Аннотация: Эпизод, где герои "Чочочо" обсуждают германскую национальную кухню.
1
Киря с утреца: "Порфирьич, мать твою, где крышка от кастрюльки? Прозрачная такая была. Щас гречки шмальнём с мясцом".
Порфирий Сергеич Бим (Нетотов), проснувшись и вникнув мгновенно:
- Крышечку мы под Казанью забыли. В мотельчике. Когда вы меня, гады, травой накормили. Гречка в гараже, Ксан Иваныч прячет чип, где мы её щас найдём? Кстати, а где Ксаня? Чёт он мне не по глазам. Ксань! Ау!
И, немного погодя, не обнаружив Клинова: "А плитку нам тут всё равно никто не даст. Чо, немчура, думаешь, захочет себе махонького пожарчика? Правильно, не захочет. А нашенская русская плитка... она с русской вилкой, а тут все розетки - евры: нашу вилку хрен туда засунешь".
- Засунешь, если захочешь, - с убеждением, будто делал это не раз и не два, сказал Кирьян Егорович. Имел он в виду несколько другое, нежели электрические предметы.
- А я говорю, забудь про жаркОе... ещё и с утра, - подытожил Бим, - вы, уважаемый, не в России. И не на обочине с шашлыком. Будем лопать по местным правилам: холодное. Как миленькие. Кстати, а что там у нас на подоконнике лежит... с вчерашнего устатку, а? Глянь, Кирюха, а я покамест сортир проверю.
- Проверь, проверь, может, кто из прежних колечко с бриллиантом оставил...
Никто не подарил путешественникам колечка. Ошибочка получилась. И вообще покатило не по тем гастрономическим рельсам, что приснились Кирьяну Егоровичу.
Представим теперь по-мемуарному честно и по возможности литературно. Например, вот так, сочно и патриарше вычурно, с налётом заезжей в Гейропу азиатской придури:
"Прираннее пристраннейшее проиностранное наинемецкое Его Святейшество Следующее Утро освятило светом своих параллельных лучей столицу Баварии".
А что, красиво получилось у будущего писателя русских шванок. Обновил, понимаешь, немецкую традицию... Слил во единое целое славянское и германское. Пусть да будет так.
Шум проснувшихся спозаранку немецких машин, словно дело происходит не в современном городе с прорезиненным асфальтом, а на обочине капитализма с булыжниками, элементарно забирается в распахнутое окно третьего этажа хостела Мейнингер. Того самого, единственного и неповторимого в своей простоте, что расположен на Байерштрассе.
Пристанище это ещё долго будет гордиться нашими путешественниками: так взлетел его рейтинг по опубликованию сей InterEthnische Arbeit, написанной пожилым балбесом по имени Кирьян Егорович Полутуземский, в немецкой прессе.
Ещё и рекламную табличку на поверженный Ксан Иванычем столбик (помните знаменитую "Парковку задом"?) повесят. "Те-то и те-то оригиналы с писаками - все эти недоделанные кобели из России - были тут".
Байерштрассе через полтора километра упирается в Карлсплатц, а от неё до Мариенплатц - сердца Мюнхена, рукой подать. Так что, если, отталкиваясь от идеи сердца, принять Мюнхен за целую свинячую тушу, то хостел Мейнингер при такой расподаче это внутренний мочегонный орган. Соответственно сама Байерштрассе это хвост, или, извините, дамочки и дамессы, струя.
Коллективу велено приступить к осмотру достопримечательностей с того места, откуда указанная струя имеет честь проистекать.
Время выхода как всегда - ещё с вечера - определил генералиссимус Ксан Иваныч. В действительности никто не мешал отдохнуть полноценно и проснуться часом - двумя позднее, делая скидку на вчерашнюю пирушку в Августинере. Но приказ генерала прозвучал последним, как сигнал отбоя. А правом вето, ибо не в армии-таки, а тем паче не в подчинении, никто, будучи в смятении и в последствиях алканья, воспользоваться не догадался, да и не хотел.
А и то правда, и чего зря волноваться и претендовать на вящее слово снизу: субординация и порядок среди нижних чинов, по каким-либо причинам приближенных к верхним, и которые, как правило, в любой армии составляют полупридурки с тыловиками, только укрепят общие успехи в реализации геройских проходческих планов, сочинённых генерал-индивидуалом.
