться к знаменитым следам.
      Через полминуты у Мулен-Ружа (а это тоже на Пигали): "Я вижу лавку!" - орёт.
      Вон там вон хорошая лавочка, дескать, на аллее пристроена. Если не передохнем чуть-чуть, дескать, то он дальше не пойдет. Пугает: сами идите, мол, а он останется. Доберётся как-нибудь до дому сам.
      Мы с Ксан Иванычем переглянулись. И тут Ксан Иваныч лукаво блеснул глазом, что означало: сейчас мы его (Бима) испытаем на проч-ность:
      - А что, Сергеич, давай так поступим. Мы приехали сюда, чтобы по-смотреть Париж, а не тебя в обнимку с бомжами, - а так оно и было, - а если ты будешь молить пива на каждом шагу и нас шантажировать, то мы Париж не посмотрим. Правильно, Кирюха?
      Естественно, что я подтвердил.
      - Так вот, если хочешь, - продолжил Клинов, - то оставайся тут и иди дальше своим ходом, пей своё пиво сколько влезет, а мы с Кирюхой пойдем по своему...
      Ксаня хотел рассказать про свой маршрут. Но Бим прервал его.
      - Сосать! - громко выкрикнул он так, - а мы шли по зебре в этот момент, - что вся идущая толпа вскинулась на нас, как на идиотов, а девочка в юбчонке, что шла впереди, подскочила на месте, останови-лась, обернулась и уставилась на Порфирия.
      - Я требую от них продолжения разговора! - сказал Бим француз-ской девочке и ткнул в нас пальцем. А девочка, видать, такая же горе-путешественница, что и мы, только женского рода, и, судя по миндаль-ным глазам и верёвочной причёске, не русская.
      Девочка отвернулась, не пожелав сосания. Удостоила нас только беглым взглядом, фыркнула и не стала знакомиться с Бимом. Вынула молча свой фотоаппарат, презрительно - одним взглядом - на расстоя-нии оценила мой, и стала своим дорогим фотоаппаратом вертеть и обе-зьянничать перед другими, пёстрыми людьми. Там куча бульварных фо-тографов собралась. А она вертит и вертит, будто профессионалка. Вот, мол, какой у меня агрегат - не то что ваши допотопные мыльницы.
      Мы уже перешли и стали в ось бульвара.
      - Я сейчас пофотографирую тут, а вы можете начинать переговоры. - Это сказал я. А товарищи отошли ругаться.
      Я сфотографировал Мулен Руж снизу, шмыгнул и успел снять с се-редины перекрестка, вернулся на аллею и поднял камеру над головой. Потом снял с нижней точки, стараясь, чтобы в кадр максимально попало то, что можно было разглядеть под юбкой девчонки-обезьянки. Она вы-числила, что я занят не совсем достойным делом и стала отмахиваться. Кыш, типа. Погрозила пальцем. Показала на полицейского: сейчас он тебя! вмешиваешься в частную жизнь, пристаёшь без моего согласия. Я отмаячил, что всё, мол, нормально, достоинства не ущербляю, а делаю художественный снимок. Потом приблизился к ней, жестами пояснил - чего от неё хочу - её крупный план с фонарем - она согласилась, гово-рит - давай, но только один раз, а потом мотай отсюда. Я сфотал ти-хонько серию - в движении. Когда фотаешь один раз, как правило, объ-ект моргает, а если семь подряд, то можно выбрать, хотя с худшим каче-ством.
       А она - типа в обмен - направила на меня свой аппарат, а я был на фоне мельницы.
       Стены мельницы покрашены в малиновастенькое бордо - примерно так, как какой-то древний императорско-киевский юнкерский лицей, симулирующий перевязь драгуна или какого-то кренделя на коне. - Так оно и было всегда с цветом, - говорят истинные аборигены. А крылья ветряка вроде бы и не вертятся. А может, и вертятся, но только вечером. У них тоже экономия.
      - Штаны снять? Я сниму. Хочешь? - спросил я девочку жестами. Если бы она сказала "да", то я, не смущаясь, тут же снял бы. Но она ска-зала "нет". Постеснялась, видишь ли. А когда я уходил, она повертела пальцем у головы и сказала, повергнув меня в шок, на слегка ломаном русском: "Такой пожилой, а этакий дурак".
       - Ого, - думаю, - нарвался на русскую барышню с миндалём - вид-но восток в зачатии всё-таки поучаствовал, и в дворянских традициях воспитанную. Надо же, и сколь же их тут таких хитрых, перекрашен-ных?
      Нужной колкости для мгновенного ответа не нашлось.
      - А я русско-египетскую мамзелю видел, - сказал я друзьям. Но впечатления этим не произвел. Друзья были шибко заняты междоусоб-ными разборками.
      - Я тут Бима уговорил, - выдавил Ксан Иваныч, проведя диплома-тию, - он согласен пойти дальше, но только до первой пивной точки. Так договорились, и я согласился. Ты тоже соглашайся.
      - И проституточек не забыть! - скромно, но уверенно добавил анти-герой дня. Он в каждом городе Европы, где мы останавливались, хочет выибсти по одной аборигенке, но пока что-то всё не вытанцовывалось. А проехали уже полмаршрута.
      - А ты с проститутками уже знакомился вон там.
      Ксан Иваныч показал наискосок через перекресток, за вереск и каш-таны, где мы совсем недавно проходили и глазели в стекла. Там Бим сфотографировался в витрине, где была нарисована удивительно краси-вая, просто удивительной скульптурности жопка - даже лучше, чем у моей молоденькой подружки и фаворитки Даши. В кадре так и есть. Меня не видно, так как я уткнулся в фотоаппарат, наводя резкость на пустоту, а Бим, вертясь рядом, устроился правильно и пропечатался в попе, в самом красивом месте попы, а попа - вау! - повторяю: каких ещё поискать.
      Я так думаю, это была попа русской красавицы и модели. Француз-ские попы, не говоря уж про их... если ласково, то киски... короче, эти самые французские "киски" гораздо страшнее наших родных. Не верите, зайдите в Интернет. Там золотой крест торчит в жопе ужасной, хоть и юной монашенки и надпись по-французски: "Господь терпел и нам ве-лел". Русские до такой крутизны безнравственности не догадаются. А волосня там такая свислая, будто в этом порномонастыре псевдомона-шки с рождения не пользуются бритвой. Будто им там причёски на лобке специально выращивают для порнофотографии.
      Действительно, что нашли в древнем с виду Порфирии проститутки - непонятно, но облепляли они его так густо, как мухи садятся на говно. Бим, если это прочтет, - непременно обидится. А может, наоборот, воз-гордится. Бима в этом смысле понять сложно. Он будет прославляться на любой основе.
      - Это были проститутки? А я и не понял, - расстроился Бим, - эх, проституточки мои, проституточки. - И шатнулся в сторону этих плат-ных тварей, - мужики, я сейчас вернусь.
      Хотя может быть они и не твари вовсе, а приличные девочки, сту-дентки, или стервозы ибн Ливия, или просто такая выгодная работа: мое тело, что хочу, то с ним и делаю. Или французское правительство их специально собирает в этом месте для привлечения клиентуры. В эти заведения, стриптизы, шоу-балеты, фолибержеры разные, кабаре вы-страиваются огромные очереди, аж начиная от третьих по счёту домов.
      - Пойду с ними полюбезничаю, - добавил Бим к сказанному, уже на ходу. Качнулся и поддёрнул сумку ближе к телу.
      - Стоять!
      Теперь уже кричит Клинов. И снова толпа вперила глазья в нашу тургруппу.
      - Порфирий, ёбс твою мать, - укоризненно и вежливо - если это про интонацию, а не про текст, продолжил Ксан Иваныч, - ты же, бельдюга такой, только что клялся в усталости, а сам опять... Вот зачем, блЪ, а, опять начинаешь?
      Ксаня нагрелся как спираль пятидесятиваттной лампочки, и Бим поднял руки вверх. Он сдался, он подчинился товариществу, покорился большинству и оттого возгордился. Даже из минусов можно сделать плюс. Для этого нужно заполучить два минуса и сконструировать из них крестик.
      - Я так, я это... я для куражу. Вы же тоже куражитесь... иногда. Так? Мы сюда зачем ехали? Чтобы по струнке ходить?
      - Я! Никогда! - грозно отреагировал Ксаня, - не жужжи: для кура-жу, жужужу. БлЪ! Мы в чужой стране!
      Ксаня смертельно боится сочетания этих двух слов.
      - А если ты в чужой стране, а мы в чужой стране, и если так будешь себя вести, то гуляй один, а нам твоя дальнейшая жизнь не интересна. Не хватало, чтобы мы тебя из полиции вытаскивали...
      Бим уткнул голову в асфальт как страус в песок: он, кажется, просто посмеивался над Ксашиной горячностью и его надуманными страхами. Биму везде хорошо, особенно, если он с наполненным бурдюком. С пи-вом он герой. Без пива - беспомощный, бедный, обиженный судьбой ребенок. Он поддел сандалией бумажку.
      - Ты же сам грозился, - продолжил Ксан Иваныч, проследив траек-торию бумажкиного полета, это мгновенно навело его на мысль о возду-хоплавании, - вот ты вот так: приеду, мол, в Париж, беру билет на само-лет и уезжаю нахер. Говорил так? Вспоминай, говорил?
      - Ну, говорил. Только не нахер, а по-женски... в пим дырявый, плиз...
      - Правильно, говорил в Праге, и в Люцерне говорил, и в Карловых Варах заявлял, и в Регенсбурге...
      - А мы разве были в Регенсбурге? - это подшутил Бим.
      - Пошел в свой продранный валенок! - Ксаня не удостоил просран-ный так же, как Карловы Вары, Регенсбург и прямой вопрос Бима вни-манием, - в Мюнхене дак вообще нахер разосрался. Кого? Нас хотел испугать? На колени поставить, шантажировать вздумал? Вот подумай, может, та самая пора пришла? А нам с Кирюхой похеру. Правильно, Кирюха?
      Ксаня повернулся ко мне, а я пожал плечами и ухмыльнулся: что мне - предоставляется выбор с кем ссориться, а кому жопу подлизать?
      - Короче, покупай самолет и уёбывай в свою Россию... - сказал Кса-ня Биму, не дождавшись от меня ни ответа, ни поддержки. И добавил: "в Обдель-Нахер свой".
      И сам испугался своих же слов. Зачем тогда обострял? Ксан Иваныч вдруг онемел и плюнул в сторону: "Вот! Я кончил".
      И я кончил.
      Я кончил считать - сколько раз Ксаня пошлёт в Обдель-Нахер Би-ма. Получилось десять Обдель-нахеров, а ещё пять раз послали в Пизу... Все десять мужских и пять женских органов я пропускаю - достаточно раза - потому что это об одном и том же, только на разный лад.
      Ксан Иваныч просто не умеет компактно оформлять свои мысли. Потому, что он категорический поэт архитектуры и славный по большо-му счёту человек.
      И заранее знает, что если даже в усмерть перессорится с Бимом, и что, если бы у него в этот момент было бы ружье на один патрон, то он всадил бы в Бима пять пуль, не брезгуя каждый раз перезаряжаться и клацать затвором, а потом бы стукнул ещё прикладом, чтобы не видеть эту проклятую рожу, то...
      ...То не пройдет и десяти дней, как он снова будет целоваться с Би-мом, пить по вечерам с ним пиво и виски с коньяком в пропорции 1/1, проигрывать в казино деньги и строить планы на совместную поездку в следующем сезоне и...
      ...И вообще он любит Бима, прощает все его недостатки и...
      ...И, если Бим был бы женщиной, то он женился бы на Биме.
      Тут у меня проявились слёзы, потому, что я сам люблю Сашу, и люблю Бима со всем его поносом и защищаю и, идя рядом, или как на минном поле - след в след, оберегаю его в пьяном виде, разнимаю с фонарями, оградами, лавками, отдираю от мусорных контейнеров, под-нимаю с газонов, бордюров, перетаскиваю через шлагбаумы, стаскиваю с рельс, мирю с полицейскими, перевожу болтовню бомжей, знакомлю с девками, ищу для него туалеты, стою на стрёме в обоссываемых им уг-лах, слежу за маршрутом как настоящий гид или Катька-навигаторша, раскуриваю для него его же трубки, ношу его сумки с пивом для утра и...
      - ...А в трезвом виде лучше Бима нет человека. - Так бы я сказал врагам Бима.
      А вот и Бим опять.
      - Ладно, Ксаня, успокойся, - сказал Бим, - будем делать по плану. Главное - не волнуйся. Ты нам брат или кто?
      Ксан Иваныч не ответил брату, озадачился на "кто", словом серьёз-но озаботился своим местом в коллективе. - Может, и брат.
      И мы, может, - его, конечно, братья, но не самые родные и не самые вежливые и не самые отзывчивые и тонкие... А сколько раз мы оставляли Иваныча с сынишкой, Малёхой то есть, наедине нахер! Иваныч этого нам до сих пор простить не может... С другой стороны мы - верные, и плывём в одной рваной резиновой лодчонке.
      - Сейчас по твоему плану станем жить, Ксан Иваныч. Кирюха, тебе нравится его план?
      Противный Бим тут открыто лизоблюдничает, но... кошке любое молочко приятно, особенно если до того напинать ей морду.
      - Мне нравится не наш план, а мне вообще просто нравится в Пари-же, - сказал я в отместку всем, - пойдёмте уж, пойдем туда, где мы ещё не были.
      А не были мы во многих местах. Таких мест, где мы не были, было в сотню раз больше, чем тех, которые мы посетили, сфотографировали и ощупали.
      Стоит ли говорить, что Бим по дороге домой нажрался, хотя внешне пили вроде бы поровну. Но Бим иногда отлучался на сторону.
      Отлучался он ровно настолько, чтобы замахнуть кружак.
      Так быстро, как Бим, пить никто не может. Даже Ксаня. И заприме-тить все Бимовские отлучки - это всё равно, что рыбу в мутной воде раз-глядеть и поймать её щепоткой.
      Пока мы снимали красоты Парижа, Бим - под видом посмотреть красоты в другом месте - плавал вразмашку до магазинов. И, надо же! находил там с ними - бог мой, разве это возможно - общий язык.
      У Бима есть козырь и ключ. BIR - простое, красивое, короткое, яс-ное слово в любой стране! Улыбка, пьяная непосредственность, замашки шута - и незнакомый человек на некоторое, правда на короткое время - лучший друг Бима.
      
      ***
      
      ...В Люксембургском саду у нас уже было красное вино и открытая банка с маринованной селедкой, которую мы везли аж с Плато Дефанса, изредка вылавливая отдельных особей за хвостики и глотая их особен-ным волендамским способом. Потому нас принимали за голландских идиотов и не били в морду. Так как соседей не принято бить.
      А ближайший туалет был за ближайшим каштаном на газоне. Инте-ресно, тут были слеживые камеры, или нет?
      На воротах и по центральным аллеям точно были, а что специально на русских нужно ставить камеры - ещё и между деревьями - французам невдомек, потому как они люди порядочные и ко всем извращениям русо туристо не приспособились.
      И мы самые последние, абсолютно неарестованными, не закованны-ми в кандалы и наручники, тихо, будто шептуны, выпущенные из пре-красного лона Карменситы, смирно выслушав все инструкции охранни-ка-полицейского Паралиса, по очереди будем уходить из славного Люк-сембургского сада. И даже не удосужимся пройти для просмотра даль-него конца. Что прекрасного и достопримечательного можно узреть в перспективной дали крошечно-ладошечного - нехай знаменитого - Люксембургского сада? Как что, а вдруг тут фланировал когда-то Каза-нова? Как этот великий плут, мошенник, любовник всего, что движется и имеет по две сиськи, мог не заметить всех прелестей Люксембургского сада? Что, тяжело ему было на время покинуть свою грёбаную и ра-зящую йодом Венецию...
      - Бим, кто был раньше, Казанова, Венеция, или Люксембургский сад?
      - Почем я знаю, - сказал Бим, - а зачем тебе это?
      - Хватит фуйню пороть, - прикрикнул генерал, вон нам ваш Пара-лис уже намекнул, что наше русское время уже вышло. Ни одного ино-странного человека в саду уже нет. Все нормальные туристы по ихнему европейскому времени живут.
      Мы посмотрели по сторонам, взглянули в небо. Что за чёрт! Ещё светло, а сад уже под замок запирают. Чего там охранять?
      Ксан Иваныч выскребся первым и ждал нас с Бимом на выходе, опершись о решётчатую ограду, и поглядывал на свои грёбаные часы, купленные в европейском Люцерне за шенгенские бабки. Мы с Бимом полили куст можжевельника и выползли тоже: "Спасибо, стражник Па-ралис, за твою нарошную слепоту".
      
      Зачем Ксан Иваныч нас сюда привел? Зачем вставил в свой план? Лучше бы сводил в Сорбонну. Там промелькнули симпотные развалины древней часовенки и, может, именно отсюда начинали своё плавание студенты-ваганты. Вообще, Люксембургский сад - это так себе - одно звучное название, за которым стандарт и пустота. Деревья как везде, песок и гравий как везде - могли бы и плиточку разложить - но нет, па-рижане оставили сад в неприкосновенности, в таком виде, в каком он бы тогда. А когда было это тогда, знают только сами парижане, если они, конечно, послушные, с записными книжонками и ведомые экскурсово-дом.
      А вино в этом саду не принято пить. Тем более - раскладывать се-ледку по лавкам и из салфеток изображать тарелки. Мы были, вероятно, первыми в мире, кто, наплюя на вывешенные запрещения, расположился на скамейках знаменитого этого сада со своим, правда, французским вином. И жуткая гордость оттого распирает. Мы неплохо шифровались. Ни один надзирающий не смог, или не захотел нас поймать на преступ-лении против нравственности. Может, посмеивались, глядя в монитор-чики, но не подходили, или поглядывали издали, притворяясь, будто сор метут шваберками: зачем им лишние проблемы?
      А скульптурки там, как и везде по всей Европе: Апполончики, Амурчики, Психейчики, королики разные, герцогиньки с принцессками, фавориточки с пидорасиками под ручку. Хоть бы музыку включили. Но нет ничего. Зайчиков нет, кузнечиков нет, птичек тоже нет. Словом, со-ловейчики и прочая живность в Парижах (по причине присутствия шум-ных и выпивающих русских вроде нас) там не живут.
      
      ***
      
      На шикарных ступенях Дефанса, ведущих в небо, также расклады-вались то же красное домашне-французское вино и та же селедка; но то было с дождливого утра, когда банка была ещё полной и мокрые хвосты свисали с краев.
      Там Бим с Сашей почти что целовались взасос и объяснялись друг другу в вечной дружбе. Бим скалил в облака знаменитые свои жёлтые зубы, Клинов дурацки хохотал, странно улыбался и подмигивал обла-кам, которые готовы были всплакнуть дождичком от умиления. А я их фотографировал и находил декорации великолепными, а сцену поэтич-ной.
      Кадры были, действительно, классными, и потому по приезду не-медля попали в Интернет.
      
      Это была наша вторая точка - из важных, нужных и гордых - в Па-риже.
      Но за толерантностью и ... как это... когда всё по порядку... забыл... а-а-а, хронология, мать её ити, такой цели у меня нет.
      Как бы краткий журналистский отчет. 1/2Эктов тут бы развез на но-вый роман. А так мы быстренько пробежались, отметились пивком и мигом ускользнули в следующую главу. Или в повесть. Или туда, где нам Варвара Тимофеевна успела намекнуть, что кроме Лувра и Египта есть ещё другие пирамиды. И где они есть? Кто бы мог подумать! А стоят они в самом что ни на есть центре Сибири, почти там, где мы живем. Называется эта местность... Да, ладно с этой местностью! Ладно, что девятнадцатый век, перед самой революцией. Охрен, охрен! Нет, всё-таки назову этот уголок: "Таёжный Притон". Вот так название! Не ошибка ли? Может "затон"?
      И прозвучало оно громом небесным в Лувре, в самом великолепном Лувре, где раньше, кроме вшей и тараканов, жили короли и трахали в мансардах и за статуйками фрейлин с подлинными фамилиями. В Лувре, где вокруг новехонькой пирамиды налита вода, где вечерами солнце бросает на стекла и структуры такие фотографические спецэффекты, что даже сам Пей не предполагал этого. Пей, Пей, просто пей. Пей, пой и мочи ноги в бассейне, загляни в пирамидку, найди там память о Дэне Брауне... Что он там закопал? Память о святом Граале?
      
      ***
      
      А под кладбищем если что: под кладбищем - то, что мелькнуло в начале, - Бим подразумевает Париж. "Европа это кладбище истории" - сказал какой-то умный человек, а Париж - это кладбище кладбищ. Бим в эту формулу свято верит.
      
      ***
      
      В Центре Жоржа Помпиду никто из нас ничего не пил. Это удиви-тельно и тянет на масонскую медаль.
      Бим, заложа руки за спину, оглядел окрестности, сфоткался со ста-рым англичанином, пощупал трубы и конструкции Центра и, сказав од-но-единственное слово, - "шкилет!" - пошел глядеть на кинетические скульптуры Жана Тэнгли в бассейне Стравинского.
      И, вроде бы, швырял в скульптурок сигаретами. И, вроде бы, даже попал в железную плавающую шляпу.
      - Ух, ты, - сказал он, - наконец-то что-то полезное в Париже уви-дел.
      
      ***
      
      Боже, как я люблю Францию! Как минимум ту Францию, которую мы пропахали, даже включая нелепый Лилль, где мы всего то и успели, что заблудиться, в каком-то масюсеньком кафе поговорить на пальцах о футболе, в другом наскоро перекусить и отметить о грязи периферийного долгостроя. А уж как за три ночёвки и целых четыре световых дня пешего хождения не суметь полюбить Париж? Нет, без спору - я-то уж точно - полюбил и город, и - умозрительно - его людей, с которыми толком не удалось даже поговорить.
      А как плотно и как непритязательно, не спрашивая разрешения, Порфирий вписался во Францию со всеми своими ухмылочками, напо-минающими кривые улицы Монмартра, забавами с пивком, грозящими дорогостоящим заграничным коматозом, с показным равнодушием к великому городу и высшим наплевательством к самому себе!
      Великий город - кладбище кладбищ - поглотил Порфирия, как ма-ленького, но своего в доску человечка. А, может, это Бим проглотил Па-риж и чуть не умер на скамейке в Лувре, как иностранный бомж, как голодный мэн, который просил кусочек хлеба, а ему подсунули сначала тарелищу сладких круассанов, а потом прелестную девочку Фаби: прав-да, одну на четверых.
      ***
      
      
      
      
      
      
      
      
      РАССКАЗЫ ИЗ СБОРНИКА ПРОДЕЛКИ ДАДЫ КИГЯНА
      
      
      
      
      
      ДАДА КИГЯН, ГРУНЬКА И ЕЁ МАМА ОЛЕСЯ
      
       а YY с половиной года до знакомства с Дашкой и Жуль-кой, Кирьян Егорович закончил, кончил, довершил, довёл до конца, про-вёл жирную черту, разорвал, изодрал отношения, связи милые, грубые, всякие любовные касательства с Олесей, Олесей, Олесей, летящей в поднебесье Олесей, Олесей, Олесей.
      
      ♫♫♫
      
      Олеся любезная 1/2Туземского подружка молоденькая женщинка девушка первое впечатление барышня красна девица с прекрасной ду-шой и телом и талии и бедра нимфы с гладкой как ярко розовый от-блеск утреннего солнца на флуоресцирующей сетчатке дорожного пре-дупреждающего знака жаль не сообщившего о превратностях ходьбы на подмёрзшем асфальте с инеем на лунках выбоин девочка упала и проснулась по дороге в школу взламывая каблучком тонкую стекляшку льда как результат физического воздействия низкой температуры и пре-вращения лужи в не начавшийся запоздалый ледоход вот-вот тронется студёная полувода бугристая вздыбленная осколками-корочкой полу-метровой худобы над Вонь-рекой взорванной на днях агентами МЧС у Неважнецкого моста, видимого с ладони Прибрежной улицы на фоне апрельского жемчужно-серого с многообещающими оттенками рако-винного перламутра в окружении высокого берега вырезанного из неба штрих-бора который при приближенном рассмотрении оказывается всего-то навсего палевыми тополями на дальней стороне реки с камени-стым берегом окраса сенбернара или сеттера или английского дога с одной тысячей борзых с проплешинами в итоге одного но огромного но одного далматинца синонима случайно не растаявшего белого, а какого ещё другого снега, в окружении чёрной с прошлого года весны в оврагах и в лощинах пропалённых стрижеными вениками карагача на самом бледном оттенке фиолетового спектра в каталоге Тиккуриллы с картонками выкрасок можно встать рано и сфотографировать запечатлеть оцифровать и немедленно сунуть в фото-мэйл ждущий тебя на пьедестале в топе "сто лучших фото" в интернете нет ничего приятней как встать спозаранку с трубчонкой набитой доверху "капитаном Блэком" и курить курить курить у приоткрытой щели пластмассового окна для вентиляции не приспособленного и сочинять текст будто специально для гениального Романа Карцева. Жаль, теперь его дом в раю.
      
      ♫♫♫
      
      Чёрт побери, тяжело по правилам раскуривать трубку, набитую в три операции, приходится расширять железной приладкой дырочку лёгкой наркотической дури - мать этой вздорной поэзии надобно шлёпнуть пулькой, порохом набитой, чтобы дождаться результата - как вспыхнет вдруг лист табачный ярким пламенем любви загорелось первое знакомство с Олесей - всё той же девочки-женщины любезной 1/2Туземскому сердцу подружки, проснувшейся где-то спозаранку, недалече, может в километре или за смежной стеной женщиной с ребёнком, даже не с настоящей девочкой, а малым зверьком, птичкой, несмышлёнышем, плачущей игрушечными слёзками, затухает трубка, уставшая постоянно булькать воздушно-слюнявым зазором и игнорировать столь длинные поэтические навороты зелёными бруньками грамматического сервиса.
      
      ♫♫♫
      
      
      Девочка эта, ранее упомянутая в тексте с минимумом запятых - суть Олесина дочка, родившаяся через три года после окончания Олесей школы.
      Лучше бы, чтобы девочка родилась сразу после окончания этого за-ведения; но, увы, этого не случилось, и, к радости Чена Джу, не придётся теперь объясняться с читателем и с самой Грунькой через десятки лет, насколько целомудренной и правильной школьницей была дочина мама. Ну, просто эталон девственности и противообразец никуда не годной юношеской нравственности, привезённой из далёких Америк, буйно процветающей на ниве летающего по земному шару империалистиче-ского менталитета!
      О, чёрт! Как длинно. Но, зато как понятно всякому русскому чело-веку, даже олигарху! Даже волку зазорному, и, тем более, человеку ав-торитетному.
      И к этому треклятому менталитету мы бежим навстречу? Встречаем в аэропортах, тащим домой, торопимся покалечить родину, своих и со-седских детей, рвёмся заменить искренние чувства зарубежной продаж-ностью, нашу доброту и щедрость - берлинским скряжничеством, борщи и бабушкины пирожки меняем на гамбургеры, в блины вставляем ар-гентинские буритосы, сибирские пельмени пичкаем сосисками, нарезан-ными из сизых курочек Буша? Чёрт, чёрт. Черта, конец русской цивили-зации! И очередной копец короткой русской литературе. Всё оттуда, всё из этой прославленной Америки, надутой как пузырь и разнаряженной в одежды голого короля.
      
      ♫♫♫
      
      Эта девочка, названная родителями Олеси и с согласия самой мате-ри Грунькой, или Грушенькой - по обстоятельствам любви и настрое-ния, настолько наивна и простодушна, что на расспросы отца она, не задумываясь о последствиях, "сдавала" мамку со всеми потрохами, за-гулявшую вдруг от отвратительного одиночества при здравствующем муже. А также, картавя язычком, Груня запросто и не единожды выда-вала хитрому своему папаше - разведчику и провокатору, подпольную кличку Кирьяна Егоровича. Благодаря уловкам матери и славного, но чужого мужика, Грунька затягивала себя, и, получается, что чуть ли ни с пелёнок, в хитроумные истории человеческих измен. Какое же бле-стящее будущее после такой ранней учёбы ждало ребёнка впереди!
      После этаких лаконичных, но поддающихся психической расшиф-ровке Грунькиных докладов, настоящему Папаше не составило бы осо-бого труда выследить место встреч соперника и разлучника с его женой и, при случае, прижать его к законной стенке расплаты.
      Но, слава богу, существует и эффективно работает спасительная ча-стица "БЫ"! Предательства Груньки совершались всегда уже после со-вершенных преступлений, а не до того. Поэтому шкура Кирьяна Егоро-вича долго оставалась в целостности. Его лицо краснело вовсе не от стыда, а от счастья общения с милой Олесей. На какой-нибудь безопас-ной территории любви. А вовсе даже не на болоте, куда ходят разные безымянные охотники, и где по велению грубоватых писателей разби-ваются сердца наивных колдуний.
      Грушенька едва научилась складывать слова из звуков, а до подо-бия предложений ещё не дошло. Это в определённой степени помогало любовной паре пребывать в тайных сношениях.
      И звали этого дяденьку - нового мамкиного друга, и даже не колле-гу по учительской деятельности, а случайного встречного в кафе - по мановению Грунькиного волшебного язычка-палочки по французски скромно: "Дада Кигян".
      От "дядя Кирьян".
      Мама на многочисленные встречи с Дадой Кигяном, в случае, если не была запланирована постель, как правило, брала с собой молчунью Груньку. Таким образом, Олеся убивала двух зайцев: прогуливала Груньку - все равно её надо прогуливать на улице, и общалась с пред-ставителем мужского пола, что в её возрасте являлось хоть и худым, но, все же, какой-то пилюлей от излишнего квартирного сердцестрадания и от заскорузлого, старорежимного, искусственного уничижения плоти.
      Грунька до поры честно, но далеко не бескорыстно играла роль ис-правного, но все-таки конфетами подкупного Алиби. И, к слову, если не сказать большего, она искренне подружилась с непроизвольно продава-емым ею же Дадой Кигяном.
      Из-за участившихся встреч с Дадой Кигяном Грушка не понимала при этом: так кто же, кто же из двух дядей - один из которых - родной по крови отец, но злой домашний крикун, околоточный полицмейстер и раз в полгода рукоприкладчик, или этот второй, пришлый со стороны дядька, - добрый и весёлый, с рыжей щетиноподобной причёской на подбородке, но совсем не похожей на латинскую букву "W", что, разу-меется, больше бы соответствовало его вновь приобретённому француз-скому имени с лёгкой руки Груньки... Та-ак, а кто же, кто являлся в этом периоде её начинающейся и пока-что плохо осознаваемой жизни более главным мужчиной?
      
      Слово "мама" Грунька знала на отлично, "папу" Груня выучила ещё весьма слабо: папа приходил домой редко. Это не мешало ей лю-бить отца. Грунька кидалась на него в коридоре с душераздирающим воплем, словно не научившийся за миллион лет разговаривать член питекантропского сообщества.
      Словосочетание "да-да ки-гян", не в пример слову "папа", уже че-рез несколько попыток произношения этакого, для её возраста слишком сложного слогосочетания, - и, одновременно, новейшего имени Кирьяна Егоровича, - накрепко прилипло к её язычку, словно посажено оно бы-ло на мгновенный, лучший в мире нитроцеллюлозный клей "АГО", предназначенный для женитьбы навеки кож, стекла и пластмасс.
      Эх, кабы существовал такой же клей для любви!
      Началось со щупанья бороды.
      Оттого, что борода на ощупь оказалась не такой страшной, как по-думалось поначалу Груньке, возник доверительный контакт.
      - Бе-е-е! - проблеял Кирьян Егорович в романическом порыве, и породил Груньке "козу" из двух пальцев.
      - Бе! - скромно ответила Грунька, услышав произвольно вырвавше-еся из неё новое слово, и насторожилась. - Что же будет дальше?
      
      ♫♫♫
      
      Несколько коротких шагов в прошлое.
      - Это дядя Кирьян, - неосторожно сказала как-то мама Олеся. Что-то надо было изречь для Груньки.
      - Да да. Кы гян. - Сначала медленно, певуче и в сторону повторила Грунька в своей возрастной языковой интерпретации новые слова. При этом она крутилась вокруг своей оси и для безопасности держалась за мамкин палец.
      Олеся и Кирьян Егорович непроизвольно захохотали.
      - Дада Кигян, - я теперь тебя так буду называть, - сказала Олеська сквозь слёзы.
      - Пожалуйста, - сказал добрый дядька. Он в одноминутье из типич-ного, полубомжеватого вида настоящего русского волосатика, тогда ещё не писателя даже, превратился во франко-армянского гражданина, прописавшегося с какого-то ляда в центре Сибири. Но дядя был без золотой трости, следовательно, был он небогат и без излишней заносчивости. А также и без лишней стеснительности, так свойственной интеллигенции прошлого.
      - Да! Да! Ки! Гян! - дерзко и отрывисто возвопила Грунька, вызы-вающе глядя Кирьяну в глаза, - Кигян. Ки-Гян!
      - Ух, ты, ловко. Побуду тогда немного Кигяном. Ради Груньки.
      Кирьян Егорович влюбился в Груньку даже больше и ещё стреми-тельней, чем в её маму месяц назад, и потому пошёл на временные уступки. Решился он на смену имени не сразу.
      Но:
      - Разницы, в принципе, никакой... звучит, в принципе, похоже. Разве что немного по по-еревански". Бог с ним, - думал Кирьян Егшорович, - ребёнок же, через пять минут всё забудет.
      Но Кирьян Егорович сильно ошибался.
      - Дада Кигян, дада Кигян, - запела Грунька значительно позже, ко-гда дядя Кирьян уже совсем успокоился. Это гораздо больше, чем "при-близительно пять минут".
      Грунька подпрыгивала при каждом шаге, и при этом нудила "ки-гяна" - аж до самого конца аллеи. Обращала на себя внимание всех про-хожих. И Олесе, главе греховной троицы и соблюдающей инкогнито, пришлось одёрнуть Груньку.
      
      ♫♫♫
      
      - Дада Кигян! Бье, бье! - громко и уверенно выговорила Грунька уже на прощанье, стоя у лифта.
      Она показала Кирьяну свой вариант "козы" и потом изо всех силё-нок воткнула её махонькие рожки во внутреннюю часть Кирьяновского бедра, совсем рядом с... Если бы Кирьян Егорович был козой, то это ме-сто называлось бы выменем. Но Кирьян Егоровис был старым козлом.
      Вторым боданием Грунька попала уже туда, куда целилась понача-лу. Маленькие пальчики, на удивление Кирьяна Егоровича, от удара в эту отвердевшую по-козлиному часть тела даже не согнулись.
      - Оп! - сказал старичок скорей от неожиданности, чем от боли, и чуть подогнул коленки. От избытка такого доверия к собственной пер-соне он чуть ли не прослезился. Он потрепал Грунькины вьющиеся ку-черяшки. В двух точках из них образованы подобия косичек.
      - Славная девчушка, - сказал Кирьян Егорович.
      - Конечно.
      - Олеська, тебе повезло, у неё такие классные волосики. В отца, наверное.
      - Угадал.
      У Олеси, не в пример дочери, волосы почти как у танцовщиц элит-но-цыганских кровей.
      Обаятельные кучеряшки в природе случаются не так часто, как же-лалось Кирьяну Егоровичу. Ему удалось убедиться в этом только через несколько лет: на примере пленительной рыжеволосой девочки Даши Футуриной.
      Олеся немного обиделась. - А мои волосы тебе не нравятся?
      К нежностям Кирьян Егорович не привык, строя из себя чопорного графа. Но тут он потянулся к Олесе и наскоро чмокнул пульсирующий висок.
      - Не надо, Грунька всё видит, - произнесла Олеся. И сделала шаг в сторону.
      Подъехал лифт. Вышла гражданка сплюснутого вида. Подозритель-но окинула взором грешную троицу.
      Это была соседка по Олесиной площадке. Олеся мгновенно покрас-нела: " Здрасьте".
      Кирьян Егорович удостоил незнакомую тётушку кивком головы.
      
      Олеся с Грунькой зашли в кабину. Попрощались ещё раз. Тронулся лифт.
      Из шахты звучал перебивающий все звуки весёлый писк.
      - Дада Кигян! А-а-а! Бе-е!
      Грунька упорно рвалась назад, в козлячье стадо, возглавляемое Да-дой Кигяном.
      
      ♫♫♫
      
      Проснувшись на следующий день, как обычно раньше всех, Грунька для порядка слегка похныкала. Потом нашла за подушкой медвежонка. Прижала к себе. Глядя на красавицу мать, спящую как непорочная дева Мария после посещения её ангелом-имитатором, Грунька, словно утреннюю молитву, зашептала-запела: "Дада кигян, дада кигян".
      Кухня. Манная каша. Грунька в стуле на подложенной подушке. Грунька, эпизодически поперхиваясь, тренирует свой французско-китайский прононс. На все лады: "Дада Кхыгян, кхилян, кхигянь".
      Укладывая медвежонка спать, Грунька твердила то же самое. С каж-дым разом получалось все лучше, и всё чище. Для остальных это означает: беда приближается.
      Грунька явно готовилась "сдать" Кирьяна Егоровича с мамой в паре папе Серёже.
      Бабушка из этих новых внучкиных речей не поняла ничего.
      Дедушка, будучи мудрым милиционером на пенсии, заподозрил не-ладное: поползли рабочие ассоциации.
      Грунькина мама осознала: это конец её спокойствию. А, может быть, и того хуже. Шила, как известно, в мешке не утаить.
      
      ♫♫♫
      
      Олеся нервничает. Совсем расстроившись, звонит подружке.
      Та - тоже с филологическим образованием, оканчивали институт в одной группе. Только Юля осталась преподавателем ВУЗа. Она рассчитывала на диссертацию и соответствующее повышение в зарплате. Более патриотичная Олеся ринулась в школьное образование.
      Юля уже в курсе Кирьяна Егоровича, и понимает возникшие Олеси-ны проблемы. Эту внезапную, малообоснованную дружбу она не при-ветствует. Но и не мешает. Прикрывает и не болтает лишнего. Посмеи-вается. Изредка подкалывает за верхоглядство.
      - Наивная ты, Олеська, - говаривала она частенько лучшей подру-ге, - рискуешь, а не понятно ради чего. Подумай своей берёзовой го-ловой.
      - Он умный и добрый человек.
      Недоверчиво: "Ну да? А не хитрый?"
      Олеся сопротивляется: "Мне он даже нравится... иногда".
      Ей не нравится излишне вежливый секс.
      Серёгу Юля ненавидит больше, чем Кирьяна Егоровича. Она счита-ет, что Серёга это верх сволочности и предательства. Она пилит этим зазубренным инструментом главный орган Олеси. Название ему - серд-це. Дёргает и без того напряжённые струны нервов.
      - Олеся - ты полная дура, что вышла за Серёгу - козла.
      Козел и Серёга - это синонимы. Тут Олеся была полностью соли-дарна с Юлей.
      Обижаясь, она согласна с синонимом.
      Она чуть ли не сразу же посвятила в эту семейную тайну своего но-вого друга.
      Иначе бы она к Кирьяну Егоровичу не приблизилась бы ни на шаг.
      Шансы Кирьяна увеличились в сто крат.
      Скребут Олесю собственные кошки и без того.
      - Юль, ну ты слышишь меня?
      - Ага. Говори, только коротко. Перерыв кончается.
      - У меня Грунька болтает что попало.
      - Это как? Что именно? Мат услышала? Матерится уже? Ну, быва-ет, у меня племянник говорит "х...", а твоя "..." от кого это? От Серёги что ли? Или от деда.
      Олеся обижается: её отец дома не матерится.
      - Если бы мат. Ну, понимаешь, она Кирьяна вспоминает. Говорит "дада кигян". Хоть и не очень понятно, но "даду" Серёжка может вы-числить. Как папу и бабу. "Кигяна" отдельно может и не понять, а даду кигяна - сто процентов.
      - Ну?
      - Баранки гну: последствия - самые идиотские, если не сказать гад-ские. Пипец какой-то!
      Олеся в большом расстройстве.
      Юля: "Часто болтает?"
      - Да каждый день. С утра до вечера.
      - Ого!
      - Вот, то-то и оно. Я бы не заморачивалась.
      ...
      ...
      - А не похож это твой дада-дядя на просто "да-да"? Частицы та-кие... утвердительные.
      - Не похоже - ударение не там. Не пройдёт. Нет.
      - Переучи ударение. И пусть говорит медленно: "дА... дА".
      Юля старается озвучить безопасное произношение, но получается не очень убедительно.
      - Вот видишь... - сокрушается Олеся.
      - Думать надо было котелком. А ты с первым, да сразу в койку. Да ещё со старым... Гемоглобина у вас не хватает, а адреналинища выше крыши.
      - Как тут все предусмотришь... ну в койку... уж и нельзя стало. Сама - то...
      - Что-что?
      Перечислились самые невинные Юлины ошибки.
      - Что-что?
      - Я с Серёгой все равно разойдусь, - не стала развивать намёков Олеся, - а Грушка маленькая совсем... Пять слов всего знает.
      - Ага, и разговорилась с какого-то дяди, блин, ...с деда.
      - Ну как без имени? Надо же как-то называть человека...
      Отбрыкивается Олеся, ещё пуще кривя уголки рта и чуть не плача.
      Но надо беречь краску ресниц. И, чтобы убить дорогостоящий по-зыв, Олеся мотает нижней челюстью из стороны в сторону.
      Юля шевеления подбородком на той стороне провода не видит: "Придумай что-то вроде песенки, например так:
      Да-да,
      Да-да,
      У козы
      Борода.
      Поёт она это на мотив бабкиной колыбельной.
      - Длинновато. И у козы нет бороды. Это у козла... у Серёги моего. Ты ещё про усы что-нибудь придумай... Чтобы совсем понятно...
      Юля реагирует долго. Стишки она не сочиняла с детства и в фило-логию пошла с пинка.
      - Тогда так:
      Да-дА,
      Да-дА,
      У осы...
      - Борода, - автоматически подхватывает Олеся.
      - Ха-ха-ха. Ладно, тогда вот:
      Да-да-да,
      Да-да-да,
      Бе-бе-бе,
      Бо-бо-да...
      - С ума сошла. Это уже поэма! И что за бобода?
      - Борода! Тупишь, Олеська.
      - Юль, это ты тупишь. Давай что-нибудь попроще.
      - Я пока думаю. Слышь, Олесь, может, типа, ну это... назвать ка-кую-нибудь её куклу "ДАдой"?
      - Хорошая идея... Куклы есть. Но все с именами.
      - Купи новую... Слушай, купи типа Кена и назови ДАдой. Пусть мужик твой расшифровывает - дядя это твой или имя такое Дада у Кена. Ну, есть что-то в этом. ...Только ударение надо править.
      - Типа Далида?
      - Ну да, типа Далиды. Вроде того. ...Только в мужском смысле. Слушай, а научи Грушку "ли" вставлять. Под куклу-тётку. Будет она Далидой. Знаешь, такие кукольные фрау бывают в цветочках. Немецкий сувенир.
      - Видела. Дорогущие. ...Это круто "да-ли-да". Да она и не немка вовсе.
      - Ну, Олеся, тебе какой хрен разница? Спасаться надо, а ты про национальности тут...
      Олеся на несколько разных манер пробно произнесла "Далиду".
      - Нет, не сможет. Я не смогу научить.
      - п...лей схлопочешь - сразу научишься.
      - Юля, ты кто, филолог, или матершинница? ...Юлей, блин! - нерв-ничает Олеся.
      - Я твой ангел.
      - Ха-ха-ха.
      - Ха-ха-ха.
      - Ладно, полдела решили. А куда "Кигяна" девать будем? - спра-шивает школьная учительница по русскому языку и литературе.
      - Никаких ассоциаций. Только футболиста помню. Киган вроде зо-вут. Про Даду не помню. Купи футбольный мяч... и футболиста какого-нибудь. Хоть фарфорового, хоть резинового. Тебе какая разница?
      - Не бывает таких игрушек.
      - Ладно, в интернете посмотрю. Пока никаких свежих мыслей.
      - И я посмотрю. Только надо срочно. Серёга в любой момент может заявиться. Тогда точно ПИПЕЦ!
      Олеся подумала, в каком виде ей будет пипец, и от одной только та-кой вспыхнувшей картинки ей стало дурно.
      - Тогда до завтра? - торопится исчезнуть из эфира Юлия.
      - Юля! До сегодня! Срочное дело. Просто выручай. Я прошу помо-щи. SOS, понимаешь! Настоящий смертельный SOS! Тупик у меня!
      - Понято, - говорит озадаченная Юля, - подумаю ещё.
      Таких проблем ей никогда не приходилось решать. У Юли своего ребёнка нет.
      
      ♫♫♫
      
      Мама Олеся недооценила ранние романические способности доче-ри и, тем более, неожиданную Грунькину словоохотливость. Видно настало то время, когда малышка начинала схватывать налёту. Это новая проблема. И приключилась она в недобрую пору.
      Олеся первоначально сомневалась, что секретные прогулки втроём, один из которых - несмышлёная дочка, могут каким-то образом вылез-ти наружу.
      
      ♫♫♫
      
      Перед мамами обычно раскрываются секреты дочерей. Так и мама Олеси в скором времени узнала почти всё про нового Олеськиного зна-комого. Она узнала и его возрастную особенность. Возраст его сравним с её собственным. Тихо и издавна ненавидя законного зятя, она как-то быстро перенастроилась на радужный поворот дурацких событий с участием в дочерней трагикомедии её ровесника.
      - Пусть пожилой, зато вдруг по-серьёзному любящий? - говорит она дочке. И при этом разглядывает специально отксерокопированную фотографию Кирьяна Егоровича, которую после просмотра требуется порвать.
      - В фас вполне симпатичный мужчина.
      
      В профиль Кирьян Егорович в виду наличия носа фотографировать-ся совестился.
      Этот приём гораздо дешевле, чем посещение костоломных клиник, где за твои же бабки тебе сломают всё, что ты пожелаешь - не только нос.
      
      ♫♫♫
      
      Одинаково беззаботно, но по очереди, Грунька проводила время на коленях у обоих мужиков, одинаково радостно и по очереди каталась на их шеях; разве что шея его отца находилась от земли выше сантиметров на пятнадцать, что являлось серьёзным аргументом и для Груньки - наездницы, а особенно для Дады Кигяна - интеллектуально и физически постаревшего сибирского Казановы без груды мышц, мечтающего оття-нуть знакомство папашиных кулаков с персональной шеей стороннего дядьки на как можно подольше.
      
      ♫♫♫
      
      Чтобы не попасть впросак в отношении целей каждой очередной встречи, назначаемой предварительно, или с бухты-барахты - это не-важно, Олеся загодя звонила Даде Кигяну и наивно (или хладнокровно), будто речь шла не о любви в первом попавшемся виде, а о возможности конкретного утоления некоей плоти, посмеиваясь и смущаясь, спраши-вала: "Дада, а чем мы сегодня будем заниматься?"
      Или по-армянски выразительно: "Кагыи фланы на вэчэр?"
      На что Кигян вначале отвечал, что это не есть важно, что он просто рад очередному будущему общению, хоть наедине, хоть с Грунькой, хоть в постели, хоть на улице или в кафе.
      Словом, для любви любые "фланы" годились.
      Но через некоторое время понял: Олесе это было нужно чисто из практических целей. Случайный залёт ещё никто не отменял - мужики меньше всего озабочены этой проблемой, поэтому надо готовиться к встречам со знанием плана взаимного воздействия, и почём зря вредные таблетки не пить, не тратить и ничего в себя не засовывать. Физические контрацептивы обеими сторонами были обсуждены, оценены как проти-воестественные и мешающие взаимной чувствительности, и были благо-получно преданы забвению.
      Кирьян за час до встречи всегда знал своё ближайшее будущее.
      При настоятельной необходимости скрёб себя мочалкой стервозней, чем обычно, тщательно выбривал щетину и выдёргивал по-дрожжевому быстрорастущие волосья их ушей. Потом надевал соответствующее сек-суальное белье. То есть почти новое и без дыр.
      Одеколоны и мужские кремы Кирьян презирал, руководствуясь пра-вилом, что чистое мужское тело само по себе пахнет приятно.
      После постелей и во время оных, в самых нежных местах щипало лимоном. - Как же то же самое терпела Олеська? Лужёное, что ли, у них там все? Что за деревенские привычки - пихать в себя заморские фрук-ты!
      - Вовсе не лужёное, - жаловалась Олеся. Зато это самое надёжное домашнее средство. У тебя же каменной соли нет.
      В сочетании с каменной солью, - про это Кирьян Егорович узнал значительно позже, - было выдумано древними египтянами масса средств. Но рассказ не об этом. Любой читатель сможет полюбопыт-ствовать об этом сам, найдя для себя много неожиданного. По большому счёту, противозачаточное средство можно купить у любой рыночной торговки овощами и фруктами; при этом, не выдав себя ни на грамм.
      Прежние русские деревенские женщины пихали в себя невесть что, и надевали на мужиков помытые кишки, завязанные на узел. Кирьян намёк понял. И понял он то, что надобно было бы как-нибудь отвести Олеську в аптеку для приобретения менее вредного и менее щипкого снадобья, чем иностранный лимон.
      После первой удачной аптеки для абсолютизации счастья был по-сещён торговый одёжный бутик.
      Олеся высматривала себе приличное сексуальное бельишко. На обычные, повседневные трусы и бюстгальтера у неё не хватало смело-сти, так как она считала, что на Кирьяновские деньги могла позволить себе лишь только то, что пригодится им обоим. То есть - на внешнюю и внутреннюю эстетику.
      Кирьян стоял в отдалении, будто не имел к Олесе никакого отноше-ния, но зоркие продавщицы понимали, что к чему, и иногда, вместо Оле-си, советовались или давали рекомендации Кирьяну Егоровичу, переми-нающегося поодаль с ноги на ногу.
      - Ты не мог бы стоять подальше? - отчуждённо бурчала Олеся, стесняясь перед продавщицами и побаиваясь засветиться лишний раз.
      - Мог бы. Могу у входа постоять, на первом этаже. А вообще, - мо-гут думать, что я твой папаша.
      - Фигов, папаша, ...отец нашёлся.
      Фыркает и смеётся Олеся: "Отцы в таких случаях дома сидят. А я взрослая, сама могла бы разобраться".
      - Ты будешь осторожничать и купишь что попало.
      - Жалко денег?
      - Вовсе, даже наоборот. Покупай самое дорогое. Дорогое - оно са-мое качественное.
      Кирьян Егорович надулся, думая, что его посчитали за жадюгу.
      
      Но Олеся вовсе не была похожей на тех девиц, которые, имея взрос-лых любовников, пользуются их кошельком как личным бездонным бан-ком и, слегка приученная к вечной российской бедности человеческих масс, жалела Кирьяна.
      
      ♫♫♫
      
      Дядя Кигян никогда не спрашивал о домашне-сексуальной жизни Олеси, попавшей в перекрестье двух мужчин: законный муж изредка все-таки приходил ночевать. Но, как правило, он Олесю не трогал, ибо чаще всего бывал в изрядно пьяном виде и насытившимся интимом где-то на стороне. Утром он обновлял модные балбриганы и снова надолго пропадал. У него это называлось улётом в ночное дежурство. Олесю удивляло поначалу это странное обстоятельство постоянных ночных дежурств, будто бы его такого талантливого в охранной профессии, за-менить было некем. Но, чтобы не огрестись по-крестьянски, - кулаком в лоб, - от собственного мужа, здоровяка и хулигана, она не делала ни-какого такого особенного вида и не проявляла излишнего любопытства.
      Родители Олеси всё давно уже понимали как надо, но не тревожили дочь домыслами понапрасну. И только и мечтали о скорейшем наступ-лении глобальных семейных перемен.
      
      Правильная школьница Олеся быстро вышла замуж, а по-иному и не могло случиться, благодаря её внешним, ладно посчитанным Все-вышним, показателям. Но, к сожалению, замуж она вышла не за самого лучшего мальчика города или двора, а за самого ближнего по лестнич-ной клетке, что в практике замужества встречается нередко; и, как ока-залось в последствии, мальчик этот оказался не плохим, а очень и очень плохим.
      Очень-очень плохой мальчик по имени Серёга почти сразу же после отцовских рукобитий по кафтанам и хмельной свадьбы, обобщившей все ошибки чужих молодостей, стал изменять Олесе направо и налево, налево и направо; а в "леваках" преимущественно любил проверять за-коны Паскаля, то есть многократным давлением и движением сверху вниз по испытуемому объекту.
      Для него самого это не являлось изменой, так как он оставался про-сто самим собой. Он двигался в этом направлении по инерции, не сумев обуздать всеохватные зоологические порывы. Настоящий охотник, и даже не за юбками, а за деталями тела, обычно находящимися у женщин между ног, переимел в своём бурном и молодёжном бытии столько дам-ского народу, на что другому мужику потребовалась вся жизнь до само-го упадка членских сил. Даже если кинуть на чаши весов сосущих даже недвижимое имущество дешёвых одноразовых телок, голосующих на самых говённых улицах, и всех удивительно слюнявых бабушек, пони-мающих, где раки зимуют.
      Но сама Олеся до поры этого не знала. А если и догадывалась, - не полная же дура, - то, чтобы продлить сладость зла, делала вид, что её не интересуют подробности сторонней жизни мужа. Эту интересную предательскую особенность семейной жизни Олесе пришлось испытать слишком рано, а уточнять манеру своего ответного поведения у своих более опытных подружек, тем более у людей с улицы, ей было стыдно и неудобно.
      Олеся в виду своей занятости беременностью, потом ребёнком и только что начатой учительской карьерой перестала посещать любые общественные заведения, кроме продовольственных и изредка молодёж-но-шмоточных магазинов. Специальных магазинов и сексшопов для молодых учительниц в те времена ещё не было. Особенно красивых пла-тьев у неё не водилось тоже, хотя, надо отдать должное: Олеся умела соорудить из дешёвых запчастей такой складный наряд, что любой муж-чина на улице обращал на неё внимание.
      В школьные годы, находясь под зорким оком строгих и благовоспи-танных родителей, это ей удавалось тоже излишне редко. Олеся жила в своём мирке и в отдалении от искусственных коллективов. Подружек у неё было мало. Все подружки были воспитаны в правильных нравах. Она перечитала массу литературы, на школьных балах и сборищах де-кламировала наизусть и без всякого микрофона прозу Куприна, отож-дествляя его выдуманную и дикую лесную Олесю с собой, и не понима-ла или не желала понимать упавших нравов общества точно так же, как Ярмола не мог понять букву "К" с её палками и кривулинами сбоку.
      Сам Кирюша, прочитав "Олесю" ещё в детстве, не мог понять этого не склонного к науке чтения персонажа, так как весь алфавит в прямом и обратном порядке он изучил ещё в три года. В четыре года Кирюша уже читал взрослые тексты, пытал газету "Правда", "Работницу", и наравне с отцом знал последние политические новости, критическое состояние футбола и величину предстоящего урожая в стране.
      Фразы об обучении тупого Ярмолы грамоте Кирюша перечитал на несколько раз, злясь и обижаясь на доброго дядьку, к тому же бывшим хорошим охотником и птицеловом наравне с Куперовскими индейцами. Но те были неграмотными по праву проживания в резервациях и частых войн с белолицыми захватчиками. В их ситуации учиться грамоте было некогда.
      Начальное чтение Кирюша совершал преимущественно вверх нога-ми, писал поначалу так же. Налегая на локти и приподнимаясь в коле-нях, Кирюшенька примащивался к столу напротив бабушки и сёстры-малолетки, составляя, таким образом, обычную компанию по домашне-му всеобучу и штудированию детских книжонок. Был бы жив некий рус-ский художник N, то данный сюжет с Кирюшей, как с центральным, смысловым персонажем, непременно бы дополнил его коллекцию кар-тин наравне с "Опять двойкой". Новая картина называлась бы "Учиться никогда не поздно" и, если бы Иосиф Виссарионович" не поторопился бы с культом личности и его последствиями, то картина обязательно получила бы Сталинскую премию, а сам Кирюша уже в детстве стал бы национальным героем.
      
      ♫♫♫
      
      Олесин первый мальчик - это и был Серёга, оказался подкован и си-лен не только в постели, но и на полу, и на кухне среди грязной посуды и открытых шпрот, в обоссанном собаками, изрисованном гадостями вонючем подъезде.
      Было дело и в плацкарте вагона, везущего Олесю на далёкую турба-зу. Именно в этом пассажирском вагоне, вдали от родителей, она впер-вые позволила лапать себя по-настоящему, там же впервые попробова-ла слабый алкоголь. Но тем пьянство и закончилось на все последую-щие времена, разве что за исключением редкого посасывания "Марти-ни" через соломинку вместе с единственно верной подружкой. Там же в вагоне она и отдалась по нахлынувшему зову крови, взвинченной вин-ными пузырями.
      Безудержный позыв тела позже усиливался корнями елей, сосен и тополей, едко жгучими муравейниками и наркотическим запахом полы-ни в городском лесу. Зимой на лыжах отдаваться было сложнее, но Оле-ся испытала и это.
      За эти безумно романтические проделки Олеся прощала Серёге по-чти все.
      Других, отточенных до совершенства знаний, у Серёги, кроме уже упомянутого, не было, поэтому он долгое время отлынивал от работы, благополучно посиживая на шее родителей с обеих сторон. Особенно нравилось сидеть на шее родителей Олеси, так как именно в их доме он проживал, пользовал их туалеты, мостил следами полы и, соответствен-но тёщиным умелостям, сытно и вкусно питался, стараясь не попадаться близкой родственнице по имени Тёща на глаза.
      Когда, все-таки, по резолюции неоднократных семейных советов потребовалось зарабатывать средства к существованию малой ячейки общества, Серёга натянул простые по-гопниковски шальвары с лампа-сами, чем устрашил насмерть директрису некоего торгующего продук-тами питания заведения, и устроился там работать простым-на, охран-ником-на.
      После первого же случая воровства с Серёгой нежно побеседовало мудрое охранное начальство-на и по-простому-на, не вдаваясь в дета-ли-на, попросило его поменять профессию. Серёга не согласился-на и нашёл такие убедительные аргументы, что для контраргументации при-шлось пригласить магазинных понятых, а ему самому пару последую-щих недель пришлось ходить в черных очках и похрамывать на обе ноги. Апелляцию в нарсуд, по поводу своей непричастности-на к рас-хищению дорогих консервов-на и бутылочной водки, и так ещё по ме-лочам типа сигарет "Верблюд-на", Серёга, пораскинув умом, и, чтобы не рекламировать понапрасну и совершенно бесплатно бренды обворо-ванных фирм, не подал.
      Немного погодя, расчуяв вкус личных денег, и весьма поспешив, он устроился на подобную же работу, но уже на менее хлопотную и понят-ную, то есть на настоящее охранное предприятие, где частная добыточ-ная инициатива в пользу начальствующих братков поощрялась сверху донизу. От неё шли какие-никакие дивиденды, которые можно было регулировать самостоятельно, утаивая сверхпроцент.
      Совмещая охранную деятельность с работой по зачистке террито-рии, Серёга проявлял верх экологического гуманизма и самоотвержен-ности, умело очищая автомобили и фургоны дальнобойщиков от лишне-го мусора и ненужного хлама, оставляемого доверчивыми владельцами автомашин в салонах, в передних панелях и слишком уж близко от бре-зента, скрывающего содержимое кузовов. Странно, но клиенты охраняе-мой стоянки в суды не подавали: у хозяина было слишком известное в блатном и в покупаемом правоохранительном мире имя.
      Серёга полюбил ночные дежурства. Начальство надлежащим обра-зом полюбило Серёгу.
      
      ♫♫♫
      
      С Грунькой Дада Кигян быстро наладил отношения, чего не ска-жешь о её сомневающейся в прекрасном выборе и не менее счастливом будущем мамке Олесе.
      Обладательница отменного тела имела абсолютно правильную, классически построенную головку со строгой, обволакивающей учи-тельской причёской. В головку грамотно, как все семь колонн в Парфе-ноне, были встроены выразительные и пропорциональные карие глазки. Два - не семь. Но даже и этого было достаточно.
      Вечно опущенные уголки рта придавали Олесиному лицу редкую индивидуальность с выражением некоторой глубокой и трагической меланхолии, основанной на презрении к несправедливо обижающему её миру.
      Глаза - зеркало души.
      Но красивые Олесины глазки, скрытые черными ресницами, были непроницаемы как выгреб во дворе у Штирлица. Губы заменяли зер-кальную функцию глаз. Из рисунка губ следовало, что Олесей управля-ла неуверенная и обиженная душа с незаживляемыми зарубками переживаний.
      Её неуверенность в благополучном истечении начатого предприни-мательски необдуманного, спонтанного и диковинного романа с пожи-лым, хоть и весьма бодрым, недурным с виду интеллигентишкой, под-креплялась огромной разницей лет. Разница составляла ровно двадцать семь. Для непосвящённого она чудилась как семнадцать, что, в принци-пе, для семей талантливых интеллигентов являлось, хоть и редким, но вполне терпимым случаем. На это Кирьян Егорович преимущественно делал ставку. Другого, более весомого аргументария, у него не было.
      
      Кирьян Егорович вцепился в Олесю хваткой необыкновенной и охмурил Олесю за один только вечер, да что вечер - за полвечера, - и так уверенно, будто бы он всю жизнь специализировался в ловеласах и довёл это умение до совершенного мастерства Казановы. В его пору, собственно говоря, и сами бабы-женщины были ему уже не очень нуж-ны: - лишь бы были очередные партнёрши-игруньи, разжигающие охотничьи страсти, интрижки - шахматишки, и интересен был сам про-цесс совращения. А тут вдруг на него, словно в отместку за прошлое, накинулась и стала жрать с кишками самая настоящая, запоздалая и по-ястребиному хищная любовь.
      Кирьян Егорович, пребывая в скромном звании набирающегося опыта холостяка, надеялся, что не весь женский мир после развода по-вернётся к нему спиной. Он томился от отсутствия правильного женско-го внимания с не доставшимися по прошлой жизни похвалами в честь его немереных талантов, и потому только, завидев красивую Олесю, за-летевшую ему в глаз, словно в пасть рыбины с загнутыми назад зубами, а следом и в сердце, сумел перебороть естественный страх отторжения и от этого обиды, которые находят на большинство мужчин при первом знакомстве.
      За него решило сердце: он автоматически стал действовать так, словно нужно было лечь на амбразуру вражьего дзота, от подавления которого зависела судьба войны и его личная доля в ней. Словом, в тот момент он был Александром Матросовым и Александром Суворовым в одном лице. Один был героем, другой гениальным победителем и авто-ром сумасбродного перехода через непроходимые Альпы. Кирьян Его-рович от ветхости своего войска и кратковременности момента сделался ужасным нахалом и умелым соблазнителем: он быстрее ветра миновал Альпы, и ещё не спустившись в долину, лёг всем бренным и наполнен-ным желанием телом на первый же дзот. И стал на это короткое время эталоном каждого настоящего мужика - победителя женских сердец и настройщиков их ржавых роялей.
      Удивительно для Кирьяна Егоровича, но после пары приглашений на танец и умело начатой болтовни, совсем наивная Олеся, не привык-шая к подобным играм, и пришедшая в кафе в первый раз после замуже-ства по настоянию своих друзей и родной сестры, сначала попросту и на свой риск доверилась порядочному на вид Кирьяну. В ночной беседе под крыльцом питейно-танцевального заведения - клуба для опреде-лённого сорта интеллигенции, Кирьян Егорович уже признался и в спонтанности любви, и в честности его этой спонтанности по отношению к Олесе.
      Ещё через час он уже держал руки на её талии, через десять минут забрался под кофточку, потом, уже под ночным небом, осмелился под-нять руки выше и говорил, говорил ласкающие слух слова, говорил без остановки и без забытого напрочь стеснения. Литряк выпитого на голод-ный желудок вина помогал ему верить самому себе и так же твёрдо и напористо убеждать Олесю.
      Это стало, к его удивлению, полноценной и легко давшейся победой.
      Результатом пламенных речей и нежнейшего танго стало согласие Олеси сходить как-нибудь, когда-нибудь, в более укромное местечко. На том и порешили.
      Кирьян Егорович сомневался два дня, но ровно по прошествию это-го времени, к нему позвонила честная своему слову Олеся.
      Олеся впервые решила флиртануть, и флиртануть она решила по-крупному, хотя и совестилась своего желания испытать неведомое ей чувство измены. Серёга был её первым и единственным телообладате-лем. В компактной их семье дело шло к развалу. Но не было подходя-щего случая или толчка извне, чтобы объявить полный бойкот. Кирьян Егорович подвернулся тут весьма и весьма кстати.
      Олеся не обманула ожиданий Кирьяна Егоровича.
      "Следующий раз" происходил за городом в известном своим разно-образным лошадёво-бассейновым сервисом заведении-клубе для из-бранных богачей. Кирьян Егорович не был избранным, и он не был бога-тым, зато хозяин заведения был ему слегка знаком. Кирьян Егорович первым в Угадае, - пока ошалелые от посткоммунистической пере-стройки жильцы не расчухали понятие "коллективная собственность" или по-научному "кондоминиум", - начинал проектирование ему рас-ширения потайной от жены квартиры за счёт подвального помещения. Через несколько лет хозяина заведения-клуба кто-то грохнул. Труп хо-зяина нашли именно в том подвале, который Кирьян Егорович приспо-собил по его же заказу для нелегальных встреч с проститутками, с бары-гами разного ранга и с братанами по параллельному бизнесу. Начало капитализма было диким даже в Америке, не говоря уж про невеже-ственную в этом отношении Русь. Кирьян Егорович вполне вкусил соот-ветствующих этому незабываемому периоду приключений и огрёбся должными огурцами по-полной.
      Деньжат Кирьяна Егоровича хватало ровно настолько, чтобы один или пару раз потратить их в этом укромном и дорогом местечке и не выглядеть при этом бедняком или скрягой.
      Там все и произошло.
      Микростолик в шикарном гостиничном номере был уставлен соот-ветствующими случаю лёгкими и дорогими напитками, но к ним Олеся даже не притронулась, обходясь соками и минералкой. Имелись в нали-чии соответствующие цветы, собранные в огромные букеты, будто под-готовленные для комнаты невесты, и имелись, навевая соответствие, воздушные перины с египетскими узорами.
      До этого был ресторан с танцполом, с аквариумными рыбами в огромных стекляшках, были лёгкие, совершенно условные танцульки под взором завидующих старичков с завезёнными из города платными попрыгушками и под прицелом прочих редких, заезжих посетителей недавне арестантского вида, с зевотами на лицах. В мирной жизни, не снабжённой колючей проволокой и весёлыми надзирателями, такого рода посетителям, как правило, бывает скучно. Кирьян Егорович - нови-чок непонятного происхождения показался им весьма бессовестным прохиндеем, с неизвестной думой в башке и с неопознанными полномо-чиями, связываться с которым по этой причине не имело особого смыс-ла. У порядочных и боязливых людей в нагрудном кармане нередко скрывается заряженная дамская разновидность браунинга.
      Укоризненно глядела на странную парочку только шкура медведя, опустившая свои смущённые глаза в каменный, настоящий ренессанс-ный итальянский плинтус со всеми полагающимися для этого отливами, валиками и вогнутостями.
      Была ещё прогулка под луной под зазывный стрёкот цикад и фырка-нье полуспящих лошадей в загоне. Были подготавливающие к финалу поцелуи.
      Цикады с лошадями придали встрече кому-то сладкий вкус любви, а кому-то привкус не менее возвышенной измены.
      Ночной ветерок через открытое окно шептал именно те, самые нуж-ные в этой ситуации слова.
      Но ничто не вечно под луной. Вечна только сама луна.
      Все эти невинные веронские прелюдии закончились знойной ивано-купаловской Русью, приведя целомудренные шалости к страстному апо-феозу, к любовным безобразиям и невероятным кульбитам тел. Мужское и женское начала слились, позабыв о романтике, и породили бессловес-ную, пахнущую охлаждённым папортниковым отваром, бешеную вак-ханалию сливающейся в водопады листвяной росы.
      Олеся впервые в жизни попробовала водку, выпив "на ура" залпом целый стакан. Или это стало у Олеси русско-женским: "А-а-а, "была, не была!" - как перед любым смертельным выбором.
      Водка сбила Олесю с ног мгновенно и доказала дремлющему в неве-дении человечеству, что все перечисленные типы предварительных упражнений для готовых к спариванию партнёров или для очень любя-щих друг дружку людей, не всегда бывают нужны.
      Именно поэтому все прочие чудеса, затмив все нежненькие прелю-дии басовой мощью телодвижений, происходили сначала в лежачем положении, потом преимущественно на менее устойчивых, зато так многообещающих четвереньках. Но эти совершенно сумасшедшие де-тали человеческой любви для мира сохранит могила, а для Кирьяна Егоровича и Олеси останутся в обрывках воспоминаний, обильно политых алкоголесодержащим соусом.
      Четвереньки в этой ситуации, надо отметить, вообще напоминают зверинец, дурдом и дом терпимости одновременно. Стояла ли Джульет-та хоть раз в коленопреклонённой позе - в это Шекспир нас не посвятил, потратив страницы драгоценного сочинения на красоту любви и ласки, на описание балкона, сплошь увитого плющом, и на трагичность обсто-ятельств, замешав сюда политику, взаимоотношения родителей и враж-дующих кланов, товарищей и соперников. Он был в чем-то прав, ибо являл миру образец другой, совершенной по красоте и по силе чувства страсти, засунутой в немыслимую по абсурдности обстановку.
      Любовь Кирьяна и Олеси растворилась в страсти животной и при-сутствовала в тот момент любовь вообще, или нет - как знать? Может любовь, испугавшись, закрыла гляделки и отсидела все это время на гар-дине шторы, дожидаясь, когда её позовут назад? Вероятно, так оно и было.
      Страсть часто подменяет собой любовь и возврат к ней возможен только при наличии определённого упорного рода заботы и поддержки ранних романтических отношений, что являет собой уже некую серьёз-ную обязанность, сложную совместную работу сердца, мозга и нюха, которые не всегда легко примирить.
      
      ♫♫♫
      
      Сексуальная подкованность Олеси была замечена с первой минуты, но развернуть её в полную мощь по причине количества выпитого обои-ми партнёрами, не удалось.
      Современная цивилизация подсказала, что диковинно-сказочная повесть Куприна была сильно подпорчена её поздними, пьющими водку читателями; и от безысходности книжная любовь была возведена миро-вой культурой в ранг романтического, бумажного и потому недосягае-мого идеала. А тут бурлила совсем другая, дикая кровь, не предназнача-емая в эталоны, и потому наплевавшая на все приличия, обходительные правила и прочие барьеры, искусственно возведённые благонравными дворянами, заумными поэтами в бархатных мотыльках поверх лохмоть-ев и гордыми бардами средневековых подворотен.
      
      До утра даже не дождались: Олесе было так дурно, что умирать она решила в домашней постели. Олеся с Кирьяном добрались до города на ночном такси. Серёги в доме, слава богу, не было. Олеся на цыпочках прокралась в спальню. Подутреннее её прибытие замечено не было ни крепко спящими родственниками, ни, тем более, её малолетней дочерью. Вообще говорят, что лучшее время для квартирных краж, налётов и взятия банков - это ближе к утру, когда удовлетворённые тишиной и спокойствием охранники крепко засыпают, или, едва держась в стульях, клюют носом, больше заботясь о том, как не упасть и не разбить нос, чем дать саблю бдительности.
      
      Кирьян Егорыч на том же такси добрался до съёмной квартиры. В то время она находилась на днём и ночью шумной магистрали. В дополне-ние к неприятности проспект снабжён гремящими рельсами и правом пропуска по ней даже ночью - наплевать - большегрузных фур и строи-тельной техники. Разве что самолётов не летало и танков по ней не пол-зало.
      Приученный к алкоизлияниям, дядя Кирьян чувствовал себя почти великолепно. Он был сильно возбуждён - почти как звероподобная тварь, и, между делом, доволен, что его интимприбор не подвёл хозяи-на: конструкция работала как надо и заводилась без дополнительного зажигания, без ручной и губной подкрутки.
      Спал он на своей съёмной хате, абсолютно не слыша осторожного треньканья редких ночных трамваев. Не заметил он и расхорохоривше-гося к утру автомобильного народа, рвущегося на работу. Быстро при-шло утро. Всё без изменений. Всё как всегда. Будто не было любви. Дрыхнущие уши начисто игнорировали и возникший злобный, дневной перезвон и скрежет надрельсовых чудовищ. Собственный храп заглу-шал всё кругом. Спал он крепко. Как говорят в народе - без задних ног и без царя в голове.
      Подлые и такие же пошлые мыслишки и во сне, и утром рисовали ему чисто студенческие картинки. Они производили далеко не обая-тельные импрессии. Переживая прошедшее по инерции, он вспоминал чёрствоватый, почти что заурядный гостинично-постельный сценарий, который даже и реализовался-то не так гладко, как этого желалось. Это было единственной темой сна.
      Мозг перемалывал позиции секса.
      Японский эротический режиссёр проецировал во весь экран Олесь-кину анатомию: аккуратные, словно по циркулю нарисованные кофей-но-розовые кружки на груди и размягчённые мочки ушей, рафаэлевский круп, плавно переходящий в талию, совершенный изгиб позвоночника
      Американский оператор подсовывал чувственные губы, укрупнял капельки пота и приближал кадры всех остальных не перечисленных женственных и нежных частей тела девочки-матери, красавицы в пол-ном смысле слова. Олеська, Олеська!
      Звукооператор включал на полную громкость горячее дыхание и со стопроцентной правильностью и вкусом ремиксовал и вставлял в общий звуковой фон энергичные вскрипы деревянных мостов и предсмертные судороги ножек итальянского ложа.
      Подлый Парфюмер, отвечающий за ноздри, восстанавливал в памя-ти Кирьяна Егоровича терпкий запах мускуса, лимонно-яблочный вкус пота тела молодой женщины. Приправляла этот, достаточный уже, бу-кет слабо пахнущая свежесть взорванных страстью ночных простыней.
      Про любовь и глубокое чувство не было и намёка. Только секс, только жгучая эротика.
      Запах от Олеси в эту влажную ночью запомнился на всю жизнь. За-пах этот был настолько силен, что память о нем рефлектировала всякий раз, когда Кирьян вспоминал Олесю. Он был настолько силен, что было небезопасно, к примеру, на встречу с Олесей надевать летом лёгкие бе-лые брюки, ибо приходилось загораживаться от свершившихся послед-ствий в виде излишней бугристости и увлажнения какой-нибудь авось-кой, или тем, что попадало под руку.
      Олеся на такие проявления плоти реагировала на редкость спокойно и предлагала свои варианты прикрытия возникшей тайны.
      После обеда, отодвинув улёгшуюся страсть и отбросив все пошло-сти в сторонку, улёгшись на матрас, являющийся его единственной мяг-кой мебелью, Кирьян Егорович с трудом догадался, что медленно и по самые уши начинает по-настоящему влюбляться в свою новую, к тому же, чёрт задери, сверхсексуальную подружку.
      
      ♫♫♫
      
      Второе в жизни Олесино похмелье прошло в её семье на удивление незаметно, если не считать разбитой Грушенькиной тарелки поутру и несложных завываний Олеси над раковиной, звук которых успешно пе-рекрывался громко журчавшей душевой струёй. Осколки были тотчас же упакованы в бумажки и спрятаны на дне мусорной ёмкости.
      Олеся весь следующий день провела в известном каждому алкого-лику состоянии. Обошлось без рассола и спасительного глотка вина или пива.
      В отсутствия мамы и отца Олеся передвигалась строго по стенке, а при их присутствии старалась не попадаться им на глаза, проведя прак-тически весь световой день в комнате с Грушенькой, уныло перебирая игрушки и то и дело укладываясь спать на полу среди кубиков и кукол, прислонившись головой к коробочному домику.
      Грушенька, слава богу, не понимала что к чему. Мало ли что, если мама хочет ходить по стенке, то пусть и ходит. На то она и мама. Хочет спать на полу - тоже, пожалуйста: на маме хорошо сидеть и через неё интересно прыгать.
      - Дада Кигян, - напомнила к вечеру причину маминой немощи Гру-шенька и помахала ручками над головой. Это было или воспоминание о Даде Кигяне в качестве лошадки с Грунькой сверху, либо обозначало Маму-Дуру и виновника её головной боли - все того же пресловутого соблазнителя Даду Кигяна.
      Сгорая от бесчестья за своё резвое поведение, Олеся попыталась от-брыкаться навсегда от последующих встреч с Кирьяном Егоровичем. Но не тут-то было - Кирьян Егорович, откушав любовно-наркотической смеси, уже не хотел отпускать Олесю по причине совершенно незначи-тельной: он решил на Олесе жениться.
      
      Под ворчание Кирьяна Егоровича через полгода Олеся инициирова-ла с мужем-паразитом развод. Ещё не разведённый до конца муж, гони-мый досадой, он, - насколько позволяли внешние условия, - устраивал за женой подлые слежки. И как-то ночью выследил Олесю в паре с по-терявшим бдительность Кирьяном Егоровичем. Но до сильного мордобоя дело не дошло. Сочувствующий продемонстрированной неравновозрастной любви, таксист - он был ровесником Кирьяна, пото-му, поджидая обратного пассажира, был на его стороне. Он вовремя затянул влюблённого полудеда в машину и увёз от беды подальше.
      - Не связывался бы ты с молодёжью, - посоветовал он раскраснев-шемуся от толкотни и горячей перепалки Кирьяну Егоровичу. - Плохо всё это кончится. Смотри, разделает тебя эта болотная тварь под орех.
      - Любовь, черт её побери! - нехотя отбрёхивался Кирьян Егорович, - сам знаю, что не к добру, но уже не могу отвязаться. Нравится она мне очень.
      
      ♫♫♫
      
      Олеся развелась с Серёгой окончательно.
      Олеся, трезво раскинув мозгой, не стала выходить замуж за Даду Кигяна.
      
      ♫♫♫
      
      Дальше всё шло чётко по усреднённому русско-советскому плану.
      Серёга, устав следить, ушёл в запой, и на бывшую жёнку - пусть и красавицу - ему стало наплевать. Изредка, и с каждым месяцем реже, он заходил навещать Грушеньку. Он бродил с ней по опустевшим паркам, магазинам и кафешкам, сдавал дочь в детскую загородку с шарами и живыми клоунессами. А при возвращении дочери маме устраивал исте-рики по поводу неминуемого педофилизма, который грезился ему с уча-стием Дады Кигяна и Груньки, которая рано или поздно должна была подрасти и стать жертвой настоящего урода. И грозился застрелить Да-ду Кигяна.
      Возможно, он имел на это право... бывшего мужа. Но только, пожа-луй, вгорячах. Иначе бы ему грозила конкретная тюряга. Почти каждый в Серёгиной ситуации желал бы кровавой мести, и ничего с такой чело-веческой сущностью не поделаешь.
      Выживший Кирьян Егорович понимающе и, может, излишне сочув-ственно отнёсся к Серёге (Кирьян Егорович сроду не болел педофилией, ему были противны все грязные намёки, и, более того, он был готов подписаться под каждым расстрельным приговором) и устраивать от-ветную охоту за Серёгой не стал. Хотя мысли такие в голове по первости бродили.
      В итоге, утихнув, дуэльщики из-за углов остались живыми, и попы-тались забыть друг про друга, словно дурной сон.
      В отношения Кирьяна Егоровича и Олеси стала соваться чёрная кошка. Кошка мешала спать по ночам и дико завывала, предсказывая новое лихо.
      
      ♫♫♫
      
      Грушенька рисует картинку, держа карандаш в кулачке. По суще-ству это каракули. Но чётко видны три фигуры, две - с кривыми сол-нечными волосами, глаза - точки, носы - палки. Это явно люди. Ещё один волосатый огурец. То ли люди, то ли звери, то ли подсолнухи. Обычная детская графика, место которой, после длительного хранения "на память" и эпизодического разжижения трёхкилограммовой пачки - обычного годового детского урожая, - в помойном ведре.
      Дело происходит на кухне. В Грунькином творчестве помогает ба-ба.
      - А это кто, - спрашивает она, - это Грушенька, наверно, а это ма-ма? Или папа? Это папа? Скажи "па-па".
      - Мама. Дадакигян. Да-да ки-гян го-го, - объяснила свою интер-претацию только что созданного художественного произведения Грунь-ка.
      - Не поняла? Как-как?
      - Да-да ки-гян го-го! - медленно повторила Грунька непонятливой своей бабушке. - Мама! Дада Кигян! Го-го! - И захлопала в свои миниатюрные ладошки.
      Бабушка наконец-то все постигла. Она смяла листок и бросила его в мусорное ведро.
      - Ну, дела! - совсем непонятно для Груньки сказала видавшая вся-кого бабуля.
      Грунька заплакала.
      - Дада Кигян, мама!
      Она пружиной сбрындила со стула и помчалась к ведру вызволять подвергнутый мемориализации рисунок.
      Теперь уже зарыдала бабушка.
      Грунька вернулась и попала в крепкие бабушкины объятия.
      Теперь уже хлюпали вдвоём. Старый и малый.
      Вернулся из магазина с полными авоськами дед.
      Что-то зло буркнул.
      Глянув ненавистью на свою обмокревшую лицом старуху, брякнул покупку об крышку стола и опрокинул на штаны сковородку с яичней.
      И всё безобразие естественным образом повернуло в другую сторо-ну.
      
      ♫♫♫
      
      Шлёпали стрелки по циферблатному кругу, понукаемые неугомон-ными, спрятанными где-то внутри мелкопакостными батареечными мо-торами.
      Во взаимоотношениях Олеси с Кирьяном Егоровичем появилась значительная трещина, больше похожая на невидимый пока глазу, скры-тый океаном разлом в земной коре.
      Позже, в качестве предвестников, стали проявляться некие доволь-но-таки несмешные несуразицы и мало на чем основанные обиды, быстро обнажающие жестокую и реальную правду жизни, убивая мед-ленной смертью и без того полубезжизненную, надутую безразличным воздухом куклу любви. Их встречи стали происходить все реже и реже.
      Любовь, если таковая и была в каком-то полуфабрикатном виде, то теперь превратилась в гниющую тушку с неприятнейшим запашком, а позже рассыпалась вообще. Воняло тушкой, а треснуло как тысячелет-нее, почерневшее дерево под названием тик от страшного удара молнии, насланной ужасной старухой Изергиль.
      Олесина надежда на относительно беспечную жизнь и до этого чахла и прогибалась под напором обстоятельств, которые успешно реорганизовывались родным правительством, и бороться с которыми рядовым членам не было сил.
      Первоначальная привязанность, которая со стороны Олеси, вполне возможно, - кто его знает, - могла бы перерасти в любовь, уступила ме-сто серым и бесконечным будням. Олесю радовала только дочь. А Кирь-ян спрятался за работой, и только она скрашивала ему жизнь.
      Машину Кирьян Егорович не покупал. И даже об этом не думал. Олеся подумывала-было ранее про машинку. Но, скорее, как о неосуще-ствимом, и, не таким уж обязательным будущем.
      Квартиру он тоже не приобрёл, хотя и мечтал: в то время это рус-ско-народное счастье было не всем по карману. А он был членом этого, ведомого плохими пастухами, стада.
      Олеся думала и про новую квартиру, и про картину, и про малень-кую уродливую собачонку, но все это было в далёкой перспективе.
      Картинку Кирьян Егорович нарисовал сам и подарил её Олесе, но хранить её пришлось, все же, на хате Кирьяна Егоровича, чтобы из-лишне не нервировать бывшего мужа Серёгу.
      На картинке был изображён маленький и изящный замок, то ли из детских воспоминаний, то ли напоминающий краковскую архитектур-ную практику, с островерхими куполами над основной массой, устрем-лёнными к звёздам. В замке имелось оконце, у которого грустила прин-цесса в заточении. К висячему мостику подъезжала кобылка с белым всадником на ней. То был живой принц Кигян Ромеович без возраста, потому что нарисован он был специально со спины. Грушка в этой кар-тинке спала в своей крохотной кроватке - было позднее время, поэтому за толстыми, мшелыми стенами её видно не было. Кругом летали свет-лячки, радуя самок своим зеленоватым флуорисцентом. Замок в лунном свете казался фиолетово-изумрудным. А, может, попросту был сложен из изумрудных кирпичей. Луна была настоящей. Это Кирьян Егорович умел изображать мастерски. Сам Архип Куинджи, посмотрев по сторо-нам, нырнул бы в каморку 1/2Туземского и Олеси и проверил бы нали-чие за картинкой потайной лампочки. И сплюнул бы с досады, потому что никакой лампочки и никакой светящейся краски Кирьян Егорович, оставаясь предельно честным, в своих художественных произведеньях, написанных не для продажи, а для подарков любимым, не применял.
      Копчёно-красной краковской колбасы в замке было завались. Об этом говорил красный дым, спиралью валивший из трубы. И вообще там было здоровски тепло и уютно.
      Олеся любила эту махонькую картинку. Картинка олицетворяла счастье, мир и любовь, и дивную, но при этом грустную неопределён-ность. Олеся, бывало, вынимала её с книжной полки, подолгу держала в руках, что-то рассматривала к ней. Может, проверяла степень мастерства, или проверяла подлинность Кирьяновской руки, может, искала в вензелях красочных кустарников что-то своё сокровенное. Но подпись была свежей и оригинальной, слившейся вживую со слоем краски. На глазах у Олеси появлялось что-то похожее на настоящие слезы. Это воздействие объясняется просто: сила искусства, ити его мать, совмещённая с силой любви! Что тут непонятного? А ещё про вечные симпатии говорили!
      Глупенькая учительница Олеся возвращала картинку на место, так и не догадываясь чего же там больше - любви, или обыкновенного искусства.
      
      Жалованье Кирьяна Егоровича существенно уменьшилась, хотя да-же в усреднении она иногда бывала большей, чем у многих людей того же сословия. Олеся это тоже отметила и как-то радостно поделилась с Кирьяном Егоровичем, что при такой зарплате, мол, можно было бы да-же откладывать на чёрный день. Но опять несовпадухи: каждый день в плане обеспечения маленькой ячейки в полном финансовом достатке был почти что чёрным.
      Маленькую, предновогоднюю картинку с польской колбаской за стенами безымянного замка никто не помышлял продавать даже за пол-миллиона.
      В гости к Олесиным маме и папе Кирьян ранее стремился, но Олеся его постоянно тогда останавливала, - ещё не время, ещё успеем, - моти-вировала свои отказы.
      Через некоторое время Кирьян про "гости" уже специально пытался не вспоминать.
      
      ♫♫♫
      
      Ещё сотня оборотов часовых стрелок и правительство, наконец, внимательно выполнив обследование населения, наступило на самые больные места своих подданных.
      Налогоплательщики, не имеющие огородов, согласно новому уста-ву стали помирать как мухи. А упитанные Пончики и Сиропчики приня-лись не то, чтобы толстеть, а стали пухнуть как воздушные шары перед взлётом; от этакого усердия начинали призадумываться о сбрасывании веса. Так в стране появились фитнес-сцентры. Когда этого стало недо-статочно, придумали таблетки от ожирения, что привело совершенно к обратному. Тогда изобрели автоматы здоровья. От недостатка здоровья верховодители посходили с ума; от недостатка ума, изобилия нефти, от воровства и безнаказанности полилась гражданская кровь, и стало мод-ным как хвалить, так и отстреливать олигархов.
      Все это происходило на виду у всех влюблённых страны. И выжива-ли при этом только самые крепкие влюблённые и самые сухопарые не женатые подданные.
      На почве вышесказанного, последняя подсохшая и изогнувшаяся в последнем усилии Олесино - Кирьяновская веточка любви - тиковый побег, ринувшаяся ради продолжения жизни жрать своё чёрное тело, придвинулась, было, к своей пище у самой земли, но не выдержала и полностью обломилась.
      Как-то раз Олеся впервые проигнорировала назначенное свидание. Более того, целый день она пренебрегала всеми правилами приличия и судорожными звонками Кирьяна Егоровича. Для Кирьяна Егоровича это было слишком явным намёком на конец всего их глупого лебединого курлыканья.
      К вечеру, наконец-то, трубка была поднята. Кирьян Егорович, со-брав в себе силы, произнёс отточенную за жуткий день, короткую и веж-ливую прощальную речь.
      - Надеюсь, я не сильно тебя "обобрала"? - произнесла Олеся наме-ренно очень сухо, если не сказать - жёстко, в своей предпоследней фра-зе диалога.
      А последней была фраза: "Ты же сам сказал "всё", значит всё. Про-щай. Расстанемся друзьями. Верно? У меня на тебя никакой обиды нет. А у тебя?"
      - Олеся! - хотелось кричать Кирьяну Егоровичу в трубку.
      Но не кричалось. Он уже совершил выбор, а отступать было не в его правилах.
      М-да! Вежливые и порядочные молодые учительницы умеют найти с виду порядочный приём прощания, а в жизни хищный, утыканный нервными иголками, и режут и ранят они тебя ими точно в сердце. Не придерёшься - всё правильно. Но, как же горько и обидно, черт побери!
      Ближе к ночи Кирьян Егорович, весь в сомнениях, потерянный и убитый горем выдвинулся под окна Олеси и, на манер влюблённого сту-диозуса, всматривался в них до самой темноты. Через шторы цвета настоящего дерьма за несколько часов ожидания не мелькнуло даже намёка на чью-либо тень.
      Да хоть бы кошак выбежал и прогулялся по карнизам. Кошмар! Не было никого. Ни человека, ни твари. Никто не улыбнулся продрогшему человеку, и никто не желал хотя бы для разнообразия дать ему в морду. Прощание с Олесей выглядело так буднично и оттого до такой степени мерзко, - будто и не было целого года любви и дружбы - хоть настоя-щей, хоть фальшивой, хоть симбиотической - один черт! Было неприят-но, - если коротко и без всяких литературных затей, - и шибко по-настоящему кололо в живом сердце.
      Стоял он до того момента, пока уж совсем не примёрз к фонарю, и пока все окна в доме не погасли. Одно из самых последних окошек по-тухло Олесино.
      Олеся Олеся Олеся ушла в поднебесье летит в поднебесье летит в поднебесье как песня Олеся Олеся Олеся.
      
      ♫♫♫
      
      В съёмную квартиру в отсутствие Кирьяна Егоровича пришла хо-зяйка. Она расторопно проверила свои стационарные вещицы. Зашла на балкон с авоськами и выложила на пол горшочки с рассадой. Оставила записку.
      
      Уважаемый К.Е., - писала она, - я должна Вам сказать, что с этого момента я повышаю арендную плату до ... рублей. Мои подруги сказа-ли мне, что я сдаю квартиру по слишком низкой цене. Прошу Вас за-платить вперёд, или... Я нашла клиента, который готов заплатить хоть сегодня двойную цену. Ещё я собралась выращивать на балконе рассаду и цветы. Поэтому оставляю за собой право приходить тогда, когда мне нужно. Это мои новые условия.
      
      На новую цену Кирьяну Егоровичу было наплевать. Его возмутили цветы и рассада. Он вышел на балкон и посбрасывал все бумажные ко-робочки вниз. Последнюю, - эта была уже деревянной, - он зафинтилил в сторону аллеи.
      - Эй, чувак! - крикнула женщина издалека.
      - Я-то чувак, а ты дура... без затей!
      - С мужем хочешь познакомиться? - спросил голос.
      Злую женщину за кучерявой причёской карагача не видно. Из-за злого голоса Кирьян Егорович напутал с породой.
      - С удовольствием, - ответил Кирьян. - Сейчас выйду. Пусть ждёт у подъезда.
      Накинулся полегче, чтобы не жалко было рвать.
      Вышел.
      Вместо мужа подошла - в полутемноте вполне симпатичная - но весьма разъярённая молодая женщина с закрашенным фингалом и дере-вянной, уже пустой коробочкой в руке.
      - Ко мне зайдем? - спросил Кирьян после нескольких минут бес-плодных препирательств.
      - Что такое?
      - Мне плохо.
      Женщина зашла. Бросила в прихожей коробку.
      Недоверчиво поозиравшись по сторонам, провела у Кирьяна два ча-са.
      Измазала помадой губ сиденье кресла.
      Забрала хозяйкину коробочку.
      Отломила побег алоэ и сунула в карман потрёпанного плаща.
      Забыла авоську с начатой чекушкой.
      Но так и не назвала своего имени: "На всякий случай. Вдруг про-дашь: кто тебя знает".
      Кирьян Егорович не обиделся.
      
      ♫♫♫
      
      Пара презервативов, перекрестившись друг на дружке, всю ночь за-нимались ковровой любовью.
      
      ♫♫♫
      
      Взвизгнула хозяйка, придя утром за данью.
      Она так и знала! Свиду нормальный мужик оказался такой же сво-лочью, как и все остальные пидорасы насквозь педерастического горо-да.
      
      ♫♫♫
      
      Кирьян Егорович вешаться и улетать в небо с духами не стал. Он по-простому, по-хозяйски, в эту же ночь, сфланировал до Неважнецко-го моста, перелез через перила и прыгнул в реку Вонь.
      
      ♫♫♫
      
      Грушеньке и маме Олесе так и не удался фокус с куколкой по имени Да-ли-да. Но Даду Кигяна Грунька вспоминала очень долго.
      Как-то Олеся с Грушей попали в луна-парк. Груньке-Груше почти стукнуло уже двенадцать, она уже понимала двусмысленное своё имя: в Груньке явно слышался Гунька-простачок из Солнечного города. От-кровенно над ней насмехалась тётя Груша, которую нельзя скушать, потому, что она была лампочкой.
      Поэтому Грунька точно решила, что когда она достаточно вырастет и получит паспорт, то обязательно заменит своё дурацкое имя на более благозвучное. Не вечно же ей быть Грушенькой! Груша Сергеевна - это что за дела такие?
      Мама Олеся поднялась за десять лет по рабочей стремянке на не-сколько ступенек выше и могла уже намыливать шеи не только своим ученикам, но и младшему преподавательскому составу.
      Второй раз Олеся отчего-то замуж не вышла. И совсем некстати, и самую малость стало пошаливать сердчишко. Школа - дело нервное.
      Бабушка совсем "заплохела" и год назад ушла в мир иной. Дед был по здоровью "так себе", ковылял помаленьку, бодрился, брился, колотил что-то молотком, нацеплял на китель единственную юбилейно-милицейскую медаль, и иногда сопровождал Груньку в музыкальную и художественную школы, где она подавала какие-то там надежды.
      Грунька раз или два побывала за границей с девчачьим коллекти-вом, привезя оттуда грамоты, мамке какие-то цветные тесёмочки, от иностранных подружек браслеты из бисера и от мальчика-ровесника девочку-куклу, совсем не похожую на певицу Далиду, даже если бы Далиде сминусовать лет сорок. И жива ли Далида? Однако уж, нет.
      
      ♫♫♫
      
      - Мама, а помнишь, когда мы давно ходили в этот парк и сидели на железной лошадке, ...то есть на этом жеребёнке...
      - Да, доча, было дело.
      - ... то был ещё, кажется, какой-то колючий дядя...
      - Опа! Нет, доченька, ты что-то путаешь, - сказала, поперхнувшись мороженым, мама, - тут всегда была только одна лошадка и мы с тобой. А эту лошадку зовут... сейчас скажу...
      Тут белыми каплями заплакало мороженое. Мама Олеся шмыгнула носом и принялась оттирать подол, а заодно читать надпись на поста-менте. Там было затёртое имя автора и такое же неясное название скуль-птуры.
      Розовой тенью промчались над парком детские воспоминания и од-но из них застыло над Грунькой.
      - Дадакигян? - как-то неуверенно осведомилась девочка.
      - Что, что? Какие глупости. Пойдём отсюда на качели или на кару-сель. А хочешь, на поницикле прокатимся?
      Мать заторопилась.
      На полпути к машинкам Грунька остановилась как вкопанная.
      - А я поняла свою картинку...
      - Что-что? О чем это ты?
      - ...Она помятая, моя, совсем детская. Ничего хорошего. Каракули одни. А мне бабушка, перед тем как ...ну, умерла... мне её дала. И сказа-ла - береги.
      - Интересно, и что же дальше.
      - Дальше? Дальше с одной стороны "мама" написано, а с обрат-ной... я думала белиберда... Какой-то "дадакигян" написан и "гого". Я поняла!
      - Что ты поняла? Опять выдумываешь ерунду.
      - Ну как же ты не хочешь понять: "гого" это лошадь, ну иго-го, по-нимаешь! Ло-шадь. А "дадакигян" это тот самый дядя, который Кигян с бородой.
      - Любишь ты выдумывать, фантазёрка ты моя. Ну, и на каком Ки-гяне будем. ...Да, к черту всех этих лошадей... и коней дурацких тоже. Ты же уже большая, пойдём лучше на машинки!
      - Пойдём, - ответила, засопев, Грунька и оторвала от мороженого кусок позолоченной, как жизнь-жестянка Дяди Кигяна, обёртки.
      
      ♫♫♫
      
      
      
      ДЕВОЧКА-ЛЕБЕДЬ
      
      - Девчонки, - сказал кто-то кому-то за темнеющим ок-ном, - возьмите денежку, купите мне баночку пива. Пожалуйста.
      Велика польза проживания на первом этаже! А девочкам лет по пят-надцать тире семнадцать.
      - А Вам самому, что, лень? - вымолвила одна, длинная и тонкошеея, как вымахавшая за одно лето на Лебединой даче девочка-подросток.
      У неё на невидимой ещё груди болтаются только что снятые науш-ники с меховой подкладкой. На голове билайновидная спортивная ша-почка. Одета Лебединая Дочь в ярко-жёлтую курточку-дутыш, - один в один как реклама шины Мишлен.
      Девочка эта производит впечатление девственницы викторианской эпохи, которой совсем недавно посчастливилось наблюдать откровен-ные и странные отношения петуха и курицы, - после трёпа за холку курица начинает нести яйца - говорят специалисты. Лебединая Дочь в это не поверила и потому отметила наличие у петуха чего-то вроде члена.
      - Интересно, а у воробья тоже есть член? Если есть, то он же малень-кий. Как же бедному продрочиться через перья хвоста, - думает она по ночам.
      Воробей не дает ей спать. Но в родительской библиотеке про это у воробья нигде не написано.
      По утрам девочка ходит со страдальческим выражением.
      Родители взволнованы.
      Кто бы знал, что виноват всего-навсего какой-то птичий заморыш.
      Спросить Дарине - Лебединой дочери про воробья не у кого. По-дружка Лолитка этого факта тоже не знает. Подозревает, но воочию не видела.
      Поэтому не может утверждать с полной правильностью.
      Зато она знает про это нечто больше.
      И, похоже, не понаслышке и не по интернету, и не про воробья, а от людей.
      И не на пляже, а в другом месте.
      То есть у мальчика на квартире, при отсутствии дома родителей, ещё этой зимой. Обыкновенная, ничем особым не примечательная житейская история, которую с лёгкой разницей в антуражах штудировал каждый городской гражданин или гражданка.
      - Ну как, - ночь-заполночь, - продолжает рапортовать Кирьян Его-рович, - надо одеваться. ...То, да сё. Лень, конечно. Суп варится. Уже на издохе. Отойду - случится пожар.
      - Суп это хорошо, - осмелела Лебедь, - допахивает даже досюда. Борщ, наверно?
      - Профессией не вышел, - сказал дядя из окна, - обычный пакетик. Дачный суп с курицей, - и вновь о своём заветном: "А вы же рядом, го-товенькие, шустрые, ну сбегайте, детки мои. А-а, красавицы? Почём ва-ше молчание? Вы же спортсменки, вероятно?"
      - Нека, - вымолвила универсальное слово волне терпимо изящным голоском девочка другая, переминаясь с ноги на ногу, словно подтанцо-вывая под едва слышную музыку подружки.
      Она ростиком соответственно пониже, крепенькая такая, и шибко похожая по описаниям очевидца Набокова на отсибиренную Лолиту с личиком молодой королевы Елизаветы на однопенсовой почтовой марке. Портрет Елизаветы слегка подпорчен неявно выраженной русско-деревенской курносинкой. От американской Лолиты этой девочке до-стался несносный и вздорный характер, а также выпячивающие из слиш-ком тонкой для игры в прятки ветровки, пышные не по возрасту шарики. Оголи её и возложи в постели поверх одеял и накидок, - точь в точь ста-нет моделью для куртизанской живописи. Чуть-чуть добавь загорелостей и черноволосья, поставь в интерьер музыкальные рюмки, наставь сосудов с любовными снадобьями и хотя бы одного веерного опахаль-щика, - вот тебе цветная иллюстрация для индийского манускрипта великого сексуального просвещенца Праджапати.
      - Интересно бы по кругляшкам тренькнуть ракеткой, - подло и неза-висимо от мозга шевельнулся сексуальный отдел Кирьяна Егоровича, - отлетят тут же. Упруго-твёрдо-упруго-твёрдо. Как целлулоидные пинг-понги.
      - А я бегаю по утрам, - сказала девочка-лебедь и, красиво изогнув шейку, автоматически взглянула на свои жёлтые полусапожки. Но её обувные доказательства причастности к спорту пылились дома в низко-рослом прихожем шкафчике.
      Кирьян пододвинул голову к самой решётке - дальше не позволял размер пустот и посмотрел вниз: "Комплект в колорите. А девчонка-то со вкусом!"
      - Не лги, - тихо, коротко и по-детски уверенно опустила Даринку крепышка Лолита. Малоупотребительный Лолитой глагол "лгать", вме-сто обычного детского "врать", резко повышал её интеллектуальный балл. Так же, как "который час" вместо "сколько времени".
      - Один раз в неделю это ещё не спорт.
      - И это верно. Одна капля - не дождь. Одна пробежка, действитель-но, - ещё не спорт, - по своему, в основном мечтательному спортивному опыту подумал Кирьян Егорович. Он побывал в бассейне за год раз пять от силы и катался на велосипеде только в мыслях.
      - Нет, - спорт, спорт. Я только начала. Хотела чаще, но холодно бы-ло, - засуетилась лебединая дочка.
      Ей будто неудобно за то, что её уличили во вранье перед незнако-мым человеком, перед которым, как впрочем, и перед любым лицом мужского пола, ей бы хотелось бесконечно и с едва понятным ей толком красоваться. Это инстинкт замечаемости.
      Дарина гораздо честнее Лолиты и употребляет вместо "лжи" - "вра-ньё".
      То же самое, только наоборот, происходит у соперниц: любая девушка вольно или невольно, словно под влиянием подстрекательского газа, по-крупному или по мелочи, не преминет опарафинить подружку.
      Кирьяну Егоровичу вспомнились слова ехидного мультяшного вступления "Спорт, спорт, спорт...".
      - Молодец, - тем не менее, произнёс Кирьян Егорович, - лиха беда начало!
      И этой простецкой фразой произвёл неизгладимое впечатление. Так начинается доверие, за которым стоит любовь.
      - М-м-м...
      - Ну, что, сбегаете, а! Девчонки, золотки, ну, миленькие? Давайте быстренько! Погибаю.
      Кирьян Егорович, торопясь, и пока девчонки ещё не ушли, меценат-ским движением просунул сквозь решётку сиреневую купюру и для пу-щей убедительности, втираясь в доверие, заморгал ресницами и подёрги-вать челюстью как в детском анекдотце про двух обезьянок разноче-люстного устройства, попавших под дождь.
      - Тебе вода в рот попадает? - спрашивает одна с выдающейся впе-рёд нижней челюстью.
      - Нет, не попадает, - отвечает другая, с челюстью западающей.
      Эффект любимого детского анекдота из прошлой жизни Кирьяна Егоровича построен на зрительных образах этих весёлых существ и на соответствующем, смешном искажении речи.
      ...Такие молоденькие, школьницы, а вот, гляди, клюнули. По крайней мере, не послали, куда следовало бы согласно родительскому учению, с первого раза.
      - Не доверяйте незнакомым людям, - твердят своим деткам, словно сговорившись, родители всех стран.
      Не доверяющее родителям, Соединённое Детское Штатство Азий, Европ и Америк, тем не менее, больше полагается на опыт незнакомцев и на железное правило, что хорошо запоминается только то, на чем хо-рошенько обожжёшься сам.
      ...Следовательно, либо они совсем наивные, потому, что зелёные и безопытные, либо у них уже мелькнула совершенно буржуазливая мысль о том, что можно элементарно обогатиться за счёт дяденьки-простачка.
      Девочки, выхватив невиданную по себестоимости бумажку, - бону, если по-взрослому, тут же загалдели: - о, у вас тысяча! А сколько вер-нуть сдачи? А меньше у вас нету? А вы нам верите, что ли? А если мы не вернёмся?
      - А почему бы не поверить? Вы же честные. Купите себе тоже пива, если пьёте. Ну, или мороженого, берите сколько хотите. То есть не на тысячу, конечно. В умеренной дозе - насколько совесть позволит. Остальное отдадите взад.
      "Взад" или "в зад" было произнесено для проверки девочек на сму-щаемость от двусмысленности фразы. Не подействовало.
      Гимназистки-лицеистки, не веря своему счастью, быстрыми ночны-ми светлячками дружно слетали куда надо, и минутой позже вернули купюру обратно. Тут же затараторили, перебивая друг дружку.
      - Нету пива. Всё кончилось, - честно сказала слегка огорчённая Ло-литка.
      - Сегодня же воскресенье. И первый тёплый день. То есть вечер, - подсказала девочка-лебедь.
      - А мороженое, почему не купили? Чипсы? Шоколадку могли бы... себе.
      - Не хотим. То есть, мы же Вам ничего не купили... значит... это что-то значит.
      - А пиво мы вообще-то пьём, - сказала красивая малышка Лебедь, - когда мама деньги даёт.
      - Странная логика, - думал Кирьян Егорович, - логика совсем поря-дочных девочек. Не пропало, значит, ещё наше государство. Вот что это значит.
      
      ***
      
      Не все ещё куплено - осталась непроданной тихая гражданская со-весть. Может речь только про младенчески - отроческие годы, пока хозя-ина совести не способен определить её цену? В разных семьях по-разному. Можно довести отрока до высшей степени совестливости, но как только он выйдет в большой свет, то внешние обстоятельства тут же поделят отроков на два лагеря. Один, наиболее частый и устойчивый тип, - это отроки, понимающие жизнь в её жёсткой реальности и нахо-дящие между тяжкими реалиями трещины, по которым можно плыть поступательно и лавировать по бурунам относительно свободно, давая взятки на переправах, за деньги расширяя заужения щелей, платя дань на промежуточных станциях и в воротах ответвлений, которые предназначены только для избранных.
      Есть такой тест: силуэт-дырка из твёрдого материала, через кото-рый можно прокарябаться только боком. Чуть грудь выше, ступня крупнее, мозг круче, рука длиннее - ты не прошёл. Через силуэт честным макаром пробиваются редкие счастливчики. Но, отчего же за силуэтом целая толпа прошедших этот экзамен?
      Очень просто: у них есть папы, которые дают деньги, чтобы отко-лоть от силуэта мешающую часть, и есть мамы, которые говорят элементарную и при этом гениальную вещь: "Не надо лезть в дырку - обойди сбоку и незаметно пристройся к счастливой кучке, толпящейся по другую сторону экзаменов". И это всё.
      Другая часть отроков, у которых совесть в виде ветвистого и бодато-го органического приспособления, видимого за километр, растёт точно посередине лба, совершенно не умеют хитрить. Они, эти несчастные лю-ди, современные атависты, вспоминают, хранят, пользуют по-настоящему святые заветы матери или отца-коммуниста старой закалки. В неудачах они никого не винят, считая свою уже ставшую нетрадицион-ной, честность и святость гораздо выше всяких новых, хищных и заим-ствованных у запада форм проживания.
      Видимо, никогда уже теперь нашему человеку не удастся совместить бизнес с честностью, а искренность с достатком в доме.
      Огонёк глубокой морали легко заливается праздничными фейервер-ками и народными гуляниями. Среди треска праздничной шрапнели не услышать наивных голосков: - а что, интересно, сколько всё это стоит? Это те, или не те деньги, на которые обещали расселить всех старых вои-нов, защитивших отечество и всё будущее поколение?
      Новое-старое в торговле: портфели министра и депутата стали не-плохим и ходким товаром. Портфелями министров торговали и раньше, то есть при царе и до этого, портфели передаются по наследству и нуж-ным людям. И с этим ничего не поделаешь. Нужность министра частень-ко обосновывается не его профессионализмом, а его нужностью кому-то, удобностью во внутреннем обращении, изворотливостью в общении с народом. Да и портфель же кто-то должен носить. Портфель сам пере-двигаться не умеет. С одной только ручкой и совсем без ножек не может он найти себе хорошего хозяина.
      Желание добиться лучшей жизни немирным путём возникало по не-знанию последствий экспериментальным путём на себе самих (как врач, ставящий себе вакцину от чумы - выживу - не выживу). Этот вариант давно проверен жизнью и обречён на неуспех, потому, что это противо-естественно: сначала льётся кровь, потом руководители немирного дви-жения становятся вождями и доводят своих сподвижников сначала до оппозиции, потом до отчаяния, потом до предательства своих родствен-ников и даже жён, потом до стирания с лица земли или полного забвенья, или вымарывания в текстах. И начинается точно такой же круг с некото-рыми временными тонкостями.
      
      ***
      
      Раз на раз фокус с приобретением пива, не выходя их дому, полу-чался не всегда. Прошлым летом группа из четырёх разновозрастных мальчиков - школьников выторговала у Кирьяна Егоровича рублей пят-надцать только за то, что они откликнулись на просьбу ленивого дядьки и сделали попытку слетать в близлежащий киоск. Пива, как и в этот раз, тоже не было. Ребята торговались и шантажировали Кирьяна Егоровича, стоя под окном и не отдавая сотенную бумажку хозяину. Обмен сотенной купюры на червонец с мелочью в качестве оплаты "за полётные услуги" произошёл методом одновременной передачи из рук в руки, как обмен пленёнными шпионами на мосту через Эльбу.
      Теперь Кирьян Егорович разочарован результатом, потому что опять остался без пива, и спросил первое, подвернувшееся под руку, и только ради того, чтобы хоть что-нибудь произнести и просто поболтать со смешными девчонками.
      - Курить будете?
      Девочки переглянулись и засмеялись.
      - Нет, мы больше по нюхательной части. Есть нюхнуть? Дайте.
      - Ну, дела, - подумал Кирьян Егорович, - неужто порошок вдрючи-вают? Да, нет, шутят, конечно.
      - Кокаина нет, и эфедринчика нетути. Это я вам не как врач, а как взрослый человек, не советую использовать, - сказал он вслух, по-серьёзному нахмурясь, - это я точно знаю. Сначала приятно, потом при-выкаешь, потом у матери и отца воруешь, потом убиваешь бабушку, по-том отсидишь, потом ты - больной насквозь бедняк и волосы выпадают.
      Девчонки опять засмеялись: "Значит, пробовали сами?"
      - С чего это?
      - У Вас волосы белые.
      - Не белые, а седые. И не выпадают. Это разные вещи. Где лысина, покажите.
      Кирьян Егорович всунул башку - насколько смог - в решётку. - Есть лысина?
      - Нету лысины.
      - Ну, так вот. Кокаинщики до такого возраста не доживают.
      - Мы не про кокаин, а про кокаинчик. Это лекарство такое для детей, - сказала Лолитка и громко засмеялась. Собственная шутка самой понравилась. - Лучше всяких там экстази.
      
      На кокаинчик, который лучше экстази, подчёркнутым дурацким сме-хом, откликнулась и гавкнула три раза собака где-то справа и сверху. Собака была с гусями ровно в такой же гламурной пропорции, как Ка-ринка Унисоновна Фельдцер - знакомый Кирьяну Егоровичу, более того, - женского рода, мелкий, амбициозный, и жутко самостоятельный управ-ленец департамента культуры. Она (гладкошёрстная собака), голая как красующаяся перед гостями Каринкина сестра Лида после бани, вылета-ла из соседского подъезда с беспричинным и громким лаем. Она бешено носилась кругами вокруг дворового сквера. Опрыскивала редкие стволы, попадавшиеся по пути, как все неудавшиеся и безвкусные скульптурные произведения, критикуемые Каринкой,за отсутствие классических про-порций, за топорно проработанные, будто низвергающийся лёдолом, бронзовые складок одежд, за неимение царей в безымянных головах их создателей.
      
      - Было дело. Нюхнул как-то. Мне не понравилось. Или я не понял. Муть сплошная. А лёд-то ещё не тронулся? Что там потрескивает?
      - Не посмотрели.
      - Потрескивает, да.
      - Вот черт. Вот и зря. А про воскресенье я что-то даже не подумал. А вы честные девчонки. Заходите в гости, если что.
      - Если что, это как? Сейчас что ли?
      Девчонки как-то слишком резво переглянулись.
      - Да, хоть сейчас.
      - На суп, что ли? Уже поздно. В другой раз, - отвергла предложение девочка-лебедь.
      - А вас как зовут? - поинтересовался дядя.
      - А Вам зачем знать? - спросила Лебедь.
      - А Вы, случайно, не педофил? - неожиданно, в порядке веселья и, в некоторой степени, для собственной безопасности, которая была бы совершенно не гарантирована даже при отрицательной реакции, спроси-ла Лолитка.
      
      В положительной и отрицательной реакции, которая по-медицински совсем не соответствует бытовому пониманию - вечная путаница.
      На эту путаницу попалось много советских людей.
      Кто-то не стал лечить половую заразу, понадеявшись на положи-тельную реакцию.
      Около сотни малограмотных проституток Угадайгорода, решили, что они не беременны, потому, что ассоциативно посчитали, что "положительно" - это равнозначно словосочетанию "не беременна", и придумано оно специально для них. А нежелательная беременность - это как раз то самое, что им обычно нужно для безостановочного повышения квалификации.
      Попадались и на отрицательной реакции. Чаще всего это бывали наивные молодые отцы, желающие обрюхатить своих неподдающихся замужеству девушек.
      
      - Ха-ха-ха. Я самый настоящий... - едва начал составлять шутку Кирьян Егорович, неправильно выстраивая фразу, как девочки, не до-слушав, вспорхнули и с визгом улетели.
      А хотел он, чтобы напустить на себя золотой пыли известности и се-рьёзности намерений, всего-то навсего сказать, что он, во-первых, не педофил, и вообще он их не только не любит, а попросту ненавидит. А во-вторых, что сегодня вечером он - начинающий обдумывать своё жи-тье писатель, а вообще по жизни он "волосатый". А там дальше уже как бы пришлось. О насилии, - даже страшно подумать так Кирьяну Егоро-вичу, - речи даже не стояло.
      
      - Ха-ха-ха! - развесёло и задиристо донеслось уже издали.
      Кирьян Егорович приткнул голову к решётке.
      Девчонки сделали крюк и, остановившись у туалетной будки уже на Прибрежной, показывали пальцем на открытые окна то ли мерзкого пе-дофила, то ли на обыкновенного, но вышедшего из ума искателя лёгких приключений и эротомана. Последнего слова ни более умудрённая и недоверчивая Лолита, ни наивный лебедёныш, правда, пока ещё не зна-ют.
      Также Кирьян Егорович не знал, что Лолиту на самом деле папа-литератор назвал Лолитой. То-то посмеялся бы над собой Кирьян Егоро-вич.
      
      ***
      
      Диалог на ходу при слабом мерцании только что начавших зажигаться уличных фонарей.
      Дарина (Лебедь). - Как ты думаешь, это бандит?
      Лолита. - Не похож. Вроде бы.
      Дарина. - А зачем в гости звал?
      Лолита. - Значит насильник или простой дурак
      Дарина. - Может, просто добрый дурак? Бывают же добрые люди.
      Лолита. - Добреньких сейчас не бывает. Мне папа так всегда гово-рит.
      Дарина. - Не знаю, не знаю. Если так думать, то кругом одни гады. Золотками назвал. Педофилы так поступают?
      Лолита. - Ещё как поступают. Им, главное, в постель заманить.
      Дарина. - А я всегда считала, что в лес или на болото.
      Лолита. - Какая разница. Главное - заманить.
      Дарина. - Можно мороженым.
      Лолита. - Вот именно. Твороженным. Пивом. Может, пойдём, заявим в милицию?
      Дарина. - Что скажем? Что нас хотели мороженым угостить?
      Лолита. - С этого все начинается.
      Дарина. - Что начинается?
      Лолита. - Даринка, ты такая дура! Маленькая что ли? Книжек не чи-таешь?
      Дарина. - Читаю. Только не такие, как ты. Лопаешь, что попало.
      Лолита. - И не что попало. Меня жизнь интересует.
      Дарина. - Вся твоя жизнь в интернете прописана.
      Лолита. - Картинки сама же смотришь? Смотришь. И не ври. Боль-шой член тебе охота посмотреть? Охота. Вот так-то. Ха-ха-ха. А гово-ришь, секс тебе не интересен.
      Дарина. - Интересен, но ещё рано. Ну, видела член. В твоём интерне-те. И белый видела и чёрный. И полуметровый. У туземцев. Тётю обсту-пили кругом, а она их за члены держит. Это просто жуть. Из-за этого члена замуж идти неохота. А один чувак в Индии свою трубу вокруг руки наматывает. Ужас. Все прощается только ради детей. Без члена дети не рождаются. А лучше всей этой дряни не знать. В письках вообще ничего интересного. Хоть в палке, хоть в щёлке. Наши куклюшки красивей вся-ко... Можно на конкурсе с ними провериться... Мы, - сто процентов, - выиграем.
      Лолита. - Не знаю - не знаю. По - разному бывает. Подрастёшь и узнаешь.
      Дарина в упор глядит на Лолиту. Тайная жизнь Лолиты начинает все явственней проявляться. И не с особо хорошей стороны. Лолита начина-ет нервничать от Даринкиного испытующего взгляда и её дурацких измышлений.
      Лолита. - А ты, хочешь сказать, что невинность бережёшь?
      Дарина. - А ты хочешь сказать, что ты уже? Интересно было ужекаться?
      Лолита. - Дура ты. А хоть бы и уже. Тебе то что. Доказательств нет.
      Дарина. - В школе проверка скоро. Мальчиков уже посмотрели.
      Лолита. - Мне пофиг. Молчи уж. А ещё подруга!
      Дарина. - Причём тут подруга и твой личный секс?
      Лолита. - Притом.
      Дарина. - Не слишком ли рано начала?
      Лолита. - Я просто так сказала, а ты уже поверила. Может, в лицее ещё расскажешь своим?
      Дарина. - У меня таких своих, как у тебя, нет. Я не предательница, хотя мне это всё не нравится. Вообще от тебя не ожидала.
      Лолита рычит. - Даринка, я тебя убью! Я просто так сказала, а ты уже развиваешь.
      Молчат обе. Обижены взаимным непониманием и разной степенью сексуальной подкованности.
      Даринка, поправив пчелиную шапочку, из-под которой торчат четы-ре нешутейного размера, но смешные, затейливо плетёные косички, начинает заводить ту же песню. - Вот ты меня убьёшь, а тебя посадят.
      Лолита, поправляя юбку над полненькими ножками. - Я тебя раньше убью.
      Дарина. - Тебя раньше посадят. Мороженка захотелось полизать! С педофильчиком посидеть!
      Лолита. - Вместе же бегали.
      Дарина. - Я думала, что ты без мороженого умрёшь щас.
      Лолита. - Вместе захотели. Не забывай.
      Дарина. - Дураки на месте. Ладно, хорошо хоть, что не клюнули.
      Лолита. - А можно было бы клюнуть. Купить мороженого и бегом оттуда! Можно было бы и деньги не отдавать.
      Дарина. - А он бы потом выследил и всыпал. Знаешь, как расплачи-ваться будешь? Писькой своей.
      Лолита. - Даринка, ты дура.
      Дарина. - Писька твоя - первая дура. А ты вторая. С любым готова пойти. Хоть с педофилом, хоть с непедофилом. Увидишь смазливого вьюношу - хлопчика, блин, - глазёнки разгораются. Я же вижу! Летишь как мотылёк ...на абажур. Потом тлеешь. Это и есть самая настоящая дура-придура.
      Лолита. - Слишком ты грамотная. Мальчики, мальчики! Причём тут мальчики? Этот сам сказал, что он педофил. Не слышала что ли?
      Дарина. - Ничего этот не говорил. Это ты первая так спросила. Запо-дозрила на голом месте. Все педофилы давно уже в тюрьме сидят.
      Лолита. - А он что ответил, по-твоему? Он и сказал, что он самый настоящий.
      Дарина. - Он пошутил. Кто же сам сознается, что он педофил?
      Лолита. - Не знаю, не знаю. Слово не воробей. Пошли его заложим?
      Дарина. - Дура ты: ну только что про это говорили и опять... Блин! Ну, просто пипец с тобой!
      Лолита. - А нас же двое ...свидетелей.
      Дарина. - Все равно не поверят. О чем мы свидетели? О мороженом? О супчике? А если на самом деле - не педофил? Да так и есть. Педофилы в каждом доме не живут и открыто супчики не варят? Они же не шампи-ньоны, чтобы в любом газоне расти. Ещё придётся здороваться на улице. Он в нашем районе живёт. А если родители про все узнают? Думаешь, не попадёт?
      Лолита. - Зато другие дуры к этому не попадут. А нам медаль на шею.
      Дарина. - За непедофила медаль не дадут. А по шее дадут. Ещё ду-рами и доносчицами назовут, и в газете пропишут. Хочешь такую кли-кушку? Пропиариться захотелось? А если он во встречный суд подаст за наговоры?
      Лолита. - Кликушку, лягушку? Не хочу. В суд не хочу. Блин, а вот что от родителей нагорит - это точно. Точно достанется на орехи. На орехища! Ты тут, кажется, в точку попала. Единственный правильный ответ за целый вечер. Значит, не пойдём?
      Дарина. - Не пойдём.
      
      ***
      
      Дарина. - А вон и Васька твой... С друзьями. Тут как тут. Ты чем та-ким мажешься?
      Лолита. - В смысле?
      Дарина. - Как пчелы на тебя собираются. Сладкая чересчур.
      Лолита. - Это на твоё дурацкое мороженое... с косичками... клюют.
      Дарина. - Васька с мороженым. Значит, вот тебе и деньги.
      Лолита. - Я коку уже хочу.
      Дарина. - А кокушек не хочешь?
      Лолита шипит. - Если хоть о чём-нибудь заикнёшься, про что мы тут говорили, - ты мне не подруга!
      Дарина. - А про педофила можно говорить? Это же смешно: две ге-роини из города Угадая обезвредили... два мерзких кокушка и одну тух-лую морковку. Хи-хи-хи.
      Лолита. - Ну, у тебя и юмор... Васька тут же кирпичом пойдёт мстить. Он уже два светофора выбил и ещё хочет на Ёкском тракте. Там у него отец залетел. В БМВ въехал на красный. Номер: три девятки и "НАХ" буквами. Знаешь, какой штраф заплатил? А отец обещал ему эту машинку подарить, если будет себя прилично вести.
      Дарина. - Не знаю, и не интересно. Ладно, уговорила. А вообще тема распрекрасная. Мы бы героинями стали.
      Лолита. - Блин! Ну, ёп, твою мать! Молчи. Я сказала молчать, зна-чит молчать. Поклянись, что промолчишь!
      Дарина. - Ну, все-все. Закрой сама рот. Сама знаю, что надо, что нет.
      
      Не украсили интерьер Кирьяна Егоровича Дарина с Лолитой. Соот-ветственно не получили они гордого звания ЖУИ. Пусть их от этого стошнит.
      Топчут до сих пор Дарина с Лолитой асфальты города Угадая, не зная, что и без того прославились через литературу.
      
      ***
      
      ...Кирьян Егорович присмотрелся к узкой полоске темной воды, вид-неющейся между оградкой Прибрежной и дальним обрезом берега Вонь-реки. Ему вспомнилась совсем недавняя, грязная весна 20ХХ года.
      
      ...Нет, нет, до воды совсем не педофил и тогда ещё даже не графоман Кирьян Егорович в тот раз не долетел. Сверкнула постоянная ночная звезда и успела подсказать летучей и обиженной кучке человеческих молекул мудрую мысль.
      - Ты не комета, - сказала умная звезда.
      - Остановись. Лучше тебе не будет. Дерьмо твоё растворится в поч-ве, газ выйдет, корни впитают остатки плоти, которые на тебя уже не бу-дут похожи. ДНК даже не останется. Только тупая органика, как и твои соседи. Черёмуха на могилках и без тебя расцветёт. Хуже будет род-ственникам. Вспомни, во что обойдутся похороны! Сколько будет проли-то слез. А через месяц забудут, что был такой учёный и талантливый че-ловек, который ничего путячего в своей жизни не написал, не нарисовал и не построил. Вспоминать твои кости будут раз в год.
      И съехидничала: "Здорово, правда? Будем дальше тупить? Или по-ремесленничаем ещё на благо человечества?"
      Живое сердце Кирьяна ёкнуло от такой справедливости. Он остано-вился на полпути и успел повернуть в полете волшебную стрелку часов ровно на две секунды назад. От этого в человечестве слегка поменялась история:
      - Греция раньше положенного бросила работать и попросила за это у Евросоюза денег.
      - Раньше намеченного китайцы закончили Олимпийские игры, а рос-сияне, запутавшись в датах, выстроили павильон Незнайки на ЭКСПО-2010.
      - На параненормальные игры по великому блату посмотрел Кирьян Егорович и оценил на "отлично" все выстроенные на костях экономики олимпийские и параолимпийские объекты.
      - Тогда китайцы по всем Кирьяновским канонам и рекомендациям выстроили ЭКСПО. Заработали они на этом миллиарды долларов. Кирь-яну Егоровичу они предложили всего-лишь шестьсот тысяч и то не за посещение Байлинга 2008, или ЭКСПО, где Кирьян не бывал, а за лоте-рею среди номеров мобильных телефонов. Причём в тупой лохотронной форме и с ошибками в переводе на русский самых простейших слов.
      - Музей Выхухоля приобрёл очертания правой руки Кирьяна Егоро-вича. А в правильной истории Угадая планировался другой автор.
      - В Угадай вновь приехал Питер Љ1 и, наконец-то познакомился с Кирьяном Егоровичем, который нелестно отозвался о Питере и потому получил за это 3,14 юлей. А мог бы не получать в случае своей смерти.
      Что тут лучше, кто его знает, если учесть другие последствия.
      Например: Голливуд озаботился о романе-солянке Кирьяна Егоро-вича и велел своим написать сценарий сногсшибательной фильмы, дей-ствие которой разворачивается на фоне Голого Рудника, что в городе Угадае.
      Вэточка Мокрецкий, состыкнувшись ближе с ожившим Кирьяном Егоровичем, теперь думает: кто же из них первым продаст эту тему за-падному кинематографу.
      И так далее. Нельзя так шутить со временем. А что, если каждый бу-дет крутить стрелки на две секунды назад? Время сократится на милли-он. Что от этого будет? Катастрофа, сдвиг военных графиков, смена правительств и, наконец, - удаление срока апокалипсиса. Куда уж хуже для божьего проекта? Земляне и так вконец достали Создателя! Что может быть хуже для него? На отсрочку кары озлобившийся Бог не согласен.
      Тем не менее, наплюя на естественную историю без вмешательства заинтересованных крутильщиков времени, Кирьян Егорович снова ока-зался на асфальте моста и снова всматривался вглубь реки. На то он, хоть и конченый, но все равно будущий графоман. Хотя тогда он ещё этого не знал. А вода - она хоть и летом, хоть она и Вонь, хоть она вода для графомана, хоть для не знающего про это графомана, но ночью даже для закалённого сибирского волосатого водица слишком холодна. Даже на Титанике, и даже на Левиафане, и даже местные рыбы это знают. Да и мост был сильно высок: пока долетишь - наделаешь в штаны. Так некрасиво помирать Кирьян Егорович в тот раз не захотел. Помогла звезда. Спасибо звезде за это.
      
      Он стоял у чугунных перил Старого Неважнецкого моста и думал те-перь совсем по-другому: впереди его ждала другая жизнь: может хуже, может лучше, но, в любом случае уже без Олеси. Унылость проходила, оставляя вакантную пустоту. Незанятый сердечный участок следовало чем-то застроить.
      Подыптала изрядно природу пара месяцев-странников. Будто спу-стились инопланетяне и попортили все прошлогодние пашни, начертав на них огромные, непонятные для иностранцев слова "ВСЪМ КРАНТЫ".
      Весна с испуга закончилась стремительно. Так же быстро пролетела по реке заурядная самонародившаяся груда замёрзшей воды с редкими льдинками-феноменами, посыпанными с помощью ветра прошлогодней травой, и унеся с собой тёмные дни, последующие за стремительным прощанием с Олесей.
      
      ***
      
      
      
      
      
      
      ПАУЧОК
      
       0ХХг. Суровый февраль. Вечер. Сибирь. Город У. Улица имени давно почившего слепого писателя. Дом Љ NN послевоенной по-стройки начала 50-тых того ещё века проворно и элегантно сложен из кирпича аккуратными и по необходимости скромными пленными немцами по проекту талантливого архитектора-еврея по распространённой и известной фамилии, сравнимой разве что по силе намёка с Рабиновичем. То-то немчуре было обидно. Длиннющий и сложный по конфигурации дом венчают две классические голубятни-башенки. Аж две арки пересекают эту конфигурацию, образуя в глубинах мощных пилястр естественные, попутные мужские нужники, используемые одинаково часто хоть днём, хоть ночью.
      В небольшой, почти уютной гостиной комнате квартиры Љ ...(ещё бы чуть-чуть и катастрофа с Љ 13), на третьем этаже с высоким потол-ком, на котором, если внимательно приглядеться, внезапно остановился опрометчиво начатый якобы-евроремонт, организованный на последние семейные, отложенные на чёрный случай денежки. Денежки эти родились за счёт продажи последнего обмылка акций от некоего предприятия, на котором до пенсии работала хозяйка квартиры, она же для кого-то мама, для кого-то баба Вера ("маба"). Собралось в квартире Љ "почти 13" восемь-десять близких человек, связанных общим горем - родственники и друзья. Поминки приближаются к завершению. В прихожей Кто-то собирается домой. Александра этого Кого-то вежливо провожает. Остальные делают вид, что не видят этого, другие, махнув для вида ручкой, продолжают мирно сидеть за столом, накрытым изящно продырявленной скатертью, недавно связанной мабой Верой. Скатерть безумно красива с виду и уникальна по её функционально-абстрактно-художественной нецелесообразности.
      Беда в том, что на неё неудобно ставить рюмки, бутылки, а также ту прочую сервировочную мелочь, которая имеет основание, соизмеримое с величиной вязаных дырок. За нити, которые расходящимися и пересе-кающимися паутиной линиями скрепляют художественные дырки меж собой, постоянно цепляется проволочная хлебница.
      При отцеплении от скатерти это неразумно спроектированное вме-стилище хлеба накреняется, содержимое высыпается на стол. Со стола прыгает на колени, с колен на дорогой линолеум.
      Чтобы исправить недоразумение и отцепить, нужно обязательно за-глянуть в прореху между приподнявшейся скатертью и донышком хлеб-ницы. Не заглядывается никак. Ничей, даже ловкий и пронырливый Ивашкин глаз не имеет никакой возможности даже на секундочку вы-нырнуть из приспособленного места в голове (а в мультиках такое слу-чается) и посмотреть в щёлку. Баба Вера, будто причина этого постоян-ного недоразумения кроется не в её вязаном изделии, сердится:
      - Иваша, осторожней! Саша, ну что это такое, снизу какие-то про-волочки торчат, надо их чем-то заклеить.
      Прибежавшая Саша угрюмо:
      - Мама, бумагой что ли? Там четыре крючка, надо их просто за-гнуть.
      Иваша принимается загибать, но не получается, и это мероприятие приходится отставить до следующей встречи за общим столом со ска-тертью, хитрющей как "и не голая и не одетая" красна девица из русской порнографической сказки.
      Скатерть сплетена неимоверно большой, концы её щекотят щико-лотки сидящих. Стол со второй попытки Александры и под консульта-ции брата Кирьяна, волосатика и немного дизайнера, был-таки одет скатертью: стол прямоугольный, а скатерть на пределе квадратная, и особой разницы при накрывании не видно. Зато сквозь отверстия прекрасно различима слегка потёртая временем вишнёвая полировка раскладного стола; углы рационально оголились, и очевидной по диспозиции стала кривозастывшая пантомима мелкоразмерной стеклянной и фарфоровой сервировки. Удобно только пирожкам в важных и раскидистых тарелках, вольготно серебряным вилкам, которым нет надобности стоять вертикально.
      - Мама, на поминках не принято кушать вилками. Нужны ложки. И коньяк на поминках не пьют. Не праздник.
      Мама в растерянности пытается было скомандовать смену лежаче-го вилочного караула на ложечный и отставить в сторону коньячок с пятью армянскими звёздами, затерявшийся в пространстве стола как третьестепенный небоскрёб на Манхэттене. Саша бросается исполнять приказ. Но тут от кого-то поступает неотразимая по своей скупости и антилогике отмазка, в которой тонко замаскирована лень и нежелание кушать ложками картофельное пюре (полагающихся в таких случаях рисовых блюд на столе нет):
      - Да в принципе, мы тут неверующие все... Давайте вилками. Тради-ция не такая уж обязательная. И водку мы не пьём.
      - Да-да, конечно, давайте вилками. Вилками удобней.
      Баба-мама, в виду проживания в ядовитые времена бурного совет-ского атеизма, в настоящего Бога никогда не верила, а только констати-ровала существование литературного бога, описанного в Библиях.
      Но возраст и обстоятельства берут своё: "... наступает момент, ко-гда каждый из нас у последней черты вспоминает о Боге..."; и с пользой, и впрок, и по приближающейся уже необходимости мама-баба Вера ныне с Богом стала считаться.
      Дядя Кирьян, не в пример матери, свою грядущую веру в Бога отло-жил ещё на более неопределённое время - время наступления теперь уже своих неминуемых возрастных болезней.
      - Кто тут крайний? - спрашивали дети, приходя с бидонами к бочке с молоком. - Не крайний, а последний, - отвечали опытные старушки, зная, что у очереди всегда два края.
      Так и Кирьян Егорович приближался уже к дальнему краю молоч-ной очереди, к самой бочке, нашаривал в брючках копейки. Он уже при-открывал бидончик, намереваясь залить его до самых краёв, потом от-пить, не отрываясь от горлышка, и попросить добавить ещё, оттягивая момент отхода, не зная - пошлют ли его ещё когда-нибудь за молоком, доведётся ли продлить удовольствие осуждённого на старость и посто-ять в очереди хоть ещё один раз.
      По коммунистической и по постперестроечной идеологии (хотя идея коммунизма ещё в студенческие годы была для него достаточно подо-зрительной хотя бы из того, что этот коммунизм назывался "научным" при откровенном вранье, нестыковкам, натяжкам, отсутствии логики и обязательности, как положено всякой научной теории), верить в Бога по-настоящему не следовало.
      Кирьян Егорович Полутуземский, не имея высокого чина, не под-вергся модному поверхностному подкрашиванию своей внутренней сущности и отчаянно пытался отстаивать в спорах призрачную доброту человечества; но, по сути, не веря ни в то, ни в другое, - и раз уж про-цесс старения и смерти неотвратим, а лекарства для продления жизни ещё не сочинили, - мечтал по большей части о быстрой и неболезнен-ной, по возможности романтической и весёленькой смерти с похоронами в виде танцулек и рассказами о смешно прожитой жизни известного в городе Угадае мозгокрута и сердцееда.
      Хорохорящийся немолодой петушок Кирьян, частенько говаривал друзьям и подружкам: "Я в ящик не собираюсь, не торопите меня, самое интересное только начинается".
      И это было приятно утешающей правдой. В свои немолодые годы, почти сразу после развода дядя Кирьян, действительно, на зависть вра-гов и радость друзей, преуспел в любовных интрижках с молоденькими девушками, женщинами-бальзаковками, прочими женщинами неопре-делённого или пограничного с уголовной наказуемостью возраста, жен-щинами-нимфетками со странного рода занятиями, бесплатными и платными, любящими и не очень, жаждущими и просто изредка отмеча-ющимися в разнообразных Кирьяновых постелях, на полу, в туалетах и песчаных пляжах, в самолётах и отстойниках, то снизу, то сверху, то без свидетелей, то с оными. Он, как бы нечаянно и бессознательно мстил за свои поруганные женатые годы, когда он сознательно и верно блюл чи-стоту собственного нрава, честь семьи и детей, не потрогав даже пуго-вички бюстгальтера ни у одной другой женщины.
      При этакой кристальности он имел неоднократное количество обид-ных порицаний и усовествлений от своих в разной степени изменяющих своим жёнам товарищей и собутыльников.
      После развода Кирьян ринулся жить на полную мощь и достаточно успешно реализовывал свои многочисленные околосексуальные и от-кровенно половые хобби. Как-то дядьке Кирьяну пришла потрясающая мысль: оказывается он отымел на своём веку аж четыре поколения жен-ского пола и готов был пойти на пятое. Эта мысль не мешала ему, од-нако, между делом подумывать - как бы и где бы накопить столько де-нежек, чтобы быть ко всему готовым и не напрягать близких родствен-ников и детей в час икс.
      Оставили на столе и водку и коньяк.
      - Женя никогда не верила в Бога. - Это про усопшую.
      - Как же! Она крещёная!
      - Когда же это случилось? - Кирьян даже в этой ситуации иезуитски жаждал правды и только правды.
      Правду тут же на ходу придумали в двух вариантах: вроде в детстве бабушка незаметно сводила малышку Женю в церковь; другой вариант, что Женя, будучи уже взрослой женщиной где-то вопреки всем покре-стилась. Как будто это кто-то и где-то мог видеть: Евгения после инсти-тутского замужества тут же ринулась вслед и вместе с мужем по местам его военной карьеры. Как главное доказательство от кого-то прозву-чало:
      - Когда я узнала, что Женя "ушла", я тут же поставила в церкви свечку. А Бог подал знак: тут же прошелестел ветерком и покачнул грустное пламя. Бог дал понять, что принял её душу!
      В относительно короткий период между приходом первого соболез-нующего и посадкой последующих за стол, каждая из приходящих осо-бей женского пола из уважения к хозяйке и искреннего желания помочь, делала по одной добросовестной попытке перевернуть скатерть на девя-носто градусов и по осознании очевидной безуспешности своей попытки вновь возвращала скатерть в исходное положение. При этом, то, что сто-яло уже на столе, вынужденно и временно передислоцировалось на верхнюю панель и закрытую крышкой клавиатуру замечательного и редкого концертного фортепианино фирмы "August Foster", купленного в шестидесятых по какой-то крутой очереди, в которую вставляли только самых лучших работников города У.
      Сей музыкальный инструмент прошёлся всей своей тяжестью по всем отпрыскам рода бабы Веры, либо действительно принеся пользу в виде основного музыкального образования для отдельных избранных из всех её многочисленных детей, либо, дав некоторые навыки и используя в качестве экзекуторши учительницу музыки двухметрового роста, об-ладающей голосом, едва вписывающимся в четыре октавы, навёл ужас и музыкальную порчу на остальных.
      Кирюша едва-едва смог отбрехаться от музыки. Освоив простецких Бетховенов, Бахов, Мендельсонов и Генделей, он понял, что не способен ни на что большее.
      Хорошую службу тут сослужил Клод Дебюсси, который написал будто специально для Кирюши красивейшее, импрессионистическое, но явно не детское произведение "Облака", засунув туда сложнейшие пас-сажи с роем шестнадцатых и тридцатидвушных трелей, выводить кото-рые своими маленькими и длинными пальчиками без остановки у Ки-рюши попросту не хватало физических сил и размаха рук. Не было и достаточного терпения.
      Но рассыпчато-серебристые трели очаровывали и до чрезвычайности поражали маленького Кирюшу. С тех пор Кирюша заинтересовался словом "импрессионизм" вообще, открыл для себя импрессионизм в живописи и остановился на этом. Живопись сначала по книжкам, а потом и в натуре была для него более примитивным и удобопонятным занятием, чем музыка и вокал.
      Упомянутый немецкий музыкальный агрегат, проведя несколько лет в твёрдой, победной боксёрской отсидке в одном и том же углу, обрам-лённом вековой пылью в слабодоступных для швабры и пылесоса ме-стах, был уставлен всякими любопытными штучками. Там нашли себе пристанище стопки нот, подсвечники с ни разу не зажигавшимися коро-тышечно-жирными жёлтыми свечами в традиционных, объёмных ба-рочных узорах-червячках, бронзово-деревянный метроном, умело от-стучавший розгами по ушам и мозгам всем детям мамы Веры.
      Там же стояли эпизодически неработающие часы (эпизод - разме-ром от года, время в тот раз было заморожено на цифре "полпятого"), прочие побрякушки, не объединённые никакой общей идеей и представ-ляющие либо подарочную, либо некую надуманную историческую - по случаю де - ценность.
      Как временная подставка для перемещаемой со стола посуды задей-ствовался средний выступ совсем уж затёртого, для эксклюзивного, "тех ещё времён" серванта с железками, картонками и эксклюзивными мо-нетками под ножками-стойками и со свёрнутыми защитными бумажка-ми в щелях полозков, сохранённого из памяти к отцу и деду, и из уваже-ния к красивым золотым завитушкам на стёклах и к порезанных шерхе-белем, мудрёным дверцам.
      Что-то ставилось на деревянные сиденья некогда специально ошку-ренных и нагло качающихся и округло поскрипывающих, упрощённых русскими фабриками "венских стульев". Минутами позже, когда обна-руживалась нелепость затеи в операции со скатертью, вся эвакуирован-ная сервировка вновь возвращалась на свои насиженные, но непомечен-ные места стола.
      Абсолютно логично поэтому, что в нужный момент, когда кое-как расселись, - у кого-то не хватило вилки, у кого-то было их три, у мало-летнего Никитки оказалась рюмка, которой он, несмотря на всяческие манипуляции с соком и чаем, так и не смог правильно воспользоваться. Рюмку у него отобрали, поскольку он собрался по младенческой при-вычке чокнуться с присутствующими, а на поминках, как известно, не чокаются.
      Снова и снова заглядывали в сервант, доставали то вилки, то бока-лы, то древние и нескончаемые от какой-то свадьбы салфетки, то пере-считывали людей, складывая их со стульями, и примащивали безбилет-ные штучки в редкие на столе пустоты.
      По поводу скорбного события загодя был распаролен компьютер, чтобы все могли посмотреть соответствующие фотографии.
      Процесс распароливания произвёлся после соответствующего окри-ка, имитирующего команду "кругом" для злых американских пехотин-цев, понимающих с полуслова.
      Никитка заученно превратился в краткосрочного истукана, и, слава богу, на спине истукана не предусмотрены были глаза.
      Все отражающие пароль поверхности были далеко от Никитки, щелчки по клавишам были произведены настолько мастерски, что даже количество их не было доступно счёту и тем более пониманию и рас-шифровке.
      Никитка в своей грустной молодости (пять лет) имел печальный опыт втихаря заделаться главным администратором компьютера и иметь своего скрытого от глаз матери личного пользователя и тем самым ни от кого не зависеть. Но опыт закончился полным провалом. Когда Никитка совершил своё тайное злодеяние, то, недодумавши следующее за этим своё поведение, уж как-то так эдак чересчур быстро выключил компьютер и радостно попрыгал от него. Это вызвало неминуемое подозрение с полным разоблачением и с жёсткими последующими санк-циями.
      В другой раз Никитка из вредности запаролил телевизор, войдя в секретный сектор "защита от детей", и тут же забыл три заветные цифры кода. После скоротечного суда была проведена экзекуция мягких частей Никиткиного тела. Но на все пытки Никитка, цедя скупые слезы, твердил стоическую партизанскую заготовку: "Мама, цифры совсем простые".
      - Да сынок, верю, все цифры вообще простые.
      - Бум, бум!!! - Жизнеобучающая затрещина!
      Телевизор молчаливо простоял с полгода, отражая в своём един-ственном огромном сером оке потусторонний интерьер общей комнаты и замутнённые плазмой напрасные круговые передвижения вокруг "ока" обиженных судьбою лунатиков.
      Но, время брало своё. Жизнь отдельно от новостей не представля-лось современной. Взрослые подружки мамы Саши посмеивались над ней, а Никитку просто-напросто игнорировали. С мальчиком, у которо-го дома нет телевизора, просто не о чем стало говорить. Он пропустил сотню модных мультиков и надолго выпал из классного и дворового рейтинга.
      Пришлось искать способ - каким образом, все-таки, телевизор смотреть. Нашли. Для этого нужно было нажать какую-то функцию, сесть на стул перед экраном, нажать и не отпускать кнопку громкости на протяжении всего просмотра.
      После того, как у мамы и бабы онемели сначала указательный, по-том средний, потом большой и безымянный пальцы и слегка попорти-лось зрение, пришёл мастер, почесал голову, покрутил крутки, позвонил куда-то, потрогал ширинку и посоветовал обменять телевизор на но-вый.
      
