Полуэктов Ярослав: другие произведения.

Чокнутые и Русские

Сервер "Заграница": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Комментарии: 18, последний от 20/04/2024.
  • © Copyright Полуэктов Ярослав (yarikson-pol50@mail.ru)
  • Обновлено: 27/11/2016. 2744k. Статистика.
  • Сборник рассказов: Россия
  • Иллюстрации: 7 штук.
  •  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    VIP-издание 2011г.
    Из отзыва гражданки США: Кошмар!... Невозможно оторваться... Буйство красок... Видишь нелепость происходящего. И тащишься за этим... Как кошка за валерьянкой...Flag Counter

  • Размер имеет значение 101 [Я. И. П.] разворот футляра [Яриксон Кирьян] фото разворота с реальной книги [Я. И. П.]
      --------------------------
      Ярослав
      1/2Эктов
      --------------------------
      
      Дитя,
      али
      не
      разумеешь,
      яко
      вся
      сия
      внешняя
      блядь
      ничто
      же
      суть,
      но
      токмо
      прелесть
      и
      тля
      и
      пагуба
      
      --------------------------
      
      
      В томе "ЧОКНУТЫЕ РУССКИЕ"
      представлены три пазла:
      
      1. А слона-то я приметилЪ
      2. Живые украшения интерьера
      3. За гвоздями в Европу
      
      и три рассказа 2010-11 годов.
      ------------------------------
      
      "...Автор без преувеличения не уступает здесь признанным классикам. А где-то претендует на абсолютную новизну и совершенно оригинальный даже не темп, а тон и живой язык, которые - по крайней мере с первого взгляда - не поддаются литературной идентификации.
      Исторический фон завораживает точностью.
      Фантазии вплетены в реальность, как каменные блоки в крепостную стену".
      
      -------------------------------------
      СОДЕРЖАНИЕ :
      
      пазл 1
      А СЛОНА-ТО Я ПРИМЕТИЛЪ!
      
      пазл 2
      ЖИВЫЕ УКРАШЕНИЯ ИНТЕРЬЕРА
      2.1 Графомания
      2.2 Слова о двух золотках
      2.3 Враки, что кашляют раки
      
      пазл 3
      ЗА ГВОЗДЯМИ В ЕВРОПУ
      3.1 Чемоданное обострение
      3.2 В Баварию без аварий
      3.3 Как наш петушок хотел в немецкой курятне щтец похлебать
      
      РАССКАЗЫ:
      
      ПЛАФОН
      МАСЬКА - НЕДОТРОГА
      PARIS-ПАРИЖ
      
      ----------------------------------
      
      
      
      "...Это опять сумасшедший по силе коктейль-гротеск, прелесть детства и изысканные безобразия героев, реальная и преувеличенно искаженная история.
      Я будто вспомнила свою профессию и меня опять тянет в Россию.
      Точный и жесткий твой язык посадил меня в запрещенный, подпольный, удивительный театр, где каждая реплика режет ухо, луч прожектора заставляет пугаться, неожиданная деталь - как в бурлеске или в анекдоте - вызывает беспричинный хохот.
      Я, торопясь, жму сенсор мобильника, чтобы сообщить новость своей любимой. - Ты это читала? А это?
      Это же для тебя не секрет, что под настроение я - лесбиянка? Я и здесь нашла себе подругу по душе. Мой американский муж этого не знает.
      Пилотный экземпляр твой оригинален. Спасибо за неожиданный подарок, но извини: мало того, что он габаритами похож на кирпич, - едкими текстами это - ядовитая мексиканская горькая колючка! Радуйся: на самом деле ты родил золотой кирпич.
      И это вполне съедобная колючка, если ее жевать, зная о доброте автора!
      Этот симбиоз и мной и подружкой, словно по уговору и по очереди, кладется рядом с подушкой. На твердом и колючем спать не уютно.
      Мы успеваем вычитать что-нибудь перед работой. Мы делимся цитатами в кафе, по телефону, иногда в постели... и смеемся. И, не поверишь, иногда плачем. То от смеха, то от удаленности Америки от России, то от несовместимости русского веселья и зла в твоей интерпретации.
       Ты - сволочь и гад!Кошмар! Оторваться от этого буйства просто невозможно. Видишь нелепость происходящего и "тащишься" за всем этим, будто кошка за валерьянкой... Полуша, ты - стеснительный маньяк или сумасбродный гений!!!"
       (S. О/М. Ogayo. Dec. 2010)
      
      
      -----------------------------------------------
      
      
      ПАЗЛ 1
      А СЛОНА-ТО Я ПРИМЕТИЛЪ
      
      ---------------------------------------------
      
      1.1
      ЧОКНУТЫЕ С МАЛОЛЕТСТВА
      
      - Сказка - не ложь. В ней не намек, а живой воды правда.
      - Позвольте с Вами согласиться! - прошептал Кощей Бессмертный, вытаскивая из ребер пулю 32 калибра.
      - Девятого! - поправила Баба Яга.
      - По эрекции не скажешь, - радостно взвыл Кощей.
      
      "Princess country MOD".
      1/2 Ektov
      
      
      Конец лета одна тысяча девятьсот пятнадцатого года. Сезон в этом году не удался. Дождит и дождит за окном без передышки.
      Хруст, схожий со скрипом зубов, если применить сей жевательный инструмент к еде из стеклянного порошка, идет от центромира огромной семьи Полиевктовых. Сердце и мозг Большого Дома имеют серьезное наименование этого объединенного органа: "КабинетЪ".
      В отсутствии хозяина - дедушки Федота - это также публичная библиотека с книгами на вынос, а также игральная для двух самых молодых домочадцев женского пола, банты и макушки которых едва выше крышки стола.
      Эти девочки, осваивая пространство, большей частью довольствуются рассматриванием пестрых книжных корешков и резных украшений интерьерного убранства, двойным вошканьем в кресле, а также кручением тяжелого земляного глобуса кустарной работы. В нем, если между меридианами и параллелями прорезать калиточное отверстие, могло бы разместиться в съеженном виде четверо таких прелестных дюймовочек.
      Не стоит и говорить, что Кабинет никогда не закрывается, а проходимость его конкурирует с успехом объединенной кухни и столовой залы, в силу их общей длины прозванных аборигенами дома Восточным Вокзалом.
      Разнокалиберные книги расставлены по стеллажам высотой до самого потолка. Стеллажи занимают все четыре стены, уважительно расступившись у эркера, ограниченного тонкими витыми колоннками. Дотошный декоратор засунул в эркер живую пальму.
      В стену, смежную с холлом, впломбирована огромная двустворчатая дверь неопределенного стиля и ужасного образа.
      С некоторой поры, названной неожиданно разбогатевшим на проданном учебнике Михейшиным дедом "первой ступенью реинкарнации", дверные полотна толщиной едва ли не в полвершка местами замощены цветным стеклом. Куски связаны между собой свинцовыми протяжками и образуют в совокупности растительный узор.
      Медные петли, учитывая их толщину и количество, могли бы запросто удержать знаменитые красные ворота, ведущие в Запретный город, вместе со всем навешанным на них металлическим ассортиментом и парой китайских евнухов мордоворотной наружности, приклейся они для смеха катания на огромные, литого изготовления дверные ручки.
      Что в этих кунштюктных дверях еще интересного? Пожалуй, а вернее даже на правах главной достопримечательности, - весьма необычные барельефные обрамления косяков.
      Вглядываемся, но понимаем не сразу. Блестящие обшлага черного дерева изрезаны рукой талантливейшего мастера, а в момент данной заказной работы, видимо наширявшись видениями Босха, виртуоз сильно захворал головой.
      Тут, подобно африканскому заповеднику, что распластался вокруг озера Виктория, или схоже удлиненному пятачку Ноева ковчега, размещен чудной зверинец, обитатели которого выстроились будто по беспрекословному приказу весталок в стройную походную колонну.
      Тут прилепились и вымеряют свой путь лапьими и копытными шагами объемные твари млеком и мясом питающиеся. Одни - лесные, другие - пустынные, третьи - жители саванн, тундр, степей, скалистых гор и плоскогорий. Они узнаваемы с первого взгляда, но отчего-то все с серьезными отклонениями здоровья. Первые - с незаконными крыльями, другие с излишним количеством горбов, клыков, ласт. Третьи поменялись кто головами, кто шкурами, кто продал ноздри, зато прикупил у соседа нелепый хвост.
      Криво вьющиеся ветви оседлали необычные воздушные персоны: они с клыками и бивнями вокруг клювов.
      Под ними страшные морские каракатицы, снабженные человеческими лицами с выпученными, как при бросании живьем в кипяток, глазами.
      Всего многообразия дружного обмена зоологическими членами не перечесть.
      Бегают все эти не имеющих законных имен гадоюды по наличникам и обкладкам; они вросли в плинтусы, возглавляют углы, жуют свои и чужие хвосты и, весело улыбаясь, азартно впивают зубы друг в друга. Фигуры совершенно не кичатся натуральностью своего отображения и чудаковатостью извлеченного резцом подбора друзей.
      Соседствуют меж собой они так же спокойно и гармонично, как порой возлежат припрятанными для пользы дела и в ожидании волнительных сюрпризов противопехотные мины пограничной полосы.
      И это еще не все: если приглядеться, то, между делом кое-кто из зверушек и чудоюд заняты настоящим делом: они беззастенчиво занимаются любовью, причем заняты продвижением вовсе даже не своего рода.
      Они сливаются телами с тварями иных видов, словно пытаясь приумножить представленное разнообразие звериного, насекомого, пресмыкающегося, крылатого мира, грубо поломав дарвинские стереотипы умеренной и порядочной эволюции.
      Проем увенчан надтреснутым фронтоном корытного дерева, явно позаимствованным из интерьера схимника заболотного. В центре фронтона - карикатурный слоник с парусообразными ушами, опущенными безветрием, и с задранным кверху подобием хобота. А по сторонам его - инициал из двух необъяснимых для чужеземных неучей букв. Игриво заоваленная древнерусская "С" со стручками гороха на поворотах линий вплетена в квадратно-китайскую "Ф, будто бы выполненную из размозженных в концах битьевых палок. Инициал придерживают бурундуковатого узора жирные коты с тонкими как стебли, завернутыми в спираль, хвостищами. На задних шлейфах их выросли крапивные листья с увеличенными будто линзой мелкоскопа колющими устройствами.
      Хобот сказочного по-восточному слонишки - Боже, какой ужас - форменное безобразие и насмешка над опытом божественного сотворения мира. А с другой стороны, это апофеоз больного, бредового экспериментаторства по спариванию человечества с животным миром: оно даже не напоминает, а откровенно являет собой Нечто и Непотребное в паронормальном единстве.
      Это, то самое Нечто, закрутилось в тяжелую спираль, воинственно напряглось, готовое распрямиться и пробить своим оголовком любую крепость хоть животного, хоть искусственного происхождения. Это комический слепок с того, что особи мужского пола человеческого племени достают только в случае крайней необходимости. Вариантов тут немного: получение искреннего удовольствия от незаконного соития, желание продления рода и - простите, мадемуазели - для естественной нужды.
      Как такое можно допустить в доме, где гурьбой бегают малые дети и где женщины являют собой пример целомудренной морали и торжества моногамии? Где исповедуют, пожалуй-что, - устаревшие и излишне пододеяльные отношения при закрытых окнах и потушенных свечах: вся эта скульптурная дерзость парадных, общественных дверей во дворце науки и литературы необъяснима и крайне непедагогична!
      Добавим красок в описание: кабинет этот - сказочная обитель, не меньше - а еще - загадка, колыбель знаний, филиал звериной Камасутры и кунсткамера удивительного, нереального мира, способного взбудоражить и напугать любой податливый ум. Да и весь остальной дом необыкновенен, как прибежище исключительной странности умников.
      Все отпрыски старшей четы Полиевктовых потому - чокнутые с малолетства. Чокнута ли старшая чета? В этом присутствует вопрос.
      
      ***
      
      Ржаного цвета бутерброд, откромсанный по периметру и с привкусом жженых кувшинок, примостился среди настольных предметов главного экспоната библиотечного царства.
      Дымится чашка кофею, и от него тоже прет нюфаром . - Ну и бабуля! Опять намесила смертельного приговора!
      В центре помещения, высунув язык и надвинувши на затылок картуз с высоким, синим и достаточно потертым околышком, пристроился озабоченный молодой человек годков девятнадцати - двадцати. Он - старший брат уже упомянутых особ с бантиками.
      Он в гражданской одежке: жилет из черного крепа, расстегнутая и намеком покрахмаленная рубашка, сбитый в сторону самовязный шейный аксессуар. Галстук дорог на вид, но лоск на нем чисто наживной. Образовался он по причине чуть ли не ежеминутного пощупывания его, выправления и приглаживания перед зеркалом и без оного, во время обеденного застолья, завтрака и ужина, в пору пластилиновой и глиняной лепки, невзирая на легкую немытость рук и, скажем еще прямее, - по причине напускной творческой запущенности себя самого в целом.
      Завершает описание внешности таежного денди тускло-зеленый, художественно помятый сюртук с черными отворотами. Как дальний и отвергнутый родственник всего показного великолепия, сейчас он апатично свисает с деревянного кронштейна, украшенного резными набалдашниками и напоминающими своей формой переросшие луковицы экзотического растения, - то ли китайских чесноков, то ли корней североморских гладиолусов, удивительным образом прижившихся в сибирской глухомани.
      Рассеянность и острейший ум, направленный по молодости не на целое, а на ароматные детали, являются органическим продолжением облика юноши и направляют всеми его поступками.
      Михейша только что вернулся с практики. Скинув штиблеты, натертые желтым кремом, совершенно неуместным в здешней летней пыли, и заменив их домашними тихоходами-бабушами, он первым делом осведомился о дедушке.
      Обнаружив полное отсутствие хозяина, ринулся в самый важный Кабинет.
      Михейша водрузил колени в кресло, обтянутое потертой кожей крапчатой царевны, подросшей в лягушачестве и остепенившейся, оставшись вечной девой, не снеся ни икринки, ни испытав радостей постельной любви с Иванодурачком - боярским сыном. До сих пор тот скулит где-то на болотах в поисках небрежно отправленной стрелы.
      Михейша облокотился на столешницу, подпертую башнеобразными ногами, зараженными индийской слоновьей болезнью посередине, и с базедовым верхом, привезенным с Суматры.
      Михейша сдвинул в сторону кипы ненужных ему дедовых бумаг, вынул и теперь постранично разбирает хрустящие нумера прессы.
      Газета с неорусскими буквами, - страниц в тридцать шесть, - растеряла от долготы пересылки естественную маркость, типографский запах и пластичность газетной целлюлозы. Любую прессу, приползшую сюда черепашьими стежками, здесь называют не свежей, а последней.
      В номере уже имеются дедушкины пометы в виде краснобумажных, вставленных на скрепы листков, и имеются отцовские. Эти - синие.
      Михейше, читающему с измальства, тогда еще, благодаря бабушкиному покровительству, доверили вставлять в газетки вместо привычных взрослых вставышей листы растительного происхождения: с бузины, березы, осины. Всё дозволено, кроме запрещенного. В указанном списке - тополь. Его листья клейкие и маркие.
      Каждые Михейшины закладки имеют тайный смысл, спрятанный в многочисленных игольных проколах тонкой биологической субстанции. А как же еще поступают по-другому будущие следопыты, собиратели скорпионов, охотники за тиграми, анакондами, сокровищами?
      
      ***
      
      После провального огреха, случившегося с тайнописью царевны Софьи, писавшей любовные записки князю Голицыну в слегка усложненной "мудрой литорее ", и элементарно расшифрованной любопытным Михейшей по домашнему совместному заданию бабушки-учительши и своего двоюродного деда Макарея Ивановича из Тюмени - музейщика-хранителя и собирателя личной коллекции древностей, Михейша в собственном затейном письме перешел на более усложненные схемы.
      Имеются в виду трафареты с перфорацией, размещенной по сторонам квадрата и в центре, которые позволяют менять по определенной схеме - в сплошном ритме проколов - написание одной и той же буковки. А код разворотов, применяемых к определенной группе знаков в сбитом ритме, не угадать без ключа. Маскировочный ключ при надобности тайной переписки выдается Михейшей агенту, с которым обуславливается порядок его применения и смены другим кодом.
      Главный Михейшин агент - его старшая сестра Ленка. Комната Ленки рядом с Михейшиной, но в минуты и часы ссор, проигранные по-серьезному и начатые по игрушечным причинам обеты молчания, иногда перерастающие в недели и месяцы, тайная переписка - за исключением языка глухонемых - единственный способ тягостного по необходимости держания языка за зубами и развеселого по той же незамысловатой причине общения друг с другом.
      Михейша с детства увлечен разгадыванием чужих шифрованных записей и созданием собственных стилей маскировки текстов.
      Стоит ли говорить, что однажды найденная в дедовской библиотеке переводная с французского книжка по криминалистике привела отрока, достойного хитрости и ума своих отцов, к дотошному освоению физики и химии, и заставила полюбить до того ненавистную математику.
      Хинин, аспирин и нашатырь, кислое молоко, марля, утюг вовсе не для больничных целей ютятся в средних ящиках не по возрасту огромного шкафа в Михейшиной каморке, вклинившейся в полумансарду над первым этажом.
      Шкаф в средней части больше напоминает аптекарско-алхимический алтарь. В верхнем отсеке - книги и брошюры. В самый низ шкафа встроен засекреченный, выдвигающийся на колесах, обитый жестью детско-юношеский филиал в общем-то немалой - совместной с дедом и отцом дворовой лаборатории; она же, собственно говоря, - семейная и сугубо мужская мастерская. Места швейной машинке, олицетворяющей все наивные, глупые и никчемные женские хобби, в ней не нашлось.
      Взрывоопасные Михейшины пробы осуществляются на песчаном берегу речки Кисловки, которая неожиданно для ее, в общем-то, ровного течения, словно специально для Михейшиных авантюр делает поворот совсем неподалеку от родового поместья. Ограждение территории здесь представляет собой распиленные пополам лесины, разрежины между которыми не годятся для убегания со двора и огорода скотины, но зато вполне устраивают ловких мальчиков и любопытных девчонок. Вход на территорию представляет собой конструкцию из четырех симметричных циклопических столбов, увенчаных двухскатной кровелькой. Между столбов вписаны двустворчатые ворота из толстенных досок и две калитки - гостевая-торжественная и "неприличная" для скотины.
      Подготовка сложных опытов осуществляется в уже упомянутой слесарке и полуподвальной лаборатории-мастерской, расположенных на самом почетном месте дедовых сооружений: в перекладине буквы "П", по принципу которой обустроен вместительный центральный двор. У Луи Филиппа в похожей ситуации в перекладине размещаются приемные кабинеты, главный зал для торжеств и парадная лестница.
      Но, твердолобому и поперечному на все старьё деду на способ организации дворца французского короля Луи наплевать. Увещевания жены и ссылки на древностные правила не приняты им во внимание никак.
      Отец, мать и дед с бабкой знают о странных Михейшиных развлечениях, но по большей части не мешают и не запрещают, ограничивая сына и внука лишь в степени взрывной силы и попутной вредности для здоровья прочих домочадцев.
      Надо отметить, что относительно безопасные эксперименты Михейша осуществляет в дальнем и скрытом лопухами углу огорода. Там есть где спрятаться. Любой непороховой - до поры - самодельный взрыв лишь только слегка всколыхнет дальние постройки, а окружающие березки и сосны, вздрогнув, радостно поприветствуют озорника.
      Опыты проходят в отсутствие дома родственников.
      Время отлучки домочадцев тщательно вычислялось заранее, а порой планировалось и стимулировалось самим Михейшей.
      Например, Михейша внезапно заболевал и тогда: "Бабуля, я козьего молочка хочу".
      Козье молоко Михейша принципиально не пьет, но единственная в округе чужая коза живет существенно дальше, чем родная корова в стойле и это выгодно Михейше.
      - Болею. Горло дерет.
      Медицине ради такого тоже пришлось поучиться. Благо, тетка Михейшина - звать тетя Нина, а в быту просто Нинка, оставила здесь свои студенческие шпаргалки.
      - Ох, батюшки-светы! Сейчас сбегаю. Потерпи.
      - "Ах, ох и ой" - вдогонку для правдоподобия.
      Или: "Мамуля, тебя дед в школу зовет".
      А дед, кроме преподавания черчения, математики, физики, химии, - еще и директор, а еще он - инициатор строительства в Джорке теремка знаний для малолеток.
      - А что такое? Двойку схлопотал? Почему бы втроем дома не поговорить?
      - Деда любит официоз.
      И это правда. Все - правда, кроме вымышленной болезни. Даже двойки приходится специально вымучивать и приносить в жертву успеваемости. В журнале у Михейши колы соседствуют с пятаками на равных.
      Как только дом опустевает наверняка, тут все и начинается.
      - Ленка, все на мази! Тащи нитроглицерин. Он на лоджии под моим подоконником. Высох. Готов. Сорт первостепенный. Действуй чрезвычайно осторожно. У нас в запасе сорок минут.
      Верная сообщница Ленка заворачивает порошок в бумажку и вручает его Михейше. Затем бандиты на цыпочках несутся в огород. Падать и трясти порошок противопоказано.
      Минут через десять начинается серия взрывов, похожая на отдаленную канонаду. Еще через пять рассеивается дым. Через следующие пять стучат в ворота. Это непременно Фритьофф. Он сосед справа. А слева - забитая Катька Городовая, вечно сидящая на Дальних Воротах за копеечку, и ее абсолютно глухой и старый отец. Это обстоятельство радует особенно.
      Макар Фритьофф не особенно дружит с головой. Его провести легко.
      - Родные ангелочки, а не слышали ли вы нечто вроде взрыва?
      - Какой взрыв? Грохоток. Смотрите: тучка вдали встретилась с другой.
      Смотрит. Действительно встретились. - Я не ропщу на природу, рассуждает Фритьофф, - ей позволено все. А не скажете, милейшие, не ожидается ли очередное нашествие шаровых молний? У меня мои мадамы молний очень боятся. Да и я не очень-то жалую это явление природы.
      Явления природы иной раз рождают брат с сестрой. Фритьофф только подозревает в неладном, но ни разу не ловил, несмотря на наличие в доме трофейного бинокля. Мешают ели и заросли вдоль общей ограды.
      Шаровая молния в дом деда Федота забежит, но будет это гораздо позже, когда повзрослеют еще две Михейшины сестры. Похоже это будет на игру "застынь на месте", где в качестве судьи выступит светящийся и наполненный внутренней страстью, строгий в наказаниях объект. Авдотья Никифоровна, грамотная в подобных природных явлениях, как-то разжевала детям свойства электрического пузыря.
      - Даже при наличии на крыше громоотвода, - объясняла она, - шаровой молнии наплевать на громоотвод и на мокрые сосны: яркий шар колеблется оболочкой словно мыльный пузырь, а потом улетает в открытую форточку - откуда и прибыл. Страшный шар может взорваться, наткнувшись на препятствие, а может и просто поиграть- пожалеть, не затронув смертью никого. И окна и форточки в грозу следует закрывать.
      Учить детей осторожности все равно, что предупреждать цыплят: и те, и другие сами бросаются под ноги опасности. Одни играть хотят, клюя сандалии. Другие - только играть и целовать пуховые шарики. А потом - плач и похороны малых божьих созданий. Вместо гробов спичечные коробки "Swenska Faari". Рыдает и печалится вся приглашенная с округи ребячья гурьба. На поминках жуются стебли одуванчиков, дамские калачики и пьется колодезная вода, налитая в свернутые листы подорожника.
      Упомянутые мадамы - это свинюшки Фритьоффа. Но об этом несколькими строками ниже.
      Вонючие, но невзрывоопасные опыты проводятся также на лоджии, это под самой крышей. Это сдвоенная, не разделенная границами, лоджия Михейши и сестры. Ленку уговорить легко. Она сама падка на такого рода развлечения. Но Михейша здесь играет главную роль, он - идейный руководитель, химик и исполнитель, а Ленка - назначенная осторожница и санитарка.
      Осторожница Ленка Михейшу не только не продаст, но еще и прикроет с самыми нужными интонациями. Еще и алиби придумает: мы только что (кто бы поверил, но верят) с братиком из лесу вернулись; вот что - набрали клюквы; вот корзинка (вчерашнего дня); но вы сегодня туда (неведомо куда) не ходите: там (неизвестно где расположено это там) туман и комарье; смотрите как нас покусали (а покусаны Ленка с Михейшей всегда).
      Роза ветров разносит пригорелые, чумовато едкие запахи по удачным для семьи сторонам света. Восточный и западный ветры несут такой запашок вдоль почти что глухих стен родительского дома, потому родственникам он не мешает, а север...
      А север - в понимании Михейши - это отдельная, короткая и бесшабашно длинная, печальная и одновременно разудалая песня далеких Соловков.
      
      ***
      
      Северный сосед - это упомянутый уже курносый и рябой, крайне застенчивый и с дрожащей головой от когда пронзившей ее навылет вражеской пули отставной полковник Макар Дементьевич Нещадный.
      У него клочковатая прическа, которую и прической-то по большому счету назвать нельзя; а еще он носит данную ему дедом Федотом занятную кличку "Фритьофф - нихт в дышло, найн в оглоблю офф". Этот увлеченный человек занят выводом свиной породы, излучающей приятный запах навоза. На этом деле он надеется разбогатеть и поправить свои дела, пошатнувшиеся после развода с хозяйственной, умной, но, в некотором роде и чисто лишь по его мнению, блудливой женой.
      Слегка взбалмошная, абсолютно верная, но, как водится в высылочных полудеревнях, - флиртоватая до определенной черты - жена отставного полковника по классически книжному имясочетанию Софья Алексеевна при разводе отобрала у него половину пенсии, а также все внутреннюю меблировку, кухонное серебро, сервантные и потолочные хрустали. В новую свою жизнь она взяла слегка обветшалый, но со вкусом собранный и еще годящийся на современные переделки, женский гардероб. Не поставив в известность мужа, прихватила половину общих накоплений в виде пары рулончиков ассигнаций, свернутых в немалый диаметр и перевязанных модными каучуковыми тесемками. Забрала, не пересчитывая, все золотые - чеканенные царем - монеты. Ей в Питерах, видите ли, они нужнее: чтобы правильную квартиру арендовать. В общий улов - десяток коробочек с украшениями, нажитыми во время довоенно теплящейся любви, в том числе мелкие боевые трофеи женской направленности, взятые напрокат у турков, сербов и греков - всё золотого оттенка.
      Успешно потратив оставшиеся накопления, Макар Дементьевич вовсе не растерялся. Отсутствие жены простимулировало дремлющее до поры странное хобби: Фритьофф активно занялся упомянутой наукой селекции. Он активно коллекционирует и сортирует результаты. Хранит их для потомства в никелированных медицинских ванночках с с подписями на крышках. Баночки и ванны он составляет штабелями в лабазе со льдом.
      Экспериментирует Фритьофф в белом, облицованном изнутри керамикой и обвешанном цветастыми занавесками, сарае, по четкости планировки больше похожем на казармы для младшего военного состава.
      Он умело дрессирует животных. Показывает им музыку. Кормит цветами: преимущественно геранью, а по сезонной возможности розами и сибирским виноградом. Для всего этого лабораторного умопомрачения содержит небольшую оранжерею. Имеется плодово-цветочный сад, огород и Пристойный Двор для приличного выгула.
      Моется сие привилегированное стадо в уличном душе. Давление в шланге создает странный прибор с инерционным штурвалом - он же мотор. Кто банщик и кто механик - отдельно представлять не надо.
      Спать своих воспитанников Макар кладет на нары. Нары больше похожи на среднего класса кровати ein person с частой решеткой, будто бы защищающей от расползания находящихся в них детей.
      В свинюшкины спальни проведено отопление.
      Скотный селекторско-колледжный двор Макара Дементьевича сплошь замощен деревянным настилом и выскоблен до палубного блеска. Провинившихся свиных учеников и службистов, ненароком и не со зла, а ради шутки нагадивших в парадном дворе, Макар Дементьевич, невзирая на ранги и половую принадлежность, наказывает запиранием в гауптвахте и - в дополнение - лишением чесательных льгот.
      Живет дедушка Макар практически за счет сдачи на убой тех возвышенных животных, которые не прошли экзамен по "Основам эллинского этикета" и "Десяти признакам аристократичности". Надобно ли с сожалением констатировать, что на "пятерку" пока еще никому не удалось сдать?
      Форменно никто. Поэтому в небольшом количестве медные деньги у полковника водились.
      На дедушку он, кстати, не похож: полковник выглядит гораздо моложе своих пятидесяти пяти лет. Дряхление прекратилось благодаря давней пуле, усыпившей каких-то специальных мозговых деятельниц-клеток и отвечавших за упомянутую отрасль старения.
      "В люди", а, точнее, в циркачи с придачей небольшого, пошитого индивидуально военного гардероба, выбилась лишь пара наиболее способных и философски настроенных питомцев - хорошистов.
      По причине всех перечисленных странностей соседа-селекционера весьма слабые ароматы Михейшиного производства, несущиеся с чужой лоджии, Фритьофу не только не страшны, а даже, напротив, по-своему интересны и вкусны на запах.
      Как-то раз Фритьоф рассказал о своих целях, посетовал на свои крайне медленно растущие достижения, выделив и похвалив при этом некоторых отличившихся чушек за музыкально-танцевальные способности. Затем осведомился на предмет коллективизации научной работы и защиты совместной диссертации; обещал при удачном стечении подарить соседям свиноматку, какающую розанчиками.
      Михейша, уважая научный склад ума и неиссякаемое трудолюбие Макара-Фритьофа, почти академика данного жанра научных изысканий, сотрудничать в таком ключе наотрез отказался.
      - Ну и зря, милостивый государь, - журил полковник, - а ваши-то свиньи совершенно обыкновенны и чахлы, словно солдаты после годовой муштры в азиатских лагерях. Плюнь на них, и рассыплются.
      Обиделся Фритьоф, заподозрив полиектовских свиней в болезнях, которые того и гляди, как вши или тараканы переползут через ограду в какающий исключительно розами колледж.
       - И вы... а чем вы своих кормите, позвольте спросить? Неужто обыкновенной травой и гадостными отрубями? Сплошь ненавижу отруби. Это гниль, позор, научение свиней противоестеству и грязи. Свинюшки, даже не считая деточек, - это само собой должно быть понятным - должны быть розовыми и чистыми всегда. Повторяю по слогам: всег-да! Это в России-матушке так повелось - в грязи, голоде и нищете бедных животных выращивать. Народ обманут практикой диких варваров. А в цивилизации так не делается. Помяните мое слово: пройдет время и даже в России поймут правила обхождения с обижаемыми сегодня домашними животными. А вы посмотрите только на их хвостики: какие они нежные и беззащитные. Дрожат по доверчивости и от любви. Каждому человеку бы по такому хвостику, и, глядишь, не было б в человечестве войн.
      Михейша от этакой гениальной панацеи нашелся не сразу.
      - Зато ваши - словно кокотки на конголезском параде, - затянув с ответом, съязвил Михейша, хотя не имел возрастного права на такой сомнительного качества комплимент. - А кормим мы, как и все нормальные... то есть как другие люди на коллективном выгуле. Простите. Это их выбор. А Ваше предпочтительное право - поступать так, как Вам заблагорассудится. Вы же их по-другому любите, нежели неаристократы...
      - Это верно. Настоящих аристократов теперь не водится... - перебил Макар Дементьевич Фритьофф, - ну разве что исключая ваших батюшку с матушкой. Ну, и дедов ваших, включая Авдотью Никифоровну. Хотя, от аристократов, пожалуй, у вас только бабка, если я правильно запомнил вашу родословную, и теперь имею право об этом рассуждать. А остальные - просто благородные и грамотные... простите, весьма грамотные, замечательные и забавнейшие - в смысле интересные - люди. Так-с, да? Я вас не обидел своими искренними замечаниями. Простите, что неумело выражаюсь. Это у меня семь ворот, да все в огород. А для вас, для вашей возвышенной семейки существует другая пословица. Правда, не припомню подходящую-с. Простите-с великодушно.
      - Да нет, так оно и есть, - подтвердил Михейша, немного смутившись и позавидовав семейке, - специальной такой пословицы на нас вспоминать не надо.
      Ему хотелось, чтобы Фритьоф дополнительно отметил и его склонность к наукам и умению правильно, а, главное, вовремя светски приодеться. Но, видимо, людям не принято говорить в лицо сладкой правды такой высоты.
      Про кормление свиней Михейша более того, что уже сказал, ничего не знал, потому отзывчиво, от глубины сердца добавил:
      - Отдайте своих мадемуазелей и прочих их женихов на воспитание Николке. Конечно, если Вам тяжко самому и Вы не справляетесь. У Вас их сколько? Не меньше пары десятков, так? Или вот: хотя бы проконсультируйтесь у него... Он с пастушьим делом хорошенько знаком.
      Ответ Фритьофа Михейшу поставил в тупик. А сказал Фритьофф буквально нижеследующее.
      - Я, сударь милый мой, этому неотесанному человеку, пусть он и лучший в мире пастух, своих воспитанников и воспитанниц не отдам ни в какую - хоть вы меня на бутерброды порежьте. В кого он моих превратит? В пустую скотину? Грязью намажет, заставит найти самую подлую колею и помчит, и попрет по ней. Не-е-ет. Не годится мне такой коленкор. Я их держу в мундирчиках и кофточках модельной выделки, пусть и по моим не вполне уверенным эскизикам... да, ведь вот, и матушка ваша поучаствовала в одевании мамзелей и офицериков моих. Вот же какая сердобольная у вас матушка! А вкус какой отменный. Вот Ваша фуражечка на Вас, ведь она тоже в ее мастерской сделана. И глядите же: она будто бы настоящая форменная фуражечка. Уж я толк в военной форме знаю... Словом, не согласен я, как генерал и воспитатель, выпустить своих в такой высший в кавычках свет. Это вам, мой дорогой Михайло Игоревич, не кулек конфект распотрошить. Мои свинки другого полета птицы. Я из них букетиков, цветочков, деликатесов таких готовлю... Фью-ю! Ах, что за персики получаются! Поверьте, да Вы ж сами видели: почти что благородные лошадки, пегасики, разве что без крыльев. Поэтов ращу, интеллигенцию в животном мире, черт возьми, а вы мне... - Фритьофф совсем осерчал и погнал без купюр: "Школу для идиотов предлагаете при всем при моем к вам уважении и... доброжелательности. А засим не премините..."
      Ба! Михейше это нокаут. А он хотел только гипотетически посоветовать, а вовсе не обязывать. Нарвался на несусветнейшую резкость.
      - Представляете ли, - распаляется Фритьоф, - он их хворостиной сечет, а ежелив никто не лицезрит, то может и пнуть ни за что. Верьте мне. Я собственными глазами соизволил видеть. А свинья - тварь благороднейшая. Их, к величайшему сожалению, только за отбивные и за сало любят... ну, может, еще и за щетину и... и сапожки из их кожи крепкие. А они, ведь, еще умны, неприхотливы и талантливы. И по-французски скоро заговорят. Ей-ей. Неужто не верите? Послушайте как звучат ихние "хрю", совсем необыкновенно, не по-нашенски. Вы только прислушайтесь, прислушайтесь. А хотите к графинюшке Марфе Анатольевне сейчас вас отведу?
      Михейша не захотел.
      - Не хотите? Дело ваше.
      Фритьофф наклонил голову и даже шевеление шеей прекратил. Вздернулись брови и упал на глаза шмот волос с темени. Это означало величайшую степень гнева и конец разговора с непутевым отроком.
      Свиньи Макара Дементьевича одеты в военные кафтаны Петровской эпохи, а дамочки с детишками разнаряжены в короткие и длинные платьица с кружевными оборками. У наиглавнейшего хряка - добротные генерал-майорские погоны. В его армии - воспитательно экспериментальном колледже - имеются офицеры, фельдъегеря и ни одного рядового чина. Все имеют громкие и подобающие статям имена. А тут такое!
      Если бы Фритьофф - не дай бог! - узнал бы, что на одном из заблудшим в соседний двор в поисках бодрой самки генерал-майоре катался и пришпоривал в детстве Михейша, то дело бы кончилось не так миролюбиво. Михейша - справедливости ради стоит сказать - на тех скачках пострадал шибче скакуна. Генерал-майор, позорно стремясь обратно, на полном галопе прошмыгнул под оградой, а Михейша аж целую секунду пребывал в звании человека-лепешки, целуя замшелую доску. Ах, сколько звезд увидел в заборе! Век не сосчитать. А сколько занозистых комет-планет снял с лица!
      
      ***
      
      Возвращаясь к лингвистическим и прочим ремеслам, связанным с написанием букв, следует сказать, что свои главные секреты Михейша хранил надежно.
      На небольшом, зато собственном опыте дешифровки, основанной на статистике повторов букв, слогов, суффиксов и предлогов, Михейша вывел собственное логическое правило: чем больше текста, тем быстрее этот способ срабатывает.
      Текст до ста букв рискует быть нерасшифрованным никогда.
      Тысяча значков-букв с не годящимися для любой тайнописи пропусками в ста процентах расшифровываются. Без пробелов - только лишь удлиняют опознавательское время.
      Пару тысяч значков Михейша без всяких мудреных приборов разгадывает за три часа, причем два уходят на подсчет и составление логических таблиц, сорок пять минут на перепись набело с легкими уточнениями, а последняя четверть - на свободное чтение, уже вальяжно закинув нога на ногу; и непременно с пустой бабкиной трубкой во рту для полного сходства с мистером Ш.Х.
      До Михейши тот текст, осевший в подвальном сейфе далекого, старинного, опального зауральского города, не могли, или не особенно старались дешифровать лет триста.
      За прочтение Софьиного письма Михейшей дед Макарей ради справедливости наградил юного палеографа официальным письмом руководства музея, а сей любопытный случай дешифровки письма малолетним учеником далекой деревенской гимназии между делом был отмечен в Петербургских новостях.
      Сообщение в газете произвело некоторый фурор в научно-исторических кругах и получило бы большее развитие, если бы не мешала общая, весьма напряженная политическая ситуация в стране, когда люди были озабочены больше собственной судьбой: каторжной или смывательской из родины, нежели карьерой малолетних гениев.
      Родной дед Федот - математик не только по профессии, но, более того, по призванию. Он же - любитель кроссвордов и криптограмм, помучившись на спор кряду двое суток, не смог справиться со встречным заданием по дешифровке специально созданной внуковой записи в тысячу знаков и проиграл Михейше внеочередную поездку в далекий Ёкск. Цель поездки: покупка последнему личного, далеко не игрушечного Ундервуда с чернеными рычагами, бронзовыми окантовками корпуса, каретки, рукоятки и с острозаточенными ударными буковками.
      Свое фиаско дед Федот объяснял грамматическими ошибками Михейши. На что внук резонно отвечал ему, что царевна Софья также была обыкновенной девушкой, не лишенной определенной свободы в написании слов и презирающей синтаксис как класс.
      Михейша, заведомо определив в Софье реальную двоечницу, сделал поправку на многочисленные ошибки, свойственные такого рода одухотворенным лицам. В таких делах мешает спешка молодых царственных особ женского пола и амурные запалы с многочисленными ляпсусами в самых заурядных словах типа "люблю", "жду", "надеюсь". Потому грамотный и понятливый отрок это затруднение запросто преодолел.
      
      ***
      
      Отец Михейши - Игорь Федотович - инженер котельных любого известного человечеству рода.
      Изощренный технарь по специализации и ленивец по бытовой жизни успешно тренирует сына в планиметрических задачках и физических казусах, но проваливает все экзамены перед Михейшей в словесных жанрах детских загадок. Лупоглазый - только с виду - Михейша штампует их, как на поточном заводе.
      Некоторые ранние опусы последнего дошли первоначально до школы, потом распространились по Джорке. Неостанавливаемые цензурой они в мгновение ока растеклись по Ёкским дворам и медленно, но верно поперли далее.
      Через десятки лет уже взрослый Михайло Игоревич Полиевктов - известный бумагомаратель и консультант всяких излишне путанных сыскных дел, шарахаясь по улицам, колодцевого вида дворам, блуждая по бесчисленным набережным, заходя в рестораны, магазины, толкаясь на вещевых, рыбных, капустных толчках, вытягивая голову на шумных блошинках и выстаивая в вестибюлях театров аристократски билетные очереди, вдруг узнавал в питерских шутках-прибаутках-загадках свои сочинения детских лет.
      
      ***
      
      Ленке - а это самая старшая в линии детей - для закладок разрешили пользоваться сухими хвойными породами. Но, ввиду их объемности даже после сплющивания в гербариях, Ленка этой сомнительной льготой не пользуется.
      Она таскает в девичью камору только настоящую литературу и, причем, безвозвратно.
      Потому в Ленкином закутке постоянно прибавляются книжные секции и добавляются полки на стенах, заставленные разнообразиями любви и вариантами дамских нарядов.
      
      ***
      
      Было исключение из общего правила библиотечной доступности: особо пользующиеся спросом фолианты как то - энциклопедии, книжки по живописи, мастерству зодчества, по истории и географии каждый вечер следовало возвращать на место. Ибо именно отсутствующий на своем месте экземпляр, согласно закону подлости, требовался очередному злокапризному читателю. В таких, пользующихся особой популярностью книгах, и сухая правда, и чистое искусство затерты до дыр.
      Какие еще существовали библиотечные законы?
      Листки взрослых читателей предполагалось испещрять частными надписями, которые не полагалось разбирать другим. И, надо отметить, это условие соблюдалось с тщательностью, разве что, кроме особых исключений, которые Михейша, ни секунды не колеблясь, присвоил только себе.
      Каждому названию газеты определялся собственный выдвижной ящик.
      Каждая книжка стояла ровно в полагающейся ячейке.
      Имелся каталог, упорядочивающий в правильную статику каждое случайное перемещение.
      
      ***
      
      Надо сказать, что в родовом гнезде Полиевктовых аж три библиотеки разного статуса.
      Слишком застарелым газетам, вышедшим из употребления, и в особенности исчерпавшим потенциал учебникам, уготавливается негромкая сеновальная судьба. Книгам посвежее, однако не помещающимися в Кабинете, - дорога на холодный чердак Большого Дома. Чердак примыкал к Михейшино-сестрициной мансарде и облегчал к нему доступ через котеночьего размера люк.
      Вернемся к дальнему сеновалу. Верх его делится на две части. Первая часть - архив. Это простые полки, притулившиеся на стойках - кирпичах зеленовато-оранжевой глины.
      - Э-э, ведаем, - скажет презрительно какой-нибудь самородный геолог типа Мойши Себайлы, что живет верстах в пятидесяти отсюда. - Золота тут ни на грамм.
      Или нахмуривший брови над разобранным наганом Коноплев Аким - а это сущий черт с дипломом - не отвлекаясь от военного дела, произнесет:
      - Это всенепременно тощий каолин. Алюминий-сырец, другими словами. И с небольшой, совсем негодной для промышленности примесью меди.
      Все не так просто, хотя тут они намеренно ошибаются в свою пользу. Потому как из всего желтого достойным цепкого внимания хищных глаз их является только чистый аурум слитков и самородных жил.
      Но, забудем на время торопливых на решения копателей.
      ...Те полки, что повыше, подвешены к стропилам вдоль скатов кровли. Между поперечными стягами и коньком - склад разнообразнейшего хлама.
      Самое сеновал используется по прямому назначению.
      От теплых весенних дождей до намеков на снег, для старших детей Полиевктовых и их двоюродных родственников сеновал всегда был запашистой сезонной читальней. А в плане доступности, романтики и фантастически кувыркальных качеств в разгар лета он конкурировал с самим Кабинетом.
      Под сеновалом тоже две секции: под читальней живут беспокойные куры с огненно-рыжим председателем, одна гусиная и одна утиная семья с выводками, далее - скучающая от незамужества корова Пятнуха, запертая в отдельном номере.
      Главный и самый любимый персонаж полиевктовского зоопарка - это безропотная и ручная, кучерявая и светлорыжая овечка Мица Боня, с удовольствием исполняющая роль чопорной клиентши женской цирюльни, - она же манекен для примерки шляп и панамок человеческого гардероба.
      Изредка по веснам в загородках появлялись хрюшки-недолгожительницы, которые под Рождество, едва слышно повизгивая, исчезали. Потом появлялись снова, чаще всего под бой курантов самого главного праздника, разнаряженные зеленью и прекрасные в своей поджаристости.
      
      ***
      
      
      
      
      
      
      1.2
      ПОНИ И ВЕЛОСИПЕДЫ
      
      
      Назад, в год 1899.
      Под библиотечным сектором размещались то телега, то сани, в зависимости от времени года, а позже, - во время машинизации царской империи, - здесь прописался едва ли не самый первый в городке автомобиль вполне серьезного класса, но со смешным и абсолютно невысокомерным названием "Пони".
      Имя машине-лошадке присвоили, наскоро посовещавшись, съехавшиеся на лето в семидесятипятилетний юбилей хозяина, родные, двоюродные и троюродные внуки и внучки деда Федота Ивановича и его супруги Авдотьи Никифоровны. Среди гостей в тот день были тюменские родственники во главе с Макареем Ивановичем.
      Храня исторические реликвии, переписывая и пересчитывая содержимое невыставленного перед публикой огромного подвального фонда, дед Макарей сам считался Главным Раритетом тюменского музея древностей, - по крайней мере, он так обычно себя рекомендовал.
      Были еще родственники из Ёкска. Последние - побогаче. Глава этой семьи - Геродот Федотович - родной дядя Михейши, понимая в электрической физике, производил взрывоопасные опыты, милые его мироощущению, искал и шерстил кругом, находя новые виды энергии, а мимоходом - кормя семью - заведовал небольшой торгово-производственной мануфактурой.
      Может, у любимого автомобиля было и другое - заводское имя, но на бампере красовалась именно маленькая лошадка - сверкающая никелелем и в позе взбешенного Буцефала, а не другой какой зверь.
      Поэтому имя "Пони" прилипло сразу и навсегда.
      К Пони, согласно инструкции, прилагался инструмент вытягивания машин из русско-немецких грязей. Название ему - полиспаст. Принцип действия его Михейша при всем своем трехлетнем старании понять не мог.
      
      ***
      
      Когда Михейше стукнуло указанное количество годков, авторыдван вдруг поломался в ходовой части.
      Шахтовые и котельные механики отказали в починке, сославшись на неизвестность внутренних круговых и поступательных движений, а также на малоизвестную разновидность червячной передачи.
      Михейше только и оставалось, что без эффекта крутить баранку, доставать, сползая по сиденью, педали, и нажимать без надобности рожок. Машина все равно не двигалась с места.
      Дед Федот морщился от досады, пару недель буравил затылок и без пользы дела - то открывая, то закрывая капот - орудовал отверткой. Засовывался с головой под крышку с сыновьями: старшим Игорем и часто гостюющим тут "младшеньким" Геродотом. По очереди и вместе вращали тугую заводильную рукоять. Сыновья чертыхались самыми главными подземными козырями. Плюясь и плеща лобным потом во все стороны, упоминали неизвестных Михейше лиц и - судя по выражению лиц и багровым щекам - не самых добрых на планете. Серьезных правил, воспитанный в традициях, культурный дед в сердцах пинал колеса.
      - Бум, бум!
      Безрезультатно!
      Михейша сострадал случившемуся недугу наравне со старшими.
      Пони, по мнению взрослых, серьезно болела не только ногами, а, судя по кашлю и рыданиям, чем-то другим, гораздо более серьезным и страшным.
      - Наша Пони не умрет?
      - Не знаем, не знаем, - говорили туповатые лекари и продолжали издеваться над бедной лошадкой. Каких только инструментов не было применено. Разве что зубовыдиральные клещи не использовались. Нету зубов у металлических лошадей. Вместо зубов и рта у них бампер. Вместо лица капот. Только глаза были почти настоящими. Только отчего-то их было четыре и прикреплены они: одна пара - к обводам колес, и другая - на самом носу - близко друг к другу, как стереомонокль военного образца.
      Все это время соболезнующий скорой смерти Михейша нарезал круги вокруг умирающей, помогал подношениями инструментов, между делом разобрался в нумерации гаечных ключей и, соответственно, получал начальные физико-арифметические познания и мускульное понимание крутящего момента.
      Глядя на успехи, сему отроку доверили кнопки, включающие фары; а за дневной бесполезностью того действия, изредка поручали вертеть зажигательный ключик махонькой, но симпатичной и важной красно-оранжевой лампы с непослушными искорками в глубине рифленого стекла.
      Умного Михейшу не перехитрить: фары он умел включать без официальных позволений. Но: тсс! Молчим. Это одна из его профессионально-шоферских тайн.
      Стоит ли говорить, что Михейша любил Пони как самую лучшую и самую большую заводную игрушку. Деревянный, крашенный под зебру конь-качалка, засунутый в хламильник Михейшиной комнатушки, засыпанный ворохом прочих отвергнутых развлекательных приборов, погибал от ревности.
      Порой, под грустное мычанье Мадамы Боньки и жалобное блеянье Мицы, Михейша добивался права ночевать в Пони-салоне на пузатых, тисненных под крокодила кожаных сиденьях.
      Разговаривал он с железной лошадкой на правах лучшего на планете жокея. То есть ласково и нравоучительно. А порой тер живомашину щеточкой с мылом, примерно так, как углядел у деда. Начиная с крыши, он гнал воду сначала по бокам, после по капоту с вертунчиком внутри, а затем по багажному крупу.
      - Я пошел купать Пони, - высокомерно говорил Михейша матери и бабушке. Надевал огромные шоферские перчатки. Вооружался шваброй в полтора собственного роста. Тащил цинковый кузовок, наполненный мыльной водой.
      На колеса воды уже не хватало. За очередной порцией ходить лень. Колеса довольствовались выковыриванием палкой и вручную травинок, листьев, сосновых иголок и глинисто-песочной грязи, набранной в округе. По завершении чистки Михейша забирался с огрызком карандаша, острой палочкой и замасленной оберточной бумагой в гаражную яму. Устремлял взор под брюхо Пони, изучал и перерисовывал, карябал сложные, красивые, как недурственный египетский чертеж, сочленения нижних механизмов и немыслимые переплетения труб. Чертыхался по-детски на скользкий современный папирус.
      
      ***
      
      Как-то (давно), когда Пони еще была девушкой и только чуть-чуть приболела корью (температура, тусклый взгляд, то-сё), дед надел кожаную фуражку и очки, что говорило о его серьезных намерениях вылечить одним последним махом стальную лошадь и выехать уже на здоровенькой в свет.
      Отец вооружился огромным гаечным ключом и средней по величине кувалдой.
      Михейша стоял поодаль, наблюдая за невразумительной суетой. - Неужто будут крушить? - подумывал он с крыльца, добывая соломинкой ушную серу и складывая ее в конфетную золотинку.
      Ленка по секрету сказала, что сера горит. А при большом ее наличии и добавлении спичного фосфора можно сделать небольшую зажигательную бомбу. Фосфора по верхам сервантов напрятано было навалом, а с серой пришлось трудиться кряду две недели. Намеченный срок изготовления бомбы уже кончался, а серьезного компонента, даже с учетом Ленкиных копей, не хватало даже на то, чтобы взорвать малюсенькую скотинскую калитку в главных воротах или - хотя бы - расширить щелевой проход между досками в огороде.
      Папа Михейши забил в землю стальной кол и прицепил к нему полиспаст. Другой конец полиспаста соединился с крюком под низом Пониного бампера.
      - С ручника не забудьте снять, - прикрикнул дед довольно безадресно.
      Михейша, подобно американскому ковбою, подпрыгнул на месте. Держась за поручень, перелетел шесть ступеней, и, не коснувшись земли, с воздуха ринулся в сторону кабины.
      - Чертово отродье! Прошляпил! - прошелся инженер котелен по свою душу. Степенно подойдя ближе, он сместил в сторону скорого Михейшу, терзавшего бронзовый вензель дверцы, да так ловко и споро, будто Михейша был вредной и пустой брюссельско-капустной кадкой на тележке, опрометчиво и наивно вставшей в позу баррикады на пути железно-немецкой армады.
      - Извини, брат, - у тебя силенок не хватит.
      Михейша не был прошляпившимся сыном черта, поэтому к себе ругательство приспособлять не стал. Он обиделся за диагноз астении. Он заметался перед раскоряченным отцовым седалищем, обтянутым пестрой клеткой старых студенческих штанов с новомодным карманом по оси и во всю ширь низа спины.
      Карман недавно пришит мамой Марией по спецзаказу, а предназначен он для ношения слесарных приспособлений.
      Попа отца враз стала неродной и злой. Михейша попытался найти щель между папиным карманом, наполненным разнообразнейшей рухлядью, и дверью, чтобы проникнуть к рычагу и доказать несогласие с приписанным ему бессилием.
      Он изо всех сил потянул отцовы подтяжки на себя. Отпустил. Крестовидная застежка гулко хлопнула в позвоночник.
      Тщетно. Монолит, человечий колосс, Зевс и Горгона в образе клетчатой задницы, находящейся в уровне Михейшиного носа, продолжали терзать заевший рычаг, не обращая ровно никакого внимания на рвущегося в бой помощника.
      Попа отца - честно говоря - раньше Михейше нравилась. Отец по Михейшиной естествоиспытательской просьбе мог сделать свою задницу то железной, то резиновой.
      Михейшин кулачок, тукнув при переусердии в первом случае, мог принести боль обоим, словно при дружественном обмене деревянными палками. А во второй раз кулак игриво отскакивал, будто от большой каучуковой, разделенной на манер апельсиновых долек, боксерской груши.
      Был еще вариант с догонялками.
      Соль заключалась в том, что одному надо было хотя бы попасть в заднюю цель, а другому вовремя увернуться. Это был самый справедливый вариант, ибо - стоит ли экивокать перед понятным раскладом - Михейша большей частью побеждал.
      Этот вариант игры для Михейши заканчивался сладостным удовлетворением от осознания своей ловкоты. Папа, естественно, рыдал от обиды, размазывая ее по физии обеими руками.
      Михейша как мог утешал отца. - Да ладно, папа, я пошутил. Сознайся: - тебе же не было больно?
      - Как же не больно, сына? Больно. Если тебя так же торкнуть, то что тогда? А ремнем, давай, попробуем. Я ремнем, - о-го-го, как, - владею! Тогда я тебя прощу.
      Такой расклад Михейшу не устраивал.
      - А хочешь, я тебе попу подставлю, а ты так же стукни. Только не ремнем, а кулаком, и не изо всех сил. А я не буду увиливать? Давай?
      - Уговор.
      Удовлетворенный предложением отец шмякал по существу разговора.
      Сын, будучи иногда честным мальчиком, не уворачивался, а, напротив, наклонялся и выставлял мишень выше головы.
      Позже, скача по овалу, как юная, игривая аренная лошадь и, расставив аэропланом ручонки, кричал:
      - А вот и не больно, не больно совсем, а ты плакал как малыш!
      Остановясь и сверля насмешливые, но добрые отцовские глаза своими:
      - Ты притвора, да? Так же нечестно!
      Мир возвращался на круги своя.
      - А знаешь, сын, такую поговорку: если тебя ударят в щеку - подставь другую?
      - Не знаю, а зачем так? Разве нельзя дать сдачи?
      - По нашей вере нельзя. Это сложно объяснить. Говорят так: зло рождает другое зло... и... словом, получается такая бесконечная лавина, вечная месть, которую не остановишь. А по мне, то я бы тоже ответил. Я бы тоже щеку не подставлял. Тут наша вера хитрит или глубоко ошибается. А еще есть такое у нас: зуб за зуб...
      Но тут подошла излишне умная бабушка и, выставляя познания, укоризненно напомнила сыну, что зуб - если что - в переводе с арамейского обозначает достаточно неприличную часть мужского тела, расположенную вовсе не в челюстях. Стратиграфию тела с философией кровной мести пришлось прервать.
      
      ***
      
      Отец справился с ручником сам.
      Очищая от дворовой пыли, по лицу Михейши проползли две соленые, по-детски прозрачные струйки, обещая при продолжении немилостивого отношении родственников залить их в отместку разливанным потопом.
      - Что за дождь, а тучек нету! - испугался папа, глянув в небо, где мерцали увлажненные глаза новоявленного Перуна.
      Дед Федот с Перуна перетрусил немеряно, и со страху возмездия позволил Михейше крутануть локотник полиспаста.
      Михейша без краг и очков вращать ручку отказался напрочь.
      Поверили! Всем известно, что без очков и перчаток ни одно серьезное шоферское дело не творится. Дали все, что было истребовано.
      Экипированный по-правильному Михейша крутанул ручку механического прибора. Веревки подобрались, вытянулись в струнку, кол чуть-чуть дрогнул и стал острыми гранями взрезать дерн, норовя выскочить и побить задние стекла автомобиля.
      - Погодь-ка.
      Игорь Федотович подошел к поленнице и снял с верха небольшой сосновый чурбак без коры. Шустро и несообразно приписываемой ему родственниками медлительности, словно нелюбящий детей папа Карло он нанес полену три дерзких, колющих удара топором. В сторону полетели излишки.
      - Пиноккио с такого полена родился бы калекой, - подумал Михейша, съежившись. По телу его поползли мурашки. Он представил, будто на месте Пиноккио был он сам, и скорым, непроизвольным движением коснулся своего носа. Нос был на месте и Михейша тотчас успокоился.
      Из полена получился клин. Отец присоединил его к колу и отоварил штатную единицу с добавкой обухом.
      - Бум! - охнул Пиноккио деревянным голосом.
      - Бом! - звякнул металлический сосед.
      - Крути его! - сказал Папа Карло, подразумевая застывший в обмякнутом виде бездельник полиспаст.
      - Давайте, давайте! - угрюмо командовал дед Федот. - Хватит время за хвост тягать.
      Михейша встрепенулся, напрягся и возобновил кручение рукояткой. На этот раз ему пришлось налечь всем телом.
      И, о диво! О, чудо-юдное! Автомобиль сначала медленно тронулся с места, а потом и вовсе спокойно, без излишней спешки, пополз к растерянному мальчику.
      - Ура!
      Брови, если уместно таким образом назвать молодую светловолосую поросль над Михейшиными веками, от удивления поднялись вверх. Очки соскользнули, не обнаружив на лбу кустистой растительности, и упали на траву двора!
      А дальше известно: на дворе трава, на траве дрова, коли дрова, смеши курей двора.
      Было еще что-то про колена, поленницу и дрын, но этого Михейша уже не помнит.
      Эту веселую забаву-скороговорку внедрила в детский обиход бабушка Авдотья. Тут она пришлась весьма кстати.
      Куры, утки, гуси, гуляющие по двору и даже Мица, привязанная к ограде, смеялись навзрыд, каждый на своем языке.
      Вразвалку подошел Балбес - отец Хвоста, а потом на общий интерес подлип Шишок Первый.
      Один со всех сторон и по всей длине обнюхал повисший в воздухе полиспаст и, приняв натянутые веревки за балеринский станок, приподнялся на цыпочках... и задрал в выгодном месте ногу.
      Другой попробовал зубами крепкость троса и, почуяв невкусность, стал возмущенно загребать невытоптанный копотливыми горе-мастерами клочок трын-травы.
      За такое неблаговидное отношение к серьезному прибору любопытные домашние животных заработали по крепкому тычку березовым недомерком, валявшимся будто специально под ногами Федота Ивановича.
      - Еще тут вас Макар не пас.
      В минуты расстройства в Федоте Ивановиче просыпался волшебно-державинский дар рифмоплетства.
      - Кшыть, человечества друзья, будто б жить без вас нельзя!
      Михейша, подняв и заложив шоферские глаза с кожаными обрамлениями в полосатые по-моряцки трусы, прицепленные за одну лямку и на единственную матросскую - с выпуклым якорем - пуговицу, принялся разглядывать главное внутреннее устройство полиспаста.
      Колеса и колесики там - все перепутаны и обмотаны веревками. Что, зачем? Непонятно даже после дедушкиных объяснений об обыкновенных линейных рычагах, которые в данном случае были заменены колесиками разных диаметров. Разница в диаметрах, согласно дедовому объяснению, и являла собой круглый прототип линейных рычагов. Вместо точки опоры тут применена ось. Комбинация переходов веревки с одного колеса на другое как раз и составляла чародейный множитель силы.
      - Молодец, - скупо прозвучала чья-то похвала, сдобренная зрительскими аплодисментами. Кажется, то были мама с бабушкой.
      - Вот видишь, какой ты здоровый парень, - смеялся отец.
      - Илья Муромец, - не меньше, - уточнил дед. Не медля ни секунды, он принялся колдовать с машиной.
      Михейша сражен наповал железо-веревочным фокусником, придавшим его рукам невиданную мощь.
      Познание волшебного свойства полиспаста позволило Михейше в ближайшем последствии доставлять физическое и умственное наслаждение не только сверстникам и прочим малолетним друзьям, но также дурачить старших по школе.
      Со старшеклассниками Михейша по очереди заключал пари и, не сомневаясь ни грамма в победе, выигрывал.
      Ставкой в спорах были шоколадки, обертки от совместно съеденных конфет, нужные в хозяйстве железки, гвоздики и проволочки. Так составлялась первая Михейшина коллекция редкостей.
      Михейша на полиспасте безмерно разбогател и стал знаменитым в радиусе трех верст.
      - Это у него лимонные Торкуновские обертки от сладких из-за шоколада свинячьих трюфелей?
      - Эге.
      - Это тот самый Михейша, что может одной рукой двигать авто?
      - Тот самый. С ним лучше дружить и меняться по честности.
      Малолетние враги стали обходить Михейшин дом стороной.
      Спасибо деду Федоту.
      Дедушка Федот - это самый оригинальный человек в мире. - Так не без основания считал Михейша.
      - Ума у деда - палата, руки червонного золота и растут откуда надо, а сердитость чисто напускная. Да же, папаня?
      - Как отметим сей благородственнейший фактус? - поинтересовался как-то обиженный отец.
      Он тоже претендовал на Михейшино уважение.
      - Вырасту - поставлю во дворе бронзовый памятник Деда Федота величиной до самого флюгера, - заявил Михейша, - а то и выше.
      Папа сник духом.
      Петушок, с горным молотком под левой мышкой и с инженерными круглогубцами в гордо поднятом крыле, сидел на жердочке специально созданной для него проживальной башенки. Он возвышался над трубой вершков на двадцать. Увлеченный танцевальными выкрутасами кухонного дыма и веселыми голубиными играми, петушок поскрипывал шарниром и уворачивался от норда не всегда правильно, потому с воздвижением святаго памятника великому Федоту ростом выше себя спорить не стал.
      Может, так бы и свершилось. Может, Михейша Игоревич с помощью папы Игоря Федотовича так бы и сделал, если бы не последующая революция и череда войн, поломавших все радужные семейные планы.
      
      ***
      
      При появлении в семье Полиевктовых автомобиля Пони, дом перестал считаться уважаемым "учительским", каким был до этого, а стал "буржуйским гнездом с заводной кабриолей". От того возрос риск попасть во вредную будущим социализмам кулацкую прослойку.
      Бедных гостей и попрошаек от внешнего испуга стало чуточку меньше. Но до революции от того никто особенно не пострадал. Горбушку, кусок соли и шмат требухи можно было выпросить в любых других, пусть даже в бедных, но в гостеприимных для любого странника и не столь зажиточных дворах.
      - Наш учитель теперь - жирный буржуй, - переусердствуя в выражениях, трындели и шептались по углам босоногие завистники, хотя жилистого и могучего деда жирным назвать было никак нельзя.
      Катька, по прозвищу "Городовая", воззавидовала Михейше, но любить его от будущего наследственного и дорогущего приобретения не торопилась.
      Машину взялись починить заезжие горных дел мастера. Ловкоточечными, хупаво-франкмасонскими ударами молотков и кувалд, завистливо в части поощрения и признания немецкой сноровки, они лупили по всем агрегатам подряд.
      За полдня свинчен и вновь собран мудреный германский мотор.
      Остались лишние болты, тут же присвоенные Михейшей - хозяйственным и скрупулезным старьевщиком в деле коллекционирования валяющихся под ногами - и свиду лишних для мира - артефактов. Но только не для Михейши!
      Обрусевшая, теряющая болты и гайки, Пони внутренним резиново-металлическим голосом покряхтывала, выражая неудовольствие.
      У нее не хватало слов, чтобы объяснить иезуитскую болезнь совершенно внешнего происхождения, никак не связанную со столетними немецкими гарантиями и с умножающимися с каждого ремонта пустыми отверстиями.
      Починил машину все тот же вездесущий герой и испытатель всего неизведанного.
      Перебарывая страх преступника и заранее гордясь величием будущего апофеоза, Михейша велел отцу засунуть загнутую крючком проволоку в выхлопную трубу и там как следует повертеть.
      Из глубины трубы посыпались черные остатки мексиканского земляного корня. Раздробленной проволокой органики набралась ровно трехлитровая склянка.
      Дедушка удивился, виду не подал, но, судя по последствиям, немало разгневался.
      Поняв причину засорения, вслед за Иваном Федотычем осерчало и Михейшино Отчество.
      Есть в таком виде картошку Михейша категорически отказался.
      Наказанием для физического естествоиспытателя стало заключение его на дальний сеновал, и, как следствие любого особо вредного заточения, оставление преступника без обеда и ужина.
      Но Михейше, по правде говоря, скучно на сеновале не стало.
      Во-первых, там его ждали недочитанные и недосмотренные с минувшего года книжки с заплесневелыми изнутри и пиявочно пахнувшими картинками рыцарей, их невест и замками Синих Бород с оборотнями в виде кошаков и волчар, с Красными Шапочками и ужасными горбунами - Квазимодами, с безымянными гномами, вредоносными и танцующими в приличных германских дворцах злобными карликами, зубатыми, раскрашеными под Хохлому деревянными Щелкунчиками.
      Во-вторых, редкое сено прошедшего собирательного сезона обнажило щели в полу. Сквозь них прекрасно было видно нижних, таких же несчастных, как Михейша, заключенных обитателей.
      В-третьих, надеясь на совесть воспитанного узника, и в естественной спешке надзиратели не убрали с сеновала хлипкую шаглу . Пользуясь этим обстоятельством, Михейша незаметно слетал в надворный туалет, который правильней было бы назвать "огородным". И, после его использования в виде рисования очередной зловредной черты на щербатых досках, изловчился опустить внутренний крючок в петлю.
      Отчего туалет - а он в целях экономии места в придомашней яме был предназначен для летнего употребления - стал для невежд Дома временно недосягаемым.
      Дед Федот, вернувшись с папой Игорем с верховой прогулки на ожившей и повеселевшей, радостно тарахтевшей на буераках Пони, первым обнаружил этот редкостный казус.
      Он тут же возмутился и от естественной необходимости, придерживаемой в пути, нарушил им же заведенный строгий распорядок применения летнего и зимнего туалетов. Он помчал в сенки первого этажа, впрок сбросив подтяжки и судорожно дергая заевшую застежку брючного ремня.
      Успел Федот Иванович секунда в секунду. Чему, с одной стороны был рад, а с другой стороны - отчего же такая несправедливость! - в назидание отроку добавил лично от себя сроку.
      Мамке и бабуле велено закрыть плаксивые рты и на Михейшины призывы к доброте и всепрощенческому настрою не поддаваться.
      И, все-таки - счел Михейша - коли уж на то пошло, приумноженный срок всяко лучше даже мелкой ременной экзекуции!
      В-четвертых, уже ближе к закату, руководимая Николкой-пастухом, уставши надутым травой животом путаной иноходью приплелась с выгула любимая овечка Мица.
      Преданная Михейше-Ромео Мица-Джульетта за сутки соскучилась по нормальному человеческому общению.
      Любовная веточка Михейши кончиком доставала до Мицыных ушей, а если Михейша особенно старался, приплющивая живот к доскам наката, - то до спины и хвоста. Мица радовалась щекотливым прикосновениям возлюбленного - пусть даже через растительный проводник, а не от теплой, как обычно, ладони, и не от затяжного поцелуя во влажный и трепещущий преданностью нос.
      Джульетта оживленно скакала в загоне. Разворашивая солому и поднимая столбы пыли, она, как цирковая дама, поднималась на дыбы и громозвучно блеяла, готовая отдаться страсти настоящей.
      Ее восторг незамедлительно передался крылатым подсеновальным друзьям, которые и оповестили жителей человеческого Дома о достаточности Михейшиного заточения.
      
      ***
      
      - Бабуля, а я за летним сортиром отыскал золотую улитку, - поделился радостью Михейша, войдя в дом.
      Бабушка повертела твердую как камень живую находку.
      - Не знаю, внучек, такого зверя. Это как живой кристалл. Первый раз вижу и в книжках сроду такого не видывала. И не кричи так: всех окрестных чертей с соседскими домовыми соберешь. И не сортир у нас, а уличный безватер-клозет.
      Михейша приуныл.
      - Ты погоди и не плачь. Завтра дед отойдет от сегодняшнего, и тогда спросим. Сейчас и не вздумай подступаться. Или в "Насекомом энциклопедии" пошарься... но не сегодня, разумеешь? А в дедовых стеклянных ящиках - насколько я помню - такого чуда нет. Может, он будет находке даже рад.
      Михейша вовсе не хотел отдавать находку деду - а вдруг он возьмет, да порежет улитку из познавательного интереса, как делал с некоторыми жуками и бабочками.
      "Зверя" между делом показали всем присутствующим гостям, в том числе попу Алексию, пришедшему на запах вечернего застолья в расшитой рясе с кучей нагрудных бряцалок. Показали двоюродным сестрам и братьям, прочим домочадцам, включая отца и маму Марию. Посмотрел Макар Дементьевич Фритьофф, помямлил, попытался приклеить улитке свиное происхождение. Замолк, почуяв недостаток научной аргументации.
      Прочий взрослый народ удивился, молодые пришли в восторг.
      Шишок понюхал и брезгливо отвернулся.
      Толкового в итоге никто и ничего не высказал.
      Единственно благоразумный и покамест трезвый отец Алексий высказал мысль о божьей выдумке и тут же хульнул Дарвина вместе с его антибожественным промыслом. Намекнул о месте Дарвинских книжек и выдуманных им впрок животных в инквизиторском костре. Вспомнил расчудесно безобразный кабинетный портал и заочно отжурил деда. Приготовился раскладывать по лавкам грешных домочадцев, но, глянув на предложенный самодельный кагор, тут же спустил дело на тормозах.
      Михейша нашел спичечный коробок и - от костра подальше - сунул туда не открытую пока апологетами эволюционной теории живую драгоценность.
      Ночью улитка легонько потрескивала панцирем, и будто бы даже разговаривала со сладко спавшим Михейшей.
      - Улитка! Драгоценная моя диковинная Улиточка, высунь рожки, - пропел Михейша с утра, вынув коробочку из-под подушки. И...
      Ой-и! Ужасное чудо! Миракль из мираклей! Коробка была закрытой, но золотой улитки и ее почкообразных рожек с волшебными, дополнительными черными глазками-шариками на концах их и след простыл!
      Черная полоса расширилась в жизни юного отрока.
      Соленое море потекло по ступеням, залило этажи, выплеснуло во двор.
      
      ***
      
      Вот еще один важный факт, без которого, пожалуй, не двинулось бы дальнейшее повествование об упомянутой мимоходом штукатурке - а во всем нужен порядок. Забытый уже читателем гладиолусный кронштейн-вешалка родился из-под резца дедушкиной вертельной машинки с ножным приводом.
      Вертушка достойна отдельного описания. У нее четыре скорости, масляная подсветка на кронштейне, который можно было переставлять по усмотрению, смазочные отверстия и специальные пипетки с принципом Паскаля, медные рычажки и живовертящиеся подписанные ручки, зубчатые, сверкающие качественной новизной передачи. Стальной каркас и прутья - все забугорной пробы.
      Вешалка же пришпилена к стенке внушительным гвоздем с пирамидальной шляпой. Стены, защищающие оригинальной архитектуры фамильный дом, при строительстве первоначально начали складывать из местного крупноразмерного камня. Хватило этого материала только до низа окон, а далее каменоломня закрылась. Поэтому камни сперва измельчали, а полумансарда вообще слепилась из бревен. Для целостного вида дерево оштукатурено снаружи, а заодно изнутри папиным русско-авосечным способом.
      Михейшин папа вечно занят другой работой. Домашние дела он делает наспех. Он - важный инженер шахтовой котельни.
      Потому гвозди бьются им с одного удара. Если не считать тех двух-трех, что, согласно закону вредности, завсегда попадают по пальцам и надолго чернят ногти.
      - Как так? - удивляется присутствующая при всех важных свершениях маман, - может, еще разок стукнуть?
      - Достаточно! - иначе стену насквозь пробью, - утверждает отец, разминая побитые суставы, и подмаргивает Михейше. Мол, знай наших и умей по-семейному наперед хитрить.
      Потому вешалка грозит вот-вот оборваться. Грозит она так лет пятнадцать, но отчего-то не падает.
      - Папа прав. Зато зимой не околеем. - Михейша поставил жирную точку в многолетнем споре отца и матери вполне справедливо, учитывая будничные способности деда Мороза пролезать без подарков в любую щель.
      - Папа, а у тебя ноготь стал синим. Он не отпадет?
      - Он еще будет чернеть и желтеть. А как совсем станет похожим на дряблую кору, так отпадет.
      Синий ноготь увеличился в размерах и стал величиной в кухонную стену. У Михейши потемнело в глазах. Тело его обмякло и медленно поползло к полу.
      - Мария, мальчику дурно!
      Отец вовремя подхватил впечатлительного сына.
      Мать помчала то ли за валерьянкой, то ли за нашатырем.
      - Не бойся, друг мой козленок. На месте этого ногтя вырастет новый, еще краше прежнего.
      Михейшу распрямило, и он скользким, бодрым ужом выпростался из рук отца. Подпрыгнул, оказавшись на воле: "Как хвост у ящерицы?"
      - Еще лучше и длиннее. Знаешь, почему ветки у деревьев подрезают?
      - Нет.
      - Чтобы придать дереву жизни. А из среза полезет сразу несколько маленьких побегов и превратятся они в ветки, а на ветках густо поползут...
      - Фрукты! Я догадался! - закричал Михейша, но тотчас одумался, - вдруг отец имел в виду райских змей.
      - А если два пальца не молотком стукнуть, а только легонько прищемить, то шестой палец не вырастет? - скромно, затаивая страх ответа, спросил Михейша. Он час назад, крутясь с плоскогубцами, загнул в дверце Пони золотой ключик и заодно прищемил руку. А теперь старательно прятал ее в кармане штанов.
      - Что?
      - Как?
      - Покажи.
      - Эх, сынок, видать таким же непутевым вырастешь, - сказала со вздохом мама Мария, наблюдающая сцену с заранее открытым пузырьком в руке.
      Она автоматически приблизила к носу нашатырь и взбодрилась на остаток вечера. Затем трижды поцеловала и натерла покрасневшее место будущего шестого пальца левой Михейшиной руки волшебным зельем.
      
      ***
      
      Михейша подрос и в степени непутевости трижды обогнал отца.
      Неожиданно для всех он стал левшой.
      Место шестого пальца заняло вечное перо.
      Вместо крови там течет чернильный ручей.
      В голове его поселился великий книжный червь, неустанно пожирающий дедовскую библиотеку и перерабатывающий ее в гекалитры беллетристского яда.
      
      ***
      
      - Бабуль! - кричит на шестнадцать лет повзрослевший Михейша, выпивши кружку напитка со вкусом лилий и подойдя к пролету лестницы.
      - Не слы-ы-шу, вну-у-чек! - надрывается бабуля.
      Михейша свешивается вниз через перила и поднимает одну ногу для равновесия. Спускаться по ступеням ему лень.
      - Ба-бу-ля, слышишь теперь? Если без этого твоего растительного дела никак нельзя, то можно, хотя бы, по-мень-ше зеленых семян класть?
      - Отчего бы и нет, - бубнят внизу, - только, внучек, это не пользительно станет! Слишком обныкновенно.
      Вот так учительша! Обныкновенно! Надо же так исковеркать русский язык!
      
      ***
      
      Бабуля, едва начавши посещение первой женской группы филиала Оксфордского университета, совершенно неслучайно вышла замуж за Федота Ивановича, прочитавшего с кафедры Начало и Конец своей весьма романтически сложенной математической рукописи, позже принесшей ему славу и деньги.
      - На Середину дополнительно требовался месяц лекций. И то бы никто ни черта не понял, - объяснял оплошку приглашающей стороны дед.
      Одним глазом он как-то сразу усмотрел прелестную русско-золотоволосую девицу в первых рядах чопорных, тайных заморских слушательниц , а вечерком пригласил девушку в парк погулять и для пользы дела поглядеть и сравнить восхождение британской зари с зарею отечественной.
      Требовалось, как водится в таких завлекательных эпизодах, найти три отличия.
      Майские ветлы и корявые стволы, живописный обломок римской постройки и яркая, приветливая травка как нельзя лучше помогли Федоту ввечеру поприжимать попеременке Авдошу ко всем перечисленным элементам Бедфордского пейзажа, а также сформулировать признание в мгновенной любви ровно в начале приподымания солнца над розовеющими стрелами и гримасничающими львиными рожами кованых оград.
      Словом, найти три отличия не представилось возможным за нехваткой выделенного на науку природоведения времени. И три разницы в объявленных восходах потому никто в мире до сих пор не ищет и, соответственно, не знает.
      Скорый отъезд Полиевктова Федота Ивановича на далекую родину сделал для Авдотьи отказ невозможным.
      Авдошенька бросила Бедфорд и заканчивала образование в каменных университетах Москвы и полудеревянного Ёкска под присмотром универсального гения, человека самых серьезных правил и, притом, писаного красавца с обликом благородного принца и прической шервудского ежика.
      Теперь же, сильно постарев, она знает толк не только в сугубо декоративных английских растениях, но и во всех нужных и питательных для человечества.
      Новинки она сначала пробует на себе. Михейша для нее - испытательный кролик номер два.
      Маленьких внучек она кормит по проверенным деревенским правилам: парное молоко, черника в молоке, малина, брусника - все в молоке. И непременно деревянной ложкой, сделанной высоко в горах тружениками-джорцами.
      Молоко, молоко, молоко! Коровье, козье, - втихаря, может, и овечье. Домашний сыр, рукотворный творог, сбитое с молока масло, грибы, пирожки, варенья, соленья, чай из березы, горьковатый напиток из странной древесной опухоли - чаги.
      Речная рыба полагалась только с пяти лет после печального опыта с Михейшей. С той поры, как кость застряла глубоко в горле, Михейша рыбу не ест.
      
      ***
      
      Дело было зимой. Отца с матерью и деда дома нет. Все в гостях с ночевкой в соседнем поселении.
      Михейша схватился за шею и заорал. Домашние средства в виде тычков по спине не помогли. Даже наоборот: кость ушла в зону невидимости для сахарных щипчиков и полной недосягаемости для завивательного прибора. Кочерга к такому тонкому хирургическому делу не приспосабливалась, хотя для утихомиривающих целей в руки хваталась.
      Глотание сухой корки не пособило тоже. Боль не проходила и усиливалась каждый раз, когда Михейша пытался глотать, рассказывать про ощущения или реветь, изображая голосом белугу.
      Поэтому он - подобно сообразительному зверьку - вычислил пользу молчания и следил за всеми последующими буйными бабушкиными операциями с неподвижной на шее головой, в которой судорожно вращались белки с расширенными как с атропина зрачками и с распахнутым ртом.
      Бабушка спешно закутала Михейшу в теплое и посадила в салазки с лихо заверченным передком и по-барски задранной - на все возможные возраста - спинкой сиденья.
      Поехали.
      Местный врач как назло исчез.
      Юная любовница врача, перепугавшись насмерть, забыла все науки и отправила санную пару в большую больницу, расположенную в другом конце Джорки.
      Михейша от надоедливых хлопот изрядно устал. Он глубже вдавился в спинку, поклевал носом в шаль и заснул с раззявленными челюстями.
      Доехали. В больнице давно погас свет и врачей, супротив клятвы Гиппократа, но зато по новомодной традиции, уже не было.
      - Все, конец Михейше, - сказала опечаленная бабушка ночному сторожу, вышедшему на крыльцо по требовательному стуку.
      - Извините-с, ничем помочь не смогу. Разве что тряхнуть его вниз головой. Сами не пробовали-с?
      От страшных таких слов Михейша проснулся.
      - Бабушка, хватит кататься. Поехали домой.
      - Что говоришь, бедненький мой?
      - Уже не болит. Домой хочу, - захныкал больной.
      Кость от долгой тряски по сугробам провалилась в нужное место желудка.
      
      ***
      
      Понаслушавшись с детства Михейшиных страстей, мелкую рыбу не едят и сестренки.
      Бедные, травоядные полиевктовские девочки! Папа всех их называет "козлятушками-ребятушками" неспроста. Только кто первый начал? Или они стали "козлятками" перед папусей оттого, что мало едят мяса и рыбы? Или сначала превратились в козлят? А козлята, как известно, - животные травоядные.
      
      ***
      
      Наконец и второй, и третий лилиевый чай выпиты.
      Прочитана до последней страницы и русская готическая, и другая - полупереводная берлинская газетешка с фотографиями распетушившегося боевого кайзера почти на каждой странице.
      - Стало быть, войне еще долго урчать вдалеке. Успеваю!
      Без участия Михейши в составлении хорошего плана русский император явно не справится. Глядишь, после утверждения плана наступления Михейше удастся повоевать и заработать героическим способом пару орденов.
      Осталось только придумать сектор, сегмент и квадрат героических поступков.
      И лучше, чтобы при будущем доблестном действии присутствовали свидетели дамского пола.
      Михейша, голодный, как вечно урчащий подвальный Кот - куриный сердцеед, распускает воротник рубахи еще на одну пуговицу, сплевывает в сторону, отвязывает полностью галстук. Рассупонивая жилет, навостряет ноздри и потягивает ими в сторону славного запашка, идущего с кухни.
      Геройство приходится на время отложить.
      Он спускается вниз и крутится у плиты. Пирог с измельченной бараньей печенью уже на духовочном жару, но, оказывается, еще надо подождать. А пока нужно о чем-то полезном поболтать с бабусей, чтобы не тратить драгоценное - по-штабному ратное - и не менее важное следовательское время.
      - Михайло Игоревич, а фуражку зазорно снять?
      Фуражка летит на корзины в дальнем хозяйственном углу кухонно-обеденной залы.
      - Вешалка есть на то.
      Проигнорировано.
      - Где все?
      - Скоро придут, милок. Дед в столярке, мать с девочками в лесу, отец спит в машине. Устал наш старший воробей.
      - Почему в машине? Почему он - воробей?
      - Ему запах бензина стал родней хаты. А воробьем он для меня будет всегда. Когда был постреленком, то был воробьем. Если хорош и слушается мамку - а то было давненько - то воробушек. А бывает и воробьищем, когда изворотлив и сметлив в свою пользу. А сейчас он стал таков. Настроение у него меняется принципиально - как запах с болот в ветреный день.
      - А мне тоже нравится запах бензина. Особенно в смеси с сеном-соломой. А отец, случаем, не закурил бесповоротно?
      Михейша, не в пример дедуле, знает, что бабуля сильно нередко покуривает, а также сыплет в нос табак американских плантаций.
      Опиумом она брезгует и, говорят, в своей заморской жизни даже ни разу не попробовала.
      Всех салонных женщин, злоупотребляющих этим порошком, не взирая на ранги, называет зловонными потаскушками.
      Даже дед не курит. Бабуля одна в семье такая оригинальная - это память об английских пабах. Ей так веселее вспоминать девичество. Папа якобы поддался, но... Но - оно и есть но.
      А еще Михейше нравится - перед бабкой он этого не обнародовал - запах адского букета с формулой: бензин + сено + навоз.
      Он спокойно относится к коровьим лепешкам, а вот свиного творчества, не смотря на волшебные ухищрения соседа-естествоиспытателя, избегает. Не выходит пока у Фритьоффа с тех фокусов розанчиков.
      Михейша предпочитает деревенские особенности собственного нюха умалчивать. Шерлок Холмс его бы не похвалил. Шерлок - полностью городской джентльмен. В деревне и даже в таком важном полугородке, как деловой полушахтерский Джорск, стало бы ему скучно.
      - Отец твой не курит. Разве что изредка со мной посмолит, а то мне тоскливо иной раз одной...
      - Я чажу, как англичанка в сплине, - объясняет она причину частого курения.
      - Чего хандрить, когда в семье так хорошо? - задумывался Михейша на странное бабкино объяснение.
      Бабка приврала. Покуривал Игорь Федотович несколько чаще, чем считалось в обществе, но только с матерью, пользуясь нередкими отсутствиями жены. И удачно скрывал запахи, жуя листы мяты с укропом.
      Михейша, прищурясь: "Бабуся, кстати о воробушках, а с каких это пор в нашей деревне прописалось чудо штукатурки?"
      Повсеместно штукатурка обыкновенная - треснутая и корявая. В Михейшином же доме штукатурка дедовского кабинета особого рода: гладкая, блестящая, как колонны и стены Эрмитажа. Называется она "утюжной", или оселковой, или "стукко", а рецепт дед привез аж из самой Венеции.
      
      ***
      
      Безусый и долговязый, с пушком на щеках и подбородке, студент полувысшей бакалавро-юридической пробы прибыл этим летом на древнюю свою родину и, благодаря отцовским и дедовским хлопотам, записан служить последнюю по счету практику в местном сыскном отделении. - Надо говорить крайнюю, а не последнюю, - поправляет его то ли шутя, то ли многозначительно папа.
      Надо сказать, что Михейше наново все тут стало любопытно против Питер-града.
      Все, что помнилось с детства, в Питере как-то постепенно подзабылось и заменилось златоглавыми силуэтами, туманными пейзажами, небесной мокроты крышами, булыжными мостовыми, белыми ночами и мудрено очугуненными фонарями набережных.
      Летающие женские болеро на павлиньих балах накрепко засели в первом ряду Михейшиного мозга и не дают возможности прочим партерным зрителям разглядеть сцен скромного, но такого достойного и познавательного Михейшиного детства.
      Да что зрители! По забывчивости не сможет он теперь сам найти спрятанный во мху такой простой когда-то гриб-боровик, наверняка не отличит рыжика от лисички, клюкву спутает с брусникой, землянику съест, подразумевая победную клубнику. Смертельную топь с веселыми по обличью кочками и неглубокими мочажинами средь них этот - городской теперь - человек перемешает с зыблющейся, но неопасной для осторожных детей, толстенной верховой трясиной.
      
      ***
      
      - Михейша со старшей сестрой, - сказывает мамуся про своих ненаглядных, - давно превратили этот природный феномен в безразмерную качалку. Оттого чаще обычного они "алемашировали" в лес не за грибами, а за афоней-ягодой. И приносили, надо сказать, лесного добра полные корзинки. И не только с клюквой, а с тем еще всем разнообразнейшим естеством, что произрастает и окружает прилесные акватории и болотные затропки.
      - Одни ходили. Без Балбеса и Хвоста. Они - герои, - бахвалится за старших сродников мелочь пузатая.
      Безразмерно жрущая скотина по имени Хвост - а это пес размером с полтеленка - он тоже герой, искатель заблудившихся детей и гроза окрестных курей. Но только это случалось в давности.
      Балбес - это приемный отец Хвоста. Балбес привел сопротивляющегося беспризорного щенка с улицы в дом, волоча его за хвост. Отсюда взялась кличка.
      Хвост, подросши, от сердца любил охранять обглоданную костищу из голени рогатого, - не чёрта, конечно, - домашнего животного женского рода, безразличного на лай Хвоста и хлестко нареченного еще при рождении Лягавой Говядиной.
      Бабка получила тогда от юного и мокрого теленка ощутимый удар в лоб. И имя отскоком нарисовалось само собой.
      Хвост дружил с доброй и живой тогда еще Говядиной, находя с ней что-то общее в нравах. Но потом корова постарела и исчезла так же тихо, как исчезали порой обитатели подсеновалка.
      На память от нее осталась только желтая кость, сплошь изгравированная влюбленными собачьими зубами.
      Шкуру сплавили на обшив чьих-то валенок, которые тут же подарили бедной, папертной, черноволосой, одинокой полуцыганке, которая в благодарность нагадала Авдотье Никифоровне много перспективных семейных ужасов.
      Михейша там был красивым Валетом с блестящим будущим, перемежавшимся с казенными домами и дальними колодбинными дорогами. Нищая гадалка тут попала в центр мишени.
      За хозяйской обителью Хвост надзирал исключительно из-под строгого приказа. Шляться по болотам и гонять куликов - ему не резон. Хвост - не охотничья собака. Хвост - пес надменный, на пустяки он не отвлекается.
      А, тем паче, его уже давно пора перевести с многолетнего батрачества на возрастное повышение: заслуженный отдых в теплом помещении-будке, чем-то напоминающей Парфенон и украшенной во фронтоне вместо героев Эллады именными собачьими орденами и медалями.
      Орден - за отыскание в лесу ребенка, медали за просто так: за лоск шкуры и фамильную великолепность общей стати.
      Но, взамен всего этого семейного и клубного почитания, пес мечтал о переведении наград в съедобную разновидность: в мягкий на зуб пенсионный паек - желательно в виде куриного сиропа, заваленного доверху мясными вырезками.
      
      - Журавлину с земляникой легко собирать. - Это хвалится Леночка.
      Она, будучи старшей из четверых детей Полиевктовых, помогала нянчить младших, которые отстали от первой партии - а конкретно от Михейши - ровно на десять лет. Понимая ребячью жизнь изнутри, Леночка заслужила право обобщающего и требовательного депутатского слова от всей детворы.
      Кроме того, подошла та самая пора. И теперь она - девка на выданьи.
      Вот-вот выйдет за командировочного офицера - слабоусатого: - не росла отчего-то лицевая поросль, - зато гладкощекого, лишенного напрочь прыщей, милого, по напускному самоуверенного, ироничного, в меру серьезного старшего поручика со слегка сжатыми по вертикали глазами - может, от южных путешествий его родителей.
      Поручик старше Леночки. Но, всего-то, на три года.
      Раз увидевши ее в недеревенской одежке - мещанский выходной сарафан до пят, огромный поясной бант сзади, вкруг шеи - живые калиновые бусы - и поговорив с нею в ранетошном саду, сей муж не чает теперь в Ленке души.
      Жаль, далеко обучается молодой денди военно-миссионерскому мастерству.
      Михейша с удовольствием бы поделился с будущим родственником о военных и бандитско-шпионских делах. Но тот, то в Питере арендуется и в коншпектах пером скребет, то в самой Москве присутствует при допросах чужих агентов и политических интриганов: некогда ему болтать с Михейшей.
      Может, и привирал он Михейше, преувеличивая свои заслуги.
      С его слов - то он практикует на Дальнем Востоке, проверяя выученные языки, то в Киев-мать заедет потоптать живые камни Подола и скатиться на скользких каблуках по заледенелой Андреевке. И в Манчжурии-то он побывал, и живых-то он японцев видел, не говоря уж про настоящих джорских аборигенов, засевших как загнутые гвозди в подошве местной горы.
      Михейша, будто в бане, с ног до головы охолонен пенной завистью.
      Высокого будущего полета специалист, одним словом, то был. И настоящий эталонный Жених, презирающий модные в то время зуботычины во всех смыслах, полностью вписывающийся в полиевктовские заповеди о вечности и совместной дружбе добра и зла.
      Михейша искренне завидует поручику.
      Ленку, несмотря на совместные приключения и деленные пополам некоторые, самые важные тайны, он любит второй после бабушки.
      Была бы Ленка семиюродной сестрицей, он сам женился бы на Ленке.
      
      ***
      
      - Лежишь себе на животе - если ты на поляне - или станешь на корточки сандалиями поверх кочек - если на болоте - и вот оно богатство: никуда далеко ходить не надо. Вкруг себя пошаришь - вот и плат ягоды. В узелок его и дальше гребешь. Перенесешься на три ползка - уже кружка-берестянка. К полудню, без напруги, полна с верхом плетушка. С братиком - две. Были дела? Да же? - Ленка хитро так подмигивает и становится похожей на знатную, седую в буклях даму, обсуждающую девичьи шкоды столетней давности.
      Ленка - весьма пригожая деваха не только для поручика Александра.
      Не могут на нее наглядеться ни отец с матерью, ни бабка с дедом. Да и Михейша ревниво наблюдал над превращением Ленки из азбучного, но вовсе не пропащего утенка - как показывает по-швейцарски меткое время - а в знатную красавицу.
      Мужики местные, наплюя на фрукта Сашку, заглядывались на Ленку. Но их Ленка не то, чтобы особо не жаловала, а вообще презирала, как загрязненный безостановочным, по-черному, питием и раскрашенный угольной пылью класс.
      - А дальше - на болото качаться. Было так? Можно уже повиниться. Красота же? - и сама же Ленка себе отвечает: "Красота".
      Леночка возбуждена давними и многочисленными совместными подвигами - вояжами по лесам и горам с братиком за ручку. Как в сказке о братце Иванушке и сестрице Аленушке. Она может трещать про это безумолку.
      Кроме того, она теперь без ума влюблена в возмужавшего брата и готова ставить его всем сверстникам в пример.
      - Ну, так, - бурчит повзрослевший братик, опустивши голову. Он воспитывался во всем невеликом детстве под излишне заботливым присмотром сестры.
      Бабку и мамку он понимает как необходимость. Отца и деда - как недоступных абсолютному пониманию старших мужей. Сестру - как приличную вредину, но порой и чаще всего, как надежную защиту.
      - А велосипед помнишь мамочкин? Как ты давненько через яму перелетел и головой в сосну? Мог нос размозжить...
      - Мозгов в носах, вообще-то не бывает, - глубокомысленно отмечает Михейша.
      - ...А как молоко парное любил, а как козье пил? Помнишь вместе ходили на край деревни? А сейчас морщишься на корову и на козу плюешься. В самом Питере такого молока нет, как у нас. А Катьку Городовую помнишь?
      - Катьку помню, но смутно. А велосипед-то был вовсе папкин. Взрослый и с рамой. Я на девчачьих тихоходах не езжу. Раз всего-то было.
      Кувшинкино озеро далеко, а все равно в бору мох как зыбучий песок движется, и легко отдирается, если потянуть за пласт. Михейша гонял на велосипеде до озера и купался в нем, клевал землянику, ворошил мох, отыскивая спрятавшиеся боровики, тревожил палочкой муравейники, сосал кислоту, распинывал кочки, разглядывал прочих земляных жителей.
      - А разогнался - так себе...
      Это неправда. Михейша мчал тогда ополоумевшим рысаком; и коли рассказал бы родичам правду, то лишился бы папкиного велосипеда как пить дать.
      - ...Еду по тропинке.
      ...Местами трава.
      ...Скользко.
      ...Колеса вихляют.
      ...На гору шишек наехал.
      ...Думал проеду.
      ...А они раззявились и я в сторону - рраз!
      ...А сбоку, как назло, - яма.
      ...Яму-то я не вижу. Отвлекся на шишки.
      ...Водворяюсь в ямину на скорости. Ба-бах!
      ...Через руль перелетаю. Велосипед вверх тормашками в другую сторону.
      ...Ударился, конечно. Но вовсе не больно было.
      ...Тут же встаю.
      ...Голова кружится немного. Сосны качаются.
      ...Звездочки, как живые перед глазами: шмыг-шмыг!
      
      Девочки крайне удивлены. У них никогда звездочки в глазах не прыгали, несмотря на то, что они, забросив трехколесные чудища, кренделя по двору и испытывая на сарафанах притропиночные - приоградные и дальние лесные колючки - вовсю осваивали мамкин, дырявый в середине, велосипед.
      - Девочкам в платьицах не положено задирать ноги, - так объясняла бабушкам странный выгрыз посередине конструкции.
      ...Потом все прошло, - не останавливается Михейша.
      ...Заработал на колесе осьмерку. Знаете что такое осьмерка? Это, если сбоку посмотреть, то...
      - Увидим осьмерку! - кричат девчонки, - понимаем, знаем эту циферку...
      - Правильно говорить восемь, - поправляет бабушка.
      - Не объясняй. Мы знаем. А что дальше, братик Михейша?
      - Надо же, сколько вежливости! - думает Михейша. - ...Папа с дедом колесо чинили, а я смотрел.
      - И-и-и. Что ли не помог папке? - закручинилась Авдотья Никифоровна за внучиковый грех дальний.
      - ...Теперь сам сумел бы, а тогда... Тогда меня не допустили. Спрячь руки за спину и не мажься почем зря - говорили.
      - Масло так просто не отмыть, - говорит Даша, защищая брата. - Надо много черного мыла.
      - ...Но героического в том падении ничего нет, - продолжает главный рассказчик.
      - Ну, да? - По мнению девочек, падение с велосипеда - настоящее геройство.
      - Это вам не с колокольни прыгать... - Последнее добавлено зря.
      - Конечно нет. Не с колокольни. Колокольня выше.
      Малышки хихикают. Леночка посмеивается по-взрослому: "Пробовал что ли с колокольни?"
      Михейша с колокольни не пробовал, только с нижних веток кедра в мягкий муравейник, а зимой - кубарем с мерзлого сеновала в сугроб.
      - Наша колокольня ростом с чекушку: там не успеешь взмахнуть крылом, как бряк! - и лепешка! Сочень для торта... с размазкой.
      - Хи-хи-хи. Тортик! Наполеон - еще скажите. (Наполеоны у бабки - ой как хороши: вся округа выпрашивала рецепт). Как хорошо, что колокольня мала. А то у нас братика бы не стало... А больно с такой высоты?
      - С такой больно. Кости только переломаешь и будешь всю жизнь инвалидом на костылях..
      Девочки изобразили Михейшу на костылях.
      - Мы бы ухаживали за тобой. Вот! Носили бы в постельку еду. Ты жил бы королем и только бы отдыхал.
      - А в туалет тоже бы носили? На носилках или как? Горшочек бы таскали туда-сюда, да? Санитарки, да? Мне такого, уважаемые сестрички, не надо!
      Про ночную вазу милые сиделки не додумали и потому отставили ее в сторону.
      - Ну, так и дальше?
      - Про что дальше?
      - Как упал, детальки еще дорасскажи.
      - Пошли Хиханька с Хахонькой как-то раз в лесок и встретился им...
      - Нет, не так. В прошлый раз ты не так начинал...
      - Смешного в паденьях ничего нет. - От обиды нафуфыриваются Михейшины щеки. - а Хихонька с...
      - А в дурацких есть! Особенно с колокольни. Это не полет, - перебивает Олюшка, - а люди - они не птицы. Им летать даже с велосипедом не положено.
      - Падать с велосипеда это обычное и нередкое обстоятельство двухколесного движения, - завершает Михейша, лицезря несправедливый оборот, - не стоило даже вспоминать! А двухколесные аэропланы даже у нас есть...
      - Что есть? Покажи!
      - На Руси есть, а не во дворе! Так что, почем зря, дорогушки, смеетесь.
      Про двухколесные, многокрылые гатчинские самолеты сестры не знают.
      История с доблестным падением Михейши закончена. Герой развенчан до степени неудачника.
      Может зря рассказал правду Михейша. Можно было поддать форсу и все обернуть другой, доблестной стороной.
      Воцарилось молчание.
      Не стал Михейша обсуждать молочные проблемы. Полностью надулся: вот-вот лопнет.
      - А кто верещал дома? - Это уже последние возгласы под самый занавес.
      Девочки любят, когда Михейша рассказывает ужасные истории и сказки с героями, где один страшнее другого.
      - Кто тряпицу просил на лоб?
      Народ требует продолжения, чтобы, если и не искать справедливости, то хотя бы вдоволь досмеяться над братцем.
      - Не верещал, а глаза сами мокрились. Сами собой мокрые были то есть. Понимаете? От росы и прохлады. Да, отшвартуйтесь уже! Прицепились репьём!
      
      ***
      
      Было еще одно постыдное дело, когда соседский мальчишка пописал на голову ему - двухлетнему малышу, роющему золотые пещеры для деревянных щепколюдей в песочной горе на берегу Кисловской Заводи.
      Леночка, вначале не углядевшая деталей этого дурного события, - она купалась у другого берега, - но, все-таки - дальняя свидетельница этого происшествия... она промчалась по мосткам как взбешенная фурия. И лучше бы тот старший мальчик в картузе, а не в панамке даже, вовремя удалился в чащи.
      Картуз Леночка проткнула палкой, а палку воткнула в песок: "Обидишь наших - станешь кашей".
      Все подробности этой односторонней битвы старшие члены семьи знают, но утаивают в нетравмическую пользу тонкой Михейшиной души.
      Вот как в доме любят и берегут Михейшу!
      
      
      ***
      
      
      
      
      
      1.3
      ЧЕЛОВЕЧКИ
      
      
      Детские промашки - все в прошлом. А теперь в повзрослевшем Михейшином уме всего два дела.
      После Кабинета на первом месте - чердак главного родительского дома.
      Там доживают жизнь недочитанные Михейшей полустаринные книги с закладками, но, чаще всего, бедные, потрепанные, брошенные за ненадобностью учебники, не вместившиеся в главную библиотеку.
      На втором месте - не ягоды и грибы, а ученые записки собственного сочинения.
      Там шевелятся и сплетаются с интригами хитроумные жандармские и фраерские термины, выдуманные впрок; и вспоминаются преподанные учителями и осмысляемые после того реальные случаи.
      Про гимназисток-суфражисток, бантиковых поэтесс и смазливо-конфектных пансионерок Михейша в записях предусмотрительно умалчивает.
      Бабка Авдотья Никифоровна - умнейшая женщина и бывалая учительша, а теперь она на бесплатных вакансиях - залезши в Михейшину голову, ничего не поняла бы там. И вообще многого из того, что намотал на ус ее внучок, сроду не слыхивала. И сильно бы удивилась изменившимся питерским нравам.
      - Писатель ты наш. Сыщик. Лучше бы ЧЕЛОВЕЧКАМИ поиграл.
      Горе, горе Михейше! Чтоб бабушку переклинило! Не вовремя вспомнила человечков. Могла бы про Михейшины марки рассказать.
      Еще лучше, если бы бабка про это не напоминала вовсе.
      Это - сердечная боль и тайна для непосвященных, недоступная для однолетков и, тем более, для Михейшиного начальства.
      Своего рода, человечки - это хобби с детства, с которым Михейша не смог вот так вот запросто распрощаться. Много сил и пластилина было загублено в свое время.
      Выбрасывать такое богатство, свой фантазийный мир, историю пластилиновых королевств и княжеств, империй и вольных городов, сотни отличившихся рыцарей, их жен и невест, всех, поголовно попавших в Михейшины клещевидные летописи, - это вышло бы сердечной болью, также бы почиталось кощунством и сущей гуманной аномалией.
      Михейша тут хмурился и отмалчивался. Взрослый он уже для Человечков!
      
      ***
      
      Человечков по внучиковой затаенной и неозвучиваемой просьбе-мольбе, граничащей со смертельной карой за ослушание, бабушка не выкидывала и всемерно защищала их перед остальными домочадцами вовсе не от страха возмездия, а от безграничной любви к Михейше.
      Хранились разукрашенные и отменно вооруженные ёкские пластилины с немощными коротышными ножками в виде загнутых и расплюснутых огромных ступней (для удобства вертикального стояния), с ручками, имеющими только по одному большому пальцу (для приноровления к обхвату рукоятей мечей и сабель, для держания секир и копий).
      Квартировали они в трех немалых коробках, рассортированных по странам и видам войск в полной корреспонденции с Михейшиными летописями.
      
      ***
      
      Иной раз, едва заметно с улицы, загоралась тусклая лампа. Взрослый уже для таких дел, с горящим взором преступника, Михейша по-детски торопливо развязывал тесемки и срывал с картонных хранилищ крышки. Потом долго ворошился внутри, перебирал что-то и, наконец, вынимал оттуда наиболее соскучившихся по Михейше обитателей.
      Называя их имена, чуть ли не целуя, откладывал в сторонку и брался за следующих.
      Потом находил стеклянную трубку и расстреливал своих любимцев иглой с поршнем. Смертельность или ранение определяла игральная кость. Покрикивал при умелом попадании. Целкость была еще в силе. Потом, как хирург, заглаживал отверстия. Это ли не настоящая любовь к человечеству!
      Это происходило только в те жуткие ночи, когда за окном гремела гроза или, продавливая крышу, лил проливной дождь, когда в доме, накрывшись с головой одеялами, спали и стар и млад, а приведения только лишь просыпались, позевывая от нежелания исполнять доверенную предками службу.
      Бесполые Призраки поглядывали в зеркала и, находя себя симпатичными, все-таки искажали себя, перекрашивая в бело-сурмяные цвета прозрачные и томные свои лица.
      Потом натягивали на дымчатые ноги твердую обувку и шнуровали ее, полновесную, чтобы не слетали, - чтобы топать не безвесными ступнями, а тяжестью башмаков, производящих подлинные уродливые скрипы.
      Чтобы копить-нагуливать трепеты по чердакам.
      Чтобы копились в детских мозгах страшные истории, чтобы записывали их в своих детских тетрадках чудаковатые мальчики и девочки Полиевктовы, готовя себя к гениальным актрисам, писательницам, художницам, сыщикам.
      
      ***
      
      - А не ты ли, дружок, мой розовый камень в Человечкину казну изъял, - посмеивалась добрейшей души бабка. Она свои украшения не прятала, а откровенно хранила в хрустальной зеленоватой вазе на центральном, самом видном участке спального комода, приподнято на проволочно-кружевной подставке. В зеркале отражалась вторая сторона вазочки.
      Так что, по большому счету, и вазочек и розовых камней было по две штуки - натуральных и зазеркальных.
      Следовательно, если не принимать во внимание свойства зазеркалья, от исчезновения одной в целом не убудет.
      Бабушкин комод, согласно летописным картам, назывался вовсе не Комодом, - бери выше! Он входил в состав Коммодских островов на правах всех Коммодов, раскиданных по плоской стране "Нижатэ".
      Ближе к облакам, если по-нашему, - а если по-ихнему, то, стоя вверх ногами на Блотсах и Ынетсах , - располагалась верхняя страна.
      То была часть света Выжатэ.
      Соединены страны и части света между собой особым немалым промежуточным пространством с мексиканским именем Ацинтсела, охраняемым в равной степени как специализированными Дьяволами, так и Богами Человечкиными.
      Чтобы попасть из одной страны в другую, надо было победить Дьявольских чертей и ублажить Всех Богов в лице главного бога Михоя ("Михей" звучал слишком обыденно), а также уметь вовремя, то есть в середине пути по АцинтселА, переворачиваться на сто восемьдесят градусов. Иначе можно было после всех побед над дьяволами прийти в противоположную страну на голове и, вдобавок, вывернутыми наизнанку.
      Этот прием, сходный по мощи разве что только с обычной реинкарнацией, у них - у Человечков - назывался священным процессом "Toroverepison" . Для того, чтобы переместиться по Ацинтсела, надо было знать правильный и единственный пароль, либо иметь много денег. Что проще?
      Кто-то может и не поверит в существование вместо тяготения силы отталкивания, причем в сто крат более мощнейшего, но в Михейшином случае так оно и было.
      Человечкина Планета MOD , собственно говоря, не была круглой, как принято у людей, а напоминала чистый куб, причем вся духовная и физическая жизнь происходила не снаружи, как на нормальных планетах, а на внутренних гранях куба.
      А центр куба не притягивал, как бы мог подумать человек обыкновенного мира, а отталкивал от себя. По ту сторону Ынетсов был вовсе не мягкий и прозрачный космос, а вечная твердь.
      Не было нужды интересоваться твердью, потому, что в ней не болтались дурацкие и ненужные звезды, и не дырявили твердь червяки, и не вкапывались в нее для сна и спряток наземные твари.
      Твердь была настоящей и непроницаемой. Поэтому, так называемые Человечки - жители планеты Мод, спокойно могли бы ходить даже по Блотсам и Ынетсам. Если бы не одно важное "НО".
      В кубической, опять же, сфере "НО" обитали особо злые боготвари - хуже всех Модских богов и дьяволов, и к которым Человечками не придуман был правильно подтаможенный подход.
      Солнца из созвездия Ыртсюл со светящимися спутниками, созданное богом Михоем для освещения стран противоположных частей света, находилось ровно посередине невесомости и никуда не исчезало. Потому, что даже при солнечном хотении, исчезнуть ему было некуда: мешали "Ынетсы".
      И бог Михой тоже того не желал, согласно главному Созидательному Протоколу Существования Пластилинового Человечества, подписанному и мелкими богами и всеми чертями во главе с Ловядом .
      Иначе созданный народ мог разбежаться по инопланетным сторонам как китайцы без Великой Китайской Сены, которая была созданы только лишь для этого, а вовсе не для защиты от внешних врагов.
      - Разве Вы этого не знали? Эх, люди - людишки! А Михейша догадался сам.
      Дак, когда Великий Могол захотел откушать китайского пирога, то он запросто это и сделал по Михейшиному мнению. А враги-предатели только ускорили этот процесс. Ибо Китайскую Стену можно было или проломить или оседлать совершенно спокойно в десяти глиняных верстах рядом, где неоплачиваемых спящих охранников было гораздо больше, чем взяточников на равнине.
      Собственно говоря, Абаб-Коммод был самым дальним островом нижней страны Нижатэ. Согласно летописей, кроме крокодиловаранов там бегали свирепые хищники с лицами пожилых дам.
      Этих, насилующих Михейшу в детских снах и вызывающих в нем потоки зряшного семени, тварей звали "феягами".
      Имелись подземные и наземные сокровища, стеклянные замки, тряпичные и постельно-доходные логовища, парфюмные и металлолатные Штудии, Крокодиловарни, Шкуродерни и Дома Терпимых Запахов.
      Билетами во все Дома Запахов заведовал черный пират Некук.
      Михейша тут переставил акценты. По правде сказать, злой Некук Истребитель Варанов распоряжался всеми Коммодскими островами и был главным пиратом всех времен, всех пластилиновых стран и народов.
      Все, что стояло, лежало, бегало и прыгало по Коммодским островам, принадлежало Некуку.
      Горе тому, кто ослушивался Некука!
      
      ***
      
      Ну как, как не положить в казну те красивые бриллианты, что лежали годами на склонах кратера вулкана Азав, не принося никому пользы, кроме самой богини Абаб? К чему богине бриллианты без оправы?
      Главный бриллиант по прозванию Альманд был величиной в 0,85 роста пластилинового человека, весил сикстильон карат и стоил ровно полтора царства коммодов с учетом всех клопов, тараканов, летающих мышей и сухих мотыльков. А, как посчитано теперь, вес всего человечества и всех тварей, бегающих по поверхности Земли, летающих в небесах и прозябающих в морских безднах, в тысячи раз меньше крылатой и ползающей мелкой питательной массы.
      Промежуточный по шкале Планктон, кажется, даже не отнесенный Дарвиным ни к кому, усугубляет это соотношение.
      Сколько стоил сей обогащенный брильянтами остров? И за какую сумму его можно было купить?
      Михейша долго ломал голову над этой воистину арифметической проблемищей, которую мог решить только его дед - математик по призванию и работе.
      Но, дед Федот не был посвящен в Михейшину проблему и вовсе не интересовался пластичными империями, незаметно и постепенно - подобно болезнетворным микробам - расплодившимися на его территории.
      А сам Михейша, далекий от взрослой арифметики, рассуждал примерно так.
      Если за камень, расположенный на территории острова Коммод можно купить полтора Коммода, то как сосчитать цену острова правильно? Все-таки приплюсовывать к острову стоимость самого камня, или нет?
      В итоге Михейша решил, что стоимость острова с камнем составляет два с половиной камня. И что сами жители никогда не смогут выкупить остров у пират-губернатора Некука, по той причине, что у них никогда не будет столько денег, чтобы купить остров, ибо из валюты у них был только один граненный розовый камень, а островами за самих себя никогда не рассчитываются.
      На острове, между тем, произошла революция, в которой победила команда доброго разбойника Нибора Дуга, и поэтому камень альмандин... впрочем, и так далее, и так далее.
      Это суть другая, сугубо Михейшина история, совсем чуточную чуточку зашифрованная в Летописях пластилинового человечества.
      
      ***
      
      Итак, розовый камень по обычному имени Альмандин, лишенный от временной бедности золотосвадебной оправы и цепочки - то есть сущий беспризорник в обычном мире - долго мозолил ручки Михейшины, пока взял и случайно не исчез сначала в пользу пират-губернатора Некука, а потом оказался приватизированным человечками наимоднейшего Королевства Революшен.
      Для Михейши камень был недорогим. Обыкновенный камушек, какой носили почти все крестоносцы и венецианские простачки типа Казановы на балах; надевали его также исключительно все богатые и нищие балдушки на карнавалах смутной нравственности.
      Но генерал-пирату Некуку и настоящим привидениям в тапочках и башмаках на босу ногу, камень, без сомненья, сильно ндравился. Так чистосердечно считал Михейша - он же бог Михой и создатель царсива Человечкиного.
      - Не "ндравился", а нравился, - поправляет грамотная Леночка, прочитавши как-то от корки до корки Михейшину Летопись. Это не единственная ее цензуринная отметина, сделанная красным карандашом.
      Она, по большому счету, одобряла Михейшино царственно-божественное начинание с Человечками, напоминавшее ей невоплощенный город Солнца Томазы Кампанеллы и прочих наивных мечтателей древности, мечтающих о скорейшей и всеобщей справедливости.
      Ей было интересно - чем эта история закончится. Но история Человечков все не заканчивалась, точно так же, как не заканчивается, а только обрастает дребеденью и множится несправедливостью история взрослого мира.
      - "Не ндравится"... этак звучит слишком даже по старорежимному, даже по-деревенски - неотесанно, а тем более стыдно в городском слушании и при декламациях; а в наших словарях такого даже не прописано.
      Михейша со временем согласился бы с Леночкой.
      - "Мнгновение"! - Леночка опять посмеивается, - не слишком ли много согласных подряд?
      Какая разница! Бывает же тонкошеее животное и никто, и никак по трем одинаковым буквам подряд не стенает .
      Четырехлетнему Михейше, освоившему папины газеты и искусство писания сказок, нет дела до правописания. Главное - это самое чудесное "мнгновение" успеть вовремя, в подробностях и ясных картинах запечатлеть!
      
      ***
      
      Мамонька тут как тут. Но, талдычит она всегда о своем немировом, скучном и бытейском. Продолжает трагедийную бабушкину и каверзную Леночкину тему.
      - А у меня драгоценный сынок все камушки из украшений повытаскивал. Хорошо, - пусть не бриллианты, а крашеное стекло. Видать, слишком-с переливчато, а Михейша наш падок на разные блестяшки-сверкашки.
      - Михейша - как сорока-воровка! - подсказывают сестры хором.
      - Ох и глупые девки! - накаливается ярким электричеством чья-то внутренняя спираль.
      - Дурной вкус. Главное, чтобы не блестело, а было бы к месту, - это поправляет Леночка, начитавшаяся модных парижских рекомендаций.
      - Я тебя сейчас подушкой зацеплю! - сердится знаток ювелирных и портняжных ремесел. - Вот вспомни королеву Елизавету, или Марию Стюарт. У них по одному колье и скромные сережки. Аз камешек или изящная гроздь. Видела же, надеюсь, во Всемирной истории искусства? Не в количестве рюшек и драгоценностей дело!
      Таковое лондонское черно-белое издание в четырех огромных томах имелось в дедовой библиотеке. А появилось оно в обобщенной коллекции благодаря бабке, которой это издание подарил какой-то бердфордский почитатель - претендент на руку и сердце Авдотьи Никифоровны, пребывающей тогда в девичестве. А отец почитателя был владельцем книжной университетской лавки, что по адресу Оксфорд, Ландстрит, строение... Хотя, точный адрес знать вовсе не обязательно: проверки пойдут, подкопы... побегут читатели в Оксфорд под обаянием правдивых бабкиных пересказов.
      - Что ж тогда остальные королевы все такие пышны и многоступенчаты, как праздничный торт на траурном выносе? На каждом торчке по бриллианту. Все они без вкуса? Портные и кружевницы у них такие неграмотные?
      Сквозь историческую правду чувствуется оправдание себя.
      - Сороки завсегда берут все то, что плохо лежит, - поправляет маменька, - а наш Михейша - ковырятель и разгибатель местных железок, каких еще поискать. Золотинки с конфеток - так ни одной не выбросит. Съедает нутро, и раскладывает обертки по цвету и величине, как хорошенькая, но глупая девочка. Потом разглаживает ногтем наитщательнейшим образом. Все в свой дом, к человечишкам своим. Хозяйственый мальчик, - посмеивается, хозяйничая у печи, мама.
      Она - вторая после бабушки начальница трех чугунов, когорты сковородок и полчищ кастрюль.
      - Да ладно, мамуся, - сердится оставшийся в одиночестве беззащитный мужчина.
      - Теперь у меня на шее, стало быть, не ожерелья, а челюсти без зубов; я того страха больше не надеваю. Не броши, а подсолнухи без семечек. Михейша нас с бабушкой форменно раздел.
      Девочки внимательно и недоверчиво посмотрели на мамусю с бабушкой: нет, не похоже, что они в прозрачном наряде короля. Все прикрыто по чести.
      Теперь смеются все.
      - Мы знаем, все знаем, мамуся! - прыгают и покатываются, хлопая в ладоши, девчачьи сорванцы, лялечки безмозглые. - Ты нам рассказывала, как Михейша все сушеные апельсины со стеклянными блестками разгрыз, и к лекарю оттого попал. А они были фальшивыми игрушками для елки. А еще он орехи еловые в Новый Год колол.
      - Грецкие!
      - Ну, и понравились тебе греческие орехи?
      - Гнилые они все! И зеленые внутри. Сущий порошок. Яд! А расщеплял, так для того, чтобы узнать степень гнилости и вреда от ядер.
      - А мы знаем. И что позеленелые внутри - тоже знаем. А ты не знал разве?
      - Мелкота, а туда же, - ругается Михейша. - Если бы я тогда не расщеплял, то и вы бы не знали. Я - перворасщеплятель, поняли! Он стучит для страха ладошами по коленям.
      - Кыш, копейки, кыш! Подружки - завирушки! - И медленно, с нагнетанием утробно нарастающего звука: "Сегодня.., ночью.., к вам придет.., кто-то мохнаты-ы-ый, судить вас будет... и за вранье... что бывает за вранье, а? ЗА-БЕ-Е-Е-РЕТ!!! - вот что!"
      В следующих междометьях умело сливаются и вой зверя, и утробное блеянье бедных, скушанных прожорливой тварью козлят.
      Девчонки съежились, притихли, пожирают Михейшу расширенными зеницами.
      - Ну, несмышленыши, кто придет, догадываетесь?
      - Серый Волчище придет! - пищат враз догадливые милые сестрицы, - не надо нам волка. Мы не козлятки. Веди его к себе в комнату и целуйся, если он тебе нравится.
      - А вам слабо поцеловать волчишку? А вдруг в нем распригожий принц спрятался?
      Девочки задумались.
      - А как нам знать, что в нем принц, а не зверь? На нем не написано, - это Ленуся - взрослая умница. Ее не поймать на дешевой дуровщинке.
      - Мы все равно боимся, - кричит меньшая Даша, - сильно боимся! Хоть в нем и принц.
      - И принца боимся. Даша - ты маленькая дурочка. Мы еще маленькие, понятно! Нам рано о принцах думать. Не пугай нас! Понял!
      - Это уже грубо сказано. Вам рано еще дерзить и перечить! Я для вас всегда буду старшим! - грозится Михейша. - Я вам - будто генерал, а вы все - глупые оловянные солдатики!
      - А ты тоже оловянный или какой? - Логика у девочек родилась раньше их.
      - Я золотой и серебряный. У меня кулачища, сабля, пышные погоны с аксельбантами... И тюрьма для вас по моему прожекту строится. Вот так-то! - Михейша по-серьезному решил отколошматить девчонок.
      - А мы все равно папке расскажем. И про тюрьму... (надо же, - поверили!) и про апельсины твои. Ты их попортил! А папенька не знает.
      Обстановка накаляется. И опять Михейша под обстрелом младших сестер.
      - Это правда, правда! Маменька сказывала про апельсины и про золотинки. Мы сами видели общие золотинки в ЕГО коробках... (с чего это ненужные уже золотинки становятся общими?) ...правда, мамочка? Накажи Михейшу.
      Это Олюшка. Она чуть старше Даши, но умеет рассуждать по-взрослому и, не в пример сестре, умеет развязывать хитроумные узлы на картонных Михейшиных ларцах размером с треть царства.
      - А секретики твои мы во дворе раскопали и все про них теперь знаем! Один у дальнего венца, а другой... А хочешь, мы сейчас побежим и их растопчем?
      
      ***
      
      Вот так сильно любят Михейшу младшие сестрицы. Каждый горазд уколоть и вспомнить насмешливый факт. Будто ничего хорошего в их жизни с участием брата не было.
      Михейше трудно в этом доме, наполненном любопытнейшими и вреднющими существами.
      Михейша громопроволокой переводит тему.
      - А ты, Дашенька, пуговицу в нос вчера засовывала... Кто вытаскивал? Сразу со страха наказания ко мне прибежала. А Оличка-то сегодня...
      Оличка насторожилась и прекратила на самом красивом изгибе индийский танец. Упала шляпка с перьями. Подлетела молчавшая до поры Шишка и вплотную занялась нравоучением страусов.
      - Мама, это такая дрянная девочка! Она кормила варениками... Кого вы думаете?
      - Кого еще?
      - Хвоста!
      - Нашего Хвоста?
      - Где вареники? - продолжает следствие Михейша, - сознавайся.
      - Не докажешь! - почти визжит Дашенька за сестру. Она видела и частично участвовала. Но, всего лишь в воровстве, а вовсе не в кормлении.
      Выручает бабушка: "Девочки голодные с утра".
      - С чего это голодные? Раньше надо вставать, - утверждает защитник правильного режима. Сам он поднимается с третьего тычка и в смерть не уважает будильников с кукушками и прочими сверещалками.
      - Мы спать любим!!!
      - Ага! Именно от этого, а не от таинственного воровства или от непомерного аппетита, осталось всего только два вареника, да и то с картошкой, да и те надкусаны...
      - Хвостом?
      - Хвостом-с! А кем же еще? У Олички таких зубов нет. У нее зубки как у мышонка малого.
      И опять виноват Михейша. Мама журит Михейшу за ябедничество, а Михейша - не жалобщик, а сыщик. А вареников маменьке и бабуле ничуть не жалко.
      - Какой дрянной мальчик. Михейша, ты же взрослый уже... вот, в агенты пишешься.
      - Я просто рассуждаю по честности, - набухает взрослый агент.
      Зато, клюнув на правдивую провокацию, непривычно взвивается бабушка:
      - А я то, пнище глупое, глядь в блюдо - и стоит-то оно как-то не так, и пустое: лежат на перроне два дружка, скрутило с посошка, выпили - съели, а поезд-то сдержать посошком не сумели...
      - Не все съедено! Один, вон, вообще целый.
      - Примятый и продырявленный. Видела, да. Так это значит Хвосток нам по дружбе один вареник оставил? Лев быка пожалел - не все бока отъел! Ай да молодчинки, внученьки, будущие помощницы! Ай, хороши! Я, понимаешь, для них, в основном, стараюсь... теперь и для Михейши (вспомнила любимчика!)... а оно воно как. Нас на собаку променяли...
      - Не-е-ет, бабуля!
      - Да-а-а, не ждала такого-вот подарка.
      
      ***
      
      Это, всего лишь, самые свежие проказы младших из нехудого общего списка.
      Мать продолжает сновать туда-сюда, помогает бабуле стаскивать горячее к столу. Печь это огромная, с зияющей черной дырой и отскобленной бабуркой спящая зверюга - если она не в работе. И с пылающим огненным жерлом - лютый дракон - тотчас после растопки: "Не подходи, спалю!"
      Изразцы совершенно не по-деревенски, а по-купечески, по-барски опоясывают огромную печь крестильной величины с двух главных фасадов. Остальное - простая, слегка ошкорлупленная Михейшей и остальными детьми, вкусная с детства известка двадцатилетней давности производства.
      Оттого у Полиевктовых деток ровные, частые - без прорежек, белые зубы. Правда, с тонкой интеллигентской оболочкой: называется это дело эмалью. Об такую эмаль тупятся лезвия пиратских сабель.
      Здоровьем никто не жалуется. Авдотье - шестьдесят семь, Федот Иванович всего на восемь лет старше. Но ничего: по-железному скрипят уральские корни.
      Кровь Михейши разбавлена алтайской, тульской и мариинской кровью благодаря привнесениям по линии матери.
      Никто из самых старших ложиться на плоскую лавку со свечами в изголовьях и с медью в орбитах век пока не собирается.
      Помалкивал бы лучше про стеклянные бриллианты Михейша, а теперь безбожно выкручивается, завирает от немалой обиды.
      - Мама, какое: все само повыскакивало от старости. Вечного ничего в колечках и брошках. Зубчики, глянь, какие мягкие. Разогнулись. Или Хвост куснул. Или Шишок Второй упер. Этот все в доме сжевал или закатил под диваны. Он умный, как человек. Вспомните, как мяско из пельменей вытаскивал - тесто ему в позор кушать. Как наблюдал за всеми: - добренький такой котик, а сам по ночам что творил? А как на засов кидался, а как дверь с наскока открывал, помните?
      Да, все помнят это. Даже две младшие сестренки - простоволосые соломенные красавицы двух и четырех лет, шныряющие в чепчиках, мамочкиных шапочках с перьями, в ременчатых греческих сандалиях и в бабкиных, с Англии, босоножках, и в туфлях с модными каблуками по всему дому, растаскивающие по своим конуркам неприбранных вовремя шахматных коней, королев, ладей и персонажей Человечкиных баталий, не взирая на значимость сценарных постановок уровня Аустерлица.
      Они могут стибрить главных героев битвы, обобрать с них блестяшки и красивую, сверкающую разными цветами металлическую стружку, приносимую отцом из прикотельной слесарки специально для вооружения Михейшиного войска. Стружка и колечки используются Михейшей в производстве лат.
      Девчонки воруют так ловко, что под утро Михейша основательно недопонимает что к чему и не может сходу оценить силу ущерба. Тогда он, шлепая по доскам тапочной бязью с поблекшими, но когда-то яркими - лимонного цвета помпонами, идет разбираться в соседние горенки.
      В таких случаях в дом прилетает и поселяется на время шутливый и гвалдежный гном-проказник Gross Ham-Gamm .
      С переусердствующим Гамом-Хамом становится не просто шумно, а бесшабашно ГРОМКО.
      Легко стать жертвой, сбитой летающими по лестницам и комнатам юными воровками чужого добра, и запросто стать сшибленной с доски пешкой ограбленным - и потому злющим как цепной пес - хозяином несметных и слабо учтенных Михейшиной бухгалтерией сокровищ.
      
      ***
      
      Девочки хорошо знают про Шишка Первого - а также и Второго - по бабкиным и маминым рассказам. Они могут нарисовать Шишков так точно и подробно, что даже Хвост завидовал такой популярной узнаваемости.
      Шишок Второй на долгие годы прописался в памяти жильцов Большого Дома. Редкие, но меткие, завывания Шишка вспоминаются чаще, чем Шаляпинское пение, а его проказы цитируются предпочтительней, чем приключения и страсти любимых всеми Руслана и Людмилы.
      Был бы жив черномохнатый, гордый и негусто мявкающий даже в напряжной ситуации Шишок Второй - владелец добротного пушистого хвоста - похожего на горностаевый воротник - наматывающегося вокруг ножки стула в два оборота, то тут он уж непременно вспылил бы от ябедного и гнуснейшего Михейшиного наговора.
      Он рассказал бы всем - чем занимался в отсутствие взрослых маменькин сынок, внучек, любимчик.
      Он бы поведал, как упоенно рылся юный Михейша в семь вершков роста в незакрываемых по традиционно семейной честности сервантах, ящиках, книжных и одежных полках, и как чистил древние сундучища с реликвиями. Сам гражданин Шлиман позавидовал бы Михейше.
      Он бы добавил про свой мученический хвост, привязываемый к лавке, про банки от леденцов и жестяные кружки в качестве погремушек, про пинки в момент регламентной наточки когтей о ножки дубового стола. Пожаловался бы на использование его в качестве вьючной, оседлой, дрессированной лошади, про пострижение усов и наклеивание бумажных яблок на шкуру.
      
      ***
      
      Альмандин - алабанская вениса - так называли его в древности, промежду прочим, помог Михейше явиться на свет, так как он по бабкиному настоянию вовремя был повешен роженице на шею. И был свидетелем и помощником достаточно трудных родов.
      Бабка на все сто процентов приписывала чудодейственное спасение Михейши, опутанному в горле пуповиной, своему родовому камню. То, что камень сердца попал в несанкционированное Михейшино владение, - ее не то чтобы особо радовало, но и не удручало слишком.
      - Воришкой пацан не вырастет - это не в наших полиевктовских правилах. - говорила и думала она, - с кем не бывает по малолетству. Зато после опомнится и покается. Потом, глядишь, и ему этот камень поможет. Не дай Бог, на войну попадет, или в другую какую беду.
      Камень умело останавливал кровь и уменьшал любую боль.
      Михейша не был за это бит ни отцом, ни дедом, так как женская половина семьи держала этот и другие случаи исчезновения блестящих семейных штучек в пользу пластилинового государства в строгом секрете.
      Для деда пропажа альмандина выглядела как обыкновенная уличная потеря, несмотря на некоторую родовитость небогатого колье, передающегося по наследству уже в нескольких поколениях.
      Для Михейшиного отца это вообще ничего не означало: народив деревенский минимум, он вечно занят серьезными делами.
      А сам - для кого-то пустой камушек, а для кого-то лучший в сокровищнице камень Альманд в какой-то горестный момент, а именно в отсутствие Михейши по причине учебы в Питере, пропал из Куковской казны.
      Михейша подозревает в преступлении девочек.
      Но, не доказано - не вор, то есть девчонки - не воришки, а всего лишь подозреваемые по карандашному признаку. Версия простая.
      Михейша по прошествии лет дело об ограблении казны затормозил.
      Девчонки отвечать отказались, обидевшись за повторяющийся в каждые Михейшины каникулы навет.
      Хотя вопрос, как сказали бы веком позже, сам по себе интересен.
      
      ***
      
      
      
      1.4
      ВКУСНАЯ ШТУКАТУРКА
      
      
      Но, бог с ним, с семейным альмандином. Тут все почти насквозь понятно. А штукатурка - это да. Это - нешуточная история, которая сыграет в жизни Михейши долгую и совсем неожиданную, сначала зубоврачебную, а потом - почти что смертельно-детективную роль. Но последнее случится гораздо позже. И это не является сутью данного правдивейшего пересказа.
      
      ***
      
      Вообще - удивительно присутствие вскользь упомянутой и спрошенной у бабки штукатурки в этом Богом забытом медвежьем углу, превращенном в поселение, но больше смахивающим все-таки не на людскую селитьбу, а на беспорядочно разбросанные по кривым плоскостям макеты ведьминых домиков, сложенные из замшелых спичек.
      - Домики наши - все с крутыми крышами, с рублеными гривастыми, голоднющими коньками, с рождения просящими сена. Они снабжены сверху стреловидными, пещерного дезигна стропилами в два косых реза, а в углах венцами аляповато-топорной работы.
      Сия сказочная, заболотно-кащеевская застройка разбавлена подобиями ветхих охотничьих избушек на отшибах, подслеповатыми сараюшками с многочисленными к ним домовитыми пристроями - лабазами, складами, клетями, собачьими конурами, овечнями.
      Все это живописно многообразное строительство сляпано из умыкнутых из лесу, упавших от старости стволов и из подручных досок, высохших до синевы и скрутившихся от времени в пропеллеры. Подуй посильнее ветерок, и взлетит все это хозяйство вверх наподобие аэроплана.
      Распластав свои крылья среди изрытых холмов, сколочен сей летательно-жилой агрегат и держатся его запчасти одни с другими за счет деревянных клиньев, круглых и остроугольных шипов, хитроумных врезок и врубок, кои из которых называются премудро ласточкиными хвостами. Во как! А что-то неважное попросту связано переплетением тонкого ивняка - недолгожителя, взятого с мокрых оврагов и с крутых берегов протекающей неподалеку безымянной притоки немалой сибирской реки Вонь.
      - Неужто полетит? Бабуля, не смеши! Селеньица будто бы не летают. А кованые гвозди где, если говорить про времена царя Гороха? Неужто, как в Кижах или в Соловке-острове? А где обыкновенные гвоздики? Где скобы и прочие строительные приспособления цивилизации?
      Так спросил бы опытный плотник и внимательный чтец.
      Но Михейша с детства - просто чрезвычайно любопытный и умный не по годам мальчик. В поздние времена окрестили бы его ребенком "индиго".
      - Урал, Москва, Алтай, даже Ёкск давно уж освоили это немудреное производство.
      - Что ты, внучек! Какие гвозди! Гвоздевой дефицит давно прописался в нашем поселении. Вот, к примеру, иностранец, а он - художник, скульптор, инженер, писатель, словом, - весьма проницательный и изощренный человек по имени Агас Су Лоренс с делегацией изучателей архитектурной истории три года подряд как приезжал изучать наш безгвоздевой опыт возведения землескребов. И обратился он первым делом к...
      - Странно это для иностранцев, - прервал бабкину речь Михейша. Он ведь - будущий следователь. Все, что не ложится в ровную логическую линию, тревожит и удивляет Михейшу как искривленная неумехой-мастером столярная линейка.
      - Зачем им деревяшки? У них все дома каменные.
      - Не все. Возьми Голландию, к швейцарцам загляни.
      - Деревянный дом там редкость. Они лес берегут. А попу лизать иностранцам это привилегия музейщиков и историков наших. Они чужую историю хорошо понимают, а со своей лукавят. Так было всегда и, поди, так будет в дальнейшем.
      - Откуда ты все это знаешь?
      - Знаю и все!
      - В Эрмитажах тебе сообщили или как?
      - Сам догадался. По газетам. Там правду пишут.
      - Мы о железе говорим. Черт с ними, музейщиками. Так вот, гвозди с архаики тут наличествовали редко и преимущественно в деревянном виде. А теперь...
      - А про какое время Вы говорите, баба Авдоша? Неужто в наш просвещенный так осталось? А в сенцах коромысло на чем висит, а вешало?
      Прищурился смешливый молодой глаз. Отметила это бабка. Но упорно талдычит о своем:
      - Даже всейчас такое осталось. Зайди, мил дружок, в боры поглубже. Найди избушку схимника, лесовика, к Афоне забреди: - все вертится, хлопает, закрывается, но не отыщешь там, брат мой, гвоздей, хоть слопнись. Железо в Европе давно выдумали, а к нам оно только в шестнадцатом веке пришло, а если по толковому, то деловые подтянулись с начала семнадцатого и то из-под палки, и то не на железо, а на медь, олово и белое серебро. Из меди и бронзы толкового инструмента не сделаешь. Это даже древние рудокопы знали...
      А откуда бабка-то про это знает? - думает внук, - неужто втихаря умные книжки читает? И охота ей на старости! Зачем все?
      - ...Федор Алексеич, царь батюшка-то давний, Самойле, что Лисом звали, велел минерал тот сыскать и плавильные опыты над всем ставить. А из под палки кому охота работать. Разве, чтоб ноздри не повыдергивали. А это непорядок. Тут нужен живой интерес, а не хитростный. А ты говоришь - железо. Железо в государстве есть. Много его, но сюда везти надо. И то, для того, чтобы машинам гайки крутить. Деловые люди на этом деньги куют. Куют, да. Гвозди... - задумалась старушка, - и гвозди куют; но гвозди... они нонче дорогими стали. Не для всех они нашенских по карману.
      - Будто раньше Агриколы никто не читывал. Железу - тысячи лет. А мы тут, как в каменном веке, - сердится знаток малый, - а зачем дедуле "Bergwerksbuch"? А "De re metallica" ? Вон они за стеклом - на самом видном месте.
      - Это от вашего прадеда досталось; он этим увлечен был и пропахал для того все хребты, малые горбы, долины и побережья, а теперь только для красоты, внучок. Али не знаешь, как модным и умным прослыть? - Это проверка внука на прочность.
      - Врешь ты, бабуля.
      Обижается внучок, не распознав бабкиного подвоха.
      - Я видел, как деда с папаней их на днях штудировали. Аж вспотели как спорили! Аж Египет с Германией попутали. Я весь их научный бред с лоджии слышал. Говорят, что под пирамидами ходы, что они все связаны, что один ход от Микерины ведет под землей к Нилу, что в одном тоннеле припрятано золото, а вход в него охраняет немецкий шкилет с лопатой. Про карты говорили. Дед сам что-то рисовал поначалу, а потом бросил за недостаточностью свидетельств. Правительство египетское, говорил, шибко все тайны охраняет, а лишнее прячет в сейфы...
      - Ой, уж! Нашел доказательство. Все сам, поди, сейчас и выдумал.
      - Вот и не так. Зачем мне врать, - обижается следователь. - И вообще, у этих книженций все кончики издавна заслюнявлены и загнуты. Горная книга кофе сафьяном попила, а металлическая с табаком внутри. Ты у нас знаток по гвоздям? А кто у нас курит, бабуля? Не ты ли?
      - Не я. Дед раньше трубку имел от своего отца... Покуривал да бросил лет двести назад, до тебя еще и до папки твоего. А ты Шерлок, что ли, или как правильно твое имя-то? - Сощурился немолодой и погасший блесткостью бабкин глаз поверх старомодного учительского пенсне.
      Нет ответа на дурацкий вопрос. Вместо него следующий, проверочный.
      - А переводил их дедуля на наш язык зачем?
      - Это для вразумления народного. Дед хотел по России запустить перевод. Чтобы ума-разума добавить геологам и знатокам прочим. Запустил три книжки из шести. Да и денежки нам пригодились. Дом, смотри какой вымахали? Первый в Джорке. Вот какой важности мы учителя. Губернатор завидовал, когда приезжал. Специально останавливался, любуясь, и в дом просился посмотреть. Гренадеров своих по этому случаю переодел и без перьев в шинок отправил - чтоб не мешали экскурсии. Валенки мы им и боты дали, шапки и ермолки нахлобучили местные. Утром, говорит, увидимся... А уж мы его, родимого, так попотчевали... Сводили после первой рюмки вдоль ограды, показали грядки, что из под снега вынырнули, медвежий лук изволили они попробовать. Вкусно, сказал, для здоровья шибко пользительно. Знает, хоть и городской человек. Рассказали ему про яблони, про наш абрикос, про местный дубок. Представили зверьё наше, а дальше повели на этажи, в библиотеку, в мастерские, показали внутренний сортир, прости меня, господи, за откровенья... ваших хором еще не было - это все позже строилось... Бестолковость это моя. Тьфу, прости меня, господи... ну, а где еще есть такой толковый клозет, как у нас в доме?
      - В Питере, бабуля! У нас тут глушь, а Питер это, понимаешь ли, - цивилизация! Там всё во внутренних клозетах: ночные вазы давным-давно уж на свалку повыбрасывали.
      - Да? Ну насмешил, а то я не знала цивилизации в Англиях и столицах наших. И золотые горшки повыбрасывали, и китайский фарфор?
      Михейша в недоумении. Про золотые горшки он не слыхивал. Потому повернул разговор.
      - Ну, ладно. И как же большой чин?
      - ...Ну, так еле-еле уехал с утра. Вот тебе и чин! Клянусь - истинная правда! Отпоили этого великого чина банкой рассола. Вот как, а то бы так и помер у нас. Дед тоже хватанул лишка, но выстоял. Он жилистый и крепок на этот счет... А на сеновал и чердак они, птицы важные, не изволили забираться. А там же у нас - аккуратно еще один музей! Опохмелились. Хлоп, потом, наплевать ему на все стало, - так и сказал "наплевать", - вежливый такой барин, государственный барин! Что наш теперешний подзаборный депутат. И шмыг в бричку головой. А дальше - не моги. Ноги ступеньку не найдут. Шарил-шарил: никак. Без кучера бы своего и не влез. Гренадеры - пьянущие тоже. Вот уж им тогда подвезло. А чин только "добре" на прощание сказал, и тут же отвалил в сон... с красномордой рожей лица.
      Это уже лишнего и совсем нелитературно сказано.
      Бабка, оказывается, еще и шутница, каких поискать.
      - Так, так. С лицом, или с мордой, или все-таки с рожей лица? - вежливо осведомляется следователь. Тоже глумится. Дознавателю так не положено.
      - Это, если нашу службу брать, является уликой, так сказать, внешней...
      - Какая разница, - обрезает опытная в делах ловли на слове бабушка, - но, у губернаторов в любом состоянии - лицо. И не вздумай где-нибудь...
      - Взболтнуть, что ли?
      - Ну да. Думай всегда: где говоришь, и что говорить.
      - Интересное дельце! Что, и медаль не дал?
      - За что медаль?
      - Ну, клюква, медовуха, полынная, дом статный, - сама же только что сказывала...
      - За один дом, внучек, даже за такой как наш, наград не дают. За отдельную конкурсную деревню... со льда - читал такое, нет? - непременно бы дали.
      Молчат древние стены, повидавшие всяких оборотов временной мысли.
      - А что с переводами было? Как у них судьба?
      - Дедушкины переводы пропечатались вначале в Ёкске, а там и до столиц дошли. А папаня твой не так скор на руку оказался. Он весь в другой - в практичной работе. Котельню для шахты строил, а поначалу с рабочими сам рукава засучал, - ямы копал. Потом только в начальники выполз. Без сторонней позировки. Он умный, ты не думай. А вот добрый излишне. Это да. Доброта в наше время - не плюс. Мамка его за это журит. А рабочие - вот же удивительно! - на слово ему верят. Ни разу не подводили. Слушаются - что бы папанька твой не повелел. У него просьба - как приказ. Ты же его голос знаешь. Свиду тихий, улыбается разве что только дома, а сурьезный такой - попробуй ослушаться! Но интерес у него другой, не такой как у деда. А дед твой - в науке и писаниях мастер. Видел его математическую учебную книжку?
      - Что-то слышал, - рассеянно пробормотал Михейша, думая совсем в другом направлении.
      Математику Михейша жаловал не очень, хотя высокие баллы со школы изредка таскал. Для собственного развлечения перемножал трехзначные числа в уме, ни перед кем этим свойством не хвалился, разве что перед Катькой Городовой, - да ей-то покикуш: она своих коров по пальцам знала ... и дело было даже не в деде-учителе. Наоборот как-то все выходило.
      Дед натаскивал внука с особой охотничьей острасткой, сердился, грозился неучами и хождением с шапкой по вокзалиям и церквам. Топорщился своим знаменитым ежиком, хлопнул раз скользом по загривку. Линейку, видать, пожалел. А с другими учениками вел себя, напротив, - вежливо и подобострастно не по заслугам, - как с равноценными арифметиками или геометрами древности.
      Обиделся Михейша немного за отстающего отца на фоне деда - профессора всех точных наук.
      Бабка внимательно взглянула на внучка. Все поняла. Переборщила, кажется.
      - А отец твой, кстати сказать (тут улыбка), - практиковать любит. (подмигнула) С людьми предпочитает общаться, а не с книгами. Ты за него не ревнуй. О-о-о! Дом он, знаешь как обихаживал? Дед только платил - ему деньги хорошо давались. А отец строил наравне с нанятыми, если не лучше. Сам помогал и присматривал. Бревна ложил, фундамент подводил честь по чести. Штукатурку кидал. Наемных всех повыгонял после за неумность. Не всех, а только первую партию. А что делать с неучами? Взашей их! За что деньги платить? Кормить зачем? Чтобы дом враз повалился ниц? Не пойдет так. Чай, не Иванову колокольню строили, - без венецких разных друзей. А то бы..! - Бабка презрительно фымкнула, не досказав мысль об курьезности участия в строительствах некоторых иностранноподданных горе-мастеров.
      - Мы мастерами-то с Венециями менялись. На царевом уровне и по желанию. Вот как было дело. Не думай, что только они к нам ездили... лопатой наши рубли грести.
      - Ну да? - Михейша того не знал, и превосходство иностранцев в цивилизациях слегка пошатнулось. - Проверю как-нибудь на досуге, - подумал он, - не все же время бабке-кабыполуиностранке доверять.
      - Других он разыскал, но уже с большей деликатностью. Проверял сначала за чашку борща, как в старину, - способ проверенный, - а потом только брал. Не так что-то там первыши намешали, и в зиму все осыпалось. Вот как было.
      Михейша насторожился и посмотрел по сторонам. Машинально задрал голову вверх. Тут же опустил, чтобы не посчитали простачком. Нет, все цело с виду. Ничто не перекосилось, стены каши не просят, полы разве-что немного рассохлись.
      Авдотья Никифоровна поперхнулась, потом странно хихикнула.
      - Я тоже в корыте мешала раствор. Мне интересно было, ей богу. Я старая, а смотрю: песочек-то - он как живой, - ты же видел на бережку. Блестит слюдой, не слипчив, камушки в нем гранитные - мелкие, мельче пшена и крупнее муки. Вроде речной песочек, а знатный. Размешаешь - так красив, что хочется скушать ложкой. Еще известь мололи. Добавляли по золотым пропорциям. Порошок еще какой-то серый был. По типу римского цемента. Добывали с нашей Едкой горы. Жгли и мешали с известью по своему рецепту. Тоже мне - растудыть его в карусель! Не стара я еще тогда была. Что могла - все делала. За мной не застоится. Ты, внучок, заметил, поди, некоторую во мне шустрость? - Бабка тут заметно ободрилась, шумнула чугуном и даже как-то ровнее стала фигурой.
      - Заметил.
      - А, кстати, не обнаружил ли ты, дружок, на нашем альмандине тусклости... когда... - легонько усмехнулась при этом, - пока он еще не в казне твоей числился?
      - Ну, были, допустим, царапины волосяной глуботы. А что?
      - А вот и то, что я его с шеи уронила в раствор и того не заметила. А когда рабочие стали штукатурить стены, то скребком-то его и царапнули. Но, необыкновенно честный один работник был. Вынул, пока он еще не встыл, и мне отдал. За то я его отблагодарила.
      - Выходит, что по твоей вине его бы не стало?
      - Выходит, что и не стало бы. То было бы для меня бедой.
      - Выходит, что настоящей бедой то стало благодаря мне, - вычислил внук.
      Воцарилась тишина.
      Михейша, судорожно обеляя себя, решил, что бабка не лишена обычных свойств людей - растерях и озорниц - на манер принцесс разных. А тема с драгоценностью, замешанной в раствор, попахивала излишне быстро закончившимся детективом. Зря, зря. Могла бы приврать! Могла бы "не заметить", а Михейша, как следователь дело бы завел, провел расследование и нашел бы альмандин. Вот она где была слава! Совсем рядом прошла! А сам Михейша на поверку оказался вором. И где теперь тот камень ему неизвестно. Исчез камень как бы сам собой из сокровищницы Некука. Может сестрички помогли. Может Михейша потерял, играя в траве и сооружая уличные секреты. Пора бы все-таки дело раскрутить: Михейша без году как - готовый следователь.
      - Баба Авдоша, не пишитесь лишнего.
      Расстроенный Михейша обходил стороной каверзную тему с благородным и многострадальным альмандином, где он приложил бандитскую, антиполиектовски безбожную руку.
      - Как, как?
      - Я все вижу и теперь это знаю...
      Михейша замялся и вновь кинул взгляд на потолок. На потолке сидела и подмигивала спасительная мысль.
      - А ты... мы, помнишь, как вместе по кедрачам лазали с палками?
      Причем тут драгоценности, шишки в ветках, деревянные битки и строительство?
      Бабка сейчас не рисуется, а Михейша лично сам помнит, как бабка, будучи чуть помоложе, несмотря на запреты мужа, гоанской обезьянкой ерзала меж ветвей, сдергивая самостоятельно несвалившиеся шишки крючком на палке, будто удлиненной ненасытью лапой. От жадности, что ли, это свойство возбудилось? Или от лишнего озорства?
      Михейша уверен: добавь бабке павианий хвост - толку бы не прибавилось. Вот такой Авдотья была ловкочихой. Не от оксфордского ученья это все, а от сибирской изворотливости. Жизнь учительская не всегда была сладкой.
      - Лишь бы правильно учили и показывали все, - пропускает Авдоша Михейшины слова о шишкобитном промысле, - а вот на потолок штукатурку кидать я все ж не могла. Всяко старалась - и нету прока. Это твой папаня и дед - мастера по потолкам. Там ловкость нужна, а иначе - шлеп, и все мимо. Раз и в глаз. Может и на голову всем пластом съехать. Это мужское дело, а наше бабское - за кухней следить и прически не забывать... И... остальное. Впрочем, не в этом дело.
      Бабка увильнула от темы, которая, как ей показалось, была еще преждевременной для внука.
      Но Михейша не таков. Столицы превращают юношей в мужчин гораздо раньше, чем считают об этом апологеты деревни и хулители городов.
      Про "остальное" Михейша знает наверняка по книжкам Ги де Мопассана, по хмельным питерским анекдотцам и прочей побывальщине. А также по некоторому приобретенному, пусть небольшому, но уже полновесному опыту. Тут можно ему не намекать. Это остальное есть любовь, уважение и прочее следственное действие; как есть - остаток от первой и настоящей любви. Во все века. Это никогда не меняется. Есть еще, правда, непотребная страсть... Это штука! О-о-о!
      Но, оп! Хорош цылькать лошадь, когда впереди тупик!
      - Бабуля, довольно об этом.
      Михейша, тронутый любовью, увлеченный серьезным искусством чистописания, занятый разгадками не созданных еще преступлений, не очень любил, пусть и созидательные, но зато менее романтические, чем его политзанятия, деревенские и строительные дела.
      - Если бы замок наш строился средневековым, то да, - сказал он, посерьезнев лицом, - если б из кирпича, а не из деревяшек, то вдвойне. Я тоже бы подключился бы летом к реконструкции, или, хотя бы, поинтересовался в детстве. Хотя... когда я осознал, - дом-то уж был готов. Так ведь?
      - Так-то так...
      - А дом... что дом? Ну, большой, ну бревенчатый, пусть только сверху. Теплый, удобный. Это всё! Парфеноном и графским замком тут ни на цистерий не пахнет. Интерьер не в счет. Он годами сам складывался.
      Тут он оговорился, толком не подумав, не осознав некабачную солидность разговора, и совершенно не зная платежных ведомостей дедов и прадедов.
      - Само собой ничего не складывается, - глубокомысленное, но скользящее по крутому ледяному извозу, бабкино замечание. - Это от опыта живота нашего, Михейша Игоревич. Люди своими руками всего достигают, внучек мой дорогой. Бог только сверху поглядывает и может советом помочь. Хотя его тоже надо уметь услышать. Он нас испытывает, а мы должны понять: в чем именно. Сделай себе на это зарубку памяти. Постарайся, иначе все наши нравоучения прахом пойдут. И смысл нашей жизни с мамкой и дедами твоими, и с отцом твоим... полупутячим, - прости меня, господи, - бабка тут перекрестилась, - будет напрасным.
      Внучку уже надоела правда жизни. Он еще не прошел до конца курс романтики, бережно, но так непредусмотрительно обеспечиваемый старшим поколением.
      - У тебя сказки да истории лучше получаются, - намеренно врет Михейша, останавливая подробные и жизнеучительные бабушкины излияния.
      - Эх, внучек.
      Снова глубокий вздох, и слов уже нету на полностью непутевого Михейшу.
      - Бабушка, родимая, милая, ты не обижайся. Я тебя пуще всех ЛУБУ. - Улыбка с намеком беглой слезы.
      Это слово из детства, закрепленное в семье на века. После молокососного периода Михейшиной жизни все друг друга не любят, а ЛУБУТ, или ЛУБЛЯТ.
      Михейша приткнулся к бабке, обнял. Родной запах! Хорошая, славная у Михейши бабка. Не толстая, не тонкая. Умная и душевная. Лучше всех бабок на свете!
      - Эх, Михейша, Михейша. Не лупили тебя еще бытейские розги. Не впивались в твой лоб мученические шипы.
      - Бабуль, только Христа сюда не приплетай!
      Не хватало еще Михейше шипов. Хотя...
      - Как права бабка, - подумалось ему, - неужто без шипов в жизни никак нельзя? Неужели нельзя жизнь рассчитать и вычленить лишнее так, чтобы обойти все предусмотренные судьбой проклятия и лишние испытания, вызванные собственной глупостью и отступлением от правил благочестия?
      А это у него уже случилось. Пора с этим кончать...
      А куда только деть внутреннюю, неуправляемую умом и трезвым расчетом страсть? И нет на это ответа у молодого человека.
      
      ***
      
      Бабуля неплохо изучила историю и природу Джорского края. Заставляла нерадивых школяров писывать и переписывать сочинения на эту тему. Сохраняла для потомков лучшие. Вот и сейчас читает одно.
      "...Имеются редкие баньки на берегах, трещиноватые навесы над колодцами и над воротами, врезанными от бедности даже не в каждую ограду. Хлам продолжает громоздиться вековыми слоями вдоль дорог, перекопанных пожизненно одинаковыми хавроньями. Нерушимый, державный мусор лежит по огородам и даже в присутственных местах..."
      - Гоголем и Пушкиным отдает, но славно пишет, сучончик мой. Бабку оббежал со всех сторон. А державным мусор не бывает. Это наше приобретение, а не государево.
      Это Михейшино сочинение, написанное шестым пальцем - вечным пером. Сам Михейша про эту писанину давно забыл. А бабка хранит. На предание похоже по ее разумению. Слог приглажен. Лишние запятые бросаются в глаз. Михейша в запятых - просто гранд-мастер. Но, в основном, правдиво. Приукрашено чуток. Но, это само собой разумеется: молодость склонна любую петрушку кучерявить... сильнее обычного.
      "...И все это вместе выглядит как некое поспешное убежище от холода, от дождей и снегов, выполненное первоначально беглыми каторжниками, а потом умеренно разросшееся и превратившееся с годами в оседлые берложища то ли несчастных бедняков, то ли самых последних бездельников - лодырей и презренных пропойц.
      Слабый дымок от рыбацких костров тянется от речек, от озер и смешивается с запахом полудеревни. Щепа от вечного строительного благоустройства и разнообразнейший природный сор маскируется ветром-метельщиком во всех углах.
      Лопухами заросли аллеи, слежались хвоя и листья на главном грунтовом прошпекте имени Бернандини. И откуда только это пышное имя - неужто губернатор, имеющий редкое четырехугольно раскроенное пальто с почиканным наискось задом, будто встретившимся с пьяными ножницами, дружен с голландскими и итальянскими принцами?"
      - А вот тут губернатор бы обиделся. - Авдотья переворачивает лист.
      "...Для удобства ходьбы поверх этого перечисленного безобразия прошпект Бернандини снабжен деревянными тротуарами, плывущими по глинистой грязи и живо напоминающими дряхлые сходни с ребристого остова то ли каравеллы, то ли струга, с какого-то ляда обнаруженных и раскопанных здесь, неподалеку, на суше. Обмелела притока, либо поменяла направление - в этом все дело.
      А "ляд" совершенно понятный: дошли до нагловато путешествующей Европы слухи о существовании в этой малообитаемой части суши залежей чрезвычайно дорогого разбойного металла, то бишь, золотишка в простонародье, а также драгоценных и полудрагоценных дворянских камней редкого наименования. Попутно обнаружен был весьма пользительный горючий камень, найдены исполинские, почти с эпох двурядно зубастых древнезверей, деревья с удивительно прочной, почти что железной и витиеватой древесиной, с кронами, теряющимися в облаках..."
      - Сказка, небылица - никто в это не поверит. А на правду-то как похоже! - думает Авдотья Никифоровна, вновь обратившись в учительшу.
      "...Но вот, поперли на сказки любопытничающие, промысловые, вооруженные, жирнопотные, словом, пестрые существа в странных одеждах. Кто пешком, кто в стругах, чрезвычайно смахивающих на маленькие венецианские суденышки. Разговаривали все эти людочеловеки на смешанном диалекте, набранном из местных и пришедших языков.
      Цокали разномастно розовыми отростками ртов, горланили, продирая воздух удивительных слов через гланды, руками махали и тыкали вдаль и в почвы железными посохами, глазели смотрелками в раскидистые кроны, поражаясь богатству Сибири; и всякой великолепности шапки падали с их кудрявочерных, рыжих, скандинавско простоволосых, французско-парикатых и совершенно лысых чингизских голов.
      Так и до воровской войны недалеко!
      Собственно, так оно и было, чего греха таить!
      Много косточек и черепов иностранного производства находили поздние нашенские, промысловые люди.
      Путались музейщики с археологами-палеографами долго, да так и не разобрались что к чему.
      Длилось озорство все это длинно, - несколько веков, - начиная невесть с какого времени, вплоть до издания русским царем специального указа, запрещающего под страхом кандалов и казни всякое промышленное и познавательное изучение данной и еще кое-каких местностей иноземцами.
      А особливо стало пресекаться изымание зарытых природою драгоценностей и тайный их вывоз.
      Припрятались чужие путешественники, забоявшись царской немилости: кто домой съехал чрез восток и юг, кто на Чукотки подался, а кто, потеряв товарищей и показчиков местных, пассией обзавелся, и в таежных глубинах пошел искать дружбу с медведем.
      Разное тутошные говорят.
      Но, колобродят до сих пор одиночки.
      То тут, то там объявляются мешочки с самородками и ценным песком.
      То тут, то там находят у кабацких порогов мертвые тела неудачников.
      Громок Клондайк! Мерзлая Аляска померкла, как стала ненашенской. Батька Урал утих с приходом промышленных людей.
      Освоен и прибран к рукам Алтай. Да куда им до тайн засекреченной таежной Сибири!"
      - Откуда все это выдумал малой школьник? - думает бабка и учительша Авдотья, - я того не знаю... только намеками слышала. То ли это из желания прослыть ученым, то ли напугать захотел, то ли заболел головной фантазией.
      "...Минимум дворников и уличных фонарей, наличие двух сменных вольнонаемных городовых плюс один околоточный надзиратель форсируют картину убогости Джорского поселения, выдают наивное целомудрие нравов здешних жителей и удостоверяют отдаленность этого места от бурлящей в тыщах верстах полновесной цивилизации..."
      - А это чистая правда, - тут уверена Никифоровна на все сто, каждый день соприкасаясь с написанным.
      "А в финале этой глубинной описаловщины всенепременно следует подметить, что самопальная водка, названная здешними умниками самогонным эликсиром, правит здесь балом священней и трепетней, чем назначенные лица".
      Эту реценсию свою, поддавшись внуковскому стилю, дописала в свободном конце Михейшиного сочинения Авдотья Никифоровна, - дело давнишнее! Тогда она находилась во взрослости; ведя некоторые уроки в школе, и, вспоминая лихой Бедфорт - впадала в некоторую легкомысленную веселость, несоизмеримую с правильным, почти что дворянским детским образованием. Тогда за ней следила ограненно-красными блестками рюмка сладкой клюквенно-рябиновой с содовой - из Ёкска - водой, напоминавшей ей по-студенчески разбавленный, лондонский мараскин.
      За такую лепту и славословие власти Никифоровна попалась на комиссию. Но умело выкрутилась. Комиссия это тоже знавала и особенно на совершении преступления не настаивала. Да и преступлением ли то было? Ведь это, как ни крути, было очевиднейшей правдой.
      
      ***
      
      Феноменальная городская штукатурка в таких неприглядно деревянных условиях являла собой отличительный признак или весьма редкостной здесь зажиточности, или какого-то обязательного касательства к государственной службе.
      Государственная власть до февральской революции даже сюда изредка засылала циркуляры. На то она и власть, чтобы повсюду командовать бытием, чтобы не забывали люди головного начальства, чтобы брали пример со столиц и, тем самым, прибавляли бы благородства культуры во всей державе российской, включая дальние дали.
      Таким образом, и сюда как-то, со времен аж Александра Второго, проник один из тех глупых пожарных указов, по которому во всех казенных домах с целью уменьшения возгораемости должно было теперь покрывать стены изнутри простой известью, а снаружи дорогой городской штукатуркой с античной каменной крошкой, или хотя бы с втопленными в верхний слой помытыми окатышами.
      Указ был без особых подробностей и условий использования, но, поелику, хоть и с трудом, но все-таки доковылял до сюда, то его следовало слушать и исполнять неукоснительно. Тем более, подразумевалось, что, кроме непререкаемой противопожарной пользы, населению будет преподан пример красоты дальнегородского обличья.
      Так оно и было в первый год. И все бы ничего, но снаружи, даже при наличии сухой дранки, этот модный вид отделки никак не приживался.
      Дранка исправно цеплялась гвоздатой мелочью на бревна и на тесаные, скользкие брусья, но слой, или даже три слоя штукатурки отчего-то могли прожить тут только один, максимум два сезона.
      Дожди, солнце, внутренняя дышащая физика древесины, забиваемая известью, песком и цементом, и нещадный сибирский мороз совместно и справно выполняли свое разрушительное дело.
      Трухлявую штукатурку рвало на части, непроветриваемая древесина гнила, невзирая на изначально качественную породу, и, тем более, презирая правительственные бумаги, писанные неумелыми циркулярщиками.
      Опыта накладки штукатурки на рубленые наружные стены здесь не было, да и на природу серьезный указ никто написать не удосужился - ни христианский Бог, ни давний славяно-языческий идол.
      Не осмелились на то ни местный джорский божок, что поставлен был предками на единственной опушке плотной, как крапивные заросли, ближайшей тайги, ни министры царя-батюшки Николая, совсем недавно еще страдавшего от шефских забот.
      
      ***
      
      Прошел месяц, другой.
      Михейша, забыв про дом, отца-матерь, бабку с дедом и сестер, заседает за канцелярско-служебным столом совершенно один. Ключ ему не доверили: для этого есть глупейшая на вид девица Марюха и урядник-совместитель Гаврилыч.
      Практикует Михейша, на его собственный взгляд, вроде бы умело, но, - черт возьми! - большей частью за мирнозеленым осуконенным столом, смахивающим на бильярд без бортов, а не в деревне, не в лесу, не в бандитском подполье. В Джорке шумного дела ему не дождаться!
      Его действующий шеф и, - по принуждению сверху, - начальник практики по имени Охоломон Иваныч, бегает, как правило, по своим делам. Сегодня он, к примеру, ловит дешевого абиссинского взяточника по шерстяному навету. Завтра придумает еще что-нибудь. И все себе гребет. А Михейшу с собой не берет: мал еще - говорит - и не привычен к стрельбе.
      - Ну так учи стрельбе, - кручинится Михейша. - Ну, и что это за практическая работа без перестрелки? Ленка будет смеяться. Сестренки перестанут уважать. Слава богу, Клавдия про это не услышит. Слава богу, питерские однокашники могут узнать про Михейшины славные дела только по бумажным рекомендациям.
      А, кстати, слабо им было поехать в дальние дали!
      Михейша готов был взять с собой Алеху Чеснокова.
      Умнейшего Соломона Рабиновича мог бы взять с небольшими национальными оговорками.
      Лужина-Ковеша можно - так это на все сто будущий проф-предводитель всех венгерских жуликов.
      Фурлюк бы пригодился - коли сбавил бы в весе.
      Тютюхина можно было бы, но тот - графского сословия, более пианист, - ему бы на гитарках и клавесинчиках трындеть... - нежели спец.
      Нет, не согласились близкие друзья ехать за приключениями в глухомань.
      Никто!
      - Далековато, - говорят, - нам бы уж тут как-нибудь в Питер-дыре помешковать... Тут наша судьба, - говорят, - зарыта.
      А уж Охоломон Иваныч, поди, не оплошает в оценках практики, учитывая дедушкину суровость и некоторый папин вес в Михейшином местопребывании...
      Так вот дела обстоят. Именно так.
      
      ***
      
      А фуражечка-то у молодого человека, словно в насмешку, сшита по старинке, - однако, маман-таки поучаствовала в унижении.
      Была бы фуражечка эта почти настоящей, форменной, точно скопированной инженерной конструкцией. А то: тряпочные пуговицы, фибровый козырек и тулья! Вручную - без помощи Зингера - все обтянуто драпом. В околыше вместо положенного молотка и английской разводяги, торчит, то ли гимназическая, то ли взятая где-то напрокат казенная государственная блямба со сказочной двуглавой птицей по прозвищу орел.
      Маман по простоте сплоховала, не знающи точных портняжно-политических правил.
      Михейше от этого не легче.
      Про строительную физику штукатурки, упомянутую где-то для понимания природной суровости и маленько для красоты словца, теперь можно забыть. Про Михейшину штукатурную судьбу, одним местом связанную с его пластилиновым царством, он сам, может быть, допишет после.
      А что штукатурка бывает вкусной, - вкуснее извести на печи, - он запомнит надолго.
      В кармане сюртука, завернуто в бумажку от чужого взора, умостился по детской привычке кусок вкусной джорской штукатурки с известью и веточка сосны.
      Первое - еда, жутье, тренировка десен, а второе - зубная щетка.
      
      ***
      
      
      
      
      
      1.5
      МИРНАЯ ДЖОРСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ
      
      
      Так-так! Незабываемый и непостаревший орел в фуражке.
      Орел? Что? Как это? Ошибка в датах? Казус? Вседозволенность в государстве? Царские, что ли, еще времена, или кто-то что-то не разумеет?
      Да, вроде бы уж и нет. Прошла пара лет. Ближайшее время попахивает большой государственной драчкой.
      Но, Охоломон Иваныч по-прежнему орудует в Джорке.
      А Михейша уж почти не студент, но еще и не совсем законченный спец.
      И опять он в очередной, в этот раз в долгой практике перед получением основного диплома. До лицензии пять копеек времени.
      Сослан он в родную глушь по блату.
      - Сппасибо отцу! - от дальнего взрыва у синих воробышков на Фонтанке, где с оказией любвеобилил Михейша, он соизволит теперь, - правда, совсем изредка, - заикаться.
      Клавдия, не дойдя до полюбовника, со страху или сознательно бежала.
      На самом деле она опоздала на встречу. Михейша того не знал и оттого затаил обиду.
      Романический букет улетел в канаву.
      Разбитую карету подняли на колеса без Михейшиного участия.
      Михейшу, кинувшегося на помощь, - как только ушел коллективный шок и развеялся дым - схватили двое дюжих синешинельников и отволокли загривочным методом в ближайший околоток. А потом пошло выше по статусу.
      Усатый офицер с недобро горбатым носом выпустил Михейшу за недоказанностью сообщничества. Погрозил по-школьному пальцем. Велел не шкодить и где попало с дамами не гулять. Кто бы еще знал, где расположены эти гнилые места, чтобы их избегать? На них табличек "Берегись террора!" не ставят. Отсутствием табличек вовсю пользуются бандиты.
      Между делом, состроив товарищески-заговорческий вид и предложив сельтерской воды, строгий чин приглашал в негласность и сулил копеечку на мороженое и вафли.
      Хренов вам, батеньки полиц-мастера! Михейша от этакой подозрительной привилегии вежливо отказался. Морда и специально особенный клюв полицейского офицера шибко не понравились ему. Нахрен ему и мороженое: честность, девушки и цветы всяко важнее мороженого.
      Следующие - добрые уже полицейские - учли то, что был он примерным учеником, подающий надежды в сыскном деле, показания выслушали, очные ставки провели, но в неблагонадежные списки - на всякий такой инородный случай - включили.
      Есть такая у них нумерованная и разбухшая тетрадка с закладками чуть ли не на каждой странице. Попахивает четкой бухгалтерией. Михейша три часа кряду наблюдал этот психологический намек и не клюнул на открытую страницу даже, когда офицер с золотыми пуговицами и куцым аксельбантом, будто бы ненароком, и будто бы всецело доверяя, выскользнул в дверь.
      - Посиди минутку, - сказал, - я сейчас писаря позову.
      - Здесь скрытый глазок наверняка есть, - подумал Михейша, ни грамма не сомневаясь в догадке. Его на такой грубой подставке не провести. Не зря учили. Это рассказывали аж на первом курсе. Вон за той картинкой с императором и спрятали.
      Лицо у императора безразличное и усталое. Ему - с дыркой в глазу - и дела нет до несчастного, обливаемого наветами Михейши.
      - А ведь ты, мил друг, с бомбами-таки знаком, - сказал ему офицер на прощанье и хитро подмигнул. - А ты лишнего-то не болтай. Особенно по кабакам. А еще более девкам. Целее будешь. Живи пока смирно.
      Михейша побелел. Кто-то из дружков - а неужто Клавушка? - продал его детские забавы.
      С генерал-ректором Михейша свиделся чуть позже, стоя навытяжку и дрожа с непривычки, как жеребенок перед арапником, или как пьяница перед недоступным стопарем на кабачной выкладке. Вот это уже важно. Вот это хорошая практика! Чудо, что за прелестная практика! И такое оживительное, возбуждающее знакомство с Главным! И опять ему припомнили озорные взрывы с Ленкиным участием в милейшей деревне.
      Уж не Фритьофф ли расстарался за безопасность Отчизны? Михейша плюется, когда все это дерьмо вспоминает.
      Писарь с офицером-наставником сообща выдумали максимально ласковый в такой ситуации донос. Специально для родителей. В канцелярии приспособили сургучи. По самой полной форме, со всех сторон на веревочках висят.
      Михейша, изрядно грустя, вез домой это судьбоносное письмо. Лично! Бог мой, вот же, изощренная инквизиция какая!
      И, Мать - святая Богородица! он согласился расписаться в честной его передаче родителям.
      Михейша не лишен дворянских правил о чести и держании слова. Но способен он и оступиться, забыв о правилах в самый неподходящий момент.
      - Все равно, проверят, - небезосновательно думал он, постукивая пальцем по сургучам и разглядывая конверт, сидя в плацкарте поезда, на просвет солнца. - Нет, не видно ничего.
      Часть пути проходила по обычной грунтовой - не по железной дороге.
      - А если все-таки осторожно поломать... как бы случайно? Будто выпало под колесо брички...
      - Что в нем? - спросила его солидная женщина с вуалью на лице, "зачикавшая" Михейшу на временной остановке в лесу "по просьбе пассажиров".
      - Ничего особенного. Похвальная грамота, - соврал Михейша, даже бровью не поведя, и сунул конверт обратно в сумку.
      Спасибо случайной попутчице! От последствий дурного искушения спасла обыкновенная мещанка, пусть хоть даже и с дурацким чепцом.
      Взыграло умело выращенное учителями следовательское чувство:
      - А уж не подосланная ли это тетенька? И тут же успокаивал себя:
      - Вряд ли по таким пустякам кто-то будет тратиться на шпионку. Я - сущий пустяк, маленький человек, опущенный в бытовую грязь червяк.
      Достоинство будто бы отняли у Михейши.
      
      ***
      
      Зловещее предупредительно-наставительное письмо читали дома сообща и вслух. Руководил процессом зачитывания дед Федот. В неумелых защитницах - хлюпающая мать. В слушающей публике - бабка и отец.
      В открытое окно залетела злая птица Инфаркт и специально слегка задела отца крылом. Игорь Федотович побелел, дрогнул веками, но выстоял.
      Мать собралась до кровати, не дослушав конца, побрела, и, не дойдя пары шагов, повалилась на доски.
      Тетушка Обморок посетила слабую на испытания домашнюю принцессу Ленку и ткнула в нее своим огромным, страшным, худым казенным пальцем.
      Процесс с казнью отложили на следующий день по причине болезни более половины суда и всего партера.
      Бабка окружила дочь склянками, а ночью всплакнула. И несколько раз, неизвестно для чего, поднималась и опускалась по лестнице, неистово крестясь и шепча первые строки генеральной молитвы.
      Время лечит. Полураздавленным пауком плелась ночь. И настало утро.
      Завтракали молча, после чего собрались в Кабинете для продолжения "Дела о Михейшином проступке".
      Звери дверного портала хищно улыбались. Ужасный Слон приподнял хобот-фуйшуй выше, готовясь опустить его на Михейшину голову по приказу прокурора.
      Дед на дослушивании и опросе виноватого фыркал в на днях подстриженную бородешку. То ли смеялся он, то ли сердился, - непонятно, но в итоге, - честь ему и хвала, - рассудил на семейном военсовете по полной и абсолютной честности.
      Михейша отбился от наказания, благодаря честным серо-голубым глазам и признанию - за отсутствием вещдоков - абсолютной невиновности.
      За ним стояла и подбадривала правда, потому не было ни слез, ни лукавой повинны.
      Поверило семейство, но уже пошатнулись правила беспорочного общежития.
      Спустились вниз. Дед сел за стол первым. Открыл штоф.
      - Садитесь. Что стоим?
      - Мировую! - и выпил махом, как никогда не пил, - не суйся впредь не в свои дела. Избегай дурных ситуаций. Если можно избежать драки - беги. Время сейчас такое, что не до благородства. Понял, отцово семя!?
      - И не воруй! - добавил к дедовым словам свою известную проповедь отец ни с того, ни с сего, привстав со стула. Он вознамерился ОТКРЫТО курнуть. Революция в доме!
      - Всё! Хорош на этом. Амнистия невиновным! Мать, доставай своё зло. Сегодня можно. - И посмотрел вопросительно на деда Федота.
      Дед свел ладони в замок, заскрипел костяшками, отвернулся, смолчал.
      Мария засопротивлялась. Бабка обрадовано метнулась к серванту и мигом взгромоздилась на табурет. Принялась шарить за венцами.
      - Вчера было здесь... Михейша!
      Опять Михейша!
      - Что Михейша? Бабуля, посмотри внимательно. Я в ваших делах не участник.
      - Сын, мы же только что говорили!
      - Я не ворую, и не курю, - сердито отвечал Михейша, - и ваш табак не трогал. И вообще никогда и нигде не воро... - Тут в мозгу щекотнул пропавший альмандин... - С чего мне воровать? Вы же, папаня и деда, не воруете сами у себя?
      - Вот, и про это можно поговорить.
      - Ни к чему всё! - Михейша осмелел, но не настолько, чтобы попросить у бабки успокоительного табака.
      - Кхе. Все! Хорош нравоучать и перепираться, - требовательно и однозначно остановил дед достаточное уже разглагольство, - Михейша все уже давно понял. Да же, внук? Я в тебя верю, хоть ты и не вполне в Полиевктовых пошел. А вы, друзья мои, курите... сегодня... только сегодня, - и шутливо погрозил в воздухе пальцем. - Сколько влезет курите! Не меньше и не больше! Кхе. Задымили. Ну дела! Дом мне не сожгите. Всё! А ну-ка, выскочили все бегом на улицу!
      Дед поднялся и, громыхнув звериной дверью, вышел. Фуйшуй чуть не отломал.
      Отцу обидно, и сыну обидно: Михайло Игоревича незаслуженно понизили в семейном и горделивом звании Полиевктовых.
      Младших девочек в тайну случая решили не посвящать.
      
      ***
      
      - Что за злые дураки у нас стали в королевстве, - сказал дед перед сном, стоя у зеркала и судорожно топорща щеткой шервудскую прическу.
      - Ежик твой не причем, - сказала Авдотья, - оставь его в покое. Последнее выдерешь. Были дураки и дороги, а взамен остались только злые идиоты. Они и дороги совсем окончательно загубят. Ложись-ка спать, мил дружочек. Тяжел был денек. Я позже приду. - И снова пошла на крыльцо, прихватив трубку.
      Скользнула мимо сыновей двери. Тук-тук. Засунула голову в портьеру.
      - Игорек, не спишь? Давай еще по одной! Прости, Маша. Сегодня поздно, а завтра я у тебя прощения обязательно спрошу.
      
      ***
      
      Это не ерунда, но дело прошедшее. Михейша постарался поскорее все забыть, начав жизнь с чистого листа.
      А вот за Джорку ввсе-таки, сппасибо деду с отцом. Чуть ли не в ссылку отправили по-родственному.
      Удружил дед Федот с письмом ректору, не спрося Михейшиного желания.
      А уж не спрятал ли его дед от несправедливого наказания и в тишь специально отправил? Тоже! Взрослому Михейше - психолог! Тьфу, что за жизнь предопределили Михейше родственнички! И, все-таки они хорошие. Другие могли бы не поверить. Он сам нечаянно залез в грязь. Вина его всего лишь в том, что он поскользнулся и попачкал мундир. С кем такого не бывает!
      
      ***
      
      Чуть более, чем утро. Солнышко только-только заглянуло в окна южной стороны, откинуло на дом длинную, прозрачную тень кедры.
      Заиграла гармошка у входа в церкву. Это не так далеко от дедушкиного дома. Что за музыка? Кого так радостно хоронят спозаранку? Когда такое бывало в далекой Джории?
      Михейша высунул голову в оконце и глянул в перспективу. И что же он видит, кроме ржавой главки с крестом?
      Толпа. Транспаранты. Сход людей. Шумят о чем-то. Непонятки! Спустился сверху, сполз с крыльца. Высунулся за ворота. Зевнул.
      Мальчонка без шапки промчал и на ходу подбросил красного шрифта листовку сомлевшему и лохматому со сна Михейше. Читать Михейша умеет пронырливо, ловит смысл на лету.
      - Азбукиведь! - Это новомодное, литературное с Питера ругательство. - Маманя, бабуля, Ленка: - революция в столице. Царя скинули!
      Вот те и на! Маманя давно торчит в нижнем окне, запуская в хату вместе с новостями свежий мартовский воздух. Бабка покамест на кухне создает полезную суету.
      - Ленка? Ленка почти что замужем, может даже в интересном положении, - подумывает Михейша, - поскольку чаще обычного посматривает в зеркало.
      Но Ленка вида не подает. А Михейша в любом раскладе не продаст любимую сестрицу.
      Нонсенс времени!
      Все Полиевктовы, как бы сказали через сто лет, - в шоке, в трансе, в ожидании, а по современному - обычное дело, проверка на прочность. БлинЪ, куда проще жить: ждем и все! И так и эдак - все хорошо. Полиевктовы любят всяких деток.
      
      ***
      
      Итак, соответственно фиксировано безразличным к времени светилом:
      Ленкин офицер находится на переучении в далекой столице. Ленка еще прихорашивается в светлице второго этажа. Признаков беременности нет, но она, на всякий случай, поглядывает на собственный живот и надавливает груди: нет ничего! Пронесло? Мамке стоит сказать? А у бабки взять консультацию? Нет, не стоит. Можно еще пока для вида скакать по постелям и кидаться подушками. Но, интерес и азарт у Ленки уже не тот.
      Сестрички малые, чуть повзрослев, дрыхнут по-прежнему крепко и тихо, пуская глупорадостные пузыри.
      Дед отъехал в Ёкск - повез новую рукопись.
      Отца не видно. То ли он на демонстрацию подался, то ли с вчерашнего перекурения излишне усердно, даже не позавтракав, помчался в котельню. Такое у него случается.
      Отъевшаяся кошка по имени Шишка, - а она потомок своего одноименца мужского пола, - давно выползла из дому. Развалилась дурой на оттаявшем от ночного снежка крыльце. Хвост свис до земли. Шевелит ушами, чистится, будто на свадьбу, вздрагивает от дальних звуков трубы. На тук барабана брезгливо ведет головой, отмахивается от воздушной волны будто от назойливой мухи.
      Сосны шевельнулись в кронах. Хрюкнули фритьоффские воспитанники и завертелся жестяной петух на посошке.
      - Ах, вон оно что! - Это Авдотья Никифоровна подключилась к событию. Потирает нервные руки. От фартука несет маслом, а от всего крепкого тела и от платка вокруг волос совершенно обычно, по домашнему веет пирожками, ватрушками, жареным луком, свежей зеленью.
      В детстве Михейшин сопливый нос не единожды пробовал утиральных свойств несменяемой годами поварской амуниции.
      - Революция, говоришь? Знакомое существительное слово женского рода, - вспоминает учительша, - после "цэ" всегда пишется "и", кроме цыпленка. Даже военная амуниция с "и". А слышится "ы". А уж какой злой смысл от этого женского слова. Вот он, где ключик от ларца. Свят, свят. Непорядок в царственном королевстве.
      Бабка верит в бога наполовину, а в ангелов на все сто. Царя Николая любит, - видела живьем на параде, - и вычитывает с той поры о высокой семье самое хорошее. Вырезает из газет фотки скромного "Его, самого наисветлейшего", Его брата, отца, Его деток, Его супругу, большего всего влюблена в Его младшенького.
      Делает из всех художественную аппликацию (и тут "и"), вешает неподалеку от икон, в образа которых не верит. Но там богоматерь окружают ангелы, следовательно, пусть будут и те, и те.
      - И-и-х, а где ж он теперь, свет-батюшка наш? Как теперь будет в политике? А Григорий, говорят, не жив уж. Как без него? А как без Николая... Ради уважительной краткости: - как он поначалу ратоборствовал со всеми врагами, как побеждал, как терпел... и что, все теперь напрасно?
      - А кто его знает. Может и напрасно. Григорий с наилюбезнейшей матушкой-подружкой все попортили. Перегадали, перестарались. А отец наш помалкивал. Теперь сам виноват стал. Отбыл, поди, в заграницу. - Это Мария Валентиновна.
      Она знает чуть больше, чем Авдотья Никифоровна, но уступает сыну в свежести газетного мышления.
      - Сынок, а ты на улицу-то не ходи.
      - Чего так? Я должен, мамуля. Я служебный человек, без меня там никак...
      - Служебный! Воскресенье щас! - возмущается бывалая бабка, подумывая о последствиях, - Михейша, там стрелять могут. Мария, ай! Слышишь? Ты вспомни декабристов. А кровавое воскресенье... Тож ведь поначалу как...
      Не верит бабка в степень кровавости того дня, но народ-то поговаривает. А дыма без огня не бывает.
      - Машка, дуреха ты, хоть и взрослая! Держи сына взашеину. Разумеешь, а?
      Мамка Машка молчит. Вернее, сковало все ее тело неожиданным страхом. Мысли мелькают, думает думу, аж промазала с сиденьем. Кровь хлынула, обуяло дурным. Слов не стало. Нет сил встать. Копчику больно.
      Окутало семью темное одеяло, обдающее новизной смерти. Не похоже стало на размеренную женскую жизнь. Вместо нее шустрит теперь сын. Ему, неразумному, по кукишу абстракция смерти. Не разумеет и не чувствует ее для себя никак.
      - Помню! Надо, мама! Бабуль, я мигом. Разузнаю и вернусь.
      Мария и Авдотья окончательно слились с лавками. Закрыли обе глаза: несчастье, что ли, пришло в этакое ясное утро?
      - Мамань, где сюртук, а штиблеты начищены?
      Глупый и резвый на дурацкие выходки Михейша отлипает от ставень и стремглав мчится в комнаты, на ходу скидывая расписную в воротнике холстину.
      - Сие есть бабское платье, - говорит он мамке часто. Но менять сорочку на портки не собирается, считая ее удобной для сна.
      - Позорного чепчика только не давайте. Выкину в окно.
      Сбивает с нижней ступеньки лестницы спускающуюся Ленку.
      У той подгибаются ноги с удара, и она почти что падает. Но это волнует ее меньше всего: "А-а-а! Осторожней! Господи, Михейша! Кобыл ты бешеный! У меня кудри, а ты..."
      - Кудри, ногти, ушки - еще лошадиной мазью намажься! Вон ее за оградой сколько. Революция, Ленка, революция! Понимаешь! - орет наиредкостно громоподобно взрослый, возбужденный Михейша. Будто кусок от мухомора отжевал.
      - Пошли со мной! Ленка-а, сеструха, дорогая! Вытирай нос. С него сметана каплет. Пошли, слышишь! Это тебе не то, что яблоками бросаться!
      Но, Ленка не только фруктами кидалась. Ленка по поводу очередности в мытье полов и раздела территории еще совсем недавно могла так отмутузить братика подушками, что мало не казалось.
      Но, время шло. Лет с пятнадцати ловкость Михейши в прыжках по кроватям и уродство его боевых африканских танцев стали возобладать над Ленкиным французским искусством изящного подушечного фехтования.
      
      ***
      
      В Ленке поселилась любовь. Даже во время шевеления мокрыми тряпками и задумчивого вращения их в ведре Ленка размышляла уже не о чистоте досок и не о шикарных трещинах, в которые было затыкано много мелкого и интереснейшего добра, ранее просто замедляющего процесс, а о милых глазах молодого поручика, с какой-то стати ставшего навещать с определенного лета нескромный, великобарский снаружи, но такой уютный, страннодеревенский, гостеприимный изнутри Полиевктовский Дом с его главным живым украшением - прекрасной, лихой напастью любви.
      
      ***
      
      Если уж зашла мимоходом речь про пассии и страдания, то первая любовь Михейши стала для него глубочайшим разочарованием.
      В пять лет он умудрился влюбиться в босоногую и рыжую Катьку Городовую, что жила рядом с Михейшей, но орудовала в самом конце деревни, и за копеечку, а если повезет, то и за гривенник промышляла открыванием перед приезжими гостями пограничных ворот. Катька была старше Михейши всего-то года на два-три. Она практически была Ленкиной ровесницей.
      Ворота защищали городок-деревню от тупых и непрошеных коров, презирающих пастушеские обязанности мастера хлыста по имени Николка. Еще Николка носил с собой особой длины посох, вставляемый им в по-заграничному, по-румынски разверзнутые руки.
      Немытый Николка любил Катьку и не раз задирал ей подол, но не для сексуальных утех (рановато еще было, и такого точного слова тогда еще не придумали), а просто так, для смеха и для обозначения своего присутствия в познаваемом им через скотину человеческом мире.
      В точности повторяющая степень любовной неумытости, Катька обожала такого же негигиеничного Николку.
      Катька всех местных коров знала наизусть, и ей не составляло труда запускать на территорию "своих", а чужих приветствовать самыми злобными ругательствами и нещадным хлестаньем специальным гостевым букетом, в котором ветки шиповника и листы крапивы составляли преимущественную часть.
      Ворота запирались на кривую и гладкую от старости оглоблю, вставляемую в ржавые скобы, завернутые в безобразные, насильнические кривули.
      Катьке было наплевать на маленького, благоухающего цветочным мылом, напрочь без пастушьих навыков и по уши влюбленного в нее Михейшу.
      Чтобы привлечь Катьку в свои любовные сети, Михейша на время заделался клоуном; и как-то - внутреннеполовым слухом - решив ускорить процесс, принялся выделывать перед любовницей такие соответствующие увражи, какие только смог сплагиатничать с виденного в ближнестоличном шапито.
      Катька по Михейшиному плану рано или поздно должна была сдаться, переодеться в блестящее розовое трико девочки-канатоходки и удрать с ловким трюкачом за границу.
      Было большое "но": папа ее - пьяница и дед-подлец, по мнению Михейши, не давали Катьке добра на замужество: видимо, у них тупо не хватало денег или лишней коровы на свадьбу с ним.
      - Ах, дак ты, кажись, клоуном заделался? - строго спросила Катька прилипчивого молодого человека, на время спрыгнув с ворот и перестав лузгать семечки.
      - Ес! Я клоун! А по-итальянски паяц.
      Обрадованный похвалой Михейша встал с ног на руки, потом качнулся в сторону и изобразил один оборот колеса.
      Катьке колесо однозначно не понравилось. Сбоку оно походило на изуродованную букву "Х", а требовалось четкое и круглое как арена цирка "О".
      Катька вытащила оглоблю из ворот, уронила тяжеловатый конец, поволочила его кругами по вонючей и истоптанной коровами трещиноватой корке грязи и пыли. Набрав скорость, ужасная хабазина взлетела в воздух и ринулась в сторону Михейши.
      Михейша в первый раз увернулся, совершив великолепной изворотливости фигуру. Но второй удар пришелся точно. Жердина на мгновение приляпала потную Михейшину рубаху к тонкому его стану и тут же, словно отработанное чугунное ядро, не вертясь и не грозя взбрыком огня, безжизненно упала наземь.
      - А теперь ты тоже клоун? - спросила удовлетворенная Катька, - надсмехайся еще. Скаламбурь чего. А я послушаю. Может рассмешусь. А лучше рассержусь.
      Катька принялась устанавливать употребленный дрын в приспособленное место, прикидывая и сожалея, что замах получился излишне слабым: клоунов обычно отоваривают крепше.
      Михейшиной спине стало неприятно. Смеяться и повторять колесный опыт вовсе не хотелось.
      - Ты просто деревенская дура, и никто более, - сказал он, не торопясь, встрепенувшись от удара и поёживая тело. При этом он глубокомысленно успел изобразить среди коровьих лепешек какой-то одному ему известный рисунок - то ли символ мести, то ли крест умершей любви, - я с тобой купаться не пойду.
      - Ты мне зарабатывать мешаешь, - зло отвечала Катька, запуская руку в полуоторванный карман за порцией семечек, - купайся один. Может, потонешь.
      Тонуть Михейша не собирался оттого, что видел раз утопленника с согнутой в колене черной ногой, с которой кусками отваливалась вонючая плоть, и приятного в этом ничего не было.
      Тем не менее, у Михейши была кличка "моряк с печки бряк". Это почетное звание Михейша заработал абсолютно честно от тети Люси и дяди Юрия, нередко пребывающих в Джорке на каникулах и бравших с собой для компанейского отдыха шустрого молодого человека с его сестрой.
      И в речушку Кисловку, и в дальний омут на повороте, и с берега, и с лодки, малой Михейша бросался с проворностью тюленьего детеныша. Погружался он с головой, потом выныривал, бестолково мельтеша и шлепая руками по воде, вызывая фонтаны брызг, но никак не поступательное движение. Больше всего это походило на деревенский стиль "собачий толчок", а если по-заграничному, то "баттерфляй" с обнажением заднерозовых пятаков.
      Михейша подбежал к Катьке. Подобно Николке вздернул край сарафана, оголив ее грязные коленки и ноги до самого стыдного места. От этакого познавательного ляпсуса на мгновение обомлел. Но тут же, уразумев степень грядущей опасности, всунул меж ног коня, которого отпускал только лишь для проведения цирковой манипуляции, и поскакал по дороге зигзагами, оставляя за собой в пыли тонкую кривую линию.
      Катька взвизгнула и, не медля ни секунды, соскочила с жерди. Кошачьими прыжками она погналась за галопирующим всадником.
      Обнажая на мгновения вертящиеся чумазые пятки, полностью игнорируя правила физкультурного бега и забыв о подлостях широкого сарафанчика, держа в поле зрения все Михейшины увражи, она вытворяла не менее ловкие кульбиты собственного, уникального изобретения. И - кажется зоркому Михейше - за все время погони Катька как назло не попала ни в одну коровью лепешку. Тогда Михейшина победа была бы громозвучнее.
      Бесполезно тягаться глупым девочкам с воспитанными на ковбойских историях пацанами! Индейский конь по имени Ивовый Прут мчал Михейшу вдаль, не оставляя босоногой и по-своему изворотливой Катьке никаких шансов на поимку еще более изощренного и умелого скакуна Минных прерий.
      Михейша несся, оглядываясь иной раз, удовлетворенно оценивал увеличивающееся расстояние и размышлял:
      - И отчего это Катька не носит дамских портков? Уж не купалась ли одна в ручье, без Михейши? А может, у нее и трусов-то дома нету? Спрошу у Ленки - что к чему. Когда началась такая мода?
      У Ленки - не в пример Катьке - панталонов по шкафам - рассыпчатые горы! Есть даже с лионскими кружевами.
      
      ***
      
      ...Прокатила только что февральская революция в столицах, ожила радостью надежды слабая русская буржуазия, вздохнула разок полной грудью совсем уж наивная интеллигентщина. Службы уже собрались рядиться в новые одежки, но временное правительство, занятое более серьезными общегосударственными и в перерывах - ратными делами, про это толком еще не думало.
      Озверел, оторвав головы от конвейера, рабочий класс.
      Замученная войной солдатня запросто браталась с извечными немецкими псами и со своими, оставленными дома, горемыками-рабочими, заготавливающими пули-дуры, смачные обмотки, башмаки-подковы, дула, колеса и порох, защищенными от войны законной бронью.
      Гордые и смелые матросы подружились с колючешинельными двух-трехгодичными серыми мышами - бывшими трудящимися, привлеченными на службу милостию жребия; и принялись все эти лица дружною гурьбой творить новую историю.
      А жребием, кстати сказать, случалось, бывала обычная медная монета, кидаемая избранными доверщиками у призывного стола. Где жребий - там слезы невест и рыданья матерей, лишающихся на время, а то и навсегда, вторых кормильцев.
      В доброй старой доантантовской Англии было проще. Там рассчитывали на дуровщину и придумали фокус с шиллингом на дне кружки. Наших на такой королевской мякине не проведешь!
      Скоро, скоро отыграются на генералах все их призывные компании. Неохота заранее пугать, но, судя по развитию событий, веет уже издали разливом багровых рек, и окружать эти фантастические потоки будут далеко не кисельные берега.
      - О-у-у! То ли в трубе, то ли в космосе. Слышны даже наивному, глупому, потешному Михейше предродовые стоны уродливого ненастья!
      
      ***
      
      Все эти перечисленные нешуточные дела и чудные дружбы происходили покамест слишком далеко отсюда.
      Февральская революция дошла до Джорки хилым столичным отзвуком, будто эхом больной, но хищной еще птицы, и на изумление гладко: не было ни крови, ни резни, обошлось без избиения полицейских, без товарищеского пожурения директоров, мастеров и главных инженеров. И наоборот: рабочих не трогали, подмастерьев перестало гнобить начальство.
      Словом: пострадавших не было.
      Казалось: наконец-то все изменится по-честному.
      Похоже: этой революцией довольны были все.
      
      ***
      
      Всего один раз и в одну только сторону прошлась по студеной мартовской слякоти здешняя поселковая и шахтовая толпа в четыре десятка душ от разного сословия, изображая подобие демонстрации и показывая тем самым согласие с относительно мирным демократическим преобразованием.
      Одним из первых шмыгнул в толпу одичавший свинский воспитатель - отставной полковник Макар Алексеевич Нещадный-Фритьофф.
      Пнув в доску загона и отпустив воспитанников со двора на праздник, сказал он нелепейшую фразу: "Можно, наконец-то, ура-хрю-хрю толком покричать".
      А то не кричал раньше, муштруя хрюшек на плацу, посылая их в атаку на бескультурье!
      Михейша с Охоломоном Иванычем, одетым на этот раз в штатское пальто с непритязательной шапчонкой, важно проследовали параллельно с шатко вихляющей колонной. Охоломон что-то нашептывал на ухо Михейше. Учил жизни и заодно предупреждал что надобно делать, если толпа поведет себя некрасиво.
      Папаня Федотович Полиевктов сослался рабочим на котельню: нельзя ее покидать, мало ли что. Он покараулит. Политика-политикой, а железо и пар требуют к себе внимания почище иных модных барышень.
      Среди тех иных людей затесался пятачок-другой умственно передовых калек, - служивых и инженеров - работяг, среди которых самым важным оказался брандмайор по фамилии Пилипенко.
      Брандмайор выпил перед тем пол-литра местного эликсира на пару с брандмейстером, и нацепил взятую напрокат после братания единственную в огневой службе фирменную, тонкой немецкой работы медную каску. Бородатый как настоящий селянин, и лысый как ошкорлупленное яйцо, брандмейстер Конусов, выбившийся из какого-то Ёкского речного околотка, - а до того он побывал в рабочих порта, закончил народный причально-речной курс, факультет береговых махальщиков флажками. С галерки далекого университета прослушал он пожарные лекции. Затем получил бесплатный сертификат старшего помощника брандмейстера в борьбе с огнем. Три дня справно нес службу. Обсмаливая свою лодку, уверенно спалил припортовую деревеньку; умело залил водой то, что осталось от строений. И пошел от того эпизода на повышение в дальнюю Джорку.
      Выйти на общенародную демонстрацию он постеснялся, или попросту говоря, струсил, отодвинув соблазн общего умопомрачительства от себя подальше.
      - Мало ли что еще потом будет, - сказал мастер устало после первой рюмки, опустив глаза в фарфоровую селедочницу с изображенными на ней немецкими фёклами, чувствуя за этой нынешней революцией какую-то деланную игру и криводушную ненадёгу.
      - Подождем, покамест все уляжется, а там будет видно, - сказал он после второй.
      - Возьмите мой медный реквизит на демонстрацию, - посоветовал брандмайору перед завершением пирушки и выходом на улицу, - наши деревенские, по глумлению веселясь, могут каменьями завалить.
      
      ***
      
      Неополченчески безтопорная и не по-дубровски безвильная демонстрация мирно проштудировала улицу принца Бернандини. В толпе, навеяв зевакам живопраздничный настрой, потрепетал убогий, наспех скроенный, бесцветный сдаточный флажок. Был он, соответственно новой ситуевине, без царской символики.
      Смелый местный служка-колокольщик с модной прической "под горшок с прицепной кисточкой по-бурятски", уговорив недавно присланного скромного попенка на сей авантаж, представил в своем лице передовую, политически сознательную церковь.
      Головной, плутократно святейший Синод, как поговаривает история, перед самой смутой без особых церемониальных объяснений предал царя-батюшку, не став спасать его и сочинять от своего лица извинительного обращения к народу. Исполнил Синод, как говорится, свой христианский долг. Потрафил и народу и, в равной степени, политическим баламутам.
      Спотыкаясь в колдобинах, шустрый колокольщик втесался в середину гурьбы и наудачу пронес возвысившийся над человеческими головами потертый в фольге церковный образок лохматого великомученика с лентами и кистями, предварительно нацепив все это на длинную, раскрашенную пасхальными узорами, палку.
      Никто толпу не разгонял, служку не колотил, по-прежнему веруя в бога, но уже не помятуя о свергнутом царе.
      Побаиваясь возникновения пожаров, - славную историю с осмолением лодок и их последствиями народ прекрасно знал - в майора булыжниками не швыряли.
      Да и не сумели бы этого сделать местные жандармские и шахтовые погонялы: даже в сумме с просто интересующимися и ничего не понимающими обывателями, уткнувшими свои рожи в надышаные стекла, - они по количеству равны были толпе демонстрантов. Вместо грамотного разгона получилась бы обыкновенная равносильная потасовка методом "стенка на стенку".
      Да и лозунги, пожалуй, с виду были приятными, и устраивали они всех, кто мог их прочесть.
      Например, был такой приятный и разумный лозунг, как "Долой войну!" Непонятно только было: кто же эту войну должен был остановить первым. Наевшиеся войной германские "хенералы"?
      Или отступающие русские войска должны были быстрей поддаться немцу и отдать ему Москву и Питер?
      Были лозунги такие: "Даешь в скоростях республику" или "Поменять смертельную казнь на легкую каторгу!", "Розги в утиль", "Вызволить баб из неученья". Были совсем нелепые, смешные, бодро революционные, например: "Изъять свинец из белил!"
      Последнее придумал и написал на транспаранте слабосильный и худоватый, заросший до мочек ушей космами соломенного колера, местный малярщик-рисовальщик деревянных порталов над булыжно-бревенчатыми крыльцами, он же - единственный авангардист местного значения Ярий Маникеевич Огорошков.
      Он - большой оригинал, приехавший на попутных дровнях и с перекладными бричками на манер Ломоносова, только наоборот, - из Питера в тмутараканную Сибирь, в поисках славы и денег, спрятавшихся за большой художественной натурой отдаленных провинций с их девственным естеством: непроходимыми чащобами, бурными водами, чистым морозным небом.
      Но, матерясь и выбрасывая замерзшие краски, забросил он сию великолепную природу всвязи с постоянными простудами немощного горла и чахоточных легких, получаемых после каждого межсезонного пленера.
      Теперь стало понятно насилье европейской пейзажной школы над художественными одиночками русского Зауралья.
      Слабые художнические горла - вот в чем причина.
      Да и тулупы мешают правильно шевелить руками, даже продырявленные варежки спутывают пальцы и не дают метко кидать краску в холст.
      В домашних условиях - по памяти - тоже можно рисовать. Но только зачем это делать в далекой сибирской хибаре: не лучше ли всю свою великолепную память вместе с нашлепочными эскизами отвезти в теплый и благоприятный для вытворения разнообразных художеств город Питер?
      
      ***
      
      Для интереса прошелся пешком в толпе случайный еврей, середняк-десятчик Мойша Палестинович Себайло, слезши с замызганной грязным снегом санной брички, и заехавший на шахту в самый революционный порыв. Поспевал он за каким-то вышедшим из строя вроде бы железоделательным оборудованием, - мотором ли, - для свой полутайной мастерской, расположенной в значительном отдалении от Джорки. Оборудования ему получить не удалось, так как начальство и народно-советские депутаты, покушающиеся на полную реквизицию, уже вторую неделю были слишком заняты ревностной и честной дележкой шахтового имущества и некоторых, освободившихся по причине раскрытого плутовства, должностных постов.
      На въезде к управлению люди в нарукавных повязках реквизировали у Мойши все золотоцарские рубли и два рогожных кулища с сахарными головами в качестве платежного средства, скрыто пристроенных под сиденьями. А при выезде уже другие люди извинились; и вручили они ему заверенную комитетскую купчую на деловое железо и на движущиеся силой пара чугунные прилады. Они жали Мойше варежки, выдавливая с них промозглый март, проздравили, как выразилась бы бабушка Авдотья - Машкина мать, - с революцией; подарили вместо охранного пропуска червленый лоскут и помогли ловчее пристроить его на левый бицепс. Последний утонул в глубине енотового рукава, нетугая повязка махом съехала на запястье.
      Велели ему приезжать за своим впрок оплаченным товаром не ранее сентября одна тысяча девятьсот закопчено-семнадцатого года.
      - Подновить надо кой-какие немецкие зубцы и ременчатую передачу, а остальное все в надлежайшем порядке, - уверенным тоном мотивировал ему необходимость отсрочки штамповочных и иных преступных дел мастер некто Мишка Брюхочешин с когда-то лошадино-крупным и полным, а после испытанной в полной мере болезнью рожи - исхудалым и раковистым, по-иконному страшным лицом, с взглядом бывалого проходимца и разбойника. А теперча он слыл передовым буржуазным революцыонером.
      - Ваш печатный и военно-бомбовый продуксыон будущэй револуцыы всэнэпрэмэнно сгодыца, но по-другому, к вэлыкому вашэ-нашэму сожалэнию, нэ выйдэт, - подтвердил самый грамотный и сведущий исполкомовский деятель в кожаной тужурке а ля Яковъ-Свердловъ-салонъ. Лицом Тужурка смахивает на асэтына.
      - Не смушшайтэс: дэнги Вашы - тэпэрча нашы, оны в надэжном банковскэм мэсто, и пойдут оны на помошш нашему родному шахтозаводу - мат ево эти - и осэдлым бэжэнцам, - тэм, кто пожэлает у нас робыть.
      - Знаю я этих беженцев: пять политических на сто уголовщиков из кичи, - огрызнулся Мойша, и чуть не получил за это пулю в центролоб от присутствующего при разговоре ретивого коммохранника всего нацыоналызыруемого ымущэства. У того имелся весомый противоаргумент супротив Мойшиной речи: - то был заряженный малыми летальными снарядами боцманский маузер.
      Наганов в Сибирь тогда еще разослано было: крошечка, хаврошечка и еще полчуточка.
      Мойша еще не очень вник в полномочия всех новых, растущих как грибы организаций последних месяцев, не понял он равенства жизни и смерти. Не знал он и прав бывших заключенных, удачно попавших под амнистию. Не особенно понял он и свое место на общественной лестнице: едва поднялся с колен, как, охрясь! - и снова беда на дворе.
      Того и гляди - пустят гулять по богатым дворам алчного, смертельно острого в клюве и когтях, пламенного в гребне революционного петуха.
      
      ***
      
      Мелькнуло суровое, мужественное лицо Коноплева Акима Яковлевича - неглупого и деятельного человека, - бывшего политического каторжанина, а еще грамотнейшего инженера, одинаково склонного как к умственно-сидячей работе, так и к любым авантюрам, приключениям, военным подвигам. А теперь он был нанят в шахтовые начальники, зарабатывал неплохо и даже мечтал открыть собственное золотоискательское или углегорбатное дело.
      Прочитал он по поводу буржуазного бизнеса и тонкостей горного ремесла немало важных книг, среди которых, пожалуй, если не считать политэкономии и марксовского Капитала, самым существенным был шеститомный труд древнего гражданина Агриколы, снабженный сотнями интереснейших иллюстраций.
      Кстати, и про золотишко в том труде было отмечено немало. И где оно находилось - тоже были советы, и карты имелись с наспех помеченными местами. По полутайным картам Агриколы и по тому, что здесь произрастало, напрямую выходило, что в джорских кущах имелось не так уж глубоко зарытое золотишко. А сорт драгметалла был таков, что он любил прилабуниваться к залежам каменных углей.
      Хитрый тот уголек, примагничивающий золото, в этих краях водился: это-то и сподвигло Акима Яковлевича швартануть здесь и прицепиться угрем-якорем за скользкую корягу.
      У Акима - яркое и редкое свойство: он не уважал женщин с детства. Особенно - неумных, а еще более - красивых; и на то было многолетнее опытное основание. Потому слонялся он по миру один.
      Но забудем женщин, коли речь идет о мужской истории.
      Короче так: где назревали интересные события, - политические ли, разбойные, горнокопательные акции, - всегда там отыскивался этот человек. Под какой фамилией находился он тут в этот раз, - никто не знал. Не знала этого ни бывшая царская охранка и сыск, ни временная народная милиция; и здоровались они по незнанию с Коноплевым, как с одним из самых уважаемых людей Джорска.
      И еще. Говорят, что он сболтнул где-то, какому-то заезжему серьезному человеку про его собственное отношение к морскому делу: де, плавал он в молодые годы на английском военно-исследовательском судне вдоль берегов Антарктиды, изучая шельфы и сравнивая с дранными картами некоего господина Оронтеуса Финиуса, якобы сделанными аж в 1531 году. Утверждал, что эта карта срисована Финиусом с карты адмирала Пири Рейса, лишившегося головы незадолго до этого. И где он их взял, спрашивается, этот молокосос Коноплев? В Александрийской библиотеке позаимствовал? Рейс перед смертью поделился? Это еще не все глупости. Говорят, якобы бы с его слов, что он будто бы подтвердил упомянутого, такого же сумасшедшего, Финиуса на предмет существования в Антарктиде какой-то реки, докопавшись до настоящего ила в заливе Земли Королевы Мод. Утверждают, что он привез завалявшиеся среди тамошних континентальных льдов куски камней... И показывал их научному сообществу. Как же! Откуда среди льдов могли оказаться камни и скалы? И, что самое невероятное, утверждал, что на этих льдах когда-то жили древние люди, и что они поучаствовали советами в строительстве пирамид. Да кто же в эту глупость поверит!
      Словом, за Акимом Яковлевичем некоторым следком тянулся дымок серьезного враля и слегка тронутого умом человека, фантазера и научного отщепенца, презирающего современную науку географии и стратиграфии Земли.
      Пожалуй, у Коноплева был не один паспорт, а если знающему человеку подумать и вспомнить всю его раннюю деятельность и все его похождения по белу свету, - то, даже и не два.
      На каторгу Коноплев плюнул еще лет пять назад и ушел с нее, не спросясь у охраны, и так запросто, как будто ему надоел тот прохладный курорт и он решил заменить его местностью с более явным суровым климатом, достойным настоящего мужчины.
      Удалой путешественник, перекрашенный разбойник и бандит с интеллигентным лицом и с двумя высшими образованиями, он продолжал учиться в своем главном заведении, называемом яркой и неординарной жизнью - в кругу таких же людей, повернутых на политическом буйстве и алчных приключениях.
      Эта демонстрация пришлась Коноплеву по нраву. Она стала для него, как веселое торжество без какого-либо осознанного названия и без гневного смысла, как прогулка с наивными, беззаботными и недалекими людьми, наравне с транспарантами и перестроечной мыслью, гордо несущими бутылочный спиритус в толстом зеленоватом стекле наряду с домашним самогоном, перелитым из прозрачных четвертей в пузато-ребристые немецкие фляжки, очень сильно напоминающие бочонки противогазов.
      Он чувствовал, что новая временная власть не продержится долго, так как ее уже подпирали снизу и с боков внезапно прозревшие рабочие во главе с будущим железным вождем-диктатором, сочиняющим втихаря на финских пеньках еще более крутые революционные инструкции.
      Политически неглупый Аким Яковлевич, пребывая в Джорке, сумрачно готовился к новым своим кровавым и неотвратимым похождениям, мешающим нормальной естествоиспытательской жизни.
      
      ***
      
      Махом кончилось беззабото-веселое шествие.
      Незлобно, как смерч в соседней губернии, пролетело несколько месяцев не особо тревожных ожиданий.
      Приходили кое-какие противоречивые новости.
      Указы Временного правительства, читанные из газет, тут же, согласно рабоче-солдатским листовкам призывалось игнорировать. Непослушание и теми и другими сторонами называлось грозным словом "саботаж", которое, как минимум, попахивало мокрыми розгами, а на самое худое недопонимание, - дешевой рогожной, даже не пеньковой петлей. Но народ понимал петлю как остроумную старорежимную шутку: "Как же, кхе, демократия сообразуется с петлей? Да никак теперича ужо! Была пЪзда с бороздой, да срослася с бородой."
      Хотя гремят уже матросские каблуки по палубам, кучкуются передовые рабочие, снова шумит по ночам Петроград, слегка зашевелилась и заволновалась Москва, но звуки аврорских выстрелов еще не раздались.
      А приготовления или какие-либо другие намеки к этому особой значимости выстрелу, до этой глубинки покамест не дошли.
      Живут здесь люди в эту очередную смуту по старинке.
      Поминают здесь задним числом доброго царя-батюшку, гораздо более сердечного, чем глупые и скорые на руку демократические избранники.
      Но все равно жалуют его последние предреволюционно-распутинские промашки соответственно заслуженным словом, а про новое начальство помалкивают и свирепых оценок деятельности пока не дают.
      Здесь, редкие и, по всему, очень смелые люди по привычке гордо носят царские знаки отличия и ордена.
      Те, кому довелось и успелось их заполучить, ковыляют на костылях, заработанных на полях мировой войны, и радуются, что так легко удалось отделаться. Но, в основном, осторожничают полусельчане. Не знают здесь отношения новой, наверняка невечной власти, к царским отличиям, и неведомо им наверняка, что с наградами делать. То ли настала пора прятать их в дальние шкафы от греха подальше, то ли можно их надевать в праздники.
      - Марюха, спроси у своего начальства, пришел ли запрет на ордена?
      - Нека, не пришел еще.
      - Отчего знаешь?
      - Наш-то Охоломоша сам Георгия носит.
      И все одинаково, от самого избранного красно-эсеровского председателя Буржсовета, до самого никчемного вьюноши михейшиного возраста, клянут пришедшее немощное Временное правительство ровно так же, как кляли бы любую другую старую, и так же, как будут клясть позже всякую новоследующую власть.
      
      ***
      
      Сотворяют уголовную службу в Джорке по древностным правилам, хоть и с новыми надписями над воротами и с табличкой на казенной двери с вполне городскими колокольчиками и, - это уже для местного колорита, - с абсолютно амбаристыми засовами.
      Собственно, и дверей-то в этом учреждении немного: всего пять, если присовокупить к ним еще входную и одну черную - на случай бегства огородами.
      Условия несения службы здесь такие: телефонную проволоку кто-то порвал в темных перелесках, почтовых мотодрезин отродясь не было, пароходы прибывают только летом, а также в более-менее спокойное водяное межсезонье.
      Новости оттого, особенно в суровую зиму, доходят плохо.
      Железная дорога закончилась где-то в дальнем уезде и до Джорского поселения так и не дошла. А может и не мыслила даже дойти.
      Неподалеку за приземистыми горками акционеры неспешно добывают уголек, но его так "много", что основная его часть уплывает для отопления в город Ёкск, и для самой Акопейки и Джорки официозно не достается почти ничего, если только вовремя не стибрить и не припрятать разрозненными дольками до зимы.
      Многие занимались этим не вполне благородным делом и, надо сказать, что зимой не мерз никто, разве что кроме самых ленивых пьянчуг.
      Для чиновников, согласно договору с акционерами, горючий камень поставляется бесплатно. Это, можно сказать, хорошая привилегия бюрократства.
      Тридцатью верстами ниже по течению другие акционеры, но одной и той же головной компании, вершат между собой конкуренцию. И, пожалуй, у них с добычей того же энергического сырья получается лучше.
      Завидуют джорцы, да что толку: водки у них на душу населения гораздо больше, а на работу иной раз их гонят как по стари палками, плетьми и мастерскими дубинками.
      Ну, какая же после этого - демократическая революция, если пить, сколько хочется, все равно не дают, и, загоняя шахтеров в клети, частенько пользуют дубиной как метким хлыстом дрессировщика!
      - Нет, - думают некоторые, но редкие пока активнокрасные джорцы, - эдак не пойдет, пора бы раскулачить буржуазию, забрать у них то, что могло бы быть нашим, посильней забить лавки славными напитками и сбавить на них цену!
      Вот как? Так, значитца, выглядит рабоче-крестьянская революция?
      
      ***
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      1.6
      БЕЗНРАВСТВЕННОЕ ДЕЛО
      
      
      Молодой чиновничий сан сначала полицейского, а по политической инерции - теперь уже народно-милицейского департамента, между тем, почти целый год кряду продолжает что-то строчить ловким пером, взрослея на присмотрах, как мокрый груздь.
      Глазея и невзирая на государственные перемены, на смену благородного начальства руководством обыкновенным, он по-прежнему бабахает острым предметом в потомственно бронзовую чернильницу в виде колокола на постаменте, с обрамленной златопестрыми узорами дыркой для чернил. И колокольня там еще какая - то была.
      От такой силы желания мастерского писательства насквозь можно продолбить прибор. А большая вылитая копия того средства звона с обломком величиной примерно с елизаветинскую карету, который - к слову и если кто не знает, - стоит, как назидание любому высокому падению, изнутри Кремля. Намека самодержавие не поняло и должным образом не подготовилось.
      Для настоящего сыскного следователя чиновничий отпрыск еще слишком молод. А вот для описательской деятельности он вполне пригоден.
      Правда, он - большой фантазер и, по словам Никифоровны, может написать такого, чего и в помине не было. Неважное это качество для будущей сыскной работы.
      В помещении, тем не менее, воспаряет по-городскому высокий и культурный дух уголовного права.
      На полках блестят шафранными заголовками корешки учебников по этой древней гражданской науке, перенятой от всех времен и разных народов, и отредактированной сообразно русским обстоятельствам.
      Перед взрослеющим на глазах отроком возлежит огромная, сверкающая заграничным цейсом лупа.
      Присутствует важная, редкостной красы приземистая конусовидная лампа на кривой птичьей ноге, с горящим, опасным газом внутри, и с неярким пучком света, направленным в центр покрытой бильярдной суконью столешни.
      В расплывчатом пятне луча - листок бумажки с каким-то рисунком.
      Если интересно, то подойдем поближе, разглядим картинку и подсмотрим текст.
      Ага! Знакомый нам уже молодой человек по простому русскому имени Михейша, пробует описать словами то изображение, что сотворено на целлюлозе.
      Это не так-то уж просто. Это новый жанр следственного дознания, хлеще конан-дойлевского, и произошедший от бедности. В уголовке попросту нет фотографической камеры. Далека Сибирь: не довсюду дошла еще англо-немецкая оптическая техника. Дороги дагерротипные стекла с прилагающейся к ним проявочной химией.
      У Михейши из техники имеется личный Ундервуд, о котором уже шла как-то речь, но отец с дедом, не особенно довольные политическим раскладом, переговорив между собой, унести его на службу не позволили.
      - Наладится ихний социализм, тогда посмотрим.
      Про стереоэффекты фотографии не говорим: они имеются только у тетки Благодарихи, устроившей не так давно в бельэтаже своего дома некий интересный во всех мужских смыслах гостевой двор с двумя-четырьмя справными бабенками, имеющими в своих немудреных саквояжиках по-столичному настоящие и периодически обновляемые в губернском военно-гражданском лазарете желтые билеты.
      Обновляют они эти документы, удостоверяющие пышное здоровье тела гораздо реже, чем в столицах, но посещаемость скоромного того заведеньица от этого не снижается. Кто ни зайдет, то копеечку оставит, да не одну.
      На рубли счет пока идет, не на мильоны. То станет позже. И все с радостию, от души.
      И шалят там с особенной веселостью, и зажигаются глаза с порога.
      Скорое на раздвижку ног проживает там бабенистое население: удобно это очень занятым людям. Нет надобности тратиться на лишние слова и уговоры, как непременно случается с неблудливыми женками. Главное: не забудь пройти мимо Благодарихиной кассы.
      Сгори то заведенье по нечаянной судьбе - зальется горькими слезами сильная половина Джорки. Заплачет и хозяйка - ее это, кровное дело, поднятое со дна на вершину самых трепетных мужских миражей. Говорят, пишут комиссары запрет на это славное дело, но, то ли не дошел он еще до Джорки, то ли комиссарам это заведенье самим по нраву.
      Скрипит перо под рукой Михейши. Помарок и правок поверх текста на полях очень и очень много.
      Переписывать, что ли он еще будет? Так оно и есть. Под столом - кучка разрозненных листков. То - попорченная бумага.
      Не экономно, черт возьми. Завтра Михейшу за это похулят. А, ежели, вдобавок еще, он будет писать и дальше эдак подробно, то справится только к утру.
      Так оно и вышло. Излишне силен у Михейши эпистолярный запал: не хуже и не короче, чем у описателя русской жизни Пушкина.
      Не так давно Михейша строчил письмецо о девятнадцати листах своей питерской подружке, знакомой на пару раз, - иностранке, гувернерше, поэтессе декаданса, куда вложил весь свой любовно-фантазейный пыл, заметно разговевшийся от недавнего экскурсионного посещения Благодарского дома. И, похоже, не зря прошел там обучательский курс и не напрасно в другом месте постарался: самый первый письменный ответ он получил вроде бы благожелательный.
      Артефакт, лежащий перед Михейшей, слишком любопытен, чтобы перенести все это описательство на завтра. Михейша зевает искренне, как кошка Шишка при пробуждении - то есть по вертикальному максимуму, во весь анатомический размах челюстей.
      Иногда утомленная голова самостийно дергается к низу, стараясь прочесть бумагу ноздрями.
      Искренний интерес сподвиг Михейшу к ночному бодрствованию.
      Крепкого чая, в смеси с кофием, оболочками лилиевых семян и раздельно Михейша за ночь выпил четверть ведра.
      Михейша все успел.
      Более того, он сложил-написал служебно-критическое дознание, больше похожее на долгий литературный отчет, аж в двух чистовых экземплярах и притом с приличной разницей в текстах.
      Как так может быть? Да очень просто. Один экземпляр, что громоздше и подробнее, он отправляет своей любимой фландрушке-голландушке Клавоньке в Царьград Питер, так как он стал походить на двусмысленный, но довольно познавательный и смешной рассказец. А второй - тот, что поскромней - должен лечь на стол главному сыскному полицейскому - Охоломону Чин-Чину - то ли полурусскому, то ли полукореянину, то ли беспородному обывателю, то ли дворяшке в опале, переведенному пару лет назад с Чукотской службы и ведущему основные уголовные расследования теперь уже в этой, тоже достаточно удаленной от остального географического и политического мира части света.
      Утром раньше всех пришла Марюха-дворничиха - дородная девица с лицом, будто только что вынырнувшим из кипятка, и с излишне живыми глазами, словно готовыми съесть с потрохами молодого человека, предварительно поваляв его в запашистых сеновалах.
      Она - бывшая работница, а позже - крестница у Благодарской дочки, которая совсем еще мала, но к последней уже ходит единственно настоящий, профессиональный домашний учитель.
      По последнему обстоятельству Марюха немного смыслит в грамоте. По той же причине знает половую страсть не понаслышке.
      Она же - кухарка сыскной службы по совместительству.
      Марюха - уже опытная дама в бумагомарательных делах начальства. Она сгребает с полу разрозненные черновики, игнорируя способ корточек, широко расставив дорические свои колонны, и смотрит вопросительно на Михейшину реакцию.
      Михейше будто бы все побоку. Тогда Марюха скидывает бумаги в урну в полной уверенности, что все делает правильно.
      Тут же звучит грозный оклик:
      - Ай-ей-ей! Это надо немедленно все мелко порвать-посечь и сжечь на улице. Тотчас же. Давай-давай, двигай... это... задним телом своим!
      Так распорядился насчет бумаг и так повелел Михейша Марюхе-уборщице. При этом он покраснел и стал лицом подобием самой Марюхи. Вдобавок он слегка надавливал в голосе, изображая глубочайшую серьезность своего занятия и показав этим свою полновесную взрослость.
      При взгляде на Марюхины телеса у него шевельнулось что-то в брючине, но через мгновение движение это расслабилось и окончательно сникло под холодной властью ума.
      - И чаю покрепше налей... и поскорее.
      Последнее уже было высказано привычно просительным и обыкновенно ломающимся дискантным писком, словно как у птенчика, нечаянно свалившегося со скользкой и мокрой от дождя тополиной ветки.
      Марюха пошла с урной во двор. Михейша видит, как горят бумаги. Со двора двинулась в небо перекипячено-молочного цвета спираль.
      - Успел пожечь, - радуется и посмеивается Михейша, щипля те подкожные места головы, где вот-вот должны были начать проявляться усы с бородой, - теперь не влетит. А мало ли чего я там жег. А может, доносец строчил, ха-ха-ха!
      Михейша был честных правил, но примеривать к себе вперемежку плохишество с филерством исключительно для философского опыта мог бы. Слава богу, только теоретически. И то - только ради приключения.
      
      ***
      
      Громыхнув дверью, пришел на работу председатель комиссии.
      Михейша рапортует бодро и по староуставному порядку: "Все готово, господин первостепенный следователь!"
      - Ну и молодец.
      Похвалил Михейшу Охоломон Иванович, одетый во все светлое, кроме редкого сиренево-черного, пятнистого, как далматинская сучка, стоячего воротника, являющегося неестественным продолжением спрятанной в сюртук обыкновенной полотняной рубахи.
      - Коли выполнил задание, иди на постой. Подремли, можешь десяток пузырей пустить, а к двум часам-таки возвращайся. Первое совершай по желанию, а второе это приказ. Понял? К двум часам, не позднее. А я покамест почитаю твой шерлокский труд. У меня к тебе вопросы могут появиться. Кстати, обращение свое замени на "товарища". Не забывай, брат, в какое время живешь. Политграмота у тебя никудышная. Вот так-то, дорогой. Будь на острие событий, так сказать, а не тянись в хвосте. А то жизнь тебя по-своему быстро научит. Кхе!
      Михейша поторопился с бумагами и, не удержав привычки, косо щелкнул каблуками штиблет.
      Цокнула неуместная для такой обуви железка.
      Подковки чаще вредили Михейше в искусстве хождения, нежели приносили пользу.
      Как смог, он удержал равновесие, вслед за тем повернулся к стенке, снял с крючка и долго нацеплял кургузый, одомашненный матерью сюртук, внутренние карманы которого оттопырили припрятанные, скрученные листы почти законченной романической эпистолы для Клавушки-голландушки.
      Толстовато вышло, но, кажется, незаметно для чужого глаза.
      И отправился он восвояси, слегка пошатываясь от бессонной трудовой ночи, чрезвычайно удовлетворенный писательскими деяниями.
      
      ***
      
      - А слонишку-то я здорово отделал, - улыбнулся Михейша, заворачивая подушку вокруг головы, - и Селифанию мало не покажется. К "человечкам" в коробку завтра загляну. Заскучали мои пластилины.
      Золотозеленая муха, вдутая с Африки попутным вихрем, покружила над Михейшей, но нашла только полузатвердевшие согласно возрасту, безмозольные, но невкусные, - ну, совершенно пресные пятки.
      - Ну ее к лешему, эту Сибирь!
      
      ***
      
      Опять сыскное.
      Однако, подул в другую сторону ветерок. В комнату вместе с запахом жухлой травы и дальних навозов проник едкий бумажный дым.
      Председатель подошел к окну: "Ну, все, что ли, закончила, Марюха?"
      В сторону отлетела заслуженная и отработанная опытом, любимая Охоломоном почти что ласковая финишная фраза: "Ядреная твоя кочевряга!"
      Потом он прикрыл окошко, оставив совсем небольшую щелочку.
      - А? - донеслось сквозь нее.
      Дважды пришлось растворять и закрывать створки.
      - Что жжешь? Говорил же, что, если надо, то все жечь в огородах. Зачадила все.
      - А? Что говорите?
      - Немедля заливай свою богадельню. Вертай урну сюда, изъясняю! - сердится Охоломон, - костер туши и сажу всю тотчас со двора выкидывай!
      И вдогонку уже просительно и почти ласково: "А сначала чайку поставь".
      - Помешались все на чае, - сердится Марюха, - чай уж с утра в самоваре!
      - Чаю, говорю. Не слышишь, что ли?
      - Внутри смородиновый ли-и-ист! - Дворничиха-кухарка кричит до чрезвычайности соблазнительно.
      Вот, называется, и поговорили по душам.
      Марюхе годков под тридцать - тридцать пять, но выглядит она как никогда незамужняя, но созрелая для этих игривых дел молодуха: пухла и свежа Марюха не по возрасту.
      Сними с нее платок, рассыпь прическу волнами по плечам, расчеши и умой лучше - вот и готова баба хоть на выданье, хоть на приятное времяпровождение на корме лодчонки с ухажером за веслами; а сама с вертлявым ситцевым зонтиком на плече.
      Неблудливая, но до чрезвычайности охочая до положенных бабских дел, Марюха умеет делать и успевать все!
      - Блинчики позже поднесу с дома. Будете блинчики, Охоломон Иваныч? Ох, и блинчики! Поутренние! Запашистые вышли! Загорелые. Со сметанкой будете?
      - Эх, ты, бабья дурилка. Все бы вам мужикам потакать.
      Ругнулся Охоломон почем зря, ибо на блинчики он согласие тут же дал.
      - Жениться что ли на ней? Такое тело пропадает. Кого тут еще лучше найдешь? Почти что опрятна и совсем не пахнет, если стоит в отдалении и не принялась еще пыхтеть шваброй; и даже по своему красива, если не всматриваться подробно в детали курносости.
      Затем он подошел к столу, потушил раскочегаренную лампу и принялся читать Михейшин труд, предварительно спихнув щелбаном нерасторопного и, по всему, неумного таракана, залегшего в страницы на отдых так спокойно, будто пришел после тяжелой занятости в родной спальный плинтус.
      Через минут десять громыхнули боем часы. Затем крикнула восемь тридцать утра железная кукушка.
      Ростиком она поменьше чашки и чуть больше стопаря, но свою службу знала исправно.
      Минут через двадцать Марюха услыхала в комнате грохот падающей мебели, серию браней, неровные каблучные шаги по комнате.
      Потом раздался громкий, усердно-искренний смех строгого председателя расследовательной комиссии Чин-Чина.
      Такой хохот в уголовке Марфа слышала в первый раз с тех дальних времен, когда начала прислужничать в сыскном. До того все вполне обходились криками и руганью и совсем изредка полезными нравоучениями.
      
      ***
      
      Из Михейшиного донесения на столе.
      Приложение ? ХХ к Нравственным Делам о Селифании" за ? ХХХ от ХХХХ года.
      Продолжение подробного описания нами реквизированного от ХХ марта 1916 года доказательного артефакта ?1.
      
      - Это рисунок, - пишет Михейша, - типа иллюстрации к книге. Изображает или фрагмент из пошлой групповой жизни в бедном доме терпимости, или намек на жизнь художника, являющегося подозреваемым:
      1-е - в общечеловеческой безнравственности,
      2-е - в загублении кошачьих жизней,
      3-е - в содомском случении с животным миром.
      Смотреть тут надобно донесения Акопейских и Джорских однопосельчан, а также отчеты музейно-служащих работников города Ёкска, начиная с 11-го года сего века. Полка ? 4, коробка ?3, списки с ?1 по ?19.
      ...Размер сего произведения, которое так можно назвать весьма условно, и только применяя иронические кавычки: 390 международных миллиметров на 420.
      (- Почти золотое сечение, - подумал тогда следователь, вспомнив на мгновение математику.)
      Дислокация размера - горизонтальная.
      Выполнен рисунок на тисненой, болотновато-серой бумаге с неровными краями полуручного производства, питерского Дома Гознака. О чем имеется водяной иероглиф в двойном овале и с вплетенным вензелем в виде имперско-канцелярской короны.
      - Неплохое начало, - подумал Чин-Чин и отслюнявил страницу.
      ...Изображены три человеческие фигуры.
      Чин-Чин взглянул на картинку и посчитал персонажей, - все верно.
      ...Видна откровенная насмешка над теми, кто все это срамье смотрит. Все фигуры голые.
      - Ого!
      ...Все голые. Непристойные очень, особенно персонаж "Кудрявый". У двух персон (у женщины: женщина молодая, лет двадцати-тридцати, вряд ли больше, если судить по грудям, и у "Кудрявого" - неопределенного возраста) - открытые половые органы. У третьего, того, что старик, угадывается худой член. Но половина тела и член спрятаны за столом.
      - Верно, член укрыт. А может, мужик одет в портки, - не без основания подумал привередливо дотошный Охоломон Иваныч и подчеркнул это недоказанное место жирной, двойной чернильной линией.
      ...Типаж, возможно, изображает самого подозреваемого субъекта Селифания, судя по порочности, но этот, что бумажный, - гораздо тоньше телом и лицом. И вместо бороды у него только усы.
      Может, изображает он себя в старости и облысевшим, а может, пишется неизвестной, но угадываемой аллегорической фигурою типа "Старость" и вроде как бы с насмешкой на великого Альбрехта Дюрера, а также на всех бедных и несчастных тружеников и обывателей государства российского.
      Есть такой подобный старческий персонаж у Альбрехта Дюрера, но то гораздо большей и цветной убедительности полотно, и относится оно в равной степени как к религии, так и как назидательство к человеческой жизни, весьма склонной к порокам, которые надобно пресекать, а не поощрять.
      Иначе к концу жизни каждый из начально-любопытствующих и склонный к порокам, превратится в настоящего жулика, похотника и в нехорошего учителя своих озорных отпрысков. Я свидетельствую это сам и многие люди, обладающие художественной способностью - аналогичной моей и с такой же любовью к художественной культуре - могут подтвердить то же самое бесповоротно и однозначно.
      - Какой грамотный, - удивился Охоломон Иванович, - я того не знаю. Вот что значит питерская школа. И запятые-то как ловко пристраивает мошенник!
      ...Рисунок выполнен в одну линию, написан вроде бы уверенною, хоть и слегка постаревшей рукой. Неуверенная рука бы остановилась, а засечки, стало быть, были бы видны в лупу.
      Может, выполнено не отрываясь, потому как пересечек немного. Такая техническая маневра уже есть за границею.
      По-видимому, рисунок сделан пером и чернилами или новомодной нынче китайской тушью.
      - Экспертиза покажет это отдельно, - решает Чин-Чин.
      ...Линия темна до черноты с фиолетовым отливом....
      "Ровно как наша Шишка", - хотел так сначала дописать Михейша. Но вовремя сообразил, что Шишку знают немногие, могут спутать с эмбрионом сосны или кедры, поэтому у дознателей и у судейских появится много лишних вопросов, а может и дурным смехом обратиться.
      ...Рисунок обрамлен непрерывным прямоугольником в линию, который внизу превращается в инициальный символ, и в котором почти явственно угадываются буквы "С" и "Ф"...
      Тут Михейша надолго задумался. Уж очень эти "С" и "Ф" напоминали ему вензеля над фронтоном входа в кабинет его деда. Не подставить бы... Но, правда есмь справедливость. Да и кто про это знает, кроме самого деда. Видно, этот Селифаний с дедом в одни игрушки играли.
      ...Вероятность их дешифровки: восемьдесят - девяносто процентов.
      Что обозначают сии инициалы?
      "С" однозначно обозначает Селифаний, ибо все прошлые рисунки Селифаний обозначал так же, а букву "Ф" во всей его галлерее я вижу впервые. Может тут сокрыта какая-то тайна?
      Может это есть гнусный намек на Китай, ибо государство Китай обозначается именно таким простейшим иероглифом. Квадрат - это планета и мир, а черта посередине - это государство Китай, так как оно - по общекитайско-императорскому мнению - а также (или) согласованное с Конфуцием, находится в середине мира.
      Да и глаза изображаемого якобы самого Селифания весьма раскосы и узки, так что - если бы этот персонаж был или является отчасти восточно-китайского происхождения - то, попав в музей (что не дай Бог!), то и, присовокупив смысл изображенного к политическому домыслу, могло бы привести к недопониманию и к обиде восточных граждан на нас.
      А при совсем нехорошем раскладе это могло бы привести к конфликту между восточных государств и нашим, присовокупляя Монголию, Манчжурию, Корею, может и Сиам... а также Японские острова, что непременно привело бы, учитывая нынешнюю дислокацию, к новой провокационной тяжбе и - следом - к войне.
      А это - при недавних Порт-артурских обстоятельствах - не имеет подходящей желательности.
      Об этом всем надобно бы слегка попытать самого подозреваемого, благо, пока он сидит взаперти...
      
      - Это мы запросто сможем, - так решил известный кулачный боец и мастер защитных единоборств Чин-Чин, свернув руки в огромных размеров кулачища и рассмотрев на них синяки, не сошедшие еще с царских времен.
      У Охоломона Иваныча, если заглянуть к нему в дом, на самом почетном участке заместо икон и фотографий царственных особ висят подарочные кривые сабли, иноземный офицерский кортик от побежденного японского морского чина, случайно оказавшегося в русском плену и отбывающему наказание в тунгусском поселке близ золотых раскопок. А возглавляют сию трудовую и спортивную выставку несколько цветных почетных поясов по имени "даны".
      ...Далее. Местами непрерывная почти линия перескакивает с одной фигурки на другую, с одного предмета на другой. В итоге весь сюжет являет собой слитое переплетение обманных линий, где пустоты естественно перетекают в массив и наоборот.
      Обманка, фиктив, как непрерывная лестница в одной из знаменитых старинных франко-итальянских иллюзорий. Это непорядок и жульничество на основе испоганенного автором художественного ремесла. Ибо натуру надобно изображать правдиво, а не добавлять отсебятины и тем не развращать почтенную публику, а также народ, только начинающий приобщение к важному искусству честных живописаний.
      Позволь добавлять каждому, и истинные художества превратятся во вседозволенность и в подлые измышления - кто во что горазд. Припомните Лукаса Кранаха: сколько там дерьма и чудовищ, развращающих публику, и что даже в писаниях о Страшном суде не было писано и даже не было на то намеков.
      Почто ж так извращаться над религиозной историей, писанной очевидцами и поднятой до литературного художества древнекультурными переписчиками!
      Чин-Чин послюнявил пальцы, перевернул еще страничку.
      - Так, вижу далее, - честно пишет Михейша, - в центре композиции Нечто. Это, видимо, - столо-тубаретка. Иначе этот крупный объект назвать не представляется возможным, потому что так оно и есть - стол и табуретка (тубаретка ль?) в большом симбиозе. На ней стоит не особенно опознаваемый предметъ нумеръ ã .
      ...С правописанием некоторых слов у Михейши есть "масенькая" проблема: бабушка говорила "тубаретка", а отец с матерью - "табурет". Кто прав - неизвестно. Словаря Даля в их библиотеке с определенной поры не было. Спер кто-то из милейших, но темных дружков: "на время", - сказав, - да так и не вернув. В рукописном служебно-блатняковском переводчике, изображенным рукой самого Охоломона Иваныча, что стоял на полке весьма умеренной по весу библиотеки сыскного отделения - тоже ничего нет.
      ...Предметъ нумер ã чрезвычайно мелок, чтобы распознать наверняка. И чернила тут по центру расплылись. Это похоже на самогон, или иной, какой напиток, залитый в странного вида малоштоф, слипшийся (здесь слово "слипшийся" перечеркнуто Михейшей много раз и несколько раз восстановлено в разных вариантах)... со скорлупой разбитого яйца.
      Предметъ два. (Б. Буки).
      Это уже опрокинутая, твердая на вид (не понять) скляночка, курительница, горелка - может быть- или какое-то животное типа скульптурки производства китайского; это, все-таки, видимость слона. По крайней мере, угадывается слоновое тело. Оно бесцветно, как уже было доложено. Имеется также у него: четыре (4) башнеобразные ступни, бивни и хобот. Про непотребный предмет сей, упомянутый последним, то бишь отростокъ типа "носохоботъ", писать буду далее.
      Опознаваемость указанного предмета нумеръ два: полтора - десять процентов...
      - В количественных мерах Михейша по жизни весьма аккуратен и точен до скрупулезности, а иной раз до идиотизма, - думает Чин-Чин, - это весьма неплохое качество сыщика
      Тоже расплылось сильно. Вроде в желто-черном китайском чае марки "Оолонгъ".
      Из предмета нумеръ два течет какая-то жидкость. То ли это подсобное лекарство для убогого этого, усатого старичка, лежащего на голой сетке кровати, то ли это изображает модное декадансное снадобье - мочу или слюни псевдослона.
      А если вдруг это детородно-животная жидкость, называемая по-медицински σπερμα? В Китае это лекарство для внутренне-орального употребления. Определяется иероглифом "Цзин" - "тождество сексуальной и психической энергии", или "Шен" - "жизнь". На бутылочке имеется иероглиф, но он настолько мелок, сколь и неразборчив. Но это не имеет значения. У нас и то и это даже зазорно придумать! Непорядок! Не пристало ту слоновью σπερμα в баночки дислоцировать, поелику пользительностью, как, к примеру, маралье снадобье из пантов тут не пахнет. Если это склянка, то назначение отверстия с проистекаемой жидкостью понятно. Если это слон, то отверстие расположено, каким бы это не казалось странным, расположено на конце хобота. Но хобота, больше смахивающего на загнутый фαλλός со всеми прилагающимися к этому самому фαλλόςу привилегиями.
      Не излишне заметить, что по другому половому признаку, который обычно у слонов находится меж задних лап, и по которому пол животного можно было определить наверняка, пол животного не определить.
      Не видно там ничего, ибо ноги такой толщины, что все четыре слиплись в середке в один столп...
      Охоломон Иваныч тут задумался надолго, так как тонкостей китайского и, тем более, даосского эроса он не знал. Единственно, в чем он был уверен, так это в том, что эротические преуспеяния китайцев значительно грандиозней и полезней, чем Великая Стена. - Надо бы у Благодарихи детали испросить, - подумал он, - это ее специализация, а не скажет, так можно будет и в Таежный Притон наведаться: там - говорят знатоки этого дела - искусство спальни у них замешано на Конфуции. - И совсем шальная мысль: - А не навестить ли этот храм любви с Михейшей? Этот плут молод, но зато сможет на русский все их фокусы перевести. А не понравится, так... можно этих молельщиц и в каталажку определить... Время сейчас такое темное, шальное, что... Под такой мираж можно всё!
      Чин Чина увлекла эта наиприятнейшая тема, вынырнувшая из такого простого рисунка Селифания и подробного, словоблудо-научного Михейшиного описания. Тему самосовершенствования в эросе он оставил "на потом" и вернулся к тексту.
      ...У старика тонкие, костлявые пальцы, - пишет далее Михейша, - большой палец правой руки старичок сей засунул себе в рот. То ли он сосет его с голоду, то ли с досады. То ли намекает на непотребство уже произошедшее, или будущее.
      Другая его рука свесилась до пола.
      Старичок практически сполз с кровати и лежит на ее крайней грани.
      Четыре полоски обозначают ребра, как у распятого Христа.
      Ага, старичок, поди ж ты, - голый, совсем голый.
      Не наверняка, однако, но сильно подозревается, что именно так и обстоит: намека на шкаф с нижней или какой другой одеждой в картинке этой нет. На Христе хоть была тряпица, и то благородным девицам бывало стыдно. А тут такое!
      Но его обнаженного и, угадывается, мерзкого тела даже, и тем более без кальсон или иных бельевых ветошек, не видно из-за стола и из-за другой упомянутой уже группки людей, которые расположены художником-хамом маленько спереди и слева...
      - Насчет хама - это следствие будет точнее определять. Загибаешь, Михейша. Сам-то, поди, не далее как на днях в честь дня рождения у Благодарихи побывал. Кто после этого похабник и хам?
      Охоломон Иваныч подумал было бросить чтиво. Но, присосавшись к чаю и выловив губами смородину, он улыбнулся, раздавил ягоду языком, поморщился и, явно запараллелив ее неоднозначный вкус с Михейшиной логической интригой, изучение трактата продолжил.
      ...Спинка кровати схожа со спинкой венского стула. Это намек на какой-то архитектурный мотив стиля современного венского. Может, это есть модная теперь, но упрощенная будапештская Сецессия или немецко - австриякский стиль Югенд.
      Югенд - направление нам политически враждебное, хотя Москва сама грешит сим украшательством, - к примеру, расписной и разузоренный домъ купца Рябушинского, - а тож похожее есть в Ёкске - в фасадах новых буржуазных и доходных домов.
      Но в Ёкске все это сделано послабже, с наличием русского духа и скоромности, без пальм, экзотическихъ фруктовъ и синезадообнаженныхъ обезьян; и без политического издевательства над аллегориями.
      Дознатель Ваш предоставляет следствию, и сторонним зрителям, и читателю сего не по службе, и защитнику, и присяжным, право самим додумать этот намек, наказать или миловать по закону.
      ...Одна ножка кровати вставлена в ночной горшок, так что при всем желании больного, или пьяного персонажа "Старик", он не сможет горшком воспользоваться по назначению. Что намекает на несусветную вонь в помещении, домашнее непозволительное безобразие, свинство, издевательство, хоть и над пошлым, но все-таки больным существом, тем более человеком, а не животным, и видно всю антисанитарность этого места. Это надо проверить вживую.
      И следует непременно наказать этого новоявленного порнохудожника штрафом поначалу, коли это в действительности так.
      А если будет продолжаться и не исправляться, то насыпать ему надо будет во двор, в сенки и в комнаты хлорки побольше, не жалея, под видом дарственного благодеяния.
      ...Слева - обнаженная крупнотелая молодая женщина, похожая на ранние, относительно реалистичные рисунки Дэвиса Дэниса.
      ...Женщина длинноволоса, возраст указан ранее, лицо ближе к греческому профилю, но может быть и французской физиогномией, и английской, а также может голландской, если померить нос по соотношению к высоте лица от подбородка до высшей точки лба.
      Словом, по всем внешним признакам - это европейская дива типа куртизанки или голая и переодетая нищенкой высокая царственно-иностранная или художественная особа типа актриски, пребывающей в гостях у этого сибирского мозгокрута, настоящего потного мустанга и обманного живописца Селифания, и пустившаяся в блудливые соотношения с присутствующими другими членами так называемой групповой композиции.
      "Ночным дозором" гражданина Веласкеса тут ни на грамм не пахнет.
      Зато сильно пахнет групповой распущенностью.
      