- Разночтения, инакомыслие, неторопкость лишь развращают участников кампании и тормозят общий толк. С таким настроем и отсутствием самопожертвования в армии ни одни Альпы не были бы перейдены. Что, много ли среди суворовских вояк было альпинистов? Да ни одного по большому счёту! Вот то-то! В беспрекословном подчинении одному гениальному до сумасшествия планировщику был смысл успеха!
Примерно так считал Ксан Иваныч.
И взвалил на себя основную ответственность. Он и штурман теперь, и капитан команды, и рулевой за баранкой...
Баранка, бараны, стадо домашних животных, шлёпающих на неведомые луга с изумрудной травкой... К-конопля, мать её! Поближе к чистой ключевой воде... Б-без газа. А т-там пастушка... Б-барашка потеряла, нашла след в-волка, рядом след от копытца: попили, следственно, водички! Залила д-девонькаа земельку слезами... С-сарафанчик подмок. Из-под сарафанчика кружавчики торчком. Шапочка красненьким алеет. Скоро месячные у неё. Бабушка старенькая неподалёку... вышла из ума, ждёт волка в гости. Тирольские стрельцы под боком. Словом, полный штампованный набор...
- Мы и есть бараны в стаде, - думает Кирьян Егорыч, - а Ксан Иваныч зело наш пастух, или в применении к людям и слепцам - поводырь. А что делать, если оно так и есть. Кроха-Малёха так и считает, он привязан к папе, он обожает папу, и верит папе. И у него к нам - баранам-оболванам, ещё и взрослые... трёпла языком, никакого уважения. Но мы-то знаем... что почём... И... Да и ладно, вот и весь писательский "и". "Исдох" - вот критический перевод псевдокрасноречивого "и".
Завтрак по-быстрому собран из вчерашних августинерских недоедков, по-русски бесстыдно собранных с "новоподдубного" стола кайзер-меркелевого производства, а также из древних чешских запасов.
Взрослым, как говорится теперь, по барабану что истреблять... и даже надо практично истреБЛЯДЬ, именно, ха-ха-ха, БИСТРО-блъ, чтобы было всё по-спартански, никаких денег на выброс: всё-всё съесть, сожрать, употребить, переварить, чтобы не нести с собой и, тем более и никак, не в утиль, и не в пищевые отбросы!
Старое воинство тут не переубедить в обратном.
Воинство охвачено ещё одной разновидностью возвышенного аристократического порыва: сожрать в абсолюте максимально, сверх всяких норм и калорий, и сделать благородный вид при любом раскладе, даже если не нравится: вот это единство! Спаянность Убеждений и Практики (СУП в сокращении)! Единство такой новой партии СУП и её членов вкупе с врагами! Вот это прекрасная игра! Без врагов зачем нужны партии? А есть! Создали-таки. Вот это апофеоз мужской дружбы, вот это пример, вот такой СУП: сожрать с улыбкой на лицах всех змий и всех гнед, и всё тут!!!
Всех их возьмут в "Последние герои" на должности поедальщиков мусора и крутых поваров, специализирующихся на варке бульона из чешуи. Из рыб, умерших своей неестественной смертью, будучи выброшенными приливом из родной их водоплавающим телам среды.
- Где же тут ключевой конфликт имени Найджела Вотса? - скажете Вы. - Причём тут рыбы и люди? Зачем их равнять или примерять одних на других. Мы что тут, мистику будем читать, фантазии умалишённого, или что ещё иное?
Молчит автор, потому что не знает.
А вот он конфликт. В мировом смысле может мелок, в частном случае вовсе нет.
Есть среди них - старых мэнов - минимэн молодой. Дикий недоросль, так сказать.
Кто кстати эту говняную формулу с "так сказать" придумал? Уж не Брежнев ли, ради оттяжки смысла с "как бы" необязательностью утверждения, а "как бы" с намёком на "а почему бы и нет", если вы так вдруг захотите предположить?
Сознание, ответственность и желудок у молодых да ранних, диковинно воспитанных, совсем не такие, как внутри умудрённых жизнью сухарей, наполовину воинов с переплавочными цехами в пузах. Их старческим мартенам похер что плавить и жечь. Люминь им ровно-что картонная колбаса. С такой крутизной похеризма и аскетства в голод и ложки сожрут. Была бы лишь водка. И даже не царская! Да-да-да! И не спорьте с ними: сожрут и спорщика.