      ***
      
      Фотографии удосужились из вежливой неотвратимости посмотреть только те лица, которые эти фотки уже неоднократно видели.
      Тому, кто не видел, больше понравилось сидеть за столом.
      Малой человек Никитка, несмотря на важность события, после ис-требления половины котлеты и поклевав толчёную картошку, пользуясь случаем, ринулся доуничтожать компьютерных врагов, и за столом больше не появился.
      Никитке недавно стукнуло что-то вроде девяти лет. Дядя Кирьян по поводу дня рождения подарил племяннику дорогие китайские шахматы в красной коробке, где слоны в виде мужиков в соломенных шапках практически не отличались от пешек в подобных же, конусовидно при-плюснутых завершениях голов.
      Отличие, по тонко извращённым китайским понятиям, конечно же было, но для русского шахматиста оно выражалось разве что в неоче-видно разной длине хвостиков, поникло свисающих с застывших в нефрите, монолитных головных уборов. Дядя Кирьян неосмотрительно выделил на покупку это иностранного, восточного войска остатки из своего уникального кошелька с прикрученным гербом китайского поли-цейского офицера, купленного в государстве Чина с защитными штана-ми на штрипках в придачу. По принципу "беда не приходит одна" он просрочил шахматное время и глупо продул партию ещё и Любаше - чуть более старшей сестре Никитки. По окончанию серии ужасных мат-чей дядя Кирьян матюгнулся себе в воротник, плюнулЪ на щЪпаные клетки и зарёкся больше не играть никогда.
      Из-за похожести слонов и пешек в тот же злополучный для дяди Кирьяна и победный день рожденья племянника, лоханулась Любаша, с треском проиграв Никитке фигуру и обливая иностранную доску горю-чими сибирскими слезами.
      Любаша мазохистически смаковала все фрагменты натурально жёсткого и беспощадного эндшпиля Никитки втоптанным в ужас не-винным, девичьим сердцем, как самая распоследняя невеста, брошенная упырём-женихом прямо в разгар свадьбы.
      Для победы Никитка умело использовал практически все изощрён-нейшие и известные китайские виды, а также незапатентованные пока-мест собственные военные хитрости:
      - этот умный не по годам полководец ставил свои фигуры к себе ли-цом, а к врагу неопознаваемым задом;
      - попевая боевые песенки от Бумбокса, умный мальчик ставил фи-гурки ровно на границе клеток, заставляя направлять мозги и силы со-перника не на боевые действия, а совсем на другие задачи, больше по-хожие на разгадывание карты, нарисованной раненой левой ногой раз-ведчика;
      - как заправский иллюзионист Никитка выделывал отвлекающие финты: на манер фокусника он делал пассы над доской, как бы вымани-вая оттуда то кролика, то дикую кобру;
      - озадачивал соперника, то забираясь на стул с ногами, то садясь по-человечьи, то качаясь факиром, то обходя стул с тыла и передвигая фигурки через дырки между прутьев;
      - то добросердечно и великодушно как двойной агент подсказывал сопернику действительно лучшие ходы, ведущие к его явному выигры-шу, заранее зная, что этого хода точно не сделают, заподозрив в доброте явный подвох;
      - вместо "Г" - образных прыжков по воздуху он пропихивал коня по плоскости театра военных действий, тараня свои и чужие фигуры и образуя между ними непропорциональные воздушные дороги и зазоры, в которые непременно ринется вся оставшаяся позади, злобно поджидающая отмщения рать.
      Не совладав со всеми Никиткиными шалостями и хитростями, сдал свои позиции и его близкий друг Костик, владелец очков с толстейшими стёклами и обладатель не менее толстого чемпионского титула по шах-матам среди школьников города У.
      Да уж! Тот день для Никитки выдался весьма и весьма приятным!
      Дядя Кирьян был до основания разорён, унижен, оскорблён.
      
      ***
      
      Никитку очень удивила котлета. Аналогичных продуктов он дав-ненько не едал, перебиваясь преподавательско-пенсионерским, мака-ронным и гороховым рационом матери и бабушки. Потому сему изде-лию он название забыл.
      Но происходящее в мониторе для Никитки было гораздо важнее но-вого продукта под названием "котлета", количество которых в общем сосуде он мгновенно оценил, и - по его расчёту - котлет должно было хватить на всех и ещё остаться ему на завтра. На этот котлетно-компьютерный казус собравшиеся отреагировали, в общем, положитель-но: грустные поминки как бы полурастворились в весёлых котлетных берегах, а в русло разговорчиков потекли хоть и не сладкие, но зато уже и не солёные Ессентуки.
      Соответствующие слова, относительная тишина, ровный обмен вос-поминаниями, повседневными проблемами и редкими радостями. Паузы, соответствующие слова, капельки коньяка на донышки рюмок, чисто для вида, а для дяди Кирьяна - опять нелюбимая им водка.
      Снова пауза. Любка, вполне адекватно и тактично прореагировав на неожиданное появление в рационе котлет (конечно, Любочка, ко-нечно), только что скушала добавку и смотрела по сторонам, не зная чем бы этаким заняться.
      Пауза.
      Иваша отошёл для военной помощи Никитке.
      Александра:
      - Кирюша, а Женя, когда мы с ней прощались, сказала, что ты дол-жен носить маме каждую неделю морковку и капусту. Очень полезный свежий сок из них.
      Про сок из морковки Кирьян знал, а вот про сок из капусты ничего не слышал. Вообще! Если капуста состоит из клетчатки и воды, то ещё вкуснее сок можно вообще делать из водопровода! Но может быть Ки-рьян не силен в биологии и в ноу-хау быстро прогрессирующей пище-вой промышленности? Может в капусте открыли полезную целлюлозу и пресный витамин? Кирьян не был в этом силен. Поэтому он промолчал.
      А также, хоть это и кощунственно выглядит, честно не запомнил момент, когда Женя это сказала. Но спорить и искать правду не стал. Раз сказала - значит это правильно, значит так и надо. Авторитет его сестры и маминой дочери был почти непререкаем. Чуть-чуть менее пререкаемый, чем авторитет и последнее слово в любом споре самое мамы-бабы Веры, даже если бы это слово переворачивало все общепринятые постулаты естествознания, логики, философии и обыкновенной жизни.
      Нежадный и даже частенько альтруистски добрый по жизни Кирьян, вдруг предательски подумал, что сам-то он сок из морковки не пил лет двадцать, а капусту употреблял, и довольно часто, но только в прежние годы - в институтских столовых и в армии, в виде бигуса, в целях набить прожорливый желудок, а никак не для поправки здоровья теоретически-ми капустными витаминами.
      Возрастом под шестьдесят, Кирьян давненько носит гордое звание холостяка; после развода с женой и соответственно отлучённый от настоящей женской, домашней кухни, капусту теперь употребляет в году раз пять, преимущественно в сыром виде: сначала отламывая хрустящие, потом отрывая вялые листья, и с удовольствием дожидаясь встречи с кочерыжкой.
      Кочерыжку, несмотря на ежегодно редеющие ряды своих щербатых солдат, дядя Кирьян, тем не менее, всегда героически побеждал. Воевать надо не числом, а уменьем. Кирьян воевал только левым флангом. Пра-вый фланг весь лежал в лазарете и изредка осторожно щелкал семечка-ми. Каждая семечка представляла для всего правого фланга большой риск.
      Кочана капусты хватало примерно на месяц. К гибнущим за месяц лежания в холодильнике запчастям капусты Кирьян испытывал настоя-щую жалость и складывал в мусорные пакеты только уж совсем заплес-невевшие лохмотья.
      
      ***
      
      Заметили вдруг паучка на стенке. Лучше, если бы слишком честный дядя Кирьян его не видел и промолчал.
      Любаша взвизгивает для начала. Открывается театральный занавес. Словно заправская актриса Любка всплёскивает ручками, закатывает глазки. Как у испуганной молодой нимфы трепещет тельце. Если у ним-фы есть хвостик, то дрожит и хвостик. Но в джинсах хвостика не видно. Она ещё раз смотрит на стенку: паучок, вертя почти вхолостую ножка-ми, медленно движется к потолку.
      - А-а-а!!! Поймайте его!!!
      Бабушка грозной королевой приподнимается с древнего венского трона, забыв про прописанные ей ходунки - после падения на скользком снегу королеве прописали королевские ходунки с колёсиками сзади и козлячьими копытцами спереди. Держась руками за окружающие пред-меты, в том числе за неподвижного Ваню, оказавшемуся поблизости, маба Вера начинает маятниковое, ускоряющееся движение вдоль стен-ки, намереваясь восточным героем взлететь на диван и покарать насе-комого за внучкин испуг.
      Александра: "Мама, ты бы ещё на потолок полезла!"
      Кирьян: "Любаша, это обычный паучок. Не надо его трогать. Он письмо несёт".
      Любаша: "Какое ещё письмо?"
      Мама Любки: "И точно. Это хороший паучок".
      И ещё более уверенно: "Это от бога письмо".
      Любаша: "Бог не пишет писем. А паучок не кусается?"
      Кирьян глотнул коньячка, навёл резкость и внимательно присмот-релся к паучку.
      - На косиножку он не похож. Крупноват, но не мохнат. Значит, мо-жет, не ядовит. Крупноват, но не настолько. - Да, слабоватые познания в насекомоведении у Кирьяна Егоровича. - Надо бы в Интернете посмот-реть кто это таков. Вдруг кусается.
      - Но, если соврал один раз, - думает Кирьян Егорович, - надо кле-пать дальше. Может и не укусит. По-крайней мере сегодня. А там как бог даст.
      Любаша: "А он может в нашу комнату приползти?"
      Наивная и честная Любашина мама Саша, наполненная великоду-шием: "Конечно, Любаша. Он, где хочет, там и живёт.
      Любаша опять: "А-а-а!!! Ловите его!"
      Кирьян думает: "Может тут найдётся спичечный коробок, и тогда можно было бы паучка до утра положить в коробочку... Нет, в доме одни только женщины, не считая Никитку. Но Никитка, наверняка, ещё не курит и, тем более, не занимается филуменией.
      Сто лет назад Кирюшин прадед по имени Михаил Игоревич - в дет-стве Михейша, бродя среди лопухов, находил что-то вроде маленькой золотой улитки. Он засунул эту живую диковину в спичечный коробок, чтобы с утреца расспросить у бабушки - кто это таков, этот зверь. Но утром чудной улитки в коробке не оказалось, из чего Михейша решил, что это была не просто обыкновенная золотая улитка, а инопланетная, которая если захочет, то может не только выбраться из любого замкну-того пространства, а также наказать того, кто лишает её свободы.
      Взвесив все за и против и припомнив детство предков, мысль о зато-чении паучка пришлось заглушить. Паучок тем временем долез до по-толка, продвинулся немного и резко вдруг спрыгнул вниз. Если провести вертикаль от его местоположения вниз, то это как раз рядом с Любкой и прямо над картиной в рамке.
      - А-а-а!!!
      - Любаша, не дёргайся, видишь, он на паутинке висит и тебя не ви-дит.
      Дядю Кирьяна посещает злободневная мысль.
      - Интересно, думает он, - паутинка-то не просто так: она тянется из паучьей попы. Вспомнилось и отбросилось про педиков - тема не отсю-да. - А интересно, какой длины он наплетёт и захочет ли он паутиной соединить картину с потолком? Да, это точно - не косиножка. Вдруг, правда, кусается. Выполз из какой-нибудь коллекции. Сейчас таких лю-бителей много. Хорошо, хоть, - не змея.
      Любаша: "Что он - теперь в картине будет жить?"
      - Да нет, посидит и вылезет.
      - Пусть лучше в картине сидит.
      Но паучок не хочет сидеть в картине. Картина паучку не понрави-лась. Да сзади и не видно ничего, кроме грязной картонки с детскими каракулями. Паучок выдвинулся из-за картины, осмотрелся, заметил людей, включил газ и выпуклой чёрной мини-маздой помчался пьяными зигзагами в дальний угол комнаты.
      Любаша: "Куда он пополз, может на улицу?"
      - Какая улица?- там мороз. Он же не дурак на морозе жить.
      Педантичный Кирьян: "Может это вовсе она, а не он".
      Любаша: "Давайте его в окно выбросим".
      - Любаня, нехорошо так с паучком. Он добрый. Давай тебя выбро-сим. Понравится?
      Молчание. Любаше, конечно, этак не нравится. Но и не так-то про-сто умненькую девочку напугать. В Деда Мороза самоотверженно верит только Никитка, а умненькая Любаша попросту не отвергает возможно-сти его существования. Форточка для деда Мороза мала - это факт, но если промолчать и не оспаривать, то так вернее получить подарок. Если даже Мороз существует, то ввиду ограниченно-проникательных фор-точных возможностей волшебного деда, отягощённого мешком, его непременно подстрахуют мама с бабулей.
      - Врёте вы с письмом. Он маленький. Как он письмо притащит?
      - Это условно так говорят. Просто паучок - это к письму.
      Блин, вроде бы косиножка к письму... а может и пауки тоже?
      Баба Вера, возвращаясь к теме собрания родственников: "Может, от Женечки.
      Воцарилось молчание. Крутой поворот! ... Черт! Все переваривают сказанное. Поверили, кажется, или поняли, что в данной ситуации лучше сделать вид... А вдруг и правда к письму! Но не "оттуда" же!
      Паучок из дальнего угла снова героически сбросился вниз.
      Но, не так все просто. Паучок - по всему - насмотрелся фильмов про аналогичного человека-паука в красно-синей одёжке, и погибать почём зря не стал.
      Он сначала повис на паутине из своей попы, потом отлепился. Отку-сил паутинку - так одинокая полевая роженица, забывшая в избе серп, сама себе радостно отжёвывает пуповину - и резво пополз по стене вниз. Теперь он за сервантом и стало плохо видно. Собирается толпа. Любаша впереди всех. Отставил войну Никитка. Подошёл Иваша. У щели образовалось вроде живой грозди винограда. Дядя Кирьян, как самая главная, длинная и перезревшая виноградина, наблюдает за паучком поверх склонившихся голов.
      Дурацкие вопросы: "Почему он трубу лапкой трогает?"
      Кирьян рассуждает так: "Ну, все это до чрезвычайности элементар-но: паук не был дураком. Обжёгся, видать, а теперь перепроверяет. Мо-жет все пауки умнее, чем про них думают. Или может быть по-другому: он все-таки хочет залезть, а от горячего лапки попросту рефлектируют, и ум его ни при чем. На третий раз поймёт, что здесь его ждут только неудачи. Всякие могут быть причины паучьего поведения. Разными мо-гут быть оценки".
      Паучок сдался. Он не стал переползать горячую трубу, а прошмыг-нул под ней и, достигнув черты безопасности, быстренько спрятался под сервантом. Скрылся с глаз. Тут же исчез людской интерес. Гроздь рас-сыпалась, и виноградины рассосались кто куда.
      Вспомнили, что Иваша обещал дочинить кулер.
      - Да-да, конечно, я все принёс. Ща, сделаем.
      Действие теперь происходит в знаменитой детской комнате с Эрке-ром, совсем не зря придуманным еврейским архитектором Нерабинови-чем на радость советским детям города У.
      В эркере по прошествии десятков лет теперь располагается мини-оранжерея погибших от недополива растений, преимущественно южно-американского происхождения, похороненных в горшках, засунутых в кружевные, вязаные бабой Верой мешочки-сетки, и подвешенные на стены. Из всех кактусов, расставленных по квартире, вышел бы славный бочонок текилы-сауссес.
      Детская комната знаменита ещё тем, что в ней долгое время пожи-вал сначала очень молодой Кирюня, любивший использовать эркер как наблюдательный пункт сначала за автомобилями, а позже - вслед за осязательно-сногсшибательным осознанием своей половозрелости - за девочками в летних просвечивающих платьицах и тётеньками с шикар-ными, особенно в условиях верхней проекции, сиськами.
      Потом Кирюша поживал там с первой супругой, которая любила де-лать наивному мужу рога, пока он находился в институтской отлучке - доучке после армии. В той же комнате с эркером ему как-то удалось спасти от покалечения свою первую, в младенческом возрасте дочь, непостижимым образом выпавшую из коляски. В ту ночь Кирюша, увлёкшись атакой на стратегические возвышенности лежащего рядом тела супруги, тем не менее, боковым взором успел заметить грядущее несчастье, и - в чем мать родила - взъерошенным и мокрым бесхвостым тигром вымахнул из постели. У самого пола он ловкой обезьяной подхватил падающее из кроватки чудо природы. Вот это и есть сила отцовых чувств!
      Потом ещё раз повзрослев, дядя Киря поживал в эркере со второй женой и совсем маленькой дочерью Машей, больше похожей не на жи-вую девочку, а на кукольно красивую Красную Шапочку, невероятным, обратным чудом прописавшуюся в грустной человеческой жизни.
      Совсем родной для Кирюни прочный, полудиректорского вида стол, возрастом много старше повзрослевшей Красной Шапочки, использо-вался много для каких любопытных целей: там происходили несчётные войны пластилиновых человечков, там писались сочинения и летописи.
      Тушью, акварелью, гуашью рисовались замечательные картинки и писались письма для возлюбленных. Когда возлюбленных не было, а самовыражаться как-то было надо, донышки выдвижных ящиков ис-пользовались как полотна для тайнописных картин, где вместо красок употреблялось невидимое родителям ДНК из носовых Кирюшиных по-лостей.
      Александре, тогда просто Сашке, были выделены на манер оффшор-ной зоны с охраняемыми границами аж целых две внутренние полки для хранения её таинственных бумажек и фантиков, которые как банковский сейф защищались дверцей с ключом, и местонахождение которого было известно только маленькой Сашеньке. Может это была верёвочка на шее, может ключик хранился под подушкой, может ещё где.
      Оффшорная зона являла собой предмет тайной зависти старшего брата и сестры, частенько ломающих голову по поводу необходимости вскрытия сейфа и наведения цензуры на все содержащееся там Сашкино добро.
      Теперь указанный исторический стол используется для постановки на нем семейного, или, точнее, Никиткиного огромного компьютера, состоящего из четырёх комплектных предметов. Больше ничего не вме-щается. А родная комната с эркером без дяди Кирьяна постепенно пре-вратилась в кунсткамеру ненужных вещей.
      Во время уборки квартиры, как правило, на эту, последнюю в спис-ке, комнату не оставалось сил. Попросту говоря, сюда заметался мусор из остальных комнат, складывались дощечки, плинтусы, гвозди и пласт-массовые банки с застывшими красками, прочие мелочи и крупности, обычно остающиеся после ремонтов.
      Если бы баба Вера смогла в одиночку перевезти сюда на мокрых тряпках заржавевшую старую ванну, то, значит, данная комната была бы с нужной и удобной дополнительной ёмкостью для новой партии мусора и дожидающихся очереди на выброс шмоток и предметов обихода всей семьи.
      Сюда же перекочёвывали малогабаритные двух- и трёхколёсные велосипеды, видавшие виды - то есть пережившие пару поколений. Здесь же лыжи - немодные, старые, с кожаными креплениями и зубча-тыми подошвами, полностью вышедшие из употребления, но храня-щиеся по семейной традиции и ленивой инерции. В центре композиции - привезённые из-за границы лет тридцать назад полуразобранные детские коляски, наполненные бумажным и тряпичным хламом, придав-ленным сверху черным кожаным чемоданом времён фараона Тутанха-мона.
      Раскрой этот чемодан и - о, боже, о египетский Свет, Солнце Леги-она, Сердце Айвенго! Что это там блистает на дне? А взирают там на вас истлевшие и слепленные вареньем, силикатным клеем, лыжной ма-зью, посыпанные нафталином, битым ёлочным стеклом, новогодние и карнавальные, венецианские и спектакльные детские маски, картонные латы с позолотой, страшный и настоящий волчий хвост из настоящей тайги, привезённый родственниками из гэ Ёкска.
      Там в тесноте, да не в обиде, живёт добрейшая "Пушиська" - ко-гда-то умелая, нежнейшая сметалка-веник, счищающая остатки резин-киного труда с маминых чертежей, а позже - незаменимый и знаменитый Ивашкин хвостик на заячьем Новом Году в младшей группе детского сада. Пушиська - почти что живой персонаж, требующий отдельного мелодраматического времени.
      Ещё там настоящая, моднючая в своё время, чуть ли не свадебная фетровая шляпа деда и папы Егора, обшитая фиолетовым плюшем, ту-фельки Золушки, рассыпавшиеся от времени в прах, сплюснутые ножны, треснутая и держащаяся в некоторой целостности за счёт сердце-винного кружка граммофонная пластинка "Рио-Рита", "Марк Бернес", "Битлз на костях", фирменный конверт от польской группы "Скальды" с изображением артистов, сидящих в консервной банке и - о, счастье и о, ужас, - с настоящим "Пинк-Флойдом" внутри упомянутого конверта, как жульничество продавцов или память о магазинной ошибке.
      И много чего ценного, дорогого в том облупленном египетском че-модане - пуще самой памяти о вещах: там хранятся самые яркие воспо-минания детства, отрочества и зрелости всех старших детей Полутузем-ских.
      В той же комнате стоит Сервант, называемый теперь Книжным Шкафом, наполненным, правда, больше какими-то не очень симпатич-ными книжками-учебниками из разных областей знания, рисунками от всех поколений и потрёпанными журналами на все случаи жизни. А настоящие Большие Шкафы до потолка с семейной и непрочитанной никем до конца библиотекой, высоты которых любил покорять и остав-лять при этом на полках свои молочные зубы маленький Никитка, как-то раз перекочевали в спальню мамы-бабушки.
      Никитку, молча и без соответствующего письменного приказа, по-ставили главным и безответственным фендриком всей этой нечисто-плотной и безразмерной богадельни.
      Комната с эркером имеет дверь, но ввиду того, что Никита как-то не специально разбил не починяемое, редкостное стекло в ней, то дверь номинально вроде бы и была, а вроде бы ничего и не отгораживала.
      
      ***
      
      Никитку послали сначала за крестовой отвёрткой, потом за про-стой.
      Иван вынул антистатическую спецмазь, которой тут же воспользо-вался Никитка, выдавив из шприца густую пасту и с трудом размазав её по верхней рабочей плоскости упомянутого директорского стола ранне-минималистического стиля.
      Иваша развинтил компьютер. Что-что, а Ивашка - мастер на эти де-ла ещё с детства!
      Маша - Красная Шапочка каким-то чутьём принесла недавно куп-ленную чудо-лампочку (белый и красный свет) неимоверной красоты, которая прицепляется к голове, когда нужно заглянуть в мотор автомо-биля. Все по очереди померили и повосхищались. Круто! Зашибись!
      - А с горы ночью, на лыжах можно спускаться? Лампочка далеко бьёт?
      Проверили. Нет, не далеко.
      Иваша теперь с волшебной лампочкой на башке. Рождественским эскулапом он засунулся во внутренности развороченного компьютера, Никитка присоединился. Оба потерялись там, как авантюрист Том с лю-бовницей-девочкой Бэкки в пещере.
      Папа Кирьян зевнул и от нечего делать в немеряно-очередной раз рассказал про китайскую ручку-лазер, которая добивает до обратной стороны реки в городе Угадае, если стоять на Прибрежной, и как сторго-вал её всего за 133 юаня, вместо 399 у упорного пекинского продавалы на Евроозере, и всего за полтора часа китайского времени. Все это время продавала стоял у открытого окошка ресторана, и при свете красных шаров пересчитывал: сколько Кирьян съел еды и выпил рисовой водки вместе со своими друзьями, и сколько у них осталось денег на лазер. Друзей вместе с Кирьяном было ровно трое, поэтому за 399 юаней купи-ли только три лазера. На тапочки с роликами в подошве и с подсветкой юаней уже не хватило.
      В Пекине луч лазера добивал до низко стелящихся облаков Подне-бесной. Было бы батареек на одну больше, и раздвинулись бы облака над Озером - лазер бы добил до Луны, - утверждали китайцы. И их че-стным словам, написанным на лицах и в сверкающих правдой улыбках, хотелось верить.
      Все в очередной раз уверовали и удивились дальнобойным возмож-ностям прибора всего лишь с двумя тонкими пальчиковыми батарейка-ми. На самом деле лазер добивал только до середины реки Вонь, то есть всего лишь до острова Пляжного Отдыха, а вовсе не до Луны. Наивные и доверчивые люди! Они не понимают, что Луна ближе к китайцам, чем к русским, потому, что Земля это сплюснутая китайская тыква, а не сибир-ский арбуз.
      Пришла Александра, врезала сыну за размазанную по столу пасту:
      - Что натворил, негодный мальчик, стирай теперь! - и ушла прово-жать следующую партию гостей.
      Никитка старательно размазал пасту по ещё большей поверхности, вытер пальчики об пол и удовлетворился: "Иваш, глянь, а у меня пальцы слипаются".
      Долго искали растворитель.
      Пока то, да сё, за стёклами эркера мало-помалу глушился свет фо-нарей.
      Побурчал ещё немного и как-то разом спрятался уличный шум. Ав-томобильное движение после определённого часа запрещено: рядом больница, а её стены выходят чуть ли не на красную линию.
      Освещённый как празднично иллюминированный аквариум, эркер с тюлевыми шторами от пола до потолка стал для обитателей располо-женной напротив больницы прекрасным и бесплатным "Домом-2", толь-ко без секса, драк и поцелуев.
      Во времена Кирюшиного детства было ровно наоборот. Кирюша наблюдал в окнах больницы такое... о чем можно только догадываться. Но это не является предметом данной истории.
      Иваша, тем временем, после первой неудачной прогулки по компь-ютерным пещерам что-то придумал. Он опять разобрал комп, обмазал там что-то пастой и снова его свинтил. Потерялся важный внутренний винтик.
      - Леший с ним, - скупо, но зато смачно сказал Иваша.
      - Кто это, Леший? - спросил заинтригованный Никитка.
      - Я так, к слову.
      - А вот он, вот он, я нашёл! - закричал Никитка позднее, когда, ис-полняя мамино задание, поползал под столом и собрал все находившие-ся там бумажки, проволочки и кусочки пластилина.
      - Возьми себе на память, я уже закончил, - буркнул Иваша, - мо-жешь пользоваться своей игрушкой.
      Леший гордо спрятался в кармане Игорька: "Я его привинчу завтра сам".
      С целью проверки компьютер включили. Никитку отставили в сто-ронку. Мама Саша ввела трижды секретный пароль. Что-то забурчало, ненадолго приоткрылось, потом щелчок и по экрану поползли сообще-ния. Смысл сообщений: "дураки вы все". Расстроенный осечкой и руга-тельствами жёсткого диска Иваша выключил комп и зловеще пообещал проконсультироваться со знающими людьми.
      Дядя Кирьян заскучал, пошёл за коньячком, но его уже убрали в ку-хонный холодильник. Морщась, огорчённый Кирьян выпил чашку зелё-ного чая без сахара.
      Так полагается пить по законам чайной церемонии каждому недав-но прибывшему из Китая путешественнику.
      Выпил ещё. С натянутым интересом поговорили о цене чайного во-проса.
      Кирьян последнее время предпочитал пакетики одноразового чая за девять рублей пачка.
      Бедная учительница, её отпрыски и пенсионерка предпочитали "принцессу Нури" за 45 р.
      
      Паучок, между тем, так и не появился более. Приближалась скукота.
      Кирьян от нечего делать рванул гирю, на которой чьей-то детской рукой белой масляной краской на одной стороне написано "100 кг", а на другой пририсована ухмыляющаяся рожа. Рожа взлетела было, но оду-мавшись, нагло скользнула вниз, мимо уха, по пути ворчнув что-то весьма насмешливое и обидное.
      Гиря была привезена когда-то крепким на выдумку студентом Ки-рюхой аж из Новосибирска и пешком от вокзала донесена до дома. Это километра два. Мля, неужели тут все 32 кг? Но, нет: полуистлевшей ржавчиной на плоском стальном пятачке было пропечатано всего лишь 24.
      - Ёпрст, ослаб старичок, - и дядя Киря сильно расстроился.
      Гирю пробует поднять вдохновившийся спортивной паузой Никит-ка. Раздвинув ноги и изогнувшись Иваном Поддубным, он отрывает гирю от пола. Ещё пару раз. Ну не фига! Здоровый пацан. А что такого? Папа у него - здоровенный грузин. У папы - грузина ещё две или три семьи в разных странах ближнего зарубежья. Эту семью он посещает раз в три или в четыре года, даря велосипеды с конфетами и напоминая детям, ху есть ху.
      Дети растут здоровущие и разносторонние, ограняемые неугомон-ным ювелиром - матерью Сашей.
      Любаша попробовала в своей только едва начатой жизни художе-ственную гимнастику и танцы. На тхэквондо получила ногой в нос. Пе-режила. Потом таким же манером подружки по спорту сломали Любе палец.
      Тхэквондо закончился навсегда, не оставив в наследство даже ре-мешка для сандалий, не говоря уже про жёлтый или чёрный пояс.
      - Никита, у тебя же грыжа! Нельзя. Потом будешь болеть всю жизнь. Яички отвалятся.
      Никитка продолжает из вредности: "Но я хочу". - И вновь подверга-ет яички испытанию.
      Получает от матери оплеуху. При всех - только словесную. Если Никитка не сообразит и не ляжет вовремя спать, дополучит по-настоящему.
      Кирьян: "Я гирю заберу себе. Буду тренироваться, а то что-то под-нять не могу".
      Александра: "И забирай. Давно хотела выбросить".
      - Маша, можно тебе гирю в багажник положить? Не продавит, по-ди? Добросишь до хаты?
      - Что ты, папа! Это же не тонна. - Смеётся.
      Поговорили, как опасно вещи в салон класть. При торможении всяко случается. Под педаль тормоза попадёт что-то - все, кранты!
      - Мам, я засолю бочку с капустой и гирей придавлю.
      Мама Вера не очень-то поверила про квашеную капусту в город-ской квартире сына-интеллектуала. Хотя интеллектуал как-то завёл для познания живой природы Красной Шапочкой и сыном Ванюшей на балконе двух курочек - Чернушку и Белушку. Белушка умерла естест-венной смертью от кота. Чернушка после репрессирования в дедушкины огороды лишилась разума и перестала откликаться на ласковые позывные своих прежних друзей и добрых хозяев по балкону. Там же Чернушка перекрасила перья стандартно-куриным и дурно пахнувшим цветом. Желая слиться с обществом, мимикрировала под остальное птичье стадо.
      Таких условий, как на балконе в городе, у Чернушки до конца своих дней уже никогда не было. Дедушка Заиль Чернушку в баню не водил, и сладкую пастилку в кормушку не подкладывал.
      Поминки мягко сошли на нет. Паучок так и не выполз. Этот тайный знак знаменовал завершение поминальной сходки. Осталось ждать через паучка письмо от господа.
      Багажник в автомобиле открывать лень. Гирю поставили в салон. Выходя, дядя Киря запутался о гирю ногой и упал в февральский снег.
      В почтовом ящике лежало письмо от паучка с угрозой отключить свет.
      Домашние тараканы в доме дяди Кирьяна крепко спали.
      
      ***
      
      Дашки и Жульки полгода назад физическим методом изгнаны из квартиры Кирьяна Егоровича.
      Но они его не забывают, и, живя с Кирьяном Егоровичем раздель-ным образом, любят его и ненавидят по-прежнему - особым, прости-тельным, жалостливым и ностальгическим способом.
      
      ***
      
      
      
      
      МАШКИНЫ УНИВЕРСИТЕТЫ
      
      "**************************"
      
       из первых Машкиных произведений)
      
      
      " ашка, иди в жопу , а!" Эта было первой, и, по сравнению с другими последующими, почти-что ласковой фразой Ки-рьяна Егоровича.
      Это Машка, соскучившись от бесцельной беготни по предметам ин-терьера, и, решив сдуру стать писательницей, как этот странный дура-чок Хозяин, сначала пробежала лапками по клавиатуре, вызвав шок на экране, а потом бесцеремонно, как наивная, начинающая платная лю-бовница, сделавши доброе дело, подставила свою мордочку для чесания за ушами. Ну, или для иной, какой, другой ласки или для отблагодаре-ния, как принято говорить у людей. Лучше бы мяском благодарствовал.
      Кошачья улыбка. Знаем мы все эти чеширские улыбки! Пока кор-мишь - всё хорошо. Чуть-чуть в спешке подзабыл: ждёт тебя вечером по приходу зверская любовь, сшибание в дверях, эквилибристическое хож-дение между ног, выделывание на хозяйских штанах висячих кульбитов.
      А это опасность задавить, поплакать, там же похороны в коробке от обуви, участок надо свободный найти; и прочий чёс, и мяуканье, и рас-топорщенные, как турецкие кинжалы, когти.
      А вот и болячки на щиколотках, точки на руках, плохо заживающие, кровавые уколы и саблевидные шрамы на икрах. Нет частей тела не изуродованных ласковым и домашним с виду зверьком, на самом деле хищником, если проигнорировать все тысячелетние людские похвалы и бесстрастно посмотреть в приближающий бинокль.
      - Так что ли теперь и будет всегда, Машка? Так-то мы отвечаем за любовь и приют?
      Какой-то психолог сладкой пастилкой живописал на лице Хозяина улыбку.
      Психологу с какой-то причуды решилось, что с Машкой Кирьяну Егоровичу жить будет лучше и описывать разные случаи станет веселее. Вот и улыбнулся Хозяин неведомому психологу, себе на голову, почуяв в рецепте психолога правильный резон для исправления одинокой в последнее время, холостяцкой и выхолащивающейся в пустоту еже-дневной жизни.
      Машка не знала историю про Иосифа, Иуду, Хама; и все их подлые цитаты тоже не знала. Вот и поверила дурашка Хозяину на первое сло-во, на первую хитрую фигуру несъедобных лицевых мышц, называемую улыбкой. Она развесила уши и приготовилась получить заслуженную похвалу.
      Вознаграждение последовало незамедлительно.
      - Лечу, ура, лечу! Я умею летать! - радостно запищала Машка.
      Полет по воздуху? О, это было неплохой наградой за нажатие кноп-ки. Это все равно, что какой-нибудь умник за одно только правильное угадывание какой-нибудь ерунды, получает билет на Кипр. Ну и, па-раллельно, конечно, в путешествии есть немножко экстрима.
      - Неплохо устроилась, - подумала Машка, - экстрим у молодёжи это сейчас модно. Это то, что мне, пока молодая, теперь нужно. Пойду-ка ещё что-нибудь угадаю.
      Несмотря на очередную насильную передислокацию на диван, - то были уже более дикие Канары, а до того были и Мальдивы, и жаркий Крым, и загибающиеся от обильного золотого дождя Сочи, - в следую-щий, пятый, что ли, по счёту, свой мгновенный набег, она решила: сна-чала не клавиши нажимать, а залечь покамест всем телом под тёплой лампой, потом выждать, и только тогда уж, когда Хозяин совсем поте-ряет бдительность, очарованный её серо-зелёными глазками, светящи-мися искренней добротой, тогда уж, и только тогда, снова что-нибудь угадать.
      Тело и хвост Маша, извиваясь, как вьюн в щели дуба, загнала под лампу успешно, но вот красивой и пушистой головке было немного тес-но. Для правильного и удобного размещения головы (вот же неудобный какой предмет!) оставалась только клавиатура.
      Время наступления "оконцовки бдительности" истекало. Маша ждала похвалы, но её все не было. Чтобы расшифровать Хозяину её ис-креннее желание, чтобы Хозяину было проще её понять и перевести с котячьего на человечий, Маша нажала головой на первую попавшуюся функциональную клавишу. Там был нарисован дребезжащий боками будильник, который вместо побудки на деле обозначал сон.
      Рабочий стол показал фигу.
      Посинел удавленником экран, потом совсем сделалась ночь; в тем-ноте испуганно пукнул кулер.
      Дрябло зашелестела, останавливая умственную деятельность, мате-ринская плата с вросшими в неё магическими кристаллами, и пригото-вился уснуть навсегда жёсткий диск.
      Надо сказать, что Компьютер Хозяина был настроен только на один режим работы. Прочие пароли Хозяину были неизвестны.
      Маша, вертя котячим дланями, как радостная стрекоза, и визжа надрывно, как испорченный пропеллер при взлёте с авианосца, выстре-ливает вверх. Неправомерно криво, в болтанке, с неработающим черным ящиком, изуродованная левой катапультой Кирьяна Егоровича, Маша вновь держит параболический путь в задымленном, сизом пространстве интерьера.
      Но теперь лётчик, сбивая по пути верхушки подушек, вместо обе-щанного рая приземляет свой самолёт на твёрдую и холодную, как арк-тический лёд, поверхность.
      Пол выполнен не из травы и не из мягкой ковровой подстилки. Он, о боже, - из керамической плиты. Посадка, соответственно, получилась жёсткой, хоть и на все четыре растопыренные шасси. Что-что, а Машка неплохо управлялась всеми четырьмя конечностями.
      Устройство, называемое вестибуляторным аппаратом, выполнено на лучшем котячьем производстве.
      Компьютер, тем временем, страшно рыча, самостоятельно переза-грузился. Вроде удачно. То есть не издох.
      - Не тот аэродром. Не мягкий. Не понял меня, стало быть, не та бы-ла клавиша, - подумала освирипевшая Маша, и от автоматически воз-никшего зла скинула цилиндр дивана на пол.
      Затем попыталась по очереди съесть чёрную и белую расчёски, что украшали банку от съеденных помидор. Потом подёргала за куцую, проволочную антеннку Elenberga, намереваясь завалить Elenberg, как персону и фирму неустойчивую, а то и, - если бы удалось, - отцепить книжную полку от стены.
      В полку вставлены диски DVD.
      Призрак Гойи и Великий монгол Чингисхан сидели на краю полки, пустопорожнили ногами, разговаривали по ночам о чем-то, о своём, мужском: один о нравах голой герцогини, а другой о падении полковод-ческого искусства. А днём они охраняли антенну Elenberga. Своими твёрдыми, пластмассовыми жопками надёжно - будто один коня за узду, а другой всей тяжестью своей суровой малярской жизни они придерживали хвостик горе-антенны. Естественно, что с такими мужчинами все музыкальное королевство Кирьяна Егоровича выстояло предостойнейшим образом.
      С досады Маша пожевала воронье перо.
      Невкусное, старое было перо. Пахло оно дряхлым Новым годом из прежних глав про модель Дашку, и ещё оно пахло дешёвым Угадайским кабаре с подделочными пухло-плотными, но совсем не французскими задницами.
      Машкина и Дашкина попки была не в счёт: одна была удивительно красивой, загорелой, нежной; другая прикрыта шерстью от живота до спины.
      Наступила очередь градусника. Градусник во взрывоопасный и в самый последний момент Кирьян Егорович выдернул из банки под са-мым любопытным Машкиным носом.
      - От греха подальше! - сердито буркнул Кирьян Егорович и засунул нежный, прозрачный, с ртутной кровью и голый, не защищённый кар-тонной одеждой градусник в ящик стола.
      - Зря футляр выбросил, - подумал он, (а выбросил он футляр по ду-ри - он не понял - от чего это был футлярчик) - теперь градусник просто беззащитен.
      - И сам-то могу разбить, а как пить дать разобьёт дурная, дикая, дворовая кошка. Прозрачен он, незаметен и хрупок. Могу забыть, не заметить, раздавить и отравиться ртутью. Вот ведь - маленькая тварь, а может запросто хозяина грохнуть. И сама, блинЪ, шариками отравиться. В очередь на кладбище он поставил себя первым.
      Градусник на время забыт.
      Пока Хозяин был занят градусником, Машка одним махом-прыжком, - чтобы никто не успел помешать её творчеству, - написала-намекнула в компьютере:
      
      
      Хозяин возмутился. Четыре звезды!!! Что за намёки! Четыре звезды отеля и четыре звезды на бутылке были ему не по карману. И вообще была ночь, а он вознамерился работать, а не коньяки с висками распи-вать. Маша опять летит уверенным Мигом-21 по изученной уже траек-тории.
      
      Ненужная в работе Кирьяну Егоровичу кнопка нашлась не сразу. Сначала Машка долго и бесплатно летала от клавиатуры до дивана. Ненужные кнопки называлась F8, F9, но лучше всего и самым безопас-ным был маленький промежуток между ними, который не включал ре-жима Машкиных полётов.
      
      Фраза Љ2. В промежутке между учёбой. А может, это тоже было учёбой.
      - Так теперь и будем сидеть, да? Смотреть будем, как мои пальцы бегают? Скушать их хотим? Сметана тебе не нравится. Колбаса ещё лежит. И не позеленела ещё. Значит достаточно в ней сои. Творог све-жий ещё, вчерашний. Я творог могу целую неделю есть. А тебе западло. Пельмень, вон, жри. Сайру не доела. Не в ресторане. Привыкай. Может и курить-то при тебе нельзя?
      - Тёплые - то пельмешки сам, небось, съел, - совсем не по-детски серьёзно буркнула Машка, - в сигаретки твои я играю. Кури, пока тебя на работе не поругают или антикурильщики в глаз не дадут. А чего ты там в кастрюльке грел, а? Даже понюхать не дал. Сбросил с кухни и четыре раза спихнул со стола. Что-то в миску бросил. Пахнет, может, и смачно, но это идёт изнутри! А сверху что? Зачем эта глупая невкусная мякоть? А кубик сахара, зачем он в плошке? Им можно только играть. Но не в тарелке же. Горячо зачем? А язычок, догадываешься, чей об-жёгся? Не ври: у тебя толстый язычище, это у меня язычок.
      Машка показывает язычок. Действительно, - маленький, розовый треугольничек, который может иногда тихо говорить "мя", а иногда просто высовываться и молчать, словно насмехаясь над приютившим её не по доброте, не по жалости, а по пьянке огромным хозяином - мужи-ком. Мужиком, ядрёна мать! Холостым и, следовательно, злым. Бежать надо было, а не под пиджаком ехать неизвестно куда.
      - Мы ответственны за тех, кого приручаем, - сказал Этому Первому в Ту Самую Ночь его товарищ по имени Второй, тоже слегка выпивший, и ловко поймавший Машку в тот момент, когда она слишком увлеклась борьбой с не стриженной, немалой в росте газонной травой, и оттого не успела скрыться. Но фраза Второго Машке понравилась.
      - Может у людей так принято с нами, глупенькими животными, - подумала она, - приручусь, однако. Отдамся на произвол судьбы. Если что - удеру. И жрать что-то хочется. Такси бесплатное. Проедусь! По-живу, как в гостях.
      Машка ехала в пиджаке Этого, потом, когда чужие животные по названию мужчины переходили проспект, решила проехаться на гор-бушке Этого Первого, а потом на его голове.
      "Черт его знает, как полагается ездить на бесплатных такси".
      Потом вновь забралась в пиджак и там почувствовала нечто ужас-ное.
      Из живота Этого Первого шло грозное внутреннее урчание.
      Снаружи были ночь и скользящий, мгновенно возникающий и так же быстро растворяющийся визг автомобилей.
      Первый звук девочка-котёнок знала хорошо, потому, что у неё са-мой этот глубоко личный звук не исчезал и не убирался даже после того, как она сытно обедала травкой.
      Воробьи показывали ей свои гадкие птичьи языки.
      У Машки язык был красивее - он был правильным и котячьим.
      Птичье племя не хотело попадаться даже на ужин.
      В помойке попахивало неплохо, но где-то там в глубине. На по-верхности котячьей девочке никто ничего почему-то не оставлял, а башмаки, как оказалось, для еды были непригодными.
      Слава Кошачьей Богоматери! - воды во дворе было хоть отбавляй. Июль удался с этой точки зрения на все сто: он залил мокротою ас-фальт, траву, и неделями не высыхал.
      Урчание Этого Первого Машке не понравилось: подозрительное оно было!
       - Вдруг съест? - думала Машка, - заведёт сейчас в дом и съест.
      - Попробую сбежать, - так подумала жертва человеческой хитро-сти. И у самого дома Этого хозяина попробовала сбежать через отвер-стие в шивороте.
      Второй, как более шустрый и подкованный в ловле зверей в шиво-ротах, поймал котёнка, сунул Машку Этому Первому опять в пиджак и сказал при этом неприятную и сильно непонравившуюся Машке фразу.
      - Держи ЕГО крепче, - говорил он, - тресни по башке, если что, пусть почувствует тебя Хозяином. ИХ нельзя распускать. ОН обоссыт весь дом и будет спать у тебя на голове.
      - Я не ОН, и не ЕГО, и не ИХ! Я, может, вообще девочка, - пищала Машка. Но под пиджаком её не было слышно.
      А спала она, несмотря на эпизодическое постукивание, все равно на голове Хозяина. Может, она понимала постукивание как приказ спать на его голове?
      А может, так было написано на роду её, а волосы этого большого человека слегка пахли шерстью Машкиной матери.
      
      ***
      
      Так Машка, чуть ли не впервые познакомилась с человечеством в лице растроганного сначала дешёвым коньячком, а под занавес и пер-цовкой Кирьяна Егоровича.
      Кирьян Егорович ранее с аморальным котячьим племенем дел не имел, с Машкой официально не знакомился, поэтому он некоторое время являлся для неё просто "Этим", пусть даже под вполне терпимой фами-лией "Абыкак Кормящий Бездомных Котят".
      Машкой она стала пару дней назад, когда Кирьяну Егоровичу позвонил человек Андрей и сообщил, что его Дашка родила. Не кошку, конечно, а маленького человечка. Потому, что у людей как у кошек. Кто они есть - того и рожают. А до того Машка на всякий случай была Вась-кой. Вернее, до того она была вообще бездомным котёнком, голодным и бесполым. Почему бесполым? А никто не проверял, и справок никому не давал.
      Второй сказал Абыкаку, что при такой прыткости и охотничьим навыкам, какую проявил ночной проказник, это, наверняка, котёнок мужского рода.
      Человек Абыкак поверил: догадка Второго ему понравилась. Абы-как честно накормил и приютил на ночь не проверенного по половому признаку котёнка.
      А следующим днём кто-то позвонил Абыкаку ласково-приказным голосом, прислал урчащую звериным рыком машину и забрал надолго.
      - Может в тюрягу? - думала Маша, но поделать и даже выручить хозяина уже не могла. Она не была Тигром, а, кроме того, была заперта в своей нетигриной клетушке-квартире на все ключи.
      Абыкака не было пару дней, - видно в тюрьме ему понравилось, - а определить свой пол Машка по молодости не могла, и куда правильно писать не знала. Вернее знала, когда жила во дворе и в подвале, а как куда ходить в человечьем доме не знала. ВОДА, ВОДА!!! И тут кругом вода. Может, люди писают в воду. Чего она так воняет помоями? - недо-вольно мявкала Машка, оступаясь и попадая в лужи. То же самое было на улице.
      - Куда я попала, Мяу!
      - Может, я и, взаправду, котёнок-мальчик? - раздумывала пона-чалу глупая Машка. Голодного времени на размышления у неё было много. В животе урчало, а кушать один только творог - сметана была сметена махом - Машке что-то не хотелось. Ей хотелось материнской сиськи, ну хотя бы одного сосочка! и, может быть, даже обыкновенного, пусть даже подозрительного, как все человеческое, тепла.
      
      ***
      
      - А я кошака приобрёл, - сказал Кирьян Егорович вполне уверенно на юбилее начальницы Наташки вместо приветственного и поздрави-тельного слова.
      Цветы он в суматохе купить забыл. А машина его привезла в заас-фальтированную деревню. На асфальте, как известно, букеты не растут.
      - Кирюха, А ты, вообще-то, его проверил? Может это кошка? - спросила его другая начальница. И тоже Наташка.
      Но она была трезвей именинницы Наташки и потому смыслила в ко-тах лучше.
      - У котов там под хвостом такие меховые шарики, а у кошечек ни-чего нет.
      "Я пока стесняюсь посмотреть". - Так отвечал Кирьян Егорович на зоологический и вполне естественный, без задней, подхвостной мысли совет.
      А первая его попытка не удалась: котёнок на медицинские, обследо-вательские перевороты реагировал адекватно: зажимал детское место хвостом, брыкался и царапался.
      
      ***
      
      Одна в пустой квартире.
      
      - Где этот Абыкак? - думало малое дитя первое время, - когда он вернётся?
      Творог надоел и уже не лез в горло. Но помирать пока рановато. - Подожду с недельку. Недельку выдюжу.
      - Кто его знает, - у котёнка испуганно мелькали самые плохие пред-чувствия и мысли на будущее, - а вдруг этот Этот не писатель вовсе, не волосатик, а дантист, или, того хуже, насильник?
      - А вдруг он котов ест? Сейчас специально кормит, чтобы потолсте-ла.
      - Ладно, пусть придёт, но только когда творог совсем кончится. А вообще хочется мяска или колбаски.
      Обеляя хозяина, стоит сказать, что сахар в тарелку положен был Абыкаком единственно для проверки Машкиных кулинарных наклонно-стей, горячий пельмень - от доброты, а по количеству творога, сметаны и сливочного масла - просто с расчётом на пару дней диеты.
      
      ***
      
      Невинная и, по сути, добродушная фраза Кирьяна Егоровича о Машке, идущей в жопу , была первой. Доброй она была потому, что Кирьяну Егоровичу удалось поправить возвратом несколько подпорченных Машкой строк предисловия. На первый раз он Машку простил.
      Япону Мать-Перемать, неизвестную дальневосточную тварь Суку Полосатую, божественное существо по имени Блять, какой-то неиз-вестный Машке продукт "ядрёный корень" и ещё несколько подзабори-стых, но великолепных по звучанию живых слов и библиотечных выра-жений, Машка услышала уже в третий раз. Тогда она не выдержала долгого сидения под монитором и наблюдения за пальцами Кирьяна Егоровича Абыкака, по-воробьиному вкусно бегающими по клавишам.
      - Полежу тогда просто под лампой, - обиженно подумала Мария, после перелёта снова вернувшись к компьютеру и к хозяину.
      - Тут тепло, как у этого Абыкака на голове и на груди. Заодно и подсохну.
      Спать под лампой было твёрдовато, но зато тепло.
      Стукоток клавиш успокаивал и обещал неплохое будущее.
      - Завтра ещё что-нибудь напишу и стану знаменитой.
      Ночью Машке приснилось заваленное курятиной грядущее.
      
      ***
      
      Светильник знаменитой нерусской фирмы "Lival" был прищеплён к краю стола. Сама "U"-образная лампа известной марки находилась между монитором и клавиатурой в низкой позиции. Нужная позиция долго выбиралась Кирьяном Егоровичем. Светильник с тремя степенями подвижности, как было записано в его инструкции, стоять и вертеться по заводской науке не хотел. Он мог только падать, или старчески полулежать, опершись боком на что-то надёжное, или висеть как удав-ленник в петле, направляя струю света исключительно в свою станину.
      - В штанину, - грубо поправил Достоевский.
      Достоевский, проведший в тюрьмах не один десяток лет, всяко должен был знать, как вести себя самоубийце. Каждый самоубийца, за-совываясь в петлю, должен думать об эстетике и потому за пару дней не принимать пищи и не пить воды. Каждый надсмотрщик, почуяв, что узник не кушает и не пьёт, должен задуматься о последствиях странного поведения преступника. Иначе, кроме носилок, придётся ещё искать по-мойное ведро и лопату.
      Но Кирьяну Егоровичу, когда он ещё не стал котячьим Абыкаком, надо было освещать клавиатуру, на Достоевского ему было наплевать. Когда-то он тупо прислонил лампу к монитору, и года на три лампа застыла в таком положении. Кирьяну Егоровичу Абыкаку до поры этого было достаточно. Пыль вытиралась вкруговую на всех доступных взору местах, но сразу за монитором начиналась другая, грязная и трущобная, заставленная безделушками и табачными принадлежностями, какая-то неприбранная вся страна.
      
      Спящую кошку под лампой, тем более в упор, тем более в возрасте котёнка, и тем более, густо посыпанную пеплом от своих сигарет, Абы-как увидел впервые и сильно этому всему удивился.
      Сначала Кирьян Егорович углядел под Машкиными глазами за-стывшую слизь, оставшуюся от прежней жизни. Он схватил пробудив-шееся от насилия животное и дважды сунул его с головой под струю умывальника.
      - Ни хрена себе, реснички! - сказал вслух Кирьян Егорович чуть позже, когда разглядел этакую мокрую красоту.
      - Сколько же ты по улицам бегала, сучка?
      "Сучка" контекстуально обозначала верхнюю степень жалости.
      Машка промолчала, жмурясь под ярким светом. Её ресницы, если это можно было бы назвать ресницами, были длиннее ушей.
      Даже усы были короче ресниц.
      - Это моё личное дело, - подумала она, прихорашиваясь - ведь она была очень красивой девочкой, - все равно я тебя цапну за пальцы.
      - А не цапнешь, - вроде бы сказал в ответ Кирьян Егорович, - даже и не приноравливайся.
      
      Но Машка цапнула и пребольно. Цапнула за лоб, целясь в брови. Это было ночью. Случилось неожиданно.
      Кирьян Егорович вскочил, автоматом отбросив одеяло, заглянул в туалетное зеркало, потёр лоб. Щипало. С горя выпил махом кружку вче-рашней воды. Тогда закашлялось. Кто-то, волосяной толщины, прице-пился к нёбу. Запершило в горле.
      Вспомянулись: ядрёный корень, японская мама, божественная тварь. И кого-то ещё должен был прибрать черт.
      Да когда-нибудь это кончится!
      Шерсть, как оказалось позже, была не только в кружке, а повсюду. Даже в запечатанном холодильнике на огромном располосованном по-мидоре Бычье Сердце, и даже на закупоренном в целлофан хлебе.
      - Машка, ты - немытая, грязная, свирепая и волосатая проститутка, - сказал Абыкак со злостью. - Завтра буду тебя мыть щёткой с мылом, - добавил.
      И снова улёгся на диване, укутавшись с головой в одеяло, наблюдая безуспешные Машкины попытки достать под одеялом его светящиеся зрачки.
      - Абыкак этот - просто съедобная Громадная Мышь, - спокойно размышляла Машка, засыпая. - Не стоит бояться почём зря. Посплю рядом с норкой Абыкака. С утра поймаю.
      
      ***
      
      Машка по неопытности и в отсутствие заведённого будильника охо-ту на Мыша проспала.
      Хозяин проснулся раньше и незаметно выбрался из одеяла.
      С утра Хозяин Абыкак Машку мыть не стал. И не стал превращать её в гуляш. Ему просто было некогда.
      Он повёл носом и распознал страшное.
      Потом он нашёл пластмассовую вилку из дошираковского набора, которую не жалко было выбрасывать, и перемешал продукт Машкиной ночной жизнедеятельности с туалетным песком, по прихоти дизайнера больше похожего на съедобные шарики.
      Потом взял тряпку и протёр пол в округе туалетной кошачьей ёмко-сти.
      - В следующий раз надо меньше песку сыпать, - подумал он с доса-дой, - всю квартиру (тварь, корень, мать, божественное существо) в го-вённый пляж превратит.
      Подумав: "А вообще - молодец Манька. Маленькая дрянь, а своё немудрёное котячье дело знает.
      - Насчёт аккуратности подучим! Не захочет - заставим.
      Кирьян Егорович Абыкак в армии бывал, и методы обучения знавал не понаслышке.
      Машке предстояла нелёгкая казарменная служба.
      
      ***
      
      
      
      ПЛАФОН
      1
       охороны были предостойными, шумными и долгими как все неразгаданное русское.
      Они были настолько достойными всего русского, что Танюша, опла-кивая Шефа, здорово "набралась". И настолько долгими, что она, при-плетясь на работу едва как, да ещё получасом позже положенного, уже не была самым первым жаворонком как обычно. Это не делало ей чести, особенно в ожидании незамедлительной смены и перестановки колец во всей верхушке заводской пирамиды.
      Наиболее вероятным преемником, как поговаривали в верхах и в правлении некоего закрытого акционерного общества "RG", подразуме-вался, кажется, совершенно бесталанный, но зато самый главный инже-нер, пронырливый и сведущий в политических раскладах, прекрасно встроенный в свою нагловатую, безнравственную эпоху, староватый по существу, но крашенный под современность, Никодим Генрихович Нещадный.
      Надо сказать, что вычурно стриженый, гладко бритый, пахнущий сверху дорогим "Тианом-ди", а из под мышек молодящим "Олд-спайсом", главный инженер, тем не менее, был по старорежимному весьма строг и вполне оправдывал свою фамилию. Жизнь свою, а заодно и чужие, которых он, так или иначе, касался, Никодим Генрихович под-страивал под свою фамилию и, пожалуй-что, эту неблагодарную, мало-урожайную ниву ему частично удалось засеять, вырастить и подстричь по своему рецепту.
      Как водится при таких ярких фамилиях, и особенно прическе, ему непременно должны были бы прилепить кличку суть клеймо на всю жизнь: и как минимум - "Нещадим", а как максимум - как бы это глупо не звучало и ассоциировалось с известным маньяком двадцатого века - "Нещадило".
      И прилепляли. Только одной-единственной клички на всю жизнь сочинить не удалось. В раннем детстве прозвище было одним, в школе другим, в студенчестве третьим.
      Хотя, что может быть выражено простым нумерованным списком? Ничто. Только количественная сторона. Три разных имени на протяже-нии двадцати пяти лет говорили об умении Никодима-Никоши приспо-сабливаться к ситуации и мимикрировать параллельно своему возрасту и меняющейся этике - своей и Родины. Ради справедливости скажем так-же, что первые клички были результатом полета фантазии несовершен-нолетних сверстников, следующие - итогом юношеского хлесткого и задорного поэтизирования сродни бесшабашным забавам вагантов, третьи - мерилом нравственного упадка общества и совершенства его - Никодимовского - адюльтера. По крайней мере, так казалось тогда окружению, а Никодим успешно поддерживал заблуждения общества.
      Все прежние кликухи и прозвища что-то да выражали, и все были - одно хлеще другого.
      А тут, на заводе, видимо, не долго соревнуясь в изысках, вдруг окре-стили скромно и без претензий - просто Никодимом. Поэзия у людей с возрастом умирает.
      Вот уже последних лет пятнадцать как он - Никодим. Никодим и все тут. Никодим? - что это за имя? Может это кличка пса, котенка, упрямого козлика на мостках судьбы, название Ноля, безлюдной площа-ди, рынка с дурной славой, дешевого вакантного места в книге судеб? Полугородское, полудеревенское, ничего не говорящее, ничего не под-черкивающее, какое-то обыкновенное, бомжеватое, серое, несолидное имя - удар бездушного клерка истертой печатью по свидетельству о перерождении как результат первого же, необдуманного кем-то порыва имянаречения.
      Словом, Никодим Генрихович был чрезвычайно зол на весь послед-ний, окружающий его подвластный народ, придумывающий такие невы-разительные прозвища - считай второй, народный паспорт на долгие времена вперед. И была бы у него такая возможность, засунь его в бояр-ские времена, - он, пожалуй, высек бы всех горе-шутников из этого са-мого народа, "выскреб бы натурализм", верхоглядство, а зачинателя, автора прозвища - знать бы ещё имя окрестителя - попросту бы высоко поднял в звании - то есть с удовольствием вздернул бы к перекладине, вознес ближе к небу.
      Так китайский император "похвалил" некоего мандарина за излиш-нее старание при неумелой каллиграфии.
      Но своему народу, как говорится, виднее. Видимо, не все так было запущено: в строгости Никодима Генриховича упомянутый злословя-щий, гадкий, подлый народ находил и маленькие человеческие слабо-сти, и хорошо замаскированные, но на поверку огромные бреши, с соответствующими изъянами и философским или иезуитским объяснением каждого из них.
      Пунктуальность и обязательность - вот что стало его военным кли-чем, фишкой, фигой, которую он носил в кармане, начиная с детсада, мучая и стращая ей друзей по горшку, подруг-чаевниц, безмерно любя-щих родителей, бросающих его по этой бухгалтерской причине нелюбя-щих сожительниц, сереньких соглашательниц - жен, мудрых и не очень преподавателей, слабохарактерных начальников и даром никому ненужных, посмеивающихся за спиной в кулак подчиненных.
      И, болтают, именно такое грозное немецкое словосочетание "пунк-туальность и обязательность", набранное сорок восьмым кеглем, верхо-водило скучнейшим наполнением его дипломной работы, нарушившей от пошлой несовместимости указанной выше пунктуальности с художе-ственным формотворчеством гуманитарную, болотообразную - с легким запашком машинного масла - институтскую благодать.
      - В пунктуальности - залог нашего успеха, - стал поговаривать он, едва только примерив новые погоны, и чуть-чуть оглядевшись кругом, - каждый из нас мнит себя специалистом: один талантливее другого. Мо-жет так оно и есть, но ты покажи делом! Покажи и докажи! А что у нас? Да одни обещания, одни завтраки! Для него - тут называется конкретное лицо - попасть вовремя на обед есть главная цель художественного (ин-женерного, офисного, прочего планктонного) существования. А как до-ходит до заказа, даже интересного, перспективного, нужного ему са-мому заказа, то его, черт возьми, тут же нет на работе - понос, видите ли, его разобрал, то ему срочно понадобилось везти супругу в роддом, а на самом-то деле - дело плевое: сквозанул и тут же вернулся. Нет же, он два дня отсутствует, страдает, понимаешь - роды будут трудными - говорит. Да сам что ли он рожает? На третий день, задним числом, когда все уже давно позади, готовится к мальчишнику. - Тут пауза. - Какой может быть мальчишник, нахрен! - самому уж под пятьдесят, наклепал детей немеряно, а все по-прежнему хорохорится. А от всего этого он, естественно, устал и тут же требует, чтобы ему на палочке преподнесли... на крайняк Сочи, а он, видите ли, заслужил Венецию, Лазурный Берег. А недавно погрезил в постельке с супругой и стал шантаж мастерить... и, чем бы вы думали?
      Молчание.
      - Канарскими островами вот как, ни больше, ни меньше. Место, ку-да только богачи и проститутки ездят.... Разбаловались. Приехали!.. Ну, так что? Спецлечебница у нас тут для мечтателей, или все-таки завод? Молчите? Тоже отдохнуть захотелось по-ихнему?
      Снова молчание в ответ.
      - Курорт, понимаешь, развели, лотерею исполнения желаний!..
      За троеточиями и восклицательными знаками у Никодима Генрихо-вича много других ярких примеров потребительского отношения к рабо-те - в магазин не ходи!
      Главный инженер делил и фильтровал больных ленью работников - а других, по его мнению, не было - на классы по принципу пунктуально-сти.
      Классы-диагнозы были такие: принципиальные лодыри, растяпы от рождения и тяжело давшиеся, но воспитанные под его личным хворо-стинным руководством трудоголики.
      Должность и талант человека для отнесения его к предначертанно-му пункту Никодимовской классификации не имели ровно никакого значения.
      Никодим уравнял в претензиях на значимость основных специали-стов: стеклодувов, резчиков, дизайнеров, менеджеров-перспективщиков и сотрудников-клерков, протирающих штаны в офисном центре, бухгал-терии, отделе печати, секретариате и даже в никому не нужной полупу-стой технической библиотеке, прозябающей по инерции времени.
      Исключением у него пользовались только директриса интегриро-ванного в завод Музея Стекла (в народе "Стекляшка") и то - благодаря ее неотразимой внешности, аккуратным по циркулю передком и весьма обширным познаниям в своей специфической области - то есть там, куда вход Никодиму Прокопьевичу был строго заказан, соответственно не был ему понятен как предмет, так и причина неуважения его, как лично-сти.
      Претендовала на особое положение пара-другая бойких, высоко ставящих себя музейных коллег младшего ранга и женского пола, воль-готно прогуливающаяся по цехам в поисках новых доморощенных ше-девров и - надо же - имеющая право слова и советов касательно новиз-ны и качества.
      Ходили они в струящихся сарафанах, с вшитым стеклярусом и народными узорами, обрамляющими особенности женского тела. И эти стеклярусы, и эти узоры являлись словно удостоверениями их редкой науки и неограниченных прав к причислению или исключению мастера с его вещицами из списков мирового искусства.
      Никодим Генрихович считал проще. Сарафаны с бисером и деше-вые, но элегантные бусы на шеях этих достаточно независимых птичек-сотрудниц, по мнению Никодима Генриховича, придавали заводу необ-ходимый рекламный шик и профильную уникальность. Все бы так хо-дили!
      - А мы не будем так ходить, - говорило совокупное остальное большинство женщин на собраниях. - Мы люди современные, и не пи-жонистые, как некоторые наши ретродамочки. И в разных там музейчи-ках не работаем. Мы - мастера, а не мастерицы, не Плюшкины и не хра-нительницы допотопного очага. Нам джинсы не мешают развивать народность и этнографию. Ещё: мы хотим создавать осовремененные и уникальные, персональные вещи. Нам ваше соотношение бизнеса и ис-кусства не по душе. Не рядите нас в свои одёжки. Плевали мы на ваши личные вкусовые пристрастия.
      И последний камень в радужный огород Никодима Генриховича, за-росший венками из хризантем, васильков, маргариток в уровне его ма-кушки, и где с неба в равной степени падают как бесплатные бананы, так и заслуженные ордена: "Вы - просто технарь-недоучка, тупой мене-джер, вы ни хрена не понимаете в искусстве!"
      Не смотря на немалую толику правды в женских, эмансипированно революционных высказываниях, Никодим мнил себя не менее чем ма-эстро Васильевым в неимоверно важном для человечества стеклодувном мастерстве, где теперь наравне с мужчинами порой работают женщины и губят свои потроха, и легкие, и здоровье будущих детей надуванием тяжелого, вредного, горячего художественного воздуха.
      - Мир погибнет, - говорит он с пафосом, не меньше, чем какой-нибудь самоуверенный Бокль-Мокль, или нахальный, въедливый Фрейд, обращающие неверующих людишек в свою философию, - он превратится молекулы, цивилизация - в камень, папоротник в уголь, а копни культурный пласт - что мы там найдем в память о нас? Думаете металл, реакторы, остатки бомбоубежищ, а в нем наши обожаемые кос-точки? Да ровно ничего! Только обожжённую конкурентами глину и наше родное стекло, если его кто-нибудь возьмет с собой на память или нацепит на себя перед апокалипсисом. Вот взгляните на Софью Ярославовну...
      Народ непременно обратит взгляды на Софью Ярославовну, ... а Софья Ярославовна, пунцовея от стыда, замечется в переднем ряду, начнет прикрывать украшения и бормотать: "Ну что Вы, что Вы Нико-дим Генрихович, разве дело во мне... я пока ещё не хочу обращаться в пыль - пусть цивилизация ещё поживет...
      Вот его другая, почти-что стандартная лекция, напетая нескольким поколениям как стих, как колыбельная для хорошего сна, или как по-лезная, почти-что генеральная, утренняя и обеденная молитва:
      - Путь в Лувр начинается совсем рядом. Вон там, за стеной, первая ступенька наверх. Без музея вы - просто завод, изготовитель бесполез-ных вещиц на продажу, пусть и пользующихся временным спросом. Это может внезапно закончиться. Кончится мода на старое - и нам конец. Мы сами можем создавать моду. А что для этого нужно, позвольте спросить у почетного собрания? Молчите?
      Из зала донеслось безутешное и простецкое, вечное как песня рыба-ка о путине, как лозунги рабочего о свержении мирового зла, как плач старого крестьянина о дороговизне фальшивых паспортов: "Хорошая зарплата! Зарплату выдайте - тогда поговорим!"
      Не слышит ничего Вадим Генрихович, не желает слышать голос трудового народа.
      - Так вот, господа художники, стеклодувы, получатели денег за без-делье, - реклама нужна! Только тогда в кассе появятся деньги. Реклама и коллекция. Или даже наоборот: сначала хорошая коллекция, а затем реклама. А реклама через музей - наш главный рыночный инструмент, двигатель, катализатор прогрессивного и одновременно кри-сталлизатор, допинг, ксанор, эфексор, антидепрессант после пули в моз-гу, кислород, доппамять в операционке и вечная заморозка самого лучшего из самого что ни на есть достойного и народного.
      Так утверждал умный и современный донельзя Никодим. И не жалел денег на выставки, презентации, зарубежные конкурсы.
      И, действительно: музей, и его содержимое приносили ощутимые бонусы.
      Особо ощутимые золотые и бриллиантовые бонусы красовались на директрисе музея Софье Ярославовне Чащиной.
      - Наша Софушка, - так, не стесняясь, называл ее Никодим, старо-модно целуя ее разглаженные кремами, пахнущие жасминами руки, находясь в самых неподходящих местах: у общипанного стенда с пере-довиками, в убогой столовой на такой же допотопной раздаче, у общего рукомойника при входах в не отличающиеся особой гигиеной туалеты... - наша Софушка, - говорил Никодим, - по существу главный золотой винтик швейцарских часов, бриллиант нашего завода.
      Пусть будет так, как считает руководство. Винтик, пусть даже золо-той, - не штурвал и даже не рычаг электросчетчика.
      - Денег в кассе хотелось бы иметь побольше! - считает простой народ
      
      2
      Танюша не была старообрядчицей, проповедующей сарафаны, тем более не была ни стеклодувом, ни доработчицей-резчиком, ни даже со-ставителем рецептов или помощником мастера по печам. Она носила стринги.
      И она советовала делать это каждой женщине, желающей видеть в себе женщину, а не предводительницу кастрюль.
      Она работала бессменным секретарем, и давненько этак - даже трудно сказать точно, сколько лет подряд - прислуживала Шефу.
      Она, не прикладывая неимоверных усилий, а методом естественной бочковой выдержки, не нытьем-мытьем, так катаньем, фактом своего существования в соседнем кабинете приблизилась к Прокофьичу (так в просторечье звали почившего в небытие Шефа) на столько, что, в конце концов, стала известной, достаточно незаменимой в житейских делах и одновременно самой расхожей, исключая, конечно же, Софью Яросла-вовну, фигурой заводского фольклора.
      Медленно и верно она стала, хоть и скрытой за ширмой, вовсе не главной, не ключевой, но все равно что-то двигающей или помогающей двигать помощницей кукловода.
      Приблизившись к кукловоду и, само собой, к тому месту, где пи-шутся сценарии, она, сама того не ожидая, оборотилась в необходимого по стандарту жизни заводов того самого персонажа - всего на виду, чьи поступки, внешность, оплошки, высказывания, манеру пить и говорить, сморкаться, плакать, нечаянно пускать ветры, ходить гурьбой в туалет без защелки, стоять там на стреме и совершать иные противозаконные действия - принято обсуждать и обсмеивать на каждом перекуре.
      А, кроме того, про Татьяну шептались не только на заводе, но не за-бывали и выйдя с территории. Неожиданно, будучи за рулем, вдруг вспоминали Татьянины промашки и словесные перлы; разжигая улич-ный гриль и услышав трескоток угля, вдруг начинали посмеиваться за ее характерное, заливчатое, дробное щебетанье и заразительный смех, слышный даже через стеклянную стенку в конце коридора, и вспомина-ли при этом почему-то павлина: где они могли слышать и видеть этого павлина? Разве что перья на актрисе местного комедийного театришка могли вызвать такую ассоциацию?
      Щелкая орехи сами или грызя арахис, вдруг вспоминали, как секре-тарша делает тоже самое, но только шпионски, украдкой, и как она, думая, что ее никто не видит через стекло, складывает скорлупки в вы-движной ящик, в аккурат на самые последние письма. Да так неумело, что начальство иной раз удивляется - отчего это свежая корреспонден-ция доходит такой чумазой - вся в черных пятнах и мокрой, если дождя на улице нет, а разносчица вполне в здравом уме, спортивной форме и пользуется надежным непромокаемым портфелем.
      Впав в детство, и получив от ворот поворот, кто-то вымещает зло на Танюшке, используя зеленый дощатый забор, что рядом с останов-кой: он вместе с более доступной полюбовницей выцарапывает ножич-ком Танины огромные инициалы, прибавляет к ним В.П. и врисовывает между них сердечковый смайлик с ужасной гримасой скорби. А сердеч-ко пронзает жирной, оплывшей, интернетовского вида стрелой.
      Она стала ежедневной, повторяющейся записью в бесконечной кни-ге фабричного Сурка.
      И при всем этом негативе для жизни этих и других - низших, отда-ленных пользователей - юзеров, ламмеров, зрителей, уборщиц, прочих статистов человеческого спектакля - классическая секретарша Таня была хоть и не всесильной, а всего лишь на четверть, на осьмушку, всего на одну шестнадцатую могущественной, но зато весьма реально полезной версией весельчака Карлсона, копией Айболита - спасателя всех грустных детей, их несчастных, затюканных мам и бесхозных собак, отражением Мойдодыра - грозы всех бюрократов, пройдох и гадких заводских нотариусов с кассирами, только и умеющих, что создавать в коридорах очереди.
      Если Таня давала слово, то она крепко держала его за руки, за ноги и не отпускала до тех пор, пока из воздуха не превращала в опознавае-мый объект, который можно пощупать и положить в тарелку перед го-лодной ребятней многодетной семьи, или открыть этим предметом дверь, пусть и не новой, но зато увеличенной на одну комнату квартирой.
      
      Изредка, в беседах с Шефом наедине, забываясь в распределении ролей и совершенно не придавая этому особого значения, будто из скользкой рогатки Таня самопально выстреливала его кличку, и тут же, абсолютно не робея и не считая это таким уж большим грехом, шутли-вым, почти-что семейным тоном, даже не будучи хохлушкой, вспомнив какую-то древнюю, гоголевскую что ли шутку, коверкала язык и "зви-нялась за выскок".
      А Шеф, между прочим, был старше ее на двадцать пять лет.
      О Танюше ходили уважительные анекдоты, где она была не Анкой-пулеметчицей, не Петькой-губошлепом, а, как минимум, комиссаром Фурмановым.
      А ещё ее подозревали в некоей особого типа близости с умершим.
      По мнению большинства трудящихся, молчаливый союз Танюши с Шефом укрепляли мощный, уютный и широкий директорский стол с ногами-колоннами из местного, заводского производства по эскизу са-мого Шефа литого стекла. Помогали этому просторные дубовые под-оконники, плюшевые шторы, хранящие множество тайн. В тени таких шикарных портьер можно было бы при желании поселить проявочную - без единой световой щели - чёрно-белую лабораторию.
      Радовали и поражали посетителей многолетние, растительные чуде-са природы, расставленные по углам и вдоль окон, и даже за окнами в навесных почти-что французских ящиках, щекочущие не только взгля-ды, а, весьма вероятно, но совершенно бездоказательно, разновозраст-ные тела директорско-приёмного блока.
      Из окон заводского генштаба, по которому нестареющие, плени-тельные, точеные Танины ножки намотали тысячу километров, откры-вался прелестный вид на предзаводский парк, заросший древними среб-ролистыми кленами и скромными по возрасту и размеру голубыми елоч-ками.
      - Совсем как мы с Василием Прокопьевичем, - подумывала Танюша иной раз, входя в роль фаворитки и любовницы, между делом рассмат-ривания заоконных пейзажей аккуратно поливая в горшочки из лейки.
      - Вот семечка, надо ее убрать. Кто мог засунуть семечку в цветок. Да неужто Василий Прокопьевич? Бедненький! Уж и показать-то ему нельзя, что он тоже обыкновенный человек и ему иногда хочется пощел-кать семечек.
      Но в урне не было полагающейся после этого зла кулечка с шелу-хой. - Неужели с собой в кармане уносит? - размышляет наивная, жалостливая Таня, превращая обычное шкотное или просто случайное, залетное дело в предмет домашне-детективного, примитивного дарье-донцовского расследования.
      В кабинете Шефа она, не доверяя штатным уборщицам, каждое утро производила так называемую переуборку, дошлифовку - как она выра-жалась, - пользуясь терминологией мастеров: то есть водворяла на свои законные места предметы интерьера, раскладывала по науке канцелярию, папки, книги. Двигала и с точностью до миллиметра рас-ставляла телефоны. Проверяла салфеткой качество протертых поверх-ностей и в случае неудовлетворительного состояния прыскала вечно находящимся в секретарской ячейке-аптечке стеклоочистителем, протирала обнаруженные пятна, и напрочь стирала с лица Земли ми-зерные островки пыли. Ей нравилось это занятие: она словно соучаствовала в некой законспирированной, спрятанной в вещах интимной жизни Шефа.
      Не будучи педантичным чистюлей, Василий Прокопьевич Мерёж-кин Танюшины этакие свойские замашки особо не приветствовал, но и не мешал.
      Единственный только раз Танюша, проворонив время прибытия Шефа, крупно оплошала.
      Шеф застал ее в тот момент, когда она вдруг задумала переворо-шить и обновить содержимое хрустальной вазы, больше похожей на старомодного вида дешевый плафон, стоящий в центре прозрачного гендиректорского шкафа-выставки избранной продукции хрустально-стекольного завода "RG" Русский Глас.
      Только что вошедший Василий Прокопьевич вдруг как-то неесте-ственно дернулся, выронил фетровую шляпу, перешедшей к нему по на-следству аж от деда, и, нагибаясь, отчетливо и сердито то ли быстро пробормотал, то ли медленно выкрикнул:
      - Стоп, стоп, стоп!
      Таня онемела, почти-что вошла в ступор. - Ой! - Сухая роза вонзи-ла в ее руку шип.
      Василий Прокопьевич мгновенно отреагировал: "Вот этого как раз делать не нужно, дорогая Танюша!"
      Что за черт! Что за дела! Ехидничает? Не серьезно это. Танюша по-пыталась было извиниться и привести аргументы, что, мол, в этой вазе пора уже навести порядок - кофейные зерна (ваза битком набита кофей-ными зернами) уже в пыли, а воткнутые цветы в ней давно высохли, осыпались и уже производят вид заброшенного кладбища.... Но Васи-лий Прокопьевич прервал ее на полуслове:
      - Во-первых, поберегитесь - от маленьких сухих шипов бывают большие неприятности. Во-вторых, я Вас прошу, дорогая!
      Так и сказал ещё раз - дорогая. Это не послышалось Танюше. Он именно подчеркнул - дорогая. И "прошу". Эти слова сладким, разъеда-ющим елеем пролились в контейнер затемненной и томной, все ждущей чего-то Таниной души.
      Контейнер не был заполнен - в нём вообще хорошие и добрые слова от людей едва покрывали донышко, а последние - искренние и настоя-щие от мамы - были последними, и лежали - никогда незабываемые - на самом верху.
      Изголодавшаяся душа Тани съежилась как желудок хворого, заблу-дившегося на скользком глинистом берегу теленка, на которого пока только поглядывают со стороны сытые крокодилы. Который сам хочет не только кушать, а ещё немного - и может запросто погибнуть без по-сторонней помощи, ...поэтому Тане хотелось слушать ещё и ещё, протя-нуть руки к Богу, Спасителю, вот он рядом... слушать и наполняться звуками и смыслом звуков, складывающимся в слова. Остальное было уже не важно, так как после слова "дорогая" все остальное просто было фоном, декорацией для бутафорского оформления настоящей, подлин-ной "дорогой Танюши".
      - ... Я Вас прошу оставить в этой вазе все как есть и не трогать в ней ничего, какого бы вида она не была, ...разве что пыль снаружи по-зволяю вытереть... - прервал неслышный, душевный Танин всплеск Василий Прокопьевич. Он по-прежнему держал марку и оставался Ше-фом.
      Танюша пожала плечами: "дорогая! все равно она теперь - доро-гая".
      - Понимаете ли, и даже не вздумайте обижаться, - продолжал Ва-силий Прокопьевич, - я дальше не хочу объясняться, но сообщу един-ственно следующее: позвольте это будет моей прихотью. Важной прихо-тью - не детской. Это не только для Вас, но и для меня табу, табу с большой буквы, понимаете? Запрет... я дал слово...
      Танюша наклонила голову и внимательно слушала. Перед ее глаза-ми разворачивалась какая-то тайная история. Это, наверняка, связано с какой-то давней любовью Василия Прокопьевича.
       - Можно я вставлю цветок обратно? - спросила она, наслаждаясь произведенным фурором, - один-единственный цветок. Я вставлю его на место... как было до этого... я запомнила. Простите меня, Василий Прокопьевич, я не знала... не думала. Извините, - и Танюша принялась засовывать стебель вглубь кофейной насыпи, - я помню, я знаю.
      Василий Прокопьевич "смилостивился", глядя на усердие секретар-ши, и, воспалившись давним романтизмом, читая классическую литера-туру, грезя сентиментализмом, говоря и без того старомодно, теперь за-говорил ещё более выспренно:
      - И меня извините милосердно. Мне нужно было заранее предупре-дить. Дарье я об этом сказал (Дарья это уборщица)... а теперь и Вам, милочка говорю. Лучше поздно, чем... Поинтересуетесь ещё, догадае-тесь, когда станет нужно. Но, собственно и так понятно. И все на этом. Инцидент закончен. Исчерпан, вернее. Вы меня поняли? Вы не будете на меня обижаться? Не будете держать зла? А хотите я Вас рассмешу.
      Но рассмешить не удалось. Василий Прокопьевич производил шут-ки неуместные, и видно было, что он делает это через силу и лишь для того, чтобы как можно быстрее и дальше отплыть от неприятной, или несвоевременной, как оказалось позже, темы.
      Танюша и не обижалась. Она по нечаянности словно проникла в ка-кую-то сокровенность Василия Прокопьевича, и оттого он стал к ней сразу ближе, роднее. Была бы возможность - Танюша припала бы Васи-лию Прокопьевичу, терзала бы его рукав, а Василий Прокопьевич пред-лагал бы ей с извинениями свой чистый носовой платок, чтобы смахнуть с ее лица слезы возникшей радости и порыва откровения.
      Загадка хрустальной вазы тогда не была разгадана, а затем все опять само собой вошло в свое русло.
      Жизнь ее и принятый межкабинетный этикет почти совсем не изме-нились. Разве что между Танюшей и Василием Прокопьевичем была те-перь связующая их тайна. Тайна хрустальной вазы, так по-дурацки похожей на старый плафон. Может, если эту вазу как следует потереть, то выскочит молодцеватый Джин и мгновенно исполнит Танино жела-ние? Может этого боится милый, дорогой, слабенький на чувства Васи-лий Прокопьевич?
      То же самое и с внешней публикой. Изменения вечно бледного цвета Таниного лица на розовый, и волнительных движений в ее душе, запря-танной невесть как далеко, публика попросту не заметила.
      Она - публика продолжала терроризировать Танюшу обыкновен-ным, обыденным, совершенно для нее иногда неинтересным.
       Лесть, разбавляемая шоколадками и букетиками с ближайшей ал-леи или клумбы - на выбор и соответственно уровня фантазий гостей приемной, в обращении с Танюшей по-прежнему была единственным оружием и методом внеочередного проникновения в кабинет Прокофь-ича.
       Цели проникновения по-старому оставались приземленными: ко-рыстно-бытовыми и не менее меркантильными производственными.
      Таня скучала. И ждала продолжения закрытой на ключ, проржавев-шей от времени истории.
      
      3
      Спрос с Танюши и отношение к ней других важных чинов по ряду известных, набивших оскомину причин, был особым: строгим, ревност-ным, завистливым.
      Славный и добрый гендиректор Василий Прокопьевич Мерёжкин - будучи живым - был полной противоположностью описанного в начале главного инженера Никодима Генриховича Нещадного. Может, по этой причине они вполне уживались друг с другом, сглаживая обоюдные ше-роховатости и добавляя друг друга в отсутствующем.
      Танюша обожала этого мягкосердечного, приятного в обращении старичка - а в начале дружбы Шеф вообще не был старичком - и с са-мого начала совместной деятельности надеялась на скрытую мо-ральную взаимность. Про другие, более основательные отношения даже не предполагалось.
      Но он никогда не делился чувствами, тем более не отдавал власть, держа ее на некотором весьма хрупком и при этом гибком поводке - словно стеклянные трубочки-бусины на снетке - и на отдалении - ведь он, как-никак, был семейным человеком.
      В последние субботу и воскресенье, и ночь между ними, говорят, он провел в мастерской резчиков, вытолкнув всех подпольных халтурщи-ков оттуда, запершись там и что-то вновь вытворяя со своей допотопной вазой.
      Разговаривал он только время от времени с приходящим охранни-ком. Охранник доставлял по просьбе Василия Прокопьевича провиант из ближайшего магазинчика экономкласса. Из цеха несло пряным кофей-ным запахом. Кофе Василий Прокопьевич обожал и мог поглощать его декалитрами.
      Все это время из цеха доносился едва слышный, нудный, стоматоло-гически зудящий, комариный свист: "Так пищит самое тонкое сверло", - говорят всезнающие мастера.
      А умер он так внезапно и, главное, даже не предупредив Танюшу о какой бы то ни было предшествовавшей болезни или тяжелом недуге, а тем более о своей кончине, что Танюша, обдумывая это горькое и, при-том, невероятное и обидное обстоятельство, две ночи подряд провела в бессонье. И за это время перелистала немало страниц ненавистной ей, но имеющейся в наличии, как полагается каждой уважающей себя грамотной женщине, Библии.
      Когда в облупленную прикладбищенскую церковку привезли гроб, и когда затеялось затяжное до скукоты и неоправданных повторов отпева-ние бывалого, настоящего старого коммуниста, последнего политиче-ского могиканина из старой гвардии - а на том настояла престарелая и слегка верующая в Бога супруга - Танюша взяла свечу, водруженную на бумажку, и, не помня от кого, зажгла. Потом, забывшись, наклонила ее, и восковые капли сползли с бумажки на пол. Молодой поп с аккуратно постриженной, рыжеватой бороденкой в кудряшках, проходя мимо, подцепил бумажку пальцем и приподнял ее. Подморгнул, слегка подняв брови, - не зевай, мол, подруга, и пошел дальше нарезать рубли.
      Танюша, не забывая следить за свечкой после поповского напоми-нания и, подавляя естественный страх, долго вглядывалась в потухшее, бледное лицо дорогого покойника, ища следы ответа на ее возникшую как-то само собой укоризну. Похоже, и тайну хрустальной вазы Васи-лий Прокопьевич собрался унести с собой в могилу.
      В выражении умиротворенного лица, в кресте рук, тем более в пош-лых бумажных и живых цветах оформления последнего пристанища совсем ещё недавно живого шефа, Танюша не смогла найти ответа на главный свой немой и скрытый от других вопрос.
       - А была ли любовь, было ли подобие любви, или все называлось проще - как дружба старого пса и котенка, которым нечего делить меж-ду собой и не из-за чего грызться? Когда достаточно лишь: одному - тепла и забавного участия без всяких пресловутых противостояний из-вечно враждебных кланов, а другому достаточно познавательного инте-реса как ко всему недостаточно изученному, безопасному, миролюбиво-му, и выраженным - из-за незнания другого - в простой товарищеской, без тени кокетства и возрастного неравноправия, игре.
      
      ...На поминках Танюша долгое время сидела молча. Механически вращая ложкой, сосредоточенно, и в то же время бездумно ворошила горку риса с изюмом. Со стороны это выглядело так, будто испорчен-ный автомат, запущенный на абсолютную анизотропию, продолжает глупейшее и однообразное - без иных выкрутасов - перемешивание; при всем при том, что стопроцентный стандарт равномерности механи-ческой упомянутой анизотропии давным-давно уже достигнут, и хочет-ся следующей, уже химической реакции: полного распада смеси на од-нообразные молекулы.
      Она жевала недожаренные котлетки так медленно и так усердно, словно ее только что выпустили из сиротского приюта и бедная, голод-ная, хитрющая сиротка - наивная, милая кроха решила продлить по максимуму удовольствие поглощения вкусного вещества.
      При этом Танюша внимательнейшим образом слушала ораторов, выискивая в речах или фальшь, или нечаянную реплику со скабрезным намеком на себя вкупе с Василием Прокопьевичем. Но этого не было. Все словно моментально забыли об ее существовании и о том, что, мо-жет быть, именно ее единственное существование украшало жизнь этого человека. Что именно она, а не преклонного возраста супруга, или его исчезнувшие кто куда взрослые дети с внуками приносили ему на старо-сти хоть какое-нибудь счастье и утешение.
      Она не пропускала ни одной рюмки, не хитрила и...
      И в глазах и в черных ресницах ее поблескивали настоящие слезы. Вся её - не первой свежести естественная красота - была скрыта слоем пудр, прическа накрыта черным крепдешиновым платком с золоченым ободом, а румянец скорби и нелепости ее положения - как привидения среди живых, как выброшенной на помойку ненужной вещи, возвраща-ющейся по ночам к своему хозяину, замаскирован белым кремом - цве-том классической русской печали. Только пепла на голове не хватало для полноты картины Таниного горя.
      И только тогда, когда уже разошлась основная часть принимавших участие в поминках, а оставались только родственники и по производ-ственной необходимости организаторы, извечный, словно навсегда при-крепленный к этой профессии и потому ещё живой старичок по про-звищу Тамада и навечно прикрепленные к раздаче работницы столовой (главный инженер, сославшись на трудный завтрашний день, удалился едва ли не раньше всех), Танюша решилась на страшное.
      Она встала, попросив дрожащим голосом слова, и, едва что-то не до конца промямлив, упала обратно, не сумев совладать с рыданиями так неловко - на грани обморока, что даже отдаленные наблюдатели охнули и повскакивали со стульев, чтобы подхватить ее неловкое, колеблющееся в четырех плоскостях тело. Ловчее всех оказался полков-ник запаса из какого-то далекого города и будто бы являвшийся одно-классником и давним другом Василия Прокопьевича.
      Словом, все было плохо. Так плохо - дальше некуда. И будто бы со-бравшиеся и родственники тотчас же, по этой причине, уличили ее в чём-то нехорошем, жутком, совсем ей несвойственном - хуже, чем в во-ровстве.
      До дома ее добросил полковник. Он что-то говорил ей в такси, и, кажется, что-то вспоминал из общего детства с Василием Прокопьеви-чем. Она падала ему на плечо, что-то, забывая простые слова, пыталась объяснить, кажется всплакнула, но дорога была короткой и Татьяна ни-чего не запомнила.
      Будто корова слизнула языком ночь.
      
      4
      В приемной трезвонили будто бы все телефоны подряд. А их было несколько - расставленных на столе сообразно важности.
      Константин - а он персональный водитель умершего Шефа - сидя нога на ногу - по старой дружбе с Танюшей - в секретарском кресле, дожидался в приемной вердикта по свою душу: кому, где и как в даль-нейшем служить. А заодно выручал опаздывающую секретаршу, вос-принимая и фильтруя внешнюю информацию, выборочно поднимая трубки. Он реагировал только на те сигналы, в которых определялся номер и имя звонившего, и где он хоть что-нибудь толкового мог бы ска-зать.
      Он показал Танюшке свои ужасного дизайна, знаменитые на весь за-вод, часы (на них ещё во времена учебы в техникуме вполне профессио-нально, со знанием дела и большим автореализмом акриловой краской изображен фаллос), потюкал по нарисованной миниатюре пальцем и многозначительно указал головой на дверь генерального. Мол, ждут там тебя не дождутся. А в уме: "Что, опарафинилась вчера, сестренка? Ну что ж, с кем не бывает. Иди уж, а я ещё на телефонах посижу".
      Танюшка на секунду остановила ошалелый взгляд на Косте. - И ты, Брут!
       Раздумывая о том - что же такого может делаться в директорском кабинете - ведь его - Шефа только что не стало среди живых, неужто уж в ее утреннее получасовое отсутствие успели произойти перемены, - метнулась к зеркалу и одним автоматическим и решительным движени-ем поправила платье.
      - Профессиональная привычка, - оценил в уме Костя и засунулся с головой в компьютер. Под видом "Легенды о Нарайяме" и пользуясь сегодняшним хаосом - почти-что временным безвластием, он искал в Интернете скриншот на многосерийку с перспективнейшим названием "Намажь ей на личико что-то липкое " с тегами "бесплатно, онлайн, хорошее качество".
      
      5
      - Ну, так что же, госпожа хорошая? - едва только в щели дверного проема начала проявляться фигура Танюши, тут же начал ерничать и засыпать ехидными словами Никодим Генрихович - без получаса одни сутки, как новый руководитель. - Пора начинать жить по-новому. Вче-ра было вчера, а сегодня уже сегодня. Здравствуйте, Татьяна Григорьев-на. Понимаете, о чем я?
      - Нет.
      - Отоспались, наконец?
      Красивый, в общем-то, видный и когда-то любвеобильный Никодим Генрихович рентгеном и как-то подозрительно, без обычного азарта всматривался в нее.
      Никодим Генрихович, тогда ещё давно, когда впервые увидел Тать-яну, загорелся и с радостью, как говорили тогда и продолжают сейчас, "отдул" бы ее, или красиво - по иностранному - завалил бы на узорча-тые, хорошие, венецианского качества простыни, где-нибудь на Милан-ском Бьеннале Стекла - вот и конец бы был бесполезному Татьяниному романтизму с Прокофьичем, как бы не....
      Тщетные мечты! Татьяна была предана Прокофьичу. Сам Никодим был бесконечно благодарен Прокофьичу за веру в него и прекрасные рекомендации перед Правлением. Остального Никодим достиг сам. Это-го достаточно для многолетней Таниной безопасности.
      Даже, если отбросить дурацкие колебания, забыть на время жену и Прокофьича, на глубокий и долгий флирт на работе Никодим был не готов: это помешало бы производству и привнесло бы беспорядок в от-лаженные отношения. Но не стало Прокофьича - и расклад изменился. Теперь снова можно помечтать о студенческих шалостях. Разок, втихаря - почему бы нет...
      - Но только не сегодня, - размышлял Никодим, держа в уме два противоположных дела, - желание надо успокоить и нехорошо как-то сразу после такого-вот ужасного происшествия. А тут ещё эта наход-ка. Нет, сегодня и без того все кувырком. Отставим любовь на потом... А хороша-таки бабёнка Танюшка Григорьевна. У Прокофьича-то моего, несомненно, вкус...
      Никодим Генрихович чистосердечно считал, что весь мир создан для него, или против него, чтобы или потворствовать или мешать ему в честолюбивых планах и желаниях. А Прокофьич был неплохой и по-лезной частью его мира.
      
      Танюша, несмотря на вчерашний проступок с водкой, выступлени-ем, больше похожим на провал, на падение в оркестр с задравшимся платьем, и если не заметить едва примятое, но приглаженное в ванной шлепками и глянцевыми премудростями лицо, даже сейчас была краси-вой молодой женщиной.
      На вид она - почти-что недавняя девушка, но не девственница, не-замужняя, недоступная баловству тридцатитрехлетняя красотка, для которой при ее внешних данных в этом маленьком городе попросту не нашлось соответствующего параметрами принца.
      Это для тех, кто не знал ее послужного списка и не заглядывал в ан-кету отдела кадров. Анкета отдела кадров звалась Марьей Петровной.
      И, действительно, в очереди за ее красотой, вежливостью, наивно-стью и обходительностью стояла немыслимой длины очередь. Так гово-рила анкета - Марья Петровна. Но она (очередь) тут же уменьшалась и рассыпалась, когда претенденты узнавали через анкету Марью Петров-ну, что у нее есть теоретический или фактический ухажер, хоть и не принц, но настоящий, могущественный древний король - царь - фаво-рит, который - если что-то не так - вполне мог бы определить новояв-ленного претендента в темницу или оставить где-нибудь одного без мо-бильника и еды в туманных лесах, чтобы быть медленно съеденным ко-марами. Этих тварей в округе водилось в изобилии. Ближе к тридцати Танюшкиным годам - отмечала Марья Петровна в своей грандиозной памяти - претенденты исчезли напрочь, и остались только безымянные воздыхатели, не проявлявшие себя ничем кроме праздничных двустиш-ных поздравлений и двусмысленных открыток ко дню рождения.
      Темным вечером Татьяну с ее живыми каштановыми волосами, ино-гда кудрящимися по плечам, словно грива породистой лошади, можно было принять за элитную, далеко не бедную девушку - даму амурного поведения, невесть для чего стоящую не у барной стойки отеля "Бриз", а под профилированной жестью трамвайной остановки.
      Татьяна, разбив свою первую машину вдребезги в самом почти начале водительской карьеры, решила дальше не испытывать судьбу и пользовалась, когда это было возможно, услугами шофера Кости. Да и Василий Прокопьевич не раз довозил ее до дому.
      Словом, свиду она была неплохой, симпатичной собой и разборчи-вой самочкой, достаточно умной, в меру наивной и вполне оригиналь-ной среди окружающего разнопестрого женско-рабочего и проституирующего, мастурбирующего от безработицы и безысхода остального городского девичника.
      - Тяжело спалось, Никодим Генрихович. Меня всю ночь мучили кошмары, - оправдывалась Татьяна, сохраняя дистанцию и предчувст-вуя наступающую грозу, - а что тут происходит, почему тут такой странный тарарам?
      Кабинет Прокофьича на самом деле будто посетили излишне вежли-вые грабители.
      - Вы теперь, извините, как бы уже стали Генеральным? - продолжа-ла грубить и наступать Татьяна, начиная бывшей, но не отлученной пока от дела любопытной хозяйкой ходить по комнате и разглядывать вынутые из шкафов знакомые вещи. - Так быстро? И когда же это случи-лось? Собрания Правления вроде бы ещё не было. Вы делаете прибор-ку? А позвали бы. Я бы Вам помогла... я все здесь знаю.
      - Вы, пожалуйста, поменьше тут ходите, - вместо ответов, и, пере-менив тон с ироничного на серьезный, стал говорить Никодим Генрихо-вич, - я кое-что здесь случайно нашел и теперь, кажется, должен вы-звать милицию. Они могут мгновенно подъехать.... Но я решил сначала переговорить с Вами.
      Танюше такой поворот не понравился. Вот и гром, вот и гроза и молния! Сердце у нее екнуло и заныло нехорошим предчувствием. - А в чем дело? Что такое? Вы даже вынули вазу, а Василий Прокопьевич эту вазу не велел... И причем тут милиция?
      - Велел, не велел... - теперь его нет, а в вазе как раз все дело.
      Танюше стало ещё хуже. Причем тут ваза? Опять эта проклятая та-инственная ваза Прокофьича. Обыкновенный плафон! Что в ней вол-шебного, кроме заплесневелых кофейных зерен и соломы внутри?
      - Вы, надеюсь, хорошо относились к Василию Прокопьевич... хотя знаю - конечно, хорошо, может быть даже слишком хорошо... - про-должил Никодим Генрихович, снова вцепившись в Таню взглядом, - поэтому, наверное, вам не резон его... - Он споткнулся, выбирая слова и Татьяна воспользовалась паузой.
      - Что Вы имеете в виду? - строго спросила она, наплевав на разни-цу в рангах и ее смутную дальнейшую судьбу, - я, кажется, пожалуй, сейчас отсюда уйду, если вы позволите себе подобный... Она хотела сказать "тон", но решила, что это будет слишком уж невежливо, так как особенно плохого, если разобраться, Василий Генрихович ещё не гово-рил.
      - А вот как раз и не уйдете, потому, что это в ваших же интересах, - тут же почти пригрозил Никодим, - но если желаете, то я тут же вызову милицию...
      Вот же дерьмо! Опять про свою милицию. А ещё мужчина!
      - И что же, - вспыхнула Татьяна: гроза изменила направление в не-понятную ей сторону, - хотите сказать, что я тут что-то украла? Если Вы имеете в виду какие-то документы, то скажите, и я тотчас же их найду... Есть сейф, в конце концов. И я знаю, где Василий Прокопьевич хранил ключ. В сейфе денег даже нет, не то, чтобы каких-то важных документов. Сейф - это у него декорация, а не для дела. Уж я-то знаю. Мне ваши, извините, не совсем пристойные намеки совсем не нравятся. - И, почти что визгом и картинно, вспомнив какую-то избитую мело-драму: "Что вы себе позволяете!"
      - Скорее не украли, а... - впрочем, я же этого не говорил - и вооб-ще успокойтесь. Если бы я что-то бы с уверенность утверждал, то и не звал бы вас вовсе. И речь идет вообще не о документах...
      Танюша постаралась совладать с эмоциями. О чем же тогда?
      - Татьяна Григорьевна, - продолжил Никодим Генрихович, - вы-слушайте меня спокойно, вы ведь сможете?
      Татьяна качнула головой скорее утвердительно. Хотя после такого начала беседы уже можно было класть заявление на стол.
      - Так вот, мне кажется, что наш Прокофьич слишком как-то быстро ушел... - сказал Никодим, и добавил после паузы, - ...из жизни. Вам это разве не показалось странным, эта скорость... Разве Вы об этом не думали?
      Татьяна ответила, что "да", думала, но что она не придает этому особого значения, потому что Василий Прокопьевич вообще всего, что касалось его личной жизни, в том числе про его абсолютно естественные болезни, связанные с возрастом, и у него печень... и вообще покалывало сердце... не рассказывал, и вообще - кто она такая, чтобы ей доверять болезни и, тем более, семейные тайны. И вообще, коли на то пошло, я готова...
      - Ну-ну, только этого, пожалуйста, не надо, - остановил Танины из-лишне подробные излияния Никодим Генрихович, - я ничего не утвер-ждаю, а просто вас спрашиваю, и... заметьте, я упомянул милицию со-всем неспроста, но вовсе не для того, чтобы вас напугать, или тем более - стращать неизвестно чем.
      - А я и не боюсь милиции. Мне не в чем виниться и, тем более я не понимаю, что вы хотите у меня выпытать. И быстрая смерть Василия Прокопьевича меня смущает совсем немного. Ведь, надеюсь, было вскрытие и эксперты поставили диагноз.
      - Как раз и нет, - парировал Никодим Генрихович, - никакого вскрытия не было. Об этом попросила его супруга. А она в городе - че-ловек известный, и тем более она жена. Жена важной персоны. У них кругом знакомые и друзья. Это же мафи... - Никодим осекся. - Вы же не будете этого отрицать.
      - Не буду.
      - Так вот Василий Прокопьевич серьезно болел - у него печень в самой последней степени... ну, разложения что ли. Какой-то там опухо-ли не было. По крайней мере, он как-то раз высказался на этот счет. Пе-чень, говорил он, совсем у него гнилая. И курил он как лошадь. Легкие... к черту легкие!
      - Вот так раз. А по его внешнему виду того и не подумаешь, - сказа-ла Татьяна, - ведь если печень больна, то человек должен мучиться, желтеть, оплыть телом вроде водянки, лежать в стационаре, в конце концов, а он...
      - Вот то-то и странно. Печень у него действительно сильно болела - он и таблетки какие-то принимал. Не метилфосф... - и Никодим упомянул какое-то сложное название, которого Татьяна слыхом не слыхивала и никаких коробочек или признаков на этот самый метилфосф... не видела...
      - Но в больницу он особенно не обращался. За него все хлопотала супруга. Все доставала какие-то лекарства. К знахаркам ходила, ко-рень он какой-то пил. И рога молол. Но, получается, зря пил. И зря губил маралов. Прекраснейшие животные! Вы видели живого марала? О-о-о! Представьте себе красавца, оленя, лося в тонну весом, а на голове дерево, вот такой... - Он показал руками, показывая какой ве-личины дерево на таком млекопитающемся, рогатом животном класса оленей и лосей, как марал.
      Таня аж по-женски крякнула от досады. Причем тут марал? Тут че-ловек умер, а он все про свои развлечения! Ещё бы рыбалку присовоку-пил. И вспомнил бы вепря, про которого он не единожды рассказывал, якобы встретив его однажды лицом к лицу в чаще и, естественно, побе-див.
      - И в больницу-то он ходил, может, за последние три года всего-то один раз. - Так завершил Никодим, по-видимому считая Василия Про-копьевича крайним и самого виноватым в своей смерти. Почти само-убийцей.
      Татьяне показалось, что эта история с неожиданной смертью похо-жа на избитый детектив, - жаль, что это происходит в реальности, а не в кино, что сейчас всплывёт какая-нибудь история про дележку акций, и что Василий Прокопьевич стал несчастным героем-жертвой всей этой катавасии. Что жена отравила его, что дети, наконец-то, вспомнили про бедного старика и теперь проявляют вместе с Никодимом какую-то ак-тивность, что самому Никодиму не хватает какой-нибудь разнесчастной бумажки, - ради чего он тут все перевернул? - чтобы стать полноправным владельцем завода, что ... Словом, и так далее. Обыкновеннейшая, пошлейшая история. Не хватает только тринадцати негритят, или сколько их там было? Татьяна не сильна в детективах, предпочитая по старинке - ровно как ее бабушка - Шарлотту Бронте, ведьм с инквизицией, а соответственно времени - Диану Сеттерфилд. но только до десятой сказки.
      - С другой стороны, - думала она, - к чему теперь все это, Проко-фьич не мучился и ушел тихо, как праведник, никого не мучая, ни у кого не спрашивая ни прощения, ни напрашиваясь на похвалы, не рисуясь совершенными делами. Господь просто не хотел, чтобы он мучился от грядущих болезней и призвал его чуть раньше положенного.
      
      6
      - Так и в чём же дело, - спросила Татьяна, - умер человек и что, те-перь мы вместо милиции будем допытываться - что к чему? И при чем тут ваза? Вы там акции его ищете? - И, жестко чеканя слова: "Вы же с нее, кажется, начали обыск?"
      Никодиму Генриховичу не понравился текст и особенно последнее слово. Он сел. Нахмурился. Крутнул головой, вынул из верхнего карма-на какую-то свернутую бумажку, зацепив и потащив вместе с ней золо-тую, толстую как сигару, авторучку.
      - Именно с нее. Но акции тут совершенно не причем. У меня их столько, именных, что я имею право, по крайней мере, посещать этот кабинет без спроса. И без вашего разрешения. Ведь я, как я думаю, - все ещё главный инженер. Не так ли? Вы хотите устроить путч? Начинайте, а я посмотрю.
      Татьяна притихла. Действительно, она не имела прав на такой тон, и вообще могла быть запросто, без объявления причин, выкинутой с этой работы.
      - Ну ладно, проехали. Скажите, Татьяна Григорьевна, что вам вооб-ще известно про эту вазу?
      И Татьяне пришлось рассказать про случай, когда она эту плафони-стого вида вазу хотела почистить, и как Василий Прокопьевич не велел ей этого делать.
      - И это всё? - спросил Никодим, вертя с ловкостью картежного шу-лера между пальцев сложенный листок. Кажется, что он хотел, чтобы Татьяна видела эту вертящуюся бумажку.
      - Пожалуй, всё. А что вы хотели услышать? Ну, это какой-то, види-мо, личный секрет Василия Прокопьевича. Вероятно связанный с какой-то давней любовной, или какой-то иной историей. Откуда мне знать! Больше я ничего о ней сказать не могу.
      - Ну что ж, благодарю и на этом, - сказал Никодим Генрихович, - и лицо его просияло как солнечный блик на золотом зубе после работы бленд-а-меда. - Я чувствую заранее, что вы ни в чем этаком не замеша-ны. Милиция не потребуется. Я вам верю.
       То же мне, комиссар Мегре!
      
      7
      - В чем я таком могу быть замешана? - спросила Татьяна и почув-ствовала, как настроение Никодима Генриховича хоть и медленно, но всётаки меняется с подозрительного на условно доверительное. - Хит-рит чего-то, черт офисный.
       Без сомнения, он копался тут с самого утра, наткнулся на вазу, мо-жет быть хотел ее выкинуть - зачем она такая некрасивая и стандартная тут нужна - но что-то обнаружил в ней... вон они - зерна кофе раската-ны по столу, по полу, застряли в сиденье кресла, а сухие цветы засу-нуты в урну.
      И она не ошиблась.
      - Вот, смотрите, - сказал он, - вам тут привет от покойного. И он протянул Татьяне сложенный многократно листок, который он только что показательно демонстрировал. - Я только начал читать, а тут и Вы... Я прочел только треть или половину. Может, это вам завещание, а может и что-то другое - нечто сентиментальное. Я не знаю, сразу не понял и хорошо, что не прочел до конца. Это не мое дело. Это адресо-вано вам.
      - Меня мутит, - сказала Татьяна. Ее, действительно, начинало по-качивать - надо же, Василий Прокопьевич оставил ей предсмертное по-слание. Ей, а никому другому... и зачем таким странным образом... в нашем-то скучном и неромантичном веке.
      - Пойдемте отсюда, - выдавила из себя Татьяна, - вы же закончили меня допрашивать.... И без милиции обошлось... Вы что, думаете, я этой его же вазой с каким-то его письмом довела Василия Прокопьевича до смерти? Я не позволяла... себе... Я... Я, если и любила, если это можно так... с натяжкой назвать, то молча... Без всякой взаимности. Понимаете, я... Если что-то про меня и Василия Прокопьевича тут бол-тают, то все это зря... И вы тоже думали? Я что же, могла его этими цве-тами заколоть и плодами кофе отравить? Он мне сам не давал притраги-ваться к вазе. Там шипы, я сама...
      - Я - я, сама - не сама! - мямлил и недобро передразнивал, словно издеваясь, сволочь и иезуит Никодим Генрихович, - если честно говоря, то... кое-что... и... - Он словно что-то хотел сказать важное, но не осмеливался и чего-то не договаривал. - Но, собственно, это сейчас не важно. Пойдёмте отсюда, если Вы не против и сами того желаете. Я больше не хочу здесь... говорить. У стен, как говорится, бывают уши. Попросим Константина - он вызовет уборщицу и покончим на этом, а сами, ...если Вы не против... - Он заповторялся. Припомнил кафе, ре-сторан. - Тут неподалеку есть такое, понимаете, - не очень соответству-ет, но...
      Татьяна и не была против. Если бы ее не позвали, она сама бы ушла, или... а лучше она была готова умереть. Сердце ее по-прежнему колоти-лось и не хотело успокаиваться. Сердце попросило водки, а голос потре-бовал воды.
      - Я сейчас кончусь прямо у Вас на глазах. Пойдемте, пожалуйста, действительно. Не стоит здесь оставаться. Здесь пахнет смертью. Может быть завтра. ...Но тут... Прокофьич. ...Я будто его чувствую здесь. Да, да, пойдемте, конечно.
      И Татьяна схватилась за Никодима как за ужасно некрасивый, жест-кий, но, тем не менее, спасательный круг.
      - Скажите Костику, чтобы он все кофе собрал и обратно в вазу... как было. И цветы пусть тоже... обратно соберет. Вазу надо будет от-дать супруге Василия Прокопьевича, пока она сама на память о муже не попросила. Это же, насколько я понимаю, у вас числится драгоценно-стью.
      - Ничем она не числится. Это собственность Василия Прокопьеви-ча, более того...
      Что следовало за словами "более того" Никодим не сообщил.
      - Хороша память, у них и так дом полон всячины, - проворчал он, картинно скрежетнув зубами, - нам бы столько! До самой мансарды и... - Но задание Костику дал.
      Костик вовремя отскочил от двери.
      Он все выполнил так, как сумел, не забывая между делом о ждущей его горе или вулкане Нараяйма под видом чего-то липкого на личике русской красавицы, или наоборот.
      Костика колошматило: "Ну дела!"
      
      8
      Кафе было совершенно обыкновенным, - а какое ещё может быть в провинциальном городке, главной достопримечательностью которого были полосатые, красно-белые кирпичные трубы котельной на фабрике "RG" и пара облезлых, когда-то золоченых крестов на полуразрушен-ных церквях. Василий Прокопьевич пытался как-то выделить деньги на ремонт, но сами попы, оказывается, не разобрались с собственностью, и на том зигзаге судьбы порыв загас сам собой. Никодим Генрихович был этому только рад.
      Пока Татьяна тянулась как приклеенная к ужасной, злой руке Нико-дима, - иначе она могла упасть, - он размышлял, что действительно живёт и работает в окаянном месте. И не иначе, что он герой этого вре-мени, ибо какой другой гений, кроме него, мог бы прожить здесь больше, чем месяц, и то только в командировке. Воистину он украшал и прихорашивал городок своим доблестным, священным присутствием.
      - Вы не голодны?
      - Нет.
      Было уже не утро, но ещё и не подоспел обед.
      Заказали блинчики с ягодой, наперченную и закрытую огромным бычьим сердцем - помидором яичницу, какой-то набор с сырами и ку-цей петрушкой сверху, и белое вино.
      - Ну что, может, помянем с утреца?
      - К обеду, - поправила Таня. - Можно по чуть-чуть.
      Похмелье объявлено официально.
      Помянули. Ещё помянули. Потом говорили о разном. Да, Прокофьич был хорошим человеком. Да, он устраивал и Никодима Генриховича, и Татьяну устраивал. Да, Татьяна была влюблена в старика, и она ещё раз сознавалась в этом, ни минуту не раскаиваясь. - Пусть хоть этот знает, насколько все священно и чисто.
      Упреков в приписываемых и несуществующих отношениях между Татьяной и Василием Прокопьевичем Никодим больше не высказывал, вел себя на удивление приветливо и достойно, без всякого превосход-ства, без присущей, как всегда, будучи наедине с красивыми женщина-ми, слащавости. И обошлось без целования ручек.
      - Вы, Танюша, когда будете читать послание? Сейчас? Нет? Я не претендую, чтобы вы мне рассказали, но некоторое любопытство, не буду скрывать, присутствует. Ведь я начал читать, простите уж. Я, дей-ствительно заподозрил... Да ладно. Это механически. Я хотел выбро-сить только мусор, а вазу передать в наш музей. Может быть, расскаже-те по прочтении?
      - Может быть, вы там ртуть искали? - вдруг пришло в голову Тать-яне.
      - А почему бы и нет, - засмеялся Никодим. - Печень, ведь, была у старика. А пары ртути к его диагнозу - самое подходящее объяснение. Извини... извините, Татьяна.
      Вот же подлый человек. Вот отчего он милицией пугал. Хотел взять на кондачка и придумал невесть что. Мечтатель. Детектив доморощен-ный. Идиот. Молчал бы лучше уж. Таня замяла тему ртути. Хотя Нико-дим чисто "по реальному" был прав. Ртуть - старинный прием - неле-пая свиду, накапливающаяся долго, но в итоге будто бы быстрая и неожиданная смерть... а ещё сверху печень, вернее, наоборот... Словом, все это прекрасно сообразовывалась со ртутью. Но тогда бы не только он собирал и вдыхал эти пары, а и многие другие. Хотя бы я. Да и сам Никодим нюхал бы эту самую ртуть. Пары ртути. Миллиграммы, накапливающиеся в организме. Дура! Дурь! Сам себе, что ли, Про-кофьич налил этой несуществующей ртути? Ртуть наливают или ка-пают? Или сыплют? Металл, всё-таки. И не позволял ее выкинуть, чтобы скорее умереть. Вот дурдом!
      Вино грело Татьяну и распаляло воображение.
      - Может быть, и расскажу, - сказала Татьяна, - но точно не сейчас. Прочту дома, если соберусь с силами. Мне всё ещё не по себе.
      - Хорошо. Это ваше личное дело.
      Поболтали о несущественном и о будущей жизни предприятия, ко-торое теперь возглавит Никодим Генрихович, и где, конечно же, найдет-ся место Татьяне Григорьевне. С некоторым повышением. Все теперь будет несколько по-другому. Хорошо. Пусть будет так, как он говорит. Хорошо, что с повышением. О чем это он? Неужто о кожаном диване в своем кабинете. Сволочь. Бабник. Мерзавец с кольцом на пальце.
      - Между прочим, ваза эта - произведение самого Василия Прокопь-евича, - сказал вдруг ни с того, ни с сего Никодим Генрихович, если это вам интересно знать, или поможет вам в чём-то.
      Подозрение: "Поди, полностью текст прочитал, шут гороховый. Шпион. Теперь он посмеивается и "для понта" нагнетает тумана".
      А вообще у Тани - удивление, шок.
      - Что, как? Его работа? Произведение? Татьяна этого не знала. И тут ее обкрутил Василий Прокопьевич. Мог бы и рассказать. Что тут военного? Застеснялся плохой работы?
      - Каким же это образом он ее сотворил?
      - Вот так и сотворил. Когда он тут после училища работал. В пер-вый год и сотворил. Мне он как-то под коньячок и сознался.
      - А что, это считается хорошей работой?
      - Хорошей - нехорошей, а в музеи он ее не отдавал.
      - В музеи? Во множественном числе! А просили разве?
      - Софья Ярославовна от него не отставала лет десять, обещала меж-дународные призы, места, а он ее таки не отдал. Потом эта ваза исчезла из виду, а потом снова появилась. Мне этот фокус... казус с временным исчезновением невдомек и не интересен. Забавно...
      - Может домой уносил, или на передвижной выставке была, раз она такая хорошая? Правда, мне что-то не верится, что она хорошая. Обык-новенный шар... почти-что плафон, я уже говорила, извиняюсь за скуд-ность...
      - Плафон, да плафон. - Никодим рассмеялся и, не касаясь лба, мах-нул рукой вдоль него, будто муху отогнал. - Мне такое сравнение в го-лову не приходило.
       Таня тут, не будучи верующей, поняла, что переборщила перед умершим, неумело перекрестилась и прошептала почти-что про себя: "Господи, господи..."
      - Он простит. Бог, то есть. Не беспокойтесь и за Василия Прокопье-вича. Этот тоже... ещё как простит. Вот увидите. Если... А ты... Вы, тоже извиняюсь, Вы же далеки, то есть, вы как бы отдалены от искус-ства?
      - Я по специальности филолог, отличница, почти красный диплом. И окончила секретарские курсы - это по необходимости, - начала свой рассказ Таня, - мне срочно работу найти было нужно. У меня мать боль-ная. Была. Теперь ее нет. - Таня вздохнула и сглотнула образовавшийся в горле ком. - А тут работа подвернулась, Прокофьич сам пригласил... А отец... Кто его знает, где он мой отец, он грузин, а грузины, знаете ли... - оправдывалась Татьяна, механически отворачивая дейст-вительно в чем-то грузинские, голубые с черной точкой глаза, - а от большого искусства я действительно далека... Мне это... Вернее как: я историю искусства, конечно, учила... по программе, но дальше этого не пошло. Жалею, конечно, тем более в связи с нашей профильностью. Но кто бы знал! И что-то я давно упустила, а сейчас, вероятно, поздно. И к чему? Для секретаря у меня знаний хватает, а на симпозиумы меня не берут... Вернее, берут, да, конечно... и вы тоже брали, помните, ведь...
      - Конечно, помню, - улыбнулся Никодим.
      - Но только совсем не для этого... - Таня проговорилась. Да и чёрт с ним. Откровенно, так откровенно.
      - Понимаю, - и Никодим снова подозрительно, на грани пошлости, хмыкнул и, чтобы скрыть это, изобразил широкую улыбку. - Понимаю. Да. Разумеется.
      Танюшка густо покраснела и поправилась: " Я протоколы пишу и готовлю речи. Мне этого хватает. Я - когда за границей, то почти не сплю..." - и опять краснота в лице: "...много работы, вы же знаете, просто невпроворот. А ещё приемы, гости, визиты... Все на мне. Кручусь белкой, едва успеваю. Нет, мне за границей некогда за шедеврами смот-реть.... я так, все на лету. Хватаю и просто смотрю... Без цели на буду-щее".
      Танюша зря наводит тень на плетень. Историю искусства она знает неплохо, но не до такой, разумеется, степени, как умничка Софья Яро-славовна. У Софьи специальность такая, Таня, конечно же, ее уважает, потому что она, без сомнения, в истории искусств большой мастер.
      - Ну, так вот, - продолжил Никодим, выслушав биографический Та-тьянин спич и хвалу Софье, - за ней, за вазой этой, за плафоном, как вы его иронически изволите называть, не только Софушка охотилась. За ней и японцы приглядывали, просто не отходили, и китайцы, а они знае-те какие мастера во всех этих хитростях...
      - О чем это он, о каких-таких хитростях? - думала Татьяна.
      - ... и миланцы, и чехи. Ведь не отдал, чёрт этакий.
      В тихом болоте черти водились! Татьяна в расстройстве и в прият-ном, хоть и запоздалом удивлении: ничегошеньки-то она, оказывается, в современном искусстве не смыслит. И совсем не знала Василия Про-копьевича - любимого и уважаемого шефа на протяжении десятка лет.
      
      9
      Никодим, проводив Татьяну до дома, галантно откланялся, даже не став подниматься на второй этаж. Удивительно.
      - Вот так новость с плафоном, - с шедевром, по словам искусство-ведов, - размышляла Татьяна, - Никодиму ещё можно не доверять, но уж Софушка-то, эта баба - та ещё пройдоха.
      
      10
      Оказывается: шедевры Софушка вычисляет без микроскопа, а удо-стоверяется в микроскоп, хорошую вещь вынюхает за километр, опреде-лит на глаз и прямо в точку век, приблизительно назовет автора, или хотя бы направление, где их, в какой могиле, в какой общей чумной яме, под плитой какой церкви их останки можно найти. Да разве можно точ-но вычислить автора: вон их сколько - одних только знаменитостей, не говоря уж об умелых ремесленниках или столь же умелых и талантли-вых, безымянных и невысокопоставленных помощников мастеров. Сто-летиями писали похвалу Богу Искусств, подразумевая общего, большого Создателя, стеклодувы и резчики по хрусталю.... А сколько в мире безымянных авторов, канувших в лету и не оставивших на своих произ-ведениях ни своих фамилий, ни именных клейм! ...А сколько побито хрупких вещиц, сколько разворовано и прячется в тайных подвалах кол-лекционеров, жуликов и воров. Сколько уничтожено войной, нашествием варваров, пожарами. Прически знатоков дыбом стоят!
      Разве чуть-чуть ошибется, но припомнит хотя бы приблизительную историю вещицы Софья Ярославовна и ткнет пальцем, - в каком направ-лении ее - историю - хотя бы можно было попытаться искать. Не зря у неё столько золотых, гербастых сертификатов, разрисованных флажками серьезных стран - законодателей стеклянной и хрустальной моды. Словно гирлянд на елке.
      Да и в весьма серьезные жюри приглашали Софью Ярославовну. Эта дамочка - суетливая красотка в возрасте - это только с виду - а на самом деле она прекрасный, редчайший эксперт. Ходячая кунсткамера, искусствоведческая библиотека. Сама на ощупь как готовый на китай-ской рисовой бумаге манускрипт, тёплый по-персидски и гладкий, как бухарская глазурь. Величина! Тетка что надо! Ее на мякине не прове-дешь. Десяток книжонок написано гусиным пером нестареющей духом и телом Софушки. Кто бы знал про это! Танюша не знала величины всего, - вот же скромница! - а то по-другому относилась бы к Софушке.
      Татьяна задумала так, что как только появится возможность, то непременно пойдет к Софье Ярославовне, несмотря на маленькую, вполне переступаемую для пользы дела взаимную - в надежде, что это останется в былом - неприязнь, и все про эту странную вазу подроб-нейшим образом расспросит.
      Где они не состыковались с Софушкой, Татьяна уже точно не пом-нит - видно и ссора-то была мимолетной, а, может, и ссоры-то по суще-ству не было, а так - обычные дамские штучки. Неоправданная рев-ность. Молодость и зрелость... Случается такое в женских коллективах: слово за слово - и привет!
      
      После выпитого с Никодимом вина стало намного веселее и проще жить.
      Походив кругами вокруг стола, Татьяна на всякий случай нашла ва-лидол, с некоторой, запоздалой дрожью взяла свернутый клочок и упала в мягкие подушки, холмиками устилавшими пестрый, похожий на баб-кины лоскутные вещицы, диван.
      Как только покрашенный бронзой, рожденный не без помощи па-пье-маше, ангел-хранитель с оклеенной французскими лилиями стенки дал сигнал: пора, мол, можно начинать, за здоровьем я присмотрю, - Татьяна повиновалась и, путаясь в многочисленных сгибах и перегибах, принялась разворачивать письмо.
      Да, это было письмо, а никакое не завещание, не ссылки на процент содержания кофейной ртути и цветочного, розового-васильково-маргариточного яда, на что совсем недавно намекал Никодим. И не о чем там таком было рыдать. И ее там не одаривали акциями. И не было там долгожданного объяснения в поздней и потому несостоявшейся любви.
      Татьяна была почти разочарована, но больше и выше этого несбыв-шегося ожидания, ошарашена содержанием. Определенно - не отсут-ствием подарочных акций.
      И непонятно, отчего так волновался Никодим, - чуть не изошёл, чу-дило, - когда начал его исподтишка читать.
      Вот это письмо.
      
      "Дорогая Танюша, я чувствую себя большим и престарелым идио-том, пытаясь объяснить тебе ситуацию, в которую теперь хочу вовлечь и тебя. Дело давнее, настолько давнее, что только предчувствие конца моего карьерного восхождения и, может быть, не вполне своевременно-го, но закономерного конца жизни - в ней исчезла фабула, и потому пропал интерес, - дает мне право попросить тебя об этом. Почему тебя? Потому, что я знаю: ты выполнишь мою последнюю просьбу.
      Мне просто необходимо объясниться окончательно с человеком, ко-торый по собственной воле, или повинуясь обстоятельствам, сыграл ту роль, которая была начертана ему и мне дурацкой и грустной судьбой.
      В этой истории участвовало трое, вернее даже четверо, но четвер-тую (или даже первую) я не признаю человеком, ибо из-за нее приклю-чилась эта история, которая отняла у меня настоящего друга и, возможно, поломала его и мою жизнь, или направила их поперек судь-бы. Хотя, что есть судьба? Этот поворот, собственно, и был предрешен судьбой. За что ее теперь клясть?
      А третья - это женщина - и она не виновна ни в чем. Единственно, что мне перед ней стыдно, а стыдно ли ей - это меня не интересует ни-как, потому как дело прошлое и я повиновался обстоятельствам непре-одолимой силы. А эти упомянутые обстоятельства для ещё полузрелого человека, мужчины в соку - это как река в пустыне, в которую грех не войти, когда твое тело раздирает жара и жажда. Меня раздирали проти-воречия, и меня подтолкнул дьявол, - не иначе как этот персонаж суще-ствует в действительности, - в противном случае я и не поступил бы так.
      Дальше я подробностей писать не могу. Тебе не обязательно и даже не нужно знать всего. Тем более, мне не хотелось, чтобы ещё кто-то кроме тебя знал об этом - потому что это лишь мое личное дело. Лиш-ние посвященные тут ни к чему. Я не объясняю - кто эти лишние, наде-юсь, ты догадываешься сама. Кому-то этого вообще - даже намеков - не следует знать.
      Просьба такая: возьми эту вазу, пусть она напоминает тебе пла-фон... - я слышал, как ты называла ее так подруге - так не расстраивайся, это и есть плафон. Вернее копия плафона, который когда-то стал символом начала нашей вражды с человеком, моим лучшим когда-то другом, про которого я уже упомянул.
      Вот возьми этот плафон. На его дне почти незаметно, но ты найдешь, награвирован адрес и имя человека, к которому я тебя посы-лаю. Он не стерся - я недавно его надписал. Прочитаешь - затри адрес наждаком: это не трудно, и больше он никому, кроме тебя не потребует-ся.
      Я даже не знаю - жив ли этот человек ещё или нет. На днях он был жив: я пробивал через знакомого мне полковника из милиции города N.
      Я с бывшим другом не общался множество лет - с тех пор, как наши пути разошлись, и ещё раз заочно в тот момент, когда эта ваза - плафон первый раз отпутешествовала к нему. Полковник мне в этом помог. Но как видишь: ваза опять у меня. Значит, - это я говорю для тебя - он не простил меня, или имел какие-то другие мотивы, чтобы вернуть ее изго-товителю. Я знаю эти мотивы, а тебе опять же (извини) этого знать не нужно. А изготовитель - это я. Думаю, что тебя уже просветили знаю-щие люди. Свидетели создания этого "чуда" - я смеюсь, конечно, - живы и поныне здравствуют.
      Я точно не жив, потому, что ты читаешь это...
      Я уверен, что любой, пусть это будет Дарья, или Никодим Генрихо-вич, которого я уважаю при всех его простительных качествах, и желаю ему добра и удачи в наших начинаниях в "RG"... - так ему и передай - короче говоря, я был уверен, что рано или поздно это письмо попадет к тебе (не зря я не велел тебе трогать все эти дурацкие зерна и цветы - будь они неладны... Но они неплохо хранили мою тайну - сознайся!) В общем, сохрани в целостности эту "расчудесно безобразную" вазу и передай ее в последний раз указанному адресату. А дальше - как рассу-дит Бог и Вы! Спасибо. Благодарю, великолепнейшая наша и частично моя (воспитанница, младшая подруга, большего я не мог и не могу себе позволить). Ваш всех и твой Шеф.
      P/S. Надеюсь, что ты не считаешь меня сумасбродным стариком и не считаешь - тебе наверняка так покажется - этот стиль старомодным. Я с детства писал письма сестрам и в студенчестве - подружкам. Начитав-шись старины и написавшись от души, до старости считая себя несбыв-шимся Ромео, я не могу отделаться от анахронизмов, засевших во мне с тех романтических пор. Но ты же видела мои официальные письма и наброски, где стиль короток, вполне современен и соответствует твоей секретарско-референтской науке. Верно? Улыбнись и прощай. Все мы когда-нибудь ещё встретимся. Но на это первое со мной неофициальное свидание не торопись".
      
      11
      Надо ли говорить, что Татьяна в точности и с совершеннейшей от-верженностью решила исполнить предсмертную просьбу Василия Про-копьевича.
      Вазу пришлось упаковать словно нежнейшую вещицу - а так оно и было. В середку пошла вата, по бокам тоже вата. Далее в несколько сло-ев тряпицы. Потом в специально сшитый чехол, все это в решетчатую коробку и, наконец, в саквояж на лямках.
      Авиации такую драгоценность Татьяна по совету с Никодимом не доверила. Ехать пришлось поездом.
      - Увезете, не разобьете? - спросил Никодим Генрихович, сопровож-дая Татьяну на вокзал, и будто бы не доверяя ее хрупкому телу и недо-статочно крепким мышцам, - может, дать сопровождающего? Ещё не поздно. Хотите? Можно кого-то из безопасности к вам прикрепить. И вещь как бы драгоценная, правда, нигде как драгоценность она не зна-чится и никто не поймет. Плафон, да и плафон.
      Засмеялся. Засмеялась.
      - Сделаю, не беспокойтесь. Справлюсь.
      Это было теперь делом ее чести.
      Ехать было далеко: командировка в Сибирь, это почти что край света. По крайней мере, Татьяне так казалось, и, собираясь, она не зна-ла, что ее там ждет. И ждет ли кто-то. Специальных предупреждений не делали, но адрес пробили ещё раз: да, прописан там такой-то. Прожива-ет.
      Танюша ехала в другую жизнь и знала, что встречать ее будет дале-ко не ровесник.
      И что же? С корабля на бал? А если правильно и без иронии, то Та-тьяна приехала на похороны того самого обозначенного таинственного человека - бывшего друга Василия Прокопьевича.
      Его звали Романом Егоровичем Лещенковым.
      Общалась Татьяна с его родным младшим братом Львом, живущем и работающим в этом же городе, и с взрослым уже сыном Сергеем Ро-мановичем, приехавшим на похороны отца издалека. Мать Сергея - раз-веденная жена Романа Егоровича, не смогла приехать, а Татьяне показа-лось, судя по неуверенному объяснению этого самого сына, что ей не захотелось ехать. Но, может быть, Татьяна что-то не уловила и возводи-ла на далекую женщину напраслину? Она не имела прав и основания осуждать эту не приехавшую женщину.
      Итогом двух встреч был почти ноль. Ничего особенного рассказано не было, кроме того, что Роман Егорович и Василий Прокопьевич ко-гда-то вместе начинали учиться на журфаке.
      Про давнюю ссору было также сказано несколько слов: да, знаем, да слышали что-то, но без деталей.
      Вазу-плафон Лев Егорович умудрился увидеть очень давно у брата. Он и не подозревал, что вазу сделал Василий Прокопьевич: "Как так, журналист делает вазы из хрусталя?"
      Татьяна пояснила, что после журфака Василий Прокопьевич пере-метнулся в художественное училище, успешно закончил его. Дальше специализировался на стекле и на резке полудрагоценного камня на за-воде в городе, в том, что с двумя церквями и полосатыми трубами на берегу реки.
      Хрусталь тоже попал в поле зрения Василия Прокопьевича. И в чём-то он весьма даже преуспел. Ей, хвастаясь за свой, ставший родным завод, и, маленько обеляя странную посмертную выходку Василия Про-копьевича, смахивающую на студенческий розыгрыш, пришло в голову похвалить его как талантливого в прошлом мастера-резчика и назвать его плафон-вазу шедевром.
      - Странно, никогда бы и не подумал, что эта простецкая ваза имеет высокую художественную ценность, кроме того, что она сделана из хру-сталя, - удивлялся Лев. - Причем, хрусталь какой-то необычный - не особенно прозрачный, матовый, невидный какой-то, не искристый. Ей богу, смахивает на плафон в туалете моей молодости, только больше в два раза. Извините уж за ассоциацию.
      - Имеет ценность, да ещё какую, - утверждала Татьяна, несколько по-прежнему сомневаясь в этом, потому, что она говорила с чужих слов не очень-то положительного человека-двухвостки.
      - Мой брат даже не знал судьбу Василия Прокопьевича, насколько я понимаю, - говорил Лев, - а когда речь в компании случайно заходи-ла о нем: в городе было несколько людей, связанных так или иначе ме-жду собой, то брат замыкался, пил горькую и вообще переставал разговаривать.
      Роману вообще не везло с работой: высшее заведение (журфак) он не кончил - бросил "по дури", решил жить каким-то только ему одному известным способом, перебивался работой едва как, злоупотреблял кофе, причем настоящим вареным, по-турецки на тигельке - не суррога-том - и где только денег на него находил? Много курил, работал по но-чам. А днем спал. А потом много стал пить. Поэтому развелся с женой. Жена забрала ещё маленького сына с собой. С женой он практически не общался, да она и была далеко. Она не приехала даже на его пятидеся-тилетие. Вероятно, специально. С головой у него тоже не все в порядке. После крутых выпивок он замыкался, по ночам плакал, бил посуду, ви-дел зелёненьких, клял Бога, молился на какого-то Рампу, хвалил Геб-бельса, поминал какие-то битые градусники, нитроглицериновую взрывчатку, Ирландию, в которой никогда не был, коллекционировал стоматологические и ювелирные сверла, мастерил револьвер, вроде бы даже сделал, видел в снах аэропланы, негров, расстрелянных летучих мышей, повешенных собак, поезда и бомбежку. Все это казалось стран-ным, ибо в никакой войне Роман не участвовал, родившись за пару лет до смерти Сталина. То есть после войны. Весь остальной мусор - от де-ревни и его последних друзей - конченых алкоголиков, бездельников, помойных копателей. В деревне у тетки он проводил лето. В армии он не был по причине периодических и серьезных психических срывов. Дали белый билет. Ваза очень скоро после появления ее у Романа, исчезла в неизвестном направлении. Умер Роман, как и полагается пьяницам: с язвой и белой горячкой под ручки. Перед тем он будто бы получил теле-грамму о смерти Василия Прокопьевича. Эту телеграмму видели его собутыльники, а также видели, как он жег ее на газовой плите. И, вроде бы, всплакнул при этом. В тот же раз расколошматил бутылкой все се-мейные портреты, фотографии - все в хороших рамках. У него была целая галерея на стенах. Были высокохудожественные и редкие. Сло-мал об колено гитару. У него была хорошая, ценная гитара с какими-то важными американскими автографами. Джазистами, что ли. Накануне своей смерти он просто будто сорвался с цепи... это рассказали его дру-зья-собутыльники, - и пил водку из горлышка, три дня, без сна, не заку-сывая. Его никто не мог удержать... Да и не удерживал, поди, по правде говоря. Наоборот, наверно ещё и подливали и нахваливали. "На халяву" - что ж не пить! Всю библиотеку и марки с монетами продал... А собирали мы с детства вместе... Да и чёрт с ними...Кстати, когда умер ваш Василий Прокопьевич?
      Татьяна ответила, что, дескать, буквально неделю до смерти Романа Егоровича.
      - Вот так штука, - удивился Лев, - они почти ровесники: и родились с разницей в несколько дней и все десять классов сидели за одной партой... и умерли почти-что день в день. Словом, прожили, кажется, поровну. Вот так дела!
      Лев не видел брата до смерти недели две, хотя до этого общались чаще. И смерти брата ничуть не удивился: он, дескать, неоднократно ему говорил, что до добра питие и такой образ жизни ни до чего хоро-шего не доведет. Но бесполезно. И так оно и случилось.
      Лев в разговоре был вежлив и подобран, словно солдат в карауле. Он не упрекал ни брата, ни Василия Прокопьевича.
      Ни Лев, ни, тем более, Сергей, подарочно-предсмертную вазу - будто запоздавшую весталку привезли на носилках - не приняли ни в какую:
      - Раз она предназначена для Романа, а его теперь нет, то забирайте ее обратно, тем более, коли вам ее поручил сам Василий Прокопьевич. И делайте с ней что хотите. Такая ее, значит, фортуна. Сдайте в музей, раз уж она такая важная.
      Перед самой посадкой Татьяны в купе Лев вдруг - словно впопы-хах, или со зла, будто бы оговорился, выпалил: " Эту вазу, пожалуй, частично заслужила Ольга Николаевна Моисеева - фамилия девичья. Подумайте об этом". Ольга - это единственная жена Романа и мать их общего сына Сергея.
      Татьяна отказалась наотрез: в упоминаниях о женщинах, которые звучали в письме Василия Прокопьевича, не было ничего такого, что давало бы ей - Татьяне право переадресовывать эту странную посылку - предвестницу и соучастницу двух смертей - двум женщинам, прозву-чавшим в письме Василия Прокопьевича в достаточно нелестном и даже совсем негативном виде.
      - Между прочим, знаете, как Василий Прокопьевич держал эту ва-зу? - спросила Танюша для порядка - для того, чтобы быть прото-кольно правдивой.
      - Конечно, нет.
      - Она была наполовину засыпана кофейными зернами, а в зерна был вставлен высохший букет. Так вот, зерна пролежали там лет два-дцать пять, по крайней мере, мне так сказали. Представляете, какой срок! Плесень одна. А цветы, слава богу, появились в вазе всего-то пять лет назад и я этому свидетельница. Но причину появления, ей богу, не помню. Просто как-то утром они уже стояли в вазе, и Василий Прокопьевич этого никак не прокомментировал. И Василий Прокопьевич, кстати, никому не разрешал с этим кофе и засушенными цветами что-нибудь делать, как бы над ним не посмеивались и как бы не стыдили.
      - Значит, в этом скрыт большой для него и для брата смысл, - глу-бокомысленно сказал Лев, хотя Татьяна сама была в этом достаточно осведомлена и на девяносто процентов уверена.
      Смысл, смысл. Никакого особенного смысла там нет, - думала Тать-яна Григорьевна. Просто какая-то сумасбродная толкотня двух стари-ков, наевшихся в студенчестве романтики. Пихают вазу туда-сюда, и думают, что от этого что-то изменится.
      - Я знаю, - сказала Таня напоследок, - все этих предметы вместе взятые - это одна история. Даже и не сомневаюсь. Раз он все это в кучке берег. И кое о чем уже даже начинаю догадываться. Но это все мои предположения. На этом можно закончить. Непонятки только вот в чем: почему в этих больничных с того света передачках "туда-сюда" участ-вует именно ваза, а не какой-то другой предмет. Между прочим, на вся-кий случай, я и цветы, и кофе не выкидывала. Я их забрала себе. Теперь они у меня дома. Я так и думала, что с этой вазой ничего путного не по-лучится и придется с ней возвращаться обратно. Не представляю, что мне дальше со всем этим добром делать.
      - Выкиньте эту плесень, - посоветовал Лев. - Я врач, я знаю: в пле-сени, особенно черной, заключена смерть. Черную плесень раньше не выводили - это бесполезно, а поджигали дом вместе со скарбом и строи-ли новый дом, в другом месте.
      - Хорошо, - сказала Татьяна, - я подумаю.
      - И думать нечего, выкидывайте. Как вернетесь - сразу в утиль.
      