      - Было дело, - вспомнил Чин-Чин, - приезжали к Селифанию неотметившиеся в участке иностранцы, совместив осмотр останков кораблей, изучение безгвоздевого строительства и местного искусства, начиная с появления тут первого древнего человека, исцарапавшего скалы непристойными сценами охоты к совокуплению. И вроде бы даже покупали у Селифания его немыслимо безнравственные творения. С чего бы иначе он накупил угля и досок новых? Будь здоров: - у меня столько во дворе не имеется. Бумаги и красок откуда-то понавез.
      В сыскном такого количества того и этого нету...
      
      ...Она скрестила нога на ногу, будто устала. Как известно, данная поза и покачивание ногой в этом состоянии у женщины обозначает мастурбъ, то есть в переводе с латыни - ласку половых органов, похотливость и желание впасть в кровосмешение с наблюдаемыми ею лицами мужского пола.
      ...Гениталии у нее обозначены одной-единственной, но очень энергичной черточкой. У женщин может так и есть, но у моей... (слова "моей Клавдии" усердно замарана, далее текст Михейши становится все неразборчивей, видно парень совсем ослеп с ночи) ... - у других женщин навыворот лепест...
      - Следствие посещения Благодарственного дома. Психлазарет совсем рядом, - подумал, попав почти в точку с домом, Охоломон Иваныч.
      ...Строение оных гениталий разнообразнее, великолепней и живописней, - продолжает лепетать Михейша в богатой детализации.
      Охоломон не стал изучать сию анатомию, предпочитая живой опыт, и перелистнул сразу несколько страниц.
      ...Левая рука ея опирается локтем на дальний угол стола-табуретки. В растопыренных кривоватых пальчиках она держит сваренное вкрутую яйцо с желтком - крупной точкой. Явно намек. Правая рука...
      И так далее еще на десяток страниц, включая подробное, почти что медицинское описание полового органа третьего персоналия, названного Михейшей "Кучерявым".
      
      ***
      
      - Двадцать восемь страниц, - вскрикнул для начала Охоломон, взглянув на проставленную в самом низу стопки циферку, аккуратно выведенную римской вязью с утолщенными засечками.
      Над нумерацией страниц, - считай шедевром каллиграфии, - Михейша попыхтел изрядно и затмил своим искусством живописца Селифания.
      - Четырежды семь - двадцать восемь.
      И захохотал Чин-Чин опять, да так, будто в этой волшебной цифре заключалась сила бурятского цирка и весь мировой опыт смехотворения, включая развеселые сказки про тысячу и одну ночь в балдахине с лютой шамаханской красавицей.
      - А каким постскриптумом он тут подписался? - заглянул Охоломон в конец рукописи, и бегло его пролетел.
      "...Любимая..." - что это!
      "Клавонька..." - японца мать!
      "... Увидимся... приеду... немедля..." и прочая, и прочая ерунда.
      - Что за черт! Что за идиотские шутки?
      Всмотрелся еще. Черным по белому: "Клавонька. Любимая. Увидимся". - Да чем он тут ночь занимался? - свирепеет Чин-Чин.
      - Блядские романы, на работе, ядреный корень! Престраннейшие романы. Глупейшие письма. А отчет где? Разве это отчет?
      - Михайло Иго... - ринулся было крикнуть Охоломон, но тут осенился, что Михейша им самим намедни послан дрыхнуть.
      Охоломон в сердцах треснул по бумагам так, что дурацкая писанина разлетелась листопадом по столу, пошла вихлястыми партиями на пол.
      Подскочил колокол с Ивановой башней, хлынули по сукну чернила, небольшое озерцо закапало вниз, и глухо крикнула, отпустив с испуга пружинку голоса, стенная кукушка. На выход из домика у нее не хватило мужества. Баба глупая, а не птица на службе!
      Обрызгав немыслимой красоты сюртук неуместным фиолетом, Чин-Чин с досады, перемешанной с идиотским смехом, едва смог выползти из-за стола.
      Как в замедленном синема, неровно дергаясь и произведя звук удара боевой африканской дубины о пальмовый щит, упал простецкой формы стул, да так и остался лежать до поры.
      Читать творчество сотрудника, адресованное далекой и невиновной ни в чем, - кроме дружбы с воздыхателем, - девушке Клавдии, он по честности настоящего офицера дальше уже не мог. Хотя там было много познавательного из истории слонов, искусства, литературы и умеломодной порнографии.
      Он бросил сюртук на посетительский диван, походил по комнате, теребя собачий воротник, застегивая и расстегивая верхнюю пуговицу, лихорадочно вертя шеей.
      Стрелял себя подтяжками для успокоения нервического смеха, понижающего степень собственного достоинства. Как прекрасно, что в эти минуты никто не видел Чин-Чина.
      Заглянул в шкаф, плеснул из штофа в рюмку. Замахнул.
      Крикнул в окошко что-то совсем бессмысленное, не предназначенное никому, кроме ветра.
      Заглянул в ящик, вынул рисунок Селифания, с которого Михейша делал описание, и брезгливо бросил его поверх столешного беспорядка. Потом наклонился и всмотрелся в картинку.
      Мужик на кровати еще более смешливо сосал палец; и будто бы уже не свой, а палец Чин-Чина. По крайней мере, большой палец Охоломона дрогнул, будто бы получил некое щекотное движение, будто бы котенок пробежался по нему шершавым язычком.
      И Кучерявый Персонаж прихамел: он будто бы копотливо подмигнул Охоломону.
      - Тьфу! Чертовщина какая-то, - с расстройством произнес Охоломон Иваныч, стряхнув видение головой. Посмотрел еще раз в Кучерявого. Точно: подмигивавший глаз теперь был закрыт полностью.
      Чин-Чин встряхнул листок - глаз открылся.
      - Какая ерунда! С одного стопаря такое мерещится! Неплохой на этот раз вышел аперитивчик! Надо бы еще испросить.
      Охоломону Иванычу хотелось перекинуться с кем-то живым словом и, может, даже за рюмочкой.
      За неимением никого более поблизости, затеяна легкая словесная переброска с Марфой Авдотьевой. А начато, - который уж раз, - с похвалы смородинового листа.
      - А чаек-то с ягодкой неплох вышел.
      - Может, ещщо подгреть, Охоломон Иваныч?
      Усмехнулся: "Спасибо. Пожалуй, можно и подгреть".
      Вошла Марюха и засуетилась у самовара. Чин-Чин внимательно изучал ее со спины. Классная кобылка. Вот бы оседлать и пришпорить...
      - Марюха! - прервалось молчание.
      - Да?
      - Марюха, подружка дней моих суровых, мать твою имать! А вот ты, случаем, не видала Михейшиного отчета?
      - Нека. Не припоминаю. А на столах что?
      - На столах не то. А что ты там тогда жгла? Припоминай-ка еще раз, да повнимательней.
      - Все что жгла, сперва было порвано в клочки. Остатки мною и маленько Михайло Игоревичем. Так Михайло Игоревич велели.... А что, особливого именно произошло, Охоломон Иваныч?
      - Да ничего, просто чертовщина какая-то творится, - хотел-было поделиться фокусом с миганием в бумаге, но умолчал. - Отчета дать себе не могу. То есть, понять не могу - куда он смог деться... Отчет этот. И все тут!
      Охоломон Иваныч, чертыхнувшись, снова подпнул стул и ловко загнал его в ближайший угол. Но тут же исправился. Поднял стул одним пальцем за внутреннюю перекладину спинки, пристроил к столу. Придавил к полу мощным ударом ладони.
      - Ладно, иди пока, займись делом. Ты еще здесь? Пш-ш!
      И в сторону: "Личинкино дитя!"
      
      
      
      ***
      
      
      
      
      
      
      1.7
      РУБЛЬ ЗА ШЕДЕВР
      
      
      Но не прошло и пяти минут.
      - Марюха, а природе цифра семь свойственна, или нет? Как думаешь?
      Марюха, как Яга на метле, подлетела к окну, приподнялась на цыпочки и сложила руки на подоконник: "Не знаю, Охоломон Иванович. Не считала. Разве, может, у вши есть в наличии семь ног?"
      - В комнату еще зайди.
      - Ага.
      Подошла, вкопалась в проем.
      - Сядь на диван, - велит новоявленный философ и математик.
      - Ну так вот, все больше как-то пятипалость присутствует в природе и четность цифр. У осьминога сколько щупалец? Точно не семь, - он осьми- ног, - а могло быть и семь, тогда звали бы его семиног, но назвали... Тьфу! У цветка, разве что, может быть семь лепестков, но не у живой твари. Вот ведь как, Марюха.
      - Может быть, - уклончиво отвечала Марюха, поглядев по сторонам и обнаружив близко с собой забрызганный сюртук Охоломона.
      Ее биологические познания ограничились отрыванием в детстве лапок у ползающих и летающих насекомых и разворошением муравейников. Ну, еще про собачьи свадьбы немало знала еще в девичестве.
      - Ой, а сюртук-то Ваш...
      - А "восемь" тебе нравится?
      - Цифра как цифра.
      - А если перемножить?
      - В уме не могу. Только в бумажке.
      - Так вот, глянь, Марюха, а наш-то перемножил и двадцать восемь страниц за одну ночь народил. Наилюбопытнейшего текста, причем! Представляешь, каков наш работник? Ай, да Михейша. Четырежды семь - двадцать восемь. Кто он теперь по твоему: вошь или человек?
      - Человек вроде... всё равно.
      - Ха-ха-ха, человек! Уморила. По четному - человек, а по нечетной семерке - дак вошь. Сама сказала.
      - Сама, да не то... Все равно человек. Только что разве - молодой, горячий больно, а уж какой трудолюбивый человек...
      - Да ты только прочти человека этого. Тогда...
      - Где?
      - А, ладно. Брось. Это я так. Со зла. Это вовсе его личный роман, а не служба. Тьфу! Собери все по страницам - там прописаны все в углах, но не вчитывайся - проверю! и на стол мне. Придет - отдадим. Чернила тряпкой промокни и вот...
      - Слушаюсь.
      - А сюртук - то вот мой... пострадал, Марюха... от человека твоего, - с ядом пожаловался Чин-Чин, - глянь рядом с тобой. Какова новая модель? - Голос его тут дрогнул.
      Сюртук Охоломон Иванович обожал и жалел в этот момент даже больше, чем зазубрины именной сабли.
      - Батюшки-светы! - Марюха будто только-что увидела порчу и изобразила вскрик щегла.
      - Пятен словно звезд на небе. Да какие мелкие, с красивыми лучами... как на иконе вокруг Богородицы. - Удивляется Марюха новому узору кителька с совершенно честным состраданием.
      - Только наоборот! Звезды все черные, а кителек-то светлый, - поправил Чин-Чин, - исхитришься с него чернила убрать? А то ведь выкинуть придется. Жалко. Один он такой был - единственный в Питере. Светский экземпляр, индив-пошив, пуговицы я сам расставлял в эскизе, прислан из Франции самой m-le Жюссон.
      - Все сделаю, - всплеснула ладошками Марфа, - только велите сделать. Слетаю, прочистим где надо, простирнем, утюжком сгладим. Эге. Да. Сделаем, не беспокойтесь.
      - Ну ладно, уговорила. Денег возьми.
      И добавил для острастки и прекращения интрижек на работе: "А с человека твоего вошьего вычту!"
      
      ***
      
      Михейша был весьма начитан и много чего наслышан от дяди Геродота Федоровича из Ёкска - большого любителя чужого женского тела, веселого шпунта и редчайшего пакостника, готового для смеха подкладывать в женину кровать кактусные колючки, скользких ужей наравне с лепестками шиповника.
      Разок прибивал тапочки к полу, да и другое беззаботное непотребство бывало.
      Был бы доступен крокодил, и его бы смог приспособить Михейшин родственничек для славного и развеселого действа. Но Михейша не мог всеми этими безграничными знаниями правильно распоряжаться, а другого, более правильного наставника и духовного покровителя в последующее после учебы время с ним рядом не было.
      Охоломон Иваныч ближе к обеду заново припомнил отчет, и снова его принялся терзать и душить умело сдерживаемый при Марюхе приступ смехоярости.
      - Ну и Михейша, мордовский ты сынище-ёжище, полиевктовщина, обть! Ну и писатель, ей-ей! Сатирик! Кальмар, хреном фаршированный! А троицу-то как живо отобразил! Ай-яй-яй. А семейка, ёпа мать, вот же содомское убежище! И Селифанище-то наш каков. Объемисто, оригинально, славно прорисовано. Так думал Чин-Чин.
      - Силен и Михайло. Юморной мерзавец! Надо отдать должное: и талантлив бес. Хоть и проходимец, каких поискать. Изобразить такое. Молодец. Талантище большой силы! Да уж, уморили оба наповал. Весь мир будет потешаться над такой нашей уголовной темой и благородноугодной службой.
      - Марюха!
      До конца еще не остыв, он что-то придумал, хлобыстнул еще, вышел на крыльцо и крикнул во двор.
      - Марюха, сносила сюртук?
      - Отдала прачкам, у Благодарихи. Сказали, сначала к схимнику снесут, а потом уж к вечеру прийтить. Простирнут и обсушат на ветряной пушке.
      - Оп, и такая есть?
      - Есть и не такая. Готово будет. Не сумлевайтесь.
      Но сильно сумлевается Чин-Чин в возможности чернила отстирать, и сердится опять, будто Марюха в чем провинилась.
      - И заворачивай там уже пыль ворошить.
      - Да уж прибрала все!
      - Ну, так молодец. Тогда вот что: хватай ноги в руки, и слетай живенько к господину-товарищу уряднику, зови сюда, а и пусть ключи от каморы прихватит.
      - Чаво?
      - Урядника сюда, Марюха, - Гаврилыча, клюшника нашего, епа мама! Зови! Бегом марш! И глянь там, в щелку, не помер ли наш подследственный, тот, что содомщик наш - художник Селифаний Ведров? Нет? Жив еще курилка придорожный? И не удивляюсь. Ну, и, слава богу. Пусть этот герой благодарит наше Временное правительство с его раздобрейшей демократией. Туды ее мать в качель-карусель!
      Тут Охоломон плюнул с отвращением.
      - И тащи сюда этого... Михейшу Игоревича за шиворот... Пожестче. Не жалей обшлагов.
      - Спит он, небось, не добудишь ево! - зычно кричат в ответ.
      У Марюхи кулаки - о-го-го! В обычных, казалось бы, по-деревенски угловатых руках - сила лошадевых ног.
      - Зови, говорю! Выспался уже. Хватит воздух раздувать.
      - Жалко мальца, взгреют его, однакось, ввечеру-то, - расстроилась Марюха.
      
      ***
      
      Марфа на все двести оказалась права.
      Селифан, не пророня ни одного слова, вцепился двумя руками в столб и приник к нему волшебной бородой, усиля тем деревянный магнетизм.
      Пришлось применить усилия.
      Пинками и посулами несчастного вынули из тюремного сарая, пристроенного к зданию самого управления.
      Взяли письменную подписку о гласном невозмущении, о полном добровольстве и помощи следствию.
      Первому Селифаний не особо рад. На второе ему плевать с высоты "свого искуства".
      Кормили подследственных отменно, даже давали борща, а в праздник в миску клали достойный кусман мяса.
      Да и сарай был бревенчатым с заткнутыми паклями, и топился он и зимой, и в межсезонье от печи теплее, чем дома.
      Закрыть дело, к сожалению, было нельзя, ибо оно было не политическим, не уголовным, а долгим и нравственным, которое при правильной подаче можно было бы превратить в дело о растлении и подкопе под любую власть, заботящуюся о чистоте и скромности нравов. Не в Риме, поди.
      Кроме того, было собрано под подпись и без них немало письменных наветов, взятых со слов односельчан. А поспособствовал этому всему наш драгоценнейший и романтичный от неопытности и вседозвольства демократического честнописания Михейша.
      Кроме того, в следственном архиве дело на Селифана хоть и обросло пылью, но пребывало живым, а пыль легко сдуваемой и незажиренной. Дело было полностью незаконченным, но интересным, как роман Александра Дюма, - если бы его как следует опоганить непристойностями и насытить голыми персонажами.
      Открывалось и закрывалось это дело неоднократно. От его толщины помещалось оно в нескольких картонных папках; и было оно зафиксировано в приходном гроссбухе под номером 8К64У/Джорск.
      
      ***
      
      Михайлу Игоревича Полиевктова долго, до слез, кормили и дрючили моралью в следственной, что смежно с кабинетом председателя, и чтобы никто лишний не слышал.
      Обсмеивали и журили недобрыми посулами.
      Словом, надсерчали сильно, но с практической работы все ж таки не уволили. А позже, забыв происшедший казус, Охоломон Иванович Чин-Чин написал Михейше отменную рекомендацию.
      
      ***
      
      - Тебе басни надо вообще-то писать и статьи для взрослых юнцов в эротическом жанре. А нашей должностной дознательской обязанности тебе еще долго учиться. Может, и будет толк. Переусердствуешь слишком.
      - М-м-м. Я...
      - И литературишь, паршивец, а это служба точная-с. Тут язык должен быть короток, правдив и без всяких внутренних излишеств и энтузиазма. Домыслов нам не требуется. Это лежит совсем в другой стезе, - сказал ему так (уже шепотом) подобревший в конце вечерней беседы Охоломон Иванович, перейдя с жертвой нравоучения из "злого" в "добрый" кабинет.
      Перед ним стояла пустая рюмка анисовой. Перед Михейшей тоже, но только чуть-чуть отпитая, чтобы не сливалось с переполненных краев.
      Уж сильно и от души Охоломон насмеялся, и сердечное ожесточение на остроумника Михейшу от этого отошло. И зарядился он тем хорошим настроением на пару дней вперед. Треснул, правда, перед тем по шкафу парой показательных хуков. За сюртук и просто так.
      Михейша аж вздрогнул. Не хотел бы он стоять вместо шкафа.
      Затрепетал боками бедный шкаф, посыпались оттуда книги, но выдержал предмет старой столярно-плотницкой работы. Только пара завитушек с колышками по бокам карниза украшали его.
      - Когда попросят, тогда и выдумывай. Физкультурой займись: что сиднем сидеть? надо качать силу мышц. Иди, отдыхай пока. И слюни вытри. Мамка заметит, папка вздует. Или сюда припрется с дедом. А мне твоего деда прическа о-о-ченно не нравится, - напомнил ближе к прощанию Охоломон и, подумав, добавил:
      - Шумная у него прическа. Скандален твой дед без меры. И колет-то словами обидными, не распуская рук. А сила-то у него есть. Да. Кряжист учителек твой. Сразу видно. Уж даже я б с удовольствием померялся бы силой. На столе, на столе-с... руками... не думай лишнего.
      - У него на голове обычный ежик, - взмыкнул Михейша. - А отчет-то вам поменять?
      - Плюнь на отчет... хотя, нет, - сократи и выбрось ерунду. Одну-две страницы пиши. Не Бо! Ле! - Охоломон погрозил пальцем размером в перезрелый и шершавый от тяжелой грядочной службы огурец.
      - Что ты барышне своей пишешь - мне наплевать, хотя совет мог бы дать неплохой: так девушек не завораживают! Понял? Им цветы и слюни подавай! Ихние слюни знай, а сам, будучи в обаятельском уме, держи мужскую марку. Делай строгую мину лица. И привирай аккуратней. Вот так-то.
      Охоломон опрокинул очередную рюмку, хакнул и вытер усы.
      - Сам-то пей. Сегодня можно. Служебное время мы с твоей помощью ныне укоротим.
      Михейша, непроизвольно исказив лицо, тянул градус так долго, словно воду через соломинку сквозь мокаттанскую толщу Гизы. Побеждая запах водки, забросил в рот колечко лука и медленно стал жевать.
      - Так вот я и говорю - прическа твоего деда мне не нравится. Кайзера напоминает. Рискуете накануне еще большей мировой войны. Не немецких ли кровей будете? Да я, однако, спрашивал уже, но подзабылось.
      Охоломон при приемке Михейши прилично выпил на пару с батяней. Батяня еле доперся до дому, а Охоломон тогда задержался по диванной службе.
      - Русские мы все. Я сказывал при приеме: уральских мы кровей.
      Михейшу в стуле после выцеженной рюмки покачивает.
      - Уральских, говоришь? А черт-то по тебе гоголевский плачет, не наш. Тот хохляндских кровей. Пересмешник, каких поискать.
      - Отчего так говорите? Все так худо?
      Чин-Чин всмотрелся в практиканта. Оценил пыл и старание. Исправил свою речь.
      - Да, молодец ты, Михейша, ладно, не грусти уж так слишком! Остынь. Дело наше как и везде - весьма наживное. Николай Васильевич по таким пустякам не хенькал . Понял, что почем?
      - Понял, Охоломон Иваныч. Вашо вышокобло... - шмыгнув носом в последний раз, хотел что-то добавить и извиниться за все произошедшее Михейша.
      - Опять за старое! - прикрикнул на него Чин-Чин, по гоголевски сдвинув брови, - ступай, ступай.
      
      ***
      
      - Марюха! - снова позвал помидорномордую девку Охоломон Иваныч.
      - Ага? Я!
      - А у Благодарихи твоей есть картины на стенах? Какие-либо. В рамках или расписные.
      - Есть цветочки, дас-с. Имеются и обои красивые. Все в французско - желтых лилиях и в жабах красивых на листах. И плавают, и сидящие имеются и противоположные разные звери на берегу. Аленушка есть - ёкского художника руки, что еще манускрипты продает на площади. Хроменек он и ростом мал. Но шибко известный. Ой, шибко! Царица французская есть - то типографский снимок. Дама в постелях с арапкой и опахальщиками. Отличные картины есть и куплены преимущественно по заграницам. Цветы кактусы есть, один даже с шапкой Клауса, пальма в приемной и... дамочки с офицерами есть в дагерротипах и раскрашенные красиво. Дак там эти офицеры что вытворяют на картинках... Ойеньки! И снизу-то ходют, и на коленях ползают и... это... генерал есть типа нашего Давыдова... с усищами, с букетом, а сам-то... будто кобельком сейчас сделается... А дамы-то... С бокалиями, а сами... хохочут, радуются, видать, гостям безмерно. Как только не разольют...
      - Стоп, стоп, раскудахталась! Не в галерее, поди! Что-нибудь типа этого есть?
      Чин Чин сдернул Селифановскую картинку со стола и сунул ее в лицо Марюхе.
      Марюха глянула секунду, - ей, опытной деревенской даме, того хватило, - и закрыла лицо руками.
      - Ах! Боже, Охоломон Иваныч, конечно нет. Это же сраму подобно.
      - А то, чем девки там у вас занимаются, а в фотографиях тобой расписанных что? Там не срамно?
      - Не знаю, Охоломон Иваныч. То у них работа, по закону все, а здесь...
      - Так сильно срамно, что ли?
      - Бесстыже рисовать. Как можно такое изображать, ведь когда прописываешь, думаешь про это все и представляешь!
      - Дура ты малограмотная.
      - Может, так и есть, только мне это не нравится.
      - Короче так, Марюха. Расщебеталась как в супе курица! Слушать меня сюда внимательно. Ты иди в художную лавку бегом, пока не закрылось заведенье, и купи там с золотом багет. Если закрылись, ссылайся на прокуратора египетского.
      - Багет? Хлеба что ль, французского? Дак это... Там не дают хлеба.
      - Рамку вот этого размера, женщина ты... Пусть вставят туда картину и...
      Тут Чин-Чин осекся и задумался.
      - И?
      - Пусть вставят, говорю, - голос потвердел, - и стеклом сверху замостят, и завернут пусть крепче. И не показывай народу-то, а тащи всё сюда сразу. Я качество проверю. Понятно?
      - Понятно, чего-с не понять.
      - А я Благодарихе это презентовать надумал. Это тоже понятно?
      Марюха пожала плечами.
      - Для ее заведения самое то выйдет. Думаю я так.
      - Ой-ёй, Охоломон Иваныч...
      - Пойдет еще хлеще народ. Да, точно! А еще купи настоящих живовосковых цветов в вазе. Денег дам.
      - Хорошо, - покорно соглашается Марюха, хотя ей эта история не очень -то нравится, - все сделаю, как скажете.
      - В большой вазе!
      - Дас-с. Понимаю.
      И в сторону ропотнула себе под нос: "Не дура, поди".
      - А Селифану этому отнеси от меня рубль.
      - Ого! - Марюха сильно удивилась такому раскладному обращению с преступником, - за что?
      - Как автору. Заработал. Называется по-ихнему гонорарием. И скажи, что в этой части мы делу его пуску не дадим. Пусть только помалкивает в тряпицу. Это в его же интересах.
      - А не сильно много чести... за рубль такую порнографию-с?
      - Не сильно. Все по-деловому. И скажи Благодарихе, что я ее сегодня посещу с ляму...
      Пауза. Уточнение: "С проверкой, с проверкой. Не просто так. Не думай лишнего".
      - Ага.
      - И пусть там без шума. Это официальный маневр. По службе, понимаешь? За сюртуком со звездами... - бывшими, надеюсь, - заодно схожу.
      - Ага. - Марюха шмыгнула носом.
      Тяжелый денек оказался благодаря Михейше. Да и ревность всколыхнула чистую и влюбленную в председателя Марюхину душу.
      - Зайду с черного входа. По демократичному. Вот так-то. Время щас такое. Понимэ?
      - Ага. То есть да, равно что понимэ. (Что за новое изобразительное средство в лексиконе?)
      - Ловить надо текучий момент. Это тоже понимэ? - Чин-Чин хитромудро подмигнул и улыбнулся до ушей. Встопорщились усища и будто рыжим, праздничным бриолином заблестело в суровой комнате.
      - Дело Ваше.
      Марюха еще шибче пригорюнилась от этакой текучести момента.
      В другую сторону от Марюхи течет любовь Охоломона Иваныча.
      - Вот же пакостник - с благородного виду его так поначалу и не подумаешь.
      - Постой, - Чин-Чин заглянул в стол и вынул оттуда черную накладную бороду. Приложил к лицу. Повертелся, нахмурил брови, оскалился в шкафное стекло, - идет мне такой прикид?
      - Чисто ужас, - сказала, сморщившись, Марюха, - вам виднее... коли по службе и охоте, так и....
      - Вот и я говорю. На ловца с такой бородой зверь сам побежит. Мда-с!
      
      ***
      
      
      
      
      
      1.8
      ДВА ПИСЬМА
      
      
      1.
      - Мой очень дорогой и недоступный lower angel and sweet demon, and dessert , мисс Пастилка и мисс Горькая Постель! Вы как шоколадка в золотой обертке и за стеклом тройной толщины - сверкаете, пахнете и бирка-то на Вас есть, но не даетесь. Вам не надоело выходить замуж за всех, каждый вечер, каждую ночь, за всех, черт возьми, кроме меня? У меня есть деньги, а Вы же знаете, что за деньги можно купить все. Вы считаете себя королевой бала? А Вам разве не нужны деньги? Может, Вы думаете, что я, представляя Вас в постели с другим мужчиной, вместе с вами подобно бледным англичанкам рассматриваю розетки на потолке? Нет, нет и нет, дорогая. Представляя Вас там, я плачу и рыдаю, потому, что я не дал бы Вам такой возможности. Да Вы, наверное, помните. Или Вы такая притворщица, что мне это все привиделось?
      Я рыдаю потому, что передо мной нет двери, в которую я бы мог скрестись как голодная собака в надежде когда-нибудь быть впущенным не от жалости, а от любящего сердца. При Вашем невнимании к моим страданиям, я даю волю своим рукам, обрекая себя на разбивание сосуда с животворящим вином, которое настолько терпкое и шипучее, что выливается тотчас же, как я прикасаюсь к пробке. Оно предназначено для нас двоих, а мне приходится пить его в одиночку...
       (Мишель)
      ***
      
      
      
      2.
      - Мой дорогой молодой друг, mon Мишель, - а, друг ли Вы мне, или скверный покупатель, как узнать? Я сомневаюсь в непорочности Ваших юных измышлений. Уж не собрались ли Вы меня любить как животное? Мне это не нужно, потому я собираюсь Вам сообщить правду.
      Я бы, наверно, давно забыла бы о Вас, кабы Вы не писали таких смешных писем. Они же и жестоки по отношению ко мне. Вы перестарались в очернении меня, поверьте. Но я не могу выбросить Вас так же твердо, как Вы мне старательно и изощренно грубите. Мне жалко Ваш драгоценный сосуд. Мне жаль, что Вы, не думая о последствиях для Вас, делитесь такими intimate detail. Ощущение, что Вы сошли с ума, потеряли стыд и находитесь во власти дьявольской страсти, не разумеющей порядочности касательно ко мне и осторожности в отношении к собственному телу и душе.
      Уж не на Фонтанке ли Вы испотрошили свой ум?
      Я каюсь, что сообщила Вам адрес. Это не дает мне покоя. Я не уверена, что рано или поздно Ваши письма не будут перехвачены кем либо из моих младших русских cruel Bloomfield и будут переданы дальше моей благодетельнице.
      Я уже свыклась со всеми и мне будет горько уходить. А я, несмотря на старание и успехи, не только буду уволена, а буду растерзана, выкинута, передана на общественное порицание. Мне велят надеть на башмаки желтые банты - если это только поймут в вашей ужасной стране, - и запретят надевать шубу, и выставят на мороз в самый неподходящий сезон. А Вы знаете, какие в Петербурге бывают холода.
      Вы этого добиваетесь? Пожалейте бывшую нищенку! Подайте на пропитание! Замуж возьмите бедную иностранную поданную. Или присоветуете в батрачки идти, или в поденщицы определите кирпичи таскать?
      Смеюсь. Не сочтите за серьезность.
      Мне в год двести пятьдесят рублей дают. Это немного, но и не мало. Из этого я на черный день откладываю и - случись что непредвиденное - на обратную дорогу хватит.
      Я читаю Ваши письма и заливаюсь то дурацким смехом, то плачем, то ли чувствую себя девочкой-дурой, то ли несчастной потаскушкой, то ли возлюбленной, то ли жертвой маньяка. Я Вас, может быть и люблю, как можно только любить Дракулу, но, слава богу, только по письмам. Не люблю упырей, пусть они даже живут в замках и имеют по двести душ работников.
      Я боюсь того что Вы мне пишите. От Вашего рассказа про Селифания мне стало сначала весело, как после чарки рома или водчонки - так, кажется, у вас называют это мерзкое зелье - а потом было дурно как никогда. Я уважаю искусство в вашей стране, но Ваш пример - для меня как воровской нож в полотне Рембрандта. Я знаю средневековых художников, знаю Дюрера, видела еще некоторые жуткие вещи, но ты было невежественное средневековье, издевательство, беспричинные убийства, а теперь в России решили его повторить?
      Я понимаю Ваше негодование, когда Вы описываете детали, но Селифания вашего стоит пожалеть - у него не все в порядке с умом (как у Вас, промежду прочим, мой дорогой друг), он тронулся в хлевах, наслушался коровьих причитаний, он плоть от плоти - член своего стада. Звереныш, который когда-нибудь мать-старушку съест.
      Вы сами измываетесь над неученым художником, пусть даже у него набита рука и полон дом скотины, которую не терпится убить, высушить и изобразить с чучельного вида будто живую.
      Пусть к нему едут заграничные покупщики - у них руки загребущие, а в глазах презренный металл. На искусство им наплевать! Сквозь Ваши слова видно неуважение и издевку. Вас должны поругать более сведущие и терпимые в таких делах люди.
      Вы разве сами не боитесь того, что у вас там в глуши творится?
      Поверьте, про это все я знаю не понаслышке, я видела Красные Фонари, я знаю, что это гнусное ремесло не прекратится никогда. Но этим заставляет заниматься общество. Оно этим пользуется. Оно его поощряет. А ваш Селифаний - дитя вашего порока, ему, как ребенку дали краски, умышленно похвалили вредные люди, и он клюнул.
      Он - сам теперь кисть, холст и бомба. Он усиляет мировой бред. В распространении его псевдоискусства не сомневаюсь. Все плохое в наше дикое время имеет скорость лучшую, чем все хорошее и доброе.
      Наивный, бедный, исступленный - он не ведает, что творит. Его рукой водит Сатана. Сатана, Сатана - не меньше!
      ...Ужасное сейчас время. Вы сами все видите и испытываете. Кругом так наэлектризовано! В столице голод. Но мне страшно совсем не от этого. Я более трясусь, когда мне вручают от Вас письма. Отчего так, - подумаете Вы?
      Вот как: я всматриваюсь в нашего мсье Степана, - а его обязанность открывать двери и так еще по пустякам - а мне кажется, что его голубые глаза излучают не русское почтение, как Вы меня уверяли, описывая доброжелательность всех русских, а насмешку и желание предательства.
      Он так страшно жует усы и - принимая полтинник или гривенный - этак жарит взглядом, будто я покупаю у него краденое или дешевую подделку даю. Слава богу: он не силен читать прописи. Пишите по-французски или по-английски - как Вам удобнее.
      Мадам Лидия также не сильна в языках, какой бы она не делала вид. Какое это для меня двойное счастье!
      Хорошо, что и мсье Владимир не часто бывает дома, а теперь он вообще надолго уехал в Кениг спасать православие, или учить клиросному пению немецких братьев по разуму, или бить с военными братьев шляхов - кто его знает. Сказал только, что это сейчас не безопасно, семью целовал будто бы в последний раз. Даже у меня мурашки по телу пошли, хотя уж мне это, кажется, ни к чему. У нас теперь бабье государство и лучше ли это, чем было при месье отце Владимире - только один бог это скажет.
      У нас в доме сущий Везувий. Дети готовят каверзы, несмотря на мою вполне соответственную военному положению дипломатию.
      Скажите, Мишель, Ваши сестры тоже такие? Или не все русские дети одинаковы по отношению к иностранкам?
      
      То, что между нами было, это просто нечаянная встреча для Вас, а для меня - случайный проступок, а вовсе не вынужденное занятие от тяжелой жизни.
      Хоть я и выросла в рабочем квартале, а теперь я с натяжками почти что леди. Хотя в наше время... нужны ли кому-нибудь леди? Эти рабочие и красные гвардейцы такие все страшные. Ходят в пыточных кожанах: им еще фартука на груди не хватает! Они забирают людей на улицах и приходят к ним в дом с оружием и - говорят - иной раз без особенных каких-то бумаг.
      Скажите, чем провинился перед ними мсье Владимир - честнейших правил человек, не обидевший в своей жизни ни одной души. Он давал деньги в воспитательные дома, ходил в первых рядах на манифестациях в пользу безработных, нищих и сирых. И теперь - после всего этого - любой бывший безработный, обиженный рабочий ли - а теперь он солдат или член народной дружины - спокойно может остановить месье только за то, что вне церкви он может позволить одеть себе гражданскую шляпу! Это ужасно!
      Вы понимаете меня?
      Есть еще более страшные люди, но тут надобно ставить большую точку. Постарайтесь понять за этой точкой другое и не попасться на это самому. Вы ведь в таком странном департаменте. Возможно и к вам идут перемены. Приедете в Петербург - узнаете сами. Но я отвлеклась...
      
      ...Думаю, что Вы не будете смеяться над таким превращением, ведь Вы - грамотный молодой человек, хоть и начинали жить в отдалении от Европы. Поймете. Надеюсь, что все переменится, надеюсь, что Петербург даст Вам правильное мышление и освободит от юношеского задора, бахвальства и шапочных оценок.
      Я все свое плохое, вынужденное забросила тотчас же, как переехала в вашу страну. Я сменила имя на похожее. Фамилия меня смущает. Но с этим ничего не поделать. Теперь я не дуюсь на судьбу: для меня и мрачный Амстердам и Governesses B.I. , который дал мне шанс, теперь все в прошлом.
      Я не придаю своему первому вынужденному занятию порочного значения. Так же, как и Вы не смущаетесь, изредка занимаясь не вполне благопристойным и далеко не пуританским делом.
      Матушка Ваша про это, надеюсь, не знает.
      Матери часто мудрее мужей, ибо на них висит воспитание и поддержка очага. А разве не воспитание детей есть главная цель жизни?
      Я совершенно изменилась, начав учиться и, тем более, приехав в Россию, а Вы ревнуете меня к прошлому. Зачем я только, доверившись, Вам это рассказала? А Вы уж и разнюнились. А влюбились, - если влюбились, а не играете со мной, - вообще как наивный ребенок.
      Поверьте, мне совершенно до Вас при таком отношении нет никакой охоты. Правду сказать, я и в деньги Ваши не верю.
      Не то, чтобы я когда-нибудь отказывалась от денег - вовсе нет, как раз-то их я особенно и "люблю".
      Хочу подчеркнуть - они мне нужны - да, очень нужны, - но не для праздности и не для распутства, как Вы изволили сперва подумать.
      Они мне нужны как кровь для жизни и как лекарство для спасения.
      У меня в Голландии мать и отец.
      Отец серьезно болен, - у него теперь идет горлом кровь. Он лежит, передвигается едва ли не ползком, и не способен уже работать. А мои сестры и братья еще не стали на ноги.
      Длинной селедки, как у вас насмешливо говорят, - и с чего только так придумали? - в наших краях теперь нет. Говорят, сельдь от морских течений или отчего-то еще ушла ближе к океану. Может, что-то изменится, но для меня каждый выход брата в море - как испытание.
      Вы когда-нибудь видели как ветром выламывается кливер, а как стреляют леера? Думаю, что нет. Они рассекают человека пополам.
      А что такое волна в пять - семь ваших сажен? Думаю, что Вы этого всего не знаете, будучи сухопутным человеком. Я горжусь братом и боюсь за его жизнь. Он молод, годится только на юнгу, а из него делают настоящего рыбака без всяких скидок.
      Выходят в море не только в путину, но и в шторм, так как он гонит рыбу в наши заливы.
      Наши баркасы не прочнее, чем в любой стране, а бури и штормы везде одинаковы.
      Вспомните русских рыбаков на Балтике, вспомните ваши буйные реки, а Северный океан, а Белое море, а восток: там, думаете, легче?
      Вы не пугаетесь от их нелегкого труда и не удивляетесь ежедневному героизму? Люди не рыбы и долго плавать в море не могут. Двадцать минут... и нет человека.
      Я матери помогаю. И, думаю, Вы тоже не считаете это животным инстинктом или пустым делом.
      Деньги мне нужны больше, чем удовольствия в постели и, соответственно, мужчины. Без мужчин можно обойтись, хоть это и противоестественно для всякого живого человека, тем более для женщины, призванной самой природой и Богом рожать. Это так.
      А деньги как плата за любовь мне противна. Мне мерзки даже Ваши "шутливые" намеки на это.
      Благородные люди так не говорят и не думают.
      Хотя и в России верность и честность семье не в должном почете. Порядочность и порок не могут друг без друга. Русский человек этого тоже не лишен.
      Этот искус идет от сатаны: дьявол и его слуги в этом весьма преуспели, а перед Богом это только испытание. И то, не каждый верит в раскаянье и про существование суда. Расплата приходит тогда, когда уже бывает поздно вернуться к началу с тем, чтобы попытаться изменить жизнь.
      Не берите с Европы дурного, мой друг и истязатель, избавляйтесь от собственной пошлости. Когда Вы это поймете и осознаете сердцем - тогда только о чем-то с Вами можно станет говорить.
      Как Вы понимаете, на такой ноте я не хочу с Вами встречаться. Приедете с той же мыслью и теми же дурацкими шутками в Питер - даже не ищите меня.
      Приедете чистым, освобожденным от лжи и напуска, - пожалуйста. Сердце мое не занято. Но и ждать Вашего исправления не стану.
      Пусть Бог мне и Вам станет судьей.
      Да, мне и не велят влюбляться.
      Если я влюблюсь - я точно потеряю работу.
      Но, еще в последний раз говорю - это не моя служба - брать с мужчин деньги за любовь.
      Надеюсь, что после лекции этой, или исповеди, - как хотите, - Вы меня уже более не собираетесь купить?
      Если это не так, то прошу Вас меня больше не беспокоить.
      Не рвите мне сердце, не унижайте, пожалуйста, себя.
      (Клаудиа)
      
      
      ***
      
      
      
      
      
      1.9
      ФАЛЬШИВОМОНЕТЧИК НИКОША - НИКОНИАНИН
      
      
      Вовсе даже не никонианин-отступник и не охальщик христовый, - как Вы только что изволили подумать, - но и не бахвальщик - басурман, и не приверженник Будды даже, - малой шутник Никоша Мойшевич, вот же червя подколодная! - и тут успел отметиться.
      Никоша умел не только протирать штаны на пнях, жечь по ночам хворостины и костерить судьбу, но и, глядя в стодолларовую банкноту, выписывать желтым на снегу простецкие инициалы Главного управляющего государственного казначейского банка Соединенных Штатов. А это уже что- то!
      Повторить роспись господина NN легко, - она в мельчайших пропорциях и деталях давно прописалась в Никошиных снах.
      Разбуди Никошу ночью и сунь ему бумажку с карандашом, - будет вам и mr.NN, и господин Клемансо.
      Высунь его на улицу и вели художественно сходить до сугроба - та же история.
      Все снежные горки на опушке давно вредоносно оформлены и прописаны Никошей.
      Хотя Клемансо повторить гораздо сложнее, но при надлежащем старании тоже можно.
      Никоша - талантливый мальчик.
      Никоше воззавидовал сам маэстро Циркач-Сибириевский, и, даже как-то заезжая в Ёкск, поручил молодому художнику прорисовать сосульки в изящных ноздрях Жозефины - лошади великого маршала Нея. Кажется, так ее звали. Но памятника у лошади нет. Нет и таблички на могиле. Куда деваются лошади после смерти? Незавидная у них участь. Всего паре десятков удалось отметиться в истории.
      У Циркача никак не выходили блестки, да и сами изделия дедушки Мороза походили на его ненастоящую ватную бороду, промокнутую в жидком нафталине.
      Каждый луврский посетитель может рассмотреть в подробностях изумительной правдивости лошадиную сосульку от Никоши-мастера.
       То смотреть надо в легендарной "Переправе побитых франкмасонов по наледи Люцернского водохранилища" .
      А вот вывести по краям сугроба сурьезные по замыслу водяные английские знаки сможет не каждый.
      Даже Никоше нелегко.
      Тем более в мороз, когда не только руки-ноги стынут, но и писательный прибор вот-вот может, звякнув колокольцем, отвалиться, превратясь в длинную, как у снежной бабы, искряную как ночные звезды, испускающую ледяные стружки морковь.
      Потренировавшись в зимнике с месяцок, - а зимы в тех местах длинные - знаки у Никоши стали получаться лучше не только на снегу, но и на этюдиках к матрицам.
      Отец Никошин по таковски не мог.
      Стучали по сенкам подошвы валенок.
      Нет, не валенки то были - настоящие, обменные на побрякушки, корякские унты.
      Выбегал прыжками Мойша из дому.
      Не успевал он до ветра.
      Крякал с досады, отливал по старинке вбок. Мощно и споро.
      Валил сей водопад завалинку.
      Сыпалась с мерзлых досок мокрая семечная шелуха. Превращалась в слиплые гроздья.
      Лежало так до весны.
      Всмотрелся тогда Мойша удовлетворенно в даль. Свел крепко лопатки, встряхнул монолитной, в момент смерзшейся бородой.
      Попрыгал.
      Завис на пике прыжка удивленно. Висел многокрылым и умелым в висяках яманеком-пегасом секунды две: разглядел, наконец-то, вдали Никошину галерею.
      Подошел. Вгляделся еще раз. Недурно вышел mr.NN! Один в один его роспись. Хороша галерея! Реалии так и прут с узора.
      Улыбнулся Мойша. Завистливо и весело стало в его голове.
      Поднакопил Палестиныч сил, испружинился и каплями спонавыдавил копию Никошиного творчества.
      Вышла из затеи одна смехота.
      Посмеялся над своей неловкотой, - де, не в форме он был.
      Трещала башка с вчерашнего ужина.
      Через силу обиды похвалил Никошу-мастера и подозвал к себе Одноглазого Вилли, чтобы подивиться с ним новому виду искусства, и сына-умельца вознести до иностранных небес.
      Вышел Вилли. Удивился совсем немного: "Да ерунда это все. Плевое дело!"
      Расширинился Вилли.
      Вытащил Вилли иностранную струю и помахал ею кое-как.
      Подгреб на свисточный призыв сынок. Втроем посмеялись Виллиному искусству: "Безобразие в искусстве! Не подпись, а насмешка над родиной-матерью Америкой".
      Никоша красотой и проворством рисующего, не порченого обрезкой пе-пе победил всех. Тому бы и быть так.
      Пусть стояла бы галерея до весны и радовала бы глаз редких музейных посетителей, заходящих в заимку раз в век.
      Но велел Вилли разворошить все художественные упражнения и присыпать их снежком: невоспитанные красногвардейцы с бескультурной милицией могли ненароком нагрянуть и попортить галеристам настроение.
      
      ***
      
      В семье Мойши Палестиновича живопись, рисунок и лепка это давняя семейная традиция. Палестина, Египет и Московия - ничто перед талантливой Сайберией.
      Искусство мира, - сказывал Михайло Ломоносов по дороге из Европы, - вообще будет произрастать Сайберией.
      А Себайлы в Сайберии - это душевные светлячки, врачеватели-подорожники, прекрасные стрекозки перед ужасными американскими и африканскими слепнями, кактусами, мушками цэцэ.
      Начальному рисованию Никоша с братьями обучался в Ёкске.
      Но у братьев не пошло дальше набросков и этюдиков.
      Забросили они и цветные карандаши, изломали в крошки пастель, забросали глиной и утопили в ручьях мольберты.
      Заводные щуки, сидя в корнях на нересте и, обступив такой красоты картины, хватались за животики, выпуская от смеха воздушных пузанов заместо метанья созрелой икры.
      А Мойша-таки брал несколько уроков у Селифания, заезжая в народные Джорские курсы.
      Плюнул.
      Не получалось ничего у Мойши.
      Вместо причесок и грив выходили у него, словно надсмеиваясь над криволапыми попытками, копенки тощей соломы.
      Валёры вкруг голов у него сливались напрочь с фоном. Фон - с ниспадающими волнами натурных драпировок, напоминая и там и сям осыпи булыжных камней.
      Количество пальцев натуры не координировалось анатомией. "Сие не обязательно, - говорил он, - главное: уловить характер сибирчанок".
      То-то выходили новорожденные характеры! Смех да и только!
      Без всматривания в характеры было сходу видно: писал он будто не с людей живых, а с вампиров, залежалых покойников, с убийц женского полу, квазимодш иностранных разных.
      Руки - крюки, шеи - воротные подпорки, груди - мешки с мягким, без единой четкой тени, с растертыми в полутонах коровьим дерьмом.
      Мраморная кожа убранных в кокошники царевен отдает несвежей чугуниной. Где нашел художник такой черноты люмографных красок - черт его знает. Разве что только пальцами не растушевывал краски, а вымазался так, будто ел их тайно в голодный пост.
      Самое кокошники... - да что говорить о кокошниках - ничего примечательного в тех самоцветах не было и нет. Опять камни, мушиные точки, воронье сранье. Где сверканье? Где грани и смелые, коровинские мазки? Не родился тогда Коровин? Не выполз на сцену импрессионист, словно в тумане рисующий? Где реальность изображения и, как следствие, желание украсть? Это искусство: обмануть зрителя нарисованной на багете мухой. Чтобы каждый пытался ее смахнуть. Остальное всё - подделка и забава.
      Одно слово - литейщик, грубогравер и старый хрыч! Взялся за художества, а сам - фальшивых дел только мастер, и больше ни на что не гож.
      К обнаженке, словно сговорившись в злости, не подпускали старухи-натурщицы, - сами по себе ходячие склады кож да костей.
      - Слабоват ты в живописании, - утверждали натурщицы хором, - подпустим к нашему телу, но только... - переглянувшись... - коли одаришь каждую собольей шубой.
      И глумятся поедом, твари такие.
      К искусству и опыту, имея презрение, хохочут и надругиваются такими хриплыми - будто паровозными гудками - голосами.
      - Отчаливай с перрона, мол, ужо.
      - Заводи пары.
      - Хватит над холстами издреваться.
      Не пожалей Мойша Палестиноич соболиных шкур, - так стал бы он смахом как подарколюбивый лондонский денди, или - по-модному - меценат; а он хитроумно макаронил под русского мужика.
      Силен был Мойша только по настоящим, мужественным, железным искусствам.
      Привык излучать из обычной руды металл презренный.
      Но вот несколько ослаб зрением Мойша: это было, когда поселилась в глазу подлая металлическая стружка.
      То случилось при тренировочной выточке копии гравюры, сварганенной печатней Иоганна Гуттенберга.
      Но все равно Мойша еще что-то мог.
      Изобразить зеркально банкноту в железе? - да раз плюнуть. Рисунок только оригинальный дай! Бумажку такую. Пара месяцев и готово - хоть щас в печатню. Раз, правда ошибся: трудился неделю над резаньем, а про зеркальность забыл. Вышла банкнота задом наперед. Выкинул Мойша и банкноту и матрицу в горячие угли. Ворошил черной кочергой яркую матрицу, пока не растаял свинец в жару и не превратился в грязный слиток.
      - Ого, еще немного поправить и выйдет милосская Венера без рук и ног.
      И поставил Псевду-Венеру на чурбачок.
      Чурбачок на красную полку водрузил.
      
      ***
      
      Семенов, Деникин и Александр Колчак - известнейшие фальшивомонетчики, здоровались с Мойшей за его волосатую хохлятско-еврейскую руку.
      После отрясывали свои отдельно: дескать, не жми шибко в следующий раз - пальцы нашевысокоблагородиям сломаешь.
      А Шадре только кивали головой от порога: иди, мол, работай, нечего на краски оплаты просить. На пару бумажек - на тебе по баночке алой, изумрудной и лазоревой.
      - А золотисто-желтую еще надо, Васильич! - говорил маэстро Шадра, - без золотистой - какой может быть орел? Чи черный, али как?
      - Иди, иди. Без шантажа не можешь уже? Работаешь не за интерес, а за расстрельную отсрочку. А не справишься, так работу заберем и отдадим Мойше Палестиновичу. Мойша из твоих мертвецов настоящую двухголовую птицу сделает.
      Александра помалкивал про задуманные им русские доллары.
      
      ***
      
      Надо сказать честно относительно обсмеянной банкирской подписи.
      Имелись в тайной подможной библиотечке папы Мойши: одно заверительное письмо от г-на Клемансо и одно любовное от mr.NN, любезно переданные ему Одноглазым Вилли.
      Подмогнул тут сильно один сербский священник, занимавшийся оформлением паспортов для военных агентов, квартировавшим в Мукдене, что неподалеку от Порт-Артура.
      Мукден и Порт-Артур тогда уже были японскими.
      Агенты как-нибудь худо-бедно, да поживали. Ездили в Киото, Токио, были в Нью-Йорке будто бы проездом через Сингапур на родину в Врхбосну . А на самом деле намеривались ехать на Салоникский фронт - свободы добиваться силой оружия.
      Искали правды в ордерно-подкупольном Конгрессе Соединенных Штатов, заглядывали в окна, гуляя карнизами. Совали в окна палки с крючками. Ничего толкового не приобрели, только почем зря играли в догонялки с полицейскими псами. Шарились в палисадах и задворках Белого дома. Все искали какие-то бумаги. Во время праздника Пурима разглядывали по фальшивому спецприглашению овальный кабинет Вашингорода. Радовались портретам, здоровались со служащими. Там и познакомились с президентом всея ихних Америк. По пьяни, естественно.
      И mr.NN там был, виски с ними пил. Одобрил сербскую свободу. Сватал бабки. Купился на обещалки. Подписал перекрашеным сербам проездной документ. А этого и надобно было агентам.
      Подпись в оригинале - вот где собака была зарыта!
      На обратном пути топтали сербы Тауэр. Валялись по заданию богатенького Вилли на клумбах с принцессками уэльскими и с их молодыми прислужницами. Словом, не зря тратили шпионское время.
      Нашли и прихватили с тех клумб пару королевских переписулек со всеми нужными постскриптумами всех заинтересованных дешевыми фальшивыми долларами заместо тяжелого и неудобного в обращении натурзолота.
      
      ***
      
      Пока то, да се творилось в Америках, Никоша проживал с папенькой в арктических условиях на дальней Антошкиной заимке и помогал, готовясь к настоящему делу, - в чем только мог, - легендарному в будущем, засекреченному сейчас отцу.
      Печатать деньги Александре в лесном подвале, а не в городском, где как известно, шныряла вездесущая охранка - как подвластная филерская, так и конная милиция, и международная агентура... - печатать в тайге всяко гораздо ловчее.
      В подвал надо было пудами везти нелистовой полуфабрикат, а это вам не пачка бумажек и не малое почтовое отправление. В городе заметят сразу.
      В любом случае водяную бумагу следовало переправить через океан и два китайских моря, забитых японцами, а вдобавок еще рисковать в портах Калифорнии, где узорчатая бумага непременно бы вызвала повышенный таможенный интерес.
      Таможня со звездато-полосатыми лентами через весь герб, поддерживала в то время военно-морской бизнес гораздо больше, чем любые мутные правительственные договоренности и лояльные, но слабо конкурентные межфамильные лобби.
      
      ***
      
      Первый японский баркас был потоплен генералом Котосумовым - той еще сволочью, вредившей чисто из физкультурного озорства.
      Ложный донос на передвижение партии груза был выполнен и подсунут мастерски.
      Котосумов - бывший вояка и будучи перед самой войной важным жандармом в шестом лейб-гвардии полуэскадроне, кинувшись за большой деньгой в охранку - клюнул на поддельные агентурные сообщения как неумный и недостаточно бдительный клиент политической тюряги.
      В спецшколе он был самым главным троечником и сдавал выпускные экзамены не с первого раза.
      Оберточная бумага имела пропускные печати микады на каждом рулоне и потому не пряталась.
      Дешевая рыба на борту и молчаливые крабы в глубинах фальшбортов лишь портили общее впечатление.
      Капитан потирал руки.
      Необжитый берег со словно вымершими аборигенами обещал прекрасный и ненадсадный ужин с дымком, крабами, японской форелью.
      Там же было оговорено встретить покупателя, чтобы пожать взаимно жадные, потные от тяжелой службы держалки, хваталки и давалки.
      Тишина! Красота!
      НАТЕ ВАМ! Сверкнул солнышком одинокий бинокль на берегу.
      Шмякнул со стороны сопки неопознанный и единственный, тяжелый, будто бы случайный выстрел.
      Стронулся и пополз по склонам, собираясь в глыбы и крошась в серебряную пыль, хворый наст.
      Не фейерверк то был.
      Попал снаряд в середку здорового баркаса. А разломилось запросто, будто попало в мелкотную джонку.
      Дым засосался прожорливой водяною тьмой.
      Доля рыбарей, высокая зарплата преступного капитана, сами разбойники, запутавшиеся в тягучих сетях, пустые бутылки дешевой сингапурской водки, важная водяная бумага в стальных ящиках со всеми прочими неупомянутыми аксессуарами, - все это, испустив предсмертный трюмный пузырь, ушло на дно морское.
      Кепки и кепчонки поплыли махонькими корабликами обратно на японскую родину.
      Вилли, узнав про это, глазом не моргнул. Свершилось задуманное: клюнули узкоглазые создания наживку!
      Китайский баркас со второй партией, посланной параллельно первой, но уже минуя обдираловки Макао, кабаки Гонконга и пыточные камеры Тайваня, с водяной бумагой не меньшего качества, но только в верхних слоях, был отнят другим нехорошим человеком с таким же, как и у Котосумова, количеством звезд на собственноручно пожалованных погонах.
      Разглядев товар, фальшивый генерал смачно плюнул в сторону леса. И выкинул только что закуренную папироску. Как полагалось в то смутное время, и, назидая боевым товарищам впрок, срочно вызвал главного филера.
      Дважды стрельнул русский босс вдоль филерских ушей седьмым номером браунинга с такими скверными выражениями и рисунком бровей, будто отгонял опаршивевшего кота, залезшего в сметанное блюдце фаворитной дамы.
      
      Третья, наиболее тайная посылка, была подготовлена несравненно лучше.
      Авантюристы обедневшей русской "ВССС" и международная спевческая артель "Гранаг" с Мыколя-Мурзой во главе хора, к удивлению отчаявшегося было на первых попытках Толстого Вилли, достаточно быстро нашли между собой общий язык и отменно проконтролировали проезд - каждый на своей подведомственной территории.
      За удачную операцию получили неплохой навар в виде крепкой американской валюты, телегу верховных квасных ярлыков и каждому сверху еще по половине ящика драгорденов.
      
      ***
      
      Рисковать далее своим бизнесом и жизнью Толстый Вилли Банглтэтот - по прозвищу Одноглазый - не желал. И вовсе не собирался раньше времени в Кремлевскую стену. И потому придумал весьма экстравагантный ход.
      Печатный мастер-класс организовал мгновенно и буквально под ногами у врагов своих заказчиков.
      Удалив печатню в глухое и неподвластное никому - считай что белое место на карте - гарантировал положительный исход, а заедино обезопасился перед свирепым Верховным правительством на всякий крайний случай живительного и лукавого бегства.
      Уверить себя и товарищей в том, что они всяко обдурят злопамятную красную власть, припрятавшуюся временно за Уралом, но пыхтящую и готовую сорваться с цепи, не составляло большого труда.
      
      ***
      
      Клише прорезано Мойшей.
      Печатная техника давно уже получена и припрятана покамест в схронном подвале Антошки Антихриста.
      Бизнес Одноглазого Вилли полюбился Мойше Себайло. Да и кому, кроме опытного Мойши, можно было это поручить? Народу разного и мазилок много в Сибири. Много Соломонов и Мойш, но такой редкостности Мойша был один на всю империю.
      
      ***
      
      Умник, мастер, скряга, друг Одноглазого по отсидке решил сэкономить на мастеровых, которых по завершению дела, как ни крутись, пришлось бы пристрелить.
      Крови добрый Мойша не хотел. А вовремя сбежать подумывал.
      Потому позволил себе вовлечь в дело кручения машинки и смазки деталей младшего сынка.
      Звали того изворотливого сына, - как многие в очередной раз догадались, - Никошей.
      Был еще и упомянутый мастер Антон-Антоний - старовер с бородой, с беды от бороды подальше заткнутой за пояс.
      - Затянет такой волосней в колесо - вовек не отмоешь. Такой силы были краски хищной секретной химии.
      Подстораживал подпольное производство Вохан Ян Мохел - каторжный пришелец, вроде бы инженер (врет поди), слегка понимающий в железе, сильно - в голландских напитках, вечно пахнущий медом, пчелами и обоссаным папоротником. С такой же медовушно-сладкой периодичностью Вохан путается и заплетается в ногах - это летом; а после каждого падения в ледяные ручьи - то зимой - теряется на дальних охотах, отсутствует подолгу, забывая караульную службу.
      Проживал еще там пес по имени Невсчет, потерявший от старости голос, но зато умеющий хранить чужие тайны и находить голландского Мохела по сильнейшему моряцкому храпу, в обнимке с ружьем, в таежных крапивах, в теплых весенних сугробах - ладно, что в берлогу на ночевку не заваливался.
      
      ***
      
      Сломанный в начале и починенный немецкий движок допоставили шахтовые начальники, поменяв его на круглые царские рубли. И сверх того испросив за починку пару мешков копченистого сала.
      Враждующие стороны, сами того не подозревая, взаимно и охотно помогали сами себе во взаимной обеспеченности жратвой, вооружением и денюжками.
      Никоше с папой скучно не было.
      Никоша с удовольствием наблюдал закачку в машину типографской краски, слушал музыкальный стрекоток бельгийского полуручного-полумеханического пресса и постукивал по металлическим клише, определяя на звук содержание в нем будущего бумажного золота.
      - Скоро будем богатыми, - уверял Мойша, ломая двери в сенках. Станок и в дверки, и в узкосибирские окна не всовывался.
      - Машина эта, хоть и через бумагу, но несет нам немалый капитал. А как делишки завершим, так и подадимся в Америку.
      - А это насколько законное предприятие? - спрашивал наивный тогда Никоша, глупостью своей сопоставимой с глобальной ерундистикой, талантом и смехотворчеством незнакомого ему пока сыщика - Михейши Игоревича Полиевктова.
      - Кому законное, а кому нет. Мы исполняем заказ белого временного правительства. А там как их бог даст.
      - А если их белый бог не даст?
      - Если их бог не даст, то другой, что красный, расстреляет. Боишься, сына, что ли красных гвардейцев? Есть за что. У них наганы, что посленемецкий Максим. Очередями стреляют, - посмеивается папа.
      - Не знаю, ни разу красных не видел. И не то, чтобы боюсь, но меня иногда потрясывает. Помнишь, как врач приезжал на хутор с клещами. Вот с такой силой и трясет. Как увижу твоего одноглазого американца, так и трясет. Как уедет - все кругом рассветляется, и опять жить хорошо.
      - Это мой лазоревый друг, хоть и одноглазый. Он не врач и не злодей. Красный он только тогда, когда за пазухой приберегает волшебный напиток виски. Он деловой американец. Делает бизнес.
      - Что есть бизнес?
      - Это когда без ихней дрянной выпивки дело не идет.
      - А когда начнем листы резать на боны?
      - Не имеется пока такой техники. Зубчатая пила не пойдет. Лезвий не напасешься. Ножницами долго. Сами пусть режут. Я на обрезку не договаривался. Пусть чиновники сами режут - сколько им нужно. Ты только ручку шибче верти. Устанешь, - пусть сменяет тебя мастер Антоний. Он с лица только несведущ, а по части кручения ручек таких вертихвостов еще поискать!
      
      ***
      
      Приезжали люди Одноглазого Вилли на подводах.
      Везли мирную, довоенную, готовую и высушенную пищу в плетеных китайских корзинах. Везли консервы, копченость, соленья.
      Выгружали железные бочата красок с синими полосками на гербах: все в печатях и пломбах на крышках, с непонятными буквами "made in" вкруговую.
      Шелестя каучуком грузовиков, привозили сырье в тубищах. А увозили на подпись огромные цветные листы - все раскрашенные прямоугольниками, скрученные как великаньи папироски.
      Затоптало и заездило тропинки стадо неумных колесных коров. Завоняло в лесу нефтяными сливками. И будто рассыпались природные фашины-габионы: столько на дорогу накидали камней, засыпав все ейные лужи.
      - Медведя-задеруна на них нет, - злился Никоша, - попортют боры хвилизацией, улетят птички, и разбежится прочая таежная еда.
      
      Наспех здоровались со смертниками приезжие люди смурной наружности. Небритые все. - А не продадут пацанчики? - спрашивали они отца строго.
      - Вам еще в охране добавка не нужна ли? - и подмигивали, считая листаж.
      - Совладеет ли оружием Мойша при последнем расчете? - думали так.
      Поди, никого кроме таежных комаров в своей жизни не убивал старший Себайло. Уж не говоря про дичь и живую курятину. Так оно и было. С курами справлялась Явдохея. Чик! - и готов сырец к бульону.
      - Этот не продаст, - усмехался Мойша, зная наперед правду, вытирая о фартук замасленные краги и пряча немыслимой величины авансы.
      - За следующей партией приезжайте через неделю. Запас бумажный пока есть. Нам и без того не спать. Это будет четверг.
      За папашу и его скорую прибыль Никоша не сомневался ни на ложку золотого песка.
      А станет ли Никоша тоже богатым, он не узнал, так как уже в среду он сидел в поезде, отправившимся строго по расписанию на запад, в революционный Питер, объевшийся груш и одетый в дырявый свитер. Так писали блудливые проказники из белых газет.
      Мастер Антоний, изобразив Никоше прощальный жест - постучав рукой с пирожком в стекло плацкарты - прощай, мол, попутчик, - а я в обратную сторону к своим золотым пчелкам подаюсь, - бросил несмышленого Никошу сразу за Омском, оставив ему только тот скудный карманный капитал, что мамка Авдоша засунула тому в штаны.
      Полно в Омске новых жандармов, но кому нужен малец с мешком тряпья за спиной! Знали бы они - сколько в мешке вкусного питанья!
      Колбасные шкурки домашних колбас и ненужные скорлупки Никошка, ничуть не брезгуя убытком и не взирая на жадных глазами попутчиков, смачно бросал в окна на полном поездном ходу.
      - Тук-тук-тук - стучат стишками колеса, перебирая стыки железа.
      - У-у-у: везу-у-у Никошу в Питер... - это уже песня романтичной трубы, накурившейся угольного сырца.
      Неумная мораль: "Там хорошо станет ему-у-у..."
      На перронах станций, полустанках, вокзалах Никоша был самым упитанным, - потому подозрительным юношей - и гляделся розоволицым поросенком, гордо прохаживающим перед раскаленной сковородой.
      На татарских беженцев, обихаживающих свои лохмотные узлы и завистно поглядывающих на раскормленные Никошины щеки, Никоша смотрел презрительно.
      Потому как он еще не знал грустного, революционного меню.
      
      ***
      
      Неспокойно было староверам в гражданку. Надоела антихристу Антошке Россия. Ну ее, к лешей матери!
      В Америке, - пишет ему Хаврюша, - стократ лучше. Да что - стократ: просто хорошо. Тихо там. Рабочие скромны и ружей в руки не берут. Они умеют правильно разговаривать с хозяевами. Хозяева правильно фильтруют рабочие голоса и умеют без пулеметов считать количество демонстрантов. У них, и даже у жен их, есть профсоюзы и защитники- демократы. Есть и либералы. У них есть Одноглазый Вилли. Это пролетарский вождь. Он наплевал в вашего Ленина на партийном съезде. - Не знаю, - говорит, - тебя вовсе. А его, говорят, весь пролетарский и буржуйский мир уважает. Приезжай, милый муж. Сбреешь бороду и как-нибудь без нее проживем.
      
      - Знаю я лично вашего Вилли, - пишет в ответ Антоний, - тот еще жулик. А с Лениным и адмиралом местным он теперь в большой дружбе. Вместе и врозь капитал наживают. Красные революционеры голландцев на помощь вытребовали. Тащат те через границу государственное золото в дипломатных чемоданах. Переместили уже тыщи пудов. Видать, часто общаются! А не знаешь, не ведаешь, чего там Ленин с Крупской попивают? Я б выслала вискарька, ежели что.
      
      ***
      
      Нет, не бросит, конечно, мастер Антоний в беде своего старшего доверителя, пайщика и сострадальца. Дело сначала надо довершить до разумного конца.
      - Ой, хорошее дело мы тут затеяли. Сказки Ершова читала? Нет? А Пушкина? Так вот вспомни там одного именитого петушка при Салтане. Так, почитай, тот славный петушок уже почти наш... - отвечал Антоний в Америку своей драгоценной Хаврюше.
      
      ***
      
      А Мойша - натурально - был в месяце пешей ходьбы от большой беды. Но пока работал станок и не кончалась бумага - незачем было вперед будоражиться.
      Мойша с Антонием Антихристовичем и Явдохой-женой давно задумали лошадевый пробег на Восток.
      Осталось только решить судьбу голландского проходимца-моряка Йохана ван Мохела, сосчитать количество уворованного у Александра и по честности разделить фальшивые бабки.
      
      
      ОЙ- И! НЕЛЕГКОЕ ЭТО ФАЛЬШИВОМОНЕТНОЕ ДЕЛО!
      
      ***
      
      
      1.10
      ИЗНОВА ФУЙШУЙ
      
      
      Никоша, через месяц со дня отъезда попав в Питер, по-прежнему продолжает, но уже издали - и так, оказывается, тоже можно - любить мамку Явдохею и поминать братьев, - партизан и регулярщиков - ушедших по велению расшибательских сердец на братоубийственную войну.
      Один подвязся к Каппелю, почуяв вкус казанского аурума. Другой, попав в соответственную оказию, бесплатно гравировал вензеля на подарочных шашках от Котовского.
      История не удосужилась стравить в бою старших братьев. Может, потому оба до сих пор живы.
      А еще Никоша - о, чудо-расчудное - умеет видеть цветные сны, летать в облаках бездарным поэтом и падать оземь с небес как падают порой падшие писатели-ангелы, не сдавши экзамен по тавтологии.
      С недавних пор, нализавшись волшебного - как оказалось - Фуйшуя, - папа-зараза Никоше того при прощаниях не открыл - Никоша легко и без церемоний мог носиться по крышам, заглядывать в трубы и запросто перелетать с одной на другую.
      А также - но то при великой нужде - мог ловко прыгать с большой высоты на землю, правильно спружиня, не взирая на деревенскую неопытность, отсутствие в городских дворах туалетов и наплюя на число городских этажей.
      Пять, семь, или сколько этажей в тех домах-вышках?
      Никоше, - а по-взрослому Никон, а в материнскую шутку Никонианин, почти что Константин, - ему без разницы.
      - Да и разве есть такие высокие дома в нашем невыдуманном и реальном, как вся наша история, царстве? Русские церквы, - соизволивает он заметить, - вообще без этажей. В них антресоли - для любопытной массы, а хоры - для тонкоголосых певцов и баб в черных исподних сарафанах и с опущенными в камень глазами. Чего там они в камнях нашли? Накапанный стеарин? Ноты Моцарта? Запах Бетховена? Особо церковный нотный стан?
      В церквах имеются крутые, винтообразные лестницы. Предназначены они для колокольщиков, по пьяни и совершенно за просто так, не раз испытывавших крепость конструкций и неоднократно ребрами пересчитывавших ступени.
      Ступеней так много, а ответственные служки, кружа спиралью, так часто по дороге меняют мысли, что достоверно количество ступеней до сих пор не определено.
      В царстве может и не было этажей иных, кроме соборных пространств: для кого, для чего они?
      - Есть ли Бог вообще? - сомневается Никошка-малолетка - вот же новый отступник Христовый! Бог ему ничего хорошего не предложил, - страдай, говорит, за веру и на веру.
      - Для красивого звука и купола все эти, и шатры, - думает Никоша.
      Для сердечной любви, от середины пущенной и мечущейся многократно, отталкиваясь от голов слушателей, дробясь в стенах и снова концентрируясь в верхней точке. Выше любви к Богу в церкви для прихожан ничего нету. А есть ли бог за шатрами - кто его знает. Может, тут же забывают, споткнувшись о порог?
      В этом году Бог для русских исчез напрочь, сильно приболел, согнулся в корчах, завернулся в себя. Миром правит дьявол. Помогают бесы. В форточки поглядывают зеленоболотные черти, притворяясь воронами. Спрятались, разбежались вежливые домовые. Трещат вампирами угли. И, кажется, отвернулись от человечества все иконные мученические лица.
      Смотрит Никошка вверх: Бог только там, где порой посиживают голуби, притворяясь слабыми душами умерших, и, хорохорясь перьями, надувая хвосты, целуясь и воркуя друг с дружкой, если речь идет про венчанье, кидая белым вниз, ежели речь шла о гигиене и надобности скорейшего ремонта.
      
      Из высоких штатских домов в городах торчат, упершись в мостовые булыжники, господские хоромы - что на главных прошпектах.
      Стоят, вытянувшись надменными часовыми, дома государевы.
      Имеются дома для завладения общественными умами и вправления в мозги ослушников и ненадежных мечтателей правды - именно той, которую единственно следует почитать согласно наставлениям последователей "Разбойной избы" и самых наисвежайших генералов Бекендорфов из Третьих отделений Имперских канцелярий.
      А крепкие стены подобных зданий должны свидетельствовать каждому на неотвратимость наказания. Того Никоша еще в точности не знал. Не знакомился потому.
      То еще, - но уже в редкостных количествах: библиотеки публичные, суды, дворянские собрания - опять же Думы, - концертные вокзалы и сцены для кривлянья ногами и выпячиваниями не особенно нужных Шекспиров, радикальных "Свадеб Фигаро" и совсем уж нелепых "Вечеров близ Диканьки". Зачем только кто-то придумал Диканьку? К чему смех в надземном аду?
      
      ***
      
      Для царей - все запрещенное народу имеет вкус порнографики и демократии. Это уже царственные, самые смакотные развлечения.
      Привлечение к смотренью скабрезы и мусолке запрещенного - шаг к всенародной любви. И, покудова у царей бал вершили шуты и убогие калики, то театры были никому не нужны.
      И, о вред цивилизации! - только стоило пойти по моде англичан, открыть запретные шторки широкой публике по высшему соизволению начальства - а это уже обида не только дворянам, но и буржуйству - ... стоило только разок клюнуть на Гоголя и Грибоедова, прочитать стихи Алессандры Клок, пожалеть Шиллера, как тут все и началось.
      Пошли разговорчики, родилась несогласность, отыскался порох и засунулся он в осколочные железяки именитых бросальщиков.
      А уж браунингов у заезжих стрелков - как василеостровской грязи!
      А вот и великая восковая кунсткамера, подсуетившись новациями, прибыла с заграницы и путешествует по странам: в витринах ее теперь Плеве с дыркой в голове и венком сверху.
      Страдалец! Отмучился. Успокоился, наконец.
      Там вон скрючился Столыпин, тоже с фальшивым венком.
      Притихший череп Великого князя за стеклом: в натюрморте с размозженными кистями, суставами, отдельными и склеенными руками-ногами и тож со стеариновыми цветами.
      Издевательство над мертвым верховодством, да и только! Не любят на Руси начальства, хотя прислуживают нередко и честно. А зарабатывают на этом только подлые иностранцы.
      
      ***
      
      Когда убрали царя, когда история достойна стала революции, а, тем боле, когда Никоша объявился в Питере наравне с пришлыми из голодных или сожженных деревень и пристроился с папиными рублями на проживании в доходном доме, - кстати не отмеченном в каталогах Санкт-Петербургского градоначальства и столичной полиции, - да и вывески-то путевой не было - то наравне с ним стали появляться похожие странники с такими же мутными целями: на халяву в столицах пожить.
      И подобающим образом расплодились дома их ютящие в неимоверном количестве, и во множественности расширения вверх - за счет чердаков и деления по вертикалям господских этажей.
      Воры в законе, лучшие проститутки и немецко-финские шпионы оседлали расходные мансардные хребтины с колоннами под Грецию, с видами на залив, на Аврору в прорехах улиц и далекий в мыслях, ласковый, приглаженный двумя царями, Гельсингфорс.
      Пока немцы выдумывали и совершенствовали беспроводную передачу, питерские проститутки принимали заказы по телеграфу и вовсю пользовали нумерной телефон.
      Тут-то они были полностью правы: в соответствии с "Уставом благочиния" продажные шлюшки были не только правительницами утех, но и как бы нечаянными распространителями нужной всем главным сыскарням публичной перемолвки.
      Но также блюли и почитали девки другую - весьма осторожную, мудреную и почетную в верхах, согласную Богу и тишине бывшей империи службу. И, более того, получали за это негласную добавку.
      Сыскательное дело на Руси изобретено не так давно. А доносительское мастерство на Руси всегда было лучшим в мире. А можно сказать, что с веками оно даже прописалось в русской крови.
      Но все изменилось в Одна тысяча девятьсот семнадцатом году. Усовершенствовалось в Восемнадцатом. Вышло на пик в Двадцатом.
      А будут еще и Двадцать первый, и последующие Тридцать седьмые.
      
      ***
      
      Подаренного папой фуйшуйного слонишку со всеми его расчудесными летательными свойствами Никоша должен был припрятать на время. А по правде, так до самого конца революции и начала сытой и размеренной жизни.
      Но, когда наступит сей срок - даже папа Мойша, съевший не только три пуда соли при норме одного на семью в год, но, даже не единыжды обхитривший охранку - не знал.
      При всем при том Мойша Палестинович ратовал только за спокойствие в обществе, а чеканя ссыльным и действующим коммунарам шрифты, а далее перейдя на натуральное деньготворчество, наивно считал, что только лишь помогает распространению печатного дела на всея Руси, несправедливо прижатого охранной службой.
      Известно, что свойство Никошиного Фуйшуя было не в единственном числе, а находилось в паре с еще более любопытным с точки зрения медицины феноменом. Но это откровенное отклонительство от темы приведено только для тех любопытных чтецов, кто знает историю Михейши с самого начала.
      А куда хотел схоронить и куда так и не спрятал столь примечательный статуарный Фуйшуй семнадцатилетний отрок, постаревший через семь десятков лет Никоша Мойшевич Себайла не сказал никому.
      Было это от забывчивости, а в тот нужный момент он старался как мог.
      Может прятал в тумбочку у кровати; может за кирпич, что за обоями, может в стропилину, что венчает мансарду и одновременно делит ее пополам.
      Стропилина велит каждому пришедшему в дом нагибаться и уважать хозяина. Но, только отчего-то не Никошу.
      Может и не стал даже Никоша прятать вещицу, но раз попробовав на язык, поняв весь расчудес ее, решил пользовать слона на полную катушку.
      Для этого надо держать ее всегда под рукой. Кончилась сила - расшиперил дырочку, соснул-лизнул. Надо идти в далекий перелет - отсосал волшебную силу втройне.
      Истирается понемногу вещица как шагрень, но все-таки это долгий металл, а не какая-то дрянская французская, итальянская-ли кожа! Это не подло кончающаяся жидкость, не волшебные духи, а втертая в медь китайская - от Конфуция что ль? - пыльца.
      И нет ей истёру.
      Не показывать интерьер смотрительнице и не делиться тайнами с друзьями (особенно по пьяни) - вот что было главной задачей Никошиной. Никоша потому и не пробовал развязывающей язык водки.
      Рискованное это дело, - держать на виду человечества в таком обычном, мансардном хотэле этакого мирового класса статуэтный, единичный экземпляр.
      Голод в мансарде, голод на улице. Ходят по тротуарам полуживые люди. Гоголю в паре с маркизом де Садом не под силу описать такое.
      Промятая до доски подушка нашептывает Никошиной голове: молодец, соблюдаешь пост.
      Отощалый живот не согласен с головой: издевательство, порчение желудка!
      Нет выхода у Никоши никакого, нет.
      Продать? Нет, нет и еще раз нет! Не от того, что получит он за статуйку недостаточно денег. А просто кушать - хочется каждый день и, особенно, перед ложением в постель. Статуйка тут неплохо помогала.
      Спасибо папе. Выручил, однако же, сына. А Никоша поначалу думал, что прогнали его с глаз за непутевость.
      Но даже конспиративного письма не отправил Никоша папе, и даже не удосужился писать, боясь тобольской перлюстрации. А вдруг, кто его знает, вдруг папа пожурит за истирание волшебной силы и за сей необычный способ оконного метода пропитания.
      Никоша поначалу все делал согласно родительской рекомендации.
      Но до завещанной ходьбы к вождю еще не дошло.
      Потому как февральская революция в городе уже отошла, а октябрьская все еще сидела на красных носах, припудривая раскарябаный гражданской распутницей главный прыщ пролетариата.
      
      ***
      
      Хлынула с моря другая волна, - это оставшаяся без кораблей безбашенная матросня, - вначале в их руках музыкально оживали пушки, - захотевшая вкусить домашней жизни.
      Бежалые от немца красногвардейцы поселились с такими же прибеглыми семьями в ветхих казармах.
      Заняли тараканьи люди чердаки, подвалы, пустые цеха и бывшие тюрьмы.
      Забрались на вавилончатые койки, задернулись шторками едва как.
      Койка - квартира.
      Соседка - жена.
      Будто единой портянкой накрыло страну и вонючие бабские подолы тут же стали коллективными.
      Обобществились шутки военные, прибаутки домашние, лозунги бесшабашные, трели пулеметные, и все кусачее трезвонили одиночные писки комаров девятого калибра.
      Деревенское, рабочее, революционное, обедневшее, красное и побелевшее, золотопогонное, профессорское, театральное, пьяное и блюющее, потное, дымящее и одеколонное сблизилось и совокупились будто в княжестве Суринам.
      Смешались в этой куче падшие женщины и скопившиеся на краю пропасти, подталкиваемые умелыми соседками.
      Проститутки против всей этой бедной женской, кухонной братии стали обеспеченными дамами. Напрочь забылось слово "любовь" и даже во многих семьях воцарилась вражда.
      Мужчины - кто посмелей и с наганами - залезли в реквизированные по бумагам городские хаты; хозяева их пошли в утиль.
      Бандиты запросто здоровались и пошучивали с бывшими надзирателями, обещая при более удобном случае рассчитаться по-честному. Прилюдно пускать в ход перья-пули пока-что еще стеснялись.
      Еще не лютовало, но уже приноравливалось к новым правилам и тренировалось в огородах и задворках молодое и голодное ГПУ, готовя к пенсии напившуюся до кровяной одури вампирную даму и мать ее ВЧК.
      Сто тысяч членов молодого рабочего государства российского уже вкушают прелести работы комиссии, складываясь в гробах, рвах и тюрьмах компактнее, поджидая новых подземных жителей, умеющих вертеть лопату и ловко закидывать землей своих же товарищей, первейших в очереди за смертью.
      Слуги красного дьявола лучше других нацелены обыскивать, раздевать, стягивать сапоги с убиенных врагов революции.
      - А что тут такого? Сами виноваты. Не пошли по красной дороге своей волей - идите колдобинами, смертельной темноты перелесками, идите туда, где не сможете помешать.
      Ни один покойник, кроме царева тела, не вредил еще революции.
      
      ***
      
      Расторопные нищие пуще облепили решетки Летнего сада, поселились под бескоробочными мостами, - через два океана, ровно против жирной, богатой картоном Америки.
      Обнаглели и стали просить еды, не взирая на особо потертые пальтишки граждан и прочих балерин, ссорясь сами с собой, отбирая друг у друга последние мусорные крохи.
      Кто поймет это в суматохе: уже год, или два, как разверзлись сумрачные, тяжелые на выезд границы, и прет в обе стороны то ли разная сволочь, то ли напуганные людишки.
      Присматриваемся в сторону солнечного на вид, а, на самом деле, - обыкновеннейше таинственного, намагниченного тишиной и семейной лаской иностранного бугра.
      Нет, теперь все гораздо проще - как на любой бойне: в одну сторону глядят и молят о пропусках мудрые и слабые интеллигенты и настоящие предатели. Все повергнуты в ужас.
      В оборотную сторону колготятся и топчут русскую землицу полчища страх нагнетающих иностранцев с железами в руках, со стальными, когтистыми гусеницами вместо ступней.
      А хотели бы краснорусские комиссары поскорее им самим гирь навесить, освободить для других казематы - и в Колыму! В Колыму, в Колыму на заслуженные рудники.
      Пугают неизвестностью приятно жужжащие в небесах, но колкие близ земли, аэропланы.
      - Кино снимают! Артисты безштанные летят, - кричат малые детишки в фартучках, пелеринках, в под колено завернутых матросских брючатах.
      - По крыльям щас станут ходить, на зубах за веревку висеть и, вдобавок, крутиться юлой.
      - Ложись! - орут бывалые мужики, сблизи нанюхавшиеся степного пороху, избежавши в равной степени смертельных ипритов, одурев от лукавых газов, вызывающих непроизвольную щипоту глаз и лиение слез.
      - И-и-и! - воют одурелые бабы и натягивают на детей кружавчатые подола. Потому как дуры они все. В воздухе и так нечем дышать.
      Блеванье и кишки расползаются по военным дорогам и тротуарам гражданским.
      А вот и дожились наконец! Без гробов стали ложиться в землю обеспеченные граждане. Кончилось у них золото и фамильный фарфор.
      Товарищи рабочие, крестьяне, инженеры, служащие неопознанной гурьбой валились и застилали телами леса, овраги, окопы.
      Попрятались на время самые неотощалые буржуи.
      Купили дешевые картузы лавочники.
      Баранку на день рождения стало возможным выменять на последние золотые часы.
      Зубы и челюсти заменяют в обменной торговле мелкую сдачу.
      Орлы давно свалены с фасадов.
      Перестали коптеть коллективно-водогрейные шуховские котлы.
      Через тонкие водосточные трубы пошел дым буржуек.
      В буржуйках пламенеет мебель, книги, скрипки, радуя квартирантов животворным теплом.
      Не до музыки, не до роялей, не до процентов, не до удоев и урожаев в стране теперь гражданам.
      Тепла, дайте тепла!
      
      ***
      
      А вот уличным татарам, обочинным русским Москвы, Питера, Казани зажилось значительно веселее. А то! Рацион, наконец-то, поменялся и у тех, и у других.
      Русские путешественники, притулившись у тележных колес доедают татарских собак. Обгладывают до косточек. Переламывают. Вытрясывают мозг. Вкусно! - Косточки-то не выбрасывай, - учат младших, - еще на пару супчиков выйдет.
      Сибирские прибеглые татары с горячим приветом от мирового пролетариата, с поклоном к мусульманской комбедноте стали кушать чужих младенцев.
      - Может и своих заодно хрумкают каннибалы, - говорят желтые газеты того времени. Рассуждают: к чему им ребенок в дороге?
      Врут, поди газетчики!
      - До плаценты не додумались, не скумекали русичи, - говорят, посмеиваясь, опытные чинские гурманы. Кошки, а особенно котята, им нравятся больше. Но кошки толще котят. Но и выращивать их некогда.
      - Не выходи из ограды. Сиди дома, - говорят русским деткам городские, заботливые, настоящие матери.
      - Не отпускай кухаркину, гувернантскую, папкину руку!
      - Не плачь: голодный татарин (сибиряк, хохол, казак, цыган) услышат. Вон они, с ножами-то по ночам колобродят. Точат об ремни самодельное железо и на крутильном наждаке искрят лезвиями профессора этих дел.
      Поуменьшилось от таких безобразий бродячего собачества.
      С уходом с улиц псины кончился в прачечных стиральный порошок.
      Да что порошок! Исчезло в Питере мыло.
      Вдобавок суровые ветры оборвали чахоточные леса соборов и посыпалась как перхоть с облысевших голов легкая крышная жесть.
      
      ***
      
      В золоченые купола Исаакия Никоша по той простой дырявой причине стал заходить как к себе домой.
      Балуясь озорным приглядом и пчелкой трудясь над личным пропитанием, летал Никоша безмерно, побаиваясь только случайной стрельбы, которая порой усердствовала по любым пустякам, - что твой рождественский фейерверк.
      Видал кто-нибудь такое, чтобы каждую ночь праздник?
      Никто не видал.
      А в столице оживленно и развесело с этим балаганом.
      Никоша, изучая свежеиспеченные правила революции, любил заглядывать в окна и форточки, наблюдая за любовными растопырками, непрекращающимися при любых невзгодах, и за еще более вечным домашним браньем, за звонким, извечным сковородочно-головным бумом общественных - на этаж - кухонь, за кровавыми разборками в редких теперь благотворительных столовых.
      Не брезговал Никоша нюхать брюквенных борщей и пробовать собачьих котлет. В подвалы только не заглядывал Никоша: страхом поножовщины и каннибализма глядят побитые, смурые глаза подвалов.
      Но, надо сказать, находясь в сытости и довольстве против нелетающих сограждан, Никоша никогда не перегибал палку, и ни разу не попадался за открыванием чужих кастрюль.
      Попробовал, пригубил и хорош: можно лететь в следующий дом.
      Забрел как-то в крышу Эрмитажа.
      Ба! Нашел в стропильных рядах сверток с золотыми монетами.
      Все аккуратненько сложено в табачный мешок и зарыто в золу. В количестве десять штук.
      Десять - не клад, и не еда, а кладик маленький, называется просто находкой. Если бы не одно обстоятельство.
      Монеты были размером с вершок. Это еще не горы и не состояние, но уже клад.
      И весом, - все если сложить вместе - то пуда два будет.
      А что?
      Это ой-ей, какие огромные монеты.
      Кто ж такие чеканил?
      Монеты - как колеса у тачки горовщика.
      Может, и не монеты вовсе, а древнеримские диски для целей астрономии. Потому как для удобства поднимания на обсерваторию у них с обратной стороны было приспособлено по ручке.
      Деньги идут к деньгам!
      Хоть и нет их у Никоши, но память краски-то осталась!
      Может, это были такие специальные щиты малые для тренировок гладиаторов, или - если уж дальше гадать - для игр императорских детей.
      - Сон, что ли?
      Может, крышки от малых кофейных кострюль были золотыми у императоров?
      - Помутнение рассудка?
      Монеты-крышки-щиты были с полуистертыми орлами и с полностью неизвестной надобностью.
      Совсем ерунда какая-то. Никоша, опомнись! Ищи и ешь детские шоколадные трюфельки!
      Чего они - золотки эти - делали на крыше Эрмитажа никто не знает.
      Кто их поднял туда, как они оказались вне списков?
      Кто не успел справить их заграницу, почему не стало это нужное стране золото партийным?
      Только намек на то есть.
      Но Никоше это было неважным. Сон крепок у Никоши.
      И не слыхивал он про золото у главной партии.
      Партий было тогда немало. Среди них были не совсем напрочь нелюбимые и не оформились пока еще категорически главные.
      Думал, думал Никоша. -Что же делать ему с подаренными судьбой благодатными колесами?
      - Может, вместо обыкновенного тележного обода их приспособить для катания кочергой?
      Но, вроде, возраст был уже не тот.
      Кончались папины денежки, если не сказать, что они были уже на исходе, и сало давно было съедено. Не до катаний. Продать, продать!
      Сначала Никоше надо было клад унести и перезарыть, как делают ловкие пираты. А раз зарыть на своей крыше Никоше не удается - маловато доходным домом было посыпано земельки - то тогда тупо спрятать во дворе, а еще лучше на... на... на кладбище. Кто захочет копаться среди покойников? На то и расчет.
      - Сколь надоела эта похоронная тема! Отстаньте, а? - кричит Никоша, летя по сонному небу, - не хочу на кладбище. Рано мне еще!
      Эх, Никоша, Никоша! Все-то у тебя еще впереди.
      Не нашел ты черты между сном и реальностью.
      Прикинь, где-то на пути к тебе иностранная девушка Клавдия, Маринка-пулеметчица, Наилька-дурочка.
      Да и глупый, наивный Михейша Игоревич Полиевктов вот-вот встретится на твоем пути.
      Вон он: уже защелкивает свои чемоданы.
      
      
      ***
      
      
      
      
      
      -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      1.11
      НАШ СЕЛИФАН, ИХНИЕ ДЖОЗ АЛБЕРС НЕПРЫНЦ И АГАСС СУ-ЛОРЕНС
      
      
      Между графоманскими главами три-четыре пустых строки, а по хронологическому бытию в них спокойно умещаются месяцы, годы, десятилетия. Собираются в кучки, складируются в стопки, пылятся. И от той серой, невзрачной с виду, запыленной, волшебной, живомертвой силы превращаются в пафосные и одиозные, проклятые и выписанные кровью столетия.
      Миру - мир. Благодать. Сданы в музеи сабли. Совсем редко взрываются подземные и подводные сюрпризы минувшего столетия. Давно закончился Афган и только лишь Кавказ и предгорья его, дабы не скучать, с мерзкими одиночками, террористами, симпатичными черноглазыми шахидками с приветом от Ближнего Востока подбрасывают русским подарки. Но, помалкивают еще пока египтяне, не беспокоит Ливия, по-прежнему высасывая из-под песка немереные нефтяные запасы, не щелкнуло атомом в Японии, не травят русских туристов неопытные в таких делах друзья-турки.
      Словом - читатель уж догадался - пока что еще наступил год две тысячи десятый, красивый как по написанию цифр, так и по существу растолканных в нем относительно беззлобных событий.
      
      ***
      
      Даша с Кирьяном Егоровичем сидят в графоманском доме и попивают чаек из нескончаемого китайского набора. Все как полагается: с ситечком, чайничками и завароном, льющимся через лебединое горло миниатюрного, изящного, стеклянного сосуда. Только без особенных там восточных церемоний с умыванием чашек и плескания блюдец в кипятке, без неразумного ритуала слива первого навара, без экзотических приветствий и прочих культурных навесков.
      Даша вот-вот разродится. Они с Андреем однажды поженились втихаря, не позвав Туземского на свадьбу. Которой, может быть, и не было вовсе.
      Даша тут проявляет осторожность. Буднично и просто будто бы сходили с паспортами куда надо и слепили на бумаге новую семью. Кирьян Егорович в этом смысле остался не у дел, но и не был в обиде.
      Кирьяна Егоровича переклинило от космических проблем и он охотней стал вспоминать о проблемах земных, исторических и художественных.
      - А хочешь, я про одного нашего старого художника расскажу? - завел он как-то - от нечего делать - разговор про человека из того века.
      Смеется с каких-то хренов.
      ...По одной фразе уровень культуры очевиден стал, - написал критик через сто лет.
      - Что смешного? - Читатели повернулись к Даше.
      - То и смешно, что необычен тот человек. Ходячий анекдот про Селифана. Хотя про Чапаева есть анекдоты, а про Селифана нат. Он малоизвестен у нас, а вот за границей почитается как один из самых провокационных и дорогих художников. Он из самодеятельных. Такая в художественном мире есть классификация. Знаешь это? - так сформулировал вопрос Кирьян Егорович, слегка смыслящий, по его собственному мнению, в изобразительном искусстве.
      - Скорее слышала, чем нет.
      Даша раскладывает дачный стульчак. Подальше от Кирьяна Егоровича. "Сейчас буду скучать", - подумала.
      - Я как-то в детстве одну любопытную биографию читал - даже несколько листков сохранилось в доме у жены и пара к ней иллюстраций.
      (Кирьян Егорович вот уже десять лет, как разведен).
      - А когда читал ее в первый раз в доме с эркером (это место, где Кирюша провел детство) и картинки смотрел - мальчиком же я был - аж плакал. Эх, так было жалко человека. И его натурщиков, натуру то есть. Это в основном домашние зверушки были. Вещицы, ну и портреты людей, естественно. Очень смешные картинки: наив-примитив. Но, оттого за душу сильно берет все это... Потому, что от глубокой души писал человек... без какой-то там особой школы. Кстати, худшколы людей портят, а академисты - тем более. Ну, просто гасят таланты на корню, будто формальдегид без счета декалитров льют в яблоневый сад.
      Живые примеры у Кирьяна Егоровича есть. Академисты загубили талант его близкой родственницы - взрослой женщины с наивным по-детски и негативным по-взрослому взглядами на жизнь.
      Вместо людей на ее картинах бродили манекены с нелепыми пропорциями.
      Очеловеченные монстры существовали независимо от окружения: они болтались над землей, болтали ногами в трех метрах от озера и от этого там происходили волны.
      Мостки, подобно кораблям на воздушной подушке, не хотели лежать на столбах, неразумно тратя энергию.
      От перспективы люди не уменьшались, а вроде бы наоборот. Дальние люди - подойди они ближе - вполне могли бы растоптать город вместе с жителями-гномами.
      Тени падали по настроению, независимо от расположения солнца существовали отдельными пятнами, вырезанными металлическими или фиолетовыми лоскутами, брошенными на грунт.
      В узорчатых абстракциях, словно образованный египетский ребенок, художница объясняла цель каждого мелкого изображения, вписанного в общую вязь. Поиск смысла в бессмысленном губил уникальное ее творчество.
      - Психологически очень интересно, - заинтересовалась Даша, - и вообще занятно. Я всегда мечтала хорошо рисовать. Да Вы ж видели мои рисуночки!
      - М-да-а. Твои картинки на отдельный разговор тянут. Это когда-нибудь, если интересно мое мнение узнать. Работать надо много, тогда только получится толк. Это не только в живописи. Это во всем.
      - Ну ладно, я уже заранее поняла. Короче, ничего хорошего. Бесталанная я родилась! Так, а от чего же там можно плакать? Убили этого, что ли, Селифана в конце?
      - Вроде нет. Живехонек был до поры. Как умер, не знаю. Вроде бы даже недавно. Ему под двести лет было.
      - Бросьте, Кирьян Егорович! За двести лет уже памятник надо ставить в Гиннесе.
      - Ну, сто. Махонькие людишки вообще подолгу живут. Как щепки в воде. Застывают и становятся камнями. А некоторые - драгоценными. А этот такой и был.
      - Ни одного настоящего алмаза не видела, - так перевела Даша сказку про деревянный камень, - только в магазине, в украшениях. Да подделки в основном, поди. А Вам нравится янтарь?
      - Это отдельная тема. Янтарь это память земли с теми еще букашками и таракашками, а вовсе не драгоценность... А я, представляешь, даже умудрился лицезреть Селифана живьем на одной выставке. А за границу он уехал буквально к Миллениуму. Вроде в поисках счастья, или чего-то там еще. Рассказывал тут один знаток искусства. По фамилии он Мокрецкий, а по имени Вэточка. И еще кое-что знает мой одноклассник. Да ты его тоже знаешь. По фамилии Рыжий. Смешно, да? А имя у него турецкое - Селик. Он любит всякие такие штучки. А еще он копает свою родословную. Не хочет быть ни евреем, ни турком. Объездил всю страну, а в Тюмени, наконец, что-то этакое фамильное выкопал. Будто предки его были учителями, инспекторами, городской чин какой-то затесался, неказенный банкир, еще что-то такое.
      - Знаю про Рыжего - это который пиво ненавидит, пьет водку, страдает по женщинам и... и без штанов ходит дома. И сына своего тому же учит. Называет все платоническим натурализмом.
      - А ты откуда знаешь?
      - Знаю и все. Вы рассказывали как-то.
      - Блин, не помню... Ну вот, а биография та была написана кем-то еще при жизни этого художника. Его звали Селифаном - вроде бы Ивановичем - или Никифоровичем. Не помню точно. Если коротко, как знаменитостей зовут, то просто Селифан. Еще в каталогах добавляют "шахтерский". Для большего шика. Хотя шахтером он вроде никогда не был. Родитель - тот да. Тот, действительно, в проходке пахал... Еще к нему приставку добавляют "Шахтерский", или "Джорский". Хотя он никакой не джорец - настоящий русский мужичок с ноготок - какая там, нахрен, шахта. Там сила нужна... А его настоящая фамилия, его фамилия... - Кирьян задумался и почесал прическу сзади. - Не помню по фамилии, хоть ты лопни, - очень простая фамилия, вертится на языке, с жидкостью как-то связывается вроде, а помнишь у Чехова рассказ про конскую фамилию? Не помнишь? Короче, я как и у Чехова фамилию вспомнить не могу... Типа Иванова-Водяного, Водкина-Питкина, Сидорова-Намыльского... Шучу я. Не помню. Пусть между нами для разговора будет просто Селифан Джорский, или если громче - Лже-джорский... или просто Селифан, или Селифаний.
      - Ну, и хватит, это не важно.
      - Хорошо, на самом деле важно, но для беседы сгодится, и этого вполне достаточно. Ну, так вот, курочек его было жалко. И котиков.
      - Как это, котиков? За что - про что?
      - А вот и котиков тоже. Все, что помню, - расскажу. Потом эта история мне кое в чем интересна. Я только гораздо позже понял: его картинки слегка мои напоминают, - мы, верно, одинаковые дурачки... Словом, его слоники смахивают на мои последние глины. Видела мои муки творчества про слонов?
      - Нет. Только то, что у Вас на верхней полке стоит... хранится... чудо-юдо с ребрами и костями. Мне от нее страшно.
      - А, эту что ли, блин, подставку для трубки? - вспомнил Кирьян Егорович.
      Он поднялся с места и достал пыльную фигурку красной жженой глины, затерянную среди прочих любомудрых вещиц.
      - Эта произведения - тут Кирьян принял зачем-то иронически-искажательный тон - одна из первых. А позже я серию слонов слепил с хоботами в виде... извини, сама догадайся...
      - В виде членов, что ли? - спросила непосредственная Даша. Ее этот бытейский термин совсем не смущал.
      - Ну, это... да, короче в виде членов... - фаллосов, да. Думал оригинальничаю, а оказалось, что я не первый и , надеюсь, не последний, и к этому приложил руку тот самый Селифан. Самого последнего своего слона - а он, пожалуй, самым смешным был - я подарил одному знакомому на день рожденья. Похож на бандита. Живет тут во дворе. Машины пригоняет, разбирает, меняет и так далее. Только молчи, пожалуйста, не проболтайся.
      - Про бандита?
      - Про художника Селифана.
      - Что тут такого?
      - За ним нечистая сила, - прищурился начинающий старичок. Кирьяна Егоровича не так давно вдруг прихватила пятка - стала болеть ни с того, ни с сего. То ли отбил, то ли ревматизм - все, как полагается для возраста. Только почему именно пятку выбрал этот проклятый ревматизм? Пятка не курила, не пила, не сношалась с кем попало и вот - на тебе! За всех в ответе!
      - Бросьте, Кирьян Егорович. Вы же не верите во все это. Какая нечистая сила? Сами давеча про космос мечтали.
      - Вообще в привидения и всякую нечисть не верю, а вот тут как раз случай особый.
      - Кирьян Егорович, ну Вы прямо как кино какое вспомнили!
      - Да ты послушай сначала.
      
      ***
      
      Вот что поведал золотке Даше Кирьян Егорович. Но начал он совершенно с другого бока:
      - Надень вот эти перья с Нового года.
      Стянул с гвоздя аврорскую кепку. Нацепил. Накинул на Дашу таиландский венок. Подобрал и вставил себе в нос пробку от шампанского. Прилепил к штанам лисий, с Селегеша, хвост. Таким образом, он набрался ерницкого антуража.
      - Ну, я готов, - сказал он, выпучив глаза.
      Даша, по началу молчавшая, дернулась и завалилась в диван. Смеялись с такого начала лекции долго.
      - И я готова. Вы прямо, Ходжа Насреддин какой-то! А факир будет?
      - Будет и факир, и лампа Аладдина.
      
      ***
      
      Ну и вот. Не принц совсем, а Джозеф Алберс Непрынц, с самого рождения мечтал опередить Малевича. Но припоздал. В тыща семнадцатом он решил сделать копию Черного Квадрата. Но засомневался. Пока сомневался в эсэсэсэр наступил некий художественный, даже не голубой, а коричнево-туалетный период, позже ласково названный Застоем. Застой - он всяко лучше, чем Запор или Понос, так же?
      - Я не застала ни того, ни другого.
      - Вот и слава богу. Ничего толкового в том туалете не было. Скукота, обыкновенность, исполнительность, демонстрации. Словом, наклонная горка для детей. По ней хором и под присмотром скатываться надо было. Но в моде по революционной привычке все еще ходил гордый красный цвет.
      - Понимаю.
      - Не перебивай пока! Черный квадрат на руки не выдавался даже под расписку. Ученики худшкол передирали "Квадрат" с иллюстраций в журналах. БлинЪ! Даша, не простой этот был Квадрат. Чернота и философия заложены там особые. До сих пор помнят квадрат, и до сих пор в народе спорят: искусство, это, или, прости, выибон.
      - Выеж, - поправила Даша.
      - Хорошо, выеж. И еще: квадрат-то на самом деле не квадратный. В нем есть скосоеб.
      - Говорите "скособок".
      - Малевич, видишь ли, поторопился и слепил неровный планшет. Специалисты теперь этот скосоёб...
      - "Скособок"!
      - ...скособок мерят и приписывают градусу скосоёба ...
      - Мать моя женщина! - сердится покоробленная Даша, - с к о с о б о к !!! Ну Кирьян Егорович, тяжело что ли запомнить?
      - ... градусу ... как говоришь? скособка? Градусу скособка магическую силу.
      - Я этого не знала. Но уже смешно.
      - Понимаю. Желтым серпом и молотом в Руси стали гасить инородную живопись, в которой не хватало флагов, транспарантов и побед в труде и в обороне страны. Тухнул комсомольский порыв. Коммунисты только что начали сомневаться в целесообразности коммунизма и задумали многопартийность. В многопартийной мутоте проще стать богатым. Россия перестала пухнуть новыми республиками, но продолжала любить своих братьев на дальнем зарубежье и пуляла туда денежки, калаши, гидростанции и металлургические заводы. Слетали как-то в космос. Понравилось. Оттуда лучше видно как живут враги американы и где у них прячутся ракеты. Диссиденты пооткрывали рты и нахально, в открытую, тыкали пальцем на заграницу. Изредка нам показывали факи: это противные неправославные египтяне, ливяне, иране и пакистане. В застольной Руси, наконец-то, запретили все черное. Теперь лимоны выглядели лимоннее, апельсины раскрашивались оранжевой краской, вынутой из акварельных коробок лучшего в стране Ленинградского художественного завода. На прилавках по предварительной записи стали выдавать бумагу "Гознак". Появился нормальный плотный картон, появился картон с художественно наклеенной тисненой бумагой с разными пупырышами. Дурацкий, промышленный оргалит послушные и бодрые художники заменили на холст, а улыбки советских деятелей и работниц сельского хозяйств соответственно расширенным портретным возможностям стали важнее и шире обычного. В среде отвергнутых появился звучный термин "андеграунд". Союз художников USA, находясь в творческих контрах, перестал получать из Союза художников USSR качественную черную краску вырабатываемую промышленными начальниками последних из сажи газовой. У мерикосов своей сажи не было. А из нефти... какая нахрен может сделаться художественная сажа из нефти!
      - Тут вы точно врете.
      - Клянусь матерью - архитектурой. Шутить уже нельзя? Слушай дальгше и болькше.
      - Кейк и Ойк.
      - Подрос, возмужал художник Глазунов. Индира Ганди приоткрыла ему дверь в по-индийски совальную спальню, всю в узорчиках и в кружавчиках. Илье стало хватать на коньяк.
      - Это который академик с ручной академией?
      - Точно он. А Шилов-Намылов изрисовал всех небритых мужиков и перекинулся вслед за Илюшей на девиц в шикарных кокошниках - все - в изумрудах и сапфирах - и на красавиц в алмазно замерзших окнах.
      - Я этого не помню.
      - И я не помню. Не суть как важно. Рожать стало не так страшно. Детских комбинатов добавилось. Численность советских людей оттого выросла. Находился в утробе и просился наружу Нектос Шафранофф.
      - Я знаю. Мне он нравится.
      - А мне не очень. Он парень в абсолюте салонный. И живопись его галантная: ни реализма, ни сюрра, записанная, гладкая. Но, главное не в этом. Не в гладкости. Без души он. А сам, конечно, симпатичен.
      - Да.
      - В шестьдесят четвертом...
      - После Гагарина?
      - После Титова. Немного подумав один кент по имени Джоз Алберс Непрынц на американском - следовательно, хорошем, Даша, оргалите -нарисовал четыре квадрата. Один в другом. Все в красивых золотисто-оранжевых тонах обозначающих бесполезность и конец черного реализма и начало бесконечной по совершенству производственных взаимоотношений радужность капиталистической мысли, мерцающей нюансными оттенками всей земной и небесной цветовой гаммы.
      - Красиво говорите. Как с кафедры.
      - Меня приглашали лекции читать. Но, я еще не старый. Следовательно для сцены пока не созрел. Потомки Малевича почесали затылки и сказали примерно так: "Да уж если б у нашего родственника тоже была бы оранжевая краска - прикрой уши, - и Кирьян Егорович тут таинственно пригнулся, сощурился сказочной, полузамученной Головой, которая всю жизнь ждала Руслана, чтобы прославиться в веках, а тут приперлась какая-то уебищная, махонькая девочка Даша, от которой толку в прославлении как от козла простокваши, и гаркнул изо всех сил: "ХУЙ БЫ КТО ЗАПОМНИЛ КАЗИМИРА!!!"
      Даша тут не только прикрыла уши, но прищурилась дополнительно и съежилась. После таких слов в окно кто-то должен был постучаться и на запрашиваемый пароль Головы ответить отзывом: "Да, только у меня продается славянский шкаф и шифоньер с носками Казимира Малевича редкой художественности".
      Но никто не постучал, разве что кто-то заскрипел кроватью за стенкой, и потому Кирьян Егорович продолжил пугать Дашу собственными средствами.
      - ...Черная краска запоминается лучше, потому, что отдает она гробами и неизведанным пока до конца страшным, иссиня мертвым космосом. Когда мне стукнуло под четырнадцать лет, Хрущев увидел картину Джозефа и сказал Суслову примерно вот что: "Слышь типа, Мишка это мерикос - пуще еще наших пидор; пока Ленька еще не рулит надо бы оранжевую краску запретить." Тут же из оранжевой стали делать красную. Дорогих, карминно-красных африканских жуков в Руси, как известно, не производили. Алберс заплакал по-английски.
      - Как это плакать по-английски? - спросила наивная Даша.
      - Не перебивай. Откуда я знаю. Он был клиническим неудачником. Короче, наши все взвизгнули и стали сомневаться в правительственной культуре, потому как перестройка приблизилась, и стучала уже ногами в гнилую советскую дверь, как в российскую выставку на Венецианском Бьеннале. По чайку?
      - Сидите. Я налью.
      
      ***
      
      - Это была всего лишь предистория, - сказал Кирьян Егорович, сдвинув граненый стакан на край стола. Смахнул бескозыркой с крейсера Авроры лобный пот.
      Даша пила как всегда из огромной жестяной кружки - бздык такой - и потому, засунувшись в нее, говорила алюминиевым голосом: "Ээ, ужжэ, поналаа, ффрытэ эшшоо".
      - Вот слушай, Даша, биографию одну, - продолжил Кирьян Егорович так легко, будто и не произносил до этого получасовой речи и не баловал зрителя телодвижениями маньяка. - Написана она пытливым в те времена Ченом Джу. Примерно это было в семидесятом году того века, может... Не помню точно. Тогда Чен Джу был просто молодым человеком, жил в Шанхае с родителями, изучал русский и сильно интересовался искусством. Лежит та переписаная биография в архивах Музеев Наивного Искусства города Лондона, а первоначально ее обнаружили в Музее Эротики, который в Шанхае. И никто не может ее толково перевести с китайского на английский. Много в Китае всяких слов, отсутствующих во всех словарях. И нету у них звука "р". Как у тебя в кружке, ха-ха-ха! На русский есть перевод, мне ее Рыжий ксерокопирнул. За денюжку, еффстественно. Потому, что ему денежку всегда надо: он культурный работник. Но что-то она - биография - на правду мало походит. Потому как, когда с языка на язык переводишь, то все путается и искажается. А написана она на основе "Дела о Селифании", то есть, переписана с уголовных архивов, которые оказались у японцев. Там еще колчаковщина как-то поучаствовала. Некоторые картины висели в женских салонах... ну там, где любовь за деньги продают. Словом, мутное все. Очень мутное, но, блин, чрезвычайно интересное...
      - Странно даже как-то, - сказала Даша, - мне что-то мой дедушка про этого уголовника рассказывал. Он художник. Да. Припоминаю. А он много, говорите, в каталажке сидел?
      - У нас девяносто процентов Сибири каталажных и каторжных, пришлых от голода и от войны. А этот страдал и сидел от искусства. Да! Ну, так вот. Почти сто лет назад сначала в дореволюционной, потом в постреволюционной стране Русь, что рядом с заброшенной шахтой, Джорский район, поселок Акопейский, неподалеку от твоего города Дровянники - а раньше все по-другому называлось - а еще ближе к поселению Джорка... так вот там и жил этот самый старик Селифан. Иванов или чей-то еще сын. С самого детства он был народным естествоиспытателем, заодно и художником. Может в обратном порядке. Художники вообще странные люди: при всех своих талантах они могут спокойно гоняться с топорами за своими женками; художницы же могут брать с мужей деньги под расписку и трахаться с ними по-особому. В навозе или как-нибудь еще страннее. В крапиве, например. Словом, где друг дружку поймают, там и ебстятся.
      - Ой. В крапиве... ну это... что ли совокупляются?
      - В крапиве! Да.Так совокупляются, что аж ибутся. Не пробовала?
      (Так заразно в наше время шутят).
      - Ой, что Вы, Кирьян Егорович! Остановка! Сворачивайте!
      - Дальше процитирую, как помню, наизусть, со всеми выкрутасами древнего перевода... Хотя зачем цитировать, сейчас зачитаю один вариантик, - передумал Кирьян Егорович, - только это долго будет.
      - У меня время есть.
      Кирьян Егорович залез под стол. Повошкав, вытащил обшарпанную, коричневой, с легким тиснением кожи папку с прилепленными на обложке двумя поблескивающими железками.
      - У Вас тут под столом, как в музее, - высказалась Даша, по-разбойницки присвистнув.
      - Как в музейчике, - приуменьшил Кирьян Егорович значение своего жилища и музея под столом.
      - А это что за железяки на корке? - спросила Даша.
      - Это, Даша, шпоры, вероятно. Видно папка была какого-то лица кавалерийского чина. Папка древняя. Я ее давным-давно купил в Ёкске. Может и подделка - послевоенная имитация. Видишь ремешок с застежкой? Фальшивый - ничего не расстегивает. Вот дыра более позднего происхождения.
      - Может, от пули?
      - Может, и от пули... может от штыка. Может Иваша мой разодрал.
      - Сын что-ли Ваш?
      - Ну, да, я ему эту папку носить давал. Она же клёвая. Для молодежи самое то.
      - Можно ремешок оторвать, а клапан отпороть, - предложила Даша, - может, там потайное отделение есть. Будете сухарик?
      - Зубов мало... Может и есть отделение. Потом распорю. У меня такая мысль была, но только мне папку жалко. Но ты не отвлекайся. А вот и этот манускрипт.
      Кирьян Егорович вынул из папки и развернул отксерокопированные листки.
      - Мыши немного поели края, но остальное почти хорошо видно. Половина исчезла. Я предупреждал. Продолжу с середины. Выдержками буду читать. Хорошо?
      - О-кей! - Даша - девушка современная.
      - "...... естествоиспытатель и художник в одном лице, бля-а-адь, - это вообще страшная сила. Можно сказать, силища! Один Леонард, другой Микеланжел: чего только они не творили! Чюдеса или чудеса? Один фрукт - задница и все тут!
      ...... Селифан был младше американца Джозефа, тоже выставленного в городе Лондон, и совсем ево не знал поначалу по причине дальности проживательства.
      ...... Селифан как-то надыбал яйцо с красивым чэтэмпелем. То был насмехательский, падло, (а как еще, что за такой лэнд-лиз?) американо-профсоюзный подарок своему русскому брату-пролетарьяту. Каждому шахтеру и каждому жителю поселка причиталось по одному яйцепродукту. Селифан сварил ево. А - надо сказать чесно - Селифан варил яйца с немытой шкорлупой. К чему тратить воду? До колодца-то сто шагов. Не напасешься ее. Чем запивать самогон, если всю воду перед тем выпить?
      ...... при варении того злополучного продовольствия красивое чтэмпельное щернило проникло в трещинки. А через трещинки отобразилось разводами на белке. Заметливый Селифан потому не стал его кушать полностью, он разбил кончик, потом все шкорлупки отщепил и сложил стопкой. Долго изучал разводы... голое яйцо походило на скульптуру из мрамора яшмы...
      - Ха-ха-ха, - Даша рассмеялась, - яшма - это вам не мрамор!
      - Это давно было, там в минералогических тонкостях не разбирались, зато как использовали. Красота! Помнишь сказки Бажова? И не я все это придумал. Поняла? - Кирьян Егорович самую малость обиделся.
      - Ага. Ну, читайте, ладно.
      - ...Потом ...потом он откусил от сего псевдомраморного яйца основание и поставил яйцо-статую на табуретку. Красиво: не скажешь ничего против. Если кому не нравится, то тот - низменный земляной червяк, только для рыбы хорош. Живет он в нищате, в искуствах ничего не понимает. И изобразил карандашом "авал".
      - Овал! - криком поправила Дарья.
      - Не придирайся и не перебивай! Это не я писал, повторяю... Авал? - Кирьян всмотрелся в текст, - Дашуля, тут четко написано "а в а л" - может, в этом смысл какой есть? Короче...
      Кирьян Егорович от волнения потерял строчку.
      - Не торопитесь. Надеюсь это не детектив?
      - Не знаю, не знаю. Есть сомненье насчет недетектива... Ага, нашел. ...Изобразил он авал целиком - без обрезной подставки. Чтобы не только сам Селифан, а весь русский народ видел, какое бывает искусство природы, если это почти как у итальянца Микелана. Там все как живое, хотя сделано из камня. Чтобы яйцо на картине выглядело таким, каким оно было изначально, Селифан нарисовал на нем чтэмпэль в виде перехлестнутых полос. На англицкий чтамп походило не очень. И яйцо на вид набекренилось: авалы - тяжелые фигуры для рисования - Селифан рисовал круги, обводя стакан, а стакана под вид авала ну не было у нево... Чтобы не выглядело как яйцо падающее, а как скульптура Микелана, Селифан пририсовал подставку в виде греческой колонны ионной марки с волютными ушками. Стало походить на орбиту планеты Е-мля. Про то, что Е-мля не стоит на слонах, а движется по блюдцу, Селифан знал наверняка. Вышло красиво, ну а вовсе не яйцо. Жалко. Непонятки. Тогда Селифан пририсовал рядом курицу. Курица Машка была списана карандашом с натуры. Чтобы Машка не бегала, Селифан связал ей лапки и подвесил на веревочке, предварительно встряхнув ее как градусник. От этого Машка разом заснула. Курица на листке маленько не вошла, только клюв, женский гребешок и верхняя половина тулова. Оставшуюся нижнюю часть с ногами хитрюганов сын изобразил на обратной стороне листа. Чтобы было понятно зрителям, Селифан - ох и лисица-подлюка, ох изворотлив, пакостник - выполнил такую подпись:
      "Эта кура принесла яцо вдом и сказала это мой не сын пока еще а токо в начале жизни а мои ноги посмотри позади картины красивая они как у Котьки моей, что в киоске была замужем за жырным Армяном. Или так просто жили. А кто поленится глядеть, то это есмь грех, ага".
      И оттого, от этакой смелости в простоте природы и способе изображения натуры он само собой как-то сделался первым художественным зачинателем жанра и выглядел главным мудохным извращенцем в поселке. А до него все трахались втихаря. Пока там порнодом не завелся. А еще был таёжный притон, так то только для бандитов. Стали в городской тот дом ходить гурьбой и полицейские, и служащие, и рабочие. Разве что семьями не ходили...
      - В бордель? Семьей? Как в баню? Быть такого не может, - ужаснулась Даша.
      - Но то стало после, а, может, и под культурно-художественным обаянием порнушной живописи, - продолжил Кирьян Егорович, - а что удивляешься? Так оно всегда бывает: сначала ругают, а потом говорят: шедевр, блядь! И все поворачивают в сторону бывшего говна. Потом ходят в баню. Отмываются и опять ходят по кругу. Вспомни Пикассо и Дали!
      Так вот, люди перестали ходить в гости к Селифану Джорскому, отказались заказывать вывески и росписи наличников. Один чудак в конце-концов пожалел Селифана и попросил его дверной портал из дерева вырезать для себя... Все было вырезано как надо.
      - В коттедже что ли? - поинтересовалась Даша.
      - Раньше коттеджей не было. Дома частные были. Вот в вашей деревне есть большие дома из дерева?
      - Есть. У одной бывшей учительской семьи. Сейчас там музей народного творчества со старинной библиотекой. Только он наполовину деревянный: низ у него каменный. Только горел он, говорят. Мама говорила. А ей бабка. Во время революции или после. Кого-то там белые, или зеленые порезали. Может, красные. Тогда было не понять. Но, говорят, кто-то там выжил. Давайте, жгите дальше!
      - А потом - Туземский уже о том говорил - а может, только подумал об этом: батюшки-светы! Селифан стал известным на весь мир. Но не стал богатым. Что ж! Не судьба!
      Выходит, начал он искажаться извращениями с изображения чернил цветными карандашами.
      Потом попробовал чернилами изобразить карандаш. И так и этак было, одним современным словом, если, то было "ништяк". И только потом, когда Селифан совсем уж стал явно знаменитым и скрывать его от мира было уже никак невозможным, правительство выдало ему настоящие краски. Селифан подсел на краски, позабыл совсем косить траву, купил у плотника-хохла - ссыльного подданного - люльку длиннющу с цепочкой, с заморским табаком, и стал изображать все подряд. Даже изобразил свой неподвижный портрет в три четверти в зеркале и поставил на лице побритые точки, хотя ходил сам с бородой до пупа почти. Глаза вышли оба на одной щеке, а как можно еще чрес зеркалу нарисовать?
      Сибирский художник Селифан Иванов сын, а он был с забытой фамилией, но... никогда он... ну, совсем никогда, не был он в Африке. Не повезло. Не то время было. В шахтерские городки не приезжали зоопарки. Только разве что заблудившаяся труппа бродячих артистов однажды - когда Селифан слегка был немолодым и ходил от голода в валенках еле-еле - приехала туда эта труппа и от жалости к жителям кувыркалась на главном городском пустыре. Наличие деревянных подмостков даже трудно допустить: тяжелыми были послевоенные годы. Имея в виду время после красно-белой, грозной и нещадной рукопашной бойни.
      Основная трасса бродячих музыкантов и артистов - почти что как шелковый путь для большинства городов - пролегала далеко от поселения.
      Поэтому неожиданное появление из-за горизонта труппы, в составе которой бричка была с росписным верхом - с петухами и трубадурами - стало равным по силе с явлением Иисуса Христа народу.
      Все голые поселковые нудисты, прежде сидевшие неподвижно и скромно в ручьях, по грудь в воде, тут же, будто по приказу, как кто есть, и кто во что был раздет и горазд, вышли из вод. Схватились за шмотки и приоделись: кто в шахтовые робы, а кто в штаны, кто в свое, а кто прихватил чужого. Не стеснялись они никово: главное было не полным голяком к каравану подбежать. Они не видели картину Иванова, но задним местом подумали, что Иванов тут был неправ. Кто же, а, встречает Христа, или Моисея, - какая тут, нахрен, разница, - без трусов и сарафанов?
      У артистов в труппе благополучно обозначилась заливистым тенором артемонистого вида кудрявая собачка в кофте и сапожках. Это ли уже не чудо? Еще больший шок вызвала извивающаяся в змеином круге девочка. Она была в блестящем трико. В нее немедля и вовсе не скромно влюбилось все неприметное свиду местное пацанье.
      Был там и Селифан. Он кисти в ручье промывал.
      На следующий день все как есть хлопцы умылись, зачесались, набекренили чубы, пригладив их жиром. Нашли летние картузы, и в наскоро заштопанных штанишках гурьбой помчались к месту артистической дислокации.
      Но, беда пришла в их поселок: лагерь артистов смела сошедшая с терриконов сель. Такая уродилась весна! Запасов сели было на десять лет вперед, потому выкапывать артистов никто не стал, включая безутешного Селифания.
      От трико и платьица красивой девочки-артистки не осталось и следа. Зато сель непостижимым образом вынесла на основание кряжа, буквально к самой ограде Селифановой хижины, пару голубых сапфиров и две мелкие глиняные фигурки живых существ, ранее висевшие на шее артистки- девочки. Все на одной веревочке. Фигурки были такие.
      Одна была обыкновенной лошадью, только с полосками.
      Другая была смешным, пузатым зоологическим животным с ушами до кончиков лап, может копыт, и с огромным китайским фуем-шу вместо носа.
      Китайский фуй-шуй начинался там, где нос у всех, то есть в середине фэйслица, а кончался у верха хвоста, где ноги слипаются, изображая заднее место попу. А посередке тот скрутился в баранку на манер инструмента трубы бас, что носят вокруг головы на церемониальных парадах.
      Селифан подобрал сапфиры, подобрал веревочку, фигурки и повесил все на подъиконную тряпицу.
      По городку, где проживал Селифан шлялись бесхозные козы.
      У редкого щасливчика и только у самой незаурядной по хозяйственности многодетной семьи во дворе поживали разной степени отощалые буренки с поникшими рожками. Будто бы в округе сена никогда не было. А так и было оно. Шахтовая пыль покрывала округу. Трава жидкая, едва пробивалась только, как снова ее накрывала сажа газовая из шахтовой утеплительной трубы. Акальция для роста рог мало было в золе, все больше как-то углероду. Хворостячье пастушное дело потому тоже было не в почете. Перебивались жители торговлей угольком, которого было, - вначале бесплатного, завались, и процветал натуральный обмен с дальними деревнями и с совсем уже отдаленными пасеками.
      Бычок производительский был один на всю округу и покрывал только за мзду. Это не всем по карману было. - Такое расточительство за один наскок? - Шептались злые и жадные полудеревенские человечки, и нищие жители тоже шептались, подворовывая несчастных буренушек усть-бургунской породы, отставших от хилых стадцев.
      Зато лошадушки были нередким явлением. Каждого умелого шахтерика за его упорный труд в конце жизни награждали лошаденкой.
      Короче говоря, как выглядит конница, Селифан знал не понаслышке - это когда много ничьих лошадей с мужиками в седлах и с саблями наголо. И режут они саблями людей, как тыквенные головы косами и топорами: чик и нет головы. И бежит человек без головы по пыльной дороге пока не сообразит, что неживой он уже. Зачем тогда торопиться? Куда?
      Но полоски на лошади, нацарапанные в незапеченной еще глине, его интересовали весьма сильней, чем сами кони и лошади.
      Селифан не был не юродивым, ни блаженным. Но был он весьма странным субъектом. Уже после его ухода на небеса, копщики, которые рыли яму-котлован под богатый дом, нашли неисчислимые могилки котов и кошек с явными признаками удушья или другой какой злобы. На ком-то узлом были завязаны проволоки, у других были переломаны шейные позвонки. Похоже, по шеям их прогуливался толстый дрын.
      - А кто это, юродивые? - кротко осведомилась Даша, на всякий случай зевнув.
      - Юродивые... - Кирьян задумался, - юродивые это те же артисты, но не требующие за свои выступления платы, - так начал он.
      - ...И во времена Селифана они были вовсе не те, что раньше при царях. Советская власть, если помнишь, позакрывала большинство церквей, а церкви именно и являлись центрами тяготения юродивой мысли. У церквей, согласно истории, юродивых наделяли телепом редкостно.
      - Телепом?
      - Телепом. Телепень - двуручный кистень. Шар такой на цепи. И с шипами. Не смотрела картинки в истории? Что у тебя по истории?
       - Пятерка.
      - Не верю. Ну ладно. Так у русских повелось - юродивых не шибать.
      - Шаром-то зачем?
      - Откуда я знаю. Может, для надежности. Но, говорю же, что их не били никак. Жалели. В основном, после посещения церкви и отдания соответствующих приношений на прицерковных площадях слушали бессвязные или более менее гладкие пропагандистские, - всяко бывало, - речи юродивых о добре и зле, о вечном их противостоянии и единстве, о запущенности церкви в плане сохранения благородства, о процветании лизоблюдия по отношению к власти, об избытке чревоугодности и стяжания, о сверх всякой разумной нормы, поборах...
      Кирьян произнес это таким тоном и так складно, будто прочел выученную наизусть вечернюю лекцию для нерадивых студентов.
      - Прям как у нас, - заметила Даша.
      - Как у нас, только ты такого никому не скажи. Посадят!
      - Вау, прямо посадят?
      - Хоть прямо, хоть криво. Возьмут на заметку. Думаешь у нас сексотов теперь нет?
      Кирьян понизил голос до шопота и стал похож на заговорщика: "Есть, Даша, есть, только гораздо меньше, чем при Иосифе. А при случае биографию попортят. А за решетку попадешь - пришпилят и это. Вслух не скажут, а добавить добавят".
      - Я не собираюсь, Кирьян Егорович. Зачем Вы меня за решетку спроваживаете?
      - Я это... я как Митрич. Он всегда заранее старается все предусмотреть и начинает пытать людей вопросами с самого худшего варианта.
      - С Митричем все понятно, а блаженные ? Эти тогда кто? Разницы что-то не вижу
      - Блаженные, - этих, пожалуй, числом поболее будет. Они больные умом. Проповедники разговорчивые. Болтали что попало. Кто-то просто "шарил" под блаженных, чтобы крамолу внедрить... Хотя внешне разница небольшая. У юродивых - колченогость, кривая рожа, горб, волчья пасть...
      - Заячья губа! Крокодиловы слезы! - вскликом добавила Даша, отправляя в рот отвердевшую, засахаренную пастилку, найденную в глубине холодильника.
      - Нехай, губа! А блаженные с виду вполне нормальные люди... Блаженность это неустойчивое состояние мысли, почти как в физике. Есть устойчивые формы, склонные к лучшей выживаемости в одинаковости своей, а есть формы редкие, выживающие абы как, скорее вопреки, чем по сути. Понимаешь!
      - Ага.
      - А блаженный это человек, который не дружит с обычными постулатами. - Кирьян Егорович опять настроился на лекцию. - Живет он как бы всегда с нуля, как неопытный и чистый младенец, постоянно впитывая новое с идеально чистого листа, подвергая критике обыденное и, с тем, чтобы выжить, притворяясь тупыми или ленивыми попрошайками. На самом деле эти взрослые люди являются пожилыми чадами индиго, не нашедшими революционного выхода, ожидающие консервативного, медленного перерождения и пользующимися существующей человеческой средой так же просто и беспретенциозно, как цепкие лишайники пользуются камнями.
      - Индиго? Тогда не было индиго.
      - Чтож не было? Было, только их тогда не распознавали как класс, а теперь вычислили. Рентген, пробы крови и тэ и дэ.
      - Страшные вещи говорите.
      Кирьян Егорович вперил в Дашу взгляд и понял, что переборщил.
      - Ну ладно, слушай дальше, что тут пишут.
      ...Так и Иванов сын Селифан - маленький, милейший с виду, блаженный и слегка юродивый видом члена гном.
      - Тут я хочу подчеркнуть, Даша, про Селифанов член-ххрен, - тут Кирьян Егорович споткнулся, - уж извини насчет члена. Без этого при такой теме никак. У меня одна крамольная догадка есть... насчет всего этого. И насчет нового романа...
      - Пишите? Ой! А покажете роман? - Блеск и азарт в глазах Даши помогли на время забыть стандартный и абсолютно черный штрихкод голода.
      - Пока в мыслях. Потом покажу, как созрею и начну.
      ...Вместо шляпы, шапки ли, у него копна волос, стриженная в забытом стиле "под горшок". Хотя стиль - слово не из его лексикона. Просто, глядя на себя в маленькое зеркало, удобно себя стричь вокруг горшка. Черта волос выходила ровною, а при пышности гривы - еще и красивой, как земной шар при виде из космоса в телескоп.
      Один раз маленький Иван-Селифан пока у него еще не выросла борода и даже толком женилка не вымахнула, побывал в столичном шапито, что в двух сутках неторопливой езды по грунтовкам (пока тот цирк смешной еще не сгорел), и увидел там экзотического животного с усами и полосками, и обнаружилось еще на арене другое длинношеее...
      Даша, обрати внимание это единственное слово с тремя буквами "е" подряд. Это мне еще папа такую загадку задавал, а я взял и отгадал. На логику надавил и отгадал ... животное.
      Куда зимой прятали его шею от мороза - непонятно.
      Может специальный сеновал был с дыркой в крыше. Кто бы знал.
      Кто из них был кто маленький Иван-Селифан не запомнил потому что мама была пьянющая и смотрела не на арену а на свое отражение в бутылке "999" - то было в новинку всем, - и под джорку хохотала, задирая на лицо подол. Селифан ровно через пять лет все это зрелищное диво позабыл. Было ему тогда два годика. Только снилось ему иногда полосатое что-то и хотелось от непонятности рыдать и напрягаться умом. Но нет, не выходило у Селифана правильное вспоминание. А тут и матушка слегла, подавившись пробкой от жбанчика, и кончилась быстро. Придавило в брэмберге знатным сосновым поленом от ствола евоного отца и пару приемщиков вдобавок, что стояли внизу. Хоронить толком было некого: слиплись все и не смогли их по отдельности разобрать. Удручная служба подземная - это ничего, значит, не сказать.
      Некоторое время поухаживала за Селифаном бабка.
      Научила кой чему. Объяснила, зачем пригодится ему висюлька, посмотрела ее, подержала в руках. Пощупала снизу.
      Сказала только "ого" и тоже враз померла.
      - Прямо померла? От одного вида писи его? Шутите опять!?
      - Говорю только то, что читаю. Ни слова от себя.
      ...Но не пробовал Селифан примениться этим вооружением, потому что был он к тому времени уже странен.
      Висюлька росла быстро вширь и на глазах превращалась в самовыдвижной коренастый комель, обросший мхом.
      В доме у Селифана поселился кот Жирафф с которого Селифан тоже писал портреты.
      Кот не любил долго сидеть на одном месте, хотя до этого старался поспать часто, пожмуриться на солнышко через оконце, сметанку любил.
      Но отвечать добром за сметану не стал Жирафф, сучий потрох, и, как только Селифан призывал его принять правильную позу, срывался с места и с кошачьим лаем улетал в крапиву.
      Крапива за огородом была ростом с монголо - пржевальскую лошадку.
      Поэтому Селифан долго не мучился размышленьем. Снял он небольно шкурку с Жираффа предварительно прочитав нотацию за непоседство и убегательство, и сделал из нее усидчивое чучело.
      Набил он шкурку Жираффа сухими очистками картофеля чтобы выглядело потолще и максимально живее.
      На картинке - уже на шкурке его - Селифан Иванович (таким он уже стал, как подрос) нарисовал черные полоски и кружочки. Полоски для правды, кружочки для красоты.
      Все портреты Селифан подписывал.
      Были в коллекции этой "Афрканьскъий Тигръ", было несколько котоф "Жираффов" в стаде и поодиночке, с котятами и женой его котихой, на скамейке и в кафтане, в зимней шапке и в картузе.
      Один раз с георгиевским крестом.
      Было немеряно намалевано кур, запечатлеваемых ровно за день до кончины как бы на память, были козы, лошади и кони, стакан один был, печь была с чайником и красным паром столбом над ево крышкой и с под носа.
      Словно предупреждал художник экскурсионным голосом кого-то: горячий пар, не подходи к картине близко - ошпаришься.
      Было еще что-то: морковки разные, ограда с полем, черная гора с дымом на горизонте, девочка в трико ("Девачка артист и я наверна ее люблю, весной полюбил и до сих пор"), "Зверь-рыба", "Подарок, нет два Дарвину Чарле", "Исход израельчан из Египта", фантастические совсем уж "Людо-звери", про синих куропаток уж не говорим и пыр и пыр.
      Написано картинок и поломано карандашей было немеряно.
      Огрызки карандашей роем толпились в сенях (картина наз. "Можут пригодитьса а когда").
      (- Наз? - Наз с точкой. - А!)
      ...Сапфиры с фигурками до поры висели там же, где были повешены изначально в почетном месте.
      И неизвестно, с чем сапфиры едят, или, может, мельчат и крошут для производства яда.
      В поселке не было других художников, поэтому пока народ не разъехался, парикмахерская мясная и лубяная лавки были с одинаковыми картинками экзотических животных, но с разными надписями и прималеваными где ножницами, а где и с топорами и со стрелами, торчащих в бедных животных во время охоты за ними "Негритянских людей, тоже зверей почьми тем, же больно стрелой, если лучше сразу из ружья".
      После стало совсем хуже.
      Народ разнюхал, что дело за Селифановой оградой дело нечисто.
      Коты воют по-волчьи, курье хохочет петухами.
      Что все рисование это были предсмертными портретами, или срисованы с чучел, то есть легко накликать себе смертный день через художника Селифана, с виду прекрасного человека.
      Плюнул народ на Селифана.
      Стал он в густо напичканной деревне первым отшельником и ел картошку без масла.
      Боялись даже через ограду брехаться с Селифаном.
      
      ***
      
      Но как-то все изменилось неожиданно и стало ближе к крутизне.
      Один заезжий аглицкий из Америки джентльмен по имени Джоза, а до разбогатения он сказал, что был обыкновенным пролетарьанским президеном, а теперь привез в деревню очередную партию цылиндоров для носки поверх головы.
      То был то ли Алберс-Непрынц - художник прямоугольников, то ли членом общества защиты бродячих животных по фамилии. ...Во как - все забыли, ...вот какая фамилия была знатной у джэнтэль-мэна.
      Тринадцать букв было в фамилии плюс одно тирэ, и все-все по-иностранному написаны.
      Увидел он Селифановых тигрофф на цепях похожих шибко на кота Жираффа и дал ему двести фунтов, правда, все - бумагами, чтобы тот больше не мучил животного.
      Он не знал, наверное, что портреты те писались с чучела и пожалел их бедных.
      Селифан как практически честный человек и простой, как одна головка от семидолечного чеснока, чучелу эту выбросил.
      А на радостях нарисовал по памяти Жираффа еще господина в цылиндоре с двумя индийскими джорцами в тюрбанах и посылал он ему эту картину через госпочту.
      Госпочта работала по понедельникам и немножко на следующий день до обеда, а позже уезжала в столицу.
      Из остатка штакетника Селифан ящичек сколотил за бандероль отдал десять фунтов бумажками из двухсот на один фунт купил мешок гороха и отдал его обалделой почтальонше Катьке с чего-то. С какой-то стати.
      А ларчик открывался просто: красивющая стервь, лет под тридцать пять всего, два оборвыша невесть от кого, только не от армяна - у того глаза синие и крючком нос, а у этих карие; и ножища у нее начинаются от ушей, не в пример деревенских, но в портретную живопись она записываться не торопилась.
      - А как помрешь, кто ж тебя опишет красками акварель или маслянистым колером? - спрашивал ее так частенько Селифан, - у меня зелени хрома немеряно и травяная часто остается. Потому как не люблю я лето писать: все что-то тянет на снег хрустящий, на сугробы сделанные из него. Может, в той жизни я был северным зайчиком, али собольком. На россомаху-то я совсем не похож.
      Ох, и классные сугробы выходят: в тенях иссинём-синя, а наверху сверкают бугры золотом и серебром.
      Солнце - то, вишь, какое. А сугробы много краски не требуют.
      У моей малярной живописи белый снег заменяет бумага или выбеленная и чесаная до того холстина.
      А в тень - хрясь фиолету, бац лазури и готова картина.
      Надевай зеленый сарафан, причешись гребенкой слегка и айда ко мне в гости.
      Выделю хрома полбанки.
      Посажу на лавку.
      Не пожалею меда.
      В руку возьмешь кружку, и балдей застымши часа два.
      Можно на спор в молчанку играть. Веселуха! Придешь?
      - Что-то лень мне сегодня - отвечала всегда одинаково почтальонша Катька, - работы полно, письма разобрать по адресам, разложить по разным мешкам, чтобы в городе не путаться, а сразу сдать. Там одни ироглифы-каракули джорские. Сижу и правлю за них. А то не дойдут письма? Во как! Серьезное это шибко дело. Честное и полезное. Уборки, вот, по дому много, коза недоенная, телок зубами болеет - наждрался, падла, сажи опять. Все обосрал кругом. За версту воняет. А приходи ты ко мне помимо почтоваго дня с лопатою, подмогни с говном-то... мух наплодилось зеленых. Жужжат летячьи выродки... и с навозным сырьем заодно подмогнешь.
      Известно, отчего не хотелось Катьке к Селифану.
      А Катьку он трепал как-то за шерстку, почуял влажность в ней и у себя что-то тоже неловко сделалось между ног, и ему всю отсталую жизнь после этого хотелось чего-то большего с продолжением. Без подложного гороху тут никак.
      Но Катька была не промах, и хотела бумажек большего размера, или хотя бы один камень сапфир, что под иконой висит.
      - Некушки-некушки! - говорил Селифан, - это память артистная. Чуткая она - головная моя любовь.
      Не то, что туда-сюда, обмокрить кого. Это может любой.
      Свою тонку штуку любов не продам и не поменяю на капиталы.
      Похоже это на городскую продажную толкотню с гнусными дамскими тварями.
      Ходят без трусов, понимаешь ли, чтобы мигом вскользнуло!
      
      ***
      
      Господин в цылиндоре переподарил в качестве образца картину с Жираффом начинающему швейцарскому художнику Агассе Су-Лоренсе набивающему руку в модном тогда анималистическом жанре и сказал ему примерно так: "Смотри Тупицо (может Творецо) как выглядят настоящие Жираффы".
      Агасса ответил эдак: "А, хулиа если бы мои жирафы могли сидеть на табуретках я б тоже зарабатывал по двести фунтов зараз".
      
      ***
      
      Презренный Агасса Су-Лоренс тоже захотел в гости к Селиффану Русскому Сыну и приехал к нему тоже.
      Сам худ, как сушеный тено-член-тланин.
      А в естественной висячей позиции член-тланин у него, как у первого попавшегося бешеного полового разбойника, диковинен величиной и гибкостью, ну, ровно как шея у подболотной шатланской дамочки Нэсы.
      Руки у него не пустыми были.
       Он долго собирался, похаживал на рынки, все выбирал, чем бы ему русского крестьянина завлечь, на что поменять.
      И нашел заморскую, ржавую злоражным окислом, вещицу Юду-слона.
      За этого китайского, отполированного англицкой ядной пастой, медного или другого странного желтого металла или из каменного инерала слоника с иероглифами в основании, ценой, епкин клеш, если на те деньги перевести, - в два метра керенок! А то и больше.
      А за чудного того слона он испроста заполучил половину Селифановской галереи.
      Типа сделал благотворительную мину при отбирательской игре.
      А Селифану все пофиг.
      Такие портреты с кошаков он за вечер мог сделать две дюжины.
      Но промолчал. Набивает цену Иванов сын!
      - Тьфу, бля, - говорят свидетели, - сказочно обогател Агасса на одном только продажном вечере в доме господина Сотбиса.
      Отпорол Селифан дуру, если смотреть со стороны всем миром через время времен.
      А Селифан запал на слона того.
      - Опа-на! - сказал он недавно, едва только увидев слона, и глаза его тут же тихо загорелись охотничьей макиавелой лисицой.
      Виду лукавый Селифан не подал, чтобы не уличиться в похоти, а только в ухе почесал, - хрена, мол, - ерунда вся эта ваша скульптура. - "А у меня такой же есть, - сказал он, - только разве чуть поменьше - маленький и из глины для легкости шейной носки".
      Не в величине товара, мол, дело, а в его художестве. И фуй-шуй и подставка, и седло на той шейной подвеске оторочены мелкой, правда, но настоящей коралью.
      - Was ist dast, coral? Из жемчуга, что ли подводного, или подводных, дешевых полурастений-полукамней, может прожорливых моллюсков?
      - А хуля? - резонно отвечал вопросом на вопрос Селифан. Типа, мол, сами думайте, коли учились в Сорбонах.
      - Was ist dast "chulia", переведите мне, мой милый брейхмейстер! Причем тут Игнат, так у вас говорят в России?
      Брейхмейстерша Суоломиха, абы не прослыть неграмотной дурой, подтвердила, что "хуля" - ist по-русски жемчун, а не Игнат, и даже не Джулио, несмотря на сходство звуков.
      Отбирать глиняную подвеску с поддельными жемчунами у Селифана никто не собирался.
      - Блин, точно, - сказал Агассу, - а джуля! Джуля мне твой жемчун. Да, хай: пусть будет жемчун, да только больно некругл он. Редкий по некачественности твой жемчун! Интересное совпаденьице. Ну и славненько! Только у моего-то слоника глазки сделаны из полудрагоценного нефрита, а у твоего обыкновенная пиленая береговая галька вставлена. Речная, поди, еще! Ни морем, ни океаном, ни содержанием акальция, ни хреном, ни чесночным отваром даже не пахнет.
      - Славненько все равно. У моего драгоценного слоника глазки русского вида, в них отражается всемирная любовь, а у тебя, дорогой Агасса, вишь ли, - дальневосточного. Узкие они, через них солнца не увидишь - не только слониху. - Так ответил резоном иностранцу тому Селиффан - умный русский сын.
      - Может это и важно разглядеть слониху, - зашебутился с чего-то Агассу, - а в моем зато есть важное мужское начало, свойство, этак, как бы сказать...
      - Что у него фуй-шуй изо лба растет это я вижу. Да что с того толку, если это ist фантасия? Истинный фуй растет, у нас ис дас, промеж ног.
      - Позже поймете, в чем дело, - со смехом укорил ево Агасса Су-Лоренс, - я насчет слоника все-таки предупреждаю: есть там скрытая хитрость некая, предупреждаю, поверьте истинному слову бизнесмена...
      Ценная вещица, от своего благодарственного сердца отрываю.
      ...Сам поймался на хоботе. Засасывает вещица хлеще опиумного порошка.
      - Вовремя сорвался с крючка.
      - А, кстати, где тут у вас можно отлить?
      - А вон там, за оградой, - махнул безразлично Селиффан, не поняв агассовых околичностей да намеков.
      Агассу запросто, будто всю жизнь поливом занимался, облил всю крапиву у забора, помял бурьяну в руках для пользы дела, - а этого добра было много, - и стряхнул с фуя что-то на желтые помидорьи грядки.
      Выглядело так, будто дикий котяра с визгом сорвался с мостков в бурный ручей и после, - мокрый и недовольный, - отряхивал свою шкурку, вкруговую брызжа каплями и образуя игривую радугу между них.
      Потом обмяк, подумал что-то, вынул снова свой фуйшуй и иностранной суходрочкой занялся, - вот же шкодила какой неустанный, - и поглядывал на мелкие Селифановские окна.
      Намекал на что-то паршивец. А брейхмастерша Суоломиха в оконце тож посматривала вдаль огорода через груду хворостин и грозила пальчиком игриво.
      Та еще сучка была!
      Смеялась что-то о своем шкотном, потайном.
      Штаны у Агассы - обыкновенного шатланского производства, верзильные в ширшину, с клетчатым рисунком на болотном поле, только несколько помяты, а ширинка у него была необычной.
      Она была не посередине, как у всех приезжих иностранцев, а начиналась она только там, ну, то бишь от пояса, а кончалась на левой штанине у самого коленца.
      Селиффан выглянул из оконца и сказал себе скромно в бородешку:
      - Ого-го! Погонялка-то поболее моей будет. У меня вширь, а у этого в длинь. Вот так заграница, сорочье вымя!
      Вечно что-нибудь выдумают этакое.
      Съезжу туда, однако, как разбогатею.
      Все у них такие, или только у этого каверзного хлыща? Под такую херь любопытно, какой глыбжины надо щелище у бабы иметь!
      - Будешь медуницы под вареную картошку? - спросил он у вошедшего Агассы. Тот листком щавеля очищал брючину от запаха болотного, фуйшуйного образования.
      Агассу хлебнул, переводчикца с языка нерусского тоже тяпнула чего-то ароматного, вкусного, тягучего. Запутались они в ногах тут же.
      Не успели картошечки отпробовать.
      И упали оба на лавку.
      Хлобысь!
      Спали они так крепко до утра.
      Взял Селифан мерку и проверил у обоих совместимость.
      И сделал Селифан две зарубки на косяке, чтобы размеры лучше запомнить. Бабина щель не подошла к английской кочевряжке.
      - Странно, странно, - мямлил и бубнил Селифан себе под нос. Посвистывал какую-то музыку.
      Вроде, похоже было на "Прощание славянки" или на "Кабирские ночи".
      Где такая страна Кабирская - никто не знает, видно обманка просто, а вот музычка-то жива. Та еще штучка!
      Ага. К тому времени ноты и звук к ним уже были давным-давно написаны, переведены на медно-граммофонный язык, обнародованы в Европах, испробованы стократ в наших столицах и запущены в имперские дали.
      Дошли они и до сибирского центра по бандероли и застряли случайно у Катьки: один мотивчик от запада надут ветерком, другой, который жалистливее, - с востока, из-под Китайской границы.
      Темно было у Селифана, музыки наверняка не понять.
      - А есть еще то, что мы вчера пробовали? Ну, горный напиток этот? - спросили они на следующий день. Это уже было ближе к обеду.
      - Такого больше нет, - сказал Селифан, - вчерась весь припас кончился. А напиток тот делается с пчелиной подмогой. Специально для лучших гостей ульишек понаставил и полосатеньких приручил. А теперь только самогон самопроизводный остался.
      Будете, а? Рекомендую для здоровья кишечника и чистки печени от соляной кислятцы. А огурец из бочки? Он - соленый малосол, - самое то на то выйдет.
      - Ага, - сказали они, поверив мужичку-ноготку.
      Переводница Суоломиха в тот вечер накарябала с Селифановских речей в своей записной книжке много нового сибирского фольклора.
      Потом, уже в Англии, с почерком не могла толком совладать, и переводная книжонка вышла с солидными огребками.
      Засучил рукав Селифан, залез на дно кадушки и вытащил оттудова самый огромный и самый кривой, отпочкованный от иностранного растения каково-то, огурец с пупырьем, волосами и дольками.
      И четверть выставил мутную изнутри.
      - Ба, - высказалась Суоломиха на вид четверти, - тажолый сасут.
      - Сосуд, - скромно поправил Селифан.
      Тажолый сасут почти до лампы доставал.
      - Чина водка? Дракон? Змея? Великая стена. Янцзы, Хуанхэ. Есть это там на дне? - показывает туда пальчиком Суоломиха.
      - Все есть, дорогая иностранная барышня, даже не изволите забеспокоиться, - засмеялся Селифан. - Пробуйте, гости дорогие. Не стесняйтесь.
      - Огурчиков попробуйте. Ей, ей! Все со двора - с огорода, природно безвредное.
      - Вау, кактусе, вискарис, текуила сауссес! - обрадовался Агасс по-испански.
      Хлобысь стакан!
      Хлобысь им об подоконник, аж лембик оторвался от самогонистого аппарата, вылил содержание и погнул уголок.
      Хрум кактуся!
      Охрясь еще!
      - О-о-о, добрый напиток.
      И вытер бороду по-славянски рукавом слева направо. Плюнул в ладонь по-пиратски и стал здороваться с Селифаном и меряться силой на перетяжку который уже раз!
      Еще б еще пожил, и сделался бы он совсем славянином, а девка Суоломиха осарафанилась бы и стала бы носить сапоги на голу ногу и не подмывала бы пальцы и пятки к вечеру.
      Ну, и другое, постыдное, сделалося бы с ней.
      Но жили они так всего три махонькие деревенские недельки, пописывали фольклёром, окакивали огород, пока не привыкли и пока не кончились лопухи.
      А как привыкли и замена бумаги кончилась и засох другой травостой, - видать к осени шло дело, - а крапивой подтираться жживо, желтыми листышками неудобно, то и надоело им там коротать деньки.
      Грусть сможистая, да английская навалила на них: ну тянет и тянет, тянет и тянет на далекую родину, на Темзу-реку.
      
      ***
      
      Уезжали они с Селифановскими картинками подмышками.
      - Если что, пожалте на следующую зиму, если эта вам не мила, - позвал их Селифан. - Я вам две пары валенок дам на память. И чтоб не околели. Зимы у нас суровые. Середка континентального климата, как никак.
      - Ну да? - удивились иностранцы, словно с неба свалились в Сибирь.
      - Птички вороны на ходу замерзают и ледышкой вниз - охрясь! Бэмс и "каюк". - Точно! Ей богу! Мне почто врать?
      Соуломиха записала и в кавычках "каюк", и охрясь прописью и какой-то лондонский бэмс без кавычек. Наверно от Биг-Бена пошло. Вот же слава какая у Биг-Бена. Как сказано, так и написано. Тут Соуломиха попала в самую...
      - Как у вас переводится "цель"? - спросила она.
      - Наша цель - ваша щель, - скромно отвечал Селифан.
      Так он подумал, что будет правильно.
      - Ага. А валенки?
      - Сейчас у самого валенок нету. Прохудились валенки. Кончилось сырье. Понимашь, иностранное твое семя? Валенки вам будут потом.
      - А из чего валенки у вас делаются?
      - Да у кого как, - отмолчался уклончиво Селифан.
      А валял он сии фирменные изделия из кошачьей шерсти.
      Ничего не пропадало у хозяйственного бедняка Селифана.
      Все в дело, все в дом он носил.
      - За валенками точно приедем! - Англичане соврали так легко, как в колодец давеча плюнули для проверки глупой, как все русское, пословицы.
      - И, слава Богу, на том кореша и порешили, - сказал Селифан.
      Его-то корешок подошел к переводнице в аккурат.
      
      ***
      
      Только она этого не почувствовала.
      А через месяцок предъявила счетик англичанину Агассе: "Ты меня почто той сибирской ночью имал? - спрашивала она Агассу, - мы так не договаривались. Давай деньги, сколь на бумажке написала, или женись (у них так принято на бумажке счет выставлять, для запоминания)".
      Посмотрел Агассу. Сказал "вау". Покопался в карманах, взял день на раздумья. На билет из Лондона не хватило, а тут уже и утро, и опять она спозаранку в бричке с двумя дюжими кучерами - вышибалами. Один черный, другой рыжий, но оба такие злые!
      - Не помню я, - отвечал Агассу сначала очень грубо, - пьян был, наверно. Прости мя. - И одумавшись: "Люблю тебя, наверно. Или ребенка хотел. Не знаю теперь".
      Сделано дело. Воспитывали ребенка крепыша вместе и долго.
      Агассу был жаден и потому он лучше женился на толмачихе-переводнице.
      Зачем деньги швырять на ветер, если и даром можно?
      Селифан своего новаго приобретенного слоника со знатным носом фуем-шуем поставил рядом с иконой и молился ему наравне с богоматерью. Только, для правдоподобия скрестя ноги.
      Лизнул он как-то слоника за кончик хоботного фуя-шу, потом еще раз и еще много раз прикладывался, и почувствовал сначала щекоток на языке, потом сладкий вкус лучше пчелиного меда на кончике хобота.
      И вкус тот не уменьшался, а вроде даже прибавлял в крепости с каждым разом.
      Привыкание, Ъ!
      А как почувствовал прилив неожиданных сил, то ближе к печке переставил, потом на стол в самую середку.
      Лизал каждый вечер он слоника ровно перед сном, и грезилась ему милая индийская Африка и грешные погонялы с желтыми лицами, с усами, завернутыми за уши, с кольцами в носах - надо же, пакость какая, - и все верхом с палками, на которых жестяный наконечник с узорами.
      Тыкают они слонов в кожу и за уши: там самое тонкое место.
      Называются те мужики с кольцами - раджами.
      Сидели погонялы в кистятом паланкине, да не одинокими были они там.
      С индийским бабьем посиживали, пили их червонное вино из фасольи, курили чубуки.
      Чубуки росли из серебряных графинов, а бабы таскали знатные сиськи, в навыпуск из золотых сарафанов глядели коричневые соски на Селифана и что-то болтали под ухи непотребное.
      Сон оттого стал крепок у Селифана и радостен.
      Розовый, радужный период настал в его жизни.
      А погоняло его отчего-то на старости стало в ростину приумножаться, стало донжуанисто на вид, опухлилось, порозовело и заблестело на вид как лопух с росой, особенно с утра.
      И не торчало скучным пеньком, как ранее по вечерам, а как будто бы пальмою стало.
      В клубнях развесисости добавилось, и стал Селифан весь этот кошмарной красоты натюрмортище изредка перекладывать на холст.
      Вроде и натюрморт, ан нет, - все живое!
      То назвалось специалистами как "клубневидный период в творчестве художника".
      ..."Экспрессивные, шарообразные формы составляют удивительный контраст с огромной красно-оранжевой морковью, стоящей на попа в середине картины. Травы укропа и листья салата довершают композицию, вольной рукой художника наброшенные на главные фигуры этого мощного натюрморта. Зритель застывает у картины, пораженный мощью и величием заложенного в нее смысла - страха слабого животного перед животным сильным и хищным; ужас и нелепая страсть пожирают его сердце и чахлое тело"...
      С губ зрелых женщин, повидавших многое, вырывается сомненье.
      - Позвольте, а не напоминает ли это Вам нечто мужское ...да что уж там, напоминает это дерзкое и плотское в момент сильнейшей эрекции? А не сильно ли груб и невежественен этот цинический намек?
      - Мамуськи, сестрицы милые, старшие барыни французские и русские, - кто чем грезит, то это им и мерещится, - противоречат им младшие сестрицы и наивные дочери, вперившие наивные свои взгляды в центр композицьона, пугая себя увиденным.
      - Дуры вы, дочери наши наивные, - говорят им барыни.
      - А не видывали ли вы картины господина художника Джузеппе Арчимбольдо? Нет? Ну вот, то-то и оно-то.
      - Арчимбольдо запросто делает из огурца нос, из чуйчуй-травы волосы, а из стручка гороха зубы... Потому-то мы в картошке заподозрили мужские клубни, а в морковке...
      - Фаллос! - смеются невинные дочери.
      
      ***
      
      - То были не Полиектовские девочки. Ты не подумай, - уточняет Кирьян Егорович.
      - А это кто такие?
      - Об этом когда-нибудь потом. Но тебя тоже сильно касается.
      - Ой, как интересно. Прямо дефектив!
      - Я и говорю.
      
      ***
      
      Полюбила Катька Селифана за новую джентльменскую культуру. Не за сапфир стала захаживать, а по своей бабьей срамной прихоти. У нее щель подошла ловчее.
      Да и Селифану веселей стало жить.
      Написал он портрет с Катьки в третью ночь совместного проживания, на гнутой истреснутой доске от старого корыта.
      Вроде красиво вышло, правдиво.
      Называется клизмореализЪмой в малярском искусстве художества.
      А в музей та картина не попала - сильно губенки были подпорчены похожестью на алые распушенные коралловые розы.
      Типа хищный подводный букет, что ловит рыбок махеньких завлеком своих раскрытых нутрей, ан нет - порнографья из этого всего вышла. - Так сказали столичные музейные работники.
      - Это уже не наивный примитив, - продолжили они хором, будто это не самодельное творчество народа, а слово "порнуха" уже, и карается она даже в наше время сугобо индивидуально применительно к каждой порнушеской личности.
      Присел от страха Селифан от тех напутственных фраз и временно стал по ночам мочиться.
      Но потом вновь осмелел и нарисовал в отместку музейщикам совсем голую корову с пирсингом в сиське, крестиком на шее и колокольчиком на хвосте.
      Вот и дуры эти музейщицы.
      Купили эту живопись и первую и корову с крестом среди скелетного кладбища французы, жали по-доброму руки, полчаса трясли, а за корыто Селифану добавили отдельно.
      - Это шедевр мировой культуры, - сказал на ухо своим товарищам главный француз.
      Те только присвистнули от изумления.
      - Вот так удачу словили и где, - в самой что ни на есть страшной глуши, в ужаснейшей стране, где люди подчас не имеют не то, чтобы самолетов, а даже железных молотков и складывают они домишки, пользуя только один топор, ну пилу еще иногда.
      Вместо утепления у них в щелях пакля, вместо прокладок салфетошных - безобразные тряпицы, а стекла в основном все битые. Как войнушка какая прошла, или землетрясение, или взрывы подземельные, ну все сплошь заклеено бумажными полосками.
      И где только бумагу берут, в тайге-то этой?
      
      ***
      
      ...На досмотре наши летчики-милиционеры за стойкой сказали примерно так: - Такую дрянь надо с удовольствием из страны увозить, с их подачи порнуху у нас посеяли шпионы: будем их же оружием бить.
      А на ихнем досмотре посмотрели, что за доска такая у Агассу за пазухой, охнули и велели заразу выкинуть. За проходимость через шлагбаум французишкам пришлось скинуться (тогда еще франки были в ходу и почете) и заплатить мздой своей же родимой таможне.
      А за добавку Катька купила десять новых корыт. За рубь-ежом, ядрена корень, старые корыта, оказывается, стоят гораздо дороже.
      - Странные эти все иностранцы! Вот какое диковинное дело!
      
      ***
      
      - Вау! - восклицает Даша, - это что за сказка такая веселая? Кто ее выдумал?
      - Не я, - скромно, но с достоинством президента, отвечал Кирьян Егорович Туземский.
      
      ***
      
      
      
      
      -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      
      1.12
      НИКОША СЕБАЙЛО и МАРИНКА
      
      (СКАЗКА ВТОРАЯ ВЕРСИИ КИРЬЯНА ЕГОРОВИЧА, ВОЗМОЖНО, СИЛЬНО ОТЛИЧНАЯ ОТ ПРАВДЫ)
      
      - Тогда слушай другое, коли не веришь. Будто впереди у нас еще тысяча ночей и столько же сказок.
      - Я щас, -фыркнула Даша и нырнула в туалет, где еще со вчерашнего дня в ведре оставался запас воды.
      
      
      
      ...Никоша - младший сын (лет шестнадцать-семнадцать, может) ссыльного "революционера" Мойши Палестиновича Себайло, потерявши из виду маму и братьев, - а село, надо сказать, наполовину сгорело, - решил после папиного назидательного пенделя бросить родину и податься в Питер. А жил он до того то ли в Минусинской, то ли в Ёкской губернии, то ли в какой-то там еще другой политместности в сибирских краях. Говорят, деревню называли Чилиной будто. (Карта сильно изменилась с тех времен и для всех авторов, страдающих болезнью лени в поиске правды, тогдашняя истина представляется трудновоспроизводимой).
      
      ПАПА: МОЙША ПАЛЕСТИНОВИЧ СЕБАЙЛО.
      
      История папаши Себайло, насколько она была известна Кирьяну Егоровичу Туземскому, вкратце была такова.
      Детство Мойши было относительно легким, а про отрочество он никому не рассказывал.
      Подпольщическая революция диковинным образом заглотила своим водоворотом чересчур развитого, и оттого неосмотрительного, шапкозакидательного, хоть уже зрелого и имеющего здоровущую семью, Мойшу Палестиновича.
      Мойша не был настоящим революционером, и совсем не сочувствовал красноленинским идеям.
      По настоянию своей женки - красивющей, но безалаберной хохлушки по изумительному имени Явдохея (и отчего ж, при таком умном, прекраснейшем из прекраснейших, имени она была столь неосмотрительной?), - он просто хотел сделать на нелегальных партийных деньгах семейный бизнес.
      Выполнил он этот самый бизнесплан, но попался в лапы охранки. И загремел всей семьей в Сибирь на легкое, то есть далекое от Нарыма, в хорошем смысле, поселеньице. И будто бы, но это дело не проверено, общался с будущим вождем в селе Шушенское, что в Минусинской губернии.
      И, как говорится, пиво с водкой в шалашике с ним употреблял, рассказики рассказывал и поведал Ленину о своей выполненной и, особенно, будущей своей пользе для революции. Ну и Бог с ним, этим Лениным. Ленин и обмануть мог. Ничего хорошего, кроме мычания и своих знаменитых "мда", "быть не может", "может быть, но..." не произнес.
      Странное дело, но на приближающейся революционной волне, будучи уже в Сибири, Мойша Палестинович быстро освоился, встал на ноги и в два-три года превратился в кулака и промышленника средней руки. Никто ему особенно не мешал. Сейчас бы сказали так: как скачущему ковбою, который никому был не нужен.
      Мойшу уважали, брали у него взаймы деньги и, против обыкновения, даже иногда отдавали.
      Мойша Палестинович, кроме обычного сельского хозяйства в некоторой отдаленности от большого села, и пока был живым, имел в качестве хобби небольшую подпольную кузню в пару десятков нанятых рабочих рук, где в суровые зимние дни и вечера баловал себя и семью, выкуивая все какие-то декоративные железячки, да маленькие, - то ли стальные, то ли свинцовые, то ли цинковые, - буковки.
      Говорю же, любил Мойша всякие тонкие искусства и редкие ремесла.
      И возил он все это печатно-делательное добро в ближайшую сибирскую столицу - то ли в Ёкск, то ли в Новогришковец. Требовал он с революционной печатни вроде бы деньги металлические, а вроде бы и перебивался обменной натурой. Сказано же: запамятовал Никоша, потому и не смог достоверно передать поколениям.
      Мойша любил ездить по деревенским весям и знакомиться с интересными и нужными ему людьми. По крайней мере, именно так он отрекомендовался первому и весьма знаменитому художнику Селифанию Ведровичу Ведрову, что из Джорского поселеньица, где он и открыл нечаянно для себя и прочего мира новый жанр в искусстве живописания. Назывался он "самодеятельное деревенское порно".
      Прознав, что у Мойши есть детки мальчишеского полу, Селифаний от чистого сердца подарил ему с расчетом на малышей интереснейшую скульптурку - медно-железного слона, гуляющего по миру лет тысячу, обмененного на его собственные картины и обогатившие покупателя по имени Агассу. Мировую известность Селифаний приобрел не сразу. А слоник - явно китайского производства и с двумя особо редкими свойствами сначала надоел самому Агассе, а потом "достал" Селифания так, что он решил с ним расстаться. Иначе он штанов бы не напасся - такие интересные свойства были у слона Фуя-Шуя.
      Еще Мойша радовал своих детишек глиняными, по-настоящему жжеными в столицах игрушками; а еще привозил им деревянные побрякушки-безделушки.
      Привез как-то Мойша для всей семьи настоящий граммофон. На перспективу развития революции купил бесполезный в деревне телефонный ящик и нужную в искусстве детского физкультурного воспитания раскрашенную яблоками лошадь-качалку.
      А еще он баловал деток железными игрушками собственного изготовления. Странное занятие для еврея! Очень странное и плохо совместимое с израельской национальностию. Так был выкован некий железный волчок, ну не волк, конечно, а обыкновенная..., нет - необыкновенная детская юла, - не для запретного казино, - с металлическими рисунками сверху и снизу. Но он был тяжеловат - уж ни золотишко ли туда засунул хитрый евреюшка - плохо вертелся, и дети особенно волчком не пользовались. Были еще какие-то предметы. Но подзабылось все как-то со временем.
      А уж селифаниего-то слонишку Фуя-Шуя наш Никошка хорошо помнит! Ой, хорошо! По зиме схватил он языком за нос этого странного животного - хотел теплолюбивому животному показать снег, а потом слизать с него вкусные снежинки, - да и прилип. Так и сидел он в сугробе, целуясь со слоником, пока маманька кипятком не отшпарила.
      Игрушку со зла маманька зашвырнула на задворки. Там и исчезла она из виду надолго.
      Температура во дворе тогда была оё-ё! Не будет Никоша врать, но дым из хаты тогда поднимался как тонкий смерч - аппендикулярно вверх, слегка вихлял боками и терялся в безветренном, морозном поднебесье.
      Игрушка та была странной. Вроде бы и слон, но вместо обычного слоновьего носа у него был припаян предмет, очень похожий на красную папкину писюльку в бане. У папы писюлька была до колена. У Никошки гораздо скромнее, потоньше, и на кончике, странное дело, моталась без надобности крайняя еврейская плоть.
      Еще в основании слона были странные узоры. То ли древние еврейские письмена, то ли египетские, то ли китайские значки какие-то. На это Никоше было наплевать.
      Папа никогда не думал экономить на обряде обрезания. Когда настала страшная мальчишеская пора, папа вздохнул, мольнулся разок, выпил, перевел дух и, как водится, выписал из ближайшей столицы для совершения этого гадского дела специального человека. Человек с инструментами приехал тут же, словно всю жизнь жаждал порезать Никошу.
      Спасла Никошу от операции мама Явдоха.
      Коли она была простодушной хохлушкой, то чуть-чуть верила красивым и алым лозунгам-идеалам революции; но все-таки, не воюя с мужем религиями, больше веровала православному богу. Пользуясь своими некоторыми демократическими привилегиями, а также умелым верчением филейной частью в постелях, Явдохея умело отвоевала младшего сына от обычной экзекуции плоти.
      - Не трожь малыша! А малышу-то уже под девять лет, едва за парту сел: в селе был напряг со школами; учился малец под присмотром дьяка, и дополнительно, словно Жучку для службы на всю оставшуюся жизнь, натаскивала мать.
      - Пусть хоть один в люди выбьется, - сказала она поутру Мойше.
      И довольный ночным кордобалетом Мойша уговорил страшного дедушку Наума Соломоныча, вечно ходившего в черном цилиндрике с яйцевидным верхом, отложить в сторонку весьма уродливый отсекательный инструмент и вместо операции заняться потреблением славных напитков, которых в подвале Мойши Себайло хранилось немеряно.
      То по функции был то ли нож, то ли ножницы, но для Никоши он выглядел как уродливая металлическая лилия с наточенной до ужасной остроты прорезью с уширением-дырочкой посередине для всовывания в нее младенческой кожицы.
      Никошка это уже плохо помнил - не мог он видеть все это хорошо сквозь слезы, да и слишком масенький был, и слегка тормозной: едва научился говорить важные иностранные слова: "huy", "tschmo", и фразу, составленную из них: "пошел tschmo на huy, гы-гы-гы".
      Старшие братья, а их вместе с Никошей было, как в правильной сказке, ровно три, затаили тогда зло на Никошу. Весны через три они нашли в огороде слоника с фуем вместо хобота и подарили его Никоше на день рожденья. Папа Мойша был очень рад находке и похвалил старших своих сыновей. А Никоша вспомнил свой давненько уже раненый язык, матюкнулся по-детски и зафинтилил слонью статуэтку в окно.
      Старший Себайло пригласил в дом работника-столяра Аркашку П-ва, и тот вставил новое стекло. Потом Себайло, не торопясь особо, разложил сыновей по лавкам и выпорол в порядке старшинства. Последнего Никошу, но не особенно больно, так как во-первых устал от трудов, а во-вторых, Никоша, как-никак, был его любимым сыном.
      - Ты с этим игрушечным слоном поосторожней, - сказал он Никоше, когда очередь приблизилась, - вставай, давай с лавки, одевай штаны. Ты это... ты береги эту тварь пуще всего остального в доме. А будешь когда помирать в знатности и богатстве, переподари его своим деткам. А когда будет всем совсем huyewo (Мойша любил изъясняться по-английски) - внимательней к слонику присмотрись. Он стоит состояния княжества - государства Монако. А Монако, несмотря на размер, - оно ого-го какое дорогое княжество.
      Потом засмеялся Себайло, вспомнив очень важное: "И за слоновий фуй-хобот раньше времени не дергай, а, особенно (тут он строго пригрозил пальцем), егойную фуйную головку до нужной поры не соси". А головка к тому времени уже блестела, отполированная прежними владельцами.
      Почему нельзя сосать слона до поры (и когда эта пора начинается: может с восемнадцати?), и почему нельзя вертеть его за хобот, наивный Никоша не понял.
      - Меня братья побьют, если я нечаянно сосну разок?
      - Не будут, я им в наследство по своей юле отдам и предупрежу, чтобы не обижали. А слона лизнешь - заржавеет он, а писюлька твоя отпадет. Ха-ха-ха!
      Засмеялся Мойша, теребя свою кучерявую бородешку:
      - И запомни, сына, пока вы все молодые, юлы со слонами пусть по разным ящикам лежат. Играйте ими врозь, если желаете так, но любите и уважайте друг дружку, как я твою мамку люблю. Итить ее непереитить! - вспомнил он опять что-то свое вечерне-ночное, и засмеялся очень, и закачал головой, в бока клоня ее. И, по-деревянному тукая старое нёбо, в дополнение радостно поцокал языком".
      Чем так хороша некрутящаяся юла Никоша не понял. Взрослый он был для юлы, но это же не значит, что отцовская юла была некрасивой. И не понял он - зачем же переходить мамку столько раз?
      Никошку слова про слоника Фуя-Шуя сильно интриговали. Хоть он и опасался за свою писюльку, но все-таки украдкой сосал у слона фуй-хобот и крутил его немеряно. Но слон все не ржавел, и ничего волшебного с его личной писюлькой не случилось. Только росла себе и росла. Так быстро росла, пока не выросла как у папы. В пятнадцать младший Себайло слона уже не сосал совсем. И хобот ему не вертел, потому как некогда было в подзаборных заботах.
      
      ***
      
      А когда пришла огромная красно-белая беда (Никоше в ту пору стукнуло семнадцать) и надо было убегать уже не от нищеты, а от лютой голодной смерти, или идти насильно в чью-нибудь армию, то справил ему папаша проездную бумагу, шлепнув по блату настоящую печать, выпихнул на улицу, вручил билет от Ёкска, засунул в котомку завещанного железномедного слоника, сунул красивую юлу (а было их ровно три: - на каждого сына изготовлено по одной), отоварил хлебосалом, и велел двигать в сторону Москвы-Питера.
      - Сходи, - говорит, - прямо к Ленину. Этот мой знакомый вождь. Подари ему юлу. Вели разрезать пополам и скажи ему такую вещь. Запомни накрепко эту фразу: " чего мало в Юле, того много в Игле". Запомнил? Понял в чем дело? Нет? Ну и умница. Целее будешь. А Ленин-то наш фразу расшифрует. Не дурак, поди. Не расшифрует - потеряет много нужного стране ауромоглобина. А сам, между делом, попросись к нему на работу в серетарьят.
      - А шпионить надо станет? - тут же высказался заинтригованный Никоша. Он любил играть с братьями в шпионов и соловьев-разбойников.
      - Кормят там хорошо, балбес. Паек дадут. Слоника никому не показывай, спрячь как следует, ну типа в землю, - типа в тряпицу заверни и зарой. Потому, что это есть твоя важная наследно-родовая вещь и мировой шедевр искусства. Понял, сына? Уберечь должон это для поколений. Потому выживи, прошу тебя. Пройди сквозь горнило революции; оно, конечно, не чан с моложавым кипятком и не ледяное молоко, но глядишь, окажется после этого какой-нибудь смысл.
      Поцеловал Мойша сына Никошу на прощанье.
      А братья Никошкины, - оба как есть крепыши и головорезы, - убегли раньше, не прихватив ни одной юлы, и, как поговаривал папаня, служат они то ли у товарища Котовского, то ли у господина Каппеля. Короче, у кого-то на букву "К".
      - С юлами в армию не возьмут, - так решили оба, - посчитают детьми неразумными.
      И это было правильно. Приняли их в армию с первого раза и тут же дали одному винтовку, а другому саблю. Даже заявления "по собственному желанию" не разрешили написать. Все тогда спешили куда-то. Говорят, строить свой рабоче-крестьянский рай.
      Рай, так рай.
      
      ***
      
      НИКОША-НИКОНИАНИН МОЙШЕВИЧ СЕБАЙЛО.
      
      Едет Никоша прямо на запад. Едет в поезде, в шикарном одноместном зеленом купе с окошком в одно стекло, попивает кирпичные чаи, закусывает баранками, заливает кипятком мерзлые пельмешки, - вон они болтаются в мешке, - хрустит провесной говядиной, потягивает сосом сахарную голову - малую пирамиду египетскую. На полустанках он без веских причин не выходит: посылает попутчика, ни с кем не знакомится, шляпой ни перед кем не заискивает, от смурного вида девиц отворачивается. Словом, ведет себя осмотрительно и едет по наказу папани точно в Питер-Москву.
      - Глядишь подучусь немножко и открою бизнес дома буду строить начальству может самому Ленину с Крупской - насиделся горемыка в шалашах, да и теперь поди в столицах не леденец сосет а чернильницу доедает из мякиша. Где ж нынче ходоков с гостинцами найти! Не семнадцатый год, однако, - так думал он, попивая чаек-с-коньячок-с.
      Но вместо института и Ленина Никоша Себайло угодил в молодую краснорабоче-крестьянскую Армию КРКА.
      Но сначала сходил он все-таки к Ленину. И тоже не сразу. Сначала вдоволь попрыгал по крышам. Присмотрелся к жизни. Слопал все сало.
      Вернее, маленько по-другому вышло: посылочку для Ленина Никоша передал часовому с запиской и отцовским наставлением, написанном по-английски. Сказано же: Ленин много языков знал, а Никоша только полтора.
      Через дней пять Никоша свего фоторобота почти что работы Маяковского обнаружил на каждом столичном фонаре. И надписи там такие: найти этого хмыря, привести в ВЧК, мол, поговорить с ним нужно срочно по важному делу. Восклицательных знаков много было на бумажках. Перепугался Никоша такой известности.
      В те времена или работать надо было на заводе, или дома тихо сидеть или во ВХУТЕМАСе чертежи чертить - только б на глаза человеку в кожане не попасться. Лютовали кожаны шибко! Известность в те времена была не то, чтобы бесполезной, а крайне вредной для сохранения жизни.
      Это Никоша понял на вокзале. Там кожаны встречали великого человека. Что человек был великим, видно было по чемоданам, по одежке, по женщинам с цветками. Только вышел человек в одежке, а его подхватили люди в кожанах под белы ручки, защелкнули наручники за спиной. Не смог человек сам идти, так подмогли: поволоклись ноги его по перрону, оставляя в снежку плаксивого цвета длинные, революционные следы. Чемоданы им и одежки - пофиг. Покидали, порылись, попинали. А перед тем - хрясь! И еще разок по морде. Разогнали всех букеточных женщин с песцами вокруг шей хоть и обыкновенными, зато эффектными пинками.
      - Это враг, - сказали они всем зевакам. - Это известный враг. Антиреволюционный деятель, антипролетарианский поэт и международный шпиен. Пропустите, пропустите, гражданы, нас промеж себя, дайте коммунистический долг над гадом исполнить.
      А свои черные наганы так во все стороны ежиками и таращат. Щелкают и таращат.
      
      ***
      
      НИКОША В КРАСНОЙ АРМИИ.
      
      Ну и вот. Распознавши в Себайле голубую еврейскую кровь и, поняв, что другого прока от него не будет: ну что за аника-воин: сабли в руках удержать он не может; ссытся если вдруг что серьезное на команду Себайлу переклинивает как электротоком Красная армия, подумавши, поставила Себайлу сторожить стойло и штаб по субботам считать обмундирование, а раз в месяц - мебель и лошадей.
      А за провиант отвечал другой боец по простому славянскому имени Иванька.
      А и то хорошо - думал молодой Никон Мойшевич Себайло про армию - сыт и обут в штабе тихо, а как революционную войну закончим тогда и подумаю чем заняться.
      И писал себе втихушку мемуары. А в мемуарах он все как-то больше мечтал, чем вспоминал прошедшую правду жизни. Мечтал про то, да се, про золотишко, которым он обязательно подобзаведется, про свой дом на берегу реки, про новую мебель, подбитую гвоздиками с золотыми шляпками. Где взять золотишко он не знал, но хотел его точно. Что к чему, откуда это его на золоте переклинило? Может, от отца? Отец не раз и не два перешептывался о каком-то золотишке с Явдохеей, а меньшой Себайло, подглядывая с печи это слышал, но толком ни черта не понимал. Он просто наматывал эти удивительные слова на свое молодое ухо. Ладно, хоть не на бриллиантах и не на изумрудах помешан был Никошка. А то расстреляли бы как-нибудь на собрании любопытные на все блестящее сороки-красноармейцы.
      Может все это от еврохохлятского происхождения шло, то ли слона в детстве нализался. Кто знает.
      Почитывал молодой Себайло одну и ту же питерскую газетенку, привезенную как то из северной столицы. А в той газетенке в одной статье было написано про какую-то там умелую и богатую шахту, близкую по адресу с себайловой родиной, где работали не только наши оборванцы, но и, согласно газетчикам, собирались дополнительно иностранные спецы приехать из-за бугра.
      Что удивляло Себайлу, дак это то, что приезжие оборванцы вдруг еще до приезда как-то заранее в статьях стали богатыми, что Ленин подписал им на это богатство какую-то индульгенцию, а русские - он в этом был уверен, - какими были, такими наверняка и останутся.
      Часто ссорились они по этому поводу с атаманшей Маринкой.
      - Все это неправда в газете, - убеждал Себайло Маринку.
       А Маринка сначала все как-то посмеивалась. Она, в принципе, верила газетенке, а как-то раз, возьми, да и скажи Себайле: "У меня доказательства есть, что так оно и будет. Я тебе еще больше потом скажу, если будешь меня любить по-настоящему, а не так как теперь - все по кустам, да по чертополохам - всю спину с тобой ободрала".
      Навострил ухи Себайло, но Маринка строго на своем стояла и как-то странно поглядывала Себайле в его глаза. А, что бы и не посмотреть: один глаз у Себайлы был черным от отца-еврея, а второй лазоревый и чудной, как река Днiпр в тихую погоду. Маринка не была простушкой и некоторые строки Гоголя знала почти-что наизусть.
      Чувствовал Себайло в маринкиных недосказах какую-то страшную тайну.
      - Ничего, вот как-нибудь по пьяни я у нее выпытаю, - загадал себе задание Себайло, и шлепнул печатью по газетке со злости.
      А вместо печати у них в кавалерии служил себайло-селифаниев слон Фуй-Шуй. То есть наоборот, если в порядке приобретения.
      Родословная того необычного слона начиналась, кажется, с династии Минь, а то и раньше. Цену того слона никто не хотел обнародовать. Китайцы вообще почитали слоника Фуя-Шуя нижней запчастью большого Дао. На Фуе-Шуе зиждился верх, он был связующим простого человека с божественным, и от этого считали его бесценным. Знающие полезные, человеческие функции Фуя-Шуя собственники статуэтки некитайского происхождения очевидно стеснялись своих жен, потому как старались не провоцировать воров, музейных работников, хранителей искусства нижнего Дао, и народных целителей мужского полового расстройства.
      А про эту странную слоновую печать слыхали не только друзья- красноармейцы, но даже и прикрепленное за боевой частью ЧК. Увидевши печать в первый раз, сильно ей заинтересовалась.
      Но не трогали сообразительные, грамотные чекисты себайлину спецчасть: "Пусть пока хуярит. На всех печатей не наберешься. Опосля войны разборку учиним".
      Вся армия и весь народ знали, что кончится когда-нибудь кровавая резня. Но для начала надо поскорей всех врагов перебить.
      Вот и лилась, и ширилась кровяная река. Живыми остались те, кому повезло, кто вовремя дезертировал, и те, кто поменял родину на дрянную заграницу.
      А еще по секрету и не задаром полизывали красноармейцы того Никошиного слона и...
      ...И отчего-то мощь их мужская росла. А армии это нужно! А чё б и нет?
      Но Никоша в этом смысле непревзойдённее всех был, потому как раньше всех начал.
      
      ***
      
      Как-то раз рота красных кавалеристов - да что кавалеристов - надо честно сказать, - посадили рабочих да нищих на коней одели кого в шинель кому бушлат дали выдали по горсти свинцовой, да самоделошно нарубленной из проволоки шрапнели, по одной на каждое ружье, дали пороху, дали саблю - кому настоящую, а кому из косы - вот тебе и красная конница.
      И стояла эта конница в полях промеж двух жидких рощиц.
      Позиция представляла собою кривой квадрат по военному - ромб обнесенный хворостяной изгородью. С восточной или западной стороны ближе к рощице был сарай в котором жили лошади кони и люди - то была казарма и стойло воедино - общага словом. В центре квадрата стоял штаб - полупустая избенка в которой было только несколько наспех сработанных лавок для общественных мероприятий - сходок ну застолий там иногда. День рожденья отметить знатного покойника флагом накрыть за победу выпить. Карту можно было на столе разложить и приужать камушками, чтоб не сдувало ураганным зефиром. А ветерок гольфстримский шел из раскуроченных ставень, освобожденных от шпингалет, как пролетариат от буржуйских цепей. Шпингалеты само-собой, водились у красноармейцев по карманам. И береглись они для родных хат.
      - П-п-после войны ш-шпингалеты понадобятся, - верили закаленные в б-б-боях б-б-бойцы.
      В себайлиной армии изредко следовало срать.
      Сортир по-малому был за воротами под каждым кустом. По большому - пожалте в овраг. Но за чернобродом что вел к оврагу иногда постреливали потому при шибко большой нужде безопасно гадить было можно только на конюшне сидя на куриной жердочке.
      Вообще воевали не по картам, а по душе как говорится. А по приказам сверху карты, разумеется, надрисовывали, но лишь изредка: когда что-то серьезное затевали, и чтобы не было особенной путаницы. Чтобы знать, где линия фронта по диспозиции и куда скакать. Линия фронта в то время была живой: с вечера в одном месте а утром проснешься а тебя уже беляки с тыла обошли и сыплют пульками. И опять карту перерисовывать. Зачем все это?
      Зачем революции лишняя бюрократия? Нах! Некогда тогда было! По будильнику вскакивали, портки на ночь не сымая на всякий поганый случай сабли наголо и пошел! А там как говорится сабля лучше разберет, где враг, а где свой. А у солдат еще одна примета была: если увидишь чистого и бритого - значит бей под шапку - беляк это золотопогонник.
      Умчала как-то рота по делам. Говорят на Холандской Заставе а это вроде острова банда белых оборвышей образовалась. Делать что-то с ней надо было. Задача была несложной и посмотреть веселую рубку решил даже ротный - однорукий и одноногий писарь Димон который совсем уж заскучал за своими бумажками. Выручала Димона художественная работа - лихо пользуя чернилами и пером умел он ловко тыкать наколки красногвардейской коннице. Кому Петропавловский шпиль изобразит кому Кронштадт кому полоски или волны морские на спины, пальцы, запястья и особенно на huy - каждому хотелось почувствовать себя в лихой матросской шкуре. После мятежа моряки были в большой моде - вроде Джека Воробья или Стеньки. Вроде и бандиты да свои из мужиков, всем понятные народные герои.
      Но боялись конные красногвардейцы ходить гурьбою в баню - мало ли что: - вдруг Маринка Фуркалюк наколку увидит на стволохуе, или свой же и продаст. Поливали кусты по этой причине тоже врозь.
      С Маринкой такая история была. Маринка сначала воспитывалась на кадетку в женском корпусе потом переметнулась в злые атаманши и шибко ревновала к морю. В детстве хотела Босфор повидать искупнуться в белой сорочке да не вышло: после залпа с Авроры война началась со своими потом фрицы налетели а там и полевой роман застукал. Широка страна моя родная поля до самого горизонта а врагов ее не счесть. Тут не до купанья: по ночам набеги утром совсем коротко бурная любовь днем отстирка штанов от конского говна стрижка, варка сушка конопляной травы, вываривание мухомора. Параллельно всем стиркам и варкам - военсовет.
      Так оно и было без преувеличений: засучит Маринка рукава и полощит кальсоны рядового Хмыри - нынешнего фаворита ее, первого по очереди перед Себайлой. Полощет исподнее в тазу и не отстирывается какое-то странное белое вещество, застывшее в коросту. А военсовет вкруг стола сидит хлещет рассол и рассуждает о предстоящем походе.
      - Вот товарищи если по бумагам, то объект находится в изоляции можно сказать на отшибе, и противником не охраняется. Кассового аппарата у них нет патроны выдают не по счету а по весу. Редкой изощренности случай. Как считаешь, Маринка будем брать?
      - Брать будем водкой - говорит Маринка и хохочет от собственной шутки. - Литрук подай лифчик тот вон он на лампе висит. И, чтобы никаких чеков. Если потребует деньги - расписку напиши: после революции, мол вернем а заупрямится - стреляй подлеца. Нам с такими в лучшую жисть не по пути. Мурзику налейте чего-нибудь вроде молока.
      - Ага. - То Литрук берет стакан и льет оттуда что-то белое.
      - Да не в кружку мать твою там шмурдон со вчерашней балды стоит.
      - Ага.
      Литрук переливает шмурдон в блюдце.
      - Епть! - орет Маринка. Чистого молока в блюдце налей! Чай, самогон - все nach! Мо-ло-ка! Потом блюдце сполоснешь хлоркой! Нам блохастые на языкастых не нужны. Ха-ха-ха. Правда, Мурзик? Ха-ро-ший котя, рыженький ненагляда мой.
      И гладит Маринка, перевернув жирного котика, его пушистые яички и приятную на ощупь шкурку с тонкосеребряным подшерстком. Может статься, сгодится на воротник? Чем не лиса! Брысь скотина разурчал тут!
      - А если в расход кота? Чо с него толку, - говорит Литрук глядя задумчиво в окно. А за окном голодные казаки шашки точат. - Довольствия своим не хватает.
      - Я вам дам в расход! Ивань, за довольствием к Федоровне слетай! Извозчик не нужен, поди? Суки вы все ленивые!
      Засуетился Иванька поднял неохотно жопу с лавки теребит хлыст и думает думу. Хлопнул он на днях Федоровну в сенках, когда она ему не дала. Все время давала, а тут раз, блЪ, и не дала! А не дала по простой причине, что стал наведываться к ней Себайло, и как-то раз он для смеху вынул из-под низа галифе свой выросший непомерно хобот.
      От буренки после ванькиного произведенного зла только шкура осталась и рульки кусок - с нее теперь молока не взять никак.
      - Стойте! Ивань по-другому будет щас весело, - кричит Маринка, - а-нукась, брось сюда вон ту деревянну прищепку! Мы его щас к банке пристегнем - пусть сам у Федоровны обслужится. Ха-ха-ха! Шурян а ты налей пока мамке гулять хочу!
      Мурзик умчал радостно к Федоровне с банкой на хвосте застряв поначалу в дверной щели потом ринулся зигзагами по полям. Откуда ему знать, что не ждет его больше Федоровна, и никто теперь уже не отлепит прищепку с пружиной. Разве что самому деревянную часть зубами перепилить, или хвост отгрызть на манер серого волчищи.
      Сидят красные кавалеристы - казаки все сплошь - дальше глазки умно пучат передают друг дружке начатую сизую четверть умело обсуждают предстоящий поход.
      Такие вот бывают приятные советы в конской сотне. Академия, да и только.
      
      ***
      
      
      МАРИНКА.
      Балтику да еще с розочками по краям Маринка видела только в фотке. А носила она эту фотку в кармане кожаного френча прямо против сердца и была в фотке дырочка от пули. Застрелила как-то по молодости Маринка флотского с Авроры за несчастную к себе любовь, а потом пожалела да поздно уже было. Кончился флотский прямо на руках, и омыли его мужественное лицо маринкины девичьи слезы. Но память о морском старшине в виде фотки так с собой и носила. Перед боем поцелует и в карман.
      Черное море не видела тоже - все как-то за рулем по Киеву вдоль Лавры. А там модные магазины с сорочками и буклями на гипсовых головках но нет дела Маринке до красоты - революцию надо делать.
      У Лавры моря нету.
      Сразу после восемнадцатого годка Маринка в шоферах у Петлюры ходила - сначала возила оного а потом уже в плену у Котовского катала этого Котовского. Потом самого Феликса прокатила разок - тот в гости заезжал. И дослужилась до прощения, а чуть позже повесили орден на левую грудь.
      Но видно, не докатила до чего-то Маринка обыграла она Феликса на раздевание до трусов, да правильно не воспользовалась: - не разглядела в трусах феликсовой любви.
      И сорвали орден с маринкиной груди вместе с мясом тужурным - через дыру сосок левый видать; выпороли ее перед строем три раза потом ротой врастопырку пороли после всего разжаловали в конницу. Стыдно или приятно Маринке не было а имелась только здоровенная обида. Потом утихло как-то понемножку. Ноги развелись, но обратно, как было, не встали. Зато в седле удобней сидеть.
      Раны зарубцевались, и стали Фуркалюк Маринке давать разные мелкие поручения: типа отбить обоз накопать картошки под носом у беляков разобрать рельсы у белорусской деревни Зильберстровичи повесить окулиста прямо в аптеке шуму там навести во вражеских тылах ну и прочее. А окулист не смог золотую коронку поставить начальнику - нет говорит у меня такого инструментария - да кто ж ему поверит вредителю!
      Изобретательности у Маринки хватало на всех. Любили и боялись Маринку в армии. Веселуха была! Там кровь а тут самогон льется рекой гудят меха у гармошки каждый вечер а если хоронили кого то как на свадьбе - до самого синего мордобоя с фонтанами соплей и выпадением ушной грязи!
      Любо было прошвырнуться с Маринкой по окраинам. Как только увидят фотку Маринкину банды в биноклях - тут же врассыпную из города! И по болотам, и по болотам, как торопливые вездеходы, как режиссеры в антракте по раздевалкам бегают и от страха водку пьют.
      А в кабаках если увидят гражданские: "Здрасьте Марина Дмитриевна! Заходите, пожалуйста не изволите ли севрюжинки отведать? А фаршированой?"
       - С чем тут у вас?
      "С хреном, икоркой салфеточной, Марина Дмитриевна, с корешками. Горчичка свеженькая только что от Марфы Селивановой, от вдовы - мажь сантиметр - и то мало будет. Хлебушек вот из печи, а блинчики с пальчиками вашими ненаглядными скушаете и не заметите".
      Любили пожрать в России всегда - хоть дореволюционно, хоть самодержавно, хоть в революцию, хоть до, хоть после Советов. Но, это, смотря для кого.
      На картошку, капусту и укроп был неурожай тогда: поели цветочки звездно-полосатые жуки завезенные в Сибирь самурайской разведкой, а за Урал-батюшку мамелюками турецкими. А волшебный химический препарат Менделеева смыл дождь - погода была никудышная тогда с июня по август - проверка планеты тепличным аффектом.
      
      ***
      
      ГОСТИ.
      Ну, дак вот. Солнышко выглянуло как-то спозаранку улыбнулось красным революционным глазом и уехала на радостях армия воевать, забрав с собой все флаги, портреты на палках и транспаранты с устрашающими надписями.
      Остался Никоша Себайло в штабе один. Вышел Себайло в центр комнаты заглянул под стол. Глядь - пулемет.
      - Ну блЪ Димон - думает Себайло - опять про пулемет не надпомнил вот и забыли воины пулемет. А nachuy тогда пустую тачанку гнать - отдыхали бы дома кони и тарантас целее бы был.
      Скучно стало Себайле. Вышел он во двор. По двору петух гуляет с подрезанным языком - чтоб не орал по утрам. В стойле раненая кобылица рожать собирается. Сама родит - думает Себайло - я сегодня - командир Шварценеггер и вся рота охраны а вовсе не повитуха. - И затянул потуже ремень на гимнастерке. А под гимнастеркой фланелева рубаха от мамы в серо-коричневую клетку. Носки шерстяные. Значок ВХУТЕМАСа блестит. На кафедре кто-то обронил его.
      А двор весь истоптан лошадиными копытами в следах утренняя роса и кругом никого.
      Подошел Себайло к воротам проверять замки. Одни посмотрел ворота, проверил другие. Замок надо поменять ишь как дужку скрутило: "Серега, черт здоровый, тачаном вчера наехал.
      Глядь за воротами студентка питерская. Голытьба-голытьбой! Оборваная вся. Холщовая рубашонка до пят, а под ней ничего. А прическа нормальная, блин моржовый, шпионская. Как так? Что за несоответствие?
      - Ольга ты что ли, стерва? - узнал интеллигентную абитуриентку Себайло (она ему в тот раз не дала). - А это что за люди? Твои?
      - Мои - говорит Ольга стесняясь - это Дарюха, Жулька и еще пацан какой-то совсем малой. И фамилия у него такая же небольшая. Вроде Щипка что ли? Скребок, во как! Этот по дороге приклеился. Знать его не хочу а он идет и ноет: дай пососать дай. Про слоника что-то талдычит. А я что ему - мать родна? У меня что ли игрушки с собой есть? Эть, дак ты хорошо помнишь меня! Пусти, гражданин любовничек, дай погреться, спинку посушить.
      - Да и заходь. Я тут хозяин.
      Зашла Ольга со своими в хату и huyak! - сразу на лавку.
      - Нормальные хоромы. Сам - то садись рядышком расскажи как дела. Да курнуть предложь памирной травы.
      Сел скромный Себайло рядышком. Стал про кризис разжижать. Денег говорит три рубля с полтиной дают табак интендант пересушил мясо есть в лабазе да взять его никак не можно - замерзла падла в ледышку - сабля его не берет. Микроволновку еще не придумали тогда.
      Взгрустнулось Ольга - видно мясца хотелось шибко устала от бескуренья, вот, - и ноги свои Себайле на живот уложила. И задрала попону вверх. Посмотреть что и как там. Под попоной плоский живот загорелый весь и в рыжих волосах от паха. А ножки ровные как по офицерскому лекалу и тоже кучерявые.
      - Оль ты чё запустилась-то так? Бриться надо. Хошь лезвие подарю? Французская машинка есть. Мне не жалко. На саблю белую обменял. На любую длину щетинки-волоса настраивает. Саблю я еще добуду в красных боях.
      Ничего не ответила Оля и загрустила что-то. Захотела в Питер в настоящую цырульню с банками, пиявами, с блеском и с мытьем шевелюр в специальном механическом тазу на подвижном кронштейне.
      Отвернулась от бывшего абитуриента Себайлы в обратку.
      Теперь грустную голову свою на колени Себайле положила думает о чем-то, может о еде? может, о любви. Ноги спустила по обе стороны лавки. Ладная была девка от темени до пупа, хоть кругом бушевала революционная Битва и поедал от нее остатки Голод. Сам худой. А Ольга ладная. Что, как смогла сохраниться? Шпионка что ли из будущего? Колобашки из-под попоны у ней всторчнули и стоят себе долго. Мешают спокойно думать. Между колобашками тонкий оранжевый пушок.
      Тут не стерпела и налетела на Олю подружка Жулька и на скорости язык в ее норку засунула. Никоша глазом не успел моргнуть. А она смокчит чего-то и смотрит карим глазом в Себайлу.
      Себайло обалдел давно не йоб он обоссался немного от удивления но виду не подал. Видать так надо: революцию он знал а про сексуальную не слыхал еще или что-то у Маркса-Энгельса не дочитал.
      - За завтраком почитаю - подумал он. Он не знал что Маркс и Энгельс давно уже лежат под клозетными кустами раздерганные постранично для солдатских надобностей.
      Питерскую газетку Себайло берег. Один раз только попользовался, когда врачи прописали диорею.
      К подружке Жульке Дарюха присоседилась и заерзали чего-то обе. У ей к животу чернявая жердина привязана была. И мил-человек высотою с горшок - толщиною с крючок выпростал и к Жульке тож. Так и стоят гуськом как свинячии пидоры и шевелятся туда-сюда, туда-сюда, жюль-жюль, дах-дах, оп-ля-ля. Ой, быстро языками ворочают! Ой, как хочется, да боюсь так не суметь!
      - Присоединяйся пролетарий - говорят они хором Никоше, и дорогу показывают разными телодвижениями. Станем в кружок мол и.... Что бывает после их "и" - страшно подумать.
      Не любил Никоша групповух до самой старости.
      - Ну, уж нет - подумал Себайло когда совсем склизко стало в хате и вышел во двор. Да и не был он по большому счету пролетарием. Все как-то больше кулачиной обходился.
      - Как закончите - приберитесь за собой - пригрозил Себайло стоя на крыльце. Там решил подкулачить-вздрочнуть малехо. Засунул руку. Искать долго не надо. Вынул полметра, а остальное в штанине застряло. Засунул руку в штанину глубже, ищет дрочилкин конец. Только нашел, только сделал первый вдох-выдох, как вдруг запипикало кругом и въезжает на позицию рота кавалеристов. В грузовике сидят все а за рулем Маринка хохочет.
      - Сэбайлд - говорит Маринка - как дела? Написал роман?
      - Нет еще. А чего? Марин а лошади - то где?
      - Дай почитать, че написал! Я первая спросила.
      - Скажи где лошади. Я на лошадях застрял.
      - А руки почто в штанине?
      - Ой! - сказал Никошка, - щас выну.
      - А к стенке не хо? - Не любила Маринка ни пидоров, ни ононистов. Тогда это считалось большим революционным грехом.
      - К стенке не хо. Где лошади? Мне в роман это место вставить надо.
      - Глупый ты Себайло а еще Туземского читал! А лошадей я на машину поменяла.
      - А nahuy машина, когда бензина в стране нет?
      Маринка голову почесала: "А в Байкале метан вместо щебенки говорят шибко горит хорошо - топливо будущего".
      - Дура ты  Марина в Байкале полторы тыщи верст глубина.
      - Член себе померь!
      - А че его мерить - пусть как есть, так и будет.
      - На такой шесток не найдешь роток, - выделывается Маринка над Себайлой, как сама того желает, - а чё ж, она начальница, и хохочет как выделывается.
      - Вот так вот и воюем - говорит Себайло, - всяк норовит отсосать, вместо того, чтобы делом заниматься.
      - Вот так вот и пишем всякую huynyu - говорит Маринка и погрозила кому-то наверху. - А вот этих  что в доме ibutsya, и вон тому летуну в жопу что-нибудь подходящее засунь.
      А наверху в это время пролетал Чен Джу и всю эту историю велел Туземскому записать один в один.
      - Во как? - Так оно и было.
      
      ***
      
      - Да-а, - подумал Туземский, поставив точку после слов "так оно и было". - Сон мне в руку. Хоть и полный белибердон с виду, но, чувствую, неспроста все это. Быть какой-то беде или совсем дрянной истории.
      И на самом деле: башка у Туземского трещала, как после стакана клофелина.
      Но это было только началом накликанной беды.
      Даша в версию Кирьяна Егоровича не очень-то поверила. Ай-я-яй!!!
      
      ***
      
      
      
      -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      1.13 ЛИКИ ПОДЛОСТИ
      ******************************************************************************************************************
      
      Мундир английский, Погон французский, Табак японский,
       Правитель омский. "Из песни 1919 года"
      ******************************************************************************************************************
      
      
      Развернулось историческое колесо на один оборот поперек хода стрелок.
      1920-й год. Ночь с 14-го на 15-е января.
      
      Устали от гонок преследования пыхтящие вхолостую и готовые в любую минуту сорваться угрюмые поезда. В ожидании неведомого приказа молотят рычаги пустой воздух.
      Черные агрессивные топки огромных паровозов почем зря жгут поленья и угольную пыль, пускают изредка клубы дыма сквозь забитую измельченным льдом атмосферу, посвистывают паром, топчутся на одном месте, четко обрисовывая вокруг себя обезображенное людским присутствием место.
      Охраняют оба поезда шалопайствующие в центре Сибири бывшие пленные чехи, изначально переформированные красным командованием в военный корпус для войны с германцем. Но в те годы время текло очень быстро и также скоро переворачивало все с ног на голову, превращая недавних соратников в неприятеля, братьев и отцов - в лютых врагов, детей - в беспризорников, жен - в неутешных вдов.
      Поддавшись победно-провокационным лозунгам нового сибирского правителя Колчака, плененные чехи повернули оружие против своих красных инструкторов и переучителей словесности. Повоевали в колоннах и россыпью. Но как-то немного и вроде недолго. Время шло стремительно.
      Сражались, жгли и грабили чехи вполне удовлетворительно, по всем правилам заказной ненависти, вешая одинаково регулярно богатых кулаков и членов коммбедноты, запросто грохая несчастных людишек, случайно подворачивающихся на их пути.
      И не было среди них бравых Солдатушек Швейков, которые превратили бы всю их кровавую резню в веселый и дурашливый балаган, где смерти чужого человека - цена копейка, а смерть чеха - и того дешевле: равна она стоимости треугольного конверта, даже неотправленного на родину. И все это оттого, что побита была вся почта на десять километров вглубь от чешских дислокаций и повалены были все телеграфные столбы.
      Но вот теперь чешские воины снова загнаны и окружены непобедимым и невидимым противником - партизанами. Сколько их, - много, или мало, - неизвестно, но покусывают они в ночных набегах крепко. И днем могут налететь быстро, как волки. Могут громыхнуть залпом, как баловники-охотники в безобидный косяк, и тут же исчезнуть в лесу до следующего раза, не оставив за собой ни лыжных следов, ни примятой травы.
      Мало приходится спать простым чешским солдатам. Ненавидят они одинаково и проклятую Россию с рожденной в ней ужасной бациллой - идеей всемирного коммунизма, отождествляемую с голодной диетой, - зато это добра - всем по-коммунистически поровну, - и жадную до чужих территорий международную тварь. Хотят чехи уехать живыми домой и выспаться на родных сеновалах. А после первого сна уже можно было бы и про любовь подумать.
      Но это еще полбеды: с запада, вцепившись зубами в каппелевский загривок, наступают красные войска, с востока дорогу к бегству перекрыла новая большевистско-эсеровская формация. Семьдесят боевых частей Колчака сдались на милость партизан. Нижнеудинский гарнизон вновь зарумянился коммунизмом, и стали его людишки точить сабли, вынимать из сугробов припрятанные давеча ящики с пулями и пулеметными лентами. Не отстают красно-зеленые кулаки: ищут они ближайшие избы-читальни, читают там газетки, делают из них пыжи для тяжелых берданов и режут свинцовую насечку на зверя-чеха.
      Много лишних людей трепыхается в Сибири, но не очень-то они кому-то нужны: перестарались, перезверствовали. Вот-вот снова прольется в отместку чешская кровь.
      Стоят два поезда Колчака на дальнем пути под станцией Нижнеудинск, ждут своей дальнейшей участи. Сам отец-Колчак - в западне, и некуда ему деваться: окружила железнодорожный авангард пуржистая зима, злые большевики кругом и обиженный народ - безымянная масса.
      Народ - это сырье, ради которых затевался коммунизм, и ради которых противоборствует просветленная Европа с передовыми русскими, шагающими не в ногу с революцией.
      Телами обыкновенных русских устланы дороги к их же светлому будущему. Глупые людишки - они отчего-то того не понимают собственного счастья. И вообще ничего не понимают: почему так, неужто нельзя было оставить их в покое хоть с коммунизмом, хоть без него. Жить спокойно в своих семьях, пахать землю, растить детей - вот их предназначение. Зачем резня, кто прав, чьему богу молиться?
      Иноземцы это народ понятный - им начхать. Что им военные чины скажут - то и надо исполнять. Их можно было бы даже пожалеть. Но нарушили все правила ведения войны - переусердствовали в исполнительности и жестокости. Только смерти им теперь пожелать!
      Но за что свои же правительства - революционные обманщики, новоявленные диктаторы, террористы по существу, или их временные оппоненты, - самозванцы и инквизиторы не в меньшей степени, уничтожают свой народ? - это останется тайной на все времена. Россия тут впереди планеты всей.
      
      ***
      
      Колчак загнан и окружен. Глаза его наполнены кровью проигранных битв и гневом от безысходности. И никакой он не герой. Он совершал то, что велела ему глубоко личная гражданская совесть, и что подсовывала изменчивая ситуация. Он - такой же заложник времени, круто развернутого коммунистами во главе с их вождем, поддержанными обманутыми массами. Он понимает, что натворил: не оправдал ожиданий верующей в него элиты и обманутой кучки доверчивого народа.
      Интеллигент до мозга костей, расстрельщик - каких поискать, жертва праведных собственных амбиций - он понимает, что и свои не простят, если попробуешь сбежать.
      Ждут своей участи и чехи. Воевать им уже не хочется, но если их зацепить и поранить - огрызаться станут больно.
      Оба колчаковских поезда - главные: один под завязку набит золотыми слитками и прочей серебряной шелухой вперемежку с охранными вагонами; другой заправлен как консервная банка второсортной солдатской килькой, серыми, едва заметными офицерами и золоточешуйчатыми штабными и фронтовыми чинами двух слепленных одной бедой национальностей. В один из вагонов помещен печатный станок. В сейфах хранятся клише и полпуда краски для печатания фальшивых банкнот. Имеются напечатанные, да так и неразрезанные листы пробных кредитных билетов "Возрождения России" с орлом, мечом, свастикой и державой, эскиз которых нарисовал известный скульптор И.Д.Шадр. "Сим победиши!" - Так пояснил Иван Дмитриевич в новом сибирском правительстве появление на эскизных банкнотах меча.
      Охраняет все это недвижимое и всякое живое имущество с передвижной типографией с совсем недавних времен чешский наемный конвой.
      Горит багряный огонь в фонаре диспетчера, изредка кричит кто-то в рупор хриплым, сдавленным от простуды голосом. Кто-то из служивых с перекрещенными инструментами в петличках молотит стальной колотушкой по колесам и буферам, по буксам и рельсам, по колодкам и скобам, проверяя поездной металл на прочность, а чумазые шпалы на целостность. Другие теребят и пробуют стрелки на подвижность, проверяют красные ромбленые стекла. Гудят упырями висячие телеграфные провода.
      Звуковая картинка! До того бывшая до ленивости обычной, а теперь отчего такой страшной стала музыка? Похороны и кладбища фонят кругом. Ядреная вошь лютует, не отстают осы-пули - вот и вся причина!
      Периодически, спереди и позади эшелона, одни люди в шинелях кладут железные балки и бревна, перегораживая эшелонам дорогу на случай нервного рывка, но не проходит и пары часов, как иные люди в похожих одежках, разве что с другими значками на плечах и папахах, по приказу других командиров те же баррикады растаскивают, норовя разметать половчее и закинуть от греха подальше.
      Дрезинная разведка показала: в пяти верстах к востоку на рельсах сплошной бурелом.
      Неразбериха и страх - все от ожидания.
      
      Нет-нет, да доносится по морозному воздуху далекая перестрелка, пугая гадкое здешнее воронье. Кого стреляют, отчего участилась зимняя охота?
      Кушать охота сильно. Как стихает ветер - налетают чернокрылые предвестники бойни - посмотреть на смертельные игрушки натуральной величины - на ощетиненные пулеметами и пушками удивительные, но не редкие в такое лихолетье броневые поезда, составленные из платформ, вагонов, теплушек, набитые порохом, смертельной сталью, мизерными запасами еды, живыми пока людьми, вошью и тифом. Если подфартит и не сильно сыпанет снегом, то будет птицеворонам и завтрак и обед.
      Вкусна человечья падаль! Некогда интервентам колотить гробы для своих фронтовых товарищей. Уходя воевать, забыли чехи взять с собой двуручные пилы и передвижные циркулярки. Доски строгать тоже нечем.
      
      Добрая метель движется от горизонта.
      Подобраться к первому поезду невозможно вообще: оттуда стреляют без предупреждения. Могут из пулемета полоснуть, могут срезать меткой пулей.
      Чтобы подобраться ко второму поезду, нужно перешагнуть десяток припудренных постоянно падающим снегом рельс, и заранее дать о себе знать начальнику караула, приветливо и усердно помахивая белой переговорщицкой тряпицей. Иначе шлепнет тебя ненароком русский или международный свинец. Точно в лоб. Или в сердце угодит, запросто пробив мерзлую корку шинели.
      Иностранный часовой - наш брат - славянин, только что заступивший на интересную службу, знает только пару чешско-русских переводов:
      "стий, цука!" и "штрелю, падла!".
      Пока разберешься, кто тут прав, как смерть, подлюка, настигнет.
      Зимой бельгийский батько Наган не пробивает даже тулупа: замедляет свой лет его мелкая пуля, замерзает на ходу пороховой газ. Потому конвоиры вооружены проверенными в боях царскими трехлинейками - этому оружию на мороз наплевать.
      
      На перроне, под упрощенно-модерновым кружевом навеса, скопилась кучка коченеющих людей. Это мелкие представители другого Политцентра - временной эсерской политвласти в городе Иркутске. Переминаясь с ноги на ногу, похрустывая молодым снежком, они всматриваются в молочную пыль, наблюдая за ушедшей к поездам начальственной группой. Над ними поднимается бледный парок, тут же увлекаемый недобрым ветром с севера.
      
      У второго поезда суета побойчей. Ближайшая к важно-зеленому вагону с неотбитыми монархическими орлами и старорежимными литерами шеренга рядовых выстроилась в заиндевелую струнку.
      Подходят шибко значительные, судя по всему производимому эпатажу, военные и гражданские чины, - распорядители страны, рангом не меньше, несут с собой очередной судьбоносный декрет. Сколько их таких - страшных самозванцев и их жестоких помощников, забредало из своих канцелярий в наивную, не спящую по ночам, залитую кровью Россию, вечно ожидающую очередного скверного известия, неся с собой пачки расстрельных и голодных приговоров народу? - Не пересчитать всех доброхотов и желателей.
      Начальник златопоезда, оправивши ремень и фуражку не по сезону, выбранную таковой за отсутствием потребной оснастки, вытянулся в угодливую соответственную фигуру, зажав дыхание, - его частоту и нервность можно определить зрительно, - и принял под козырек.
      
      Церемониал закончился так же быстро, как и начался.
      - Славославие отменить! Никакой музыки, никаких гимнов. Все к черту, чай, не на параде, - скомандовал генерал Жанен, ловко жонглируя довольно большим запасом русских и народных слов, отштудированных им еще в учебном заведении по книжкам и словарям.
      Ученье его происходило - вроде бы - аж в самой Сорбонне, а практика и обогащение местными жаргонизмами совершалось с новыми русскими друзьями в учебно-показательных пыточных камерах.
      - Часовых и почетный караул отставьте временно подальше. Нечего им тут слушать. Пока нас много, давайте станем здесь, и сразу к делу. Потом разделимся по интересам.
      Большинство подошедших сдвинулось в компактный кружок, объятый клубами пара работающих легких, поколачивая замерзлыми носками сапог о каблуки. Один только хитрый француз Жанен обут в какое-то подобие унтов и с ног до головы закутан бурой медвежью шерстью, из которой сверху торчит настоящая, правда, летняя, французская фуражка с высокой тульей и инициальной кокардой. Сшита она в Алжире и надета для субординации. Жанен - пока тут главный и правит он военным коллоквиумом, имея на то бумагу от всей Антанты.
      
      - Попросите своих, пусть снимут эти украшения, - сказал Жанен генералу Сырову еще на подходе к штабному вагону, на котором колышками застыли и побелели от инея иностранные флажки.
      - Это теперь станет вашим поездом и временно будет чешской родиной, - продолжил Жанен, указав кистью на штабной вагон и остановивши начатую было торжественную церемонию встречи трех держав, - и немного русским, сообразно новым обстоятельствам. Не светитесь зря. Повесьте чешский флаг, снимите прочую иностранщину и не игнорируйте красный цвет. Пусть знают, на чьей вы стороне. Декрет Ленина на паровоз не повесишь, а лишняя страховка не помешает. Война еще не окончилась. И террор тоже. Расстреляют снарядами по пути за милую душу. Нас пока спасает только золото. Я хотел, чтобы золото было здесь, и вот оно здесь. Спасибо за это генералу Сырову. Мы этим золотом прикрываем свои боевые груди.
      - Благодарю за похвалу, - скромно ответил Сыров, даже не удосужившись щелкнуть каблуком. Не той он породы!
      - И, это... трупы заройте получше в снегу - до дому их все равно не довезти... - продолжил Жанен, - колени и руки из сугробов торчат. Это нам на пользу? Вашу бозскую матку! Подумайте о будущем. Понятная дислокация?
      - Что непонятного... - скорбно кивают головами иностранцы - чехи, малочисленные французы, один случайный американец и русские разношерстные оборотни.
      - Это наша заслуга и привилегия, - скромно говорит слегка полноватый уполномоченный парламентарий от Политцентра, одетый в кожанку с заткнутым в нее шарфом по зимней коммунистической моде.
      Сверху на него нахлобучена огромная папаха. Напялена она ниже ушей. Сразу и не разберешь - кто это, красный кавалерист, чекист или меньшевик-эсер. В такой мороз все рожи одинаково и по-дурацки застывшие: и у коммунистов, и у белых.
      - Конечно, конечно, - соглашается Жанен, - будет вам, знаю все подробности и ваше участие. Только сильно не преувеличивайте. Ленин и штыков полмиллиона это действительно фишка, а тут, в глубинке, пока сила наша.
      Иностранцы опять доверительно закачали головами.
      - Сегодня ваша сила, завтра наша, - сопротивляется меньшевистский Политцентр.
      - Каппель на подходе, - контраргументирует генерал Сыров, громоподобно закашляв для убедительности.
      Довод этот был совсем ни к чему. Парадом тут командовал он сам, да еще весьма условно, на уровне товарищеского совета, вмешивался в дела Александр Васильевич Колчак, вместе с армией потерявший и силу.
      - Каппель ваш безногий в земельке под Екатеринбургом, - говорят генералу всезнающие эсеры.
      - Не имеет значения, - изрекает Сыров, - ...не имеет значения кто там теперь голова, Каппель или Войцеховский. Оба винтовочных дел мастера. Оба живодеры, каких поискать.
      Молчат насупленные меньшевики, постукивая по своим бокам твердыми рукавицами - нечем им крыть. Не приглашают пока в свой теплый поезд военные артисты, играющие роли то врагов, то союзничков. Не нравятся им бегущие как мыши интервенты и предатели, а еще пуще не по нраву - красная большевистская сволота. Но этого они пока вслух сказать не могут - большевиков, - как ни крути,- все равно больше, хоть те пока еще в отдалении.
      Велика также чехов мышиная рать - лучше не попадаться им по дороге в одиночку или малыми силами, вооруженными только бумажными декретами - раздавят удирающей стаей и не заметят даже. Силе можно противопоставить только еще большую силу.
      - Какие упорные эти ваши красные. Вы согласны со мной? - пытается примирить спорящих Жанен, - разруха, голод, а они еще умудряются воевать и... побеждать даже. Количеством, правда, а не умением. Курите, господа, курите. Это я не курю на морозе, а вы - люди привыкшие, северные - пожалуйста!
      Нордовые генералы и адъютанты, одетые почти по-летнему, западные непрошенные гости в неуставных обмотках и в чужих бушлатах - все враги своих врагов, закопошились по карманам.
      - Полностью согласен, генерал. И с первым и со вторым, - говорит Сыров, закуривая заранее заготовленную трубку наиужастнейшего и явно конфискованного вида. Там черти рогатые, черепа, каббалистические значки.
       - Пых, пых. Только это не мои красные. Не причисляйте, я с ними общего иметь не хочу.
      - Верю, верю, только не извольте обижаться. Нам вместе еще много чего невкусного придется откушать и испить.
      Меньшевички качают головами, вертят из газетных клочков дешевые папироски и стесняются попросить качественный товар у обеспеченных иностранцев.
      Они наперед уже знают судьбу интервенции, но пока только догадываются о не такой уж радужной своей перспективе. Зато у них есть еще другие отступные варианты, а у иностранцев уже нет ничего.
      Диктует в этой стадии заварушки жестокий гений Ленин; он тоже, как и многие здесь собравшиеся, сочетает интеллект и жестокое братоубийство по идейным соображениям.
      Сегодня власть опять у Ленина. Пока не поздно, нужно обмануть злой рок: бежать из этой негостеприимной ни для кого страны - ни для иностранцев, ни для военной оппозиции. Каждый здесь со своей долей ядовитой вредности на кончике штыка, каждый с оружием будет отстаивать свое право на жизнь.
      Генерал Сыров на своем корпусе почувствовал все прелести непонятной войны и кунштюки судьбы: то он грабит деревни, то озлобленные крестьяне стреляют в него, то он помогает красным, то борется против них, то торгуется с ними за сохранение тысяч чешских жизней и расплачивается за эту услугу русским же золотом. Странная ситуация. Никогда, ничего более ужасного и нелогичного в своей жизни Сыров не встречал. Русь древняя - варварская Русь, Ъ!
      Грубо костерит свою долбанную отчизну генерал - по другому он уже не может: поперек горла встала ему вся эта муть, громко называемая Родиной. Никто не может ее утихомирить, перевоспитать и осилить немереных просторов с непролазными болотами и густыми лесами, с тундрой, морозами и великим гнусом, с настойчивыми как упыри полуголыми и невежественными русскими. Не постигает этого ни тупой германец, ни вся прочая цивилизованная Европа.
      Сыров огляделся по сторонам, выискивая, кому бы дать поручение насчет замены флажков. Но Жанен остановил его поднятой рукой, лишь едва защищенный от сибирского мороза вязаной перчаткой в опушке лесного зверька, - нет, попозже. Пока побудьте с нами.
      
      ***
      
      Теплые перчатки купила на рынке "Le F...е." в Париже и насильно вручила Жанену его жена, когда тот внезапно собрался в далекую и страшную сибирскую командировку на борьбу уже не с призраком в Европе, а с настоящим, функционирующим вовсю вампиром коммунизма, и с неизвестным для враждующих сторон исходом.
      - Помни французов и двенадцатый год. Русские - не простаки, дождутся морозов и погонят всю вашу иностранную хартию как дикого волка. При первой же оказии купи себе шубу, и не нашу, не на рынке, не в городе. Езжай в их деревню и бери шубу из медведя. Медведь тебя спасет.
      Это то, единственное, правильное и странное для женщины, что сказала она ему на прощанье, и никогда не бывавшей не то, чтобы в Сибири, а не выезжавшей даже далее черты своего родного парижского округа.
      
      Шуба, да не одна, и, не будучи шубами медвежьими даже, а по грабительскому обыкновению - собольими, с плеч обиженных и обанкротившихся банкиров и заводчиков, - в окружении драгоценностей, то бишь старинных икон, золотых монет, бриллиантов в изделиях, картин и антикварной посуды, взятых напрокат из оставленных на растерзание квартир-складов красных командиров и блюстителей политической нравственности, вытащенных из брошенных на произвол государственных запасников, музеев и уцелевших церквей, - не брезговал Жанен имуществом зажиточных сибирских хуторов, - словом, все это перечисленное богатство под видом сувениров отбыло уже далеко в Манчжурию.
      Жанену оставалось только надеяться на честность сопровождающих его груз перевозчиков и доверенных лиц, близких и испытанных совместной полубандитской жизнью и связанных декалитрами выпитой под бодрые и победные здравицы алкогольной жидкости.
      Боялся он также читинского правителя - генерала Семенова, который мог спокойно реквизировать его вагон, невзирая на всю дипломатическую маскировку. Уверенность его базировалась на том, что атаман посмел изъять из транзитных вагонов всю американскую бумагу для печатания дензнаков, которая предназначалась для омского Верховного правителя. На этой ворованной у Колчака импортной бумаге Семенов месяцем позднее начал печатать "воробьев" и "голубков".
      
      ***
      
      Опушку к перчаткам, сделанную из пушного зверька, пристрочила уже в Омске краткосрочная любовь Жанена - совсем желторотая петербургская студентка, застрявшая в сибирском городе благодаря начавшейся контрреволюционной смуте, и встретившаяся ему совершенно случайно на одной из офицерских посиделок, куда для украшения позвали бездельничающих, худющих сибирских гимназисток и курсисток. За этими молодыми дамами в такое военное и страшное время не способны уследить их испуганные матери.
      Интересна девкам стрельба, никогда не видели они в Омске столько загадочных офицеров в золотых погонах, с моноклями на старый лад и с флотскими маузерами в деревянных, кожаных футлярах, а то и просто засунутых в ремни за обшлагами.
      Не видели они столько прекрасных иностранцев, столько расстрелов и виселиц.
      Весело. Жутко. Интересно. Столица, да и только!
      Красотка прекрасно играла на фортепьяно, почти бегло говорила по-французски, что чрезвычайно польстило Жанену, и он в тот же вечер забрал ее к себе в миссию. Прочие подружки тоже оказались "при делах", то есть при ухажерах, и поразъехались они в тот вечер кто куда: кто целку ломать, кто просто на заработки, а кого романтикой поманило.
      Юная русская красотка - новая знакомая Жанена, смеясь, дергала толстого и потешного французского дяденьку за усы, присаживалась к нему на колени, частенько прикладывалась к шампанскому, не имея на то привычки и основания, болтала без умолка ерунду и потому напилась в стельку. Безобразила она так гламурно, как только могла придумать несдержанная, вычитанная фантазия.
      Пожилой Жанен, боевой генерал с важным орденом на кителе и главный представитель всей Европы на сибирской земле, от девки в питии не отставал.
      Он помнит себя, ползающего по ковру, в мятых штанах и белой сорочке, выпроставшейся из брюк, с развязавшимися штрипками и отщепленной подтяжкой, болтающейся как тонкий, кобелиный хвост.
      Помнит он себя с револьвером, взведенным и наставленным на девушку, и свои дикие возгласы.
      - Шлюха, шлюха! - кричал он, то ли в настоящем, злом исступлении, то ли не в очень красивой, то ли в чересчур умелой хамской игре. - Раздевайся! Ты - русская тварь! Я твой хозяин! Я Napoleon Bonaparte. Я тебя в прядильный дом запишу!
      Девушка скакала по ковру как в канкане, сверкая панталонами и задирая юбку выше прически. Забиралась она на спину генерала, превращая его во временного коня. - Я шлюха! - rричала она, мотыляясь из стороны в сторону, словно не замечая у коня револьвера и нависшей над ней опасностью; хохотала дурниной, висела кошкой на бархатной шторе и строила роскошным зеркалам в золотых багетах "рожи". - Я тварь в руках белого мавра. Убей меня, ну, убей...
      Взбешенный Жанен бросал револьвер и хватался за ремень:
      - Снимай штаны, сучка, пороть буду!
      Наконец, устав от дурацкой беготни, Жанен бросил молодуху в перины и почти полумертвую, еле лепечущую что-то по женской инерции, принялся тискать ее и раздевать. Легко дались ему только панталоны. С остальным пришлось помучиться: с мясом рвать крючки, отгрызать тесемки, завязавшиеся в узлы, и рвать, рвать все тонкое девичье белье.
      Брал он ее насильно - грубо и в естественно-животной позе, но без всякого битья, то есть как бы малой кровью: девушка была совершенно пьяной, отбрыкивалась вяло как во сне или в неполном наркозе, плохо соображая и не реагируя на боль. На поверку тела, развратная куколка-вертихвостка совершенно неожиданно вдруг оказалась невинной девицей.
      Жанену по этому поводу пришлось потрудиться больше обычного.
      Буквально через полчаса девушке стало плохо. И успокоившемуся, вполне удовлетворенному, мурлыкающему Жанену, изредка стравливающего носом излишки шампанских испарений, довелось поухаживать за ней, нося ее почти безжизненное, текущее красивой нагой похотью тело, туда-сюда, из ванной комнаты на постель, и умывая ее с ног до головы из кувшина, как малое дитя, на его беду умеющее отрыгивать фонтаном и заливать внутренней жидкостью пышные ворсовые ковры.
      Отказал в подаче воды трубопровод. За этот инженерный промах крепко досталось комендант-директору из бывших владельцев доходного дома, приютившего на время миссию. Досталось ему от генерала по полной: от выслушивания отборного англо-французского мата, вплоть до неправомерных намеков на чукотские выселки. Чукотка, как известно, французской никогда не была.
      Жанен чувствовал себя в этой дикой и неприспособленной к высоким материям стране чуть ли не хозяином. Мешал ему единственно только адмирал Колчак - западносибирский военный диктатор.
      Утром Жанен, завернувши девушку пледом, вместо обещанного ранее потешного расстрела в овраге, усадил ее в свою машину, сунул в муфту плотный красный рулончик керенок и велел шоферу доставить ее по адресу, который она с большим трудом, но все же вспомнила.
      Девушка не плакала и не устраивала обыкновенных в таких случаях истерик. Она молча и послушно опустилась в сиденье, потупила глаза, - все вчерашнее веселье теперь казалось ей кошмарным бредом, - и от стыда даже не попрощалась с генералом. Только съязвила про рулончик: "Это что, туалетная бумага или кондукторские билеты для бесплатного проезда?"
      - Хуже, это "ярлыки от кваса", - смутился Жанен. - Бери, пригодится.
      Смешную девушку звали Наиля.
      Они встретились с Жаненом еще раза три - все по его инициативе.
      Генералу девушка приглянулась своей разудалостью и наплевательством, никак не вяжущимися с внешней красотой и отчасти высоким для ее возраста интеллектом. С таким сочетанием качеств молодых женщин Жанен не встречал ни во всей Франции, ни в заморских блок-постах, ни в Красном, ни в белом Кресте, в которых Жанен обычно заимствовал объекты для своих коротких военно-полевых романов.
      Наиля не держала зла, но согласилась на вторую встречу не сразу. Генералу пришлось отстоять на коленях и выцыганить у нее прощенье.
      - Я не могу так просто Вас оставить, - молил генерал, - Вы будете плохо думать обо мне и о Франции. Простите меня. Простите за деньги, которые я Вам дал, не подумав.
      Наиля простила бедного генерала.
      Через месяц генерал Жанен исчез вместе с кучкой военных в таинственном направлении, передав девушке краткую записку.
      "Буду рад Вас видеть в Париже после всей этой бойни. Приедете во Францию - найдите меня. Искренне Ваш, г/л-т. Ф. Ж."
      
      ***
      
      Группу из нескольких высших чинов чешского корпуса и главного представителя Антанты на российской земле, вошедших в вагон по студеным и скользким ступеням, встретил оглушительный храп уставшего от жестокостей и драпотной беготни интеллигента, адмирала и бывшего самозваного правителя всей Сибири - адмирала бывшего флота, Александра Васильевича Колчака.
      - Кто это, да неужто сам Александр Васильевич? - издевательски спросил Жанен, протискивая свое грузное тело мимо слегка приоткрытого купе и тяжело дыша от подъема по неудобной, почти вертикальной лесенке.
      - Так точно-с.
      - Эва! - крякнул с удовольствием Жанен, - он-то мне и нужен. Толкните этого... верховного ...пианиста. Ишь как ноты выписывает. Пожалуйста, да.
      - Слушаюс-с!
      - И пригласите его позже ко мне. Пусть приведет себя в порядок, как надо. Я подожду. Охрана пусть останется, где была. - Эти слова Жанен адресовал сыровскому адъютанту.
      Обращаясь к самому Сырову, он добавил: "Вы свою ближайшую роль теперь знаете - придется подчиниться. Господа эсеры в коалиции озадачены тоже".
      - Придется, - коротко отвечал Сыров, нахмурив лицо.
      - Мне адмиралу интересную новость хочется сообщить, - продолжил генерал Жанен, - лично... Это вроде возврата омского долга. Попрошу Вас поприсутствовать в начале разговора. Сначала главное доложу. А потом, уж, - попрошу Вас мне это позволить, - я с господином прежним адмиралом поговорю наедине.
      Все промолчали, примерно догадываясь о содержании будущей беседы с Колчаком.
      - Та-ак, так. А не скажете ли, где барон Будберг? Хотелось бы его увидеть напоследок. Мы с ним как-то интересный брудершафт держали... - отвлекся на приятные воспоминания Жанен.
      Брудершафт они держали в деревенской бане на окраине Омска под охраной роты белых кавалеристов.
      - Будберг на континенте.
      - На континенте? Странно, где тут у вас континент. Разве вся Азия не континент? Следовательно все мы... Ну, ладно-с. Обойдемся покамест указанной Вами землицей. А жаль, жаль.
      
      ***
      
      Будберг - ближайший сподвижник Колчака, узнав о прибытии на эшелон Жанена, прихватив охранных людей и пару самых толстых саквояжей, смывался в монгольском направлении.
      - Я ненадолго вас покину. Тайная миссия, - сообщал он Сырову скорую причину отбытия, стоя в тесном проходе вагона. - Нужно кое-что тут припрятать от коммунаров и увлекательный пакетик кое-кому из местных передать. Вернусь по обстановке. Адмиралу пока не докладывайте.
      На такой оборот событий Сыров только хмыкнул и иронически произнес: "Стерпим все ваши отсутствия, Ваше сиятельство! Вы уж не подведите Россию с таким важным делом".
      - Вы только не подумайте, что я тут... будто крысой с корабля.
      - Не переживайте. Если Вы и крыса, то не главная. Надо удалиться - удаляйтесь. Вы мне не начальник, барон. А я Вам не доносчик. Так и запомните. Прощайте с Богом. А то ваши солдатушки с лошадьми уж замерзли - вона, какие ледышки из воротников торчат.
      Сыров изобразил подобие троеперстия и перекрестил воздух вблизи лица барона, причем едва удержался, чтобы не поставить ему щелкан промеж глаз. И оттого засмеялся, представив картинку, где барон вызывает его на дуэль, и где он уж точно влепил бы этой продажной обезьяне пулю в переносицу.
      - Смеетесь? Позвольте спросить отчего?
      - Ай да езжайте уж. Я о своем. Детство вспомнил, - схитрил Сыров.
      - Ну, прощайте тогда.
      - До встречи. ...На небесах... или в аду... Всяко увидимся. Пожалуй, ад - то он будет вернее.
      
      ***
      
      - А Вас па-а-прашу доставить нам с господами эсерами по стаканчику чая. Да и от коньячка не откажемся. За мир и дружбу новых союзников, - потирает руки Жанен, заходя в совещательный блок с перчатками подмышкой. - Рассаживайтесь, рассаживайтесь, господа офицеры. Будьте как дома.
      И вдогонку, гораздо тише уже добавил: "А также, разумеется, и господа генералы. Присаживайтесь. Смелее-смелее. Какая тут у вас меблировка! Роскошно. Похоже на рококо. Не стыдно фельдмаршалов принимать!"
      - Это классика, - говорят знающие люди.
      - Не стыдно принимать и русских адмиралов, - неуместно и резковато напомнил Сыров про наличие в поезде полуарестованного Колчака.
      - Пусть будет пока так, - с неудовольствием отметил Жанен, нажав на слове "пока" и застряв взглядом на чугунном лице Сырова.
      - Вот, ведь, неймется воину Анике. От сохи генерал. Все понимает, а зачем-то пытается дерзить. Ему доверяют, свободу дарят, а он все равно дерзит. И заменить его некем, - подумал Жанен. - Пока опора пусть будет на нем. А там, глядишь, порешается все по-другому.
      Начальник поезда резво отреагировал и на чай, и на коньяк. Он, придерживая саблю на бедре, будто всю жизнь только и занимался официантством, отскочил в сторонку, и в порядке поступления предложений прилип сначала к оцинкованному баку с кипятком.
      - Самоварчик бы сейчас не помешал, - буркнул он для порядка, искоса поглядывая по сторонам в поисках дополнительных чашек.
      Напротив наглухо зашторенного окна притулился небольшой, упрощенной резьбы ореховый буфет со столовым серебром, рюмками и суточным запасом крепких напитков.
      От тряски и небольшой путевой заварушки, случившейся месяц назад, зеркало серванта проявило древние, бывшие ранее тонкими, трещины. Но все бутылки литого стекла остались целыми. Удивительно, но окна вагона в перестрелку тоже не пострадали: поезд промчал мимо осмелевшей толпы, забившей своими телами и пулеметами обозы, обогнали десятка три замерзших кентавров с винтовками и саблями.
      Люди эти напрочь игнорировали все правила партизанской неожиданности. Стреляющих людей в бушлатах и в ватниках с повязками можно было разглядеть в упор.
      Самодельный снаряд пролетел вдогонку поездов верхом и срезал верхушку далекой сосны.
      Партизаны не успели, или специально не захотели разбирать рельсы.
      Явно для смеха пустили поверху снаряд: знай, мол, наших, тикай, пока пропускают. Иначе пассажирам золотого поезда могло бы не поздоровиться. То ли золотишко пожалели лесные жители, то ли был у них сверхсекретный приказ пропустить поезд в целостном виде.
      Были это красные рабочие вояки, или зеленые братья тоже непонятно. А рассыпались бы ящики - сколько бы пришлось собирать, а сколько бы золотишка пропало, а сколько бы уволокли в леса разбойнички и деревенские по весне...
      Но, если бы не обошлось пустой стрельбой и остановился бы поезд, случилась бы великая потасовка и резня.
      Партизан, если бы они вздумали встрять в бой, однозначно перебили бы чехи - силы были неравные, но море одинаковой для всех крови однозначно пролилось бы в снег.
      
      - От коньяка не откажемся, - соглашается Политцентр, переглядываясь между собой, - с этим у нас тут пока туговато. Японскую горькую не пьем. Этакая гадость!
      - Этакое знатное зелье... и сохранено. Удивительно это. Похвально в сегодняшней ситуации. Не все еще уничтожили господа офицеры, - разглядывает принесенную темно-зеленую бутылку Жанен, - имеется военная выдержка. И в коньячке выдержка немалая. Изготовление наше, французское. Наполеон, черт, меня дери! Бонопартус.
      - Удивительно, вот тебе и война. Конфеты есть, вижу, а фрукты где? - добавляет новую просьбу Жанен, обращаясь к начальнику поезда.
      - Что попросите, господин генерал. Имеется почти все, что нужно - заказывайте - икра, соленье домашнее, прочая закуска. Есть нашенское белое крепкое, - затараторил поездной начальник, - чисто уксус. Слезу вышибет! Все есть, кроме фруктов.
      - Менделеевщину пробовать не будем, так? - веселится важный француз, - а с фруктами шеф-поезд что-то сплоховал.
      - Не сезон тут у нас! - дергается рассердившийся Сыров, прикусив губу от явного издевательства над ними генерал-француза и от злости, усиленной вполне заслуженным презрением и взаимной подозрительностью.
      Сыров после смерти Каппеля тоже носил генеральские лампасы, но еще полгода назад махал в полях полковничьей саблей и даже иногда попадал по вражьим нестриженым черепам. Он не отсиживался в каменных стенах штабов, как некоторые иностранцы. Он не так часто предавал и не перекрашивался, не награбил столько, сколько смог успешный в разбоях усатый и жирный сластолюбец Жанен за время своей короткой службы в России.
      - Французишко, сволочь хитрая. Ты один такой, умный, да жирный, а у нас живые люди. Ты сам себе на уме. Тебе свистни из-за границы, и ты тут же улетишь, а нам тут горькие русские щи еще долго хлебать, - не жалел молчаливо-язвительных похвал для своего соратника чешско-русский воевода Сыров.
      Сыров стал зависимым от Жанена, сумевшего договориться с Лениным о покупке свободы и жизни всего чешского корпуса за их же, русские деньги.
      Сыров, немало набедокуривший, не был у красных русских в почете, если не сказать большего: его просто вздернули бы на толстую кедру, окажись он без прикрытия солдат и охранной ленинской бумаги.
      Сыров не так давно получил шифрограмму от самого Бенеша, в которой президент приказывал ему доставить золотишко в Прагу.
      - Попробуй сам, фря заграничная! - была первая реакция для ответа.
      Он едва не удержался, чтобы не отправить телеграмму с таким текстом президенту. Но, одумавшись, сильно смягчил выражение. Да и придуманную телеграмму послать не удалось: поезд двигался без остановок, на промежуточных станциях уже могли заседать осмелевшие эсеры, большевички понемногу начинали стряхивать с себя перья гостеприимных курятников и опоясываться как на праздник Пасхи вместо цветов пулеметными лентами.
      Золото давно уже засело в башке Сырова, превратившись в назойливо звучащего и в самого главного во всех его прежних армиях командира: "Это твой шанс, господин бывший подпоручик, бросай воевать, хватай меня и беги, куда ноги глядят".
      Но шанс прорваться в Чехию далеким путем через восток под прикрытием ленинского декрета у него был. Поэтому Сыров был в сильной степени растерян, выбирая и задумывая разные варианты. И те и другие были опасными для жизни, а где опасность больше, он, конечно же, не знал. Но рок гнал поезда на восток. На то оно и судьба, черт ее побери, со всей своей скрытой шулерской, фокуснической занятностью!
      
      Жанен вел более хитрую политику, успевая получать огромные барыши для своего правительства от Колчака, и умело спекулировать на ситуации, когда большевикам был не по нутру огромный чехословацкий корпус, орудующий почти в центре страны. А большевикам надо было сохранить остаток золотого запаса, которым после явного военного позора идеалиста и неумелого вояки на суше - адмирала Колчака, физически завладели чехи. Сами чехи вместе с золотыми вагонами сидели в русской глубинке как в огромном кипящем горшке с прихлопнутой крышкой. Железная дорога по обе стороны от Нижнеудинска с волшебным эшелоном контролировалась партизанами. Проигрывающая Антанта вошла с краснорусскими в тайно-подпольный сговор, условившись о создании в будущем Свободной экономической зоны на территории Дальнего Востока.
      
      - Адмирал ваш завтра у своих выспится. По-полной! - Жанен махнул в сторону перрона и искоса поглядел на реакцию генерала Сырова и всей эсерской шпаны.
      Эсеры сделали вид, что им судьба Колчака и все остальное глубоко безразлично, потому, что все и так ясно, как божий день. Бумага Ленина сама пробивает себе дорогу. А все тут собравшиеся - ее заложники и исполнители.
      - Вот они - представители следующей власти - щелкнуть бы им как следует, - думает Сыров. - Эсеришки эти - политговно и проститутки, слаще не придумать. Правильно про них Ленин говорил. Да и недолго они продержатся тут. Придет рабочая мразь, солдатня, бедняки и прочие бездельники, и рассудят по-своему. Каждого приспособят в отдельный уголок. Каждому воздадут по заслугам. Никого не забудут памятливые комиссары.
      