А молодому избалованному Малёхе... это конвертор... или конвектор?... или как?... в учебник не полезем... позднейшей модификации... впрочем, по его мнению, всё течёт как всегда нечестно и противоестественно по причине бесправного возраста... А чочё не так? Не работаешь, а ешь; так что всё по науке... хотя бы посуду мыть не поручают, и это единственная привилегия... короче, вся карта его безкозырная, проигрышная на все оставшиеся века.
И всё и вся против него: толкотня и старческий пердёж с храпом, хрипом, стоном-скрипом. Далее проглядывает поэзия молодого минимализма со старческим скупердяйством.
Там ноупанцирные сетки, неудобства псевдопуговичных матрасов и мастурбационнопрочных памперсов.
Разные неонемецкие запахи.
Всё такое прочее, сопровождающее внедомашний сон со страхом иногосударства.
Выходки тела типа наноиспарины.
Шумные демонстративно, ночные внизсхождения соседа - модифицированного конвертора: со второго коечного этажа методом спрыжка неуклюжего ленивца.
Луноходским бегом в санузел! Там за тебя всё сделает автомат! Главное - сесть не мимо автомата, а ровно на него... и отцентровать руль! Заднеприводный, разумеется.
Житейские тропы с фигурами, которые в противовес литературе лишь усложняют житьё-бытьё: разные аллегорические гиперболы, ироничные литоты, метафоричные метонимии и синекдохи, мать их всех. Такие вот как: непохожесть на родную спальню, ни одного клопа, ни одного таракана, как это мешает, да ладно пережили, сам таков... Атор терпел до утра... Малёха терпел до утра...
Далее шли анафоры, антитезы, инверсии...
А не рассказать ли тебе сказку про белого бычка...
Пропускаем всё это. Была правка, была-была, теперь это всё налицо.
Ах, на лицо. Нехай на лицо, это ж не сперматозоидный крем...
Да и он Малёха - не баба, а современный вьюнош!
Которому папа вовсе не отец, а именно папа-кошелёк.
Не грех на такого папу накричать, а чтоб папа не рыпался, потребовать с него бабла, при этом сделать "всёравновлюблённый" вид.
А как дошёл Малёха до простой мысли, что всем глубоко наплевать на его авторизованную акустическую физику, взял да и сам, причём, специально не маскируясь, разразился химическим громом.
Это всё прелюдия к метеоризму была - к славной такой рыцарской традиции.
А хотелось бы на самом-то деле Крохе-Малёхе некисло и вслух выразиться, что последняя папина эконом-затея с завтраком ему совсем не по нраву.
Но он пока молчит и думает о форме подачи столь реакционной мысли, а также надеется на наличие в группе хоть чуть-чуть сочувствующих ему.
Пронзительно умная, страшная догадка, подогнанная к автору наивным и прямым, как младенец, Малёхой: а действительно, нравится ли взрослым то, что для молодёжи - дерьмо и смерть?
Вот она какая преемственность поколений! Вот она где правда зарыта!
А, правда, где?
Где-где?
Так и хочется ответить в рифму, которая у каждого русского на слуху. Но нельзя. Стараемся быть умеренными леваками. Отвечаем культурно: в ямке у ворот Макдональдса.
2
Вот сейчас и понаблюдаем независимо.
Помилуй боже, врать и дерзать против живого смысла и такой же бессмыслицы! Всё будет свершаться методом диктофона - до тех пор, пока он не будет замечен и погашен ревностными правоведами в лице Клинова Ксан Иваныча - ему эта стенография режет мозги.
Он не понимает ещё, что именно эта стенография - сама святость, и что она именно лечебное средство, а не издевательство: посмотреть, помолиться и - шмяк - всё плохое в корзинку, в отмолельню грехов, так сказать, и сяк вымолвить.
И ещё запомнится это утро в деталях, но только в нужных минимально деталях, иначе, ежелив с деталями, растянется текстовина как натяжное французское небо Экстензо аж до Парижа.
Прага де, уже наступала читателю на пятки.
Врут: не писал Кирьян Егорович о Праге, ибо он пишет не сытную с порохом и кровью "Войну и мир", и не "Графоманию" с весёлыми девочками недоделанного клана "ЖУИ", где бьют они друг дружку по мозгам... Слава богу, не палками, а подушками.
Летят из тех перья и пух, не верблюжья шерсть, не говно шелкопрядов, добавляемое для массы. Ну и китайцы, какой же жмотный народ...
Какой занудный сам Кирьян Егорович, мысли теряет на ходу... О чём писалось-то? Да и не важно, главное, чтобы писалось бы хоть бы что, пусть бы даже выпрыгивали из Кирьяна Егоровича обычные жевательные шванки.