      12
      Сожалеет ли Татьяна об участии в этой - как бы бесполезной - ис-тории без разумного завершения? Нет.
      Хотела ли она остановиться на этом? Нет.
      Тотчас по возвращению она встретилась с Софьей Ярославовной и попросила рассказать в подробностях о действительной художествен-ной или иной ценности вазы.
      Софья Ярославовна сходу объяснила особый способ огранки и сложность обработки изнутри, восхитилась странными восьмиугольны-ми матированными пятнами, расположенными в каком-то волшебно нерегулярном порядке, напоминающем византийское и местами египет-ское письмо. Причем не на поверхности, а внутри ее, в теле, что для хру-стальных изделий, тем более из цельного куска представляется совер-шенно непостижимым. Разве что, если применить лазер или высокоча-стотное облучение. Но этого на нашем заводе нет. Это применяется только в медицине и космической промышленности. И озвучила прочие технологические премудрости.
      И, самое главное, рассказала ещё об особом эффекте свечения вазы в ультрафиолете, которого в природе не встречается.
      Этим всем и заинтересовались иностранные спецы.
      - Это мне понятно, а что вы можете ещё сказать? - добивалась свое-го Татьяна. - Почему, например, эта ваза такой обыкновенной формы, она же - как элементарный круглый плафон, извините, - она тут вспом-нила чудаковатую версию Льва Егоровича, - как туалетный плафон? Разве это для современного искусства актуально?
      Софья сначала засмеялась, потом замялась и попыталась объяс-нить, что в простоте формы часто является изящество, которое простым людям, не наделенным чувством чистоты и тонкости в простейшем с виду предмете, иногда не понять. И плела ещё какую-то чушь, которая даже для неспециалиста Татьяны Григорьевны казалась надуманной, как некоторые подписи искусствоведов к картинам гениев. Будто они держали свечку этим гениям и видели весь процесс.
      В итоге Софья Ярославовна взяла вазу с собой с тем, чтобы ещё раз её сносить в лабораторию, внимательно простучать, поискать швы, дотошно рассмотреть и вообще "доисследовать". Василий Прокопьевич в последние годы что-то в ней постоянно совершенствовал, запираясь ото всех.
      Звонок последовал через несколько дней и, причем, как водится, глухой, дождливой и мутной, как все самое жуткое в уголовной хронике, ночью.
      Сонная, насмотревшаяся до того ужасных снов Татьяна взяла труб-ку и выслушала восторженную и исступленную, несвязную речь Со-фушки, из которой Татьяна поначалу почти ничего не поняла, кроме того, что оказывается, это вовсе была не ваза, а роман, написанный в хрустале.
      По мнению Софушки, это был редчайший случай передачи инфор-мации потомкам через вечный материал, каковым является обработан-ный горный хрусталь.
      Татьяна поняла таким образом, что Софушка тронулась умом, и ре-шила перевести беседу на следующий день, чтобы понять степень "тро-нутости" и необходимости определения Софушки в больницу.
      - Как же вы не понимаете? - кричала Софья Ярославовна весьма грубо и истерично в трубку, не поддаваясь "на следующий день", - как вы можете спокойно к этому относиться? Какое завтра! Я смотрела в ультрафиолете и в инфракрасном, просвечивала лазером... У меня полу-чилось, я поняла суть, я раскрыла секрет! Это роман, триста или четыре-ста, может пятьсот страниц удивительного, странного романа, почти мемуаров... Но это художественный шедевр! Литературный шедевр. В тексте больше удивительного, чем в этом нашем злосчастном, пре-словутом хрустале! ... Хотя и в хрустале тоже... Нет, я удивлена, я просто потрясена... Кошмар, вы не можете так относиться!.. Вы черствая, черствая, ужасная недотепа, глупая, недоразвитая молодая женщина! Как так можно! И...
      - Хорошо, - сказала Татьяна, пытаясь спокойствием отрезвить Софушку, - и что в этом романе пишут про плафон, раз хрусталь для вас уже стал не так важен?
      - Все просто, - Софья перешла на умеренный тон, - я, правда, все не дочитала, но я дописываю. Читаю и переписываю. Передо мной микро-скоп... Все не так просто, ка вы изволите теперь, наконец-то, думать. Я вас прощаю за неверие в науку...
      - Ну, так, а про плафон что пишут? А кто написал, неужто сам Ва-силий Прокопьевич?
      - А кто же ещё? Конечно он, наш Василий Прокопьевич... Да какой он Василий Прокопьевич, это гений, просто наш непо... неопознанный гений...
      - Ну, так что, это действительно плафон, или олитературенный об-раз плафона? - добивается своего Татьяна, - он из туалета появился? Из ванной? Из мусорки?
      - Какое из туалета, какое из мусорки... Вот вы опять шутите или из-деваетесь? Это обыкновенный комнатный плафон из общежития... По-нимаете, там у них такой плафон, он снят с потолка, а из него студенты пиво пили... Канистр у студентов нет. Они же бедные эти студенты. Машин тогда не было, зачем держать канистры. А их много, толпы сту-дентов... и всем надо пиво пить... Откуда... Вот и плафон пошел в дело. Это же семидесятые, ещё семидесятники были... Не знаете, что ли? - Сердится Софья Ярославовна как на базаре в воскресный бум.
      - Вот так романтика, вот так литературный шедевр, - изумилась и невольно засмеялась Татьяна, - Пиво, ну пиво, и что дальше? Пили, пи-ли, а теперь по этой причине из него хрустальную копию надо делать?
      - Именно так, - мечется по ту сторону трубки бешеная, возбужден-ная открытием и непониманием глупой девчонки Софушка, - Не в толь-ко в содержании дело, тут так живо, тут Чехов и Достоевский... Пони-маете, они пили пиво из плафона...
      - Чехов или Достоевский? - смеется Татьяна.
      - Вы глупая, просто черствая... Достоевский, чёрт меня побери! Ка-кой Достоевский, тут Василий Прокопьевич... он узнает, что Роман...
      - Который Егорович?
      - Именно. Теперь Егорович, а тогда просто Роман... Так вот этот самый Роман - теперешний мертвый Егорович, под давлением обстоя-тельств рассказал Василию, что он переспал с молодой женой Васи-лия...
      - Вау! Переспал. Вот невидаль. И что ж за давление такое? Под но-жом что ли? Следствие вели знатоки. Друзья в ссоре и готовы друг дружку по товарищески убить... Зачем, ах, зачем? Да, понимаю, они же молодые были... Горячие парни того века... А он что, Василий Проко-пьевич разве был ещё когда-то женат?
      - Именно так. В студенчестве на последнем курсе... Так всегда... Но жена жила в другом городе, не в том, где эти наши... учились... Пони-маете? И она не была хорошей женщиной в полном смысле слова...
      - Кажется, понимаю, - сказала Татьяна. Похоже, что Софья говорит правду... Только как она это узнала... ультрафиолет, микроскоп... По-нятно. - Она, выходит, была проституткой?
      - Не так, как вы сказали, но почти, молодость, школьное или дворо-вое знакомство. Они, словом, были с Романом давно знакомы... вроде друзей, но с постельными... Ну, вроде автоматически... Дела дней суро-вых... под старую память... Товарищеский секс, не понимаете, что ли? А этот наш-то, уже женат на ней, а ей скучно, понимаете? Без секса скуч-но... Ну что, с вами такого не бывало? Женщина, она молодая... страдает без этого, если до этого регулярно... а Василий в недоступно-сти... Тьфу! Ну, врубились, наконец? Господ, вырви мне язык!
      - И так бывает?
      - Выходит, бывает. Так вот наш Василий разбил плафон об Рома-на...
      - Об голову?
      - А как ещё, конечно об голову...
      - И они поссорились? А пиво, естественно разлилось.
      - Как по другому? В усмерть рассорились. Сейчас бы ещё крепче сказали... А пиво оно по другому не умеет. Разлилось пиво. На пол по-текло. Да разве в пиве... Вы, что ли, шутите опять?
      - Жалко, поди, было пива. Ну, простите меня Софья Ярославовна. Туда, однако, литров пять войдет. И что дальше?
      - Девять литров ровно.
      - Ба! Вы проверяли?
      - А как же, - тут благородная дама Софья Ярославовна сильно за-стеснялась. - Проверила. Как же. А что такого? В нашей изумительной вазе. Да! Раз это копия... Уж извините... Не обостряйте, пожалуйста. Смерила для реальности. Это вода... водой... Вытерла насухо, не бой-тесь за вазу. И, кстати, эффект... ну когда наливаешь туда воду...
      - Боже, - подумала Татьяна, - продолжается!
      - К чёрт у эффект ... эффект потом. За плафон этот не бойтесь. Слушайте дальше...
      - Я внимательно вас слушаю.
      - А дальше прошло время. Оба страдают. Они, ведь, были неразлуч-ными друзьями, как на фронте, понимаете?
      - Угу, как на фронте в мирное время...
      - Опять смеетесь... Я ведь могу не рассказывать...
      - Извините, Софья Ярославовна! Слушаю, слушаю внимательно.
      - Ладно. Короче говоря, оба страдают, а разбитого не вернешь...
      - Поделом им.
      - Не смейтесь. С вами бы такое приключилось. Хотя вы...
      - Так-так.
      - Проходит время, Роман женится сам...
      - На этой, с которой он?..
      - Нет, на другой, у которой сын Сергей...
      - А, Ольга!
      - Потом он разводится...
      - Зачем?
      - Жизнь, Танюша, жизнь. Это надо читать, испытать самой, а не мои пересказки слушать...
      - Может доведется...
      - Может доведется. От вашего поведения зависит... Короче говоря, наш-то Василий... уже Прокопьевич, взрослый уже совсем...
      - Сколько ему было?
      - Тут не пишется, но не старик. Просто взрослый уже человек.
      - Насколько взрослый?
      - Да это не важно... В общем так получилось, что эта новая, то есть бывшая жена Романа, то есть Ольга, положила на себя нашего Василия, и наш Василий...
      - И наш Василий не устоял. Про это я в письме прочла. Теперь даже фамилии проясняются.
      - Именно так.
      - Получается, что теперь они как бы квиты.
      - Получается так. И через ещё какое-то, уже достаточное время Ва-силий Прокопьевич со зла решает про это сказать Роману... ну как бы вернуть долг... Но не решается полностью...
      - И возвращает долг с извинениями в виде разбитого плафона...
      - Но уже в хрустале... типа подарка с извинениями и прощениями, и просит какого-то полковника налить в этот плафон хорошего пива... или вина. Кажется, он писал про пиво. Но я не помню. Если вам нужны дотошности, то вы сами прочтете. Я же записываю.
      - Хорошо.
      - Пятьсот - четыреста страниц.
      - Ну и что?
      - Долго, вот что.
      - Хорошо. Подождем.
      - Вот именно, что хорошо. Где бы вы такого сыщика ещё нашли! - Смеется. - Погодите.
      - Что такое?
      - Скользнуло.
      - Вы там осторожнее.
      - У меня зажато. Все под контролем.
      - Короче - вот так раз! Вот так вернул долг. Это же подло - взять и рассказать про...
      - Как раз про случай с Ольгой он Роману ничего не рассказывал... Порядочность некоторая, понимаете. Щадил он друга своего. Просто обошелся дорогим плафоном... он же шедевр... вы же знаете, ему ... ей цены нет... и просто пиво. Или вино.
      - Мда. Вот так история. Пиво, вино... ещё бы водка, налитая в ше-девр... - Татьяне стало грустно от всего этого. - А кофе? Что с кофе?
      - Очень просто. Роман вовсе и не собирался мириться, или прощать, или что-то там ещё. Он человек порядочный и давным-давно все осо-знал... Время, знаете ли, лечит...
      - Время лечит. Это точно.
      - Роман не принял подарок этот, символ ли прощения... Акт... Мо-жет, посчитал, что слишком дорого... и ни к чему. Типа поздно, или во-обще посчитал: старческий маразм, Васькина глупость... Василия Про-копьевича...
      - А пиво? Пиво-то хоть выпил? Хотя, разве это важно... Хотя в та-кой трагической истории и пиво может стать важным... Детектив, чёрт возьми!
      - Этого никто не знает. Может и выпил, а может и вылил в унитаз. Этого же наш Василий не видел... Не мог видеть и в его романе про это ни слова.
      - И что, не было к плафону никаких писем? Записочек?
      - Вероятно никаких. Символический обмен. Вместо пива отблагода-рил "кофием". Василий кофе любил. Все же знают. Акт! - я же говорю. Все же они понимают, в чем дело. Помнят. Это им игра, ужасная, ци-ничная, или наивная игра. Клеймо-то на лбу, его куда спрячешь? На всю жизнь... Чёрт, теперь посмертное клеймо.
      - Кофе, кофе? Не поняла про кофе!
      - Ну, так Роман этот посылает вазу обратно, полную кофе. Не с пи-вом же ее возвращать! Вроде кофе "Чибо" или "Арабика", только доро-гое, совсем дорогое! Вам виднее, вы его щупали. Прокопьевич обожа-ет... обожал кофе.
      - Ну вот, теперь все понятно. Ларчик просто открывался. И без за-писки! Тоже понятно: глаз за глаз... А цветы? Чьи цветы?
      - До цветов я не дошла. Мне надо ещё неделю. Много текста.
      - Спокойной ночи, Софья Ярославовна. Вы - просто удивительная женщина. До завтра.
      - Спасибо. До завтра, милая. Как я с вами устала. До свиданьица, дорогая. Теперь мы с вами... Как заговорщицы.
      - Да уж, прощайте. Я кладу трубку.
      Пик, пик, пик.
      
      
      13
      Татьяна не смогла уснуть и пришла на работу раньше обычного.
      В обед ей позвонила Софья Ярославовна. Татьяна по голосу поняла, что что-то стряслось чрезвычайное, и она опередила события: "Разбили вазу?"
      Голос Софушки дрожал. Она плакала в трубку. - Как вы догада-лись?
      - Очень просто. Такие хрупкие шедевры, как вы определили, обыч-но не доживают до зенита славы.
      - Теперь вы не сможете меня простить?
      - Отчего же. Я вас просто обожаю.
      - Может, поговорим вечерком?
      - Поговорим, только вы успокойтесь сначала.
      
      
      14
      Татьяна Григорьевна накрепко подружилась с Софьей Ярославов-ной.
      Кафе. Вечер.
      - Так и не узнаем про сухие цветы?
      - Так и не узнаем.
      - Ну и бог с ними. Я знаю кто это. Ольга! Только когда? Зачем? Что за пошлые опоздания!
      - Может другая история.
      - Может другая. Без разницы. А сын чей, Ольгин с Василием?
      - Бросьте, там все по честному.
      - Это не наша история.
      - Василий Прокопьевич зря старался.
      - Я же у вас просила прощения!
      - Извините, Софушка, можно я вас так буду...
      - Дайте мне ваш платок.
      - Будьте так любезны. Возьмите.
      - Благодарю.
      - Извольте.
      И так далее.
      
      15
      Итак, дожила до нас только половина текста гениального романа. Благодаря Софушке. И за это ей спасибо. Эта расшифрованная Софуш-кой половина романа нигде не публиковалась, а вторая превратилась в осколки.
      Спасибо им обеим. Взрослой и молодой. Они хорошо сохранили тайну Василия и Романа.
      Осколки вазы-плафона были "похоронены" рядом с могилой Васи-лия Прокопьевича, и его супруге ничего про это не было сказано.
      Никодим Генрихович даже глазом не моргнул, когда ему рассказали о бесславном конце уникальной вазы. - Так тому и быть, - сказал он, - мне меньше хлопот.
      Про написанный на плафоне роман, свечение, способ создания криптограмм в ультрафиолете и с помощью микроскопа в толще хру-сталя ему не было сообщено. Тем более, что Софушка, не будучи физи-ком, секрета не поняла.
      Недостойным Никодим Генрихович оказался на все сто процентов по обоюдному согласию женщин как-то раз под кофейную чашечку.
      Татьяна давным-давно, по совету Льва выкинула заплесневевшие зерна кофе и сухие цветы в контейнер.
       Мораль сей басни:
      Чудные, странные, нелепые, великолепные, нежные, тонкие, талант-ливые, одухотворенные, предостойные, шумные, хитрые люди живут на неразгаданной земле русской. Так тому и быть в веках.
      P/S
      Единственный ртутный шарик величиной с небольшую горошину нашли под плинтусом во время ремонта кабинета нового генерального. Случилось это сразу после смерти Никодима Генриховича. Его застре-лил молодой парень - муж какой-то соблазненной особы. С момента описываемых событий до этого случая прошло пять лет.
      Дело было так: молодой строитель наступил нечаянно на кофейное зернышко и раздавил его. Из него вытекли капельки, которые тут же со-брались воедино. Физика!
      В милицию никто сообщать не стал. Как нашли, так и выбросили. Дело-то плевое! Яйца выеденного,... но это уже лишнее.
      
      
      
      ------------август 2011------------
      
      МАСЬКА - НЕДОТРОГА
      
      НЕОРЕАЛИСТИЧЕСКИЙ ЭТЮД
      
      
      БЫВШИЙ РАКЕТЧИК
      
       етать на ракете после шестисот граммов белого и золото-го рома, трех бокалов пива, трех чашек льда и удивительной живой му-зыки на двух саксофонах и трубы неизвестного назначения легко, уди-вительно легко. А "Отель Калифорнию" они все-таки не знают. Берёшь ракету, прижимаешься к ней... а она... даёшь, Шарапов!... а она похожа сначала на скейтборд, потом на пустотелую доску для сёрфинга, потом на пивную жестянку. Нажимаешь стартёр и медленно ползёшь вверх. Полковник от удивления застыл на месте, онемел: ну дает лейтенантиш-ко! Я виду не подаю, будто для меня это обычное дело. Вцепился в раке-ту, повис на ней, слился. Сапоги только мешают: тяжелые, тянут вниз. И не скидываются никак, заразы такие! Ракета вроде бы уже пронизывает облака, где они кучерявые? Скорей, скорей, но нет: протыкаю только нижний перистый слой. Что с облаками? Поменялись местами? Я с ужа-сом, хотя не с ужасом, а наоборот - холодным сердцем - понимаю: дело происходит не в открытом месте, а в ангаре, и пора что-то исправлять. Чтобы не проткнуть потолок - меня же, как шелуху с картофеля, кры-шей соскребёт - заваливаю ракету набок, давлю её и принимаю горизон-тальное положение. И плыву к выходу.
      - Интересненько, - думаю, - ангар с открытой дверью, или сейчас врежусь в стену? А если там стена, то там и рванёт. И от меня ничего не останется. Притормаживаю поэтому.
      Полковник понял, наконец, в чем дело.
      - Ракету воруют! - заорал он. И жалуется кому-то. Жене что ли? - Вот лейтенантишко, а! Каков щегол!
      - А то! Настоящий Селегешский щегол на лыжах, - думаю я, - у ме-ня такая майка есть, все на неё смотрят, тычут пальцами, посмеиваются, а носит ее теперь Масяня.
      На ней майка смотрится не так интересно, так как она обыкновенная девушка, а девушка на горных лыжах или борде это всеобщее увле-чение, к которому все привыкли, и так из толпы не выделишься. А я - старец на лыжах, а старец на лыжах - это редкость. Нонсенс. Человеческий казус. Испорченная скульптура... Родена, где студиозусами отбиты все эротические части.
      Более того, когда я откровенно вру, что у меня первое место по сла-лому в своей возрастной категории моего города, - а город наш не такой большой, чтобы в это не верить, и не так уж мал, чтобы не стоило гор-диться, - короче, люди моего города верят. Это круто.
      Зато красиво прорисованный в графике жёлтый щегол с чёрными пятнами - наоборот ли - прекрасно размещается между Маськиными грудищами (без шуток и преувеличений),и это даёт парням возможность разглядывать её в упор и даже под видом спортивного любопытства щи-пать в нужном месте ткань.
      Слова "Селегешские щеглы" плавно перебираются с правой груди на левую, что придает этим словам почти магическую силу и полное, синонимически правильное ощущение скатывания с крутизны.
      Всё так, но Маська ни разу не стояла на горных лыжах. Видимость крутой лыжницы сильнее лживой фикции - кто же будет заказывать себе майку не соответствующую правде - это её утешает и временно повы-шает в звании хотя бы для самой себя. Коли можно было бы майку не снимать, Маська бы и не снимала. Но ежедневная стирка мешает еже-дневной носке.
      - Так же, Мася?
      Маська в ответ улыбается, отводит взгляд и молчит: я её "поймал" на психологическом преступлении.
      - Классная маечка, дай поносить, - говорят пацаны, а между слов: "классная деваха, дай... просто дай"...
      Полковник опять за своё: "С виду нормальный: я ему лёгкий труд обещал, по плацу не гонял - жалел. Вместо плаца он у меня дома с деть-ми возился, ходил по магазинам, делал уборку, клопов гонял, нянчил младшую девочку, заваривал чаи в пакетиках - больше не доверяли... А оказалось: в быту неумелый замухрышка, а в армии - предатель и вор, причем вор-интеллектуал. Стратегические ракеты ворует со склада... а это моя компетенция, мой бизнес и так далее - всё по Уставу".
      Он, конечно же, не знает, что я после служил в Афгане, что я учился в КВВКУ, что я в совершенстве знаю китайский - про другой десяток языков не говорю - и срубаю овчарок на лету одним мизинчиком. Что попадаю в кувырке тремя патронами в десятку, что я с горсткой храбре-цов брал дворец Амина, что я выжил, и что я один из немногих, кто по-лучил высшую награду страны и понимает скрытый смысл государ-ственных переворотов, что я растворился в республике, что меня при-глашали, да я не пошел... да ладно, разве в этом дело.
      По внешнему виду я - слабенький, волосатый до плеч, седенький мужичонок... луплю себя по вечерам по всем мышцам, не оставляя сле-дов, падаю с размаха на керамический пол, кидаю гантели и жонглирую гирей, сажусь на шпагаты, бегаю по стенам, пытаюсь шагнуть по потол-ку, но я, хоть весь в хочах, всё равно не муха. Соседи не понимают и стучат в РЭУ - это судьба... это насмешка... а мне нравится выглядеть внешне слабым, попивать пивцо, вовремя отдавать долги и знать, что если надо, то... хоть и не возьмут... но с автоматом на передовую я хоть сейчас готов... Да и чёрт с ним. Живу своей гражданской жизнью, как оно есть, и не выпячиваю прошлый героизм.
      Полковник: "Ракету тащут, стреляйте пацаны".
      Я: "А какая же это ракета - насмешка над ракетой. То, что от неё осталось: пустой корпус, да и то половинка, вроде разрезанного по-вдоль стебля сельдерея".
      Сами на таком драндулете полетайте. Поймете, что не так это про-сто. А все управление у меня в голове. Провоенный чип встроили в го-лову почти сразу же, как только я после четвертого курса гражданского института попал в армию и прошел начальный курс полета на пустыш-ках.
      КВВКУ ещё тогда не было.
      Я был, хоть и двадцати двух лет, но уже соображал не только в штабных учениях и раскрашиваниях генеральских карт, где важно было выстроить колонны согласно военной доктрины и правильно и красиво изобразить красные стрелки - а тренировались мы на безмерных и безы-мянных картах монгольских степей... Монголия не была против такого допущения...
      Ненавидя любое железо, кроме художественной ковки и литья, я по-нял наискучнейший принцип работы ракетного двигателя. Я соображал в очерёдности включения клапанов, в потоках компонентов и своевременности их поступления в нужный сектор. Но, в случае, если бы меня пытали враги советской власти, пихали бы иголки под ногти и сверлили бы зубы без наркоза, я с удовольствием и даже задарма отдал бы свои познания.
      Я понимал смертельную вредность топлива и окислителя для здоро-вья, побаивался колёс тягача, бродил вверх-вниз по лестницам и давал кругалей вокруг серебристой сигары, вставленной в шахту плотно, слов-но пуля в затворе.
      Я понимал и удивлялся глубине и крепкости этих шахт, сочувство-вал длине наземных выездов, поражался скорости разворачивания этих весьма кусающихся подземных мамонтов. Критиковал и приветствовал принципы маскировки, дивился стандартной длине секретных вагонов, понимал необходимость противогаза и нужность бетонных ПКЦ, осо-знавал полезность армейских свинарников и поражался ловкости рядо-вых хозроты, пришедших в армию с деревни и улепетывающих, при необходимости, в момент их ловли с поличным - голышом на лошади.
      В армии секс не приветствовался, а в пищу тайно добавляли бром. Я был начальником хозвзвода. Кухня, тем не менее, была не в моей компе-тенции, а отдельным секретным государством. Всё равно, не только я, но и вся армия знала это. И никто не сопротивлялся, потому, как знал, что в армии без этого нельзя. Иначе вся ракетная армия по вечерам просачи-валась бы сквозь заборы, и трахала бы все близлежащие деревни. Не-смотря на боевое круглосуточное дежурство.
      Я понимал нужность старшин, важность политкомиссаров, генера-лов и маршалов.
      Я догадывался, почему изредка дембиля вскрывали свои вены, по-чему нам не давали боевых патронов при поимке дезертиров, насмерть укладывающих в карауле своих непосредственных начальников и това-рищей по службе.
      Потому, что почти высшее образование за плечами, потому быстро и соображал.
      Сопливых новобранцев в нашей части учили по полгода, а то и год, и потом только отправляли на точку. Точка, нет не так: О, ТОЧКА!!!!!!! - это апогей, мечта, отдых от начальства, крепкая дружба с однополча-нином для одних, и навсегда загубленное здоровье, преждевременная лысина, язва желудка, расшатанные нервы, вечная жажда сна и нелепая смерть для других, избранных самой дамой, королевой Смертью.
      - Привет, русские, поздравляем с открытием новой точки. - Так нам передавали наши враги американцы по секретной связи.
      - Привет, русские, а у вас в деревне N от мороза провалился мост, - посмеивались по открытому радио наши китайские друзья, - а вы не знаете, что у вас делается в гражданке, то бишь на мирно шикующей Родине, под самым вашим военным носом. А мы китайцы, а знаем.
      Развели, понимаешь, шпионство по всей Руси. Новые карты протек-торатной Руси рисуют. Нет, чтобы, вместо того, чтобы шпиона на карандаш посадить... вставляли бы жерди. Китайцы с подобными не цацкаются. Это я знаю точно.
      Мы удивлялись, но не придавали этому стратегического значения.
      Мы - русские ракетчики, мы - патриоты, мы элита, у нас в петлич-ках скрещённые пушки, что сближало нас с древними героями русских редутов, матросом Кошкой, коллегой, старшим товарищем, вечным май-ором Трубецким пятидесяти лет, ломающим своим весом турники.
      Мы два года кувыркались на перекладинах, брали её длинным хва-том, выходом силой, с качем, без кача - на одном, на двух бицепсах, на трицепсах и простым махом взбирались на железную трубу, бегали по десять километров с полной выкладкой .
      Через полгода мы уже знали больше: дембиля и старослужащие пе-редавали нам хитрости военного мастерства.
      Мы знали как, по очереди экономя силы, отсиживаться в капусте, крапиве, папоротнике - если бегали перелесками по замкнутому кругу. Знали, как, отставая от основной массы спортсменов, передать на про-межуточный контрольный пункт списки якобы бегущих.
      Через год мы уже сами учили шнурков передающимся из поколе-ния в поколение приёмам балды, ничегонеделанья, при видимости са-моотдачи и радости неустанной муштрой.
      Кто-то из умненьких и чистеньких - маменькиных сынков - пона-чалу закладывал своих же товарищей, упрекая их в моральной и физ-культурной неустойчивости. Не говоря уж про прочие проступки. Потом сам становился таким же.
      Плохонькие и грязненькие изначально наловчились проносить водку через КПП, заводить проституток на территорию нашей засекреченной школы МСРВ, трахать их по очереди в клубе, библиотеке, у забора с вышками и часовыми в зоне невидимости или по согласованию с наблю-дающими, в курилке, в оружейной комнате, в каптёрке, и на чердаке.
      Мы охраняли в лютые морозы гражданские и провиантские склады, морской арсенал на суше, жилую гражданскую - офицеры и семьи - территорию, имея один боевой патрон на рожок, а то и вовсе холостой патрон - для шума. Мобильников тогда ещё не было, а раций, кому по-пало, не выдавали.
      Воротник выше шапки, тулуп до пят, опыт, учёба впрок, торчат только носы валенок с пришитым толстым слоем - подошвой. В такой одежке часовой похож на ожиревшую, неподвижную до самого конца игры, пешку с придающей высшую форму ее устойчивости подставкой.
      Основание часового шире туловища в районе талии в два раза.
      В рукопашную в тулупе бороться нельзя, невозможно бежать, зато: очень даже хорошо было дремать на ходу.
      Мерзлый тулуп с сосульками вокруг овала лица - холодной плане-ты Сатурн, с обледенелыми лучами, а посередине их на фоне черного неба с мигающими звездами - серп луны. Такой одеревенелый тулуп не прошьешь перочинным ножиком - только штыком и только с третьего раза, и то, если попадешь три раза в одну дырку.
      Кто-то, не смотря на предупреждения, попадался на элементарные разводы офицеров: "Замёрз? - Молчать, не подходи, пароль, стреляю в воздух, потом на поражение!
      - Брось, я твой полковник, курни, солдат, дай-ка калаш подержу, а ты пока мои покури".
      И попадались на такую несусветную чушь.
      Лишь один только раз за многие годы проверяющий полковник про-валялся два часа на траве с загнутыми за голову руками.
      Мы влюблялись ротами в одну девушку на всех. Уачливые трахали заходящих почтовых работниц с погонами ефрейторов (это стервы и бляди) и начинающих - с опознавательными знаками рядовых (это начинающие сучки).
      При всем при этом распиздяйстве нам не надо было объяснять - за-чем мы отдаем армии лучшие годы своей жизни.
      При всем при этом мы горячо любили свою конченую Родину, не отвечающую нам взаимностью.
      
      За такую пропаганду родной армии в Америке давно бы уже поса-дили, а в посаде поломали бы рёбра. А я ещё живой. Хоть, возможно, и отмеченный крестиком.
      Так у кого, спрашивается, больше демократии?
      А потому, что у нас армия не читает книжек. А ФСБ читает. Но, она у нас умная. По пустякам она не отвлекается. Обожаю нашу ФСБ. Там полно честных людей.
      А армия наша всё равно крепчает!!!
      Ну, кто скажет, что я не патриот?
      
      ***
      
      ...Туман в голове, будто с похмелья, будто не далее, как сегодня, отобрали права и вдобавок настучали по черепу чугунным пестиком. Маська-санитарка вынырнула из ниоткуда и влила свежей крови. - Ле-жите, Кирьян Егорович, вам не рекомендуется двигаться!
      Лучше бы пива принесла. - Маська, э-э-э, глянь в холодильник. Нету? Дак сбегай в магазин! Кошелёк-то на полочке.
      - Закрыто всё. Ночь-заполночь.
      - Тогда в Подорожник.
      - С сегодняшнего, то есть уже со вчерашнего вечера, в подорожни-ках отменили пиво.
      - Вот чёрт, вспомнил, меня же продавщица самого близкого - угло-вого - подорожника предупреждала.
      - У них теперь будут большие убытки, - затеяла Мася.
      - Мне пофигу их убытки.
      Я дергался недолго. Я икнул в последний раз и опять заснул.
      ...Вообще, - думаю я, - это не очень хорошее направление в армии - людей использовать, заставляя их силой ума двигать ракету. Будто эти люди - дельфины-самоубийцы! Будто в стране кончилось топливо. Сэкономили на электронике. В Америке и в нормальных частях по-другому, там, наоборот - беспилотные самолеты. Жалеют солдатушек ихние генералы. А наши черпают из них последние силы, будто идет отечественная война.
       А этих я всё-таки "сделал". Эти, - это которые стояли на перроне с инструментами... сначала их бин, вир зинд - один... с гармошкой, потом подвалил другой с гитарой, потом девка со скрипкой, потом контрабас... Присоединяйся, говорят, если умеешь играть. Да, говорю, умею, но только на фортепиано. А сам думаю: а у меня только три класса, хе-хе... Дальше думаю: сейчас опростоволошусь. И сказал тогда типа того, что мне сначала надо тренировочный забег сделать по лесу. Пальцы ног потренировать. Иначе, мол, не сыграю. Вовремя вспомнил, что я играю ногами.
      Скинул сапоги и побежал упражняться. А осень. Заморозки. Смёрз-шиеся листья... Бежал с голым торсом... форма номер два, как говорили у нас в армии... А холодно.
      - Как же, - думаю, - дальше будет? Возвращаться пора в концерт, а у меня только три класса. Опозорюсь. А тут ангар на пути и спаситель-ная ракета встретилась.
      Спасла она меня. Улетел я к такой-то матери, и полковника удивил, и музыкантишек этих.
      С утра: "Кирьян Егорович, вы сегодня ночью во сне что-то пели и будто бы играли на фортепиано. И сильно дёргали ногами".
      - Вот так штука! - Будучи одним, я бы этого не знал. - А что ночью говорил? Не приставал к тебе?
      - Вроде нет, прижимались только и... обняли... раза два.
      - И всё?
      - Нет, не всё.
      - А что ещё? Секретное что-то изображал?
      Маська молчит. Раз молчит, значит я точно засовывал руки ей в тру-сы и мацал грудь.
      
      ***
      
      
      НАРИСОВАЛАСЬ
      
      Возвращаюсь к началу истории.
      Позвонил Трофим. - Ты где запропастился? Тут тебя Масяня ждет, - сказал он.
      Ага, вернулась, значит, лягушка-путешественница. Может наконец-то рюкзак вернет. (А мне он скоро станет нужен.)
      - Я дома сижу. На работу уже не пойду. Пусть Маська сюда шлёпа-ет.
      Дима шепнул что-то Масяне, я это услыщал, явно не предложение потрахаться, он женат, потом отключил трубку.
      Ровно через семь минут - а это - то время, от которого можно обыч-ным шагом дойти от работы до дома - нарисовалась Маська. На спине у неё мой родной и любимый до слёз рюкзачишко.
      - Здравствуйте, Кирьян Егорович...
      - Здравствуйте, здравствуйте... - икал я ироническим тоном. (Здрав-ствуй и милый мой рюкзачок, давненько не виделись.)
      - Вы сейчас не очень заняты?
      - Что значит "не занят"? - А я всегда чем-то занят.
      - А чем занимаетесь?
      - А какая разница, - но этого я не сказал, хотя надо было по смыслу и логике, а сказал, как полагается в таких случаях в нормальных детских приютах. А у меня форменный приют вот уж лет пять как подряд: "Заходи уж. Переночевать что ли надо?"
      - Ага... - промямлила взмолившимся тоном Маська.
      И как взъерошенная, усталая уличная кошка, которая вроде бы гуля-ет сама по себе, но не против пожить на домашних харчах, - если позо-вут - преданно и умильно направила в мою сторону на самом-то деле хитрющие и лукавые серенькие, симпотные, прямо скажем, глазки.
      - Без проблем... - сказал я, клюнув на глаза, как пескарь на овсянку в анисе.
      Ну, не могу я отказать в таких случаях. Я - директор частного, не-объявленного, товарищески бесплатного для молодых гостей одноком-натного, однотуалетного, однокухонного, безбалконного постоялого двора - четыре в одном, тридцать семь квадратов, - за который надо мной смеются мои друзья, знакомые. Да и начальство в курсе дела.
      Мои пристрастия к гостиничному альтруизму выдают окна первого этажа. Если я дома - окна приоткрыты; когда я ухожу на работу, то плотно прикрываю. Если я на работе, а окна открыты - это примой при-знак, что у меня кто-то есть дома. А кто-то вычисляется просто. Первый этаж - в этом всё дело.
      Маську первыми вычислили наш шофер Колян с инженером по кад-рам по имени Маргарет ещё в первый её заезд.
      В окно сначала высунулась мокрая голова Маськи, потом Маська оседлала подоконник. И, как назло, или наоборот, придавая мне статус удачливого ловеласа, специализирующегося на молодёжи, повернулась в весьма характерный сисечный профиль. Ещё и закурила.
      - У Кирьяна Егоровича новый постоялец, - хохочут в авто.
      - А сиськи-то у постояльца "ничего", - сказала Маргарет, - и ещё сильнее засмеялась.
      - А у Кирьяна Егоровича все девки такие, - сказал наш глазастый шофер.
      Звать его Колька. Он поощряет моё пристрастие к такого рода меце-натству. - Правильно, всех их ибать надо, - ни грамма не сомневаясь в своей правоте и орфографии "е"-"и", говорит Колян.
      - Да я не для этого, ты зря так думаешь, - честно сопротивляюсь я, когда об этом заходит разговор.
      Но мне не верят. Кто может поверить в то, что можно держать у себя дома девушек, а по Коляшиному - тёлок, и не трогать их при этом.
      Колян молод, и не знает других аспектов жизни, кроме тех, которые исповедует сам. После критической дозы алкоголя, а это преимуще-ственно пиво, он драчлив. Он регулярно, частотой раз в два месяца, при-меривает и цепляет к лицу полюбившийся и традиционно фиолетовый фингал - и чаще всего на правый глаз. Почему? Если его, поджидая у подъезда общаги, бьют с правой руки, то попадаться-то должен бы глаз левый. Надо бы расспросить об этой особенности у самого Кольки. Видимо, он не правильно уворачивается. У меня, если в меня попадают, страдает согласно битьевой науке левый глаз.
      И так далее.
      ...Короче, занавеска тайны загораживала непорочную, кристальную хату недолго.
      Меня вычисляют тут же, как только из холостяка-одиночки я опять превращаюсь в арендодателя и чудака (тут просится словечко покреп-че), в маргинала, считай, бабника, специализирующегося на воздыхани-ях и эротических манипуляциях с молодым поколением. И все ради творчества. Без запаха эротики настоящего творчества не бывает.
      Творчество - вот настоящая эротика.
      Это выше любви к женщине.
      А секс - это вообще профанация настоящей и чистой любви.
      
      ***
      
      - Почему не позвонила сама? А вдруг бы меня не было не только дома, а вообще в городе? Что бы ты делала?
      - Переночевала бы на вокзале.
      - Да уж. Это в автостопе модно. А когда ты появилась в городе?
      - Три часа назад.
      - И что делала?
      - В садике сидела, на лавочке. Курила и Вас ждала.
      - Долго?
      - Часа два.
      - Вау! Вот и дурочка, - я уже час, как дома. Не догадалась в окно постучать? И меня что ли не видела, как я домой шёл?
      - Не видела. Тут кусты высокие.
      - А перед тем, как на работу переться - тяжело было ещё раз стук-нуть?
      - Не догадалась.
      Эх, дитё, дитё! От двух до пяти! Лев и Кассиль! Швамбрания и швабра, - правда, симпотная швабра, - ёклмн!
      - Ну, и что телефон. Где он? Ты же его забрала.
      - Телефона нет.
      Оба-на! Я вздрогнул, но не от жадности и не от скупердяйства. Я же недавно ей дарил. Но уже "опять нет". Вот, и дари после этого телефоны девочкам.
      - Ладно, - думаю, - вот и началось! День сурка!
      А смысл всех моих прошлых сурков такой: по мелочам, если, то это для начала надо пустить переночевать. А дальше, как только привыкну и сживусь, непременно хрястнет ностальжи по женщинам, по девушкам, - а это просто, так как ностальжи по этому делу прописана во мне постоянно. Не хватает только ингибитора. И тут же напрашиваюсь сам: "а поживи-ка, типа, месяцок, а поживи другой, да поживи уж и третий".
      Но не больше.
      Потому, что если больше, то надоест, да и все темы к тому времени вычерпаются сами собой. Да и родные яйца подскажут: "Хорош нам трещать по ночам, - пожалуются, - выпроваживай, наконец, это тело, пора настала для другого: ищи девушку или тетеньку для ничего не обя-зывающего секса, а не объект для меценатства. Нечего разные НЛО рюшками украшать. Они тебе чего-нибудь полезного дают?".
      - Да, - скажу я без излишних подробностей, может, слегка солгав, и тем напущу романтического тумана.
      - А обещал писать для детей, может, это тебя заставит на время по-забыть ненорматив? - напоминают в "Одноклассниках", а конкретно - это моя вторая дочь вне брака, с которой я не так давно заочно познако-мился, но так и не удосужился встретиться наяву.
      - Да, хотел, но тут Мася... Потом, все потом, позже... Как о Масе пи-сать для детей? У неё ноги, а у меня... извини... те... яйца. Куда деть свои яйца? Не сложится ни сказки, ни были.
      - Щас дрогнет и расскажет, как все эти ночующие девушки в один прекрасный момент превращаются в инопланетянок. Щас... через час... объяснит, где у инопланетянок находится орган размножения и клавиа-тура удовольствий, - так подумал читатель. Ибо он воспитан на необуз-данных и детских - старше восемнадцати - фэнтези.
      Я знаю, где у инопланетянок находится упомянутые орган и клавиа-тура. По крайней мере, догадываюсь. Но не расскажу. Мне это не инте-ресно, и далеко не интересно, не интересно, не интересно. Так же, как не интересен счастливый конец у сказки. И так же далеко расположен, как счастливый конец детской сказки от неминуемого пипца света.
      Но нет! Ничего подобного! Никакой романтической истории!
      Всё гораздо приземлённее и ближе к моему телу, чем сердце к гру-ди, чем страх, запрятанный в пятках; но: также намертво спаяно, как смерть с концом иглы.
      Но я не колюсь - то есть не признаю под пытками свою невидимую, спрятанную от современности боль: какая боль, какая боль... и немод-ное нынче томление - какие громкие слова и как кружится голова - это пошло, пошло...
      Ласковое, нежное, сладкое, мучительное, завышенно театральное...
      Простите: грубое в животе.
      А должно бы по-лосевски - жёстко и в груди, с графинчиком на по-стоялом дворе, наполненным слезами мечтателя-поджигателя театров. Какое нахрен! (анализатор тут почему-то всегда предлагает замену - "наохрен" - пишет он... что за непонятное слово!) И перси твои, и зад твой... красиво! Роден, мать его ити!
      - Руку, правую руку заломай за голову, вогни позвоночник, отто-пырь круп, расставь ноги, левую руку просунь под собой, прикрой анус и губки - не от стеснения, а от того, что на фото это не будет красивым. Это не порно, а эротика. Эротика в стиле "ретро". Я сделаю это в сепии. Вот так, так, теперь прижмись к дивану.
      - Что за сепия?
      - Художница, мать твою! В кружок ходила, а не знаешь что такое сепия. Это цвет такой... приятный и нейтральный. Для художественных фотографий. Тем более для ретро это самое то.
      Я переставляю софит, выключаю один прожектор. Закрываю намертво окно. Вот, теперь тень лучше. Так я вовлекаю Маську в эроти-ку. Это в искусстве и в мечтах. Поздно сообразил и не вовлёк. А модель из Маськи получилась бы классной. А там и секс... Как с ладони поцелуй слизать...
       А в жизни:
      - Мася, не мучайся, надень это, тебе будет удобней... Оно... чёрт, оно не в кружавчиках... Это мои шорты... или любимые красные трусы... чёрт, любовь... забылось... надо было сразу записать.
      Мася - не чёрная лосевская женщина у реки - одевается она не на виду, за что я только бы поощрил, но и не за портьерой, и в квартире нет рохлика-мужа, и нет пошлых родителей - падших старика и старухи с зарплатой на двоих пятнадцать рублей в месяц, и не в тридцать втором году, а спрятавшись в разбитом временем совмещённом туалете и в душе двухтысячного года выпуска...
      Вот она перешагивает домашние, разливанные вдоль стены лужи... Не в подвале - напоминаю.
      Ей смешно в этом новом одеянии, хотя рост и бедра у нас одинако-вы. Мне в такой одежде дома - нормально, но на улицу я в этих шортах не выйду; худые, незагорелые ноги голяком. А Маське...
      - Маська, если тебе так неудобно в шортах, - спи в трусах. Мне по-фигу. Укутайся одеялом и спи. Где мы, в лесу или дома?
      - Дома.
      - Правильно. Дома, у меня. Никто, кроме меня твоей красоты - хо-тел сказать наготы - кроме меня не увидит.
      Увижу ли без трусов и лифчика?
      Маська неплохо хранит свое тело от посторонних взоров. Это не ка-сается пенного шоу, где Маська, ополоумев с бутылки шампанского, скинула с себя майку и попёрлась плясать перед зеркалом - вся мокрая, с пеной на голове - вовсе даже не в эротическом бюстгальтере, а будто от мамки двадцатого года прошлого столетия. Дальше не объясняю. Мне было стыдно за её ностальгический, старческий бюстгальтер. По причине бедности и отсутствия вкуса. И босиком. Я охранял её майку и подаренную на время зелёную китайскую кепку со значками Германии и Бельгии, которые делали из Маськи заграничную путешественницу. Охранял новый, купленный и подаренный ей мобильник, кроссовки и сумочку с розово-голубой девочкой-яманеком.
      Её нагое тело - просто мечта, тайное и невинное желание, шутка и неподдельный - хотя и слабый, как бы необязательный, не спортивный, но ищущий запретной остротцы мужской интерес.
      - Маська, сейчас ты как из шоу - "Голые и смешные".
      Это Маська оторвала штанину джинсов по самое нехочу, и перегну-лась через подоконник, озаряя интерьер божественным видением. Де-монстрируя то, что я щипал бы, ловя счастливые секунды, каждый день...
      Я наклонил голову, чтобы втихушку рассмотреть многообещающее начало попы. Маська поверила сказанному мной на слово. И, даже не проверяя верности утверждения, одёрнула концы бывших джинс. Эро-тическое кино кончилось так же внезапно, как и было начато.
      Неожиданно повернувшись... так-так-так, это что-то новенькое: "А мне сказали, что Вы спали с моей матерью".
      Какого хрена! Что за поворот!
      Оп, ёп! Пришлось долго объясняться.
      - Да, спал, - оправдываться и увиливать было бесполезно, видать, я предан и сдан подружками, или ею самой... от первого лица, - мы же взрослые, Мася... Товарищеский секс, понимаешь? Такое бывает... Ну без любви, понимаешь. Ну, не ревнуй, а... И матушка твоя не была про-тив. Никто насильно не заставлял.
      Маська молчит. Пытается понять.
      - Мне понравилось... как... Как она обращалась с бандитами... - я уводил в сторону, как Сусанин французов.
      - Да, было такое в пентхаусе Скребка... Слышала про Скребка?
      У меня подвал, притон, свинарник. А у него настоящий... почти что... пентхаус, блядь! Молчи, Америка! Это великолепно, контрастно, заманчиво и... Завлекая баб на крышу, мы часто пользовались этим за-зывным, стопроцентно срабатывающим сравнением. Кто может устоять? Контраст и высота помещения - с него видно весь город, включая глав-ную площадь и золотые купола Собора - придавал силы и убедительно-сти нашим словам. Особенно для девушек, мечтающих под звуки музыки и высунувшись наполовину в мансардные окна, показывать специально купленное перед этим гостевое белье. Правда, красота эта и бес-пробудное, дикое пьянство под живой концерт на дому длились недолго - ровно до тех пор, пока его самого не попёрли с крыши за своевремен-ную неуплату оговорённой суммы продажи. Он - талантливый такой человек, коллега, музыка у него - хобби. А когда он поёт одну вещь - не скажу, какую - то я плачу навзрыд. Это не выдумка. Это моя слабость. Даже песня нищей девочки не выдавит из меня слёз, как эта скребковская песенка.
      - Нет, не слышала, и про песню не знаешь?
      Ну и ладненько, это к обсуждаемому вопросу не относится. Но, к сексу это отношения не имело, хотя на Маму заглядывался и Танька, а пуще всего Серега. И если бы с Мамой не было меня, то не известно, как бы все обернулось.
      Тут я не перепутал с наклонениями. Танька был второстепенным персонажем, директором воровского филиала, специализирующегося на квартирных кражах, представителем Сереги в Угадае. А статусный Се-рега стоял во главе известного в Ленинске генерального воровского хол-динга, подмявшего под себя несколько мелких городков. Танька шарил под голубого, я принял все поначалу за чистую монету, но в итоге это оказалось просто забавой, игрой. Серега с Танькой договорились и про-сто пытались нас смутить... Нашли чем смущать. Могли бы похва-статься наколками на пенисах или вшитыми в головку шарикоподшип-никами. Это было бы смешнее. Живьем я такого не видел, думаю, что и Мама тоже, хотя опыт общения с этой профессиональной прослойкой населения у неё был.
      Груди у всей женской части Маськиной семьи были как одного сор-та спелые-преспелые груши, причем с одной ветки, и висели рядом - одна за другой, все шесть: взрослые, средние и младшенькие. Гены ма-тери в сиськах оказались сильней отцовских. Отцы награждали двух девочек и одного мальчика бедрами, плечами и наклоненной, стеснительной будто, шеей. А отцов в семье было два или три, и каждый рожал по ребенку... Только ноги у Маськи были свои: длинные, как у Жули, но без груды мяса, а стройные как у себя.
      - Понимаю, - говорит Мася, - а мне ещё Жуля говорила, что Вы ее тоже хотели... понимаете... ну это...
      - Ты из меня разом все хочешь выпытать. Ты подосланная шпиёнка. - Я рассмеялся выдумке. - Типа, если своими словами, то трахнуть, что ли ее собирался?
      - Ну да.
      - Жуля твоя - вруша!
      И мне пришлось объяснять, что у меня и желания не возникало трахнуть Жульку. Если бы я кого и хотел, то не ее, а ее ближайшую по-дружку NN... Но у меня был с ней уговор, понимаешь. И я ни разу уговор не нарушил. Надеюсь, про это тебе тоже рассказали? А если тебе Жуля что-то и наплела, то этот случай на самом деле был не таким, как преподнесла тебе Жуля. Я хотел...
      И я рассказал, как было на самом деле.
      - Если хочешь понять правду, или мне не веришь, то спроси ещё у NN.
      NN... да что греха таить... Дашка целиком и полностью была на моей стороне, потому что я своевременно объяснил свое невинное, ласковое, попустительски-шутливое проникновение к Жульке и Дашке под одеяло и свое отступление... организованное, как в Сталинских войсках в начале войны... на заранее подготовленные позиции.
      - Рассказывала тебе NN... Дашка... про тот случай? Это, когда я ещё всю аппаратуру переломал.
      - Нет.
      - Вот и спроси. Лишнего я на себя брать не хочу. И Жулька твоя и Дашка мною не трогались вообще. Разговаривали, да... Разговаривали обо всем, и о сексе, и о приемах, и о позах, и вообще о жизни, о молодо-сти, о кино, об артистах-педиках, о книгах, об обществе и политике, и о всём-всём, кроме футбола... но секса между нами не было, понимаешь!
      Я понял, что эта тема в далеких Дровянниках обсуждалась не раз, может, под пивко-то и вместе с Мамой на семейном совете, считай - перепалке... Меня делили и скрещивали со всей семьей в разных комби-нациях, под разный аккомпанемент и с разной окраской взаимного гре-ха.
      Наконец-то я понял, что мне хотела сказать её Мать, когда как-то раз позвонила и намекнула, что у нас теперь типа одна семья и надо что-то предпринимать. Я тогда перепугался, не поняв её особенно подчёркнутой "одной семьи". А поскольку такой оборот мне не по-нравился, то я полностью прекратил всякое общение. Даже телефонное. По крайней мере, не проявлял инициатив. Делить, углублять историю или иметь что-то общее, по моему пониманию, было нечего - и не стоило свеч. Разве что кроме взаимолюбезного минета и кончания между грудей: "Ты не болеешь ли, случайно? а помылся?"
      - Я теперь только понимаю, Мася. У Мамы сложилось мнение, что я всю ее семью вместе с ней самой в первых рядах переимел. Но этого не было. Не было, Мася! Жульку я пальцем не тронул. И ты мне верь, и не бойся. С тобой не будет... без твоего согласия я... - Маська тут насторо-жилась, и я понял, что не так стал строить фразу.
      
      Маська заснула, ушла в себя. А я смотрю в темноту разом опустев-шей комнаты и не в силах победить в себе какого-то нестерпимого же-лания. А река-то за окном - есть разве река? Разве могут быть настоя-щими, сладкими и тоскливыми страданиями без реки рядом! Но, есть и река, холодная и мрачная, но, главное - есть эта ужасная и счастливая тайна, в которой все наивно и просто, мучительно и расчетливо, обыч-но, скучно, трепетно и безнадежно... Пора превращать всё в шутку. Пре-вратил, но шалун Билли во мне не умер. Одно слово - ничтожество! Малыш на глазах, вернее по чутью, взрослел, не слушаясь разума, - а что разум, разум он в голове, а Билли не помещался в трусах, он уже подпер одеяло, как центральная стойка монгольского шатра. Одеял у нас два. Одно, теплое и красное, на Маське, а на мне - красное и про-хладное покрывало с такими же черно-белыми шашечкам, из той же рыночной серии.
      - Надо будет завтра другие ... крепкие, моральноустойчивые плавки надеть...
      Он - Билли - продолжил жить во мне, он будет жить, пока рядом лежит Маська и приоткрывает рот, силясь не захрапеть. Молода ещё, девушка, храпи! А я потерплю. Я, когда рядом со мной гость, поворачи-ваюсь набок, и мой храп меня понимает, и не просится наружу. Спи, Ма-ся, спокойно. Дядька... дедушка, пожалуй, правильней... не тронет тебя... Пока... согласие... пока ты сама не попросишь, попроси... попро... Я вспомнил Маськины путешествия: вот же - Же Ву При - дальнобойщик хренов! Тоже, туда же. Же, и Ту, и Да Же Я. Франция. Дежавю. Держава, совок, совокупление, купить завтра совок для мусора, жалея девочку-падчерицу, презервативы Siko safety на экстренный случай. Показать класс, такими она не пользовалась, если пользовалась вообще. Три в одном с пупырышками. Засыпаю.
      Голова клонится. Перед тем как улететь самому, я меняю позу, и не-которое время неподвижно смотрю на Маську. Настоящего, полноцен-ного зарока с клятвой на евангелии я не давал. Так, намекнул только на некую резиновую и условную европейскую безопасность.
      Торчат наружу белые Маськины ноги. На них нанизаны деревянные браслеты, фенечки, по ним радостно прыгает муха. Игнорирует навес-ную индийскую красоту. Облизывает живую, натянутую, как на тузем-ный барабан, кожу. Вкусно, наверно - Маська перед сном не принимает душ - по крайней мере, плесканья в душе не слышно. Она из города, где это особенно не принято. И у меня не принято - я делаю это отчего-то по утрам. Почему я не муха? На пояснице, где она плавно и незаметно неопытному воздыхателю переходит в интимную часть, тихо пробрался и сидит голодный клопище. Сейчас вонзит свой кинжал. Бедный Роден. Его Камиллу... Камиллу ли? Кусали, или не кусали ее тело французские клопы?
      Я привстал, приблизился на коленях, обслюнявил палец, дотронулся осторожно: нет, не клоп. Родинка. А кожа белая, тонкая, пахнет роддо-мом и молоком матери. Маська - будто готовая рожать молодая ба-бенка. Чувствую: она заметила мое движение. Она делает вид, и я делаю вид. Стараемся оба замять эту тему. Замяли. Про родинку-клопа я сообщу только завтра, поэтому за ночь девушка мало ли что могла понапридумывать. Но я сегодня в очередной раз, и - надеюсь так будет всегда - честен.
      Тишину наполнило совместное старание не ворочаться, уснуть, не мешая друг другу и не думать обо всем этом, что лезет само собой в го-лову. Не храпит Маська, и не храплю я. Стараюсь вовсю, будто обере-гаю Маську от чего-то звериного, плотского; а сам: нет-нет, да посмот-рю на превышения Маськи, прорывающиеся сквозь одеяло. Затем срезаю лишний слой и представляю Маську нагой. Что это, как она может выглядеть: как невинное (какое там!) тело, или женская масса, как в порнофотографиях, годящаяся только для мужского удовлетворения?
      Охраняю, подсматривая, зорко, как часовой зрит на угловой вышке. Мы в тюрьме, в психдоме?
      Утро. - Мася, скорей, у меня терпежа уже нету.
      - Не входите, не открывайте, ой, я не одета. А в дверях не то, чтобы замочка, даже масенькой щеколдочки нет
      Становится тихо, там выключается душ и отдергивается занавеска от любовницы, там уже обтираются сиреневым полотенцем от любов-ницы, стоя на грязном, замызганном коврике, купленным за мои же деньги любовницей, но я уже не успеваю и пысаю в умывальник. Умывальник достался мне при покупке квартиры. Смываю из чайника, так как вода из кухонного крана давно не течет.
      - Кирьян Егорович, на кухне чем-то попахивает.
      Я притворяюсь веником, нюхаю кругом, наклоняюсь к ведру. - Это, Мася, мусор.
      Верит. И так почти каждый день. Пока у Маськи в туалете-душе за-тевается артистическая уборная с ежедневной покраской, стрижкой-брижкой всего того, что хоть как-то похоже на волосы и волосики, в зрительном, телевизионном кухнезале в моем лице скучает публика, пухнет мочевой пузырь и хочется чего-нибудь этакого. Огрёбки малень-кой квартиры.
      Охраняю, словом, я ее больше всего от самого себя. Вот как бывает, брат читатель, и ничего с этим не попишешь!
      Я решил: буду рассказывать, как было, без прикрас, если это тебе интересно. А надоест мне или тебе - тут же брошу. Моё право! Да и ты не должен быть в обиде.
      
      ***
      
      Насканировался с вечера Маськиного тела. Ночью, во сне, стал хо-дить по ней как геодезист и разбирать Маську по горизонталям: слой за слоем, снизу вверх. Шестьдесят слоев. Чтобы их всех изобразить потре-бовалось две недели упорной, тупой, технической работы, когда мозг отдыхает и не нужна твоя квалификация. А зарплата, тем не менее, идет. Небольшая, но идёт. Верхняя точка на сто пятьдесят метров выше уров-ня моря. Трудная конфигурация! Случись, не так легко будет слепить с Маськи картонный макет. В жизни мешают сосны, ели, редкий кедрач. Маськин рельеф голый, гладкий, как срез в карьере белого известняка, но мудреной формы. За это полагается коэффициент. Ведет на главные Маськины вершины канатная дорога. По канату ползет оранжевая ка-бинка. Нет, четыре кабинки в сцепке. Канат наклонен и задран на небы-валую (неибывало-неуибенную) высоту. Это я ошибся с отметками и нумерацией опор. Поправил. Стал лучше. Стало походить на правду. Вгляделся. В каждой кабинке по две одинаково молчаливые статуи, по-крашенные в один стальной, серый без оттенков, стандартный цвет - я не удосужился привлечь другие стандарты map - и лица, и одежда. Звать все эти статуи удивительной огранки - 3DS- моделями. Стоять статуям в кабинке нельзя - если фигура встанет, то высунется, пробив крышу, ее голова. 3D-max это запросто сможет. Рядом с сидящей мамой - ребёнок, тоже по фамилии 3DS. А отец их Autodesk. Любимая моя программа. В ней я не юзер, а настоящий АС! Пушкин! В пространстве рядом болтаются ещё пять фигур разного пола и образа. Это заготовки 3DS, ещё не посаженные в кабины. Они - не стреляющие фигуры, пацаны. Не спрашивайте адрес. Мне они, может, пригодятся позже для внедрения их на готовый рельеф, или в кафе. Трахать их нельзя, но по-пробовать можно. В лесу предусматриваются две кафешки. В кабинке кто-то зашевелился. Приблизил его пузырем с крестиком. Оказалось: червячок. Ещё нажал на пузырь. Теперь червячок стал точно мною на заглавную букву "Ч". Чиги. Чигиварой - так по неопытности, не изучая истории, назвался в Интернете мой сынок. Теперь его ищет полиция Кубы, Аргентины, Мексики и Парагвая. Чиги! - Так насмеяться над народным героем.
      Утром я вспомнил содержание сна и подлизался:
      - Мася, я тебя всю ночь сканировал, - и рассказал, как дело было. Вспомнил о соснах в ущельях гор.
      Мася затаилась, заподозрив неладное и пошлое. Так и есть:
      - Мася, я только что заменил в бритве лезвие. Если хочешь, - поль-зуйся. Ещё ни разу не брился. Тебе же надо... для своих интимных дел. Есть там прическа? Во сне это было небритыми соснами между двумя горными грядами.
      Но у Маськи нет прически. Она срезает прическу подчистую. Два-дцать лет ей. Какая тут прическа? Пушок. Молодой папоротник в сосно-вом бору.
      - У меня свой станок есть, Кирьян Егорович.
      - Ух, ты, как вежливо! - я, оказывается, и в постели - тоже Кирьян Егорович. А я думал - как минимум Киря, не надеясь на Кирюху или Кирюшу - это было бы пошло и пахло дешевой фальшивкой. Класс. Спасибо, Мася, за уважение.
      - За предложение спасибо.
      Бритва и все остальное складируется у неё во вместительной сумке.
      Маська особенно не секретничает, но где она прячет тампаксы и прочие одномоментные и ежедневные дамские дела - не известно. Я не фетишист - дамские трусы не нюхаю и в сумку не заглядываю, но перед стиркой только что купленной и тотчас же замаранной новой сумки с картинкой японской мультидевочки содержимое ее высыпалось на под-оконник. Тампаксов и пакетиков с прокладками в ней не было. Зато о-го-го, как в ней много интересного, столь же и бесполезного. Маська объяснила назначение и историю каждой вещицы. Девочка она ещё - святая наивность!
      - Это от Фомы, он на прощание дал. Это от дальнобойщика на Ура-ле, это шофер в автомобиле подарил. Это от моего... то есть просто от Кольки, но я ее все равно не выбрасываю...
      - А может у вас все вернется к началу?
      Маська презрительно посмотрела на меня, дрогнув пушистыми тре-угольниками в ушах... - Девочка, боже мой, какая она маленькая девоч-ка, несмотря на сто семьдесят четыре сантиметра ещё в четырнадцать лет.
      - Маська, какой у тебя сейчас рост. Надеюсь, ты не выше меня?
      - А что? - Маська хитро прищурилась, и в глазах блеснул огонек.
      - Тебе дать денег на... тебе же нужно... надеюсь, ты же не потратишь на всякую ненужную ерунду...
      Маська оживилась и как лучшей своей подруге рассказала о важно-сти средств гигиены и о своевременности поступления в ее интимную кассу денег.
      Я, вообще-то, Маську большими деньгами не балую. Нам они ещё пригодятся.
      
      ***
      
      Я не курю траву, не нюхаю кокаин: пару раз только и то исключи-тельно для начального и совершенно поверхностного познания. Чтобы писать о наркоманах, детях эмо, автостопщиках, надо хоть чуть-чуть хлебнуть этого самому, если это возможно, а не получится, то черпать вдохновение у непосредственных участников. Это - как введение себе бациллы кори, чумы, сифилиса. Это неприятно и больно. Но только то-гда можно вывести противоядие. Мне вышеперечисленное толком не удалось. Поэтому о том, что мне близко. Может, это кому-то поможет. Прежде всего - мне самому. Вид самолечения такой.
      
      ***
      
      Я занимаюсь сексом честно и редко, как большинство правильных и воспитанных трудящихся до и после перестройки. Я мечтаю о нормаль-ных любящих женщинах, причем о тех, которые сами бы мне нравились и - что очень важно - первыми предлагали бы секс. Но не добиваюсь этого и не борюсь за это право. Разве бывает такое счастливое совпаде-ние? Разве что в книжках. Но это в книжках. Я таких тыщу напишу и все будет неправдой и скукотой. А в жизни такое случается один раз на ты-сячу, а то и на десять тысяч. И надо уловить этот момент, и не упускать кратковременного человеческого счастья, если за всем стоит, или стояла, или хотя бы подозревалась любовь.
      Попахивает обломовщиной и несовременной человеческой гниль-цой. Упущено и время, и отпущен на волю шанс.
      А сколько семей, построенных на материальном интересе? Да пол-но! Я честен в том, что мне не нужны тетки-спонсоры, гонявшиеся до поры за мной. Я уже старый пердун. Правильные бабы, что помоложе и, действительно, имеют шанс, наверное, думают точно так же, и посижи-вают в своих хатках, и пашут работу, не высовываясь на улицу в поис-ках тех мест, где больше вероятности наткнуться на свою единственную половину, хромосомину судьбы... Чтобы скрутиться кольцом и надеться дружно на одну семейную ось, превратясь в беззаботную, сработанную по науке пирамидку жизни. Как это бывает редко! И скучно, наверно, в той по-женски счастливой пирамидке. Мужчина в ней прижат и сверху, и снизу. Он проклят, потому, что не умеет зарабатывать денег в нужном количестве. Он застрахован от побегов и поглядок на сторону, как жук на булавке.
      
      ***
      
      ЯЙЦА
      
      Я - гран-кокет. Я - рассохшаяся кадушка. Я - субтильный циник. Жизнью даже такого мужчины, не говоря уж об in extenso несдержан-ных еретиках управляют яйца! Вот так откровение! Об этом большин-ство знает. Но только не женщины...
      А вовсе не мозг, и, тем более, не член, и абсолютно не головка члена. Голова, которая на шее, видит далеко, но непрозорлива, и редко дружит с низкорасположенными, своими же, спрятанными от всеобщего обозрения родными яйцами. Чего ж от себя-то их таить. Переговорите с ними. Попытайтесь понять их точку зрения. Они, конечно, - крестьяне, землепашцы, но не плуг, не грабли, не бездумный инструмент, не сеялка заразной конопли. Без них нельзя. Их надо услышать. Сильно бойких - усмирить. Вялых - подбодрить. Безразличных - помять, растормошить. И обязательно поставить на место. Но без насилия, с соблюдением принципов демократического централизма - вежливо, но настойчиво. Массы этого не любят, но понимают, что по другому нельзя. Так же, как то, что без любви не бывает ревности, а ревность издали, пока вы близко не знакомы, случается, перерастает в любовь.
      Полная демократия в делах двухпартийной любви ни к чему хоро-шему не приводит - сплошное голосование. Настолько долгое, что, пока высший орган управления пытается примириться с низами, сам предмет обсуждения исчезает с глаз долой. И уходит этот предмет, как правило, в то государство, где активно верховодят низы. Там интереснее и живее. Короче, раз в организации любви участвуют разумные мозги и безала-берные, занятые у животных чувства, гормоны, инстинкты, то у носите-лей сего, ради достижения общей и взаимоприятной цели, кто-то должен быть главным. И не обязателен диктат. Кто-то должен принять опера-тивное решение, а кто-то промолчать и прислушаться.
      В моем государстве было так. Или ровно наоборот. Или обычный хаос, как везде. Хотя, может быть, этот пример покажется странным и несколько далеким от темы.
      
      ***
      
      - Пожалей мя, - заплачет и скажет то яичко, что поменьше; а от то-го, что в детстве параллельно с удалением грыжи перенесло операцию - его выдворили из живота - и пару недель оно было привязано к гирьке, то - вопреки гирьке - было и слабее здоровьем, - гони эту молодую блядь, если это блядь.
      Я не поверю поначалу этому отверженному яичку. - Это не блядь, - скажу я сначала ему, - это Маська. Она хорошая девочка. И почему я не поверил ему? Хотя, именно ради него я валялся в одной палате с нена-вистными мне хлопцами - двумя братьями, с которыми я не смог найти общий язык, и сразу же после снятия гирьки, памятуя обо всех мораль-ных и физических издевательствах, подрался со старшим в больничном туалете...
      Младшенький братишка ни с того, ни с сего выстрелил мне из ро-гатки в лоб U-образной пулькой и теперь у меня на лбу две вечных красных точки, а в мозгу ненависть ко всем разновозрастным братьям, издевающихся над теми мальчиками, у которых в роду только сёстры.
      Я пожалею многострадальное яичко и выпровожу очередную, изде-вающуюся над любовно взращенными волосатыми яйцами, человекоде-вушку. Но не на улицу, как сотворяют конченые, провинциальные, усердные и работящие, не в пример дочерям, девушкины мамы, а как полагается человеколюдям. Дам денег на дорогу, пожелаю удачи и вспомню все причитающиеся для передачи родственникам приветы.
      Мужчинам спать рядом с девушками вредно: мучают не только сны. А трахать Маську я - будто бы интеллектуальный мэн, не насильник малолеток, не одноразовый трахальщик - не стану, но все разговоры, так или иначе, будут крутиться, подкапывать берега податливого, вечного Эроса, размывать границы или подразумеваться вокруг, да око-ло этой темы. Тяжелое это испытание, надо вам сказать. Страдания юного Вертера - нет: Гумберта , чёрт возьми, - Гумберта, только в миниатюре...
      Разница в том, что Гумберт был болезненно - до психа, до смерто-убийства - влюблен, а мне это не грозит, так как я с самого начала от-вергаю даже возможность любви: только симпатия - желательно взаим-ная - и только на самом низком, и в то же время - что парадоксально - на самом наивысочайшем - вот же блин! - духовном уровне. Что дает некоторый чистый шанс, который опять же никому не понять. И сам я порой не пойму - зачем мне все это. Вроде бы питаюсь целебным эфи-ром. Чачей, бехеровкой, кипятком на чаге, вермутом на живых травах! Внешне этого не заметно. Это на зверином уровне, но странным образом помогает мне жить, разнообразнее думать, питать творчество в любой используемой сфере, и, пожалуй, медленнее стареть. Это замечают зна-комые. Лю-уди! Но, не дождетесь скорой моей смерти. Хотя иные, ре-альные друзья, особенно циники-врачи, говорят: "Не торопись с заяв-лениями, она сама тебя найдёт, когда ты и ожидать не будешь".
      Может, они и правы. Скорей всего, правы. Но, завтра сниму деньги со счета, и хрен найдет меня моя судьбоносная смерть, я сам придумаю, где и когда мне лучше удалиться, не привлекая предвестницу с косой.
      Я никоим образом не занимаюсь шантажом жильём. Этим гадским делом я не занимался, и заниматься не собираюсь. - Маська, ты слы-шишь меня? Ты ещё не засобиралась домой по этой причине? Где у тебя дом? Насколько я знаю, мать не только не звала тебя. Она бросила тебя на произвол. Когда это поправится? Когда ты заболеешь, и тогда взыграет материнская любовь? Разве не ты лоханулась с колечком. Сдала в ломбард, забрала денежки и смоталась, не оставив матери шансов на выкуп. А колечко-то было именным, семейным, родословной реликвией. То ли мать этого не знала, то ли ради тебя заложила, а ты куда смотрела, зачем тебе так срочно понадобились деньги? Чтобы с партнером по койке твоим - Коляном - вместе в путешествие рвануть? Дура ты, Маська. Просто дура и никто больше. Теперь ты без матери, без хаты. Кто ты теперь?
      
      ***
      
      Какой стойкий герой, какая вероломная героиня! Сибирская Лолита. Как закрутил! Читатель, неужто ты мне ещё веришь?
      
      ***
      
      Возвращаемся снова практически назад. Есть такой литературный прием. А здесь это не прием, а способ изложения. Пусть не хронологи-ческий... Я не гарантировал хронологии.
      
      Итак, - сейчас открою, - сказал я, не выказав ни радости, ни недо-вольства от очередной и незапланированной, как всегда, встречи с Маськой...
      А были ли какие-либо чувства вообще - я же ко всему уже привык и воспринимаю любое действо, приключение, подвох, ошибку, курьез, как подарок от неба, или как пендельсон от судьбы... - иди к парадному.
      Ага, как же! - парадное! Это в дворянских гнездах и хороших пи-терских домах парадное, а у меня обыкновенный, даже иногда обоссан-ный собаками - а случается и людьми - подъезд. Ну, не такой уж, что-бы совсем и всегда обоссанный, но иногда бывает, и даже я сам как-то... но стоп, сейчас не об этом...
      Кстати, бомжей в магазине ненавижу. От некоторых идет такой тошнотворный запах, будто на них напысала стая собак, а прическу, штаны и тапки пометил тоскующий о любви, свирепый в Гименее кот, что я выхожу из очереди, раскладываю покупки обратно по прилавкам и, корча недовольную рожу, прячусь на улице. Выжидаю, когда рассе-ется запах и возвращаюсь, или недовольный вообще ухожу прочь. А остаются только самые - присамые смелые.
      В основном, это юморные и беззлобные русские бабушки и дедуш-ки, которые бывали на войне и в тылу, повидали и нанюхались в своей жизни всякого. Некоторые, посмеиваясь, жалеют бомжа. А я бы и хотел и желал бы не обращать на него близкого до интимного, маразмического да педантизма внимания, - а откуда же ещё пахнет, если не оттуда? - но меня просто наизнанку выворачивает.
      Любопытно, что все только ропщут, но никто бомжа не выгоняет: типа человеколюбия что ли? И закона такого нет "Бомжей из магазинов не выгонять" и противоречащего ему, но непродуманного до конца са-нитарного правила "Всем покупателям соблюдать гигиену, в рабочей робе прямо со стройки не заходить, грязные сапоги и обувь мыть щеткой или тряпкой на палке в ржавом спецящике с водой". Про грязь и вонь, идущую изнутри человека нет ни слова. Это, видимо, для законодателей - святое. Грязная частная собственность - все равно неприкосновенна. Одежда его - забор, по забору проходит юридическая граница, огораживающая его личную, интимную собственность от упреков и вторжения враждебного ему чистого человечества.
      Хотя было бы правильным бомжей выгонять, но только не всех, а самых вонючих, которых уже терпеть нельзя: или заразишься речной скарлатиной, или наберешь полные карманы вшей, тараканов, клопов, сифилиса или ненароком сблюешь...
      
      Я сходил и открыл подъездную дверь. Впустил девушку.
      Хотя какая это девушка? Это - девчонка. Маське стукнуло два-дцать. Для меня это молокососка, внучка, младенчик. И головку она подобно младенчику... И откуда-то из детства про наивного и любяще-го моего отца - дедушку моей Маши - Красной Шапочки: "Папа, в этом возрасте уже не про головку нужно говорить, а о хождении по полу..."
      ...Подобно младенчику "от папы" головку Маська держит неуверен-но, как-то виновато и стеснительно, что ли. Я заранее знаю: будет так до тех пор, пока не привыкнет к нормальному обхождению и не поймет, что ее тут принуждать к постели не будут, разве что по пьянке пощекочут разок, ляпнут что-нибудь на тему секса - специально, чтобы вогнать в краску, может, в беседе узнать об этом возрасте чего-нибудь новенького и тут же отстанут. Ведь я, как-никак, крашусь описателем современной жизни во всех ее скверных и черных проявлениях, за ис-ключением разве что панели и пидорасни. За это меня взрослые и необученные всем существующим помимо их воли и желания проявлениям души читательницы побаиваются: "чернуху, - говорят, - внедряю", а читающие пидоры ненавидят и готовы наложить мне в карманы то, что мы в детстве нередко упаковывали в спичечные коробки и клали на пешеходные тротуары. Завернутые в упаковку кирпичи, бумажные денежки - это другое - это от Чаплина, но и это мы - хорошие мальчики - делали. И будущие пидоры делали ровно так же, но мы-то остались хорошими мальчиками, а эти... Но не о них речь. У них своих поэтов и воздыхателей полно. Нынешние девочки... - слышите, взрослые читательницы, будущие или почти что, или уже бабушки? очнитесь, отвлекитесь от вязания, отползите от коклюшек! ... нынешние девочки порой любят голубых, потому, что от их необыкновенности и ненавязчивой дружбы, не перерастающей в насилие и принудительное залезание в трусы, нет такого вреда, как от обыкновенных, нормальных, пристающих и влюбляющихся реально и не на шутку пацанов.
      В глаза Маська подолгу не смотрит, будто что-то натворила или го-товит каверзу, а натворит чуть позже, и только тогда, когда я сам и все мои друзья уже возрадуются на предмет того, какая она хорошая, ми-ленькая, незатратная и хозяйственная, и как она ухаживает за старич-ком, не спрашивая за это ни копейки.
      Окна, чумазые аж с 65-летия дня Победы, помыла по своей инициа-тиве! Вот это поступок! Я поражен. А за этим что? Маська предлагает товарный обмен, что ли? На столе появились борщи, а в холодильнике, - не как правило, но довольно часто - салаты и жареная картошка.
      Будто я не знаю, каким образом у девочек появляются карманные деньги и деньги на что-нибудь другое, без чего современной девушке не прожить. Это гигиенические средства, бабки на телефонные переговор-чики и на любовные СМС-ки, на вредные, зато сладкие пирожные, и на ещё более убойные энергетические напитки. Если нет папы, то дает оче-редной дядя. Ещё вариант - ходить с шапкой по кругу. Кто-то играет на гитаре, а кто-то женского рода ходит с шапкой и пытается шутить и стыдить прохожих. Иной раз набирается приличная сумма, на которую можно упиться всей музбригаде, да ещё напоить соседей по лавочке и почитателей их непритязательной музыки.
      Ходит Мася мягко, немного притормаживая, и как бы, то ли стараясь подольше держать на виду мужчин свои стройные, лишенные видимых мышц ножки, то ли наоборот - стесняясь их, или то и другое в совокуп-ности. Животный, женский инстинкт. Но, она вообще-то симпатичная, темноглазая, кажется, - позже присмотрюсь внимательней - шустрая в меру, не чурающаяся грязной работы девчонка - она и отделочницей-то была и окна-то красила внутри и снаружи, и на первом этаже, и на пя-том, наполовину свесившись за карниз и без страховки - вот дура-то, а! А, Маська? Было дело? Зачем так рисковать-то?
      А теперь песня такая вспомнилась, щас пропою, как волк под сто-лом: ... - Нет, не пропою... Не помню. А смысл: "какие у неё красивые глаза, - как бриллианты в три карата, талия, как что-то невообразимо тонкое, ноги, по которым если пройтись - достигнешь рая. Вот же где, оказывается исток и апогей любви! Поэт, описавший месторасположе-ние рая - реалист и по-своему прав: по чужим ногам он топает в его рай, он - не романтик, не воздыхатель, а обыкновенный похотник. И вообще певец готов будет кончить у самих дверей, если вдруг окажется заперто, а ещё по дороге в рай натрухает столько же, но только она всё равно недоступна. И тогда он меняет невообразимо сильное, проклятое желание на столь же очаровательное завершение жизни методом само-убийства, или - что чаще и случается - наплюет на волшебные ворота и пойдет искать дверки, что попроще. Вон их сколько - этих дверей, ка-литок, щелей по сторонам: дерни колокольчик, постучись, пни ногой и заходи, милый товарищ! Будь как дома, устраивайся получше.
      От поэзии и песнопения перейдем к музыке. И сиськи у неё - о-го-го, ага-га - в мажоре и миноре одновременно, то есть получается септ, или доминантсептаккорд, и ещё хлеще, который благоразумно и небес-полезно встраивается и в мажор, и в минор. И прекрасно протиснется в райские ворота... У Маськи эти самые о-го-го, ага-га - аккорды броса-ются в глаза и звучат полновесно и многообразно не в пример отдель-ным и слабеньким ноткам-прыщикам большинства сверстниц.
      Ходит она так конфузливо и чуть-чуть наклоняется вперед, будто наклоном прячет и спасает от взглядов выдающуюся не по годам грудь.
      Но Жулька - ее старшая сестра - в соревнованиях по сиськам ее обогнала - об этом я уже, кажется, говорил, да что греха таить, ещё и не раз, пожалуй, упомяну.
      Но, как говорится, у Маськи всё ещё впереди, - а вернее - даже уже есть что впереди - а ещё сколько нарастёт впереди, аж свесится!
      Пиво и вино она пьет, курит тонкие сигареты - если повезет, а не повезет, так обыкновенные и дешевые мужские. И трахается уже. Вер-нее, давно трахается. С четырнадцати. И об этом она мне, поверив в не-порочность моего интереса и гордясь ранней сексуальностью, рассказа-ла. Но без особых подробностей, которые как раз-то и расширяют чита-тельский кругозор. Но, облегчила душу, и на том хорошо.
      Но, надо сказать, Маська трахается выборочно, по любви и боль-шой симпатии, то есть не напропалую, хотя, пожалуй, и хочется на-пропалую при таких-то данных. Этим она похожа на меня и полностью противоположна деморализированной Жульке, исключительно которой посвящена следующая скороговорка: "Еду я по выбоине - из выбоины не выеду я!"
      Про Жульку вы читали в "Живых украшениях интерьера". Это, можно сказать, с моих слов написал 1/2Эктов. Короче, раз моя очеред-ная героиня Маська не трахается со всеми подряд, то, значит, мы смо-жем подружиться. Одной детской болезнью болеем. А ещё она в бли-жайшее время хочет выйти замуж и нарожать кучу детей. Молодец! Правильное желание и верное, социалистически-христианское осозна-ние своей женской доли.
      В нашем городе Угадае она проездом, желает у меня переночевать, ибо больше негде и, тем более, при прощании в последний раз я ее обна-дежил насчет гарантированной ночлежки. А дальше она по ситуации будет двигать в сторону Родины. Родина у неё в Дровянниках. А после того должна устроиться в Кузне на работу. Поработав год и обретя самостоятельность, по осени намерена опять двинуть на Питер. Что де-лать снова в Питере?
      Всё просто: там у неё образовался друг, Фома Прокопьев, а Кольку своего она бросила, или он ее бросил, или они одновременно бросили друг дружку. Потому, что кучковали они в разных тусовках. У молодежи принято: если попадаешь в другую тусовку, то расклад "девочка-мальчик" сразу меняется. Это как в картах: не доиграл одну партию, рассыпал якобы случайно колоду и начинается новая игра. Так и тут.
      Колька полюбил другую, причем в первую же ночь новая подружка излишне увлеченно и шумно делала Кольке минет, а это Маське, есте-ственно, не понравилось. Кому понравится, если твоему другу, не объяс-няя производственной необходимости, в соседней комнате обратным чмоком выкачивают колеса.
      Маська оставила Кольку и следующую ночь провела у новой по-дружки. Подружке под тридцать пять, подружка не лесбиянка, а нор-мальная; и - если вдруг Маська надумает вновь прибыть и бросить якорь в Питере - приглашает пожить у себя некоторое время за просто так, потому, что она добрая и не может оставить ребенка Маську на улице. На улице бродит недавно переименованная родная милиция. Добрее и умнее перекрещённая полиция от того не стала.
      
      ***
      
      Маська - она герой, и этого не скрывает. Наоборот, выпячивает. Как же! Она опередила свою сестру. Жулька - та всю жизнь только мечтает о Питере, собирается каждый год, слюнявит тему с подружками, но, ни разу не двинула даже мизинчиком ноги, не сэкономила ни копейки, чтобы поехать. Она даже путеводителя не купила, она слабо представляет себе - что такое Эрмитаж и чем Эрмитаж отличается от Зимнего дворца. А голодная Маська, ничтоже сумняшеся, взяла и сде-лала это!
      Более того, если в Питер ехали двумя группами, что, разумеется, безопасней, хотя и хлопотней, - мальчиков-то куда девать? мальчики - они дальнобойщикам не нужны - то из Питера домой она ехала автосто-пом одна, и вообще без телефона... А было у неё первоначально три те-лефона и две симки. А если точнее, то было у Маськи три корпуса от телефонов, но все раздолбанные. А тот, что подарил ей я, забрал себе Колька, так как он уверил, что этот телефон Кирьян Егорович дарил на них двоих, а вовсе не персонально Маське, и добавил, что ему, дескать, в Питере телефон нужнее. Схитрил подлец, обещавший жениться, а Маську-невесту-простушку обдурил, как два пальца...
      На самом деле я дарил... вернее, хотел подарить корпус телефона персонально Маське, потому что на Кольку мне наплевать: он не девоч-ка и должен добывать себе еду и средства на существование сам. Теле-фон выглядел как новенький, хотя ему лет пять и он испытан на ударную прочность. Я кидал его изо всех сил, он подпрыгивал на три метра и все равно базлал, как оглашенный: громко, внятно, без перебоев.
      В тот раз я пожурил Маську за две вещи. Во-первых, - напомнил я, - я предлагал телефон тебе, но ты отказалась. Так было дело?
      - Так.
      - Поэтому я думал, что телефон спокойно лежит у меня дома, и я собрался отдать его Любаше...
      Любаша это моя племянница тринадцати лет, потому, что у неё то-же сломался телефон, а у матери нет денег на новый. Мать - преподава-тель английского в институте, сейчас лето и побочной практики у неё нет. В кухне некоторый срач - убираться там особенно не любят - а в холодильнике ветер гуляет. Решил я им помочь телефоном - а он креп-кий, испытанный, нормального девчачьего вида, но мне экстерьер по-фигу - главное, что он был выносливым при моём-то образе жизни - и отслужил службу исправно: за меня стеснялись товарищи, но не я сам. Короче, забираюсь в стол, обыскал все ящики - ну нет телефона, корова слизнула телефон языком!
      - Я так и подумал, что ты передумала и забрала телефон при отъез-де... - сказал я Маське, просверлив ее на честность.
      Маська правильно поняла и насупила лицо пыхтящим ворюгой-ёжиком.
      - А это неправильно, продолжил я, - потому, что это похоже... - я не сказал, что это похоже на воровство, а сказал, что это есть неправильно, то есть нехорошо... - Надо было предупредить, что ты передумала, - так я сказал, - потому что я, получается, обманул людей в ожиданиях. А сам оказался вруном.
      После того, что мне понарассказывала позже Маська, - а Колька стибрил тысячу рублей из накопленной десятки у своей родной бабушки из тех же соображений, что ему тысяча нужнее, - думаю, что забрать телефон подговорил ее Колька. Это тот ещё шкет, хотя симпатичен, улыбчив, кудряв прической, светловолос и лицом похож на сказочного Ваньку из любой русской сказки про потерянную и найденную на коще-евом болоте любовь. Короче, на вид производит впечатление вполне нормального, и только лишь слегка наивного, чистосердечного и взбал-мошного пацанчика.
      Мальчишке примерно столько же лет, как и Маське, или он даже чуть моложе. Точный возраст я забыл, а переспрашивать у Маськи не буду, так как она тут же догадается, что я выпытываю и пишу с неё пси-хологический портрет, замкнется и станет ненатуральной. Вон она спит, укрывшись с головой. А уже утро. Мокрое утро, хотя июль на дворе, и будет ли ещё нормальное лето - никому не известно. Но обещают, хотя бы, во второй половине недели трошки солнца.
      Машины шмыгают, и шум от них пробирается в щель окна.
      Маська намазалась средством от клещей, и теперь клопы ее не едят. Поэтому сегодня она спала у стенки - против обычного, ночью не про-сыпалась, и по стенкам в поисках этих тварей не рыскала.
      Я спал на краю дивана, старательно пытался не смотреть на Мась-ку и не задевать ее ни руками, ни ногами.
      Колька с какого-то бедуина - ещё в Н-ске решил, что я трахнул Маську в один из промежуточных ее заездов. Или просто использовал эту фразу для того, чтобы крепче рассориться с Маськой.
      - Не было этого, Колян. Не было. А ты - просто маленький негодяй, врун и шкет, полностью не оправдавший моих надежд. Ты бросил Маську. Ты не веришь настоящим мужчинам. Ты судишь по себе. Ты дважды провел её - доверчивую и нежную Маську.
      А Трофим сказал прямо, бросай, мол, этого парня. Настоящие и да-же просто обыкновенные мужчины так как он не поступают.
      
      ***
      
      
      ГУГЛ
      
      Попал я всё-таки в Америку. Какой год, говорите? Не знаете? И я не знаю. Сначала прошел опрос: баба их не хотела пускать напрочь - при-ходите завтра и так раз двести... Потом руку велели сунуть в телевизор. И вот я в Америке на поле. Где работа? Дайте работу!
      - Нет работы пока, - сказал Ларс Фострем, улыбаясь, - сначала по-кушай.
      Я покушал. Не хватило. Встал и пошел за добавкой. А там за ка-стрюлями и сковородками наша мексиканская баба. - Мне ветчины не-много.
      Она высыпала горкой, а я, не торопясь, разложил ломтики веером по тарелке - как в ресторане, картошка посередине - и ем, не спеша, по часовой стрелке.
      - Не так, - говорит повариха, отодвинула меня и переложила ломти-ки в стопку.
      - Отчего это? - спросил я, недоумевая, - какая разница?
      - Гугл, - многозначительно сказала баба, - Гугл.
      Не понял я про Гугл. Причем тут Гугл?
       Пришли на работу. Работа неподалеку от столовой. Секвойи высо-той до самого неба. Обстановка похожа на лесоповал. Жалко секвой.
      Лесопилка в стороне отдыхает, не верещит пока, не режет ничего. Гора мотопил под навесом. Огромные машины с захватами, как в вок-зальной игрушке-хваталке, только в сотню раз больше.
      - Отметься тут, - сказал Ларс.
      - Как?
      - Руку приложи на сенсор: растопырь пальцы и вот в этот прямо-угольник суй.
      Я растопырил и приложил. Пикнуло. Высветилась моя фамилия и текущее время. - Ого! - подумал я, - вот это техника.
      В конце работы тоже приложишь, - сказал Ларс.
      - Понял. А когда конец работы и кто мне мою работу объяснит?
      - Обойдется, - сказал Ларс.
      Я ничего не понял. Ларс ушел, а я весь день прождал объясняющего. Никто не пришел. Ни начальник, ни прораб.
      Ближе к вечеру мне надоело тут торчать. Я подошел к сенсору и приложил руку. Пикнуло. Высветилась фамилия, а в графе "спиленные секвойи" - ноль. - Конец работе. Вот так работа - ничего не делать, так, - думаю, - ни хрена не заработаю в этой гребаной Америке.
      Приплелся с отчаяния на ужин. Баба мне борща и ветчины - боль-ше, чем утром. Борщ через край переливается, а под ветчиной целое блюдо и все веером. А веер в два слоя.
      - Молодец, - сказала она, - просто молодец!
      - Почему молодец?
      - Ни одного дерева не спилил - просто молодец! А то тут с прежни-ми русскими намучилась: только приехали и пол-леса за день повалили.
      - Вот те на! А как узнали, что я ни одного дерева не спилил?
      - Гугл, - сказала повариха, - Гугл!
      - А то, что веером можно, это теперь правильно? Что скажет Гугл?
      - Гугл скажет: "Этому ещё добавь".
      - Яичницу будешь?
      - А есть?
      - Для тебя есть.
      И я стал трескать яичницу. А тут заныло под ложечкой и на шестер-ке крыс с попугаем Незнайкой на облучке - а ему под триста лет - под-плыла незабвенная, сказочная Маська. Из одежды на ней только золотая туфелька.
      
      ***
      
      
      ГОРЕ МНЕ, ГОРЕ
      
      Маська в реальной жизни - девочка непосредственная, от молока, кефира, йогурта и даже от сметаны пукает. А когда ей приспичит, то она громко включает музыку и бежит, куда надо в таких случаях. И просит меня не прислушиваться. Поэтому в ее рационе молочных продуктов нет. В Питере ей так хотелось сметанки!
      
      ***
      
      То ли я нажрался после Свиристелки, то ли до того, но мне дважды, по моей же инициативе, пришлось объяснить Маське: какого чёрт а я приспустил с себя ночью трусы и предстал перед бедной, ошарашенной Маськой, поднявшейся среди ночи в туалет попукать - однако, во всей красе интимного натюрморта. Представляю, каким сморщенным был мой Билли, как возмущались и не могли ничего сделать с собой мои яич-ки. Владелец их спал, может быть, даже храпел, а бедненькая его, при-ниженная обнаженная семья мерзла и безумно смотрела кто куда, кто в потолок, а кто не знал, куда себя деть, сгорая от стыда и немощности в передвижении. Яйца - хоть ракетчика, хоть волосатика, хоть писателя, хоть короля Эдуарда, хоть бомжа во сне - если их неожиданно обнажить - одинаково неприличны.
      А мне ночью приснился сон. Обыкновенный эротический сон. Кто был участником - не помню. Но точно - не Маська. Это одна версия. Другая версия - ночью моим яйцам стало жарко и туго. А когда я живу один, и когда мне лень стягивать с себя белье полностью, то я так и де-лаю - раздеваюсь наполовину.
      Бедная, бедная Маська! Что ж ты подумала, несчастная девочка? Что рядом с тобой маньяк, что я ночью, сволочь такая, подлец, дрочил, пся такая, на тебя?
      Что мне делать со своими яйцами? Оторвать, наказать? Как?
      - Прости, Маська, прости.
      Версия три. Необычная. Невероятная: Маська сама решила посмот-реть - как там у меня всё устроено. Маське бы это удалось, так как я приплёлся в глухую ночь ни тятей, ни мамой.
      Короче, лоханулся я крупно. А уже надо было ехать в Свиристел-ку...
      А, значит, это было прямо перед Свиристелкой... а с таким проко-лом - считай, грехом на душе, - ехать как-то неудобно. Будто обгадил-ся и не успел помыться.
      Но Маська будто в рот воды набрала. И раз даже буркнула типа "надоел с извинениями, ничего особенного, сколько же можно извинять-ся".
      Полегчало немного.
      В Свиристелку мы ехали вчетвером, обвешанные физическим гру-зом, а я ещё с дополнительным, аморальным. Последний груз был самым тяжелым.
      Но, будет плакаться: дело сделано. Надо жить дальше.
      Короче, забыв временно о яйцах ракетчика, дело о Свиристелке из-начально складывалось так.
      
      ***
      
      - Кирьян, мне с тобой посоветоваться надо, - сказала сестра, - мо-жешь выйти?
      Я спустился по лесенке с крыльца. Работа у меня в первом этаже. Стою, слушаю.
      Оказывается, ее дети - Любаша и Никитка, а мне они приходятся племянниками - летом должны были непременно пропасть. Лето конча-ется, а у сестры нет ни денег, ни идей как им отдохнуть. Выручай, сло-вом, братишка, пора тебе подумать о воспитании племянников.
      Мои дети - взрослые и самостоятельные. О них думать не надо, а достаточно иногда вспоминать. А племянники эти - малолетки. - С ни-ми, - думаю, - гораздо сложнее.
      На размышление я отвел один день. А собирался я по ежегодной привычке смотаться в какую-нибудь заграницу. Денег бы подкопил, да и съездил бы в какую-нибудь дешёвенькую. Время шло, тут как раз сестра прикарябалась. Мне помочь сестре не жалко, но заграница сначала стала приближаться, а потом полностью спряталась в анусе судьбы.
      - А, может, оно и к лучшему, - думал я в таком направлении, - не надо напрягаться с денежками - где их взять? Издание книжки отложу на сентябрь - опять хорошо, так как надо править грамматику и синтак-сис, а тут весомая причина образовалась. Так всем и скажу. А тут ещё и Маська!
      И я придумал.
      - Мы поедем в Свиристелку, - сказал я сестре при следующей встрече.
      - А что это за зверь?
      - Это наша собственность. Там домики, это бывший пионерский ла-герь, рядом санаторий, в санатории озеро, в озере рыба и плавание. Ес-ли, конечно, с солнцем повезет.
      Но с солнцем не везло, - циклон объял собою Сибирь, антициклон в районе Крыма и когда они померяются силой в бюро неизвестно. Коро-че, согласно закону вредности, а ещё, припомнив голые яйца, нам не должно было везти никогда.
      - Там грибы есть, сказал я вопреки прогнозу, - и шишки, может, бу-дут.
      - В июле-то?
      - В июле не будут, а в августе начнут образовываться.
      Ага - шишки в августе!
      Начинаю припоминать: бродил я с кульками по лесу... а было это вроде бы в конце июля, и набрал за несколько рейсов целый мешок... Или, всё-таки в августе? Дома сварил. А куда их девать - столько? Начал дарить. Раздарил. И себе оставил. Ел целый год.
      Сестра вспомнила свое детство и зажглась романтикой. Согласи-лась со Свиристелкой и с пробным, разведочным заездом туда на три дня с двумя ночевками. На мне была кухня, организация переезда, организация быта, отдыха и провиант.
      Больше всего меня удручала кухня.
      - Я поеду не один, - сказал я сестре, поразмыслив. Идея мне самому понравилась, - будет ещё одна девушка, лишнего не подумай. Она уже взросленькая, самостоятельная, положительная.
      Рассказал вкратце - что к чему.
      - Мне она здорово поможет.
      - Я не против, - согласилась сестра, доверяя мне полностью. Она не знала моих озабоченностей и не видала - слава богу - моих таких же помешанных снов, и не знала Маську с ее - не вполне, думаю, искренней - привязанностью к дорожным приключениям.
      Но я был уверен, что не подведу никого и буду хорошим дяденькой и нянькой. Роль отца и воспитателя в виде такой не особо напряжной ролевой игры мне импонировала - я давно сбросил с себя отцовскую шкуру, пожалуй, даже забыл - что это такое, и я думал теперь проявить себя с лучшей человеческой стороны. Я бы справился и один, но рядом была почти что созревшая в самостоятельности девчушка, с которой хотя бы можно было говорить о взрослых вещах. Кроме того, она была как бы промежуточной стадией взрослости, перемычкой между двумя глубоко разошедшимися в возрасте поколениями, что могло бы помочь в общении и налаживании между всеми доброжелательного, ненатужного, безобязательного контакта.
      Я даже придумал начерно то, чем можно было развлечь детей и при этом не заскучать самому.
      Лично для себя я приобрел роверпад, в надежде, что по вечерам бу-ду читать книжки, ловить - если получится - интернет, и писать краткие заметки о воспитании подростков. Вот же наивный дурак!
      
      ***
      
      - Маська, выручай, - сказал я Маське.
      - А что такое? - Чаще я её выручал, поэтому пришла её пора.
      - Мы с тобой едем в Холмогоры. На разведку, - пошутил я.
      - А что это за Холмогоры. Что за разведка?
      Тогда я все подробненько объяснил про Свиристелку, про сестру и племяшей.
      - Погода, скорей всего, подведёт, но это не страшно - можно каж-дому спать под двумя одеялами. А ещё мы попросим обогреватель.
      - Класс, - сказала Мася, - я не боюсь. Где я только не спала.
      - А где ты только не спала?
      И Маська рассказала в подробностях, как и где она не спала с даль-нобойщиками.
      Дальнобойщики - люди приличные. Они, не в пример владельцам дорогих автомобилей и разбитых калош, не насилуют девушек без их согласия. Есть автостопщицы, которые только тем и занимаются, что сидят на шее у дальнобойщиков и расплачиваются за это своим телом, а есть такие как Маська, которым нужно честно добраться от пункта "А" до пункта "Б" и вопрос отсутствия назойливого секса для них принци-пиален.
      Не спят с девушками дальнобойщики на кроватке-полке, пристро-енной за спинкой сидений.
      Сначала: "Эй, смотри, грузовик!"
      Там: "Эй, эй, уходи, уходи с дороги", - а потом: "Сколотим милли-ардыча!"
      Места там ровно на двоих. Дальнобойщики по ночам ворочаются и думают исключительно о своих, оставленных дома жёнках, а рядом ле-жат недоступные Маськи, отжатые предварительной договорённостью, как надежной границей.
      А разговорчики, разговорчики, что за прелесть! Америка, да и толь-ко!
      - Не наложи в штанишки. Сколько раз об одном и том же. Остано-вите мне там. У тебя месячные? Не планируй большой бизнес в дороге. Мой обожает компьютер. Я с ним не дружу. Мой обращается с компью-тером, как я с девчонками. Я только по согласию. Без намёков. Мы же будто договорились. Сколько раз об одном и том же. Я запоминаю име-на всех, кого подвёз. Папочка далеко на взморье. Поехали, там повеселимся. Как-то раз... Я не такая. Сколько раз об одном и том же. Ваша шлюшка под кого угодно ляжет. Дождёшься, высажу. Есть сви-детель, как я садилась. Кто такой. Известный человек. Убийца? Нет, у него много знакомых... Папа мне никто. Мама всё. Хотя я и не очень. Если что-нибудь случится с дочкой, папе не сдобровать. Время многое лечит. Я не надеюсь. Пока ты жива, у тебя есть надежда стать счастливой. Пока не околела. А здесь очень даже неплохо. Сколько раз об одном и том же!
      А всё равно хорошо. Даже столько раз. Недавалки хороши по-своему. Мне б двадцать годков!
      Как я понимаю бедных дальнобойщиков! И как приятно дальнобой-щикам сознавать, что есть ещё в стране нормальные девчонки, которые трахаются исключительно по любви, или, как минимум, при наличии симпатии, граничащей с возможностью приятного времяпровождения.
      - Спасибо, дальнобойщики!
      Я верю Маське: она была честна передо мной. И даже если и врала про отсутствие всякого секса и притязаний дальнобойщиков на ее тело, то этого не докажешь никак. Да и не нужно это доказывать никому.
      
      ***
      
      В Свиристелке был громадный выбор жилья. Лучше и больше, чем в любой риэлтерской конторе.
      По всему лесу в пределах ограды бывшего пионерлагеря накиданы домики: там и главный корпус со столовой и клубом, там разной вели-чины и приспособленности домики-бараки для пионеров... - ау, пионе-ры, где вы теперь все? - и домики для обслуживающего персонала.
      Хозяйка посоветовала нам бывший домик бывшего директора. Там две комнатки, сообщающиеся через маленькую прихожую, веранда. За средней продольной стеной хозяйственное помещение. Теперь оно пре-вращено в склад рухляди.
      Фазенда бывшего директора бывшего пионерлагеря - наиболее со-хранившееся здание из всех, если только эти сараюшки, морщась и по-смеиваясь, условно можно назвать зданиями.
      Прихожку мы определили как специальное отделение кухни, по-скольку водрузить там плитку не было возможности. Варочное отделе-ние кухни располагалось на трёхногом столике (одна нога умерла ещё в девичестве) в спальне для мужчин.
      Мужская спальня - с проломленным полом. Пол мы залатали дере-вянной доской, стибренной из медпункта. Ключ от медпункта нам выда-ла хозяйка и теперь мы все становились обладателями немереной жилой и развлекательной площади. Где-то мог быть устроен главный штаб, а все остальное казармы для хороших солдат и развалюхи ужасных пира-тов и разбойников.
      Другая комнатка в доме была самой симпатичной - с двумя окошка-ми в разных стенах и наименее разбитой, поэтому мы с Никиткой, как настоящие мужчины, выделили ее девчонкам.
      Мы с Никиткой отвечали за переноску тяжестей, потому тотчас же, как нас облаяла оплешивевшая от безбрачия собака, то есть пёс (а я бы её-его замочил, если бы потребовалось) и после знакомства моих по-путчиков с хозяйкой - Любовью Никифоровной - тезкой Любаши, при-нялись за переноску ржавых, недостающих кроватей из медпункта в наш домик.
      Никита как всегда был силачом, а я был обычным носильщиком. На моей спине помещался один матрас, на Никиткиной - две. Пробовался способ переноски двух матрасов до середины пути. На середине пути один матрас оставлялся на съедение клещам, а после того, как клещи наедались, этот дырявый, полусъеденный предмет доносили до места нашей дислокации и клали на скрипучую, еле дышащую ржу. Под каж-дого человека полагалось по два матраса, а под Никиткин - три, так как его кровать была изогнутой в середине. Лежать в такой покореженной позе не сумел бы никто. Первой этот казус заметила Любаша. Жалея и щадя младшего брата, она доложила это начальнику лагеря - а это был я - и мы с Никиткой со знанием дела выправили положение.
      А девчонки - просто молодцы. Маська с Любашей быстро нашли общий язык. Маська слетала к Любови Никифоровне и принесла недо-стающие кухонные принадлежности. И тут же принялась за приготовле-ние обеда. Мы, несмотря на ранний час - а было всего около две-надцати - уже проголодались.
      И, о, долгожданное счастье Никиткино, и призрачное наше! В при-хожке, насупившись двумя тупыми носами, в углу прихожки, запрятав-шись за скрюченный прошлогодний веник, дожидался Никитки Его Ве-личество Топор Иванович Ржавый.
      
      ***
      
      - Костёр, костёр, мы сейчас будем делать дрова для костра! - закри-чал Никитка, разглядев Ржавого. - Дядя Кирьян, а вы взяли с собой спички?
      - Где тут можно разводить костер? - спросил я у Любови Никифо-ровны.
      - Лучше всего вот тут, на дорожке. Чтобы не было пожара.
      - А дрова есть?
      - Вон там полно веток и разбитые скамейки.
      Сыпал словно с пульверизатора мельчайший дождик. Следователь-но, когда-то скамейки, а теперь дрова, были мокрыми. Зато всё было рядом.
      Маська смотрела на меня словно на Робинзона Крузо. А я и был Ро-бинзоном Крузо, потому, что все мне было в новинку. Я давно не разжи-гал костров с одной спички, я давно не колол дров, я давно не делал и не воспитывал детей, и даже уличный туалет был мне неуютен. Но, что делать - назвался груздем - полезай.
      - Справимся, - сказал я. Ракетчики ещё нигде не пропадали. Кон-чится еда - будем собирать грибы, ягоду, траву.
      - Какую траву? - Это взвыл, не обрадованный таким поворотом судьбы, Никитка. Он, в дополнение ко всем свалившимся бедам, лишен компьютера. В лесу компьютер был бы неуместным предметом.
      И Маська рассмеялась. Она, как опытная девочка, поняла всё по- взрослому.
      Я ответил сразу двоим. Одним махом двоих убивахом: "Не ту, не думайте. Нормальную, съедобную траву будем есть: укроп, крапиву..."
      - Я не хочу крапиву...
      - Будет голодно - будем крапиву есть... - рявкнул я. - Не отдыхать приехали. Придется выживать. Воспитательниц и поваров тут нету.
      - Из крапивы щи вкусные, - сказала Любаша, - я знаю, мне мама го-ворила.
      - Только надо из молодой, - сказала Маська.
      - Сейчас какой месяц? Может, молодой уже нет? - заподозрила не-ладное Любаша.
      - Вот, сестренка твоя правду говорит. - Это я.
       - Будем есть крапиву, если придется, - сурово сказала Маська.
      И мы два дня ели гречневую кашу в банках, разбавляли горячей во-дой китайские полуфабрикаты, гоняли чаи и ждали - когда же настанет очередь крапивы.
      Спасли нас от крапивы дожди и Эсмеральда Свиристельская.
      
      ................................. .................................
      
      2011 г.
      
      
      
      
      ОН СЦУКО БУЙ , А Я ТОЛСТЫЙ КНИГ Љ1
      
      (апокалиптическое и слегка необузданное
      предупреждение для начинающих издаваться)
      
      
      "Фигура его плоская как экономический ящик для человека..."
      
      Куй на циферблате,
      ½Эктов
      
      - у вот, на вид обычный чувак вроде, а на самом деле Отец мой и пожилой Родитель: он большой оригинал и в фас - чистая красава, и голос его тих, но завораживает как жужжание пчелы на но-су...
      Отец зашел в ресторан с рыжим, громоздким, воняющим устрицами, медузами и водорослями, и с круглым - на Черном море подобранным - буем..."
      - Подари. - Так сказал Молодой человек недюжинного роста, не по-думав. Это была его реакция на буй. Он захотел получить буй в пода-рок. Мой честный Папа не согласился. У него были другие планы на буй.
      Ты - Человек - Буй! - сказал тогда Молодой человек, слегка раски-нув мозгами, и изо всех сил хлопнул папу по плечу.
      Он не был Валуевым, потому Папа достойно выдержал.
      Молодой человек слегка обиделся, потому что буй был хорош, и по-тому, что ему не часто отказывали. Но он выкрутился перед товарища-ми, с барского плеча возвеличив Папу.
      С пяток товарищей Молодого человека поддержали своего лидера. Они разрядились, засмеялись, зашушукались и стали щупать человека-буя. Потому что буй Папа отрезал от троса, заплыв далеко в море, а на обратное плавание у него уже не оставалось сил. А он - согласно леген-ды - в любом море всегда плавал с привязанным у пояса ножом... от акул, разумеется, а не так как у Димона-Быстроногого Оленя. (Этот Олень из другой книжки).
      Так буй спас Папу. Так папа элементарно стал героем ночи и чело-веком - Буем. Так буй прославил папу на целый сезон вперед.
      А до того: с помощью своего буя он честно, шутливо и совершенно бесплатно хотел выдать замуж не свою девушку, а просто коллегу.
      - Лариска, - сказал он перед входом в кабак, - не отходи от буя ни на шаг, будто он твой. Сначала парни буду обращать внимание на буй, потому что он яркий, необычной формы, большой и воняет. Потом об-ратят внимание на тебя, потому что не каждый день в кабак заходят дев-чонки с буем. А там действуй по обстановке. Я тебя сегодня выдам за-муж!
      Они сидели, потягивали пивко и ситро, наширявшись алкоголем, вышли танцевать.
       Люди смотрели на них. Подтянулись люди другого сектора, танце-вали сами. Поглядывали на Папу с девушкой Лариской и похлопывали в ладоши по завершении очередного танца. Они подтягивались до танце-вального уровня одаренных владельцев буя, если с позволения сказать, можно было так назвать человеческое неистовство с "буйным" задира-нием ног, мексиканской чечеткой, испанскими откидываниями и безба-шенным хип-хоп верчением частями тел.
      Девушку выдать замуж в этот раз не удалось, не смотря на все ука-занные псевдотанцы и эпизодические подкидывания легкой девушки к потолку "на бис".
      Потому, что все догадались: буй не был ее собственностью. Это бы-ло недоработанной подставой. Бис оказался просто бисом и хорошим танцевальным па. Но не более.
      Фраза о том, что он теперь человек - буй, теоретически Папе понра-вилась. И он подумал было использовать новую кликуху в целях буду-щего пиара недавно выпущенной книги.
      Молодой человек был слегка похож на благородного Робин Гуда, а по интонации - и со слов моего Папы - на начинающего банковского грабителя, навизаженого до степени интеллектуального мачо. Он был сыном своего папы в законе, ни разу не отсидевшего положенного срока. Его папа был скользким и боевым депутатом от ЛДПР.
      Наш необыкновенный и добрый Папа встречался с такими "иными" папами, и потому не удивился настойчивой просьбе этого другого сына. Надеюсь, это не так. Но молодой человек - вор он, или не вор, попал в историю, не осознавая своей значимости в науке определения персона-жей для мирового значения клейм. Буй нашел своего героя. И тем длин-ный молодой человек заслужил прощение для себя и для ни разу не от-сидевшего своего папы с маленькой буквы.
      Наш Папа с большой буквы сто крат лучше. Он зачал нас, и родил нас, но, по-видимому не подумав, не осознав заразности всего этого ме-роприятия. Роды были трудными, но мы проскочили все, что требова-лось по технологии, и выскочили в мир. Голыми и пахнущими краской. А Папа, форменно, от краски заболел, от нашего вида впал в прострацию, - а мы не идеальны, а просто прекрасны как любая живая, пищащая звуками и писающая жидкостями тварь, сотворенная от личного горяче-го семени. И, как безмолвный бионический кристалл, - он отпочковал нас от себя, полюбил нас как не худших своих, плоть от плоти детей, копий.
      И подсел он - согласно логии - на типографское размножительство нам подобных.
      Мы теперь - плотское, бумажное воплощение мыслей нашего Отца. Наши косточки, и ребрышки наши содержат удивительную по генетике фантастическую информацию, а также больную и здоровую энергию, как зло...чий корень женьшеня, который нельзя лопать без меры и без осознания содержащегося в нем микроскопного яда.
      Но, если по честности, то это ещё пока капля от того вкуснейшего, испробованного единицами острого пойла и того верхового, вспененно-го навара, что содержится и кипит в кастрюле воспалённого Папиного мозга. Это не требует доказательств. Это элементарная химия жизни. Это плоды твоего выверенного, но не проверенного читателями опыта. Друзья Папы поймут, недруги Папы чертыхнутся.
      На финишном отрезке жизни Папа - если ему позволит система, а она точно - теперешняя булькнет, вскипятнет, запомнит, но до сигнала промолчит, - собирается всю смесь доварить, добавить недостающих по его мнению связующих и прессующих в одно целое ингредиентов, а по-том накормить всем этим полученным счастье-злом всех читающих представителей человеческого мира. Про революцию тут ни слова. К чему тут вопросы? Возраст папы и его время обязывает варить не колю-чие умертвляющие зелья, а волшебные, пусть и не сладкие, снадобья.
      Папа - не взрыватель, он нормальное человеческое существо, нелю-бящее кандал, как и все, мечтающий - как и большинство - полезть на тот свет через постель, с присутствием минимума плачущих родствен-ников и друзей, или, как неплохой вариант, - исчезнуть в неизвестности, но с максимумом государственных затрат, тут же потраченных на скульптурный памятник во дворе.
      Ещё варианты: уползти на вершину шорской Нараямы и подумать там - свысока - о смысле жизни и силе слова, сидя среди скелетов таких же фантазеров. Дальше: дорогие Антарктида, Арктика, Ацтекская земля, Канарская землица. Из дешевых: Гоашки, Ленка, Ангарка, Вонюшка-река: - дайте чуток денег и он улетит по адресам. Не давайте денег, и он упрется без рюкзака в тайгу, как угадаев Волков. Жаль этого Волкова: у него в цивилизации осталась жена.
      Папа может познакомиться с Йети. Пусть поболтает с Йети и напи-шет за Йети слезное письмо человечеству.
      Но пока не нашли даже какашек, ни даже навоза от пресловутого сибирского Йети.
      Нашли только Понты. Но и это неплохо для Угадая. Понты губерна-тора отвлекают от Угадая, в котором куча реально безпонтовых про-блем.
      Не будет денег на апофеоз - Папа умрет даром. Так оно и будет ско-рее всего: бесплатный для государства вариант похорон малоизвест-ного (в будущем, слава богу) человека. А пока Папа купается в создан-ной им самим в собственном мозгу призрачной, наивной, местечковой, тонкой как оболочка мыльного пузыря, но славе, славе, славе.
      По мнению Папы, извиняюсь за обороты, - сущего дьявола в полу-приличном обличье, люди эти, кажется, уже закисли от интеллектуаль-ной скуки, от малополезного ожидания случая, от заученной ходьбы в массовые книгоглотательные столовые Макдональдсы и в такие же за-сушенные, с мертвым заморским японосуши и хихикающими фугами на рулеточном подносе, ядри их за денежную чёртову выдумку!
      Словом, Папино, форто - пиано - проверенное антисвященными мощами варево, должно было и есть: как взбодряющее лекарство выле-чить все ближайшее человечество от логической, ужасной последствия-ми преснятины и, как естественное предложение - взамен непонятого любвеобильного кришнаитства с тройным заворотом ног вокруг головы, избавить их от заведенного как часы современно-массового предприя-тия по воспроизведению тихого, необъявленного семейного размноже-ния и попустительски-наблюдательной любви... К власти что ли? К себе самим? О чем это, Папа? За что такая любовь-нелюбовь? Помал-кивание. Это дурной пилотаж. Это необученное авиаторство. Это то, что есть. Таких тысячи и миллионы - осторожных, наблюдающих зрителей, невооруженных знаниями, авторучками и клавиатурой для записи того, что на виду у всех и у них самих в особенности.
      Он задался целью предостеречь землян от неосознанной любви между полами, торчащими в библиотечных полках и в натуральной жиз-ни, которая в Папином оскопленном представлении и ближе к концу всегда кончается одинаково.
      Вместо живых детей Папа, словно самоопыляющееся на старости существо, пристроился спешно рождать книжки. Вот же графоман нашелся! Как бы ему не прослыть и не остаться навсегда в этом неува-жительном, почти позорном звании. Графоман? Как бы не так! Он ЛЕ-НИВЫй графоман. Значит, не графоман, не словоблуд, а трудяга за станком, блудяга на кухне. Под шкворчание сковородки, под настроение он оттачивает ситуации, сюжеты, рисует маски выдуманных героев, гримирует естественные лица, кидается абстрактными словами, превра-щая их в полуживые, но смешные как бисер, натянутые на смысл фразы.
      
      ***
      
      Папка должен нас забрать и раздать по приютам (двоих уже увез), но трое до сих пор валяются в роддоме.
      Мы уже не в коечках. Мы трепыхаемся сознательно. Нам бы ещё ру-чек и ножек! Нас, как взрослых, уже попихивают туда-сюда, но не по отдельности как взрослых, а как розовощеких малышей - всех вместе. Одной пачкой.
      Мы помаленьку начинаем говорить и даже рассуждать.
      Рассуждаем: "Маловато ему детишков - нас всего пятеро близне-цов, дорогих. VIP- дорогих крепышей как на подбор. Но, - думаем, - для начала сойдет. Папка покамест крепок, не выбросил лыж, и сможет, и должен родить ещё. Пусть даже новые родственнички будут абсолют-но дешевыми, дробленными на тома, подтомики, мелкие пазлики-запчасти, и не будут на нас похожими".
      Спрашивают его великовозрастные друзья: "Когда, когда осталь-ных чад привезешь?" И пьют, прощая Папу, в нашу неприбывшую честь пиво, а папа по приезду выжрал крепкий напиток "Немировка перцовая". Он, бедный, кряхтел, обворачивался шарфиком, и все равно заболел горлышком...
      - От бутылки, - утверждает одна книжная и дорогая смолоду сест-рёнка. - Холодной была.
      - Им бы лишь бы пить, - подозреваем мы все (супердорогие) вместе.
      Не везут нас по домам. И не засунули нас в бандерольки, и не дошли ещё роддомовские служащие до почтового отделения. Ждем. Что оста-ется делать!
      Застряло здесь трое из нас; застряли и наши одежки: мой тулупчик и остальные пальтишки моих братьев и сестер в городе-герое Москве.
      Сочинский братец - ему повезло - он уехал. И не повезло: он уехал почти голым. В одном переплете и в пластиковом мешке. Но это не груз Љ200 чё-то. Он - живой... Он приоденется там. Собственно, в Сочах тепло. Братик может прожить и так.
      Но шубейки заказаны для всех. Ждем, ждем, будем ждать. О сочин-ском двуимвирате позабочусь я сам. Напомню Папке. Я боек, буду все-гда на виду и буду заботиться о Папке. Теперь он зависит от нас больше, чем мы от него.
      А пока я - малень... Блин и чёрт! Я - большой и толстый "КНИГ".
      Теперь я - КНИГ.
      Кениг!
      Король и император.
      Я - гордый НОМЕР ОДИН.
      И я, толстый, гордый КНИГ Љ1, валяюсь в общей - обидной до слёз - стопке!
      Меня прижали родные сестрички.
      Но Я уверен, что я первый.
      Я уверен, что я мальчик, а не девочка.
      Я убеждён, что именно Я - КНИГ Љ1, кёниг, прынц достойнейший, - я достанусь Папке. Не путать с картонной папкой для бумаг.
      А остальные Книги, Книженции, Копии, Номера 2,3,4,5, а затем и переизданные, и дополненные двоюродные родственнички под номера-ми до Тысячи и после - пусть даже они будут лучше нас, дополненнее и лучше упакованней, снабженные улучшенными версиями синтаксисов, разлетятся по углам как оперившиеся птенцы, взявшие с нас - первых, пример.
      Они начнут свои собственные жизни: а в них мучения, прозябания, может, слава, а скорее - пенсия и уверенно стандартный почёт в част-ной библиотечке.
      Но мы, в противоположность отцу, бессмертны.
      Хоть и забываемы.
      Нас будут вспоминать хоть иногда.
      А, может быть, и чаще, чем мы сами о себе предполагаем.
      А, вспоминая нас, будут вспоминать Отца.
      Он добился своего и теперь может собирать чемоданы, не торопясь и не особенно заботясь о цели последнего путешествия.
      Сверху на мне две сестры, две моих копии. Или Я их копия?
      Кто выскочил первым - официально неизвестно.
      Мы даже не пронумерованы.
      Но я уверен: это буду и есть я.
      Я, Я, Я !!!
      Я - его сын, я - КНИГ Љ1 !!!
      Красная цифра пять есть внутри каждого из нас. Она крупная - в сороковом или даже шестидесятом кегле.
      Теперь, пронумерованные, мы не растеряемся.
      Мы соперничаем и препираемся - кто первее.
      Сестёр переспорить трудно: они как-то скорешились и давят. А бра-тья-то уехали! Сестрички говорят, что во мне есть брак - просвет, по-лоска белого на цветном шмуцтитуле. Или то был форзац?
      Но это и есть мое отличие и доказательство: я продирался к свету первым.
      По крайней мере - был первым в переплёте.
      А это уже что-то.
      Я достанусь Папке.
      Я не даю перелатать мой опознавательный, исключительной слу-чайности брак.
      Я хочу отличаться!
      Блин, меня трогают, щупают, раздевают.
      - Ах, кажется я лишаюсь отличия!
      Зажали в тиски: - Лишился.
      - Чёрт! Насилие! Никому не скажу ни слова.
      Сестры-близняшки, кажется, в это время крепко спали.
      За нами за всеми будут гоняться, хоть мы не в бриллиантах. и мы не снабжены сапфирами. Мы и не просили камушков, посчитав дырки в кармане. Мы даже не VIP- персоны, мы - обычные подарочные штучки. Но, дорогие, блин, штучки. Непомерно дорогие. Так решил Папа, так посчитали смету с учетом настриженного посредниками, и бог им всем судья. Спасибо посредникам за надежный адрес профессионалов.
      Мы - первые! За нас будут поначалу давать двойную, тройную, а после - удесятеренную сумму.
      И если даже мы кончим на пыльной полке, или попадем в пожар и прилично обгорим... то...
      И даже если незнакомые бомжи будут подкладывать нас - черных, угловатых, обожженых пламенем - под голову вместо подушки, - пере-живем и это: бомжи будут передавать нас по наследству.
      А эти фразы будут подчеркнуты ими красным карандашом, обслю-нявленным их голодными ртами.
      Они будут дышать на эту страницу и крушить друг друга, борясь за обладание нами.
      Лучшей подушки в бомжовом мире нет! А она под размер проме-жутка между головой и щебнем теплотрассы. А это мир! Пусть даже это будет миром и городом нового папаши Вихляя.
      Скоро мы должны расстаться, но пока живем вместе, переговарива-емся и переругиваемся иной раз. Оцениваем прессу, эсмэски, подслуши-ваем телефонные разговоры... и во всем этом чуем заботу и тревогу От-ца.
      И после всех передряг, денежных займов, долговых ям и судебных неясностей он ещё жив?
      - Молодец, Папка! Мы непременно и разом приедем на твои похо-роны!
      - Держись, держи порох сухим, до полного успокоения твоего оста-лось чуть-чуть.
      Жена ("разведенка", но классная, лучшая женщина в мире, просто женщина; папа обнимает ее на прощание, ощущая в руке... только би-лет на самолет и триста рублей на такси... а она отодвигается, не пони-мая, отвергая подтекст, чтобы чего лишнего самой не углядеть, чтобы не учуял и не увидел неладного молодой таксист...) через силу:
      - Двигайся, не поддавайся соблазнам, строчи буквами, хрен с тобой, неверным, бросившим семью и детей... пока твои пальцы не скрючила судорога. Хоть это мне и не нравится. Лучше бы озаботился живыми чадами.
      Папка:
      - Только об этом и думаю. Пытался совместить.
      Безрезультатно. Думать и регулировать нужно было раньше.
      Вдали убегающий паровоз.
      
      ***
      
      КНИГ Љ1:
      - Большого мальчишника по поводу нашего рождения ещё не было.
      Все: "Сибирь ждет вашего приезда".
      Спрашивают там Папку общего нашего - Отче нашего:
      - Мальчик-то был? Видел его? За дурачков держишь...
      И посмеиваются, знают, что не за дурачков, но что вариант этот вполне жизнеспособный. Вот и издеваются дружески.
      Понимаю их.
      Но мальчик-то был, вот он Я.
      Отец держал меня в руках, перелистывал, прижимал к груди, охал и ахал, обнимая главного переплетчика. Переплетчик Гена - он совсем не крокодил, он живой и настоящий, с высшим образованием. У него золо-тые руки. У него есть девочки-помощницы, но он им не доверил. Он, как повивальная бабка, полюбил всех нас, и потому - неотделанными до образца книгопечатания - не торопился отдавать родителям.
      Папа проделал все операции с любованием... и оставил нас в Москве. Но двух братцев - честь ему и хвала - забрал. И тут же задарил, или по другому: отдал в хорошие руки. Один из нас летел на самолете в Сочи. Там тепло, несмотря на октябрь. В октябре у Папки день рождения. Совпало со свадьбой сына. Папка и там умудрился попортить всем настроение. Перестарался в заполнении пауз и наговорил лишка о сложностях брака.
      Проехали. Нашим братьям и сестрицам можно позвонить и удосто-вериться: - что с остальными и как...
      
      ***
      
      ...Наш Брат под номером два достался некой художнице. Она хо-рошая московская художница... у неё каждый день - пиар. И приемный сын ее - теперь тоже часть ее и Папкиного пиара. Такой зверский и дол-гий ход придумал Отец. Не каждой художнице дарят одну книжку из пяти. Так решил Папа. Простим Папу. Решил и решил. Но Братцу лучше не звонить: так он и даст теперь ее и свой телефон! Телефон у них теперь общий с приемной матерью.
      Эти людишки, ох уж, эти людишки! Друзья Папы тут же начнут му-чить и донимать мамку-художницу: поначалу звонками, потом начнут предлагать любовь по переписке, потом поедут с оказией в Москву, там начнут приставать к ней и наступать на плоть. - Назовите фамилию! - кричат. - Хотим удостовериться - все де в порядке! Ага, так и повери-ли...
      Все там в порядке... и хрен всем фамилию. Она и так под прицелом москвичей. Баннеры ее на улицах с фотографией и...!
      - Нет, не давай телефонов никому!
      И не дал братец. И Отец, кажется, не дал. Друзья не звонят и не про-сят номерок: верят, значит, ещё. Но спрашивают: - Кто такая? Отчего так? Уж не любовь ли там?
      Время идет. Насморк продолжается. Слезы по три рубля за экзем-пляр. Платочков нет. В актуале история книжиц и их перемещений: где, что, как? Детдом? Иностранщина? Там обижают детишек. Переводили? Нет, не переводили. Непереводимая вообще вся ½ -я полиевктовская семейка. Русский, чисто русский, непереводимые словосочетания, изыс-канный мат, для заграницы не годится никак.
      - Дык, почему застряло?
      Но никто этого не знает. У Папы и у переплетчика - удивительного и положительного некрокодила Гены, вообще ТАМ, однако, есть или нерукотворный расчет, или какая-то другая версия тайны.
      Папе говорят некие. Фамилия их: ТРЕТЬИ ЛИЦА. Имена продюссе-ров: ДРУГИЕ ДРУЗЬЯ: "Этот твой совершенный плод, бл...дь, блиста-ющий миллионом сочетаний букв, должен в конце концов стать мульти-медийным! Мы посодействуем. Станет бриллиантом".
      Вот так тебе и на! Мультимедийным! Бриллиантом. Папа удивлен чрезвычайно: - С чем её - мультимедию эту - едят? - Но подсел.
      - К микрофону что ли стать? Похоже на виселицу.
      - Под камеру? Похоже на виселицу.
      А заслужил ли микрофон такой чести? А камера? В сочетании - двойная виселица. Вместе похоже на крест судьбы и решетку. + и #. Решетка и несколько других матершинных знаков телефона определяют остаток счета.
      Есь картинки. Пригодится для Селифания. Дорисуем недостающие. Книжку выставим с галереей и запустим музыку и песни Папы. Нештяк! Класс!
      Журналисты столпились с той стороны решетки. И вот-вот подой-дет телевидение.
      А сам Папка (попка, попугай, горлопан) заслужил ли право стать под микрофон? Если по ту сторону решетки допустили телевидение с журналистами, то Папа, так и быть, в прямом эфире и через стеснитель-ную силу скажет пару слов. А пока он думает - заслужил ли он такой демократической чести от представителей толпы? Среди тех есть пред-ставители власти?
      Обалдеть: никто не знает, но журналисты, взяв в кассе денег, прут куда-то и ждут где-то. Они пока не знают адреса героя и места пивной презентации. И не знают - герой ли он, или убивец нравственности. Личного микрофона Папа не заслужил. Номер мобильника - тайна двух океанов. В Книжках - детках своих: грязь, искажение истории, порно, любви нет, она между строк и странная какая-то. Это явно не любовный роман, а перенаселенный чудовищами остров.
      В ней хлебают вчерашний третичный соус, демократии пи...дец, все грохаются, грызутся между собой, пьют, подсматривают в туалете и воруют мелочь. Это не детектив. Не заслужил, точно. Жанр? Неизвестен. Язык? Разный. Похожесть? Никакой. Прототипы? Только в намеках. Папа писал сам, не заморачивался, а прототипы стояли в очереди на запись.
      Время покажет. Оно рассудит.
      
      ***
      
      Амбиции движут не только миром, но и отдельными, умными, но несообразными, отпустившими демократические вожжи псевдоважными людьми бывшей когда-то огромной страны. Китч в стране, китч в голове Папы.
      Выпрямимся!
      
      ***
      
      Папа страдает и, вдруг, и наконец: SMS!
      В ней: "О, великая радость посетила нас, извини, -те, задержали, пе-репечатывали растры для футляра, переделывали для него макет. Тебе - Вам должно понравиться".
      Папа в трансе. Но звонит с тех букв Порфирию Сергеевичу Биму-Нетотову. Он единственный главный и постоянный читатель не в пример всем эпизодическим: "Все готово!" И Бим успокаивается на время.
      Бим-Нетотов запоздало: "Ура. А почта? На почту ушло?"
      Но Папа не знает. Он опять отключает телефон и не торопится на работу. Страдает. Работа не должна страдать. Работа не стыкуется с побочным творчеством. Гнобление творчества. Запись в формуляре посещений. А не поубавить ли великому человеку зарплаты? Обычная история. Увольняться пока рано. Надо отработать долги. Надо добыть средства на презентацию. Опять на колени! Пиво, опять пиво. Жанр обязывает. Обычная история. Обычная история...
      И увиливает от продолжения разговора.
      Он уже думает о другом:
      - Несогласованный футляр, оба-на! Чёрте чего можно ждать от это-го "тебе должно понравится". Попахивает гнилым котом в мешке: и так были некоторые отклонения от задуманного и вместо ста процентов ка-чества дали девяносто пять. Это много, но хотелось бы всех ста!
      - Так не бывает "сто", - говорят ему. Ты не издатель, а заказчик. Ты плохо знаешь технологию, а по-хорошему работать надо было вместе. Тогда результат был бы впечатлительней и действия были бы согласо-ванными. Хочешь революции в книгопечатании?
      - Нет. Не готов. - И папа соглашается. Он догадывается о цене ре-волюций: - Москва так далека!
      На футляр им (Папой) было наложено желание: "всё по единому замыслу".
      И макет футляра с собственноручным растром он делал сам.
      Он, как при хорошем старте и двух голов в начале матча, не хотел снимать изначального накала.
      Ему почудилось вдруг - после этой, в общем-то технологической СМС-ки, что пришлют сине-фиолетовый футляр, полудорогую-полудешевую одежду для которого взяли из-под рук, из того вороха недоиспользованной бумаги, или жухлой ткани, или того типового, что была в наличии рядом (прости Геннадий - Папа тебя просто обожеств-ляет, но боится импровизаций) - всё в обрезках (в надежде, что все будет ровно наоборот - кожа, тиснение, взамен упущенных 999-каратных обрезов, и от любви к совместному детенышу) - и в которую одевают восемьдесят официализированных русских книжек из ста.
      Типа Швейцарской энциклопедии "Кто есть кто".
      Этого Папе не хочется. В энциклопедию он и так попадает. За китч, за море китча.
      Он озабочен.
      Он не хочет повторения.
      Его книжка не должна стоять в официально избитом ряду - в фор-менной синей спецовке, как работники милиции, метро, рабочие ЖЭКа, подметальщики улиц.
      Ему нужна ЕГО фактура! Все так просто. Он хочет, кажется, слиш-ком многого за свои "занятые" у коллеги денюжки.
      Фактура его такая (она дурацкая, но его): плохо опознаваемые, но с большим намеком изображение в бронзовом цвете, объемное с тенями - все как полагается бронзовому литью на саркофагах: кости, ребра, чере-па. Все это предполагалось слить в единый узор, и, хоть и непонятно - что этим хотел сказать Папа-автор: но - утверждаю - он далеко не похоронщик, не извращенец, не поднимальщик слоновьих Фуй-Шуев, и не душегуб. Он попросту дизайнер душ и настроения. Так ему показа-лось, что этак будет к месту.
      Папа вовсе не хотел навести ТУМАНА. Он искренне считал так... что туман... ядовитый, завлекающий туман это его внешяя форма твор-чества.
      Речь идет всего-то-навсего о каких-то "чокнутых русских", и кости тут при живых чокнутых русских вообще неуместны... надо скомо-рохов, шутов, козлов с барабанами, ситчику побольше и крашеных щек. Ура! Художественное пособие для начинающих печатающих, кажется, непроизвольно состоялось. Больше внимания к печатной продукции - и вы в лузе... или в луже?
      Все кости наш Папа превратил в металл (хотел, по крайней мере), в видимость чеканки или литья с последующей ручной подработкой.
      От того они стали походить на верхнюю крышку саркофага изощ-ренного в красотах и роскоши, галантного при жизни императора.
      Вот напустил-то фигни Папаня!
      Думал он, видимо, и примерно так: - Заинтригую, не напугаю, при-ближусь к тексту, слегка шокирую. - Это ему, странному человеку, от-чего-то важно.
      Ещё ему казалось... это про дизайн... И про смысл и вообще... А там рядом, знакомая "Маленькая Боже, зачем такие потроха: цитирую из книги отзывов: "Каждому захочется... хотя бы папа... смотреть книжку про подземные страсти, про покойников и ведьм... Ни одной ведьмы. И что... открыли, посмотрели между строк... а что, книжка-то на самом деле веселенькая... и хоть там перемешаны Кафка с Советским Союзом, - разве такое возможно!? Приправлено кем-то и через силу Пелевиным - бог мой, зачем такой знакомый крем... и сверху помазано любовью, сексом - ну да, тут неплохой и развеселенький крем... В об-щем-то в этой чудовищной смеси... а вдруг тут есть потайной смысл, есть загадки, которые хочется разгадать..."
       Но если тебя не покидает чувство неудовлетворения, то шлепай - расстроенный - в кофейню. Там Махонькая Щелочка и другие. Там сле-зы, целования, воспоминания. Новый круг недавно забытого... А хоте-лось, чтобы все стало по новому... Чтобы Щелочка... стала бы она, наконец, взрослой и чистой, прекрасной как ее прическа... не спала бы с алкашами, нажравшись сама... обновилась бы ... и было бы разом забыто прошлое. Чтобы исчезла эта глупость и заменилась на... красоту... просто на красоту... Она так хороша... она просто была бы хороша без троеточий. Но... но... и опять "раз два три".
      
      ***
      
      Я, Книг Љ1, молодой король книг - пусть позавидуют поющие бол-гары - стою на полке в этой дурацкой кофейне: Папа меня о том не пре-дупреждал. Я бы сбежал по дороге.
      Это судьба:
      - Папа, ты что ли гад, или тебя подставили? Тогда бы я тебя про-стил и выдержал эту муку. Папа меня определил на полку музея имени себя. Я расстроен, а я - КНИГ Љ1! Я должен шагать в толпе! И слиться с ней.
      - Ой, ой, ой.
      Я стою на этой грёбаной обещанной Папой (ты, папа, теперь бу-дешь с маленькой буквы!)... на полке, папа. А не в народе! И чтоб ты, папа... (я обещал с маленькой), чтоб ты, папундель, поперхнулся и за-брал назад свои обещания! Никто меня не берет за текст, а берут за толщину, ощупывают корешок и дёргают тесемку. И спрашивают так : "Что, бл..., за произведение? А что, наш что ли чувак? Вот так взял и наваял! Сколько кэ гэ? А сколько стоит? Вот так ни...уя!"
      Папа, они взвешивают меня на вес, перелистывают страницы и ста-вят обратно: "Ну, е моё, столько нацарапать! А картинки где?
      - Нет картинок, а то бы стоило...
      И называют суммы с роем нулей.
      - И за сколько времени это...? И что, неужто за это деньги дают? А мы бы сами... И вспоминают какую-то картину, которую они бы... если бы им кисти и краски... то за полчаса... ля-ля-ля.
      Что-то слишком знакомая история. Кажется ситуация эта уже есть во мне. Я весь в своего Папу! Я постарел и повторяюсь.
      - Сбегу! Прости, папа (меньшего размера буквы уже не бывают), не могу я вот так! Сбегу или повешусь!
      Глупый, глупый ребенок Љ1!
      