      Жанену в сложившейся ситуации было совсем не жаль Колчака, отдавшего Франции столько золота, сколько он мог дать физически в обмен на адекватную военную помощь.
      Колчак глубоко лично обидел Жанена, не передав тому в 1919 году по распоряжению Ллойд Джорджа и Клемансо, военную власть над всеми русскими и иностранными войсками, находящимися в Сибири.
      Прошло совсем немного времени и вот теперь сам Колчак был уже почти-что не нужен, разве что как дополнительная, не такая уж и великая, но все равно козырная карта валет в проститутских играх и компромиссах Антанты с красным правительством.
      Франция до черта недодала Колчаку по их договору о военной помощи, "опрокинув" его с поставками вооружения и обмундирования.
      - Колчаку "повезло" еще, - подло думает Жанен, - половина армии выбита тифом, а мертвым одежонка не нужна. Да и сибирских тулупов в Лионах не шьют.
      Франция с Россией вновь, через сто лет, поиграли в "войну и мир", в первой части изрядно намяв друг дружке бока. И опять они распивают на человечьих костях подслащенный кровью напиток временного мира и согласия. Вторая часть любовного военромана была еще далеко.
      
      Жадный и охочий до денег Жанен, награбивший по дорогам войны целый вагон драгоценностей, молил бога теперь о том, чтобы бог вспомнил про него еще раз и дал очередной шанс в этой близкой к финишу ситуации. Урвать последний, полагающийся ему по праву авантюриста, рискующего своей жизнью за французское отечество, максимальный кусок от золотого пирога, - это был импульсивный порыв, свойственный всем лицам, подхватившим самую неизлечимую и сознательно приобретенную людскую хворь, называемую золотой лихорадкой. Первого зауральского вагона хватило бы ему и всем дальним родственникам на десять жизней вперед. А теперешнее золотишко в неимоверном количестве, равном суммам золотых запасов целых государств, снабженное российским двуглавым орлом и находящееся совсем рядом в расфасованном виде по теплушкам и мерзлякам, оно имело для кого-то вкус смерти, а для кого-то - спасения. Для Жанена у этого золотого тельца был вкус и запах подранка, за которым ведется коллективная охота, и которого надо добить по возможности первым, чтобы отрезать от него самый жирный шмат.
      
      Но еще пуще куска золота, Жанен хотел глянуть в глаза и увидеть страх Александра Васильевича, хотел поиздеваться над Колчаком на прощанье, припомнить ему свою обиду и его несогласие "лечь" перед западными интервентами в 1919-ом. Возможно, от этого что-то бы поменялось.
      Жанен лично хотел объявить Колчаку о передаче его комиссарам и тем самым поставить в этом, полном взаимной ненависти мужском соревновании, жирную и победную точку.
      
      - Кстати, Вы не знаете судьбы Ивана Михайлова, ну, этого... первого финансиста у Колчака? Васька Каин, кажется, его по вашему зовут, - спросил Жанен Сырова, только что попрощавшись с эсерами, выпившими почти мгновенно пару "Наполеонов" и накоротко обменявшись условиями своей будущей и вынужденной дружбы, запрограммированной письмом Ленина. Подписали две-три других, мало чего обозначающих и заранее заготовленных бумажек местного значения. На эти бумажки Жанену было наплевать, и он подписал их механически, быстрым росчерком, практически не удостоив текста взглядом.
      - Первый раз слышу, - резко и сухо ответил ему Сыров.
      - А Никольского - директора инвалютной канцелярии?
      - Этот до Новониколаевска с Колчаком вроде был, там и исчез. Говорят так, а как на самом деле было, - не знаю, - произнес Сыров, встряхнувшись всем телом, так что ножны громко брякнули о голенища; и тут же немного пожалел о сказанном.
      - А, собственно, чего бояться по большому счету, - подумал он следом, - наверняка, его свои же и грохнули. Лишний знаток Колчаку явно ни к чему.
      Сыров не очень верил всему человечеству, а в особенности подозревал крашеных идеалистов - адмиралов, философов, научных заморышей и прочих грязных политиков, орущих кто за веру, кто за царя, кто за абстрактное отечество. Не понимал он непродажных патриотов, не отдающих ни кусочка своего отечества даже за огромную выгоду. А Колчак воплощал в себе весь этот нелюбимый и честнейший патриотический набор. Колчак-идеалист не стал договариваться с бароном Маннергеймом о передаче ему Карелии взамен на военное наступление финнов на Питер, и тем самым приблизил себе гибель: вся Красная полумиллионная армия тут же развернула штыки на восток.
      Но Колчак был настоящим русским. Так что, не смотря на его не самые лучшие военные качества, прочие промахи и царские замашки, для Сырова он был печальным и злым неудачником, но при этом русским героем, за которого Сыров выпил бы стоя пол-литра самогона и даже пальнул бы в воздух из инвентарного орудия.
      Больше всего Сыров верил в силу денег и лучше, чтобы они были сконвертированы в крепкую золотую валюту.
      
      - Ну-ну, - недоверчиво промолвил Жанен, совершенно обоснованно подумав, что Сыров скрывает правду.
      Сыров не только скрывал правду, но и лелеял надежду при подходе каппелевцев договориться с генералом Войцеховским о совместном контроле над золотым эшелоном. Предчувствуя скорое поражение, или отступление чехов под прикрытием ленинской индульгенции на запад, Сыров, тем не менее, имел свой личный план бегства. Уже без обременения сотнями тонн золота, людьми и эшелоном, он надеялся прорваться на восток или на юг через Монголию, или любыми другими возможными и крайне опасными, авантюрными путями, - это Сырову было без разницы.
      При этом он собирался хапнуть золота по максимуму.
      
      ***
      
      Выключены бордовые абажуры убранства купе-тюрьмы свергнутого Верховного правителя России. Свисают золотые кисти с окон и от одиночных толчков позванивают в стакане чайно-серебряные ложечки. Интерьер в своей неуместной пышности уже попахивает близкой и неуклюжей смертью и такими же, незаслуженно позорными похоронами в проруби замерзшей Ушаковой-реки.
      Александр Васильевич не обременен лишними вещами. Зачем вещи, если гарантированный призрак смерти витает над золотовалютным эшелоном. Не громыхают колесные пары, и не качается, как обычно, лампа. Железо подвижное намертво смерзлось с прибитыми к шпалам рельсами. Шпалы плотно вросли в российскую землю.
      Русская земля и также вода принимает в себя всякого смелого, да неудачного, убитого, зарезанного, сожженного, утопленного - хоть белого, хоть красного. Немало наемников похоронено в российской глубинке, не говоря уж про бранные поля по обе стороны Урала. Немало порченых шинелей, белой человечьей кости, продырявленных черепов с пустыми глазницами вынесла Ангара на свои берега.
      
      ***
      
      Александр Васильевич спит неспокойно. С головой накрывшись шинелью, он половину ночи сначала тяжко ворочался, неразумно принимая самые несподручные позы. И лишь к середине ночи он успокоился.
      Забившись головой в угол между подушкой и переборкой купе, он совершенно неинтеллигентно, не стесняясь никого, как простой окопный солдат или бывалый рецидивист за очередной решеткой, во всю мощь запевает храпы. Горло, слипающееся с нёбом, издает гымкающие звуки; когда голова свернута набок, из уголков рта вышептываются неуместно добродушные "п-хы". Комбинация носоглотки и открытого рта, словно спевшись в одном диком оркестре, изредка выписывает исступленные ноты - будто предсмертные рулады русского человека - героя и преступника, к которому во сне пришла незвано жуткая правда его собственной и близкой казни. Храп настолько силен, что проникает во все другие купе и плацкарты, и не дает высоким чинам спать.
      
      Колчака разбудил сыровский адъютант - поджарый и крепкий, светловолосый и сильно немолодой человек инженеристого вида с умнющими глазами. Когда прозвучало имя генерала Жанена, Колчак все понял: по ночам такие люди по пустякам не приходят. Тем более, Колчак к этому времени стал совершенно четко осознавать свою участь и просто решил ждать конечного момента, не сопротивляясь предрасположению судьбы.
      Когда, совсем недавно, под давлением фатума он подписал свою отставку и формально лег под Деникина, находящегося в такой дали, что его армия с точки зрения военной помощи была бесполезной, то финал его жизни был тут же практически полностью проявленным, как черно-белое изображение на серебряной пластине в безразлично правдивой лабораторной ванне.
      - Вот, сволочь! - Александр Васильевич наградил генерала Жанена новым, совершенно заслуженным званием, - замашки перенял чекистские. Наиподлейший человек, а еще француз: тень на всю Францию наложил. Россию трахнул в задницу и перед уходом еще насрет в углу - агентишка паршивый, лизоблюд и вор. Надо же - пришел сдавать меня большевикам. Попользовался, как мог, и сдал за вредностью. А я еще с ним коньяк пивал и выдумывал красивые слова, чтобы не сильно обижать. М-да, вот смотришь человеку в глаза, а там такая преданность написана. Не знаешь, кто друг, а кто враг и предатель. Воистину, деньги и богатство делают из человека подлючую суку, хамелеона - игуану, Ирода и Иуду.
      Колчак рассмеялся смешному собранию подлецов: все имена на букву "И".
      - Про золотой недостаток спросит обязательно - уж тут явно донесли. Ничего лишнего не скажу - как бы ни старался, подлая тварь. И... и про отцепленный вагон промолчу. Если достанется красным, - значит, так тому и бывать. Победителям - уворованная дань. А смогут переправить за границу, - и так тоже неплохо, слава Богу. Не перепадет ни Софье, ни Славушке, зато поможет офицерским семьям. Дине, видимо, не судьбит ни в чем. Вот это настоящая декабристка, таким женщинам надо памятники ставить. А сам-то я хорош! Всех в тупик завел. Новый Сусанин, матросский мой клеш. Магнитчик туев.
      - Богданов! - кричит он в запале.
      В купе заходит все тот же русский офицер-инженер, адъютант Коноплев Аким Яковлевич. Голос его груб и мужественен. Тем более странно звучат замешательные интонации.
      - Александр Васильевич, ваше высоко... превосходительство, - несколько путается в званиях адъютант: время такое неверно... - Вы, наверно, запамятовали, Александр Васильевич, - Богданов, черт усатый, убежал еще за Омском с Дранковичем. Вагон еще отцепляли, помните, когда в хвосте пара в негодность вышла?
      - Молчите! - крикнул внезапно Колчак и слегка неудачно, не по начальственному чуть списклявил, никогда ранее не повышавши голоса на подчиненных. Но тут был не его подчиненный, а сыровский - один из немногочисленных русских на этом чешском поезде, правда, перебежчиком оказался...
      Коноплев непроивольно слегка дернул головой.
      Колчак заметил и тут же исправился: "Извините, ради бога, пожалуйста, это нервы! Я хочу вам сказать... Э-э-э. Словом, прошу Вас про Богданова и тот вагон забыть напрочь. Никому! Ни одного слова! Понимаете. Это, кстати, в Ваших же интересах. Как Ваша фамилия, простите? Я Вас, кажется, не в первый раз здесь вижу, и чую в Вас честного человека, попавшего как и все мы тут... в эту страшную оказию и западню. Я чрезвычайно серьезно Вам говорю. Это очень опасные сведения для любого. Для вас тоже. Могут даже пытать... эти... и разное... И... извините за случайную резкость. Извините, ей богу!" - Этот тони страннен дла правителя России.
      - Я понимаю, я Вас слушаю внимательнийшим образом, Александр Васильевич, - выдавил через силу Коноплев.
      У Колчака на этом поезде-тюрьме нет ни одного товарища. Чужой - и пожилой, странно это - адъютант показался ему единственным человеком, которому он в этот почти завершающий момент жизни сможет оказать хоть какую-нибудь пользу.
      Выпрыгнул избыток прежнего романтизма:
      - Вы это, того... Знаете, если меня сегодня уведут... а уведут почти точно, да наверняка... то вы меня больше не ждите...
      - Я, собственно, и не жду. У меня простое поручение от Сырова, ну и от генерала Жанена.
      - Да-да, я понимаю, - сердится Колчак. Он совершенно не выспался и чрезвычайно устал. Он в плену.
      - Тем не менее, вы мне нравитесь и я хочу... Словом, я как бы предупреждаю вас, потому, что чувствую... все изменится скоро. Радикально. Словом, если я выйду из вагона без кистей на сабле, или вообще без сабли, значит это для вас знак, или примета такая. Уж простите, я Вам точно говорю: убегайте, не стесняйтесь этого дела. Как только выйдет возможность прямо в ближайшие часы - бегите. Не до красивых сейчас поз. Не верьте чехам, не верьте русским: ни нашим, ни ихним. Бегите, бегите. Слишком мы тут все много крови пролили. Вы тоже лили?
      - Всяко, - уклончиво ответил Коноплев. - Старался не проливать.
      - Идите в свою профессию, - продолжил адмирал. Может, Вам повезет, и останетесь жить. У вас была мирная профессия?
      - Была: я топографию знаю. Карты-с, военные и обычные. Еще кое-что. В железе понимаю. В рудах. Уголь освоил. Геологией баловался. Большие Льды видел. Давненько было. Виды были. Планы. Но, думаю, уже не пригодится... ввиду ситуации.
      - Практический коллега! Неплохо в наше военное время. Да не торопитесь Вы умирать. Боритесь за жизнь. Фамилию смените, если Вам фамилия своя страшна, - рассмеялся Колчак. - А любимая женщина есть?
      - Это мне знакомо, - улыбнулся Аким и тут же замолк.
      - Первое или второе?
      - И того и другого понемногу.
      Колчак засмеялся: "То есть, Вы хотите сказать, что Вы вовсе не Коноплев?"
      - Я этого не говорил.
      - Я тоже этим... - наукой занимался, - начал Колчак с другого бока, - правда, на море, а не на суше. В море все по-другому. Даже умирать в море приятней и чище: - шлеп в саван! Зашьют, к ногам груз и в море. В этом большая романтика и разница. Да и как по-другому? Трупы с собой возить? Для этого много льда надо. На всех мертвых льда не напасешься. Хотя...
      Хотя, в его жизни было много льда, переизбыток льда, скрипучего снега и льда, регулярно отнимающего жизни его товарищей.
      Колчак ненадолго задумался, поправляя с помощью зеркала аксельбант. Вся его короткая жизнь - учеба, походы, война, начальник и друг де Толль, быстрое и авантюрное верховодство над Сибирью, ледяные просторы Арктики, мечта об Антарктиде и поиске ее главной точки - все события промелькнули перед глазами, как в момент отрыва и полета в глубокую пропасть. - Большие Льды, говорите, видели? Арктику имеете в виду? Плавал я там.
      - Антарктиду, ваше превосходительство.
      Колчак застыл на месте. Скривился аксельбант.
      - Как так? Что за неожиданность? Там наши плавали совсем немного.
      - Было как-то... - неохотно отвечал Коноплев. - По молодости... на аглийском корабле...
      - Юнгой служили? Редкий случай: русский на английском судне...
      - У меня дед и прадед его величествам служили. Мирное дело. По обмену картографическими знаниями. Договоренность такая между правительствами была.
      - Почти-что новость для меня, - сказал Колчак, - я тоже пробивался, но меня не пускали, а тут война... и я здесь. И, похоже, проиграл... Несомненно проиграл. Бегу, видите же сами. Позорно бегу. Любовь свою вчера выпроводил в самостоятельность. Выбросил в мороз. Черт, прескверно, обидно и не благородно. Скоро конец всему этому путешествию. Скоро! Остались часы... какое... может, минуты даже.
      Офицер-адъютант стоял в положении шаткого, тающего оловянного солдатика. Он прислушивался, ожидая следующих указаний или исповедного словоизлияния важного человека, попавшего в западню.
      - А что, может быть вы и про адмирала Пири Рейса слышали? - спросил неожиданно Колчак, и проницательно вперил взгляд в Коноплева.
      - И про Рейса и про Финиуса знаю, - ответил без промедления Коноплев, будто заранее знал вопрос, - и не только... - и остановил фразу.
      - Что не только? Секрет какой-то у вас?
      - Не секрет, но и мало хорошего...
      - Продолжайте, мне эта тема познавательна.
      - Ну, есть некоторые камушки оттуда, - спокойно сказал Коноплев. - Вернее даже, камни. Но мне и нам никто не верит...
      - Мне, нам... Уж не алмазы ли... в вашем секретном оттуда? - улыбнулся адмирал, - может золотишко? - и коротко усмехнулся: его поезд битком забит золотом, а этот человек упоминает о камушках каких-то призрачных.
      - Да нет, это просто камни с континента... - и Коноплев заторопился. В несколько предложений втиснул все сведения о предполагаемом древнем континенте на месте антарктической ледовой шапки и на похожесть камней на пирит, и на их магнетизм, и на того вида гранит, который разве встречается в местах севернее Египта. В конце вставил фразу: "Просверлить бы эту антарктическую шапку, Александр Васильевич! Это было б достойным делом"
      - Да уж, чтобы просверлить шапку, я, пожалуй, половины этого поезда не пожалел бы. - сказал адмирал. - А может и весь. Да только там прохладно... вы не заметили разве? Да и не мой это поезд, а, пожалуй царский, может теперь народный... российский, если правильней сказать. К тому идет. Везу неведомо куда. Растащат его в Америке. А все лучше, чем к этому... Ульянову. Вампир он. Сволочь наипоследняя, хуже человеконенавистничества не бывает. Гений и покупатель человеческих душ. Сатана, рожденный среди людей. Отдай ему золото - начнет скупать мировой пролетариат. Он этого не скрывает, а выпячивает. Хренов ему, а не золото...
      Коноплев промолчал.
      - А что, может когда-нибудь и просверлят, - продолжил начатую сказочную тему Колчак, - у меня тоже были мысли по этому поводу.
      - Теперь красные будут сверлить, если догадаются, - достаточно удрученно заметил Коноплев.
      - А вы и не говорите до поры, - посоветовал адмирал, усмехнувшись. - Черт бы их задери! Вот поправят эти свои дела, отставят штыки в арсенал, тогда и скажете. Думаю, в этом холодном континенте несметные сокровища. Побольше, чем в поезде этом... с мертвецами. Дерзайте, доказывайте и сверлите... И история там найдется и с пирамидами свяжется... Если останетесь живы, конечно. Шансов у Вас немного, но есть. Больше, чем у меня.
      - Буду стараться, - неохотно ответил Аким Яковлевич, - тут как пойдет, и от меня не зависит. - И вы старайтесь.
      Добавлено было зря. Участь адмирала была решена, но про это знала только история.
      Колчак, несмотря на свержение и опалу, был для Коноплева все равно великим человеком, духовным страдальцем и заложником смутного времени. Все тут перемешалось. Пора писать новую Библию и расширить раздел с Дьяволами.
      Затянувши дело в личных разговорах и опомнившись, адъютант шагнул из купе: "Я Вас здесь подожду".
      - Подождите, подождите, - рассмеялся Колчак, - а мы, Верховные, сходим сейчас с вами - нормальными - в гости к союзничку. По чайку - кофейку. Если предложат, конечно. А хотите закурить?
      Колчак протянул офицеру через щель между дверью и стенкой купе богато оформленную табакерку с монограммой.
      - Не откажусь.
      Колчак на несколько секунд замешкался, остановившись и вглядываясь в Коноплева. Наконец, он что-то придумал:
      - А у меня тут для вас, кстати, словно специально... вы как чувствовали... вы не ангел ли? Одна бумаженция имеется... Коженция, пожалуй, правильней... Мне теперь ее беречь ни к чему. У вас шансов больше...
      Колчак нырнул в кожаный саквояж с блестящей защелкой и стоящий на самом виду - рядом с подушкой. Будто он в него заглядывал перед сном и забыл. Вынул оттуда закутанное в тряпку Нечто похоже на неровный пакет. Нечто с картофельного цвета тряпицей перевязано накрест веревочкой: "Берите, берите. Вы разберетесь. А будете в Антарктиде - если доведется - вспомните про меня. Палку воткните... в снег... имя мое нацарапайте. И спрячьте как следует. Эта бумага не для теперешних времен. Золото говорите... это будет похлеще золота. Это мировая бомба".
      
      ***
      
      - Как же я забыл про этого прохиндея Богданова? - удивляется Колчак. - А смельчак все-таки. Не отнимешь. А вот поймал бы - так собственноручно бы засек. Российское это золото, не моё! Не ожидал, не ожидал. Целый вагон упер... Тварь, изменщик. Вроде и не еврей. Да так хитро все придумал: черт, есть еще ловкачи в нашем государстве! Да с такими финансерами, да с такими солдатами... Коноплев этот попался... Умница, похоже, большой, он и солдат и инженер. Фантазер. Крепок. Нет, Россия не пропадет. И без меня справятся. Дожить бы еще и взглянуть...
      Вагон качнулся. Лязгнуло. Видимо, подцепляли еще что-то.
      - Да тьфу! Не дожить уж... всяко не дожить. Господа пора вспоминать. Как его лицо-то?
      Образок над лежанкой угрюмо молчал, пронизывая адмирала насквозь. - Ухмыляется, завидует. Неизвестно еще - чья смерть страшнее.
      Колчак перед выходом еще раз посмотрелся в зеркало. Нет, на господа и наместника он совсем не похож - бледен и неправеден. Каратель, враг народный. Натянул по самые брови фуражку. Щелкнул себя пальцем по крючковатому носу. Усмехнулся: "Красив, красив, нечего сказать, - и за что ж только этаких красавчиков женщины любят". Вышел из купе.
      В коридоре слабо светили ночные лампочки, пахло человеческим потом, сигарным дымом и хромом от начищенных по старорежимному сапог.
      - Где тут у нас приостановился ле-дженераль? В кают-салоне? - спросил он Коноплева. И, будто нечаянно, а на самом деле куражась зацепил плечом.
      Офицер молча, ироническим кивком головы, показал ему в сторону совещательного отсека. И постучал по своей груди: здесь ваш пакет. Сохраню. Пожелал остаться за дверью, не восхотев французского угощенья.
      
      ***
      
      Сидят понурые люди в отсеке. Кончились у них слова.
      Жанен, ожидая Александра Колчака, сдвинул шторку окна немного и протаял дыханием обмерзшее стекло, потом пальцем расширил овальное отверстие. В рамке инея, как в удавшемся медальоне, образовался фантастический пейзаж: застывший часовой с развевающимися полами шинели, заснеженная крыша вокзального здания и одинокая гора на горизонте. Это была русская Голгофа.
      Колчак, не стучась, торкнул дверь передвижного штаба ногой. Глухо звякнул молчавший до сих пор колокольчик с хилым биленем , дернулись занавески. Офицеры повскакали с мест, на время отставив фужеры и серебро. Вытянулись в струнку бело-чешские вояки, сжались представители новой власти. Растянул презрительную антантовскую улыбку новоявленный французский Иуда.
      - Входите, входите, Александр Васильевич. Давненько не виделись.
      
      ***
      
      
      1.14
       И.-----------------------------------------
       П.---
       Р.--------------------------
       И.----------
       Т.-------------------------
      
      ("ИПРИТ" - сокращенно от автономной индустриальной колонии "ИНОСТРАНЕЦ, ПОМОГИ РОССИЙСКОЙ ИНДУСТРИИ ТРУДОМ!!!")
      
      
      
      
      
      "Игловский независимый вестник"
       от 24 мая 1922 года.
      Происшествия
      
      23 мая сего года младший проходчик тренировочной базы самодеятельного рудника "Голый" гр-н Беспалов Н.В. и геолог той же шахты гр-н Е.Г. Распутников выпили на двоих четверть самогона и учинили в реке Вонь между собой драку, закончившуюся поножовщиной.
      Оба были найдены в холодной воде сцепившимися друг с другом. В груди Распутникова торчал самодельный нож Беспалого.
      Гр-н Беспалов захлебнулся, по всей видимости, не сумев расцепиться с Распутниковым.
      Администрация шахты-рудника выразила соболезнование семьям погибших и предупредила всех своих иностранных спецов, а особенно русских технарей и подсобных рабочих о бесполезности и вредности употребления спиртного, особенно предупредив всех подпольных распространителей алкоголя. Руководство "ИПРИТ" написало гневное письмо нашему местному руководству о том, что оно, мол, не справляется с поручением Совета труда и обороны о предоставлении колонии "ИПРИТ" нормальных условий для осуществления ими интернационально-промышленной деятельности. Намекают они на то, что на их территории подпольный алкоголь якобы не производится. Но это правда только наполовину: местные жители находили вокруг их территории бутылки с иностранными этикетками типа "Виски", "Джин", были и прочие пакости типа карамельных конфеток со спиртовой начинкой. Вот и спросите, чему иностранцы учат наших детей?
      Надо все-таки руководителям "ИПРИТА" отдать должное: свидетельнице побоища Селивановой М.В., несмотря на ее полную непринадлежность к "ИПРИТУ" его руководством была выражена благодарность в виде одного мешка (полтора пуда) лука. Это немало и всецело заслуженно. Она первой увидела эту стычку, вытащила погибших на берег, и тут же побежала сообщить про это несчастье соответствующим милицейским органам.
      На наши вопросы Марфа Селиванова добавила только, что рада такому подарку судьбы и готова, причем совершенно бескорыстно рассказать следствию и нашему Игловскому партруководству другие интересные и ранее не упомянутые ею подробности.
      Например, Марфа утверждает, что во время драки в воде, был еще третий свидетель неподалеку от костра, но он в драке участия не принимал и с испуга убежал в тот момент, когда оба, уже будучи трупами, поплыли по течению.
      Многодетным семьям погибших было выделено по одной корове. А также руководство обещало починить семье Беспалого крышу, а Распутниковым привезти ближе к зиме дополнительную телегу угля.
      
      собкор Игорь Стукачевский-Невольник
      
      ***
      
      
      
      -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      
      
      Из телеграфного донесения. 29.05.1922 г. ИглКВД с пометкой
      СРОЧНО-СОВСЕКРЕТНО
      ...ф э дзержинскому тчк
      ...срочно докладываю новую чрезв важную деталь по делу номер игл тирэ 043 дрб 2 икс тчк касаемо русского происхождения погибших колонистов ИПРИТа
      при невыясненной до конца зпт но весьма подозрительной ситуации погиб патолог тирэ эксперт нашего отделения смэ производивший вскрытие тела грна геолога распутникова е тчк г тчк по поводу нахождения в желудке последнего самородного материала весом ... карат тчк есть слабое подозрение пытки тчк следы квелые тчк подозреваю след ведет рудник голый зпт это мало вероятно но в разработку предлагаю тем не менее включить самостоятельно-автономную колонию ИПРИТ тчк прошу на это санкцию тчк оживился известный бандит кличка двухголовый тчк может его рука тчк тов ильич видимо не будет доволен ввиду следа ИПРИТа тчк бегают инкоры задают вопросы тчк что делать зпт что говорить инкорам зпт что говорить нашим гражданам...
      нач игловский квд пэктов тирэ крутой ***
      
      
      
      -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      
      ТЕЛЕГРАММА от 29.05.1922 г.
      
      ... москва ...
      ... пэктову тирэ крутому лично в руки
      ... черт черт черт дело замазать закрыть молчать всем зпт уничтожить бумаги неповиновение зпт утайка тирэ расстрел каждому тирэ телеграфисту зпт следствию зпт лично вам тоже имейте ввиду тчк патологу посмертно медаль гарантирована успокойте семью анатома дайте денег тчк коли знают лишнее шлите магаданъ клеить тяж уголовку зпт малых детей если есть в дальний детдом взрослых уголовку стрелять позже тчк ленту по прочтению сжечь лично вашу ответственность тчк наши люди в игловске проследят исполнение соответствия усилят скрытое наблюдение тчк минералъ изъять материалов зпт термин забыть навсегда называйте это далее карамелью немедля нарочным с охраной скрытно три вскл знака шлите карамель мне москву зпт разберемся тчк никакой самодеятельности вскл никаких авторских писем ильичу все впредь через меня тчк приход карамели сообщим тчк
      заверено лично подписью ф э д
      
      ***
      
      -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      "Игловский независимый вестник" от 31 мая 1922 года.
      
      Разыскиваются:
      
      
      ... Гражданка Марфа Велемировна Селиванова, о которой мы сообщали в конце мая. Это она нашла на днях погибших рабочих рудника "Голый". По словам ее старшей сестры Анны, Селиванова Марфа была вызвана повесткой в контору Рабкрестстраха и домой не вернулась. Контора говорит, что повесток не высылала. Была одета: белый платок с васильком, кофта домашней вязки крупной поверх блузы холстяной, юбка серо-синяя с двумя поперечными швами. Верх серый, низ синий, белье обыкновенное.
      Рост 165 см. Веснушки, круглолица, симпатичная, глаза серо-зеленые. Особые приметы - беременна - пятый месяц ...
      
      ***
      -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      Из ТЕЛЕГРАММЫ от ХХ.ХХ. 1922 г.
      
      ... москва ...
      ... игловский КВД ... пэктову тирэ крутому лично в руки
      ... Карамель прибыла тчк худшие опасения подтвердились тчк в стране воруют...
      ... Следствие будем продолжать нашими силами тчк ждите группу через неделю ...
      ... прибытие телеграфировать ...
      ... готовьте конспиративную квартиру зпт когда работает переправа вопр знак если с ней трудности кк желательно на правобережье рядом с иприт ...
      ... Собкору вашему и редактору всыпьте как следует тчк благодаря им теперь свидетелей не стало ...
      ... Ищите третьего участника драки ... найдете тирэ заткните рот изолируйте немедленно и никаких вопросов к нему до прибытия группы тчк подпись фэд ... удостоверил ... ХХ ***
      -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      МЕСТО ДЕЙСТВИЯ : Автономная индустриальная колония "И.П.Р.И.Т."
      Секретариат интернационального профсоюза "Пролетвсехстранобъед"
      31 мая. 1922г.
      
      
      - Шикель Генрихович, какой ужас. Вы, конечно, читали? - спрашивает Наиля, вскочивши со стула и ринувшись наперерез с развернутой газетой в руках к вошедшему в дверь приемной председателю профсоюза. Это грузный мужчина лет чуть за сорок, почти лысый, в болотного цвета кепке со средней тульей и в кожаной куртке не по сезону. Май в этом году выдался чрезвычайно теплым.
      Шикель Генрихович Байерхорд - недавно назначенный, а позже, если заглянуть еще и в будущее, - бессменный председатель профсоюзной интернациональной ячейки "Пролетвсестранобъед", он же главный бухгалтер "Голого Рудника".
      Он только что вернулся с похорон, опередив всех пеших на своем двухколесном велосипеде немецкого исполнения, и совсем уж взмок.
      - Наиля, мне холодной воды. ...Нет, чаю остудите. Да, конечно же читал, Наиля. Действительно жуть. Недели не прошло, как эти бедолаги набедокурили, прости меня господи, - Шикель щелкает себя в лоб, не удосужившись перекреститься по-настоящему, - теперь вот опять. Экая незадача. Теперь невесть что начальство подумает. Все на мне повисло. Уголовка, похороны, все эти коровы! Все на мне! Бедные детки теперь вот без отцов. Мало им сторонней беспризорщины, так вот сами себе создают. Да что за мужики такие пошли... Мирное время...
      Байерхорд задумался и добавил:
      - Почти мир. Да... Можно и так посчитать. Мне чаю, Наиля, чаю! Отдышусь и бегом к Загрооберу. Если Толстый Вилли святой американской водой его еще не накачал, то вопрос решу махом.
      - Может еще обойдется с Марфой, глядишь, - поищут и найдут, - позволила себе версию Наиля.
      - Конечно! Скажешь тоже - найдут. Как найдут, так и похоронят. Кого у нас хоть раз в округе живого находили? Это не народная милиция, а так, одно название. Чернь. Один только порядочный человек. Я с ними всеми не понаслышке знаком. Сидят одни пни! Просека, пустота! Тут что-то с ужасным прежним случаем связано. Слишком уж тут все рядом.
      Шикель снимает картуз и, обмахивая потную лысину, заходит в свой кабинет.
      Буквально через минуту его голова высовывается из дверной щели:
      - Наиля! Вот еще: позвоните пока в "Сельшахткооп", спросите, нет ли у них какой-нибудь худой коровенки на убой, словом, не в толщине дело, а в наличии. Кожа, кости, ноги, пусть вся в ребрах. Охрен!
      Шикель разговорился и, чтобы было удобней изъясняться, вынул свое тело из двери полностью, уселся в посетительском кресле и, придерживая шведскую спичку автоматически, словно на ветру, ловко зажег и раздымил трубку. - Пых, пых.
      Дымок попер клубами к потолку. - Окно, Наиля, двиньте створкой...
      Наиля выполнила просьбу.
      - Скажите, уважаемая Наиля, можно я Вас иногда "на ты" с большой буквой "Т" буду называть? Можно? Ну и договорились. Мне так легче иногда... Вот спроси, нет ли у Марфиной сестры лабаза со льдом. В помощники дам человека, не надо самой ходить, не надо на велосипеде - упадешь, да и нужна мне ты сегодня позарез. Автомобиля не дам тоже - он в ремонте. Колеса немецкие издохли - вот тебе и хваленое качество. Будем спицы на свои менять... Вот пусть другой какой человек сгоняет. Вот, хотя бы Прыткого попросим!
      Наиля с этих слов неожиданно прыснула со смеху и чуть не смахнула с блюдечка граненый стакан.
      - Что такое, сударыня? Фамилия вам не нравится?
      - Вы меня простите, Шикель Генрихович, но: во-первых, это не фамилия, а кличка - прозвище то есть, а во-вторых...
      - Что такое? Как же, не знал, а я его за фамилию держал, а во-вторых что же?
      - А во-вторых, он же инвалид, у него ног нет.
      Тут настала смеяться очередь Шикеля.
      - Сударыня, сударыня, как вы отстаете от свежих новостей! Газеты надо читать, то есть наши красные листовки. Мы же вывесили на заборе. Ну и что, что инвалид, а Вы знаете, что он на соревнованиях на днях учинил, вот прямо до всей это белиберды с утопленниками и ножами? Не читала, вижу. Там и картинка... смешная, правда - не искусство, а скорей карикатура, но Петр он не со зла, а от неумения - когда ему было учиться! Дак, это, Наилюшечка, геройство верхней пробы. Прыткий наш - настоящий русский герой!
      - Не видела, я же из кабинета почти не выхожу.
      - Нет, не выхожу? А что такое? Выходить надо, дышать свежим воздухом, быть в курсе...
      - Я знаю, что он просился в команду, а ему, простите, отказали. Выходит только сначала. И правильно отказали. Ну, и зачем смеяться над всеми, а из себя корчить мученика. Ну, не повезло человеку. Жалко, конечно, слов нет. Ну, сиди себе в тряпочку, живи, как можешь - никто слова злого тебе не скажет. ...Если ты человек. А юродствовать почто надо? Зачем разрешили - не понимаю.
      - А ты ...Вы ...ты вот злая, Наиля, так нельзя. Я вот старше тебя, много чего повидал, и смерть и болезни, и хворых и всяких, но над инвалидами никогда, понимаешь, никогда не смеялся и при возможности всегда копеечку клал - это при старом режиме... Хочет бежать - беги!
      - А сейчас даете? Кладете копеечку?
      - А сейчас у нас инвалидов нет, обрати внимание! Погибшие, да, есть, сожалею, - шахта, ядрена корень. Если заваливает, то, как назло, - всех насмерть. Рискованный труд и ничего тут не поделаешь... Теперь не даем, не попрошайкам потрафляем, а выручаем семьи.
      - В Австралии взяли и поделали. Там смертность мизерная.
      - Опа-на! Это откуда ж такие интересные сведения? Почту за счастье узнать. Вот в Германии и Уэльсе, то - да, есть определенная культура производства... В Америке. Да у нас американские специалисты тоже есть. В Голландии - шахтешки херувимистые, масенькие как спичечные коробки. Так, одна пыль, да и то кончается. Был я там разок. Ну, так, я слушаю в полнейшем к Вам внимании...
      - Вы все про инвалидов знаете, а я про то, что в мире делается - радио слушаю, внимаю всему, что говорят, вот что. С иностранцами нашими беседую...
      - А сколько же ты знаешь языков, уважаемая наша Наиля Хуснутдиновна?
      Языков я знаю три: наш, латынь и чуть-чуть французский. Еще по-эстонски слов пятьсот.
      Шикель Генрихович сильно призадумался. - Да уж, кто бы мог заподозрить. В наше время, в глубинке, да два зарубежных языка. М-да. Вот ведь как опростоволосился. С иностранцами - понимаю, но чтобы вот так вот - хук изнутри... Ну, бог с ним.
      Сам он знал в совершенстве свой национальный язык - немецкий, да еще русский, поелику проживал в России, а не в далекой родине его предков. А немецкий - оттого, что дома у него родители говорили по-немецки и старались на нем же говорить со всеми своими детьми. Братьев и сестер у Шикеля было как в восточной стране: семеро по лавкам. Правда не по бедным лавкам, а по достаточно зажиточным креслам и стульям в нормальном венском стиле, но, правда, и без особых каких инкрустационных излишеств. У Шикеля имеется даже родословная. Родословная тянется со времен Петра Первого, Великого. Ближе к настоящему, родословная, к сожалению, помельчала, помешавшись с русской и еврейской кровью.
      Латынь Шикель знал абы как.
      - Молодец, ничего не скажешь! А вот Прыткого ты зря со счетов скидываешь, ведь он в соревнованиях, можно сказать, победил всех. Вот как!
      - И как же это может быть? - спрашивает Наиля, - может у него есть братец - кролик, близнец, или хитрая черепашка и они все на финише сидели?
      - Это надо смотреть - просто так не поверишь, язвишь совсем зря. Или испугаешься?
      - Не испугаюсь.
      Наиля вложило чернильное перо в (знакомую ранее читателю) подставку, исполненную в виде уменьшенной колокольни Ивана Великого и обломка от царь-колокола, в натурное отверстие которого, по рассказам мастака в этих делах - ее дальнего родственника дяди Михейши - возрастком чуть ли не таким же, как сама Наиля, ... туда, по его словам, могла спокойно въехать небольшая пролетка без верха. И приготовилась слушать.
      - У него спецкостыли по принципу ходулей. Три метра, ну может два высотой. Так он ими ворочает как ветряками - не уследишь палок: словно по воздуху человек летит! Во как! Феномен! Таких поискать, и во всем мире не сыщешь. А ты слова говоришь: прыткий - не прыткий, инвалид, изгой общества - закривлялся и стал делать руками выкрутасы абсолютно несвойственно своему званию шибко серьезный человек на руднике Шикель Генрихович Байерхорд.
      Наиля пожала плечами, внимая разговорившемуся начальнику. Глянула, вытянувшись, в сторону окна. Там промелькнули головы в красных косынках. Цоколь конторы высок и, находясь в помещении, хорошо видно только другой, низкий берег.
      - Есть у него и другой способ передвижения - на руках, - не останавливается Байерхорд, - ты у своих девок - за девок прости уж - в бараке спроси.
      - Спрошу. Обязательно спрошу.
      Наилька замолчала с чувством забитой в угол и закрывшейся от града ударов более сильной соперницы-боксерши. Обидело ее и слово "барак". Жилье - оно всякое жилье. Время покажет. Станет Россия на ноги и покажет всем. ...Но и подозрение на чисто разыгранную шутку тоже было.
      - Ну, так вот, по поводу лабаза сообщите лично мне, дорогая Наиля. Славу богу, семьи у Марфы никакой - эдак дешевле станет, да и хозяйство Анны обойдем маленько, дадим ей шанс самой справиться с проблемами; не вместе жили, чай.
      - Как раз вместе, Шикель Генрихович. Я, когда сюда направлена была, месяца три с ними сожительствовала. Они, как с Поволжья прибыли, заняли пустой дом на берегу. Муж Марфы так слаб был с дороги, что не долго здравствовал. Помог чуть-чуть с крышей и Богу душу отдал. Дети Анны, а их было двое, вообще не доехали. Сестры одни остались. Не так им легко, да справились бы: бабы крепкие, с донской кровью. А представьте, как они сюда добирались... Я на поезде, от Омска, и все-все прекрасно видела с окошка. А если бы видели, что в поезде творится: у меня билет, а в проходах не протолкнешься: один на другом сидят, ругаются, курят дрянь. И готовы друг дружку разорвать. Ко мне в окно трое пролезли - как тараканы проскользнули - и шмыг! Сразу под потолок. Спрятались. Контроль прошел - носки, портянки развесили. Воняет. Пот, грязь, луком несет, нечистотами. Вот такие, вот, бескультурные дела на железной нашей, любимой ждановской дороге.
      - А никто и не хвалит нашу дорогу. Война, Наилюшечка, едва кончилась. Что же ты хочешь? Купеческих вагонов? Подождать надо. Выправимся. Ты на поезде, к бельгийцам пристегнута была, ехала, да. Знаю это. Встречал сам. Привилегия все-таки была какая-никакая. Американцы позже подтянулись... А они? Бедняки что?
      - На перекладных, в теплушках, всяко. И в наши вагоны прут. Красноармейцы гоняют, гэпэушники стращают, ворье кругом, а они с мешками, с детьми. Сами от нищенства не отличаются ничем, черные, смурные, больные, гадкие... А трупы на каждой станции выносят, издалека откуда-то. Хоронить негде и... Часто, совсем часто. Привыкла даже. Ехали долго. Иной раз смотришь... и во рту корочку продолжаешь жевать. Совсем не жалко - мерзко только, будто и не русские это люди были, а так, манекены, свиные туши, поленья для растопки. Ужас, позор России. Но, говорят, надо. Потом станет хорошо. Сами так же считаете.
      - Да? Особенно не знал. Про тиф слышал... нашим - то, на той стороне, на левом берегу тоже не сладко. Тиф ни национальностей, ни берегов не различает. Нас-то бог миловал, однако... А уж, не благодаря ли моей ограде? Автономия все-таки. А, Наиля, как думаешь, не низковата ли оградка? Может ток пустить поверху? Тогда вообще никто не полезет.
      - Что-что? - Наиля не поняла дурацких намеков или шуток Шикеля. А Байерхорд, будучи еще и инженером, пошутил насчет полной резервации со всеми причитающимися причиндалами.
      - Ну, и все одно - поможем, чем сможем. В одной стране теперь живем. Не враги, он, поди, америкосам нашим, приезжим всем, прости меня господи! Еще неизвестно, кто в резервации, а кто на свободе. Надеюсь, ОГПУ нас не слышит. Жалеем свой народ. Вон Ленин тоже пишет: терпеливей, мол, надо относиться к обездоленным, не их это вина, а от мирового капитализма. Совет своевременный. М-да. Спасиба у деревни мы не спросим - понимаем молча. И от города ничего не ждем. Наоборот, вот маэстро М. из Германии к нам едет. Будет план менять и чертить. Нас в этот план включит. Поможем, да, конечно, поможем и деревне, и городу. если хватит силенок. И будем далее помогать. Нам новая местная революция не нужна. Вот праздник наметили. Пойдем все в бор и... Напляшемся, черт возьми, митинг проведем... и наши американцы пойдут... А что? Детей возьмем... Наших, ихних. У них пикники, а у нас пролетарский праздник. Вот и Прыткий...
      - А что Прыткий?
      - А Прыткого я к тебе все ж пришлю. Познакомитесь. Он не дурак. Смышленый парень. Если бы у него было желание - спокойно в школу рабочей молодежи отправился бы, а дальше и покруче. А что ног нет, так он симпатичен не в ногах, а в других местах, в лице, например, в мозгах. Х-ха. Ноги... да, ноги - это тоже важно, но не довелось ему... Вишь как война ему эта... с беспризорством. Аукнулось! Не повезло малому. А хуже могло быть. Мог так под колесами и остаться, или на ось бы намотало...
      Шикель Генрихович смаковал так, будто был всему этому свидетелем. Черно-коричневая трубка его продолжала пускать дымок. Она редкая и чудная - с головой Горгоны на крышке и позолоченной каемкой с греческими узорами на поворотном стыке, будто из какого-то далекого, независимого времени, которое к теперешней жизни не имела никакого отношения и, тем более, не являлась началом теперешнего ужасного, страшного, несправедливого продолжения.
      - Эх, дети-женщины. Наша-то беременная была, как знать, не нашла бы этих "отелл"... Ай, да ни в этом ли дело? Да-да-да, в этом что-то есть... Как-то сразу и не подумалось. Она же давно во вдовах ходит.
      - Вряд ли, Шикель Генрихович, а про "отелл" вы совсем зря, - говорит Наиля, передергивая каретку "Ундервуда" в положение "стоп" так шустро, словно это был затвор винтовки, а враг совсем близко и нужно уже стрелять.
      - Что-что ты говоришь? Откуда это такие знания? А у уголовщиков так совсем другая версия.
      - Я Евгения знаю.
      - Кто этот Евгений?
      - Да, Распутников, кто же еще. Я его давно знаю, он меня на стации встречал, когда я сюда приехала. Год назад. Потом как-то ближе сошлись. Но Вы не подумайте, я не про то. Мы с ним разговаривали как-то в перекур - ну, на собрании. На крыльце долго говорили, даже пропустили второй вопрос. Мне показалось: он очень порядочный человек, про детей говорил взахлеб. Инженер он грамотный, он же не зря главный. Очень грамотный. Ну, может интеллигентности чуть не хватает, так он из рабочих, из сормовских выходец. Нет, вполне порядочный, слегка романтик, читает много. Вернее уже теперь - читал. Простите. И никаких абортов, извините, все честно...
      - Вот я и говорю, романтик в наше время - опасное дело, да-с. Вот ты молодая, красивая, сама посуди, чуть им дашь волю, сразу распускают руки - не думала про это?
      - Я, Шикель Генрихович, замуж выйду только по большой любви, - уверенно произнесла Наиля, широко раскрыв свои огромные, почти черные, с коричневым отливом из глубины, глаза. И поставила обе руки на стол вертикально, словно лапы ассирийских грифонов, что украшают входы древних дворцов.
      Шикель Генрихович внимательно всмотрелся в Наилю и почувствовал от грифоновых лап большую скрытую силу.
       - Такая далеко пойдет, - подумал он, - эх, времена! Где она девичья слабость, духи-парфюмерия, розовость, свежесть души, все такое прочее? Революция все перевернула. А зря.
      - Может быть - может быть, что ж, - продолжил он вслух, - у меня супруга тоже по любви, дас-с. Я точно знаю. Ходил за ней долго, цветочки, письма - все как положено. Девицей досталась, простите меня. К слову пришлось. А я потом забыл и по пьяни брякнул, что... что не девица она была. Так она спокойно на место поставила и... припомнила все в деталях. А я... эх, черт. Вот же память. Работа проклятая все отшибла. Наворачиваю, наворачиваю, а она - шлёп! И всё на местах.
      - Я Вас сильно уважаю, Шикель Генрихович. И ничего такого про Вас думать не имею права, - сказала Наиля, слегка нахмурясь, или потупясь, - чего было больше в этом движении души Шикель Генрихович не смог определить, - и замолчала.
      - Спасибо, да-с. Вот и поговорили. Да и я как-то успокоился. Если что еще про этого Распутникова вспомнишь, - тут же ко мне. И никому ни слова. Только мне...
      Тут на Шикеля приземлилась муха и он круто, зло повернул разговор: "Да, и мухами займитесь, смотрите, сколько... Пошел их сезон, купите ленту, развесьте. Эти твари, посмотрите, - как виноград из прошлогодней коллекции. Снимайте всё, вешайте новые, не доводите служащих до инфаркта. Откуда их черт принес? От Загрообера? Там они мясо прямо в конторе жарят. Черти! Сколько можно предупреждать!"
      Голос у Шикеля вновь переменился, и он снова стал педантичным клерком и большим начальником. В историю про мух он собственную брезгливость не вставил, перевалив все на других предынфарктных и тонких на впечатления людей.
      - И смотрите еще, если "Сельшахткооп" начнет грубить, поругайте его от меня, скажите, что никаких поблажек тогда не будет, никакой помощи. А мы в таком случае даже не коровенкой, а лошадушкой пожертвуем. Есть у меня одна на примете в забое: еле тащит, года четыре уж на поверхность не выходит - ослабла совсем,- Шикель виновато развел руками, - ослабла матушка, возраст пенсионный, слепая героиня, а чего там ждать другого? Там вечная ночь, будто в аду. Сыро и холодно. Вода по колено. Вы же в шахте не были ни разу? Отлично. И не надо. Не стремитесь. Нечего там...Кроме канареек - ни одной живой души. Шахтеры как мумии бродят. Черные, недобрые. Коммунистов там нет. Одни работяги!
      - Конечно, Шикель Генрихович.
      Наиле жалко слепую лошаденку, но что поделаешь, такова жизнь - уж лучше быть черствой колбасой и принести на старости пользу, чем всю оставшуюся, хворую свою жизнь, шахтить в темноте и вырваться на поверхность уже мертвой тушей, волочащейся на ржавом крючке. Печальная картина. Очень печальная.
      - Ты меня дождись, у меня для тебя есть работа, уж прости, - сказал перед уходом Шикель Генрихович своей молоденькой и сильно шустрой секретарше, даже, пожалуй, уже больше, чем просто секретаршей и совершенно не похожей на своих баламуток - сверстниц, носящихся по склонам за бабочками с младенческими сачками и уж совсем превращающихся в крикливых детей при всяких купаниях в реке.
      
      Наиля Хуснутдиновна Моногашева-Моголь, непонятно чья дочь, судя по фамилии, двадцати трех годков от роду удивительно ловким образом прописалась в секретариате. Она с полуслова понимает, что от нее требуется и, несмотря на свою белотелость, молодость и внешность то ли татарки, то ли полумонголки какой-то, было в рисунке ее носа что-то еще неуловимое греческое - словно весь восток, запад и Русь перемешались в ней.
      Она будто бы знает всю работу на свете. Она всегда права и переубедить ее в чем-то не под силу даже самым крутым и умным мужам.
      Кроткая биография Наили - словно засекреченная книга: есть годы учебы, есть год рождения, есть родители в паспорте, и больше ничего. В автономии как-то запросто прописалась с чьей-то умелой подачи.
      А вообще, словно кто-то вымазал белой краской все самые интересные места, которые как раз-то и бывают в промежутках между официальными сведениями.
      
      ***
      
      
      
      -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      
      1.15
      НАИЛЯ И ДРУГИЕ ЗНАКОМЫЕ УЖЕ ЛИЦА
      
      
      
      
      18 часов 30 мин.
      Вечер. Обстановка в приемной - в точности такая же, как и была. Но в здании кое что изменилось: работники секретариата профсоюза "Пролетвсестранобъед", а также все службы "Иприта" ушли ровно по звонку по домам.
      На первом этаже бывший матрос Митрич снимает стружку с молодого прохиндея-сторожа, недавно принятого на работу.
      Писклявый звук молодого голоса проникает в пустынную секретарскую комнату Наили. Потолок высок, и звук, отражаясь от пустых стен, подолгу гуляет по кабинету.
      Наиля сидит за столом, что-то заносит в бумажки красивым почерком, складывает документы в разные стопки по известной только ей системе и ждет руководство.
      
      ***
      
      - Шикель Генрихович, что с Вами? На Вас лица нет, всполошилась Наиля, только глянув на своего шефа, пришедшего от начальника еще более генерального, чем он сам.
      Кстати, выше начальника Ватерпуула Загрообера на "ИПРИТе" еще никого не придумали. Если не считать временно гостюющего Толстого Вилли по прозвищу Анархист. Кличку ему дал вождь мирового пролетариата. Но Вилли - этот большой начальник, - он как ветер. Сегодня здесь, завтра там, в Москве, картошку жует в СТО, запивает уж точно не чаем. Болтается по тайге иной раз, все что-то высматривает, возвращается довольный со шкурками в охотничьей сумке, пахнет то краской, то зверьми, то грибами. И Ильича знает не понаслышке.
      Автономная колония - это как маленькое государство с минимизированной верховной властью. А Ватерпуул - это тот еще деятель. С большим идеалистическим запалом, авантюризмом смелого революционера и с мешком мозгов.
      Жена его Берта в запале говорит, что он по заданию Ильича дважды переправлял золотишко царской семьи в Германию и Голландию. Но эта история трудно поддается осмыслению, - как ужасно неромантическая и шибко разбойная, некоммунистическая какая-то сказка. Чего ради золото царя перегонять к врагам? Разве что, чтобы войну остановить? Тогда, да. Тогда можно.
      
      - Да неужели я так плох? - вглядывается Шикель в зеркало, засунутое в витиеватую раму и прибитую рядом с дверью, чтобы черные от пыли, смурные рабочие могли осмотреть себя и пригладиться, и сменить усталость на коммунистические, международные улыбки, прежде чем зайти в кабинет.
      
      
      
      Такое ощущение, что, если бы у Шикеля под кепкой росли волосы, то они были бы вздыблены как грива у коня от неожиданного появления тигра.
      - Что-то не так? Простите меня. Вам плохо?
      - Нет-нет, Наилечка, все по-прежнему. Нового ничего. ...Разве что взгрели меня слегка. С жару... - Байерхорд слегка будто бы сбился и теперь искал подходящие слова. - Будто я виноват в этом всем. Игрец на дуде и все такое. Один за всех. Никого за тебя - нет. Заступники все вымерли будто. Все сам. И в ограде следишь и за оградой. За оградой... там хлопотно очень. За нашим мужиком не уследишь. Все шепчутся о чем-то, говорят, что иностранцы загребают очень... Ревность, понимаешь ли, Наиля? Работать не хотят, все пьют, а денег им давай. А тут еще этот Распутин...
      - Распутников, - поправляет Наиля.
      - Распутников, да, интеллигент. И этот еще... Беспалый.
      - Беспалов.
      - Ну да. Беспалов. Как со скотинкой дела, что я давеча, то бишь сегодня, спросил?
      - Все в порядке. Есть такая корова. Но просят денег вперед. Не верят. Оттого, говорят, что в прошлый раз не оплатили. И звоните, говорят, в следующий раз с утра, а не под вечер.
      - Всех бы их поувольнять! - шумит Байерхорд, - вот бесы чего придумали! Тут убийство на убийстве, как вода со свода, а им с утра звони, будто все заведомо и по плану происходит.
      Ладонь сжалась в кулак. Кулак с силой опустился на стол.
      - Вот каких им еще гарантий? Недели не прошло. Говорю: будем платить, значит будем. Надо было народу срочно показать. Собкоры кругами бегают, интересуются, что к чему. Развели демократию, понимаешь. В революцию проще было, если что - только цыкнешь - и все молчат. Я в революцию в эскадроне был на складах. Уважали, разумеешь, Наиля, как самого командира.
      Снова удар кулаком.
      - Понимаю. Успокойтесь, Шикель Генрихович.
      - Наиля, дорогая, перезвони этим мудозвонам. Черт! Скажи, в день зарплаты снимем сколько надо и выдадим. Скажи... Нет ничего больше не говори... Только проследи. Я знак дам, когда точно приходить. Этот Двухголовый лютует... Не то, чтобы даже лютует, - этого еще не хватало! А пугает сволочь. Сообщение, сволочь, повесил в поселке, чтобы его не забывали, текст печатными буковками вывел. Пишет, что руководство своих рабочих губит. То ли Стенька Разин какой выискался, то ли сам грохает людей, а на шахту весит! Придет, ведь, гад, чую. Чертова Россия - никакого порядка ни в войну, ни в мир, доннер веттер! Стихия! Кошмар. Я Загрооберу доложил, а он говорит - не наше это дело, пусть, мол, НКВД забавляется, а наше дело - сторона. Мы вне политики. Я его понимаю, но как-то ... как-то это не политика даже, - это подзаборный бандитизм. То есть общее для всех дело. Скоро из-за этого самого забора Двухголовый к нам, сволота, в дома к нам придет, как к себе самому, и будет револьвером перед носами махать и учить нас, как надо жить.
      Наиля смотрит на Байерхорда так, будто Двухголовый уже пришел к нему в кабинет, а он, глядя в дуло, слушает его нотации и жмурится, и ищет свое оружие. А оружие, будто в дурном сне, заперто в столе.
      - Пулемета будто на него жалко. Собрали бы народ, прихватили пару милиционеров... Но я не начальник, не решаю. Не согласен был - озвучил, и за это заодно огребся. Им денег не возить и не хранить... Вот до первого случая и живем. Тьфу, пронеси нас, господи!
      - Понимаю, он строгий, - говорит Наиля о Загрообере, - я его даже немного побаиваюсь, хотя внешне он интересен: настоящий заграничный интеллигент и с красивыми, хоть и суровыми глазами. Я всегда стараюсь стороной пройти. Но, как тут пройдешь, если дорога у всех одна - что через лог, что в поселок...
      - Строгий? Да! Без этого как? На шею сядут. Вообще-то он начальник неплохой. Шибко разумный. Здесь разумный, если не вдаваться... Но часто согласовываться ездит в Москву. А там что происходит - никому не известно. Там политика, понимаешь! Навешивают поведение. Не главный он на самом-то деле. Хвост по ветру - уж извини. А куда деваться? Страна чужая, он сам попался в мышеловку... Надеюсь, что это не пойдет дальше этого порога. Как ты, Наиля, сама-то считаешь?
      - Я в чем-то с вами согласна...
      - Да, ему бы еще русский подучить. Все норовит по-голландски ругнуться. А наш мат будет покрепче и для русского человека сильно понятней... А если ему что-то хочется, то это ведь неспроста. Иначе ему кранты. Пнут и все. Ничего не заплатят. На родину... нет, на родину этот съездит, а остальные - неизвестно. Остальные в клетке. Сами, заметь, причем... в клетку-то... Планы все выполняет... Да, Ильич, кстати, грамоту обещал. А зачем голландцу русская грамота? А всем нам зачем? Лучше бы выполнял другое: топки нормальные грозился поставить на том берегу? Грозился. А то смотри: вон сколько там угля! Горы! Все надо переработать, или увезти. А он лежит, портится. Может сгореть изнутри. Видела? Выходила на берег?
      - Выходить не с кем, Шикель Генрихович.
      Байерхорд вроде даже рад, что разговор снова сменился на бытовой. Повеселел.
      - А что, парней нормальных разве в шахте нет?
      - Мне шахтовые не интересны, Шикель Генрихович. Молодые и сопливые тоже, а военных тут нету.
      - Эк! - крякнул Шикель, мотнув головой вбок, - ну ж тебя занесло, Наилька... на военных. Хэ! А что, лучше военных, по-твоему, нет? Простой инженер тебе уже не с руки? А важный инженер? Вон, начальник пожарной службы...
      - Понимаете, Шикель Генрихович, я им верю, военным, они твердые какие-то. Слово умеют держать - настоящие мужчины. А инженеры..., я понимаю, всякие бывают... но не попадались такие, чтобы вот... Чтобы мой был.
      - А Распутин? Сама же говоришь... Извиняй. Зря я про мертвеца так. Извини, извини старого дурака.
      - М-м, - Наиля на мертвеца надувается, за дурака глумится, выдавив из себя весьма заурядный комплимент: "Какой Вы старичок? В самом соку..."
      Поправлять Распутина на Распутникова она не стала - пожалела Шикеля, которому и так досталось от начальства на неделю вперед.
      - Да уж в соку! - засмеялся Шикель, - в собственном соку, да, согласен. Скоро заброжу от своей молодости. Будешь с меня перебродившее вино пить?
      - Ха-ха-ха! - звонко смеется Наиля, рухнув на свой стул, - я сейчас рожу! Ой! Что я сказала! Вы меня не смешите, Шикель Генрихович. Простите, правда, я какая-то дурная от Ваших слов. И покраснела, наверное.
      - Не прощу. А вот красных... - Шикель взглянул в лицо Ниле, - ...я особо красных, - ну, чересчур, так сказать, рьяных, - не очень-то жалую. Люблю нормальных, без закидок, без стервозности. Я вот продолжу: все-таки тебя на военных переклинило. А я тебе так скажу... по секрету - сторонись ты их. Сторонись.
      Пригнулся слегка Шикель и немного снизил громкость гудящего баритона.
      - Сейчас времена другие, - продолжил он, - а в армии..., так там было просто. Теперь на гражданке военный - самый сволочной народец. Тьфу, прости меня, господи. Вроде и в ограде, и в автономии, и декрет охранный, а недолюбливаю я их. Ненадежные, ох ненадежные. У нас в России ничего надежного нет. А гражданские? Посмотри на Яшку, на Иосифа... Я вот...
      Наиля притихла и как-то подозрительно взглянула на профиль Шикеля. Ее начальник в это время смотрел в окно на противоположный, дымящийся берег великой сибирской реки Вонь, на берегу которой так много скопилось портящегося угля, так нужного Советской России. Может и заграничным революционерам тоже.
      Взгляда Наили он не заметил и продолжил объяснительную речь.
      Сначала он хотел рассказать о своей молодости и о карьере, но вдруг поперхнулся и перевел разговор в другое русло. Наиля поняла, что Шикель что-то темнит, и не просто озабочен, а очень сильно озабочен какой-то страшной тайной или шибко неудобной проблемой.
      - Наиля, ты знаешь, поверь мне, но, несмотря на все сложности, все будет хорошо, - сказал Шикель, не отворачиваясь от окна и медленно выпуская дым из трубки. Он уже в сухой несолдатской гимнастерке, переодетой на ходу и похож повадками на всех стандартных клерков, шарящих под военспецов. Шикель перед заходом к Загрооберу забежал домой, сполоснулся из тазика и по-военному быстро переоделся.
      - Ты когда-нибудь за границей была? Хотя, какая там заграница в твоем возрасте. Я бы на твоем месте полюбопытничал. Там, понимаешь, чтобы в газетенках не писали, спокойствие и простота отношений. Понимаешь, не то, чтобы совсем там было просто, - режимы разные, условности другие, перегибы тоже бывают, словом, но при наличии средств к существованию там хорошо-с, и общественный порядок особый не пугает... Главное, знаешь, плохое все в войне. Меньше воюешь - лучше живут люди. И без войны и без революции можно все наладить. Это я не против нашей революции, но сомнения есть. Я все-таки иногда думаю, что много народу в мясорубку попали зря. Но Ильич, он головастый, наверняка он знает секрет и идет твердой своей дорогой. Даже через кровь. Но... родственники зря друг на друга... А, вот, как понять кто более прав. Скажи мне? Наиля, вот так и убивают они друг друга: каждый себя считает правым. Верно же? Кто рассудит? Тут на бога и впрямь надежды нет. Кто сильней, тот и прав. Бог потом все скажет, когда перережут все друг друга по максимуму, а потом опомнятся - с кем дальше жить? А нету никого, тупик. Кругом калеки и женщины.
      Наиля соглашается неопределенным жестом рук и непроизвольно открывшимся ртом.
      - ... Да-с, тяжело, - вздыхает Шикель в конце своей вдохновенной, но отнюдь не революционной речи.
      - Было дело: один знакомый француз звал в Париж, - выдавила Наиля по возможности спокойно, вспоминая свое не столь отдаленное и лихое прошлое. И совсем съела слово "знакомый". - А что Вы имеете в виду под словами "на моем месте"?
      - Ну, ты непонятливая, Наилюшечка, тебя как по ласковому-то величать? Имя у тебя шибко мудреное для любви.
      - Вы меня смущаете, Шикель Генрихович, - закокетничала Наиля. Глаза ее вспыхнули было озорливым блеском, но тут же потухли от неведомой причины.
      - Ну, прости. Я говорю, что при твоей внешности, уме и... все такое...
      - Ой-ой, не надо про меня так, пожалуйста... - иронизирует красивая на самом-то деле Наиля. Ей такая игривость нравится, потому, что она уже хоть и незамужняя, но настоящая молодая женщина со своими женскими тонкостями, позывами тела, души и расчетами на будущее.
      - Короче, ты бы могла быть королевой там.
      - А я и не тороплюсь королевой, а еще я им верю...
      - Кому это, интересно, ты веришь, в библию православную?
      - Да ну ее, библию. Коммунистам, рабочим верю, кому же еще. Ну, не совсем, скажем. Но лозунги, флаги, транспаранты, горячесть, вера своя, справедливость... Вот вы словно специально Библию вспомнили: все слова прямо из Библии. Только бога нет, а правильные мысли остались. Прежний народ все сформулировал и затолкал в Библию. Нашлось и начальство над Библией, хозяева. Смешно всякие сказки трактовать богом, а не коллективным разумом человека.
      - Ты серьезно? Широкие познания! Прямо манифест атеиста.
      - А Вы как-то по-другому разве думаете, Шикель Генрихович?
      - Я всякое думаю, - весьма загадочно выразился недостаточно умный на этот момент Шикель, замахнув свои три волосинки на затылок,- всем двигает капитал... и авантюристы..., - выдвигает он новую мысль о движении человечества, - а вовсе не научное, якобы, автоматическое формирование общества, и каждый раз на улучшение. Нет улучшения, нет. Гляньте реально кругом... - Шикель крутанулся вокруг своей оси, наглядно демонстрируя реальность округлого мира.
      На этой фразе Наиля серьезно подумала, что кто-то зашел в кабинет и теперь Шикель Генрихович распаляется уже не для одной ее, а для всей этой вошедшей публики. Она поворочала головой, но в помещении кроме нее самой и Шикеля Генриховича никого не было.
      - Черт, совсем мне замутил мозги, - подумала она про начальника, - неплохой оратор, мог бы за собой повести людей.
      - Каждый раз, то война за территорию, - продолжал Шикель, - то война религий, то еще чего... И сами себя погубим, не монарх, ...а все человеки сразу ...от неумения сорганизоваться, от наплевательства, от скотского сознания: мол, катит себе жизнь понемножку и нехай катит дальше. Хотя кто его знает по большому - кто погубит нас: если коммунизм - но ничего пока пользительного не вижу в коммунизме - по большому счету. Вот кровь остановится, тогда подумаю. А пока не знаю. Пусть меня коммунисты за это ненавидят.
      - По Марксу это и не по Марксу. Вы что-то свое личное выдумываете, Шикель Генрихович! Вы какой-то двойной человек, но это, конечно, вам не в обиду. Вы какой-то по-своему заумный и, то ли передовой, то ли Фома неверующий. Не поймешь.
      Шикель рассмеялся Фоме.
      - Не надо меня понимать, пусть каждый прежде себя самого поймет и сформулирует, что он захочет такого, чтобы каждый этого же захотел. Тогда люди друг друга поймут, и катастроф может не быть.
      - Самое интересное, что все люди одновременно этого не захотят.
      - Отчего же это?
      - А все просто: кто-то схитрит и на волне снимет пенку, кому-то это не охота и вопрос до него дойдет. Мы же не в одной квартире живем. Большинство людей этого сигнала, - ну, на счет подумать, - одновременно не услышат. А если подумать всем врозь или врастяжечку - тоже толка не будет - не сольется все в единый порыв.
      - А радио?
      - Радио - это, безусловно, прогресс. Но не у всех есть радио. А кто-то наплюет на радио, скажет: пошли все, ...извините, ...далеко, а как еще? ...Вот они лежат в постельках и думают: а куда вы меня толкаете? Я как хочу, так и живу. Африкане они думают так: мне жрать, простите христа ради за слово, жрать, тем не менее, нечего, а вы думать заставляете о чем-то невероятном. Дайте мне хлеба сначала и земли вместо песка, тогда я поверю, что все одинакового и доброго хотят. Все сразу не созреют, понимаете меня, Шикель Генрихович?
      - Ты прямо революционерка особая - хочешь доброту силой затолкать всем в глотку.
      - Я этого не говорила. А надо будет, так и силой.
      - Я уже просто теряюсь. Не думал про тебя такого. Может ты анархистка? Бомбистка бывшая?
      - Хм, - хмыкнула носом Наиля, переваривая мысль Шикеля: не так уж он был далек от правды. - Нет, я марксистка... Шучу.
      - Ты и Маркса знаешь?
      - Слышала чуть-чуть.
      - Ну, и как?
      - Не все понятно... и нудно. Ленин лучше пишет.
      - Ну, замах-то у тебя тот еще! А что Ленин? Ленин от Маркса оттолкнулся и пошел своей ленинской дорогой кровь лить. Может он и не хотел руководить, а ситуация его самого вовлекла. Знаешь, как провокаторы действуют? Прости меня, господи! Это просто версия. Дурная версия. Может фальшивая, но теоретически может быть. Вот и он зажег, всех всколыхнул, а бедноты с матросней много, вот они в этого чудоюдика и поверили. А этот наш с большой буквы размечтался о всемирном счастье. А разве может быть так - счастье на штыках? Нет, однако. Агрессора торкнуть из своей страны, - да, верю. Именно так. И не жалеть его, гнать до его столицы. Себя надо уметь защищать, ибо можем оказаться без страны своей. Это честное и благородное дело. А делиться внутри и меряться - кто больше заработал, и кто честнее живет... М-да-а. Можно теоретически попробовать, но до добра это не доведет. Как у нас получилось? Страна заведенная, дурная - только искру кинь и огонь попрет! Да так и вышло. Газетку "Искру" вспомни - на штыках ее носили как флаг. Ты уж извини, но твоего Ильича-Ленина не всякий поймет и не всякий поймет его так, как он хочет. Его что - народ-то, теперь его за это гнобить? Пусть думает себе потихоньку, развивается. Или другие потом также смирненько догадаются - кто же все-таки умней был. Ленин ваш и... наш, - на ходу поправил свою формулировку Шикель, - или этот простой доморощенный мыслитель, ретроград и консерватор. Вот так-то.
      Наиля ошалела от потока слов и крутизны шальных мыслей, высказанных сгоряча. У нее закружилась голова: наехали оглоблей на Ленина, на ее авторитета и великого революционера всех эпох. Всякие Мараты против Ленина - масенькие шашечки. А Ленин, так это король и ферзь вместе взятые. А пешечкам надо только прислушиваться и шлепать туда, куда им укажут.
      Наиля подошла к высокому подоконнику.
      - Откройте, пожалуйста, окно, - прошелестела она. Мне сейчас может плохо стать.
      - Да, да, да, и не надо делать на меня такие грозные глаза. Я пуган и перепуган всеми, кто только мог, - продолжал гордо Шикель Генрихович, открывая для Наили створку.
      - Не все еще пугали, - думает втайную Наиля, - слишком мало вы все знаете и всем доверяете. Летите на красоту, болтаете красиво, все больше про какую-то демократию, а на поверку окажется, что про анархию..., и не знаете, что над вашими всякими демократами есть другой Бог и страшный Судья.
      В кабинет хлынула свежая порция воздуха. Тучи дыма от трубки Шикеля скучковались под потолком и струйкой двинулись к верху окна. Байерхорд только сейчас подумал, что, кажется, наговорил слишком много. Но Наиля внушала ему доверие своей недетской рассудительностью и он успокоился.
      Во вспыхнувшем споре поколений не поймешь кто прав. Всякий сторонний подумал бы, что каждый из них прав, и что каждый неправ настолько же, что и прав. И каждый набирается от противоположных поколений знаний. Беда только в том, что знания эти всякий может использовать по своему усмотрению. А знали бы про это, то лучше бы помалкивали и просто тихо ходили на службу.
      - Надо помогать бедному, хворому и убогому, а другим, ...а другим просто дать возможность работать. Всем, всем подряд. Пусть себе работают. И никаких нищенских пособий. Работать! Женщинам? Тут спорно.
      Говорит Наиля совсем тихо и, вроде бы уже на стороне Шикеля: "На хлеб они - мужчины заработают всяко. На ветчинку и севрюжку, извините, поработать нужно больше, да и в еде ли, в разнообразии разве только дело..."
      - Да я согласен, и я то же самое говорю. Почему мы друг друга сразу не поняли? Вот так-то, голубка моя. Но тут я сам толком не пойму пока, может вообще не дано понять. И не все, что нудно, нужно пропускать. Это я про Маркса. А еще своей башкой надо вертеть. Читаешь Маркса - думаешь о Ленине, и наоборот. Сравни всех философов, а потом уж прислоняйся к кому-нибудь, если без философии тебе уже жить никак нельзя. Войны, думаешь, почему бывают? Что там Ленин пишет?
      - Очень просто: хотят чужое отобрать.
      - Очень сложный у нас с тобой разговор. Запутаемся.
      - Обыкновенный. Но мне с Вами интересно.
      - А я вот думаю, нам с тобой этот разговор надобно прекратить. Я бы много мог рассказать, да не время. Не то, что именно сегодня нет времени, - Шикель глянул искоса на стенные часы с качающимся маятником, - а всегда. Понимаешь меня? Наперед. И сама будь осторожней в выражениях. Лучше знаешь, я подумал, ты мне вот что лучше скажи. Этот Евгений твой...
      - Распутников?
      - Ну да, Евгений Распутников, он хороший был специалист?
      - Говорят "да", я же говорила, только он не мой. Зачем Вы мне его приклеиваете. У него семья есть, жена, а сам он теперь покойник в земле... А почему Вы о нем спрашиваете?
      - Ну, во-первых, дай обещание, что будешь молчать и...
      - Ну, конечно, Шикель Генрихович.
      - Смотри, он - хороший специалист, у него семья, а он взял и напился. Выпил немеряно, да еще с кем - с обыкновенным рабочим, в самое обыкновенное послерабочее время без всякого даже праздника. Что, он разве не мог дома пропустить стопочку. Я уж не про коньяк. На стопочку любая жена согласна.
      - Есть смысл, - говорит Наиля.
      - Получает в грудь нож, и от радости такой оба залезли в воду. Это что, с ножом они купаться полезли? На дворе май. Это тебе не на Капри в мае бултыхаться. На Капри в мае русские купаются, а в Сибири-то зачем. Яйца застудить? Прости, милочка, я сердит. Делили они что-то и не поделили, понимаешь? Бабу ты сама отвергаешь - не годятся оба на Отеллу. По-крайней мере, твой Распутин - точно не Отелло.
      - Шикель Генрихович!
      - Хорошо, не буду.
      - Вот и думай.
      - Подумала. Ход ваших мыслей имеет право на существование.
      - Вот и выходит, что повод был, понимаешь! Серьезный повод! И это все, что я хотел сказать. Точка-с!
      Наиля молчит. У нее в голову теперь полезли собственные варианты этого ужасного происшествия.
      - Да, я так еще думаю, теперь замену ему надо искать, а поблизости никого не найдешь, - сказал Шикель Байерхорд.
      - Поручите, я найду!
      Смеется Наиля заразительно.
      - Брось, шутишь... - сомневается в словах Наили Шикель Генрихович. Бравирует девушка.
      - А вспомните-ка, начальника теперешнего, который всех охраняет, и нас охраняет, и на территории, и по общему... кто, по-вашему, привел этого надежного человека?
      - Этот наш пожилой, что-ли, Шелковников - матрос с усищами? Митрич? Здоровяк этот с кулачищами? Это твой найденыш? Так он же пожилой, если не сказать старый!
      - Был молодой - стал пожилой, это не вина. У него кроме мускулов - мозги. А здоровьем он еще всех нас переживет. Будет трещать весь как старый дуб и стоять лет сто. Я его и привела. Просто показать привела. А в начальники он сам выбился без подсказок. Посмотрите на него сами! Красавец! Был бы моложе - стал бы мой, - засмеялась Наиля с какой-то мужской самоуверенностью.
      - Ты - просто отдел кадров какой-то. Не шибко переуверена-то собой? Гордячка, право! А то смотри, останешься в девках, ...парни этого ой как не любят.
      - Я еще не то могу, - хвастает Наиля.
      - И коня на скаку остановишь... - начинает Шикель.
      - И в горячую избу войду... - подтягивает Наиля. - Знаю вот про одного интересного человека. Он не инженер, а он энциклопедия, ...правда, еврей. Но это не беда, правда, Шикель Генрихович? Вы ведь тоже не совсем русский.
      В этом скрытый намек. К еврейству Наиля относится спокойно и не разделяет мнение многих своих друзей об их исключительных и нечестных способностях.
      - Совсем не русский, - бурчит Шикель, свиду только лишь слегка затронутый оборотом темы, - и не хотел бы быть русским. Больно крови много льют. Правда и немцы не меньше. Но мне не нравится кровь нигде. Я мирный житель и хочу всем остальным только мира. Бронепоезда за мной нету. Ха-ха-ха! - радуется невзначай выскочившей шутке Шикель Генрихович, - извини, перебил.
      - Ну, так вот он, - этот еврей, чудак, - с металлом работает, - местный этот умелец - самоцвет, самодельщик без грамоты и науки... ну, как, ну который паровоз на Алтае сотворил...
      - А, понял - понял про кого ты, - засуетился Шикель и поднял глаза к потолку, по которому шли едва видимые люди и мелькали фамилии, наполовину без букв, как в полосках кроссворда.
      - Лаптев, - начал считывать с потолка Шикель, - нет, этот моряк. Ладынин? Нет не Ладынин, ну, понял-понял. Ага-ага, ну-ка, продолжай. Все это чрезвычайно интересно, - говорит Шикель дальше, и, помолчав: " ... Но еврейская тема немного настораживает".
      - М-м-да. Не знаю. Мне стыдно.
      - А-а-а, вспомнил, - заорал Шикель Генрихович, сбросив спеси и сверкнув радостью, и вышло так неожиданно, что Наиля, стоявшая у окошка, тренькнулась лбом о стекло, - Черепанов это! С паровозом-то! Только его еще надо проверять на чистоту, Наилечка. Германцы и англичане сами претендуют на паровоз.
      - Я вам верю. Я в большинстве вам верю... в вашу искренность, но не совсем в вашу правду.
      - На том спасибо. Это звучит обнадеживающе. Без последствий для вас, Наиля.
      Наиля сверкнула глазами, а про себя подумала: "О своих последствиях озаботьтесь. Боже, как глупы мужчины, все словно цари небесные как станут рассуждать против женщин, а того не ведают, что идут по лезвию ножа, который кроме прочего перекинут через пропасть".
      - Ага, еврей и металл, если это, конечно, не золото, - это звучит странно, как минимум. Знаешь, что такое минимум и максимумом? Знаешь, да. По Ленину знаешь... Не вяжется никак, - продолжал Байерхорд, - национальность его вне подозрений. Если всех подозревать, то меня надо первого к стенке... Немец... Немцы они разные бывают. Сколько от них культуры сюда зашло... А...
      Наиля заинтересовалась самым последним, смелым предположением про разных немцев, но смолчала и продолжила по начатой теме.
      - Ну, так вот, ходил этот еврей по горкам, в народе, вроде, звать Себайлой - имя такое, или фамилия - точно не знаю. Все что-то стучал палкой об землю. С железякой на конце. Прутик в другой руке. Странный человечек такой. Здесь был, да. Рядом. Вот как Вы. Смешной такой: походил-походил, удивлялся чего-то, землю в руках мял, в платочек что-то посыпал и в сумочку складывал... На него люди косились. А кто-то его знает. Подходил один наш и за руку здоровался. Болтали даже о чем-то.
      Байерхорд заинтересовался и застыл.
      - Еще кусок старой книженции в руке.., с картинками книжка. Я с ним говорила, Сходу видно: сильно он здравый. Глаза такие сверлящие и ясные-преясные. Умные, умнющие глаза. Руки мелкие, запястья тонкие, а крепкие, загорелые до черноты. Странный, чумазый по одежке интеллигент. Прощались когда, смотрю: батюшки, и мозоли есть! Вот и еврейчик вам. Говорит, золото может сходу от похожих камней отличить, а надо будет, так и сплавит золото с любой другой породой.
      - Этого быть не может, - сказал Шикель, усмехнувшись, - я немного про то знаю. Не всё со всем совмещается. Может и взрыв быть. Может и философский камень выскочить. Бац, тебя по лбу!
      Шикель засмеялся и ткнул пальцем в Наилькин лоб.
      Наиля растерялась. Это был уже второй удар, тычок ли, за день. Она хотела - было сначала по детской привычке и от обиды заплакать, пригорюниться. Но передумала. Это, по ее мнению, было просто не очень удачной шуткой неплохого, в общем - то, Шикеля Генриховича. - Знал бы он, какая во мне сила и вредность всем вам!
      - А что, он тут золото нашел? - изобразив наивность, спросил Байерхорд.
      - Насчет этого он сказал так: вполне может быть, цветочки тут те самые, что надо. Ветка показывает намного дальше, на восток, но туда, куда ветка показывает, он не пошел. Вроде испугался чего-то. Может шибко далеко.
      - Ха-ха-ха! - засмеялся Шикель, - цветочки, ха-ха-ха. Старичок с ноготок! Волшебный гриб о двух ногах! Щас нас будут умирать.
      Картавит он специально и делает вид, что хочет упасть на пол:
      - Вот так насмешила. Поверила девонька старичку-мухомору и побежала за егойным клубочком, да и не вернулась... Ха-ха-ха. Заблудилась, и за ней погнались волки серые. М-м-м. Не о себе ли говорим сейчас?
      - Я с его слов. Лишнего не прибавила, - заявляет Наиля, выпятив напрягшиеся розовые губки и не вдаваясь в дальнейший спор, - могу ничего более не говорить.
      - Нам смешная еврейская энциклопедия не нужна, - перебивает Шикель, - не обижайся. Нам обыкновенного геолога с головой надо, ...а этого странного... ну, твоего гениального еврейчика будем просто иметь в виду.
      - Надо иметь! Имейте, имейте в виду, пожалуйста.
      - Всяко может случиться, - сказал Байерхорд, - не будем всех сразу топить. Правильно. Надо выждать, выведать максимум, потом думать о их судьбе. Ха, надо же, - золото! В центре Сибири, у нас, в разведанной насквозь земле - золото? Рядом с угольком! Ха-ха-ха! Урал нашли!
      - Почему это Вы так интересуетесь головой специалиста, а сами ругаетесь на золото. Радоваться бы надо - пусть это всего лишь подозрение на это... ископаемое. Но оно же полезное. Проверить можно. А разве Вам есть до этого дело и интерес? Вы так над всем смеетесь.
      Наиля сильно расстроена ходом такой хоть и горячей, но нормальной в начале беседы: "Пусть бы сам Ватерпуул и давал поручения своим кадрам. Они должны сами отрабатывать зарплату. А меня Вы попросили - я рассказала, что знаю. Я в профсоюзе и потому меня это тоже касается".
      - Хорошо. Ты, конечно, большой молодец.
      Тон Шикеля из игривого вновь превратился в обыкновенный, полубрюзжащий, чуть ли не старческий и отреченный, словно Шикель отплыл от берега, а вместо него и за него на пристани разговаривал теперь кто-то другой. - Ты мне про эту еврейскую энциклопедию потом подробнее расскажешь, ага? Только больше этого никому не говори. И вообще болтай поменьше. Про золото это... а оно дрянское... дело это... забудь. Слушайся меня и... все будет хорошо. Опасная это тема, Наилюшечка.
      Шикель исподлобья глянул на реакцию Наили.
      - Как скажете, Шикель Генрихович.
      Наиля как будто бы этого предупреждения совсем не испугалась.
      
      - Пропадет девка со своей храбрости и от выскоча, - подумал Шикель, - хотя, с другой стороны, такая храбрость... удивительно даже. Какие люди бывают. Да то ж - девка, - вдвойне непостижимо.
      - Как бы Вы сами не попались с Вашей сорочьей говорливостью, - думает в то же самое время, и, кажется, вовсе не без оснований, Наиля.
      - А скажи-ка, дорогая Наиля, а как ты домой ходишь, через Сатанинский Лог? - спросил Шикель Генрихович Наилю через минутку насупленного молчания.
      - А почему Вы спрашиваете? Конечно, через Сатанинский. А что такого - все так ходят: по мостику прыг, а там уже по прямой. В логу всегда будто бы ночь, а на горке уже светло
      - И не страшен мосток? Качается, ведь, он.
      - Пусть качается, а мне весело. Я там с велосипеда схожу и пешком. Самое трудное - велосипед удержать, - он же катится в начале и в конце норовит назад отъехать. Людей много, лишь бы не поздно возвращаться. Иностранцы наши мухи не обидят. Русские разве что... Работяги. ...Среди них много недобрых. А Вы меня все равно не напугаете, как бы ни старались. Я один прием знаю.
      - Смелая ты девушка, Наиля и редкая. Твой прием от лома да от хорошего кулака не поможет. Извини, будь осторожна. Летом на мостике свет поставим и...
      - Правда это? Со светом?
      - Чистая правда, я позабочусь.
      - Ой, как я рада. Всем своим девчонкам расскажу.
      - Ну, лети-лети домой, храбрая ты наша голубка. На сегодня у тебя все. А я еще посижу немного. Подумать надо кое о чем.
      - Хорошо.
      - А, кстати, Наиля, а что ты думаешь про третьего ...в этой драке? Кто бы это мог быть по твоему мнению?
      - Да, мало ли кто. Может свой, может рыбак местный. Их по вечерам, знаете сколько у воды. Иной раз семьями ходят рыбачить. Один с удочкой, другие плещутся в воде. Югославы там, немцы, буры. Все!
      - А что, иностранцы с русскими тоже могут вместе рыбу ловить?
      Наиля задумалась.
      - Маловероятно. Но, кто его знает. Вода и рыба общая. Оно как-то все сближает.
      - А то, что это было ночью и рядом никого?
      - Это смущает, конечно. Нет, иностранцы так допоздна не задерживаются.
      - И не пьют водку, так?
      - Вроде того, - ответила Наиля уклончиво, - но всяко может быть.
      - Да, интересно, - почесал шею Байерхорд, - интересно.
      Наиля посуетилась чуть-чуть у стола, потом повязала голову пурпурным платком, перекинула через плечо армейскую плакетку и удалилась.
      Байерхорд, весьма обеспокоенный какими-то новыми своими соображениями, зашел в кабинет и запер за собой дверь, зачем-то повернув изнутри огромный с царскими вензелями ключ.
      
      
      ***
      
      
      
      
      @@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@
      
      
      ----------------------------------------------------------------------------
      
      ПАЗЛ 2
      ЖИВЫЕ УКРАШЕНИЯ ИНТЕРЬЕРА
      
      ----------------------------------------------------------------------------
      
      
      
      
      
      -----------------------------------------------------------------------------------------------
      Встречаются Всемирная История и Художественная Литература.
       - У меня такой ужасный характер!
      Хочу отдохнуть от самой себя! Я три тысячи лет не была в отпуске...
      - сказала первая.
      - А я хочу быть такой, такой, такой любимой...
      - Как это?
      - Затраханной до дыр, вот какой!
      -----------------------------------------------------------------------------------------------
      
      2.1
      ГРАФОМАНИЯ
      
      Не
      
      приписывайте
      
      художнику
      
      нездоровых
      
      тенденций:
      
      ему
      
      дозволено
      
      изображать
      
      все.
      
      
      -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      2.1.1
      ПРОЛОХ НЕ МОЛОХ
      
      
      
      В начале серьезных книг принято извиняться стандартной фразой о случайных совпадениях имён и фамилий названий фирм и намеренных - в пользу высокой литературы - искажений фактов. Пробуем сформулировать.
      - Серьезная книга, высокая литература, пролог, потом, не дай бог, захочется завязки, развязки, апогея, перигея, эпилога - монолога... Эва загнул! Самому не смешно?
      Тогда проще, например, так: данная рукопись, ...э-э...
      И опять "э" и ещё стоп. Стоп - в виде оцинкованного крана, маскированного красной краской, имеется в каждом тамбуре. Причём тут кран? Восклицание вовсе не похоже на кран, зато ассоциация самая прямая. Часто ли бежим туда при необходимости? Успеваем ли? Часто ли рвем рукоятку согласно инструкции - резко вниз до упора? Умеет ли кто-нибудь пользоваться стоп-краном кроме хулиганов?
      Если стоп-кран есть, значит, он кому-нибудь, когда-нибудь нужен.
      А до того: показываем билеты проводнику, застреваем в тамбуре. Протискивая чемоданы, авоськи, жену, детей, бабушку, тремся спиной о стенку, цепляемся за что-то и рвем слабый от ветхости рукав: черт, что это там мешает в проходе? Ага, движению мешает этот самый стоп-кран: "Куда смотрит пожарная инспекция?"
      А крану мешает двигаться пломба. Задаем себе вопрос: а при необходимости сможем ли быстро сорвать пломбу, а вдруг проволока окажется слишком толстой? А пломба зачем? А, а, а! Для страха от случайно совершенного, по залихватству сделанного. Но тут сильно запахло Карениной. Нет, запахло пультом, в который мы, не глядя, ткнули бычком. Чем закончить? ...Ага, тогда так: "...если вдруг остановка станет такой необходимой". Все равно пробуем. Поезд остановился, едва только отъехав от платформы; а вот и милиция, вот начальник поезда. Кричат: "Каренину задавили!" Опять! Давно дело было. Что за черт! Что за ерунда? Причем тут Каренина? Что за столетней давности крик? Беня Крик и Каренина Анна давно и приятно отдыхают рядышком в парадном литературного мавзолея.
      
      Нет, так дальше двигаться невозможно. Сильно отвлеченные ассоциации. Будто злой миксер с наточенными лезвиями исполняет встречу с непримиримыми врагами. Апельсины, мясо, шоколад, котячья шерсть.
      Перетерто, отцежено. Мудрено. Красиво.
      В итоге - смердящий коктейль. Так далеко от смысла и вкуса, что уводит в противоположность.
      Неужто у каждого графомана так устроено: мозг, как дурной компьютер сравнивает слова, выискивает совпадения, а ты только должен дать ответ: стоит ли применить или уклониться, правильная это ассоциация, или крысячье дерьмо в микроволновке?
      Одни вопросы в начале каждого романа: почему рукопись? Нынче буквы шлепают на "клаве".
      Что за "клава" такая фамильярная? Хочется как-то ближе к жизни.
      Но не до такого же срама! Даже "по боте ботают...". Откуда взялась эта бота? В тюрьме не был и даже рядом не хотел...
      Ага: встряхнув мозг стопкой дешевой водки, сделанной на воде кристального озера, запоганенного стадом коров, пропущенным охранником, увлекшимся чтением гарантийных надпечатков на внутренней стороне емкости работы бехеровского пиво-стекольного заводика, становится понятно: Бота не имеет отношения ни к водке, ни к озеру, ни к Бене Крику: это просто-напросто имя тела забытой одноклассницы, всплывшего со дна памяти грудью вверх.
      Красивая стервь она была с виду. Оп! Нет, вовсе не стервь: была она высокой и благородной. Была она девственницей ровно до выпускного вечера десятого класса лучшей средней школы города Угадая. Не обращала она на худого Кирьяшу в изломанных брюках-дудочках ровно никакого внимания. Предпочитала троечников с мышцами советского абриса, поэтов-декламаторов и отпрысков известных городских личностей, старшеклассников с заплечными гитарами.
      (Наличия у парней денег тогда не требовалось. Тугой кошелек аутентично заменяла гитара!)
      И да пусть простят Одноклассники, если автор тут не прав.
      Однако. Кто бы мог подумать! Надо бы уточнить у Рыжего Селика. Он же Зильбер. Селик-Зильбер-Рыжий. Звучит серьезно и многообещающе.
      Еще был Рыжий. Его звали Эрик. Но тот древний скандинав был рыжим втрое рыжее нашего, более волосатым в груди, шевелюре, бороде. Он мылся раз в месяц. Свободного времени было много, и потому он первым в мире доплыл со своей бандитской командой до Гренландии. А сынище егойный Лейв переплюнул отца: он добрался до Ньюфаундленда.
      
      Одноклассник доплывал только до правого берега Вони и назад.
      У другого одноклассника - того, что теперь писатель, к матери его идти - не было ни плавательных навыков, ни оленьей шкуры, не было тогда ни жены, ни чума, не было палатки, замка, кругового частокола, рва для врагов, не было пироги, лодки, ладьи, фукиен-джонки, бальзового плота, янгады, и даже минимального такелажа у него было, чтобы съездить, поглядеть и потрогать мир.
      А так хотелось. Но не было парусов, попутного ветра и ума.
      Вместо перечисленного у него сначала была толстая книжка со всем этим непознанным и не примененным в практике богатством, а на первом курсе двенадцать рублей стипендии.
      На втором курсе не стало и двенадцати, зато появились двадцать от родителей, отправивших в люди сына - законченного на пятерку пуританина, плоть которого, правда, вопреки отцовско-материнской науке стремилась далеко не к скучноватой целомудренности.
      Гораздо позднее живое познавательство заменил Интернет и Гугл-планета-земля.
      Но в Гугле не видно купающихся топлес: снимки в Гугле старые. И не в онлайн-режиме. И не настолько, чтобы углядеть на пляже красавицу-девственницу Боту.
      В Гугле не прописана ни естественная, ни обыкновенная история. Все истории попутали такие же писатели, журналисты, служащие Гугла - одноклассники других одноклассников.
      Один одноклассник плюнул в Гугл. И стал писать книжки, потрогав мир ровно настолько, сколько удалось потрогать в своей жизни. И, не имея лицензии и совести, стал проецировать свою жизнь на жизнь других, выдергивать факты и трактовать по-своему, врать и приукрашивать, заменять белые пятна на пестрый вымысел.
      Появились кипящие изнутри, но скромные в высказываниях, обязательные, как носовой платок осенью, недруги.
      
      ***
      
      Трижды тот заявленный стародревний Рыжий грабил означенный остров, а сынище - полуостров, жгли оба деревни, если это правда, и если обретались бессмысленные деревни в той холоднющей части света. Если тогда было кого там грабить. Легко грохать бедных гладкошерстных котиков и добрейших, лоснящихся от беззаботной жизни тюленей. Новые знания несут несчастья младшим братьям и опыт в обманывании себе подобных.
      - Закаты нынче холодные и Гольфстрим сходит с ума. А не могли бы по этому поводу (прогноз погоды) стопочкой одарить, ваше нидерляндское высокоблагородие? - Это так было раньше.
      Чуть позже некий старик провел на Гольфстриме восемьдесят четыре дня, не поймав ни одной рыбы, и тем прогремел в веках сам, подарив часть своей славы отметившего это дело писателя. Слава Хэму!
      Не каждому так везет. Другие наши мэны - обычной творческой профессии - помогают в обустройстве городов, чертят и думают ночами, зарабатывая себе на крышку от гроба. Славой тут не пахнет совсем.
      На Руси издревле принято втыкать шампуры в глаза наиболее талантливых архитекторов и художников, а позже продвинутых и высунувшихся из общего потока писателей прятали от населения в лагерях, повелевая в назидание другим таскать камни и валить лес. Но те суровые времена прошли.
      На смену пришел веселый капитализм.
      Сейчас нашему творческому человеку говорят просто: "Зарабатывать надо. Крутиться. Деньги появляются только от умелого верчения. Не чурайся удачи. В ней основное дело".
      А еще: "Хорош жаловаться: морда-то вона какая лощеная. А оделся в дырявую майку. Крутись, дядя. Крутись".
      - Купи пиджак, в конце концов, - говорят одинаково и друзья и недруги, - стань белым воротничком при твоей-то профессии. Прысни тианом-ди, сунь в мышки олд спэйс. Плюнь, короче, в свои бумаги.
      - Это майка Робинзона, - парирует изо всех сил архитектор-графоман, - я в ней чувствую себя как на острове. В кепке с лентами - в Петербурге. Без трусов - с дамой в шоколаде. Курю в шапке? Так это добавляет в квартире северного привкуса. Краски в ящике и вечно закрытый этюдник с тремя ногами, весь на виду - это спальня для кошки. Окно ночью закрываю спинкой от дивана, чтоб не стрельнули хулиганы и не присматривали для своих тепловых каналов- считай ночлежек - ценную мебель.
      
      ...А этот, то есть тот, грабил? Тот? Тот или не тот, но Тот или Этот знает Боту. Божественную Боту до лишения девственности должны были знать все.
      Девственность тогда была в моде. Недевственность порицалась моральным кодексом строителей коммунизма.
      Соучастие в лишении девственности приравнивалось к позору и отниманию комсомольских и партийных билетов с крайне осуждающими образами Ильича на корке.
      - По вере вашей да будет вам. - Утверждал и внедрял вождь и Бог.
      Нет, он был главнее Бога. Бога любили или сочувствовали ему, а вождя боялись. К вождю и к написанной с его слов морали следовало весьма прислушиваться.
      Любовное завывание допускалось только после свадьбы. Нарушение кодекса девичьей чести незаметно для глаз, но эффективно по существу, лишало неудачливых конспиративщиков любви сыворотки от карьерного иммунодефицита. Жены, обожая профсоюзы и трахаясь с их председателями - да любите ж вы друг друга - сдавая супругов обществу, собственными чернилами подписывали приговор семье.
      Детали нарушения, начиная от количества кружавчиков на бюстгальтере до цвета измятой травы и числа спортивных подходов к эроснарядам, смаковались на комсомольских собраниях как бестселлеры зла, постпохмельного растления, буржуазного тлетвора.
      Ленинские комнаты и залы собраний в таких случаях становились театром. А в нем аншлаг, авантаж, аплодисменты, провал для одних, беспроигрышный процесс для вторых. Полный успех возвышенных прокурорских речей и полный крах артистов в ролях грешников и смутьянов.
      На человеческие драмы ходили с пузырем водки. Для большего смака слушанья зрители заранее, в антрактах и в процессе отмечались щелканьем пробок. Это на задних рядах.
      Для первых рядов - особо рьяных и угрюмых - для трезвых и завидующих порция водки и лавинообразный треск цельных пленок также особо не замедляли себя ждать. Дурной тон, сладость заглядывания в чужие трусы и следственный приговор так заразительны, что падения с утроенной силой, лавинообразно совершались совсем неподалеку от театральной кассы.
      Скромные общественные прокуроры терлись передком о трибуны, неудовлетворенные начальством замужние секретарши начинали мастурбировать уже при входе в родной подъезд, украшенный на высоту художестнической руки самодельными камасутрами, гипертрофированными по размеру и изящными по простоте исполнения.
      Почему лишение девственности носило и до сих пор носит негативный характер? Непонятки! Каждый в свое время помогал кому-нибудь в лишении лакмуса невинности. Так распорядилась природа. В создании ритуала поучаствовал Бог. Ничего плохого в этом нет. Это такой неминучий этап для девочки, и учебный полигон для парня. Только надо потрудиться, как следует, не завязывать в узлы руки, не давить кулаком прыщи на лице, не рвать пенисами чужое белье, и все в порядке. Позже та самая она - любовь - придет сама и разоблачится, не дожидаясь приглашения. Потом хитростью позовет в мужья.
      Христос пришел к Магдалине на готовенькое, а то, глядишь, и отменил бы опознавательные символы растления.
      Сколько можно ждать порядочного мужа?
      Природный долг тоже вменил Бог.
      Настоящие растлительницы - это другое. Ругая, хватая, сжигая, отрубая, возя в клетках, обмазывая смолой чернь, паству, мусор, народ, не чурались растлительниц великие ханжи и лицемеры мира сего. Список тот велик. Начиная от Марты Скавроньской, а то и раньше, список тот растет не по дням, а по часам. Но, для назиданья прочим, обмазанных и почем зря сожженых уже не вернуть и никто не додумается судить Великих мужей, придумавших для человеческих падших божьих коровок казнь, поругание, отчуждение от подобных себе.
      
      И бог тоже есть такой по имени Тот. В Египте, кажется. Священный камень, как бы он не выглядел, предполагал образ фаллоса и спиртом не мылся. Кровь направлялась как попало, не соревнуясь с отрубально-головным местом, снабженным спецжелобком, а для избранных клоунов с коронами - мешочком. На всех девственниц не хватало жрецов. Уставали бедные. Потому и придумали дефлорационный камень. - Процесс на поток! - кричали.
      Денежки с кровью текли в священную копилку равно одинаково.
      Молельни любой нации украшают символы порока.
      Водились в изобилии императоры - чемпионы первой ночи.
      А вот богини Боты, как ни крути, не было.
      Но наша Бота равна Клаве, а "по боте ботают" - гораздо живее... нет, тюрягой пахнет. Нехорошая вообще ассоциация от Клавы, которая вовсе клава, а не Бота. Не щупал и не встречал в жизни ни одной Клавы. Неужто все тоже думают, что это имя - самое мерзкое в мире? Михейша так не думал. Слава богу, что Любовь зовут не Клавой. А как зовут любовницу? Как остальных? Две Светы, три Оли, всего лишь одна Катя, Зоя, Маша, Лена ... и так целая страничка разных имен. Клавы в списке нет. И не подошел бы даже к Клаве, разве что сделал бы исключение Клавдии с приставкой какой-нибудь заграничной фамилиии или к Клаве, но с орденом Звезды между грудей первой степени.
      Самое интересное имя? М-м-м, не помню - надо подумать. А последнюю? Кто же был последней?
      Задумались тоже? Это горько: запахло неуважением к партнершам. Вы что, имен не запоминаете? Стары стали умом? А сначала всех записывали. Был такой грех. Даже одну хлебопекшу в список внес.
      Как-то подала сердобольная девушка горячий хлеб прямо с печки в форточку цокольного этажа припортового хлебозавода. Студент Кирюша был тогда голоден и ходил по снежной улице Заводской, что бежит в городе Энске вдоль огромной реки.
      И ходил он голодный, как пес, как тетя Песя по Молдованке, как крестоносец - с ног до головы в металлоизделиях - заблудившийся в снежных песках Шпицбергена.
      Вот и возникла вкусная платоническая любовь к хлебопекше. То есть без всякого траха. Любой кот полюбит за еду - не только человек.
      Кирьяша рвал хлеб напополам и грел в его нутре озябшие руки. Как в муфте. Потом все равно съедал без остатка. Секс этого дня, увлеченный мощным течением поедания, отправлялся в желудок и растворялся поедальной кислотой.
      А вот еще одна дурь: номера купюр записывали, пытаясь определить вероятность попадания одной и той же купюры в одни и те же руки. Вроде студенческого сумасбродства. Ни разу не срослось, но клятва давалась такая: довершить начатое статистическое дело до конца. То есть хотя бы до первого попадания. Но надоело покупать записные книжки и выглядеть идиотом перед своими. А если бы милиционер нашел эти записульки, чтобы он подумал?
      А подумал бы он так: это готовый фальшивомонетчик или его стажер.
      Вывод другой: тайно начинающий гений создал для будущей карьеры воровское статбюро. Запоминает номера фальшивок, чтобы знать географию купюрных передвижений, с тем, чтобы не совершать чужих ошибок, чтобы не повториться и не пойматься.
      
      Вот выстроилась очередь любовниц и партнерш. Сортируем по городам и по периодам. Все равно много и кого-то явно пропустим. Значит, где-то громко икнут. Чешем затылок. Ну, и как, как? Как, едрена корень, их различить? Как отличить любовницу от кратковременной, но памятной связи, которая до сих пор всплывает в верхнем слое как легкая перхотная примесь в мартене?
      Причем тут сталеварение и любовь? Перхоть приплел. Знаток большой, да? Что видим, то и поем? Чукча, да?
      А в любви участвует кто, любовница или горячая телка, или жена? Или жена всегда по обязанности трахается? Причем тихо и не визжа, не кувыркаясь - в соседней комнате дети-малолетки - трахаясь порою на балконе, предусмотрительно не бегая голой по дому, но - вспомним былое - в вечной уверенности на огромную очередь в бесплатных подмывальнях. Кто из девушек хоть один раз в жизни, покачиваясь с бодуна или подвалившего счастья, не пробегал курьерским поездом по истоптанным рельсам общажных коридоров, размазывая обалдевших однохвостых динозавров - хвост у них волнистоцементной трубой - по оболочкам любви?
      А сколько мы их не распознали этих любовей в любовницах? Ого-го!
      Но, подсказывают критики:
      - Ближе к делу! Хорош с предисловием!
      Верим. Пока думаем и мерим что-то, окурок неуважительно обрастает пепельным столбиком. Встряхиваем, ждем, но все равно не вспоминаем. Бог с ней. Тот с ней!
      ...И кто же применил этакое неуважительное рвотное имя "Клава" к рабочему инструменту одной трети человечества? Это все равно, что лопату назвать "копалом", молот окрестить "стукалом", важный рычаг галактического вертолета с фотонными парусами - "дергалом" и так далее.
      А если так: я пододвинул к себе клаву...
      О, Клавдия! О, Клавдий! Попали в Древний Рим.
      Это романтично, жарко, крепко. Девки в туниках, воины в повязках вокруг чресел. Чтобы совершить сливное дело или, попросту говоря, поссать - куча проблем: клапаны, подвязки, веревочки. И сдул... Или сдунул? Тяжела писательская доля: окрас разный у "сдул" и "сдунул".
      - Когда путаешься со знаками препинания и блудишь с прямой речью, - говорила учительница Кирьяше, - то не выделывайся, не уродуй язык, не издевайся над знаками препинания - схлопочешь трояк - а упрощай предложения.
      Вспомнил и послушался. Теперь так: "что-то сделал с Клавдией и пыль с нее слетела".
      Отлично сработано. Спасибо учительнице. Урок запомнился навсегда после тройки с двумя минусами. Тройка за усердие. Двояк был равносилен смертельному приговору всей будущей Кирьяшиной литературе. Клавдия оказалась всего лишь скульптурой. Но! Но! Тут же возникают непонятки. И запятых меньше не стало.
      И черт с ним. Курнем. Думаем еще. Думаем первое.
      Первое: что-то пыль слишком быстро слетела. Так бывает? Нет. Неправдоподобно. Скульптура - она большая. Если только не настольная, и не торшер на столе или в парке с отбитыми руками. И кудрявая. Гречанки черноволосые и в голове и там, а скульптуры беломраморные везде. Еще и руками прикрываются. Стесняются, понимашь! Вот как много мы знаем о Греции!
      Второе. Клавдия - живая.
      Что ты этакое сделал с Клавдией? Это три.
      А четыре: хрена-овоща, батя: само собой пыль не слетает, а где у живой Клавдии может содержаться пыль? В прическе? Между ног? Сдуешь с нее пыль, ага, жди, если это про живую Клавдию!
      И только хорошая чистка поможет, со спиртом и ваткой, если про клавиатуру. Пусть тогда оно, оне, она стоит... нет, пусть лежит на столе. Стоит клавиатура или лежит? Плоская вещь разве может стоять? Значит так: ...лежит Клаудия... Оп-па, а по-иностранному - то красившее звучит. Итак, на столе лежит Клавдия... Где у нее в таком положении ноги? Лежит себе... и лежит. Ног нет, но есть куча клавиш и кнопок. Одна, когда-то чинимая чайником, заедает и вместо передвижки на одно деление прет себе куда-то влево, пока не высунется в исходное положение и не прекратит дурить. Тогда жмем кнопку, которая движет событиями в обратном направлении. Эта кнопка порядочная - ее можно похвалить за послушание. Эта кнопка - санитарка. Исправляет ошибки дурочки сестры.
      
      Перекур. Взгляд в телевизор. Там молчание: Шевелится кто-то и молчит. ...Так-с. Так-то лучше. Лучше пусть Клавдия возлежит. Так долго возлежит, что хочется закрыть Word и трахнуть ее уже. Хотя нет: монитор еще можно трахнуть, когда в ней веселые картинки, а Клавдию что-то не охота. Вернее, Клавдию охота, а клавиатуру не можно. Закрываем Word и грохаем монитор.
      
      АХ! УФ!
      
      ***
      
      
      -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      2.1.2
      МОДЕРНИСТСКИЕ КНИЖКИ
      
      
      Вот так что ли сочиняются модернистские книжки?
      
      Или постмодернистские? Весь мусор, что в голове - хрясь в страницу! А тема с Клавдией, ахнутой на столе хороша! Где детали? В другой главе? Вообще не дописано? Напрасно. Ох, как, ах как хороша тема! - Это встрял Порфирий. - В записную книжку ее, пока не забыли!
      Записная книжка у Порфирия это квартирный пень, на который ввиду ограниченной площади поверхности наносится информация только мирового уровня.
      Для "этого" даже такое неблагозвучное
      имя сгодится.
      
      Оно даже украсит. Трахнул безобразную. Это классный изврат. Интересно, какое у нее лицо, у этой Клавдии. Как у рекламы, что в телике мелькает или как у той девушки - наверное, это была девушка, ну женщина - что прошла за окном? Хотя за окном мелькают только прически. Чтобы разглядеть подробности, надо выскочить из-за стола и высунуться, перевесившись через подоконник. А там решетка мешает. Бум в решетку! Повернешь голову, засунешь в прореху нос, но в итоге увидишь или удаляющийся затылок, или фигуру под девяносто градусов к горизонту.
      На такое не успеешь даже разбить скорлупы.
      Чтобы не пропустить зрелища, надо срываться мгновенно и стучать яйцами, начиная со старта. Да так, чтобы тапочки слетали.
      Короче говоря, большинство современных писателей - тож и предпенсионного и постшпионского возраста - пишут не книги, а тексты, причем в меру своей банальной... ональной... бананной... гетеросексуальной, словом, обыкновенной испорченности.
      Совет любому поздно начинающему графоману:
      - Не надо так задирать планку, когда из под трусов прыгающего за литературным рекордом что-то станет оченно видно. Пиши ощущения, стирай острые грани, не гонись за гиперреальностью, пиши непонятную, но такую завлекающую мутную хвилю, хлус:
      "...хиба ж хусткая хрень хвенькает по хлиздым хвилинам хлеще и хрупче". "Х", "ха" - классная
      буква! Редкой красоты прорисовки:
      
      
      КРЕСТ ЛИТЕРАТУРЫ.
      
      
      Это как в далеком детстве: ползет первоклассник по жерди куда-то ввысь, а плавок тогда еще не придумали... и смеются одноклассницы, и учительница рычит и девчонок куда-то вдаль оттаскивает. А придумайте плавки и не издевайтесь над мальчиками. Сложно, что ли понять? Когда лезешь вверх некогда подумать - что у тебя из-под трусов торчит. В мозгу только страх и думки животные - как бы залезть на самый верх - ты же герой - и яички при этом надо постараться не прищемить в дырках гладкой только на тридцать процентов жердине.
      -Спасибо столяру за это,
      -спасибо, что настало лето,
      -спасибо, что сваял жердину,
      -спасибо, что не встроил мину,
      -за то, что рифму спутал с ритмом,
      -а в деревяшку встроил бритву.
      
      Школьные дела. Взрослая рифма.
      А по осени, начиная с первого сентября:
      - Ох, и толстая же она!
      Для десятиклассников сделана этакая шестина, чтобы не курили в школьном сквере, чтобы не скатывались по перилам, чтобы не резали ладони, чтобы не падали с девятиэтажек, изображая паркур - тогда его не было, но желание-то было - пытаясь выполнить стойку на руках под ветром на углу... а хотя бы вспоминали безопасный спорт.
      А кто на спортконе, кстати, прищемлял мошонки? Есть такие?
      - Большинство.
      - Помните? Ха-ха-ха. А то!
      Смеемся вместе. И я, и ты помним эту тупую боль. Какая боль, какая боль...
      И цвет бордо к вечеру & инвалидная походка.
      А кто через козла летал, промазывая вовремя поставить руки, и приземлялся за матом? А кто, пронизывая стекло, летел поверженным ангелом со второго этажа? Все те же неугомоны, первые хулиганы школы и начинающие пидорасы класса и тюрьмы, романтики, поэты, несчастные влюбленные, оттолкнутые молодой учительницей. Тоже испытали?
      
      
      Нельзя в школах делать незащищенные витражи от пола. Хотя бы стоило установить ограждение из железной трубы.
      Прыжки сквозь школьные стекла стали учащаться, начиная с восьмидесятых. Это говорило о начале юношеского психоза в стране. Отсюда следовало, что выжившие юноши через лет пятнадцать вполне могли бы возглавить движение недовольных. Так оно и случилось.
      
      
      Жердь в небо сделана на школьном дворе от отсутствия рационального ума. Может, от директора школы - физрука по совместительству. А радикальных взглядов училка: мальчишек на нее, на жердь эту - понимаете меня - в каждый сентябрь подобострастно громоздит. Отмечает день учителя? Воспитывает смелость что ли?
      
      Будущего десантника готовит? Не по программе это. Немедленно бить директора-новатора! Но, не били. Боялись. Директор - это как премьер, президент, дума, общественное мнение в одном лице.
      Там еще, в жерди этой, щели есть, и заусеницы тоже есть, или как их там по-плотницки зовут? Так эти без имени тоже есть. Девочек любимых и наблюдательных в те физкультминуты - их всех в сторону. А у них трусики с тремя резинками, хоть и смешные, как пуфики с разглаженными гофриками - плесс... плясс... херуевинками, короче. И на жердину они в том возрасте не лазают. Не их это развлечение. И на мальчиках не висят. И в кольцах, как тонкие такие, вкусные сосисочки, колеблются и пищат. Как селедки на стене. Это уже из анекдота. Училка не велит ни того, ни этого. Особенно не велит самого этого. Да и рановато пока. А старому графоману уже можно все. Он все пережил и теперь просто вспоминает. Не задумываясь о грамматике. Вот где счастье свободы! Лететь, хочу лететь!
      
      ***
      
      Такие они - главные истоки взрослого графоманства, радеющего об истории комм-эротики и, как следствие, о легкой славе. Раздеться перед публикой, яишню развесить, будто бы случайно выпало, или по всему книжному побережью их насыпать мелко, как своих скорлупатых младенцев сеют квадратно-гнездовым способом черепахи. И от этого кайфануть, причем самому: количество читающих тут не критично. Главное, что на берегу. Море, солнце, пальмы, голые люди. Каждый сам в себе. Оставленная на песке книжонка. Споткнулся, поднял, знакомая обложка. Ба!
      
      ТА САМАЯ КНИЖОНКА!
      
       Моя книжонка. Я уж забыл. А она еще ходит. Значит читают. Хоть один, да прочел. А это ли ни слава? А сюжет при таком раскладе вроде бы вообще не обязателен.
      А раз у писателя в голове постоянно вертятся тэги о нетронутых яйцах пятидесятых годов и о сексе и блядстве нынешнего времени, а член его еще не свис бесповоротно и хочется наверстать, то и книжки его такие же. И листают их по двадцать, а то и по пятьдесят горе-читателей в сутки.
      Пусть так, пусть через блядство, но поезд тронулся. Главное: найти рычаг, включить начальную скорость, разогнаться; а потом отъезд от станции можно вычистить так, что и не поймешь, откуда что взялось.
      
      - Нет, тварь, так и не вычистил. Да я это... любя так. - Усердствует, клеймит и прощает Порфирий, как правило, одновременно.
      Читает страна, удивляется заграница, начиная от свистков умерших давно паровозов до последней точки. Смеется и бушует весь народ.
      Молодежь засоряет таблицу нулевыми баллами: "не читать вообще" - вот их приговор. От такого пиара рейтинг растет неимоверно.
      - До крайней точки, а не последней, - поправляет Порфирий, - а цену своим нулям позже поймут. Но, прощения не попросят. Не жди. Вот так-то вот!
      
      ***
      
      Короче говоря, данный текст - по-иному не назовешь - по большому счету не покушается на звание серьезной литературы и не претендует на прочтение широкой публикой. Разве что ему как-нибудь, ненароком, удастся поваляться на пыльных полках книжного магазинчика в тухлом подвале бомжеватого значения.
      
      Остатки истлевших книжонок лет через пятнадцать-двадцать перекочуют в книжную лавчонку, усердная жена продавца уверенно сложит всю кучку на металлический, самый-самый дальний и ржавый стеллаж с убийственной подписью: "по цене макулатуры".
      
      Совершенно естественно, что одна из них, случайно, ввиду совершенной дряхлости - а ветхость, как известно, придает любому предмету уникальный, пряный вид старины - одна из них попадет в столичный "Букинистъ" и, как в доброй киносказке со счастливым концом... О, и тогда-то, едреня феня (лена, саша, клава), только тогда-то, черт побери - есть в этом деле такая странная и чудесная закономерность - только тогда-то у книжонки начнется совсем другая, совсем новая, самозаводная, стремительная, звездная - как после побега из незаслуженной островной темницы - жизнь.
      
      ***
      
      - Как так? - завоет молодой кандидат литературных наук, заглянувший в пыльный макулатурный отдел. - Предшественники, мои уважаемые учителя пропустили такого мастера, кафкозаменителя, монстра-искусника! Боже мой, стыдоба-то какая!
      - Не заметили своего земляка! - зарычит второй, услышав о находке. - Это главредактор. - Ёпэрэсэтэ! Вставить его вне очереди! Немедленно, давайте, давайте. Пока мода на блядство и распутство не кончилась. Поторапливайтесь там!
      - Как?
      - Так. Сразу в набор, в верстку, в гранки! Что? Без всяких редактур! Рекламу? - и уже успокоившись: - разумеется, дайте статью. Одну в "Настоящую Правду", другую в "Разные Угадайские новости" и обозначьтесь как-нибудь половчей и без излишних подробностей в "Ихних Телемостах". Пусть выглядит сначала серьезно, а там как бог Тот даст.
      А третий - тот суть большой профессор - спокойный и рассудительный, бывший городской староста, многократный депутат, почетный гражданин, грозный степной волк и первый верблюд писательского каравана, заочно награжденный звонкими побрякушками с оправдательными бумагами. Тот - не Бог заплачет от умиления фиалковыми выводами и пригрозит кому надо розгами.
      - Этой книжке место в библиотеке Ватикана, рядом с Кестеном, а лучше с Гриммельсгаузеном и Казановой. Только вымарать всех блядей, пёзды вытереть, заменив на благозвучное пЪзды, исключить яйца и мошонки. Пердеж заменить пуками. И чаще применяйте волшебный пик-пик.
      Звонок. Из трубки поправляют:
      - Ладно, мошонки с яйцами убирайте. А с чего на блядей-то ополчились?
      Трындит справочник:
      
      - "Слово за последнее время фактически легализовалось и в прессе, и в литературе".
      
      Пример: "Преудобренная невесто Христово, не лучше ли со Христом помиритца и взыскать старая вера, еже дед и отец твои держали, а новую блядь Никона в гной спрятать"
      
      ***
      
      - Лучше с Германом! - хотел крикнуть автор, но вовремя вспомнил, что Кестен и Герман - это одно и то же, как фамилия и имя.
      Слава богу, его никто не услышал, а то причислил бы к Ку-кукс-клану невежд.
      - И, пожалуйста, - продолжил суть большой профессор, - не перебивать, кто это там визжит за окном?
      За окном полудохлый старик.
      ≥- Переведите на десять языков. Запрос произведите. Французишкам типа там. Они демократичнее, откликаются скоро. В Германию не надо - обидятся за Баварию. Так над целой землей надругаться, ну надо же! В Уэльс обязательно, пусть уэльчане над баварчанами посмеются. Ага, в Голландию непременно тоже. Пусть про себя тоже почитают. Им пофигу. Они юморные. Они в дом через окна заходят от лени. Отошлите. Ага! Что, что? Верно. Сделайте иллюстрации. Обновите старье. Уменьшите фотографизм. Рожа Порфирия мне совсем не нравится. Дашку замените симпотной проституткой из Плэйбоя годков восемнадцати. Нет, состарьте Дашку. На сколько? Чтобы педофилией не пахло совсем. Поняли меня, нет? И поменьше грязи. Не рисуйте фаллосов - их и так в книге полно. Акцент на характерах, на русской душе, на симбиозе старости и молодости, контрастом, плутовством припудрите. Кого пригласите? Хорошо, годится. Но, непременно проверить. Принесите мне в набросках: посмотрим технику и меткость попадания. Вот так-то. Исполняйте, пожалуйста. Сроку художнику - две недели. Художнице? Что Вы мне все время голову морочите! Какая разница, что у художника... у художницы говорите? Короче, не имеет значения, что у нее творится ниже пояса! Действуйте Мигом.
      Миг, украденный Миг, проданный Миг. Миги на самолетной свалке не заводят реактивных двигателей.
      А художница, действительно, - маленького ростика, не достает даже до своего адреса на вертикально повешанной карте города Угадая. И, более того, на лице у нее рябушки. И знакома она так, будто сутками ходит взад, вбок и вперед по самой главной улице.
      Вбок тоже ходит - это не описка и не опечатка верстальщика: сбоку от оси главной улицы располагаются спонтанные туалеты, где порой лесбиянки встречаются с нормальными парнями и присаживаются на корточки на виду у них, словно игнорируя этот презренный пол и их способ общения с девочками. А первые - те, что парни - те при закустовой встрече не застегивают ширинок и даже не норовят знакомиться. В лучшем случае конфигурируют из пальцев "виву", а в худшем демонстрируют "фак". И не ссорятся и не обижаются друг на друга, считая себя выше этого.
      - Не успеет? Я Вам дам, не успеет! - продолжает расширяться редактор, - пусть меньше обедает и завтракает. И не ужинает. Ужин это враг человечества. Или завтрак? У китайцев завтрак священнее, чем у нас обед. Пофигу!
      Пардон летит следом.
      
      - Я, когда партия приказывала, за ночь все делал! Со стаканом водки и с одним огурцом. В войну не только огурцов мало было: за три колоска садили, поняли меня? А водка в войну - это не позор, это метод выживания. Моя мать по колено в студеной воде стояла, когда работала лесосплавщицей. Без водки концы бы отдала. Курила по этой же причине. Что не докуривала - складывала в копилку. К окончанию войны два картонных ящика Казбека и Беломора скопилось. Храню и на черный день, и как память, вот так-то. Ничего не испортилось. Немного только табак хрустит. Но курить можно. Не война давно? Я вам дам - не война, будет вам и война и понижение в зарплате. Сколько ей заплатить? Сколько попросит, столько и будет. Хотя нет: возьмите расценки, посчитайте площадь в знаках с пробелами, помножьте на триста, а лучше на двести. Это коэффициент инфляции. Все понятно?
      
      Степной волк грозно сжал кулаки и, думая в мобильник, вспомнил про те счастливые времена, когда он был обречен совсем другой властью, нежели нынешней, похожей на жалкое, придавленное существование под устной грудой телефонных циркуляров.
      - Алло! Не написали еще? В чем дело? Ах, вон оно как. Бросьте Вы. Включите фантазию. А помните случай с погостом? Вот так-то. Я и факты нашел, и переговорил с кем надо, копнули в трех местах, косточки припрятали, и написал... - понимаете между строк? Четко, звонко, пафосно и без редактур. Оппонентов всех в задницу засунули. И что? За кем правда, а? Вот он, стоит район белокаменный.
      - Бетонный. Полумонолитный. Каркас куб два с половиной на два с половиной, - поправляет служащий-умник.
      - Ну, бетонный - какая разница - людишки там живут и радуются. Про два с половиной и не вспоминайте - это никому не интересно. Тем более, что и не два с половиной, а как-то по другому. Не тратьте время на уточнения.
      Профессор-верблюд-волк бросил телефон, отыскал зубочистку и задумчиво уставился в окно. - Ну, а если прознают, что на костях... то... - профессор языком нашел в зубе расщелину, волк ткнул в дырку с ненавистью, верблюд сплюнул то, что в зубе нашел караванный профессор, - ...то переживут. А куда им деваться? Кто на такой район с мертвыми призраками поменяет таунхаус?
      - Что это? Бож ты мой! Мы в Японии?
      - Власть первая - это уверенная слуга, высокопарная перед налогоплательщиком и боязливая перед властью самой высокостоящей. Совместно с нанятой четвертой властью готовят ловушки для простых - да что там простых! - и для богатых тоже... Короче, ловушки они создают надежные.
      Так не без оснований подумал профессор.
      
      ***
      
      Редактор другой - продажной и давно купленной газеты:
      - А все-таки молодцы мои служащие. Курят трубки, стекла в очках толстущие, то ли черные, то ли желтые, ничего не видят и ничего знать не хотят, а с любым заданием справятся. Правду так в словах замажут, что без межстрочного лингвиста не просс... не поймешь.
      
      ***
      
      Грубость прет с самого начала. Начинается с издательства, заканчивается автором. Или наоборот. Не важно. Герои - те тоже не лучше. Отсюда, кажется, уже следует: пролог закончился, соавторы убежали, извинений от автора по поводу упоминания в тексте имен собственных не будет. К чему это, если все имена к тому времени постарели, фирмы померли, или разрослись, поменяв названия на более авторитетные, да и сам автор, кажется, уже не здравствует.
      
      
      
      по стольку лет земляне не живут!
      
      
      
      -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      2.1.3
      КЛАССИЧЕСКАЯ ГОЛУБОГЛАЗАЯ БЛОНДИНКА
      
      
      - Автор пишет как бы для себя... - начинает выводить классическая голубоглазая блондинка, оставивши велосипед в тамбуре входа. - Может, не скоммуниздят: дверь под кодом, а консьержка... нехай... пусть дремлет, если устала.
      Блондинка - нанятая редактором мастерица по конвейерному написательству предисловий.
      Фразой "как бы для себя" она повышает статус писателя. А это потому, что в нынешнем мире принято писать за деньги. Свое большое Эго - короткое предисловие - блондинка важно и по науке ставит поперед предисловия авторского. Идет ставить чай. Малогабаритное пространство - нечто среднее между прихожкой хрущёвской и прихожей времен оттепели - находится на полпути между кабинетом - она же спальня - и общей - она же кухня.
      Звонок в дверь. Голубоглазая открывать не торопится. Она меняет направление и идет так долго и лениво, будто тело и особенно ноги были смазаны четверть часа назад толстым слоем поливинилхлорида. Она никого не ждет и ни с кем не договаривалась. Поэтому имеет на медлительность полное право.
      Консьержка явно лоханулась, пропустив в подъезд незнакомца. Консьержке слышны были глухие прыжки по лестнице, задним числом ей вспомнился скрип двери. Кто-то, по-видимому просто мил-человек, достаточно юный, судя по прыти, летит вверх и, похоже, что через две, если не через три ступеньки.
      - Значит так надо, - думает она, - любовь летит навстречу другой любви. Воры так шумно не бегают.
      И засыпает вновь. Снится ей первая любовь, ночной - по-комсомольски задорный - шорох под крылечком райкома партии, быстро так: партия-комсомол-партия-молодежь. И еще раз. И еще раз, пока нет милиции. А как следствие - беременность, безотцовщина, одиночество и вечная бельевая хлюпаница на веревках по всей кухне, в длину, ширину и высоту лоджии. Хлебещет все это мокротное дело на ветру. Так что свет божий в окна не проникает, а от пеленочной покапельницы и хлестков простыней пищит очередной младенец. Раскорячен он на раскладушке. На полу, не обнаружив спального места, очередной в опохмелье муж: на этот раз он - вечный студент, бюджетник по любовничьему блату, а все доходы - от его великомножистых тятей и мати. И та путается в показаниях. От кого, когда, почему залетела? Ее ли ребенок, или подкинули в почтовый ящик? Не помнит она этого: проснулась, а он вот уж рядом лежит, в пуповине запутан. Ховря - она ховря и есть, хуже всякой сучки. "Любви без залетного риска дамочка хотела бы, да у лени хотей посильнее был".
      Почему студентище - неразумное дитя поженилось на зрелой женщине? А просто принципы у нее есть: у хмельного в рот не брать, а пустой рот - что звонница перед плясками на ветренную пасху: велит ногам самим собой раздвигаться. Так трижды, как единыжды, в ошибках плоти и раздались в стороны. В последний раз забыла гостя из себя выдворить. Как говорится в утомленном метро-народе, вскочить всхотел и успел, а на выскоч сил не скопил. Проснулся, а в иллюминаторах уже депо - а ехал в аэропорт - и приспели - вот так штука - милиционеры.
      Где первый ребенок? Первый штукатурит Москву, а второй - вон он, тот, что с полиэтиленовым мешком балует. В кадеты его не взяли, представляете! Проблема белья: на улице белье сушить не позволяют. Новая золотая молодежь - это та, что с машинами, не терпит дворового неаккуратства: не за выставку, мол, белья деньги платим, а за эстетику дворового ландшафта, за водопады, за бетонных лебедей, ну и еще за вывоз контейнеров. Изверги. Все норовят наказать за незакрытые крышки и за вонь в контейнере для стекла. А это, извините, - не моя обязанность. За этим Юрок следит. А мой - он только дома мастер. За его улицу я не отвечаю. Но, сегодня у него выходной. Отсыпается после вчерашнего. Бедный юноша.
      - Юрочка-а-а?
      - Отвали, - рычит Юрок.
      - Эх, молодость, эх, бубенчики; да развеселые - то, да!
      Через полчаса целований кричат милицию. Тренированный удар в глаз точен как обычно. Новое украшение лица. Прежнее замазано пудрой и просвечивает розовостью только в момент полового пробуждения.
      
      ***
      
      Цепочка натянулась, голубоглазая просовывает нос в щелочку, так как через дверной глазок ничего не видно. Он красиво запузырен воздушно-пластмассовыми капельками - подпален озорниками еще два года назад.
      - Добрый вечер.
      - Здравствуйте, Вы к кому?
      - Ого! Вот это глазища!
      - Вы к кому вообще-то? - Блин, какая фамильярность!
      Называют правильную фамилию и имя ее отца.
      - Можно войти?
      Голубоглазая нехотя пропускает.
      Ого, молодой! Совсем наоборот.
      Он снимает черное щегольское кашне с красными рукописными китайскими иероглифами на двух метрах длины.
      - Летом носим только настоящий шелк, - говорит незнакомец.
      Он древен как последний император. Одет не то чтобы слишком вычурно, или абсолютно безвкусно, но с какой-то странно извращенной манерой. Молодежные штаны с множеством карманов, потрепанная красная маечка с белым швейцарским крестом, поверх накинута болотного цвета охотничья куртка-коротышка из штата Коламбия (хорошо, что не из Пикчерса) с еще большим количеством карманов.
      - Угадайте с одной попытки: сколько карманов? - словно почуяв немой вопрос, спрашивает незнакомец.
      - Странное начало беседы, - говорит голубоглазая, - мне без разницы. Ну, допустим десять. Что с этого?
      - Семнадцать не хотите? Вот внутри еще, вот дополнительные. Самый большой на спине.
      Незнакомец поворачивается и голубоглазая видит: действительно, странный и огромный карман с молнией вшит в курточку в уровне плеч. Верх спины весь в дырках от когтей.
      - Леопард разодрал?
      - Кошак, точно. А карман для дичи, - спокойно пояснил пришедший, - хоть заяц, хоть дрофа, все войдет.
      - И кенгуренок?
      - И кенгуренок.
      - Значит, Вы - охотник и только-что приехали из Швейцарии.
      Причем тут кенгуру и Швейцария? Ага, все дело в майке. Значит, не напрасно одел. Тут же определился размах и отсутствие лохова.
      - За душами охотник. Да. Ни одной божьей твари в жизни не убил. Кроме тысячи - другой комаров. Они сами виноваты, - добродушно поясняет незнакомец, - и насекомых душегуб, вот, теперь по Вашу душу пришел.
      - На сатану и на ангела Вы вроде не похожи.
      - Не похож. Даже шельму бог метит. Есть печать на лбу? Ну и вот. И рогов тоже нет. Я по-простому, по литературному выразился.
      Голубоглазая рассматривает человека дальше. На замшевой кепке вкруговую десятка два значков, обозначающих гербы еще каких-то стран. За спину закинута холщовая сумка, вроде тоже не с одним и даже не с двумя отделениями. Сумка, куртка, борода, значки вместе взятые породили в памяти голубоглазой сомнение. Вроде не встречались, а почти знаком. Может в рекламе пива, где мужик, отставив огромные бутыли "Охоты" ловит сомов-дурашек, на Амазонке расщепляет крокодилам губы и вставляет в их пасти временную распорку?
      Опять же, бросаются в глаза и напоминают что-то роскошная серебристая борода, усы, шевелюра не пышная, больше гладкая, но длинная до плеч, - все однородно белого цвета с редкими рыжинками. Чудной субъект!
      Нет, Голубоглазая в городе таких не встречала. Если бы у него за спиной висело старинное ружье типа пищали - она даже не удивилась бы. Мужик походил бы тогда на охотника или на дровосека из "Красной шапочки". Если бы бороду покрасить синим, то был бы добрым Синей Бородой. Но не то. Ружья теперь как будто бы уже не хватало для полноты картины. Взгляд ясный, умный. Серо-зеленая радужка без всякого возрастного замутнения блестит как у младенца. Глубокий, без злобы пронизывающий насквозь зрачок, ничуть не стесняясь своего сверлящего свойства, выдает бывшего, а то и действующего, бабского угодника и прохиндея из интеллигентского сословия.
      Ни одной морщинки на лице. Абсолютно гладкий лоб, как у матрешки Горби. Нет, не абсолютно. Три стопроцентно ровные горизонтальные складки. Нарисованы, нет, вроде настоящие, но брови поднял и тут же все разгладилось. Чудеса, да и только. Несуразный старичок, волшебный какой-то, разнаряженный русский гном. Вроде старик, а вроде бы и нет. Вроде бы, исходя из пестрости, - факир, а где лампа, где ковер-самолет? Вся его жигаловщина согласно возраста должна бы по-хорошему находиться в безразмерном, почти-что в предкончинно-санаторном отпуске, в который посылают обычно врачи, жизнь и любимые родственники.
      Но апатии к женскому полу у субъекта что-то не заметно. Скорее, наоборот.
      - Ну, я Вас слушаю, - сказала голубоглазая, вдоволь наглядевшись на бывшего красавчика, - только у меня немного времени.
      У НИХ ВСЕХ (девушек-золушек) ВСЕГДА ТАК. Даже у хилой пешки (она тоже дешевая молодая дама, хотя и воюющая)... словом, даже у пешки больше времени и энергии, чтобы добежать до края доски и стать королевой.
      - Предисловием заняты?
      - Откуда Вы знаете?
      Зашедший гость уже сбросил кроссовки и бесцеремонно уселся в хозяйкино соломенное креслице. Не спрося разрешения, он вперил взор в светящийся экран монитора. Быстро проглотил только что написанные верхние строчки.
      - Почему "как бы"? - спрашивает у нее старичок-бодрячок.
      Голубые глаза остались без инструмента сидения. И осоловели от нахальства пришельца. - Что-что?
      Ах, вон оно что. Теперь стало понятнее.
      Это случайно еще живой, и только что весьма недрябло отстучащий ножками по дворовому асфальту писателишко, недавно отошедший от местных издательских окон, уже забывший об авторстве и о причитающейся с него разбухшей пеней с гонорара, о фальшивом роялти, якобы заплаченного ему одним вороватым, ближне зарубежным печатным двором.
      Каким-то случайным образом старичок услышал о чуде открытия, случившемся уже в родном почти что издательстве "Мозговитянин". Старикашку интересует форма подачи, а даже не мощь гонорара: к чему теперь это все, даже дети разъехались; внуки вспоминают о дедушке только в день рождения. Дедушка в этот день возит им подарки.
      - Мне скоро в ящик, - вымолвил дедушка, ничуть не смущаясь того, что сказал. Как-то принято, что у дедушек есть такое свойство: помирать.
      - Бросьте Вы. По Вам не скажешь.
      - "Как бы" дает право читателю подумать на некую игривую двысмысленность, - говорит он, прочитав первую фразу предисловия и не отвлекаясь на сомнительной верности комплимент.
      - Вы кто вообще-то? - спрашивает голубоглазая, потрясенная точностью высказывания. Догадки ее усилились.
      Старичок вместо ответа затеял речь.
      ...Нет. Не было этого. Нет, он вообще не надеялся на похвалы. Нет, мысли об известности лишь скрашивали ему вечера как самое тонкое развлечение, и давали импульс к продолжению однажды опрометчиво начатого. Они предназначены были прозрачными крылышками жалости всего лишь коснуться его последнего, наспех сколоченного, деревянного пристанища, водруженного на плечи работников некоего весьма нужного народонаселению МУП "Спец.уч.реж".
      Какое грустное и неромантичное слово "спецучреждение"! Могли бы, к примеру, красиво назваться "Жизнью в небытии".
      Работники стандартного МУП, согласно внутреннему регламенту и мечтам недипломированного, адаптированного к смерти старичка - архитектора, инженера и немножко писателя. Они должны были быть одетыми, как минимум, в незаметные, но обязательно аккуратные серо-синие спецовки. Все в резиновых сапогах: сапогами легче топтать и глину, и хрустеть песком.
      Дружно и незвано пришли в тот последний день то ли пьяная весна с грустной, обалделой осенью под ручку, то ли осень потеряла хронометр и запуталась в датах.
      Товарищи и коллеги старичка в знаменательный день должны были бы скучающе перекуривать на улице у дальнего больничного, сараеобразного с виду цеха, названного в силу необходимости излишне торжественно Залом Прощания.
      В отдаленных аллейках колоссального города мертвых товарищи непременно выпили бы по стопке горькой и стыдливо ухватили бы за хвостик одну-единственную и даже не шоколадную конфетку: - не в ресторане, типа, а в грустном антиприродном заведении.
      Присовокупили бы они к траурным подачкам нитчатые, без неуместных кружавчиков, платки, предназначенные для утирания слез.
      Потом прутиком, с презрительной гримасой на лице, счистили бы с ботинок налипшую глину. И с досадой, незаметно, поглядывали бы на циферки, обозначающие текущее время, встроенное в мобильники.
      Встроены и фотоглаза, но ни к чему загромождать их память и портить себе настроение при случайном просмотре. Будут ли настоящие поминки, где можно будет совместить обед и ужин? Или, как чаще всего бывает, ограничат стопариком на ветру?
      Но герой дня предусмотрительно велел не плакать, много не пить, а скромно веселиться, как принято у разумных приверженцев Будды.
      У каждого на этот день как всегда намечены неотложные планы. А тут этот случай некстати приспичил. Что делать - нужно отдавать дань.
      Непьяных, но веселящих таблеток еще не придумали.
      Трава - изъян двадцатого века.
      Двадцать первый век на дворе, а что еще будет впереди?
      Чего ждать в ближайшем будущем?
      Микрочипы в голове, лакмус в паху, добрый, бесклешневый рак-диетолог в желудке, серебряное ситечко в носу и встроенный рентгеновский аппарат, фильтрующий содержимое ложки еще на подходе ко рту?
      Некий, бодрый еще, начинающий старичок по имени Митрич, - моложавый коллега при той еще жизни - должен был непременно втереться в круг несущих служителей и имитировать переноску телесного писательского бремени, примерно так же, как втирающийся в доверие масс вождь мирового пролетариата на субботнике своего имени. Но, хорош на этом.
      - Ух, отлично поработали. У Вас есть коньяк? - спрашивал тогда Ильич, стряхивая с себя жуков-короедов.
      - Откуда у сормовских коньяк? - отвечали ему, - а, правда, что в Саратове проститутки просят вновь открыть притоны?
      - Правда, но это было в марте тысяча девятьсот семнадцатого. Мы еще не решили. Дело за вами, товарищи рабочие.
      - Мы не против возврата к хорошо проверенному старому, - заговорщически переглядывались сормовские. - Если, конечно, они все будут со справками. А то жены обидятся. А еще говорят, что саратовцы церкву на баян променяли. Но, Сормово и Саратов - большая разница. Слышали?
      - О-о-о, - говорят через призматрон времени, - такого мы не знаем.
      
      ***
      
      - А у Вас есть коньяк? - это уже в наше время.
      - Голубоглазая, Арлена, Алена, Анна, Аннушка, дорогая, какое счастье, благодарю, салют, сварливость Вам не к лицу, - это несется то ли из телевизора, то ли из радио, - но все равно она уже на половине монолога все поняла. Ее нежданно посетило счастье или бедствие: воочию увидеть не сильно известного в большом миру, но, пожалуй, слегка нравящегося ей писателя - обалдуя и бабника, оригинала, тряханувшего своими колкими текстами в свое время писательский мирок. Критическая травля давно уже закончилась: а после того - что попусту колыхать воздух? К похороненному заживо писателю медленно, но уверенно, как в штиль с легчайшим ветерком, или как в черноморский прибой, подплывал лавровый венок с вплетенными в него для опознания национальности русскими полевыми ромашками и клумбочными бархотками.
      - Ой, - восклицает умелица массовых преамбул, - пусть будет без "как бы", действительно, - это штамп. А можно, мы тогда только ваше предисловие оставим? Коньячок вроде есть. Вас устроит азербайджанский трехзвездочный? Пробовали с молоком? А джин, а виски с содовой?
      - Это надо обдумать, сразу так не скажешь, милая девушка, - говорит воскресший белобородый старикашка с яичноматрешечным лицом. - Пиво со сметаной видел, но, каюсь, мне такой напиток не по душе. Воротит даже на взгляд. Для виски с водой... - эх, я совсем не американец. А вот, приходите, сегодня вечерком в "Баранье стадце" или в "Дырку от штиблет", там посидим, мой ангел, по-простому, по-русски, и все обсудим подробнее. И молочка попробуем. За рюмашечкой чая посидим. Кхе. Кха. Кху. Если Вы внимательно изучали мое псевдотворчество, то знаете, что я не кусаюсь.
      Хлобысь рюмку без всякого молока. Появился лимон. С кухни запахло горячими хлебцами, и это правильно.
      - Ага, не кусаетесь! - подумала девушка.
      Она оттоптала все листы до задней корки, правда, авральным будённо-кавалерийским набегом, и все знала наперед. Кажется... или только пригрезилось... узнала даже и про себя.
      Для чего-то... - почему для чего-то? - ясно для чего: - такой у писателя тоже был... - она надела передник с двумя нарисованными французскими сись... грудями... - известный прием, - на фоне чужого флага. Нарисованное телесное богатство совместилось один в один с настоящим и рядовым. Для обыкновенного подогретого хлеба французские сись... то есть груди - извини... - вспомнилась спасательная добавка "ТЕ", - пребывали в излишне выспренной контрпозиции. Сошли бы наши родные, русские и небогатые титечки с натянутой на них тонкой домашней майкой.
      - Читала я Вас, - и вслух: "А это что ли автобиографический роман? Ой, как здорово! А можно я диплом на эту тему напишу?"
      Писатель только ухмыльнулся откровенному передничку.
      Хотел он досказать следующее: надо, чтобы девушка дослушала его до конца, а потом посмотрела бы: так ли все будет в скором времени.
      - Претендует на Нострадамуса, но не замечает прямых намеков, - отметила про себя голубоглазая, пока рассказчик без умолку нашептывал что-то, похожее на церковно-проповедную сказку.
      Это уже был старческий кобздец, маразм, понос памяти без предохранительного клапана: "Доброе утро, госпожа с косой. Как спалось? Супер. Почто так спозаранку? Я не готов, подождите, надо кальсоны хоть поменять... и боковины унитаза вымыть. Неудобно как-то будет перед пришедшими за телесом".
      
      ***
      
      - ...А батюшка Аввакум, - продолжил свое долгое вещание писатель, - видно родственник того древнего отступника, - поставил бы мерсик вдалеке, не чураясь стеснительности, и явился бы с кадилом, одетый в невидимые подрясовые джинсы и простейшей ризой поверх черного платья. Потом подлил бы масла кой - куда. Куда-то плесканул мутного, прошлогоднего винца цвета красной фасоли, - неужто кагор? И незаметно от общих глаз, тихонько спросил бы имя усопшего. И с какой-то мгновенно возникшей радости подмигнул бы административному служивому в глубине публики: покойник был им знаком по статьям в подкупной муниципальной газетенке.
      Там автор, будучи еще здравствующим, наряду с ярыми активистами протестовал против строительства высоток на старом, заброшенном и забытом кладбище в центральной части. А сие строительство, кстати, аж было освящено когда-то давным-давно заезже-командировочным архиепископом.
      - Так руки не держут, (почему не держат?) - сначала сказал бы нравоучительно батюшка некоторым неопытным в этих делах собравшимся, - я в нашу веру вас не зову, ...хотя, ...с Вашим... И, не досказав фразы, он возложил бы бумажку со старозаветными символами на лоб Вредного Бледного Упокойника. Поправил бы в ногах свесившуюся через борт вялую розу, вспомнил бы древнего протопопа - богохульника, мученика и скандалиста; и пошел бы он кругами вкруг знатного, бренного места, бормоча скороговоркой нравоучение и предупреждение впрок, испуская из кадильной подвесы задурманивающий умы кориандровый, сладковато-горький дым.
      Цельный, похожий на пластилинового человека с некоторым излишком рук, и измельченый тот корешок - верхний стручок ли, находился в домашней кухне сочинителя, был испытан в кушаньях, чаях, при лечении горла и зубов, для ошарашивания гостей женского полоисповедания, для проведения между ними конкурса по ботанической эрудиции, для парфюмерных экспериментов; он был и в уксусной закрутке, а также в живом и слегка подвяленом виде, поэтому писатель знал, что говорил.
      - ...Мы же речем: потеряли новолюбцы существо божие испадением от истинаго господа, святаго и животворящего духа, пишем книжки всякая, истиной не уразумев Христа, веруем мирским нравам мерзко и прелестям пуще Символов господних. Прости их, писак неразумных, делом ничто не проидох и ничто ж обретох, а чтецам тим, понеже любви истиныя не испытамши, окроле любопытства, токо тщету приобретут от неправды. И испиют они фиал гнева ярости своея на русскую землю, росписуют послед писаку лукаваго, распевающе зло и радости по римской бляди четыржи, прости меня господи, ...но поздно станет: луна подтечет с запада и померче солнце сначала сниза, а може навсегда. Не три бози, а всегдажды один отвернет очи отступников чистоты, и воздвигнут на них погану скругли медь, аще кто целы и непорочны и всякаго недоумения воизбежит за благость, и излиет щедрот своих.
      Батюшка приостановился, вспомянул Марию-богородицу, Христа-наместника божьего на земле, не забыл Отца небесного, глянул в потолок и набрал оттуда порцию затхлого воздуха.
       - Знаю, судари: именно этой местной читающей публики за щедротами божьми гоняющих, а самих, не будучи агнцами с дискоса, жрущих просфоры изнутри лежаще, яки щтцы хлебщут, готовых распять тя за свой же грех, опасаться надо. Заплюют тебя, потащут пешева в церкву на чепи, защиплют бороду и залают они для тебя погано: аллилуйя, аллилуйя, аллилу...
      Музыка понятной и игривой поначалу речи превратилась в скучную и однообразную тоном скороговорку. Пришедшие переминались с ноги на ногу. Душно. Приторно. Страшновато. Дерзко. Кто-то озеленевший быстро вышел, согнувшись и прикрыв рот. Успел добежать до угла. Прошло еще полчаса. Свеча в руках усопшего скрючилась, накренилась утяжеленным оголовком к западу и готова стала заплакать горячими каплями.
      А, ведь, просил писатель перед тем, как...: свечу в руки не совать. Упадет окаянный стеарин, наприметит пятно, вызовет тайный смешок, или, не дай бог, оборвет чье-то сердце надуманным предзнаменованием.
      
      ***
      
      Уволокли тело надоевшие ждать черти в фиолетовых каких-то, учебно-цирковых робах - с золотыми пуговицами в два ряда, с позументами через плечи и засунутыми подмышки, вынырнувши из-под пола. Публика виду не подала. Видно, так было задумано авторами сценария. Тот, что в простынях, при жизни обретался в изрядных выдумщиках, и как-то раз вместе с цеховыми друзьями, выбравшись незаметно через откидывающуюся боковину каюка, выбросил нахрен самодельный театральный реквизит, сделанный только для одного сценарного раза. То был сколоченный из реальных досок якобыгроб от царя-батюшки Николая, - из актового зала, - с четвертого этажа институтского здания... На сцене пили настоящую водку и закусывали далеко не картонной, не условной колбасой. В первом ряду сидели профсоюзы, директора, центральные генсекретари местной партячейки. Да, это было эффектно! Говорили об этом вкруги пяти тысяч километров года четыре, столичные театры приняли прием на вооружение, слыхал и N и сам NNN, хотеть захотели, но постеснялись реализовать. У них имелась цензура, минусы за предыдущие фокусы, непослушание, иностранноподанные друзья, случки за границей, сбегание туда же, но - главное: за целостностью реквизита следили строго!
      Слава же провинциального первоспектакля с падающим с небес гробом однажды состарилась и превратилась в смутной достоверности байку, вспоминаемую только на очередных похоронах следующего по старшинству артиста.
      
      ...Опустевший гроб, так же как институтский, скромно и неторопливо провалился сквозь землю, из него не выпали ни пулемет, ни бриллианты. Скелеты обесчещенных растворились испариной, слава истязателя молодых душ исчезла в тартарарах. Кому нужна такая, не проявившая себя, слава? Писатель тешил себя зря?
      Но тут, - как кому повезет. А в случае с нашим ягненком по-иному и не могло быть.
      Разошлись друзья. Занялись своими делами. Кучку земли затоптал век вновь воскресшего постмодернизма и дикого разгула хоррора. Проросли сорняки и скособочилась на прогнившем гвозде караульная табличка, тщетно ожидая на смену более долговечного, гранитного часового с пробитой буквами грудью.
      
      ***
      
      - Ой, и это вы знаете? - спросила голубоглазая.
      Теперь она сидела на хромированном барном стульчаке, принесенным из кухни. Одна ее ступня уже выписывала колебания, обозначающие раскрепощение и непритворный интерес.
      - Про что это вы?
      - Ну, хоррор, постмодернизм. Я думала... Хотя ладно. ...А можно я к вашему предисловию сделаю дополнения?
      - К преамбуле?
      - Ну да, к прологу, который вы вместе с условным читателем сначала писали, потом всех читателей вымарали и заменили Порфирием. Извините за неточность. Я тут что-то недопоняла. Это вы придумали, или на самом деле совместно с Порфирием Сергеевичем сочиняли? Он же ваш главный читатель и критик. С ваших же слов. Подсказывал, небось, умное?
      - Здорово! Порфирьича Вы хорошо уловили! Это, милая барышня, кто как хочет, тот так и думает. А какие Вы дополнения предлагаете?
      - Ну вот, например, первое. О жанре. Вы же не знаете, в каком жанре написали?
      - Вроде нет. Мне наплевать на жанр.
      - Ну, вот я и говорю. Вы пишите, к примеру, так: "Жанр определится в процессе!" Ловко, да? Это очень удобная формула после которой к предисловию уже можно как бы не возвращаться.
      - Неплохо...
      - Второе. "Псевдокнижка", извините, - я в вашем же стиле, - выстроена таким образом, что каждую главу можно при желании читать отдельно.
      - Вполне разумно. Почему бы нет. Хотя "псевдокнижка" смущает.
      - Зато это черный пиар. Должно сработать.
      - М-ну-э... Знакомые термины.
      Блондинка не останавливается и добивает псевдописателя и графомана Полутуземского.
      - ...Каждая глава, по замыслу автора, выглядит как небольшая полузаконченная новеллка. Что обнадеживает в плане невероятно быстрой подготовки и участия в любом литературном конкурсе на малоформатное произведение - следует только поменять название и эффектно скруглить конец.
      - Так, так... Отлично! Я так примерно и думал... и, кажется, так поступал.
      - ...А в целом в большинстве сохранена хронология событий. Там, где в настоящее вклинивается ностальгическое воспоминание цитата от, извините, Полутуземского, а почему, кстати, не просто Туземский, без всяких "полу"?
      - Фамилия такая половинчатая смущает? Это от родителя, от папы. Я не выбирал. А ваша разве лучше фамилия? Я вашего отца знавал, приходилось вместе... Но это не для ваших славных ушек. Почему вы еще не замужем? Вам творчество важнее, чем семья?
      - Фамилии не выбирают, как вы верно заметили. Я не замужем пока. Там бы можно было подумать. Остальное я умолчу... Я продолжу, если позволите. Вот смотрите, можно написать так: "...если, например, автору захочется отвлечься, и, так сказать, э-э... пофилософствовать, так он... так он, чтобы никого напрасно не путать, старается делать нужную ссылку". Ну, это для облегчения навигации, понимаете? - книжка-то Ваша толстоватой вышла. Как трилогия в одном томе.
      - Правильно. Только не "как трилогия", а просто трилогия. У меня она "солянкой" идет. Без претензий на серьезность. Больше хотелось походить толщиной книжки на кирпич. Текст вторичен. На глиняный по ГОСТу. Размер: двадцать пять на двенадцать, а уже позже по печатному: сто шестьдесят на сто шестьдесят. Я ж архитектор... а писатель - по скудоумию, от скуки... Так, развлекся немного. И я тут не первый. Маркс тоже развлекался на Капитале. Кафка писал без плана. Просто шел все время куда-то и шел, нагоняя страхи. Однако, это тоже штамп. Биографический штамп. Трудно придумать совсем новое... И не все от тебя зависит. Ладно, тогда стоп на этом.
      - Нет, нет, вот последнее. Чтобы сразу было понятно. Третье. Вот вы пишете: "Автор расшифровывает часто встречающееся сокращение "ЖУИ" как Живые Украшения Интерьера". Это всего-навсего, извиняюсь за всего-навсего, - совокупность из двух девчонок, проживающих на жизненном пространстве вашего героя - графомана. Правильно? Понимаете о чем речь?
      - Еще бы! Чтобы загадки приуменьшить с самого начала, чтобы читатель знал, на что и куда идет, и следует ли после этого читать дальше.
      - Понимаю. Жаление чужого кошелька. Как это справедливо: заранее предупредить шофера значками о кочках, которые встретятся впереди. Хотя лучше было бы кочки убрать. Поворот не убирать, потому что за ним новые перспективы, а кочки... Фу, а не стыдно ли все это? Как девочка мягкую соломку под себя подстеливает, зная, что без соломки будет круче... спина заболит - мазохизмом пахнет, синяки на память останутся и соответственно надолго запомнится. Извините за откровенность.
      Далее псевдописатель высказался совершенно незлобно, то ли отвлекшись на промчавшуюся за открытым балконом с грохотом иномарку, то ли совершенно не заботясь о величине гонорара и продвижении книги.
      - М-да, импорт, а гремит как наша жигулевская телега. ...Не извиняйтесь. Да, грустно может стать без тайны впереди. Читать, думаете, не станут? А, впрочем, какая мне разница. Я же не продавать книжку собирался, а опубликовать - для самых заинтересованных в раздевании меня догола. Зачем на Гоа деньги? Хватит и пенсии.
      - Вы собрались писательствовать на Гоа?
      - Почему бы не окунуть под занавес косточки в Аравийское море? Там рядом океан, новые сюжеты, память о битлах, креветки, рыба, которую я, впрочем, не люблю, картонные дома, индианки, шортики, трусики, топлесы, солнышко - днем, комарики - вечером. А нам, стибрякам , ихние комарики - как уколы здоровья. Прививка от малярии.
      - Заманчиво.
      - Ага, и вот еще как можно добавить: ...по мере разрастания романчика и вспоминаний давних подружек, - красоток и не очень, понятие "ЖУИ" существенно расширилось. ...Это даст мне возможность вклинивать метки и главы без ущерба целого.
      - Вы еще будете продолжать? На Гоа, или раньше? Вы считаете, что еще рано останавливаться? Так на "Войну и мир" потянет.
      - Потянет.
      - У Вас еще были другие девушки, кроме описаных в книжке, ...ну с кем вы, ...понимаете, ...ну, как бы герой спал, то есть герой солянки вашей?
      - Насчет продолжения - вряд ли. Грамоту, разве что, еще могу подправить. А насчет девушек... - о-го-го! - и не только девушек! Всех не сосчитать. Но речь вовсе не про постель. Кошки - тоже украшения, заметьте! А цветочки-кактусики не имею в виду совсем. Подправлю что надо. Прямо сегодня.
      - Как это?
      
      ***
      
      В правдивых черных очках писателя, которые и нацеплены-то были только что и вроде совсем без надобности, сверкнул молодой пламень. Похотливая искра, то ли из трубки, то ли из глаз, упала и прожгла дырку сначала в передничке, потом в блузке собеседницы. Заметили вовремя.
      - Ой, я, кажется, горю! - вскрикнула девушка.
      Писатель вскочил и принялся помогать в тушении пожара.
      - Как в тот раз.
      Вспомнил он аналогичный случай с шевелюрой своей начальницы в молодости, когда с третьего этажа свалился отстреленный и незатушенный бычок и запутался в ее только что завитых в парикмахерской кудрях: "Хорошо, что не на волосы... Волосы могут вспыхнуть, особенно если они спрыснуты лаком. Таким как у Вас. Вкусным то есть".
      Писатель склонился к голове голубоглазой наподобие старика Зюскинда в костюме Жана-Батиста Гренуя и понюхал.
      - Обалдеть! - Но не убил голубоглазую. - Картинка! - И накренил стул, вывалив содержимое. - Красота!
      Картина случилась даже не Репина. Не придумали еще такой картины. Разве что древние китайские репины смогли бы изобразить подобное. Но у них - китайчанки - со спутанными ногами для уменьшения стопы, жирноволосые нижние губки для контраста к общей нежной гамме. А здесь был французский передник, - как одноразовая фата на лице такой же одноразовой невесты, тонко согнутый стан и, - о, нелепость! - русские напедикюренные ногти под потолком, книги, диски, флэшки, зарядки, ножницы, очки, флакончик духов, забытая кем-то мотоциклетная перчатка, хвост лисы для развеселения сноуборда, разбавитель "Сонет" 120 ml, клейкая лента высшего качества "Альянс", наушники, смартфон и роверпод "Aspire" в качестве предметов обстановки, любовного фончика, исторической подкладки.
      Весь этот причинно-следственный мусор, подсказка для педантичного библиографа и сумасшедшего литературоведа сброшен на пол, намекая на художественный детектив для лупы и фотоаппарата с оркестром, эффектную синематографическую борьбу в мусорном баке с трюками, отсутствием боковой стенки и прочими тонкостями приемов, прописанных для ограниченного пространства любви.
      
      ***
      
      - По рисунку губ женщины можно определить, как устроено внизу, - игриво утверждала одна потенциальная любовница писателя, намекая на красивое и жаждущее обследования собственное тонкое, классическое, фотогеничное губополовое устройство.
      - Интересно, интересно, - отвечал тогда еще даже не писатель. Но на освидетельствование предложенной конструкции времени как всегда не было: то рулетка в руке, то картинка, сделанная вручную, то почесывание затылка, когда все придуманное ноу-хау на солнце вдруг начинало скрючиваться, а плиты пола производить из этого волшебно дешевого материала невыносимый запах фенола.
      - Дела, дела... - скалил зубы новый Капитализм, едва народившись. Пора воровать, убивать, копить, отнимать.
      А он тогда занимался интерьерами. Это было поэзией и почти безопасным приключением. Путешествием в неизведанное, обычно неоплачиваемое, нерискованное, поэтическое, пропорциональное, многоцветное. И ко всему он был женат. И по этим причинам принципиально не изменял.
      
      ***
      
      - Значит, согласовываете мое предисловие? - спросила блондинка.
      - Как же тебя зовут? - в то же самое время вспоминал писатель, глядя в каменную мостовую. Нет, то был линолеум с рисунком булыжника, когда все быстренько запузырило, подняло крышку, и так же шустро иссяк и выпростался в чужое пространство внутренний пар.
      - То есть наше предисловие? Ну, дополнения? - доставала блондинка.
      - Годится! Супер. - Разгоряченный старичок Туземский жаждал теперь расслабиться и, как не единожды бывало в одиночестве, подпустить для смака извращенности слабого ветерка, но он постеснялся присутствия молодой дамы. - А вы не подскажете, радость моя, в каком стиле у меня тут было все написано?
      - А вы не обидитесь?
      - Надеюсь, нет.
      - Это по-пелевенски стёбно, круто, альтернативно, по-сорокински фигурально, клёво, конгениально, глобально, скабрезно, остроумно, по паланиковски реалистично и грязно, по анфисочеховски сексуально, по-прочерусски туалетно, по-американски фантастично, по-кафкиански подтекстно. И ближе всего к обыкновенному постмодернизму. Видели "Обыкновенный фашизм"?
      - Я-то видел, а как тебе удалось?
      - Я не видела, потому и спросила. Короче, если все объединить и синтезировать смысл, то получится "клизмореализм"! Тут отдает и болезнью и лекарством от нее. Два в одном.
      - Ого! Первый раз слышу. Но здорово! Стёб плюс постмодернизм равно клизмореализму? Это и есть суть моего направления?
      - Это и есть!
      - И я тут первый?
      - Вполне возможно. Я этот термин только что озвучила в народе. То есть перед вами. А приснилось этой ночью. Думаю, что термин приживется.
      - Вы гениальная девочка, особенно в обращении с нашими измами-клизмами. Извините. Как вас после всего этого перевеличать?
       (Это хитрость, чтобы вспомнить имя.)
      - Хи-хи-хи. После всего этого зовите меня Аннушкой или Анютой на выбор. Только клизмы тут не причем. Вы мне просто по-человечески любопытны. И познавательски тоже. Чертовски клево! Книжка Ваша не врет.
      Вспомнил, еклмн! Да, до того она была просто Аней.
      - Выспренно как-то. И повторами пахнет: Толстой, Пелевин... Уличная тут одна полуангличанка есть... - задумчиво высказался Кирьян Егорович. И ходит, и ходит кругами. Лицо принцессы с Темзы, а изъясняется как настоящая старосветская помещица. Присвоила иноземный акцент, поит молокососов шампанским, водит их за собой как тексучка, однако с мужиками не спит, а виршит короткие и загадочные четверостишья об однополой любви. Обидно за державу.
      Анна явно обиделась и на полуангличанку, и на текучую сучку - принцессу, и на повторы, и подумала даже не приходить на объявленное техническое свидание. Все вопросы, пожалуй, были уже успешно решены, юбка одернута, штаны...
      - У Вас ширинка не застегнута.
      Вздрогнули. - Опа. Пардон!
      И, кстати, у голубоглазой между пудрами в ящике туалетного стола лежали билет и виза в Англию. Оттого стало обидней вдвойне. Вплоть до отлупа.
      - У Чена Джу тоже была Анна, правда мельком, и ничего, - невпопад добавил 1/2Туземский. Зрачки псевдописателя расширились как в "Этом миндальном запахе". Еще там было про атропин и ужас.
      - Интересно, а не пробовал ли кто-нибудь написать, используя только одни штампы и плагиат? Это бы было верхом эквилибристики на манер... Название плагиатской маневры Туземский от старости напрочь забыл: "Верлибр? Нет, однако, это из стихоплетства. Тролль-Выхухоль - откуда этот мусор? Кобеляж - выкобеляж? Пен-тос, Пет-рос, Фин-дус, Нурд-квист, Свин-тус? Таун-Хаос! Во! Хаос в доме!"
      - Верлибр я знаю. Это точно не к Вам. У Вас есть слог и неплохая текучесть. Отдает классической музыкой, но диссонансы мешают.
      - Это про ненорматив?
      - Ну да, и это тоже, если позволите так сказать. И длинноты присутствуют. Можно было бы вырезать без ущерба. Берешь ножницы, липкую ленту, или делитом чаще пользуйтесь.
      - Делитом? Это что? Кнопка, которая удаляет?
      - Конечно. Вот, к примеру, зачем читателю знать какого цвета у Вас трусы? Как Вы умываетесь, извините, и писаете в снег в подробностях...
      - О-о! Нет, нет и нет! Это святое. Концепция. На трусах и майках отметина времени. Гербы и флаги СССР - это же говорит о чем-то? Сугроб с замерзшими каплями - это о погоде и наплевательских замашках. Цвет струи это характер и предпочтения. У тебя же, извини, трусики тоже со смыслом подобраны... Сервировка тоже имеет значение и цена колбасы тоже. По цене и сорту колбасы можно определить правителя и одним махом-убивахом дух эпохи. Это сокращает... Вот, например...
      - Про трусики не будем, - Аннушка смеется, - сейчас на мне их нет.
      Намек понят.
      - Ну, так вот, я и говорю, что нижняя одежда или ее отсутствие говорит о многом. Трусов нет - примета нашего долбаного времени, равняющего его с известными сексопато... Секс, белье и романтика... Собственно и ладно на этом. И спасибо за мягкость формулировок. Если не врете, извиняюсь. Но я - гиперреалист. Во время писания, извини, тоже какие-то мысли приходят. Возвышенные и всякие. Когда Ленин в лесу у кустика стоял и случайно наделся яйцами на колючки шиповника, то... он, может, тогда-то массовый террор и придумал. А глупые историки говорят, что террор появился от политической нужды.
      - А Вы стояли за кустом и догадались, да?
      Ерничают там что ли?
      - Может и стоял. Я это живо себе представляю. Глаза прикрываю, а там готовое кино! А если кто-то ругается матом, и этого не выкинешь без искажения духа, то я и не выкидываю...
      - Писатель может выкинуть, если даже герой так говорит. Это же художественная литература, а не...
      - Я не настоящий писатель, а, тем более, - не приукрашатель. Я пишу как есть и не приноравливаюсь к читателю. Меня гонорар не интересует. Я же говорил. Как чукча пою. Сочинительство, кстати, это как составные фигуры в 3D-MAXе, - озвучил свою древнюю идею Туземский, - объединяешь случайные сплайны, сверху кладешь обволакивающую форму, а она должна быть обязательно больше... Автоматически закрываются бреши и сглаживается результат. Результат непредсказуем. Недостатки технологии. Это эскиз, вообще-то, а не фотосъемка. И не фотошоп. Я не дизайнер, не рабочая лошадка, не станок, который строгает чертежи, а архитектор идеи. Такая, может быть, есть специальность. Идея может быть грубо поданной, но понятной. Слез и соплей не выношу. А там время рассудит. Возьмите Миллера хотя бы. Помните же, как у него складывалось: сексус, лексус, плексус.
      - Длинно. - Анна перебила псевдописателя. Ей надо к утру закончить предисловие. - Это любопытно, но я не знакома с Вашим Миллером. Только понаслышке. И c 3D-MAXом не знакома. Знакома только с Wordом. А что, с помощью Вашего Макса можно изобретать складный текст?
      - Сочинять можно по нескольким принципам. И с Максом можно и с Корелом и с Вордичком тоже. Но я не впрямую говорю, а то Макс еще приметесь изучать. У каждого автора свой метод, у каждого есть свой любимый писательский таракан. Можно сочинять, глядя в любой словарь: тыкаешь, не глядя в текст - выпадают несколько слов. Потом связываешь их между собой. Обычная интеллектуальная студенческая игра. Иной студент литфака на пять случайных слов мгновенно накатает стих, причем в устную. И причем с большим смыслом, и с размером на заказ. Я такое в жизни наблюдал.
      - Расскажите.
      - Дело было в сквере под часовней, с пивком и гитарками. Может не у каждого школяра такое умение, но я был удивлен чрезвычайно. Можно сказать, поражен и "обзавидован" на месте. Может мальчик был гениальным, может, их там этому всех учат. Не в курсе? Вы же с литфака? Или философию изучали?
      - Это как бисер перебирать, - уклончиво сказала Анна, - или как четки. А сюжет, а план, разве не нужны? А талант куда девать? Если он есть?
      - У меня с планом совсем другие ассосиации. По классическим принципам нужны, по вашим современным меркам - необязательны. Главное, - тут вы правы, Аннушка, - должен быть талант, да только где его взять - накатом разве что, тренировками... - и никаких обязательств ни перед кем. А еще главнее - итог. По нему судят, а не по черновикам, и не по процессу. Есть искры, огонь, а есть тугодумы; а результат и там, и там, может быть хорошим. Еще можно писать с начала, а можно из середины, и углублять вовнутрь, расширять вбок, не вписывающиеся мысли превращать в отдельные рассказики, эссе. И прессовать при необходимости. Искусство, едрен корешок, лепка и совершенствование формы словами. "Едреный", надеюсь, не есть мат? Ядреные орешки ведь Вам не претят? А "корень"? А "член", а "часть" - это же не только намек на элемент тела? Значений одного слова - множество. А у русских подтекст особенно ценится. Иностранцам этого не постичь никогда. У них язык механистический. Китай не имею в виду, там вообще ни хрена не понять. Мою книжку ...то есть текст, если точнее, никогда не перевести. Тут дух и такой подтекст, который поймет только русский человек. Земфиру, надеюсь...
      - Фу, как неромантично. Я про ваш процесс. А Земфиру опустим. А орешки и корень - это еще терпимо.
      - Ну, извините!
      - И надолго затянется...
      - Так и есть, я не тороплюсь.
      - Никогда не закончите. И не заканчивайте. В этом тайна.
      - Всяко может случиться, - обезопасил себя скромный графоман, - зато есть стимул улучшать. А доведется, - то и закруглить, и придать больший смысл.
      - А пока импрессионизмом обходитесь?
      - Замечательный термин! Ты просто умничка. На посошок?
      - Вы про что?
      - Догадайся с одного раза.
      - Вы про... надеюсь не про...
      - Ну, да. Не про минет.
      - Я стесняюсь за то, что было. Непроизвольно как-то вышло.
      - Вполне естественно. Мне понравилось. Так и как-бы... приключение, однако, извините. Ты же... Вы все забудете, Аннушка, а я и не настаиваю на держание в памяти.
      - Вы меня уж простите. У меня дела.
      Анна намекает на расставание. У нее скривилась верхняя губа.
      - Предисловие подождет. Кстати, мы договаривались "на ты".
      - У меня задание редактора... - Это последняя отговорка. Колотится сердце и гонит кровь в обратную сторону от работы.
      Силы восстановлены. Мышцы опять готовы к формотворчеству тел.
      - Я помогу.
      
      ***
      
      Писатель помог. Под утро подмогнул еще раз. Курнул. И пособил сварить кофе Анне, носящейся по комнате в неглиже и ежеминутно поглядывающей на часы в мобильнике.
      Ехали на такси. Колени Кирьяна были отжаты вбок сильно выдвинутым шоферским сиденьем.
      Кепка Анны надвинута на самый нос: " Не смотри... те на меня. У меня лицо помятое".
      - Расправится. Но я тебе не завидую. Отрабатывай свою службу. А я вечером позвоню. Спрошу что-нибудь.
      Не позвонил. Не спросил. Не до того было. Потому как встретилась ему розовощеко-натянутая, симпатичная в основании перечница и заняла его несколько вечеров, запланированных на искоренение запятых.
      
      ***
      
      На стол редактора легла рукопись предисловия. Красные глаза опущены книзу, но редактору это пофигу. Он привык к ночным корпениям сам.
      - Молодец. Умничка.
      "Умничку" Анна за минувшую ночь слышала неоднократно. - Что это у них мужиков - главная похвала, что-ли?
      - У меня, пожалуй, даже замечаний нет. Вам писать надо, девушка. Серьезные вещи писать. Не пробовали? У Вас тут неплохо получилось. Очень неплохо. Вы будто вжились в роман. От корки прочитали?
      Анна пожала плечами.
      - Ну. Да. До корки. У меня двойственное впечатление об этом.
      - У меня тоже. Но Вы молодец. Не затронули никого. Не гапонили. Будто по краю пропасти прошлись. Интересно, право дело.
      - Спасибо. - Анне очень стыдно. Она только поправила пару запятых. - А когда я могу получить гонорар?
      
      ***
      
      
      -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      
      2.1.4
      ТЫСЯЧА И ОДИН ГРАФОМАН
      
      Богородицу согнали со престола никонияня-еретики, воры,блядины дети... "Протопоп Аввакум.Толкование XLIV-го псалма"
      
      
      "Ленивый графоман" - этого термина нет в "Классификации графоманов" от Гоблина Михи. Мать его... А ленивые графоманы наперекор Михе существуют реально.
      Видимо, это очень редкий подвид графоманства, когда непреодолимая тяга к писательству существует, но графоману приятно думать, что он всегда сможет, если захочет, и при этом постоянно оттягивает сладкий миг начала проявления своего писательского мастерства.
      Тем паче, ему очень стыдно за такие проявления слабоволия, когда в начале своего очередного опуса он пишет заветное слово "роман" или "повесть", а после набросанных первых двух-четырех страниц ему вдруг становится невыносимо скучно. И вот он идет в ближайший пивбар, где есть пиво, и пристраивается в остроконечном углу длинной стойки. Потом, чуть заправившись в одиночестве, он кивает своей неразумной головой, - а какого хрена именно в эту забегаловку поперся - тут самая алкашня.
      Он кивает своему недавнему новому знакомому Суворину - вечно пьяному и злому хирургу, давно пропившему свою профессию, и больше известному в миру не как хирург, - тут одно только выпячивание, - а известен он как самый непутевый сын своих знаменитых родителей, совершающих подвиги совершенно в другой плоскости. Интересно, сколько он вырезал нужной плоти из тел пациентов? А не он ли уменьшил Заборову желудок ровно на три четверти для заполнения своего диплома опытной частью? Не он?
      Для уточнения пришлось позвонить Заборову.
      Заборов с первых же слов вопроса взвился, рассвирипел. Это его любимая отдушина для выпуска злого пара. Нет, не тот... Желудок Заборову отрезал сволочь-одноклассник. А можно было обойтись лечением травками.
      Кроме того, Суворин - зубоскал, грубиян и матершинник, вечно недовольный чем-то. Может женой, может нехваткой средств на выпивон. Он классически думает только об одном: кто он и зачем он. Быть или не быть -для него слишком выспренно и непонятно. Посылает обычно недалеко: к псу под хвост. Другие эпитеты ему не интересны. Коньяк ему не всегда по плечу. А белый квас его не достоен. Просто капусты пожевать перед работой даже мысли нет. Словом, - нетворческий человек. Выел себя насквозь, а нового заполнения не придумал. Причин для недовольства у него всегда больше, чем надо. Дипломированная свинья находит себе лучшую грязь.
      Наш графоман, наученный сомнительным счастьем общения с хирургом, быстренько прикончил бокал и только принялся рубить канаты, чтобы слинять на более предсказуемую территорию, как на горизонте появился другой шапошный человек.
      Это преподаватель ВТУЗа, приятный во всех отношениях: умен, мил, любезен, доброжелателен, порядочен. У него две или даже три собачонки на веревочке, разбегающиеся веером, гавкающие на сто восемьдесят градусов. Их щенята непродаваемы по причине отсутствия доказательных родословных бумаг и непредусмотренного в генеалогии траханья с тапочками и мимолетными кобелями. (В то время, как хозяин пьет, они - привязанные к крыльцу пивнушки - время зря не теряют).
      До недавней поры у него на воспитании числилось две дочери. Мать их ушла, не согласовав уход с мужем, в иной мир.
      Хорош он во всем, кроме одного: он большой любитель поболтать. И не просто поболтать, а поболтать долго, до тройного пересола с сахаром, нехудожественно, невкусно, и, пожалуй, ни о чем. Так себе: о житье - бытье, о трудном одиночестве, о немудреном хозяйстве, в котором дочери ему уже не помогают. Позже подросли и разлетелись по чужим гнездам. Не пишут и не звонят. Все сильнее достают собачки, количество их с каждым годом растет, а потопить их в туалете, или сдать в приют вроде бы и как бы нехорошо.
      Графоман, пожалуй, выпил бы с положительным преподавателем, но он принес его в жертву: боязнь хирурга превыше всех остальных болячек. Он здоровается, отводя нечестные глаза, которые его всегда выдают, и тут же прощается, сославшись на неотложное. Он трусливо перекочевывает от большого греха в другое - едва грешное место.
      У большого греха есть удивительное свойство. Этот грех сначала затягивает, потом матюгается хуже сапожника, потом рычит и норовит дать в морду. Потом посылает на разбой. Потом вместе с ним отсиживаешься за решеткой. Раз только клюнув, и раз только дружески чокнувшись, от него уже не отвяжешься.
      Маленький грех - другое дело: он зудит как комар, зато его можно запросто прихлопнуть.
      
      ***
      
      Прибрежная.
      Эта улочка, кроме уюта и освежающего ветра с реки, известна плотностью досужих зевак с зеленоватыми, белыми и синими жестяными банками: троечками, семерочками, девяточками в руках. Пиво той же марки в другом месте - это уже совсем другое пиво. И Прибрежная набережная, - автор тут ругнулся за мелькнувший тавт, - в Угадайгороде это отдельная песня, специфичная как Невский проспект в щегольском городе Питере, но гораздо тоньше и глубже; или как Тверская-Горькая в другой столице. Но эта уже громче и, пожалуй, похабней некоторого воровского шансона. Может, зря так про Тверскую, но сейчас не об этом.
      Тверская смолчит: и не такие заслуженные прозвища ей давали.
      По Прибрежной толпами бродят сомнамбулы женского пола. У этих лиц нет ни определенного занятия, ни денег. Это - не то, чтобы знающие "что почем" женщины легкого поведения, а весьма просвещенный сорт больных, горячих разновозрастных девиц, готовых просто развлечься, при этом особенно не ломаясь. Потому они наудачу гуляя, уже ждут кого-то, может вон того молодого человека, что со свертком в руках, а может и вот этого пожилого дядю, бегущего по асфальту и размахивающего руками, неровно, словно донкихотская мельница в бурю. Девицам не важно, что он бежит, - на бегу клеиться неудобно, - он может остановиться, если захочет. Старый он, молодой, - переживем. Главное, чтобы с $олларами: кто первый подойдет и прилюдно, но ненавязчиво, звонко, но не привлекая внимания других, тряхнет мошной и иными своими доблестями - того и добыча.
      А его задача заранее известная и заочно согласованная всеми девицами. Надо только правильно подойти, не перемудрить, как в затянутой товарищем Зенитом, г-жой Динамой и г-ном Спартаком футбольной атаке, не испугать, затеять шутливый разговор - тем и зацепить, потом увести, уложить, разбудить утром и распрощаться навсегда, не оставляя номера телефона, забыв имя и возраст, словом, забыв навсегда как страшное виденье, как гений мерзкой красоты. Подходит кто-то.
      - Здравствуйте, а я граф Пушкин! Это вообще-то моя фраза, - говорит он во времени "удаленным" способом.
      - Не доказано. Это, кстати, перефразировка. По нашим законам права книгоиздания сохраняются только на пятьдесят лет.
      
      ***
      
      И все бы было хорошо, кабы не годы графомана, повисшие на его шее как порожденный генной инженерией, временно замороженный и только недавно вылупившийся горб.
      Вот Другой. Но он совсем не из другого мира, как какому-то современному кинолюбу, может быть, захотелось. Он даже не инакомыслящий, он наш, он в потертом и застиранном до дыр трико, он отштампован как другие молчаливые кильки, он прекрасно помещается в такой же стандартной жестянке, он - типовой персонаж нашего времени.
      Он скользит, как и ему подобные, старческой трусцой, даже не поворачивая головы в сторону парка развлечений. Он геройски добегает почти-что до береговой опоры моста, притормаживая дыхание при встречном и обгоняемом молодняке. На финише он делает лирическую передышку, там с интересом поглядывает вдаль. Взгляд скользит поверх холодной реки.
      "Вдалеке вековые сосны режут своими зазубренными ножами закоченевшую небесную брынзу". "Белка и Стрелка составили с космическим скафандром Гагарина небывалый натюрморт". Так может сказать или подумать только писатель. И мы угадали.
      Угаданный Писатель мчит назад. Что ему там надо было - у этого парка и у этого моста? Бежал бы себе в третью сторону, там тоже есть мост, правда меньших размеров, там нет такого пышного парка; там меньше гуляющего и вкушающего глянцевой праздности народу.
      Он думает и бежит. Это одна из великолепных возможностей писателей: всегда совершать минимум по два дела.
      Народ увидит его напрягшиеся силой грудь и ноги, и обязательно скажет вслед типа: "Смотри, Дашка, Машка, Масенькая Щелочка, Жулька, Олька, Гунька, Мунька. Смотри: такой седобородый, а такой крепкий дедок. Глянь, какие у него икрища жилистые! Будто всю жизнь на шахте оттрубил. А если подумать какой у него член. ...Подумали? Жилы, вены, кочевряжистость несусветная, вместо розовости конца - черный вековой загар".
      - Ой, мне уже страшно! - воскликнула Маленькая Щелочка, но подумала совсем противоположное.
      Остальным девицам устная модель члена открыто понравилась. Даже повлажнело на улице. И перестало пахнуть чабрецом.
      Кроме жилистых ног описатель заречных сосен, думающий и бегущий вдоль великой реки Вонь, имеет соответствующие образу жизни последних холостых лет дряблые и рябые мужские сиськи, обросшие седыми волосьями, которые мерзко завившимися клочками торчат из белой когда-то майки. Спортом он решил заняться только сегодня, увидев из окна другого бегуна. Тому - под восемьдесят - помирать пора. Но он - в отличие от первого - не просто графоман, а еще в дополнение - обычный уличный и зашторный эксгибиционист на то время, пока не будет сооружен мосток на пляжный остров.
      На плывущем по реке острове расположен ивовый рай для эксгибиционистов. И для немощных писателей-графоманов тоже. Есть уединенный и длинный мыс, уходящий при обмелении далеко на восток, на котором можно постоять без стеснения, оборотясь к острову целомудренно незагоревшим задом и, подставив взору рыб, далекому берегу и свежему ветру совсем другой, забавный, древний и косматый натюрлайф , свесившийся через скрутку алых трусов с декоративно-политическим ретроспективным узором в виде серпов, молотов и комбинацией букв "С" и "Р". Натюрлайф способен взволновать брызгами вяло текущую речную водичку. В утекающей пене, при умелой гиперболизации ее, легко угадать новые сюжеты Балтийского моря. Легко прочесть и освежить венецианские впечатления. Себя запросто представить мальчиком Писом, взрослым пис-писом, Казановой, Стариком и Морем, русалкой, датским принцом, Посейдоном и Буревестником, вместе и порознь. И думает он: как бы все это многообразие прообразов уложить в постель и совершить с ними развратное действие романописания.
      Словом, все, что бы не совершал писатель, укладывается в памятную плюшкинскую копилку. Ни одного движения, ни одной капли с тела у писателей не пропадает зря. Потому у писателей богатый внутренний мир, чего не скажешь о их внешнем виде и состоянии интерьера.
      Рыгнув с утра перегаром, потерев куцей щеткой фасадную сторону зубов, нервно отбросив полсигареты в сторону, и, навсегда решив начать новую жизнь, полную азарта и праведности в новом, придуманном им для себя самого мире, бежит живой мертвец с закрытым пока, - слава господу, - ящиком Пандоры в мозгах, бежит вдоль и по границе парка, как лучший друг Фернанделя.
      Словно только что выбрался он из скучной могилы, решив удивить и обрадовать своим кудесным появлением весь активный, шпарящий куда-то подальше от работы честной люд.
      
      ***
      
      - Черт, черт, черт! Да это просто другая конфигурация коварств, - думает Первый ленивый графоман, раскусивший Второго, как один пьяный с легкостью вычисляет другого. Одна волна, одна частота. Эффект называется резонансом. Форма одежды другая, походка чуть изменена, а помыслы все те же.
      Старые и молодые графоманы - все одной паршивости; в жизни они не отличаются своеобычностью и мечтают о славе, не прилагая к этому усилий и не имея усидчивости наседки, делая нужное, не отвлекаясь по мелочам, не выискивая корпускул гениальности и ничего не шлифуя. Пустоту шлифовать трудно. Это настоящий, классически ленивый графоман. Трудно сочетаются эти определения! Но такое существует, и нередко.
      Они напрочь лишены таланта. Они это подозревают, почти угадывая, почти наверняка знают это. Так же уверенно, как про регулярную смену дня и ночи. Но, насилуя себя колючей правдой, они продолжают надеяться на что-то, будто когда-то при приближении Утра неожиданно перехватывает эстафетную палочку и продолжает свой неустанный марафон заблудившаяся на этапе Ночь.
      Они уповают на уникальный личный случай, на удачу, и на прозрение глупого и недальнозоркого читающего человечества.
      
      ***
      
      Первые графоманы не любят Вторых, Вторые - Первых.
      Третий... О, еще есть и третий! Сколько же их по счету в городе Угадае? А сколько их в стране? Пятьдесят тысяч начинающих, двадцать твердолобых и тринадцать сумасшедших? Пусть будет так. Сделайте поправку на столицу и поделите цифру пропорционально численности вашего городка.
      ...Этому повезло меньше: он озабоченный бывший москвич, не съевший ни одной армейской собаки, скатившийся ровно наоборот: из центра в периферию. И он тоже не вышел по возрасту, - он предпожилых лет, но на него еще поглядывает женская публика: потому что он есть крупный человечий самец. Прическа - кудряво затейливой рощицей, очаровательная редколесная опушка на затылке и всего две-три поникших белых березки. Великолепен нижний огород: там опять огромная картофельная грядка, посреди грядки памятником возвышается неуместная для данного салата палка сервелата. На твердый сервелат клюют молодые самочки, они вьются вокруг него, как язычницы вокруг вкусного жертвенного барана на вертеле. Эти варварки и есть его паства. Порядочные, напудренные и даже весьма милые мамаши, с прекрасной выкладкой на витрине своего фасада, но приукрашенные облипшими детьми, его не интересуют. Его любовь давно изведана, последняя захирела, самое понятие забыто и вспоминается некстати, и лишь изредка. Абстрактная святость женщины, кроме ее непорочно красивых ягодиц, находится теперь в дворовой урне.
      Статистика подтверждает ужасную догадку: наши любимые изменяют нам чаще. Только предают они нас в полной уверенности, что любят нас даже в минуты измены. Им для измены даже не надо прилагать усилий. Надо только сказать "да" и понеслось. Остальное доделает партнер.
      Утешает нас то, что они хитрее маскируют следы, что не спят с другими в наших общих постелях и что они не принесут с собой в дом ни чужого волоса, ни триппера. И правильно прикроют унитаз. Это нас не радует окончательно, но не пойман - не вор.
      Очередной и последний, - надейтесь, - графоман - мерзкое получеловечье - полуобезьянье создание, растаявшая кучка мороженого, слипшаяся с бумагой, с буковками на ней, и превратившаяся в несъедобную кашу; и он высматривает такое место: где есть пиво и слегка выпившие девки - такие же тронутые умом молодые горилльши, сбежавшие из-за решетки зоопарка. В Москве человечий зоопарк и, соответственно, выбор больше. В Угадае, соответственно, - меньше. Девушки, девчонки, даже девицы - эти термины, по его мнению, для этого растленного сословия не годятся. Одни предназначены быть положительными малолетками; другие, те, что девчонки, способны только на пустопорожние разговоры без естественного продолжения; третьи отдают квасными русскими патриотками, красавицами, и с первым встречным не знакомятся. На скрытое в сумке "Деласи" с тремя пластиковыми стаканчиками про запас они не клюют. Закидывают ноги еще глубже в скамейку. Сдвигают колени, будто в ветре променада бушует проказа сифилиса.
      - Мы же уже сказали: "Отойдите. Вы про нас не так подумали".
      - А вы про меня не так подумали. Я про вас в книге не напишу.
      Пригрозил. Написал. Но сначала сходил, переоделся в импозантное. Пока то, да сё: коленки с ногами исчезли.
      А вот еще бредут прожженные девахи... понурые девушки, опытные женщины? Уж не про писательниц ли пойдет речь?
      Ой, ли! Это полупадшие и всеми заброшенные существа - залежалые, фальшивого производства баночные икринки в несметных рядах себе подобных. Это надкусанные и пожеванные бананы, облизанные и выкинутые кусочки соли, ошибочно принятые за сахар. Это тухлые кабачки, элементарные баклажаны, засохший сыр с советскими дырками в массе, через которые уже давно слиняла душа. Но для писателей-графоманов это самое то. Кроме грязи и букета слегка подлеченных зараз таких брать и описывать проще: - они не хотят знать, что такое прелюдия, - писатель тоже не хочет этого знать; они не знают, что такое прекрасные обороты речи и запутаются в фабулах, их не кормили сантиментами: "Это что, маленькие французские конфеты такие?"
      Но, брать девок этого подкласса, - это, господа-товарищи, умники-писатели, выборщики темы, - это тоже надо уметь. Надо набраться откуда-то смелости, надергать из народного лексикона дерзких, цепляющих слов на грани презрения и брызжущей страсти. И все тут же получится. Девки любят нахальных, сильных, в меру остроумных, употребляющих жаргон и исповедующих законы их как будто бы совсем непритязательного мира.
      Запомнив грязный вкус подъюбок, их надо выгнать утром, иначе присосутся надолго, уверовав в очередную, может последнюю чистую любовь, - видно, графоман в порывах страсти излишне насочинял правдоподобных комплиментов и много поющих струн завернул на ржавые колки ее сердца. Сослаться надо на свой недописанный роман, в котором не хватает всего-то трех глав, на срочный ремонт квартиры и на отключку к вечеру горячей воды. Отсутствие вечерней воды делает свое дело. На недописанный роман девкам наплевать. Их бабье дело важнее. Надо бы перед уходом наверстать еще по разу. Наверстывание начинается в прихожей, заканчивается в неубранной постели, потом возобновляется снова, переходит на кухню, придвигается к подоконнику. Гонки жеребей! Неутомимый лошадиный гон! Скачки на мокрой кобылице по дикой степи! Это сюжет?
      Блин, это тоже сюжет, и девки - тоже яркосюжетные с первого вида. Только немного надоело. Попахивает Ямой. А Яма - не лучший роман для продажи, хоть и познавателен. Современные Ямы - круче той.
      Но неплохо бы разобраться в причинах скатывания в Наши Ямы. В этом все дело. Телодвижения в сексообмене со времен Адама и Евы одинаковы. В постелях писателю надо улавливать дух причины и последствий, надо говорить каждым тычком вглубь, а не гонять впустую злобного господина туда-сюда, по молчаливым, скользким, пахнущим бесконечностью, рождением нового и прекрасного, и одновременно Концом Чистого Света, пещерам.
      
      ***
      
      На самом деле роман только-только начат, и желание закончить его, во что бы то ни стало, умерло тотчас же в момент рождения. Девушка тоже имеет шанс быть вставленной в роман, но для этого чем-то надо удивить графомана. Эта не удивила ничем, кроме необузданной сексуальности, отсутствия в сумочке презервативов и простоты нрава; и потому она не прославилась в веках. Таких много. Писатель, сделав скидку, так и быть, мог бы уделить ей четверть главы. Но говорить с ней не о чем. А хороший писатель любит поговорить во время секса, по банному покрыться пузырями и обменяться влагой с другим телом, хлебнуть пивка, еще поболтать о жизни, а потом переложить сокращенный результат диалога и секса, приврав с благородной целью, на бумагу. Творчество - оно для настоящего художника, орудующего в любой области, пусть даже и в борозде, талантливо, - как бы всегда и во всем.
      Кто первый это сказал?
      
      ***
      
      
      
      -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      2.1.5
      ПИСАТЕЛИ - РЫБАКИ
      
      Изнова продолжаем начатое как-то прежде по-земному наипростецкое следствие о писателях - рыбаках и их женах.
      ...Вам и мне после всех раскрытых женками ваших грехов также нечем крыть, так как вы и я оказались совершеннейшими простаками и не удосужились даже сохранять начальственных справок и письменных приказов. А обстоятельства успешно проведенных совещательных рыбалок с именами участников, которые могли бы подтвердить Вашу давнюю невиновность и святость, гневно стуча по алтарю с лежачей рядом пыльною библейской книгою, вы и я не запомнили.
      
      Молитва древнего литератора, страдальца и антиугодника:
      
      "...Потом научил ее дальше дьявол: пришед во церковь, била он меня и тебя одинаково больно с детьми моими и всеми родственниками, и все блЪдье римское немецких кравей тож вращалося там, и волочили оне меня за ноги по земле, а ты остался мертвым, потому что слабже был. Все они в черных рязах, другие с гадными свастиками, пукающе многакрат пищалками и с трезубцами. Одни молча меж себя, другие грызли руки мои яки текливые суки, те, кто с свастикой и горшками на башках тыкали вилкой в нос как в пелимень, а я молитву говорил в то время, и спрашивают они мя: деньги где спрятал, а я молча терплю, и говорят они тогда зело, просыпайся пес преблудолюбный, пора тебе на работу шлепать. Готова яишница яз твоих отвислох шаров. Откушайте, будьте так добры. Ты глянул под одиялы, и, о, хвала господу нашему, а мудохница-то на месте, только покрылась она предатливым потом а выросла на ней с того волшебного пота шерсть обезьяны горилы, бо отыскать в ней лиющий корень будет трудно, когда на двор пойти надобно встатни.
      Чюдеса! Давеча был блядин сын, а топерва внова батюшко кормилец! Во как! Стало быть, востра еще моя шелепуга, раз жив пока, пригодица, чай, когда надо расшиперить рычагами святаю блудью прорубь нижняго тела. Тут паки горе от радостей, блуда от любови рядом не отличить. Зело надобно крепко молитися богу, да спасет и помилует нас, яко благ он и человеколюбец. Ну, дай, тада, господи, серебрен ключь мне, пусть чясто отворяюца тем ключом редкие дверцы передней лебеди - бабы моей. Пусть кряхчит часто и просит так: ещо ещо, греби глыбже..."
      "Пр. Аввакум, Чен, 1/2Туземский"
      
      ***
      
      
      Литератору иному с набором хороших украшений в речи, доброму клерку с талантом, архитектору - всем холостым последышам Гомера, зоофилиста Платона и мудрого Пифагора - служить искусству гораздо проще: им не требуется отчет, им не надо поминутной стенографии происходящего в бане, из которой следовало бы, что на интимное объединение с блудливыми работницами подсобного производства таксопарка, у них не было ни одной свободной секундочки.
      Им не перед кем метать бисер, им не перед кем иллюстрировать свои чистоплотные замыслы и заботу о физическом здоровье окружающих.
      Ему - писателю незачем перекрашиваться из нагого, но честнейшего гражданина с неопасным березовым веником, в рыбака с удилищем и полным ведром глупых, губастеньких пескаришек, полосато-зеленых, блестящих ершей размером с мизинец, да крохотных ельчиков для тучных жениных гавкающих и мерзко мявкающих домашних скотинок ростиком со скамейку. У него нет благоверной половины от твоего ребра, поэтому для отечественной литературы это большой плюс и много попутной пользы.
      Считающий себя литератором в любой ситуации чувствует себя как на работе. Ему, холостому, порядочному, самому уникальному среди других личностей, интересно заметить и в бане, и на рыбалке нечто этакое, что другому и не привидится: ему важно зацепить кого-то, чтобы вызвать на раздраженный разговор, в котором проявится сущность, глупость или забавный расклад умишка; вычитать затаенный смысл из пьяных, болтающих ерунду рож, запомнить и изобразить все это в таком нелепом виде и в такой идиотической ситуации, чтобы это могло заинтересовать будущего читателя, ищущего бревна-соринища в чужом глазу, как повода для выгодного сравнения с собой любимым.
      Вранье это - твое маркое щернилами ремесло, или добротно пересказанная быль - это мало кого интересует, лишь бы было занятно.
      Но это справедливо только до той поры пока бревно из чужого глаза исподволь или откровенно не перекочует в персональный глаз прилежного читателя.
      
      Количество местных писак в городах-деревнях и, соответственно, в крошечном Угадайгороде, несмотря на некое посмешное обилие точек культуры, и объектов промышленности (пять театров на сто пять заводов) а, главное, учитывая диковинное влечение части образованного населения к субтечению классического псевдографоманЪства достаточно велико.
      Недозревшие перезревшие и изначально червивые плоды подлинного графоманства побывав в творческих лабораториях этих вонючих домописцев диванной вечности, применяющих исключительно тонкие парфюмные ощущения, и сказительниц любовных историй про свою романтическую, пахнущую дурман-травой, проломленную случайно проходившим мимо школы арапом - жеребячьим погонялой нежную издревле пздощель, превращаются в похмельную жижу, стихийно прогоняемую сквозь кишечники самогонных писательских аппаратов в бесплатные и безразмерные приемные емкости самиздатовского интернета.
      Взрываются передутые резиновые перчатки с легкостью обходятся стороной цеха контролеров от синтаксиса матцензоров и грубоватых наемных надсмотрщиков - замадминов и помощников-сексотов литературных сайтов.
      Реже, но достаточно часто, этот самогонный урожай попадает на книжные лотки. Как же это так получается?
      Очень просто. Народное движение графомантства поощряют не читающие данных рукописей разбогатевшие на пустом месте спонсоры - одноклассники реже - друзья-олигархи местного значения, еще реже - владельцы рыночных киосков всяческих национальностей чтящих великую русскую культуру и выкладывающие денежки по принципу:
      Владелец киоска (в сторону): "Ну, ты, осетрина достал!"
      В лицо: "Сколько тебе надо? Всего-то? Ну, держи братан бабки!"
      В сторону закрывающейся двери: "Слава богу, легко еще отделался".
      Чуть позже: "Овощ из четырех букв? Плющ? Нет. Репа? Хрен! Ага! А вдруг это типа Неопушкин?"
      Чаще всего денюжками помогает графоману-скорописцу поздно спохватившаяся и сдавшая в итоге взад-пятки экзотическая любительница сладкой постельной лести.
       - Так-с, - запоздало думает она, - а, какого черта я за свои же деньги ноги раздвигала? Вот, оказывается, - деньги, бабло - это и было главным, что от меня требовалось.
      Армия вольноопределившихся и свободомыслящих писателей вполне сопоставима с количеством населения Угадайгорода, что и дает основание быть узнанными всей населяющей его читающей общественностью. Ну, разве что, кроме обкуренных и интеллигентных прежде наркоманов, а также кроме вечно занятых своим поточным ремеслом продавщиц частей своего тела на самых дальних выселках.
      Буквально через неделю после публикации произведенья и появления его в местных лотках Русьпечати, начинает раскаляться сарафанно-телефонное радио. Тут уж как говорится или пан тебе или звездец. Но, брат, ты сам хотел бури! Получи теперь популярности по полной. Такую ждал?
      Если представители местной общественности узнают в тексте себя, но не понравится окрас, - не миновать беды:
      - А вот здесь дорогой Чен Джу или Туземский, - как там тебя теперь называть, мать перемать, - ты не прав я этого вовсе не говорила, а с этим не спала, а с тобой и не собиралась вовсе. И музей твой "Выхухоля" - полное дерьмо, не соответствует он мировой культурной цивилизации, а в распластанности твоей похож больше на обрубленную по краям коровью лепешку... Засохший навозный бифштекс. Понятно?
      Долгий пык-мык.
      - Дык... ить... Художественная интерпретация... Оно еще требует кой-какой авторской правки... Не койка-кой... Не окончательная модификация... Не претендую на достоверность... Загодя оговорился. Вы разве не заметили в предисловии?
      - Нет.
      - Это и не про тебя, прости... Те. Это про всю Россию. Обобщенно-собирательный художественный образ. Ход, так сказать, индивидуального сложнейшего размышления... Недоразвившийся плод ананаса, ну, помидора, если по-простонародному, по-русски.
      - Ну и что. Плевать на твои ананасы - мне вот муж только что позвонил и назвал сукой блудливой.
      - И мне, и мне! - брызжут слюнью другие. Их мужья наковыряли в недрах интернета книжку Чена Джу, нарушателя, губителя не только угадайской нравственности, но и успокоя всей страны. А в героинях многие нашли сходство со своими женками.
      - Надо же, - размышляет Чен Джу, - какой расхожий женский типаж нарыл! Не ожидал. Прокололся. Теперь придется за всех отвечать.
      - Козлиного ты происхождения тварь, - рычат и блеют зверьми разные третьи лица, ответных дел мастера.
      Графоману только и остается, что, как всем пойманным на месте преступленья, разводить руками в сторону приседать со страхом, выпячивая коленки наружу и молвить эпизодически главное слово тихой надкосмически русской киндзадзы.
      - Ку! - вот это волшебное слово.
      "Ку" в этой ситуации означает: "ну что ж я мог, мало времени было, исправлюсь". И сдается он на милость ловца.
      Весомого аргументария для защиты своего демократического права голоса, или собственных волшебных средств типа спичек от "Ку", чтобы откупиться, и за которые можно купить и напечатать что угодно, в любом приличном издательстве у писателей-графоманов не бывает. И не будет.
      - А я в клозет ходил не в одних трусах, а только в носках - вспоминает спонсор мужского пола апшеронского вида, - и не по траве, и не по тротуарной плитке, а по снегу. И долгов у меня не полмиллиарда как вы изволили обнародовать, а только четыреста пятьдесят семь миллионов. В рублях. А все-то подумали - в долларах. Говорят: долги верни. Десять рублей. Обещал, мол, в понедельник, потом в четверг. А где взять? Мне, кстати, поставщики больше должны. И вообще, это было сказано по секрету, а ты сор из избы... Нехорошо это.
      - Прости дорогой (синонимы: дорогостоящий, бесценный, родной, ненаглядный) спонсор, я просто литературно округлил. И вовсе не тебя имел в виду, а средний бизнес вообще. Кризис, он же как бы у всех!
      - Друган что-то я тебя не понял! Обещал написать другое. Расхорохорился слишком. Страх потерял. Верни-ка, - по дружбе-верь, говорю пока с волшебным пожалуйстом - отдай деньги за твой золотоговенный понос.
      - Неправильно выражаешься.
      - Что, что?
      - Масло масляное, говорю.
      - А я говорю говно и понос. Гов-ни-ще! С большой буквой "Г". Понятно выражаюсь? Понимаешь, где ударение стоит? Не понимаешь? На твоем лбу сейчас встанет след ударения, вот где.
      Про ударение забыто и отвергнуто. Вперед, в бой! "Это моя-то книжка типа говно с поносом? Не ожидал, честно, знаешь, я тут подумал и... Пошел-ка ты сам... На пик-пик-пик. Твои зловонные бабки, деньжонки поганые, пик-пик-пик, завтра отдам. Может быть. Вот только домой съезжу. На автобусе-на. Пик-пик-на".
      И едет уличенный в гиперболе графоман на автобусе до своей хаты. До сих пор едет. Будто его панельный дом с сейфом стоит на краю Антарктиды.
      - Кстати что это за Антарктида? Это материк или континент, пик-пик или просто много льда, где даже глупые пингвины не живут, а только мерзлолюбивые каракатицы?
      Констатируя последствия преданного на народное обозрение графоманского труда автор отмечает следующее достигнутые результаты:
      
      А морда почем зря побита;
      БлядЪ! Чувство родины потоптано;
      Вау! Настроение ниже полшестого.
      Г.Д.Е.Ё.Ж.З пропускаем И,икраткое, к,л,м,Ннаконец, самое досадное: работающая на АБВГДЕЁЖЗаводе и подрабатывающая на профсоюзно-картофельных полях супруга, три года безуспешно ждущая от пока еще нехолостого мужа обещанного вознаграждения, преждевременно (могла бы еще подождать) набирает полные щеки воды и не выпускает ее сутками.
      
      
      Голос: "Милая, а ты не знаешь где мыло? Адажио-персик, говорю, где?"
      А в ответ опять пресловутый "пик-пик" и расхожая фраза про козла с молоком и про веревку, которая давно желает породниться с твоим жидким мылом, которая она давно не видела и за которым ты должен следить сам, и вообще голову жидким мылом не моют потому, что она его пользует для посуды.
       - На кухне возьми! Или мне самой тебе принести, козлу ленивому?
      - Я уже голый.
      - То-то я твоего голого брюха не видела. Ниже ничего нет. Трусы надень. Ну что, пик-пик, за мужики такие пошли!
      И так далее. Понятная каждому семейному русскому народная балаганщина.
      
      ***
      
      Каждый из нежандармского Угадайгорода, шутя и смеясь, сможет обвинить начинающего писателя в намеренном искажении всем давно известных угадайских фактов.
      - Я полностью согласен с тем, что сказали сейчас два депутата: на позорный столб его!
      Крики из зала: "Голосовать, голосовать!"
      - Вашим наколотым женщинам в романе только одна профессия - дама выходного дня!
      - Проститутка.
      Председательствующий шипит в микрофон: "Тираж в печку".
      - Голосовать, голосовать!
      Заехавший в гости Жириновский: "А мне нравится. Я бы с ним водчонки -то попил... Я бы с ним сапожки-то..."
      Зал: "У-у-у!" - рукоплещет Жириновскому. Редкий случай.
      Гоголь: "Джинсики на нем гадкие, в трусах дырка, на затылке еще дырка - это от плеши, страхолюдина такая, что хочется плюнуть, а посмотрика-сь ты, в каких отелях проживает, дешевые приюты ему уже дегенеративны! Литература - ноль без палки. С него с самого карикатуру сочинять".
      - Сходить на него по-маленькому!
      
      В очереди на критику подогретые доброжелатели, любовно просверливая в глазах писателя дырку справедливости:
      - А какого хрена тебе бытовуху живописать? Что других, менее тривиальных тем не было? Написал бы про работу. Это же интересно. Все коллеги зачитаются.
      - Это потом. Мной эта тема пока не изучена. Мало биографических сведений. Это надо отдельно изучать, встречаться, записывать. Кому это сейчас интересно? Заняты все. И не поверят в нужность.
      - Ты, вот, вспомни. Вот шестидесятники. Ты же помнишь. Сам, поди, шестидесятник.
      - Я тогда и слова такого не знал. Просто слушал Окуджаву. Радио. Высоцкого сначала бранил, потом только вслушался и, может, стал что-то понимать в наркотиках и в томной вашей, тюряжно-политической лирике.
      - А БАМ, а чистая любовь, а Дашка, а Жулька?
      - Не бывает любовь чистой. Половина любви скрывается в трусах. А БАМ - это подогретая искусственно вспышка энтузиазизма.
      
      ***
      
      Сидят вкруговую другие - малотрезвые - люди. Прикуривают друг у дружки. У одного сломался огонь. У другого треснула пеньковая трубка.
      - А что, если моему ребенку попадет твоя книжка, пых-пых? Дым идет из щели и едко пахнет пластмассой. В глазах у всех слезы. Следовательно, табачных дел мастера подсунули фальшивку. Не говоря уж про пересушенную смесь кентукки, виржинии, ориентала, произведенную где-нибудь на Дону.
      - А ты не давай ее ребенку, спрячь в сервант за наволочками. Есть в доме наволочки?
      - Мда. Огрызаемся. Я добром советую. Ну, сам смотри. Я только предупредил. А сколько будет стоить твоя книжка?
      - Триста. С картинками триста пятьдесят.
      - А страниц?
      - Триста сорок.
      - Ого! Никто не купит. Рупь - страница? Книжка - десять пачек сигарет?
      - Так точно-с, одиннадцать. Считать научитесь.
      - А кто рисовать будет? Без иллюстраций и смотреть не захотят.
      - Есть одна студентка на примете. На лисапеде пока катает. Другая в интернете выискалась. Накрайняк сам нарисую.
      - Опять про секс? Трахать "до" будешь или "после"?
      - Вы только об одном думаете. Я про искусство толкую. Когда одно помогает другому.
      - Мда. Проверься сначала в "Огнях Угадая". Это - тот еще фильтр.
      - Ссу пока. Я уже про шляпу редактора сдурковал. Теперь в Угадае не запустят. Лучше начать с Москвы - там пофигу. Только не в ОбстрелЪ. Там проверенную классику печатают и всеядные чтива для балбесов. Только бабки слюнявь. А еще лучше сразу с Америки - им антирусские аргументы опять ой как нужны.
      - Да бросьте уж, господин графоман!
      - Старое там уже заплесневело, понимаешь. Эмигрантов всех наших политических давно в помойки засунули. Полякова стрельнули. Голос Америки стал пуком, отрыжкой. Им новая тема нужна. У них руль отбирают.
      - Ты не патриот!
      - Извини, как раз ровно наоборот. Я - патриот, патриотом и умру. Пусть безызвестным и очередным.
      
      ***
      
      Нормальной сочувственной критики в Угадайгороде не найти. А злобствующие неврастеники тут же опарафинят в с-натягом-светской хронике в повисшем на околице культуры замаранном журнальчике с сыплющими по-осеннему страницами, нашпигованными бодрыми фотками намазанных моделей из татушных забегаловок.
      Запросто может обгадить заезжий журналист, мимоходом, с зубочисткою и в шлепах на босу ногу, проживающий в угадайском хостеле, что напротив рынка, поместивши в ядовито-желтую олигархическую газетенку разгромную статью и получив за нее немыслимый гонорар в триста тридцать три рубля и возместивший этим с избытком покупку дрянной книжонки Чена Джу.
      Да есть, разумеется, совсем другого рода меценаты-спонсоры и прототипы детективных романов - некие шапочно знакомые парни и дяденьки с веселым и романтичным прошлым многие, из которых, по старинной красногвардейской манере правят депутатский бал с "Береттой" за пазухой.
      Их лучше не задевать вовсе: кто знает, как близко захоронен его другой батько Наган часто ли его смазывают маслом и как часто любуется на него владелец уставший стрелять по пустым бутылкам и пивным банкам у тихого болотца да по дурным зайцам вышедшим полюбоваться закатом на границу заснеженной тайги.
      Современный журналист, писатель, тем более графоман, тем более рыболюбивый писатель - все отважные на бумаге, ныне являют собой модную и не кусающуюся особо мишень.
      По-прежнему в моде у авторитетных стрелков приходить на похороны внезапно почивших писателей и говорить под вспышками фотокамер душещипательные речи.
      
      Чен Джу дает интервью:
      - Да в тексте есть угадайгородская специфика да кое-что списано с друзей и знакомых - так делается всегда и везде от Свифта до Акунина и Полутуземский нового тут не выдумал. Но поверьте даже прототипы персонажей выглядящих ниже отрицательно или как минимум далеко не героически ЛЮБИМЫ автором по-настоящему и НАДОЛГО ибо автор сам таков ибо его авторское рыльце в таком же провинциальном и наивном пушку, требующем брадобрейской правки. 1/2Туземский ваш многоуважаемый - не исключение.
      Тут взыгрывает зависть.
      - Он - моя худшая копия! - Брызжут слюни.
      - Я его... я его...
      - Я его достану!!!
      Рукоплещет Америка: "А продолжение будет? Мы на фоне героев г-на 1/2Туземского выглядим просто святыми!"
      
      
      2010 г.
      
      
      2.2
      СЛОВА
      О
      ДВУХ
      ЗОЛОТКАХ
      
      
      2.2.1
      КОНЕЦ ОДИНОЧЕСТВУ!
      
      
      Ленивый графоман - это здоровый графоман в отличие от академически правильных графоманов с сизыми мешками под глазами вечно неудовлетворенными женами, спящими на тюках с макулатурой и горько мастурбирующими под мужниными подшивками писем, присылаемых ему отказывающими редакциями.
      Графоман-ленивец никогда по-настоящему не заболеет графоманством. Это плюс.
      Ленивый графоман всегда в поиске повода дающего надежду отсрочить процесс написания романа века. Талантливый как пресловутый г-н Пелевин в начале своей карьеры и гораздо ленивее, чем выдуманный мастером г-н Обломов наш графоман на вшивый двухстраничный рассказик пусть даже на маленький и красивющий как шестидесятичетырехгранный алмаз в фальшивом магазине Сваровскаго никогда не клюнет. Определение "вошь" в последней фразе принята как мера величины, а не зловредности.
      Ленивому графоману гораздо интересней заниматься подготовительной частью, чем уничтожением груды бумаги, тем паче нудным щелканьем по клавишам днем и ночью.
      Ленивому графоману за его отверженный труд никогда не платят денег. Это минус.
      Да деньги ему и не нужны. Это плюс. Настоящему графоману достаточно пшенки с кетчупом под вяло льющийся текст. А ленивый счастлив от свободного рабочего графика. Еще плюс.
      Ленивый графоман бывает рад, когда под рукой нет карандаша, когда западает клавиша Shift, когда он по ошибке покупает нерастворимый кофе, забыв, что дома с десяток лет не работает кофеварка, а зерна кофе, полученные им как бартерный обмен за проект шикарного коттеджа, давно засунуты в пятилитровую рюмку с сухими цветами от бывшей любовницы. Кофе для цветов - это декоративный грунт. Зерна давно обволоклись плесенью. Миллиметровая пыль наверху горки предоставляет плесени прекрасный шанс размножаться спокойно. Ленивый графоман это заплесневевшее кофе. Лень - его пыль и защита. Рюмка когда-нибудь превратится в хрустальную вазу, или в студенческий "Плафон", которым позавидует "Гранатовый браслет".
      Зерна кофе, окончательно прозрев в пыли, - этой благодатной ниве писателя - толстыми рублями и обнищавшими долларами посыплются в красно-китайского поросенка-копилку. Много-много.
      Какое качество приятнее лени? Способность к оргазму? Ха, увольте, не смешите мир! Для оргазма надо предварительно поработать. А за ленью даже ходить не надо.
      
      ***
      
      Графоман бывает рад, когда по пьяни на даче начальника он теряет подаренную давеча женой последнего курительную трубку с трогательной надписью типа "люблю твой член и тебя Чен". А без трубки роман никак не пишется.
      Графоман чрезвычайно не рад когда на кафель падает и разлетается вдребезги вечная гарантия от французских очков от концерна "Прозревший ягуар" за пятьсот шестьдесят шесть $олларов при курсе один к тридцати четырем. Это дает двухдневную отмазку, но это слишком дорогостоящая отмазка. Два дня ничего не писать можно было бы даром.
      Женатый лентяй-графоман, не в пример любому другом мужу, доволен, когда на кухне гремит посудой коварная супруга и не дает графоманскому уму сосредоточиться над порхающей веером - мах влево мах вправо - мыслью. Тогда он совершенно законно ложится на диван и, лузгая семечки, набирается сказочной шелухой из телевизионного 3D-ящика.
      Ленивый графоман никогда не составит плана своего произведения, игнорируя школьные советы старенькой и заслуженной учительницы РСФСР по литературе и русскому языку.
      Он специально не станет читать Белинского, которого ему рекомендовали в клубе "Родничок-старичок", созданного специально для не смолоду начинающих писателей.
      На стене нового постреволюционного клуба лозунг:
      
      "БЕЗ ЗНАНИЯ БЕЛИНСКОГО ТВОРИТЬ БЕЗУМНО ЛЕГКО, ВПЕРЕД ТОВАРИЩИ!".
      
      Хороший лозунг.
      Многообещающий и благожелательный.
      Надо будет в Интернет вставить
      !!!
      
      Вот и пример. Немного, правда, выпадает из типичного списка.
      У пожилого и ленивого графомана под редкой фамилией Полутуземский... Ага следует, кстати, между делом отметить, что дружбаны в шутку окрестили его 1/2Туземским,да так оно и прилипло по жизни; и даже в штампах чертежей Кирьян Егорович Полутуземский иной раз автоматически начинал выводить пресловутую 1/2-ю потом спохватывался и вовремя исправлял, не доводя до зоркого ока эксперта не склонного к антипрофессиональным шуткам. Наш графоман по совместительству работает знаменитым на весь Угадайгород архитектором. Тут он не ленив, а весьма деятелен и скор на фантастические идеи.
      Так, у графомана 1/2Туземского не лишенного, кстати, цивилизованных человеческих отцовых и мужских чувств
      вместо супружницы,
      - какой ужас!
      - в доме
      всегда суетятся
      одна
      или
      две!
      девицы!
      
      Цель нахождения этих девиц в берлоге 1/2Туземского никому не понятна до конца даже проницательному коллежскому асессору Калине Володимировне Цветлановой - коллеге Кирьяна Егоровича, изредка даже активно сочувствующей его затянувшемуся половому одиночеству.
      Асессорша по своему опыту дозамужней жизни наивно полагает, что эти девушки нужны для сексуальных утех седоволосого от шеи до паха хозяина.
      - Но зачем две? Шведский вариант? Групповичок? Поочередничок? - думает она, готовя самолепные сырники; и, задумавшись над этой проблемой, по ошибке иной раз приготавливает излишков.
      - Эть, пропадут ведь, желтенькие мои! Кому же их теперь нести?
      Ответ асессору прост. Конечно же, нести надо голодающему архитектору и начинающему самородному графоману Кирьяну Егоровичу 1/2Туземскому.
      Вот такие наивные и добрые нынче асессоры.
      Вот такими голодными иной раз бывают современные зодчие тире графоманы.
      
      ***
      
      Многочисленные друзья и коллеги Кирьяна Егоровича делятся на два лагеря. Первый лагерь представляет собой пожилых и средних лет женатиков и вольноопределяющихся волокитчиков по жизни - ъбаришек на один раз и молодых нежелающих окольцовываться людей. Это лагерь завистников.
      Завистники в душе мечтают нахаляву отщипнуть от Кирьянова пирога, но прилагают к этому слишком мало усилий. К пирогу надо иметь или приглашение, или хотя бы собственную, хотя бы махонькую фарфоровую чашечку с даже не золотой, а просто помытой чайной ложечкой. Но когда нет, ни того, ни другого, - уж извините и подвиньтесь отсюда подальше.
      А когда случается непредусмотренный планами облом, наперебой объясняют Туземскому растленную аномальность его поведения и советуют выбросить из хаты хотя бы одну деваху, - зачем же кормить вторую? А еще лучше обеих. Последняя мера - это уже чисто от зависти.
      - Какой-то старикан! - орут они, восхищенные молодыми кралями, - живет с этими, блинный клуб! В то время, когда в городе на всех телок не хватает. Пятнадцать щелбанов! Бутылка рому на стакан мертвеца! Некушки - нетушки!
      Другой лагерь - лагерь доверчивых благожелателей. Эти верят затверженной наизусть и отточенной защитной речи Туземского о его полной непричастности к интимной жизни обеих квартиранток и, сердобольно оберегая кошелек Туземского в грубой форме требуют вышвырнуть из хаты этих никчемушечных погремушек и беззастенчивых, по-домашнему блеющих козочек, жующих общечужие посевы.
      - А курят они у тебя где? На лестничной площадке или дома?
      - Дома. В форточку. Когда я сам не курю.
      - Даже мы себе такого не позволяем, когда у Вас в гостях. Позор Вам, Кирьян Егорович.
      Словом, нет в Угадайгороде знакомого человека, который бы в той или иной форме не участвовал бы в полной открытости половой жизни Туземского и никто из них не может проникнуть окончательно и верно в его душу и понять добропорядочных помыслов.
      Возникает вопрос, а были ли, собственно говоря, сами помыслы? "Малчик" - то, собственно, где?
      Пожилого 1/2Туземского на сей счет посещают собственные, малооформленные в категорическую концепцию, мысли.
      Как у каждого творческого человека у Туземского Кирьяна Егоровича своя особая, откатная интерпретация этого случившегося однажды и непрекращающегося на протяжении более трех с гаком лет факта проживания на его площадях двух по-уличному случайных, прописанных в шахтерских Тмутараканях и подозрительно неработающих молодых гражданок.
      Следует отметить (не для протокола), что факт молодости указанных особей женского пола вовсе не означал наличия у них так называемой и немодной нынче девственности.
      Но это так к слову.
      Интересно также отношение их матерей к факту проживания в хате у 1/2Туземского данных деточек давно оторвавшихся от материнских грудей и лилейно взращивающих свои собственные.
      Факт проживания дочечек со странно-добрым дядькой Кирьяном ни для одной из матерей не является тайной. Обстоятельства добровольно-совместного проживания удовлетворяют обеих мам, несмотря на явную нехватку приспособленных спальных мест и на достаточно сжатые размеры квартиры.
      Габариты стиснуты до такой степени, что иной раз невозможно увернуться от случайно-вороватого угляда какой - либо по-девичьи укромной тайны, которых у любой девушки такого возраста, несмотря на современное наплевательство и анархизм всегда бывает больше чем у зрелой и умудренной женщины способной любой прокол превратить в преимущество.
      Сила и - главное - сексуальная безопасность Туземского состоит в том, что он является "условно чрезвычайно стойким" в делах нравственных особенно там, где он сам себе дает какое-либо слово или объявляет табу.
      Дополнительная сила убежденности мам в целостности и неприкосновенности их любимых чад состоит в экономии их собственных финансовых вливаний в жизнь дочерей.
      - Кирьян Егорович не настолько идиот, чтобы без средств протежировать дочку с подружкой. Значит, это ему зачем-то нужно. Вообще, странные эти люди - люди искусства: господа архитекторы, мазилки разные. Столько лишнего беспокойства... И зачем все это?
      Думают обе мамы одинаково стандартно с легким разбегом мысли.
      - Этот Кирьян Егорович, - думает мама - литераторша, начитавшись добрых книжек про частные дома благотворительности, - настоящий травоядный динозавр времен Достоевского.
      - Ему бы памятник нерукотворный
      - сваять на зависть
      - и тэ дэ.
      
      - Моя дочка не так глупа, чтобы жить с затаившимся насильником, - думает другая, по профессии, кажется, бухгалтер стройфирмы, или универсально аккуратный счетовод, или смотритель мужских секций шахтовых раздевалок - не важно. - Пусть будет пока так, как есть. Время покажет. Вдвоем девки всяко отобьются.
      В философские дебри и закидоны Туземского, равно как и в оригинальную вседоверчивость девушек, мамы не вдаются. В сектантское гнездо никто не верит. Обвинять Кирьяна Егоровича в растлении малолеток мамы не собираются, но инспектирующие поездки для порядка иногда устраивают.
      Складывается совершенно любопытная социальная ситуация, которая при ее относительно широкой распространенности в мире почему-то вообще не нашла себе отзвука в литературе. Может тут есть что-нибудь постыдное? Но Кирьян Егорович так не считает, потому что верен себе. А сожительницам - пофиг! Покудова поживается спокойно - значит, можно пользоваться и не задавать себе лишних вопросов.
      - Мы ответственны за тех, кого приручили?
      - Бросьте, это про домашних кошечек и собачек, а вовсе не про девиц, которым предложена бесплатная аренда территории!
      Следует учесть распространенное в провинциальных шахтерских городках обстоятельство: обе мамы многодетны. Старшие детки этих мам уж давно разлетелись по своим новым, но шатким пока гнездам, необремененным сейфами с рублями и баксами.
      Естественно, старшие уже обзавелись или спланировали своих собственных птенцов и баловать своих младших сестренок какой-либо финансовой помощью вовсе не собираются. Непедагогично это - считают они! Достаточно моральной поддержки на семейном совете, собираемом раз в год по случаю дня рождения главной мамаши и больше похожем на суд присяжных, в котором виновата всегда немеряно нарожавшая сторона.
      Крайними на таком семейном совете объявляются младшие сестренки: они выпали из гнезда по своему желанию - теперь терпите, долбите, добивайтесь, ставьте себя в жизни самостоятельно, не стройте из себя невинно пострадавших и не просите у родственников денег на разгуляйства. Сами топчите себе дорогу к вашим же шоколадным перспективам.
      Были еще некоторые чрезвычайно живые обстоятельства общения Туземского с одной из мам зачастившей устраивать неожиданные ревизии своей дочери после первой, прекрасно проведенной в ресторане и украшенной последующей расквартировкой у Туземского. Радушные условия ревизии и следующей за ней бесплатной и взаимно приятной ночлежки были сами по себе достаточным поводом для участившихся выездов данной мамы из пункта "А" в пункт "Б".
      В отношении одной из этих мам 1/2Туземский табу себе не назначал.
      А в компании с другой, вполне приличной и скромной мамой - тихоней, он, напротив, чувствовал себя менее ловко, если не сказать, что полностью бескомфортно. Порядочность плохо уживается с эпизодическим Беспутством. Не смотря на ожидающие Туземского в такие инспекторские приезды ужины, сладости, пирожки и овощи, привозимые из дальних дровянниковских огородов, стесняясь общения и избегая излишних разговоров, он старался максимально поздно приходить домой и, по возможности, тут же укладываться спать.
      
      ***
      
      Как-то, для сквашивания вечера и полунасильно, чтобы не очутиться один на один с мамашей, Туземский вызвался показать город и взял для разбавления коллективной ипохондрии ее дочку Дашу. С сим странным, не полюбовно скомпонованным обществом, он, разок - другой скатил с ледяной горки на площади Свободы. Повелась на провокацию мама. Она по-девичьи повизгивала, усаживаясь на полы шубы, а в конце пути каждый раз странным образом разворачивалась на сто восемьдесят градусов, хотя если бы старалась, то могла бы только на девяносто.
      - Это, может быть, для того, чтобы ее было заметнее? - думает графоман.
      Сам Кирьян Егорович, напротив, скатывался сурово, по-мужски, стоя на ногах как мачо в челноке, наполненном пойманными барракудами, как широченный, озеленевший медно-бронзовый монолит, которого враги не смогли повалить, даже не свинтили, и даже птицы не смогли пометить его головы, ввиду высоты венценосца, и от бессилия враги просто низвергли памятник по наклонной плоскости "таким гордым, каким он был всегда".
      В тот вечер компания достаточно продолжительно бродила по городу, говорила о чем-то абстрактно-умном и для всех безопасном, и пригубляла красное винишко в трактире на площади имени древнего поэта и прозаика Шуткина.
      Придя домой, гостевая мама приглушила свет, села на пол и, притулившись спиной к стенке, с молчаливой целеустремленностью принялась за вязание носочков для дочери.
      Туземский хорошо отработанным методом изобразил сон на свернутом повдоль продольной оси комнаты матрасе, прижавши себя к письменному столу. Под столом уместиться не удавалось ввиду близко расположенных ножек.
      По прошествии часа тишины мама спросила полушепотом:
      - Даша, а у Кирьяна Егоровича есть метр или линейка.
      - Щас, - сказала по-расторопному Даша, - был какой-то электрический, лазерный ли прибор, - и, пошарившись в ящиках стола, нашла обыкновенную стальную рулетку о пяти метрах длины в распахнутом состоянии.
      Мама приблизилась к спящему Кирьяну Егоровичу.
      - Сейчас член смерит, - подумал Егорович в полную меру своей испорченности. Закряхтев, будто бы во сне, он повернулся на живот, а прищуренный глаз направил в сторону подошедших тапочек.
      Вместо члена метр щелкнул по пяткам.
      - Ой, - просто и без выпендрежа сказала Мама, потому как она воспитаная и хорошая литераторша, - представь, даже не проснулся. Сильно устают наши теперешние русские архитекторы! Будто с шахты пришел. Я вот помню твоего отца, так он...
      По дрогнувшей реснице Кирьяна Егоровича Даша догадалась, что спящий попросту прикидывается дохлой гусеницей.
      - Он всегда так крепко спит. Но, пожалуйста, говори тише.
      Не в пример испуганной и нечуткой маме, она произнесла это заговорщицким шепотом и совершенно напрасно подмигнула Кирьяну Егоровичу.
      Смех дикой лошадью в Охотном манеже забрыкался в горле. Кирьян стал тонуть в лично сфабрикованной слюнной жидкости. Нос нестерпимо зачесался. Лошадь поддала прыти, понесла. Кирьян изо всех сил натянул поводья. Было больно, но лошадь, тем не менее, от всего этого причудливого хворанья утихла.
      - Интересно, - думает мама, - мы втроем еле-еле разошлись на полах. А где моя обычно спит? Неужто, втроем?
      Наводящие вопросы и отдаляющие ответы.
      - Даша, а у вас сколько одеял? - А матрасов? - Простыни есть?
      - Есть, в избытке.
      - А постираные?
      Этого не было никогда в помине.
      - Холодильник отчего...
      - А не от чего. Пустой и все.
      - Завтра наполним.
      - Хорошо. Я не против.
      - Ближайший магазин?
      - Рядом, на площади.
       - Кирьян Егорович обычно где спит?
      - Всяко.
      - Вы же его зажимаете неудобством.
       - Он даже рад такому неудобству, - звучит такой же внутренний Дашин голос.
      Кирьян Егорович молча поддержал.
      - Наволочки?
      - Всего по два. - Ответ Даши прозвучал правдиво и коротко.
      - Шампунь?
      - Есть.
      - Отдельная чашка?
      У Даши персонально оцинкованная, солдатская кружка.
      - Посуду...
      - Моем.
      - Кто?
      - По очереди.
      - И Кирьян Егорович?
      - По очереди. Я же сказала.
      - Кирьяна Егоровича нужно от этого освободить. Он же...
      Последовало разъяснение, почему и от каких хлопот Кирьяна Егоровича следует избавить.
      - Сделаем. Ну мама!!!
       От всех прочих дурацких вопросов она отмазалась: потому как ЕЙ ТУТ ХОРОШО и ПОЛЕЗНО для будущего.
      - У нас еще шмоток полно. - сказала Даша, предваряя дальнейшие расспросы. - Можно куртками прикрываться. Для гостей вон он - полный шкаф тряпья.
      Открывается дверца. С полок сыплются пустые бутылки. В глубине спрятана бутылка хорошего коньяка. - Ого! - Кирьян Егорович зря не предупредил о надвигающейся пьянке. И Даша нечаянно его сдала. Но он хотел сделать девочкам сюрприз.
      Кирьяну Егоровичу понравилась фраза про "у нас". А накрывательных шмоток, простыней, общих полотенец, и всего прочего богатства, действительно, было полно и примащивалось это все равномерно по интерьеру и по шкафам. Сушка белья осуществлялась открыто. Мужские трусы могли запросто располагаться среди бюстгальтеров. Бюстгальтерам и женским трусикам Кирьян Егорович все-таки чаще предоставлял право сушиться на лучших и самых видных местах. А своё он вешал под столом, на спинках и в щелях стульев, на гвоздях в прихожей, на руле велосипеда, на двухрожковом прожекторе, на гире и кожаном, безногом, гостевом кресле. Мелочь он сушил на столах, экономя места. Подсушенное перекладывал на обрезы книг.
      Звуки беседы мамы с дочкой - как в тумане, когда даже говорящего не видно, но нужно говорить даже бессмыслицу, чтобы не заблудиться и не растеряться.
      Мама на высыпавшее стекло: "Вот те на! А Жуля сегодня придет?"
      Даша. "Нет, она сегодня у друзей"
      - Молодец Даша. Не предала, - думает Кирьян Егорович. - Черт, придется завтра коньяк раскупоривать.
      
      Спали в этой чудаковато скомпонованной семье по-разному, но чаще всего как три близкие подружки-лесбиянки: нос к носу, попа к попе, перед к переду и коленками иной раз упирались в неположенные места. Это карается законом, или нет? Можно ли его при нужде подставить?
      Цветлана Володимировна считала, что можно и, причем, - самым наибессовестнейшим и элементарным образом.
      Митрич был с ней заодно и подсказывал другу технологию подставы.
      Кирьян Егорович такой расклад отвергал, считая себя и девочек честнейшими друзьями. Ночные дела троицы походили на туристическую ситуацию, когда разным полам не зазорно было возлежать в одном спальном мешке. Оценка поведения, вопрос целомудрия и распределения ответственности были только лишь за мамами. Троица была всемерно счастлива и довольствовалась тем, что ей предоставляла судьба.
      Финал.
      Наутро мама Даши уезжала домой. Неожиданно вкусным оказался шикарный и горячий не по-туземски завтрак.
      С Кирьяном Егоровичем мама прощалась, находясь в повышенно благодушном настроении довольная глубоко моральным поведением всех участников встречи и слегка влюбленная (вполне может быть - почему бы так приятно для себя не подумать?) в своего пожилого ровесника.
      Кирьян Егорович проводил маму до ближайшей остановки, а Даша проводила маму до межгорода. Как только автобус с мамой скрылся с глаз, Кирьян Егорович, как ни в чем ни бывало, наплюя на работу, на начальника, на коллег, на план, какой к черту план, - на марихуану, на мухоморы, подтопольники, рыжики, лисички, какие к черту лисички-рыжики, - грузди маринованые - они к водке лучше, на последнем издыхании завернул домой, какое к черту вновь, - вмиг, - на хрен в МИГ, - он не летчик: "Спать, немедля спать!" Расстелил матрас теперь уж на полную ширину, упал, в чем был, а был в лыжной куртке, - скрестил по привычке ноги и, пропаривая под тремя одежками, тряпками, сермягами одеяльными в серых пятнах свой любимый, мягкий, мохнатый бильярдный набор, задавал храпака до самого обеда.
      
      ***
      
      Приуроченно к следующему, ближайшему празднику, Туземскому с оказийным автобусом была прислана пара мягких, вязаных вручную изделий.
      Хорошие носочки теплые да пушистые, не входили ни в одни ботинки, зато исправно служили при ходьбе по горячему полу, каковой в лютые уличные стужи не дозволялось отрубать. В антагонистичном случае подъездными активистами инициировалось роптание. После первого случая ослушания начинали вопить коченеющие соседи сверху. По навету активизировались и навещали гости иного рода: грубоватые жэковские слесари запрещали кручение вентилей отопительного стояка; служивые лица упрашивали, путая казенную кару со всеми святыми, не покушаться на здоровье и соседские жизни.
      Каждый слесарь любит свою работу.
      Каждый слесарь по-своему жалеет людей.
      Каждый слесарь любит халяву.
      Каждый слесарь-теплотехник Желает Знать Где соизволит Жить тот Фантазер (Фазан Лицемерный, Павлин Надутый, Воробей-Паршивец), который готов для своей пользы отлучить от горячих радостей всех выше живущих.
      
      Нашему фантазеру по праву его инженерно-интеллектуальной должности присылали счета из ЖЭКа, противоестественно увеличенные по сравнению со сходственными бумагами, присылаемыми соседям. Ремонт подъезда отчего-то должен был оплатить самый богатый из всех, или ему так выпадало на жэковских пальцах.
      На его дверях, как на позорном столбе, обнародовалась сумма долгов и последний срок оплаты, после невыполнения которых несчастного Кирьяна Егоровича должны были прилюдно вышвыривать из собственной квартиры. Но он, слава Богу, был в середине постыдного списка и в глаза особенно не бросался.
      - Интереснейшие законы в России! - случалось, подумывал честнейший наш налогоплательщик.
      На сумму, выставляемую ему за общий подъездный замок, можно было приобрести, по крайней мере, три замка и пару связок ключей с золотым покрытием. Его долю ключей отчего-то можно было сразу не отдавать: спи Кирьян Егорович на улице! Знай наш рабочий класс-гегемон, мол. Мы еще живы. Мы еще вам покажем!
      Хорошо жить с мирным соседом из раскулаченных бывших!
      
      ***
      
      
      -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      2.2.2
      БЕЗ ПОРНО БЕССПОРНО
      
      Если говорить об "непонятках" с девочками-квартирантками, то причинно-следственными вариантами данного состояния у 1/2Туземского были следующими:
      
      Пункт 1.
      - Только наполовину Туземский жаждал полного (!) общения и реального живого антропологического объекта для заботы психологического обследования и взаимной приятности. Ну не получился один объект, нехай будет два;
      
      Пункт 2.
      - Девчонки всяко лучше ссущих в тапки собачек линяющих кошек молчаливых рыбок и вечно мрущих попугаев;
      
      Пункт 3.
      - Девушки являются Живыми Украшениями Интерьера сокращенно ЖУИ.
      Пункт три - самый главный:
      У ЖУИ - помесячно набухающие сиськи, которые в свою очередь являются живыми, "живее всех живых", украшениями тел самих девушек. Даже лучше всяких бриллиантов.
      Сиськи, как известно, очень хорошо украшают также интерьеры. Представьте стены, состоящие из объемно-выпуклых бронзовых, золотых, серебряных, на худой конец, из гипсовых сисек. Тут Памелы, Джениферьки, Машки разные, всяческие Катьки-Пересы - всего добра не перечесть, и на каждой сиське эксклюзивные росписи: "Я тут была, я тут спала, я чай пила, а я не просто, а с блюдечка, а я, а я...!" Прекрасен интерьер, наполненный сиськами. Даже знаменитый диван Дали выполнен в виде алых губ. Отсюда пошло целое направление. Народ и не предполагал, что так можно и нужно. И это прекрасно. Как готический собор напичкан воздухом и восторгом, так и кухня, и общая комната, и даже совмещенный туалет Кирьяна Егоровича заполнены женским запахом, волнением, присутствием семейного счастья и несбыточным сексом. Называется это больное мазохистическое дело повышенным эротизмом.
      Туземский любил помечтать перед сном, глядя в пустой потолок и на такие же легкомысленно белые стены, повидавшие всякого. И даже, если присмотреться, то на стене над самым плинтусом (раньше там не было дивана) остались многочисленные следы от потных, розовых, немытых, босых ступней и разнообразнейшие запахи упирающихся поп, прижатых спин, сплетенных рук. Так что любая нормальная собака с удовольствием жила бы у этого плинтуса, внимала бы ноздрями запах и рассуждала бы о непостоянстве человеческой натуры. - Они все такие странные! Не то, чтобы у нас, собак. Они после случки, во время нее, и в ожидании ее, еще и разговаривают!
      Тугодум г-н 1/2 Туземский о малой состоятельности пункта ?1, который остался где-то там наверху, сразу не подумал, а потом было поздно.
      Второе и третье после упущенного первого в принципе стало не таким уж важным: лишь бы квартирантки человечками были хорошенькими!!!
      
      
      ***
      
      И взаправду: одна девочка звать Дашкою Дарьей Дарьюшкой, изредка подрабатывала моделью на заплесневелых подиумах Угадайгорода.
      Дашка обаятельна и была умненькой не по возрасту. Вернее, бывала, если старалась. А Дашка иной раз старалась. Но не часто и не надолго.
      Модели в провинциях - так уж в провинциях заведено - не занимаются провинциальным домашним хозяйством. Вот уж повезло-то как!
      Умы провинциальных моделей витают на парижских, лондонских, нью-йорских кастингах, загорают на Канарах и летают они исключительно на трехпалубных Боингах, в трюмах которых полно бесплатного коньяку и шампанского. Летают провинциалки по всему миру, на первом месте которого, несомненно, Париж, на втором Милан, на третьем романтическая Венеция, и на самом последнем патриотичный остров Лидо.
      
      Какое уж тут может быть домашнее хозяйствование: для этого у моделей попросту нет времени. А маникюр, а прическа, а... и так далее. Ни одна провинциальная модель в мире не может позволить себе пахнуть жареной рыбой, рисковать собой, копаясь в носу и ушах ненакрашенными ногтями, губить кожу лица провинциальным, деревенским паром из кастрюль, набитыми дешевыми, магазинными, грязной ручной, деревенской выделки пельменями из ужасной, придорожной, соломенной фирмы "Поварешкинн и К".
      Наша модель - так уж совпало - особенно не озабочена величиной своих нагрудных, словно по треугольному лекалу скругленных бриллиантов.
      Модель Угадайгорода держит форму вовсе не с помощью картошки с сайрой и килькой, а как бы вопреки этим популярным продуктам.
      Наши бриллианты еще молоды и упруги на ощупь.
      Вообще ощупь в шахтерских городках начинается с четырнадцати. В Германии - с двенадцати, в Швейцарии с шестнадцати.
      В момент знакомства будущей модели с Кирьяном в Угадайгороде ее сиськам было шестнадцать, как люцернским первотрогам.
      Но, в следующий этап знакомства, когда сиськам стукнуло семнадцать, простодушный старикос Кирьян, укладываясь на пол с моделью (интерьер тогда не был оснащен кроватью) и, дождавшись легкого посапывания, совершенно машинально и буквально на несколько секунд запустил свои загребалистые десницы туда, куда обычно при первом близком знакомстве суют свои по-сказочному шаловливые ручонки добры молодцы. Но, ощутив тепло, найдя границу между твердыми бугорками и мягким телом, достаточно быстро Кирьян Егорович все-таки сообразил и вычислил нижеследующее.
      Во-первых, что он далеко не собственник модельной фирмы, что он - не продюсер завтрашнего кастинга, имеющий на тела некоторые права. А во-вторых, он - не юный текущий абрикос, а, тем более, - не уголовная тварь с педофильскими планами, приютившая для этого самого двух бедных живых существ.
      По последним двум великим признакам он, как ему показалось в момент эксперимента, в принципе, был далеко не прав и, следуя такой логике, перенаправил свои руки в обратную, юридически почти-что ненаказуемую сторону. Следствие подумает и покажет.
      Проснувшись утром и даже не позавтракав (как всегда нечем было), Кирьян Егорович ушел на работу. А уже вечером, собрав силу воли в пожилой кулачок, он решил разъяснить двусмысленную ситуацию, объяснить отсутствие агрессивных планов, и вообще покаяться перед Дашкой на будущее, далеко не всуе упомянув бога. Необходимость покаяния и озвучения ситуации стимулировалась от существования твердого мнения одного его друга, который при всякой встрече с Кирьяном Егоровичем, толково и в красках объяснял, что его неестественно тихушное поведение, бросающее тень на все мужское человечество - не есть правильно. Растлевать и трахать, по его мнению, надо было обеих девушек, а точнее говоря, - обыкновенных телок, вместе и по очереди, и, что если бы он был на месте Кирьяна Егоровича, то получал бы не просто свое положенное, а и.., ну, и так далее. Каждый мужчина судит в меру своего полового свободомыслия и степени растленности. Которая, кстати сказать, и не является для них растленностью в полном смысле, а приходится в зависимости от обстоятельств либо сказочным подарком судьбы, либо суровым испытанием на стойкость.
      
      ***
      
      Кирьян Егорович посадил Дарью на деревянный складной стул (полагающегося для данной ситуации мягкого дивана в квартире тоже не было) и налил для разгона храбрости винца. Минут через десять он уже был готов к сложно-интимному разговору. Поискав в своем словаре нужные слова, не обидные для себя и понятные для Дашки, он произнес длинный монолог, в котором между строк колоритно и тайно прозвучала тема извинения и некоего долгоиграющего зарока неприкасания к чужому добру.
      Дашка - неумелая притворщица. Прикинулась спящей по вечерам божьей коровкой и глазами дала понять, что она в ту ночь никого не видела, ничего не слышала и ни хрена, ни морковки не почувствовала. Ага, так и поверили!
      Но по всему было заметно, что такого вида зарок ее целиком и (да, целиком, хотя какой там, нахрен, целик!) и полностью устраивает.
      Клятва Кирьяна Егоровича давала Дашке некие гарантии личной свободы и защищенности от посягательств, а свалившийся на нее приятным подарком титул "неприкасаемой", вызванный едва ли объяснимой с точки зрения взрослого, опытного, избалованного сексом человеком, вспышкой кирьяновской доброты и честности, ей чрезвычайно понравился.
      