Словом: в сохранности всё, ещё благодаря прекрасной зрительной и умственной памяти Кирьяна Егоровича, хоть в последнем и имеются сомнения.
А стиль назовём "минималистским разговорным стилем": материальных деталей тут весом-то всего на пару кило. Можете сами проверить.
3
Непонятливый с утра Бим: "Я чёрствый?"
Малёха бурчит сквозь зубы. Ему не нравится Бим. Бим не примитивно чёрствый, Бим тупо пьяный со вчерашнего.
Едва посмотрев на еду, голодный Малёха ставит на неё клеймо стопроцентной некондиции. Он в полном унынии.
- Вот ч-чёрт! Опять говно.
Да-да, автор будто в воду смотрел, угадав молодёжное определение качества пищи.
- Ну смотри, смотри чё, чё тебе? Вот хлеб, сыр, вот это самое. Чё? Чё? Чё! Хлеб, сыр, масло, - хвалит завтрак генерал-отец.
Старички-неродственники боковым зрением и не без иронии наблюдают за процессом кормления Ксаниванычева сына. Они бы такого огрызания со стороны своих детей не допустили бы. Ещё бы приструнили, цыкнув. Или прочли бы лекцию о перестроечном времени. И сравнили бы постперестроечное время с дальним, уменьшенным в сто крат отзвуком голодомора. А их настоящее время, если мерить по одной линейке, соотнесли бы с царским столованием для иностранно прибывших бояр.
- А Чё бог послал! - говорит Бим нравоучительно, многозначно и под восклицательный знак громозвучно и с рыгом в свой поедальный прибор, будто в микрофон при радиозаписи предвкуше'нной молитвы, предназначенной тюремным петушкам и феям траха, посаженным в Новом году за один многострадальный стол с ёлочкой посередине, где можно не только здоровски отобедать, но и с изыском оттянуть как Снегурочку, так и товарища Деда Мороза.
Аж подпрыгнули в тарелке вкуснее некуда кусочки.
- Даж очи всѣхъ на Тя, Господи, уповаютъ, и Ты даеши имъ пищу во благовременiи: отверзаеши Ты щедрую руку твою и исполняеши всякое животно благоволенiя. Цыть, грешники! Хрясь поварёшкой в твердь, млин, лбяную!
Так ставит точку в предпоедальной молитве голодный церковный учитель, только спешившийся с двухвороньей упряжки - лыжноваленочной. Заодно он папаша десятерых сорванцов: "Цыть! Не торопитесь сыне - я тут отец вам от ядр моих и первее всех должон быть за столом согласно Богова завета".
- Дак голодны все, муж дорогой, где ж ты пропадал, в какой-такой церкве да в неумытой деревне держат по неделе без выхода. Так и до смерти можно народ уморить да самому умолиться в прах господу нашему отцу. Передайте же, Ангелы, моему супостату, мол, Господь не поймёт такой неумной жертвы через молитвы и самовольный недоед. Пусть поправит поведение...
- Молчать, мать!
И был ему вечеръ и стало такъ.
Сытно и тихо бы стать ему в постельке.
Однако пук лук рык сопутствовали, приветствуя всякого спящего и дремлющего на печах и лавках.
На сеновал бы от всего этого испытания, да зима злодейка мешает.
Всё равно почитают дети за должное любое отцово действо.
И молются за его здоровье и помилование его, если в чём отец вдруг запятнался грехом.
Всё равно мил он, заодно и матушке.
В это время к ним явился Ангел Господень и повелел повернуть все разговоры и домыслы в сторону Мюниха, ибо заждались читатели истории о Малёхе-Мученике.
Чёрт, точно! Переувлеклись малёхо. Простите. Просто простите.
Итак, с Малёхой всё наоборот: никакого от него к отцу родному почтения, напротив, отец, будто заведённый, бережёт сына, ладно ноги не моет бедному, но чаще всего жалеет.
Хотя по правде жалеть Малёху нечего, так как будто мышонок он перерослый, и словно в ванильном торте проживает Малёха. И что не скажи такой мышонок Малёха отцу с матерью - явным "немышам", тотчас ему всё это будет.