      P.S:
      Папа как в воду глядел и не предусмотрел у Книги Љ1 обыкновен-ной шеи, вокруг которой так хорошо запутывается петля.
      
      ------------ноябрь 2011------------
      
      
      
      СУХИЕ ЦВЕТЫ
      
      Ждёшь сверхурочных? Аэробной нагрузки? Хочешь нормальной жизни?
      
       Зоенька будто только и ждала, что Кирьян Егорович вот-вот закончит роман с красоткой и матерью Олесей и опубликует в га-зетках сердечную вакансию.
      Сердце конченного эгоиста эпизодически посещает добота. Эпизод голодного котёнка. Этого не хочу, подожду сметаны. Голод не тётка. Едим вонь, какаем камнями. Загребать не будем. Насрём на подушку. Рыгнём, ласкаясь. Клопы по-барачному. Барак выпал из люльки и пошёл в универ.
      
      ТРЕСНУВШИЕ СЕМЬИ И РАЗБИТЫЕ СЕРДЦА
      Разбитое сердце как любой тонкий инструмент алчет сначала жало-сти: взгляд, досада, реакция добить вдрызг, первая струна, дзынь, хрип, воспоминание. Отложили. Подход два: может не так уж кончено. При-стальное внимание. Потрогали, ощупали, можно склеить.
      Понеслись куда-то, посмотрели, оценили, договорились, оставили, вам не срочно? Нет. Приходите в понедельник: так быстро не лечится. Пришли, забрали, отслюнявили. И снова можно играть: трещина заруб-цована клеем, новый полутон с хрипотцой, Евгений Онегин с Тальковым. Голос от ангины на память. Всё! Можно употреблять.
      И тут случилась оказия.
      
      ***
      
      Любовь вплыла в туманную и забытую богом, заросшую поникши-ми и грустно-белыми лилиями заводь 1/2Туземского на маленьком розо-во - голубом семейном паруснике, резво и будто беззаботно скользящим по волнам судьбы. С палубы его, не соответствуя романтическому образу, струились звуки расстроенного минихора с таким же неумёхой оркестром.
      В хоре солировала миловидная пассажирка. Кукольная песенка её грустна, с легко угадываемой напускной беззаботностью. Жестикуляция артистки - прямо противоположна, раскрепощена всегда, откровенна, разудалая иногда, эротическая по настроению. Деланное наполовину. Первая - реализм жизни. Вторая - абстракция хотенья.
      Гротеск вскинутых рук. Верчение платьица, кульбиты кистей. Изло-манные пальчики изображают безукоризненную индийскую любовь во всех ее фантастических ипостасях. Крашеные модно ноготки - мани-кюрчик утра. Тело нервно извивается. Пёстрая змейка. Дымоходов нет. Доход на двоих. Минимализм. СССР продолжается. Хрущёв свергнут. Ракеты свезли. Брежнев почил. Горбачёв исчез. Путин - лётчик. Рыжий лютует на виду. Березовский вскарабкался - не знает как сползти. Труд-ное скольжение всей страны. Товарищ депутат гусее некуда. Бандитизм создаёт партию Деловой Фронт. Фартовые остались. Новая формация, следующая конфигурация страны. Лёд счастливой семейки на фоне группового оплодотворения на стороне. Забрались на Гоголя и сфотка-лись. Склад, маскарад, швейный цех. Бери эту шляпку. Не хочу. Мне с перьями. Таково искусство. Меня зовут капиталистический Оргазм, здрасьте!
      Оркестр представлял. Таки симпатичный мужчина средних лет ка-зался. Приличный муж на вид имелся ввиду того. Приличная подружка будто рыжая не жена. Егорович бы не обратил.
      Обаятельная не значит счастливая. Не замечать явного принято. Узнает последней. Сама и сознается. Плевать! Продолжаем дружить, будто не видя. Формула проста: посвистывать и наигрывать. В оркестре множество. Музыка одна. И так каждый день. Сын мал и не разбирается.
      В оконцовках весёлых куплетов артистки интригующе диссониро-вал амурный, но совершенно иной, отдаляющийся от первого в совер-шенно противоположную сторону, мотив.
      Мужчина в передышках между семейными концертами оживленно вертит штурвалами. Два корабля. Прыг-прыг с одного на другой. Неуве-ренный капитан. Штурман-сорванец: авось прокатит!
      Концерт их - контрактная обязанность. Нас не обмануть. Наивные уши. Слышат искристое, не замечая диссонансов. Глядят на сцену, не видя двойную жизнь артколлектива.
      Концертный зал, то бишь берег, наполнен людьми, которые...
      Однако будет недорассказано - кем именно он был наполнен, ибо хор неожиданно и враз рассыпался. И публике, как ни крути, пришлось разойтись, не дослушав игры, почёсывая затылки. Вернут билеты? Нет, у нас не принято.
      
      А по времени произошло это именно в тот момент, когда маленький концертный кораблик торкнулся в клейкий, как мягкая глина, на вид совершенно природный пирс. Заехавши слишком глубоко, он растолкал грунт вокруг носа, распределил его вдоль бортов, и крепко застрял. На берегу в песок воткнута палка с табличкой. "Остров капитана Блуда". Стоп, приехали.
      Это случилось так естественно и проворно, как будто бы капитан Блуд ждал только лета, будто бы он знал всё заранее и приготовил ка-верзную ловушку: поломал все конкурентные пристани в округе, забро-нировал собственный причал заманного вида, выставил по периметру арочную венецианскую перголку, увил её виноградным ползуном, разве-сил искусственные грозди, для усиления притяжения намазал стойки клубничным вареньем, а причал - липучей мятной субстанцией. И напустил туда дурман-дыма. Ловушка для молодой женщины и пугалка для её безответственного мужа были готовы.
      
      ПОЭЗИИ ПОНАТЫКАТЬ
      
      На посланную в никуда зазывную телеграмму-вопль Кирьяна Егоровича, получен им был такой же абстрактный, хоть и предваритель-ный, но абсолютно совпадающий по тональности ответ.
      Воистину, новые наши замужние и свободные подруги в безмерном количестве раскиданы в пространстве. Чтобы найти их, нужно как мож-но чаще посылать во все стороны сигналы SOS, подобные настойчиво-му и, для кого-то смертельному (назидание впрок), призыву пчел. А такое усердие рано или поздно возблагодарствуется. В ответной теле-грамме прозвучала ориентировочная дата первого, якобы случайного свидания.
      Оставалось только поглядывать на солнечно-лунный хронометр, чтобы встретить ЕЁ на своем малообитаемом острове не опоздав, чтобы поймать и намотать накрепко швартовы, чтобы потом подать в конце деревянной сходни руку, и уже очутившись на тверди, вручить новой женщине - добровольной жертве скромный, но опьяняющий букетик цветов, нарванный в безразмерной лесной клумбе.
      А мужчина за штурвалом, словно двойной агент, так же осторожно и вежливо должен был бы отпустить Зоеньку с борта.
      Так оно и случилось. Мужчина осторожно взял свою законную жену за локоток и вручил ее как временную подопечную, а также передал свою очередь на пользование и внесемейные развлечения следующему ухажёру - учителю и ученику умеренной безнравственности, не сухарю, не ханже, а трудолюбивому любовнику и ненапряжному обольстителю Туземскому.
      Муж-штурвальщик все сделал согласно антибожьему промыслу и добровольному попустительству: он не возражал, не роптал и не просил денег. Может, даже в какой-то части, он был доволен: ему позволяли флиртовать с другими женщинами теперь легально. Глаз за глаз. Око за око.
      Прощание и знакомство к обоюдной радости сторон сделались с миром.
      Зоенька с Кирьяном Егоровичем удалились вглубь территории неза-конной любви, и совершенно по-английски не появились на берегу через неделю. Да и не ждал он иного в круговерти семейных измен и наплева-тельства на обязательности, указываемые кольцом.
      Капитан-штурвальщик думал недолго. Он уразумел, что все идет правильно и в соответстветствии с гармоничным планом. Он тёр руками от радости, вспомнил, между прочим, про нипух и ниперо. Потом отмо-тал канат, поднял парус и исчез с глаз долой так расчетливо, тихо и бес-поворотно, будто его и не было вовсе. Будто бы он только на время мас-кировался жадным по обыкновению человеком-собственником, а на са-мом деле был добропорядочным, воспитанным, наигравшимся мужем, фантомом мужа, но больше ребенком, которому не терпится поделиться счастьем обладания куколкой-игрушкой с другими своими сверстника-ми.
      На других пристанях и гаванях его уже ждали. Это были узаконен-ные рыжие, черные, палевые разные другие любовницы - жрицы любви и обыкновенной похоти, желательницы ласки, подружки Зоеньки и не-знакомые тети, прохладные, бодрые, слегка потасканые, светские и обыкновенные женщины, не чурающиеся разового счастья, рожденного на почве тоски.
      - Хи-хи-хи, ха-ха-ха. Мне главное, чтобы он заразу в дом не при-нёс. А остальное пофигу. Помидоры в заморозке давно уже расстаяли. - Это Зоенька трещит по телефону со своей подружкой. Не той, с которой изменяет ее муж, а той, с которой Зоенька под игривое настроение лес-биянничает. Все актриски должны хоть один раз побывать в шкуре лес-биянки. Шансы и кругозоры их от этого расширяются.
      
      ***
      
      То распространенная в миру быль, оромантизированная в сказку. Но, примерно по такому сценарию и покатилось. Правда, без корабли-ков, но на Прибрежной, - там тоже есть вода и берег, и есть тина, правда, не морская и озерная, но речная. Без штурвальщика, - но с вяловато доб-рейшим мужем и дряхлой его житейской лодчонкой. Голубая и розовая окраска их суденушка-судьбинушки была таковой, но только чересчур уж отлупившейся от бортов. Розовой, завидной и счастливой их жизнь казалась только издалека.
      
      ***
      
      Никто не объявил появления в мире будущего эстафетного любов-ника, не откликнулся и не обиделся любовник последний, никто не за-фиксировал факта свежеиспеченного соблазнителя, следующего обманутого мужа и нового приступа влюблённости в мире.
      
      ***
      
      Никто! Любви в мире так много.
      Мир наполнен любовью. Но мир наполнен - скорее, переполнен - также предательством, изменой, крушениями надежд, тёплых отноше-ний, держащихся на честном слове и соответственно данному когда-то обязательству.
      Чего больше?
      Много того и другого попросту канет в лету.
      Никто не удосужится перечислить всех случаев семейных крахов и вспышек неправедной любви.
      Но каждый случай греха и любви заслуживает внимания.
      Мотивы одинаковы, антураж разный.
      Человечество готово бесконечно сравнивать свои грехопадения с проступками остальных.
      На фоне всего остального мира его личные прегрешения кажутся мизерными.
      Каждый, или почти каждый, в мире проходит эти испытания; и, что-бы сосчитать их количество, нужно объявлять всемирную перепись гре-хов.
      Количество грехов не равно количеству любви.
      Всем известно, что очередь в рай гораздо меньше другой, - груст-ной, теряющейся за горизонтом очереди, которой в совокупности явно не хватает слов, чтобы отмолиться, и средств, чтобы откупиться перед вездесущим контролёром.
      
      БИБЛИЯ
      
      Но, может статься, у неустанного промоутера звЁздной Зоенькиной практики был такой смелый стенографист, который не дал исчезнуть следам очередной, необъявленной и такой по-человечески понятной гре-ховодной страсти?
      Да, был. И есть.
      Это надоевший уже всем гражданин Графоман, который постановил одним росчерком пера увековечить эту любовь, важную как память, как уходящий запах, но неважную как обыкновенное приватное упоминание о как кулисы. Это красиво.РОМАНТИ'К!
      - Тоскливо, - утверждает большинство.
      - У всех разные вкусы. Я люблю графику сухих цветов и травы. Мне это напоминает степь и усиливает чувство потерь. А это эмоция.
      А без эмоций жить нельзя. Умрёшь с тоски. Без эмоций жить нельзя. Умрешь, умрешь.
      Цветы на окне. Это не являлось фокусом или приёмом нелегально встречающихся подпольщиков.
      Ваза, то есть кружка, если в центре - заходить нельзя. Ваза сбоку - можно. С правого бока - горю от желания. Лежит - пошла, пошёл, по-шли нафиг. Сплю.
      В данном случае всегда было можно. Особого приглашения не тре-бовалось, так как Зоенька была весьма осведомлена о прелестях тайных свиданий.
      Она бежала с работы так быстро, как только могли позволить ту-фельки с острым каблуком; она стремительно, - как в гримёрке перед следующим выходом, - раздевалась и артистично управляла своим бе-шенным, гибким телом.
      Цветы были границей между местом тайных встреч и открытой для всех природой.
      Они были фактом симпатии и подарены в день рождения Зоеньки.
      Они увядали параллельно увяданию любви.
      Они видели Кирьяна и Зоеньку вместе.
      Они видели их обнаженными, трезвыми, выпившими, в раздельности и слившимися в любовном клубке.
      Они видели Зоеньку абсолютно пьяной и бесстыдно голой, распла-станной поверх одеял. И ошарашенного Кирьяна Егоровича, не знающего что с этим неподвижным телом делать.
      Они видели даже то, что невозможно описать словами, от чего лист-ки бумаги свернулись бы в рулончики от стыда.
      Они видели быт, невинные чаи и подленькие, сбивающие с ног напитки.
      Они лицезрели странноватые, бесхитростные, но разрешенные Ки-рьяном Егоровичем занятия Зоеньки с Интернетом, ищущей в поисках личного счастья заграничного мужа.
      Будто заграничный муж - гарант счастья.
      Как это смешно. Когда случается облом, то пути назад, чаще всего, уже нет.
      Как после этого смотреть в глаза тех, над которыми фактом замуже-ства установлено превосходство?
      Раскаяться в ошибке?
      Оправдаться случайной неудачей?
      Цветы эти слышали невинные диалоги всех незапятнанных в за-претной любви и склоки уличенных в предательствах.
      Они слышали Зоенькины нравоучения по поводу знакомства Кирья-на Егоровича с какими-то свалившимися с Луны на Зоенькину голову Дашкой и Жулькой по поводу их неправомерного проживания в Кирья-новской квартире.
      А после осознания этого факта опускали лепестки от жуткой песни Зоеньки о нехорошем поведении бедных девочек, о недостатке жалости и уважении к приютившему их взрослому и творческому человеку.
      Цветы.
      Колючки.
      Ковыль.
      Теперь это память.
      Теперь это просто графика.
      Каждая новая гостья приводит в порядок всю эту историческую ике-бану по своему пониманию.
      Оттого вещественная память от Зоеньки с годами уменьшается.
      Вот и кошка. Хоть она и не человек, но туда же.
      Кирьян Егорович воссоздает справедливость.
      Он поднимает упавшую с подоконника от котячей игры или ревно-сти высокую пивную кружку.
      Поднимает с пола высохшие розы и добавляет их в икебану другую, уже от другой женщины, в емкость, более недоступную для игр и прыж-ков, - ту, что в огромной рюмке с зернами кофе на дне.
      Теперь две разновременных икебаны, две женщины слились в одну.
      Рюмка стала музеем любовей.
      Теперь это ждущий своей очереди материал для грядущего пенси-онного натюрморта.
      Какое ужасное словосочетание: "натюрморт".
      "Натура и смерть".
      Ядрокорень!
      Какой древний лицедей сфабриковал этот термин?
      Пенсия!
      Какой вредитель сокращает оставшиеся годы у такого прекрасного человека, как Кирьян Егорович?
      
      ***
      
      Кирьян Егорович чуть ли не каждый день грозит младой кошечке Марии суровым наказанием.
      - Не тронь цветов, пожалей мою память, оставь ее в покое.
      Не рви, не ломай, не жуй.
      Придет время, и память о тебе тоже придется реставрировать.
      Для этого ты, конечно, не пожертвуешь хвостом, и из тебя никто не сделает шапку.
      Найдется что-нибудь другое от тебя.
      Черная плюшевая мышка, например.
      Пачки сигарет и кусок плинтуса, которые ты гоняешь по полу.
      Каменное яичко с браком посередине, привезенное с Урала, которое ты загнала куда-то под мебель, и которая найдется, быть может, только после твоей, или, - тьфу-тьфу, - моей скорой уже смерти.
      Не горшок же твой вешать на музейный стенд!
      Пожалей дядьку Кирьяна, пожалей старого капитана Блуда.
      Машка слушает внимательно, не требуя перевода на кошачий, вон-зая в разговорщика въедкие, блестящие точки в глубине застывших по- новогоднему черно-зеленых шаров. И, похоже, что-то понимает во всем этом бреде Кирьяна Егоровича.
      - Так чего же ты тогда, неуемная тварь с такими умными глазами, бросаешься на эти цветы? Хочешь себя запятнать в неуважении? Нечем заняться больше?
      - Мне интересно.
      - Ты - будущая шлюшка.
      - Вот так раз! - говорят зеленые глаза.
      - Так оно и есть, - говорит какой-то человек из под Машкиного хво-ста.
      Машка спит на голове у Кирьяна Егоровича.
      - Ты мне напоминаешь кого-то из прошлого.
      - Я - первая кошка в твоем интерьере. Ты меня обожаешь, а пинаешь, надеюсь, любя?
      - Кыш, говорю. Кыш, дура, ради всех святых!
      - Договорились на время.
      Прыжок с холодильника на стол.
      Пробежка по подоконникам.
      - Окно откроешь? Там синица.
      Открывает. И высовывается сам.
      - Где эта мерзкая синица? Ах, вон они скачут.
      - Хочу, хочу синицу! Я люблю синиц!
      Теперь уже целая стая.
      И голуби туда же.
      Все делают рожи и провоцируют наивную в страстях кошку.
      Генварь.
      С утра на подоконнике шелуха, брошенная со второго этажа.
      На снегу тротуара - горы семечек и бычки с желтыми фильтрами.
      Соседки плевали в ночь, а попали в наружную часть неприкосно-венной территории Кирьяна Егоровича.
      У Кирьяна Егоровича фильтры белые.
      В Америке за первое полагается суд.
      А Кирьян Егорович с удовольствием устроил бы самосуд.
      За второе никому, ничего, нигде не бывает.
      На шелуху слетались птицы разнообразнейшего ассортимента.
      Машка караулит птиц.
      Ей интересно.
      Носится между подоконниками.
      Кирьян Егорович приотворяет окно и неосмотрительно придавлива-ет легкой индийской вазой, сделанной в Китае.
      Уходит в душ.
      Отсутствует.
      Потом ходит с мокрой головой, посвистывает, покуривает, высовы-вается.
      - Бр-р-р! Не жарко.
      Через полчаса замечает необычную тишину.
      - Кыс-кыс!
      Нет ответа. Еще кыс-кыс.
      Поиски.
      Машки дома нет.
      Это уже опасно. В ночь обещали приличные заморозки, а на днях дворники забили все щели подвала.
      Кирьян Егорович одевается, покидает квартру и делает обход контура дома.
      Кошки нет.
      Нет никого, кроме редких прохожих.
      Нет и птиц.
      Дважды, чертыхаясь в сугробах и кыс-кысая, пересекает двор, за-глядывает в вентиляционную будку, выстроенную во времена модных бомбоубежищ.
      Неподалеку от своих окон обнаруживает горизонтальные следы от когтей, сделанные в твердом насте.
      Это следы борьбы.
      Или Машка драла воробья. Или Машку драла собака.
      Крови нет.
      Это хорошо.
      Нет перьев. Тогда опять непонятно.
      Есть крупные собачьи следы. Вряд ли Машка мечтала подружиться с собакой.
      Заглянул в парк Овала.
      - Машка, едрёна мать!
      Кыс-кыс!
      Где ты?
      Жива ли?
      Откликнись!
      На деревьях только птичкотня.
      Машки нет ни на стволах, ни среди веток.
      - Проголодается, придет, - уверенно заявил Митрич в ответ на при-читания Кирьяна Егоровича, - шкура у неё зимняя, выдержит.
      - Я полный идиот, Митрич. В такие морозы даже кошки не выжива-ют.
      Конец Машке!
      
      ***
      ДЫРКА ОТ ШТИБЛЕТ
      
      - у где, ну как, ну та, что на перекрестке Осеньки с Про-стецким прошпектом,в том же доме, где торговля Позитории.
      Идешь вдоль фасада по Осенней стороне,читаешь себе газетку, или жуешь мороженое и, хлоп, вдруг натыкаешься на пять ступеней.
      " Подслушанный разговор"
      Кирьян Егорович похаживает, - и не просто захаживает, - а прямо-таки злоупотребляет захаживанием в некую весьма свиду ничем не при-мечательную, но, тем не менее, относительно популярную молодежно-пожилую кофеенку, что на Осенней улице.
      В первом зале единственное главное окно до полу кофейни, - а вто-рое, что в официантской зоне, не в счет, - смотрит в аллею, по которой, если всмотреться сквозь деревья, гуляет множество людей, сравнимо, разве что, с аллеями Парижа.
      У окна стоят самые скромные столики на две, от силы три персоны.
      Их занимают пришедшие наскоро перекусить, чаевничающие и ку-рящие сигарный табак одиночки.
      В центре еще один стол, далее у поперечной стены с книжной дырой в другую комнату - столы с диванными спинками.
      Центральный стол по просьбе больших компаний изредка расширя-ется добавками от окна.
      На увеличенном пространстве собирается до десяти человек - боль-ше при всем желании не получится. Там мужики изредка играют в карты, а, разбавленные женщинами компании, чаще всего это молодежь, отмечают незатейливые торжества.
      Когда Кирьян Егорович заходил, вешал одежду и садился, то к нему, неохотно отрываясь от стойки, не торопясь подходили разновозрастные и разношерстные девушки, в которых только лишь по неизменному об-разу меню в вытнутой руке можно было распознать официанток.
      За пять лет меню можно было бы выучить наизусть - по листку в год.
      Но Кирьян Егорович не торопился с запоминанием. Меню ему было не нужно как класс. Он всегда изображал отказывающий знак поднятой ладонью.
      - Нет, нет.
      Тогда очередная девушка становилась напротив, заложив одну руку за спину и прикрывая грудь книжкой с меню, лениво и неспеша донима-ла Кирьяна Егоровича вопросами.
      Пивной ассортимент всегда бывал невелик, а вопросов до поры за-давалось много.
      Это до пределенной степени раздражало его, но со временем превратилось в типовой ритуал, так что Кирьян Егорович сначала просто свыкся, а потом понял, что без ритуала ему стало бы тут невыносимо скучно.
      И он стал заходить в Дырку для ритуала.
      Потом ритуал окончательно втерся в подкорку и при выборе места очередного пивного заседания вопрос решался автоматически.
      Почему в Дырку?
      История была простой как валенок.
      Город Угадай - совсем небольшой.
      Улиц в центральной части не так уж много. Запомнить их не пред-ставляет сложности.
      А вот кофеен такого типа натыкано больше чем надо.
      Название настолько незамысловатое, что и не запоминалось никем и путалось с серией таких же.
      По версии журналиста Мокрецкого люди узнали, что кофейню как-то посетил один случайный, яркий, но не слишком знаменитый человек.
      Зашел он инкогнито и был бы никем не замечен, кабы не был бы не-гром и если бы не поскользнулся на крутых ступеньках и не получил бы ссадину на лодыжке.
      Затеялся некоторый, совершенно маленький по грандиозности скан-дал, даже незамеченный газетами.
      Но ступени на следующий же день заменили натуральными терка-ми, к сожалению исполняющими свою достойную и спасительную роль лишь летом.
      Тем не менее частые посетители заметили, что на новых ступенях особенно быстро истирается подошва, а в особенности высокие каблуки без подков.
      Под быструю дудочку остряков образовалось название.
      С тех пор кофейня неофициально стала Дыркой, а там уж к Дырке естественным образом приклеились Штиблеты.
      Улиц с названием "Осенняя" полно в городах нашей родины, но в Угадайгороде она одна-единственная и, пожалуй, наиболее любимая среди всех возрастов.
      Это как район Монмартр.
      Про заведеньице тогда народ ведал поменьше. Но после первой пуб-ликации некой, опознанной местным читателем дрянной книжонки и помещения ее на полку фальшиво-декоративной библиотеки этого кафе, рейтинг его подрос значительно.
      При появлении бронзовой таблички на наружной стене, кофейню подновили и добавили текст - переименовали под новую стать.
      Под рельефом стали изредка складывать мелкие полевые цветочки и специально засушенные розы.
      Правда, еще два заведения претендовали на эту великоместную честь.
      Но на пражскую пивнушку Гашека претендует гораздо большее число гендиректоров - добрых обманщиков.
      - Правда, Аннушка, так и будет после моего бегства на небеса?
      - Как скажете, Кирьян Егорович. Я прослежу. А Вы что, правда, эту кафешку любили? Я там бывала: нет там ничего особенного, кроме до-сады. Занимают площадь в центре, а будто этого и не чувствуют. Ника-кой ответственности. Будто они французы на Пляс-Пигали: избалованы вечными посетителями и думают, что так будет всегда. Экзотические фрукты у них прописаны только в меню.
      - Так, да не так.
      Полутуземский это заведение средней милости не то, чтобы любил от какого-то его редкого, магнетического качества, а наоборот, оттого, что оно существовала без каких-то претензий, тем более без замаха на Париж - кормильца всех своих первых этажей. И, коли уж затронута бы-ла нечаянной ногою Кирьяна Егоровича озерно-морская гладь, то и по-шли соответственные волны по малому кругу.
      Будто бы плыла кафешка со всем своим скарбом одичавшим плоти-ком с обессилевшими официантками-пассажирками, самое по себе, по набитому смеющейся клиентской рыбкой морю-окияну.
      Зачем ловить рыбку - это ж затруднительно, и пока еще не помира-ют непривычные к такому обороту путешественники, то надеются на русский авось: вот-вот пробежит мимо какой-нибудь самоходный полу-дохленький кораблик и заберет пассажиров на свой борт...
      Кирьян Егорович замолчал, обеспокоенный излишне романтическим выплеском с налетом трагедии.
      Вспомнился ему "Плот Медузы" с покалеченными участниками драмы: "Того и гляди - съедят друг дружку".
      Куда там кафешке до знаменитого плотика!
      - Между прочим, ели по жребию, - вспоминает эту историю Анна.
      - Как только подумаешь про это - страшно и мерзко становится. Сейчас меня свои же съедят для пользы остальных. Вау!
      - Потом капитан этого встретившегося кораблика напоит, накормит остатних пассажиров и запихает в скромную каютку, которая, собствен-но, вполне сгодится; а кораблик может еще наградить любовью какого-нибудь нанятого сердобольного поваренка. А то и сам капитан припрет-ся. Каково? - Аннушка подсказывает продолжение вполне в духе Тузем-ского.
      - Ты - дрянная писательница. Ты знаешь мало, а подсказываешь ино-гда метко. Откуда это все?
      Запахло мазохизмом. - А в койку не хо?
      - Хо!
      Дрянная писательница и ленивый графоман прыгают и смеются уже в диване. Окно первого этажа открыто настежь.
      - Ты хоть сиськи-то свои в окна не демонстрируй, - просит графоман. Он свиду - скромник.
      - А я, когда на тебе сверху, природу наблюдаю.
      - Природа одно, а там же еще мужики ходят.
      - Двухметровых мужиков не бывает.
      - Ты эксбиционистка.
      - Мне нравится шокировать. Под настроение. А с тобой у меня настроение повышается.
      - А мне не нравится, что про меня соседи подумают.
      - Типа развратная квартира, бордель, да?
      - А как еще, если здесь постоянно новые девки?
      - Я девка?
      Мычанье. - Я сугубо о прошлом. - Оправдания произносятся в не-удобной позе.
      - Я про Жульку и Дашу. - Прерывистая речь густо сдобрена междо-метиями, ахами, уфами.
      - А ты Дашку-то, наверное, любил...
      - Не знаю, не знаю. Ох, о-о-о. Никто этого не знет, даже я никогда этого от самого себя не узнаю.
      - Достаточно дурацкое чтиво. Ох.
      - Столько расплывчатого. Вау.
      - Кафка отдыхает на этих страницах.
      - А вполне можно сочинять вдвоем!
      - Это прикольно! Ух. Все.
      Сочиняется, лежа в постели, или сидя за столом, причем одна колле-га - в прозрачном бюстгальтере, почти не скрывающим торчащие соски цвета радостной нимфы, другой - в оттопыренных матросских трусищах производства моднючего с прошлого века, покуривая, - кто трубочку, а кто обыкновенные или изящно-продолговатые, ароматные палочки-сигаретки.
      К примеру, для писательского антуража годится "Сенатор" со страшным, отпугивающим черным фильтром или приторный "Вок" с арт-дековскими букетами роз; и даже притворный, претендующий на некий культурный шарм обыкновенно серый "Даблс" существенно по-могают странному этому творчеству.
      Через день. Ежедневный секс путает мысли. А есть еще послесексие.
      Кирьян Егорович думает уже не о прозе, а о том, где взять столько этих самых сил, чтобы удовлетворить голубоглазую блондинку.
      Выпил какой-то гадости и намазал лобешник другой.
      Не помогает. Трещит в башке, припекает там.
      - Аннушка, ты мне мешаешь писать. Уж извини. Спрячь, пожалуйста, ручки. Не заводись понапрасну.
      Скупой чмок. "Почитай вон Миллера. Расскажешь мне вкратце про Розы распятия. Я не могу осилить, как себя. При чем там розы, я так и не понял. Может в конце. Начни с конца. Мне это может пригодиться".
      Кирьян Егорович правит роман в очередной раз, пытаясь сократить его. Но получается наоборот. Выкамаривая одни главы, остающиеся, - будто в отместку, - пухнут несчетными перластыми семицветиями.
      Самопроизвольно, в других бесхозных наделах возникают сорняки.
      В них, по мнению Кирьяна Егоровича, добавляется запахов, соли, перцу и ... непременно - вода, море, океан блЪдства.
      БлЪдство особое, блядство обыкновенное и эротоманское словоблу-дие преследуют Кирьяна Егоровича как наваждение.
      Вот и эта туда же. В этом что ли заключается смысл жизни? - Мне нужно на чем-то закончить. Конец получается обрезанным на полусло-ве.
      - Меня совсем другой конец интересует, - ерничает Анна.
      Ну как тут с этим делом покончить? - Хватит, хватит. Пожалей ста-рикашку.
      Но, подлец, - вставляя в Анну, он не забывает вставить в роман од-ну из Аннушкиных фраз.
      - А не будешь претендовать на авторство?
      - Буду, а как же, - отвечает со смехом Аннушка, - а пока удалюсь.
      Стучит по мобильнику. Там кажется время застыло: "Егорыч, у тебя есть новая бритва?"
      - Есть. Там початый Жилетт на средней полке. - Кирьян Егорович уже не удивляется простодушной голубоглазой литераторше предисло-вий.
      Главное, чтобы была красивой и без претензий. И не порезала бы вены втихушку. Хотя зачем их резать: пока все складывается хорошо, то есть без претензий на замужество. А ест, как птичка клюет. Совер-шенно не накладная девушка!
      - Я к вашей реалистичной правдивости уже привыкла. Могли бы претензии опустить, а романтики добавить.
      - Мы "на ты"! ...Я не миксер, чтобы правду с неправдой мешать. Я люблю, когда люди в бумаге узнают себя и без всяких прикрас. Если есть бородавка, то не надо ее фотошопить. Без бородавки книжная жизнь была бы неинтересной.
      - У читателей тоже есть бородавки.
      - Вот они и ищут в страницах похожие бородавки, чтобы не казаться одинокими.
      - У вас в текстах больше бородавок, чем любви.
      - Где ее взять, любовь-то?
      Снова обида.
      Надоели перепалки.
      Девушки надобны писателям на ограниченное время. На то время, пока с них можно снимать тексты.
      Писатели нужны девушкам для приятных слов в текстах про них, гладко ложащихся на восприимчивые души.
      Секс у девушек на пятом месте. Но тревожить и доставать почем зря старичков - их хлебом не корми.
      
      
      Хозяин упомянутой дырявой кофейни особым сервисом, прописан-ным ассортиментом и четким исполнением заказов не озадачивался, лю-бил клиентов такими, какими они были по существу - то есть непритяза-тельными и случайными заходчиками.
      Любил он клиентов издалека, то есть, проживая совсем в другом го-роде, имея сеть похожих по отношениям непритязательных и совсем обрусившихся кофеен с дешевыми кирпичными стенами, с обломанной по-модному псевдоштукатуркой, - а в этой оштукатуренной кофейной нише, по-видимому, до сих пор есть спрос.
      Хозяин безгранично доверял угадайгородской поставленнице - не любовнице даже, а простой, наемной управляющей, об умении которой умолчим, потому что ничего не знаем, зато знаем, что она большая лю-бительница книг. Она приветлива и имеет кой-какие, пожалуй, даже весьма примечательные груди. Она умеет вышколенно сиять приветли-выми глазками. Верх уравновешивается надежным низом.
      Эта часть тела внушает безграничное доверие мужской половине публики. Все вместе перечисленное придает кофейне незатейливой теп-лоты и семейной русскости.
      В этом, по-видимому, и скрывалась главная магнетическая сила за-ведения.
      - Ага, дождешься от него прибавки, - сказала как-то правду Лидия Игоревна про своего хозяина.
      Владелец и ее работодатель... вроде бы, - Кирьян Егорович этого точно не знает, но зацепил что-то и когда-то ухом, и решил от этого так: что он - полностью обрусившийся гражданин государства Армения.
      Обрусился он настолько, что забыл как делаются нормальные шаш-лыки. Он надеется на такое же непринужденное клиентское взаимовос-приятие и книгу жалоб в отсутствие такой нужды принципиально прячет в глубине шкафчиков.
      Еще аргументы:
      Кофейня находится не так далеко от дома Туземского.
      Удобно, чтобы успеть добежать, не заглядываясь по дороге на ку-стики и не закидывая ногу на стволы.
      Но в этой части Сибири не все время жарит солнце: иногда забегает серьезная зима.
      Случаются чертовские, просто жуткие
      морозы, когда не только прозрачны и звонки кусты, а даже полы куртки рассупонить не удается: пальцы тут же костенеют, а струя, пока долетает до сугроба, превращается в густой бальзам для ослепи-тельного блеска. Syoss! Performace!
      - Иностранцы, вы бывали в Сибири? Если будете, заходите в кофей-ню, в которой посиживал наш герой-графоман.
      Посмотрите кустики и стволы, которые он обихаживал.
      Мечта. Газета:
      В управлении культуры наконец-то разработаны все музейные маршруты, связанные с Кирьяном Егоровичем - человеком-скульптурой. Табличкой помечены все деревья и кафешки, облюбованные этим мало-культурным снобом, интеллигентным хулиганом и человеком, у которо-го любимой буквой, помощницей, заменяющей самый распространен-ный и лёгкий мат, является редкая "Ъ".
      Пройдите по местам боевой славы псевдописателя, смело и щедро бросайте монетки в пивные кружаки с щелочками в припаянных крыш-ках, развешанные по этому пути, почувствуйте разницу во времени, по-чувствуйте, как тяжелы эти сосуды, наполненные не пивом, а презрен-ным металлом!
      Словом, Кирьян Егорович, благодаря своим легким, но изощренным хулиганствам, навечно прописался в этом богом забытом тупике по сек-ретному названию Угадайгород.
      ...Второе: в кофейне почти всегда можно было тихонько посидеть в одиночестве, там же помечтать о своей грядущей и нынешней мужской доле, поглядеть с высоты посторонней скамейки на свою нескончаемую работу, падающую порой до отметки "ерунда".
      Это как нижняя черточка на набережной Сены.
      Верхняя черточка залила весь Париж, а по нижней парижане прогу-ливаются, вспоминая иногда с ужасом о черточке верхней, выставлен-ной в тысяча девятьсот пятьдесят восьмом году.
      Так что, нижняя черта под нашим писателем вполне безопасна, и только лишь напоминает о том, что бы было, разверни Кирьян Егорович свою деятельность на полную катушку. Нет, речь не о количестве опи-санных персонажей, а о качестве.
      Ремесло Кирьяна Егоровича слывет издревле супертворческим по лицензии, выданной богом всех искусств, благородным образом задрано по статусу и, кроме того, ежемесячно пополняет не шибко скудную, но и не обильную потребительскую корзинку нашего героя.
      Немерянного капитала хватало на покупку новейшей куртки в не самом бедном бутике, - с длинными рукавами, с золотыми узорами, с кожаными заплатками на местах сигаретных прожигов, пришиваемыми позже его любовницами. Все это идеально подходит к его венецианской фуражке и немного меньше - к матросскому беретику с питерской Авро-ры.
      Герой да и только!
      Если поднапружиться и на пору амортизировать пивной азарт, если перейти на макароны с копченым сыром взамен мясца, то зарплаты хва-тало даже на Экко.
      На один раз в три года.
      А в следующем году таким же способом можно потратиться на моднючие кроссовки с полуметровыми шнурками.
      Веревочки эти, длинные, правда, приходилось завивать на две пары бантов, а их концы фиксировать впихиванием полученного бесформен-ного пука под упорядоченную дырками шнуровку.
      Кирьян Егорович сам придумал такой способ обуздания обувных диковин. Многие его друзья и знакомые не раз метили острым глазом этакую невидальщину. - А не совсем ли рехнулся их престарелый друг? И что за моду дурацкую такую ввел?
      - У твоей макетчицы дочь с такой же шнуровкой, - подсказывает Анна.
      Сам проболтался. Она тоже дура?
      - Нет, так продают в магазинах. Выбора нет.
      - Она замужем?
      - Я не заметил в ее прихожей мужских ботинок, - замечает Кирьян Егорович, подкручивая висок.
      - Такая красивая девушка, то есть молодая женщина с ребенком не может быть одной, - говорит Анна, разглядывая фотографию в компью-тере.
      И опять возврат к кошкам. Машка тоже жалуется: "Мне нравится со шнурками играть. Следовательно, в длинных шнурках прячется сила специального кошачьего любопытства и обращения на них моего внима-ния. А Этот Абыкак прячет обувь на недосягаемую высоту. Я так пры-гать еще не могу. Но, подрасту быстро и тогда..."
      - Машка, блядь, тебе обязательно надо ногу задирать и жопу свою прямо передо мной лизать? Специально делаешь, чтобы я рассердился?
      Машке пофигу. Она может отвлечься от интимного, преступного де-янья только при слишком активном стуканье клавишами. Машка тоже стремится зафиксировать себя в этой жизни на века и бацается сначала только передними лапками, а потом всем телом на клавиатуру.
      Как-то: на мониторе полстраницы крестиков. Столько же не хватает набитого текста.
      - Надо же, - так выборочно нажимать. А если бы не сработал откат? Иди, балда, отсюда!
      - Сам обалдуй, - обижается Маша, - никто тебя читать не будет.
      Я - положительная героиня, чистильщица лишнего, а ты убогий пи-сателишко. Вот такое у тебя мяумяусто в литературной истории. Что ты только что написал? О чем это все?
      - Я об обстановке.
      - И зачем это нужно?
      - Для исторической правды. Это блеклый фон под яркими события-ми.
      - Ну-ну. Событиями. Изучатели ненорматива тебя будут штудиро-вать.
      - Но и это уже заслуга.
      - Как сказать!
      
      ***
      
      
      
      МИЛЛИОНЕРОВЪ
      
      (Глава, выдернутая из трилогии "Чокнутые русские" и превращён-ная в рассказ)
      
       ту главу можно было бы не писать. И, тем более, это опять про Дыру в Штиблете. Да что за наваждение такое! Чего он там нашел?
      - Удавиться теперь что ли? Не дождетесь. - Так говаривал Кирьян Егорович ½ Туземский, вполне комфортно посиживая на жидкой поду-шечке из соломы в кофейне средней руки и ласковости.
      - Хлюп, хлюп пивком. Ффу-ф-ф! - это горячим чаем.
      - Все не так страшно, - высокопарно думал он, будто статью писал, и туша одну сигаретку за другой.
      - Социализм умер, коммунизм не случился как утопия, а следующая - буржуазная формация, вовлекла в себя людей с их судьбами, предлагая подстроиться под него.
      Другого выбора нет. Но в России такого не случится по-настоящему и с упоением. Русские - есть русские: - основная масса привыкла сопро-тивляться и мимикрировать молча. Сигарета номер раз.
      - Консерватизм морали в нашем народе гораздо сильнее, чем, может быть, даже в вашей сформировавшейся спокойной Европе. Сигарета два.
      Это было сказано подсевшему на искусстве паблик-арта молодому, кривоглазому, но талантливому мексиканцу с нетощим кошельком.
      - Я приглашен к вам вашими кунстлерами. Я из Америки, - сказал тогда нью-йоркский мексиканец.
      - Я мексиканов видел только в Европе, извини. Те.
      Лишнего говорить Кирьян Егорович не стал, а угостил мексиканца Сибирской Короной.
      - Дерьмо - ваше пиво. - Сказал плохой мексикан,
      приехавший на деньги, выданные ему русской Ленкой - меценаткой, зачинательницей сибирского паблик-арта.
      Избалованы нашими женщинами и плюют в наше родное пиво не только мексиканы.
      - И даже некоторые наши олигархи, подсевшие на деньги, сигарета три, рассуждающие о своих соперниках как о потенциальных врагах, для которых даже пули не жалко, четыре, выпивая Корону, то и дело ловят себя на мысли, что семья для них важнее успеха, что простая рыбка, клюнувшая на червячка, гораздо важнее не только завтрашнего выступления перед соучредителями, но и перед приезжающим послезавтра министром чужой страны.
      Пятой сигаретой Кирьян Егорович зафинтилил в министра. Напле-вать на чужую страну. Долой бизнес! Бежать всем в тайгу! Спасать тай-гу и остальную природу. Так сделал мудрый художник Колядин. И те-перь он пьет молоко и кушает чистый, экологический хлеб. На осталь-ное ему не хватает денег, ибо звери в тайге отчего-то не покупают его пейзажей.
      Шестая: бросать курить! Всем обществом. И не надо ждать, чтобы тебя опередил твой товарищ, чтобы он не смог похвалиться после отпус-ка, что он это смог сделать первым.
      Достается новая, непочатая пачка Doubles. До того был привычный и слабосильный Винстон Нечерчилль.
      - Но, я не обременен капиталом, мне некем руководить, как бывало ранее, и руководить людьми, расставлять их как шашки, двигать с умом, решать их бытовые проблемы, беременности разруливать, увольнять ленивых неучей, бегать в соцстрахи и в налоговые органы. Не по мне все это. Не нравится. Чистое творчество - это да, это кайф. Мусор руковод-ства разгребают другие. Мне за это не платят. Следовательно, мне проще распорядиться своим личным временем.
      Все было бы так, если бы не одно "но".
      "Но" было существенным. Кирьян Егорович, и к счастью, и к несча-стью одновременно, - совершенно творческий человек, попавший в рам-ки, когда процесс творчества нужно планировать, успевать в какие-то сроки и умудряться получать за соблюдение этих правил обыкновенную зарплату с обыкновенной маленькой буквы. Для этого надо было много работать, а от всего этого множества требовалось отдыхать. Еще можно было, расслабившись и в усмерть устав от серьезных творческих дел, от приставучих заказчиков и требовательных соучредителей, про-сто и со злом отчаявшегося преступника, готового уже на все, сознательно истреблять в кафешках такое полезное и нужное для работы время. Наплюя от злости и несовершенства на любимую когда-то до одури работу.
      Кирьян Егорович отдыхал часто, но мелкими порциями. Но, зато чаще, чем того желалось бы Фирме.
      Чтобы отдыхать - надо иметь всего-то лишь две-три сотни в кар-мане, пачку сигарет и вторую про запас, можно принести (для понтов) трубку с донским, или иным каким табаком подороже и покрепче. Нуж-но захватить целую, кремнеметаллическую с подсосом и подолгу не умирающую, хотя и второсортную китайскую зажигалку. Стеклянную пепельницу принесет официантка. Потом беспрерывно курить все это зелье, распространять по сторонам дым и успевать нюхать возврат. Ито-гом всех приготовлений - целебное, психологическое, расслабленное и бесцельное гляденье по сторонам.
      Красота! Кошмарное по смыслу времяпрепровождение!
      Привет, товарищ Кризис! Да здравствует безработица!
      
      ***
      Скучно совсем. Не на кого поглазеть. Ну, разве что иногда, ну со-всем уж иногда, среди всей этой перечисленной серой кучки человече-ской золы поблескивали несгоревшие зернышки настоящего, неперера-ботанного еще антрацита.
      Были люди неприятные, но такие яркие, что не упомянуть о них нельзя без ущерба для полноты картины.
      Пример.
      Заходил местный, самый колоритный и не зависящий ни от кого и ни от чего, кроме закона, человек Центра.
      Это - Артист Бомжевич Миллионеровъ с косицами, заплетенными на манер анжелесских трущобно-урэпленных негров. Этот Миллионе-ровъ объединил под своим руководством всех уличных сборщиков по-лезного стеклянного утиля и алюминиевого металлолома. На днях он довел свой капитал до миллиона. В рублях или в баксах - об этом его биографическая история умалчивает. О рублевом миллионе можно было бы не говорить. Кусок сухого дерьма, а не вопрос. У какого середнячка теперь нет миллиона под подушкой? Но, раз он носит уважительную кличку Миллионеровъ, следовательно, его далеко неассоциативный ка-питал исчисляется далеко не в рублевом зквиваленте.
      - Как так может быть? - спросите вы со всей своей откровенностью и искренним неверием.
      - Приезжайте в Угадай, станьте посреди улицы Осеньки и крикните: "А подать мне сюда Миллионерова!!!"
      И тут же откликнутся доброжелатели, которые подскажут, у какого контейнера можно увидеть Миллионерова и как, и на какой территории, с ним удобней встретиться.
      Миллионеровъ, кроме того, стал рекламным лицом огромной бан-ковской кампании с невозможно произносимым названием. Его баннеры с хитроватой улыбкой на крупной и лощеной морде, с мешком за плеча-ми, на котором изображен огромный значок "$", может встретить вас в самом удаленном уголке города, а также на самом центральном проспекте Простецком. А также вы можете поздороваться с ним десяток раз, вечерком, на экране вашего телевизора.
      "Нет предела совершенству!" - говорит реклама. "Клади деньги в наш банк!" - станешь Миллионеровым!
      Миллионеровъ на рекламоносителе совсем не пахнет.
      В теперешней жизни Миллионеровъ не пахнет тоже, но те, кто зна-вал его раньше, не могут отделаться от ощущения прежней неопрятно-сти, исходящей от его рук, шарящих без перчаток по урнам. И смурнеют завсегдатаи Осеньки, вспоминая запах пота от его огромного тела, вклю-чающего, как и у всех людей, такие части, как окорок, ляжки, подмышки. Миллионеровъ теперь уже никогда - ни морально, ни физически, по-настоящему не сможет избавиться от этого запаха, хоть даже используя дорогие шампуни. Это как въевшаяся в лицо шахтера до самой смерти угольная пыль.
      На широком, испещренном великими затеями лбу великого угадай-ского деятеля Миллионерова - лейбл высокомерия и превосходства над всей завидующей Миллионерову, презирающей его, и по-прежнему пол-зающей в своей бытовой грязи малоподвижной публикой, не желающей поднимать даровые деньги, валяющиеся тоннами на улицах и центнера-ми в подъездах.
      В кофейню Миллионеровъ заходит, обычно громко и басовито ры-ча, заполняя своим грузным телом все пространство, обмахивая присут-ствующих веером немытых, связанных в узел косичек. Он сует каждому посетителю очередную бумажку. Что на этот раз? Ага, это при-глашение, отпечатанное на дорогом, глянцевом картоне, чуть ли не с розочками и ангелочками. Приглашение в арбитражный суд. В прило-жении текст о том, что городская администрация обидела Миллионеро-ва, объявив вне закона, не пригласив на выборы, ущемив в гражданских правах, оттого, дескать, что у него нет прописки. Теперь каждый нормальный гражданин непременно должен отсидеть свое положенное гражданское время на скамье свидетелей и защитников прав непропи-санных нигде людей, ибо такое может в будущем приключиться с каж-дым.
      Сначала все молчат, прижавшись к столам, как скрюченные мол-люски на тарелках, обдумывают красноречивую наживку: брать не брать? Проглатывают.
      Их голубые и биологически прямые полоски превращаются в намагниченные, кривые, нестойкие волны, полностью возмущенные и поглощенные немыслимыми по силе протуберанцами Миллионерова. Они регистрируют себя в протянутом списке приглашенных. Несмотря на перебитый одеколоном скверный запах билетов и подозрительно взвинченную интонацию Миллионерова, живущему на грани умопо-мрачения, приглашенные почти насильно идут в арбитраж и вместо скучного разбирательства попадают в театр сатиры и юмора.
      Там они выслушивают громкие и отточенные речи главного артиста Миллионерова и вялые, сдавательские отмашки судей.
      Искренние аплодисменты.
      Не жаль отсиженного времени. Пусть веселит пока Миллионеровъ местную братию. Пусть прибавляется ему популярности и народной любви.
      
      ***
      
      
      КОМАРЪ
      
      
       от одинокий Комаръ. Совсем одинокий, - такой же, как Кирьян Егорович. Но не простой, а малярийный. Это большая разница. У него длинные, удобные для отрывания ноги. Это меняет дело. Комара Обыкновенного Кирьян Егорович мог бы проигнорировать. Кирьян Егорович не сосет кровь своих ближних и не губит не мешающих его жизни животных. Хотя нет, губит. Кирьян Егорович любит котлетки и пельмени из таких не мешающих ему тварей. Но он, как и многие другие, не желает не только видеть, но и знать про их грустный и не такой уж безболезненный, как говорят в познавательских фильмах-ужастиках, предсмертный путь.
      Ага. Комаръ. Это не тот наш авангардистский художник, который теперь чаще живет в Америке, - а насекомое, даже не животное. Отно-шение к нему другое. Замотылялся гад, - а он точно - гад, опасный, ма-лярийный, - может гадина женского рода, - кружит вокруг настольной лампы, даже забыл он о несвежей крови Кирьяна Егоровича и про свою главную профессию - шприцевание малярией. Увлекся лампой. - Чего ты там нашел? Занялся бы делом.
      Кирьян Егорович тычет в Комара горящим концом сигареты. Снача-ла издали.
      - Прочь отсюда.
      Тот не улетает и не подыхает. Еще тычок: "Получай свою долю справедливости!"
      Этот выстрел уже более меткий. Комаръ мечется из стороны в сто-рону. Теперь уже не уйдет, гад. Его крылышки сильно подогреты огнем и по краям свернулись. Летать он уже всяко не сможет. Сверните само-лету крылья, что будет?
      - Может, выживу? - думает Комаръ, - отползу и поживу еще пару деньков.
      Но не угадал Комаръ. Кирьян Егорович продолжает свое ужасное занятие. Его инквизиторскую службу никто не видит. Он снова достает Комара сигаретой. Теперь травмированы стройные лапки и их сочлене-ния тончайшей природной работы. И оторваны две ноги.
      - За что? - думает благословленное богом насекомое. Пищит он не-слышно, поэтому Кирьяна Егоровича не разжалобил.
      - А за то, что бог прописал тебе в пищу человечью кровь, то бишь, теперь ты - кровопивец; еще и за то, что повстречался с замученным ар-хитектором, которому скучно, и которому не на ком выместить зло. За зарплату, за девок, за коллег, от правительства нашего тебе! Второе ты-канье, третье. Раненный огнем Комаръ, доселе радостно испытывавший летное пространство, теперь как несчастный десантник мечется с запу-тавшимися стропами. Запасного парашюта нет и он падает под стол.
      - Пусть летун тоже страдает, - заключает мстительный и ужасный Кирьян Егорович. Сам-то он, хоть и не комар и не парашютист, но то-же имеет право на маету. А время жизни комара такое маленькое, что время его страданиия сопоставимо с целой его жизнью.
      Эта пропорция сопоставима с пропорцией между мучениями и радо-стями русского человека.
      Это радует Полутуземского настолько, что настроение улучшается. Кого бы еще поджечь? Подлетайте, твари!
      
      Романа-солянки по намеку своей звезды ленивый графоман тогда еще не писал. И никогда не рассчитывал писать про комаров, тем более про Комаров с большой буквы, тем более про слащавых кошек и про дурацких, говорящих и умных, как Бим Черное Ухо, псов.
      Но, по-видимому, будущий роман, не дождавшись приглашения от Кирьяна Егоровича, сам уже стучался к нему в гости и заранее предла-гал внимательней смотреть на окружающую его жизнь и примечать в людях, в комарах и кошках Угадая что-нибудь особенное, чтобы про-славить родной город Угадай, отметиться в истории человечества, и как бы в расчете на будущее.
      Чтобы искать в кафе какие-то там прототипы и там же чертить бу-мажки, как это делал папа Хем, осваивая территорию вокруг острова Ситэ, - об этом тогда не было и речи.
      
      В кофейне, в основном, пребывал розовощекий люд, заходящий сю-да весельнуть по-махонькой, и, не утруждая себя особой настройкой на философский лад, так несвойственный их возрасту.
      Забегали невеликие бизнесмены с напуском на себя озабоченного вида. Приходили будущие байкеры и рокеры в майках с изображенными на них растопорщенными американскими птицами. Постоянно сбагри-вая с щек жирные космы, они подолгу рассматривали картинки наворо-ченных мотоциклов, уткнув в буклеты сопливые носы. Время незрелого капитализма не позволяло их отцам делать такие дорогие подарки детям на день рождения, но, прицельно смотрящие в будущее, их отпрыски уже к этому морально готовились и строили мещанские планы со сто-процентной уверенностью в победе.
      Заходили молодые офисные работники со странными, новыми про-фессиями.
      Брокеры, веб-дизайнеры, мерчендайзеры и толковали со знанием дела о диковинных проблемах: куда лучше выставлять баночную икру, можно ли пиво ставить рядом с крепкими напитками, как подсвечивать мясо, каким колером красить стены в рыбном отделе и как разреклами-ровать скисший продукт. Великие проблемы! Судя по всему они - Вели-кие будущие обманщики.
      Зеленый чай входил в моду. Пили его в немеряных количествах. В моду вновь начинал входить забытый и здоровый по-советски образ жизни.
      Совсем изредка заходили местные старожилы. Это или давние-давние приятельницы, приятели, или загорелые одноклассницы, устав-шие от посещения парижей, канар, потайев и тунисов-мунисов. Они слу-чайно встретились на улице родного города, пугая окружающих виз-гами и торопливыми прибаутками о счастливой загранице.
      - Там такое море, а там волны, соседи попали в шторм, до сих пор ищут, жирные светлячки собираются в светящиеся облака, там такой мачо, а у него такой... а у меня сжалось, а у меня аж потекло, представ-ляешь... и так далее.
      - Как там у них все по разному, - думал иной раз Кирьян. И это тоже тема для размышлений. Жизнь и секс - это как жених и невеста, все так непредсказуемо, сегодня хорошо, а завтра крах. И от кого прилетит - тоже не знаешь. От лучшего друга, подскользнешься сам, государство подмогнет.
      Помаленьку это место обживал новый контингент, приходящий на смену аборигенам. Это новые, совсем зеленые девочки и отпрыщаво-наклеросилованные мальчики с карманной мелочью, выданной им роди-телями на пирожные и на благостную газводу, напузыренную из бли-жайших оцерковленных крантиков и экологических лужиц со штампами чрезвычайной пригодности и пользы для здоровья.
      Все. Кирьян Егорович устал.
      Хэм, где ты Хэм? Хочу спросить: "Как ты мог все этакое терпеть, рассиживаясь по кабакам?"
      
      ***
      
      
      
      
      
      ЗОЕНЬКА В АМЕРИКЕ
      
       драки и коньячного распития не случилось. Позвонил то-варищ Заборов.
      - Что делаешь? - спросил он.
      - Пыво допываю, а ты гдэ?
      - Что-что? Не понял? Зубы болят?
      Туземский смеется от души. - Пиво пью с друзьями, говорю. Ты где?
      Все девочки, услышавшие телефонный разговор, удивленно пе-реглянулись между собой. Дурит старый чувак. Или чудит дурак. С кем это, интересно, он пиво пьет? С человеком-невидимкой, разве что?
      - Скучаю на Прибрежной. Приходи, а? А то мне одному скучно что-то. Баб вызовем.
      - Приду, поглядим насчет баб.
      - Поглядим. И не только поглядим. Ыбат будэмо.
      Вадим Иваныч Заборов слыл известным ыбальщиком и весьма гор-дился этим.
      
      ***
      
      Так Кирьян Егорович очутился на пивных лавочках генерала Бала-банова.
      Долго вычислять баб не пришлось.
      Столика через два от сидящего и томящегося в одиночестве гражда-нина архитектора Заборова сидели две молодых женщины лет по трид-цать пять каждой. Одна повернута спиной к Кирьяну. Заборов не видит ни ту, ни другую. Первая - рыжая и длинноволосая, другая - симпатич-ная взрослая куколка. У второй - черные волосы, живые глазки, цвета их не видно, возбужденное лицо. Куколка покуривает тонкую сигаретку в длинномодном мундштуке. Потом меняются сигаретами и звонко хохо-чут. Одеяния у обеих далеко не монашеские.
      Они лихо попивают пивко, словно самый популярный свой напиток, оживленно беседуют, хихикают, снова становятся тихими в неслышных издалека философских беседах и бесцельно, будто давно брошеные все-ми мужчинами мира, глазеют по сторонам.
      Длинный мундштук - это круто. Такого Кирьян Егорович не видал аж со времен Великой Октябрьской Революции. За один только мунд-штук можно было полюбить эту утончённую женщину. Или, по-крайней мере, сильно заинтересоваться.
      - Или это изящная такая современная проститутка? - Такой отгадоч-ный ярлык повесил Кирьян Егорович.
      
      ***
      
      - Да, светится имя твое. - Хотел собезъянничать графоман Тузем-ский, приступив как-то раз к пересказу этой своей истории.
      И сразу - облом, будто так и знал, что так романтично не склеится: - Во-первых, - СвЯтится, а не светится. - Это подсказывает Вера Никола-евна. Она это точно знает. Она живет в бумажном доме Куприна на се-мисотых страницах однотомника и переживает случившееся с ней почти уж сто лет. - Так ли уж уж у Вас все было свято? Готовы ли Вы были положить жизнь на алтарь Вашей любви?
      Но Кирьян Егорович вовсе не об этом. Вспоминая Зою Николавну, он вовсе не плачет и не ищет вторую сонату для ажитации памяти. Хотя мог бы и поискать. Но он знает эту сонату, так как поигрывал ее на фор-тепьяно в самом конце своей короткой музыкальной учебы. Хорошая соната, очень грустная соната. Видно и Бетховену было в момент сочи-нения не особенно радостно.
      Кирьян вспоминает то, что было прожито с Зоей, и совершенно чет-ко понимает, что не было, к счастью или к сожалению, большой любви. Было просто занятое Зоей Николаевной место в его истории отношений с разными женщинами. Вспоминает, что было не так уж и плохо. Он заранее с грустью разгадывает, что формула "все не так уж и плохо" - это совсем не любовь. Совсем не сочетаются эти определения. Да и сам Кирьян Егорович, по всей видимости, не занимал столько уж серьезного места в сердце этой молодой и игривой женщины-куколки. Такое вот планировалось малообещающее начало.
      
      ***
      
      - Интересно, чем занимается мой бывший дружок Кирьян Егорович именно в это время? - Думает Зоя Николаевна, суетясь на кухне своего ранчо во Флориде. - Годков-то ему уже немало.
      Хотя, - не такой уж и новый дом. И не ранчо, а полуфермерского ви-да дом. Хотя, если судить по количеству лошадей в загоне, по количе-ству индюков и кур, хозяева, все-таки, имеют отношение к сельской местности. Но, кухня огроменная. Зоенька приноровилась к ее величине, хотя миниатюрные ножки, топча американское пространство, устают больше, чем в России.
      Разделяет Кирьяна Егоровича и Зоеньку океан и два материка в лю-бую сторону. Если напрямки, через толщу всей планеты Земли, то кило-метров... ое-ей. Если по времени, то - двенадцать гринвических суток. Количество меридианов - ровно половина от всех выдуманных каким-то географических умником.
      - Консервированной крокодилятины никак не представляю, - пишет она Кирьяну Егоровичу по интернету, отвечая на его дурацкий вопрос, - у нас такого, наверное, совсем нет.
      - А пробовала?
      - Конечно. Крокодил должен быть совсем свежим, только что бега-ющим. Так что извини. Не могу ничего прислать.
      Вэточка Мокрецкий, изъездивший полмира, в числе своих экстрава-гантных кушаний тоже пробовал крокодила.
      - Какой вкус? - спросил его тогда Кирьян Егорович.
      На столах у них были салаты и странные омлеты со свининой, гор-чицей, селедкой. Вместо пареных кабачков принесли... Словом, что-то, да принесли.
      - А вот соедини мясо карпа и курятины в мясорубке, добавь тины - это и будет тот самый вкус.
      - Тмина? - не понял Кирьян.
      - Болотной тины.
      - Подозреваю, что все-таки неплохо.
      - Вполне терпимо. Амазонкой только отдает.
      Крокодилов в дырявом кабачке на Осеньке к столу не подавали. Надо было ждать две-четыре недели. Вэточку в тот раз провожал Кирь-ян Егорович. Что можно сказать про этого известнейшего в Угадае журналиста?
      Про заполненную приключениями и полезной работой Вэточкину жизнь - не расскажешь, - тут потребуется много бумаги, а вся его исто-рия затмит проект Чена Джу. Но про тот раз можно сказать, что Вэточка оказался сильно тяжелым, хотя это можно было бы заподозрить изна-чально по недюжинному журналистскому росту.
      В первый раз Вэточке кто-то сплел ноги, его повело вбок, и по за-кону притяжения полуживых мешков бросило в припорошенный гряз-ным снегом газон. Кирьян Егорович, словно прикрывая товарища от пулеметных очередей, ни секунды не канителясь, героически прикрыл собутыльника своим телом. Вставали долго, а если бы рядом не было крепких свесившихся веток, процесс продолжался бы до утра.
      Во второй раз Кирьян отошел всего на пару шагов к стенке отлить, заручившись обещанием от Вэточки крепко стоять на ногах.
      - Выстою, - обещал Вэточка и тут же нарушил обещание, упав снова и предложив полежать вместе на снежной корке асфальта.
      Все дома в округе были похожими. Вэточка рухнул у дверей похо-жего дома, клянясь и божась, что этот дом его. Для того, чтобы убедить-ся в обратном потребовалось разбудить, ибо вариантов номеров своей квартиры у Вэточки было именно столько.
      Кнопок на домофоне было немеряно. Места для прикладывания чи-па на железной двери не оказалось, несмотря на то, что Вэточка объело-зил чипом всю железную плоскость, а Кирьян Егорович просветил ту же дверь огнем зажигалки. Кирьян Егорович сильно удивился тому, что чип прикладывался к пустому месту, вымерянному Вэточкой секретным и только ему одному известным способом. Кирьян тогда удивился новой совершенной технологии припрятывания открывательного механизма.
      Мобильный телефон, конечно же, словно специально для этого ве-чера, был утерян, а номеров наизусть Вэточка не помнил.
      После того, как в одной квартире не отказались озвучить номер ограбляемого дома, дислокацию пришлось срочно сменить.
      Вэточка, провожаемый Кирьяном Егоровичем под руки, доплел до самой квартиры, на прощанье стукнувшись лбом об косоур лестницы, который словно специально был запроектирован на его эксперименталь-ном пути. Звук пошел вверх. Дрогнул как при пяти баллах подъезд, но выстоял.
      
      - Посмотри мои фотки в интернете. Я сейчас гоняюсь за бабочками, муравьями, хамелеонами, енотами, опоссумами, змеями, - словом за всеми, кто посещает наше ранчо, и за оградой, разумеется тоже. Живот-ный мир во Флориде разнообразнейший, - скромно пишет Зоя Никола-евна.
      - Удавы есть? - спрашивает Кирьян.
      - Не видела, но говорили, что есть.
      - Ого! И это называется красиво жечь в Америке?
      Кирьян Егорович залез в Гугл и посмотрел на Флориду из космоса, потом приблизился, но Зоенькиного ранчо, - сколько не шарился, - не обнаружил. Зато нашел мыс Канаверелл или какую-то другую военизи-рованную местность, густо усыпанную стратегическими ракетами, тяга-чами, составами и складами неизвестного назначения - каждый величи-ной в несколько Казанских вокзалов.
      Далее Кирьян Егорович залез в мирный Интернет. Фотки Зои про зверей и насекомых были классными. Художественных насилий, ис-кривляющих правду, над ними было совсем немного. Зато достаточно такого вида правок пришлось на автопортреты. Это говорило о непре-кращающейся любви Зоеньки к собственной персоне.
      На главной фотографии основным художественным акцентом были зубы Зоеньки, светящиеся как алмазы со встроенными белыми пульма-нами.
      - Зоя, дорогая, ты тут перестаралась в фотошопе, - заботливо отне-сясь, предельно вежливо пишет ей Кирьян. - Есть маленько. Но это моя самая лучшая фотка. Кто не знает - пусть думает, что так оно выглядит в натуре.
      Кирьян не спорит, ибо Зоеньке втолковывать свое понимание искус-ства реализма было бы бесполезно. Но Кирьян Егорович не захотел бы встретить в лесу женщину со встроенными светильниками в зубах. Такая вампирша поймала бы жертву стопроцентно и съела бы ее в кромешной тьме, даже не надкусывая
      - Зоя, какое у тебя основное занятие? Ведь, макрофото - это не глав-ное твое занятие?
      - Не главное. Я фотографией сначала занималась для себя. Подна-торела сначала, а потом муж понял, что я способна на большее и взял меня в свою фирму.
      Это Зоя сообщила уже, приехав на побывку в Угадайгород. У неё в городе остались бывший муж и взрослеющий сын, не пожелавший ехать с матерью в далекую страну, где крокодилы бродят по улицам в пять раз чаще, чем медведи по сибирским городам.
      В этот свой приезд Зоя сообщила ужасные подробности своей ос-новной работы. Она фотографировал трупы. Вернее, не только трупы, но и прочие следы менее трагических аварий. В деле тщательности и подлинного реализма без фотошопа Зоя достигла больших высот и прозвенела на всю Флориду как одна из самых лучших, талантливых и беспристрастных судебных фотодокументалистов.
      Зое приходилось бывать в моргах, прислоняться к операционным и к прочим ужасным столам, связанных с такой страховидной областью труда.
      Ей приходилось в равной степени всматриваться как в покорежен-ные автомобили, так и в развороченные людские внутренности. Удиви-тельное дело для некоторых, но, судя по внутреннему строению, про-стые американцы - совсем обыкновенные люди. Империализма и NATO Зоенька Николаевна внутри и снаружи американских кишок не обнару-жила.
      - Я уже привыкла, - сообщала бывшая представительница культуры, - сначала, конечно, было мерзко. Я падала в обмороки, а теперь все ста-ло на свои места. Неживое человеческое мясо для меня теперь стало просто объектом фиксации. Ну, работа такая. Что поделаешь.
      - Доходы как?
      - За это платят хорошо. У меня свой счет заведен. Фирма пользуется спросом. Аварии бывают часто. Здесь дороги разные, а фермеры - это немного другие люди, чем городские в Нью-Йорке, к примеру. Гоняют на тракторах, на своих машинах, будто по пустыне. Сбивают животных, соответственно. Ну как у вас в России... - лосей и маралов, бедных коро-вушек. Животные же - несмышленые. Их надо понимать.
      - Для тебя Россия уже не родина?
      - Как сказать... - Зоенька тут стала уклончивой.
      - Как муж?
      - Муж (его зовут Гарри) меня уважает и любит.
      - Который Поттер? Ха-ха-ха.
      - Хи-хи-хи. Говорит, что без меня теперь себя не мыслит.
      - Ты молодец. Так держать. Скучаешь по родине?
      - Всяко бывает. Некогда скучать. Заботы на работе, заботы по дому, хотя у нас есть домоуправительница и человек, который за лошадьми следит и за другой живностью. И так далее.
      - Вы все-таки фермеры, или нет? - В какой-то степени. Скорее, это хобби, но доход тоже приносит.
      - Все, что Зоенька говорит, это бахвальство, кураж, - сказала Зоень-кина подружка, - ей нравится шокировать, потому она наговаривает лишнего. Да ты же ее знаешь лучше меня.
      - Догадываюсь. Думаю, что ей там не так сладко.
      Во время встречи представителей разных государств о прошедшей любви не было и речи. Но по старой памяти Зоенька, ранее неоднократ-но бывавшая на безопасной работе Кирьяна, попыталась-было заголить ножку, якобы для того, чтобы поправить чулок и тем самым подвести мысли Кирьяна к нужной и уже помокревшей цели. Но Кирьян тут же ее остановил. Все помещения фирмы после случившегося как-то воровства были снабжены охранными камерами.
      За той же воровкой, пришедшей по старой памяти ровно через год, бежал молодой архитектор Николя. Но воровка оказалась шустрее.
      - Теперь она точно никогда не придет, - так оценил ситуацию Нико-ля, счищая со штанов колючки.
      - Не догнал?
      - У ее страха глаза велики. Через ограду я уже не полез.
      Под прицелами камер вести себя надобно аккуратно: в носу не ко-вырять, в чужие ящики не заглядывать и карандашей не воровать.
      Итак, прощального траха не случилось. Это жаль. Ну, немного, со-всем чуть-чуть жаль. В возрасте Кирьяна Егоровича вполне можно обой-тись без спонтанных трахов. Да и Зоенька по прошествии лет - теперь далеко не Джулия Робертс.
      Работа не сцена, не сексодром, не испанский курорт. А Кирьян Его-рович далеко не мачо. Бог с этими всеми мачо.
      Есть один неоспоримый плюс: Америка может спать спокойно.
      
      ***
      
      ПИСАТЕЛИ - РЫБАКИ
      
       ызнова продолжаем начатое как-то прежде по-земному наипростецкое следствие о писателях - рыбаках и их женах.
      ...Вам и мне после всех раскрытых женками ваших грехов также не-чем крыть, так как вы и я оказались совершеннейшими простаками и не удосужились даже сохранять начальственных справок и письменных приказов. А обстоятельства успешно проведенных совещательных рыбалок с именами участников, которые могли бы подтвердить Вашу давнюю невиновность и святость, гневно стуча по алтарю с лежачей рядом пыльною библейской книгою, вы и я не запомнили.
      
      Молитва древнего литератора, страдальца и антиугодника:
      
      "...Потом научил ее дальше дьявол: пришед во церковь, била он меня и тебя одинаково больно с детьми моими и всеми родственниками, и все блЪдье римское немецких кравей тож вращалося там, и волочили оне меня за ноги по земле, а ты остался мертвым, потому что слабже был. Все они в черных рязах, другие с гадными свастиками, пукающе многакрат пищалками и с трезубцами. Одни молча меж себя, другие грызли руки мои яки текливые суки, те, кто с свастикой и горшками на башках тыкали вилкой в нос как в пелимень, а я молитву говорил в то время, и спрашивают они мя: деньги где спрятал, а я молча терплю, и говорят они тогда зело, просыпайся пес преблудолюбный, пора тебе на работу шлепать. Готова яишница яз твоих отвислох шаров. Откушайте, будьте так добры. Ты глянул под одиялы, и, о, хвала господу нашему, а мудохница-то на месте, только покрылась она предатливым потом а выросла на ней с того волшебного пота шерсть обезьяны горилы, бо отыскать в ней лиющий корень будет трудно, когда на двор пойти на-добно встатни.
      Чюдеса! Давеча был блядин сын, а топерва внова батюшко корми-лец! Во как! Стало быть, востра еще моя шелепуга, раз жив пока, приго-дица, чай, когда надо расшиперить рычагами святаю блудью прорубь нижняго тела. Тут паки горе от радостей, блуда от любови рядом не от-личить. Зело надобно крепко молитися богу, да спасет и помилует нас, яко благ он и человеколюбец. Ну, дай, тада, господи, серебрен ключь мне, пусть чясто отворяюца тем ключом редкие дверцы передней лебеди - бабы моей. Пусть кряхчит часто и просит так: ещо ещо, греби глыбже..."
      
      "Пр. Аввакум, Чен-Туземский"
      
      ***
      
      Литератору иному с набором хороших украшений в речи, доброму клерку с талантом, архитектору - всем холостым последышам Гомера, зоофилиста Платона и мудрого Пифагора - служить искусству гораздо проще: им не требуется отчет, им не надо поминутной стенографии происходящего в бане, из которой следовало бы, что на интимное объ-единение с блудливыми работницами подсобного производства таксопарка, у них не было ни одной свободной секундочки.
      Им не перед кем метать бисер, им не перед кем иллюстрировать свои чистоплотные замыслы и заботу о физическом здоровье окружающих.
      Ему - писателю незачем перекрашиваться из нагого, но честнейшего гражданина с неопасным березовым веником, в рыбака с удилищем и полным ведром глупых, губастеньких пескаришек, полосато-зеленых, блестящих ершей размером с мизинец, да крохотных ельчиков для туч-ных жениных домашних скотинок ростиком со скамейку. У него нет благоверной половины от твоего ребра, поэтому для отечественной ли-тературы это большой плюс и много попутной пользы.
      Считающий себя литератором в любой ситуации чувствует себя как на работе. Ему, холостому, порядочному, самому уникальному среди других личностей, интересно заметить и в бане, и на рыбалке нечто эта-кое, что другому и не привидится: ему важно зацепить кого-то, чтобы вызвать на раздраженный разговор, в котором проявится сущность, глу-пость или забавный расклад умишка; вычитать затаенный смысл из пьяных, болтающих ерунду рож, запомнить и изобразить все это в таком нелепом виде и в такой идиотической ситуации, чтобы это могло заинте-ресовать будущего читателя, ищущего бревна-соринища в чужом глазу, как повода для выгодного сравнения с собой любимым.
      Вранье это - твое маркое щернилами ремесло, или добротно пере-сказанная быль - это мало кого интересует, лишь бы было занятно.
      Но это справедливо только до той поры пока бревно из чужого гла-за исподволь или откровенно не перекочует в персональный глаз прилежного читателя.
      
      Количество местных писак в городах-деревнях и, соответственно, в крошечном Угадайгороде, несмотря на некое посмешное обилие точек культуры, и объектов промышленности (пять театров сто пять заводов) а, главное, учитывая диковинное влечение части образованного населе-ния к субтечению графоманъства достаточно велико.
      Недозревшие перезревшие и изначально червивые плоды подлин-ного графоманства побывав в творческих лабораториях этих вонючих домописцев диванной вечности, применяющих исключительно тонкие парфюмные ощущения, и сказительниц любовных историй про свою романтическую, пахнущую дурман-травой, проломленную случайно проходившим мимо школы арапом - жеребячьим погонялой нежную издревле пздощель, превращаются в похмельную жижу, стихийно про-гоняемую сквозь кишечники самогонных писательских аппаратов в бес-платные и безразмерные приемные емкости самиздатовского интернета.
      Взрываются передутые резиновые перчатки с легкостью обходятся стороной цеха контролеров от синтаксиса матцензоров и грубоватых наемных надсмотрщиков - замадминов и помощников-сексотов литера-турных сайтов.
      Реже, но достаточно часто, этот самогонный урожай попадает на книжные лотки. Как же это так получается?
      Очень просто. Народное движение графомантства поощряют не чи-тающие данных рукописей разбогатевшие на пустом месте спонсоры - одноклассники реже - друзья-олигархи местного значения, еще реже - владельцы рыночных киосков всяческих национальностей чтящих ве-ликую русскую культуру и выкладывающие денежки по принципу:
      В сторону: - Ну, ты, осетрина достал!
      В лицо: - Сколько тебе надо? Всего-то? Ну, держи братан бабки!
      В сторону закрывающейся двери: - Слава богу, легко еще отде-лался.
      Чуть позже: - Овощ из четырех букв? Плющ? Нет. Здесь пять. Репа? Хрен! Ага! А вдруг это типа Неопушкин?
      Чаще всего денюжками помогает графоману-скорописцу поздно спохватившаяся и сдавшая в итоге взад-пятки экзотическая любитель-ница сладкой постельной лести: - Так-с, - запоздало думает она, - а, ка-кого черта я за свои же деньги ноги раздвигала? Вот, оказывается, - деньги, ёпэрэсэтэ, - это и есть то самое главное, что от меня требова-лось.
      Армия вольноопределившихся и свободомыслящих писателей вполне сопоставима с количеством населения Угадайгорода, что и дает основание быть узнанными всей населяющей его читающей обществен-ностью. Ну, разве что, кроме обкуренных и интеллигентных прежде наркоманов, а также кроме вечно занятых своим поточным ремеслом продавщиц частей своего тела на самых дальних выселках.
      Буквально через неделю после публикации произведенья и появле-ния его в местных лотках Русьпечати, начинает раскаляться сарафанно-телефонное радио. Тут уж как говорится или пан тебе или звездец. Но, брат, ты сам хотел бури! Получи теперь популярности по полной. Та-кую ждал?
      Если представители местной общественности узнают в тексте себя, но не понравится окрас, - не миновать беды:
      - А вот здесь дорогой Чен Джу или Туземский, - как там тебя теперь называть, мать перемать, - ты не прав я этого вовсе не говорила, а с этим не спала, а с тобой и не собиралась вовсе. И музей твой "Выхухоля" - полное дерьмо, не соответствует он мировой культурной цивилизации, а в распластанности твоей похож больше на обрубленную по краям коровью лепешку.... Засохший навозный бифштекс. Понятно?
      Долгий пык-мык.
      - Дык... и... ить... Художественная интерпретация.... Оно еще требует кой-какой авторской правки... Не койка-кой... Не окончательная модифи-кация... Не претендую на достоверность... Загодя оговорился. Вы разве не заметили в предисловии?
      - Нет.
      - Это и не про тебя, прости... Те. Это про всю Россию. Обобщенно-собирательный художественный образ. Ход, так сказать, сложнейшего индивидуального размышления... Недоразвившийся плод ананаса, ну, помидора, если по-простонародному.
      - Ну и что. Плевать на твои ананасы - мне вот муж только что позво-нил и назвал сукой блудливой.
      - И мне, и мне. - Брызжут слюнью другие. Их мужья наковыряли в недрах интернета книжку Чена Джу, нарушателя угадайской нравствен-ности и успокоя всей страны. А в героинях нашли сходство с женками.
      - Козлиного ты происхождения тварь. - Рычат и блеют зверьми раз-ные третьи лица - ответных дел мастера.
      Графоману только и остается, что, как всем пойманным на месте преступленья, разводить руками в сторону приседать со страхом, выпя-чивая коленки наружу и молвить эпизодически главное слово тихой надкосмической киндзадзы.
      - Ку. - Вот это волшебное слово.
      "Ку" в этой ситуации означает: "ну что ж я мог, мало времени было, исправлюсь". И сдается он на милость ловца.
      Весомого аргументария для защиты своего демократического права голоса, или собственных волшебных средств типа спичек от "Ку", что-бы откупиться, и за которые можно купить и напечатать что угодно, в любом приличном издательстве у писателей-графоманов не бывает. И не будет.
      - А я в клозет ходил не в одних трусах, а только в носках - вспоми-нает спонсор мужского пола апшеронского вида, - и не по траве, и не по тротуарной плитке, а по снегу. И долгов у меня не полмиллиарда как вы изволили обнародовать, а только четыреста пятьдесят семь миллио-нов. В рублях. А все-то подумали - в долларах. Говорят: долги верни. Десять рублей. Обещал, мол, в понедельник, потом в четверг. А где взять? Мне, кстати, поставщики больше должны. И вообще, это было сказано по секрету, а ты сор из избы.... Нехорошо это.
      - Прости дорогой (синонимы: дорогостоящий, бесценный, родной, ненаглядный) спонсор, я просто литературно округлил. И вовсе не тебя имел в виду, а средний бизнес вообще. Кризис - он же, как бы у всех!
      - Друган что-то я тебя не понял! Обещал написать другое. Расхоро-хорился слишком. Страх потерял.Слышь! Верни-ка, - по дружбе-верь, говорю пока с волшебным пожалуйстом, отдай деньги за твой золотого-венный понос.
      - Неправильно выражаешься.
      - Что, что?
      - Масло масляное, говорю.
      - А я говорю говно и понос. Гов-ни-ще! С большой буквой "Г". По-нятно выражаюсь? Понимаешь, где ударение стоит? Не понимаешь? На твоем лбу сейчас встанет след ударения, вот где.
      Про ударение забыто и отвергнуто. Вперед, в бой! - Это моя-то книжка типа говно с поносом? Не ожидал, честн.., знаешь, я тут подумал и... Пошел-ка ты сам... На "пик-пик-пик". - Твои зловонные бабки, деньжонки поганые, - "пик-пик-пик", - завтра отдам. ...Может быть. Вот только домой съезжу. ...На автобусе-на. "Пик-пик-на".
      И едет уличенный в гиперболе графоман на автобусе до своей хаты. До сих пор едет. Будто его панельный дом с сейфом стоит на краю Ан-тарктиды. - Кстати что это за Антарктида? Это материк или континент "пик-пик" или просто много льда.., где даже глупые пингвины не живут, а только мерзлолюбивые каракатицы?
      Констатируя последствия преданного на народное обозрение гра-фоманского труда автор отмечает следующее достигнутые результаты:
      А. Морда почем зря побита;
      Б. Чувство родины потоптано;
      В. Настроение ниже полшестого.
      Г. И, наконец, самое досадное: работающая на заводе и подрабаты-вающая на профсоюзно-картофельных полях супруга, три года без-успешно ждущая от пока еще нехолостого мужа обещанного вознаграж-дения, преждевременно (могла бы еще подождать) набирает полные щеки воды и не выпускает ее сутками.
      Голос. - Милая, а ты не знаешь где мыло? Адажио-персик, говорю, где?
      А в ответ опять пресловутый "пик-пик" и расхожая фраза про козла с молоком и про веревку, которая давно желает породниться с твоим жидким мылом, которая она давно не видела и за которым ты должен следить сам, и вообще голову жидким мылом не моют потому, что она его пользует для посуды. - На кухне возьми! Или мне самой тебе прине-сти, козлу ленивому?
      - Я уже голый.
      - То-то я твоего голого брюха не видела. Ниже него ничего нет. Тру-сы надень. Ну что, пик-пик, за мужики такие пошли!
      И так далее. Понятная каждому семейному русскому народная ба-лаганщина.
      
      ***
      
      Каждый из нежандармского Угадайгорода, шутя и смеясь, сможет обвинить начинающего писателя в намеренном искажении всем давно известных угадайских фактов.
      - Я полностью согласен с тем, что сказали сейчас два депутата: на позорный столб его!
      Крики из зала: - Голосовать, голосовать!
      - Вашим наколотым женщинам в романе только одна профессия: - дама выходного дня!
      - Проститутка
      Председательствующий шипит в микрофон: - Тираж в печку.
      - Голосовать, голосовать!
      Заехавший в гости Жириновский. - А мне нравится. Я бы с ним вод-чонки-то попил... Я бы с ним сапожки-то...
      Зал: - У-у-у! - Рукоплещет Жириновскому. Редкий случай.
      Гоголь: - Джинсики на нем гадкие, в трусах дырка, на затылке еще дырка - это от плеши, страхолюдина такая, что хочется плюнуть, а посмотри-кась ты, в каких отелях проживает, дешевые приюты ему уже дегенеративны! Литература - ноль без палки. С него с самого карикату-ру сочинять.
      - Сходить на него по-маленькому!
      
      В очереди на критику подогретые доброжелатели, любовно про-сверливая в глазах писателя дырку справедливости:
      - А какого хрена тебе бытовуху живописать? Что других, менее тривиальных тем не было? Написал бы про работу. Это же интересно. Все коллеги зачитаются.
      - Это потом. Мной эта тема пока не изучена. Мало биографических сведений. Это надо отдельно изучать, встречаться, записывать. Кому это сейчас интересно? Заняты все. И не поверят в нужность.
      - Ты, вот, вспомни. Вот шестидесятники. Ты же помнишь. Сам, поди, шестидесятник.
      - Я тогда и слова такого не знал. Просто слушал Окуджаву. Радио. Высоцкого сначала бранил, потом только вслушался и, может, стал что-то понимать в наркотиках и в томной вашей, тюряжно-политической лирике.
      - А БАМ, а чистая любовь, а Дашка, а Джулька?
      - Не бывает любовь чистой. Половина любви скрывается в трусах. А БАМ - это подогретая искусственно вспышка энтузиазизма.
      
      Сидят вкруговую другие малотрезвые люди. Прикуривают друг у дружки. У одного сломался огонь. У другого треснула пеньковая трубка.
      - А что, если моему ребенку попадет твоя книжка, пых-пых? Дым идет из щели и едко пахнет пластмассой. В глазах у всех - слезы. Следо-вательно, табачных дел мастера подсунули фальшивку. Не говоря уж про пересушенную смесь кентукки, виржинии, ориентала, произведен-ную на Дону.
      - А ты не давай ее ребенку, спрячь в сервант за наволочками. Есть в доме наволочки?
      - Мда. Огрызаемся. Я добром советую. Ну, сам смотри. Я только предупредил. А сколько будет стоить твоя книжка?
      - Триста. С картинками триста пятьдесят.
      - А страниц?
      - Триста сорок.
      - Ого! Никто не купит. Рупь - страница? Книжка - десять пачек сига-рет?
      - Так точно-с, одиннадцать. Считать научитесь.
      - А кто рисовать будет? Без иллюстраций и смотреть не захотят.
      - Есть одна студентка на примете. На лисапеде пока катает. Другая в интернете выискалась. Накрайняк сам нарисую.
      - Опять про секс? Трахать "до" будешь или "после"?
      - Вы только об одном думаете. Я про искусство толкую. Когда одно помогает другому.
      - Мда. Проверься сначала в "Огнях Угадая". Это - тот еще фильтр.
      - Ссу пока. Я уже про шляпу редактора сдурковал. Теперь в Угадае не запустят. Лучше начать с Москвы - там пофигу. Только не в Об-стрелЪ. Там проверенную классику печатают и всеядные чтива для бал-бесов. Только бабки слюнявь. А еще лучше - сразу с Америки - им анти-русские аргументы опять ой как нужны.
      - Да бросьте уж, господин графоман!
      - Старое там уже заплесневело, понимаешь. Эмигрантов всех наших политических давно в помойки засунули. Полякова стрельнули. Голос Америки стал пуком, отрыжкой. Им новая тема нужна. У них руль отби-рают.
      - Ты не патриот!
      - Извини, как раз ровно наоборот. Я - патриот, патриотом и умру. Пусть безызвестным и очередным.
      
      ***
      Нормальной сочувственной критики в Угадайгороде не найти. А злобствующие неврастеники тут же опарафинят в с-натягом-светской хронике в повисшем на околице культуры замаранном журнальчике с сыплющими по-осеннему страницами, нашпигованными бодрыми фот-ками намазанных моделей из татушных забегаловок.
      Запросто может обгадить заезжий журналист, мимоходом, с зубо-чисткою и в шлепах на босу ногу, проживающий в угадайском хостеле, что напротив рынка, поместивши в ядовито-желтую олигархическую газетенку разгромную статью и получив за неё немыслимый гонорар в триста тридцать три рубля и возместивший этим с избытком покупку дрянной книжонки Чена Джу.
      Да есть, разумеется, совсем другого рода меценаты-спонсоры и прототипы детективных романов - некие шапочно знакомые парни и дяденьки с веселым и романтичным прошлым многие, из которых, по старинной красногвардейской манере правят депутатский бал с "Берет-той" за пазухой.
      Их лучше не задевать вовсе: кто знает, как близко захоронен его другой батько Наган часто ли его смазывают маслом и как часто любу-ется на него владелец уставший стрелять по пустым бутылкам и пив-ным банкам у тихого болотца да по дурным зайцам вышедшим полю-боваться закатом на границу заснеженной тайги.
      Современный журналист, писатель, тем более графоман, тем более рыболюбивый писатель - все отважные на бумаге, ныне являют собой модную и не кусающуюся особо мишень.
      По-прежнему в моде у авторитетных стрелков приходить на похоро-ны внезапно почивших писателей и говорить под вспышками фотокамер душещипательные речи.
      
      Чен Джу дает интервью:
      - Да в тексте есть угадайгородская специфика да кое-что списано с друзей и знакомых - так делается всегда и везде от Свифта до Акунина и Полутуземский нового тут не выдумал. Но поверьте даже прототипы персонажей выглядящих ниже отрицательно или как минимум далеко не героически ЛЮБИМЫ автором по-настоящему и НАДОЛГО ибо автор сам таков ибо его авторское рыльце в таком же провинциальном и наивном пушку, требующем брадобрейской правки. 1/2Туземский ваш многоуважаемый - не исключение. - Тут взыгрывает зависть.
      - Он - моя худшая копия!. - Брызжут слюни.
      - Я его.., я его...
      - Я его достану!!!
      Рукоплещет Америка: - А продолжение будет? Мы на фоне героев Туземского выглядим просто святыми!
      
      2010 г.
      
      
      
      
      УГАДАЙГОРОДОК
      
      Респект" добавил псевдописателю уверенности логгера, безнака-занности и смелости лоха,
      а "уважуха" преподнесла ленивейшему графоману молодильных яб-лочков.
      
      "Полиевктъ"
      
      
       Городок наш Угадай к кризису и во время оного сильно опустел и настолько невелик стал по соотнесению с упитанными столи-цами, что за такое качество подобным учреждениям вручают стыдли-вый титул "большая деревня", и наш в этот список угодил, невзирая да-же на чудный собор, самый великий за батькой Уралом, если смотреть вправо при Nord - стрелке вверху, и плюя на прочие потуги губернские.
      В городе-деревне нельзя без последствий и всеобщей огласки безна-казанно выполнить нижний выдох, пусть даже выпуск безвредного эфи-ра пройдет без свидетелей на самом дальнем ответвлении замысло-ватой городской черты, похожей с самолета на грандиозную, обросшую шишаками пригородов корову о шести ногах - то будут штрассы междугородние, и с семью пухлыми вымянеми - это будут похоронные поселения.
      Здесь, положительный во всех отношениях, вечный, статуарный, бе-ломраморный, цельный и уверенный мэр - учитель с мятными розгами, с тихим, но металлическим голосом, не ходит гулять по улицам лишь только потому, что он знает всех заблудших в Угадайских болотах архитекторов и литераторов наизусть. Ему вместо отдыха пришлось бы то и дело пожимать нетрезвым литераторам, архитекторам тож, ручки, а журналисты ежеминутно спрашивали бы у него: "Извините, а за что Вы знаетесь с Сим ничтожным писателишкой, а с Этим архитекторишкой? Сей же ничего толкового в своей жизни не написал. А со Вторым поче-му? Второй не знает "русскаво изика и в сваих жалабох заминает бук-вой "ю" точку, а вместа запитой пишет "бэ". А Этот вообще курит и кидает незаплеванные бычки через решетки в приямки домов, что грозит городу, прежде всего, пожаром, а потом, глядишь, - нарушением тонкого баланса экологии".
      Табачная тля мешает кошакам проникать в подвалы с тем, чтобы спокойно и при чистом воздухе гоняться за перманентной царевной Мышью, одетой в туберкулезную шкурку невиданной силы и грозного очарования.
      Архитекторы в Угадайгороде все разные. И все чудные. Это объеди-няет всех архитекторов в единый творческий союз. Например:
      Этот лысоватый архитектор, а теперь - государственный служатель, пронесся по Прибрежной с веником. Веник изображал поздравительный букет.
      Другой не смог правильно поздороваться с мэром. От собственных слов его так качнуло в сторону, что его товарищи в таком же состоянии посыпались доминушками, а кто-то из них отдавил ногу милиционеру в штатском.
      Этот (что в плаще и босиком) зашел в автобус с подносом в руках и бутылкой в кармане и поздравил всех с праздником освобождения всех русских от СССР. Поднос с верхом заполнен тортами, дичью, огурцами. Автобус остался довольным, хотя прикончить весь поднос автобусу не удалось.
      И так далее. Каждый архитектор в этом городе хоть чем-то, да про-славился, хоть чем-то, да даёт знать о себе. Взять бы всех на карандаш!
      Но вернемся к графоманам.
      Третий графоман (а профессия его является тайной) носит широко-полую, теплую фетровую шляпу на манер соломенного, знойного италь-янца Бунина, а вовсе не кубинскую беретку красавчика и модника на все времена, революционера, освободителя и народного философа Че Гева-ры, спустившегося совсем напрасно с товарищем пулеметом с закор-донных гор то ли Боливии, то ли Гватемалы, то ли с хребтов какой-то еще одной странишки, чтобы попасть на собственные похороны с вы-ставкой родного и неживого уже тела перед недоразвитой и незащищен-ной им публикой. Но, чертовски красив был молодой человек, и даже смерть не изменила к нему отношения женщин. Везли в телеге мёртвое тело. Тю! Ребра не растопорщили крыльями, как делали в его же стране его же предки. Иначе герой-мученик выглядел бы иисусистей. А после смотрин - в соляную кислоту! И трындец революции. Но майки-то оста-лись! Графичен дьявол! Памятен стал на все времена. А цена его славы - жизнь.
      Тот специально пишет гусиным пером - это от Гоголя с Пушкиным? - и курит трубку, - это точно от Хема; будто от пера, саморазводных порошковых чернил и вишневого табака добавляется толку и гладкости штиля - это от всех вместе взятых старорежимников. Красивое слово "штиль". Лучше "стиля", однако! Как его не употребить, когда оно с позапрошлого еще века попахивает добрым морем, горячим песочком, приятными на пяточную ощупь известняковыми голышами, по которым, может быть, когда - то прохаживались своими копытищами шерстистые носороги со своими распрекрасными подружками и шустрыми ребетя-тами, гоняющимися за своими короткими хвостами, словно коты нашего времени.
      А как прекрасны поздние старорежимные костыльники, первоста-тейщики, архиереи, плодно-листвяные сады, постриги, милейшие опочи-вальни, которых теперь в помине нет, но так хотелось бы их к месту по-использовать! Да уж! Скучное нынче время. Потолстел словарь ино-странными буквами, ужасными звукосочетаниями, щербатыми корнями и стрижеными суффиксами. Потеснили они романтическо-мещанскую приставку "с" и превратили опочивальни в койкоместа. Течет время, время-с! Где три "с", черт возьми? Даже СССР звучит краше. Беда при-шла в страну снегов, маленьких субтропиков, огромных тундр и посто-янно осушаемых в пользу лужковских плоскогорий болот.
      Гнусавят писатели, вовсю разошлись графоманчики, в тёплых по-стельках плодят они себе подобную рать и засоряют всемирную паути-ну самородными отбросами. Художественное размешалось с политиче-ским. Реальное - с фантазиями и мистикой. На сплаве разного рождается невероятное, и вот уже говорят: не выдумаешь нового - не дадим тебе ходу! Выдумаешь - всё равно не дадим. Ибо иностранное всяко лучше отечественного.
      Пятый попросту лыс, на его затылке - родимое пятно в форме чере-па редкого куцеватохвостого шимпанзе; на внутренней стороне ноги его - родинка, висящая на розовой кожаной нитке и отпугивающая всяких честных девиц, помышляющих о неземной тантрической любви с моло-дыми красавцами-богачами. Причем, чтобы тела их блестели от масла, а под майкой шарики играли бы с кубиками. Ничего это нет в помине, потому Пятый не достоен никакого обсуждения вообще.
      Просвещенные литераторы Угадая в основном прохаживаются по практически единственной, приспособленной для их приятного гуляния и навевающей болдинское настроение поэтичной улице Осенней.
      
      ***
      
      Журналисты, это, братья мои, - совсем другая политическая партия в коренное отличие от станковистов-художников, например. Они в боль-шинстве своем - все умницы, но они же - сплошь члены шпиенского клуба. Они попроще на вид, но лукавее. Развратничают они, тем не ме-нее, интеллигентно. Хотя без всякой оригинальности. Это выражается в том, что они не пьют по вечерам много водки. Они, как правило, окку-пируют ресторанный сектор, просят вилки и ножи в раздельных салфет-ках. Зачем-то просят меню и подолгу не отдают его, будто бы ожидая задерживающихся товарищей, а сами тем временем сосут безвредный напиток, поглядывая в темнеющие окна и отпугивая своим трезвым и интеллектуальным видом посетителей настоящих.
      У них занята только одна рука. Она бросает кости, держит бокал, и она же передвигает по зубатому контуру внутренней части доски чер-ные и белые фишки, стремясь попасть в свой дом и нашкодить по пути игроку другому. Зачем тогда нужна рука вторая - никому не известно. Что за дурацкая игра нарды! Всем известно, что благородней честных шахмат ничего в мире нет. Там хитрят, двигают войсками: производят передислокации, как живые бегают по полю пушки, называемые отчего-то еще ладьями, скользит в узких щелках офицерье, или то боевые слоны раздвигают для себя пошире клетки. Дым, треск, кони скачут зигзагами поверх вражеских и своих голов, там рубят и убивают; а здесь...гоняют ленивого по кругу.... Еще и правила какие-то есть, закономерности.... Не верите, спросите у Рыжего! Рыжий Зильбер - он специалист. Проиг-рывает он только новеньким, преимущественно одетым в пляжные ко-стюмы, которым всегда везет, ибо они не ценят красоты умственной борьбы и смущают настоящих игроков формой одежды. А для осталь-ных, незнакомых с тайными хитростями и подвохами, - это тоскливая игра, придуманная для артековских деток!
      Выполняя задание редакции, журналюги предпочитают для храбро-сти хлобыстнуть рюмку-другую, а потом пьют на улице дешевое разлив-ное вино типа "Гаечный ключ", - не знаете что ли? - Да Вы что? А у нас знают все. Это из желтого ранета. Делясь им с молодежью, приобщая ее к тонкостям своего любопытного ремесла, эти лица выманивают полез-ную информацию. К примеру, - для статьи "Угадай не поддерживает строительство на костях, костей там просто нет", или для этого же типа исторического эссе, или для использования ее в дурацком телешоу типа "Неолитический Урожай". И для прочей похожей ерунды. Хотя есть и кости, и волосы, и повзрослевшие мальчики, которые этими костями кидались и носили бывшие волосы, а теперь скальпы, как флаги на пал-ках. Кто же в этом теперь признается? Разве что по пьянке. Мда. Грустно как-то от всего этого. Разные журналисты бывают и разные бывают клерки от строительства; и бывают нежными и чувствительными заме-стители начальников градорегулирующе-управленческих контор.
      Ежели другого рода, - добрые и честные с какого-то неподкупного ляда журналисты, - ни с кем не желают делиться алкоголем, то они спокойненько, не обижая никого своими критическими статьями, надевши длинные под старину восточные халаты, с запахом в любую сторону, и с тряпочными хлястиками, пригодными также для игры с кошками, попивают дома двух - и трехзвездочные коньяки, наливая их в специальные, неокисляемые мельхиоровые рюмочки и листают, листают жёлтые страницы интернета. А жены их тем временем мажут свои тела травяными и цветочными растворами, и лепят себе на лица огуречные скульптуры. Потом оба идут в разные постели: завтра им велено быть на службах.
      
      ***
      
      В интернете, как известно, есть ответы на любые животрепещущие и самые придурацкие вопросы.
      Например, на вопрос, есть ли в Угадае достопримечательности, до-стойные книги Гиннеса, интернет тут же отвечает: - Да, есть. Их пять. Их знает даже ребенок. Их подробно изучают в гимназиях. Вот они.
      1. Единственная в городе собака с золотыми зубами гуляет с Кон-стантином Совсем-Небогатьковым по специальному, разработанному для неё лично, внутригородскому Собачьему Бору.
      2. Единственный лебедь залетел как-то в Угадай по дури. Ему под-резали крылья и велели плавать летом по Баламутке-реке. Подчеркнуто для иностранцев, потому, что только нам - сибирякам понятно: зимой в Сибири по рекам птица разная не плавает, а иные двуногие передвига-ются на лыжах.
      3. Единственный ястреб гоняется за единственным лебедем.
      4. Единственный настоящий ландшафтный архитектор отгоняет единственного ястреба от единственного лебедя. Потому, что лебедь, по его единственному понятию, лучший элемент всякого паркового ланд-шафта.
      Ястреб - единственен, потому, что он самый умный из всех: он -председатель их колхоза, демократически выбранный вожак, - и знает как колхозный гурман -главбух, что лебедей, - уникальный австралий-ский стейк "эму с кровью", - можно встретить только в городе, в самом крутом ресторане "Извоз". Ястреб ошибся лишь однажды, залетев по дури в Угадай и схватив когтями нерасторопную синицу. Так бы и рас-прощалась с жизнью птаха, да проезжающая свадьба помогла. Фыркнула свадьба всей мощью своих клаксонов, гаркнули из открытых люков радостные люди и до смерти напугала ястреба. Ястреб выпустил птичку. Птичка была такова. Так и улетел ястреб из города ни с чем, приобретя большое расстройство желудка и потерю ловчей способно-сти.
      Ландшафтный архитектор только один, потому, что где еще встре-тишь настоящего ландшафтного архитектора без диплома? Конечно, только в том провинциальном городе, где не знают вообще, что суще-ствует такая узкая специальность. Все в Угадайгороде соображают в агрономии, смекают в стоматологии и пуще всего мерекают в архитек-туре.
      Особенно тонко ориентируются в перечисленных специальностях музейных дел мастерицы, причисляющие себя к потомственной интел-лигенции. А не напрасно ли?
      Слова "смекать, соображать, мерекать" - согласно словаря синони-мов суть одно и тоже с разными оттенками, примерно как архитектура проектно-практическая, строительство в жилой сфере и преподаватель-ство в гинекологическом ВУЗе на факультете истории порнографии.
      Три этих знания дают удачливым местным бизнесменам исключи-тельные права самим заниматься ландшафтной архитектурой, и болтли-вый специалист с дипломом им не нужен как класс.
      - Опять же, - говорят их жены, - это существенная экономия семей-ных денежных средств. - Простой садовник справится лучше. Что за волшебное словосочетание - ландшафтный архитектор? Тому есть рус-ский перевод: садовник. Какое слово может сравниться по точности? Тем более, садовнику не надо платить за иностранную должность.
      На садовнике, по их мнению, дескать, не сэкономишь, но и перепла-чивать не придется. Эта совестливая, творчески-физическая дисциплина в саду является обязательной. Садовник творит не на бумаге, он весь испачкан землей и глиной, а работает своими исколотыми и загорелыми ручками с таким же дышащим, живым и страдающим материалом.
      ...В городе такой величины достаточно одного муниципального специалиста-ландшафтника с дипломом, потому что лебедь в городе только один. Не будет единственного лебедя - уедет единственный ди-пломированный специалист. Прилетит, - и специалист появится сызно-ва.
      Для справки: на Люцернском озере - три лебедя (мать, отец, сын), три десятка крякв, гусей и селезней, и строит им искусственные, подни-маемые врукопашную во время половодий гнезда на воде, целый инсти-тут. Три люцернских лебедя привлекают толпы туристов со всего мира. Один угадайский лебедь привлекает сотни горожан к десяти временным пивным барам, строящимся в честь лебедя вдоль набережной Баламут-ки-реки.
      5. Единственная в мире трехметровая стеклянная шахматная доска размещена она в Угадае и служит частью пола второго этажа некоего пригородного коттеджа, прославленного самим хозяином в специальном выпуске ходового, пропиаренного, столичного журнала "Архштучка".
      Автор коттеджа - бизнесмен в области модного фастфудовского общепита. Вкуса и пенного креатива у него не отнять. Шахматная дос-ка в дырке пола расположена над прихожей, и хозяин имеет возмож-ность распознать всякого входящего гостя или воришку, глядя в пол, а не в окно или в экранчик наблюдательной камеры. Но он - не герой этого ужасного романа, поэтому достаточно об этом.
      Вот, кажется, и все про Угадай... Хотя нет. Вот еще. Баламутка-река, являющаяся составной частью водного бассейна города Угадая, еще может похвалиться тем, что в ее ивовых кущах завелся когда-то гиппопотам.
      Оттого в городе родилась нижеследующая по порядку байка.
      
      ***
      
      
      
      КОНТРАСТЫ
      
      А вот еще страсти господни всвязи с праздником Угадая.
      Жмурьтесь от страха. Неужели и такое бывает? А то! Всяко бывает.
       - Машка, кысонька моя, - тебя в обиду не дам, - зажмурься, дура. Дашка не читай, а то случится выкидыш. Чак - Паланик твоё фамилиё - а ты, пожалуй, в чём-то прав!
      ...В некой великой, дружелюбной, волшебной стране... да-да, в той самой, где лучшие в мире ландшафтники, где сплошная гармония, где едят всё, кроме Луны, там, где не кушают павлинов только благодаря их красоте.
      Это похвально.
      Там до недавних пор для назидания, а не для потехи, вешали и стре-ляли на заполненных зрителями площадях.
      - Ой, зачем эти страхи! - вскрикивает читатель. Но его пока не слышат.
      Мы - из соседней страны, только жмурим глаза от их удивительно театрального террора.
      Толпы фигур ставят к стенке так незатейливо и буднично, будто це-на тамошней жизни - одна китайская полкопейка. А наш народ тоже знаком с этим, правда давненько, зато не понаслышке.
      Команда кукольных расстрельщиков - количеством в полк.
      У нас народу поменьше.
      Удивительная стенка в виде земляного вала - длиной в полтысячи метров. Здесь все делается с размахом. У нас предпочитали саморойные ямы, овраги, проруби. А то и ничего не предпочитали. Бабахали и всё - где придётся.
      Китаец перед такой противоестественной смертью не плачет. Пото-му, что и соседи тоже не плачут и не просят о пощаде. Вообще в этих очередях не плачут. Тут так заведено. Каждый -песчинка в море-окияне. А песчинки не должны плакать. Они - кремниевая жизнь. По-этому он улыбается и не удивляется наведенному в затылок железу, по-тому что там это - театр, волна морская, а не жизнь.
      Наши тоже плевали в лицо убийцам, но, в противовес молчаливому китайцу, умудрялись вдобавок говаривать пламенные речи.
      Дяди и тёти с железом палят в затылочную цель с уставшим, непро-ницаемым лицом. Это такая работа. Или с удовольствием, потому, что это бесплатный тир, разрешённая охота в политическом заповеднике.
      Наших пострельцов обманывали тоже, но они, стреляя, точно дума-ли, что стреляют в предателей, изменников, бандитов. А китайским по-стрельцам пофигу - им велели не думать, а очищать территорию от вольнодумцев. За них всегда решали императоры.
      Они все: стоящие на коленях с тряпицами на лбах и подталкиваю-щие их сзади, - просто куклы, на время сдёрнутые с миллионов реквизи-торских полок. Они все просто-напросто играют отведённую в спектак-ле простейшую роль. Они - классные статисты и артисты третьего пла-на. Им не дают орденов. И их не будут журить потомки. Потому что так всегда.
      У нас было так же, только наш театр больше в длину. Он от границы с цивильной Европой до восточных морей.
      Там до сих пор существует каннибализм; там небедные избранные клиенты едят плаценту и жареных выкидышей. При этом предпочитают кушать девочек: так, говорят знатоки, полезней для их жёлтой кожи.
      Но они не торопятся сообщать об этой национальной особенности в медицинских, светских, кулинарных газетах и журналах. Наглый американский фотокорреспондент, поведавший эти подпольные фотографии миру, рисковал своей жизнью.
      А у нас такого не было и нет. Этим мы отличаемся от развращённых китайцев. У нас нет культа еды. Кошек ел только Ленинград от жажды выжить. При этом блевал в Гитлера. Мы в мирное время не едим всё под-ряд, как они.
      Они не просвещают и не спрашивают разрешения у соседей с дру-гими кулинарнми рецептами и с иным понимания вкусного.
      Их кушанье - если их кто-то попробует уличить в преступлении - приятно, дорого, престижно, безопасно. Оно любезно и молчаливо не запрещено правительством.
      Традисьон, как сказали бы офранцуженные и любознательные поли-незийские повара. Ешьте, если хотите. Был Кук - нету Кука. Кук как Кук. Ничего особенного в человеческой плоти нет. Тот же набор белков, жиров и углеводов.
      Там в город Г-у вагонами везут кошек и собак, собираемых по всей стране. Такой продукт не должен бесцельно бегать по тротуарам.
      Там живьём сдирают шкуру и бросают в кипяток кошек.
      Там, доказывая свежесть продукта перед гурманом, собакам ло-мают кости, и уже только перед окунанием в суп - позвоночник. Клиент должен слышать предсмертные собачьи стоны. Вой - это гарантия свежести.
      Там консервируют плоть, ставшую уже ненужной родившей хозяй-ке.
      Там мозги обезьянок, так похожих на своих братьев-человечков, их хвостики и миниатюрные ушки консервируются в прозрачной таре. Еда долна быть видной - это часть кулинарного шоу. На стекло приклеива-ют забавные мультипликационные рожицы и гарантирующий качество государственный штрихкод.
      Удивительная страна! Страна контрастов. Страна изощрённой кра-соты и диковинных ужасов.
      
      Меркнут от этого всего красоты города Сучжоу, по словам Марко Поло превосшедшего обаянием Венецию.
      К чему эти страхи в нашем превесёлом чтиве?
      Для контраста! Для контраста, друзья и дурни. Чтобы поняли как хорошо живётся в городе Угадае.
      А в той ужасной стране, промежду прочим, прекрасно знают наш тишайший городок Угадай. Именно от противоположности знают. Удивляются, прежде всего, нашей порядочности и безмятежности насе-ления, кроткости и любви людей богатых и власти к обделённым, хирым и пожилым угадайским людям.
      Ровно в суровую зиму того века милое и наивное гуанджоуское ра-дио сообщило всему миру, что в малой сибирской деревне Угадайке (за Угадайку обидно, право, за правду - нет) от мороза сломался мост, и теперь (то есть тогда) всему населению придётся переправляться на другую сторону по тонкому льду.
      Что есть (было) опасно для существования угадайского человека. То есть нехорошо.
      Выводы: даже в маленьком городе Угадае проживают милые китай-ские корреспонденты. А также спокойно проживают иностранные Джеймсы Бонды и их распрекрасные помощницы. Им тоже полезно про-честь эту книжку. Она насквозь русская, чтобы они не говорили, и как бы не посмеивались над нами русофобами.
      Угадайка выжила, помучившись совсем недолго. Она разжала гос-финансам ноги и через десяток лет госфинансы родили новый мост. Нет, всё-таки многое может наша страна, если очень захочет.
      Ещё: в Угадайке во все времена - воплощённый коммунизм и пята-чок разрешённого слова.
      Недаром вы читаете эти строки.
      
      ***
      
      
      
      О ЖЕНАТЫХ ЛИТЕРАТОРАХ ГОРОДА УГАДАЯ И О ПРОЧИХ ФИЛОСОФАХ-УМНИКАХ
      
       еометрам и гадалкам.
      Ну, так вот. Все хорошо там. Речь снова про город Угадай.
      Единственно: женатым литераторам там жить скверно.
      Не обзаведясь серьёзным алиби, заверенным надёжным нотариусом, не рекомендовано им водить в общественную баню своих друзей с их-ними женками и сердечными подружками.
      Лучше в банях без оных лукавых вообще; и докладывать мозгови-тым женкам, если таковые остались дома, надо не о бане а о серьёзном корпоративном совещании по прихоти начальника совмещенного с ры-балкой, состоящей из абсолютно честных рыбаков с единственной удоч-кой, проржавленной в гильзах, и с одним запутанным мотком лески на весь рыболовецкий коллектив.
      Лучшие рыбалки с минимумом снастей, но с изобилием веселящих напитков, как правило, случаются на границах с соседними областями.
      Отмазки женами с первого вида вроде бы принимаются. Но по прошествии лет десяти-пятнадцати, то есть ближе к критической точке развода, неожиданно оказывается, что все ваши дешевые алиби сведе-ны в стройную табличку, в которой имеются два любопытнейших стол-бика справа. Заглядывая в них, окажется, что за все это прошедшее же-натое время, ваши интеллектуальные женки с точностию бухгалтерской забивали в квадраты столбцов хлипкие плюсики и жирные минусы на манер старинной школьной игры морского боя.
      Игра та односторонняя: как бы вы не старались, все ваши утлые ко-раблики и крейсеры со сраными орудиями, стреляющими холощёными пустышками, да все только мимо, будут однозначно потоплены.
      Боле того, под табличкой проведена по линейке красивая двойная черта с итогами, из которых следует, что все твои пограничные упраж-нения, называемые рыбалками, и все твои писаные водой алиби гроша ломаного не стоят, ибо сумма толстых минусов по отношению к худо-сочным плюсам составляет распространенную в истории распавшихся семей странно повторяющуюся пропорцию - пять к одному.
      Эта странное с виду соотношение поразительно напоминает геомет-рическую интерпретацию пропорции божественной, правящей в искус-стве и природе. Кажется и при естественно предпочтённой точке разво-да в проведённом в узах Гименея бытии данная пропорция имеет место быть.
      Первое следствие божественной пропорции из тринадцати, если ве-рить трактату Луки Пачоли , гласит нижеследующее. "Ежели прямую линию расчленить в соответствии с этой пропорцией, имеющей сред-нюю и две крайних точки, и если к большей части прибавить половину всей линии, расчленённой в данной пропорции, то с необходимостью окажется, что квадрат суммы всегда будет пятикратным, то есть в пять раз больше квадрата этой половины". Случайность? Кто его знает.
      Кораблики, кораблики.... Кораблики, морской бой и бухучёт при-шлись к пригоже оформленному литераторскому антуражу. А связь гео-метрии, жизни природы и судьбы человека, как части допостмодернист-ской природы, однозначно имеют общее начало.
      
      ***
      
      Про космос и его четырёхмерное строение в полном соответствии с божественной пропорцией развивать не будем, - хотя понаслышке это знаем; а также и более того мы знаем наверняка, что в Угадайгороде нашелся умник ряда Фабичелли, или Фабонначи, который, нанюхав-шись опия, за несколько сеансов, в одной - единственной красиво нарисованной геометрической картинке объяснил закон всякого сотворения, не привлекая к этому Главного Творца.
      Может, оно именно так и есть, может в неразберихе послепутчевой перестройки так бы оно навсегда и осталось, если бы позднее эта кар-тинка не обросла подозрительными куртизанскими украшениями в виде сети многочисленных линий, соединяющих все точки, украшенных вен-зелями, созвездиями, аллегорическими фигурками, мистическими знач-ками, полученными от пересечений линий главных и второстепенных. Да так, что каждая новая линия и каждая точка-пересечение, и каждый треугольный сектор между ними стали что-нибудь да объяснять из нашей бренной жизни и жизни вселенной.
      Всем понятно, что есть связь любой козявки с какой-нибудь плане-той и звездой. Связь эта - в едином атомном строении, построенном на кратности мельчайших частиц, даже если они растворены в плазме - как во взаимообратимом состоянии этих частиц. Во взаимном обмене фото-нами: козявка видит звезду, звезда видит козявку; мечущаяся по сторо-нам, умирающая букашка-однодневка притягивает звезду точно так же, как вечная звезда букашку.
      Но эти связи реальней и понятней, чем псевдонаучные геометриче-ские схемы, которые скорей искусственны и придуманы разумным чело-веком от расстройства кишечника, который, уверуя в чистоту своего начального ноу-хау, и в которой есть некое разумное зерно, как любой чрезмерно увлекшийся философишко решил возвести свой первоначаль-ный замысел в уровень самой генеральной схемы построения мира, начертанной лучшим плоскостным геометром, межгалактическим агро-номом, ботаником, звездочетом и толкователем всех времен и всех поту-сторонних миров.
      Но астрономы, в пику сказать, как известно, имеются не только в нашей Галактике, но и в туманности Андромеды тоже. А они думают оригинальней, так как находятся вверх ногами по отношению к нам.
      Наш умник решил уличить бога в его отсутствии, или в невежестве. Хотя, если его нет, то и нет нужды ему - несуществующему что-то дока-зывать. Доказывать надо тому, кто бога, или Христа придумал, или хотя бы видел подлинную косточку. Но все очевидцы, фантазеры и препа-раторы давным-давно умерли.
      Хранятся как святыни ворованные из чужих могил мумии и мощи, до сих пор умело подделываются плащаницы и кубки Грааля. Ложь во имя спасения? Сказки, в которые обязано поверить все человечество? Всего этого хватило бы на десятки подобных священных историй. Там ли копают идею? Столько бы усердия, да для сохранения хотя бы при-родного баланса! Трудолюбивые и молчаливые счетоводы метеоритов делают для Земли гораздо больше и полезнее.
      
      ***
      
      ...Трусливый-претрусливый первоначально Моисей "видел" бога в виде горящего куста, слышал божий "вопль", а лицо он прикрыл одеж-дами. Тот, кто предусмотрительно сидел за кустом и вещал от лица бога, неплохо разыграл Моисея.
      Удивительны последующие сказки: о змеях и жезле, о язвах и их воздейственности, о жабах и мошках всего Египта. Юморист этого сде-лать не мог. Это был другой мощный выдумщик.
      От страха увиденных вначале чудес, произведенных с помощью волшебного жезла Моисея и его страшно бездонной пазухи, наполнен-ной всякой ерундой, но в неимоверных количествах, египетский царь вызвал на помощь волхвов. Три дня колдуны соревновались с Моисеем в чюдесах, и победить его не смогли, хотя Моисея надо было бы тупо грохнуть в первый же день и избежать с этим благостным поступком всех последующих страхов и издевательств над жабами, мошкарой и землей, которой в старом Египте было не так уж много.
      Остались интерпретаторы и последователи-переписчики, фантазе-ры, которые ничего толкового рассказать не могут, опираясь только на перезаписанные древние манускрипты, в которых прежние переписчики-шутники уже успели внести свои поправки и юмористические добавле-ния, древность которых все перечисленные участники толком тоже не доказали.
      - Фальсификации? О-о-о! - хихикнул знаток по фамилии Густозво-новъ. А диалог этот был подслушан кем-то лет сто назад. - Фальсифи-кации, гововорите? Раз уж этого коснулись, то это отдельная тема,...если говорить о предметах искусств и литературных памятниках, а не о про-дуктах питания. Это отдельная, полукриминальная, или скорее мошен-ническая отрасль, о которой, пожалуй, если обходится без крови, можно говорить с улыбкой на лице, может даже со смехом, может даже в чем-то сочувствуя и завидуя таланту фальсификатора-идейщика, а пуще того - фальсификатору-исполнителю подделки, ибо это редчайшая после фа-кирства и фокусничества созидательная служба жульничества. Ибо предмет фальсификации по своему качеству, степени мастерства, упор-ства, изобретательности частенько превосходит первородный аналог. Верх мастерства - это создание новоделов девятнадцатого века. Боль-шинству честных и бедных людей старого и нового света от этого дела-ется на удивление приятно.
      - Такого добра хватало не только в древнеизраильском и египет-ском мире, но и на Руси, - злословит с подковырками Некто Пустобрё-хов.
      - Известным фоссером был купец и палеографоман Антошка Бардин, - почти кричит он. - Он наштамповал в девятнадцатом веке де-сяток "древних" памятников словесности". Царя надурил. Дали ему, то ли орден, то ли еще какую-то награду. Представляете! А прокололся, знаете на чём?
      Густозвоновъ. - Нет.
      Пустобрёхов. - Он ошибочно писал уже закончившимся к предна-значаемому времени уставом, вместо полуустава.
      Густозвоновъ. - Вау! Какая тут разница? Это так серьезно? На этом можно строить догадки?
      Пустобрёхов. - Для вас нет, а для знатоков - да! Псевдопамятники эти до сих пор изучают на филологических и исторических факультетах.
      Густозвоновъ. - Это хреново. А куда смотрят преподаватели?
      Пустобрёхов. - Никуда не смотрят. Что прописано в программе, то и изучают. Не везде, правда. Слово о полку Игореве, вот, понимаете ли, было выпущено в двух экземплярах. Один экземпляр был куплен членом Собрания, неким, какое неким, но конкретным г-ном А. М-ским за сто шестьдесят рублей. В переводе на базарные яйца это составляет... со-ставляло... сейчас подсчитаю... вот: двадцать шесть тысяч четыреста штук. Вот как. На этом деле грянул приличный скандалище. В пере-счете на яйца становится жалко каких-то шестидесяти бумажек. Дык, Бардин продержался на фоссерской ниве предолго: продажа анти-антиквариата не была его основной задачей и потому он лишний раз не высовывался. Фальсификация для него была разновидностью искусства, а не бизнеса...
      Густозвоновъ. - Понимаю.
      Пустобрёхов. - Вот еще факты. Существовал не менее знаменитый и "собиратель древностей" петербуржец другой А., только с грузинской фамилией С-дзев который своим дарованием рождал не только древние манускрипты, вынутые исключительно из своей головы, но также соста-вил перечень выдуманных манускриптов и деревянных досок, который существенно облегчил ему торгово-фальсификаторский бизнес.
      Густозвоновъ. - Что-то про это слышал, хотя я и не филолог. Давно слышал. Еще в лицее. Да, странные у нас институты.
      Пустобрёхов. - Всем хочется иметь памятники древней словесности. Зачем их так сразу хоронить. Перед научной заграницей стыдно.
      
      ***
      
      ...Но наш угадайский, далеко не фальсификатор, а простой фанта-зейный Умник, употребляющий, к слову, для поднятия мыслительной способности некие легкие конопляные продукты, свои интеллектуаль-ные доказательства провел и довел до сведения ученых мужей очень плохо. Кроме своего внутреннего чутья он опирался на помощь несо-вершенного, всего-то навсего двухмерного инструмента познания - эвклидовой геометрии. Полезность его труда - только в совершенстве графики, даже не в каллиграфии, сделанной тонким пером и (или) рапи-дографом и даже не древней китайской тушью, и даже не квасцами.
      Употребление упомянутых материалов придало бы его труду уни-версальной силы уподобления и понимания древности.
      Объяснительный текст же умник отпечатал на обычной пишмашин-ке "Ундервуд" в количестве шестидесяти шести листов - ни больше, ни меньше, что придало его труду сильно уж подтасовочный вид. Один эк-земпляр писанины с копией картинки умник подарил молодому тогда еще Кирьяше Туземскому. Кирьяша осилить труд не сумел. Потом про-изошла ссора с взаимным мордобитием. Потом с горизонта надолго ис-чез Умник. Через пару лет усердного хранения труда Кирьяша опустил труд Умника в мусорную корзинку, наплевав на все заклятия.
      
      - Известно, что Бог сотворил Землю и из глины слепил человека. Может этим занимались Ангелы - его помощники. Построение небесно-го общества было похоже на земное. Оба - на! Он (Творец) был еще и скульптором! Это похвально. - Говорит Следующий Современник Ум-ника (назовем его по-космически коротко: ССУ).
      - Но Творец не был оригиналом. - Подтверждает странный и трону-тый интеллектом Собеседник. Это еще один пример не воинственного, а рассудительного графоманства. - Иначе сотворил бы человечка из воз-духа, а еще лучше, если бы он спроектировал молекулы, а позже из них слепил бы человека. Или, вариант два, - слепил бы из глины, а потом раздробил бы глину на молекулы и добавил других элементарных мель-чайших частиц, так не свойственных глине. Это было бы ближе к правде более поздней - исследовательской. Головоломка с молекулами была бы Богу гораздо интересней. Но он бы все равно справился, потому, что он Бог.
      С.С.У. - Следовательно, именно богоугодные священнослужители, не вооруженные познаниями, а доверившиеся многочисленно переписы-вающимися первопредшественниками манускриптам (а сначала вместо бумаг и табличек по миру ходило устное, почти что былинное, сказочно приукрашенное Слово), неправильно вначале истолковывали деятель-ность бога.
      С. - У старослужащих священнослужителей, взявшихся за непо-сильный труд, в который уж раз интерпретировать деятельность бога, телескопа точно не было, но зато была развита наука наблюдения всего медленно движущегося видимого предмета на земле и в тверди небесной, и сильна была страсть к протоколированию увиденного. Если бы у них тогда был электронный микроскоп, то тогда бы они смогли еще в уважаемой Библии утверждать, что бог слепил человека все-таки из мо-лекул. Про которых ничего не пришлось бы доказывать, ибо их (моле-кул) видно в очень толстый мелкоскоп. А когда-нибудь появится другой, - по прозванию микроскоп, - который гораздо упитанней, электроннее и фотоннее упомянутого первого, а также умеет измерять время молеку-лярных изменений не по политическим курантам, а по нейтрально - ядерным часам.
      С.С.У. - Получается, что бог придумал Землю с глиной, а из глины слепил человека, не уточнив, что в глине содержится далеко не вся таб-лица Менделеева, и, не подумав, что утайка эта рано или поздно вскро-ется пытливыми людишками, осознавшими себя далеко выше глиняных первочеловечков.
      Про ребра и происхождение женщины, дабы не потерять половину читателей противоположного мужчинам пола, рассказчик намеренно умолчал. А интересно было бы послушать.
      - Но наш умник-геометр решил не только презреть Бога, - продол-жает очевидец С.С.У. , - а тем более (а это не проще: бог один, а фило-софов и физиков - тысячи)... он решил поставить крест на всех доселе присутствующих в записях теориях мироздания, созданных бывшими глиняными человечками, с познавательскими навыками, сильно отлича-ющихся от боговых, но в отличие от бога, требующих доказательств. Бог хотел сотворить, вот и сотворил. На то он и бог.
      С. - Отличная форма парирования. И ничего никому доказывать не надо. Только грамотно отбиваться от неверующих (еретиков- отступни-ков и сомневающихся в непорочности Девы сжигать на костре и завое-вывать неверных) и слуплять на верующих бабки. Прекрасная, удобная формула дискуссий!
      С.С.У. - На этой провокации попался наш умник. Он решил найти геометрически подкрепленную правду. Лучше бы упражнялся в филосо-фии и в схоластических аксиомах. Для этого не нужны телескопы и пу-тешествия в космос. Достаточно подушки и кровати под открытым не-бом. Достаточно наплевательства и временного неверия в до конца не апробированные, придуманные философами аксиомы: смотри нетрез-вым взором в небо и философствуй сам. Это научная графомания, почти что по силе воздействия равная сутяжной психопатии. Но от них тоже есть польза. Они - вечные оппозиционеры, которые не дают скучать науке. Комбинируй известные аксиомы, выдумывай свои. Они говорят: - Пробуя аксиомы, подумай, что на каждую аксиому можно наложить более весомую, черную и жирную критику. И тогда правда сотворения и единство живого, неживого, космического откроется сама собой. Поду-май про то, что мы существуем в мире точно так же, как мир существует в нас. Подумай про то, что если взять теоретический самый сильный микроскоп и заглянуть в самую тонкую первочастицу твоего тела, то окажется, что в ее орбите болтается самая что ни на есть наша галактика со всеми другими видимыми галактиками. А черное пространство, в чем болтаются галактики, это и есть то самое пограничное пространство, которое находится вокруг твоей самой мелкой микрочастицы.
      С. (поддавшись псевдонаучному сутяжному графоманству и вклю-чив юмор) - О! А если, достигнув указанного пограничного простран-ства, заменить микроскоп на телескоп и смотреть в том же направлении, то ты, чуть- чуть напрягшись, увидишь в "большом далеке" чьё-то зад-нее, близкое к причинному, место. Если посмотреть чуть сбоку, то уви-дишь в профиль странного чувака, упершегося глазом в самый сильный на Земле микроскоп-телескоп. Присмотревшись к седалищу, ты увидишь некую редкую родинку на ноге, потом осознаешь, наконец, и утвер-дишься, что эта редкая родинка и седалище - твои в доску, что глядя в одном направлении, твой взгляд вернулся в твой обожаемый тыл, что означает: мир конечен и свернут в каральку. Начало мира в каждом взгляде, в каждой открытой пасти, готовой съесть мир, а конец мира - в каждой заднице.
      - Ого!!! Круто загнул. - Он юмора не понял.
      С.С.У. - Бросьте, объясняется это просто и изящно. Конечность по-нятна. Ее можно измерить. Бесконечность непонятна. Потому, что ее нельзя измерить даже разумом, не говоря уж про инструменты. Может, ее тогда нет вовсе. Бесконечность - это, возможно, конечность такого вида, когда болтаешься по объемной пространственной форме (типа двухмерной бутылки Клейна, родившейся на основе более простой мо-дели бесконечности - ленты Мебиуса), по которой сколько не ходи, ра-но или поздно наткнешься или на то самое место, где ты сделал отмети-ну, либо на самого себя, если говорить о форме конечности времени. А это уже понятно даже первокласснику гимназии, потому что модель такой формы конечности реально существует.
      С. - Во времени в обычном понимании гулять невозможно, так как время - условно принятое поступательное направление совершаемых событий...
      С.С.У. - Можно принять и наоборот. Типа обратного отсчета. Обо-значать совершаемые процессы в обратном направлении. Пожалуйста, - все едино, если кому-то так удобней. Но на самом деле - это неудобно. Принято обозначать цепь совершаемых событий параллельным и в ту же сторону направленным вектором времени. А то, что было уже совершено - это уже в пройденном. Физического обстоятельства - времени в природе нет. Его придумало человечество для удобства проживания в настоящий миг, для определения возраста планеты, для хронометража истории, для прогнозирования будущего. Есть цепь совершаемых событий, которые нельзя изменить, потому, что это уже по условной договоренности людей совершилось, и оно запротоколировано условным параллельным вектором времени. Если ты написал сегодня последними чернилами текущую дату, и решил прогуляться пешком во времени назад, то попав во вчера, ты должен увидеть листок бумаги с датой, потом ты увидишь, как от бумаги удаляется авторучка, наполненная чернилами. Но, как же появилась на листке чернильная дата до появления авторучки? Этого ты объяснить не сможешь и потому сойдешь с ума. Потому еще, что существуют только односторонне направленные физические события. Еще пример...
      Но ему не дал досказать "С".
      С. - Если ядерная бомба взорвалась, то обратно в бомбу взрыв не засунешь, хоть ты во времени загуляйся. Так как процесс термоядерной реакции движется только в одну сторону обусловленного времени. Так?
      С.С.У. - Верно. Если ты за секунду до мировой термоядерной войны отлучился во времени назад, позаботился, как следует в том времени о судьбах мира, и, удовлетворенный содеянным, вернулся обратно, то лучше бы тебе и не возвращаться, так как на том месте, где ты раньше жил, зияет огромная дыра, засыпанная грязным снегом, с торчащими по краям дыры остовами бетонных колонн. А кругом ни души. Даже волки не бегают. И не хватает воздуха. Дело все в том, что посмотреть на Зем-лю в прошедшем времени можно, но только на мониторах очень-очень далекой звезды, до которых сегодняшние сигналы зрительных образов еще не дошли. Они с удовольствием рассматривают всего лишь навсего историю создания египетских пирамид, а то и обыкновенных динозав-ров, которые, не уставая и не заморачиваясь умственной деятельностью, бегали по твоей планете и утолщали ее корку навозом, удобряли костя-ми слабосильных жертв многие миллионы лет назад...
      С. - Остаётся только согласиться.
      
      И большинство соглашается. Кроме Вовочки, физика-ядерщика из Угадайского гуманитарного университета, который, во-первых, если бы ему дали напрокат ускоритель, мог бомбардировать в полудомашних условиях разновидность урана чистым алюминием; а во-вторых, он с легкостью может вывести пропорцию между пространством, массой, временем, энергией и нарисовать результат мелом на тротуарной плит-ке, рядом с православной часовней, выполненной в ненавязчиво маври-тано-римском стиле. Бесконечность, масса и время для мавра и римля-нина имела совсем другое значение и измерялась в золоте. А засекре-ченный итог Вовочки смыло дождем следующего дня. Такие великие и одновременно простые люди живут в скромном городе Угадае. Таким скромным людям не жалко посвятить двенадцать-тринадцать хвалебных строк. Количество строк зависит от кегля и умения издательства читать тексты.
      - А кто-то там намекал на редакторские ножницы. А, Анюта? Почто молчим?
      Анна: - Тут я не права.
      Так скромно сказано.
      Кирьян Егорович. - А неплохо бы завтра встретиться.
      Анна. - Неплохо. а где?
      - Сначала в кафешке, а там видно будет. А ты, случаем не влюбле-на?
      - В кого это?
      - Хотя бы в меня.
      - Что ты, Кирюша. Не дай бог.
      
      ***
      
      Из корреспонденции.
      "...- Послушай, Аннушка... и с чего бы такие сопли? Я вот все о своем талдычу.
      Правда, как показывает время, страдает одним весьма существен-ным признаком: она не бывает чёрной или белой.
      - Вот так новость!
      Правду выдумывают ответственные работники. Все работники яв-ляются людьми. Право на ошибку, даже больше, чем простые люди, имеют ответственные работники. Правду пытаются насильно закрепить на века. А это уже не просто подозрительно, а просто откровенная ложь. Правда изменчива от времени и это зависит от мировоззрения, или, если задуматься, от угла зрения. Это первое.
      - И это любовное письмо! Кто бы мог подумать, что так можно при-знаваться. Цветы были бы интересней ...Так делается с тех времен, как на планете выросли цветы.
      ...Нужную кому-то правду можно написать по заказу и по возмож-ности дольше помалкивать. Китайские императоры умело этим пользо-вались и старательно переписывали историю так, как им было выгодно. А писцов умерщвляли для надежности. Это второе.
      Третье, касающееся умника из Угадая: всякий хронологически по-следующий умник в зависимости от степени своей малообразованности, а еще более не верующий в правду, написанную его научным или псев-донаучным предшественником, либо напрочь разбивает предыдущий трактат (при этом предшественник не может защититься, потому, что он к этому времени уже умер), либо во множестве линий находит десяток фальшивых и высосанных из пальца, либо - того хуже, он заменяет пря-мые линии на кривые (почему бы и не сделать такое допущение), добав-ляет фактор времени и искажает для веселости разгадывания окружаю-щее пространство. И весь процесс познания начинается по-новой.
      Целую в щечку, а если позволишь, так и в пупок...".
      - Так выглядят признания? - Анна расстроена в чувствах. - Стран-ные все эти писатели.
      Анна хватает мобильник и роется в справочнике. Где тут мой по-следний парень? Тот был проще Туземского.
      
      ***
      
      Но мы тут не трактаты пишем, потому не станем подсовывать част-нофилософские письма и развивать скукоту у читателя, заглянувшего сюда по ошибке, найдя здесь развлечение и возможность проверки ай-кью писателя, которое подозрительно меньше читательского.
      - Читатель всегда умнее писателя. Читатель заранее знает конец ро-мана, а читает просто так. Ловит кайф в мелочах. Ищет что-то, что под-твердило бы общность человеческой мысли. Игра такая: найди общее в картинке. Новое тяжело придумать. Все ниши давно заняты. Разве что среди необычных профессий. А причем тут профессии?
      А профессия это для фона. На новом фоне те же события и отноше-ния любви кажутся новее.
      Скажем только напоследок, что тот самый первый умник из Угадая повез свое исследование президенту обновленной и уменьшенной слегка страны, где его труд был поселен в отдельную папку с общим названием "Бредятина сумасшедших граждан и ученых России".
      Референтом из свиты президента было отослано письмо о том, что его труд достойно оценен, но на сегодняшний день нет возможности изучить его выводы досконально, поскольку, дескать, научное сообще-ство занято более актуальными и практическими темами как-то: даль-нейшим изучением строения атома и электрона, освоением космоса, примирением религий и взращиванием генно-модифицированной пше-ницы.
      Ради сокрытия столь взрывоопасной геометрической тайны перед лицом всемирного шпионажа и научного сообщества, ради сохранения жизни умника, уже растратившего часть жизни на отсидку в местах не столь отдаленных (за топорное убийство своей жены) и потерявшегося теперь в каменных просторах столицы, имени его тут не разглашаем.
      
      
      (Чья-то именная печать.
      Чья-то авторская подпись)
      
      ***
      
      
      
      ПЯТНИЦА
      
      В пятницу задирают платьице, а Кирьян Егорович давно уже никому ничего не задирал. Следовательно, это обыкновенный стандартный день. Может и пятница, впрочем. Хэм, где ты, Хэм? Поговорили бы.
      
      Скучно по-прежнему. Указанная где-то вверху маломобильная и небогатая часть клиентонаселения перемещается на улицу и заседает сочинскими призраками под легким теневым навесом в окружении не-большой крестово-решетчатой оградки в стиле послесталинских, крым-ско-курортных пятидесятых, обвитой искусственными листьями разме-ром в лопух.
      Кирьян Егорович, ставши через несколько лет спортсменом-велосипедистом, к этому заборчику пришвартовывал свое двухколесное средство передвижения.
      Случалось, что после третьего или второго бокала, Кирьяну Егоро-вичу надоедало одиночество в бесконечном курении и однообразие пи-тия, и, чтобы развеселить себя и не смущать своим молчаливым присут-ствием любопытных завсегдатаев, ждущих более смешных курьезов, нежели смущающей их соседской ипохондрии - ну хоть бы бокал раз-бил, что ли, для разнообразности, - он начинал проявлять себя хоть как-то, понапрасну тревожа СМС-ками своих давнишних друзей и тщетно ожидая хоть какой-нибудь реакции. Ответы с извинениями приходили чаще всего тогда, когда он уже собирался домой, или прихо-дили они аж на следующий день.
      То он начинал наугад набирать номера телефонов и говорить с от-кликнувшимися о чём-нибудь пустяшном, и приглашать к себе, чтобы разбавить с ним скучную свою засиделку. Опять зря. Все заняты.
      Иногда он подолгу задерживался, брал один бокал за другим, что-бы, наблюдая за какой-нибудь группкой собеседников, завершить свой обзор хоть какой-нибудь ясностью, или свежим впечатлением, заинтриговавшим его пытливый и не всегда пристойный взгляд.
      Чтобы пройти в курительный сектор, нужно было пройти мимо бар-ной стойки. Кирьян Егорович давно привык, что обслуживающий персо-нал, состоящий только из молодых, периодически меняющихся девочек, настолько привыкли к своему клиенту, что начинали улыбаться и здоро-ваться первыми, едва только он преодолевал четыре ступеньки, откры-вал полупрозрачную дверь и переступал порог помещения. Старшая по званию и по возрасту Лидия Игоревна как-то раз сама проявила инициа-тиву знакомства, потом стала справляться о здоровье, о причине долгого отсутствия, искренне и приветливо улыбалась.
      Две официантки: одна трудящаяся у стойки - черненькая - ее звать Леночка -, с легкой горбинкой в переносице, симпатичная, с аккуратны-ми грудками, слепленными плотной одеждой и организующими между собой интимный разговор; другая - светлая, тоненькая, слегка стесни-тельная не слишком симпатичная и не со слишком прямыми ногами сту-дентка, пулуспрятавшаяся за холодильником с бутербродом в руке. Обе несколько деланно и поспешно поздоровались. Студентке пришлось на секунду привстать и высунуть свое личико, будто бы без этого были бы нарушены правила приличия. Кирьян, почти как старый друг, делает привычный взмах рукой. - Привет!
      Приостановился и возложил руки на стойку.
      - Я... - и запнулся.
      Леночка пришла на помощь. - Вам, наверное, как всегда, одно пиво?
      - А вы откуда знаете? Ах да, как всегда.... Все правильно, мне пиво, а какое у вас сегодня есть? Вопрос этот почти праздный, потому что с недавних пор ассортимент сузился до двух-трех марок, и, по сути, выби-рать не из чего.
      - У нас только Балтика и Туборг.
      - Балтика, Туборг, - куксится Полутуземский, покусывая губы. - "Опять тройка"? - Спрашивает тогда Кирьян Егорович. Это его люби-мая, хотя и не остроумная, шутка в этом заведении. Не фига себе, ассор-тиментище! Туборг ему уже изрядно надоел.
      - Нет, Семёрка, - отвечает чёрненькая.
      - А Тройка где?
      - Нету Тройки.
      - Тогда мне Туборг. - Семёрка немного отдает спиртом и поэтому берется только в крайнем случае. От Туборга уже подташнивает - так себе, напиток - без вкуса, - совершенно условное пиво. От двухнедель-ной давности лапши и если поглощать ее каждый день - тошнит тоже. Но, если сварено, и выбора нет, то полагалось съедать и выпивать пред-ложенное, будто на кухне у жены, наплюя на тошноту и однообразие.
      Добивают дальше. - Туборг есть, но только "грин".
      "Грин" от "негрина" не отличаются ничем, кроме этикетки и легкой разницы в оттенке цвета; даже цены за все были уравнены. Всё одно - тошнить. Можно уже проявлять брезгливость, изображая знатока. Но в правильном доме по пустякам не ссорятся.
      - А мне пофиг, - бодро говорит Кирьян Егорович, - давайте "грин". Надеюсь, бутылочка не по триста? Мне надо пятьсот. ( С пятиста тош-нит надежнее). - А ты вообще кто, Екатерина или Надежда? Вчера ты была Екатериной.
      - Сегодня я Надежда. - И официантка звенит, смеётся. - А на самом деле я - Виктория. У нас не хватает кармашков для бейджиков, да и са-мих бейджиков. А свой я дома забыла.
      