      ***
      
      Где-то на Дашкиной родине прозвучали выстрелы.
      С той поры, как Дашкиного любовника-бандита и ее первого мужчину, грохнули на далекой родине, и ревновать стало уже не к кому, жить стало честнее и веселее. Даша платила Кирьяну Егоровичу улыбками, добротой, внешней беспорочностью, эпизодическим и сердечным мытьем посуды. Словом, не отношения, а настоящий, звонкий колорит. Голубое и розовое! Купите деточке пластмассового утенка!
      Кирьяну Егоровичу в плане удержания внутренней страсти, хоть в определенной мере стало сложнее, но, тем не менее, было вполне терпимо. Кирьян Егорович наконец-то освободил из плена дремлющую до той поры беспорочность, порядочность и стойкость, чем впоследствии, - правда иногда и с внутренним сожалением, - публично, и особенно по-пьяни, гордился.
      Это отступление говорит про изначальное существование у Кирьяна Егоровича вполне естественных позывов тела, страшных неприглядных карамазовских соблазнов с истекающими отсюда, согласно закона философии, иже с ним физическими и сексуальными правилами, об единстве и борьбой противоположностей.
      Ввиду непоповской сущности, а также благодаря недурственным знаниям шедевров мировой литературы, рубить шалостные пальчики Кирьян Егорович себе не стал. Да и нельзя было: 1/2 Туземский пальцами не в носу ковырял, а зарабатывал ими себе на жизнь.
      Стойкость Кирьяна Егоровича прослыла в Угадае редчайшим случаем. Администрация подумывала - было начать собирать деньги на памятник человечности.
      
      ***
      
      ЖУИ номер два по имени Джулия в быту просто Джулька, Жулька Жуль, Джулия Батьковна - та попроще: она прямее стеблевой сосны и мягче лапчатого медведя, прошедшего курс педикюра.
      - Оп, взял и все сразу про Жульку рассказал! А где же затравка, тайна, медленное познание характера, ожидание совращения? Отвернется читатель, - хотел подумать Полутуземский. Но не подумал. Потому и тяжело ему в редакциях.
      - Да бог с ним, с читателем! Пиши, пока горячо, - проворковал какой-то излишне нежный внутренний Чен Джу.
      - Ну ладно. Покамест послушаю этого Джу. Кто это вообще? Эй! Ты кто?
      Тишина. Так на горизонте Кирьяна Егоровича впервые прописался весьма вредный человек. Совесть что ли это его?
      
      ***
      
      По необходимости и со стартового пенделя Джуля занимается ведением квартирного хозяйства и даже, даже сложно себе представить - Жуля, - о немецкий майн гот! о русская храбрость, когда хочется пить в жару, - под обстрелом пьяных вражеских окон и прицелами языкастых снайперш за каждой занавеской Жуля геройским и непрестижным для молодых красоток обучается выносу бытового мусора и художественного срача, созданным всеми тремя жильцами, не считая прокладок и ушных палочек от многочисленных гостей.
      Но, это, как говорится, осуществляется только с месяцок и, надо сказать, без особого огонька и инициативы, а потом требуется следующий, запрограммированный Жулькиной ленью немузыкальный пендельсон уже менее товарищеский а больше назидательный, деревенски тяжелый и отвратительно отчимский со свинцовым оттенком голоса, с каждым днем переходящий в прилагательный элемент, более тяжелый по периодической таблице.
      Джулия, будто доказывая свое неитальянское происхождение, весьма крупна телом; покатые плечи, постоянно сжимаемые от стеснительного желания казаться меньше, выдают в ней бывшую, зато успешную волейболистку школьной команды. Но Кирьян Егорович в этом не виноват.
      Талии, как некоего обязательного переходного элемента от туловища к тяжелым бедрам, у Джулии почти не видно. И тут Кирьян Егорович совсем не причем: у Жули где-то прячется родной по крови и огромный по признаку папа. Он - классический алиментонеплательщик.
      Поведение Джулии меняется от ситуации и, вопреки сглаживающему воздействию Кирьяна Егоровича, в этом она достигла большого мастерства.
      Джулия может быть медлительной, как доброе домашнее животное. Но как другая любая необузданная, не стесненная оградами копытная тварь, она может мгновенно сменить доброту на гнев, гнев на печаль, печаль на милость.
      Нога Джулии в необходимый момент может пройтись по передним и задним шарам нехороших, излишне задирающихся и самоуверенных парней.
      В порядке скрытой борьбы за первенство и без оного, Жуля запросто и без видимых причин может обругать свою лучшую подругу Дарью и ввергнуть ее в тупой и бессмысленный спор, сопровождаемый взаимными попреками и скверным покраснением обеих лиц.
      Жулькины юные бриллианты - сиськи - как будто химик забыл выключить процесс искусственной кристаллизации не по возрасту сравнимы по каратам, даже с известными в мире бриллиантами "Памела". Растут они как кораллы: не по годам, а по неделям. А что тогда станется с взрослой Джулией Батьковной? Коралловые острова?
      А что если это дело застраховать? Чем Джулька хуже Джениферьки?
      Но это как раз, то, что надо всем иногородним и местным хлопцам:
      - Пацаны у вас где-нибудь продаются тюнингованые буфера?
      - Так цеж у Жульки, у нас в Угадайгороде!
      
      ***
      
      В голове Кирьяна свинцовым несмываемым карандашом записано:
      - Девушки тоже живые люди и, коли уж живут то и нехай живут: зимой выгонять жалко - замерзнут  да как бы и не по человечьему закону, инстинктивно призванному защищать все живое.
      
      Ранней осенью у Дашки начинается учеба.
      Даша-Лиса Патрикеевна: " Пустите Кирьян Егорович в свой лубяной домик на постой совсем на чуть-чуть".
      К поздней осени и поздней весне на нее неожиданно валится сессия, отсюда происходит заметная линька характера и прибавляются неотвратимые обязательства перед ее мамой горбом зарабатывающей деньги для ее учебы. По необходимости применяется и всегда срабатывает формула "можно еще у Вас пожить" или просто автоматически поживается далее без всяких объяснительных формул.
      В промежутках между сессиями модель Дашку эпизодически и безжалостно, как потертый временем и отпользованный на всю катушку манекен или как поломанную ставшую нелюбимой целлулоидную куклу, вычеркивают из своих планов и выкидывают из своих взятых напрокат у дедушек и бабушек жилищ любимые ею до поры парни. Тогда Даше поночевавшей на теплых и любвеобильных летних скамейках и нажевавшейся вдоволь общественной тусовочной пищи истосковавшейся по-обычному супешнику приготовляемому из стандартных пакетиков с добавлением кусочков мяса или хотя бы докторской колбаски снова приходится любить Туземского.
      Любовь фиксируется броском на шею и неловкими чмоками в побритые элементы лица Туземского шокируя сими выражениями любви и преданности весь набитый малолетками и пенсионерами двор и добивая зрителей легко угадываемой невероятно запущенной разницей возрастов.
      
      
      
      Даша скороговоркой отвоевывает кусочек территории:
      
      "Соскучиласькирьянегоровичаможнояувасещепоживу ..."
      
      Кирьян Егорович охотно сдается. А куда ему деваться: человеческая, земляная любовь-морковь это не сказочные золотые орешки:
      
      " М о ж н о д а ш а м о ж н о о ч е м р а з г о в о р ..."
      
      
      Кирьян Егорович - вовсе не прототип героя романа Набокова по фамилии Гумберт, а Даша далеко не Лолита скорей Набоков заглянув в будущее, списал с Кирьяна Егоровича и Даши столь яркие образы и только добавил тудысь-сюдысь, Ъ, сексуально-трагического красного перцу с хмелями-охуелями и засунелями.
      Но Кирьян Егорович по-своему любит и, то безболезненно как ненадолго прилепившийся насморк, то устало и мрачно как отходняк после гриппа ревнует эту девушку эдакую современную и непутевую начитанную и прокуренную то умничку и домоседку деву Дарию любительницу поспать в свежих простынях (насчет свежих простыней, кажется, переборщено... - литература блин стандарт, епрст, само вторглось) ... то последнюю общежитскую лошару и дуреху в норковых джинсах. Под норками подразумеваются дырки и чем их больше, тем моднее джинсы, тем виднее стройные, абсолютно модельные ножки.
      Кстати, этот абсолют отдельно от тела был куплен неким угадайгородским обувным супермаркетом, сфотан местным фоторазбойником и помещен в одном из гламурных не по угадайски толстеньких журнальчиков. Журнальчик этот хранится где-то между дашкиных рефератов и серьезными книжками по архитектуре 1/2Туземского.
      Кто-кто, а Кирьян Егорович наизусть знает каждый изгиб, каждую красивую и каждую требующую еще возрастной поправки линию Дашкиной ноги.
      Из ста тысяч фотографий девичьих ног Кирьян Егорович вынюхает только две и тут же ткнет пальцем. - Это Дашкины, - сурово и по-мужски скажет он, - могу поспорить на что угодно.
      
      ***
      
      1/2Туземскому не жалко поделить тридцать семь квадратных метров на троих. В тридцать семь квадратных квадратиков входят кухня и совмещенный туалет с душем. Получается двенадцать вполне оптимистичных с хвостиком квадратов (все квадраты салатно-зеленого цвета и сделаны из керамики) на нос.
      Если по секретной теме, то по телефону можно поговорить и в санузле. Там же, чтобы никого не разбудить, можно поиграть на пятиструнной гитарке (первая струна лопнула год назад). Про пятиструнную гитару - отдельная тема на уровне "может... расскажу... потом...". Да не расскажет никогда! Кому это интересно, кроме самого Егорыча и Щипка?
      - Бедный, бедный Щипок, Скребок ли, можешь ли ты толком объяснить свой порыв? Расслабился, не учуял подвоха? Позволил Жуле унести гитару вроде бы как ненадолго. И где теперь эта гитара? Вот-вот. Нету теперь гитары. Плачь. Плачь.
      Потеряв струну, покинутая Жулькой гитара скучала в чехле у Егорыча еще с два года, а как-то раз под утро вдруг жалобно вскрикнула и умерла.
      Голова ее, словно отрубленная ржавой гильотиной, повисла на струнах.
      Нелегко в санузле Егорычу! Не так-то просто слить отработанную пузырем воду, не произведя соответствующего звука. Приходилось стараться ходить, во-первых, маленькими порциямиями, а во-вторых, сами порции аккуратно размазывать по стенкам унитаза.
      У девочек по природе это выходит хуже. Но девочки Егорыча усердно тренировались и на второй год уже стало что-то получаться.
      Того не скажешь про некоторых приводимых с улиц и вынутых из самой андеграундной гущи подружек и кратковременных знакомых ЖУИ шумно опровергающих все заведенные правила поведения и интеллигентную рефлексию Туземского опорожняющихся, будто у себя в общагах и, непонятно из каких-таких сексуально-извращенческих соображений, специально не закрывающих за собой туалетную дверь.
      Там же после принятия вовнутрь гороховой похлебки можно вежливо побурчать образующейся в мужских и женских недрах бионической музыкой с элегантным сопровождением льющейся включенной специально для таких случаев воды из крана.
      Дверь в туалете не имеет надежных запоров сквозная ручка шевелится и снаружи частенько спадает с оси, а ось в свою очередь заваливается наружу, да так что изнутри нет возможности открыться; и приходится иной раз по полусуток в отсутствие волшебного телефона ?09 сидеть на обломанной крышке унитаза и ждать первого зашедшего в квартиру спасателя.
      Обломанная крышка унитаза? А то! Разве может простая, белая русская пластмасса выдержать вес мраморной понтийской Венеры, если ее водрузить на крышку указанного интимприбора имитирующего луврский постамент и немного побрыкать по ней обломками ног? Тем более наша Джулия - ЖУИ ?2 - обладательница такенных увесистых буферов, про что уже говорилось, и с такой величиной необломанных ручищ и ножищ, что Сашке Антиохийскому, - оживи, если его не приведи господи, - стало бы нестерпимо больно за бесцельно проведенные с художественным кайлом в обнимку годы.
      Если б была на то воля греческих богов, и они позволили бы Милосскому эталону выразить свое мнение в паре слов, то никто не удивился бы, если услышал: "Ну, не пик-пик себе! Пик-пик меня не пере-пик-пик!" - роняя килограммы каменных слез от обиды и позора, теряя лавры идеала настоящей женской красоты и молодежного греческого здоровья!
      Конечно, фотосессия на унитазе не успела состояться толком. Кирьян Егорович, услышав грохот, мигом пробудился снарядом проник в санузел и прекратил съемку.
      Зато как было здорово и весело участницам! Доставать застрявшую ногу из дырки горшка было гораздо смешнее, чем Маршаку (или папе Михалкова, кто бы подсказал точнее?) тащить из болота гиппопо.
      В настоящей дружной семье непреодолимое туалетное обстоятельство поневоле интимной близости с каждым "хотящим" членом этого коллектива засунувшегося по надобности в клозет не имеет ни сексуального подтекста, ни иного, ни познавательного, ни научно-психологического интереса.
      А когда одного подопрет, а другая в это время моется в душе (а это уже отдельная долгая опера) то и это не беда: "Тук-тук-тук!" - Это в дверку. И проблема решается: просто кому-то лучше видно, а тому, кто по просьбе отвернется и закутается в полотенце (целлофановая задергушка с эмалевых дужек давно снята и выброшена в утиль) - чуть-чуть хуже.
      Вот вам и невинная эротика. Это ли не плюс, ради которого стоит держать в доме Живых!!! Украшений!!!
      
      Порнухи в доме Кирьяна Егоровича ВНАЧАЛЕ не было. Это всеугадайский факт. Фактус! Фактусище! Другое дело: а на какую временную долготу распространяется термин "вначале".
      Ну так вот.
      Если говорить об общем бюджете, о добытчиках (всё в дом) и пользователях (всё из дому) о способах выживания, то можно и не говорить - и так все ясно: Расея блин. Все в похожих лодках. Одни лодки только больше другие меньше третьи недавно утонули. Из средних лодок пересаживаются и в большие и в маленькие лодки но чаще - в самые маленькие лодчонки, легко втягиваемые водоворотом всемирного кризиса.
      Полутуземский давно уже рулит небольшой, но не так-то просто потопляемой житейской лодчонкой. Но, когда в нее забрались обе ЖУИ вода поднялась вровень с краями суденышка, и стала проникать на палубу.
      Ясно также, что если коллективу "1 / 2 Туземский + 2" приходилось голодать, то голодали дружно и вместе и если уж кто-то зашел с куском в подъезд, то шел по-прямой до двери хаты: никто куском в подъезде ни разу не защемился и не подавился. Но если было что пропивать, то, будьте любезны, делалось это весьма быстро и умело.
      Все в этой не по "львотолстому" счастливой семье происходило синхронно и нескучно.
      Иной раз Кирьян Егорович вместе с членами ЖУИ едал по- революционному обобществленную улично-тусовочную пищу. С одним, правда маленьким добавлением: чаще всего он ее сам и приносил.
      Пища махом сметалась прожорливыми студенческими ртами и безработными великовозрастными тинэйджерами педиками музыкантами и стрирайдерами на ржавых велосипедах.
      Кирьяна Егоровича это несколько озадачивало, но ненадолго: Кирьян сам был когда-то студентом и знал все халявные способы набивания утробы. Он тонко входил в положение современного голодного студиозуса.
      Кормить наркоманов было менее приятным занятием. Кирьян был противником наркотиков. Но в городской клюющей милостыню разнопородной стае вместе с милыми птичками всегда присутствуют наглые твари типа голубей. Голубей, как правило, бывало куда больше, чем воробьев, тем не менее, присутствие голодных и славных воробушков утешает, поверьте.
      В летних тусняках всегда находилось несколько стреляющих по сторонам девочек и молодых женщин в вызывающе самочкиных нарядах на них и застревал наметанный глаз Кирьяна Егоровича - интеллигентного сибирского Казановы. Застревал не только глаз..., но, блин, и другое, но вовсе не так часто, как ему этого бы хотелось. Про "моглось" покамест умолчим. Торчалось? Торчалось, - что тут скрывать! Дело-то человеческое.
      Центровая тусовка Угадайгорода вообще правильно и адекватно воспринимала приходы в свет Кирьяна Егоровича 1/2Туземского увешанного авоськами и слеталась без предварительного сговора как воробьи на пшенку. Как на семечную шелуху на подоконниках Кирьяна.
      Мал у Кирьяна Егоровича золотник да дорог, если ко времени!
      
      ***
      
      
      -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      2.2.3
      ТЕЛО
      
      
      
      1/2Туземскому от всего этого перечисленного и происходящего в его хате не холодно и не жарко. Умеренно приятно умеренно надоевши без всяких горьких луковых или приторных персиковых ощущений.
      Но один раз было с точностью наоборот.
      Была зима ближе к Новому году.
      За окном освещаемый матовыми презервативами уличных фонарей сыпал волшебный снежок. Падая в подраненную обстоятельствами жизни душу Кирьяна Егоровича чудный белый пух превращался в нежную одомашненную сахарную вату.
      В подсахаренном ватой чайке от принцесс Нури и Гиты или от магазина на площади Шуткина за девять рублей упаковка как в волшебном зеркале отражались все прелести завтрашней поездки на лыжный фестиваль, который традиционно проводился в комплексе Жеребенок. Это в пяти часах езды от Угадайгорода.
      Но чаще Туземский бывал в Серебряных Горках, что суть поближе.
      Хоть на тех хоть на других достаточно непологих горках и трассах Туземский никогда ранее не считавший себя крутым лыжником испытывал приятные и странные одновременно раздвоенные чувства.
      Там он не на жизнь, а на смерть боролся с бугелями и кривыми дорожками подъемов с насупленной и крутой вражиной-горой с неправлеными бритвой торчащими бровями и острыми как у Сальватора усами кустарников, окаймляющими трассу спуска с нережущими наст затупленными кантами, с одной лишней лыжиной взятой притом в недешевом прокате с падающими со лба понтовыми горнолыжными очками. Шею Кирьяна Егоровича обнимает и неуместно высовывается мешающий обозрению шарфик, разграфленный как помноженная многократно шахматная доска горящими оранжевыми и черными шерстяными клетками. И самое главное Кирьян Егорович борется с собственным идущим из мозга по кишкам в пятки, получеловеческим - полуживотным страхом, круто перемешанным с получаемым от всего этого извращенным удовольствием.
      Используя весь свой небогатый физический потенциал Туземский честно и упорно по-злому как в атаке на треклятого фашиста до наступления темноты, - когда и трассы-то почти не видно, - выпивал до дна весь этот сумасшедший коктейль страха и удовольствия практически уже подружившись с ужасными горками поворотами и предательски мешающими предметами одежды.
      Так пленники иногда по необходимости входят в странные дружеские отношения со своими палачами и охранниками, будто являясь коллегами по одной и той же работе, только с разным аппетитом и желанием откушать от тортика смерти.
      Спустившись в кафе (коли речь о Серебряных горках) Кирьян Егорович выпивал махом от ста до пятисот миллилитров дешевой водки закусывал пельменями иногда вяло подтанцовывал иногда просто молча и задумчиво сидел, съежившись как высокохудожественный карлик в кабаре Мулен-Руж.
      Виновато уткнувшись в тарелку, он передавал для знакомого или незнакомого соседа пластмассовые стаканчики вилки салатики водочку, и не глядел никому в глаза, будто был перед всеми в чем-то повинен.
      Когда Туземский бывал в ударе, то, начиная телепаться и приплясывать уже вставая со стула, смело выходил в междурядье между столами, и ловко, как ему казалось, жонглировал апельсинами и сотрудницами фирмы, в которой он работал, а под занавес - ой-лихо, - ой-дико, исступленно плясал.
      На обратном пути в автобусе снова выпивалось немереное количество водки.
      Собственное непослушное тело до дому Кирьян Егорович, тем не менее, спотыкаясь и бранясь, доставлял всегда сам, разговаривая с ним как со своим лучшим другом, которого начальством поручено было сопроводить. Да так оно было и в действительности. По трезвянке Тело не разговаривало, а в таких случаях трепалось всегда и охотно.
      На вынужденных остановках чтобы окропить снежок или оставить на нем вразумительную и понятную утренним прохожим надпись Тело и сам Кирьян Егорович пускали строго отдельные струи в противоположные от тропинки стороны и писали разные по половому признаку надписи. Кирьян обычно писал распространенное слово из трех букв, а Тело писало "пошли в пи". На восклицательный знак и на "зду" в баках ни у того ни у другого уже не хватало чернил.
      По дороге добрый и внимательный Кирьян Егорович рассказывал Телу, куда надо идти, когда вовремя поднять ногу чтобы переступить через сугроб. Тексты бесед всегда были примерно одинаковые.
      - Ну и куда пик-пик тебя занесло, - говорил Кирьян Егорович Телу, - вставай сука дом уже близко - там отоспишься.
      И куда только правительство смотрит, нет, чтобы дорогу почистить.
      - Щас надо налево чтоб тебя пик-пиканый ежик там темно.
      - Я говорило: через арку надо.
      - Как же через арку там Подорожник с пивом. На пик-пик пиво после водки.
      - Небось, сам-то бы попил?
      - Сколько этой гребаной водки можно пить!
      И так далее.
      Придя домой, Тело тут же начинало примащиваться рядом с ЖУИ, а Кирьян Егорович отговаривать.
      - У нас с Дашкой договор о ненападении не пик-пик его нарушать. Сам не нарушаю и тебе не позволю.
      - А с Джулькой у нас есть договор?
      - Нету.
      - Ну и пошел сам на пик-пик. А я с Джулькой лягу.
      Тело ложилось рядом, то ли с Жулькой, то ли с Дашкой по обстоятельствам наплюя на воздушную демаркационную линию прочертанную еще в самом начале дружбы и несколько стершуюся временем.
      А Кирьян Егорович лежал неподалеку от Тела смотрел в потолок и на качающиеся силуэты берез в окошке подсвеченные вечными и надежными кондомами фирмы Contex и тупо завидовал.
      Потом в мозг проникали цветные и пьяные звезды женского пола и уносили они несчастного и необласканного Кирьяна-Казанову-Наоборот в пустынное ночное небо без облаков и любви.
      Член Кирьяна Егоровича жил обособленной жизнью, ночью не спал, думал раздельно, и, похоже, никто из упомянутых лиц, включая омудненного хозяина-носильщика, его не жалел.
      
      ***
      
      
      -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      2.2.4
      КЛОПЫ И ТАРАКАНЫ
      
      После нежарких и нехолодных, как в сказке, прежних отношений с ЖУИ произошло нечто невообразимое, что было совсем нехарактерным для 1/2Туземского, обладающего чугунной выдержкой, способностью к всепрощению и использованию принципа "семь раз отмерь, один раз отрежь", вбитого в младенческий мозг Кирюши воспитательным молотком его родной матери.
      Выплески настоящей полновесной злости у Туземского происходят в пять лет только один раз. А то и еще реже.
      
      Кирьян Егорович, будучи в легчайшей степени подпития и потому довольный собой (была возможность напиться в сиську и не попасть в ожидаемую поездку на Жеребенка, упомянутого в главе два) по приходу домой сбросил башмаки ЕССО... так, почему ЭККО? На подошве совершенно четко пропечатано VIBROM. Ну, что за хрень? Кирьян Егорович не знал такой марки. Покупал как ЭККО. На букву V Кирьян знал понаслышке только VENROS и VALES. Может ЭККО изготовлено в Старых Безрадычах? Хохлы это могут. Слава богу, обувка крепенькая. Выдержала пару лет активного пешеходного ралли по Угадайгороду, Королевству Нидерланды и немецкому городу Мюнхену, включая выпуклые наждачные мостовые площади Мариенплатц половые плитки известного пивного кабака "Хофбройхаус" истерзанные башмаками многих поколений местных жителей в штанах с лямками и в широких юбках откровенно пукающих пивом и отрыгивающих запахом кислой капусты с картошкой и свинно-телячьими сардельками.
      Поначалу спокойный, а после ЭККО немного взбудораженный на пик-пик... миль пардон... легким обманом от известного бренда, дядя Кирьян пришвартовался на отметке "ноль" в единственно свободном углу единственной комнаты.
      Обе ЖУИ дружненько лежали на другом секторе того же пола, вперивши взгляды в экран телевизора, и посматривали Дом-2, а может и 1. Это уже неважно, потому что, если бы это было МузTV, результат был бы аналогичным.
      Почему все на полу? Да потому, что пару месяцев назад, вконец измученная семья, все-таки уговорила Кирьяна расстаться с дешевым диваном, купленным по совету активно действующей тогда любовницы Кирьяна Егоровича - Зоеньки Николаевны Строк для целей совокупления не на полу, а в нормальной постельной обстановке. Не той Строк с заголенным и намыленным задом, засунутым в умывальник девяносто первого года, в котором мыл руки также первый президент СССР, а местной переломного возраста вполне экзальтированной и сексуально воспитанной деятельницы культуры, страстно внутренне и незаметно внешне желавшей замужества с Кирьяном Егоровичем 1/2Туземским. В деле замужества ЖУИ представляли для Зоеньки некоторую реальную опасность.
      Опасность состояла не в том, что Кирьян Егорович вдруг полюбит одну из ЖУИ, или одна из ЖУИ (а вдруг!) переспит с Кирьяном Егоровичем (на измены, легкий флирт, разовые пересыпы на стороне у Зоеньки Николаевны Строк были достаточно демократические взгляды; сама Зоенька особенно не скрываясь а даже манкируя этим изредка лесбиянничала со своей подружкой, и при этом даже ради эксперимента не догадывалась прощупать наличие странных, розово-голубых подрастающих рожек на седой голове Кирьяна Егоровича), а в том, что проживающие на общей территории девушки
      - во-первых, отнимут у Кирьяна Егоровича n-ное количество времени, которое ранее принадлежало только ей;
      - а во-вторых, при девушках у нее реально уменьшится возможность использования интернета, установленного в квартире Кирьяна Егоровича, который Зоенька Строк в отсутствие хозяина-лаптя использовала для поиска партнера-любовника за рубежом, который при правильно расставленных ею обстоятельствах мог бы плавно перейти в мужа.
      Есть подозрение, что наша Зоенька и принесла с собой первого беременного насекомого из своей квартиры гостиничного типа, где кроме клопов, ее мужа, пиликающего на скрипке и знающего что такое тромбон, и кроме малолетнего сына жили также всезнающие, сказочной жизнерадостности тараканы.
      Рыжих тараканов молодая деятельница культуры подарила позже.
      Может это наговор но Туземскому так думать было выгодней: при тихом, обоюдном и даже неоговариваемом разводе (разошлись молча, замолчали враз и надолго): негоже любовнице носить клопов в дома любовника. Обычно бывает наоборот. Или не бывает никогда.
      Туземский что-то не припоминал ни одного случая в художественной литературе, где мужчина бросил бы женщину из-за культивируемых ею в постелях клопов. Но то в высокой литературе. А тут кипела настоящая постперестроечная русская жизнь! И море выдумки. И, кажется даже, по первости была любовь.
      В общем, преамбула не важна, а диван, без видимых на то оснований, изнутри, снаружи, в складках обивки, в щелях фанеры, под шляпками мебельных гвоздиков был битком набит размножающимся с космической скоростью табором нелюбимых всем человечеством домашних насекомых с уважительным именем "КЛОПЫ", неуважительным "мериканьска вонючка", истошными SOS и Хэлп!!!
      P/S: Клоп по латыни звучит как Cimex lectularius. Вполне элегантно и благозвучно. Клопы, радуясь благозвучию их иностранного имени, напротив, полюбили все человечество и не понимают, отчего к ним не испытывают взаимности.
      Ответ мистеру Клопу прост:
      - А потому, что все русское человечество не читывало латинских книжек про клопов, потому что большинство русского человечества не читало феерическую комедию В.В. Маяковского про клопа-бюрократа, что вовсе не одно и тоже, потому что не ходило в клуб молодых посткапиталистических юннатов, ставящих красивые, научные и модные опыты на лесных и своих в доску насекомых, а со школы воспитано на Островском, на Куприне, на Гиляровском, с которыми ассоциируются Дно, Ямы, Пьянчужки, Проститутки и Постоялые дворы.
      Этот длинный ряд русского негатива от Островского и иже с ним продолжается Q-лихорадкой, сыпным и возвратным тифом, сифом, туберкулезом, оспой, чумой (что-то может в списке оказаться наговором для насекомых, не умеющих парировать, но так делало наше родное и безмерно уважаемое ЧК для каждого вредного для человечества и мировой революции персонажа, значит и нам в данном случае можно) и заканчивается, естественно, переносчиками всех этих радостей - господами Клопами.
      Дашка по утрянке: "Мамочки!!! Кирьян Егорович, меня опять искусали!"
      - Че-то меня не кусают. Ну-ка, покажи, где?
      Даша показывает внутренние стороны рук и то нежное пограничное место между ног, где читатель уже имеет полное право отвернуться. Но, совсем другое дело Кирьян Егорович.
      Простой как валенок и хитрый как любвеобильный Квазимодо, не допущаемый до причинных мест своих неотвечающих взаимностью женщин, Кирьян Егорович опытным окулистом-гинекологом сконцентрировал глаза в одну точку и приложил палец в расчесанное за ночь красное пятнышко.
      И, - как пишется в сатирах, - "раздался девичий крик, плавно переходящий в женский":
      - А-а-а! Кирьян Егорович, Вы что!!! Мне щекотно. Я стесняюсь.
      Невозмутимый врач и целитель женских душ стеснительно:
      - Блин, пик-пик в лоб, точно. Клопы это.
      И громоотводом:
      - Даша, блин-пик, ты в следующий раз ложись с краю, а я у стенки лягу. Они со стенки сползут и на мне застрянут. Меня не кусают. Они хозяев вообще не кусают.
      - Конечно, У Вас кожа толстая.
      Кирьян, конечно, обижен:
      - Дашка, ты просто неженка конченая.
      Даша расчесывает укусы.
      - Дашка, хватит чесаться как гамадрил! Вытерпи и все пройдет.
      - Я не могу. Чешется. У меня аллергия.
      - Тогда по башке стучи: все негритянки так делают при чесотке. Это мне Сенкевич по секрету рассказал, когда мы на Ра...
      - Я белая и рыжая, сами знаете.
      Даша ни слова о Сенкевиче слушать не хочет.
      У Кирьяна Егоровича нет аллергии не только на клопов, а также на муравьев, пчел и ос. Проверено жизнью. И откровениями Сенкевича. Поэтому Дашины переживания ему малопонятны, хотя некоторое сострадание к раненой у него имелось.
      - Я щас тебя подушкой прихлопну, если будешь чесаться. Выпей таблетку какую-нибудь.
      У 1/2Туземского вся аптечка вмещается в треть квадратного дециметра на полочке холодильника, плюс три-четыре точки разбросанных по всей квартире как баллистические ракеты по необъятной Сибири. В списке лекарств - пузырьки и пакетики, включая главный стратегический градусник, торчащий в щели между ножницами карандашами и расческой подобно соснам в горах. Тайная ракетная дислокация замаскирована под стеклянную банку от маринованных томатов.
      Дашка знала наперечет все лекарственные средства и в искренность Кирьяна Егоровича не поверила.
      Дашка была уверена, что клопы не кусали Кирьяна Егоровича по трем причинам:
      1. Кровь Кирьяна Егоровича в неизвестной никому, кроме его самого, пропорции состояла из алкоголя. Формула выделяемого секрета из пасти клопа такова, что при соединении с алкоголем образовывалась непитьевая для клопов кровь.
      2. Кожа у дяди Кирьяна всяко толще ее собственной, а молодая телятинка всяко вкуснее говядинки.
      3. Наивный архитектор, а не лекарь и не работник санэпидстанции, Кирьян Егорович разбаловал клопов дихлофосом, к которому русский Клоп совершенно индифферентен, и даже как бы приобретает на нем иммунитет, и даже использует его себе в пищу, когда голоден, и даже благодарен за это Кирьяну Егоровичу. А надо бы потчевать карбофосом.
      
      ***
      
      1/2Туземский, всерьез обеспокоенный целостностью Дашкиного модельного тела, которое хоть и не особо, но приносило ей какой-то доход, и как-то раз пришедши абсолютно трезвым, а потому слегка злым, в пустую от ЖУИ хату, побросал для разминки гантельки, включил на полную громкость страстно любимую им блондинку и сучку в одном лице Гвен Стефани. Терзать конец, правда, на Стефани не довелось. Потому как не было соответствующей картинки.
      Короче, звуки панк-рока и запах музыкальной суки призывал к незамедлительной борьбе с врагами.
      Уродливым приемом Туземский опрокинул диван навзничь.
      Дзенькнула и порвалась струна придавленной гитары.
      Мощным аккордом взвыл раненый мизинец левой ноги.
      Через минуту уже не Кирьян Егорович ходил вокруг дивана. В хате выписывал круги жаждущий крови и грубого насилия Цепной пес Дэнни. Дэнни выкурил сигаретку и неторопливо сосчитал живущих в диване насекомых. Счет был не в пользу дивана.
      - Да уж! - сама себе сказала кирьяново-псиная глотка, - не пик-пик себе диванчик!
      Медленно подошел соболезнующий пик-пик-дец и стал рядом с Дэнни. Теперь и клопы, и диван слились единым, чрезвычайно злым и заразным сиамообразным организмом, не поддающимся даже хирургическому лечению.
      - Смерть тебе! - сказали единогласно все члены самосуда.
      Дальше лучше не рассказывать. Бедный сиамодиван был разорван на куски и клочки, как самая последняя текущая и подраненная сучка, ненароком оказавшаяся среди белого дня внутри своры бродячих кобелей.
      Расправа закончилась. Из небытия появился Кирьян Егорович и за несколько приемов, заворачивая остатки жертвы в куски ее же шкуры, стал носить память о диване к мусорному контейнеру.
      - Ну, и что это за пик-пик-ня? - горестно намекнул Кирьяну местный Человек Без Определенного Места Жительства Кажисьвасилий, высунувшись из соседнего контейнера.
      - Мог бы и целиком вынести, - сказал он после второго рейса Кирьяна Егоровича.
      - Мне и моей бабе... - начал Кажисьвася после третьего рейса.
      - А по-шел ты в жо-пу! - по нематершинным слогам сказал ему Кирьян Егорович.
      Василий обиженно засунул туловище обратно в контейнер.
      С ногами Кажисьвасилия продолжать беседу не интересно.
      
      ***
      
      
      
      
      
      
      -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      
      2.2.5
      ЯЩИКАМ ПИПЕЦ!
      
      Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя.
      "Господь наш Иисус Христос"
      
      
      Полтора или два года спрессованного существования славненько уместились в маленькой сигаретной корообочке. Открыта вторая пачка. И тут...
      Не в раз, а в глаз накалились отношения в семье.
      Как сковородка, прикрытая треснутой крышкой из жаропрочного стекла на дешевой электропечи типа "Тайга".
      Как глазунья из трех яиц, где хорошо только двум яйцам, притулившимся с краю, а среднему яичку так хорошо, что белок прикипел уже к донышку и пустил дымок.
      Желток покрылся корочкой и вот-вот взорвется.
      Содружество из двух полустуденток и пожилого, хоть и полного сил хозяина, для стороннего человека подозрительно и непривычно. Что такой симбиоз взрывоопасен - всем понятно. Причины возможных конфликтов - тоже. Последствия непредсказуемы. Тут возможны варианты от милицейского до свадебного, и зависит все от темпераментов и от случая. Но только не для Кирьяна Егоровича - большого оригинала, и ленивого для изыскания правды в стоге сена, набитого только соломой с враньем. Самое время поговорить о семантике сена и соломы в понимании деревенских. Но как-нибудь потом.
      Когда живешь в банке с вареньем - сладко, когда долго, то приторно и щиплет, когда нырнешь с головой, начинаешь понимать, что в варенье тоже можно утонуть. Тонуть в варенье так же приятно, как и в бочке с говном.
      Правописание последнего упомянутого слова до сих пор является предметом дискуссий литераторов, графоманов и составителей толковых словарей. По поводу употребления живого человечьего навоза в литературе в телевидении и СМИ давно воцарилось купленное за деньги и соответственно русской правительственной поговорке положительное согласие: чем бы дитя не тешилось лишь бы молчало.
      Если в бочку варенья добавить ложку дерьма, будет бочка дерьма. Если в бочку дерьма добавить ложку варенья, качество не изменится.
      Так и в сладкую жизнь Кирьяна Егоровича неожиданно попала ложка дeрьма, которая попортила все ранее отлаженные отношения.
      Девочки лежали на полу и глядели в "смотрило" - духовного убийцу, блудилище, что еще?
      Кирьян Егорович, уставший от работы, быстренько собрал шмотки, нужные ему для поездки на очередной горнолыжный фестиваль среди архитекторов сибирского региона, хлобыстнул чуток водочки и улегся на пол. Была ночь. Комнату освещал только светящийся экран духовного убийцы. В экране каждым двадцать пятым кадром обратным образом, - из газообразного состояния в твердое, - сублимировал синдром девичьего кретинизма. Бес Блуда, подмигивая Кирьяну с экрана, снимал с кого-то трусы.
      Выпившему Кирьяну всегда приятно потрепать языком, но на все попытки завязать интересный разговор с ЖУИ получал односложные "ага" и не более сложные "нека" что означало одинаковое "отвали".
      Девчушки, конформистски настроенные к телевидению пассивно - соглашательски смотрели в экран, переговаривались о чем-то меж собой, изредка запускали в кого-то безобидно глупые и стандартные SMS-ки, тексты которых давно бы уже надо бы загнать в память телефонов, чтобы не тратить мозговые клетки абонентов на изобретение и многочисленное тиражирование уже давно придуманного. Кирьяна игнорировали не то чтобы совсем уж как класс, но как использованный и поэтому неперспективный, отшершавленный трением презерватив.
      Кирьяну Егоровичу вспомнилось про рыбалку. Бедная дуреха-рыба, заглатывая крючок, не может от него избавиться. Точно так же Дашка с Жулькой давно уже сидели на крючке ужасного телевидения, примитивно убивая время, столь необходимое для сдачи хвостов по учебе, для поиска еще более халявной хаты и ненапряжной работы, жуя и пережевывая Дом-Два или Три и похожие на него малосъедобные телеотбросы.
      Жестокий праведник Кирьян Егорович подумал, что перед воротами Страшного суда Дашке с Джулькой на вопрос о количестве выполненных евангельских дел нечего будет сказать кроме как типа:
      - Извини, чувак, нам было некогда изучать Закон Божий - мы же смотрели телевизор.
      Или этак: "Пустите за просто так за наши красивые глазки да за стройные ножки; а, кстати, наши симпотные треугольнички в стриженых паричках вы видели?"
      Запретный плод всегда сладок на вид, и притягателен по факту. Более сильного магнита не бывает. Кирьяна несколько несвоевременно посетила слегка шаловливая и безобидная, по сути, мысль: а вот как бы было хорошо, если лечь между девками посередке и засунуть свои шаловливые ручонки под их глупенькие головки. Как приятно и миленько было бы вместе полежать и поворковать про жизнь.
      В такой позе можно было бы простить и второй, и пятый, и даже шестой каналы.
      Подумано - сделано.
      Кирьян Егорович, сошмыгнул со своего места, по дороге поддернул трусы, что-то пригладил в них, доведя до цивильного состояния, и быстренько нырнул под чужое одеяло. У ЖУИ оно было общим на двоих.
      Последствия этого дружеского шага чрезвычайно удивили Кирьяна Егоровича.
      Дашка даже усом не повела. А Джулия Батьковна мгновенно, как неожиданный фейерверк из кустов, вдруг взмыла вверх, прикрывши радостно высвободившиеся от стрингов свои пухленькие и незагоревшие булки онемевшим от неожиданности меховым мишкой до это мирно возлежавшим вместо Кирьяна Егоровича посередь подушек. Мишек в доме два лягушонок один - это и память о рано ушедшем детстве и талисманы, и заменители подушек и вместилища слез. Жулька вогнала личное тело вместе с некусаными, гладкими своими батонами под опустевшее одеяло 1/2Туземского.
      - А-а-а!!! Кирьян Егорович, Вы что? - завизжало ночное жулькино сверло и разбудило соседского младенчика за стеной.
      Мамка с младенчиком у сиськи поднесла к стенке пустую банку от огурцов и приложила к ней ухо. Но слышно было неважно: древний архитектор предусмотрительно запроектировал стенку толщиной в два с половиной кирпича, потом заткнул щели цементно-песчаным раствором, накидал штукатурки и уклеил обе стороны обоями.
      Кирьян Егорович с перепугу не нашелся что сказать. Он с минуту повыжидал чего-то под одеялом и поворотился с какого-то ляда на живот, оценивая получившуюся бессмыслицу своего нахождения в опустевшем наполовину спальном месте, и провал своей неподготовленной как оказалось чисто благотворительной миссии. Потом он резко и обиженно поднялся, выгнал Джулию со своего законного места - типа: "вот дура - то" - и предался грустным размышлениям.
      Темные мысли даже не складывались, а мелькали в пораженном сознании Кирьяна одна за другой, обращаясь в реалистичный и беспощадный черный квадрат полновесной и поздно осознанной правды.
      Кирьян Егорович ранее и по случаю пребывал в неких сомнениях надеясь, все-таки, на то, что ЖУИ проживают в его квартире не только по причине придавленности барышень житейской гирей, не только из-за отсутствия каких-либо денег и жилья, но также и являются в какой-то степени преданными товарищами и, а теоретически - и даже это его устроило бы - будь он помоложе лет на сорок, - могли бы быть стартовыми объектами для нежной дружбы.
      В данном возрасте Кирьян Егорович полагал, что обе ЖУИ:
      Во-первых, хотя бы благодарны ему за бескорыстно предоставленную помощь (старших надо на всякий случай уважать - могут пригодиться ...а тут даже не всякий случай, а конкретно сложившаяся зависимая реальность).
      А во-вторых, они любят его без сексуальных намеков: за нормальное человеческое отношение, да и за определенные положительные качества. Человек Кирьян был далеко не конченым и по-своему талантливым, хоть и нереализовавшим возможностей сыном своего в доску государства.
      Получалось же, судя по взбрыку Джулии Батьковны, что Кирьян Егорович способен на грубые домогательства и насилие над чудными и неприкосновенными личностями свободными гражданами собственной страны.
      Кирьян частенько поглядывал в свое психологическое и нравственное зеркало и довольно четко знал свои плюсы и минусы, мог изредка делать не совсем подобающие для взрослого человека глупости, но абсолютно четко знал те границы нравственности, которые он бы не мог переступить даже по самой великой пьянке. Разве что, если бы ему в вену насильно ввели хитрый наркотик, когда действуешь как в уё-пик-пик-щном сне, а не в регулируемой самим собой реальности.
      - Когда я был ребенком, - не к данной ситуации вертелось под носом Кирьяна, - я уважал старших. И мама с папой меня уважали, а это что, пик-пик, за такое! Ёпрст ну просто в полную ночную вазу засунули сраком!
      Кирюша за неуважение к взрослым ни разу не был бит ремнем, хотя через много лет спустя он понимал, что может и зря, что пару раз он ремня железно заслужил; но опять же не за неуважение, а за собственные необдуманные делишки, не вписавшиеся в метрически правильный ритм советского детского поведения.
      - Могли бы прикинуться, что им приятно. Тяжело, что ли?
      По всему следовало, что Даша либо оказалась хитрее, либо не сообразила, что ей нужно делать. Жуля, напротив, с головой выдала себя, выставив наружу неспособность даже по-юморному пусть для куража, или хотя бы из любопытства полюбить Кирьяна.
      Жуля, по всей-видимости, просто тупо пользовалась всеми предоставленными ей льготами и при этом не хотела Кирьяна даже уважать. И может даже, считала Кирьяна Егоровича тупым альтруистки настроенным недотепой, которого можно пользовать сколько угодно в любые места тож в кошелек, а в случае наступлении дня расплаты просто послать дядю далеко-предалеко.
      Что-то нужно было предпринимать.
      Вердикт Кирьяна Егоровича созрел не сразу.
      Для начала обиженный Кирьян взвалил всю вину на телевизионный прибор, мешающий правильному общению. Он встал, под насупленное и удивленное молчание обеих ЖУИ быстро оделся, подошел к TV-ящику и дернул вилку из розетки.
      Розетка как-то раз коротнув была намертво прикреплена к вилке, поэтому в гипсокартоне от рывка образовалась зияющая пустота. В пустоте были только провода. Денег обычно захораниваемых в пустотах прежними жильцами спрятано не было.
      - Кирьян Егорович, зачем? Включите, пожалуйста!
      В экране первая проститутка страны Беркова, сисястая сибирячка Алена, алкаш Степа, красотка Боня и прочие герои, - да и какая к хренам разница кто, - аппетитно разрушали любовь: срали, жрали, дрались, ломали двери, тратили денюжки, онанировали по двое в ванной и донашивали ксюшкины шмотки.
      Интересно сколько и чем отвалит Кирьяну за это обнародование уважаемая народом за находчивость и умение срать золотыми какашками, волшебная Антилопа Первой Леди страны?
      - Хрена вам. Я щас этот ящик выброшу.
      - Не надо, зачем!?
      - Потому что вы - жопы. И мне этот ящик сегодня не нужен. И ...пик-пик! Вообще не нужен. Книжки нужно читать.
      Сообразительные ЖУИ тут же:
      - Не выбрасывайте, лучше отдайте нам в общагу.
      Джулия иногда ночевала и баловалась пивком и травками с кем-то там в общаге, и у них не было конечно бесплатного телевизора.
      Кирьяна Егоровича это разозлило еще больше:
      - Ага, у меня беда (подразумевался психологический надлом), а вам значит по-пик-пик-ю! На чужой беде надо еще ручки погреть да!?
      После насупленной паузы Кирьяна Егоровича посетила неожиданная по экстравагантности мысль:
      - Кто со мной ящик выбрасывать?
      Подразумевалось, что все встанут, оденутся, выйдут на улицу и весело пошвыряют в экран какими-нибудь твердыми штучками на попадание как камушками в другие камушки на берегу реки.
      - Да ну, одеваться надо... Не пойдем... Даш, может пойдем? Нека, не пойдем... Кирьян Егорович, ну пожалуйста! Не выкидывайте телевизор.
      Всем известно, что в морозы телевизоры и утюги взрываются чаще обычного. Но Кирьян давно уже не взрывал этого своими руками. И ни разу зимой. Сейчас ему это стало познавательно интересным.
      Нашлось орудие возмездия. Агрессивно настроенный и наадреналиненый непослушанием и женским упрямством Кирьян Егорович выволок телевизор на улицу и хрястнул по нему маленьким, но вполне настоящим молоточком из детского набора начинающего строителя.
      Взорвалось не сразу. С третьей попытки телевизор вяло и неинтересно хрюкнул. Осколки даже не разлетелись, как полагается в таких случаях, а жалкой кучкой стряхнулись на снег и внутрь корпуса. За этот незрелищный трюк телевизор еще несколько раз получил молотком по круткам и клавишам передней панели, серию хуков по пластмассовым ребрам потом каблуками от фирмы НЕ ЭККО. Завершилось всё это смертоубийственным и точным броском телевизора способом "мельница" на и об край контейнера.
      Кирюша в детстве похаживал с друганом в спортивный кружок вольной борьбы - модных и разрешенных сейчас боевых восточных искусств тогда в стране не было - и кое-какие приемы помнил до сих пор.
      Контейнер глухо охнул выпустив из своего обмороженного и доверху наполненного нутра пару десятков помойных листков и бутылку X.O Superieur Cortel граненной восьмиугольной формы лежащую с края и заначенную бомжем К"Василием по причине ее неуточненной пригодности.
      Действие впрыснутого спиртопроводящим шлангом адреналина заканчивалось.
      Продляя удовольствие, Кирьян Егорович послал на три буквы проснувшуюся от шума соседскую псину и затрезвонившую на всю округу гадким лаем. Вредная псина проживала за забором мастерской известного угадайского скульптора по художественному железу и по могильным оградкам местных авторитетов г-на Колядина. Сам г-н Колядин наимоднейшим постперестроечным образом несколько лет назад удалился от цивилизации. Ушел в тайгу. За свои честно заработанные миллионы от продажи чужих, уворованных картин, и прочей хитростью прихватизированной городской недвижимости Колядин построил в том дальнем раздолье бревенчатую хибару. Городскую мастерскую о двух этажах с мансардой, обстроенную многочисленными сараями, гаражами, собачьими будками, все непущенное в ход деловое железо, гору березово-банного раскола и прочую хозяйственную мелочь он сдал в долгосрочную аренду. И оттого беды-горя не знал.
      Заливисто и злобно как заправский ворюга при встрече с красноярскими волками погаными клоунски качая бедрами и вращая руками выпуская из души всю накопившуюся там ядовитую слюну ненависть загубленную любовь и кровяные слезы Кирьян Егорович прорычал человеком - залаял зверем:
      - У-у!! Гав-гав!!! Пошла вон, пик-пик. Пик-пик, домой, пшшла, пик-пик -ная сука вон!!!
      
      ***
      
      - Пик-пик...дец тебе сегодня будет, Жуля, мать твою переимать! - вертелась в мозгу Кирьяна Егоровича только что придуманная кара.
      На столбе упомянутого забора принадлежащего угадайскому мастеру по железу улыбалась, не имея возможности спрятаться от Кирьяна намертво приваренная к железу бесполая и беззащитная составленная из металлических лоскутков, проволок и зубчатых колесиков продырявленная общей идеей автора временем и дождями, скульптура "Ангел-трубач".
      За несвоевременно проявленное ехидство, выраженное в несоответствующей больной ситуации кривой и не по-ангельски хитрой улыбке Кирьян немедленно подверг скульптуру заслуженной и жесткой обструкции запустив в нее Superieurом Cortelом. Хотя ранее ангел-трубач Кирьяну вроде бы даже как бы и нравился. Как минимум Кирьян Егорович относился к этому произведению искусства смежного специалиста со снисходительной добротой и пониманием.
      Фигура качнулась, крылья ангела ржаво всхлипнули, но сварка была надежной и критику достойно выдержала. Суперский Кортель скользом улетел во двор к художнику Колядину.
      Ожидаемого оргазма от всех произведенных действий Кирьян Егорович не получил. Энергия сексуального неудовлетворения переросла в социально неприемлемую форму активности.
      Вы же не возражаете, что поэты равно как и графоманы (нынешняя писательская элита), а также архитекторы, дизайнеры и художники, не говоря уж про офисных планктонов и чиновничьих опарышей, могут бесстыдно нассать там, где их застигнет непреодолимое желание или настроение мести? Нет? Не возражаете? Так же делали? Ну и ладненько.
      Так и Злой зверь, что до поры жил в ширинке , выпростался как бы сам собой и начал смачно буравить глубокую дырку в сугробе. Затем, так же бессовестно, в радиусе двух метров очертил кривой сектор. Эта пунктирная линия была границей ненависти и добра. Типа границы посреди Берлина.
      Наступало неторопливое чувство праведного успокоения.
      Смешливые и здравомыслящие звезды, подмаргивая сквозь слегка подсвеченные городом, зацепившиеся за крыши дымы, подсказывали отменное продолжение реванша.
      Предвкушая фронтовую чарку водки, Кирьян повернул домой, крутанул ключ в западающей скважине и зашел в родную хату.
      Квартира Кирьяна расположена на первом этаже, поэтому процесс хождения туда-сюда не представлял особых сложностей и тем более не представлял интереса для графомана. Ну, что можно написать про отрезок ежедневного пути Кирьяна длиною в шесть метров? Хотя если подумать, то и на этом отрезке кое-когда и кое-что все-таки происходило.
      Например, в стене прихожей, смежной с тамбуром подъезда, каким-то юмористом-строителем был вынут кирпич. Дырка изнутри была прикрыта обоями, снаружи этот подслушивающий агрегат маскировала батарея отопления. Плюсов от этого строительного чуда было больше, чем минусов. Иной раз можно было, не входя в квартиру, прислоненным ушком посчитать количество Дашкиных или Жулькиных гостей, их пол степень опьянения и соответствующей веселости и оценить свои шансы.
      По утрам Кирьяна Егоровича приятно будил проникающий сквозь дырку цокоток школьных каблучков местной симпотной школьницы не входящей в шаловливо-жертвенные списки Кирьяна по причине своего несовершеннолетия и сморкающееся шарканье безымянного пожилого дворника Здрасьте-Бандитский Нос.
      Бандитский Нос возрастком чуть постарше Кирьяна был уважаемым человеком двора (а раньше - шахтером, потом зоны, позже - профсоюзным штрейхбрейкером на разрезе). Попивал он совсем по чуть-чуть, как и все дворники по утрам суббот похмелялся в воскресенье, а по понедельникам перед выходом на работу, тренируясь, потрясывал койку своей любимой бабули.
      Здрасьте-Бандитский Нос с женой-бабулей поживал двумя этажами выше Кирьяна Егоровича.
      По некоторым любвеобильным вечерам можно было подслушать тексты целующихся взрослых парочек, а также ахи и охи юных натуралистов шарохающих друг дружку в интимместа, припрятанные под короткими пальтишками и юбчонками джерси.
      
      ***
      
      Ё-моё! Оказывается, домашнее светопреставление еще не закончилось. Просто был необъявленный Кирьяну антракт.
      В кордебалете громом язвила музыка. А в окне с отсутствующими шторками вовсю мелькали голые руки и соревновались меж собой две твердые Дашкины грудки, прикрытые мелкими лоскутами на бежево- розовых сосках. Болтались несимметрично вверх-вниз, два сисястых Жулькиных полушария, наглые и не прикрытые даже хотя бы прозрачной сеткой меридианов и параллелей.
      ЖУИ, опрометчиво понадеявшись, что Кирьян Егорович сегодня домой уже не заявится, свалили матрасы в сторонку, и скакали по кордебалету молодыми степными кобылками ста двадцатью километрами в час, будто нанюхавшись полынной дури. Взамен только что трагично погибшего телевизора, наплюя на объявленный траур, проказливые балдушки включили бесценную музаппаратуру, которой хозяин обзавелся в одно прекрасное время, разом, после очередной выработанной на оценку отлично халтуры.
      - А-а-а!- заржали разом обе кобылицы и, прикрывшись тряпьем с пола, одним взбрыком умыкнули за поворот стены, намеком отделяющей гостиную от зоны кухни.
      - Дуры - бабы. Ночь уже, все спят, а вы тут беситесь... Дурняком! Пик-пик!
      Кирьян Егорович подвел Итог. Дочь Итога Результат велела сбросить с тумбочки музколонку ?1.
      - Кирьян Егорович, подайте, пожалуйста, одежду, вон она на стуле лежит.
      Подразумевались бюстгальтеры, сброшенные в отсутствие Егорыча так же быстро, как если бы тебя продрал грудной понос.
      - Я занят.
      Так сказал Кирьян Егорович, и, потрафляя внутреннему голосу, колонкой ?2 хряснул по крышке проигрывателя ?3.
      Словно в завершение вальпургиевой резни разом настала секундная тишина. Не дожидаясь окончания секунды и утра, за обоями зашевелились кирпичи. По ним настойчиво долбала абсолютно немая соседка. Психоманиакальный психоз с одной стороны и слабое либидо с другой составили неплохую оркестровую партию. Это совокупное действие ?4. За ним последовал плач невиноватого ни в чем безымянного ребенка. Оркестр задарма приобрел в похоронных дел магазине душераздирающую скрипку.
      Судьба всей музаппаратуры была предрешена.
      Таким же образом была кончена короткая жизнь видака, прочего музыкального софта и невиноватой ни в чем мелкой электроатрибутики, которые оказались рядом в ненужное время и в ненужный час.
      Под убийственным натиском сокрушительных инструментов попадающих под руки Кирьяна Егоровича под радостные и подбадривающие вопли злорадствующих членов ЖУИ - Дашки и Джульки разом одичавших и сошедших еще больше с ума, будто внезапно и бесплатно попав на трибуны Колизея в момент веселой расправы гладиаторов над подлыми африканскими пленниками весь музыкальный софт оказался поверженным на арену кровавого цирка и приказал долго жить.
      В стену долбили уже беспрерывно. Соседский ребенок, на которого дашкожулькам и даже Кирьяну Егоровичу было наплевать, присоединил к скрипке усилитель и запел в микрофон благим матом.
      Громить в квартире оказалось удобней. Не холодно. И прилюдно.
      Жутко весело, удивительно романтично и чудно стало Дашке с Джулькой непривычным к таким буйным проявлениям человеческой натуры 1/2Туземского. Давненько не получали они такого живого и такого искреннего наслаждения.
      Вот так. Все телевидение и вся музыка 1/2Туземского и уравновешенное счастье его маленькой семьи вдруг взяли и померли враз: музыка - не прожив и года со своего рождения на фабрике, счастье - даже не откушав домашних блинов и не дожив до масленицы.
      А телевидения Туземскому не жалко, - пик-пик с ним, с этим вредоносным ящиком. Так оно даже лучше.
      У контейнеров вновь вспомнился сострадательный, липкий душой и вечно кривой рожей бомж Кажисьвасилий. Опять бы пристал, коли был бы тут, сукин сын. Язви его душу!
      - Э-эх, житюха-жопа ты моя-да, да расчесноченная-а! - спел Кирьян Егорович керамическо-туалетным голосом, вернувшись с улицы и умывая жестокие свои руки. На бандитских оцарапанных лапах среди пятен крови росли удивительно нежные волосы.
      - Ждите завтра милицию, - пригрозил Кирьян Егорович вновь разложившимся на полу и притихшим девкам.
      Ответа не было. Страхом защелкнулись нежные девичьи уста. Обошлось без односторонних побоев. Хотя Жуля - рассвирипей она - показала бы, кто в квартире самый сильный.
      Скучно стало Кирьяну Егоровичу без романтической драки.
      Всепрощающее девичье тело не придушило его горячей сингапурской любовью.
      На один виток Земли вокруг Солнца в Туземской стране, ограниченной непроходимыми стенами, железобетонным небом и горячей землей воцарилась
      
      БОЛЬШАЯ КНИЖНАЯ ТОСКА!
      
      ***
      
      Утром Кирьян Егорович оделся во все лыжное и как сержант нерадивого солдата грубо толкнул аппетитно раскинувшую ноги и мощно храпящую рядовую в/ч SOS-01-02-09 - го угадайского полка самой наипоследней непоё-пик-пик-пик-ной роты.
      - Джуля, я уезжаю на "Жеребенка". На десять дней. Приезжаю - тебя нету! И шмоток твоих тоже. Все понятно?
      - Понятно. Что тут непонятного.
      И рядовой Джулий снова окунулся в сон, в один момент ставший из розового серым неуютным и колючим, как солдатская шинель.
      Джуле был частично понятен факт ее вины, но непонятно почему выгоняют только ее. Почему утром? Нельзя было подождать до обеда? Сон был попорчен безвозвратно. Хуже мазохиста Кирьяна Егоровича для нее в тот миг не было человека.
      А у Кирьяна Егоровича просто-напросто не было выбора.
      Его самолюбие, прищемленное как яйца шпиона-перебежчика дверью китайской контрразведки, протестовало против совсем уж беззастенчивого использования его доброты.
      - Зло всегда должно быть по справедливости наказано!
      Обливаясь судорожной желчью и леденя себя гадливой, и при этом чудовищной по силе и непреклонности гордыней, Кирьян Егорович казнил Джулю морально и динамически.
      
      Разнесчастную Дашку по-дурному любящий и томящийся в безответности 1/2Туземский в очередной раз пожалел и простил. По-другому он и не смог бы.
      
      "...P/S. С удовольствием бы выкинул значок тринадцатой страницы (не очень-то верю в приметы, но, тем не менее, - кто его знает), компьютер страничит сучара автоматически и обойтись без этой цифири нет никакой возможности.
      Черт бы побрал всяких Джулек. Черт бы побрал всех красивых и обычных, дурных и черствых при том девчонок. Что с ними делать, с душевными пленницами своих мелких выгод и провокаторшами кротких и добрейших мужчин?
      Отчего Набоков так долго не убивал своего Гумберта, водя его по пустыням с заколоченными колодцами, полными живой воды?
      Туземский теперь понимает, отчего слабый Гумберт терпел и унижался, почему в середине романа он не грохнул Лолитку, уже в самом начале проявившей себя самой последней человеческой поганкой и мелкой шлюшкой?..."
      Так писал позже Туземский, такой же разнесчастный и слабый, гниющий от ревности, такой же барахтающийся в собственных выдумках, блаженный от созерцания артистичного и похотливого женского начала, неумолимо побеждающего как наивную молодость, так и опытную старость.
      
      ***
      
      
      
      -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      
      2.2.6
      ДЫРЯВЫЙ ШАХТЕР
      
      
      Несколько раз таял снег на улицах Угадайгорода много стекло с гор Ула-Тоу грязной, с оттаявшими микробами и звериными экскрементами, такой спокойной с виду, но страшной и напористой в массе, вешней воды.
      Не единожды расцветал и вновь оголялся сквер Овала, стиснутый повернутыми на чистый север зарешеченными окнами странного графомана Синяя Борода и чугунной оградой Прибрежной улицы, пропущенной заезжим немцем, халтурщиком, вероятно знакомым со стажирующимся в области искусства, начинающим проповедником зла Шикльгрубером, архитектором Э.Маем по самому краю обрыва.
      Рисунок ограды повторяет питерский, но это не есть плагиат, а творческое повторение, - "привязка" по проектной терминологии, - дело это вышло красиво и потому от него больше пользы, нежели неприятностей по подозрению в плагиате.
      Бове посмеялся бы, хмыкнул бы Расстрелли, но простили бы. Чего, мол, с провинции взять?
      С востока скверик охраняет странный, неуместный в насквозь русско-сибирском городе медно-зеленый антихрист, антиправославный, антикатолический, антимусульманский и антитибетский гражданин, - проповедник экстремизма, - как говорят незнающие люди,- а на самом деле чистейший воды добрый сочинитель и жулик - под видом философа, в мусульманских одеждах и с раскрытым кораном на коленях. Памятник сей, выполненный весьма грамотно с художественной точки зрения и в натуральную величину, подарен городу неким столичным скульптором.
      Вроде и ни к чему тут ни антихрист, ни экстремист, ни поэт, ни добрячок с кошкой, но любят в нашенских дальних департаментах халявные парковые скульптурочки. Прописался тут металлический истукан псевдовосточной наружности в европейском пиджачке так же прочно и надолго, как вездесущий турок оккупировал страну Германию.
      На обрыве, как-то по весне, какой-то железопек - он же Старик - Догадун, слепил черный, неприспособленный к зимнему восседанию металлический стул, приварил его кособоком одной ножкой к торчащей из склона древней и ненужной никому сливной трубе, и в насмешку над современной модой присобачил к спинке металлокартонный головной убор, каковые в прошлые времена одинаково носили и безызвестные господа с тростями, и разные успешные поэты-писатели - Пушкины, Гоголи, их друзья, секунданты и противники, Дельвиги и прочие. Всех цилиндроносцев не перечесть.
      Точно такие же цилиндры в давности надевали фокусники, пряча в его бесконечных недрах живых кроликов, цветочные букеты величиной с арену цирка, там же прятались лошади и слоны, живя незаметно и тайно, приберегаемые фокусником на всякий счастливый случай. Например, - для милитаризованного выступления перед бедуинским вождем, возлежащим на старенькой протертой абе и одетым в наибеднейшую дишдашу, и у которого перед самой войной с богатым от обилия золотого песка прохиндеем-соседом, внезапно пропали все кони и давно были проданы и пропиты за ненужностью боевые верблюды.
      Под склоном в западном направлении плавно бежит левая протока великой сибирской реки со странным и глупым названием Вонь.
      Правильную линию горизонта навечно опозорил шестидесятиметровой высоты береговой кряж, заросший полувековой и вечнозеленой щетиной сосен и кедров.
      Вновь и вновь падали на кирпичную крошку, на асфальт и на скорбные клумбы хрупкие листья замерзающих берез. Сыпались сухие иглы лиственниц и покрывали тощим прозрачным слоем поникшую траву.
      Замерзали и по весне отогревались вычурные скамейки бумажной работы Жоржа Кайфуллини, своими высокими спинками и литыми шариками предназначенные скрывать от пуль затылки влюбленных.
      Незаметно, но верно, крутились запущенные с легкой руки привередливых телезрителей разномастные, поблескивающие люминью огромные тарелки и чашечки охватами поменьше. Всем своим дружным ушным сервизом прислушиваются они к невидимым человеком и слабосильно пикающим спутникам, по замыслу космических выдумщиков болтающимся где-то в районе желтовато-белесой точки - утренней планеты Венера.
      Но вот отбомбардировал крышу и побил траву градобой, второй волной спустилась с неба бледнолицая и многочисленная пехота, и расстелила она по всем улицам победное покрывало.
      
      ***
      
      Исчезнув с горизонта и спрятавшись ненадолго в объятиях своего основного возлюбленного кренделя, красавчика с точеным торсом, оказавшегося в итоге подлым изменщиком и обеременившим кого-то на стороне Даша Футурина успешно борется с последствиями не сложенной в счастливый итог страсти, вновь прозябая в квартире гражданина 1/2Туземского.
      Обленившаяся от осознания собственной незагубленной красоты, от созерцания своей персиковой нежности и неершистого, легко приспосабливаемого характера, Даша устроила себе отпуск от любви. Она полюбила в усмерть подоконник, к нижней алой губке намертво прилепила половину семечки и больше ни хрена не делает. Ни по жизни, ни по хате.
      Исчезнувшая и забытая вроде бы как навсегда Джулия, - обычная история провинциальной девушки, - вконец запила бросила институт испробовала работу в казино другого города (грозный указ тогда только-только лег на столы депутатов) - и внезапно появилась вновь.
      Появилась непрощенная Туземским Джуля, как исстари повелось в сатанинских романах, именно тогда когда ее совсем не ждали.
      Кирьяну Егоровичу, когда он по февральской надобности долбал башмаками по асфальту далекого казахского города Алма-Аты от Даши пришла не обрадовавшая Кирьяна СМС-ка. На горизонтах Угадайгорода, вся в новых надеждах на счастливое трудоустройство, возникла недобрым солнышком Джулия Батьковна.
      Пользуясь отсутствием хозяина и Дашкиной добротой (по-иному Даше было нельзя - Джуля оставалась по-прежнему хоть и не особо возлюбленной, но все-таки бывшей подружкой) Джулия заехала пристроиться на прожитье к Кирьяну Егоровичу.
      - Я ненадолго, - миролюбиво сообщила она Даше, надеясь, что та в подобающих выражениях передаст ее убежденность в благополучном исходе хозяину хаты.
      Даша не передала.
      Кирьян Егорович по слабости характера не выгнал.
      Жуля так и застряла, пригревшись теплым полом кирьяновской квартиры - гостиницы и убежища для всех провинциальных бездомно-разнесчастных и неудачливых по жизни девчонок.
      
      ***
      
      Кирьян сидит один (какое везение!) за рабочим столом, уставленным компьютерными и вновь приобретенными минимузыкальными (меньших размеров, чем прежде) принадлежностями.
      Блок памяти в матовом белом корпусе установлен на пол. На его верхней плоскости сексуально возлежит фарфоровая пепельница, украденная года три назад из сезонного павильоне "Балтика" с логотипами Кока-Колы, изображенными на парусиновых стенках расположенного неподалеку от дома. Пепельница засыпана доверху окурками от Винстона и Честерфилда.
      Кто таков Честерфилд? Никто не знает. Похоже на район Лондона, или на имя малоизвестного графа. Курящие Честерфилд могут гордиться знакомством с графом и заочным соприкосновением с Лондоном.
      Курение, конечно же, вредит здоровью Кирьяна Егоровича но Кирьян Егорович писать (ударение на "а") без курения не в силах.
      Блестит скругленными гранями бочковидный бокал, периодически наполняемый холодной водой из крана.
      Пиво давно кончилось. Денег на новую порцию нет. Кредит до сих пор не погашен, и недобрая тетя из Сбербанка ежемесячно долбит в рабочий телефон и пугает щелкающими как молотки куйщиков железных кандал процентами.
      На панели компактного динамика пристроилась неровная стопка сидюшников.
      Из стопки на Кирьяна смотрят зрачки-мишени в сквозных глазницах двух симметричных Пинк Флойдов.
      Из их ртов строчат друг в дружку оранжевые шарики пулеметных очередей.
      Очереди обозначают музыкальную спевку между двумя вокалистами группы. Хотя честь музыкально-ругательной перепалки принадлежит все-таки не Пинк Флойду, а кажется сэру Элтону Джону, обаятельному пидору, обретшему наконец-то на глазах изумленных гетероориентированных фанов, официальный парный покой.
      Оба скульптурных истукана сделаны из листового алюминия снятого с разбитых самолетов фирмы Крас-Эйр. Авиакомпания только-только начала осознавать свой неминучий крах.
      Первая навеянная ассоциация: американо-русский господин Эрнст Неизвестный (да-да тот самый, с которого взыскал матершинник и художественно непрозорливый тупица генсек Никита Сергеевич Хрущев на известной выставке во много чего повидавшем Манеже и тот самый Эрнст, который по иронии судьбы и, не помня зла, слепил тому же генсеку неплохой надгробный памятник) скоммуниздил тему у пинкфлойдов и подарил скоммунизженную металлическую изломанную скульптуру с точно таким же вырезом в груди мало кому известному Угадайгороду.
      Эту скульптуру ставший не в раз богатым, но враз знаменитым благодаря рекламе Хрущева Эрнст Неизвестный вез аж из Америки на корабле. Потому, что скульптура была скульптурищей! Поменьше Свободы, но и с таким размером пригодилась.
      Скульптуру дырявого мужика Эрнст вез в открытых вагонах накрытых брезентом поочередно то поливаемым дождем, то ненадолго осушаемым разнокалиберными ветрами сибирских просторов.
      Перевозка внушительного произведения местному русскому правительству обошлась небесплатно. Примерно как стоимость собственно скульптуры плюс один может два пятиэтажных дома. Но, в конце-то концов, не баллистические же ракеты по Бермудскому треугольнику снова возить, провоцируя войну миров подобно описанной мистером Гербертом Уэлсом!
      Словом скульптура была мирной и, соответственно величине мирной проблемы, в противовес простоте и легкости войны, достаточно тяжеловатой.
      В рваный грудной прострел, словно образовавшийся после меткого выстрела чеченской базуки скульптор Эрнст Неизвестный вставил днем кровавосочащее и густое, а вечером скорбно мерцающее алым светом вечное сердце героя шахтера-великомученика.
      Шахтера водрузили на высокий постамент в изломе берегового кряжа напичканного где-то глубоко пластами черного и сгоревшего от удара молнии еще триста лет тому назад месторождения угля.
      Плывут корабли - салют Шахтеру! Летят вертолеты - привет Шахтеру! Алюминиевые глаза, спрятанные под алюминиевой каской обозревают днем и ночью всю панораму Угадайгорода начиная от задымленных заводских территорий на западе до крайних типовых микрорайонов на востоке теряющихся то ли в смоге, то ли в раскачиваемом по утрам серо-голубом тумане.
      Люди Угадайгорода уверенно ведут гостей на Прибрежную и гордо тычут пальчиками в одинокую фигурку с горящим сердцем на противоположном берегу уклеенному темно-зелеными аппликациями сосен и кедрача: "Это НАШ ЛУЧШИЙ шахтер!"
      Если подъезжают вплотную - уверенность сменяется некоторым сомнением: "Что-то уж больно коряв вроде замученного в застенках дохлика. Наши живые шахтерики кажись все-таки покрепче будут".
      Что поделаешь, дорогие сограждане - подаренному коню в зубы не смотрят!
      Автор: "Ребята да я так вижу! Верьте мне: тогда я не был американцем. Я был советским студентом, как вы теперь".
      Ребята: "И то - правда, скульптор Эрнст! Никто тебя не осуждает. Просто не доросли мы еще до твоего искусства".
      Искусство Эрнста почти не видоизменяется уже лет сорок восемь с половиной. С пониманием искусства наши ребятки отстали надолго. Но Эрнст все равно молодец и добрый герой угадайского эпоса.
      Кирьян Егорович видел живого Эрнста на открытии памятника и даже в числе других ста пятидесяти счастливчиков, совершенно не морщась, жал ему ручку и преданно искал в глазах отражение Шахтера. Через руку Эрнста он стал заочно знаком с генсеком Никитой Сергеевичем Хрущевым.
      Как мал мир как близки мы все статистические человечки к Великим мира сего!
      
      ***
      
      Возвращаясь к пинк-флойдовой картинке на обложке сидюка думается уже несколько по-другому: может все-таки наоборот художник пинкфлойдового плаката вдохновленный студенческими опытами Эрнста совершил сей акт творческого плагиата не поощряемый сообществами, но и уголовно ненаказуемый соответствующими организациями.
      
      Вторая ассоциация - даже не ассоциация, а просто чистое совпадение: в телевизоре застыло фотографическое изображение одной из красоток из КR.RU, которая случайно попала на диск с женщинами ветреного поведения и с прочими, в разной степени обнажения, девицами.
      Этот диск ленивый графоман Кирьян Егорович включил для разгонки творческого возбуждения. Кто посмеет сказать, что красота эротика и порнография не являются великими и доселе незапрещенными допингами для творческого производства? Кирьян Егорович делал это неоднократно и успешно. Кирьян также уверен, что и Саша и Миша и Федор, и даже трудолюбивый старикашка Лев проделывали аналогичные штучки-дрючки. Бывали разными только формы подачи и приема допингов.
      А разве не побуждает к творчеству случайно обнаруженный кудрявый волосок?
      Из прически любимой девушки! Не поверю если кто-нибудь из мужчин-гуманитариев осмелится сказать "нет" тем самым обнаружив свою полную невосприимчивость и черствость ко всему красивому по-фрейдовски эротичному объясняющему и объединяющими такие важные части жизни как творчество и любовь любовь и творчество. Кто знает, что тут важнее и первичней!
      Аббревиатура КР.RU и КрасЭйр плотно сплелись в однозвучии и родили в экране канонически добротную красоту из Красноярска может из Тюмени. Загорелое лицо девушки отмечено печатью мучительного желания - тут же поиметь красавца-фотографа, копошащегося где-то подле ее оголенных ног, а после пошалить в упавшем плюшевом занавесе с публикой партера.
      Добрая мужская половина богатого партера и бедных галерок тоже не прочь поимать конкурсанток невзирая на муштрованные улыбки боязнь сцены и зрителей, заурядные чувства и совсем уж неоригинально равные числовые параметры.
      Через все тело красотки - длинная белая, наверное, шелковая лента.
      Короны с бриллиантами на голове пока нет но может позже будет: результатов конкурса в фотографии и диске не прозвучало; то был, по всей видимости ретроспективный снимок из разряда приколов.
      Результаты конкурсов красоты по непроверенным данным и негарантированным слухам зависят от того насколько успешно и с кем переспишь. А спят почти все, почти со всеми теми, кто имеет совесть называть себя ответственным за конкурс лицом. Интересно осветители и рабочие сцены нацепив модный галстук или батистовую бабочку смогут использовать обретенную с помощью бабочки власть?
      Главных вообще там много, и кто там самый главный - сходу не поймешь. Вот и спят девчонки трещат юбчонки, а в туфельках, откуда ни возьмись, - битое стекло и кнопки в креслах у туалетных столов.
      Канареечный далеко не модельный лоскуток на чреслах указанной промелькнувшей на экране сибирской дивы с притягивающим взор откровенно выпуклившимся бугром неэстетично облизал обычно полагающуюся быть скрытой вертикальную прорезь. И совсем неуместно для наверняка уже распечатанного режиссером или спонсором ли причинного места за спиной красавицы болтается измятым бутоном пышный отрез подвенечного платья.
      Прикол видимо был в этом.
      - Бедная бедная девочка боже ж мой!
      Кирьяну лучше не стало.
      
      ***
      
      Половая прореха сибирской красы свадебное платьице и стоящие у стенки полупрофессиональные горнолыжные ботинки с сияющими золотом застежками спровоцировали Кирьяна Егоровича на очередную графоманскую вылазку. Графоманство - дело такое ненадежное и фривольное поэтому Кирьян Егорович порешал все дело запутать и красиво начать с немудреного конца.
      
      ***
      
      
      
      -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      
      
      
      2.2.7
      
      ЭРОТОМАНИЯ
      
      
      
      
      Середина марта любого сибирского года - дело ненадежное с точки зрения погоды. Одна сторона вопроса - катание с гор, с чем можно было в марте смириться, потому что на крайняк можно было и не кататься, сэкономив на этом денежку.
      Другое дело - снег и дождь на автомобильной дороге, от которых некуда было деться, потому, что небесный процесс происходил не в московскую Олимпиаду, когда погода вынужденно подчинилась правительственному указу о чистом небе. Иначе облака подвергались бы ежедневному расстрелу с земли всей русской зенитной артиллерией, что, собственно, и случилось в те давние времена, ровно в день открытия.
      По плохой божьей традиции и при отсутствии в Сибири Зауралья и соответствующего Указа, на следующий после финального дня соревнований с неба посыпал мокрый снег отбив у Кирьяна охоту скатиться перед отъездом с горы в прощальный раз.
      Спуски с горы обогатились дрянными вялотекущими селями.
      Траки утонули в лужах.
      Автостраду залил грязный кисель.
      Предательская, вьющаяся в пространстве смесь застлала дорожную видимость ровно на величину длины обгона и закрыла дальние планы окрестностей ставшими теперь вместо пейзажной красоты блеклыми миражами.
      Шапочно знакомая Кирьяну Егоровичу уже давненько справная - с какой стороны ни посмотри - темноглазая, словно сошедшая с фресок древнего Крита девушка, - в миру Маня (как же ее прописали в паспорте? Мания, что-ли?), имеющая девичью фамилию, почти тридцати годков от роду, стройная, высокая, не смогла отказать уважаемому в интеллектуальному миру Кирьяну в просьбе докинуть его раскоряченное от физкультурных упражнений тело, чужую гитару и лыжное шмотье, упакованное в огромную сумку, до дому.
      Да и не было повода отказывать ему.
      Маню дядя Кирюша не насиловал и особо не приставал. Просто перед уходом в более заселенную девками комнату, он пристроился на Маниной спинке и организовал подобие ласкового массажа, - по крайней мере, насчет степени ласковости ему так мерещилось.
      Кирьян надеялся на ста восьмидесяти градусный разворот.
      Маня, - экое странное дело, - не мурлыкала. А дурацки хохотала, сопротивлялась, вертелась ящерицей и визжала недорезаной поросёй, так и не показав груди целиком в изумительной парной упряжке и во всей своей розовой восковистости.
      А грудь у Мани...
      У деда Кирюши, хоть и мельком увиденное, это хорошо врезалось в память: грудь не просто хороша, а словно прорисована была тицианской, могуче-текучей линией, а потом слеплена микеланджелами и доведена до крепкости живого мрамора.
      Более чем хороша Маня. Не мудрствуя лукаво - великолепна Маня.
      И не только потому, что и грудь и глаза были полноценными эталонами! Все остальное было тоже прекрасно и само собой клянчилось в большую Кирьяновскую литературу и в такую же великую, - и не спорьте, - живопись.
      Небольшой и, опять же, практически невинный грешок за Кирьяном Егорычем был зачислен в актив другой комнаты, но все абы как-бы забылось с приходом утра, и никто из той молодежи эту тему более не поднимал.
      Может, надо было быть активней? Может кроме демонстрации чистого члена после душа, - по их же просьбе было показано (!) - надо был его применить в деле? Но ночной этап дальней комнаты был потрачен на смеху-пик-пик-нную болтовню и распитие алкоголя.
      В одну и ту же воду Кирьян входить не любил.
      Его подлые обнимки с одной закончились брезгливым отталкиванием: она полюбила другого гитариста! И опять это Скребок!
      Другие попытки со следующей соседкой по постели закончились молчаливым согласием приютить его руку в дамских трусиках. Это было сладко, но там же располагалась и граница дозволенного.
      Вспомнилось студенчество, когда массаж чужого тела через фиолетовое в обтяжку трико неожиданно закончилось страшным по силе девичьим спуртом. Молодой и неопытный тогда Кирюша испугался произведенного эффекта. Но запомнил. А помнит ли это Фиолетовое Трико? Ау? Тоже помнишь?
      ...Тем более нехорошо делать заподлянки утром, когда, по меньшей мере, половина групповичка на огромной общей кровати, с вечера отслужившей сначала столом и образованной сдвижкой, стала уже продирать глаза и разминать зеванием челюсти.
      Лезть под одеяло, шутить и снимать втихушку с кого-то трусы, было уже бесполезно, слишком явно, как-то неловко при всех нервно подергивающих веками.
      Да и время не позволяло.
      И в лицо по причине отрезвления и выхода из винного коматоза легко было схлопотать.
      С большим трудом Кирьян нашел свои плавки, оказавшиеся мокрыми и с мылом внутри, и засунутыми, видимо для смеха, под чужую подушку.
      По-матерински целомудренно, он подоткнул одеяло вокруг своей зеленой соседки по лежбищу и, возбужденный множеством розовых пяток, удалился из умеренно гостеприимного номера.
      Только Маня, спавшая в проходной комнате и обезопасившая себя дрыхнувшей рядом молодой Целочкой, успела из-под одеяла блеснуть глазом и на справочный вопрос Кирьяна - как спалось и не слишком ли молодежь ей мешала спать, ответила, что все нормально - обычный дурдом, и что она будет помалкивать, если что.
      Мания в некоторой степени и на правах старшей отвечала за сохранность всей девичьей лыжной команды. Надо сказать, что с задачей она справилась только частично. За это не платили денег.
      
      ***
      
      ...Веселенько окрашенная под зрелый лимон спортивная машинка с раскосыми глазками, но без ресничек, энергично мчалась по трассе, невзирая на погодные препятствия. Красивые ручки Мании умело перепрыгивали с руля то на кнопку снегоочистителя, то на сигнал поворота.
      Наманикюренные лепестками роз Манины коготки периодически вынимали из губ длинные сигареты с отметками помады и элегантно выкидывали их через щелку в боковом стекле.
      Музыка изъятая из оперного театра звучала себе потихоньку накладываясь на коралловый Манин язычок не перестающий извлекать простенькие тексты в радующем слух тембре - оболочке и, не останавливаясь ни на секунду.
      В такт незамысловатых как говорится, но со вкусом, обходительных речей собеседницы одновременно являющейся замечательно озорной водилкой покачивались на веревочке и хитро подмигивали Кирьяну два вкусно пахнущих медвежонка. - Давай, мол, отец - посмелей! Действуй. Чего ты там съежился старым селезнем в своих толстых, красных штанах с генеральским лампасом. Генералы так не поступают. Что вы все про работу да про погоду талдычите! Двигай мозгой, расстегивай ширинку клади руку куда полагается. Кто знает, может и не выбросят тебя на полдороге. Может, не получишь ты даже пощечину. В машине можно исполнять различного профиля шуры-муры.
      Но Кирьяну нету резона делать все на ходу.
      Кирьян лучше Мюллера со Штирлицем знал, что в автомобилях крутят не только языками. Настоящие разведчики и первопроходимцы совершают на коротких остановках значительно более далеко идущие мероприятия.
      Мания под Рейх не подходила. Или подходила? По крайней мере, разведчик Кирьян не смог правильно себя с этой темой сопоставить: да, шел немецкий дождь. Там по-берлински шелестели колеса. А тут была негерманская Русь - гребаная, раздолбанная дорогами Русь! Скачки по колодбинам! И на каждом новогерманском прыжке Штирлиц вспоминал Родину.
      Несмотря на давнюю, но отстраненную на километры симпатию, исходящую, пышущую от бренного бока он не мог себе позволить даже малейший флирт. Штирлиц как всегда успешно давил позывы организма.
      Маня также не выказывала никаких знаков особенного внимания. Блестящие, весело глядящие на мир и в сторону разведчика Манины глазки ничего эдаки шалопутного не означали и не намекали, пожалуй. Маня была лучшей разведчицей Рейха. Как жаль.
      
      ***
      
      У Мании - два автомобиля. Один для парадных и рабочих выездов а другой попроще и посерей, для того чтобы не быть узнанной в нестандартных ситуациях, когда одновременно домогается пара-другая любовников а честно уворованную любовь хочется отдать только одному из них. Другой пусть дожидается очереди.
      Любовников по скромным Маниным наговорам на себя было от трех и более в Угадайгороде, а один квартировал где-то то ли в Турции то ли в Эмиратах куда Маня летала регулярно, дважды в год.
      Против европейца проживающего в Эмиратах или Турции Кирьян ничего бы не имел но он был категорически против шейхов и принцев пусть даже симпатичных и бедных.
      Кирьян Егорович не хотел быть четвертым про запас. В фавориты его не звали, но если честно, то и в запас не приглашали тоже.
      
      Мания как-то "залетела" с двумя любовниками вознамерившимися красиво поиметь ее тело в один и тот же час и она едва разрулила ситуацию со своей красивой редкой яркой и потому сходу узнаваемой девочкой-машинкой в относительно небольшом Угадайгороде. После этого Маня достойно оценила все скрытые прелести незаметных, сереньких мышек на колесах и не стала бедную крошку продавать.
      
      Что делали статные ножки Манины с педалями Кирьян немного смекал, потому что как-то подучился вождению и даже мог отличать газ от тормоза а тормоз от сцепления. Правда не довел дело до конца.
      Кирьян справно поломал себе отрезок жизни, поимел нервный тик на все время учебного вождения и на полгода вслед за этим. Отдолбасил он тогда около шестидесяти часов за рулем и злонамеренно спасовал перед экзаменом.
      В Комеди-клабе навесили бы более точный термин - "очканул". Но с этим термином, смелый на непредсказуемые поступки Кирьян Егорович, ни за что не согласится.
      Преподаватель, почти ровесник, сумел внушить Кирьяну Егоровичу въевшуюся в кожу сердце и пятки неотстирываемую ни в какой химчистке лютую ненависть к автомобилю как к классу обучившись заодно шоферскому жаргону усыпанному густо как изюм во французской булочке самыми уЪбищными матами и подвариантами перематов.
      Кирьян "на отлично" научился ездить задом правильно и до бесконечности рулить восьмерки сбивать столбики на псевдопарковке, а также ловко трогать с тормоза на учебной горке покрытой осенним ледком взрывая двигатели изрядно потрепанной Волги и сотрясая своими выходками небесконечное преподавательское терпение.
      Кирьян любил разгоняться до ста двадцати по пустынным утренним улицам Угадайгорода, совершая это под похмельный храп преподавателя но, получив разок серию мужественных пенальти в свои незащищенные забралом черствости интеллигентские уши это благородное занятие прекратил.
      На дорогах, как известно только задом не ездят, да и не состоят дороги из одних только горок.
      Таким обидным образом не светил Кирьяну Егоровичу автомобиль вовсе. Вернее так: вождение не светило, а автомобиль прекрасной породы Кирьян хотел иметь вплоть до покупки. А далее, поставил бы он своего красавца на четыре кирпича и на вопросы, начинающиеся со слов "а есть ли у тебя автомо..." резво бы отвечал: "Да есть крузерок (туарежек фордичек мерсик) небольшой вон он во дворе стоит. Хошь покажу? А у тебя что: мазда тойотка сайбер? Ну, дружище ты даешь кто ж на таких теперь ездит!"
      После контрольной откатки Кирьян привез, как положено, водиле-наставнику бутылку вкусной и дорогой водки "Какой-то век" даже сбросил как-то новогоднее поздравление на которое гневленное Водило несправедливо и как-то обидно не прореагировало. Оно, - по-другому никак, - исчезло с глаз учебки долой даже не попытавшись позвонить и взять с Кирьяна подпись о завершении последним курса практического вождения.
      Ужас и мутота! Это занятие оказалось не предначертанным для Кирьяна Егоровича - творческого мэна от макушки до щиколоток ненавистника всякого вертящегося и ездящего русско-волжского и чужеземного, изрыгающего газ и смерть металлолома.
      
      ***
      
      Между тем, Мания обгоняла все автомобили подряд, невзирая на блестящие иностранные маркировки и на их нерасторопных владельцев боязненного вида. Обогнала она и вредный дымящий выхлопами рыжий как лисичка на поляне огромный пылесос с наглой надписью на заднем борту "не лезь в мотовилу".
      И тут же попала под зоркий луч одноглазого кассового аппарата-радара в волосатых и потных руках толсторожего гаишника в непромокаемом синем мешке с капюшоном и с компактной табличкой для определения суммы взяток.
      - Эх, чтоб тебя мать-перемать - достойно, но неожиданно для немецкой контрразведчицы, прореагировали сладкие Манины устца, сетуя на родных, но по-немецки подлых гаишников привычно спрятавшихся за высоким въездным городским знаком.
      Гамбург! Островерхие кирхи! Липы! Вот те и на! Забулькали тормоза, и машина мягко подплыла к дорожным разбойникам со шмайсерами.
      Пока Кирьян выползал с сигаретой на раздолбанный склякотью асфальт Маня, преодолев первый позыв быстрого отката с помощью кошелька одним звонком в потребное место, самому нужному в этот критический момент человеку со свастиковыми погонами справедливо расправилась со всей этой гнусной фашистско-гаишной кликой.
      Победив, Маня, как ни в чем ни бывало сбросила курточку на заднее сиденье и даванула на газ. Расстроило Маню только то, что вновь пришлось обгонять самосвал с издевательской надписью "не лезь, Frau, на фак".
      - А ты, оказывается, крутая фраумамзель, - вымолвил пораженный мефистофельскими успехами своего пригожего шофера Кирьян Егорович Штирлиц.
      - А то. Отрицать не буду, - скромно ответила умная деловая, прелестная и неперспективная для любви разведчица абсолютно не похожая на шварцвальдское, прирученное комнатное растение как то можно было бы предположить по внешнему абрису грудей.
      Защищенный от всех невзгод, уютный голосок Мани мягко манил Кирьяна к чему-то хорошему и приятному, но приглашал он, пожалуй, не в постель, а как бы к небольшому и ничего не обещающему в дальнейшем, круговому променаду под ручки вокруг генеральной клумбы гамбургского парка культуры и отдыха.
      Душу Кирьяна Штирлица также как и у любого другого мужчины на его месте щемил факт пребывания с красивой женщиной в небольшом пространстве, словно созданном для эфирного контакта и легких, но необязательных поцелуев.
      - У меня две жены дома, - подумал он, - нехорошо как-то будет перед ними. Хоть и по заданию. Перед партией отбрешусь, а советскую мораль-то куда деть?
      Борясь сам с собой и с одолевающими тело и мозг провокациями Кирьян Егорович плотнее погрузился в кресло соединил в замок руки и, приспустив веки на зрачки, выстраивал в щелях отвлекающую, послевоенную тему.
      - Утомила разговорами? - спросила разведчица, отреагировав на мелькавшие двадцать пятые кадры в ресницах Штирлица.
      - Нет, просто думаю, чем займусь в большом городе Гамбурге.
      
      ***
      
      И это было неправдой.
      Кирьян Егорович, как настоящий разведчик, знающий все расклады на десять ходов вперед, все знал заранее. Он решил по приезду спустить пары на своих то любимых то чрезвычайно вредных то просто неудобных для спокойной жизни девочек Дашу и Жулю пристроившихся к нему бесполезно потрепанными кем-то до него банными листками.
      Для такого движения энергии Кирьян предопределил, что ему по приезду следует сначала произнести некую абстрактную, но только не нежную приветственную речь далее гармонично перейти на обозрение текущего момента, но особо не грубить; а завершить выступление надлежит убедительными как крапива словами, чтобы на манер цыгана высечь ими Дашку и Жульку за все поджидаемые согрешения последних четырех дней, совершенные пользуясь его счастливым отсутствием.
      Цыган тоже наперед и впрок сек своего сына. Только не словами и крапивой, а плеткой. Здесь ситуация была еще более конкретной. Кирьян на все сто был уверен что высечь было за что.
      Стандартных вариантов прегрешений свойственных девушкам то клана Живых Украшений Интерьера (ЖУИ) то Секты Истязателей и Мозгокруток (СИМ) было не так уж и много. Фантазия у девушек в этом направлении работает по отработанным правилам, самым коротким путем, ведущим к цели "Три "П": парни, пьянство, прочая похабень.
      Ну и совсем неоригинально - это прибавление новой груды грязи в доме, конечно. Но это бывает всегда, даже в присутствии хозяина.
      Мысли сцементировались в каменный фемидов топор, а тут и машина Мании въехала в город. И как показалось Кирьяну, уже через пару секунд они пришвартовали к дому.
      - Эх, давану - ка щас пивка, и на боковую! - сказал, не глядя на Маню, зеленый от бессонного недуга и замороженный неразделенною тоскою разведчик Штирлиц-Кирьян. И чтобы махом разгрести неясность по поводу "приглашать - не приглашать" в гости, добавил:
       - У меня дома... это.., девки... живут.
      - А я знаю, - спокойно сказала Маня.
      - Вот как...?
       Удивляется Кирьян своей известности и силе бабского радио.
      - Я их должен поругать.
      - Строго у вас как-то в России поставлено.
      - Хуже, чем ты думаешь. Я их сейчас... Защипаю до смерти.
      - От любви что ли? Или впрок?
      - Заслужили... Сучарки они... Молодые.
      - Это грубо, Штирлиц.
      - Можно просто Киря, - сухо, но с вспыхнувшим-было чаянием, проговорил Туземский, - по-новой, по-русски будем знакомиться, или как?
      - Киря - как-то неудобно после Штирлица.
      - А сиськами удобно было провоцировать? - автоматически проверещал Кирьян, - Россия! Опять Россия.
      - Вы слишком много лишнего говорите...
      - Ты.
      - Пусть будет "ты". Сам же на меня уселся.
      - Мне было приятно.
      - Не было бы девчонок рядом, схлопотал бы пощечину.
      - Я от любви, - оправдывается Кирьян Егорович.
      - Хороша любовь - всю спину продавил. У всех на виду.
      - Не у всех. Нас трое там было...
      - Синяки теперь будут.
      - Хочешь, массаж сделаю? Все пройдет.
      - Нет уж, уволь... Как-нибудь в другой раз.
      - Значит, в бане встретимся.
      - Может и в бане, - засмеялась Мания, - только не в городской.
      - Деревенской бани у меня нет. Зарплатой не вышел.
      
      ***
      
      Маня ничуть не удивилась отношению Туземского к его молодым жиличкам. Весь Угадайгород пережёвывал долгую историю шалопутствующего и незадачливого дрессировщика Кирьяна Егоровича в его девичьем звероцирке.
      Вышли из машины. Открыли багажник. На прощанье Кирьян запустил в воздух мало что значащий комплимент, смешанный с завистью ко всем Маниным приятелям и любовникам словно пресный по своей незатейливости коктейль сделанный из воды газированной и воды из крана. Маня понимающе шмыгнула носиком махнула из-за машины ручкой и ловко заскочила в свою желтую, любимую балеринку и шальную проказницу с ясными глазками женских фар и сугубо мужским, может даже немецким, мотором.
      И навсегда удалилась по трассе даже не замедлив скорости на лежачем полицейском.
      Железный мундир полицейского глухо крякнул.
      - Вот так всегда - переедут мужчину и даже не заметят. А все равно золотце почти идеал спинка, все такое ...умная деваха! - подумал Кирьян о Мане-Мании вспомнив свое недавнее ночное забавленье.
      Грусть засунула руку в клетку Кирьяна Егоровича и подтянула сердце к горлу.
       - И почто же так, Господи! Как хорошая девка то не моя!
      
      ***
      
      Немолодому и не в меру шустрому Кирьяну на холостых отрезках его пути вечно попадались то бедные и разнесчастные экстремалки-девчонки - испытательницы и пользователи его небезграничного даже и не пухлого кошелька.
      То пробегали пронафталиненные отличницы, интересующиеся только гуманитарными науками и светскими беседами.
      То стройные красавицы и танцовщицы на час интересовались времяпровождением в кабачках и невинными прогулочками по улицам и, как правило, имеющие женихов в отъезде. В этом варианте Кирьян был понимающим, идеальным и безопасным как вареный артишок, как мухомор, обглоданный комиссией по наркомании.
      То округленные до нуля в голове но зато смазливые двоечницы просились на роли натурщиц.
      То промелькивали подружки одноруких бандитов занимающие у Кирьяна денежки и тут же их спускающие в автоматах. Это Кирьяном вовсе не приветствовалось, а его увещевания не воспринимались как условия продолжения дружбы.
      То симпотные и миниатюрные полуспортсменки трахающиеся со всеми без разбору и сексуально неугомонные прибегали полежать на новом желто-фиолетовом диване Кирьяна Егоровича. Возможно, даже с пышными букетами соответствующих аксессуаров, но судьба берегла Кирьяна не только от букетов, но и от составляющих букет отдельных цветочков.
      Взрослые и выпившие женщины в запале, порой оставались на ночь, а по утрам срывались с постелей и мчали на работу, едва успевая напомнить свои имена.
      Бес в ребре это не шуточки, а серьезная болезнь.
      - И за что я такой старый пень щепа мать, - думает последнее время и все ускореннее Кирьян.
      Он проверяет в бесполезный раз дряблую мышцу живота, скачет без толка с гирей, мочит невидимого противника гантелями.
      
      От места, где остановила свою машинку Мания до подъезда шестьдесят шагов. Это число было чуть больше его возраста. Мане - двадцать девять. Быстрый подсчет разницы лет - почти тридцать, совершенно отрезвил Кирьяна Егоровича. Кирьян Егорович открыл подъездную дверь.
      - Эх, Маня, Маня, Манечка, с ней случай был такой, служила наша Манечка в столовой...
      - Русь, Русь заводская!
      В подъезде образ столовской разведчицы Манечки был сбит с ног резким, кошачьим запахом и уверенным в себе, всезнающим топором ушел на дно памяти.
      
      ***
      
      
      -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      
      2.2.8
      СИФ
      Дети Сифа пошли путем Каиновым.
      "Иуды, 11"
      
      
      Ожидания относительно подлого сюрприза оправдались. Ключ в замке проворачивался и не открывал дверь. Следовательно кто-то там специально задвинул щеколду и вставил изнутри ключ. Что это обозначало Кирьян догадывался, поскольку уже был научен трехлетней практикой. Если дверь изнутри закрыта, то это предполагало всего лишь два варианта. Либо в ожидании Кирьяна Егоровича кто-то ходит по комнате без трусов или бюстгальтера (стирка душ) либо имеет место быть иное сексуальное прегрешение.
      Кирьян даванул в кнопку звонка.
      Картинки ожидаемых провинностей реактивными бульдозерами сквозанули через мозг заранее отгребая в сторону все хорошее или хотя бы приемлемое: травка бычки дешевые и прыщавые мальчики (девочкам на удивление нравились прыщавые; прыщавые - означало - хотящие и неудовлетворенные) зеленые плитки керамического пола в лужах залитые душевыми протечками весь в крапинку от раздавленных крошек размазанный по поверхности подсохший планктон невесть откуда взявшейся спермы обертки от прокладок какие-то вечно разбросанные кругом спиченки с двух сторон обмотанные ваткой пушистые, слоеные диски-тряпочки разлетевшиеся как инопланетяне по всей звездной системе со следами пудры кремов и выдавленных из щек инопланетных выделений отбитые каблуками уголки половой плитки и т.п.
      Словом по времени прошедшему после первого звонка, ожидался СИФ первой гильдии! Откуда слово-то такое пошло сиф - от сифилиса или от сына Адама? Кто там еще был... Ной Сим Хам ну пик-пик и имена! Сказочники пик-пик-евы.
      - Неужто все-таки трахается кто-то из ЖУИчек? Нашли время. Вот бляди-то! Мы - честные да мы молодые!... Я предупреждал: в пятницу появлюсь. Стоит только на чуть дольше обычного уехать как тут, пик-пик, начинается!
      За железной дверью - плюшевые, на цыпочках звуки. Затянувшаяся суета. Видно маскировали слишком самые откровенные признаки домашних преступлений. Но все убрать было уже невозможно.
      Наконец "там" осознали, что перед смертью все равно не надышаться. Дверь неохотно приоткрылась от обессиленного толчка изнутри на осьмушку полагающегося хода.
      Впихнувшись с грудой вещей в прихожую Кирьян Егорович увидел все то, что только-что нарисовало ему приученное к беспорядкам воображение.
      Поразил его даже не учуханый интерьер и сидящий в глубине незнакомый и полускромный недомальчик-недомужчина, до которого Кирьяну по большому счету стало сразу как-то начхать. Так ненужной становится вещь, которую ты жаждешь годами и забываешь тут же после покупки.
      А находятся слова "кощунственно" "совесть" и другие, которые от неожиданности как внезапно тронувшийся автобус с наполовину засунувшимся в дверь пассажиром не могут встать в строчку правильно выраженных ощущений.
      На раскинутом для ночных шевелений, лимонного цвета с фиолетовыми и оранжевыми цветочками, лоснящимся от неправильного употребления и потому уже ставшим неновым диване с наброшенными на него измятыми принадлежностями, восседал бессмысленно лупоглазя в Кирьяна последний Жулькин дружок по имени Дрюн.
      Принадлежности представляли собой разношерстные одеяла, подушки от разнофамильных хозяев, тряпье-шмутье и, главное, любимая суперпростыня Кирьяна Егоровича.
      Простыню Кирьян дотошно и любовно выбирал в подвальном отсеке местного рынка, сугубо для личного использования и ненавязчивой приятности. На благородной простыне написаны витиеватые объяснения в любви к Кирьяну Егоровичу.
      
      Священный для Кирьяна текст, начертанный по диагонали американским поэтом, гласил:
      1
      You know that you came
      And you changed my world
      Just like in the movies,
      With two lovers in a scene
      And she says...
      2
      Второй не менее романтичный и красивый куплет примяла широкая жопа Дрюна. Если по памяти, то там как раз была любимая фраза Кирьяна, которая в переводе звучала примерно так: "Сделай что-то, что бы означало бесконечную любовь ко мне..." Иногда, но реже чем хотелось бы Кирьян с удовольствием совершал это волшебное что-то со своими эпизодическими подружками.
      3
      Третьим куплетом простынка дошептывала: "...Я люблю Вас бесконечно, девочка моя!".
      I love you baby, i want
      You baby
      I love you...
      
      Было что-то еще сакральное в этом священном тексте, предназначенном только для Кирьяна, но теперь на смысл текста упала неотстирываемая и порочная тень дружка Дрюна.
      В постельном хозяйстве Кирьяна имелся комплектный простыне пододеяльник с засунутым в него шелковым прямо из Китая одеялом и с фотографией киноактрисы Шарлиз Терон улыбающейся какому-то малоизвестному и поэтому даже непригодному для ревности киношному конкуренту.
      Выяснению этой вертящейся на языке и невыскакивающей знаменитой фамилии Терон Кирьян Егорович посвятил целый вечер поиска в интернете. Прежде чем он добрался до Шарлиз пересмотрел добрую сотню киноактрис и звезд шоу-бизнеса. Начал долбить тупо по алфавиту и чтобы зря не пропадали килобайты информации скачивал в новую папку и фамилии и фотографии звездных и пригожих женщин. В папку которая вряд ли когда-нибудь сможет по-настоящему пригодиться.
      Теперь пододеяльник с так трудно опознанной им Шарлиз Терон был скручен в неопрятный на вид ком мануфактуры, на котором восседала Джулия Батьковна.
      Моральная катастрофа Кирьяна связалась теперь исключительно с этим непозволительным отношением Жули и дружка Дрюна к его святыням. Все остальное как-то стало рангом пониже и саморастворилось. Грязь и шмотки в разных углах - это уже как бы - само собой разумеется. Останавливаться на описании грязи не стоит. Комнатный сиф во всей России одинаков.
      Хамы и незваные гости тоже похожи друг на друга так же как обрыганы в обязательных спецназовских ботинках на говнарей. Разница только в обувке. Говнари любят кеды.
      Дашки что-то не было видно.
      Само по себе вождение в дом мальчиков не было преступлением лишь бы не наркоманов и откровенных говнарей, но Кирьян Егорович был сыт предыдущим опытом общения с мальчиками своих ЖУИ с неминуемыми и одинаковыми до одури последствиями от этого. Поэтому он послабления давать не хотел. Поэтому перед отъездом надиктовал Жульке несколько несложных правил которые надобно было соблюдать в его отсутствие и третьим пунктом было "мальчиков не водить". Даши в то время в городе не было и поэтому новые программные указания в ее башке не обновлялись.
      Видно надо было этот важный пункт сделать первым записать на бумажке и приколоть на видном месте. Лучше на лбу. На двери снаружи - тоже неплохой вариант. Но что бы тогда подумали соседи?
      Жуля видимо поняла третий пункт таким образом, что "мальчики" и "один мальчик в доску свой" это две большие разницы.
      - Тэкс! - сказала часть мозга Кирьяна Егоровича отвечающая за логику. Одна заповедь с его точки зрения была грубо попрана! - А грубо ли нарушена? - засомневалась другая часть мозга, отвечающая за четкость юридических формулировок.
      Это важно. Насилие-насилию - рознь.
      С Жулиной точки зрения формально вроде бы и не грубо. Если судить четко по закону то не подкопаешься. Любой правозащитник выиграет за Джульку.
      Ругаться "с корабля на бал" Кирьян не стал. Поздоровался сухо без ехидства, без особого напуска на себя роли внезапно прихлынувшего хозяина или обдуренного мужа вернувшегося внезапно из командировки.
      Скинув в центр комнаты огромные сумки набитые лыжным добром Кирьян поставил в уголок зачехленную пятиструнку и пошагал за неподалеку расположенным пивком с тем чтобы дать Джуле с Дрюном возможность поправить, насколько это успеется, интерьер выпить самому балтийскую семерочку и улечься спать после проведенной в веселье и праздности пьяной ночки.
      Постоявши в очереди, Кирьян одумался и чтобы не ссориться по поводу нарушения третей заповеди и не портить никому настроения и себе в первую очередь нашел отмазку:
      - А вроде мальчик-то может быть вовсе и не плохой. Джулия вполне может быть по состоянию на сегодняшний день относится к нему серьезно насколько это возможно при ее опыте и в общем-то неубедительных причинах смены партнеров. Мальчик служил в армии - тем самым он был ближе к Кирьяну Егоровичу, чем прочие отмазывающиеся Плохиши. Смышлен по своему работающий симпатичный взгляд открытый. Может и зашел-то в гости недавно может обсуждали тему переселения. Тема переселения была злободневной.
      А по поводу незапланированной встречи... Кирьян будучи студентом сам забирался к одной девочке в постель используя окно первого этажа при наличии спящих за стенкой ее родителей. За что утром оба получили от папы заслуженных пик-пик-дюлей. По-иному не скажешь.
      Поэтому ситуация с Дрюном была понятной простительной хоть и неловкой для Кирьяна а может и для самого Дрюна. Но Дрюну явно никто про третью заповедь ничего не сказал следовательно Дрюн в этой ситуации сам оказался подставленным неразлучными даже в свинстве подружками.
      Кирьян вернулся. Диван уже собран да и шмотки уложились по комнате чуть покомпактней.
      - Ага побаиваются все-таки! Это плюс.
      Жуля как всегда в последнее время в каком-то нелепом одеянии - малиновых тонких Дашкиных штанцах пригодных как для сна так и для шныряния по комнатам сверху короткая и мятая майчонка с детскими картинками поверх какая-то еще более короткая кофточка.
      - Ну пик-пик - разочарованно подумал Кирьян Егорович - их еще нужно учить - в каком виде представать перед ухажерами.
      - Вы это пили что ли сегодня? - спросил Кирьян. Про себя фразу продолжил: "... и вчера... и позавчера... и трахались три дня напропалую".
      - Да так маленько. Только пивко.
      Про трах, разумеется, ни намека.
      Надо бы в мусорный пакет заглянуть насчет "только пивка".
      Откуда-то сбоку вынырнула Дашка с блядски открытой грудью с четырьмя черными лямочками за вырезом воротника со странным выражением физиогномии и с гладким и блестящим лицом намазанным какой-то гадостью.
      Портрет оттеняли давненько немытые волосы без обычно обаятельных до умопомрачения естественно вьющихся рыжих колечек. Завершают картинку скользкие коричнево-сизые дуги под глазами.
      - Здрасьте дорогой Кирьян Егорович! - говорит Дашка вкрадчивым голосом честной кошки только что вынырнувшей из банки со сметаной, - а мы тут без вас скучаем.
      - Оно и видно как вы скучаете. Откуда это ты свалилась?
      - Да я тут. На окошке сидела.
      - А я думал ты еще в Опятах. А что за рожа така? Откуда слезы?
      - А я тут мазью (жиром кремом спиртом) намазалась в глаза натекло.
      - Понято. А аккуратней нельзя было?
      - Оно само налилось.
      Да слезы нематерой артистке вызвать тяжело. Значит - правда намазалась так неудачно. Значит, крем порядочный кончился коли течет. Значит, денег нет. А волосы такие - шампунька тоже дуба дала либо развратничали два или три дня подряд.
      Заботливый и блюдящий нормальные сексуальные отношения Кирьян Егорович подумал о групповухе: "Вот же, блинЪ, неужели все-таки созрели? Паскудное это дело. Кажется, не углядел".
      Сам он по ходу жизни в этих развеселых делах поучаствовал, но не часто и не то, чтобы испытывая при этом какой-то особый кайф - так себе - сомнительное, посредственное, мерзкое удовольствие. Впрочем, может и нормально... при условии своей в доску компании; да и в этом возрасте вроде бы уже положено испытать все.
      Все-то все, но кроме голубизны.
      Пидоров Кирьян Егорович не переваривал искренне. Он старался быть всеядным и прощающим любые человеческие слабости. Пидорасня была разной: злобной и воинствующей, томной и тайной. Тайную пидорасню К.Е. мог понять: это болезнь. Можно такого пожалеть. Злобного стоило презирать. А томного... От томных К.Е-ча крутило в желудке при малейшем упоминании. Особенно, если на кого-то, с виду нормального, а, бывало даже, и симпатичного и умного, - показывали втихаря пальцем или говорили шепотом: "Гляньте, К.Е., а вот этот-то вот как раз и есть самый настоящий голубой... посмотрите внимательней".
      К.Е. всматривался и удивлялся, придерживая тошноту: "Сроду бы не подумал". А ему: "Да точно это, весь город знает. Вы только на походку посмотрите. А какой галстучек - фантиком. А как он его повязывает. Да пидор, пидор!"
      Весь город знал пидора и его педорастичный галстучек, а наивный К.Е. отчего-то и как всегда, был в стороне.
      Короче говоря, Кирьяну Егоровичу приходилось проживать в городе, насыщенном пидорами в такой ужасной пропорции, что лучше бы всего этого не знать. Стоит ли говорить, что он категорически отвергал свое личное участие в этом гнусье.
      - И даже за тысячу баксов?
      - Что такое тысяча баксов - это заработок служащего. Я бы за миллион бабосов не согласился... Хотя за миллион... - стоило бы подумать. Полчаса срама, и ты уже богатый. Нет, за миллион, наверное, согласился бы.
      - ..Ну, дает молодежь! Аж спать некогда деткам. Сидят еду не приготовили жрут семечки. А есть макароны лук мука гречка. Запивают водичкой  посуда не мыта. Ждут когда папа приедет и посуду вымоет.... Блядство в доме. Сиф. Фу!
      - Кирьян Егорович, а покушать есть что-нибудь? А сигареты есть ?
      - А не стыдно в свинарнике принимать гостей?
      Имелся в виду временно прощенный гость Дрюн. Себя под гостем Кирьян естественно не подразумевал.
      - Держите сигареты.
      - Урра!!!
      - Как каталось Кирьян Егорович?
      - Супер и пупер.
      Кирьян вынул из взлохмаченной сумки упаковку с остатками лыжной еды.
      - Особенно не надейтесь тут совсем мало. - И принялся доставать и сортировать вещи.
      Действительно в пакете оставался только обрезок копченого сыра пластмассовая тарелка с быстрым обедом лимон кусман подсохшего хлеба маленький пакетик роллтона и банка рыбных консервов.
      Консервная банка долго крутились по столу под неумелыми нажимами тонкого лезвия. Нож гонялся за консервой. Жулька гонялась за ножом.
      - Жуля у вас же парень сидит без дела. Это же мужская обязанность - консервы открывать.
      Парень притворился мальчиком и на замечание даже не сдвинулся с места. Он в это время загибал что-то про свои героические победы в замечательной армии и мимолетом, как будто его это не касалось, согласился что открывать консервы это действительно обязанность, но невоеннообязанных парней.
      Кирьян уже по-царски возлежал в подушках услужливо подложенных Джулей, и нарушать субординацию не стал.
      Жуля, жалея покалеченного, безрукого-безногого ветерана российской армии, домучила, наконец, банку. В комнатную атмосферу ворвался запах сайры.
      - Кирьян Егорович а тут весь хлеб?
      Кирьян: "Я же говорил что тут мало еды. Сбегайте в магазин. Тут же близко".
      Денег Кирьян не стал давать чтобы таким образом удостовериться у кого сколько денег. В частности, есть ли бабки у Дрюна, и кто кому в ближайшее время сядет на шею.
      Пока Жуля с Дрюном бегали в ближайший магазин шустрая и самая голодная как всегда Даша залила кипятком сухую картошку и принялась складывать фасфудовскую консистенцию в свой рот.
      - Кирьян Егорович а вы будете?
      Кирьян Егорович сглотнув слюну увильнул от правды.
      - Да ешь Даш, я не голоден. Жульке с Дрюшкой оставь! Что за дела такие. Каждый думает только о себе!
      
      ***
      
      Немного позже, сглотнув слюну от возбуждения и невозможности долго держать тайну только при себе:
      - Девки что со мной было сегодня ночью! Бля-а-а, красота!
      - А что такое?
      Народ растопорщил уши и застыл в немой сцене. У Жульки выпала и зависла в интерьерном воздухе ложка. Дрюн налил пиво в штаны. Даша, не добежав до клозета и став на полпути в позу аиста заколдовала мочевой пузырь и вперила подозрительный взгляд в Кирьяна Егоровича.
      Кирьян Егорович в одном предложении с двумя десятками огромных запятых и без минимального намека на пафос убедительно будто так случается с ним не реже чем каждый раз и ничего такого особенного в этом он не видит быстро и четко отрапортовал про свою нынешнюю, веселую, ночную забаву - сплошной большой кураж, прошедший под формулой 2М + 5Ж. Кое-что вспомнил и быстренько присоединил к этому куражу другие не менее веселенькие ситуации из этого-же фестиваля и из прошлой жизни. Получилось задорненько и bohato.
      Кругом Кирьяна судя по его почти достоверно подкрашенному отчету летали ночными махаонами кошмарной красоты девки и девочки, в трусах и без оных, в очках и без, от семнадцати до двадцати семи лет. Раздвинув ножки и не раздвигая, они по очереди и одновременно различными частями тела и всеми носителями чувств соприкасались с его ароматным пестиком. Или тычинками. В биологии Кирьян Егорович не особенно силен.
      В благодарность за проявленную под занавес фестиваля чуткость Кирьян поспавши - то всего часок-другой переполз в свой номер приоделся потеплее раздобыл зачем-то три саперных лопатки хотя хватило бы одной откопал бутыль пива прихватил с собой гитару и вышел на улицу. Из одной из заранее заготовленных снежных тумб не долго думая вырезал огромное слегка наклоненное белое сердце, а из оставшихся тумб вырезал цифры, складывающиеся в номер полулюкса где с ним происходили ночные чудеса.
      Если суммировать все приключения за фестиваль, то выходило что кататься по горкам-то ему было как-бы вовсе некогда.
      Осознав что слегка перебрал Кирьян остановил свою гладко льющуюся речь и проникновенно tempo di Valse пропел эпилог: "Не забыва-ица, не забыва-ица, не забыва-яй-ца такое ника-да...! Да, да, никогда".
      
      С чувством исполненного долга народный сказитель Кирьян Егорович свернулся равносторонним треугольником и откинулся на цилиндрический валик цвета полевого салата. Валик вдавился в щель между стеной и диваном и застыл, придавленный усталым телом героя. Растроганная Жуля набросила на Кирьяна шелковое одеяло с любовными строчками и портретом Шарлиз и по-матерински подоткнула его со всех сторон. Возможно с целью ограждения публики от неснятых шерстяных носков с запахом мартовского снега и лыжных ботинок.
      
      Дрюну западло сидеть на краю постели с Кирьяном (стульев у Кирьяна было всего два и они были заняты, а на подоконнике было неохота) и он быстро, и не акцентируя на себе внимания, сдулся как восьмимартовский шарик.
      Слегка поголубев, Дрюн шлепал домой, ломая свои взгляды и сексуальные ориентиры, рассуждая про себя.
      - Будто я поверил. Да и нехай думает что все поверили. Коли ему так приятно...
      А то может лучше зайти в гости, когда девок нет?
      Трусов красных у него до пик-пик-ера.
      Тот наверно еще чувак.
      Дрюн носил трусы нежно голубого цвета.
      
      
      ***
      
      
      -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      
       2.2.9 СТЕМНЕЛО
      
      Совсем стемнело. Так стемнело, что дамам борозды своей не видать.
      
      
      Крупная и несчастная обмотанная с головы до ног одежным дефицитом Жуля, вспомнив, что у нее нынче огромный пробел в ночном гардеробе, без надежды на успех заранее зная ответ волшебно превращала минусы в плюсы набирала те самые бонусы которые рано или поздно при неизбежной ссоре и вечном выяснении лидерства должны будут аукнуться страшным и победным бумерангом на подруге:
      - Дашуля, а у тебя есть джинсики пошире, или шорты? (Жулина окружность если ее превратить в веревочку, дважды обовьется вокруг дашиной осиной талии).
      Даша, понимая что при Кирьяне Егоровиче нельзя срываться в яростный крик остановившийся на полпути от горла до языка медленно и надменно рассудительно словно занудная поэтесса мать своих стихов и педантичная зубрилка теорий в сотый уже раз продекламировала надоевшую обеим сторонам нерифмованную но добротно вызубренную как бы из под палки песню печали:
      - Жуль, а ты помнишь как мне растянула кофточку ... вот ты мое белье носила бросила и не постирала а если бы постирала, ... то и не просила бы, ...а носила бы дальше... И то-то и это-то. В эпилоге: "А иди-ка ты, Жулька, подальше".
      Простая, как валенок в данном случае, Даша не поняла тонко сыгранной Жулиной партии: ведь скоро безработная Даша будет квартироваться в съемной хате вместе с Жулей и двумя или одним мальчиком (все, кроме Даши, - при работе; Дрюн ухаживает за Джулей; а другой молодой человек постарше безответно любит Дашу - тут-то Даша и попадет в зависимость которую - не исключено - придется оплачивать возможно и телом, и притворной любезностью, и кто его знает еще чем) - вот тут-то Даше отольются и сегодняшние, и все прошлые жулькины слезки.
      С Кирьяном Егоровичем такие фикусы чаще всего не проходят но коли иногда все же проходило, то Джуля делает попытку прорыва и здесь: "Кирьян Егорович, а у вас есть шорты?"
      Конечно, у Кирьяна есть шорты но он сегодня не даст потому что он не в настроении и от Жули никаких интимных льгот или полезного даже суточного порыва типа тщательной уборки территории не получит.
      Чтобы лишний раз не объясняться Кирьян Егорович коротко обрезал все возможные последующие попытки выпросить еще что-нибудь кроме шорт.
      - Нету!
      Хотя всего этого добра было в достатке.
      Но, Жуля за три года общения действительно растянула, порвала подарила потеряла и залила менструациями не одну пару шорт брюк носков шапочек и маечек Кирьяна Егоровича.
      Губить следующую партию одежки покупаемой за свои кровные он расположен не был. Ради чего?
      А еще ему как заправскому Гапону стало интересно вдруг посмотреть, как далеко могут зайти в ссоре близкие подружки. Да це ж бесплатная киношка, ядрена корень! Но кино не получается. Даша насуплено молчит в своем углу ринга ожидая очередного подвоха.
      Кирьян Егорович разряжает обстановку предложив Жуле изящный выход: "Спи в трусах, мне пофигу".
      - Ага Вам хорошо говорить а у меня только стринги.
      Разумеется все виновны в том что у Жули "только стринги" и что не успели высохнуть ее трусы вынутые из запузырившегося сусла в тазу после недельной закваски, причиною чего были даже не чахотка и не грипп и не отъезд в иногородние путешествия а выпивошечные делишки на стороне и суперкачественная отработанная годами лень плюс лень в скобках помноженные на мирового масштаба поху... то есть coito-изм. (лат.).
      - Спи в стрингах. Можешь и без трусов.
      Этого добра без трусов Кирьян Егорович в своей долгой жизни насмотрелся на три поколения впрок и его действительно не смутили бы голые похождения по комнатам хоть Дашки хоть Жульки. Но правила приличия это правильные правила.
      - А-а-а!!! - Жуля загнана в аморальный тупик.
      
      ***
      
      В доме очередь где кому спать.
      Относительно новый известный читателю желтый с фиолетовыми цветами раскладной диван на всех один. Клопы в нем временно побеждены. Их неиспаряющиеся сами собой могилки находятся во внутренней картонной полости дивана и густо припорошены ядовитым порошком, и потому постельные принадлежности дислоцируются в другом месте.
      Это место называется одежным шкафом, который фактически служит универсальным складом, в котором кроме приличной одежды и прочей хруни находится все остальное.
      Если кто-то наивно хотел бы поймать Кирьяна Егоровича на слове и, хитро улыбаясь, спросил бы: "А что, может еще и гантели там лежат?"
      Тогда бы Кирьян Егорович ответил, что не только гантели, но и гиря, и компьютер, и пишмашинка, и хрустальная люстра, опрометчиво подаренная ему товарищем, г-ном архитектором Заборовым на пятидесятилетие, а также лыжные ботинки, пара запасных клавиатур и десяток кабелей, связки книг, драные майки с носками на пенсионерскую старость, гвозди, сыновьи штиблеты 45-го размера, Дашкины заскорузлые туфли, замолкший надолго и с отломанными крутками Жулькин бумбокс, железобетонные - двухлетней давности кедровые шишки и т.д.
      Страницы не хватит, чтобы перечислить все важное имущество этого склада.
      Кирьян Егорович на правах хозяина всегда занимал место на краю разложенного дивана для удобства выползания в туалет. Остальные стараются через день меняться местами как на тяжелой посменной работе. Джулия сегодня спит с другого края, приткнутая к стене, поэтому спальная форма облачения под прозванием "стринги" после некоторого размышления Жулю устроила.
      Кирьяну до Жули через Дашку все равно не дотянуться. Да и не стал бы. Зачем?
      Но правила куража заставляют двигаться дальше: " А я сегодня без трусов лягу!"
      Как бы ни с того, ни с сего не моргнув ни одним хитроумным глазом, уверенно и безаппеляционно добавляет: "Я когда один, всегда так сплю".
      Эта фраза застает Дашу врасплох.
      Не успела Даша отбоксировать Жулю как неожиданно подкралась новая беда и от кого от самого скромного и доброго в мире мужчины почти что Карлсона на крыше только без вентиля и варенья от самого Кирьяна Егоровича, давшего когда-то зарок! Беда в том что сегодня Дашина очередь спать посередке.
      - Кирьян Егорович, так нельзя! Это нечестно. Вы все-таки не один.
      Кирьян Егорович благоговейно напомнил, кто в доме является хозяином богом главным меценатом и богохульником. И что именно он а не какая-нибудь притулившаяся к общему стаду кудрявая и рыжая овечка решает кем он является сегодня из приведенного перечня ролей отведенного ему по праву самой жизнью.
      Под недовольный шепоток овечек из цветочно-животноводческого товарищества Кирьян Егорович заснул молодецким сном главного и единственного шершавого и волосатого от шеи до пят чабана и огурца, чудом посаженного в одной грядке с клубникой и процветающего пышным цветом в результате правильной пропорции данного симбиоза.
      Неспящий народ девичьего полового устройства с опаской поглядывая на пожилого героя современности и звезду в одном обличье, сияющую прямо посреди народа инородного пола, крепко призадумался.
      - Да, блин, неужто так силен наш Кирьян Егорович? - подозрительно витало в мозгу Жули.
      - Что он с нами-то бедными (счастливыми слабыми, халявными) сегодня будет делать? - подумалось Даше - авось просто чудит как всегда. Как захрапит так про все и забудет.
      
      Сквозь сон Кирьян Егорович чувствовал, как доедается все со стола, и как в чью-то сумку провалился пластмассовый майонез с последней витой булкой белого хлеба.
      Дважды "люминево" щелкнули и куда-то вылились баночки балтийского пива опрометчиво недопитые Кирьяном и не перепрятанные на именную полку холодильника.
      Как кто-то вернулся: может, это был Дрюн.
      На промежуточной лестничной площадке смежной с кухонным отсеком Кирьяна кто-то сначала долго шептался потом уже заполночь запыхтел и стал раскачивать и без того треснутую заплесневелую со стороны лестницы кирпичную стенку.
      Какой-то вкусный и теплый мякиш перекатил через него.
      Неуклюжий и тяжелый человечий утюг скользнул по ноге и собрал на секунду в гармошку белую кожу кирьяновой лодыжки.
      Заснувшая Дашкина нога, не разобравшись, упала влюбленным белым лебедем с высоты и придавила ему хихи .
      Дашино дыхание перемешалось с его перегаром.
      Кто-то безымянный непорочно попортил воздух.
      И снова все стихло.
      
      Ночью Даше стало жарко. Она посмотрела прищуренным сонным глазом в сторону Кирьяна и сняла малинового цвета пижамку оставшись в стрингах и маечке. Дашины стринги всегда были сделаны из двух невесомых облачков скрепленных тонкими струйками то ли летней капели, то ли тесемками купленными наспех на сдачу от основной покупки.
      - Чки, чками, чков. - Товарищ писатель, следите за суффиксами.
      - Не хочу, не буду. Отвалите все. Меня душат сентименты.
      Жуля дождалась когда Даша заснет и по-шпионски согнувшись, натянула ее пижамные штаны на свои волейбольные стойки.
      
      Ближе к утру хозяин заметил, что одна его рука расположена на чужом причинном месте, а другая - на своем.
      Он медленно приподнялся сунул ноги в бязи и не попав в один побрел в туалет в одном клетчатом покачиваясь как в легком бреду.
      Неразумно почистил зубы совершил другое что полагается дополнительно в описанной ситуации, а возвращаясь, заметил что с Дашки аппетитно сползло одеяло. Сон тут же пропал.
      Кирьян достал фотоаппарат выключил зумм и вспышку и, покружившись на цыпочках вокруг дивана сделал несколько анонимных снимков.
      В кадре стрингов не видно (снимать прозаическую сдачу на фоне небесно прозрачных облаков - неблагодарное занятие), зато классно вышла жопка и благодаря утреннему рассеянному свету и хорошо ложащимися полутенями вполне эротично и в меру рельефно вышли легкие пупырышки вокруг поясницы с застрявшим в них холодком стекшим ночью с подоконника.
      Между жопкой и одеялом обмотавшимся вокруг дашиной шеи алым флагом во всю Дашкину спину (так сохраняли знамена и номера своих частей герои всех времен и народов) натянулась футболка с белой и гордой надписью: "Я учусь в Ёклмнопрстском государственном университете".
      На Кирьяна Егоровича накатила волна отеческой гордости.
      - Во блин и когда же это она успела сдать экзамен?
      Обрадовался: "Ну просто молодчинка!"
      В печально промелькнувшем темном менуэте прошедшего вечера и испорченной ночи звякнул неожиданно приятный заключительный мажорный септаккорд.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      На Кирьяна с его непутевой свитой со скоростью блестящего американского дальнобойного фургона надвигался следующий по графику русской жизни будний день времен мирового финансового кризиса cо всеми своими гипотетичными прелестями и неотвратимыми невзгодами.
      
      ***
      
      -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      2.2.10 ДАДА КИГЯН, ГРУНЬКА И ЕЕ МАМА ОЛЕСЯ
      
      
      За YY с половиной года до знакомства с Дашкой и Жулькой, то есть ровно десять - двадцать веков назад, Кирьян Егорович закончил, кончил, довершил, довел до конца, провел жирную черту, разорвал, изодрал отношения, связи милые, грубые, всякие любовные касательства с Олесей, Олесей, Олесей, летящей в поднебесье Олесей, Олесей, Олесей.
      
      Олеся любезная Туземского подружка молоденькая женщинка девушка первое впечатление барышня красна девица с прекрасной душой и телом и талии и бедра нимфы с гладкой как ярко розовый отблеск утреннего солнца на флуоресцирующей сетчатке дорожного предупреждающего знака жаль не сообщившего о превратностях ходьбы на подмерзшем асфальте с инеем на лунках выбоин девочка упала и проснулась по дороге в школу взламывая каблучком тонкую стекляшку льда как результат физического воздействия низкой температуры и превращения лужи в не начавшийся запоздалый ледоход вот-вот тронется студеная полувода бугристыми вздыбленная осколками-корочкой полуметровой худобы над Вонь-рекой взорванной на днях агентами МЧС у Неважнецкого моста, видимого с ладони Прибрежной улицы на фоне апрельского жемчужно-серого с многообразными оттенками раковинного перламутра в окружении высокого берега вырезанного из неба штрих-бора который при приближенном рассмотрении оказывается всего-то навсего палевыми тополями на дальней стороне реки с каменистым берегом окраса сенбернара или сеттера или английского дога с одной тысячей борзых с проплешинами в итоге одного но огромного но одного далматинца синонима случайно не растаявшего белого, а какого еще другого снега, в окружении черной с прошлого года весны в оврагах и в лощинах пропаленных стрижеными вениками карагача на самом бледном оттенке фиолетового спектра в каталоге Тиккуриллы с картонками выкрасок можно встать рано и сфотографировать запечатлеть оцифровать и немедленно сунуть в фото-мэйл ждущий тебя на пьедестале в топе "сто лучших фото" в интернете нет ничего приятней как встать спозаранку с трубчонкой, набитой доверху "капитаном Блэком" и курить, курить у приоткрытой щели пластмассового окна, для вентиляции не предназначенного и сочинять текст будто специально для гениального Романа Карцева. Жаль, теперь его дом в раю.
      Черт побери, тяжело по правилам раскуривать трубку, набитую в три операции, приходится расширять железной приладкой дырочку легкой наркотической дури - мать этой вздорной поэзии надобно шлепнуть пулькой, порохом набитой, чтобы дождаться результата - как вспыхнет вдруг лист табачный ярким пламенем любви загорелось первое знакомство с Олесей - все той же девочки-женщины любезной Туземскому сердцу подружки, проснувшейся где-то спозаранку, недалече, может в километре или за смежной стеной женщиной с ребенком, даже не с настоящей девочкой, а малым зверьком, птичкой, несмышленышем, плачущей игрушечными слезками, затухает трубка, уставшая постоянно булькать воздушно-слюнявым зазором и игнорировать столь длинные поэтические навороты зелеными бруньками грамматического сервиса.
      
      ***
      
      Девочка эта, ранее упомянутая в тексте с минимумом запятых - суть Олесина дочка, родившаяся через три года после окончания Олесей школы.
      Лучше бы, чтобы девочка родилась сразу после окончания этого заведения; но, увы, этого не случилось, и, к радости Чена Джу, не придется теперь объясняться с читателем и с самой Грунькой через десятки лет, насколько целомудренной и правильной школьницей была дочина мама. Ну, просто эталон девственности и противообразец никуда не годной юношеской нравственности, привезенной из далеких Америк, буйно процветающей на ниве летающего по земному шару империалистического менталитета! О, черт! Как длинно. Но, зато как понятно всякому русскому человеку, даже олигарху! Даже волку зазорному, и, тем более, человеку авторитетному.
      И к этому треклятому длинному мы бежим? Встречаем в аэропортах, тащим домой, торопимся покалечить родину, своих и соседских детей, рвемся заменить искренние чувства зарубежной продажностью, нашу доброту и щедрость - берлинским скряжничеством, борщи и бабушкины пирожки меняем на гамбургеры, в блины вставляем аргентинские буритосы, сибирские пельмени пичкаем сосисками, нарезанными из сизых курочек Буша? Черт, черт. Конец русской цивилизации! И копец короткой литературе.
      Эта девочка, названная родителями Олеси и с согласия самой матери Грунькой, или Грушенькой - по обстоятельствам любви и настроения, настолько наивна и простодушна, что на расспросы отца она, не задумываясь о последствиях, "сдавала" мамку со всеми потрохами, загулявшую вдруг от отвратительного одиночества при здравствующем муже. А также, картавя язычком, Груня запросто и не единожды выдавала хитрому своему папаше - разведчику и провокатору, подпольную кличку Кирьяна Егоровича, втягивая себя, благодаря хитростям матери и славному чужому мужику, чуть ли ни с пеленок, в хитроумные истории человеческих измен.
      Папаше, после этаких лаконичных, но поддающихся психической расшифровке Грунькиных докладов, не составило бы особого труда выследить место встреч соперника и разлучника с его женой и, при случае, прижать его к законной стенке расплаты.
      Но, слава богу, существует и эффективно работает спасительная частица "БЫ"! Предательства Груньки совершались всегда уже после совершенных преступлений, а не до того. Поэтому шкура Кирьяна Егоровича долго оставалась в целостности, а его лицо краснело вовсе не от стыда, а от счастья общения с милой Олесей на какой-нибудь безопасной территории любви, а вовсе даже не на болоте, куда ходят разные безымянные охотники и где по велению писателей разбиваются сердца наивных колдуний.
      По мнению Грушеньки, едва научившейся складывать слова из звуков, - до подобия предложений еще не дошло, - Кирьяна Егоровича - нового мамкиного друга, - и даже не коллегу по учительской деятельности, - что в некоторой степени смогло бы помочь любовной паре пребывать в тайных сношениях дольше, а просто случайного встречного в кафе.
      И звали этого дяденьку по мановению Грунькиного волшебного язычка-палочки по-французски скромно: "Дада Кигян".
      Мама на многочисленные встречи с Дадой Кигяном, в случае, если не была запланирована постель, как правило, брала с собой молчунью Груньку. Таким образом, Олеся убивала двух зайцев: прогуливала Груньку - все равно ее надо прогуливать на улице, и общалась с представителем мужского пола, что в ее возрасте являлось хоть и худым, но, все же, каким-то лекарством от излишнего квартирного сердцестрадания, и от заскорузлого, старорежимного, искусственного уничижения плоти.
      Грунька до поры честно, но далеко не бескорыстно играла роль исправного, но все-таки конфетами подкупного Алиби, и, к слову, если не сказать большего, искренне подружилась с непроизвольно продаваемым ею же Дадой Кигяном.
      Из-за участившихся встреч с Дадой Кигяном Грушка не понимала при этом: так кто же, кто же из двух дядей - один из которых - родной по крови отец, но злой домашний крикун, околоточный полицмейстер и раз в полгода рукоприкладчик, или этот второй, пришлый со стороны дядька, - добрый и веселый, с рыжей щетиноподобной прической на подбородке, но совсем не похожей на латинскую букву "W", что, разумеется, больше бы соответствовало его вновь приобретенному французскому имени с легкой руки Груньки... Та-ак, а кто же, кто являлся в этом периоде ее начинающейся малоосознаваемой жизни более главным мужчиной?
      
      Слово "мама" Грунька знала на отлично, "папу" Груня выучила еще весьма слабо: папа приходил домой редко. Это не мешало ей любить отца. Грунька кидалась на него в коридоре с душераздирающим воплем, словно не научившийся за миллион лет разговаривать, член питекантропского сообщества.
      Словосочетание "да-да ки-гян", не в пример слову "папа", уже через несколько попыток произношения этакого, для ее возраста слишком сложного слогосочетания, - и, одновременно, новейшего имени Кирьяна Егоровича, - накрепко прилипло к ее язычку, словно посажено оно было на мгновенный, лучший в мире нитроцеллюлозный клей "АГО", предназначенный для женитьбы навеки кож, стекла и пластмасс.
      Эх, кабы существовал такой же клей для любви!
      Началось со щупанья бороды.
      Оттого, что борода на ощупь оказалась не такой страшной, как подумалось поначалу Груньке, возник доверительный контакт.
      - Бе-е-е! - проблеял Кирьян Егорович в романическом порыве, и породил Груньке "козу" из двух пальцев.
      - Бе! - скромно ответила Грунька, услышав произвольно вырвавшееся из нее новое слово, и насторожилась. - Что же будет дальше?
      
      ***
      
      Несколько коротких шагов в прошлое.
      - Это дядя Кирьян. - неосторожно сказала как-то мама Олеся. Что-то надо было изречь для Груньки.
      - Да да. Кы гян. - Сначала медленно, певуче и в сторону повторила Грунька в своей возрастной языковой интерпретации новые французские слова, крутясь вокруг своей оси и держась для верности за мамкин палец.
      Олеся и Кирьян Егорович, переглянувшись, одновременно и непроизвольно засмеялись.
      - Дада Кигян, - я теперь тебя так буду называть, - сказала Олеська сквозь благодушные слезы.
      - Пожалуйста, - сказал добрый дядька, в одноминутье превратившись из типично одетого, полубомжеватого вида настоящего русского архитектора, тогда еще не писателя даже, с соответствующей разноцветной бородой с преимущественно рыжими с проседью оттенками, в какого-то непонятного франко-армянского гражданина, прописавшегося с какого-то ляда в центре Сибири. Но дядя был без золотой трости, следовательно, был он небогатым и без излишней заносчивости, и без стеснительности, так свойственной интеллигенции прошлого.
      - Да! Да! Ки! Гян! - дерзко и отрывисто возвопила Грунька, вызывающе глядя Кирьяну в глаза, - Кигян. Ки-Гян!
      - Ух, ты, ловко. Побуду тогда немного Кигяном. Ради Груньки.
      Кирьян Егорович влюбился в Груньку даже больше и стремительнее, чем в ее маму, и потому пошел на временные уступки. Решился он на смену имени не сразу.
      - Разницы, в принципе, никакой... звучит, в принципе, похоже. Разве что немного по по-еревански. Бог с ним. Ребенок же. Через пять минут Грунька все забудет.
      Но Кирьян сильно ошибался.
      "Дада Кигян, дада Кигян" - запела Грунька значительно позже, когда дядя Кирьян уже совсем успокоился, что составляло гораздо больше, чем "приблизительно пять минут".
      Грунька подпрыгивала при каждом шаге, и так долго нудила "кигяна", - аж до самого конца аллеи, где кем-то был начат, но так и остался недостроенным подземный переход, - и, обращая на себя внимание всех прохожих, так что Олесе, переживающей за соблюдение инкогнито всей греховно прогуливающейся троицы, пришлось ее одернуть.
      
      ***
      
      - Дада Кигян! Бье, бье! - громко и уверенно выговорила Грунька уже на прощанье, стоя у лифта.
      Она показала Кирьяну свой вариант "козы" и потом изо всех силенок воткнула ее махонькие рожки во внутреннюю часть Кирьяновского бедра, совсем рядом с... Если бы Кирьян был козой, то это место называлось бы выменем. Но Кирьян был козлом.
      Вторым боданием Грунька попала уже туда, куда целилась поначалу. Маленькие пальчики, на удивление Кирьяна Егоровича, от удара в эту отвердевшую по-козлиному часть тела не сломались и даже не согнулись.
      - Оп! - сказал старичок скорей от неожиданности, чем от боли, и чуть подогнул коленки. От избытка такого доверия от Груньки он прослезился и потрепал светло-желтые, слегка вьющиеся кучеряшки, собранные в двух точках на макушке смешными торчками косичек.
      - Славная девчушка, - промолвил он, - Олеська, тебе повезло, у нее такие классные волосики.
      У Олеси, не в пример дочери, волосы были темные, близкие к смоляным, цвета волос танцовщицы элитно-цыганских кровей.
      Вьющиеся обаятельные кучеряшки в природе случаются, но не так часто, как этого желалось бы. Кирьяну Егоровичу удалось в этом убедиться только через несколько лет на примере пленительной рыжеволосой девочки Даши Футуриной.
      Олеся немного обиделась. - Это она в папу. А мои волосы тебе не нравятся?
      Кирьян Егорович прижал Олесю к себе и чмокнул пульсирующую жилку виска.
      - Не надо, Грунька все видит, - ревниво произнесла Олеся, оскорбившись изменой. И отстранилась на недосягаемое расстояние.
      Подъехал лифт. Оттуда вышла гражданка сплюснутого вида и как-то странно посмотрела на всю троицу.
      Это была соседка по Олесиной площадке и Олеся мгновенно покраснела.
      - Здрасьте.
      Кирьян Егорович удостоил незнакомую тетушку кивком головы. Разновозрастные девчонки зашли в открытый проем.
      Из загрохотавшего лифта звучал перебивающий все звуки писк.
      - Дада Кигян! А-а-а! Бе-е!
      Грунька рвалась назад, в свое козлячье стадо.
      
      ***
      
      Проснувшись на следующий день, Грунька для порядка слегка похныкала, потом нашла за подушкой медвежонка, прижала его к себе и, глядя на красавицу мать, спящую напротив как непорочная дева Мария после посещения ее бесплотным ангелом-имитатором, словно утреннюю молитву, зашептала: "Дада кигян, дада кигян".
      Кушая манную кашу на кухне и сидя за взрослым столом с подложенной подушечкой, Грунька, эпизодически поперхиваясь, тренировала дальше свой французско-китайский прононс на все лады: "Дада Кхыгян, кхилян, кхигянь".
      Укладывая медвежонка спать, Грунька твердила то же самое. С каждым разом получалось все лучше и чище. Что для всех остальных означало: приближалась беда. Грунька явно готовилась "сдать" Кирьяна Егоровича в паре с мамой папе Сереже.
      Бабушка из этих новых внучкиных речей не поняла ничего.
      Дедушка, будучи мудрым милиционером на пенсии, заподозрил неладное: поползли всякие рабочие ассоциации и рифмы А.Зализняка.
      Грунькина мама осознала: это конец ее спокойствию, а может быть и того хуже.
      
      ***
      
      Олеся, разнервничавшись, звонит своей подружке.
      Та - тоже с филологическим образованием, оканчивали они институт в одной группе. Только Юля осталась преподавателем ВУЗа, рассчитывая на диссертацию и повышение в зарплате, а более патриотичная Олеся ринулась в школьное, почитай неоплачиваемое образование. Юля уже в курсе Кирьяна Егоровича и понимает возникшие Олесины проблемы. Но эту внезапную дружбу она не приветствует. Но и не мешает. Посмеивается только и подкалывает изредка за верхоглядство.
      - Наивная ты, Олеська, - говаривала она частенько лучшей подруге, - рискуешь, непонятно ради чего. Подумай своей березовой головой.
      - Он умный и добрый человек.
      Недоверчивое: "Ну да? А не хитрый?"
      Олеся сопротивляется: "Мне он даже нравится... иногда".
      Ей не нравится излишне вежливый секс.
      Серегу Юля ненавидит больше, чем Кирьяна Егоровича, и постоянно пилит зазубренным инструментом главный орган Олеси под названием сердце. Дергает, - и без того напряженные, - струны нервов.
      - Олеся - ты полная дура, что вышла за Серегу - козла.
      Козел и Серега - это синонимы. Тут Олеся была полностью солидарна с Юлей, обижаясь, была согласна с синонимом, и посвятила в эту семейную тайну Кирьяна Егоровича.
      Шансы Кирьяна увеличились в сто крат.
      Скребут Олесю собственные кошки и без того.
      - Юль, слышишь меня?
      - Ага, говори, только коротко. Перерыв кончается.
      - У меня Грунька болтает что попало.
      - Это как? Что именно? Мат услышала? Матерится уже? Ну, бывает, у меня племянник говорит "х...", а твоя "..." от кого это? От Сереги что ли? Или от деда.
      Олеся обижается: ее отец дома не матерится.
      - Если бы мат. Ну, понимаешь, она Кирьяна вспоминает. Говорит "дада кигян". Хоть и не очень понятно, но "даду" Сережка может вычислить. Как папу и бабу. "Кигяна" отдельно он может и не понять, а даду кигяна - сто процентов.
      - Ну?
      - Баранки гну: последствия - самые идиотские, если не сказать гадские. Пипец какой-то!
      Олеся в большом расстройстве.
      Юля: "Часто болтает?"
      - Да каждый день. С утра до вечера.
      - Ого!
      - Вот, то-то и оно. Я бы и не заморачивалась.
      - А не похож это твой дада-дядя на просто "да-да"? Частицы такие... утвердительные.
      - Не похоже - ударение не там. Не пройдет. Нет.
      - Переучи ударение. И пусть говорит медленно: "дА...дА".
      Юля старается озвучить безопасное произношение, но получается не очень убедительно.
      - Вот видишь... - сокрушается Олеся.
      - Думать надо было котелком. А ты с первым сразу в койку. Да еще со старым.... Гемоглобина у вас не хватает, а адреналинища выше крыши.
      - Как тут все предусмотришь... ну в койку... уж и нельзя стало. Сама - то...
      - Что-что?
      - Я с Серегой все равно разойдусь, - не стала развивать намеков Олеся, - а Грушка маленькая совсем... Пять слов всего знает.
      - Ага, и разговорилась с какого-то дяди, блин, ...с деда.
      - Ну, как без имени... Надо же как-то называть человека.
      Отбрыкивается Олеся, еще пуще кривя уголки рта и чуть не плача. Но надо беречь краску ресниц. И, чтобы убить дорогостоящий позыв, Олеся мотает нижней челюстью из стороны в сторону.
      Но Юля этой кривой улыбки и шевеления подбородком на той стороне провода не видит: "Придумай что-то вроде песенки, например:
      - Да-да,
       Да-да,
       У козы
       Борода".
      Поет она это на мотив бабкиной колыбельной.
      - Длинновато. И у козы нет бороды. Это у козла... у Сереги моего. Ты еще про усы что-нибудь придумай.
      Юля реагирует долго. Стишки она не сочиняла с детства и в филологию пошла с пинка. Тогда так:
      - Да-дА,
       Да-дА,
       У осы...
      - Борода, - автоматически подхватывает Олеся.
      - Ха-ха-ха. Ладно, тогда так:
      - Да-да-да,
       Да-да-да,
       Бе-бе-бе,
       Бо-бо-да...
      - С ума сошла. Это уже поэма! И что за бобода?
      - Борода! Тупишь, Олеська.
      - Юль, это ты тупишь. Давай что-нибудь попроще.
      - Я пока думаю. Слышь, Олесь, может, типа, ну это... назвать какую-нибудь ее куклу "ДАдой"?
      - Хорошая идея... Куклы есть. Но все с именами.
      - Купи новую.... Слушай, купи Кена и назови ДАдой. Пусть мужик твой расшифровывает - дядя это твой или имя такое ДАда у Кена. Ну, есть что-то в этом. ...Только ударение надо править.
      - Типа Далида?
      - Ну да, Далида. Вроде того. ...Только в мужском смысле. Слушай, а научи Грушку "ли" вставлять. Под куклу-тетку. Будет она Далидой. Знаешь, такие кукольные фрау бывают в цветочках. Немецкий сувенир.
      - Видела. Дорогущие. ...Это круто "да-ли-да". Да она и не немка вовсе.
      - Ну, Олеся, тебе какой хрен разница? Спасаться надо, а ты про национальность тут....
      Олеся на несколько разных манер пробно произнесла "Далиду". - Нет, не сможет. Я не смогу научить.
      - ...Юлей схлопочешь - сразу научишься.
      - Юля, ты кто, филолог, или матершинница? ...Юлей, блин! - нервничает Олеся.
      - Я твой ангел.
      - Ха-ха-ха.
      - Ха-ха-ха.
      - Ладно, полдела решили. А куда "Кигяна" девать будем? - спрашивает школьная учительница по русскому языку и литературе.
      - Никаких ассоциаций. Только футболиста помню. Киган вроде зовут. Про Даду не помню. Купи футбольный мяч... и футболиста какого-нибудь. Хоть фарфорового, хоть резинового. Тебе какая разница?
      - Не бывает таких игрушек.
      - Ладно, в интернете посмотрю. Пока никаких мыслей.
      - И я посмотрю, только надо срочно. Серега в любой момент может заявиться. Тогда точно ПИПЕЦ!
      Олеся подумала, в каком виде ей будет пипец, и от одной только такой вспыхнувшей картинки ей стало дурно.
      - Тогда до завтра? - торопится исчезнуть из эфира Юлия.
      - Юля! До сегодня! Срочное дело. Просто выручай. Я прошу помощи. SOS, понимаешь! Настоящий смертельный SOS! Тупик у меня!
      - Понято, - говорит озадаченная Юля, - подумаю еще.
      Таких проблем ей никогда не приходилось решать. У Юли своего ребенка нет.
      
      ***
      
      Мама Олеся недооценила ранние романические способности дочери и, тем более, Грунькину неожиданную словоохотливость. Видимо настало время, когда малышка начинала схватывать налету. Это новая проблема. И приключилась она в недобрую пору.
      Олеся не сомневалась первоначально, что секретные прогулки втроем, один из троих из которых - несмышленая дочка, могут каким-то образом вылезти наружу.
      Мама Олеси в скором времени узнала про нового Олеськиного знакомого, про его возраст, сравнимый с ее собственным, и тихо и издавна ненавидя законного зятя, как-то быстро перенастроилась на радужный поворот дурацких событий с участием ровесника в качестве главного героя всей этой трагикомедии.
      - Пусть пожилой, зато вдруг по-серьезному любящий? - думает она, глядя на засекреченную, черно-белую отксерокопированную фотографию Кирьяна Егоровича, которую после просмотра требовалось разорвать.
      - В фас вполне симпатичный мужчина.
      В профиль Кирьян Егорович в виду наличия носа фотографироваться совестился. Это прием гораздо дешевле, чем посещение костоломных клиник, где за твои же бабки тебе сломают все, что ты пожелаешь, - не только нос.
      
      ***
      
      Одинаково беззаботно, но по очереди, Грунька проводила время на коленях у обоих мужиков, одинаково радостно и по очереди каталась на их шеях; разве что шея его отца находилась от земли выше сантиметров на пятнадцать, что являлось серьезным аргументом и для Груньки - наездницы, а особенно для Дады Кигяна - интеллектуально и физически постаревшего сибирского Казановы без груды мышц, мечтающего оттянуть знакомство папашиных кулаков с персональной шеей стороннего дядьки на как можно подольше.
      
      ***
      
      Чтобы не попасть впросак в отношении целей каждой очередной встречи, назначаемой предварительно, или с бухты-барахты - это неважно, Олеся загодя звонила Даде Кигяну и наивно (или хладнокровно), будто речь шла не о любви в первом попавшемся виде, а о возможности конкретного утоления некоей плоти, посмеиваясь и смущаясь, спрашивала: "Дада, а чем мы сегодня будем заниматься?"
      Или по-армянски выразительно: "Кагыи фланы на вэчэр?"
      На что Кигян вначале отвечал, что это не есть важно, что он просто рад очередному будущему общению, хоть наедине, хоть с Грунькой, хоть в постели, хоть на улице или в кафе.
      Словом, для любви любые "фланы" годились.
      Но через некоторое время понял: Олесе это было нужно чисто из практических целей. Случайный залет еще никто не отменял - мужики меньше всего озабочены этой проблемой, поэтому надо готовиться к встречам со знанием плана взаимного воздействия, и почем зря вредные таблетки не пить, не тратить и ничего в себя не засовывать. Физические контрацептивы обеими сторонами были обсуждены, оценены как противоестественные и мешающие взаимной чувствительности, и были благополучно преданы забвению.
      Кирьян за час до встречи всегда знал свое ближайшее будущее.
      При настоятельной необходимости скреб себя мочалкой стервозней, чем обычно, тщательно выбривал щетину и выдергивал по-дрожжевому быстрорастущие волосья их ушей. Потом надевал соответствующее сексуальное белье. То есть почти новое и без дыр.
      Одеколоны и мужские кремы Кирьян презирал, руководствуясь правилом, что чистое мужское тело само по себе пахнет приятно.
      После постелей и во время оных, в самых нежных местах щипало лимоном. - Как же тоже самое терпела Олеська? Луженое, что ли, у них там все? Что за деревенские привычки - пихать в себя заморские фрукты!
      - Вовсе не луженое, - жаловалась Олеся. Зато это самое надежное домашнее средство. У тебя же каменной соли нет.
      В сочетании с каменной солью, - про это Кирьян Егорович узнал значительно позже, - было выдумано древними египтянами масса средств. Но рассказ не об этом. Любой читатель сможет полюбопытствовать об этом сам, найдя для себя много неожиданного. По большому счету, противозачаточное средство можно купить у любой рыночной торговки овощами и фруктами; при этом, не выдав себя ни на грамм.
      Прежние русские деревенские женщины пихали в себя невесть что, и надевали на мужиков помытые кишки, завязанные на узел. Кирьян намек понял. И понял он то, что надобно было бы как-нибудь отвести Олеську в аптеку для приобретения менее вредного и менее щипкого снадобья, чем иностранный лимон.
      После первой удачной аптеки для абсолютизации счастья был посещен торговый одежный бутик.
      Олеся высматривала себе приличное сексуальное бельишко. На обычные, повседневные трусы и бюстгальтера у нее не хватало смелости, так как она считала, что на Кирьяновские деньги могла позволить себе лишь только то, что пригодится им обоим. То есть - на внешнюю и внутреннюю эстетику.
      Кирьян стоял в отдалении, будто не имел к Олесе никакого отношения, но зоркие продавщицы сразу понимали, что к чему, и иногда, вместо Олеси, советовались или давали рекомендации Кирьяну Егоровичу, переминающегося поодаль с ноги на ногу.
      - Ты не мог бы стоять подальше? - отчужденно бурчала Олеся, стесняясь перед продавщицами и побаиваясь засветиться лишний раз.
      - Мог бы. Могу у входа постоять, на первом этаже. А вообще, - могут думать, что я твой папаша.
      - Фигов, папаша, ...отец нашелся.
      Фыркает и смеется Олеся: "Отцы в таких случаях дома сидят. А я взрослая, сама могла бы разобраться".
      - Ты будешь осторожничать и купишь что попало.
      - Жалко денег?
      - Вовсе, даже наоборот. Покупай самое дорогое. Дорогое - оно самое качественное.
      Кирьян Егорович надулся, думая, что его посчитали за жадюгу.
      
      Но Олеся вовсе не была похожей на тех девиц, которые, имея взрослых любовников, пользуются их кошельком как личным бездонным банком и, слегка приученная к вечной российской бедности человеческих масс, жалела Кирьяна.
      
      ***
      
      Дядя Кигян никогда не спрашивал о домашне-сексуальной жизни Олеси, попавшей в перекрестье двух мужчин: законный муж изредка все-таки приходил ночевать. Но, как правило, он Олесю не трогал, ибо чаще всего бывал в изрядно пьяном виде и насытившимся интимом где-то на стороне. Утром он обновлял модные балбриганы и снова надолго пропадал. У него это называлось улетом в ночное дежурство. Олесю удивляло поначалу это странное обстоятельство постоянных ночных дежурств, будто бы его такого талантливого в охранной профессии, заменить было некем. Но, чтобы не огрестись по-крестьянски, - кулаком в лоб, - от собственного мужа, здоровяка и хулигана, она не делала никакого такого особенного вида и не проявляла излишнего любопытства.
      Родители Олеси все давно уже понимали как надо, но не тревожили дочь домыслами понапрасну и только и мечтали о скорейшем наступлении глобальных семейных перемен.
      
      Правильная школьница Олеся быстро вышла замуж, а по-иному и не могло случиться, благодаря ее внешним, ладно посчитанным богом, показателям. Но, к сожалению, замуж она вышла не за самого лучшего мальчика города или двора, а за самого ближнего по лестничной клетке, что в практике замужества встречается нередко; и, как оказалось в последствии, мальчик этот оказался не плохим, а очень и очень плохим.
      Очень-очень плохой мальчик по имени Серега почти сразу же после отцовских рукобитий по кафтанам и хмельной свадьбы, обобщившей все ошибки чужих молодостей, стал изменять Олесе направо и налево, налево и направо; а в "леваках" преимущественно любил проверять законы Паскаля, то есть многократное давление и движение сверху вниз.
      Для него самого это не являлось изменой, так как он оставался просто самим собой и двигался в этом направлении по инерции, не сумев обуздать всеохватные зоологические порывы. Настоящий охотник, и даже не за юбками, а за деталями тела, обычно находящимися у женщин между ног, переимел в своем бурном и молодежном бытии столько дамского народу, на что другому мужику потребовалась вся жизнь до самого упадка членских сил. Даже если кинуть на чаши весов сосущих даже недвижимое имущество дешевых одноразовых телок, голосующих на самых говенных улицах, и всех удивительно слюнявых бабушек, понимающих что к чему.
      Но сама Олеся до поры этого не знала. А если и догадывалась, - не полная же дура, - то, чтобы продлить сладость зла, делала вид, что ее не интересуют подробности сторонней жизни мужа. Эту интересную предательскую особенность семейной жизни Олесе пришлось испытать слишком рано, а уточнять манеру своего ответного поведения у своих более опытных подружек, тем более у людей с улицы, ей было стыдно и неудобно.
      Олеся в виду своей занятости беременностью, потом ребенком и только что начатой учительской карьерой перестала посещать любые общественные заведения кроме продовольственных и изредка молодежно-шмоточных магазинов. Специальных магазинов и сексшопов для молодых учительниц в те времена еще не было. Особенно красивых платьев у нее не водилось тоже, хотя, надо отдать должное: Олеся умела соорудить из дешевых запчастей такой складный наряд, что любой мужчина на улице обращал на нее внимание.
      В школьные годы, находясь под зорким оком строгих и благовоспитанных родителей, это ей удавалось тоже излишне редко. Олеся жила в своем мирке и в отдалении от искусственных коллективов. Подружек у нее было мало. Все подружки были воспитаны в правильных нравах. Она перечитала массу литературы, на школьных балах и сборищах декламировала наизусть и без всякого микрофона прозу Куприна, отождествляя его выдуманную и дикую лесную Олесю с собой, и не понимала или не желала понимать упавших нравов общества точно так же, как Ярмола не мог понять букву "К" с ее палками и кривулинами сбоку.
      Сам Кирюша, прочитав "Олесю" еще в детстве, не мог понять этого не склонного к науке чтения персонажа, так как весь алфавит в прямом и обратном порядке он изучил еще в три года. В четыре года Кирюша уже читал взрослые тексты, пытал газету "Правда", "Работницу", и наравне с отцом знал последние политические новости, критическое состояние футбола и величину предстоящего урожая в стране.
      Фразы об обучении тупого Ярмолы грамоте Кирюша перечитал на несколько раз, злясь и обижаясь на доброго дядьку, к тому же бывшим хорошим охотником и птицеловом наравне с Куперовскими индейцами. Но те были неграмотными по праву проживания в резервациях и частых войн с белолицыми захватчиками. В их ситуации учиться грамоте было некогда.
      Начальное чтение Кирюша совершал преимущественно вверх ногами, писал поначалу так же. Налегая на локти и приподнимаясь в коленях, Кирюшенька примащивался к столу напротив бабушки и сестры-малолетки, составляя, таким образом, обычную компанию по домашнему всеобучу и штудированию детских книжонок. Был бы жив некий русский художник N, то данный сюжет с Кирюшей, как с центральным, смысловым персонажем, непременно бы дополнил его коллекцию картин наравне с "Опять двойкой". Новая картина называлась бы "Учиться никогда не поздно" и, если бы Иосиф Виссарионович" не поторопился бы с культом личности и его последствиями, то картина обязательно получила бы Сталинскую премию, а сам Кирюша уже в детстве стал бы национальным героем.
      
      ***
      
      Олесин первый мальчик - это и был Серега, оказался подкован и силен не только в постели, но и на полу, на кухне среди грязной посуды и открытых шпрот, в обоссанном собаками, изрисованном гадостями вонючем подъезде.
      Было дело и в плацкарте вагона, везущего Олесю на далекую турбазу. Именно в этом пассажирском вагоне, вдали от родителей, она впервые позволила лапать себя по-настоящему, там же впервые попробовала слабый алкоголь. Но тем пьянство и закончилось на все последующие времена, разве что за исключением редкого посасывания "Мартини" через соломинку вместе с единственной верной подружкой. Там же в вагоне она и отдалась по нахлынувшему зову крови, взвинченной винными пузырями.
      Безудержный позыв тела позже усиливался корнями елей, сосен и тополей, едко жгучими муравейниками и наркотическим запахом полыни в городском лесу. Зимой на лыжах отдаваться было сложнее, но Олеся испытала и это.
      За эти безумно романтические проделки Олеся прощала Сереге почти все.
      Других, отточенных до совершенства знаний, у Сереги, кроме уже упомянутого, не было, поэтому он долгое время отлынивал от работы, благополучно посиживая на шее родителей с обеих сторон, особенно на шее родителей Олеси, так как именно в их доме он проживал, пользовал их туалеты, мостил следами полы и, соответственно тещиным умелостям, сытно и вкусно питался, стараясь не попадаться близкой родственнице по имени Теща на глаза.
      Когда, все-таки, по резолюции неоднократных семейных советов потребовалось зарабатывать средства к существованию малой ячейки общества, Серега натянул простые по-гопниковски шальвары с лампасами, чем устрашил насмерть директрису некоего торгующего продуктами питания заведения, и устроился там работать простым-на, охранником-на.
      После первого же случая воровства с Серегой нежно побеседовало мудрое охранное начальство-на и по-простому-на, не вдаваясь в детали-на, попросило его поменять профессию. Серега не согласился-на и нашел такие убедительные аргументы, что для контраргументации пришлось пригласить магазинных понятых, а ему самому пару последующих недель пришлось ходить в черных очках и похрамывать на обе ноги. Аппеляцию в нарсуд, по поводу своей непричастности-на к расхищению дорогих консервов-на и бутылочной водки, и так еще по мелочам типа сигарет "Верблюд-на", Серега, пораскинув умом, и, чтобы не рекламировать понапрасну и совершенно бесплатно бренды обворованных фирм, не подал.
      Немного погодя, расчуяв вкус личных денег, и весьма поспешив, он устроился на подобную же работу, но уже на менее хлопотную и понятную, то есть на настоящее охранное предприятие, где частная добыточная инициатива в пользу начальствующих братков поощрялась сверху донизу. От нее шли какие-никакие дивиденды, которые можно было регулировать самостоятельно, утаивая сверхпроцент.
      Совмещая охранную деятельность с работой по зачистке территории, Серега проявлял верх экологического гуманизма и самоотверженности, умело очищая автомобили и фургоны дальнобойщиков от лишнего мусора и ненужного хлама, оставляемого доверчивыми владельцами автомашин в салонах, в передних панелях и слишком уж близко от брезента, скрывающего содержимое кузовов. Странно, но клиенты охраняемой стоянки в суды не подавали: у хозяина было слишком известное в блатном и в покупаемом правоохранительном мире имя.
      Серега полюбил ночные дежурства. Начальство надлежащим образом полюбило Серегу.
      
      ***
      
      С Грунькой Дада Кигян быстро наладил отношения, чего не скажешь о ее сомневающейся в прекрасном выборе и не менее счастливом будущем, мамке Олесе.
      Обладательница отменного тела имела абсолютно правильную, классически построенную головку со строгой, обволакивающей учительской прической. В головку грамотно, как все семь колонн в Парфеноне, были встроены выразительные и пропорциональные карие глазки. Два - не семь. Но даже и этого было достаточно.
      Вечно опущенные уголки рта придавали Олесиному лицу редкую индивидуальность с выражением некоторой глубокой и трагической меланхолии, основанной на презрении к несправедливо обижающему ее миру.
      Глаза - зеркало души.
      Но красивые Олесины глазки, скрытые черными ресницами, были непроницаемы как выгреб во дворе у Штирлица. Губы заменяли зеркальную функцию глаз. Из рисунка губ следовало, что Олесей управляла неуверенная и обиженная душа с незаживляемыми зарубками переживаний.
      Ее неуверенность в благополучном истечении начатого предпринимательски необдуманного, спонтанного и диковинного романа с пожилым, хоть и весьма бодрым, недурным с виду интеллигентишкой, подкреплялась огромной разницей лет. Разница составляла ровно двадцать семь. Для непосвященного она чудилась как семнадцать, что, в принципе, для семей талантливых интеллигентов являлось, хоть и редким, но вполне терпимым случаем. На это Кирьян Егорович преимущественно делал ставку. Другого, более весомого аргументария, у него не было.
      
      Кирьян Егорович вцепился в Олесю хваткой необыкновенной и охмурил Олесю за один только вечер, да что вечер - за полвечера, - и так уверенно, будто бы он всю жизнь специализировался в ловеласах и довел это умение до совершенного мастерства Казановы. В его пору, собственно говоря, и сами бабы-женщины были ему уже не очень нужны: - лишь бы были очередные партнерши-игруньи, разжигающие охотничьи страсти, интрижки - шахматишки, и интересен был сам процесс совращения. А тут вдруг на него, словно в отместку за прошлое, накинулась и стала жрать с кишками самая настоящая, запоздалая и по-ястребиному хищная любовь.
      Кирьян Егорович, пребывая в скромном звании набирающегося опыта холостяка, надеялся, что не весь женский мир после развода повернется к нему спиной. Он томился от отсутствия правильного женского внимания с недоставшимися по прошлой жизни похвалами в честь его немереных талантов, и потому только, завидев красивую Олесю, залетевшую ему в глаз, словно в пасть рыбины с загнутыми назад зубами, а следом и в сердце, сумел перебороть естественный страх отторжения и от этого обиды, которые находят на большинство мужчин при первом знакомстве.
      За него решило сердце: он автоматически стал действовать так, словно нужно было лечь на амбразуру вражьего дзота, от подавления которого зависела судьба войны и его личная доля в ней. Словом, в тот момент он был Александром Матросовым и Александром Суворовым в одном лице. Один был героем, другой гениальным победителем и автором сумасбродного перехода через непроходимые Альпы. Кирьян Егорович от ветхости своего войска и кратковременности момента сделался ужасным нахалом и умелым соблазнителем: он быстрее ветра миновал Альпы, и еще не спустившись в долину, лег всем бренным и наполненным желанием телом на первый же дзот. И стал на это короткое время эталоном каждого настоящего мужика - победителя женских сердец и настройщиков их ржавых роялей.
      Удивительно для Кирьяна Егоровича, но после пары приглашений на танец и умело начатой болтовни, совсем наивная Олеся, не привыкшая к подобным играм, и пришедшая в кафе в первый раз после замужества по настоянию своих друзей и родной сестры, сначала попросту и на свой риск доверилась порядочному на вид Кирьяну. В ночной беседе под крыльцом питейно-танцевального заведения - клуба для определенного сорта интеллигенции, Кирьян Егорович уже признался и в спонтанности любви, и в честности его этой спонтанности по отношению к Олесе.
      Еще через час он уже держал руки на ее талии, через десять минут забрался под кофточку, потом, уже под ночным небом, осмелился поднять руки выше и говорил, говорил ласкающие слух слова, говорил без остановки и без забытого напрочь стеснения. Литряк выпитого на голодный желудок вина помогал ему верить самому себе и так же твердо и напористо убеждать Олесю.
      Это стало, к его удивлению, полноценной и легко давшейся победой.
      Результатом пламенных речей и нежнейшего танго стало согласие Олеси сходить как-нибудь, когда-нибудь, в более укромное местечко. На том и порешили.
      Кирьян Егорович сомневался два дня, но ровно по прошествию этого времени, к нему позвонила честная своему слову Олеся.
      Олеся впервые решила флиртануть, и флиртануть она решила по-крупному, хотя и совестилась своего желания испытать неведомое ей чувство измены. Серега был ее первым и единственным телообладателем. В компактной их семье дело шло к развалу. Но не было подходящего случая или толчка извне, чтобы объявить полный бойкот. Кирьян Егорович подвернулся тут весьма и весьма кстати.
      Олеся не обманула ожиданий Кирьяна Егоровича.
      "Следующий раз" происходил за городом в известном своим разнообразным лошадево-бассейновым сервисом заведении-клубе для избранных богачей. Кирьян Егорович не был избранным, и он не был богатым, зато хозяин заведения был ему слегка знаком. Кирьян Егорович первым в Угадае, - пока ошалелые от посткоммунистической перестройки жильцы не расчухали понятие "коллективная собственность" или по-научному "кондоминиум", - начинал проектирование ему расширения потайной от жены квартиры за счет подвального помещения. Через несколько лет хозяина заведения-клуба кто-то грохнул. Труп хозяина нашли именно в том подвале, который Кирьян Егорович приспособил по его же заказу для нелегальных встреч с проститутками, с барыгами разного ранга и с братанами по параллельному бизнесу. Начало капитализма было диким даже в Америке, не говоря уж про невежественную в этом отношении Русь. Кирьян Егорович вполне вкусил соответствующих этому незабываемому периоду приключений и огребся должными огурцами по-полной.
      Деньжат Кирьяна Егоровича хватало ровно настолько, чтобы один или пару раз потратить их в этом укромном и дорогом местечке и не выглядеть при этом бедняком или скрягой.
      Там все и произошло.
      Микростолик в шикарном гостиничном номере был уставлен соответствующими случаю легкими и дорогими напитками, но к ним Олеся даже не притронулась, обходясь соками и минералкой. Имелись в наличии соответствующие цветы, собранные в огромные букеты, будто подготовленные для комнаты невесты, и имелись, навевая соответствие, воздушные перины с египетскими узорами.
      До этого был ресторан с танцполом, с аквариумными рыбами в огромных стекляшках, были легкие, совершенно условные танцульки под взором завидующих старичков с завезенными из города платными попрыгушками и под прицелом прочих редких, заезжих посетителей недавне арестантского вида, с зевотами на лицах. В мирной жизни, не снабженной колючей проволокой и веселыми надзирателями, такого рода посетителям, как правило, бывает скучно. Кирьян Егорович - новичок непонятного происхождения показался им весьма бессовестным прохиндеем, с неизвестной думой в башке и с неопознанными полномочиями, связываться с которым по этой причине не имело особого смысла. У порядочных и боязливых людей в нагрудном кармане нередко скрывается заряженная дамская разновидность браунинга.
      Укоризненно глядела на странную парочку только шкура медведя, опустившая свои смущенные глаза в каменный, настоящий ренессансный итальянский плинтус со всеми полагающимися для этого отливами, валиками и вогнутостями.
      Была еще прогулка под луной под зазывный стрекот цикад и фырканье полуспящих лошадей в загоне. Были подготавливающие к финалу поцелуи.
      Цикады с лошадями придали встрече кому-то сладкий вкус любви, а кому-то привкус не менее возвышенной измены.
      Ночной ветерок через открытое окно шептал именно те, самые нужные в этой ситуации слова.
      Но ничто не вечно под луной. Вечна только сама луна.
      Все эти невинные веронские прелюдии закончились знойной ивано-купаловской Русью, приведя целомудренные шалости к страстному апофеозу, к любовным безобразиям и невероятным кульбитам тел. Мужское и женское начала слились, позабыв о романтике, и породили бессловесную, пахнущую охлажденным папортниковым отваром, бешеную вакханалию сливающейся в водопады листвяной росы.
      Олеся впервые в жизни попробовала водку, выпив "на ура" залпом целый стакан. Или это стало у Олеси русско-женским: "А-а-а, "была, не была!" - как перед любым смертельным выбором.
      Водка сбила Олесю с ног мгновенно и доказала дремлющему в неведении человечеству, что все перечисленные типы предварительных упражнений для готовых к спариванию партнеров или для очень любящих друг дружку людей, не всегда бывают нужны.
      Именно поэтому все прочие чудеса, затмив все нежненькие прелюдии басовой мощью телодвижений, происходили сначала в лежачем положении, потом преимущественно на менее устойчивых, зато так многообещающих четвереньках. Но эти совершенно сумасшедшие детали человеческой любви для мира сохранит могила, а для Кирьяна Егоровича и Олеси останутся в обрывках воспоминаний, обильно политых алкогольносодержащим соусом.
      Четвереньки в этой ситуации, надо отметить, вообще напоминают зверинец, дурдом и дом терпимости одновременно. Стояла ли Джульетта хоть раз в коленопреклоненной позе - в это Шекспир нас не посвятил, потратив страницы драгоценного сочинения на красоту любви и ласки, на описание балкона, сплошь увитого плющом, и на трагичность обстоятельств, замешав сюда политику, взаимоотношения родителей и враждующих кланов, товарищей и соперников. Он был в чем-то прав, ибо являл миру образец другой, совершенной по красоте и по силе чувства страсти, засунутой в немыслимую по абсурдности обстановку.
      Любовь Кирьяна и Олеси растворилась в страсти животной и присутствовала в тот момент любовь вообще, или нет - как знать? Может любовь, испугавшись, закрыла гляделки и отсидела все это время на гардине шторы, дожидаясь, когда ее позовут назад? Вероятно, так оно и было.
      Страсть часто подменяет собой любовь и возврат к ней возможен только при наличии определенного упорного рода заботы и поддержки ранних романтических отношений, что являет собой уже некую серьезную обязанность, сложную совместную работу сердца, мозга и нюха, которые не всегда легко примирить.
      
      ***
      
      Сексуальная подкованность Олеси была замечена с первой минуты, но развернуть ее в полную мощь по причине количества выпитого обоими партнерами, не удалось.
      Современная цивилизация подсказала, что диковинно-сказочная повесть Куприна была сильно подпорчена ее поздними, пьющими водку читателями; и от безысходности книжная любовь была возведена мировой культурой в ранг романтического, бумажного и потому недосягаемого идеала. А тут бурлила совсем другая, дикая кровь, не предназначаемая в эталоны, и потому наплевавшая на все приличия, обходительные правила и прочие барьеры, искусственно возведенные благонравными дворянами, заумными поэтами в бархатных мотыльках поверх лохмотьев и гордыми бардами средневековых подворотен.
      
      До утра даже не дождались: Олесе было так дурно, что умирать она решила в домашней постели. Олеся с Кирьяном добрались до города на ночном такси. Сереги в доме, слава богу, не было. Олеся на цыпочках прокралась в спальню. Подутреннее ее прибытие замечено не было ни крепко спящими родственниками, ни, тем более, ее малолетней дочерью. Вообще говорят, что лучшее время для квартирных краж, налетов и взятия банков - это ближе к утру, когда удовлетворенные тишиной и спокойствием охранники крепко засыпают, или, едва держась в стульях, клюют носом, больше заботясь о том, как не упасть и не разбить нос, чем дать саблю бдительности.
      
      Кирьян на том же такси добрался до своей съемной квартиры, которая в то время находилась на шумной и днем и ночью магистральной улице, к тому же снабженной гремящими рельсами и правом пропуска по ней в ночное время большегрузных авто.
      Приученный к алкоизлияниям, дядя Кирьян чувствовал себя почти великолепно. Он был сильно возбужден - почти как звероподобная тварь, и, между делом, доволен, что его интимприбор не подвел хозяина: конструкция работала как надо и заводилась без дополнительного зажигания, без ручной и губной подкрутки.
      Спал он на своей съемной хате, абсолютно не слыша осторожного треньканья редких ночных трамваев. Не заметил он и расхорохорившегося к утру автомобильного народа, рвущегося на работу. Быстро пришло утро. Все без изменений. Дрыхнущие уши начисто игнорировали и возникший злобный, дневной перезвон и скрежет надрельсовых чудовищ. Собственный храп заглушал все кругом. Спал он крепко. Как говорят в народе - без задних ног и без царя в голове.
      Подлые и такие же пошлые мыслишки и во сне, и утром рисовали ему чисто студенческие картинки. Они производили далеко не лирические и не очаровательные впечатления. По инерции переживая прошедшее, он вспоминал гостинично-постельный сценарий, который реализовался вовсе не так гладко, как ему бы этого желалось. И это было единственной темой сна.
      Мозг перемалывал позиции секса.
      Японский эротический режиссер проецировал во весь экран Олеськину анатомию: аккуратные, словно по циркулю нарисованные кофейно-розовые кружки на груди и размягченные мочки ушей, рафаэлевский круп, плавно переходящий в талию, совершенный изгиб позвоночника
      Американский оператор подсовывал чувственные губы, укрупнял капельки пота и приближал кадры всех остальных неперечисленных женственных и нежных частей тела девочки-матери, красавицы в полном смысле слова Олеськи.
      Звукооператор включал на полную громкость горячее дыхание и со стопроцентной правильностью и вкусом ремиксовал и вставлял в общий звуковой фон энергичные вскрипы деревянных мостов и предсмертные судороги ножек итальянского ложа.
      Подлый Парфюмер, отвечающий за ноздри, восстанавливал в памяти Кирьяна Егоровича терпкий запах мускуса, лимонно-яблочный вкус пота тела молодой женщины. Приправляла этот, достаточный уже, букет слабо пахнущая свежесть взорванных страстью ночных простыней.
      Про любовь и глубокое чувство не было и намека. Только секс, только жгучая эротика.
      Запах от Олеси в эту влажную ночью запомнился на всю жизнь. Запах этот был настолько силен, что память о нем рефлектировала всякий раз, когда Кирьян вспоминал Олесю. Он был настолько силен, что было небезопасно, к примеру, на встречу с Олесей надевать летом легкие белые брюки, ибо приходилось загораживаться от свершившихся последствий в виде излишней бугристости и увлажнения какой-нибудь авоськой или тем, что попадалось под руку.
      Олеся на такие проявления плоти реагировала на редкость спокойно и предлагала свои варианты прикрытия возникшей тайны.
      После обеда, отодвинув улегшуюся страсть и отбросив все пошлости в сторонку, улегшись на матрас, являющийся его единственной мягкой мебелью, Кирьян Егорович с трудом догадался, что медленно и по самые уши начинает по-настоящему влюбляться в свою новую, к тому же, черт задери, сверхсексуальную подружку.
      
      ***
      
      Второе в жизни Олесино похмелье прошло в ее семье на удивление незаметно, если не считать разбитой Грушенькиной тарелки поутру и несложных завываний Олеси над раковиной, звук которых успешно перекрывался громкожурчавшей душевой струей. Осколки были тотчас же упакованы в бумажки и спрятаны на дне мусорной емкости.
      Олеся весь следующий день провела в известном каждому алкоголику состоянии. Обошлось без рассола и спасительного глотка вина или пива.
      В отсутствия мамы и отца Олеся передвигалась строго по стенке, а при их присутствии старалась не попадаться им на глаза, проведя практически весь световой день в комнате с Грушенькой, уныло перебирая игрушки и то и дело укладываясь спать на полу, среди кубиков и кукол, прислонившись головой к их коробочному домику.
      Грушенька, слава богу, не понимала что к чему. Мало ли что, если мама хочет ходить по стенке, то пусть и ходит. На то она и мама. Хочет спать на полу - тоже, пожалуйста: - на маме хорошо сидеть и через нее интересно прыгать.
      - Дада Кигян, - напомнила к вечеру причину маминой немощи Грушенька и помахала ручками над головой. Это было или воспоминание о Даде Кигяне в качестве лошадки с Грунькой сверху, либо обозначало Маму-Дуру и виновника ее головной боли - все того же пресловутого соблазнителя Даду Кигяна.
      Сгорая от бесчестья за свое резвое поведение, Олеся попыталась отбрыкаться навсегда от последующих встреч с Кирьяном Егоровичем. Но не тут-то было - Кирьян Егорович, откушав любовно - наркотической смеси, уже не хотел отпускать Олесю по причине совершенно незначительной: он решил на Олесе жениться.
      
      Под ворчание Кирьяна Егоровича, через полгода, Олеся инициировала с мужем-паразитом развод. Еще не разведенный муж, гонимый досадой, он, насколько ему позволяли внешние условия, устраивал за женой подлые слежки и как-то ночью выследил Олесю в паре с потерявшим бдительность Кирьяном Егоровичем. Но до сильного мордобоя дело не дошло. Сочувствующий продемонстрированной неравновозрастной любви, таксист - он был ровесником Кирьяна, потому, поджидая обратного пассажира, был на его стороне. Он вовремя затянул влюбленного полудеда в машину и увез от беды подальше.
      - Не связывался бы ты с молодежью, - посоветовал он раскрасневшемуся от толкотни и горячей перепалки Кирьяну Егоровичу. - Плохо все это кончится. Смотри, разделает тебя эта болотная тварь под орех.
      - Любовь, черт ее побери! - нехотя отбрехивался Кирьян Егорович, - сам знаю, что не к добру, но уже не смогу отвязаться. Нравится она мне очень.
      
      ***
      
      Олеся развелась с Серегой окончательно.
      Олеся, трезво раскинув мозгой, не стала выходить замуж за Кирьяна.
      
      ***
      
      Дальше все шло четко по усредненному русско-советскому плану.
      Серега, устав следить, ушел в запой, и на бывшую женку - пусть и красавицу - ему стало наплевать. Изредка, и с каждым месяцем реже, он заходил навещать Грушеньку, бродил с ней по опустевшим паркам, магазинам и кафешкам, сдавал дочь в детскую загородку с шарами и живыми клоунессами, а при возвращении дочери маме устраивал перед ней истерики по поводу неминуемого педофилизма, который грезился ему с участием Дады Кигяна и Груньки, которая рано или поздно должна была подрасти и стать жертвой настоящего урода. И грозился застрелить Даду Кигяна.
      Возможно, он имел на это право бывшего мужа. Но только, пожалуй, вгорячах. Иначе бы ему грозила конкретная тюряга. Почти каждый в Серегиной ситуации желал бы кровавой мести, и ничего с такой человеческой сущностью не поделаешь.
      Выживший Кирьян Егорович понимающе и, может, излишне сочувственно отнесся к Сереге (Кирьян Егорович сроду не болел педофилией, ему были противны все грязные намеки, и, более того, он был готов подписаться под каждым расстрельным приговором) и устраивать ответную охоту за Серегой не стал. Хотя мысли такие в голове по первости бродили.
      В итоге, утихнув, иззаугловые дуэльщики остались живы и попытались забыть друг про друга, словно дурной сон.
      В отношения Кирьяна Егоровича и Олеси стала соваться черная кошка. Кошка мешала спать по ночам и дико завывала, предсказывая новое лихо.
      
      ***
      
      Грушенька рисует картинку, держа карандаш в кулачке. По существу это каракули. Но четко видны три фигуры, две - с кривыми солнечными волосами, глаза - точки, носы - палки. Это явно люди. Еще один волосатый огурец. То ли люди, то ли звери, то ли подсолнухи. Обычная детская графика, место которой, после длительного хранения "на память" и эпизодического разжижения трехкилограммовой пачки - обычного годового детского урожая, - в помойном ведре.
      Дело происходит на кухне. В Грунькином творчестве помогает баба.
      - А это кто, - спрашивает она,- это Грушенька, наверное, а это мама? Или папа? Это папа? Скажи "па-па".
      - Мама. Дадакигян. Да-да ки-гян го-го, - объяснила свою интерпретацию только что созданного художественного произведения Грунька.
      - Не поняла? Как-как?
      - Да-да ки-гян го-го! - медленно повторила Грунька непонятливой своей бабушке. - Мама! Дада Кигян! Го-го! - И захлопала в свои миниатюрные ладошки.
      Бабушка наконец-то все постигла. Она смяла листок и бросила его в мусорное ведро.
      - Ну, дела! - совсем непонятно для Груньки сказала видавшая всякого бабуля.
      Грунька заплакала.
      - Дада Кигян, мама!
      Она пружиной сбрындила со стула и помчалась к ведру вызволять подвергнутый мемориализации рисунок.
      Теперь уже зарыдала бабушка.
      Грунька вернулась и попала в крепкие бабушкины объятия.
      Теперь уже хлюпали вдвоем. Старый и малый.
      Вернулся из магазина с полными авоськами дед.
      Что-то зло буркнул.
      Глянув ненавистью на свою обмокревшую лицом старуху, брякнул покупку об крышку стола и опрокинул на штаны сковородку с яишней.
      И все безобразие естественным образом повернуло в другую сторону.
      
      ***
      
      Шлепали стрелки по циферблатному кругу, понукаемые неугомонными, спрятанными где-то внутри мелкопакостными батареечными моторами.
      Во взаимоотношениях Олеси с Кирьяном Егоровичем появилась значительная трещина, больше похожая на невидимый пока глазу, скрытый океаном разлом в земной коре.
      Позже, в качестве предвестников, стали проявляться некие довольно-таки несмешные несуразицы и мало на чем основанные обиды, быстро обнажающие жестокую и реальную правду жизни, убивая медленной смертью и без того полубезжизненную, надутую безразличным воздухом куклу любви. Их встречи стали происходить все реже и реже.
      Любовь, если таковая и была в каком-то полуфабрикатном виде, то теперь превратилась в гниющую тушку с неприятнейшим запашком, а позже рассыпалась вообще. Воняло тушкой, а треснуло как тысячелетнее, почерневшее дерево под названием тик от страшного удара молнии, насланной ужасной старухой Изергиль.
      Олесина надежда на относительно беспечную жизнь и до этого чахла и прогибалась под напором обстоятельств, которые успешно реорганизовывались родным правительством, и бороться с которыми рядовым членам не было сил.
      Первоначальная привязанность, которая со стороны Олеси, вполне возможно, - кто его знает, - могла бы перерасти в любовь, уступила место серым и бесконечным будням. Олесю радовала только дочь. А Кирьян спрятался за работой и только она скрашивала ему жизнь.
      Машину Кирьян Егорович не покупал. И даже об этом не думал. Олеся подумывала-было ранее про машинку. Но, скорее, как о неосуществимом, и, не таком уж обязательном, будущем.
      Квартиру он тоже не приобрел, хотя и мечтал: в то время это русско-народное счастье было не всем по карману. А он был членом этого ведомого плохими пастухами стада.
      Олеся думала и про новую квартиру, и про картину, и про маленькую уродливую собачонку, но все это было в далекой перспективе.
      Картинку Кирьян Егорович нарисовал сам и подарил ее Олесе, но хранить ее пришлось, все же, на хате Кирьяна Егоровича, чтобы излишне не нервировать бывшего мужа Серегу.
      На картинке был изображен маленький и изящный замок, то ли из детских воспоминаний, то ли напоминающий краковскую архитектурную практику, с островерхими куполами над основной массой, устремленными к звездам. В замке имелось оконце, у которого грустила принцесса в заточении. К висячему мостику подъезжала кобылка с белым всадником на ней. То был живой принц Кигян Ромеович без возраста, потому что нарисован он был специально со спины. Грушка в этой картинке спала в своей крохотной кроватке - было позднее время, поэтому за толстыми, мшелыми стенами ее видно не было. Кругом летали светлячки, радуя самок своим зеленоватым флуэрисцентом. Замок в лунном свете казался фиолетово-изумрудным. А, может, попросту был сложен из изумрудных кирпичей. Луна была настоящей. Это Кирьян Егорович умел изображать мастерски. Сам Архип Куинджи, посмотрев по сторонам, нырнул бы в каморку Туземского и Олеси и проверил бы наличие за картинкой потайной лампочки. И сплюнул бы с досады, потому что никакой лампочки и никакой светящейся краски Кирьян Егорович, оставаясь предельно честным, в своих художественных произведеньях, написанных не для продажи, а для подарков любимым, не применял.
      Копчено-красной краковской колбасы в замке было завались. Об этом говорил красный дым, спиралью валивший из трубы. И вообще там было здоровски тепло и уютно.
      Олеся любила эту махонькую картинку. Картинка олицетворяла счастье, мир и любовь, и дивную, но при этом грустную неопределенность. Олеся, бывало, вынимала ее с книжной полки, подолгу держала в руках, что-то рассматривала к ней. Может, проверяла степень мастерства, или проверяла подлинность Кирьяновской руки, может, искала в вензелях красочных кустарников что-то свое сокровенное. Но подпись была свежей и оригинальной, слившейся вживую со слоем краски. На глазах у Олеси появлялось что-то похожее на настоящие слезы. Это воздействие объясняется просто: сила искусства, ити его мать, совмещенная с силой любви! Что тут непонятного? А еще про вечные симпатии говорили!
      Глупенькая учительница Олеся возвращала картинку на место, так и не догадываясь чего же там больше - любви, или обыкновенного искусства.
      
      Жалованье Кирьяна Егоровича существенно уменьшилась, хотя даже в усреднении она иногда бывала большей, чем у многих людей того же сословия. Олеся это тоже отметила и как-то радостно поделилась с Кирьяном Егоровичем, что при такой зарплате, мол, можно было бы даже откладывать на черный день. Но опять несовпадухи: каждый день в плане обеспечения маленькой ячейки в полном финансовом достатке был почти что черным.
      Маленькую, предновогоднюю картинку с польской колбаской за стенами безымянного замка никто не помышлял продавать даже за полмиллиона.
      В гости к Олесиным маме и папе Кирьян ранее стремился, но Олеся его постоянно тогда останавливала, - еще не время, еще успеем, - мотивировала свои отказы.
      Через некоторое время Кирьян про "гости" уже специально пытался не вспоминать.
      
      ***
      
      Еще сотня оборотов часовых стрелок и правительство, наконец, внимательно выполнив обследование населения, наступило на самые больные места своих подданных.
      Налогоплательщики, не имеющие огородов, согласно новому уставу стали помирать как мухи. А упитанные Пончики и Сиропчики принялись не то, чтобы толстеть, а стали пухнуть как воздушные шары перед взлетом; от этакого усердия начинали призадумываться о сбрасывании веса. Так в стране появились фитнессцентры. Когда этого стало недостаточно, придумали таблетки от ожирения, что привело совершенно к обратному. Тогда изобрели автоматы здоровья. От недостатка здоровья верховодители посходили с ума; от недостатка ума, изобилия нефти, от воровства и безнаказанности полилась гражданская кровь, и стало модным как хвалить, так и отстреливать олигархов.
      Все это происходило на виду у всех влюбленных страны. И выживали при этом только самые крепкие влюбленные и самые сухопарые неженатые подданные.
      На почве вышесказанного, последняя подсохшая и изогнувшаяся в последнем усилии Олесино - Кирьяновская веточка любви - тиковый побег, ринувшаяся ради продолжения жизни жрать свое черное тело, придвинулась, было, к своей пище у самой земли, но не выдержала и полностью обломилась.
      Как-то раз Олеся впервые проигнорировала назначенное свидание. Более того, целый день она пренебрегала всеми правилами приличия и судорожными звонками Кирьяна Егоровича. Для Кирьяна Егоровича это было слишком явным намеком на конец всего их глупого лебединого курлыканья.
      К вечеру, наконец-то, трубка была поднята. Кирьян Егорович, собрав в себе силы, произнес отточенную за жуткий день, короткую и вежливую прощальную речь.
      - Надеюсь, я не сильно тебя "обобрала"? - произнесла Олеся намеренно очень сухо, если не сказать - жестко, в своей предпоследней фразе диалога.
      А последней была фраза: "Ты же сам сказал "всё", значит всё. Прощай. Расстанемся друзьями. Верно? У меня на тебя никакой обиды нет. А у тебя?"
      - Олеся! - хотелось кричать Кирьяну Егоровичу в трубку.
      Но не кричалось. Он уже совершил выбор, а отступать было не в его правилах.
      М-да! Вежливые и порядочные молодые учительницы умеют найти с виду порядочный прием прощания, а в жизни хищный, утыканный нервными иголками, и режут и ранят они тебя ими точно в сердце. Не придерешься - все правильно. Но, как же горько и обидно, черт побери!
      Ближе к ночи Кирьян Егорович, весь в сомнениях, потерянный и убитый горем выдвинулся под окна Олеси и, на манер влюбленного студиозуса, всматривался в них до самой темноты. Через шторы цвета настоящего дерьма за несколько часов ожидания не мелькнуло даже намека на чью-либо тень.
      Да хоть бы кошак выбежал и прогулялся по карнизам. Кошмар! Не было никого. Ни человека, ни твари. Никто не улыбнулся продрогшему человеку, и никто не желал хотя бы для разнообразия дать ему в морду. Прощание с Олесей выглядело так буднично и оттого до такой степени мерзко, - будто и не было целого года любви и дружбы - хоть настоящей, хоть фальшивой, хоть симбиотической - один черт: было неприятно, если коротко и без всяких литературных затей, и шибко по-настоящему кололо в живом еще сердце.
      Стоял он до того момента, пока уж совсем не примерз к фонарю, и пока все окна в доме не погасли. Одно из самых последних окошек потухло Олесино.
      Олеся Олеся Олеся ушла в поднебесье летит в поднебесье летит в поднебесье как песня Олеся Олеся Олеся.
      
      ***
      
      В съемную квартиру в отсутствие Кирьяна Егоровича пришла хозяйка. Она расторопно проверила свои стационарные вещицы. Зашла на балкон с авоськами и выложила на пол горшочки с рассадой. Оставила записку.
      
      Уважаемый К.Е., - писала она, - я должна Вам сказать, что с этого момента я повышаю арендную плату до ... рублей. Мои подруги сказали мне, что я сдаю квартиру по слишком низкой цене. Прошу Вас заплатить вперед, или... Я нашла клиента, который готов заплатить хоть сегодня двойную цену. Еще я собралась выращивать на балконе рассаду и цветы. Поэтому оставляю за собой право приходить тогда, когда мне нужно. Это мои новые условия.
      
      На новую цену Кирьяну Егоровичу было наплевать. Его возмутили цветы и рассада. Он вышел на балкон и посбрасывал все бумажные коробочки вниз. Последнюю, - эта была уже деревянной, - он зафинтилил в сторону аллеи.
      - Эй, чувак! - крикнула женщина издалека.
      - Я-то чувак, а ты дура... без затей!
      - С мужем хочешь познакомиться? - спросил голос.
      Злую женщину за кучерявой прической карагача не видно. Из-за злого голоса Кирьян Егорович напутал с породой.
      - С удовольствием, - ответил Кирьян. - Сейчас выйду. Пусть ждет у подъезда.
      Накинулся полегче, чтобы не жалко было рвать.
      Вышел.
      Вместо мужа подошла - в полутемноте вполне симпатичная - но весьма разъяренная молодая женщина с закрашенным фингалом и деревянной, уже пустой коробочкой в руке.
      - Ко мне зайдем? - спросил Кирьян после нескольких минут бесплодных перепирательств.
      - Что такое?
      - Мне плохо.
      Женщина зашла. Бросила в прихожей коробку.
      Недоверчиво поозиравшись по сторонам, провела у Кирьяна два часа.
      Измазала помадой губ сиденье кресла.
      Забрала хозяйкину коробочку.
      Отломила побег алоэ и сунула в карман потрепанного плаща.
      Забыла авоську с начатой чекушкой.
      Но так и не назвала своего имени. - На всякий случай. Вдруг продашь: кто тебя знает.
      Кирьян Егорович совсем не обиделся.
      
      ***
      
      Пара презервативов, дружески перекрестившись друг на дружке, всю ночь занимались ковровой любовью.
      
      ***
      
      Взвизгнула хозяйка, придя утром за данью.
      Она так и знала! Свиду нормальный мужик оказался такой же сволочью, как и все остальные пидорасы педорастического города.
      
      ***
      
      Кирьян Егорович вешаться и улетать в небо с духами не стал. Он по-простому, по-хозяйски, в эту же ночь, прогулялся до Неважнецкого моста, перелез через перила и прыгнул в реку Вонь.
      
      ***
      
      Грушеньке и маме Олесе так и не удался фокус с куколкой по имени Да-ли-да. Но Даду Кигяна Грунька вспоминала очень долго.
      Как-то Олеся с Грушей попали в луна-парк. Груньке-Груше почти стукнуло уже двенадцать, она уже понимала двусмысленное свое имя: в Груньке явно слышался Гунька-простачок из Солнечного города. Откровенно над ней насмехалась тетя Груша, которую нельзя скушать, потому, что она была лампочкой.
      Поэтому Грунька точно решила, что когда она достаточно вырастет и получит паспорт, то обязательно заменит свое дурацкое имя на более благозвучное. Не вечно же ей быть Грушенькой! Груша Сергеевна - это что за дела такие?
      Мама Олеся поднялась за десять лет по рабочей стремянке на несколько ступенек выше и могла уже намыливать шеи не только своим ученикам, но и младшему преподавательскому составу.
      Второй раз Олеся отчего-то замуж не вышла. И совсем некстати, и самую малость стало пошаливать сердчишко. Школа - дело нервное.
      Бабушка совсем "заплохела" и год назад ушла в мир иной. Дед был по здоровью "так себе", ковылял помаленьку, бодрился, брился, колотил что-то молотком, нацеплял на китель единственную юбилейно-милицейскую медаль, и иногда сопровождал Груньку в музыкальную и художественную школы, где она подавала какие-то там надежды.
      Грунька раз или два побывала за границей с девчачьим коллективом, привезя оттуда грамоты, мамке какие-то цветные тесемочки, от иностранных подружек браслеты из бисера и от мальчика-ровесника девочку-куклу, совсем не похожую на певицу Далиду, даже если бы Далиде сминусовать лет сорок. И жива ли Далида? Однако уж, нет.
      ***
      - Мама, а помнишь, когда мы давно ходили в этот парк и сидели на железной лошадке, ...то есть на этом жеребенке...
      - Да, доча, было дело.
      - ... то был еще, кажется, какой-то колючий дядя...
      - Опа! Нет, доченька, ты что-то путаешь, - сказала, поперхнувшись мороженым, мама, - тут всегда была только одна лошадка и мы с тобой. А эту лошадку зовут... сейчас скажу...
      Тут белыми каплями заплакало мороженое. Мама Олеся шмыгнула носом и принялась оттирать подол, а заодно читать надпись на постаменте. Там было затертое имя автора и такое же неясное название скульптуры.
      Розовой тенью промчались над парком детские воспоминания и одно из них застыло над Грунькой.
      - Дадакигян? - как-то неуверенно осведомилась девочка.
      - Что, что? Какие глупости. Пойдем отсюда на качели или на карусель. А хочешь, на поницикле прокатимся?
      Мать заторопилась.
      На полпути к машинкам Грунька остановилась как вкопанная.
      - А я поняла свою картинку...
      - Что-что? О чем это ты?
      - ...Она помятая, моя, совсем детская. Ничего хорошего. Каракули одни. А мне бабушка, перед тем как ...ну, умерла... мне ее дала. И сказала - береги.
      - Интересно, и что же дальше.
      - Дальше? Дальше с одной стороны "мама" написано, а с обратной ...я думала белиберда... Какой-то "дадакигян" написан и "гого". Я поняла!
      - Что ты поняла? Опять выдумываешь ерунду.
      - Ну как же ты не хочешь понять: "гого" это лошадь, ну иго-го, понимаешь! Ло-шадь. А "дадакигян" это тот самый дядя, который Кигян с бородой.
      - Любишь ты выдумывать, фантазерка ты моя. Ну, и на каком Кигяне будем. ...Да, к черту всех этих лошадей... и коней дурацких тоже. Ты же уже большая, пойдем лучше на машинки!
      - Пойдем, - ответила, засопевши, Грунька и оторвала от мороженого мешающий кусок золотой на черном фоне обертки.
      
      
      
      ***
      
      
      
      
      
      -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      2.2.11
      ДЕВОЧКА-ЛЕБЕДЬ
      
      
      - Девчонки, - сказал кто-то кому-то за темнеющим окном, - возьмите денежку, купите мне баночку пива. Пожалуйста.
      Велика польза проживания на первом этаже! А девочкам лет по пятнадцать тире семнадцать.
      - А Вам самому, что, лень? - вымолвила одна, длинная и тонкошеея, как вымахавшая за одно лето на Лебединой даче девочка-подросток.
      У нее на невидимой еще груди болтаются только что снятые наушники с меховой подкладкой. На голове билайновидная спортивная шапочка. Одета Лебединая Дочь в ярко-желтую курточку-дутыш, - один в один как реклама шины Мишлен.
      Девочка эта производит впечатление девственницы викторианской эпохи, которой совсем недавно посчастливилось наблюдать откровенные и странные отношения петуха и курицы, - после трепа за холку курица начинает нести яйца - говорят специалисты. Лебединая Дочь в это не поверила и потому отметила наличие у петуха чего-то вроде члена.
      - Интересно, а у воробья тоже есть член? Если есть, то он же маленький. Как же бедному продрочиться через перья хвоста, - думает она по ночам.
      Воробей не дает ей спать. Но в родительской библиотеке про это у воробья нигде не написано.
      По утрам девочка ходит со страдальческим выражением.
      Родители взволнованы.
      Кто бы знал, что виноват всего-навсего какой-то птичий заморыш.
      Спросить Дарине - Лебединой дочери про воробья не у кого. Подружка Лолитка этого факта тоже не знает. Подозревает, но воочию не видела.
      Поэтому не может утверждать с полной правильностью.
      Зато она знает про это нечто больше.
      И, похоже, не понаслышке и не по интернету, и не про воробья, а у людей.
      И не на пляже, а в другом месте.
      То есть у мальчика на квартире, при отсутствии дома родителей, еще этой зимой. Обыкновенная, ничем особым не примечательная житейская история, которую с легкой разницей в антуражах штудировал каждый городской гражданин или гражданка.
      - Ну как, - ночь-заполночь, - продолжает рапортовать Кирьян Егорович, - надо одеваться. ...То, да се. Лень, конечно. Суп варится. Уже на исдохе. Отойду - случится пожар.
      - Суп это хорошо, - осмелела Лебедь, - допахивает даже до сюда. Борщ, наверное?
      - Профессией не вышел, - сказал дядя из окна, - обычный пакетик. Дачный суп с курицей, - и вновь о своем заветном: "А вы же рядом, готовенькие, шустрые, ну сбегайте, детки мои. А-а, красавицы? Почем ваше молчание? Вы же спортсменки, наверное?"
      - Нека, - вымолвила универсальное слово волне терпимо изящным голоском девочка другая, переминаясь с ноги на ногу, словно подтанцовывая под едва слышную музыку подружки.
      Она ростиком соответственно пониже, крепенькая такая, и шибко похожая по описаниям очевидца Набокова на отсибиренную Лолиту с личиком молодой королевы Елизаветы на однопенсовой почтовой марке. Портрет Елизаветы слегка подпорчен неявно выраженной русско-деревенской курносинкой. От американской Лолиты этой девочке достался несносный и вздорный характер, а также выпячивающие из слишком тонкой для игры в прятки ветровки, пышные не по возрасту шарики. Оголи ее и возложи в постели поверх одеял и накидок, - точь в точь станет моделью для куртизанской живописи. Чуть-чуть добавь загорелостей и черноволосья, поставь в интерьер музыкальные рюмки, наставь сосудов с любовными снадобьями и хотя бы одного веерного опахальщика, - вот тебе цветная иллюстрация для индийского манускрипта великого сексуального просвещенца Праджапати.
      - Интересно бы по кругляшкам тренькнуть ракеткой, - подло и независимо от мозга шевельнулся сексуальный отдел Кирьяна Егоровича, - отлетят тут же. Упруго-твердо-упруго-твердо. Как целлулоидные пинг-понги.
      - А я бегаю по утрам, - сказала девочка-лебедь и, красиво изогнув шейку, автоматически взглянула на свои желтые полусапожки. Но ее обувные доказательства причастности к спорту пылились дома в низкорослом прихожем шкафчике.
      Кирьян пододвинул голову к самой решетке - дальше не позволял размер пустот и посмотрел вниз: "Комплект в колорите. А девчонка-то со вкусом!"
      - Не лги, - тихо, коротко и по-детски уверенно опустила Даринку крепышка Лолита. Малоупотребительный Лолитой глагол "лгать", вместо обычного детского "врать", резко повышал ее интеллектуальный балл. Так же, как "который час" вместо "сколько времени".
      - Один раз в неделю это еще не спорт.
      - И это верно. Одна капля - не дождь. Одна пробежка, действительно, - еще не спорт, - по своему, в основном мечтательному спортивному опыту подумал Кирьян Егорович. Он побывал в бассейне за год раз пять от силы и катался на велосипеде только в мыслях.
      - Нет, - спорт, спорт. Я только начала. Хотела чаще, но холодно было, - засуетилась лебединая дочка.
      Ей будто неудобно за то, что ее уличили во вранье перед незнакомым человеком, перед которым, как впрочем, и перед любым лицом мужского пола, ей бы хотелось бесконечно и с едва понятным ей толком красоваться. Это инстинкт замечаемости.
      Дарина гораздо честнее Лолиты и употребляет вместо "лжи" - "вранье".
      То же самое, только наоборот, происходит у соперниц: любая девушка вольно или невольно, словно под влиянием подстрекательского газа, по-крупному или по мелочи, не преминет опарафинить подружку.
      Кирьяну Егоровичу вспомнились слова ехидного мультяшного вступления "Спорт, спорт, спорт...".
      - Молодец, - тем не менее, произнес Кирьян Егорович, - лиха беда начало!
      И этой простецкой фразой произвел неизгладимое впечатление. Так начинается доверие, за которым стоит любовь.
      - М-м-м...
      - Ну, что, сбегаете, а! Девчонки, золотки, ну, миленькие? Давайте быстренько! Погибаю.
      Кирьян Егорович, торопясь, и пока девчонки еще не ушли, меценатским движением просунул сквозь решетку сиреневую купюру и для пущей убедительности, втираясь в доверие, заморгал ресницами и подергивать челюстью как в детском анекдотце про двух обезьянок разночелюстного устройства, попавших под дождь.
      - Тебе вода в рот попадает? - спрашивает одна с выдающейся вперед нижней челюстью.
      - Нет, не попадает, - отвечает другая, с челюстью западающей.
      Эффект любимого детского анекдота из прошлой жизни Кирьяна Егоровича построен на зрительных образах этих веселых существ и на соответствующем, смешном искажении речи.
      ...Такие молоденькие, школьницы, а вот, гляди, клюнули. По крайней мере, не послали, куда следовало бы согласно родительскому учению, с первого раза.
      - Не доверяйте незнакомым людям, - твердят своим деткам, словно сговорившись, родители всех стран.
      Не доверяющее родителям, Соединенное Детское Штатство Азий, Европ и Америк, тем не менее, больше полагается на опыт незнакомцев и на железное правило, что хорошо запоминается только то, на чем хорошенько обожжешься сам.
      ...Следовательно, либо они совсем наивные, потому, что зеленые и безопытные, либо у них уже мелькнула совершенно буржуазливая мысль о том, что можно элементарно обогатиться за счет дяденьки-простачка.
      Девочки, выхватив невиданную по себестоимости бумажку, - бону, если по-взрослому, тут же загалдели: - о, у вас тысяча! А сколько вернуть сдачи? А меньше у вас нету? А вы нам верите, что ли? А если мы не вернемся?
      - А почему бы не поверить? Вы же честные. Купите себе тоже пива, если пьете. Ну, или мороженого, берите сколько хотите. То есть не на тысячу, конечно. В умеренной дозе - насколько совесть позволит. Остальное отдадите взад.
      "Взад" или "в зад" было произнесено для проверки девочек на смущаемость от двусмысленности фразы. Не подействовало.
      Гимназистки-лицеистки, не веря своему счастью, быстрыми ночными светлячками дружно слетали куда надо, и минутой позже вернули купюру обратно. Тут же затараторили, перебивая друг дружку.
      - Нету пива. Все кончилось, - честно сказала слегка огорченная Лолитка.
      - Сегодня же воскресенье. И первый теплый день. То есть вечер, - подсказала девочка-лебедь.
      - А мороженое, почему не купили? Чипсы? Шоколадку могли бы... себе.
      - Не хотим. То есть, мы же Вам ничего не купили... значит... это что-то значит.
      - А пиво мы вообще-то пьем, - сказала красивая малышка Лебедь, - когда мама деньги дает.
      - Странная логика, - думал Кирьян Егорович, - логика совсем порядочных девочек. Не пропало, значит, еще наше государство. Вот что это значит.
      
      ***
      
      Не все еще куплено - осталась непроданной тихая гражданская совесть. Может речь только про младенческо - отроческие годы, пока хозяина совести не способен определить ее цену? В разных семьях по-разному. Можно довести отрока до высшей степени совестливости, но как только он выйдет в большой свет, то внешние обстоятельства тут же поделят отроков на два лагеря. Один, наиболее частый и устойчивый тип, - это отроки, понимающие жизнь в ее жесткой реальности и находящие между тяжкими реалиями трещины, по которым можно плыть поступательно и лавировать по бурунам относительно свободно, давая взятки на переправах, за деньги расширяя заужения щелей, платя дань на промежуточных станциях и в воротах ответвлений, которые предназначены только для избранных.
      Есть такой тест: силуэт-дырка из твердого материала, через который можно прокарябаться только боком. Чуть грудь выше, ступня крупнее, мозг круче, рука длиннее - ты не прошел. Через силуэт честным макаром пробиваются редкие счастливчики. Но, отчего же за силуэтом целая толпа прошедших этот экзамен?
      Очень просто: у них есть папы, которые дают деньги, чтобы отколоть от силуэта мешающую часть, и есть мамы, которые говорят элементарную и при этом гениальную вещь: "Не надо лезть в дырку - обойди сбоку и незаметно пристройся к счастливой кучке, толпящейся по другую сторону экзаменов". И это все.
      Другая часть отроков, у которых совесть в виде ветвистого и бодатого органического приспособления, видимого за километр, растет точно посередине лба, совершенно не умеют хитрить. Они, эти несчастные люди, современные атависты, вспоминают, хранят, пользуют по-настоящему святые заветы матери или отца-коммуниста старой закалки. В неудачах они никого не винят, считая свою уже ставшую нетрадиционной, честность и святость гораздо выше всяких новых, хищных и заимствованных у запада форм проживания.
      Видимо, никогда уже теперь нашему человеку не удастся совместить бизнес с честностью, а искренность с достатком в доме.
      Огонек глубокой морали легко заливается праздничными фейерверками и народными гуляниями. Среди треска праздничной шрапнели не услышать наивных голосков: - а что, интересно, сколько все это стоит? Это те, или не те деньги, на которые обещали расселить всех старых воинов, защитивших отечество и все будущее поколение?
      Новое-старое в торговле: портфели министра и депутата стали неплохим и ходким товаром. Портфелями министров торговали и раньше, то есть при царе и до этого, портфели передаются по наследству и нужным людям. И с этим ничего не поделаешь. Нужность министра частенько обосновывается не его профессионализмом, а его нужностью кому-то, удобностью во внутреннем обращении, изворотливостью в общении с народом. Да и портфель же кто-то должен носить. Портфель сам передвигаться не умеет. С одной только ручкой и совсем без ножек не может он найти себе хорошего хозяина.
      Желание добиться лучшей жизни немирным путем возникало по незнанию последствий экспериментальным путем на себе самих (как врач, ставящий себе вакцину от чумы - выживу - не выживу). Этот вариант давно проверен жизнью и обречен на неуспех, потому, что это противоестественно: сначала льется кровь, потом руководители немирного движения становятся вождями и доводят своих сподвижников сначала до оппозиции, потом до отчаяния, потом до предательства своих родственников и даже жен, потом до стирания с лица земли или полного забвенья, или вымарывания в текстах. И начинается точно такой же круг с некоторыми временными тонкостями.
      
      ***
      
      Раз на раз фокус с приобретением пива, не выходя их дому, получался не всегда. Прошлым летом группа из четырех разновозрастных мальчиков - школьников выторговала у Кирьяна Егоровича рублей пятнадцать только за то, что они откликнулись на просьбу ленивого дядьки и сделали попытку слетать в близлежащий киоск. Пива, как и в этот раз, тоже не было. Ребята торговались и шантажировали Кирьяна Егоровича, стоя под окном и не отдавая сотенную бумажку хозяину. Обмен сотенной купюры на червонец с мелочью в качестве оплаты "за полетные услуги" произошел методом одновременной передачи из рук в руки, как обмен плененными шпионами на мосту через Эльбу.
      Теперь Кирьян Егорович разочарован результатом, потому что опять остался без пива, и спросил первое, подвернувшееся под руку, и только ради того, чтобы хоть что-нибудь произнести и просто поболтать со смешными девчонками.
      - Курить будете?
      Девочки переглянулись и засмеялись.
      - Нет, мы больше по нюхательной части. Есть нюхнуть? Дайте.
      - Ну, дела, - подумал Кирьян Егорович, - неужели порошок нюхают? Да, нет, шутят, конечно.
      - Кокаина нет, и эфедринчика нетути. Это я вам не как врач, а как взрослый человек, не советую использовать, - сказал он вслух, по-серьезному нахмурясь, - это я точно знаю. Сначала приятно, потом привыкаешь, потом у матери и отца воруешь, потом убиваешь бабушку, потом отсидишь, потом ты - больной насквозь бедняк и волосы выпадают.
      Девчонки опять засмеялись: "Значит, пробовали сами?"
      - С чего это?
      - У Вас волосы белые.
      - Не белые, а седые. И не выпадают. Это разные вещи. Где лысина, покажите.
      Кирьян Егорович всунул башку - насколько смог - в решетку. - Есть лысина?
      - Нету лысины.
      - Ну, так вот. Кокаинщики до такого возраста не доживают.
      - Мы не про кокаин, а про кокаинчик. Это лекарство такое для детей, - сказала Лолитка и громко засмеялась. Собственная шутка самой понравилась.
      
      На кокаинчик, подчеркнутым дурацким смехом, откликнулась и гавкнула три раза собака где-то справа и сверху. Собака была с гусями, как Каринка Унисоновна Фельдцер - знакомый Кирьяну Егоровичу, более того, - женского рода, мелкий, амбициозный, и жутко самостоятельный управленец департамента культуры. Она (гладкошерстная собака), голая как красующаяся перед гостями Каринкина сестра Лида после бани, вылетала из соседского подъезда с беспричинным и громким лаем, и бешено бегала кругами вокруг дворового сквера, опрыскивая все редкие стволы, как неудавшиеся, безвкусные скульптурные произведения, критикуемые Каринкой, не имеющих ни классических пропорций, ни проработанных, льющихся бронзовых складок одежд, ни царей в безымянных головах их создателей.
      
      - Было дело. Нюхнул как-то Мне не понравилось. Или я не понял. Муть сплошная. А лед еще не тронулся?
      - Не посмотрели.
      - Вот черт. Вот и зря. А про воскресенье я что-то даже не подумал. А вы честные девчонки. Заходите в гости, если что.
      - Если что, это как? Сейчас что ли?
      Девчонки как-то слишком резво переглянулись.
      - Да, хоть сейчас.
      - На суп, что ли? Уже поздно. В другой раз, - отвергла предложение девочка-лебедь.
      - А вас как зовут? - поинтересовался дядя.
      - А Вам зачем знать? - спросила Лебедь.
      - А Вы, случайно, не педофил? - неожиданно, в порядке веселья и, в некоторой степени, для собственной безопасности, которая была бы совершенно не гарантирована даже при отрицательной реакции, спросила Лолитка.
      
      В положительной и отрицательной реакции, которая по-медицински совсем не соответствует бытовому пониманию - вечная путаница.
      На эту путаницу попалось много советских людей.
      Кто-то не стал лечить половую заразу, понадеявшись на положительную реакцию.
      Около сотни малограмотных проституток Угадайгорода, решили, что они не беременны, потому, что ассоциативно посчитали, что "положительно" - это равнозначно словосочетанию "не беременна", и придумано оно специально для них. А нежелательная беременность - это как раз то самое, что им обычно нужно для безостановочного повышения квалификации.
      Попадались и на отрицательной реакции. Чаще всего это бывали наивные молодые отцы, желающие обрюхатить своих неподдающихся замужеству девушек.
      
      - Ха-ха-ха. Я самый настоящий... - едва начал составлять шутку Кирьян Егорович, неправильно выстраивая фразу, как девочки, не дослушав, вспорхнули и с визгом улетели.
      А хотел он, чтобы напустить на себя золотой пыли известности и серьезности намерений, всего-то навсего сказать, что он, во-первых, не педофил, и вообще он их не только не любит, а попросту ненавидит. А во-вторых, что сегодня вечером он - начинающий обдумывать свое житье писатель, а вообще по жизни он архитектор. А там дальше уже как бы пришлось. О насилии, - даже страшно подумать так Кирьяну Егоровичу, - речи даже не стояло.
      
      - Ха-ха-ха! - развесело и задиристо донеслось уже издали.
      Кирьян Егорович приткнул голову к решетке.
      Девчонки сделали крюк и, остановившись у туалетной будки уже на Прибрежной, показывали пальцем на открытые окна то ли мерзкого педофила, то ли на обыкновенного, но вышедшего из ума искателя легких приключений и эротомана. Последнего слова ни более умудренная и недоверчивая Лолита, ни наивный лебеденыш, правда, пока еще не знают.
      Также Кирьян Егорович не знал, что Лолиту на самом деле папа-литератор назвал Лолитой. То-то посмеялся бы над собой Кирьян Егорович.
      
      ***
      
      Диалог на ходу при слабом мерцании только что начавших зажигаться уличных фонарей.
      Дарина (Лебедь). - Как ты думаешь, это бандит?
      Лолита. - Не похож. Вроде бы.
      Дарина. - А зачем в гости звал?
      Лолита. - Значит насильник или простой дурак
      Дарина. - Может, просто добрый дурак? Бывают же добрые люди.
      Лолита. - Добреньких сейчас не бывает. Мне папа так всегда говорит.
      Дарина. - Не знаю, не знаю.Если так думать, то кругом одни гады. Золотками назвал. Педофилы так поступают?
      Лолита. - Еще как поступают. Им, главное, в постель заманить.
      Дарина. - А я всегда считала, что в лес или на болото.
      Лолита. - Какая разница. Главное - заманить.
      Дарина. - Можно мороженым.
      Лолита. - Вот именно. Твороженным. Пивом. Может, пойдем, заявим в милицию?
      Дарина. - Что скажем? Что нас хотели мороженым угостить?
      Лолита. - С этого все начинается.
      Дарина. - Что начинается?
      Лолита. - Даринка, ты такая дура! Маленькая что ли? Книжек не читаешь?
      Дарина. - Читаю. Только не такие, как ты. Лопаешь, что попало.
      Лолита. - И не что попало. Меня жизнь интересует.
      Дарина. - Вся твоя жизнь в интернете прописана.
      Лолита. - Картинки сама же смотришь? Смотришь. И не ври. Большой член тебе охота посмотреть? Охота. Вот так-то. Ха-ха-ха. А говоришь, секс тебе не интересен.
      Дарина. - Интересен, но еще рано. Ну, видела член. В твоем интернете. И белый видела и черный. И полуметровый. У туземцев. Тетю обступили кругом, а она их за члены держит. Это просто жуть. Из-за этого члена замуж идти неохота. А один чувак в Индии свою трубу вокруг руки наматывает. Ужас. Все прощается только ради детей. Без члена дети не рождаются. А лучше всей этой дряни не знать. В письках вообще ничего интересного. Хоть в палке, хоть в щелке. Наши куклюшки красивей всяко.... Можно на конкурсе с ними провериться... Мы, - сто процентов, - выиграем.
      Лолита. - Не знаю - не знаю. По - разному бывает. Подрастешь и узнаешь.
      Дарина в упор глядит на Лолиту. Тайная жизнь Лолиты начинает все явственней проявляться. И не с особо хорошей стороны. Лолита начинает нервничать от Даринкиного испытующего взгляда и ее дурацких измышлений.
      Лолита. - А ты, хочешь сказать, что невинность бережешь?
      Дарина. - А ты хочешь сказать, что ты уже? Интересно было ужекаться?
      Лолита. - Дура ты. А хоть бы и уже. Тебе то что. Доказательств нет.
      Дарина. - В школе проверка скоро. Мальчиков уже посмотрели.
      Лолита. - Мне пофиг. Молчи уж. А еще подруга!
      Дарина. - Причем тут подруга и твой личный секс?
      Лолита. - Притом.
      Дарина. - Не слишком ли рано начала?
      Лолита. - Я просто так сказала, а ты уже поверила. Может, в лицее еще расскажешь своим?
      Дарина. - У меня таких своих, как у тебя, нет. Я не предательница, хотя мне это все не нравится. Вообще от тебя не ожидала.
      Лолита рычит. - Даринка, я тебя убью! Я просто так сказала, а ты уже развиваешь.
      Молчат обе. Обижены взаимным непониманием и разной степенью сексуальной подкованности.
      Даринка, поправив пчелиную шапочку, из под которой торчат четыре нешутейного размера, но смешные, затейливо плетеные косички, начинает заводить ту же песню. - Вот ты меня убьешь, а тебя посадят.
      Лолита, поправляя юбку над полненькими ножками. - Я тебя раньше убью.
      Дарина. - Тебя раньше посадят. Мороженка захотелось полизать! С педофильчиком посидеть!
      Лолита. - Вместе же бегали.
      Дарина. - Я думала, что ты без мороженого умрешь щас.
      Лолита. - Вместе захотели. Не забывай.
      Дарина. - Дураки на месте. Ладно, хорошо хоть, что не клюнули.
      Лолита. - А можно было бы клюнуть. Купить мороженого и бегом оттуда! Можно было бы и деньги не отдавать.
      Дарина. - А он бы потом выследил и всыпал. Знаешь, как расплачиваться будешь? Писькой своей.
      Лолита. - Даринка, ты дура.
      Дарина. - Писька твоя - первая дура. А ты вторая. С любым готова пойти. Хоть с педофилом, хоть с непедофилом. Увидишь смазливого вьюношу - хлопчика, блин, - глазенки разгораются. Я же вижу! Летишь как мотылек ...на абажур. Потом тлеешь. Это и есть самая настоящая дура-придура.
      Лолита. - Слишком ты грамотная. Мальчики, мальчики! Причем тут мальчики? Этот сам сказал, что он педофил. Не слышала что ли?
      Дарина. - Ничего этот не говорил. Это ты первая так спросила. Заподозрила на голом месте. Все педофилы давно уже в тюрьме сидят.
      Лолита. - А он что ответил, по-твоему? Он и сказал, что он самый настоящий.
      Дарина. - Он пошутил. Кто же сам сознается, что он педофил?
      Лолита. - Не знаю, не знаю. Слово не воробей. Пошли его заложим?
      Дарина. - Дура ты: ну только что про это говорили и опять... Блин! Ну, просто пипец с тобой!
      Лолита. - А нас же двое ...свидетелей.
      Дарина. - Все равно не поверят. О чем мы свидетели? О мороженом? О супчике? А если на самом деле - не педофил? Да так и есть. Педофилы в каждом доме не живут и открыто супчики не варят? Они же не шампиньоны, чтобы в любом газоне расти. Еще придется здороваться на улице. Он в нашем районе живет. А если родители про все узнают? Думаешь, не попадет?
      Лолита. - Зато другие дуры к этому не попадут. А нам медаль на шею.
      Дарина. - За непедофила медаль не дадут. А по шее дадут. Еще дурами и доносчцами назовут и в газете пропишут. Хочешь такую кликушку? Пропиариться захотелось? А если он во встречный суд подаст за наговоры?
      Лолита. - Кликушку, лягушку? Не хочу. В суд не хочу. Блин, а вот что от родителей нагорит - это точно. Точно достанется на орехи. На орехища! Ты тут, кажется, в точку попала. Единственный правильный ответ за целый вечер. Значит, не пойдем?
      Дарина. - Не пойдем.
      
      ***
      
      Дарина. - А вон и Васька твой... С друзьями. Тут как тут. Ты чем таким мажешься?
      Лолита. - В смысле?
      Дарина. - Как пчелы на тебя собираются. Сладкая чересчур.
      Лолита. - Это на твое дурацкое мороженое... с косичками... клюют.
      Дарина. - Васька с мороженым. Значит, вот тебе и деньги.
      Лолита. - Я коку уже хочу.
      Дарина. - А кокушек не хочешь?
      Лолита шипит. - Если хоть о чем-нибудь заикнешься, про что мы тут говорили, - ты мне не подруга!
      Дарина. - А про педофила можно говорить? Это же смешно: две героини из города Угадая обезвредили... два мерзких кокушка и одну тухлую морковку. Хи-хи-хи.
      Лолита. - Ну, у тебя и юмор... Васька тут же кирпичом пойдет мстить. Он уже два светофора выбил и еще хочет на Ёкском тракте. Там у него отец залетел. В БМВ въехал на красный. Номер: три девятки и "НАХ" буквами. Знаешь, какой штраф заплатил? А отец обещал ему эту машинку подарить, если будет себя прилично вести.
      Дарина. - Не знаю, и не интересно. Ладно, уговорила. А вообще тема распрекрасная. Мы бы героинями стали.
      Лолита. - Блин! Ну, еп, твою мать! Молчи. Я сказала молчать, значит молчать. Поклянись, что промолчишь!
      Дарина. - Ну, все-все. Закрой сама рот. Сама знаю, что надо, что нет.
      
      Не украсили интерьер Кирьяна Егоровича Дарина с Лолитой. Соответственно не получили они гордого звания ЖУИ. Пусть их от этого стошнит.
      Топчут до сих пор Дарина с Лолитой асфальты города Угадая, не зная, что и без того прославились через литературу.
      
      ***
      
      ...Кирьян Егорович присмотрелся к узкой полоске темной воды, виднеющейся между оградкой Прибрежной и дальним обрезом берега Вонь-реки. Ему вспомнилась совсем недавняя, грязная весна 20ХХ года.
      
      ...Нет, нет, до воды совсем не педофил и тогда еще даже не графоман Кирьян Егорович в тот раз не долетел. Сверкнула постоянная ночная звезда и успела подсказать летучей и обиженной кучке человеческих молекул мудрую мысль.
      - Ты не комета, - сказала умная звезда.
      - Остановись. Лучше тебе не будет. Дерьмо твое растворится в почве, газ выйдет, корни впитают остатки плоти, которые на тебя уже не будут похожи. ДНК даже не останется. Только тупая органика, как и твои соседи. Черемуха на могилках и без тебя расцветет. Хуже будет родственникам. Вспомни, во что обойдутся похороны! Сколько будет пролито слез. А через месяц забудут, что был такой ученый и талантливый человек, который ничего путячего в своей жизни не написал, не нарисовал и не построил. Вспоминать твои кости будут раз в год.
      И съехидничала: "Здорово, правда? Будем дальше тупить? Или поремесленничаем еще на благо человечества?"
      Живое сердце Кирьяна екнуло от такой справедливости. Он остановился на полпути и успел повернуть в полете волшебную стрелку часов ровно на две секунды назад. От этого в человечестве слегка поменялась история:
      - Греция раньше положенного бросила работать и попросила за это у Евросоюза денег.
      - Раньше намеченного китайцы закончили Олимпийские игры, а россияне, запутавшись в датах, выстроили павильон Незнайки на ЭКСПО-2010.
      - На параненормальные игры по великому блату посмотрел Кирьян Егорович и оценил на "отлично" все выстроенные на костях экономики олимпийские и параолимпийские объекты.
      - Тогда китайцы по всем Кирьяновским канонам и рекомендациям выстроили ЭКСПО. Заработали они на этом миллиарды долларов. Кирьяну Егоровичу они предложили всего-лишь шестьсот тысяч и то не за посещение Байлинга 2008, или ЭКСПО, где Кирьян не бывал, а за лотерею среди номеров мобильных телефонов. Причем в тупой лохотронной форме и с ошибками в переводе на русский самых простейших слов.
      - Музей Выхухоля приобрел очертания правой руки Кирьяна Егоровича. А в правильной истории Угадая планировался другой автор.
      - В Угадай вновь приехал Питер ?1 и, наконец-то познакомился с Кирьяном Егоровичем, который нелестно отозвался о Питере и потому получил за это 3,14 юлей. А мог бы не получать в случае своей смерти.
      Что тут лучше, кто его знает, если учесть другие последствия.
      Например: Голливуд озаботился о романе-солянке Кирьяна Егоровича и велел американцам написать сценарий сногсшибательной фильмы, действие которой разворачивается на фоне Голого Рудника, что в городе Угадае.
      Вэточка Мокрецкий ближе состыкнулся с ожившим Кирьяном Егоровичем и теперь думает: кто же из них вперед продаст эту тему западному кинематографу.
      И так далее. Нельзя так шутить со временем. А что, если каждый будет крутить стрелки на две секунды назад? Время сократится на миллион. Что от этого будет? Катастрофа, сдвиг военных графиков, смена правительств и, наконец, - удаление срока апокалипсиса. Куда уж хуже для божьего проекта? Земляне и так вконец достали Создателя! Что может быть хуже для него? На отсрочку кары озлобившийся бог не был согласен.
      Тем не менее, наплюя на естественную историю без вмешательства заинтересованных крутильщиков времени, Кирьян Егорович снова оказался на асфальте моста и снова всматривался вглубь реки. На то он, хоть и конченый, но все равно будущий графоман. Хотя тогда он еще этого не знал. А вода - она хоть и летом, хоть она и Вонь, хоть она вода для графомана, хоть для не знающего про это еще графомана, но ночью даже для закаленного сибирского архитектора водица слишком холодна. Даже на Титанике, и даже на Левиафане, и даже местные рыбы это знают. Да и мост был сильно высок: пока долетишь - наделаешь в штаны. Так некрасиво помирать Кирьян Егорович в тот раз не захотел. Помогла звезда. Спасибо звезде за это.
      
      Он стоял у чугунных перил Старого Неважнецкого моста и думал теперь совсем по-другому: впереди его ждала другая жизнь: может хуже, может лучше, но, в любом случае уже без Олеси. Унылость проходила, оставляя вместо себя ваканцное место. Незанятый сердечный участок предполагалось заменить чем-то стоящим; и решить это предстояло непосредственно Кирьяну Егоровичу.
      
      ***
      
      Потоптала природу пара месяцев-странников изрядно. Будто спустились инопланетяне и попортили все прошлогодние пашни, начертав на них огромные, непонятные для иностранцев слова "ВСЪМ КРАНТЫ".
      Весна с испуга закончилась стремительно. Так же быстро пролетела по реке заурядная самонародившаяся груда замерзшей воды с редкими льдинками-феноменами, посыпанными с помощью ветра прошлогодней травой, и унеся с собой темные дни, последующие за стремительным прощанием с Олесей.
      
      ***
      
      
      
      -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      
      
      
      2.2.12
      ПАУЧОК
      
      
      20ХХг. Суровый февраль. Вечер. Сибирь. Город У. Улица имени давно почившего слепого писателя.Дом ? NN послевоенной постройки начала 50-тых того еще века проворно и элегантно сложен из кирпича аккуратными и по необходимости скромными пленными немцами по проекту талантливого архитектора-еврея по распространенной и известной фамилии, сравнимой разве что по силе намека с Рабиновичем. То-то немчуре было обидно. Длиннющий и сложный по конфигурации дом венчают две классические голубятни-башенки. Аж две арки пересекают эту конфигурацию, образуя в глубинах мощных пилястр естественные, попутные мужские нужники, используемые одинаково часто хоть днем, хоть ночью.
      В небольшой, почти уютной гостиной комнате квартиры ? ...(еще бы чуть-чуть и катастрофа с ? 13), на третьем этаже с высоким потолком, на котором, если внимательно приглядеться, внезапно остановился опрометчиво начатый якобы-евроремонт, организованный на последние семейные, отложенные на черный случай денюжки. Денюжки эти родились за счет продажи последнего обмылка акций от некоего предприятия, на котором до пенсии работала хозяйка квартиры, она же для кого-то мама, для кого-то баба Вера ("маба"). Собралось в квартире ? "почти 13" восемь-десять близких человек, связанных общим горем - родственники и друзья. Поминки приближаются к завершению. В прихожей Кто-то собирается домой. Александра этого Кого-то вежливо провожает. Остальные делают вид, что не видят этого, другие, махнув для вида ручкой, продолжают мирно сидеть за столом, накрытым изящно продырявленной скатертью, недавно связанной мабой Верой. Скатерть безумно красива с виду и уникальна по ее функционально-абстрактно-художественной нецелесообразности.
      Беда в том, что на нее неудобно ставить рюмки, бутылки, а также ту прочую сервировочную мелочь, которая имеет основание, соизмеримое с величиной вязаных дырок. За нити, которые расходящимися и пересекающимися паутиной линиями скрепляют художественные дырки меж собой, постоянно цепляется проволочная хлебница.
      При отцеплении от скатерти это неразумно спроектированное вместилище хлеба накреняется, содержимое высыпается на стол. Со стола прыгает на колени, с колен на дорогой линолеум.
      Чтобы исправить недоразумение и отцепить, нужно обязательно заглянуть в прореху между приподнявшейся скатертью и донышком хлебницы. Не заглядывается никак. Ничей, даже ловкий и пронырливый Ивашкин глаз не имеет никакой возможности даже на секундочку вынырнуть из приспособленного места в голове (а в мультиках такое случается) и посмотреть в щелку. Баба Вера, будто причина этого постоянного недоразумения кроется не в ее вязаном изделии, сердится:
      - Иваша, осторожней! Саша, ну что это такое, снизу какие-то проволочки торчат, надо их чем-то заклеить.
      Прибежавшая Саша угрюмо:
      - Мама, бумагой что ли? Там четыре крючка, надо их просто загнуть.
      Иваша принимается загибать, но не получается, и это мероприятие приходится отставить до следующей встречи за общим столом со скатертью, хитрющей как "и не голая и не одетая" красна девица из русской порнографической сказки.
      Скатерть сплетена неимоверно большой, концы ее щекотят щиколотки сидящих. Стол со второй попытки Александры и под консультации брата Кирьяна, архитектора и немного дизайнера, был-таки одет скатертью: стол прямоугольный, а скатерть на пределе квадратная, и особой разницы при накрывании не видно. Зато сквозь отверстия прекрасно различима слегка потертая временем вишневая полировка раскладного стола; углы рационально оголились и очевидной по диспозиции стала кривозастывшая пантомима мелкоразмерной стеклянной и фарфоровой сервировки. Удобно только пирожкам в важных и раскидистых тарелках, вольготно серебряным вилкам, которым нет надобности стоять вертикально.
      - Мама, на поминках не принято кушать вилками. Нужны ложки. И коньяк на поминках не пьют. Не праздник.
      Мама в растерянности пытается было скомандовать смену лежачего вилочного караула на ложечный и отставить в сторону коньячок с пятью армянскими звездами, затерявшийся в пространстве стола как третьестепенный небоскреб на Манхэттене. Саша бросается исполнять приказ. Но тут от кого-то поступает неотразимая по своей скупости и антилогике отмазка, в которой тонко замаскирована лень и нежелание кушать ложками картофельное пюре (полагающихся в таких случаях рисовых блюд на столе нет):
      - Да в принципе, мы тут неверующие все... Давайте вилками. Традиция не такая уж обязательная. И водку мы не пьем.
      - Да-да, конечно, давайте вилками. Вилками удобней.
      Баба-мама, в виду проживания в ядовитые времена бурного советского атеизма, в настоящего Бога никогда не верила, а только констатировала существование литературного бога, описанного в Библиях.
      Но возраст и обстоятельства берут свое: "... наступает момент, когда каждый из нас у последней чеpты вспоминает о Боге..."; и с пользой, и впрок, и по приближающейся уже необходимости мама-баба Вера ныне с Богом стала считаться.
      Дядя Кирьян, не в пример матери, свою грядущую веру в бога отложил еще на более неопределенное время - время наступления теперь уже своих неминуемых возрастных болезней.
      - Кто тут крайний? - спрашивали дети, приходя с бидонами к бочке с молоком. - Не крайний, а последний, - отвечали опытные старушки, зная, что у очереди всегда два края.
      Так и Кирьян Егорович приближался уже к дальнему краю молочной очереди, к самой бочке, нашаривал в брючках копейки. Он уже приоткрывал бидончик, намереваясь залить его до самых краев, потом отпить, не отрываясь от горлышка, и попросить добавить еще, оттягивая момент отхода, не зная - пошлют ли его еще когда-нибудь за молоком, доведется ли продлить удовольствие осужденного на старость и постоять в очереди хоть еще один раз.
      По коммунистической и по постперестроечной идеологии (хотя идея коммунизма еще в студенческие годы была для него достаточно подозрительной хотя бы из того, что этот коммунизм назывался "научным" при откровенном вранье, нестыковкам, натяжкам, отсутствии логики и обязательности, как положено всякой научной теории), верить в бога по-настоящему не следовало.
      Кирьян Егорович Полутуземский, не имея высокого чина, не подвергся модному поверхностному подкрашиванию своей внутренней сущности и отчаянно пытался отстаивать в спорах призрачную доброту человечества; но, по сути, не веря ни в то, ни в другое, - и раз уж процесс старения и смерти неотвратим, а лекарства для продления жизни еще не сочинили, - мечтал по большей части о быстрой и неболезненной, по возможности романтической и веселенькой смерти с похоронами в виде танцулек и рассказами о смешно прожитой жизни известного в городе Угадае мозгокрута и сердцееда.
      Хорохорящийся немолодой петушок Кирьян, частенько говаривал друзьям и подружкам: "Я в ящик не собираюсь, не торопите меня, самое интересное только начинается".
      И это было приятно утешающей правдой. В свои немолодые годы, почти сразу после развода дядя Кирьян, действительно, на зависть врагов и радость друзей, преуспел в любовных интрижках с молоденькими девушками, женщинами-бальзаковками, прочими женщинами неопределенного или пограничного с уголовной наказуемостью возраста, женщинами-нимфетками со странного рода занятиями, бесплатными и платными, любящими и не очень, жаждущими и просто изредка отмечающимися в разнообразных Кирьяновых постелях, на полу, в туалетах и песчаных пляжах, в самолетах и отстойниках, то снизу, то сверху, то без свидетелей, то с оными. Он, как бы нечаянно и бессознательно мстил за свои поруганные женатые годы, когда он сознательно и верно блюл чистоту собственного нрава, честь семьи и детей, не потрогав даже пуговички бюстгальтера ни у одной другой женщины.
      При этакой кристальности он имел неоднократное количество обидных порицаний и усовествлений от своих в разной степени изменяющих своим женам товарищей и собутыльников.
      После развода Кирьян ринулся жить на полную мощь и достаточно успешно реализовывал свои многочисленные околосексуальные и откровенно половые хобби. Как-то дядьке Кирьяну пришла потрясающая мысль: оказывается он отымел на своем веку аж четыре поколения женского пола и готов был пойти на пятое. Эта мысль не мешала ему, однако, между делом подумывать - как бы и где бы накопить столько денежек, чтобы быть ко всему готовым и не напрягать близких родственников и детей в час икс.
      Оставили на столе и водку и коньяк.
      - Женя никогда не верила в бога. - Это про усопшую.
      - Как же! Она крещеная!
      - Когда же это случилось? - Кирьян даже в этой ситуации иезуитски жаждал правды и только правды.
      Правду тут же на ходу придумали в двух вариантах: вроде в детстве бабушка незаметно сводила малышку Женю в церковь; другой вариант, что Женя, будучи уже взрослой женщиной где-то вопреки всем покрестилась. Как будто это кто-то и где-то мог видеть: Евгения после раннего послеинститутского замужества тут же ринулась вслед и вместе с мужем по местам его военной карьеры. Как главное доказательство от кого-то прозвучало:
      - Когда я узнала, что Женя "ушла", я тут же поставила в церкви свечку. А Бог подал знак: тут же прошелестел ветерком и покачнул грустное пламя. Бог дал понять, что принял ее душу!
      В относительно короткий период между приходом первого соболезнующего и посадкой последующих за стол, каждая из приходящих особей женского пола из уважения к хозяйке и искреннего желания помочь, делала по одной добросовестной попытке перевернуть скатерть на девяносто градусов и по осознании очевидной безуспешности своей попытки вновь возвращала скатерть в исходное положение. При этом, то, что стояло уже на столе, вынужденно и временно передислоцировалось на верхнюю панель и закрытую крышкой клавиатуру замечательного и редкого концертного фортепианино фирмы "August Foster", купленного в шестидесятых по какой-то крутой очереди, в которую вставляли только самых лучших работников города У.
      Сей музыкальный инструмент прошелся всей своей тяжестью по всем отпрыскам рода бабы Веры, либо действительно принеся пользу в виде основного музыкального образования для отдельных избранных из всех ее многочисленных детей, либо, дав некоторые навыки и используя в качестве экзекуторши учительницу музыки двухметрового роста, обладающей голосом, едва вписывающимся в четыре октавы, навел ужас и музыкальную порчу на остальных.
      Кирюша едва-едва смог отбрехаться от музыки. Освоив простецких Бетховенов, Бахов, Мендельсонов и Генделей, он понял, что не способен ни на что большее.
      Хорошую службу тут сослужил Клод Дебюсси, который написал будто специально для Кирюши красивейшее, импрессионистическое, но явно не детское произведение "Облака", засунув туда сложнейшие пассажи с роем шестнадцатых и тридцатидвушных трелей, выводить которые своими маленькими и длинными пальчиками без остановки у Кирюши попросту не хватало физических сил и размаха рук. Не было и достаточного терпения.
      Но рассыпчато-серебристые трели очаровывали и до чрезвычайности поражали маленького Кирюшу. С тех пор Кирюша заинтересовался словом "импрессионизм" вообще, открыл для себя импрессионизм в живописи и остановился на этом. Живопись сначала по книжкам, а потом и в натуре была для него более примитивным и удобопонятным занятием, чем музыка и вокал.
      Упомянутый немецкий музыкальный агрегат, проведя несколько лет в твердой, победной боксерской отсидке в одном и том же углу, обрамленном вековой пылью в слабодоступных для швабры и пылесоса местах, был уставлен всякими любопытными штучками. Там нашли себе пристанище стопки нот, подсвечники с ни разу не зажигавшимися коротышечно-жирными желтыми свечами в традиционных, объемных барочных узорах-червячках, бронзово-деревянный метроном, умело отстучавший розгами по ушам и мозгам всем детям мамы Веры.
      Там же стояли эпизодически неработающие часы (эпизод - размером от года, время в тот раз было заморожено на цифре "полпятого"), прочие побрякушки, не объединенные никакой общей идеей и представляющие либо подарочную, либо некую надуманную историческую - по случаю де - ценность.
      Как временная подставка для перемещаемой со стола посуды задействовался средний выступ совсем уж затертого, для эксклюзивного, "тех еще времен" серванта с железками, картонками и эксклюзивными монетками под ножками-стойками и со свернутыми защитными бумажками в щелях полозков, сохраненного из памяти к отцу и деду, и из уважения к красивым золотым завитушкам на стеклах и к порезанных шерхебелем, мудреным дверцам.
      Что-то ставилось на деревянные сиденья некогда специально ошкуренных и нагло качающихся и округло поскрипывающих, упрощенных русскими фабриками "венских стульев". Минутами позже, когда обнаруживалась нелепость затеи в операции со скатертью, вся эвакуированная сервировка вновь возвращалась на свои насиженные, но непомеченные места стола.
      Абсолютно логично поэтому, что в нужный момент, когда кое-как расселись, - у кого-то не хватило вилки, у кого-то было их три, у малолетнего Никитки оказалась рюмка, которой он, несмотря на всяческие манипуляции с соком и чаем, так и не смог правильно воспользоваться. Рюмку у него отобрали, поскольку он собрался по младенческой привычке чокнуться с присутствующими, а на поминках, как известно, не чокаются.
      Снова и снова заглядывали в сервант, доставали то вилки, то бокалы, то древние и нескончаемые от какой-то свадьбы салфетки, то пересчитывали людей, складывая их со стульями, и примащивали безбилетные штучки в редкие на столе пустоты.
      По поводу скорбного события загодя был распаролен компьютер, чтобы все могли посмотреть соответствующие фотографии.
      Процесс распароливания произвелся после соответствующего окрика, имитирующего команду "кругом" для злых американских пехотинцев, понимающих с полуслова.
      Никитка заученно превратился в краткосрочного истукана, и, слава богу, на спине истукана не предусмотрены были глаза.
      Все отражающие пароль поверхности были далеко от Никитки, щелчки по клавишам были произведены настолько мастерски, что даже количество их не было доступно счету и тем более пониманию и расшифровке.
      Никитка в своей грустной молодости (пять лет) имел печальный опыт втихаря заделаться главным администратором компьютера и иметь своего скрытого от глаз матери личного пользователя и тем самым ни от кого не зависеть. Но опыт закончился полным провалом. Когда Никитка совершил свое тайное злодеяние, то, недодумавши следующее за этим свое поведение, уж как-то так эдак чересчур быстро выключил компьютер и радостно попрыгал от него. Это вызвало неминуемое подозрение с полным разоблачением и с жесткими последующими санкциями.
      В другой раз Никитка из вредности запаролил телевизор, войдя в секретный сектор "защита от детей", и тут же забыл три заветные цифры кода. После скоротечного суда была проведена экзекуция мягких частей Никиткиного тела. Но на все пытки Никитка, цедя скупые слезы, твердил стоическую партизанскую заготовку: "Мама, цифры совсем простые".
      - Да сынок, верю, все цифры вообще простые.
      - Бум, бум!!! - Жизнеобучающая затрещина!
      Телевизор молчаливо простоял с полгода, отражая в своем единственном огромном сером оке потусторонний интерьер общей комнаты и замутненные плазмой напрасные круговые передвижения вокруг "ока" обиженных судьбою лунатиков.
      Но, время брало свое. Жизнь отдельно от новостей не представлялось современной. Взрослые подружки мамы Саши посмеивались над ней, а Никитку просто-напросто игнорировали. С мальчиком, у которого дома нет телевизора, просто не о чем стало говорить. Он пропустил сотню модных мультиков и надолго выпал из классного и дворового рейтинга.
      Пришлось искать способ каким образом, все-таки, телевизор смотреть. Нашли. Для этого нужно было нажать какую-то функцию, сесть на стул перед экраном, нажать и не отпускать кнопку громкости на протяжении всего просмотра.
      После того, как у мамы и бабы онемели сначала указательный, потом средний, потом большой и безымянный пальцы и слегка попортилось зрение, пришел мастер, почесал голову, покрутил крутки, позвонил куда-то, потрогал ширинку и посоветовал обменять телевизор на новый.
      