Другое дело, когда идёт путешествие. Мам никаких нет. И у Малёхи нет. Как неудобно это Малёхе. Маме не пожаловаться, разве втихаря, в телефон. А папа решил испытать Малёху на все сто. Поставить в равные условия... Ну-у, почти в равные... Все всё понимают. Все у всех на виду, и лица, и остальное, явно и натянуто, как на заду штаны. Заповеди известны. И божьи и светские. И никто ничего не забывает, ещё и обсуждают втихаря и судят издали, хотя правда, может и вылечила бы половину их народа. Да нет таких полномочий у праведников. Два нейтральных будто праведника - пусть и частенько с бутылками во рту будто с верными с младенчества со′сками - рассуждать по чести это не мешает: не отшельники, не монахи, что-то им от высшего света всё-таки положено. Едут оне в машине ли, троглодиты этакие и машина их доисторическая Рено, вне машины ли исторической Рено, а праведники не расстаются, сидят или бредут то вдвоём, то по одному, но будто слипшись, будто один в двух, или будто двое в одном. И бурчат и мычат своё.
Папа Ксан Иваныч - вот же влюблённый чудак - не расстаётся с сынишкой. Они тоже ходют и ходют рядом по тому же городу, что и первые праведники. Только говорят о жизни серьёзные вещи. Без баловства, как первые. А порой отец вполне опрометчиво, зато согласно самим выдуманного плана перевоспитания, пытается направить отрока на праведный коммунистический путь с честным и обязательным трудом, невзирая на вполне капиталистические папины ухватки.
Вот и сейчас при настоящих праведниках, но умеривших пыл в пользу общества и единства, папа бесполезно втолковывает сыночке вредоносность утреннего чревоугодия и вообще пользу эпизодического поста.
- Можешь бутерброд вот этот сделать, нью-гамбургер, - вдалбливает якобы голодному отроку заботливый Малёхин папа-идейщик.
У Малёхи полная сумка по-хохлятски надкусанных макдонов! При таком запасе ингредиентов возможны милые комбинашки. Вот как свинина с утиными крылышками - апофеоз кулинарной культуры информационного века - убийцы ума и уменьшителя мозга.
Малёха: "С чем?"
- С мясом... - Пауза. - С мясом!!! Оно... даже великолепно. Вчера ел, - нахваливает завтрак Ксан Иваныч. И жуёт. Быстро жуёт, с непритворным удовольствием жуёт.
Чавканье трёх старых ртов, стукоток зубной, капанье слюны. Звуки сии торопкие не описать словами.
Все поняли задачу правильно и теперь изображают и показывают молодому личным примером - как надо кушать вчерашнюю еду.
Оно - явство это - истинно вчерашнее, не проклятое, а напротив, воспетое едоками.
Вчерашнее, ДА, специально пропускаем восклицательный знак.
НО! - включаем восклицательный знак. Даже три знака: но! но! но!
Так утверждают взрослые малёхины товарищи: оно хоть и вчерашнее, тем не менее, остаётся истинно ресторанным блюдом.
Причём, не самым дешёвым, а скорее наоборот - самым избранным и самым изысканным в меню.
Всего-то одна ночь на подоконнике!
Это что, господа, разве может этот мизерный факт ожидания весеннего, прохладного немецкого утра на подоконнике с видом на город, на праздничные флаги и пивные вымпелы со знаками железного немецкого качества привести к сертификации вчерашней еды как порченого продукта?
Да что вы! Да никогда!
Это ж не сырое мясо, господин молодой наш барин.
Это чистая любовь!
Это ожидание любви в непорочности!
Холодильник только бы попортил эту тягу к вечности!
В каком морге вы хотели устроить свидание нашему продукту?
Да вы, милый отрок, да вы наделены удивительно чуткими, возможно даже лишне изощренными рецепторами!
Тут явился ангельский НЛО, выполз из него чмошный чел с гравитоном на спине и предсказал нам на будущее: вам всем, мол, надо работать в рецептурном отделе шоколадно-конфетной фабрики будущего псевдопрезидента Порошенки. А ещё лучше владеть ею и поражать технологов знанием текущего момента, и ловить награды со всего мира!
Вот как вам надо, мол, выстроить свой полёт по бизнесмиру и восхождение на вершину Славовкусия!
Вот какой пошёл нынешний ангел. Всё, сучий потрох, наперёд знает!
- Так скажи, тогдесь, божественное чмо, последствия гражданской войны. Не стесняйся, переживём.
4
- Тухлятина, - говорит Малёха, глядя в тарелку пренебрежительным взором небрежного убийцы сирых своих родственников-антигурманов. Он едва пожевал что-то из наименее ядовитого под напором отца.