      Кирьян Егорович за годы хождения в эту ничем непримечательную кофейню перезнакомился со всеми ими, многие из них уволились, но, натыкаясь на Кирьяна Егоровича на улице, узнавали и здоровались. Многие встречали его уже не как завсегдатая, а как мимолетного друга. Он знал кто из них замужем, а кто недавно поссорился с парнем, кто не сдал сессию, кто скоро выйдет из отпуска, с кем дружит сейчас девочка по данной им подпольной кличке "Кэт". Девчонка страшно смахивает на обаятельную грузинскую солистку Ч.
      У этой горло обвязано шарфом: у неё от чрезмерного употребления мороженного заболели гланды. Что она тогда делает в кофейне? Гланды - заразное дело. Как-то это не вписывается в санитарные нормы.
      - Да я только зашла к подружкам поздороваться.
      Это новенькая, она ещё не знает в должной мере Кирьяна Егоровича и не торопится. Подсказали. Девушка стала менять пепельницы через каждые полторы сигареты.
      - Не нужно так часто, - фыркает на то Полутуземский.
      - Мне сказали, что вы любите, когда в пепельнице чисто.
      Что за выдумки! Нет высокомерию! Кирьяну Егоровичу удобно, ко-гда пепельница полна, чтобы сосчитать - сколько он за все время нахождения выкурил, чтобы вовремя попытаться остановиться или, не дай бог, - бросить курить вообще.
      Кирьян Егорович проходит в зал и садится за двухместный столик. С этого углового места видно почти-что всю публику.
      В городе идет летний местечковый полупраздник. Лишняя на этом празднике молодёжь хлынула в относительно спокойное место. Рассре-доточилась. Образовались кучки по интересам. Но от того, что на улице на удивление тепло, в кофейне много свободных мест. Для Кирьяна Его-ровича это приемлемая ситуация.
      Небольшое количество людей дает возможность не распыляться на всех, а сосредоточиться на одной-двух группах посетителей.
      В этот раз в поле зрения Кирьяна Егоровича попал столик с четырь-мя молоденькими девочками в пограничном возрасте, где-то между окончанием школы и началом первого курса ВУЗа. Вернее, даже так: одна девочка смахивает на первокурсницу: остальные явно в школьном возрасте. Девочка, сидящая к Кирьяну Егоровичу лицом, по всей види-мости, - самая младшая и самая скромная, не привыкшая еще к выходам в свет без папы и мамы.
      - Бога мать! Машка, ты полная дура что ли? Машка опять прыгает на клавиши. Хозяин сбрасывает ее на пол. Прыжок на стол. Теперь в ход идут настольные зажигалки и натыканные в пепельницы окурки. Эти игрушки - только предлог для того, чтобы незаметно приблизиться к Кирьяну Егоровичу и вцепиться в его руку.
      
      ***
      
      Зачем Кирьян Егорович через много лет все это вспоминает, он не знает сам. Может быть вино попалось какое-то излишне вкусное? Нет, в этом заведении нет ничего чрезмерно лакомого. Облизывать пальцы - гораздо более благодарное занятие.
      Может быть потому, что эта обыкновенная, почти что стандартная ситуация предшествовала знакомству с Зоенькой? Может быть. Может быть потому, что в этой кофейне он оторвал от своей жизни и частично от работы достаточно свободного времени? Тоже может быть. Женщи-ны в рабочее время ходят в парикмахерские и ничего худого в этом не видят. Они замечают парикмахерскую только тогда, когда с их причес-кой сделают вдруг чудо, либо тогда, когда зазевавшийся мастер обож-жет завивочными щипчиками часть кожи.
      Кирьяну Егоровичу ничего плохого в кофейне не сделали и родным домом она тоже для него не стала. Это просто как ежедневный туалет, как ритуал, как стандарт поведения. Кирьян Егорович ходил сюда сознательно, и все эти посещения слились для него в один вечер длиною в месяцы.
      
      За другим столиком, слева от Кирьяна Егоровича сидят малоразго-ворчивые девушки немного постарше. Обе как на подбор - миниатюр-ные, с одинаково круглыми личиками и в одинаковой степени завитыми кудрями, одетыми во что-то праздничное с рюшечками вокруг ворота. Обе грустят, как понял Кирьян Егорович, от неактуальности встречи. Похоже, общей темы для разговора у них нет, и они все больше тяготят-ся друг дружкой: не то место, не тот час, нет желания активизировать одну тему. По количеству общих черт они могли быть похожими на се-стер - близняшек, если бы не были слишком разными глаза. Испорчен-ный взгляд Кирьяна Егоровича заподозрил еще вариант: обе - начинаю-щие лесбиянки, уже испытавшие это чувство взаимозависимости, но еще не определившиеся с главенствующей функцией. Скорее всего, пока они были равноценными партнершами. Решался вопрос: как же это все про-изошло, что с этим делать, стоит ли бороться, или лучше, извинившись, разойтись? Короче, девушки наверняка думают о том, - что же им те-перь, бедным, делать дальше.
      Но додумывать подробности лесбийской трагедии Кирьяну Егоро-вичу далее было крайне неудобно. Подробности можно было вывести из состояния глаз, - зеркал души, но, для того, чтобы видеть глаза этой нашкодившей парочки, приходилось неестественным образом вывора-чивать шею вправо, что могло быть ими неизбежно замечено и непра-вильно истолковано.
      - Не мое это собачье дело. - Твердо решил Кирьян Егорович. Пусть сами как хотят, так и живут. Ничего отвратительного в лесбиянстве нет. Мужики нынче такие, что лесбиянское занятие у молодых делалось не развлекательным хобби, а лютой потребностью хоть в чьей-нибудь, пусть даже в однополой любви.
      Максимально женский контингент в кафешке Кирьяну Егоровичу понравился. Четверо девочек, кроме одной, спрятавшейся за торшером-вешалкой, были прекрасно видны, и Кирьян Егорович решил, что наблюдать за ними будет удобней.
      Девочки попивали апельсиновый сок и еще на столике стояла бу-тылка "Советского шампанского". Для такой младенческой компании шампанское, пусть даже производства "Московского комбината шам-панских вин" выглядело слегка напыщенным напитком. Происхождение его выяснилось буквально через минуту.
      К девочкам подвалил, неровно покачивая плечами, южно - рыночно-го типа гражданин, слегка помятый и подозрительного вида, с выпав-шим из штанин концом светлой, не по сезону рубахи. В его руке была рюмка с коньяком. Человек этот был коряв телом, сильно подвыпившим и громкоголосым. Армянский акцент и нахальство были его основной визитной карточкой. Кирьяну Егоровичу такой тип восточного человека, проживающего в России и имеющего в кармане некоторые деньги, был хорошо известен. Заранее был известен результат такой симпатии к де-вочкам слишком уж юного возраста.
      Кирьяну Егоровичу были интересны лишь пара вещей, - каким обра-зом девчонки отошьют этого пьяного нерусского дяденьку, и сколько они смогут выкачать из него до этого момента халявного вина...
      - Ты вазми в рука бокал, что ты его на сталэ дэржишь? Топлый шам-панский - нэхорошый напыток, тут с пэна нада пыт, с холодный пэна. Вазми, дарагая, нэ грэй пэна.
      Девочка взяла бокал, понюхала его и поставила обратно, засмея-лась.
      - Ну, ну давай, радост мая, правылное начало. Наука пашла. - Армянин осмотрелся по сторонам, не видит ли кто его недвусмысленного приставания и встретился глазами с Кирьяном Егоровичем. Кирьян попросту не успел отвести взгляд, и теперь пришлось проявлять выдержку: кто кого переглядит.
      Армяшка понял, что Кирьян Егорович ему не соперник и даже не мылыцанэр, и снова принялся за свое.
      Подружки потешались над южным человеком и над своей подругой, затеявшей с армянином дурную игру с неизвестными последствиями.
      - Ну, бэри рука, щас я тыбэ объясню как надо пьыт шампанскый ви-но. Ну, бэри. Вот молодэц. Подносы губам, так, правылно, тэпэр смотры на мэня, я буду коньак пьыт, а ты слэди. Вот так. Подносыш губам и дэлаеш губамы хлуп хлуп, тяны в сэбэ, так, мэлким глоток до сэрэдин допываиш, потом глотны воздух, та-ак и опьат глатай...
      Девочка от такой подробной школы с подручной помощью армяни-на поперхнулась. Кирьян Егорович не смог сдержать усмешки. Вышло несколько громко. Армянин снова с презрением взглянул на старикашку.
      - Побьыт что ли этого пэрэсмэшныка, или коньяка с ным попыт? - Подумал, было, армянин. Иначе для чего бы он стал шарить по карма-нам и считать купюры?
      
      ЗОЕНЬКА ПРИБЛИЖАЕТСЯ
      Но драки и коньячного распития не случилось. Позвонил товарищ Заборов.
      - Что делаешь? - Спросил он.
      - Пыво допываю, а ты гдэ?
      - Что-что? Не понял? Зубы болят?
      Туземский смеется от души. - Пиво пью с друзьями говорю. Ты где?
      Все девочки, услышавшие телефонный разговор, удивленно пе-реглянулись между собой. Дурит старый чувак. Или чудит дурак. С кем это, интересно, он пиво пьет? С человеком-невидимкой, разве что.
      - Скучаю на Прибрежной. Приходи, а? А то мне одному скучно что-то. Баб вызовем.
      - Приду, поглядим насчет баб.
      - Поглядим. И не только поглядим. Ыбат будэмо.
      Вадим Иваныч Заборов слыл известным ыбальщиком и весьма гор-дился этим.
      
      ***
      
      Так Кирьян Егорович очутился на пивных лавочках генерала Бала-банова.
      Долго вычислять баб не пришлось.
      Столика через два от сидящего и томящегося в одиночестве гражда-нина архитектора Заборова сидели две молодых женщины лет по трид-цать пять каждой. Одна повернута спиной к Кирьяну. Заборов не видит ни ту, ни другую. Первая - рыжая и длинноволосая, другая - симпатич-ная взрослая куколка. У второй - черные волосы, живые глазки, цвета их не видно, возбужденное лицо. Куколка покуривает тонкую сигаретку в длинномодном мундштуке. Потом меняются сигаретами и звонко хохо-чут. Одеяния у обеих далеко не монашеские.
      Они лихо попивают пивко, словно самый популярный свой напиток, оживленно беседуют, хихикают, снова становятся тихими в неслышных издалека философских беседах и бесцельно, будто давно брошеные все-ми мужчинами мира, глазеют по сторонам.
      Длинный мундштук - это круто. Такого Кирьян Егорович не видал аж со времен Великой Октябрьской Революции. За один только мунд-штук можно было полюбить эту утонченную женщину.... Или, по-крайней мере, сильно заинтересоваться.
      - Или это изящная такая современная проститутка? - Такой сначала отгадочный ярлык навесил Кирьян Зоеньке.
      
      ***
      
      - Да, светится имя твое. - Хотел собезъянничать графоман Тузем-ский, приступив как-то раз к пересказу этой своей трехлетней истории.
      И сразу - облом, будто так и знал, что так романтично не склеится: - Во-первых, - СвЯтится, а не светится. - Это подсказывает Вера Никола-евна. Она это точно знает. Она живет в бумажном доме Куприна на се-мисотых страницах однотомника и переживает случившееся с ней почти уж сто лет. - Так ли уж уж у Вас все было свято? Готовы ли Вы были положить жизнь на алтарь Вашей любви?
      Но Кирьян Егорович вовсе не об этом. Вспоминая Зою Николавну, он вовсе не плачет и не ищет вторую сонату для ажитации памяти. Хотя мог бы и поискать. Но он знает эту сонату, так как поигрывал ее на фор-тепьяно в самом конце своей короткой музыкальной учебы. Хорошая соната, очень грустная соната. Видно и оглохшему Бетховену было в момент сочинения не особенно радостно.
      Кирьян вспоминает то, что было прожито с Зоей, и совершенно чет-ко понимает, что не было, к счастью или к сожалению, большой любви. Было просто занятое Зоей Николаевной место в его истории отношений с разными женщинами. Вспоминает, что было не так уж и плохо. Он заранее с грустью разгадывает, что формула "все не так уж и плохо" - это совсем не любовь. Совсем не сочетаются эти определения. Да и сам Кирьян Егорович, по всей видимости, не занимал столько уж серьезного места в сердце этой молодой и игривой женщины-куколки. Такое вот планировалось малообещающее начало.
      
      ***
      
      СЛЕД ЖУИ В МИРОВОЙ ЛИТЕРАТУРЕ
      
      Ни в предисловии ни в тексте первой части данного повествования что-то не припомню чтобы Туземский хоть раз взялся за перо чтобы оправдать его название (если не ошибаюсь и если я не поменял его по пьяни то называется "Ленивый графоман").
      Г-н Туземский ведет непримиримую то любовь то войну с непонят-ными какими-то девицами девками из клана ЖУИ и читатель давно это уже понял. Кстати этим девицам вместе с Туземским совсем недавно довольно обидно "всыпал" один шустрый самиздатовский критик. Бла-годаря ему одна из глав нынешнего романа в течение пары часов превратилась в самостоятельный рассказ. Справедливо и заслуженно он не попал даже в предноминацию конкурса юмористического рассказа . Тем фактом организаторы отодвинули пожилого героя России Кирьяна Егоровича 1/2Туземского от своих возможных почитателей на Украине. Между тем Украина является ближним зарубежьем государства россий-ского. Понимаете о чём речь и какой железной толщины гусеница про-ползла по Туземскому?
      Что г-ну 1/2Туземскому в связи с занятостью этого рода (когда гро-хочут пушки - музы молчат... хотя есть замечательные примеры проти-воположного рода) некогда и негде было вращать пером или бренчать в клавиатуру. Само-собой понятно: хата однокомнатная вечно заполнена девахами ЖУИ (или девушками девочками в зависимости от настрое-ния Туземского?????) и находится в постоянном колыхании приноси-мыми ими вместе с собой городскими событиями бытовыми разборками любовями и ненавистями - какое тут писательство съежиться бы побыстрее и заснуть или поучаствовать слегка для вида или из непод-дельного интереса; и все равно итог один - опять в койку и спать спать до первых автомобилей взрезающих корпусами раннюю тишь.
      Можно заподозрить что г-н Туземский использовал военные дей-ствия с ЖУИ как одну из отмазок столь необходимых каждому лениво-му графоману или коли пошла военная лексика  - "сидел временно в засаде" не имея возможности отвлечься на мемуарную или естествоис-пытательскую литературу а только собирая в уме информативную и сюжетную базу. Это по-человечьи тоже понятно до поры и проститель-но...
      А вот не прошла ли эта пора отсидки и доколе можно тягать голод-ного тигра-читателя за хвост?
      Следует расшифровать что автор этого незатейливого произведе-ния а в частности данного отвлечения в виде критической статьи видит большую разницу между обычным честным российским читателем привыкшим испытывать на себе любые повороты писательских историй и тем который к его собственному несчастью завидуя роскошному успеху Пелевина и откровенно ему уподобляясь вклинивая в свои фэнтэзи переиначенные имена героев русских сказок и микшируя хэви-металл на пластинках Руслановой клеймя Русь и свое неприкаянное место в ней перед сном озираясь и тихо перечитывая Бунина гогоча вместе с Гоголем и тихо онанируя слезами на рифмующих декаденток с чахоточными глазницами сам является ретивейшим и злостным графоманом ищущим изящную словесность в засохшей русской сперме на трижды использованном зарубежном презервативе.
      Обычный читатель деликатен и потенциально не представляет ника-кой опасности для пишущего графомана или нормального писателя - он покупает книжку для того  чтобы или насладиться самим чтивом или просто занять свалившееся на него свободное время или читает случай-но подвернувшуюся ему в поезде книжку оставленную за ненадобно-стью с выдернутыми несколькими страницами для туалетной гигиены что только добавляет остроты в содержание: обычно выдирают конец или начало - тогда непременно хочется найти всю книжку полностью да еще рекомендовать ее своей подружке или товарищу по офису или со-седке по заводскому конвейеру. Теперь самые лучшие народные книжки это те бестселлеры одного дня которые резво прочитаны между пункта-ми А и Б хоть в поезде хоть в вагоне метро и переданы как эстафетная палочка следующему умеющему читать кириллицу как свой единствен-но любимый и непорочный несмотря на сквернословие язык.
      А вот читатель графоманового сословия держа в одной руке ломоть с сыром и огурцом а другой слюнявя страницы и поглатывая текст как разогретый в микроволновке бутерброд с самого начала точно так же как это делает читатель обычный тем не менее ждет - недождется той ключевой главы где бы плодовитый писатель Туземский на манер г-на В.Набокова быстренько и ненавязчиво объяснил бы начинающему гра-фоману-литератору (а также нашел бы точки соприкосновения с читате-лем-графоманом опытным) истоки своего мастерства и причины появле-ния великолепно прописанной прозы слегка запоздалой зрелости пре-красно сочетаемой с веселыми и пустопорожними любовными похожде-ниями и интрижками заканчивающиеся также довольно часто холостой пальбой а также с малопользительными интеллектуальными возлежа-ниями со своей Мечтой о прекрасном творческом будущем на родном и уютном диванчике.
      Уже ближе к главе третей любопытный читатель-графоман начина-ет подергивать щекой да почесывать постукивающую боевые ритмы коленку; ближе к главе четвертой к читателю начинают на цыпочках подкрадываться подленькие мыслишки о каком-то легком но неприят-ном от неизвестности подвохе; к пятой читатель начинает мерить себя с конченым простофилей разведенным на базаре случайно проезжавшей мимо цыганкой глазастой на склонных клевать на любой простецкий обман олухов и дуремаров.
      Короче на каком-то этапе читатель-графоман вдруг обнаруживает что потратил сто рублей почем зря так как ему всучили совсем не то что обещалось в предисловии и намекалось сияющей невысказанными внутренними радостями толстой дорогой глянцевой обложкой с цвет-ной картинкой и что он ни черта не понял из истоков писательского ма-стерства 1/2Туземского зарытого так глубоко под землей что даже не слышно вопрошающих воплей рассерженного читателя. В лучшем слу-чае читатель - настоящий опытный графоман, удовлетворится понима-нием своего более высокого писательского положения и успокоится, Да и нахрена ему конкуренты в столь малом пространстве писательского эфира где так короток русский алфавит где изобилуют кошмарные на его взгляд синтаксические приемы ужасночитаемые двадцатистрочные предложения спотыкающиеся запятые частые повторы предлогов и местоимений которым нет достойной замены кроме извращенных специально придуманных словосочетаний дабы наказать добросовестного читателя или потрафить критику. Нет у Туземского в помине интересных и современных глаголов, которыми изобилует настоящая и правильная литература.
      Особо пристрастие читающий графоман уделит поиску не валяю-щихся просто так на дороге и не предназначенных для каждого встреч-ного гениальных или хотя бы мастерских находок которые он сам бы с удовольствием употребил всуе если бы его не опередили.
      В самом худшем и крайнем случае рассерженный графоман превра-тится в "графомана сутяжного" согласно классификации от Михи Го-блина и затеет критику и поливание грязью в интернете. Ну а уж если в печати то лучшей рекламы и не надо. После такой рекламы в магазины толпой врываются покупатели и скидывая с полок Гарри Поттеров кри-чат:
      - Где у вас тут книжки писателя Туземского а что так мало? Где вторая часть? Несите вторую часть. Хочу всю книжку! Всю! Всю!
      Настала пора спросить и мне: - Читатель ты верно подумал что купился на красивую упаковку наивно подумав что говно в золотой целлофан не заворачивают. Так ты подумал? И не чеши башку - заведут-ся гнойнички а в них поселятся личинки.
      Присягну на книжке Белинского В.Г.: - ВСЕ НЕ ТАК дорогой чита-тель! Все не так дружок потерпи. Рано или поздно все станет слав-ненько. Все что тебя интересует ты найдешь в следующих главах. Ча-стично это же касается и читателя-графомана. Это вопрос лишь времени. Ревнивого читателя - графомана перевоспитать нормальной литературой гораздо сложнее но можно. Иные медведи лучше людей катаются на велосипеде.
      Поймите важную вещь: у г-на Туземского - графоманизм не является главной профессией. На то он и называется ленивым. У него есть ос-новная работа которую надо делать в первую очередь потому что она его кормит - это раз а два это то что основная работа у Туземского та-кая распрекрасная и нужная человечеству что если бы потребовалось он бы за нее отдал бы левый глаз и одно яичко настолько она ему нра-вится. Эта работа кроме всего прочего дает ему сюжеты.
      Отчего же Туземскому так некогда графоманить, и за что нужно его простить?
      Туземский как говорят его современники будто бы талантлив - он архитектор вполне известный в своем провинциальном болоте а даль-ше и не нужно Он не богат что прибавляет ему народности и упрочняет связи с нищенствующей братией которой фактически является полстра-ны. Рождение денег из известности - это совершенно иная по-космически неправдоподобная тема вовсе не являющаяся формулой адекватности одного другому. Его распухшая записная книжка (до тех пор пока книжку не заменила память мобильного телефона и десятки страниц телефонного справочника заведенного им где-то в глубине компьютерных недр) содержала тысячу-другую с сотенным хвостиком фамилий имен и адресов друзей родственников коллег заказчиков любовниц и просто шапочных знакомых. Из только что сказанного вы-вод таков: совладать со всеми этими тысячами фамилиями в жизни го-раздо сложнее чем просто иметь их в записной книжке. Даже для того чтобы хотя бы поздороваться на улице и обменяться парочкой-другой малозначащих фраз хотя бы с полутора десятками людей из упомянуто списка приплюсовав сюда пустопорожние разговоры с коллегами и невесть откуда прилетающими разносчиками телефонной чумы - мер-чендайзингерами и рекламистами выдумщиками какой-то сверхнужной всем архитекторам и человечеству гипсовой плитки с расчудесными разноцветными блестками продавцами сверхстойких красок сверх-растяжимых потолков абсолютно водонепроницаемых кровель наис-крытнейших систем слежения и наибыстрейшей передачи данных за которые сами президенты наиглавнейших корпораций понавыписывали продавцам редчайшие лицензии (лучше бы денюжки выписывали) из рабочего времени Туземского вычеркивается ровно половина. Оставша-яся часть трудового дня тратится на переговоры с начальством на куре-ние в тамбуре и на улице на затянувшийся обед иногда по необходимо-сти совмещаемый с завтраком и ужином. Жить и работать с голодным желудком не есть хорошо. Когда тут писать книжки?
      Сюда добавьте что руководство фирмы знает графоманские склон-ности его работника и вполне естественно не только не хвалит и не по-ощряет но даже поругивает и закономерно урезает зарплату. Словом с тем чтобы успеть в срок или получить более-менее что-то похожее на качественную работу официально отведенного времени для архитекто-ра никогда не хватало. Еще раз спрашиваю: - Когда Туземскому писать книжки которые ждет от него настоящий читатель?
      ...Зато на настоящую большую работу всегда остается чудесный вечер бывает с пивком бывает с коньячком; затем начинается еще более волшебное и осоловелое темное время суток растянутое лучше любого французского потолка "Экстензо" между вечером и утром и называемое "ночью настоящего архитектора". На книжку времени остается еще меньше.
      Для еще большей или просто сверхсрочной работы годятся суббо-ты и воскресенья. Ты все понял читатель ? Где когда писать г-ну Ту-земскому в этой мутной жизненной круговерти и в непрерываемом по-токе обязательств?
      Еще надо успеть найти сюжет в лице верной и любящей подруги. А подруги даже на дорогах интернета не валяются. Вот и остаются для графомантства скудные крохи со стола времени почиканного обстоя-тельствами неопредолимой силы где совсем стерта разница между вре-менем свободным рабочим интимным и графоманским.
      У Туземского имеется масса хобби (плохо что это слово не склоня-ется - так плохо присобачиваются определения) отвлекающие его от графоманомании; хобби которыми он тусует как карточный шулер ме-няет как протертые перчатки и периодически изменяет им как изменял бы старой одноногой с провисшими грудями супруге-переводчице с иероглифов на клинопись. Хобби меняются и менялись в зависимости от степени приедания. Когда какое-то внерабочее занятие становилось Ту-земскому либо откровенно горше редьки либо безвкуснее кормовой со-ломы то он в который уже раз в своей длинной жизни возвращался к какому-либо другому делу которое за несколько лет приобретало такую степень забытия что согласно поговорке становилось абсолютно новым. Потренировавшись Туземский вновь овладевал забытым хобби делал некие иногда кардинальные успехи  иногда просто следующее движение чаще вперед но бывало и назад и так до следующего этапа и так на очередную пятилетку.
      Перечень изменчивых хобби Туземского:
      живопись маслом графика, в том числе супертонкая, почти микро-скопическая - перьевая, компьютерная и акварель,
      лепка из глины (обжиг осуществлялся с помощью друзей-профессиональных керамистов),
      козлоблеянье и песенное сочинительство
      душещипательная игра на гитаре (Паганини со скрипкой отдыхает)
      филателия и филумения (забыто в детстве, но цена-то осталась!)
      журналистика (жанр: описания странствий по заграницам)
      писательство профессиональных статей (не таких уж фуевых)
      спорт: велосипед летом горные лыжи зимой гантели и гиря всегда.
      
      Болезнь графоманства как разновидность хобби навалилась на Ту-земского лет сто назад. С тех пор были исписаны и успешно потеряны им самим его друзьями и родственниками были залиты водой и истлели были съедены прожорливыми мышками, злыми крысами рыжими и черными тараканами (перечисленные животные и насекомые в доста-точном количестве водились в помещении угадайгородского Дома архи-текторов) килограммы листков общих и ученических тетрадей с лето-писями и картами военных действий бравых пластилиновых человечков которых Кирюша наплодил в детстве больше тысячи все его дневники стишки песенки и прибаутки по случаю шутливая и незатейливая про-за детских и студенческих лет неосознаваемая им еще как жанр тем более как источник дохода парочка - другая сценариев для местечковых капустников и провинциальных по-архитектурному смешных экспериментаторских и задорных спектаклей написанных Кирьяном, - где самостоятельно а где и в соавторстве какие-то нигде ненапечатанные полупрофессиональные статейки очерки - ли имеющие характер скорее иронично-злобных пасквилей и частушек бичующих строителей и проектную науку за немощь и безрадостность современной тому времени архитектурно-градостроительной практики и за вранье полукоммунистической профпрессы растекающейся сладким сиропом по десертам правительственных отчетов.
      Куда-то исчезли из квартиры его родителей две важные для буду-щих биографов картонные коробки опечатанные тетрадными листками присобаченными мощным силикатным клеем с плохо продуманными надписями "Тут письма Евгении и Кирьяна". Выглядело так будто сест-ра Женя всю свою незамужнюю жизнь переписывалась с братом Кирья-ном. На самом деле в коробках хранились адресованные Кирьяну лю-бовные письмена от его подруг разной степени половозрелости неот-правленные подругам любовные письмена и недописанные черновики самого Кирьяна начиная лет с 17-ти и кончая институтскими годами. И теоретически возможно что там покоилась не слишком большая пере-писка сестры Жени со своим будущим мужем. Муж Жени был един-ственным мужчиной в ее святой жизни. Тут Женя пошла полностью по стопам матери.
      Воздадим кесарю кесарево: по юношески корявые и предельно чест-ные эти письма, тем не менее как лица подростков с неминуемыми воз-растными прыщами уже изначально были подпорчены некоторой вити-еватостью и длиной слога; внешне будто бы искусственно нагнетаемой а на самом деле просто льющейся из дикой души необученной совре-менным упрощениям и совсем несовременным максималистским ро-мантизмом взявшимся от читки любовной классической литературы досоветских времен. Письма Кирьяна уже в подростковые годы были несомненно интересны как опыты начинающего молодого графомана но главным образом они переводили на литературный язык достаточно редкий уже в те времена прецендент святой наивности и кристальной веры молодого человека той поры в чистую любовь к одной-единственной своей девушке или женщине. Единственную девушку Ки-рьян искал всю жизнь да так пожалуй и не нашел а может и находил но не разобравшись прошел мимо.
      Кирюша слыл честным и непорочным юношей; этот факт вызывал ожесточенные споры и пересуды со сверстниками а его настоящая лю-бовная практика значительно задержалась с развитием так как его мировоззрение в этой области вобрало в себя по наследству слишком уж идеализированные взгляды его родителей. Жизнь его отца и матери проходившая на его глазах была наглядным и убедительным примером настоящей любви и чистых взаимоотношений несмотря на трудные послевоенные годы и естественно имеющиеся трения в любой даже внешне идеальной семье. Мать с отцом исключительно умели ладить между собой обходить жизненные препятствия и их дети практически не замечали мимолетно и безболезненно пробегавших между родителя-ми бытовых проблем и неурядиц.
      Ранние отвлеченные литературные опыты совсем уж зеленого Ки-рьяна пожалуй можно отнести к преждевременным родам его словес-ности уже значительно позже отшлифованной до понятной формы или изуродованной до цирковой эквилибристики - это уже решать чита-телю - и переросшей в редкое явление "ленивого графоманства".
      Графоманство ( а расшифровки этого термина Кирьян долго не знал) было одним из увлекательных развлечений чего не скажешь о его письмах которые писались кровью и от сердца.
      Может это кому-то интересно с исторической точки зрения (может этот "кто-то" - будущий исследователь положения архитектурной про-фессии в Сибири в годы "застоя") но, увы живых письменных свиде-тельств товарища Туземского написанных по-горячему по этому по-воду уже не сыскать. Исключение составляет случайно сохранившиеся пара дневников да другой совсем малой огрызок наследия вместивший-ся в одну тонкую папку и имеющий громкое название "Подлинники. 106 документов из жизни ASO-3 и немного UKO". Эту папку Туземский нарыл в кипе бумажного мусора и журналов доставшейся ему от почти вечного директора дома архитекторов т-ща Заборова В.И. действующе-го по распоряжению очередного свежего председателя творческого Со-юза, вооруженного новой метлой внутренних, местечковых союзных реформ (кстати, за много лет существования Союза - впервые женского пола) со словами: - Не заберешь свои бумажки - на днях выбросим. (Вот так тебе друган! Не грубовато ли будет...?) Подразумевались бу-мажки Кирьяна смешанные с архивом Союза сложенного многочис-ленными стопками до потолка после очередной передислокации суб-арендаторов и арендаторов помещений и до которого до поры никому не было дела.
      
      ***
      
      Туземский покопав в общественно-полезной пыли и трухе часика два выбрал то что ему показалось нужным для него самого и его по-томков. Отложив в сторонку те документы которые потребовались бы рано или поздно новому составу правления Союза - древнюю переписку и бухгалтерские дела Кирьян Егорович сгреб остатки в полиэтиленовые строительные мешки и роняя и подбирая высыпающиеся бумаги вынес все это в контейнер являющийся общим для двенадцатиэтажки в кото-рый был встроен Дом архитектора и еще для нескольких  вечно меняю-щих вывески, встроенных в первый этаж организаций. Мусор приходи-лось проносить через проектную комнату - он же офис почти вечного директора тов-ща Заборова в торце которой находился противопожар-ный выход связанный через другую, утепленную листами пенопласта деревянную дверь, непосредственно с улицей и далее с дворовым про-странством, в котором располагалась трансформаторная подстанция с суперграфическими иероглифами с зашифрованными именами аноним-ных художников-мастеров граффити и несколько зеленых мусорных контейнеров с номерами ЖЭКов и спецорганизаций. Каждый рейс Кирь-яна сопровождался ровно ничего не значащей фразой В.И. на которую несун Туземский реагировал по возвращении, или выходя через желез-ную дверь на улицу так что некоторые фразы частично застывали по дороге и не проникали внутрь помещения и соответственно в уши Забо-рова.
      А что Кирюха что-то ты нынче похудел...- типовая фраза, которой Заборов начинал любую свою речь при встрече с Кирьяном Егоровичем. Часто повторяющееся ехидное замечание предназначаемое для смуще-ния Кирьяна ожидал точно такой же стандартный но беззлобный в отличие от заборовского ответ:
      - Да не похудел я. Давно такой. Два года назад как скинул пять кило да так оно и осталось.
      - Пять кило - ерунда, я сбросил десять.
      - Не ху-ху себе. Заниматься надо спортом.
      - Какой спорт, я не мальчик. - Заборов старше Кирьяна года на три. - А что сам-то сгорбился?
      - Кирьян Егорович волочил между столами с компьютерами громад-ный мешок а другой - поменьше и прозрачный как под рентгеном, набитый бумажным мусором, прогнувшись в серёдке, лежал на плече.
      - Окстись Владимир Иваныч. Поноси, сам узнаешь. Посторонись-ка. Дверь не закрывай пока, мне еще рейсов пять надо.
      - Твои бумаги ты и носи. Я бы может и помог бы да не могу.
      И это было правдой. Крепкого телосложения Заборову на одном юбилее, и не так давно, очень сильно стукнул кто-то твердым предме-том по шейным позвонкам. Влетело возможно за одну бабу с которой Заборов за несколько дней до того познакомился - не поделили мужики территорию любви. Может была другая причина но по шее Заборов схлопотал без свидетелей на улице. В первый раз он выходил на разбор-ки полетов которые закончилась на удивление мирно а во второй раз по его словам он выходил просто покурить или попереживать из-за из-мены своей новой знакомой и тут-то он уже ничего не помнил. А нашли его лежащим без движения на тротуаре у кафешки в которой проходил злополучный юбилей в бессознательном состоянии. Виновным мог быть какой-нибудь случайный прохожий хулиган к которому Заборов мог прицепиться по пьяни и за это получить сдачу но это в принципе маловероятно. Преступник или чрезмерно активный хулиган был одной из теоретических версий милиции и соответственно растворился. Второй вариант правдоподобней: Заборова незаметно от чужих глаз мог достать тот же соперник. По непроверенным слухам положивший глаз на чужую бабу мужик был интеллигентен с виду, но фамилию его никто не озвучивал и он вроде бы имел с собой "нечто вроде трости" которое мог бы вполне использовать как орудие преступления. Но на удивление позднее проведенное следствие не доказало и не нашло ровно ничего. Выглядело будто Заборов сам упал на бордюр и тем повредил себе шею. Заборов отлежал в неподвижном состоянии несколько дней. Кроме смещенных позвонков у него на время отшибло память. Природное здоровье - Заборов будучи еще мальчиком помогал своему отцу валить и катать по склону лесоповала огромные стволы сосен и кедрача - помогло ему остаться в живых. Но, безрадостные последствия разумеется остались.
      В результате смещения позвонков шея перестала слушаться головы; сгорбился и как бы преждевременно на несколько лет постарел сам За-боров - бывшее смуглым лицо вдруг сильно и враз пожелтело. Блестя-щая и пышная шевелюра Заборова всем на удивление как была до это-го без единой седой волосинки чего не скажешь о его солидного возрас-та сверстниках да так и осталась абсолютно черной как у индейца.
      Так неожиданно в его жизни, овеянной вечной погоней за денюж-ками борьбой с триппером и аморальной охотой на легко поддающихся женщин, большинство из которых были озабочены только состоянием заборовского кошелька и дармовой выпивкой по его словам станови-лось все меньше и меньше потом они исчезли совсем. Наметился серь-езный физический и моральный надлом. После несчастного происше-ствия женщины как класс стали интересовать нашего пожилого живчи-ка чисто теоретически по инерции. Походка изменилась до неузнавае-мости. Заборов издали был похож на черный, давно не видавший воды корабль пустыни из последних сил переставляющий ноги по песку. Все его безрадостные слова и укоротившиеся речи стали теперь реалистиче-ским отражением горькой правды жизни.
      - Давай товарищ закурим по одной - спел речитативом Туземский закончив нелёгкий труд носильщика и переместив с лица на шею лип-кую взвесь которая образуется при смешении грязи и пота.
      - Ну давай по одной. Одну можно.
      Туземский сжал пачку Винстона расслабив плотные ряды сигарет для удобства доставания и протянул ее убитому судьбой Заборову.
      Туземский с Заборовым за свою жизнь выпили вместе не одну горь-кую чашу судьбы: Заборов давно уже прописался в жизни Туземского, присоединившись к его лагерю в то время когда Туземский по дури поддался на уговоры и возглавил местную организацию Союза архитек-торов. Это произошло в 1991 году в фазу начавшегося дикого россий-ского беспредела того самого что последовал за страшным дефолтом.
      Деньги Союза архитекторов до этого мирно лежащие на счету со скоростью света превращались в пыль. Более понятливые в финансовых делах коллеги едва успели подсказать Туземскому что деньги не сего-дня так завтра пропадут вовсе и поэтому их нужно срочно употребить а если точнее то попросту пропить - другие варианты уже не годились - вопрос решали уже не дни а часы. На прощание с кассой собрались все члены Союза. Тот вечерок удался что надо! Бутылки и мусор оставили ночевать в зале до обеда следующего дня. Уборку помещения по тради-ции произвел бессменный директор во главе с Председателем правления.
      Благодаря многолетней и стойкой позиции Туземского и Заборова - этих двух друзей по несчастью и помощи совсем немногочисленных других соратников по боям с диким капитализмом то и дело покушав-шимся на аппетитное помещение в центре города Дом архитекторов остался закрепленным за Союзом. Это было важной и тяжело давшейся победой архитекторов. Но пока защищали помещение что являлось в то время генеральной задачей правления и его председателя остальные пункты Устава были несколько отодвинуты на задний план и подзабы-ты да и не до того было честно говоря.
      Правление перестало выставлять водку на редких общих собраниях и тем самым отделилось от масс и себя дискредитировало. Члены орга-низации соответственно протрезвели и поумнели. Друзья по цеху как и по всей стране превратились в конкурентов по проектному бизнесу. Со-юз подгнивал изнутри не собирая взносов со своих членов перестал отчислять долю в вышестоящую организацию. Дружеское общение между архитекторами города все более перерастало в шапочное. Союз потерял былую силу и авторитет морально ослаб почти исдох. Членам организации вообще был неинтересен процесс защиты их Дома потому что каждый был занят починкой собственной шкуры продырявленной шипами российского дикого рынка.
      На очередных перевыборах состоявшихся через восемь лет - к этому времени дикость капитализм слегка приутихла наконец аукну-лось. Оба защитника общественной собственности вместо ободряющих медалей или хотя бы элементарной благодарности получили по частично справедливому но обидному и крепкому удару в задницу от каждого голосующего и защищаемого ими члена Союза.
      
      ***
      
      ...Ветераны переходного периода стояли на бетонной пластине по-косившегося крыльца наблюдая за танцующими желтыми листьями кленов и вспоминая канувшие в лету тяжелейшие но памятные времена. Поплевывая в лужи курили и курили "последнюю" традиционную стре-менную перед уходом Туземского. Вечный и бессменный директор Дома архитекторов теоретически уже давно забросил в сторону табачок но Кирьяну в курении за компашку не отказывал.
      Помусолив тыщу раз вечную тему - где архитекторам взять денег да где нынче квартируют свободные бабы - и в очередной раз получив от Кирьяна отказ раскрыть тайну о том сколько Туземский зарабатыва-ет в месяц (а то было конфидициальной информацией фирмы) Заборов полностью потерял к боевому товарищу интерес и вяло протянул на прощанье руку.
      Туземский растопорщив подмышки ловко огибая проявившиеся между луж собачьи мины, гордо нес "Подлинную папку со 106 докумен-тами" с кипой попутно прихваченных своих постаревших в Союзе жур-налов, желтых бумажных и калечных чертежей и эскизов с генпланами, блокированными домиками и перепланировками, сложенных в потре-панные папки, и сворованных у Союза нескольких реликтовых книжен-ций в свой родной дом расположенный совсем поблизости. Квартира Туземского Дом архитектора и "работа" весьма удобно находились в некоем совсем небольшом, пешеходно доступном, равнобедренном треугольнике с бедрами длиной всего шагов по 300.
      Папку со 106 документами Кирьян положил на самое видное место, прочую макулатуру растолкал по дыркам под столом и вокруг него.
      Через несколько деньков Туземский выкроив кусочек времени и со-зрев морально дрожащей от возбуждения рукой раскрыл означенные исторические подлинники вытряхнул оттуда ископаемые мышиные ка-кашки и роняя слезы на истлевшие страницы продырявленными насквозь ржавыми скрепками перечитал от корки до корки все содер-жимое, сожалея, что это всего лишь ничтожная часть его писательской деятельности.
      
      ***
      
      Вернемся к забытым ЖУИ. Они уже заждались.
      Все три с половиной года совместного сосуществования с красот-ками ЖУИ были так распрекрасны и так незабываемы как если бы все эти годы Туземский в абсолютно нагом и довольном виде, держа в руке загорающий членский билет (а не вредно ли будет?) лежал в гамаке на берегу лазурного моря, а над ним бы висели звезды и бананы; и каждый день ровно в завтрак в обед и в ужин слегка потрясывало бы земную кору и бананы со звездами падали бы от встряски в расстеленную ска-терку г-на Туземского, а рыбы и твари мясные, и птицы сами бы органи-зовывали процесс правильного питания Кирьяна Егоровича, падая и падая на шкворчащие сковородки.
      Г-н Кирьян по прошествии этих превосходных лет вдруг сердцем почками и прочими своими органами осязания отчетливо и бесповорот-но осознал степень своего недоиспользованного потенциала облитого многообещающей мускусной парфюмерией от ЖУИ и льющимся водо-падом не заслуженно божественного, а обычного света люминесцентной лампы.
      Русский народ, не уступая ни в чем Америке, тоже жаждал новых красок и свежего выражения действительности от временно спящего творца-землежителя, фольклорного русского расписателя текущей правды.
       Краски Туземского, по мнению народа, могли бы значительно уве-личить пиксели вширь, вглубь и поднять выразительность общей карти-ны русской глубинки в период с зарождения базарного капитализма до начала всемирного кризиса. Но этот взнос в историю и литературу со-стоялся бы только в том случае если бы Кирьян Егорович занимался вопросом оживления мировой литературы серьезно и дотошно, а не эпи-зодическими, татароподобными набегами, если бы не разменивал бы художественное слово бы на безделье и на малоэффективное шароха-нье среди юбочных складов города Угадая.
      - Боже ж мой - спрашивает народ. - Где же ты был, драгоценнейший наш г-н Туземский во время первого дефолта завалившего разом все относительно розовые надежды зрелого архитектора мужа и отца се-мейства в вонючую мусорную ямину жизни, благоухающую самыми позорными запахами и, тем не менее, представляющую интереснейший архив детективов и ужастиков. На твоем примере мы видим себя. А ты молчишь. Почему в тебе не проснулся вовремя пусть даже не Нострада-мус а хотя бы скромный и дотошный монашек-писец, описывающий все подробно и без утайки, как есть? Почему ты не делал заметок, даже и не поэтизировал в должной мере все творящиеся тобою русские безобра-зия залитые едкими слезами и веселой слюной хохочущей над тобой толпы. Почему когда ты что-то редкое писал то довольствовался скромным и несерьезным юродивым злорадством как поступали все ненормальные, непишущие россияне, настолько привыкшие к регуляр-ным катаклизмам в своей Родине что вроде бы по-другому даже и не-возможно у нас? Плохо, очень плохо, господин Туземский.
      Так говорил народ за спиной у Туземского. А мог бы плюнуть в ли-цо.
      Правду говорит большинство народа, что бога нельзя увидеть, а только его спину. Из чего следует, что бог, какой бы верой он не руково-дил, никогда не поворачивается к народу лицом, а всегда стремится по-казать ему седалищную мозоль, дабы на примере собственного тестиса показать бренность и неприглядность человеческого бытия, в основном изучающего проблему: как ловчей окрутить своего ближнего и отнять у соседа по земному шару то, чего у него самого не хватает. Хорошо там, где тебя нет.
      
      Но вовсе не мировые и русские катаклизмы не показательная био-графия бога, а какие-то съехавшие с небосклона на жопе и совершенно невинные во всемирном кризисе девки дурашки ЖУИ сами того не понимая фактом своего присутствия и практического бездействия дали мощнейший толчок великому и дремлющему до того таланту Туземско-го.
      "Любовь как акт лишена глагола" - эта фраза вовсе не от Кирьяна Егоровича. Но именно любовь дурацкая с неопознанным статусом и непредсказуемыми последствиями, как множество порхающих над Зем-лей НЛО дала ему мягкий, но такой бескомпромиссный глагол под разомлевший от спячек зад с уже намеченными в перспективе пролеж-нями что Туземский воспарил над миром и увидел его совсем с новой стороны, даже почти что простив весь замысловатый женский пол в лице Джулии Батьковны - как представительницы самой его хитрой части.
      Откровение выглядело как удар кувалдой завернутой в подушку: это было не больно, но морально чувствительно. О, черт! Оказывается мир прекрасен! Да, да, мир попросту прекрасен. Во всех его уродливых и в противоположных, то есть в красивых проявлениях!
      И почему он забыл эту простейшую формулу своей мамы и своего отца: - Живи, сынок, и радуйся жизни, какой бы она не была.
      Это же так просто:
      - как аксиома не требующая доказательств;
      - как то что правильных детей по-прежнему находят в капусте;
      - как то что месяц может стать банальным кругляшком если каж-дый вечер будет висеть над окном;
      - как то что солнце прекрасно только на большом расстоянии и невыносимо жжет через увеличительное стекло.
      
      ***
      
      Туземский просунул язык в окно и радостно плюнул сквозь решетку. Рисунок решетки придумал первый владелец - Кокоша Урьянов. Непло-хая решетка только в между нижней полосой и подоконником можно пролезть. Не Кирьяну конечно - толстоват однако. При пожаре в подъ-езде Туземскому придется не сладко. А обе ЖУИ пролезали. Зачем? А так просто.
      Первый плевок Туземского увенчался успехом. Долетело до середи-ны тротуара. Второй плевок зацепился за голубиные какашки прилеп-ленные к подоконнику. До асфальта даже не долетел. Силенок не хвати-ло. У Туземского плевки с детства выходили в отношении один к трем : один удачный - три нет. Если застесняешься - ни хрена не выйдет. Если похеру - все получится, - главное зачерпнуть из глубины и выдыхая петь! Этот был неудачный! Но летел гад так артистично!
      А неплохо вообще-то кругом! Вот-вот ледоход начнется. Людишки приподняли воротники. Девчонки сменили колготы. Правда в этом году они что-то не особо симпатичные. Может троечницы? Вот первые вело-сипедисты стали на дорожки. Старушка прошла. Тяжело ей еле изволит двигаться, стопорится через каждые три шага, но держится молодчин-кой. Какая житюха кругом! Кипит всё. Мелочи какие-то обступают, -нелепо, а приятно. Весна братья на носу! Всем велено радоваться! Вот пробороздила серое небо утица (что она в холодном небе нашла?) и посмеялась она над Кирьяном Егоровичем человеческим смехом. - Тро-як тебе, кряк-кряк. - Сказала она. И стрельнула в его сторону белой ка-кашкой.
      И тут Туземского понесло. Сначала он объятый флером разудалой открытой в простых буднях романтики подумал вдруг про безобразные в обычной ситуации сопли и кашель которые будучи собранными в но-совой платок хоть поэтессой, хоть принцессой хоть простой как вале-нок девицей с красными щеками все-таки сродни красивым сушеным цветочкам собираемым и любовно хранимым в ботанических гербари-ях.
      Какого-то ляда видимо автоматически проассоциировав сопли и слюни подоконника с другими выделяемыми творениями тел человече-ских пришла на ум неплохая с научно-практической точки зрения и аб-солютно античеловеческая с точки зрения гуманности идея: - Сперма на воздухе может жить несколько часов. А почему бы тогда при авари-ях эту самую сперму быстренько, ну очень быстренько-бы не реквизиро-вать из мужиков пока они в коме и тем самым пополнять банк? Может кощунство, а зато как полезно- модное нынче дело -искусственное оплодотворение!
      Додумаются ведь да и не вспомнят Туземского.
      ...Далее сперма переплелась с темными аллеями недавно читанного Бунина и в глубине мозгов Кирьяна Егоровича застучала нелепейшая фраза: не садитесь девки на лавки аллейные! Будто ночные хулиганы только и занимаются что дрочат по ночам на скамейки а девки ходят без трусов и только и мечтают обмазать свои ляжки сим бесплатным и долгожданным снадобьем.
      Добрый Туземский по весне 200n-го года серьезно заболел злост-ным графоманством. Что имеется в виду - смотри главы 7 и 8, и 9.
      
      ***
      
      А ВОТ ПОСМОТРИТЕ-КА ТЕПЕРЬ
      
      А вот посмотрите-ка теперь чудесно-тлетворное влияние Джулии Батьковны на характер писательского формотворчества Кирьяна Егоро-вича Туземского.
      В Новый 200n-ный год, то есть буквально совсем недалеко от того момента, когда была освистана и изгнана из своего насиженного гнез-дышка жуичка по имени Жуля, Егорыч решил удивить всех, а больше всего себя лично, а именно: совершенно сознательно, при наличии жи-вых друзей и ненастоящих подруг решил он удалиться от мира и занять-ся литературной самопоркой, болезненной как ношение тернового венца и приятной как сообщение в газете о признании себя великомуче-ником при жизни, правдолюбцем и прорицателем наравне с Нострада-мусом. Он не вдруг, а серьезно, удалился на три дня от человеческого сообщества, заперся в своей компактной квартирке, обставился игрушечными елками, поставил на стол настоящее шампанское, а в холодильник пару водки, запасся сигаретами удивительных марок, приобрел достаточный минимум закуся, достойного указанного одноименного великого праздника (Закуся), достал стопку чистых бумаг, отключил мобильник и представил перед собой в качестве эталона плохой девочки Жулю, а вовсе не этих двух слащавых до приторности девчонок из телевизора - артистку и певичку.
      Через три дня бумажные стопки покрылись буковками, а всемирная литература обогатилась десятком произведений и двумя шедеврами, одно из которых стало сущим русским бестселлером, несмотря на его невеликий объем.
      Одно произведение назвалось мини-оперкой, другое, которое бест-селлер, - рэпом для девочек.
      Читательницы рэпа, а Туземский и не сомневается, что основу спис-ка составляют именно девочки, то ли попадаясь на с виду нормальное название, то ли читая совершенно сознательно в период полового созре-вания с целью повышения своего ленивого эротического фантазирова-ния (их бы на специальные курсы за сертификатами послать), не остав-ляют комментариев. Стыдливо отмалчиваются мальчики и взрослые мужики. А почто так? Читать не вредно, а комментировать западло, да?
      Текст, что ниже через один приводится в последний раз. В офици-альной версии его не будет. Без Джули рэп бы не родился.
      
      Спасибо Джулии за это,
      А то бы не настало лето,
      А то б с горы свалились козы,
      Завяз бы тарантас в навозе,
      А в колее погибли б мухи,
      Заплакал Дарвин: вянут ухи.
      Пошло все поперек науки:
      Жена жука рождала внуков,
      Забыв о среднем поколеньи,
      Гнусье страдает в грязных муках
      Взорвался член в коровьей мине,
      Какого хрена? Ты ж партийный,
      Ты ж отклонился на мгновенье.
      
      
      ***
      
      РЭП ДЛЯ ДЕВОЧЕК. НЕТ ПОВОДА ДЛЯ СТРАХА
      
      Текст и музыка: К. Е.1/2Туземский.
      Сочинено между Новым годом и Рождеством Христовым 200Љ год.
      Музыка простонародная: колотишь по струнам и орёшь от души. P.S. Небольшой реверанс Андрею Макарычу: мы-то знаем: ты правиль-ный мальчик.
      А ты, Костян, здесь просто для иллюстрации... а Андрюха Ми-хальчик не обижайся, если что.
      
      Девчонки  слышите! Не ссыте
      Если пропили денюжки
      Ваши родители.
      Есть зато парни.
      Они не с деревни.
      И вовсе не хилые.
      они не плаксивые,
      Они ого-го, какие плохие.
      Без всякого повода схватят за плечи
      И вы не забудете лунные встречи.
      Девки, у них, как у бабки в диване,
      Изредка водятся деньги в кармане.
      
      Если в общаге ваши подруги
      Дали трусы поносить до утра.
      А стразы не дали...
      Засуньте в πзду Золотые медали.
      Ваши медали в гробу мы видали.
      Даже в цветмете таких не берут.
      Надрайте крем-пудрой и маслом фэйс-лица.
      Я вас умоляю - здесь пригодится:
      Не ссыте, а быстро ♂ярьте по....
      Нашим Заснеженным Улицам!
      Гуляют карманники здесь и охранники
      И Костя Безденежный шлындает тут.
      Для всей автобазы и своры таксистов,
      Для всех олигархов, блядей, экстремистов,
      Для целок и щелок - лучший маршрут.
      
      
      Не дали денег на фитнесс и теннис,
      Образованию нет альтернативы -
      Пошлите на пенис
      Бедных родителей.
      Девчонки не лезьте под трибуну.
      Вам нужен Маяковский а не Бунин.
      В хвост и в гриву Пенсионеров:
      Берите зелень из копилок пионеров.
      
      
      Бывает обидно Досадно и стыдно
      Когда штрек не пробит и проходки не видно.
      Но шахтопроходцу всегда очень хочется !!!
      Хватайте за молот Первопроходца.
      И dolbi джигитов до конца!
      Dolbi - digital - молодца!!!
      
      Теперь представь: у тебя менструация.
      Это лучшие дни для классного траха.
      "Повода нет никогда для страха" -
      парила мозги за ужином мать: -
      "Шесть суток твоих в такой ситуации.
      Не надо резинок и вакцинации.
      Парни любят инсинуации."
      Dolbi - dolbi -до конца !!!
      
      
      В драном халатике а хороша как ёлка!
      Это наша что-ли заYбательская телка?
      Пижама киснет неделю уже.
      Воняет на первом и десятом этаже.
      Прикинь блин братишка:
      Красотки с Бродвея спят в неглиже.
      А эта мыло тратит на сиськи и подмышки.
      Может хватит зарубежью подражать
      Не нужно рожать - избежать нужно.
      Не казнить и не миловать сразу на маршрут
      Закидывай ноги и всё тут.
      
      Василий не из Бразилии вечно молчащий,
      Вовчик - слюнявчик об кошек дрочащий
      Моют ботинки в тазюльке твоем
      вдвоем втроем вчетвером
      и вытирают твоим бельем свои прыщавые пенисы
      в ононе натруженные бицепсы - трицепсы,
      мозг недоразвитый и мышцы паха.
      Нет повода для страха
      нет смысла отказываться от траха!
      Квадратные скулы. Доблесть всех лиц.
      Просто зашибись!!! Любовь без границ.
      
      Им можно Любить тебя ВчераСегодня Завтра
      Три месяца под Новый Год вечность
      Задом наперед можно  на♂ осторожность
      На♂ хронологию! В любом порядке.
      Солдаты любви  вы кушаете лучший торт нации
      Глотайте остатки ♂й с ней, с субординацией.
      Не надоест пока. Ведь вы на дурнинку приехали
      Издалека. Не понарошку - на верняка.
      Кто слез с кобылы  а кто с Мерседеса сивого.
      Для своего слышь! Его и её сладкого интереса!
      Небрежного правда, но, блЪ, красивого.
      
      
      А если настали те самые праздники
      И в петличке нижней души твоей
      Расцвела алая гвоздика 
      Пошарься и найдешь волшебную ширинку
      Там смотрит на тебя веселая картинка
      Рамку губ твоих используй по назначению
      Обрамишь картинку по вожделению.
      Вне сомнения позавидует сам Гельман Маратка.
      Он галерист а ты общежитская меценатка.
      
      Все радуются и вопят когда с тобою спят.
      И смело вставляюттебя это забавляет
      И пофигу с каким нажимом:
      В тебе не бутылка а ты с тремя клёвыми Джинами.
      Не путайте с Джимами дешёвыми из Нью-йоркского гетто.
      Вам нужно много баксов а не горстка монеток.
      Тебе не нужна от них стеклотара.
      Джины в тебя заползают даром.
      Уставшему Джину дрочить все равно.
      Так пусть процветает Порнокино!
      Режиссер опоздал  оператор фигурирует,
      да поздно нарисовался: зритель
      дома мастурбирует.
      Трибуны не ревут Канны закрылись давно.
      Да здравствует личное порнокино!
      
      Если в общаге библиотека закрыта,
      А "мама не казала" что такое клитор...
      (Мама казала : "в БИДОНЕ", а что нам с бидоном делать?)
      Что нам делать с девочкой неумелой?
      Тогда мы сами вернемся к твоему прибору
      Нежному.
      Уже никогда не будет по-прежнему.
      Поэтому нет никакого повода для страха.
      Не следует отказываться от веселого траха.
      Был страх и нету страха.
      Клитор это такой ключик пещерно - обалденный
      Если правильно пользоваться - ключ охуенный.
      Его могут вертеть и ты, и я.
      Как крутит жизни педали одна семья.
      Велосипеду место зимой на балконе.
      А клитор и πзда зимой и летом в одном флаконе.
      Чем хлеще управляешь тем блЪ веселей.
      Я за езду без правил. А ты что любишь сука?
      Застрял ? В борозде ? В ПИ... ЧТО? Через плечо?
      А-а-а, понял такая вот штука! Заодно тебе наука.
      
      Если мальчик неважный Помятый -непомытый.
      И в кепке из Еревана похож на обезьяну
      упавшую с пальмы недавно.
      С яйцом одним или тремя и брюхо пончиком.
      И слишком быстро кончил.
      И мокрый снег его покрыл одеяло
      Нет повода для страха.
      Не отказывайся от продолжения:
      Яйца-курицы, курицы -яйца, ♂йня какая-то .
      Жизнь - вот это движение.
      
      Надави туда, куда жмут все концом
      Тела своего и дрыгайся отважно.
      В какую дыру неважно.
      Забудь страх и стыд-
      Ты не извращенка он не инвалид
      Ни у кого... Ничего... Не болит.
      В мире людей большинство - не невинности,
      ну, разве что питекантропа разновидности.
      Вкушай шалости в ожидании Ада
      На животе и залупе губная помада.
      
      Ты ушла к другому не сделала уборку
      рассыпала бусы поломала полку.
      Кругом прокладки. НаYбнулся позвоночником.
      Это гадко... да-да... Супергадко.
      Вернешься - получишь. Да... двойную порку.
      - Алё!? Дорогая, я сам приберусь слегка.
      - Не пудри мне кудри. Люблю. Откуда звонишь?
      - Издалека. Из тобою любимого кабака.
      - Купи костыли себе сам. Мне Сметану. Себе Водку и Огурец.
      - И на ♂й уборку. Войне πиздец.
      - Милая... прости... согласен... грязь в любови не помеха.
      - Тараканы с клопами лопнут от смеха.
      - А мы умрем от греха ! Слышь... Говорю по буквам: ОТ ГРЕ-ХА.
      - Ну блЪ Тетеря глуха!
      - Алло Михальчик? Послезавтра приеду.
      - Я у товарища. Сейчас? Обедаю.
      - Пора на презентацию? Ревнуешь? Ты уже в фартучке?
      - Засунь себе в жопу мою фотокарточку.
      
      Она каждую ночь уходит к другим
      А он пёс законный опять один.
      Листает Плэйбой надеясь похожую найти
      Но с тамошними девками ему не по пути.
      Вот и пишет он и пишет. Рэп свиреп и жесток.
      Каждый сверчок знает свой шесток.
      Патроны кончились в дробовике
      Но жизнь не окончилась на этом витке.
      Мотая сопли на кулак  баб покупает....
      Каких? Резиновых. В а-пте-ке!!!
      Хуля ему делать в библиотеке.
      Вот И пляшет он голый перед зеркалом и публикой
      Кого ему любить
      в этой бабской
      и клоунской
      республике?!
      
      ***
      
      
      ПО ЭТУ СТОРОНУ БОЛЬШОГО БУГРА
      
      Маленького Мишеля, пришедшего с матерью в церковь, останавливают у входа.
       - Мы вас не можем пустить, потому, что от вас дурно пахнет.
      Мама: - Быть не может такого, перед выходом в свет мы пользовались духами.
      Мишель: - Мама, мама, а если я в церкви совсем обосрусь, это будет предсказанием будущего, или нет?
       Мишель догадался, что он почти готовый Нострадамус.
      
      
      Влияние Дарьи Футуриной на Туземского ровно противоположно Джулькиному. Не особенно напрягаясь, будто случилось само собой, г-н Туземский родил бесконечный и добрый сказ про Шамку, - считай про Дашку, и часть его отправил в самиздат под публичные шпицрутены.
      Обычные издательства, притворившись десятью девственницами - те пять, что со светильниками, но без масла, сказ сий не приняли. - Ма-тёрщины полно, - сказали они хором. Те, что с маслом, сказали ровно наоборот: "Ни рыба ни мясо". - Если уж матюгаться, - сказали они, - пользуйте весь запас, а так даже тюряжные библиОтеки не возьмут.
      Словом, издательствам новый литературный жанр Туземского ни в коей мере не понравился.
      Так что Чен Джу, не особенно лукавя душой, так же спокойненько вставляет пару глав в этот непроверенный цензурой, домашний роман: Дашки и Джульки этого заслужили своей шкурной жизнью с Туземским.
      Видать, не миновать дележа гонорара, ну да и не жалко.
      
      Приключилось всё по эту сторону Большого Бугра.
      
      ...Приключилось все это по эту сторону Большого Бугра, по ту сто-рону Кудыкиной горы, в Емеровом царстве, цивильном государстве, прямо в центре планеты Е-Мля.
       В зашибисто-волшебной, иззелена-замшелой многоэтажной хате (замке-ли?), построенной без единого цветного стеклышка и без бетона (1), с полами дубовыми да без единого гвоздя, с балками, дверями и во-ротами уникальной топорной работы, обросшем на две версты вкруго-вую мхом, а у самого цоколя - красивым можжевельником, а у ворот - лупоухим репьем, с проросшими сквозь асфальт прямо под окнами - портвейножелтыми пушистьками и споровыми одноногими растениями неземного происхождения, выросли под крышами хаты бессовестно и многочисленно ласточкины домики терпимости в форме национального стадиона одной из заморских восточных стран (2) . В этой хате (замке-ли?) жил-был, да и до сих пор по-Ё-бывает один Синебородатый Рыжий Мужик со странным псевдонимом (после посещения г-ва Сhina - Чен Джу, по приезду оттудова О' Чень Жду).
       Епа-мать! Почему рыжий, при синей-то бороде, спросит какая-нибудь умная блондинка? Пусть тогда эта блондинка, нехай и брюнет-ка, внимательно заглянут себе в трусы. Вот и весь ответ. Больше ду-рацких вопросов не задавай. Твои глупые дети не будут рады этому удивительному открытию. Скажи глупым своим детям, что у Рыжего Мужика Чена сказочно красивая борода окрашена волшебными, цвета неба несмываемыми чернилами. А умные чужие дети не задают глупых вопросов. Они знают наверняка, что даже после бритья под основание хоть уникальным лезвием русской фирмы "Жилеттъ(3)и бритоголовыя (4)" хоть зубатой бритвой, правленой наждачным камнем папаши Гиляя, такая борода вырастает синей ровно в три дня и три ночи. И никаким Хэндехолдерсом (5) не заставить там появиться банальной белой перхоти. Только синяя перхоть, только фиолетовые порезы, только лазурные прыщи!
       Рыжий Мужик Чен был не то-чтобы совсем бомж, но как и все доб-ропорядочные герои и владельцы немеряных тридевятых территорий, вполне безденежным сказочным гражданином. Поэтому скромно зани-мал только первый этаж площадью всего-то тыщ десять квадратных гектаров (какой конторе придет в голову перемерять такое незначитель-ное гнездышко, разве что злой конторе тетушки Билла Гейтса, которая давно хочет отселить куда-нибудь добряка Билла подальше от его мил-лиардов) и никакому Горынычу, тем боле Жуликам - Конокрадам - Хе-роименсам (сокращенно ЖКХ) дань не платил, тем паче не отдал взачет долга по сложившейся в катастрофу карточной игре двухголовому Ха-ну-Батыю, живущему в далекой юродивой Юрде Емеровой губернии. У Мужика была Гитара, королевское Полчище Клопов и несколько благо-родных Колченогих Тараканов. Вы спросите, почему у безденежного, вечно голодного сказочного гражданина проживали благородные Тара-каны? Да очень просто: зимой благородные Тараканы не могли уйти вверх через вентиляцию, потому что две верхние Злые Сестры, надстроившие мансарду над замком, постоянно сыпали туда дурно пахнущую отраву, словно вареную по их личным пез даты циклам с примешиванием прокрученных в мясорубке многоразовых прокладок, оставленным бабкой по наследству. Вниз Тараканы не могли уйти никогда, потому, что подвал замка постоянно был наполнен бесплатной водой, щедро наполняемый Синебородатым Ченом из всех водосодержащих устройств, включая королевский общаковый горшок и кухонную канализацию. А как известно, семейство замковых Тараканов - не какие-нибудь водобегающие Недомерки, а вполне сухопутные и добрые существа, на манер прусских королей. Вбок через окна, да еще зимой, как известно, Тараканы не ходят - аксиома, волшебный блин! Что еще есть: про низ сказано, про верх обосновано, про вбок доказано. А летом Тараканы не могли уйти, потому что, - повторюсь для невнимательного малыша и его еще более невнимательной, бегло читающей сказку на ночь няньки, чтобы самой быстрей сдуться в постельку к своему возлюбленному милиционеру, уже поглядывающему на свои часики и наяривающего своего конька-горбунка, благородные Тараканы были кол-че-но-ги-ми и в окна прыгать при всей охоте не могли. А если по совести - Н Е Х О Т Е Л И !!!
       Полчище Клопов вовсе не собиралось никуда уходить: они охраня-ли Замок, получали от Синебородатого Чена жалованье натюрпродук-том, соответственно не предъявляли к нему никаких претензиев. Еще в доме жила прынцесса Шамка. С ней у Полчища были свои замечатель-ные, родственные отношения. Тем более Шамка обладала завидной тон-кой плотью и загорелой как спелая луковица кожей, за которой вкусно текли настоящие африканские реки голубой крови.
       Шамка тоже не собиралась никуда уходить. Она молча, безропот-но и безответно любила Синебородатого Мужика и отдельно Чена, а иногда просто Джу. И даже когда на королевской кухне не было по-настоящему пожаренной крольчатинки по-бьерски (6), ну или как-минимум по-пыжовски под соусом Sauce Soubise (7) , не говоря уж про пекинскую утятинку и пржевальские колбаски, Шамка только рада была сим обстоятельством, потому что держала себе формы. Две формы в виде закругленных муравейников вверху, вселенский хаос - посередке с аккуратным центриком вселенной (8) , заботливо оторванном при рож-дении Шамки от своей мамки и аккуратно завязанным в узел бабкой Бабарихой.
       Еще была форма для оберега, ладненько раздвоенная пополам -жопка, удивительным образом загорелая даже там, где даже у скромных нудистов (9)даже имеется белый участок. Но Рыжего Чена ей было ино-гда жаль. Рыжий на первое обожал черепаховый борщ, на второе обо-жал сочную крольчатинку, на десерт пуще двух первых обожал пирож-ные из плаценты жирафихи-девственницы и кое-что еще покруче, ну совсем экзотическое (но не будем провоцировать защитников тех жи-вотных, которые благодаря прожорливому Чену пропали из Красной книги).
       Когда в рационе этого не было, борода Чена из синей превраща-лась слегка в оранжевую, а прыщи (разве это скроешь) розовели. Тогда Шамка на личном автостопе летала в дальний лес к своей бабушке за съестной провизией. На обратке, когда бензин кончался - ночевала в ближнем лесу со зверями добрыми и отзывчивыми, когда солярка кончалась - ночевала у Слащавого, когда совсем почти все кончалось - кончала сама по-быстрому и возвращалась с остатками от подарков в замок Рыжего Чена. Приносила в корзинке то кусочек сала, полежавшего в склянке с сахаром, то пакетик греческих орехов, то обросший изумрудными фурункулами огурчик в хрустальной банке с белозолотой крышкой, то пригодные для жутья даже вставными челюстями новогодние свечки или свежие ароматные палочки, словно давеча побывавшими в норках тайских борделей. Все было по-волшебному вкусно. Но, видать, серый волк с лисой в лесу не зря в гольф играючи, сдобного Калабъка во все дырки катали, А сами все со смеху давились и лес со смеху обсрали - некуда экологической, городскоiю туфлейю ступить - на подошве микроба заморская, до обаятельного гадкая.
      Виват! Шамке те веселые игры нравились.
      Переняла кое-что.
      А то и сама новые шутки-игрушки придумывала. То гондон на кор-зинку натянет - чтобы доставал Чен содержимое корзинки хреном своим нескладным с завязанными руками. Но не хватало длины предмета (а руки-то связаны: как удлинить доставалку?) - вот и баста ! Оголодал Чен при наличии бабкиного питания, а Шамке зато все доставалось од-ной. Хохочет Шамка. Но мало ей таких шуток.
      Однажды, переемши грецких орехов с немытой заморской микробой, Рыжий Чен с ночным хрустальным горшком обнимался, риголетту в дырку радостно пел-завывал. Словно огромная, опанная всей перуан-ской мафией, перуанская глотка со знаменитой миланской La Skalы (этой бессовестной антигражданской паперти) насиловала всех много-вековых певчих из рядом расположенного Доминиканского собора. Вот-то верхние октавы редкостно и на два голоса перекликнулись с исподжелудочными ченовскими басами. Вот-тут-то, наконец, настоящие недоноски, - чёрные, промежуточные изуверские клавиши august-fosterской клавиатуры, - заключивши временный союз с фарфорово-белокостной конницей, отмстили, наконец, Чену Джу за методическое их перфлорирование в раннем возрасте изуверски костлявыми пальчиками последнего.
      Другие эскапады приключались... Окна замка вдруг ломались как бы сами собой, ножницы перекривлялись от непосильного отворения ими банок с килькой заморской.
      Шмотье с места на место перебегало - утречком не найти.Сгинувшие ремешки через пару лет подмигивали Чену со штанов разных Слащавых Шамкиных бабаришек. Мягче не назвать этих отродий.
      Долгоиграющие майки Чена красиво рвались по современной шам-киной моде и вешались на грудь Слащавого. Рыжему Чену такой невоз-вращающейся на его личную полку моды не понять.
       Запахло травкой незнаемою, как пахнет иногдажды в подъездах иных. Дымище - столбом. Утром башка - диагональю повиснет на шее и неудобно чай пить.
      Вертикальную задвижку скосоебило - окна открываются только вбок и только на 15% заложенной в сертификате возможности. Не хва-тало свежего воздуха из Ейской атмосферы. Запасы правильного таба-чища якобы Домовой искурил и может поэтому исдох, может грохнула подружка Шамкина - фрекен Джулия, может снасильничали обе невзна-чай в непричинное домового место. Негде проверить: нет персонажа, нет и проблем.
       Словом как бы исчез Добрый Домовой. С ним и счастье в замке по-качнулось. На вакантное место приспел Домовой Злой.
       Хрустальная крышка ночной китайской вазы как-то раз вдруг возь-ми, да и разломись пополам.Словно ветер по замку гуляет, словно Соло-вей балдеет, словно Балдей соловеет!
       Но все прощал первое время Рыжий Мужик Чен своей Шамке и только посмеивался, главное - чтоб всем весело было. А Шамка все пуще и все незаметнее любила Чена Джу. Да так скрывала - хрена батя догадаешься!
       Подумал как-то Рыжий Чен взамен Шамки на вякий случай полю-бить фрекен. Даже не то-чтобы полюбить, а просто полежать рядом, нежно обняв, может обеих, и фрекен, и Шамку. В итоге развод. Фрекен пришлось выбросить за борт, заодно всю музаппаратуру и все TV. Це-лый длинный год прожили принцесса и Чен Джу вдвоем, скромно почи-тывая книжки в замковой тишине, а то под сенью дерев и кустарников, под одеялами и простынями всевозможно чистыми, да каждый свою ду-му думал. И не пересекались их думы никак.
      Не мужское это дело - любви христарадничать.
       .........................................
       (1) Для критика и прочих умников( ред.: в те давние времена , в том самом нашем N-ском царстве подобные замки строили из кирпича М100-150 на цементно-глиняном растворе М 75-100. При этом использовался труд не только профессиональных каменщиков, но также и заслуженных работников ЗК, а также плененных хрюнделей очень злой страны Ахтунг, посмевшей напасть на наше с виду дремучее, со спящими Иванами и говенным диктатором-изувером царство, и заслуженно получившей пиздюлей.
      
      
       (2) Национальный олимпийский стадион в городе Пекине (это в стране Китай ) построен был по проекту одного швейцарского архи-техтунга и одного китайского имбицила-художника, выписывающего до этого случая иероглифы водой на асфальте. Последний и подсказал для стадиона форму гнезда: внешняя оболочка состоит из конструкций- ба-лок сечения явно больше 1м х 1м , переплетённых на манер соломинок или веточек.
      Так швейцарский дырчатый сыр породнился с китайским яйцехра-нилищем и священным местом скрытой от глаз, культурной, птичьей интимной жизни . Общая длина сих балок составляет по одним данным 60 км, по другим еще больше. Да и 60-ти хватит, чтобы шапки любопыт-ных туристов падали от восхищения. Конструкции эти очень гладкие, полупрозрачная пленка в промежутках между балок тоже. Поэтому бед-ным птичкам сидеть там нет никакой возможности.И срать им прихо-дится с высоты облаков. Да собственно говоря, в Пекине и птички-то не поют и не видно их вовсе, кроме парков, где без водоплавающих и пою-щих парк не будет парком. Про войну с воробьями во время культурной революции мы помним. Непредсказуемые аццки Саакашвили хунвэйби-ны гонялись за малыми птахами-воробушками и с ружьями, и из пушек палили по стаям, и вывозили грузовиками на птичьи крематории. С той поры воробушков в Китае нету. Редко какая другая птица долiтiт до сiрiдины Пекина. Остальные птички, видать, тоже были в курсе и строго наказали своим деткам летать вдоль Великой китайской стены и никак не поперек.
      
       (3) "Gillet"
       Фирма Gillet выпустила новые прокладки. Они превращают жид-кость в гель для бритья.
       Паша покупает полтора ящика пива, а Саша берет два литра вод-ки. Если потом не видно разницы, зачем платить больше?
      
       (4) Бритоголовыя- Агрессивные бритоголовые подростки в тяже-лых ботинках, пьющие немеряно пиво и подкарауливающие припозд-нившихся прохожих неславянской наружности. Им похеру прописка негров и остальных чеченов. Главное - встретить, попросить сигарету и отлупить. Суки нехорошие - бритоголовые. Суки - скинхеды. Сами себя они называют коротким словом "скины". Главный милиционер Москвы Владимир Пронин отдельно от всех считает скинов подвыпившими фа-нами Спартака, перед которыми просто не успели закрыть пивные киос-ки и магазины со спортивными битами.
      
      (5) Хендехох - в переводе с нем. - руки вверх, сука ! Но это не про тех сук, которые в сноске Љ4, к сожалению, а все остальные суки. Соот-ветственно, когда блядина руки подымет, тут и хватай её (его) за волоса-тые подмышки и брей его сзаду (а ее - с переду и сзаду) сколько влезет. Что касается намека на Хед энд Шолдерс, то вы , пардон, не то подумали , тут никакого намека. Хед - это вам не средство от перхоти- смотри его гораздо шире. Хед - это эпоха. Хед -это ночной кошмар и дневное УЁ всего нашего TV и может и FM. Так как наши дотошные граждане на вопрос какой шампунь брать под водку с пивом, отвечают, что Хед енд Шолдерс невозможно пить с водкой, требуется коктейль посложней. Тимотей тут не котируется, причем Хед нельзя смешивать с Тимотей - вдвойне дорого и химически несовместимо, лучшая формула : Хед + коньяк + пиво= договорятся. Никакой разницы между Ариэлем и Тайдом в реальной жизни нет. Также мало разницы между Хед энд Шолдерсом и Тимотей. Воняет по-разному.
      
       ( 6) См. главу 3 Всемирной истории Чена Джу "Все о Кролике с большой буквы". В данный роман сей фрагмент не вставлен\
      
       (7) Sauce Soubise - см.(6) в главе 3 сразу после Кролика.
      
       (8) Центр вселенной - Пуп Земли. Солнце -центр вселенной. Каждое священное место - это пуп. Пуп ваще- это символ земли и всякого рождения. По древним описаниям Пупа, теми кто его удосужился уви-деть , он представляет собой гору или остров, поднимающийся из вод хаоса. Это место встречи неба с землей, обиталище разного рода-племени богов (напр. Олимп, Синай, Гении-зим и др.). Талмуд говорит, что гора Мория есть Пуп земли. Иерусалим -город, ан , блин, тоже Пуп по мнению Ёськи Флавия и поэта Данте. Древние греки и игумен Даниил в 12 веке углядели пуп в вентиляционной дырке на хорах в церкви Св.Гроба Господня. Где тут правда, хрен его знает. Для активных атеи-стов типа коммунистов - это одно из доказательств путаницы в разных сказочных религиях, никаким образом несостыкованных между собой.
       Но у коммунистов тоже не стыкуется логика. Если они против Пупа у Земли, то нах они придумали Пик Коммунизма в самом почти центре планеты?
       Пуп свой личностный, расположенный по центру средней выпук-лости, называемой животом , в простонародье пузом, для девушек в по-следнее время - предмет особого обожания , так же как и все , что слегка выдается из относительно гладких поверхностей тел, потому принаряжается владелицами этих выпуклых округлостей колечками, брелочками. Пирсинг, мля, иным словом. Пуп по мнению этих слегка экзальтированных девочек, кладущих себя на жертвенный алтарь пере-менчивой моды, должен нести функцию эротического прекрасного, во-вторых также является в некоторой степени неким доказательством соб-ственной силы воли, так как процесс прокалывания не такой уж безболезненный и небезопасный с медицинской точки зрения.
       Прокалывая нежный пупик, береги как говорится, свою честь в лице некоей неопознанной какой-то матки (що цэ такэ - мало кто знает наверняка) и еще пуще держи в целости тонкую перепонку меж внут-ренними органами и, так сказать, внешней средой.
       Историческому пирсингу пупка в частности приписывался религи-озно-философский смысл. В наше время - пирсинг является исключи-тельно элементом боди-арта. То есть нательного искусства.
       Верующих племенных африканцев, индиек, египтянок исключаем из этого позорного списка просто моды. Для них это звучит глумлением над религией, уважаемыми поверьями, является незаслуженной льготой. Около пяти тыщ лет назад в Ебибете немолодые телки прокалывали себе пупки и позволить себе это могли только родственницы фараонов и иб-ливые их козочки ( жрицы). А когда пездовеличие Древнего Ебибта по-катилась к ядреной ибибетской Фене, все рабыни и безтрусые, безбюст-галтерные простолюдинки немедленно обзавелись запретными колечка-ми (и на загорелых, нагло торчащих из ибибетских пезд лепестках тоже).
       Популярный металл в шнобелях пришел к нам из Индии, где про-пирсингованный саблеобразный нос - знак замужнего бабского положе-ния.
       В царской Рассее серьгу в ухо вставляли всякому матросу и пова-ру, незападло впервые пересекшим экватор. Капитаны во всеуши были увешаны золотыми побрякушками и утыканы акульими зубами. Пирсинг капитанского члена тогда не практиковался (мешало вставлять в родные моряцкие жопы).
       Адмиралы перед высадкой на обетованные сисястые африкано-индонезийские земли вдевали в свои обветренные нижние шляпки жем-чужные шарики и свинцовую картечь. Татушки нах... были всегда. По-нимаю телку из Юноны и Авося, чеб ей было не втрескаться на всю оставшуюся жисть рускапитана Караченцова, вставившему себе про меж ног правильную тёрку!
       Эх девки, девки, созерцающие собственный пуп, ну нету у вас ува-женья к мировым интересам!
       Кстати, девки, пирсинг писек в Африке особой популярностью не пользуется.
      
       (9) Нудист - приверженец нудизма как разновидности нигилирую-щего иудаизма. Иуда-продажная тварь, готовая за три целковых продать родную мать. Нигилист - неумный, отрицающий все подряд от отсутствия фантазии или тупой лени когда касается поиска других ва-риантов, похуист, молодой человек базарно-рыночного типа (типа Базарова в "Отцах и Детях").
      
      ***
      
      
      
      
      
      ШАМКА КАК КУСОК ЧЕНОВОЙ ЖИЗНИ
      
       Аннотация:
      Сказ сий бесконечен.
      
       Шамка мечтала научиться играть на гитаре, но ей постоянно было некогда:
       При всем при этом, хозяйством она обеременена не была:
       - уборку делала Метла По Вызову раз в год или раз в месяц дядя Веник, которому отчего-то всегда не хватало целкового;
       - за водой на колодезь ходить не надо - коромысла нету;
       - по пятницам пахло перегаром от кого-то (но це ж не блевотинка !), а перегар метлой, как известно, не выметешь. Тем боле пятницей ве-черяют, субботой отдыхают, в воскресенье чухонят, чтобы в тяжелый понедельник исхитриться спровоцировать новую жизнь, полную пользы и трезвости. В воскресенье Мужик Чен личной персоной складывал му-сор в самобранку, отдавал очередной Метле и говорил ей: - поди вон отсюдова, подлая шлюха, и возвращайся токо когда позову. Деньги в следущий раз отдам;
      - Я не Шлюха, - говорила Новая Метла. Я Чистильщица. Беру не числом, а умением. Не будет меня - подскользнетесь на своем же говне. Гони деньги. Квадратный метр - полдоллара.
      Но у Чена такой суммы отродясь не водилось.
      - Расценки у вас прямо как у дизайнера интерьера. А навыков на полкопейки. Мы так не договаривались. - Говорил он и пытался гнать плюху взашей.
      Шлюха, не понимаючи смысла этакой заказчиковой нетойлерантно-сти, уходила, грозясь поставить Чена на счетчик. Но убедительного и достойного счетчика у шлюхи не было, разводилы за плечами тоже; потому Чен не боялся шлюхиных угроз и смело шел в следующую атаку. - Ты мне еще пару пересыпов должна. Задерешь юбку, - так и быть, за-плачу половину. А не то с самой возьму - качество не соответствует ми-ровому стандарту. Москательный материал чей? Мой. Извела? Извела. А красоты не прибавилось.
      - Бросьте. Смотрите, вот, от вашей химии всю кожу всю съело.
      Чен брал мокрые трусы, которые подчас служили у него тряпкой, и проводил по порожку подоконника. - Это что, качество? На трусах, как правило, чернела свежая грязь. -Ну,, дальше будем запираться или работу работать?
       - мелкий мусорок выкидывался Шамкой в оконце. И то правильно: меньше грязи в доме - расценки можно понизить;
       -бычки складировались по заграничным пепельницам и невероят-ным образом как-бы сами собой улетучивались сначала в пакет, засуну-тый в помойное ведро, потом перекочевывали в уличную мусорку, а да-лее под радостные вопли - в карманы местных и самоподлинных бом-жей.
      
      И тп и тд.
       А отмазки от уборки загаженной территории у Шамки были сле-дущие:
       1. то якобы учеба,
       2. то конкретные танцульки,
       3. то бесполезная, бедная соседнекоролевская модельная агентура,
       4. то возлежание на ложе с недостойным Молочным Кальяном,
       5. то вышеупомянутое со Слащавым Прынципом.
       Со взрослым Кальяном - полбеды. От него только башка кругом ненадолго и это все. А со Слащавым достойным Прынципом и того чет-верть лиха. Все слащавые мира - в коротких штанишках: соответственно достоинство нашего Прынципа также составлялось осьмь до колена, и потому оттудашние слабохвостые динозавры до беременного места не доплывали. Может удушались в пучинах шамкиных судорог.
       Шамкина заперелесочная бабушка будучи молодой когда-то пре-подавала в императорских Консервах. Но не на гитаре. Но и не на нев-рах. Потому бабушка вполне могла преподать Шамке пару уроков, а то и пару пар уроков. Но Шамке, кроме уже надоевших упомянутых пяти веских отмазок, надо было сподобиться и аргументировано не доб-раться до родственной бабушки. Потому она умело и тупо находила шестую и седьмую и две тыщи осьмую причину.
       Например: отмазка Љ 2007. Шамка намертво прилипает к окну, где происходит и в самом деле много интересного. Осень. То заморозки, то лужи. Вот по лежачему полицейскому как по мостику пробегает знаме-нитый в округе кошак Хилейка. Не пописав как вчерась на той стороне дороги (злая псина на том берегу зорко сторожит спорный куст), Хилей-ка возвращается и со злостью неотмщенного пидора начинает отцарапывть от асфальта примерзший подорожник (не путать с придорожным растением) - это такая аппетитная еда для собак и кошек в системе придорожного емерового сервиса. Потом гоняет за съедобными, но неуловимыми и наглыми голубями. Голуби в емеровом государстве - это не только 400г несъедобных перьев, но также и 55г жестких, несъедобных когтей. Да что там - это вам не голуби Сан-Марко. В Сан-Марко голуби ручные и дурные: одинаково ловко могут и на голову насрать, и сами залезть в студенческий суп.
       В Венеции дохренища заведений с голодоморными (1) студиозуса-ми(2). Но голубей еще больше. Чен видел это сам. И сам пострадал как-то: стоял мирно, пивко попивал заморское, тут прилетел небесный шле-пок и размазался по ченовской спине, попортив только-что купленную майку в синих матросских полосках и с венецианскими вензелями.
       - "Шамка, если бы ты была старше пятнадцатью или двадцатью го-дами, я готов был поверить, что ты заинтересовалась юношеской любо-вью какого-нибудь студiозуса, но ты еще молода для такой глупости" . Так говаривал Рыжий Мужик Чен, когда хотел поставить барьер между своей любовью к Шамке и каким-нибудь шмокотявочным кренделем, имеющем в отличие от Чена задрипанный авто от папы , но не имеющем башей не то чтобы на свадебное колечко, или пару бензина, но даже на корявый бутерброд для себя и Шамки.
      
       Рыжий Чен подумывал было неоднократно на какую-нибудь раз-влекательную пати где-нибудь в далекой и солнечной Италии или Пари-жике совместно с Шамкой, но тут же вспоминал о собственном лопнув-шем карманном банке и на некоторое время менял направление движе-ния к шамкиным прелестям в более приземленном направлении. А именно, внимательно штудировалъ лист, написанный цифрами, и пред-ставлявший собой смету на постройку новаго завода по производству валенок из устранений кроличьей промышленности.
       - Да, где же, бля, понабрать стоко шпиёнов, чтобы отштудировать конкурентов? Где же найти волшебное турбюро, что по приезду возвра-щает деньги за билеты и испорченный за границей праздник, где же тот Hotel, который не hotel брать лишние баксы с Рыжего Чена и его вечно бедной и голодной Шамки в формах со всеми ее физпрелестями и глу-бинами затемненной неопытной души?
       Как-то Мужик Чен, луща чернильный карандаш наткнулся вдруг на зияющую пасть хладильника, что-то вдруг вспомнил о своей студенческой молодости. Еврика-бозка ! И
       уверенной рукой начертал следующий рецепт супчика " Голодный студиозус".
       Привожу его со слов Чена полностью. Пригодится, може кому.
       Ингридиенты на 2 порции:- луковица обычная,
       - морковка сморщенная средней упитанности,
       - подсолнечное масло трехкратной жарки,
       - вода - 0.6л,
       - гламурный сырок ("дружба","волна","для супа" - лучше всего! С морепродуктами - не брать!!!),
       - картофан - 2шт. средних.
       Процесс:
       - ставишь вариться картошку (крупно порезанную), - посолишь по вкусу, -пассируешь мелко порезанные лук с морквою (обычная зажарка), -теперь - самое главное: мелко режешь гламур и осторожно опускаешь его в варящуюся картошку (по кусочкам). Варево мешаешь со средней скоростью ж/д экспресса, пока сыр не расплавится до полного исчезно-вения из твоего поля зрения.
       - проверишь степень готовности картошки - если готова - добавишь зажарку, даёшь покипеть 1-2 минуты, накрываешь крышкой, даешь по-стоять минут 10. Вперед!
       Супчик плотный, самодостаточный - присовокуплять другие ин-гредиенты не требуется. Гы, кастрюлку лучше вымыть сразу - если под-сохнет - будет полно вопросов.
       PS . Смотреть в оба, чтобы за стенкой не было видно треклятых не-дружественных студиозусов, уже нацеливших свои поварешки в сторо-ну, откуда идет твой личный пар.
       А Шамка (незаметно от Рыжего Мужика) каждый день между де-лами, с каждым разом удлиняя между ними разрывы, ходила в трактиры, наслаждалась крепким пивом, глазела на Прыщавых вместе со своими подружками в многоразовых олвейзах и как настоящая студентка пела осиплым от рьяности голосом "Gaudeamus Igitur".
       - Но, любезные господа подружки, разве вы не замечаете, что вы все сидите в пивных стеклянных бутылках и не можете шевелиться по утрам, раздвигать ноги даже на унитазе, и, тем более, прохаживаться на лыжах по скрипучему утреннему снегу?
       Про гитару, любезный читатель, видать, в следующей жизни напи-шу.
      ...........................................
      
       (1) Голодомор. Голодомор - спекуляция оранжевого фашистского режима ГовнЮщенка, используемая для того, чтобы поссорить народы Расеи и Хахляндии. Среди как сраных историков, так и пердящих запад-ных политиков на данный момент не достигнуто общего мнения в отно-шении причин, повлекших за собой Г. Существует точка зрения, соглас-но которой массовая гибель населения Хахляндии от голода была во многом вызвана целенаправленными действиями советского руковод-ства (за что-о-о?- человеконенавистничество и удушение ). Одновремен-но высказывается альтернативное мнение, что эти события являлись непредусмотренным следствием проведения УЁ-щных экономических реформ в конце 20-х - начале 30-х годов ХХ века в СССР, от которых пострадало не только население Хахляндии, но и Казахстана и юга Рос-сии.
       В канун моего дня рождения различные органы стран Европы и Америки приняли 5 кг документов, в которых Г. назван актом геноцида, в то время как Верховная рада приняла законодательный акт, определя-ющий Г. как геноцид украинского народа Россией. Вся эта затеянная ющенкой петрушка прозрачно-понятна и мутна одновременно как вся его партийная моча.
       В данном случае - Г. упомянут всуе, как яркая констатация вечно голодного пребывания студентов практически в любой стране (иссы-ключая аффриканский оффшор в Расейских университетах и детей Уол-стрита ).
      
       (2) Студиозус. Studiosus (нѣм.) - студентъ. Bruder Studio (нѣм.) (брат учебы) - тоже студентъ. СтудЄозусъ (хахл.) - опять студентъ. Собственно и по-русски студиозус и брат- студент это одно в принципе одно и тоже, но в современном русском жаргоне , опошливающим любые редкие суффиксы и окончания, на фоне поголовно пьющей публики, на фоне торжества воинствующей бедности, расбиздяйства и веселого хамства, слово " студиозус" однозначно имеет ярковыраженный оттенок одобрямса, как героического представителя вечно голодной , полуни-щенствующей, плохоучащейся студенческой братии.
       Основатель Йенскаго университета Иоганн Фридрих Великодуш-ный, Курфюрст Саксонский, освобожденный Карлом V из плена в сент. 1552 г., при приезде в университет, был окружен ликующими студента-ми. "...Sieh der ist Bruder Studium! Замѣтилъ онъ Лукасу Кранаху, сидѣвшему съ нимъ рядомъ въ экипажѣ ...". Уважаемому через века ху-дожественному извращенцу Лукасу Кранаху достался вполне почетный титул студента штудирующего, а не голодающего. Это скорей исключе-ние из правил. Потому что не каждый брат учебы, а тем более ни один студиозус не может себе позволить сидение в дорогом экипаже (такси по ихнему).
      
      
      ***
      
      Может когда-то реклама исчезнет навсегда может в школах пере-станут преподавать сотворение мира по Дарвину а начиная с послед-ней четверти 20-го века все это было. Было мда!
       ...Тиранозавра-тиранозавра... его мощный и ... не очень хвост... а мозг тирана... завра... больший мозг... Позволяет... сигнал о помощи и ег ... мог распознать... каким образом... ляляля...ТВ 3- настоящий мистиче-ский....несколько джидаев... это новая серия... звездные войны в 19.03. Вы уверены что ... Ванеш... проверим Ванеш на снегу... проверим и пятен нет... Надежный выбор... Надо набраться сил для ... перерыва... Ля-ля-ля... Затеряные миры...Приближается... благодаря обонянию... их внушительные размеры... вожак наступает на кромку затвердевшей гря-зи... Не х...я себе литература динозавров ! Он был не в состояниии по-нять...(тиранозавр и мозг бла что за хрень ?) ... его лапы застревают... он погружается... ..завры отбегают... алозавры принимают... Мудрое реше-ние... алозавры алозавры... они отступают... понимают... его вожака ждет ... участь... утопать в грязи.. какой бла-бла-бла делать... шея.. ало-завры... они будут атаковать... ауропот ... аура... пот... прольется кровь... прогибается под весом атакующих ... они держатся... солнце... алозавры перегреваются... они уже были перегреты... немедленно пре-кращают атаку... надо часто дышать чтобы понизить температуру те-ла... - Умные мыслящие были завры: принимали обдуманные решения. Знатоки бла: вентотверстия в черепе животного... два хищника против травоядного на водопое... ТВ3 настоящий... это способ вернуть жизнь после смерти... а его звать Франкештейн... убеждены... Ха-ха-ха ! Ля-ля-ля. Тысяча и одна тайны на ТВ3... Ха-ха-ха. Ля-ля-ля. Мезим для желуд-ка незаменим - как вкусно! Жил-был малыш... нурофен от боли... неуда-чи... предательство... сегодня... они ведут себя не совсем корректно... но им все равно достанется... дух мщения... сегодня... я предупрежда... Пи-пи-пи... Алозавры побеждают... Озеро превратилось в могилу ... смерть от хвоста... два оружия - когти и ...хвост... так надо бороться за свою жизнь... Зауропод... -Вот  оказывается как его звать - говорите разборчивей господа телевизионщики! ... Алозавры окружают жертву - анатомическая особенность... нижние конечности... между пальцами - снегоступы... атака... удары подобны столкновению с поездом... Зауро-под... Пздец всем!!!
      
      ***
      
      
      КРАТКИЙ ДАМСКИЙ СЛОВАРЬ-СПРАВОЧНИК не-пристойностей и туманных выражений.
      
      Часто встречающееся, неестественно звучащее, слегка европизиро-ванное междометие "бла" разумеется, звучит совсем по-другому. Так что окончание "ядь" добавляйте в уме или, когда читаете это дело вслух своим проверенным друзьям. Ну а правильные детки до 10-ти лет редактор надеется хоть в этом не уверен - этого слова пока еще не разумеют.
      
      "Мля" разумеется, обозначает то же самое.
      
      А лучше эту книжку деткам ващще не давать.
      А продавать рекомендуется в незапрещенных пока взрослых мага-зинах с подрисованными помадкой на стекле чьей-то наивной детской ручкой двумя клубничками и морковкой посередке.
      
      Слова "Хам хамовое охамели хамня" т.д.- здесь и дальше - лите-ратурная замена более крутого по значению слова. В воровском жар-гоне "хам" - мужской половой орган.
      
      "Хой" - то же самое. Хой придуман (или популяризован) известным и любимым народом (в числе этого народа состоит и Туземский и Чен Джу) исполнителем собственных песен Б.Гребенщиковым по интерне-товской версии являющимся также непокаявшимся воришкой чужих стихов. Музыка и пение в стиле "пискля" вроде тоже вроде бы его.
      Термин "пискля" Чен Джу употребляет в другом несколько более таинственном смысле. Короче это то сокровенное что у каждой жен-щины есть.
      Надеюсь, до Бори эта книжечка не дойдет. А дойдет так почитает, посмеется, поплачет и объяснится в случае чего.
      По звучанию слово "хой" гораздо ближе к оригиналу поэтому оно используется автором чаще "хама" сбивающего читателя на сентимен-тальный лад.
      
      Следующее, относительно часто употребляемое немецкое слово "nach" не надо никак переводить. Это чисто русское по звучанию и смыслу слово в латинской транскрипции (шпионск.).
      
      Мудила (мудило) - Если что, то это просто оступившийся, но, по су-ти, целомудренный гражданин которого в неизвестном городе с замас-кированными уличными туалетами застала малая нужда. Если нужда застала побольше, то данного гражданина в описанном выше городе в некоторой степени уже можно начинать причислить к засранцам (не путать с говнарями - говнарь это уже течение и его колоритные представители могут сильно оскорбиться).
      Если в глазах мудилы забегала большая испуганная нужда то успокойте его. Подскажите ему, что он в этом не виноват - просто не рассчитал сил и что в ближайшем кафе ему бесплатно дадут бумагу и даже попрощаются на выходе не сопровождая завистливыми взглядами.
      
      Нередко попадающиеся интернетовские жаргонизмы - не выдумка автора. За переводом этих слов обращаться нужно в "Словарь современного русскага изика" опубликованного добрыми переводчиками в интернете. Эти стереотипные комментарии, сформированные в блогах живого журнала "падонковской" направленности никоим образом не могут вписаться в живую речь из-за их трудной или технически невозможной произносимости. К сожалению, они перекочевали в художественную и иную литературы.
      Этой болезни слегка подвержен восприимчивый ко всему пошлому и тонкий во всем остальном графоман Туземский К.Е.
      
      Женских половых органов в чистом виде автор принципиально не трогает. Но обойти эту великую тему честнейший плут Чен Джу тоже никак не может. И правильно делает.
      
      Спасибо ему за это и угадайте, какого пола редактор?
      
      
      НЕПРИСТОЙНЫЙ СЛОВАРЬ ЧЕНА ДЖУ для иностранных пере-водчиков.
      А также заменители и сокращения некоторых восклицаний, руга-тельств и русско-народных связок между словами, применяемых в тексте излишне скромничающим (но не являющимся ханжой в активной жизни) писателем.
      
      
      Б
      блЪ, бл♀дь - производное от распространенной профессии, на са-мом деле чисто для связки слов (рабочее-крестьянск.), очень употреби-тельный термин; Частое его употребление у русскоязычных говорит о том, что в СССР был, а в России секс есть.
      бл♀я, бля - безобидное междометие типа "мля", произносится очень быстро, почти незаметно;
      блядь - 1. Проститутка без диплома. 2. Дионисий Тимофею: "Дитя, али не разумеешь, яко вся сия внешняя блядь ( блуд, заблуждение, об-ман; производное - распутная женщина ) , ничто же суть, но токмо пре-лесть и тля и пагуба..."
      бельдюга, блядина - см. блядь
      
      ♀
      ♀ďь - распространенная женская профессия по-народному;
      ♀я, - междометие типа "мля", но с гораздо более злым оттенком (сравн. бл♀я). Произносится громко, с растяжкой;
      
      ♂
      ♂й - хой, хам, мужской половой орган (грубо);
      ♂й да маленько - почти ничего, но если поскрести, то чуть-чуть все-таки есть;
      а ♂ля? - 1) А что тут такого? 2) А что мне еще оставалось делать;
      до♂я - Очень много, больше даже, чем вы думаете;
      на♂й - идти очень далеко и честно, почти что в πзду, только гораз-до дальше, потому что ♂й гораздо важнее πзды, по мнению мужской половины человечества;
      ни♂я - совсем ничего;
      ни♂я себе - удивительно, а также здорово, отлично,, прекрасно, от-менно, великолепно, превосходно с оттенком неожиданности;
      по♂ю - 1) Да наплевать, 2) Меня это не интересует;
      
      Е, Ё
      ёпрст ( ёклмн) - ♫♫, ♫ в сжато-концентрированном виде;
       епть - больно и неожиданно;
      ебть - вот те и на! ну что ты!
      еп(б)тыть - очень больно после несколько запоздавшего осознания;
      
      €
      € - купюра, как правило, начиная от 1 евро;
      €мать тебя в рот - 1) совать купюру в рот собеседника, 2) грубо и без спросу промерить глубину горла собеседника ♂ем;
      
      Y и производные
      Yбать - 1) неблагозвучное сочетание букв, 2) без стеснения иметь кого-либо женского пола, 3) иметь долго, когда все стоит как надо;
      Yбсти - иметь грубо и подленько с сигаретой в зубах, при этом не доиметь маленько, оставив на следующий раз, или иметь, когда у тебя не стоит;
      Yб - самый короткий глагол. Не путать с голландским мужским именем Ёб (Йоб) (а такой парень Туземскому в жизни попадался);
      проYбать - потерять деньги, время, рандеву, потерять что угодно без возможности возвращения;
      про€(Y)бсти - обычно в отношении дамы, которой всё поYбать (например, даму, читающую газету во время 1,2-го и всех последующих актов), с женой такие фокусы, как правило, не удаются;
      поYбать - насрать на всех;
      заYбать - замучить почти насмерть;
      похеру, по♂ю - состояние, когда делаешь, как хочешь, несмотря на мнение других;
      уYбищный - очень плохой, хуже некуда;
      Yбана в лоб - очень редкий случай совокупления со лбом (придума-но и запущено по СССР в 1973-м году новосибирскими архитекторами Ю. и В. Кондратовичами).
      
      ₣
      ₣ - 1) бывший французский франк, 2) чаще факью, фак - пошел ты в задницу, имеются более расширенные смыслы и извращенные словосо-четания. Обычно сопровождается демонстрацией собеседнику безымян-ного пальца лучше левой руки (в игривой ситуации);
      ₣₣ - злой двойной "факью", тут лучше уже убегать для сохранения "фака" в целостности;
      
      π (3,14)
      πздеть - разговаривать по-товарищески;
      3,14здюли (πздЉи), - получение по мусалам от любого, кроме начальства;
      получить юлей - получить 3,14159здюлей от начальства;
      пошел в 3,14зду (πзду) - просьба отойти недалеко с оттенком необя-зательности;
       пошла в 3,14зду (πзду) - уходи вообще и больше не попадайся, ина-че получишь πздЉей;
      πц, πздец - синонимы: полный конец, кранты, кобздец, пипец.
      
      Х
      ху€ньки - 1) Никто так, 2) Никогда в жизни (ласково);
      хер - устаревшее русское название буквы "Х". А вы-то подума-ли...ай-яй!
      
      
      Я
      ять - см. блядь
      
      
      ♫
      ♫♫♫ - любое трехэтажное ругательство на усмотрение читателя;
      ♫♫, ♫ - любое ругательство меньшей этажности;
      
      ...твою
      ...твою мать - с обязательным троеточим впереди - желание очень близко познакомиться с твоей матерью для доставления тебе максималь-ного морального неудовольствия.
      ...твою богомать - распространенное восклицание лесосплавщика, когда лопается канат, сдерживающий бревна затора.
      
      Теперь Вы достаточно вооружены и, надеюсь, Вам не доставит тру-да перевести такое, например, словосочетание:
      "Ну не♂Yя себе".
      Если перевели, то можно спокойно читать книжицу и считать себя знатоками великахо и подпольнахо русскаго язика и не менее великого тайного языка Чена Джу.
      
      
      ***
      
      
      И СНОВА О ХАМСТВЕ И МАТЕ
      
      Это бывшее послесловие, превратившееся по ходу дела в боевую статью читатель может смело пропустить.
      
      Известный всей читающей братии Веничка, едущий в электричке из Москвы в Петушки в первой редакции Венедикта Ерофеева не сове-стился изъясняться наигнуснейшим до изощренности русским матом. Так же глупенько, не отдавая себе отчета в осквернении окружающего эфира, поступали его попутчики - алкаши, простофили, молокососы, малограмотные инженеры трансформаторных подстанций и коммуналь-ные домохозяйки.
      Первые читательницы Петушков напрочь пропускали все остальное чтиво наизусть штудируя знаменитый отрезок про станцию "Серп и Молот" с начала и до конца залитый антиромантичной нецензурщиной и блYдством, словно учебник по тюремной экзотерике. В последующей редакции Ерофеев, роняя слезы кручины, вырезал почти все червоточи-ны своего умственного плода, источающего сексуальный нектар, но де-вушки - настоящие извращенки и начинающие почитательницы, тем не менее, не исчезли, а, пожалуй, число их даже приросло (добавились скромницы-домоседки из благородных семей, ангажированные своими более универсальными дворовыми подружками).
      У дорожного знака с надписью "Петушки" на московской трассе до сих пор благодарные коровки срут букетами. А какая-то многорукая и некакающая принцесса русскоязычная красавица наравне с прочими дурнушками славославит одноименный петушковский столбик ромаш-ковыми венками привязывая их к столбику тесемками от своих бюст-гальтеров.
      Чуть поодаль более крепкие фанаты от мужского фронта заломали березы и вставили одну в другую определив сей получившийся арте-факт как поп-мавзолей взаимной и нескончаемой любви к писателю.
      Следовательно, все-таки соль не в наличии беспричинного мата, или мата как пошлой реакции на произошедшее, а в смысле кроющимся за фактом употребления мата.
      
      Чена Джу, а равно и Туземского Кирьяна Егоровича, шибко удивля-ет чрезмерное количество дискуссий, которое стоит за проблемой упо-требления мата вообще, а в литературе в частности - есть вещи более актуальные и вредные - например, проповедь человеконенавистниче-ства. Хотя за счет одного нельзя жертвовать или пренебрегать другим.
      Это как присосавшиеся к телу паразиты в разной степени вредности и опасности. В одном случае чтобы выжить в другом, чтобы нормально жить необходимо заниматься и тем и другим. Одно смертельно, а дру-гое только неприятно.
      Связь между этими сторонами есть и лежит, как странно бы это не звучало в сфере общечеловеческой культуры в самом широком и обоб-щенном понимании.
      Человеконенавистничество в любой форме и криминал навечно об-лачены в шкуру грязного и хищного животного - это высшая форма зла противоположность всему хорошему добру тяги к мирному существо-ванию и любви как к единственно правильному образу жизни. Люди зла искренне думают ровно наоборот и презирают людей добра как слабых людишек, об которых можно только вытирать грязные ботинки. Нор-мальные люди для них - это всего-навсего почва, покрытие ринга на которой они волтузят других злых людей выясняя, кто же из них главнее и сильнее чтобы руководить, например использованием той же упомянутой человеческой почвы и иметь право первого на обоссывание коврика в общественном сортире.
      А матершинники низкопробные и малокультурные люди основная масса легкого криминала человеческий вольный или невольный отстой, представляют собой не особо опасное болото, хоть все равно представ-ляющее собой не лучшую среду (про пользу болот в природе умолчим, потому что это совсем другое) но из него (человеческого болота) чер-пают себе кадры настоящие и гениальные по-своему проповедники и апологеты, черные лидеры указанного уже человеконенавистничества террора садизма нацизма и др.
      Относительно употребления мата в литературе можно говорить спо-койно в культурологическом русле. Это проще всего - отсечь мат от лю-дей нежелающих видеть его в текстах. Не читайте если не нравится. Загляните если любопытно. Читайте, но не делайте вывод, что это нуж-но повторять самому. Не давайте такую книжку в руки малолеток, не обладающих еще житейским опытом и склонных воспринимать всякое плохое как яркую формулу жизни. Продавайте такие книжки в специ-альных местах как не шибко хорошо пахнущую "клубничку" кладите в библиотеках на закрытые полки альтернативной литературы, рассчитанные только для взрослых, историков и специалистов по культурологии. И отсекайте безудержное распространение в погоне за прибылью.
      Мат в обычном понимании - это всего лишь коросты грязи на теле которые легко увлажнить, а затем отмыть. Зависит только от желания. По грязи на теле можно судить - насколько человек культурен или бес-культурен. Естественно что соблюдая совершенно справедливые прави-ла общественного поведения например: "не навреди большинству" или "старайся не делать того что другому может быть неприятно" вы тот же принцип можете употребить и к субкультуре мата.
      Желая взаимоприятности люди моются.
      Вежливые и нормальные люди - не ханжи мат употребляют только там где они точно знают, что окружающие его правильно и адекватно поймут. Это мат в анекдотах который в связи со смыслом тоже бывает в разной степени удачен, уместен в некоторой мере ценен как часть народного творчества нефарисейского понимания действительности и определенного двояко понимаемого ответвления юмора. Там свои пра-вила и мерки хорошего и плохого.
      То же с участием мата в речи.
      Удачное веселое доброжелательное и крепкое при этом словечко придает остроты сказанному что-то вроде перчика в пресном блюде и добавит хорошего настроения всем собеседникам.
      С матом на улице и бытовым матом - посложнее. Вот это уже боль-шая социальная проблема, по которой можно судить о состоянии обще-ства. Количество употребляемого всуе бытового мата, по - крайней мере, в так называемых цивилизованных странах имеющих свой определенный менталитет в отличие скажем от специфического менталитета прочих стран (т.н. третий мир) или в среде опять же, к примеру - у воришек и пьяниц - это яркий показатель общей культуры страны.
      Зная показатель (плотность скорость) употребления мата бытового и уличного не особо пытливому исследователю уровня культуры данного региона дальше уже ходить и искать не надо. Больше мата - меньше культуры.
      Состояние общей культуры влияет на экономические социальные показатели жизни общества и наоборот: нормальная экономика и забо-та об обществе приводят к нормальной культурной обстановке. В так называемых развитых европейских странах не услышишь такого безудержного употребления мата как на улицах наших городов. Их нецензурные выражения (попробую взять на себя ответственность) - менее зубастые может быть менее скабрезные в них больше доброго юмора над самими собой над интимной стороной человеческой жизни которую не стоит (я совершенно согласен с такой позицией) выставлять всем на показ.
      У русского человека мат более заборист у него дальше отодвинуты границы дозволенного его мат не всегда остроумен, а у ограниченных людей является нелепой связкой слов. Но таков у русского человека менталитет, по-видимому, вызванный особенностями истории и жизни. У терпеливого выносливого и оптимистичного славянина - древнего человека крепостного крестьянина рабочего страдальца от действий жестоких правителей, и всю жизнь косящими какую-то волшебную трын-траву на огромных российских полянах - мат - это своего рода защита насмешка и пренебрежение над тяжелыми условиями жизни самоирония и ирония понимающего его с первых же слов окружения находящегося точно в таких же условиях.
      Мат со временем превратился в одну из отличительных черт рус-ского человека и не стоит сильно жестко винить его за это.
      
      В литературе гораздо легче избежать мата по той простой причине что ты описываешь в ней события а не участвуешь в них следовательно писателю не обязательно копировать мат хулигана так как можно в раз-ной степени художественно те же слова хулигана округлить укоротить прокомментировать или донести то же самое ощущение какой-нибудь емкой фразой может даже далекой от реальности а скорей всего просто точно сжатой формулой выжимкой события и присовокупить личное чувство автора.
      Но не так все просто приятель. Тут результат еще зависит от жанра и формы. Если кто-нибудь когда-нибудь читал Симплицимуса Симпли-циссимуса, то он поймет, о чем я говорю. В указанной книжке нет высо-кой литературы полно средневековой и наивной выдумки но, читая ее реальность и страх от содержания этой книжки настолько живы и мерз-ки, а возникающие картинки в мозгу такого качества достоверности и ужаса и как бы соответствующее твоему внутреннему заказу, что ника-кое самое реалистичное кино кинопугалка хоррор которые сначала разжуют в соответствии с вычисленными уже давно законами жанра а потом навяливают тебе сверху не сможет с этим ощущением сравнить-ся.
      Формы изображения бывают разными. От таланта зависит многое, если не все.
      Но читают и плохую литературу и хорошую. Плохой писатель чрез-мерным употреблением мата только навредит непритязательному чита-телю и обществу подтолкнет читателя не умеющего фильтровать и отделять плохое от хорошего к мысли о том, что  поскольку даже в литературе употребляют мат то это уже новая норма морали и в этом нет ничего плохого. Таких писателей нельзя пускать на книжные полки. Книги  ведь читают все!
      У другого писателя мат органичен и не представляет собой само-цель, а только лишь создает атмосферу. Для него мат - это только лишь дополнительная краска. С таким матом почесав за ухом можно было бы согласиться с некоторыми предупреждающими оговорками в предисловии и ограничениями в распространении, о которых я уже говорил выше.
      Кино давит через глаза понятными и готовыми зрительными кар-тинками и образами. Диалоги в кино помогают восприятию.
      Мат, звучащий в кино с экрана со сцены - антиобщественен. Он слишком громогласен и навязчив.
      Литература предполагает соучастие читателя и его мозга в созда-нии картинки той, которую читатель ждет и применяет ее к своему пониманию и в той ограничивающей мере, которая соответствует его уровню ума и способностям к абстрактно-художественному мышлению. Однозначно в книге больше простора для личной фантазии. Одну и ту же книжку разные люди воспринимают по-разному. Оценка кино, как правило, предполагает относительное однообразие мнений массовку. В теперешнем кино, которое теперь превращается в отвлекающую от дум и забот жвачку, как правило, выставляют готовые рецепты. В лучшем случае. В худшем - от такого кино никакой пользы кроме убивания свободного времени и отупления (специального?) неумеющего и неже-лающего думать общества.
      Чен Джу и Туземский не говорят о кино умном действительно ин-тересном высокохудожественном проблемном экспериментальном.
      Умело и к месту примененный мат в хорошей книге более органичен и менее опасен, потому что книжка - вещь интимная ее не читают со-обща. Читают преимущественно те люди, которые действительно хотят читать анализировать и делать выводы. Мат в массовой литературе (к ужасу и такое теперь есть) - неприменим вообще как развращающий общество и прививающий ему не лучшие антикультурные традиции. Если есть возможность избежать применения мата в книге, то так и надо делать.
      Если без мата в книге никак не обойтись, то пусть он существует на страх литератора. Общество и время сами разберутся.
      Литература предполагает соучастие читателя. Литературе можно только намекнуть и вот читатель уже испугался или влюбился или его стошнило.
      Иная литература не затрагивает чувств никак. Такой жвачки полно по всему миру. Но это тоже литература. Только более точное название ей - чтиво. Как необходимый может быть ленивый и поденный процесс поглощения пищи не вызывающий наслаждения. Надо есть ты и ешь. Нет еды, да и обойдется пока.
      Художественная литература - это уже ресторан. Хорошая художе-ственная литература - глоток воды в пустыне. Гениальная художе-ственная литература - это достояние человечества пик раскрытия ум-ственных возможностей человечества, когда способность абстрагиро-ваться  сочинять несуществующее не отходя от стола - не только силь-на, но еще и обладает общекультурной ценностью. Вот я про что.
      Еще пример. Если ты когда-нибудь стоял под лезвием ножа, то ты поймешь, о чем говорит Чен Джу. Никакое описание этого состояния на бумаге не даст тебе аналогичного ощущения. Аналогично: если тебя послали матом на улице - это одно. Реакция разная, но известная. А ес-ли ты как автор хочешь ввести читателя в мир негатива легкого и уместного мата раскрывающего какие-то особенности героев ситуации среды, то в принципе это возможно. Что ж такого?
      И опять же все зависит от уместности и логичности в отсутствии перебора. Если ты не талантлив, то сидеть тебе в луже оплеванным доб-рыми в сущности но не понявшими тебя людьми.
      Простой настоящий подонок использующий мат в своей жизни го-раздо более естественнен чем писатель который хочет этому подонку потрафить, понравиться и привлечь к своей бульварной литературе. Для этого подлый неудачник-литератор усыпает страницы неуместным и неправдоподобным нормативом.
      Возвращаясь к промелькнувшей было версии об особых красках и правдоподобном описании не очень красивой и недоброй реальности ты можешь сказать хитро: - Но может быть ... я не хочу такого ощуще-ния?
      И слукавишь. Каждый человек патологически желает испытать страх попробовать пошлость на вкус побывать в шкуре бандита и про-верить - что же это такое но только с маленьким условием - чтобы это гарантированно хорошо закончилось. Человека влечет все таинствен-ное чувственнное запрещенное грязное. Это не значит, что ему надо потакать. Он сделает это сам без твоей помощи. Интуитивно. В другом месте. В жизни, например. А литература и кино дает ему такую возмож-ность без напряжения всех остальных.
      В случае употребления в литературе мата это как раз то о чем го-ворит Чен Джу. Мат грязен. С другой стороны его знают все его упо-требляет изредка половина человечества по случаю, когда нельзя вы-плеснуться по-другому - четверть профессионально (бандиты воры прочий криминал) - неизвестно сколько, но много очень много.
      Пусть осторожно мат поприсутствует на страницах. Но не просто для взаимосвязки как принято теперь говорить. А для правды для жизни для выплеска боли и радости для понимания остроты времени окружения чтобы учуять истинный запах, который происходит от обык-новеннаго русскаго человека - нашего запутавшегося и грешного совре-менника - наследника обиженных дедов и предков которые не все хо-дили в парче и собольих шубах.
      
      ***
      
      Но вернемся к бедным неостриженным баранам забытым где-то в предгорьях этой нелепой книжицы с неопознанным жанром. И начнем следующую серию правдивых непристойностей оказавшимися чьими-то антибожьими промыслами в чистой по замыслу солянке Чена Джу.
      Чена Джу отдающего дань таланту и первооткрывательскому дару писателя Ерофеева не покидает ощущение приторности от выхолощен-ной его книги после редактирования и упразднения матов. Он гневно сожалеет и прицельно блюет на многоэтажное словоблудство Венички родившееся взамен напрасно упраздненного ненорматива.
      Будто в чай налили три дозы бергамота.
      Чен Джу в отношении непристойных диалогов жаргонизмов и опи-сания неблаговидных поступков своих героев занял следующую весьма непоощряемую критиками позицию. Но мы - то с вами знаем, где зарыта собака после ее насильственной смерти. Где-где? В пи... ридорожной вонючей канаве - вот где!
      Первый вариант рукописи Чена Джу написан весьма правдиво, так как оно обыкновенно случается в реальной, а не в литературной жизни. Этот вариант сохранен для ближайших друзей историков и толковате-лей ненорматива.
      "... Опубликованный им (издателем) текст имеет такое же сходство с оригиналом какое добрый кусок говядины может иметь с таковым же но побывавшем внутри желудка и естественным образом вышедшим наружу". Так сказал ровно в 1727 году некий Джонатан Свифт про отли-чие первого варианта "Приключений Гулливера" имеющего эротиче-ский и шокирующий характер от второго заглаженного издателем и, стало быть, доступного и интересного с тех пор преимущественно мало-леткам. Взрослые читающие папы после этакой экзекуции перестали посещать страницы Гулливера и перезавещали право читки взрослой и великой книги своим прыщавым отпрыскам.
      Ту же самую экзекуцию только не дожидаясь издателя а, руковод-ствуясь исключительно благими намерениями в отношении к нервиче-скому читателю Чен Джу произвел с путешествием "За гвоздями в Ев-ропу". Это второй менее сочный и сильно ущемленный (практически дамский) вариант романчичека.
      Там где у Чена Джу во втором варианте всеж-таки проскальзывает ненормативная лексика и присутствуют лишь слегка приглаженные ха-моватые подробности - то это те только места, которые автор созна-тельно находясь в здравом уме и игривом расположении духа, посчитал неправильным удалять, дабы хоть в малой степени но как-то сохранить реальный пусть и не всегда шибко приятный аромат путешествия в конкретной точке на земном навозном шаре пахнущей всегда по-разному (земные шары соответственно картам разных времен тоже бы-вают неодинаковыми) и глотнуть полной грудью полноценного духа времени.
      
      ***
      
      
      ХВОСТ ОТ КОБЫЛЫ
      
      - Сколько ж тебе лет, Владимир Иванович? - спрашивал я.
      - А што шутник, а што, разве у своих отцов спрашивают возраст?
      Я онемел.
      - Ну, разве я тебе сын, Владимир Иванович? Посмотри, мне под тридцать, а тебе... вам под тридцать три.
      - Тебе! Вам! Мне сто лет... с хвостиком от кобылы, - и он сплюнул на пол. Веришь?
      - Нет.
      - Ну и дурак, - сказал Владимир Иванович и почесал затылок, сдви-нув для этого папаху на лоб. - Поторапливайся.
      - Бумагу дадите?
      - Каку ещщо бумагу?
      - Ну что я у вас... теперь... А то мне не поверят.
      - Димон, сделай ему бумагу.
      - Я занят, - сказал Димон.
      - Чем это интересно?
      - Шашку ему выбираю.
      - И то правильно. А выдашь шашку, напиши ему бумагу... в три слова. И добавь этому... из ихнего Горпроекта... наш Горпроект.
      - Как в тот раз?
      - Как в тот раз.
      И Владимир Иванович Заборов усмехнулся.
      Димон захохотал. (В тот раз они очередного забредшего пустили в расход, так как некогда было разбираться). Смех получился заливистым и нестрашным.
      
      Монетки за пазуху, хлев, лошадь забыли дать.
      
      ***
      
      И он поцеловал меня в самый рот.
      Меня чуть не стошнило. Я, будто бы занимаясь приспособлением ножен, отвернулся - я стоял на коленях - и незаметно вытер рот рука-вом. Помогло.
      - Поторапливайся, сказал Димон. - Вы уже переоделись?
      - Давно уже.
      - Вы когда-нибудь с парашютом прыгали?
      Я усмехнулся:
      - А что, придётся? У вас и самолёт есть?
      - Самолёты, - усмехнулся Димон. - Да же, Рома?
      Рома вынул трубку изо рта и скромно произнёс: "Есть, есть, не бес-покойтесь, Кирьян Егорович.
      Но я забеспокоился. С самолёта я не прыгал, и даже с горящего не стал бы прыгать даже под страхом смерти в огне. Пусть мне лучше в спину выстрелят.
      - Димон, ты можешь мне в спину выстрелить?
      - Прямо сейчас?
      Я извинился. - Это я так, подумал кое о чём.
      - Ну-ну.
      (Можно так выражаться, читатель? Чи нет? Выражусь, чёрт с вами).
      
      ***
      
      
      ЛОГИСТИКА КАК БОГ
      
      Позже была весна среди зимы. Падали мокрые куски с крыши. Тро-туары не успели огораживать. Пахнуло обновлением. Жёлтый скрепе-рок показался анахронизмом: отрабатывали деньги, талый снег сошёл как бы само собой. Подписал акт приёмки работ, в котором не было перечня работ. Под такой акт можно освоить любые денюжки. Вокруг всё больше воров. Воровать стали, не стесняясь. Полутавт: честность не в чести.
      
      ***
      
      
      
      АРХМУРАВЕЙНИК
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      События, описанные в этой книге, являются ху-дожественным вымыслом только на десять процентов.
      Все совпадения и параллели с реальными геогра-фическими названиями и именами людей, ныне здрав-ствующих или покойных, не случайны.
      Все прозрачные и толстые намёки, а также прочую не понятую вами и не нравящуюся "якобы бели-берду" прошу относить именно на свой счёт, ибо, если этого и не было, то, согласно теории вероятности, и на основании анализа реальных фактов вполне могло бы быть.
      
      Conseil Europeen pour la Recherche Nucleaire
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      ПРОТЕСТНАЯ ТРЕНИРОВКА РУССКОЙ ДУШИ
      
      "Большинство русских детей и молодёжи находятся в окру-жении иностранной среды, среди различных вероисповеданий и рационалистических сект".
      
      Из Предисловия к "Закону Божьему"
      протоирея Серафима Слободского.
      Holy Trinity Monastery, Jordanville, N.Y. изд. 1967 г.
      
      1
      И был в восемьдесят третий год, в первый месяц, во второй день ме-сяца Иезекилева местный Трамтарарам.
      Покинул я мятежный отчий дом, сел на последний трамвай, а проснулся вместо вокзала, где бы можно было запросто выспаться, на развилке у заводской зоны.
      - Трамвай идёт в парк.
      Приехали! Да ядрён ж ты, корень!
      Точно, беда не приходит одна. Одна большая беда притягивает дру-гую, которая чуть поменьше: так Луна виновна пред Землёй, как Ференц Лист перед Траво...лтой. Да тьфу эту присКафку!
      И что это в голове творится у человека... Кавардак. Водку с пивом мешал? Ах, просто обижен. Жизнью, конечно? Тогда понятно.
      Вышел из пустого вагона, а он, гад, последний не в сцепке, а вообще по расписанию, не поблагодарив, и пошел, куда глаза глядят. Думая не о дороге, а о последнем, выскочившим сгоряча, проклятии матери.
      Мама через пару недель возможно одумается или сделает вид... по настоянию мужа, а мне он отец, а вовсе не сама... То есть всяко не про-стит без подсказки... А я... А я...
      
      ***
      
      А я, вот же судьба-людоедка и злодейка сответственно, нежданно-негаданно оказался в начале нового, читанного разве что по страшным путевым книжкам, пути. Книжка, если память не изменяет, называется "Пособие для путешественников-самоубийц". Читали этакую? Это не реклама, а так, между прочим. Кажется, я её и написал. Не помню. Дело давнее, юношеское. Может в иной жизни. Когда я был стопроцентно конкистадором... латы, борода, шпага и знавал испанский не понаслыш-ке. Спросите меня по испански и я вам... Но, сначала налейте портвейну. И ещё разок.
       Итак:
      "J,sxyj dj dhtvz ;thndjghbyjitybq jyb ghjkbdfkb rhjdm jdtw b ,fhfirjd? clbhfz c yb[ irehe? yj yt gththtpfz bv ujhkj? f pfntv c ,jkmijq kjdrjcnm. dshsdfkb cthlwt b dyenhtyyjcnb? xnj,s edbltnm d yb[ cdjb pyfrb b gjrjkljdfnm? gjnjve xnj rf;lsq bp yb[ ,sk ghjhbwfntktv? b rfr zpsxybrb? jyb yf,k.lfkb (rfr z epyfk b gjyzk) pf ldb;tybtv rjvtn..."
      На меня без спросу и согласования взвалили роль отшельника, оху-гульно изгнанного с насиженного и пригретого годами родного места.
      Я был вышвырнут из семейного гнезда, откуда так прекрасно было вылетать на охоту в вожделённое, не подведомственное никому, даже мне, пространство. Где так интересно было выискивать, находить и без-обидно поклёвывать или откровенно драть перья очередной избраннице - разумеется, по её беззаботному согласию, или по разовой команде сер-дец, а вовсе не насильно, как вы только что изволили подумать.
      Как правило, это была наивная избранница; и при том дипломиро-ванная. Чем краснее диплом, тем больше у такой капитальной девушки духовного наива! При первом знакомстве спрашивайте у девушки ди-плом. В дипломе кучей неподкупных греховодников-экзаменаторов рас-писана наперёд её экстраполированная фортуна. Давала она кому-нибудь из них? Взятку, взятку, а вы уж ушами тут налов... размягчились... Между прочим, второй раз.
      Кто ответит, почему так повелось? Уж не доказательство ли это то-го, что ум (а это по-моему всего лишь продукт мозга - а он тупой ком-пьютер, и не спорьте) всегда слабее души? А душа есть предводительни-ца над мозгом, а мозг над телом. Тело - дрянь. Тело твоё - автомобиль. Душа - шофёр. Но, не владелец, заметьте!
      Попользовавшись и разочаровавшись, я, как регулярно шкодящий в горсаду школьник, всегда возвращался домой. Шкодили в горсаду? Рас-крашивали блевонтином скамейки? Царапали ножичком имена и сердеч-ки? Было-было. Не отбрешетесь. Тогда это было модно. Там, где есть горсад. Кроме того, горсад - это нужные всему юношеству грабли. Ред-ко, кто не наступал на них.
      ...Возвращался угрюмо: с попутным ветерком от недоброй судьбы и с запачканным лично своей же шеей белоснежного прежде воротничка.
      Рубахи во время секса надо снимать прежде штанов. Это я теперь знаю точно. Из соображений гигиены и стопроцентного алиби перед принюхивающимися родителями.
      Кроме того, в рубахе и без штанов изображать любовь, особенно возвращаясь не в свой лично дом, а к родителям, при копошащихся в переполошенных чувствах сёстрах от пятнадцати лет, наблюдающих за старшим братцем, как-то не особенно принято. Гигиена, осторожнича-ющий разум, и ещё раз гигиена!
      Я любил... какое! Просто обожал и оберегал сестрёнок. По-другому просто было нельзя!
      Наличие дома растущих, чутких ко всему необычному сестрёнок, мало того, что накладывали отпечаток: морально и физически присут-ствие в семье деток ограничивало не только внедомашние фантазии, а также и непременно - когда я уже подрос - наращивание моего мастер-ства в сексе. Я, например, не мог возвращаться домой ночью. Тут же появлялись неудобные мне вопросы: где был, почему так поздно, почему старшему братцу - позже брательнику - можно, а нам нельзя. И как бы я объяснил?
      Я - взрослый и разведённый осёл, прикипел к семье, я даже не по-рывался попробовать жить отдельно! Зарплату я всю сдавал в пользу семьи.
      Я, если и трахался, то исключительно бесплатно: ибо, повторяю, я был тем редким и умным падишахским ослом, который без остатка сда-вал все свои деньги в общий котёл своего учителя, не оставляя себе ни копейки. Таким я был неприхотливым и честным, пожалуй, ослом. На основании любви к семье и с минимумом подарков на сторону! Всё в дом, всё в отчий дом! Кушайте шоколадки, дорогие сестрички! Кушайте тянучку. А мне, пожалте по возможности котлетку. Нет, две! И без риса! И не экономить на размере. И картошки побольше. И с подливом. Подлив порой вкусней самих котлеток. Ибо бабушка будто лучший повар в до-машнем ресторане.
      Бабка (мать моей матери) всю мою начальную жизнь пребывала с внучатами, то есть и со мной в том числе. Мои вечерние приключения (после моего возврата в семью после армии и по окончании института) я просто уверен, зачислила бы в положительный актив. Рубахи и трусы стирала бы, если и без восторга, как моя мать и стиральная машинка с десятилетним опытом, которая повидала всякого... В том числе - это про машинку - и отцовский ремонт чуть ли не с кувалдой в руках... то, по крайней мере, будто бы с нормальным деревенским пониманием. Моя уверенность тут зиждится на том, думаю, что бабка в своей нереклами-руемой жизни тоже чего-то была явно лишена. Не подумайте тут про тюрьму.
      Я видел её взрослые фотографии - теперь это фото в умыкнутом ар-хиве у средней сестры. Бабка, а она тогда относительно молодая - лет под тридцать пять... она пьяна в дупель, папироса в зубах... Папироса, впрочем, как и во все последующие годы. Дымище, с бокалом в руке, на коленях - возможно даже у мужа, который не много прожил, - весёлые комментарии бабкины уже подзабылись... В забавной шляпке набекрень, с топорщащимся павлином на голове, на фоне явно не деревенского сто-ла, но, совершенно не корреспондирующимся с шампанским и цветами то ли до-, то ли совсем уж после- военных лет, послепобедных лет, лет, заживляющих раны страны, лет, заливающих страну пока что ещё своим алкоголем. Возможно, это единственная весёлая фотография, сохранившаяся у бабки... Он а чуть ли не молиласть на неё. Ибо остальная её жизнь, и до того, была просто испытанием на твёрдость духа.
      Бабка была из семьи крепкого кулака с кучей поначалу счастливых и, будто бы обеспеченных на будущее, детей. Пройдя "радости" граж-данской войны на Алтае, она успела чуть-чуть "пошиковать" до начала Отечественной, обретаясь в глубине Сибири. Чудесным образом, после революции, живя отдалённым от людей хутором, семья избежала полно-го раскулачивания, сдавая щадящий оброк. Взрослых братьев у неё не было, а молодые ещё не оперились даже, так что военные эмиссары - красные, зелёные, белые - обходили хуторок стороной. Этим семейные радости закончились. Братьев и отца порубили саблями неожиданно нагрянувшие люди без опознавательных знаков. Война поломала жизни всей страны, а не только её.
      Моих основных приключений по возвращению из института бабка уже не застала. Так как тихо и безболезненно умерла в один из моих приездов. Чуть ли не с утренней папиросой в устах.
      Детали не рассказываю, так как это отдельная скорбная и весьма интимная история, поразившая меня в самое сердце и сохранённая поначалу в памяти только моей и материной.
      Отец не был оповещён сразу, ибо его старались не травмировать раньше времени: у него уже был первый микроинфаркт. Он был чрезвы-чайно чувствительным. А инфаркт был связан исключительно с моим институтским и, естественно, что с дурацким кульбитом. Отца мы осве-домили о несчастьи ближе к концу его работы, когда бабка уже была красивой, убранной цветами; когда она благоуханной - с умиротворением и безразличием - ждала прибытия гроба.
      Матери моей тоже уж теперь нет. Так что я - единственный и по-следний хранитель той свиду обыкновенной, а для меня тонкой семей-ной тайны.
      Что я из этого извлёк, так это то, что смерть страшна не всегда. И она может быть, кроме того, что своевременной, прекрасной. Если лю-дей не посвящать в хирургические (которых, слава богу, не было) и в прочие физиологические тонкости.
      С этого печального момента я не пропускал ни одних похорон. И речь не только о родных. Я с этого момента считался уже опытным: я совсем не боялся покойников, как, например, некоторые излишне вос-приимчивые души, тут же падающие в обмороки. Или, как правило, сто-ящие вдалеке от гроба, подходящие бледными к ямке, чтобы бросить туда стыдливую последнюю горсть.
      Я уважаю всех моих дедов и прадедов, бабушек и прабабушек. Такого, что им довелось пережить в жизни, не пожелаю никому...
      Даже их смерть на виду... Словом, благодарю их и за эти последние уроки.
      
      ***
      
      Совсем уж тупыми и, тем более, рискованными связями (ну, вы по-нимаете) я не пользовался.
      Я знал что такое триппер, но, не в пример отдельным самонадеян-ным особям, не попадался на этот малорадостный крючок и символ безобразий ни разу.
      Мне были нужны только воспитанные, со вкусом одетые девушки.
      Я искал только чистых женщин.
      В их наготе я искал не половые признаки, а чистые линии роденов-ских скульптур.
      Я редко трахался только лишь для удовольствия.
      В каждой новой порядочной женщине я старался увидеть не только эстетику отношений, или живое воплощение идеала, но и будущую же-ну, и мать моего ребёнка. Но не находил.
      Я был, хоть и наперченным, но избранным продуктом своей благо-честивой и примерной семьи.
      Если я и желал выпрыгнуть из этой скучноватой будто бы скорлупы, то не полностью, а лишь с совсем лёгким отклонением от советской по-конкистадорски морали. Касательно этических норм я придерживался-таки генеральной линии коммунистической партии. В которой, тем не менее, принципиально состоять не хотел.
      Выживающие из ума генсеки и паразитирующие секретари, все эти мелкие шавки с серыми, подлыми, захребетничающими грызунами и мерзкими подлипалами отпугивали меня. Нежелание пойти в партию вслед за явными шустряками отодвигало мою карьеру неведомо куда.
      
      - Слова ваши мне нравятся. Но слова ваши отдельны от вас самих, русские джентльмены. Вы брешете, лукавые. Такая компания не по мне, - так говорили мои чувства в отношении к большинству коммунистов. А половина их и не была настоящими коммунистами. Эта половина хитри-ла. Уж поверьте.
      
      Советско-библейские моральные выдержки: "не навреди ближнему", "не желай другому того..." и общий смысл жизни "сей добро" мне в основном нравились. Смыслы эти наполняли мою кровь и усугубляли некоторую сохранившуюся с детства интравертность. Хотя характер моей архитектурной работы в полном контакте с разношёрстным обще-ством предполагал обратное.
      
      ***
      
      Мне не хватало адреналина. Но: разбавленного моралью. Вернее, наоборот. Как слабоалкогольный коктейль: адреналин к морали = один к десяти.
      Я вовсе не собирался становиться Казановой.
      Я не был циником, я лишь искал новых красок в моей однообразной жизни.
      Внутренне я был поэтом любви. Но не идеализировал её. И только лишь предполагал - что же это такое на самом деле могло быть.
      Я нежился как кот на ограде курятни в летний день. Будто бы лениво поглядывал по сторонам, а на самом деле постоянно чего-то выжидал и взвешивал варианты. Может быть, я ждал особую какую-нибудь цы-почку, без которой бы не смог бы жить, не попробовав её вначале на вкус?
      - Нет, - говорю всем честно, - я не желал себе бешеной любви; та-кой, когда тебя выворачивает наизнанку то от счастья, то от бешенства. Такая любовь - думал я, и вполне наивно, не проверяя взрослое утвер-ждение практикой - хороша только в книгах.
      В промежутках между сидением в засадах я ещё и действовал. Но, при этом без особого упорства, и довольно скрытно для других.
      Мало кто знал мою реальную жизнь (речь в первую очередь о сексе) и, тем более, моих далёких и серьёзных планов.
      Жизнь и неизвестность у меня были впереди. Иной раз жизнь, отры-ваясь от идеала, подставляла реальные подножки.
      Я, как ловкий бегун, чаще всего перепрыгивал и все эти расставлен-ные ноги, и натыканные кругом женские капканы, и обычные, скучные междуделовые ухабы.
      Попадался я редко, да по наивности метко.
      Короче говоря, я рассчитывал на судьбу, не педалируя предприим-чивость. Будто ехал по наполненному приключениями городу, соблю-дая положенную скорость. Такие спокойные шофера, говорят, живут дольше неспокойных. Так как реже попадают в аварии. Мне не нужно для этого напрягаться и даже просто стараться: я - просто такой от природы и от семьи.
      Мне не хватало технологического опыта. Я потерял два года в ар-мии, и мне надо было его восполнять. По сравнению с другими, я был практически девственником. Я навёрстывал время, увеличивал количе-ственно, и тренировал сексуальность с большим опозданием от сверст-ников. Но, опять же, без спешки и смятения. Я чувствовал свою жизнь в качественных художественных оттенках, а не в диких красках природы.
      Кроме того, чтобы понять скрытный запах живой планеты, доста-точно нюхнуть от парочки представляющих её живых особей. Всё остальное воссоздастся по аналогии.
      Я не собирался оттрахать половину мира, как некоторые мои не са-мые лучшие знакомые мужского пола и закадычные друзья. Которых - и тех, и других - было не так уж много.
      Так думал я, продолжая с ними дружить и общаться, ибо несответ-ствия внутренних тенденций, вовсе не означали повода для прекращения дружб и знакомств.
      Презренные проститутки не только не входили в мои планы: они были ниже любого, пусть даже золочёного плинтуса.
      Я продолжал изучать жизнь городских зверей (развлекающиеся пар-ни и жаждущие плотских утех мужчины) и крутился среди избранных прелестных самочек.
      Я никогда бы не женился на некрасивой: я же был архитектором с воображением. А это не только элитная профессия, а ещё и образ жизни.
      Меня выгнали из дому, сказав элементарное и заученное: "такой сын мне не нужен; кого же я воспитала". Как пошло и как бесхитростно. И как по киношному не оригинально. Мать и не воспитывала меня. Она была просто прекрасным примером для подражания. Но, скучноватым примером.
      Она была образцовой советской женщиной, не будучи при том пар-тийной, обнаруживая в партии лукавство, а в отцовой любви к партии ошибку наивного человека.
      В отношении к партии я больше походил на мать, хоть мать и ни ра-зу в жизни окрыто не высказывала своих позиций. Я это просто чувство-вал. А отцу, соответственно, сочувствовал. Теперь поймите, что осознал я это ещё в детские годы.
      А растила меня бабушка. Она всегда была рядом.
      Я уже намекал, что Бабушка (специально пишу с большой буквы) испытала всякого. Через неё и её рассказы о личном прошлом я познал истинную "живую жизнь", наполненную глубиной и оттенками черноты. Розового в ней совсем мало. Там столько смерти, крови и грязи! Как только такое вообще можно было перенести? Я бы удавился на первой же подходящей ветке от такого пасьянсного расклада.
      Как повезло моему поколению: ни одной мировой войны оно ПОКА не испытало. Не хочется накаркать. Поэтому СТОП о треклятой...
      Я вовсе не осуждал мать: она так была воспитана обществом и сво-ей семьей. Для меня она всегда и в любой ситуации была и будет оставаться святой. Так же, как и отец. Так же, как и беспартийные, настоящие, почти что классически языческие деды.
      