      ***
      
      Фотографии удосужились из вежливой неотвратимости посмотреть только те лица, которые эти фотки уже неоднократно видели.
      Тому, кто не видел, больше понравилось сидеть за столом.
      Малой человек Никитка, несмотря на важность события, после уничтожения половины котлеты и поклевав толченую картошку, пользуясь случаем, ринулся доуничтожать компьютерных врагов, и за столом больше не появился.
      Никитке недавно стукнуло что-то вроде девяти лет. Дядя Кирьян по поводу дня рождения подарил племяннику дорогие китайские шахматы в красной коробке, где слоны в виде мужиков в соломенных шапках практически не отличались от пешек в подобных же, конусовидно приплюснутых завершениях голов.
      Отличие, по тонко извращенным китайским понятиям, конечно же было, но для русского шахматиста оно выражалось разве что в неочевидно разной длине хвостиков, поникло свисающих с застывших в нефрите, монолитных головных уборов. Дядя Кирьян неосмотрительно выделил на покупку это иностранного, восточного войска остатки из своего уникального кошелька с прикрученным гербом китайского полицейского офицера, купленного в государстве Чина с защитными штанами на штрипках в придачу. По принципу "беда не приходит одна" он просрочил шахматное время и глупо продул партию еще и Любаше - чуть более старшей сестре Никитки. По окончанию серии ужасных матчей дядя Кирьян матюгнулся себе в воротник, плюнулЪ на щЪпаные клетки и зарекся больше не играть никогда.
      Из-за похожести слонов и пешек в тот же злополучный для дяди Кирьяна и победный день рожденья племянника, лоханулась Любаша, с треском проиграв Никитке фигуру и обливая иностранную доску горючими сибирскими слезами.
      Любаша мазохистически смаковала все фрагменты натурально жесткого и беспощадного эндшпиля Никитки втоптанным в ужас невинным, девичьим сердцем, как самая распоследняя невеста, брошенная упырем-женихом прямо в разгар свадьбы.
      Для победы Никитка умело использовал практически все изощреннейшие и известные китайские виды, а также незапатентованные покамест собственные военные хитрости:
      - этот умный не по годам полководец ставил свои фигуры к себе лицом, а к врагу неопознаваемым задом;
      - попевая боевые песенки от Бумбокса, умный мальчик ставил фигурки ровно на границе клеток, заставляя направлять мозги и силы соперника не на боевые действия, а совсем на другие задачи, больше похожие на разгадывание карты, нарисованной раненой левой ногой разведчика;
      - как заправский иллюзионист Никитка выделывал отвлекающие финты: на манер фокусника он делал пассы над доской, как бы выманивая оттуда то кролика, то дикую кобру;
      - озадачивал соперника, то забираясь на стул с ногами, то садясь по-человечьи, то качаясь факиром, то обходя стул с тыла и передвигая фигурки через дырки между прутьев;
      - то добросердечно и великодушно как двойной агент подсказывал сопернику действительно лучшие ходы, ведущие к его явному выигрышу, заранее зная, что этого хода точно не сделают, заподозрив в доброте явный подвох;
      - вместо "Г" - образных прыжков по воздуху он пропихивал коня по плоскости театра военных действий, тараня свои и чужие фигуры и образуя между ними непропорциональные воздушные дороги и зазоры, в которые непременно ринется вся оставшаяся позади, злобно поджидающая отмщения рать.
      Не совладав со всеми Никиткиными шалостями и хитростями, сдал свои позиции и его близкий друг Костик, владелец очков с толстейшими стеклами и обладатель не менее толстого чемпионского титула по шахматам среди школьников города У.
      Да уж! Тот день для Никитки выдался весьма и весьма приятным!
      Дядя Кирьян был до основания разорен, унижен, оскорблен.
      
      ***
      
      Никитку очень удивила котлета. Аналогичных продуктов он давненько не едал, перебиваясь преподавательско-пенсионерским, макаронным и гороховым рационом матери и бабушки. Потому сему изделию он название забыл.
      Но происходящее в мониторе для Никитки было гораздо важнее нового продукта под названием "котлета", количество которых в общем сосуде он мгновенно оценил, и - по его расчету - котлет должно было хватить на всех и еще остаться ему на завтра. На этот котлетно-компьютерный казус собравшиеся отреагировали, в общем, положительно: грустные поминки как бы полурастворились в веселых котлетных берегах, а в русло разговоров потекли хоть и не сладкие, но зато уже и не соленые Ессентуки.
      Соответствующие слова, относительная тишина, ровный обмен воспоминаниями, повседневными проблемами и редкими радостями. Паузы, соответствующие слова, капельки коньяка на донышки рюмок, чисто для вида, а для дяди Кирьяна - опять нелюбимая им водка.
      Снова пауза. Любка, вполне адекватно и тактично прореагировав на неожиданное появление в рационе котлет (конечно, Любочка, конечно), только что скушала добавку и смотрела по сторонам, не зная чем бы этаким заняться.
      Пауза.
      Иваша отошел для военной помощи Никитке.
      
      Александра:
      - Кирюша, а Женя, когда мы с ней прощались, сказала, что ты должен носить маме каждую неделю морковку и капусту. Очень полезный свежий сок из них.
      Про сок из морковки Кирьян знал, а вот про сок из капусты ничего не слышал. Вообще! Если капуста состоит из клетчатки и воды, то еще вкуснее сок можно вообще делать из водопровода! Но может быть Кирьян не силен в биологии и в ноу-хау быстро прогрессирующей пищевой промышленности? Может в капусте открыли полезную целлюлозу и пресный витамин? Кирьян не был в этом силен. Поэтому он промолчал.
      А также, хоть это и кощунственно выглядит, честно не запомнил момент, когда Женя это сказала. Но спорить и искать правду не стал. Раз сказала - значит это правильно, значит так и надо. Авторитет его сестры и маминой дочери был почти непререкаем. Чуть-чуть менее пререкаемый, чем авторитет и последнее слово в любом споре самое мамы-бабы Веры, даже если бы это слово переворачивало все общепринятые постулаты естествознания, логики, философии и обыкновенной жизни.
      Нежадный и даже частенько альтруистски добрый по жизни Кирьян, вдруг предательски подумал, что сам-то он сок из морковки не пил лет двадцать, а капусту употреблял, и довольно часто, но только в прежние годы - в институтских столовых и в армии, в виде бигуса, в целях набить прожорливый желудок, а никак не для поправки здоровья теоретическими капустными витаминами.
      Возрастом под шестьдесят, Кирьян давненько носит гордое звание холостяка; после развода с женой и соответственно отлученный от настоящей женской, домашней кухни, капусту теперь употребляет в году раз пять, преимущественно в сыром виде: сначала отламывая хрустящие, потом отрывая вялые листья, и с удовольствием дожидаясь встречи с кочерыжкой.
      Кочерыжку, несмотря на ежегодно редеющие ряды своих щербатых солдат, дядя Кирьян, тем не менее, всегда героически побеждал. Воевать надо не числом, а уменьем. Кирьян воевал только левым флангом. Правый фланг весь лежал в лазарете и изредка осторожно щелкал семечками. Каждая семечка представляла для всего правого фланга большой риск.
      Кочана капусты хватало примерно на месяц. К гибнущим за месяц лежания в холодильнике запчастям капусты Кирьян испытывал настоящую жалость и складывал в мусорные пакеты только уж совсем заплесневевшие лохмотья.
      
      ***
      
      Заметили вдруг паучка на стенке. Лучше, если бы слишком честный дядя Кирьян его не видел и промолчал.
      Любаша взвизгивает для начала. Открывается театральный занавес. Словно заправская актриса Любка всплескивает ручками, закатывает глазки. Как у испуганной молодой нимфы трепещет тельце. Если у нимфы есть хвостик, то дрожит и хвостик. Но в джинсах хвостика не видно. Она еще раз смотрит на стенку: паучок, вертя почти вхолостую ножками, медленно движется к потолку.
      - А-а-а!!! Поймайте его!!!
      Бабушка грозной королевой приподнимается с древнего венского трона, забыв про прописанные ей ходунки - после падения на скользком снегу королеве прописали королевские ходунки с колесиками сзади и козлячьими копытцами спереди. Держась руками за окружающие предметы, в том числе за неподвижного Ваню, оказавшемуся поблизости, маба Вера начинает маятниковое, ускоряющееся движение вдоль стенки, намереваясь восточным героем взлететь на диван и покарать насекомого за внучкин испуг.
      Александра: "Мама, ты бы еще на потолок полезла!"
      Кирьян: "Надя, это обычный паучок. Не надо его трогать. Он письмо несет".
      Надя: "Какое еще письмо?"
      Мама Любки: "И точно. Это хороший паучок".
      И еще более уверенно: "Это от бога письмо".
      Любаша: "Бог не пишет писем. А паучок не кусается?"
      Кирьян глотнул коньячка, навел резкость и внимательно присмотрелся к паучку.
      - На косиножку он не похож. Крупноват, но не мохнат. Значит, может, не ядовит. Крупноват, но не настолько. - Да, слабоватые познания в насекомоведении у Кирьяна Егоровича. - Надо бы в Интернете посмотреть кто это таков. Вдруг кусается.
      - Но, если соврал один раз, - думает Кирьян Егорович, - надо врать дальше. Может и не укусит. По-крайней мере сегодня. А там как бог даст.
      Любаша: "А он может в нашу комнату приползти?"
      Наивная и честная Любашина мама Саша, наполненная великодушием: "Конечно, Любаша. Он, где хочет, там и живет.
      Любаша опять: "А-а-а!!! Ловите его!"
      Кирьян думает: "Может тут найдется спичечный коробок, и тогда можно было бы паучка до утра положить в коробочку... Нет, в доме одни только женщины, не считая Никитку. Но Никитка, наверняка, еще не курит и, тем более, не занимается филуменией.
      Сто лет назад Кирюшин прадед по имени Михаил Игоревич - в детстве Михейша, бродя среди лопухов, находил что-то вроде маленькой золотой улитки. Он засунул эту живую диковину в спичечный коробок, чтобы с утреца расспросить у бабушки - кто это таков, этот зверь. Но утром чудной улитки в коробке не оказалось, из чего Михейша решил, что это была не просто обыкновенная золотая улитка, а инопланетная, которая если захочет, то может не только выбраться из любого замкнутого пространства, а также наказать того, кто лишает ее свободы.
      Взвесив все за и против и припомнив детство предков, мысль о заточении паучка пришлось заглушить. Паучок тем временем долез до потолка, продвинулся немного и резко вдруг спрыгнул вниз. Если провести вертикаль от его местоположения вниз, то это как раз рядом с Любкой и прямо над картиной в рамке.
      - А-а-а!!!
      - Любаша, не дергайся, видишь, он на паутинке висит и тебя не видит.
      Дядю Кирьяна посещает злободневная мысль.
      - Интересно, думает он, - паутинка-то не просто так: она тянется из паучьей попы. Вспомнилось и отбросилось про педиков - тема не отсюда. - А интересно, какой длины он наплетет и захочет ли он паутиной соединить картину с потолком? Да, это точно - не косиножка. Вдруг, правда, кусается. Выполз из какой-нибудь коллекции. Сейчас таких любителей много. Хорошо, хоть, - не змея.
      Любаша: "Что он - теперь в картине будет жить?"
      - Да нет, посидит и вылезет.
      - Пусть лучше в картине сидит.
      Но паучок не хочет сидеть в картине. Картина паучку не понравилась. Да сзади и не видно ничего, кроме грязной картонки с детскими каракулями. Паучок выдвинулся из-за картины, осмотрелся, заметил людей, включил газ и выпуклой черной мини-маздой помчался пьяными зигзагами в дальний угол комнаты.
      Любаша: "Куда он пополз, может на улицу?"
      - Какая улица?- там мороз. Он же не дурак на морозе жить.
      Педантичный Кирьян: "Может это вовсе она, а не он".
      Любаша: "Давайте его в окно выбросим".
      - Любаня, нехорошо так с паучком. Он добрый. Давай тебя выбросим. Понравится?
      Молчание. Любаше, конечно, этак не нравится. Но и не так-то просто умненькую девочку напугать. В Деда Мороза самоотверженно верит только Никитка, а умненькая Любаша попросту не отвергает возможности его существования. Форточка для деда Мороза мала - это факт, но если промолчать и не оспаривать, то так вернее получить подарок. Если даже Мороз существует, то ввиду ограниченно-проникательных форточных возможностей волшебного деда, отягощенного мешком, его непременно подстрахуют мама с бабулей.
      - Врете вы с письмом. Он маленький. Как он письмо притащит?
      - Это условно так говорят. Просто паучок - это к письму.
      Блин, вроде бы косиножка к письму... а может и пауки тоже?
      Баба Вера, возвращаясь к теме собрания родственников: "Может, от Женечки.
      Воцарилось молчание. Крутой поворот! ... Черт! Все переваривают сказанное. Поверили, кажется, или поняли, что в данной ситуации лучше сделать вид... А вдруг и правда к письму! Но не "оттуда" же!
      Паучок из дальнего угла снова героически сбросился вниз.
      Но, не так все просто. Паучок - по всему - насмотрелся фильмов про аналогичного человека-паука в красно-синей одежке, и погибать почем зря не стал.
      Он сначала повис на паутине из своей попы, потом отлепился. Откусил паутинку -так одинокая полевая роженица, забывшая в избе серп, сама себе радостно отжевывает пуповину - и резво пополз по стене вниз. Теперь он за сервантом и стало плохо видно. Собирается толпа. Любаша впереди всех. Отставил войну Никитка. Подошел Иваша. У щели образовалось вроде живой грозди винограда. Дядя Кирьян, как самая главная, длинная и перезревшая виноградина, наблюдает за паучком поверх склонившихся голов.
      Дурацкие вопросы: "Почему он трубу лапкой трогает?"
      Кирьян рассуждает так: "Ну, все это до чрезвычайности элементарно: паук не был дураком. Обжегся, видать, а теперь перепроверяет. Может все пауки умнее, чем про них думают. Или может быть по-другому: он все-таки хочет залезть, а от горячего лапки попросту рефлектируют, и ум его ни при чем. На третий раз поймет, что здесь его ждут только неудачи. Всякие могут быть причины паучьего поведения. Разными могут быть оценки".
      Паучок сдался. Он не стал переползать горячую трубу, а прошмыгнул под ней и, достигнув черты безопасности, быстренько спрятался под сервантом. Скрылся с глаз. Тут же исчез людской интерес. Гроздь рассыпалась, и виноградины рассосались кто куда.
      Вспомнили, что Иваша обещал дочинить кулер .
      - Да-да, конечно, я все принес. Ща, сделаем.
      Действие теперь происходит в знаменитой детской комнате с Эркером, совсем не зря придуманным еврейским архитектором Нерабиновичем на радость советским детям города У.
      В эркере по прошествии десятков лет теперь располагается мини-оранжерея погибших от недополива растений, преимущественно южно-американского происхождения, похороненных в горшках, засунутых в кружевные, вязаные бабой Верой мешочки-сетки, и подвешенные на стены. Из всех кактусов, расставленных по квартире, вышел бы славный бочонок текилы-сауссес.
      Детская комната знаменита еще тем, что в ней долгое время поживал сначала очень молодой Кирюня, любивший использовать эркер как наблюдательный пункт сначала за автомобилями, а позже - вслед за осязательно-сногсшибательным осознанием своей половозрелости - за девочками в летних просвечивающих платьицах и тетеньками с шикарными, особенно в условиях верхней проекции, сиськами.
      Потом Кирюша поживал там с первой супругой, которая любила делать наивному мужу рога, пока он находился в институтской отлучке - доучке после армии. В той же комнате с эркером ему как-то удалось спасти от покалечения свою первую, в младенческом возрасте дочь, непостижимым образом выпавшую из коляски. В ту ночь Кирюша, увлекшись атакой на стратегические возвышенности лежащего рядом тела супруги, тем не менее боковым взором успел заметить грядущее несчастье, и - в чем мать родила - взъерошенным и мокрым бесхвостым тигром вымахнул из постели. У самого пола он ловкой обезьяной подхватил падающее из кроватки чудо природы. Вот это и есть сила отцовых чувств!
      Потом еще раз повзрослев, дядя Киря поживал в эркере со второй женой и совсем маленькой дочерью Машей, больше похожей не на живую девочку, а на кукольно красивую Красную Шапочку, невероятным, обратным чудом прописавшуюся в грустной человеческой жизни.
      Совсем родной для Кирюни прочный, полудиректорского вида стол, возрастом много старше повзрослевшей Красной Шапочки, использовался много для каких любопытных целей: там происходили несчетные войны пластилиновых человечков, там писались сочинения и летописи.
      Тушью, акварелью, гуашью рисовались замечательные картинки и писались письма для возлюбленных. Когда возлюбленных не было, а самовыражаться как-то было надо, донышки выдвижных ящиков использовались как полотна для тайнописных картин, где вместо красок употреблялось невидимое родителям ДНК из носовых Кирюшиных полостей.
      Александре, тогда просто Сашке, были выделены на манер оффшорной зоны с охраняемыми границами аж целых две внутренние полки для хранения ее таинственных бумажек и фантиков, которые как банковский сейф защищались дверцей с ключом, и местонахождение которого было известно только маленькой Сашеньке. Может это была веревочка на шее, может ключик хранился под подушкой, может еще где.
      Оффшорная зона являла собой предмет тайной зависти старшего брата и сестры, частенько ломающих голову по поводу необходимости вскрытия сейфа и наведения цензуры на все содержащееся там Сашкино добро.
      Теперь указанный исторический стол используется для постановки на нем семейного, или, точнее, Никиткиного огромного компьютера, состоящего из четырех комплектных предметов. Больше ничего не вмещается. А родная комната с эркером без дяди Кирьяна постепенно превратилась в кунсткамеру ненужных вещей.
      Во время уборки квартиры, как правило, на эту, последнюю в списке, комнату не оставалось сил. Попросту говоря, сюда заметался мусор из остальных комнат, складывались дощечки, плинтусы, гвозди и пластмассовые банки с застывшими красками, прочие мелочи и крупности, обычно остающиеся после ремонтов.
      Если бы баба Вера смогла в одиночку перевезти сюда на мокрых тряпках заржавевшую старую ванну, то, значит, данная комната была бы с нужной и удобной дополнительной емкостью для новой партии мусора и дожидающихся очереди на выброс шмоток и предметов обихода всей семьи.
      Сюда же перекочевывали малогабаритные двух- и трехколесные велосипеды, видавшие виды - то есть пережившие пару поколений. Здесь же лыжи - немодные, старые, с кожаными креплениями и зубчатыми подошвами, полностью вышедшие из употребления, но хранящиеся по семейной традиции и ленивой инерции. В центре композиции - привезенные из-за границы лет тридцать назад полуразобранные детские коляски, наполненные бумажным и тряпичным хламом, придавленным сверху черным кожаным чемоданом времен фараона Тутанхамона.
      Раскрой этот чемодан и - о, боже, о египетский Свет, Солнце Легиона, Сердце Айвенго! Что это там блистает на дне? А взирают там на вас истлевшие и слепленные вареньем, силикатным клеем, лыжной мазью, посыпанные нафталином, битым елочным стеклом, новогодние и карнавальные, венецианские и спектакльные детские маски, картонные латы с позолотой, страшный и настоящий волчий хвост из настоящей тайги, привезенный родственниками из Ёкска.
      Там в тесноте, да не в обиде, живет добрейшая "Пушиська" - когда-то умелая, нежнейшая сметалка-веник, счищающая остатки резинкиного труда с маминых чертежей, а позже - незаменимый и знаменитый Ивашкин хвостик на заячьем Новом Году в младшей группе детского сада. Пушиська - почти что живой персонаж, требующий отдельного мелодраматического времени.
      Еще там настоящая, моднючая в свое время, чуть ли не свадебная фетровая шляпа деда и папы Егора, обшитая фиолетовым плюшем, туфельки Золушки, рассыпавшиеся от времени в прах, сплюснутые ножны, треснутая и держащаяся в некоторой целостности за счет сердцевинного кружка граммофонная пластинка "Рио-Рита", "Марк Бернес", "Битлз на костях ", фирменный конверт от польской группы "Скальды" с изображением артистов, сидящих в консервной банке и - о, счастье и о, ужас, - с настоящим "Пинк-Флойдом" внутри упомянутого конверта, как жульничество продавцов или память о магазинной ошибке.
      И много чего ценного, дорогого в том облупленном египетском чемодане - пуще самой памяти о вещах: там хранятся самые яркие воспоминания детства, отрочества и зрелости всех старших детей Полутуземских.
      В той же комнате стоит Сервант, называемый теперь Книжным Шкафом, наполненным, правда, больше какими-то не очень симпатичными книжками-учебниками из разных областей знания, рисунками от всех поколений и потрепанными журналами на все случаи жизни. А настоящие Большие Шкафы до потолка с семейной и непрочитанной никем до конца библиотекой, высоты которых любил покорять и оставлять при этом на полках свои молочные зубы маленький Никитка, как-то раз перекочевали в спальню мамы-бабушки.
      Никитку, молча и без соответствующего письменного приказа, поставили главным и безответственным прапорщиком всей этой нечистоплотной и безразмерной богадельни.
      Комната с эркером имеет дверь, но ввиду того, что Никита как-то неспециально разбил непочиняемое, редкостное стекло в ней, то дверь номинально вроде бы и была, а вроде бы ничего и не отгораживала.
      
      ***
      
      Никитку послали сначала за крестовой отверткой, потом за простой.
      Иван вынул антистатическую спецмазь, которой тут же воспользовался Никитка, выдавив из шприца густую пасту и с трудом размазав ее по верхней рабочей плоскости упомянутого директорского стола раннеминималистического стиля.
      Иваша развинтил компьютер. Что-что, а Ивашка - мастер на эти дела еще с детства!
      Маша - Красная Шапочка каким-то чутьем принесла недавно купленную чудо-лампочку (белый и красный свет) неимоверной красоты, которая прицепляется к голове, когда нужно заглянуть в мотор автомобиля. Все по очереди померили и повосхищались. Круто! Зашибись!
      - А с горы ночью, на лыжах можно спускаться? Лампочка далеко бьет?
      Проверили. Нет, не далеко.
      Иваша теперь с волшебной лампочкой на башке. Рождественским эскулапом он засунулся во внутренности развороченного компьютера, Никитка присоединился. Оба потерялись там, как авантюрист Том с любовницей-девочкой Бэкки в пещере.
      Папа Кирьян зевнул и от нечего делать в немеряно-очередной раз рассказал про китайскую ручку-лазер, которая добивает до обратной стороны реки в городе Угадае, если стоять на Прибрежной, и как сторговал ее всего за 133 юаня, вместо 399 у упорного пекинского продавалы на Евроозере, и всего за полтора часа китайского времени. Все это время продавала стоял у открытого окошка ресторана и при свете красных шаров пересчитывал: сколько Кирьян съел еды и выпил рисовой водки вместе со своими друзьями, и сколько у них осталось денег на лазер. Друзей вместе с Кирьяном было ровно трое, поэтому за 399 юаней купили только три лазера. На тапочки с роликами в подошве и с подсветкой юаней уже не хватило.
      В Пекине луч лазера добивал до низко стелящихся облаков Поднебесной. Было бы батареек на одну больше и раздвинулись бы облака над Озером - лазер бы добил до Луны, - утверждали китайцы. И их честным словам, написанным на лицах и в сверкающих правдой улыбках, хотелось верить.
      Все в очередной раз уверовали и удивились дальнобойным возможностям прибора всего лишь с двумя тонкими пальчиковыми батарейками. На самом деле лазер добивал только до середины реки Вонь, то есть всего лишь до острова Пляжного Отдыха, а вовсе не до Луны. Наивные и доверчивые люди! Они не понимают, что Луна ближе к китайцам, чем к русским, потому, что Земля это сплюснутая китайская тыква, а не сибирский арбуз.
      Пришла Александра, врезала сыну за размазанную по столу пасту:
      - Что натворил, негодный мальчик, стирай теперь! - и ушла провожать другую партию гостей.
      Никитка старательно размазал пасту по еще большей поверхности, вытер пальчики об пол и удовлетворился: "Иваш, глянь, а у меня пальцы слипаются".
      Долго искали растворитель.
      Пока то, да се, за черным окном эркера постепенно приглушился свет фонарей.
      Побурчал еще немного и как-то разом спрятался вечерний уличный шум. Автомобильное движение после определенного времени запрещено. Рядом больница, а ее стены выходят чуть ли не на красную линию.
      Освещенный как празднично иллюминированный аквариум, эркер с тюлевыми шторами стал для обитателей расположенной напротив больницы прекрасным и бесплатным "Домом-2", только без секса, драк и поцелуев.
      Во времена Кирюшиного детства было ровно наоборот. Кирюша наблюдал в окнах больницы такое... о чем можно только догадываться. Но это не является предметом данной истории.
      Иваша, тем временем, после первой неудачной прогулки по компьютерным пещерам что-то придумал. Он опять разобрал комп, обмазал там что-то пастой и снова его свинтил. Потерялся важный внутренний винтик.
      - Леший с ним, - скупо, но зато смачно сказал Иваша.
      - Кто это, Леший? - спросил заинтригованный Никитка.
      - Я так, к слову.
      - А вот он, вот он, я нашел! - закричал Никитка позднее, когда, исполняя мамино задание, поползал под столом и собрал все находившиеся там бумажки, проволочки и кусочки пластилина.
      - Возьми себе на память, я уже закончил, - буркнул Иваша, - можешь пользоваться своей игрушкой.
      Леший гордо спрятался в кармане Игорька: "Я его привинчу завтра сам".
      С целью прогверки компьютер включили. Никитку отставили в сторонку. Мама Саша ввела трижды секретный пароль. Что-то забурчало, ненадолго приоткрылось, потом щелчок и по экрану поползли сообщения. Смысл сообщений: "дураки вы все". Расстроенный осечкой и ругательствами жесткого диска Иваша выключил комп и зловеще пообещал проконсультироваться со знающими людьми.
      Дядя Кирьян заскучал, пошел за коньячком, но его уже убрали в кухонный холодильник. Морщась, огорченный Кирьян выпил чашку зеленого чая без сахара.
      Так полагается пить по законам чайной церемонии каждому недавно прибывшему из Китая путешественнику.
      Выпил еще. С натянутым интересом поговорили о цене чайного вопроса.
      Кирьян последнее время предпочитал пакетики одноразового чая за девять рублей пачка.
      Бедная учительница, ее отпрыски и пенсионерка предпочитали "принцессу Нури" за 45 р.
      
      Паучок, между тем, так и не появился более. Приближалась скукота.
      Кирьян от нечего делать рванул гирю, на которой чьей-то детской рукой белой масляной краской на одной стороне написано "100 кг", а на другой пририсована ухмыляющаяся рожа. Рожа взлетела было, но одумавшись, нагло скользнула вниз, мимо уха, по пути ворчнув что-то весьма насмешливое и обидное.
      Гиря была привезена когда-то крепким на выдумку студентом Кирюхой аж из Новосибирска и пешком от вокзала донесена до дома. Это километра два. Мля, неужели тут все 32 кг? Но, нет: полуистлевшей ржавчиной на плоском стальном пятачке было пропечатано всего лишь 24.
      - Епрст, ослаб старичок, - и дядя Киря сильно расстроился.
      Гирю пробует поднять вдохновившийся спортивной паузой Никитка. Раздвинув ноги и изогнувшись Иваном Поддубным, он отрывает гирю от пола. Еще пару раз. Ну не фига ! Здоровый пацан. А что такого? Папа у него - здоровенный грузин. У папы - грузина еще две или три семьи в разных странах ближнего зарубежья. Эту семью он посещает раз в три или в четыре года, даря велосипеды с конфетами и напоминая детям ху есть ху.
      Дети растут здоровущие и разносторонние, ограняемые неугомонным ювелиром - матерью Сашей.
      Любаша попробовала в своей только едва начатой жизни художественную гимнастику и танцы. На тхэквондо получила ногой в нос. Пережила. Потом таким же манером подружки по спорту сломали Любе палец.
      Тхэквондо закончился навсегда, не оставив в наследство даже ремешка для сандалий, не говоря уже про желтый или черный пояс.
      - Никита, у тебя же грыжа! Нельзя. Потом будешь болеть всю жизнь. Яички отвалятся.
      Никитка продолжает из вредности: "Но я хочу". - И вновь подвергает яички испытанию.
      Получает от матери оплеуху. При всех - только словесную. Если Никитка не сообразит и не ляжет вовремя спать, дополучит по-настоящему.
      Кирьян: "Я гирю заберу себе. Буду тренироваться, а то что-то поднять не могу".
      Александра: "И забирай. Давно хотела выбросить".
      - Маша, можно тебе гирю в багажник положить? Не продавит, поди? Добросишь до хаты?
      - Что ты, папа! Это же не тонна. - Смеется.
      Поговорили, как опасно вещи в салон класть. При торможении всяко случается. Под педаль тормоза попадет что-то - все, кранты!
      - Мам, я засолю бочку с капустой и гирей придавлю.
      Мама Вера не очень-то поверила про квашеную капусту в городской квартире сына-интеллектуала. Хотя интеллектуал как-то завел для познания живой природы Красной Шапочкой и сыном Ванюшей на балконе двух курочек - Чернушку и Белушку. Белушка умерла естественной смертью от кота. Чернушка после репрессирования в дедушкины огороды лишилась разума и перестала откликаться на ласковые позывные своих прежних друзей и добрых хозяев по балкону.
      Потом Чернушка перекрасила перья стандартно-куриным дурно пахнувшим цветом, и мимикрировала под остальное птичье стадо.
      Таких условий, как на балконе в городе, у Чернушки до конца своих дней уже никогда не было. Дедушка Заиль Чернушку в баню не водил и сладкую пастилку в кормушку не подкладывал.
      Поминки мягко сошли на нет. Паучок так и не выполз. Этот тайный знак знаменовал завершение поминальной сходки. Осталось ждать через паучка письмо от господа.
      Багажник в автомобиле было открывать лень. Гирю поставили в салон. Выходя, дядя Киря запутался ногой о гирю и упал в февральский снег.
      В почтовом ящике лежало письмо от паучка с угрозой отключить свет.
      Домашние тараканы в доме дяди Кирьяна крепко спали.
      
      ***
      
      Дашки и Жульки полгода назад физическим методом изгнаны из квартиры Кирьяна Егоровича.
      Но они его не забывают, и, живя с Кирьяном Егоровичем раздельным образом, любят его и ненавидят по-прежнему - особым, простительным, жалостливым и ностальгическим способом.
      
      ***
      
      
      
      -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      2.2.13
      МАШКИНЫ УНИВЕРСИТЕТЫ
      
      "**************************" - ( из первых Машкиных произведений)
      
      
      
      
      
      
      
      "Машка, иди в жопу, а!"
      Эта было первой, и, по сравнению с другими последующими, почти что ласковой фразой Кирьяна Егоровича.
      Это Машка, соскучившись от бесцельной беготни по предметам интерьера, и, решив сдуру стать писательницей, как этот странный дурачок Хозяин, сначала пробежала лапками по клавиатуре, вызвав шок на экране, а потом бесцеремонно, как наивная, начинающая платная любовница, сделавши доброе дело, подставила свою мордочку для чесания за ушами. Ну, или для иной, какой, другой ласки или для отблагодарения, как принято говорить у людей. Лучше бы мяском благодарствовал.
      Кошачья улыбка. Знаем мы все эти чеширские улыбки! Пока кормишь - все хорошо. Чуть-чуть в спешке подзабыл: ждет тебя вечером по приходу зверская любовь, сшибание в дверях, эквилибристическое хождение между ног, выделывание на хозяйских штанах висячих кульбитов.
      А это опасность задавить, поплакать, там же похороны в коробке от обуви, участок надо свободный найти; и прочий чес, и мяуканье, и растопорщенные, как турецкие кинжалы, когти.
      А вот и болячки на щиколотках, точки на руках, плохо заживающие, кровавые уколы и саблевидные шрамы на икрах. Нет частей тела не изуродованных ласковым и домашним с виду зверьком, на самом деле хищником, если проигнорировать все тысячелетние людские похвалы и бесстрастно посмотреть в приближающий бинокль.
      - Так что ли теперь и будет всегда, Машка? Так-то мы отвечаем за любовь и приют?
      Какой-то психолог сладкой пастилкой живописал на лице Хозяина улыбку.
      Психологу с какой-то причуды решилось, что с Машкой Кирьяну Егоровичу жить будет лучше и описывать разные случаи станет веселее. Вот и улыбнулся Хозяин неведомому психологу, себе на голову, почуяв в рецепте психолога правильный резон для исправления одинокой в последнее время, холостяцкой и выхолащивающейся в пустоту ежедневной жизни.
      Машка не знала историю про Иосифа, Иуду, Хама; и все их подлые цитаты тоже не знала. Вот и поверила дурашка Хозяину на первое слово, на первую хитрую фигуру несъедобных лицевых мышц, называемую улыбкой. Она развесила уши и приготовилась получить заслуженную похвалу.
      Вознаграждение последовало незамедлительно.
      - Лечу, ура, лечу! Я умею летать! - радостно запищала Машка.
      Полет по воздуху? О, это было неплохой наградой за нажатие кнопки. Это все равно, что какой-нибудь умник за одно только правильное угадывание какой-нибудь ерунды, получает билет на Кипр. Ну и, параллельно, конечно, в путешествии есть немножко экстрима.
      - Неплохо устроилась, - подумала Машка, - экстрим у молодежи это сейчас модно. Это то, что мне, пока молодая, теперь нужно. Пойду-ка еще что-нибудь угадаю.
      Несмотря на очередную насильную передислокацию на диван, - то были уже более дикие Канары, а до того были и Мальдивы, и жаркий Крым, и загибающиеся от обильного золотого дождя Сочи, - в следующий, пятый, что ли, по счету, свой мгновенный набег, она решила: сначала не клавиши нажимать, а залечь покамест всем телом под теплой лампой, потом выждать, и только тогда уж, когда Хозяин совсем потеряет бдительность, очарованный ее серо-зелеными глазками, светящимися искренней добротой, тогда уж, и только тогда, снова что-нибудь угадать.
      Тело и хвост Маша, извиваясь, как вьюн в щели дуба, загнала под лампу успешно, но вот красивой и пушистой головке было немного тесно. Для правильного и удобного размещения головы (вот же неудобный какой предмет!) оставалась только клавиатура.
      Время наступления "оконцовки бдительности" истекало. Маша ждала похвалы, но ее все не было. Чтобы расшифровать Хозяину ее искреннее желание, чтобы Хозяину было проще ее понять и перевести с котячьего на человечий, Маша нажала головой на первую попавшуюся функциональную клавишу. Там был нарисован дребезжащий боками будильник, который вместо побудки на деле обозначал сон.
      Рабочий стол показал фигу.
      Посинел удавленником экран, потом совсем сделалась ночь; в темноте испуганно пукнул кулер.
      Дрябло зашелестела, останавливая умственную деятельность, материнская плата с вросшими в нее магическими кристаллами, и приготовился уснуть навсегда жесткий диск.
      Надо сказать, что Компьютер Хозяина был настроен только на один режим работы. Прочие пароли Хозяину были неизвестны.
      Маша, вертя котячим дланями, как радостная стрекоза, и визжа надрывно, как испорченный пропеллер при взлете с авианосца, выстреливает вверх. Неправомерно криво, в болтанке, с неработающим черным ящиком, изуродованная левой катапультой Кирьяна Егоровича, Маша вновь держит параболический путь в задымленном, сизом пространстве интерьера.
      Но теперь летчик, сбивая по пути верхушки подушек, вместо обещанного рая приземляет свой самолет на твердую и холодную, как арктический лед, поверхность.
      Пол выполнен не из травы и не из мягкой ковровой подстилки. Он, о боже, - из керамической плиты. Посадка, соответственно, получилась жесткой, хоть и на все четыре растопыренные шасси. Что-что, а Машка неплохо управлялась всеми четырьмя конечностями.
      Устройство, называемое вестибуляторным аппаратом, выполнено на лучшем котячьем производстве.
      Компьютер, тем временем, страшно рыча, самостоятельно перезагрузился. Вроде удачно. То есть не издох.
      - Не тот аэродром. Не мягкий. Не понял меня, стало быть, не та была клавиша, - подумала освирипевшая Маша, и от автоматически возникшего зла скинула цилиндр дивана на пол.
      Затем попыталась по очереди съесть черную и белую расчески, что украшали банку от съеденных помидор. Потом подергала за куцую, проволочную антеннку Elenberga, намереваясь завалить Elenberg, как персону и фирму неустойчивую, а то и, - если бы удалось, - отцепить книжную полку от стены.
      В полку вставлены диски DVD.
      Призрак Гойи и Великий монгол Чингисхан сидели на краю полки, болтали ногами, разговаривали по ночам о чем-то о своем, мужском: один о нравах голой герцогини, а другой о падении полководческого искусства. А днем они охраняли антенну Elenbergа. Своими твердыми, пластмассовыми жопками надежно - будто один коня за узду, а другой всей тяжестью своей суровой малярской жизни они придерживали хвостик горе-антенны. Естественно, что с такими мужчинами все музыкальное королевство Кирьяна Егоровича выстояло предостойнейшим образом.
      С досады Маша пожевала воронье перо.
      Невкусное, старое было перо. Пахло оно дряхлым Новым годом из прежних глав про модель Дашку, и еще оно пахло дешевым Угадайским кабаре с подделочными пухло-плотными, но совсем не французскими задницами.
      Машкина и Дашкина попки была не в счет: одна была удивительно красивой, загорелой, нежной; другая прикрыта шерстью от живота до спины.
      Наступила очередь градусника. Градусник во взрывоопасный и в самый последний момент Кирьян Егорович выдернул из банки под самым любопытным Машкиным носом.
      - От греха подальше! - cердито буркнул Кирьян Егорович и засунул нежный, прозрачный, с ртутной кровью и голый, не защищенный картонной одеждой градусник в ящик стола.
      - Зря футляр выбросил, - подумал он, (а выбросил он футляр по дури - он не понял - от чего это был футлярчик) - теперь градусник просто беззащитен.
      - И сам-то могу разбить, а как пить дать разобъет дурная, дикая, дворовая кошка. Прозрачен он, незаметен и хрупок. Могу забыть, не заметить, раздавить и отравиться ртутью. Вот ведь, - маленькая тварь, а может запросто хозяина грохнуть. И сама, блинЪ, шариками отравиться. В очередь на кладбище он поставил себя первым.
      Градусник на время забыт.
      
      Пока Хозяин был занят градусником, Машка одним махом-прыжком, - чтобы никто не успел помешать ее творчеству, - написала-намекнула в компьютере:
      "****"
      Хозяин возмутился. Четыре звезды!!! Что за намеки! Четыре звезды отеля и четыре звезды на бутылке были ему не по карману. И вообще была ночь, а он вознамерился работать, а не коньяки с висками распивать. Маша опять летит уверенным Мигом-21 по изученной уже траектории.
      
      Ненужная в работе Кирьяну Егоровичу кнопка нашлась не сразу. Сначала Машка долго и бесплатно летала от клавиатуры до дивана. Ненужные кнопки называлась F8, F9, но лучше всего и самым безопасным был маленький промежуток между ними, который не включал режима Машкиных полетов.
      
      Фраза ?2. В промежутке между учебой. А может, это тоже было учебой.
      - Так теперь и будем сидеть, да? Смотреть будем, как мои пальцы бегают? Скушать их хотим? Сметана тебе не нравится. Колбаса еще лежит. И не позеленела еще. Значит достаточно в ней сои. Творог свежий еще, вчерашний. Я творог могу целую неделю есть. А тебе западло. Пельмень, вон, жри. Сайру не доела. Не в ресторане. Привыкай. Может и курить-то при тебе нельзя?
      - Теплые - то пельмешки сам, небось, съел, - cовсем не по-детски серьезно буркнула Машка, - в сигаретки твои я играю. Кури, пока тебя на работе не поругают или антикурильщики в глаз не дадут. А чего ты там в кастрюльке грел, а? Даже понюхать не дал. Сбросил с кухни и четыре раза спихнул со стола. Что-то в миску бросил. Пахнет, может, и смачно, но это идет изнутри! А сверху что? Зачем эта глупая невкусная мякоть? А кубик сахара, зачем он в плошке? Им можно только играть. Но не в тарелке же. Горячо зачем? А язычок, догадываешься, чей обжегся? Не ври: у тебя толстый язычище, это у меня язычок.
      Машка показывает язычок. Действительно, - маленький, розовый треугольничек, который может иногда тихо говорить "мя", а иногда просто высовываться и молчать, словно насмехаясь над приютившим ее не по доброте, не по жалости, а по пьянке огромным хозяином - мужиком. Мужиком, ядрена мать! Холостым и, следовательно, злым. Бежать надо было, а не под пиджаком ехать неизвестно куда.
      - Мы ответственны за тех, кого приручаем, - сказал Этому Первому в Ту Самую Ночь его товарищ по имени Второй, тоже слегка выпивший, и ловко поймавший Машку в тот момент, когда она слишком увлеклась борьбой с нестриженной, немалой в росте газонной травой, и оттого не успела скрыться. Но фраза Второго Машке понравилась.
      - Может у людей так принято с нами, глупенькими животными, - подумала она, - приручусь, однако. Отдамся на произвол судьбы. Если что - удеру. И жрать что-то хочется. Такси бесплатное. Проедусь! Поживу, как в гостях.
      Машка ехала в пиджаке Этого, потом, когда чужие животные по названию мужчины переходили проспект, решила проехаться на горбушке Этого Первого, а потом на его голове.
      "Черт его знает, как полагается ездить на бесплатных такси".
      Потом вновь забралась в пиджак и там почувствовала нечто ужасное.
      Из живота Этого Первого шло грозное внутреннее урчание.
      Снаружи были ночь и скользящий, мгновенно возникающий и так же быстро растворяющийся визг автомобилей.
      Первый звук девочка-котенок знала хорошо, потому, что у нее самой этот глубоко личный звук не исчезал и не убирался даже после того, как она сытно обедала травкой.
      Воробьи показывали ей свои гадкие птичьи языки.
      У Машки язык был красивее - он был правильным и котячьим.
      Птичье племя не хотело попадаться даже на ужин.
      В помойке попахивало неплохо, но где-то там в глубине. На поверхности котячьей девочке никто ничего почему-то не оставлял, а башмаки, как оказалось, для еды были непригодными.
      Слава Кошачьей Богоматери! - воды во дворе было хоть отбавляй. Июль удался с этой точки зрения на все сто: он залил мокротою асфальт, траву, и неделями не высыхал.
      Урчание Этого Первого Машке не понравилось: подозрительное оно было!
       - Вдруг съест? - думала Машка, - заведет сейчас в дом и съест.
      - Попробую сбежать, - так подумала жертва человеческой хитрости. И у самого дома Этого хозяина попробовала сбежать через отверстие в шивороте.
      Второй, как более шустрый и подкованный в ловле зверей в шиворотах, поймал котенка, сунул Машку Этому Первому опять в пиджак и сказал при этом неприятную и сильно непонравившуюся Машке фразу.
      - Держи ЕГО крепче, - говорил он, - тресни по башке, если что, пусть почувствует тебя Хозяином. ИХ нельзя распускать. ОН обоссыт весь дом и будет спать у тебя на голове.
      - Я не ОН, и не ЕГО, и не ИХ! Я, может, вообще девочка, - пищала Машка. Но под пиджаком ее не было слышно.
      А спала она, несмотря на эпизодическое постукивание, все равно на голове Хозяина. Может, она понимала постукивание как приказ спать на его голове?
      А может, так было написано на роду ее, а волосы этого большого человека слегка пахли шерстью Машкиной матери.
      
      ***
      
      Так Машка, чуть ли не впервые познакомилась с человечеством в лице растроганного сначала дешевым коньячком, а под занавес и перцовкой Кирьяна Егоровича.
      Кирьян Егорович ранее с аморальным котячьим племенем дел не имел, с Машкой официально не знакомился, поэтому он некоторое время являлся для нее просто "Этим", пусть даже под вполне терпимой фамилией "Абыкак Кормящий Бездомных Котят".
      Машкой она стала пару дней назад, когда Кирьяну Егоровичу позвонил человек Андрей и сообщил, что его Дашка родила. Не кошку, конечно, а маленького человечка. Потому, что у людей как у кошек. Кто они есть - того и рожают. А до того Машка на всякий случай была Васькой. Вернее, до того она была вообще бездомным котенком, голодным и бесполым. Почему бесполым? А никто не проверял, и справок никому не давал.
      Второй сказал Абыкаку, что при такой прыткости и охотничьим навыкам, какую проявил ночной проказник, это, наверняка, котенок мужского рода.
      Человек Абыкак поверил: догадка Второго ему понравилась. Абыкак честно накормил и приютил на ночь непроверенного по половому признаку котенка.
      А следующим днем кто-то позвонил Абыкаку ласково-приказным голосом, прислал урчащую звериным рыком машину и забрал надолго.
      - Может в тюрягу? - думала Маша, но поделать и даже выручить хозяина уже не могла. Она не была Тигром, а кроме того была заперта в своей нетигриной клетушке-квартире на все ключи.
      Абыкака не было пару дней, - видно в тюрьме ему понравилось, - а определить свой пол Машка по молодости не могла, и куда правильно писать не знала. Вернее знала, когда жила во дворе и в подвале, а как куда ходить в человечьем доме не знала. ВОДА, ВОДА!!! И тут кругом вода. Может, люди писают в воду. Чего она так воняет помоями? - недовольно мявкала Машка, оступаясь и попадая в лужи. То же самое было на улице.
      - Куда я попала, Мяу!
      - Может, я и, взаправду, котенок-мальчик? - раздумывала поначалу глупая Машка. Голодного времени на размышления у нее было много. В животе урчало, а кушать один только творог - сметана была сметена махом - Машке что-то не хотелось. Ей хотелось материнской сиськи, ну хотя бы одного сосочка! и, может быть, даже обыкновенного, пусть даже подозрительного, как все человеческое, тепла.
      
      ***
      
      - А я кошака приобрел, - сказал Кирьян Егорович вполне уверенно на юбилее начальницы Наташки вместо приветственного и поздравительного слова.
      Цветы он в суматохе купить забыл. А машина его привезла в заасфальтированную деревню. На асфальте, как известно, букеты не растут.
      - Кирюха, А ты, вообще-то, его проверил? Может это кошка? - спросила его другая начальница. И тоже Наташка.
      Но она была трезвей именинницы Наташки и потому смыслила в котах лучше.
      - У котов там под хвостом такие меховые шарики, а у кошечек ничего нет.
      "Я пока стесняюсь посмотреть". - Так отвечал Кирьян Егорович на зоологический и вполне естественный, без задней, подхвостной мысли совет.
      А первая его попытка не удалась: котенок на медицинские, обследовательские перевороты реагировал адекватно: зажимал детское место хвостом, брыкался и царапался.
      
      ***
      
      Одна в пустой квартире.
      
      - Где этот Абыкак? - думало малое дитя первое время, - когда вернется? Творог уже надоел и не лез в горло. Но умирать было пока рановато. - Подожду с недельку. Недельку выдюжу.
      - Кто его знает, - у котенка испуганно мелькали самые плохие предчувствия и мысли на будущее, - а вдруг этот Этот не писатель вовсе, не архитектор, а дантист, или, того хуже, насильник?
      - А вдруг он котов ест? Сейчас специально кормит, чтобы потолстела.
      - Ладно, пусть придет, но только когда творог совсем кончится. А вообще хочется мяска или колбаски.
      Обеляя хозяина, стоит сказать, что сахар в тарелку положен был Абыкаком единственно для проверки Машкиных кулинарных наклонностей, горячий пельмень - от доброты, а по количеству творога, сметаны и сливочного масла - просто с расчетом на пару дней диеты.
      
      ***
      
      Невинная и, по сути, добродушная фраза Кирьяна Егоровича о Машке, идущей в жопу, была первой. Доброй она была потому, что Кирьяну Егоровичу удалось поправить возвратом несколько подпорченных Машкой строк предисловия. На первый раз он Машку простил.
      Япону Мать-Перемать, неизвестную дальневосточную тварь Суку Полосатую, божественное существо по имени Блять, какой-то неизвестный Машке продукт "ядреный корень" и еще несколько подзабористых, но, великолепных по звучанию, живых слов и библиотечных выражений Машка услышала уже в третий раз, когда не выдержала долгого сидения под монитором и наблюдения за пальцами Кирьяна Егоровича Абыкака, по-воробьиному вкусно бегающими по клавишам.
      - Полежу тогда просто под лампой, - обиженно подумала Мария, после перелета снова вернувшись к компьютеру и к хозяину.
      - Тут тепло, как у этого Абыкака на голове и на груди. Заодно и подсохну.
      Спать под лампой было твердовато, но зато тепло.
      Стукоток клавиш успокаивал и обещал неплохое будущее.
      - Завтра еще что-нибудь напишу и стану знаменитой.
      Ночью Машке приснилось заваленное курятиной грядущее.
      
      ***
      
      Светильник знаменитой нерусской фирмы "Lival" был прищеплен к краю стола. Сама "U"-образная лампа известной марки находилась между монитором и клавиатурой в низкой позиции. Нужная позиция долго выбиралась Кирьяном Егоровичем. Светильник с тремя степенями подвижности, как было записано в его инструкции, стоять и вертеться по заводской науке не хотел. Он мог только падать, или старчески полулежать, опершись боком на что-то надежное, или висеть как удавленник в петле, направляя струю света исключительно в свою станину.
      - В штанину, - грубо поправил Достоевский.
      Достоевский, проведший в тюрьмах не один десяток лет, всяко должен был знать, как вести себя самоубийце. Каждый самоубийца, засовываясь в петлю, должен думать об эстетике и потому за пару дней не принимать пищи и не пить воды. Каждый надсмотрщик, почуяв, что узник не кушает и не пьет, должен задуматься о последствиях странного поведения преступника. Иначе, кроме носилок, придется еще искать помойное ведро и лопату.
      Но Кирьяну Егоровичу, когда он еще не стал котячьим Абыкаком, надо было освещать клавиатуру, на Достоевского ему было наплевать. Когда-то он тупо прислонил лампу к монитору, и года на три лампа застыла в таком положении. Кирьяну Егоровичу Абыкаку до поры этого было достаточно. Пыль вытиралась вкруговую на всех доступных взору местах, но сразу за монитором начиналась другая, грязная и трущобная, заставленная безделушками и табачными принадлежностями, какая-то неприбранная вся страна.
      
      Спящую кошку под лампой, тем более в упор, тем более в возрасте котенка, и тем более, густо посыпанную пеплом от своих сигарет, Абыкак увидел впервые и сильно этому всему удивился.
      Сначала Кирьян Егорович углядел под Машкиными глазами застывшую слизь, оставшуюся от прежней жизни. Он схватил пробудившееся от насилия животное и дважды сунул его с головой под струю умывальника.
      - Ни хрена себе, реснички! - сказал вслух Кирьян Егорович чуть позже, когда разглядел этакую мокрую красоту.
      - Сколько же ты по улицам бегала, сучка?
      "Сучка" контекстуально обозначала верхнюю степень жалости.
      Машка промолчала, жмурясь под ярким светом. Ее ресницы, если это можно было бы назвать ресницами, были длиннее ушей.
      Даже усы были короче ресниц.
      - Это мое личное дело, - подумала она, прихорашиваясь - ведь она была очень красивой девочкой, - все равно я тебя цапну за пальцы.
      - А не цапнешь, - вроде бы сказал в ответ Кирьян Егорович, - даже и не приноравливайся.
      
      ***
      
      Но Машка цапнула и пребольно. Цапнула за лоб, целясь в брови. Это было ночью. Случилось неожиданно.
      Кирьян Егорович вскочил, автоматом отбросив одеяло, заглянул в туалетное зеркало, потер лоб. Щипало. С горя выпил махом кружку вчерашней воды. Тогда закашлялось. Кто-то, волосяной толщины, прицепился к нёбу. Запершило в горле.
      Вспомянулись: ядреный корень, японская мама, божественная тварь. И кого-то еще должен был прибрать черт.
      Да когда-нибудь это кончится!
      Шерсть, как оказалось позже, была не только в кружке, а повсюду. Даже в запечатанном холодильнике на огромном располосованном помидоре Бычье Сердце, и даже на закупоренном в целлофан хлебе.
      - Машка, ты - немытая, грязная, свирепая и волосатая проститутка, - сказал Абыкак со злостью. - Завтра буду тебя мыть щеткой с мылом, - добавил.
      И снова улегся на диване, укутавшись с головой в одеяло, наблюдая безуспешные Машкины попытки достать под одеялом его светящиеся зрачки.
      - Абыкак Этот - просто съедобная Громадная Мышь, - спокойно размышляла Машка, засыпая. - Не стоит бояться почем зря. Посплю рядом с норкой Абыкака. С утра поймаю.
      
      ***
      
      Машка по неопытности и в отсутствие заведенного будильника охоту на Мыша проспала.
      Хозяин проснулся раньше и незаметно выбрался из одеяла.
      С утра Хозяин Абыкак Машку мыть не стал. И не стал превращать ее в гуляш. Ему просто было некогда.
      Он повел носом и распознал страшное.
      Потом он нашел белую пластмассовую вилку из дошираковского набора, которую не жалко было выбрасывать, и перемешал продукт Машкиной ночной жизнедеятельности с туалетным песком, по прихоти дизайнера больше похожего на съедобные шарики.
      Потом взял тряпку и протер пол в округе туалетной кошачьей емкости.
      - В следующий раз надо меньше песку сыпать, - подумал он с досадой, - всю квартиру (тварь, корень, мать, божественное существо) в говенный пляж превратит.
      Подумав: "А вообще - молодец Манька. Маленькая дрянь, а свое немудреное котячье дело знает.
      - Насчет аккуратности подучим! Не захочет - заставим.
      Кирьян Егорович Абыкак в армии бывал, и методы обучения знавал не понаслышке.
      
      Машке предстояла нелегкая казарменная служба.
      
      ***
      
      
      -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      2.2.14
      ДАША
      
      
      Опустошенный злобно-одинаковым течением времени, пожилой по возрасту милостивый государь-человек наш Кирьян Егорович Полутуземский восемнадцатитысячный раз довихлял до дому, не заметив по дороге ничего необыкновенного, что могло бы этот тупоумно прошедший день отличить от большинства прежних.
      Все та же децибельная собака, гавкающая на любого прохожего, - когда же она устанет, мосечная тварь, - а лучше пусть небольно сдохнет и похоронена станет с почистиями, или будет заменена несмышленым хозяином на доброго с рожденья щенка-сучку, которую можно было бы приручать по дороге на службу, подкладывая перед решеткой остаток утреннего якобинского бутерброда с "дохтурскою калбасиною".
      Все то же незримое присутствие жизнедеятельной лопаты и долбанутой кирки с треснутой повдоль рукояткою - атрибутами вешней деятельности господина краснороженосца - дворника Сизого Носа в чунях и в байковой, прошитой квадратами кофтешке на голое тело.
      Те же капканы рано пришедшей весны, пристроенные над проржавевшими от многолетней борьбы со зловредным снегом люками канализации; они распознают жертву по скрипу шагов и хватают темными ночами за ноги редких людишек, эквилибрирующих среди своих же криво протоптанных колей.
      Вот знакомая до каждого рябого пятна, до плевка прошлого года, до нацарапанных приветов для каждой проживающей в подъезде шлюшки, ветхозаветная дверь.
      И только имени "Даша-блядь" нет на ней. Была блядь, да не стало бляди. Замазал Кирьян Егорович и блядь, и тире высокохудожественной, изумрудной масляной краской из тюбика, изготовленного в Питере на Сердобольской 68. Замазал ради правды, а не от стеснения. На двери осталась крупнобуквенная хорошая девочка ДАША, добавленная зеленым и абсолютно честным восклицательным знаком.
      Вновь встает недобрым колом извечная проблема неприспособленности к своим профессиональным обязанностям ключа.
      Дверь, наконец, открывается и грозно бацает о железный косяк, отсекая и не пропуская вслед за хозяином странную парочку - уличный холод со скукой под ручки.
      По эту сторону двери царит уныние иного рода: наш человек по самую макушку погружается в щемящий душным однообразием ежевечерний и отказармленный до холостяцкого блеска свой - родной в доску- быт.
      За порогом скромной обители ни одной живой души, кроме телевизионного бесфамильного комментатора, ошибочно не отключенного от безъядерной электроэнергии и уже уставшего вещать в пустоту дурацкие, рифмованные жизнью, монотонные новости.
      И не могло быть никого, ибо живых пернатых и млекопитающихся четвероногих тварей Кирьян Егорович принципиально не заводил; а все действительные члены тайного двуногого сообщества ЖУИ, некогда частично исполнявшие роль говорящих попок (какая приятная и точная двусмысленность в таком простом слове - не иначе, как снова к премии!), как бы временно канули в лету.
      Попенция Жульки протирает стулья кофеен в далеком, почти что безымянном городке.
      А Жопка Дашки - напротив: - замечательнейшая модельная жопка, милейшая подружка верхней части тела, чтобы она не протирала, с чем бы она не соприкасалась. Будучи в полной сборке с жопкой, Даша - приятнейший во всех отношениях человечек. Она беременна на некоем серьезном месяце и проживает в Угадае, ставшем, наконец-то, ее родным городом во всех его по-провинциальному филигранных ипостасях и переиспользованных импотенциях.
      
      Другое помещение Угадайгорода на каком-то этаже, на некоей улице, почти рядом с квартирой мэтра местного кино М.А.Ф. В этом месте проживает теперь Дашенька - взрослая Дарья. И с ней Андрей Нечхов.
      Тут вещают те же местные новости, тут крутит народом то же правосудие, но частная житейская мелодрама Даши, не то, чтобы особенная, но совсем другая, потому что каждый человек это личность и происходит все у личности всегда в первый раз, словно в день сотворения мира.
      - Именно так все и обстоит. Возврата назад уже быть не может. Не может, - думает Даша секунда в секунду с Кирьяном Егоровичем, словно услышав его отдаленные размышления.
      - Конечно, не может. Ребенка в животе, которому уже более полугода, в легко выколупливаемую семечку уже не превратишь, - думает про Дашку удаленный респондент.
      Даша повторяет свои мысли вслух, многократно, на разные интонации, становясь боком у зеркала, как заправская актриса у себя в гримерной и выпячивая округлившийся живот, картинно заламывая ручки, запоминая сценарную фразу эпилога, которая должна произвести бомбовый эффект перед закрытием занавеса, и делаясь в этот момент действительно похожей на остриженную в теле, а когда-то хохлатую и кудрявую самку какаду.
      - И неохота. Неохота, да. Хватит, хватит. Приехали.
      Даша, когда бывает в одиночестве, выражается по-литературному сентиментально, или по-театральному, - это с ней случается. Генетика и канувшие в лету ежедневные уроки красноречия Кирьяна Егоровича на сцене быта дают о себе знать.
      Она говорит и чувствует себя героиней скучного и неудавшегося в сюжете любовного романчика, закончившегося так рано и столь обыкновенной беременностью, трансформировавшуюся в процессе обдумывания человеческих случайностей и судеб в радостное и популярное в обыкновенном народе событие.
      Конец молодости проник в Дашу незаметно и буднично. И вроде бы откуда-то снизу.
      Будто ее во сне, чуть больше обычного раздвинувшую ноги, посетила с попутным ветерком зараженная детотворчеством пыльца.
      Теперь для Даши настала пора менять свой вовсе не предначерченный фатум, который, как известно любому по-настоящему оптимистичному атеисту, каждый сооружает под себя сам.
      - Где-то дома был метр. Где гибкий метр? Метра нет, нет и мэтра восьмидесяти - в лице архитектора Кирьяна Егоровича. Зато есть иголки и нитки. Есть еще ножницы, и есть мелкие остатки прожитой судьбы: бусинки, колечки. Нашелся бирюзовый камушек от того же пожилого человека - бескорыстного пакостника и странного педагога - Кирьяна Егоровича Полутуземского.
      Вот прекрасное когда-то, а теперь разбитое зеркальце из Парижа. Оно с голубой мерцающей крышкой, в которую забетонированы частицы раскрошенного алмаза. Через отражающее стекло пропущена паутина трещин. Там отражаются два десятка фрагментов Дашиного лица. Но пудреница пока работает изо всех сил, выцеживая для Даши по утрам прячущиеся по контуру остатки иноземного добра.
      Пудреница от того же сердечного, но дряхлого для секса, и не гожего для семейных перспектив Дашиного товарища.
      - Ага!
      Даша, наконец, находит скрученный в спиральку метр, напомнивший ей о проколе с противозачаточным средством; и тут же прообразом того средства измеряет себя в талии.
      - Ого-го. С таким пузом гуляю по улице? Конем не объехать. Смешно-с. А, впрочем, пофигу-с.
      Уроки литературы и разговорного жанра даром, как известно, не пропадают.
      Лохожертва Даша теперь поживает с отцом будущего ребенка на указанной съемной квартире, и, потеряв мобильные возможности в виде отсутствия средств к условно независимому существованию, весьма жидко финансируемому ее возлюбленным, лишь изредка вспоминает также небогатую, но зато беспечную и веселую житюху при бесплатном арендодателе Кирьяне Егоровиче.
      Скорее живая, чем мертвая, Даша притихла в новом, сжавшимся для двоих предсвадебном мирке. И не звонит она упомянутому человеку, и не тревожит его флюидов своим слегка картавым и оттого по-парижски сексуальным щебетаньем.
      Дел, на тех отдаленных фронтах, залегших в окопы на временный перекур, как небезосновательно считает Кирьян Егорович, - просто невпроворот: Даше настала пора выходить из полузамужнего подполья и объяснять как-то свое интересное положеньице последним по хронологии друзьям, а также самым близким и дражайшим по протоколу родственникам.
      Параллельно с Дашкиной беременностью сначала поредели, а потом совсем затерялись обрезгливевшие тут же подружки.
      Интересы у подружек и у Дашки теперь не совпадают: крепкие и по-мужскому правильные ловчие сети в Угадайгороде для незамужних девиц расставлены бессистемно и редко. Подружки рады бы попасться. Во имя этого горазды были бы они даже подставиться и так запутаться в силках, чтобы снаружи торчали только их горячие выпуклости, и радовали бы они своими округлостями и линейными промежутками промысловый глаз молодых охотников и страстных (на пару раз) птицеловов.
      Но при всем своем старании бескрылые птички-девочки не влипают и не ловятся. Видать, не настал еще тот самый на дармовщинку шалый мужской праздник, которого ждет-недождется вся ленивая половина человечества с оттопыренными магнитами.
      Не торопясь прослыть совсем уж беспутными девками, мокрые текущей плотью от пояса до щиколоток, они все никак и никак не "залетают", находясь в окружении незрелых мальчиков и узкопрофильных пустозвонов.
      Указанные халявщики строго оберегают личную свободу и, хоть и сыплют свое недоброе тычинкино семя в безмерном количестве, но разумно и целко промахивают мимо жаждущих центропестиков.
      Потому и грустят знакомые по совместным героическим шалостям взрослеющие девки, не получая полновесной женской отрады, и все более отдаляются они от счастливой уже по-своему Дашки.
      Зависть это, драгоценнейшие! Естественная, стандартная, бессознательная женская зависть!
      Птичка из поднебесья никогда не будет дружить с птичкой в клетке. Чтобы интересы вновь соединились и чтобы спеть в унисон песенку ушедшей молодости - а это песня печали, или вывести радостную трель счастливой наседки, осуществившей свою природную мечту, птичке поднебесной надо очутиться за подобными же прутиками в аналогичной решетке. Хоть в золотой, хоть в заурядной ивовой.
      
      ***
      
      - Даша, почему у тебя в стакане два пакетика?
      - Потому, что я не люблю крепкий чай.
      - Вот это новости! Два пакетика - это не крепкий? Это почти чифир, если что! Ты загнешься и ребенка угробишь. Нашего, Даша, ребенка! Понимаешь?
      - Кирьян Егорович всегда так делает, - совершенно напрасно вспомнила Даша.
      - Он был в Китае и знает их церемонию. Два раза пробовал в самом лучшем чайном дворце. Только на третий раз надоело. Потому на церемонию не пошел, а спал в автобусе. Потом купил флейту из сухофрукта и выучил две ноты.
      - Причем тут церемония? И беременность тут же! Кирьян Егорович твой беременным был? Рожать собирался, и потому чай по церемониям стал пить?
      - Вроде нет.
      - Китайцы пьют заварной чай, но, заметь, никогда не чифирят. Они млеют и тащатся. Понятно?
      Сердится не на шутку Андрей Нечхов.
      - Мы не в Китае. Так делает Кирьян Егорович и говорит, что очень похоже. Вообще, - это третий чай. А первый и второй я специально по церемонии разбавляла.
      - Наш чай пьют один раз. Он одноразовый, понимаешь! Третий сорт. Бумага с соломой. ЗаYбала своей церемонией!
      - А мне Кирьян Его...
      - А мне наплевать на твоего Кирьяна Его. И на его церемонии! БлЪ!
      - А мне не наплевать.
      - Ты слишком много о нем говоришь. О старикашке каком-то. Мне это уже надоело!
      Андрей содрогается при упоминании бывшего великовозрастного друга Дашки, который в жизни не сделал своей недавней подружке ничего дурного.
      Даша частенько использует имя Кирьяна Егоровича, если ей хочется по какой-то причине уколоть Андрея.
      - Какие-то у тебя губы неестественные, Даша. И не дергайся....
      - Ты меня нервируешь, а мне нельзя.
      - А ты не упоминай своего Кирьяшку, блин.
      - А когда он мне звонит? И не Кирьяшка он, а... Что мне тогда делать? Телефон утопить?
      - Не бери трубку, делай вид, что...
      - Не дури, Андрюша...
      - Дорогой... - неумело, запоздало и не слишком естественно добавила она вслед. Так, что эпитет "дорогой" слился со следующей фразой и исказил истинный смысл. - Кирьян Егорович это обыкновенный, нормальный человек. Он мне помогает...
      - Кто дорогой? Кирьян Егорович дорогой? Дожили.
      - Андрей! Ты чем слушаешь?
      - А ты акцентируй правильно.
      - Я не в парламенте. За точностью не гонюсь и в министры... как некоторые... не бегу.
      - Дорогая, соблаговоли говорить просто. Без всяких подковырок.
      - Хорошо, любимый.
      - Опять издеваешься?
      
      Раздуваются Дашины губки и достают до ноздрей. А кто из мужчин любит шмыгающие головняки?
      
      ***
      
      Даша имела в виду помощь Кирьяна Егоровича при сдаче зачетов.
      Кирьян Егорович ловко рисует несложные дизайнерские проектишки и промежуточные задания, они вместе сидят в интернете и выуживают информацию, потом сбивают все до кучки, печатают и делают обложку. Обувают труд в лавсан, приляпывают спиральный корешок. Блестит красиво. Проект остановки для города Роттердама посреди их главной пешеходной площади в итоге толст как небоскреб Филиппа Джонсона. Преподавателю остается только сдаться.
      - Дарья, Вы бывали в Роттердаме?
      - Нет, но мне посоветовали сделать проект для реального города.
      - А уж не знаете ли Вы такого архитектора, как...
      - Нет, не знаю.
      - Есть сомнение... Ну да ладно. Думаю, что этот человек Вам помогал... Он не передавал мне привет?
      - Нет.
      На самом деле передавал, но Даша правильно решила, что этого до получения диплома делать не стоит.
      
      ***
      
      Даше в процессе диалогов в ячейке общества приходится придумывать слова, чтобы излишний раз не терроризировать Андрея именем Кирьяна Егоровича. Но, иногда без упоминания имени не складывается разговор.
      - Без него что ли не справимся? - необдуманно бубнит Андрей.
      - У тебя, что ли 3D-MAX на работе есть?
      - Нету. Найдем и поставим.
      - И проект нарисуешь?
      Андрей не знает 3D-MAXа. - Тебе надо, ты и рисуй.
      - Я еще не научилась.
      - Вот и дурочка... прости... любимая. Сама виновата. Надо было учиться, а не с подружками по Осеньке бегать.
      - По Осеньке не бегают, а просто гуляют.
      - Кому бы говорила кошка Дарья. Ладно, в последний раз пусть Кирьян твой... Мармелад Егорович... тебе поможет, а дальше сама учись. Нехрен...
      - Андрей! - пищит Дашка, - опять началось! Ну, хватит. Я беременная, понимаешь. Не мучай меня, пожалуйста. Он не мой никакой.
      - Ладно, как скажешь. Только реже ко мне обращайся с Кирьяном своим.
      Даша валится на диван-оттоманку. Озлобленный Андрей ложится на кровать, не удосужившись приладить под головой подушку, довольствуясь скрещенными под головой руками.
      Тишину разрушает тихий колокольчик. Это пришла СМС-ка.
      - Ну и кто там? - спрашивает Андрей из другой комнаты.
      - Блин! Это Кирьян Егорович. - Даша говорит максимально кротко, затягивая паузы между словами. Паузы позволяют вычислить: сказать правду, или как-нибудь вывернуться. Что делать? Только поговорили, и вот он, тут как тут.
      Верно! Портит иногда Дашкину жизнь Кирьян Егорович. Как всегда появляется невпопад. Как только пивнет, так и звонит.
      - Ну и? - кричит Андрюха, - кто там?
      - Ну и, ну и. Козлята гнуи: просто Кирьян Егорович спрашивает: как зовут художника, который написал "Опять двойку".
      - Даша, ну только что договаривались! Что за дела опять глупые?
      - Я-то причем?
      - Епть, блядЪ! - У Андрюхи опять закончились цензурные слова.
      - Я не блядЪ, - защищается Даша, - я не ви-но-ва-та. Понимаешь. Не вино, и не вата.
      Смеется Даша сквозь слезы: "Он сам... Он первый позвонил. А-а-а! Отстаньте все!"
      Летит через комнату Неопознанный Бытовой Объект.
      - Легок на поминки... - успокаивается немного Андрей.
      Он поднимает НБО и пытается угомонить Дашу: "Ха, ху. Ху-дожник, а автора не знает. Да это известнейшая картина!"
      - Он архитектор. Он просто... Он забыл. А ты знаешь? - ласково переводит тему Даша.
      Андрей задумывается.
       - Не знаю, то есть знаю, но не помню. Скажи, что не знаешь и отключись. Задолбала. Обе... оба... задолбали, короче! Лови подушку взад!
      - Андрюша, это первая СМС-ка за две недели. Он скучает, я знаю.
      - ПоYбать!!! - взмывает с кровати Нечхов. Начинает бегать по комнате и дергать за все ручки. Пинком поддевает летящую в его сторону подушку.
      Подушка по пути сваливает нужный мусор с компьютерного стола. Застревает между шторкой и не нашедшей приличного места рухлядью.
      - Ладно, завтра отвечу, - слышится умиротворяющий Дашин голос, - пусть думает, что денег на телефоне нет, или, что я сплю.
      - Вот пусть будет так. Нехрен зайчиком отвечать. Спать ложись.
      - Причем тут зайчик?
      - Ну, кролик. На побегушках. Чуть что: беги кролик, беги!
      Какой язвительный жених! Без году неделя как решили пожениться, а уже склоки!
      - А тебе это надо? Делай паузу.
      Андрюха не клюнул на провокацию. Немного положив наумь, слегка угомонился: "На пару дней отключись. Ну, замолчи, понимаешь. Пусть догадается, что он тебе не нужен... ну, особенно не нужен. Ну, иногда не нужен..."
      Андрей вспоминает про будущие зачеты и несданный Дашин долг. Ладно, незачем пока торопиться с отшиванием Кирьяна Егоровича.
      - Еще он говорит, что Апполон умер... - вдруг вспоминает Даша. Защипало. Поползли слезы. Будто скушан по ошибке перечный цвет.
      - Какой еще Апполон? Бельведерский, что ли? ...Даша, не дури, а? Ну, пожалуйста. Мне и без того тошно.
      - Это его друг. Я его тоже знала... Немного совсем. Он лысоватый такой, когда-то наркотики употреблял, потом избавился, представляешь силу воли! А такой умный, что...
      - ПоYбать Бельведерского. Ну, что за наказание такое! Даша! Хватит, а? Я сейчас тебя торцану.
      Такое уже случалось, и Даше при реальной угрозе лучше помолчать.
      
      ***
      
      Из гостиной несутся Дашкины рыдания.
      - Я беременна, беременна!
      Бельведерского на самом деле зовут Маркизом Апполоновичем, но Дашка с испуга напутала.
      
      ***
      
      Пришла пора. Даше надо официально выходить замуж. Даша морщит лоб, вспоминая редкие мамкины наставления по поводу того, что нужно делать в таких случаях начинающим женщинам.
      - Вот, Даша, - говорила мать, - рано или поздно ты станешь чьей-то женой. Мужу не перечь особо: мужчины этого не любят. А до того, если забеременеешь, сразу этого не сообщай, пусть исподволь заметит и спросит сам. Так будет естественней. Пусть думает, что ты не хочешь его этим шпунтовать. А главное это любовь. Если любишь по-настоящему, то выход найдется сам.
      Даша и сама знает эту зажужжалую просоветскую истину, которой мама пользуется так гордо, будто вождь на мраморной платформе присел отдохнуть, а увидев ее проходившей мимо, приостановил мудрым пальцем и велел истину вызубрить.
      Не раз, проигрывая эту ситуацию в своей головке, покрытой умопомрачительно сексуальными рыжими колечками и волнами, слабо сообразующимися с умением держать внутри такой красоты рассудок и сочетать его с беспокойством изредка бурлящей молодой крови, она думает.
      - Насчет любви не так все очевидно. Если бы он любил, то зачем меня дергать, нервировать? Если я люблю... а люблю ли?
      Сомнения, сомнения. С каждого утра и до каждого вечера. Приходит с работы Андрей и все выглаживается.
      Но, день на день не приходится.
      Иногда на Дашу нападает страсть, и тогда звенят пружины на кровати. Необычно раскачивается кухонный стол, да и подоконник используется особенным образом. А то Даша готова поварешку запустить в женихову голову.
      Что-то не дает ей сосредоточиться и принять решение по душе.
      Присутствует сторонняя тревога и раздражает луковый дух, что подлой струей вьется из кухни: все, что не делает Даша, валится из рук. На днях Даша обожглась утюгом, с утра ее полушутя попрекнули недосоленным борщом. Вовсю лютует его величество Быт, а просвета все не видать.
      - Это конфетный период, а такой скучный: смерть веселее. Или конфеты уже тоже скончались? А, что же будет тогда дальше?
      - Когда беременна, а еще не замужем, - это конфетный период, или уже отрыжка? Если отрыжка, то зачем ради отрыжки тратить столько конфет? Блин, блин, блин!
      Словом, не все сладко в Дашином королевстве, не составляется ладный любовный букет, под тайной сургучной печатью запрятано счастье настоящее и еще призрачней будущее: "Да будет ли оно у меня?"
      Сомневается Даша, и текут сами собой слезы по лицу, капают на гору пустых тарелок и стекают в канализацию, добавляя растворенный человеческий минерал в остатки недоеденного рассольника: "Что ни готовишь, все в помойку!"
      Вспоминает она прежних друзей, мимоходом опять припоминает Кирьяна Егоровича и тут же оставляет его в сторонку.
      - Кирьян Егорович это уже в прошлой жизни. Так себе, человечек, - почем зря выдумывает Даша. Вроде бы интересный, даже оригинальный иногда. Но старый, злой черт. Не верю в его честность. Что за платоническая любовь? Или я такая хорошая? Или по привычке идет, а на самом деле я ему надоела?
      Мутным кажется по жизни Кирьян Егорович. Не доверяет ему полностью Даша и потому не раскрывает нараспашку свою душу.
      - Нераспознанный, ленивый, пьет пиво. Последнее время чересчур много и часто. Стал похож на своего собутыльника Порфирия. Брал бы пример с коллеги. Коллегу зовут Трофим. Тот приятен. Гораздо моложе, хотя тоже в возрасте. И лицом и телом приятен. Правда, женат. Это минус... Хотя мне-то зачем этот Трофим?
      Через минуту Даша начинает жалеть Кирьяна, а за жалостью следом появляется прощение.
      - Все-таки под одной крышей сколько прожили. Кто его знает - может на самом деле добросердечный и правильный. По всему больше - редкий, а уж какой наивный бессеребренник - спасу нет. Работает по ночам, не безобразник, по крайней мере, в моем отношении... и в Жулькином. Но и своего не упустит, как только подвернется юбка. Шикарная и добровольная юбка. Редко бывает, но случается: одна только Маленькая любвеобильная, страстная бешеная Щелочка чего стоит. Липнет дядя, как на муха на сироп. Меня не стесняется. А вот пишет он про меня черт знает что. Добавляет лишнего и чернит. Так не любят. Лукавство это все.
      С сопровождением недобрым словом, редеют, затухают воспоминания о хорошем, вспоминаются отрезки черных полос.
      Даша забывает на время Туземского, и взамен, по принципу контраста, отоваривает "по полной" своего предпоследнего возлюбленного красавчика с кубиками на животе, и наиподлейшую сволочь при том.
      Помакнул он Дарью неединожды в грязной луже своих помыслов и откровенных измен.
      Закрывал Дашу в хате на ключ, оставляя наедине с пустым холодильником, и исчезал совершать приключения дамского тяготения.
      - Сволочь он и есть сволочь, - ставит на нем жирную точку Даша. И ей от этого легчает.
      - Чтобы еще предать осуждению? Джулю, во! Джулю. Конечно ее. Джуля - ты распоследняя блЪ! БлЪ! - горланит Даша в потолок, сложив из ладошек рупор.
      Жуля не слышит. Она колбасится в Дровянниках.
      - Молчишь? Тогда и все остальные тоже бляди ...и кобеля. - Поправляется, вспомнив живого писателя: "Кобели!"
      Хлюпает нос, жительствующий отдельно от хозяйки.
      
      ***
      
      Это любопытно! Параллельный кадр:
      Джуля в тоже самое время заперта в туалете дешевого кафетерия.
      Она стучит ногами в дверцу, но никто не открывает.
      Подружки, сжавши рты от смеха, потешаются над пьяненькой Джулией.
      - Откройте, бляди! - ревет она во всю свою глоткину мощь, - выйду, урою!
      
      ***
      
      Параллельный кадр:
      В то же самое время Кирьян Егорович нашел свою вторую раскуренную трубку. - Вот так-то, блядье! Вот так-то, тетоньки, мои дорогие!
      Обе трубки для него - живые существа. С ними иногда можно поговорить.
      От меня не скроешься, - внушает он весьма грозно трубке.
      Трубка опустила масенькую - всю в уголовных надписях - головку и помалкивает, чтобы не вызвать дополнительной вспышки гнева.
      
      ***
      
      Параллельный кадр:
      Порфирий Сергеевич дрочит на заснувшую проститутку.
      Для японского мультика это не годится. Слишком правдиво. Для Спилберга - вполне может быть. А Паланик обожает.
      
      ***
      
      Курсивом по экрану: "Без блядей в наше время невозможно-с". И засаленная прическа до плеч. Это Гоголь выссывает надпись на кирпичной стенке.
      
      ***
      
      Да-а, мигом прошло бесшабашное время. Прошло и совсем плохое.
      Даше настала пора жить временем нынешним, неуклюжим покамест, и до конца ею непонятым. Ей надо править взаимоотношения с будущим мужем, слегка ворчливым от безосновательной ревности и от житейских неурядиц, глупо сошедшихся в накрепко замкнутом хороводе, кружащим без перерыва под дурацкую революционно-экономическую музыку капиталистической перестройки.
      Неплохой, кстати сказать, начитанный и редкий по правильности понимания русского текущего момента, Дашин молодой человек по имени Андрей Нечхов изредка пребывает в нескладном дебитно-кредитном состоянии. И получается так оттого, что работает он в совсем уж недееспособном и неохочим до понимания молодых сотрудниковых нужд, департаменте культурной сферы Угадаевой губернии.
      Нудный Кирьян Егорович.
      А если уж совсем отбросить неуместную и, слава богу, мягкую ревность, которая ближе, пожалуй, к сожалению, проистекающего от своего несопоставимого с любовью возраста, то Даша наконец-то сошлась с вполне замечательным парнем, женихом, теперь практически мужем, которого Кирьян Егорович, если бы его Дашка спросила, секундочку подумав, честно и беззаветно бы согласовал как кандидатуру, стоящую того.
      Но, Дашка Кирьяна Егоровича не спросила, следовательно, результат ее дружбы с начинающим деятелем культуры стал лично ее высшим выбором. С ее стороны это было результатом подвернувшейся с оказией любви; с его стороны - трудно давшейся победой влюбленного молодого человека, удачно торпедировавшего своей настойчивой лодчонкой до того резво бегущий крейсер, набитый стреляющим железом младого женского недоверия и сомнений.
      Такое развитие событий, как любовь и отношения между Дашей и Андреем, никаких согласований со сторонними людьми, пусть даже с ранее доверенными лицами, под которыми явственно прочитывается феномен Полутуземского, никаких советов и никаких дополнительных реагентов не требовало.
      Скорый муж и претендент на Дашкино тело Андрей Нечхов, естественно, как любой нормальный и благоразумный человек, чтобы не прослыть зеркально чистым победителем и не поиметь от этого неприятностей и подозрений в затянувшемся актерстве, по-всякому должен был иметь какие-то изъяны.
      Свои скрытные тараканы, не такие уж большие, не оригинальные, не загранично - чудаковатые, а по-русскому рыжие, крепкие, стандартные и вполне оправданные, учитывая обстоятельства жизни на сибирском континенте, у Андрюши Нечхова имелись в достатке.
      Некоторая часть тараканов ревновала Дашу к ее прежней незамужней жизни.
      Другие тараканы не любили Дашиных сигарет и морщились на пиво. Оттого со временем Даша завязала с табачком, бросила алкоголь, налегла на вредные зефирки в шоколаде, а округлившись животом по естественно-женской причине, перекинулась на умные книжки и малохлопотное, городское домашнее хозяйство. Где свиньи? Где огород? Где вездесущая мама. Нету. Вот и слава богу. Лучше любить изредка. Лучше приезжать вовремя.
      Но, приличная, если не сказать - самая главная тараканья Нечхова рать - все-таки базировалась на тяжкой или легкой, - скорее, все-таки, - на тяжелой - кто бы знал доподлинно - необоснованной ревности к Кирьяну Егоровичу.
      И посетила другая болезнь. Это ПОБЕДА. Победа над Дашкиной недоступностью. Теперь она стала доступной и потому не такой неинтересной. Конец любви?
      
      ***
      
      Кирьян Егорович ни в чем, где его помянули недобрым словом, не повинен. Имеется в виду отсутствие специального допуска к теплой Дашиной красоте. И это уже известно половине страны, благодаря некоему роману - романчичеку - солянке, в котором Дашке, к ее собственному несчастью и притаившейся где-то глубоко сомневающейся гордости, довелось стать основательным прототипом.
      Там абсолютная правда перемежается с выдуманными и приукрашенными в пользу автора историями, но, к сожалению, для Дашки и для ревниво-недоверчивого Андрюхи Нечхова, в немыслимой и плохо перевариваемой пропорции.
      Вместо ожидаемых вначале радостей и популярности, Дашке пришлось стать жертвой, отвечающей перед женихом и прочим человечеством за деятельность смутной по чистоте поведения и вложенных в ее душу помыслов книжной героини популярного в угадайском и, впрочем, в остальном мировом народе чтива. Вот и назидание и мораль.
      
      ***
      
      За мировое порицание, будучи незамужней, Даша не беспокоилась, угадайцев бы вытерпела, от родственников как-нибудь отбилась бы. А теперь... Что будет теперь?
      - А как всегда, - ответил бы за нее Пушкин.
      
      ***
      
      
      
      -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      2.2.15
      ЖУЛЯ
      
      Без Жули
       быль
       была
       бы
      неполной и пресной как
      Моральное море.
      
      
      Двумя месяцами ранее.
      Если Джулька ревновала Кирьяна Егоровича к Дашке, то это было не по причине ее любви к Кирьяну Егоровичу, а по причине книжной.
      Дашка исподволь руководила сюжетом на протяжении всего повествования, и не в таком уж невыгодном, или хотя бы равном для Жулькиного понимания черном флуоресценте, в котором даже трусы и прокладки выглядят сексуально и красиво.
      А Джулька на контрасте с поневольной подругой, выглядела в книже явно отрицательной героиней, самонадеянной, хитрой и дрянной девчонкой шибко крепкого телосложения, даже не умещающегося от авторской скромности и стыда в страницы толстого романа. Там не было ни одного слова о любви к Джулии, или, на худой Кирьяна Егоровича конец, какой-либо другой положительной, естественной, или иной противопривязанности, тяги или хотя бы ничтожнейшего по провинности факта совокупления с ней дедушки Кирьяна.
      Это обидно Жуле до слез. Как так? Ее, такую сверхиндивидуальную девушку, героиню нашего времени, человечка без изъянов, поставили на второе место и за кем? За какой-то кудрявой, простодушной дылдой Дашкой - Рыжей Чебурашкой?
      Нет, нет, нет, - это плохо; это дело надо как-то исправлять.
      - Надо трахнуть Кирьяна Егоровича, и тогда все поменяется. - Жулю по пьяни посещали именно такие откровения.
      А раз пьянства случалось не раз, то и откровения приходили, навязчиво булькали и переваривались неоднократно, как терпкое харчо.
      Джулия в этаком раскладе сразу бы опередила бы соперницу.
      И тогда Кирьян Егорович посвятил бы ей первые страницы.
      Личное участие в совокуплении Джулия легко бы простила и себе и даже неестественному по возрасту партнеру хотя бы из соображений любопытства.
      - Так, так, так, - как там стоит у старичков и чем же стояк Кирьяна Егоровича так интересно отличается от краников молодых. Это же интересно! Может он целуется как-то по-особенному, или рассказывает в постели эротические романы, - или щекотит необычно?
      Джулии под настроение сентиментальность вовсе не претит, а украшает витиеватыми бантами ее прямоугольную и простецкую как пустой картонный ящик жизнь.
      
      ***
      
      В книжке, по небезосновательному мнению Жульки, напрочь отсутствовала любовь, зато в изобилии наличествовали менс, белье, сиськи и пьянство, которые нехороший человек Кирьян Егорович выставил будто бы на открытой продаже в Сотбисе, погрузив весь этот более чем трехгодовалый мусор в огромный и прозрачный для мирового обозрения семейный контейнер.
      В книге, по мнению Джулии, чересчур избирательно и в грубой форме выложена темная сторона делишек, причем, как правило, делишек - корпоративно совершаемых и так же совместно задумываемых.
      Но, даже там Кирьян Егорович по праву автора выставляет себя нейтральным созерцателем и жертвой, а главных героинь представляет дурами и девочками почти-что легкого поведения.
      Сверху наложен туповатый юмор, приукрашенный кошмарными извивами вымышленной жести.
      Хотя в натуральном Жулином бытии жести нет совсем, а есть только забавные приключения.
      По Жулиному мнению, так называемый книжный мир Кирьяна Егоровича годится в качестве исходного материала для психической диагностики мозгов всех грязеописателей и, особенно, для классификации старческих маразмов.
      Для доказательства идиотизма и несостоятельности Кирьяна Егоровича, а также для собственного обеления, Джулия подсказывает несведущему человечеству следующее: он - бестолковый архитектор, неудачник и, только как следствие, и, как исключение и только в самую последнюю очередь, - плодовитый бумагоистязатель. Что совсем не говорит об успешности этого рода занятия.
      - Будучи архитектором, Кирьян Егорович ничего толком не построил, кроме обыкновенной типовой полудряни в неимоверном количестве. Ну, рисовал какие-то там интерьерчики, ну, пару Гран-пришек за них получил. Это еще ничего не значит, - доказывает Жуля бездарность Кирьяна Егоровича своим подружкам.
      - Это мелкотня, пшик и блев, украшения, безделушки, - честно считает она. - Где красивые здания в Угадае? Покажите. Ага, нет таких? Вот, то-то и оно. Я же и говорю. На говно изошел человек. Съели?
      Скидку на жуткое постперестроечное время, которое под новокапиталистическими жерновами перемололо не одну русскую профессиональную судьбу, Жуля, будучи, в основном, нетрезвой и ветреной максималисткой, никогда не делала, а, может, и не задумывалась вовсе. Прощала и лелеяла она только Себя Самолюбимую.
      Родительницу Мамку, нарожавшую столько детей, в том числе Жульку-Неудачу, она бранила и костерила далеко не самыми ласковыми сквернословиями.
      По соображениям Джулии, в их совместном тройственном союзе, включая Дашку, было не так уж все черным-черно. Книжка Кирьяна Егоровича была попросту неправдой! Или неполной правдой. Или извращенной правдой, наполовину вымыслом. Сценарием, претендующим на сатиру и юмор, поставленным на супердешевых, бумажного вида провинциальных подмостках.
      И ей теперь всю жизнь придется оправдываться перед читателями, перед родственниками, которые непременно вычислят Жульку, где бы она не находилась. Хоть бы какую-нибудь ссылочку сделал, что все было вовсе не так чумазо, ну, разве что, за кое-какими исключениями.
      
      Но в определенный момент Джуле все это житейско-бытейское и книжное месиво из черного стало фиолетовым.
      Когда были обнародованы первые правдивые черновики романа, до чтения которых сначала были допущены обе девочки, Джулия была слегка оскорблена:
      - Как так, - думала Джуля, - достоинства ее не были отмечены никак, разве что правдиво описаны были огромные сиськи, которыми Джулия на самом-то деле чрезвычайно гордилась. И опять же, бес его забодай, сиськи звучали с ироническими подколками, которые выглядели без малого как гигантские минусы.
      Кирьян Егорович, вот же подлец, развернул все задом наперед.
      Зато малюсенькие недостатки Джулии были возвеличены автором стократ.
      До той самой поры, когда не стало абсолютно понятно, что Кирьян Егорович так просто существование на своей территории Живых Украшений не оставит и не напишет про это безобразнейшую книгу, Джулька была плохой девочкой по праву самостоятельности, добытой в боях с мамой и с вражеским окружением. Типа, как хочу, так и поступаю. Даже, если от этого всему сообществу становилось втройне хуже.
      Когда стало известно о существовании некоей матерной оперы, написанной Туземским под отрицательным обаянием псевдобуржуазной героини, это подчеркнутое ее качество чрезвычайно заинтриговало Джулю.
      Она поняла свою роль в истории литературы. Она стала артистично приспосабливать свое живое поведение под героический, хотя и злой книжный образ Кирьяна Егоровича.
      
      Далее, когда роман расстраничился, потолстел, и подкоп под Жулей сильно разросся, а потом начал продавливаться, словом, стал сильно заметным, чтобы в нем можно было проскользнуть на волю вольную червячком-невидимкой, Кирьян Егорович, чтобы заранее не огрестись, прекратил выдавать Жуле черновик. Он стал ссылаться на неоконченность и сырость произведения.
      - Потом почитаешь, когда выйдет в печати, - говорила эта сволочь неоднократно.
      Джулия, и до того-то редко приглашаемая Кирьяном Егоровичем на брусничные пирожки и на введенные им в практику домашние чтения, впала в транс недоверия и презрения ко всему человечеству, особенно к везучим, переслащенным парочкам, и еще более сверхконкретно к Кирьяну Егоровичу.
      Чтобы спасти положение, заглянуть в обновленный текст и попасть в историю через мировой бестселлер, Жуля не сразу, а с ближайшей оказией решила переспать с Кирьяном Егоровичем.
      Оказия пришла в образе неожиданного предательства ее молодого человека Дрюна, завершившегося боевой ссорой и позорным по своей банальности и стремительности "разводом". Секс закончился. Затрещал пах. Настала пора идти в атаку на слабые редуты Кирьяна Егоровича.
      
      ***
      
      По-пьяни Джулия поделилась новоиспеченной мыслью с Дашкой.
      - Смотри, как танцует наш-то! Прямо канделябры выписывает. Полтора часа без остановки.
      - Он всегда так танцует, - спокойно резюмирует Даша.
      - Вот те и старичок. А я бы с ним переспала, если бы довелось, - говорит совершенно спокойно подготовленная Джуля.
      Мысль скорого пересыпа жжет ей мозг, просится наружу. Она натягивает кофточку на живот. Пуп и свежий пирсинг, прилепленные к складкам завязывающегося пивного жирка, на время броской и справедливой мечты скрываются.
      "Брось. Он не такой". - Это Даша кривит лицо. Она слегка ревнует и больше не от обычной ревности - к этому нет никаких оснований - а от того, что не может поверить в то, что Кирьян Егорович может так запросто клюнуть на нелепую в своем мимолетном и дурацком возжелании Джульку.
      - А вот и не "брось". Посмотришь.
      - Сама доведешь-то до эпилога? А то он не поймет.
      - У меня поймет, - заливается смехом Джуля, - и не такие письки сосом лечила. Спорим?
      Даша спорить не стала. Она полностью деморализована Жулькиной непосредственностью. Это раз.
      Второе: с Жулькой спорить бесполезно. Она даже в проигрыше выступает в роли верховода.
      До письки Кирьяна Егоровича сначала нужно было добраться, а потом уж сосать. Соснуть каждый сможет, а вот как до цели добраться, это большая проблема.
      - Точно, Порфирий Сергеевич?
      - Пробле-е-ма! - смеется добродушный Порфирий.
      Товарищ Кирьяна Егоровича полностью солидарен с автором и журит Кирьяна Егоровича только за редкость его сексуальной практики. Читательский мир от того только бы выиграл.
      А зря Даша отказалась от спора. Победа и денежный выигрыш были бы ей обеспечены. Дура Дашка променяла свой шанс на очередную порцию злорадного смеха.
      Минет Дашка по особой просьбе применяла, но особенной любовью не жаловала и в его подъемную силу, особенно если перестараться, веровала не очень.
      Жуля полагала ровно наоборот.
      
      ***
      
      Прошел месяц. У Джулии так и не появился новый парень, а прежний хоть ее и бросил, но по необходимости они продолжают спать в одной "постели" в виде раскинутого на полу полуматраса с выблевывающейся из незастегнутых дыр паклей.
      Больше вариантов нет. И ждать текущих самих по себе изменений бесполезно. Крах сел Жуле на голову и гадит, гадит. Жуля нырнула, чтобы отмыться. Горячие какашки Краха всплывают быстрее и от них надо быстро отплывать, не тратя времени на такую ерунду, как одевание трусов.
      Ночью Дашка с Андреем ходят по очереди в туалет по чужим, высунувшимся из пакли матраса обнаженным ногам.
      Вся команда скована одной цепью. Команда чертыхается от домашних неудобств. Недовольства выговариваются в самых неприспособленных местах: на кухне во время совместных ужинов, не глядя в глаза друг друга, на поначалу приятных совместных прогулках, на днях рождениях, портя всем настроение, доводя женскую половину компаний до слез, а мужскую до почесывания кулаков.
      Днем Джуля и Дрюн пытаются быть в "размине", то есть не видеть друг друга. С утра они разбредаются в разные стороны города. Джуля в одну, Дрюня - в другую. В малых городах всегда только две противоположные стороны. Искать друг дружку, или пытаться избежать встречи бесполезно. Центр города объединяет в едином клубке и врагов и друзей.
      Очень современная история у Жули и Дрюна - результат безысходности и непоправдашности их отношений, построенных на голом сексе, начавшимся не по принуждению, не по любви или хотя бы симпатичности, а по случайности, когда никакого другого полового объекта на горизонте нет.
      - А когда научишься и привыкнешь к доступности - так хочется трахаться, черт их всех мужиков побери!
      Идея "пересыпа" с Кирьяном Егоровичем становится актуальна, как никогда. У Джули из-за отсутствия секса трещит в бритом месте. А обычным в таких делах собственноручным методом пользоваться не удается: ночью рядом лежит ненавистный молодой человек - прохиндей, паскудник и стандартный изменщик, а днем всегда в хате кто-то есть. В туалете не запрешься надолго - тут же постучат или того хуже - зачикают.
      Любимая Жулей морковка завяла от долгого неупотребления.
      
      ОСТАЕТСЯ ТОЛЬКО СЪЕСТЬ!
      
      - Даша, а где моя морковка?
      - Та самая?
      - Та самая. А ты вообще-то про что?
      - Я ее в борщ закинула. У нас овощи закончились. Покупай новую.
      Наивная Даша так и не поняла страстной и скрытой Жулиной любви к ТОЙ САМОЙ последней, разработанной до удобной вялости морковке.
      
      ***
      
      - Ну и как дела? - спрашивает Даша, стоя с ложкой у кастрюли и пытаясь поддеть что-то там внутри.
      - Про какие дела? У меня их много. Это ты... про что ты? - спрашивает Джуля, подозревая подвох и прилаживаясь к посудине с другой стороны.
      - Ну, не будь дурой! С Кирьяном Егоровичем. Как любовь-то ваша? Апельсины-помидоры. Старое - не старо, а молодо - не зелено. Зелено - не велено, - объясняется весело Даша и отправляет ложку в рот. Лапшинка свешивается до поверхности стола, - делись девичьей тайной.
      - Не было подходящего случая, - сухо отвечает Джуля. Ей в ложку попала картофелина. - А ты кетчуп не добавила! Пресно.
      - Нету кетчупа.
      - Нету?
      - Нету! Джуля, а кто вчера из горлышка пил? Не ты?
      - Ну, допустим, я. А что, это преступление?
      - А одной не противно было? Я тоже люблю кетчуп, - говорит с завистью и ненавистью Дарья.
      - Какие мы противоречивые, - ехидничает Джуля, - а кто на днях весь майонез грохнул?
      - Противоречивый? Майонез? А это наш Кирьян Егорыч твой майонез и вылизал! - по-доброму язвит красивая девочка Даша.
      Кирьян Егорович давно примостился на Дашкином языке, свесив ножки и поглядывая на выскребленное спецложкой розовое нёбо. При первой же законной возможности, как бы не давать зарок, кабы был бы он гулливеристым лилипутом, Кирьян Егорович совершил бы экскурсию в другую не менее розовую и уютную расщелинку.
      - Он у нас в гостях давно не был. И он, насколько я знаю, не лизун.
      - А я ему по интернету отправляла.
      - Язык? Письку свою?
      - Кетчуп, дура!
      Хохочут.
      Даша поддевает дальше: "То он у тебя шалун: майонез с кетчупом ест ложкой, а то совсем старичок и намазать ему как бы даже не на что!"
      Джуля обалдела от Дашкиной наглости и не сразу нашлась что сказать.
      - Выжидает. Я видела, как она на меня смотрит. Как ты на кетчуп. - Мелькнуло страшное: "Даша, а ты сболтнула, что ли? Да? Сознайся!"
      Джуля хищно уставилась в Дашкины зрачки, готовая проглотить ее без приправки и даже не сняв с нее легкого бюстгальтера в дырочку с ущербными по-домашнему джинсиками.
      - Вот еще.
      Даша отворачивается от кастрюли, неожиданно вытирает об Юлю руки и обиженно направляется в сторону прихожей.
      - Вот дура-то, - говорит ей вслед Джуля, отряхиваясь.
      - Даша, ты дура. Слышишь?
      - Слышу. Я - дуррра! Дуррра!
      "Дура" хорошо получается у Даши по-французски. Даша с детства картавит на "р".
      - А еще подруга!
      - Сама-то кто? - пищат уже по-русски из туалета.
      - С тобой не такой еще станешь. Зачем сказала Кирьяну Егоровичу?!
      - Ты же сама хотела трахнуться.
      - Закрой дверь! Тобой воняет.
      Джуля ругается и бросает в сторону туалета облизанную ложку.
      
      ***
      
      Конечно же, Даша сболтнула.
      На ближайшей же после той дискотеки посиделке с Кирьяном Егоровичем.
      Кирьян Егорович тогда сильно удивился, но виду не подал. Он ждал развития истории. И захотел поглядеть на Жулину ловкость с самого начала.
      
      ***
      
      Проходит еще месяц, совершенно не достойный описания.
      
      - Ну, колись? Ведь он тебя не имел, так?
      - Ну, не имел, ну, так и что? - Джулька насторожилась, ожидая каверзы, - я на этом не акцентирую.
      - А что же так вдруг поменялось-то все?
      Джуля с Дашой через прошедший месяц снова в мире, и они готовы поговорить начистоту.
      - Во-первых, время еще не пришло. А во-вторых, ненормальный он. Какой нормальный не воспользовался бы? Да, никакой! Кирьян Егорович наш - туподур подслеповатый.
      - А ты глазки-то ему делай. Как он догадается, что ты хочешь с ним переспать?
      - Тупой он. Я же говорю. Не понимает намеков. Ключ дал, и разрешил ставить велосипед. И все. Такой пороха не выдумает... не то чтобы...
      - Велосипед, это он мне разрешил ставить, а не тебе. Он вообще-то мне его подарил.
      - Блин, а ты мне не говорила даже, - сердится Джулия. - А почему он нам для двоих не подарил?
      - А ты сама спроси. А что, трудно, что ли догадаться? - Тут Даша положила Жульку на обе лопатки.
      У Джули два варианта ответа. Первый совсем невероятный: Дашка втихушку трахается с Кирьяном Егоровичем. Джуля не честна не только на руку, но и не брезгует подставить свой почтовый ящик почти любому респонденту, - кто подвернется или с кого есть хоть какая-нибудь практическая, кроме запланированной почты, польза. Потому она не верит ни в чью честность, а также не верит ни грамма в существование на Земле целомудренного любовного промысла.
      Тем более, если вспомнить события полуторагодичной давности, то обкурившиеся ее друзья - пожилой Кирьян Егорович и молодая дурра Дашка, как-то уж сильно расслабились и совсем уж явно, вырывая друг у друга мобильный агрегат, насмехаясь над Джулей, почти в открытую намекали на происходившие между ними веселые непотребства. Мол, время идет и все меняется. То, да се.
      Джуля тогда розыгрышу поверила серьезным серьезом (так даже президенты говорят), слегка позавидовала и до чрезвычайности озлобилась.
      Вариант два. Джулька не хочет признаться себе, что у Кирьяна Егоровича по-прежнему в многолетних фаворитках ходит Даша, а вовсе не она - оттого все его поступки, подарки из-за границы, маленькие бытовые радости, откровенные и сентиментальные беседы, которых Кирьян Егорович с Жулей не водил. И прочее, и прочие, и прочая.
      
      ***
      
      Кирьян Егорович Дашку не предавал; то бишь, не изменяя ей в своем уважении, он сознательно не "клювал" и, несмотря на все увертки и смазливые глазки, не стал трахать Жульку. Хотя шальная мысль такая порой мелькала.
      У Джули, как водится в таких случаях, тут же закончилась дома вся горячая вода, тут же участилась ходьба в "гости" с затянутыми чаепитиями, замелькали приглашения на встречные обеды и обмен книжками. Были и другие "тут же" и "тут как тут". Словно тутовое дерево разрослись всевозможные Жулькины "туты", а у Туземского от тени "тутовой" рощи потемнело в квартире.
      Когда Кирьян Егорович подарил велосипед Даше, то он позволил ей из соображений удобства парковать это двухколесное средство передвижения у него в квартире. Квартира, если читатель помнит, находится на первом этаже. А у Дашек - Джулек съемная хата была на третьем. Упражняться в поднятии велосипедов на этажи никто не желал.
      Все бы ничего, но хитроумная жительница "тутов" - шелкопрядница и греховодница Джуля забрала ключ от Кирьяновской квартиры у Дашки и пользовалась этим привалившим счастьем весьма настойчиво и беспардонно, размножилась, замелькала крыльями, заполонив своим телом взращенную ей же рощу "тутов как тутов".
      По ее легитимному мнению, наличие ключа давало ей полное право заходить в квартиру архитектора Туземского по причинам, весьма далеким от велосипедного спорта.
      Это были заходы по малой нужде, визиты в библиотечку для почитывания умных кирьяновских книжек, полувынужденные приходы во время променадов туда-сюда вдоль Кирьяновских окон - для смены олвейсов, которые иногда выскальзывали из трусов, для неоправданной ничем ходьбы голяком по квартире и для распития малоалкогольных напитков, сидя в желто-фиолетовом диване со знаменитыми, но неопознанными даже по каталогу растений видами цветков. В присутствии Кирьяна Егоровича, а особенно без оного.
      Не брезговала Джулия и содержимым чужого и когда-то хорошо знакомого ей холодильника. Все это было терпимой четверть-бедой.
      
      От мысли, что Жулька так уверена в его сексуальной целесообразности и легкой падкости на предлагаемое легкодоступное и бесплатное блюдо, Кирьяна Егоровича подмучивало и подташнивало, как легкомысленно обрюхаченную жертву на третьем месяце.
      Плюс был только один, слабооправдываемый и шел он из рода любознательности: с того времени он поимел возможность безопасной украдкой наблюдать за поведением Джульки как в научной вольере, уже с этой, необычной и забавной стороны. Теперь он совсем по-иному расшифровывал ее взгляды и изменившееся на чересчур уж сладкообразное и до того бывшее кошачьим поведение подопытного образца.
      Позже появилась новая, весьма нерадостная версия Жулькиной прилежности в добыче Кирьяноегоровичной любви, а именно: Жулька вознамерилась вновь попроситься пожить в его квартире. Естественно, что на халяву, так как ранее Кирьян Егорович ни с кого денег не брал, либо в качестве оплаты Жулька на этот раз предлагала свое живое тело от верха донизу. На такое Кирьян Егорович на все триста тридцать три процента не хотел идти. Легче было удавиться.
      В пользу этой версии говорило то, что по общему молодежному сходу, проживающему вместе, их апробированная в течение полугода формула два плюс два в двухкомнатной квартире на днях должна была полностью рассыпаться.
      Во-первых, освободить квартиру их попросила хозяйка, ссылаясь на неожиданный приезд родственницы.
      А во-вторых, Андрюхе и Дашке надоело присутствие в одной квартире нелюбимой и вечно ссорящейся друг с дружкой второй пары квартирантов.
      
      ***
      
      И опять про Дашу.
      Даша. Ох, эта Даша! Даша изредка читала сырые главки, слегка гордясь доверием Кирьяна Егоровича, где-то посмеивалась над текстами, на вранье реагировала адекватно, на редких похвалах приостанавливалась и смущалась; и по всему было видно, что некоторые наиболее скользкие строчки ее стали сильно коробить.
      Перед Андрюхой-женихом ей от того было неловко.
      Хорош он, или плох, но рано или поздно, шутка это или всерьез, но роман-солянка должен был увидеть свет.
      Даше неловко было просить Кирьяна Егоровича о правке текста до состояния полной непохожести бумажной героини и живого прототипа и превращения ее только в симпатичный объект. А она такой и была.
      На примере с Дашей проявилась одна из чрезвычайно редких, но метких в наше смутное время, бед молодых девочек - это дружба прошлых лет с известными, но до поры необъявленными личностями.
      Без морали в серьезной книжке никак! В дурацкой - тем паче.
      - Молодежь, девчонки, делайте выводы! - говорил Туземский своим книжным почитательницам на встрече в сквере Универа.
      - Мужики, щепка мать, пока вы - студенты. Но, если вы чувствуете, что хотите, или готовы стать звездами, - нечего пудрить мозги девочкам, которых вы рано или поздно бросите. Не надо приручать милых созданий и ущерблять их себялюбием. Некрасиво давить их мозг и души фальшивым громадьем своих несказанных будущих талантов. Не влюбляйтесь сами и не выращивайте в своих мозгах фантастических монстров, где настоящая любовь ничего общего не имеет с любовью литературной. Или все-таки имеет?
      Но на этот вопрос нет однозначного ответа. И тополиная аудитория тупо молчала, придавленная Сверхзвездой.
      
      ***
      
      А вот у исчезнувшей Дашкиной подруги Джульки на все есть ответ.
      Джулька, ставшая ненужной местным угадайским парням, и так и не обласканная дуремаром Кирьяном Егоровичем, соответственно не дождавшись приглашения хотя бы временно пожить на Кирьяновской территории, по осени уехала, выпросивши для упаковки своих шмоток самую лучшую багажную сумку с целейшими застежками и нерастянутыми замками.
      Втихушку и в отместку Джуля решила эту сумку Кирьяну Егоровичу не возвращать. Тем не менее, она озвучила клятву вернуть этот весьма нужный в хозяйстве и спорте предмет при первом же ее следующем появлении в городе Угадае.
      - Фигов!
      Так Кирьян Егорович и поверил Жульке.
      Сколько раз Кирьян Егорович одалживал вруше денег, столько же раз она их не возвращала. Разве что за одним - единственным исключением. Более того, когда Джулина мама звонила Кирьяну Егоровичу и спрашивала насчет возвращения дочерью денег, то Кирьяну Егоровичу, чтобы не подставлять Джулю, приходилось подтверждать, что Жуля возвратила все до копейки и все существовавшие ранее, скорее скрытоумственные, нежели физические, претензии канули в лету.
      - Ну, ладно, - говорила удовлетворенная мама, - неразумная дочка явно исправляется. А то я ей как-то не особенно верила. Спасибо за все. С твоей помощью Жуля помаленьку становится порядочным человеком. Можно, я как-нибудь приеду в гости?
      Под гостями подразумевался легкий и необязывающий секс.
      "Без вопросов. Приезжай. Посидим где-нибудь".
      Под посидим подразумевался легкий и необязывающий секс.
      - Теперь у нас вроде семьи, - проговорилась как-то Мама после десятка рюмок.
      - Да, с чего бы это?
      Всегда одинаково вежливо отвечал Кирьян Егорович.
      Его приют, его дверь, его гостеприимная ширинка открываются для всех желающих. Ног нет? Не имеет значения. Междуножье-то осталось!
      Про Жулю в качестве кандидатки на квартировку он умолчал. Это новый Притцкер в литературе: три "к" подряд! Как, интересно, будет звучать в английском переводе?
      Русская Коза Чена Джу взлетела вверх, к рубиновой звезде кремлевской башни! Английская Овечка жует Гайдпарк.
      
      ***
      
      За все время общения с Джулей Кирьяну Егоровичу так и не удалось привить ей мысль, что если берешь деньги в долг, то их нужно возвращать, не ссылаясь ни на какие трудности. Иначе, во-первых, прослывешь непорядочным человеком и потеряешь доверие. За чем тут же следует естественный вывод, что следующего транша не получишь никогда.
      Во-вторых, если заведомо знаешь, что вернуть деньги не удастся, то попросту попроси, да так и скажи: "Не верну. Нечем возвращать. Подарите денежку, а? Помогите бедной безработной безродной (еще Притцкер, а Овечка все жует) девушке".
      Для Туземского этот логичный постсоветский вариант был бы гораздо приемлемей.
      И не для того, чтобы унизить человека, как некоторые глупенькие девочки могут подумать, а для того, чтобы во всем были честные отношения.
      То, что студентки вечно бедные - это прекрасно все знают. Кирьян Егорович относился к этому без всяких дурацких подоплек и пролетарских булыжников за пазухой не носил.
      Дашка в этом смысле была абсолютно порядочной.
      Джуля являла собой верхушку попрошайнической шайки и почти всегда добивалась своего.
      Слабоват, слабоват Кирьян Егорович на девичьи слезки.
      
      ***
      
      От отдаленности и ненужности никому, и последнему в этом списке - Кирьяну Егоровичу, Джулия почти полностью растворилась в своем загнанном в жидкие перелески и обставленном вышками терриконов шахтерском застенке, породнившись от безысходности со своей сердитой и жесткой в некотором смысле, излишне стеблеватой, кукурузнообразной, уверенной в своей хрущевской прямоте мамой.
      Наличие надобности в ответе на чуть-чуть наивные и несколько навязчивые СМС-ки Жулиной матери, Кирьян Егорович, ставший негодяем, создавший семейный групповичок, особенно не мучаясь последствиями и сомнениями, легко определял сам. Он односторонне и всегда в свою пользу толковал их смысл, а чаще всего даже не удосуживался отвечать.
      Джулька, кроме Кирьяна Егоровича, наплевала также на Дашку, перевалив на нее все свои иногородние невезухи, а заодно наплевала на судьбу и прокляла своих родителей за собственное нескладное телообразование, доставившее ей столько горьких проблем и невезухи по жизни.
      На самом деле Джуля была несчастной по своей неисправимой хитрости, определяемой не по типу туловища, а по фактуре совершаемых дел.
      У Джули все дела, смахивающие первоначально на обычную, бестолково заведенную базарную суету, больше подходили под ранг темных и мелкопакостных киосочных делишек. Например, когда продавщице обязательно надо сэкономить на туалете и потому ходить по-маленькому в ведро, которое потом ночью надо незаметно и подло вылить за бордюр, за которым уже начинается цивильная больничная ограда.
      Или, когда надо сухой табак выдать за увлажненный и всучить в надежде, что клиент уже больше никогда не подойдет.
      
      ***
      
      Джуля могла бы без всякого порно, по-товарищески изнасиловать Кирьяна Егоровича, как насиловала когда-то, - и будет продолжать это естествоугодное занятие, - молоденьких и неопытных мальчиков.
      Но для этого надо было как-то хотя бы уложить Кирьяна в постель. Или прислонить к спинке дивана. Потом будто устать самой и прилечь ненадолго, испросив разрешения. Или, на крайняк, невзначай присесть рядом. Потом случайно прикоснуться. Кирьян Егорович начал бы соображать в нужную сторону, а там, глядишь, клюнул бы Кирьян Егорович на дармовщинку. И покатило бы как всегда.
      Хитромудрый Кирьян Егорович при Джульке из соображений безопасности в диван - кровать не ложился, а когда сидел рядом старался соблюдать дистанцию хотя бы сантиметров в сорок.
      Из одной любимой солдатской кружки, как бывало ранее от скудности сервировки, он теперь старался не пить: это сближает.
      В лукавые и по-преданному влюбленные Жулькины глазки пытался не смотреть.
      В трусах и без майки перед соблазнительницей не ходить, стряхивать в туалете тихо и без смака.
      Жулин план увалился в помойку на глазах Жулиной подружки и соперницы Дарьи.
      
      ***
      
      
      
      
      
      
      2.2.16 ОСОБО НЕЛАКИРОВАННЫЕ ОСОБЫ
      
      
      Это продолжение назад. Так иногда завтра начинается вчера.
      Это всего лишь показательный, как в нарсуде, заказной эпизод, вынутый из всепрощающей памяти Кирьяна Егоровича. В тот самый день, когда забывается варево, составленное из страшного и веселого, из аморального и учебного.
      - Застрелю.
      - Поздно, батя. Срок давности кончился.
      Это те давние времена, когда в доме ни кроватей, ни диванов не было.
      Не было тогда и воспрещения на гостей.
      Оно появилось впоследствии.
      Хотя, случались, конечно, - не без того, - эпизодические законоизъятия.
      Это уже от излишней доброты и падкости Кирьяна Егоровича на такого эфирного рода приключения.
      
      
      ***
      
      В квартире толпа спящих молодых людей.
      Не мазурики, не волки позорные, не мусора, - обычные кроткие студентишки и незлобивая безработная мелочь - новые скоропалительные друзья, подобранные на улицах Кирьяновскими жиличками.
      Не щи варить пришла молодежь.
      Пришла она покутить нахаляву и поглазеть на симпотных и свежих бабенок, а там как придется.
      Поозирались, поняли что к чему, потому исчезла настороженность, пошли нормальные разговоры.
      Размякли.
      Устали.
      Прилегли.
      Советский Союз. Россия. Необъятная держава. Все люди равны, кроме прокурора, гаишника, председателя домового комитета.
      А, впрочем-то, и нет. Все равны перед баней. Баня - икона советского стиля. Там все голые, как при рождении. Сволочи вершат судьбы в банях и в вертолетах, гоняясь за безобидными оленями, беззащитными перед автоматами, снайперскими винтовками кабанами, волками. И только несволочи живут по не банным законам.
      Лакированных особ в хате Кирьяна Егоровича нет. Обстановка по-небанному и по-человечески незатейливая.
      Простые люди - что мебель.
      Молодые люди - как кресла-качалки.
      Взрослый хозяин - неподвижный дубовый шкаф с закрытыми на ключ дверками, а внутри шкафа неизвестное содержимое.
      Может шкилет там живет, может спрятана от похотливых взоров любовница.
      Кто-то спит в прихожей.
      Самый догадливый Умник оседлал унитаз, прислонился безработным билетером к стенке и тут же уснул. Хочешь выкупить пользу - разбуди и подвинь билетера.
      У Кирьяна Егоровича после выпитого за компанию - хорошее и боевое настроение. Кирьян Егорович пытается заснуть, но ни тут - то было. Многие, - те, кто в комнате, - задают интеллектуального храпака дивного совершенства и ранообразнейших стилей.
      Бирушами и самолетными очками-нашлепками хозяин принципиально не пользуется.
      Бардак, дохловатый бордель, дребезжащая лунная полутемень, нерешительная тишина и полный срач.
      Посуда и остатки пиршества сконцентрированы в центре комнаты, расставлены на полу посреди спящих. окурки на подоконнике, в разбросанных по углам пепельницам.
      Жива еще гитара и не порваны до конца ее струны.
      Гитарист обнимает ее как драгоценную подругу и не желает расставаться на ночь.
      Где кто сидел, тот там и упал. Позже согнулся, расслабился, скрючился. И не в уставших телах, и не в морали дело. Русь! Каждый солдат обязан переночевать в окопе. Каждый гражданин должен вырыть окоп, а после войны посадить в нем дерево.
      Даша, изрядно нацеловавшись и насопевшись в подъезде с кем-то из изрядно выпившего коллектива, сомлела мгновенно и уже спит мертвецким сном.
      Паренек, раздувший губу на более существенное продолжение, нежели подъездные полуприхваты, спит в Дашиных ногах, лишь слегка похлебав разрешенного молочка из милорозового блюдечка, съежившись нашкодившим и оттого отпнутым котярой.
      Одна только компания сгруппировалась не так, как все. Это Джуля ворочает вовсю своего молодого человека, пытаясь заполучить порцию удовольствия, подкинутую разжалобленной судьбой.
      Совсем хрупкий мальчик Костик приткнут головой к участку стены под окном.
      Над ним притулена хлипкая полчонка с древними и никому не нужными видеопленками.
      Костик стеснен в движениях и ему некогда деваться.
      Но он поначалу не возражает.
      Бойкая попечительница по пресловутому имени Джулия возлежит рядом.
      Хотя возлежит это не то слово. Она активно воздействует своим органоном на соседское, размякшее тело.
      Она орудует Костиком как парализованной движимостью, лишенной прав на возражения. Она то атакует сбоку, то измывается, привстав над ним на коленях, то забирается пахом на самую шею, трясь об гладкий подбородок, не знающий еще Жилетта.
      На Жуле только дырчатый бюстгальтер. Потом и этот аксессуар летит в пространство комнаты.
      Приземляется он на физиономии совершенно невиноватого ни в чем Кирьяна Егоровича Туземского - добрейшего человека, в прямом смысле на своей голове приютившего желторотую свору. А теперь бюстгальтер...
      Кирьян Егорович вздрагивает, - епона мать, - только что созданный флер сна рассыпается полностью. Он откидывает прилетевшую тряпицу в сторону. - Это еще что за хрень?
      Он ворчит.
      Он озирается.
      Находит взглядом вошкающуюся парочку.
      Слету понимает возникшую проблему.
      Вот он, оказывается, как выглядит злобный матриархат в миру опустивших вожжи слабосильных мужчин!
      
      ***
      
      У большого ребенка Костика совсем маленький член, и он, зараза, вдобавок, и как назло, не стоит.
      Костик грустно лежит на спине, придавленный животрепещущей массой.
      Нетто и брутто у Жульки равны: сиськи и жопа, надо отметить, составляют половину ее нетта, а вся разница между бруттом и неттом раскидана по комнате.
      - У меня это в первый раз, - жалостливо оправдывается Костик, пытаясь обменять насильный секс на безопасность сентиментальных разговоров.
       - Я мало в этом понимаю. - Костик честен, как перед мамой в призывном возрасте.
      - Вау!
      - Конечно, слышал многое, но ни разу сам не испытывал.
      - Вау!
      - Может, не будем сегодня?
      - Вау! - И разговорилась, - вот те раз! Зато у меня не в первый.
      Грозно может пожурить Джулия. И это ни для кого не новость.
      - Я - твоя удача! - это констатация неотвратимого факта, а не бравада.
      - Сейчас все будет как надо. Как мне надо. Ты не дергайся и запоминай. В следующий раз все будешь делать сам.
      - Хорошо. Попробуем.
      Жуть сковала члены Костика. Зубы бьют в барабаны. Важная в этой ситуации часть тела слегка взмокла и прилипла к ноге.
      - Что пробовать. Расслабься. Ноги чуть сдвинь - разлегся тут! И молчи.
      Джуля садится мальчику (педофилии ни на грамм) на щиколотки, потом, вдруг вспомнив, что кругом могут оказаться свидетели, оглядывается кругом, а особенно пристально назад, пытаясь определить степень Кирьяновского сна, - знаем мы, мол, этих старичков. Им бы только подглядеть и подрочить втихушку под одеяльцем.
      Кирьян Егорович вовремя, но несколько фальшиво, изобразил невинный ребятеночьий всхлип и поворочался, как полагается уставшему от тяжелой работы с коровьим стадом ковбою.
      Сила дремы Кирьяна Егоровича кажется Жуле неубедительной.
      На всякий случай она прикрывается от плеч заменителем гостевого одеяла - куском подкладочной ткани, свернутой в рулон.
      Это, между прочим, вообще-то, - дешевая художественная основа для таких же херовых кирьяновских картин.
      - Холст, едрена мать! Обтрухают - пришибу! - мелькнула завистная дума наблюдателя.
      - Да спит он, не волнуйся, - успокаивает Жуля своего подопечного.
      - Точно?
      - Даже если не спит, то к этим делам он привычный.
      Жуля поддает Костику шенкелей.
      
      Жуля соврала: Кирьян Егорович сам в безобидных групповичках участвовал, но не приветствовал чужих и несогласованных трахов при нем в качестве созерцателя.
      Но, этот прецендент особой значимости.
      Кирьян Егорович решил проверить Жулькин сексуальный талант и ее спринтерские возможности. На всякий этакий случай.
      - А ругать не будет утром? - промямлил Костик.
      - Ругаться? Не знаешь нашего дедушку. Посмеется только.
      - Шевелился только что...
      - Да спит он как медуза в спирте. Выпил-то сколько, посчитай.
      - Все пили. И я ...Кажется перебрал. От этого у...
      - Да, молчи ты.
      Жуля наконец-то поняла, что обычная ручная подкрутка из тонкостенного шланга фирменного брандспойта никак не сделает. Надо принимать другие инструментальные меры.
      - Сейчас, Костик. Щас, щас, щас. Еще попробуем и вылечимся. Куда он денется. Вот он у нас какой маленький... расти, расти... так. Эх, черт!
      Костик, заложив руки за голову лежит неподвижно и, слегка приподнявшись с некоторым страхом, будто дожидаясь начала действия наркоза, посматривает за скальпелем. Он с интересом наблюдает за Жулиной технологией лечения его распластанного тела. Что-то пытается советовать по поводу партнерской осторожности. Член у него нежный, дескать. Боится ранения кожицы. и особенно в головке. Она розовая и чувствительная. Ободок слабый и излишне нервный. Когда он передрачивает дома в туалете, то старается осторожничать, потому что при переусердии в трусах становится неуютно и страшно жжет.
      - А у меня все нормально, когда я с собой пальчиком... - игриво выговаривает Жуля.
      Говорит она гордо, с вызовом, неимоверно возвышая в глазах Костика собственные познания, а особенно ненасытную потребность в сексе на самые небеса.
      - Это интересно, - высказался Костик, словно слушатель на референдуме по половому воспитанию подростков. Были бы под рукой карандаш и бумага, Костик непременно бы законспектировал жулькин доклад.
      - А покажешь, как девочки это делают? Никогда не видел. Вы палец засовываете туда, или только поверху... ну это... шоркаете? Как его... ну это...
      - Клитор это называется, - хихикает смышленная партнерша. - Вот, смотри, вот этот нежный выступик.
      Жуля обожает свой клитор. Но у Жули не выступик, а твердокаменный нарост над входом в пещерищу, в которую кроме легко прошмыгивающих скользких котиков, захаживали также слоны и гиппопотамы, запросто раздвигая и сминая краснолопуховую маскировку.
      - Шоркаете! Не шоркаете, а... как бы это... Тебе не покажу. Зачем? - хмыкает Жуля, не найдя приличного медтермина.
      У нее в арсенале пара десятков способов самоудовлетворения. Морковка, гладкий огурец и облизанно затертая ручка кухонного ящика, которые они с подружкой пользовали по очереди, не ведая семейственных свойств предмета, тут не на самом последнем месте.
      - А если все-таки?
      - Ну, разве что потом как-нибудь. По нормальной пьяни.
      Джуля запросто может играть с другими мальчиками в визуальный дрок, сидя по разным лавкам. Но этим современным и веселым представлениям предпочитает живые контакты.
      
      Костик... Ох уж этот Костик!
      Дрочить Костик пробовал для половой любознательности и обыкновенно, и с презервативом, но и так, и эдак не показалось каким-то особенным шиком. Сперма вытекала и выскакивала точно так же, как и у других обычных мальчиков. И особенно хвалиться было нечем.
      Но, если гондон со смазкой, то... то это другое дело. Тогда даже забавно и кайфа больше.
      Вот полный перечень Костиковых бед:
      -Мать проверяет содержимое компьютера. Поэтому порнуху в нем подолгу хранить нельзя.
      -Вздрочнул и тут же картинку стер.
      -Пробовал ходить по дому в гондоне, но он чуть-что, если не поддерживать стояк, сваливается.
      -Мама раз чуть не зачикала: презерватив проскочил сквозь трусы и задержался у колена.
      -Еле удержал от полного выпадения.
      -Вот бы маман всыпала.
      -Гондонов дома мало.
      -Единственная пачка заканчивается.
      -Из четырех остался только один и тот пользованый.
      -Негде прятать коробочку.
      -Мама знает все места его заначек.
      -И жалко тратить деньги. Не хватает даже на пиво.
      Словом, подытоживая:
      - Индивидуально-сексуального счастья у Костика в доме нет.
      
      Уста Джулии теперь заняты постепенно оживающим объектом вожделения. Но она, поглощенная священным действом, все равно вслушивается в Костиковы причитания и жалобы.
      Ей по-настоящему жалко бедного и несчастного Костика, обделенного полновесно активной любовью.
      Наконец, спичи прекратились.
      Слышны только приглушенные всхлипы, жулино чмоканье и стоны обоих.
      Джуля увлекается чрезвычайно. Будто качается в соломенном кресле и читает сладкий интеллектуальный детектив от Дианы Сеттерфилд.
      Костик поглядывает, напряжение и страх заменяются приятным оцепенением его мелкотравчатого, такого непослушного поначалу расслабленного дружка.
      Усердие, наконец, вознаграждено. Недочленчик становится достойным кандидатом продвинутого диалога.
      Но это только половина дела. Теперь надо вступать в секспартию по-настоящему.
      Джуля приподнимается с колен, продвигается вперед и с неотвратимой силой жестокого зубного лекаря нанизывается на так долго хранимую Костиком мужскую невинность.
      - А-а-а! - Бычок-подранок взмычал помимо своей воли.
      Хлюпнуло и брызнуло терпко-соленым так, что у Кирьяна Егоровича, лежащего от них на расстоянии рукой подать, тут же по-животному ощерились ноздри, возмутилась и слила из головы кровь, увеличив давление в другом месте, зашевелилось и самопроизвольно поперло у самого.
      - Я-а-а! - еще хищнее выдавливается из Костика.
      Джуля прыгает на блудской оси, мотыляется взад-вперед, вертится кругами как огромная скользкая молявка на тройчатке.
      Стороннему наблюдателю ничего не видно, кроме холста-одеяла на Джулиной спине и Костиковых ступней. Это не особо интересно. А фильм-то, блин, любопытнейший.
      Это паршиво: слышать звук и смотреть эротическое кино на погасшем экране.
      Незадачливый зритель третьего ряда приподнялся, и, на локтях крадучась, поплыл ближе к сцене. Вот и сладкая парочка. Вот он уже совсем рядом, а вот и в контакте с артистами завершающими сценарный акт.
      Кошачьим движением, медленно, словно юбку у игривой неопытницы, активный созерцатель задирает Жулькино псевдоодеяло. Жуля этого не замечает. Даже если бы заметила, то уже поздно останавливаться. Мотор ее работает на полную мощность и ей уже не до каких-то ползающих в ногах наиподлейших пресмыкающихся и безпозвоночных простейших.
      - Занятие для мелюзги.
      Так бы она сказала. Плюнула бы в пресмыкающегося-червячка и продолжила б жевать крупную наживку.
      Оголилась мелькающая и дюжая задница, блеснул отблик луны на ней.
      Осветил темную комнату, как луч света в темном царстве блудливых безобразий.
      Графоман, почувствовав себя ловким и знаменитым на детали зротоманом-порнографом, жадно всматривается в светлое пятно.
      Останавливает взгляд на центральной точке с темным ореолом, встроенной между полушарий.
      - Войти что ли туда? Приставиться, потереться мокрой головой?
      Но в этот клуб для избранных без членского билета не пускают.
      Тогда зритель приопускает голову, желая увидеть другое. Но там темно и слишком подвижно.
      - Бедный, бедный Робинзон. Бедные, бедные маленькие яички. Если они компактные, то как им, убогим, там больно. Если мошонка просторная, то Костику страшно повезло: яички нашли бы себе уголок, раскатились бы по свободным местам.
      Так представляют истинные эротоманы общую картинку.
      Жалко Егорычу неопытного, мелкого, хрупкого Костика. Жалко его косточек и вросший в мокрую Жулину пещерищу слабенький отросток.
      Джуля выше Костика на полголовы и тяжелей в полтора раза.
      
      ***
      
      От Жулиной задницы пахнет селедкой, хотя в вечернем меню такого блюда предусмотрено не было.
      Значит, это самородное, жулино, костиково, ихнее, наше!
      От вида всего этого пахнущего салата, от аппетитного плюхающих Жулькиных яблок, арбузов, селедок, от музыкально хлюпающего сопровождения распутный суслик эротомана Егоровича увлажняется сам и выскакивает на пригорок, будто бы боясь пропустить интереснейший заход солнца, или скачку диких сайгаков.
      Хотя, разве бывают сайгаки домашними?
      Бывают, да еще какие.
      Главная сайгачиха, увлеченная процессом насилия, подлых действий Кирьяна Егоровича не засекает вообще. Но, может, делает только вид и от этого балдеет вдвойне: "Хитра девка. Недооценил!"
      Наконец, Костик застонал под Джулей не по-шуточному и задергался в низкочастотных конвульсиях. Да, такого при суходрочке не испытаешь.
      Выдыхает он как-то неожиданно и не по-взрослому пискляво: "И-и-и!"
      - А положено грубо "о-о-о" или "у-у-у" - замечает лежащий на полу в неудобной позе зритель, знаток и независимый критик.
      Сам критик склонен к "о" и "у", или с переходом от "о" на "у". Бывает с внутренним стоном.
      Короче, Костик в этом плане Кирьяну Егоровичу совсем не понравился: он подвел своим высокооктавным звуком всех настоящих русских мачо.
      Джуля подмахивает сильнее.
      Охи и ахи звучат уже оглушительно.
      Спящие на полу зашевелились.
      Приподнялась кучерявая Дашина головка и тут же опять зарылась в подушку.
      Покобзде Джуле, похрену молодому, убиваемому человеку!
      Вот Жуля взбрыкивает в последний раз, и насаживается на всю глубину как самое большое и тяжелое кольцо в пирамидке.
      Потом мелко потрясывает задницей, будто выбулькивает из себя лишнее. И только потом уж обмякает всем телом и растекается тяжелым, и потому сомнительнным, удовольствием по Костику.
      Но, чтобы до конца выразить и продолжить блаженство, этого Жуле недостаточно.
      Джуля выворачивает головенку Костика из под полки и навешивает ему на лицо развалившиеся в стороны огромные груди.
      Ей невыносимо сладко! Хочется обливаться счастьем и кончать, и кончать, и кончать
      Не мальчик уже Костик, а настоящий мужчина Константин полузадушен Жулькиными грудями.
      Но ему это нравится, он в полнейшем восторге.
      -Он выYбал бабу!
      -Он видел настоящую пЪзду.
      -Он - молодец.
      -Он - супер.
      
      ***
      
      Ближе к обеду Костик встретится с другими товарищами, - у него встреча с одногрупниками по детсаду, - и развеселит стол, украсив до мелочей и понавешав немыслимые узоры на ночное приключение.
      Костик намеренно забудет главного героя: героем будет он сам.
      Он накатит от радости три банки пива на старые дрожжи и в оконцовке вечера упадет вместе со стулом.
      Ночевать он будет в Центральном вытрезвителе.
      Он - супермен Бред Пит.
      
      ***
      
      Взору Кирьяна Егоровича, наконец-то, мокрая Жулькина витрина предстает во всей своей красе и мощи, освобожденная от стыда, от всяких лишних и неуместных приличий.
      Кирьян Егорович, не отпуская одеяла, дотронулся свободной рукой до своего мокрого агрегата, обхватил скользкую верхушку, слегка поднажал.
      Тут же соответствующая цепная реакция со всеми полагающимися деталями, только шибко провористо.
       - Оп-па! Вот это да. - Не ожидал такого расклада паршивый старикашка.
      Школьные годы чудесные. Сбылись дрочилкины грезы.
      - Проблемы... - так бы прокомментировал Порфирий Сергеевич.
      - А у меня было вот как... - у Порфирия Сергеевича таких случаев в сексопилке скопилось ой как мно-о-го. Через край, как много!
      Плохо Кирьяну Егоровичу стало.
      - Зачем это? Куда теперь бежать с учуханной ладошкой? О брюхо вытереть? Ждать, когда высохнет?
      Чего, как? Проблемы, гы-ы-ы.
      Кирьян Егорович отползает в прежнее логово и вытирает скользкую ладонь попавшимся под руку Жулькиным бюстгальтером.
      Потом подкидывает ставшее мерзким насисечное тряпье к ногам Костика.
      - Заслужила, ночная подлючка.
      Вердикт его таков: не надо при всех трахаться и будить спящих людей. Для этого есть подъезд, туалет на крайняк.
      А, собственно, приключение, хоть и короткое и безконтактное, но было практически безвиннно-нормальным. Поэтому эротоман через некоторое время передумывает. Он прощает и Жульку и Костика.
      - Ничего им говорить и ругаться не буду. Сам-то тоже на руку слегка нечист.
      
      ***
      
      Так закончился Праздник Троицы и Мокростоя. Закончился он у всех почти одновременно, но Джулия отметилась только в одном, своем личном половом деянии. На остальных ей было наплевать. И ей оттого стало хорошо и весело.
      Победа!
      Плоть опять восторжествовала над страхами, над мамиными запретами, над осторожностями и предупреждениями подруг.
      - Плевать! - считает Жулька.
      В этом правда ее жизни: взять, где можно взять, где плохо лежит и получить от всего этого бесплатный кайф.
      
      ***
      
      - Ну как? - спрашивает Жуля изнасилованного юношу, натягивая трусы на задранные к потолку ноги.
      - Здорово, блЪ. И не особенно больно. Хотя, может быть, опухнет к утру. Попробуем еще?
      - Попизджее. Посмотри на себя. Взмок весь, а он сморщился. Хотя - обычное дело. Некрасиво только. Сходи, помойся. Нет, сначала я схожу. Мне важнее.
      Сходили в туалет по очереди. Для этого пришлось разбудить и передвинуть в корыто душа сидящего на унитазе нетрезвого молодого Умника.
      - Давай под утро. Только ты сам. Если у тебя встанет. И активней меня буди.
      - Теперь я мужчина, - задумчиво, но гордо, сказал бывший ребенок Костик, достойно оценив святой оплодотворенческий акт и ощупав скорлупу, лишившуюся части своего содержимого.
      - Ага. Меня благодари. Долго еще будешь меня помнить. Что-то бюстгальтер какой-то мокроватый. Тьфу, что это тут липкое? Откуда здесь майонез? Что ты меня за руки все время держишь? Отпусти, это неприлично. Глупости детские. Вдруг кто увидит.
      - А в рот можешь взять?
      - Чего! - Жуля рассвирепела, - это уже слишком. Сколько можно. Я НЕ БЛЯДЬ!
      Кирьян запрятал смех в одеяло.
      Утром народ стал просыпаться, а потом рассыпался, пряча глаза, (где это я, кто я?) ушли кто куда, не записывая телефонов, не спрашивая имен хозяев, распластавшихся под тряпьем, не употребив ни кофе, ни остатков спиртного.
      
      ***
      
      - Ну что девки, будем продолжать блядство по дрожжам, или как? - спросил Кирьян Егорович проснувшихся Жульку с Дашкой. Это было ближе к обеду. Но не услышал достойного ответа. Увидел только помятые лица и размазанные краски.
      В туалете на веревке висел, смущаяь кружевами, простиранный бюстгальтер. Жуля боковым взором тщетно всматривалась в Кирьяна Егоровича.
      - Уж не этот ли старичок-прохиндей напроказил с личным майонезом?
       Других, более вероятных подлецов, у нее в уме не было. Характеров прочих сволочей она изучить не успела.
      Кирьян Егорович в проступке не сознался, и даже щетинкой небритых щек не повел, и не порозовел ни удушливым стыдом, едва соприкоснувшись... с раскаяньем.
      - Может, по махонькой? - спросила Джуля под вечер.
      - Я - пас. - Это Даша.
      - Хватит вчерашнего. Разве что курнуть?
      - А есть?
      - Сбегаем! - бодренько воскликнула Даша. И слиняла на трое суток.
      Ни травы, ни сигарет в доме так и не дождались.
      
      Жуля с Кирьяном Егоровичем выкурили все бычки и спокойно рассуждали о проблемах целомудренной любви.
      Неизвестно, вспоминал ли Костик впоследствии уникальный Жулькин университет, но Кирьяну Егоровичу образ мокрой задницы с лунным отсветом и обтруханый бюстгальтер изредка стали приходить без спросу и украшать его сны.
      Каждый раз Кирьян Егорович просыпался и весело хохотал, будто зафиксировал эпизод только секунду назад.
      
      
       ------------------------------- 2010 г. ------------------------------
      
      2.3
      ВРАКИ,
      ЧТО
      КАШЛЯЮТ
      РАКИ
      -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      
      2.3.1
      В МОЛВУШКЕ. ПУСТОПОРОЖНЕЕ
      
      ...Природа не так бессвязна,
      как плохая трагедия...
      
      "Аристотель.Метафизика.
      XIV 3, 1090Ь19-20".
      
      
      "Пораньше уйти с работы" на языке Кирьяна перед лицом своих товарищей, жены и государства изначально и туполобо обозначало начинающийся сибирский вечер, мгновенно превращающийся в ночь.
      Сигнал "пораньше встать" пикал в тот ужасный, проклятый момент, когда стрелка часов, как правило, показывала на цифру десять.
      Но часов у Кирьяна Егоровича нет, ни на руке, ни в квартире. Цифра десять торчала даже не в мозгу его, а в биологическом отсеке, где в равной степени дурковали понятия о логическом завершении затянувшегося чаепития в ресторане, и о том, что работу, даже в которую вкладываешь всю душу, никогда не переработаешь. Приходилось также принимать во внимание неизбежное наступление завтрашнего дня с пробуждением по звонку мочевого пузыря.
      По-дуремаровски седые волосенки Кирьяна Туземского всклокочены. От обычной, слегка деланной подтянутости нет и оттиска. Следы ресторанного благолепия заканчивались тогда, когда не было больше сил следить за внешним шиком и управлять собственным телом с прикрепленными внизу болтанками.
      За душой у Кирьяна Егоровича шесть или семь бокалов пива, которые он влил в недра своего тулова, слегка отвыкшего от регулярности, не в пример прыти его товарищей.
      Один из приятелей после не столь уж отдаленного запрета врачей на пиво, употреблял теперь только водчонку, с пользой для здоровья и скуса, зажевывая ее традиционной лимонной нарезкой.
      - Вам как всегда? - Это первый вопрос любой официантки, едва только этот хронический посетитель приземлялся в металлический стул с фанерной спинкой, обтянутой, в свою очередь, дешевым черным дерматином в цвет минималистического интерьера, выполненного без всякого участия декоратора.
      Собственно интерьера-то и не было. Стулья существовали сами по себе, стены жили отдельной жизнью, официантки были мертвой запчастью чуть более живого окружения.
      Этот когда-то крепкий орешек, а теперь просто прибавивший в возрасте человек, украшенный с ног до головы справками и рецептами из местных поликлиник и больниц, есть не самый лучший, зато шибко закадычный друг Порфирия Сергеевича по имени Мениска.
      Мениска уже давненько взял взаймы у Порфирия крупную сумму денег и не желает отдавать ее, считая, что он давно уже расплатился фактом своего драгоценного соприсутствия с Порфирием на ежедневных излияниях.
      Порфирий, правда, считает ровно наоборот.
      Долги, как известно в криминальном мире, сближают людей кровью и процентами.
      Этот способ продления взаимного магнетизма гораздо крепче, чем дружба мирных граждан, тем более друзей, повязанных долговым обязательством, зиждущемуся на незарегистрированном у нотариуса честном слове.
      В мире некриминальном должники могут с непорочною рожей посиживать рядом с кредитором в кабаке или в кабинете, не сильно обременяя себя тяжкими воспоминаниями.
      У должников среди мирных людей распространилось редкостное свойство: - плевать на свой бывший когда-то чистым костюмчик, отчего в их глазах он становился краше и удобнее размером.
      Российские кредиторы научились отбиваться от непрошенных друзей, намеренно давая им в долг. Это негласное правило в случае с Мениской и Порфирием срабатывало на все сто.
      Ласковые напоминания о давних долгах у обоих заканчивались обычно тем, что кредитодателю порывались треснуть в лицо, ссылаясь на отсутствие с его стороны всякой доброты и силы ожидания. Но, ввиду присутствия свидетелей, все посягательства, как правило, ограничивались обычной бранью и реже - мирным уползанием из-за стола наименее психически уравновешенного спорщика.
      
      Другой посетитель - по имени барон фон Хольц, - этот настоящий и верный, лучший друг Порфирия, употребляясь традиционно исключительно разливным пивом, переживал очередную постсоветски проигрываемую Олимпиаду.
      На фоне трагичного бесславия Калгари очередная громкая окололитературная беседа в кабаке Молвушка выглядела кощунственно дико.
      Вместо того, чтобы патриотично рыдать, эти великовозрастные клиенты умничали о постороннем, рассказывали прибаутки и ржали по пустякам, отчего немногочисленные болельщики пивнушки периодически оборачивались, обещая в следующий раз выставить друзей на улицу, а там почистить им фэйсы. Но обошлось. Слава богу, кто-то из "наших" попал в штангу, а следом сам заехал в ворота совместно с вратарем. Это было единственным славным попаданием, почти удовлетворившим агрессивных почитателей русского хоккея, желающих хотя бы избежать сухого счета, что весьма положительно повлияло на разрядку общей ожесточенности.
      Рассерженный Фон Хольц на этом моменте грустно усмехнулся.
      
      ***
      
      "Молвушка" в лице торжествующих буфетчиц и бармена - все, в основном женского полу, пара из которых могла с большим натягом потянуть на сексуальность за неимением лучшего, естественно, "должна" Кирьяну Егоровичу за повысившуюся с его помощью посещаемость этого заведения.
      Но Молвушка никогда и никак (разве что лет через десяток - другой, ровно после кончины Кирьяна Егоровича) никогда этого не признает и не перечислит процентов в пользу родственников почившего.
      Поэтому, означенная фирма, признавая за Кирьяном Егоровичем неоспоримое право важного субъекта в питии в этом заведении в непомерных количествах пива, никаких скидок ему пока не делает, забирая сполна все причитающиеся им деньги и обрекая знаменитого питка на скудное, хлебное, домашнее довольствие, и инерционно считая, что каждый настоящий художник типа архитектора Туземского может творить только в голодном состоянии.
      Утонченного в послепитейных разговорах Порфирия Сергеевича на беседе не было: демонстрация повышенного давления на людях - это дурные шутки. Поэтому Порфирий Сергеевич Бим в этот день совершенно закономерно повышал давление дома, используя свои малоалкогольные домашние запасы и читая очередную правку романа, выданную ему Кирьяном для критики. Это случилось намедни.
      Кирьян позволил Биму совершить очередной операционный сеанс усекания матерных словообразований в гноящемся пролежнями романе. В умертвлении части матерных словосочетаний, как настоящий русский патриот, Порфирий до поры сам еще сомневается. Он частично оправдывает их наличие, имея в виду проблему сохранения реалистической атмосферы, в формировании которой он принимал самое непосредственное участие, и нарушать эту крайне неустойчивую формулу не хотел для правды истории.
      Кроме того Бим был как-то повышен Кирьяном в должности и теперь еще отвечал за, за, за тавтологию ю, ю, ю, за, за, за исправление синтаксиса, са, са и красоту, ту, ту, ту неблещущих оригинальностью тамошних междометий и тягостных длиннот типа этой, только что написанной Ченом Джу фразы, являющейся, на самом-то деле, образцом сжатой словесности и пренебрежения к правилам реализма и всех последующих "постов" и "сюрров".
      Порфирий Сергеевич по тайному сговору с автором романа века является также первоообладателем права критики.
      - Если ты признаешь, хотя бы тридцать процентов моих замечаний, - почту за честь, - говорит Кирьяну Егоровичу самый яркий герой знаменитого в самых профессиональных кругах плутоватого романа-солянки про путешествие в Европу за некими золотыми, голубыми ли гвоздями, мозгокрут и яркий оббиватель пивных порогов Порфирий Сергеевич по фамилии Бим-Нетотов.
      Кирьян Егорович принимает семьдесят процентов правок, но не торопится их применять, ибо бумажки с красными Бимовскими пометками-правками почему-то теряются в ворохе прочих бумаг, толпящихся на его рабочем столе, где проблемы творческие находятся в очереди с проблемами повседневными, и совсем другого свойства, напрямую влияющими на степень его выживаемости в текучке бегущего по нескончаемой арене кризиса.
      
      ***
      
      Кирьяну Егоровичу, невзирая на случайность момента, пришлось держать ответственное слово перед задиристыми товарищами.
      Его слушатели первоначально браво верховодили в вопросах спорта, в боксерских навыках, в сексе и одежде, в кино, в технологиях изготовления пива, в разновидностях, свойствах и алгоритмах драгоценных камней, в вопросах пенсионного и инвалидного обеспечения, в вопросах с кем и когда водить дружбу.
      В последнем вопросе друзья достаточно преуспели и наследили.
      Далее, легкими самоделочными катками проехались по романчику Кирьяна Егоровича, который во множестве черновых версий уже асфальтировал мозги угадайгородчан и пугал благородный слух последних резкими по непристойности звуками.
      Потупив глаза и понизив словоохотливость, товарищи, однако, проявили слабость в утонченных философских науках и начали несколько сдавать в вопросах определения величины макрокосмоса, о котором полное и не доказанное никем, кроме него самого, собственное, начальное, изумительное по простоте понимание, имел только сам Кирьян Егорович.
      Он неоднократно пытался внедрить новую укороченную и, в будущем, весьма популярную среди учеников начальной школы космологию в несведующее и нежелающее переучиваться архитектурное сообщество, занятое только своими проклятым и бренным проектным бытием.
      Товарищи боролись честно, но окончательно они пали только тогда, когда Туземский привлек к спору Белинского.
      - Да-да, охотно верим, но не считаем себя знатоками литературы. Тем более критика... Нет, нет, это интересно, конечно, но не наше.
      - Мне надо найти лестницу с высотой марша три тыщи семьсот миллиметров, - сказал барон Хольц голосом громоотвода.
      - Башка уже трещит: ну, нет нигде в Угадае такой лестницы.
      - В марше должно быть максимум восемнадцать ступеней, - уверял знаменитый пожарник Мениска, - иначе народ устанет, оступится и покатится сверху.
      - Мухи раздельно! - сверкнул познанием Кирьян Егорович, - если подниматься вверх, да, согласен, он устанет. А если бежать от пожара, то ему пофигу. Бегут обычно не на чердак, а вниз, ближе к выходу.
      - Один споткнется - все через него улетят, - уточнил Мениска теорию спотыкания при пожаре.
      - Быстрее спустятся, - высокопарно заявляет барон.
      - Надо два марша при такой высоте. Это норма безопасности и удобства, - сказал Кирьян Егорович, - или вставляй промежуточную площадку.
      - Три семьсот на сто пятьдесят ровно не делятся. Остается пятьдесят миллиметров. - Барон подсчитал сначала в уме, потом уточнил на телефоне. - Их куда девать? Площадку подогнуть? Скользко станет!
      - Да, тут уж точно коленки подогнутся. Народ повалится на последних миллиметрах. Так не пойдет, - сказал Мениска, - надо укоротить этаж. Оно и дешевле будет. В отоплении и расходе материала. Посчитай - увидишь.
      - Шибко умничаете. Этаж-то уже готов, - сказал Хольц, - сносить дом из-за какой-то лестницы?
      - Так-так. Это меняет дело. Смастери марш из металла... э-э-э, сколько ступеней получится?
      - Двадцать четыре с остатком.
      - И не мучайся тогда. Не забивай мозги, - посоветовал Мениска. Или дай мне денежку - в момент сооружу. Двадцать пятую ступеньку сделаю бесплатно.
      Барон с укоризной взглянул на Мениску: "Вот так всегда: когда неправильно, но очень хочется, тогда можно. СНиП - это главный взяточник. Тебе дай, пожарнику дай. Может еще заштукатурить лесенку? Штукатуру еще дай. Цементному магазину. Сеточку купи. Сварщика найди. До пик-пик-уя слишком будет".
      Но известный враль Мениска даже не покраснел.
      - Вот Белинскому точно по-пик-пик-уй сколько там ступеней, - двадцать четыре с пятью сантимами, или два по двенадцать плюс два с половиной сантима.
      - На два с половиной сантима уже наплевать, - сказал Хольц, - это будет незаметно. Удобней мыть, вода сама скатится nach.
      - Мениска, вот ты меня только что ругал, а сам материшься как сапожник, - высказал свое категорическое мнение Кирьян Егорович, - да и барон тоже молодец. Nach - это только по-немецки хорошо. А по-русски это уже мат.
      - Да-да, это только у тебя неплохой слог, - иронизирует Мениска, - но, блЪ, это дела не решает, мы-то в воздух говорим, а ты в бумагу... все замарал своими матами. Мы, ладно, мы понимаем... но, заметьте: мы живьем, или на стройке материмся - это одно... ну а представь, например, что тебя будут читать наши дети...
      Мениска высказался вполне уклончиво, все дальше удаляясь от пожароопасной лестницы, на которую барон денег явно не даст.
      Детей у Мениски нет. Мениска давно разведен и, хотя провел в браке всего полтора месяца, это не мешает ему задуматься наперед.
      - Одно дело - мат в расслабленной речи, совсем другое для широкой публики, - твердо решил барон фон Хольц, поддерживая Мениску, - я прочитаю и посмеюсь, а другие... Э? Что скажем? Молчим?
      - Ханжества в нашей сфере хоть отбавляй, - ловко отбился Кирьян, почесав бороду и прозрачно намекнув на бреши в мировом и особенно в провинциально-местечковом сознании.
      Все замолчали, пережевывая непонятные слова Кирьяна Егоровича и пробуя приладить их к себе. Но нет, - когда непонятно, то и не обидно даже. Обиднее за лишние пятьдесят миллиметров.
      Далее разговор сам собой повернул по-другому.
      Был полуоправдан - полуосужден Гус Хиддинг, который чуть-чуть, а именно в два или три раза потеряв в зарплате, ушел от России в сборную Турции. Годовой зарплаты Гуса в Турции хватало на пропитание двух многодетных семей в городе Угадае до конца своих жизней.
      У друзей Кирьяна Егоровича на предмет измены Хиддинга российской команде имелось собственное завистническое мнение.
      - Я на эту незаслуженную зарплату и на каждый позорный проигрыш нашел бы гораздо более живописное квинтобъяснение... а там - трава не расти!
      Барон фон Хольц, по-бойцовски взмахнув кряжистой рукой, убил далекого Гуса.
      - Вовремя смылся, - поддел Хиддинга Мениска и отпил каплю из рюмчонки, - а то бы...
      - А то бы ты ему что?
      - Не я, а фаны. Фаны разорвали бы на запчасти.
      - Ищи его - свищи. Он уже новых идиотов нашел. В три раза дурнее.
      - А как дурь считать?
      - Вот так и считать. Русских не обучил, - так себе, подзадорил немного,- вовремя смылся, сливку снял. Теперь турков будет имать.
      - Раз на раз не приходится. Спорт - дело ненадежное. Футбол - не наш спорт. Хоккей - тот да... Морозы, блЪ, на каждой параллели и на меридиане, блЪ...
      - Ловко отмечено. Да ты, братец, готовый литератор, шибче меня.
      - Не подзуживай, а! - Но Мениске приятно. Ярче вспыхнули встроенные в потолок фонарики. Тепло поплыло от ушей к сердцу.
      - Ага, хоккей. Им лед песком посыпать теперь нужно. Потные прахи бегают по полю... Носками воняет... Вспомни еще слалом и коньки. С каждым годом все хуже. Им всем моль снетком в проруби ловить. И то обосрут державу. Ы-ы! БлЪ!
      БлЪ в снетках прозвучала запоздало, но обдуманно. И опять в этом вина Кирьяна Егоровича. Нет, все-таки его писанина не проходит даром. Клюют товарищи, не сдерживают эмоций. Прет знакомый, классный, литературный русский мат изо всех щелей.
      - Да уж...
      - Посмотрим, что параолимпийцы покажут... - кто-то перевел тему на ближайшее будущее.
      - Наши?
      - Наши, наши. Эти наши - еще те герои. Мересьева знаешь?
      - Другие называют его Маресьевым.
      - Он в каком виде?
      - В безногом. Летчик он. Вот в каком. Мениска, ты в школе учился?
      - Я только химию любил. - Мениска в школе занимался изготовлением самоприклеющивайся нитроглицериновой взрывчатки. И ходил в мордобойные спорткружки качать ударную силу.
      - Да, этот настоящий был герой. На танцы ходил. Потом опять в самолет сел. Служил бы в разведке и в разведку бы вернулся. Вот каких нам не хватает людей!
      - Гвоздатых, - я бы добавил!
      - Точно замечено.
      - Это Маяковский.
      - Он.
      - Девушка, нам еще по кружечке! Не возражаете, пацаны?
      - А-а-а? - несется из-за стойки.
      - Нам по пи-ву! По кружке, - громко повторяет Хольц, специально подняв брови под удивленный тип и в упор просверлив барменшу. Он знал, что делать: "Мениска, будешь еще водку?"
      - Нет.
      - Уверен?
      - Да.
      - Барышня, нам два пива!
      - Как скажете, - отреагировала безкружавная девушка.
      За стойкой, навостренный слухом, другой чеаэк - небарышня включил кран. И шмявкнула осенней опрессовкой латунная труба.
      - В принципе уже хватит, но за компашку... почему... можно.
      Размякший Кирьян Егорович соблазнам поддается быстро.
      - Это давно было, в прошлом веке.
      - В недавнем прошлом, зато это настоящий русский.
      - Сейчас таких нет.
      - Может, курнем?
      - Пошли. Менис, пойдем?
      - Подожду пока. Ко мне вон... люди пришли.
      Надворное курение прошло в ожесточенной по смыслу, но в вежливой и высоколитературной форме. Каждый упражнялся в красноречии как мог.
      - Зззябко.
      - Февраль.
      - Праздник на дворе. Ханыги скоро попрут.
      - Бросьте! Какое нет, есть в стране Мересьевы. Сто процентов.
      - Попрятались Мересьевы. Только по кухням сидят и женок своих побеждают. А то и не всегда. Каждая женка сейчас...
      - Пушкой заряженка.
      - Пушка - заряженка, - поправил начитанный Хольц.
      - Я эту цитату с детства помню плюс страницу назад и плюс страницу вперед. Вот-так-то друзья. Классику надо чтить и запоминать.
      - Хочи пока нет, а на плоть щас хоть.
      - У нас богатыри, да герои теперь. Только за бабки.
      - А инвалиды тоже за деньги?
      - Им терять нечего.
      - Денежки тоже дадут, если покажут им кузькину мать.
      - Иноземцу покажут?
      - Истину глаголешь!
      - Ха-ха-ха.
      - Это про Хруща, Кузька в спорте не причем.
      - Это выражение древне. Древнее Хруща. И даже старше Кутузова. Значит, правильное. Это уже народное творчество.
      - Есть сомнение.
      - Лапти вы с Лаптева моря.
      - Наши ленивыми стали. В социализме было другое. Там был подъем и халявная движуха. Денег не давали. И не просили. Только грамотную бумагу.
      - Да, брось ты, Кирьян! Я вот в клубе когда... позвоночник ломал, то там знаешь...
      - Молчу, - Кирьян ничего не знал про наших ограниченных в движении спортсменов. Не запомнил он и про их успехи на китайской Олимпиаде.
      Зато барон знал все. Он ломал себе спину не за деньги. Гнул подкову. Когда-то. Гнул лично для себя. Сейчас не гнет и не мнет - некогда и незачем. За это денег не дают. Он похвалил русских спортсменов две тыщи ноль ноль восьмого года и не забыл отметить миллиард долларов, бессмысленно потраченных китайцами на строительство. Могли бы отделаться попустительством.
      - Они в мировой глобус входят.
      - Уже вошли. Со шмотками и подделками. Они еще покажут.
      - А у них в Нацтеатре вход под водой, - похвалился Кирьян Егорович, когда друзья-собутыльники снова вернулись к столу.
      - Причем тут театр и спорт?
      - Притом, что они его тоже к Олимпиаде приурочили.
      - А нах эта суетня под водой? - спросил Мениска туристическим тоном. Он уже отбрехался от посетителей, насевших на него из-за плохой экспертизы.
      - Для понтов, - коротко отрезал Кирьян Егорович. Уж он-то знал цену понтам.
      - Да, это очень важно. Крайне! Понт под водой это остроумно. Зеркальный полуогурец без входа... Нет, нет, вы только подумайте о глубине мысли... - мятежно высказался Хольц, - идешь в театр, а над тобой гладь озера. И пузырь алюминиевый. Очень остроумно. Американцы до такого не додумались. Вон опять наш с трассы соскочил. Е-мое! Живой кажется... вот-вот... смотрите... повтор.
      Посмотрели повтор. Точно русский, или русская.
      - Ого! И, правда, живой.
      - Это тетка!
      - Сисек нет - не доказано.
      - Гермофродитка!
      Хольц умеет видеть телевизор боковым зрением и слушать комментарии затылком. Перед глазами у него какая-то редкая карточка с графиком состязаний. Хольц помечает в ней что-то авторучкой. Хольц успевает всё!
      Молчание.
      - Нет, не тетка.
      - Без разницы, главное, - живая нететка.
      - Ну, так, алюминиевый только наполовину. Другая половина стеклянная, а за стеклом людишки бродят. Заклепки клевые. Не ржавеют, держат чегой-то там. Лаконичность, мать ее ити отцом таланта!
      - А про "Птичье Гнездо" слыхали? - спросил Кирьян Егорович, надеясь ошарашить собеседников глубокими познаниями в китайской архитектуре в противовес энциклопамяти Хольца.
      - Трескотня, - конечно, слышали, - сказал Мениска.
      - Тыщи тонн стали и километры труб. Нерационально. Тарелка была бы интересней.
      - Кастрюлька интересней! Кастрюльки еще нигде нет, а тарелка у каждого архитектора на языке.
      - На Земле все уже придумано. Кастрюлька это не эстетично.
      - Бросьте, это красиво!
      - Все это показуха фуева.
      - Нам такая показуха не под силу. Наши свои проекты только рисуют. Обосраться могут.
      - Головняки не дадут. Сочи - их проект.
      - Догонят и еще поддадут.
      - Лучше не догонять.
      - Не знаю, не знаю.
      Молчание.
      Фону Хольцу иногда приходится доказывать свои интеллектуальные и немереные, скрученные в бездонную рулетку, познания. Для этого у него припрятаны дежурные заготовки, которые при прошествии некоторого времени, за милую душу, снова идут в ход как свежачок. Серые глаза и сверлящие зрачки его, порою, и с таким жаром побеждали бесцветный и поникший взор Кирьяна Егоровича, что последнему мужу становилось окончательно нехорошо и хотелось свернуть на другую безопасную линию.
      Вот Хольц в очередной раз процитировал господина-поэта Гете на жестком, порезанном ломтями немецком языке. Потом перевел его на лермонтовский русский и объяснил разницу. Отличие было значительнейшим во всем: в звучании, ритме, количестве деепричастных оборотов, в оттенках. "Еподите-ка к ней", а не просто сходите, или сбегайте", "авось дело сегодня же кончится", а не просто "скоро пик-пик-дец". И так далее, и тому понятное.
      Словом, Лермонтов по части складности рифм был не только выше нимба, но еще на полнимба, священнее неба и облаков, а по благозвучию вообще торчал где-то в благородночистой, озонистой стратосфере.
      - На немецком гавкать хорошо. Хав, хав, хав! Только хальты и хохи! - соизволил продемонстрировать Мениска.
      - Хэнды, шули, цыгарэты, - поддакнул Кирьян. Больше он ничего не знал.
      - Из ихнего немецкого даже умничка Гете славной лапши не сварит, - порешило раздумчивое общество.
      Мениска хлобыстнул рюмку, заел последним кусочком лимона и откланялся. - Мне завтра на работу, - сказал он гордо.
      - Так тебе и поверили.
      Хольц дернул манжетами и выставил узловатые запястья на стол.
      - И нам на работу, - рассудил другой муж, что постарше и в рамке, - отчего это я тут сижу со свойственной мне внимательностью?
      Ага, неужели оттого, чтобы с бароном рядиться судьбами отечества? Отечество не убежит, а на службу станет скоро пора. "Петухи примутся утро зазывать, дали рассветятся бриллиантами, воржут лошади, маменьки не подадут положеный самовар: кругом подстрекательство, блядкостные нравы, подлючее вообразительство начальствующих Артемиз". Разбаловались наши бабы и затмили искусством русского языка и пустословоизлияния мужиков.
      Пока дело вновь не вернулося к космическим гладям, все шло плавненько.
      К изумлению Кирьяна Егоровича, его собутыльник Хольц знал не только много, а знал совершенно все об изумительном напитке пиве, - что бы про него не говорили чистоводочные конкуренты. И потому он заправским судьей всех пивоваров стал демонстрировать процесс изготовления, предупредив на будущее, что сколько бытует сортов пива, столько наличествует способов.
      Для этого хватило полторы салфетки.
      На ингредиентах вышла непредусмотренная остановка: полсалфетка оказалась последней.
      Хольц налил в нее пивко, демонстрируя процесс фильтрации.
      Кирьян Егорович в салфетку уже не въезжал, и, чтобы не обидеть Хольца, слушал его механическое пианино совсем другим местом. Пропуская воздушные колебания через уши, икая, минуя мозговые кристаллы, еще икая, не забивая память, - сразу в корзину. Долой! Нах! Ик!
      Не запомнить всего того дегустаторского и промышленного разнообразия, которое дано было осмыслить и запомнить только Хольцу.
      Мокрая салфетка уже не могла служить школярной доской, следовательно, объясняться уже было не на чем. Пальцы и звуки уже не помогали. Изволено было черкать пояснительные схемы.
      Хольц зачем-то плюнул в салфетку, свернул ее в бесформенную трубочку и вставил в пустой Кирьяновский бокал. Мог бы и в свой. Или в Менискину рюмку.
      Потому, что Мениска уже ушел, и ему было пофигу, - что делается с его сосудом, кто копается в его полупустой тарелке с укропными веточками и что принято говорить за спиной.
      На этом познавательная лекция "Все о хмеле и пиве" закончилась.
      Хольц, слегка прихрамывая, удалился в сортирное помещение.
      - Подожди меня на улице, - попросил он Кирьяна, - мне что-то важное сказать нужно.
      Кирьян Егорович сильно хотел знать об пивных ингредиентах, ибо в романе он вплотную подобрался к августинерскому застолью, но не знал с чего там начать. Живые мюнхенские подробности несколько призабылись, Хольца надо было бы записать на диктофон.
      С досады он сломал сигарету и потянулся за следующей.
      
      ***
      
      На крыльце входа-выхода явно чувствовалось приближение мужского праздника. Две миловидные девушки с отпечатками недавнего соития на лицах одеты не по сезону. Они не скромницы, а наоборот. Такие тайны не сохранят. Сжавши свои плечики (одни узкие, а другие конем не объедешь), они смолят сигареты одну за другой и заговорщически решают: а что же, пушкина мать, подарить своим сопливым мальчуганам.
      - В наше время мужикам дарили кисеты, - со знанием дела соврал Кирьян Егорович. Он встрял в эпохальную беседу о презентах в столь знаменательный день. И попал в точку.
      - Вы участник ВОВ? - спросила одна девушка со славным и слегка припудренным синячком под глазом.
      Во фразе однозначно присутствовал подскреб под возраст.
      Другая ехидно засмеялась.
      Кирьяну Егоровичу захотелось добавить ей отметину под вторым глазом. - Я участник ракетной баталии на Кипре, - нашелся он. И тем добавил себе орденов.
      - Не слышала такого, - сказала девушка другая.
      - Вы тогда еще на свет не появились.
      - И когда это было? Что, русские там опять отличились? Чем, интересно?
      - Турки там просто под себя намочили.
      - Они были девочками? Или мальчиками в юбках?
      - Все-то вы знаете - кто, чем и из под чего пысает. Мальчиками, епрст, военными! С танками и пулеметами они были.
      - А что делают турки на Кипре?
      - Вы ни разу не были на Кипре? - с намеком, что уж он-то сам на Кипре бывает каждую неделю.
      - Ну, было как-то... - неуверенно закачалась девичья головушка.
      - Ну и что с этого? - спросила другая.
      - А то, что у них там вечная война.
      Выпалив фразу, Кирьян Егорович как-то осекся. Он вдруг понял, что совсем не уверен, где же происходит эта война: то ли на Кипре, то ли на Крите. И не закончилась ли она давным-давно? Но нет, кажется, все же там что-то происходит.
      По крайней мере, у них там какая-то странная граница. Вроде и Кипр, а вроде и разделенный пополам. - Буду врать дальше, - решил он. - Не угробят, поди. Видимся единственный раз в жизни... может быть.
      - Мы там одну ракетку выпустили, типа ученья... и кердык.
      - В Турцию попали?
      - Нет, это просто для драйва. Стреляли в... небо.
      Кирьян задрал голову. Девушки машинально посмотрели тоже наверх. - И попали в луну! Ха-ха-ха. Взрыв сильный был?
      - Пол-луны как не бывало, - похвастал Кирьян.
      - То-то мы смотрим, луна щербатая. Ха-ха-ха.
      - Зря смеетесь, - сказал Кирьян Егорович, - Луна только кажется такой далекой. На самом деле она близко. И можно попасть снарядом.
      - О-о-о, снарядом!
      - Вот посмотрите внимательно. Вот видите, рядом звезду?
      - Ну и что?
      - А то, что звезда рядом с Луной, а Луна рядом с Землей
      - Совсем рядом? Это что-то новенькое.
      - А про конечность галактики что-нибудь знаете? Галактика это пыль, дрянь небесная. А почему звезда пишется с маленькой буквы, а Луна с большой?
      - Мы про другие конечности знаем.
      - Медички что ли?
      Девушки переглянулись: "Может и медички, а может и певички, танцорки..."
      - А про галактики что-то слышала... - сказала одна, - про Луну ... Луна это имя собственное, иногда просто луна, если как предмет на небе, а звезда... их много... У множества имен не бывает...
      - Созвездие Ориона, это вам не множество с именем?
      - Это для красоты, - сказала одна.
      - Для удобства запоминания. Для астрономии, - сказала другая.
      - А наша галактика это больше, чем просто рядом. Она свернута в каральку и проходит ровно сквозь нас!
      - Брехня.
      - Перебор! Мы в ней, а не она в нас. Галактика больше. Как она сквозь нас пройдет? А?
      - Все относительно. Верблюд в игольное ушко спокойно прошел, - заметил Кирьян Егорович.
      - Херь какая-то. Вы что пили? У вас образование какое?
      - У меня высшее.
      - Ну вот. Я смотрю, Вам там много лишнего понарассказывали.
      - У нас философию хорошо преподавали...
      - На философии космос изучали?
      - Было маленько, - растаял Кирьян Егорович, - нам основы мышления преподавали.
      - Ну и что, в армии пригодилось? Тюрков мышлением побеждали?
      - А то! - уверил Кирьян Егорович, - только турков, а не тюрков. Тюрки это другое совсем. Мышлением и намеками. Атомистический взгляд уже в жопе науки. Кварки знаете?
      - Кварки? - девицы засмеялись, - это типа шкварок. Их едят. Для рифмы в желудке.
      - Вот и я говорю.
      Луна подмигивала Кирьяну Егоровичу, а облако съело звезду.
      - Вот, одной звездой стало меньше. Видели своими глазами, верно? Поняли теперь?
      - Тучей накрыло. Будет сказки рассказывать. Пошли, Блэр. Я уже совсем озябла, - сказала Неблэр, - зуб на зуб не попадает.
      - Это вам не в теплом Петембурге у царевны! - зловеще высказался Кирьян Егорович, блеснув желтым зубом и рассеяв вокруг газ перегар. - Жемчужину на зуб не пробовали? - Это сказано, чтобы хоть чем-то заинтересовать и притормозить сисястых молодых дамочек.
      - А что? - жемчугом девицы заинтересовались сильнее, чем Луной и звездами.
      - Жемчужина прилепляется к зубам.
      - Как это?
      - Очень просто. Если посмотреть в микроскоп, то на жемчужине типа зубчиков... мохнатости такие.
      - Первый раз слышу.
      - А если об стол треснуть, то что? Ну?
      - Разобьется, - пытается угадать Блэр.
      - Сплющится, - говорит Антиблэр, - или стол пробъет, если большая как бильярдный шар.
      - Шары из кости, слышали?
      - Знаем, знаем. Не умничайте.
      - Хрена-батя. Будет прыгать как мяч по столу! - уверил Кирьян Егорович.
      - Как резина?
      - Как резина.
      - Да уж. Не знала такого, - сказала Блэр, - лучше бы прилипла как жвачка и маленько растеклась. Так было бы клёво! Жемчужная лепешка!
      - Все Вы врете, - подытожила Неблэр.
      Не поняли тут россияне друг друга. Перемешали омлет с яичницей, а цибулю с луком.
      Кирьян зло выплюнул сигарету и тайком проследовал за девушками в вестибюль.
      - Какой-то он ненормальный, - сказала шепотом Блэр, - я таких побаиваюсь. От них не поймешь чего ожидать.
      - А еще архитектор, - сказала подружка, - я его знаю, это Менискин товарищ, такой же алкаш. Строят что попало. Сады под корень и гараж сверху - хрясь!
      - Вот такие нынче лютые архитекторы, - это засмеялся притаившийся сзади Кирьян Егорович.
      Ему понравились обе попки. Одна попка - зеленая, со складками, другая - черная, глянцевая, в обтяжку. И он смотрел бы на глянец как много дольше. Но сердитые попки стремительно удалялись в сторону зала.
      - Вы не бойтесь, подсаживайтесь к нам, если что, - хитрит завлекатель задниц.
      - Нет уж, спасибо за приглашение.
      - Я еще могу вам про девственность кишечника рассказать. Хотите? - намеренно дерзит Кирьян Егорович вовсе не в свойственной ему манере. Дают себя знать шесть бокалов.
      - Про свою задницу не забудьте, - парирует Блэр, - голубую! Знаток жопок.
      - Вот и познакомились. Как прекрасен этот мир! Меня Кирьяном кличут. А пидоров я ненавижу.
      - А они звались Татьянами. - Умничают девицы враз, будто сговорившись.
      - А при чем тут тогда Блэр? - спросил Кирьян, - может все-таки Тамара, а подружку Санитаркой зовут? Блэр - это кличка моей собаки.
      Кирьян ненавидел собак.
      - А Вы не подслушивайте. И не грубите. Интеллигентом себя считаете?
      - Пейте свое пиво, - почти выкрикнула псевдоБлэр. И не приставайте со своими ракетами и звездами - пёз-пик-пик-дами. За-пик-пик-бали. Еще пожилой мужчина. Не стыдно?
      - Могла бы и попроще: "за-пик-пик-бал". Выканье и пё-пик-пик-ды тут неуместны. Я о звездах говорил, а не о пё-пик-пик-дах. Связи совсем никакой. А фамилии Ваши как? Не Собакевичевых кровей будете, сестренки?
      - Много лишнего говорите. Отвалите, а!
      - Я о мечте своей. Попки уж больно ваши хороши. - Хамство продолжается уже в интерьере.
      - А я думаю ... у меня тоже мечта сейчас "своих" позвать. Об этом только и мечтаю.
      Грозится Тамара-Санитара, покраснев неровными пятнами от злости.
      Перед ее "своими" Кирьян Егорович представляться не стал. Это было чревато нефилософскими последствиями.
      
      ***
      
      - Кирьян Егорович, ты что-то заболтался там с этими. Бляди это, - высказал свое неудовольствие барон, теребя бокал за краешек. - Я их хорошо знаю. Они тут на рыбалке.
      - Не знал.
      - Устал я тут... в одиночестве. Наши проиграли.
      - По другому и не ждал. А это - дуры какие-то. Сначала нормальные, а теперь вижу - точно, бляди. Я с ними по-хорошему, а они про пё-пик-пик-ды. Кстати, первые начали. То есть не выдержали... философии.
      - Может пива больше Вам не наливать? Конфликтуете на пустом месте! Бляди - тоже люди, только с прибамбасами... Их надо знать в лицо и, как ты говоришь, в пё-пик-пик-ды.
      Хольц эту породу выучил давно.
      - Не признал. Туплю уже. Наливайте уже, барон. У меня тут мысля пришла. Опять. Про небесконечность космоса. Это добрая мысль, без подYебов.
      - Я тут не силен, - отбрехался Хольц, - астрономия мне неизвестна по большому счету. И не интригует. На звезды нам не повлиять. Такси вызвать?
      - Мне тут рядом. Добреду как-нибудь. А звезды....
      - Ну, смотри сам. Мое дело предложить. Твое - отказаться.
      - Я бы щас чайку с лимончиком...
      - Не вопрос. Девушка, этому молодому человеку, будьте так добры, чайку плесните с лимончиком.
      - На обрезе?
      - Пожалуйста, именно так. Не в чай.
      - И без сахара, - строго добавил Хольц.
      - Два куска! - поправил Кирьян Егорович.
      - Сахар это смерть мозгу.
      - Я без сахара думать не могу.
      - Фернандель чуть не умер раньше времени от сахара.
      - Как так?
      - Мешки с сахаром в детстве носил.
      - Ха-ха-ха!
      - Бижить река кривавая, ... эх-х, Ъ. Опять наши продули!
      - У меня деньги закончились, - пожаловался на жизнь Кирьян Егорович. В следующий раз я плачу.
      - Я разве говорил о деньгах? - осведомился Хольц.
      - Я домой.
      Молвушку прихлопнула ладонью Грусть.
      - Я тоже домой. - Хольц полез в мобильник за шоферами Вовками.
      
      ***
      
      
      -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      2.3.2
      КОЛБАСНЫЕ ОБРЕЗКИ И ДОМ МУРАВЬЯ
      
      Я - умная девочка Даша!
      "Даша"
      А я ничего не понял.
      "Порфирий"
      Надеюсь, что и читатель ничего не поймет.
      "проф. Туземский"
      
       Давно отцвели туберозы. Торчат скелетами надменные когда-то гладиолусы. Плюшевые бархотки уткнули свои промерзшие головки в клумбу.
      Еще чуть-чуть и с неба посыплет снег.
      Кирьян Егорович не успел отскоблить мясо от нутра колбасных шкурок с иностранным текстом на них, - отвлекся на любопытное содержание и дизайн с множеством неуместных для этого вида продукта золотых звезд, как в окно постучали.
      Вслед за этим возник звук. Будто в замолкнувшее с вечера уличное фортепиано кто-то торкнул молотком, нажал на обе педали, провел по голым струнам пилой и посыпал асфальт костяшками отторгнутых клавиш.
      - Кирьян Егорович, можно к вам в гости? - пищали с тротуара искусственно патетичным дискантом, напомнив тембром Робертино Лоретти, а силой пронизывающего голоса на другого итальянца - сказочного мальчика Джованни, от пения которого вдребезги разбивались вазы и толстые витрины богачей.
      Кирьян вгляделся в замутненное стекло. Лишь бы не Джулька! Не хотел он эту Джульку! Достала она его изрядно. Но, слава богу - за окном дрожала знакомая, спортивная красная шапочка Даши. - Свои, значит!
      - Ну, и почто шумим? Ночь почти на дворе. Заходи, конечно, - засунулся в приоткрытую щель окна хозяин квартиры. - Милая и долгожданная - это в уме. - Какими судьбами и что за вопрос - это уже лишнее. - Я сейчас открою.
      Кирьян Егорович рад Дашкиному появлению. Домашнее заточение замотало. Друзья не заходят, ограничиваясь рабочим общением. Не лезет в глотку кусман от унылой обстановки. Не видел он Дашу всего-то пару месяцев, но уже успел изрядно заскучать.
      Кирьян Егорович спешно отгрыз от шкурки тонкий кусочек, не желая схлопотать собственного позора перед Дашкой. Параллельно с жутьем натянул постиранные, но толком невысохшие штаны с оттянутой резинкой, и вышел встречать гостью в мерзкий подъезд. Придерживая железную дверь одной рукой, а второй подпихивая недоеденное в рот, он поджидал Дашу.
      Колбаса по-серьезному кончилась еще позавчера, магазин был проигнорирован, а на этот вечер остались скрученные судорогами высыхания кожурки, с отчаяния перезимовавшие ночь в пепельнице среди горстки бычков, зарывшись в свежий теплый пепел.
      Прохладно на вечернем морозце в майке, даже если она из потной от переизбытка влаги Венеции.
      - Можешь не разуваться. У меня тапочки в стирке, - предупредил Кирьян Егорович.
      Даша осторожно, чтобы не тревожить капельку подпухшего живота, сняла пальтишко, - как всегда не по сезону, - и процокала в комнату. Кирьян Егорович привычным движением скомкал его и уложил на старенькую стиральную машину, стоящую в прихожке и служившую вместилищем верхней одежды.
      Даша нырнула в сектор кухни и заглянула в желто-коричневый стакан Кирьяна Егоровича.
      - Как тут у Вас вкусно пахнет колбаской (ну и обоняние!) и чай горячий!
      - Сейчас тебя напою. А вот насчет пожрать - не получится. Что ты тут унюхала? Все съедено. В магазин я не попал. Я только что из кабака.
      - Понятненько.
      Ненавязчиво пахнуло перегаром. Это Кирьян Егорович шелудиво чихнул в сторону.
      - Кирьян Егорович не меняется, - подумала Даша.
      - Действительо, зачастил что-то с пивом. Пора бы спортом заняться, - решил в уме Кирьян Егорович.
      - Колбасой все-таки пахнет, - урчит желудком Даша. Может дядя Кирьян не оценил степень ее голодности?
      Кирьяну Егоровичу стало стыдно за скудность стола и за подлость поедания последней колбасы. Он промолчал.
      - Опа, а почему у Вас два кусочка лимона, а не один? - спросила расстроившаяся колбасным итогом Даша.
      - С мое попей! - радостно воскликнул Кирьян Егорович. - По ошибке, конечно. Не заметил первого. Он тут с утра лежал и притоп маленько. Почти скис.
      - А почему не съели сразу?
      - Какая важная тема! Поди-ка ж ты. Поговорить будто уже не о чем, - подумалось Кирьяну Егоровичу. А вслух: "Мне тут мысль одна приходила. Пару дней назад. А буквально перед тобой космос объяснил. Пока ложечкой мешал... Там такой водоворот галактический. И два куска... Я еще с утра все сразу понял, но не допил. На работу умчался. Сильно опаздывал. Думаю на днях буду объяснять правила космоса. И сотворение мира. Без бога, естественно".
      - Вы раньше не торопились на работу, - простодушно констатировала Даша, утопив Бога и проблему космоса в непорочном болотце домостроевского мышления.
      - А, сейчас стало надо. Я тут виноватым маленько сделался: работу не посещал.
      - Ой, как интересно, - ликующе вскрикнула Даша. - А я тоже виновата: вот и лимончика захотела. У вас есть еще ломтик?
      - Беременная что ли?
      - Ну, что Вы сразу так! Нет, конечно! Наполовину только.
      - Знакомая история - забеременеть наполовину.
      - Кирьян Егорович, ну не надо! Вы же и так все знаете.
      - Я от любви. Мы же с тобой... как братья. И как сестры, - вовремя поправился Кирьян Егорович. - А дети бывают от ХХХ и от YYY, верно?
      Кирьян Егорович тут применил очень дерзкие, непереводимые термины.
      Даша зарделась краплаком, густо разбавленным свинцовыми белилами. Такая мешанина совместно не держится, через годы рассыпается на молекулы, оставляя в щелях подмалевок, приютивший клопиные яйца десятилетней давности. Иногда это производит эффект глубокого старения с красивейшими волосяными трещинами, и при умении картину вполне можно выдать за антиквариат.
      На Даше такая волшебная краска продержалась пять секунд.
      Кирьян Егорович сообразил стаканчик чая, поделился кислой долькой и присел рядом на диван. Посидеть с молодой и любимой подружкой, скушать по лимончику - вот где настоящее мужское счастье предпенсионера.
      - Ну и? - Кирьян Егорович посерьезнел, насупился, приготовившись выслушать очередную Дашкину беду.
      - А Вы расскажете про космос ...в этом самом ...в стакане? А, кстати, знаете "Бурю в стакане"? - напомнила Даша советскую классику.
      - А поймешь? Думаешь это тебе интересно? Про бурю проще: там бытовуха. А здесь большой космос, черные дыры. Представляешь размах мысли!
      - Мне за Вас всегда интересно слушать. - Даша на глазах исправляется, много читает. Видно, последней книжкой стал Бабель, - хоть со стаканом, хоть с рюмкой.
      - А про себя все-таки ничего не хочешь рассказать? Что случилось? Почему ночью... приперлась? Да еще с пузом! Так разве можно рисковать? Где "твой"? - одним махом выпаливает Кирьян Егорович.
      - Соскучилась по вам..., по вас.
      - Врешь, Дашка, как всегда. Если не хочешь, не рассказывай. Мужик что ли выгнал?
      - Вовсе нет. Просто... гуляю.
      У Даши все так же просто, как упомянутый стаканный водоворот, если не переводить дело всем дуром на космос.
      Простая история растянулось на полчаса. Дело как всегда целиком вмещалось в выеденном, малюсеньком куропачьем яичке, и еще оставалось место для других семейных глупостей.
      А ее Андрей, видите ли, больше любит рубиться в компьютер, чем замечать дома страдающую от невнимания Дашку. На слова Даши о том, что она пошла гулять, а ночь, черт побери, на дворе, зима еще не началась, а осень была торопливой, сердитой, а ему пофигу, сидит, гоняет шарики, он, видите ли, сильно устает на работе, и даже дома ему не дают отдохнуть, сделал свое дело и замолк, интерес пропал, секс сократился...
      - Как, как это сократился? Ты что! Дашенька, дурашка, золотце! В три месяца, наоборот, грохаться надо, напропалую, без резинок, это же супер, ловите оба момент.
      - Я знаю, но побаиваюсь что-то, он же маленький там, нежный, а вдруг повредим, у него, извините Кирьян Егорович, у Андрюхи член - о-ё-ё, еще поискать!
      У Даши некий опыт есть, и потому есть с чем сравнивать.
      - Блин, ладонь вставь, пальцы растопырь, если что, регулируй как-то, есть же позиции специальные...
      - Правда?
      - Правда.
      Кирьян поделился своими нескромными познаниями о позициях, вычитанных в Камасутре, которые, по его мнению, не дают возможности партнеру... и так далее.
      (Читателю это не интересно, так как опытный читатель и так все знает)
      - Мда-а-а...
      - Так что, дуться не надо, сама виновата... то есть понять его нужно. Оральный секс еще есть. Решайте проблему вместе.
      - Ой, дальше не надо. Не продолжайте, пожалуйста. Я стесняюсь.
      - Я тебе друг, или кто? Ну и что дальше было? Где конфликт-то? Из пальца все высосала...
      - Ну, вот, он даже не посмотрел на меня, а я в ночь, в октябрь ухожу, понимаете, и еще, я дверь открываю, а он... он только прикрикнул, даже не посмотрел - может я голая пошла, - закрой типа плотней дверь - дует, черт возьми, из дверей и из окон, а мог бы все щели заклеить, нет, ему это неинтересно, а если я простыну с ребенком внутри?
      - Арендуете хату, вот ему и неохота силы тратить... на чужое.
      - А ребенок, а я? Не в счет?
      - Да уж.
      Обиженная и закоченевшая по дороге Даша, направление которой "куда глаза глядят", а ноги вывели на Егоровича, ждала хотя бы запоздалого звонка в пути, но нет же - наплевать на нее Андрею. Завяла любовь.
      - Пара часов прошла, а он даже не забеспокоился. А если бомжи бы напали, а бандитов сколько...
      - Позвонит, куда денется. Он сейчас специальную паузу делает, чтобы ты поняла, как он тебе нужен.
      Но не встретились Даше по дороге бомжи. Спят они в своих теплотрассах, мнутся у чужих батарей редких теперь незакрытых подъездов. И бандиты спят. Мерзко в октябре на улицах.
      Примерзшие слезы Даша смахнула уж только под окнами Кирьяна Егоровича.
      Хороша Даша и мытая и немытая, грустная и веселая, замерзшая и теплая, в стрингах и без них, молоденькая и познавшая первые малые и стандартные горести судьбы, так мало похожие на формулу бабьего счастья.
      
      ***
      
      - Ну и что с космосом-то? - спрашивает Даша, - какая связь лимона с водоворотом... в стакане?
      В ответ Кирьян Егорович взял из пачки бумги лист, перегнул его в несколько раз и вырвал из нее несколько полосок. Потом слетал в ящик стола, достал клеющий карандаш и склеил куски в одну линию.
      - Что это? - спросила Даша, - в чай сейчас ленту будем совать?
      - Это модель линейного мира, - серьезно пояснил Кирьян Егорович. - С чаем после разберемся. Теперь представь, что эта бумажка бесконечно длинная. Ну, не совсем бесконечно, само собой, а очень и очень длинная бумажка.
      - Представила.
      Теперь соединяем ее концы. Что получилось?
      - Бумажное колечко.
      - Правильно. Теперь ставь сюда пальчик свой, представь, что место, где твой ноготь это дом муравья.
      - Представила. Дом муравья это муравейник.
      - Пусть муравейник. Теперь пальцем другой руки беги по кольцу. Это будет муравей.
      - Бегу.
      Даша сделала круг и остановилась
      - Что получается? - спросил Кирьян.
      - Вернулась в муравейник. Ну и что?
      - Ничего, пока все правильно. Теперь другая ситуация.
      Кирьян Егорович разорвал кольцо и повернул полоску с одного конца на сто восемьдесят градусов, опять соединил концы и склеил по-новому.
      - Беги опять.
      - Бегу.
      - Что получилось?
      - Опять вернулась в муравейник.
      - Видишь разницу?
      - Да. Дольше бежала.
      - Объясняю неграмотным. У нас в руках полоска, склеенная в кольцо. Муравей бежит, удаляясь от муравейника... например, он хочет познать бесконечность. Он ее познает, но рано, или поздно, даже если не хочет, но возвращается в дом. В случае, когда полоска склеена в одной плоскости он познает только одну сторону этого мира. Другая сторона бумажки оказывается неисследованной.Так?
      - Так.
      - Чтобы исследовать другую сторону бумажки, он должен что?
      - Переползти через край.
      - Правильно. Если он не баран туполобый, то так и сделает. Но мы условились, что полоска очень длинная...
      - Так.
      - ... и очень широкая.
      - Не договаривались.
      - Ну, хорошо, тогда представь, что очень широкая.
      - Ладно. Типа будет почти шар! И длина слиплась с шириной. Так, Вы хотите сказать?
      - Все верно. И что? Теперь краев у бумажки нет, значит, сможет он познать другую сторону полоски, если это теперь уже шар без краев?
      - Вроде нет. Будет ползать все время с одной стороны.
      - А если у варианта с поворотом?
      - То муравей познает всё. Только я такого шара с изнанкой не понимаю.
      - Правильно. Простая на сто восемьдесят градусов скрученная и склеенная полоска называется лентой Мебиуса.
      - Пусть будет так.
      - Так оно и есть. Это уже давно сочинено. Теперь подумай, пространственно можно сделать такую объемную модель, ну или форму с бумажкой огромной ширины и чтобы границы ширины тоже склеить?
      - Не представляю.
      - Про бутылку Клейна что-нибудь слышала?
      - Вроде нет.
      - Чему только в школе учат! - рассердился Кирьян Егорович, - бутылка Клейна это как раз такая пространственная модель из закругленных плоскостей, где длина и ширина повернуты на сто восемьдесят и все склеено.
      - Не понимаю пока.
      Кирьян Егорович, несколько помучившись, нарисовал такую бутылку в пространстве и в разрезе. - Теперь беги муравьем по картинке.
      Муравей пробежал по бутылке и познал обе стороны мира.
      - Хитро придумано. Клейн не дурак, - вывела итог Даша.
      - Мы уже близки к цели, - сказал Кирьян, - но это только половина лекции.
      - Про водоворот в стакане будем беседовать?
      - Ага. Только чуть позже только. Вот смотри. Представь, что бутылка Клейна это модель относительно бесконечного мира. Я клоню, что мир все-таки конечен.
      - Почему это?
      - Просто потому, что бесконечность тяжело даже представить. Голова кружится, умный народ голову сломал, пытаясь познать бесконечность. А простому человеку этого вообще не понять. Я подумал так: если это так трудно представить, а тем более проверить опытным путем, то, может быть, бесконечность это, всего - лишь, теоретическая выдумка, так же как время. Я про это думал и мысли зафиксировал.
      - Почему это время - выдумка?
      - Потому, что это придумали люди для удобства отмечать течение событий, хоть вперед, хоть назад. Время - это просто инструмент сопоставления. Физически его не существует.
      - Согласна где-то...
      - Вот еще тонкость: бутылка Клейна это все-таки пространственная модель, выполненная из плоскостей. Из стекла. Это чтобы людям было понятно рассуждать. Как глобус. Планета Земля, Солнца разные и звезды - шарообразные тела, а изображают их из плоского картона, ну из металла может. Из стекла лучше, потому, что сквозь него видно устройство и можно понять принципы. А вот в 3D уже можно сделать "газовую" или водяную модель, где, чтобы было видно течение пространства, среды... Внутри модели вода и газ подкрашены в разные цвета... а оболочка выброшена.
      - Понимаю.
      - Вот заполни разноцветным газом бутылку Клейна, а стекло выбрось. Пока в уме.
      - Выбросила.
      - Получила уменьшенную модель мира, как я его представляю.
      - Ого!
      - Мир же трудно представить в одной плоскости?
      - Почему бы и нет.
      - Тогда ты живешь во времена царя Гороха. Работаешь инквизитором и хочешь сжечь Джордано Бруно или Коперника. Не важно. А твоя плоская земля стоит на трех китах и по тверди небесной шарохаются звезды.
      - Не хочу. И это не доказательство, а... шарлатанство. Извините, Кирьян Егорович.
      - Я не к тому. В споре все бывает. Ради правды нужны оппоненты. Ты оппонент, но, допустим, современный. Кое-что знаешь. Вот видим нашу галактику. Это всего лишь часть мира. А еще существует неведомо сколько. Наша галактика это Млечный Путь. Так?
      - Ага. Как будто так.
      - Так, точно-с. Она в виде спирали. И вроде бы с виду в одной плоскости. Так?
      - Так.
      - Почему?
      - Черт его знает.
      - Потому, что в мире существует два основных вида существования. Это то, что кажется материальным, и то, что мы не видим, но оно все равно существует.
      - И что же это?
      - Это свойства взаимодействия между видимыми телами. Другие называют это энергией. Энергии в чистом виде не существует - это тоже понятие, выдуманное человеком. Нет материальных тел - нет и энергии. Это - одного поля ягода. Понимаешь? Одно проистекает из другого. Возможно, одно превращается в другое при определенных обстоятельствах. Вернее даже не так, потому, что мы как будто договорились, что энергия - это всего лишь свойство материи. Пусть пока наша галактика кружит в одной плоскости. И стремится в черную дыру.
      - А что это?
      - Это отдельный большой разговор. Дыра эта - тоже материя, только чрезвычайно сжатая, как если бы все нейтроны на орбите ядра слиплись с ядром. Или куча звезд сжались ло размера одного масенького ядра... поэтому дыры на самом деле не видно, но энергии в этом чуде доху... очень много. И оно присасывает все, что вокруг.
      - Ой!
      - Но дела это пока принципиально не меняет. Мы несколько отвлеклись. Славливаешь?
      - Приблизительно. Хорошо, пусть галактика будет пока плоской.
      - А остальные галактики не в плоскости!!! Это-то ты понимаешь?
      - Ага.
      - Вот и я говорю. Если иметь в виду все видимые галактики, то им на наш плоский Млечный путь наплевать. Они все расположены, где попало. То есть внутри огромного, огромного условного шара. Назовем это Вселенной. Ну, или видимой частью Вселенной.
      - Нехай. А сколько весит вся материя?
      - Это другой вопрос. Во-первых, не весит, а какова ее суммарная масса. Вспоминай физику. А во-вторых, какая разница, какая ее масса в цифрах? Сколько надо, столько и есть. Хоть за единицу прими, хоть за условную мировую массу. Назовем ее УММ. Хоть со знаком минус. Как удобно, так и принимай. Космосу безразлично, сколько в нем массы. Он не мыслит и не сравнивает. Это нам, козявкам, кажется, что нужно измерить общую массу мира и сравнить с нашей козявочной массой. Для собственного величия. А раз мы - козявки махонькие, то никто даже и не пытается смерить. Мы - всего лишь запчасть, даже крошка от всей Вселенной, совсем маленькая дробная величина. Правда, это величина, где козявки научились мыслить. То есть моделировать ситуации.
      - Ну ладно, допустим.
      - Начинаешь реально мыслить и не выпячивать человечество.
      - Я умная девочка, - смеется Даша.
      - Это я в эпиграф вставлю, - смеется Кирьян. - Короче, так. Это серединное свойство материи - рождать образования, которые могут в уме смоделировать космос и представить процессы, которые нам недоступны. Например, достичь конца Вселенной, которого на самом деле нет - мы движемся по заведенному пространственному кругу, а еще стараемся заглянуть в обратную сторону... в мир первочастиц. Вот только не заглянем реально, а только теоретически сможем смоделировать. Может даже и правильно. Заглядывать опасно. Можем дырочку собственной задницы увидеть... Я тут недавно про кварки кое-кому напомнил, так меня на смех подняли и хотели морду начистить. Как верующие за своего Бога обиделись.
      - Опасное дело рассуждать так... по крупняку. И слова надо выбирать. Если Вы сравнили Вселенную с задницей, то...
      - Я так не сравнивал. На это у меня своя мысль есть. Гипотетическая, правда. Надо еще додумать... во сне мысли приходят. Будто подсказывает кто-то. Но это все после.
      - Ого. Это надо до утра сидеть, чтобы понять?
      - Трое суток надо сидеть безвылазно.
      - Запаситесь продуктом, и я приду слушать.
      - Андрюха тебе запасется... юлями.
      - Интересно, что же он не звонит?
      - Не боись, скоро уже. Сейчас потопает ногами и позвонит.
      - Ну ладно, остановились на...
      - Все верно. Это так же, как с Бруно. Народу астрофизика похрену. Ему кушать хочется. Только в костер сейчас не сажают. Боятся ошибиться. Коперника реабилитировали через сотни лет, а счет предъявили церкви. Церкви от этого неприятно. То-то забегали кругами! И еле-еле отбились от родственников.
      - Только я не я Бруно и не Коперник, и не надо так на меня смотреть, будто я полная дура, - обиделась Даша.
      - Ну, извини. Короче, то, что я пока сказал пока достаточно для следующего шага. Короче говоря, в мире хаоса, как в броуновском движении - все болтается в общем пространстве - кто куда. Движение тел порождает энергию, то есть в полях доступного взаимодействия макромира образуется энергия. Они принципиально двух типов - энергия притяжения и энергия отталкивания. Может быть другое?
      - Почему бы и нет.
      - Трудно себе представить. Бывает черное, бывает белое, а бывает еще что?
      - А бывает и серое, - сумничала Даша.
      - Бывает и серое, только это крайнее, пограничное, промежуточное состояние, кратковременное существование. Вроде малюсенького времени жизни малюсенькой Земли на общем, непостижимо огромном фоне. То есть, тьфу, как мало. Меньше мгновения. Как взрывчик. Белому и черному лучше существовать в чистом виде. Многие думают ровно наоборот и потому ошибаются. Не мы созданы для Вселенной, а Вселенная родила нас, а мы уж как можем, так и пользуемся предоставленным.
      - Единство и борьба противоположностей.
      - Неглупо замечено. Это из философии, а применимо к астрофизике и ко всему вообще. Если бы энергия существовала сама по себе, то так бы оно и было. Но я уже говорил, что энергия - это, всего лишь, свойство материализовавшихся тел. Может, материя это вид спрессованной, или какой-нибудь энергии. Но вряд ли. Просто есть разреженная материя, есть спрессованная, а есть обыкновенная, в которой происходят неэлементарные процессы, а позволяющие комбинироваться между собой, сплетаться и образовывать различный качественный, относительно устойчивый продукт, который еще порождает формы самовоспроизведения. А высшая форма, это я уже говорил: форма, которая не только самовоспроизводится, а уже может теоретически моделировать, мечтать, строить друг дружке козни, может самоуничтожиться от своего сверхвеличия.
      - К тому и идет.
      - Ну и прочее. То есть это сознание. Оно нематериально, а всего лишь редкое свойство посмотреть на все со стороны и оценить свой махонький шанс на выживание. Мы встроены в структуру космоса и его вечный двигатель не можем остановить, потому, что мы встроены в него, являемся козявочным, хоть и мыслящим топливом, а не наоборот. Космос нас не изучает, ему наплевать, а мы его изучаем. Но как только изучим, тут, хрясь - катаклизм и конец человечеству. А то еще и раньше. Потоп не можем остановить, землетрясения боимся, кора трещит и двигается под нами. А мы мечтаем о сверхсиле. Дурь - все это! Лозунги дураков: "Козявки всех галактик объединяйтесь умом!" Ну, объединимся, поделимся бедой, может, еще успеем попрощаться.
      - Обидно, - разнюнилась Даша, - что, и шансов нет?
      - Нет ни малейшего шанса.
      - Обидно. А я беременная.
      - Ха-ха-ха. Пользуйся, Даша, временем. Человечество, может, еще до взрыва не доживет. Достаточно солнечного плевка. Или камушек с неба прилетит.
      - Жалко.
      - Ничего обидного. Гордиться надо, что хоть чуть-чуть пожили, что пока материализованы, что превратимся в газ, что побываем в новом галактическом взрыве, что потом снова молекулы появятся. И снова жизнь.
      - А как наши знания передать следующему поколению?
      - А никак. Были уже такие умники до взрыва. Где они теперь? Вросли в земную кору. А то и еще хуже. Все по новой образовалось после большого взрыва. Но до взрыва еще ждать и ждать.
      - Э-э-э. Вы меня сильно расстраиваете.
      - А то не знала будто... Ну, так продолжим сессию. Вот глянь сюда: что первично - материя или некая единица энергии - неизвестно. Говорят: был первичный Большой взрыв и оттуда все пошло. А я думаю, что это всего лишь часть перетекающих процессов. Разреженность превращается в спрессованность и наоборот. И все движется бесконечно. Вот что такое действительно вечный двигатель! У людей такое может быть, а неживой космос это другое. Неразумному космосу - пофигу - что первично. Скорей всего: ничего первичного нет. Как вечный вопрос о курице с яйцом. Просто они друг без друга не могут по философским аксиомам. Я некоторым верю.
      - И я.
      - Умные людишки жили в Греции, а в Египте, в Мексике - майя, инки разные - исследователи хлеще нашего. Без приборов и электричества, одним только умом и статистикой такого понавыдумывали и предположили - просто ужас. Бесконечно удивляюсь. Тут даже в переселенцев можно поверить... Если есть хоть что-то, то можно предположить существования противоположного. А среднее - серенькое, это и есть результат взаимодействия противоположностей. Причем относительно кратковременный результат - редкий случай содружества на уровне короткого взрыва. А время этого короткого взрыва регулируется как бы возможностями самых малых величин, то есть первочастиц и больших образований из этих частиц. У этих образований больше временных возможностей, потому что первочастицам сначала нужно упорядочиться, на это требуется время, а теперь перемножь на количество этих частиц и борьбу между собой. Это нас и спасает. Понимэ?
      - Ну, как бы можно допустить. А куда бога девали?
      - Бога нет, это я знаю точно, - сказал ярый атеист, - нимбов ни у кого не видел. Разве что, если у человека на электрическом стуле.
      - Ой, про это не надо, - пропищала Даша, - я смерти ужасно боюсь.
      - Я не про смерть, а про опыты над людьми... казни.
      - Вы участвовали?
      - Я похож на Щикотилу, да? Даша, окстись! - медленно прошипел Кирьян Егорович. - Вообще, поживи с мое и смерти перестанешь бояться, Или даже ждать будешь как избавления от мук. Ну, прости старого осла, - успокаивает он Дашу.
      Угрюмая пауза. Даша слетала в туалет и низвергла весь свой негатив в унитазный водоворот. Ее примеру последовал Кирьян Егорович.
      
      ***
      
      - Смерть, это естественно, как рождение, - задорно продолжил Кирьян, настроившись на позитив и на пользу смерти в человечестве, - и даже не так больно, если во сне... Одно только жалко, что не увижу, что почем, как будет дальше, после меня и что станет с детьми и внуками. Правда, интересно. Я про все, что с людьми происходит, из естественности исхожу. Долго жить надоест. Интересно познавать, а когда почти все известно, и вокруг все только о своих знаниях трещат - уже мутит. Засорили интернет и познанием, и говном всяким. Я свой вагон дерьма и полезного выхлопа уже почти заполнил. Вклад внес, как говорится. Ну, все уже перепроверено на сто раз. Даже извращения человечеству уже надоели. Хотят все разом умереть в огненной геене. Лишь бы поглядеть. Герои, блинЪ! Почти созрели уже.
      - Это точно. Тишина, как перед мировой войной.
      - Вот, то-то и оно. Тишина это как перед бурей.
      - В стакане, - съязвила Даша и прикусила язык. Фраза выпорхнула автоматически, как иная рифма: если говорят про бурю, то вспоминается стакан; если про стакан, то непременно с бурей.
      - Пусть будет так, хотя там совсем не про то... А Бога придумали и внедрили полунасильно. Сказка это древняя, зато удобная. Это тема для бизнеса, просто непочатый край для махинаций. А махинации эти основаны на двух вещах. Первое: объегорить людей, низшее сословие я имею в виду - пыль всю эту неразумную, ввиду их придурковатости, свалить все на Бога, руководить от имени придуманного и удобного сверхъестественного существа высшего порядка, которого и оспорить - то уже опасно. Это демократия, равенство, да? Второе, это уже более полезно - внедрить в сознание людей классные качества, определить - что есть плохо, и тем немеряно пользоваться. Хотя, что есть плохо, и что есть хорошо - в разных религиях по-разному. Крест с полумесяцем не дружат. А есть еще буддизм и много другой хрени. В термоядерное время это попахивает самоуничтожением. Количество перерастет в качество. В темной воде хорошо ловить рыбку, а если рыбка последняя, а едоков дохренища, то не миновать ссоры. По религиозным или желудочным понятиям.
      - В церкви такого не услышишь, Кирьян Егорович.
      - Больше, Даша, там бы меня разорвали на клочки. Вот умные люди есть, в Бога не верят, а все равно ходят в церковь и поклоны там бьют. Театр это все, Дашенька. Человеческая трагико-медиа!
      
      ***
      
      Пять утра. Раздается звонок. Это Андрюха проснулся и оторвал голову от компьютерного стола.
      - Эй, Даша, - угадывается, что именно он шипит и хрипит спросонья в телефон, - ты дурочка, или ты кто? Ты где, опять у Кирьяна Егоровича своего? Что, дома не кормят?
      - Я-а-а. Я чай пью.
      - Ведро уже выпила. Мало тебе? Домой собираешься, или блудить там будешь ...со своим?
      - Андрюшечка, приди за мной. Мне одной страшно.
      - Надеюсь это не со мной страшно, - подумал незлобный совсем Кирьян Егорович, и моментом оторвал одичавшую свою задницу от мягкой фиолетово-цветочной страны.
      Так и не дождалась Даша конца урока. Чай был весь выпит вместе с космосом, лимоном и звездами в ложечном водовороте.
      
      
      ***
      
      
      
      
      -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      2.3.3
      ОХОТА НА КРЫС
      
      
      До того вспоминали старика Селифания Джорского.
      - Вот такая, Даша, задумчивая история, - подытожил свою длиннющую цитату Кирьян Егорович, засовывая листки обратно в кожанку. - Расскажи-ка что-нибудь теперь о себе новенького.
      - Нового ничего. Все просто течет обыкновенно. Я в шоке! А мне мама что-то отдаленно похожее, рассказывала. Она учительница...
      - Я знаю, мы же встречались, - вставил Кирьян Егорович.
      - ...а про эту, похожую историю узнала от деда Савраса. Я не помню точно, потому что маленькой была. Только рассказ был без матершинства.
      - Я разве сам хоть раз сматерился? - огорчился своему верхоглядству Кирьян Егорович. - Я только цитировал. А Саврасу вашему передай: мир наш невелик, может и встретимся, если нужда заставит.
      - Приезжайте, - обрадовалась Даша, - Вы же ни разу не были ни в Шкворске, ни в Джорке, ни в Дровянниках. А дед Саврас-то давно уже богу душу отдал. Так что привет передать не смогу. А еще он оставил матери свои неотправленные письма и какие-то географические карты. Или маркшейдерские. Только они все рваные. Там и планы, и разрезы, и еще какие-то схемы.
      - Вот это уже интересно. Стоит съездить. И ты получаешься вроде живой свидетельницы этой истории.
      - Не свидетельницы, а типа наследницы истории. Которой ни черта не помню. Вы освежили, и я поняла, что это - то самое и есть. Особенно про слоника.
      - Пусть будет так. А насчет рваных бумаг и документов разных мы не щепетильные. И не благородные. У меня у самого съеденных бумаг полно.
      - Мышки съели или Сами сжевали от голода? - рассмеялась Дарья.
      - И мышки и крыски. И ничего в этом смешного нет. Крыски знаменитые, союзные, воспитанные на проектах и на архитектуре. Живучие. Мы за ними всем Союзом гонялись. Едва вывели. Умные твари. В глаза бы им посмотрела. Глаза - шарики такие круглые, как в мультфильме и в твои глаза смотрят, не отрываясь. Не смотрела в глаза змее? Ну, так, - то же самое, только у змеи взгляд колючий, а тут умный, как будто тебе что-то хотят сказать, или пристыдить. Они разговаривать не умеют, а умнее лошадей, может быть.
      - Я мышей-то боюсь, а от крыс... - Даша не договорила.
      - Обопысалась бы что ли?
      - Кирьян Егорович!!!
      - Что, Кирьян Егорович, как думаю, так и говорю. Я же не сказал "обоссусь".
      - Я пойду щас домой.
      - А хочешь, я расскажу, как мы этих крыс ловили?
      Теперь Даша успокоилась и снова стала нормальной собеседницей и слушательницей без крамол за пазухой. Таких любят лекторы, болтуны и рассказчики небылиц.
      - Что в этом интересного - как обычно, крысоловкой, - предвосхитила события Даша.
      - Ой, не скажи! Крысы - они рассудительные, умеют накапливать опыт и о проделках людей знают. У нас на крысоловку только парочка глупеньких попалась.
      - Я и говорю.
      - И я говорю, что всего две. Одну пойманную я утопил, бр-р-р, - мерзко было. Я ее притапливаю палкой, а она по швабре все выше взбирается, жить хочет. Жалко так. Другую Заборов выкинул прямо на асфальт. Ну, на тротуар, где люди ходят. Девки визжат, а парни пинают и на палке носят как этот...
      - Том Сойер?
      - Точно. Только там вроде мыши были. А может крысы. А наживку, если она слабо прикреплена - крысы утаскивают. А, еще! Ловили мы их самодельными средствами. Сначала, правда, пытались отстреливать.
      - Ой. Из ружья?
      - Из воздушки.
      - Фу. Им же больно.
      - И то верно, что больно. Воздушкой их почти не убить... с одного раза не убить, если не в глаз. Ранить можно. А они тогда уползают умирать, а потом еще воняют в канале.
      - В каком еще канале? - не понимает Даша.
      - Не в венецианском, конечно! И не в Сучжоу. Ну, подпольные каналы. Железобетонные такие лотки. У нас по контуру зала проходили. В них засунуты трубы отопления.
      - А как крысы туда попадают? И там же горячо.
      - Очень просто. Было лето. Трубы отключены. У нас шел тогда ремонт. При ремонте вскрыли перемычку канала и те крысы, что жили в общем подвале, перебежали к нам. У нас хоть едой иногда пахнет, а в подвале что? Гнилая картошка? В то время хранилищ уже не устраивали. И хлама было немного.
      Кирьян Егорович перевел дух, посмотрел на край стола и углядел несколько полупрозрачных пятнышек. Он непроизвольно вспыхнул от какой-то дрочилкиной думы и принялся сосредоточенно и задумчиво скрести и отковыривать пятна чайной ложкой.
      Наивная Даша вскочила, отбежала к кухонной стойке за губкой и вмах оттерла по-утреннему памятные пятна. - Пельмени ели?
      - Это от вчерашних, - недовольно буркнул Кирьян Егорович, заминая тему.
      - Ну, и что дальше с крысами-то? - спросила Даша.
      - А на чем остановились? А, про тепловой канал. Закрыли мы его, когда догадались что к чему. А крысы-то уже проникли и размножились потихоньку. Еще там какие-то слизняки развелись и от них личинки, ну так их мы всех кипятком прошпарили.
      - И так вы вместе с крысами и жили?
      - Приходилось. Сразу же всех не вывести. Один раз сплю на столе в Союзе: специально от крыс повыше. А им пофиг высота, они почти как пауки по стенам могут взбираться. Ну и вот, сплю, сон вижу: будит будто меня жена или мама, точно не помню, и за ухо подергивает: вставай, мол, Кирюша, пора на работу собираться. Я просыпаюсь, блин, открываю глаза и чуть со стола не падаю. А вижу в упор - ну как тебя сейчас - такую картинку. Рядом стул стоял, так по ножке стула крыска взобралась, стоит на задних, длиннющей такой стала, как котяра; держится одной лапой за спинку стула, а другой до меня дотягивается и когтями мое ухо потрагивает. Мягко так, осторожно. Проверяет, живой еще чувак, сможит ей вред сделать, или уже можно кушать. Ха-ха-ха.
      - Не смешно. Даже страшно.
      - Короче, и я чуть со страха не стронулся. Вскочил, стою на столе, в руке ботинок. Хрясь им в крысу. Мимо. Потом другим - хрясь!
      - А ботинки-то, откуда взялись?
      - Ботинки тоже на столе лежали, чтобы их крысы не сжевали. Ну, так вот, крыса порядком сдрейфила, шарахается по углам, а я в нее кидаю, чем попало. Книжки рядом на стеллажах были. И книжками швырял. А крысе пофиг: она, - шнырь - и из угла в угол мотыляется. Вроде страх у нее прошел, и она вроде бы даже не спешит. Мелкими перебежками ходит. Но удрала, в конце концов, когда я плоскогубцы нашел и удачно применил. Попал все-таки.
      - Я бы умерла со страха, - сказала Даша.
      - Да и я трясся не на шутку. Заснуть потом не мог. Нашел краски, кисти, растворители какие-то, - строители оставили, - и, чтобы не спать, а что-то делать, стал на стене картину рисовать.
      - Прямо на стене?
      - А что тут такого? Союз наш. Стены, следовательно, тоже наши. Конечно, прямо на стене. Я еще вынул из стены два кирпича...
      - Вынули? Смогли вынуть?
      - Ну да, вынул, то есть выдолбил. У нас же ремонт. Инструмент всякий был. Койло, молотки, зубила. Получилась нишка такая аккуратная. Я в нее потом кухольку поместил, вилку серебряную и свечку поставил. Вместе с картинкой получился такой страшно андеграундный иконостас. В честь еды, водки... распутства-блядства-колядства. Словом, памятник нашему капитализму.
      - Распутства? И что, много наколядовали при капитализме? - испустив неестественно натянутый смешок, заинтересовалась Даша.
      - Ну, больше конечно, шума... - честно отвечал Кирьян Егорович. - Я некоторое время после развода верность семейному чувству, или долгу, соблюдал. Думал, что, может, вернется что-то. Гляжу, а моя-то сразу в сторону - прыг. Будто всю жизнь мечтала отвязаться, или проверить - как там у других обстоит. А потом, как узнал это, пошел и пошел сам по кругу.
      - Мда. Все равно, интересно жили... - промолвила Даша. - А что это за кухолька такая?
      - А угадай с трех раз!
      - Что-то с кухней связано. Раз там "ку" есть.
      - Почти попала! - удивился Кирьян Егорович, - с "ку" тебе просто повезло. Это подсказка. Совпадение. Дальше думай.
      - Какой-то сосуд?
      - Молодец.
      - Горшочек?
      - Нет.
      - Кружка?
      - Точно! Даша, ты готовый детектив! Глиняная кружка. Это на Украине так называется кухолью. Я чрезмерно удивлен. И обрадован. Беру тебя в следственную группу. Будем вместе волшебного слоника Фуй-Шуя искать. Если есть желание.
      Даша слонику удивлена не была. Она просто продолжила прерванный разговор. - А есть же такая служба специальная... про крыс и мышей, - продолжила она.
      - Таксодермическая, токсисанитарная? Есть, да. Приглашали. Не вывели. Только сами поотравились. Заборов неделю дома валялся, а потом говорит, что надо физически с ними бороться. А крысы их токси.., тьфу, жратву-яд не едят. Еще говорят, что туда, то есть в еду, стеклянную крошку надо сыпать. Это их убивает изнутри. Режет кишки и задницу.
      - Живодеры. Менее безболезненных средств нет?
      - Черт его знает. В любом случае убийство. Но тут философствовать не надо. Если бы они были безобидными тварями, то это один разговор, а если они переносчики заразы, то тут уже кто кого. Не до жалости.
      - А как же тогда в Индии? Там все эти бродяги худые живут у какого-то храма. А крысы в храме - священные животные. И вот эти крысы кругом бегают: их миллионы. По этим нищим ходят как по горкам. Их пищу едят. Прямо из общих мисок...
      - Это до поры, до первой вспышки холеры. Пока их бог бережет.
      - Бережет, - подтвердила Даша.
      - А я, знаешь, как одну крыску хитро поймал?
      - Ну, расскажите.
      - Короче, стройка же была. Я из кирпичей сделал тоннель с тупиком. В конце тупика приманка.
      Тут же посыпались вопросы: "Столько было кирпичей? А туннель длинный? А с другого конца что? А что за приманка была?"
      Кирьян Егорович задумался, лицо его сделалось серьезным. В конце - концов, он сдался и сокрушенно почесал темечко.
      - Не помню что-то. Может сыр, а может мясо. Как бог свят, не помню, но это не важно. Короче, когда крыса оказалась в тоннеле, мы с Заборовым стали крысу по тоннелю гонять туда-сюда и сокращать его.
      - Как это?
      - Ну, кирпичи поперек ставили.
      - А как вы узнавали, в какой точке крыса?
      - Все наоборот, мы убеждались, что в конкретном отсеке крысы нет и тогда его перекрывали.
      - Я понимаю, а как узнавали-то? Крыса же не помогала, не подсказывала.
      - Наивная ты, Дашка. Приоткрывали чуть-чуть крышу, ну, то есть, кирпичики сверху, и смотрели в щелочку. Стучали сверху, чтобы она перебегала. Все очень просто.
      - А дальше?
      - Так что крыса в итоге оказалась в конкретной точке, зажатая со всех сторон кирпичами.
      - Ну и как вы ее оттуда вынули?
      - Зачем вынимать, мы же ее не для зоопарка ловили. Заманить и уничтожить надо было как врага. Мы с Заборовым одновременно по бокам сдвинули кирпичи, а потом еще стали по ним сильно пинать. Крыса, даже то не крыса была, а крысища, вожак, наверное, попищала сначала, громко орала, аж мороз по коже, а потом стихла.
      - Не надо дальше.
      Дома не по сезону тепло, пол горяч настолько, что поджигаются пятки. Даша готова упасть в обморок от температуры и скверного смысла рассказа.
      - А когда стихла, мы кирпичи эти разобрали. А крыса-то еще жива, ребра переломаны, вероятно, - хотя они живучие, говорят. Мы в этом убедились. Вся в крови и еле дышит. Смотрит на нас печальными глазами и говорит типа: "Мужики, пожалейте, не добивайте, у меня детки малые".
      - Не говорите больше! - закричала Даша, - меня что-то покачивает.
      - Картинка эта не для слабонервных, - подытожил Кирьян Егорович, - но это не издевательство, ты не подумай. Нам как-то самим выживать надо было. Представь, что это будто бы тигры обложили деревню, или холерные носители... - Кирьян Егорович подумал и подогнал еще страху: "Или мертвяки! Или вампиры. Не убьешь - сами все погибнем. Нам что, сдаться? Что нам было делать? Молчишь, вот, то-то и оно! Вот так мы победили. А бились несколько месяцев. Эта крыса, как оказалось, последней была. А детей ее мы еще раньше повылавливали. В одну мальчик кирпичом попал. Что за мальчик? Сын бухгалтерши. Он с друганом устроился дежурить на одну ночь. С маминого и нашего согласования. Повеселиться захотелось. Взяли с собой воздушку, пиво, может водку, - кто бы знал, - ужин мать приготовила. Короче, ушли в засаду. В итоге три твари были убиты. Одну мальчики пульками изрешетили. Уже после смерти, вывешали как мишень на стенку и давай стрелять. Живодеры. Представляешь?"
      - Не хочу представлять!
      - Вот такие бывают скромные детки бухгалтерские.
      - Что-то домой захотелось, - с отвратительным вывертом челюсти стала позевывать Дашка, забыв про роль красивой дамы, которую она была обязана играть безостановочно с тех пор, как познала уличную власть красоты и магнитной надменности модели.
      - Тебя проводить, или Андрюху вызовем? - совершенно спокойно спросил Кирьян Егорович, видавший всякие Дашкины виды, а не только звериный зев.
      - Может сам позвонит? - напрасно вознадеялась Дашка, заливши кишки внутренними слезами.
      Но тут пришла СМСка.
      - Будешь СМСку целовать? - съехидничал Кирьян Егорович, - как вчера.
      - Буду, - ответила Даша, - только вы отвернитесь.
      - Совсем одичала кошечка. Тебе капельку молочка плесни, и ты уже на шею лезешь целоваться. Романтик ты, Даша. Сердобольный и душещипательный романтик.
      - А Вы разве не романтик? А кто мне рассказывал, что на очки капал водой для ощущения дождя? Когда природу описывали. А? Было дело? А слезы лили на подоконник... А как от соплей избавлялись?
      Кирьян Егорович рассмеялся: "Все-то ты помнишь".
      - А, кстати, кто вместе со мной вороненка спасал от кошек и от автомобилей?
      - Это я за компанию. Чтобы ты не скучала.
      - Все равно вы - сердобольный, как бы не перекрашивались.
      - Ну и пусть будет так. Я пока свой грязный роман не допишу, плакать и сентиментальничать не стану.
      - Вот и зря. Вы хороший и добрый... А иногда прячетесь за грубостями.
      - Отче святый! Исцели рабу твою Дарью от поспешных выводов! С тобой опасно, Дашка. Только ты не каждому рассказывай про свои наивные выводы. Засмеют.
      Чуть ли не раскусила Даша Кирьяновского поведения.
      
      ***
      
      
      
      
      -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      
      2.3.4
      СУХИЕ ЦВЕТЫ
      
      
      Зоенька будто только и ждала, что Кирьян Егорович вот-вот закончит роман с красоткой и матерью Олесей и опубликует в газетках новую вакансию в незаполненных ячейках своего хоть и пожилого, и эгоистического в большей части, зато не лишенного котячей доброты сердца, алчущего внимания и ласки от противоположного пола-племени.
      
      ***
      
      Любовь вплыла в туманную и забытую богом, заросшую поникшими и грустно-белыми лилиями заводь 1/2Туземского на маленьком розово - голубом паруснике, резво и беззаботно скользящим по волнам судьбы. С палубы его, не соответствуя романическому внешнему образу, струились звуки абсолютно расстроенного мини-хора с таким же неумелым оркестром.
      В хоре солировала миловидная, кукольного образа пассажирка. Песенка ее была грустной с легкой, напускной беззаботностью, зато жестикуляция артистки - прямо противоположной, почти что раскрепощенно - откровенной, разудалой и эротически разнузданной. Гротескно вскидывались руки и вертелись кульбитами кисти с изломанными пальчиками, изображая безукоризненную индийскую любовь во всех ее фантастических ипостасях. Тело нервно извивалось пестрой змейкой, намекая на трудное скольжение в плотном кругу групповой и по-своему счастливой семейки в момент массового оплодотворения и оргазма.
      Оркестр представлял слегка располневший, но все ж таки достаточно симпатичный мужчина средних лет, казавшийся, на первый взгляд, вполне приличным мужем такой же обаятельной и верной женщины. Он беззаботно подсвистывал и подыгрывал на множестве освоенных им инструментов.
      В оконцовках всех веселых куплетов артистки-актриски интригующе диссонировал также амурный, но совершенно иной, отдаляющийся от первого в совершенно противоположную сторону, мотив.
      Мужчина в передышках между семейными концертами оживленно вертел штурвалом, но так, будто был уверенным капитаном, но неумелым штурманом-сорванцом в одном лице.
      Концерт их, если внимательно присмотреться, был всего лишь контрактной обязанностью, и обмануть мог только те наивные уши, которые слышали противоречивую, искристую музыку, не замечая диссонансов, и совершенно не заботящихся о сложноскроенной и двойной внутренней жизни артистического коллектива.
      Концертный зал, то бишь берег, был наполнен людьми, которые...
      Однако будет недорассказано - кем именно он был наполнен, ибо хор неожиданно и враз рассыпался. И публике, как ни крути, пришлось разойтись по домам, почесывая затылки и не дослушав игры.
      
      А по времени произошло это именно в тот момент, когда маленький концертный кораблик торкнулся в клейкий, как мягкая глина, на вид совершенно природный пирс. Заехавши слишком глубоко, он растолкал грунт вокруг носа, распределил его вдоль бортов, и потому крепко застрял. На берегу в песок воткнута палка с табличкой. "Остров капитана Блуда". Стоп, приехали.
      Это случилось так естественно и проворно, как будто бы капитан Блуд ждал только лета, будто бы он знал всё заранее и приготовил каверзную ловушку: поломал все конкурентные пристани в округе, забронировал собственный причал заманного вида, выставил по периметру его арочную венецианскую перголку, увил ее виноградным ползуном, развесил искусственные грозди, для усиления силы притяжения намазал стойки клубничным вареньем, а причал - какой-то липучей мятной субстанцией. И напустил туда дурман-дыма. Ловушка для молодой женщины и пугалка для ее безответственного мужа были готовы.
      
      На посланную в никуда зазывную телеграмму-вопль Кирьяна Егоровича, получен им был такой же абстрактный, хоть и предварительный, но абсолютно совпадающий по тональности ответ.
      Воистину, новые наши замужние и свободные подруги в безмерном количестве раскиданы в пространстве. Чтобы найти их, нужно как можно чаще посылать во все стороны сигналы SOS, подобные настойчивому и, для кого-то смертельному, призыву пчел. А такое усердие рано или поздно возблагодарствуется.
      В ответной телеграмме прозвучала ориентировочная дата первого, якобы случайного свидания.
      Кирьяну оставалось только поглядывать на солнечно-лунный хронометр, чтобы встретить ЕЕ на своем малообитаемом острове не опоздав, чтобы поймать и намотать накрепко швартовы, чтобы потом подать в конце деревянной сходни руку, и, уже очутившись на тверди, вручить новой женщине - добровольной жертве скромный, но опьяняющий букетик цветов, нарванный тут же в безразмерной лесной клумбе.
      А мужчина за штурвалом, словно двойной агент, так же осторожно и вежливо должен был бы отпустить Зоеньку с борта.
      
      Так оно и случилось. Мужчина осторожно взял свою законную жену за локоток и вручил ее как временную подопечную, а также передал свою очередь на пользование и внесемейные развлечения следующему ухажеру - учителю и ученику умеренной безнравственности, не сухарю, не ханже, а трудолюбивому любовнику и ненапряжному обольстителю Туземскому.
      Муж-штурвальщик все сделал согласно антибожьему промыслу и добровольному попустительству: он не возражал, не роптал и не просил денег. Может, даже в какой-то части, он был доволен: ему позволяли флиртовать с другими женщинами теперь легально. Глаз за глаз. Око за око.
      Прощание и знакомство к обоюдной радости сторон, сделались с миром.
      Зоенька с Кирьяном Егоровичем удалились вглубь территории незаконной любви, и совершенно по-английски не появились на берегу через неделю. Да и не ждал он иного в круговерти семейных измен и наплевательства на святые обязанности.
      Капитан-штурвальщик думал недолго. Он уразумел, что все идет правильно и в соответстветствии с гармоничным планом. Он потер руками от радости, вспомнил, между прочим, про нипух и ниперо. Потом отмотал канат, поднял парус и исчез с глаз долой так расчетливо, тихо и бесповоротно, будто его и не было вовсе. Будто бы он только на время маскировался жадным по обыкновению человеком-собственником, а на самом деле был добропорядочным, воспитанным, наигравшимся мужем, фантомом мужа, но больше ребенком, которому не терпится поделиться счастьем обладания куколкой-игрушкой с другими своими сверстниками.
      На других пристанях и гаванях его уже ждали. Это были узаконенные рыжие, черные, палевые разные другие любовницы - жрицы любви и обыкновенной похоти, желательницы ласки, подружки Зоеньки и незнакомые тети, прохладные, бодрые, слегка потасканые, светские и обыкновенные женщины, не чурающиеся разового счастья, рожденного на почве тоски.
      - Хи-хи-хи, ха-ха-ха. Мне главное, чтобы он заразу в дом не принес. А остальное пофигу. Помидоры в заморозке давно уже расстаяли. - Это Зоенька трещит по телефону со своей подружкой. Не той, с которой изменяет ее муж, а той, с которой Зоенька под игривое настроение лесбиянничает. Все актриски должны хоть один раз побывать в шкуре лесбиянки. Шансы и кругозоры их от этого расширяются.
      
      ***
      
      То распространенная в миру быль, оромантизированная в сказку. Но, примерно по такому сценарию и покатилось. Правда, без корабликов, но на Прибрежной, - там тоже есть вода и берег, и есть тина, правда, не морская и озерная, но речная. Без штурвальщика, - но с вяловато добрейшим мужем и дряхлой его житейской лодчонкой. Голубая и розовая окраска их суденушка-судьбинушки была таковой, но только чересчур уж отлупившейся от бортов. Розовой, завидной и счастливой их жизнь казалась только издалека.
      Никто не объявил появления в мире будущего эстафетного любовника, не откликнулся и не обиделся любовник последний, никто не зафиксировал факта свежеиспеченного соблазнителя, следующего обманутого мужа и нового приступа влюбленности в мире.
      Никто! Любви в мире так много.
      Мир наполнен любовью.
      Но мир наполнен также предательством, изменой, крушениями надежд, теплых отношений, держащихся на честном слове и соответственно данному когда-то обязательству.
      Чего больше?
      Много того и другого попросту канет в лету.
      Никто не удосужится перечислить всех случаев семейных крахов и вспышек неправедной любви.
      Но каждый случай греха и любви заслуживает внимания.
      Мотивы одинаковы, антураж разный.
      Человечество готово бесконечно сравнивать свои грехопадения с проступками остальных.
      На фоне всего остального мира его личные прегрешения кажутся мизерными.
      Каждый, или почти каждый, в мире проходит эти испытания; и, чтобы сосчитать их количество, нужно объявлять всемирную перепись грехов.
      Количество грехов не равно количеству любви.
      Всем известно, что очередь в рай гораздо меньше другой, - грустной, теряющейся за горизонтом очереди, которой в совокупности явно не хватает слов, чтобы отмолиться, и средств, чтобы откупиться перед вездесущим контролером.
      Но, может статься, у неустанного промоутера звездной Зоенькиной практики был такой смелый стенографист, который не дал исчезнуть следам очередной, необъявленной и такой по-человечески понятной греховодной страсти?
      Да, был. И есть.
      Это знакомый уже гражданин Графоман, который постановил одним росчерком пера увековечить эту любовь, важную как память, как уходящий запах, но неважную как обыкновенное приватное упоминание о частном случае.
      - Надо зафиксировать частичку ТОГО ДУХА в вечном сосуде писательства, - думает этот графоман.
      - Раз уж ДУХ, вообще-то говоря, был.
      - Раз уж я поучаствовал во всемирном сумасшествии.
      - Пока не скисло все тонкосубстантное.
      - Пока не наступила бессрочная осень, закат, ночь.
      - Пока не зажата еще приближающимся вечным сном сонная артерия; пока смешливость с иронией, пришедшую на смену любви, не победили ТУ 104 раза прошедшую симпатию; пока кровь омывает еще клетки памяти; пока не оборвала сухие розы кошка. Вон она, - ей-то уж совсем пофигу, - она уже приноравливается, - скачет до самого верхнего цветка, сыплет шуршащими лепестками и дергает за кончики остатки ломкого ковыля.
      Сухие розы, безымянные колючки и такой же ковыль - от Зоеньки.
      Вернее, сохранены со времен Зоеньки. Графоман достаточно сентиментален.
      Цветы подарены Зоеньке по случаю Кирьяном Егоровичем Туземским - капитаном Блудом по совместительству, и должны были быть по всем правилам дарения и принимания подарков унесены Зоенькой домой. Но хранились они из соображений конспирации в его романтической квартире свиданий; в той, что смотрит в сторону необыкновенной реки Вонь.
      - Почему на окне, а не в другом безопасном месте?
      - Потому, что они и при Зоеньке стояли на окне. Они мне напоминают ТО время.
      Когда я смотрю в окно, цветы мне его обрамляют как кулисы. Это красиво.
      - Тоскливо, - утверждает большинство.
      - У всех разные вкусы. Я люблю графику сухих цветов и травы. Мне это напоминает степь и усиливает чувство потерь. А это эмоция.
      А без эмоций жить нельзя. Умрешь с тоски. Без эмоций жить нельзя. Умрешь, умрешь...
      Цветы на окне это не являлось никаким фокусом или приемом нелегально встречающихся подпольщиков.
      Ваза, то есть кружка, если в центре - заходить нельзя. Ваза сбоку - можно. С правого бока - горю от желания. Лежит - пошла, пошел, пошли нафиг. Сплю.
      В данном случае всегда было можно. Особого приглашения не требовалось, так как Зоенька была весьма осведомлена о прелестях тайных свиданий.
      Она бежала с работы так быстро, как только могли позволить туфельки с острым каблуком; она стремительно, - как в гримерке перед следующим выходом, - раздевалась и артистично управляла своим бешеным и гибким телом.
      Цветы были границей между местом тайных встреч и открытой для всех природой.
      Они были фактом симпатии и подарены в день рождения Зоеньки.
      Они увядали параллельно увяданию любви.
      Они видели Кирьяна и Зоеньку вместе.
      Они видели их обнаженными, трезвыми, выпившими, в раздельности и слившимися в любовном клубке.
      Они видели Зоеньку абсолютно пьяной и бесстыдно голой, распластанной поверх одеял. И ошарашенного Кирьяна Егоровича, не знающего что с этим неподвижным телом делать.
      Они видели даже то, что невозможно описать словами, от чего листки бумаги свернулись бы в рулончики от стыда.
      Они видели быт, невинные чаи и подленькие, сбивающие с ног напитки.
      Они лицезрели странноватые, бесхитростные, но разрешенные Кирьяном Егоровичем занятия Зоеньки с Интернетом, ищущей в поисках личного счастья заграничного мужа.
      Будто заграничный муж - гарант счастья.
      Как это смешно. Когда случается облом, то пути назад, чаще всего, уже нет.
      Как после этого смотреть в глаза тех, над которыми фактом замужества установлено превосходство?
      Раскаяться в ошибке?
      Оправдаться случайной неудачей?
      Цветы эти слышали невинные диалоги всех незапятнанных в запретной любви и склоки уличенных в предательствах.
      Они слышали Зоенькины нравоучения по поводу знакомства Кирьяна Егоровича с какими-то свалившимися с Луны на Зоенькину голову Дашкой и Жулькой по поводу их неправомерного проживания в Кирьяновской квартире.
      А после осознания этого факта опускали лепестки от жуткой песни Зоеньки о нехорошем поведении бедных девочек, о недостатке жалости и уважении к приютившему их взрослому и творческому человеку.
      Цветы.
      Колючки.
      Ковыль.
      Теперь это память.
      Теперь это просто графика.
      Каждая новая гостья приводит в порядок всю эту историческую икебану по своему пониманию.
      Оттого вещественная память от Зоеньки с годами уменьшается.
      Вот и кошка. Хоть она и не человек, но туда же.
      Кирьян Егорович воссоздает справедливость.
      Он поднимает упавшую с подоконника от котячей игры или ревности высокую пивную кружку.
      Поднимает с пола высохшие розы и добавляет их в икебану другую, уже от другой женщины, в емкость, более недоступную для игр и прыжков, - ту, что в огромной рюмке с зернами кофе на дне.
      Теперь две разновременных икебаны, две женщины слились в одну.
      Теперь рюмка стала музеем любовей.
      Теперь это - ждущий своей очереди материал для будущего пенсионного натюрморта.
      Какое ужасное словосочетание: "натюрморт".
      "Натура и смерть".
      Ядрокорень!
      Какой древний лицедей сфабриковал этот термин?
      Пенсия!
      Какой вредитель сокращает оставшиеся годы у такого прекрасного человека, как Кирьян Егорович?
      
      ***
      
      Кирьян Егорович чуть ли не каждый день грозит младой кошечке Марии суровым наказанием.
      - Не тронь цветов, пожалей мою память, оставь ее в покое.
      Не рви, не ломай, не жуй.
      Придет время, и память о тебе тоже придется реставрировать.
      Для этого ты, конечно, не пожертвуешь хвостом, и из тебя никто не сделает шапку.
      Найдется что-нибудь другое от тебя.
      Черная плюшевая мышка, например.
      Пачки сигарет и кусок плинтуса, которые ты гоняешь по полу.
      Каменное яичко с браком посередине, привезенное с Урала, которое ты загнала куда-то под мебель, и которая найдется, быть может, только после твоей, или, - тьфу-тьфу, - моей скорой уже смерти.
      Не горшок же твой вешать на музейный стенд!
      Пожалей дядьку Кирьяна, пожалей старого капитана Блуда.
      Машка слушает внимательно, не требуя перевода на кошачий, вонзая в разговорщика въедкие, блестящие точки в глубине застывших по- новогоднему черно-зеленых шаров. И, похоже, что-то понимает во всем этом бреде Кирьяна Егоровича.
      - Так чего же ты тогда, неуемная тварь с такими умными глазами, бросаешься на эти цветы? Хочешь себя запятнать в неуважении? Нечем заняться больше?
      - Мне интересно.
      - Ты - будущая шлюшка.
      - Вот так раз! - говорят зеленые глаза.
      - Так оно и есть, - говорит какой-то человек из под Машкиного хвоста.
      Машка спит на голове у Кирьяна Егоровича.
      - Ты мне напоминаешь кого-то из прошлого.
      - Я - первая кошка в твоем интерьере. Ты меня обожаешь, а пинаешь, надеюсь, любя?
      - Кыш, говорю. Кыш, дура, ради всех святых!
      - Договорились на время.
      Прыжок с холодильника на стол.
      Пробежка по подоконникам.
      - Окно откроешь? Там синица.
      Открывает. И высовывается сам.
      - Где эта мерзкая синица? Ах, вон они скачут.
      - Хочу, хочу синицу! Я люблю синиц!
      Теперь уже целая стая.
      И голуби туда же.
      Все делают рожи и провоцируют наивную в страстях кошку.
      