- Вкусно было... - говорит рядовой Бим, поддакивая и зарабатывая перед генералом просранные вчера баллы.
- И я помню, что было нештяк, - начал Кирьян Егорович в надежде развить мысль в красках, - но, вот...
Тут вмешался Ксан Иваныч:
- Вот. Вот я вот... завернул кусочек мяса... - демонстрирует процесс, - так чтобы... вот так. ...Намазал. ...И нормально. В гамбургер пихни да и растолкай кусок... мяса этого... чешского... или с Белоруссии этой лукаш... - и поперхнулся Ксан Иваныч: рано ещё сынку в политику, взамен вспомнил енисейскую договоренность... - слегка булядской. - И всё! Абгэмахт! Да! Ешь давай!
У Малюхи немалые личные запасы недоеденных в Макдональдсах гамбургеров, а Ксан Иванычу такое сыново скопидомство - стыд перед товарищами: "А? Чё?"
Малёха в роли спарринг-партнёра: "Чё нормально? ...Чё нормального, говорю! Без холодильника. На номере сэкономили..."
Малёха не в пример отцу говорит очень тихо. И сердится на отца. Без свидетелей сказал бы грубее. Что и бывало. И не раз. Вплоть до х...ёв. Вплоть до неуважения. Разобрать его слова можно только с третьего раза и только с близкого расстояния. При всём при том Ксан Иваныч слегка глуховат на правое ухо. В глазах Малюхи это есть большой грех, больше даже, чем для папы его - Малёхино - шептанье себе под нос.
И снова отец, аж жалко его одновременно, и берёт гордость за его настойчивость, накрепко связанную с нежностью и добротой к какому-никакому, а таки родному сыну: "А? ...Как? ...Просто... Чё! Я не знаю чё. Ешь вот и всё. Вот погляди на..."
Не хочет смотреть Малёха на...
5
Бим, рассматривает карту Мюнхена с картинками, обозначающими главные достопримечательности: "Киря, женщине скоко лет?"
Бим подразумевает костел Фрауэнкирхе .
К.Е.: "Да лет шестьсот нормально будет... А что? Сколько надо?"
Кирьян Егорович, как и все остальные, которые не Бимы, недоволен ежедневным пьянством Бима и традиционной его опохмелкой с утра. Но для Бима похмелье с утреца и добавка в пути - есть его священное право мэна. Нравоучения в это священное время к пользе не приводят. Поэтому Кирьян Егорович журил Бима только в редкие для Бима минуты адеквата.
Его адекват надо ловить хитрющими сетями. Ибо от его адеквата до полной некондиции две-три минуты. И всё! Скорость перехода между разными состояниями у Бима велика, а момент перехода не рассчитать логикой. У Бима всегда есть "про запас" и вытащить этот прозапас незаметно не составляет Биму никакого секретного труда.
Бим может преспокойненько выпить одиночно в туалете, не пригласив товарища, а также запросто готов, и частенько так проделывает, выпить в одиночку: с вальяжем и в позе "бронзовая нога едва припаяна к ноге латунной". И, если не с кем, когда, к примеру, все уже мертвецки спят, то без церемоний, а напротив, с пафосом, чпокнется бомкалом или фружкой, или бумтылкой, хряснув о собственный чумгунный с ужина млоб, или в зерцалко, даже не стараясь сохранить целостность стёкалок.
Биму Богоматерь - только переходная фраза к более важному: "Ты доведешь нас до той пивнушки, где это... Адольф, ...Адольф пунч устрОивал?"
Ксан Иваныч воодушевленно и шумно: "А я без всяких путчей в таком большом зале... Уже не придётся. Не пойду, не хочу... И не пойду уже".
Вот те и компания, вот те СУП и общепартийные интересы!
К.Е.: "Тут в любом большом зале шумно".
Ксан Иваныч: "Недолюбливаю... там... Как бы ни был такой гвалт! Ну, посмотрели... Получили впечатление... Яркое! Хорош на том".
К.Е.: "Просто зайти туда. Надо!"
Хотя Кирьян Егорович не знает точно, в какой пивнушке сиживал г-н фюрер, а в какой не сидел.
И это не особенно важно. Немцы к такой памяти не питают чувств, как бы совестясь. Только шепчутся под секретом, и иностранцам особенно не сообщают.
Может, это в одном из Августинеров, которых в Мюнхене пруд пруди: не меньше шести только тех, в которых варят собственное пиво.