      ***
      
      ...Я шёл и не знал, что мне делать. Киданье собственного тела с мо-ста об лёд не годилось. Моя непослушная жизнь до этого ужасного слу-чая будто бы уже начинала со скрипом, но поворачиваться ко мне при-ятной стороной. А тут, бац, и такое!
      Да, я был во многом не прав, но требую честной защиты. Я требую включения в протоколы прочих свидетельств, ранее не предъявленных. И, на основании этого - разберитесь судьи! - снисхождения.
      
      ***
      
      Мною обрюхаченная девушка, пришедшая к моей матери со своими претензиями на замужество со мной, пришедшая далеко не после сина-гоги, чтобы отмолить собственное участие в грехе, оказалась вообще хитрющей стервозой с элементом паникёрства.
      Ибо её план не удался. По-русски это называется: "специально зале-тела"; но при этом она не сумела воспользоваться созданной самой же ситуацией.
      
      Моя особенность тех лет: я решал только один раз и навсегда. Это концепция той жизни. Не очень хорошая. Резкая. Не гибкая. Деревянная. Вообще не удобная.
      Верю и понимаю. Без всяких компромиссов. Ха! При том, что сам не бог, и далеко не ангел. Птица в клетке. Крокодил-себяед. Но, ничего не могу с собой поделать. Я же горд! Это знает только один человек в мире: сам я. Хотя, можно было предупреждать девушек о несерьёзности наме-рений. Я и предупреждаю. Так как правдив до невероятности. Но: всего один раз. Но, отчего-то у девушек это моментально забывается. Они же всегда в плену собственных амбиций и гнут мужчину, считая их гнучими алюминиевыми ложками.
      Это личное совсем моё греховное дело - а шила в женпроекте не утаить - смаковал по углам весь институт.
      У нас тысяча углов и десятки сексуально враждующих группировок.
      Начальники двух отделов - моего и её - переживали и пытались найти консенсус. Но, не решились подсказать нам выход.
      Я же, вот сволочь, ходил с невинной будто бы рожей. Но это види-мость.
      Я переживал внутренне и испытывал страшный физический стресс, вытрясывающий из меня последние остатки ума, подавляя чувства. Но, не делился бедой ни с кем.
      А это беда, а не радость, это я знал точно. Так как это лично моё де-ло, а никак не общественное.
      Не лезьте ко мне в трусы грязными руками!
      Не пяльтесь на меня, будто на синезадую обезьяну в Оранжерее на улице Мичурина.
      
      ***
      
      Уж не знаю, показывала ли моя зазнобушка моей матери свой инте-ресный животик.
      Вероятно, показывала. Как живой артефакт и вещественное доказа-тельство моей вины, хотя блудное дело-то было общим.
      Кто бы там мог быть? Девочка или мальчик?
      Лучше не думать. Там было просто грешное скопление невиновных ни в чём, множащихся согласно генетическому алгоритму клеток.
      Воздействовать разумом невозможно: разве что не вертеть направо и налево рулём, и не стрелять в предрасположенные к этому цели. Повертел - вынул. Сливай пенку трепета на живот или в резинку.
      Опасный агрегат у нас, мужчины! Согласитесь: бъёт он нешуточно.
      Сперма у нас (почему не мужского рода?) - дурак.
      Яйца - склад, генетический рассадник, племенной завод, ясли.
      Это всё - механизмы, и они не умеют думать.
      Управление в мозгу.
      Чувства - отделение компьютера с завихрениями. Они сами ещё не определилось с начальством, а суются куда не попадя, чудя и расстраи-ваясь.
      По своей же глупости.
      Женские механизмы - то же самое.
      Если ещё не хуже.
      Для прекращения их течки плоскогубцев нет.
      
      ***
      
      Как правило, неопытные судьи в начале слушания принимают сто-рону того, кто выскажется первым. А она - моя зазноба - была первой.
      Кроме того, если говорить о составе судейства, то моя мать - глав-ный и непреклонный судья - тоже была женщиной, притом воспитанной на жёстких правилах приличий и обязательности в отношениях.
      Они - женщины - в большинстве считают так: пролетел гад - же-нись, не смотря ни на что.
      А это уже такой духовный, причём бабский клан, в котором мужчин сознательно и методически уничижают. - Все они (мужланы эти) кони, кроли, и вообще тупые животные без названия.
      Не зря бабы, женщины, девушки, старушки с семечками общаются между собой без любви.
      Все их встречи в кафе, на кухнях и на старушечьих лавочках на са-мом-то деле - тайные сборища по выработке тактики и выбора оружия против мужчин.
      Так думает большинство женщин. Это они, двуполые самки, создали мужчин из клеток своего ребра, там, видно, лучшая генетика, и выдавили из своего лона.
      Насчёт первенства и рёбер надо ещё разобраться.
      Мужчины просто-напросто, в один прекрасный момент взяли вдруг над ними верх, и посадили в вигвамы - у кого какой - рожать общих детей.
      Когда в суде верховодит женщина, а заявительница тоже женщина, то тут до тайного бабского сговора рукой подать: плевать им на закон равенства полов и презумпцию невиновности.
      Их тут всех переклинивает.
      Мужчины всегда козлы и злостные неплательщики алиментов, стре-ляльщики по сторонам: вот их презумпция!
      Виновность!
      Виновность мужская всегда и во всём! Вот их кредо.
      
      ***
      
      Я в своём лице персонифицировал перед ними всех нечестных мужчин, ловеласов и прохиндеев.
      Меня вообще судили заочно. Как такое возможно? А я бы многое мог рассказать в своё оправдание.
      При этом нельзя не отметить того, что моя так называемая девушка (с разодранным не мною подолом) была не столько красивой, как сверх-колоритной: мимо таких существ просто так мужчины не проходят. Её отличность от других отмечали даже наши женщины, и, естественно, что ревновали к любой мало-мальски годящейся особи мужского пола. В том числе и ко мне.
      Следует добавить, что она была непредсказуемой в поведении и, как вы уже поняли по прозрачным намёкам, "крутой" еврейкой с некоторы-ми добавочными чертами то ли метиски, то ли мулатки.
      Кто-то о таких женщинах мечтает, а мне она далась, можно сказать, практически даром, растянувшись пластом в первое же моё пробное наступление.
      Телом она в полном фитнессном соку. А духом и непредсказуемым поведением являла художественно-биологическое произведение, полу-ченное от совокупления чёрного быка с нежной француженкой. У кото-рой мать, в свою очередь... я это подозреваю нутром... далеко не была примером целомудрия.
      Яблоко от яблони не далеко...
      Уж не знаю кем она была больше: ярким эстравертом или затаённой тёлкой - самой в себе, затаившей от прочих людей страшные позывы плоти. Но, явно не из рода добрейших Квазимодш.
      Пожалуй, и тем и тем, всего понемногу и в страшной гремучей смеси, компоненты которой включались по настроению.
      Она была отродьем глубокой европейской старины и фантомом Египта. Он являла собой недоиспользованную жену Айвенго с огром-ными и отворачивающимися в сторону, стесняющимися будто глазами. С зовущими полуметровыми ресницами, порой с глуповатой миной ли-ца. Лицо не могло скрыть жажду ежесекундной порки. ...На манер мил-леровских женщин... Она испорчена кошмарными ночными видениями... Видения подсказывали палитру от лёгких извращений до необычных поз и мест подобно древним японским любовникам... осваивавшим вместо цивилизованного ложа запутанные и неудобные для совокупле-ния ветви деревьев-гигантов, корни, колючие кустарники и булыжники русел.
      У неё аккуратные, туже некуда грудки, которым для ещё большей силы зова не хватало лишь некоторой возрастной мягкости... Что ещё навешать на неё, кроме прекрасных физкультурных качеств?
      Ага! Переодень её в панталоны, шлейфы, накидки, подложки и пле-чики, добавь розу в волосы, снабди туфельками с жёлтыми бантами, по-весь ожерелье с фальшивыми жемчугами, навесь на запястья кольца от индийского раджи... и... иди на панель в районе Пляс Пигаль. Вот так её!
      И задирай там ноги. Вот так её! Вот так!
      И никто её не отличит от дорогой куртизанки с невыставляемым напоказ дипломом о высшем техническом образовании где-нибудь в Сорбонне.
      И не отличить от танцовщицы-примы в кабаре, от которой в муж-ской зоне прям-таки весенняя капель. Вот так её!
      
      ***
      
      Я постоянно в ожидании всемирной войны с женщинами... Пракика отношений доказывает вечное противостояние полов лишь при видимо-сти искренней любви. Последующий быт с пелёнками поедает любовь медленно и без остатка. В течение семи лет. Хотя кризисы случаются через пять. Два года отводятся на принятие решения. Чтобы восстано-вить чувства нужно снова родить. И опять всё идёт по извечному кругу.
      На фоне кажущегося перемирия... (я тут хотел повернуть в сторону Израиля) но... чёрт! тут национальный вопрос..Вопрос граничит с наци-ональной рознью. Как бы тут поосторожней: цензура не дремлет.
      Вот, как вы сами относитесь к евреям, если вы сами не еврей?
      Да, собственно, и самих евреев, отдельных их словоохотливых осо-бей можно спрашивать об их нации.
      Вот спросите меня, что я думаю об русских, и я, хоть и русский, та-кого понарасскажу вам, что вы аж мне... вообще забудете еврейскую тему. А пропустит это цензура? Тут ведь глаз за глаз, без всякой полити-ческой подоплёки...
      Лады, лады. Спрашивать и уговаривать никого не буду. Зряшное это всё.
      
      ***
      
      Рисунок на мужской майке с сердечком полезней моей бестолковой повести о такой же глупой, как майка, любви. Пустой символ повторяе-мости в мире всего-привсего. Ничего нового.
      Ничего менять не буду и в этом тексте.
      Она себя в тексте не узнает. А если узнает, то я пишу не мемуары, а о вполне вероятной и даже стандартной мировой ситуации. На нашем примере.
      Нет, не вспомнят её фамилию. Я и имени её сейчас не помню. Вер-нее, помню, но специально стараюсь забыть.
      Надо быть проще. Отверг - забыл.
      Как простец Иванушка.
      И ходить домой прямо, а не околицами. Причём на четвереньках, сбивая заборы рогатой головой чёрта, изменщика, периодического пья-ницы, сладко обвораживающего болтуна, под маской которого...
      Словом, таких оборотней, как я, ещё свет не видывал.
      Полный кретинизм! Вот так я себя! Это для справедливости.
      
      ***
      
      Её добавочный портрет. Она - молодая, ладная и первоначально будто бы скромная: солдаты к ней гурьбой точно не захаживали... И вообще солдаты, тем более солдафоны, ей противны.
      Она ждала примерно такого, как я, интеллигентного на вид, но све-дущего в постелях.
      И первое, и второе - всего лишь видимости. Первое от происхожде-ния, второе от возраста.
      Мой тайный портрет. Я не показывал во всей красе свои ядовитые зубы, спрятанные до поры как злые клинки в чехлах.
      И не распускал зря языка.
      Я тогда был уже не молод, но добр как царевич, выросший на вол-шебном, обманном детском киселе.
      И, тем более, не читал Библии.
      Читаю теперь, тыкаю наугад:
      
      "И били Его по голове тростью, и плевали на Него, и, становясь на колени, кланялись ему... Был час третий и распяли Его ".
      
      Точно, это про меня, сверхпонимающего.
      
      ***
      
      Словом, она вдруг будто охмелела от избытка секса. Продукт долго-го воздержания. Хоть и не девочка. Печать взломана давненько... Да и плевать! Этого она просто жаждала, и ей это на тарелочке преподнесла даровая судьба-официантка.
      И скромность её испарилась. Фантазии внутренних органов возабладали над регулярным течением аккуратистского секса по западноленивому. Её зверюга, наконец, проснулась, требуя стона и порки до крови, а мой, чудаковато устроенный и ленивый на подъём кролик улыбался, шутил, пребывая в рассудочности; и сознательно удлиняя путь любовного влечения до постельных принадлежностей... согласно купленному билету.
      
      "Поезд ещё не прибыл, вокзал заминирован, прошу всех покинуть вагоны на этой специальной для вас остановке".
      
      Поскольку я не лишён честности и уважал прозрачность в отноше-ниях, то так сразу, и кому надо в таких случаях, заявил. То есть парт-нёрше.
      Изумление проявилось на бледном фэйсе. И слёзы пролились в один миг, раскрасив тушью фасад. Моё лицо до сих пор хранит в памяти след её ладошки.
      Тем не менее, и вопреки ожиданию, меня на этой правдивой развил-ке дорог не бросили. Я был удивлён, но не расстроен, решив, что дело в конце концов сложится в долгий ящик... И закончится этот короткий эпизод безнравственного поступка удовлетворительными любовными похождениями. Даже и в тот момент мы не обошлись без сбачьей сцепки. Естественно, что без взаимных обязательств и тягот последующей бренной этой сучье-псовой службы. По крайней мере, мне казалось, что тот прямой разговор расставил все запятые по своим местам, согласно человеческому синтаксису.
      
      Уже в первую нашу встречу, тотчас после третьего подхода она вдруг встала надо мной глыбой, остервенело глядя мне в лицо, будто испытывая на прочность психику.
      Раздвинув ноги, голая и смелая, изобразила букву "Л" из двух не-давно выбритых столбов. (Она ещё и спортсменка, израильская бегунья на дальние дистанции). Будто намекая: вот такой она будет теперь наша международная "Л" - любовь: неуправляемой, дикой, спонтанной: она Триумфальная арка "L" в русском переводе, а я, всего лишь, - жажду-щий проскочить её всадник... взадник, херов кутузовец, грязный каза-чишко с мокрым и капающим флажком на копьеце. Она женщина, она - сама Франция, не меньше. Что хочет, то и делает, захочет - впустит, не захочет - стой и жди, а сейчас она хочет, и никаких на ней замков, а мне нет запретов. Нравится мне её арка? Неужели нет? Жаль. Жаль. Но, не важно, что мне не нравится. Терпи, мол, и привыкай:
      - Привыкнешь. Становись таким же игривым и страстным. И запом-нится, и станешь таким навсегда. Ты же игрун и фантазёр. Я же точно знаю. Раздвигай границы познания. Забудь на время совестливость и СССР. Скачи! Пока скользко. Пока я горю влагой. Будто спиртовка на пределе. Пламенею, дрожа. Чего ждёшь? Завтра так уже не будет.
      Так и назовём эту экстазийную девушку условно: "Аркой Л".
      Я лежал на едва прикрытых чем-то досках пола. Возможно, это бы-ло моим пальтецом. Я уже точно не помню. Просто можно догадаться. Дело происходило в только что полученной ею квартирёшки типа улучшенного номера общаги и без единого предмета мебели.
      Я не был уверен, что за нами не наблюдает десяток любопытных пар глаз: напротив нас - буквально в пятнадцати метрах - громоздился второй корпус-близнец. У нас голые стены, огромное окно и не единой на нём шторки. А в том корпусе - заметное движение и, будто по ко-манде, - недавно отдёрнутые хитрые такие занавесочки, прикрывающие свой блуд. Думаю, что и мастурбаторы за теми занавесочками водились: такого пикантного зрелища нельзя пропустить. Общага напротив одеревенела от публичного стояка. Общага напротив смотрела на нас. Было бы лето, они бы трахались сами, перегнув дам через подоконник, и продолжали бы в такой парной позе смотреть наше великолепное кино.
      Слава богу, в те времена не было мобильников с фотоглазками. Мы в самом прямом смысле были на виду у всех.
      И не было скрытых от постороннего глаза углов, где можно было бы утаиться.
      Мы показывали человечеству чудеса срама, будто в лучшем амстердамском притоне со специальными стёклами, когда глядеть спек-такль приглашаются все, и даже прохожие с малолетками. От того за стёклами встой лучше, а крики со стонами громче. Мельком и да конца. Причём бесплатно. И когда за шпионские фотоаппараты штраф не берут, и в тюрьму за бытовые подглядки не сажают.
      
      Первая наша поза была вынужденной: голова и локти во встроен-ном шкафу, на возвышенности порожка, остальное наружу.
      Твёрдая такая порнография ведёт к одному: к истёртым до крови ко-леням.
      Второе положение - подоконник с видом на проспект: тут уж колени отдохнули как надо. Это тема избитая, но удобная. Общаге предстал во всей моей красе белый зад молодого специалиста.
      Третья позиция - пол, как лежбище сухопутных тюленей в брачный сезон, ибо мы уже приустали трудиться ногами; достаточно было воз-буждённых тел. Для полной камасутры не хватало свечей и сладкого дурмана. Дури же было в избытке. И рай до поры был хорош в шалаше, тьфу, то есть в шкафу. Ну, а дальше...
      Нет, не так...Возвращаемся...
      Итак, я начал с того, что она встала надо мной глыбой розового... Хотя вру: она недавно прибыла то ли из таиландов, то ли из турций, и была загорелой как дешёвый пивной закусь из раскромсанной на кубики и поджаренной наскоро вчерашней лепёшки.
      А из стоячей Арки Л., исповедуя закон тяготения и разверзнутые недра горного водопада, потёк мне на грудь недавно произведённый совместный продукт жизнедеятельности цвета тростникого сахара, тре-тьего ближневенесуэльского сорта. С краёв пещеры и изнутри её свисали белые полупрозрачные гроздья, обещая обрушить немыслимую капель на моё лицо.
      Запах греха и тлена, молодости и зелени.
      Глыба сделала два шажка, чтобы мне стало виднее.
      Я сделал большое усилие, чтобы не закричать: "Уйди, сдвинься, я не извращенец, чтобы глотать такие коктейли".
      Я вертел головой, потом выскользнул, будто бы для того, чтобы об-мыться в душе.
      Если это её традиционный ритуал, а дальше в ход пошли бы другие приёмы и... страшно даже подумать... то такая совместная жизнь не по мне.
      Но: изредка я продолжал пользоваться предоставляемыми утехами.
      Для такого рода спуртов надо периодически отдыхать. И к субботе, а лучше к вечеру пятницы восстанавливать здоровье.
      Хотя я был относительно молод, даже, можно сказать, находился в самом сексуальном соку безбрачия, но не придерживался традиций еже-вечерней любви. Такие встречи надоедливы до безобразия.
      Перед ЭТИМ, чего в СССР быть было не должно, рекомендовалось как следует поскучать и поразмыслить о смысле жизни.
      Именно участившиеся встречи уводили от мыслей о вечном, при-ближая меня к поведению альфонса, знающего на запах дверь, за кото-рой тебя ждут, обливаясь желанием, испуская флюиды ночи; а нужный ключ ты в таком случае найдёшь наощупь.
      Регламенту эпизодической трахомании помогало отсутствие терри-тории любви: я уже говорил, что жил дома с родителями. Кроме того, в начале знакомства грянула крутая зима.
      Коридорным обжималкам в институте вредило множество снующих туда-сюда граждан - считай коллег и смежников. А помогало полное отсутствие следящей техники: тогда и компьютеров-то не было в по-мине. Страждущих любви, едва заперев дверь после последнего честно ушедшего, гоняла по этажам вахтёрша.
      Зашторные, настольные и подстольные, надкомбайновые игрушки (а что вы думали!) следовало вытворять весьма осторожно. Потом выхо-дить из здания по очереди, будя недовольную вахтёршу: ах, как вы меня испугали, да где ж вы прятались, никто не прятался, заснул чуток, при выключенном-то свете? говорю, заснул, а после продолжил, ой, ой, что-то не верится в честность, что-то заработалась, ах, не поверите: так срочно требовался проект, а что ж не совсем до утра при такой-то сроч-ности, что-что, уже не могу оставаться: сил уж никаких нет...
      Она же первоначально жила в общаге с лишними для таких дел и причём вредными, злопамятными и ревнующими подружками. По сек-рету скажу: меня в общем-то желали отдрючить многие. Я же, как назло им, был неподдатливым на простые интрижки. Это ожесточает и усили-вает женские виды спорта. Я - как планка на престижной высоте: вроде и можно взять, да только надо приложить усилия. Женпроект, едрёный корень! По другому здесь никак. Ходят и скучают здесь вовсе не беспо-лые амазонские дамы, а обыкновенные женщины с высшетехническим и всяким попутным образованием.
      При наличии и полном здравии в стране чрезвычайно строгого (уровня ЧК) тогда ещё комсомола, трах в здании института - это лишнее и опасное обстоятельство. Свирепствовала партийная ячейка. Во главе её (догадайтесь!), и вы догадались... Да, именно так, тут, олицетворяя победу скрытого советского феминизма, стояла баба!
      При наличии половых пролётов совокупность перечисленных обстоятельств могло (и так было у кой-кого)... обернуться трагедией жиз-ни одного партнёра и концом карьеры другого.
      Я думал по обычному мужскому заблуждению, что и полумоей ди-коватой Арке Л. нужны были только скрытые утехи.
      Но ошибался. Больше чем просто секса, она хотела ребёнка.
      И, вслед за ним, или в обратной последовательности, мужа.
      Я ей, судя по дальнейшим поступкам, для этой цели был вполне гож, и целиком и полностью созревшим.
      Её национальность мешала моей логике.
      Я был нехитрым человеком без задних мыслей: весь на виду, как мешок картошки на поле среди таких же, отмеченных разными цветны-ми тряпочками, и не более, и при том - чистокровно русским мешком картошки.
      
      ***
      
      2
      Мне не хотелось смешивать кровь. Дети, возможно, меня бы не про-стили за это.
      До того моё родословное дерево отличалось хоть и слегка деревен-ской, но всё-таки чистотой породы. Я готов был помешаться с татарами и башкирами, поляками и немцами, скандинавами и японцами, потому как они и без того имели славян по каждому удобному случаю.
      С евреями сложнее. Их отчего-то всегда колотят. А если и не коло-тят, то всегда хотят. Евреи будто специальные такие мальчики для битья всем миром. Теперь они сами лупят соседей, то прикрываясь аморальной помощью далёких материков, то по своему хотению.
      Я против такой позиции мира. Меня многие не слышат. Я из одино-чек. И поэтому не люблю говорить о политике: только позлословничать на бумаге, которая терпит всё.
      Арка "Л" - не стандартная красавица, да и я не стереотип.
      
      ***
      
      ..Тут и лондонский почтальон с конвертом подошёл, записки под дверь, нищие в дверь. Всех желающих принести кляузку и засадить меня в политическую тюрягу не перечислить.
      Так и хочется писакам, кляузникам выпрыснуть: "Ты - русский по-донок антисемитского сословия, рушишь нам стабильную картинку".
      Но я не согласен. Хочу оспорить.
      Я просто не был ещё готов к женитьбе.
      А также - я уже говорил - не был готов мешать свою чистую кре-стьяно-учительскую породу с другой, которая ближе к Средиземному морю, если не выразиться точнее и ближе к предмету.
      Я не был врагом Израиля, но и не был другом ему и его прехитрым дочерям. Докажите, что вы другие, и я буду спать с израильтянкой.
      Я проповедник того, что жениться желательно на своих соплемен-ницах, а играться со всеми, кто хоть как-то тебе нравится; разумеется, что при наличии честной взаимности, а не с обманом.
      Возможно, для иного варианта требовалось накопительное между-народное время. И вести задушевные переговоры за круглым столом, где нет главенствующего кресла.
      А я жил по отсталым, древнерусским, солнечно-петушиным часам.
      
      Но, дело было сделано. Хищные мои и её внутренние микросуще-ства соединились моментально и жадно. Думаю, что в суматошном по-рядке и неизмеримом количестве. В таком порядке и таком презритель-ном качестве, когда в качестве продукта селекции ожидать можно было только вампирёнка.
      Я наивно порекомендовал ей сделать аборт методом "пока это без-болезненно". Не вышло. А время текло. Зародыш развивался, плодя клетки, занимая всё больше места. Он не виноват.
      Она против. Она ждала чего-то другого, надеясь на свой мозговый расклад и свой план завоевания.
      Я против такого бесцеремонного завоевания меня.
      Она начиталась Мопассанов, и к романтике отношений примешала национальный расчёт.
      Дядя её был важным приезжим сапогом с ботфортом под самые яйца головы, которого побаивались даже местные боссы смежной мне специ-альности.
      Когда её тело округлилось до критического, она, набравшись смело-сти, а, может быть, её и не надо было занимать, а, может быть, достала безысходность, приплелась-примчалась с недоброй вестью в гости к моей матери. И излила душу по своему разумению.
      Могла бы мою мать в защитницы не посвящать, а просто родить. Глядишь, покатило бы совсем по другому...
      
      ***
      
      О моей позиции моя интеллигентная и безгрешная мать-богиня меня даже не спросила.
      Я также помнил свой первый печальный опыт. Это было давненько, если посмотреть сейчас. А тогда память была свеженькой и хранила следы обиды с разочарованием.
      В первый раз я женился лишь по той причине, что женщина моя за-беременела. А трахались ("совокуплялись" тут не подходит) мы сначала на рулоне холста: я после армии работал художником на заводе, потом на крыше завода). Оказалось, что она забрюхатела. Я лил сперму рекой, наивно полагая, что женщины должны заботиться о себе сами.
      Разборки через год-полтора (естественно, что по доносу) показали, что ребёнок, как я и предполагал, вовсе не от меня. Кроме того, она в моё отсутствие трахалась с кем не попадя, причём и с моим лучшим то-варищем тоже.
      Меня "сделали" по всем лоховским правилам. Товарищи жалели меня и втихаря посмеивались надо мной, продолжая по-товарищески, когда всё кругом общее, пользовать мою свежеиспечённую супругу. Этого простить было нельзя ни товарищам, ни супруге. Товарищи тут же отсыпались.
      Жить с нечестной женщиной и блядью на перспективу?
      Да никогда. Сам себя перестану уважать. И я развёлся с этой жен-щиной. Сначала физически, и лишь через несколько лет документально, выдержав нужные процедуры.
      Этот печальный опыт я запомнил на всю оставшуюся жизнь.
      В случае с аркой "Л" закон подобия всего на свете сыграл свою зло-козненную роль: я будто был на следующем витке спирали, являющим собой почти что точную проекцию первого. По крайней мере, мне так казалось. С некоторым исключением: уж тут-то ребёнок был бы точно мой. Я не разглядел в арке "Л" физической сути и поступил по душе, презрев и поломав известные всем грабли антирассудка.
      
      ***
      
      И вот теперешний результат. Я - распоследняя сволочь и не сын своей матери.
      Я тут, на улице.
      Выкинут из дома.
      Вот она бабская солидарность!
      И какова холодная селяви!
      Зима.
      Ночь.
      Естественно, что я заблудился.
      Так всем подонкам, а также не считающим себя подонками, а жерт-вами, проведённым на вечной житейской мякине, прибитыми простой женской логикой и иже с ним дамским инстинктом размножения, и надо.
      Бабские ксероксные приборы, коли ими уж снабжены женщины, не должны болтаться без употребления по существу.
      Ксероксы не должны печатать белых листов. Смысла в том нет.
      
      ***
      
      Возвращаемся к тому месту, с которого начал сексуальный свой ме-муар.
      
      Территория то ли Кокса, то ли Азота.
      Темень типа "вырви глаз... у негра".
      Букет промышленной вони. Трубы по четырём сторонам света в чёрных облицовках; из них клубы дыма и газа самых разных формул, осеняемые звёздами, и земные огни на верхушках их, как маяки для са-молётов: имхо, последнее откровение Иоанна-Апостола, не меньше. Я бы не хотел работать здесь, в этом аду, придуманном человеком для человека.
      Человек человеку - волк, - говорит Сатана. Мы не верим, но посто-янно сталкиваемся с этим. Когтями и зубами. Копытами. Реализуя вар-варское происхождение.
      Аминь.
      Зима круче некуда. Модульный перебор укороченных шажков по испорченной скрип-скрип-скрип-ке. Я - закоченевшая двуногая лошадь в демисезонных ботинках. Килограммовые ресницы. Белый пух щёк. Картофельно разбухший нос цвета "помидор". Сосульки - рама моего лица. Органной силы ветер высвистывает сквозь них убийственную му-зыку Березины. Кто не знает элементарной военной географии и не ли-стал хотя бы поверхностно Библии - может дальше не читать: это был тест на айкью.
      В каждую свою книгу я вставляю Березину - так она мне нравится. Спорят: кто победил в двенадцатом году, французы или русские. Если речь о победе войск, то, несомненно, французы. Если про победу народа, то судят по конечному результату кампании. Если нужен символ раз-грома - то вот он - достопочтенная, памятная каждому французу Бере-зина!
      
      ***
      
      Аминь. Половина лишней читательской паствы, надеюсь, отсеялась с самого начала. Остались лучшие и самонадеянные. Ни один классик не начинал романов с отпугивания читателей алогичными, антивоенно, противоклассически партизанскими колотушками.
      Так же антиклассически денег за книжку по добру не верну.
      
      ***
      
      Преткновение и отрада путника: сторожка третей степени значимо-сти.
      Вид с тыла. Замёрзший напрочь десант. В такой ситуации лучше сдаться и умереть быстро. Бойницы направлены в обратную от завода сторону. Плевать. Я поднимаю руки. Замёрзшее полностью масюсенькое окошко. Кто в него смотрит?
      Обращаю жизнь в сказку.
      За ним должна бы сидеть царевна-лягушка и плести смягчающую пряжу под кольчугу Ивана-царевича, демографического спасителя. Ка-бы не зима, в которую положено больше спать, экономя энергию, нежели прясть что попало.
      Вошёл в меня дух радости и, сколь мог, напрягся и взвыл я о помо-щи. Но: язык прилип к замёрзшей гортани.
      Ни спаситель, ни якут-разбойник, ни Яга, ни украденная Змием-Горынычем и постаревшая чужая невеста не вышли из домика. Выхо-дит, что я не в небылице, а по-прежнему в были′ - снежной пыли′, кули, моли... а во-вторых, что бык подкрался вполне незаметно, и вставил, куда надо, просящий добра рог труба-дура-ка свой.
      Энигма! Эврика! Мать её Макрофлекс!
      Выполнил вежливый, мелодичный тук-тук-тук в мажоре, и минор: тюк-тюк. Это мой шифр. Перевод: я добр, весел, открыт - простите меня за вторжение - я не несу с собой зла, хоть устал и задубел - как ра-ботник самого северного, самого запущенного, забытого всеми филиала "Гланафф Нефти", где в одинаковом ходу паранормальные рамки для ручной носки, правдоискатели и заржавленные глубинные свёрла в ки-лометр длины.
      - Можно войти?
      Там будто шорох и вскоч. Притиснулись к стене. Подпёрли дверь стулом. Заряжают что ли ствол? Но молчат. Толкаю дверь на свой риск, норовя получить пулю. Сорвался крючок. Не злой дух, а клуб пара свер-ху, к-во 1. Ш-ш-ш. Морозная волна понизу, к-во один. Ничего не видно. Впихиваюсь.
      - Бабах! - Сработала обратная пружина. Упал стул.
      Качнулся света седьмой с краю лепесток. Пуля застряла в стволе. От холода что ли?
      Абажура в помине нет: мутная стекляшка, повешавшись на голом проводе, вытаращила двадцать пять ватт фотонов, больных желтухой.
      Экономят Энергию Эвтаназийцы.
      Кто-то мутный - отрок, старик, стражник - в глубине скупее некуда интерьера.
      Влагалище чудища.
      Запах старой женщины, не пороха - развалюхи обнял мой нос из-нутри. А я ожидал автоматчика, или, как минимум, мужичка, пусть даже с ноготок.
      - Здрасьте, насте! (Шучу. Я, правда, сама доброта). - Можно войти?
      - Входи. - Недоверчиво. В руках её допотопный пистоль.
      - Можно сесть? - и едва стягиваю перчатки, одетые в судороге про-щанья не по сезону. Кнопка заела. Одеревенелая кожа с суконной под-кладкой звенят.
      Вглядываюсь в расплывчатое существо, труню: "Есть кто живой?"
      Есть: "Можно. Ты кто? Батька Махно?"
      Остроумно. Исторично. Пистоль в руках.
      Я же истерично:
      - А я где? Уберите оружие, пожалуйста.
      Там по-детски: "Я первая спросила".
      Как сейчас помню свой заплетающийся лепет. Глядя на лампочку-свечу, солнышко моё тусклое, пою спасительнице хвалебную: "Просто человек, архитектор, абориген города Угадая (шутливо), без вас бы я..."
      - Ага. Коси косой дальше.
      Я коси-косиножка безропотная, которой не со зла, а для радости, отрывают ноги:
      - А как ваш... то есть НАШ родимый заводик называется?" - Я свой, я типа русский! Я заблудился как спустившийся космический овен в реально индустриальном солярисе, производящем далеко не макароны. За незнание или анормальное склонение смысла тут можно схлопотать пулю.
      Привет, Курицын! Хоть ты ещё не родился. Я полюблю твои опусы позже.
      Она, шутница, рухлядь, ей богу, какая-то, а не царевна:
      - Где ты? То секрет. Сам не знаешь, что ли? Так догадайся, но мол-чи в тряпочку. Молодой ты на вид, да шустрый. Не наш. Вижу. Гражданский ты. Шпионишь? А тут тебе тэлиграфа нету. И расцыю не жди. Что, потерял свою расцыю? Дать тряпку? Вот она, сбоку. Грей руки. Нос три. Дать спирту? Бальзаму, уж извините, с висками нет. Вот так и деревня с висками!
      Наливает стопарик величиной со стаканище.
      - Двести! Всё внутрь. Внутрь, я говорю. Нечего нос мацать. Ага, за-махни. Вот и молодец. Хорошо. Изнутри мозги лучше греть. Хорошо, что зашёл, гость дорогой. - Пистолет уже на столе. -. Я уж было заскучала. А если б нос твой отвалился бы по дороге. Был бы сыфылытиком. Ха-ха-ха. Нравится тебе сыфылытиком? Я б не пустила сыфылытика.
      (- Ага. Спасибо. Я весь ваш. У меня даже триппера ни разу не было, моя родная спасительница. Тьфу, тьфу меня, пронеси меня, господи, на спине, есть у тебя спина, или ты не похож на человека, вечная пустота, сквозь весь этот ужас.)
      - Что, товарыщщ, говоришь, что наш, а самый конфыдэнтный завод Угадая не знаешь? Ой, ой, ой.
      И ещё с три короба наплела - не поймёшь степени интеллекта - и назадавала дурацких вопросов - не пришей к делу рукав. Но мне стал оченно-приоченно тепло. Аж горячо. Изнутри и снаружи. Щас неблаго-дарно засну: так я устал. Гренада, Гренада, Гренада моя!
      А под конец революционной речи добрая красногвардейская бабуш-ка с расстановкой рявкнула: "Бригеном пишешься, а не знаешь главно-го!"
      Бабка как кулик хвалила свою работу. И ещё. Бабка - сторожиха, вот же нетленная кукушка тридевятого царства! - почти угадала мою недавнюю тайну: я незадолго перед тем, как мать приласкала меня сго-ряча словом с центробежной силой скалки по известной теперь всему миру причине, и тем самым выгнала из дому, придумал историю про разумных клопов, в котором родину клопов звали Бригенией.
      Следовательно, самих клопов можно звать "бригенами", а я...
      А я даже начал писать эту фантастическую повесть, ввиду малых познаний и неиссякаемой выдумки сплошь покрытую биомистикой.
      Так лучшие музейные подвалы порой бывают устланы следами со-временной тараканьей деятельности.
      Отложил писанину. Оказалось: на четверть века. И меня опередил Вербер. Победил моих железных, лучших в мире клопов своими бесхре-бетными муравьями, у которых вместо скелета - какой низкий уровень развития! - окостенелая роговица. Я не насекомовед, и в названиях ча-стей тел могу ошибиться. Потом я вспомнил. И снова начал.
      И в очередной раз застопорил, решив прежде посетить эту самую лучшую в моём мире лютую, безжизненную пустыню Наску, приходя-щую во сне, начинающей мою любую книгу Наску - этакую таинствен-ную область - облюбованную ещё аж немецкой безвредной, антивоен-ной постшпионкой, разведчицей неразгаданных редкостей Марией Райх... Чёрт! Без секса никак: с первым номером лифчика.
      Я уже тогда - в семидесятых, - раз услышав, помешался на Наске.
      Лифчики важны только сейчас, из них теперь даже делают выставки. Человечество окончательно рехнулось и, обделённое любовью Трёхсот властителей и одной островной королевы, погрязло в тряпках и эколо-гическом мусоре. Мне оно пофигу. Как и лифчики королев. Без корсета любая властительница выглядит важнее, так как раскрепощённее и не помешанной на тряпках. Королева без всяких лишних тряпок и так име-ет право оттрахать любого подданного, причём с извращениями и отру-банием впоследствии головы: чтоб не проболтался о главном.
      С прынцами тут сложнее. Они во все века на основании всего лишь того, что у них есть всюду сующийся жезлик, оспаривают право великих трахальщиц с их огнедышащими, живыми, шевелящимися пещерами вагин.
      Всю последующую сознательную жизнь я мечтал пощупать её (Наскины) древнейшие геоглифы, сравнить с другими, примерить ри-сунки к космогонии и к сумасшедшим опусам Блаватской, так похожим на правду, кабы не были такими закрученными. Пофиг лифчик Блават-ской. У неё номер четыре. Хотя кто его знает: рентгеновских снимков и даже качественных ретрофотографий у меня нет. Она ходила в балахоне, скрывающем физиологию и довольствовалась, как мне кажется, только космогонией. Умнейшая до отвращения женщина. Так как перегнала умом и необузданностью в писаниях сказок на перспективу мужчин.
      В отношении Южных Америк и разных Наск с Аральскими остатка-ми: я хотел свериться со своей гипотезой, проверить ещё раз глубину и ширину линий, взять пробу грунта, ковырнуть глубже, удостовериться в нулевой влажности всего вокруг, заодно забраться на Мачу-Пикчу, по-ближе к камню Солнца, чтобы плюнуть оттуда вниз по любимой при-вычке (плевать с памятников вечности), - я правильно называю это чю-до-юдо Пикчу? Прокатиться хотелось туда-сюда на железной стрекоз-ке, на фанерном самолётике, на воздушном шарике, на огнедышащем псевдокитайском драконе - без разницы. И только тогда продолжить.
      Не правильно есть. Ноу. Приврал четырежды в паре предложений. Приукрасил столько раз, сколько там слов.
      Как можно писать про что-то, знаемое только по сухим отрывкам из учёных книг, даже не побывав на месте и не отведав их пряных тонко-стей, доступных либо конченым романтикам, либо полным Фантомасам (перевожу: Фомам Неверующим Типа Меня Самого).
      Но я про это тогда - сейчас (время в Бригении относительно) даже не подумал, а бабка взяла, да и вычислила без предварительных намёков и записи в очередь.
      Молчу, думаю. Несутся мимо варианты. Мысли пытаются спарить-ся с ноосферой, но не найдут точки, где бы прицепиться. Сюда бы Васа-би! Кто таков, не все его знают. Но приплёлся он в строку. Чисто для музыки прозы. Приведён за руку мозгом. Или радиосигналом. Или на-мёком с мимо пролетающего отмороженного НЛО. Я с мозгом не спорю: у него, как у компьютера, своя тайная жизнь и правила составления предложений.
      Старуха (прорицательница, Ванга-тварь, коза клятая) между тем, безостановочно продолжала издеваться, с изощрённой ласковостью подружки-сексопатки наезжая на меня:
      - Чудак-человек! Может, ты просто плохой шпиён? На какую раз-ведку работаем? Японец, чи нет? А ну, покажь-ка глазища. Глянь в меня и не сворачивай... и не так, мать моя женщина, вороти взад гляделки. А не то как... как в глаз трЁсну щЁчкой .
      И засмеялась выдумке.
      Я мигом понял. Я не хотел глазом целовать железную щёчку, за ко-торой как сольды-бульды в деревянном рту Буратино до поры прячутся пули удручающе бессеребреной силы, способные запросто умертвить даже меня - такого молодого, так прекрасно начинающего, а позже - вечно сомневающегося в своих способностях архитектора.
      
      ***
      
      Знакомимся дальше.
      Тридцать серебренников - цена участка в полгектара иудейской земли. Иуда продавался не за дёшево. Есть (не моя) интернет-версия, что он из Гадова колена; вторая, что он наиподлейший сын Иисуса, к тому же гермафродит и, кажется, согласно недоказанным злословиям, даже может быть голубой, и не построил в своей ирреальной жизни ни одного здания. Пещеры, палатки и дом отца не в счёт.
      Я не поддерживаю эту бездеятельную, материалистическую версию Иуды.
      Пусть бы он лучше оставался простым до элементарности моисее-вым дополнением к истории Христа, иллюстрирующим факт прожива-ния среди нормального и глупого человечества хитрых донельзя, изощ-рённых предателей.
      И не тягаюсь с ним в духовных извращениях. Если бы он был реаль-ным персонажем - история потекла бы другая.
      Тем не менее, я, такой плодовитый материально атеист, построив-ший ко времени встречи со старушкой сотню типовых домов и запроек-тировавший на бумаге полсотни индивидуальных объектов, из которых ровно половина ушла в корзину, а остальные на грунт, а часть повисла на сваях и, вдобавок, гниёт, я - такой громоздкий - больше, чем Никто. И звать меня соответственно Никаком.
      
      "О, этот знаменитый Никто и Никак столько всякого НИКАКА натворил!"
      
      Я всяко не гожусь для архитектурной библии (в отношении литера-турной есть ещё время поторопиться и что-то успеть).
      Хотя с миром я на короткой ноге, потому как совершенно не знаю языков, но могу изъясняться на пальцах, применяя обезьяньи ужимки, понятные даже первобытному человеку.
      - Я голоден, дайте поесть, нижайше прошу, - это первое, что следу-ет говорить любому поймавшему вас племени, чтобы не быть скушаным ещё до начала интеллектуальных переговоров. И внимательно смотреть в глаза самкам. Ибо они пригодятся после, влюблённые в белого челове-ка, развязывая тебе руки, высвобождая из бамбуковой гостиницы. Ты живёшь в клетке, ибо ты - гастролёр без брони, без подтверждающих документов. А они - кровожадные инки и доинки, ацтеки, майи и до-майи; и в первую очередь жертвуют пришельцами. И талантливая голова твоя вот-вот покатится по обветшалым, обагрённым такими же умными предшественниками, ступеням. Этим головам нет счёта, их отмечают в записях лишь скопом. Такая участь, поставленная на поток, не по мне. Я хочу отметиться отдельно в любой хоть мало-мальски положительной роли.
      Тут нон-стоп. Излишне разошёлся.
      Но: шмыгая доблестями, при определённых обстоятельствах и на моих условиях, я готов познакомиться хоть с Абамой, хоть с Путиным, хоть с Маркесом, с Дега, с Корбюзье, с конченным жадностью конкиста-дорами, с каким-нибудь непонятливым Кочкаутцкоатлем.
      Я бы вразумил.
      Белый я человек!
      В уме и литературе это легко.
      Язык смазан и маслом, и мёдом.
      - Девушки, я замуж выхожу! Даже не верится! - не хочу слышать этих воплей, обозначающих конец чьей-то свободе и победу хитрости со лжёй.
      Источается что-то ещё на виражах советской подозрительской мыс-ли. Шпильки. Подколы. Сарказмы. То ли волнами, то ли прямым излу-чением. Что-то - вроде вредоносного, скабрезничающего, безостановоч-ного рентгена.
      И поверят же!
      Подставят рёбра с мозгами. Ты, мнящий себя выше проктолога с волшебным пальчиком, сделай нам нормальный снимок. Мы проверим твою способность угадывать нас, великих и удачливых, через наш зад.
      Задним числом я прекрасно делаю всё. Бес-плат-но! В трамвае или автобусе, например, проигрываю старушкам любой их искренний ор.
      - Не толкайся, козёл!
      И я тут же проглатываю язык. Сам в испарине. Ответ лежит за створчатой дверью. Где стоят ждущие транспорта люди и они не сочув-ствуют твоей замедленной реакции. Они сами попадались на такое.
      Ненавижу визжащих старух. Среди них симпатичных-то нет. Как жениться, зная свой исход по этим старухам? Честные и добрые, хоть, есть среди них? Разве что в деревнях остались.
      
      Аминь.
      
      Пусть хорошие живые живут, а плохие и мёртвые остаются в памяти Зла и, утверждая Лихо, отпугивают от себя детей, исполненных хоть по семь штук очей сзади и спереди; можно на ногах и заднице. Я совсем недавно расшифровал и оценил поэзию Гребенщикова, пусть даже в некоторой степени это плагиат, и переоценил в хорошем смысле его пи-щащую вековой многозначностью музыку.
      
      Следующий аминь.
      
      ***
      
      
      3
      Ещё я был кулинаром букв.
      Не зная толком ни орфографии, ни синтаксиса, словно хроменький эквилибрист, будучи ещё ребёнком, с садомазохистским интересом я бродил по краю адской писательской сковородки и скрёб с чёрного дна её здоровый, загорелый цимус и примерял для жутья-пития. Я готовил на его основе собственные рецепты.
      Положительно, тысячи чертей желали меня видеть среди своих лучших клиентов и последователей.
      В своих резких, ёрнических произведениях - мой девиз: "ни слова о любви, мир продажен" - я не жалел никого: ни людей, ни Бога, ни чёрта, засоряя ноосферу едкими клеймами, приштамповываемыми мною ко всему сущему. Ко всему, кроме нашей иногда поганой, чаще жестокой, идущей по своему собственному пути (предначертанность не доказана), но поэтому самой любимой Родины.
      Я - пропагандист Родины.
      Я иду к правде дальними кругами, сворачивающимися спиралью к центру - к Истине - и истошно кричу самыми понятными звуками - звуками человечьих клоак, и плещу звоном выбитых в драках зубов.
      Где ты, Асмик и Марина? Это о вас, невинных пока, строки. Прочли, наконец, Фуй? А Шуй? Не подумайте, что это от Хера. А это именно от Хера! Но от другого Хера, от доброго, полезного, думающего Хера. Вам ещё не положено знать свойств этого блистающего и весёлого Хера...
      Библию я жалел как вечный и неразгаданный источник знаний, настолько запутанный переписчиками, что не отличить разукрашенной правды от чистого вымысла.
      Вариантов Библии 40 000.
      Каждый переписчик добавлял своего, каждый новый перевод при-вносил несуразицу и отклонения от оригинала.
      Где этот первый поэтический экземпляр?
      Где нулевой номер черновика?
      При этом, не будучи нигилистом, не понимающим Онегина, не со-чувствующим Базарову, а любящим любую живую жизнь, а также кра-сиво выдуманную жизнь, прописанную в книгах чувствительных клас-сиков.
      Так примерно сказала бессонная Анна - далеко н/св.Мария, но ум-нейший и сведущий человек, прелестная птичка-говорушка-торопушка, одна из первых моих литературных оценщиц.
      Она права.
      Пожалуй и несомненно.
      Эти два слова выдернуты из её лексикона.
      Я не падал и не оступался, ёрничал над собой и неповинной ни в чём своею тенью, чорнил чорнилами солнце, небо, друзей и самоё свя-щенное действо книгописания, любя сволочную и неподдельную многогранность мира.
      Я находил спасительные кусты каждый раз, когда за противоправ-ными, самодеятельными действиями меня собиралась поймать за руку и уличить хоть в чём-нибудь справедливая профессиональная критика или глупая, невоспитанная толпа, пожирающая только консервирован-ную специально под них литературу-кильку в народно-томатном соусе.
      Аминь!
      
      ***
      
      
      4
       В шестом классе, используя дар свыше, в сочинении на свободную тему я упомянул собирательство марок.
      Я вложил в это сочинение весь свой молодеческий пыл, почувство-вав себя в ночи, как минимум, Конан-Дойлем, а, как максимум, перво-апостолом Петром. Я придал своему скромному, пыльному занятию марконакопительства детективно - приключенческий характер с моти-вами Закона Божьего для детей третьего монастырского класса. И для института благородных девиц на выданьи. Тех девиц, что, одетые в глу-хие корсеты, лишённые возрастных ощущений, ищут в любом тексте сексуальные подсказки.
      Вся жизнь посвящена сексу. Только ему! А вовсе не детям.
      В сочинении всё совершалось на фоне географических открытий, в окружении колониальных аппликаций, на горизонте которых витало гордое воровство, голографически окровавленное, объёмное золото, от-бирательство нажитого трудом, отправка в рабство со стереозвуком плетей, превращение человека методом хлыста в послушную гориллу, отправление послушной гориллы на почтовые галеры и романтическая буль-буль-кончина на дне морском любовного письма английской ца-ревне от пача-пампа-чандрского пади-шаха. Перемешиваются земли инков с индиями. Похожи их слова на древних картах. Иной раз трудно различить. Проверьте сами. Письмо с вечными чернилами отягощено тяжёлыми невсплывающими печатями.
      Всё равно мы найдём его!
      Ха! Марки! Коллекционирование их равно накоплению чуши. Какая чепуха и полное извращение почтовой истории в порыве описать её и уместить свои чувства убористо корявым почерком ровно в двенадцать страниц тетрадки!
      Но каков стиль! Вот же стервец!
      И я подумал тогда: сейчас меня расстреляют. Жиденькие волосики там и сям поднялись дыбом. Я чуть не кончил в трусы.
      Такой силы был первоначальный шок.
      Моё литературное бесстыдство и беспримерная по наглости шутка не насмерть, но всерьёз поразили бывалую учительницу, заслуженную в РСФСР.
      Она, специально не называя фамилии автора, зачитала это сочине-ние классу от корки до корки, пожалуй, искренне поверив моей гипербо-лизации от юношества, и, соответственно, трёхкратно, разумеется оши-бочно и несомненно по-зрелому перехвалив меня.
      Я сидел, вжавшись в сиденье (тогда были спаренные парты-лавки, видимо, чтобы не бросались стульями) и понурив голову от стыда, сме-шанного с неподдельной гордостью.
      Это была мировая победа лжи над наивностью, языка над ушами, бессмыслицы над реализмом. Напомню: время было шестидесятников.
      Миром в этот раз был шестой "А" класс и учительский кабинет в полном составе.
      И запятые, пожалуй, первый раз в жизни были расставлены по науке.
      И, о Боже праведный! Единственный и последний раз в жизни я по-лучил три пятёрки с тремя плюсами.
      Аминь! Мыслимо ли такое в межвременьи между концом сталинизма и началом оттепели?
      Прокатило.
      Сочинение это утеряно навсегда.
      Но тогда я понял действительную силу слова! Не Богова, а обыкно-венного.
      Я понял: вот чем можно вращать мир! Даже не надо искать точку опоры и рычаги, чтобы сдвинуть Землю.
      Слово, невесомое слово, найденная волшебная, убедительная ком-бинация закорючек - вот что самое сильное среди людей!
      В виде поощрения всеуважаемая и мною тоже опытная учительни-ца, вовсе не собирающаяся взрывать мир, неосмотрительно собралась придать моему писательскому порыву следующий импульс.
      Это выразилось в виде ненавязчиво насильного поручения (не спра-шивая моего желания, это её право) созвать школьную конференцию по вопросам филателии и связи её с литературой, куда я должен был прийти со своей коллекцией, и где бы я смог развернуть и обосновать свои приключения и младые политические воззрения (в устах мла-денца... ля, ля, ля... глаголет...) полностью.
      Я мог бы стать героем школы на все оставшиеся до выпускных эк-заменов времена. Но, сознательно не пошёл на это. Ибо это было бы настоящей фальсификацией.
      Об истории литературных фальсификаций и профанаций я знал всё, так как был не по возрасту начитанным по самым лучшим верхам маль-чиком.
      Как же мне не хватало Государственной Исторической Библиотеки и главного наследия сожжённой Александрии, чтобы клеймить не пона-слышке, а бить в бровь (как Дмитрий На-Дону) и за слово и дело (госу-дарево).
      Я, как мог, замотал учительницын почин, отложив конференцию на полгода вперёд (в надежде, что история эта со временем забудется). Так оно и вышло.
      Литературный порыв мой закончился единственным тем гениаль-ным околомарочным сочинением. На самом деле - вспышкой индиви-дуальности.
      Кусок славы я вырвал из неприметного кляссера в десять-пятнадцать картонных с целлофанчиковыми кармашками страниц, при-чём с весьма скромненького цвета обложкой.
      Господи, прости! Для первого в жизни духовного оргазма этого ока-залось достаточно.
      Повторного оргазма я не желал. Это уже инсинуация, витринный груз, выставка, натурально липа, Сотбис подделок, фальшивые зарубеж-ные наклейки на холодильнике Сибирь, множественность охвата, уни-чтожающая редкостность чувства... а не заслуженная революционным экспромтом радость самого процесса письма и победы на один счастли-вый раз.
      Уф, надо разделить последнее предложение пополам.
      Но, не стану, ибо это есть часть принципа "пиши так гладко и кра-сиво, как идёт проповедь". Есть предложения и потолще: чего их боять-ся. Настройтесь на длину волны и пойдёт как по маслу. Пусть даже мо-нашек, или кто он там, читающий заученное, или член паствы, слуша-щий уворованное у Библии, ковыряет при этом в носу.
      Короче говоря, увеличивать степень славы я не стал из реальных со-ображений.
      Во-первых, из опасности быть разоблачённым в преувеличениях.
      Во-вторых, от ненужности повтора и лености: потребовалось бы слишком много сочинительских усилий и накопления вранья, от своего непомерного излишества готового взорваться неуправляемой бомбой.
      Это всё равно, что материала хватало только на путёвый рассказ, а с тебя требовали романический шедевр.
      Через половину века ситуация "рассказ или роман" у меня совер-шенно поменяла полюса. Я успешно губил тонны бумаги, наплевав на Краткость, что есть сестра Таланта.
      Аминь!
      
      ***
      
      
      5
      Я был неплохим, самосовершенствующимся мазилкой - оформите-лем классной газеты и главредактором. И, надо сказать, делал всё сам, отставляя помощников-одногодков на десятые роли, не доверяя им ни-чего существенного, кроме сбора жёлтых внутренних, а также вне-школьных материалов.
      Газету чаще всего я делал дома в компании двух-трёх ответствен-ных за газету и ещё более бесталанных оболтусов, изредка слушая кон-сультативные советы отца и матери.
      "Кисть надо держать вот так, тут лучше подложить шаблон и шмя-кать губкой, мешать надо максимум три краски, сделай упор на кисть, ляг на рейсшину (они оба инженеры), заверни рукав, тут добавь тень, не ёрзай по ватману, не делай переход таким резким", - вот только мизер-ная часть их конструктивных советов.
      В содержание газеты родители не вмешивались. Это было нашей детской прерогативой.
      Зная некоторые правила невыпячивания, сюжеты цензурировались нами самими - ещё даже не комсомольцами, а октябрятами, вооружён-ными всего лишь пятиконечными значками, означающими привержен-ность к нерастоптанному тогда ещё, и не объяснённому оппозицией из-лишне идеализированному ленинизму. До полного недоверия!
      Помощники во время моего пыхтения уминали бабушкины пирожки и гоняли малиновые, черёмуховые, облепиховые, вонючие тайгой и джунглями чаи на кухне. Бедные белые сибирские сверстники Маугли! Потом бежали в мою спальню и веселились с моими возрастными иг-рушками, изредка подходя ко мне: "Может, помочь?"
      И я злился от того, что они внутренне были рады отстранению от участия и спрашивали о подмоге чисто для проформы. По-настоящему они не сочувствовали мне.
      Не успевая, я изредка позволял им закрашивать неответственные участки или заполнять белые территории ватмана массовыми, ни к чему не обязывающими шрифтами с бытовыми штампами без особого смыс-ла.
      Распределение нехитрых обязанностей таким волевым образом де-лало нашу газету лучшей по идиотичности в одноимённой школе. В тот переходный период бессмысленность и полная, медово-аморфная апо-литичность приветствовались.
      Похвалы от учителей и соревновательные бонусы распределялась между членами редколлегии поровну.
      Настоящее положение вещей составляло нашу общественную тай-ну.
      Это было вроде секретного сообщества, где, зная смысл жизни в уме, откровенного не прописывалось.
      Я был серым кардиналом в этой компании и знал, что и другие это знают.
      И не противился, и не ждал ни внутриклубной лести, ни иудиных доносов.
      Мы жили по советским правилам выживаемости пресмыкающихся, но не признавались в этом.
      Нам говорили, и мы пели почти правдиво, что мы свободны, как ни-где более в мире. И самые счастливые в мире, так как у нас государсво равных людей, и уж на все сто процентов равнее, чем в Америке.
      
      ***
      
      Как ни странно, при своей полной инженеризации мать с отцом имели все классификационные признаки художественного вкуса.
      Отец до войны и после даже держал в руках кисти с палитрой.
      За свою жизнь он успел набросать пару-другую неплохих реалистических этюдов маслом. И стал для нас - детей его - настоящим авторитетом художественных наук. Были и окоченевшие тюбики от его прадедов с названиями в латинице и ятях. Выковыривая вековые пробки, используя молоток, клещи, ножи, удавалось выжимать цветных червяч-ков; каждому под сто лет.
      Картины папины до сих пор бережно хранятся, прибитые к стенам квартир сильно повзрослевших детей преимущественно женского пола, рассыпавшим исходную фамилию по стране и ставя рекорды деторож-дения.
      Между прочим, и я это понимал без всяких подсказок и наставлений, я один должен был отдуваться за всех сестёр: и в быту и в армии. Была б война, то и в войне. Но не дал Господь такой скромной мужской радости - убить себе подобного, но помолвленного на трупных червях.
      Я обязан был родить хотя бы одного наследника-мальчика, чтобы не загубить родословные побеги хилой в мужском отношении папиной ветки.
      И я родил, но, к великому моему сожалению, всего одного наслед-ника. (Теперь отдувается, совсем не торопясь, он). Остальные, рождён-ные, естественно, не без моей помощи, были прекрасными девочками.
      Генетика моей матери оказалась сильней отцовой. Хотя набрался там и сям.
      Во всех ранее перечисленных пунктах похвальбы я корчил из себя расчётливого гения. Причём, тайно. Вероятно, это и называется тщесла-вием. Причём, тщеславием ленивым и скромным, ибо, надуваясь внут-ренне, я не выпячивался на публике.
      Вне сцены моего духовного театра я слыл чрезвычайно скромным и даже застенчивым мальчиком. Такое положение вещей меня устраивало.
      Из всех ленивых представителей этого скромничающего клана из-редка просыпающихся для подвигов, я, пожалуй, был первым в мире ленивцем.
      Поразительная наивность: повзрослев, не будучи писателем, но, ра-дея за русскую литературу сердцем и наперёд, я был иносферным фантазёром, мечтательным Грином, обаятельным голубым сказочником Уайлдом, романтиком и декадентом в щипцах кафкианского страха, не написав при этом ничего особенного.
      Я трясся заранее от величия будущих свершений, маячавших впере-ди, наполненных сексуальным, шизоидным и духовным смыслом.
      Я был непостижимо обыкновенным огольцом, испорченным домаш-ним достатком и с задатками советской серятины, висящими как гири на щиколотках будущего стайера и чемпиона по куражам.
      Но, морально и немного физически я был готов покорять любые конкурсы, зениты и размеры - от строения атома до космических далей. По секрету: желательно сидя дома, наблюдая за шевелящимся миром в приотворённую щёлочку окна.
      Жажда быть максимально первым там, где теоретически возможно, совместились во мне одном с точностью красивой математической фор-мулы, с плотностью выигранного тетриса предпоследней стадии слож-ности.
      Кубик Рубика был мне до конца не подвластен: не хватало усидчи-вости в доскональном прочтении теории и, особенно, изучении финтов той финальной стадии, когда, чтобы завершить, надо было сначала ре-шительно, и как бы всё, сломать.
      В шахматах я доходил до уровня тренирующего меня кандидата в мастера спорта - отца моего товарища по двору и загородной даче, а дальше мне надоедало играть. Ибо я проигрывал более опытным. Обид-но!
      А "рыпаться" на звание мастера было страшно, хотя их - этих дво-ровых стариков и реальных членов процветающих в то время шахмат-ных клубов - вокруг меня было пруд пруди.
      Воровать коней, слонов и ладей подобно Бендеру я не умел.
      Честность и враньё у меня были избирательными.
      Я не садился в чужой экипаж... чуть не сказал "в самолёт"... а надо бы в автомобиль... без приглашения.
      
      ***
      
      В спорте мне не хватало силы.
      Я перепробовал множество мелких и средних болезней, а в три года чуть не сыграл в ящик от крупозного воспаления лёгких в сочетании с сильнейшей ангиной.
      Я рано осознал:
      - первое: зимой нельзя лизать металлические дверные ручки, нельзя есть много снега и заливать жар горла ледяной водой из крана;
      - второе, более позднее: физический спорт был хоть положительно, хоть отрицательно, придуман не для меня.
      И я принялся покорять мир по-своему, используя то малое, но зато надёжное, что вселилось в меня благодаря честно этапированной генетике.
      Легко было балансировать и жонглировать - и я, постигая это немудрёное дело, довёл его до шести кувыркающихся сначала яблок, потом стеклянных вещиц.
      Я держал на носу, на лбу, на ступне палку. Столько времени, сколь-ко попросят. Жаль: книги рекордов Гиннеса тогда не было.
      С резиновым мячиком на голове и футбольным мячом, перебираю-щимся с коленок на спину, пяточки и носки, успехи были похуже. Но и эту дуралейскую школу ловкости я проходил.
      Я запросто прыгал на ходулях по твёрдой местности. По пересечён-ной же скакал на тройку с ультимативным минусом.
      И один раз чуть не расплатился за это удовольствие жизнью, разо-гнавшись по лесной тропинке и едва успев остановиться на гребне горы. Несчастные, потерявшиеся в лесах дачные Журавли! Как бы они прославились, упади я с ходулями в их пропасть, что до сих пор подпирается рекой Вонью. Я умру, а река по-прежнему будет болтать о мальчике, который так бестолково предпочёл жизнь романтической, и при хорошей рекламе запоминающейся надолго смерти. О которой шептались бы до сих пор: "как это оригинально".
      Воистину не знаешь, где твой кошмарный конец. Когда он настигнет тебя?
      Я считал, что это было бы смешно: две ходулины и маленький маль-чик летят в пропасть перекрещиваясь, крякая по-взрослому при каждом ударе о расставленные будто ловушки камни и... переломанные кости, голова - кровавая груша, глаз навыкате с воткнутой сухой травинкой, весь в репьях, кроличьей, блядской капусте, такой кисленькой, когда ты сам её ешь... перепуганные змеи... ужи, гадюки, муравьиные львы под каждой проплешиной... Внезапная тишина внизу.
      Без фотографа не следовало это делать, ибо скромная заметка в го-родской газетёшке, не подкреплённая смертельной и живописной фот-кой, вряд ли была бы замеченной.
      Я посчитал, что не снискал бы посмертной славы и меня бы не вспоминали сверстники: "А помнишь, этого-вот, который, как его фа-милия, ну, который в четвёртом классе разбился летом на ходулях... в лепёшку".
      Нет, так некрасиво умирать не хотелось. Пусть так попробует кто-то другой.
      
      ***
      
      С целью повышения квалификации дальше надо было хватать шест и лезть на качающийся канат - тут я спасовал перед технологической трудностью и страхом высоты.
      Циркачество требует некоторого начального капитала, которого у меня не было в нужном количестве. Кроме того, для этого надо было шлёпать в цирковой институт.
      Я был бы смешон в обтягивающем трико, пусть даже усыпанном блёстками и скрывающим тщедушность. Потому идею оставил. Втайне я продолжал завидовать спецам этой опасной разновидности искусства.
      По лежащему канату и забору высотой два метра я ходил запросто, чуть ли не с закрытыми глазами, не будучи лунатиком; и в этом виде раннего детского паркура был чемпионом двора.
      Тренировался я по вечерам, секретно, чтобы друзья видели в моём успехе не результат усердия, а списывали бы на врождённый талант.
      Легко было отпускать резинку рогатки, нажимать на курок в тире, а позже на реальном пулевом стрельбище. И тут я тоже достиг неимовер-ного - по моим скромным понятиям - успеха.
      У меня было стопроцентное зрение (не в пример теперешнему, с оч-ками толщиной в роговицу крупного пресмыкающегося), имел не только не отдавленный медведем, а вполне приличный слух.
      Я пожинал плоды тонких нюхательных способностей особенным образом. Так, запах женщины, подошедшей ко мне ближе, чем на пол-метра, вызывал у меня неподдельный ужас - будто у совершенно ис-порченного, вывернутого наизнанку циника.
      Я мечтал о волшебной палочке вместе с товарищем по площадке - звали его, кажется, Колькой или Борькой, но точно Козловым... или всё-таки Барановым? то бишь смешной домашней, слегка утолщённой, но прямоходящей, поддающейся дрессировке обезьянкой. Он и не возражал против вторых, третьих, четвёртых ролей. Скажи ему: сегодня ты везешь меня на себе в школу, и он бы сделал это с радостью.
      Но он не был дебилом. Он был просто скромным и забитым родите-лями, а также якобы равноправным в прочем обществе мальчиком. Ко-торым место в тихом ишачьем стойле. Рядом с уважаемыми коровками-роботами.
      Родителями его были люди абсолютно трудолюбивых рабочих про-фессий: дворничиха и дворник. Вполне возможно, что добрые и трудо-любивые, если отставить в сторону мешающую пишущим героизм кор-респондентам регулярно сдаваемую стеклотару. Не весь пролетариат был таким. А только избранные пьяницы.
      Вставлены они были в четырёхкомнатную квартиру, поделённую на три семьи, то бишь в противоестественную для нормального житья ком-муналку.
      Вместе и врозь, скрывая это антикоммунистическое действо, мы би-ли себя в лоб в подъезде, творя знамения и интерпретируя молитвы. Я забыл Кольку-Борьку Козлова-Баранова тотчас же, как он сменил место жительства и школу.
      Тут же была произведена площадочная передислоцировка. В нашу трёхкомнатку, где мы жили с десяток лет, въехал новый назначенный директор предприятия, где работали мои родители. А наша семья, уве-личившаяся четвёртым ребёнком, переехала в коммунальную квартиру Козловых-Барановых.
      Столько тараканов одним разом я ещё не видел. Они сыпались ото-всюду и хотели искренне полюбить меня, заползая и выползая из пред-ложенных мне вонючих тапок, усыпанных межпальцевым грибком.
      Мы с Козловым-Барановым не были тупыми потребителями Бого-вой доброты. Мы, послевоенные отпрыски, замкнувшись в тамбуре подъезда, а позже - при нечаянном заполучении ключа от люка - обби-вая углы чердака, глядя в звёзды, твердили об одном:
      "Боже, мы готовы поверить в тебя, только дай нам волшебную па-лочку, как у Незнайки в Солнечном городе, которую мы употребим не только в своих интересах, но также попросим её, если её возможности ограничены одним-единственным желанием, сделать так, чтобы нико-гда больше не было войны".
      Кирюха, дашь поносить кепку?
      Дашь на время значок третьеразрядника?
      А Гитлер пусть пока побудет у меня в кляссере.
      У него марок всего три страницы, и те разорванные, отодранные па-ром от конвертов.
      Аминь!
      
      ***
      
      6
      Нечаянные рекорды.
      Один раз в жизни я попал в баскетбольную корзину с центра поля, причём с игры и окружённый соперниками; и стоя к кольцу спиной.
      В корзину я попал от безисходности - некому было передать мяч.
      Два месяца я ходил в героях на один раз - в редкостных физкультур-ных аристократах школы, и даже от чужого имени поведал об этом мат-че в газете.
      Это продлило признательную моей душе школьную зависть.
      Благодаря этому случаю я поимел возможность носить девичий портфель и даже держать пару - поражённых моим успехом в самое сердце - девочек за руку. Как мало порой нужно для успеха!
      Девочки некоторое непродолжительное время боролись за меня не на шутку - по-прежнему физически несуразного и в отстающих от моего роста брючках выше щиколотки.
      Начиная с первого класса в магазинах не было моего размера: ни пиджачков, ни брюк, ни рубашек; так я был нескладен.
      Во втором классе я попросил маму шить брючки с отворотами, что-бы по мере удлинения ног отпускать их, отглаженных с помощью пара в новом месте ниже. Тут в тексте почувствуйте запах пригорелой шерсти на утюге: гладил-то я сам и при этом считал заоконных ворон. Все воры и бандиты мира в это время поднимались по пожарной лестницы и меч-тали украсть мою коллекцию, при этом привязав меня к кровати, при этом кляп во рту, а, может даже, узнав тайну, попросту убили бы меня... Ибо у меня в плену был Гитлер. Захваченная хитростью у одного - младше меня мальчика - марка со штемпелем, цена которой - как оказа-лось позже - полквартиры... А цена штемпеля - целая квартира.
      Костюм мне шили в законспирированном обкомовском ателье без вывески: обычные мастерские не брались за это, так как не было подхо-дящих выкроек.
      Пусть не поймёт читатель превратно: у меня не было ни горба, ни третьей руки, ни поросячьего хвостика, ни сколиоза последней степени завёрнутости, ни слишком уж обезьянник конечностей.
      Всё было как у прочих людей и в то же время нескладно в каждой детали.
      Именно множественность мелких недостатков делало меня идеально выпавшим из стройных рядов человечества. Эта неважная особенность заставляла бороться не на шутку сразу на тысячах житейских фронтов.
      Притом я не был так прост, как можно было судить по фигуре.
      Сто запахов, едва различаемых человеком: эта плаксивая песня не про меня. Я различал, как минимум, тысячу. Это меньше, чем у Парфю-мера, но всё-таки. И это было подтверждено детскими спорами и взрос-лыми пари. Я мог бы выучиться на нюхателя коньяков.
      Со временем это знание несколько подрастерялось, но в глубинах мозга нет-нет, да выныривал какой-либо яркий запах детства.
      Цепляясь за намёк, я выуживал детали этого приобретения: вплоть до интерьерной обстановки, или рисунка того цветочка, пузырька, вещи-цы и пары-другой ключевых фраз, кем-либо сказанных при этом собы-тии.
      И я понял, что моя память живёт в сцепке с какой-то мировой и не-видимой, надёжно сохраняющей ощущения и события сферой. Мозг в этом плане, в общем-то, был сработан недурно. Фосфора, что прямо следует из вышесказанного, в домашнем рационе было навалом.
      В свои четыре, пять, десять лет я знал больше, чем положено совсем уж обычным детям. Но не всё, естественно, а выборочно.
      В полтора года я перестал жевать углы картонных раскладушек. Онемев, пыхтя и забыв смысл плача, я изучал рисунки и сопоставлял их с крупными буквами алфавита.
      В два года составлял слова из кубиков.
      В три слушал предсонные чтения и разбирался в русских, немецких, французских и осетинских сказках, составляя между ними рейтинги. Осетины - малюсенькая страна! о, парадоксовы друзья! - опережали всех на круг обилием хитрости и окровавленных совершаемой местью ножей.
      В четыре осилил Буратино и Чипполино со всеми их друзьями и по-собниками по сказочным революциям. Война грибов!
      В пять заинтересовался папиными газетами.
      В пять тридцать вовсю шустрил на полках взрослой библиотеки. Между делом прочёл первого носовского Незнайку.
      В шесть с половиной попал в школу. Для этого пришлось сходить с бабушкой в Рай и в Оно и на примере чтения газеты "Правда" дока-зать тем недоверчивым тётенькам странного своей убогостью Рая и Оно, что я уже созрел и, возможно даже, перезрел для школы.
      Книги я поначалу читал вверх тармашками, ибо наблюдал за до-машними упражнениями сестры со стороны стола, противоположной ей и бабушке. Первый и второй класс мне были не нужны. Напрасно поте-рянное время!
      В чём я не разбирался совсем, так это в наркотиках, в матершинном словаре и в литературных вывертах, прячущих за странными формули-ровками негожие интеллигентному слуху события.
      Я опаздывал в любой тёмной стороне дела. Мать с отцом тщательно оберегали меня от всего плохого.
      Я не знал - зачем в бабушкином саду хулиганы остригают полно-стью или надрезают головки ранних маков.
      Мак опиумный и мак простой - я, наивный мальчик - не в пример продвинутым детишкам - даже не знал, что мак может быть разным.
      Я был на сто процентов уверен, что мак создан исключительно для виртуозной бабушкиной выпечки, а также для прекрасных букетов, го-дящихся даже для принцесс. Хотя маковых букетов ни разу в жизни не видел.
      Евангелически, патриотически, рекламно, советски, утробно, не веря своим глазам, видя только железный занавес, читая патриотческие книги и ещё более пропагандистские газеты с подкрашенными розовым учеб-никами истории, родители упорно твердили, что мир хорош, несмотря на его отдельные недостатки. Какую они совершали ошибку!
      Но и это извращённое знание контрастного нашего мира, заглаживаемое старшими, делало меня отличным от других.
      Вслед за папой-инженером, шустро и исправно поднимающимся по карьерной лестнице, благодаря недюжинным знаниям своего предмета и исключительной честности в отношении к подчинённым, я уважал наше добрее некуда правительство и директорат, понятное дело, заботившие-ся исключительно о народе.
      Папа плакал, когда в его отсутствие двое рабочих сварились заживо в ремонтируемом котле (туда, не зная, что там люди, пусканули пар).
      Папа сильно огорчился, когда увидел то, что стало с телом одного молодого электрика, нечаянно схватившегося за ОЧЕНЬ-ОЧЕНЬ сило-вой кабель. И тот, и другой случай были познавательным примером то-го, как надо осторожно вести и блюсти, читать и знать наизусть все пра-вила безопасности, будучи взрослым и находясь на производстве. Папа не был виновен ни в том, ни в другом случае. Что я из этих фактов извлёк, что никогда и ни за какие коврижки нельзя идти в рабочие: там смерть, боль и полно калек.
      Я возненавидел электричество. Тем более после того, как произвёл опыт с втыканием гвоздей в розетку.
      Я ненавидел вкручивать лампочки, стоя на стуле, который в свою очередь стоял на столе. Полёт из-под потолка мне крайне не понравился.
      А обычные батарейки я любил, так как их полизывание напоминало мне вполне удовлетворительный вкус муравья.
      Короче говоря, диктатура пролетариата меня не радовала. Пролетариат даже в мирное время всегда попадал в переплёт. Я ни в какую не собирался идти в пролетариат: ни с проповедями о необходимости дополнительного их обучении, ни для конкретных рабочих подвигов, ни даже для преподавания им правил папиной безопасности..
      
      ***
      
      Мы не рабы, рабы не мы. Шура мыла окно.
      Шуры-Муры уже стояли на пороге, вожделея, глазами насилуя меня. Как мне не нравилось это слово "рабы"! Мы не рабы, а рыбы! Так оно вернее.
      Дяди Стёпы с семафорами заглядывали в окна, игнорируя цыпочки, желая отыметь меня грубо, по милицейски, направляя умелые, автома-тические кулаки под дых.
      Физический труд в стране почитался тогда (по революционной при-вычке) выше умственного. Но я чувствовал, что трудясь физически, я не сделал бы ничего существенного, и ходил бы в вечно отстающих с мизе-ром в кармане.
      Лирики тогда открыто дрались с физиками, иногда совершая вполне естественное духовное (и иное, например, половое) сращение.
      Интеллигенты (подлая плесень) кухонно и в демократических пере-курах, где властвовало домино, боролись с рабочим классом (а попро-буй повкалывать кувалдой восемь часов подряд; в ответ: а попробуй выдумать самолёт или формулу счастья).
      - Рыба! - говорили инженеры, не веря своему счастью. Рыба в до-мино обозначала консенсус. Все при рыбе становились равными дураками.
      Словом, я чурался физического труда; хотя копка и посадка карто-феля, например, приносили мне радость, так как в них находилось место для рационализаторской выдумки.
      В восьмом классе при оборудовании мастерских мне на ногу - буд-то ноги в кедах похожи на монтажную площадку - установили угол полуторатонного станка. Я не закричал, а спокойно попросил сдвинуть его на другое, свободное место. Скооперировались, подняли, освободили. Пальцы остались целыми и даже не сплюснутыми.
      - Крепкие же бывают кости у некоторых юнцов из интеллигентских семей, - подумал я о себе.
      Дело это избирательное. Отсутствие боли в этот исключительный раз выделило меня из среды остальных на целых полчаса и вызвало йо-дово-бинтовый бум.
      Возраст и раздавленная станком генетическая формула ступни по-стоянно напоминает мне об этом случае, пытаясь взращивать на боль-шом пальце сразу два ногтя: то один над другим, то один сбоку припёку, один полумёртвый и жёлтый из материала зуба (ножницы его не берут), а другой - слабый и ошибочно розовый, весь криво изогнутый, подмя-тый близнецом, но из живого, возобновляемого кератина.
      В итоге - удивительный процесс - я полюбил этот бешено вертя-щийся, мужественный, изнасиловавший мою ногу агрегат. Я наглядно понял, что такое вес, и догадался: скучно ложиться под паровоз.
      Столярный станок - эта могучая железная сволочь - неожиданно стал моим другом.
      Стружку и запах, производимый резцом, я обожал нешуточно.
      Табуретки с киянками, скалки и музейного вида поварёшки выходи-ли из под моих рук с особенными непролетарскими, художественными - будто на заказ дамы-модернистки - выкрутасами.
      Я любил узоры и пытался постичь их суть. Все мои тетрадки были испещрены именными, выдуманными мною узорами. Я, кажется, пони-мал сердцем это увлечение древних.
      
      Прошло и это увлечение.
      Металлические детали, изготовляемые методом вращения, мне нра-вились только лишь пока они были вставлены в точильный станок. Эта допотопная громадина, а также её сменяемые резцы с хитрым и непод-купным инструментом измерения - штангенциркулем, тоже стали моими любимчиками. Я питал нежные чувства к сотым долям миллиметра и пытался привить ювелирную точность стальным и остальным изделиям.
      Операции обработки стальных деталей напильником и наждаком по вкусу не пришлись: аллигаторокожий напильник выпадывал из слабых моих рук, наждак требовал однообразных, муторных движений и произ-водил вонючие пылевые отходы с колючими опилками.
      От лени и боязни лишнего физического шевеления я тренировал разнообразные свои невесомые и невидимые флюиды, квартирующиеся в правом и левом отсеках мозга.
      
      ***
      
      Ещё бы год тренировок, и я бы научился взглядом двигать предметы, направлять звёздопад в мою сторону, пугать курьёзом птиц и сбивать корейские аэропланы без помощи ракет или лазерной указки производ-ства Китая.
      Переворачивать представителей четвероногого племени концентри-рованным взглядом и особой конфигурацией пальцев, изображающей паука-кошкоеда из кошкомарных снов, я научился легко.
      Отпугивать лающих собак особым положением моего позвоночника с внутренним шипением и рыком, не открывая рта, я умел тоже. Но это не касалось тех махоньких шавок, которые цапают за ноги, подкрав-шись сзади. Я до сих пор побаиваюсь трясущихся от страха собачонок, у которых вонзить зубы в мясцо человека - единственный способ пре-кращения их змеиного лязга.
      Мой зад, спина и мои икры, затылок, на которых не нашлось места дополнительным глазам и второму носу, - мои слабые места. Я был не против стать таким уродом.
      Прости меня и ты, Греческая Легенда и Голова Горгоны, простите прочие биологические, а на самом деле от Бога сращенцы тел! Прости-те, обиженные мною собаки, кошки, муравьи, бабочки, червяки, рыбы, мыслящие грибы и лекарственные ягоды, потоптанные травы и поруб-ленные на дрова ветки.
      Но я не был настолько особенным, чтобы презирать и стрелять со-бак без разбору. Грибы я срезал по правилам продления их бытия. Бу-дучи на даче, я брал ягод ровно столько, чтобы съесть сразу и ещё немного принести в банке сестрицам. Я был в гармонии с природой и не выпячивался в опытах над беззащитными цивилизациями.
      Ещё раз Аминь, прости меня Господи и Природа, если я что-то делал не так!
      Простите Киплинг и Чехов!
      Какую ерунду я вспоминаю, когда знать меня не знают и запоминать не хотят!
      Я - низкопробный Никак!
      
      ***
      
      Я тренировался без устали.
      
      ***
      
      Обратимся теперь вот к человечеству и прогрессу.
      Легко было тренировать глазомер и я научился с точностью до гра-дуса, а на спор и до половины, угадывать любой угол, произвольно начерченный учительницей мелом на доске. Будто - как будто он рядом, вижу этот деревянный треугольник с фигурного сечения ручкой поперёк.
      Я помню скрип мела.
      Я помню, как сморщился мой друг, когда учительница смерила угол, оказавшийся ровно моим, угаданным за десяток временных секунд с добавленным полградусом в последние полсекунды до объявления учи-тельницей точной цифры.
      Мой гениальный (по-своему) друг отстал от меня ровно на одно де-ление, проиграв серьёзное товарищеское соревнование в глазомере.
      Повзрослев и сделавшись физиком и химиком, будучи в десять тысяч раз умнее меня, он придумывал ядерное топливо для ракет будущего, и конструировал формулы мировых, избирательных болезней по национальному признаку.
      А я тем временем ставил на генплан типовые хрущёвские домики, соединял их тротуарами и проездами, считал инсоляцию, пожарные расстояния и ждал спуска с неба Ангела архитектурной перестройки. Он так и не явился в наш город. И, кажется, и в страну. Дома-кирпичи, типовые россыпи микрорайонов, бедность, ноль фантазии, дешёвый плагиат, тяжёлые теории, высосанные порой из пальца генсека и про-фессора всех космических, ядерных, сельскохозяйственных и кукуруз-ных наук в том числе.
      Все десять лет учёбы в школе я просидел на предпредпоследней парте. Это не говорило о моей неграмотности: напротив, меня поселили туда (с тем же товарищем-уникумом) ввиду явной нашей успешности и лёгкой восприимчивости ко всем новым знаниям.
      В первом и во втором классах мы с моим другом откровенно скуча-ли. И от нечего делать придумали надпартную околохоккейную игру "кукарачу", которая мгновенно заразила сначала класс, а позже распро-странилась по школе.
      В дальнейшем (также на уроках), истребляя килограммы бумаги, мы занялись рисованием комиксов. Это занятие прочей школе было не под силу, ибо оно было интеллектуальным занятием, вершиной художе-ственно-литературного симбиоза сровни Кукрыниксам и рисованым фильмам Уолта Диснея.
      Нами нарисованы километры комиксов. Где они теперь, чтобы со-рвать с них не дурацкие аплодисменты, а свой заслуженный ещё в дет-стве миллион?
      Задние парты занимали регулярно меняющиеся второгодники и не-доделанные городские хулиганы.
      ***
      
      Примерно в восьмом классе появилась ученица двухметрового ро-ста, вызволенная из местных шанхайских предместий очередным сно-сом бараков.
      Но, это отдельная история, которую я констатирую как некоторую вполне прикосновенную данность, но на которой не хочу долго останав-ливаться за неимением романтического продолжения. Меня при шуточ-ной встрече мальчиков и девочек на баскетболе (шутку придумал физрук по кличке Штырь) просто снесла мчащаяся навстречу двухметровой величины, пахнущая подмышечным паром масса, с железными, пирамидальными таранами корпуса.
      Юмор и сатира полностью исчерпываются предыдущими строками.
      Никто не заметил моего героизма. Стоит ли теперь, через столько лет, придавать этому случайному столкновению противоположных по-лов какое-либо значение.
      У меня до сих пор две вмятины в грудной клетке и оцарапанная па-мятью спина.
      Я, прервав атаку, кувыркнулся по строганым доскам зала всего-то раза два-три-четыре, и очнулся под начинающей женщиной, которая вовсе и не желала начинать с меня.
      Вместо восклицательного знака ставлю тут неприметную точку.
      Я был разочарован таким нелепым физическим контактом с женским полом. Ещё и поэтому я не сразу соизволил разуметь прелесть женской географии. Я отталкивался от познанного и противного моим нервным окончаниям опыта.
      Аминь!
      
      ***
      
      Я знал доказательства нескольких теорем вперёд на два года, ибо с неподдельным интересом листал и читал учебники старшей сестры. Кроме того, для новых теорем, я будто бы знал, или чувствовал, где находятся доказательства: они выводились - слегка завуалированные - из самих формулировок теорем.
      В химии я единственно плохо понимал валентность: как вещь мало доказательную, принятую тогда не по науке, а по факту совокупляемо-сти.
      Сейчас, будучи сверхвзрослым, я чувствую это разветвлённой и не зависимой от законов прошлого системой своей недоверчивой, но, именно поэтому, цельной души сопротивленца. Мне никто не доказал обратного! Я, по правде говоря, и не спрашивал.
      Я пытаюсь противоречить практической физике объемной личной математической стереометрией сверхмалых величин, которая лишь по-верхностно напоминает видимое и будто аналогичное. Но, пока не нашёл убедительной формулы, даже досконально изучив теорию по-строения и практической лепки правильных объёмных многогранников.
      В физике я не понимал правило буравчика по той же, якобы априор-ной, причине.
      Я хотел, чтобы буравчик иногда вертелся в другую сторону, но мне не давали времени, чтобы доказать вполне вероятное "обратное". Ду-маю, что это будет открыто дополнительно лет этак через пятьдесят. Тут меня вспомнят нехорошим словом: почему не обнародовал раньше?
      Претендующий на великодержавность СССР был бы на том вечно ускользающем, а, благодаря мне, пойманном коне, которому до ферзя ногой достать. А теперь вместо СССР - малый искусственный пузырь типа отщеплённой от родительской массы Луны, а я - уязвлённый член произвольно укороченного сообщества.
      Звать меня, повторяю, Никак. Ломаясь, конечно.
      Черчение. Вот замечательный, неподвижный, герметичный сам в се-бе предмет, с которого начинает открываться перспективное видение в плоских, казалось бы, вещах.
      Я довёл свою личностную науку прочерчивания линий до совершен-ства. Если кто-то думает, что прямая линия - это примитивная линия, нечто абстрактное, соединяющее две преглупые точки и больше ничего, то он глубоко ошибается. Линия, проведённая по линейке или циркуль-ная кривая, бывают такими же разными и индивидуальными, как мазок художника. Такими же точными, как закон всемирного тяготения, и та-кими же разнообразными, как его интерпретации непослушными, со-мневающимися толкователями.
      Я это рано понял.
      Я корпел над обыкновенным чертежом так же, как трудятся над произведением искусства мастера кисти и гравюры по меди.
      Дело тут в желании верить себе больше, чем учительским догмам. А практически выражалось достаточно примитивно: в нажиме на каран-даш - вот приятное изобретение человечества - в твёрдости выбранного грифеля, в филигранной и постоянной наточке, а, главное, в том духов-ном отношении, которое ты этому процессу придаёшь.
      Сейчас из торчащего карандашного грифеля некие гениальные лич-ности делают скульптуры и не продают: настолько они единичны, мик-роскопичны, а, главное, сверхдороги.
      Ручное черчение в шестидесятых годах - это вам, батеньки, не тупо-ватый инструмент компьютер, а художественно-техническое мастер-ство высшей пробы. Зависит от того, как отнестись. Мои чертежи того времени лучше смотреть в микроскоп, в зазубринах штриха - искать колебания сердечной сущности, параллельной бытию. Я опередил время на столетия. Я любил циркули. И один - совершенно ржавый и недееспо-собный, столярный, - именно только из любви упёр у дедушки с памят-ной мне томской дачи.
      
      ***
      
      Скоро в исцарапанной временем песчинке найдут зашифрованную историю Земли.
      Ко мне же присматриваются параллельные цивилизации, но не находят (покамест) точек соприкосновения и адреса, с которого они про-сто обязаны меня снять ночью, чтобы взять интеллектуальное интервью. Ибо, даже не будучи самым низким запоминателем интеллектуальной истории Землли, я, пытливый гражданин обыкновенной России, знаю про её обитателей всё.
      Я никому не верил на слово и во всём, вопреки банальным сказочкам родителей, вызывающим оскомину, сомневался. Не зная Декарта, я был сыном его. Не зная Энштейна, я ходил по его пятам след в след.
      Я везде, даже в правде, особенно в аксиомах, искал подвох.
      От обществоведения тех времён меня тошнило.
      Поэтому, вкупе с неподдающейся объяснению физкультурой, я не смог вытянуть ни золотую, ни даже серебряную медаль. Меня поставили на место! Не суйся, куда не просят!
      Это было обидно! У моей школы был номер "1". Медаль бы не по-мешала при поступлении в институт. Но увы, новый студенческий мир пришлось покорять с нуля.
      В нашей школе преподавали женщины - сплошь заслуженные учи-тельши РСФСР, а также орденоносцы войны, биологи с дипломами и написанными, но неопубликованными трудами. Были теоретики-литераторы, математики и химики княжьих кровей, словно сошедшие с картин геральдического значения, и просто юные красавицы-практикантки, от которых не требовалось ничего, кроме демонстрации под преподавательскими столами обтянутых юбками коленок. Это ис-кусство преподавания Начал!
      Наш класс возглавляла беспримерно умная, пожалуй, строгая, и по-жилая учительница - литератор А. Т. Р. Заполучить от неё бонус - это надо очень сильно постараться! У неё не было любимчиков.
      Я участвовал во всех мыслимых и свободных конкурсах и олимпиа-дах, и никогда не возвращался с них без какого-нибудь присуждённого места.
      Естественно, что я входил в первую тройку лидеров и призёров, но - чёрт возьми! - никогда не получал первого места. Ибо всегда находи-лись талантливые ученики, первое место для которых словно было за-бронировано неутешительной для меня жизненной Истиной.
      Моё фото не украшает всешкольную Доску почёта.
      Повторяюсь: судьба меня не баловала - я не был одарённым. Я был самоулучшающимся биологическим роботом последнего - чёрт задери! - и сомневающегося - вот же чёрт - во всём сорта.
      Я опи′сался всего лишь один раз (от излишней скромности и в самом начале моего восхождения на Олимп знаний), и за десять лет беззабот-ного пребывания в школе, не в пример некоторым одноклассникам, ни разу шумно не испортил классного воздуха.
      Тем самым я держал репутацию стойкого человека, умеющего дер-жать не только язык за зубами, но и тайную паузу штанов.
      Школьное общество, не зная моих завоевательских тайн, формиро-вало меня под себя. Но я успешно отбрыкивался и делал себя таким, ка-ким мне быть было комфортно прежде всего самому себе.
      В первом классе я сочинил подзорную трубу из тубуса, бабушкиных очков и вынимающегося не без некоторой демонтировки исходного из-делия объектива фотоаппарата "Смена". А позже я усилил приближаю-щий эффект линзами "Зенита 3М".
      Я изучал сексуальную и раздевающуюся жизнь противостоящего обкомовского дома и больничного стационара - который был ещё бли-же - через этот достаточно приемлемый для целей подглядывания пред-мет ночного видения.
      Биноклю не хватало ночного зрения и определителя температуры, по которому можно было бы составлять научные выводы.
      Зато наблюдательского терпения у его обладателя было в избытке.
      Чтобы детали были видны лучше, я взбирался на подоконник эрке-ра, и часами стоял там, переминаясь с ноги на ногу, а иной раз держа руку в районе трусов.
      Мама зачикала меня как-то в этом положении. И мне пришлось изу-чать науку конспирации.
      Аминь!
      
      ***
      
      Словом, обобщая выше сказанное и делая выводы, я доводил себя до того момента, когда до полной победы или до перехода на следую-щий уровень оставался всего лишь один шаг.
      Это оставляло мне шанс на дальнейшее совершенствование, что есть "весьмос интерессантос".
      Воистину: покупной героизм - свиду талант, где ценой - труд, сто-ил того, чтобы работать тайно и в аккурат - в этом будто бы естествен-ном направлении.
      Я был непринципиальным домоседом. Любил изучать и анализиро-вать жизнь по книгам, чтобы ворваться в жизнь вооружённым мировой мыслью.
      Меня не особо волновали дворовые песочницы, деревометалличе-ские качалки, лазилки-тарзанки и карусельки с партизанками. Пластмасса и канаты толщиной в волосок, выдерживающие вес трактора, тогда рекламировались разве что в детских книжках по ближайшему и счастливому будущему.
      Мне нравились сосны и кедры. Мы с товарищем жили в ветках, наблюдая сверху жизнь. И не только насекомых с птичками.
      Мы делали костры на высоте десяти метров, мы жарили там кузне-чиков и червей, величая их дичью, отпрысками динозавров и копчёной колбасой.
      Дачная жизнь предлагала нам неимоверные, нефальшивые знания.
      Под нами - на уровне корней - как-то вошкались трое людей - один мужик и две бабы, не зная, что мы наблюдали за ними.
      Так мы воочию увидели мерзкое. Но чрезвычайно полезное. Первый раз в жизни.
      Спустившись, мы впервые ознакомились с презервативами, напол-ненными живыми сперматозоидами.
      Потом мы видели эту содомитскую троицу на берегу.
      Мы откровенно смеялись над ними, зная тайну их собачьих свадеб, и показывали на них пальцем: вот эта стояла собакой, а эта упиралась в ствол, тряся наше дерево так, что пепел сыпался с нашего очага. Мы были так увлечены зрелищем, что кузнечик пережарился и стал несъедобным. А у них вертеп. А у нас вертел.
      А они хохотали над нами: какие же тут дачуют глупые детишки.
      
      ***
      
      Спорили: как назвать век - веком космоса, ядерной физики или ве-ком пластмасс. Ворвавшаяся позже из буквального ниоткуда, из неле-пых по названию и странных по поведению полупроводников, инфор-матика сожрала эти позывы на первенство, предложив неравный триум-вират.
      Я вызубрил наизусть книжку "Вам взлёт", но ни лётчиком, ни, тем более, Гагариным не стал.
      Я прочёл от корки до корки Майзелиса, и честно решил все упраж-нения. Играл в шахматы неплохо, но не стал Алёхиным или Капаблан-кой. Я всё ждал чего-то. Но подсказок не было.
      Модные тогда по всей стране клумбы с бархотками нагоняли в дво-ры, аллеи и скверы затхлый плюшевый запах, и лишь тем равняли нас с Москвой.
      Ограждения клумб и дорожек из кирпича, поставленного ёлочкой, словно говорили: "Не топчи траву, ходи по архитектурному плану, а он всегда классически симметричен или, как минимум, ассиметрично про-думан. Ходи по песочку, а не по траве. Ходи ровно по струнке, не падай на углы, скользи по льду по-тюленьи, не то будет больно".
      Я и не падал на обледенелых тротуарах, раскидывая части тела по воздуху так умело (или интуитивно), будто я был балериной и клоуном в одном отдельно взятом теле, кошкой, летящей с балкона, или же изоб-ражал успешно качающуюся и весьма музыкально подкованную куклу Неваляшку с тайным пригрузом на дне.
      Я её разобрал, эту розовую целлулоидную девушку из трёх шаров, словно пародию на снеговика, чтобы проверить тайну её неваляния.
      Но, ни разу, любя её сердцем, не вступал с ней в сексуальные отно-шения. Аналогичного не могу сказать про других, нравящихся мне сест-ринских куколок с задатками половой похожести на живых тётенек и нехороших девах.
      
      ***
      
      Мне нравились архитектурные мотивы. Одолеть в детстве этот ве-личайший симбиоз техники и искусства мешали пафосные украшения одежд английских принцев и дам, на которые я, можно сказать, молился. На изучение их костюмов я тратил немало времени.
      Мне нравились шпаги, Кортесы, Сьерры ди Леоны, индейцы, пираты и бриллианты. Больше всего уважал спрятанные сокровища. Я молил, чтобы успеть вырасти до их полной раскопки археологами и кладоиска-телями.
      Я обожал синий, розовый и фиолетовый цвет, не зная ещё Пикассо с его жеманными, осеребрёнными талантом и оригинальностью периода-ми.
      Почти любил выкройки (особенно зубчатое мамино колёсико, дыря-вящее страницы и приложения балтийского варианта журнала Силуэт, оранжевую миллиметровку и душистую тушевую кальку, выворачивае-мых из рулонов) и шитьё крестиком, что сближало меня с девчонками.
      На улицу меня выгоняли силой. Улицей я не интересовался до тех пор, пока зов молодой крови не вытолкнул меня туда естественным об-разом.
      "Кирю-у-ша, до-о-мой, уже по-о-здно!" - этот вопль забывчиво-сти от силы два-три раза за всё моё детство пронёсся над дворовой тер-риторией - которая не моя купель.
      Таково было моё непутёвое, но совершенно спокойное познаватель-ное время.
      Дорога к будущему испорчена была лишь внутренними ухабами души.
      Аминь.
      
      ***
      
      7
      Россия. Сибирь. Тупик цивилизации.
      Трижды за мою долгую жизнь под самые небеса вырастали тополя, заслоняя сварливым бабушкам солнце. И трижды их, благодаря письмам бабушек в райкомы, пилили под корень. Партия верила бабушкам больше, чем в экологию, и потворствовала любому крику умудрённой притеснениями старости. У деревьев, как и у культуры грибов, дырявя-щих асфальты и предлагающих рецепты спасения человечества, не было надлежащего голоса.
      Перед первой тополиной санацией - подошло время - я задумался о смысле поцелуев. Обезьяны и рыбы не целуются в смысле прелюдий к большему, а обмениваются примитивными ощущениями рецепторов. Умные грибы вообще не имеют этой дурной, никчёмной привычки. И нормальных губ у них нет. Ибо и так можно прожить.
      Насчёт первых поцелуев надо сказать особо: я вообще не любил це-ловаться ни с кем: как же, ведь в чужом рту ужасно микробные слюни, от которых нет защитной реакции, и запах не моих кишок.
      Свою мочу, свои слёзы, слюни, сопли и генетический материал для продолжения жизни я больше чем терпел. Эти слизи и жидкости были для меня возобновляемым лабораторным материалом. У меня не было микроскопа. Но я неустанно ставил над слизями химические и прочие невероятные опыты, исходя из наличия скудных испытательских средств.
      Я золотил сперму амальгамой и кипятил её, и смешивал с бытовыми, чаще всего кухонными, жидкостями вопреки признанным рецептам. Сперматозоиды боялись меня и пищали: "Не надо так, отец наш род-ной!"
      Я заставлял насекомых меняться ногами.
      Я гонял ртутные шарики по самодельным трёхмерным лабиринтам.
      Я сочинял фосфорисцирующие сопли и матерился от неудач с фило-софским камнем.
      Я растворял с абсолютной незаметностью жирные двойки дневника (они перемежались с пятёрками) и делал взрывающиеся для смеха купю-ры.
      У меня был особенный и увлечённый, абсолютно отрицательный то-варищ-консультант, специализирующийся на взрывах и в кознях над учителями. Как здорово иногда иметь в друзьях талантливого хорька!
      В результате я обзавёлся лабораторией зла.
      Я воровал... извините, брал в аренду в кабинете химии нужное стек-ло и, будучи перспективным помощником, а то и лаборантом-волонтёром, таскал домой химикаты.
      Комната моя воняла реакционной алхимией и была наполнена еже-минутной мебельно-окисной угрозой. Родители терпели это как времен-ное увлечение, но предупреждали о соблюдении мер безопасности: "В квартире ты живёшь не один".
      У меня появились переводные книги по извлечению золота из при-митивных материалов, даже близко не стоявших к ауруму.
      Старшая сестра поддерживала это увлечение. Мы играли с ней на знание атомарных весов и латинских транскрипций Менделеева.
      Кто бы знал, что негодники выбелили из таблицы Меделеева веще-ство "эфир" с нулевым атомарным весом. Имел бы я информацию об этом, так посвятил бы этому самому эфиру жизнь. Теоретический эфир гениальностью и глобальностью равен выдумке нуля в счёте и матема-тике.
      Глупое человечество много потеряло, вытерев эфир из таблицы.
      Знанием свойств эфира, похоже, обладают масоны. Но не делятся с прочим человечеством - быдлом. Это они, сволочи, выдумывают лета-ющие тарелки, которые мы принимаем то за шпионские агрегаты, то за транспорт инопланетян и подводных цивилизаций. Дельфины - всего лишь собачки этих цивилизаций. Прирученные дельфины-самоубийцы, таскающие мины на себе, во вред своему здоровью вынюхивают: на что готовы насквозь извращённые люди ради уничтожения себе подобных.
      ...Я заполнял менделеевские пустоты выдуманными наименования-ми, ни разу не попав в точку: так быстро развивалась внешняя наука. Появившийся как-то элемент курчатовий не так долго оставался им, заменившись на менее аполитичный и международно-безъядерный тер-мин.
      Последняя самая-самая незаполненная и самая тяжёлая клетка по моему мнению представляет последний возможный элемент. Количество элементов в таблице - шифр к формуле созидания материального мира. С объявления этого числа надо начинать знакомство с инопланетянами. Это уровень мыслящего питекантропа.
      Синтезирование последнего элемента приведёт к превращению его в эфир, ибо последний элемент наиболее неустойчив - до крайней и по-следней стадии. То есть приведёт к первородному взрыву.
      Эфир - первый элемент и элемент последний - крайние по опасно-сти элементы.
      Вообще, таблица должна выглядеть не в виде клеток на плоском квадрате, а в виде шестиугольничков на замкнутой поверхности шара. Условно последняя ячейка должна соединяться с условно первой. Смеж-ная грань между ними обозначает линию перехода между параллельны-ми мирами.
      Возникшие ниоткуда (практически абстрактно принесённые из род-дома) и быстро выросшие младшие сёстры не сразу поняли пагубность моего занятия. Фотографии моих маленьких сестёр в колбочках и на фоне их делали меня волшебником компилляций и оправдывали любые мои опыты, связанные с имитациями вулканов, посеребрением монет, живо бегающем по воде натрием, смешной, гнилостно-яйцевой вонью сероводорода, предновогодними искрами и бесшабашными балконными фейерверками в отсутствие родителей.
      Я стоял на учёте не в милиции, а у пожарной части Љ1 Центрально-го района.
      Обои хранили осколки разлетающегося стекла.
      Бедные пластилиновые человечки не раз подвергались химическим атакам.
      
      ***
      
      В ящике стола у меня лежала девятикратная лупа, а под подушкой - фонарик типа "механический жучок".
      С помощью последнего я по ночам читал запрещённые родителями книги. Они словно специально (а вдруг специально?) стояли на самых вызывающих местах.
      Отдельной любовью я одарял пластилин. Для меня он был живым материалом. Фигурки из них по ночам бродили по квартире, прятались на карнизах шкафов и заглядывали оттуда в чужие сны. Потом переска-зывали мне чудные Истории Ночи.
      Привидения и обычные домовые боялись посещать нашу опасную, наполненную опытами над выявлением их, квартиру.
      
      ***
      
      Отговорка от производства поцелуев - в полном соответствии с по-стулатами моей семьи - переводимыми специально для меня моей старшей сестрой, была такой: целоваться можно только тогда, когда по-настоящему полюбишь.
      Но, похоже, я никогда и никого по-настоящему не любил (исключая, разумеется, естественные позывы внутрисемейных чувств), подозревая в каждой попытке взаимности со стороны партнёрши какой-то математический расчёт, или - на худой конец - встречный ответ на од-норазовое возжелание близости. Или, если техническими словами, под-разумевалось химически-генетическое знакомство с противоположным половым гормоном такого же развращённого качества.
      Возможно, у меня слишком высоко и с самого детства была задрана планка "настоящей любви". Настолько высоко, что я до сих пор не знаю ответа на вопрос "что есть любовь" и попутно "зачем мы живём". Но, надо сознаться, жить было интересно, ибо жизнь это борьба, и постоян-но надо было чего-то достигать и что-то познавать. А с возрастом требовалось переучиваться по новой. Так что процесс познания мира актуален до самой смерти.
      - Где ты, Смерть? Стесняешься у порога? Так жми звонок. Я тут. Я, хоть и не гений, но достойный лаборант, уже дошедший до тупика под-дающегося мне знания.
      
      ***
      
      Рассматривая в детстве себя - голого, неприглядного, худенького, обыкновенного роста - в зеркало (в классной шеренге я стоял примерно в диапазоне "четвёртый - шестой", а при окрике "на первый-второй рассчитайсь" я обыкновенно бывал чётным; а хотелось быть "номером один").
      Тем не менее я питал нежные чувства только к себе. И пронёс это стойкое чувство через всю свою дурацкую жизнь. Я не был готов отдать свою жизнь за чью-то другую. Во всяком случае, не предоставлялось эпизода для проверки.
      Я был достаточно трусоват (и сейчас такой же) и без вынужденной необходимости в драки не встревал (и не встреваю).
      Для тренировки и проверки сердца с половым органом на амурность я целовал собственное отражение. И представлял вместо жаждущих волшебства собственных глаз взор прекрасной принцессы. Холод стекла был постоянным ответом на любовный порыв, а мой нефритовый градусник чувств не показывал нужной твёрдости.
      После таких поцелуев с повисшим результатом я чертил на конден-сатном пятне очередной "крестец тебе, Казанова, дружище".
      Зеркало почти от пола находилось только в родительской спальне, поэтому опыты производились при полном отсутствии случайных сви-детелей. В такие редкие часы я закрывался изнутри на защёлку, так что случайный заход в квартиру бабушки с авоськами или старшей сестры с портфелем были исключены: трусы и штаны с рубахой я мог накинуть за секунды; а выдумать причину конспирации - это просто, как на пол сплюнуть и затоптать следы.
      Зеркало не хранит моего изображения тех юных лет с зачаточного размера пенисом, засунутым между ног.
      Ковры в то минималистическое время были только на стенах и начинали считаться мещанской пошлостью. Как это было обидно: в узо-рах ворса я видел целые миры. В стандартных повторениях узбекских и таджикских мастериц я видел не только созвездия, но и ясную дорогу к ним.
      В тучах и облаках я видел не только персонажей зверинца, но и биб-лейские намёки.
      Сто процентов: природа жаждала, чтобы я как можно скорее проник в её тайны, чтобы воссоединиться с великим Нечтом.
      Но, Нечто не знало как это сделать: я был вертляв и не шёл на кон-такт. Я по-прежнему был всего лишь Никаком.
      НЛО и призраки редко посещали мои заповедные, удалённые от большой цивилизации, тупиковые, замаранные градообразующей угле-химией, но такие родные для меня места.
      Квартира была местом для подготовки к настоящим приключениям, школа и двор - неестественным продолжением квартиры.
      Я был неуловимым пиратом в тысячах масок. Маски размножались и хранились в непроницаемых сейфах фонтанирующей души.
      Я понял ещё одну вещь: чтобы познать животное чувство, целесооб-разней переворачивать страницы любовного романа и сопереживать кому-то другому. Мозг делал дружбу с частями тела успешней, чем целование с бездушными зеркалами.
      Я любил валяться с книжными героями в постелях (мать с отцом не ограничивали в чтении взрослых книг), сталкивать в овраг карету с ненавистными любовниками и вместе с мушкетёрами защищать честь королевы, попутно раздавая направо-налево прекрасные бутоны их пылких эмоций, выкрадывая, отнимая, представляя их своими. Так у меня зарождалась и тренировалась эротическая фантазия.
      С живыми девочками я старался не целоваться. Проще было поцело-вать взасос жеребёнка. Что я и делал на почти ежегодных летних кани-кулах в одной из умирающих деревень под Томском.
      Собак и кошек я не трогал, разве что для интереса заглядывал им под хвост. Всё начинающее человечество примерно делало точно так же. Но это не прописано в стесняющейся литературе, а я говорю, при этом стыдливо краснея.
      В детстве я неумело клевал девочек кончиками губ: тюкал, долбил трубочками, сварганенными из этих самых декоративных выпуклостей рта.
      В юношестве делал примерно то же самое, пока - уже при переходе в активный половой возраст - не прошёл специальный курс.
      Ровно через год мою первую обаятельную учительницу по поцелуям - младше меня на полтора года - насмерть сбил автомобиль. Может, грузовик. Точно не помню. Сам не видел. Мне просто рассказали. Врать и приукрашивать умею, но не в этот трагический раз.
      Поцелуи были хороши только тогда, когда за ними что-то следова-ло. В остальных случаях это было пустым истреблением времени, за которое порой неблагодарно рассчитывались поруганными, обмануты-ми жизнями человеческих существ.
      Я увидел в этом недобрый знак: кажется, я уже тогда начинал при-носить людям противоположного пола несчастье.
      Судьба передала меня ближайшей подружке несчастной, к сожале-нию, менее симпатичной и меньшей ростиком, и из неуважаемого дома. В том доме не было даже голубиных башенок. Снаружи торчала дымо-вая труба для печей отопления и варки пищи (дело-то послевоенное), вполне быстро сделавшаяся отсталым придатком, торчащим почём зря. И архитектором был не знаменитый Раппопорт.
      Знаменитыми Раппопортами наполнена Россия, а вовсе не Израиль. Раппопорты - это грандмастера и в прикладных, и в бумажных науках, включая философию. Прозрачная как душа Философия - матерь всех наук. Башенки Раппопортов иногда падают. Надо отметить, что это не их вина: прочностными делами ведают специалисты совсем других, не надутых пафосом национальностей.
      В моём родном доме было аж две голубиных башни со шпилями, и были две арки примечательной высоты.
      Дом был самым "П" - образным и самым длинным в городе. 500 метров в расправленном виде. Историки архитектуры нашего Угадая это знают. Дом был построен на средства местной ГРЭС. В дом была встро-ена детская поликлиника - мой второй пункт регулярного посещения - и детский сад-ясли. Вместо детского сада и яслей у меня использовалась бабушка, потому я был лишён радостей борьбы за обладание иг-рушками.
      Магазинный плач мне был не известен, так как игрушки мне прино-сили домой словно на заказ по двум праздникам: в Новый Год и в день рождения. Этого хватало.
      Кроме того, игрушки переходили по наследству, так как в семье я не был единственным ребёнком.
      Мои игрушки не отличались воинственностью, так как и мать, и отец были против войны как таковой.
      Гражданские машинки полностью меня удовлетворяли, так как при нужной умственной предприимчивости и инженерной генетике легко превращались в танки за счёт вставки в лобовые окна изделий Томской и Ленинградской фабрик вполне стреляющих карандашей.
      В замечательном том, красивом доме были сквозные подъезды и бомбоубежище с аварийными выходами во дворы. Перекрытия деревян-ные, над бомбоубежищем - подвалом с кладовками-овощехранилищами и дровянниками в мирное время перекрытия были железобетонными.
      Всё было выполнено теми пленными немцами и венграми, о свире-пости которых ещё предстоит разузнать истории, которым посчастливи-лось пережить Сталинградский котёл.
      Приличная часть их стала "осёдлыми". И в Германию, обидевшую их проигранной войной, не вернулась.
      Помню их тарабарский говорок за деревянным забором без колючей проволоки. Не так-то легко бежать в обновлённую социализмом Европу из далеко отставленной от цивилизации Сибири.
      Немцы были послушными, неторопливыми, тщательными и относи-тельно накормленными. Малочисленные венгры самоистощились внут-ри.
      Жили пленённые немцы в бараках Нахаловки до полной их амни-стии по временному принципу. Своё увлечение Гитлером они отработа-ли полностью.
      Ближе к шестидесятому году ворота их поселений распахнулись навсегда. Прощённые немцы вошли естественно в нашу жизнь. Кто-то уехал на историческую родину. И никакой беды от того не случилось.
      Немцы, живя за колючкой, а позже выйдя из неё, ровно как монголь-ские завоеватели в Китае, стали нашими соотечественниками и раство-рились во множестве прочих национальностей.
      Мне было тогда четыре года. Мне, так же, как и другим детям, за-прещали с ними разговаривать. Но они были для меня живыми людьми, а не фашистами, и я мог уже с ними общаться и менять приносимую детскую еду на производимые ими заточенные железки, на куски извести и сухого портландцемента, на горячий вар, заменяющий иностранную жвачку.
      Всё это мне нужно было для химии и развлечений. Ведь я ещё был милым ребёнком. А они был несчастными отцами, оторванными от се-мей благодаря нелепо развязанной именно в языческий праздник Ивана Купалы и, вероятно, потому ещё проигранной войне.
      К концу плена большинство из них без акцента говорило по-русски.
      По выпуклым цоколям арок с пилястрами можно было совершать круговые променады на манер хождения по выступам скал. Держаться следовало за штукатурные русты. Это было как бы камнями. А я был как бы скалолазом. Расстояние до дна бездны можно было вообразить лю-бым.
      Чтобы не упасть, я обычно вместо асфальта представлял себе Аль-пы и струящийся внизу красивый, но коварный водопад. Альпы готовы были раздробить моё тело, а водопад растворить останки костей и про-чей моей вялой органики.
      Там же мы играли в любопытные догоняшки-салочки. Вспрыгнешь на скалу - цоколь и ты вне досягаемости.
      Эти козлячьи навыки спасли как-то мне жизнь. Это уже на настоя-щем отвесном утёсе, которых в смертельном изобилии водилось в окаймлении уникального нашего Соснового Бора, предназначенного для всех, кроме безхозно блуждающих детей, алчущих приключений.
      Бор был магнитной ловушкой для особо беспечных.
      Моя смерть, возможно, была бы первой в этом ряду нелепых случа-ев, в этом злосчастном, пугающем месте, требующем ещё тщательной проверки на геопатогенез.
      Но, история Соснового Бора статистику гибелей умалчивает. А я, уважая статистику, но ещё больше уважая собственное желание жить, хотел ещё, между делом повзрослев, что-то совершить для общества.
      Зная это, я вцеплялся в гладкие камни так, как никогда не смог бы вцепиться в штукатурку. Так что кости мои до сих пор целы.
      Но я никому не могу рассказать и даже намекнуть - что же такое значит страх, когда тело твоё прилеплено к плоской как блин скале, и что значит боль, причиняемая полётом в пропасть.
      Я вывернулся из этой смертельной ситуации, второй по счёту (пер-вой была попытка перейти вброд речную протоку).
      Мама с папой об этом не знают и не узнают никогда, потому что в этом мире их уже нет.
      Над аркой - вот же кому-то повезло - была чья-то спальня с балко-ном. Там жил густо нататуированный мужик в майке и трусах. Думаю, что и член его был расписан тюремными фресками.
      Неведомая, единственно любимая Маня и грозный профиль И.В.С. были главными героями его живого, оволошенного кудрями иконостаса.
      По утрам он курил и плевался с четвёртого этажа, почёсывая дере-вянной ногой ногу обыкновенную.
      Мне было завидно, ибо мы квартировались на третьем, а ещё: на па-пе не было ни одной тюремной наколки и ни одного боевого ранения. Так как он обслуживал военные самолёты на тыловых аэродромах и ни разу не прокололся ни с выбором бензина, ни с номером гаечного ключа.
      Самолёты рулили в сторону Манчжурии вовремя и бомбили япон-цев регулярно, практически не неся потерь. Папа единственный раз ви-дел живого врага через щель бомболюка, куда его посадили по специальному блату друзья-лётчики. Он жив, потому что бомболюк не открыли. Таким образом, в самолёте было одной бомбой меньше. Таким образом папа спас десяток военных японских жизней.
      Мимо родительской спальни проходила пожарная лестница. Благо-даря её близости в канун Нового Года у нашей семьи украли ёлку. (Про пельмени и прочие авоськи за форточкой вообще молчу - обычное де-ло).
      Ёлку пришлось покупать по-новой.
      После того случая все ёлки, отдаляя их от воров, прикручивали не к окну спальни, а к отдалённому от лестницы балкону, поднимая по верёв-ке.
      Её обратная транспортировка производилась с моим обязательным участием.
      Я, подобно юнге корвета, стравливал верёвку, находясь дома (это было палубой), а отец принимал ёлку внизу (это было шлюпкой).
      Потом отец тащил ёлку через подъезд, щедро посыпая ступени иголками и снегом. Дочки его - драгоценные сёстры мои - шли следом и собирали ёлочный мусор. Складывали его в ёмкости. Литраж ёмкостей - согласно возраста.
      Ёлка, для того, чтобы распушить ветки, должна была около суток выстоять в ведре с водой.
      Тридцать первого декабря для неё делали крест, укорачивали, вставляли и начинали украшать. Для этого с антресоли снимали картон-ный ящик и мелкие специализированные коробочки.
      Это было радостным, почти священным ритуалом, во время которо-го перессказывались новогодние случаи и те семейные традиции, кото-рые надо было передать следующим поколениям.
      Наряжали ёлку всей семьёй, кроме бабушки, хозяйничающей на кухне, удивляясь каждый раз биографиям игрушек.
      У каждой игрушки была собственная история.
      Стекляшки обмотаны древней ватой.
      Некоторые игрушки старше меня на четверть века.
      Самым пожилым был Дед Мороз, сделанный частично из папье-маше, частично из обрамлённого папиросной бумагой воздуха. Заплаты и множественные антихудожественные калечные наклейки не мешали ему, раненному временем чуду, регулярно носить нам подарки.
      Ночь перед тридцать первым декабря я проводил под ёлкой при от-крытой форточке, но ни разу не застукал ни этого кукольного Деда Мо-роза, ни настоящего взрослого с мешком в руках.
      Как-то мимо нас по пожарной лестнице к девочке по имени Римма, моложе меня года на два, поднялся влюблённый молодой человек.
      Его вытурили через дверь.
      Он женился на Римме.
      Прошли годы. Он развёлся. Так часто случается.
      Теперь он известный в городе флейтист. Может, трубач, может, сак-софонист. В общем, достойный и добрый пожилой музыкант, играющий на свойствах воздуха.
      Встречаясь изредка на улице, мы здороваемся и вспоминаем тот ро-мантический случай. Больше говорить не о чем. Это единственное, что нас касательно связывает.
      
      ***
      
      Любовь и поцелуи без голубей: я уже был вооружён начальными знаниями в этой области, а дальше просто самосовершенствовался.
      Я достиг некоторых успехов в науке обольщения, слушая един-ственно своё тело.
      Позывы тела и воспитанная на литературе фантазия делали из меня далеко не книжного любовника с задатками аккуратного, не торопяще-гося в чужие панталоны прямо сейчас, зато наверняка - по правилу пя-той встречи - принца с нормальным и послушным прибором.
      В одноразовые знакомства, даже будучи уложенным в постель, я со-вершенно некстати вспоминал "правило пяти". Меня охватывала ото-ропь и разбирала дрожь. Меня не понимали: я не вторгался в святые святых и останавливался - как это кому-то обидно, и они это помнят - на самом интересном месте, когда всё уже было готово.
      Вот же странное послушание от моей проповедницы и наставницы сестры!
      Я употреблял прописанный мне сестрой дурацкий рецепт чистой, незапятнанной опытами поддельной любви почти исправно в течение огромного периода жизни. Чтобы завалить меня в постель, требовалось сильно постараться.
      
      ***
      
      Кто - моего возраста, тот знает, что кинематограф тех лет поцелуя-ми особенно не баловал. Демонстрация в фильме одного-единственного поцелуя во-первых обзначала неимоверный кассовый сбор, а во-вторых дополнительную, спешную рукотворную надпись на афише: "детям до шестнадцати".
      Одно только чтение этой волшебной по силе запрещающей надписи волновало сердца и собирало у вывесок толпы неутешных малолеток.
      Скромные телевизоры с экраном в пятачок стеклянного поросёнка в провинциях появились гораздо позже, чем на западной стороне Ураль-ского хребта.
      Телевизионные передачи представляли собой учебники по совет-скому целомудрию.
      Производственные проблемы, комсомольские собрания и гонки с собаками за шпионом, несущим за спиной динамит в рюкзаке, были увлекательными, а некоторые лишь приблизительными к правде.
      Не имея сюжетов существеннее, вся страна участвовала в обсужде-нии поданных художественно рабочих безобразий (прогулы, бракован-ные детали, игры на гитаре в парке и становление из испорченных лю-дей в истинных строителей социализма) ...и в ловле майорами Прони-нами с волкодавом на верёвке одинаковых до одури перебежчиков, а также прочих врагов советского строя и индустриализации всей страны.
      У первых телевизоров в подъезде собирался весь подъездный люд.
      Так происходили знакомства и единение инженеров с рабочими, дворниками и работницами обслуживающей сферы.
      Соседи по площадке за час до начала кино уже стучали и звонили в дверь, принося с собой стулья, газеты, потрёпанные журналы мод. Они гоняли чаи - кофе под будерброды с икрой только входил в раж и не каждому был по карману - и рассказывали знаемые исключительно только ими живые новости из первых рук, и декламировали свежеиспе-чённые, антикоммунистические и античапаевские насквозь анекдоты. Такие встречи были познавательны. В нашей семье был второй по счёту телевизор. Первый был у директора предприятия. Туда не приглашали.
      Еда в советских городах пятидесятых годов двадцатого века время от времени присутствовала. И если не была богатой по ассортименту, то, по крайней мере, добавление в рацион картошки с капустой делало её достаточной по количеству.
      Киношный американ-попкорн и враждебную нашему идеальному строю колу успешно заменяли семечки подсолнуха.
      Чуть опомнившаяся страна добавила в развлекательный рацион се-мена арбуза и дыни, что сближало нас с жителями и нацменами нерус-ских республик.
      Мы были старшими братьями младших братьев, что вовсе не давало нам преимуществ. Напротив, наша российская республика готова была снять с себя последние штаны, чтобы юг, восток, запад и Прибалтика не чувствовали себя ущемлёнными.
      Республики этого не понимали. Они радостно отщепились от импе-рии - как только представился ельцинский случай, а Ванга разрешила - в надежде наверстать упущенную свободу.
      Аминь!
      
      ***
      
      8
      Лучшее пиво из всех трёх в Сибири и из пяти всех советских сортов было "Жигулёвское".
      В безразмерной Сибири до поры был один сорт. Там говорили: "Мне кружечку". Этого было достаточно для взаимопонимания с разли-вальщицей.
      Пиво открыто - наравне с разливным молоком и квасом - продава-лось на улице. Квасные бочки подозрительно шевелились.
      Причина жила внутри.
      Некоторые смелые пацаны (не я) забирались на верхушку, припод-нимали крышку и видели, и собирали, соскабливая со стенок, этих бело-жёлтых червячков, так прекрасно подходящих для утренней рыбалки!
      Люди, пьющие стоя на улицах пиво, независимо от количества вы-питого и стиля поведения, назывались малышнёй двузначно - алкашами и горькими пьяницами.
      Стиляг в Угадае почти не водилось, а те, что были, являли такую американо-обезьянью затюканность, что не делало в городе никакой погоды.
      Серое, синее, болотное, коричневое, чёрное, в общем, безликое, - вот ведущие цвета той эпохи.
      Лимонный и фиолетовый цвет облачения коротыша и антисоветчика Незнайки лишь подчёркивали убогость моды той поры. Ещё бы немного, и страна переоделась бы в одинаковое, сшитое на конвейере, на китай-ский манер.
      - Люди не должны выделяться, модели журналов мод - не вполне хорошие девочки, не патриотки, и при первой возможности останутся за границей, - так говорили знающие серые люди бытовых министерств и совершенно культурная ГБ.
      ГБ, по привычке борясь с космополитизмом, частично отвечала и за моду, от которой до прямого предательства рукой подать.
      Под одноногими столами копошились и по-взрослому чокались га-зировкой выгуливаемые папой детишки, порой толком ещё не умеющие говорить. Вместо стола им были подстолешные площадки для авосек.
      Отцов мы матерям и тёщам не продавали, храня тайну в этих сум-бурных товариществах, образуемых по принципу родственности.
      Дети обожали отцов, прошедших войну.
      Матери, прошедшие радости тыла, не считали войну отцов преиму-ществом, дающим исключительные права на заливание индивиду-альных душевных и военных ран алкоголем.
      Но, страна делала деньги на алкоголе ветеранов, и потому демокра-тически спиваться не мешала.
      Вкус пива на язык я познал лет в двенадцать. И поначалу оно не по-нравилось.
      Бокал пива я впервые замахнул в восемнадцать. И понял его скры-тую до поры прелесть. Это произошло в почтистоличном городе Ново-сибирске.
      Про американские и французские фильмы дети в те годы слыхивали только от мам и пап. И слыхивали не самое лучшее. Что же представлял собой двор, эта великая школа познания? А то, что во дворах пятилет-ние мальчики только наблюдали, как их старшие друзья от двенадцати задирали платьица неопытным девочкам - было не до поцелуев.
      Девочки бывали слюнявыми и сопливыми - каждая третья, так как в домах тех послевоенных лет - особенно в низших слоях общества, обме-нивающих хлеб на алкоголь: воры, пьяницы, гулящие женщины - порой не хватало одежды, здоровья - и всегда родительской любви.
      Условно богатые проживали в тех же домах, что и условно бедные. Социализм равнял всех, по крайней мере, внешне. Достаток ради спо-койствия общества обычно не выпячивался. Наш город был красно-жёлтым не по политической причине, а по избытку в небогатом отде-лочном арсенале куцых послевоенных лет железоокисной и охряной краски.
      Стекло, макулатуру и тряпьё принято было сдавать, принося госу-дарству существенную пользу. Вторсырьё было частью экономической политики и, кроме того, сближало людей на ранней стадии коммунисти-ческого развития.
      Мы, дети послевоенные, наравне со скрипучими кроватями, меняе-мыми в то время на деревянные, сдавали во вторцветмет неразорвавши-еся бомбы. До Сибири война с фашистом не дошла, потому в ходу, кро-ме кроватей, были самовары, котелки, железные печки и - очень редко - симпатичные весом белогвардейские пулемёты и мелкоформатные про-ржавевшие снарядишки местных заводов.
      Наше не до конца окисленное вторсырьё до сих пор ждёт своих со-бирателей на полях Белоруссии и Доуралья.
      Едва ли не меньше вторичного железа на дне Северных, Чёрных и Дальневосточных морей.
      
      ***
      
      Если в доме жил хотя бы один вор, знающий тебя - взрослого по имени и забивающий с тобой доминошного козла, - то другие воры тебя не трогали: ты был на защищённой им подведомственной территории.
      Понятие "честь" среди воров не было пустым звуком. Хуже слова "козёл" не было слова. Его надо было употреблять весьма осторожно.
      Знакомство с вором и "здоровканье" с ним или его сыном за руку имело практический защитный смысл - нечто вроде индульгенции на спокойную жизнь. Пока он тебя не предаст или не переведёт в другой, более выгодный для него список.
      Понятие "коррупция" напрочь отсутствовало. Милиция и бандитизм существовали рядом, условно мирно, не марая честь друг друга тепе-решным сценарием.
      Так и в нашем дворе проживала потомственно воровская семья - от отца с матерью до их отпрысков. И у нас - дворовых мальчишек разного возраста был хороший товарищ и хулиган Вовик по фамилии Ульянов - Ленин тут перевернул мавзолей - будущий вор, а пока сверстник, что давало нам, знакомым с ним, некоторые преимущества в выборе стиля поведения.
      У него был старший брат по прозвищу "Трёхголовый". Настоящего имени его никто не знал, да оно и не требовалось при взрезании очеред-ного пуза. Его редко удавалось видеть, так как он появлялся неожиданно и совсем ненадолго - между отсидками в отдалённых гостиницах.
      Мы боялись его страшного имени, отдающего сходством с оригина-лом, потому, что он был для нас легендой, героем зла.
      При виде его здоровенной башки, если ты находился вне дворовой территории, рекомендовалось тут же переходить на другую сторону улицы, или прятаться за подвернувшийся объект - дерево, куст, угол гаража, за вонючий, но зато надёжный стационарный контейнер.
      Дизайн контейнеров менялся каждые года три-четыре. Контейнеры были первыми арт-объектами города. За ними вплотную шли перенос-ные клумбы и урны для мусора типа "буржуазный цилиндр" или чаша-колокол. Чугунные урны даже с трещинами в металлолом не принима-лись, и судьба их в достаточной степени не изучена.
      Возраст и хлипкость тел позволяли совершать трусости-прятки пе-ред откровенными хулиганами, не уроняя чести. Это спасало от вполне вероятных выворачиваний карманов, требования попрыгать, чтобы услышать монетный звон, рассыпающийся по асфальту, долженствую-щий при нормальном раскладе оборотиться в мороженое или газводу.
      От приставленного в подъезде ножа никто не был застрахован: об-щественные замки на подъездах отсутствовали. Стояние перед ножом хулигана в подъезде - для мирным мальчиков это считалось беспример-ным подвигом:
      - А ты стоял когда-нибудь под ножом?
      - Нет.
      - Вот и дурак. Это же так здорово! - И объяснялись прекрасные но-вые ощущения.
      Доносительством при такой ежедневной ерунде не занимались. Счи-талось, что так было всегда и должно оставаться всегда как элемент испытания на мужественность.
      Другое дело малыши: умелые спрятки от хулиганов и нищих бродя-жек спасали их от затрещин и буратиновых встрясок вниз головой. Это было входом во взрослый мир, построенный на насилии и борьбе.
      
      ***
      
      Город исповедовал новые городские привычки, отождествляемые с советской безопасностью старых родовых деревень, где по-прежнему, кроме цепей от рабства и тощей курятины, нечего было украсть.
      Красть по-существенному можно было у колхозов, заводов и госу-дарства. Но тут были совершенно другие наказания. Наказаний понача-лу побаивались - так они были круты.
      Бандитизма, согласно газетам, как бы не было. С каждым годом снижалось количество преступлений. Согласно тенденции количествен-ное движение правонарушений было как бы со знаком минус. Людей убеждали, что по сути они боятся призраков: так был хорош советский строй.
      От бытовой скуки и скудности милицейских сводок люди убивали сами себя, и буквально по пустякам: несвежий кефир, недонос зарплаты до дому, иррегулярность семейных кутежей.
      Наш знакомый Трёхголовый сознательно брезговал заниматься бан-дитизмом и опустошением чужих карманов в своём дворе. Но за его гра-ницами он был непредсказуем. И, кроме того, согласно откровениям младшего брата, он всегда имел сюрприз в сапоге.
      Как-то раз нам по секрету его показали. Эта семейная реликвия, пе-реходящая по наследству, была не просто ножом, а натурально тесаком для разделывания слонов или надёжным орудием для защиты от своры милиционеров или бандитов противоборствующей своры.
      Это казалось нам единым, несмотря на детско-книжные проповеди от дяди Стёпы - доброго русского милиционера, сочинённого на потре-бу стране.
      Дядя Стёпа был на всю страну один. Остальные хватали и садили, издевались, насиловали слабых, втыкали - куда не надо - бутылки; сильно надоевших и несознательных расстреливали по старинному ма-новению чьей-то указательной палочки. Уж тут-то нам зря впаривали: рассказы старших по возрасту знали жизнь явно лучше Маршаков. Опытные и зарвавшиеся практики правоохранения не сразу вычёркива-лись из новых честных рядов. Они должны были доказать свою профне-пригодность одним-двум противоестественным фактом обращения с невиновными.
      
      ***
      
      Итак, мальчики, знающие Вовика и Трёхголового, имели на дворо-вых девочек некоторые права.
      Адреналина от одного задирания юбчонки даже у сопливой такой наследницы дворового дна хватало на неделю. Может, не во всей стране - такая пролонгация была бы неправильной - но в нашем уникальном дворовом секторе на пять подъездов было именно так.
      Пацаны гордились этим. Они рассказывали друг дружке детали и покушений, и свершений, как о настоящих подвигах русских карателей - добытчиков правды у врагов социализма.
      Девочки (не все, а многие) были для нас - сопливых малолеток не то, чтобы врагами, но уж точно ренегатками и космополитками из про-тивоположного вражеского племени, думающими только об одном - как бы посмеяться над мальчиками, и как бы их обставить в играх и в поло-вых знаниях, - девочки и тогда созревали раньше.
      Девочки, играющие чуть ли не с рождения в куколки, где мальчики бывали неопытными папами, не знающими даже как пеленать, уже в раннем возрасте автоматически задумывались: как бы одурачить маль-чиков там и сям - тестов на айкью тогда не было - а позже заманить уже юношей в сети замужества и поставить на прикол в домашнее стойло.
      А там бы уж они - эти унылые потомки гемафродитных праматерей, биологические машинки по производству детей - развернулись бы во-всю, и показали бы взрослым мужикам - где на самом деле зимуют настоящие раки.
      Мужчины после войны были в дефиците. И даже однорукие и одно-ногие были нарасхват. Именно в то время родилась лучшая формула свадьбы: "Лишь бы человек был хорошим".
      Кривляются мальчишки: "Девочка, сними майку, покажи сиськи". А их и в помине нет: две родинки на теле.
      В ответ: "Покажи письку, увидишь сиську".
      - Дура!
      - Сам дурак.
      Если релевантный обмен не происходил, то: "Дырка, мокрощелка и даже на стенку поссать ты толком не можешь!"
      И это говорили некоторые интеллигентные мальчики, подстрекае-мые будто сговорившимся скопом двора, отвергающим до определённой черты правила приличия и джентльменское поведение.
      Задирание платьица таким грехом не являлось. Пионерские заветы были хороши на собраниях, но не после них.
      Приспускание с девочек тёплых панталонов на далёком катке "Ал-химик" уже позволялось правилами и входило в минимально обязатель-ный список начального хулиганского воспитания.
      Заветы Ильича этого не замечали.
      Девочки, те, что постарше, уже проходили такие уроки. Они обзаво-дились защитниками, которые уже проворачивали такие дела с защища-емыми, следовательно, на повтор больше не претендующими. Следо-вало не отходить от подзащитных ни на минуту. Даже пи′сать в сугроб на "Алхимике" (если было лень бежать в приспособленный тёплый туа-лет) требовалось при непременном присутствии старшего мальчика. Хотя и это не являлось гарантией: девочками надо было делиться, ибо они - не собственность одного избранного.
      Детали покушений и жертва намечались толпой.
      Младших (октябрят) потомственные хулиганы (среди них пионеры) брали с собой для изучения традиций и передаче их следующему поко-лению на практике.
      Яркая особенность тех абракадабрских времён: воевали двором на двор.
      Я в тех честных драках без поножовщины ни в одной не участвовал: я предпочитал книжные и пластилиновые войны.
      Отцы носили кожаные ремни не просто так. Об них точили реквизи-рованные у Германии бритвы деревенской фирмы Золинген, прописав-шейся между трёх германских городов. У Золингена прописаны исклю-чительные права на применение этого знака.
      Через сорок лет в подобном заведении, но гораздо круче, я побывал.
      Умерший по причине полностью выработанных рудиков концерн Золльберайн со всеми застывшими в неподвижности мартенами, золоот-стойниками, гольдерами был превращён в музей, в выставку немецкой цивилизации и Центр культурного отдыха.
      Его в год посещают сотни тысяч туристов. В газгольдере, наполнен-ном водой и мирными рыбами, теперь изображают дайвинг. В цехах гремит металл, рок, хаос. На стенах и дне золоотстойников - дно засы-пано культурным песком - бесятся скалолазы и визжат детишки.
      
      По послевоенным дворам вполне воинственно ходили наши Караба-сы. Вместо шарманки у них агрегат с колёсами и ножным приводом: "Ножи, бритвы Золинген, ножницы точу".
      Дети боялись перекрашенных просоветских Карабасов хуже Стали-на. Бабушки же обожали Карабасов. Радостно вытирая замаранные кухней руки, они выпрыгивали из квартир, едва услышав призывные песни.
      - Ножи точу!
      
      ***
      
      
      
      КИТАЙСКИЕ МАРКИ
      
      1
      Возвращаемся на сторожевой пост.
      Я выпучился. Я вперился в бабкины зрачки, а она изучала мою ра-дужку и рисунок черепного овала с чечевичными веками. Хе! Тут не путать чеченца с чечевицей! (Ну, блин, и юмор у Вас! - прим.обиж.ред.)
      Я расширил заиндевелые оки (глаза → зеницы ок → оки глаз), как мог. Я не хотел походить ни на японца, ни даже на бурята, не говоря уж про хакасса - "разбойника степей", от которого - если присвоить цита-ту с разрешения незапомненного мною калмыцкого пропагандиста - до Китая и Монголии рукой подать. Я заповторялся попугаем, кристалли-зуя слова, то садя их как мух на липучку, то выстреливая будто шпион-скую легенду. Тем самым, то есть скорострельностью и излишней мет-костью ответов, сочетаемую с ловкостью отмазок, что одно и тоже, я навлекал всё больше недоверия. Я совсем позабыл, что ТУТ (а где тут?) выражаться надо осторожно. Делать надо так, как делал Штирлиц, но не шутить с кукишем в кармане, ибо то, что для Штирлица просто, для меня - слишком сложно сочинённое предложение - в десять ходов до разгадки его смысла. Словом, далёковато мне и до Штирлица, и до Флеминга. Не хватило б умения, и я бы попался. Проверено жизнью: че-ловека прямее, квадратнее и проще меня - в мире нету людей. Я - сплошной штамп; но моё наивное поведение, равное по силе мировой глупости, предсказуемо с точностью до наоборот.
      Тут запахло Маяковским и я решил свернуть на кривые рельсы пря-мого, курьерского, юмористического насквозь "Москва-Пекин" . Опять этот поезд. Он уже с катастрофически нечитабельным грохотом про-катился по Фуй-Шую.
      Этот поезд продолжает сниться. Не реже, чем упомянутая вначале, любимая мною пустыня Наска.
      Я застреваю где-то на перегоне "Абакан-Хабаровск", я поворачи-ваю поезд и развратничаю в тайге вместе с умоповёрнутым паровозом и очередной книжонкой в блокнотном варианте.
      Только мой, и ничей другой сонный поезд может так блуждать по тайге и вынырнуть в районе Тунгусского метеорита. Там, где рельсами и шпалами не пахнет совсем. Не говоря уж о стоящей цивилизации. Ис-ключая, разумеется, стратегические базы и радиолокационных упырей, которые как всегда, являя собой исключение, подтверждают законную правду и проверенною лично мной истину: в тайге хорошо только кома-рам и ракетам.
      Так в тексте вольготно запятым и многоточиям... Вот как тут... В подсознании и памяти, в запахе прошлого и в неподдельном страдании несвершившимся ещё будущим...
      - Я же говорю, что заблудился, а не специально пришёл. Нахр..., - и я сообразил, что не надо уточнять смысл "нахра", хотя можно было бы выкрутиться ВОХРом . - Самый большой завод у нас "Азот". Осталь-ные тоже большие, но поменьше "Азота". Теперь знаю ещё "Кокс". Его хозяин двенадцатый в подпольном списке Форбса касательно нелегалов России. А то было тридцать с лишним лет назад.
      - Кекс ещё скажи, - сбивала с толку бабка, - или Квас.
      - Это... тут что ли "Кокс"? Так бы и сказали сразу.
      - Ага, скажи тебе. Сам догадывайся, - и с угрозой: "Пока жив. Хре-нов тебе "Кокс-Кекс". Съел?"
      - Ни одного японского ироглифа не знаю, гиоглифы не учил, - вхо-дил я в доверие, ломая "под бабку" язык. - Знаю только по-китайски: "госпочта Китая" и один гиоглиф в Башкирии с лошадью... (Вместо лося я назвал лошадь, что по моему мнению было ближе к бабке сельского вида: ведь на ней ватник и шаль).
      И тут же провал:
      - Как, гришь, гиоглифь? - простонала она с недоверием, - неужто с лошадью? Лошадь? В диком лесу?
      - Ой, то есть с лосем, - вспыхнув, напряжно исправился я.
      Я недооценил познания бабки. Она ещё и натуралистка, блядь, ар-хеологиня и читательница Интернета.
      