      ***
      
      Генварь.
      С утра на подоконнике шелуха, брошенная со второго этажа.
      На снегу тротуара - горы семечек и бычки с желтыми фильтрами.
      Соседки плевали в ночь, а попали в наружную часть неприкосновенной территории Кирьяна Егоровича.
      У Кирьяна Егоровича фильтры белые.
      В Америке за первое полагается суд.
      А Кирьян Егорович с удовольствием устроил бы самосуд.
      За второе никому, ничего, нигде не бывает.
      На шелуху слетались птицы разнообразнейшего ассортимента.
      Машка караулит птиц.
      Ей интересно.
      Носится между подоконниками.
      Кирьян Егорович приотворяет окно и неосмотрительно придавливает легкой индийской вазой, сделанной в Китае.
      Уходит в душ.
      Отсутствует.
      Потом ходит с мокрой головой, посвистывает, покуривает, высовывается.
      - Бр-р-р! Не жарко.
      Через полчаса замечает необычную тишину.
      - Кыс-кыс!
      Нет ответа. Еще кыс-кыс.
      Поиски.
      Машки дома нет.
      Это уже опасно. В ночь обещали приличные заморозки, а на днях дворники забили все щели подвала.
      Кирьян Егорович одевается и делает обход по контуру дома.
      Кошки нет.
      Нет никого, кроме редких прохожих.
      Нет и птиц.
      Дважды, чертыхаясь в сугробах и кыс-кысая, пересекает двор, заглядывает в вентиляционную будку, выстроенную во времена модных бомбоубежищ.
      Неподалеку от своих окон обнаруживает горизонтальные следы от когтей, сделанные в твердом насте.
      Это следы борьбы.
      Или Машка драла воробья. Или Машку драла собака.
      Крови нет.
      Это хорошо.
      Нет перьев. Тогда опять непонятно.
      Есть крупные собачьи следы.
      Вряд ли Машка мечтала подружиться с собакой.
      Заглянул в парк Овала.
      - Машка, едрена мать!
      Кыс-кыс!
      Где ты?
      Жива ли?
      Откликнись!
      На деревьях только птичкотня.
      Машки нет ни на стволах, ни среди веток.
      - Проголодается, придет, - уверенно заявил Митрич в ответ на причитания Кирьяна Егоровича, - шкура у нее зимняя, выдержит.
      - Я полный идиот, Митрич. В такие морозы даже кошки не выживают.
      Конец Машке!
      
      
      ***
      
      
      
      
      -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      2.3.5
      ДЫРКА ОТ ШТИБЛЕТ
      
      - Ну где, ну как, ну та, что на перекрестке Осеньки с Простецким прошпектом,в том же доме, где торговля Позитории.
      Идешь вдоль фасада по Осенней стороне,читаешь себе газетку, или жуешь мороженое и, хлоп, вдруг натыкаешься на пять ступеней.
      " Подслушанный разговор"
      
      
      Кирьян Егорович похаживает, - и не просто захаживает, - а прямо-таки злоупотребляет захаживанием в некую весьма свиду ничем не примечательную, но, тем не менее, относительно популярную молодежно-пожилую кофеенку, что на Осенней улице.
      В первом зале единственное главное окно до полу кофейни, - а второе, что в официантской зоне, не в счет, - смотрит в аллею, по которой, если всмотреться сквозь деревья, гуляет множество людей, сравнимо, разве что, с аллеями Парижа.
      У окна стоят самые скромные столики на две, от силы три персоны.
      Их занимают пришедшие наскоро перекусить, чаевничающие и курящие сигарный табак одиночки.
      В центре еще один стол, далее у поперечной стены с книжной дырой в другую комнату - столы с диванными спинками.
      Центральный стол по просьбе больших компаний изредка расширяется добавками от окна.
      На увеличенном пространстве собирается до десяти человек - больше при всем желании не получится. Там мужики изредка играют в карты, а, разбавленные женщинами компании, чаще всего это молодежь, отмечают незатейливые торжества.
      Когда Кирьян Егорович заходил, вешал одежду и садился, то к нему, неохотно отрываясь от стойки, не торопясь подходили разновозрастные и разношерстные девушки, в которых только лишь по неизменному образу меню в вытнутой руке можно было распознать официанток.
      За пять лет меню можно было бы выучить наизусть - по листку в год.
      Но Кирьян Егорович не торопился с запоминанием. Меню ему было не нужно как класс. Он всегда изображал отказывающий знак поднятой ладонью.
      - Нет, нет.
      Тогда очередная девушка становилась напротив, заложив одну руку за спину и прикрывая грудь книжкой с меню, лениво и неспеша донимала Кирьяна Егоровича вопросами.
      Пивной ассортимент всегда бывал невелик, а вопросов до поры задавалось много.
      Это до пределенной степени раздражало его, но со временем превратилось в типовой ритуал, так что Кирьян Егорович сначала просто свыкся, а потом понял, что без ритуала ему стало бы тут невыносимо скучно.
      И он стал заходить в Дырку для ритуала.
      Потом ритуал окончательно втерся в подкорку и при выборе места очередного пивного заседания вопрос решался автоматически.
      Почему в Дырку?
      История была простой как валенок.
      Город Угадай - совсем небольшой.
      Улиц в центральной части не так уж много. Запомнить их не представляет сложности.
      А вот кофеен такого типа натыкано больше чем надо.
      Название настолько незамысловатое, что и не запоминалось никем и путалось с серией таких же.
      По версии журналиста Мокрецкого люди узнали, что кофейню как-то посетил один случайный, яркий, но не слишком знаменитый человек.
      Зашел он инкогнито и был бы никем не замечен, кабы не был бы негром и если бы не поскользнулся на крутых ступеньках и не получил бы ссадину на лодыжке.
      Затеялся некоторый, совершенно маленький по грандиозности скандал, даже незамеченный газетами.
      Но ступени на следующий же день заменили натуральными терками, к сожалению исполняющими свою достойную и спасительную роль лишь летом.
      Тем не менее частые посетители заметили, что на новых ступенях особенно быстро истирается подошва, а в особенности высокие каблуки без подков.
      Под быструю дудочку остряков образовалось название.
      С тех пор кофейня неофициально стала Дыркой, а там уж к Дырке естественным образом приклеились Штиблеты.
      
      ***
      
      Улиц с названием "Осенняя" полно в городах нашей родины, но в Угадайгороде она одна-единственная и, пожалуй, наиболее любимая среди всех возрастов.
      Это как район Монмартр.
      Про заведеньице тогда народ ведал поменьше. Но после первой публикации некой, опознанной местным читателем дрянной книжонки и помещения ее на полку фальшиво-декоративной библиотеки этого кафе, рейтинг его подрос значительно.
      При появлении бронзовой таблички на наружной стене, кофейню подновили и добавили текст - переименовали под новую стать.
      Под рельефом стали изредка складывать мелкие полевые цветочки и специально засушенные розы.
      Правда, еще два заведения претендовали на эту великоместную честь.
      Но на пражскую пивнушку Гашека претендует гораздо большее число гендиректоров - добрых обманщиков.
      - Правда, Аннушка, так и будет после моего бегства на небеса?
      - Как скажете, Кирьян Егорович. Я прослежу. А Вы что, правда, эту кафешку любили? Я там бывала: нет там ничего особенного, кроме досады. Занимают площадь в центре, а будто этого и не чувствуют. Никакой ответственности. Будто они французы на Пляс-Пигали: избалованы вечными посетителями и думают, что так будет всегда. Экзотические фрукты у них прописаны только в меню.
      - Так, да не так.
      Полутуземский это заведение средней милости не то, чтобы любил от какого-то его редкого, магнетического качества, а наоборот, оттого, что оно существовала без каких-то претензий, тем более без замаха на Париж - кормильца всех своих первых этажей. И, коли уж затронута была нечаянной ногою Кирьяна Егоровича озерно-морская гладь, то и пошли соответственные волны по малому кругу.
      Будто бы плыла кафешка со всем своим скарбом одичавшим плотиком с обессилевшими официантками-пассажирками, самое по себе, по набитому смеющейся клиентской рыбкой морю-окияну.
      Зачем ловить рыбку - это ж затруднительно, и пока еще не помирают непривычные к такому обороту путешественники, то надеются на русский авось: вот-вот пробежит мимо какой-нибудь самоходный полудохленький кораблик и заберет пассажиров на свой борт...
      Кирьян Егорович замолчал, обеспокоенный излишне романтическим выплеском с налетом трагедии.
      Вспомнился ему "Плот Медузы" с покалеченными участниками драмы: "Того и гляди - съедят друг дружку".
      Куда там кафешке до знаменитого плотика!
      - Между прочим, ели по жребию, - вспоминает эту историю Анна.
      - Как только подумаешь про это - страшно и мерзко становится. Сейчас меня свои же съедят для пользы остальных. Вау!
      - Потом капитан этого встретившегося кораблика напоит, накормит остатних пассажиров и запихает в скромную каютку, которая, собственно, вполне сгодится; а кораблик может еще наградить любовью какого-нибудь нанятого сердобольного поваренка. А то и сам капитан припрется. Каково? - Аннушка подсказывает продолжение вполне в духе Туземского.
      - Ты - дрянная писательница. Ты знаешь мало, а подсказываешь иногда метко. Откуда это все?
      Запахло мазохизмом. - А в койку не хо?
      - Хо!
      Дрянная писательница и ленивый графоман прыгают и смеются уже в диване. Окно первого этажа открыто настежь.
      - Ты хоть сиськи-то свои в окна не демонстрируй, - просит графоман. Он свиду - скромник.
      - А я, когда на тебе сверху, природу наблюдаю.
      - Природа одно, а там же еще мужики ходят.
      - Двухметровых мужиков не бывает.
      - Ты эксбиционистка.
      - Мне нравится шокировать. Под настроение. А с тобой у меня настроение повышается.
      - А мне не нравится, что про меня соседи подумают.
      - Типа развратная квартира, бордель, да?
      - А как еще, если здесь постоянно новые девки?
      - Я девка?
      Мычанье.
      - Я сугубо о прошлом. - Оправдания произносятся в неудобной позе.
      - Я про Жульку и Дашу. - Прерывистая речь густо сдобрена междометиями, ахами, уфами.
      - А ты Дашку-то, наверное, любил...
      - Не знаю, не знаю. Ох, о-о-о. Никто этого не знет, даже я никогда этого от самого себя не узнаю.
      - Достаточно дурацкое чтиво. Ох.
      - Столько расплывчатого. Вау.
      - Кафка отдыхает на этих страницах.
      - А вполне можно сочинять вдвоем!
      - Это прикольно! Ух. Все.
      Сочиняется, лежа в постели, или сидя за столом, причем одна коллега - в прозрачном бюстгальтере, почти не скрывающим торчащие соски цвета радостной нимфы, другой - в оттопыренных матросских трусищах производства моднючего с прошлого века, покуривая, - кто трубочку, а кто обыкновенные или изящно-продолговатые, ароматные палочки-сигаретки.
      К примеру, для писательского антуража годится "Сенатор" со страшным, отпугивающим черным фильтром или приторный "Вок" с арт-дековскими букетами роз; и даже притворный, претендующий на некий культурный шарм обыкновенно серый "Даблс" существенно помогают странному этому творчеству.
      
      ***
      
      Через день. Ежедневный секс путает мысли. А есть еще послесексие.
      Кирьян Егорович думает уже не о прозе, а о том, где взять столько этих самых сил, чтобы удовлетворить голубоглазую блондинку.
      Выпил какой-то гадости и намазал лобешник другой.
      Не помогает. Трещит в башке, припекает там.
      - Аннушка, ты мне мешаешь писать. Уж извини. Спрячь, пожалуйста, ручки. Не заводись понапрасну.
      Скупой чмок. "Почитай вон Миллера. Расскажешь мне вкратце про Розы распятия. Я не могу осилить, как себя. При чем там розы, я так и не понял. Может в конце. Начни с конца. Мне это может пригодиться".
      Кирьян Егорович правит роман в очередной раз, пытаясь сократить его. Но получается наоборот. Выкамаривая одни главы, остающиеся, - будто в отместку, - пухнут несчетными перластыми семицветиями.
      Самопроизвольно, в других бесхозных наделах возникают сорняки.
      В них, по мнению Кирьяна Егоровича, добавляется запахов, соли, перцу и ... непременно - вода, море, океан блЪдства.
      БлЪдство особое, блядство обыкновенное и эротоманское словоблудие преследуют Кирьяна Егоровича как наваждение.
      Вот и эта туда же. В этом что ли заключается смысл жизни? - Мне нужно на чем-то закончить. Конец получается обрезанным на полуслове.
      - Меня совсем другой конец интересует, - ерничает Анна.
      Ну как тут с этим делом покончить? - Хватит, хватит. Пожалей старикашку.
      Но, подлец, - вставляя в Анну, он не забывает вставить в роман одну из Аннушкиных фраз.
      - А не будешь претендовать на авторство?
      - Буду, а как же, - отвечает со смехом Аннушка, - а пока удалюсь.
      Стучит по мобильнику. Там кажется время застыло: "Егорыч, у тебя есть новая бритва?"
      - Есть. Там початый Жилетт на средней полке. - Кирьян Егорович уже не удивляется простодушной голубоглазой литераторше предисловий.
      Главное, чтобы была красивой и без претензий. И не порезала бы вены втихушку. Хотя зачем их резать: пока все складывается хорошо, то есть без претензий на замужество. А ест, как птичка клюет. Совершенно не накладная девушка!
      - Я к вашей реалистичной правдивости уже привыкла. Могли бы претензии опустить, а романтики добавить.
      - Мы "на ты"! ...Я не миксер, чтобы правду с неправдой мешать. Я люблю, когда люди в бумаге узнают себя и без всяких прикрас. Если есть бородавка, то не надо ее фотошопить. Без бородавки книжная жизнь была бы неинтересной.
      - У читателей тоже есть бородавки.
      - Вот они и ищут в страницах похожие бородавки, чтобы не казаться одинокими.
      - У вас в текстах больше бородавок, чем любви.
      - Где ее взять, любовь-то?
      Снова обида.
      Надоели перепалки.
      Девушки надобны писателям на ограниченное время. На то время, пока с них можно снимать тексты.
      Писатели нужны девушкам для приятных слов в текстах про них, гладко ложащихся на восприимчивые души.
      Секс у девушек на пятом месте. Но тревожить и доставать почем зря старичков - их хлебом не корми.
      
      ***
      
      Хозяин упомянутой дырявой кофейни особым сервисом, прописанным ассортиментом и четким исполнением заказов не озадачивался, любил клиентов такими, какими они были по существу - то есть непритязательными и случайными заходчиками.
      Любил он клиентов издалека, то есть, проживая совсем в другом городе, имея сеть похожих по отношениям непритязательных и совсем обрусившихся кофеен с дешевыми кирпичными стенами, с обломанной по-модному псевдоштукатуркой, - а в этой оштукатуренной кофейной нише, по-видимому, до сих пор есть спрос.
      Хозяин безгранично доверял угадайгородской поставленнице - не любовнице даже, а простой, наемной управляющей, об умении которой умолчим, потому что ничего не знаем, зато знаем, что она большая любительница книг. Она приветлива и имеет кой-какие, пожалуй, даже весьма примечательные груди. Она умеет вышколенно сиять приветливыми глазками. Верх уравновешивается надежным низом.
      Эта часть тела внушает безграничное доверие мужской половине публики. Все вместе перечисленное придает кофейне незатейливой теплоты и семейной русскости.
      В этом, по-видимому, и скрывалась главная магнетическая сила заведения.
      - Ага, дождешься от него прибавки, - сказала как-то правду Лидия Игоревна про своего хозяина.
      Владелец и ее работодатель... вроде бы, - Кирьян Егорович этого точно не знает, но зацепил что-то и когда-то ухом, и решил от этого так: что он - полностью обрусившийся гражданин государства Армения.
      Обрусился он настолько, что забыл как делаются нормальные шашлыки. Он надеется на такое же непринужденное клиентское взаимовосприятие и книгу жалоб в отсутствие такой нужды принципиально прячет в глубине шкафчиков.
      Еще аргументы:
      Кофейня находится не так далеко от дома Туземского.
      Удобно, чтобы успеть добежать, не заглядываясь по дороге на кустики и не закидывая ногу на стволы.
      Но в этой части Сибири не все время жарит солнце: иногда забегает серьезная зима.
      Случаются чертовские, просто жуткие морозы, когда не только прозрачны и звонки кусты, а даже полы куртки рассупонить не удается: пальцы тут же костенеют, а струя, пока долетает до сугроба, превращается в густой бальзам для ослепительного блеска. Syoss! Performace!
      - Иностранцы, вы бывали в Сибири? Если будете, заходите в кофейню, в которой посиживал наш герой-графоман.
      Посмотрите кустики и стволы, которые он обихаживал.
      Мечта. Газета:
      
       В управлении культуры наконец-то разработаны все музейные маршруты, связанные с Кирьяном Егоровичем - человеком-скульптурой. Табличкой помечены все деревья и кафешки, облюбованные этим малокультурным снобом, интеллигентным хулиганом и человеком, у которого любимой буквой, помощницей, заменяющей самый распространенный и легкий мат, является редкая "Ъ".
      Пройдите по местам боевой славы псевдописателя, смело и щедро бросайте монетки в пивные кружаки с щелочками в припаянных крышках, развешанные по этому пути, почувствуйте разницу во времени, почувствуйте, как тяжелы эти сосуды, наполненные не пивом, а презренным металлом!
      
      Словом, Кирьян Егорович, благодаря своим легким, но изощренным хулиганствам, навечно прописался в этом богом забытом тупике по секретному названию Угадайгород.
      ...Второе: в кофейне почти всегда можно было тихонько посидеть в одиночестве, там же помечтать о своей грядущей и нынешней мужской доле, поглядеть с высоты посторонней скамейки на свою нескончаемую работу, падающую порой до отметки "ерунда".
      Это как нижняя черточка на набережной Сены.
      Верхняя черточка залила весь Париж, а по нижней парижане прогуливаются, вспоминая иногда с ужасом о черточке верхней, выставленной в тысяча девятьсот пятьдесят восьмом году.
      Так что, нижняя черта под нашим писателем вполне безопасна, и только лишь напоминает о том, что бы было, разверни Кирьян Егорович свою деятельность на полную катушку. Нет, речь не о количестве описанных персонажей, а о качестве.
      Ремесло Кирьяна Егоровича слывет издревле супертворческим по лицензии, выданной богом всех искусств, благородным образом задрано по статусу и, кроме того, ежемесячно пополняет не шибко скудную, но и не обильную потребительскую корзинку нашего героя.
      Немерянного капитала хватало на покупку новейшей куртки в не самом бедном бутике, - с длинными рукавами, с золотыми узорами, с кожаными заплатками на местах сигаретных прожигов, пришиваемыми позже его любовницами. Все это идеально подходит к его венецианской фуражке и немного меньше - к матросскому беретику с питерской Авроры.
      Герой да и только!
      Если поднапружиться и на пору амортизировать пивной азарт, если перейти на макароны с копченым сыром взамен мясца, то зарплаты хватало даже на Экко.
      На один раз в три года.
      А в следующем году таким же способом можно потратиться на моднючие кроссовки с полуметровыми шнурками.
      Веревочки эти, длинные, правда, приходилось завивать на две пары бантов, а их концы фиксировать впихиванием полученного бесформенного пука под упорядоченную дырками шнуровку.
      Кирьян Егорович сам придумал такой способ обуздания обувных диковин. Многие его друзья и знакомые не раз метили острым глазом этакую невидальщину. - А не совсем ли рехнулся их престарелый друг? И что за моду дурацкую такую ввел?
      - У твоей макетчицы дочь с такой же шнуровкой, - подсказывает Анна.
      Сам проболтался. Она тоже дура?
      - Нет, так продают в магазинах. Выбора нет.
      - Она замужем?
      - Я не заметил в ее прихожей мужских ботинок, - замечает Кирьян Егорович, подкручивая висок.
      - Такая красивая девушка, то есть молодая женщина с ребенком не может быть одной, - говорит Анна, разглядывая фотографию в компьютере.
      И опять возврат к кошкам. Машка тоже жалуется: "Мне нравится со шнурками играть. Следовательно, в длинных шнурках прячется сила специального кошачьего любопытства и обращения на них моего внимания. А Этот Абыкак прячет обувь на недосягаемую высоту. Я так прыгать еще не могу. Но, подрасту быстро и тогда..."
      - Машка, блядь, тебе обязательно надо ногу задирать и жопу свою прямо передо мной лизать? Специально делаешь, чтобы я рассердился?
      Машке пофигу. Она может отвлечься от интимного, преступного деянья только при слишком активном стуканье клавишами. Машка тоже стремится зафиксировать себя в этой жизни на века и бацается сначала только передними лапками, а потом всем телом на клавиатуру.
      Как-то: на мониторе полстраницы крестиков. Столько же не хватает набитого текста.
      - Надо же, - так выборочно нажимать. А если бы не сработал откат? Иди, балда, отсюда!
      - Сам обалдуй, - обижается Маша, - никто тебя читать не будет.
      Я - положительная героиня, чистильщица лишнего, а ты убогий писателишко. Вот такое у тебя мяумяусто в литературной истории. Что ты только что написал? О чем это все?
      - Я об обстановке.
      - И зачем это нужно?
      - Для исторической правды. Это блеклый фон под яркими событиями.
      - Ну-ну. Событиями. Изучатели ненорматива тебя будут штудировать.
      - Но и это уже заслуга.
      - Как сказать!
      
      ***
      
      
      -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      
      2.3.6
      РОМАНТИЧЕСКАЯ ЗАРПЛАТА
      
      
      - Что это ты тут написал? - спросил Порфирьич, слюнявя на расстоянии вытянутой руки новый опус Кирьяна Егоровича.
      Дальнобойная сила линз и короткость руки не позволяют ему сегодня читать иначе.
      - Думаешь, кому-то интересна наша зарплата, кроме нас самих. Ну, может, молодой архитекторик какой почитает. Типа, ну-ка, какое там, интересненько, жалованье у взрослых коллег - бизнесменов нынешних?
      - Бизнесмен и вотчина временного типа, как определяет древнюю зарплату Даль, - понятия несовместимые, - оправдывается Кирьян Егорович. У них, понимаешь, - обороты, недвижимость, то-се. Лишней копейки не выдадут. Ее заслужить надо. А кто заслужил, а кто нет - они сам решают. Могут с боярского плеча, могут снизойти до кучи, по пьянке то есть: по дури чаевой выдать или снизить дольку. А могут сразу по шапке: молчать, довольствуйтесь, мол, чем могу, и то чересчур жирно. Могут, не мудрствуя лукаво, прикрикнуть и без лишних разговоров в глаз дать. Под настроение. Мне это царское время напоминает оченно.
      - А ты живал, видал... "сасун" ?
      - Чего-чего я сосун???
      - Царя-то, говорю, видел?
      Прищур у Порфирьича уникальный. Это когда в первую очередь видишь дырку между зубов, а потом уж на фоне дырки в поллица поджатый глаз.
      - Живал, видал, - смеется старичок-сасун с царских времен как живой. - Я аж раз Горького читал, Клима Самгина, например. А его мало кто читал. Скучно, говорят. Ан и нет. Это смотря как читать и что там искать. Самгин это сила. Его надо вновь ширить и пиарить. В школьные годы чудесные много чего проглотил. И классиков разных других штудировал. Знаешь, какая у маманьки с папаней библиотека? Вау! До потолка! Там только порнухи не было, а остальное ВСЁ было и есть! Хочешь, свожу в гости?
      - Классики талдычут о дворянах в основном. И, сокрушаясь, жалеючи, то бишь, крепостных припоминают.
      Проигнорировал Бим фамильную библиотеку Кирьяна Егоровича. Все как-то получалось, что Кирьян Егорович создавал и продолжал библиотеки, а потом все как-то рушилось и приходилось создавать библиотеки новые, под себя любимого.
      Рассвирипело справедливое нутро Кирьяна Егоровича.
      - Ага, а позднего Куприна вспомянь, Гиляя этого, который Папаша. Как они жалели вроде... воров этих, проституток. А сами стерлядку вечерком: хрясь, кусь. Архиирейчики-то богатенькие, Плюшкины с бархотками, они все в гости к Купринам ходили с Гиляями, а вовсе не в шанхаи и подворотни, чтобы говна понюхать. Двойная мораль. Чуть что - салфеточкой сопли подотрут; чуть заболел: - бэмс коньячку! Чуть ангинка: тащите лекаря - помираю. Чуть чихнул: - билет, блядь, на Минводы выпишите, или в этот... как его ... в Карловы Вары. На языке все эти болельни! И денег на лечёбу не жалели. Вот тебе и народники! Болтуны. Как только языки не ломаются. У меня давно бы открытый перелом языка был. Это тебе не на площадь с хоругвами под пули шлепать. На виселку-то никто не хотел, кроме десятка идиотов. И то все от романтики. Бравые, блядь! Перед бабами красуются: умереть хотим за правду! Вот жалеют крестьян, статейки пописывают, а сами в это время серебряными зубочистками в зубах ковыряют: мяско, блЪ, оленинка, устрички, мадерка, бургундское. Бокальчики - хрустальчики, вилки, блядь, - и все с царских серебряных заводов... Не дуры-губы! А ты алюминием пожуй, деревянной ложкой, блядь! Гнилую картошку. Отрубей попробуй. Хуля не так?
      Бима тоже как-то сразу взвинтило. И он то ли поддакнул, то ли попер поперек. Много несуразностей замелькало в речи.
      - А-а-а! Алюминий! Не было алюминия, ну и, конечно, передвижники, ити их мать... Как кто высунется с жалостью: - о-о-о, - шедевр, блядь, - наш брат, передовой, революционер, народоволец. Была, конечно, тяга. Это от русской доброты все. Хоть крестьянин, хоть хохол, хоть барин. Потому у нас пользы никогда не будет. При доброте бездельников сколько завелось? Революция, думаешь, от чего? Бездельников вооружили и... Думаешь, если бы они были из крестьян, информация дальше скотного двора пошла бы? Куеньки. Крестьяне только шептались и пели грустные песенки. Их сначала надо расшевелить до крайней злобы, - тогда только они про вилы вспоминали. А народники, - они могли листовки печатать, книжки разные...
      - При любом строе бездельников полно, - оправдывается Кирьян за Отечество, потому как рядом других защитников не сидит. Все увлечены своим пивом и бабскими переговорами: где, когда и сколько стоит... - Вот, после революции... советское время...
      - Вот, если про доброту говорить, - перебивает Порфирий, - то, если вперед заглянуть.., глянь, то наши даже фашистов жалели, солдатиков ихних, не СС. ...Иногда, правда. Не в каждый раз. Руки кверху, а по-ихнему хэнде-хох, - это, чтобы им понятней было, - и шмяк в плен. Чтобы не убивать - это ж им накладно... Могилы надо рыть. А, главное, жизнь оставили, чтобы через Москву, чтобы пристыдить... и похвастать перед своими. Вот, мол, они как выглядят победители - фашисты куевы. А мы их: - хрясь! Народным молотом. Танками зашибательскими. Особенно с начала войны. Малой кровью немца победили. На их территории. Вот так-то. А у Сталина - главный молот, мозговой. Генералиссимус, блядь. А им, пленным этим, что через Москву шли, добрые москвички сухарики подсовывают, чтоб не сдохли. Они же всей правды не знают. Цедили правду в газетках. Жалеют бедных. Пленные же они теперь, безобидные... Русские бабы - у них эта доброта в крови. Сирых и убогих... жалеть. Вот дуры! А они у этой москвички может всех родственников грохнули и сгноили по концлагерям. А наши могли бы мимо фашистиков прогнать, без помпеза: в вагон посадить и в Сибирь, на рудники, на плотины, в лесоповал... А я бы им, этим фашистам, Кирюха, танками бы их... Секешь? Потом песню попеть. Тоскливую, русскую нашу... А как же: - людей все-таки подавили, а не лес. А вовсе не гимны, как наши. Победа, блядь! Сталин - молодец? Тьфу... Вот, окаянную любовь вспомни. Вспомнил, как наша Бабкина поет? Интересно, настоящая у нее фамилия, или подстроилась под свои песни?
      - Естественно помню. Мне очень нравится. Я бы мог - сам бы так спел. Но не получается: ноты, музыку, взрыд весь понимаю, но не выходит. Тут надо струну порвать... А ее вообще нет, - какой нахрен, струны... Нет голоса, хоть ты лопни. Душа есть, а голоса, блядь..! Ну нету голоса.
      - Дак вот: взасос поет Бабкина. Душу щемит и рыдать хочется от гордости: вот какая у нас русских любовь. Немец, дак, куй так поплачет. Любовь - она во всем мире добрая, блядь. Положительная. С плюсом по оси "икс". А наши даже в любви тоску находят. Ипохондрию, блядь. Меланхоли всякоримская мягше, чем русская тоска, а вроде слова-то одинаковы. Так?
      - Не знаю... - замямлил с ответом Кирьян Егорович. Много выплеснул за один присест Бим Нетотов.
      - Ан, нет. У нас, блядь, вместо спокойной любви - скука, револьверчики, дырочки в висках, картишки, коньячишки. Гусаришки все это. Разные Давыдовы. Все от этого. От этого! ...Европа, блядь, боится русской рулетки. Хе! Сморчки. А это мы, даже мы с тобой... Смогешь барабанчик крутнуть?
      - У-у-у. Не думал.
      На самом деле Кирьян Егорович думал. Не смог бы. Крутнул бы, а к виску поднести побоялся бы. Точно. А еще много крови, кому-то ее собирать, прокляли бы уборщицы: кровь-то плохо отмывается. Да и не по-христиански.
      "Смогешь, знаю тебя". - Порфирий тут промазал. Чистое молоко! Недооценил силы егорычевой трусости.
      - Чего куришь?
      - Разная бывает любовь, - в свою очередь взвихрился Кирьян Егорович.
      А курил он Давыдоffа, дырку в виске не хотел, от виски не отказался бы. Но не для и не от тоски, а для разговоров. Кирьян Егорович предпочитал работать, нежели баловаться жизнью и смертью. Не те времена. Дети, творчество, друзья, родители. Кто их... если Егорыч через дурацкую русскую рулетку погибнет?
      - Разная, разная, - Бим соглашается, - но я про другое. Подчеркнуть хочу. Эти, блЪ, освободители наши... Показывали свою советскую доброту. Воровать не моги. Немку обидишь - расстрел. Картиночку со стены снял, часики содрал - к стенке. А они у нас все пожгли и разграбили. Это советская мораль! Амораль, блЪ! Доброта! Коммунисты! Своих в штрафроту, в атаку на танки с винтовочками, а то и с пустыми руками... А их не моги тронуть. На их блядском фашистском фоне чтобы красиво выглядеть. Это с расчетом на будущее. Перед Англией покрасоваться, и чтобы к ним, партийным нашим, все в коммунизм записывались... Освободители, блЪ. По приказу, блЪ, добрыми стали. А сами рядовые-то, сержантики не соглашались. У самих руки-то чесались? Чесались! Сколько у нас с тех пор фашистских часов, портсигарчиков... Думаешь, с мертвых не снимали? А это по законам военного времени - обыкновенный трофей. Сапог с мертвого врага не снимешь - вот и дурак. А про баб-то ихних... Не зря про них - солдатиков наших - фраумадоны военные жаловались. До сих пор по газеткам хнычут.
      - Брось ты! Кто сейчас живой-то остался с тех времен?
      - Все равно пишут. Бабье немецкое - оно живучее племя, блЪ. Помнят время золотое... Девок наших всех - в поломойки в лучшем случае. В худшем - на скотный двор. Чуть что не так - хрясь по морде плеткой. Кожаной! Для красоты. Для них наша баба - скотина. Нечисть. Негры, блЪ, рабы. Печки развели, в очереди на пожиг стояли, на кол сажали и девчонок пороли, волосики и зубки сортировали, опыты ставили. Морозили, потом отламывали ручонки: - как, мол, удобней убивать? - мягких или замороженных? Абажурчики, блядь, вспомни. Дак эти абажурчики в каждой эсосовской семье по три штуки. Мебель с костей! Это хорошо, да? Пожалеть их за это надо? Гитлер, блядь, виноват, а они все чистенькие, да? По приказу, блядь, послушные, блядь! Бошки задурили наивненьким. А мозги-то свои где? Главная раса, арийская кровь! Флаги, блядь, транспарантики! Книжки пожгли, евреев за грязь стали держать. Вот те и христиане немецкие! Евреи первые Христа придумали: - а, накось, получайте теперь. А уж абажурчики-то могли не покупать. Никто не заставлял. Хрена! Русские им, как африканские обезьяны... Хотя обезьяны - тоже наши ближайшие люди. Чуть не вышла у них экология...
      - Эволюция! - горестно усмехнулся Кирьян. У него ком горло перекрыл.
      - Эволюция! Хуля из человекообезьян абажуры делать? Наши они - ближайшие братья. Нехрен над зверями издеваться. Поставил в музей парочку... для детей... чтобы знали, и хорош!
      - Хорош, я тоже не понима...
      - А наши пришли и стали этих их мамзелей по доброму, в кустах шарахать... в замках ихних. Ну, в смысле любовь, морковь, а не то что... Мамзелей к стенкам не ставили. Понял? Жалели. Опять же - русскость это все. В морду им не били - дай, говорят, добром. Полюби солдатика. Они осторожно так трахались, ты не думай... А эти... сволочье - всей ротой одну бабу. Полком, блЪ. Дырки в кровь раздерут, потом всех в сарай и огнеметом по сараю... Или бутылку в пЪзду. Так, да? Справедливость по ихнему. Было дело? Ну сознайся. Было, да. Наши не так... Не-е-е!
      - Да-а. На войне всегда так. Без ебли не обойдешься, - глубокомысленно замечает Кирьян Егорович, будто бы испробовавший войну на вкус лично. - Но это дело прошлое. Теперь немчура другая. Добрее даже наших стала. Осознали что ли? Не век же им историей плакать. Поменялось все давно. Стыдно стало за дедов-прадедов. Да, какое, нахрен, прадедов: отцы отличились. Совсем было недавно. Окопы только вот что высохли. А там кости и железо ржавое вперемежку... Бойня!
      - А ты пойми, - продолжает Бим, - вот шарохаются они по степям, в окопах сидят, о женах думают, о пёздах их. А ононом они не занимались...
      - Ну-у? Врешь! - Кирьян в изумлении.
      - Стыдно было, понимаешь. Партийные же они. Чека рядом шныркает. А мужик он и есть мужик. Хочется всегда, сознайся. Вот тебе сейчас хочется телку?
      - Телочку.
      - Ну, телочку. Но, хочется? Сознайся.
      - Циник ты, Порфирыч. Конечно не отказался бы. Я же мужик... Староват, правда и ...
      - Да, брось! Мы еще свое возьмем.
      
      ***
      
      - А-а! Ну дак вот, о зарплате. Вот время прошло, а до того царизм был, безземельщина, зоветунион - опять безземельщина, другая теперь: оббоществили земельку и заботистого хозяина не стало. В коммунизм прицелились: - лодырей рожать. Роботов обещали. Лежишь себе на койке, а вокруг тебя роботы бегают. Нештяк идея. Исходит от лени. Не работать, мол, это хорошо. Хороша национальная идея! Работать, мол, надо только в белых рукавичках. А кто говно будет убирать, а скотину на мясо резать? Думаешь приятное это занятие. Они дома про свою скотобойню ничего не говорят, потому как это убийство. Детей рассказиками попортят.
      - А кушать-то охота! - вставил подлое Кирьян.
      - Охота. И я про то. Чистой работа не всегда бывает. Чтобы жить - надо и в грязи поваляться, и попахать, и где-то переступить. Пищевая цепочка, и мы в ней сверху всех. Как у Достоевского. Вот, хороший Раскольников, или козёл? Все его понимают и жалеют. Раскаялся, блядь, и тут же стал хорошим. Это так Достоевский представил. А мог бы по-другому. Всех убедил. А старушку теперь никому не жалко: скряга, мол, ростовщица, и в долг под проценты дает. А без нее этот Раскольников может и не выжил бы. А он ее наказал. Топором, блядь. Это терроризм и отнималовщина. А это, все равно, черт побери, - жизнь. Несправедливая она, правда, иногда... Делают то, что заранее знают, что это нехорошо.
      - Не справедливая! Ой, несправедливая! - юродствует Кирьян Егорович.
      - Дак вот, о прекрасном. Это я для контраста от противного иду, - восхвалился Бим. - Баба при коммунизме... ну, механическая она еще, - тоже робот. Краси-и-вый робот. Роботиха. Дунькой зовут. Па-аслушная Дунька. Не то, что наши все бабы... Им, блЪ, слова надо говорить, понравиться на каждый день. На вечер хотя бы. Разве можно это терпеть?
      - А я... - хотел было встрятьКирьян Егорович и разжевать свою прежнюю семейную, ночную жизнь.
      - А отказался бы от такой, с розовыми щечками, животик там... писечка под размер?
      - Железный животик. И писечка, - усмехнулся Кирьян Егорович, - да уж, в железку пихать... - хотел выразиться цензурнее, но нет... - куило своё!
      - Пластмассовая, - дурень ты, - мягкая такая писечка. И сиськи... Из белковой само - э-э-восста-а-анавливаемой резинки. Как у Заборова. Куколка, блядь. Но, у него - дрянь, фантомас, Страшило Мудрое и чугунный Дровосек. А тут: как японский говорящий котик. Тюлень, глазки жмурятся, выпуклости имеются и блестят-моргают, голос различает, тепло руки ощущает, градус скажет, пенек подрочит, болезнь определит, таблетку куда надо засунет, клизму назначит. Запах твой чует. Как тебе вариант коммунизма и потребительства? Красота? Красота. Вот ты подходишь, а она уже готова: а не соизволите ли, любезный дурачок... то есть дружок, немножко дунькиной любви? Не отличишь ее от настоящей бабы. И клюнешь. Специально клюнешь, потому что не устоишь. У тебя не устоит. И она тоже... она пахнет. Выделяет... Понял чем пахнет? Знаешь? Нюхал же?
      - Понял. Попробовать можно, но живая она как-то... - не соглашается вот так сразу Кирьян Егорович на пластмассовую писечку, - живая она мокрее. Вот.
      - Ладно, плюнь. Это твое дело. Теперь побеседуем о политике. Оно, правда, с бабами мало связано.
      - Связано! В мире все связано и не знаешь откуда ждать беды, - возмущается Кирьян. - Вот матриархат свое возьмет, какой будет строй? Думаешь, коммунизм? Хрена. Будет монархия с рабством. Бабы - они злые. Все припомнят и мужика в подчинение с потрохами. Оставят для размножения лучших и поместят в привилегированное спецстойло. Нештяк перспектива?
      - Им некогда будет управлять. Свойство такое у них есть - рожать. Кто будет этим делом заниматься? - пугает будущим Порфирий.
      - Механическую цыплятню разведут... Пластмассой покормят, в мзду семечку засунут из спермозаморозки и... Завяжется у тебя дочка очередная. Сыночка ли...
      - Это уже было. Вспомни столовые и общее бабье. Выбирай кого хочешь. Рапредсоциализм, блЪ. Все общее и все ничье.
      - Это идеи. Не прошло?
      - Не прошло.
      - Но может повториться всвязи с развитием технологий. Нанагенетика и пыр.
      Кирьян Егорович весьма образован в ноухау.
      - Брось. Не дадут. Электричество отключат и куяк! Вся твоя генетика к черту. Без энергии ничего не будет. Крах, темнота. Опять натуральное хозяйство, свечи, солома, - мечтает Порфирий Сергеевич. - Это здорово: всем на ветки в Индию!
      - Это голод.
      - Это голод и опять война. Ты прав. Воды нету на Земле. Бензин из подсолнухов делают.
      - Один песок. Кукуруза в песках не растет.
      - Да, запустили природу.
      - Запустили. Назад ходу нету. Природа - она злая.
      - Нажали кнопку.
      - Нажали. Три зэпэтэ четырнадцать семнадцать пздец! теперь. - Кирьян едва выговорил начало и потому нажал на "дец".
      - Три четырнадцать. Да. О! Ё!
      - Но пока мы живые...
      - Пока живые... О! Пока живые, будем рассуждать про "теперь".
      - Давай.
      Вот, теперь что? - размышляет Порфирий, - про коммунизм поняли: - сказки, блЪ! Так, поняли, теперь всем назад. Капитализьм в спешке пропустили? Пропустили. Сразу на красного коня решили... Решили? Решили,сделали, а хуля не сделать. Народу у нас дохрена. Мол, обойдемся без постепенности. Ну потеряем половину. Дак бабы опять нарожают. Нарожали. Что теперь? Вот, у нас сейчас какой строй сейчас? Капитализм? Похоже на капитализм? Может, народный капитализм?
      - Местами похоже. Частный капитал есть... Приватизированный. Всем предлагали. Дак нет. Кто это просек, кроме банкиров и экономистов, и директоров? Хоть и в сговоре верхушка, а все равно народный, наверное. Лозунги -то народные.
      - Ворованый капитал, заметь, есть.
      - Приобретенный на ваучеры, - подметил и опять поправил Кирьян Егорович.
      - Хуля на ваучеры: - наёбом, понял? Пульками. Погромами. Были бандиты, теперь олигархи. Вспомни. А их все простили... А если не простили, то промолчали. И до сих пор молчат. А они теперь правильные и чистенькие. Перекрасились и их простили. Кто, как не бандиты умеют делать дела? Быстро и четко. Руководить они умеют. В тюрьме научили. А если не сидел, то другие за него отсидели. У них как в армии: все четко и с умом. Только обижать работяг еще будут долго. Потому как сначала надо награбить, потом наесться, пока не отобрали, а если повезет, то можно подумать о доброте и профсоюзах. Вот, то-то и оно. Честных в этом ряду мало. Чтобы нагрести миллиард за пару лет - надо много крови и злости. А честные фермеры в очереди за подачкой стоят. Понял теперь?
      - Я свой ваучер на стенку приклеил, - вспомнил прошлый кощунственный грех перед семьей и детьми Кирьян Егорович. - Тыщи людей разорвали ваучеры, чтобы хитрым буржуям меньше досталось. Алкаши вообще ни хрена не поняли и обменяли ваучеры у цыган на бутылку водки. А Рыжий все заранее предусмотрел и возглавил буржуазное движение. А ваучеры должны были быть именными, а не так, как у рыжего. Это он специально так задумал. Все просчитал и объедрил население.
      - Сейчас был бы с Рыжим совладельцем нефтекомбината, - пошутил Порфирий.
      - Был бы. Да я не расстраиваюсь. Мне много денег не надо. От них одна только подлость.
      - А я нет, ха-ха-ха. Ты дуркнул. Я понимаю. А я сумничал. Я сейчас акционер. Эмэмэм. Васечкин...
      - Не Васечкин. Как-то по другому. Лёня!
      - Лёня Голубков!
      - С Лолитой в главной роли.
      - Как?
      - С Милявской. Вот как. Хопер - отличная от других компания, смешные цены. Не помнишь что ли?
      - А-а-а. У меня доля.
      - Ну и как?
      - А как-как. Идет процент. А другие работают. - Бим тут поскромничал.
      Улыбается Кирьян: "Хватает процента?"
      - Как сказать... Но мне процент не мешает. Не-е, совсем не мешает. Это как пенсия. Не хватает, но и не мешает. Если к столу и вовремя. Капитализм. Польза! Мне теперь нравится их наш строй. Кому-то может и не нравится, а мне подходит. Тут выживают трудяги и шибко умные.
      Кирьян Егорович прыснул как-то по-женски. Не похож Бим на капиталиста. Внешне. А по делам похож, но только заработки пропивает. А мог бы направить в дело.
      - Зря смеешься. А ты свой билет, говоришь, на стенку? Ха-ха-ха. Это индульгенция была от бедности. Мог бы сейчас две пенсии получать. От капитализма и от советской власти. И ни хера не делать.
      - Я не могу ни хера не делать. Скучно!
      - А вот в теплотрассе без собственности и прописки совсем не скучно. Там настоящая жизнь. Приключения, болячки, драки, гангрены. Зато они счастливые, свободные люди. Разгиляйство московское!
      
      ***
      
      Хлебнули по-кабацки еще, с глухим бацаньем бокалов. Люди кругом сидят, подняв негордые свои головешки. Всяко, это не Чрево, не Благуша, не Хитровка, а провинциальный городок Угадай, культурное местечко Молвушка с чепцовой крышей в насмешку всей остальной хрущевке. И почти что в центре города. Не воры там правят балом, а баламуты с деньгокуйным прессом и с входным билетом в высшую власть.
      - Шоффруа, портогез, провансаль! Что, молодой человек, Вас разве не учили правильно вилки класть? Нож - в правую руку, вилку... Манеры, господа, и еще раз манеры. Возвращаемся к буржуинству. Мальчиш - он сейчас Плохиш. И наоборот.
      Простостенной, пластмассовой Молвушки настоящие богачи чураются и корпят над скатертями в той части Молвы, что узорчата, снабжена дубом, переливными фонтанами, зеркалами, прозрачным приступком лестницы, - в нем монеты валяются и морские радости, - и расположена во втором этаже. Архитектор проникся всем сердцем в задание корпорации и разнес сословия по разным этажам. Соблюл принцип демократии: каждой сошке по своей положенной ложке.
      Протирают штаны здесь обыкновенные отдыхающие люди среднесердитого класса. Сидят в период недоразвитого, но уже осовремененного капитализма.
      Стряхивают как крошки с юбок и штанов будничные, дурацкие заботы.
      Кризис мешает настоящей праздничной благости.
      Потому люди охотно говорят о зарплате.
      Это нынче не то, чтобы в моде, а в бойко меняющемся актуале.
      Сидит тут живой бумагомаратель Кирьян Егорович и рядом елозит по стулу его лучший критик Порфирий Сергеевич Бим-Нетотов.
      Иные думают, что писатели и критики бывают только мертвые, но это не так. Бывают еще и выпивающие. А бывают запивающиеся.
      - Они работодатели, а кормятся... - вспоминает недавнее Кирьян Егорович, - у-у! Они, ох, какие зажимистые. Пьют дешевую водку, если не при людях, а при всех выпендриваются хэннэсами. И внимательнейшим образом изучают ценники. Я констатирую, потому, что видел. Полки все обшарят, прежде чем купят чего. А если крах, фиаско, то они на улице не останутся: продадут недвижимость, то, да сё. Оставят себе одну машинку. Не тойотку, блядь, заметь: - похлеще. Словом, напрасно плакаться и пустой хлебушек кушать не станут в любом раскладе. Сто миллионов у них или пятьдесят миллиардов - какая, блин, разница?
      - А ты сам-то кто, - бизнесмен, работодатель или как? - интересуется Порфирий, хотя заранее знает ответ. Кирьян Егорович прозрачен как ресторанный аквариум.
      - Я только на шесть процентов бизнесмен. А на девяносто четыре - наемный труженик и ответственный налогоплательщик. На мои деньги сенат содержат и пенсионерам оттуда же платят.
      - Значит, зарплату как все получаешь, то бишь в кассе?
      - А как еще? В кассе, причем честную зарплату. То есть, всякие пенфонды снимают, налоги. И получается "тьфу".
      Для убедительности Кирьян Егорович сплюнул в пепельницу пожеванный лист салата.
      - А вот вам бонусы, - сказала подошедшая Машка-официантша, которую за приятную наружность и шустренькие ножки при нормальном раскладе даже смог бы полюбить Кирьян Егорович, - у вас уже девятый бокал пошел. У нас правило... за счет заведения.
      - После шестой положено вообще-то, - заметил Бим, - запаздываете, мадам.
      Горстью съежились поджареные кубики сухарей.
      - Да, это неинтересно. Романтики нетути, ну, никак нет ее совсем, - сказал Порфирьич, поморщившись. Вместо сплевка он вылил в пасть полбокала и кинул в рот горсть бонусов. - Занятной твоя сказка не выйдет.
      - Да уж. Тяжелое это дело. Чехова надо звать и чекистов.
      
      ***
      
      Порфирий напряг лоб: "Щас, щас. Ход мысли моей имеется. Ловлю. Ловлю, поймал. А если все-таки о зарплате, но в стихах? Каково? В басне ли?"
      - Ёп, это интересно. Если в стихах, то тогда, наверное, можно. С точки зрения рифмоплетства: зарплата - расплата, затрата - утрата. У Кокошки собачка такая была "Трата". Кокоше такой рассказик понравится. Он сначала подумает, что... Во, а если песню сложить? - придумал дополнительный ход Кирьян Егорович.
      - О-о-о! - удивился Порфирьич, - такую песню я сам пропою. Со сцены. Или тут. Токо ты ноты напиши.
      - Напишу ноты. Без проблем.
      - Ой, тогда как хорошо я пропою! - развеселился Порфирий, - громко, вот так: "У-у-э! Люблю я денюжки с утра, что под подушку клал вчера..."
      Порфирьич повращал подлокотниками в такт "у-у-э". И попытался выполнить на стуле хореографический элемент "девичьи пляски вприсядку в бахчисарайском фонтане". Нет, не вышло. Не хватает ему зарплаты, чтобы поправить себе здоровье и сообщить русской силищи ногам.
      
      ***
      
      Не сложил Кирьян Егорович о жалованьи ни стиха, ни песни. Но мысль об удовлетворении интереса молодых архитекторах к зарплате взрослого архитектора показалась ему занимательной. При этом надо было нигде не обозначиться цифрами, которые в модной его Фирме представляли собой важный коммерческий секрет.
      
      ***
      
      Можно ли говорить о работе плохо, если после кризиса результаты кропотливой или взрывной ночной работы идут в урну по независимым от архитектора Кирьяна Егоровича Туземского политэкономическим причинам?
      Да, он, конечно, немного писатель, а еще вернее - графоман, как о нем уже стали говорить по углам в ироническом тоне. Но он, все ж таки, - больше архитектор. Пусть пожилой уже. Пусть в последнее время - корзинщик. А может идейщик? Это утешает. Эскизировщик, бумажник, компьютерный засоряльщик. Это досадно и обидно для архитектора со стажем. Вроде, так. Но, это смотря с какой стороны офиса глядеть.
      - Не рано ли Вам писать мемуары? - уважительно, но с легкой подковыркой спрашивает молодой коллега с музыкальной фамилией, опрометчиво обзаведшийся двумя детьми в канун самого что ни на есть кризиса, - приходите в Дом Актера. Мы все тут сидим и вас ждем с новыми вашими рассказками.
      - Это не мемуары. Это антихудожественно преподнесенная реальная жизнь, - отвечает Кирьян Егорович, придя к актерам и опрокинув брудершафтную рюмку. - Если я не напишу, то кто напишет? Кому интересно писать про зарплату? Всем любовь подавай, развлечения. Чистота уже не интересна. На чистоте прогоришь. Книжки теперь не читают: все норовят нахаляву скачать в интернете. Секса, говорят, давай побольше. Да еще, чтобы секс был без мата. А как грязный секс объяснишь без мата? Хороший домашний секс никому не интересен. А остальной секс весь грязен. Пресловутый сексус, лексус, плексус. А он древний этот сексус. А у нас сравнительно молодой... Потому как он подпольный, или совершается в молодости для общего развития и познания. Для этого надо быть волшебником со словарем и запасом новья типа Набоковского. Этому, когда русского словаря не хватает, запросто придумывает свое. Антихудожество - тоже искусство, поскольку тема идет про художество. Или это критика чистой до тошноты эстетики. Только с ненормативом. Вернее, иногда с ненормативом. Когда это нужно для правдивой краски. Иначе потомки не поймут и примут автора за допотопный утюг на углях, которым пытаются выгладить современную нестиранную сорочку.
      
      ***
      
      Посмотрим изнутри обыкновенного, среднестатистического, провинциального офиса. Это вступление уже навевает тоску зеленую.
      Представим, тем не менее, далеко не гениального, но все ж таки архитектора, корпящего и мастерящего внутри этого офиса.
      Блевонтин зашевелился в желудке.
      Далеко не посредственный, не гениальный этот, но, в принципе, - все равно созидательный мэн, не хочет и не может говорить о работе скверно. Не имеет права. Разве можно говорить худо о кормящей его матери-архитектуре, пусть даже с наполовину высосанной грудью, но все равно кормилице и работодательнице для всех прочих созидательных наук? Архитектура и строительство - показатель цивилизации - ВО КАК! Кто с этим поспорит?
      Всё! Побежали на унитаз блевать.
      - А кто-нибудь придет и поспорит. Ну, кто на...?
      Нет, не спорится что-то. Никто не хочет дискутировать, пока не утрясется в королевстве. Все понимают кризис. Все упорно ждут его смерти.
      - Терпи, Кирюша, крепись, - утешала нашего статистическая архитектора мудрая начальница, или в миру просто N-ка, которая моложе Кирьяна Егоровича почти ровно на десять лет.
      И так говорят во всех провинциях и старшие и младшие начальники и начальницы. Это кому как подфартит с N-ками.
      - Вестимо, не судьба тебе строить в материале. Ты - архитектор будущего. Рисуй, макетируй, созидай прожекты и города на воздушной подвеске, если желаешь. Подвешивай дома на шариках. Крути на шарнире. Словом, твори и радуйся, пока за это платят баблом. А пока не созрела еще под тебя наша архитектура. Строят нехорошие, подловатые, русские, провинциальные людишки пока на твердой земле, а вовсе не в небесах. Но и мечтать тоже кому-то и для кого-то надо.
      Известный местечковый архитектор с приличным и реальным ощущением будущего пропадал почем зря, творя эталоны вкуса и наброски сверкающе-радужных перспектив. Но он не зазнавался, сидел в закутке, с начальницей не спал, разве что в соседней комнатке; страдающих храпов прочих сотрудниц не слышал, за менструациями не следил, прокладки в урнах не считал, излишние свадьбы игнорировал и пригласительных билетов на вернисажи и презентации уникальных изделий не просил.
      Билеты сыпались как бы сами собой. Кирьян Егорович слыл нескучным тусовщиком, знатоком искусств, мудрым рассудителем, неподкупным жюрильщиком, - вплоть до обид (коллеги считали, что своим надо повышать баллы), завсегдатаем конференций, мировых форумов и совещательных коллегий в администрациях.
      После конференций можно было сплясать, отпробовать со шведского стола, помыть руки в шампанском и потрогать за грудь покрашенных в серебро и бронзу руссконосых девчонок.
      Русокурносые девчонки, несмотря на гламур, все равно оставались дешевыми, бледными и нераскормленными провинциалками.
      Истертые трением ног бронзовые краски, по-человечьи, антигламурьи розовели промежности. Забывшись в шампанских парах, выше положенного задирались ноги, раздвигались колени, обнажая вполне бытовые трусики с непрозрачными подложками. Не спросясь разрешения, под скромное улюлюканье собравшихся девки поначалу лезли в шампанскую ванну, а позже, надышавшись паров и не стесняясь мужиков в шубах, голыми курили на морозе.
      Устроители не успевали делать замечания и требовать дополнительной подкраски. Засеребрилось шампанское в ванне. Теперь богатые девки лезли туда, выставляя на обозрение и под аплодисменты холеные, поджарые тельца, спортивные животики, пупырчатые и чистые жопки.
      А вот и призы. А вот и успех.
      Интернет заблистал свежей волной северного гламура.
      Андрюша Малахов, - вот же молодец, - ловил тексты с картонок слету и держал в напряжении новорусскую, средне дешевую и избранно богатую сибирскую публику...
      - Нет, господа, - веселье - весельем, а это далеко не столица, - сказал Андрюша помощнице уже в самолете, - не ученые они гламуру. Их по- настоящему можно испортить только Москвой.
      
      ***
      
      При царях Гороховых Кирьян Егорович вообще ничего не просил. Он просто работал. Работал и работал, припахивал, как говорится, не по принуждению, не из-за зарплаты, а из-за вечной архитектурной интриги, от души. И потом только за копеечку, но, чаще всего наверняка, потому, что по-иному не мог, оправдывая далеко незряшный и почти что отличный диплом.
      Это про конкретного архитектора, у которого плюсы и минусы заведомо толще, так как такая выжимка из общей правды заметнее для сочувствующих и понимающих что тут к чему. Но у стандартно-усредненного архитектора плюсы и минусы только чуть-чуть тоньше. А в массе это единая силища общественного мнения, недовольства в радости творчества и наоборот.
      Если этому старому, избалованному архитектору не хватало дома телевизора, то он попросту изымал телевизор из холла фирмы.
      Не хватало на зарубежную поездку - привлекался фирменный сейф.
      - Нате Вам, пожалуйста, авансец, будьте так добры, принять его от сердца, и можете его не возвращать, если хотите, - говорила ему изредка фирма.
      Кирьян Егорович от чистого сердца принимал авансец и улетал заграницу. Возвращался он с долгами, превышающими авансец в пару раз. Долги частично покрывала фирма, а частично напрягался, не особенно преуспевая, сам должник. А куда фирме деваться?
      Зарубеж несколько прибавлял фирме в статусе. А архитектор прибавлял в кругозоре и рассыпал перед конкурентами, коллегами и друзьями чуть-чуть завистные, но больше - уважательные зерна.
      "Отдастся все сторицей". - архитектор в этом был уверен и убеждал несогласных.
      За границей ему было уютно, а иногда случались несмертельные приключения. Бог миловал каждый такой скользкий раз.
      
      ***
      
      Стамбул. Район Баязет. Вполне, казалось бы, студенческое место.
      Но именно поблизости от старинного университета и сгустка священных минаретов Кирьян Егорович влип в ресторанно - уличное кидалово с неуемными и изощренными в обдираловом искусстве турками.
      
      - Вы меня убивайте прямо тут! - подсказал наиболее простой выход вполне убедительно и обоснованно Кирьян Егорович.
      Кирьян Егорович беседовал с директором питейно-танцевального заведения - что в центре бандитского Стамбула - на весьма ласковом уровне.
      У директора - прихваты нашего вора в законе. Только он, в отличие от наших образов, - с плотными закрученными усами, с редким, видимо восточным, рисунком баков. Он чисто выбрит и, надо отдать должное, владеет красиво гуляющими желваками и мужественным янычарским лицом.
      Убивали современные турки врагов своих чаще всего с улыбками, шутками и прибаутками. И, не опускаясь до побоев: подстелят клеенку, пулю немедленно в лоб, труп - через минуту в мешок, мешок через полчаса плавания в склянке с кислотой - со скалы в бездну. В цемент, под поезд. Машинеризация! Поток! И все довольны, каждый своевременно получал то, что заслуживал.
      - А если заберете все деньги и на свою беду отпустите, - угрожал Кирьян Егорович, - то я не смогу уехать домой. Потому я тут же пойду к полицейскому, - а он вон за углом, - жаловаться.
      И это было правдой, потому как к этому дело и шло.
      В таких заведениях два меню: одно обыкновенное для своих, другое выставляется в конце и цены там совершенно другие. Увлеченный гостеприимством и гладкой речью переводчика Миши - красивого турецкого парня лет около тридцати, Кирьян попался именно на этой неизученной тонкости развода по-турецки.
      Переводчик перевел грозные слова Кирьяна Егоровича. Кстати, именно он же и подцепил Кирьяна на улице, произведя впечатление грамотного, обаятельного и культурного человека. Потом цена подаренного подсевшим проституткам и невыпитого даже ими шампанского, оказалась такой, что перед Кирьяном Егоровичем стал вопрос: забрать у проституток эти две бутылки, выпить их самому и навсегда податься в рабы, либо вступить в неравные пререкания и попытаться шантажом добиться свободы.
      Директор с вышибалами-помощниками призадумались.
      Забрали кошелек, хотя поначалу Кирьян Егорович давать его не хотел, а показал издалека. Там были турецкие деньги и небольшая кучка долларов.
      Просчитав содержимое кошелька Кирьяна Егоровича, вышибалы решили, что не стоит связываться с этим бедным и наивным русо туристо, - себе дороже. И отпустили его с миром, забрав только половину желаемой суммы.
      - И чего только шляются поодиночке эти дешевые русские? - вопрошал себя Шамаль ибн Ибрагим. У директора именно такое, внушающее ужас, и навевающее образ кривой сабли турецко-мамелюкское имя.
      Кирьяну Егоровичу главного кровопийца толком не представили.
      А Шамаль-Ибрагим - известная в квартале личность. Уж пятнадцать лет как он возглавляет кидальный бизнес Баязетского района.
      - Идиот, наверное, - подумал Шамаль-Ибрагим про Кирьяна Егоровича, - шатается, таракан, один. Или полицейская подстава. Пенделя бы ему. Но раз идиот, то наверняка пойдет жаловаться в полицию. Опять получится некрасиво.
      - Я вам бомбу подложу, запомню адрес и все равно подложу, - мечтал Кирьян Егорович, - если отпустят. Это будет по-честности.
      Предупреждения у Шамаля от районного отделения истамбульской полиции уже были. И все дерьмо всегда шло от русских. Пора бы уже мстить русским всем подряд. Кабаре этим русским не понравилось, видите ли. Русские специалистки этого дела обнаружили фальшивку в движениях турецких танцовщиц.
      - Цыганский табор мы у себя видели, а платили мы за турецкие танцы, а не за это дерьмо, - сказали на ушко своим новознакомым русским их разнаряженные дамы с вятско-полоцкими лицами.
      Это был заезжий русско-народный хор и балет, решивший отметить удачное турне "по-ихнему".
      Мальчики сильно обиделись на ресторан-кабаре столь бесцеремонным наембаловом и решили расставить все по своим местам.
      - Свет у вас не поставлен. Не видно ни хера. Где голые пуза? Это что за дрянь мы тут пьем? Нашим девочкам тут ни куя не понравилось. Многозначный и серьезный термин "куй" понятен во многих странах. И мусульманский восток тут не исключение.
      Словом, поломаной мебели в тот раз было больше обычного. Соломенное кресло висело на люстре до утра как доказательство русской приветливости, веселости, прямоты нрава и как примера подлого турецкого гостеприимства.
      Те ужасные русские, хоть и были местными, но далеко не бедненькими и не беззащитными. Таким палец в рот лучше не класть. Это были здоровые, крутые парни, успешно ведущие в Стамбуле сельскохозяйственно-курительный и шмоточный бизнес. Познакомились они с приезжим хороводом и хором на восточном берегу Мраморного моря. Показом местных танцев они хотели отблагодарить своих землячек.
      Шамалю пришлось согласиться с аргументами русских, но уже после разборок в полицейском участке.
      
      ***
      
      Скромный Кирьян Егорович стульев не ломал, а просто в очередной раз, не знаючи местных особенностей, испытывал судьбу. Придя в себя, продолжил шарахаться совершенно безоружным, в легкой рубашоночке, таких же хлопчатых портках, с не скрывающими русскости черными очками. Словом, хорошенький такой, пожиловатый идиот-пацанчик бродил кругами по таким тараканьим трущобам старого Стамбула, куда даже местные проходимцы сворачивать побаивались. Посчастливилось даже порыбачить с местными и поболтать на международном языке жестов с бомжеватыми оборванцами на берегу Босфора.
      Хождение Кирьяна Егоровича между двумя континентами по знаменитым мостам не мешало поприсутствовать на мировом Конгрессе архитекторов. Причем Кирьян Егорович не имел положенной оранжевой карточки, а пробивался на мероприятия одним из известных каждому русскому приему, о котором здесь он не хотел бы говорить, чтобы не навредить следующим русским конгрессменам. И пил нахаляву конгресское вино, и ел надармовщинку их фрукты.
      - Я не виноват. У меня работа такая, - сказал Миша-Моххамед оплеванному и расстроенному Кирьяну уже после почетного выхода из подвала под руки с охраной, и обошедшегося, как ни странно, без прощального пинка.
      - У меня план, понимаешь. Если я за день не приведу сюда человек пять, - с меня вычтут все авансы и попугают плеткой. Это настоящие бандиты. Ты на их важные лица не смотри.
      - Да ладно, я понимаю и прощаю. У нас тоже самое. Если не хуже.
      Так утешал Кирьян турецкого Мишу.
      Но все равно Кирьян Егорович надул губехи. Уж его-то зачем так обувать? Учился, понимаешь, турецкий парень в Москве, топтал в студентах русские мостовые, читал наши книги, знал великих русских путешественников, и книжки их, поди, тоже читал, а теперь занимается форменной херней. Своего же брата русского дурит. Для этого, что ли, он в наших универах Дружбы Народов учился, подлюка?
      Но про повышение образования с целью будущего терроризма и кидалового искусства Кирьян намекать не стал. Догадался, что станет уже чересчур. На честных сначала воду возят, а потом бьют.
      Знание русского поначалу Мише - Мохаммеду в Стамбуле не пригодилось. Из стамбульского универа, где он первоначально пристроился для повышения квалификации, его выгнали за воровство в библиотеке. Спер фолиант на продажу. Через два дня поймали. Побили. Маленько отсидел в студенческой каталажке. Хода делу не дали. Отработал. Вышел. Руку в университете не отсекли, так как Миша все честно рассказал, нашел покупателя и вернул книженцию. Заплатил положенный штраф. Не такой уж редкой была книжкой. Так себе, учебничек какой-то того века. А жить-то как-то Мише было надо.
      Кирьян Егорович по большому счету простил Мишу. Понял тяжелую надобность обмана. Хотя, благодаря прохиндею Мише он мог вполне загреметь в рабство и отрабатывать в этом гребано-культурном государстве. А чем бы он смог отработать две бутылки шампанского, Кирьян Егорович даже не знал. Такой цены было шампанское и знакомство с нашими же, добрейшего вида проститутками иже с ними танцовщицами.
      Паспорта бы отобрали. Телефон тоже. Таскать мешки бы он не смог - загнулся бы на первом. Турецкие картинки рисовать и продавать? Ну, нарисовал бы парочку, изматерясь; а пока продал бы, то за еду столько бы накапало, что иной белорусской проститутке не приснилось бы в страшном сне. Приставили бы охрану, налепили кандалы, кормили бы отрубями. Ну а дальше что? Разве что, расстроенные турки, ухо, палец или язык отрезали бы ему, и послали по почте дочери или супруге в разводе для выкупа. А у них денег нет. Продали бы квартиру, дочь заложила бы автомобиль... Нет, не хотел таким печальным образом заканчивать жизнь сибирский архитектор. Без уха и языка он перестал бы быть интересен русским девушкам.
      
      - А почем у вас нынче русские проститутки? - спросил Кирьян Егорович Мишу на прощанье, - а негритянки у вас дешевле?
      - Тебе все равно теперь не по карману, - смурно отвечал Миша. Или ты наших на...бал? Остались деньги? Сознайся по секрету.
      - Маленько на...бал, - сознался только на осьмушку правды Кирьян Егорович, - остались еще три копейки. Но по большому счету все правда: теперь доживать до самолета будет совсем тяжело.
      Кирьян Егорович жил в небольшом, но уютном отеле "Громкое Пианино" на последние деньги, экономил нещадно, питаясь в уличных забегаловках и не пользуясь аппетитной ловушкой холодильника. Но билет на обратную дорогу у него был. И был небольшой критический запасец на черный случай, спрятанный в гостиничном сейфе. В сейфе Кирьян Егорович устроил западню для воров и уборщиц. Но гостиничная братия оказалась честнее, чем он предполагал: ни одна оставленная открыто вещь не была сдвинута с места. И не упала поставленная на ребро монетка в сейфе. Поэтому Кирьян Егорович обнимался в холле с директором и коридорными менеджерами по-честному, обещал наслать в их гостиницу немало русской клиентуры и позвал в гости в Сибирь для охоты на медведей.
      Про более дешевых украинских и белорусских красавиц Кирьян Егорович спрашивать у турецкого Мишки уже не стал. Он ему уже не верил. Тот мог бы продать во второй раз. Может, и за него Мише досталось. Привел, мол, бедного русо туристо, доставил хлопот руководству.
      Любопытство одиночек-путешественников в Стамбуле карается так же строго, как в Чечне или в Чикаго.
      
      ***
      
      - Неохота идти на работу? Сидите дома. Но спрос послезавтра будет особый. - Это опять к статистическому вопросу о зарплате.
      - Отработаю. А вообще я в нормальном отпуске впервые за двадцать лет. Могу я заполнить неотгулянный отпуск отдельными паузами?
      - У нас так не принято. Но, коли по-другому не получается, - пей свое пиво в счет отпуска.
      "А я за свои пью. И пью, когда захочу. Имею право в рабочее время". - Это звучит правдивый и уверенный голос Порфирия Сергеевича Бима-Нетотова. Про него где-то дальше будет много чего понаписано коллегой.
      - Нам такие права не дадены, - говорят любители попроектировать в полугосударственных институтах.
      - А я сам себе права пишу, - хвалится Порфирий.
      "Тебе хорошо. У тебя есть волшебный пенек и чудесный кошелек". - Это издевается Биктагир, который Вещий Олег. Тоже архитектор. Недавно повышен в звании именно от того, что принаглел и отметил рожденье с пивом и водочкой в рабочее время. У него тоже есть право на пиво в рабочее время. Потому, что он творческий человек, и не может работать как смазанная нефтедолларами машина. Дела он, тем не менее, успевает делать вовремя и на отлично.
      - Я тут прав? Не солгал, не покривил? - спрашивает описатель архитектурных справедливостей.
      - Ну это как посмотреть, - говорит Вещий Олег.
      Ого, он еще и скромный!!! Ставим ему три восклицательных знака.
      "Отчего сидим, где результаты?" - Этот вопрос адресован пожилому архитектору Кирьяну Егоровичу. Тот тоже может заквасить в рабочее время и не прийти на работу вовсе. Зато точно также спонтанно может сидеть днями и ночами напролет, захватывая, воскресные и праздничные дни, положенных правительством на закон.
      - Отчего-отчего. Компьютер сдыхает. Клавиша западает. Я восемнадцать раз перезагружался. Главная модель улетела, пришлось перестраивать и перерендеривать.
      - Терпи, котенок. Будет и на твоей улице праздник. Медаль дадим для утешения.
      Медаль всем могут дать на утешение. Это самый верный прием, и притом не важно, что говорится при этом юбиляру: слушаешь слова, и чувствуешь, что дарящему не представили вовремя прессрелиз. И что ты просто забыл выполнить то великолепное, что тебе приписывают.
      Но только для этого надо дожить до старости, а до того истребить тонны рулонного и листочного бумагоносителя. Съесть надо за жизнь состав с пропитанием, выпить воды столько же. Про спирт сознательно умолчим, дабы не пугать заграничую статистику. А архитектору надо уничтожать бумагу, зрение, пиво: ранее для прочистки барабанов употребляли спирт.
      "В каком количестве?" - Это следователь тех еще лет. Но теперь он - пенсионер и пьет пиво вместе с подследственными и подозреваемыми в мелких хищениях.
      - Спросите об этом в отделах ОМПР, на складе, в снабжении, - отвечают пенсионеры. - За давностью все уже простилось. А вещественные доказательства изошли на нет. На нет, и нет-на! Не было вовсе ничего. Это наши романтические выдумки, чтобы было весело вспоминать старое. Вот повезло-то как всем. Кому охота копошиться в старом белье?
      - Сколько сперли, купили бумаги, кальки, комбайнов, картона, гуаши, клея? - А это все для дела. Просто, по разнарядке на проект всегда чего-то не хватало. А клей тогда люди не вертели и не пили, хотя и знали что к чему.
      
      Так-так. Медаль дали, утешительные слова сказали, душа все более отогревалась, но большой праздник по обыкновенно национальной привычке подолгу не приходил.
      "Котенка под шестьдесят лет" Кирьян Егорович легко пропускал, ибо "котенок" из уст начальницы обозначал всего лишь высшую, но временную степень доверия и гарантии. И возраст умирающего от старости и беззубия котенка тут не имел значения. А все плохое после этакого легко разветриваемого поощрения, может случиться в период от пары дней до недели. Это плюс от похвалы "котенка".
      - Нет библиотеки деревьев и кустов. Ландшафт не из чего строить.
      - Завтра, все будет завтра.
      - Колерной книжки нет!
      - Сходите в магазин, Кирьян Егорович. Принесите копию чека, хотя фирме удобнее бы, конечно, безналом. На днях интересная работа придет. Хватит тебе рисовать габионы.
      - Мне надо сейчас, а не завтра. И три тыщи еще надо.
      - Возьмите на свои. Котенок, епа мать, учить, что ли тебя нужно? - вежливо ругается замечательная начальница N-ка, с утра до вечера выбивая нужные шарики из стройного цветного хоровода, пляшущего в мониторе как заведенный вечный двигатель.
      Царем всего необъятного компьютерного государства был мудрейший, полный, лысый и острый на язык сетевой администратор Саша. Для общения с этим великим человеком, знатоком цифрового, печательского, механического, электронного, забивательского, сверлильного и иного мира нужна особая переводная технология. На быструю фразу надо было отвечать так же проворно. На неминуемую колкость - откликаться подковыркой. Только тогда что-нибудь получалось. На "нет, только через неделю" надо было отвечать еще более увесистым "да, только сию минуту, иначе всем будет кердык и фак". Словом, для преодоления тяжести и отрицания надо было применять еще более тяжелые формулы. В тамбуре к фразам подмешивался добросердечный ненорматив, подчеркивающий близость задач и способа их решений. В помещении ненорматива требовалось меньше, но, тем не менее, после оглядывания по сторонам и оценки количества слушателей, он применялся весьма охотно. Прежде, чем пришло добродушное взаимопонимание с сетевым администратором Сашей, язык общения с ним самошлифовался Кирьяном Егоровичем в течение пары лет. В этом здорово помогало совместное тамбурное курение. Вот, где иногда бывает зарыта польза курения!
      
      ***
      
      Зарплата... Э-эх, зарплата-зарплата.
      Зарплата это такая необходимая девушка, которая согласно приказу всегда отдавалась по расписанию.
      Но отдавалась эта девушка с ленцой, не всем телом, а всего лишь один раз, причем стандартным передом, а хотелось бы и так, и эдак, и чтобы повертелась, и чтобы снова и снова, и чтобы надоела, в конце концов, от своего любовного хотения и величины пользы.
      От такой гипотетически классной девушки лучше бы работалось, чаще бы хотелось сделать что-нибудь сверх минимальной нормы и вообще, и в частности.
      Любовь и секс - это, как известно, - двигатели всех остальных процессов.
      Но не было, к сожалению, такой достойной девушки в Кирьяновской фирме.
      Не было такой девушки и в кассе.
      Нет такой девушки в прочих проектных институтах не только в провинции, но и во всей родине. Здесь родина сознательно пишется с маленькой буквы, а Зарплата с большой. Так звали эту невеликую, но так нужную всем девчушку.
      Не доросла еще родина до понимания Зарплаты Настоящего Архитектора.
      А каков у Кирьяна Егоровича был его величество Быт в соотношении с безродной принцессой Зарплатой? - спрашивают корреспонденты газеты "Правда".
      
      ***
      
      А вот вам: житейская хитрость, убогий, подрезанный, полупещерный, безстиральномашинный, безмикроволновый, безремонтный быт пожилого архитектора (слава богу, детки уже оперились и разлетелись) и доброта фирмы находились тут, хоть и не в постоянном, но, зато в неплохом добродушном соответствии.
      Зачем в доме пылесос, если он ест электричество? Тем более, кому нужен Рэйнбоу? Электричество ест зарплату. Простой дореволюционный веник с минимумом торчащей соломы не ест ничего. Кошка отъедает солому от Веника постепенно. Веник прослужит Кирьяну Егоровичу два года, если в доме нет кошки. Веник - первый враг кошки. Цена Венику - двадцатка. Это существенная экономия. Кошка - животное бесплатное и подобрано оно не в магазине за бабки, а найдена на бесплатной улице.
      Кошки боятся пылесосов. Зачем нужна породистая кошка, боящаяся пылесосов, Кирьяну Егоровичу?
      Кирьян Егорович берет и ютит кошек от доброты, а вовсе не для развлечения, надругательства, или бизнеса. Породистый котенок стоит десять тысяч. Шесть котят - шестьдесят тысяч. Но Кирьяну Егоровичу шестьдесят тысяч ни к чему. Ему в обрез хватает честной зарплаты.
      - А когда-нибудь станет совсем хорошо. - Говорили так не только Кирьяну Егоровичу, но и всем. Будто бы было не совсем здорово, но все-таки больше хорошо, нежели плохо, или совсем хреново. И это правда.
      - Мы такие же голые, как и ты, - говорили начальницы. И это утешало, особенно когда Кирьян Егорович ехал не на своем авто, а на такси, тратя денюжку, приготовленную на колбасу, масло, пиво, кошку и на развлечения с другого рода девушками. Речь о Малозарплатных девушках и студентках, которые подолгу не отдаются, или не отдаются совсем, но зарплату Кирьяна прожигают охотно.
      Собственно, это наговоры на большинство Малозарплатных Девушек. Кирьян Егорович тут кается в лжи. Попадались, да и попадаются девушки "по любви", которые стесняются пользоваться Кирьяновским кошельком, а удовлетворяются созерцанием Кирьяновской седины и минимальной натурой.
      С бабушками Кирьян Егорович нарочно не спит. Поэтому бабушки находятся вне компетенции нашего специалиста-теоретика любовных технологий.
      "Если не нравится у нас, мы, собственно, особенно не держим и не уговариваем. Имейте это в виду. Хотите найти место жирнее - флаг вам в руки. Мы желаем вам удачи". - Неблаготворительная Фирма говорила проектным труженникам всегда честно и без обиняков.
      Еще распространенная фраза, предназначенная девушкам и женщинам: "Если родишь, то похвалим, но на кухне пошепчемся. Если утаишь беременность - пожурим, опять же на кухне. И почешем затылки. Если двух подряд, то это совсем нехорошо: мы не бюджетная организация. Мальчики, девственницы, незамужницы, предпенсионеры в таком случае работают на вас, а вас что-то слишком много стало. Нельзя было подождать?"
      - Мы женщины. Нам надо рожать. Есть соответствующий закон...
      - Есть, но мы не приспособлены к массовой забеременности.
      - Если задумаешь вернуться, мы, может быть, простим, но осадок недальновидности останется! - говорят N-ки третьим, - нерадивым, но любящим вкусно и плотно покушать. Им лучше в ресторане, чем у себя на кухне.
      - Тебя просто используют, - говорили иногда друзья - частные владельцы соседних фирм.
      - Используют, да и нехай. Лишь бы не кусались.
      Кирьян Егорович особенно не обижался. В Фирме сложился вполне удовлетворительный финконсенсус. Люди, употребляющие творческие возможности Кирьяна Егоровича, действительно не кусались. Скорее даже любили; и прощали все его архитектурные глупости и периодическую нерадивость.
      А на деньги ему по большому счету было наплевать, потому что бытовым минимумом он был обеспечен; а на другое он и не рассчитывал точно так же, как и вся остальная огромная инженерная армия государства российского.
      - Мы тебя переманим, - говорили другие конкурентоспособные мастерские, талантливые персоналии, инвесторы халтур, - пойдешь к нам на ...? И назывались большие цифры в долларах, приблизительно сравнимые с аналогичными зарубежными профессиями и космонавтами. Но говорили они это до кризиса.
      До кризиса Кирьян Егорович слыл честным парнем, работягой каких поискать. Был кое в чем обязан Фирме. Брал некие моральные обязательства. Фирма спасла как-то Кирьяна Егоровича от побоев и раззорения, заплатив за него долг. Кирьян Егорович благодарен за это Фирме и любит ее как вытащенная из проруби кошка.
      Кирьяну Егоровичу хорошо в Фирме. Фирма напоминала некую разношерстную и многодетную, шумную, колготливую семью.
      Но в любой семье бывают и радости и ссоры.
      Кошелек в фирмах никогда не делится поровну - не социализм! Это честная позиция. Заслужили - кушаете икру. Не заслужили - икру не кушаете. Все ясно и просто. И все в одном кормовом пространстве, на самом верху пищевой цепочки.
      
      ***
      
      На качественные развлекательные глупости денег Кирьяну Егоровичу всегда катастрофически не хватало, да и терпеж значительно поистерся. И уже не мог он выдумывать качественных затычек.
      Дыры латались абы как; знакомые девочки Кирьяна Егоровича довольствовались дешевым пивком и не могли рассчитывать на престижные присутственные места.
      На закрытие некоторых жгучих и неотложных бытовых проблем денег не хватало тоже. Но Кирьян Егорович относился к этому со стоическим презрением, удивительным для гражданок из РЭУ, тем более удивительным для иностранных гостей-архитекторов, которых Кирьян Егорович, чтобы не портить мнение о русском правительстве и о себе лично, с определенной поры перестал к себе приглашать.
      Так, на полу квартиры Кирьяна Егоровича издревле появилась вода, отчерпывать которую каждое утро уже не хватало нервов и, соответственно - чем больше накапливалось воды на полу, тем стремительней исчезало желание от нее избавляться.
      Чтобы вода исчезла навсегда, следовало вскрыть самодельное корыто душа, сделанное из обыкновенного кирпича глиняного (ГОСТ, DIN такой-то) архитектором Кокошей Урьяновым. Надо менять трубы, подводку, разводку.
      Нахарчилась живительной влагой капитальная стена. Породила плесень, разжижила прочностные характеристики. Как обнаружили гражданки РЭУ, вода текла не в абстрактный и далекий центр планеты, а на конкретный фундамент, и подмывала не отвлеченный, не проамериканский и не афроазиатский грунт. Как известно специалисту, но известно не каждому обывателю, любой местный фундамент зиждется на прочном подфундаментном грунте.
      Короче, информация для неграмотного обывателя такая: это небезопасно для целостности всего подъезда. Если еще понятней, то это грозит катастроффой, крушением подъезда и грозит лишением жизни всем тем, кто непредусмотрительно проживает рядом с недотепушным и наплевательным архитектором Туземским Кирьяном Егоровичем.
      Про облупившуюся струпьями покраску в подъездной стороне стены - вообще нет вопросов. Это ерунда. Это эстетика, а не безопасность. По треснутой стене легко обнаружить Кирьяновскую квартиру. В трещину скоро можно будет засунуть палец и пощекотить им спящего Кирьяна Егоровича. Это большой плюс для шутников, а особенно для гостей с бутылкой за пазухой, заблудившихся в подъезде. Обваливавшаяся покраска по большому счету это всего лишь вид градусника. Лечить надо не градусник, а причину извлечения из футляра градусника.
      - Вот здесь живет известный в городе архитектор, - говорят одни, - это подтверждает две великих русских поговорки: сапожник без сапог и художники должны быть бедными.
      - Некрасиво. Ваш долг - починить стенку.
      - Когда рухнем, будет уже поздно, - утверждали умники и умницы.
      - Хренов вам! Красота, как известно, всегда стоит каких-то денег, - отвечает архитектор, - а где они? - Архитектор выворачивает карманы. Только мелочь в подкладке у архитектора. Перекатывается и шуршит.
      "Ой немалых требуется денег". - говорят знатоки ремонтов, съевшие не одну собаку на этом. Это, кажется, не Г. был. Тот съел армейскую собаку по ошибке и по незнанию башкирских правил гостеприимства.
      - Да, ладно, утешал Кирьян Егорович работниц РЭУ: "Накоплю денег и по лету все сделаю".
      Но проходило несколько лет. И осеней. И зим, и весен. А ничего не менялось. Менялись главные инженеры РЭУ, а новые ничего этакого, приключившегося с квартирой Кирьяна Егоровича Туземского, не знали в помине.
      В санузле и душе должна была следовать отделка.Это ли не поэзия быта? Пора складывать отделке отдельную отделочную песню.
      Но отделывать тоже было нечего. Пустоты не отделывают. Воздух не отделывают по аналогии с пустотами. Гипсокартонные перегородки санузла прогнили с двух сторон на полметра высоты и покрылись снизу невычищаемой плесенью. Плесень со временем из зеленой стала черной, окончательно победив когда-то настоящего чистюлю Кирьяна Егоровича. Потом, образовав темные пустоты, обнажив помятый алюминий каркаса, вывалился водостойкий гипсокартон.
      - Черная плесень - это сильно опасно, - говорит биологическая наука. Поэтому, дырки лучше, чем плесень. Больше дырок - меньше плесени. Так физика тела защищает природу. В древние времена дом с черной плесенью полагалось сжечь. Черная плесень запросто прописывается в организмах и поедает людей изнутри.
      В итоге надо было ломать все сгнившее, а не отделывать гниль поверху.
      - Потом всем этим займусь. Позже. Попизджее, - напевал сам себе Кирьян Егорович, вычихивая влагу из нутра организма и нюхая мерзкий смрад, прущий из организма и гипсокартона в комнату.
      Кошка обходит зараженный грибком периметр стороной и на плесень традиционно загребает лапой.
      - Тьфу, тьфу, хозяин, убери ради Всех Кошачьих Святых это говно!
      Позже и потом - понятия растяжимые.
      В довершение бытовых бед в квартиру Кирьяна Егоровича никогда не заглядывало солнышко.
      "Чистый север". - Так объяснял санитарную ситуацию хозяин самой мокрой в мире кирпичной квартиры, исключая, разумеется, Венецию и Сучжоу, у которых в этом исторический опыт. На воде, плесени, микробах эти всемироно известные города делают деньги. Кирьян Егорович не занимается микротуризмом и потому в свою квартиру никого с деньгами за просмотр не приглашает.
      - Растения не приживаются, микробы множатся, а мне неплохо. Меня микроб не берет, а солнышко с нормой живительных лучей я вижу и получаю на улице.
      Суперский вид в багетах окон на великую сибирскую реку Вонь, главное инсоляционное светило, луна и уличные звезды скрашивали все домашние недостатки Кирьяна Егоровича и превращали его быт в великолепную поэму творческого распутства.
      Вот откуда берутся истоки ненорматива и писательского мастерства!
      Писатель, - говорят критики и исследователи возникновения творчества, - не должен много зарабатывать, ибо в богатой квартире не пишется ничего толкового. Кстати, разве можно написать книгу о красивой, - всю в дубе или хайтеке, - квартире?
      Нет. В ней скучно. В ней можно приятно находиться, спокойно спать и вкусно есть, но писать о ней нечего. Нечего! Про Эрмитаж можно написать, можно про Лувр. И то только с точки зрения исторического интерьера. А о некрасивой квартире писать можно, о безобразной - должно! Это щекочет нервы, это говорит о времени и побуждает революционеров-народолюбцев наконец-то зашевелиться. Вспомните-ка "Яму", вспомните-ка многочисленные бордели, избы, норы, щели, пещеры, палатки и психдома. Какие там интерьеры? Романтические, страшные, забавные. Интерьеры, прежде всего, говорят о проживающих в них людишках, а потом уж об отделке стен и потолков.
      
      ***
      
      Многочисленные "потомы" и "авоси" Кирьяна Егоровича со временем превратились в большую и дорогущую очередь. И, - такое их уже свойство, - так, что стоящие первыми в очереди от растянутого времени уже истерлись из памяти и при следующем воспоминании об них не казались такими уж жгучими. На их место приходили другие, свежевыдуманные, на вид вполне реально осуществимые. И снова ждали своей очереди. Все не хватало какого-то маленького, но редкого винтика, который только один мог скрепить все эти раздельные, такие нерадикальные, масенькие, такие простые желания. Винтик этот назывался хорошей и достойной Зарплатой.
      
      Но вся эта ерундистика это обыкновенная физика существования - слабая пища для души, как в пережитом распредсоциализме, уравнявшем радости, горести, стандартизовав переживания и даже людские мысли.
      
      
      ***
      
      
      
      
      -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      2.3.7
      КОМАРЪ
      МИЛЛИОНЕРОВЪ
      
      
      Эту главу можно было бы не писать. И, тем более, это опять про Дыру в Штиблете. Да что за наваждение такое! Чего он там нашел?
      - Удавиться теперь что ли? Не дождетесь. - Так говаривал Кирьян Егорович 1/2 Туземский, вполне комфортно посиживая на жидкой подушечке из соломы в кофейне средней руки и ласковости.
      - Хлюп, хлюп пивком. Ффу-ф-ф! - это горячим чаем.
      - Все не так страшно, - высокопарно думал он, будто статью писал, и туша одну сигаретку за другой.
      - Социализм умер, коммунизм не случился как утопия, а следующая - буржуазная формация, вовлекла в себя людей с их судьбами, предлагая подстроиться под него.
      Другого выбора нет. Но в России такого не случится по-настоящему и с упоением. Русские - есть русские: - основная масса привыкла сопротивляться и мимикрировать молча. Сигарета номер раз.
      - Консерватизм морали в нашем народе гораздо сильнее, чем, может быть, даже в вашей сформировавшейся спокойной Европе. Сигарета два.
      Это было сказано подсевшему на искусстве паблик-арта молодому, кривоглазому, но талантливому мексиканцу с нетощим кошельком.
      - Я приглашен к вам вашими кунстлерами. Я из Америки, - сказал тогда нью-йоркский мексиканец.
      - Я мексиканов видел только в Европе, извини. Те.
      Лишнего говорить Кирьян Егорович не стал, а угостил мексиканца Сибирской Короной.
      - Дерьмо - ваше пиво. - Сказал плохой мексикан, приехавший на деньги, выданные ему русской Ленкой - меценаткой, зачинательницей сибирского паблик-арта.
      Избалованы нашими женщинами и плюют в наше родное пиво не только мексиканы.
      - И даже некоторые наши олигархи, подсевшие на деньги, сигарета три, рассуждающие о своих соперниках как о потенциальных врагах, для которых даже пули не жалко, четыре, выпивая Корону, то и дело ловят себя на мысли, что семья для них важнее успеха, что простая рыбка, клюнувшая на червячка, гораздо важнее не только завтрашнего выступления перед соучредителями, но и перед приезжающим послезавтра министром чужой страны.
      Пятой сигаретой Кирьян Егорович зафинтилил в министра. Наплевать на чужую страну. Долой бизнес! Бежать всем в тайгу! Спасать тайгу и остальную природу. Так сделал мудрый художник Колядин. И теперь он пьет молоко и кушает чистый, экологический хлеб. На остальное ему не хватает денег, ибо звери в тайге отчего-то не покупают его пейзажей. И губернский Ети не приносит ему таежную пищу.
      Шестая: бросать курить! Всем обществом. И не надо ждать, чтобы тебя опередил твой товарищ, чтобы он не смог похвалиться после отпуска, что он это смог сделать первым.
      Достается новая, непочатая пачка Doubles. До того был привычный и слабосильный Винстон Нечерчилль.
      - Но, я не обременен капиталом, мне некем руководить, как бывало ранее, и руководить людьми, расставлять их как шашки, двигать с умом, решать их бытовые проблемы, беременности разруливать, увольнять ленивых неучей, бегать в соцстрахи и в налоговые органы. Не по мне все это. Не нравится. Чистое творчество - это да, это кайф. Мусор руководства разгребают другие. Мне за это не платят. Следовательно, мне проще распорядиться своим личным временем.
      Все было бы так, если бы не одно "но".
      "Но" было существенным. Кирьян Егорович, и к счастью, и к несчастью одновременно, - совершенно творческий человек, попавший в рамки, когда процесс творчества нужно планировать, успевать в какие-то сроки и умудряться получать за соблюдение этих правил обыкновенную зарплату с обыкновенной маленькой буквы. Для этого надо было много работать, а от всего этого множества требовалось отдыхать. Еще можно было, расслабившись и в усмерть устав от серьезных творческих дел, от приставучих заказчиков и требовательных соучредителей, просто и со злом отчаявшегося преступника, готового уже на все, сознательно истреблять в кафешках такое полезное и нужное для работы время. Наплюя от злости и несовершенства на любимую когда-то до одури работу.
      Кирьян Егорович отдыхал часто, но мелкими порциями. Но, зато чаще, чем того желалось бы Фирме.
      Чтобы отдыхать - надо иметь всего-то лишь две-три сотни в кармане, пачку сигарет и вторую про запас, можно принести (для понтов) трубку с донским, или иным каким табаком подороже и покрепче. Нужно захватить целую, кремнеметаллическую с подсосом и подолгу не умирающую, хотя и второсортную китайскую зажигалку. Стеклянную пепельницу принесет официантка. Потом беспрерывно курить все это зелье, распространять по сторонам дым и успевать нюхать возврат. Итогом всех приготовлений - целебное, психологическое, расслабленное и бесцельное гляденье по сторонам.
      Красота! Кошмарное по смыслу времяпрепровождение!
      Привет, товарищ Кризис! Да здравствует безработица!
      
      ***
      
      Вот одинокий Комаръ. Совсем одинокий, - такой же, как Кирьян Егорович. Но не простой, а малярийный. Это большая разница. У него длинные, удобные для отрывания ноги. Это меняет дело. Комара Обыкновенного Кирьян Егорович мог бы проигнорировать. Кирьян Егорович не сосет кровь своих ближних и не губит не мешающих его жизни животных. Хотя нет, губит. Кирьян Егорович любит котлетки и пельмени из таких не мешающих ему тварей. Но он, как и многие другие, не желает не только видеть, но и знать про их грустный и не такой уж безболезненный, как говорят в познавательских фильмах-ужастиках, предсмертный путь.
      Ага. Комаръ. Это не тот наш авангардистский художник, который теперь чаще живет в Америке, - а насекомое, даже не животное. Отношение к нему другое. Замотылялся гад, - а он точно - гад, опасный, малярийный, - может гадина женского рода, - кружит вокруг настольной лампы, даже забыл он о несвежей крови Кирьяна Егоровича и про свою главную профессию - шприцевание малярией. Увлекся лампой. - Чего ты там нашел? Занялся бы делом.
      Кирьян Егорович тычет в Комара горящим концом сигареты. Сначала издали.
       - Прочь отсюда.
      Тот не улетает и не подыхает. Еще тычок: "Получай свою долю справедливости!"
      Этот выстрел уже более меткий. Комаръ мечется из стороны в сторону. Теперь уже не уйдет, гад. Его крылышки сильно подогреты огнем и по краям свернулись. Летать он уже всяко не сможет. Сверните самолету крылья, что будет?
      - Может, выживу? - думает Комаръ, - отползу и поживу еще пару деньков.
      Но не угадал Комаръ. Кирьян Егорович продолжает свое ужасное занятие. Его инквизиторскую службу никто не видит. Он снова достает Комара сигаретой. Теперь травмированы стройные лапки и их сочленения тончайшей природной работы. И оторваны две ноги.
      - За что? - думает благословленное богом насекомое. Пищит он неслышно, поэтому Кирьяна Егоровича не разжалобил.
      - А за то, что бог прописал тебе в пищу человечью кровь, то бишь, теперь ты - кровопивец; еще и за то, что повстречался с замученным архитектором, которому скучно, и которому не на ком выместить зло. За зарплату, за девок, за коллег, от правительства нашего тебе! Второе тыканье, третье. Раненный огнем Комаръ, доселе радостно испытывавший летное пространство, теперь как несчастный десантник мечется с запутавшимися стропами. Запасного парашюта нет и он падает под стол.
      - Пусть летун тоже страдает, - заключает мстительный и ужасный Кирьян Егорович. Сам-то он, хоть и не комар и не парашютист, но тоже имеет право на маету. А время жизни комара такое маленькое, что время его страданиия сопоставимо с целой его жизнью.
      Эта пропорция сопоставима с пропорцией между мучениями и радостями русского человека.
      Это радует Полутуземского настолько, что настроение улучшается. Кого бы еще поджечь? Подлетайте, твари!
      
      ***
      
      Романа-солянки по намеку своей звезды ленивый графоман тогда еще не писал. И никогда не рассчитывал писать про комаров, тем более про Комаров с большой буквы, тем более про слащавых кошек и про дурацких, говорящих и умных, как Бим Черное Ухо, псов.
      Но, по-видимому, будущий роман, не дождавшись приглашения от Кирьяна Егоровича, сам уже стучался к нему в гости и заранее предлагал внимательней смотреть на окружающую его жизнь и примечать в людях, в комарах и кошках Угадая что-нибудь особенное, чтобы прославить родной город Угадай, отметиться в истории человечества, и как бы в расчете на будущее.
      Чтобы искать в кафе какие-то там прототипы и там же чертить бумажки, как это делал папа Хем, осваивая территорию вокруг острова Ситэ, - об этом тогда не было и речи.
      
      ***
      
      В кофейне, в основном, пребывал розовощекий люд, заходящий сюда весельнуть по-махонькой, и, не утруждая себя особой настройкой на философский лад, так несвойственный их возрасту.
      Забегали невеликие бизнесмены с напуском на себя озабоченного вида. Приходили будущие байкеры и рокеры в майках с изображенными на них растопорщенными американскими птицами. Постоянно сбагривая с щек жирные космы, они подолгу рассматривали картинки навороченных мотоциклов, уткнув в буклеты сопливые носы. Время незрелого капитализма не позволяло их отцам делать такие дорогие подарки детям на день рождения, но, прицельно смотрящие в будущее, их отпрыски уже к этому морально готовились и строили мещанские планы со стопроцентной уверенностью в победе.
      Заходили молодые офисные работники со странными, новыми профессиями.
      Брокеры, веб-дизайнеры, мерчендайзеры и толковали со знанием дела о диковинных проблемах: куда лучше выставлять баночную икру, можно ли пиво ставить рядом с крепкими напитками, как подсвечивать мясо, каким колером красить стены в рыбном отделе и как разрекламировать скисший продукт. Великие проблемы! Судя по всему они - Великие будущие обманщики.
      Зеленый чай входил в моду. Пили его в немеряных количествах. В моду вновь начинал входить забытый и здоровый по-советски образ жизни.
      Совсем изредка заходили местные старожилы. Это или давние-давние приятельницы, приятели, или загорелые одноклассницы, уставшие от посещения парижей, канар, потайев и тунисов-мунисов. Они случайно встретились на улице родного города, пугая окружающих визгами и торопливыми прибаутками о счастливой загранице.
      - Там такое море, а там волны, соседи попали в шторм, до сих пор ищут, жирные светлячки собираются в светящиеся облака, там такой мачо, а у него такой... а у меня сжалось, а у меня аж потекло, представляешь... и так далее.
      - Как там у них все по разному, - думал иной раз Кирьян. И это тоже тема для размышлений. Жизнь и секс - это как жених и невеста, все так непредсказуемо, сегодня хорошо, а завтра крах. И от кого прилетит - тоже не знаешь. От лучшего друга, подскользнешься сам, государство подмогнет.
      Помаленьку это место обживал новый контингент, приходящий на смену аборигенам. Это новые, совсем зеленые девочки и отпрыщаво-наклеросилованные мальчики с карманной мелочью, выданной им родителями на пирожные и на благостную газводу, напузыренную из ближайших оцерковленных крантиков и экологических лужиц со штампами чрезвычайной пригодности и пользы для здоровья.
      Все. Кирьян Егорович устал.
      Хэм, где ты Хэм? Хочу спросить: "Как ты мог все этакое терпеть, рассиживаясь по кабакам?"
      
      ***
      
      Скучно совсем. Не на кого поглазеть. Ну, разве что иногда, ну совсем уж иногда, среди всей этой перечисленной серой кучки человеческой золы поблескивали несгоревшие зернышки настоящего, непереработанного еще антрацита.
      Были люди неприятные, но такие яркие, что не упомянуть о них нельзя без ущерба для полноты картины.
      Пример.
      Заходил местный, самый колоритный и не зависящий ни от кого и ни от чего, кроме закона, человек Центра.
      Это - Артист Бомжевич Миллионеровъ с косицами, заплетенными на манер анжелесских трущобно-урэпленных негров. Этот Миллионеровъ объединил под своим руководством всех уличных сборщиков полезного стеклянного утиля и алюминиевого металлолома. На днях он довел свой капитал до миллиона. В рублях или в баксах - об этом его биографическая история умалчивает. О рублевом миллионе можно было бы не говорить. Кусок сухого дерьма, а не вопрос. У какого середнячка теперь нет миллиона под подушкой? Но, раз он носит уважительную кличку Миллионеровъ, следовательно, его далеко неассоциативный капитал исчисляется далеко не в рублевом зквиваленте.
      - Как так может быть? - спросите вы со всей своей откровенностью и искренним неверием.
      - Приезжайте в Угадай, станьте посреди улицы Осеньки и крикните: "А подать мне сюда Миллионерова!!!"
      И тут же откликнутся доброжелатели, которые подскажут, у какого контейнера можно увидеть Миллионерова и как, и на какой территории, с ним удобней встретиться.
      Миллионеровъ, кроме того, стал рекламным лицом огромной банковской кампании с невозможно произносимым названием. Его баннеры с хитроватой улыбкой на крупной и лощеной морде, с мешком за плечами, на котором изображен огромный значок "$", может встретить вас в самом удаленном уголке города, а также на самом центральном проспекте Простецком. А также вы можете поздороваться с ним десяток раз, вечерком, на экране вашего телевизора.
      "Нет предела совершенству!" - говорит реклама. "Клади деньги в наш банк!" - станешь Миллионеровым!
      Миллионеровъ на рекламоносителе совсем не пахнет.
      В теперешней жизни Миллионеровъ не пахнет тоже, но те, кто знавал его раньше, не могут отделаться от ощущения прежней неопрятности, исходящей от его рук, шарящих без перчаток по урнам. И смурнеют завсегдатаи Осеньки, вспоминая запах пота от его огромного тела, включающего, как и у всех людей, такие части, как окорок, ляжки, подмышки. Миллионеровъ теперь уже никогда - ни морально, ни физически, по-настоящему не сможет избавиться от этого запаха, хоть даже используя дорогие шампуни. Это как въевшаяся в лицо шахтера до самой смерти угольная пыль.
      На широком, испещренном великими затеями лбу великого угадайского деятеля Миллионерова - лейбл высокомерия и превосходства над всей завидующей Миллионерову, презирающей его, и по-прежнему ползающей в своей бытовой грязи малоподвижной публикой, не желающей поднимать даровые деньги, валяющиеся тоннами на улицах и центнерами в подъездах.
      В кофейню Миллионеровъ заходит, обычно громко и басовито рыча, заполняя своим грузным телом все пространство, обмахивая присутствующих веером немытых, связанных в узел косичек. Он сует каждому посетителю очередную бумажку. Что на этот раз? Ага, это приглашение, отпечатанное на дорогом, глянцевом картоне, чуть ли не с розочками и ангелочками. Приглашение в арбитражный суд. В приложении текст о том, что городская администрация обидела Миллионерова, объявив вне закона, не пригласив на выборы, ущемив в гражданских правах, оттого, дескать, что у него нет прописки. Теперь каждый нормальный гражданин непременно должен отсидеть свое положенное гражданское время на скамье свидетелей и защитников прав непрописанных нигде людей, ибо такое может в будущем приключиться с каждым.
      Сначала все молчат, прижавшись к столам, как скрюченные моллюски на тарелках, обдумывают красноречивую наживку: брать не брать? Проглатывают.
      Их голубые и биологически прямые полоски превращаются в намагниченные, кривые, нестойкие волны, полностью возмущенные и поглощенные немыслимыми по силе протуберанцами Миллионерова. Они регистрируют себя в протянутом списке приглашенных. Несмотря на перебитый одеколоном скверный запах билетов и подозрительно взвинченную интонацию Миллионерова, живущему на грани умопомрачения, приглашенные почти насильно идут в арбитраж и вместо скучного разбирательства попадают в театр сатиры и юмора.
      Там они выслушивают громкие и отточенные речи главного артиста Миллионерова и вялые, сдавательские отмашки судей.
      Искренние аплодисменты.
      Не жаль отсиженного времени. Пусть веселит пока Миллионеровъ местную братию. Пусть прибавляется ему популярности и народной любви.
      
      ***
      
      
      -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      2.3.8
      ЗОЕНЬКА В АМЕРИКЕ
      
      
      - Интересно, чем занимается мой бывший дружок Кирьян Егорович именно в это время? - Думает Зоя Николаевна, суетясь на кухне своего ранчо во Флориде. - Годков-то ему уже немало.
      Хотя, - не такой уж и новый дом. И не ранчо, а полуфермерского вида дом. Хотя, если судить по количеству лошадей в загоне, по количеству индюков и кур, хозяева, все-таки, имеют отношение к сельской местности. Но, кухня огроменная. Зоенька приноровилась к ее величине, хотя миниатюрные ножки, топча американское пространство, устают больше, чем в России.
      Разделяет Кирьяна Егоровича и Зоеньку океан и два материка в любую сторону. Если напрямки, через толщу всей планеты Земли, то километров... ое-ей. Если по времени, то - двенадцать гринвических суток. Количество меридианов - ровно половина от всех выдуманных каким-то географических умником.
      - Консервированной крокодилятины никак не представляю, - пишет она Кирьяну Егоровичу по интернету, отвечая на его дурацкий вопрос, - у нас такого, наверное, совсем нет.
      - А пробовала?
      - Конечно. Крокодил должен быть совсем свежим, только что бегающим. Так что извини. Не могу ничего прислать.
      Вэточка Мокрецкий, изъездивший полмира, в числе своих экстравагантных кушаний тоже пробовал крокодила.
      - Какой вкус? - спросил его тогда Кирьян Егорович.
      На столах у них были салаты и странные омлеты со свининой, горчицей, селедкой. Вместо пареных кабачков принесли... Словом, что-то, да принесли.
      - А вот соедини мясо карпа и курятины в мясорубке, добавь тины - это и будет тот самый вкус.
      - Тмина? - не понял Кирьян.
      - Болотной тины.
      - Подозреваю, что все-таки неплохо.
      - Вполне терпимо. Амазонкой только отдает.
      Крокодилов в дырявом кабачке на Осеньке к столу не подавали. Надо было ждать две-четыре недели. Вэточку в тот раз провожал Кирьян Егорович. Что можно сказать про этого известнейшего в Угадае журналиста?
      Про заполненную приключениями и полезной работой Вэточкину жизнь - не расскажешь, - тут потребуется много бумаги, а вся его история затмит проект Чена Джу. Но про тот раз можно сказать, что Вэточка оказался сильно тяжелым, хотя это можно было бы заподозрить изначально по недюжинному журналистскому росту.
      В первый раз Вэточке кто-то сплел ноги, его повело вбок, и по закону притяжения полуживых мешков бросило в припорошенный грязным снегом газон. Кирьян Егорович, словно прикрывая товарища от пулеметных очередей, ни секунды не канителясь, героически прикрыл собутыльника своим телом. Вставали долго, а если бы рядом не было крепких свесившихся веток, процесс продолжался бы до утра.
      Во второй раз Кирьян отошел всего на пару шагов к стенке отлить, заручившись обещанием от Вэточки крепко стоять на ногах.
      - Выстою, - обещал Вэточка и тут же нарушил обещание, упав снова и предложив полежать вместе на снежной корке асфальта.
      Все дома в округе были похожими. Вэточка рухнул у дверей похожего дома, клянясь и божась, что этот дом его. Для того, чтобы убедиться в обратном, потребовалось разбудить четыре семьи, ибо вариантов номеров своей квартиры у Вэточки было именно столько.
      Кнопок на домофоне было немеряно. Места для прикладывания чипа на железной двери не оказалось, несмотря на то, что Вэточка объелозил чипом всю железную плоскость, а Кирьян Егорович просветил ту же дверь огнем зажигалки. Кирьян Егорович сильно удивился тому, что чип прикладывался к пустому месту, вымерянному Вэточкой секретным и только ему одному известным способом. Кирьян тогда удивился новой совершенной технологии припрятывания открывательного механизма.
      Мобильный телефон, конечно же, словно специально для этого вечера, был утерян, а номеров наизусть Вэточка не помнил.
      После того, как в одной квартире не отказались озвучить номер ограбляемого дома, дислокацию пришлось срочно сменить.
      Вэточка, провожаемый Кирьяном Егоровичем под руки, доплел до самой квартиры, на прощанье стукнувшись лбом об косоур лестницы, который словно специально был запроектирован на его экспериментальном пути. Звук пошел вверх. Дрогнул как при пяти баллах подъезд, но выстоял.
      
      ***
      
      - Посмотри мои фотки в интернете. Я сейчас гоняюсь за бабочками, муравьями, хамелеонами, енотами, опоссумами, змеями, - словом за всеми, кто посещает наше ранчо, и за оградой, разумеется тоже. Животный мир во Флориде разнообразнейший, - скромно пишет Зоя Николаевна.
      - Удавы есть? - спрашивает Кирьян.
      - Не видела, но говорили, что есть.
      - Ого! И это называется красиво жечь в Америке?
      Кирьян Егорович залез в Гугл и посмотрел на Флориду из космоса, потом приблизился, но Зоенькиного ранчо, - сколько не шарился, - не обнаружил. Зато нашел мыс Канаверелл или какую-то другую военизированную местность, густо усыпанную стратегическими ракетами, тягачами, составами и складами неизвестного назначения - каждый величиной в несколько Казанских вокзалов.
      Далее Кирьян Егорович залез в мирный Интернет. Фотки Зои про зверей и насекомых были классными. Художественных насилий, искривляющих правду, над ними было совсем немного. Зато достаточно такого вида правок пришлось на автопортреты. Это говорило о непрекращающейся любви Зоеньки к собственной персоне.
      На главной фотографии основным художественным акцентом были зубы Зоеньки, светящиеся как алмазы со встроенными белыми пульманами.
      - Зоя, дорогая, ты тут перестаралась в фотошопе, - заботливо отнесясь, предельно вежливо пишет ей Кирьян.
      - Есть маленько. Но это моя самая лучшая фотка. Кто не знает - пусть думает, что так оно выглядит в натуре.
      Кирьян не спорит, ибо Зоеньке втолковывать свое понимание искусства реализма было бы бесполезно. Но Кирьян Егорович не захотел бы встретить в лесу женщину со встроенными светильниками в зубах. Такая вампирша поймала бы жертву стопроцентно и съела бы ее в кромешной тьме, даже не надкусывая
      - Зоя, какое у тебя основное занятие? Ведь, макрофото - это не главное твое занятие?
      - Не главное. Я фотографией сначала занималась для себя. Поднаторела сначала, а потом муж понял, что я способна на большее и взял меня в свою фирму.
      Это Зоя сообщила уже, приехав на побывку в Угадайгород. У нее в городе остались бывший муж и взрослеющий сын, не пожелавший ехать с матерью в далекую страну, где крокодилы бродят по улицам в пять раз чаще, чем медведи по сибирским городам.
      В этот свой приезд Зоя сообщила ужасные подробности своей основной работы. Она фотографировал трупы. Вернее, не только трупы, но и прочие следы менее трагических аварий. В деле тщательности и подлинного реализма без фотошопа Зоя достигла больших высот и прозвенела на всю Флориду как одна из самых лучших, талантливых и беспристрастных судебных фотодокументалистов.
      Зое приходилось бывать в моргах, прислоняться к операционным и к прочим ужасным столам, связанных с такой страховидной областью труда.
       Ей приходилось в равной степени всматриваться как в покореженные автомобили, так и в развороченные людские внутренности. Удивительное дело для некоторых, но, судя по внутреннему строению, простые американцы - совсем обыкновенные люди. Империализма и NATO Зоенька Николаевна внутри и снаружи американских кишок не обнаружила.
      - Я уже привыкла, - сообщала представительница русской культуры в Америке, - сначала, конечно, было мерзко. Я падала в обмороки, а теперь все стало на свои места. Неживое человеческое мясо для меня теперь стало просто объектом фиксации. Ну, работа такая. Что поделаешь.
      Вздохов по Интернету не слышно, но Кирьян чувствует их, а также паузы, и даже, кажется, запах Зоеньки и меняющееся выражение то лукавых, то грустных глаз.
      - Доходы как?
      - За это платят хорошо. У меня свой счет заведен. Фирма пользуется спросом. Аварии бывают часто. Здесь дороги разные, а фермеры - это немного другие люди, чем городские в Нью-Йорке, к примеру. Гоняют на тракторах и на своих машинах будто по пустыне. Сбивают животных, соответственно. Ну как у вас в России... - лосей, зайчиков, бедных коровушек. Скотинки же - они несмышленые. Их надо понимать, жалеть и охранять.
      - Для тебя Россия уже не родина?
      - Как сказать... - Зоенька тут стала уклончивой.
      - Как муж?
      - Муж (его зовут Гарри) меня уважает и любит.
      - Который Поттер? Ха-ха-ха. (На самом деле у Гарри, а теперь и у Зоеньки, красивейшая, звучная историческая фамилия).
      - Хи-хи-хи. Говорит, что без меня теперь себя не мыслит.
      - Ты молодец. Так держать. Скучаешь по родине?
      - Всяко бывает. Некогда скучать. Заботы на работе, заботы по дому, хотя у нас есть домоуправительница и человек, который за лошадьми следит и за другой живностью. И так далее.
      - Вы все-таки фермеры, или нет?
      - В какой-то степени. Скорее, это хобби, но доход тоже приносит.
      - Все, что Зоенька говорит, это бахвальство, кураж, - сказала Зоенькина подружка, - ей нравится шокировать, потому она наговаривает лишнего. Да ты же ее знаешь лучше меня.
      - Догадываюсь. Думаю, что ей там не так сладко.
      
      Во время встречи представителей разных государств о прошедшей любви не было и речи. Но по старой памяти Зоенька, ранее неоднократно бывавшая на безопасной работе Кирьяна, попыталась-было заголить ножку, якобы для того, чтобы поправить чулок и тем самым подвести мысли Кирьяна к нужной и уже помокревшей цели. Но Кирьян тут же ее остановил. Все помещения фирмы после случившегося как-то воровства были снабжены охранными камерами.
      За той же воровкой, пришедшей по старой памяти ровно через год, бежал молодой архитектор Николя. Но воровка оказалась шустрее.
      - Теперь она точно никогда не придет, - так оценил ситуацию Николя, счищая со штанов колючки.
      - Не догнал?
      - У ее страха глаза велики. Через ограду я уже не полез.
      Под прицелами камер вести себя надобно аккуратно: в носу не ковырять, в чужие ящики не заглядывать и карандашей не воровать.
      Итак, прощального траха не случилось. Это жаль. Ну, немного, совсем чуть-чуть жаль. В возрасте Кирьяна Егоровича вполне можно обойтись без спонтанных трахов. Да и Зоенька по прошествии лет - теперь далеко не Джулия Робертс.
      Работа не сцена, не сексодром, не испанский курорт. А Кирьян Егорович далеко не мачо. Бог с этими всеми мачо.
      Есть один неоспоримый плюс: Америка может спать спокойно.
      
      ***
      
      
      -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      2.3.9
      КОРОБКА ОТ ЛЕДЕНЦОВ
      
      
      - Кирьян Егорович, а куда Вы дели ту коробку от леденцов, которую при съемках фильма нашли?
      - О, Даша! Это отдельная история. Коробку я в музей понес сдавать, потому, что она древней была. То есть, не совсем древней, а двадцатых годов того еще века. Ну, то есть времен этой дурацкой колонии. Коробка - американская. Мадэ ин Нью-Йорк в Соединенных Штатах Америки. Партия для Вест-Стрит сто десять. На зтикетке, то есть там надпечатано: мальчик с поднятой рукой. Солнышко есть. Лозунги призывные. Много еще чего нарисовано. Коробочка без леденцов. Годится для большой пинашки. У нас во дворе, в моем детстве, похожие были коробочки, только русского происхождения: Ёкск, Москва, Ленинград. А смысл леденцов в том, что американцы с собой еды навезли в Сибирь на два года. У них там такое условие было от Ленина: еды на два года привезти и и тыщу долларов - как плату вперед за предоставление Россией таких расчудеснейших благ, как добыча и продажа угля нам же. Кто-то говорит, что достаточно было триста долларов... А даже триста долларов тогда - это приличный автомобиль. Словом, недешевый курорт ожидался в Сибири. Кстати, я тут Зойкин шарфик нашел типа шали, - цвет малины, - а коль она в Америках - может тебе подойдет. Не побрезгуешь?
      - А что, не было в той коробке тысячи долларов? - с хитрой улыбкой спросила Даша.
      - Долларов не было, а бумажка в ней была. Коробку еле открыл. Ржавая вся, в плесени, в мокроте, в песке, в угле. Пока открыл - руки исцарапал.
      - А что за бумажка? - Даша уже примеряла шарфик перед туалетным зеркалом.
      - Кусок времени. Кусок газеты с того времени.
      - А что в газете? - Даша не отцепляется и вертится перед Кирьяном Егоровичем. - Ну и как, мне идет?
      - Идет, Даша. Тебе все идет... Обыкновенная вырезка. Вернее даже, клочки. Все истлевшее: времени-то прошло немало. Шарфик тебе в самый раз. Носи, если не стыдно носить подеванное.
      - Не стыдно. Ваша тетя Зоя со вкусом была. И ничего в газете не прочитать?
      - Практически ничего.
      - А зачем эта коробка в шахте лежала?
      - Да, какая, нахрен, шахта. Это полигончик маленький. Полста метров в одну сторону, пара разветвлений и все. Это даже не для учебной добычи, а чтобы рабочих тренировать на случай пожара. Такого плана ученье: напускают дыма, все такое, переодевают рабочих в шахтерские робы, фонарики дают, противогазики разные, а шахтеры должны знать, что делать, как и куда бежать.
      - А дым настоящий?
      - Это мне неведомо. Конечно, настоящий, надеюсь. Другого-то в те времена не было.
      - И зачем в учебной шахте коробка без леденцов, зато с газеткой?
      - Нашла кого спрашивать. Может часы завернули, вещи какие-нибудь, чтобы не потерять при испытаниях.
      - А потом забыли?
      - А потом забыли.
      - А часы где тогда, где мелкие вещички? - хитро спросила Даша.
      - Часики вынули, а коробку выкинули.
      - А вот и не так, - сказала Даша, прохаживаясь с шарфом на шее так гордо, будто простоватый и наивный Ватсон по Бейкер-Стрит в канун праздничного снегопада показывает себя лондонским женщинам.
      - Что не так?
      - Коробочку-то Вы нашли за железякой?
      - За железякой.
      - Значит пустую эту коробочку опять кто-то спрятал.
      - Об этом я не подумал. Точно, ее опять спрятали, только уже без вещичек. Ну и что?
      - Ну и что, ну и что, дальше-то какие выводы Кирьян Егорович?
      - Пока никаких. Газетка смущает. Еще вариант, что спрятали для следующего раза. Чтоб с собой не носить.
      - А что, так часто учения проходили?
      - Этого я не знаю. Надо у Вэточки спросить.
      - Это кто такой?
      - Ну, это мой хорошо знакомый товарищ. Журналист. Я про него тебе как-то рассказывал.
      - Тот, что на велосипедах до Амстердама с москвичами и с Позднерами?
      - Не с Позднерами, а с Иваном, но он...
      - А, кстати, коробочку-то музей Ваш принял? - Даша не удостоила знаменитого Ивана вниманием.
      - Нет, говорят, что у них этих леденцов после всей этой колонии пара ящиков осталась на заброшенном складе. Даже смотреть мою не стали. А подобные коробочки показали за витриной. Их там десятки разных.
      - Значит, вот так, да?
      - Значит, вот так. Да. Леденцов было у них завались.
      - Могли бы русским детям отдать.
      - А они жадные. Не отдали. Да еще на складе забыли. При бегстве.
      - Нехорошие.
      - Нехорошие. Все-таки двадцать какой-то год был. Сталин уже страной вертел и начал постреливать понемногу.
      Даша помолчала, потом высказалась с грустью: "Кино сняли, а мне не показали. А у Вас хотя бы диск есть?"
      - Вроде бы да. Кстати, тебя вместе со всей вашей порнушной сценой в департаменте вырезали, а я только две секунды в кадре. Играю журналиста при пожаре. В смешном плаще и в дурацких сапогах. Уж так я старался. Выходит, не артист.
      - Вот так кино, - засмеялась Даша, - выходит и я зря снималась?
      - Выходит, что зря, вернее, вся ваша нудистская толпа - зря. А кадры оригинала не пропали. Думаешь, откуда про тебя Трахтенберг и это, и другое знает? Он сам тебя выбрал через своих знакомых.
      - Что-что? Что другое? - Даша с чего-то густо покраснела.
      - Даша, ты глазки-то не делай, - засмеялся Кирьян Егорович, - я, во-первых, про твои крупные планы все знаю: вспомни как мимо камеры бежала. Трусы были?
      - Ну-у-у... не знаю.
      Потуплено лицо.
      - Прилепляла что-нибудь на лобок?
      - Откуда Вы все знаете? - запищала Даша, - мне так велели. Аполлон ваш скомандовал. Сказал, что в те времена так чисто не брились, а, наоборот, женщины ходили почти что естественно заросшими...
      - Кудрявыми и мохнатыми, значит? - В вопросе скрытая сыщиковская заинтересованность.
      - Не знаю я! - надувается Даша, скрывая тайну своей прически.
      - Молодец Аплоша, заранее париками запасся. Еще бабы были? А они как?
      - Я не баба. А женщины были. Только им ничего не прицепляли.
      - Ну, что еще спросите, Кирьян Егорович? Задавайте Ваши идиотские вопросы...
      - Вот тебе и гну. А во-вторых, я вообще про тебя больше знаю, чем ты думаешь.
      Даша замялась.
      - Я с ним, между прочим, не спала, - сказала она неожиданно резко. Речь шла о Трахтенберге. - Надеюсь, вы про это тоже знаете, раз уж принялись шпионить. Я только в аэропорту его встречала.
      - Я не шпионю, - развел руки Кирьян Егорович и коротко рассмеялся вначале. Потом, глядя на поникшую подругу, ржал серьезно и долго, задрав к потолку голову и напомнив Даше Кощея Бессмертного.
      Даша лицезрела Кирьяна Егоровича во всех видах: даже бе трусов как-то, когда он, шутя, заходил в комнату из ванной. А вот гланды она видела в первый раз.
      - Гланды показывать это стыдно. Не у горлоноса, чай, а перед девушкой, - отметила для себя Даша. - А что, пусть смеется. Он живой человек, не герой, не хулиган, просто мнит себя жизнеучителем.
      (И любил, пожалуй. Особенной, психоделически-соляризационной любовью, - отметил, начитанный кирьяновских романов, Порфирий Сергеевич).
      - Просто мир такой маленький, как ипподром весь ваш жеребиный. Насравшего слона в табуне не утаить. Вот и ты попалась.
      - Аэропорт был, а не ипподром, - поправляет Даша. Она представила себя в аэропорту большой, красивой лошадкой с развивающейся рыжей гривой. Слона в лошадиный табун Кирьян Егорович вставил совсем некстати. И совсем неостроумно.
      - Пусть аэропорт. Зимний аэропорт. С шубами... И с голыми девками в шубах. Я тебя не виню. Дашуленция - ты. Вот ты кто. Даже, может, радуюсь. Рома Трахтенберг - это величина, а не подпорченный олигарх. Я думаю, что его долго не забудут после смерти. А тебе опыт будет наукой. А сколько, говоришь, заплатили за показ?
      - За Трахтенберга?
      - Ага, для Трахтенберга.
      - Тысячу.
      - Чего, долларов?
      - Рублей.
      Кирьян Егорович схватился за голову: " Даша, ты что за дура такая! Боже, блаже, щедри милости твоея". - Он вскочил с дивана и поклонился от души: "Очисти мя от злобы моея!"
      Стучался лбом об стол:
      - Дашуля, ты мя уморивши. Ну! Тебе цена полмиллиона за поцелуй, миллион за ночь однополой любви на бельэтаже, а ты за тыщу разделась. Слава богу, хоть не Yблась!
      Даша на мат вскинулась, а вскочив, поняла, что по сути обижаться не на что. Разве что на форму подачи мысли. Рассмеялась. Редко она видела дедушку Кирьяна в такой шалости души - потому простила.
      - Попросила бы у меня, я бы дал. Тыщу, две - какая разница, если надо. Прожили бы. За тысячу письки-сиськи демонстрировать? Эх, Даша, ты полная дура. Извини за грубость... Ну, как еще! Даша, Даша! Лучше дома сидеть и есть рожки с макаронами, чем на морозе свою п...здень гробить. Тебе тыщи только на прокладки хватит. А проморозишь матьку свою, и что? А почки, а какой бывает песок внутри знаешь? Ну, дура ты и есть. Из своей шкворской деревни первая дура. Мама не учила зимой портки надевать?
      Даша приготовилась от смеха перейти к рыданиям. Достал ее вконец этот небритый клоун в шлепанцах.
      - Я хотела у Вас спросить, а потом застеснялась.
      - Вот и зря застеснялась. Плюнула бы на тысячу эту прямо в руках этого ...антре...прене...
      - Не мучайтесь, просто менеджера.
      - Ну да, менеджера... и не пошла бы никуда. Или так: вообще бы не взяла денег из гордости, а все равно бы сходила. Посмотреть на великого человека. Дань отдать. Почести. Кстати сказать, он - вовсе неплохой человек, каким себя представляет. Он душевной тоски человек. Больной, и не всеми любимый. Но в мире отметился. Гордится волосней на спине. Редко, да. К чему это? Ну, чем тут гордиться? А если его дерут за эту волосню, то он и тут делает пиар. Вся страна теперь его спинную прическу знает. Минус превратил в пиарплюс. А вот ум и живой юмор у него выдающийся. Пишет хуже, чем вживую юморит, но на нормальную писанину у него времени не было. Фильм очень любопытный снял. Живой - не оторвешься. Это я так думаю. Ты можешь думать по-другому.
      - Я видела, мне кино понравилось. И Жуле, кстати, тоже. Я бы еще раз посмотрела.
      - Ну вот, а как на самом деле обстоит, так это только его друзья могут сказать... Так-так-так, кстати, а ты прическу-то там навела?
      - Что-что?
      - Прическу в интересном месте!
      - Снова желаете посмотреть? - прищурилась Даша. - Как в "тот" раз? Когда Вы с Маней пришли?
      - А то я еще раньше не видел!
      - Когда это?
      - На дачу, помнишь, ездили втроем с подружкой? Про ежика на столе вспомни.
      - Вспомнила ежика. Смешной. Мы его потом опять в лес отправили.
      - Да, да, да. У подружки твоей месячные были и она даже не загорала, а ты - в шортиках и села неудачно - ноги врастопырку, а я тебе еще говорю: Даша, сведи ноги, а то...
      Даша краснеет опять.
      - Да, брось ты, все - свои. Все - русские люди. Каждый со своими... яичками... у кого как.
      - Лучше бы я Вам ничего про аэропорт не говорила.
      Даша заскорбила и, закрыв руками лицо, опустила голову в колени.
      - Я бы все равно узнал, - засмеялся Кирьян Егорович, - разгибайся, - нечего теперь стесняться. Дело былое. Даже если бы не захотел - все равно бы доложили. В каждом куске этого крохотного городка сидят друзья, которые что-нибудь да знают, а иной раз - из лучших, конечно, побуждений докладывают. Они-то про нас всерьез думают, и считают, что я с тобой спал. А я не спал. Сама знаешь.
      И замолчал.
      Молчит и Даша.
      Нет, все-таки не конченный человек этот Кирьян Егорович. Вполне нормальный и умеренно порядочный. Иначе было бы совсем тоскливо.
      
      ***
      
      Подробная история про Дашу с Трахтенбергом и ее продолжение это уже, как говорится во всех нормальных концах, - совершенно другая история. Смешная и даже при всех обстоятельствах - непохабная. Но не велено никому про это рассказывать. Особенно Дашиной маме. Не бей, дружок, подружку по роже - свату станет дороже.
      
      ***
      
      Кирьян Егорович собрался с компашкой в Европу. Буквально за день до его отъезда Даше пришла совершенно бешеная СМСка:
      - "Кончаются деньги на разговоры, пикает зарядка. Лови СМС. Коробку от леденцов посмотрел еще раз и, что б ты думала? Догадайся."
      Даша врубается сразу. - " Не имею представления. Коробка сладкая?"
      - "Фигов! Там золотой песок в газетках остался! И КРОШКИ ЗОЛОТЫЕ!!!"
      - "Быть не может" - пишет ошарашеная Даша.
      Потом: "Шутите", а следом: "Поняла, это слюда"
      - "Хренов, слюда! Все промыто, проверено, взвешано, в микроскоп смотрено. Нужна встреча. Молчи и никому ни слова. Иначе расстрел. Не прощу и не помилую".
      - "Когда расстрел? Хочу расстрел. Это больно или щекотно?".
      - "Приеду из загранки, все расскажу. НИ СЛОВА ПОКА!!! Не все еще понятно. Слона помнишь?"
      - "Какого еще Слона, Сашку-фотографа?"
      - "Дура-Даша. С фаллосом".
      - "И что? Сашка тоже с фаллосом, да еще с каким. Только я его сто лет уже не видела и знать теперь не хочу. И не спала с ним, кстати тоже".
      - "Совсем дуреха. Я говорю, с хоботом который, ну, селифаневый".
      - "Тогда помню. И что?".
      - "Приеду, расскажу. Твои маркшейдерские карты пригодятся. И мой планшет с дыркой от пули. Я его распорол по твоему настоянию. Там тоже бумаги. Еще: ты - голландских кровей. Вернее, твоя бабка".
      - "А-а-а! Почему? Раньше Вы говорили, что она на эсерку Каплан похожа".
      - "Теперь говорю, что на голландку Берту Загрообер, а у нее мать - Клавдия Футурина в девичестве. Пытай мать свою. Может чего-то неожиданного расскажет про твою бабку и деда."
      - "Эге" - пишет Даша.
      - "Как у деда фамилия и имя?"
      - "Откуда я знаю."
      - "А я знаю".
      - "Ну и как?"
      - "Полиевктов Михаил Игоревич".
      - "Ух ты", потом "врете!", потом "Я Футурина. А почему не Полиевктова, почему не по деду, я же незамужем?", через пять секунд: "С чего Вы взяли?".
      - "Сопоставил бумаги".
      - "Какие?".
      - "Которые ты мне дала почитать".
      - "Летописи, которые что ли? Или учебник Белинского?"
      - "Дура ты, Дашка, фирменная! Летописи это. Сказки мальчика Михейши про его пластилины".
      - "Я читала. Ничего там особенного нет. И многого не понять".
      - "Между строк надо уметь читать".
      - " Я не доживу - лопну от догадок".
      Даша в шоке. Эта последняя СМС-ка до Кирьяна Егоровича не дошла. У него кончились и деньги, и зарядка.
      
      ***
      
      
      
      
      
      -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      2.3.10
      ФИЛЬМ
      ФИЛЬМ
      ФИЛЬМ
      
      
      - Отдай денежку! - закричал Кирьян Егорович пронзительным и будто бы не своим даже, погребально-небудничным голосом, приземлившись в сугроб. Падал он из жутковатой, затягивающей и длинной небесной воронки, уподобившись вертящейся в квартирном пространстве кошке Марии, которую он, не далее, как полминуты назад, отправил легким движением кисти в очередное воздушное путешествие. Таковые диспетчерские командировки Машки, - с самого появления ее в Кирьяновской обители, - стали для него привычным делом.
      Машка, как всегда, мешала писать, набирая отбрыкивающейся лапой судоружную комбинацию клавиш. Кирьян Егорович при выдаче полетного билета успел сформулировать фразу о заполучении фашистом гранаты. А фраза, набитая Машкой в обмен звучала так: "ЩАТЕБЕЧЕНВСТА". И это все. Смысла в слове не было никакого. Хотя последовательное, умное сочетание гласных и согласных слегка удручало. Выходило, что случайности имеют большее распространение, а зверье может быть умнее, чем оно первоначально кажется. А это уже гораздо серьезнее, чем просто кормежка животного и уход за туалетом. Тут надо шурупить маленько по-ихнему и не обижать хотя бы для того, чтобы тебе ночью в трахею не впились бы когти, а чужие зубы не оторвали бы ушную мочку для развеселой напольной игры. Вот так Машка! Вот так тебе и дуреха! Приютил себе на голову!
      (А Митрич, между прочим, в Машку влюблен с искренностью полновесного котовода).
      Теперь Кирьян - сам в роли сбитого самолетчика и, черт побери, он без парашюта.
      Удивительно, но жив.
      Правильно, стало быть, спланировал.
      Не зря, выходит, учился.
      Сел. Осмотрелся.
      Красиво: розоватый снег с голубыми тенями, в перспективу уходят отдельные сосны, а кедрач, теряя в глубине контраст и очертания, превращается в светлую массу.
      - Кино? Или очередной сон?
      Опять что ли где-то роль играет Кирьян Егорович? Только новую роль. А, может, на этот раз еще и копеечку дадут? Это было бы приятно.
      Кирьян Егорович неожиданно для себя перекрестился. Кирьян Егорович - неверующий, и дяди Бима рядом нет. Зачем тогда креститься? Другое кино с нечитаным сценарием, значит. Кто-то заставлял Кирьяна Егоровича сотворять троеперстие для правды вживания в эпоху. Эй! Где режиссер, вылазь оператор, покажите сценариста! Дайте хоть текст-то прочесть!
      В том недавнем, реальном угадайском кино, в котором он играл двухсекундную роль иностранного журналиста - в замызганном рыбацком плаще, с блокнотом и огрызком карандаша вместо камеры, была заброшенная шахта; еще тогда была прохладная осень с дождичком, с мокрым листопадом, с ветерком, просочившимся с севера, пронизывающим одинаково мерзко и главных героев, и статистов и оператора в паре с режиссером без фамилии и имени. Кирьян Егорович рассчитывал тогда, по крайней мере, на роль среднего значения, но видимо так распригоже сыграл, что сцены с его участием в полный рост были начисто вырезаны.
      Кирьян Егорович едва нашел себя в кадре, прокрутив диск раза на четыре. Оказывается, он был снят со спины. Видна была только часть шляпы и текстура плаща с аппетитно скатывающимися каплями; все - крупным планом. Красивый и эффектный вышел кадр.
      Кирьян Егорович признал ту работу оператора выше всяких похвал. Но, могли бы всю одежку на манекен натянуть - результат был бы тот же. Фактура лица, что ли, не приглянулась тогда главрежу и продюссеру в одном лице - Маркизу Апполоньевичу Бельведерскому, попросту Аплошке? Бородень, прическа, походка были не те?
      Теперь это не важно. Просто зря потрачено время. Коробку, правда, какую-то старинную нашел. Пойдет в домашнюю коллекцию. А дальше что с нее толку? Продюссеру он даже звонить не стал, чтобы упрекнуть в еврейской заманке. Аплошка хотел бесплатного кино и даровую массовку. И он ее заполучил. Аполлоньевич интуитивно угадал в Кирьяне бессеребренного комсомольщика.
      
      ***
      
      А тут совсем как-то не то. Может, теперь это как бы быль? Но Кирьян Егорович напрочь презирал фэнтези, неохотно читал фантастику за очень редкими исключениями. Хотя, с чего бы и нахрен такая неважная быль, когда падаешь сверху по-фантастически, а косточками-то похрустывает реально.
      - Сон? Тогда отчего так холодно и снег кругом? Окно закрыть? Снег в щель задувает? Как вернуться в диван, чтобы подняться и закрыть створку. Нет, не выходит с диваном. Нет дивана. Нет одеяла и комнаты. Хотя нет, есть одеяло. Вот оно рядом. Кирьян Егорович закутывается в него. Лес, дорога, снег и одеяло реальнее всякого сна. Хороши декорации! Пожалел в очередной раз денег Аплошка.
      - Отчего в трусах? - размышляет несчастный небесный прыгун. - И кто он сам? - И отвечает сам себе: "Раз в трусах, значит он - человек, а не привидение и не бесплотный дух. Значит, так проще будет вернуться в понятную и симпатичную для размеренной жизни реальность".
      В обыкновенной жизни Кирьян Егорович с духами не знавался и с привидениями не дружил.
      - Что еще? В последнее время, что-то писал. Не сказки - роман. Или сказки? Про сказочно снежный лес писать не собирался. Про Колчака только пару раз вспоминал, про Антарктиду и египетские пирамиды задумывался было накидать что-то, - и отбросил мысль как весьма пагубную. - Что толку выдумывать, насиловать ум, если тебя там не было. Вышло бы полное вранье и наделана куча исторических ошибок, за которые пришлось бы отдуваться перед профессиональными историками.
      А что было далать в лесу? Разве что на лыжах прокатиться? Лыж рядом нет. Нет борда. Нахрен борд: на борде можно только съехать вниз. А тут местность пересеченная.
      Кирьяну Егоровичу вспомнилось наличие у него писательского псевдонима. Сам, кажется, его и придумал. В реальности это ничего не значит. А по ту сторону страниц? Может, по ту сторону что-то да значит? Это многое объясняет. Тогда понятно: Чен Джу на той стороне мог быть не в духе и решить повеселится по-особому: по-чекистски изощренно и по-белопогонному зло.
      - Ити его мать! Неужто реализовал обещание? Вот в чем дело! Вот, сволочь псевдонимная! Если это так, то как вывернуться из страниц? Не нравится Кирьяну Егоровичу дерьмо этой стороны. Он не Петя в экране двадцатого века шестидесятого года. С такого бедуина можно и волка встретить и Красную Шапку. Сожрет кто-нибудь во сне и не проснешься от сердечного приступа.
      Жертва весельчака Чена Джу нелитературно выматерилась.
      Забросил, кажется, Чен графомана, друга, единомышленника Полутуземского так далеко, как десантника Трофима Митрича, и еще дальше. И не в теплую даже зимой Прибалтику, а к окаянному, на самые кулички.
      - В какой хоть год засунул? В какую страну? Вернусь, уволю к чертям!
      Реально не жарко в сказочном лесу.
      
      ***
      
      Ввечеру закуинджило.
      Юонеет зимний лес.
      Сани какие-то, подводы.
      Медленно подползают дрожки по ненаезженной дороге, поскрипывают полозьями.
      Вот уже заняли весь горизонт.
      Ого-го!
      Видно по всему: отряд немалый. Подвод не меньше ста, а то и больше. Спереди и сзади каравана, соответственно, - авангард и арьергард.
      Люди вооружены, и, надо сказать, неплохо. Торчат пулеметы, слегка лишь запрятанные в рогожные накидушки.
      За поясами у некоторых - бомбы.
      У каждого за спиной по винтовке в нагалищах . У самых ретивых еще по одному поперек седел. Всадники пристыли к седлам нечистых звуком коней.
      Сосульки - по всем мордам, как положено в природе и, - особенно, - в кино.
      Пар из ноздрей с замедленным фырком.
      Кинопленка в такую погоду стынет, деревенеет, дергается. Вот-вот порвется. Почему-бы зимой на цифровик не снимать?
      Запашок от всего хвостатого стада не хуже, чем в конюшне.
      Различимо с первого взгляда, что не первый день люди в дороге.
      Устали все. Кони припотели от нелегкой поклажи.
      Люди замерзли, превратившись в снежных мумий.
      Нет, все-таки неплохо снимает Аплошка. Даром что и нахаляву!
      На подводах разбойники закутаны в бушлаты: лиц не видно. В подводах или мешки навалом, или ящики горками, или гробы - торчат углы под рогожами. Твердое и затвердевшее мягкое, когда-то бывшее живым. В гробах непременно богатые, генеральского чина, жертвы.
      - Хоронить своих везут, - размышляет Кирьян.
      - Нет, многовато, пожалуй, генералов будет. А офицерье - не великие люди, - можно было бросить в сугроб. Значит, в ящиках золото, доллары, динамит, сено и уголь на растопку и корм для лошадей. Оружие будущего! - соловеет Кирьян Егорович, - такого добра всегда хватало в фантастических детективах и в натуральной истории. Дрова в мешки не заворачивают, однако. Чечня, Грузия? Горы есть. Сосны и кедры тоже. Прохладно только не по араратски. Урал, Сибирь, Кавказ в вышине, стою на вершине республик свобо..? Что-то не так. Не складывается цельная картинка.
      - Апло-о-шка, вылезай, пакостник старый! Хорош шутить!
      Нет Аплошки, нет оператора, нет осветителей. Где вся эта неизменная гвардия? Реалистичная киношная постановка с эффектом испуга и скрытой аппаратурой? Яишню бы оторвать такому сценаристу. Сам поди в шубе за елкой! Или прохлаждается в домашнем диване при открытых форточках.
      
      ***
      
      Упала с ели тронутая ветром шапка снега.
      С деревянным звуком вискаса посыпались звезды.
      
      ***
      
      Голос, бренчащий морозом, заметался эхом от сосны к сосне:
      - Богданыч, смотри-ка! Редкий случай: прямо как в Америке: золотой дождь. Только вместо долларов сухой корм.
      - Я бы и от лягушачего дождя не отказался бы. Лягушки во Франциях - деликатес!
      - Ба, а вот и мальчик! Легок на помине. Натурально, как в сказке. Лови его, вон он, в тряпку засунутый. Заснул яки, иль померши?
      Показали в сторону Кирьяна Егоровича.
      - Ни х... себе, мальчика под шестьдесят нашли.
      Какой-то человек выпрыгнул из стремян, вынул из снега хрустящую звездочку и сунул ее в рот.
      - А что, действительно вкусно. Пахнет говядинкой, ягненком и кроликом. Америка! Вечно они что-нибудь выдумают. А сделано будто из хлеба, - совершенно не удивясь случившемуся, сказал он.
      - Ну что, звездная тварь. Денег, говоришь, тебе надо? А я подумал, - послышалось.
      Это другой человек. Он, проваливаясь в снег по колено, подошел к Кирьяну, вылез на наст и сердито пихнул валенком. - Ну, и на что тебе денег?
      - Зима, а этот гол, как сокол. Кхе-кхе, - отметил человек, которого нарекли Богданычем, - и портки какие-то странные и рубаха не тутошняя. Без рукавов! Смешно-с. И коврик с собой взял. Хороший коврик, гляньте - не то, что у нас в санях смердит. Не солома. Подаришь, или съеврейничаешь?
      - Марин, слышь, ковер тебе персидский с неба прислали!
      - Что, блин, еще за Марина?
      Присматриваются люди еще. Один подергал за рукав футболки: "Гусарское! Цветное. Позуменья дома оставил, али как?"
      - Хех! Во как, братцы, смотрите, - никак герб. Потешный знак большевичков.
      Вооруженный народ, размножаясь числом, окружал Кирьяна Егоровича.
      Все стало понятно:
      "Они не любят большевичков, плюс мороз, плюс в санях "максимы". Значит, Егорович в Сибири-матушке. Времена похожи на колчаковские. Вот оно как, значит, было. Вот так вот выглядят беляки".
      - Посмотрим, посмотрим дальше. Это занимательно, - думает Кирьян Егорович, - чем-нибудь, да кончится все это.
      Если Аплошка не забудет, если Чен не бросит. Чен без Егорыча романа не довершит. Бабла, соответственно, не получит. Значит, жить будет Кирьян Егорович еще долго. А пока веселье. Познание исторических страниц. Да уж, любопытен сон, оченно любопытен. Как бы не... а то...
      Сбил Кирьяновские думы Богданыч: "Это, да-с, однако сильно похож на рдяный большевистский значок. Что ж золотишка-то вкруг пожалел? Повернись-ка, повернись, мил покляпый человек, - что ж так невежлив, скрючило всего? - да кружком повернись. Встань с колен. В глаза посмотри. Чай, не цари мы. Не сразу прибьем".
      - Сначала разберем тебя по полкам, - крикнули, - прикинем, а дальше...
      - Чура тут нет! - хохотнул кто-то, - не пужайсь! Вставай, давай.
      - Шагни, шагни с круга - ишь насидел пролежню! - вихлясто поддакнули слева.
      - Вот я и говорю, - продолжил Богданыч, поняв общее настроение как любопытное и требующее развлечений, - покажись теперь нашему искреннему народу, и воинам нашим соизвольте поклончик совершить. Не примините не заметить нашего воинства. Вот, так, так, живенько. Разрешите-ка полюбопытствовать вашу партию сзади, а то народ тут в шибко большом интересе.
      Как больная лошадь поднимается Кирьян. Не выжить ему. Похолодело у Кирьяна Егоровича нутро, тело вертелось непослушливо, ноги связались на узел. Опять поменялись мысли.
      - В затылок щас стрельнут. По незнанию настоящей ситуации щелкнут - одной падалью больше, и кранты-с пришельцу.
      - Герб - точно. Любопытный раскрас. Гимн есть. Написано по-русски. И на красномазый сильно похож. Смотрите, ленты точь в точь, только гуще намотаны. Ятей нет: по-новой азбуке живет грамотей. Не старовер, однако!
      Щелкнуло железом за спиной. Уж не затвор ли передернули? Или шашку из ножен вынули - сейчас шутковать начнут... - Кирьян Егорович в тех звуках мало разбирался. Сначала уши отрежут или нос? С чего обычно начинают? Сейчас бы десяток заряженных калашей с рожками, пару минометов, подавальщика, отодвинуться метров на пятьдесят, спрятаться в башню... Эх, на танке бы вернуться! Там бы, глядишь, посмотрели бы кто из кого фрукт, а кто гнилой огурец. Неужто не сдрейфили бы?
      - Эй, ты мазила что-ль? Не Шадр ли, случаем? Слыхал тут про одного Шадра. Задаром деньги нам рисовал, - рассуждает знаток с проволочной нарослью над губой. Глаза у него свинцовым презрением налиты.
      - Бандиты это. Фальшивомонетчики. Шадра знают. Нахрен тут Шадр. Совсем неуместно это в лесу. Как бы выбраться из этой передряги, - думает только что попытавшийся пересилить окостенелость ног, вертящийся в снегу на получетвереньках несчастный червяк-человек, - не заболею, так помру от пули. Что выгодней?
      - Подвинься с дороги, смерд, уроем! - выкрикнула какая-то третья личность, не отвлекаясь на такие мелочи, как голый человек зимой и герб неизвестной страны СССР.
      - Вовсе и не на дороге, а рядом, - возмущен Кирьян Егорович, - не меш-шаю я, п-проезжайте с-спокойно... - вполголоса, с вероломной дрожью в коленных суставах.
      - Смотри, только встретились и уже провожают! - Хохочут.
      Шутит следующий заинтересованный человек: "Это, смотрите... да это, ребяты, - Ленин. Который ихний предводила. Картавит-то как, слышьте? Ну-ка, ну-ка. Точнехонько, один в один.
      - Далеко забрался. А бородешка-то точно ленинская. Ха-ха-ха! Блядью буду - Ильич. Собственной персоной! Постарел вождь крестьянский, но сытый, черт. Берем его в плен, мужики! Глядишь, пригодится. Если что, обменяем мясо его у эсеров на монгол-шуданский билет. Почем в Монголию щас билет? А мясцо человечье почем?
      - Бесплатно пробъемся, - утверждает кто-то, начисто лишенный юмора.
      - С билетом ловчее, - оспаривает первый шутник, тряхнув кистью из-за головы. В феске он что ли?
      - И у них тоже блядями матерятся, - взял себе на заметку графоман, - вот так ни ху себе! Какое историческое слово! Запомним, запишем. Послушаем еще. И почто я не фольклорист, не словесник? Даля бы пополнил.
      Смурная замерзшая фигура в фуражке под капюшоном, кружась на лошади, вытащила из-за седла и вознамерилась попотчевать то ли человека из будущего, то ли псевдокартавого Ильича, взаправдашной и длиннющей плетью, свернутой вдвое. Щелк, щелк об сапог рукоятью. Не понравилось ему противление речистого червяка.
      - Такая плеть в римском цирке была, - вспомнилось совсем некстати Кирьяну Егоровичу, - а сейчас она по мне пройдется. Интересненько. Сам когда-то про плети сочинял. Буду знать теперь, какая от нее боль. Какая боль, какая боль...
      Человек взмахнул рукой. Слава богу, пока не по телу Кирьяна Егоровича, а просто так, по воздуху.
      - Какая боль, какая боль... Опять! Да что за такое! Это еще откуда? - мелькнуло в голове дядьки Кирьяна, - и тут же вспомнилось: песня такая есть, про футбол в Уругвае!
      - Я человек из вашего далекого завтра, - сказал Кирьян Егорович, вспомнив, что в кино всегда так говорят. Но сказал скромно и с достоинством.
      Все люди из будущего, согласно общепринятых правил путешествий по прошлому, хоть раз кому-нибудь там из ихнего дурацкого прошлого должны так сказать.
      - Что-что? Можно еще повторить? Будьте так добры, - вскинулись кверху брови безызвестного Богданыча.
      - В гребаную гражданку такой классной песни не было, - говорю, - осмелел и возгордился собой Кирьян.
      Он нарисовался красным партизаном перед казнью.
      - Хотя она и местами моя, гражданка эта ваша драная. А история, хоть и куева, - иначе нетолкуема, - но, блин, тоже моя. Только не нравится мне что-то она.
      - Смотрите, какой философ. А ты на чьей стороне будешь? На нашей, или на ихней?
      - Может, ты не герой, а обыкновенная трусливая шкура?
      Если посмотреть со стороны, то обретаться в будущем, зарабатывать копейки и бездарно их прожигать как-то все-таки полезнее, безопаснее и лучше.
      - Из будущего я! Вот как!
      - Ха! Из будущего. Что это за будущее такое, подскажи, брат цыган. Что с нами будет, подскажешь? А с самим что станет?
      Молчание в ответ. Не знает Кирьян своего даже ближайшего будущего, а ихнее знает. Но не стал перебахваливать. Слишком нерадостная у них перспектива. Побьют чертей на границе. Заслуженно побьют.
      - Пристрелить ево - вот и весь сказ, - подсказал, свинчивая беседу, кто-то слишком мудрый и шустрый на расправу.
      Напевный голосок, а именно не голос прилетел со стороны, - из саней, остановившихся неподалеку. Он приятен, но не по смыслу. И не тонок, а загадочен, как у кудрявого педика, синяка, порченого артиста. Вылетел сей горланный призыв из глубины пледа, закутавшего скорого на расправу человека вместе с головой.
      - То ли мальчик - сын полка, или любовница атамана. Про Маринку тут кто-то сбрякнул. У них всегда так, у этих бандитов. Да и в Конармии пулеметчиц всяких хватало. Аньки-Маньки разные. Бабы военные. Подзаборные царицы...
      Не успел до конца продумать свежую мысль Кирьян Егорович, как его опять легонько пнули. На этот раз слегка ощутимей. Прицельно, в абсолютно современные и неприспособленные для пинков тонкие интеллигентские ребра.
      - В драке могли бы промахнуться, - с завистью отметился графоман, - а так прицельно, как в мишень бьют, как в тире.
      Нет, не бьют пока. Шутят. Просто интересуются как акулы. Акулы хорошие, но любопытные слишком, и не аккуратные. Они зубами пробуют на вкус. Могут, конечно, нечаянно скушать. Но специально и сознательно расстрелять? За другую мысль, за какую-то оппозиционно настроенную партию? Это даже не круто. Это дурдом в натуре!
      Кирьян Егорович расстраивается такому раскладу. Печалится.
      Тема мозга оборачивается опрометчивой фразой:
      - Это так у грамотных хоамосапиенсных людей? Чуть что, - сразу к стенке?
      На него внимательно посмотрели двое самых умных и самых главных, далеко не шелковых лесных братьев - не лохов. Переглянулись-перемигнулись. Пошептались, поглядывая в Кирьяна.
      - Надо же, какие слова знает. - Еще раз пошушукались.
      Покажем ща этому сапиенсу, - кто из нас пущее обезьяна. Так решили безызвестные хомосапиенсные твари.
      И засмеялись непроницаемыми лицами.
      - А вот, еслив ты такой грамотник, то расшифруй, что мы щас расскажем!
      - Уговорили.
      - Ужо лучше.
      
      Начал Богданыч.
      
      - Попизджее кровавоохуитьственной самурайцской дратьвы наиепоньцска мать с самораньего сранья заставала Хуюхуюдуна за обихуевыхаживанием раны хуя Хуюдуюхуна тесьмой из хуевых жил хуйвола Хуюхуюдуньей матери.
      
      Богданыч промчал текст, ни разу не запнувшись. - Понял чего? Сможешь так? Или красивше знаешь?
      Кирьян Егорович хмыкнул.
      - Давайте еще что-нибудь. Это слишком просто. Обыкновенная скороговорка. Но я такой никогда не слышал. Признаюсь, - любопытный подход к устному творчеству. Привязано к Востоку.
      - То-то! Привязано. Ха-ха-ха. Ну, слушай еще.
      
      - С самого утра заибострастной Камасутрой старательно со смыслом с по ебливаму коллоквиемогу ремеслистому делу соседками разновозрастными способами лесбоестества кучи две кудес небесных обеими искусно насраны.
      
      Это быстренько, с пафосным выражением, словно в отместку или для соревнования, проговорила Фуражка.
      Кирьян Егорович не смог удержать смешинки. Тоже ловко. Вот, интеллигенция чертова, а! Как заворачивает! Какой слог, какая манерность и ловкость языка.
      - О, майн гот! Не слышал бы - не поверил, что на войне еще остались живыми интеллигенты!
      Удивляется Кирьян Егорович вслух.
      - А мы крестьянам не назывались - заметьте! - сказал Богданыч, оглянувшись кругом.
      - А можно я тоже попробую? - спросил пришелец из будущего негромко, но твердо, удивляясь себе и непостижимым образом перебарывая внутренний страх.
      Такие словесные игрушки - "кто-кого-переговорилки" ему с детства были знакомы. Со временем забылось. И вот оно, опять тут как тут. Может снесется золотое яичко черной судьбоносной курицей.
      - Только не скороговорку, а забаву, - добавил он полувопросительно и, скорей, даже не ожидая отпорной реакции, - как смотрите?
      
      Забаву разрешили.
      Вот что вышло дальше.
      Кирьян Егорыч начитывал строки с насильно вставленным в его уста кавказским акцентом. Помогал сверху сволочь Чен Джу, посмеиваясь в кресле и видя в игровой техносильного изготовления пуперприставке все мразматические ужимки и попытки Кирьяна Егоровича отмолчаться. Рот бедного персонажа кукольным образом открывался сам собой. Слова и интонации шли поверх его силы. Руки, язык, глотка и иные запчасти тела подчинялись идиотскому управлению сверху.
      
      "... Досклизла вершины араматной, дыхают в тиши хлипкосмерзшие ходики звездные и Луна как всегда одна.
      Хуюдуюхунь - Иная ЮэсА-матушка - родня всея надгруженного рюсксаком тифлонарода, вожделевшия с грузивами стопкратно нагрузимыми, матушкиного всъхожденья в на самый священнонассытный озвоном вершинъ, захотивши с ниба и вашинг рингтонов и нашинкс сифлизстшских послушать виршей уж басно, грубко, нетонко. Красиво поет только соловей, под розовый куст закатив негативом какашечку.
      Сладкоблажно - нас рать подошла под камэн тотэмный, аз свэтлый, аз тэмный. Для славовознесения папы над иматерью не ея героических эпососынов, теперча лижущих прикладно-ребрастыми исподпузами брустверы схронов и окопышей края, цвыркают оне таузендно, доллорно, досудаундно теплоревизорами - раз за разными блинокулярами, чтоб абхазсцыв с асэтынами нэ спутати.
      А укусяся ютящейся на ее склонах сисястой еврочудой-опоссумихой, муссировала юэса-старуха в пополудни и позже до полудосмерти снимаша лососивовым уксусом припухлости исбороздастого морщинистолобного сине-белого локтя звездатовидного свида, волокнисто-выхухолевого ощупа, разновидности земляной поядерневшей опухоли. С опосля ниспоследующе вышедшей с ума стати, обрадовался народ обнаружением на каждой стене глиняной хазы кажного грузинного чалавэка завещательного бонзуса царевны-дочки Комупездысутры и ея мужа Юсапапы в виде песдато-козаностровой масти тюбетейки ..."
      
      - Боже, откуда еще это? Говнисто, непонятно, струисто, русскотечной борзой отдает. - Ужасается сам себе Кирьян Егорович. Откуда всё это льётся?
      - Не слишком литературно, на мой взгляц, много исторической бессмысслицы, но бойко и местами очень похоже на продолжение нашего лесного творчества. Откуда Вы знаете этих героев-обосранцев-попаданцев? - сильно удивился Богданыч, - ведь мы это только вчера придумали на бивуаке. А что такое бонзус? Это от бонзы? Немного непонятно. Сами выдумали слово? Это несколько нечестно.
      - И это все, что ты... то есть Вы знаете? Или еще есть? Можете продолжение придумать? - спросила заинтригованная Фуражка.
      - Сыграть можно, - томно произнес Кирьян Егорович.
      - Во что?
      - А вот как. Играем на мою жизнь.
      - Вот как! И как же это? Типа рулетки?
      - Нет. По другому маленько. Расскажу правила. Предлагаю играть втроем. Говорим по одному предложению до точки или до восклицательного знака, - поясняет Кирьян Егорович только что выдуманную игру-хитрость, отдаляющую скорую расправу, - мою фразу продолжает следующий, со смыслом, как бы вместе один роман пишем. Как только кто из вас запнется или засмеется, или не в строчку пороть начнет - вы меня отпускаете... и даете водки на дорожку.
      - И водки? - переглянулись беляки, - губа не дура.
      - И водки. А если я замнусь - стреляйте в меня.
      - Это классика жанра! - сказал один.
      - Рука не дрогнет. Не боишься?
      - Риск - великая сила! Только Вы начните какой-нибудь стиль, а я последую за Вами. Таким образом получится некоторое творческое произведение. Кто будет судьей?
      Согласились белые засранцы. Но без судьи. Их стрелять не надо. Такие условия. Оне сами будут судьями. Все равно им нужен отдых. Не все ж без передышки гнать коней.
      Отдав кому-то уздцы и похлопав рукавичками, смертельный спор, концерт ли на забаву, начал Богданыч.
      - Продолжение начатого. Кадра вторая, - жеманисто начал он, - стиль боярно-матерный. Слова народные. Складность не требуется - небось, не поэма. Так же?
      - Давайте, давайте.
      Кирьяну Егоровичу вспомнилось кино про нелепую клушу из деревни, а экстравагантностью и немалой хамской эрудицией Богданыч распохожился на великошкуру Махно.
      
      Богданыч:
      "Ну, дык, расступись народ растудыть твои маты... Так... Вот...
      
      - Поймали засланцев семью по заданью, а те притворились насравшими по незнанью".
      
      - Совсем нескладно и со сбивкой ритма. Как в рабочей столовой на Новый год. - отметился внутри Кирьян Егорович. Есть шанс выиграть.
      
      Фуражка: "Проход не отмечен законом границы, но запрещен Фудзиямной таблицой".
      
      Кирьян Егорович, убитый суперской рифмой Фуражки, придумал хуже всех:
      "Так-что, не виноватая я. Совсем!" - крикнул он манерно и так безвкусно, прикрыв замерзшую якобы женскую грудь и встав на одну ногу, как бездетная аистиха грустит на плесах.
      
      Засмеялись только за аиста на снегу. Юмор со стебом не поняли. Нужное кино не видели! И артистизм, кажется, опять подвел.
      - Могут стрельнуть, не дождавшись конца, - подумал Кирьян Егорович, - надо бы лучше стараться. Режиссер тут с наганом.
      Богданыч (скорчив рожу датского принца Гамлета, но, перерезав условных врагов по горизонтали вовсе даже не шпагой, а самурайским мечом):
      - Хуюдуюдунов сын тут тоже не причем.
      Фуражка: "Он с детства ни речи, ни другого поведения не имеет. Обмерян кирпичом".
      Кирьян Егорович:
      "Лишь бы выибать кого".
      Фраза была легкой и веселой, не всклад и не в лад. Но засмеялись почти все. Залился даже женский голосок в санях. Кирьян Егорович пока настороженно, но встрепенулся: хоть маленькая, но победа.
      Богданыч:
      "А коли пожелати было ими с такого обвассальского стремления незаслуженно попользовать "Самый вверх нашх" для возвышенных оратей, ссатей и сратей, то от самаго сирдца повелеваю..." - тут он намеренно или специально сделал паузу и набрал воздуха для продолжения.
      Фуражка, не долго думая, будто фраза всегда лежала в запаснике:
      "ВпЪжЪть ему в задний ходЪ яйцо иго".
      Кирьян Егорович обомлел (хорошо хоть, не про него намек, а, вообще, кто-то в той жизни уже пытался пожертвовать его яйцами):
      "Подтянуть плоскогубцами на семь оборотов, коли не достанут".
      Богданыч усилил изощренность казни: "Заткнуть второе ицо ево глыбже в нижную щель его епоно говеномати".
      Фуражка:
      "Рукоятию до самого верха горла подняти".
      Кирьян Егорович от отчаянья раскрасноречился и словно пшенку из кастрюли испустил следующий перл:
      
      "И ещесь забрать писдцовый тампокс виетнамы-мамы с одной сраной горы Фудзиямы, Хуюдуюдуном обхуяреной с вчерашнего сранья, хлебануть жопом озерца ахуеписной красоты писцом написанаго Хуюдуюдуном, подвесить жертву под жердь пока живой стервь за ноги и жерлохуем как краном крутить, через рот отлить, расхуярить по стеклотарам, не отдавать пьяным дурам даром, в подвеси ждать газка шипучего и сургучем собачить прокипяченым, чриз три годи реквизнуть хуйню встряхнуть на свет отхуячить осадок, коли нет - одну попробнуть - языком пробки верх лизнуть, в склад вставить, вскладчину не хуярить, за тайнораздельное питье - в лоб зуботычину, и грохать беспременно и впрок по очереди епоноваров, без суда совать в их хуеписьки записьки о дате заковки к шкилетному бочонку сортов шампанских зело крепко в печать плюнуть метко надсадным харчком и в красно-белую армию итить всем толчком детсадным курячим, а чужих, - пищащих жизни, - смолотбить максимомета боем".
      
      С красно-белой армией Кирьян Егорович слишком рисковал. Но соревнующиеся стороны промолчали. Может, мало поняли из длинного спича. Но нет, продолжилось дело о бочонках с шампанским. Видно давно хотелось праздничного напитка.
      Богданыч:
      "Запрятать в стенах на пару сажен..."
      Фуражка:
      "Забить дыру каменьями, да чтоб не видно было посторонним с чужих имений".
      Кирьян Егорович (кажется, набиря, наконец-то былую форму):
      "Шмонал мзду старший страж бледня-бледней цветом лица отца-близнец малую Милу дщерь отца захотевши поимеци мзду в дне пима и в пиздеци порыца заедино".
      Богданыч (слегка хмыкнув, но сдержав смех):
      "А дщери завсегда низменно мимо и мало".
      Вот же, блЪ, боже! И в те времена, а все о том же.
      Фуражка (этот - молодец, силен и остроумен):
      -Вынул старший страж кукиш да вошь с кукишем под нос поднес Хуюдуюдуну, дунул в кукиш, крикнув трижды кряду, а крика звук базарным днем в град Кукуев ворон на хую хиросирому барину унес.
      Кирьян Егорович:
       - И на хуй Хуюдуюдуну всю эту роскошь пышносадом в взрослый рост ростить и в зад засадил Хуюдуюдуну злоибучий корень хренотеня поганого. Пальцы Хуюдуюдуна с испуга впирилися в глаз принцессы Камасутры и в зараз ощерь обагрянила сщеки сцарицыны: "Отхуярьте этого гражданина даже не кадета, а террориста газетного подтиралу балабона павиана пианином на палку надетым", - сказала она ротоямой пиздолица, - "нахуй он мне теперь такой сдохлый и с щуплохерным концом, отчепите от меня его прилиплый пионерный хуй и всего этого кавалера вместе с пальцами и яйцами, отхуярьте евонову беспардонноморду деревянным молотком, на его же бревне, кстати, покуйте, сплющьте в квадратнобумажный конверт, от надобности меньше врати, а мне с какой-якой блятской стати теряти драгоценное времечко? Может откликнуться ему это дырочкой в темечке или черепа лепешкой с жареными семечками в дырки глаз вставленными".
      Тишина. Онемели вояки от прыти Кирьяна Егоровича. Впору просрать соревнование.
      - О, дай, Австралья, мне перо от эму. Писать иль ссать мне на листов поэму? - донесся от саней спасительный женский вариант полного идиотизма.
      - Все!!! - громко крикнул Богданыч, - молчи, Маринка, сучка ты стихоплетная. Тебя еще не звали! Хорош. Всё! ЗаYбати поэзию! Литературу убили!
      Молчание воцарилось в театре.
      - Всем разойтись и по коням. Конец игре...
      (Вон оно как оказывается: - баба это вдобавок поэтесса, - какой, нахрен, сын полка.)
      - ...Так можно до утра болтанкой бздеть. А этого, - он ткнул варежкой в Кирьяна, - нам все равно не переговорить. У него сегодня краснославянский понос. Бехеровку, видно, с чехами попил. Ляс Потешкин - теперь твоя фамилия и имя.
      Все окружающие засмеялись.
      - Не выиграл никто, - подвел итоги Фуражка.
      - Как это?
      Вот дак так!
      - Это неправильно! Вот так шутки у них. А договаривались по-честному, - подумалось Кирьяну Егоровичу, - сейчас отдохнут и снова издеваться начнут, пока не надоест. Как кошка с мышкой играют. А я-то выиграл и должен согласно сказке получить приз! Словом, подлыми твари оказались как в любом хорроре. Но убивать еще рано, рано, дурьё: позабавиться еще сначала должны. А мне время потянуть. Это, если они белые. Как акулы. Нет, хуже акул. А если красные? Красные акулы есть? Они так же забавлялись, или меньше? Хрен редьки не слаще. Надо было лучше историю учить. Детали надо было спрашивать у училки, а не даты-пездаты.
      Казнил себя несчастный пришелец подробно и по полной справедливости.
      - Где вообще-то, правда? - мелькало в башке, - то, что происходит сейчас, или другая, родная, дурацкая, мирная обстановка с девками, компьютерами, писательством, курением, хреновым пивом? Уж не является ли та жизнь волшебным сном, а эта холодная жуть с бандитами и есть жизнь реальная? Тогда откуда эта странная майка? Откуда про будущее знает, про СССР и про Россию? Да-да-да! Он точно в проклятом прошлом. Где же еще!
      - Проснись, черт, - толкает себя в бока Кирьян Егорович не по-шутейному. По голове хряснул, - бесполезно: не рассеивается балаган.
      - Дядя, не замерз ли? Умненький свыше меры, а сам с собой зачем дерешься?
      - Э-э-э... - только и смог на этот раз вымолвить Кирьян Егорович, - не успел еще вроде. Только появился. Не скажете, где это мы с вами находимся? Это съемка фильма? Где ваш режиссер? Балдеете, да? Неплохо получается. Может, это... может хорэ уже?
      Думать зимой, оказывается гораздо легче, чем говорить, а в нашей науке... Оп! Еще подбадривающий ласковый тычок. Теперь уже сапогом. Вместо Кирьянового тела взметнулась снежная пыль. Промахнулся слегка подлец. Видно, тоже подмерз. Щас разозлится и наука не узнает, что мозг зимой ведет себя... в горах - да, там озон, а тут... З-з-ззз. Нет, не фильм. На съемках по бокам так реально не бъют, а машут кулаками на расстоянии. Значит сон, а прыгает по его лицу как всегда котиха Машка.
      Люди расхохотались. Тепло ему, оказывается. Поддубный, ити его мать. Физкультурщик - прорубщик. Не знает, что тут делает. Ха! Хвильму какую-то спрашивает. Шутник. По лицу себя хлещет. Вроде как веником в омской бане. Не в Омске, поди находимся. Далеко уж отъехали.
      - Купаться пришел? Река тут рядом. Эге, понимаю. А банька то где? Пустишь попариться? - спрашивает юморист в папахе и с голыми ушами, смахивающими на опухшие в пароварке и застывшие в снегу манты, поклеванные до мяса наблюдательным на такие дела вороньем.
      - Денюжек, говоришь, надо? - вспомнил и продолжил давний разговор кто-то.
      - А зачем, все-таки, знаешь о денюжках, а? - спросила Фуражка, хитро прищуря глаз и постукивая плетью о толстый сапог, торчавший из укороченного для удобства верховой езды бушлата. И переглянулся с другими, махнув в сторону лежащего головой: "Ишь, знаток какой. Догадливый, пес старый. Не донес бы!"
      - Не надо денег. Отпустите това... отпустите... э-э-э. Господа, просто отпустите. Пожалуйста. Без всяких денег. Я ничего не видел. Я слепой. Слепой музыкант. Поэт. Писатель. Я сделаюсь слепым.
      - А саблю знаешь? Которая вжик делает, - спросил еще один подошедший человек и сразу понявший, что к чему.
      - А пулю хочешь? - это снова тонкий крик из саней.
      - Молчи, Маринка-дура! - прикрикнул Богданыч, - хватит балду играть. Зимой оно стрелять...
      - Стрелять, стрелять, стрелять... - разнеслось эхо.
      - Зимним вечером звук далеко разнесется, - скороговоркой подсказал-пояснил физический казус Кирьян Егорович, опять притулившись к вытоптанной самим собой холодной полянке.
      Где подушка?
      - Правду говорит!
      - Отпустите, мужики. Мне денег ваших не надо. Как-то само вырвалось. Я не хотел. Черт попутал. Чен тут один Джу, хренов сын, за веревочки дергает, - пролепетал Кирьян скороговоркой.
      - Что-что? Какой еще сын?
      Кирьян Егорович взгромоздился на синие колени и вскинул голову к верхушкам заснеженных елей.
      - Эй, ты, драный Джу! Где ты там, забери меня отсюда! - закричал он внезапно, перебивая остальные голоса и заглушая даже испуганный всхрап лошадей.
      Толпа от неожиданного поведения голого человека смолкла.
      - Кончай ворон пугать! - скомандовала Фуражка.
      Коленям и ребрам Кирьяна совсем холодно: "Дяденьки, отпустите!"
      - Сказано же, - не ори. Идиот ты достоевский, - пригрозили ему валенки, - Сатану разбудишь.
      - Хорошее выражение "идиот достоевский", - где-нибудь да применю, - подумалось графоману.
      - Он сумасшедший. Местный отшельник - монах читинский. Чена Джу придумал какого-то.
      - Это бог что ли твой местный, Чен этот?
      - Покусает еще неверная собака, - сказал кто-то нетерпеливый, - ишь, рассмердился тут. Поехали скорей.
      - Молчи, тварь! Не в цирке, небось.
      - Видали таких шутов?
      - Артист это из местных, какой к черту молибог.
      Богданыч, наевшись болтливой дряни досыта, сильнее заторопил людей.
      - Поехали, поехали, ну его к бесу. Полюбовались, посмеялись и будет. Воевать пора. ...Хотя, хотя, дайте-ка мне карту на секунду. Уточним рекогносцировку... на прощанье с сим умным человеком.
      Богданыч здесь явно был самым наиглавным. Принесли карту и сунули ее Кирьяну.
      - Ну-ка, ткни пальцем, где мы сейчас?
      Кирьян, почти не глядя, ткнул в расстеленную на снегу бумагу. География местности сильно напоминала Западную и Восточную Сибирь. Мелькнул город Мариинск, Удинск и стрельнула по глазам пара названий старинных деревень.
      - Ишь ты! Похоже на правду, - сказал кто-то, склонившись к карте, - вот он Удинск, рядом, да. Плутнули немного. Стало быть, теперь обойдем его верстами ста южней.
      - Удинск, говоришь? Не хило круганули, а дошли таки. Может даже Адмиралку догнали.
      - Или его могилу, - сказала задумчиво заснеженная Фуражка, накидывая со спины на голову башлык.
      - Всяко может быть, - многозначительно произнес Богданыч, как бы самим тут ямы не сыскать.
      - Вячеслав, ехать пора, - это из саней.
      - Карту отдайте, - вполне вежливо обратился к Кирьяну Богданыч.
      Кирьян протянул карту, - а меня теперь куда? - слова вырвались сами собой.
      - Передайте в начало каравана: пусть трогают, - приказал кому-то вдаль Богданыч, будто не замечая вопроса.
      Эхо приказа покатило вдоль лесного тоннеля.
      - А этого, в самом деле, куда девать? - озаботилась Фуражка.
      - Не беспокойсь, сам помрет. От мороза сдохнет.
      Богданыч неожиданно осуровел, будто бы как в похмельи под рукой не оказалось спирта.
      - А повечереет как, то и самим надо станет костры жечь. Извини, неизвестноумный друг-поэт и сказитель потешек. Скажи спасибо, что не грохаем. Не то, чтобы пули жалко, но ты нам с картой помог немного. Следовательно, живи пока. А судьба сама рассудит.
      - Может, напишешь еще чего про нас героического? Только не торопись. Обдумай сначала.
      - Подумаю.
      - Деревня через десяток верст, - это опять Фуражка, - там согреемся. Эй, а твой-то дом где, говоришь? Где будешь отмокать? А где сушиться станешь после купанья?
      - В прорубь что ли хотят с толкнуть? Где реку-то возьмут?
      - Ха-ха-ха.
      Сердце Кирьяна заколотилось в бешенстве. А раз колотится, значит, живой еще.
      - Вот как просто судьба решалась тогда. Никакой жалости. Хотя не стрельнули. Лучше бы стрельнули. Нет, пусть остается как есть. Хорошо хоть прорубь далеко, а то так бы им дешевле вышло...
      - Едем, едем!
      
      ***
      
      ...В трусах я тут долго не проживу. Околею к лешему. Проснуться, немедленно проснуться. Могли бы водки предложить и... О! В сани к Маришке бросить. Этот расклад стал бы занятнее. А там, глядишь и....
      Мысли мчались, как кони. Но пора бы и ответить Фуражке, а то передумает.
      - Мой дом в Угадайке. Это неподалеку, - сказал Кирьян Егорович сонным манером, намеренно приуменьшив значимость своей родины. А то совсем не поверят, или на всякий случай передумают и пришлепнут.
      - Не знаем такой деревни. Где это? Шутник ты, однако, сказочный. Деревня твоя из одной избушки, так? И на куриных ногах. Ге-ге-ге.
      - Порфирыч, дай этому хоть полушубок. Хоть и идиот, а все-таки живой мужичонок, - сказал полуодобревший Богданыч.
      - А, может, слитку ему дашь? Вячеслав, ты как смотришь? - это развеселый голос девки из саней.
      - Га-га-га.
      Ликует толпа.
      - Я бы написал про это так: веселится и ликует весь народ. - К Туземскому на секунду вернулся писательский азарт и опять: "Вот, дурень-то. Проснуться, проснуться!"
      - Молчи, баба-дура. Молчи... А старичок-то тебе приглянулся, - ревниво высказался Вячеслав, растворяясь в замороженных веках Егоровича, - вижу, вижу. Оттого, что побрит, или что бородешка ровнее моей? А, может, он богатенький? Как Пиноккио. Смотри какой смешной, и не холодно ему.
      - Замерзлое дерево пуще стылого не сзябнет, - сказал кто-то и по-дурацки засмеялся.
      - У нас Пиноккио теперча Буратиной кличут, - вновь воспрял Кирьян Егорович.
      - Хи-хи-хи. Писатель-толмач. Ссыльный. Пиноккио запросто перевел, - донеслось из саней. В них вошкалось женское тело.
      Но голосок стал заметно тише. Сдрейфила девка. Злой бывал Богданыч, оказывается, часто.
      - Дай сказку почитать! - вскрикнула Маринка.
      - Холодно мне... - пролепетал Кирьян, - оч-ченно прохладно, - и заскулил нищенски: "У меня Машка дома помирает. Кити-кэт... Вискас несу. Книжки нету, на родине осталась. Не дописал еще".
      - Рожа гладкая, побрит. Значит недавний. Пристроился хорошо. Нету, говоришь, книжки? Как же в лесу без библиотеки? Скучно, небось! - смееется человек в фуражке, который уже стал почти родным, как барин над холопом, но только от этого совсем не подобрел.
      - А то, может, останешься тут с ним на пару ночей? - продолжил Богданыч, словно не слыша воплей тела и духа, - слышь, Марин! Соглашайся. Детишек заведете. Корову. Машка его помирает, а Китикэт без матери тоже не долго проживет. Торопись, ночи сейчас короткие.
      - Иди ты! Поехали!
      - Но-о-о, родимая!
      - Ге-е-е! - Фуражка уже в седле.
      Стегнули две-три плетки по кобыльим задницам и натянулись поводья. Лошади взвились разом и помчались, взбрыкивая по-заячьи над верхами сугробов.
      - Как тебя величать-то самого на прощанье сознайся? Если не Потешкиным, то не упомянутым Пиноккиом ли, случайно? Маринка тебе Мальвиной станет, господин интеллигент - писатель из деревни Угадайки-Тож.
      - Сколько же можно шутить. Езжайте уж, - взмолился Кирьян Егорович.
      Богданыч повернулся лицом к людям и с жалобной ухмылкой подмигнул.
      - Оживает!
      - Егорычем меня кличут, - пролепетал человечек из будущего, вспомнив древний глагол. Ошибся всего-то лет на сто.
      Толпа добродушно рассмеялась.
      Егорыч за компанию выдавил корявую улыбку.
      За такую непоправдашнюю улыбку денежек Аплошка снова не даст.
      
      ***
      
      С какой-то стати эти кинули полушубок. Швырнули еще допом валенки. Поковырялись и нашли в Маринкиных санях лишние, кошачие на вид, рукавички.
      - Бери, даром что женские! Знай наших. Это Машке твоей подарок. Одеяло себе оставь. Мы соломой обойдемся.
      - Сено - оно еще и съедобнее. Ха-ха-ха.
      Юмористы - смертники, твою мать.
      
      ***
      
      Надевались промерзшие валенки на закостенелости с трудом. Замерзла сибирская обувка.
      Но всяко лучше, чем босиком шарахаться.
      Заворачивался Кирьян в шубейку с полуторным запахом.
      С трудом, но натянулись и рукавицы. Для Машки - ха! Нахрен кошке рукавицы! Не поняли его белоснежные воины.
      Пригодилось одеяло. Егорыч стал беглым французом.
      
      Трогали попеременке и уползали подводы по сигналу начальника. Подминали под полозьями снежок. Исчезли за поворотом замыкающие силуэты. Не слышно стало фыркающих лошадей. Один лошадиный, - теплый пока, - шевяк и мерзлые хохрячины остались как нетающая память на перепаханной копытами снежной арене.
      Арена едва не стала скорорасстрельным кладбищем для горе-путешественника во времени. Поттеру такое бы в страшном сне не привиделось.
      - Год какой? Примерно? Хотя бы? Бы? Бы! - заорал в который уж раз Кирьян Егорович вслед исчезнувшим подводам.
      Спасла, что ли, бы его четырехэтажная цифра?
      Неумный вопрос улетел эхом в дорожную просеку.
      Тишина была ответом. Надоели уже такие ответы. Только молчаливая луна в темнеющем небе, сложившись в кривулину вопроса, подмигивала Кирьяну Егоровичу.
      - Замерзнешь, а я за косточками-то присмотрю-у-у!
      
      ***
      
      - Так, кто ж это такие? - думает ошалевший архитектор и графоман Полутуземский, зябко подпрыгивая на корточках, вынимая из снега звезды, серпы и подушечки вискаса, и кладя это добро себе в рот.
      Вкусные, едрена корень. Не зря Машка так уплетала. Где она теперь - кошечка его? Интересно, когда живут в другом времени, то там так же продолжается, или нет? Выжила от засоса Мистера Мускуса, или померла уже Машка? Молоко скисло. Бедная девочка Маша. Одни глаза чего стоят. Не говоря про пушистый хвост. Приеду, зажарю, съем. Как проснусь - зажарю и съем... вместе с глазами. Надоела ваша ежегодная заливная телерыба. И красотки постарели.
      История эта - парной истоминой в ноябрьском лбу. Скорей бы проснуться. Аплошка - бумажка сценарная! Ау?
      
      ***
      
      А странные люди эти. Но хорошие почти что люди, надо отдать должное. Не пристрелили сразу Егорыча. А все бабы - суки. Какими были всегда, такими и остались. А девка в санях - самая сучайшая сука! Та еще тварь! Припомню мерзкое имя Маринка. В романе пропишу! - размышляет озлевший Кирьян Егорович, - если выдюжу, - блЪ их имать.
      
      ***
      
      Кончились вкусные звездочки. Графоман встает в полный рост. Но от этого небо не заменяется потолком квартиры. И снег не твердеет китайским одеялом; и не улыбается родная до слез, теплая простынная Шарлиз Террон.
      - Живая история показала: бабы на войне всех злей.
      Вспоминаются Кирьяну бабы-снайперши. Припомнилось раннее и сложилось в смутную картину.
      Так, а год-то... год. Пожалуй, где-то в двадцать вторых будет. Вернется Кирьян Егорович, всем расскажет про этот Yбаный год.
      Веки в сосульках поворачиваясь, гремят. Тело двинулось, съеженное, в сторону ушедших саней.
      А в подводах-то явно не говно, а поважнее. Колчаковцы это были, белые. Ходили они, да, ходили по этим местам. Золотишко носили семо и овамо . Народ попутно шерстили. А Егорыч живой. Ха-ха-ха! Живой! Как это смешно и глупо. Музей придется рисовать. Глупо. Глупо. Глупо, и слово-то какое смешное!
      Проснуться, проснуться!
      Все может быть. А в подводах - без сомненья - золото. Скоммуниздили у Колчака и едут - радуются. А Богданыч-то - явно Богданов. Слышал Кирьян мельком про этого сволоча. У него трубка та самая, с мертвой головой на крышке. И Фуражке не долго ждать осталось. Верст через десять друган застрелит. Людей жалко. Хоть и белые, а все равно люди. Кирьян Егорович - лучший Нострадамус в радиусе двухсот верст. Все знает. Был бы в Италии где-нибудь, - разом бы разбогател. А тут Сибирь-матушка. Так и подохнет в безызвестности.
      Проснуться, пора проснуться.
      Идет полураздетый Кирьян Егорович, бормочет что-то и орет время от времени: "Живой я, живой! Вот вам всем!" - и сует кулаки вверх.
      Шубейка коротковата. Валенки длинны и потому хороши. Кровушка зашевелилась и, с трудом пройдя колени, внедрилась в ступни. Пальцы отмякли. Шевелятся, да.
      - Водки мне горькой... карету, карету! Могли бы сорокоградусной поднести, - сердится Кирьян Егорович, - или с собой бы забрали. Повоевали бы вместе. Посмотрел бы что к чему.
      В гражданку был бы он на беломундирной стороне - доведись... Так довелось... А коли бы это были зелеными кулачками, или обыкновенными бандитами... Нет, хорошо, что белые, хорошо, что не забрали. Хотя, до первых боев можно было бы в санях... а там... а там...
      А там можно было бы удрать, наперед зная все их разнесчастное будущее, и красным сдаться. К красным, зная немудреные итоги, Кирьян Егорович притулился бы. К красным он стал ближе.
      - Золото, вот оно где золото! Везут золотишко. Вот оно где. Рядом. Вернуться бы... и всыпать... всем этим историкам, музейщикам!
      А впрочем, собственная экспедиция карман греет лучше.
      Проснуться!
      Как проснуться?
      Чен Джу не выписал рецепта на пробуждение.
      
      ***
      
      Размечтался Кирьян Егорович. То радостно ему, то игриво, то холодно, то жутко. Сновидениям пора бы кончиться. Но не кончались, собаки!
      Стало приметно студенее, запахло ночью. Окно настежь распахнуто кошкой или самим Егорычем - полным дураком.
      Майка с гербом, трусы, полушубок, валенки и государство СССР есть. А силы от того не прибавляется.
      - Машка, закрой окно, сука такая! По-дох-ну!
      Кирьян Егорович поет глагол, как утреннюю гимнастическую песню. Прыгает зайцем и горячит тело. Ужимками. Прыжками.
      - Член от-мерз-нет? Нет, нет, NET, INTERNET, минет. Яйца трес-нут? Да, да, да. Гуси-гуси, пальцы... пальцы. Машка, закрой окно! Вернись киска!
      - Орал пустое Полутуземский в небо. Орало мешало думать. К оралам приплюсовались мечи. Подохнет! О ком писать будет Чен Джу? О ком? О, ком. Об ком, Обком. Ком Снежный, Ком Мунизма, Ис Пол Ком.
      Молчит Чен. Немощен райисполком. Тянут резину в Пенфонде. Три недели ждать Сбербанк. Не мяукает Машка и не будит Кирьяна Егоровича. Ждет от скупого хозяина воспаления легких.
      - Чен, кончится щас твой роман!
      Молчание. Только ворона крикнула в ответ.
      - Хватит, пошутили и будет!
      Безмолвие. Ну, дела!
      Говорили про местного сумасшедшего. Должен где-то тут стоять домик отшельника, на крайняк избушка на курьих ногах.
      Не дурней Петьки из мульта Кирьян Егорович.
      - Петечка, спаси мя! Научи жизни.
      - Маша, Даша, Жулька! Помогите!
      Петька - тот пионер: он просек сразу. И спас двоих: Красную Шапку и бабку. И Бабку. Ибабка, где ты?
      - Ибаб-ка-а? - поверил Арлекин Петьке.
      Кашель вжал Арлекина вглубь кошмарного Петьки.
      По смыслу - бред, ей богу. А если по дубаку, дак правда.
      Кирьян Егорович никогда не сомневался в отсутствии бога. А тут призывал его в помощь.
      - Чен, Ченушка! Джунчик, где ты родной? Откликнись, христарадием! Сука одичалая! Курить дай!
      В карманах полушубка Кирьяна Егоровича - табачные крошки. В другом нашлась пара гвоздей и пустая маузерная гильза. Крошки идут в дело. Кирьян Егорович их попросту сжевал.
      Молчит и Бог, и Христос и Мария - богородица. Триединый парень этот всегда был молчаливым.
      И Чен словно язык скушал - издевается над Туземским по полной, по серьезному. Никогда миролюбивый Туземский не подвергался таким неостроумным экзаменам.
      
      ***
      
      Дым! Епть, дым! Прерывистый столбик вынырнул из-за сосновых макушек и тут же растаял. Будто чахоточный великан курнул на фоне Казбека. Еще струйка. И опять растворилась в небе.
      Дым не так далек. Это спасение. Или лесной пожар.
      Этого еще не хватало для полноты дурнины.
      Какой может быть пожар зимой?
      И совсем не было крови. Никого даже ножичком не пытались почикать.
      - Терпение, терпение. Спасибо, Ченчик, хоть на этом.
      Кирьян Егорович впопыхах шагает в спасительную сторону.
      С рассупоненной шубой по самую шею проваливается в сугроб. В валенца моментом заполз холод: "Ох, растудыть!"
      Это давнее, предновогоднее проваливание сквозь лед. Егорыч вознамерился было перейти реку, чтобы купить на другом берегу водки. В тот раз пришлось вернуться, наплевать на уже раздетую любовь в комнате и заснуть в бане, прижавшись зимботинками к горячей трубе. Ближе к утру вспыльчивые близким пожаром окаянные оторвали и унесли модные в аду черные подошвы.
      Вместо ожидаемого снега к груди прилипает жар. Будто бы кто-то ткнул в Кирьяна Егоровича едва тлеющей головней и дунул туда воздуха.
      Или его как блин из холодной стопки окунули в теплое на начальной стадии сковородное масло.
      Душит за горло шубейная пуговица.
      Из воротника пахнуло гарью.
      Сами собой замельтешили руки, улучшая погружение.
      Внутри жарко, снаружи холодно.
      Прилетела на подмогу смерти бадья с метлой.
      Громыхнула ужасным бабахом дверь.
      Откуда дверь здесь?
      Глухо стукнула вторая.
      Две Бабы Яги протиснулись в прихожку.
      Тут же шум и беготня.
      Мощный тычок в плечо, неласковый шлепок по лицу, еще и еще по телу будто общиплым веником.
      Четыре костлявые руки схватили Кирьяна Егоровича за части тела, тянут вбок и вниз.
      Разорвут твари.
      Вопли ураганами кружат под потолком и сверлят перепонки, забежали мутной волной в мозг, тревожат и без того воспаленный сон, смущают и без того одурманенный разум.
      Назад к Колчаку!
      Один дискант с картавым "р" явно Дашкин. Вот те на! Сроду не признал бы Кирьян Егорович в Даше ведьмину дочь.
      Другой голос один в один Жулькин. Душить будут, парить в печи, кушать неподсоленного?
      Но нет. Призывают к жизни удрученным, пошлым, но стремительным хором.
      - Кирьян Егорович! Пожар! Вставайте.
      - А-а-а! Какой тяжелый.
      Волочат сильнее.
      Туловище Кирьяна Егоровича наполовину сползает с постели.
      Тянутся вслед ноги, край дивана сдирает с живота краснореволюционные трусы. Все непосильным трудом... добро скидывают на пол.
      - Жуля!
      - Окно!
      - Там кислород!
      - Закрывай!
      - Нет, открывай!
      - Быстрее!
      - Задохнемся!
      - Даша!
      - Дура!
      - Лей!
      - Чайник пустой!
      - Воду давай!
      - Кран не работает!
      Знакомая до слез ситуация.
      - Дура!
      Сколько же тут дур? Две, три?
      - БлЪ!
      - Сама блЪ! - знакомые до боли бабьи кручинные песни.
      - В сортир беги.
      - Крути вентиль.
      - Забыла что ли?
      - Внизу, за дверцей.
      - Какой крутить?
      - Левый, там холодная.
      - Любой крути! Хуже не будет.
      - Скорей, скорей.
      - Банку возьми.
      - Тазик есть.
      - Два тазика там!
      - Теплую несу.
      Давно дур не было. И вот:
      - Дура ты на празднике.
      Топот ног продолжается.
      Маханье тряпьем.
      Белое возмущенно поплыло в щель улицы.
      За окном пар. Или дым?
      В момент запотели стекла.
      Вот удивятся-то сейчас в этажах и набежит сволочей сверху и с улицы.
      Первый этаж! Беда! Спасите!
      Минут пятнадцать промедления и самого Кирьяна и романа Кирьяна Егоровича не стало бы вместе с компьютером и бумажными распечатками.
      - Дом бабы Яги?
      - Даша и Жуля в гостях у бабы?
      - Откуда такая скорая девичья помощь?
      - Ноль девять! Звони! Все уже! Конец. Загасили. Дура!
      - Наконец-то.
      Хохот.
      Нет, блин, такой взрывной смеси жанров Кирьян Егорович не слыхивал, тем более никогда не испытывал шкурой своей.
      Проснуться! Дайте пива: "Жарко!"
      Колчак, стоя не так уж далеко от того самого места, хорошо знал дату смерти.
      Из прорубей шел красный кровяной пар.
      Проснуться скорее.
      Красноармейцы на изготовке: сигнал, залп.
      Двадцать второй год был отмечен массовыми расстрелами.
      Проснуться! Невозможно без боли в сердце это слышать.
      Шинели белых и красных, всплывая по весне, брали курс на Ледовитый океан.
      Проснуться, проснуться.
      Жжет тело. Но уже не так больно.
      Облили водой постель еще раз. Слякоть льет по животу.
      Запах прелых, только что горевших тряпок.
      Поддернули на Кирьяне революционную одежку.
      - Кирьян Егорович, поднимайтесь.
      - Хватит на полу шутить.
      - Живой?
      - Живее всех живых.
      Опять шлепают по лицу.
      - За что живого полоскать?
      - Дышит кажется.
      - Еще как.
      Садятся кто куда. Пыхтят с непривычки, но уже, кажется, угомоняются.
      - Кирьян Егорович, вставайте, ха-ха-ха.
      - У Вас в одеяле теперь будет дырка на память.
      - К Вам гости. Принимайте.
      Зашевелилось мертвенное тело.
      - Что? Я где? - таращится в потолок, лежит.
      - Вы дома. Сигарету не затушили! Был небольшой пожар. С потопом. Ха-ха-ха. Вставайте, вставайте.
      Кирьян Егорович с трудом приподнялся с пола. В груди будто колючая проволока. - Я ранен?
      - Вы где были, Кирьян Егорович? С войны пришли? Щеки у вас красные, аж белые.
      Издеваются сучки. Где белые? Богданыч, отпусти, а!
      - Сигаретой Вы ранены. Что пили? Опять шнапс свой или китайскую?
      Сидя, поозирался по сторонам. Где Маринка?
      - Какая Маринка? Нет тут никого кроме нас. И Вас.
      Ну и видос. С похмела, что ли? Нет, бутылок не видно. Не все еще понятно. В майке коричневое пятно. Скорчились жалостливо обгоревшие нитки. Звездочки не видать. Задело земной шар и верх колосьев. Блин! Еще одной майкой стало меньше в гардеробе. И одной больше в оригинальном модельном ряду Кирьяна Егоровича.
      - Снимайте майку. Вам не больно?
      Снимает.
      - Жжет немного. Вы что! Майку не выброшу!
      На теле красноватое пятно и скрутившаяся приключением седина. - Черт, черт!
      - Вы теперь погорелец.
      - Как это?
      - Пожар, вот как.
      - Мебель целая?
      - Пока вроде да.
      Хмыкнули.
      - Сметана есть?
      - Откуда!
      - Вставайте, вставайте.
      Девушки смеются, а на лицах не сошедший испуг. Начинают скидывать с себя верхнюю одежду. Расстегнутые куртки наконец-то летят в сторону. Перекидываются фразами.
      - Ваша одежда пострадала?
      - Вроде нет.
      - Хорошо, а с майкой позже разберемся.
      - А мы Вам пиво принесли. Будете пивко? Тройку. Вы же любите тройку. - Это Жуля. Родная Жуля! Будем целоваться - на обнимки сил нет.
      - Ага, сейчас. Открывайте.
      Защелкали банками.
      - Откуда у вас деньги?
      Оказывается, Жуля работает. Приехала с ночной смены. Утром поспали, а позже решили зайти сюрпризом.
      А Кирьян Егорович сам всем неожиданность сделал.
      - Долго готовились?
      - Я соскучилась, - прикинулась Жуля.
      - Молодцы. Всем на грудь медаль. Есть грудь? Ха-ха-ха.
      - У меня еще нет, - пищит Даша.
      - А у меня есть. - Это Жуля. Ее родные сиськи - самая сладкая для нее тема.
      Кирьян Егорович проверил: "Водки посольской!"
      - А есть что ли?
      - Вы разбогатели?
      Кирьян Егорович едва встал. Плохо соображая, поплелся в душ. Запах гари даже в туалете.
      - Апчхи! Что все-таки произошло?
      - Будьте здоровы! Вам виднее. С сигаретой спать нельзя - вот в чем дело. Сами же учили. И сами же нару...
      - Ага. Учил, а теперь учел. А что я курил? Памир или Казбек?
      - Винстон, Кирьян Егорович.
      - Даша, Жуля, а как вы сюда...
      - У Джулии есть Ваши ключи. Вы же сами летом дали, чтобы ставить велосипед.
      - Понятно. Вы их оставьте - мне они нужны. Как запасной вариант. Понимаете? Завтра отнесу на работу.
      - Хорошо. Забирайте. Вот тут будут на полочке.
      - Кирьян Егорович, а это что за гвозди у Вас в постели? Йогой решили заняться?
      
      ***
      
      - Что за гвозди?
      И впрямь смешно: огромный квадратного сечения гвоздь лежит в испорченном диване. Еще один почти что сразу сыскался под подушками. В пододеяльнике окопались гильзы. - Какого калибра? - Щас, щас... думаете я понимаю в калибрах?
      - Вы же в армии...
      - Шутите, да? А я не просил. Ваши делишки? Эх, эх. Ну и где этого набрали, зачем принесли?
      - ВАШИ ЭТО ДЕЛИШКИ, Кирьян Егорович. Были вчера в "Антикваре"? Пиво пейте, давайте.
      Хлебнул. Взял в руки гильзу. Потом гвоздь.
      - Хе, непонятки! Хотя... - Кирьян Егорович загрустил, задумался, - нет, не пойму... Все равно непонятки.
      Жуля: "Какие непонятки? О чем Вы?"
      Даша: "Кирьян Егорович, одеяло выкинуть?"
      Посмотрел. - Ничего не выкидывать. Заплатки нашью. А с кем ты, Даша, дочку оставила?
      - Какую дочку?
      - Ну, Славку.
      - Вы шутите!
      - В смысле?
      - Я даже не беременна.
      - Уже не беременна? Аборт сделала? - Кирьян Егорович принялся разглядывать Дашу. Вытянув шею, сделал упор на ее животе, - потрогаю?
      - Трогайте. Не жалко. Зачем аборт, если я не беременна.
      Потрогал. Припухлостей нет и груди как таковой нет как всегда. Только модельный намек.
      - А меня еще будете трогать? - это Жуля, - а пощекотать слабо?
      - За компанию потрогаю.
      Растопыренные пальцы легли на полушарие одной и на то место, где должна быть другая.
      - Щекотно, хватит.
      - Вот те на! Даша, корень твой!
      Выпуклость живота как корова слизнула.
      - А Андрей где?
      - Я с ним давно завязала. Вы же знаете.
      - Ты мне ничего не говорила.
      - Говорила, говорила, - встревает Джулия, - мы тыщу раз про это говорили.
      - Быть не может! А где же теперь живете?
      - Как всегда рядом, на площади Шуткина.
      - В смысле с кем?
      - С Жулей и Дрюном. Втроем, - подтвердила Даша.
      - А Андрей где?
      - Я же говорю: завязала. Давно не встречаемся.
      - Что за черт! В каком месяце, ну, в году ли, перестали?
      - В этом. В две тыщи девятом.
      - В одиннадцатом! - поправляет Кирьян Егорович.
      - Вы нас стращаете! Вы разыгрываете! - почти хором высказались Даша с Жулей, - что пили, Кирьян Егорович? Или травы курнули?
      Жуля вскинулась и повела носом. Оживилась Даша.
      - Это вы меня разыгрываете. В компьютер загляните. Вон он - для вас открыт, блин. Откройте диск "F", потом папку "три ноля двадцать ноль девять Европа". Там все фотки по странам расписаны.
      Подошли. Включили.
      - Ну и что, - хмыкнул Кирьян Егорович, не отрываясь от дивана. - Где сигареты? Ну, убедились? Нашли папку?
      - Сами посмотрите. Нет такой папки.
      Кирьян Егорович всмотрелся и стал куском мела. Как так! Что за хек!
      - Стойте, стойте... Я же солянку про вас сварганил.
      - Хи-хи-хи! А не борщ? - остроумничают.
      Хищные искры в глазах.
      - Вернее дописал: "Сразу после Европы сел и дописал. И про мюнхенские делишки, и про Франции - Бельгии написал, и про подготовку. Все за год с хвостом. Это, девушки, скажу я вам, рекорд мира по скорописанию. Даже Шляпа удивилась".
      - Мы верим про скорость. Да же, Джуля?
      Даша хихикнула и глупостью лица стала похожей на третью слева ученицу голого сельского Колледжа Отдельного Обучения - ну, на ту, что оседлала копенку сена, раздвинув улыбку и ноги пуще остальных.
      - А про остальную Европу позже закончу, - продолжил Кирьян Егорович, - кстати, там все идет к детективу и ты, Даша, в нем участник. Я кое-что в Мюнхене накопал.
      - Вы про что?
      - Про наши с тобой делишки, - секретным голосом произнес Кирьян Егорович и, кося на Жулю, постучал себе по носу, - молчи, болтушка.
      - Вы что ли были в Европе?
      - Втихушку съездили и молчите?!
      - Брокгауза читаете?
      - Даля купили?
      - Купил и украл. А то? Не притворяйтесь дурочками. Даша, я же тебе камушек из Парижа привез и зеркальце с бирюзой. Весь холодильник магнитами увешан. Гляньте. И сувениров миллион. Пиво в Брюгге вкуснейшее пили. Там есть такой ресторанчик, где...
      - Не дарили. Не пили. Не видели, не слышали, - засмеялась Даша, - холодильник грязный, весь в пятнах, мыть его пора, хотите, помоем. Магнитиков нет никаких. Тень от магнитиков только. - Хи-хи.
      Вот, мозгокрутки-то!
      - И мне не дарили, - встревает Жуля. Она любит подарки больше, чем даже самого Кирьяна Егоровича Туземского.
      - А тебе я дарил полотенце еще раньше.
      - А оно из Венеции. Давно дело было.
      - Ну, ладно, про Венецию я запамятовал. А вот же фотографии, а вот... Черт!
      - Тут только голые бабы на телегах, на балконе и в бане, - отметились девочки, - называется все это порнухой.
      - Ща, ща. Извините.
      Кирьян Егорович, хоть и был пойман с поличным и покраснел как рак в кастрюле, но еще находил силы для хорошего настроения.
      Он пробежался по проводнику.
      Папки "000 2009 Европа" не было и в помине. Мир для него в этот момент остановился.
      - Черт, черт, черт. И какой, говорите, год-то?
      - Две тысячи восьмой, какой же еще!
      
      
      
      2010г.
      
      
      P/S
      -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      Та история, которую вы только что прочли и то, что вы (наивные и бесстрашные люди!) собираетесь читать далее, далеко не является автобиографической, как вы, наверное, догадываетесь. Тем более, это не мемуары, как полагают некоторые мои друзья и товарищи, и не бред шизофреника, эротомана, графомана сутяжного, что приписывают автору некоторые малознакомые и совсем шапочные люди.
      Из жизни взята только основная фабула и она извращена автором в той мере, насколько он был способен и на что толкнула его, живущая собственной жизнью, непослушная фантазия. Из бытия других выбрано только то, что непосредственно соприкоснулось с его собственной историей. Так что некоторая гиперболизация ни в коей мере не должно затрагивать интересов совершенно конкретных фамилий, которые словно узнаваемые живые призраки стоят за некоторыми героями. Поверьте, большинство читателей даже не подозревает о вашем существовании и, надеюсь, не станет искать прототипов.
      Автор основной жертвой выбрал себя, он надел на себя шкуру проницательного идиота, разделся перед обществом, а иногда справляет нужду на виду у всех. ОН НИКОГО НЕ ОСУЖДАЕТ, даже себя!
      И он совершенно не обеспокоен тем, что выглядит далеко не импозантным, скорее наоборот.
      Разумеется, что самое яркое, как всегда, осталось за кадром.
      Автор не посвящен в чужие жизни настолько, чтобы можно было, не переступая границ дозволенного, интимного и просто личного вставить это в свой опус. Ведь оригиналы до сих поры еще живы и здравствуют, а порой читают и перечитывают эти страницы, фильтруя правду и вымысел, ругаясь и посмеиваясь.
      
      -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      F/S
      
      
      ----------------------------------------------------------------------------
      ПАЗЛ 3
      ЗА ГВОЗДЯМИ В ЕВРОПУ
      ----------------------------------------------------------------------------
      
      
      
      
      
      ПИСАНО ЛИШЬ ДЛЯ ОДНОГО ЧЕЛОВЕКА
       - ПОРФИРИЯ СЕРГЕЕВИЧА БИМА-НЕТОТОВА,
      ИМЕЮЩЕГО ИНТЕРЕС ПРОСЛАВИТЬСЯ В ВЕКАХ
      И
      ВНЕСШЕГО ОСНОВНОЙ ПИВНОЙ ВКЛАД
      В СОДЕРЖАНИЕ ВСЕЙ ЭТОЙ
      АНТИЛИТЕРАТУРНОЙ
      ПИСАНИНЫ
      
      
      
      
      
      
      
      
      ПОСВЯЩЕНИЯ:
      
      Всем хулиганкам, всем дояркам по имени Клава, всем представителям исчезающего среднего слоя; всем мечтающим, но ни разу не побывавшим за границей посвящается. Ей богу, - нечего там делать!
      
      ПРЕДСТАВЛЕНИЯ:
      
      А также прошу наше великодушное и уважаемое правительство вынести по благодарности и выдать по медали г-дам С.П.Ф и А.И.К, проявившим мудрость и снисходительность при некотором, совершенно незначительном литературном искажении фактов в данном сочинении.
      
      ПРЕДУПРЕЖДЕНИЯ:
      
      Деткам до осьмнадцати :
      Мальчик, немедленно закрой книжечку и положи туда, откуда ты ее только что взял!
      
      Настоящим Дояркам, в том числе всем ненавистным Клавам:
      Не парьтесь! Просто читайте!
      
      Мужчинам:
      Мы знаем то, что знают все настоящие мужики, но, давайте договоримся: этого мы никогда не расскажем женщинам. И, да простит нас всех господь!
      
      
      
      
      
      3.1
      
      ЧЕМОДАННОЕ
      ОБОСТРЕНИЕ
      
      ------------------------------------------------
      Счетчик включен. Кислород в норме.
      Помогите, помогите! SOS!
      Меня не слышат.
      ------------------------------------------------
      
      
      
      3.1.1
      МАДЕМУАЗЕЛЬ НЕИБИСЗАДИ, БАНТИК И ПРОЧАЯ ТАМОЖНЯ
      
      
      2010 год.
      Издателю не повезло: раньше он такого рода псевдописателей не пускал даже на порог.
      В данном случае его просто подставили. Обещали: будет недлинно. Хрена батя - принесли "Войну и мир" вставленную между страниц "Rough Guides" - не меньше.
      Главных героев - по пальцам перечесть, попутных - десятки левых - сотни. В глазах замутило от пьющей массовки и ссущей на каждом перекрестке толпы.
      Обещали: почистят ненорматив. Промашка опять: после двадцати возвращений к вопросу и тыщи якобы правок, так называемый "роман" во второй версии еще гуще зарос чертополохом или, мягко говоря, антилитературной лексикой и пустопорожней болтовней.
      А, если говорить по-уличному, то он почти насквозь, за редкими островками безопасности, усыпан низкомолекулярным, бытовым матом и прозаическим свинством. Будто вторглось все это на землю Европы вместе с заблудшими, издревле немытыми азиатскими всадниками, мотающимися на своих понурых, покрытых степной пылью лошаденках, и отставшими от основной Орды по причине беспробудного пьянства.
      Старик Рабле удавился бы собственным жабо , если бы ему удалось прочесть это произведение, в котором так буднично, таким наплювательским мимоходом втоптали в грязь целый жанр, взлелеянный и отточенный гениальными сатириками, подъюбочными шалопутами, серунами, живописными убийцами , плутами и извращенцами средневековья.
      
      В третьей редакции к русским сорнякам и свежему навозу добавился иностранный канабис  порнуха сексуальные фантазии любвеобильных мачо - кабыгероев, фонтанирующих своим перезрелым семенем дешевый и неполноценный, если говорить о чистоте жанра, хоррор  слабоаргументированные политические демарши, в которых любовь к человечеству пересекается с исторической неприязнью к отдельным народам, уж не говоря про великих чинов.
      Затеялось общение с усопшими из потустороннего, жуткого, хоть и весьма любопытного мира.
      Засиял, обласканный писателем, весь прочий бытовой мусор характеризующий стиль всякой низкопробной современной литературы.
      Уважаемый господин Еевин, - упомянем его мимоходом, - темный император всех модных литератур, словесный эквилибр и ловкий факир-испытатель читательского долготерпения, с такой позицией издателя непременно бы согласился.
      
      В четвертой редакции с неба свалилась необеспеченная дотошными алиби, прерывистая и по-сказочному правдоподобная детективная линия.
      
      ***
      
      В пятой редакции на границе с Польшей из багажника Рено Колеос вылезло на свет божий полусонное крокодилье туловище в непромокаемом пальто с нарисованными кубиками, и о трех непресмыкающихся головах. Одна - от незапамятного малоросского писателя - почти что классического ведьмака, с угольно-сальными волосами до плеч, другая - от слегка постаревшего киноактера-красавчика.
      Этот статистический герой, - продукт Страны Грез, - на десяток лет прописался в каждом телевизоре.
      Он побеждал во всех звездных, модных рейтингах, одинаково любимых как городскими тетеньками и их дочками, так и районными доярками.
      Кажется, то был Бред Пит, может Шон Пен.
      Сам Кирьян Егорович Туземский не силен в кинематографии, и, тем паче, не помнит фамилий. К чему ему эти все запоминалки? Если приспичит для спора с кем-либо, то он может позвонить лучшей своей подружке Даше Футуриной, прославившейся своими энциклопедическими познаниями и прекрасной памятью на все блестящее еще в молодости. Пуще всего Даша отметилась в "Живых Украшениях Интерьера" .
      Но зато имя актера прекрасно известно всем незамужним молодым девушкам. Об этом можно догадаться сразу по окропленным слезами цветным вырезкам из журнала "Звездный путь", покупаемым начинающими бедными дамочками на последние, выданные мамкой, деньги. Все эти божественные образа в розовых поцелуях. Христос бы позавидовал такой искренней популярности, а еще более удивился бы он экстатической готовности к совокуплению с бумажкой, оживи ее хоть на секунду.
      Пришпилены Питы и Пены к каждому иконостасному изголовью тех деревенских и пригородных девчонок, что прибыли в любой по-настоящему шумный и веселый по ночам город. Живут они кто где, но только не в отелях. В отелях они только пребывают, и то после того, как освоятся и вдоволь наедятся дешевой картошки с макаронами.
      Объявленная цель их прибытия - повышение любой квалификации, - лишь бы предложил кто. А фактически: для улучшения финансовой перспективы средствами заму$ества.
      Последний вариант привлекателен содержанием в термине долларов и потому очевидно предпочтительней.
      Ища счастья на бытовых качелях, часть девочек попытатается надергать ростков интеллекта в университетских оранжереях. Авось, когда-нибудь, да пригодится. Будущему мужу. Детям. Себе после развода.
      Исконно городские девчонки с богатыми мамочками и папочками дешевыми вырезками брезгуют. Они, или покупают толстые журналы, набитые настоящим гламуром, или, разобравшись в реалиях жизни, предпочитают реальных пацанов.
      Жаль, в литературе не слышно интонаций.
      
      "**..."
      
      ...Писатель, поставив две звезды на этом самом месте и набив полную трубку дешевым табаком, попытался было поставить звезду третью, потом свинтить ни к чему не обязывающую главу, и перейти к следующей.
      Но тут он услышал негодующие крики читателей и приостановился. И что же он увидел и услышал интересного?
      
      1. Гражданин Нектор Озабоченный сидел на кончике его пера и по-бухгалтерски волновался за расход чужих чернил. А особенно за соответствие их расхода реально правдивому выхлопу. Рентабельность проверяемого писателя, по его мнению, находилась в отрицательном проценте.
      2. - Всех бы этих писателишков определить в налоговую инспекцию! - несправедливо и ровно наоборот считал один совершенно незнакомый, зато чрезвычайно важный республиканского значения пенсионер, сколачивающий капитал для пышных похорон на карточке Сбербанка.
      3. - Вот бы учредить приз от Президента за внимательность, за экономию и за участие в искоренении писательского терроризма! - подумал другой, - этот усат, горбат, нечистоплотен, - и он был крайним справа.
      4. Контролирующий слева, - злобствующий, сутяжный философ В.Бесчиннов, - или С.Бесчестнов?, - ровно также, как и наш графоман, - пищущий, но не зарабатывающий ни грамма на теме слонов и любви, - призадумался: "При таких выгодных условиях конкурса, а не поучаствовать ли в дальнейшей ловле писателя на слове?" Силен еще в России жанр сексотства!
      5. - А если повезет, то и на глубокоуважаемую мозоль наступить! - решает завистница и конкурентша на писательской ниве. Ее НИК - Виктория-Нинель Смысл. Она считает себя самым главным критиком Интернета, не написав ровно ничего. Ее любимый книжный герой - Старуха Шапокляк. Она ближайшая подруга некоего графомана сутяжного, который так же как и Кирьян Егорович писал про слонов. Но сутяжный графоман писал про слонов - интеллектуалов, а Кирьян Егорович про лечащие статуэтки и слонов-производителей. И, хоть Виктория-Нинель Смысл с сутяжным графоманом не спит, брызжут они интерактивной слюной одновременно, ровно сиамские девственнецы.
      6. - Хватит нам таких псевдографоманистов - реформаторов. Бумаги в стране не хватает. Засоряют, понимаешь, Лазурные берега Интернета. Довольно! - необдуманно бубнят третьи, нежась на отреставрированных Мартиниках и стандартно-круглых искусственных Канарах. Натуральных Канар, как известно, на всех бездельников уже не хватает. Эти мечтают о новых местах отдыха, ностальгически листая кляссеры с марками бывших колоний, покачиваясь в соломенно-экологических креслах-качалках Мадамбоварских будуаров, топча заросшие мусором, темные и непонятные Бунинские аллеи.
      7. - Рано звездить!!! - закричали самые наивнимательнейшие педанты, требующие к себе уважения. - С той стороны двери герой был с только-что зажженой свечой, а с другой - уже с огарком.
      8. - Третья-то голова у крокодила чья? - Забыл элементарную арифметику, а писать взялся, - орали настоящие инженеры и статистики. Они сумели точнее всех сформулировать общую, растворившуюся в ранее упомянутых мокротах, мысль.
      
      На что наиленивейший графоман (а его короткая личная увеличительная приставка "наи...", не менее значима, а то и выше, чем другие "самые-пресамые наи..."), в достаточно невежливой и короткой важной для столь важного обстоятельства, как количество голов у пресмыкающегося героя, ответил нижеследующей фразой:
      "А третья кучерявая голова пресмыкающегося напоминала те чугунные памятники, что стоят на каждой площади имени Пушкина".
      И добавил недостающую звезду. "*"!
      - Шлеп! И все стало на свои места.
      Чего вот шуметь по таким пустякам?
      
      ***
      
      Между нами, находящимися в молчаливом альянсе, аккуратными, вежливыми, понимающими сути намеков и недосказок, умеющими хранить чужие тайны, читающими хоть из середины, хоть с конца, следящими за проистечением букв, потому одним глазом углядевшие разницу между самым первым и несокращенным вариантом рукописи и предлагаемым сейчас:
      - А вообще-то животное, оказывается, поначалу не было элементарным чудовищем. Оно было не просто сказочным и безобидным, а весьма казаново-сексуально подкованным. Оно могло запросто и на выбор высунуть только одну, или самую красивую, или самую умную голову. Оно с целью инкогнито могло ходить со шляпой-полуневидимкой, то есть нахлобученной по самые плечи. Оно могло молчать как рыба, а могло петь чисто как соловей. Могло громко швыркать ноздрями, ровно как гиппопотам. Оно могло подмигнуть, а потом сжаться вместе с хвостом как детская раскладная книжка, и в таком виде спрятаться в любую щель.
      - Неужто в любую? Вот это уже, - натурально, - сказки! - говорят неверующие монашки. Одна из них - излишне замкнутая, лет сорока, - только-что в упор рассматривала живой член приглашенного - естественно за плату - натурщика, эрегированный другой смотрительницей женского монастыря, лучше подкованной в этих делах.
      - Думаете, так не бывает, что такой большой и в любую щель? В наше-то расчетливое, материалистическое время, - когда не то, чтобы за щель, а даже за нано-любовь нужно платить?
      - Ошибаетесь. Бывает. Именно в нано-любую и пролезет, - утверждают современные смотрительницы с шаловливыми компьютерами на ночных столиках.
      Они-то, в основном, и раскупают все тиражи Туземского К.Е. для обучения искусству похоти своих наивных подопечных.
      - Пусть женщины и впредь платят мужчинам за посмотр.
      За эту национальную идею Туземский огребется по полной, зато умрет известным на все последующие сексуальные революции.
      
      ***
      
      Упомянутое в пятой редакции с виду немыслимое дело, - хоть верь, хоть не верь, - происходило на мосту, в межграничной полосе. Вспотевшее туловище описанного животного перевалило через перила железобетонной переправы и нырнуло в малую речушку Небуг в несколько шагов ширины, которую пехотинцы Рейха, переходя границу в далеком сорок первом, перепрыгивали, не засучивая штанов и даже не придерживая подмышками автоматов.
      А их генералы, составляя планы наступления на данной речке-ручейке, перекатывающей своих слабеньких голубых барашков аж до самого впадения в пограничный Буг, тыча сигаретами в тонкую, змеистую линию на карте и гогоча над такой смехотворной дислокационной ситуевиной (das ist grossе russisch-schwein Parodie auf Maginot ), не удосужились нарисовать там ни одной двойной пунктирной черты с отогнутыми хвостами, которые могли бы хоть как-то обозначить временную военную переправу и помочь на этом основании истребовать от вермахта хотя бы пару железных крестов.
      Зеленое туловище о трех рассказанных головах нырнуло в цыплячью речку Небуг совсем рядом с накуренным с предыдущего вечера и обомлевшим от такого видения Малехой Ксанычем.
      Малеха - честь ему и хвала - даже виду не подал.
      Туловище не поспело вернуться обратно, застряв в тине и оставив открытым багажник, который Малеха, слегка дивясь обороту собственной фантазии, тут же торопко прищелкнул обратно. Мозги - мозгами, а открывшийся багажник и его прихлоп, - с какой это стати? - были физически осязаемыми даже для сидящих внутри авто.
      Бим от грохота проснулся и повел головой: "Где, что? Мы уже в Варшаве?"
      - Хуя в Варшаве! Это ты уже в Польше, а мы еще в Белоруссии, - отреагировал рассерженный генерал.
      "Малюха-сынок, - что ты там делаешь!?" - Это он же, но уже в роли нежного отца.
      Малюха: "Багажник захлопнул".
      Папа: "А кто открыл?"
      Малюха: "Почем я знаю. Ты и не закрыл после своей таможни".
      Малеха-Малюха на этот раз не смог скрыть степени своего бешенства, обычно тщательно схораниваемой при папе.
      Отец привык к неадекватным поступкам сына, но некоторые особо яростные наезды воспринимал отрицательно и долго отходил. Это влияло на регулярность одаривания Малехи деньгами для развлечений и для покупки смачно расползающейся между пальцами еды в любимых всеми мальчиками мира милых и могучих Макдональдсах.
      - Вот и МММ! - пометил критик ?8.
      
      ***
      
      Отец всего лишь за один час излишне крепко "пролетел" сразу по нескольким статьям. От свершенного лоховства он, само-собой, потерял флаг непогрешимости и президентской главности, такой обязательной для Малехи перед лицом других старичков - более абсолютных болванов, чем даже его - только изредка неумный - папа.
      - Кирюха, сына, хорош курить, - прыгайте в машину! - прикрикнул упомянутый самый главный начальник и персонаж, - он же генерал-владелец автомобиля и капитан над всей прислуживающей в палубных делах шушерной матросни.
      Ксан Иваныч находился в крайней степени озлобления как от затора на мосту, сравнимого, разве-что, с пресловуто столичными пробищами и затычками, так и от поведения подлого багажника с погруженными в него жизненно необходимыми вещами и прочими ввозимыми ценностями. Вскрытым, к тому же, какой-то невежественной таможенной сволочью.
      - Что-то явно стибрили, - честно предположил капитан-генерал.
      - Очередь двинулась! Садитесь!
      Но Малеха, сердясь на отца, - а тот забыл один из двух предъявленных паспортов у белорусских пограничников, - в машину намеренно не сел.
      Дуясь на последние нескладухи и крайнюю замедленность всех проистекающих будто в испорченой микроволновке процессов, он пошел параллельно аэродинамическому чемодану "Mont Blant", привинченному к крыше отличного полупаркетно-полубездорожного автомобиля "Renault Koleos". Через каждые три полуоборота колес Рено приостанавливался. С остановкой вращения замирал и послушный общему движению Малеха.
      От скуки мальчик тренировался в плевании в высоту через оградку моста и на дальность - в малую пограничную реку Буг-Небуг.
      Кирьян Егорович плелся на безопасном расстоянии от Малехиных рекордов, раздумывая о некрасивом кульбите судьбы, случившимся в самом начале европейского путешествия. Вообще это было не просто плохим знаком, а отвратительнейшим, гнусным намеком на полный провал всего последующего великого похода, так радостно сначала затеявшегося в далекой и родной в доску Сибири.
      Польская таможня, находящаяся в полутороста метрах прямо по курсу, также не сулила ничего хорошего: ни милой глазу постсовременной архитектуры, ни радушного общения с людьми в погонах.
      Машина вместе с колонной, выпустившей из своих рядов далеких передних счастливчиков, проползла метров пятнадцать и опять застопорилась.
      - Раньше надо было вставать, - сердится Ксан Иваныч, - засони, блинЪ. В век вас не добудишься. А договаривались спозаранку встать. С утра здесь машин совсем не бывает.
      Встали все ровно по свистку, но больше часа ждали хозяйку снятой на ночь квартиры.
      Ядвиге Карловне лет под семьдесят. Она, несмотря на возраст, - бойкая, подвижная, ярко типажная женщина с весьма уместным в этом пограничном краю еврейскопольским выговором, с шустро бегающими глазками, не лишенными былого сексуального блеска. По взглядам Ядвиги угадывалась тщательно скрываемая неофициальная профессия "мамки" - предводилы над сотенной ратью красивейших, белорусских малооплачиваемых девочек, всегда таковски потребных мужскому народонаселению. Стоит ли рассуждать - в карманы чьих сарафанов заплывали мужчинские денюжки?
      По внешнему виду Карловны можно было написать безошибочно родословную историю сексуальных отношений между гражданами всех советских республик.
      Ядвига Карловна по инерции продолжала побаиваться поэтажных глазков в дверях.
      Она по-прежнему страшилась улично-лавочных усмотрелок вездесущих, соседствующих старушек - надзирательниц, могущих привести только к одному - к очередному заявлению в милицию и последующим разборкам по поводу необъявленных заработков, а также за нарушение правил дворовой нравственности.
      Всем арендаторам и кратковременным съемщикам в подъезде полагалось передвигаться исключительно поодиночке. Хлопанье дверьми строго-настрого наказывалось процентами за каждый соседский доклад.
      Можно с некоторой натяжкой сказать, что соседи были в некотором сговоре с Ядвигой, так как за молчание, как бы само-собой предполагалась оплата.
      Распивание спиртных напитков Карловной допускалось. Она и сама - будучи предпринимательницой - понимала важность таких мероприятий, но, опять же, в ограниченном, культурном количестве. Степень распития в контексте с культурой определялось лично ей самой и об этом докладывалось перед началом каждой сделки.
      Друзья нетрезвого Бима, словно заранее почуяв предъявляемые требования от Ядвиги Карловны, припрятали указанного пассажира, но, как оказалось, недостаточно надежно.
      - Сколько вас человек? - грозно спрашивала Ядвига.
      - Нас трое.
      - А это не ваша ли машина во дворе стоит?
      - Черная, Рено?
      - Черная, с чемоданом сверху.
      - Наша.
      - А почему дверь приоткрыта? Может с вами еще кто-нибудь есть, может девочек везете? С девочками не пущу.
      - Нет никого. У нас мужское путешествие.
      - Тогда сбегайте и закройте дверь, а то там рядом какой-то бомж в тапочках суетится. Морда - страшней не бывает. Бородища - во! Лопатой.
      Ядвига Карловна показала ширину растительности у бомжа и подозрительно посмотрела в бороду Кирьяна Егоровича.
      Борода Егоровича ни шла ни в какое сравнение с бородищей замеченного бомжа и Ядвига нахлынувшее-было подозрение (совершенно ошибаясь) отсекла как незаслуженное.
      Из-за Бима, вышедшего из машины промять ноги, посидеть на дворовой оградке и покурить, сделка тогда чуть не рассыпалась.
      
      ***
      
      И снова Буг-Небуг.
      - Нечего было заходить в дьюти-фри, - с хрипотцой в голосе бухтит почем зря разбуженный Порфирий, - купить ничего не купили, а очередь просрали.
      - Нехрен было показывать лишние паспорта! - вердичил Кирьян Егорович, применяя издевательскую интонацию, - покрасоваться захотелось: "Вот мы какие важные, мы птицы битые, мы виртуозы заграницы, блЪ. Только хлопот нажили и больше ничего!"
      Генерал на долгое время потерял доверие не только перед угрюмыми с бодуна, как помятый и обвяленный солнцем береговой улов, товарищами, но даже перед святым и несчастным сыном-малолеткой. У мальчика отобрали любимую коробочку. Наивному малолетке - тут стоит оговориться - на днях стукнуло двадцать три.
      Польские пограничники беспаспортную группу дальше в Европу бы не пустили.
      Малехе с Кирьяном Егоровичем, как наиболее трезвым физкультурникам, по требованию папы-генерала пришлось в поиске паспорта, дважды потея, пробежаться между границами.
      В исходной границе спросили номер машины, пожурили за невнимательность и поинтересовались, почему, мол, за паспортом явился не сам хозяин.
      - Он за рулем и зажат в колонне. Выехать вбок невозможно. Он нас сам попросил об услуге. А это его сын. Проверьте фамилию. Да вы же сами нас шмо... проверяли, - ласково объяснял Кирьян Егорович нестандартное поведение группы.
      Слегка поскулив для порядка и вглядевшись в знакомые уже лица, таможня вернула паспорт жертвам собственной халатности.
      На другой границе толстая польская мадама, исполняющая дополнительно к основной профессии роль переводчицы, в до самых ушей нахлобученной военной кепке крутила себе завитки, хлопала опухлые бедра и смеялась от души, во-первых, за незнание путешественниками лучшего в мире польского языка, похожего в звуках на открытое шампанское А, во-вторых, поругала за доставление добавочных и неоплачиваемых хлопот обеим пограничным сторонам.
      - Как же вы дальше будете покорять Европу при таком-то безалабере? - говорила она. - Мы вас тут уже целый час ждали. Нам с соседской границы позвонили и на вас пожаловались. С обеих сторон кричали в репродуктор. Не слышали что ли?
      - А мы не понимаем по-польски. И потерю обнаружили совсем недавно, когда стояли в середине моста. А очередь у вас ой-ей-ей - сами видите. Как за колбасой в Елисеевском.
      - В Елисеевском не была. А по-английски вы не понимаете разве? Мы и по-английски передавали.
      - Лучше бы по-грузински, - резонно пошутил Кирьян Егорович.
      - Тут у вас нихрена не слышно, - буркнул себе под нос Малеха, слегка знающий английский язык, иногда употребляющий разговорный русский, но чаще всего, помалкивающий в тряпочку из нежелания общаться со старыми пердунами и, притом, пьяницами. Курение травки, как применяемое им самим, исключено из списка пороков. - Бибикают и мычат все кругом, как голодные коровы.
      - Да белоруссы сами виноваты! - возмущался Кирьян, - они только один паспорт вернули, а он был старым и просроченным... а его мы показывали только для доверия...- часто ездим - а нормальный себе оставили. Зачем так делать?
      - Так-так. Не знаю, не знаю... - сказала тогда тетенька, - а у Самих где голова?
      Вопрос был поставлен правильно и конкретно. На конкретный вопрос всегда есть конкретный ответ.
      У большинства Самих голова была на месте. Виновата была только одна самая главная голова - это замороченная черепушка Ксан Ксаныча со стиморолом и антипсихозной конфеткой в ротовой полости и со страхом всяких дорожно-процессуальных неожиданностей, вставших непроходимой раскорякой поперек его мозга.
      Прилипший к зубу леденец - не к добру, - говорит телевизионная примета.
      
      ***
      
      Порфирий Сергеевич сидит в машине и не выходит даже для курения.
      Он вторые сутки кряду озадачен причиной недавнего появления его взору фантастического вида голубого ночного экспресса, забитого голыми и колышущимися, как эфирные облачка, пассажирками.
      Ларчик для прочих открывался просто: в трубку Кирьяна Егоровича, целенаправленно для Порфирия, дабы успокоить его и сбить с ног, была подсыпана слоновая доза дур-муравы.
      Порфирий со следующего утра, отсчитывая от момента занятного искурения, самостоятельно мыслить уже не мог. Он, похихикивая, или до буквоедства точно следовал приказам сверху; либо от безысходности, будто стал сверхпонятливой обезьянкой, но с некоторым отставанием по фазе, один в один повторял все акции и телодвижения товарищей.
      Реальную пользу и автономию самодвижения Бим проявил при вынужденной остановке в Москве. Крюк в столицу пришлось сделать для того, чтобы отштемпелевать недостающими печатями туристические бумаги.
      
      ***
      
      Дело было так.
      Москву неделю беспрерывно поливал дождь.
      Чтобы почем зря не мочить шлепанцы, Бим, не придавая особого значения своему внешнему виду, - его же там никто не знал, следовательно и не для кого было стараться, - подвернул брюки до колена и до самого отбытия прогуливался по тротуарным лужам босиком.
      На память от сибиряков лестница турфирмы покрылась красными отпечатками мокрых Бимовских ступней, ибо по дороге пришлось пересечь аллею, посыпанную прогнившей до зелено-розовой мелкоты кирпичной крошкой.
      Внешний вид посетителей поразил дедушку-охранника, который вознамерился-было в таком виде посетителей далее себя категорически не пущать. Для решения проблемы он, спрятавшись под стойку, позвонил принимающей сотруднице, имя которой назвали гости, и тихо разъяснил ситуацию.
      - Они, вернее, один из них, как бы это вам поточнее сказать, Анастасия Ивановна... несколько не по форме одет.
      - Что-что?
      После некоторой телефонной перепалки офисменеджера Анастасии Ивановны с охранником, отвечающим за порядок, вопрос был решен положительно.
      - Это ко мне из Сибири, из Угадая приехали, - мотивировала Настя после ухода клиентов необычную обувку Бима и его наспех остриженные желтые когти на ногах.
      Ногти больших пальцев ножницам не подвластны, поэтому для них в кроссовках вырезаны дырки. - А лучше ходить босиком, - убеждал товарищей Бим.
      - Слышали, наверное, про такой богатый город Угадай, - говорила охраннику Настя, - это угольный регион! А это их лучшие архитекторы. Собрались в месячную прогулку по Европе.
      - Про каски шахтерские знаем, про город-то, может и слыхивали, а вот про таких горожан, да еще архитекторов, - еще себя интеллектуалами, поди, кличут - не очень, - бурчал, взятый за живое, старик. - Вытирать после них пол не буду. Хоть убейте. Вызывайте техничку.
      Дело было в субботу.
      Ковер офиса гостеприимно защекотал Бимовские пятки, провалившиеся сразу за дубовой дверью в турецкий ворс по самые отогнутые пальцы.
      - Тапочек, к сожалению, у нас нет, - извинялась девушка.
      - Я ноги уже об ковер вытер. Не беспокойтесь, - утешал девушку Бим.
      
      Наверное, так в сибирской интеллигенции принято, - соображала ошарашенная, типичная пуританка и чистюля, девушка-москвичка, - а клиенты эти такие оригинальные и комичные... предлагали выкурить трубку...и с ними поехать. Правда же, Евсеич?
      - Ага, как "тупой и еще тупее".
      - А Вы разве по Москве в студенчестве босиком не бегали? Какой Вы скучный!
      - Я в эти годы по Гулагам развлекался.
      - Ивини, Евсеич, я не знала. Простите, ради бога. Пожалуйста.
      - Да ладно, дело обыкновенное.
      
      ***
      
      - Бим, еп твою мать, мог бы подождать за дверью со своими мокроступами, - завозмущался Кирьян на выходе, - что они могли о нас подумать? Да и подумали наверняка.
      - Оплочено за все сполна, - расторопно отвечал Бим, - и за ковер тоже. Они, б...ди, кланяться нам еще должны... а, если совсем по-приличному вести, то обязаны были коньячку налить и в кожаный диванчик усадить.
      - С кофейком и пирожными? С лимончиками?
      - А хотя бы и так!
      - Ну ты даешь!
      - Ха-ха-ха.
      
      ***
      
      Идею с тайным подсыпанием в трубку хитрой травы подкинул Малеха Ксаныч в пригородном мотеле "Развеселые подружки", что сразу за Казанью. Он убедил отца, во-первых, что не резон было просто так - без последнего кайфа - уничтожать его личную (оплаченную, правда, отцом) дурь. А второе это то, что край как нужно было нейтрализовать Порфирия Сергеевича на время перехода границы. То бишь, отодвинуть его от пива и уменьшить экстремизм, то есть от греха подальше, можно было только таким единственным способом.
      Ксан Иваныч, подобающим манером улыбаясь и прищуривая хитролукавые глазки, сначала засомневался, потом поддался, потом убедил в необходимости такого шага Кирьяна Егоровича.
      Малоопытный, но уже знающий азы, Кирьян Егорович, запершись в туалете, довольно качественно провел операцию смешивания травы с табаком и набивки смеси в трубку. Излишки, так жалостливо оберегаемые Малехой, и немыслимые в условиях перехода границы, были унесены в Буг очистной водой унитаза.
      Трубка была предназначена для щадящего курения на троих, но Порфирий, не зная подлых натур товарищей, от жадности и необычайно приятного, необычного вкуса высмолил четыре пятых от целого.
      - Классный табачок. Хорошо забирает - с первого курка. Никогда не пробовал такого. А где, говоришь, табачок-то покупал? А вы чувствуете сорт, мужики? Вот это настоящий табак, не то что "Капитан Блэк". Блэк это дерьмо, дас-с.
      Бим покурил еще и стал шататься в стуле. Начал валиться вбок. Удержался только благодаря балансированию руками - это было сигналом - и вовремя подстраховавшими друзьями.
      - Дай нам-то курнуть, - взмолились душегубы, понявшие пагубную суть происходящего на их глазах.
      - Щас, щас. Ну, хорошо, дерните по разку. И хватит, хорош, хорош. Я что-то соскучился по трубке. Хорошая у тебя трубка, Кирюха. Мне-то похуже выдал. Дырочка в ней во какая махонькая. Как целочка у... - и Бим показал щепоткой какая махонькая дырочка бывает у шестиклассниц.
      - Это по дружбе хуже, а если на время, то и так сойдет.
      - Ха-ха-ха.
      Шерлок Холмс выкуривал одну трубку за шестнадцать минут тридцать шесть секунд. Бим ускоренным манером справился за восемь минут четырнадцать секунд, не оставив товарищам на братскую взаимопомощь ни единого шанса.
      Кирьян Егорович с Ксан Иванычем на вопросы Бима только переглядывались. Переборщили, однако. Провалили операцию.
      - Табак, как табак. Донской, вроде. Сигареты все равно лучше и дешевле.
      - Мы путешествуем, потому должны себя развлекать по полной программе! Вот как сейчас. Нахрен я в Европу еду? Чтобы Памиру там покурить? - бушевал и радовался Бим.
      
      - БлЪ, как бы наш Бим умом совсем не тронулся! Его и так недостаточно, - тихонько высказался Ксан Иваныч, запершись в туалете вместе с Кирьяном под предлогом острой надобности.
      - Как бы не помер. Теперь только этого надо бояться, - поправил товарищ, для правдоподобия нуждоотправления расстегивая ширинку.
      - Здоровье-то у него далеко не наше. Теперь спать не придется. А как тут в скорую помощь, если что, звонить?
      - Какая в лесу может быть скорая помощь! - сердится Ксан Иваныч, - всё, погубили товарища.
      Ксан Иваныч, переживая и сомневаясь за правильность выбранного способа убийства (в плане безболезненности), почти сразу же по завершению туалета ушел ночевать в номер к сыночке.
      - Как там Порфирий Сергеевич? Жив? - пожелал папе спокойной ночи сынок, протирая глаза кулаком.
      - Жив пока!
      Папа сверкнул четырьмя глазами, глянул в честнейшие смотрелки изощренного убийцы и отшвырнул пару стеклянных глаз на кровать. Попал целко в спинку кровати, о чем с утра пожалел. При сборах Ксан Иваныч наступил на осколки и порезал стопу. Очки-дубликат, конечно же, нашлись не сразу. Для этого пришлось переворошить все вещи.
      
      ***
      
      В то же самое время Кирьян Егорович, пристроившись в щели между кроватью и шкафиком, вытаскивал и перебирал шмотки.
      Бим, покачиваясь китайским болванчиком, бродил по комнате, держа в дырке между нижних зубов закончившую дымить трубку. Остановился в ногах кровати. Оттуда посмотрел в сторону окна. Зашевелились портьеры. Из-за портьеры стало выдвигаться большое НЕЧТО. Бим вгляделся внимательно, схватил с койки очки и нацепил их на нос. Нечто проявлялось так быстро, будто отпечаток в кювете опытного фотографа. Проявившись, Нечто содрогнулось и рявкнуло громче телевизора. Бим втянул голову в шею. Нечто совершенно отчетливо и независимо от Бимовского желания принимало вид неразговорчивого, но до чрезвычайности живо шевелящегося и орущего благим матом железнодорожного состава.
      - Дергай, Кирюха! - закричал Порфирий Сергеевич и прыгнул на кровать, - щас задавит.
      - Что задавит? Кого?
      Кирьян Егорович стоит на коленях с руками, погрузившимися по локоть в баул.
      - Нет, стой, - вопит Бим, - он поворачивает. Во, остановился. Поезд! БлЪ! Паровоз! На парах едет! Рельсы! У нас тут рельсы... Вокзал, дверь! Милиция, блЪ, кругом!
      - Где, не вижу? - Кирьян Егорович поозирался, стал успокаивать. - Нету никакого поезда. Ты что! Где вокзал? Какой еще вокзал!
      - Вот! - Бим совершенно конкретно показывает на стенку и на окно.
      - За окном? Ты сдурел что ли? Мы в лесу под Казанью. А рядом трасса. - Кирьян Егорович честен и пунктуален, как всегда.
      - Да вот же, вот. На стене. И рядом. Пощупай. Вагоны! Зеленые! А в нем девки, не видишь что ли? Вот, в тамбуре. Девки-и-и! А вы куда едете? - Бим сунул руки в сторону девок.
      Голые напрочь девки столпились в настежь открытых тамбурах. Грустные и белые девкины лица со сплющенными носами прилипли к окошкам. Молчат и голые, и сплющенные. И не желают с Бимом разговаривать.
      - Не вижу никакого поезда, - строго произнес Кирьян Егорович; но, на всякий случай, потрогал обои и отдернул портьеру. Попробовал представить себе паровоз. Нет, не получается. Напрочь забыл как выглядит. Давно дело было. Аж в детстве. И забыл, как выглядят голые девки из далекого города Угадая. Кто был последней? А, - вспомнил, - Маленькая Щелочка. Давненько, давненько не тер он Маленькую. Лишний раз подтвердилась проверенная истина, что пиво лишает фантазии, а только лишь развязывает язык. Но от девок, - если бы это только оказалось правдой, - он бы, ей-ей, не отказался.
      - Ну и дурак, - сказал Порфирий, - не там щупаешь.
      - Может вызовем местных? Мотель-то, помнишь, как наш называется? С большим намеком наш мотель! - выдвинул здравую мысль Кирьян Егорович и подмигнул.
      Бим, с чего-то обидевшись, не ответил ни слова. Поглощенный внутренними видениями он объявил себя в усмерть уставшим, снял трусы и улегся в одной майке на совмещенное спальное место. Развалился по диагонали. Для размещения тела Кирьяна Егоровича, тут же сочинив и доказав сказочное умение Кирьяна Егоровича уменьшаться и складываться при необходимости, он оставил небольшой по площади, но зато вместительный по периметру острый треугольник с катетом на самом краю.
      С минуту он переводил взгляд с потолка на стены и наоборот, сообразуя вымысел с реалиями, с трудом и кряхтеньем подтянулся к изголовью, еще раз ткнул пальцем в стену и тут же отдернул его, будто сильно обжегся.
      - Не судьба поросенкам жить! - сказал он умирающим тоном и глянул в сторону копошащегося Кирьяна.
      Кирьян Егорович не отреагировал.
      Потом свернулся калачом, натянув на колени майку и выказав миру пожилые по сути, но вполне молодцеватые и розовые яички. Что Бим подразумевал под покареженной поросенкиной судьбой, Кирьян Егорович не понял.
      Бимовские яички даже своей редкой художественностью Кирьяна Егоровича ничуть не взволновали и он не стал тратить на них место в фотоаппарате. Он был обеспокоен собственной безопасностью всвязи с излишне наромантизированным мозготворчеством товарища.
      Гостиничный номер наполнился постепенно усиливающимся бимовским храпом, приближенно напоминающим паровозные попытки выдоха в начале движения. Словно железные колена паровоза вскрикнули спрятанные по-партизански кроватные ноги. Проститутки Бима отплюснулись вглубь стены, а, может, попросту и естественным макаром вошли в его сон и бесплатно прижались к податливой плоти. От странного чмоканья и мерзких пузырей, истекаемых из уголков бимовского рта, в затемненной комнате с ночником на тумбе стало необычно тошно и одиноко.
      Кирьян Егорович выключил, потом включил для новостей и снова выключил телевизор, перебрав все шестьдесят четыре программы. Отбросил пульт. Вытащив на вид утреннюю сменку, улегся в периметр предусмотренного треугольника, предварительно закутав себя в одеяло. Подумав еще, встал. И дополнительно воздвиг между собой и Бимом барьер из кресельных подушек.
      По опыту предыдущих ночевок в одной постели с Бимом, вечно ворочающимся и яркокрасным по ориентации, добавочные гарантии на этот раз были нужны как никогда.
      Ележивой калач и костлявый кокон с человеческим нутром, соприкоснувшись спинами через подушную прокладку, застыли на ночь в статуарной неподвижности.
      - Если и в Париже Бим будет спать без трусов, то, Саня, ты сам с ним спи. Я предпочту спать на полу. Или стоять всю ночь на французском балконе, - сказал он утром невыспавшимся тоном.
      - На французском балконе не сможешь. Вспомни сам, что такое французский балкон.
      - Я смогу. Лишь бы только не с Порфирием.
      - Приедем, покажешь.
      