Может, сидел он и в Лёвенброях.
Во всех сидел .Только в тюрьме не сидел. Или в студенческой Вене сидел, когда изображал из себя архитектурный ли, художественный ли факультет?
Сколько бы, интересно, стоили его наброски со штудиями? Вдруг талантлив был фюрер? А взял, да и попортил свою карьеру: сначала дурацким лонгиновым копьём, всё мечтал спиzдить... а после иудиным поведением.
И снова бессмысленное и никому не понятное сыново бурчанье такой слабой силы, что не достаёт даже гладкого, чисто побеленного немецкого потолка, который отразил бы и усилил те невнятные звуки и донёс бы их до ушей прочих путешественников
Бим в образовавшейся тишине и вполне невпопад о своём: "А вот это забавно было. Мы первое пиво ещё не допили, а он уже несет поднос большой. Бокалы несёт. Кверх ногами ставит. Баллоны с ограждениями. Поставили. Огород какой-то сверху городит..."
Шорох целлофановых салфеток, вдруг произвёденный генералом - личным Малёхиным официантом и поваром, заглушает мысль Бима и не дает Биму сосредоточиться.
Под шорох все вспоминают:
...Да, действительно, бокалы были неспроста. Поверх бокалов пришла и поставилась, свисая антресолями над прочей сервировкой, огромная сковорода с дециметрово загнутыми бортами.
Сковорода завалена до краёв пышащей и булькающей горой разнообразного мяса.
Колбасы белые.
Сосиски красные.
Утица жареная.
Сало.
Ноги чьи-то.
Ещё ножки, но другие, изящней и человечней, что ли.
И знаменитая, вожделённая Ксан Иванычем свиная рулька - фенечка Мюнхена.
Волосато!
Пир пиров, Пирров пир!
Умереть и не подняться с такого количества еды и питья.
Дым даже ещё не весь вышел из недр жарева.
Всё в зелени и расплавленном красно-коричневом жире, цветасто и смердяще на все лады, будто только что бегавший со снятой шкурой олень случайно обрушился вместе с косогором в вулканью магму.
И снова ножки, да что ж такое деется!
Братцы! Спасите! Ещё те не съели, как уже новьё поднесли?
Ах, это соседская дама!
Вон оно что! Это Бим обнаружил дамские ножки под соседней лавкой и сигналил товарищам.
А товарищи шипят: "Тише ты, Бим!", хотя сами-то и не против. Просто им полагается преподать молодому мораль.
***
Каждый берёт что хочет. Кирьян Егорович поменял бы всё столовое богатство на те, обнаруженные Бимом, дамские ножки.
Кирьян Егорович даже специально уронил вилку и долго не вылазил из-под стола, якобы запутавшись в конструкциях подстолья.
Монетку нашёл, а по вылезу хвастал ею перед товарищами.
Нашёл и свастичную надпись на изнанке столешницы, вырезанную детским ножичком с фюрерских времён.
Но никто не полез удостовериться в сказанном. Все знают, что Кирьян Егорович, хоть и дедушка, а враль, каких поискать.
А то, как назло, было правдой.
Кирьян Егорович разобижен в усмерть.
Биму хочется утиных ножек: "Ути-ути кря-кря-кря".
Можно две. Если успеть. Это было по царски, ...сиречь по-баварски!
- Кто у них был: королик? Герцог? Кто?
Кирьян Егорыч до рульки не добрался ввиду переизбытка иных явств и перебора пива. Женские виды мешают. Пиво выставляется в двух/ и полутора/литровых бокалах. Всё разных сортов.
Кроме того, он частенько отлучался к негритянке из государства Того, стоящей на вахте в мужском сортире.
Негритянка дважды простила Кирьян Егорычу бесплатное посещение. Потому, что у Кирьян Егорыча были только крупные банкноты, на которые не было сдачи.
И, кроме того, он довольно-таки ловко вкрался в доверие и сумел разговорить чёрнодамую молодку с кофейными такими, с наичестнейшими таковскими глазками - а черти в глубине их, пожалуй целой роте джентльменов - вздыбляли всем сразу ширинки, а кому-то везло по отдельности, будто по команде злого фельдфебеля СС увлажняя брюки.
Глаза её рвали мужчинам пуговицы, а у кого вместо пуговиц молнии, то ломались в тех случаях будто сами собой замки от гульфиков, а на самом-то деле по нервности сердца и дрожи рук.