      ***
      
      Стоп, откуда я знаю про интернет? Что такое вообще интернет в восьмидесятых годах? Одни задумки. Начало хаотического изучения полупроводников, на которых, - полуматериалах, ни то, ни сё, полувы-родках, - оказывается, держится вся информационная и мыслительная механика. Перебор и сравнение циферок, а не интеллект как продукт высшей биологической деятельности клеток. ДНК - чёрт побери! Какое совершенство и ловкость выживания! Как же такое смогла выдумать природа, вырвавшись из цепких лап минералов, кристаллизации, льда, пекла звёзд, темноты космоса, верчения и движения в тартарары и об-ратно! Вот и отпусти микроба на секунду без присмотра: тут такое начнётся!
      Несомненно: Бог - это всего-навсего неплохо продуманная и про-стецкая формула выживаемости и повторяемости, которую не смогли вычислить даже умалишённые, пылкие, уверенные в себе и в своих ин-туитивных чувствах философы.
      Да и про лося-то знают только избранно любопытные, сующие нос не в своё дело и из всего выуживающие какое-то Знание. Все эпохи по-мешаны на этом секретном Знании, но из всей пользы этого Знания вы-деляют всего лишь одно: они хотят заглянуть в день своей смерти, чтобы успеть хоть что-то поменять. Второе: как бы надеть на мир надёжное ярмо, чтобы беззаботно править.
      Знание своей судьбы...
      Частично предсказуема твоя судьба. Для этого надо анализировать всё, что вокруг тебя и в мире.
      Но не получится точно, ибо судьба - это всего-лишь комбинация плюсов и минусов, тонкая паутина событий, которую способны порвать элементарные частицы, называемые случайностями.
      Случайностей кругом много - это всё, что кругом. А ты - уникаль-ный и чувствующий боль - один на всём свете. Всё остальное, это среда, созданная не для тебя, а против тебя. Ещё с тебя снимают энергию. Но ты этого не видишь и не чувствуешь. Когда с тебя становится нечего снимать, начинает работать специальный ген - и ты стареешь и умира-ешь. Дети - продолжение твоего опыта, заложенного в генетике. Как бы ты не пыжился, ты - всего лишь подопытная мышь, созданная только для этого. Ты маленькая, микроскопическая частичка мирового мозга, что есть Дух. Ты меньше нейтрино в мировом масштабе. А сегодня ты та часть Совершенства, которая является паразитом Совершенства. Тебя изучают, чтобы вывести из тебе подобных формулу зла и придумать к ней противоядие.
      Случайности - это интеллектуальная игрушка для нас, считающих себя венцом творения.
      Мы тратим время на разгадывание смысла случайностей.
      Нас отвлекают специально на разгадывание случайностей.
      Повторение случайностей это ключ к разгадке.
      Современные и старые пророки, лжепророки и дешёвые гадалки строят свою работу на своём понимании повторений в среде якобы слу-чайностей.
      Случайности вообще чаще настроены на разрушение, нежели на со-зидание и подарки. Ибо: если не ирландская девушка, изогнувшаяся, чтобы поправить чулок, то какой-нибудь французский дворник с метлой повернёт события так, что Конкордия напорется не на коралловый риф, а попросту сядет на мель и все останутся живыми. А бедному итальянскому капитану не придётся краснеть и прятать лицо от того, что он первым покинет корабль. А после - уже в тюрьме - напишет книгу, а на основании книги какой-нибудь сумасшедший американский авантюрист, ас в бухгалтерии и баловень судьбы снимет фильм.
      Не было бы Титаника, то вместо него стала бы Конкордия, пусть и послабже мощью.
      Да, поскольку существуют айсберги, огромные корабли, сверхпро-дажные капитаны и страховые компании, то рано или поздно этот вари-ант сочетания событий, этот смертельный сюжетный вакуум попробо-вал бы заполнить и попробовать на вкус другой корабль.
      Смешайте несочетаемое, и создатся шанс!
      Смешайте сочетаемое, и шанс увеличится тысячекратно. Это обык-новенная теория вероятности, против которой не попрёшь, ибо ко всему это ещё и моя аксиома.
      Хотите соглашайтесь - хотите, нет.
      
      ***
      
      - С лосем? Это другое дело. Меня не проведёшь! Лось - это уже интересно. Это история - шутка или искусство, или знак Небу. А за блядь можно запросто схлопотать.
      - ???
      - Да, да, не щурься! Ты так и думал.
      Да, пожалуй, с помощью неандертальского вертолёта нарисован стометровый лось.
      Пустыню Наску я вообще умолчал, потому, что это пока было толь-ко желанием, и, чтобы лишний раз не пудрить бабке мозги.
      Лось подозрителен: он на десять процентов пророс столетними де-ревьями, что говорит о возможной фальсификации его нашими недавни-ми предками-туристами или тех времён горными инженерами, или де-мидовскими лесными сторожами, веселящимися от безделья.
      Хотя... кто его знает.
      Может, наоборот: лосю тысяча лет, а его пощадили деревья, дожи-даясь когда черви набросают на скальную поверхность землицы, но по-добрались пока лишь к контуру. Гнева древних башкирских богов, разъ-яряя их ересью весельчаков, тем более мною - молодому, неопытному человеку ни туда ни сюда, - лучше не навлекать!
      - Вот дайте карандаш, и я вам нарисую китайскую почту, - продол-жал я. - А лошадь... то есть лося, Вы и без меня знаете. Почту запомнить просто. Похоже на "Ф", только с выкрутасами.
      И "Ф" с выкрутасами и без оных я уже вставлял в свои романы. Те-перь просто повторяюсь.
      - И вам может пригодиться (Недобрая Вы старушка). - Вы собирае-те китайские марки? Можем обменяться. У меня есть с десяток-другой.
      
      
      2
      Попейте пока чаёк.
      - Почему так мало почтового Китая? - можете спросить теперь вы, отхлёбывая сверху. - Вы тоже налили чаю? - Чокнемся чаем.
      Отвечаю:
      - Потому, что я с детства решил собрать марки всего мира, исклю-чая один-единственный Китай.
      И не потому, что я как-то по-особенному не любил Китай. Нет. Мне определённо нравился Китай. И я так же определённо боялся Китая.
      (Инь и Янь. Чёрное и белое. Я придумал сам Инь и Янь ещё в детстве, балуясь с узорами, разбирая тайну их происхождения и практическую надобность. Человечество любой степени разумности баловалось декоративными будто бы узорами. На самом деле это заклинания).
      Китай нравился мне величиной, сравнимой с нами, безумной изощ-рённости скалами, богатством флоры и парадоксальным для европейца искусством и особой философией.
      Мне не нравился Китай революционными фильмами и фильмами о войне, вечными наводнениями и строительством плотин в немыслимых условиях с тысячами прекрасных в кадре утопленников, и с невероят-ным количеством фотогеничных жертв в любых мал-мало исторических восстаниях. И там и сям победа всегда была за великими кормчими. Це-на побед - сотни тысяч и миллионы уничтоженных и покалеченных жизней.
      Мне не нравились по их, дак красивые, женские лица. Дело тут в та-инственной узкоглазости, сквозь которую наравне с желанием жёсткого, извращённого, ежедневного, как принятие пищи, траха на ветках деревь-ев и в скользких корнях, среди жаб, на виду всего честного зверья и глу-пой домашней скотины сквозила неисправимая тысячелетняя хитрость.
      Или я попутал с легендой о Нарайями?
      Или на Нарайями было то же самое, что и под Тибетом, и на Пами-ре, и в Альпах, и в Кордильерах? Других знаменитых гор я знать не хо-чу.
      
      ...Отверг китайские марки я потому, что рано догадывался: марок всех стран не собрать. Для этого не хватит сотни моих жизней и милли-онов рублей.
      Одна марка английской царевны Елизаветы стоимостью в один пенс стоит тыщу миллионов куцеватых коллекций типа моей размером в три гигантских кляссера. Это я знал с детства. Деньги на марки я (первое) воровал в бабушкином чулке или (второе и самое предприимчивое) эко-номил на сдаче при походах в магазин.
      Насильственные, поочередные круизы в магазин я обожал, ибо это был неиссякаемый кладезь для маркособирательства.
      Сэкономленные копеечки, кладущиеся в мой карман, медленно, но неукоснительным образом, превращались сначала в рубли, а потом в почтовые марки для коллекций. Я был готов ходить в магазины вместо сестёр.
      Марок в мире развелось больше, чем видов морских жителей, боль-ше, чем пород зверей и птиц, ибо на каждую породу выпущено десяток разновидностей марок. А теперь помножьте на тираж.
      А ещё в ходу писатели, поэты, политики, жертвы политиков афри-канских национальностей, балерины, трубадуры, авиаторы, затейники-полководцы, корабли, самолёты, праздники, ботаника, пресмыкающие-ся, затейливая архитектура и обаятельные пейзажи с непременными ма-сенькими домиками философов, запрятанными в вязи обросших зеленью и окутанных облаками горных круч.
      Для того, чтобы выполнить задачу хотя бы частично - для этого по-жертвовать надо было именно Китаем. Китайская почта горазда на вы-думки, ибо каждая марка - а это понимали идеологи - это маленький китайский лозунг.
      Много марок, много почты - это крохотные идеологические дивер-сии, листовки, прокламации, запросто проникаемые за рубеж, которые камень долбят.
      А Китай, хоть императорский, хоть кепочный, умеет ждать подолгу, выбирая нужный момент для прыжка.
      Китай - это лукавый и беспощадный тигр, сидящий тихо и до поры.
      А СССР - это быстро бегущий и неунывающий во все времена кри-воногий, мохнатый в струпьях огромный лось-одиночка, вечно споты-кающийся и собирающий на ходу шишки, зализывающий раны, падаю-щий на колени и вновь поднимающийся в неутомимом беге за выдуман-ной и насквозь обманной идеальной жизнью.
      Китай не в столь уж отдалённом времени нам был близок по духу. То есть настолько близок, что даже и марки их были один в один похожи на наши. Такие же - насквозь пропитанные неромантичным трудом.
      А труд без романтики навевал мне тоску.
      Тут надо вообще задержаться и отдельно поведать - как именно я чувствовал и как соотносил с собой поначалу Китай.
      
      ***
      
      Китай - как страна - сначала был нам большим другом, другом и братом другой такой же великой страны, нашей страны. Чувствуете в тексте очередной подвиг разведчика? Они с большим удовольствием плющили яйца перебежчикам и шпионам. Применяли для этого простой пыточный инструмент. Звать инструмент Дверью.
      Но, с появлением Хрущёва - изменщика жёсткого социализма и от-таивальщика твёрдого сталинского льда (а в башке всё равно крестьян-ской пробы надменность) - обстановка начала разворачиваться в обратную сторону. Соответственно, количество раздавленных яиц стало расти в геометрической прогрессии.
      Сексоты - эта низменная, но верная информационная опора любой власти - схватились за головы: не дай бог, опубликуют списки. И их проклянут собственные дети - все, как один начинающие оппозиционе-ры. Соотношение сексотов к молчунам в сталинские времена 1 к 10, а то и круче. Пусть опубликуют списки: пятьдесят лет засекречивания уже прошли; и винить вроде бы уже некого: все под одной гребёнкой страха.
      СССР частным башмаком из гардероба генсека-кукурузника наеха-ла на ООН и Америку. Начищен, хоть, был? А какого цвета башмак? Никто не помнит, а фотографии в газетах были чёрно-белыми.
      - Похороним всех несогласных! - кричал этот любитель паслёно-вых что ли? нет? початковых? Тоже нет? Значит, любитель просто ку-курузы, которая сама себя не размножает - вот же космическое отродье!, пролетая над Америкой в одноимённой фанерной четырёхкрылке.
      Через Хруща и XX-какой-то там не самый последний, но важный съезд партии (мы их все учили, но не запомнили), пожурив Сталина - личного друга Мао Цзе Дуна и вождя всего обдурённого коммлозунгами пролетариата, мы стали для Китая вероотступниками от марксовской, энгельсовской и ленинской идеи: грабь награбленное и становись главбухом общака. И предателями вождя, ратующего за жёсткое, кара-ющее, единоличное политустройство.
      И, вроде бы веря, а фактически прорежили и переиначили под себя ради сохранения своих жизней новую политэкономию.
      Мы, ради единомыслия (которого не должно бы быть хотя бы ради прогресса) родили научный коммунизм, настолько же пахнувший наукой, сколько любая недоказанная гипотеза - идеологический суп, сваренный не без помощи рук, но больными, преждевременными умами.
      И тем самым ставили бедных студентов с ограниченным запасом механической памяти в тупик.
      Тем самым, не желая того поначалу, а на основании опыта превра-щения любых поначалу демократий в империи, на виду всего Китая мы усомнились (не сразу, правда) в плюсах социализма, сдали позиции, просветлели, и нагадили на общественный флаг коммунизма.
      Тогда же - какая удача - вместо сросшепалого, сухорукого суще-ства, главного урода всех времён и народов, чёрного гения Сталина са-мозванно, и подкрепляя ежедневными свершениями с подвигами, на во-ждя мирового коммунизма однозначно претендовал солнцеликий корм-чий Мао.
      И почта Китая стала наполняться его доброжелательными улыбка-ми и приветствиями неактивно вздёрнутой, любвеобильной будто руки. Портретами, одним словом.
      А марки Китая заполнялись картинками очередных трудовых побед, диаграммами будущих побед и флагами побед в комбинации и на фоне представителей профессий.
      А их в Китае 35 тысяч против наших полутора. И ровно на столько же иероглифов соответственно увеличен пухлый, многокилограммовый китайский словарь.
      Горделивый, словно портрет с валюты, словно любимчик в овале памятного брелка, один наш трусливый герой и кровавый вождь Ленин, сделавший революцию за деньги Парвуса - считай германские деньги, отделал зарвавшегося хитроумием старика Парвуса, запросившего за революционный подарок России всего лишь пожизненную пенсию. Могли бы и дать. Жить долго Парвус всё равно бы не смог, да и после-дователи революции не обеднели бы. И народ бы наш понял, как пони-мал всегда любую правительственную дурь.
      Первый народный вождь канул в лету подшибленным пулей и став-ший вмиг фотографически идеальным шизофреником, сбивающим па-лочкой фальшивые, посаженные стражниками ночью грибы. Спасибо Радзинскому. Каждому гению, - явно читается в его книге, - не успев-шему вовремя умереть, - свой человеческий бздык. От этого парадокс гения не уменьшается. Гении бывают добрыми, злыми, вороватыми, трусливыми, всякими. Гениям, дабы оставаться красивыми на века, надо знать меру жизни; и вовремя с честью уйти, избежав пожизненных пре-дательств.
      Другой - а этот и в профиль и в фас настоящий фотошопный кра-савчик с металлической фамилией - забрал бразды себе, в свою пользу истолковав и похерив все ленинские предсмертные напутствия очеред-ному съезду.
      Сталин как-то показал со сцены только что подаренное ружьё, направив его в публику, и, говорят, даже спустил курок: друзья-партийцы намёк поняли. Кто не понял - убедился в искренности намёка позже.
      И это научный коммунизм? Или намёк на повторяемость и движение по параболического вида волнам? Воистину, научность! Вечные, никем не минуемые грабли истории - вот позор всем научным очкам.
      Потом вождь с помощью живых любимчиков, и похоронив миллио-ны народа, умудрился выиграть войну. В начале войны он же - едино-личный решатель судьбы страны - спрятался в кабинет. Он закрылся на ключ, упал в диван, выпил батарею иностранного спирта и истребил недельный запас табака. И молчал. Гад и трус.
      Радзинский этого ещё не написал. Напишет, если поторопится, и так живо, будто был там.
      ...Каждый временно поверженный диктатор поступил бы так же. Он, в конце концов - живой человек, хоть и сволочь редкая. Когда табак кончился, угрюмо размышлял: сейчас застрелиться или позже вместо того, чтобы втихаря послать часового в ближайший к Кремлю магазин.
      Кто-то, типа Левитана, а, может, и сам Левитан голосом старосты, или всесоюзный староста голосом Левитана возвещал нужные патриотические слова: братцы, де, на нас напали сволочи-фашисты. Подло утром, насрав на пакт . Всем в ружьё! Правда за нами, мы по-бедим!
      Победим! А куда деваться!
      Ладно, - надо жить дальше, - покаявшись перед самим собой, - он же не только бог, но иногда и просто обделённый счастьем и сверхнаде-лённый суперподозрительностью человек, имеющий право на ошибки - металлоискатель Сталина, как говорится, "отошёл".
      Но обиделся на Германию: его, вождя, покусившегося на целый мир, немцы послали нахер. А поняв, что его никто из своих покамест при-людно не винит, поскольку боится преждевременной смерти, вышел из ступора вовсе. Проклял обманщика Гитлера, с которым уж было начали втихаря делить мир - каждый по-своему. Вплотную занялся ратным делом, сшил белый френч, напялил знаки различия, напыжился. И, надо же, сумел победить, подпитав и залив победу морем крови. В который уж раз. Кровь - прекраснейшее топливо всех войн.
      Партия с Гитлером, надо сказать, была чрезвычайно тяжёлой, и во-все не блиц: как всегда врагу помешала зима, то бишь известные всем, но презираемые нерусью русские грабли.
      Кто на них только не наступал!
      И народ-то какой-то ненормальный в Руси: он не понял очисти-тельной немецкой миссии.
      И грабли номер два - русское упорство в любой, казалось бы кон-ченной, ситуации.
      Счёт поначалу шёл не в нашу пользу. Пропускаем тонкости сраже-ний и естественный позыв народа - всем верующим и не верующим в социализм объединиться в беде, стать одним гигантским, огрызающимся существом с единой целью - вышвырнуть, задушить фашистскую гидру, защитить своих детей пусть даже ценой жизни своих мужей, уж не гово-ря про естественный животный рефлекс - самоотверженный труд в ты-лу: всё для фронта, всё для победы.
      Тогда даже подгоняющая палка, и несоразмерная ни в какие ворота кара за три колоска, и наказание за опоздание на три минуты были из-лишне жёсткой выдумкой, бесчеловечным, диктаторским, крокодильим атавизмом. Всем в совокупности генералам от Маркеса не сочинить та-кого зла.
      Возглавил сопротивление и отыграл победную военную роль, Ио-сиф Виссарионович Джугашвили (какой же он национальности? аж стесняюсь сказать насколько она далека от русской. Как же - вовсе не с русской и даже не с еврейской. У нас так принято любить не своих: сво-их били и бить будут. Чтобы - не дай бог - не допустить национализма.
      Он - нерусь - со смертью Ленина залез на самый верх и отымел все без исключения народы, вкупе, разумеется, с русскими. Помаялся ма-ленько с кровавыми Ежовыми, Бериями, Землячками и прочей инородью, оторопью, палачами, иродами.
      Не успокаиваясь в мести ни на секунду, уморил следующую партию друзей - они же недруги, интриганы, мемуаристы типа наивного Камо и просто болтуны, несообразующиеся с опасностью.
      А также сослал и расстрелял несогласных в чём-нибудь. А попутно врачей, ренегатов, космополитов, старую гвардию, налётчиков - быв-ших друзей и прочих излишне выпячивающихся умников.
      Попробуй только повесить его портрет напротив туалета - читай Детей Арбата, или не протри вовремя пыль с лица фотографии, или за-пусти на него мух, или утопи нечаянно статуэтку в аквариуме - увидишь что будет. Это похлеще иных европейцев. И все американские президенты против Сталина отдыхают, отдыхают, отдыхают тысячу раз. Даже учитывая истребление индейцев.
      Умер он - вождь - в мирном, прихорашивающемся уже хлебом и докторской колбасой 53-ем. Он лежал на ковре часа три, проклятый всеми, кроме медсестры (и то проверить надо), неприглядный, рябой коротышка и страшный, даже будучи мёртвым.
      Никто не писал про него хвалебных, тем более художественных, книг, ибо страшно было по-прежнему: кто его знает - кто там рулил искусством - люди из КГБ или апологеты двойной коммунистической морали. Попутаешь что-нибудь - конец тебе!
      Хрущёв в парадный овал не годился толщиной лица, преглупой улыбкой и мятыми сельскими лацканами пиджака на фоне демократиче-ской косоворотки. Лацканы в медальоне, правда, можно было выгла-дить, а крестьянскую, простоватую наружность, не говоря уж о поступ-ках, куда деть?
      Народ поначалу нарадоваться не мог такому перестройщику и храбрецу: надо же - не побоялся ответственности, поднял руку на священную память Сталина, вскрыл неважно пахнувшее прошлое, где и сам был участником!
      Вскрылось бы и так, но, тем самым Хрущёв набрал нужные баллы и - главное - обрёл доверие народа. Народ прощает кающиеся какашки. Хлебом народ наш не корми - дай кого-нибудь простить.
      Проверять его степень соучастия в убийствах и гноблении народа люди у власти не стали - у самих рыльца в пушку.
      
      ***
      
      Мой папа поверить не мог, что Сталин так плох, и что на поверку оказался такой душегуб.
      Папа целый год приходил в себя, валяясь на кровати с газетками. И перестал со мной говорить о политике.
      Я был мал - всего десять лет - и уже из-под крапивных, подлопухо-вых разговоров со сверстниками и старшими ребятами, у которых отцы и деды с честью отдыхали в ГУЛАГах, знал, что Сталин - дяденька-дедушка-вождь - существо в высшей степени опасное. Мой папа в это не верил и вежливо просил меня заткнуться: я слишком мал, и я говорю что попало, и вообще нельзя спорить со старшими, а надо тупо слушать-ся.
      Как же! Кто, как не дети, невинными глазами видят суть?
      Хоть и друг детей, да кто бы в этот спектакль верил! - разве что кремлёвские детишки на ёлке - он не предназначен для любви: при нём лучше держаться в тени и как можно крепче держать штанишки, чтобы не наполнить их чем-нибудь под расстрелом карих вождёвых глаз, что-бы дома не заполучить последнего перед отправкой в лагеря отцовского ремня. Чтобы чужие тёти - Снегурочки и дяди - Дедушки Морозы не передали родителям устный сталинский выговор: ваш сын, мол, попор-тил хорошим и послушным детишкам Новый Год.
      Дети были в ответе за родителей точно также, как и наоборот. Воен-ная эта формула поменяла полюса не скоро.
      А мой наивный, верующий в доброту, в ум и правильность партии, как в себя самого, отец его уважал и чтил. По крайней мере так выгляде-ло внешне. Отец верил газетам, так как у них были прекрасные, челове-ческие, достойные названия. Одна "Правда" чего стоит! И имел подпис-ку из трудов Сталина томов на десять.
      
      ***
      
      Короче, возвращаясь от безнравственной политики к филателии, тройные портреты "Ленин-Сталин-Мао" цитироваться перестали. Мао исчез с наших русских марок. Мао прописался на марках Китая един-ственным оплотом и гимном имперского варианта коммунизма.
      Мао предводительствовал во всех сферах, а не только фигурировал в партрекламе - как сейчас бы сказали - и на фронтонах многоэтажек, и дворцов, и лачуг.
      Он был не только высокопочитаемым генсеком, он стал больше, чем Богом.
      Ибо религия тогда была на особом, подозрительном коммунизму счету, а, может быть, и большим вождём для своих, чем Сталин для наших.
      Мир - масса - по большому счёту не научился жить без обожаемых, себялюбивых, подозрительных, и притом, как следствие, свирепых и мстительных, всепомнящих и ничего не прощающих вождей.
      Китайские марки словно в пику мне, отвергнувшему ещё в детстве китайскую почту, становились лощёнее, крупнее, художественнее. Но познавательного толку в них для меня не было никакого. Китайского языка я, естественно, не знал. Подобного идейного социалистического добра было много и на наших почтовых знаках.
      Реклама социализма действовала с государственным размахом.
      Коллекционировать вдобавок к родному ещё и китайский марочный коммусор мне не хотелось.
      Для изучения всего разнообразия политик через лозунговые марки я ещё не созрел. И сейчас не желаю.
      
      ***
      
      Я почему-то решил, что бабка что-нибудь да коллекционирует в виду старости, и, скорей всего, именно марки как наиболее незатратное мероприятие. "Мероприятие", надо сказать, - любимое Скребковское слово: так ласково он именовал все пьянки в пентхаузе, обычно оканчи-вающиеся добровольной поркой присутствующих женского пола. ...Разумеется, если не перенапрягаться и не превращать обыкновенное собирательство клочков бумаги, уважительно называемого филателией, в фетиш.
      А букву "Ф" я просто уважал за симметричность и похожесть на знак диаметра: "квадратизированный круг, пересечённый линией-экватором мира".
      Я - к несчастью - архитектор семидесятых годов.
      Я благоговейно чтил циркуль: как величайшее изобретение челове-чества.
      К равнобедренному треугольнику с углом под сорок пять градусов питал специфическую, почти-что любовную слабость. К треугольнику с градусами тридцать на шестьдеся - меньше. Пятнадцать градусов - средневзвешенное между ошибкой строителя и разумным изломом пря-мой линии.
      Двоичные и четверичные коды универсальней: не на каждой другой планете у существ по пять пальцев.
      Я обожал цифры за космической силы логику.
      
      ***
      
      Стоп. Отвлёкся. Об этом всём - позже.
      Кстати, круг с линией больше похож на Китай - читай центр плане-ты, если сравнивать их с реально квадратным письменным вариантом.
      Это подтверждало мою юношескую версию, что древние китайцы по большому счёту не были, а, может, специально не хотели быть круго-светными путешественниками.
      Они позволяли себе сидеть дома, окружённые горами и пустынями, и удовольствовались помещением себя в домашнюю квадратную плошку с круто загнутыми вверх краями. Может это и есть великая философия: сиди дома и не вреди соседям, пока сами не напросятся.
      Края загибались как крыши фанз для того, чтобы желающие выгля-нуть наружу подобно случайному дождю скатывались обратно.
      В географической плошке Китая насильно выбраны горки-символы в углах.
      Стороны квадрата так же силком названы сторонами света. Любой двор - как подобие квадратной страны непременно должен был иметь похожую структуру. По крайней мере, так думал я, не удосуживая себя заглянуть в древние китайские наставления по их великому и прекрас-ному искусству зодчества, далёкому от политики, но подверженного схоластическому уму.
      Извращенческая традиция, вызванная величиной страны и недостат-ком чёрнозёма, кушать всё подряд, а также сводить всё, что можно, к священно геометрическому, непонятному природе квадрату и к колдов-ской цифре "4", подмяла под собой многие события китайской жизни.
      - Квадрат в общем-то, распрекрасная фигура, - размышлял я. - Его так просто чертить, и, кроме того, действительно, в нём скрыта настоя-щая красота. Его любит разумный Космос за математическую логику. Это следующая ступень развития равностороннего треугольника и удобной механики, складывающейся из простой кратности в мыслящем космосе. Там и симметрия, и гармония, правильность, уверенность, простота, математическая складываемость в упорядоченную технологию кристаллоподобной формы.
      Но это когда касается геометрии, формата плоских картин и, в ка-кой-то части, архитектуры.
      - Но они (древние китайцы) согласно абстактных и притом наро-мантизированных трактатов древних философов, ставящих поперёк все-го естественного личное, сказочной значимости личное эго, регулирова-ли даже природу, - рождалось в воспалённом мозгу.
      - Это уже слишком! Зачем насиловать природу? А их фэн-шуй, бо-же мой, с отклонениями от квадратного умопомрачения в пользу есте-ства и живописности - просто одно, субъективней некуда название. Ландшафт они рассматривают как картину для человека. Человек - ве-нец природы. Всё для него. Авангард и абстракция - большой грех.
      (Тут я не согласен: человек - это вредная, разрушающая живую пла-нету плесень, по крайней мере, во все известные нам времена).
      Паразитирую дальше: искусство для китайца - высшее благо. Трак-тат об искусстве выше прочих законов. Для этого частенько в стенах пробивают прямоугольные дыры, напоминающие багет. За обрамлени-ем - рамой, естественно, должен находиться приятный пейзаж, построенный природой в соответствии с предпочтительной эстетикой этого рода человека.
      Это прямоугольный стандарт. Круг в китайской религиозности по-читался так же.
      Круглых, слегка подрезанных проёмов (для прохода и перешагива-ния границ) в стенах видимо-невидимо. Это рама круглой картины.
      Тоже нештяк. Если пейзаж за проёмами плох, то в прямоугольныый или круглый проём вставляли решётку, или витраж, или тупо рельефный, или тупо нарисованный, стандартно великолепный, выспренный ланд-шафт.
      Ворота, как правило, охранялись симметричными львами, дракона-ми, жабами, аистами и прочими зверушками, которых надо как минимум гладить, а лучше класть в их пасти китайские копеечки.
      Тоже любопытно и прекрасно сочетается с природой, ибо зверушки - это часть природы и есть, а богатство и достаточность - естественная цель каждого гармонично воспитанного китайца.
      В храмовом строительстве круг на плане почти не нашёл себе ме-ста . Китайцы явно не дооценивают круг, ставя его на третье место по-сле идеального квадрата и прямоугольника с золотым соотношением сторон.
      Они будто не хотят знать волшебно постоянного и прекрасного в своей некратной иррегулярности и понятного простому человеку числа π.
      (Про прочие константы типа f0 умалчиваю, ибо фундамент их по-ка что интересен только для особо посвящённых. А зря: эта штука познавательна).
      
      ***
      
      А, вот, сексуального вида Фуй-Шуй (я его нарыл как-то раз со-вершенно случайно, роясь в библиотеке и разбирая сексуально-художественные традиции древнего Востока), знаю только я и Чен Джу... Это моё главное и самое вредное открытие. Говорит оно о главенстве Инь-Яня, воплощённого в одной живой особи, словно борясь против гетерообразной ориентации большинства живого. Природа тут маху дала!
      Чен Джу - это моя художественная совесть и глухонемое проклятие на мою голову. Социалистические китайцы напрочь от него отвернулись и не хотят мой книжный Фуй-Шуй не только переводить, но и призна-вать даже теоретическую возможность его существования. Хотя бы как вероятностный противовес полностью аналитическому Фен-шую. Ибо мой сексуальный Фуй-Шуй соревновался с Фэн-шуем значками вечно-сти. А я надеялся, что когда повзрослею, разобраться с этим феноменом и, может быть, даже посвятить укреплению этого явления часть своей язвительной жизни.
      Эта мысль успокаивала меня своей простотой и благодетельствова-ла обещанием нескончаемой, романтической, пусть и не благодарной по финотдаче, зато фантастической по объёму и потому интересной рабо-ты.
      
      
      3
      - Ну вот и сознался!
      Сторожиха углядела в моём русском угольном (от слова "угол", а не от "угля", которого в регионе завались, если не сказать, что тут самый большой ресурс)... короче, нашла в угольном разрезе моих глаз китай-ский оттенок.
      - Плошка, говоришь? Фуй-Шуй, да?
      - Я не говорил этого. Я упомянул марки.
      (Я не преминул удивиться: - Да чёрт же ты побери! Бабка словно считывала мои мысли!). Были бы тогда компьютеры, я бы выразился по-другому, более технично!
      - Я по твоим фальшивым глазам определила чистую лжу. Как твой грёбаный Слон.
      Чёрт, она знала моё будущее! А тогда я и не понял, о чём это она, и даже хотел поправить её как правильно произносить китайскую эстети-ку, замешанную на искусственной религиозности и первенства челове-ка-плесени, думающей твари-вредителя, человека - ржи, растлителя ноосферы, мигренью, запчасти над талантливой выдумщицей-природой, животворящей и самолечащей Землёй.
      - А я про мар-ки, - отчеканил я, удивляясь своей неуместной напо-ристости (всё-таки это я был в плену, а не она).
      - Марки я не собираю, сынок. (Сынок - это уже лучше). - А фы-латэлистов ваших просто нэ-на-ви-жу.
      (Сама она как тот злой чеченец, что с времён г-д Пушкина и Лер-монтова горы стережёт!)
      - Лучше бы самовары собирали, - проворчала старушка.
      Ну, ё-моё! Я опять был на лопатках, причём повергнут в очень и очень грязную лужу, в обнимку со свинями; и убегательные лапти от меня сбежали как от чуковского грязнули. И всё оттого только, что я, наивный, в детстве неосмотрительно собирал марки и случайно - тогда ещё - познакомился с перечнем их - несуразных для европейца - фено-менов.
      - Я замёрз, - отнекивался я, убиваемый ежесекундно свинцом её глаз. - Я устал.
      Меня занимал вопрос: углядела она в моих глазах хоть что-нибудь восточное, или нет. Я считался чистокровным русским, хотя на самом деле в России так не бывает. Кроме того, внутри меня прыгала неуёмная, мистическая Блаватская, и что-то умное, ненавязчиво и естественно, словно кол, привязанный к лошади, пытался втолкнуть в мой заднепро-ходной и непросвещённый мозг дядька Рерих.
      - Похож, похож. - Прорицательница и страж порядка будто бы зна-ла не только то, о чём я думаю, а даже о том, о чём только намереваюсь подумать.
      
      ***
      
      Глаза у меня серо-буро-малиновые, как поговаривал папан, в пра-дедушку отца. Выходит, я в прапрадедушку. В серо-зелёном немного коричневых вкраплин - это в адмирала Макарова. Это мне говорила уже бабка по материнской линии. Адмирал был в родственниках у неё, следовательно, и у меня тоже. Но я гордился втихушку и друзьям не объявлял, не особо доверяя фотографиям. У бабки якобы есть доказательства в небольшой семейной фотогалерее.
      Она говорила "галлярея" и любила "когор". Отсюда следует, что у неё три класса полуцерковного-полудеревенского образования. И она всю свою жизнь служила на кухне: то в нашей семье, совмещая кухар-ство с воспитательной деятельностью всех четырёх внуков, в том числе я - второй по старшинству; то в Мариинске с дочерьми, то на Алтае. То, будто испытывая судьбу, а на самом деле не учуяв войны - так как бли-зость войны прощёлкал некоторым клювальным местом Иосиф Джуга-швили.
      Вернувшись в Украину моя бабка, благодаря генеральной ошибке Сталина, прислуживала уборщицей мусора в гитлеровской столовой. Таская со стола объедки и из мусорной кучи разную погань, у неё был шанс пережить голодную смерть.
      И по той же причине чуть не умерла, когда один офицер застукал её за фактом "мародёрства".
      Тогда Донбасс лежал под фашистом и отдавал фашисту всё, что можно было вывезти, подстрелить, изнасиловать, сдать в лаборатории, сжечь, предварительно превратив человека в некормленный, ненавист-ный, голый, худой скот.
      А ещё раньше с бабкой было так: кто-то (белые, красные или зелё-ные) сразу после революции порубали её почти-что всю кулацко-религиозную семью настоящих труженников (сейчас их назвали бы фермерами и патриотами села): восемь или девять детей плюс троих взрослых.
      Теперь бабушкины останки караулит кусок гранитной плиты.
      Плита, отвалившись от постамента, зарыта в землю от воров, ибо не хватало денег не только на больший кусок гранита, но даже на то, чтобы его вновь прикрепить к постаменту. А мы (кто-то из нас) ещё умудряемся говорить об огромной зарплате современных архитекторов.
      Но это так, шутливый, детско-поносный вопль провинции.
      Кулаки, как теперь все понимают, - это герои земли и первые пред-приниматели - наёмщики. Среди них только десятчики: больше они лю-дей не брали. Зачем? Ферме и ближайшим друзьям-крестьянам хватало. Вдобавок они кормили города. Потом города кормились колхозами. Бабка - тогда ей было лет семь - она чудом осталась живой, уйдя искать с сестрёнкой заблудшую корову. Цветочный презент на могилку и золотой крест героини - той корове!
      Иначе не было бы рождено ни моей мамы, ни меня, такого умнень-кого и прекрасненького члена счастливейшего общества равноправных и не жадных.
      В общество это тащили силком, но мало кто сопротивлялся, так как не только тюремные приклады, но и пропаганда работала выше всяче-ских похвал.
      Бросив ферму на каком-то отшибе и выйдя где-то замуж, моя ба-бушка пестовала детей как могла. У неё две дочери: мама и тётя Тома.
      Тётя Тома почти что с рождения (после перенесённого менингита) была глухонемой. Тем не менее - одной из добрейших и любимых моих тёть. И я знал "по-ихнему" несколько позиций из словаря пальцев и рук, а также (зачем-то) пытался выучить выпуклого Брайля .
      Муж моей бабушки (выходит, дед по матери) также недолго прожил, потому как по стране без остановки свирепствовала то война, то холера, то реинкарнированный в жуть, которую можно потрогать руками, шеей, головой и желудком, неперевариваемый, трудно жующийся даже сталь-ной и зубатой Америкой призрак коммунизма.
      Моя мама не попала под фашистскую лапу, так как была (будто чуя беду) отправлена моей бабушкой на учёбу в Томск.
      В итоге Томск в то время оказался безопасней, чем даже далёкая набережная Темзы, изредка всё-таки подвергаемая бомбардировкам с неба.
      Томск такого сомнительного удовольствия был лишён. Почему я так выразился насчёт удовольствия?
      А потому, что после бомбёжек, как известно, города в пику прове-ренной на прочность судьбе отстраиваются краше прежнего. Таков, например, Роттердам и частично Дрезден, попавший под раздачу побе-дителей в виде поучительной, отместного типа, кары.
      Советских городов и деревень, думаю, в пример приводить не надо: список их составит книгу размером в Сверхновую Библию.
      Мама потеряла паспорт и потому с первого раза не смогла посту-пить в ВУЗ.
      Я, хоть и мальчик, а не девочка, в чём-то малом повторял её исто-рию. Генетику не вытравишь. Большинство жизненных ошибок в России стандартны из-за одинаковости исторической и общественной почвы.
      
      ***
      
      - Ну так грейся, - в сердцах добавила бабка-вахтёрша- зверюка, подлючая радостное новьё. Подала, считай, весло надежды к недоосу-ществлённому потоплению. Нырк, нырк, а он не топнет, мумёнок .
      Я осмелел:
      - Я уже согрелся. Спасибо, бабушка.
      Так всегда говорят в сказках лесным старушкам, прописанным в де-ревянной избе с кривыми куриными реверсиями. Избушки обычно встречают гостей жопами, потом поворачиваются и, открывая, как пра-вило зимой, тёплую, гостевую пасть двери, поглощают гостя навсегда. Если, разве что только, гость не хитрей владелицы куриного дома. Счёт обеденных трапез, по-моему, у них 1:1, а то и меньше; и, как водится между злыми и добрыми, почти всегда (но только поначалу) не в нашу добрую пользу.
      На что тут же получил:
      - Какая я тебе бабушка. - (Точно. Сказка) - Я на военной службе.
      - Или, может, тогда "Кокс"? - канючил я.
      - Азот! Хе-хе, Кокс. Молчи уж. Покажут вот тебе и Азот и Кокс! Заблудился! Хе-хе.
      - Заблудился! Прости, мать.
      - Нашёл глупую. (На "матери" она потеплела). У нас тут вышки кругом, все с винтовками, пулемёт есть, ограды, колючка , ток.
      Чёртблятвоюмать! Про ток, проныривая в щель бетонного забора, я даже не подумал! Видимо, ток шёл поверху ограды - в колючке, а никак не по бетону.
      - Как ты мог пройти? Ну?
      У меня захолодело внутри: "Сам не понимаю. Но прошёл же. Может электричество временно отключили? Ремонт, то, сё".
      Щель я умолчал. Вдруг навесит к моему преступлению ещё и про-бивку в бетоне щели.
      - Пошёл ты! Никому такого не скажи - засмеют, - сказала бабушка.
      Ни хрена себе, "засмеют". Я, можно сказать, мог погибнуть, и тогда расстроилась бы моя матушка. И отец бы мамку не похвалил. Он был против того, чтобы отказываться от меня как от сына по пустяшной при-чине. Пронесло, в общем!
      Что-то не клеилось. Первый раз я слышал, что на наших мирных за-водах, пусть даже важных, стоят пулемёты. Мирное время! Секретный и не маленький заводец, поправший радиус экологии, про который я знал, стоял... Давным-давно стоял, на другом берегу реки Вони. В войну там делали порох. А не так давно он дуба дал. Теперь вместо него просто территория... Любви, ха-ха-ха. Территория, предназначенная к рекуль-тивации, но ждущая правительственного сигнала. А его всё нет.
      - Шёл себе и шёл. Задумался.
      (Ага, задумался: три часа шнырял среди дымящего кислого железа, пока совсем не задубел. А должен был помереть за час-полтора. Был январь. Второе число. Кто мне поверит?)
      - Зря ты сюда забрёл, сынок, зря, - сказала старушка со страдальческим пафосом.
      - Дак отпусти - те. - "Те" сказано с опозданием, но сказано. Это мне плюс. - Что я такого сделал? - вслед подумалось мне и вслух: "Самих-то вас и накажут: пропустили такое... Это ж ЧП для вас. Отпустите... пожалуйста. Я никому не скажу".
      Бабка насупилась, думая за Думу. Морщинами лба решительно пе-ремалывала думские варианты.
      Я уже отпил чаю и, кажется, почти согрелся. Изнутри пошёл пар. Я втайне надеялся на мирный диалог и конец дерьма.
      - Я не специально, я нечаянно. Я говорил.
      - Я по долгу службы вообще-то должна Чеку вызвать! - мявком гавкнула бабуля.
      Ну же собака! - чуть ли не вслух высказался я. Но вовремя удержал-ся. Это равносильно расстрелу. Пистолет её по-прежнему на столе, но теперь бабуля подвинула его - разутый, голый, вынутый из кобуры предмет, зубастый, и потёрто-чернявый как пенсионного возраста вол-чище, - а в нём, напоминаю, - пули, - к себе ближе, под локоть.
      Я ждал подобного вопроса. Милицию или серьёзную службу всяко должны были вызвать. Но чтобы так!? ЧК! Вау! Пипец (женск.) - долгий конец... какой-то. Я, похоже, влипал в какую-то измазанную вонючим русским столярным клеем рукопись Сарагоссы. Клей застывал, превра-щаясь в зловонный биокамень безнадёги.
      - Какое ещё ЧК? - Изморозь, спустившись с лица, охватила коркой моё сердце и, кажется, печень. Башмаки, которые вроде бы уже обогре-лись, а пальцы стали чуточку сгибаться, снова налились январём. С виду бабка была доброй и умалишённой не казалась. Юмор был... если это юмор, то был он первоклассным, с чёрне(т)цой, шуткой нашей, моло-дёжной. Хоть я не молодёжь, но зато недавно им был, и многое с того времени помнил.
      - Что ты на меня смотришь как... как на ворота. Обыкновенное ЧК. Сам не знаешь что ли?
      - Читал в литературе. А не милицию? Что так?
      - Ну и вот. - Бабка проглотила милицию вместе с вопросом, как буквы глухого варианта инглишского диграфа.
      С английским у меня полные нелады. Я едва знаю технический немецкий.
      - Ты уж меня прости, старую (хи-хи), у нас так положено. Служба, понимаешь ли.
      - Я же говорил, что нечаянно, может отпустите, а? Как бы по-добру... - затеял я снова, - по-здорову, понимаете...
      - Что-что?
      - Как в сказке, - замельтешил я. - Ну, со счастливым концом.
      Бабка засмеялась ровно ведьма, нет, не ведьма, настоящая Яга, а я царевич - дурак, полупоповский сын, которого нужно прямо сейчас за-жарить и скушать, тепло, да, даже жарко, и я распустил воротник дуб-лёнки ещё шире.
      - Можно я пальто сыму?
      - Всем бы такое пальто, - хмыкнула бабка. - Нельзя!!!
      - Что так?
      - Вдруг у тебя там обрез.
      - Был бы обрез, я бы в дверь не стучал, а вломи...
      - Молчи, умник. Я догадываюсь, чего ты сейчас хочешь.
      А я умный. Я нашёл форму "просто теугольника" раньше не извест-ного никому кроме Жака Лубчанского, поднятого на Пик Популярности самим Бернардом Вербером . И я такой умный... я такой умный про-должал парить внутренности в интерьере вахтенной сторожки, располо-женный на самом отшибе не известного мне заводишка. Где тут, кстати, печь... Печь, как назло, проявилась в уголку: раньше я её даже взглядом не удостоил. Вроде бы там стоял русско-народный обогреватель типа "козёл". Я повертел башкой. Козла не было. Иллюзионный Козёл ушёл концом бороды траву косить.
      - Со счастливым, с концом... Где ж ты, милок, счастливый конец-то видел?
      - А что, не бывает? - У меня снова отымали надежду. Мой конец (тот самый с подмигиванием), действительно, по-настоящему счастли-вым не был. Но об этом после, и в этом, собственно, все нескладухи, в том числе причина моего тут нахождения.
      Стражница - шутница. Таких ещё поискать. Выскоблюсь - а я дол-жен всяко выскоблиться: я не враг - глядишь, если добром кончится, посмеюсь, расскажу о приключении друзьям-товарищам... Я заранее чувствовал себя героем дня, а то и месяца... и познакомлю (непременно, да, йес) эту смешную бабулю с Любовью Павловной - нашим уважае-мым архитектором, обладательницей личного сленга с уникальной лек-сикой, орфографией, произношением, дифтонгами, придыханием, аль-веолярами . Это главное в образе Павловны. Они - смешная бабуля со смертельной хваткой и весёлая архитекторша тётка Павловна - точно нашли бы общий язык.
      Короче, бабку я решил не убивать, не смотря на то, что её револь-верного вида пистолет был вполне в радиусе досягаемости моей руки. - Цени, бабка!
      Живая и шустрая как талый лёд на обочине Гренландии, стражница заводского Якобыпорядка принялась названивать в телефон и говорить типовые для данного случая слова:
      - Алё, алё, барышня! Второй раз набираю. Спите там, что ли?
      Тут в рукаве стало тесно и я полез проверять в рукав через отворот дублёнки. Там проявилось что-то твёрдое и прохладное, как застывшее дерево. Предмет мешал согнуть в локте руку.
      - Не ворочайся, сиди смирно, и пуговицы не трогай, а то как бабах-ну!
      И я перестал ворочаться. Теперь я почти-что поверил бабке, что со мной непременно был обрез. Где его мог взять, и почему не помню, как я его прятал? Дома у меня давненько не водилось ни обрезов, ни арбале-тов, ни даже рогаток. И даже любимую поджигу, и даже ружьё с резин-кой, стреляющее "U"-образными пульками, пожалуй, я уже не найду. Хотя из калашникова я стрелял отменно: единственная, пожалуй, польза моей ракетной армии. Но калашникова у меня дома нет. И у папы огне-стрельного нет: он инженер, хоть и Главный. Не скажу какого уважаемо-го предприятия... Раньше даже Главные оружия не носили, разве что если параллельно не являлись тайными служащими ЧК или нанятыми в среде бандитов убойщиками УВД.
      За эту услугу бандиту давали вольную на два дня. Затем его самого кончали. Рим, козни, Бруты, Аврелии и Клеопатры. Смерть, смерть кру-гом. Как венец славы: чем изощрённее смерть - тем вернее пропуск в историю.
      Телефон старый. Материал карболит и ещё хуже. Круглые дырки - застреватели пальцев. Я такой только в музее видел и у себя дома. Устройство - тьфу: трёхлетний развинтит и соберёт обратно. И в кино с Чаплиным такой же. И выдумывала что-то с дырками: хр-р-цок, хр-р-цок. Каменный век! И разговаривала стражница странно, загадками, и просила у какой-то тётки на другом конце провода "чекушку". Я сразу догадался: ЧК, блЪ! А звучало так:
      - Мне срочно пару чекушек, да, с закуской (с начальником), да, вил-ки привезите (оружие), срочно, у меня клиент, да, созрел, не наш, им-портный, да, залётный, редкость, голубок, сизый (тюрьма по мне пла-чет), да, наколок не видела, он в пальто (в дублёнке), не конь (интелли-гентный на вид), нет, жду, поторопитесь, у меня тут не ресторан, голо-даю, да, не мычи ты, Настька, я разберусь, не суйся не в своё, звони Нещадиму или Илье". И т.д.
      А у самой кружки колбаски на столе, хлеб бородинский элитный... а я голоден... не меньше её... мне бы и корочка не помешала... а под вах-тёрской стойкой бутылка за двеZZ копейки, я видел, как она метнулась и спрятала её, когда я ввалился неожиданно, как дед Мороз в июле. На службе, а пьёт. А ещё секретится. Сука. Бабьё. Распердяйство - высший разряд. Всегда, что ли, так в стране будет?
      На дворе только что отмеченный новый и примерный 83-й год. А я тут.
      
      ***
      
      Там же. Через час. Всё это время я скучал и даже пробовал приту-литься к извёстке, чтобы поспать.
      Не дали. Только я клюнул носом, как ввалились четыре привидения: двое с калашами с прищёлкнутыми металлическими прикладами за спи-ной, двое с кобурами. Не милиция, нет. Их же охрана. Буховатая, злая. Трое в ватниках, главный в осеннем пальтеце. Похеру ему русская зима. Таких бы под Москву побольше: когда мы там фашистов имели. Сиби-ряки в белых шубах там неплохо зарекомендовались. Хотя, говорят, ос-новную работу сделали москвичи с местным оборонным фронтом. По-могли отстоять Москву и рукотворные "ежи", частично сделанные из пионерского металлолома.
      Снова пришлось отвечать на вопросы, которые мне показались глу-пее и таинственней бабкиных. Пропускаю начало беседы.
      
      ***
      
      - Архитектор, говоришь? Петровна, есть у нас в службе архитекто-ры?
      - Полным-полнёшенько, - отвечала Петровна. - Под самую крышу.
      - А этот?
      - Этот ещё не прописан. Скользкий он. Опаздывает постоянно. Не привлечь. Не выходит сумма баллов.
      - Это нехорошо, - пробурчал Муромец.
      Муромцем я его сразу прозвал: за красные щёки и руки, упёртые в пояс. Не хватало копья и щита. Когда заходил, чуть не оторвав дверь, смотрел на меня, приставив ко лбу ладонь. Точно, Муромец.
      - А Мося его знает?
      - Знавал.
      - А Нещадим?
      - Тоже.
      - Массамед? Параллелепипед? Два Грамма? Важнецкий? Ещё пара фамилий, которых я не запомнил ввиду совершеннеёшей их оригиналь-ности (там были корни животных, насекомых и лучшие фасонные запча-сти иврита).
      - Тоже.
      (Где я? Ёпэрэсэтэ! Окружили сумасшедшие!)
      - Отзывы как?
      - Талантлив бес, но ещё особо не показывался.
      - Это зря, зря.
      - В ихнем ЧК проявлялся?
      (Что за "ихнее" ЧК?)
      - Папка есть.
      - И что там?
      - Благонадёжен.
      - Проверяло что ли включала?
      - А то!
      - И то ладно, - буркнул Муромец. - Но! Без приказа больше не суй-ся: вычислят.
      - Берём, значит? Оформлять?
      - Проверить надо в бою, - сказал Муромец.
      Я ни хрена не понял.
      - Извините, - спросил я, - какова моя дальнейшая селяви? В мили-цию когда поведёте? Вызвали машину? Ну так...
      - Зачем тебе милиция, тебе тут плохо?
      Я пожал плечами. - Ну так, поясниловку написать, на вопросы отве-тить. Я - гражданин Советского Союза.
      У матросов, вернее у адмиралов моей судьбы, вопросов не было, потому как Муромец расхохотался и удавил окончание моей патриоти-ческой фразы. И похоже от души придавил, так как я перетрусил и даже засомневался насчёт сухости штанов.
      (А вроде он не беляк, а настоящий член и, судя по выправке, партии Ленина).
      - Ну вот, Петровна, этот почти наш. А ты говоришь "в расход".
      - Я не предлагала. Это Нещадим.
      - Ладно, ладно, охолонись... Вместо объяснительной на пояснитель-ную напрашивается, - заметил Муромец, - сам, заметь. Без подсказки. Ха-ха-ха! Наш, наш он... Настоящий архитектор. Нам такие...
      Петровна хмыкнула недоверчиво.
      - А не будет нашим, так научим, - продолжил Муромец в ответ на ухмылку.
      Я эту военную присказку знаю, так как в армии набегом побывал.
      - Пиши, вот тебе бумага. - скрипнула Петровна недовольно. И под-толкнула мне непочатую пачку бумаги. - Рви её. Да не так, а сверху.
      - Зачем мне столько?
      - Не твого ума дело.
      Вот так: не "мово ума". Я честен: таких ещё поискать. "Простить и отпустить" меня (знаменитейшая фраза начала 21-го века и она войдёт в историю как цитата ), вот и весь сказ. Но приказы тут, похоже, не об-суждаются. Я хотел представить себя с лучшей стороны: "С какого ме-ста писать?"
      - Пиши с самого начала. Кто ты и зачем.
      - Сколько мне времени даёте?
      - Время есть, - таинственно выразился Муромец.
      И тут у меня остановились золотые часы - подарок отца и матери, кажется, на двадцатипятилетие. Остановку я почувствовал точно... зад-ним своим местом.
      - Можешь на время не смотреть, - проткнулся я насквозь взглядом Муромца. - Есть время, есть, - и добавил: "И про спектакли ваши напи-ши"...
      
      ***
      
      Я улетаю в Наше Будущее Время. 2012 год. Июль. Ровно 15.40.
      Я за компьютером. Сижу дома. В дырявых насквозь шортишках..
      Тут мне показалось, что именно сейчас мне позвонит Наташка и пришлёт за мной машину. А в машине будет мешок картошки. Я выгру-жу её, разбив на две части. Одну - в самый низ. Другую пересыплю в пластмассовую ёмкость и поставлю её в середину. Потом решу, что нижняя картошка замёрзнет. Потому убавлю градус. Потом пойму, что всё равно замёрзнет, и наполню ёмкость Љ2. Потом я поеду... нет пойду пешком на работу, и мне там скажут... Скажут, что до утра надо выдать статью в Губернский Строительный Вестник. А завтра идти на градосо-вет. Фокус называется дежавю... Осталось секунд двадцать, десять, ноль. Звонок! Чёрт! Так и есть! - Алё, здорово, Колян. Что? Картошку, говоришь, привёз? Ща, выйду.
      
      ***
      
      ...Он - Муромец это Илья - нажал на слове "ваши". А меня поразили "спектакли". Те спектакли были с лёгким, юморным и добрым намёком антисоветчины.
      Озноб обнял мою спину и заехал в дыхалку. Я закашлялся. Откуда про спектакли-то эта тварь знает?
      - Водки ему налей, Петровна! - А ты с тварями-то поосторожней. Может нам с тобой работать придётся.
      - Я его отрентгенила на ноосферу, - ничего особенного в нём нет, кроме нездорового любопытства. А ругаться в уме любит, и понудить... Ох и любит, - сказала на это Петровна достаточно тихо, приблизив ру-пор к уху Муромца.
      Но я услышал.
      Я схожу с ума. Или это сон.
      Других вариантов у меня не было ни в снах, ни в реальности.
      И я, разумеется, постарался не забыть водки, как мне велели.
      Время будто остановилось.
      
      ***
      
      
      ФАБРИЧНАЯ
      
      Я тогда - сын советского домостроя - не любил даже Высоцкого. Я слушал его хриплый бас издали, отождествляя Высоцкого с тюрьмой и блатотой. Я не знал толком текстов его песен, а со стороны был много чего наслышан. Я чурался Высоцкого так же регулярно, как и враждеб-ных поначалу битлов. Битлов уже поигрывали на школьных вечеринках, а Высоцкого слушали в подворотнях и кухнях. По радио игнорировали и тех, и другого.
      Самиздатовский, перепечатанный, затрёпанный Высоцкий появился позже. На чтение его отводилось двое суток. За бумажным Высоцким стояла очередь, как толпа у мавзолея. В очереди за Высоцким через каж-дых десятерых стояли переодетые кэгэбэшники. Они втихаря по зада-нию свыше изучали Высоцкого, отыскивая в нём враждебно грязные намёки на идеальный советский строй. А сами пили такую же водку, пели его песенки и бренчали его деревянную, пронзительную, острож-но-политическую лирику. По крайней мере мне так казалось. Я был преимущественно домоседом и со сверстниками общался только на уро-ках, не находя в переменах ничего полезного.
      
      ***
      
      Я искал институт именно такой, где водят карандашом и где нежа-леючи льют краску. Вариантов было два: Ленинград-Москва. Цифру два надо было помножить на количество институтов с краской. Со стра-ху и от природной лености особенно искать не торопился: не было компьютеров. Папа с мамой меня не подгоняли: хочешь начать с армии, так сходи! Зато время до августа у меня было. И тут так неожиданно повезло! N-ск - это же рядом!
      
      ***
      
      УМОРИХИНЫ
      имролрмрмрмо
      
      ***
      
      АЛЬМАМАТЕР
      шрилил рсопрсопрмормо
      
      ***
      
      ПОДАРКИ НОВОГО ГОДА
       Высоцкий, Жуковский, первая водка
      
      ***
      
      ТАНЦЫ БЕЗ БИЛЕТА
      авпяы аьчоап пглдп ыфвпаыф ыпы
      
      ***
      
      
      
      ЛУННЫЙ КАМЕНЬ
      
      "Ставьте на меня!"
      Я. 1/2Эктов
      
      За высадкой Армстронга на Луну и за его куцеватыми, мультипли-кационного вида, притом эпохальными прыжками наблюдало шестьде-сят миллионов человек, в числе которых вся НАСА, всё правительство Соединённых штатов, русская промразведка, не чурающаяся заимство-ваний у своих конкурентов, и космические силы СССР.
      Одни сочиняют, а другие воруют.
      Причём взаимно, без очереди, наплевав на мораль.
      Воистину: не будет побед у цивилизации уродов в любых гонках, навострённых на войну и силовое соревнование!
      Удивляюсь ещё: почему про это воровство вселенского масштаба не написано приличного романа! Всё так засекречено что ли?
      Мир боится открыто меняться достижениями, типа 1 глаз = 2 ушам = 1/2 яйца?
      Отбрасывая в сторону технические сложности и вагоны бабла, гово-рю так: это героическая романтика, реннесанс приключенческого жанра, новый Робинзон, переосмысленный Одиссей, болтун и выдумщик лишнего Марко Поло.
      Да больше, больше! Где вы были, писатели и технари тех времён, и где вы сейчас, едрёна мать, когда все в часе от конца света!?
      Зачем молчали и молчите, страусы вы песочные, живые потомки людей-рыб, испорченные копии дельтапланов Фанисских пастбищ? Цена разглашению велика?
      Так супер засекречено, что все знают, но самые знающие не созна-ются в воровском плагиате?
      Шкура тонка?
      Жить так хочется?
      Утренней бабы вам, что ли, для подъёма героизма не хватает?
      А напишите правду в канун смерти и воздастся!
      Я бы знал, так не утерпел бы.
      Мой язык - враг мой, стробоскоп блестящей дури.
      Эй, люди вы мои, звенья пищевой цепочки, возомнившие себя Бога-ми! ПРО-СНИ-ТЕСЬ!
      Настала очередная пора царапанья на камнях!
      Можем не успеть, ибо время летит быстрее цивилизованной мысли.
      Может, кто-то уже догадался и роет подземелья, чтобы оставить там потомкам нетленные знания о логическом конце очередного света?
      Ищете надёжный материал, который прожил бы миллионы следую-щих лет?
      Солнце уже не может терпеть столь откровенный Земной суецид!
      Плевать ему на отсутствие мемуаров и прочих памятников глупей-шей цивилизации во всей вселенной!
      
      ***
      
      Я, с друзьями живя в СССР, соответственно, этого космического фильма онлайн о взятии Луны не видел.
      Пришёл господь в дом Кира, что из туземного дерева сто локтей ширины и познал Кира по всякому.
      Прошляпили такое зрелище! Утешало, что не по нашей вине. Я не уверен даже, что это дело транслировалось по нашему родному телеви-дению. Железный занавес был ещё крепок.
      Зато, проживая на берегу Великих Озёр - на их канадской стороне - эту эпопею видел Стиг - старший брат Ларса. (По секрету: шпион СЭПО , настоящий демократ, разведчик секретных знаний). И, приехав к отцу на юбилей, рассказал брату. А нам с Ларсом Фостремом - он жил в городе, но часто приезжал ко мне в общагу - было завистно. Мы параноидально болели космосом. От этого мы с Ларсом чуть не постра-дали. От этого же мы стали героями, правда, для самих себя, и не отмеченными ни в прессе, ни в книге рекордов, ни в одной из энциклопедий разного рода чудачеств и редких случаев.
      
      ***
      
      Новосибирск.
      Академгородок взбудоражен небывалым событием: к ним приехали американцы, чтобы похвалиться, во-первых, своими достижениями во-обще. А ещё утереть нос самым свежачком.
      В центре выставки - гвоздь программы.
      Точнее так: под занавес, согласно маркетингу, а, вернее в финале экспозиционного лабиринта, в зимнем саду второго этажа, с закрытыми окнами, под бронированной прозрачной сферой, прикрученной к поста-менту титановыми болтами, сияли в свете прожекторов экспонаты не-давней лунной победы.
      Это и было гвоздём сезона.
      Да что там сезона! Это было Гордостью Америки.
      Всякие там журнальчики с голографическими обложками Кордиль-ер и небоскрёбов, фильмики, музычки и прочее - мимо кассы! Амери-канцы оттрахали Луну - вот самое главное. Как русские вообще согла-сились на такую пропаганду в центре нашей страны и в эпицентре со-ветской науки - уму не постижимо.
      Америка этой выставкой наглядно демонстрировала своё техниче-ское и культурное превосходство. А наши профессора, работники от культуры, понаехавшие музыканты и артисты, доктора наук и пролета-рии от космоса, не считая просто любопытных (а очередь в Дворец Науки была длинней, чем в Мавзолей; она кучерявилась кривой диаго-налью меж сосен, аж с главного проспекта Академгородка), чесали голо-вы, восхищались и матерились: вот это да, вот это зрелище, вот дак про-клятые американы! Этакие чемпионы космоса!
      Мы с Ларсом побывали там, прибыв за час до перерезания ленточ-ки, не зная, что именно с этого момента станем непосредственными участниками, даже главными инициаторами и спонтанными виновниками происшествия скрытого международного значения.
      В нижних рядах звёздочек зашифрована эта весёлая, авантюрная история.
      Детали самого происшествия опускаю, предоставляя огромное поле для деятельности правдолюбцев. Ибо важна не сама история, а её по-следствия.
      Попросите - напишу.
      Не попросите, и так сойдёт.
      
      ***
      ***
      ***
      
      Дело сделано. И великолепно. Никто из многочисленной охраны, переводчиков и негритосок-гидов даже в ус не подул.
      Негритоски были больше озабочены демонстрацией модельных участков - сиськи, ляжки, губки, нежели сохранностью выставки.
      Переводчицы же просто упрели. Им было некогда.
      А чем в это время занималась напыщенная гордостью и превосход-ством над русским быдлом охрана с топорщащимися запазухами - чёрт его знает.
      Цирк, короче. Для тех и других.
      Я не убивал ни Анну, ни Марину.
      Так или иначе, но уже вечером мы держали камушек в своих соб-ственных руках и не верили собственным глазам. А Стиг радостно поти-рал руки и без околичностей требовал грандиозной интернациональной пьянки.
      Интернационал длился трое суток подряд. Уже на вторые сутки (при опохмельи) мы вчетвером продолжали пить водку и совали туда камень. Он не растворился, не потяжелел, и даже не сильно поменял цвет. На третьи сутки мы решили окунуть камень в уксусную кислоту. Но не ре-шились, хотя бутылёк был под рукой.
      Итак, мы пили водку, настоенную на лунном камне.
      И не умерли.
      И даже утром не болела голова.
      И даже уксусу, для конспирации перелитого в чекушку с надписью "на еловых шишках", не испробовали.
      У героев типа Бондов и Холмсов, по-хорошему, вообще не должна болеть голова.
      И факт воровства... Стоп! Не воровства, а экспроприации для науч-ных целей... и сам камень стали тайным достоянием представителей не то, чтобы трёх не дружественных, но, по крайней мере, не конфронта-ционных наций. Сами нации об этом не знали. Это не обидно. Так как камень до перечисленных наций попросту не доехал.
      Первая, и основная обида, состояла в том, что нашему частному ге-ройству не поверили лучшие друзья.
      И вполне разумно, дабы одних не посчитали за идиотов, а других не приняли за воров.
      Все мало-мало посвящённые и грамотные держали язык за зубами, ибо КГБ ещё никто не отменял.
      А оно новых нравов не рекламировало, занятое внутренними раз-борками, ремонтом старых парадных и покупкой новых, демократиче-ских с приглушкой ковров, в ворс которых встроено новое поколение подглядывающих и подслушивающих устройства.
      И опять эта чёртова, ненавистная, некрасивая, хоть и подкрашенная продажными писателями, наша история! Так и срывается с языка - буд-то сам поучаствовал: будто наелся всей этой грязи, а теперь склонился над унитазом, бурно извергая излишки.
      Подход Љ1. Сколько времени там велась постсталинская рекон-струкция - точно никому не известно, кроме самих осужденных за осо-бое "рьянство". Это третье поколение чекистов: вождь убирал, чистил, обновлял, ни на минуту не останавливаясь. Его верные псы понимали пользу обновления кадров и смиренно, героически ждали своей очереди.
      Что бы мы плохого не говорили о первых, вторых, третьих чекистах, большинству из них вплоть до смерти Сталина приходилось не сладко.
      Уже только стоя лицом к стене, они понимали, что отвечают за звер-ство и своё, и за промахи своих учителей, а также за собственное рвение.
      Порой страдали за сование носа в недозволенное и за иное от выс-шего начальства мнение.
      Они плели интриги регулярно, точно завалинное лузганье семечек, и точно так же сами становились шелухой, которую принято периодиче-ски собирать и скармливать скоту.
      В этом спиче ни грамма о космосе, поэтому: ну его нафиг!
      Ну, не убивал я ни Анну, ни Марину. И Розалию почти-что не трогал, разве что через десяток лет отнёс на могилку её скромный букет. Как их звать, лютики, что-ли?
      
      ***
      
      Мы с Ларсом светиться в эфире не торопились по вполне понятной причине: легко было тупо загреметь за решётку.
      И мы поначалу решили дело замять, втихаря распилив камень ровно на три части, чтобы было по честности: для России, Швеции и Канады. Эти три мелких стража порядка лунных камней в минералогических коллекциях ещё пока не имели.
      Получается, что я в какой-то степени повторил подвиг своего пра-деда, ещё в детстве укравшего Альмандин у своей семьи в пользу пла-стилинового королевства Революшен.
      Хотя моё участие тут состояло только в подаче жалобы и идеи. А Ларс просто был помешан на модном тогда космосе, и клюнул с первого раза.
      А основной физический вклад тут Стига. Не утерплю: мы с Ларсом, показав студенческие билеты со звонким названием факультета - "архи-тектурный", всего-лишь отвлекали охрану с переводчицами от главного казалось бы глупыми вопросами и идеями.
      Метод был чрезвычайно прост и эффективен: я кучерявил фразы де-епричастными оборотами, а Ларс путал их смысл, подсказывая перевод-чицам будто бы правильные ответы, а на самом деле удлинняя дорогу до них.
      Речь шла о дизайне лунной экспозиции. Я утверждал, что экспози-ция выполнена не по Фен-Шую, и что дальнюю пару камней вообще не видно, что создавало антиэстетический эффект, а, главное, уменьшало значение американской победы.
      Вокруг нас создалась суета, охранники приостановили движение очереди, мастера принялись отвинчивать болты. А во взбаламученной воде иная крупная (и глупая) рыба не видит поставленную сеть.
      Стигу под сорок. У него авто и блестящая бабочка. И разные про-пуска на любые сходки. Рука у него словно магнит притягивает разные ненадлежаще или совсем плохо покоящиеся вещи. Он настоящий и настолько неперспективный специалист своего основного дела, которо-му он подписался, что слыл гением и ортодоксальным парадоксом. И он брат.
      А у меня брата не было, и я сильно, если не сказать - безутешно и молча рыдая - завидовал Ларсу.
      И тут на мою Родину навесилось ужасное подозрение: когда выстав-ка в Академгородке кончилась, и американцы принялись складывать шмотки, чтобы двигать во Владивосток, то не досчитались всего лишь одного, зато вполне приличного камушка массой 34,35 грамма.
      Видеонаблюдения тогда сроду не было, и каким образом минерал исчез - одному богу было известно... И ещё трём, совершенно малозна-чащим до того в мире, лицам.
      В нашей институтской стенгазете появилась короткая заметка о про-изошедшем чуть ли не скандале. Розалия-Ленка Фельдман она вообще дура: она попросту наклеила свою "утку" на газету.
      Стенгазету тут же сняли знающие кое-что люди.
      Ректора предупредили, нас вычислили, посчитав поначалу просто за глупых шутников, подговоривших Ленку к провокации.
      И я, и Ларс будто прозрели, хоть Ларс наполовину иностранец, и ему всё это должно было бы быть пофигу.
      И мне пришлось, ущемляя собственные интересы, вступиться за престиж Родины.
      Родина моя, и в меньшей степени Ларса - не воровка. Это мы такие удачливые ловкачи. Ларс, конечно, принял мои слезливые аргументы, но, параллельно жалости, предложил на этом ещё и подзаработать.
      Что за капиталистические, дурацкие привычки на всём делать день-ги!
      
      ***
      
      - Кто этот в рыжем? - спросил Љ1-й. Он на встрече - главный упол-номоченный и, как положено, в чёрном чекистско-бандитском плаще. Такие скрытные "штатские полковники" воняют секретностью за версту.
      - Друг, - сказал я. - Однокурсник.
      У моего однокурсника потрёпанный, тонкий и ломкий на ощупь, синтетический - болоньевый что ли - плащ производства заграничного, вероятно, шведского, и подаренный одной безнадёжно влюблённой в сопливого Ларса "жалистливой" девушкой рыжий шарфик ручной вязки чьей-то бабушки. По-видимому от бабушки той самой разнесчастной и любвеобильной девчонки.
      Она, как и все первокурсницы той поры, наконец-то оторвалась от родственников и вплотную занималась внутреннеполовым благоустрой-ством.
      Забыл как её звали: она была временным пристанищем Ларса. Они друг на друге испытывали новые советскому человеку приёмы камасут-ры.
      Ларс ходил в плаще и шарфе как по старой как мир детсадовской, а ранее также царскосельской загадке: и зимой, и летом одним цветом.
      Зимой Ларс мёрз, летом он парился.
      Сопли разного цвета и паршивости были визитной карточкой Ларса.
      По плотности соплей легко определялся сезон.
      
      ***
      
      - Паспорт у друга есть?
      - Пожалуйста. Вот.
      Сфотографировали паспорт: "Знаем мы вашего товарища. Он уже в картотеке".
      - Мы так не договаривались.
      Зло: "Слышь, товарищ студент, ты самый умный или какой? Мы во-обще договаривались, что ты будешь один".
      - Одному знаете как... - нашёлся я, покраснев совсем не по шпион-ски, не как в кино. - Не удобно.
      - Неудобно штаны через голову... Добавил работы. Ещё и иностран-ца притащил.
      - Я почти российский подданный, - отбивался мой друг Рыжий Шарф, не дожидаясь помощи и смахнув средней выливаемости гель из-под носа. Значит, дело было в межсезонье. - У меня вид на жительство... на время учёбы. А отец в посольстве консультантом по культуре. В дли-тельной командировке. Вроде постоянного атташе в Сибири. Он вообще не в курсе.
      - Я пошутил, господин Фострем. Швецию вашу мы не тронем. Смысла нет. Что вы тут у нас, вообще-то, интересного нашли? Кто ещё в родственниках?
      - Институт тут хороший, а из родственников только отец. Бабка буквально перед нашим отъездом в Новосибирск умерла. Деда нет: он ещё до вашей... то есть нашей Отечественной войны пропал. Он был коммунист. Мать в Америке. Они в разводе. Мы долгое время с отцом и бабушкой жили в Ленинграде. Потом его перевели сюда. Я попросил отца, а он разрешил.
      - Что разрешил?
      - Поехать с ним сюда и устроиться в архитектурный институт.
      - В Новосибирске такого нет.
      - На архфакультет НИСИ.
      - Это другое дело.
      Родного брата Ларс перед нашей в доску разведкой утаил. И пра-вильно сделал: приклеили бы лишнего.
      - Отец, отец... А не наоборот?
      - Что наоборот?
      - Может, он специально тебя с собой взял? Чему-то другому научить...
      - Понимаю, можете не намекать. Он не причём. Мой отец честен, и кроме своей службы знать ничего не хочет.
      - Господин Фострем, вы своим поведением можете отцу всю карьеру испортить. - И экивок: "А по-русски, промежду прочим, уже хорошо говорите. Почти без акцента".
      Ларс снова шмыгнул известно чем. - Спасибо. Это от бабки. Она русская.
      - Для начинающего... совсем неплохо. Может, хотите в нашей кон-торе поработать? - Шляпы тут перемигнулись; один из них, что в очках и похож на знаменитого Бюстгальтера - мать его - от Яна Флеминга, засмеялся, - переводчиком со шведского.
      - Нет! - зло выкрикнул Ларс. - Что ви видумывайт! (Хороший рус-ский язык мигом выветрился).
      В Сибири совсем не такая погода как в Швеции, и его готической красоты нос стал настоящим страдальцем, против остального тела будто ставший ссыльным на кулички, изгоем Общества Гармоничного Тела.
      В ухе дырка то ли для кольца, то ли для серьги.
      А нос без искусственных отверстий, и, может быть поэтому, посто-янно мокр.
      Красноватая, пористая, с раскарябываемым прыщом эта антикули-нарная слабомясая часть составляет любопытный контраст со светлокожим нордическим лицом и соломенными, вечно торчащими и, похоже, редко моющимися космами.
      Ларс принципиально и специально не аккуратен, в некотором роде причисляя себя к проповедникам движения хиппи.
      Другими словами, он - бесплатный миссионер новой культуры, внедряемой в спящую и, как всегда отстающую от всего нового и ориги-нального, Русь.
      У нас другое кино.
      - Продолжайте учиться. Только без фокусов. Поберегите отца. Кто ещё знает этот факт, кроме вас двоих и профессора?
      - Знает ещё пара человек. Если с нами что-то случится, то...
      - А если не пара, а больше? Лаборанты были?
      Студент (я) и Шарф (Ларс) переглянулись: "Нет".
      На самом деле были, но они не были в курсе - что им дали и откуда.
      Профессор велел, что-то обещал в плане диссертации, они и сдела-ли.
      Так что насчёт результатов можно не сомневаться: никаких подтасовок - вроде независимой, причём подпольной экспертизы, за которую, причём, отвалили бабла.
      Шулерские фокусы. Дама треф. Валет червей. Бегающий таракан под столом. Кто это придумал?
      Зарубежная пресса вообще молчала, будто ничего не произошло, хотя шумиху слушала. Но ответственные за выставку лица тайную жа-лобу в нужные департаменты направили. Так что и ЦРУ и ГБ (а также СЭПО, благодаря нам) были в курсе.
      - Если что с нами случится то весь студгородок подымется, - осме-лился угрожать я, подразумевая мирное восстание.
      На самом деле не имел на то основания. Меня в институте даже не все однокурсники знали, ибо единственно, чем я прославился, так ред-кими посещениями любимого на время высшего учебного учреждения.
      Я - большой любитель поспать, и не единожды стоял в деканате навытяжку.
      Я постоянно возглавлял списки на отчисление, но удивительным об-разом задерживался.
      Меня каждый такой раз спасала секретарша - милая, миниатюрная женщина. Все её в нашем общежитском миру звали Катькой, но пра-вильней её было употреблять по взрослому: с отчеством и нежностью.
      Она спасала также других ребят. Особенно любила спасать культу-ристов. С проштрафившимися девушками вела себя совсем по-другому.
      Может, дело не только в ней. Может, ректорат и институтский парт-комитет имел на меня какие-то виды?
      На предложение "стучать" на своих, между тем, я вежливо и регу-лярно отказывался.
      - Вы нам угрожаете? А вы не удивитесь, если мы весь ваш студго-родок после демонстрации как бы в опалу отправим?
      - Попробуйте. Можете уже начинать, - сказал Ларс, приободрив-шись. Нашу миллионную тайну-то мы до конца ещё не раскрыли.
      - Не хамите. Вы уже почти государственные преступники. Знаете, что за это бывает?
      - Вам это не выгодно. Мы смекнули сразу. Нам просто нужны га-рантии, так же как и вам.
      - Догадливые. Наши гарантии у нас государственные.
      - У вас на лицах фамилий с госдобротой не прописано.
      - Поразительная простота! А вас не удивляет, что мы вас так быст-ро нашли и даже не посадили?
      - Не удивляет. Работа ваша такая. Было бы странно, если бы не нашли.
      А что не посадили - воистину странно. А просто потому, что камень был у нас, а не у них, И просто так мы не собирались его отдавать: пусть лучше умрёт этот камень безизвестным в недрах Новосибирска!
      Действительно так. Наша ГБ одна из лучших в мире: осведомитель-ское дело разработано до мелочей. Архивы просто ломятся от информа-ции впрок. Интересно бы почитать про себя. Тогда бы я вычислил фами-лии стукачей.
      - Ладно, будет ухмыляться. Показывайте камень.
      - Бабло вперёд, - осмелел Ларс Рыжий Шарф.
      - Камни в сейфе. Код в умах, - сказал я.
      На самом деле камень с определённой поры (предупреждая возмож-ный обыск) лежал в обычной багажной секции на Главвокзале Новоси-бирска. Номер ячейки у меня продырявлен в "Истории градостроитель-ства" Бунина, а у Ларса в "Жизни животных" в одном томе г-на Брема на английском языке. Мы поменялись ключами от кодов на случай смер-ти одного из нас.
      - Фильмов насмотрелись. Не стыдно? По девятнадцать обоим, а та-кое творите. Ещё и из интеллигентных семей.
      - Так вышло. Спонтанно. Поверьте, мы даже не готовились.
      - Ладно, утихните. Тоже мне... грабители поневоле. Заключение ла-боратории сделали?
      - А как же. Пожалуйста. - И Ларс вынул скрутку из шести листов. Снял резинку.
      - Оба на!
      - Что на?
      - Оперативно, говорю. Молодцы. Не хотите ещё поработать подоб-ным образом?
      - Не хотим, извините. У нас мало времени. Нам деньги сегодня нужны.
      - Что, папы не дают?
      - Дают, - сказал Ларс.
      - Дают, но мало, - уточнил я. Мне к стипендии родители добавляли сначала по пятнадцать, а потом, со второго семестра, когда я лишился стипендии за колдовскую неуспеваемость - по тридцать рублей. Или наоборот - точно я не помню. В любом случае денег хватало всего на два-три дня. Спасали подкроватные и зимние зафорточные запасы наших товарищей из сельских местностей, за что им запоздалое "спаси-бо".
      - Без надувательства, пожалуйста. Мы всё о вас знаем. А про Вас, Фострем, ещё уточним. Таких, поди, во всём Новосибирске единицы. Если что... то сами знаете.
      - Догадываюсь, - кротко сказал Фострем. И съязвил: "У нас двой-ное гражданство не в почёте".
      Его бы в Совмин - согласовывать и печатать законы.
      - Читайте, - сказал я. - Читайте, читайте. Там печать на каждом ли-сте и подпись профессора. Всё без обмана. Нам чужие камни ни к чему. Сами понимаете.
      - Почему "камни"? Их не один?
      - Один.
      И я замолчал. А Ларс засопел. Хорошо, что мы не успели его (ка-мень - собственность Луны) распилить или раздавить в институтской лаборатории на предмет предела прочности.
      - Вашего профессора мы тоже проверим.
      - Проверяйте.
      - Как насчёт радиоактивности?
      - Всё в порядке, - сказал я.
      - Самый минимум, меньше, чем в тонне гранита, - уверенно сказал Ларс, - Гейгер почти даже не пикает. В химическом составе сорок де-вять элементов. (Вот ни фига себе!) И ни одного тяжёлого металла.
      И закинул конец шарфа за спину. Шарф короток и неудобен в но'ске.
      - Там в конце написано, - горделиво добавил я, - только...
      Я замолчав, пожалуй, сболтнув лишнего. Ларс укоризненно взгля-нул на меня.
      - Что, что? Что только?
      - На солнце он пикает больше, чем ночью, - решился я на печаль-ную правду.
      - Так не бывает, - сказал один, умом смахивающий на капитана или лейтенанта. Он в шляпе меньшего ранга.
      - А в нашем именно так. Вы же будете перепроверять?
      - Это не ваше дело, может мы... - сказал капитан
      - Стоп, стоп, стоп! - прервал сотрудника бандит-полковник, - не надо ничего лишнего выдумывать.
      - Всё равно порази... подозрительно, - сказала Шляпа Дешёвая.
      - Вот и нам подозрительно. Только так и есть. Мы ничего не облу-чали.
      - Может, профессор перестарался?
      - Может и профессор. А, может, таково свойство Луны. Американцы нам не сообщили.
      - Если профессор перестарался, то сумма вознаграждения профес-сору уменьшится, - зло подвёл полковник..
      И я прикусил язык. Как бы и нас не подрезали: "Мы сами поделим, как нам надо. Мы всё-таки главные".
      - Шутите, шутите.
      Читают. "Ага, есть, молодцы, настойчивые. Если бы вашу прыть, да в нужное русло..."
      И так далее. Учат. Взрослые дурни.
      Господа студенты - парни не на мушке. Но парни знают, что сидят прищёлкнутыми почти-что наручниками, почти-что в клетке. А ноги в капкане. А на капкане гири. А пилы для гирь нет. Но не волнуются: все будто свои, так же, как и страна, дышат одним воздухом.
      Но так они враз - правда, ненадолго - стали богатыми. И попали в весёлую картотеку.
      
      ***
      
      "Предательский стук надувающегося гордостью сердца Нила Арм-стронга трудно было не услышать.
      Факт очередного прорыва в космос трудно было не заметить. Для этого надо было жить на необитаемом острове или в центре сельвы без телевизора, без электричества и радио, или в СССР. То есть специально постараться.
      Русские старались молчать как могли.
      Опережая Америку в соревновании за Луну на полгода, собствен-ную программу освоения Луны русские - несомненно, талантливые ин-женеры - провалили с громким двойным пуком, потеряв два корабля (один взорвался на старте, другой промахнулся и проскочил Луну на расстоянии шести тысяч километров.
      Неожиданно и не предусмотрено планом он стал спутником Солнца и космическим мусором.
      Найдётся через миллиончик лет или растает, бедный, в протуберан-це.
      Мы с Ларсом длительность жизни спутника решили не считать - по-тому как никому не нужное дело.
      Словом, победа технического гения США вкупе с неудачей России больно ударила русских по самолюбию".
      Примерно так я разглагольствовал через полгода после той встречи с кагэбэшниками. Теперь, вот, перед Олегом Викторовичем Царёвым на добровольной встрече. Разумеется, что речь была без такого количества литературных украшений, как в этом пересказе, но зато гораздо длин-ней.
      - Сейчас ты всё это расскажешь на камеру!
      - Зачем?
      - Так положено. Для технического документирования.
      - Ничего нового я не скажу. Я ни в химии, ни в физике ничего не понимаю.
      - И я, - поддакнул Ларс.
      - Да мы и не про то. Даже, Василий?
      - Естественно, - подтвердил Василий с заднего сиденья. - Нас больше интересуют ваши собственные мысли. Вы же - представители студенчества, так же?
      Поскольку я больше русский, чем Ларс, то меня усадили на переднее сиденье - рядом с шофёром. Он же Царёв, важная техническая личность. Если вы сейчас подумаете, что тут намёк про Королёва, то вы ошибё-тесь. Но, доказывать обратного я тоже не стану. Так нам даже больше веса.
      - Типа студенты, да. Но мы не стукачи, - почти враз и почти одина-ково отвечали мы с Ларсом.
      Мы, действительно, никакие не представители, а просто пытливые люди. Студенты, да. И немного философы космической дисциплины, причём не по принуждению, а по собственной инициативе.
      Космос входил в моду параллельно битлам.
      Ларс не смыслил в механике музыки ни грамма - тут я его "делал" как хотел, зато в понимании космоса он играл главную скрипку.
      Именно он сразу после первого спутника Земли, а не старичок Циолковский тыщу лет назад, и не какое-нибудь мелкенькое, парши-веньке космическое агентство, выработал реальную технологическую схему ракеты с человеком на борту применительно к лунному путеше-ствию. И умели считать вероятность успеха, перемножая вероятности всех стадий полёта с возвращением.
      У американцев эта вероятность составила 0, 65, что чрезвычайно мало и это не совсем правильно, если речь шла о возвращении космо-навтов живыми.
      - Мы так и не считаем.
      - А почём знать, что это всё не выплывет? - осмелился предполо-жить Ларс.
      - Об этом потом поговорим. Продолжайте, Кирьян Егорович. (Ува-жает.) Вы так хорошо начали.
      "Нашим пришлось делать хорошую мину при плохой игре, - про-должил я. - Это же очевидно. Вы разве сами не видите?"
      - Не вижу.
      (Видит, видит!)
      Тут вступил Ларс:
      - Они и сделали вид, что вся эта трескотня с высадкой на Луне им не особо интересна. Действительно, кому нужна эта глыба камня? Доста-точно вымпела на память потомкам. Займёмся-ка лучше Марсом, Вене-рой и Меркурием - там хоть ископаемые есть, а между собой "шу-шу-шу", и пальчиками к губам....
      - Слышите, Василий, а они правы, - сказал Царёв, - это свежий взгляд. Действительно, есть время для разгона новой программы, пред-ставляешь, мы тогда на этом этапе их... по любасику.
      Вася, а его представили важным космическим инженером, несмотря на относительную зеленость для такой заявленной важности, согласен.
      - Ну, граждане Советов, а что вы собираетесь делать с деньгами? - спросил Царёв, - расширите космический охват или употребите не по целевому назначению?
      - Мы не договаривались о назначении этих честно заработанных средств.
      - Что же тогда? В бизнес пойдёте, или в коммерцию? - фальшиво интересовался Вася.
      Надо же - сколько иностранных слов знает! Вася примерно в курсе - на сколько мы с Ларсом разбогатели.
      И закралось подозрение: а не гэбэшник ли этот Вася. Или, может, жулик и авантюрист при Росблядькосмосе. А один про другого не знают. Или оба бандиты и просто хотят заработать.
      - Что я там, в бизнесе не видел? - спросил я, - и что такое бизнес в СССР? Я советский человек...
      - Ненавижу коммерцию, - добавил Ларс. - А, собственно, почему вы так нервничаете? Разве это имеет отношение к делу?
      И чувствую, что тут он специально сфальшивил: в его глазах на реб-ре, плотно друг к дружке стояли ряды долларовых монет. Идея разбога-теть поначалу была его. Мы... вернее, я, и не ожидал поначалу, что на идеях можно прилично разбогатеть. Продавать идеи - это тоже коммер-ция, да ещё какая! Я-то по наивности думал, что мы просто спасаемся от тюрьмы, а в итоге вышло по Ларсовой политэкономии.
      Воистину, зарубежных детей раньше готовят к реалиям жизни!
      Молился Швед Богу о младенце, и постился Швед, и лёжа на земле думал о звёздах: как бы скушать вон ту махонькую звезду Луну.
      - Вам решать. Ладно, дальше. Я включаю. Готовы? Давай, Кирьян Егорович. Ларс! Не молчите. Что там у вас дальше?
      "Что-что! Запустили выдумку с фальсификацией". - И я снова за-молчал. - Дайте сначала курнуть. Пожалуйста. Если Вас не затруднит. Ларс, курнём?
      Ларс не против. Он такой же заядлый курильщик как и я: одна, мак-симум две сигареты в неделю на пятничной пьянке. Но здесь надо. Что-бы собеседники почувствовали мужчин, а не малолетних солобонов.
      - Берите.
      - У тебя семья большая, Кирьян Егорович?
      - А у Вас? - я осмелел и стал шутить. Зачем ему это? Пых, пых си-гаретку. - Крепкая! Да же, Ларс. Кха-кха!
      - Зачем курить, если это не ваше? - спросил Царёв, усмехаясь в бо-родку. Борода у него - одно название: клинышком, как у всесоюзного старосты.
      Ларс запутался в клубах дыма: "Олег..."
      - Викторович!
      - Олег Викторович, кхе, кхе. Вы девочку-то выпустите из машины.
      Я разве не говорил про девочку? Ну так теперь говорю. Это пра-вильно: зачем пытать дымом ребёнка!
      И девочка обрадовалась освобождению. До этого она тупо молча-ла, зажатая на заднем сиденье двумя мужчинами - Ларсом и Васей.
      - Пап, я вылезу. Сегодня воскресенье! Давайте, только скорей.
      Дочь Царёва - симпотная девочка.
      Мы позже прозвали её Царевной.
      Царевна, когда выросла, стала известной в СССР блядью и артист-кой.
      Теперь она француженка. Дежавю!!!
      Зачем тогда её папа взял с собой - не знаю. Разве что для конспира-ции.
      Я был уверен, что теперь мы с Ларсом надолго под наблюдением... Не под девочкиным, конечно, а под гэбэшным. Зря что ли встречались с этими не открыто в городе, а в лесу.
      В лесу с тощими деревцами никакой хвост не спрячется. А возмож-ности прослушки ограничены. Может, для пущего шика, чтобы придать встрече значимость важной государственной тайны.
      Жалко, что девочка совсем маленькая. Она даже не совсем понима-ет, о чём идёт речь. Так себе, поди думает, обычные служебные разгово-ры. Папа даже на отдыхе весь в работе. А "эти" вовсе не похожи на ге-роев воровского детектива.
      - Да, да, да, Мариш, погуляй, родная, пока настоящие мужчины ку-рят. Ха-ха-ха. Смотри, вон, какие цветочки!
      Мариша спрыгнула на полянку: "Пап, тут цветов вообще нет".
      Папе пофигу цветы: "Ну, давайте дальше. Некоторые ваши мысли кажутся вполне адекватными".
      "Ну и вот. Утку пустили через саму Америку - так больше правды. Дескать, никакой высадки не было, они, мол, как и русские сделали не-сколько кругов вокруг луны, а сцену с высадкой сняли в павильоне Гол-ливуда. S-му за начало утки заплатили совсем немного. Дальше S-ий продолжал инициативу сам, не торопясь. Он зарабатывает на русской идее фальсификации как может". Ему помогает правительство... и, воз-можно, американское правительство в сговоре с нашим.
      - Вот это дак вывод! С ума сбрендил? Откуда знаешь?
      - Есть сведения. (Помог всё тот же Стиг. Но это я Царёву не сказал. Мы договорились с Ларсом молчать о Стиге как партизаны перед каз-нью). Но не настолько хорошо - как ему хочется, ибо предупреждён был не только нашими, а ещё и своими, причём на самом первом этапе - как только начал собирать материалы. Не перестарайся, мол, американский товарищ русских, дадим тебе зелёный свет...
      - Почему это?
      - Элементарно, Ватсон. Потому, что интерес к Луне стал ослабе-вать. И его надо было подогреть... И...
      
      ***
      
      И тут на полянке появилось парнокопытное животное из почти-что красной, то бишь розовой книги.
      - Кобыла с рогами! - кричит Мариша.
      Трое в машине смеются: Мариша будто в первый раз видит оленя, или вариант: увидев вблизи, растерялась. Дурной олень подошёл к ма-шине совсем близко.
      - Вот сволочи, оленя из заповедника выпустили!
      Я не отличу оленя от косули.
      - Не погибнет, поди.
      - Как же не погибнет, если у него нет опыта самостоятельной жизни.
      - Поймают и водворят.
      - Мариш, лезь обратно в машину. Как лягнёт!
      - Не хочу.
      - Сироп! - сказал Вася вполне зло. - Этот точно не погибнет Я этого оленя узнал. По клейму под рогом. Вот, видите!
      Мы не видим, но верим. Олень совал кустистый рог в окно в надежде то ли лизнуть, то ли поддеть старого друга детства Васю. Разумеется, безуспешно.
      - С этим оленем - ещё маленьким, - продолжал Вася, - приходил мамин любовник. Он приходил к моей маме, оленя привязывал, а меня прогонял на улицу. Мне приходилось с оленёнком играть. А он был на верёвке.
      - Мог бы Васю привязать, а олень пусть бы бегал в загоне, - поду-мал я.
      - Вот так номер: как мал мир, - удивился Царёв.
      - Какой он всё-таки мальчик при его-то должности, - подумал я.
      - У этого оленя на рогах вполне может быть подслушивающее устройство, - подумал Ларс, но вслух не высказался. Ибо и Вася и олень, и даже мой друг Ларс были одинаково подозрительными типами. Только один - животное, а другой начинающий шпион, а третий - мой товарищ.
      Знакомство со мной подразумевало знакомство с неблагонадёжным и неадекватно мыслящим.
      Я открыто не уважал идею коммунизма, сам не зная почему - чув-ствовал внутренне какой-то натяг и обман.
      Все пьянки, а также уроки политсознательности я открывал словами о непонятности научного коммунизма, и тем самым дополнительно ко всему отрицательному прославился.
      Научный коммунизм (как минимум в нашем институте) я - в компа-нии с некоторыми здравомыслящими студентами - хотел свергнуть, но не имел для этого нормальных аргументов. Болтуна Лимонова никто не знал. Термоядерщик Солженицин только что сел за противление незла насилию и за предательство термоядерной науке.
      И ещё. Написали бы так: "На наволочке остались следы пороховых газов. На пистолете отпечатки пальцев самоубийцы. Поза та самая".
      Вася: "Да ладно. Всё". (Типа отстаньте, и так сказал лишнего).
      - Так, и что вы ещё знаете об этом S-ом.
      - S-кому примерно сказали так: За рекламу тебе "спасибо" - да не оскудеет интерес к нашей космической победе! - выдумал Ларс. Он ко всему шутник.
      - Да, да, да. Так что русские потерпели фиаско дважды - непосред-ственно в гонке, да ещё и в дискредитации обложались, придав тенден-ции к забыванию обратный импульс. Так же, Ларс! Теперь вопрос "были на Луне - не были" будет муссироваться до самого конца света.
      - Именно так.
      - Ну и дела. У них с фантазией просто всё в прядке, - сказал Царёв, обращаясь к Василию, и расхохотался. - Да же, Вась?
      - Согласен. Выдумщики наши... то есть просто студиозусы хоть ку-да. Но правдой-таки попахивает.
      - А что дальше?
      А дальше мы с Ларсом навыдумывали следующего.
      То, что не только политическое руководство СССР, но и население, ранее вспузыренное триумфом первого спутника, вторым важным ша-гом, оплаченном запланированными смертями бедных собачек Белки и Стрелки, и, наконец, по-деревенски элегантным "поехали!" Гагарина, как качественное космическое шампанское российского производства - есть кто дома!? - начиная с проигранного лунного эпизода освоения, почесав на досуге мозги, кажется, стало приходить в себя...
      Расстрелов среди космических трудящихся, разумеется, не было, но разборки в пределах закрытых стен, без записи, и, естественно, без про-слушки профилактическими органами производились.
      Кто-то пострадал, потеряв доверие, не вдаёмся в подробности, там сделались надлежащие выводы и работа продолжилась, но теперь уже в умеренном темпе, отставив термин "социалистический пафос" на усмот-рение журналистов и интриганов от космической литературы...
      Мы выпалили это, перебивая друг друга, как на вопросе экзистиана-листического экзамена, который мы единственно знали и, причём, вы-учили наизусть ближайшей ночью.
      Слова отскакивали от зубов, прыгая друг на друга.
      Но смысл, не смотря на звон сталкивающихся фраз, кажется, мы пе-редали точно.
      - У неё глаза стеклянные! - вдруг закричала Мариша - будущая блядь - прервав наш с Ларсом словопад. - Чего тебе нужно, противная лошадка? Зачем пришла? Пап, дай ей картошки, она жрать просит.
      - Это "он", доча. Этот красивый олень - взрослый мальчик. И не жрать, а кушать.
      Папе стыдно за дочу. А картошки он с собой не взял.
      
      ***
      
      Так что олений шашлык мы ели даже без хлеба. Соль нашлась в за-гашниках. Вася отомстил отчиму. У него совершенно нечаянно отыскал-ся "макаров" и стрелял он метко. Так метко, и так в упор, и столько вы-пустил пуль разом, что никто даже опомниться не успел, как олень меш-ком повалился на траву, дважды дёрнувшись. А салон тут же засыпался вонючими гильзами.
      Пара из них попала в меня.
      Вася незамедлительно получил в морду от Царёва.
      Чтобы защититься, он наставил на Царёва пистолет.
      Была возня, в итоге закончившаяся миром. Мы, в конце концов, все русские.
      Мы поняли: олень, в конце концов, - это не человек, а жертва Вась-киной обиды и результат предприимчвочти, смешанной со скоростью неоригинального, тупого гэбэшного мышления. И самая вкуснятина. А Вася попросту убивец животных с самого-самого детства.
      Его предки в каменном веке не убивали мамонтов, а не насмерть "валили". У живых отрезали ноги и ели свежатину до тех пор, пока ма-монт не просил от людей пощады в виде скорейшей смерти.
      Мариша поначалу плакала. Ей было страшно находиться в бою среди людей, где участвовал родственник, и жалко оленя.
      Потом согласилась, что кушать свежепожаренное мясо в лесу, да ещё под звёздами, это вообще-то очень здорово.
      Часа три мы играли с Маришой в индейцев, бегая вокруг костра и прячась за деревьями. Убили и папу и Васю, и Ларса.
      Толк в детских играх я знал, ибо, если вы помните, у меня на родине остались две маленьких сестры. Папа обещал купить Марише куклу девочки-идианки и подарить - когда подрастёт - "Следопыта" Купера.
      Знал бы про это Стиг Фострем! Канада, Швеция и индейцы это так близко.
      Но мы не расслабились, слёзу не пустили, и не выдали Стига.
      Потом Мариша заснула в машине, а мы до самого утра жгли костёр, резали мясо, обсуждали планеты, движение светил и чёрные дыры. Ды-ры только-только были открыты и поначалу представляли собой боль-шую военную тайну. Просто никто не знал - каким образом их употреб-лять в свою земляную пользу.
      Потом мы мечтали о новых космических кораблях, которых ещё не было.
      Выпили за неожиданную смерть оленя и за в общем-то неплохое нынешнее правительство.
      Не забыли отметить добрым словом скромный теперь, но по-прежнему ловкий на выдумки КГБ, подославший нам в подарок такого вкусного животного и сообразительного Васю-шашлычника.
      Шкуру с рогами, задницу и три ноги забрал себе злой паренёк. Зать его Васей.
      - Своих накормлю, - грубо сказал он. - А шкуру на стену повешу. Премного благодарен за соучастие в охоте!
      - Пожалуйста. - Мы простили Васю. Такая уж у него работа.
      Несъеденную левую ляжку мы с Ларсом отвезли в общагу и накор-мили ею два этажа. На большее не хватило. Хвостик подарили колле-гам-строителям - девочкам. Хвостик, забранный нами с Ларсом при делёжке, служил неплохой смахивалкой с карандашных рисунков.
      Целый месяц мы ходили в героях внутреннего употребления.
      Ребята удивлялись ужину больше, чем камню с Луны, а девочки благодарили нас с Ларсом за подарочный хвостик.
      Благодарили - как вы понимаете - с особенной выдумкой.
      
      ***
      
      Подход Љ2.
      С приходом в советскую политику оттепели люди уже не шептались на кухнях, а чаще высказывались вслух. Нил Армстронг для русских сделался таким же героем как Гагарин, но теперь уже с привкусом зави-сти: он не наш, а при том - настоящий герой.
      Армстронг украсил взаимоотношения народов, при том ни разу не побывав в СССР. Шеппард вроде был. Был кто-то ещё и на выставке в Новосибирске и фотался с академиками на берегу рыбалки. Это дело простилось, ибо была некая договорённость о временном перемирии стран ввиду неопределённости космической гонки.
      Последующие семь американских запусков отмечались в русских га-зетках куцыми сообщениями как нечто среднеобыкновенное, на что не стоило даже обращать не то, чтобы особого, а вообще любого внима-ния.
      Первоначальный счёт победам, радостно публиковавшийся в хру-щёвских СМИ, как бы стал не особенно нужным.
      Следующие запуски советские космические инженеры осуществляли без прежних помп.
      Комментарии к запускам проверялись высшим и инженерным и по-литическим руководством, где-то давая возможность для выплесков радости (как бы от народа и для народа), а в основном встав на реаль-ные рельсы технического соревнования, приуменьшив идеологическую часть.
      - Незачем смотреть такие провокационные передачи. Дело пропа-щее, нечего там делать, Луна - просто болванка - словно заявляло руко-водство своему народу.
      В этом ничего обидного - проиграли обыкновенное соревнование.
      Могло быть наоборот.
      Но тогда победными криками был бы заполнен советский эфир.
      Пальмой первенства надо иногда делиться (а также лунным грун-том, пусть в миллиграммовом весе), чтобы не слишком уверовать в собственное превосходство.
      Эта наука полезна зазнавшимся руководителям.
      Она стара как мир, но вспоминается лишь в дни очередных разгро-мов.
      Завалив Луну и одновременно оттрахав СССР, Америка в плане не-которого прежнего космического отставания несколько поуспокоилась.
      
      Маринку грохнул Филлип - друг Стига за лишнюю болтовню. Стиг чурался крови и, кроме того, не желал вешать на себя подозрения. Это случилось в Америке. Нам даже не сразу сказали.
      Розалия-Ленка сдвинулась с ума сама собой, без нашего с Ларсом участия.
       Ей тоже нужен был хвостик для стирания следов резинки. Вместо этого она носила в руках и по этажам урну с цветком и поздравляла всех - вплоть до ректора - с днём рождения.
      
      ***
      
      - Офигеть!
      - А вы откуда всё это знаете, - говорил нам Царёв на третьей встре-че. Это было уже в одной серенькой пельменной Новосибирска, и без Васиного присутствия.
      Трансформатор упал не на нас, а на случайного прохожего.
      Мы уже не стеснялись в выражениях, чувствую свою нужность в продвижении космической мысли.
      Люди в чёрном, сидящие по углам, управляющие падением транс-форматоров, делали вид, что мы их не интересуем. Их явно накажут.
      Царёв отдал нам портфель, набитый следующей партией банкнот. Это уже за свежие думы. Как сказали бы сейчас, мы были почти экстра-сенсами. А кусок лунятины мы передали месяцем раньше - на вокзале.
      Естественно, что без вспышек фотокамер.
      - Из культурного департамента что ли сведения?
      (Поддел Ларсового отца).
      - Нет, мы читали последний отчёт НАСА с соответствующим гри-фом и Американский космический вестник, предназначенный для тупой публики. В тупом вестнике между строк прочитывались неплохие под-сказки.
      Тут здорово помогал Стиг, а Ларс, кроме того, прекрасно знал ан-глийский язык. Кроме того, у него был далеко не наш, а вполне ориги-нальный, западный способ мышления.
      - Ну ладно, спасибо вам. Лекции неплохие. Думаю, что кое-что мы доложим высшему руководству, - и Царёв многозначительно показал на розеточный потолок.
      - Ни к чему это. Это же наполовину догадки.
      - Не скромничайте. У этих догадок реальная цена.
      - Хорошо, только, пожалуйста, без публикаций. И без фамилий. А то нами американцы излишне заинтересуются.
      - Замётано.
      - Прикольно.
      - Живопись.
      - Семья, дети.
      - Мы на правильном пути.
      Радисвязь. Подключается Вася. С ним уже всё понятно: он - обык-новенный уголовщик, а не КГБ. Это утешает.
      Мы не убивали ни кого. Все лишние умерли как бы сами.
      - В её комнате мы ничего не нашли.
      - В её возрасте уже бесполезно ожидать суженого.
      Мы, переглядываясь: " Ужас какой!"
      Там, в Америке: "Мы нашли биологические следы. Трупу уже неделя. Кардиамин. Крем жирный.Труп попугайчика. Лопата типа сапёрка для юннатов".
      Маринку убили детской лопаткой - как это не эстетично!
      Звонка нет: мобильники появились позже.
      - Мы вас не слушаем, продолжайте работать.
      Там: "Это не Марина, а на самом деле Кристина. Филипп до Стига не знал Марину. Он был тренером в бассейне. И не давал частных уроков, иначе бы влюбился. Опасный возраст. С удовольствием. После лёгкого сеанса траха. Марина - не Кристина давно не имела возможности выбраться из дома Стига. Рискнула и поплатилась. Ля-ля-ля".
      Нам плевать на повышенную смертность в Америке.
      - Надо будет увидеться - пожалуйста. Мы работаем сейчас над концепцией освоения Марса, - соврал, не моргнув глазом, Ларс. Он без бронежилета, а по-прежнему нахален. Но сначала матюгнулся: если пришёл для другого, то нечего нас посвящать в свои преступные дела.
      Пугают, что ли? Зачем?
      Деньги Ларсу понравились. Мы стали самыми богатыми студентами в институте - естественно, что подпольными - и что-то могли себе уже позволить.
      Ларс снял неплохую квартиру, а я для конспирации продолжал жить в общаге.
      Я добавил ему денег - частично в долг - и изредка ночевал у него.
      Предпочитая рассматривать в телескоп звёзды, и не забывая изучать девичью анатомию, мы меньше всего, естественно, занимались учёбой.
      Я учился, перебиваясь тройками и четвёрками (кроме, разумеется, математики, где я плавал как рыба в воде).
      У Ларса, благодаря важному отцу и какому-то невероятному талан-ту всё успевать, умело пользуемого в цейтнот, дела шли несравненно лучше.
      Кроме того, учитывая наличие денег с некоторой предприимчиво-стью, иначе называемой щедростью, нам охотно помогали девчонки. Кончались деньги мальчиков - кончалась дружба с девочками.
      - Может, дадите нам служебный телефон, - ближе к делу попросил я. - Мы, кажется, нашли на Марсе удивительное сооружение. Но нам надо ещё поразмыслить. Если у вас есть книги по Гизе, то мы бы не воз-ражали их поиметь.
      - Какая связь Египта и Марса? - спросил несколько шокированный Царёв.
      - Это пока рабочая гипотеза. Нам нужно связаться с Дэникеном для некоторых уточнений.
      Мы мыслили быстро: методом мозговой атаки, подкрепляемой алко-голем и минимумом глубоких знаний. Так позже стали мыслить в "Что, где, когда".
      - Это исключено. Мы вас сами найдём. Василий будет на связке. Только вы никуда не теряйтесь.
      - Нам ещё три года учиться.
      И опять старая песня. - А не хотели бы вы поменять институт? Например на международные отношения или пошли бы в авиацию? Или в физику... Мы бы легко устроили.
      Мы с Ларсом преглянулись. - Нет.
      Намёк был слишком понятен, чтобы так глупо купиться.
      
      ***
      
      Подход Љ3.
      Русские втихаря корпели.
      Нас с Ларсом это уже не касалось. Мы сделались осторожными.
      Последнее, что мы с Ларсом выдумали, это общая технологическая схема устройства корабля на Марс с людьми и с возвратом на Землю. Этот наш проект Царёвым был похерен. Он от нас отвязался, видимо посчитав, что мы поиздержались на выдумки и больше с нас нечего бы-ло взять.
      Мы - как передовые архитекторы - пообещали взять на диплом те-му временного жилища на Луне - типа первого палаточного лагеря для пионеров космоса. Но обещание не выполнили.
      Тут и Царёв неожиданно умер, не успев передать нас по цепочке.
      И не появлялся больше инженер и гэбэшник-бандит Вася со своим "макаровым". Будто бы он пошёл в утиль. Но это не проверено. А мы живы!
      И чёрные люди будто бы отстали. И будто бы навсегда.
      Как мы ошибались!
      Истинную цену лунного камня мы узнали только через пятьдесят лет и удивились - насколько нас надули грёбаные свои.
      
      ***
      
      В отсутствие наставников и платежа мы придумали движущийся ма-кет Солнечной системы, по которому можно было определять взаимные положения планет в любой момент времени - хоть на миллиард лет впе-рёд или назад. Но, при условии, что планеты двигались по овальным орбитам (такого и сейчас нет: всё это заменили цифрами и компьютер-ными моделями), всегда с определённой угловой скоростью и не меняя конфигурацию орбит.
      Данных насчёт колебаний орбит и величин прецессий мы не нашли точно также, как не нашли полностью доказанных данных по столкнове-ниям планет с крупными внесолнечными телами, что непременно повли-яло бы на наши расчёты.
      Не нашли достоверных данных по возрасту планет.
      Всё это до сих пор в рабочих версиях.
      Опубликованным в американских архивах химических данных по составу лунного грунта мы не верим. Слишком они отличаются от наших.
      А мы ещё живы!
      
      ***
      
      
      ХИМАНГО
      
      Подход Љ4.
      Партия скребла сусеки, честно собирая членские взносы (интересно бы почитать отчёты ревизионных комиссий) и ещё более честно - через бюджет - увеличивая налоги в пользу космической кассы. И напрягали народ требованием трудовых побед. И, надо сказать, что-то, и очень даже неплохо получалось. Если инженерная наука - дама тонкая и не-предсказуемая, порой не желающая подчиняться волевым решениям, то народ в СССР на подвиг готов был всегда. Работала пропаганда. Ис-правно функционировала машина по мягкому искоренению инакомыс-лия. За несколько десятков послереволюционных лет социализм въелся в души простых граждан лучше, чем набожнось и вера в Бога у других, не верующих в преимущества социализма.
      Космическое соревнование продолжалось. Кроме того, что ежеднев-но корпели, интерес к - что звать Луною - наблюдался давно. Во время раздела побеждённой Германии Сталин - то ли шутя, то ли подчёркивая собственную значимость и силу гения СССР, - заявил о необходимости скорейшей выработки принципов раздела лунной территории. На него - в белом парадном кителе, сшитом ещё в 41-м - посмотрели как на за-рвавшегося шутника. А он знал, что говорил, играя с президентами как с мальчиками в соловьёв-разбойников, где он непременно должен их об-ставить, так как будто располагал сведениями о главном секрете Маль-чиша-Кибальчиша.
      СССР только что выбралась из военной пропасти, чуть не проиграв в уверовании силы лошадей, слушая слесарей Ворошиловых и прочих неграмотных командармов от сохи, ставя на фанерные самолёты и лёг-кие танки. Сталин записывал в дезинформаторы прекрасных и предан-ных родине разведчиков. Презирал сочувствующих России информато-ров и перебежчиков из-за границы. Отправив в небытиё накануне войны тысячи полководцев и сократил грамотных военных чинов, заменяя их неопытной, но преданной молодёжью. Он отодвинул войска от границы, отправил в летние отпуска пограничников. Потерял в войне миллионы народа, а жертв могло быть несравненно меньше, одновременно заявив и о несгибаемой воле народа и о её новых, хватающих на лету военных гениях, а также подтвердив всем известную внутреннюю пресловутую (глиняную) слабость, что у всех на слуху. Всё это диктаторская, шизо-френическая заумь вождя, приписавшего победу себе, забыв патриоти-ческий порыв народа, победившего скорей вопреки, нежели логике.
      Отсутствие рационализма и замена его народным порывом, равным планированию вкупе с волевыми решениями - вот теза русских. Плани-рование иностранцам казалось анахронизмом, лежащим вне плоскости логичного капиталистического развития. Пользу планирования, особен-но для условий якобы уравновешенного во всём и "доброго" внутри СССР в противовес "злому жандарму" и "оплоту свободы" Америке, мир признает позже.
      Последние, хоть и обставленные инженерным и прочим анализом, не всегда были обоснованными, ибо лизоблюдов в сочетании с невоз-можностью предугадать всё в стране хватало. Противоречить вождю - означало, как минимум, конец карьеры. И, слава богу, если конец карье-ры сопровождался простым отстранением от дел. Это счастливое после-сталинское исключение из сталинской практики. Конец карьеры при Сталине обычно сопровождался или физическим устранением, или отда-лением провинившегося от цивилизационного движения вглубь терри-торий. А территория СССР запросто позволяла устроить такую "удалён-ную" жизнь.
      Нерасторопность, личностная бравада Сталина дутыми формулами и его предвоенное шапкозакидательство как бы забылось с победой над фашизмом. Знаменитых полководцев прятали в дальних округах и направляли в гражданские ведомства, где полководцы растворялись в буднях.
      КГБ снова работал на него одного, будто непогрешимого и снова всезнающего. Культура сочиняла победные заказные песни, не сравни-вая реалий и не извиняясь за соучастие в восхвалении довоенной слабо-сти.
      Выиграли едва. Забыли, вернее, убоялись напомнить ошибки вождя. И снова он впереди. И снова он рулит. И снова он командует, убирая неугодных. Умрёт не обласканным, а страшным. Гондон. Рядом только прислужницы, наполненные ужасом, и товарищи, ждущие его смерти. С диктаторами иначе никак. Становитесь в очередь! Это участь всех во-ждей, воспаряющих над обычным человеческим опытом и над неверием народа в улыбки врагов.
      Боже, опять завёлся! Кому нужная такая политинформация!
      
      ***
      
      
      ХИММАЛЫ ОАВМЫ
      
      - Химанго пожирает всё, даже хлеб.
      - Он тебе бошку оторвёт.
      - Я тебя ёб?
      
      - Девять, два, шесть. Остальные номера заблокированы.
      - Коле привет передай.
      - Объект из здания вышел. Сел в машину. Ведите.
      - Хорошо.
      - Пост второй. Наблюдаю тебя.
      - У нас что-то не то.
      - Я второй. Наблюдаю тебя. Внимательней.
      Угомонились.
      - Роль ...... стайер..... ечный бег в роли ...... чреват.... наступление на пятки.... Достал... на землю, суки.... ну, всем хана, уроды вонючие... за-валю всех - все эти термины остались для внутреннего употебления. Ну, чего там?
      - А тут по тяжёлой. Кровь.
      - Давай быстрее.
      - Гинеколог, твою мать! Не мог в клеёнку завернуть?
      - Как тебя угораздило, братан! Терпи.
      Закрываются глаза.
      - Сука мордатая, мразь, отвали.
      Эти народные слова утешали.
      - Куда прёшь, урод, стой, тормози. У нас тут человек умирает. Вы что, совсем не врубаетесь. Чья земля?
      - Да я купил.
      - Что ты гонишь, разворачивайся. Хватит бензину?
      - Ты больной?
      - Комбайн. От него вправо, триста метров. Там дед под сто лет, он хирург на пенсии, вылечит.
      - Да, это не скорая помощь. Дед. Есть гарантии?
      Телефон.
      - Я возьму?
      - Возьми, только без фокусов.
      Там: "Папа, ты где?"
      Слышно всё.
      - Со мной всё в порядке. Завтра вернусь.
      - Всё, бросай трубку.
      - Я никому не скажу.
      - Бросай, говорю.
      - Алло, доча...
      Трубку вырвали и тут же выключили. Где тут блокировка? вынули симку. Дынц, дынц. Переборщил немного.
      - Я не хотел её валить. Сама виновата.
      - Сядем- покурим, там решим.
      - Живая. Шевелится.
      Алгоритм.
      - Пошла-пошла. ну давай, давай! Аккуратней.
      - Тьфу твою! Куда ты пошёл? Ну, куда ты пошёл?
      Несут что-то. Пока не труп.
      - Ну погоди, давай, помогу.
      Это всё наше. Испытал каждый.
      - У него любовница есть!
      - Тогда на Пролетарку.
      Шум машин.
      - Куда пошла?
      - Мы на улице Ленинградской.
      - Где девка?
      - Пробегала одна. Туда пошла.
      Лай.
      - Дай цветок.
      - Бери.
      Едут.
      - Вылазь. Давай руку. Живее.
      - Хам!
      
      Большой политической ошибкой было согласие на показ в СССР об-разцов лунного грунта. Пара камней, привезённых американцами на вы-ставку в Новосибирский Академгородок в ......... году, был интересен не только учёным. Ещё более интересны были декорации этого события. Комочки серого лунного вещества лежали под прозрачным куполом, таинственно подсвеченные ужающая эти несколько серых комочков лунного вещества. Очередь в павильон двигалась медленно на про-смотр..................................
      Судя по энтузиазму, с которым мир воспринял начало покорения Луны - дело было за малым: напечатать В Америке деньжат и начать их вкладывать в промышленности слаборазвитых стран с тем, чтобы лет этак через двадцать всем доразвитым миром накинуться на Луну.
      
      ***
      
      Леймотив.
      А вот и он, новый чёрный человек. Сидит как самый последний иди-от в такой же чёрной машине. С юмором у них всё кончено.
      - Даша, ты где? И ты этим закончишь!
      - Почему я его сразу узнал? Да очень просто; из левого окна - где у меня кухня - его видно, из правого уже нет. Он понял мои шатания вдоль окон и тут же отъехал. Его сегодня взгреют за такую конспирацию. Подъехали проверяющие. Вариант похож (у них сегодня что-то случилось. Сбой в программе). Эти на выдумку более горазды. Фургон с надписью "Мебель". Подъехал к детскому театру. Оттуда вышел маль-чик-робот. Полный недоносок. Подошёл к шофёру под видом сына и собрался лезть в кабину через якобы папу. Якобы папа велел зайти с другой стороны. А там движение. Тут подошла мама в соболях и залезла первой. Мальчик полез через неё и устроился посередине. Вот они какие, оказывается, бывают. Чёрные - они и есть чёрные, а проверяющие - вся-кие. А вообще я здорово их уделал. Чтобы раскусить грех их, хватило одной ночи.
      
      ***
      
      
      ГЕРМАНДИЯ И ГОЛЛАНДРИЯ
      
      - Почём Белокаменная?
      
      Теги иллюстрации:
      Потопленная Голландия,
      Мокрое Министерство
      
       акая связь Мюнхена и Германдии с Голландией? Да ни-какой по большому счету, кроме пограничных интересов, теперь сгла-женных Шенгенским соглашением, некоей общности в европовидной культуре, заимствований в языках, а также благодаря некоторой пере-палке во Второй мировой .
      - Было дело?
      - Я, я. Энтшульдиген зи битте, дас их инеэн зо филь мюэ гэмахт ха-бэ .
      Вы меня считаете за идиота? Как же! Так и было! Чистой воды правда. Разве что с перестановкой акцентов в пользу версии двадцать первого века. Нидерландам несказанно повезло, что размещена она в Европе, а не на землях России. А ещё, что в ней не так уж много комму-нистов. Порезали бы заодно всех, кроме цветочниц и проституток. Да, была заварушка. Германия в ней аж разисстаралась. Металлоугольный Рур, военизированный Крупп - всё рядом. Танки на границе, неподалёку удобная для немецкой армии бельгийская оборонная дыра.
      Голландия проявилась не с особо красивой стороны: соседи, мол, что им махонькая Голландия с кусочком моря! К войне она не готови-лась, а готовилась бы, так ещё сильней бы растёрли. Своего Гитлерчика у них нет. А был бы, так служил бы берлинской собачкой. Слабенько сопротивлялась мать Голландия, легла под монстра, с неожиданности насилия народила тщедушных партизан.
      Но всё равно, все как есть повстанцы и городские партизаны, хоть листовкопечатники, хоть прокоммунисты, хоть гавроши и матери их Гаврошихи, и отцы Гавры, и кухонные Шептуны с Шептунихами - настоящие герои, - считает Кирьян Егорович. Все побеждённые, тепля-щие в себе свободу - им просто ничего не остаётся как ждать добрых монстров - освободителей. На кухнях, рыбачьих шхунах, портовые, банкирчики и художники, - уверен Кирьян Егорович. - Они заочно плевали в немца и держали за пазухой камень, а в карманах их жили кукиши, а в кафе официантки незаметно подливали немцу мочу. Без этого в оккупированной стране никак. А если о проститутках, так Красные Фонари - как жили, так и продолжали жить, и клиентуры у них добавилось. Бляди они есть бляди при любой власти. Кирьян Егорович тут мог ошибаться, так как в справочниках долго не рылся. Германия вела себя к тому же неплохо трахающимися пришельцами. Разве можно таких пришельцев осуждать на полную катушку? Ну повесили с десяток тысяч, ну двадцатку отправили в лагеря. Это не Россия. Вот Россия пострадала, так это да. Французы, америка, англия с Россией побили сволочей Г-а и Г-ю - Третий Рейх, и поосвобождали мало'й европейский народ.
      Пришельцы разумеют, что у людей так не принято - гнобить всех подряд. Кормить кто будет, если всех истребить?
      Возомнили себя выше всех? Что же, возомнили. Пропаганда папы Геба выше высоты, возвышения, горы, альпо-австрийского пригорка, хребта Муссолини, спины Франко. И пощадили Швейцарию, ибо это сейф их.
      Башка на что вообще? Одним для того чтобы слушать приказы и чётко исполнять (вождь ответит, он обещал). Другим на то, чтобы её отсечь. Так было всегда, и не надо осуждать обдуренную нацию, кото-рая максимально тщательно и соответственно национальной черте исполняла прихоть тирана. Если на вас покричать, пригрозить, что будет, если вы не станете слушаться? И наоборот, если при гноблении другой нации вас утешить обещаниями богатства и почтинихренанеделания кроме хождения с плёточкой, то вы на радостях ещё не то совершите.
      А вот самое главное, чем Германия обязана Голландии, так это то, что именно Голландия, а не какая-то импортная страна размером с мос-ковскую деревеньку впервые открыла 1/2Туземскому живую и другую Германию, ранее читаную только по книжкам.
      Честно признаться, главный душок идёт к Кирьяну Егоровичу от ис-торического и долгого русско-немецкого состязания, противостояния, спорта между народами, борьбы догм: одним подавай всемирную власть, другим лозунг всемирного пролетарского объединения в лучшую радость и заклинание целой страны. И верили, ведь, искренне верили и там и сям.
      Вечная неприязнь (что королям и царям не мешало по-собачьи спа-ривать детей) успешно реализовалась на ратных полях. Факт наличия этой взаимной, мягко сказать, нелицеприятности, не могли скрасить ни Гёте, ни Шиллер, ни Дюрер, ни роскошные Цвингеры, ни шикарные мерседесы.
      
      Не любил Кирьян Егорович Германию просто по привычке. Год рождения такой давний. Хоть ты лопни, а уже не изменить. В обратную сторону не рожают.
      И ездил он туда исключительно по производственной необходимо-сти.
      
      ***
      
      Конечно, ни прозаичная Германия, ни наивная Голландия не дога-дывались в тот момент, к чему может привести их диковинное сватов-ство со странным Кирьяном Егоровичем по подпольной кличке "Чен Джу". Знакомство это похоже на попытку Бабочки трахнуть Слона . Кто в данной ситуации является Слоном, а кто Бабочкой, история умал-чивает. У всех рыльце в пушку. Проделки инопланетян, ссорящих для пробы!
      Плохо может стать всем брачующимся, а попутно всем участвую-щим в этом свахам: Слона стошнит, Бабочка потеряется в слонопрово-де, одна сваха будет засосана поцелуем, сват раздавлен ещё на подсту-пах. И так далее. Словом, никому с такого праздника хорошо не станет.
      Но не будем мы развивать эту сказочно спекулятивную тему, тре-бующую особого мастерства изложения, которого ни Чен Джу, ни лени-вый графоман 1/2Туземский ещё не достигли.
      Но задуматься есть о чём. Туземский как частное лицо может скрыть нелюбовь и легко уйти от политответственности, спрятавшись в любой уголок, например, в тайгу. Германии с Голландией сложнее: это всё-таки материковые страны, и их не передвинешь! Передвинуть может только Бим в своих сексуальных снах-фантазиях. Вот где сейчас греча-ночка? А-у? А где Бим скажет, там и она. Он передвигает её по ситуа-ции.
      Германии пофиг дядя Бим, она ненавидит дедушку Туземского. Есть за что.
      - Взаимно!
      Голландия интересуется дедушкой Туземским скорей из предосто-рожности.
      Один германский коллега прислал Туземскому по интернету плакат. Называется "Не болтай".
      - Бойся, бойся, бойся дураков и кремлёвских мечтателей, а также сибирских фантазёров.
      Туземский таков и есть!
      
      ***
      
      Давно интересующаяся Полутуземским Голландия наткнулась в самиздатовском Интернете на ключевые слова "гвозди" (ещё: голубые гвозди, гвозди синие), которые подозрительный автор решил собирать почему-то в Европе, а не у себя на родине. Там же вычитали обидное о голландских носах, которые сами голландцы считают абсолютно нор-мальными, если не сказать - красивыми, - во всяком случае красивее голландской картошки (все люди любят картошку) и вятской курносости (с курносостью вопрос). Связав это со странными избыточно прорус-скими настроениями их недалеких культурных министерств (страна ма-хонькая, у них всё рядом), и, отштудировав все полутуземские полуна-мёки всех предварительных глав, а в особенности болванки этих вот абзацев, Голландия с Германией синхронно (тем более, обе - на "Гэ") сильно озаботились.
      - Так-с, в этот их лоб, на что тут эти якобы простачки нам намяки-вают? - думает Германия. - Предупреждают? Может деза? Что за деза? Конкретней, пожалуйста. Может этот графоман знает то, чего не знает Германия, и что не должна знать даже ООН, не говоря уж о Массаде? Может у него и документик на это право есть?
      - Интересно, сколько эта доверительная грамота нам будет стоить? - это Массад.
      - Однако, однако! А уж не везет ли он эту писульку к нам для пуб-ликации в массах? Типа листовок. Есть, однако, о чём закручиниться, - так лепетала Германская Разведка.
      И позвала она к себе того самого немца Николая Петровича (бывше-го дивногорца) на разведсовет. И начала она с малого: с консультации по поводу перевода на немецкий подозрительного и очень русского слова "однако".
      - Вот мы сейчас как бы невольно сказали слово такое "ОДНАКО". Что мы сказали? Туземский этому слову уже посвятил тридцать три строчки и тут опять высыпал. Есть тут двойное дно? Может где-то по вертикали надо читать, или крест-накрест?
      (А в матерном словаре Чена Джу такого слова нет и как правильно читать инструкции нет. Каждый хочет как он может, каждый может как он хочет, постарайтесь угадать... ну а что, не в этом дело... Это просто песенка).
      - Да это просто-напросто мусор, - безаппеляционно заявил Петро-вич. (Он не учился в Ёкском гуманиситете будучи профтехом, и не об-щался с корейцем Ченом из Ёкска. Тот бы объяснил лучше).
      - Мусор? Хорошо, мусор, так и запишем, - сказали штабные писаря.
      (Отвёл Петрович опасность от Туземского совсем нечаянно. Спаси-бо тебе, Петрович!)
      - А почему эти русские используют "однако", когда есть прекрасно переводимое слово "мусор"?
      - Ну, вы тупите, господа хорошие, начальнички, вашу мать, - рассу-дил Николай Петрович.
      Но сам сильно призадумался. (Может самому Туземскому позвонить по старой памяти? Был ведь тот в Дивногорски. Рисовал этюд. Плотина тогда только строилась. А? Да, давненько он не щупал Россию за язык. Много там поменялось с тех пор. - А чего, звони!) Этюд попал в Фонд. Грязную живопись в Фонде любили. Ценили на вес с монохромностью. Перемешайте все краски из набора - какой будет цвет? А? Вот такая ценилась живопись. Правильней бы назвать грязнописью, или намешай-кой.
      И ему, ровно так же, как и всему Министерству, пришлось прочесть словарь Ожегова, Даля, Блатнякова-Водкина и (о, ужас!) поломать зубы и закрутить мозги на третьей книге "Чокнутых русских". Это самая подпольная и самая вредная книга в мире. БОНБА третьей мировой! Или он просто псевдошутливый козёл. Или самый в мире чудак на "м". И книжка его такая же мусорная, на "М". Однако, однако! Мусор, мусор.
      У Фимы Жиганца и во всей необъятной стране под словом "мусор" на первом месте всегда подразумевался милиционер. Мы давали сло-варь для иноземцев в какой-то главе.
      Про переименование милиции в полицию тогда ещё и не подумыва-ли. Превращение милиции в полицию длилось ровно столько же, сколько писал свою страховидную книжку Кирьян Егорович Туземский. Но милицию не резали на ремни ни враги, ни почитатели, поскольку ни те, ни другие милицию как бы не замечали. Разве что в кино.
      Тоже самое происходило с Кирьяном Егоровичем: что у него в книжке, то или было, или сбудется. Даже герои американских фильмов в наше воистину фантастическое время научились выползать из экрана и имать наших баб, и побеждать героев ФСБ! Смотрим же! Туземский в этом не виноват. Это всё культурный обмен. За наши деньги, разумеется.
      
      ***
      
      Голландия, тоже нам, подводная страна, Атлантида её мать!
      Всю жизнь только тем Голландия и занимается, что заботится о со-хранении тюльпаньих плантаций и живописи прежних веков перед ли-цом наводнения.
      А также она незаконно приумножает территорию за счёт изъятия воды у человечества. И живёт ниже уровня всемирной воды, обволаки-вая себя насыпьками, закапывая себя в ворончонку, как морской муравь-иный лев.
      Живопись, как известно, океанскую воду переносит плохо: облазит краска, разжижается грунт, гниёт полотно, покрывается плесенью багет и плывёт с него бронза и золото. Реанимировать живопись - неблагодар-ное, долгое занятие. В Европе эта работа стоит миллионы миллионов. У Зильбера Рыжего в миллионы миллионов раз дешевле. Все! Бежать к нему!
      Самой главной печатью, которая в этой низкорасположенной стра-не ставится поверх всех остальных, обладает Мокрое Министерство. Последняя главная инстанция, экспертирующая любые проекты - это тоже Мокрое Министерство. Оно и гражданское, оно и МЧС, но, самое главное, оно и служба госбезопасности. Оно выше департамента строительства, главнее принца Бернанда - любителя и покровителя искусств. При надобности оно может наподдать и Бернарду, и Министерству культуры. Наподдаёт она, как правило, по самое "не хочу".
      
      Вот и размышляет это Самое Главное Мокрое Министерство про весьма подозрительного графомана Туземского, пользуясь свежепосту-павшими сведениями.
      На разные сказочные долгоиграющие предположения Министерст-во плюёт, потому что основная голландская опасность гораздо ежеднев-нее.
      Эта опасность жжёт каждому нидерланцу мозг, начиная с самого утра.
      Каждый (даже малограмотный) голландец начинает день не с ча-шечки кофе, как делают жители прочих стран Евросоюза, а со сводки новостей. Погода их интересует не с точки зрения зонтика, калош и начала посевной, а с точки зрения собственной безопасности. Ни лыжи, ни коньки, ни тюльпаны, ни намёки Рембрандта с Айвазовским не спа-сут Голландию от девятой волны.
      Каждый ливень, каждый ветерок с моря для голландца это вопрос даже не здоровья, а жизни на весь текущий день и ближайшую ночь.
      Самый примитивный и незатратный вариант касательно террориста Туземского:
      - Это просто свежий и пока-что необъявленный Нострадамус.
      Это первое, эксклюзивно модное предположение, почти что креа-тифф для Голландии и совершенная реальность для Туземского. По сек-рету он, не объявляя себя в СМИ, таковым себя и считает. Колкие, едкие рождает тексты, лишь слегка заботясь о цензуре политкорректности. Когда русских жгли, никто о политкорректности не задумывался. Что ж пенять?
      Открыли двери и готовятся к Новому Году. По поводу свежеиспе-чённого Нострадамуса в лице г-на Туземского Министерство само себе отвечает так:
      - Вряд ли это может быть правдой. Подобных Нострадамусов и так хватает. Каждый год кто-нибудь да объявит конец света. Частично сбы-вается. Ядерных электростанций, цунами, свиного гриппа на планете хватает. Не интересно это должно быть себялюбцу Туземскому: это пошло и долго. Похвалят через тыщу лет, если, конечно, человечество столько проживет.
      Вариант Љ 2:
      - Скорее, это законспирированный под дурачка шпион, посланный для вентиляции проблемы в связи с не так давно объявленным всемир-ным затоплением. Вот посчитает он голландцев и решит, стоит их запи-сывать в очередь за билетами в ноево-сибирский ковчег, или обойдутся своими силами. Сядут на корабли... и в Сибири.
      Следующий вариант 3: экстремизм.
      Это до сих пор модно и легко воплотимо: не всё ещё взорвано, не всё заминировано, не всё заражено вирусом чумы. Спид, пчёлы и вирусы с поставленной задачей не справляются.
      Но, чувствительный недоумок Туземский, чтобы успеть прославить-ся перед объявленным концом света, - может стать застрельщиком но-вой темы сам по себе, без всяких Нострадамусов и бабок Ванг. Напри-мер, он может везти с собой не модную в современном мире БОНБУ обыкновенную, термоядерную. И, например, под видом Бимовского чурбака-бревна-Пня.
      Провезти БОНБУ в автомобиле поперёк всей Европы крайне непро-сто. Так что, вариант практически отпадает, но проверить стоило бы. И начать надо было всё-таки с бревнопня чудака Порфирия Сергеевича Нетотова-Бима. Никто же его не пилил. А предупреждали ведь поляков! Лентяи там и лохи! Интересная у него, кстати, подпольная кличка! Бим! От таких простачков Бимов - помощников разных Туземских самая опасная опасность.
      Польша сходила по-большому, обыскав весь автомобиль так назы-ваемых путешественников. А надо было бы начать с рентгеновского снимка этого якобы соснового чурбачка-пенька, якобы предназначенно-го для растопки будто бы костра.
      - Не мешало бы проверить его восточный след, - размышляет мини-стерство о Туземском дальше. Факты?
      Пожалуйста. Никто не знает достоверно, что он делал целые сутки, сидя один-одинешенек в гостинице в Стамбуле в 200Х-м году, отключив все свои телефоны, общаясь наедине с бандитами в кабаках, даже не отвлекаясь на тему турецкой проституции и носибельности турчанками интимбелья.
      А зачем, будучи в Бухаре, покупал целый килограмм насвая? Ку-да его - солить, сушить, добавлять шотландцам в эль? Непонятки! Поро-шок удалось провезти в самолете. Это говорит о непредсказуемой ловко-сти и бесшабашности Туземского, презирающего и обманывающего лю-бой понаставленный контроль.
      - Зачем Туземский подарил турецкому малышу привезенные из Си-бири коробку акварельных красок, пакет дорогущей бумаги "Гознак" и колонковые кисти? При этом ни одной картинки сам не нарисовал. Пе-редача информации? Коробка с двойным дном? Микроантенны нового поколения в каждом колонковом волоске? Неплохой способ перевозки. Надо бы провентилировать мировые технологические новости. Где-где! В пи... У Интерпола вестимо. Бывают ли чипы меньше одной наны? - так и спросим.
      Вот другое: Зачастил что-то Туземский кататься по Европам. Подо-зрительно всё это. Термоядерничает втихаря. Вот что там, в этой Ев-ропе, делать? Посмотрел разок-другой и хорош. Неспроста, неспроста таимничает! В этом схроне валяется, крутит колёса, поджидая удобы, идеологически шпионская цель!
      - Опять же, - думают главные морских дел мастера, - а зачем Ту-земскому БОНБА как средство диверсии? Ведь достаточно крутнуть главный штурвал их генеральной плотины во время большого прилива, расположенной там-то и там-то где-то. Так вам и сказали где. Кирьян Егорович уже через три года не нашёл плотины на карте... Отжал блоки-рующую кнопку, вертнул рулик. И нет как не было Голландии. Это де-шевле и доступней.
      - Но зачем Туземскому самому крутить штурвал? Если он что-то будет с этого иметь, то в этом есть смысл. Но, с другой стороны, по-скольку Туземский не умеет брать взяток и давно за неэффективностью прекратил халтуры, так неужто принялся бы за старое и решил подзара-ботать на отпирании запруды руками собственной персоны? Не выйдет. Ленив и слаб для этого Туземский.
      Если для этого надо попросту заплатить работнику плотины, то у самого Туземского нет столько капиталу. И работник плотины хочет жить. И Туземский хочет Хо. Да и славы от того не будет. Слава перепа-дёт голландскому штурвальщику. Нет, не катит такой вот нелепый экст-рим.
      Министерству пришлось позаниматься. И оно, копнув кое-где, вы-числило. А вынюхало оно следующие небезынтересные факты.
      Первое. Про главную двухстворчатую плотину, передвигаемую по подводным роликам, про прочее её устройство и про систему охраны дотошному Туземскому и его землякам поведал и показал простодуш-ный Питер Номер Один, по странному совпадению обстоятельств явля-ющемуся тоже волосатым, только рангом повыше. Питер Номер Один является дополнительно прим-профессором всей великой нидерланд-ской архитектуры.
      Кто такой Питер Номер Один? То ли он - двойной агент, то ли под-рабатывающий где попало обыкновенный голландский болтун - лучшая находка для русского шпиона, - Министерство достоверно не выяснило. Зато через известный русский шедевр в жанре чекистского лубка оно прекрасно знало про опасность болтунов. Оригинал плаката про русского предвоенного болтуна, купленный за немалые башли со сцены Сотбиса, давно висит в коридоре Музея Мокрых дел Министерства (МММ, хм), являя собой ценнейшее пособие курса контрразведки.
      Ответственный работник, отвечающих за безопасность со стороны внутренних голландских недоумков Йоколин Трупфайлер поставил на обложку досье Питера Номер Один жирную фиолетовую галочку. Через пару дней додумал и пририсовал к галочке страусиные ноги и крылья. Подумал ещё и подрисовал под клювом сталинские усы. Так галочка-страус выглядела гораздо опасней, следовательно не забудется.
      По версии Йоба Колина Туземский был внедрён в русскую турбри-гаду волосатых под видом таких же как и сам Туземский потомков ази-атских недоучек и варваров. Ох, уж, эти извращенцы - русская разведка! Ради достижения цели готовы обгадить всю систему высшего россий-ского обучения.
      Со слов допрошенного недоумка Питера Номер Один оказалось, что парочка русских любопытствующих волосатых-туристов уж слишком как-то излишне любопытничали, глазея по сторонам и шлындая по тер-ритории, вместо того, чтобы спокойно жевать резиновых устриц в фа-нерной столовой Главной Запруды. Русские считали вышки по перимет-ру, надиктовывали что-то в коробочку. Может речь шла о количество камер охранного слежения?
      Надо сказать, что половина камер была списанной за негодностью со склада Министерства Другой Обороны (МДО), но тут же подобрана и установлена на ограду ответственными сотрудниками ГММ. После это-го прошло четыре года. Никто на плотину не покушался. И вопрос об установке допкамер не возникал.
      "Ид. Љ1. Нада выставит пачинку старья на тендер" - отметил в за-писной книжке г-н Й.Трупфайлер, наспех перемножив цифры. Книжку спрятал на заднице. В ней самые его секреты.
      "Ид. Љ1. Откатц. 17 т. е.в." - написал в листке. Продырявил листок и вклеил в гросбух. Подвёл итог. Нормально. Хватит на... и вся жизнь впереди как букет роз с неба.
      Вот ещё что отметила голландская безопасность. Несколько винова-то отсталым способом, - на то они и хитрые русские, - держа в оттяну-той руке карандаш и прищурив глаз, двое из них считали высоту ог-рады.
      - Перелезть - раз плюнуть, - сказал один из них.
      - Подстрелят.
      - Часовых нет.
      - Посадят, если раскусят.
      Записали эти фразы разведчики. И написали докладную. "В углах поставить вышки, установить пулемёты. Режим сменности 4 часа в буд-ни. Пятидневная рабочая неделя. В воскресные дни по 3 часа. В каждый блумсдей менять команду 100%".
      Ещё: они (русские) сосреды точёно смотрели рекламный ролик о строительстве нидерландского чуда света . Снимали ту киношку с экрана на фотоаппарат. А диск спокойно продавался в холле. Об этом чудачестве русских голландская безопасность на всякий случай сохра-нила запись.
      И самое подозрительное и явное - это вопрос, заданный графома-ном и волосатым Туземским, о способности плотины выдержать волну от ядерного заряда, брошенного где-нибудь, к примеру, в районе Бер-мудского треугольника. Именно так и сказал.
      - Дойдет волна, или нет? - спросил он тогда Питера Номер Один.
      - А какую мощность заряда Вы имеете в виду? - спросил вполне се-рьёзно Питер, сосредоточившись не на подозрении, а на точности от-вета, дабы не прослыть профессоришкой вместо всезнайки.
      - Три с половиной, - не моргнув глазом, ввёл исходный показатель Туземский.
      - Три с половиной... - сказал Питер, посчитав в уме, - выдержит... спокойняк.
      - Вы точно уверены?
      - Типа того. - Уклоняются от прямого ответа.
      - А если два, но в Северном море?
      - Вряд ли, - почесал за ухом Питер, не сумев стушевать горькой правды.
      - Ну и ладненько. Так даже дешевле, - успокоил голландцев Кирьян Егорович. - Вам не надо будет тратиться на устранение последствий, потому что волна смоет и последствия.
      Очень мудрёный и глубоко опасный человек этот Туземский. Вот ещё его перлы:
      " - Это шершавый никель или гладкий цинк?
      - Птеродактиль тактильно красен как пенис Корбюзье.
      - Кто первее, Мур или Генри?
      - Монтировщик трубой пройдёт, а с дамой задержится .
      - Билящ этот Мулиев, а всё равно гений".
      