      ***
      
      Дорогу от мотеля до Бреста Бим преимущественно молчал и даже не требовал пива. Промежуточные московские похождения его тоже особо не развеселили. Все шло по маршрутному графику, прописанному Ксан Иванычем, но с многочасовым отставанием по времени.
      Свое необычно вялое и по-депрессивному непивное настроение Бим объяснить толком не мог. Раз десять он интересовался сортом Кирьяновского табака. Потом пару раз полюбопытничал: - А не подсыпал ли Кирьян в трубку чего-нибудь лишнего?
      Конечно же, Кирьян Егорович ничего не подсыпал. Прочие двое заговорщиков с рыльцами в таком же пушку, а то и больше на правах заказчиков, с целью собственной безопасности, разумеется, тоже не подсыпали. Тайна до поры оставалась тайной.
      На границе Бим вел себя настолько послушно и вежливо, что белоруссы и поляки не расчуяли в Биме не только следов наркотической провокации, но даже последствий Брестских напитков.
      Надо отметить, что битком набитый автомобиль Рено взору лукашенковских таможенников понравился больше остальных.
      Машину подняли в значимости, выдернув из общего потока.
      Велели вырулить на спецстоянку, устроенную в укромном уголке задворок.
      Четверо чинов, не считая пятой подошедшей женщины с поводком, но без положенной собачки, - чему поначалу угрюмый Малеха несказанно обрадовался, - начали длительный досмотр, более похожий на милицейский шмон в засвеченном наркопритоне.
      Фэйсконтроль остановленных лиц не дал таможне ничего, кроме убежденности в наличии нераскрытых до поры преступных замыслов.
      Испытанному в пьянствах и потому наиболее адекватному Кирьяну Егоровичу чохом за всеми действиями было не усмотреть. Поэтому он преимущественно сосредоточился за передвижениями денежных масс товарищей и, особенно, возвратом себе личных накоплений. Деньги с какой-то тайной целью считали и по нескольку раз пересчитывали столпившиеся в круг, похожие одинаково как на чиновников, так и на преступников, а также на веселый цыганский табор, лукашенковские таможенники и пограничники.
      Содержимое набитого ерундой багажника их интриговало больше всего, но, к плохо скрываемому сожалению, ничего этакого особенного найдено не было. Даже шины, бамперы и днище оказались в порядке.
      Легкое недоумение вызвало сосновое полено.
      - Это что?
      - Полено.
      - Куда везем?
      - Никуда. Это все для растопки. Мы туристы.
      - Май на дворе.
      - В России в мае холодно.
      - А почему не использовали?
      - Слишком холодно ночевать в палатках.
      - И палатки есть?
      - А как же.
      - Где?
      - Вот.
      Посмотрели, пощупали.
      - Можем развернуть, - подсказал Ксан Иваныч единственно достоверную идею.
      - Ладно, не надо. Верим. Значит, пользоваться, говорите, будете на обратном пути?
      - Вроде того.
      - Что в этом стальном ящике?
      - В алюминиевом. Самое ценное - еда и питье.
      - Откройте.
      Открыли. Покопались.
      - Деньги, маршрутная карта есть?
      - Деньги есть. У Вас в руках. Маршрута нет. Мы свободно путешествуем.
      - Куда?
      - По Европе.
      - Страны?
      - Как придется.
      - Любопытно. Вас где-то ждут?
      - Нас везде подождут.
      - Денег хватит?
      - Хватает пока.
      - С нами не шутят.
      - Вы же деньги считали.
      - Считали. А еще есть?
      Молчание.
      - Нам хватит этого.
      - Как будете полено колоть? Топор есть?
      - Есть.
      - Не положено.
      - Забирайте.
      Вытащили. Забрали. Переглянулись: как же это мы топор не заметили.
      - Денег сколько?
      - Три тыщи.
      - Чего?
      - Евро.
      - На всех?
      - На каждого, естественно.
      - Вау! - удивились стражи порядка. - А по прикиду этих (намек на видосы Порфирия и Кирьяна) и не подумаешь.
      - Общак еще есть. (Подсказывает на соседнее ушко Бим. Он решил напомнить Кирьяну Егоровичу, что он абсолютно трезв, адекватен и все помнит).
      - Ч-ш-ш, - шипит Кирьян. (Общак у него спрятан от сглазу и сохранности в поясной сумке).
      Ушастые просекли.
      - Покажите вот эту сумку.
      - Зачем?
      - Вопросы задаем мы.
      - Понятно.
      Кирьян Егорович отцепил бардачок от себя. Показал. Отобрали и присовокупили к остальному.
      - Хотели скрыть?
      - Зачем! Просто это рубли на обратную дорогу.
      Пересчитали и это.
      - Какой у рубля курс?
      - Как у всех.
      Держут в руках. Перемножают на свой заячий курс. Размер взятки что ли подсчитывают? Кирьян Егорович присматривает за мелькающими пограничными руками, чтобы не сперли. - Не попутайте с другими деньгами, - сказал он, когда очко дрогнуло, - я - бухгалтер.
      - Валюту декларировали?
      - Зачем?
      - Вопросы тут задаем мы. А вы отвечайте.
      - Нет. Сумма не та, чтобы декларировать.
      - Грамотные что ли?
      - Читали условия. Верните нам деньги. Попутаете.
      - Вы своих денег не знаете?
      - Знаем. Отдайте.
      - После отдадим, если...
      - После чего если?
      - Проверим до конца машину.
      - Проверяйте.
      - Не грубите.
      Молчание. Проверили до конца. Обшарили. Стукнули еще по шинам. Заглянули еще под днище. Залезли на крышу и пошукали в чемодане. Слава богу, не заставили скручивать винты. Это очень хлопотно. Распахнули и простучали дверцы еще раз. Ничего подозрительного. Даже не пахнет наркотой.
      - А сами будто замороженные, - думает главный наркоспец, что приперся без натасканной Жучки-наркоманки.
      Где же собака? Померла или сидит на собачьем горшке с поносом от перебора дозы?
      - Наркотики, запрещенные предметы, золото, драгоценности, спиртное вывозите?
      - Вывозим.
      Вот те и на! Пограничники переглянулись. Сами клюнули. Ща разбогатеем нахаляву. - Что из перечисленного?
      - Белорусское пиво, бутылку вашего хереса...
      - Просто хереса! - рявкнула оскорбленная фуражка.
      - Нашу водку... просто водку (осталось совсем чуть-чуть), колбасы в ассортименте, мясо копченое и...
      - Хорошо, хватит перечислять. Говорите по сути. Сколько?
      - Чего сколько?
      - Сколько выпили и съели? И что вывозите?
      - Все, что не съели вчера.
      - Хорошо. Что в бутылке?
      - Я честно сказал: беларусьводка.
      Понюхали. Поправили: "Просто водка. Выливайте".
      - Зачем?
      - Бутылка открытая. Не положено.
      Вылили в газон.
      - Сюда нельзя.
      - Поздно сказали. А стекло куда?
      - Стекло туда, куда вы вылили. Так поступать некультурно даже. А вы находитесь на границе не своего государства. А вы у себя дома куда выливаете?
      Кирьян хмыкнул. Ксан Иваныч посмурнел. Малеха сжался в комок страха.
      - Я говорю: куда пустую бутылку деть?
      - А! Понятней выражайтесь. Бутылку вон в тот контейнер.
      Отнесли. Выбросили.
      - Сигареты?
      - Есть.
      - Сколько?
      - Каждому по блоку.
      На самом деле в два раза больше. И по три-четыре пачки по карманам.
      - Запрещено. Читали правила?
      - Читали. Все как положено в международных правилах согласно подписанного договора.
      - Со вчерашнего дня в Шенгене новые нормы.
      - Как это? На что?
      - На сигареты, на табак и спиртное.
      - Забирайте лишнее, - пригорюнившись. - Хотя бы надо предупреждать... за месяц.
      Простили мальчиков. Лишнего не забрали. - Тут можно курить? - осмелел Бим.
      Курнула вся толпа. Пограничники тоже.
      Новый этап: - дыхните.
      - Куда?
      - Сюда. Теперь Вы, Вы и Вы.
      - Пили?
      - Естественно. Мы же не в самолете. Пили понемножку. Кроме водителя.
      Ксан Иваныч с вечера выпил изрядно, но всю ночь в карауле рта дежурила жвачка. И зажевал Саша чем-то эффективным с утра. Дополнительно прыснул одеколону в лацканы.
      Пограничникам вспомнилось бревно.
      - Время что ли тянут? - подумал Кирьян, - зачем, интересно? На измор хотят взять? Не выйдет. У нас билетов нету.
      Начинается: "Так, и зачем вам теперь бревно без топора?"
      - Забирайте бревно, - резво сказал Саша. Ему даже так лучше.
      Бим: "Это мое бревно. Частная собственность. Не отдам".
      - Так, еще раз подробнее: "Зачем вам бревно?"
      - Везу в Париж.
      - Зачем в Париже бревно?
      - Я еще валенки хотел взять.
      - Сувенирные? На продажу, для подарка? А где валенки? Можно полюбопытствовать?
      - Дома в спешке забыл.
      ИЗДЕВАЮТСЯ! - подумали враз пограничники.
      - Уточните еще: "Зачем бревно в Париже?"
      - У Эйфеля на нем посидеть в валенках.
      - Шутите?
      - Истинная правда. Сфотаться хотел.
      - Вы шутник!
      - Я русский архитектор.
      - Видим, что русский шутник. Что в бревне, шутник?
      - В бревне древесина и сердцевина. Распилите, если хотите.
      - Назад захотели?
      - Нет, я вперед хочу. В Париж еду.
      - Езжайте без бревна.
      - Без бревна не могу. У меня цель, - и поправился, - две цели.
      СДАЛИСЬ: "Отдайте им бревно".
      Бим аккуратно вставил бревно в багажник. - Вещи можно назад складировать?
      - Да.
      - Спасибо. Вы нас выручили.
      - Отдайте им топор в виде исключения.
      - Спасибо.
      Действительно, кому нужно бревно без топора.
      - Мы вас на обратном пути проверим.
      - Очень приятно! Мы с вами тоже готовы встретиться.
      (Обратный путь в Россию планировался через Хельсинки. Билеты на паром оплачены заранее. Идите в жопу.)
      - Билеты на обратную дорогу?
      - Мы на машине.
      - В отелях бронь есть?
      - По месту решим. Мы свободные путешественники.
      - Мотели, кэмпинги, хостелы?
      - Разумеется.
      - Дорожная карта Европы?
      - Бумажная и в Гугле.
      - Компьютер везете?
      - Ноутбук.
      - Декларировали?
      - Зачем?
      - Хорошо. Справка о...
      - Есть.
      - Гринкарта?
      - Есть.
      - Джипиэс?
      - В машине.
      - Возвращаемся через..?
      - ...Белоруссию.
      Это слаженным хором. О Финляндии договорились молчать как пярнусские рыбаки в российских водах.
      - Приятного пути.
      - Честь имеем.
      Ксан Иваныч зеленый от макушки.
      
      ***
      
      В пятой, предпоследней редакции повествовании, Трехголового чуда, кажется, больше и не появилось, расстроив всех сексуально настроенных читательниц.
      В шестой редакции чудо в уменьшенном количестве появилось снова. Оно тайно и независимо познакомилось с Порфирием Сергеевичем и извинилось перед Малехой за долгое отсутствие, обещав приносить обоим редко да метко неоценимые услуги.
      - Только из багажника не вышвыривайте. У меня... у нас... тонкие субстанции.
      Ввиду собственной непьючести и сладости языка, втихаря, а иногда и явно, ничуть не претендуя на групповуху, чудо в зеленом пальто оттрахало каждую попутчицу и всяко мало-мальски симпатичную и случайную знакомую наших горегероев-ссыкунов и неудачливых путешественников по всем Европам, выспрашивающих на каждом рынке вместо адресов дешевых блядских мест про какие-то никому ненужные и подозрительные для каждого нормального гражданина ржавые гвозди.
      Разве что в Парижике, - но это уже не в тексте, а в жизни, в середине маяе 20ХХ года, - как сообщила известная французская газета "Nuove Senowaal Comedie", - у прианкеренной к каменному берегу баржи под романтическим названием "01-46-34-53-ХХ" что напротив острова Сите, вроде бы плеснул кто-то хвостом в воде, вынырнул ненадолго и, зависнув на компенсаторных канатах, высказал что-то матерное и ревнивое в адрес двух пьяных в полсиськи, обросших сизыми бородами русских автобродяжек, а теперь клиентов надводной палубы плавучего кабака.
      Матерные высказывания были вразнобой - типа подстрочного перевода - произнесены на трех языках,один из которых, если изъять маты, был бы почти что чистым литературным русским, если бы не мешал легкий малоросский оттенок.
      Другой был почти что девственным, но слегка американизированным, английским сленгом, в котором самым употребительным было междометие "Е!".
      Третий язык был кучеряв, бестолков и слишком длинен, чтобы из речи можно было извлечь какой-либо смысл.
      На то, что это был именно тот самый, описанный ранее, двух- или трехголовый, двуязычный и при этом однохвостатый гражданин, преследующий русских путешественников от самой границы Западной Сибири, начинающийся сразу за знаменитыми Тугайскими топями, а не какой-то другой - местный офранцузившийся, - автор романа-солянки толком не отреагировал и никому из присутствовавших очевидцев ничего не растолковал.
      А у Бима глаза и уши были заполнены алкоголем. Потому он отнес все эти дивные видения на счет пивных галлюцинаций.
      
      Наличествующая в тот момент на барже милая, если не признать честно - обалденная, настоящая красотка - официантка Жаннетт с прической каре и со смешной фамилией, доставшейся ей от первого мужа-студента, - он иранец (потому тут могут приключиться огрехи перевода), - мадемуазель Неибисзади, насильно познакомилась с приставучим, если не сказать хлеще - с липким и сладким как старинная лента для мух из города Ёкска, Порфирием Сергеевичем Бимом-Нетотовым и со скромным внешне, но похотливым и магнетическим внутренне, г-ном архитектором 1/2-Туземским Кирьяном Егоровичем.
      
      Жаннет по фамилии Неибисзади по причине культурного кризиса не так давно была уволена из театра-кабаре "Роби-Боби" и, не имея оттого достаточных средств даже на достойное существование, соответственно не имела под рукой необходимого качественного фотооборудования, чтобы запечатлеть данный кратковременный, но весьма живой феномен.
      Удивленная и шокированная увиденным девушка на следующий же день обратилась с соответствующим запросом в Парижский филиал Ордена Спасения Национальной Французской Лягушки. Там, на полном основании, по их мнению, и обидно для самой соискательницы, мадемуазель подняли на смех.
      - Ослы! - максимально вежливо пожурила отвечающего за связи с общественностью клерка бывшая актриса, трахающаяся редко да метко. Да еще не со всяким. Да еще, чтобы с ласковыми выражениями и творческой выдумкой.
      - Это даже не НЛО - обычная мутация пресмыкающегося. Двухголовых ящериц, что ли, не видели, правда, Бантик? - продолжила тему Жаннет, придя на баржу на следующий день ровно в положенное время.
      Наспех чмокнув молодого человека, она тут же принялась сервировать столы. На берегу уже начала формироваться и роптать кучка самых ранних зарубежных клиентов, не успевших позавтракать в гостинице. На баржу их пока не пускали.
      Бантик показывал клиентам свои часики и расположение стрелок в них, потом тыкал на собор, расположившийся левее того участка горизонта, откуда обычно вздымалось нежаркое утреннее солнце. И старательно улыбался.
      
      ***
      
      Банти всегда старался быть рядом с подружкой, хотя, чаще всего, просто ассистировал Жаннетт в ее вечно парадоксальных похождениях и приключениях, возникающих чаще всего на пустом месте.
      - Таковы, наверняка, все актриски мира, - думал он. - Но моя-то, или не совсем пока моя, Жаннетт - особенная птичка. Все ее беды от красоты, тщательно завуалированной беспорочности и, прости меня ваш христианский господи, от своей не вполне благозвучной в русском переводе фамилии.
      Черный Банти, а уменьшительно Бантик, - второй официант в смене и одновременно бармен, надежный, как четырежды напромиленый штурман несущегося по ночным кочкам авто, всегда соглашается с Жаннетт.
      Добродушная и необдуманная толком гармония проистекает из выработанного годами принципа. Симпатичный и порядочный Бантик слаживается с Жаннетт только потому, что давно уже подбивает выравнивающие клинья под шаткий домик их эпизодических сношений.
      Бантик на три года младше красавицы Жаннетт - настоящей эталонной француженки со славянскими корнями зубов, знающей пару сотен стандартных русских слов и таких же общих, ненапудренных гениальностью предложений.
      Она танцевала в "Вишневом саду", интегрированным в когда-то родной и близкий "Роби-Боби". Танцевала удачно. Дело тут в генеалогическом древе, напустившем немало семенной пыли на несколько поколений дедушек и бабушек, состоящих в запутанных родственных и пересекающихся взаимоотношениях на манер скомканной паутины.
      Про эскадроны русских то ли красавцев-гусар, то ли одних только казаков, проследовавшим ровно до Парижа вдогонку за побитым Наполеоном, даже не будем тут припоминать. Россия с Францией связаны гораздо глубже и приятнее во всех отношениях, особенно если сравнить вышеупомянутых гордых, честных, невороватых, любвеобильных русских казаков и бескровную, но и бесславную также, сдачу Парижа германским танковым войскам во Второй Мировой и все последующее за ним французо-немецкое блЪдство.
      Вскользь можно упомянуть, - больше для смеха, нежели для справедливости, что солдаты Наполеона ввезли с собой в Россию массу фальшивых бумажных денег, которые все равно их не спасли. Не спас от бесславного бегства даже специально отставленный в арьергард маршал Ней.
      Казаки же и гусары, на радость французских противников империи, фальшивых денег не изготовляли, довольствуясь своим солдатским заработком и обходительным отношением француженок.
      Казаки перед боем не брились, а гусары завивали усы, сидя на лошадях.
      
      ***
      
      Сам Банти-Бантик говорящих крокодилов никогда не видел, хотя с удовольствием попробовал бы пообщаться, если бы реально довелось.
      В момент выныривания фантастического полуживотного он спускался в трюм по естественной надобности, присовокупив к необходимостям некоторые приятности, - интимные операции с частью тела, которые так свойственны молодому и темнокожему, вечно неудовлетворенному поколению. При возвращении на палубу все крупные круги на воде ушли по течению, даже не достигнув подпорной стенки потемневшего от скуки времен Нотр-Дама, высившегося своей надменной громадой совсем рядом, на противоположной стороне речки Сены.
      Жанетт находилась в тот момент на носу баржи. Даже перевесившись через перила, она видела единственно только хвост неизвестного животного. Зато четко слышала несущиеся с канатов странные завывания, похожие на человеческие голоса, а также узрела миг ныряния. Баржа от того ныряния заметно колыхнулась, так, что можно было уже примерно судить о величине животного.
      Так что, несмотря на запальчивые увещевания Жаннетт, слабые волнушки, тающие в удалении, пусть даже их эпицентр находился у баржи, не являлось для Банти никаким доказательством существования описываемого его девочкой живого феномена. Но это он сдержал в уме.
      - Если Жаннетт не будет по-настоящему моей, она рехнется, - подумал тогда Банти. - Хотя, может быть, опять куражится девушка.
      Смешные они все эти бывшие актрисы.
      
      Последний случай появления на Сене крупнолупоглазых двухголовых пресмыкающихся нелягушек, по сообщению Ордена Спасения, был зарегистрирован местным фотокорреспондентом во время оккупации Парижа немецкими войсками, когда в тысяча девятьсот сороковом году некие подвыпившие, высшие штабные чины из Сен-Жермена во главе с действующим фельдмаршалом танковой армии, может и фронта, фон Рунштедтом после небольшого Schwelgerein решили прогуляться инкогнито по набережной под ручку с двумя француженками сиамского происхождения - бывшими сотрудницами Главной Вольеры Люксембургского зоосада. Сей факт был подкреплен фотографиями, мелькнувшими было в цензурном отделе объединенной француско-немецкой печати, но номер в свет не вышел. Фотографа поймали, попросили дать подписку о молчании и отправили на заслуженный отдых в бесплатный санаторий под знаменитым городом Освенцим.
      
      ***
      
      Наши русские путешественники по Европам, озабоченные своими внутрикутежными проблемами, никакого криминала в том случае со славяноголовыми пресмыкающимся не обнаружили, особенно не возмущались, не ругались, не бунтовали. И не делали попыток подать на руководство баржи заявление, чем вызвали немалые подозрения у остальных посетителей, знающих всех новых русских не понаслышке и насквозь.
      Прочие немногочисленные гости замершего у причала нелепого судна, до того мирно уничтожавшие под пиво продукты вчерашнего ланча, ничего этакого не видели, но зато что-то смутно слышали. Это был необычный всплеск. С таким звуком пустые бутылки не входят в воду. Они были слегка удивлены и выдвинули-было некоторые претензии: сначала к своим веселым подводникам, эпизодически и в соответствии с распоряжением парижской мэрии очищающим дно Сены, потом к русским клиентам, поскольку на них было обращено возмущение.
      - Видно, русские бросили в воду не пустую бутылку, а бокал с остатками пива, или бутылку с непонравившимся вином, и случайно попали по шлемам водолазов.
      На что получили короткие исчерпывающие объяснения русских. На пальцах, конечно же.
      - На подводников нам наплевать, - пытались пояснить русские. - Матюгнулся какой-то местный крокодил-выродок, а нам-то что? Мы прощаем. Матюгнулся по-русски? А вам то что? Раз по-нашему вы все равно ничего не понимаете, значит, ничей слух не оскорблен. Докажите, что он наш, докажите, что русский. Ваша река - ваши проблемы. В вашей реке - ваши крокодилы, в нашей реке - наши. Наша Вонь в пяти тыщах верст отсюда, ваша Сена - вот она под нами. Пусть ваши подводники одеваются в ярко красное, а не в чумазое и, тем более, не в зеленое. Ибо зеленого в ваших волнах не видать. Отвалите, словом. И пейте свое пиво спокойно.
      - Гарсон! Нам еще по литрошке! - бодро вскрикнул Порфирий после небольших и приятных воспитанному слуху литературных перепирательств.
      - А ловенброй есть? Как же так? А что у вас еще вкусненького и лучше из своего, местного? - заинтересовался Кирьян Егорович.
      - Типа винца попроси для разнобоя. Надоело уже их пиво, - расширил требования Бим.
      - Во, Кирюха, - вспомнил что-то свое, затаенное Кирьян Егорович, - а как же, -он же был начинающим писателем: "Давай попробуем то, что папа Хэм тут пил!"
      - А что папа Хэм тут пил?
      - А черт его знает. Пиво, поди, хлестал, а скорей всего аперитивы. Дававай у этого спросим.
      Этот не знал, что пил Хэм. И вообще, похоже, не был знаком с папой Хэмом.
      - Возьмите ламбик, - посоветовал Этот, - это вкусно. Есть марки гез, фаро, крик, фрамбуаз. А меня зовут Банти, если что.
      - Где это в меню?
      Банти ткнул в стол пальцем и провел им вертикальную линию. Кирьян нацепил очки и вперил взгляд в колонку цифр: "Не вижу Банти. Что это такое Банти? Вино? Пиво?"
      - Я есть Банти. - Мулатик понял недоразумение и рассмеялся.
      - Бим, это слишком дорого, - повернулся к другу Кирьян Егорович, - в пять раз дороже простого красного вина и пива. Выдержка измерена в годах. Нахрен нам такие технологии. Пусть в Бельгиях такое пьют.
      - Нихт, сэр. Найн, зэр ист дорого . Нахер! - Перевел на франко-немецкий Порфирий. - Кирюха, как по ихнему "дорого"? А "нахер" - это слово они знают? Я что им сказал?
      - Откуда ж мне знать - я французский не учил.
      - Сэр, это дорого, нам и вам - облом. Что ist еще?
      Облом Бим изобразил в виде фака, состроенного из безымяного, как положено, пальца, и присовокупив кривую мину на лице.
      Бантик на такую форму облома обиделся и повернул голову в сторону, не желая продолжать разговор в таком жанре.
      Мимо, толкая скачущую по палубным доскам тележку с пустыми кружками и блюдцами, дефилировала его L'Amure reguliare Жаннет Неибисзади.
      Девушка в тот день принарядилась в обтягивающую маечку, одела черную юбку с отвисшим кожаным пояском, на котором болталась служебная сумка с евровой мелочью и чековыми делами, - все почти как у Кирьяна Егоровича, - со скрученным в цилиндр хвостом. Это напоминало средневековые билеты на конный трамвай. Короче, - конка, - так сказали бы русские купцы.
      Тележка остановилась. Жаннет, не отпуская наисвежайшей улыбки, втянулась в смысл беседы: "О, да-да, ес, я поняла. Эрнест Хемингуэй пил по полкружки светлого, а если не хватало, то еще брал по полкружки (une demi-blonde). Он сидел обычно вон там". - Жаннет махнула в дальнюю, заостренную бетоном сторону острова.
      - Мы там сегодня были, но... - затеял было долгий разговор Кирьян Егорович.
      - Стоять! - крикнул неожиданно и невпопад Бим-Нетотов. Команда прозвучала по-армейски грозно и четко.
      Публика вздрогнула, начиная от кормы. Баржа покачнулась. Старшему поколению в лице самого дальнего старичка и старушки из Бельгии вспомнились покрики неприятных касками фашистских захватчиков.
      - Я Вам не верю. - Это Бим объяснил официантке на пальцах.
      Жаннет застыла в изумлении.
      - Я старый русский мэн пью по кружке... нах по кружке... - Бим обиделся и вскочил в запале из-за стола. Ему так стало удобней изображать объяснительные фигуры.
      - Я, я, - тут он показал на себя, на свою майку со значками телекомпаний, - я - Сибирь, я - мэн, я пью по восемь кружек в день. - Он загнул пять пальцев на левой руке, потом поставил ногу в дырявых сандалиях на стул и отсчитал еще три корявых пальца на ноге.
      - Порфирий, ты ноги с утра мыл? - спросил, застыдившись своего друга, Кирьян Егорович.
      - Я метро топтал полдня. А ноги мыл. Вместе мыли. Сам-то мыл ноги?
      - Мыл, - серьезно и без подвоха ответил Кирьян Егорович.
      - А писю?
      Это уже была подстава.
      - В первую очередь. Еще и поссал в душе.
      Колкостью на колкость.
      Официантка перевела разговор коллеге.
      Бантик отбежал, чуть не перевернув тележку, и ткнулся головой в стойку. Его трясло, он почти-что рыдал.
      Все засмеялись тоже.
      Жаннетка заразилась общим настроением и согнулась в поясе, готовая блевнуть завтраком. В сторону русских повернули головы все клиенты баржи. Появились улыбки на их лицах: эти русские опять что-то натворили.
      Бим, гордясь произведенному эффекту, продолжил: "У меня на правой руке пальцы не сгибаются".
      Продемонстрировал, как у него не сгибаются пальцы (он всегда так делает перед незнакомыми). Предложил удостовериться официантке.
      Жаннетка, побрезговав, несгибания пальцев проверять не стала.
      - Tic doloriux! - крикнула она в сторону Бантика. Звони в амбуланце.
      - Щас тебя в больницу заграбастают, - огорченно сказал Кирьян Егорович. Он правильно понял слова тик и амбуланце.
      - Не суетитесь, люди! - успокоил Бим французское сообщество. - Это давно случилось. Байконур, понимаете? Ракеты. Пфу! Пфу. В небо стреляли. Космос! Кирюха, переведи как у них ракеты, - ну, у французов, у американов этих... в жопу им палец.
      У Кирюхи, как назло имена всех военных ракет выпали из памяти: "Союз, нет, Аполлон, Гагарин! Во, Поларис!"
      - А-а-а. Поларис. Ледовитый океан. - Все поняли примерно правильно.
      Бим глазами сильно походил на спившегося космонавта в отставке. Не на Гагарина, конечно, но на другого точно.
      - А это последствия, - продолжил Порфирий, тыча в свои родные лямбли, - я ветеран русских ракетных войск и пью пиво по-человечески! Как положено мэну. А Хэм, мировой писатель, пил по полкружки? Быть не может. Найн, ноу, нет! Буду блядью! - Крест из рук.
      - Гаварытэ, наконэц, по-русски, - с сильным французским акцентом и совершенно неожиданно для всех присутствующих иностранцев произнесла Жаннет.
      Секундный антракт.
      - Вау! - вскричал Бим в начале нового акта, - а мы тут паримся, понимаешь! Ты наша? Ты русская, что ли, баба? Ты - русская миссис?
      - Ма-де-му-азель! - по слогам и достаточно зло поправил Кирьян, - а как вас зовут? А мы есть Порфирий энд Кирьян.
      Девушка внимательно посмотрела на бородатых русских. Застыдилась чего-то. Может, от излишне долгого общения.
      - А я Жаннетт...
      - Какое историческое имя! - радостно воскликнул Бим, - Жанну де Арк знаю. А у нас Жанна Фриске есть. Не знаете Фриске?
      Нет, не знала и не пила Жаннет никакой фриски. И виски не особенно жаловала.
      Странное дело, весь мир должен был бы знать Фриске! - думал Кирьян Егорович.
      Он стоял как-то раз рядом со сценой, по которой бегала Жанна, демонстрируя лучшее из своей спортивной фигуры.
      - А у вас красивые русские имена. Я читала Достоевского. Там был один детектифф по имени Поррфирий.
      Кирьян запамятовал фамилию и отчество детектиффа. Порфирий зато помнил это прекрасно.
      - Мадам! У Вас прекрасный русский выговор. За Достоевского Порфирия Петровича от лица Союза Писателей России и лично от Порфирия Сергеевича Бима-Нетотова, а также от Фриски (мы ей передадим) выражаю Вам большое благодарственное спасибочко.
      - Говори проще и не выеживайся в изысках, - попросил Кирьян Егорович, - а то тут наши классики изволят купаться.
      Он перевесился через перила и глянул в Сену.
      Голова Пушкина стыдливо ныркнула в волну, а любопытный Гоголь только слегка притоп и подмигнул, сволочь такая!
      Кирьян Егорович с того припух: он надул губы и чрезвычайно уродливо потряс головой. Видение исчезло, зато голове от качания стало больно.
      - С пивом надо притормозить, - решил Кирьян Егорович.
      - Нет, - скромно отвечала Жаннет, проигнорировав и миссис, и мамзель, и мадам, и какую-то неведомую Фриску, - я немноххо учила русский, а еще во мне тчут-тчут русская кровь.
      - Чуть-чуть, - уточнил Кирьян.
      - Спасибо. Чтуть-чтуть. Ваш язык такой сложный!
      - Будто французский проще, - хмыкнул Порфирий и высунул русский язык, чтобы все убедились, насколько все языки одинаковы.
      - Вот так не фига себе встречка. Как я рад, как я рад, - засуетился Кирьян Егорович, - прошу пане и панове, месье, мадамы, не отказать нам в просьбе и приглашаю вас... за наш... и за ваш скромный столик... и ваших коллег тоже... Тут есть еще кто за штурвалом?
      - Нет, мы же на приколе, - засмеялась Жаннетка.
      - Тогда можно начать поболтать о совместная родина.
      - То, да се обсудим, - добавил Порфирий Сергеевич и встрепенулся, поправил несуществующий галстук. - Всем миром будем обсуждать. Люблю Париж я ранним утром, когда весенний первый гром...
      - Нет, нет, - отбивалась Жаннет, - я... мы на работе. Нам некогда. Нельзя. Мы бы с удовольствий...
      - Жаль. - Кирьян расстроился. - А... мы... вы...
      - Но, если желает... ну, если сильно хотеть, могу с вами сфотографироваться... На память. Буду рада... - Жаннетка в минуты расставания с любовниками могла быть противоестественно доброй.
      - Мы хотеть, мы да... - Бим в мгновение ока организовал съемку. Привлек негритенка Бантика, расставил соседей, потом вручил аппарат соседней девочке годков четырех, сидевшей на маминых коленках. Ребенку-девочке фотоаппарат не понравился (у нее дома был лучше) и она вознамерилась было спустить его в Сену.
      - Оп, так нельзя! - Бим успел поймать предмет за веревочку на лету.
      - Какая шустренькая! Надо же! Би-би-би! Какая хорошенькая девочка. Поехали с нами в Амстердам травку курить? Пе-пе-пе.
      Девочка отказалась курить траву в Нидерландах. Она ткнулась в маму лицом и пустила слезу.
      - А Вы когда-нибудь отдыхаете? - спросил Кирьян Егорович Жаннетку. Жаннет ему однозначно понравилась. - А я - русский писатель и теперь пишу романы. И про Париж напишу. И про Вас.., может быть. Еще я архитектор. И он архитектор... Мы тут будемо толкаться... пребывать еще три дня. Грешить хотим, понимаете, изучать ваши парижские нравы. Мы у Мулен-Ружа видели...
      - Смогтем встретиться на Пигали доне... - добавил Бим, уловив некую развиваемую писательскую стилистику, - А на Пигали мы... Пиво там есть?
      - Жабры промыть... - с писательской скурпулезностью пояснил дядя Кирьян.
      "В роман вас вставим, то есть Кирьян Егорович вставит". - Это Бим повышал статус туристической группы.
      - Еще как вставлю, - заинтригован Кирьян Бимовским поворотом мысли.
      - У нас так положено, - сказал Бим, - брать у девочек автографы и вставлять их в романы... Мы в Чехии и в Швейцарии...
      - Еще Америку приври - рассердился Кирьян Егорович. Не брали мы автографов в Швейцарии. И не вставляли никому...
      - Не мешай, - отрезал Бим, - я сам знаю, что говорить.
      Ах, если бы, да кабы увидеться в другой обстановке! - мечтал Кирьян Егорович.
      Жаннет смастерила заинтригованный вид.
      - Врут, наверняка, - подумала она, - как русский, так обязательно Достоевский. Американцы - те проще. А эти нажрались и клепают, будто более оригинального нечего сочинить.
      - Мы все архитекторы. Правда, правда, - пояснял Бим и для убедительности честных намерений стучал себя в грудь торцом авторучки. Архитектор, по мнению Бима, был синонимом настоящего аристократа: "Нас четверо, мы путешествуем на автомобиле по Европе... понимаете!"
      - Я все поняла уже. Спасибо... Давайте в другой раз...
      Это нейтральные отмазки.
      Кирьян от амурного закурения взволно... то есть от волнения задымил. Он влюбился в девушку всем сердцем, как только увидел. И не только сердцем. Плоть тоже зацепило: по-старчески мелко подтрясывало телом, мокло под майкой, что-то неприличное сотворилось в штанах.
      Бантик мигом унес чугунную пепельницу с выпуклыми якорями по бортам и притащил полегче - из тонкого стекла. - Скоро кидаться начнут, - определил он почти наверняка. Бантик видел фильм про русскую эмиграцию в Париже и поил пивом олигархов.
      "Нельзя столько много курить". Девушка поиграла веками, показала на пачку и погрозила пальчиком.
      - Тут написано так: коурени мюже забийжет. Вы же понимаете чешский? А что тут написано прочли? Вы побывали в Чехии? Вы же там эти сигареты купили?
      - Да, да, это чешский Винстон, - объяснил Кирьян Егорович. - Мы вообще-то только что из Швейцарии, а были еще в Праге и в Мюнхене. А теперь едем в Голландию. Курим давно и помногу. Пока еще не померли. Нажили всего-лишь легкий кашель.
      Произнося эти слова, он хлопнул себя в грудь, где были навешаны значки осмотренных государств. Громоподобно закашлялся, проиллюстрировав вышесказанное.
      - Чудесное грандпутешествие! - выразили общее мнение Жаннет и Бантик, - накуритесь на всю оставшуюся жизнь.
      - Мы по России пилили четверо суток. И все время курили! - Это геройствует Порфирий.
      - Что есть пилить время?
      - Ехали, то есть. Это есть наш жаргон, - поправился Бим. - В Париже мы первый день. Приехали вчера вечером. Это наши последние новости. А у вас какие тут новости?
      - О-о-о! - всполошилась Жаннет, - а у нас тут такие, знаете ли, новости! Такие новости. Меня совсем недавно колотило от страха. Мы двадцать минут назад видели в Сене такое...
      Бантик будто случайно дернул Жаннет за руку.
      Но Жанетта отдернулась и продолжила: "Такое... такого... крокодила? Да-да, не смейтесь, настоящего, большого, зеленого крокодила!"
      - Вы глумитесь над нами, - ухмыльнулся Кирьян Егорович после двойного перевод, - а у нас есть великий журнал "Крокодил". На французский его переводят? - спросил он Бима, подмигнув. Уж он-то знал всю правду.
      - Это ваши французские сомы, или ряженые анималы... реклама... для привлечения клиентов, вот, - придумал новый ход Кирьян Егорович.
      - Да-а-а, французы на выдумки хитры, - добавил Бим, - ой, как хитры. Мы видели по телевизору вашу зимнюю Олимпиаду в Абервиле. Там такие клевые выкрутасы: ходули, турники, на батутах скачут зайцы, жирафы бродют.
      Жаннет обиделась. Ведь она-то точно видела в Сене пресмыкающего, а вовсе не бродячего по Абервилю жирафа.
      Бим расстелил карту Парижа и вновь вытащил блестящий эмалью златоперый Паркер. Потом быстренько нашел Нотр-Дам и место, где в режиме онлайна восседали путешественники. Обвел это место овалом.
      - Прошу оставить автограф. Пожалуйста. Вот здесь, - обратился он к Жаннет и Бантику, - у меня так принято: с заграничных знакомых автографы брать. Это для моего частного музея.
      Жаннет быстенько что-то написала, воззавидовав частному сибирскому музею. Бантик пририсовал чертенка с латинским крестиком во лбу. Международная встреча была закрыта именно таким торжественнейшим образом.
      - Каждому по бокалу! Всем этим, кто на барже, - закричал Бим, расстроганный милою беседой с полигамно-русской девушкой. Он расхорохорился и распетушил перья. Он чувствовал себя гораздо сильнее, благороднее всех этих жалобно восседающих на корабельных полочках воробушков, пьющих мочеобразное ситро и воду, разбавленную дешевым Delasy .
      - От всех сибирских бомжей! За наши колеса! Пейте! Ура, ребята!
      - Ура-а! Хей! Гип! - лепетали нестройные голоса.
      Два бокала пива взлетают выше головы.
      Звонят стеклом. Пена сегодня пышнее обычного.
      Бантик с Жаннет разносят халяву по столам.
      Пьет вся верхняя палуба, кроме детей и их мамаш - трезвенниц по необходимости.
      Не по-будничному красиво блестят грани, отражая Сену и Нотр-Дам с Квазимодой, спрятавшимся где-то среди лома контрофорсов.
      
      ***
      
      Удивляется Жаннет. Посмеивается Бантик.
      Понравились красотке Жаннет по самое-самое немогу (где это место, может, где бывает грыжа?)... понравился красавчик-старичок Кирьян Егорович, и еще выше самого-самого немогу забавный и ветхий, лямблевидный космонавт Порфирий Сергеевич Бим-Нетотов.
      - Это, - ты не думай, - это самые настоящие богатые русские, те самые, что с яхтами, - сказала Жаннетка Бантику огулом, спустившись в трюм и очутившись с ним на мгновение наедине, - они просто красятся под бомжей. Дурачатся, понимаешь! Так сейчас модно. Паркур! Высший пилотаж, - это имея в виду старца Порфирия. Кирьян Егорович, хоть и с аналогично красной мордой, на фоне старца выглядел как аккуратный, хоть и пестрый в одежке, современенный бродячий игумен.
      Бантик в ответ запустил руку под юбку подруги и колыхнул там пальчиком.
      - Нет, нет, - отбивалась Жаннет.
      Брызнуло пареным.
      - Нам уже срочно нужно наверх.
      
      ***
      
      Не понимает Кирьян Егорович по-французски ни черта. А Жаннет не слишком хорошо понимает и говорит по-русски.
      Не понимает также Жаннет, куда она влипла, втрескавшись в русских мэнов с детективным хвостом, пошло тянущимся за ними аж из самой Сибири. А, если смотреть во времени, то хвост рос с самой кровавой гражданской войны в мире (если не считать эпизодических военно-китайских междоусобиц, подобных экзотическим и притом лекарственным развлечениям), то есть с февральской революции в России от одна тысяча девятьсот семнадцатого года.
      - Бим, а ты фамилию Жаннеткину прочел?
      - Нет, а что?
      Бим снова водрузил на нос очки, прочитал и захохотал бесовским смехом. Чуть не подавился насмерть.
      - Любопытная мусульманская фамилия. А все равно она девка классная. Я б такую...
      - Своей фамилией бы поделился? Наследства бы сложили и стали бы богатыми?
      - Ха-ха-ха. Да, у меня много наследства. Два кругленьких наследства и донжон посередке.
      
      ***
      
      Французы по поводу крокодилов от меткой адвокатуры Порфирия Сергеевича - великого сибирского путешественника во все времена и архитектора в перерывах, ошалели начисто, навсегда отлипли.
      Вот и выходит, что всего лишь на секундочку занудному романисту Туземскому - Чену Джу приспичило отстранить Бима, двинуться к фэнтези и вставить в свою солянку героя-крокодила и тут, ё-моё, такое началось! Лучше бы ему это просто померещилось.
      То ли крокодил, то ли человек, - назовем его, не мудрствуя долго, - Чек-энд-Хук из страны Фэнтези, просто и буднично, как мелкое ночное наваждение, преследовал героев в пути следования. Одним он читал нотации и отбивал женщин, другим не давал пить спиртных напитков по ночам, и вообще издевался, как хотел.
      Мог исчезнуть в тот момент, когда, набравшись храбрости, кто-то из сочувствующих путешественников готов был задать вопрос: - А кто ты, собственно, таков, зачем прилип, что от нас надо, есть ли билет и вступай в долю, раз уж так хочется общаться.
      Ксан Иваныч, кстати, Чек-Энд-Хука в багажнике не видел и ввиду собственной подозрительности готов до сей поры опровергать Бима с Туземским по поводу реальности существования хоть Чека, хоть Хука, хоть с Эндом вместе на каждой пиарвстрече и встречах с писателем на родине, коих после написания и публикации то ли антихудожественного туристического отчета, то ли литературного произведения, организовано было хоть отбавляй.
      Малеха - этот парень себе на уме, тот, может статься, Чека-С-Хуком и лицезрел, но никому про этого не рассказал, даже по приезду - своей маме. Когда покуриваешь травку, во-первых, мало ли что может померещиться, а во-вторых, чутким нашим врачам усадить в психушку молодого человека на основании его невинных фантазий - как раз плюнуть.
      Так что, Малеха этот, будет стоять на своем: не видел он никаких Чеков и Хуков ни в багажнике, ни на мосту в лукашенско-польском междурядье. Если какие-то пестро-зеленые плюхались с моста в Небуг рядом с ним (а табличек "купаться запрещено" в межпограничном пространстве вывешено не было), так это Дело Пестрых, а вовсе не его.
      Доносительством Малеха не занимается с самого школьного детства.
      Последний честный донос по поводу курения девочек в мальчиковом туалете был строго осужден Софьей Тимофеевной Стоптанная-Задник - учительницей литературы и русского языка, а в детстве любимой дочуркой партизанского отряда Оселедца Гарькавого, орудующего по железнодорожной части в Малоросских Пущах.
      Об этом дальше.
      
      ***
      
      
      
      
      
      
      -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      
      3.1.2
      НЕСЫГРАНАЯ ПАРТЕЙКА
      --------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      
      Девяностолетний немецко-русский генерал-интендант Недобитыш, теперь обыкновенный мафиозло, опекающий говяжий и кенгуровый промысел на восточных побережьях некоего какого-то моря, и проживающий ныне в самостоятельном от бриттов государстве Австралия, в многоэтажном, донжонистом замке на вершине купленного обломка компактной горной гряды. Скала, в свою очередь, располагается на острове Татч, что находится в оптимальной удаленности - то есть в шестнадцати морских милях от порта Аделаида.
      Сообщение острова с материком обеспечивается исключительно на вертолетах, которых у скромного на психические выдумки генерала-пенсионера квартируется всего-то навсего три-четыре единицы. Все - дешевые стекляшки, кроме одного с маскированным под радиоантенну пулеметом и трехмиллиметровой бронью цвета бамбуковой стружки. И все хлопоты ради того, чтобы не вызывать у любопытных копов излишних подозрений в любви к малолетнему полу и к его трассирующим фейерверкам, попадающим отчего-то чаще всего в отбившихся от китовых стад желторотых беспризорников.
      К нравственному департаменту после оснащения его новейшими компьютерными игрушками у генерала претензий совсем нет.
      Недобитыш слыл добросердечным малым, в своем роде - размножистым Арлекином, наплодившим в своем родоместье десяток-другой девочек - Синеглазок и Мальвин и столько же смышленых мальчишек - Незнаек и Буратин, снятых как разлихой урожай с пяти любимых и гаремистых с виду жен, честно и дружно проживающих одной большой и беззаботной семьей.
      С некоторых пор Недобитыш шибко недобрым словом стал отзываться о славнодостойном и живым еще своем русском противнике Гарькавом.
      А до этого, объявив амнистию давнему военному противостоянию, Недобитыш удосужился пригласить его к себе в гости, обещая оплатить билет в одну сторону, обеспечить стопроцентное пожизненное иждивенчество и, по желанию, гарантированно обеспечить проживание в его замке на должности завхоза. На это он получил исчерпывающую по простоте текста телеграмму: "Пошел нах тчк".
      В другой раз Недобитыш предложил Оселедцу сыграть партейку в шахматы по интернету. С одним условием, что если бы получилась ничья или победа Недобитыша, то вечная распря должна была стать забытой навсегда. Получил он аналогичный ответ. "Пошел в ик тчк". Только вместо вполне обоснованного русского "нах" почему-то был непонятное "в ик". Это было уже сильно туманно, так как известно, что обычно посылают в "п", или на "х" но никак не в "ик".
      Недобитыш отнес возникшую несуразицу на счет видоизменившегося за много лет русского языка.
      Но тайный ларчик открывался, как всегда в детективах, по-другому и элегантно просто.
      
      ***
      
      Гарькавый любил шахматишки грешным делом и ради этого, слегка покумекав и одурачив глуховатую супругу, прихватил денежный запас, сколоченный на грядущие похороны, и, наплюя на войну, решил партейку все же таки отыграть. В телеграмме слово "ик", по мнению небогатого бывшего партизана, должно было даже для хилого умом изображать сокращенно "интернет-клуб". "ИК" в родном под-Иванофранкивским селе, - что в предгорьях краснопартизанских Карпат, - находился только на крытом базаре имени Мыколы Васылынюка - главаря сибирской банды золотоперевозчиков времен послегражданки, в сыроватом подвальном помещении. То был бывший туалет, подрезаный частично за ненадобностью писанья-каканья покупателями (эти все дела частным лицам якобы надобно совершать дома), но частично сохранивший прежние ароматы и соответственный имидж.
      В интернет-клубе с Гарькавого потребовали индивидуальный клиентский ИП-адрес, чтобы перечислить счет на него за скайп, без которого Оселедец просто не сможет существовать, и вообще не понятно, как это без скайпа он еще живой.
      В это время в клубе сломалась динама и погас свет. Послышались крики и ругань клиентов.
      У кого-то улетел курсовик, кто-то не успел закачать порно на флэш, кто-то потратил два ура на розыск нужного мыла, а тут все пропало гаком, а он не успел заклепать.
      Кто-то, самый крикливый, почти дошел до верхнего уровня и теперь надо было начинать с начала, а это еще никому не удавалось, кроме него, а у него еще было целых пять секунд в запасе, враг уже был на прицеле и со спины. - Кто теперь ему поверит?
      Девочка разговаривала по интернету с мальчиком и должна была ответить на важнейший вопрос: " я тиба хотцу а ты са мной будисш ыбстыса?". Теперь он подумает, что она ыбстыса не хочет и уйдет к другой. А она может ыибстыса не лишь бы как, а всяко и разнообразно. У таджикского малчыка - с его слов -богатый родитель за границей. А у малчыка сифон и крышка от унитаза в общежитии.
      И так далее. Динама попортила много судеб в тот вечер.
      Что означал весь этот водопадный поток современных слов, Оселедец Гарькавый так и не понял. И потому, растопырив руки, скребя по вонючим голышовым стенкам, вышел по стенке наружу.
      Рюмку коньяка он хлобыснул в пивнушке "Изба-читальня". Что слева. - Харный напиток!
      Поглазел на развешанные по стенам экспонаты времен советско-украинского быта, потрогал за ручки самовар и подергал за выпуклые усища всих славных запорожцив, что сочиняли в толпе таких же гарных молодцив письмо султану-паше.
      - Ни одной медали с войны! Ступку не вспомнили, а как он Бульбу сыграл. Это что за портрет? Неужто Степка? Оселедец плюнул в Степку, за что получил первое предупреждение от обтрепанного рябого панка с торчащей конской гривой, кожаном на хряпке и выгравированным на лбу трезубцем. Панк улетел к стенке, а прислонившись небритой щекой к плинтусу, тут же блаженно заснул.
      - Медь самоварная не чищена.
      Почитал старинные газетки - "Правду" и "Комсомольца" на украинском языке.
      - Есть еще смелые люди в хохляндском королевстве.
      Сплюнул. - Демократия. Все уживаются нормально. Никакой стихии. За что русские на нас так злы? Крыма жалко? Нахрен им Крым. Корабли есть и хватит. Аренду продлим. Защищать наше море не надо. Сами как-нибудь с НАТОй отобъемся от турка.
      На чай Оселедец тратиться не стал, а снова повторил коньячку.
      На выходе треснул в глаз шумного и оборванного молодого русского проходимца с осоловелыми глазами и мешавшему прочему народу держаться за перила.
      Тот подмигивал, будто нервный и все выпрашивал какой-то дури. - Дядя, дядя, - твердил он, прыгая бровями и поправляя гипсовый ошейник, - я знаю город будет, я знаю саду цвесть, когда такие маки в твоей ограде есть....
      Лежа, и размазывая грязь по лицу, он пел уже другую, революционно-юродивую песню про кулака-богача, к которому скоро придет расплата за гибель Павлика Морозова, и где вместо мака вторым героем рисовался чеховский крыжовник.
      Треклятый костыль его за поломанной ненадобностью лежал в стороне.
      Гарькавый ушел с базара, ошеломленный уличной и внутренней теперешней жизнью, далеко ушедшей с тех пор, как он в последний раз был на рынке; ушел, несолоно хлебавши, в плане шахматишек по интернету, зато сэкономив на том половину своих и погребальных старухиных деньжищ.
      
      ***
      
      Недобитыш допытываться до врага дальше не стал. Партейка так и не была сыграна, все прошлые обиды дополнились еще одной - уже современной и, похоже, на все оставшиеся времена.
      - "ИК", вот тебе "ИК"! Бабах! Вот тебе. Тресь - в район груши, где должен бы находиться прищуренный шрамом глаз Гарькавого.
      Недобитыш неплохо боксировал левой. Правая осталась лежать на краю полевого аэродрома, срезанная злодейским осколком в сорок пятом году. Во время посадки на фоккер, присланный для эвакуации штаба, по их отряду партизаны открыли огонь. И, кажется, в толпе партизан мелькало командирское лицо Оселедца Гарькавого.
      - Герр Матиус! Эй, где Вы там?
      Подбежал Матиус Корнелиус. Мафиозло Недобитыш попросил связать его со спортотделом Сатурна в Мюнхене.
      - Закажу грушу с лицом этого сволоча Оселедца и буду по нему каждый день колошматить левой и ногами.
      
      ***
      
      Малехин поступок был разобран по полочкам его батей - Ксан Иванычем в домашнем архитекторском кабинете-кухне, закончившимся, к малехиному фарту, без участия ремня, - в таком возрасте ремень обозляет, - и ограничился он всего-лишь легким устным отцовским порицанием. Значительно позже - в первый же день каникул предпоследнего класса - деяние Малехи было проанализировано злопамятными мальчиками и девочками в школьном, специально отключенном от электричества сквере, что за памятником Органикидзе, методом русского Линча (что означает: - в темную, но без одеял; в одетом виде, но без колпаков). После того скверного анализа Малеха от горя и обиды бросил курить траву и временно перешел на сигареты.
      Кирьян Егорович 1/2Туземский - простой констататор всей этой истории с путешествием. В случае на французской барже он даже не имел диктофона - сдохли батарейки. Работали бы батарейки - все могло бы кончиться по-другому. Кого такого другого он хотел бы напугать Чеком-и-Хуком, если он пишет книгу для одного человека - именно для его товарища - Порфирия Сергеевича Бима? Да никого, даже самого Бима. Бим видел, Бим все знает. Знает он почти что с самого начала, а именно с мотеля под Казанью, где впервые в жизни нечаянно попробовал дури и когда на него наехал паровоз с голыми бабами. Но Бим решил сам, без всяких подсказок со стороны Кирюхи Егоровича, что будет твердо молчать. А вот все несостоявшиеся читатели и читательницы уже давно опуганы и увлечены телевизором, и им это книжное завлекалово совершенно безразлично.
      Может, с точки зрения наивного Туземского, крокодил в качестве героя, это и есть тот самый настоящий хоррор, которого так не хватает русской литературе и он решил поддержать традиции? Может оно и так. Но, отчего же тогда этот самый крокодил - так некровожаден, словно невинная вырезка из одноименного журнала советского периода истории, отчего не пьет и не курит, не лезет в драки, не насилует заблудившихся в Африке детей, отчего так аккуратен в быту, модно обут-одет, складно выражается и политически корректен, занимаясь только поддержкой сознательности таких пустоватых нашенских в доску путешественников, словно с цепи сорвавшихся в заграницу?
      На взгляд каждого состоявшегося самиздатовского критика, а их тысячи, дорогие читательницы, это вовсе не хоррор, а наивная, сентиментальная и дешевая подделка. Плакать хочется от такой литературы!
      За настоящим хоррором, - советует автор, - обращайтесь в Самиздат! Те же - критики. Они же и жанровики.
      Хоррора в самиздате почти - что столько же, сколько и херровой прозы.
      Полновесного - живее всех живых - хоррора, достаточно в нашей с вами автобиографической действительности. Хоть в доярочьей, хоть в дамской.
      
      ***
      
      Извратимся еще.
      Словом, этот, так называемый роман - сказка - небылица абсолютно непостижимого жанра, как раз и составляет весь тот стандартный, вынутый из помойки, благоухающий синонимами, намеками, историческими выдержками и полустраничными деепричастными оборотами букет начинающего писателя-графомана, который первым же своим "произведением" пытается взорвать самого себя, потащив за собой совершенно невиновное в этом писательском кошмаре читающее землячество в черные дыры прожорливого и бездарного, полуземного, тупого, без грани по-английски тонкого юмора человечьего космоса.
      На совет ввести в сюжет взамен всего этого дерьма любовную лирическую линию, дать больше географических и культурных сведений, вычеркнуть вульгарщину и ограничиться двустами страницами в издателя швырнули потертым портфелем, набитым очередной порцией макулатуры, походя вспомнили Жюля, потом Верна и послали искать какого-то Хоя.
      Издатель не отказал себе в этом удовольствии. Про то, что, например, тот же Жюль с приставкой Верн, трахаясь с наукой, прекрасно обходился без любовной линии, он специально и во вред Чену Джу забыл.
      Однако издатель совершил две ошибки: прежде чем окончательно уйти на поиски Хоя он через силу долистал все это низкопробное чтиво до нижней корки (небесплатно, естественно) и, - второе, - отдал оное на рецензию своей супруге - профессиональному критику и литературоведу.
      Ровно через год с тщедушным хвостиком несчастный издатель развелся со своей не в меру любознательной женушкой защитившей на почве указанного чтива свою главную диссертацию и положившей якобы случайно псевдотруд псевдописателя под семейную подушку.
      Перед тем, как засунуться в петлю, честный издатель посоветовал бывшей жене окрестить злополучный псевдотруд "романчичеком" а еще лучше "солянкой" (а где есть солянка, то там, соответственно, находятся ее ингредиенты), открыв тем самым свежеиспеченные формы повествования, и, всвязи с этим, подправить диссертацию. Его мотивировка была следующей: - для настоящего романа слишком много чести. Для солянки - сойдет.
      А псевдописателю он (странное дело, право, - чокнутый какой-то издатель) на основании прочитанной четвертой или пятой версии - издатель тут сбился со счета - рекомендовал вернуть и ввести в повествование двухголовое чудовище, которое всю Россию проскучало без дела в багажнике и которого псевдописатель - непонятно из каких соображений может из каприза может из лени, - для начала показал народу, заинтриговал, а потом попросту выкинул в Небуг как бесполезный груз.
      Ввиду приближающегося конца света и сохранения для прочих поколений этого учебника глупости и сквернословия, честный издатель единственно, что мог обещать, так это перевести весь текст на глиняные таблички.
      И исполнил это. За свой счет.
      "Для нового Адама Евы и всех последующих отпрысков, а также для детей внуков, правнуков и праправнуков последних - будущих засранцев пердунов и путешественников по новому миру" - такие слова он выбил на первой табличке.
      
      ***
      
      
      
      
      -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      3.1.3
      АВТОР ПРИКИДЫВАЕТСЯ РЕДАКТОРОМ
      
      
      
      Хроники эти - роман ли написаны на основе реальных событий в основном "по-горячему" что является художественно-эротической параллелью с живописью акварелью "по-сырому".
      - Читатель ты работал когда-нибудь по-сырому? Не довелось? Думаешь мазня все это? Ну и дурень, прости господи. Считай что бабу не Yмал.
      Так довольно непедагогично в отношении искусства любви, но, зато с глубочайшим знанием изящного акварельного ремесла, объясняет нам сей новоявленный повар-производитель романов-солянок с частями-чтивами и главами-ингредиентами.
      Слабое сердце настоящей дамы, знающей акварель, читая это, конечно же, екнуло в трусишки, а всамоделишная и хитрая доярка только ухмыльнулась.
      - Надо же, удивил. Доярки каждый день работают по-сырому. Правда, не с акварелью, а с молоком, и ворочают не кистями, а сиськами, и не своими, а коровьими. Может поэтому и не ждет ее хахаль и не гладит утюгом в ожидании ее своих семейных труселей; и не любит он ее по-художественному, а караулит другую, ненамазанную или намазанную, бесстрашную, с наступлением темноты, да за колхозными амбарами.
      - А колхозы-то, у нас в стране есть? - спрашивают по-московски наивные городские дамы.
      - Если есть по-прежнему дважды орденоносные хозяйства Ильича, если есть памятники Ленину-Сталину, если есть одноименные исторические центральные улицы по одной главной в каждом миллионнике, не считая переулков, то и колхоз должен быть где-то рядом, - отвечают им умные доярки.
      - Маньяшка, слышь, где у нас наш Ильич вчера-то посклизнулся, что пришел весь в говне? А где у нас дерьмопровод, что окольным путем и потайным образом от экологов и санэпидслужбы ведет точно в Баламут-реку? Конечно же, не на гумне, а на скотном дворе, что за колхозным амбаром.
      Самого колхоза может в том еще понимании уже и нет, но запах-то от колхозов в качестве исторического наследства до сих пор сохранился. Сохранились и колхозницы. Доярок всвязи с прогрессом и единой классификации технических терминов переименовали в операторов доильных комплексов, свинарей в менеджеров по безотходно-кругооборотному обращению продуктов пиво-свиноводческих хозяйств, директоров колхозов - во владельцев частных сельских предприятий, пьяниц в алкогольнозависимых, лентяев - в безработных, приватизационные чеки для кого-то стали деньгами, для цыган - разменной монетой, а для кого-то - одной спасительной бутылкой водки.
      Понятие "советский народ" наконец-то само-собой упразднилось и все стали просто населением, даже без пояснительной приставки "народо-".
      В простолюдинов укороченный и несоветский народ превратится в мгновение ока перед лицом всемирной катострофы, объединяющей богатых, малоимущих и нищих в единое голодное целое, а пока он этого не заслужил.
      
      P/S. Ваучер для Туземского Кирьяна Егоровича стал декоративной частью обоев при очередном обновлении интерьера родительской спальни. Обои были выполнены чрезвычайно модные: из старинных газет и цветных иллюстраций журнала "Neckkerman", привезенного из самих объединенных тогда Германий его близкой родственницей, проживающей в германиях в качестве жены сотрудника миссии хороших советских войск при штабе плохого NATO.
      
      ***
      
      Особенность упомянутой акварельной техники, - говорит Чен Джу далее, - заключается в том, что восемьдесят процентов такой живописи художник - художница может смело сложить в самый дальний чулан, закрыть его дверцу на ключ, а ключ выбросить от соблазна собственноручной расправы с доказательствами собственной бездарности при просветлении сознания, - то бишь после, или во время какой-нибудь попойки.
      - Это читатель был счет в твою пользу, - деликатно иронизирует Чен Джу, сворачивая дальше на свою подлую сторону. - Не радуйся заранее. Этот только с виду мусор нельзя выбрасывать совсем. Этот якобымусор пригодится гораздо позже для биографов любящих наблюдать истоки любой творческой личности, а, главное, настоящей бездарности, которая, бывает, граничит с гениальностью то ли вопреки, то ли в абсолютном соответствии со зверино-человеческими законами (выживет сильнейший), но для большинства все-таки - необъяснимо каким образом добившийся признания.
      Не так-то легко управиться с растекающейся краской и непослушной бумагой мгновенно впитывающей в себя цветную жижицу, которая в зависимости от степени мастерства, превратится или в затейливые, но бессмысленные образования, либо сложится в какое-то более сакральное изображение типа пятен крови, слюней и пота, которое при особом желании человечества можно выдать за оконченное творение в редкой авторской интерпретации, либо сойдет за исторический артефакт.
      Высохшую живопись "по-сырому" невозможно исправить после: все добавления и накладки сверху выглядят неестественно жестко. Можно довести акварель до гуашевого состояния, когда не только по главному принципу акварели не просвечивает бумага, но даже слои краски шелушатся от толщины и голодные тараканы трескают ее наравне с гуашью.
      Не знали? Не пробовали такого?
      Можно попробовать вытереть неудачные места щетинкой, чтобы потом шлепнуть туда еще акварели. Испытали? Уразумели? Поняли, что это бесполезно? Зачем тогда терли?
      И так далее.
      Девчонки, девушки, студентки, если бы вы попробовали написать маслом гуашью и акварелью хотя бы по паре раз вместо того, чтобы красить слизями рожи и пудрить растертым мелом носы, то ты вы бы смогли сравнить и понять что на самом деле сложнее. Однозначно: акварель по сырому многократно сложнее, потому что она не терпит фальши, требует невероятной скорости, иначе высохнет и наступят кранты; и потому химически чистая акварель не может ждать никаких результатов раздумий, хоть высокопарных, хоть схоластических, хоть других.
      Оставшиеся двадцать процентов нормальных растекающихся по-правильному акварелей (пошел счет в пользу художника) - это все шедевры.
      Уникальность такого произведения даже у посредственного мазилки состоит даже не в его сомнительном мастерстве - гениальных мастеров акварели во всем мире за все времена можно сосчитать по пальцам - а в мгновенной фиксации событий - по-иному импровизаций пропущенных кистью сквозь подраненное ею же сердце. Акварельная живопись по-сырому другого не приемлет. Вот так-то выспренно. Вас уже тошнит от высоты слога? Мало кого не тошнит от высоты. А как же иначе?
      Вот что такое живопись по-сырому. Но, поскольку...
      
      
      ***
      
      
      
      ----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      3.1.4
      КЛАССИКИ В ГОСТЯХ У ЧЕНА ДЖУ
      
      
      ... но, поскольку чтиво рассчитано только для одного человека - Порфирия Сергеича, а также заранее известно, что одним Порфирием тут не обойдется, потому что рано или поздно все-равно вычислят, то и приходится делать реверанс народный.
      Словом, спецификой хроники является не олитературенное перечисление событий происшедших с четырьмя разновозрастными и в разной степени агрессивности или дружелюбия путешественниками - седоками шикарного во всех отношениях автомобиля RENO KOLEOS , по довольно-таки незамысловатому европейскому маршруту, а прыткая регистрация впечатлений своего рода сумма импрессионистических очерков, складывающаяся от многочисленности информации и смесей с другими жанрами в довольно объемистую, но цельную автобиографически - исследовательское пособие по поводу того, как трудно начинающему писателю из глубинки избежать многословия и не угодить в расставленные сети кажущейся абсолютно полной свободы.
      Про художественность, содержательность, психотерапевтику и пыр и пыр, - предоставим судить Порфирию.
      Может быть местами вроде забытого на спинке скамейке и не украденного никем фотоаппарата в книжке присутствует излишняя и невероятная в данной ситуации русская честность. Про неукраденный фотоаппарат - это случай в Эмиратах, где за посягательство на чужую собственность запросто укорачивают руки. А в Европах хоть дорогие, хоть дешевые фотоаппараты на всякий случай рекомендуется не забывать на лавках, столах, ветках можжевельника, на бордюрах фонтанов, на бронзовых пенисах мальчиков-Писов. Последних развелось по Европе, а также в Америке, и даже в Шанхаях-Токиях и Эмиратах, немеряно. Пенисы словно просят: - повесь на меня что-нибудь, потрогай, подергай, проверь прочность мрамора и бронзы, а потом забудь это там, вспомни, что бомжи - тоже люди, и что изредка им надо протягивать руку помощи в виде судьбоносных подарков.
      Нельзя также забывать слуховые аппараты, очки, вставные челюсти на газонах, созданных специально для забывания вещей, а помимо того уж - для пикников, целований и возлежаний в объятиях партнера по путешествию. Словом, держи вещи при себе прицепленными на веревочку.
      И уж на все сто книга-солянка заполнена по-поросячему непорочным и простодушным самокопанием в организмах главного героя и его соподвижников (в термин "организм" местами включается также мозг) в некотором поверхностном роде приближающим эту то ли книгу, то ли на самом деле сборную солянку - фикцию к произведениям писателей прошлого - сатириков пересмешников и немецких антиэстетов, находящих в процессах физиологической жизнедеятельности человечества какой-то другой мировой, сакральный смысл, связанный все-таки в большей мере с несколько извращенно-самобичевательным мышлением, нежели с диорическим справлением нужды и любованием собственным пометом.
      На высокую литературу и на сходство с известными произведениями в жанре путешествий, коих написано до чрезвычайности много и, с некоторыми из которых, писатель (как громко!), естественно, поверхностно знаком, автор справедливо не замахивается, между делом строча лично свое.
      - Похрену! На все обращать внимание - самому дороже. Не интересно. Нету кайфа, - словно говорит этот псевдоначинающий писатель единственному читателю каждой страницей своего бесконечного словоизвержения.
      Вопрос стилистики и конструктивных построений - вопрос любопытный, который на протяжении всего романа болезненным образом мучает главного героя Туземского Кирьяна Егоровича, обещавшему своим товарищам написание по окончанию их совместного путешествия книги, и влияет самым прямым образом на все его внутрикнижные поступки.
      
      ***
      
      На одной из лекций, прочитанной во Франции перед читательницами русского филиала Клуба Воинствующих Ночных Бабочек, живой псевдоним Чен Джу объясняется с ними по поводу жанра его произведения и сходства с некоторыми известными писателями.
      - Странное дело, но по мере написания книги с моим стилем происходили некоторые метаморфозы . Понимаете, там (в лингвоанализаторе - прим. ред.) есть разные списки, - объясняет он читательницам про то, как по одним спискам с первого раза выплыл какашкой на поверхность и навсегда прилип в качестве сравнительного эталона Борис Акунин. (Это один из самых читаемых в России современных писателей - прим.ред.)
      - А во Франции читают Акунина? - спрашивает Чен французских мамзелей с удивленными и выпученными глазками от стараний понять переводчика. - Нет? Только изредка? Как же так? - сильно удивился Чен Джу. На самом деле во Франциях читали Акунина и нередко в переводе.
      Бэ Акуниным менее амбициозным согражданам можно было бы гордиться и срубать с этого деньги, но не тут-то было в случае непредсказуемого, нагловато, играющего в безобидное окололитературное регби Чена.
      Чен Джу, как и большинство приверженцев классического русского языка, любит и повсеместно уважает Бориса, но после проверки некоторых сочинений других авторов, представленных в самиздате, Чен Джу разобрался и определил, что большинство самиздатовцев, имевших, ввиду приличного объема написанного, права на анализ, точно так же, как и Чен Джу, носили то же самое славное акунинское клеймо.
      Растиражированная в миру печать Акунина и пришлепнутая злым анализаторским роком ко лбу Чена Джу, представлялась последнему не только неоригинальным, стандартно-магазинным украшением, а ужасной шивоподобной бородавкой, которую отчего-то обожает четверть загорелого, сисястого и бедрастого человечества, полощущего семейное тряпье в прибрежных волнах Индийского океана, куда, кроме Инда, сливает свои желтые воды еще и мутный согласно географо-исторического штампа Ганг.
      Удивительный процесс, но читать самого Акунина (получать удовольствие от слога, следить за содержанием и чувствовать в нем неотпускающий внутренний стержень) интересно, а читать прочих писателей самиздата, заклейменных печатью сходства с Акуниным - не всегда.
      Это говорило о полной механистичности анализатора, о неких математических и статистических закономерностях, о ритмах, выраженных в черных значках (ноты, пунктуация) на белой бумаге, а вовсе не о том впечатлении, которое можно было бы получить, проиграв эти значки-ноты на чувствительном музыкальном инструменте. Так интерес к анализатору у Чена Джу на некоторое время пропал.
      
      ***
      
      Позже на страницах Чена Джу обосновался А.С. Пушкин: 77% попадания в сходство. Ого! Это случилось неожиданно и прозвучало льстиво.
      - Ух, ты, подумал тогда Чен, и почувствовал он себя римским героем со свежесобранным лавровым венком на умной, хотя и не по-ромуловски некучерявой головенке.
      Снял тогда Чен Джу Ченджу в городе Москве новый офис, на фронтоне которого написано число "1812".
      Хотя походить на чопорного Пушкина внешне он не собирался (волосья не те, да и нет соответствующей родословной), но в качестве уважаемого гостя посиживать гениальному открывателю нового поэтического языка в своей аналитической приемной Чен Джу дозволял охотно. Для имиджа перед прочими искренними графоманами.
      
      Вот и сидит Пушкин в приемной Чена, задерживается подолгу, борзеет, поглядывая на вздорную бабенку Лефтинку - секретаршу и референтшу в одном юном флаконе, взятую Ченом для красоты интерьера и прочих попутных нужд. Чаще, чем принято в таких случаях, роняет на пол платок с инициальными вензелями "А.С.". Платок тот - от Сологуба.
      Вслед за тем он шарит по желто-зеленому паркету.
      Потом снова цедит чаек, кусает лимонные дольки, забавляется конфетками-бараночками, прочими мутуализмами и силлогизмами, и, пристально глядя в глаза Лефтинке, подолгу облизывает свой тонкий указательный палец. Намекает на что-то африканЪский джентльмен.
      А через недельки две, словно человек с луны, постучался некто огромный, и, как оказалось в двадцать первом веке, совершенно несправедливо понятым в физическом смысле, вопреки всем эталонным мелковатым и хрупким памятникам, раскиданным по площадям и скверам огромной страны, г-н Антон Павлович Чехов.
      Пора тут вспомнить аналитическую живопись позднего Филонова, разлагающего мир на частицы карикатурной красоты и буйной никчемности. Это как будто бы отдельные запчасти тела, лица и внутренностей были бы каждые в отдельности образцом для любования, а составленные вместе без ума и пропорционирования являли бы собой редкого урода.
      Так вот, тот самый Чехов, не разобравшись в задании, приносит с собой в аналитическую приемную Чена, результаты анализа в тонкой пробирке. Еще приносит некий, непонятный пока читателю, задаток в пятьдесят пять процентов и говорит космическим голосом: "Здорово, брат Пушкин. Ты брат мой. Чего ты тут, брат?"
      Пушкин молчит. Насупился тем, что он тут не один гений.
      - А я тут три дни кино одно в повторе видел, - продолжает Чехов, - симпатичное кино, бандюганы молодые - озорники все, патриоты, самопальные поджиги, пулеметы (а Чену это все известно с измальства) - все настоящее как в жизни. Крови не видно, это, батенька вам, - не Америго Веспуччи... но впечатляет, блин мандатский. Девки плачут... жалко девок, жалко талантища такого. Ну, так я Вам советую па-а-смотреть. - Тут Чехов, непозволительно для такой величины талантища изобразил какого-то своего знакомого по общаге, страдающего заикательной болезнью.
      - Билеты дорогие, безусловно, но не стоит сокрушаться. Сходите, сходите... Не п-п-п -а-а-жалеете.
      - Здрасть! - перебивает его Александр Сергеевич, круто насупясь в чернозавитых бровях, - не до синематографа мне. Я тут жду, когда сейф починят. Не могут вынуть зарплату. Бардак! Представьте себе наше время. Я бы им всем тут... А тебя как занесло? Беда, какая, что ль?
      Запахло дешевым спектаклем с минимумом декораций. Потолок высотою до неба. Освещен только пятачок с людьми. Герои выступают из темноты как призраки. Хоть один бы раз тренькнул настоящий трамвай и развеял бы облегающую жуть.
      - Где остальное? - строго и сходу, как ловкий гибэдэдэшник, оценивший толщину задатка, спрашивает Чехова неожиданно вошедший Чен Джу. Он, только что, смывши воду в титановом с позолоченным в орнамент сортире, - что сразу же за карманом сцены, - вытирал махровым полотенчиком руки.
      - Лефтина, озаботьтесь, сударыня, чистотой средств гигиены. Я вас прошу, милочка, дочь моя приблудная, кха-кхе, будьте уж так любезны. - С классиками жить, кху-кху, по-ихнему выть. Без чистоты и салфеток уже не могу. Нос воротит.
      Аллергический кашель. Долгий, нудный, окаянный, как зудение комара.
      Чен Джу, частенько сшибаясь и общаясь с гениями, как-то к этому классическому, длинноватому, но весьма легкому жаргону весьма быстро притерся.
      Лефтина ахнула по-бабьи, застопорила каблучком вращающееся кресло, - само собой разумеется, - обшитого шагреневой кожей, - которое как карусельку раскручивал, с виду невинный, но шалун по жизни Александр Сергеевич Хоть-и-Пушкин. Потом схватила утиральник, - по-нашему полотенце, и умчалась с означенными синонимами в интимный сектор.
      Антон Павлович замялся. -Это авансец, милостивый государь, первый, так сказать прикид, я потом точнее справочку дам, мне, понимаете ли, ехать надо, - тонким, беззащитным и как бы не своим голосом пытается отшутиться он.
      - У меня нет детей, я хочу пережениться, свадьба намечена под Эйфелем. На втором ярусе недавно ресторан отреконструировали, но он, сударь мой, дороговат, судя по современной прессе. Стекла там шибко особые, через них при включенном электрическом освещении ночной город весь на виду. Как чудный Днипр в тихую московскую погоду. Молодец Гоголь, настоящий молодец, и архитектуру одинаково понимает, и чтит искусство природы... Не постичь цивилизацию - все так быстро меняется. Мне не по карману будет - школу надобно достроить. Фундамент, тот сразу, как только заложили, взял и треснул в середке. А сбоку стена изогнулась дугой в сторону улицы. Пришлось признать этот капризус - физикус, изобразить выступ, но на всякий случай я подпорки поставил. Как в Стамбуле... понимаете меня? Бывали в Константинополе? Ну, а в Тифлисе? А на Северном Кавказе у горцев? - Так там в точности так же. Ага. Ей-ей. Эркеры моим проектом были не предусмотрены. Вот так-то! Эка напасть... Что делать? Я знаю что делать, - кричал мне по мобиле Чернышевский. А что с этим его "Что делать" делать? Извините меня, ради бога, за тавтологию. Тавтологию с детства не жалую. Он там как-то все в общих чертах и оченно длинно. Блин, я не сумел разобраться. Сплошные метафоры и политика!
      - Ну и?
      - Нуи? Нуи? Вы так, кажется, выразились? Хорошее выражение, меткое очень, краткое-с. Поздравляю, - надо записать...
      - Я хочу взять билет на по-езд! - заорал прежде спокойный и интеллигентный Чехов и мгновенно утих. - На поезд, понимаете! Мною не надо манкировать - люблю прямую речь, в смысле литературу... то есть правду-матку, никаких окололичностей, невнятицы, фанаберии не люблю, и, тотчас же хочу услышать такой же явственно простой ответ. Я всего лишь русский врач... И еще постмодернист. Сейчас мне такой рецепт пишут.
      Чен Джу: "Короче, денег, что ли хотите? Писатель вы наш с саквояжем доктора. Щипчики есть для зубов, а долото, зубила? Есть? Ну и вот. Извольте - вот Ваш сейф. Берите, пользуйте свой инструмент. Если откроете - берите все. В нем... Хотя лучше так, а то мне самому нужно на жизнь: сколько Вам надобно для счастья?"
      Антон Павлович: "Извольте, и поймите меня правильно - о деньгах ни слова, разве что сами соблагоизволите-с. А какой у Вас, некстати, рост?"
      - Сто семьдесят восемь , - сказал Чен Джу и подумал: "Сейчас зарплату переведет в вес или наначнет пачки складывать столбиком. Лучше бы я приврал".
      - О, ja, ja, совсем неплохо-неплохо. Дас-с. Пластическая эллинская красота! Фаберлик! А колики? Нет? Удивительно. А остальное будет зависеть от вас, сударь. Я вам несколько не верю, уж извините. Так принято - не сразу все давать. Растите, растите... тренируйтесь, пробовали читать Гоголя? Да, Вы же на него ссылались в "Живых украшениях". Есть у него вещицы. Да и у Вас перластые есть выражения. Далее посмотрим. А чаю, ...чай, простите, у вас теперь чай тут как часто дают? У нас в "Стрекозе", дак в каждой странице давали".
      - Мы больше по пиву, - мазохистничает Чен Джу, слегка успокоясь. - В каждой строчке только точки после буквы "Л". А в каждой точке по пузыречку. Ха-ха-ха.
      Запах дешевизны в сценах увеличивается. Для этого кто-то в кулуаре открыл бутыль с концентратом соляной кислоты и веером направляет в приемные комнаты воздух.
      - А у нас, так больше, исторически по чаю-с. Послушайте, коллега, - тут же замяв неприятный разговор о деньгах, продолжил Антоша Чехонте, - для надежного здоровья русского языка мы с вами...
      - Об этом мы в другом месте поговорим, - грубовато, словно завуч в кабинетной учительской, перебивает Чен, и тут же меняет тон, скрашивая вырвавшуюся фразу: "Не возражаете, надеюсь? Могу подбросить Вас до Парижа с Полутуземской оказией. А? Хотите?"
      - Как? Ого! Подумаю уж, коли предлагаете такое. Дайте чуток времени. Так-так. Интересненькое на горизонте дельце. И что же это за туземская такая хитрая оказия? Через Океанию в Париж вознамерились? - скрючил улыбку Антоша, маскируя исключительный заинтерес.
      - В Париж, в Париж, в карете, да-с! В современной карете, под бензин, с четырьмя приводами, триста лошадей. Именно в Париж. Ну и еще попутно в несколько стран. За гвоздями едем, вернее, один знакомый чувак едет. Так-то вот! Там, кроме вас будет еще четверо, но место все равно есть. Для Вас спрессуются. Или Вас спрессуют в толщину книжицы. Правда есть и другие желающие.., но из уважения к тебе, к Вам-с, простите... Там рассудительный человек нужен. Судья. Во-первых, трезвый ум, во-вторых, знаток, щупальщик вроде Вас. Подумайте, поразмышляйте, времени у Вас на раздумья ровно три месяца. Это до фига. Да! Именно до-фи-га! Очень разнообразился словарь за последние полтораста лет. Это выражение может Вам не знакомо, но очень точный момент. Хлестко и коротко. Вот так-то. Не то, что Ваши "дас-с, да вас ист дас". ЗаYбли-с, ё-пэ-рэ-сэ-тэс! Эти "эс" сильно удлиняют текст. У нас принято изъясняться короче: век информации, скоростей, понимаешь.
      - Любопытно, да... выражения эти, скорость жизни иная. И гвозди мне бы лишние тоже не помешали. Прямо за гвоздями? Странная цель. В России нынче нет гвоздей?
      - Таких нет! - подтвердил Пушкин, будто знал о гвоздях все, и отвлекшись от ухаживания за Лефтинкими ручками. - Кованых да ржавых сейчас не выпускают. Разве что для разных буржуазных причуд красят под ржавчину. Даже краску такую специальную придумали, которая железо ест.
      - Коррозионный раствор, - говорит умнющий Чен Джу.
      - А есть еще синие гвозди. - Это умничает Пушкин.
      - А покрасил их кто? - спросила Лефтина.
      - Из золота они, - коротко бросил всезнайка Пушкин. И сморкнулся.
      - Интересненько, - продолжила Алефтина, - кому нужно голубое золото? Желтое-то оно красивше будет... А так и не понять.
      - Алефтина, не встревай, а! - буркнул Чен, - не хватало еще, чтобы про наши гвозди в том веке знали.
      Никто не понял про связь гвоздей и синего золота. Ну и слава богу.
      - Как-то даже не задумывался, хоть и ездил на бричках неоднократно... - сказал задумчиво Чехов. - Судьей? ...Не пробовал этой профессии, я все как-то больше по диагностике, по журналистике могу, пишу помаленьку разное... Читает народец крамолу. Удивительный у нас читатель: зубы ему лечить некогда, в дырки вставляет сигареты, чтоб красоту с пользой совместить, в эмаль всверливает бриллианты, а..., кстати, у вас тут есть пианино или флейта?
      Чего хотел Чехов от пианино никто не понял, тем более слушать его неизвестные музыкальные произведения. Может хотел сыграть романтический текст на клавишах водопроводных струй и опередить нового Блока?
      - Думайте, да, - перебивает Чехова Чен Джу. - Пианины тут никакой нет и за ним не пошлем, а мое слово - цемент высшей марки. Но, вот, извините, я возвращаю нас к нашим баранам, дас-с. Вот как же так получается, уважаемый Антон Павлович? Дорогой! Я прямой человек, я ценю ваше и свое время и, уважая Вас, юлить и подмыливать не буду: вы, черт побери, даете пятьдесят пять процентов под доверие, приносите какие-то результаты анализа. Про свою мочу и ее обильное истечение я знаю лучше вашего, простите за резкость. Я просил совершенно другого. Заберите пробирку с собой: зачем вы ее вообще с собой носите? Коллекцию составляете от знаменитых людей? Я еще не знаменит и не знаю, буду ли когда-нибудь знаменитым и любимым. (Любимов, листнув страницу, улыбнулся. Да уж. И поискал в портфеле пистолет. Пистолет нашелся в боковом кармашке среди мокрых салфеток с пьянки месячной давности, слегка пованивал икрой, и, вдобавок, оказался незаряженным. - Та-ак! Куда же я пули дел? Последнюю потратил на.., а предпоследнюю? А, у меня же счет еще за расстреляные зеркала в Ермоловке не оплачен...)
      Чен слегка призадумался: "Или выкиньте ее. Лефтина, возьмите, пожалуйста, у Антона Павловича пробирку, выкиньте ее нахрен, только не разбейте. Еще духа Хоттабыча нам не хватало. Так и кондиционер сгорит. Ну, так, сударь, мне нужен диагноз, понимаете. Бу-маж-ка такая. С печатью. Именно с печатью, а не рецептик с каракулями. Где она?"
      Чехов задумался, понурил голову, снял, протер и вновь нацепил пенсне. - Нету бумажки, кончились все, разбираюсь пока. Вспомогните с целлюлозой!
      - Лефтина, выдайте господину Чехову пачку бумаги.
      - А?
      - Белоснежку ему, говорю, дайте!
      - Это дело тонкое, - продолжил Чехов, не особенно обратив внимание на презент, но, тем не менее, засунув пачку в потертый саквояж и звучно щелкнув никелем замка. - Ну, как бы это Вам ловчее пояснить... с бухты-барахты тут...
      - Вот сами же сознаетесь. Вы великий специалист, гений, - продолжает философствовать Чен Джу. - Не будучи мальчиком, простачком, понимаете, о чем речь. ...И я еще, зная сам - кто я есть, не имея бумажки с печаткой, буду выпрашивать у вас остаток Вашего долга передо мной ...в сорок пять страниц всего? На колени встать? Простите, но это, сударь, невозможное дело-с. Ептыть, да я от рожденья классикс с тремя "с" в конце. Это добавляет вкуса-с. А с Вами относительно "с" вполне согласен и для того времени тоже. Все добавляют "с". Во все времена. Только в наше время с ироний, а Вы - с наивной честностию. Я это разумом и чувством, понимаете, испытываю. Но я по ходу дела добавляю новаций. В этом разница. Обрезаю слишком уж старорежимные лишки. Жеманные они. Убавляют мужество. Время новое, понимаете? Все солдаты жизни. Скорострелы. Любовь нынче не в почете...
      - Да уж! Это зря....
      Все, как в сценарии Ревизора: "Зря, зря".
      - Хвалят вот этого гражданина, - тут Чен показывает на Пушкина, - Белинский, вот, в него втюрен. А "эс" вы сами не смогли упразднить. Так время, батенька, само много чего упразднило, а чего добавило, то никому у ваших не снилось даже. Скоро живем, торопимся. Отсюда вся дурь, матерщина, говно. Ценности нынче другие. И продукт жинедеятельности тоже другой.
      - Ох, ты! - удивляется Пушкин, сам в юности - изрядный шутник, - и чем же народонаселение нынче, извиняюсь, срет? Чем дышит в современной унитазной уборной? И почто упразднили схождение во двор? Там как-то и мечтается даже лучше, во время живого процесса-то.
      - Я добавляю специи такие. Я возвращаюсь к литературе. Не к туалетной вони, хотя вопрос, конечно, интересный. ...Вовсе не такой уж юродивый. Я добавляю "дурки". Злые смешинки такие. Для ощущения. Не для потрафки публике, себе, от души и для души. Мир не стоит на месте. - Разгорячился Чен Джу жутко. И готов Чехова скушать. - А вы мне вдвоем пишетесь тут... За набросок просите зарплату, это что, Ъ, за дела? Не успеваете - пишите ночью. Я эскизик и без вашего смогу накидать... Мне расторгнуть с вами договор... .как... ну, понимаете ли, как в снег накропить.
      Понимает Антон Павлович, и соглашается с ним Пушкин, что, не умея поссать вот так запросто в снег, он не смог бы пробиться в этой долбаной и бандитской стране; и в это время слишком много нахлебников, издателей-шкуродеров, писателишек разных, засасывающих в себя иную альтернативную литературу как засасывает продукты деятельности человека бездонный канализационный прибор. Слово специальное придумали для оправдания: "альтернативная литература", блинЪ..., ну и что это за явление такое?
      - Все, что необыкновенное, то и есть альтернативное. Поперечное то есть. Несоглашательское с запахом ерничанья. "Бег" в стихах. Баловство и онон букв с отсутствием здравого смысла... и вообще без всякого смысла, - вдруг выпалила Алефтина будто из автомата совсем несвойственное всем крашенным в белокурое.
      - Молчи уж, - осаживает ее Чен. - Не пристало стенографисткам о высоком ононе рассуждать. Подрасти еще надо умом и гражданской позицией.
      - В эту, как три буквы войдут, сразу все забывает. Шалава с лицом праведницы.
      Обиделась Лефтина. Как кошка затаила злобу на время. Стала сравнивать три буквы Чехова с окружающим алфавитом. Весь алфавит оказался мелок по сравнению с тремя буквами признанного писателя.
      Приподнимает себя выше всего вишневого садика и шире всемирных татарских хлябей самовосхваленец Чен Джу. - Если что, то, звиняйте, ради бога, но мне ваших сорока пяти не надо, честно. Да и эти начальные... хотите сразу верну? - говорит он весьма нелицеприятную вещь великому классику Антону Павловичу.
      Чехова, так же, как и большинство просвещенного русского мира, Чен, ну, конечно же, ценил выше всех остальных писателей, но только при Пушкине он этого ему никогда не скажет. Зачем обижать многодетного коллегу, которого, между прочим, должны грохнуть на днях. И чужих процентов ему тоже не надо.
      Но все равно Чену приятно. Слеза родственности, сама собой примазавшаяся к славе Чехова и Пушкина, засела в уголку правого ченовского глаза. Пушкин очередной раз поднял с полу платок, успев мимоходом задержаться взглядом под юбкой Лефтины, обтер его об штаны и протянул Чену Джу. То ли он чего-то не понимал, то ли так оно и есть, но он не заметил под короткой юбкой никаких дамских выкрутасов, кружевных подложек, да и сами панталончики вроде бы отсутствовали. Про стринги у нынешних дамочек ему еще никто не удосужился разъяснить.
      Классик-гений, поэт-родоначальник и директор по производству литературных солянок обнялись; и выпили они для плавности разговора по пивку.
      - Не такой уж куёвый напиток, - сказал осовременившийся на некоторый промежуток Пушкин - тот час же после осушения восьмого бокала.
      Пиво сближает. Пиво расслабляет и вытягивает из людей правду внутренностей наравне со здоровьем всех поколений.
      - Бэк энд ю эсэсэо . Лучше бехеровки, - похвалился Чен Джу.
      - Водка пользительней будет, - сказал огромный и ледящий Антон Павлович, при этом зорко поглядывая на Лефтинку. Потом придвинул голову к уху Пушкина: "Его телка? На каком месяце?"
      - Сам об этом думаю. Понять покамест не могу. И зачем нам это, для нового романа века?
      - Лефтинка, а принесите - ка нам вот тот экспериментальный образец, что мы в последний раз изготовили, - говорит Чен. - Это попробуйте. Ну и как? Это у нас народный напиток на основе перекипяченной солянки с верхним брожением и без катышков.
      - Есть букет, - говорит Пушкин, попробовав пенку. - Но не хватает лука-порея.
      - Шибает здорово, - вымолвил Чехов, только нюхнув издали. От запаха ченовского напитка закружило его голову. - Даже без порея хорошо. Буду. Хочу.
      - С волками пить - по-русски выть. А порей - вон он отдельно, в тарелке, - объяснил коллегам новый принцип приготовления русской похлебки Чен Джу, и приготовился всплакнуть от умиления.
      К правому глазу Чена, - как объясняет интересующимся критикам лечащий профилактик Антон Павлович Чехов, - подведен слишком чувствительный нерв. Левый глаз у него не то, чтобы не был солидарен с правым, но обладает меньшей чувствительностью. И поэтому известнейшая цитата Чена Джу "...левый глаз не дрогнул, а как-то подозрительно прищурился. Больше всего этот прищур походил на подмигивание, предназначенное для глаза правого. - Не слишком там задавайся, мол, не все так очевидно, - словно говорил глаз левый" - это всецело может быть врачебной правдой.
      - Называется феномен косоглазием. - Это исследователи.
      - Хорошо хоть, что не куриной слепотой, - думает в ответ Чен Джу.
      - Вполне имеет место быть наступление полной слепоты при таком стечении параллельных физиологий. Полный крах, понимаете! Писать надо быстро, пока тонки очки. Не скулить, резать матку. И только днем.
      Словно услышав Чена, советует ему врач-доброжелатель и неловко прячет в карманчик скромное золотое пенсне с бриллиантовым винтиком на переломе, соединенное цепочкой с карманными по-швейцарски часами.
      - А я вот с мужиками в экспедицию собрался, - промолвил Чен, притворившись на минутку Туземским. - Еду в Европу.
      - Слышали, знаем, - говорит Антошка.
      - Не собрался, а вознамерились, - поправляет его Саня Пушкин.
      - А хотите, поехали с нами, - предлагает Чен обоим классикам.
      - Не поехали, - я бы написал так: - "поедемте". - Скромно, но с уверенностью в голосе говорит Чехов. - Я бы, может, согласился, только мне завтра на Сахалин.
      - Ну, ты, брат, даешь! - вскричал Туземский Кирьян Егорович - он же временный Чен Джу, или наоборот.
      - И какой же у вас там теперь год? Поди, еще "Мужиков" не начал? А как же свадьба на Эйфеле?
      - Какое там "Мужиков", застрял на "Дуэли". Лаевский трудно дается, гад. После "Степи" все кувырком. Все герои какие-то новые, малоизученные. Городскую природу не очень люблю. Договора нет, а все чего-то лучшего ищу на одном месте. Не моего завода коленкор. Лучше б сверху придавили... Жалею своих излишне, линию предлагаю, а они как ужи выскальзывают и по бабам, и по бабам. Юбки, любовь, на жалость жмут-с, я им... А у вас-то в двадцать первом веке любовь-с есть? А почта-с?
      Чен Джу: "Первого нет, а второе только для официальных бумаг. Натуральные подписи по интернету не перешлешь".
      - ...Как же без почты в любви, с-сударь? - удивляется Антон Павлович и ворчит. - Ну и культура-с. Во что превратили Россию! Мужики - они и есть... хоть президенты, хоть конюшенные. ...Эх, директора, ити нашу мать-Россию! Эпистолярию загубили, а это, между прочим, начало всякой тренировки. И начинать надо с детства. Да, с детства-с! Потом будет уже поздно: чистота чувств исчезнет, запахов не будете ощущать и все такое подобное, дас-с.
      - Епть! - вскричал африканским голосом Александр Сергеевич, перебивая Чехову колени на подходе к мертвенно-туманному будущему эпистолярной литературы. - Дуэль, дуэль!
      - Я не имею возможности стреляться, - перепугался Чехов. - У меня билет.
      - Я бы тоже повременил, - с еще большей осторожностью промолвил слегка осоловелый Туземский. Или то опять был Чен Джу?
      Ноги бы оторвать тому, кто первым придумал технологию такой стремительной реинкарнации! И так все запутано в нашем мире! Не хватало еще такой разновидности висяков.
      - А я бы с удовольствием посмотрела, - встряла молчащая до поры Алефтинка. - Она ни разу не присутствовала при настоящей дуэли. Все какими-то красочными капсулками пулялась.
      - Опять встревает, - сердится Антон. - Почто вот неймется человеку? Хотя, баба - не человек, что с нее взять. Ее назначение в теперешней Руси - мужиков от водки удерживать и сохранять им пол для возможности воспроизводства.
      - Дура молодая. Все от того. Скажи ей, что пояс шахидов это сейчас модно, тут же клюнет и побежит в магазин. Где же эта проклятая лавка? - подумал Чен Джу. - Взорвать бы ее.
      Теперь это был точно Чен Джу, по той простой причине, что в любовницах у Туземского имени Алевтина не было: "Ей лишь бы развлечься". - Мне тебя еще сколько кормить - балду такую? - язвительно произнес Чен.
      Он прощал ее только за складные ножки, особенно в щиколотках. - Прощаю, так и быть, - воскликнул Чен.
      - И за это спасибо. - Честно и безалаберно согласилась Лефтинка.
      - Я не за то, - спокойно продолжал Пушкин, - вот вы дуэль, говорите. Да мне же завтра тоже с утра стреляться. Совсем забыл-с. Вы мне оба напомнили ОГПУ: на честную дуэль они не готовы, а как пошутковать с карабином по людишкам, так хлебом не корми! Хотя... в каком это злом веке было? Я этого не должен бы знать. Где у вас тут часы? (Компьютер показывал двадцать один час пятьдесят девять минут 2009 года) Пойду ужо, однако. Лошади еще должны покушать. Трудный денек завтра-с. Трудный, да.
      - "Ужо, однако, лошадей" - насмехается умом Чен Джу. - Эх, классики, классики... еще бы с ложечки лошадей-то ваших! Я бы в то упомянутое время ОГПУ за ваше "ужо"! К стенке бы инкриминировал. - Ну, прощайте, Александр, не до правописания вам, понимаю-с... Вы уж не сильно там. Не перестарайтесь. Бегите, если что, прыгайте вбок. Там есть такой овражек... Впрочем, нет, обрыв это у Миши Лермонтова. Этот тоже - романтик и стреляльщик по пустякам. За пару обидных слов готов бежать в тир.
      - Вот у нас сейчас все не так: усраться, да я б за падло с этим... стрелять меня - не перестрелять!
      Но не стал дальше расстраивать Пушкина Ченджу. Затейливо и как то по-старорежимному добро он обнял Александра за плечи и вытолкнул многодетного самоубийцу за дверь.
      Створка прищемила Александру край черного сюртука. Край треснул. Так с надорваным краем сюртук и попал в музей. А все думали: - результат после стрелялки - когда за карету зацепились, втаскивая едва теплящееся тело героя.
      Тихо и невесело проходит оставшееся время.
      - До чего оставшееся? - спрашивает дотошный Порфирий. Он все это только что прочел.
      За окном сценария сильно повечерело, что бы только не видеть противную морду этого вредного, доморощенного критика.
      - Не может за сценарием вечереть, - говорит Порфирий, - в сценарии нет окна.
      - Какой вредный этот Сергеич! Уменьшить на него страничную квоту.
      Чехов, погрустив маленько над Сашкиной судьбой, выпросил еще рюмку, хлобыснул ее, с расстояния вытянутой руки плеснув в свой огромный рот, чмокнул Алефтину в оба запястья, стал снижаться к щиколоткам, но получив неожиданно ребром ладони по затылку, - прием самозащиты в подъезде, подсмотренный в телевизоре, - загрустил наподобие беззубой расчески, и стал сваливать до дому.
      Ему надо срочно грузить шмотьё для Сахалина: два чемодана одежды, кожаный саквояж с инструментарием и надо еще собрать дорожную библиотечку.
      Многоточие.
      
      ***
      
      Все ушли. Туземский-Чен учиняет разборку лефтинкиных полетов, расставив ее поперек ковра и для сверки подпустив руку до округлившегося чуть-чуть животика.
      - Третий месяц. Эть! Хорошо. Опс! Не опасно ли?
      - А-а, - попискивает Лефтинка, - ну да, пока можно. А-ах. Но не шибко давите. И не на полную. Я скажу, когда хватит. Ой. Вот сейчас стоп. Теперь назад. Понятен арбуз? - спрашивает добрая Лефтинка.
      - Что непонятного, - говорит Туземский-Чен, - полголовы в прорубь, а как вода закипит, то тут же назад. Хоть бы сапоги, что ли, сняла. Кто же купается в сапогах?
      - Подарок, - с достоинством заявляет Лефтина.
      - Сервиз - вот это подарок, а сапоги - так, обыденность, - в такт поскрипывающим носкам сапожек отвечает пыхтивый, но сбалансированный Кирьян Егорович Чен Джу.
      Колечки из его трубки плавно ложатся вдоль слегка вспотевшего лефтинкиного позвоночника. Распре... нет, просто красное лицо Лефтинки повернуто к двери и почти слилось с японской обивкой, на которой умелой и славной Каринской рукой нарисован вишнево-грушевый сад с тремя узкоглазыми тетками и с бамбуковыми тростьями в волосах. Тетки - все три японские сестры, свесились через перила горбатого мостика в Саду Скромного Сановника и, жуя прямо с веток немытые груши, плюются финиковыми косточками, целя в откормленных оранжево-золотых вуалехвосток и в простых, без названия, но зато весьма надрессированых юго-восточных рыб.
      
      ***
      
      Хрясь, в аналитический отдел Анализатора, не стучась, входит следующий посетитель, внешне похожий на архитектора Кокошу Урьянова. Это щеголеватый, слегка полный, но приятный во всех фигуристых лицевых нервах и в прекрасных штанах на лямках Александр Иванович Куприн. Он будто бы не замечает странно шевелящуюся в коврах парочку и проходит сквозь нее как дымчатый призрак из параллельного мира. Он, как иной раз фокусник достает из кроликов цилиндр, резко вынул из носового платка тридцать пять процентов - все в истертых до дыр бумажных купюрах царского времени. И поцеловал их. Видимо, на всегда прощаясь. Не так легко достаются рубли русскому писателю!
      Туземский-Чен забеспокоился: "Почему не в долларах?"
      Куприн, как-то не особо торопясь с выкладкой рублей на стол, сначала открыл выдвижной ящик стола, пошарил в нем, но ничего интересного не нашел, кроме перчатки герцогини Флор, оставленной ею прошлым летом на память. Потом как-то замедленно стал материализоваться и приглядываться к обновляющейся обстановке. Увидев господина Чена Джу с Алефтиной, засмущался как-то по старорежимному, огорченно бросил пачку на стол и отвернулся к окну, держась за спинку кресла.
      - Извините, не заметил, - только и вымолвил он.
      Он как будто дрожал. Уши его, хоть и были пока дымно-прозрачны, запаздывая от общего процесса, но заметно покраснели.
      Что-то не так в этих программах визуализации-материализации. Какую-то хрень подсунули Чену Джу за вполне неприличную сумму с семью нолями.
      - Вы вообще-то по адресу? - спрашивает Чен материализующегося Куприна, поднимаясь с колен и отогнав согнувшуюся Лефтину ласковым шлепком по попке. Трусики остались лежать незамеченной веревочкой, окрутившей ножку кресла.
      Куприн рухнул в кресло, придавив ногой стринги.
      - Во всех Ваших книгах принято стучаться, - незлобным, но вполне справедливым голосом заметил Чен, и стряхнул с коленки раздавленную папиросу.
      - Может, трусы вернете? - спросила Лефтина известного писателя.
      Куприн не понял юмора, посмотрел кругом, а дальше продолжил сидеть как ни в чем ни бывало.
      Куприна Чен Джу в последний раз читал лет тридцать-сорок назад, аж с самого детства, потому в гости не ждал, в лицо особо не помнил. Частые гости из классики (все гении, - и пошла глупейшая ревность, вполне совместимая с ненормативом) не на шутку его достали.
      Навязчивые классики словно соревновались между собой - кто из них больше принесет на жертвенник Чена Джу. Не записываясь в очередь, они приходили и приходили в течение года или полутора чуть ли не каждый вечер, брали бесплатные уроки мата и за бартер, иногда за зарплату совершали свои анализаторские действия.
      - Лефтинка... уж не от этого ли она...? Или они тут из-за нее моими процентами смокчут. Выгоню суку, ежели дознаюсь. А обидчика призову... - думал он про каждого нового посетителя. - Уж, как пить дать, призову.
      Чен Джу желал бы несколько другого расклада в литературе, побаивался чахоточных, хоть и сострадал им, но был чрезвычайно обеспокоен. Немного ревновал. - Зачастили, понимаешь. Я не заказывал... точку поставить... там клапан только в эту сторону (это про реинкарнацию) - подремонтировать, чтобы легче туда-сюда шмыгать, или закрыть его насовсем галочкой. Прыжки уже все эти надоели. Полутуземский очертенел. Бросить его что ли совсем? Лефтине сказать про... она это сумеет. Переправить ее туда к этому, пусть мужичонок повеселится тоже. Сколько можно по порнухам шарить, когда столько живого тела кругом! Эх, Лефтина, мне бы годочков десять-двадцать сбросить... А я бы и к ним в командировку записался. Молодежь ихняя шустрая - не то что здесь. - Так он командовал себе и одновременно мечтал о возврате памятных и ушедших под сочный перегной лихих девяностых.
      Но после каждого ухода гостя, Чен тут же забывал свои поручения, и история с непрошенными литературными аналитиками, приходящими с готовыми анализами, а также с набросками глав, за которые им полагались некоторые деньги, повторялась вновь и вновь.
      - Множественность сходств - это уже диагноз. Может шизофрения. Не такая, жуть как закрученная у Ееина, - потоньше и прямее, но мало ли что. Там же еще борода, наросты, резкие повороты, башка, яйца с чего трещат? В подушке закаменелые коконы шелкопрядов якобы для ума - убрать к черту. Мало чего китайцы насыплют. Хамелеоновы друзья. А уж не с гайморита ли башка? Нет, вчера только прополисом полоскал... или не прополисом. Чем тогда? Просил спрей, дали капли. Слабо и не шибает. В шестидесятых впукнешь нафтизину, глаза навылет, сопли в мозг, мозг наружу. Вот это была сила! Щас сплошной обман. Лекарство для младенчиков. Лишь бы не опасно - боятся все, и делают лекарства из гашеной извести. - Так думал Чен, одеваясь в неприлично красивую, яркокрасную лыжную куртку: на дворе мороз.
      Потом он от порога, наспех, распрощался с Куприным.
      - Алефтина, накорми и проводи гостя, - только и сказал он про ближайшую судьбу знаменитого писателя, щелкнув для порядка пальцами над головой. - Э-э-эх! Пока, пока, может увидимся.
      Лефтина вплотную занялась спасением своих трусов. Для этого ей пришлось приподнять кресло за ножку. Куприн даже не пошевелился, вдавившись в кресло наполовину полуматериализованного, потому почти что ничего не весившего тела.
      Ничего особенного не обещав Александру Иванычу, Чен натянул по привычной ошибке лефтинкину шапочку "Storm", потыкал пальцем в шарфике, заткнув все ветряные щели, шлепнул по карману, проверяя ключ, и, выйдя на прямой участок, помчал в магазин на Будапештскую перепроверяться с купринской писаниной.
      Магазин, мало того, что был в кромешной тьме, оказался на последнем дне ремонта. Там вворачивали экономические ртутносодержащие лампы в виде аптекарской змеи.
      - В зависимости от степени сходства определю ему гонорар, - так рассудил на следующий день честный и порядочный в этих делах Чен Джу.
      Романы и повести Куприна в магазине "На Будапештской" были растолканы по тыще двухстам страницам одного тома.
      - Тут, пожалуй, половина его творческого бытия распихана, - подумал Чен. А я за год по вечерам почти столько же накропал, не будучи на иностранных курортах. Это спортивное достижение ленивый графоман отнес на счет компьютерной техники.
      - Вот, вся польза писателей, считай весь смысл его жизни, умещается в бумаге, страницах. Удобно и наглядно. Гениальная находка человечества. А вот как быть, к примеру, сантехнику? Как запомнить его жизнь и пользу, кроме рожденных с его помощью семерых детей по лавкам? Как запомнить все починенные приборы и все слова благодарности в его адрес? Как запомнить минуты удовольствия, доставленные его более живыми, чем обращение с разводным ключом, взаимодействиями с одинокими хозяйками ржавых батарей и текущих кранов? Никак! Писательство - более благородное занятие, простенькая бумажка с буковками на ней - более долгожительница, чем чугун. Лучше сохраняется, чем хрупкий, зато ископаемый фарфор.
      Про то, как увековечить все остальные сто тысяч узаконенных профессий, не говоря уж про полулегальную работу сицилийских реквизиторов, про опасную и трудную, беспрерывную службу продавцов лекарств от падучей и от головной ломки, курьеров и курьерш с посылками радости в желудках и вагинах, - про это Чен Джу как-то не подумал.
      Для Чена Джу профессия сантехника стояла на втором месте по сложности и неохоте ее исполнения после надоевшего ремесла неудовлетворенного архитектора; - надоевшего как горькая, многолетняя редька, или как недоступный обезьянний банан, который, прежде, чем съесть, надо еще выколупнуть из под потолка решетки палкой, балансируя на спинке стула. А была профессия сантехника еще такой почетной в списке всвязи с ее физической сложностью, царапающими ржавыми гайками на скобах труб с торчащей из них масляной паклей, некоторой вонью и несимпатичностью заложенных в ее инструкции отдельных функциональных отправлений.
      Чен изредка считал себя в некоторой степени знатоком в области всех видов эстетик, правда, не для близкого ее применения на себе; и, соответственно, ничего не делал для повышения статуса самой эстетики, разве что, умело разрушая ее, напоминал человечеству про ее ценность и хрупкость. Чен Джу чаще использовал знание эстетики для того, чтобы просто иметь ее в виду на черный день, а еще для того, чтобы ее обоснованно порочить, когда не на чем и не на ком сорвать зло. Бумага терпит все. Бумаги у Чена завались. Неоплаченного электричества в его компьютере накопилось больше, чем на Угадайской ГРЭС, откуда Чен черпал почти халявную энергию.
      
      ***
      
      Страницы купринские (все его творчество и смысл жизни) были упакованы в толстую корку. Страницы пребывали в обыкновенном бело-бумажном состоянии, но корка была нахально красивой - малахитного цвета и по-лягашачьи скользко-шершавой на ощупь. Подобия лягушачьих шкурок в наше время стоят сверхдорого. Книга не была куплена. Сверку с Куприным, по данной причине, в этот раз осуществить не удалось.
      Зато Чен купил тонкие и дешевые вспоминалки о Куприне его современников. Придя домой, он бегло пробежал по их страницам. Чена чрезвычайно заинтриговали известные литературоведам высказывания Л.Н.Толстого о Куприне. "В искусстве главное - чувство меры... достоинство Куприна в том, что ничего лишнего".
      От купринского чувства меры Лев Николаевич мог легко и без всякой меры заплакать и заразить плачем всю Ясную Поляну со всеми подглядывающими из-за кустов дачниками в полосатых майках и их любовницами в непрозрачных вафельных пеньюарчиках и с полотенцами вокруг красивых, но глупых по меркам нынешнего времени головок.
      От чувства меры Чена, Толстой, доведись ему прочесть что-либо из Джу, мог только, разве что, разразиться длиннющими, по-японски изощренными непристойностями, смог бы разволноваться от этого и раньше времени умереть.
      У Чена Джу было особое чувство меры, ограниченное только эгоизмом и усталостью от сюжета, а на чистое искусство, короткость изложения и на лавры он не претендовал. - Вот и хорошо, что лягушачью корку не купил, - возрадовался он. - Лев вовремя напомнил про незабытое, но старое. Спасибо Льву. Мы со Львом одной львиной крови, одного помета, в одном русском прайде рождены.
      Анализатор, видимо, самое большое полезное, что он определял, так это сходство в темпах, похожесть в дислокациях знаков препинаний и в расстановке частей предложения. Разумеется, чисто математически. А раз математически, а не человечески, то любой, талантливый или бездарь, в той или иной степени будет на кого-то, заложенного в базе, обязательно похож.
      Еще, как показалось Чену Джу, анализатор ловко высчитал в тексте ченовской книги плотность мата и быстренько сравнил его с Фимой Жиганцем: "Морду бы ему побить, этому г-ну Анализатору. Причем тут мат, зачем на нем обострять, и как его математически точно удалось вычислить? Может от короткости матерных слов?"
      Походить на Фиму - известного знатока "босяцкой речи" и блатной жизни он не хотел. Чтобы избавиться от навязчивого Фимы, Чену Джу пришлось замаскировать все приблатненные жаргонизмы, а маты, от которых он так соблазнительно долго не хотелось избавляться, заменить генетическими менделёвинами, латинскими символами и буковками.
      По всему выходило, что лучше бы анализатор никого не определял. Еще лучше, если бы анализатор сгорел, запутавшись в сравнивании произведения Чена с заложенными в базе. Тогда бы это было прямым указанием на неповторимость ченовского творчества, и, стало быть, бывшим для самовосхваления автора гораздо ценнее.
      Прошло еще время и в Анализаторе плюсом замелькали другие известные и малоизвестные личности: непьющий помногу на охоте и рыбалке Пришвин с удочками и ружьем, легкий на многокилометровые литпробежки Сегаль, серьезный своею фамилией, быстрый и не известный широкому кругу круторогий исторический зверь-поскакун Лосев. Пронесся Тянитолкай. Рожи его, направленные в разные стороны, были неизвестны Чену. А тот скакун, между прочим, был Ильфо-Петровым.
      Тут Чен Джу уже окончательно расстроился и перестал пользоваться Анализатором вовсе. Это было обидно: с классиками узнакомился в хлам, а вот померяться на ринге Анализатора с новооткрывателями полусвежих и абсолютно новейших стилей - актуальных каждому для своего времени - антилитературным Палаником, подкожным зудилкой Кафкой, половым фантазером-затейщиком Набоковым, мальчиковатой троицей Селинджер-Брэдбери-Харпер Ли, карьерным мордобойцем Амаду, извращенцем и матершинником Уэлшем ему явно не удастся. Тем более, Букеровская премия не подмигивала.
      
      Не дозрел, видите ли. Как такое можно сказать моложавому старичку?
      
      
      ***
      
      
      
      -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      3.1.5
      ЭФФЕКТ ЧИСТОПИСАНИЯ
      
      
      Продолжим нудить.
      - Вырежь это и это! Вырежь все и оставь только оглавления. Для книги этого будет достаточно, - сказал Вэточка Мокрецкий.
      Он знаменитый журналист.
      - Не-е-ет. Только не это. - Это Порфирий, сидя уже дома на эксклюзиве - на пеньке то есть. Там есть строчки обо мне. - Порфирий обожает пиво, а на страницах его залейся!
      Что же происходит на самом деле? Может ли писатель объективно "защитить" свой проект? Нет, не может. Потому и объясняет как хочет, не отвечая за свои слова. И не подвергает писанину математической экзекуции. И не верит мамам, грязнящим тексты и наивно принимающих героинь Туземского за своих дочерей.
      - Маскировать надо лучше, - был бы жив - ???поделился бы опытом Миллер, пожалев наивного россиянина.
      Итак... Что итак? Или и так? Миллер, помогай!
      Короче говоря, в "романчичеке" Чена Джу нет явного детективного сюжета, нет особенных приключений, нет аппетитной любовной линии, которая обычно сопутствует любому литературному произведению даже связанному с путешествиями (кроме отдельных, в виде исключения - например, бородатых приключений Робинзона Крузо).
      Даниель Дефо исхитрился с жанром и попал в точку, истребив еще до кораблекрушения всех женщин на острове. Не стало надобности гнуть любовь, расшифровывать секс. А это в век романтизма и последующей за ним волной блЪдства стало крупной и оригинальной находкой позже приведшей к понятию бестселлера.
      Героев Чена Джу ни разу (ни разу!) при полной правоте полицейских не забирали в иностранные околотки не били вполне заслуженно в морду и не брали с поличным при передаче оружия и наркотиков.
      - А было ли это все? - бесшабашно и со знанием дела спрашиваете вы.
      - А ♂й его знает - так же смело но притом вежливо и креативно отвечаю я.
      Я вообще-то отвечаю за редактирование, а не за правдописание и признаюсь, тоже с удовольствием бы постучал по мусалам кое-кого из героев, а автору треснул бы в отдельности.
      Но это не моя компетенция. Меня попросили - я прочел. Сознаюсь - не полностью. Надавили - я написал.
      Что еще? Длиннотами достал? Ну, уж не бог весть, сколько длинно, но в определенном количестве имеет место быть.
      Минусы? Этого добра хватает, но и достоинства имеются - это зависит от того, как читать и чего от автора ждать.
      Начнем с минусов и откровенных проколов, являющихся в определенной части плюсами данного сочинения. Это, смотря для кого.
      Ну, нет в произведении Чена Джу дотошной историко-архитектурной правды в описании достопримечательностей. Вернее есть, но не часто.
      А вам это сильно нужно? Вы реферат пишите или донос? Собираетесь за границу? Вам все разжевать? Зубов своих нет? Младенчеством заболели?
      На все это дерьмо автор справедливо и целомудренно не претендует.
      Он не засиживался в архивах не читал специальных книг, а пользовался только тем реалом что видел, слышал, фотографировал и щупал или тем, что неискушенной ищейкой торопко вынюхал в туристических справочниках, в описательных интернетовских опусах и в многочисленных, зато и в более соблазнительных щелях между ними, а именно: в проституированных форумах и в обрывках амурных переговоров в сайтах знакомств с иностранцами.
      Там иностранцы, вешающие лапшу русским красоткам, довольно забавно и патриотично (как это мило!), романтично и детально, в меру своих жигаловских способностей, расписывают красоты своей страны прелести белостенного (из окрашенной влагостойкой фанеры) ранчо на берегу Средиземного (Мраморного, Красного, Эгейского) моря особенности вечернего бриза и то, с каким жаром и удовольствием он будет прижимать к ионической (дорической, коринфской) колонне молодую русскую жену. И, конечно, нет ни намека о движущемся песке почти уже окружившем его заборы о недавнем смерче, который только по совершенной случайности не снес крышу его дома о проживающих в квартире саранче змеях и пауках - мышеедах.
      Здесь нет систематизированных и проверенных полезных советов для автотуристов, хотя есть некоторые выжимки и беглые наблюдения, приведенные от лица героев; но, зато - и это является бертолетовой и глауберовой солью данного повествования - здесь есть взаимоотношения разных и по-своему интересных иностранных и славяноязычных людишек вкупе с их человечьими недостатками минимальным джентльменским набором достоинств и огромным списком отсутствующих позитивных свойств.
      Герои-путешественники, - до герои ли?, - все они с симпатичными и придурковатыми одновременно странностями и наклонностями. Волей импульсивного желания оказались они арестованными и заключенными в один автомобиль-камеру сроком на один месяц. И что же тут необыкновенного? - спрашивает читатель. Фильм с этого можно составить? Или хотя бы комедию положений без всякого особого смысла? Чтобы только смеяться. Может, одним предисловием можно обойтись, и довольно на этом?
      Как знать и кому как. Автор ни на чем не настаивает.
      
      Фоном хулиганского "романчичека", или "солянки", или "пазлов" (далее будет писаться без кавычек - как новые, но вполне обладающие правом на существование литформы) служит кусочек центральной Европы и бегло описанный транзитный отрезок пути по России (туда и обратно) времен мирового финансового кризиса 20ХХ-20ХХ годов и как совершенно справедливо отметил почивший издатель - буквально накануне грядущего апокалипсиса.
      Для связки подзабытых мест автором слегка добавлено беллетристики приближающейся к правде или (абсолютно редко) полной неправде - ведь какой автор может устоять от соблазна слегка приукрасить исказить и придумать нечто, что добавит произведению откровенности и сочных красок. Настоящему читателю пофигу "правда" - ему давай сюжет интерес - словом "чтиво". Тут я абсолютно не согласен с издателем - весьма странным субъектом аскетом, судя по его предсмертному и героическому в чем-то поступку человеком - чистюлей, который ни разу в жизни не матюгнулся а, судя по междустрочию предисловия, ни разу не щупал женщин кроме своей любимой в период ухаживания, но бессердечной в законности супруги.
      То, что знать полагается не всем - автором соответственно опущено или приглажено.
      В хрониках "прозрачно" изменены имена и фамилии реальных людей. Это сделано лишь по причине жанра так как данная часть произведения является составной по отношению ко всему роману-романчичеку, солянки впоследствии условия которого в самом начале придумал Чен Джу - по жизи Полутуземский (или наоборот) и не был намерен ломать их впредь. Тут псевдописатель запутал так, что я не разобрался; надеюсь и вы не разберетесь.
      Самый главный бал-бес, работающий в преисподней библиотеке реакционный библиофил мерзкий и жестокий сексот отправивший по навету на сковородку не одну тысячу неплохих в принципе писателей русских и зарубежных чрезвычайно задумался над заинтриговавшей его сборной книжкой-солянкой с пазлами, а не с обычными главами, гражданина-графомана Туземского - Чена Джу.
      Во-первых: на какую полку ее ставить, - на какую букву, на "Ч" или "Д"?
      Во-вторых, погрузившись в читку и забывши про основную свою работу, он притормозил с быстрыми выводами. Что посоветовать, - подумал он, - медаль дать (уж очень многих Чен Джу замарал, опозорил отпрелюбодеял - вполне в духе чертячих воззрений и инквизиторских правил, весьма поощряемых в их свете) или разобрать на пирожки и столкнуть в пузырящееся масло?
      Таким же жестоким образом Чингиз-Хан своих сотрудников делил на плохих и хороших лечил паршивых солдатушек и заворовавшихся клерков от скверных влечений и вредного лиха. Одинаково целенаправленно выдирал клитора и языки. Весьма удачные и вполне зверские незапатентованные опыты хана Чингиза черти давно уж внедрили в свою обветшалую за тысячи лет практику.
      Не сумел разобраться главный преисподний архивариус, закружилась голова у него от Чена, не понял он: - найдут ли в конце концов друзья-путешественники спрятанное где-то на родине золотишко, лизнут ли когда-нибудь за хобот медного слона, вырастут ли у них от этого члены, и как поговаривают другие поныне здравствующие нечистые, так и исдох он в неведении.
      
      ***
      
      В классическом земляном литературоведении (которое местами пора уже модифицировать в литературовидение межгалактическое - пусть звездные субстанции и козявки микромира также поучаствуют) считается, что художественная ценность реалистического литературного произведения тем выше, чем больше ты окунаешься в описываемые события и сближаешься с героями. То есть читатель якобы не должен чувствовать ни скрипа авторского пера, ни присутствия автора дышащего в спину читателю подсовывающего последнему фальшивые до приторности обороты с высосаными из пальца описаниями красивой природы и разжевывающего читателю, будто нерадивому двоечнику, непонятные места.
      Вы - не двоечники и вам разжевывать не надо. Но в данном романе в отношении присутствия автора происходит вроде как бы всем назло и поперек классических правил.
      То линия повествования льется легко и беззаботно, то, на манер чертей из коробочки, она прерывается несчетными ремарками и отступлениями автора вставками из какой-то прежней жизни главного героя (нахрен она кому нужна!) - Кирьяна Егоровича Туземского от лица которого ведется повествование. И читателю приходится напрягать всю свою перегруженную авторскими декламациями и сюсюканьем память, вспоминая то на чем остановился в предыдущей главе пошлый писатель и чудаковатый герой романа в одном лице - Кирьян Егорович Туземский - Чен Джу ити его мать, постоянно намякивающий на какие-то сокровища GоLоgо Рудника.
      Но, блинЪ, следует отдать должное - Чен Джу пишет порой так напористо и горячо - как скачет выскользнувший из-за изгороди на приволье красавец - жеребчик. Любо - дорого и не западло перечитать такие места еще и еще раз.
      Один из героев романчичека - Порфирий Сергеевич Бим уже после путешествия протер до дыр первый, только начатый и непереваливший еще за десять процентов готовности вариант рукописи Чена Джу ежедневно мусоля его в маршрутках и зачитывая цитаты шоферам ночных такси.
      Млея на проститутках Бим пересказывает им содержание романа и множит степень своего там участия.
      - Давай еще еще! - кричат проститутки в экстазе. - Ах! Ох! Не кончай. Продолжай читать. Медленнее! О! Быстрее! Е!!!
      И чуть позже обтираясь в душе: "А нельзя ли познакомиться с этими самыми Ченом и Джу?"
      - Нет - твердо отвечает Порфирий, помогая отжимать мокрые и рыжие их мочалки - нет и нет, заняты Они... Они, вообще-то, в единственном числе и пишут продолжение. Поняли? Для меня. А главный мэн там - я! Уеньки бы Чен Туземский взялся писать... без меня. Я - Антибиотик... я - Депрессант... Мне Париж вообще не стоял. Еще немного и он название сменит. Будет "Бим в Париже". Во вспомнил я - Ингибитор! Поняли дорогие мои блЪди?
      - Вау! - говорят на американском языке дорогие проститутки из угадайского универа. - Да ты великий прыщ Порфирий.
      - Ни ♂я себе столько набросать слов, - говорят на чистейшем русском блЪди районные, - денег, поди, может дать взаймы.
      - Хотим отсосать, - кричат подорожницы с руэ Одиннадцати Гишпанских Добровольцев, что на пересечении с проспектом Красного Понтифика. - Бесплатно. Напиши адресок! Вот здесь, на прокладке.
      Кто скажет, что это не всенародная любовь к беллетристу Чену? Кто скажет, что вкус к литературе нельзя привить плохим девочкам за недостатком у них свободного времени и долларов на книжки?
      - Да прямо на работе и прививайте, - советуют спевшиеся мудрый пьяница и бестолковый псевдописатель новаго непознаннаго пока жанра.
      А вот это уже высшая похвала псевдописателю тож гиперреалисту Чену Джу: Порфирий Сергеевич Бим серьезно и увлеченно позабыв иной раз про архитектурную повинность и пиво про порножурналы и порнодиски онанирует над главками Чтива Первого из общей Солянки Чена (там, где Живые Украшения туземского Интерьера, ходят в трусах и без них - вот целебная сила живого слова!). Какой конкретно странице и строчке поклонялся Бим - только еще предстоит угадать будущим биографам и литературоведам.
      Бим слёзно просит поскорее измыслить продолжение а, придя в гости к Туземскому и не со зла, а из познавательских соображений побив в туалете керамическую плитку (как там она держится на гипсокартоне?), начинает канючить.
      - Вот это та самая дырочка под батареей, в которую ты..?
      - Да Порфирий вот это та самая дырочка, - говорит ему польщенный Чен.
      - А это та самая сексуальная пепельница с Джульеткой?
      - Да та самая Порфирий. А что?
      - Выкинь ее нахер.
      - ??? Как так, мол.
      - А я подберу.
      - А я не дам.
      - А я тебе тогда пенька не дам.
      Уникальный домашний пенек у Порфирия в назидание пеньку его собственному висячему как замученный трением корешок, имеет ноль целых девяносто сотых метра в диаметре по верхнему срезу, а в основании корневища - сто двадцать сантиметров высотой в три четверти взрослого письменного стола. Действительно занесенный как-то раз в квартиру Бима этот пенек является серьезным провокационным козырем при обмене не только на пепельницу, но в сочетании с зеркалом также верно и долго служит хозяину суперской подставкой под задницу для одиночных извращений и оздоровительно-деловой мастурбации, а также для паранормальных игр с веселыми шестидесятилетками.
      Кроме того и в случае чего пень повлияет на продажную стоимость хаты.
      - Это мой эксклюзив. Наследство, - утверждает и небезосновательно в течение десятилетий Порфирий Сергеевич Бим. - Я его даже за долги не отдам.
      - А я и не прошу твоего пенька, - отказывает лет пять подряд Биму Чен Джу - Туземский.
      - Нахрен мне твой пенек - у меня есть нос от носорога. И скоро ремонт. Некуда нос ставить, а ты про пень все талдычишь.
      И чуть позднее поправляется: "Ладно, авось подумаю еще".
      Туземскому жалко расставаться надолго с пепельницей и даже сдать ее в аренду (мало ли чего натрухает туда Порфирий), но попробовать пенек нахаляву в качестве сексодрома он не против.
      - Ладно, Бим. Я к тебе как-нибудь в гости зайду. Готовь плацдарм. Пробу будем брать.
      - Приходи с Дашкой, - раскатывает губенки Бим затрагивая насущную тему для него самого - очень уж он смокчет по Дашке, а еще пуще касаясь наисвятейшей темы для самого Кирьяна Егоровича.
      - С Жулькой... та-ак - прикидывает к носу Кирьян - с Жулькой приду - да. Вполне может быть. Или с Щелкой. Он забыл, что Маленькая Щелочка (в телефоне избито и тупо О-ще-ще) на пятом месяце беременности и потому на пенек может не сговориться. А на Маленькую у Кирьяна Егоровича встает сразу: стоит только подумать или тронуть ее пальчиком за....
      Как жаль...
      Не продаст ни за какие коврижки и не предаст Дашку ее телохранитель Кирьян Егорович Туземский не только жаждущему ее тела Биму, но никому и никогда. Только при большой любви соискателя, согласованного с псевдопапой Егоровичем.
      Пеньковые думы при их реализации оборотились бы большими проблемами с доставкой. Ну, очень комлеватый пенек ну очень комлеватый (выпилен из старой лиственницы весит двести килограмм с посчитанными и отмеченными шариковой ручкой годовыми кольцами) чтобы внести в квартиру или вынести из нее потребуется снова распилить пополам, погрузить в грузовик поднять вчетвером на этаж, а потом склеить. А если не пилить, то потребуется небольшой подъемный кран, а все перемещательные операции по маршруту "квартира-улица-квартира" придется осуществлять через окна.
      Вероятно, обмен прославленной пепельницы из обыкновенного итальянского городка Вероны на уникальный пенек из сибирской тайги ввиду возраста обменщиков и приближения к половой катастрофе, а также из-за святой ежевечерней привязанности Бима к тотемному пеньку никогда уж не состоится. А разговор об обмене это для Бима только к красному словцу для проформы. Может для осознания другими людьми его величия, как собственника, одного из редких образцов природно-исторического наследия Земли превращенного человечеством в лице Бима в культурно-сексуальный символ.
      - Ну, назови какую-нибудь букву брателло. На эту букву - како-нибудь слово. И вот об этом поговорим. Я все знаю. Я - титан я словарь, - любит повторять Бим после восьмой кружки пива.
      Пень для Бима это еще одна его забава. Это второе любимое слово на букву "П". Первое его любимое слово на "П" пусть угадает читатель, потому что редактор (где-то ниже) обяжет Чена это прекрасное, по сути, слово всуе не употреблять.
      
      ***
      
      ...Порой Чен Джу утомляет читателя словоблудием графа Льва Николаевича. Но только порой! Тут у Чена имеется неплохая отмазка: словоблудие Чену - как вязальные спицы или как число крестиков на вышивке. Словом доступный и незатратный отдых между серьезными натуралистическими главами.
      Сборная пазловидная солянка Чена Джу в кожаной обложке и четырьмя засовами сцепленными между собой стальными замками, к которым прилагался интеллектуальный ключ, ставшая лидером модных литературоподобных эротических рейтингов до самого скончания веков (то есть до времен всемирного потопления, если не сбудется более близкий и мрачный прогноз Нострадамуса. Катрен X, часть Y) чрезвычайно подходит брунеткам и блондинкам всех двух оставшихся веков одевающихся на траурное прощание с человечеством в прозрачные безодежды, а также выходящих на пляжи в шубах и с томиком в руках, чтобы продемонстрировать свои физические качества сексуальность, а более того (о боже - как переменился мир пред своим концом!) свои умственные добродетели.
      Иногда Чен строчит что-то невразумительное и детское коряво как молодой школяр с перепоя. Эти простые легко лузгающиеся главы, по-видимому, рассчитаны автором для еще недозрелых молодых людей - гопников учащихся в старших классах будущих кочегаров и дворников, засиживающих штаны на задних партах технического училища и там где в ходу шприцы одноразовые таблетки во рту шпаргалки на коленках морской бой девочки в гольфиках шприцы некипяченые шпаргалки в таблетках для головы девочки на коленках с презервативами во рту двойки колы армия тюрьма.
      Или те строки написаны просто с перепоя. Это по замыслу сближает автора с гопниками всей страны, но этого точно никогда и никому не узнать.
      Запятые у Чена одинаковы хоть до хоть после перепоя. А тексты Чен отточит после.
      "Камушком по бережку ножкой босой по песку камушки не денюжки - счетом не проверишь и т.д".
      Кирьяновская водица доточит камушки до кругляков, - главное не останавливаться. Это вопрос лишь времени.
      Порой Чен Джу пытается умничать как состарившийся в слабочитаемом мало просвещенной публикой "Даре" Набоков, обшаркавший свой некогда гладкий язык о сладкие бедрышки Лолитки. Умничать Чену пока удается. А вот сотрудничать с краткостью - сестрой таланта - не всегда. Вообще Чен дружит с сестрой таланта очень осторожно и под настроение. На краткость ему в этом смысле наплевать.
      А вот соревноваться с ранним Набоковым начинающему графоману Чену Джу кажется вообще еще рановато...
      - Не рано, а поздно! - уверяет Порфирий Сергеевич желая зацепить псевдописателя за живое. - Не сможешь Кирюха ты так никогда и ни за что. Извини брат, но це есть аксиома. Моя аксиома. Я ее Аффтар. Не путать с Аватаром.
      Бим обожает строки Набокова в описываемых им моментах интимной близости с Лолиткой. Бим может наизусть процитировать некоторые строки оттуда. Но Чен Джу такого дерьма не пишет. Он не педофил (мерзкое слово - как его бумага терпит). Он не занимается интимом с кем попало. А если нечто случается, то это не есть повод для немедленной литературной разборки. Ну, трахнулся. Это не любовь. Писать: как ты медленно вводишь... а ее влажный (по А.Толстому) глазок смотрит на твой алый... - Тьфу! Пакость! Пусть про это сочиняют чрезвычайно ответственные в деталях черепаховоды и немытые юноши рабочих окраин.
      Но Бим не вполне прав. Да действительно русские Лолитки уже десятилетиями не попадаются в дырявые сети нашего доморощенного графомана. Нет Лолитки нет и любовной линии. На пожилых подружках хороший роман не построить. Разве что для чтения таких книжек старушками, пытающимися оживить свои древние и далеко небеспорочные воспоминания. Но Чен настойчив и упрям как паровоз. Каждое даже самое маленькое путешествие по жизни прибавляет ему знаний и ловкости в литературной навигации. Любовный роман в псевдотворчестве Чена Джу приближается неотвратимо так же как если бы, будто кем-то, не был бы описан Казанова, то данный типаж придумал бы и живописал кто-нибудь другой. Хоть даже из головы хоть даже от другого места. Все в мире делается по принципу вакуума: где пусто туда и затягивает, и от этого появления чего-то в вакууме образуется нечто свеженькое, долгожданное и оригинальное.
      Иногда как настоящий маг и художник Чен льет слова настолько правдиво и выпукло (гиперреалистически - ух ты, каким модным стало это слово с двадцатого века - просто эпидемическая хворь!) что бедный читатель к первой трети произведения считает себя как минимум соавтором и лучшим другом бедолаги Туземского. А к середине читателю кажется, что уже не герой пресловутой книженции, а он сам собственной персоной бродит по улицам европейских городов выглядывает собственное отражение в витринах таращится в окно автомобиля пьет на остановках пиво в стационарах - водку и виски с колой матюгается сапожником и если даже еще не приспичило вместе с автором ссытся на каждом углу. При этом он не забудет вместе с "аффтаром" отметить и тонко обмусолить какую-нибудь архитектурную деталь или пожалеть жужелицу в паутине, на которых неспециалист просто бы наплювал, или вообще не удостоил бы вниманием.
      
      ***
      
      -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      3.1.6
      ПРЕДИСЛОВИЕ ПЛАВНО ПРЕВРАЩАЕТСЯ...
      
      
      ...плавно превращается ...в повествование, еклмн.
      
      Оно уже давно идет с самого-самого начала. Это такая шалость, - изволит так заметить веселый пакостник и эротоман Чен Джу.
      Подобных путешествий, каковое описано в этой книженции ежегодно совершается тысячи.
      Бывают неизмеримо более экстравагантные экспедиции, но не каждые из них из-за ленности путешественников попадают на страницы самиздата, а еще реже на стол настоящего цензора в погонах и с прокурорскими очками на сморщенном от гнева лбу.
      Ежедневная датировка событий сначала была честной, потом слегка изменилась, потом исчезла совсем.
      Пусть запомнят все Дорогие, Уважаемые, Внеземные Мудилы и вообще все мудрые, целомудренные человечки и изучающие опыт звездных катастроф мыслящие планктоны и туманности черных дыр, читающие эти глиняные таблички: то, что описано здесь случилось за три года до Второго конца света планеты Земля.
      То бишь была весна XXXY года nach, что означает "вперед на"! Дальше попробуйте сосчитать сами.
      
      ***
      
      Читателю мало что говорит фамилия Ченджу. Еще меньше ему говорит имя Чен.
      Несмотря на созвучие имен это совершенно разные люди.
      Чен Джу Ченджу - это Чен вымышленный и родился он совсем недавно. Короче, это просто - напросто вредный и наглый Псевдоним Туземского, сросшийся с Туземским настолько, что уже и не поймешь - где кто.
      То есть это вовсе не тот известный всему Ёкску, а также половине Угадайгорода маленький и щуплый как сушеная килька добрый и лысый напрочь от злоупотребления антирадиационными лекарствами Настоящий Чен который живет в указанном городе Ёкске и спит на верхнем ярусе двухэтажной кроватки, притворяясь звездным мальчиком, изогнувшимся в форме скорпионьего хвоста.
      Ченджу - Псевдоним и лично живой г-н Полутуземский, несколько слившийся с Псевдонимом, проживают в обыкновенной разве что с теплым полом угадайгородской квартире чуть выше уровня тротуара.
       Чтобы заглянуть в квартиру Чена Джу надо прилично подпрыгнуть, или переступить решетку приямка, приподняться на цыпочки, попробовать прислонить лоб к стеклу.
      Но не получится прислонить, не получится увидеть. Прежде всего, надо помыть окна, потому, что все ранее описанные прыжки и прочие действия без мытья окна, пойдут насмарку.
      А прислонить лоб не удастся, потому, что окна Чена Джу защищены необычайной красоты решеткой, рисунок которой похож на кривую и вроде бы бесконечную лесенку, ведущую в небо, то ли спуск с неба в квартиру Туземского..
      А комната кухонка и сортир в квартире Настоящего Чена - полновесном примере экстремального авангарда - по прихоти хозяина не имеют перегородок.
      Кроме нерасчлененного проектом пространства экстравагантный интерьер объединен общим запахом неразъединяемым на специфические части даже умной системой вентиляции и кондиционирования фирмы "Sapach-net".
      Настоящий Чен имеет экзотический медный сервиз, на завтрак ест красную соль, в обед хрумкает мощно наперченную морковную стружку с прочими дарами моря, не чурается чайных церемоний с трехкомпонентным кусковым сахаром и безнадежно глюх тюп и невежлифф на оба уха.
      По последним трем причинам Настоящий Чен из Ёкска никогда не переспрашивает собеседника.
      На любой вопрос Чен не заморачиваясь и совершенно не стесняясь - даже если выскажется невпопад - отвечает исключительно утвердительными частицами и наречиями типа "да" и "конечно". Иногда Чен пользуется более утонченными синтаксическими конструкциями, отработанными в студенческих кельях ёкских гуманитарных университетов; такими, например как "а позвольте сделать отказ невозможным" или "а разрешите-ка ненароком с вами согласиться".
      А в глазах у Чена практически всегда безысходное "не изволите гневаться, но я nichua не понял и никогда уже теперь со своими ушами, однако не пойму да и к чему мне теперь все это: просто наливай доверху".
      Чен Ёкский широко пользуется редкими и великими словами "отнюдь" и "однако", которые вовсе не означают отрицания, а только предполагают более детальное обследование вопроса, связей и непохожестей между этими древними словами а также свидетельствуют о некоей совершенно нелепой в наше время жуковско-пушкинской утонченности и жеманности всей эпохи Екатерины и Елизаветы Великих и не Очень, с которыми, однако и отнюдь, Чену видеться не довелось.
      Занудные слова "однако и отнюдь", весьма распространенные в Ёкске, пожалуй что могут говорить о некоторой значительной культурной среде, привнесенной в этот город еще в старину ссыльными интеллигентами с их доблестными женами, грамотными заводчиками и купцами, охотно воспринимавшими нравы приехавшей цивилизованной элиты, а если развернуться пошире и сгоряча, то можно было бы замахнуть на гипотезу, в которой прародителем данной культуры и этих двух редких слов мог бы быть отмеченный в истории старец-отшельник, каковой по некоторым слухам и фактам мог быть самим императором - лентяем, некогда сбежавшим подальше в глушь от несладкого трона, требовавшего неустанной работы и непосильной ответственности перед согражданами - россиянами.
      Если рассуждать далее о заманчивой силе этих двух дьявольски красивых и довольно-таки обтекаемых по значению слов, которым даже нет точного перевода в других языках, и при всей их прямой и исключительной принадлежности к знати, то даже г-н Белинский, рассуждающий о бессмысленности жеманства в литературе и поэзии, приближении к жизни и точности выражений, сам, собственной персоной применял эти словеса не раз. Что же тут говорить о маленьком человечке Чене!
      Частенько, не расслышав ровно ничего, и вместо того чтобы хотя бы что-то ответить и если исключить всякие отговорки типа "отнюдей и однаков", Чен, не мудрствуя лукаво, хохочет уморительно булькающим колокольчиком подозревая во всякой фразе или вопросе собеседника исключительно добрую шутку которую достаточно только оценить а отвечать вовсе не требуется.
      Да и кто скажет плохого глухому Чену из Ёкска сладкому как спелая тыква и радостному как невинный корейский преступник, который этот преждевосточный фрукт вырастил на узком подоконнике общероссийской камеры?
      Талантливый по-заморскому Настоящий Чен шьет гражданам Ёкска дорогущие пиджаки штаны и жилеты из совершенно качественного европейского сырья и скроенных вроде бы по лучшим иностранным выкройкам выписаным по почте из самого Парижа, а то и из Лондона.
      
      ***
      
      Как-то, а точнее, ровно восьмого мая 2009-го года буквально накануне отъезда Полутуземского за границу заехавши в родину Кирьяна Егоровича по-ёкски скромный и не по-угадайски богатый, глуховатый Чен в составе группы наглых интеллигентов возглавляемой дизайнером автором и соавтором местной архитектурно-художественной лепоты Жоржем Кайфулини зашел ночью в гости к начинающему графоману Туземскому тогда еще не обзаведшемуся псевдонимом.
      И попили они тогда все вместе простой белоозерной водки от Иван-да-Марьинского ликероводочного завода, посидев по древней русской прихоти на чемоданах, и не забыв добавить за Победу.
      Хрупкие ручки Настоящего Чена дрожа от немыслимого напряжения, занесли тогда в квартиру Кирьяна Егоровича некий крупногабаритный, но при этом весьма эксклюзивный предмет.
      Предмет после его разворачивания оказался флагом.
      Универсальный черно-пиратский флаг принесенный Ченом в Кирюхин дом изначально был сооружен его дружбанами для поддержки некоей команды в какой-то особо редкой игре про которую Кирьян Егорович слыхом не слыхивал а также для попутного празднования Дня Победы а тож "для понтов обыкновенных" в прогулке по ночному городу Угадаю с целью привлечения в интимные сети крупных ночных бабочек автохтонной закваски. Кроме того флаг был успешно применен для разгона несанкционированной демонстрации майских жуков прилетевших в избытке на праздник слегка преждевременно и привлеченных на набережную реки Вонь пробной иллюминацией упомянутого дизайнера и мастера городских подсветок Жоржа Кайфулини.
      "Еще не Чен" а только-только начинающий графоман Туземский в то время и не думал писать никакого романа. Он только что завершил, а вернее скруглил, повесть про ЖУИ избыточно устал от проделанного труда и решил отдохнуть за границей.
      Чуть пораньше - да что пораньше - практически одновременно, а позже окажется, что еще и весьма кстати к "Еще не Чену" зашла перекантоваться по старой привычке иногородняя Мама Жуи оказавшаяся по вине дочери без ночлега. (Кто такие детки ЖУИ - опять же см. первую книгу антипедагогической солянки Чена Джу. - прим. ред.)
      Понимающие кратковременность и редкость сексуального момента в личной жизни Кирьяна Егоровича и потому лукаво ухмыляющиеся товарищи попив почти-что на ходу - кто чаю с ванильным пряником - кто водки с огурцом и рукавным занюхом как бы нежданно-негаданно засобирались по делам.
      Произведя на скучающую Маму неизгладимый эффект чрезвычайно интеллектуальными разговорами и исцеловав до обреза рукавов мамины ручки товарищи Жоржа прихватили с собой три четверти кочана капусты (кочерыжку Мама оставила себе для поутряннаго завтрака) и исчезли с глаз долой позабыв забрать некурящего Чена который покочевав по туалетам и рассмотрев всю кирьянову недвижимость мирно расстелился на диване да так и заснул с погасшей трубкой в устах.
      Примерно через полчаса пропажу маленького, но важного иногороднего члена своей кампании, обнаружил и снарядил поисковую экспедицию сам кэптан д'Жорж. По первому же требовательному стукотку в стекло не испытывая особых затруднений Кирьян Егорович с Мамой ЖУИ подали испрашиваемое тело испрашивающему его опекуну просунув Чена сквозь прутья оконной решетки запроектированной в свое время первообладателем квартиры и одновременно ее зодчеинтерьерщиком - Кокошей Урьяновым.
      Могучий Жорж вставил отыскавшийся бесценный живой груз себе подмышку и галантно раскланявшись перед собственниками двух окон первого этажа, удалился окончательно.
      Скорей всего в спешке, но может быть и в качестве подарка (вымотавшийся Кирюша в тот день был слишком слаб умом, чтобы запомнить причину) знаменосец Чен оставил в прихожей графомана флаг, представляющий собой комбинацию из дубовой гардины прошлого века, окрашенной фломастером "под модное некогда, а сейчас не очень мербау" и суконного полотнища с намалеванными на нем скрещенными костями и улыбающимся черепом чрезвычайно похожим на автопортрет лысого знаменосца.
      Томящаяся похотью Мама Жуи не дождавшись окончания кирьновских сборов угомонила свою страсть, укутавшись кринолином и скрестив в недоступный замок свои ножки.
      Наспех собрав дорожную кладь и даже не перебросившись любовью с Мамой Жуи - за дефицитом времени и ввиду неудобности для траха указанной выше позы - графоман примостил в угол негабаритный флажок и прилег вымотавшимся перехожим каликой на холодный по-церковному пол и подсунув под затылок рюкзачок с предметами утрешной надобности.
      Поглядывая ежеминутно в мобилу с ненадежной петушиной функцией графоман с утреца встрепенулся, смахнул с лица грезы неутешенные водицею бездушною вздрючнул наскоро телом, потом разбудил Маму и, не доверив ей ключей от дверец железных, спешно умчал за иностранный рубеж.
      
      ***
      
      В мгновение ока промелькнула Селена над чужестранными горизонтами, влача за собой жалкий скрюченный в пятидневную спиральку хвостик.
      
      ***
      
      Вернувшийся из дальних странствий усталым, но довольным как после школьных каникул в фамильном огороде Кирьян Егорович был озабочен поручением, отпущенным ему своими коллегами. А именно: графоман должен был по горячим следам, но не с кондачка, а с любовью и эпитетами, написать художественное сочинение о только что благополучно реализованном совместно с товарищами зарубежном вояже.
      Идею написания сочинения неосмотрительно выдвинул как-то сам Туземский на одной из иностранных посиделок расстроганный четырьмя литрами пива воодушевляемый бельгийскими устричками подзадориваемый близким адюльтером с аппетитными заграничными женщинками неодинаковых национальностей сидящими по сторонам на расстоянии эрегированной ноги.
      Товарищи идею ратифицировали, а вот фигуру произведения доверили определить самому графоману.
      Чтобы было не хуже чем "трое в лодке" тем более что нас тоже четверо - единственно, чем напутствовали начинающего писателя его друзья. Аргументарий был убийственным по множественности и точности совпадений. "Псина" слегка не вписывалась, ибо четвертым в кампании был живой человек, а не глупое животное. Это был хоть и несмышленыш, но настоящий, хоть и тише травы, как показалось вначале, молодой человек по имени Малеха Ксаныч.
      - Опа, про траву, пожалуйста, поподробнее, - сказал Бим, едва прочитав эти строки и напрашиваясь в соавторы. - А вообще я бы на этом этапе написал "тише воды".
      Кирьян Егорович согласился, но сторнировать не стал, а может забыл. Или попросту проигнорировал. А вот против Клапки Джерома Кирьян вообще ничего не имел.
      - Пусть не комично, но пусть будет хотя бы правдиво! То есть в масштабах очерка. - В такой странной форме изрек свое пожелание жутко святой праведник Жан Жаныч (Ксан Иваныч. французск.) напрочь уверовавший в неспособность Кирьяна шутковать и улыбаться тем более на бумаге и после всех страшных едва пережитых закордонных злоключений, облепленных взаимной руганью и эпизодической ненавистью как ракушками на древнем кильватере.
      И про " - те" не забудь... - те - в каждую встречу напоминал Кирьяну Бим.
      Биму Сергеевичу очень нравилась задумка с уважительной пристройкой "-те" к заднему фасаду глаголов повелительного наклонения единственного числа. Вовремя приляпываемая либеральная пристройка помогала выкружить даже в тех горячих ситуациях, когда разговоры шли на повышенных тонах и все обращения осуществлялись на грубое " ты" (козл.).
      А также Биму импонировало и грело душу уемистое словечко "клумба", которое спонтанно родилось где-то на полпути и вдля проку (не ошибочно! - прим.ред.) сжатом виде обозначало "любое круговое движение" по трассе или по городской улице независимо от его диаметра.
      Термин "круговое движение" произносился категоричными навигаторшами - иностранкой Катькой и русской Машкой с некоторым пренебрежительным оттенком, словно круговое движение было самым примитивным элементом дорожных испытаний по сравнению со всеми остальными автотрюками.
      - "Кру-го-во-е дви-же-ни-е"... - едва шевеля мозгами и смерзшимися губами говорит далекая космическая Катька.
      При этом Катька жует металлический огурец, вертит двенадцатью телескопами и сидит сразу в четырех спутниках. Она отвечает за культурную заграницу и оттого что все русские едут за рубеж жрать водку они "ду ист зи зинд крайне тупой рашен дядька". Для большего понимания ее слов этими ограниченными людишками, едва тащущимся в своих крохотных машинешках по земной поверхности она произносит свой заученный текст по слогам как диктант для полных идиотов сиречь американских школьников, презирая шоферов свою работу синтаксис знаки препинания и окончания падежей и тем самым испытывает водительское терпение, дополнительно мучая и напрягая человека за рулем. Фразы формируются ею до того неторопливо что на произношение номера поворота у Катьки никогда не хватает времени.
      На окончание " - же-ни-е" Ксан Иваныч достаточно традиционно промахивал нужный поворот, а по оглашению Катькой уже проскоченного номера заворота Ксан Иваныч из клумбы уже вообще вываливался и естественно, что в самом неподходящем месте.
      После этого чтобы найти место разворота или новую, но уже менее "правильную" дорогу надо было исколесить или десятки километров по трассе до развязки либо соскользнуть в проселки и наугад продираться по залесенным местам, слабо поддающимся наблюдению со спутников.
      - Ну что навигаторы - говорил тогда изредка пребывающий в благодушном настроении Ксан Иваныч покручивая баранку одной рукой и, почесывая затекшие яйца, другой, - опять в клумбе спим с Катькой? На два часа говорите поворот? Без четверти да? Матушки-перематушки ваши. Стрелки господа поменяйте! Куда теперь ехать? Возвращаться будем или постоим? Часу хватит, чтоб перезагрузиться? Или пивка на опушке будем пить-бля?
      - Сами виноваты сударь Ксан Иваныч - говорили ему навигаторы. - Куда неслись? Просили ведь - гоните потише - клумба слишком махонька.
      - Клумба клумба! Saibali своими клумбами. Понатыкали кругом. (А самыми маленькими клумбами славились соответственно небольшие государства Нидерланды Швейцария Австрия). Заранее надо предварять. На опережение думать. Форсмажор нам, зачем nach?
      - Мы орали даже, а не предупреждали. Горло криком драть? Нас нужно слушать, а не Катек разных, - возмущается галерка в едином порыве.
      - Не поймешь, кого слушать: этот блЪ не в адеквате Катька - тормоз Кирюха... ну ладно, Кирюха бывает иногда прав. Малеха в рот воды набрал...
      - Слухайте меня! Последнее слово всегда мое, - кипит Кирьян Егорович. Я в навигации главный! Бим просто помогает... он второй штурман. А я первый. Малеха третий. На случай, если все заснут.
      Ююю. На самом деле это точки.
      Ленностью и ненавистью залита сцена всеобщей насупленности. Затянутая сцена всеобщей насупленности. Насупленностью затянута сцена и все в общую насупленность затянуты. Сцена самое в общей насупленности. Перед зазтянутым занавесом - сцена. За занавесом - сцена всеобщей насупленности. Затянута сцена и все читатели в общей насупленности. Занавес. Хорэ. Прочитали? Ровно столько времени молчали пассажиры.
      Ююю. На самом деле это опять точки.
      - Да quеvая тут планировка - размягчает обстановку Ксан Иваныч, словно сдавшись, - клумбы на каждом шагу.
      Тишина прервана новой волной потасовочного спора.
      - А не мы проектировали! - резонно отвечают ему на это Бим с Туземским.
      Инцендент на время до очередной издранной - переиздранной клумбы исчерпан.
      И то верно: Бим и Туземский, а заодно и Ксан Иваныч были всего-навсего угадайгородскими архитекторами, а не планировщиками иностранных дорог. Правда, были они архитекторами не простыми, а с погонами. Типа если сравнивать с армией, то где-то на уровне от майора до подполковника.
      Ну, уж, а если настроение у Ксан Иваныча было похуже, а не дай бог если Ксан Иваныч в тот момент уже был чем-то до этого накручен (например, очередной разборкой с Малехой или лекцией о вреде алкоголя) и соответственно возбужден, а это случалось чаще чем снисходило благодушие то Кирьян Егорович с Бимом получали по полной.
      - Так клумбу просрали мазохакеры куевы! Куда смотрим господа хорошие? В донышко блЪ?
      "Господа" в понимании Ксан Иваныча имели только два оттенка: черный и белый. Оттенок применялся по ситуации. Протестовать и оспаривать в такой момент черный оттенок, дабы не огрестись юлями, было небезопасно. Каждая клумба представляла собой испытание терпимости, а также открывала те страницы воровского лексикона, в которых обозначены были новые имена для штурмана и его помощника Бима. Ксан Иваныч знал эти страницы в совершенстве.
      
      ***
      
      - Только не очерк, - слегка горячится графоман Кирьян Егорович беспокоясь о конфигурации произведения, которое в будущем должно принести ему всемирную славу и денюжный запас на гранитную могилку. Естественно, что лавры и деньжонки свалятся не сразу, а немного погодя - после совершенно легитимного этапа оплевывания и ношения поверх башки христонашипованой шапки страстотерпца - при всем при этом - заядлого матершинника извращенца фактов и неотесанного срамоциника.
      - Я вам не Антон Павлович чтобы коротко писать. И не журналист. И не добрый, а правдивый и реальный. Напишу вам повесть... Стоп! Нах повесть. Не впишемся. Много всего. Девять стран блЪ плюс Россия плюс Белоруссия блЪ. А по приезду, словно внимая предсказанию Кирьбяна Егоровича, список расширился: а Хельсинский паром один чего только стоит, а Киль, а Гамбург, а Прага, а Люцерн, а Брюгге, а кемпинг Зеебург с голыми нидерландскими задницами и ночевкой на унитазе, а, а, а ... - за троеточием десятки достойнейших мест и сотни событий, рассчитаных на собирание коллекции гвоздей, бессмысленный и по делу трёп. А еще надо грохнуть карлика, отведать Фуй-Шуя, купить картинку Селифана, шмякнуть девчонку из Того, утопить Шона Пена, порадовать проституточкой Гоголя, выпить по бочке пива на каждого, пообщаться с Гитлером, переплыть и обрыгать Балтийское море, позубоскалить в Мамлинге, поддаться на провокацию чешского шпиона Вовочку и выделить ему еды и денег на проживание, так как его правительство не в состоянии оценить его вклад в развитие шпионского искусства... и так далее... - какая nacher повесть! У Кирьяна Егоровича башка опухла только от перечисления городов и героев, не говоря уж об сохранении детективных традиций. Роман будем писать. РО-МАН! Сокращенной до попурри и размешанный до сборной солянки. Про "-те" - обязательно вставлю. И не для вас, а для всемирной справедливости... пусть заграница знает, что про них думает Азия.
      - Белоруссия это не страна - говорит Бим. - Это батька Лукашенко. Про него можешь не писать. Меньше будет на двадцать страниц. Мы же знаем, что ты развезешь... Любишь , что ли Лукашенку?
      - Мы не азиаты - говорит Ксан Иваныч. Монголы - азиаты. А мы евразийцы.
      - Посмотрим, какие мы будем евразийцы лет через пятьдесят. На Китай внимательно посмотрите. До Урала глаза у всех сузятся. Мирным путем, - возмущается Кирьян который не желает своим детям внукам и правнукам восточных жен и мужей а также сочувствует своей стране в целом.
      Бима успокоило обещание про вставку в роман частички "-те" видимо это было одним из самых приятных запомнившимся между пьянствами впечатлений от путешествия и волшебной формой после которой любой смысл самой гнусной фразы приобретал пусть нечестно заслуженный, но зато извинительно-простительный оттенок.
      - А что? Роман так роман. За язык вас, Кирьян Егорович, никто не тянул, - сформулировали, подумавши добрые друзья после восьмой банки на каждого, и отстали ненадолго. Только свое имя сократи до "К.Е.". А то на него еще плюсом пятьдесят страниц уйдет. А Порфирия Сергеевича назови просто "Бимом".
      Но иной раз спорили между собой на своих пивных планерках Бим Сергеевич с Ксан Иванычем на тему - подведет Кирьян товарищей или не подведет? Очень уж им хотелось прочитать и проведать о себе со стороны побольше. (Читатель уже знает, что К.Е. не подвел, раз добрался до этой фразы, но наши герои-то еще этого не знали!)
      - А вы себя все равно не изведаете - говорил Кирьян. Я вас там всех замаскирую. И приукрашу... и обострю и добавлю. И не оскорбляйтесь блин. Это литература, а не диктофон. Если хотите очерк... для вашего дурацкого интернета, чтобы перед бабами покрасоваться, - сами себе чертите очерк, а мне до этого дела нет.
      Покривил душой Кирьян: - как только появились первые главы - тут же начал публиковать в мировой паутине.
      - Читает народ - радовался он как ребятенок.
      - Только что-то отзвуков маловато. Совершенно никак нет. В чем-ять дело? Где окаянный зарыт? Пенки-заголовки снимают, а навар-то весь внутри. Дефектив если надо - слюнявьте Марью Бобцову. Про любовь, что ли маловато? Или жареного на тарелке? Ybalni поменьше невинных страстей поболе? Не соединяется никак. Маты подчистить? Тоже мне... застеснялись, понимаешь. Как членом волтузить каждую ночь это типично, а как хер увидят на бумаге - уже не нравится. Художники на простынях! От слова ху. Один сквозняк головной! Ханжа - шаг вперед! Мы БлЪ! И полстраны шагает.
      - Ничего наша нигде не пропадала, - утешает себя К,Е. и поскрипывает себе компьютерным пером - елозит мышкой по фанере.
      Интересно еще было Кирьяну: - а как поступать с теми шуры-мурными и прочими неблаговидными поступками своих друзей, да и своими тоже которые сами - собой ненароком сначала творятся, а потом что-то все это хочется утаить (с мешком в воду и с вежд долой)? Вставлять в роман безбожно врать украшать или многоточить?
      - А будь, как получится кривая - она выведет - гладил себя по головке К.Е., думая о влиянии будущей книжки-солянки на судьбу последующей дружбы со своими первейшими коллегами и на судьбу мира, который после пробы солянки всем миром за единым столом всяко должен был измениться.
      Что его солянка положительно или как-то по-другому, вплоть до наоборот, повлияет на мир - он не сомневался ни грамма.
      В тюрьму за сквернословие не посадят. Ну, пожурят немного, а сами все равно втихушку прочтут. Ложечкой, медленно, медленно...
      Ну, пободаются критики - а мне это надо? И отвечает за К.Е. Чен Джу - а он немного предатель - надо яти надо. Только бодайтесь на первых страницах ведущих газет, а не на кухнях с женками! В борозду!
      В пЪзду-борозду! - Это уже было лишним, по-старинному емким междометим, не добавляющим никакого смысла сказанному и не делающим никому чести. Но для Чена Джу и его солянки это было последней каплей финишного кетчупа, как восклицание какого-нибудь по-серьезному обозлившегося актера, играющего в триста тридать последний раз надоевшую ему роль бедняги Желткова, и только что пристрелившего княгиню Веру Николаевну вопреки сценарию; после чего брызжет настоящая кровь и окрашивает ею белое платье актрисы. После этого спешно и непредусмотренно падает занавес, а, ожидавший привычной развязки, партер и балконы разваливаюися от грома аплодисментов.
      
      ***
      
      Иногда друзья Кирьяна интересовались количеством уже написаных страниц.
      В отношении написания в меру несмешного и не особо длинного романа у графомана не было никаких колебаний. В сроках исполнения редкой по бессмысленности угрозы человечеству он особенно тоже не сомневался.
      Еще до начала путешествия и еще не зная, что это станет впоследствии романом-романчичеком-солянкой-пазлами с ингредиентами было написано впрок страниц сорок текста описывающего его предстартовое состояние и суетливый быт, не имеющий почти никакого отношения к будущему круизу и лишь слегка очерчивающий характер будущих героев.
      Тем не менее, сорок страниц - это было неплохой форой Кирьяна Егоровича, благодаря которой он спал совершенно спокойно и за исход задуманного мероприятия не сомневался.
      - Шестьсот разделить на сорок это будет пятнадцать, - следовательно, часть романа уже написана - думал он. Когда вдруг за одну ночь стало шестьдесят страниц - это уже одна десятая. Вау! - Дотяну до ста через пару суток и станет одной шестой. Какая радость, какой кайф писания книг! Даже бабы перестали быть нужны. Huynja вопрос! Нацарапаем шестьсот.
      Посчитав количество нужной информации, которую надобно было бы вставить в книжку (а набегало страниц на пятьсот - шестьсот) и, сравнив этот объем с прочими твореньями мировой литературы, срок обозначился в семь месяцев. Расчет производился следующим образом. Сначала Кирьян перевел свой объем в формат Кода да Винчи Дэна Брауна (была у Кирьяна Егоровича такая книжка с дырой в обложке, через которую голографировали попеременке то желтый череп самого Дэна, то всемирно известная улыбка какой-то психиатрической Моны по некоторым версиям списанной с зеркала самим маэстро Леонардо).
      Кирьян принял Код Брауна-Винчи за эталон минимальной массы сравнительно ненадоедливого чтения (Mn). Кстати, книжка была дорогой не за содержание, и не из-за толстой корки, а из-за дырки в обложке (то есть за бесплатный воздух) плюс голография. Потом Кирьян Егорович высчитал среднюю скорость чистого формотворчества и перевел его в идеальное время M/V=t добавил чуток времени (Td1) на правку текста побольше на болезни и пьянства (Td2) и помножил итог на русский коэффициент Rln. Русский коэффициент Rln - это производная лени и нескладух. Rln порой может достигать от двух до трех. Роман писать - это то же самое что стройку строить, поэтому Кирьян Егорович цифру Rln взял из опыта того строительства, которое он имел несчастие наблюдать лично и регулярно.
      Получившийся срок написания почему-то никак не бил с графом Львом Николаевичем в плане пресловутых Войны и Мира.
      - Долговастенько писал старичок.
      Кирьян, поскребя за ухом, решил, что Лев был по большому счету не виноват, так как в то время не было компьютеров, убыстряющих процессы расстановки букв и запятых, и даже с учетом последующих правок и переписок, пусть даже с помощью жены или более молодых секретарш.
      - Ну, пусть будет девять месяцев пусть десять или двенадцать - никакой принципиальной разницы, - делал себе отсрочку сдачи объекта К.Е., накручивая на палец заросшие виски и придавливая пару приобретенных на обратном пути на родину иностранных прыщей, заведшихся без всякой визы в седом темени.
      Но, ни хрена! Нет спокойствия в королевстве.
       - Нас устраивает только "шесть"! - орут в усилительные рупоры его неподкупные товарищи, единогласно спевшиеся, словно в лучшем Угадайском школьном хоре.
      Но уверенности даже на "десять" в коллективном голосе не звучало. - Через три месяца устроим коллективную читку. Правки свои внесем. Что забыл-те - напомним. Готовься-те Кирьян Егорович! Пиво за нами.
      А это вам не блины припекать - торговался К.Е. - на пиво у самого хватит.
      С таким общим настроением и пожеланием розг был обещан и зачат роман.
      Потекли будни рабочие. По вечерам и ночам, в свете стеарина, Кирьян Егорович вначале взахлеб потом по-необходимости но почти что успешно продвигал книжку, усердно нажимая пожелтевшие от старости кнопки клавиатуры и сердясь на пожилую родившуюся в Китае мышку Джениус  которая от старости потеряла ноги с правой стороны и поэтому двигаться правильно могла только влево.
      Но это было только половинкой беды. Мышкин шарик Кирьян, потренировавшись, наконец-то научился чистить зубочисткой, а проблема главная была другой и творческой: Кирьян не знал, как подписаться в конце творения. Под своей неудачной фамилией графоману вступать в мировую литературу не хотелось.
      - Полутуземский - ну что ять это за фамилия такая. Ладно бы - полный Туземский... Это бы еще туда-сюда. Надо псевдоним сочинять, - подумывал частенько графоман К.Е. медленно нагоняя на себя легкую истерию и составляя варианты на клочках бумажек, которые по закону природы имели свойство теряться. И потому приходилось к этому вопросу возвращаться неоднократно и сызнова.
      Время шло, а псевдоним все никак не придумывался.
      Как-то раз, во время приборки домашней территории, Кирьяну Егоровичу вновь попал на глаза вечно мешающий черный флаг с нарисованым черепом Ёкского Чена временно стоящий торчьмя в узком промежутке между окном и столом. Креативных мыслей - куда бы его переопределить - не было. Полотнище для компактности было скручено, но древко было все равно великовато, а весь гарнитур в сборе нагонял свербящую тоску.
      - Слоника привели в посудный бутик. Отпилить что ли палку под корешок? - думал К.Е.. Ну, никак не вписывался флаг в крошечный интерьер. А выкидывать было жалко - почти что гостинец.
      Это все Чен напардонил. Нахрен был забывать флаг у Кирьяна Егоровича!
      Чен Чен... О Чен. О-Чень. Очень-осень. Скоро осень. Подожду. Жду. По дождю дождю-дождю... - напевал иногда себе Туземский. - Вот расплачусь с кредитом к декабрю в январе затею ремонт. Тогда и выкину, а пока подожду.
      Флаг с портретом Чена долго перемещался по разным углам журчащие и шипящие буквы все это время то скакали в мозгу как кони, то останавливались всем табуном в форме навязчивой раскоряки.
      Когда полили августовские дожди, шипящие буквы "Ж" и "Ч" внезапно и окончательно переженились на гласных. И родили ему Псевдо-НИК.
      - А что в Чине я был с аборигенами поднебесную водку пил фуражку милиционера, - бывшего в детстве хунвэйбином, - купил по олимпийским гнездам шарил оперу-пузырь над водой видел в сети под инородным именем жил фотки чужие пользовал согласно Интернета имел в Тибете сестрицу, - даже фотку предъявлял,- зеленые рожки случайного китайца примерял вживую. - Надо же: в Китае одного и того же человека дважды встретить! Казус! Неспроста! И звали его Джу. А назовусь-ка я Ченом по фамилии Ченджу.
      Так Туземский породнился со своим Псевдонимом - ПсевдоНИКом. Сначала ПсевдоНИК Чен был обыкновенным добрым подкидышем, потом параллелью Кирьяна Егоровича. Но так и не стал товарищем, напарником. Подкидыш Чен Джу нередко поколачивал своего отчимау, а потом и вовсе сел на шею.
      
      ***
      
      
      
      -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      3.1.7
      НАЧАЛО ВСЕЙ ЭТОЙ БОДЯГИ
      
      ...А это что за "БЛЯТЬ"? Это из какого Брокгауза ты накопал? Человек в слове "♂й " четыре ошибки делает.Короче, вот тебе задание: просклонять слово "♂й", проспрягать глагол "Yбать"и вызубри что-нибудь матерное из Есенина..."Из "Дневника тестировщика"
      
      
      Из дополненного Брокгауза 21 века:
      
      Убодой:
       - представитель молодежной субкультуры. Находится в параллельном ряду с обрыганами говнорями уибонами. Убодой  в принципе чуть мягче уибона. Блюет в общественных местах реже обрыгана дерется без причины бъет не жалеючи тупой пуще всех остальных. К музыке и металлу как прочие не имеет отношения вообще - нет слуха но пару фраз сказать может - после этого сразу в пах! Остальное то же самое.
      
      Хана:
       - арестован, задержан; здесь - безвыходное положение "кранты" - конец (воровск. жаргон). Образованный гражданин употребляет это слово только в чрезвычайных обстоятельствах.
      
      Говнарь:
       - (говнопанк, обрыган, одесск. абрыген, патлатый гопник, моск. быдлонефор).
      
      Уибон:
      - термин чисто угадайгородский употребляется ко всем быдлам противоположных гркппировок. Автора этого термина по кличке Ярик которого шапочно знавал Туземский по Дашкиной наводке в то время когда происходило описываемое путешествие целенаправленно и крепко треснули по башке. Ярик сам специально напросился - хотел покончить с жизнью в честной драке в интерьере питейного заведения. Спровоцировало его то что он увидел своего не пальцем сделанного младенца в чужих мужских руках. Теперь он ходит со страдальчески - просительным выражением лица как части наклоненной надолго теперь головы. Гитара непроизвольно трясется и выпадывает из рук. Уличная карьера этого неплохого музыканта на соло-гитаре постепенно приходит в упадок. Попытка вылечить башку на жарком солнце Геленджика потерпела полное фиаско.
      
      Сука:
       - К блатному жаргону и обозначению половой принадлежности не имеет никакого отношения. Часто вырывающееся у мужиков не особенно злое слово значения которому в этот момент не придает. В ближайшем тексте заменено на "Hünde-Frau".
      
      Сволочь:
       - от слова (с) волочить груз сволочь. Русское слово от трудной жизни "волочивших" превратившееся в популярное и легкое ругательство.
      
      Мент:
       - милиционер охранник ИТУ. Вполне приличный вошедший в современный обиход (до переименования милиции в полицию - прим. ред.) термин. Милиционеры на "мента" в разговорах между собой (особенно за рюмкой) не обижаются. Даже гордятся после выпуска отличного фильма под таким названием.
      
      ***
      
      О-о-ох! Еще мчась по тротуару Туземский начал шарить по штанам. Ключ! Где ключ? Сознание выкатило детский образ некоего Королевства Кривых Зеркал с двумя огромными убодоями - стражниками у ворот в башню - тюрягу которые от всех посетителей требовали ключ - иначе хана всем говнарям и уибонам.
      (Через год автора термина "уибон" убили Угадайские уибоны при дележке дозы, не зная, что только благодаря ему они обязаны своим угадайским существованием. - новое прим. от автора)
      
      ***
      
      Кирьян практически уже погибал. Вот арка вот входная дверь в подъезд. Вот и ключ в правом переднем кармане джинсов. Скорей скорей!
      Оба-на!
      Ключ на место встал, но при этом не торопился и проворачивался Hünde-Frau не зацепляя за что-то нужное там внутри.
      А вот и оно... ну вот уже тепло ты чувствуешь как горячо!? - подсказала из могилы тень Александра Башлачева .
      Родоночальник русского рока был прав: по ноге Кирьяна предательски растекалось тепло. Кто-то - кажется в районе драматического театра, сначала прыснул на него струйкой горячей воды, потом привязал к ноге шланг со сломанным наконечником и сказал: "Беги, Hünde-Frau, домой, беги и не выпускай, шланга из рук". Шланг не отключался, прыскал порционно и горячо, и с каждым шагом Кирьяна Егоровича пятнышко на штанине становилось все больше и больше. И все сильнее щипало и грело ляжку.
      Дома был разводной ключ и исправно работал сливной колодец. Но привязанный шланг пропускал, на улице полно народу - самй пик движения, а Кирьян Егорович не рассчитал времени на дорогу. Штанина потемнела уже от колена до самого низа. У самого порога Кирьян Егорович обнаружил лужу. Кирьян нагнулся и нюхнул. Так и есть, какой-то говнарь оставил ему свою черную, жидкую, вонючую метку. - Es steht schlimm un ihn,Tote und begräbe, Hünde! - заорал Кирьян Егорович голосом Стивена Сигала.
      - Напрягшись внутри себя Кирьян ворвался в квартиру на последнем издыхании и... - все равно не успел - в прихожей шланг будто разорвало и хлынуло как из осенней водосточной трубы. - Черт, черт, кран сорвало! Не спрося разрешения из груди вырвался горделивый "йа!" перешедший тут же в причинный хохот.
      - Да уж давненько не брал я в руки разводного ключа!
      И это всего-то с шести бокалов... Отлично-с-с-сам виноват.
      Но все-таки причиною аварии, конечно же, была не любимая призывниковая болезня, не отсутствие ключа, а куевое пиво. Много-много куевого пива.
      Так утешал и бранил себя Кирьян Егорович: всяко лучше валить вину на внешние обстоятельства, а не на собственный шланг.
      
      Вовсе не куевое но очень уж живое и пенное рвущееся наружу пиво до последней капли оплачено Ксан Иванычем Клиновым - у Туземского до конца апреля оставалось на жизнь и на заграничную поездку в аккурат три тысячи рублей и к этим денюжкам надо было добавить еще тысяч сто двадцать - сто сорок и еще сверху сто пятьдесят рублей в обратку, которые Кирьян Егорович осмелился по-идиотски юморя испросить у многочисленных подружек из "Одноклассников" (никто разумеется даже не прореагировал).
      Долг огромного размера (аж две тыщи рэ) срочно и в самый последний день выданного Дашке на учебу - а как иначе как студентка она тогда погибла бы - ему явно не вернется, а это как-никак полдня жизни за границей; а то если привлечь в помощь картошку хватило бы чтобы свести каюки с капутами до конца апреля в ненаглядной родине. (Позже Кирьян Егорович этот Дашкин долг зачтет как подарок на ее же день рождения.)
      Кирьян Егорович о несправедливой методике распития в складчину с бедными товарищами скромно умолчал. Он пил на дармовщинку как некий стеснительный вор из известного, но напрочь забытого им художественного произведения.
      Продукты переработки пива Туземский сливал на улице у гаража Ксана Иваныча раз пять-шесть. Потом он делал тоже самое в кабачке - да кто же ведет такую изнурительную статистику! Сначала Это происходило в осторожной форме: Это пряталось за гаражами криво сложенными из украденных, бэушных бетонных блоков с отколами по углам и граням пока более опытный в этих делах Ксан Иваныч с таким же количеством куевого чешского в мочволдыре спокойно сидел за рулем своего основного авто предназначенного для поездок по городу с пластиковой емкостью на коленях фильтруя звонки решая и углубляя проблемы несвоевременно нарождающиеся из телефона.
      Перед тем сволочь - мобильник, напугав до смерти Ксан Иваныча вдруг исчез. Иваныч, выскочив из машины и зачем-то согнувшись в коленках судорожными ментовскими хлопками трижды простучал себя сверху донизу и обшарил все внутренние и наружные карманы. Нетути!
      - Да чтоб его! Наверно на прилавке оставил.
      В пресловутой забегаловке Ксан Иваныч не отвлекаясь от созерцания льющейся пивной струи долго и понапрасну звонил беспокойно рылся по карманам в поисках записанного на квитке другого номера край как нужного абонента. А звонил он Порфирию Сергеевичу Нетотову (по кликухе Бим) - третьему коллеге по планируемому путешествию.
      К великой досаде Ксан Иваныча Порфирий Сергеевич Нетотов был неадекватен аж с самого утра и к организационной встрече с товарищами был не готов.
      
      Порфирий Бим-Нетотов любил и любит свою Родину почти так же как Пиво. Но по давно заведенной привычке он любил Родину только до одиннадцати дня а после одиннадцати ей изменял. Начиналось все в ресторане Молва, или Молвушка в простонародье, а заканчивалось там же когда Молву отчего-то начинало покачивать, а самая упорная часть клиентов начинала валиться как снопы на ветру.
      Для удержания на ногах в качающейся Молве Порфирий включал дополнительную координацию тела и усиленную триангуляцию в пространстве, кнопки которых прикреплялись ко дну бокалов, и находились в интервале где-то между девятым и двенадцатым.
      Бим не был ни канатоходцем, ни фокусником, ни клоуном, ни вундеркиндом от рождения. Таковым его сделала жизнь.
      Переосмысленная юмористами глава ЖЗЛ в части Бимовской биографии говорит нижеследующее.
      Когда Бима в дальней молодости лечили от коклюшей врачующий его молодой лекарь сдавал экзамен по натурфилософии и оставил для пробы в голове младого пациента детские часы с боем обещая тому что с годами часы станут его естественной частью а сам Бим станет гением пародоксов. Ранка заросла часы давно остановились гением Бим не стал, зато стал добрым человеком и на основании этого смог проштудировать славную науку архитектуры. Да и парадоксы прижились в голове недурственно и на долгий срок.
      Седая трасса вдоль оси живота сединила жидковато-кучерявый пах с густющей белой бородищей на лице. А это говорит о возрасте, однако.
      Денег на такси от Молвушки до дома у Бима уходило в сутки в два раза больше чем тратилось на пиво.
      А еще надо сюда приплюсовать обычных нахлебников и полновесных друзей, которые тоже люди и потому по одной очереди требовали угощения, а по другой очереди угощали сами. Каждый возврат натюрдолгов требовал превышения по принципу возврата как бы с товарищескими, благодарными от души процентами, поэтому с годами обмен долгами прирастал массой.
      Отказников и хитрецов было совсем с гулькин куй да маленько. Словом, обмен долгами превратился в прекрасную традицию, занимающую уйму сначала послерабочего времени, потом и основного.
      Работа у Бима превратилась в остаточный принцип.
      У Бима было и есть (живут же люди!) три лучших знакомых таксиста - все три Вовы. Все они любили и любят Бима до сих пор.
      Но один Вова любит Бима больше остальных. В благодарность он поставляет Биму телок, которых Бим любит почти так же как Пиво и Родину а иногда и больше. При езде по Европам Бим будет продавать Родину и менять ее на телок.
      
      Маршрут путешествия, разработанный Ксан Иванычем пролегает по лучшим пивным производителям (Чехия-пльзенское пражское, Бавария-Lowenbrau...) да и в Швейцарии Бельгии Голландии - пиво Amstel, пиво тысяч других, не менее достойных марок, не забывая ирландский эль, расставлены на каждом шагу как пунктир, прилепленный к дороге. И, чтобы достоверно отвечать на все околопивные вопросы товарищей, есть прямой смысл все это добро продегустировать.
      Заблаговременно и без всяких иллюзий было ясно что добряк Бим будет набираться часто и безмерно несмотря на пошаливающее серчишко попорченое на Байконуре здоровье, выраженное в лямблях на вечно красном лице и вопреки дорожному этикету станет долбиться лупоглазой рыбиной об заднее сиденье, просыпаясь только для добавки градуса и вымаливая каждые полтора часа остановку для вытряхивания малой человечьей нужды на обочины мира. До ближайшего леска или плотного кусточка ему явно не будет хватать терпежа. Отсюда пойдут беды и непонимания друг друга.
      Ксан Иваныч обдумывая стратегию путешествия, и прикинув справедливый свой куй к носу решил взять с собой помощников - дополнительных членов экипажа.
      В дальнем автопутешествии горделиво окрещенным "экспедицией" Порфирий Нетотов если его не напугать санкциями и не загрузить обязанностями будет вечно болтающим клоуном только и умеющим что смешить публику провоцировать мешать навигации искушать на выпивон тратить евры потреблять и получать вместо того чтобы быть сменщиком на дальних прогонах или хотя бы пребывать в звании специального собеседника отвлекая шофера от сна за рулем.
      Главное удобство прикинутое Ксан Иванычем это то что с друзьями будет дешевле в плане общих затрат на бензин на паромы на платные стоянки штрафы и пр. и пр.
      Следующее удобство: с друзьями значительно веселее, и что немаловажно - безопаснее в случае непредвиденных обстоятельств.
      По-настоящему большой проблемой было отсутствие шофера-дублера.
      Порфирий Сергеич Бим-Нетотов хоть и имел права но водительскую практику давно прекратил. Его автомобиль самый первый среди архитекторов Угадайгорода давным-давно уж проржавел у какого-то скупщика металлолома. Да и нарываться на штрафы за вождение в нетрезвом виде за границей тоже как-то не хотелось. Дороговастенько сталось бы.
      Не долго думая Ксан Иваныч решил взять в дополнение к совокупным растратам своего сына - Малюху Ксаныча двадцати одного-двадцати трех годков от роду умеющего слегка водить (заодно и попрактикуется) и совсем уж заплесневевшего у своего волшебного инструмента сочиняя километры небесной музыки в General MIDI (самопишущие пицикаролы) в редком на любителя ужасном по монотонности, зато в чрезвычайно модном стиле драмм-энд-бэйс.
      Кроме того Ксаныч решил засунуть сына в компанию настоящих мужиков чтобы тот понял - почем стоит фунтик худа-лиха у лиц возмужалых. А глядишь можно будет незаметно подсказать о пользе барышень в жизни вьюношей и о смысле бытия вообще - смысла, которого на самом деле нету: - надо просто жить и ликовать плодиться и стремиться сохранять потомство. Так было заведено во все эпохи даже не ссылаясь на отца небесного. Словом по ряду причин Малеху надо было прогульнуть по Европам, заодно слегка оттянув от монитора.
      - Как прекрасна жизнь, - думал Ксан Иваныч, сочиняя формулу искупления отцовской вины. Ксан Иваныч наивно полагал, что именно он, и только он, а никто другой упустил Малеху, своевременно не направив его на пусть истинный. Под путем истинным для молодежи Ксан Иваныч подразумевает путь труда и самосовершенствования без тычков и материальной помощи от родителей.
      
      ***
      
      Кандидатура Туземского выплыла естественно-исторически сама-собой.
      Ксан Иваныч до того уже избороздил с Туземским немало заграниц и чувствовал себя в этой компании довольно комфортно. Соответственно всегда мило сердцу и уютно с Ксаном Иванычем было Кирьяну Егоровичу.
      Близких интересов было много: оба глубокоуважаемые зодчие входят в какой-то там местный рейтинг ведущих зубров они частенько сходятся во взглядах, когда касается оценки чьих-либо прожектов. Оба - члены угадайгородского градостроительного совета оба вполне адекватны по отношению к общечеловеческим, этическим ценностям и ключевым религиозным постулатам (не грабь не убий и т.д.). Насчет "не прелюбодействуй" - у обоих мнение особое слегка неодинаковое но вполне уживаемое друг с другом.
      До Туземского Ксан Иваныч как-то еще сомневался в столь далеком путешествии и планировал с Порфирием совсем уж затрипозный Иссык-Куль: ну, что там хорошего, кроме природы и подозрительных вершин, с которых нельзя даже толком скатиться на лыжах?
      С появлением в кандидатском списке фамилии "Туземский" решение Ксан Иваныча о замене Иссыка на Западную Европу приобрело статус окончательного. И тогда он составил набросок совершенно другого маршрута.
      Набросок Биму понравился. Кирьян был в восторге. Ближайшее будущее начало приобретать очертания смысла.
      
      ***
      
      Туземский наудачу заглянул в бардачок верхней панели и с первого же раза нашел мобильник, спрятавшийся под надорванным пакетиком с выложенной напоказ вяленой рыбешкой и кальмарами засушенными в эстонском городе Пярну.
      Туземский изо всех сил пытался поспеть за Ксан Ивановичем.
      Иваныч гораздо крупнее Туземского в плечах и животом поэтому он всегда пил большими порциями не считая выпитых бокалов. У Туземского в компаниях была неукрашавшая его, но и не портящая особо слава "питка медленного" поэтому Туземский, чтобы не отстать от шустрого Иваныча часто прикладывался к бутылке и отпивал мелкими, зато частыми глотками. При такой методе на пивную закусь уже не оставалось времени.
      Ксан Иваныч со знанием дела заявил, что Кирюху потому так часто тянет на двор что тот не закусывает солененьким - так ему объяснял с научно-химической мотивировкой всезнающий коллега по студенческой кличке "Академик".
      Каждый раз, извиняясь за вполне здоровые позывы организма Туземский объявлял рекламную паузу неловко выбирался из машины и в одиночестве поливал скособоченную металлическую ограду, иррационально установленную параллельно кирпичной стене одноэтажного красного строения бандитского вида с зарешеченными и темными неживыми окнами и с таким уж совсем узким пространством между оградой и стеной что в него могла протиснуться разве что только апрельская кошка или худосочная собачонка.
      Другое автоматическое наблюдение Кирьяна: эту же оградку, невзирая на маневрирующую "реношку" Ксан Иваныча целящую в ворота гаража и на реальных зрителей в лице наших героев дружно и без стеснения облили каких-то два заблудившихся обрыгана в синих абсолютно гопных и приспущенных по случаю утренне-спортивных штанах с блестящими лампасами и без ширинок.
      Еще позже уже в паре с Ксан Иванычем и, никого не таясь Кирьян поэтично поливал прошлогоднюю травку тускло зеленых оттенков и тающие снежные околышки, вкрапленные в траву напоминающие формой микро-НЛО с обледеневшими каемками.
      Не желая обижать землян и нарушать чужую природу инопланетяне аккуратно застыли над верхушками жухлой и едва только начинающей пробиваться сквозь зимние образования совсем юной поросли, а радостные земляне встречали их фейерверками урин. Подтаявший снег не шибко-то хотел вбирать в себя льющиеся струйки и побрызгивал себе мелкими каплями во все стороны норовя окропить брючины мирно ссущих будущих путешественников по европам.
      Посидели в машине еще.
      Проблем с заграницей тонкостями сочувствующего турбюро с симпотной и до обозначения суммы услуг улыбающейся и юморной сотрудницей Катей сроками выдачи визы количеством сознательных и опаздывающих с документами путешественников (это был  конечно же Порфирий еще даже не выправивший себе заграничный паспорт) было миллион с тележкой.
      Фотокарточки были сфотаны, наверное, зря: у Ксан Иваныча фотки его и его сына были обрамлены в овал у Туземского фотки были сделаны по чешским требованиям опубликованным в интернете (белый фон 35х45 с плечами расстояние от носа до подбородка в мм - в норме).
      - Ан нет - сообщила симпотная работница турбюро: "За границу  если не по мультивизе можно попасть только по визе первой страны въезда (что, по мнению Ксан Иваныча было весьма мутной версией и как позже оказалось Ксан Иваныч был прав) а в случае с нашими путешественниками значит - по требованиям финских норм".
      А вдруг фон должен быть голубым или расстояние от носа до подбородка не тринадцать с половиной миллиметров как в Чехии? Это могло стать большой проблемой при получении въездных документов вплоть до того что путешественники из-за овала или неправильного расстояния до подбородка просто не смогли бы обзавестись визой ко дню выезда "икс".
      Финские пограничники не любят фотки со стандартами, не вписывающимися в программы их компьютеров. Если фотка на визе с фоткой в паспорте не совместятся - можешь поворачивать обратно.
      Дожили финны до жирных времен и разленились соответственно!
      Или просто финны хорошо помнят сталинскую кампанию и те времена, когда кусок их территории был отторгнут в пользу СССР а когда-то и Гельсингфорс вроде бы был типа нашенского императорского но со статусом хорошей автономии. А какого-бы ляда тогда ставить памятник императору Александру Второму на самой главной сенатской площади в Хельсинки.
      Так же наивно финны думают что лес, оставшийся на нашей стороне лучше леса с их стороны.
      Финны кроме россиян как таковых не любят также любых дальнобойщиков, не ночующих в мотелях и соответственно не пополняющих финскую казну не жалуют путешественников, впервые въезжающих в Европу - подозрительные они какие-то.
      Финны не любят молодых русских девушек как предвестниц проституции и будущих невест соблазняющих пожилых финских бизнесменов, и умело тратящих их заработанные потом и непосильным трудом денежки, а молодых парней не любят как разносчиков и употребителей травок и грибов сушеных.
      Проблем с заграницей было много проблем же с пивом рыбкой и пакетированными кальмарами у Ксан Иваныча и Кирьяна Егоровича не было вовсе.
      В стекле другого здания как оказалось совсем противоположного назначения, нежели описанный будущими путешественниками бандитский сарай образовался любопытный курящий мужик в штатском, которому нацеленный на любовь к человечеству Кирьян Егорович послал воздушное приветствие в форме помахивания рукой. Ксан Иваныч из солидарности поддержал и собезьянничал такое же движение. Мужик в стекле автоматически ответил тем же потом застеснялся (может, сообразил, что начальство не одобрит) и задвинулся далеко вглубь коридора.
      - Это тут отделение милиции - констатировал всезнающий владелец своего гаража и знаток окрестностей Ксан Иваныч и хитро заулыбался, глядя на реакцию Кирьяна. - В нем карцер есть.
      Странные в милиции сотрудники машут, кому не попадя - сказал подобревший и уже слегка повеселевший Кирьян. Карцер его совсем не взволновал.
      
      Сегодня у него после долгой стеснительной паузы по поводу отпрашивания в загранку случилась победа. Руководство, подумав и взвесив плюсы с минусами неожиданно и совершенно справедливо отпустило Туземского в отпуск.
      Первый намек на предстоящую вскорости заграницу и на приличную требующуюся сумму львиную долю которой Кирьян надеялся получить со своей фирмы вначале был воспринят как прелестный юмор повышающий статус генерального директора - умной практичной и веселой женщины N-ки раздающей иногда запросто денюжки направо - налево.
      Только бывало это без продолжения: денюжки по пьянке обещаются хорошо потом обещания временно забываются. Потому что в данном случае дело происходило на небольшой но разудалой пятничной почти складывающейся в традицию встрече в известной загородной пивнушке под название "Поддатое Царство" со своим царем армяно-турецкого происхождения под шашлычки под дагестанские пять звездочек с друзьями по огороду и дачам, с представителями мужского пола в лице Кирьяна Егоровича и его ближайшего соратника по работе и товарища - Трофима Митрича приглашаемых для разбавления компании и приятных разговоров.
      
      Заявление Туземского на отпуск выглядело так:
      
      Убедительно прошу отпустить в экспедицию по Европам сроком на один месяц с первого мая по шестое июня блин.
      Обещаю привезти какую-нибудь херню каждой N-ке типа сушеной рыбины на стенку в золотой раме. По результатам написать двухста - шестистастраничный отчет не хуже Джерома К. Джерома, который мы продадим Географик Интернейшнлу за 5000 Σ и дружно денюжки пропьем.
      Работа не волк и в лес не убежит.
      Вспоможите как сможите.
      Еще дайте справку о реально получаемой зарплате размером не менее 50 тыс. руб/месяц.
      Мозгокрут и сердцеед
      (подпись)_______1/2Туземский.
      
      
      Вместо подписи Туземский изобразил свой факсимильный знак и он же - древний детский талисман, используемый на экзаменах и контрольных - в виде овальной рожи собачки Пифу с двумя торчащими "г" - образными ушками тремя торчащими волосинками вместо чубчика и дымящейся трубкой в улыбающейся пасти.
      
      ...После гаража был предложен "посошок". Посошок реализовался в демократическом подвальном кабачке, который Ксан Иваныч отрекомендовал Туземскому как неплохой аналог голландской und ilpopolo-портово-рыбацкой забегаловки. Про таковые при обсуждении маршрута тоже заходила речь, потому требовалась тренировка.
      Действительно соответственно рекомендациям там с пивком посиживали и покуривали веселые пожилые фраера в фуфайках и кожанах молодые парни без фраков несколько по-весеннему раздетых женщин с минимумом пуговиц на грудях и один спящий великовозрастный в благообразном прикиде гражданин, заснувший с недопитой кружкой в руке.
      Женско-мужской сортир был неимоверно суров по интерьеру и уникален по акустике: за его тонкой дверью слышались все зальные шумы и разговоры, будто все процессы происходили непосредственно в туалете; точно такая же слышимость, по-видимому, была и в обратном направлении. Поэтому вести себя у горшка надо было предельно грамотно. Одна из стен правда без особого азарта как бы нехотя и по старой подростковой привычке была исщерблена автографами посетителей и не соответствующими специфике заведения сценками из Камасутры.
      Торцевая стена туалета ровно напротив горшка была с забитым гвоздями окном - видимо за стеной когда-то был уличный приямок позже расширенный слегка и превращенный в помещение мойки. В окошке - замаранное масляной краской цвета молодого шпината стекло, а из-за стекла проникали кривые звуки моющейся стеклотары. Синяя пластмассовая труба элегантно выходила из помещения посудомойки пересекала в уровне колен туалетное пространство и врезалась в канализацию.
      Архитектору Туземскому напроектировавшего в своей жизни немало кабаков с рабочими каморками это сразу бросилось в глаза.
      То было "не есть хорошо". Не по нормам то есть.
      - Эй, не скажете давно ли тут была санэпидстанция? И какую икру она ела красную или все-таки черную, чтобы не заметить такого безобразия?
      Туземский с Иванычем посидели еще покурили, обсудили заграничные вопросы еще разок прошлись по политическим вопросам сегодняшнего дня и проблемам сынов. Наконец когда злотрепещущие темы были исчерпаны друзья решили трогать до хаты.
      Ксан Иванычу до дому было три шага Туземскому - минут двадцать. Туземский опрометчиво подумал, что за двадцать минут проблема может, конечно, состояться, но без катастрофических последствий. Риск все-таки был: идти надо было по центру города, а уличные туалеты на этом участке отсутствовали. Это географический нонсенс был проверен на практике.
      - Huinya - вопрос дойду, где моя не пропадала! - настраивал себя Кирьян.
      Проблема с прихваченным протекающим шлангом обозначилась уже минут через пять, а через двадцать превратилась в персональную катаклизму.
      - Да уж дошел! С ним раньше такого не приключалось. Покачивался? Да. Отворачивал глаза? Было дело. Не добежал немного? Ну не добежал.
      - Не намеренно, - утешал себя Туземский. Бывало всяко в жизни Кирьяна, и напивался он в усмерть и всяко, но подобных проблем не случалось с самого детства.
      ...Кирьян ворвался в дом...
      (Далее в рукописи идет подробное описание проблемы, которую мы злонамеренно выбрасываем).
      А может... может...
      А всё может только родное телевидение. Телевидение вещало страшные вещи. В издательстве текст телевизионной трескотни был вымаран. Издательство понимало - и это правильно: что хорошего в телевидении, в котором даже динозавры, хоть и медленно, но умеют думать. Все, что эти динозавры бы не совершали, по мнению доверчивого телевидения совершается сознательно. - А не снес-ти ли мне я-ич-ко? - думает один динозавр. Вон тот - чешуйчатый и симпатичный, с улыбкой до затылка. Ага, он - это она, то есть женского пола.
       - А что для э-то-го нуж-но сде-лать? - думает она копотливо, потому как мозг масенький, но все равно она ду-ма-ет: "А по-дой ду-ка я вон к то-му. Пах-ну я хо-ро-шо. Пусть он ме-ня в э-той свя-зи трах-нет".
      Ключ динозавра Туземского нашелся в замоченных в тазике штанах. Наш динозавр встряхнул связкой промакнул ее полотенцем вставил ключ в скважину и утихомирился. Потом надел трусы майку с нарисованным автоматом Калашникова и переписью горячих точек на земном шаре, где применялось это оружие негниющее в болотах и стреляющее даже с песком в стволе. Засунул ноги в новые штаны. Включил комп: "Ща, пожую чего-нибудь и начну статью".
      Пока то да сё покуда парился бизнес-суп и в глубине затуманенного разума вызревала очередная статья Туземский совсем успокоился. Глянул в окно просто, чтобы поглазеть на природу перед посадкой в кресло и попался на Флориану.
      
      ***
      
      
      -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      
      3.1.8
      ФРАНЦУЗСКИй ПОЦЕЛУЙ
      
      
      Не Франция еще. Город Угадай. Место действия: напротив скверика Овала.
      На арене тротуара - эксцентрично жестикулирующая женщина неопределенного возраста - где-то от тридцати с небольшим гаком - одетая из соображения ночной мимикрии более чем в странную одежку.
      На ней раскидистые черные штанишки-галифе с мотней до колен. Этот ужастик способный опустить на самое непривлекательное сексуальное дно любую симпатичную и стройную женщину стал бешено популярным с две тысячи седьмого года и буквально за последующие год-два изнасиловал четверть прекрасной половины человечества.
      Чего такого сладкого в галифе находят прекрасного женщины - для мужчин сдавших на склады этот род штанов сразу по окончании Второй Мировой остается неразгаданной военной тайной.
      На туловище как на вешалке "блэкамур " полностью уничтожив понятие грудь примостился бесформенный креповый полубалахон - полукурточка со вставками из кожезаменителя и басонными пуговицами.
      Вокруг головы обернута тряпица изображающая из себя необычной формы шапочку периода неоформившегося декаданса или тот охранный наворот из махрового полотенца которым защищают свою мокрую и взлохмаченную прическу только что вышедшие из под душа женщины и поломавшим ввиду полной неприглядности не одну супружескую жизнь до того теплящуюся нормально.
      На ногах от колена - сапожки с нелепым гамбургским передком никак не сочетающемся с низким каблуком оторванным от века XX-го.
      Словом эта вольно трактующая красоту и отставшая от современных методов создания эклектичного гламура и вынувшая себя из пыльного бабушкиного шкапчика вечерняя дамочка предпочла наскоро слепить коллаж из фрагментов модных эпох начиная с последней четверти XVI века и кончая веком XXI-м.
      Молодая бабулька то бишь искусственно состаренная девушка не видя Туземского сквозь темное стекло отражающее только березы и небо смотрела поверх него и выговаривала какие-то фразы о некоей несостоявшейся встрече невидимой "верхней" соседке Кирьяна.
      Шустрое воображение Кирьяна Егоровича дорисовало верхнюю собеседницу - женщину весьма подозрительного обаяния вставленную в приоткрытый проем как в багет самоварного золота и ловко приладившую свои кустодиевские груди на порожек окна. От кустодиевских купчих и парящихся в бане розовых аппетитных коровок имелось коренное отличие - верхняя барышня вертела пальчиками длинную и судя по вонючему запаху дешевую сигарету из ближайшего продмага экономкласса.
      Дымящий аксессуар обозначавший принадлежность соседки к миру раскрепощенных эмансипированных и давно отверженных от хоя женщин причудился неспроста: две проживающие сверху тетушки - и как недавно обнаружилось пребывающих в родственных отношениях матери и дочери - начиная с момента заселения Кирьяна в его новое жилье испытывали его небезграничное терпение, выстреливая килограммы бычков на улицу прямо перед кирьяновскими окнами и стряхивая пепел наружу да так что наиболее крупные хлопья несгоревшего табака время от времени повинуясь воздушному потоку от рядом расположенной великой сибирской реки Вонь частенько залетали к нему в гости приземлялись на подоконник и выжигали на ровно окрашенных белых плоскостях черные язвочки.
      Эдак до пожара было совсем недалеко.
      Кирьян Егорович отметив злые свойства горящего табака дабы наперед предотвратить несчастье строго-настрого запретил своим ранее расквартированным девицам - Дашке и Жульке открывать именно это окно под чужой кухней где смолили мать с дочкой (было еще одно окно - рядышком под общей спальней соседок где видимо по особой договоренности женщины не курили).
      Да толку от запрета с Дашек-Жулек было мало. Курьи мозги - что тут еще сказать; да и квартирная собственность была не их - чего ее жалеть.
      Поэтому чужой табак продолжал залетать и черных раковин на гладкой поверхности подоконника становилось все больше и больше. Пожара хвала аллаху и богу православному пока не случалось.
      На седое темечко самого Кирьяна как-то раз забывшего про меры предосторожности прилетел и плотно встроился в коротко стриженые волосинки задутый ветром и размельченный на мелкие запчасти мерзкий харчок. Верхние мать с дочерью не будучи мужчинами не имели привычки плеваться - по крайней мере в этом грехе замечены не были поэтому Кирьян Егорович как настоящий следователь легко вычислил что младшая соседка наконец-то пригласила себе в гости хахаля.
      К сожалению хахаля - "выхухоля плюющего"; но зато - слава богу - хотя бы подтвердившего их принадлежность к гетерообразной ориентации а не к лесбийской хартии как об этом подумывал грешным делом Кирьян.
      Надо отдать должное верхним соседкам: за редкой надобностью они не кидали сверху презервативов.
      Зато пивных жестянок после каждой пятницы на кирьяновом тротуаре валялось предостаточно.
      Адреса метателя банок Кирьян точно не знал - только мог предполагать. С третьего кидать не могли: там жил замечательный дворник Здрасьте - Бандитский Нос со своей бабулей Дворничихой. Они из профессионально-этических соображений сами себе усложнять жизнь были бы не должны.
      А вот на четвертом этаже жил какой-то вредный скидывающий на тротуар мусор неопознанный субъект или группировка субъектов- похамистов.
      Кирьян Егорович выше второго этажа ни разу не поднимался поэтому до поры состав проживающих выше третьего этажа ему представлялся некоей до конца неразгаданной одноподъездной тайной. Соответственно являлась тайной правда о метателях банок целлофановых пакетов и прочей мелкой упаковки иногда застревающей и полыхающей флагами в ветках растущих рядышком берез и карагачей.
      Но, как-то по осени рано утром подъехало Авто из Авто вывалился мужик с баллоном белой краски и напрыскал на асфальте огромную надпись:
      
      С днем рождения Сонечка!
      Я люблю тебя.
      Папа
      
      С тех пор папина надпись шибко интересовала безвредных прохожих и опасных автомобилистов.
      Проходившие влюбленные парочки останавливались у газона подходили поближе к дороге читали задушевный текст затем устремляли взоры в четвертый этаж и тыкали туда-сюда пальцами отыскивая нужное окно явно завидуя Сонечке и нахваливая оригинального папу так сильно любящего свою дочь.
      Молодой пипл - мотоциклист на крутом драндулете чуть ли не на Харлее - неразумно открывший сезон буквально под первый мокрый снежок увлекся чтением (надпись для него была неудобочитаемой: расположена вверх ногами и сзаду наперед по отношению к траектории движения) и опрокинулся на полном ходу; пробороздив педалями и сверкающей выхлопной трубой метров двадцать мокрого асфальта. Полежал немного. Выставил треугольный знак. Освоившись посидел на колесе лежавшего импортного мотосредства потер коленки и локти. Нахлобучил слетевший шлем и медленно удалился собственноручно буксируя бывшее до этого весьма бойким средство передвижения.
      На память от незадачливого читателя чужих текстов осталась живописная масляно-бензиновая картинка в стиле Хундертвассера будто вместо холста художнику предложили расписать плоскость асфальта - и раскатившиеся по сторонам никелевые кольца да пупырчатые стеклышки.
      Надпись приятно резала Кирьяну глаз до самой зимы. Расстроганный Кирьян даже пытался сочинить слезливую песенку на сию подсказанную тему но по-видимому любовь к Сонечке проживающей на четвертом этаже ему от папы не передалась; в рифму сложились только две строчки а как известно две строчки - это еще не песня и еще далеко не дождь а элементарный творческий выкидыш.
      Сонечка прекрасно рифмовалась с подоконничком в род.падеже могло рифмануть с клубничкой в песенках где вольно трактуется ударение - возьмем репертуар Гарика Сукачева к примеру или Башлачева:
      "Сядем рядом сядем ближе
      и коснемся белыми заплатами к дырявому мешку.
      Строгим ладом тише-тише
      мы переберем все струны да по зернышку..."
      
      В этой песне намеренно ударение в слове "зернышку" смещается на последний слог. За это надругательство учительница словесности в нормальном учебном режиме поставила бы двойку но при пении в умеренном ритме в блюзовом стиле в стиле русского фолькрока результат был бы вполне приличным: училка войдя в экстаз, и оглушенная громом барабана ошибки бы даже не обнаружила.
      В стиле Набокова:
      Соня неважно сидела в телефоне зато прекрасно участвовала в погоне по сути оставаясь тихоней и т.д. а если учесть прочие склонения с ласкательными суффиксами -ечка с бесконечными возможностями рифмовки то сонины возможности были достаточные чтобы прославиться в стихах и песнях Туземского.
      Ан не вышло чувство растроганности и умиления постепенно проходило а виной тому была сама Соня которая не ведала что под ней несколькими этажами ниже ломает голову знаменитый рифмоплет певец и графоман. Табличку что ли повесить на дверь типа такой:
      Графоман и архитектор Туземский К.Е.
      Прием по пятницам.
      Похмел совместно в субботу.
      Девушки, естественно, обслуживаются без очереди.
      Работает душ. Бывают пельмени.
      К вашим услугам перцовая.
      По особой просьбе сбегаю за пивом.
      
      
      
      Любимая папой Сонечка с четвертого этажа всю зиму - ага, вот и она простучала каблучками по лестнице, вымахавшая за лето в тростинку, - ничуть не опасаясь рекламной пугалки местного отделения Гринписа "Если ты кинул мусор мимо урны значит ты не угадайгородчанин" без грамма стеснения швыряла на тротуар жевательные резинки обслюнявленные нетронутыми юношеской любовью губками.
      Расплющенные в лепешку изначально белые жвачки проявились вместе с нежными собачьими какашками ранней весной не удаляемые метелками и несоскребаемые лопатой. Заниматься вытравливанием лепешек бензолосодержащими растворителями в список обязанностей дворника Здрасьте-Бандитский Нос не входило.
      Пожелтевшие прорезиненные пятна от Стиморола Орбита и Сонечки в окружении россыпи весело перекатывающихся бычков от безымянных "верхних соседок" - вот та ежедневная картинка которая мусолила Кирьяну его высокохудожественный взгляд каждый раз когда он устремлял его на улицу в поиске положительных эмоций и любопытных сценок из жизни которые могли бы пригодиться для лирических стихотворений и вставления в гиперреалистические романы.
      Соответственно характеру получаемых впечатлений стихи и песни непременно рождались и в немеряных количествах.
      Так у Кирьяна Егоровича Туземского по весне 20XX года родился злобный цикл стихов-пасквилей и одна паскудно-ненормативная оперка насквозь пропитанная ненавистью к молодым девицам легкого поведения презрением к школьницам воспитанным в традициях неуважения красоты и чистоты городской природы, а также к тем членам ЖУИ которые нарыгали в душу Туземского. За "Рэп для девочек" Некто в Самиздате предложил Туземскому оторвать и съесть свои яйца.
      Бедный и приземленный Некто, по-видимому, не обладающий никаким юмором и несклонный к иносказательности молодой человек абсолютно буквально понял это произведение. Значит "задело" значит "рэп" - задевающе талантливое творение хоть и построенное на черных реалиях нашего негативного мира и излишне перегнуто для несведущего в стёбе.
      Перед такими на улице лучше поэтом не притворяться "своего" вслух не читать не светиться фамилией и на глаза не попадаться.
      
      "Эти наши бесхитростные капитаны угольных подворотен начинающие бакланы и сявки в школьных бобичках тубики которым до честных босяков остается сделать всего лишь два шага едва научившиеся читать и не следящие за своей метлой способны еще до прибытия в кичу прилепить бирку каждому кто не вписывается в их понятия о любви к собственным дешевым лярвам и биксам..."
      (Из тюремной прозы диссидента Себайлы Н.М. 1939г. См. "Живые украшения интерьера")
      Может за эту фразу Кирьяна поженили с Фимой?
      
      ***
      
      Кирьян Егорович как-то встретил у подъездной двери одну из верхних соседок - какую из двух - Кирьян не смог тогда различить да и не обременял себя этим - они были похожи внешне и по образу жизни как две разновозрастные близняшки и абсолютно безынтересны как объекты притяжения - не стоило тратить время на выяснение прочих деталей: с учетом только что сказанного детали совсем уж не имели никакого смысла.
      "Тетки сверху" не имели даже имен собственных. Кто-то из них был матерью, а кто-то дочкой. Они вполне могли быть сестрами, а могли бабкой и внучкой.
      Количество комнат в их квартире не поддается Кирьяновскому учету. Спали они врозь, или - будучи откровенными лыжницами с мясистыми икрами - предавались легкому фамильному разврату по туристической схеме в мытарном хотеле "Ольга": две койки в розницу - 700 рублей, или одна общая за 500 рублей - это до сих пор имеет таинственную природу.
      Кирьян толково но с совсем неуместной в данной криминальной ситуации шаловливой развязностью объяснил младшей (на вид) Соседке-сверху про вред который причиняется ему стряхиваемым сверху пеплом.
      Просьба и намек прозвучавшие излишне интеллигентно не возымели на Соседку-сверху никакого воздействия. Бычки впредь продолжали летать а пепел сыпаться с удвоенной частотой норовя залететь в нижнюю квартиру а при удачном стечении обстоятельств сжечь весь дом.
      Кирьяну по поводу бычков на тротуаре пришлось поиметь нелицеприятную беседу с женой Бандитского Носа.
      Еще персонажи подъезда.
      Это упомянутая уже Дворничиха пожилая женщина циркульного телосложения бывшая в прошлой жизни вероятно забавной хохотушкой на миру и сексуальной прелестницей в постели. Она подменяла на летнее время Бандитского Носа в их совместной благородной борьбе за уличный глянец; либо здоровый как бык-производитель Нос подменял жену зимой; а также выручал ее в межсезонье когда требовалось орудовать тяжелым неподъемными для женских мускулов ломом и киркой.
      Туземский предъявил тогда убедительное алиби в виде другого сорта сигарет (соседки курили тонкие и не мужские) и продемонстрировал Дворничихе коллекцию пепельниц самых разных мастей уворованных купленных и привезенных из-за заграницы в виде сувениров расставленных по всей квартире и используемых по очереди в ностальгическом порядке известном пожалуй только самому Кирьяну.
      Если ностальжи вспыхивала по Италии - тогда применялась искусственно-травертиновая пепельница с Ромео и Джульеттой приобретенная в лавке под стенами Веронского Колизея; на китайские церемонии приплывал какой-то лысый карлик в непонятной угольно-смоляной лодчонке-пепельнице больше напоминавшей сухую кожуру непонятного экзотического фрукта или растения применяемого вдобавок как духовой инструмент.
      Видимо это был миниатюрный сказочный восточный аналог Дюймовочки мужского пола и древнего возраста или родоначальник подпольного искусства курения в законопослушном государстве династии Минь. В память о Питере вынималась фарфоровая треугольной формы пепельница с изображением "Спаса на Крови" и надписью для иностранцев Saint Petersburg и т.д.
      Внушительная коллекция алиби подействовала: Дворничиха на некоторое время снова стала изображать улыбку и здороваться. До этого она словно не замечая Кирьяна просто молча проходила мимо а в лучшем случае как обиженная пинком собачонка цедила из себя скулящие звуки напоминающие легкое собачье рычание или приветствия между сокамерниками по принуждению.
      
      ***
      
      По тротуару проверяя носом обоссанные другими тварями поребрики и клюя в осклизлые лужицы скакал огромный белый пёс или собака без поводка. Ни с того ни с сего заскучавшего и давно не пробовавшего женского тела Кирьяна враз переклинило.
      Чужой голос не согласовав вопрос с Кирьяном сам собой вырвался из груди. Сперва "голос" просто окликнул хозяйку пса - эту самоходящую переносчицу непотребной моды. А затем за неимением выдумки пооригинальней "голос" попросил сигаретку; хотя если честно то заначка у Кирьяна еще имелась. А также на небольшом передвигаемом по комнате сообразно обстоятельствам столике залежалась початая пачка Пэл Мэла.
      Многофункциональный столик служил то подставкой для гитарных партитур то обеденным столом для крупных застолий и индивидуальных ежевечерних чаепитий то плоскостью для раскладывания мелких бытовых предметов типа постоянно гуляющих туда-сюда ложек и стаканов склянок для соли и сахара пультов от техники картонных полуколлекционных стикетов реквизируемых из пивных баров то использовался как громадный деревянный французский геридон для расстановки свечей в Новый год или для создания интимной обстановки при встречах с особо нежными гостьями и пыр и пыр.
      
      ***
      
      Когда Кирьян пребывал под легким действием алкоголя инде в ветреном и игривом расположении - познакомиться с любой заинтересовавшей его девушкой на улице не составляло особого труда - нужен был только сигнал "фас" приходивший спонтанно, то ли от шуткующего в глубинах души несовершеннолетнего черта то ли из перекрутившейся от алкоголя специальной сексуально настроенной извилины мозга. Откуда-то из скрытых доселе резервов появлялось лихое бесстрашие нужное для того чтобы не сильно расстраиваться при отрицательном раскладе.
      Выскакивало из засады вооруженное скорострелом доселе прячущееся красноречие.
      Как из рога изобилия сыпались по дон-жуански манерные но преломленные силой русской действительности и понятные каждой русской бабе глумливые интонации и прибауточные словеса обозначающие могучие позывы легко доказуемые при правильном обороте дела внезапно затвердевшим показателем мужского желания.
      Появлялся азарт карточного шулера в кровь неимоверными дозами поступал адреналин или что-то еще что появляется всегда когда чуть-чуть запахнет сексуальным приключением независимо от того понравилась тебе женщина для долгого знакомства или ее тупо захотелось завалить в траву а попользовав тут же бросить.
      Женщина пресеклась взглядом с визирами Кирьяна. Так снайперы иногда видят враг врага в прицелы и ... - тут уж кто вперед нажмет.
      - А я тебя знаю - она первой спустила курок - ты архитектор. Сигарет говоришь нету?
      - Кончаются - промямлил смертельно раненый в переносицу Кирьян Егорович - а откуда ты меня знаешь?
      Женщина - снайпер была условно знакома в том самом минимуме когда люди долго проживают в одном квартале и время от времени встречаясь случайно на улице попадают в зрительную память друг другу.
      - Тебя зовут Кирьян - продолжала интриговать незнакомка.
      Совсем интересно. - Мы что где-то пересекались? И совсем уж неожиданно для себя: "Заходи в гости поболтаем".
      - А что, можно?
      - А что, боишься?
      - А у меня собака.
      Кирьяну было на собаку наплевать но его заинтересовал мелкий и подленький в сущности вопрос - откуда эта странная женщина его знает. И вопрос второй, он посложней: может доведется трахнуть?
      ...С Туземским здоровались на улицах десятки человек в день из которых он знал или помнил чуть больше одной трети. К.Е. Туземский был популярен в молодежных архитектурно-дизайнерских кругах ввиду его писательско-архитектурной деятельности  благодаря умению напоить бедную студенческую братию томящуюся в темных аллеях Угадайгорода. Самый древний в любом кабаке или молодежном дансинге К.Е. веселясь на полную катушку сам собирал толпы наблюдателей ретиво и не сообразуясь с возрастом выплясывая то в стиле хип-хопа то верхнего брэйка совмещаемого с умеренными шпагатами и кручением на жопе брейка нижнего сугубо индивидуального вертихлястого и неповторимого. Был он популярен среди тинейджеров если они хоть раз знакомились с ним в компании с его любимой и недоступной девочкой Дашей. С некоторыми тинами Кирьян делал попытки знакомиться каждый следующий раз по новой потому что напрочь забывал обстоятельства антураж и условия последних знакомств.
      К.Е. в зависимости от Дашкиных прихотей украдкой нашептываемых ему на ухо бывал то ее папашей то меценатом и финпокровителем то менеджером с ее подиумной работы то обычным и нейтральным квартиродателем то пожилым с какой-то стати любовником.
      Тины не возражали каждый раз знакомиться по-новой: лишь бы прилепиться к Дашке которая порой производила ощущение сладострастной без спору обаятельной и легкодоступной девочки-куртизанки. Относительно бесплатной куртизанки ее личный биограф пока еще не накопал. И не накопает. К.Е. это знает точно. Но завистливые подружки и брошенные парни наговаривают всякое.
      
      ***
      
      - Заходи с собакой. Не съест наверное. Давай ты подходи в угол подъезд четвертый а я тебя встречу.
      Бесстрашная женщина неопределенных лет и, очевидно, таких же неясных прЫнцЫпов, прицепила к собаке кожаный ошейник в клепках и исчезла в проходной арке.
      Залетев в квартиру собака даже не взглянув на К,Е. скользя но не падая цокая когтями вращая вкруговую своей любопытной и мохнатой харей мгновенно обшарила все помещение оставив на керамическом полу мокрые серо-буро-малиновые отпечатки.
      Деловито встав на задние конечности псина будто проделывала этакое на этом самом месте тысячи раз высунулась в окно и обложила кого-то на улице громовым лаем.
      - Фу Жанчик фу! Как не стыдно!
      - А где у тебя тряпка? - спросила мгновеньем позже гостья имея железное намерение вытереть нашлепанные глупой собакой следы.
      Жанчик не слушая хозяйку дурниной орала в окошко и трясла в такт своей собачьей песне куцым хвостом и ё-моё - бесстыдно раскачивая круглыми яйцами с белым с рожденья неподбриваемым мехом.
      - Вот так ни huya себе - мелькнуло у Кирьяна Егоровича. Вопреки произнесенным синтаксисам это была не сукой. Это, натурально, было псом!
      При более точном фэйсконтроле у пса должна была обнаружиться порода. Сказано-сделано. - Лабрадор - ассоциативно и слету определил трижды орденоносный знаток собачьего мира К.Е. Туземский.
      В его понимании лабрадоры были квинтэссенцией всех убийц получившейся от скрещивания динозавров с крокодилами. Этот перекусит враз. Как пить дать - лабрадор! Хлипкий по типологии полуостров Лабрадор, если не смотреть на карту, - был всего лишь половиной острова, или отрыжкой от материка. Если посмотреть на карту, то остров был в треть Канады. Так и псина была размером в четверть Кирьяновской квартиры.
      - Да нету у меня тряпки - догнал К.Е. вспомнив что последнюю тряпку он после недавнего казуса с пивом и штанами куда-то подальше приспособил чтобы потом отправить в общем домашнем порядке в мусорницу. - Кончай блин я сам уберусь потом.
      Непослушная гостья метнулась в туалет за тряпкой. - Тогда сама найду.
      - Не найдешь нету у меня тряпки.
      - А это что? Не тряпка? ...А можно я пописаю?
      Кирьян ополоумевший от столь быстрых перемещений и такой же смены настроений и желаний его новых гостей даже не удивился что нашлась забракованная тряпка.
      - Конечно, ссы зачем спрашивать. - Кирьян умел переводить разговор в народный жанр.
      Женщина моментом быстрее чем читается эта строка ловко использовала по назначению туалет вышла в зал опуская балдахонистый подол и похлопывая себя зачем-то по ляжкам. - Тоже обоссалась - злорадно подумал Кирьян Егорович руки сушит. Западло полотенцем вытереть.
      Полотенце Кирьяно давно нестираное (по секрету) между прочим, пованивало дорогим рошфором.
      Облегчившееся Чудо-юдо опустилось на корточки и промчалось лягушкиной иноноходью с тряпкой по всему полу чаще головой к Кирьяну намекая на наличие в костюме декольте которое должно было бы заинтересовать любого мужчину и вероятно по ее мнению было всяко интересней чем спрятанная в галифейных штанах интимная часть спины. Но она круто ошибалась. Кирьяну как авангардисту превращающему в квадраты и треугольники любую живую и мертвую натуру было интересны как содержимое декольте так и художественная конфигурация задней части. Сколь-нибудь серьезного содержимого в декольте Кирьян не обнаружил. Попа в нужной мере продемонстрирована также не была скрытая складками эклектичного балахона. Зато к домашней радости Кирьяна собачьи следы ненадолго исчезли.
      - Жанчик ну-ка иди сюда милый.
      Подошел Жанчик и нехотя дал вытереть свои мокроступы.
      - Ты извини. Я же не хотела с собакой заходить.
      Кирьяна несколько удивило, что пса называют собакой.
      - Да ладно все равно пол не мытый.
      - Ну, так и как где же мы пересекались? - спросил К.Е., с некоторой опаской поглядывая на псособаку.
      - Да ты не бойся. Он не кусается. Это мой любимчик. Жанчик подойди! Поцелуй свою мамочку.
      Жанчик облобызал мамочку. Мамочка обмусолила мерзкий и блестящий нос Жанчика и засунула свой язык в слюнявую пасть собаки. То был знаменитый и редко применяемый в Угадайгороде французский поцелуй.
      Кирьяна передернуло и едва не стошнило. Кислый намек блевонтина удалось удержать гландами.
      Кирьяну вспомнилась телепередача про тяжелую псиную жизнь, в которой было упомянуто количество населения глистов проживающих в собаках а также фотки из немецкого интернета где неутомимые овчары плотно ставя задние лапы, обихаживают что-то в подолах своих хозяек.
      Извращенное телевизионным вещанием воображение подрисовало злого сторуковосьмипалого Доместоса перебирающегося из псиной пасти в рот мамочки. Из нижней норки выглянул решивший глотнуть свежачка подгулявший свиной цепень. Оценив велкую разницу температур наружного воздуха и внутреннего (был апрель) цепень всунулся обратно.
      - Ну, блинЪ везет мне на извращенок! - слегка запоздало подумал К.Е. - а тебя как зовут-то?
      - С утра числилась Флорианой.
      - Ну, ни хрена себе! Любопытное имя. Точно - извращенка, - на крайняк лесбиянка.
      - Отец придумал. Последовала история про отца мать бабушку-дедушку и про левое колено от родословного скелета.
      - А ты знаешь такого Маркиза Апполоньевича?
      - Аплошку что ли? Конечно, знаю. Классный чувак.
      Классный и лысый от шеи до макушки чувак снял не так давно единственную за последние полста лет рекламно-познавательную фильму про Угадайгород и его распрекрасный муниципалитет.
      Это был не город, а уже столица! Да что столица браты берите больше: Сан-Фриско и Гринпис в счастливом браке - не мельче! Ни соринки. Кругом супермосты. Нетрахающиеся на газонах студенты. Редко какой ворон приземляется в Угадайгороде оттого, что в нем страшно чисто. Все больше лебеди и утицы чистоплотные садятся на острова и поймы между дальними перелетами. Все горожане - некурящие спортсмены. Бомжи там ходят в театры в костюмчиках белых с блестящими бабочками. Завив кудри, сидят они в первом ряду про себя фильмы снимают и в Каннах призы берут. Заводы там - все чистюли, все с серебряными ситечками над трубами перерабатывающими дымочай в денюжки идущие на оздоровление населения.
      И так далее.
      И вообще все иностранцы, и, первее всех, америкосы скоро переедут жить в Угадайгород.
      - Ну и что?
      - А вы как-то летом на Прибрежной пиво пили с вами еще Светка была, а я подошла.
      - Ну а дальше? - Кирьян Егорович напрочь не знал никакой Светки - ему по жизни чаще попадались Ольки и Ленки. Не помнил он и этой необозначенной ничем необычным встречи.
      Пиво в те времена разливалось стопроцентными паводками в каждый теплый вечер.
      Два года подряд на Прибрежной улице стояли наспех сработанные пивные редуты пивного генерала Балабанова замаскированные под деревенские сарайчики.
      Тростниковые развалюшки огорожены были плетнями и пнями отгораживая людей пьяных от людей страждущих, но, к их сожалению и завистям, безденежных.
      Трезвые, рассудительные и трусоватые парочки старались побыстрее промелькнуть.
      Другие парочки, - великовозрастные парочки, - они изредка останавливались позубоскалить и плюнуть в ненавистно пьяный огород, разведенный в послесоветское время. В лучшем случае - подивиться многообразию хмельной разновидности во время буржуазное и сравнить ее с заграницей.
      Напитки слабоалкогольные откровенно насмехались над минералками и мороженым как негры над остальным Парижем.
      В слегка многословных желто-зеленых этикетках пивного ассортимента (лихая телега с опрокидывающимися бочками на крутом повороте в окружении хмелястых вензелей веселой деревни Блатняково) значились императорски звучащее имя пивного генерала.
      После трех литров такого пива требовался не обычный а шумозащищенный сортир и килограммы мягкой бумаги.
      Кирьян Егорович знавал этого генерала лично был шапочно знаком с его семьей, по фотографиям в элитном журнале запросто распознавал его дочку-красавицу, пил водку с его подшефным попом - бывшим десантником трех сажен в обхвате мышц, и совсем нешуточно общался с его заместителями - сверхсильными питками и юбарями .
      Кирьян может достоверно утверждать что пиво на Прибрежной и с тем же названием генеральское пиво в самом Блатнякове суть две больших разницы. Это примерно как "Лёвэнброй" в мюнхенском дацане и "Лёвэнбрау" в синеватых алюминиевых банках в любом другом городе нашей полубосяцкой родины.
      
      - А дальше ты меня послал. Далеко.
      Кирьян Егорович обомлел. Такого редкостного с дальним посылом знакомства он даже представить себе не мог.
      Флориана не стала вдаваться в подробности и объяснять чем это она тогда провинилась. Кирьян подумал что на то наверное была причина. Просто так nach не посылают: да уж не так-то просто вывести из себя Кирьяна.
      - Классная у тебя майка.
      Читатель помнит: чистую майку Кирьян надел в конце первой главы. То была черная майка с короткими рукавами и автоматом Калашникова на груди и с мелкими разъясняющими надписями во всю спину. Дизайн - что надо! Майка Кирьяну нравилась: мужественная и редкая. Эксклюзивную эту майку он купил будучи в Питере, и старался пореже ее надевать чтобы не потрепать раньше времени. Под правильным временем носки подразумевалось быстро приближающееся лето.
      - Нормальная. Майка, как майка.
      - Не то слово. Принижаешься. Суперская майка! Может, подаришь?
      БлЪ ну что за манера у женщин с улицы - при первом же знакомстве сразу без всякого кредита, тянуть с мужчины презенты.
      
      ***
      
      ...Кирьян помнил встречи с девицей (вроде бы по имени Ванда) вечной студенткой будущей гениальной литераторшей и игруньей в азартные автоматы не дуру за чужой счет попить и невзначай облапошить. Как-то сдуру он баш на баш (игра в "не глядя") обменял содержимое своего кармана на тайное девкино имущество. В кармане Кирьяна Егоровича к его великому несчастью тогда оказалась фирменная зажигалка Зиппо щедро подаренная самому себе на день рожденья. Зажигалка прослужила Кирьяну всего полгода. У крупнотелой Ванды в обмениевом кармане были хой да маленько.
      В тот раз от горя Кирьян избавился от Ванды. Напился сверх меры. Снял майку и станцевал на столе стоящем рядом с обочиной. К несчастью, в этот момент его заметил любимый заказчик. Он внимательно не выходя из машины оценил в полной мере умение Кирьяна но подойти постеснялся. Стыдно ему было не за себя, а за Кирьяна Егоровича. Через пару дней уже абсолютно трезвый гражданин Кирьян выслушал бесплатную лекцию о необходимости достойного поведения Исполнителей знакомых с богатыми Заказчиками. Ибо через недостойное поведение Исполнителя прочие потенциальные заказчики могут отвернуться от потенциального Исполнителя (хучь даже семи пядей во лбу) а также перестанут уважать того Заказчика который необдуманно и во вред себе общается с недостойным Исполнителем.
      Через полгода Кирьян посвятил Ванде пять строк послесловия в совершенно матерной опере. Нормальных слов в опере было как изюмин в столовском кексе. Ванда тем послесловием немеряно гордится причисляя себя к соавторам и совозбудительницам творчества Кирьяна Егоровича Туземского.
      
      ***
      
      ...Тем не менее Кирьян Егорович ничтоже не сумняшеся и ни минуты не колеблясь мужественно стащил с себя майку обнажив на своих телесах седые постриженные намедни волосишки. Когда Кирьян оказывался с кем-то из новых женщин в постели или сидя в кафе в самом начале знакомства он умело втягивал в себя живот - на это пресса хватало - и оказывался в роли молодящегося старикашки вполне даже на уровне "прокатит" на фоне многих ровесников с пивными бурдючками поверх штанов.
      Для знакомых или постоянных партнерш таких льгот (втягивание живота) он уже не оказывал. Опытные женщины обычно поглядывают в другие в уже взаимно совмещаемые места. Насчет своего или мужского пуза женщины давно уже придумали замечательную отмазку: - Любимого тела должно быть много.
      Кроме того пару месяцев назад Кирьян Егорович заволок в дом гирю пользуя ее по утрам и вечерам и ежедневно пощупывал те места где по правилам должны были бы находиться мышцы. Благодаря гире и обреченному упорству Кирьян почти обоснованно считал свое вместилище души не таким уж по-старчески безнадежным.
      - Да ладно я пошутила - сказала Флориана словно не замечая голого по пояс старого русского мачо с дюжинным прессом и разглядывая майку сначала бережно держа ее на руках потом примеривая на своих асимметричных сиськах. Потом Флориана аккуратно сложила маечку в несколько раз - образовалась компактная масса - и засунула свою поклажу в сумочку - с такой тщательностью мамы складывают в чемоданы одежду своих отпрысков отправляющихся на поселение в иногороднюю бурсу.
      Судя по восторженному взгляду Флорианы майка действительно ей пришлась по нраву.
      Кирьян отставил дверцу шкафа (дверца благодаря упоминаемой как-то жиличке и подружке Дашке давно уже слетела с петель и переставлялась с места на место механическим ручным способом) и надел майку хлеще первой. Теперь на Киьяне было написано: "водка сближает людей". Водка сближала людей на английском языке. Эту майку он тоже приобрел в Питере и всего-то за сто пятьдесят рублей удивляясь дешевизне второй столицы. В Угадайгороде такая редкая вещь стоила бы рублей триста-четыреста.
      После первой носки и последовавшей утренней стирки на алкогольной майке в уровне шеи образовалась дырка размером в пятак. Во вторую стирку пятак превратился в купюру в третью дырка стала прорехой в которую если бы Кирьян был змеем Горынычем уже можно было просунуть вторую голову. Тем не менее маечка-мечта Кирьяном не выбрасывалась и одевалась в самые торжественные и крутые моменты жизни.
      Так он с похмела приплелся в ней на шведский завтрак во время соревнований по горным лыжам. Председатель Лысогорского Союза архитекторов Осип Виссарионович Калинин дерзкий мыслитель и богохульник мгновенно отреагировал. Речь была длинной и классически сложенной, но в кратком переводе означало всего лишь "дрочить девкам - не передрочить". И помягче: "ни хрена себе горячая ночка видать была".
      Фраза Осипа Кирьяну понравилась; услышали ее также многие иногородние коллеги. Авторитет Кирьяна Егоровича мгновенно подрос до вершины, откуда проистекал большой слалом.
      Хотя как раз именно в ту ночь Кирюха целомудренно проспал в практическом одиночестве. Храпевший тогда рядом, бывший когда-то рыжеволосым, одноклассник Зильбер гимнаст в школе электрик по образованию, слаботочник по работе, и реставратор картин по призванию, был не в счет. Реставратор тогда сломал лыжину очки и сильно повредил ногу. Так же уверенно все это починил, на ногу временно наплевав, докатал сезон как надо и проблемам Кирьяна вовсе не сочувствовал.
      
      Кирьян Егорович был настроен на прощание с любимой маечкой. В подобных ситуациях поступок каким бы опрометчивым на следующий день он не оказался обратной силы уже не имел. Флориана смотрела в честные глаза Кирьяна, не веря своему счастью.
      - Я сейчас у Аплошки спрошу можно ли мне у тебя взять майку - с какого-то ляда заявила Флориана.
      Не успел Кирьян глазом моргнуть и разобраться - что к чему и зачем тут нужна аплошкина консультация как Флориана нажала кнопку в телефоне. Судя по всему Аплошка был не в духе или просто занимался любовью или просто потому что потому. Ночь была, едреный кролик.
      Телефонный разговор был по-жалкому коротким: недавно женившийся на своей долголетней пассии Аплошка что-то хищно буркнул и выключил трубку прокляв Флориану и заодно послав далеко товарища Кирьяна. Пассия у Аплошки была аппетитной интересной умненькой и сознательно умеренно пьющей водку словно списанной характером и внешне с какого-то эталона настоящей русской женщины то ли поселянки то ли купеческой вдовушки не возжелавшей раззорять до конца мужниных амбаров. Дочь Аплошки, на которую Кирьян Егорович положил было как-то свой полупохотливый глаз, отказала Кирьяну в приглашении побыть переводчицей в его путешествии на Венецианское Бьеннале. Пару раз Кирьян Егорович пытался навострить коньки и познакомиться с дочкой поближе, но дочка, уразумев ситуацию, послала Кирьяна подальше. Теперь она работает в известной американской фирме, занимающейся глобальным использованием и изучением перспектив угля как топлива будущего, менеджером и переводчиком.
      
      ***
      
      - Что читаешь? - Флориана стащила с подоконника "Треугольную жизнь" Юрия Полякова.
      - Да так почитываю то да сё....
      Закладка уж месяц как задержалась на шестьдесят третьей странице и не хотела продвигаться дальше.
      - Что там потерял. Мне не нравится Поляков.
      - А я читаю. Мне интересно, за что его так женское население любит.
      - Секрет хочешь узнать?
      - У меня свои секреты.
      - Чаю попьем?
      - Что ж не попить. Тебе черный, зеленый?
      - А вон тот, что на холодильнике. Китайский?
      - Китайский.
      Флориана озаботилась рассматриванием коробки и обнюхиванием содержимого. - Ого, четыре варианта! Я вот этот хочу попробовать.
      Туземский озаботился чайком.
      - А гитара зачем? Играешь что-ли?
      - А nach еще гитара нужна- подумал Кирьян не для декора же - поигрываю иногда. Для себя. Для публики не играю. Не созрел еще.
      Кирьян не стал хвалиться успехами чтобы не ввязнуть в домашний концерт по заявкам.
      Перед публикой на самом деле он играл. Самая большая публика была человек в тридцать-сорок.
      Одна публика была своей в доску другая в сиську пьяной. Кирьян тоже. Поэтому было не страшно. А перед Жанчиком и малознакомой Флорианой петь не очень-то хотелось. Вроде как бисер метать заранее зная никчемушный исход.
      - И зачем вот пригласил? - периодически вспыхивало в кирьяновской голове.
      Умолчал он и про совсем новые свои песенки разученные и отшлифованные за последний месяц. Зато с удовольствием чтобы сменить тему вспомнил о намерении в ближайшем времени покружить по заграницам; он умело втянул Флориану в разговор обнародовав длиннющий маршрут.
      Флориана скорей для разговора а не искренне выразила свою зависть ввиду того что она по профессии, дескать, журналист а за границей-вот побывать не довелось ни разу. Намек на то, что архитекторы зарабатывают докуя, при этом особенно не напрягаясь. Вся страна почему-то думает, что русские архитекторы зарабатывают от А до куЯ. Особенно ревнивы в этом вопросе администраторы от культуры и невысокого ранга служители строительных департаментов.
      - Я не виноват - заизвинялся Кирьян я роман пишу. Ищу сюжеты. Про экспедицию тоже будет большой очерк. Он намеренно уменьшил мировое значение будущего бестселлера и понизил роман в звании до менее аппетитного жанра.
      Пусть временно побудет очерком. А когда все узнают правду, то уже будет поздно, - думал про себя Кирьян.
      - А дай роман почитать.
      - Не дам. Он в работе.
      - Ну и ладно.
      Флориана безмерно опечалилась и глотнула с получившейся кручины дешевого чаю.
      - А сахар имеется?
      - Типа жмот или полное недоверие - завершил недосказанную мысль про роман Кирьян Егорович.
      - Имеется и сахар, и конюшня в одолжении долженствует.
      - Как, как?
      - Шучу. Даля недавно читал. В голове всякий мусор.
      А на самом деле одновременно писалось три романа без последовательности и в той неразумной очередности, которая зависит от настроения и происходящих событий. Именно в событиях, а не из абстрактных измышлений, Кирьян черпал сюжеты. Кстати, аналогичным образом поступал папа Хэм и так же вел себя Воннегут.
      Освоившийся Жанчик разлегся рядом с Кирьяном в любопытной египетской позе: невместившиеся передние лапы столбиками вставшими на пол, поддерживали половину напряженно свесившегося с дивана псиного тела. Огромные неегипетские но сказочно выпуклочашечные глаза не моргая любовно смотрели на Кирьяна. Язык на дециметр свесился ниже мощных челюстей. Жанчик явно мечтал о скупом мужском поцелуе, но так и не дождался.
      - Вот пидор-то собачачий - мысленно продолжал унижать пса Кирьян Егорович, уже без всякого эстетического настроения похлебывая чаек.
      Пес все понимал, но нужных слов в ответ не находил и обдумывал с какой части тела будет начинать кусать этого дразнилу и обзывальщика.
      Обиженая Флориана перед уходом подержала холодные кирьяновские руки в своих ловко связала это с болезнью сердца бляшками в системе и неправильным давлением. Болезни сердца у Кирьяна сроду не отмечалось про бляшки он ничего не знал. Давление - да бывало то ли пониженное то ли повышенное. Кирьян этим не особенно озадачивался.
      - Зато у меня сердце горячее - промямлил он почесывая в грудях черную "водку сближающую людей".
      Флориана не особенно испрашивая разрешения вычислила по руке ближайшее бытие Кирьяна. Да Кирьян и без того знал свою судьбу - он всегда сам ее творил плюс - минус трамвайная остановка; только не знал и не хотел знать дату кончины хотя любящий человечество интернет на первой же домашней странице предлагает эту услугу. Но Кирьян старался ходить на правильный светофор без надобности не ездил в автомобилях за буйки не заплывал, губя себя только куревом и раз в неделю пивом. Нет уж. Не надо про судьбу. Nach  nach!
      - Чувствуешь теплее стали?
      Руки в руках это всегда уже намек и самый раз было бы приступить к раздевательной или иной предшествующей любви процедуре но Жанчик отбивал всякую охоту даже дефрагментировать флорианины мозги не говоря уж про извечные проблемы с пуговицами колготками застежками на бюстгальтере и поиском фальшивых но выглядящих искренне фраз. Снятие трусов тоже представляло некоторую проблему. Кто должен снять первым? Вечная проблема. Шекспир про это не пишет.
      Трусов дамы тогда не носили? Вроде сначала не носили а потом начали. А когда начали - кто его знает.
      Как-то по пьяни Кирьян заспорил с друзьями о том носят ли трусы настоящие турчанки те самые что носят паранджу скучают в магазине добросовестны в постели и молчаливы в момент оргазма. (Это цитата.) Но никто про мусульманские трусы не знал. Тогда Кирьян Егорович залез в один из сайтов знакомств и устроил опрос стамбульских проституток Наташек. Неподкованое в этом вопросе большинство Наташек тоже ничего не знало. А одна из одиозных Наташек видимо неплохо устроившаяся в турецкой жизни и потому знавшая правильный ответ послала Кирьяна далеко-придалеко сообщив, что это шибко интимное дело. Паранджа - это почти что религиозная тайна и белых заграничных мужиков это вообще не касается. Nach Кирьян был послан по-русски.
      От такого ответа у Кирьяно сладко защипало в причинном месте: он живо представил бронзовую женщину в позе рака с расшитым бисером и закинутым на спину подолом. Он долго ждал турецкой мести-расправы, хотел даже поменять IP-адрес, но обошлось.
      Одноклассник Кирьяна Б.Сидоров - известный знаток и историк всякой моды про эту интимную подробность знавал наверняка. Но беспокоить его о женских трусах было неудобно, да и тема была кошмарно необъятной да и жил Сидоров далеко в Париже, и вел в Москве одевальную передачу. Занят человек, словом.
      Больше спросить было не у кого. Тема была благополучно забыта.
      
      ***
      
      ...Интересно, как бы выглядел процесс совокупления с Флорианой? А вставление пистона в ствол? Пес бы смотрел или отвернулся? А как бы он среагировал на стон? Сто процентов, что Флориана, будучи в экстазе, не станет молчать, а заорет белужьим криком. Нет уж пардоньте, Жанчик наверняка расценил бы это как насилие, вступился бы за хозяйку и исход драки был бы для человечьего любовника предрешен.
      - Давненько меня псы не кусали - взгрустнулось Кирьяну - да и ... с ним. Может оно к лучшему.
      Последний раз - а это было лет семь назад - ему насквозь, без объяснения причин прокусила руку безобразно текущая сука его коллеги по архитектурному цеху - Болика Кохинорова.
      А впервые в жизни Кирьяна еще в детстве куснула в икру до крови мерзкая и маленькая бесфамильная дворняжка, охраняющая мичуринские сады на берегу реки Вонь. После первого укуса Кирьян напрочь невзлюбил все собачье племя и особенно боялся мелких истерично гавкающих шавок.
      
      На посошок Флориана вытерла свежую блевотинку расшалившегося любимого мальчика нюхнувшего ненароком кирьяновы тапки лежащие под велосипедом в прихожке и мирно испускавшие мужественные запахи, копившиеся в тапках годами.
      Может, нюхнул он и потому пометил собачьим восторгом заскорузлые Дашкины модельные туфли?
      Реакция на чужие шмотки у щепетильного Жанчика была весьма своеобразной.
      Флориана судя по всему была той еще девицей. А Жанчик был для контраста непутевым неженкой.
      Про возраст Флорианы Кирьян не набравшись наглости так и не спросил.
      - Дашь свой телефон? - сообразила Флориана. Так делается и в кино, и в книгах. Так же происходит и в жизни. Хотя, чаще всего, этого никому не нужно делать. Происходит все от штампов.
      - Зачем? - соригинальничал Кирьян Егорович.
      - Номер дай. Телефона. А ты что подумал?
      Кирьян Егорович сглупил. Засмеялся своей тупости. - А то! Пиши.
      Кирьян диктует свой номер но ввиду слабого знания современной техники номер у Флорианы долго не записывается.
      - Набери меня у меня так лучше получится.
      Поколдовали голова к голове. Секс не прилил, не образовалась любовь, и не с чего было окрашивать комнату в багряный цвет горячих тел.
      Псина смотрела настороженно, будто чуя человеческие мысли.
      - Ну, звони если что.
      - Угу.
      - Вот и почаевничали.
      - Ага.
      - У меня порвался лифчик.
      Кирьян промолчал. Ему-то что с лифчика.
      Флориана ушла во тьму как живительный туман из внезапно открывшегося ассенизационного отстойника.
      Кирьян фортиссимо и надрывно словно последний раз в жизни "проблеял" сам себе (так называл его пение Трофим Митрич) арию Караченцова из "Юноны блЪ Авося": "Ты меня на рассвете разбудишь на порог необутая выйдешь".
      Подходящая песня! Намек самому себе и ушедшей Флориане на недальновидно зачатое и скоротечное будущее особенно хорошо это звучит, когда педалируешь на словах "ты меня никогда не увидишь".
      Потом он притулил к спинке дивана концертную гитару от Щипка давно уже подло присвоенную сначала жиличкой Жулькой а потом надолго застрявшую в хате Туземского подсунул себе под поясницу подаренные Дашкой йоговские иголки, встроенные в красную пластмассово-резиновую базу и заснул сном неудовлетворенного лукавого.
      Ночью гитара хлобыснулась со своего места и вонзилась медными колками с отбитыми перламутровыми крутками ровно в середку лба Кирьяна Егоровича.
      И, ептыть твою мать дорогой читатель! Это было больно!
      Утром Кирьян Егорович едва поднялся. Болела голова, приснился дурной сон. Он опять там летал, но как-то скрючившись. Ему мешал чемодан, наполненный чем-то тяжелым. На полпути к чему-то, что Кирьян Егорович с уверенностью не смог определить, чемодан раскрылся и из него посыпались колючие предметы.
      Кирьян Егорович подошел к ящику, в который была ссыпана его коллекция гвоздей, пощупал те, что лежали сверху. Ему показалось, что они лежат как-то по-другому, чем в прошлый раз. Кажется, не было гвоздя из Ёкска, который он купил как-то в антикварном магазине, а за полчаса до прихода Флорианы он помнил, как держал его в руках и вроде бы кинул сверху.
      - Украла, тварь. - Это было первым, что он решил. Он кинулся-было вдогонку за Флорианой. Но уже завязывая шнурок, вспомнил про сволоча и извращенца Жанчика, про его мышцы и зубы. И искать правду передумал.
      - Потом найду, - решил он и засобирался на работу. Потому, что опять наступило утро.
      