Где её волшебная, чернённая адской позолотой метла?
Где у этой негритянской метлы двигатель?
Куда эта метла присоединяется?
Уж не туда ли, где у белых женщин размещена обыкновенная розовая, когда-то патлатая, а теперь чаще гладко бритая, порой с жемчужинкой, а то и с колечком, вороватая и хотящая сумасшедших игрищ пиzдища?
По правде сказать, не только в теперешной графоманской тишине, но и в тот конкретный пивной, райский раз, Кирьян Егорыч - по крайней мере так ему померещилось с эротической голодухи - практически очаровал тогушку. Да и сам, надо сказать правдиво, не просто по-зимнему, а по-рождественски аж околдовался.
Ну ни разу он не бывал (по-настоящему, ну, мы мужчины и кобели понимаем) с такими Чёрненькими, тем более такими уж тёмненькими совсем, с курносым фэйсом... А ножки, ох и ножки, практически поджаренные африкой-мамой до съедобной готовности... А губки, ах губки, а кучеряшки...! Цып-цып-цып! Остаётся только позавидовать курочкам-мамам и главам их семейств, которым вся семейная субординация пофигу, и начать листать порнуху с похожими на нашу тогушку - тушку в соку -фотками.
Если с Дашиной фаворитной фотки сделать негатив, то и выйдет один в один. Ах, вы не знаете Дашу? Жаль, жаль...
Оттого, чего бы и не отведать от славной такой комиссарщины!
Чёрной комиссарше на вид годков около двадцати пяти. Для Кирьян Егоровича это самый цимус. Учитывая возраст самого Егорыча, это практически девственная малолетка со всеми юридическими правами, если эта терминология применима для любви, на малобюджетный трах.
И вот, наш Кирьян Егорович в меру интеллигентно, вставляя подвластные его немецкому словарю элементы юмора, почти журналистски верно, то бишь честно и без привиранья, расспрашивал негритянку о её персональном житье-бытье.
Он змеино подкрадывался к мускулистому стану с запахом чистейшего африканского пота для самого-присамого Парфюмера "Et tuer les limaces " + грошовый дезодорант "Oley".
Далее пытал о наличии в Мюнхене секса и набожности, выспрашивал о конфессиях и о скорости распространения в Германии европидорасни.
- О-о-о, об этом здесь лучше не говорить, - отмахивалась, "утяче гогоча", тогушка.
Из чего Кирьян Егорович вывел, что с этим последним делом и со всем остальным тут всё на мази:
Лозунг 1:
"Фройнд! поднимая с асфальта кошелёк, зад побереги".
Лозунг 2:
Старичок! За кошельком на верёвочке всяко не угонишься!
Далее поделился русскими общественными особенностями и личными семейными тонкостями, что не совпало ни в одном пункте.
Ещё далее обнародовал количество рождённых им детей и число официальных и прочих разводов.
- Того-Ого! - так реагировала негритянка на каждый такой рекорд Кирьяна Егорыча. - Просто вай-вай! Сколько Вам лет, милый дедушка? Не хотели бы на мне жениться?
- Вот так-то вот у нас здоровски! А чё ваша Германия? Так, тьфу. И не совсем ваша она. Хотя кто теперь знает. Пускать из Африк и Турций только симпотных тёлочек и выдавать их замуж за чистокровных немцев.
...Такой должен бы быть выпущен немедленный в Германии закон, чтобы скорей разрушить больное национальное самосознание и генетическую воинственность (со встроенной мстительностью), дабы уберечься Европе.
Так-вот по-дурацки, совсем провинциально думает Кирьян Егорович.
7
Стоимость одного туалетного посещения составляла две евры. Это не по-человечьи дорого.
С учетом пивного назначения заведения, где по-хорошему стоимость обратного испускательного движения должна была бы автоматически, как в остальном цивилизованном мире, включаться в стоимость пива с едой, - тут же она была отдельной.
А говорят, что немцы просты как валенки. Какое там, валенки! Настоящая германская еврорубка, а на вид такой пивной бутончик!
Попробуй, однако, хотя бы пальчик сунуть и поворошить внутренности такого вкусного паба на пробу. Вот ты и попался: оно тут же засосёт глубоко внутрь, оно, это проклятое малоалкогольное Нечто, будет улыбаться и держать тебя до закрытия заведения.
А на выходе распустит на евровые полоски и вежливо наподдаст: приходи, мол, завтра: будет прекрасный опохмел с утрешней скидкой.