      - Может тупо плюнуть? - подумали Германия и Голландия про чре-ватое знакомство с монстром, - и пусть что будет, то и убудет.
      Последнее стало бы для обеих стран наиболее правильным решени-ем.
      Кроме того, Кирьян Егорович не желает зла никому, и более того - он просто обожает одну из названных стран. Но никогда в этом не сознается. А другой завидует.
      Ну а после посещения Голландии и Германии группой русских ав-топутешественников, в составе которой находился графоман Туземский, - путешествие, которое закончится написанием романчика в духе нецен-зурного Джерома, - добавит новый импульс известности этим двум пе-реобщупанным со всех сторон, при всём при том весьма уважаемым странам. А поколения, проживающие на берегу Северного моря, с бла-годарностью будут вспоминать неутомимого старичка и бойкого писателя - умеренного матершинника, внесшего столько Живаго и Навахо в заплесневелый жанр психопатических путешествий.
      Словом, не будет больно никому. У Кирьяна Егоровича по этому поводу нет сомнений.
      
      ***
      
      Дальнейшее воспоминание Кирьяна Егоровича, хоть читатель, хоть критик, хоть историк, который находится хоть чуть-чуть в курсе ниже-приведенного исторического и вполне редкого экскурса, могут воспри-нимать по-разному. Кто-то назовет это старческим брюзжанием, взро-щенным старой обидой, кто-то набивкой страниц текстом ради денег (так поступал великий реформатор поэзий, коммунистический авангар-дист и выдумщик новых рифм т-щ Маяковский, который прореживал строки до одного слова в них). Но Кирьян Егорович думает совершенно по-другому.
      К.Е. вовсе не собирается помогать толкать на книжном рынке ро-манчик Чена Джу, а только снабжает его информацией, и в случае удачи перебьётся роялтями. Чен Джу иной раз Кирьяна Егоровича ни в грош не ставит. Копию романа для читки в параллельном мире пишет не для знаменитости Туземского, а исключительно ради материальной выгоды (лучше в надежных параллельных английских фунтах). А брызжущее впечатлениями и воспоминаниями нутро Кирьяна Егоровича ещё пока никто затыкать не пробовал.
      Ниже сжато, дабы особо не утомлять читателя, Чен Джу приводит воспоминания К.Е. по узкой полоске взаимоотношений его родины с Голландией, которые проистекали не в столь отдаленном прошлом у него на виду. Они попортили ему и России столько крови, что не смол-чать!
      Текст этого болтливого романа-солянки пока не переведён (и слава богу) на другие языки. Русские книги заграница вообще ни во что не ставит. А зря: в них (особенно в этой) много любопытного.
      По последней причине, а также по причине голландской простра-ции, в которую впали втянутые в русскую действительность иностран-ные участники отношений, не получившие не только быстрого, но даже ожидаемого встречного эффекта от своей бурной деятельности, мнение это (по крайней мере в ближайшее время) не вызовет иностранной бури негодования.
      Никто не пожелает оспорить факты, пережитые Кирьяном Егоро-вичем изнутри событий.
      Чем Кирьян Егорович немедленно и воспользовался. Гонг!
      
      ***
      
      
      
      
      
      
      ЭФФЕКТ БУРНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
      
      Теги иллюстрации:
      
      Сюськин, Мудольфина Кникхе, Энгельберта Нидерлан-довна в дырявых носках на прёме в Белом Доме Уга-дая, русские во фраках
       ффект бурной деятельности внутри России для отчета пе-ред Фондом принца Бернарда искусно создали сами голландцы (а что оставалось бедным бернардинцам делать, коли ввязались в драку?) в виде пары ловко написанных Мудольфиной Книххэ и также сноровисто защищённых ею диссертаций в Д-ком техническом университете, со-зданных с использованием полууворованных у русского историка архи-тектуры Сюськина С.С. документов... А чё полууворованных? Полно-стью реквизированных - так оно будет вернее!
      Наивный арх.Сюськин рыл документы десятки лет. Рыл, рыл и рыл. Вроде бы для себя, а вышло - будто бы дожидался Кникхе.
      Пылился Сюськин в архивах почище иных ведёрных ветошек, и об-бивал пороги десятка заводов и гендиректоров. Увёл из архива (не ска-жем какого) голландские и русские чертежи, исполненные на по-древнему оригинальных тушевых кальках и частично в скверных, но вполне правдоподобно розовых светокопиях.
      Отданные на время голландцам (для сканирования и перепечатки - у нас таких приборов не нашлось) эти чертежи в Россию так и не верну-лись.
      Напрасно бъётся (сетовать надо на самих... что? без пользы) депар-тамент наш любимой культуры о их возврате, да что толку: в Нидерлан-дах они явно нужнее. А сибирякам они зачем? Чтобы снова запылять ими целомудренные архивы? С исчезновением их будто вырвана важная часть угадайской истории. Нет в истории страниц - историкам легче жить. Да и бумажки эти далеко не клинопись с объяснением смысла жизни и обозначения времени прилёта Лабораторных Создателей Земли и её расчудесной зоологии!
      В главную диссертацию Кникхе умело вклеились исторические фо-тографии. Выполнены они по случаю колонистских праздников и трудо-вых побед заезжими и нашими фотографами. Фотографы все как один красавы! Они в кожаных куртках и кепках. Подпоясаны ремнями. Уве-шаны побрякушками. Они все как один - обладатели дорогих треногих, деревометаллических, цейссовских аппаратов со вспышками и коробка-ми с магнием. Простые американские, австралийские шахтёрши глаз с них не сводят. Они готовы висеть на них гроздьями винограда и щупать, щупать, щупать фотографической красоты любовные листышки, обво-рачивающие гроздья их.
      
      ***
      
      С пользой для сохранения культурного голландского наследия и за-щиты претензий на гранды Фонда принца Бернарда, к великой скорби доверчивого русского волосатого-исследователя угадайгородской промстарины Сюськина С.С., он сам, не моргнув наивным глазом, под молчаливым согласием департаментов опрометчиво и совершенно бесплатно расстался с архивными сокровищами.
      Он - ввиду полного отсутствия личных средств - не издал по теме ни одного труда. Сложилось даже впечатление, что по этой же причине ни один труд не был написан. Меленьким шрифтом напечатана в одной из голландских книг его фамилька. Не оценён он наидостойнейшими партнёрами не только как соавтор, но даже как трудолюбивейший чёр-норабочий-архивокопатель, червяк-человек, помогающий забивать прорехи земной истории животворящим кислородом. Партнёрами выполнены и великолепно изданы несколько толстенных отчетов (1 или 2), напоминающих толстовкостью и робностью "Войну и мир". Русские не дали Сюськину на и за аналогичный копательский труд ни копейки. Так она нам нужна эта промистория. Может, там есть нежелательные тёмные страницы? Может мы стесняемся иностранной помощи и революционно международного коммунистического порыва, закончившегося крахом колонии и образовании на его костях прекрасного социалистического города? Тут без шуток. Хотя, что политического может быть в каллиграфически обыкновенных строительных чертежах?
      Голландские отчёты полезны историкам обеих стран. Но, к сожале-нию, не прочтены ни одним русским историком, потому что напечатаны на редком голландском языке.
      Для того, чтобы сибирские школьники могли (хотя бы в будущем) прочитать труд Мудольфины Книххэ, голландские культурологи и охранники голландского культурного наследства за рубежом решили восстановить историческую школу, построенную по проекту не особо выдающегося на мировом фоне, но, тем не менее талантливого голланд-ского волосатого Вохана ян Мохела. И собирались дать в случае успеха школьной реанимации мастеркласс голландского языка.
      Русским историкам, культурологам и журналистам переубеждать вредного и упорного (чёрного копателя) толкователя этой истории г-на Полутуземского не хочется. Зачем?
      1. Отсутствуют жареные и раздражительные факты, без которых не нажить себе славы;
      2. Недостаточно изучен вопрос о честности руководства междуна-родной колонии, связанный с эскизной беглостью сбора и переработкой информации. Вопрос инженерной компетенции не обсуждается: раз ко-лония "ИПРИТ" приносила пользу молодой России, рождая предприя-тие, копая и перерабатывая недра, улучшая условия работы и быт мест-ных людей и колонистов, следовательно, тут всё в порядке. Воруйте, граждане иностранцы, пожалуйста! Заслужили. Только, пожалуйста, незаметно.
      Воровали как всегда и везде, но не все, а только избранно подпу-щенные. У русских в этом плане тоже есть чему поучиться
      3. Не хочется навлекать ничей гнев ввиду злостной незаинтересо-ванности и долгого попустительства с русской стороны. Тут имеется в виду нежелание или легко оправдываемая невозможность вкладывания рублёвых эквивалентов в программы, направленные на сохранение гол-ландского архитектурно-исторического наследия, волей революционного порыва (случая, оказии, ОДНАКО!) образовавшегося в центре Сибири. Нонсенс, ОДНАКО! Казус! Тема для Спилберга, ОДНАКО.
      Последователи Спилберга придут непременно, но тогда только, ко-гда авторы помрут. Ибо станут последние мешать, требовать за идею денег и совать нос в свои дела. Питеров они уже пнули.
      4. Не хочется поминать традиционно болезненную стеснительность наших культурных работников по отношению к вышестоящим, но бед-ным департаментам.
      5. В те минуты, когда надо, стоя в очереди, клянчить деньги, краси-вейшие девочки департамента рушат гениальные местного производст-ва проекты Музея Угля, которые решили бы часть их проблем.
      6. Умные голландцы привлекли на помощь русским утопающим голландских студентов-волосатых. Ибо они (умные голландцы и ответ-ственные культработники) считали, что даже голландские детишки вся-ко умнее взрослых, но бесконечно отставших от европейской цивилиза-ции русских волосатых с департаментами.
      Вода долбит камень. Но культурному департаменту жалко своей во-ды. Они хотят воспользоваться водой голландской. Но не прилагают к этому достаточных усилий. Они плывут, не гребя, по сверхцивилизован-ному голландскому каналу, не зная куда приплывут. Они не знают, есть ли впереди ещё какие-нибудь пороги кроме пустопорожней болтовни и обидного пресмыкательства перед иностранцами.
      7. В наличии имеются, но незаархивированы мнения и непроверен-ные, то ли слухи, то ли факты по поводу украденной валюты (золота-ли?), умыкнутой у автономной индустриальной колонии "ИПРИТ" (вроде бы) самим знаменитым управляющим голландского происхожде-ния и по совместительству директором "Голого Рудника" Ватерпуулом Загрообером. Загрообер - с сочувствующе коммунистическим + реально капиталистическим душком. От разочарования и безысходности (рас-крылась суть недоброй советской власти и надо было "делать ноги"), то ли от давнего расчета, - невесть куда, - то ли в международную комму-нистическую ячейку на поддержание штанов мировой революции, то ли в ячейку местную, ленинско-российскую поплыло из "ИПРИТа" золо-тишко. То ли золотишко ушло в террористические организации, то ли уплыло в банки далёких Штатов для последующей передачи его голода-ющему пролетариату. Но, скорей всего и как всегда, для своих началь-ствующих коллег. И себе лично.
      Есть непроверенное предположение, что валюта в золоте весом яки тридцать мешков муки или в переплавленном гвоздеобразном виде во-обще никуда не доехала, остановленная по пути самозванными и голод-ными, вооруженными пулеметами и берданами народными контролера-ми из сибирских бело-зеленых лесов с начальниками в военных паль-тишках и с тенями от оторваных погон, которых в ту смутную пору в Сибири водилось предостаточно. Но это последнее предположение и пункт Љ7 явно сочинены самим Ченом Джу. Естественно, что лишь для провокации и, естественно, что для щекотки департаментских нервов.
      
      И, говорят уже значительно позже и совсем не по теме, совсем рядом с шахтами, нет - нет, да и зажигались в скалистых обрывах осторожные костерки недобитых белогвардейцев. Поджаривали бедные не-добитыши, готовя ужин, воробушков, ворон, галок, которых в округе в избытке. А также ловили и кушали заблудшую на огонёк волчатинку и бродячую кошатину. И, говорят, медвежатинкой с лосятиной тоже не брезговали. Словом, порой жили лучше Ленина, который в шалаше.
      Кирюша ещё в детстве с группой таких же любознательных про-ныр-любознателей находил в партизанских скалах останки пулемёта и косточки от бедных скушанных белогвардягами зверюшек. Нашёл в бору иностранные часики и американскую калошу, продырявленную колким шампиньоновым племенем, которое даже асфальт ест, а резина для него деликатес. В калоше окровавленный, заплесневелый клочок газетки на английском языке. Часики сданы в милицию. Негодную для носки калошу Кирюша присвоил. Не долго думая, он прибил его гвоздём на стенку в качестве сувенира и в память за понюшку погибшем иностранце. Провисела калоша ровно одни сутки, хотя бабушка не была ни противницей колонистов, ни испытательницей иностранной любви. Порезал всю её семью кто-то, дак то было в Алтае. Просто не любит она калош на стене.
      Клочок газеты с запёкшейся кровью Кирюша безуспешно пытался дешифровать. Он был жёлт и рассыпчат как Древний Египет. Потом и он исчез то ли в суматохе переездов, то ли спёр его Некто. Может, именно с того случая родилась у Кирюши страсть к собирательству, ненависть к воришкам и тяга к записыванию кровавых, а особенно недоказанных, предположительных историй?
      
      
      ***
      
      
      
      
      СКАЗ О СОЮЗЕ ВОЛОСАТЫХ, ДВУХ ПИТЕРАХ, ПРИНЦЕ БЕРНАРДЕ И ГОЛЛАНДСКИХ НОСАХ
      
      - Какой там Питер Бент! Гораздо хуже!
      - простонал несчастный.
      - Мне кажется, Молли его откусила!
      "Джон Ирвинг"
      
      Расшифровка далее:
      СВ - Союз Волосатых;
      ДВ - Дом Волосатых;
      Волосатый - архитектор чаще всего (значение 2: культурный ра-ботник)
      
      Теги иллюстрации:
      Кирьян Егорович председатель СА схватился за голо-ву, пистолеты, револьверы, бандиты, крысы
      
      1
      
      
       ак-то раз 1/2Туземский полностью рехнулся. А именно: ровно перед самым первым дефолтом дал слабинку перед коллективом и подписался на председателя правления ячейки СВ .
      Должность эта как общественная нагрузка и как признание тех за-слуг, которые ты ещё не совершил, но все делают вид, что в тебя верят и доверяют. В чистом виде аванс!
      Никто не хочет быть председателем, все прячутся за соседские спи-ны, ибо работа председателем ничего не прибавляет к массе забот кроме угущения тьмы разнообразных печалей.
      Но если ты хочешь быть на виду, то бишь если ты тщеславен (или полный недотёпа), то эта работа - самое то.
      Ты можешь позвонить кому-нибудь и он прибежит, потому что в СВ жива ещё (как странно) субординация.
      Это единственное утешение твоего тщеславия, ибо всё остальное это нагрузка и негатив.
      Тебя будут ненавидеть, потому, что звонишь ты не в самое удачное время - ровно тогда, когда у него совещание, бросила жена, муж, случи-лась непредвиденная покупка машины, обвалилась крыша, пришёл про-курор, ты недополучил взятку, ударился об чью-то бутылку, и денег поэтому нет и не скоро будет.
      Ты будешь почти один, кроме группы активистов-зубров, которые не желают смерти СВ и каждый год с немалыми усилиями вытягивают СВ из болота долгов за почти-что утоплые волосы.
      За четыре года правления ты становишься притчей во язытцах: ты не справился там-то и там-то, ты обосрался вообще, ты задрал нос, ты пользуешься площадями, сдаёшь их в аренду и награбил с них в личный карман, ты обещал и не сделал, ты никого не привлёк в СВ. СВ стареет, средний возраст сорок, он всё больше становится клубом пенсионеров.
      Два срока это попный жиздец. Никто не хочет в председатели, видя неминуемость мучений, а тебе уже до смерти надоело и ты по возмож-ности отлыниваешь, разрушая общность. Словом, ты виноват во всём плохом, ты ничего хорошего не создал и готовься: на следующем пере-выборном собрании ты из героя превратишься в козла отпущения для всех ленивых и не таких тщеславных; или полных недотёп вроде Кирья-на Егоровича Туземского.
      В качестве бонуса председателю прилагается Дом Волосатого (ДВ).
      Его надо содержать и гасить долги за соответствующие услуги служб, и отслюнивать арендодателям.
      Когда деньги есть, то это ещё терпимо. При дефолте денег не бывает ни у кого. И даже зубры СА, без особой радости, но собирающие деньги методом ходьбы с шапкой по кругу и скребя домашние сусеки, в дефолт тоже ничего не имеют. Кирьян Егорович оказался в ситуации, когда вме-сто отрады развития нового дела и осознания того, что ты хоть что-то и как-то охраняешь (уж не говорим, что ты крепишь, сам разрываясь на части и подкладывая в фундамент собственные кости и яйца по опыту русских зодчих), ты оказываешься заложником времени и ситуации.
      Ты не сдаёшься только потому, что в этом сдаточном случае тебя посчитают полным слабаком и претендентом на звание утопленника в говне.
      Вместо утоления гордыни ты становишься мальчиком для битья в ближайшем будущем.
      Ты портишься на глазах, обретая образ нищего страдальца, ко-торый только и умеет, что клянчить деньги. А бизнес ты делать не умеешь. А клянчить деньги ты (сволочь, неудачник, простак) имеешь смелость именно в тот момент, когда никто из поверженных дефолтом зубров ещё толком не встал на ноги. И ты без денег, и кругом справедливыми птицами добра, счастья и фортуны планерят кувалды, шпильки, вилы.
      Кроме поддержки в виде квадратных метров (сделаешь себе бюро, будешь в нём зарабатывать, будешь смирненько сидеть и параллельно проектировать: никто слова поперёк не скажет) дали бухгалтершу - секритутку (она-то с зарплатой, не в пример председателю), и доверили топнущую на глазах у всех кассу.
      В кассе накоплено чуть больше гулькиного фуя. Фуй моментом пре-вратились в Пщик Дифольта. Только и успели, что утром деньги снять, днём объяснить, что это такой за пир во время чумы, вечером напоить обеспокоенный союз, напоить водкой, и бодрым голосом утопающего спасателя объявить, что эта пьянка последняя и, похоже, надолго, до самого улучшения порядка в стране. Что однозначно преданно чиновни-чьей, а теперь знаменитейшей фразе ВЧК "засадить в тюрягу до полной победы революции". Слышали такое? Да, да, да. Сейчас проверим. Ну что, друзья фараонцы, убедились?
      Следующее хмурое утро лучше не вспоминать. Это кобздец котёнку, полёт в тартарары, на Венеру, на Марс с билетом в одну сторону, ожи-дание ласкового вампира в гамаке паутины, обращение мечт в пыль, абсолютное познание цели барахтанья на дне болота, когда только нос нюхает поверхность, а по поверхности туда-сюда летают водомерки клятые всех видов архиналоговых сборов.
      У тебя тут же и на полном административном основании сначала отбирают половину квадратных метров, ибо ты не только не рентабе-лен, но на грёбаном СВ администрация теряет огромные деньги. Так некоторыми ретивыми представителями города совершенно законно защищался волосатый цвет города.
      На твоей территории устраивают склад для ремонта отобранных под Фонд муниципального имущества квадратных метров.
      Вместо Союза должен бы быть как минимум банк, ибо Союз распо-ложен в самом центре города.
      Про центр прекрасно осведомлены натуральные бандиты. Даже не рекетёры.
      Они приходят в гости с револьверами и свинцовоглазыми помощни-ками, готовыми всадить в тебя пулю тут же, если ты не согласишься, или у тебя нет достойной крыши. Или (по твоему желанию) не сразу, а после и незаметно (выбор есть), потому что крыши нет, а ты не соглашаешься, борясь за какой-то там призрачный СА и какие-то там этические и не-вооружённые насквозь принципы "а теперь подставь щёку другую", и за наивную тогда фразу "всё должно быть по честности, справедливости и закону".
      - Убивайте, если без этого никак нельзя! - говорил Кирьян Егорович, сжимаясь от страха, презирая собственную, прозрачную тонкость груд-ной клетки, где бронью служит единственно преданная ему белая интеллигентская кожа.
      Фонд МИ в первые два-три года защищал от пуль. Мэр стал долгой и прочной крышей. И бандиты уходили несолоно. Расхлебавшись.
      И никто, поэтому не предлагал разбирать заранее окна до самого пола, чтобы кто-то мог ставить в зале СВ (ДВ) мерседесы на потеху бизнесу.
      А Кирьян Егорович и его товарищи по правлению смотрели в битые витражи, чинили внутренние теплотрассы, гоняли крыс, учились на кон-фетках детям и подпольной мебелью зарабатывать бабло. (Спасибо Ко-коше Урьянову и Ермаку Тимофеевичу. Последний гордо умер под про-ституткой).
      ...И радовались, что они до сих пор ещё живы, и молили бога за то, что дал им терпеливых (до поры хотя бы) жён.
      
      ***
      
      Словом, каторга началась сразу. А на кол посадили ближе к Милле-ниуму. Кол был голландской выделки. И вставили его Кирьяну Егорови-чу мастерски. Вставили те же упомянутые выше голландцы, вовсе не желая того. От доброты первого позыва. Россию только что засунули в буржуйку, а они уже были там и горели на фоне мокровастенькой, све-женькой как младенчик России ярко.
      
      ***
      
      Отощавшему в мытарствах и не вошедшему в ум обратно Кирьяну Егоровичу доверили повертеть штурвалом голландско-угадайских волосато-культурных отношений. Это было, ........... сказал бы вам Чен Джу, конечно, крепче, а тут написал скромно шмыгнув: "цирк цирков"!
      
      - Постойте, постойте, мы так и не поняли изза чего шум? Что так голландцы в Угадай вцепились, Виной всему сосиски, деревянная напо-ловину школа и какая-то промышленная колония? Так что ли всё про-сто?
      - Именно так, но даже не это главное, - отвечают им, подумав.
      - Голландцы изображают миссионеров. Причём искренне. Они несут нам (мы - необразованная масса - так оно и есть) настоящую ев-ропейскую культуру.
      Бог у нас немножко свой, а у них немножко другой. Путать их вме-сте или настаивать на более правильном католицизме (???) они не реша-лись.
      Промышленность наша толще, но не рентабельна и вороватей. У них же давно кончился уголь и проблемы у воров угля не стало.
      На память о кончившемся угле у них есть музейчик. У музейчика кроме названия 60м2 зала на земле и настоящая шахтёшка под землёй.
      Музей постоянно закрыт, ибо он не особенно интересен голланд-ской публике - не развлекателен, чёрен, гид не остроумен, как например и в противовес в английском и тоже благополучно кончившимся Биг-Пите. Чтобы проникнуть под голландскую землю надо договариваться за неделю.
      Русская делегация развалилась надвое, предпочтя спуску в шахту шопинг по бутикам.
      Волосатых в делегации не было: какой срам, что за неуважение!
      А у угадайгородчан музей только на бумаге. Хоть он и бренд, но в перспективе. Его можно запросто порвать. Забыть. Передумать. Перехо-теть. Поставить в край очереди.
      Бумага вместила пять тыщ квадратов. Это достойный ответ ино-странной буржуа'зии.
      Кидать на него - смешной такой и бумажный музейчик - деньги ни регион, ни город (культурная деревня!) не торопился.
      От нашей культуры шли предложения за предложением вплоть до создания египетской пирамиды, в которой прекрасно сделался бы музей уголька и всяких энергий. Против энергий никто не против. Только за. Волосатые против пирамиды. Пирамида с окнами это уже продырявлен-ный объект, а не пирамида. Банальщина. Формоизвращение на почве детско-наивного формализма. Доказательства в Казани.
      Время такое, что Церкви с Соборами всяко полезней. И моднее. Туда шли деньги. Музей стоял в очереди за Соборами. Может так расшиф-рован закон о религиях? Соборами откупались за повышенную шахтёр-скую смертность.
      Пока то-сё, активисты-задельщики (бывшие угольщики, есть и фа-милии) старели.
      Голландцы размышляли за угадайгородчан: нахрен русским такой монстр: у нас 60м2 и всем хорошо, а зачем вам 5500? Это точно так. И это ли не вмешательство? Это ли не обмен культурой по-европейски?
      Им смотрели в рот. Нашим ртам полагалась затычка. В родине про-роков провинциально и навсегда нет.
      У них - голландцев - культура настоящая и практически во всём. Строительный бизнес и новаторство там идут нога в ногу. Эта правда нам на зависть. Бюджет в пересчёте на душу у них в десять раз больше.
      А культура наша дикая, тупиковая, фантазии ноль, движения вперёд ноль, учебников одних тыща видов. Зачем? У них один государственный учебник. Они - представители настоящей цивилизации, причём с высо-кой котировкой. Они болтаются в начале списка. И даже не в шорт-листе, а именно в списке. Короче говоря, у них в этом плане всё пра-вильно. А мы белые индейцы, белые негры, шахтёры как в восемнадца-том веке чёрные, личина не отмывается даже в бане. Угольный век у нас, понимаете? Какое! Каменноугольный! У них и книги другие, нежели русские. Вот вы что сейчас читаете?
      - Я? Я... вроде бы "Путешествие за гвоздями".
      - Что за книга?
      - Дык... дык... ето самое... Вы сами и написали.
      - Чёрт, так даже? А я и забыл... Не допёр попросту говоря. Ну, тогда вопрос снимается. И как вам голубые гвозди? Как думаете, найдут эти гвозди в загранице? Это не намёк на синюю птицу счастья? Разбогате-ют? Сказки Ляшека Потешкина!
      
      ***
      
      ...Когда плясать на цирковой арене изрядно поднадоело, безукориз-ненная до этого обязательность в СВ дала сбой.
      У К.Е. к тому же кончились личные деньги, и без того направляемые мимо семьи на общественные нужды. Отощавшая семья семья готова была повеситься на петле, сплетённой из жидких волос отощавшего отца семейства.
      Ради спасения нервничающего организма и для пополнения кассы работой общественную активность пришлось принести в жертву малому проектненькому бизнесику: крылечки, интерьерчики, перепланировочки. Вот аж!
      И Кирьян Егорович до того сидевший в двух креслах, выбросил один стул, зато в другой - проектный - вдвинулся так, что аж слился и стал конкурентоспособным остальным. У него у первого среди коллег появился радиотелефон. Без него хоть и в крохотном бизнесе, а нельзя. А это зависть и ненависть. Не надо трясти телефонами перед коллегами в момент перезагрузки страны. Горбачёв ещё не объявлен шпионом и ди-версантом Америки. Его ещё не до конца купили. Хотя предупредили: низзя!
      Как председатель Туземский К.Е., разумеется, продолжал работать, зато самоустранился от секции иностранной.
      Переписка валила весом архитектуру библиотеки. Хватало форма-лизма и якобы крайней всем нужности совсем не обязательного.
      А больше всего удручала напрасность хлопот. Закалябывали пере-воды с языка на язык; и вялились - парились мозги от процессуальных и прочих неразберих, возникающих то там, то сям словно волшебная пле-сень тортильего пруда.
      Уже через год полномочия по общению с голландскими меценатами и охранниками их наследия Кирьян Егорович полунасильно-полутоварищески перепоручил своей работнице и начинающему члену Союза Ульяне Порфирьевне Нетотовой-Бим - жене Порфирия Сергеича Нетотова-Бима - будущего путешественника галопом по Европам.
      У Ульяны Порфирьевны были существенные плюсы против прочих кандидатов. Она почти свободно говорила по-английски, и она была ответственным человеком. Она могла быть весьма любезной. Особенно с иностранцами.
      Кроме того, не по принуждению, а от души, Ульяна Порфирьевна носила иностранцам пирожки домашнего приготовления.
      Она могла запросто прибрать столы после русско-голландских ку-тежей.
      Без добрых женщин в волосатых Союзах никак нельзя.
      Она почти не боялась крыс.
      Иногда пришивала Туземскому пуговицы.
      И медленно, но верно, учила его курить.
      Ульяне Порфирьевне иностранная нагрузка понравилась.
      Вместе с нагрузкой к ней прилепился иностранный ухажёр. И её стали приглашать на совещания чаще чем Кирьяна Егоровича.
      Кирьян Егорович обязан был кормить высокие совещания, если они происходили на территории ДВ. Его воспринимали как пожизненно назначенного обеденно-ужинного мецената. За это не хвалят и не гово-рят "спасибо". Меркой его талантов стало количество квадратных мет-ров выставочного зала.
      Как волосатого Кирьяна Егоровича не воспринимали, он был обык-новенным, бьющимся, но прозрачным стеклом, ибо в то время на пике моды была пустопорожняя говорильня о неглавном.
      
      ***
      
      
      2
      Данную межгосударственную (по мнению голландцев) культурную кампанию, а по мнению угадайгородской администрации так слегка перенадутую по значению, российская сторона ни во что не ставила. Кому хочется сохранять покосившуюся школу с уличными нужниками и какие-то сгнившие дома, называемые в народе "сосисками" при полном отсутствии магазинных прототипов? Какая с того выгода? Наоборот, это требовало денег. Бюджет показал школе, сосискам, Питеру, принцу Бернарду и всем Нидерландам в качестве реалий и доказательств вывер-нутые карманы. Посыпался из них ветер.
      Это провальная стыдоба!
      Угадайский Культурный Департамент (УКД) с неохотой ждал уско-рительного пинка из Москвы. УКД заплетал своей лошади хвост и лас-ковым гребешком чехвостил её гриву.
      УКД стал позиционироваться беднющей, но вредной инстанцией, без которой никак.
      УКД старался как можно незаметней обижать навязчивых гостей, тянущих руку дружбы (за пазухой пистолет оцивиливанья) и обижать своих волосатых колким недоверием.
      Голландцы настаивали всего-то - навсего на параллельную взаимопомощь величиной в четверть общих затрат. Это было условием и золотым ключиком для открывания заграничного культфинпотока.
      Тортила была молодцом. Русские не спешили воспользоваться про-тягиваемым им золотым ключиком. Они не Буратины.
      - Вам надо, а нам нет. Вы и башляйте по полной, - так считали в УКД и выше. - Или отвалите в конце-концов. Дайте разгрести отече-ственную рутину... А там, мол, посмотрим.
      И ждали вестимого пинка из ведомо откуда.
      Но голландцы это не сыны Обломова, и они продолжали бороться с системой. Дело хоть и медленно, но двигалось. Добрались, наконец-то, голландцы до самого-самого верха самой чванливой и самой бедной пирамиды в мире. Культура, мать её! Искусство, идри твою задницу! Архитектура - мать всех наук, растудыть её в карусель! Культура, ис-кусство, зодчество - это не конвейер, а так! Развлечение и немного идеологии, в основном самотёк.
      На это денег не надо окупаемость деньги из воздуха на хлеб не намажешь выкружат не дети поди.
      Питер Номер Один не сидел на месте. Он предложил Питеру Љ2 за-точить стрелы атак, к оперению приделать реактивный двигатель, на-чать бомбардировку тыла и налить на фронт фурорного газа (сами-то они в респираторах), а чтобы было наверняка - навалиться всем ино-странным скопом на угадайскую админбразуру и - глядишь - "сим победити".
      Они сочиняли петиции, рождали, гробили и свежевали русские про-жекты, заменяя их своими европейскими, сиречь лучшими на аравийской и прочих землях . Добавляли и улучшали что-то только им двоим известное. Организовывали встречи с русскими представителями от культуры, возглавляли общественные обсуждения, чистосердечно наде-ясь научить русских хоть чему-либо, чего те ещё не знают или знать не хотят вовсе.
      Им по прежнему смотрели в рот и пожирали влюблённо ошелом-лёнными глазами. Все! Кроме волосатых!
      Ноль: смотренье в глаза и лизанье частей тела не продвигало лизав-ших ни на шаг вперёд.
      Миролюбивые голландцы-учителя внедрились неплохо и стали до-полнительной инстанцией, которую неумным угадайским волосатым приходилось либо преодолевать, либо втихушку посмеиваться (плакать отдельно) над слаженным процессом лентопротяга.
      С одной стороны каменный век, с другой чванство, смешанное с наивом. Дикари и роботы!
      Всё тля и мыльный пузырь.
      Что хорошо передовому голландцу, то ленивому русскому плевок в душу.
      Русский пузырь надувался радостью с каждым голландским приез-дом. Он лопался тут же, как только голландцы терялись с глаз долой.
      Удивлялись и проклинали голландцы русскую неповоротливость. Бурчали с умными русскими на кухнях. Они и уразуметь не могли нескончаемой русской хитрости в сокрытии чистосердечного желании ни черта не делать и черты не проводить. Ибо это чревато реальной ра-ботой. Они прикрывали задницы ссылками на отсутствие сверху манны небесной.
      Резине пора бы уж порваться, но сделана она из самой резиновой в мире
      русо резины.
      
      ***
      
      
      
      3
      Ближе к году 2XXX в Угадайгород в гости к Туземскому и с визитом к всему Угадайскому генералитету заехал Питер Љ2.
      В Нидерландах в процентном соотношении Питеров столько же, сколько в России Иванов, поэтому ни Туземский, ни Ченджу не вправе давать им менее распространённые имена: иначе окрас повествования был бы испорчен.
      Очень интересно, что самое распространенное имя в России Иван никаких медицинских ассоциаций не вызывают. Иван - это в русском народе и их сказках, как правило, это дурак по поведению, но ловкач, герой-победитель и умничка в итоге.
      Имя Питер на западных, приморских рубежах Европы (где-то в цен-тральной Европе это Петер) отчего-то ассоциируют с мужским половым органом. С хреном, если по простому. Множество зарубежных анекдо-тов построены на этом странном взаимоотношении. Называть своих сынов Питерами у них не безопасно и не всегда лицеприятно. В паспорте Питер, в жизни Хер. Можно представить себе насколько бывают испорченными школьные годы этого несчастного по воле родителей голландского человечка.
      Пётр в России ассоциируется с великим русским царём, в меньшей мере со святым Петром, но никак не с обелиском мужской хвальбы. В ненормальной суперпередовой Голландии всё не так.
      - Составляйте проекты, защищайте и получайте на них разрешения, согласования, денюжки, бонусы, гранды, - такие выносились пригово-ры. - У нас так, а почему у вас-то по другому? Глупые вы, извините за правду, угадайчане!
      
      ***
      
      С Питером Номер Один Кирьян Егорович познакомился раньше прочих.
      Это был очень бойкий Питер - красавчик, этак под шестьдесят пять. По наблюдению Туземского, большинство голландцев - потомков зака-лённых рыбаков и смелых морских разбойников - выглядят, как прави-ло, намного моложе номинального возраста.
      Питер Номер Один в этом смысле был образцовым голландцем. Ки-рьян Егорович уважал Питера номер один за многое. Питер же Егорыча даже сквозь стекло не видел, и не придавал его существованию значе-ния. Английский для этого надо знать, - видимо считал Питер. - Кто ты такой? Моль и Пешка в нашей великой игре. И Кирьян Егорович был пешкой, не испытывая особого желания бежать к краю питерской доски.
      
      ***
      
      4
      Далее сказка, в которой лишь знаток отделит зёрна от плевел. Ибо К.Е. не задавался целью нудить правдой.
      Какому количеству женских особей в Голландии, Москве, СПБ и Сибири Питер вскружил голову - никто не считал. Кроме того (как го-ворят одни злые люди) у Питера в доме было две любимых женщины. Одна - жена, чуть помоложе возрастком, и вполне сносно оформленная любовница средних лет. Жена к любовнице относится доброжелатель-но. Настолько доброжелательно, что они, приятно сговорясь, прекрасно дружат втроём.
      Ещё более добрые, по-студенчески суетные языки, навешивают Пи-теру Номер Один мастерство сбивания с толку симпатичных мальчиков любых национальностей.
      Некоторых из них, самых умных и сознательных, Питер перемани-вает из неразвитых стран и устраивает их в свои развитые университе-ты.
      Так что, - если это не является разукрашенным враньём, - не только по причине ненужности в своём отечестве утекают с нашей родины мо-лодые мозги. Мозги эти произрастают в хитромудрых юношеских го-ловах. Юноши искусно продают за границу не только свои мозги, но и голубые подставки под них.
      Питер Номер Один имеет серьёзной красоты (правда, немалого воз-раста) домишко неподалеку от центра центров - там, где торопясь в при-городную резиденцию, в древности проезжали шестёрки мохнатых в голенях королевских лошадушек.
      За домом располагается тенистый, унавоженный евроиндонезийски-ми мхами и битой глиной, влажными кустарниками, канадо-американскими чинарами и плакучими ивами садик. Последний по моде: с живыми квакушками, рыбками, вазонами и каменным фонтаном, на котором непременно сидит и тащит из ноги занозу смурной от поточной литьевой пошлости ангелочек.
      Садик со всех сторон обжат по глухому окаменелым забором. В са-дике так темно, что можно отлить в уголку. И никто этого не заметит. Там можно заняться будто бы случайной любовью с попавшейся в сети вымысла жены и любовницы. (Суходрил голландцы не любят). А если перекурнуть канабису и дёрнуть какого-нибудь неплохого портогеза из каменных подвалов, то любовью можно уже заняться жёстко. Можно заниматься и садовой любовью, и невинным оралием, и садомазой дол-го и громко. Никто и слова не скажет: мой дом - моя крепость, сад - моя территория, территория любви. Длятся безобразия и любовь до завист-ливости регулярно.
      Только непредсказуемая погода залива Хэт Ай Джи может спра-виться с прекрасными оргиями, творящими бал жизни в скромном с виду, памятниковым по-дизайнерски садике Питера.
      В садик можно попасть единственно пройдя сквозь дом.
      Фасад питерского домика по всем правилам вытянулся по красной линии.
      Раздувшись кирпичными локтями домик Питера не совсем честно затеняет соседские участки.
      Судя по величине участка и самого дома, по уверенно спроектиро-ванным пространствам и со вкусом подобранному наполнению его предметами интерьера - купленными и собственного производства про-фессор архитектуры Питер Номер Один умел и умеет зарабатывать весьма и весьма неплохо.
      Питер, не отставая от великих соотечественников, балуется масля-ным письмом. Холсты его экспрессивны и красивы как он сам. У него в подвале жив-экспресс-мастерская.
      Неудовлетворённый профессорским заработком и достойно оцени-вая склонность Фондов к охране культуры своей страны, на которую отпускаются немалые средства, Питер периодически листает страницы справочников и карты по европейской истории.
      Там он ищет и находит невспаханные белые пятна с местами неко-паных ещё культурных жил.
      Он помечает сии места золотыми крестиками.
      Затем Питер составляет программу и защищает в Фондах проект. Как правило, успешно. Задолго до эксперизы вталкивает золотоносное место в реестр охранных Голландией зон.
      А далее всё просто и по деловому. Питер находит помощников и ак-куратно наполняет денюжками носилки. Тем самым принося своей стране славу, жёнам достаток, а себе уважение.
      Замечательный Питер, очень правильный Питер!
      Не золотую, а пока что серебряную жилу Питер Номер Один нашел в Сибири. Соответственно утвердил себя главным зачинщиком, копщи-ком и мотором. Но не на тех напал! (Даже счастливый 1812 год не помог французам в научении русских цивилизации. А из истории надо бы из-влекать выводы).
      
      ***
      
      
      5
      Вот Питер другой. Он хоть силой плох, да освоил двох. Он само-друг, пара, чета первому. Его порядковый номер "ДВА".
      Этот сильно моложе.
      Питер Номер Два служит в Посольстве Нидерландов, что в Москве. Он - сказали бы раньше - чистая штафирка . Имея гражданский мун-дир, просиживает штаны без положенных паголёнок (знаем, знаем нюансы старины!) в качестве атташе по культурным взаимоотношениям между двумя державами.
      Этот Питер не по званию скромен. Умный голландский поп крестил его в Дельфте. Уместное достоинство и не вполне понятную при таком чине эластичную юность Питер Два сочетал с юрким и здравым при том рассудком, умением элегантно одеваться и сладко улыбаться. Без напря-га соблазнял женщин.
      Упомянутые русские дела и выходимые из них коврижки Питер Два знает досконально.
      В кабинете его - довольно любопытная картинка, и чьей работы, - как вы думаете? Сроду не догадаетесь.
      А, между тем, висит там картинка самого 1/2Туземского Кирьяна Егоровича.
      Вот те и на! Вам уже интересно? И что же там таковского нарисова-но знакомым Вам проходимцем и мелким пакостником? Вы будто бы уже заинтригованы. Имеется и заготовка ответа.
      На листе белой бумаги, покрытой фиолетовыми завитушками, чёр-точками ран и чумными точками, мчит удлинённого тела, поломанной формы лошадка, пригнувшаяся от восседания на ней трёх голых и неве-роятно худых мужиков, напоминающих только что вышедших из под-земного царства зомби. Морда лошади ощерена пирамидальными зуба-ми, почти как в Гернике. А если перевести в масштаб, беря за криминал длину рамы, то и больше. Под копытами перевёрнутые в какой-то бойне избушечного вида небоскрёбы и гужевой транспорт восемнадцатого века. В левой девятке картины испуганно блёклый Ярило, в девятке правой то ли проститутка Ленка с сеновальной причёской, то ли мачеха Луна, осеменяющая всё вершащееся внизу призраком СПИДа с безот-чётным страхом.
      На что картинка намекает, спрашивайте у Туземского. Он покамест жив и трёт каблуки об мостовые Угадая. У него нет пока даже тросточ-ки; и не собран - даже не зачат собирательством - могильный капитал.
      
      ***
      
      Долго ли, коротко ли, но сходил Питер Номер Два с Питером Номер Один с иностранной делегацией в Местный Белый Дворец. И челом били они там.
      Вместе с атташе, с голландскими представителями, студентами из Дельфта, Гааги, Роттердама и Амстердама, а также с плетущимися в хвосте сибирскими волосатыми с местными начальниками заходила во Дворец редкая по внешнему облику и полностью соответствующая лич-ному досье мадам Энгельберта Нидерландовна Боду.
      Мадам Боду параллельно основной работе в департаменте является ведущим членом голландской женской сборной по гребле на многомест-ном каноэ. Она имеет чемпионские титулы и несколько увесистых тру-дов по воспитанию трудных африканских девочек-подростков.
      Боду - ответственная начальница департамента по культуре, туризму и спорту.
      Столь разносторонняя культурно-спортивная леди в лёгком сара-фане на мускулистом теле и рваных носках до колена гордо, словно по улице Красных Фонарей, дефилировала сандалиями по мраморным лесенкам угадайского Белого Дворца. Ничуть не смущаясь отсутствием аналогичных носков у угадайгородского руководства, пришедшему как назло в черных смокингах, - разве что без бабочек, - радостно пожима-ла ручку Самому Главному Начальнику. Она успевала делать глазки русским студенткам. Она стаканами поглощала халявное шампанское, выносимое в зал приёмов милейшими официантками в парадных костюмчиках и с передничками а ля рюс.
      Про нос леди Энгельберты автор этих строк особо не хотел бы останавливаться, но от врожденной честности делать вид, что ему тут и съязвить-то нечего, не может.
      
      ***
      
      По картинам Вермеера, двух Эйков и обоих Брейгелей известно, ка-кой представляют форму носа у голландско-фламандских представи-тельниц слабого пола указанные художники-портретисты, жанровики и поэты женской красоты. Носы как носы. Слегка приукрашенные, как в любой живописи. От колоритности носа зависит продажная стоимость. Продажность носа зависит от настроения и честности художника как портретиста. Все знают, что китайский художник изобразит голландку (и, кстати, как и женщину любой национальности) узкоглазой, ибо такой его идеал упакованной красоты, вбитой в генетику китайца жгучим солнцем предков. Но нос голландки (если он подпишет картину "Это голландская стряпуха, принцесса, шлюха") он исказить не сможет, так как национальность их защищена в том числе и носами.
      Лично Туземскому в картинах фламандцев и голландцев их женщи-ны нравятся. Не отдельно носами, а обликом в целом. Носы разные, а всё равно голландские (всё дело в обветренности и особенной пористо-сти кожи человека, всю жизнь прожившего далеко не у тёплого моря).
      Если это картинка о нежности, то нос слегка приглажен и укорочен, а тело стройно и даже не зачато.
      Если картинка о женском пьянстве в компании крестьян или рыба-ков, то это настоящие, краснолице картошкообразные жёны и портовые девки.
      Если это жена высокоподданного, то нос красноречив и прекрасен, будто излучает стружку из-под качественного шерхебеля. Он тут прям как дворянская честь. Он важен как свиток фараона.
      То же самое в части носов Туземский обнаружил вживую в Голлан-дии. Но это будет позже. А на основании Энгельберты и расхожего мне-ния о голландско-женских носах Кирьян Егорович несколько расстроен и обескуражен.
      Со времён великих художников носы женской половины голланд-ской нации претерпели некоторые изменения. Но настоящую крепкую генетику в части носов видимо не вытравить даже за четыре века. Осо-бенно, если производить любовь только на своей территории и если пить кровь только голландских мужей.
      В Голландии маловато красивых женщин в журнальном понимании. Можно бы, покумекавши менеджментным местом, разбавить хартию носатых метисками. Для этого следует оживить браки голландцев-мужчин, например, с краснокожими островитянками. Варианты есть ещё: белокожие, розовощёкие, раскосоглазые хохлушки, чешки, китаян-ки. Тогда в носовую генетику дочери можно внедрить благородную формулу отца-голландца и кроткой иностранной аборигенянки.
      И вывод, уменьшающий срок вины: настоящие чистокровные гол-ландки не потеряли своей главной национальной черты. А это ориги-нальность мышления и свободолюбие. Нос - штамп не тюремный! Яр-кий нос это символ наплевательски свободного поведения.
      
      ***
      
      
      6
      Г-жа Боду, несмотря на спортивные корни и отличные от традиций наклонности, являет собой редчайший и притягивающий взгляд экзем-пляр экзальтированной женщины времён запоздалого декаданса. В ауре загорелого и избыточно оволошенного тела мощно и запашисто вибри-рует волна по-настоящему раскрепощённой и страшной в ночи, зато современной женщины. Ей - эмансипированной феминистке, по боль-шому счёту наплевать, что думают о ней мужчины.
      Наличие исторического носа, рваных носков, пугающий ореол во-левой женщины, а также резко выраженное пренебрежение и отсутствие интереса к мужчинам любого статуса, не оставляло русскому эро-томану Туземскому никаких шансов даже на ритуальное знакомство с Энгельбертой Боду. Не говоря уж про интимные делишки. С голландками, кстати сказать, Кирьян Егорович ни разу не спал. Но не против был бы это проделать в путешествии за гвоздями.
      Водка по вечерам, ульянкины пирожки и голландские с травкой, а также объяснение всемирной архитектуры на пальцах - это всё, чем мог-ли заняться Кирьян Егорович Туземский с Энгельбертой Боду после трудовых угадайских будней.
      
      ***
      
      В голландском кошельке молодого атташе Питера Љ2 немного, но что-то звенело.
      Вклад с российской стороны в общую с Сибирью культуру был практически никакущий.
      А требовалось от нас в ту пору только включение голландского ар-хнаследства в списки оберегаемых памятников, а также минимальные индульгенции на их сохранность и поддержание в порядке, в случае, если бы голландцам удалось эти памятники отреставрировать и придать старине импульс обновлённой жизни.
      Со стороны Голландии общение между волосатыми разных стран финансировал уже упомянутый культурный Фонд Принца.
      Питер Љ1 сначала понемножку, но всё же клювал оттуда.
      Остатки подклёвывал в свою пользу Питер Номер Два.
      Угадайгородская администрация помогала словом и успешно меша-ла видимостью дела. Только за такую деятельность давали почётные бронзовые значки.
      Кроме того, региональные власти приглашали гостей в Большой Бе-лый Дворец сразносольничать по-шведски, смаргинальничать по интел-лектуальному, откушав шампаньскаго и в конце подписать намерения.
      И только Кирьян Егорович щедро и в каждый приезд потчевал гос-тей хлебом, солью и русской водкой - в стране был очередной долго не прекращающийся кризис, и было не до колбасы. Студентов и важных засланцев из другой страны тоже хватало.
      Туземский образовывал на территориях дома архитехтунгов выставки, привлекающие местных проектировщиков и искусствоведов, отдавал собственные, кровью и потом заработанные денюжки на общее русско-голландское дело, что стало одной из причин развивающегося как вирус на благодати семейного кризиса.
      Всё остальное было не совсем кончено, в кромешной темноте по-явились просветы. И стали тикать моральные бонусы в адрес Союза, обозначая деловитую жизнь и якобы нужность волосатой архитек-турной ячейки.
      Но как-то раз председатель Союза крепко залетел. А дело было так.
      Голландцы, будучи дома, сочинили выставку. Потом эту вывеску везли по русским степям и лесам. Везли её в двух автомобильных фурах и по дороге проштрафились. Сначала задержались при пересечении границы. Потом шофера излишне выпили на Уральском перевале. И их их тормознула служба ГАИ (тогда ещё была ГАИ). Соответственно одну фуру растаможили в Ебурге и показали её Ебургу. Пока груз дое-хал до Угадая, кончился срок, определенный на растаможку выставки Љ2.
      Долгожданная выставка приехала и причалила к дверям Малого Дворца Архитехтунгов, перегородив автомобильное движение до самой ночи. Открытие выставки намечено было на следующий день.
      На открытие приглашён Нуочкрутруснач, а также Питер Љ2 со сво-ей свитой, одна пара дранных носок, один реальный смокинг, все оцело-мудренно укутаны гипотезой смокинга как голым нарядом королевской свиты.
      На приглашение таможни уже не хватало времени. Ночью таможня спит, а не водку попивает с Кирьяном Егоровичем.
      Не долго думая, Кирьян Егорович с Питером Первым вскрыли печа-ти и занялись монтажом.
      Сказано сделать и успеть - сделано и успето.
      С помощью голландских мастеров выставковедения, нескольких угадайских мальчиков-волосатых, под кулинарным руководством Эн-гельберты Боду и Ульяны Порфирьевны, возбуждаемые крепкими напитками и быстро бегущими стрелками часов, уже к утру смонтиро-вались и стенды и бренды и сошлись резьбой креативы труб и гнутого алюминия. К обеду прибрались стаканы и болты. Живые успели по чу-точке прикорнуть на матрасах.
      После обеда стекались в СВ нужные и лишние люди (все пьющие халяву). Пришли большие русские патроны и мелкие культработники. Принёсся Питер Љ2 со свитой. Прибыл Нуочкрутруснач. Как положено рассекли ленточку. В очередной раз (их всего было три) объявили друж-бу народов.
      Были и разнаряженные, непременные молодые дамы, - те самые, ко-торые внутренним обонянием и издалека чуют бесплатное шампанское с конфетками. Дамы эти не пропускают светских тусовок независимо от её статуса, - лишь бы была пресса и успелся бы сшиться новый наряд, и чтобы лютой завистью исходили соперницы.
      Составив галёрку, подоспела прочая, совсем не нужная, но не жид-кая публика глотателей халявы. Выставка рукоплескала и чему-то радовалась. Не смотря на невеликость, выставка слеплена была надёжно. Поэтому всем и всё пришлось по душе.
      Стороны подмахнули очередные намерения под Љ очередным от NNN-го года.
      
      ***
      
      Всем хорошо, кроме Кирьяна Егоровича, ибо на следующий день пожаловала удивлённо разобиженная таможня. - Как так, что за хамст-во, почему без их ведома, почему печати, где печати, какого хера распечатали груз, кто крайний?
      - Я крайний, кто же ещё, моя фамилия на документах, чья же ещё, где ещё можно найти такого олуха, как К.Е., где ещё можно найти менее неимущего начальника, чем К.Е.
      Кирьян Егорович хоть сейчас может поклясться, что в конструкциях выставки не было спрятано ни бомб, ни наркотиков. К чему все эти сложности - Кирьяну Егоровичу понятно как краткому разговорнику: эфирные травки могли быть хоть где: набиты в папироски, могли нали-чествовать в сертифицированном табаке, могли быть и были расфасова-ны по табакеркам голландских гостей и по карманам йобов-поскрёбышей.
      Волынка с цивилизованным выходом из состояния преступника длилась год. Было написано неразливанное море толковательных бумаг. Обихожено множество требовательно взяточных кабинетов. (А бабла у зубров всё нет). Когда кончились объяснения и все резоны умерли, настал суровый час расплаты по закону. Слава господу, шёл не тридцать седьмой год. Да и публичная порка на площадях нынче не моде.
      Бабки собирались и забирались в полной, но непрощённой тишине.
      Кирьян Егорович тупо платил из своих чистокровно заработанных средств, проклиная Голландию, обоих Питеров, которым всё стало как-то сразу почти что пофигу. Под раздачу попали: Энгельберта Боду, Му-дольфина Книххэ, волосатая-историк-джекпотрошитель архивов Сюсь-кина, автономная колония Иприт с его социалистическими и зарубеж-ными патронами, таможня и муниципалитет, а также почти индеффе-рентная к бедам шефа волосатая архячейка.
      К.Е. сам залез в ситуацию, поэтому и с достойным почётом выби-раться из неё доверено самому Кирьяну Егоровичу, дитю неразумному, шефу СВ под присмотром зубров волосатых.
      
      ***
      
      7
      В семейном бюджете уже давно была, а после таможенных событий сильно расширилась прореха, вызывая у жены Кирьяна Егоровича по-чти что справедливую реакцию возмущения.
      Кирьян Егорович в ответ на жёнину слабость, сопровождаемую раз-борками, криками, порицаниями в несчастный адрес, уныло сдерживал-ся. Но в один несчастный раз устный ответ сопроводился физически диспетчерским посылом. Супруга ни с того, ни с сего вдруг взвилась в воздух, пролетела безкрыло, приземлилась в диван, к счастью оказавше-муся на траектории полёта.
      - Никогда не приставай к пьяным мужикам. Оставляй всё на утро, - сказал Кирьян Егорович. А затем без всякого намека на оригинальность в типовых русских сердцах хлопнул дверью. Только за закрытой желе-зом дверью он понял, что по эту стороны двери, его ждала - дожи-далась иная женщина.
      - Меня зовут Этожизнь, - сказала она.
      Кирьян Егорович заторопился в Союз, чтобы познать Этужизнь. А это, судя по склонению совсем другая женщина.
      - Куда же вы, мужчина, ринулись? Теперь вы совсем мой. Пошли со мной.
      Жизнь полным-полна коробочка тягостями, сравнимыми с воинской службой, забита непроглядными приключениями с заведомо понятными последствиями, подлинная, собственная, не соседская, не товарищеская, не киношная, а тупая холостяцкая.
      Кирьян Егорович некоторое время пожил на столах. Потому что он не умелг спать на стенах. И познал СВ вновь. Перезнакомился с Тутош-ними ближе. Это крысы. Но не смог их полюбить, ибо они норовили сесть ему на голову и от избытка преданности (заместо откатных) поку-сать уши. За аренду они не платили.
      Помучился на съёмных хатах. Устроился по блату в муниципально полузаводско-полупроектную общагу для младспецов.
      Кого-то полюбил, кого-то недолюбил, кого-то тупо отымел. Всё с горя, но без особого плача. Он пользовался горем как поводам для его жаления, начинающегося с курения на лоджиях и заканчивающегося в постелях.
      Впервые познакомился с обитателями подпольных домов терпели-вости и быстроты исполнения самых невообразимых желаний. За день-ги, естественно, но не настолько, чтобы совсем уж не по карману.
      Познакомился с преступниками и обыкновенными обитателями об-щаг. Там есть нормальные люди! Но это отдельная ненаписанная песня.
      Наперечёт выучил адреса ресторанов и баров. (Как исчезли голландцы, так пошла работа и появились кой-какие деньжата, что се-мья тут же вменила ему в вину).
      Освоил джентльменский кухонный минимум.
      Познав нравы дна и результатно противопоставляясь ему, плюнул на всё и занялся ещё более бестолковым трудом.
      
      ***
      
      С одной стороны закономерно, с другой довольно неожиданно - ко-гда Кирьян Егорович считал, что уже намертво завяз в чёрной полосе, из которой уж не выбраться, - произошло ровно наоборот.
      Вновь выплыл на арену союзного цирка Питер Номер Один.
      Умный Питер Љ1 на этот раз решил поучить сибирских волосатых голландскому и европейскому волосатому мастерству.
      Он связал это с родной ему темой охраны исторического архитек-турного наследия. А эта тема солидарна с малозатратными способами превращения отживших промышленных сооружений без демонтажа в мирные и, причём по большей части культурные, сооружения.
      Так настал праведный, действительно полезный миссионерский час обмена.
      Благодаря справедливому и товарищескому протеже со стороны Ульяны Порфирьевны, вплотную занимавшуюся общением с иностран-цами и не забывшей кирьяновой доброты, господин-товарищ. Тузем-ский К.Е. был включен в состав делегации Угадайгорода, отъезжавшей в Нидерланды.
      То был удачный 2XXX-й год с Рождества Христова.
      Руководителем голландской стороны Питером Номер Один, кроме культурной голландской программы, была запланирована поездка в смежный с Нидерландами, бывший когда бойким промышленный район Германии - Рур. Там был зачат, процветал и здравствовал индустриаль-но-культурный эксперимент Зольберайн.
      Наглядных и удачных примеров правильного и неожиданного упо-требления бывших цехов, газгольдеров, отвалов хватило в изобилии.
      Русская делегация вернулась на родину напичканная яркими впечатлениями и информацией по широчайшему спектру реноваций.
      Однако Питер не смог и не мог научить русских волосатых доста-вать у местного и федерального правительства деньжонки на подобные мероприятия у себя в Угадайке.
      Питер ОПЯТЬ ОДНАКО, не смотря на угадайские объяснения рус-ских доброжелателей попросту не мог осилить оскалившихся, но въев-шихся в души, приоритетов бывшей страны Советов.
      Через год Питер в отместку правительствам втёрся в доверие к местным предпринимателям. Правительство не мешало. Частный бизнес есть частный бизнес. Он оказался неплохим планировщиком сибирских садов и парков. Он открыл торговое дело. Обзавёлся русскими друзья-ми-интеллигентами. Он привёз в Сибирь пару - другую следующих вы-ставок - преимущественно за счет принца Б.
      Но при этом ему пришлось тратить личные сбережения. Тут Кирьян Егорович злорадствует: предупреждал же!
      - Где Зильберт Рыжий? - спрашивал Питер Љ1 директрису Сибир-ского Кунста. Ему нужен молоток. - Мне, блЪ, надо картины приби-вать.
      Но нетути молотка и даже гвоздей в музее Кунста. Ибо не должны находиться элементарные, неискусственные гвозди в музеях искусств. Ибо вдобавок находился в отпуске Зильберт Рыжий Бесплатный, владе-лец личных неискусственных гвоздей.
      Ехидничают работницы.
      Непонятно такое отношение Питеру.
      Миссионеру пришлось самому купить на рынке и молоток и гвозди. Бах, тыща рублей в минус. Херня, прорвёмся.
      Миссионеру пришлось единолично и собственноручно приколачи-вать привезённую голландскую живопись. Бах по пальцу! Он не специа-лист прибивания картин.
      - В русском музее не нашлось места обыкновенному молотку. - Напишет он СМС-ку - одну на двух любимых. - По крайней мере, в Угадайском музее такового не оказалось. Может, в других музеях по-лучше. Угадай - полная культурная дыра задницы. Зачем я трачу столь-ко времени на долбоёбов от искусства? А я, любимая, кстати любопыт-ный синий гвоздь обнаружил в их краеведческом музее. Так они говорят, что этот гвоздь с Голого Рудника. А я как раз там голландской школой занимаюсь. И говорят, что он золотой. Бывает так? Или это только в России.
      - Бывает, бывает синее золотишко, - пишет ему любимая. Только ты помалкивай. Я кое-что про это дельце знаю. Мне дедушка рассказывал. Приезжай поскорее, а то МЫ соскучилась без тебя. Садик наш опустел любовью. Надо его спрыснуть твоею влагой.
      Питер затаил обиду на музей, а через некоторое время окончательно плюнул в сторону Угадая и решил там больше не появляться.
      Садик в Сибири мигом заглох и покрылся лопухами. Образовался мох и потрескалась оранжерея. Так всегда без настоящего хозяина.
      Исключение для прежней любви он сделал для нескольких настоя-щих русских друзей - переводчиков и журналистов. В том числе Веточ-ке Мокрецкому.
      Кирьяна Егоровича в списке друзей по понятным причинам не ока-залось. Кирьян Егорович не знает английского, не говоря уж про... Лад-но. Кто глаз помянет... К тому же К.Е. не практичный волосатый, а тео-ретик. Следовательно конкурент, к тому же зубоскал. Вот чего он сейчас написал? Сам-то хоть понял?
      "Курящие кошки не едят пельменей. Кошки, поедающие пельмени, не курят", - придумал Кирьян Егорович в детстве. А между тем это не обратное тождество, а аксиома.
      Думайте сами, решайте сами, вопрос это или не вопрос.
      
      ***
      
      
      
      РАЗВЕДЧИКИ НАСКИ. Часть 1: С при-вкусом крови.
      
      Главы для знакомства. Приключенческий роман находится в стадии написания
      глава: АНДАХУАЙЛАС
      
      Трасса: Лима - Орой - Уанкайо - Аякучо - Тарамба - Талавера - Андахуайлас - Абанкай - Куско. Начало неприятностей.
      
      - Collons ! - ругнулся я, когда почувствовал негожее. Это ката-лонское слово я выучил самым первым, когда ещё, будучи дома, кава-лерийским методом генерала Шкуро брал высоты испанского языка. Хотя это слишком велеречиво сказано. Я хотел выучить, извиняюсь за тонкости, только разговорный слоган - так оно для пользы дела, и будь оно неладно, будет вернее. Я не собирался разговаривать на ис-панском: для этого есть переводчики. На больший подвиг у меня не хватало ни времени, ни сил, ни усидчивости. Одно пустое мечтательное желание... чтобы когда-нибудь, где-нибудь, например, в Харатсе покрасоваться крутизной новой лингвы перед знакомыми девочками. Подружки, гарем и просто так. Перед Аней, Алинкой, Ксюхой, Верой, Дашей...
      Дашу зря приплёл: у неё уже второй ребёнок... и вряд ли она прие-дет когда-нибудь в Центр, чтобы послушать за рюмочкой как раньше мои испанские бредни с ошибками в каждом слове и предложении. Фиг мне! И вам, девочки! Не дождётесь!
      Во! Придумал лучше. Поскольку я в Южной Америке, то так:
       - Виг Вам! Мне и вам.
      
      ***
      
      Тварь действительно была не простой насекомой штучкой. Она цапнула меня вполне хитроумным и безопасным для неё способом. Если у неё есть хоть какой-нибудь ум, а не инстинкт - она видно ду-мала, что я сплю и ни хрена, ни редьки не чувствую. А для меня уку-сичек этот, как оказалось после, был вовсе не понарошечным. Если бы я крепко, до невменяемости, спал до утра, как это обычно бывает, то дело, вероятно, могло кончиться гораздо хуже. Но я не спал, а дремал, ворочаясь и мучаясь от столь непривычного сервиса.
      Про сервис: это было в приличном по величине регионе Апури-мак , провинция и городок Андахуайлас, неподалёку от фермы Тарам-ба (ни рыба, ни мясо: лошадки), близ местечка Тарамбуайя (одно назва-ние, а не деревня, тем более не ресторан), под которым мы сделали вы-нужденный привал. Почему вынужденный - расскажу позже, а сейчас я занят своей бедой.
      Самого укуса я почти не почувствовал: это выглядело как щадяще слабенький, детский и тут же обезболивающий укол. Пригородная си-бирская мошечка кусает сильнее.
      Я механически смахнул причину: благо ноги мои старческие и ху-дые торчали как шесты для чучел, на уровне головы.
      На всякий случай я включил фонарик - чтобы не будить коллег - полных и бесшабашных клоунов: кто ещё сюда поедет - в эту даль, причём на автобусе, при этом на раздолбанном, при этом по горам, при-том не маленьким. Не приведи никому, господи, испытывать на себе такую дурь, близкую к массовому умопомешательству.
      И принялся исследовать место преступления, так подленько со-вершённого насекомым.
      - Ерунда: ни намёка на опухоль или чего-нибудь вроде этого, - болталось в моём мозгу: я не хотел себе зла. - Точка от укуса едва видна.
      И я самонадеянно вновь примял гамак, даже не помазав себя какой-нибудь послекомариной антинасекомой дрянью, собираясь довздрем-нуть. И, коли уж не выходит иного, вызывал умственные приятности.
       - Сюда бы что-нибудь плотненького, а лучше молоденького, - вы-думывал я, - например дамочку типа Урсулы, - её весь мир знает, и ей тут самое место. - До Колумбий-Бразилий разных и даже до Мексик рукой подать, поэтому именно этот яркий женский контингент чаще всего посещал мою развратную голову, управляемую головушкой дру-гой, неразумной и масенькой, расположенной метром ниже ума.
      - А ещё лучше саму Ремедиос Прекрасную. Покоротать вместе время, заодно проверить это дурацкое лежбище, подвешанное к стол-бам, что по ихнему есть лаз на небо и ложе потомков богов... Не шибко-то удобное ложе у богов... Тогда проверить на прочность оного... При любовной раскачке. Вот это уже другое дело. Примитивное, однако, стоящее. Успокаивает нервы, уменьшает стресс. Сибиряки деревенские в любви, если и отстают от горячих индейцев-аборигенов, то от испан-ских колонизаторов вряд ли. Яйца от безсексия у всех болят одинаково. Говорю не понаслышке, так как спрашивал у одного турка в Стамбуле, у одного чеха-шпиона в Люцерне, и у одного чёрнокожего официанта в Дельфте.
      До подъёма оставалось ещё часа полтора. Я бодрствовал и периодически пощупывал место укуса.
      Краткая история болезни такова:
      Через две минуты вокруг центральной точки укуса слегка вздулся участок кожи. Через десять участок приобрёл покраснение... фонарик следил зорко. Через двадцать участочек расширился до плантации. Че-рез полчаса плантация стала охватом в Апуримак (я по-прежнему в теме), то есть от щиколотки и почти до колена, образовав будто последыша от траханья икр с зимними гетрами через дырочку в резинке. При этом гетры на три размера меньше требований эргономики. Ступню я смотреть не стал: и так понятно, что там то же самое. Где я нажимал - образовывались впадины. Жидкость под ней тут же перемещалась в сторону, увеличивая бугристость рядом. Бугристость была зубчатой. Этот эффект напомнил мне перебрасывание хребтов при резкой подвижке земной коры (я весьма начитан в этой области) и вспомнил мою мать-страдалицу, пачамаму - снова в теме - по которой я ходил благодаря ей. Страдалицей она, как водится, - была за всё то хорошее, что было в её жизни. Плохого она не делала, будучи почти идеальной матерью. В год своей кончины она мучилась водянкой и, сдвигая боль с одного места на другое... а ещё она колола себя иголкой, шлёпала и щипала... Мама, я сейчас плачу... ты, вправду, поступала точно так же, как я сейчас. Извини...
      Яблоко от яблони... Простите, простите меня, мама, и родственники.
      
      Я решил отомстить насекомому гнусу за его зло и, который уж раз за ночь, теперь уже возбуждённый предстоящим, поднял своё послуш-ное тело с лежбища.
      Пошарился и без особого труда нашёл ползучую и кусачую тварь миллиметров шесть-семь в диаметре, доставившую мне неприятность.
      А тяжёлая дрянь! Вовсе не по размеру тяжёлая, в пару серебряных копеек выпуска царевны Софьи Московского денежного двора. Я в дет-стве переболел болезнью нумизматики и кое-что в этой области мне знакомо.
      Ленивица - вот же дранная сволочь, сучий железный микроб, Cimex lectularius - не пожаловала меня ни уважением, ни удостоила почёта упорядоченным бегством с поля боя. Она или он - кто его знает - даже не пряталась в складках тряпья, как делают домашние разновидности этого рода-урода жизни, а сидело сверху и чесало себя членистыми лапками, ловко, будто бы ласкающими ручками, явно поглядывая на меня и посмеиваясь по-своему, по насекомьему.
      Я сбросил его-её на пол, не удосужившись толком разглядеть и по-нять: недостойна того. Похожа... да, несомненно: тварь похожа на нашего родного клопа, только редкого фиолетового цвета с отливом в проблесках будто красной меди. Цвет мне не понравился сильно, и я медленно - пусть помучается - и не без труда раздавил его или её, ше-велящуюся, каблуком, предварительно подложив дощечку (хе! помост для казни!), бросив на неё существо. Существо упало ножками кверху и скачками на спинке пыталось перевернуться. Безуспешно. Оно не успе-ло, тупое создание. Зря трепыхалось. Организованное человечество и в этот раз победило.
      Надо сказать, что я лежал, не снимая для пущей безопасности кра-сивых и новых моих, купленных на бегу в аэропорту Лимы рыжих, ко-жаных - говорили, что кожа от местных свиней - башмаков. Башмаки - среднее между мягкими мокасинами и, простите за каламбур, - испан-ским сапогом на цокающем каблуке, со сдвигающейся шпорой, и с чи-сто инкскими будто золотыми застёжками. Они сразу приглянулись мне. Как только я зашёл в бутик, ботиночки эти - смесь эпох и цивилизаций - протянули невидимые свои ручонки: возьми нас, папочка, к себе! Мы будем тебе лучшими в мире подкидышами. Без них я бы уже жить не мог. Они бы мне снились по ночам: как же, оставил таких прекрасных индейских близняшек в дешёвом бутике!
      Гнусная тварь хрустнула, поделом ей. Даже скорее не хрустнула, а как бы "мини взорвалась" с неприятным, причём, не с обычным керати-новым треском, с каким, например, давят наших равнинных жуков, а с каким-то явным металлическим призвуком. Будто освободилась и бряцнула пружина в закрытом стальном корпусе.
      Моя кошка, мой домашний ежесуточный кошмар, который остался на родине под присмотром... Пусть теперь сестре будет чуть-чуть худо, хотя она - кошатница, и ей это не в новинку... Словом, моя кошка вряд ли будет ей в напряг... Разве что напряг будет мне, когда моя кошка вдруг разродится благородным полубританским потомством, которое... и так далее. Ну, не могу я топить живых созданий... Словом, по весне мой кошмар издаёт смешанные человечье-кошачьи звуки, в которых порой угадываются не только недовольные интонации, что бывало чаще всего, а подобия злых выражений, или коротких междометий. Например: "чегор-р-р уж так ты р-р-р", или "брр, у-у-у, меррзко".
      Так и тут, при раздавлении насекомого, и ещё до щелчка мне почу-дилось нечто вроде тройного "у-у-ой". Оно ещё и разговорчивое! Спи вечным сном, неприбранная Насекомым Господом своим в цивильную могилку. Я, морщась, вытер каблук о земляной пол. Стряхнул с дощеч-ки. И носком ботинка невиданной красы присыпал тот металлолом, что от твари остался.
      Вышел на улицу. Вернее во двор странного нашего пристанища вроде бандитского хуторка на отшибе. Среди камней и минимума рас-тительности расположено это злоимучее, темнее самой темени место. Звёзды мерцают таинственно, не обещая ничего хорошего на фоне чи-стейшего неба. И окрашены едва розовыми полосками грани гребне-видных верхушек. Горы, кругом горы. Лысые и всякие. Пора проснуться на востоке Солнцу.
      - Где восток. Вон там, где розовеет бедро лежащей на боку нимфы. Откуда ему ещё появляться? - глупо и торжественно соображал я, будто родился только что, со сразу прорезавшимися глазами, ещё не-обтёртый от утробного вещества, обмотанный пуповиной, но вышел из темноты с полным средним образованием, и, уже как художник, разбирался в цветовых гаммах.
      - Бывает раз в сто лет, что несколько сразу Солнц с человеческими лицами приходит с моря, - безбожно врал наш проводник ещё в Лиме, явно сознательно пугая и специально интригуя нас. Будто от этого зави-сел его заработок.
      - Вот так тебе и Перу, - снова подумал я, глядя сквозь вход на скудность места. - Настоящая дыра цивилизации.
      Я считал, что Перу будет сплошными райскими тропиками. А наша часть Перу, где мы заночевали, состояла из камней, из серого и красно-го какого-то песка, видимо с окислами железа (лучше б из золота: нам обещали "золотоносные приключения", где-то рядом расположено за-топленное Эльдорадо). Кусок пешеходной трассы - это дрянная подъ-ездная дорога, скорее даже тропа, перекопанная копытцами парноко-пытных животных. По ней пришлось ползти почти полкилометра вверх... впрочем, и остальные дороги были чуть лучше.
      Самое жилище долго выбирать не пришлось. Оно было на отшибе, словно воровское гнездо. Никаких опознавательных знаков. Какой вор будет именовать своё местонахождение? В нём не было хозяина.
      - Он на охоте, - так нам сказали. - Собирает листы кесотуилы.
      - На охоте... собирательство?
      - Извините, у нас это так называется.
      - Что за дрянь эта, как вы сказали... кесото... что?
      - Из них... из неё делают священный напиток... Применяемый на похоронах для...
      - Для чего?
      Там молчали. Я понял: "Надо так. Церемония".
      Фигня какая-то...
      
      Словом, жильё состояло из трёх-четырёх-пяти страшных, удруча-юще одинаковых тощих вигвамов. Они не удостоили себя точным счё-том. Стояли по кругу, в центре кострище, вокруг кострища камни.
      - Стулья для похоронной публики - решил я, - а на костре жгут по-койников ритуальные убийцы.
      Как же я был близок от правды!
       В вигвамах миллион конструкционных дырок... И было одно глав-ное так называемое "главное бунгало". То есть это было жилище хозяи-на этого странного, запущенного места. Безумный ваятель соорудил его из камней, глины и коротышей брёвен. Оно всего с двумя дырками: входное отверстие первого этажа, и оконце на втором. Но, зато, огром-ными дырками. И без всяких дверей и рам со стеклом: ни в "бунгало", ни в вигвамах. Естественно, что защёлки вешать не на что. Так называемая антимоскитная сетка и та в вековых прорехах. Защищает она только от летучих мышей и бродячих рыб, если таковые бывают, а тут бывает всё, а вовсе не от насекомого и прочего живого мира.
      - Заходите, зверушки-змеюшки, и будьте как дома. Эй, инкская культура, чего так вот ты опустилась, треклятая, наивная женщина? Пожалей своих детей.
      А чего? Всё и так понятно: сволочные испанцы растащили древ-нюю инкскую культуру по кускам (Ха, опять этот Куско, сколько тут синонимов! Рай для юмориста, а не страна!), и попортили мозги людям. Христос будто был рядом, повелел понастроить церковных домов, но сам будто и не желал ночевать в этом забытым Богом-отцом, далеко не кабинетном месте. Миссионеры - батюшки, расположенные далеко от начальства, редкие инспекции, то, сё, выдумывали себе манеру поведе-ния сами; причём кто во что горазд.
      Местные аборигены - континентальные и береговые - давным-давно до прихода колонизаторов, в глухой то бишь древности сами по-напридумывали Богов, разбавив их детишками - священными камнями Ики. Тутошних Богов и камней Ики - их миллионы: по два на каждого аборигена. Лица их (богов) похлеще самых страшных азиатских. Сила государств зиждилась явно не на любви друг к другу, а на предсказы-вающих судьбу камнях и боязни смерти. Вот же Ъ! Индейский Спас на крови!
      
      ***
      
      Нас раскидали кого куда. Мне не повезло и я ночевал в компании четверых взрослых идиотов и одной хитрой разведёнки, явно не претен-дующей на лидерство, разве что втихаря. Но взамен - болтливей некуда. Звать её Зоей Аркадьевной. Она русская англичанка. В какой последовательности - пока не знаю, но, как-нибудь при случае, обязательно спрошу.
      Я, опоздав на все предварительные встречи, до конца ещё не разо-брался в половой и прочей субординации. Соответственно, ни с кем не вожу серьёзной дружбы. И по праву отщепенца попал в самый угрё-бищный шалаш из всех возможных вариантов.
      Четыре кола посередине. Я по раскладу судьбы (угадал орла на мо-нете) болтаюсь между них в "царственном" - так мне сказали, - месте, растянутом верёвками, и будто бы являющимися женскими руками наложниц. Какие же тут живут выдумщики!
      Антимоскитный дымок, разожжённый по приказу Аркадьевны её приближёнными - пока ещё не рабами, но уже близко, идёт от каменной кучки к венцу шалаша.
      - Не помру, - подумал я, раскурив трубчонку.
      - Эй, может на улице будешь курить! - прикрикнул кто-то мужским голосом, но отчего-то из Зойкиного угла. - Курит какую-то дрянь.
      - Пусть курит, тебе жалко, что ли, - была ответная реплика, тут же залепленная смачным поцелуем или хлюпаньем чего-то. - Ой, не так шибко.
      - Где вы тут улицу видели? - буркнул я, хотя давно уже был на улице. Отошёл подальше от входа и от некурящих, трахающихся своло-чей внутри. Тишина, затихли цикадки, ойкнул кто-то по-птичьи в до-лине. Явно из тех, кто предваряет людское пробуждение. Бывший гор-ным, а теперь домашний петушок. Или наоборот: "петушок, бежавший от человеческого насилия на девственное лоно природы".
      Деревня вон за той рощей, на повороте долины. А здесь неухожен-ная полянка. Это и есть улица. Улица с крышей - это уже дом. Или бун-гало, слитое с природой. Или шалаш - естественное дитя леса. Камен-ный и лесной, буреломный какой-то век! Что-то среднее между пещер-ной и земляной жизнью, когда только что научились строить: выкапы-вали жилую яму и накрывали её (как медведи берлогу, ха-ха-ха) вы-рванными с корнями деревьями. Есть ли тут медведи, ау?
       Курение хорошего и, главное, вовремя крепкого табачка утешало меня всегда. - Тут рано или поздно станет весело, - утешал я себя. - Радостнее, чем об этом думалось в дороге. Да чтоб вас всех тоже поку-сало, да только чтоб крепче меня!
      Я, чувствую, был в группе самым вкусным. За что такая радость? За лишнюю мою любознательность и торопкость?
      
      ***
      
      Я был загодя обколот на родине со всех сторон и от всех теоретиче-ски возможных в этой стране неприятностей, (была даже прививка от холеры; а от недостатка ума прививок нету). И тут же: а всё-таки, мо-жет быть, зря я не поставил местную прививку. От чего прививка - я тогда не знал: прививка, да и всё тут. Не решился ещё оттого, что она не внушала мне доверия. И при том была не обязательной, по крайней мере так нам сказали, а рассчитанной на сознательность туриста. А дальше вся ответственность будто бы ложилась на нас. Хороший спо-соб уйти от страховой помощи. Но нас не обмануть:
      - У нас есть бумажки, - говорили мы.
      - В Перу это не работает, - сказали нам в ответ. - Бумажки ваши хороши для Америки. А тут вам не Америка, а Перу.
      - Да что же это за особенная такая Перу, - посмеивались наши без-заботные аван-туристы, и я в том числе.
       Прививки делали в аэропорту прибытия. Как говорится, не отходя от кассы. Аэропорт с жулькин хвостик.
      Джуля, ау, неплохо я тебя снова уделал? Образ Джули у меня в мозгу прижился, похоже, на весь остаток живота свово... Такая уж Жуля оказалась яркая.
      Прививку делал индеец со странным изображением, больше всего похожим на шестипалый белый крест (что за красочка? что за кре-стик?), вытатуированный прямо на лбу. Я удивился: неплохой прикол. Весёлые тут живут люди. Этот смешной человек поехал с нами. Он был проводником в нашей самой дальней точке пребывания. И звали его... щас, щас... Ей богу, не помню. Вертится на языке... Назовём его в таком случае Гарсилосом . Силос и Гаврила. Как он похож на своё новое имя! Скажите мне спасибо. А Гарсилос благодаря мне именно с таким именем да пребудет теперь в читательских веках.
      Его конец - погибель, его бог - чрево, слава его в сраме, он мыслит о земном и грязном.
      Нас интересовал... вернее так: нас приспособили осмотреть по мак-симуму небольшой и малоизвестный инкский комплекс, практически не посещаемый туристами: туда тяжело добираться, осликов мало. У них слабые, прелестненькие, добренькие, ласковенькие ламочки вместо угрюмых вьючных животных; груз они носят с улыбкой на мордочках. Они ещё сторонятся на узкой тропинке: проходите, люди дорогие, а мы уж как-нибудь... то, сё, ага, и слонов тут вообще не знают и знать не... да ладно. Комплекс не так далёк от известных построек на Мачу Пикчу, обглоданного уже и уфотанного насквозь.
      Бим сильно обиделся, когда я сказал ему, что на днях вылетаю ту-да, о чём мы мечтали вместе.
      Я стал предателем в его глазах. - Я тебя навещу, - сказал он злове-ще, прощаясь. - И заберу, - подмигивая. - Только сообщи заранее, в каком ты будешь морге ждать. А тебе какой лучше гроб: свинцовый и герметичный, или железный с позолотой и на защёлках? Тебя кремиро-вать или в землю класть по русскому обычаю?
      Я в ответ глупо смеялся и рассуждал: где же в Сибири ближайший крематорий, или, может быть, сжечь в Америке, а домой пусть везут щепотку праха, какой вариант дешевле? Биму годятся оба варианта: он, мол, с шапчонкой по кругу походит, и, то, что нужно, соберёт. Пусть, мол, я не беспокоюсь насчёт этого.
      Проводник и он же медбрат бесплатных прививок "от государства и туристического холдинга" сразу предупредил, что в этой грёбаной стране живут не вполне обычные кусающиеся твари. А есть похожие, но только гораздо мощнее. Я слышал о них мельком. Но это в Наске. Наска ближе к морю, а мы рванули по верхам. Наска в полтыщи ки-лометров отсюда. Мне было плевать: я русский, я путешественник не только по городам, я бывал и не в таких запущенных местах. Цивилизованные дороги, тропики и разные запущенные джунгли мне знакомы тоже.
      Я зашёл в своё жилище, которое, повторяю, в нашем хлёстком на язычок народце запросто прозвалось бы шалашом Ильича, и упал в гамак. В нём куча полезного тряпья. Оно закрывает бреши сетки и смяг-чает крутизну каралек моего тела. Мне удалось в нём только полежать, а выспаться - достаточно условно. А тут ещё эти мерзкие твари...
      
      ***
      
      Вторая тварь гораздо мельче первой ужалила в правую часть лба, где выпуклость переходит в височное углубление. Это случилось под самое утро, когда наши гиды уже вошкались со шмотками и принимали утрешние бодрящие напитки с выжимкой то ли из маиса, то ли из пога-нок, поглядывая на время и на спящих. Солнце било нас сбоку и нещад-но. Всем плевать.
      Ну и горазды дрыхнуть эти русские!
      Под пронзительный то ли звук, то ли крик отчаяния с улицы "Про-фессоры (мать вашу), подъём!" я раздавил этого очередного незваного пришельца природы. Приоткрыв один глаз, - налетели сволочи, не взи-рая на денатураты и дым, сладкий я что ли? - я на ощупь почувствовал какое насекомое крошечное, и не совсем мягкое, и не совсем твёрдое. Давимое мною, оно напоминало ускользающий из под пальца ртутный шарик. В детстве я ставил с ртутью опыты. Я глянул на него мельком, сгребя щепоткой. И блестит как ртуть. Для него я великан. И чего вот карабкается на Голгофу!
      - Молодая тварь, неискушённая. Хочет крови попить, вот и лезет по зову голодных предков. Не успела даже толком хлебнуть... кровушки моей... От такой последствий вообще не будет.
      
      Наша группа позавтракала, чем бог дал.
      - Кусали ли кого-нибудь ещё ползучие твари? - спрашивал я тор-жественно, моя руки в ручье, чувствуя себя героем и страдальцем, зара-батывая личной ерундой бонусы перед публикой.
      - Нет! И отвали со своими пустячками, ведёшь себя как девочка, - отвечали мне попутчики: они мне не друзья. Русские и не друзья? В наше-то мирное время, когда кончился разврат социализма, когда толь-ко любить, любить и честно зарабатывать? Ну, сволочи, сволочи! Я в уме пожелал им отведать такого же жучка и укуса.
      Подъехало наше поставленное как положено - с головы на ноги ав-то... Об этом позже. Это дело уже прошедшее и свершившееся абгемахт, поэтому подождёт.
      
      ***
      
      Я взял с собой в очередной этап дороги недоеденную и высохшую маисовую лепёшку: мало ли что. Хотя "холодильное" отделение авто-буса было впрок и всяко битком набито провиантом. В том числе и вкусным не по походному.
      Температура в холодильнике плюс пять днём, что в прожжённых солнцем низинах считается почти-что Антарктидой, а высоко в горах - батареей. Минус в таком будто защищённом пенопластом и будто гер-метичном холодильнике ручной работы довольно быстро превра-щается в плюс. Так что общественная алкогольная и прочая провизия, которой природа её полагает нахождение в морозилке, плавала, ку-выркалась и плескалась в этом псевдо-льду наподобие шмоток с потонувшего в океане корабля.
      Тела специалистов (два археолога, архитектор древностей, биолог, ботаник, журналист научного сборника типа "Хочу всё знать, причём желательно задарма", переводчик с испанского нумер два, зачем вот он? Говорит, что журналист)... и прочие дебилы - совсем лишние лица полного андеграунда - забили автобус.
      Не забудем посчитать шофёра и его дочечьку Эсмеральду что ли... типа Бирюсинской..., однако местной... словом она якобы сменщица, но за рулём я её ни разу не видел. И знает ли она, что такое руль вообще.
      Я не верил никому, считая всех кроме себя уродами, бандитами, сопляками и соплячками, наездниками, приживальщицами, сосками, фальшивыми профессорами кислых хохляндских щей...
      Ладно, приплюсую к нормальным людям Фабину сеструху. Она француженка по месту проживания. Корни русские. То есть частично она женщина наша. Звать её Люси. Она, в общем-то, на вид вполне нор-мальна. И по скромности поведению тянет на полную четвёрку: не ноет, переносит тягости как и полагается опытной туристке с крепким сколи-озом.
      В салоне было ровно столько народу, сколько мест: не больше и не меньше. Удачная случайность. На точный подбор не тянет. То есть два-дцать пять человек наших и четыре сопровождающих. Из них только десять из перечисленных лиц - по-настоящему и по среднефальшивому специалисты. Десятый - вовсе не настоящий, это я, просто сильно ин-тересующийся и без всяких научных погон. И попал в поездку как все-гда самым последним. Поскольку сомневающимся во всём, я уже сказал, кроме, разумеется, бешеного желания поездки. Прочие - вообще пристебаи: бухгалтера, жёны, любовницы, студент Дима Два - Быстро-ногий Олень - вроде бы тоже архитектор, или дизайнер, или обычный родительский отпрыск, не учащий в учебном заведении ничего, кроме названий пивных этикеток. Короче, я его тоже условно отнёс к специа-листам, но к начинающим, под присмотром шефа Коленьки. Он его приёмный отец. А Зинка любит Диму Два, и, кажется, не по нарошеч-ному. Я подглядел один их далеко не родительский поцелуй. Ждите взрыва! Олень любит таскать с собой ножи. В Лиме купил сразу два ножика. И тут же принялся точить. Один нож величиной и формой был ближе к тесаку. Ну, сволочь же!
      Ещё один Димон. Номер 1. Он под номером "один", потому, что понравился мне больше. Этот парень совершенно самостоятелен. Тоже любитель ножей и, как сам сознался, глядя на Диму Два, ставя того на место, обожает творить взрывы. Он - презумпционер виновности. Но-мер 1 и номер 2 ненавидят друг друга лютым способом, но на ножах не сражаются. Все в одной лодке и еды навалом. Делить вроде нечего. Раз-ве что баб.
      Были ещё дети (вот зачем за границу, тем более в такую, как эта, брать с собой детей?) и ближайшие родственнички олигархов.
      Да, вот! Важно это или нет, не знаю, но для протокола скажу: пара известных олигархов и один губернатор финансировали нашу поездку. Отсюда и набор попутчиков. Ни один олигарх не разбавил вживую нашу компанию. Хотя один... этот Толстый... он ещё и Миша... он ещё и добрый... потому как с баблом... он с натягом походил на такого. Нет, только при очень большом натяге... Толстыми настоящие олигархи не бывают: они стараются следить за своим здоровьем.
      Я ехал как всегда на свои кровные и последние: не вышел ни по возрасту, ни по близости к олигархам. И в уме считал остатки бабла. Прилюдно как-то нехорошо: примут за нищего.
      И мы помчали, если так можно выразиться, в автобусе с комфортом, слушая забавную болтовню гида об империи инков, об их богах и вождях, о самокровопийстве, и о псевдоласковости конкистодоров... Богатая тут история, ничего не скажешь против... Капаккуна инков состоит из тринадцати важных кренделей.
      А, да! Стоп, насчёт комфорта! Какой уж там особый комфорт: в са-лоне двигался туда-сюда трансформатор в качестве пригруза. Кило-грамм на триста. С пригрузом шучу. Его перевозили просто с оказией в деревню Лиманамбу, что между Абанкаем и Куско, то бишь на родину шофёра. По дороге наш шофёр останавливался: девочкам налево, маль-чикам направо - и все бежали. Кто под кактус, кто за него, кто просто перекуривал, разминая ходулины: в автобусе якобы курить нельзя... а сам водитель наяривал как паровоз... какое-то говно... он ведь в автобу-се генерал... Какое, он - бог. И не как бог, а как добрый миссионер, сбагривал местным и напрочь стеснительным жителям, будто нищим съестные упаковки и одежонку, и будто бы задарма. А на самом деле, я это заметил, не совсем задаром, а в обмен на какие-то коробчонки с не-известным никому кроме них содержимым. Коробчонки шоферюга тут же сдавал доче, а доча прятала их в свой походный саквояжик и тут же запирала на ключ. Принцесса, блЪ! На горшке. А уже плюшница!
      И вот ещё, если уж настала пора знакомиться: звать шофёра как будто Иванушкой Интернейшнлом. Так и будем к нему обращаться. Народ наш хохотал, когда я, шутя, окрестил его так.
      Ему всё это пофигу: он нас знать не знает, и знать не хочет: бабло давайте, аванс вперёд, и этого ему достаточно. Извиняюсь за этот надсменский тон, но, видит их и наш бог, на слух, по крайней мере, имя его звучит очень близко к по-правдашнему. Остальное умолчим.
      И второй равный по удобствам фактор: в салоне были окошечки самолётного вида - я думаю, для экономии стекла, а вовсе не для защи-ты от солнца - по три малюсеньких таких дырочки с каждой стороны. Я так думаю, что скорее для вентиляции, нежели для наблюдения за кра-сотами кучерявых Анд. Анды это общее, как бы совокупное название целой гряды гор. Настоящие и крутые западные и центральные Корди-льеры - запчасти Анд - мы уже пересекли, а до следующих Восточных, что уже соприкасаются с низменными пампами Амазонки, ещё было далёковастенько. По их, конечно, меркам далеко. А по нашему, дак тьфу. Ни один горно-приокеанский перуанец из низшего сословия, ду-маю, не бывал на пампах Амазонки. Что уж говорить о них на наших сибирских просторах. Что им там делать. А мы в их страну ездим. Сле-довательно, уважаем их, их страну и их бешеную историю. А они нас нет. И наших кровавых историй не слыхивали. Ибо с ответными визи-тами не ездят ни в коем разе!
      Ну да ладно. Любая страна может поспорить за право называться истинными любителями лить чужую кровь. Тараканы, твари, хуже зве-рей мы, а не разумное человечество!
      
      Я пуще, чем за другими наблюдал за двумя красотками - подруж-ками в салоне. Их - других женщин - полно, хоть я их и не считал. Да-же, пожалуй, побольше, чем требуется по тематике научного путеше-ствия. Передвижный пордель.
      Женский пол, каким бы угрёбищным он ни был, притягивает мой нос и заводит похотливые глазки. Умеренно, конечно, похотливые. Что-бы залезть на бабу, мне её нужно хоть чуть-чуть полюбить... глазами, и совсем маленько растревожить и познать их ум. Иначе я не согласен. Ибо я был совершенно свободен и не повязан любовными обязатель-ствами даже на родине. Только любовь, и никакой обычной порки.
      Одна сладкая и крепкая парочка, думаю, что из N-ского кабаре, где исторически сложилось так, что верхний и нижний топлес являли собой фишку концертов. Остальное сознательно умалчиваю. Тут есть читате-ли дети? Нет? Ну и слава богу. Буду изъясняться простонародно.
      Звать этих двух девок Звездана и Ария, или Арианна, если по веж-ливому. Явно, что артистические имена, а в паспорт к ним я не загляды-вал. Лесбиянки - они, ко всему прочему. Видно невооружённым взгля-дом. Они одинаковы ростиком и крепко сложены. Болтают и болтают. Треплются и треплются без остановки. Часто шепотком. Торчат их уш-ки сексуально. Обсудили, думаю, всех, кто хоть как-то на что-то гож. Я явно не в их вкусе и не в возрасте. И не претендую. Физкультурницы на шестах. Они явно, ну явно из именно того кабаре, где полно шестов - перед каждым диваном - и явно любимого олигархами. Да, блин, среднедорогие проститутки, заезженного племени. Предпочитающими жеребцов с кубиками, с пеньками и кудрявыми комлями. Ум их интере-сует только лишь с точки зрения ловкости зарабатывания бабла. Точно. Я вижу таких девушек с хищными, жёлтыми тигриными глазами насквозь за пять метров. Они будто едят мужчин целиком, не жуя. Чтобы это понять, не надо в кабаре ходить. Представляю, как они устроены: лоньки у них с выкованными из железной руды раздвигалками. Так со-жмут, что... Прикидываются дамочками. Ублажили кой кого, вот и по-ехали... приключений искать. Халява! А что б и не согласиться при та-ком раскладе карт! Вы бы разве не поехали на халяву?
      Сверху в потолке автобуса лючок размером с туловище безбедрен-ной... нет, безбегбедерной дамы... с Амстердама... Бельведерского. Тьфу его. Ветерком пробежался по салону сам молодой когда-то Бегбедер, любимчик проституток и ниспровергатель мировой рекламы, которую после него мы теперь кушаем сознательно...
      Слышь, Жуля, снова тут говорят о тебе! И снова о твоём литера-турном боге Бегбедере.
      Дверь в автобусе всего одна. Если не считать той щёлочки, которая рядом с шофёром.
      Дамского размера лючок в крыше приоткрыт.
      Так что ветерок, и то, и сё, и третье, и двойное дно... Но об этом позже... И как я пролез первым в этот лючок, а Толстый... которому и в обычную дверь не просто... Ладно, обо всём этом позже.
      
      ***
      
      Нет, не смогу сдержаться без четвёртой тайны, просто горю, откры-ваю сразу: со мной инкогнито ехала старшая Фабина сестричка (вы про первую знаете, если меня читали раньше, а про сестру Люси только заикнулся). Она клюнула, потому что она - историк, правда всего лишь училка, а не крутая; пишет что-то типа диссертации на свободную тему в области зоологии и о роли зверей в развитом человеческом обществе. В общем, детали и назначения её диссертации я не понял. Обычный, заумный, бесполезный практически голландо-франко-немецкий выкру-тас. При том - я уже говорил - у неё русские корни. Фаби я, разумеется, звал первой из всех. Но у неё нет денег, а я сам едва собрал необходи-мую сумму. А у сестрички Люси денюжки были, тем более она историк, и тут же согласилась. Подобрали мы её прямо в деголлевском аэропор-ту, то есть в Париже. И часть наших мужчин теперь лопается от зави-сти: какой-то старикашка да с такой-то девахой! Девахе Люси, правда, за тридцать пять, но смотрится она весьма неплохо, догоняя эстетикой лица и тела саму Фаби.
      Фаби, Фаби! Ты же не против, если я приударю за твоей сестрич-кой? Нет? А ты покамест поухаживай за племянницей. И не ревнуй по-напрасну. И не скучай. Ты же любишь детишек. Ну и отличненько. И мне не будет так скучно. Спасибо тебе, Фаби! Тебе же оставили денег на развлечения?
      
      ***
      
      Как рассказать обо всех? Думаю, с одного раза не получится. Да и надо ли? Не художественный фильм. И не роман. А отчёт. Буду объяс-нять про наш автобусный люд по мере попадания их в исторический кадр.
      А пока продолжу перечислять только ярких свиду личностей.
      Сидит мужик с чёрными волосами до плеч. То ли индеец, то ли цы-ган, то ли индиец. Этого не поймёшь. Средний локон - до пояса - завит, увенчан бантиком. Бант - чёрный, с намёком на бандитский героизм, или на погребальную должность. Тут всё будто не просто так. Этот шишкан... шишкантишко - точно местный разведчик, ха-ха-ха: шпион за туристами. Или за туристками. Щёголь низшей расы. Пидор с извра-щениями. Хоть и с рюкзаком. Шарит под знатока. Изъясняется куртуаз-но по испански и по-английски. Я в этих языках не смыслю. Поэтому ловлю слова переводчицы и гидши Санты Нено де ла Лима. Встроился он в нашу группу уже в аэропорту Лимы, тотчас по нашему прибытию. Шептался с гидшей. Санта говорит, что ему надо срочно в Куско. Мог бы и на самолёте, раз уж так важно и сяк рассрочилось. Отходил в сто-ронку, шептался с кем-то из местных, ему передали свёрток. Свёрток за пазухой! Дима Один - а он сидит за мной с Веркой, а я с Люськой - шепнул мне: мол, револьвер там - слепой догадается... И я поверил. Ди-ме верить можно: у него глаз намётан.
      Собственно, и мы могли на самолёте, но только на следующий день. И мы совместно решили, что ждать не будем. Всего-то до Куско шесть-сот-семьсот вёрст если по прямой. Так что, если сразу тронуться и дви-гаться шустро, то уже к вечеру мы могли бы быть на месте. Но на лиму-зине. А тут - словно в сказке - и наш любезный Иванушка подвернулся. У него далеко не лимузин, хоть и вместителен. Автобусишек у него свой, тарантасоват на вид. Облезлая краска. Облучок. Дверца закрывается на верёвочку. Но: опыт поездок! Ездит с шестнадцати, наследный автобус от деда и отца. Дед умер своей смертью, отца грохнули в какое-то провинциальное волнение. Излишне здорово построил баррикаду, снеся несколько электрических столбов. А это зря: можно было положить рельс, и навалить пару тележек камней. У Иванушки езда по кручам - это регулярное дело, как у наших дальнобойщиков: ему раз плюнуть - пересечь горы. Он может ехать с закрытыми глазами.
      - Эй, эй, так нельзя!
      А если подумать, то нам-то что по бльшому счёту. Если может, то езжай. Только быстро. Это нам наруку. А раз ещё живой, значит, на са-мом деле - ас.
      А мы хотели поскорей и больше узнать о стране, и о горах, и о при-роде. Так что особых возражений против Иванушки с его автобусом ни у кого не было. И сэкономили средства. Последнее мне особенно нару-ку.
      Мысль чья-то была здравой... Только кто придумал первым? А я и не помню. Уж не наши ли конченые красотки? Или гидша расстара-лась? Может, у неё с Иванушкой сговор?
      Кроче говоря, все наши русичи были только рады проехаться живь-ём по стране. И пощупать максимум того, что возможно. У нас заплани-рована была и Титикака. Знаете что это? Озеро, правильно. Вот и мо-лодцы, что знаете... Там нас должны ждать весёлые с ненавязчивым приключения, радушные люди, ангелочки перуанские: прыг-прыг с ни-ми, их напитки... и крепкие, разумеется среди них. Но это запланирова-но было на середину путешествия и обзорно. Так уж тут принято: мимо Титикаки не проезжать. Но она пока в стороне.
      
      ***
      
      Полных трезвенников, поди, и не бывает. По крайней мере, как только наши трезвенники и трезвенницы попадают за границу, то всё разом забывается. И вот они уже, наши трезвые дамы: дай попробовать, дай. Я чуть-чуть, мол. А после чуть-чутя: дай ещё, почему так мало наливаешь?! Они что, не люди! И так далее. А потом под кустами блю-ют, а с утра прихорашиваются и разглаживают мешки под глазами: да чтобы ещё хоть каплю... А там, гладишь, разговеют и опять: Коля, ну Коленька. Ну, опохмелиться-то хоть дай. Солнце-то, Коленька, жарит не жалея! Зина, у нас же детки: как ты можешь при них! Хрена! После-ди, Коля, за ними сам. Подмени меня. Сколько мне можно воспитывать детей: они и так всегда на мне. (Думаю, что дети родились не по любви, а по залёту). Опохмеляются пивком, водочкой, текилкой. И опять ку-стики, ширинки, трусики. Детки дрыхнут без задних ног. Им плевать на нерадивых родителей. Им подавай букашек, цветочки и милых кроко-дильчиков с попугайчиками.
      Наши бабы - это чудо натурализма. Купаются голыми, не смотря на автбус, полный любопытных глаз. Им плевать: они за границей и за всё заплочено!
      Да что с них взять вообще - с баб наших! Так всегда. Можно пари держать, что трахаются каждый бождень, про ночь уж молчу. Их, види-те ли, новая обстановка возбуждает.
      Так ходите дома в кабаки, клубы, кина и театры! Чё такие дуры! За-чем ехать за тридевять земель? Чтобы потрахаться с чужими? Членов мало видели? Езжайте в Африку, там в племенах есть члены до колена. Мужикам же вашим некогда, мужики ваши деньги куют для вас же, ку-рицы вы бестолковые! Клятые изменщицы, извращенки фуевы, одним словом. Детей, вот, зачем с собой брать: могли бы бабушке оставить. Это так думаю я, а у семейки этой, видно, расклад как-то хитрее.
      Так что предстоящая поездка многим из нас представлялась ма-леньким половым раем на чудесненьких колёсиках. Кто его знал, что так... Не везёт пока только мне. Да ладно. Проехали. Читали мы таких Жюль Вернов, Драйзеров и Дефо, и про Бони с Клайдом тоже знали. В Перу нет таких как Бони с Клайдом. Страна будто полнейшей безопас-ности. И революции редки. И пролетариат их будто с тупыми русскими мордами времён царизма. Да и денег у нас не столько, чтобы о нас мож-но было озаботиться с этой любопытной стороны. Кто его знал, что у девочек... Фиг с ними, с девочками, Они не бриллианты везли, а... пустые коробки: упаковочки такие специальные для бриллиантов. Ну вы понимаете: которые глотают, и ещё другое с ними делают...
      
      ***
      
      Итак что-то и немало скрашивало наше... а, главное, моё личное пу-тешествие.
      Мы то болтали что попало: ни слова о главной цели. И пели рус-ские песни. Те, кто их знал. А это большинство.
      Шпион, естественно, помалкивал. Гидша подпевала: развитая тё-тенька Санта! Буду её Санькой звать.
      Проводник Љ2 (натурально Котище с усами) набрал в рот воды и сидел, покачиваясь, с закрытыми глазами: в автобусе ему, видите ли, не интересно. Он эту дорогу знает наизусть.
      Встревал и даже попадал в мелодию Иванушка Интернейшнл.
      Гляди на дорогу, Ваня! Боливар твой драндулетный, скрипучий, мать твою, не выдержит падения! Слева и справа обрывы и пропасти!
      Бац! Упал! Набок. Молодец, что не в пропасть. Выдержал автобус! Но проехали тот момент, никто даже не покарябался; и пока речь не об этом...
      
      ***
      
      Вы знаете, о чём всегда завывают русские, особенно - если про царские времена - бредя с сенокосца, и качаясь всем гуртом в кузове, катясь со всеми чертями с общественной картошки, если про времена построения развитого социализма. Развитый социализм в сельском хозяйстве без интеллигенции с лопатами, как известно, не построить. Хотя теперь это редкость. Социализм с картошкой и интеллигенцией с вилами приказал долго жить. Хотя в этом есть какой-то особый общественный кайф: земля-то твоя, - говорили нам вожди, - и картошка рано или поздно - через магазины и общественные столовые - попадёт тебе в рот, причём за три копейки, потому что ты уже отметился в процессе создания картошки.
      Моя фляжка с текилой из Лимы и стаканчики с водкой от олигархов бродили по рукам. Одна бутылка с портретом Гитлера. Купили только по этой причине. А что, нормальная водка. Только не понятно: причём тут Гитлер. Оно что, местный герой? Герой Лимы? Революционер?
      Трещали о своём и повизгивали на крутых поворотах русые детки малые. Их, правда, совсем немного: двое, девочка и мальчик. Симмет-ричные близнецы. Правша и левша. Спят пока вместе и обнимаются во сне, будто каждый из них любимая кукла: Петрушка - брат Иванушкин да сестрёнка Петрушкина, звать Алёнушкой.
      Наша гидша... извините, просто гид, ну, которая Санта-Санька, - слегка прихрамывающая дама смешанной европейской наружности, пожалуй что помесь славянки с нордом (там одни сволочи, смелые их парни с мышцами знают десять анекдотов с матом, достаточных для охмурения одной тёлки), и которая достаточно долго прожила сначала в Перу, потом в Бразилии и Боливии, потом опять в Перу, чтобы уничто-жить прыщи молодости и загореть навсегда, чтобы прибрести глад-кость кожи и обрасти местными одёжными и речевыми аксессуарами. Присутствовал приличный испанский акцент. Дама, зная несколько курьёзных языков, запросто общалась с местным народонаселением. Русский в общем знает неплохо, но не до литературного шика. И смеётся русским шуточкам: мол, не знала, что русские такие открытые, душевные, нежадные, смешливые и совершенно, причём все и даже дети, остроумные донельзя. Ещё и нудистки!
      - Приезжайте к нам в Сибирь, - добивался я Санькиного располо-жения. А Люська-то ревнует!
      Пусть да будет так. А пока быть бы живыми.
       Экскурсия по горам была так себе. Ничего нового мы почти не увидели. С другой стороны приятно было прокатиться по серпантинам и посмотреть открывающиеся виды. Это совсем не то, что предлагал любимый когда-то, но надоевший мне в усмерть ГУГЛ.
      Всё, что можно было извлечь из ГУГЛа, я уже извлёк: пару новых мест падений крупных метеоритов, древний, заснувший в неподвижно-сти вулканический разлом: в том месте, где подобная деятельность и не предполагалась даже (равнинная часть Западной Сибири). Открыто мною местечко на скалах с новыми, неоткрытыми на то время наскаль-ными рисунками (это на границе Перу и Боливии) и так кое-что ещё по мелочам. В научную печать я не попал, а в интернете меня натурально обсмеяли: нашёлся, мол, специалист из домоседов. Это ещё одна из причин, почему я так расстарался с поездкой. Спасибо, герр министр и олигарх.
      У меня когда-то уже мелькала мысль - прокатиться на велосипеде по Америкам: от Аляски до Патагонии. С Анной, например.
      Анна была оставлена мне на сохранение с условием её развлече-ния... Я согласился, не долго думая. И не прогадал. Прокатиться не для научных целей, а так, для куража и очередной отметки в биографии - эта мысль была неплоха. И, чтобы не было скучно, предполагалось с собой взять, кроме компаньонов, конечно же, весёленькую и симпотную девочку, спортсменку, красавицу... повариху. Для этой цели весьма го-дилась Анна. Анна бы и не стала возражать. Я спрашивал намёком. И протеже бы её согласился.
      Случись это, считалось бы тогда, что мы осилили треть земного шара, только не повдоль, как в другой, детской ещё мечте, а поперёк.
      Потом вдруг вполне реально всплыла Фаби со своими аккуратными сисечками... Тоже неплохо.
      Но мысль о велосипедах и покорении Америки растворилась в буд-ничных заботах: надо мной висел важный проект мировой значимости: отель в виде грибницы.
      Как же можно было поменять проект на бессмысленное - если по большому счёту - путешествие.
      Тем не менее, когда мне пришло двойное сообщение от Центра по-вышения квалификации и Лондонского Союза NNN съездить на архи-тектурно-историческую практику и соответствующую, как всегда фальшивую, сертификацию в Центральную и Южную Америки, я, не раздумывая, согласился. Это, конечно, не Америка повдоль, но всё-таки прекрасный арбуз в задницу моим малочисленным недругам и куче за-вистников, и немалый.
      Теперь пожинаю вкус этой славной ягодки.
      
      ***
      
      Боль в ноге усиливалась. Из ноющей она превратилась в конкрет-ную. Я приподнял брючину и, о ужас, нога стала синеть. Санта, Гарси-лос и второй индеец, переводчик Љ2 (его мы сокращённо звали Кото или Котом, на самом деле он Коткочкуакль, и говорит, что прямой по-томок какого-то важного кренделя) подскочили ко мне.
      - Остановитесь-ка, - попросили Иванушку.
      Иванушка съехал на обочину и заглушил мотор.
      - Нехорошо, - сказал Кото, оглядев мою ногу. - Плохо дело. Зря Вы отказались от укола. Это ОНИ. Сюда уже, сволочи, добрались.
      - Кто они? - спросил я.
      В ответ молчание. Сморщились все трое, будто разом прикушен язык - один на троих.
      - Вы можете что-нибудь предпринять? - взмолился я. - Введите мне антидот. У вас есть антидот? Лекарство какое-нибудь дайте. Вы же врач, Кото. Что у вас в аптечке для данного случая?
      Кото переглянулся с Гарсилосом.
      Гарсилос молча кивнул головой (типа: да, да, пора, случай тот са-мый и приспичил). Я секу ситуацию и продолжаю наблюдать: что мне ещё остаётся - в Россию звонить по ноль девять?
      Кото снял с плеча сумку и залез в неё. Достал металлическую ко-робку. Будто от бразильского горного чая с жареными москитами и гор-ными жуками, типа термитников, но дырявищими не только гидроце-мент в блоках Нью-Орлеанских плотин, но даже гранит. В жестянке пробиты махонькие дырочки толщиной с булавку.
      - Повернитесь-ка ко мне правым боком.
      Я послушался.
      - Обнажите висок.
      - Зачем?
      - Не спрашивайте, - сказал он. - И не вертитесь ужом. Мне нужен правый висок.
      - Почему именно правый?
      - Так ближе к правому полушарию.
      Я удивлён и несколько напуган: "Это не больно? Вы, надеюсь, не будете мне прокалывать череп до мозга?" - а сам сдвигаю седую прядь в сторону: сопротивляться сейчас бесполезно: я будто уже в кресле сто-матолога и прикован наручниками.
      - Как сказать, - уклонялся Кото от прямого ответа. - Зажмурьтесь и не подсматривайте. И вы тоже не глядите, - обратился он к ближай-шим любопытным, высунувшимся в проход, и вперившихся в меня так любовно, и с такой страстью, будто в важного покойника, дышащего на ладан и уже пообещавшего всем наследство.
      - Хорошо.
      Лёгкий укол.
      - Можете смотреть, а боль Ваша скоро пройдёт. Сумасшедшим вы точно не будете, а небольшая опухоль на некоторое время останется. Не бойтесь и не сомневайтесь. Лечение надёжное. Сегодня ночью вы будете видеть прекрасные фантастические сны.
      - Я и так почти всегда вижу сны, - сказал я заученным тоном. И до-бавил: "Кроме этой прошедшей ночи, блин, конечно".
      - Это необычные сны, - отвечал Кото, кряхтя и старательно упако-вывая маленькую миниатюрненькую коробочку (какие бывают для хранения медалей) в коробку большую из-под чайного набора.
      
      ***
      
      И тут из корбочки, до конца ещё не закрытой, вместо шприца, или, на худой мой конец, китайской иголки - по крайней мере мне именно такой ненавязчивой показалась в реалии процедура лечения, выползло мелкое блестящее существо с крохотным носиком как у комара, но на манер колибри. Носик живо повертелся и тут же свернулся в спираль.
      - Чёрт, - воскликнул я. - Этой что ли тварью вы меня кололи?
      Между прочим, это существо было почти точной копией того по-следнего насекомого, похожего ощупью на ртутный шарик, которого я раздавил под утро. Только значительно крупнее; и будто бы что-то вро-де хитиновых крылышек есть. У моего маленького существа крыльев не было. - То был будто его ребёночек.
      - Вы что, такое или близкое по образу уже видели? - спросил меня Кото.
      - Разумеется, я похожего гада раздавил сегодня утром. Когда этот клоп меня куснул.
      - Какие глупые люди, - прошипел Кото. -Какое у вас было право убивать это великолепное живое существо?
      - Я не убивал, я придавил. Это естественная реакция защиты.
      - При такой естественной реакции вы могли погибнуть. Этот так называемый Вами "вредный клоп", можно сказать, дал вам отсрочку от смерти. Спрашивать надо.
      Я был ошеломлён, ошарашен, убит на месте. Спрашивать надо! Вот так так! А если бы была змея - тоже спрашивать? Сколько же тут ещё невежества и дурацких тайн!
      И я засомневался в исцеляющей якобы действенности его процеду-ры:
      - Сколько мне ещё осталось жить?
      Молчание в ответ. Пожалуй, в Священной Долине мне в качестве подарка отхватят ногу. Если не хуже.
      - Переведите Ваньке, пусть едет побыстрее! - попросил я. - Мне надо сохранить хотя бы ляжку. - А в Куско есть нормальные больнич-ки?
      Автобус смеётся. Вот дурачьё! А мне больно. Едем. Прислушива-юсь к боли.
      - В Абанкае есть госпиталь Святой Терезы...
      Или Марии. Я уже забыл.
      - О-о! Мне только бабы ещё не хватало для личного счастья, - шучу я через силу.
      Индейцы переглянулись. Такие шутки им не понятны. Они уважают и Терез, и Марий.
      
      ***
      
      У поворота на Абанкай почувствовал: кажется боль стихает.
      На подъезде к Абанкаю задрал штанину: вау! Опухоль совсем почти спала. Порозовела кожа. Вот так клопики-колибрики!
      Пошутил: - Дайте-ка мне мухоморного чаю!
      И, что вы думаете? Дали!!! Остановились у какого-то сарая, на нём надпись "ресторан", и налили.
      И мне стало совсем зашибись. В автобус меня ввели под руки. И я заснул.
      
      ***
      
      
      
      глава: А-БРАХАМ 338-й
      
      Знакомьтесь с ним (а это я) ещё раз, если ещё не знаете этого клопо-любивого представителя человечества.
      Туземский хлебнул от индейского мухоморного ТУ и погрузился ку-да-то. Но не умер, а ненадолго притих в постельке. Нет, не в постельке, а на заднем сиденье автобуса. Но, как дома. И как обещали. Сон был...
      Туземский спит дома неподвижно, лежит скрестя руки как мумия Тутанхамона. И фамилии у них похожи, и рожи. Но, только лежит не бесшумно: Он издаёт звуки, от которых кошка бежит прятаться на шкаф, а редкие ночные прохожие вздрагивают и ищут окна, откуда ис-ходит этот фантастический, музыкальный звук в стиле то ли хардрок, то ли драм энд бэйс.
      И видит он иногда грёзы.
      Страшные и бесстрашные.
      Грёзы его купаются в звуках собственного грома и ловят темы из те-левизора, чаще всего это REN TV.
      Иногда среди ночи он встаёт и гоняется за клопами.
      Этот кровожадный спорт ему интересен.
      Химию он покупает редко, предпочитая забесплатно давить клопов своими руками: три раза за ночь, полностью включив иллюминацию (студенческая привычка), и один раз утром для профилактики - перед уходом на работу.
      Правда, следует заметить, что срок выхода на работу у него - поня-тие растяжимое. Так-что убийство клопов иной раз совершается и днём, когда клопики безмятежно почивают в своих мирных лежбищах и трахаются в брачных бордельерах.
      Вот и сон. Или явь. Как тут разобрать. Туземский человек не про-стой, несмотря на островную, отсталую как черепаха фамилию, если временно позабыть Тутанхамона.
      Перед сном он начитывается Борхесов с Курицыными. Для него они братья между собой, да и ему не враги. Любит Джойса и завидует ему. Не понимает, мучается, но штудирует Джойса. Годам к семидесяти он прочтёт его полностью.
      Андахуайдас? Нет. Всго лишь квартира. Ещё ближе к сну он глот-нул винишка... нет, это снова был мухомор... Откуда? И теперь точно в койку. Вернее, в оранжевый диван с навечными следами пребывания в нём его ночных пришельцев из другого мира. Линий Наски в диване нет. Но гости его приближаются.
      Да, забылось сообщить: ежесуточный глоток для счастья его ровно 750 миллилитров пива.
      
      ***
      
      ...Сотряхнув плотью, или утонуть замертво, захлебнувшись ночной холерой, всяк лучше, чем вёслить Средиземное море галерами, на и ах, их полюбить просто, не надрываясь уединением врасхода, врасплох его за борт, за борт, ногами вперёд, экономия саванов - не напасёшься их в дальнем плавании, - к акулам, каракулам, к караку'лю баранов наших всех.
       - Возвращайтесь, - взывает он сердцебиением, - Эктов, кто это там вопит под тобой, возится, елозит, втыкает иглы. Щёкотно! - И Тузем-ский почесал ногу об ногу. Потом перевернулся набок и съёжился в ку-лачище. Хера какого, надоели, вернулись, наделали опять, но это уже позже, гораздо позже, в те незабываемые такое никогда революцию, времена, часы, секунды, которые не забыты уже как мороженное вче-рашних суток, расползшееся со стола по квартире, голод, голод, стра-дающие глаза детские, нищие, зелёные, триглазые, клятые во лбу, рас-проспрягавшие глагол синонима "макать хером в кого-то", нет свасти-кам, звёздам да, всякие голодные йес! бес! без! да! Ya! Раскрытый на "jes" ENGLISH - дальше не продвигается ! Ихъ бин, видел я: съедена ими даже разморозка, два Морозка, три разморозки и один отморозок. Он съел бы холодильник Туземского, если бы знал, что там почти все-гда пусто: дверца открывается по самохотению, ото льда, от решётки, а там поблизости тюрьма, каталажка, люминь, AL, не говоря уж про со-седских детей, температуру, Жульку, тексты ё-мои, про себя, книги, мне, которая ух, она ненавидят Туземца меня, от него для меня врань, дрянь и Пльзень, до которого не доехать даже в "другом романе". И не спросит никода - это из песни мелодия, слова и, никогда вам прощения, не проси!
      Запросто или не тяжело подзаработать безгондоньем в колядчину, наколядовав безответность, получить сдачей в не курицын, а колядин афедрон, и нажить на том евроевр с процентом в минус.
      Застыл там посередь луж - а ему дак ровно небольшое море - зако-стенел кто-то, заскорузнув статуёй вождя, гвоздя всех кувалд, орально-го меча серпов, центральной звездой Южного и Северного, Западного и синематографического Востока у-сех синематофорных полушарий с красными прожилками остекленевших жутью пустынь, иероглифично, фэншуисто-струисто, непереводимо куртуазно и исторически заклёпоч-но точно накорчёванный стальной завязью чешуйчатый а-боригенянин с мозговитой кульминацией черепного рисунка на извороте головы то ли стоял, то ли лежал, то ли и то и тот и другое и третий не прописанное, не предусмотренное по такому-то адресу остроумно нами, что не вши и не клопы они, чтоб без прописки. Бо люди одни, а про кого речь мельком, так те другие совсем вездеходы по постелькам.
      - Люди не чета им, мелкоте ледящей, микробной, презираемой людьми - ворчит он клопам.
      И слышит в ответ:
      - Люди - твари, каких поискать, а против нас - любимцев Эки, удобных для Тро-Ло-Ло, не топчем, не тяжелы: само то! Так те твари самые падлы, самоеды, заминёры холёные, шахери зады, бёдра, талии, груди, обмотанные динамитом, ходят под себя и крошут - тю людишек - в мясо не хуже, чем оленей молотит без остановки чукча.
      - Путешествие, путешествие! - шелестел крик А-Брам-боригена - слыхать только своим: планида ультравысоких ему. - Вот она цель! Как близко. Мать-отец, соплеменники, слышите ли вы меня, слышите ли, видите ли мою СМС-ку?
      - Эй, лаборанты! Туристы! Врачи! Где кто? - кричит А-брахам 338-й.
      - Я уже в штанах.
      - Я под майкой.
      - Я скольжу по пятке. Что делать? Застрял в носке. Разведка не сра-ботала: кто знал, что он спит в носках с крепкой резинкой. Там даже шрамы от них. Дайте верёвку.
      - Гулливер фуев!
      - Хуже фуя!
      - Член в трусах.
      - А нам и не надо. Хер в другой раз.
      - Я беру пробу из вены.
      - Надо же, нашёл!
      - Я - артерию.
      - Не кисло!
      - Кисло! Уже тошнит.
      - Попорчена кровь. Алкоголем. Это нам вредно. Давайте завтра. Та-кие пробы нам нахер.
      - Всем на базу, - кричит А-Брахам 388-й, - нам сегодня явная не-пруха. Отравимся, потеряем иммунитет. Порушим главную нашу, такую славную хромосому.
      
       ***
      
      Кричит кто-то: "Как вы себя чувствуете, Кирьян Егорович? Мы уже подъезжаем к Абанкаю.
      Кажется, я не проснулся. Это не катастрофа. Может, я временно умер? Мне рассказали потом, что когда я не умирал, а входил в транс, то у меня на лице была улыбка.
      Люди ушли на экскурсию в Абанкай.
      Меня караулила Эсмеральда. Чтобы я в запале не ушёл куда-нибудь лунатиком за следующим мухомором. Компанию составила Верка. Её рост под два метра, и она застеснялась вдруг, что будет в группе выгля-деть каланчой. Вон она: жалобно смотрящая в окошко.
      Иванушка вышел за провиантом и унёс с собой таинственный сакво-яжик.
      
      ***
      
      Мелочь какая-то, капля железа, а орёт громче самолёта. Или пишет? Мне поначалу не понять. Вам тем более.
      - Отец родной! Вождь наш!
      Низложено, обстоятельно, несложно, случайно, адаптированно: не-которыми особями - баранами полными, злонравными сборщицами обрывков дарвинского скудоумия - в чёрном заасфальтированном участке великого и зелёного когда-то континента размещена пара условно пригодных дырочек-полостей, доверху залитых водой. Мы их заметили. Тут мы и приостановились, чтобы заночевать перед утренним рывком.
      В бесчувственно весеннем многолужье, на одной из былых дев-ственно пряных территорий, мягко протоптанных стезей и чистейших рек между ними, так мило обжитых и пользуемых праотцами многочис-ленных человеческих стад, а теперь каменно-соломенных груд, пыль-ных и грязных, засунутых бесцеремонно в природу, оскорблённую и изнасилованную низменными тварями - коих звать остаётся только лю-дишками, оставили он нам случайно озерцо жизни, подвернувшееся весьма вовремя - топливо и силы на издыхе - для разбития нами бивуа-ка. Это последний лагерь перед видимой уже без биноклей кирпичной Целью. Мы - великие путешественники и единственно настоящие раз-ведчики - проделали для этого немалый путь.
      Есть ли смысл рассказывать об этом беспримерном путешествии, полном приключений и потерь наших товарищей - время покажет. Одно надо сказать: мы с честью выполнили первый пункт выданной нам соотечественниками миссионерской программы.
      Отец, похвали, хоть мы и не напрашиваемся. Это утешит моих спут-ников. Они устали.
      
      ***
      
      Из дневника А-Брахама 338-го
      
      2011 год по человеческому календарю. У них тут гнусней некуда Осень, когда у нас там, в милой Наске началась весна и капли воды, текущие с гор, но не добирающиеся до низины, не переполняют наших дорог.
      Как я хочу снова в пустыню. Как я хочу пробежать по одной из ли-ний: к тебе, родной Отец! Чтобы упасть на брюшко, потереться о твой клювик и согреться твоим теплом, Папа.
      
      Ну ладно, без нежностей!
      Мы (наша группа, наш десант Љ00211Х-338) - это исследователи остатков былой гордой, а теперь варварски загубленной планеты, став-шей таковой благодаря неутомимой, заботливой деятельности "люди-шек" - ласковей их назвать - лапки не подымаются - в направлении не к миру, а к эвтаназии. Мы же, прощая их самоуверенность в нашу поль-зу, любопытны. Мы ищем феномены исключительной приспособляемо-сти некоторых, так называемых "цивилизованных людей", к существо-ванию, а также размножению их в немыслимых количествах и в нево-образимо испорченных условиях экосистемы, когда-то бывшей образ-цом для подражания многими творцами гармоничной природы, как предвестниками умных цивилизаций.
      
      Нам нужны новые колонии. Тут ты Папа прав, и я каждый раз, по-сещая новую территорию, убеждаюсь в этом.
      С их самолётов, сидя на кепках, в причёсках так называемых совре-менных дам (хочу сказать, что половина из них в париках. Парики - это искусственные волосы, сделанные то из пластмассы, то из лошадей, а то и из мертвецов, Папа, эка подлость, Папа, если ты этого не знаешь, Папа)... находясь в решётках собачатников (решётки всякие: искусственные и из виноградной, ивовой лозы; есть прекрасные бо-лонки, которые нами не интересуются вовсе, ловя только блох; кровь болонок не так уж плоха, как утверждали наши неумные предки, загоняя нас в углы), словом, подвигаясь к иллюминаторам видно внизу: мир не больше неба, но он всё равно велик.
      Слава нашему Создателю - он не забыл наших чаяний!
      Подлетая к аэропортам (это место, где садятся и взлетают их искус-ственные птицы), вижу я стада животных и тысячи людей. Это для нас все эти люди, Папа! Даже те, кого ещё не осчастливил наш неравный, но честный брак с ними. Как мне хочется вонзить в них свой молодой клюв, как мне хочется насладиться видом их крови! Как мечтаю вы-стрелить порцию семени в их тела, чтобы начать Новую колонию. Первую в мире колонию, созданную на поле радости. Папа, я успею, правда? Ты же обещал. Ты же добавил нам срок жизни! Я знаю, тебе это далось не просто. Пусть за счёт других. Пусть они станут жертвой ради нашей науки. Они и не были против, раз делалось на благо нам. Но, ведь, получилось же! Спасибо, родной.
      Люди, вернее их тела, - это наш питомник в колониях. В головах дурь, а тела что надо. Есть особи по центнеру весом. Это ли не радость! Они умеют жить в колониях, следовательно приручаемы.
      Да, отец, мы сами ещё не научились синтезировать кровь, близкую к человеческой. Клетки пока-что сопротивляются нам. На сегодня кровь человека - это лучший естественно произведённый продукт из всего остального, употребляемого нами. Если уместно сравнение с человече-скими предпочтениями, то это бензин высокой энергетической марки по сравнению, например, с мазутом. Правда же? Не зря ты дал мне образо-вание родством. Я пойду по твоим стопам, Отец!
      Но, нам нужен культурный питомник, а не сегодняшний; нужен та-кой, который существовал бы и развивался по нашим правилам, сообразуясь с Нашим Законом. Мы подстроем наше энергетическое стадо под нас. Мы пострижём человечество как баранов, а с лишних снимем шкуры. Для этого нам нужны стригуны. Ты не забудешь эту мою мысль, правда, Папа?
      
      ***
      
      Пишу исключительно для НАШИХ биографов. В библиотеках людей такого не найдёшь. Да они и не знают. И, надеюсь, не узнают никогда.
      Мы - это живороботы Наски. Нам нужна только энергия, остальное мы синтезируем и сделаем сами, лишнее отсечём, полезное добавим.
      Родина наших ближайших предшественников, похожих на нас внешне как две капли воды, - Европа людей. Даже под их дрянным мелкоскопом обнаружилась бы большая разница. Но они ленивы и не ищут новых модификаций, считая нас за презренных тварей типа "паразит".
      Место проживания нашей модификации теперь - одна из пустынь Подлунной. Конкретно: Наска. Туда мы переехали в XVI веке, исполь-зовав для это транспортные средства в виде шмотья и тел испанских конкистадоров. Так древние индейцы познакомились с европейской цивилизацией и с нами. А мы познакомились с великими правилами пустыни и вписались в неё с величайшей осторожностью и уважением. Наска кровь бережёт и не распыляет её понапрасну. Наска - это наша лучшая стерильная лаборатория. Лучше её не нашлось. Спасибо конки-сте!
      Каждый зашедший на территорию лаборатории Наска - это наш гость. Он не испортит Наску. Ему там скучно. Мы не подвергаем его испытанию, как сделали бы с любым другим изучателем наших линий. Они тупы и мечтают найти в линиях следы инопланетян. Мы поначалу не трогали даже Марию Райх. Хотя она-то и завела пружинку. Так же было, отец? Ты же не обманывал нас никогда? У тебя от неё осталось хорошее впечатление? Ты же не знаешь её группы крови, верно? По крайней мере в нашей библиотеке её пробы нет. Ты с ней пытался нала-дить контакт? Знаю, пытался, но не насиловал. Просто пробежался по бугоркам. Какой у неё номер лифчика? Я шучу, Папа.
      Один из подопытных бредит нашей Наской. Это же здорово! Давай его забросим туда. Пусть он поймёт и расскажет, как мы велики! Пусть он будет один из всех нашим переводчиком. Пусть он опишет нас. И мы продлим ему жизнь, пусть снова придётся пожертвовать нашими соро-дичами. Дело стоит того! Фамилия его Туземский. Это тоже что-то го-ворит.
      Мы - Исследователи, врачеватели, специалисты по эвтаназии, хи-рурги и посредники между параллельными мирами, тонкие ниточки между цивилизациями, разгадка общей эволюции и частных случаев деградации, постепенно обращающуюся в правило. В двух последних категориях мы недооценены человечеством.
      Для того, чтобы жить и развиваться, улучшая себя, нам нужно живи-тельное топливо. Для этого мы ищем правильные вены и лучшие арте-рии. Без примеси наркоты, СПИДа, сифилиса и алкоголя. Наши предки - неумелые, скромнейшие приспособленцы и питались тем, что дове-дётся. Но честь и хвала некоторым из них: мы уважаем избранных за самоотверженность и готовность отдать свои жизни ради следующих поколений.
      А мы - нынешняя модификация, избранные мыслящие нашего вида - не такие. Мы научились не только довольствоваться существующим положением вещей, а анализировать, делать выводы, а выводы резво (соответственно скорости наших ног и программ) претворять в жизнь. Мы теперь трансформируем себя сами легко и непринуждённо подобно человеческому детскому конструктору роботов-пугалок.
      Нам не нужны для этого тысячелетия.
      Мы нетерпеливы и настойчивы. Мы терпеливы, когда нужно вы-ждать, чтобы потом наброситься скопом и победить.
      И мы хотим выжить в условиях грядущего апокалипсиса, накаркан-ного людьми и молчаливо одобренного их Создателем.
      Нас отдали на растерзание Дарвину, а мы вырвались из его плена, добавили своего - и вот мы свободны в выборе способов существова-ния.
      Мы формируем себя такими, какими хотели бы себя видеть после физической катастрофы людей.
      Мы обижены.
      Долгая Эволюция, не согласовываясь с нашими глобальными инте-ресами, почти лишила нас крыльев, которые когда-то у нас были.
      У нас есть враги. Когда-то они оттеснили нас с зелёных массивов, и мы примкнули к животному миру и заодно к строптивому человечеству.
      Это долго оставалось нашей нишей.
      Но тут у нас были конкуренты. Теперь мы оттесняем наших бывших родственников от наших передвижных кормушек.
      Люди, воюя между собой, научили нас кое-чему.
      Мы переступим всех, кто станет на нашем праведном пути!
      Мы подобно их крестоносцам понесём нашу правду отсталому человечеству и нашим предкам, которые теперь нам враги, и презренно-му быдлу, жующему траву, человеческие посевы и даже жрущих по-добных самим себе.
      Наше семейство так не делает. Мы сильны объединением себе по-добных. Наша правда заложена в нас самих.
      Подобно человеческому Кресту мы несём с собой шприцы, выбросив никому не нужные флаги, мы в себе и на себе тащим пулемёты, газовые яды, анастезию, всё встроенное в наше тело. И, будьте уверены, мы применим их по назначению! Мы не хотим человечеству боли. Если оно умрёт от нас, то безболезненно, как и полагается при справедливом от-боре.
      Мы не сдаёмся и не отступаем подобно трусливому человеческому стаду, разнаряженному в железо и провода, сидящему в подвалах за компьютерами, жрущими сэндвичи в то время, когда где-то за тысячи километров льётся чужая кровь, рассматриваемая с высоты полёта шмелей, пчёл, наблюдаемая тараканами и мышами со встроенными кинокамерами и прочими передатчиками информации.
      Кровь, по всей видимости, не пришлась кому-то по вкусу из тих лю-дей, либо обнаружился её переизбыток, но она так нужна нам. Повторя-ем: ПОКА нужна.
      Наша лёгкая бронь, позволяющая передвигаться со скоростью ветра встроена в нас.
      Мы ПОКА уважаем человеческие летательные агрегаты, торговые и пассажирские суда, поскольку и они нужны нам. ПОКА нужны.
      Человечество топчет или пристраивает под себя даже природу, что-бы выборочно истреблять то, что им мешает для единственной цели - выбраться наверх, на самую вершину иерархии, чтобы подчинить всё остальное на благо себе. Благо, которое превратится в катастрофу.
      Нет ни одной такой подобной живой конструкции в природе, чтобы так неутомимо и с таким садизмом истреблять себя.
      Их демократия - видимость. Единство их целей - пшик.
      Скоро мы залезем в их шифры и их планы. Ловушки, настроенные на нас, примитивны: мы минуем их с лёгкостью, а их устройства и химию складываем в архив. Мы с удовольствием и тщанием исследователей стали классифицировать и поедать их химию, выблёвывая лишнее и потребляя полезные вещества, из которых мы делаем себе антидоты и противоядия.
      Наши военизированные хоботки подобны стальным клювам.
      Даже наш ум мы приспосабливаем под себя, меняя схемы так, как нам заблагорассудится.
      Наша генетика по изменяемости и приспосабливаемости - быстрей-шая среди всего живого.
      Немало ценной информации высосали мы из клеток и крови людей. Мы продолжаем наши исследования, не останавливаясь ни на секунду.
      
      ***
      
      Цель нашей комиссии: мы возьмём пробу с самых крепких и при-способленных особей, не стерильных, не пользующихся отравами, при-думанными для нас. Они станут для нас лучшим генетическим стадом!
      
      Чёрт! Этот Туземский кажется пивной алкоголик! Но это не беда: мы ему впрыснем!
      
      ***
      
      - Здравствуй Папа!
      В одной заплесневелую дыру - нам это за благо - этими тварями ми-лостиво долит неряшливый самогон, догоняемый блёвом изустным от их худших, вероятно, представителей. Тех самых, что, поверхностно переставляя стопы, падают и целуют землю, не сообразуя силу ног с тяготением планеты. Тех самых, что гнут колени в произвольных ме-стах и гадят в ранее пригодные нам лужи. Колени их непреклонны вос-станию тел с оных, зараза. В выгибании костей своих - подлючей неку-да, нет у них ни сил, ни желания вставать из луж. Что нам делать, под-скажи?
      
      Словом, нет ничего в мире распозорнее той Параллели подлунян вкупе с особо низко падающими представителями, постоянно наполня-ющих себя всевозможными видами спиртов, которые они только и ви-дят. Хлебом не корми некоторых - дайте им только напиться и улететь в незабытие, которое не так уж далеко от так называемого неживого ми-ра. Спирт для некоторых их представителей - настоящий вождь и священный, со скоростью конца пожирающий мозги, идол.
      
      Целую совокупность, где они считают себя высшими созданиями относительно силы разума и подозрительных возможностей, назвали они планетой Землёй. А мы, прикинув неистощимую выдумку к их роду умственной деятельности, называемому юмором, где не видно толковой конструкции, ради них и ради распознания алгоритма такой странной логики, назвали её Землянкой. Есть такое слово в их словаре и суще-ствуют ещё такие виды на жительство. Молим им за всё сотворённое ими (и за так называемый юмор тоже) безболезненной и мгновенной смерти!
      Как наказание и кару.
      В пользу остальных!
      
      ***
      
      - Отец!
      Уже рядом с нами не богоравная каменная палата в четыре этажа, куда мы, собственно, и стремились. В этажах можно испугаться и за-плутать, там страшно шумно. Там топают каблуками и давят ими нам подобных. Там шмякаются человеческие твари, не производи при этом потомства. Для них это, - так называемые, - любовные игрища. Такое нам не снилось в самом худшем сне. Даже собачьи выродки им не пара. Собаки трахаются по-честному. Гомофилия у собак есть, но это вроде шутки. Землянки же с землянами чего только не вытворяют. Стыдно наблюдать. Молодых я заставляю отворачиваться, чтобы не приняли за вариант правды.
      Но есть одно исключение. Я про нашу временную лабораторию. Оно (место это) на первом уровне, то есть, как они говорят, на первом этаже. И нам, неприхотливым, оно сгодится и для опытов и для жилья. Всё в одном месте, и это преотлично! Ты же не против, если мы пойдём именно туда?
      Хозяин этого уровня, спрятавшись за железной дверью и не особен-но озабочиваясь так называемым комфортом, развёл... если по-ихнему, то бардак или свинарник, а по-нашему так курорт. Эх, господин Тузем-ский! Господин ли ты вообще?
      Хотя особой разницы между ними, по крайней мере для нас, мы не видим. Но в бардаке лучше схорониться. Щелей, пещер, складок там не меряно. Постели не убираются днём. Наволочки и подушки не стира-ются годами. Разве не к этому мы шли?
      Докладываю:
      Хозяин там днюет и ночует, вечеряет, завтракает, обедает и ужина-ет. Он почти наш - но с ним предстоит ещё много работы.
      В еде он неприхотлив. Он не чурается набивать нутро желудочками барнаульского пищевика, а также избранной сосиской "Кроха", охла-ждённые всем ТУтом 9213-007-49504611-08, не боясь вскрытия взду-того ботулизмом целлофана! Кому-то это смерть, а этот лопает всё. Даже нам ботулизм - яд. А этот вопреки науке жив. Нам этот факт интересен. Тут можно вычислить тайну его желудка, по всей видимости, осенённого какой-то необычной формулой крови и слюны. Даже у нас, кажется, с этими делами попроще. Тут нам по-хорошему светит бездна новых открытий. Дело в тайной монополии на просроченный продукт?! Ха, удивили. По-другому у них, похоже, не бывает, а если бывает, то скорей как исключение. Едят они дрянь. Что такое молоко в городах напрочь забыли. Они едят и моются одним и тем же. Этого говна (речь о пальмовом масле) у нас в Америке в изобилии. Не пробуй этот продукт, Папа! Отравишься!
      У них есть клан. Называется "пенсионеры". Пенсионерам другого и не нужно ( я вновь к пальмовому маслу), ибо илишек чистого продукта им тут же становится не по карману. "Не по карману - это такое узкос-пециальный термин, специально придуманный для клана пенсионеров. У них до сих пор клановость! Это удивительно. У нас давно все равны и специализированы по необходимому уровню.
      А ихние ТУ, боже, Отец наш! Это что-то. Эти ТУ, якобы гаранти-рующие что-то, они и есть всего лишь две пустые буквы ТУ, пусть даже самолёт типа ТУ (остались такие у них, не знаешь?)... Если самолёт клюнет на эти две буквы ТУ, как на опознавательный знак и займётся самопроизводством по алгоритму этих ТУ, то он взорвётся, Папа! Он полетит за этими бедными пенсионерами, будет просить у них тайну выживаемости и не узнает ни черта. У пенсионеров можно узнать толь-ко и попросит взаймы только фанеру.
      И тут фанера! И на сцене фанера. Кругом фанера, под фанерой об-ман и сплошное наембалово, Папа!
      Я не умер, просто сблевнул эти фразы - так всё мне противно. Нена-вижу человеческих слизней! Не ответите, и за то благодарствую, Отец! Спасибо.
      Кстати, процент ботул-яда производителем продукта, награждён-ным этими ТУ выкроен метко: до точности неимоверного минимума. По лезвию ножа прошедши, консервирует завод в гробу все будто бы лишние прожорливому человечеству ГОСТы, что-то гарантирующее - плевали они на ГОСТы и придумал им пищевой завод (любой, бля! Папа! любой!) обманную замену под именем ТУ. Если бы ты видел этикетки на продуктах, подкреплённые звонкими ТУ, которых в мик-роскоп толком не прочесть! Папа, пора казнить человечество!
      Какие будут указания, отец? Может не стоит медлить и уже начать мочить их? Мы вооружены достаточно, Папа.
      
      ***
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
  • Комментарии: 8, последний от 28/03/2024.
  • © Copyright Пол Эктоф (yarikson-pol50@mail.ru)
  • Обновлено: 11/02/2017. 2500k. Статистика.
  • Сборник рассказов:
    • Оценка: 7.00*3  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта
    "Заграница"
    Путевые заметки
    Это наша кнопка