      ***
      
      Какое отношение все это верхнее описалово имеет к путешествию "За гвоздями в Европу" К.Е. как автор представлял себе слабо.
      Однако как он посчитал во-первых ему далеко не насрать на достоверность - коли так было так оно и было - прошлое не сотрешь; во-вторых Флориана, глядишь, еще не раз и не два будет стучать в окна Кирьяна может до отъезда может после - вот и случится продолжение.
      В-третьих, журналистка явно передаст новость об экспедиции своей подруге та - другой и путешественники еще не тронувшись с места, могут стать знаменитыми на весь Угадайгород.
      После нескольких дней прошедших после этой яркой по мерзкости встречи и некоторого раздумья пробитый по клаве текст все-таки остался на винте.
      Графоман он хоть и ленивый - но все-таки слегка больной и если даже не по теме, то набитые тексты для объема произведения, будто литературный Плюшкин, на всякий случай, все равно сохранял.
      
      
      ***
      
      
      ----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      3.1.9
      СИЛА СНА
      
      
      Земной шар устало крутился вокруг своей ржавой и откачнувшейся на восемнадцать сантиметров оси.
      Гвоздь из Ёкска так и не обнаружился.
      Флориана не объявлялась.
      Не звонила Дашка и не приходила просить денег Жулька.
      Удивительно! Что это с ними всеми?
      Весна показывала то московские зубки то проводила над Сибирью химические опыты заказанные апологетами гипотезы всемирного потепления. Гипотеза начинала походить на правду: начало апреля было несказанно солнечным, но в середке лили дожди похожие на растаявший вначале и взбесившийся по дороге снегопад.
      А закончившиеся в начале перестройки кислотные дожди стали поливать по-старому - может пора фильтры поменять в трубах над городом Угадаем?
      Мышка ждала клавиатура коррозировала. Автопутешественнику графоману архитектору Туземскому было не о чем писать - все какие-то повседневные делишки и работа похожие вкупе на длинный анекдот. Он заполнял ерундовским содержанием неэвклидово пространство, окружающее взрослого мечтателя и взбаламута своих же тряпичных мозгов.
      Писать про повседневность было неинтересно и боязно. Какой-то писатель на эти поднимающиеся ко лбу грабельки уже наступал и пришел к выводу что нормально описанный и олитературенный один-единственный день жизни любого человека (при условии что этот человек указанный день не посвятил сну после пьянки) - если не скупиться на подробности - потянет на типичный по объему роман страниц в четыреста-шестьсот. Начинать еще один новый роман ввиду нахождения в стадии ожидания только что начатого и наличия еще двух неоконченных было опасно и физически неподъемно.
      Кирьяну хотелось писать. Сильно хотелось! До болезненных спазм в пальцах, до чесотки в мозгах.
      В тот время он штудировал антологию русских писателей тридцатых годов; половину из приведенных там произведений он уже знал. Старые герои через гряду лет сильно преобразились: они стреляли в офицеров с душевной теплотой и жалостью влюблялись понятнее острили доходчивей кормили творожными котов ходили в масоны как школьники на дискотеку, но, в основном, так же долго жевали историческую резину осеняли крестным знамением Революцию и по-прежнему еще не знали что грядет великая война.
      На работе у Кирьяна Егоровича было не все благополучно. Вернее просто работа по многим причинам стала серей чем обычно: в ней появилось много рутины которой раньше Туземский попросту не замечал а когда обнаруживал то старался через силу побыстрее ее прикончить; или прикинувшись немощным и предпенсионным спецом он перепоручал ее своим моложавым и менее звездатым коллегам.
      Не было постоянной женщины, а любви хотелось как всегда вернее как никогда ибо к старости с некоторым нажитым неправедным путем опытом наконец нутром удостоверяешься что секс и любовь это не одно и тоже.
      От всего этого великого и гнетущего однообразия у Кирьяна не спрашивая разрешения насильно прописались унылые и муторные сны от которых к утру вокруг глаз образовывались глубокие черные впадины словно выпрашивающие предсмертного пузыря со льдом а тело сковывала ноющая неразгибаемая ломота требующая очередного сна по принципу "клин клином вышибают". Если желание проснуться бывало слабее чем всевластие сна то так оно и происходило. Полное пробуждение совершалось только после пары кружек крепкого чая нескольких подходов к гире после боксирования с невидимым противником гантельками и выкуривания нескольких сигарет засовываемых как на табачном конвейере одна за другой в отравленную ночной кислотой полость рта.
      Завершало пробуждение подобие спортивной ходьбы до работы по счастию расположенной в некотором отдалении, и, словно специально ровно настолько чтобы не умереть от переусердия, а только успеть чуть-чуть проснуться.
      Дорога до работы прочерчена безымянным и неумелым топографом.
      Сначала надо было миновать, спотыкаясь о торчащие крылечки и столбики корявый и перекопанный сантехниками двор с гипсовой статуей социалистического, бодрого и целеустремленного на вид, но уставшего от многочисленных ремонтов и от прошедшего с периода ударного социализма времени, рабочего в кепке и с молотом на плече, с цементно-масляными струпьями на робе, стоявшего как самодержец в самом центре экстерьерного сквера потом пройти по прямой и короткой как стрела короткой улице "Киноварная".
      В Киноварную встроен продовольственный магазин "Стриж".
      Борясь с легко обманываемым позывом антикурения Кирьян заходил туда практически всегда и через силу забывая нужные слова и как бы в продолжение сна объяснялся с такой же едва проснувшейся и в последний момент, - уже у прилавка, - наспех прихорошившейся продавщицей с предательской шпилькой за ухом
      - Мне вот эту рыжую. - Тогда Пэл Мэл еще не был снабжен ужасными намеками в черной рамке. - Мне рыжую, - говорил Туземский тыча в пачку с нерусским названием в которой иностранные буквы читаются совсем не так как пишутся. И если Кирьян пытался, экспериментируя с вариантами перевода, произносить название пачки каждый раз на иной манер и с неодинаковыми интонациями, то тут же находилась парочка всезнающих студенток-англичанок близлежащего филологического ВУЗа тут же начинающая пялить на Кирьяна свои презрительные глазки и хихикать меж собой.
      Кирьян, знающий только немецкий язык, и в самом минимальном объеме при совершении такой покупки постоянно испытывал стыд и обиду за свои школьные познания в языках и за возраст не позволяющие собрать дружно силы в кулак взяться за ум и подучить хотя бы один немецкий.
      - Четверку? Вот эту рыжую?
      - Да, оранжевую четверку.
      - Одну?
      - Одну. Хотя, ладно, давайте две. - И покупал очередную порцию дневной отравы, высучивая из заднего кармана застревающий кошелек с бляшкой китайского офицера, а из дырявых карманов и подкладки мелочь.
      
      Известно, что сон достоверно записать практически невозможно. Как только продерешь глаза и помоешь лицо все самое интересное вдруг куда-то растворяется и помнятся только несвязные отрывки: от сна оставалось только настроение: сон был плох сон так себе - статичный и ни о чем сон страшный про любовь и секс очень редко веселый и разбитной после которого снова хочется жить прыгать маленьким мальчиком и находить радости в уже переизведанных мелочах.
      Так и на Кирьяна периодически наваливались плохо запоминаемые в деталях но зато откровенно дурные сны. Они мучали его своим однообразием и регулярностью.
      От их многократного повторения Кирьян в конце-концов начинал понимать содержание.
      Но он никак не мог вглядеться в подробности.
      Он не мог управлять ими как в детстве.
      Будучи мальчиком обладая определенным даром фантазирования и чистотой помыслов не зная развращающего интернета и компьютерных игрушек он заказывал себе те сны которые ему нравились.
      Он мог заказать себе "Трех мушкетеров" и принимать там участие в как герой мог скакать на лошадях и сражаться с врагами.
      Он мог если желал засунуть себя в добрую сказку со счастливым концом.
      Он мог позволить себе переплыть бурную реку товарищески поболтать с добрыми последователями Орлиного Когтя полюбить индийскую принцессу и походить в счастливом одиночестве по городу из которого - какая благодать, сколько соблазнов! - исчезли все жители оставив открытыми все магазины, включенными кинотеатрами, вертящимися каруселями и бесплатными автоматами газводы, по которым можно колошматить кулаками сколько душе вздумается.
      Но, то было давно.
      А теперь он снова и снова пожиная плоды исчезнувшего с возрастом воображения и потеряв способность рулить собственными снами летал по чуждому ночному грозному небу а крыльями ему служили всего лишь-навсего руки - нечувствительные слабые не снабженные ни ракетными двигателями ни пропеллерами ни тормозами.
      Холодно в земной атмосфере. Страшны ночные миражи Кирьяна Егоровича.
      Вот он старается обогнать мечась вверх-вниз-вбок бегущие в тьму громыхающий поезд наполненный безмолвными пассажирами - то ли пленниками увозимыми в чужие края то ли врагами то ли странными полуживыми манекенами.
      Вот по нему с земли стреляют зенитки. Он бывало уворачивался но чаще всего его сбивали. Он падал в бездну и попадал то в лабиринтообразную тюрьму с многочисленными бегающими людьми - охранниками с автоматами то в засекреченную военную часть противника огороженную заборами с колючей проволокой. Кругом тьма.
      Выбираться из этакой жути очень непросто.
      В таких безвыходных эпизодах может от внутреннего крика может от настоящего может просто следуя защитной реакции организма Кирьян Егорович, слава богу просыпался.
      С торчащими от пережитого ужаса волосами с дрожью в теле Кирьян вскидывал веки немного лежал неподвижно, потом приподнимался слегка на локтях и всматривался в темень и только когда уже наверняка осознавал что это был всего лишь-навсего дурной сон бормотал первый подвернувшийся одноэтажно низкий мат боксировал подушку и укладывался спать вновь.
      Мат помогал: один и тот же сон в одну ночь не приходил.
      Частенько в гости к сонному Кирьяну заходили и составляли нравоучительные беседы давно почившие или просто исчезнувшие с горизонта забытые друзья; с возрастом все охотнее наведывалась любимая Кирьяном с детства баба Вера с обязательным "Памиром" в зубах.
      Не то чтобы с удовольствием но с каким-то первородным наслаждением перепутавшимся с насилием Кирьян в снах грешил с первой нелюбимой женой - коварной обманщицей бесполезно и однообразно ерзал с какими-то безымянными тетушками и откровенно распутными девками.
      Много чего еще страшного и нелепого происходило в последних снах пожилого и непутевого человека Кирьяна Егоровича Туземского.
      Но бывали приятные исключения. Очень редко но к Кирьяну Егоровичу во сне приходили творческие откровения решая разом проблемы которые он не мог осилить бодрствуя.
      Механизм составления снов понятен. Как у всех людей мира во сне тупо происходит симбиоз близких или отдаленных зато ярких жизненных впечатлений: при этом никакой хронологии и логики - идет перебор сопоставление мешанина событий знаний лиц и времени. Так видимо хочется или можется мозгу. Руководить этим процессом изнутри сна самому невозможно.
      В эту ночь Кирьян спал спокойно немного по-хорошему поблукавил и получил невероятное наслаждение от абсолютной четкости необычности сюжета и совершенной цветности реалистичного в целом и в подробностях сна. Цвет был ясен и ярок, как узорчатые стеколки в детском калейдоскопе.
      Сон был логичен по содержанию как хороший рассказ хоть и неправдив странен и напоминал хорошо снятое и срежиссированное полухудожественное короткометражное кино и - что очень редко бывает - находился не в вакууме а в абсолютно конкретном историческом промежутке, с совершенно очевидными следами от конских копыт, заполненных пахнущим навозом.
      Кирьян проснулся необычайно рано перевозбужденный ночным видением и приподнял голову.
      Розовые лучи только коснулось верхушек сосен за окном даже не сумев образовать тени. Слабый диск заснул снова застрял за дальними крышами. На стекле - мельчайшие капли росы растворившие в себе мизерный свет раннего утра. Поэзия! А дальше - жизнь: плоскости потолка и стен слиты в едва различимую массу след их пересечения обозначен криво торчащими кронштейнами. Шторами на кронштейнах давно уже не пахнет - они выброшены в утиль. Выкинуты палки гардин отвалившиеся как-то вместе с развешанным на них мокрым бельем. Та же участь могла постичь и кронштейны но их нужно свинчивать отверткой а это уже непосильная работа.
      Кирьян знает место их нахождения наизусть.
      - Опа. Это не мираж. Гардины во сне не приходят... замах не тот - подумал он. - Не сплю. И жив пока. Какое счастье!
      Если бы он проснулся в такое время собрался и приперся сдуру на работу коллеги и начальство подумали бы что Кирьян Егорович - неровен час - заболел или с ума тронулся или вовсе не уходил со службы увлекшись работой что с Кирьяном случалось нередко и уже никого не удивляло.
      Кирьян решил судьбу не испытывать "погодить с работой" а пока то да се - попробовать записать увиденный сон.
      Чтобы не потерять нить только что пережитого Кирьян Егорович совершенно правильно сообразил минимизировать количество движений пугающих организм.
      Он специально не стал расцеплять сплюснутых от холода голода и от недостатка нужного газа кислорода глаз.
      После выкуренных с прошлого вечера одна за другой пять трубок мерзкого и пересушенного ванильного табачища потрескивала башка и из пространства между носовыми дырками и мозгами при выдохе шла помойная вонь.
      Но ради дела Кирьян Егорович не стал даже пить положенную утреннюю воду.
      Он не стал даже сморкаться.
      Он не пошел мыть рожу и драить пастой зубы.
      Он не совершил животворный туалетный ритуал.
      Он не стал открывать настежь окна - что сделал бы непременно в любом другом случае.
      Он почти наощупь нажал кнопку "ВКЛ" компьютера и дождался развертки картинки стараясь не шевелиться и почем зря не нервничать (компьютер по своему усмотрению мог то нормально загрузиться то потребовать перенастроек в которых Кирьян вообще не разбирался).
      Не глядя в экран Кирьян Егорович стал бормотать вслух и со скоростью стенографистки торопящейся в пятницу на последний дачный поезд вбивать в клавиатуру готовый текст льющийся ему в мозг то ли изнутри его тела то ли из окружающего эфир. Даже не из головы.
      Текст шел помимо воли Кирьяна Егоровича сам собой свободно и необузданно. Он не требовал никаких дополнительных усилий по приукрашиванию и литературной обработке. Синтаксис как класс исчез.
      Однако этот надиктовывающий эфирный голос и не особо ждал его пыхтящего и едва успевающего конспектировать.
      Неведомый гениальный писатель - может ушедший в небытие классик или историк или один в трех лицах, сидя где-то в сковородке или под пальмой в эдемском саду решил видно пошутить от скуки и избрал для этого своей целью полуспящего и ленивого по определению графомана Туземского.
      А, может, то блуковал его Псевдоним и куратор жизни Чен Джу?
      Время улетело шустро.
      Уже ближе к эпилогу от звука клавиш собственного голоса приложенного усердия и замельтешивших за окном машин Кирьян стал постепенно выходить из созданного самому себе транса.
      Текст, словно слепая кобыла, заспотыкался о невидимые дорожные кочки.
      Яркий до того сценарий распадался и медленно гас как гаснут угли если их не шевелить кочергой и не подкидывать сухих веток или шишек.
      Внутренний голос почти совсем утих и оконцовка киносна уже не угадывалась и само-собой как до этого не сочинялась.
      Кирьян принялся что-то натяжно выдумывать подтасовывать но нужной естественности и ровного бега мысли уже не выходило.
      - Кончилась халява. - Кирьян сплюнул с досады. - Не прислал бог милости. Только половинку.
      И ушел с горя в душевую.
      Там он стянул с себя небесной красы трусы с рисунком серпа и молота и принялся за ритуал самоочищения. Церемония приведения себя в порядок у Кирьяна имелся только в двух версиях. Нужную версию он принимал по настроению.
      
      ***
      
      В окно звонко и настойчиво постучали.
      - Черт бы вас всех побрал - коротко сказал Туземский. Он быстро обмотался полотенцем и помчался взъерошенный с пеной на лице к окну. - Опять гонца прислали.
      У цоколя стоял вечный посыльный в критических ситуациях - замечательнейший и исполнительный, любитель ежевечерних, дворовых рукопашных боев, шофер Колян. На этот раз он был без традиционного фингала.
      - Кирьян Егорович вас требует руководство. Что- то там важное случилось. Вас подождать?
      - Щас буду, а меня не жди. Езжай. Мне еще сполоснуться надо - побещал Кирьян Егорович.
      - А сигареткой угостите?
      Кирьян поискал, но оказалось что со вчерашнего вечера все уже выкурено. Грустно подтрунил: "Не полагается с утра".
      Колян засунулся в казенный броневик и обиженной мухой ужужжал к начальству.
      Кирьян Егорович вписался в обещанные пятнадцать минут пулей примчав на работу. Соответственно вправил в задницу заслуженный чиновничий пистон.
      Рас-пик-пик-дяю по жизни Кирьяну Егоровичу ко втыкам не привыкать. Он получал их через день да каждый день по крупному и по-малому нарушая заведенный распорядок огорчая коллег и рискуя быть уволенным как-нибудь не под настроение. Но он являлся "маленьким" соучредителем неплохим выручалкой в экстренных случаях вполне достойным и в меру передовым творческим мэном что придавало ему некоторые аргументы для того чтобы не быть уволенным с кондачка; а во-вторых он считал что "работу важнее работать" а не пребывать на ней насильно. Особенно вредно пребывать на службе с утра: - какая к хреням может быть работа если мозг утречного работника еще недурно почивает дома?
      
      Напряженный день прошел славно но в отместку полностью отшиб все ночные воспоминания.
      Конец сна пришлось досочинить самому стенографисту Туземскому уже вечером сильно его скруглив, и по привычке опошлив матом и скабрезностями которых за пазухой водилось в изобилии.
      Неизвестный писатель из скучного эдемского рая возможно обиделся бы за этакое извращение его рассказа - оконцовка у первоисточника вероятно была совсем другой классической пожалуй но Кирьян уже давно попрощался с тем писателем-шутником затолкнув его обратно в щелку иного мира и не прочтет уже он этой кирьяновой писанины никогда.
      Вряд ли стоит надеяться на повторное посещение кем-то из иного мира кирьяновых сонных мозгов - это было бы уже совсем некстати да и поздно. Небось сам виноват - незачем было шутить и издеваться над живым графоманом Кирьяном Егоровичем.
      Рассказ-сон записанный Кирьяном Егоровичем уже гораздо позже оброс деталями и подробностями и был введен им в собственный отдельный сборник рассказов. Сон же Кирьяна Егоровича, вбитый в мозг Туземского сволочью Ченом Джу, в третьем пересказе выглядит нижеследующим образом..
      
      
      Здесь читателя самым наглым образом отсылают далеко назад:
      к пазлу 1-му, главе 1.12 НИКОША СЕБАЙЛО И МАРИНКА)
      
      
      
      ----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      3.1.11
      БОЙСЯ, АВТОПУТЕШЕСТВЕННИК!
      
      
      СТРАННОЕ ЖЕЛАНИЕ
      Ксан Иваныч любит автомобили и водитель он прекрасный, разве что за редкими исключениями. Например, Ксан Иваныч страшится заездов задним ходом в узкие стояночные щели. При наличии на стоянке только таких мест с Ксан Иванычем происходит натуральный ступор.
      Тогда врагами становятся все те, кто попадает в поле зрения и особенно те потенциальные насмешники, которые смогут определить неумение Ксана Иваныча въезжать задним ходом в щель-стоянку и растрезвонить эту новость по небольшому Угадайгороду.
      Проблему собственного ступора в такой ситуации Ксан Иваныч решает просто: он харкает на советы пассажиров так презрительно и изощренно, страдая исключительно за себя, как только можно плевать на лучших друзей.
      Ксан Иваныч - добрейший человек, но пока находится в расположении духа. А рекомендации лучших товарищей - это наихудчайшие советы, которые вообще никуда не годятся, ибо товарищам только дай волю, чтобы посмеяться над лучшим другом, управляющим, к тому же, опасной в обращении баранкой. Ксан Иваныч знает это не понаслышке. Поэтому он нажимает на газ и уносится в поисках другой стоянки, пусть даже если она находится в километре от нужного места.
      Для Ксан Иваныча езда на автомобиле - не только производственная необходимость но и великое удовольствие. На красивом авто - втройне! Ксан Иваныч любит при возможности ездить при открытых окнах, так только при открытых окнах видно серьезного владельца красивого автомобиля. Это эстетическая потребность Ксан Иваныча. Дороговизна автомобиля для него - не цель. Просто любая настоящая эстетика стоит немалых денег. Это знают все.
      Разве никто из читателей не переплачивал за красивые обложки и иллюстрации внутри? Даже тексты, порой, бывают ненужными. Тонкая папиросная бумага, прозрачные вкладыши, масенькая дырочка в корке временами стопроцентно решают потребительский спрос.
      За постперестроечные, сытные для удачливых архитекторов годы, Ксан Иваныч поменял десяток автомобилей пересаживаясь каждый раз на все более лучшую иномарку. Ближе к пятидесяти для Ксан Иваныча - любителя пивка, стало больше интересовать расстояние между рулем и спинкой сиденья. Это тонкий намек на некое толстеющее обстоятельство.
      За границей Ксан Иваныч бывал достаточно часто и не делал из этого, по крайней мере внешне, никакого особого пафоса.
      По родной стране Ксан Иваныч наездил тыщи верст но ни разу ему не удавалось пересечь пограничную заставу на автомобиле.
      
      И все-таки то, чего ради Ксан Иваныч решил махнуть за границу именно на автомобиле со всеми присущими этому виду путешествия неудобствами и ответственностью, - известно только ему. Может, это было романтическим всплеском мысли человека, осознавшим грустную правду личной жизни: Ксан Иваныч перевалил на вторую половину своего бытия.
      Может, это было давней студенческой мечтой - просто так вот взять и сорваться с места, побывать в дальних странах, не особо связывая себя назойливым туристическим сервисом и специфическими особенностями - ходить гусячими стайками, сидеть в общем автобусе с единым на всех огромным окном с общими заоконными видами, и печально кушать единую для всех, неутоляющую голод утреннюю еду?
      Желание Ксан Иваныча обкатать Европу на авто и завораживающее действие его сияющих и помолодевших от этого глаз были так сильны что ему не стоило особого труда уговорить вступить в свое поначалу тайное автомобильное сообщество двух своих коллег - Порфирия Сергеевича Нетотова-Бима и Кирьяна Егоровича Туземского.
      Ксан Иваныча деньги особо не интересовали. - Во сколько обойдется - столько и нужно, - считал он. - Причем тут деньги? Хотя если подумать, если учесть... Все-таки кризис.
      Учет кризиса заставил Ксан Иваныча несколько поохладить первоначальный пыл. Так появился термин "экономическая поездка". Никакого особого постыдства в этом термине Ксан Иваныч не усмотрел, а для двух своих, менее обеспеченных коллег, это было только наруку.
      
      Упомянутых последних двоих цена вопроса интересовала достаточно сильно. Пока коллеги околачивали груши трудового фронта, Ксан Иваныч решил дотошно провентилировать эту проблему со стопроцентной достоверностью, и для этого он все оставшееся от работы свободное время полностью посвятил интернету.
      
      Интернетовские практикумы показали Ксан Иванычу: автомобильное путешествие обходится путешественнику как правило дороже чем обычный тур.
      Машину нужно парковать и заправлять. Многие дороги в Европе платные и стоимость проезда составляет от десяти евро. За все путешествие набегает приличная сумма. Но путешественника прямо-таки порадовало гипотетическое предположение что на своем автомобиле он где захочет там и остановится. Этот плюс в миру порой преобладает над элементарным расчетом стоимости поездки. На этой новости Ксан Иваныч задумался вновь, но коллегам до поры не сообщил.
      - "Если денег немеряно, то займитесь визой прямо сейчас", - сообщала ему антиреклама.
      Команда Ксан Иваныча ни над тем ни над другим способом поездки особо не думала - она доверилась Ксан Иванычу. Команда скребла в кошельках и что-то там находила. Если не находила, то начинала клянчить деньги взаймы. Но самое главное - постыдное и амбициозное: им просто надо было прокатить по половине Европы. Не меньше! А остальное - похрену. Героизм, в конце концов, совершается не за деньги, а за культурно-приключенческий интерес!
      
      ***
      
      СТРАХИ КИРЬЯНА ЕГОРОВИЧА
      Тонкий на всякие такие неожиданности Кирьян Егорович подал одновременно со всеми документы в турбюро, спустил туда некоторую сумму и теперь ожидал оттуда звонка.
      - А вдруг что-то не так!
      "Вдруг" выглядело как затаенный враг. "Вдруг" могло выглядеть как неправильно заполненая анкета или какое-нибудь нелепое обстоятельство, связанное с родственниками - мало ли что могло произойти с его отцами и дедами матерями и тетушками в разные времена. А это в его родословной было.
      
      Кирьян Егорович знал историю своей родины и ужасался тому, сколько в ней имеется обстоятельств которые могут не понравиться дотошным и несчастным в иностранной семейной жизни клеркам из враждебных (ввиду кризиса) посольств: русские опять тут как тут все портят: то своим северным потоком то закрывают вентиля хохлам то пугают народ грызней с соседним с Осетией государством то симпатичный русский еврей "залетает" с английской футбольной командой то пудрит Лондону мозги странный и до сих пор не сидящий в Магадане олигарх - друг и советник Бориса Николаевича! И т.д. и т.п.
      Вот смотри автопутешественник и анализируй а не одолевали ли тебя такие например страхи в версии Кирьяна Егоровича Полутуземского.
      Например: ты утаил в анкете, как твои отцы или деды бомбили Берлин (хоть даже есть за что!) как они становились лагерем перед линией генерала Маннергейма как мерзли и засоряли своими кладбищами леса Финдяндии перед Второй Мировой (это было ни к чему и сидеть бы им всем по тюрьмам - попробуй они отказаться а теперь свергнутый смертью вождь перед парламентом Финляндии их уже не защитит) как они чинили самолеты с красными звездами на отторгнутом острове Ханко как твой брат или старший одноклассник давил танками мостовые Праги. Как могут относиться к русским в соответствующем зарубежном посольстве?
      Кубинцы могут вспомнить историю с завезенными на их остров в шестидесятых годах ракетами что чуть не привело к ядерной войне. А потом обижались теми же ракетами, но уже вывезенными на американских условиях которые Фиделю не очень-то нравились. Наш батька Хрущев тогда "как бы слегка" предал или, если по-честности, то просто подставил Кубу. А русские вновь впали в немилость к мировому сообществу и к Кубе в частности.
      Туркам не в пример Европам вообще есть за что обижаться на русских: били и резали друг дружку они вообще не слабо. Но слава их богу они анкету даже не спрашивают - шлепают визу прямо в аэропорту.
      Турки понимают что туризм - дело денежное, и не боятся ни шпионов ни челноков с тоннами обратных авосек.
      И дружелюбно посмеиваются когда ты встаешь в короткую очередь на таможню а она предназначена только для их сограждан.
      Бойся что когда по названному тобою номеру телефона твоей фирмы позвонит ХХХ-шник соответствующего посольства притворившись алиментным служащим то какой(ая)-то крендель(иха) до этого считавшийся(аяся) твоим товарищем или любовницей от зловредности уменьшит твою зарплату являющуюся между прочим конфидициальной информацией фирмы; но ты опрометчиво по пьянке ему как-то пожаловался что тебе не хватает на жизнь (а ей в постели что не хватило на презервативы) - тут ты сам виноват - никто более. Будешь в следующем году умнее!
      Бойся - будь тут особо осторожным! Если ты пил водку на точках или в ШМС РВСН рисовал благородные плакаты про уставные отношения если там же не дай бог между делом учил 8К64У но не хоя естественно не запомнил и так же естественно давно снятую с боевого дежурства - все равно бойся гэбэшников родных - они могут сразу не разобраться а ты вовремя не получишь визу.
      И не хрен было тебе торчать в степях Байконура!
      Не хрен было в последние дни перед Беловежской Пущей махать лопатками!
      Кто тебя погнал в соседский Аффган? Какую родину ты там защищал? Мы-то знаем что, если бы не вошли мы то вошли бы американы, и утыкали бы они горы ракетами, как рождественский торт свечками. А страну СССР засыпали бы наркотой - в три десятка раз большей грудой. Но ретивому клерку этого не объяснить.
      Что Ли Сы Цин делал в Ханое - сбивал самолеты?
      В Сомали Египте - строил плотины?
      Да ты должно быть, богат а что ж такую зарплату смехотворную написал?! Где утаенный миллион? Через Швейцарию едешь в их банк захотел? Денюжку собрался обналичить? Дык, выкуси визу!
      Если ты прописан у своей бывшей жены и честно дал телефон по месту прописки а живешь бомжем на чердаке нескончаемой стройки - бойся своей жены - ей не понравится что ты после развода стал мотаться по заграницам - специально сволочь развелся сэкономил на чердаке а мог бы приносить деньги в семью сука такая!
      Так пугал себя Кирьян Егорович вспоминая и накручивая себя - глядишь почем зря но впрок на всякий случай по давней устоявшейся юношеской традиции - настраивать себя на самое плохое. А дай бог если будет лучше то оно и приятней, с контрастиком-то.
      
      КСАН ИВАНЫЧ ПЛАНИРУЕТ
      Если кто-то думает что уехать в Европу на автомобиле это так же просто как два пальца без умывальника замочить то он глубоко ошибается.
      Ксан Иваныч это понял первым. Вторым понял Кирьян Егорович а Бим не понял до сих пор. Бим просто сядет на сиденье и поедет в Европу время от времени пощупывая сохранность золотой карты.
      Начинать нужно с того чтобы понять самого себя понять замыслы сотоварищей приготовить контраргументы и вовремя составить а, - главное - отстоять свой план на контрольной планерке.
      По плану примерно можно понять длительность путешествия вовремя сократить образумиться и прикинуть будущие приключения с полицейскими загадать в графике один лишний день на всякую-такую дорожную неожиданность.
      Если группа лимитирована временем нахождения в Европе - думает Ксан Иваныч, - в нашем случае - двадцатью двумя днями, то более долгосрочная мультивиза потребует в два раза а то и в три больше денег. Да и зачем нам мультивиза если мы собираемся пересечь зараз всю Европу. За это время она так обрызгнет что и через два года не захочется. В это суммарное время надо включить время на переезды определяемые по километражу ночевки в хостелах или нормальных отелях от двух до четырех звезд. Пятизвездочные отели сразу исключим - nach жить в пяти звездах если условия там такие же как в трехзвездных но мы этого не ощутим потому что ночью преимуществ не видно а утром все равно уё... - то есть просто убывать -  а проституток точно так же будем не иметь по ходу движения. А если Биму станет плохо, то придется задержаться. А если Кирьян Егорович начнет в Париже шалить, то придется торчать у французского околотка. Надо бы пацанов предупредить, или, еще лучше, взять с них подписку и пригрозить штрафом, высчитываемым для корпоративной полезности, и увеличивая тем общинный барыш.
      Это только начало процесса планирования, - думает Ксан Иваныч. - Как все сложно оказывается.
      
      ЩУПАЮТ ВИЗУ
      Виза через Финляндию стоит почти в три раза больше чем, например виза чешская. Французы в те дни удорожали свою. Ксан Иваныч прикинул все и только тогда поперся в турбюро.
      Турбюро попросило примерный маршрут расписанный по суткам чтобы составить график проживания и расписать отели список которых пусть даже фальшивых и непроверяемых, но должен был быть. Так потребует первая же заграничная таможня. Но может спросить вторая, третья и последняя.
      - В принципе: мы же будем в Шенгене, - хитрит Ксан Иваныч, - что захотим то и сделаем. Но, всякие же бывают обстоятельства. А турбюро должно за это сорвать денюжку: ведь ей же придется отзывать бронь, а отзыв брони что-то да стоит а если опоздать с отзывом то извините: - тебе обозначат неустойку по телефону - турбюро что-ли будет платить? А по приезду станешь в арбитражную очередь или будешь нанимать крутых разборочных парней.
      Турбюро в лице прекрасной девушки Танюши или Катюши наивно попросило Ксан Иваныча рассказать все его тайны а Ксан Иваныч так же наивно все рассказал. Что ж, спецслужбам это тоже познавательно.
      Ксан Иваныч выудил, что если ехать по приглашению - то тут проще: надо будет отметиться у приглашающей стороны и в полиции по месту жительства и nach весь писаный на бумаге официальный график. Проблемы эти - опять же вполне решаемые но возникнут они только у приглашающего зарубежного олуха! Но с олухом дешевле договориться - справедливо считает Ксан Иваныч, - так же легко его "кинуть", если это не друг детства, умыкнувший за границу, и так же легко придумать какую-нибудь похожую на правду байку. Мы же везем с собой писателя. Этот такое навертит!
      Кирьян Егорович тут полностью согласен. Это не фальшивые печати в трудовой книжке рисовать и, тем более, не входные билеты на дискотеку в Энске, исполненные в стиле почтовой открытки.
      - Ё! Новая, классная идея! - Ксан Иваныч даже вспотел от заскочившей в мозг мысли: "А лучше всего договориться с католическими батюшками - будем ночевать в монастырях а это далеко не хостелы: каплуны жареные красное монастырское вино в Мюнхене - Lowenbrau. А оно приготавливается тут же под боком. Здорово же?"
      - Супер-пупер!
      - Девок правда у попов внутри не предусмотрено. Это за стенами. А мне девки не нужны.
      - Зато нам нужны.
      Ксан Иваныч засомневался: "Эти козлята слишком стары, чтобы заниматься блядством на полном серьезе".
      - Если у Нас очень много, или просто достаточно денег - думает дальше Ксан Иваныч, - то можно долго не думать - мы попросту идем в турбюро и тыкаем пальцем в страну. Там через десять минут сварят лапшу и повесят на Наши уши. С этой лапшой можем ехать хоть завтра - только иметь надо шенгенскую визу на определенный период. Надо еще не дать маху с периодом пребывания и сортом визы!
      - Если Мы хотим остаться за границей навсегда - лучше угнать свежий военный агрегат и не пудрить мозги турбюро. Но Мы - граждане честные! Мы поедем и вернемся по правилам.
      Расписание ужесточалось. Отставание от графика на час Ксан Иваныч приравнял к расстрелу.
      
      ***
      
      Чтобы уехать в Европу на своей машине при минимуме денег - все равно нужны большие деньги в размере двух минимумов и некоторое время на их поиск. Деньги нужны всегда. А их количество зависит от крутизны Наших пожеланий. А время нужно для турбюро которое за это время должно сообразить - как умело они могут соврать, приукрасить свои специфические трудности и на всем этом дополнительно наварить. Местное турбюро должно подумать и решить: с каким головным бюро, - с московским или с питерским, - они должны сработать. Это по той простой причине что они никогда не работали с той страной в которую мы хотим въехать, а отказываться от заказа - не в их правилах. Но мы должны про это догадаться и при этом не делать смущенную мину лица, чтобы не отпугнуть им турпомощника.
      - Если Мы хотим въехать в одну страну, а выехать из другой - рассуждает дальше Ксан Ксаныч, - то это уже представляет некоторую головную боль которая местному турбюро вроде бы как бы и ни к чему но зато от названия страны въезда зависит сколько будет стоить твоя виза.
      Визу лучше (но не единственно правильно) брать в первую страну въезда - ты ж не на самолете! По честности визу бы надо брать в ту страну где ты больше всего будешь пребывать: нах посольству выдавать визу человеку который будет оставлять денежки не в твоей стране а в стране-конкуренте.
      - Ножей с кнопкой не брать - перечисляет правила Ксан Иваныч друзьям. - Маруську-ваньку в шины не упаковывать: сынок отыграется в Амстердаме. Выделим его из компании, где-нибудь в Париже высадим, посадим на поезд, и отошлем бродяжничать самостоятельно. Где-нибудь потом подберем. Пусть учится самоуправлению своих ног и тренируется мозгом. Если любишь приключения и не уважаешь ни кошелек ни свое здоровье, то при таком раскладе сразу все поймешь и станешь уважать папку, и поймешь цену денег.
      - Далее. Из Амстердама ничего этакого с собой не брать. Похожая придорожная трава растет в России в ста метрах от трассы (влево от деревни) если уж на то пошло.
      Бим Порфирий Сергеевич на одной из подготовительных планерок сказал такую умную вещь:
      - Друзья! Помним что чем больше у нас будет вещей а тем более если еще надоумило прилепить на крышу чемодан то мы все - клиенты таможни. Нам придется не только отвечать на стандартные вопросы но и открывать все сумки закрывающиеся емкости и отвечать на глупые вопросы типа " а зачем вы везете с собой бревно?". Хотя и дураку ясно что когда в багажнике лежит свернутая палатка сухой активированный уголь и газовая горелка то ответ один: Гринпис! Гринпис блинЪ! Я буду отвечать за Гринпис и буду самолично торговаться с таможней.
      Так Биму и поверил Ксан Иваныч. И не надо вешать лапшу Кирьяну Егоровичу Туземскому.
      - Как в походе без сухого бревна как без газет? Туалетной бумагой топить костер? Как в Париже без русских валенок? Что они, совсем тупые. А как же романтика и стёб. Нельзя жить нормально без стёба! Мы архитекторы. Мы - элита! - выкрикивает аргументы Бим Длинный Язык.
      Уважающий Гринпис путешественник никогда не позволит себе срубить даже веточку за границей: мало ли чему что покажется. Путешественник едет за границу не уничтожать природу а охранять ее и пополнять европейскую кассу.
      Все это умное добавил Бим в следующую планерку.
      - Что еще важно знать? - Дальше друзей дрессирует Ксан Иваныч: "Про сувениры на память. Порфирий Сергеич, сувениров ты можешь покупать сколько хочешь. Можешь покупать бронзовые индийские вазы, если ты без них не можешь жить".
      - А ночные можно?
      - Покупай ночные, хрустальные, всякие. Мне похеру.
      Смеются бестолковые люди.
      - Пусть они сделаны в Китае. А где же еще? - посмеивается генерал. - Про них никто никогда ничего не спросит. Но если ты везешь с собой подделанный бронзовый колокольчик якобы того века, пусть даже искусной подделки, то, блин, возьми в салоне чек с названием магазина и с яркой печатью - тогда выкрутиться просто.
      - Просто.
      Соглашаются слушатели и выпивают еще по кружаку. Потом отходят за гараж отлить. У Бима получается красиво. Он может витиевато расписаться струей на ржавом железе.
      - Бабам такое не под силу. Они даже в умывальник не могут сходить.
      Бим находит в ржавчине узор и фотографирует его как лучший образец паблик-арта. - Кирюха, ты же меня понимаешь? Ты же архитектор!
      - Понимаю, - поливает свою стенку Кирьян Егорович, не видя в ней вскрытой бимовской красоты.
      - Понимаешь, но не так. Я большой фотохудожник. Я красоту ищу и композицию во всем. А ты только в архитектуре своей гребаной. И ссышь по нужде. А я с красотой и пользой.
      - Так, - продолжает Ксан Иваныч, - если ты, Бим, покупаешь картинку у уличного художника то бери самую херовую чтобы не было неприятностей. Чек художник тебе не даст?
      - Не даст.
      - Хорошие копии известных картин не бери: будешь ночевать на таможне.
      - Понятно, - говорит Бим, - можно мы обойдемся без излишних поучений? Плювал я на вашу, то есть на ихнюю таможню. Не пустят - при них разорву, а им не отдам. Наживаться на мне вздумали!
      - Кирюха, в Дельфте можешь вытащить на память никому не нужный кроме тебя свой любимый, блинЪ, четырехгранный гвоздь. Можешь из фундамента церкви извлечь. Но смотри блинЪ, чтобы там на нем не было выковано меньше, чем тыща девятисотый год.
      - Откуда знаешь?
      - Знаю. В интернете вычитал. Старину они свою охраняют. Но с датой могу ошибиться. Еще лучше - купи обычный поддельный гвоздь. На блошином рынке их дочерта. И возьми чек. В Европе классных подделок дофигища. Не рискуй почем зря.
      - Кому нужен, нахрен, старый гвоздь, кроме меня?
      - Если хочешь найти на жопу приключений - действуй без нас, игнорируй советы, - проезжай обраткой через Львов но это тоже без нас. Мы тебя отпустим. Но не снимай с канализации ретрофашистских люков. Ха-ха-ха. Я, конечно, понимаю - они красивые со свастиками и тебе, естественно, дороги. Но пойми и другое: жовто-блакитные...
      - С трезубцами?
      - Особо с трезубцами. Они не любят когда тащут их корни. Ну, исторические, понимаешь? Они особенно к русским ревнивые. Ты русский?
      - Понимаю уже: через Львов мы не планируем.
      - Брусчатку в Цюрихе тоже не бери - своей навалом в Москве и в Угадае есть.
      - Что перед арбитражкой?
      - Ну да.
      - Свои деньги нужно считать, - мудро предлагает Бим.
      - Для того чтобы турбюро правильно могло посчитать свои деньги ему нужно понять: - что мы хотим и сколько с нас можно снять мзды. Сколько с вас можно взять - видно из вашей справки о сумме лежащей на личном счете а также по вашим честным глазам.
      - Ого, это у кого такие честные глазки, с моими-то зубами?
      У Порфирия с количеством зубов напряженка.
      - Заведи счет поменьше и тогда им рапортуй. У меня счет обнулен. У меня другая справка. Сам себе на работе напишу.
      Бим, кроме государственной службы несет бремя предпринимательства.
      - Про зарплату можно врать сколько угодно - все равно проверят, - заключает Кирьян Егорович.
      - Про баб еще не говорили, - сердится Бим. - А я, может, парижанку захочу.
      - И немочку захоти. Это предложение обсудим в другой раз.
      - А пражечку будешь?
      Это уже лишнее ехидство. Хотеть швейцарочку Бим будет всю дорогу. А денег на это не выделит. Это уже заранее известно, как пить дать.
      
      ***
      
      - Тема! - продолжает Ксан Иваныч. - Называется "СКОЛЬКО С СОБОЙ БРАТЬ ДЕНЕГ".
      - Хорошая тема. Однако, главная тема, - изрекает Порфирий. - Даже чешечка пусть подождет.
      - В Европе по-минимуму сутки... стоит, стоит... ага, сюда включаются хостелы консервы придорожные забегаловки биотуалет за кустом со съездом с автобана можно прожить припеваючи за сто вро, - читает бумагу Ксан Иваныч, - это утверждение щас разберем подробней.
      - Поссать могу бесплатно, - Бим знает где сэкономить! Карманные расходы - вот где бездна.
      - Тридцать - тридцать пять вро не хочешь? Ссанье включено в сервис. Это средний разброс цен дешевых гостиниц и хостелов.
      - И хостелов? А паром?
      - Особенно у хостелов. Там старики со старухами и школьники ночуют. Паром отдельно.
      - Все отдельно. Хочу знать сколько стоит паром. А машина в трюме сколько будет стоить?
      - Паром делим на четверых,но со скидкой на Малюху.
      - На скидку согласен, - спокойно отреагировал Бим.
      Со скидкой на Малюху Кирьян Егорович тоже согласен. Это по честности.
      - А в Праге хостел дороже! - орет Порфирий.
      Он тонкий знаток. Чувствует все собачьим нутром и не прочь сэкономить также и на проживании.
      - В Праге у нас не хостел, а гостиница. Причем, близко к центру. Ходить можно пешком. У них напряженка со стоянками, - поправляет Ксан Иваныч.
      - Ну, тогда ладно. Гостиница однозначно дороже, но зато там лучше сервис. И Бим удовлетворился альтернативой. - Там есть мансарда?
      - Мансарда - не мансарда, а я запрашивал полулюкс.
      - А если заранее покопаться в интернете то в особо непосещаемом туристическом городе, подчеркиваю, можно за двадцать евро прожить в великолепном номере в здании тысяча шестидесятого года постройки...
      - С ненавязчивыми горничными...
      - И с менеджерами!
      - И чтоб все улыбались.
      - Класс! Хочу в заграницу.
      - И без взяток?
      - Там не берут и не дают. Заграница, понимаешь, понимаете! Дальше слушайте и запоминайте. Деньги в маленьком городке нас спросят при выезде а не впрок. Мелочь мы должны иметь. Банкноты в двести евро будут для нас и для служащих гостиницы большой проблемой.
      - И днем и ночью?
      - Особенно с утра.
      - С утра? Почему?
      - Лавчонки не работают, а магазинчики еще не наторговали.
      - Понятно. Пусть за этим наш Папа Общак следит.
      - А кто у нас за Общака будет?
      - По дороге решим. Или сейчас. Пусть общаком Бим заведует. Вот такое мое последнее предложение. Распоряжение, точнее. - Решает Ксан Иваныч однолично, но внимательно посмотрев перед тем во все соседские глаза. Я за рулем. Понимаете? У меня этих дел выше крыши! Остальные должности между вами всеми надо поделить. У Малехи работа уже есть.
      Кирьяна Егоровича на честность он не проверял, а Бим - свой человек в доску. "Да, запросто", - пьянющий и гордый от новой должности Бим соглашается, не подумав.
      - Так, так, а какая, говоришь, у Малехи работа? - ехидно прищурился Порфирий.
      - Он будет на связи. Ну, интернет, звонки, карта.
      - Ага, ну ладно. Пусть будет так.
      Порфирий, взвесив цену должностей, успокоился. Работа связиста показалась ему важной, хотя и неежечасной.
      Выпили еще.
      - Кэмпинги в зависимости от предоставляемых удобств и понятное дело от рейтинга города от сезона всяко стоят... ага, стоит оно... от двадцати до тридцати пяти евро.
      - Ежику понятно. А это сколько?
      - Помножь на сорок. Это курс.
      - Так, шестьдесят пять тирэ семьдесят вро составит вполне сытная и нормальная жратва понятно, без извращений типа устриц, плюс презервативы... Шутка. Ты же все равно ими набит, Порфирич. Так?
      - О-о-о. У меня полный карман устриц. Пардон, этих, ну устриц, то есть гондонов, которые.... Хотите, покажу? И в кошельке есть.
      Радуется Бим. Хмыкает Кирьян.
      - Отстань. Еще член покажи.
      - Ха, ха, ха! - Бим потянулся к ширинке. Ему показать не западло.
      - Ха-ха-ха.
      - Сигареты в начале пути - свои! Это, надеюсь, понятно!
      - Купим.
      - Согласен. Лучше трубочный табак и трубка с собой.
      - Возьмем. У Кирюхи есть. Он же спец по трубкам? Посоветует что взять.
      - Я -то спец. Посоветую. Уже знаю.
      - Прошу слова! - восклицает Бим. - Саня, уточни еще разрешенные граммы ... ну, это, табака скоко? А норма сигарет? На нос скоко сигарет?
      - Нормы... Знаешь, что случается? Они перед твоим пересечением границы поменяют специально! Вот сколько! В упаковках норма, а не в сигаретах. А табак считается по граммам.
      - А граммы на обертке, - догадывается Бим.
      По расчетам Туземского табак и трубка все равно выгодней потому что в машине трубку, да еще часто - хрен покуришь.
      - Это нам не на диване в свей бильярдной, да еще развалившись!
      - Это нам на здоровье... скажется. Может, бросим курить вообще.
      - Хрен мы бросим. Я не согласен так бросать. Мы же отдыхать едем, а не с курением завязывать. Так весь наш смак смажется. Не согласен. Категорически не согласен.
      - Это нам экономия! Экономия со смаком. Экономика должна быть...
      - Экономной, - враз заключают Ксан Иваныч с Кирьяном Егорычем.
      - Со смачностью, - строго уточняет Бим.
      - Эй, - кричит Ксан Иваныч, - тема АЛКОГОЛЯ!
      - О-о-о, это познавательно. Давай.
      - Чуть не пропустили! - удивился Кирьян Ксаниной памяти.
      - Так вот, красное вино, которое в наших Угадайках стоит по девятьсот тирэ тыща семьсот рэ... Это откровеннейшее наембалово... наших перепродавцов.
      - И в Псевдогламуре так же.
      - И в кабаке. Вот в Пароме...
      - Знаем. Дальше.
      - Угробищные супермаркеты... там тоже...
      - Ну, хватит. Короче, в Европе найдешь вино по стоимости бокала пива. Причем, прекрасное вино высшего сорта.
      - Я знаю. Это типа домашнего вина, которое готовят в промышленном масштабе, или скупают у винодельного населения, - встревает Кирьян Егорович.
      - Проверено на автовокзале в Гааге... или может в Амстердаме дело было. Кстати там вино не принято пить на улицах но мы же русские... и притворимся незнающими идиотами. Если не сильно буянить, то можешь пить, сколько хочешь по простой причине. С русскими стараются не связываться. Мы же для них - горькие алкаши, и по-другому не умеем.
      - О-о-о! Это по-нашему. - Тут Бим искреннен.
      - А вот в Мюнхене красное домашнее вино очень вкусное вкуснее даже, чем в Париже.
      - Чем в Париже?
      - Чем в Париже. Но, блинЪ, - Саша усмехается, - не гонись за дешевизной. Можешь попасть на эффект нашего самого уΣбищного вина а то и на подобие "трех семерок".
      - Ну да? Брось. Чтобы в Европе три семерки, это надо всех...
      - Ты это... прежде чем покупать вино глянь - что как берется местными покупателями. Если бутылку за бутылкой хватают из коробки или с полки то это добрый знак.
      - Надо брать!
      - Надо брать и особенно даже не раздумывать - бери тоже. Ты уже не отравишься!
      - Возьму три бутылки, - размечтался Бим, - а лучше коробку. Сижу в машинке... Нога на ногу и бутылка в руке... Сигарета в другой. А бокал в первой. Красота!
      - В первой у тебя уже бутылка!
      - Тогда в пакете. Сань, а у тебя конвертик в сиденье есть?
      - Поблевать, что ли? Не в самолете.
      - И столик есть, и пепельница есть. У меня АВТОМОБИЛЬ, а не Москвич.
      - А я с трубкой, - грезит Кирьян Егорович, - а Малеха...
      - ... С травой! - досказывает Порфирий Сергеевич Бим.
      - Ты можешь послушать! - сердится ревнивый за сына Ксан Иваныч, - никакой травы в салоне не будет. Я гарантирую! - Это уже почти криком.
      - Как скажете.
      Молчание.
      - Еще вот что советуют...
      Ксан Иванович читает пухлые выписки.
      - С пивом в Германии и Чехии можно есть и колбаски и сосиски невкусные и красные броколи и обычную насильно и перед употреблением скисленную капустку но перед посадкой в машину после биргартенов и баров задержитесь и отпукайтесь в туалете как следует.
      - Типа можно понять и простить свой пук но автопук товарища, особенно в салоне авто нам не понравится?
      - Не понравится.
      - Теперь о БЕНЗИНЕ.
      - Давай, это важно.
      - Многие думают что из экономии нужно заправиться под завязку еще по дороге, например, в Белоруссии перед чертой. Ну, перед границей.
      - Еще в СПБ можно.
      - Это сказки. И мы не через СПБ едем. Заправляться под завязку нужно с целью более редких заправок. И только. Зачем терять время попусту!
      - Цена бензина пусть нас что ли не волнует? - спрашивает Бим Глупое Ухо.
      - Волнует.
      - Нам все равно придется заправляться. Так, блЪ?
      - Ну, типа согласны, да, - это скромничает Кирьян Егорович.
      - БлЪ! - договаривает Бим, - какой вопрос, такой ответ. Это стиль!
      - Ха-ха-ха.
      - Где-то чуть дороже где-то чуть дешевле, - продолжает Ксан Иваныч. - Какая разница! В среднем если мы поедем по Европе, блЪ... Ой! Мы просто поедем по Европе, то все уравновесится.
      - Уравновесится.
      - Как это уравновесится?
      - Бензин покупать? Покупать.
      - Канистру не повезем из России?
      - Нельзя канистру из России. Выбросят.
      - Лучше, блЪ, о безопасности озаботиться. Ну, типа на дорогах.
      - Правильно. И правила не нарушать. Нам любое нарушение, даже без их гаишника дороже обойдется. Там кинокамеры и знаете, какие штрафы?
      - Лучше, чем у нас?
      - В пять раз хуже чем у нас! Тут оно, - штраф этот, - любую экономию бензина затмит.
      - Та-ак, а бензин в Польше дороже чем во Франции - это странно.
      - Ничего странного: Польша - слабая страна и отыгрывается на бензине.
      - Наши скважины к полякам ближе. Значит, нефть поляки сами перегоняют и сами бутилируют.
      - Или налоги хитрее французских, - высказался Кирьян Егорович, ничего не смыслящий в экономике и в налогообложении.
      - Хитрее.
      - Борьба за чистую экологию! - высказался Бим Гринписович.
      - Думайте сами мужики. Решайте сами. - Этот вопрос Ксан Иваныч не доработал а касается всех.
      - Будем проезжать эту гребаную Польшу - уточним.
      - С чего же гребаную. Польша как Польша. У них и Варшава и Краков есть.
      - Мы там не будем.
      - Как это, ты же через Варшаву нарисовал?
      - Нарисовал, это не значит, что мы в Варшаве будем останавливаться. Проскочим.
      - У-у-у.
      Заныла большая часть путешественников: "Все самое интересное пропустим".
      - Мы едем в Прагу. Там реабилитируемся.
      - Черт! - слабо ругнулся Кирьян Егорович, - так мы ничего не посмотрим.
      - Не посмотрим, - поддакнул Порфирий.
      - ОТМЕТИМСЯ и этого будет достаточно, - строго пригрозил Ксан Иваныч. - Ну, на остановке там пивка ихнего выпьем по кружечке.
      - По ДВΣ! - поправляет Бим.
      - Ага, а вот лишний бензин это точно чревато. Там ввозимый бензин таможня регламентирует. Тут можно головную боль поиметь.
      - Лишнее выльем! - грозится Бим.
      - В канаву?
      - А хоть бы и в канаву.
      - За десять километров до границы.
      - Ага, до канадской.
      - Скоко бензина на километр будем тратить, и сколько это будет стоить? - дотошничает Бим.
      - Не приставай. Сколько спросят, столько и заплатим. Я считал.
      - А ты подробно считал?
      - Подробно. Хватит. Главное: разделить сумму требуемых денег на количество сотоварищей организовать евровый и рублевый общак и поручить все это трезвому человеку.
      - Это не я, - ответственно заявил Бим. - На общак согласен, а на трезвого не согласен.
      - И еще... - Бима тут проигнорировали, - ...вот едем мы по России...
      - Едем, едем, едем...
      - В России значит, если мы заночевали в полях, то один пусть спит в машине остальные в палатке.
      - А лучше - мотели.
      - Спим говорю, блин по очереди. Машины у бордюра за границей разувают как в Тольятти: можем, блЪ, без колес остаться.
      - Да ну?
      - Вот те и да ну.
      - Без шмоток останемся, без кошельков. Навигатор снимут...
      - Без навигатора никак.
      - А мы его ближе к телу, - высказал версию сохранения навигатора Кирьян Егорович себе на голову, - кладем в трусы рядом с кошельком.
      - В трусы это пусть бабы кладут. А мы мужики, - уточнил Бим, - кладем во внутренний карман.
      - Останемся без стекол, без фар. А если особо повезет, то и без номерного знака.
      - Зачем же без знака?
      - Из вредности, понятно дело, - исхитрил улыбку Ксан Иваныч. - Зачем, мол, дверь зашифровали, а?
      - Понятно дело. Без дешифровщика трудно. Только ломом. А там как завизжит!
      - Наличность только с собой.
      - А стиральный порошок?
      - Насчет стирального порошка потом скажу.
      - А итого, сколько итого с собой брать?
      - Итого брать сто ?вро с маленьким хвостиком в сутки. Все, что платим тут - не в счет. Забыли про русские бабки! Оно отдельно. Отдельно. Как еще? Такие правила.
      - Про БРЕВНО забыли! - орет Бим.
      - Бревно это потянет на отдельный роман. И на отдельное место в багажнике. Не предусмотрено лишнего места, поэтому бревно...
      - Не берем что ли? - наивно спросил Кирьян Егорович - тема бревна ему понравилась. И внимательно посмотрел на бимовскую реакцию.
      - А я без бревна не поеду! - как отрезал Порфирий, - и без валенок не поеду.
      - Ха-ха-ха!
      - Отдайте мне визу.
      Бим сильно обиделся такому нетоварищескому раскладу.
      
      ***
      
      - МОГУ СОВЕТ ДАТЬ, - скромно высказался Кирьян Егорович.
      - Давай.
      - Надо взять запас на штрафы.
      - Эге. Есть такое дело. В рублях и еврах.
      - Да уж.
      - И не выёживаться на трассе, - особо грозным намеком высказался Бим, имея в виду молодого Малеху, которому тоже отвешана доля учебного вождения за границей.
      Вот так повезло парню! А повезло ли нам? - подумал К.Е. - что-то не охота разбиваться в лепешку за границей.
      - Пусть парень учится, - отверг претензии Ксан Иваныч, - в Европе движение дюже правильнее, чем у нас. Там подрезать тебя не будут.
      - А если подрежут? В Европе балбесов что ли нет?
      - В Европе на дорогах их нет. А в городах как у всех.
      - Не забыть взять гринкарту.
      - Страховку надо...
      - Страховку разумеют в турдокумент, - тут же обрезал Ксан Иваныч.
      - А бумажку все равно надо при себе...
      - Будет при себе, а выпячивать ее на стекло не надо.
      - Зубы вылечить, - вспомнил Кирьян Егорович.
      - У меня челюсти. - Это Бим. - Они не болеют. Пластмасса не болеет.
      - И триппер... - пошутил Кирьян.
      - Что-о-о? - грозно ощетинился Ксан Иваныч. - Это дело лучше вылечить дома. Время еще есть. Но поджимает. А это, кстати, у кого триппер? У тебя что ли, Порфирий? Ты так не шути.
      - А триппер за границей букетист! Ох, и букетист! - с пафосом произнес Порфирий Сергеевич.
      - А мы его с нашим полевым мешать не будем, - успокоил друзей Кирьян, хотя на триппер не претендовал. И тем навел на себя подозрение.
      - А я триппер в семнадцать лет вылечил. У меня иммунитет. - Это вышкаливается Порфирий.
      - Я дам - иммунитет! - сердится Ксан Иваныч. - Не поедешь никуда! Нахер!
      - Да он шутит. - вызволяет товарища К.Е.
      - А еще есть СПИД. Не гоняйтесь за ним. Наши проститутки на восемьдесят процентов ВИЧ-инфицированы. Как патриот говорю вам, мужики. Зачем нам СПИД зарубежный? Свой не знаем как вывести!
      - А еще: не присоединяйся к манифестации.
      - И не фотографируй бритоголовых.
      - Не притворяйся педиком... - шутит Ксан Иваныч, приподняв брови.
       Он думает, что у педиков брови такие.
      - В парламент все равно не возьмут, - со странной и нелепой логикой продолжил фразу Кирьян Егорович.
      
      ***
      
      Кирьян роясь в интернете по заданию Ксан Иваныча случайно попал на страничку первой леди упомянутого где-то выше прынца Абрыгалова обаятельнейшую внешне с греческим профилем лица и натуральной грудью весьма расторопную и успешную согласно фотографиям приведенным в общих альбомах.
      Сильно повзрослевшая леди отдыхала от прынца припеваючи на одном из нумерных островов в желтых китайских водах имела многоэтажную снежно-белую как в песне яхту поджаривала тело и циркульные ножки (имеется в виду прямизна и стройность циркуля а вы что подумали?) восточным солнышком и вела достаточно праздный образ жизни что не исключало ведение какого-то бизнеса помогающего замечательно сводить концы с концами и успевать торчать в русскоязычных "Одноклассниках". Странно для бизнесвумен но умный Кирьян связал это с ностальгией по Родине и заценил красотку еще более.
      Кирьян Егорович сраженный красотой N разумеется тут же влюбился заочно познакомился стал ее "другом"  поклявшись не надоедать быть исключительно молчаливым воздыхателем и дистанционным поклонником.
      Благодаря битому об грудь обещанию и очередному присвоенному званию "друг" он получил доступ к "закрытой" папке с эрофотографиями. Закрытая папка сильно разочаровала Кирьяна. От бывшей красавицы остался только недюжинный рост и смуглая кожа зараженная целлюлитом в средней стадии. Добавились волнистые складки вокруг живота но блин che bestial образ-то остался!
      Верный слову Кирьян поборовшись с совестью убедил себя что он по-прежнему любит леди N по крайней мере любил на молодом этапе ее жизни и не позволит себе предательства. В закрытую папку дабы не вредить первым ощущениям больше не заглядывал.
      Как-то по пьянке в дрободан расхорохорившийся Кирьян залез в свой горячо любимый интернет и отбросив неуместную для любви скромность написал поэтичное и жаркое сообщение примерно такого содержания:
      "Уважаемая N ...пара комплиментов, ...если Вы позовете меня к себе в гости ...еще парочка ... то я немедленно брошу все свои дела и прилечу к Вам на крыльях любви. А также с удовольствием выпью с Вами рюмочку водки на палубе Вашей белоснежной красавицы".
      Несколько дней Кирьян ждал ответа с приглашением и наконец дождался.
      Леди N нежалеючи выбросила влюбленного Кирьяна из списка свих друзей видимо посчитав его прощелыгой - неудачником и туповатым ловеласом, желающим попить нахаляву в восточных водах, на чужой яхте и без пригласительного билета.
      На этом дружба с красавицей закончилась.
      Кирьян простил леди N - ведь она не знала бедная китайская подданная что имеет дело с сочинителем бестселлеров.
      А сочинитель бестселлеров, как правило, имеет пухлый счет в швейцарском банке и свой грузовой пароход, доверху набитый любовью.
      Кирьян Егорович, плюнув на несостоявшееся рандеву, принялся собирать чемоданы.
      
      
      2010г.
      
      
      
      
      
      ----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      3.2
      В БАВАРИЮ
      БЕЗ
      АВАРИЙ
      -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      3.2.1
      БАВАРСКИЕ СТЕПИ
      
      
      Вроде бы к предисловию... Чен Джу в очередной раз пробегает текст и видит сквозь лупу времени: Туземский сверяется с происходящим за стеклом автоколымаги, советуется изредка с Порфирием Сергеевичем и уже вдвоем в режиме дежавю они критикуют уже начатое произведение Туземского - будущего беллетриста и прозаика всех времен и зауральских по обе стороны народов: "Нет, все-таки это относится к началу".
      Решают они сообща.
      Далее Биму не нравится словосочетание "баварские степи".
      - Откуда степи в Баварии? Это что, степи? Так себе - лужайки в лесу.
      - Бим, дорогуша, про то и речь: называется не степь, но смысл - то тот же. Земля делится на участки: часть заросшая это леса, боры, джунгли, а все остальное - пустыни, прерии и степи. То, что ни то, ни это - саванны, перелестки. То, что ни вода, ни суша - болота. А твои лужайки в Баварии это то же, что степи у нас, только масенькие.
      Бим насупился и молчит.
      Чен Джу доверяет Туземскому, прислушивается к Биму. Бим часто бывает прав. Главный Батько Чен получает оттуда сигнал и правит, правит... Чтобы не было ни предисловия, ни странного начала он решает просто: ставит впереди тройку, двойку и единицу.
      Насчет степи он согласен с Бимом, но то, что это не лес, прислушивается к Кирьяну Егоровичу Туземскому. Тот все-таки ближе к натуре.
      Если не всматриваться в дорогу, а глядеть поверх ее, то и не поймешь: едут путешественники то ли по Германии, то ли по родине. То ли это происходит сейчас, то ли тогда.
      Степь - лужайки. Дорога. Трава. Отары. Одна, другая. Стадо у них, у нас тощая коровенка. Невесело как-то. У кладбища чуть веселей - там кресты и рябины. Ассоциации? Запросто: кровь и смерть, война, революция, злая царская Россия и еще более сволочная Германия. Тут же вспомнился малоизвестный стишок Алессандры Клок. Это, наверное, фрагмент из ее русской жизни.
      За трактом даль,
      Луга, кресты.
      Светит фонарь. Там смех и слезы.
      Селянка с маскою мимозы
      Пешком приперлась
      На сеанс.
      А там в разгаре декаданс,
      Рулетка, блядство на гробах,
      В кустах трусы и миллионы
      Мещанок с пулями во лбах.
      
      Все кресты на виду. Вернее, их верхушки торчат из зарослей. Это у нас. А у них могильные камни с высеченными тонкотелыми крестиками.
      Тут же в ход пошли имена и фамилии. Как тогда, и как теперь - ничего за сотни лет не изменилось. Природа и традиции - образования консервативные. Случаи и воспоминания - как традиционное подорожное развлечение; и это в салонах авто бодро продолжается до тех пор, пока кто-то не осечется, вспомнив о черте, сглазе и накликушестве. Или пока самому водителю не станет страшно. Тогда он бодренько прикрикивает на орущих и перебивающих друг друга пассажиров, слегка забывшихся в азартном поиске хлесткого аварийного случая и забавных поминок.
      На возу и в бричке проще. Там можно пугать до самого вечера и никому от этого худа не станет. Лошадка добредет и довезет всех живыми и голодными; а как добредет, то сама остановится, встряхиваясь всем крупом и кося глазами из щелей непрозрачных противоиспугных шор.
      - Кто помоложе - спать, остальные к костру! Жрите, ссыте и рассказывайте свои бредни хоть до утра.
      На автобанах придорожных крестов нет, так же, как и рекламы. Рекламу на автобанах читать ни к чему - там скорость даже в правом ряду - читайте знаки, если вам скучно. Так ведь и скучно! Еще бы не скучно! Засыпаете? Вон с трассы. Врезались, шина лопнула? Пожалте за сплошную черту и звоните в скорую помошь, если вы в России, а если в Германии, то в ADAC. Желтые ADACы понатыканы в Германии через каждый километр.
      Книжка надоела - бросайте ее nachuy! Не под колеса! На диван, на сидушку, подальше, чтобы позже достать и дочитать.
      Отдельные кресты по единой русско-немецкой традиции есть, но в Германии они только на ландштрассах, пристроенных к дубам. Смертельные дубы специально стоят на поворотах, чтобы ловить своими деревянными руками бешеных школьников, торчащих из мерсов и крушить их бумбоксы, нарушающие природный покой. Из фольксвагенов белые немецкие косточки торчат гораздо реже, потому, что фольксвагены у молодых шулеров и шулерин сегодня не в престиже.
      Господи... прости...
      К германским черным крестам отцы и матери самоубиенных деток присовокупляют свечки, пряча их от дождя и ветра под крашеными латернами.
      ...прости, прости.
      В Руси крестов поболее, и чаще расставлены они не у дубов, а внизу, в некоторой отдаленности от пустых обочин. Ввиду отдаленности крестов от города, и сложностью их посещения, родственники снабжают кресты долговечными пластмассовыми венками на железных прутьях и прикручивают их к основаниям.
      Почему происходит вся эта вакханальная статистика и все плотнеет сеть разреженной пока кладбищенской красоты? Ответ по-литературному прост и банален: скучно русскому без быстрой езды.
      Над последней расхожей и великой фразой, определяющей одну из верных сутей русского человека кто только не издевался. Больше всего над ней надругивают сами русские. Взять, к примеру, новорусского писателя Еевина: "Какой русский не любит быстрой езды Штирлица на "мерседесе" в Швейцарских Альпах". Литературный бог простил Еевина, как самого себя. Простит и тысячи других, использующих эту фразу в своих примитивных целях.
      Эта, набившая оскомину, фраза возрастом в пару столетий навсегда вписана в список главных отличий русского человека и, если некто русский вовсе и не желает быстрой езды, то опознавательное правило Гоголя обязывает его к этому.
      Современный молодой русский любит пугать встречных и задирать обгоняемых; немного завидуя и поглядывая в зеркальце, шутковать над друзьями с приспущенными штанами и подбадривать подружек с задранными юбками, дрочащими друг дружку, кричащими и истирающими своими юными задницами кожу задних сидений.
      Пожилой русский с далеко неизнеженной задницей, все равно не любит кочки и гололед, хотя при живом раскладе и при перелете машины через заснеженный кювет, имеет место быть приятный самовыпрыск адреналина.
      Приятно крутануть волчком на замерзшей трассе.
      Особенно волнителен и прекрасен двойной обгон на встречке с неожиданно появившейся из-за бугра многотонной фурой.
      Русские не любят автосервис, дорожную науку, больше всего ненавидят мздоимцев в кустах.
      Немцам этого никогда не постичь, но, тем не менее, даже взрослый русский крендель (и новорусский тоже) пуще всего любит дорожную рулетку. В барабане у водилы шесть пулек. А это восьмидесятипроцентный шанс на выживание всех пассажиров, включая водителя. Это не мало. Весело гнать авто с револьвером у каждого виска и постоянно крутящимся в нем барабаном, заведенным одновременно с нажатием педали газа. Щелк-щелк, а все осечка, да осечка.
      Гусарят русские кренделя и богатые феминистки, и сеют они свою смерть по дорогам, зацепляя порой своими отточенными косами скромных встречных людишек с невыпученными как у них, ровно уложенными по полочкам мозгами, а заодно рубают поперечных неудачников, как мертвящий снег себе на голову выруливающих из-за угла.
      Опять степь. Баварская ли, русская, машины, кони - все едино. Не было б встречных возов - умереть бы и не подняться. Смотреть не на что. На возах - стога, на стогах - бабы. На автобане, ихдойчмать, все блескучие возы другой стороны проскочут за железякой - сто пятьдесят встречных плюс сто пятьдесят наших, да хоть бы и два по сто кэ мэ, все равно не успеть разглядеть ни любопытной поклажи на крышках, ни подивиться старушке, выстрелившей остатком мороженого в загородку, не увидеть ни девку, совершающей маникюр на вертящемся руле, ни сложить их лет. И нечего поделить пополам, чтобы определить средний возраст обладательниц немецких автоштурвалов.
      На своем возу - родные в доску тюки. Там шерсть (шмотки) для продажи (для пользы). Значит, обратная дорога пройдет без тюков в первом и втором случае, зато с подарками супружницам и коллежницам, и в любом случае трасса непременно пройдет через кабак. Это радует, но ненадолго. И не всех. Штрафы и промили в Германии значительно кусачее русских.
      Кучеру - шоферу скучно вдвойне. Кучер трезвее, чем мужик на шестерике, пристроенном на фронтоне театра. Одна рука театрального мужика занята поводьями. В арфу на полном скаку с одной свободной рукой сильно не разыграешься. Москва далеко, и даже не каждый москвич определит в кучере красавчика Аполлона - лень задирать голову.
      Современному и пожилому Аполлону за рулем Рено - папе Ксан Иванычу, сынок Малеха вместо арфы предлагает послушать с оказией редкий по совершенству драм-энд-бэйс. Драм-энд-бэйс - собственного, домашнего, малехиного приготовления, вываренного за годы тренировок на папиной мансарде.
      Малехин драм хорош первые десять минут; а в первые пять минут можно даже неосмотрительно смело сказать: "Гром и молния, Малеха... бля будем... это шедевр!"
      Начинают раскачивать салон в такт громам и молниям, несущихся из колонок, припрятанных по углам. Немецким школьникам в мерсах и даже самому великому композитору Рамштайну такая свермощная сибирская музыка не снилась даже в канун великого пасхального перепоя.
      Папа и галерка на основании первого прислушивания обвиняют Малеху в гениальности...
      И мужественно терпят следующие полчаса, а то и час. Жалко сбивать птицу-мать, несущую пока простые, а в будущем золотые рОковые яички.
      Малеху перехолонило от гордости. Он подумывает о победе над папой, над последним этапом засолки четырех взрослых ушей, сначала оттопыренных музыкой, а затем отлетевших силой мегабаса за спинки сидений; он вспоминает про теперь уже заслуженно приближенную покупку колонок для окончательного усовершенствования прославленного им в веках драм-энд-бэйса. Такое полезное приобретение в пользу фонда мировой музыки уж наверняка никто осуждать не будет.
      - Напротив, если подвезет, - подумывает Малеха, - то свежие и пока малочисленные почитатели-старички малехиного драм-бэйса еще станут нижайше просить дать им возможность помочь носить колонки от дверей магазина до стоянки папиного рыдвана и упаковывать их в багажник, стремительно выкидывая свои шмотки, ставшими против гениальной малехиной музыки совершенно ничтожными, а также совершенно бесполезными для прочего сладкоухого человечества.
      Но горе всем рано поверовавшим в легкость победы! Гениальный драм не вдруг, но в хлам начинает надоедать.
      Сначала ничего: бас ритмично колотит в уши и ты чувствуешь себя героем прерий, попавшим в объятия подувшего с океана свежачка-мэйнстрима. Потом уши начинают постукивать по черепу, бас обмолачивает кувалдами мозги. Далее мэйнстрим переходит в техстэп и ты, утопленный в кокаине нижних регистров, постепенно и трудно начинаешь вспоминать другую музыку, мечтать о немудреных и волнообразных звуках арфы, перебираемой тонкими пальчиками черноволосой гречанки или, на худой конец, подумываешь о стареньком инструменте, навечно вставленном в руку обветшавшего под московским солнцем Аполлона Бельведерского.
      Но нет поблизости арфы - она чугунная и зависла далеко, аж на крыше Большого театра. Не понять этого талантливого чудака Бове, штампующего одинаковых богов в одинаковых колесницах в один и тот же исторически-художественный период.
      Зато Бове и его колесница пришлись по душе всем любителям кроссвордов, любителям заколачивать миллионы, отвечая на вопрос телеведущих "А не знаете ли Вы, а кто это там на крыше, а четверик там, или шестерик, может цуг?"
      Все знают, что не цуг; и все знают что находится в руках совсем голого парня на крыше.
      Игорь Тальков заржавел в дисководе, не пришедшись по душе рьяным иностранцам Ксан Иванычу со своим сыном Малехой.
      В бричке Рено на заднем сиденье двое относительно веселых людей. Они не за рулем, и поэтому им позволено пиво.
      За баранкой трезвый кучер. Он готов засунуть в пасть веселых людей каждому по стволу и шевельнуть пружиной спуска.
      Рядом с кучером.- попутный молодой человек. Это Малеха. Он нырнул с головой в бушующие волны самодельного драмма и поэтому по-настоящему счастлив.
      
      ***
      
      О чем это? О чем, о чем? Ага. Вот. О настроении.
      Читали "Степь" Чехова? Тоскливо. Какое скучное место взято для названия - "степь"!
      Да, это вам не прерия с ковбоями и не живописные джунгли. Ни тебе, ни стрельбы, ни Бегущего По Дороге Кролика, ни рояля в кустах, ни особенной какой-то фабулы. Едут себе его людишки кто куда, везут с собой в бричке ребенка на учебу в город, едут себе, едут и едут. Шерсть пылится в тюках, погруженных на возы каравана. Цель для всех разная, но попутная и понятная.
      И наши туда же. Тоже едут, аж торопятся. Везут дитятку, только не на учебу, а за колонками в Гамбург.
      И все сопровождают Малеху, и все по этой причине тоже едут в Гамбург. Nachuy учеба! Двадцать первый век на дворе. Надо иметь правильного папу. И хорошо иметь послушных попутчиков.
      Чехов... да что Чехов - были бы тогда колонки, глядишь, повез бы Чехов Егорушку вместо Тьмутаракани в самое пекло, в город Гамбург. Да только нахрен они тогда были кому нужны эти колонки. Хватало скрипок, роялей и духовых. Не придумали тогда еще колонок и не придумали драмм-басс. Не любили своих детей так сильно и нежно, как папа Ксан Иваныч любит своего Малеху.
      Вот и едут себе чего-то чеховские и наши, поди по одной и тоже дороге, только теперь наша заасфальтирована. Опять едут и едут. Надоели читателю: слишком мало глаголов, объясняющих все разнообразие и красоту многодневной езды.
      Вот обещанные костры уже жгут, спят под телегами, мучают и тешат себя страшными рассказами. Они не бьют себя в грудь, как наши путешественники (наши-то нескромно намылились в Гамгород!), а те, чеховские, бьют себя для собственной дури, скачут жеребятами после первой чарки по полям; и готовы они повеситься без особого какого-то каприза на первой же ветке. Разные они там все были в телеге.
      В багажнике Рено колотится о чемоданы и авоськи тесаное в параллелепипед бревнышко Бима. Валенки для Парижа Бим забыл в спешке дома. Бревнышко без валенок плохо равняет наших путешественников с чеховскими. А вот скукотища равняет хорошо: опять же - бабья нет, да и степь все не кончается.
      Скукотища у Чехова специальной выделки: так бы ею и назвать повесть... пока не вчитаешься. Там, ептыть вам, глубина!
      При полном отсутствии подтекста и тайны так долбанет простодушным, но, ять, таким глубоким, сквозь всю повесть русским настроением, прошибленным то болью, то безалаберной добротой, то спокойной и невыпяченной мощью отдельных предпринимательских лиц с щетиной на подбородке и вечной озабоченностью своими пыхтящими заводиками с рабочим людом в застираном тряпье!
      Что это теперь после всей тирады? Ответ один: "Достоевщина, Ъ!"
      
      Достоевщиной до сих пор болеют не только читатели, но и политики, и обыватели, которые Достоевского даже не читали. Убивают они и воруют не по-достоевскому, а как-то буднично и ежедневно. Копаются в русском своем псевдосознании. Гордятся своей тайной душой. Любят друг дружку по очереди, высчитывают кто кому и сколько должен, чтобы развестись выгодней. Жуют свои, кто пельмени из магазина, кто севрюгу посольскую, а кто простую капустку из бочки в сенцах. И все, независимо от своей степени важности, ждут подсказки, пинка, потопа, вождя, революции.
      Русь, ять! На Русь время не действует...
      Заезжаем обратно в двадцать первый век. Что у нас там в Рено? Ага, видим: там те же русские едут - современные дядьки и парень среднего устатку.
      Что в их ячейке творится? Дружба, совет, да любовь? Да nachuy им этот реликт! Там творится то же самое, Ъ, что и у всех русских, только не в мировом масштабе, а на движущемся пятачке: то есть пиво, бунты по поводу пития в салоне, обрыгалово и опять все же от пива. Все от пива. Все беды от него. Но с одной маленькой разницей: всю эту похабень они вывезли с собой за границу и пытаются приспособить иностранные правила под свои привычные.
      Это сюжет, да? Это красная линия? Yмать меня - не переYпать! - Сказал бы, не сдержавшись от гнева, любой маломальский классик, болеющий за судьбу русской литературы.
      - А это, вообще-то, то, что у вас в руках, бумажная солянка эта, хоть как-то похоже на литературу? - спрашивает всех наивный Чен Джу.
      - Хуля там, литература, - отвечает грамотный, культурный и возмущенный русский читатель, - издевательство над нашей культурой. Берем призы: кто лучше в культуру серанет и лучше всех опишет пенис на фоне писсуара. Стебать, да горло драть все умеем, а как написать толково и без мата - тут все по кустам сидят.
      А еще зовет этот гребаный писатель: "Читатель, пошли поссым вместе, вон там, в единственном кустике за северным фасадом Святого Вацлава".
      - Тьфу. Не клюнем, - говорит читатель. - Ссыте сами, а мы посмеемся только над тем, как вас заберут в каталажку.
      И захлопывают книгу. - Завтра отнесу на барахло.
      Но читают они и на следующий день, чтобы узнать только одно: забрали Бима с Кирьяном или нет, а потом все равно избавиться от книги.
      Не забрали? Очень странно.
      И почему-то читают дальше, плюясь в экран и в страницы, сморкаются, портят воздух точно так же, как ублеванные герои, и передают друзьям их адреса. А потому, что приятно чувствовать себя выше кого-то, кто просто губит бумагу и убивает свое свободное время. Читатель клюнул. Он тоже сокрушает личное время, листая страницы, наплюя на вторую половину - вплоть до угрозы развода - пока не додумывается, что читать, оказывается, можно вместе, лежа в одной постели, до и после секса.
      
      И, о, чудо! О, польза мата и бескультурщины! Кто-то единственный из них находит на своей полке "Степь" и сверяет ее с этой писаниной.
      
      ...А прочие, коротко описанные Чеховым характеры всех встреченных по дороге, не говоря уж о главных героях - даже не о героях, а так - попутчиков - да это же иконостас русской души. Да даже не иконостас - это слишком выспренно и празднично. "Степь" Чехова - это те самые черные иконы, что висят по закопченным углам русских изб и пугают своими сверлящими глазами не только бедных детей и хозяина избушки, а еще в большей мере трогают заблудших случайно неверующих атеистов и простодушных писателей.
      - Правда и пронзительность! А степь там только для фона, - говорит, не подумав, Чен Джу.
      - Вот так новость, - вскрикнул изумленный читатель.
      - Вот так-то, дорогие читатели, дорогие мои москвичи и сибирячки, - утверждает Чен Джу, - всем известно, не говоря про мастеров интерьера: чтобы главное выглядело выпуклей, надо его подсветить, но самое важное - подстелить под ним блеклый фон. А главное там - это характеры. Справочник по русской душе.
      - Согласимся.
      - А наш, Ъ, путевой роман кто читает? Кто-то. В основном никто. Листнут и бросят. С душой, запоем читает один только Порфирий Сергеевич! Он один, читает про самого себя всю правду и не верит, что он сам все это успел сотворить и столько за дорогу выпить. Он почесывает голову романьим черновиком и разгоняет им свои сластолюбивые мысли. Вот еще польза всей этой стебанной литературы.
      И это настоящий и живой, русский Порфирий - эталон интеллигента и пьяницы в одном лице. Вот где настоящее терпение и настоящая русская душа! Куда там Чехову со своими правильными, по-достоевски мыслящими и по-живому выступающими героями.
      Эк заехали... Нет, Чен Джу иногда бывает прав, но бывает неправ очень круто: загибает, попросту говоря.
      - Киря, - говорит Порфирий Сергеевич Нетотов, - хуля ты гнобишь Чехова! Описания природы у его не читал? Одна гроза чего стоит! Да что тут говорить: ты что, Ъ, про мозг я согласен и про душу русского человека, нет, ты на природу посмотри внимательней. Пока не буду тебя ругать, но намекаю: Чехов - гений и талант, каких в мире единицы. А то больше и не будет. Глянь своё! Что у тебя: путешествие есть? Есть. Страны есть? Есть. Только, блЪ, все наоборот как-то. Архитектура на третьем месте, между слов она. Хулиганите много. И долго топчете асфальт. И мусором забиваете уши. Природу не замечаете, мелькает она, километры бегут шибко быстро...
      - Как титры плохого кино? - кокетничает Туземский-Чен Джу, - я, блин, с тебя списываю отчет.
      Кокетство перерастает в прокурорскую речь. - Сам ты кто? Ну ладно, алкаш - это слишком обидно. Пусть будешь ласковым выпивохой, любителем. Я тебя не ругаю: это твое личное дело. Сам точнее обзовешь. Оправдание, поди, даже есть. Формулу себе придумал. А хулиганит кто? Я? Да ты сам... тут... на первом месте.
      Выпалил все это Кирьян Егорович и замолк. Обиделся за справедливые бимовские слова.
      Да, уж, над архитектурой у него рассуждают, черт с ним, мимоходом... ну не алкаши уж совсем конченые - архитекторы с кружкой. Забот-то у них будто только три: напиться пива, найти укромный сливной уголок и помечтать о бабах.
      - Yбть, это только с виду, Порфирьич! БлинЪ, ну я не согласен. Ну ты глянь: есть, ей богу, есть правда жизни у Чена, ну ты, блинЪ, листни внимательней... - Сильно волнуется Кирьян Егорович и только от этого забывает о цензуре слова.
      - Продолжайте, - говорит Порфирий, ковыряя черепаховой дужкой очков в своем волосатом ухе.
      - Да ну как так, блЪ, - горячится Туземский-Чен, - чистой воды журналистика в лицах, прямо с листа, живое как есть. Если воняет, так воняет. Хуля зеркалу пенять. Ну, ты, вот... вот хоть бы архитектуру взять. Архитектура наличествует?
      - Ну, уж. Я то! Я за нее, мать нашу! - смеется Порфирий Сергеевич. Сильно он уважает матерь всех наук и готов за нее порвать всех виноватых на кукурузные хлопья.
      - Ну, дак, я ж не могу подробно как Стендаль, хоть он завирака каких сыскать... а вы мне время дали? Всё бегом. Книжку - хрен где купишь. Я полгода в книжный хожу. А нету, - говорят. Не читают щас Стендаля. Длинный и скучный путеводитель, - говорят.
      - А ты про что это?
      - Я про "Прогулки, епть, по Риму". Хочу прочесть. И туда съездить на недельку. Ну! Я вот специально один поеду, но сначала в Венецию еще разок. Сяду, блинЪ, под Сан-Марко, и буду узорчики глядеть... С пивом - без пива, а главное, чтобы один. Чтобы собой руководить, а не чтобы... Ксан Иванычи разные с Малехами... План, блЪ, график! Движение, подъем, блЪ, в шесть - saibalo! Сяду сам, один, стульчик с собой, акварельки, фотик... и буду выглядывать: где какая бучарда неправильно тукнула... Про это кто знает? Нет, никто! Ученым это до лампочки. А мне нет. Я люблю чувствовать перед фасадом живого человека - строителя, художника, скульптора - похеру. Я это... как будто туда... к ним... и рядом стучу и каблучусь... понимаешь? Мне это... как ты там говоришь? - все торкает в душу! Я посоветовать им хочу! И мне для этого не надо итальянский учить...
      - Мда-а. Интересно... а я бы... английский ваш весь... тоже nachuy!
      - Вот то-то и оно-то.
      - Мда, Сан Марка ваша это ботва. Новодел, - встревает Порфирий. - Сядь под Дожей...
      Бим спутал колокольню на площади Сан-Марко (Кампанилла) с собором Сан-Марко и потому посылает Кирьяна Егоровича в другую сторону. Но, если бы Порфирий покупал Кирьяну Егоровичу билеты в Венецию, то он не сильно бы ошибся: между Кампаниллой и Дворцом Дожей всего метров двадцать.
      И Кирьян Егорович на Порфирия - Бима не обижается.
      - Ну, под Дожей. ...Под чемодан, так под чемодан. Согласен. Есть что посмотреть, и есть что раскритиковать.
      Кирьяну Егоровичу похрену что критиковать, потому что у него свой взгляд на шедевры. Он считает, что его взгляд реалистичный и художественный. Бим на этот счет более резок и может запросто опустить в канализацию Леонардо да Винчи, Бернини, Эйфеля. - Их времена прошли, - говорит он. - Этот постарался маленько, а этот даже карандаша толком не поточил. Железяку построить - это каждый сможет. Разве что - еще немного рассчитать, чтобы Париж не завалить ломом.
      В разговор вступает реалист Кирьян Егорович: "Вот Гоголя берем, понимаю, он красавчик. Вся публика его готику цитирует и ссыт от радости. Дырки, свет, воздух, Ъ, голова кружится. А его Белинский, huyak, и опустил. Там, где про Париж. Про тот еще, не про готику. А он вовсе не от себя говорил, а от главного героя. Герой и автор не всегда же одинаково думают, правда? Обидно Гоголю? Обидно. А он даже не огрызнулся на этого... Белинского".
      - Мне Белинский pochuy. Не знаю кто таков. В школе уже забыл.
      - Ну, ладно, смотри далее. Вот мы ее мусолим ...
      - Кого-кого?
      - Ну, архитектуру эту, нашу мать... Хха! Пара алкашей, даже и не полных алкашей, не трущобных этих, гиляйских, а так - между делом. Трещим себе и трещим. Отдыхаем, философствуем. Ну, матюгнемся... а суть-то от этого...
      - "Ссуть" между тремя кружками пива, - поправляет смысл сути Бим.
      - Хоть бы и так. Вот мы ее щупаем, щупаем. А она иностранная, интересная, Ъ. Мы что, Ъ, клерки? Археологи? Мыши навозные? Копать приехали научные норки... диссертации, Ъ? Не накопали еще в Праге? У них, ты понимаешь, ты понял, в чем дело, у них своих навалом ученых. Все уже уписано и переписано. И обоссано. Ха-ха-ха. Кха!
       На ха-ха-ха Кирьян удачно запустил в салон колечко дыма, а Бим так же удачно - на кха - пришлепнул его к потолку Реношки ладонью.
      
      - А мы их по-бытовому - шлёп! По! Ху! Ю! Знаешь такого китайского умника По Ху Ю? Нет? Ну так вот, По Ху Ю этому было достаточно в пещере сидеть и глазеть на звезды и как яйца в земле догнивают. Это его жизнь и весь интерес. А нам пещеры мало, надо посмотреть, как другие живут и чем дышат. Мы для себя ехали, не по командировке и не по необходимости. Нами двигал культурный интерес. Ну и немного выпендрежа. А как без него? Скучно. Что нам интересно - мы смотрим. Неинтересно, не легло в глаз, - ну и мать его имать. Наплевать, словом!
      - А мне интересно на собор поссать и посмотреть как стекает - как у нас по швам, или по-особому, - выдал заветную тайну Бим и этим очередной раз опустил всю европейскую культуру. По-настоящему это редко удается - кругом толчится народ, копы в фуражках сусликами стоят, телевидение настраивает свои пытливые оки.
      Удивляется такому странному культурному диалогу Ксан Иваныч, но не встревает.
      Малеха хранит безмолвие, но его локаторы ловят слова сибирских архитекторов и передают далее в мозг для переварки.
      - А я сначала хотел вторую часть назвать "Европейскими ссыкунами". Заранее знал, чем мы там будем заниматься, - вспомнил Кирьян.
      - Это нормально, - развеселился встрявший, наконец-то, в умный диалог генерал Ксан Иваныч, - если без мата, скромно, и со вкусом.
      
      Весь путь продолжают обижать друг дружку и всю Европу Бим и Кирьян в силу своих некоторых противоположных особенностей, а при этом еще пуще сближаются как на необитаемом острове ровно посереди Европы. Это, натурально, товарищи по несчастью.
      Там еще Ксан Иваныч и Малеха. Эти в той же своре. Только у них, как в особой подсекции, свои раздельно-спаренные тайны и замыслы.
      
      ***
      
      - Реалистический этот романчик, серьезный, или так, для баловства? - задают сами себе одинаковый вопрос Туземский и Чен Джу, пока они были еще дружны. И сами себе отвечают: "Конечно, для баловства. Хоть и не на стопроцентной, но на живой основе, не считая полудохлых крокодилов. Вот и весь ответ".
      А отчего так злословят враги и завистники баламута Туземского-Чена Джу, отчего суетятся серьезные критики и попутные смутьяны, так неразумно накинувшиеся на это псевдопроизведение? А бог его знает. Может от того, что целлюлозы им жалко? Хотят, чтобы их тоже пропечатали.
      - Ну и флаг им в руки, барабан на шею, - говорит Бим. - Не слушай никого, продолжай строчить. Время покажет. Мне нравится. А Набокова все равно не переплюнишь.
      - Ну, так и читай на здоровье, - говорит ему Кирьян Егорович Туземский. - Книжка для одного человека. Это в наше время большая редкость. А Набоков мне не пример. Я первоиспытатель. Я, может, погибну, но мне эталоны и ваши правила все - нахер.
      - Никто вообще читать не будет - утверждает Трофим Митрич. Это уже по приезду в Угадай.
      - Не хочут - заставим! - смеется Порфирий. - Вставим в ЕГЭ, пусть молодежь думает - литература это, или русско-французский аттраксьон.
      
      ***
      
      
      
      ----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      
      3.2.2
      ЗЕЛЕНЫЙ ГРАЖДАНИН
      
      
      - Через пять кэ-мэ немецкая граница - констатирует успокоившийся после перепалки Кирьян Егорович вспомнив наконец-то про работу и заглянув в навигатор, - Ксан Иваныч, двигайся помедленнее.
      - А мы разве еще не в Германии? - спрашивает воспрянувший со сна Бим и чешет затекший шейный позвонок.
      Ему приснился мерзкий и занозистый старичок Чен Джу, только что поспоривший с ним на тему болванки главы три-два-два.
      
      ***
      
      Граница в стандартном понимании - это отметина между чем-то и чем-то соседним. Даже просто черта поперек асфальта могла обозначать границу. Но чешскую границу не заметил никто. Может это была быстро промелькнувшая будка без всякого характерного для пограничного поста козырька или черно-белых полосок может, это был пост местного ГИБДД может пост олицетворяла промелькнувшая в кустах тетка в фуражке, может поста не было вовсе.
      Природа, вторя пограничному пренебрежению ни в окружающих пейзажах с одинаково ровно раскрашенным голубым верхом ни в характере придорожной растительности, расставить отличия не удосужилась.
      Разве что давеча промелькнули на горизонте несколько высоченных одиноких и изящных, совершеннейших красавиц - современных ветряков, скорее даже ветрениц, и поправили они скукоту безоблачного неба, подтвердив тем самым относительную близость Голландии, но никак не соседство с Чехией.
      Даже сочные шлепки от тел бабочек-самоубийц, - почти что наших желтушных лесных партизанок и мелкокрылых полевых капустниц, не признающих никаких границ, - были абсолютно идентичными.
      ...Была бы скорость и жизнестойкость этих хрупких созданий побольше, - заполонили бы они своей любвеобильностью весь мир. Но не получается это: не хватает бабочкиной жизни, чтобы перелететь океан. Нынче путешествуют только бабочкины трупики в серых трюмах кораблей и между стекол иллюминаторов; бабочки познаменитей - в плоских, многоэтажных коробках энтомологов и сумасшедших коллекционеров; несутся божьи твари с попутным ветерком куда-то, теряя по дороге своих товарищей в миллиардных количествах. Редко какой бабочке удается при жизни поглядеть на своих чужеземных коллег, не говоря уже про замужество с усатым иностранцем.
      Даже стадца коровенок и там и здесь выглядели по-зарубежному одинаково - важно и сыто перекликаясь между собой на международном коровьем, в прогалинах лесов притулившихся на гладких склонах то ли Шварценвальда, то ли чешских Судет.
      В физической географии не силен ни один из путешественников.
      Но граница немецкая очень даже приметная и в чем-то вызывающе элегантная неожиданно вплыла в раму ветрового стекла, сразу же за поворотом трассы. Грубые как оклик окончания немецких слов резали белым текстом по синим дорожным указателям и требовали от путешественников уважения к заведенному постгитлеровскому распорядку.
      В салоне авто так же быстро образовалась и по мере приближения к пограничной черте - оплоту законности превратилась в наказательный кол, известная каждому современнику, проблема добрых но запустивших воспитание отцов и их отпрысков курящих по молчаливому согласованию с папой и мамой незаконное зелье. Ладно бы эта проблема решалась отдельно и в секрете от всех путешественников но в салоне автомобиля как в изолированном от всего остального мироздания космическом отсеке все проблемы неизбежно становятся общими.
      До Ксан Иваныча проблема дошла не сразу. Перво-наперво он и не подумал сбавлять скорость. А косящий под наивность великовозрастный мальчик Малёха воспринял приближающуюся границу как последнюю возможность курнуть дури в Чехии.
      - Это что? Граница? - спокойно спрашивает Ксан Иваныч, не подозревая опасности, - Малюха доставай фотик снимай!
      - Вроде того. - Так же спокойно отвечает Кирьян Егорович.
      - А что Катька говорит?
      - Катька ничего не говорит, она за дорогой следит. Двигаться, говорит, левее. Скорость, говорит, сбавьте.
      - Почему левее?
      - Правее грузовики.
      - Травее???
      - Правее!!! От слова право не лево. Нам левее держаться!
      - Правильно левее - всмотрелся в наружные знаки Бим. - Катька неправильно говорит. Устала Катька. Кирюха смотри, какая травка стриженая. Прическа! У нас на границе huenki кто так пострижет.
      - У нас солдаты красят, - вспомнил армию Кирьян.
      - Малюха ты все выкинул? - вдруг ассоциативно все понял, оценил и задергался за баранкой отец, вспомнив про проблемы с сыном и его таинственными заначками непостижимым образом остающимися в собственности Малюхи даже после обысков и крутых разборок на дорожку.
      - А что? - прикидывается божьей коровкой "непонятливый" Малеха Ксаныч достойный хитростью сын своего отца.
      - Что-что граница! Вон она видишь! Немецкая! Не выкинул что ли?
      - Нет, осталось еще, - говорит бережливый Малюха и лезет в карман за зажигалкой.
      - БлинЪ ты че! Выкидывай скорее. Ты чё! Рехнулся! В окно давай. Незаметно! Я же не буду останавливаться: нас все видят. Уже увидели. Кончай курить. Что за huynja!
      Малюха зашебутился пуще загнобил в переполненной пепелке окурок прищемил крышкой палец и вспомнил что-то про мать. Затем он торопко извлек из вороха пакетов с гамбургерами дорожную сумчонку из сумки таинственную и горячо любимую, плоского вида коробку из-под гигиенических палочек для ушек и носика. В экзотической россыпи спичек палочек и сосательных конфеток принялся высортировывать дурь-крошки расфасованные аккуратным новомястским продавцом по мелкорозничным целлофанам.
      - Скорей давай!
      - Не могу сразу. Ты остановись... и я выкину. Можешь даже не беспокоиться.
      - Мы тоже возжелали остановиться... Бы! - вежливо подливает масла в огонь Порфирий Сергеевич, который не понял, в чем суть. - Отлить пора.
      Граница теперь надвинулась совсем. Автомобиль путешественников въехал в коридор, отгороженный от остального мира полосато окрашенным металлическим заборчиком ноль семидесяти пяти метрового роста. Ровно в ста метрах по Гринвичу - вереница дальнобойных фур разных иностранных флажков и мастей. Честные легковые номера двигались с небольшой скоростью и, повинуясь зеленым фонарикам на карнизе навеса разъезжались по разным ячейкам таможни.
      - Мужики вы ohueli! Траву nahuy! Какое ссать? Ограда тут. Всё. Попали nahuy! Малюха конец тебе. БлинЪ отпутешествовали!
      - Стой Саня! Тихо. Мы будто по нужде и все сделаем - говорит мудрый Кирьян Егорович. Перелезут через забор. На забор поссут - в чем проблема? Нужда застала - что людям делать?! Ничего не станется. Не будет нарушения международного права. И скандала не будет. Давай Малюха, двигай шустрей! Бим прикрывай!
      Сане тоже ничего другого не остается. Он медленно сдает вправо видимо что-то слегка нарушив (штраф опять же!) и притормаживает у бордюра. Затем поблекшим взором пойманного вора вглядывается сквозь лобовое стекло и озирается по сторонам, оценивая степень опасности. Предварительный осмотр показал: на границе все тихо и спокойно примерно так, когда под кладбищенскими воротами в проливной дождь собираются временно незаинтересованные друг дружкой пока живые и уже мертвые мокрые вурдалаки и их будущие жертвы. Пеших людей в форме вроде не видно значит.., - решает Ксан Иваныч - прячутся в своих кибитках с зеркальными стеклами и выгадывают проштрафившихся в бинокли. Сучары этакие!
      На самом деле этот пограничный контроль особенно никому не нужен, а границу построили из-под палки от немецкой обязательности и то, только потому, что так положило на закон их высшее руководство.
      - Тихо мужики руками не машите - увидят. Спокойно вылазьте.
      Малюха с Порфирием порознь выпадывают из машины.
      Малюха ставши на бетонный бордюр, артистично совершает свое надуманное интимное дело, совмещая его с делом грязным а именно: одна рука имитирует интим другая рука выкидывает трубчонку с хренью; носком правой ноги ловким футбольным приемом Малюха запинывает дурь с микроскопическим курительным прибором за ограждение в невидимую для наркослужащих зону.
      Порфирий выполняет свой ритуал в растянутом как в фугах Баха темпе: сначала легкое порыгивание - это прелюдия из басов потом отправление нужды - апогей с высокими и звонкими, струящимися мелким водопадом нотами потом глубокий вздох облегчения - це духовые и под coda - легкий, пустотелый барабан - энергическое ознамение своего затылка пупа и сердца троеперстием корявыми от пьянства пальцами. Под конец сей церемонии - внимательное вглядывание в единственное на небе облачко, которое явно неспроста кто-то подогнал.
      Ну и, слава богу, - мычит себе Бим.
      Обошлось! - думает Кирьян.
      Эх, сыночка, сыночка... - думает думу папа.
      
      ***
      
      Тишина на границах древнего континента.
      Подобрели люди служивые.
      Поисчезали враги противные.
      Перекрасилась немчура.
      Лень и жара прет из всех щелей.
      Кругом мир и согласие.
      
      
      Давненько Европа не слыхала зубастого, как смерть оклика "Halt, Hande hoch! ".
      Никто прилюдно не сымает штанов, не заглядывает в кальсоны в присутствии любовниц и жен, не щупает подмышками, не мучает чемоданов, не проверяет паспортов и не меряет черепов на предмет присутствия юдской пропорции.
      Езжайте мимо, люди добрые в страну следующую: пусть ваши проблемы решают соседи.
      Скучно стало в Евросоюзе. Еще скучнее в Шенгене.
      
      ***
      
      Проехали под навесом. Издалека навес имел целью олицетворять собой мощь и силу нынешнего германского государства. Вблизи это было весьма слабеньким архитектурным произведением практически являясь стандартной и примитивной конструкцией - простой горизонтальной занавеской от дождя и солнца.
      Ничего неожиданного там тоже не было.
      Вахтовые таможенники попрятались в кабинках. Начальство в офисах на подозрительные русские номера, к досадной радости честнейших путешественников, не обратило никакой отзывчивости. Собачками-наркоманками даже не пахнуло.
      Ругать Малюху за траву папа не стал, удовлетворенный тем как все славненько обошлось. Малюха пытался было наехать на отца за напрасно выброшенное и милое зелье, но папа на провокацию не поддался.
      - Вот Малеха, а если бы остановили... раз на раз не приходится... что бы случилось, как думаешь?
      - Ты только говоришь так, а в Бресте и в Польше собак тоже не было.
      Тяжело Малюхе видеть, как выбрасывается впустую дурь, купленная на тяжело доставшаяся ему от папы инвалюта в виде чешских крон.
      Сразу за таможней - при въезде на автобан - с путешественников взяли несколько европейских тенге. Что-то около десяти евро.
      Евры на ветер носки - покойнику, - уверенно произнес Порфирий Сергеевич.
      Платный автобан это нормально не только для крупногабаритных фур, но также и для малогабаритных машин. Для Порфирия и Кирьяна это было совершенно понятно. Денег жалко не было: коли платная дорога, следовательно, есть за что платить. А германский автобан, как известно лучший в мире.
      Но по некоторым сведениям, в частности по развединформации Ксан Иваныча, проведенной недостаточно дотошно, выходило так, что будто с них деньги взяли зря. Он вычитал где-то, что автобаны до поры были совершенно бесплатными, потом с две тысячи пятого года, плату ввели, но только для крупногабаритной фуры. Поэтому Ксан Иваныч нахмурил брови и полчаса провел в раздумьях, пытаясь посчитать, - сколько бабок придется отвалить за всю дорогу до Мюнхена. Он ошибочно считал, что с каждым поворотом на какую-нибудь трассу с другим номером платить придется по-новой.
      Ксан Иваныч прощал нерадивым информаторам - путешественникам, сплавляющих свои познания о Германии в Интернет и прочим справочникам лишь только всвязи с определением автобанов, как лучших дорог в мире.
      Кто пустил этот древний слушок никому не известно. Видно это были сами немцы, а слух пошел аж сразу после кайзера, - так неразумно полагали и Ксан Иваныч, и Кирьян Егорович.
      
      ***
      
      "...Туземский тут не прав ввиду своей некомпетентности. На самом деле слух пошел после Гитлера. Известный всем господин Порше-отец напроектировал столько лучших автомобилей, что между делом речь стала о народном германском автомобиле - сиречь массовом, так, что требовались уже автодороги другого уровня - высококачественные и популярные. Строительство их началось в массовом масштабе. Однако Гитлер наYб Порше и вместо народных автомобилей по автобанам в западно-восточном направлении шустро передвигались немецкие войска. По другим сведениям идея развития скоростных автодорог со своей инфраструктурой проистекает аж со времен Веймарской республики.
      Порше после войны французами и прочими союзниками был причислен к мировым врагам, поскольку он сотрудничал с гитлеровским режимом, перекинулся в период войны на замечательные танки и мотоциклы, создал по дурацкому заданию Гитлера наикрупнейший и неповоротливый танк "Малыш" и пр. и пр.
      Жадные до новшеств французы после войны "переманили" Порше к себе. То бишь, посадили Порше как военного преступника в лагерь и заставили его работать по специальности. Прикинувшись просто гениальным инженером, а не гитлеровским любимчиком, - а так оно и было, - Порше отсидел на французском заводе в качестве заключенного всего года полтора. Потом отбрехался.
      Успешно, но недолго поработал на свои идеи уже в мирной Австрии. Мастерская его была малюсенькой, располагалась в сараюшке. Там он благополучно и скончался, оставив после себя массу побед в мировых автогонках, дружбу с Фордом и технические идеи на перспективу. Подучил своего сына-продолжателя.
      Автобаны остались притчей во язытцах и лучшими автодорогами в мире того времени.
      Заброшенный кусочек автобана (трасса номер 46) включен в список объектов, представляющих историческую ценность и подлежащих охране государством. Ни хера себе памятник! Вот-то неонацисты возрадуются: практически готовится место для проведения открытых съездов".
      
      Разпаченное Ченом примечание Туземского
      
      ***
      
      Дотошные немцы любят порядок и качество во всем. На автобанах тоже должно быть все хорошо. Близок туристский сезон, поэтому время от времени дорожные службы в рыжих касках аккуратно перегораживают дорогу запуская автомобили в узкие щели, окаймленные полосатыми столбиками. Асфальт разрисован временными оранжевыми полосами.
      - Интересно, какой краской рисуют (алкалоид нитруха водорастворимая какая?), а как скоблить ведь через некоторое время они будут совсем не нужны? - думают опытные и взрослые русские архитекторы.
      - Заплатки. - задумчиво и вяло констатирует открывшуюся ему картинку Бим проснувшийся на пятидесятом километре в положении "лоб в стекле" и заметивший заделанные выбоины. Бим вовсе не имеет целью подцепить Ксана Иваныча.
      - Есть такое дело, - соглашается Кирьян Егорович, тоже отметивший не идеальное качество хваленой дороги и оранжевые заплатки.
      - Главное не трясет - говорит Ксан Иваныч - а на другом цвете еще никто не спотыкался.
      
      ...И это было неправдой. Кирьян Егорович еще в студентах разбил ноги об лунную дорожку, которая, как позже оказалось, была обычной белой, потерянной строителями тяжелой бетонной сваей, упавшей с самосвала и лежащей поперек дороги.
      
      Заранее включаются мигающие красные и солнечно-желтые глаза на передвижных колесных табло больше похожих на роботов. Роботы и спецвышки немыслимой красы германские фраумамзели с флажками дорожные рабочие с фонарями на палках подсказывают о сужениях дороги и намекают: "Вам тут не Дакар. Nechuy гнать. Вы попали в Германию".
      Нужной хваленой немецкой скорости передвижения при такой аккуратности и щепетильной заботе уже никак не получается.
      Ксан Иваныч изо всех сил пытается выжимать газ, потому что время потеряно на крюк в незапланированные Карловы Вары.
      Прямая вина Ксан Иваныча в просранной дороге на Пльзень видна без адвокатов.
      Но прямых улик нет.
      Ксан Иваныч в тандеме с сыночкой умело огрызнулись и замяли этот вопрос. Но обвинение - а это Порфирий с Кирьяном - знают всю поднаготную правду.
      Притворяясь политическими проститутками и затаив глубокую обиду Порфирий с Кирьяном молчат - нехрен зря накалять обстановку. И пьют с горя пиво. Авоська с пустыми банками полна доверху.
      
      Да так оно и было бы все нормально и простительно: все в одной лодке.
      Но в случае с Ксан Иванычем не все так просто. Ксан Иванычу не хочется чувствовать за собой даже намек на вину и потому он пытается гнать вовсю.
      Успокаиваются пассажиры заглаживаются оплошки километры наматываются на ось спидометра. Но что-то не так споро как хотелось бы генерал-шоферу.
      Суровые ремонтные пробки перехваленного автобана продолжают путать Ксан Иванычу все карты. Генерал выбил путешественников и себя лично из графика на несколько часов. Генерал откровенно нервничает.
      - Ну, вот теперь приедем... только к вечеру, а хотели во второй половине дня. Чо там хостел? Хостел заказан. Ждут нас там. Может быть...
      - Да и подождут - ласково утешает Бим вновь нарушая обет четырехчасового молчания, к которому его после неудачных карловаровых выступлений добровольно-принудительно подтолкнуло общество. - Ничё такого не случится... -И неожиданно опять за старое: "А что смотрите тут тоже хмель!"
      Хмель в Германии чисто по виду плантаций и дерево-проволочных пространственных конструкций обнятых вьющимися растениями выглядит несколько по-другому, нежели в Чехии. Вдоль богемских дорог растет знаменитый заац , а вдоль немецких - просто хмель без названия. Такой же стандарт растет везде, где не озабочиваются брэндом. То ли погода в Германии похуже то ли позже посажено но немецкий хмель поменьше ростиком и не так пышен как заац. Вся группа это замечает.
      - Вот оно немецкое пивко-то - намекает Бим, - поди по два урожая собирают...
      - Баварское - строго поправляет Ксан Иваныч - это разница. Немецкое - оно и есть немецкое, а баварское - это уже пиво. Еще Берлин вспомни.
      В Чехии по три урожая... - запоздало умничает начитавшийся туристской рекламы Кирюха Егорович водя пальцем в навигаторе и вызывая в нем смущающие водителя пик-пики.
      - Нам Берлин не заказывали - парирует Ксан Иваныча Бим.
      - Че там Катька? Опять блукавит?
      - Не-ка Мюнхен набираю.
      - Мы правильно едем? - пугается Ксан Иваныч. Сколько километров до хостела? Набирай хостел. Он в центре.
      - До Мюнхена знаю до хостела нет. Как звать хостел? На какой улице?
      - Мейнингер. Может Менинген. Улицу в навигаторе посмотри.
      Кирьян яростно нажимает кнопки джипиэса. Малюха зашелестел бумагами в поисках карты и листков с гостиничными делами. Саша за рулем. Катька - сучка помалкивает, словно воды в рот набрала и заржавела.
      Один Бим не работает. Он злится. Ему хочется пивка ему хочется вновь отлить - не дали по-нормальному на границе занемели в коленных суставах согбенные ноги. Папаша Бим несчастен с утра да и день не принес радости: он не сфотографировал хмель в Чехии здесь тоже не дадут - фотайте в окошко если возжелаете -  и не попробовано живое "Крушовице" с королевской пивоварни близ города Раковник по слухам проданной дешевой полупортовой фирме Heineken N.V. Бим от расстройства потерял рассудок и неподобающим образом игнорирует все попадающиеся в пути кресты на придорожных часовенках и проплывающих вдалеке шпилях немецких кирх. И не молится и не крестится.
      Оттого удачи в команде не стало.
      Автобан и его главный пропагандист Ксан Иванович не позволяют останавливаться ни в хмельной плантации, ни для справления нужды.
      - А что в Германии до Мюнхена мы будем делать остановку? - наивно и провокационно задает вопрос великий русский путешественник Порфирий Сергеевич, не задумываясь о последствиях.
      - В Регенсбурге?
      - А хоть бы и в Регенсбурге.
      - Уважаемый! БлЪ...
      - Я не блЪ!
      - Извините. Ну, вот... Сергеич... Порфирьич... ну как бы мы... у нас был запланирован Регенсбург...
      А Регенсбург был запланирован.
      Верный долгу Кирьян Егорович Туземский немало приложил усилий, чтобы разузнать побольше и о Регенсбурге в том числе, но его пухлые папки с напечатанной на принтере ценнейшей информацией так и оставались невостребованными.
      В Праге раздосадованный Кирьян выкинул в урну Варшаву.
      С Варшавы начиналась постепенная эпопея очищения набухшей коробки. Примерно с Праги коробка была отторгнута у ее настоящего владельца и реквизирована хитроумным Порфирием Сергеевичем в пользу его неумещающихся подарков для Родины.
      - Если тебе некуда класть шмотки (флажки, значки, стикеры), - говорил он периодически Кирьяну, - то клади сюда до кучки, дома поделим. А другие свои домашние бумажки клади в багажник - нах они кому нужны.
      - Кирюха, может лекцию нам в машине дашь про Варшаву (Прагу, Мюнхен, Люцерн... и т.д.), - говорил иногда Ксан Иваныч, которому слегка было жаль Кирьяна Егоровича за напрасно потерянные дни, проведенные в Интернете по его заданию еще на родине.
      - Я за навигатором слежу, - говорил на это обиженный в смерть Кирьян, - некогда мне отвлекаться на лекции, сами читайте вечером, - и в этом была немалая крупица горькой правды.
      
      ***
      
      - Ну, че пацаны - говорит сдавшийся обстоятельствам Ксан Иваныч, когда замечает знак, на котором написаны и нарисованы Regensburg стрелка прямо и цифра "95" - обоссались, поди? Может, передохнем?
      Бим давно уже скрючился. Его бочонок давно полон. Но он долго молчал тоскливо и обреченно поглядывая на бензозаправки и многочисленные съезды на площадки для отдыха.
      - Нет уж - говорит он зло, - давай машину обоссым, а лучше сдохнем. Езжай уж до Мюнхена. Тебе же в Мюнхен приспичило.
      Ксан Иваныч сворачивает на площадку отдыха и только причаливает, как разновозрастные "пацаны" от двадцати трех до пятидесяти пяти бросаются кто куда: Бим в кусты Малеха к пластмассовым биокабинкам неподалеку.
      Кирьян пока терпит и просто разминает ноги поглядывая по сторонам. - Вот немцы - аккуратисты. Мы всю Россию проехали - ну где такое увидишь. Блеск чистота. Суки, словом!
      - Тут и перезакусим слегка, - говорит Ксан Иваныч не замечая конченых сук и лезет в багажник. - Тут у нас даже безалкоголь есть. Альтернативный напиток.
      Малеха повертевшись у кабинок, возвращается несолоно хлебавши.
      - Не работают кабинки. Заперты все.
      - Иди в женскую, - говорит отец, - видишь, там тетки кучкуют. Какая тебе разница. Там такой же прибор.
      Но злой Малеха не хочет стоять с тетками в очереди - он стесняется... и повторяет операцию Бима. Он быстрым шагом идет в кусты прячется за ними - только голова видна. Потом и голова скрывается. Голова и тело долго отсутствуют.
      Ксан Иваныч разложил закуску на бетонной похожей на искусственный мрамор столешнице.
      - Не первого сорта мрамор. Так себе, - отметил со злорадством Кирьян ревнующий к своей стране.
      - Местность кругом красивая, - мыслит дядя Саша, - все твердое ухожено все, что мягкое пострижено.
      По лесной травке прошлась своими миниатюрными грабельками лесная фея.
      - Добрая фея, рыжая да не аккуратная. Есть проплешки, - фантазирует Кирьян, - немецкие рабочие лучше бы сделали. Нашим заплати так и стволы все вылижут и известкой покроют. Особенно таджики.
      Но сорнякам в лесу все равно высунуться совестно.
      Дорожки разметка - все справно. Пешеходные тротуарчики среди асфальта выделены плоским цветным булыжничком. У столиков - каменно-ландшафтные композиции с желтым песочком меж валунов. У бордюров тоже местами полметровые камушки.
      Мерзко немного. Непривычно. Ненастоящая природа. - Декорации все это - говорит Ксан Иваныч.
      - Но все равно красиво.
      Отдают должное и завидуют одновременно германцам патриоты России.
      - А ЭТОТ что? Траву смолит? - предполагает как бы невзначай и шутливо про Малеху вернувшийся в радужном настроении Бим дергая ширинку, которая съела край рубахи. И торжественно: "А я поблювал".
      - Уважаемый! - взвился Ксан Иваныч, - выбросили всю травку. На границе. Сам же видел. Опять начинается? Вы блюете а его просто приспичило. По-большому. Нельзя уже посрать?
      Но Бим не верит в малехину честность и не стал противоречить отцу. Он на все сто уверен, что у Малехи все равно какие-то крошки в заначке есть, и он тупо покуривает в отдаленности. От папы подальше. А срать и закрытые дверки - это просто прикрытие. В кабинке же не покуришь. Придут, нюхнут и поймают.
      - Вот ты говоришь: Гринпис гринпис блинЪ ругаешься. А Малехе значит можно лес обсирать. Он необыкновенный да? Сам говорил - никому никаких привилегий. Все равные.
      Саша свирипеет: "А ты чем там занимался в лесу? Кустики смотрел? Ягодки кушали? Салон засрал - вот тебе твой Гринпис. Кто отвечает?"
      - А хоть бы и ягодки. Я бы до туалета уже не добежал. Это как? Нормально столько терпеть? А салон - это Россия - чо хочу там то и делаю.
      Защищается и наступает на Сашу Порфирий Сергеевич.
      - Я чуть не помер там в машине. У меня давление. А твой... банки на обочину кидает... бумажки вот теперь в лесу говняные. Русские блинЪ  понаехали...
      - А вы бы еще... а вы бы еще... Бочку с собой в салон поставьте. Бы! С пивом... Для давления. Красную рыбочку блинЪ! Позвоночники блинЪ по салону... Кости слюни! Чешуя блинЪ на крыше. А этому я скажу... говорил уже... Конечно, скажу... и еще скажу.
      С пылом-жаром ругается Ксан Иваныч и сам себе не верит. Судя по приобретенному в дороге опыту вряд ли он мирными мерами сможет переубедить Малюху в святой надобности чистоты.
      - Вы вот отвечаете за Гринпис так и не забывайте. Никаких блинЪ обязанностей. Прогуляться решили. По Европе блинЪ! Ешьте, давайте. И молчите... Кирюха, а ты что приник. Аджичка вот. И пива не грех выпить. Вон Пилзнер стоит Гольд - золотой.
      Улыбнулся наконец-то Ксан Иваныч и сверкнул глазами так искренне и лукаво как может только он один на всем белом свете. Жаль только что это случается редко. Как у холерика с давним стажем.
      - Вот нравится мне Кирюха - расслабляется Саша - одну выпьет ну две. И в адеквате. Я и не против когда одну, в салоне. А когда литрами...
      Кирьян Егорович созрел, наконец, для похода в туалет. Он идет к кабинкам уверенный, что у немцев такого не может быть, чтобы кабинки были закрыты.
      К столу молча приближается Малеха садится и угрюмо перебирает закуску на столе потом обреченно опускает голову к самой столешнице.
      - Жрать нечего, - говорит он себе под нос.
      - А мы не жрать, а "перекусить будемо", - говорит коверкая русский язык ставший ни с того ни с сего балагуром и весельчаком Ксан Иваныч. У тебя же макдональдс остался. Доставай его сверху вот аджичкой намажь. Ну, чем не еда?
      Полукилограммовый тюбик с аджикой купленный в России по-всей видимости никогда не кончится. Непривередливому Биму нравится аджичка. Он может ее есть с хлебом булкой намазывать на край бокала на мясо на рыбу. Может просто выдавить себе в рот. Он солдат! А солдату не привыкать.
      Малюха медленно жует макдональдс и думает свою скромную думу. Малюха не против Гринписа в мировом масштабе, но Малехе похеру Гринпис, когда Гринпис зацепляет его интересы. И гребаная аджика ему тоже не нравится. Малюха едет в Амстердам за куревом. И в Гамбург за колонками. Мужики с заднего сиденья ему до смерти надоели.
      - Там просто толкать надо дверь, а не на себя тянуть, - говорит доброжелательно Малехе вернувшийся и удовлетворенный Кирьян. Где тут пиво? И вообще удивительно. Улица, а тут тебе и дезодорант и салфетки. Коммунизм блин. И никто ничего не ♀дит.
      - А че ♀дить - говорит Бим. - С♀дишь другой с♀дит, третий. Крапивой будешь подтираться. Все ж понимают. А ты чего с очками ходил? Прислеп? Попал в дырку?
      Очки предусмотрительный Кирьян брал с собой на всякий случай - вдруг замок какой-нибудь хитрый окажется или щелку для монетки разглядеть или инструкцию по пользованию сливным устройством: зрение у Кирьяна последнее время - не очень... Мало ли что могут фрицы в туалете придумать.
      - Ну что нашел щелку в горшке? Дверь закрыл - фонтан сработал, или наоборот? - язвит Порфирий Сергеевич.
      - Да там бесплатно все. Порножурнал даже лежит. Зеркало есть.
      - Забыл кто-то. А ты в мужском был, или в женском? - спрашивает Ксан Иваныч, - а Малеха открыть не смог.
      - Попользовал журнал? - спрашивает хитромудро Бим.
      Ксан Иваныч тоже сильно заинтересовался ответом. Малюха застыл на несколько секунд и даже жевать перестал.
      Все смеются над Кирьяном Егоровичем. Неужто вздрочнул старичок?
      Но Кирьян Егорович остался неповинным от недогадливости.
      - Да уж! - удивляются путешественники, - вот это настоящий придорожный сервис!
      - Дай-ка я тоже прогуляюсь до клозета. Оценю что и как, - говорит Ксан Иваныч.
      Теперь переглядываются Малеха Кирьян Егорович и Порфирий Сергеевич.
      - Ну батя дает!
      Стало вдруг безудержно весело. Военная обстановка разрядилась. Как в Новый год в окопах.
      - Ну, чо немчура брататься будем? - спрашивает Бим. - Где тут у нас трубка мира?
      
      ***
      
      Хлопает дверцей своей машины и не спеша подходит к путешественникам невысокий коренастенький и симпатичный немецкий гражданин по имени Николай Петрович годков по тридцать пять - сорок. Он одет в аккуратную черную футболку, руки в карманах. Николай Петрович по жизни бегрешен и стыдится только двух своих слабостей - он был однолюбом и неизменщиком.
      - Здравствуйте - говорит он вежливо по-русски, чуть-чуть стесняясь своего любопытства и смелости, - а я смотрю - российские номера. Дай думаю, подойду к землякам. А вы откуда?
      - Мы из Сибири - говорит Саша, - а вы кто?
      Следует рассказ о том, как Колян прижился в Германии. Он не немец, а настоящий русский из-под Красноярска. Жена - немка из России. Приехали вместе обитают тут уже четыре года. Родили дочь назвали Мартой, потому, что родилась в праздник придуманный Кларой Цеткин. Поведал короткую историю - как он тут поживает, как работает.
      Прозвучало имя "Марта", и мужчины нашенские переглянулись: что за хрень имя-то немецкое - мимикрируют помаленьку бывшие русичи.
      Повсему, не шибко скучает парень по России. Но любопытно ему теперь уже со стороны, ведь по-прежнему тянутся с родины магнитные волны. Что сейчас там на бывшей родине творится? А тут и, откуда ни возьмись, первоисточники подъехали.
      Ксан Иваныч в сжатой форме живописал политическую и экономическую обстановку на отчизне: про удачно начатую посевную и про новости в культуре. Майкла Джексона только-только начал травить врач Орбакайте еще не судилась с Чечней, известная певичка Пинк-Понк из Соединенного Турецкого Королевства переспала с Туземским уже два года как назад а...
      - Кто такой Туземский?- перебивает Колян. Знаю Пинк-Понк нравится она нам. Зверь - тетка. Приезжала в Берлин давеча, всю молодежь на уши поставила...
      - А есть у нас такой артист на родине... - гордо сообщает Ксан Иваныч - свидетель этого немыслимого происшествия, и подмигивает Кирьяну Егоровичу.
      Кирьян прилип к лавке. Это было одной из самых великих его тайн, обнародование которой если бы Пинк-Понк умудрилась узнать его правильную фамилию могло бы кончиться полным и бесславным крахом Кирьяна Егоровича во всех ипостасях. У культурной мафии руки длинные. Туземский у той зеленой стенки в Лидо, где происходило немыслимое по экзотичности непотребство как ученый ловелас паспорт никому не показывал. А названное им имя, возможно, Понк даже не запомнила. Быстро все содеялось. Как вспышка молнии. И расстались, не обменявшись визитками. Только сладко стекшей похотью блеснула улыбка на лице певички Понк под звездами, рассеянными среди прорех виноградной лозы. И воздушный факью слетел с ладошки уже в торце перголы и пошел незабываемым драгоценным камнем ко дну темного бассейна.
      - А мы тут все архитекторы кроме вот этого молодого человека, - продолжил Ксан Иваныч. - Сын мой. Музыкой занимается. Передовик. Как твой стиль называется Мальюхонтий Ксаныч?
      - Неважно. Пап фильтруй, пожалуйста, базар, а, - отвечает воспитанный молодой человек по имени Малюха. В уме у него: "Да уж не трогайте меня хотя бы тут. Перед чужими не опускайте. Щас еще о музыке давайте все оптом поговорим... Знатоки хреновы".
      Очень сильно ревнует Малюха дримм-бас ко всем остальным ничтожным направлениям в музыке. Очень ему не нравится, когда говорят "дримм", потому что звучит это, во-первых, не "дримм", а "драм", а, во вторых, там столько специфических нюансов, о которых бы он поговорил в Гронингене (Гронинген тоже тайно вставлен в маршрут) с ребятами из известнейшей группы Noisia, но только не с этими старичками, и даже не с отцом.
      Николай внимательно вгляделся в Малеху подвоха не понял, но эфирную и ничем необоснованную ненависть к себе кажется, учуял.
      - Это теперь у нас великий музыкант, - сверкнуло в уме у Кирьяна.
      - Оболтус! - уверен по-прежнему Бим.
      - А у нас кризис в разгаре - продолжает Ксан Иваныч - работы нет вот, мы и решили "покудова то да се" проветриться по Европе.
      - Хороший у вас кризис. Катаетесь. Отдыхаете. А нас тут сильно прижали, - говорит с выраженным немецким акцентом бывший русский инженер гидроэлектростанции (что под Дивногорском), а теперь герр бизнесмен Николай.
      Неплохо так прижали русскоязычных германцев, - думают правильные русские, - мужик на новеньком Оппеле холеный попахивает дорогим одеколончиком. Как же тогда у них было до кризиса?
      - Нас бы так прижали.
      Приятный во всех отношениях русско-немецкий мужик Николай еще раз посмотрел по сторонам, вгляделся в Рено... - Это ваш коллега? - спросил он в сторону машины.
      
      ***
      
      У Рено стоял спиной к путешественникам очень странный немец в зеленых, мятых, по-видимому, вельветовых штанах, и в болотноцветном плаще, с завернутыми по локоть рукавами, издали отливающими плюшем. Гражданин, слегка наклонившись и опираясь рукой на крышку багажника, потрогал заднюю фару, потом погладил номерной знак и сделал движение, будто бы сдувая с номера пыль. Лица его не было видно. Всем бросилась в глаза задница, оттопырившаяся, будто бы в штаны, прикрытые плащом, надули воздуха.
      - Что ему там надо, - буркнул Малеха, слегка обеспокоившись. Ему показалось, что этот зеленый костюм он уже видел, когда стоял на мосту в пограничной полосе между Беларусью и Польшей. Но промолчал, чтобы не сочли за идиота.
      - Нет, это не наш, - сказал Кирьян Егорович, - я его видел, когда с горшка выходил. Действительно странный, может сумасшедший местный или бомж. С лопатой какой-то был, или со шваброй. Я точно не заметил.
      Ксан Иваны засуетился. - Пойду, отгоню - что ему от автомобиля надо?
      - Посмотрит и отойдет, - посоветовал и успокоил Колян, - может смотритель дорожных туалетов. У них служба такая есть. Только они в желтом должны бы.... Потом он засуетился, откланялся по-быстрому и уехал. - Не видел в Германии такой машины. Классный агрегат.
      Это единственное, что сказал Колян на прощание.
      Чистым русским что-то взгрустнулось. Пока то, да се, гражданин в зеленом будто бы растворился. Причем никаких служебных автомобилей и фургонов в двадцати метрах вроде бы не было и никто, кроме Коляна, больше не отъезжал.
      Порфирий Гринписович Бим быстренько сгреб мусор и рассортировал его по контейнерам расположенным неподалеку.
      - Там у них все как надо, - говорит он, - дырки сбоку, не воняет. Стекло отдельно люминь отдельно бумажки и говно - все отдельно. Красота.
      - Мужики - говорит Саша, посмотрев вдаль, - я вроде багажник закрывал, а он открытый.
      - Это не я, - потупил глазки Малеха.
      Из открытого багажника пахнуло темой травки и зеленым гражданином, ставшим теперь совсем уж харложилистого вида. И вроде бы стелилась над автомобилем болотистого вида мга с запахом тины.
       - Обворовали? - спросил Малеха.
      Ксан Иваныч ринулся к багажнику, приподнял одеяло, просунулся вглубь. Достав портфель, он открыл клапан и порылся во всех отделениях.
      - Деньги на месте, документы тоже. - Посмотрел вещи, персчитал по крышечкам бутылки в ящике. - Нет, вроде ничего... Что было сверху - ничего не сп♀дили, - произнес весьма растревоженный Ксан Иваныч не заметив горящей синим огнем малехиной шапки.
      Ксану Иванычу важнее всего был портфель, набитый деньгами и документами. Оба на!
      - А это что за детская книжка с крокодилами? Порфирий! Твоя?
      - Нет, я не брал. У меня детки все взрослые. И дарить в Германиях никому не собирался.
      - Кирюха, твоя что ли?
      - Нет?
      - Чья же?
      - Ну так выкиньте, - сказал Саша.
      Скверные делишки! Странная история! Ехали молча. Удивление вскоре сменилось на безразличие.
      - Обошлось же все, - думают путешественники, - каждый по своей мерке подозрительности.
      
      ***
      
      - А этот Николай Петрович, с этим зеленым чуваком, блин, не так прост, как кажется, - вдруг ни с того, ни с сего заявил Ксан Иваныч километров через десять.
      - А что такое? - спросил К.Е.
      Саша, насупившись, долго молчал.
      - Его послали за нами, - выдавливает он свое внутреннее и сокровенное.
      - Чего это вдруг? - оживился Порфирий.
      - Зеленого? - спросил наивный Кирьян Егорович.
      - Коляна этого.
      - Зеленый подозрительнее.
      - Зеленый - ♂уйня. А вы заметили это... какой спокойный Кирьян этот.
      - Колян, а не Кирьян! Кирьян это я, - обиделся Кирьян Егорович.
      Порфирьич рассмеялся: "Кирюха, это Саша просто про тебя все время думает".
      - Ага, а если это любовь..? - иронизирует К.Е., - слава богу, меня хоть на стоянке не забыли.
      - Двери, ремни, Кирюха, джи пи эс, зажигание! - вспомнил Порфирий Сергеевич.
      - И как этот Колян все выспрашивал, помните? - продолжил Ксан Иваныч, когда все вдоволь насмеялись. - Может и не Колян вовсе, а ...
      - Отвлекал от Зеленого! - догадался Малеха.
      Кирьян Егорович: "Наоборот, он его первый заметил".
      Порфирий: "Стоп, стоп. Ну и что, что спокойный? Нормальный человек. Теперь на каждого спокойного будем говном клеветать?"
      - А вы общались когда-нибудь с фээсбэшниками? Там все такие тихие, аж спокойные, - подпольно-заговорческим тоном вымолвил Саша. И надулся.
      
      ***
      
      Кирьяну Егоровичу посчастливилось только прикоснуться с этой, кажется пятой властью по счету. Может первой, - кто его знает в наше-то время. Да и то, только инкогнито, лежа зайцем на третьей полке (как посоветовала пожалевшая бедного студента проводница), следуя на каникулы из мест учебы на домашнюю побывку. Шепоток пятой власти, облеченный в форму славных боевых баек после выпитой без закуся горькой литры, лишь слегка дотронулся Кирюши своим орлиным пером. А несся он с первых полок плацкарта, где по стечению обстоятельств ехала транзитом пара дальневосточных попутчиков не слишком высокого звания, зато с боевыми наградами, полученными в застывшее по-советскому время. Было это еще в лопуховой кирюшиной молодости.
      На следующем промежутке взросления Кирюша раньше всех штатских в СССР, следующим после генсека и вторым после американского президента от очередного попутчика, но теперь уже не тайно, а с честной аэрофлотской рюмкой в руке, с глазу на глаз, с большим удивлением выслушал очередной приключенческий рассказ: каким количеством смелых парней и с какими прочими подробностями эти скромные ребята без паспортов, прозаично, но весьма успешно штурманули некую ближневосточную резиденцию и тем фактом направили историю в потребном русле.
      Кирюша, как человек мирный и в то время недоверчивый, свято верил высшему руководству государства, которое по своему предназначению и исходя из прекрасных постулатов, не должно было бы вот так просто, наравне с империалистами занимать чужие страны и, тем более, вот так вот по-своему хотению перетусовывать иностранные правительства.
      Поэтому он скромно, но с интересом, ежеминутно с опаской поглядывая по сторонам, выслушал сказку боевого мэна-попутчика, но давать какую-либо оценку своему правительству и рассказчику не решился. Всякое в жизни бывает. Кирьяну Егоровичу, даже и молодому хорошо были известны обнародованные исторические факты про мировых провокаторов и честных народных сексотов, а о том, что их на самом деле было гораздо больше - по крайней мере, не меньше, чем по одному на каждые два двора и по половинке в каждом подъезде, он знал лет с четырех-пяти.
      - Манька (Санька, друг Серега, сосед Мишка, несмышленыш Игорюха и пр. - без разницы), Сталин - плохой дяденька, но про него плохо говорить нехорошо. В тюрьму посадят. - Так говорили тысячи детишек, копаясь лопатками в песочницах.
      Говорили серьезнее со знанием дела и более страшные вещи, но это уже были детишки постарше, умело прячующиеся с первыми самокрутками в неэксклюзивных зарослях крапивы, недоступных для их ближайших старших родственников. Эти опытные пострелята уже знали, что даже в их малолетней среде мог быть скрытый враг или болтун, который хуже всякой девчонки или доносчика, поэтому предпочитали лишнего не говорить, а если уж и говорить, то скрепивши себя кровной клятвой. Надрезы на мизинце или запястьях делал пацан постарше, подогрев перед тем свой ножичек, на тут же сооруженном костерке из сухой травы.
      Каждый ребенок во дворе ровно с того момента, как научался выговаривать буквы и складывать слова в предложения, от мамы, папы и бабушки знал о Призраке из мавзолея со злой косой и всевидящим оком над всей страной, от самых северных морей до пустынных окраин.
      Страх дурацкой смерти от лишней болтливости у детей и боязни быть обвиненным почем зря у взрослых не исчез даже тогда, когда Ёсипа громогласно снивелировали по радио и махом превратили во врага всех обманутых хороших людей и в убийцу неповинных. Земля содрогнулась от тайного "ух ты, теперь мне кранты" миллионов советских сексотов, любящих вождя всех народов не меньше, чем избранные гвардейцы любили древнего тирана в утро своей стрелецкой казни.
      - А Ленин хороший?
      - Ленин хороший. Он добрый. Вова был отличником. А ты тоже октябренок?
       - Нет исё пока. У меня пися маленькая.
      Биография Ленина в детских книжках и партийных архивах долго еще оставалась разной. Кудрявый мальчик Вова на втором варианте октябрятского значка был ангельски красивым. Из такого хорошего мальчика никогда не мог бы вырасти злодей. До несовпадух в истории, до партийных амуров, до единственных целых кальсон, немецкого следа и злых поступков взрослого Ильича тогда еще не добрались. И даже в наше время полных разоблачений, сморщенная первая мумия государства российского, мирно лежащая внутри мавзолея, вызывает не только познавательное научное любопытство, а настоящий священный трепет и страх, будто ты сам вскорости станешь предметом жертвоприношения. Чего в этом трепете больше - любопытства, потомственного страха, восхищения как перед гениальным вождем - обманщиком, как перед прогрессирующим перерожденцем из мечтателя в мирового убийцу, или чего иного - неясно; для этого нужно спросить каждого по совести.
      Мужчина этот скромно отвергал роль личности в истории. Он не видел себя в этой роли, потому что он не видел себя вообще. Потому, что, когда он, бреясь, смотрел на себя в зеркало, он стоял не в ванной и не в туалетной комнате, а на дне кровавого океана, заливавшего ему и глаза, и уши, и мозг.
      
      ***
      
      ...Промолчал Кирьян Егорович на душевный крик Ксан Иваныча.
      - А я заметил, как ты ему бумажку хотел передать, - говорит, заделавшийся наивным простачком Бим. - Ты агент русской безопасности? Герой? Или ты ЦРУ? Что везешь? Ага, чертежи. Что ты там последнее нарисовал? Сколько Петрович заплатил? Ха-ха-ха!
      - Дурень ты и больше никто, - говорит низменно и предательски раскушенный пополам архитектурный диверсант, воришка собственных идей и подлый продавец никому не нужной макулатуры Саша Иваныч. - Идиёт ты Достоевского. С тобой ехать просто опасно. Высажу, если будешь болтать дурака!
      Малеха, выронивши руль, сидит бледный как чешуя вытащенного на сушу красномясого лосося. Машина вздрогнула и придвинулась вплотную к колесоотбойнику, но вовремя выровняла. Путешественников лишь слегка кинуло из стороны в сторону.
      Кирьян попытался вспомнить цвет глаз Николая Петровича и не смог вспомнить: Николай Петрович ни разу не посмотрел ему в глаза. Лица Зеленого тоже никто не видел.
      - Вот посмеиваемся над Ксан Иванычем, над добрым немцем Петровичем, над Зеленым этим, а жизнь штука такая непредсказуемая, что иной раз и засомневаешься.
      
      ***
      
      Тишина в салоне Рено. Глупая и невозможная, как в Москвиче.
      Мягко урчит мощный мотор. Он просто отдыхает, везя поссорившихся путешественников по гладкой немецкой дороге.
      - Вон за теми полями Регенсбург, - говорит Кирьян, заглянувший в навигатор и сравнивший полученные сведения со своими, теперь уже устными, полузабытыми знаниями о маленьком Регенсбурге.
      - А че, неплохой силуэт, - говорит Ксан Иваныч, мельком бросив взгляд на три четверти полудня. Ближе подъедем и лучше посмотрим.
      В далеком мареве, на приличной высоте торчат едва угадываемые островерхие башенки. Перед самим мостом в прорехах вековых крон мелькнули клочки красных крыш с черными трубами.
      - Че силуэт, там центр красивый. Он вроде на острове. Или в излучине. Там речка какая-то.
      - Надо с трассы съезжать, - осторожно намекает Кирьян.
      - Макдональдс там есть? - вопрошает Малеха.
      Но центр был не на острове, он был на берегу не просто речки, а великого Дуная, ровно посередке и немножко вбок между Нюрнбергом и Мюнхеном.
      Мюнхен был главнее Регенсбурга и Макдональдсы в Мюнхене были наверняка, чего не скажешь о Регенсбурге.
      Регенсбург в плане Макдональдсов находился в жопе, поэтому Ксан Иваныч ни в пфенниг не поставил Регенсбург и даже не стремился искать съезд с трассы.
      Малеха, бессовестно и подло стал на стороне папы.
      На♂й Малехе драный, тухлый город Регенсбург, где нет даже намека на заветную, витиеватую, похожую на желтую метробукву "М" на забрэндованном красном фоне!
      Так ни Биму, ни Кирьяну Егоровичу не довелось нюхнуть регенсбургского, площадного воздуха, не удалось пощупать камни и поискать в кирхах ржавых гвоздей этого средневекового, уютного городка, попавшего в списки ЮНЕСКО; с невеликой, правда, но все ж таки со своей особенной историей.
      Не увидели ни Кирьян, ни Бим старой и знаменитой Ослиной башни, чудом оставшейся от разрушенной романской церкви не послушали они лучший в Неметчине хор Domspatzen не покопались на живых раскопках древнеримского лагеря и еврейского квартала прямо в центре и рядом с туристической кассой.
      Ближе к городу и готический силуэт, и черепичные крыши полностью скрылись за антишумовыми, не по-японски непрозрачныим конструкциями объездной дороги.
      - Малюха, переведи, что там написано!
      - Это не ко мне вопрос, это Кирьян Егорович немецкий учил, - говорит расслабленно Малюха. - И вообще не трогайте меня. У меня живот болит.
      - Оттянуться хочет, - думает Бим.
      Льстивая надпись "Eine der schonsten Stadte der Welt" и подпись "Норман Фостер": именно так было написано на огромном плакате, закрывшем натуральный и, по-видимому, единственный вид города Регенсбург в прорежине шумозащитных экранов.
      - Ну, вот в Регенсбурге, блЪ, побывали - прокомментировал рекламный трюк с фотографией города Порфирий Сергеевич.
      Вот так лучшие представители сибирской архитекуры, хоть и заочно, но таки познакомились с великим Норманом.
      
      ***
      
      
      3.2.3
      О ДВУХ ПИТЕРАХ, ПРИНЦЕ БЕРНАРДЕ И ГОЛЛАНДСКИХ НОСАХ
      
      - Какой там Питер Бент! Гораздо хуже!
      - простонал несчастный.
      - Мне кажется, Молли его откусила!
      "Джон Ирвинг"
      
      Какая связь Мюнхена и Германии с Голландией? Да никакой по большому счету кроме пограничных интересов теперь сглаженных Шенгенским соглашением некоей общности в европовидной культуре заимствовании в языках а также некоторой перепалки во Второй мировой войне. Дас ист дас? Я, я. Было дело.
      Была заварушка, в которой Голландия проявила себя не с особо красивой стороны. Германия, право, вела себя еще хуже. Да и так еще по мелочам.
      А вот самое главное чем Германия обязана Голландии так это то, что именно Голландия, а не какая-то другая деревенька впервые открыла Кирьяну Егоровичу Туземскому новую и живую, несколько другую Германию, ранее читанную только по книжкам. И, честно признаться, после всей взаимно-исторической русско-немецкой неприязни, успешно реализуемой на ратных полях, факт наличия этой взаимной, мягко сказать, нелицеприятности, не могли скрасить ни Гете, ни Шиллер, ни Дюрер, ни роскошные Цвингеры, ни шикарные мерседесы. Не любил Кирьян Егорович Германию, хоть ты лопни. И ездил он туда только по производственной необходимости.
      Конечно, ни прозаичная Германия, ни наивная Голландия не догадались в тот момент, к чему может привести в скором времени их первое знакомство и диковинное сватовство со странным Кирьяном Егоровичем по подпольной кличке "Чен Джу" - знакомство, похожее на попытку Бабочки трахнуть Слона . Кто в данной ситуации является Слоном, а кто Бабочкой, история умалчивает. Плохо может стать всем брачующимся, а попутно всем участвующим в этом свахам: Слона стошнит, Бабочка потеряется в слонопроводе, одна сваха будет засосана поцелуем, сват раздавлен еще на подступах и так далее. Словом, никому от этого знакомства хорошо не станет.
      Но не будем развивать эту по-сказочному спекулятивную тему, требующую особого мастерства изложения, которой ни Чен Джу, ни ленивый графоман Туземский тогда еще не достигли.
      Тут больше должны задуматься сами Германия и Голландия.
      Наткнувшись в самиздатовском Интернете на ключевые слова "гвозди", которые подозрительный автор решил собирать почему-то в Европе, а не у себя на родине, вычитав обидное о голландских носах, которые сами голландцы считают абсолютно нормальными, если не сказать - красивыми, - во всяком случае красивее голландской картошки, - связав это со странными прорусскими культурными настроениями их недалеких культурных министерств (страна махонькая, у них все рядом), и, отштудировав все полутуземские намеки всех предварительных глав, и, в особенности, последних абзацев, Голландия с Германией синхронно (тем более, обе - на букву "Г") сильно озаботились.
      - Так-с, в этот их лоб, на что тут эти якобы простачки нам намякивают? - думает Германия. - Предупреждают? Может деза? Что за деза? Может этот графоман знает что-то, чего не знает Германия и что не должна знать даже ООН, не говоря уж о Массаде? Может у него и документ на это есть? Интересно, сколько эта грамота нам будет стоить?
      - А уж не везет ли он эту писульку в Германию для публикации или проверки на соответствие действительности? Есть о чем, однако, закручиниться.
      Так пролепетала Германская Разведка. И позвала она к себе немца Николая Петровича, проживавшего некогда в Дивногорске, на разведсовет.
      И начала она консультации с Петровичем с перевода на немецкий язык подозрительного русского слова "однако".
      В матерном словаре Чена Джу такого слова нет.
      - Да это просто-напросто мусор, - безаппеляционно заявил Николай Петрович.
      - Мусор? - так и запишем, - сказали писари.
      - А почему этот Туземский использует "однако", когда есть хорошо переводимое на немецкий слово "мусор"?
      - Ну, вы тупите, господа хорошие. Начальнички, - порассудил Николай Петрович. Но сам сильно призадумался. Давно он не был в России. И ему, ровно так же, как и всему Министерству, пришлось прочесть словарь Ожегова, Даля, Блатнякова-Водкина и часть первую книги второй Чена Джу.
      У Фимы Жиганца и во всей необъятной стране под словом "мусор" на первом месте всегда подразумевался милиционер. Про переименование милиции в полицию в те времена даже еще и не подумывали.
      Превращение милиции в полицию длилось ровно столько же, сколько писал свою страховидную книжку Кирьян Егорович Туземский. Но милицию не резали на ремни ни враги, ни почитатели, поскольку ни тех, ни других у милиции в чистом виде не было. Тоже самое происходило с Кирьяном Егоровичем что в книжке, что в жизни.
      
      ***
      
      Голландия, тоже нам, подводная страна, Атлантида, ити ее мать! Поделить ее на романтические части!
      Всю жизнь только тем Голландия и занимается, что заботится о сохранении тюльпаньих плантаций и своей знаменитой живописи прежних веков перед лицом опасности наводнения. А также незаконно приумножает свои территории за счет отнимания воды у человечества.
      Живопись, как известно, соленую океанскую воду переносит плохо: облазит краска, разжижается грунт, гниет полотно, покрывается плесенью позолоченный багет. Реанимировать живопись - неблагодарное и долгое занятие. Стоит эта работа миллионы и миллиарды.
      Самой главной печатью, которая ставится поверх всех остальных, в этой низкрасположенной стране обладает Мокрое Министерство.
      Последняя главная инстанция, экспертирующая любые проекты - это тоже Мокрое Министерство. Оно и гражданское, оно и МЧС, но, самое главное, оно и служба госбезопасности. Оно выше департамента строительства, главнее принца Бернанда - любителя и покровителя искусств, и поэтому при надобности может наподдать и Бернарду, и Министерству культуры. Наподдает она, как правило, по самое не хочу.
      
      Вот и размышляет это Самое Главное Мокрое Министерство про весьма подозрительного графомана Туземского, пользуясь свежайшепоступившими сведениями.
      На разные сказочные долгоиграющие предположения Министерство плюет, потому что основная голландская опасность гораздо ежедневнее.
      Эта опасность жжет каждому голландскому жителю мозг, начиная с самого утра.
      Каждый грамотный голландец начинает день не с чашечки кофе, как делают жители прочих стран Евросоюза, а со сводки новостей. Погода их интересует не с точки зрения зонтика, калош и начала посевной, а с точки зрения собственной безопасности.
      Каждый ливень, каждый ветерок с моря для голландца это вопрос даже не здоровья, а жизни на весь текущий день и ближайшую ночь.
      Самый примитивный и незатратный вариант касательно террориста Туземского: - Это просто свежий и необъявленный Нострадамус.
      Это первое, эксклюзивно модное предположение, почти что креатифф для Голландии и совершенная реальность для Туземского. По секрету он, не объявляя себя в СМИ, таковым себя и считает.
      
      
      По поводу свежеиспеченного Нострадамуса в лице г-на Туземского Министерство само себе отвечает так:
      - Вряд ли это может быть правдой. Подобных Нострадамусов, блин, и так хватает. Каждый год кто-то да объявит конец света. Частично сбывается. Ядерных электростанций, цунами, свиного гриппа на планете хватает. Не интересно это должно быть себялюбцу Туземскому: это пошло и долго. Похвалят только через тыщу лет, если, конечно, человечество столько проживет.
      Вариант Министерства ? два:
      - Скорее, это законспирированный под дурачка шпион, посланный для вентиляции проблемы в связи с не так давно объявленным всемирным затоплением. Вот посчитает он голландцев и решит: стоит их записывать в очередь за билетами в ноевосибирский ковчег, или сами обойдутся.
      Следующий вариант: экстремизм.
      Это до сих пор модно и легко воплотимо: не все еще взорвано, не все заминировано, не все еще заражено вирусом чумы. Спид, пчелы и вирусы с поставленной задачей пока не справляются.
      Но, чувствительный недоумок Туземский, чтобы успеть прославиться перед объявленным концом света, - может стать застрельщиком новой темы сам по себе, без всяких Нострадамусов и бабок Ванг. Например, он может везти с собой немодную в современном мире бомбу, например, под видом Бимовского чурбака.
      Провезти бомбу в автомобиле поперек всей Европы крайне непросто. Так что, вариант практически отпадает, но проверить стоило бы. И начать надо было все-таки с бревна чудака Порфирия Сергеевича Нетотова-Бима. Интересная у него, кстати, подпольная кличка!
      Польша сходила по-большому, обыскав весь автомобиль так называемых путешественников. А надо было бы начать с рентгеновского снимка этого якобы соснового чурбачка, якобы предназначенного для растопки костра.
      - Не мешало бы проверить и его восточный след, - размышляет министерство дальше. Факты?
      Пожалуйста. Никто не знает достоверно, что он делал целые сутки, сидя один-одинешенек в гостинице в Стамбуле в 200Х-м году, отключив все свои телефоны, общаясь наедине с бандитами в кабаках, даже не отвлекаясь на тему турецкой проституции.
      А зачем, будучи в Бухаре, покупал целый килограмм насвая? Куда его - солить, сушить, добавлять шотландцам в эль? Непонятки! Порошок удалось провезти в самолете это говорит о непредсказуемой ловкости или бесшабашности Туземского.
      - Зачем Туземский подарил турецкому малышу привезенные из Сибири коробку акварельных красок, пакет дорогущей бумаги "Гознак" и колонковые кисти? При этом ни одной картинки сам не нарисовал. Передача информации? Коробка с двойным дном? Микроантенны нового поколения в каждом колонковом волоске? Неплохой способ перевозки. Надо бы провентелировать мировые технологические новости в Интерполе.
      Вот другое: Зачастил что-то Туземский кататься по Европам. Подозрительно все это. Что там, в этой Европе делать? Посмотрел разок-другой и хорош. Неспроста, неспроста таимничает! Под всем этим схоронена шпионская цель, за которой последует снятие и вкушение сливок.
      - Опять же, - думают главные морских дел мастера, - а зачем Туземскому бомба, как средство диверсии? Ведь достаточно крутануть главный штурвал генеральной плотины во время большого прилива, расположенной там-то и там-то где-то. Нажал блокирующую кнопку, крутнул руль и нет Голландии. Это как-то гораздо дешевле и доступней.
      - Но зачем Туземскому самому крутить штурвал? Если он что-то будет с этого иметь, то в этом есть смысл. Но, с другой стороны, поскольку Туземский не умеет брать взяток и давно прекратил все побочные халтуры, так неужто он принялся бы за старое и решил подзаработать на отпирании запруды собственной персоной? Не выйдет. Сильно ленив и слаб для этого Туземский.
      Если ему для этого можно попросту заплатить работнику плотины, то у самого Туземского нет столько капитала. Да и славы от того не будет. Слава перепадет голландскому штурвальщику. Нет, не катит вариант.
      Но Министерство все-таки маленько позанималось и кое-что вычислило. А вынюхало оно следующие небезынтересные факты и обстоятельства.
      Первое. Про главную двухстворчатую плотину, передвигаемую по подводным роликам, про прочее ее устройство и про систему охраны дотошному Туземскому и его землякам поведал и показал простодушный Питер Номер Один, по странному совпадению обстоятельств являющемуся тоже архитектором, только рангом повыше. Питер Номер Один является дополнительно профессором-примой всей великой нидерландской архитектуры.
      Кто такой Питер Номер Один? То ли он - двойной агент, то ли подрабатывающий где попало обыкновенный голландский болтун - лучшая находка для русского шпиона, - Министерство достоверно еще не выяснило. Зато через известный русский шедевр в жанре чекистского лубка оно прекрасно знало про опасность болтунов. Оригинал плаката про русского предвоенного болтуна, купленный за немалые башли со сцены Сотбиса, давно висит в коридоре Музея Мокрых дел Министерства (МММ), являя собой ценнейшее пособие по курсу контрразведки.
      Ответственный работник, отвечающих за безопасность со стороны внутренних голландских недоумков Йоб Колин Трупфайлер поставил на обложку досье Питера Номер Один жирную фиолетовую галочку. Через пару дней додумал и пририсовал к галочке страусиные ноги и крылья. Подумал еще и подрисовал под клювом сталинские усы. Так галочка-страус выглядела гораздо опасней.
      По версии Йоба Колина Туземский был внедрен в русскую туристическую бригаду архитекторов под видом таких же, как и сам Туземский, недоучек. Ох, уж, эти извращенцы - русская разведка! Ради достижения цели готовы обгадить всю систему высшего российского обучения.
      Со слов допрошенного недоумка Питера Номер Один оказалось, что парочка русских любопытствующих архитекторов-туристов уж слишком как-то излишне любопытничали, глазея по сторонам и шлындая по территории, вместо того, чтобы спокойно жевать резиновых устриц в фанерной столовой. Русские считали вышки по периметру, надиктовывали что-то в коробочку. Может речь шла о количество камер охранного слежения?
      Надо сказать, что половина камера была списанными за негодностью со склада Министерства Другой Обороны (МДО), но тут же подобрана и установлена на ограду ответственными сотрудниками МММ. После этого прошло четыре года. Никто на плотину не покушался и вопрос о новых камерах не возникал.
      "Нада выставит пачинку на торги, кто пачинит - паделитца", - отметил в своей записной книжке малограмотный Трупфайлер.
      Вот еще что отметила голландская безопасность. Несколько странноватым способом, - на то они и хитрые русские, - держа в оттянутой руке карандаш и прищурив глаз, они высчитывали высоту ограды.
      Еще: они (русские) чрезмерно сосредоточенно смотрели рекламный ролик о строительстве нидерландского чуда света , снмали кино на фотоаппарат. Просили пленку у оператора, хотя она совершенно спокойно продавалась в холле. Об этом всем в отдельном компьютере голландская безопасность, на всякий случай, сохранили запись.
      И самое подозрительное и явное это вопрос, заданный графоманом и архитектором Туземским, о способности плотины выдержать волну от ядерного заряда, брошенного где-нибудь, например, в районе Бермудского треугольника.
      - Дойдет волна, или нет? - спросил он тогда Питера Номер Один.
      - А какую мощность заряда Вы имеете в виду? - спросил вполне серьезно Питер, сосредоточившись не на подозрении, а на точности ответа, чтобы не прослыть неграмотным.
      - Три с половиной, - не моргнув глазом, ввел исходный показатель Туземский.
      - Три с половиной... - сказал Питер, посчитав в уме, - выдержит... спокойняк.
      - Вы точно уверены?
      - Типа того, - уклонился от прямого ответа Питер.
      - А если два, но в Северном море?
      - Вряд ли, - почесал за ухом Питер, не сумев стушевать горькую правду.
      - Ну и ладненько. Так даже дешевле, - успокоил голландцев Кирьян Егорович. - Вам не надо будет тратиться на устранение последствий, потому что волна смоет и последствия тоже.
      Очень странный, мудреный и глубоко опасный человек этот Туземский.
      - Может тупо плюнуть? - подумали Германия и Голландия про чреватое знакомство с этим монстром Кирьяном Егоровичем, - и пусть будет то, что будет!
      Последнее стало бы для обеих стран наиболее правильным решением.
      Кроме того Кирьян Егорович не желает зла никому и более того - он просто обожает одну из названных стран. Ну а после посещения Голландии и Германии группой русских автопутешественников в составе которой находился графоман Туземский - путешествие которое закончится написанием романчика в духе нецензурного Джерома - добавит новый импульс известности этим двум переобщупаным со всех сторон при всем притом весьма уважаемым странам. А поколения, проживающие на берегу Северного моря с благодарностью будут вспоминать неутомимого старичка и бойкого писателя - умеренного матершинника внесшего столько живого и нового в заплесневелый жанр психопатических путешествий.
      Словом не будет больно никому.
      У Кирьяна по этому поводу нет никаких сомнений.
      
      ***
      
      Дальнейшее воспоминание Кирьяна хоть читатель хоть критик хоть историк который находится хоть чуть-чуть в курсе нижеприведенного исторического и вполне редкого экскурса могут воспринимать по-разному. Кто-то назовет это старческим брюзжанием взрощенным старой обидой кто-то набивкой страниц текстом ради денег (так поступал великий авангардист и выдумщик новых рифм т-щ Маяковский который прореживал строки до одного слова и даже буквы в них) но Кирьян Егорович думает совершенно по-другому.
      Кирьян вовсе не собирается помогать толкнуть на книжный рынок роман Чена Джу, а только снабжает его информацией и в случае удачи перебьется роялти. Чен Джу Кирьяна ни во что не ставит также а роман пишет не для знаменитости Туземского а исключительно ради материальной выгоды (лучше в надежных английских фунтах). А брызжущий впечатлениями и воспоминаниями рот Кирьяна еще пока никто затыкать не пробовал.
      Здесь сжато, дабы особо не утомлять читателя Чен Джу приводит некие воспоминания Кирьяна по узкой полоске взаимоотношений его родины с Голландией которые проистекали не в столь отдаленном прошлом у него на виду и попортили ему и России столько крови.
      Текст этого пазловидного болтливого романа-солянки (слава богу) пока не переведен на английский и голландский языки.
      
      По последней причине а также по причине голландской прострации в которую впали втянутые в русскую действительность иностранные участники отношений не получившие не только быстрого но даже ожидаемого встречного эффекта от своей бурной деятельности это мнение в ближайшее время не вызовет иностранной бури негодования а также пожелания оспорить факты, пережитые Кирьяном Егоровичем реально, изнутри событий. Чем Кирьян немедленно и воспользовался.
      Гонг!
      Эффект бурной деятельности внутри России для отчета перед Фондом искусно создали сами голландцы (а что оставалось бедным голландцам делать коли ввязались в драку?) в виде пары ловко написанных Мудольфиной Книххэ и также сноровисто защищенных ею диссертаций в Дельфтском техническом университете созданных с использованием полууворованных у русского историка архитектуры Сюськина С.С. документов нарытых им за несколько лет работы в пыльных архивах неких заводов и фабрик, а также невернувшихся обратно в Россию чертежей исполненных на древних оригинальных тушевых кальках и частично в скверных, но правдоподобных розово-фиолетовых светокопиях. В главную диссертацию умело вклеили исторические фотографии, выполненные по случаю праздников и трудовых побед заезжими иностранными и нашими фотографами в кожаных куртках - обладателями треногих, деревометаллических, цейссовских аппаратов.
      
      С пользой для сохранения культурного голландского наследия и защиты претензий на гранды Фонда принца Бернарда к великой скорби доверчивого русского архитектора-исследователя угадайгородской старины Сюськина С.С. который, не моргнув наивным глазом опрометчиво и совершенно бесплатно расстался со своими архивами, а также не напечатавший по этой теме ни одного труда ввиду полного отсутствия средств а также даже не упомянутый голландскими партнерами по теме не только как соавтор но даже как трудолюбивый чернорабочий архивокопатель. Выполнены и великолепно изданы несколько толстенных отчетов напоминающих подробностью толстовскую "Войну и мир" весьма полезных историкам обеих стран но, к сожалению не прочитанными ни одним русским историком потому что напечатаны они были на трудном голландском языке.
      Для того, чтобы сибирские школьники могли в будущем прочитать труд Мудольфины Книххэ, голландские культурологи и охранники голландского культурного наследства за рубежом решили восстановить единственную в Угадайгороде историческую школу, построенную по проекту не особо выдающегося, но зато исторического голландского архитектора Вохана ян Мохела и встроить туда класс голландского языка.
      Русским историкам культурологам и журналистам переубеждать вредного и упорного Кирьяшу тоже не захочется. А зачем?
      Отсутствуют жареные или раздражительные факты, без которых не нажить себе славы;
      Недостаточно изучен вопрос в части честности руководства колонией связанный с эскизной беглостью сбора и приблизительной переработкой информации. Вопрос инженерной компетенции не обсуждается: - раз колония приносила пользу молодой России рождая предприятие, копая и перерабатывая недра улучшая условия работы и быт местных людей и колонистов следовательно, тут все в порядке;
      Не хочется навлекать гнев ввиду злостной незаинтересованности и долгого попустительства с русской стороны (тут имеется в виду нежелание или легко оправдываемая невозможность вкладывания рублевых средств в голландские программы направленные на сохранение голландского архитектурно-исторического наследия волей случая образовавшегося в центре Сибири) а также ввиду традиционно-болезненной стеснительности наших культурных работников по отношению к соответствующим вышестоящим и бедным департаментам в те минуты когда надо, стоя в длинной очереди безуспешно и долго клянчить деньги.
      В наличии имеются, но незаархивированы мнения и непроверенные, то ли слухи, то ли факты по поводу украденной валюты (золота-ли?) умыкнутой у автономной индустриальной колонии "ИПРИТ" (вроде бы) самим знаменитым управляющим голландского происхождения и по совместительству директором "Голого Рудника" Ватерпуулом Загрообером с коммунистическим душком и направленной, то ли от безысходности (когда раскрылась суть недоброй власти и надо было "делать ноги") то ли от давнего расчета - невесть куда - то ли в международную коммунистическую ячейку на поддержание штанов и мировой революции, то ли в ячейку местную ленинско-российскую.
      То ли золотишко ушло в разбойные террористические организации то ли уплыло в банки далеких Штатов для последующей передачи голодающим американо-пролетарским детишкам то ли для себя лично.
      Есть непроверенное предположение, что валюта в золоте весом яки тридцать мешков муки или в переплавленном гвоздеобразном виде вообще никуда не доехала остановленная по пути самозванными и голодными вооруженными пулеметами и берданами народными контролерами из сибирских бело-зеленых лесов с начальниками в военных пальтишках и с тенями от оторваных погон которых в ту смутную пору в Сибири водилось предостаточно.
      И, говорят уже значительно позже, совсем рядом с шахтами, нет - нет, да и зажигались в скалистых обрывах осторожные костерки недобитых белогвардейцев, поджаривающих себе на ужин кроликов, воробушков и заблудшую на огонек бродячую котятину.
      
      ***
      
      За несколько лет перед Миллениумом сумасшедший Кирьян Егорович, будучи председателем местной профессионально-общественной ячейки довольно долго принимал активно-посильное участие в становлении упомянутых выше отношений а конкретно в части общения голландских и угадайгородских архитекторов- профессионалов студентов техникума и студентов ВУЗов. Потом когда весь этот цирк ячейке маленько поднадоел- а пуще всего от этого устал сам Кирьян Егорович у которого к тому же уже кончились свои личные деньги направляемые помимо семьи на общественные интересы - безукоризненная до этого деловитость Кирьяна дала осознанный сбой. Ради спасения своего нервничающего организма он решил слегка притормознуть.
      Как председатель Туземский К.Е. продолжал работать зато самоустранился от дел иностранных от многочисленных и малоперспективных совещаний на эту тему от злободневной и тяжкой переписки с иностранцами уже валившейся с полок от собственного веса формальной ненужности и хлопотности от переводов с голландского и прочей неразберихи.
      Полномочия по общению с голландскими меценатами и охранниками их наследия Кирьян Егорович неофициально и без всяких бумажек полунасильно-полутоварищески перепоручил своему работнику и начинающему члену Союза Ульяне Порфирьевне Нетотовой-Бим - жене Порфирия Сергеича Нетотова-Бима - будущего путешественника галопом по Европам за какими-то там гвоздями.
      У Ульяны Порфирьевны были существенные плюсы против прочих кандидатов - она почти свободно говорила по-английски она была ответственным человеком и в довершение всего могла быть весьма любезной в общении с иностранцами. Кроме того она, не по принуждению а от души приносила иностранцам пирожки домашнего приготовления могла запросто прибрать со столов после совместных русско-голландских кутежей не боялась крыс бегавших стаями и в одиночку по залам и книжным стеллажам союзной библиотеки. Иногда она пришивала Туземскому пуговицы и медленно но верно учила его курить.
      Данную межгосударственную по мнению голландцев культурную кампанию а по мнению угадайгородской администрации - слегка перенадутую по своему значению акцию (кому хочется сохранять покосившуюся школу с уличными нужниками и какие-то сгнившие дома, называемые в народе сосисками и выполненные по заграничным чертежам) и всвязи с полным отсутствием какой-либо выгоды более того - связанную с хлопотами по перераспределению бюджета - наша местная российская сторона ни во что не ставила ждала пинка сверху и как бы плелась в хвосте событий более повинуясь желанию как можно меньше обидеть далеких и навязчивых гостей предлагающих руку дружбы и настаивая всего-то - навсего на четверти кошелька помощи. Эта ситуация напоминает стандартную картинку в магазине, когда "богатом" бомжу не хватает на бутылку несколько копеек, ради покупки он приглашает другого бомжа и просит его добавить в общий фонд еще несколько копеек. Но, увы, в карманах у того нет ничего, кроме дырок от прежнего хозяина штанов.
      - Вам надо вы и башляйте по-полной - думали про себя наши угадайские руководители, - или отвалите в конце-концов. Дайте спокойно разгребать рутину.
      Но голландцы это не сыны Обломова. Дело хоть и медленно, но двигалось.
      Питер Номер Один не сидел на месте и постоянно подбивал Питера ?2 на серьезные подвижки сочиняя петиции и прожекты добавления и улучшения, организовывая встречи, обсуждения, удивляясь и кляня русскую неповоротливость и отсутствие у угадайского руководства бизнесжилки.
      Ближе к году 2XXX в Угадайгород в гости к Туземскому и с визитом к Угадайскому генералитету заехал Питер ?2.
      В Нидерландах впроцентном соотношении Питеров столько же сколько в России Иванов, поэтому ни Туземский, ни Ченджу не вправе давать им менее распространенные имена: иначе окрас повествования будет испорчен.
      Очень интересно, что самое распространенное имя в России Иван никаких медицинских ассоциаций не вызывают. Иван - это в русском народе и их сказках, как правило, это дурак по поведению, но ловкач, герой-победитель и умничка в итоге.
      Имя Питер на западных, приморских рубежах Европы (где-то в центральной Европе это Петер) отчего-то ассоциируют с мужским половым органом. Множество зарубежных анекдотов построены именно на этом странном взаимоотношении. Называть своих сынове Питерами небезопасно. Можно представить себе насколько бывают испорченными школьные годы этого несчастного по воле родителей молодого человека. Петр в России ассоциируется с неплохим русским царем, а также в меньшей мере со святым Петром, но никак не с органом размножения и мужской радости.
      С Питером Номер Один Кирьян познакомился раньше прочих голландцев.
      Это был очень бойкий Питер - красавчик, этак под шестьдесят пять. По наблюдению Туземского большинство голландцев потомков закаленных рыбаков и смелых морских разбойников выглядят как правило намного моложе своих номинальных дат. Таким был и Питер Номер Один.
      Какому количеству женских особей в Голландии Москве СПБ и Сибири Питер вскружил голову - никто не считал. Кроме того (как говорят одни злые люди) у Питера в доме было две любимых женщины - жена, чуть помоложе его возрастком, и вполне сносно оформленная любовница средних лет, к которой жена относится доброжелательно. Настолько доброжелательно, что они приятно сговорясь дружат втроем. Еще более добрые голландско-студенческие языки навешивают Питеру Номер Один способность сбивать с толку молодых и симпатичных мальчиков. Некоторых из них самых умных и сознательных Питер переманивает из других неразвитых стран и устраивает в свой развитый университет. Так что - если это только является чудесной правдой - не только по причине ненужности в своем отечестве утекают с нашей родины молодые мозги. Мозги эти произрастают в хитромудрых юношеских головах, и юноши искусно продают за границу не только свои мозги  но даже свои заголубелые подставки.
      Питер Номер Один имеет серьезной красоты и немалого возраста домишко неподалеку от старого Амстердама - там, где торопясь в свою пригородную резиденцию проезжали в древности запряженные цугом шестерки мохнатых в голенях королевских лошадушек. За домом располагается тенистый унавоженный евроиндонезийскими мхами и битой глиной влажными кустарниками европейскими чинарами и плакучими ивами садик с живыми квакушками рыбками вазонами и каменным фонтаном, на котором непременно сидит и тащит из ноги занозу смурной ангелочек.
      Садик обжат со всех сторон высоченным каменным забором. В садике так темно, что можно пописать в уголок, и никто этого не заметит. Там можно заняться любовью. А если перекурить и дернуть красного португальского винца из своих каменных подвалов то можно еще и еще разок пока не попортится непредсказуемая природа залива Хэт Ай Джи . В садик можно попасть, только пройдя сквозь дом: фасад питерского домика вытянулся ровно по красной линии раздувшись кирпичными боками влево и вправо и отталкивая один соседский участок от другого.
      Судя по величине участка и самого дома по уверенно спроектированному внутреннему пространству и корректному со вкусом подобранному наполнению его предметами интерьера - купленными и собственного производства (Питер, не отставая от своих великих соотечественников, балуется письмом маслом в абстрактно-экспрессивном стиле), профессор архитектуры Питер Номер Один умел и умеет зарабатывать весьма и весьма неплохо. Кроме того Питер неудовлетворенный профессорским заработком и достойно оценивая склонность голландского правительства и правильных фондов к охране культуры своей страны на которую отпускались немалые средства периодически и успешно листает страницы и карты истории находя невспаханные белые пятна с непомеченными до поры местами культурных некопаных жил и обозначает сии места золотыми крестиками. Затем Питер составляет программу, защищает проект и вталкивает это место в реестр голландских культурно-охранных зон.
      А далее все просто: Питер находит помощников и аккуратно с их помощью под своим руководством копает лопатами золотоносную жилу наполняет носилки денюжками принося своей стране славу, а себе уважение. Замечательный Питер очень правильный Питер!
      Такую, правда не золотую, а пока что серебряную жилу Питер Номер Один нашел в Сибири и соответственно утвердил себя главным зачинщиком копщиком и мотором.
      Вот Питер другой. Он хоть силой плох, да освоил двох. Он самодруг, пара, чета первому. Его порядковый номер "ДВА".
      Этот сильно моложе.
      Двойник Питера Номер Один в то время служил в Посольстве Королевства Нидерландов находящимся в Москве. Он - чистая штафирка и, имея гражданский мундир, просиживал штаны без положенных паголенок в качестве атташе по культурным взаимоотношениям между двумя державами.
      Этот Питер был не по званию скромным. Умный голландский поп крестил его в Дельфте. Уместное достоинство и не вполне понятную при таком чине юность Питер Два сочетал с юрким рассудком, умением элегантно одеваться, сладко улыбаться и умело соблазнять женщин.
      Упомянутые дела Питер знал досконально.
      В кабинете его - довольно любопытная картинка, и чьей работы, - как вы думаете? Сроду не догадаетесь.
      А, между тем, висит там картинка самого Туземского Кирьяна Егоровича.
      Вот те и на! Вам уже интересно? И что же там таковского нарисовано знакомым Вам проходимцем и мелким пакостником Туземским? Вы будто бы уже заинтригованы. Поэтому ответ таков.
      На листе белой бумаги, покрытой фиолетовыми завитушками, черточками и точками, мчит удлиненной формы лошадка, пригнувшаяся от восседания на ней трех голых и невероятно худых мужиков, напоминающих только что вынутых из гроба заживо погребенных и невероятным образом оживших зомби. Морда лошади ощерена громадными зубами, почти как в Гернике у Пикассо, а то и больше. Под ее копытами перевернутые в какой-то мировой бойне домики и гужевой транспорт. В углу картинки то ли испуганное блеклое солнышко, то ли луна, освещающая все происходящее мертвящим светом.
      Намек в том что ли какой? Неизвестно. Спрашивайте у Туземского, покамест он жив и трет каблуки об мостовые Угадая.
      
      ***
      
      Долго ли коротко ли, но сходил Питер Номер Два с Питером Номер Один с иностранной делегацией в Местный Белый Дворец и челом били они там.
      Вместе с атташе с голландскими представителями студентами из Дельфта Гааги, Роттердама и Амстердама, а также с плетущимися в хвосте иностранной делегации сибирскими архитекторами и местными начальниками заходила во Дворец редкая по внешнему облику и полностью соответствующая личному досье мадам Энгельберта Нидерландовна Боду.
      Мадам Боду параллельно основной работе в своем департаменте являлась также ведущим членом голландской женской сборной по гребле на многоместном каноэ имела несколько чемпионских титулов и несколько увесистых трудов по воспитанию трудных африканских девочек-подростков. Боду была ответственной начальницей голландского департамента по культуре туризму и спорту. Столь разносторонняя культурно-спортивная леди в легком сарафане на мускулистом теле и рваных носках до колена гордо как по улицам Амстердама отдефилировала сандалиями по мраморным лесенкам Дворца и ничуть не смущаясь отсутствием аналогичных носков у угадайгородского руководства пришедшему как назло в черных смокингах, - разве что без бабочек - радостно пожимала ручку Самому Главному Начальнику а также успевала делать глазки русским студенткам и стаканами поглощать халявное шампанское, выносимое в зал приемов милейшими официантками в парадных костюмчиках с передниками а ля рюс.
      Про нос леди Энгельберты автор этих строк особо не хотел бы останавливаться но от врожденной честности сделать вид что ему тут съязвить нечего не может. По картинам Вермеера двух Эйков и обоих Брейгелей известно, какой представляют форму носа у голландско-фламандских представительниц слабого пола указанные художники-портретисты жанровики и поэты женской красоты. Носы как носы. Слегка приукрашенные, как и в любой живописи.
      Лично Туземскому в картинах фламандцев и голландцев их женщины нравятся. Не отдельно носами, а обликом: если это картинка о нежности, то нос слегка приглажен и укорочен, а тело стройное и не беременно; если картинка о женском пьянстве в компании крестьян или рыбаков, то это настоящие краснолицые и картошкообразные жены и портовые девки. Если это жена высокоподданного, то нос соотвесттсвенно строгий и прямой как дворянская честь. То же в части носов Туземский обнаружил вживую в Голландии но это будет позже, а на основании Энгельберты и расхожего мнения о голландских женских носах Кирьян Егорович несколько был расстроен и обескуражен.
      Со времен великих художников носы женской половины голландской нации слегка претерпели некоторые изменения, но настоящую крепкую генетику в части носов видимо не вытравить даже за четыре века если сношаться только на своей территории и только со своими голландскими мужиками. Что, к сожалению и к счастью одновременно, происходило в Нидерландах и Фландрии столетиями.
      К сожалению, это оттого что в Голландии маловато действительно красивых женщин в европейском журнальном понимании. Можно было, покумекавши разбавить женщин метисками позволив или распространив браки голландцев-мужчин с краснокожими островитянками (белокожими хохлушками розовощекими чешками раскосоглазыми китаянками) тогда в генетике дочери легче словить спокойный по форме и благородный нос отца-голландца.
      К счастью - это то, что настоящие голландки не потеряли своей главной национальной черты - оригинальности свободолюбия и внешней узнаваемости пусть даже и по части носа.
      Г-жа Боду, несмотря на спортивные корни и отличные от традиционных наклонности являла собой редчайший и притягивающий взгляд экземпляр экзальтированной женщины времен запоздалого декаданса. В ауре ее загорелого и избыточно оволошенного тела мощно вырабатывалась и запашисто вибрировала волна по-настоящему раскрепощенной страшной внешне, зато современной женщины - и ей настоящей эмансипированной феминистке по болшому счету было наплевать, что думали об ее внешности мужчины.
      Наличие исторического голландского носа рваных носков пугающий ореол сильной женщины, а также резко выраженное пренебрежение и отсутствие интереса к мужчинам любого статуса не оставляло русскому эротоману Туземскому никаких шансов даже на ритуальное знакомство с Энгельбертой Боду не говоря уж про другие более темные делишки.
      Водка по вечерам ульянкины пирожки и голландские с травкой, а также объяснение всемирной архитектуры на пальцах - это все чем могли заняться Кирьян Егорович Туземский с Энгельбертой после трудовых угадайских будней.
      
      ***
      
      Перечитывая эти строки Ченджу обратил внимание на упоминание чересчур уж прозрачных имен должностей и известных фамилий, что могло бы привести к легкому недовольству высоких лиц излишне честным повествованием г-на писателя и как следствие к легкому недопониманию в международных отношениях.
      Ченджу-таки настроился на правку несоответствий имен данных героям в первой части путешествий в Европу за гвоздями и в последующих частях. Чтобы не нервировать публику по этим двум показателям Ченджу отвлекся от сочинения и занялся правкой имен.
      Читателям, которым попадет в руки этот правленый вариант книжки уже не придется привлекать мистику искать ворота между параллельными мирами и всячески ломать голову над объяснением проблемы одних и тех же лиц геройствующих в разных частях книги под разными именами.
      
      ***
      
      В голландском кошельке молодого атташе Питера ?2 немного, но что-то звенело.
      Вклад с российской стороны в общую с Сибирью культуру был практически никакущий.
      А требовалось от нас в ту пору только включение голландского архнаследства в списки оберегаемых памятников, а также минимальные индульгенции на их сохранность и поддержание в порядке, в случае если бы голландцам удалось эти памятники отреставрировать и придать старине импульс обновленной жизни.
      Со стороны Голландии общение между архитекторами разных стран финансировал уже упомянутый культурный Фонд некоего Принца.
      Питер ?2 сначала понемножку, но все же клювал оттуда.
      Остатки подклевывал в свою пользу Питер Номер Один.
      Угадайгородская администрация помогала словом.
      Кроме того региональные власти приглашали гостей в Большой Белый Дворец сразносольничать по-шведски, откушать шампаньскаго и подписать намерения.
      И только Кирьян Егорович щедро и в каждый приезд потчевал гостей хлебом солью и русской водкой - в стране был очередной долго непрекращающийся кризис и было не до колбасы. Студентов и более важных посланцев из другой страны тоже хватало.
      Туземский образовывал на территориях дома архитехтунгов выставки привлекающие местных проектировщиков и искусствоведов отдавал собственные кровью и потом заработанные денюжки на общее русско-голландское дело, что стало одной из причин нарождающегося лично-семейного кризиса.
      Все остальное было неплохо и тикали моральные бонусы в адрес Союза обозначая деловитую жизнь и нужность архитектурной ячейки.
      Но как-то раз председатель Союза крепко залетел с выставкой. А дело было так.
      Голландцы сильно долго эту вывеску везли по степям и лесам, а везли они ее в автомобильной фуре: задержались сначала при пересечении границы потом шофера излишне выпили на Уральском перевале, - их тормознула служба ГАИ, - тогда еще была ГАИ, - и еще на неделю продлили срок показа другой выставки в Ебурге. Пока груз на двух фурах доехал до Угадая, кончился срок, определенный на растаможку.
      Выставка приехала ровно к дверям Малого Дворца Архитехтунгов и перегородила автомобильное движение до самого вечера.
      На завтра (имеется ввиду то, очень давнее и теперь уж давно прошедшее завтра - очень сложен русский язык в отношении временных форм) было запланировано открытие, а на открытие приглашен Ну Очень Крутой Начальник, а также Питер ?2 со своей свитой в по-модному драных носках.
      Не долго думая Кирьян Егорович с Питером Первым решили таможку не ждать а вскрыть печати на фуре и заняться монтажом.
      Сказано - сделано.
      С помощью прихваченных голландских мастеров выставковедения нескольких угадайских мальчиков-архитекторов под кулинарным руководством Энгельберты Боду и Ульяны Порфирьевны Бим, а также с участием Кирьяна Егоровича лично возбуждаемые крепкими напитками и быстро бегущими стрелками часов к утру успешно смонтировали все стенды прибрали с полу стаканы и болты и даже успели по чуточке прикорнуть на матрасах.
      Днем пришли все большие местные патроны и приглашенные культработники пришел Питер 2 со свитой. Пришел Ну Очень Крутой Начальник. Как положено, рассекли ленточку по этикету поздравили друг дружку и по прежнею моде в очередной раз объявили дружбу народов. Присутствовали разнаряженные непременные молодые дамы - те самые которые внутренним обонянием чуют бесплатное шампанское с конфектами, не пропускают любых светских тусовок независимо от ее статуса - лишь бы была пресса и завидовали бы глупые соперницы.
      Составив галерку, подоспела жидкая публика и рукоплескала она иностранцам аки президенту американской Вселенной.
      Словом выставка, несмотря на ее невеликость была вполне информативной надежно слепленной и всем пришлась по душе.
      Стороны вновь подмахнули очередные намерения. Все получилось недурственно.
      
      ***
      
      И тут вдруг пожаловала таможня. Таможня сначала сильно удивилась потом разобиделась на то что ее не пригласили раньше, а больше всего на тот факт, что без их ведома распечатали груз. Кирьян Егорович хоть сейчас может поклясться, что в конструкциях выставки не было спрятано ни бомб, ни наркотиков. К чему все эти сложности - Кирьяну было малопонятно: эфирные травки могли быть набиты в папироски, а также могли наличествовать в сертифицированном табаке чужеземных гостей, расфасованных по карманам голландских гостей и их малолетних поскребышей.
      Волынка с нарушением законности длилась около года. Было написано неразливанное море истолковывающих бумаг и обхожено много кабинетов. Когда объяснения и резоны закончились, настал суровый час расплаты по закону. Но был, слава господу, не тридцать седьмой год, да и публичная порка на площадях нынче не моде.
      Кирьян Егорович тупо платил из своих заработанных средств проклиная Голландию обоих Питеров, которым стало как-то сразу пофигу Энгельберту Боду Мудольфину Книххэ архитектора-историка Сюськина автономную колонию с его социалистическими и зарубежными патронами таможню и муниципалитет местную, индефферентно предавшую его архитектурную ячейку и себя неразумного.
      
      ***
      
      В семейном бюджете уже давно была, а после событий с инстранцами сильно расширилась прореха, вызывая у жены Кирьяна Егоровича соответствующу, почти что справедливую реакцию недопонимания и возмущения.
      Кирьян в ответ на эту продолжителую женину слабость, сопровождаемую многочисленными разборками, криками, порицаниями в свой несчастный адрес, как-то не сдержался и ответил легким диспетчерским хуком, после которого супруга помимо ее желания приземлилась в диван, к счастью оказавшийся на пути траектории полета.
      - Никогда не приставай к пьяным мужикам. Оставляй все на утро. - Сказал он тогда в очередной и последний раз своей красивой жене.
      А затем без всякого намека на оригинальность Кирьян Егорович в сердцах громко хлопнул дверью. За закрытой дверью он понял, что теперь, по эту стороны двери, его ждет полная тягостей и неприглядных приключений, заведомо понятная своими последствиями, подлинная, собственная, а не соседская, не товарищеская, не киношная, а тупая холостяцкая житюха.
      Кирьяну Егоровичу много чего еще пришлось перенести на своих немолодых плечах все как-то больше унылого.
      Кирьян Егорович пожил некоторое время в приютившем его Союзе спавши на столах без постельных принадлежностей и перезнакомившись со всеми тутошними ночными крысами. Далее он помучился на съемных хатах, потом устроился по блату в муниципально-заводскую общагу. За это время он кого-то полюбил кого-то недолюбил, впервые познакомился с обитательницами подпольных домов терпимости, поверхностно познакомился с подкрашенными представителями преступного мира, с обитателями общаг, ресторанов и баров, и по необходимости освоил джентльменский кухонный минимум.
      Через некоторое время, достаточно познав нравы дна и безрезультатно попытавшись противопоставить всей это падшей публике собственное понимание добра и зла, плюнул на все и занялся исключительно работой.
      С одной стороны закономерно с другой довольно неожиданно - когда Кирьян Егорович считал что он уже мертво завяз в черной полосе из которой уже не было сил выбраться - произошло ровно наоборот.
      Выплыл вновь Питер Номер Один.
      Умный Питер ?1 решил поучить русских сибирских архитекторов голландскому архитектурному мастерству связав это со своей родной темой охраны исторического архитектурного наследия и малозатратным способам превращения отживших промышленных сооружений без их демонтажа в мирные и культурные сооружения и мероприятия, а также для получения очередной небольшой порции денюжек. Настал час обмена архитекторами - специалистами.
      Благодаря справедливому и товарищескому протеже со стороны Ульяны Порфирьевны вплотную занимавшуюся общением с иностранцами и не забывшей кирьяновой доброты господин-товарищ. Туземский К.Е. был включен в состав делегации Угадайгорода отъезжавшей в Нидерланды.
      То был удачный 2XXX-й год с Рождества Христова.
      Руководителем голландской стороны Питером ван де ТТТ-орном, кроме культурной голландской программы, была запланирована поездка в смежный с Нидерландами, бывший когда бойким, промышленный район Германии - Рур, где был зачат, процветал и здравствовал индустриально-культурный эксперимент Зольберайн.
      Ощущения от Германии были неполными всвязи с характером поездки: Питер ставил своей целью обучение непродвинутых в архитектурном отношении русских эффективному и культурному использованию заброшеных промышленных сооружений и территорий, а вовсе не знакомство делегации с немецким образом жизни и их достопримечательностями.
      Первое ему удалось вполне. Наглядных и удачных примеров правильного и неожиданного употребления ненужных цехов газгольдеров отвалов и т.д. было в изобилии.
      Русская делегация вернулась на родину напичканная яркими впечатлениями и информацией по широкому спектру реновационных фокусов.
      Однако Питер никак не мог научить русских архитекторов доставать у местного и федерального правительства деньжонки на подобные же мероприятия в Угадайгородском промышленном регионе.
      Питер попросту не смог понять и оценить степень и приоритеты экономического развития бывшей страны Советов после разрушения союза братских республик целенаправленной бездонности русского бюджета и хищной наглости нового народившегося класса капиталистов.
      Через год Питер достаточно втерся в доверие к местным предпринимателям и сумел показать себя неплохим планировщиком сибирских садов и парков, открыл собственный небольшой торговый бизнес, обзавелся русскими друзьями-интеллигентами, привез в Сибирь пару - другую выставок, организованных преимущественно за счет негосударственного культурного фонда Голландии, но при этом тратив и свои личные сбережения.
      - Где Зильберт Рыжий? - спрашивает Питер директрису. Ему нужен молоток. Мне надо картины прибивать.
      Но нетути молотка в музее.
      - В отпуске Зильберт Рыжий.
      Ехидничают работницы что ли? Зависть, наплевательство? Что, почему? Совершенно непонятно Питеру такое отношение.
      Питеру пришлось собственноручно и почти единолично приколачивать привезенную им современную голландскую живопись и графику в угадайгородском художественном музее. При этом ему пришлось самому купить на рынке молоток и гвозди.
      - В русских музеях не нашлось места обыкновенному молотку. - Напишет он СМС-ку своей любимой. - По крайней мере, в Угадайском музее такового не оказалось. А я, любимая, кстати любопытный синий гвоздь обнаружил в их краеведческом музее. Так они говорят, что этот гвоздь с Голого Рудника. А я как раз там голландской школой занимаюсь. И говорят, что он золотой.
      - Бывает синее золото, - пишет ему любимая. Только ты помалкивай. Я кое-что про это дельце знаю. Мне дедушка рассказывал. Приезжай поскорее, я соскучилась.
      Питер затаил обиду на музей, а через некоторое время окончательно плюнул в сторону Угадайгорода и решил там больше не появляться. Исключение он сделал для нескольких настоящих русских друзей - переводчиков и журналистов.
      Кирьяна Егоровича в этом списке не оказалось.
      
      ***
      
      
      
      
      
      
      -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      
      3.2.4
      ДОРОГИ ЖЕЛЕЗНЫЕ И ВСЯКИЕ
      
      Российские просторы - немаленькие, и для их преодоления, особенно в кандалах, а также на сменных полудомашних мохнатых лошадках с нумерными колокольчиками на дугах и с почтовыми отправлениями в мешках, даже на резвых скакунах, призванных на службу, везущих дотелеграфные, военные циркуляры, псевдозащищенные от постороннего взгляда сургучами и веревочками, требуется немало мастерства.
      Сколько таких циркуляров было отнято и порвано по дороге любопытствующими и, порой даже неумеющими читать, разбойными уполномоченными? Об этом никто не думал. Надо доставить - под козырек и помчал! Сколько при этом пролито крови и выставлено сляпанных по-быстрому придорожных крестиков? Реки и аллеи.
      В безрессорных бричках с условно бритыми именитыми ссыльными и на обычных телегах с сознательными и насильными переселенцами, и, даже для битком набитых социалистическими каторжными вместительных теплушек, снабженных по лафетному лязгающими, быстро вертящимися железными колесьями, исстари времени требовалось больше, чем для пересечения с аналогичными целями - хоть вдоль, хоть поперек, - любой, не объятой войной, европейской державы.
      Война и революция в контексте дорог - мероприятие особое. Понятие времени в непоэтичном дорожно-ратном пространстве непредсказуемо и одновелико между перевалочной станцией, незапланированной остановкой и конечным вокзалом. Оно равно расстоянию между жизнью и смертью.
      Военная дорога равняет безбилетного генерала, едущего на фронт, с мирным обывателем, купившим негарантированный клочок бумаги в обмен на банку с огурцами или на шмот сала, завернутый в революционную газету "Искра". Тираж неузаконенной подпольной газеты, отпечатанный на уворованной печатной машинке, стоящей для пущей конспирации в подвале губернаторской фазенды, позволял завернуть в него тонны революционной валюты - буржуазного сала и припрятать в дорожных баулах, тюфяках и дамских сумочках тысячи промасленных матросских маузеров и кулацких обрезов.
      Россия по расстоянию с запада на восток держит с большим отрывом прочно первое мировое место. Для выяснения этой аксиомы достаточно бегло взглянуть на глобус.
      На железных, грунтовых и асфальтовых дорогах России иносказательно и всамаделишно родилось немало писателей, генальных воров, философов и мыслителей, шпионов, клофелинщиков, химиков, ядерщиков, бандитов и беспризорников.
      Дороги России - это отдельная от государства страна, узкая и длинная до невероятности, порою механическими фрагментами неумело встроенная в политическую и географическую карту.
      Родные дороги - это особо сказочная страна с невероятными приключениями и необозначенная официальными границами и предусмотрительными столбовыми камушками их начала и конца; с надписями типа "налево пойдешь...направо..., а если прямо, то вообще копец."
      Наши дороги, кроме скучных буквенно-цифровых обозначений, имеют народные прозвища, иной раз названные по именам главарей хозяйничающих на них банд.
      Железные дороги, кроме того, имеют свои назначенные сверху правила, опубликованные рядом с окошечками билетных касс. А что особенно важно, так это то, что и твердые, и мягкие дороги, имеют свои собственные неписаные законы, незнание которых не освобождает граждан от ответственности своею шкурой.
      Злыми и веселыми гражданами придуманы изощренные приемы нарушения служебных законов и норм добропорядочных отношений, как на простых, так и на железных дорогах. Злые граждане не нашли прописанных в библии норм поведения на железных дорогах. Как известно, в момент написания со слов пророков и в поздних корректировках каждой конфессией на свой лад указанного всемирного меморандума доброты и рецептов оберега от прохиндейства, железных дорог и мирного использования паровой энергии еще не было придумано. И это является большой промашкой вездесущего, но ленивого бога, не проконтролировавшего результаты творчества пророков-литераторов.
      Горе-пророкам не хватало материалистического мышления, экстрасенсорного мастерства и денег на машину времени, чтобы быстренько сбегать туда-сюда и подправить свои пророческие писульки.
      Другими - добрыми гражданами, - иной раз на основе личного опыта, местами на основании опыта своих соседей, веселого и бесшабашного эксперимента односельчан и родственников, не вернувшихся с дальних путей следования, с иногородних рынков, с отдаленных пасек и особо гиблых рыбных мест, пользуясь слухами и рассказами огребшихся и раненых придорожных горе-путешественников, задним умом бабушек и физическим опытом дедушек выработаны правила выживальческого контрповедения.
      Горе тем взрослым внукам, кто пренебрегал дедушкиными советами и не брал с собой в дорогу и не припрятывал бы под ветхую попонку укороченные вилы, колотушку потяжелее или бердан с волчьей картечью, равно действующей хоть на настоящих хищников, хоть на ряженых в овечкины шкурки.
      Нарушители бабушкиных правил безопасности (береженого бог бережет), ссылающейся на опыт неумелых предшественников и страдальцев, своей кровью добывали дополнительные доказательства обоснованности и поправдашнего, извечного и нешутейного их существования на дорогах проселочных, проложенных по полям, степям и лесам. Что такое "по весям" - никто не знает, а если бы знали, то тогда можно было бы без зазрения совести включить и "веси".
      До рождения графомана, словоблуда и полуудачливого полупутешественника Полутуземского Кирьяна Егоровича, назвать русские дороги Отдельной Страной, несмотря на наличие специального министерства и море поэтов-новословов, пока еще никто не догадывался и не решался.
      Дороги Европы - более естественное, академически не вывороченное наизнанку, материальное и географическое образование. Эти дороги, в отличие от русских дорог, конкретно связывают пункт А с пунктом Б.
      С иностранного отрезка А-Б можно временно свернуть на пункт В, развлечься в пункте Г, найти там девок и выпивку, сослаться жене или фаворитке на пункт Д, и при этом не заблудиться и не пойматься на вранье.
      Не по-бандитскому интимные, фундаментально задуманные, функциональные дороги Европы, не предназначены ни для каких иных манипуляций, кроме своей основной цели. По причине своей коротышечности (даже не помогает их современная гладкость и нетрясучесть) не годны они для философских размышлений, художественного романописания, сочинительства планов революций, законодательных правок и криминальных изысков, что так часто случалось и до сих пор натуральным образом происходит у русских.
      На железных дорогах российских земель, если в пути не пить водку и не иметь своим основным занятием лузганье семечек, раскорлупливание вареных яиц или языкочесание с соседями на противоположной лавке, принято читать книги. Оттого у нас такая просвещенная глубинка.
      На дорогах Европы вряд ли кто-то мог бы успеть быть зачатым, рожденным и брошенным единовременно. А в России - стране нелюбимых, вечно подозреваемых и отверженных своих сынов, в частые смутные времена такое приключалось нередко, если не сказать - постоянно.
      За короткие пробежки по дорогам исторической Европы ни один из западных писателей не успел написать ни романа, ни мало-мальски стоящей повести. Все это делалось европейскими писаками по прибытии в свое родовое поместье, в городской дом, до постоялого двора или отеля, по заселению в ночлежку для бедных или в конченую съемную мансарду с непременно запыленным окном во двор.
      В роковом и от этого не менее любопытном дворе, по мировому стечению обстоятельств, всегда проживает прекрасная проститутка, болеющая кровохарканьем, или, на худой конец, засыпает последним сном раззорившийся банкир, который только и ждет, кому бы успеть передать карту с местом захоронения сундучка, таящим в себе остатки золотого запаса и завещание с пропущенной строкой - для собственноручной вставки фамилии счастливца.
      Последним указанное место жительства - мансарда - это особо почитаемое место для начинающих писателей-романтиков и политических фантазеров.
      Нашим путешественникам, особенно главному добытчику гвоздей - Кирьяну Егоровичу 1/2Туземскому, объездившему четверть мира и измусолившему немало казенных простыней, это было хорошо и не понаслышке известно.
      
      ***
      
      
      -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      3.2.5
      ДОРОГА В МЮНХЕН
      
      Сообразно строкам вышеприведенной
      декларации о правах человека
      на европейских дорогах,
      Мюнхен надвигался на героев
      настоящего бестселлера
      бесконечно скучно и неотвратимо
      как обозначенный выше
      стандартно-европейский пункт Б...
      
      
      ...Ровно через шесть месяцев Туземский писал именно это последнее (как говаривал кровосос Бим - "крайнее") предложение. Именно на этом последне-крайнем предложении какой-то молоточек извне звонко стукнул Туземскому в череп. Мозг скрипнул и тихо откликнулся, как миниатюрная входная дверца гномичьего домика, в котором происходило то ли тайное совещание, то ли засекреченные похороны хрустальной царевны после ее изнасилования гномичьей шайкой.
      Туземский осекся, глянул зачем-то в потолок, где потрескивала искрами люминесцентная лампа с подчерненным концом, и убрал руки с клавиатуры. Потом он отодвинул в сторону мышь, крутанул себя в кресле; а остановившись, схватил ладонью челюсть, да так и завис над столом в позиции мыслителя. Рука его непроизвольно совершала поглаживающие движения от щек ко рту, преодолевая на своем пути слабую щетину и вызывая приятные, как от женщины ласковые ощущения.
      - Завтра побреюсь, - подумал он. - Или послезавтра. А пока и так хорошо.
      Рот автоматически схватил большой палец, оказавшийся в критической близости - вроде кролика рядом с пастью удава, а зубы тут же, заученными движениями, подобно карандашной точилке принялись ерзать по ногтю.
      - Все эти - молоточки, зубы - ногти - неспроста, - подумал Туземский. - Это какой-то знак. Предупреждение. Все само собой как-то происходит. Я не хочу, а оно самое прет и прет. Прет и выпревает на бумаге.
      В расшифровке предупреждений и потусторонник знаков Туземский не был силен. Поэтому образовалась неясная пауза. Паузу он решил заполнить острижкой вредных ногтей, так мерзко только что цокавших по клавишам.
      Ногтям он приписал главный вред, превращающий славный процесс формотворчества в дурацкую затею нескончаемого романописания - почти что в бесконечно тоскливую, обвислоухую заячью клоунаду с барабанами.
      Туземский напугался как-то само собой выплывшего на поверхность монитора и увеличившегося до семьдесят восьмого кегля слова "скучно". Такого в его вордовской практике никогда не случалось. Он переправил кегль вновь на двенадцатый и снова задумался.
      - А ведь кто-то доберется до этой страницы... и до этого слова "скучно". Как бы после того не потерять читательского интереса, вроде наперед предупреждаешь.... - гадко и расчетливо думает графоман: ранее (с полгода назад) читательский интерес не колебал его практически никак. Разве что изредка графоман почитывал статистику в самиздате, и, если заблудившихся на его поляне читателей становилось меньше, то он поправлял какую-нибудь короткую фразу и роман выскакивал в первых строках как новинка, заглатывая новых интересующихся.
      "Если позволил себе маленькое блядство, кончится блядством уже вполне половозрелым" . Туземский позволял себе такой величины блядство.
      "Бред не может занимать полголовы, ему нужно все дисковое пространство" . Тут уже графоман Туземский начинал протестовать: бреда в его писанине - ноль и махонькая копеечка. Многословие в его романчике - следствие жалости по отношению к прожитому им самим и его друзьями материалу, или как ответный удар в боксе за деньги: раз за тебя сдирают бабло, то ты должен не просто завалить противника сразу после гонга, а сначала погонять его по рингу и красиво нокаутировать в последнем раунде.
      Метод написания романчика у графомана до чрезвычайности прост. Имеется хронология - это основа повествования и напоминальник. Графоман списывал события как с листа, лишь слегка напрягая свою память, вспоминая буквы алфавита и заглядывая в фотографии, которые освежают дальние вчечатления, детали и помогают ухватить в глубине мозга топнущие физические ситуации и состояние души, медленно погружающееся на дно биологического компьютера, превращая некогда живые файлы в файлы со значком "temp" .
      "Скучно"... - рассуждает далее графоман по поводу этого слова и всего того, что за ним стоит.
      Вот читает человек, все ждет чего-то, а по-прежнему все едут герои куда-то, одинаково сорятся, одинаково ссут и все ходят и ходят взад-вперед. Что смысла в такой писанине? Ну, встречается фасад, ну глянули, ну оценили, ну обсудили. ...Это литература, или стенография? Когда сам внутри всего этого - не скучно. Даже наоборот - постоянно на взводе: то Бима оберегаешь, при этом надо по сторонам посмотреть, то лично за себя побеспокоиться и за свои впечатления: ради чего ехали - тупо прогнать по Европе для галочки, или все-таки надо получить удовольствие, впечатления ли? Уж всяко: ехали не для ссор. Хотя сразу было видно - компания - не спевшаяся, та еще. Один Порфирий чего стоит. Все внимание на себя берет.
      Малеха, мать его ити, - отдельный вопрос. С виду вроде симпатичный парень, крепок в плечах, не дурак, но слегка отстал от живой жизни - ну бывает такое, когда все время в компьютере. ...А копнешь глубже - эгоист и умелый всадник на папиной рысаковой шее.
      Ксан Иваныч? Этот вдруг, не в пример всем прежним совместным путешествиям, взвинченный какой-то стал.
      - А если бы я все это знал - поехал бы, или нет? - спрашивает сам себя Туземский.
      И припоминает сомнения: Да, было дело, подозревал о сложностях. И начальница спрашивала - не ошибаешься ли, может в другой какой раз, - намаешься, не отдохнешь - неоднократно предупреждала она его.
      Но Туземский гордо отвергал все пугалки, наверняка зная, что если уж сядешь в автомобиль и пересечешь границу, то пути назад уже не будет. Если придется терпеть, то всем. Может не поровну, зато всем несладко. Дорожные дефекты, естественно, будут тоже. Но будут и плюсы.
      Разные характеры, пьянство в салоне? Переживем - и не такое случалось. И переживали как-то.
      Совершая суровый по-мужскому маникюр и думая думу, Кирьян Егорович - графоман постепенно взял себя в руки, повеселел. Потом отложил в сторону ножницы и нырнул под стол, брезгливо выудив оттуда урну с нутром, обернутым в черный полиэтилен. Задорно сморкнул вглубь и повторил опыт еще и еще, неудовлетворившись качеством первой попытки.
      Заканчивая маникюр, он ровно пять раз (опытно проверено после) шлифанул зубами по твердым окончаниям большого пальца правой руки. Надо сказать, левой рукой маникюрного эффекта хрена когда добьешься. Попробуйте сами.
      Затем он выловил из стеклянной банки, приспособленной под чайный набор, нечаянно упавшие туда, слипшиеся с сахаром каштанового цвета крошки, залил их кипятком, глотнул получившегося кофию и, подумав внимательней, утвердил слово "скучно" для вставки в сомнительное по нравственности и по отношению к честному читателю предложение.
      Затем решительно и с напором продолжил писательский процесс.
      Теперь он на все сто был уверен в небесконечности обещанной поначалу мюнхенской скуки. Не то, чтобы ее никогда не было, но и не было так, будто ее не было никогда.
      Да и не с теми героями Кирьян Егорович связался, чтобы так взять просто и нахаляву передать им до самого конца романчика вожжи уныния, которыми он, на минутку спасовав, предательски правил только что сам.
      
      ***
      
      ...В совсем недавнем русском прошлом весельчак Порфирий Сергеевич в часе езды до Мюнхена вдруг заметно посуровел. Он, глядя в окошко, зарядил себя порцией пива, которое на поверку оказалось простой европейской водицей. С десяток километров он не знал, куда ее выплюнуть. Для пива в желудке и в пузыре места были забронированы. Для воды - нет. Обезумевший от горя Порфирий не догадался открыть свое мобильное оконце и сплюнуть всю эту жижу на ходу....
      Может быть, и догадался, - кто его знает, сами спросите, пока он в здравии. ...Ку-ку, Порфирий, ты жив? - сбрасывает автор шуточную СМС-ку Порфирию. И тут же получает в ответ: "не даждетись блЪядьи". Написано дословно. Порфирий достаточно принял на грудь и не утрудил себя грамматикой.
      ...Но совесть и обязанности главного гринписовца экспедиции не давала ему на это никакого права. С разбухшим ртом, который наполняла чуть солоноватая чешская минералка, постепенно разбавляемая и добавляемая непрошенной слюной, с бесцветным и бессмысленным взглядом Порфирий встречал и провожал редкие придорожные часовенки и выцветшие крестики отдаленных баварских монастырей, спрятанных за верхушками елей. Он не отвлекался на заросли хмеля и не сопротивлялся обгону со стороны буднично спешащих к своим городским гаражикам немецких автомобилей.
      - Мужики, остановите, - хотел сказать он, но не мог: щеки раздулись до невообразимых размеров и при попытке выговорить слово из уголков губ выдавливалась вода. В лучшем случае получилось: - "буль-бль" и совсем непонятное, истошное от безисходности грудное "ффо-йаф-бб-бу!!!"
      - Порфирий щас блеванет, - решил Кирьян, который по опыту совместного распития пива в кабаках Угадайгорода знал некоторые особые возможности самосдерживания и опознавательные, странные приметы Порфирия по части начала блевонтинного процесса. Несколько дней совместного путешествия подтвердили, что Порфирий за границей нечем не изменился.
      - Стойте! - кричит Кирьян водителю. - Порфирию плохо!
      - Не можем, - говорит злой водитель Малеха, торжествуя над морально и физически поваленным Порфирием. Ради победы и баллов он был даже готов рискнуть порчей салона чужим (не своим же!) блевонтином.
      - Автострада! - добивает он Порфирия Сергеевича. Нужен съезд.
      Порфирию совсем погано. Обдаваясь жидкостью, истекающей из краешков рта, он разворачивается на сто восемьдесят градусов, придавив сиденье коленями, из последних сил нашаривает в открытом багажнике полиэтиленовый пакет, набитый относительно свежим мусором, и водопадом спускает туда всю воду. И, похоже, не только воду.
      - Бимчик, слабо было окошко открыть? - спрашивает жалостливый Кирьяша, пронаблюдав и просочувствовав с начала до конца все мельтешения несчастного Порфирия.
      - Ебть! Что-то не догадался. - Порфирий Сергеевич, довольный удачной развязкой, по-простому, как недотепушный мужик в окончании сенокоса, подтирался рукавом. - Я - Гринпис, на ходу не блюю.
      - А в салон можно, - подначивает Ксан Иваныч.
      - У меня было два часа запаса, - говорит Порфирий, - а тут минералка с пузырями. Соленая. Этого стерпеть никак не могу.
      - Теперь нанюхаемся! - неожиданно сотряс салон тонкий на обоняние Малеха, поменявший традиционное подносовое ворчание на мужественный вопль. Возмущение его было оправдано, хотя скидку все-таки можно было сделать: происшествие правильней было бы назвать несчастьем, а не запрограммированным случаем.
      Пользуясь общей панелью управления, Малеха открывает настежь все окна. В салон врывается свежий мюнхенский ветер.
      - Вода не пахнет, - отгрызает половину малехиной фразы Бим.
      - Кондиционер выключаем! - раздался командный голос генерала.
      - Скоро Мюнхен, - особо сжатым голосом, со скрытым мастерством и смыслом напоминает Кирьян Егорович: хватить, мол, генералить, пора меняться с папой местами.
      Правое переднее кресло подалось назад, и из-за него высунулся черная масляная челка, которая являла собой завершение приглаженной, с редко торчащими клочками - диссонансами, парикмахерской какофонии Ксан Иваныча. Два серых глаза с по-казацки вздернутыми бровями грозно сверкнули и пытливо уставились сначала на Кирьяна Егоровича, который располагался по диагонали от него; потом глаза, потащив за собой голову, развернулись; и под сорок пять градусов, от уха до уха, просверлили они Порфирия.
      Малеха и Порфирий, не переставая браниться и что-то друг другу доказывать, по очереди открывают и закрывают свои окна, каждый на свой лад, каждый в свою пользу. Малеха говорит вполголоса, неслышным стрекотом, не бесславя себя поворотом головы в сторону Порфирия Сергеевича. Достаточно тонкого чувства презрения и позиции за рулем, то бишь, он теперь, хоть и временно, но начальник.
      Малехина нынешняя европеизированная речь походила на сплошное "ву-ву-ву-ву". Порфирий видит Малеху в минус три четверти, если начинать отсчет с затылка, и отвечает ему далеким от деликатности скрипучим, пилообразным басом. У него выходило что-то вроде "гу-гу-гу-ды-ды-ды."
      Папа опять замолчал и не встревает.
      У всех виновных и втянутых в конфликт путешественников остриженными флагами развиваются волосенки.
      Заграничный зефир свернул бороду Бима направо.
      Усы Кирьяна Егоровича от действия ветра встопорщились, кожа лица похолодела и натянулась, как только что отремонтированные анфискины сиськи. Надо же, под руку попалась!
      - Других сисек под рукой не было. Извини. Все телевидение было в твоих сиськах. - Так утешил актрису графоман Полутуземский, ставший на днях знаменитым.
      - Уменя все натюральное, - сказала Анфиса, - а ты бы в стеколко постучал, я бы еще тогда показала бы.
      - А сейчас?
      - Ну, смотри, голубчик. Бабки с собой?
      - Фу, Анфиса! Я думаю, за бабки ты смошенничаешь.
      Анфиса сконфузилась, запахнула пальто и вытянула губки для прощания: "Вас сибиряков - не проведешь. Приезжай в Москву. Расплатишься с долгами".
      - Нека, помирать я поеду в Сучжоу.
      - Да живи уж пока, красавчик.
      - Слушай, а Антон Павлович, случаем, тебе не родственник?
      - Приедешь - расскажу. Познакомлю с Достоевским-правнуком. У меня новый проект. С твоим участием. Называется "Как выгрести из Туземского гонорар".
      - Это уже горячее. Подумаю.
      - Ну, пока - пока, думающий Вы наш. Поторопитесь. Пленка кончается.
      - Пошла к черту.
      - Сплюнь.
      
      ***
      
      Дело происходит в среду, а не в субботу и даже не в Октоберфест, поэтому единственной иностранной машиной на необлеванной предусмотрительным Порфирием трассе был их автомобиль с российским флажком на бамперах и с пропускающим бимовскую полурвотную жижу целоффаном в ногах.
      Ксан Иваныч отдыхает вне руля. Малеха увлечен доверенным ему вождением. Кирьян Егорович изредка общается с отодвинутой в сторонку, ненужной пока надоблачковой иностранкой Катькой.
      Через несколько иностранных часов после отдыха на площадке и знакомства с немецко-русским шпиеном Николаем Петровичем - это кому как, - пусть эти часы выражаются в расплывчатой цифре "три плюс-минус десять минут" - совершенно плевой для русского человека, машина марки "Рено", посвистывая шинами, сначала антигероически и незаметно спустилась в равнину; а затем плавно, как многоразовый челнок в атмосферу, въехала в городскую черту.
      Наших путешественников, набивших на спидометр не одну тысячу километров, не встречали подобно козлевичам и остапам бендерам ни флагами, ни транспарантами. Их, давно не обмытый ни дождями, ни брандсбойтами автомобиль с русскими номерами и одиноким чешским лэйблом, заворотившимся с уголка, а также с сидящими внутри посидельцами, находящимися в разной степени пьянства и трезвости, попросту как бы вообще никто не замечал.
      Только томящаяся унынием космическая Катька изредка давала о себе знать, периодически пророча не особо важную информацию, намекая на пристыкованные съезды, ведущие к пунктам помыва и к местам платно покусывающего розлива топлива. По дорожным знакам и качеству дороги, ведущей прямо в столицу Баварии и так было все видно.
      Владелец руля - Малеха, по настоянию отца, ближе к Мюнхену понемногу начинает сбрасывать скорость. Потом папа, чувствуя окончательное, ставшее критическим, уплотнение движения, меняется с Малехой ролями и вновь занимает важное водительское кресло. Окна папа закрывает, приведя их в стандартный режим. Шум исчезает. Запах вместе с целоффаном выкидывается за обочину в виде исключения из гринписовских правил.
      Толстый и настоящий мировой Гринпис в это время отвернулся. Он занялся разборками причин и последствий только что опрокинувшегося в Красном море танкера, и мерзопакостного преступления русских в Германии не наблюл. Ответственный за мелкотравчатый путевой Гринпис - Порфирий Сергеевич Нетотов-Бим совершал преступление не по своей воле. Он, отстаивая свой статус, вначале попытался воспротивиться: "Пусть полежит еще, до хостела, - упрашивал он товарищей. - Я этот целлофан в другой пакет заверну и спрячу. Надо будет - так в два слоя. Как скажете. Я солдат".
      Но по гневному настоянию папы и со сморщенного согласия оставшихся путешественников, ему пришлось согласиться с большинством и вышвырнуть пакет далеко за дорогу в жиденькие кустики, а пол салона и кресло подтереть по собственной инициативе весенней травкой, найденной среди камушков обочины.
      По завершению преступления Бим вытер дурно пахнущие криминальные руки о спинку малехиного сиденья и от нечего делать, глянув в окно, вспомнил свою, на время оставленную дома профессию.
      Архитектурный профессионал, а также критик Порфирий Сергеевич Нетотов прилипает лямблями к стеклу. Он поглядывает на мелькающие фасады и пытается определить в них сходства и различия с милой сердцу русской предгородской застройкой с тем, чтобы потом на любой пьянке с коллегами по цеху, или в серьезном муниципальном споре аргументировать "наши и их" архитектурные плюсы-минусы.
      Для домашних аргументов он приготовил одно важное наблюдение: в Мюнхене, оказывается, не акцентировано понятие "пригорода". Вернее, пригород, конечно же, был, но в нем отсутствовали характерные для любой российской провинции опознавательные символы. В нем отсутствовали стандартные сельские хибары с косыми и разношерстными оградами, сделанными из того, что нашлось во дворе - это раз. Два: - отсутствовала разбитая на колодбины и колеи дорога. Вернее, дорога, конечно, была, но колодбин не было. Не нудилась худая, пригородная скотинка - это три.
      У российского домашнего животного, по бимовскому пониманию, для этого не хватает сил и нет желания почем зря ржать и мычать. Немецкая скотина, жирная и довольная жизнью на пригородных лугах, радостно реагирует на автосигналы и может проследить вас любопытным взглядом до самого вашего исчезновения за поворотом или до растворения в глянцево - перспективном растворе.
      Большие и средние, непритязательные, но аккуратные дома, габаритные заводы, больше похожие на громадную подарочную упаковку, только без бантиков, толпятся по сторонам автострады там и сям, не вызывая причинных тягостно-родных ощущений, возникаемых при приближении к городу русскому. Это уже четыре.
      Движение по русскому пригороду напоминает каждому нашему земляку грустный по необходимости путь на кладбище для встречи с могилками своих родных и близких. Это пять.
      И хорош на том! - Подумал Порфирий, и записал перечисленные аргументы в свою не совсем трезвую память.
      Машина сползла с автострады и незаметно влилась в городскую сеть. Где закончился платеж за пользование автобаном никто не заметил. Зато все отметили, что появились значки с кроликами, улитками и оленями, перебегающими кто как может черную черту автотрассы .
      Малеха, падший было духом после проведенных за рулем нескольких отчаянных часов по относительно спокойной автотрассе, при приближении Мюнхена зашевелился. Учуяв скорое прибытие и долгожданный отдых на мягкой постели, он удовлетворенно крякает, разваливает сиденье, закидывает назад голову, прикрывает глаза и окончательно успокаивается. Но тут же, вспомнив, что давно не баловался дымком, он проделывает те же телодвижения в обратном порядке.
      Затем он достает зажигалку, сигарету и, нажав кнопку окна, образовывает через пепельную щелку общение с улицей.
      Папа отключает кондиционер.
      - Малюха, Киря, снимайте Мюнхен. Кончайте перекур, - нравоучительно произнес Ксан Иваныч, искоса и с легкой укоризной взглянув на Малеху. В салоне имеется гринписовская пепельница, которую Малеха из юношеского протеста в семидесяти процентах игнорирует. Через зеркало заднего вида Ксан Иваныч углядывает темя Кирьяна Егоровича с взъерошенными волосами. Голова Кирьяна приткнулась испод и Ксан Иванычу кажется, что Кирьян некстати собрался прикорнуть или блевануть на манер Бима.
      - Да что же это такое! - злится он, - как заразные все там. Кирюха, достань пакет, а? - советует он Кирьяну Егоровичу на всякий такой случай.
      Кирьян Егорович, естественно, ни черта не понимает. - Зачем? - думает он, - может Саня пива захотел. Бим, у тебя в пакете осталось пиво?
      Бим полез за пивом: "Держи".
      - Да я не хочу. Может Ксан Иваныч возжелал? Саня, держи! - протягивает он баночку Сане.
      - Не понял? Вы все о♂ели! - получает Бим за свою непонятливость.
      Через сто метров: "Эй, народ. Не спать! Всем взбодриться! Ха, смотрите, а вон BMW впереди!"
      Радостно и резко, как в утреннюю побудку, кричит Ксан Иваныч.
      Всемирно известное здание BMW, с фасадами, побитыми на ромбики и публиковавшееся в свое время в лучших журналах по архитектуре, буквально за пару лет выпало из рейтингов, но, тем не менее, продолжает интересовать всех гостей бочкообразной группкой офисов, бойко скругленной архитектурной чашкой музея и своим познавательным автомобилехранилищем.
      Бим щелкает клапаном банки и льет ее содержимое в свои ненасытные потроха.
      - Скоро поворот налево! - не поддерживает пафоса Ксан Иваныча Кирюха, которому было бы, разумеется, интересно посмотреть на BMW вблизи, но он, вглядываясь через очки в навигатор, а поверх очков - в пролетающие за окном перекрестки, честно выполняет доверенную ему работу, - у меня прибор, промажем с поворотом!
      - Прибор... что? А-а, - вспомнил и осекся Ксан Иваныч, - Порфирич... э-э, Сергеич! Художники, снимайте, давайте.
      - Не буду я снимать на ходу. Что пленку зря тратить, - не по-человечьи смирным голосом огрызается Бим, вспоминая чешскую перепалку с Сашей по поводу хмеля и фотосъемок на ходу, оборачивающихся долгим неразговорчивым антрактом, предстающим хуже самой трагедии - без буфета, пива и коньяка на полках.
      За три прошедших в непрерывном движении часа Порфирий сделал кирьяновским фотоаппаратом всего два снимка. Оба снимка представляли собой запечатленные в зеркальном потолке салона его и кирьяновские коленки с размещенными между ними отдыхающим навигатором и пачкой только что открытого "Винстона суперлайт". Снимки он сделал для собственного успокоения и ради художественного запечатления времени на случай предстоящей аварии тотчас же после того, как отец усадил за руль Малеху.
      Кирьян Егорович в редкие (к счастью) часы малехиного вождения, опасаясь за свою жизнь и целостность товарищей, всегда сжимался от страха в кресле (были бы ремни, он пристегнулся бы ремнями и дополнительно обернул бы голову шарфиком, а шапочкой прикрыл бы самопроизвольные, животные конвульсии глаз) и судорожно наблюдал за ситуацией на дороге, чтобы вовремя соорудить и выдать на гора подсказку.
      Сладкая парочка - Бим и Кирьян изредка выдавали практические советы не шибко умелому, молодому, почти что начинающему водителю, зато горячему и неразумному по части превышения скорости и еще более безумным обгонам. Отец, беспокоясь за целостность друзей и автомобиля, бывало, поддерживал товарищей, в особенности, когда Малеха норовил перестраиваться в условиях чрезвычайно сжатой дистанции между участниками движения. Немецкие и русские правила повелевают поступать одинаково. Физика безопасности!
      - Пленку вспомнил... в цифровике. Остроумник. Паразит и нахлебник, - подумал Ксан Иваныч про шалопута Бима, - Малеха, ну ты тогда давай, что сидишь!
      - А что тут снимать? - спрашивает ленивый немногослов Малеха, элегантно надкусив и выплюнув под ноги фильтр сигареты. Так ему забористей курить. - Пустота. Ничего нет.
      - Чапаев и Пустота, а не просто пустота! - совсем некстати вспомнился Кирьяну писатель Еевин, которого Малеха явно не читал, а сам Туземский прочел буквально накануне путешествия.
      Малехе архитектура Мюнхена неинтересна, если не пользоваться другими, более крепкими и точными синонимами из матершинного словаря Чена Джу, который Малеха не изучал по той простой причине, что роман тогда еще не был написан и не мог быть написан по его пониманию в принципе никогда. Не хватало еще, чтобы пьяницы книжки писали! А если роман все-таки случайно как-нибудь бы написался, то Малеха из принципа все равно не стал бы его читать, ибо ему заранее было известно, что Кирьян Егорович (как любой неадекватно относящийся к Малехе гражданин) не упустит шанса всячески увеличить его, совсем масенькие малехины недостатки, идущие от наивности души, и не отметить никак его кристально-позитивных качеств, которые Малеха из скромности и вредности тщательно скрывает.
      Малехе надо поскорей добраться до чистых простыней, а до того успеть пообщаться с лучшим другом по имени Интернет, который помог бы уточнить ему место размещения драгоценных басовых колонок, ожидающих его в Мюнхене.
      - Ну как, ну как... - суетится Ксан Иваныч, обеспокоенный индефферентностью Малюхи в отношении архитектуры - матери всех наук и его основной работы, кормящей в том числе и Малеху.
      
      Малеха в свое время попытался было пойти по стопам отца. Но после пары попыток осилить сессию Малеха решил, что курить травку и сосать из горлышка "Кадарку" - занятия куда более интересные, чем нудная учеба и нервные сессии, отвлекающие его от развлечений с дурью и музыкой. Практическая архитектура была ему не только не интересна, а ненавистна как напоминание о зря проведенных в институте месяцах.
      - Что увидишь, то и снимай, - поясняет отец, - вон BMW, вон плакат, вон дома какие, видишь! Снимай, что нравится. Вон смотри, президент на баннере. С бабой!
      На "бабе" Ксан Иваныч заметно повеселел; стекло заднего вида отразило и замельтешило по тылам салона ликующие глазные искорки. Бим заметил сверкающее лицо Ксан Иваныча, но промолчал.
      - Улыбка у Саши - что чугунный набалдашник... у Поддубного, мать его ити. Звезды из глаз... да лучше не клювать... - Таким художественным макаром Бим оформил свою актуальную мысль.
      - Чему радоваться, бумажных баб, что ли не видел? - думает он и снова утыкается в окно. - Кирюха, тебе помочь? - для отмазки спрашивает он главного навигатора, не поворачивая головы.
      - Справлюсь, уже близко, еще пара поворотов и мы на месте, - отвечает штурман.
      - Мне... ничто... тут... не нравится... - заявляет с особенно выгнутой растяжкой Малеха.
      Машина в это время останавливается на красный сигнал светофора. Малеха рассматривает баннер подробнее.
      - Это вовсе не президент, - говорит он, - и не премьер, и не канцлер. Это мужская оппозиция. А баба - для сисек. Снимать?
      Малеха, обожающий больше всего - после музыки, конечно - интернет, - он - противник всех женщин (если не считать беззаветно преданную ему и потому чрезвычайно полезную мать). Женщины доставляют ему одни только неприятности и заботы, несмотря на то, что он является плодом и живым доказательством любви своего родного бати и матушки. Малеха попробовавши как-то по пьяни задрать ноги паре мгновенно и бесплатно отдавшихся студенток, понял все с ходу. Отряхнувшись и возмутившись, он стал рьяным противником всех браков и ранних половых сношений с женщинами, особенно со своими неоправдавшими его чистых вожделений девками - одногодками.
      - Суки они все, - высказал вслух свою скромную думку Малеха.
      Ксан Иваныч ошалел: "Снимай. Ну, ты что, в самом деле. Зря, что ли, сюда ехали? ... Вот те и сыночка. Оригинал. Не знал... Надо бы вечером переговорить..."
      Малеха понимает, что, хотелось бы ему этого, или нет, но ему придется отрабатывать уже полученные, а еще пуще - будущие подарки отца; и он нехотя достает мобильник.
      - Ты это, мой фотоаппарат возьми. Он лучше будет. Давай, давай, - подбадривает отец, скосив глаза.
      Малеха лениво и через "не хочу" снимает оппозицию с сиськами. А оттого, что долго стояли на сфетофоре, художественно выпендрился и снял через зеркало зеленую рекламку со стоимостью экологического бензина.
      
      ***
      
      
      
      -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      
      3.2.6
      ХОСТЕЛ МЕЙНИНГЕР
      
      
      Навигатор на этот раз отслужил отлично. Без всяких приключений, машина въехала на Байернштрассе.
      Чуть погодя, все, исключая Ксан Иваныча, занятого своим водительским ремеслом, почти что разом уведели непритязательную надпись "Hostel" на козырьке простого, словно обернутого в серую тряпицу четырехэтажного кирпича с прорезанными в нем однообразными квадратными отверстиями
      - Вот и приехали, - возрадовался гордый успешно проведенной навигацией Кирьян, и тут же выдернул шнур из прибора. Навигатор за многие дни путешествия при всей его очевидной пользе надоел ему хуже горькой редьки
      - Мейнингер. Живой, падла, - сухо прокомментировал Бим.
      - Это просто хостел. А наш где? - запротивился и засомневался в столь простой победе навигатора Ксан Иваныч.
      - С ♂я ли? Это наш хостел! Наш! На Байернштрассе. Сколько тут может быть хостелов? Не грибы, поди, - возвопил обидевшийся Кирьян Егорович. - Доставлено точно по адресу. Катька подтвердила.
      Бим укоризненно взглянул на Ксан Иваныча и поддерживающе на Кирьяна, разведя при этом руки в стороны - извини, мол, брат, за товарища. Совсем он сдурел от собственной непогрешимости и огромности руководящей роли.
      - Не верю. Слишком просто, - подтверждает бимовское предположение о схождении с ума недоверчивый генерал.
      - Стоянка. Тормози, - мягко командует непонятливому отцу Малеха, заметивший значок "P" на синем кружке. Он досадует на отца, который сейчас явно проигрывает партию на скорость соображения пожилой галерке. Отец для него, за некоторыми исключениями, - непререкаемый авторитет и он хочет, чтобы это было очевидно всегда и для всех. Доптекст под буквой "P" Малеха заметил, но, оценив его как ничего незначащий, перевести на русский не удосужился. И не смог бы, не знаючи ихнего.
      - Где стоянка? - засуетился сумлевающийся по-прежнему Ксан Иваныч. Но, тем не менее, он доверился Малехе, снизив до минимума скорость, и медленно с поворота заехал на крохотный пятачок рядом с хостелом. На стояке стоял с выключенным двигателем небольшой фургончик с надписью "Метро" и ближе к крыльцу несколько велосипедиков.
      - Молодец, Малеха. Выходите все, я сейчас развернусь, - повелевает отец.
      - Папа, а я куда? - засуетился молодец. Малеха никак не мог сопоставить себя со словом "все". По большому счету он был не "всеми", а сыном генерала экспедиции, знал не в пример старичкам поверхностный английский, и всяко должен был бы иметь для начала хотя бы одну льготу - не бывать округленным наравне со "всеми". Ради этого он был готов подчиняться отцовским приказам. Но только отцовским, а не этим всем задним алкашам. Кирьяна Егоровича, как ближайшего приспешника Бима, он тоже причислял к этой категории.
      - Всем на рецепшен! -строго велел Ксан Иваныч, взглянув с укоризной на Малеху, - там сообразим.
      - А шмотки? У меня сумка! И компьютер.
      - Не пропадет. Вылазьте!
      Старички шустро вывалили из машины, сгребя с собой подручную поклажу. Малеха насуровив лицо, нехотя вышел тоже. Поставив на бордюр пакет, он приостановился на тротуаре и по-спортивному резво подрыгал ногами, сгибая и разгибая молодые, но затекшие в дороге коленки.
      - Вот оно: "Meininger City Hostel"! - показывает Кирьян Егорович на спрятавшуюся среди веток вторую, теперь уже наверняка, на тыщу процентов определяющую его правоту, надпись. Но, к великому кирьяновскому сожалению, его никто не слышит.
      Отдыхающие у витража служивые люди, - два грузчика и перекуривающий молодой бармен, - переглянулись, оценивая ситуацию с вновь прибывшими постояльцами, засуетились и стали тыкать пальцами в табличку под знаком стоянки, и что-то вразнобой объяснять прибывшим недотепам.
      - Kurz Parkzone nur für Hotelgäste! - объясняет немчура.
      Ксан Иваныч воспринял указания служивых как грандиозный упрек всем и в особенности свою грандиозную промашку как водителя. В башке его, еще начиная с России, засело и безвылазно торчит больно кусающееся за границей понятие "штраф". Ксан Иваныч несолидно резко распахнул дверцу машины, полувывалился телом, привстал одной ногой на ступеньке и нервно зарычал на Кирьяна с Бимом: "Ну, вот! Заехали на штраф! Что теперь? Быстро...думайте, мужики".
      Термин "мужики" обозначал уже что-то более-менее приемлемое, по крайней мере обозначал он уже не врагов, а совместно пострадавших.
      - Тут нельзя долго стоять и всего-то... - догадывается Кирьян Егорович.
      - Тут служебная стоянка, - добавил он максимально ласково и спокойно, чтобы лишне не повергать в ужас генерала.
      - Иваныч, отъезжай пока nachuy! "Nachuy" в данном контексте означало "медленно и не торопясь, в сторонку".
      Видно было, что жившие в мозгу Ксан Иваныча ожидания по поводу тотального отсутствия стоянок в Мюнхене неминуемо оправдались. И теперь все добровольные советчики и chueвые навигаторы стали разом виноватыми: "Куда, блинЪ, уезжать? Куда завели (сусанины huewы)? Да что же, блинЪ, за huynja опять такая! Там же написано - в хостеле есть стоянка!"
      Ксан Иваныч ссылается на явно неоправдавший себя рекламный буклет, дотошно проработанный еще не Родине в плане наличия стоянки или гаража, как основного предпочтения при отборе места жительства.
      - Да, Ксаня, ты не волнуйся. Встань пока вон там, на свертке. Сейчас все узнаем, - крутанул головой по сторонам и мгновенно сориентировался Порфирий Сергеич. - Кирюха, давай на разведку, ты же знаешь немецкий. Ксаня, я руковожу полетом. Верти руль.
      Переулок находится в пяти метрах, сразу же за углом хостела. Малеху пугает перебранка старших, ему не хочется попадать под горячую руку отца (он первый скомандовал заезжать на стояк) и поэтому, так, на всякий случай, он ретирует в рецепцию.
      Бим по заведенной привычке мгновенно забывает таящуюся в недрах мозга злость, заходит в тыл машине и начинает руководить маневром как настоящий оператор, профессионально вращая и размахивая руками. - Давай, давай назад, руль вправо, тут у тебя еще метр и сто... стоп... пятьдесят миллИ'метров. Стой! Теперь вперед и руль влево...
      Ксан Иваныч плюет с досады на мятый рукав, кожа лица заметно краснеет, глаза расширились уже с момента подъезда к хостелу, он лихорадочно маневрирует, и, несмотря на все ухищрения Бима, валит набок бетонный столбик с цепью. Ксан Иваныч выскочил из машины и немцы, наконец, услышали настоящий, многоэтажный, русский мат.
      - ♫♫♫ - хайланит Саша.
      Немцы посмеиваются. Им к постоянным промашкам русских не привыкать.
      Бим с Кирьяном расшатали столбик и восстановили его первоначально вертикальное положение, засыпав образовавшуюся щель травкой.
      - Суки вы все. А эти - хрёки тупые! - сказал генерал-холерик почти шепотом.
      Глаза его выдавали степень внутреннего бешенства, в отечественной ситуации стопроцентно выплеснувшегося бы наружу. Мало бы никому не показалось.
      Немцы перевода русских сук и таких же кабанов не знали и продолжали лыбиться. Биму и Кирьяну стало несколько не по себе. Сук они не заслужили. Они понимали, что в холеру даже лягушка виновата.
      За стеклом витража, отставив в сторону юношеские кии и баночки с энергетиками, выстраивается школьная группа наблюдения, абсолютно несочувствующая, скорее ждущая легкого и зубоскального происшествия с какими-нибудь наказательными последствиями. Мальчик, стоящий на улице, снял сценку на мобильник, а его подружка поставила свой на звукозапись и выставила впереди себя как микрофон.
      
      ***
      
      Вестибюль битком забит прибывшими клиентами - малолетками и древними старушками со своими мужьями - пенсионерами.
      Малеху, как самого молодого и неопытного в управлении мышцами, поставили сторожить шмотки, а трое умных и в разной мере кряжистых стариканов принялись вытаскивать из авто, притулившегося к уличному бордюру, нужные вещи, носить их, складывать на стулья и на пол прямо напротив рецепции, суживая проход и усугубляя условия столпотворения грудящейся у стойки очереди.
      - Тэкс, и где тут пожарный проход? - думает тертый в таких вопросах известный планировщик помещений и путей эвакуации Кирьян Егорович. - Куда бежать, если что? Даже метра двадцать ширины нету, не говоря уж о полутора, а то и по расчету больше потребуется, - глядите архитекторы, сколько их тут много - жертв пожара. Начнут спотыкаться, подавят друг дружку, стекол не догадаются побить...
      Скарба, как всегда, оказывается полным-полно. Ощущение, что путешественники приехали не на день или два, а, по крайней мере, на месяц. Во всяком случае, так явно подумывают все эти приезжие школьнички, обремененные только заплечными мешками да девичьими сумками.
      - Киря, - достает Кирьяна Егоровича Ксан Иваныч во время быстрого перекура, негативно оценивая частную ситуацию, ухудшающую общий провал. - Что ты все время с этими двумя сумками волтузишь? ♀ядь, взял бы, да рассортировал. Нужное в одну кучу, ненужное - в другую.
      - Я так и хочу. Только не на улице. Же! В хостеле сделаю. В номере. Без спешки, - отвечает Кирьян Егорович, не успевший рассортировать вещи в Праге по причине пьянства и вечной занятости; и волочит свое бремя дальше.
      - Надо же, - думает он, - а сами-то тоже все с собой тянете. Забудете чего - вот вам дополнительные заботы. А я так, по-простому.
      У него заняты обе руки и вокруг шеи обернулась походная сумка. Загрузиться чем-то еще он больше не может при всем своем желании. От этого он выглядит единоличником и эгоистом.
      Ксан Иваныч перенагрузился своим личным добром, шмотьем общественным в виде сумок и пакетов с едой и питьем; он пытается довеситься нелегкими вещами Малехи. Но количества несущих и хватающих дланей, даже у такого мощного человечища, как Саня, не хватает. Природа рассудила неразумно и для путешественников, иже с ними носильщиков, не сделала никаких исключений.
      - Порфирий, помогай... - те, - жалуется он. - Че, свое добро роднее?
      - А мне ... - начинает было сопротивляться Бим... - Пусть молодой свое ... а я ...
      Но, пожалев командира, товарища и сообщество в целом, он брезгливо перехватывает часть малехиных вещей. Для обессилившего мэна вещей становится излишне много. На пути по закону подлости тут же встречается препятствие. Это простой бордюр. Лицо Бима повернуто от усердия к небесам, он не видит дороги, слегка оступается и этого достаточно, чтобы вещи Малехи попадали на асфальт: "Чтоб ему и... ни дна, ни ..." - Бурчит и бурчит.
      Ксан Иваныч по заведенной холерической привычке совершенно напрасно сердится и нервничает, хотя ситуация самая обычная, рядовая. Ксан Иванычу хотелось бы, чтобы все за границей у них совершалось просто, точно и элегантно, но из-за языковой неграмотности, а чаще от законной непредсказуемой системы дорожных и прочих бытовых случайностей, этого, как правило, не происходит.
      К стойке рецепции, которой руководит тридцатилетняя, обесцвеченная какой-то гадостью, с легкой рыжинкой немка, только что получившая входной билет в "Клуб начинающих развратниц", друзья подходят гурьбой. На подхвате у начальницы стойки еще более молодая развратница из клуба "Yбущихся с детства".
      Преодолевая языковый барьер, кампания с трудом разобирает - что куда и почем. Начинающая развратница находят заявленную русскую бронь. Друзья заполняют бумажки. Развратница с детства что-то отстучала на компьютере и выжидающе поглядывала на русских. Глядя на крепенького и глазастого Малеху у нее случилась небольшое, вожделенное омокрение слизистой.
      - Жди ночью звонок, потом гостей, - подумал по-московски опытный Кирьян Егорович, - как в любом Измайлове. А мы немецкий-то и не поймем ни хрена, коли позвонят. Хотя, с другой стороны, хостел этот дешевый и такая услуга стандартом явно не прописана. Хотя сама-то... еп... только и смотрит, где бы подзаработать.
      - Вот бы эту шлепнуть, - более конкретно возмечтал видавший виды дядя Бим о молодой работнице, нюхнув рецептором застоечную ситуацию. - Да и та рыжая сучка тоже ртом просит!
      Немецкий Кирьяна Егоровича в практической беседе не пригодился - не хватает разговорных навыков. Слабоватый, но вполне бытовой английский Ксан Иваныча служащим рецепции пришелся гораздо лучше.
      Ксан Иваныч от усталости и суматохи полового пожелания сформулировать не успел.
      Сынок обеими немками побрезговал. Зато Малюхе доверили нести чипы от дверей.
      Чипов дали всего два на всех: таковы правила этого заведения.
      Номер забронирован коллективный: один на всех, на третьем этаже. Первая лестница, ведущая на второй этаж - криволинейна, многоступенчата, без единой промежуточной площадки.
      Малеха с Кирьяном взлетели по винту мухой.
      Сердечник Ксан Иваныч и слабосильный, а также не вполне адекватный Бим, не нашедши дверей в лифт, едва одолевают препятствие: "Вот же наказание! Что, не было номера хотя бы на втором этаже? - выпытывает Бим у генерала".
      - Йоп! Нету, блинЪ. Кто бы знал, что тут все так huewo, - отвечал едва дышащий генерал, опершись о стенку.
      Отдышавшись на втором уровне, наши слабачки осмотрелись; к досаде и радости одновременно обнаружился доселе отсутствующий лифт.
      - Почему же нет остановки на первом этаже?
      На самом деле все есть: просто лифт спрятался за лестницей в незаметном, темном уголку. Словно в отместку - для русских матершинников и недотеп.
      
      ***
      
      Малюха по праву первого выбора, практически по праву первой ночи, положенной каждому уважающему себя восточному сыну падишаха, занял самый тихий угол с двухэтажной кроватью. Вещи он кинул на нижнюю полку. Отец, недолго думая, устроился на койке рядом.
      Бим с Кирьяном поделили то, что осталось, благо, выбор был большой. Вещи по-студенчески побросали вдоль стенок, то, что помельче, засунули под кровати. Большие шкафчики в номере отсутствуют.
      - Нормальный номер, просторный, человек на десять, - комментирует Бим
      - На восемь, - поправляет Ксан Иваныч. - обычная студенческая компания. Или для школьников. Представляете как им тут...
      - Весело... - подсказывает Бим. Он видел в интернете фотки разбалдевшихся девок в хостелах, на берегу моря, в общагах и припансионных парках. Выставка п...зд , сисек и ничего более.
      - Лишь бы никого не подселили, - говорит Малеха.
      - А хоть бы и подселили.
      Размечтался Кирьян.
      У Бима загорелись глазки. Он ту же вспомнил о недопользованных чешечках. Немочки на худой случай при наличии свободных коечек, а также с их полным отсутствием, тоже могли бы сгодиться: "Вот бы случился дефицит коек!"
      - Никаких бядств! - строго обрезает дальновидный Саша, - куплен весь номер. Весь! Но бляди тут не предусмотрены.
      - Недоплатили? - спрашивает расстроенный Бим.
      - Никаких ♂ев. С какого недоплатили? Все нормально. Сами посчитайте. Вот... -Начал дотошничать генерал...
      - Разберемся, - процедил Кирьян.
      Ему не интересны разбирательства с цифрами. Долго все это. Как получится, так и получится. Значит, судьба, столько платить.
      - А нас четверо. Красота! - продолжает Бим. - По-нашему так. Просто и без вкуса: телик крохотный, но это телик! Я мечтал. Горшок, душ, все на местах. Вот холодильник... где холодильник?
      - Розетки интернетовской нет, - грустно сообщает Малеха, пошарив по плинтусам и заглянув за все тумбочки.
      - Через телефон. Через телефон, - учит отец. - Ну, что теперь делать? Еще в холле надо поспрашивать...
      - В холле...? У-у-у.
      Не удовлетворен таким худым сервисом Малеха.
      - Малехе золотой номер дай, он и там удобствами плешь проест, - думает Бим.
      Кирьян Егорович рассуждает аналогично.
      - Вот что значит сын богатого родителя. Так детишек сами предки и портят. - Он и не подумал, что зацепил самую больную отцовскую мозоль.
      - Музыка малехина это прикрытие большой лени, - думает Кирьян Егорович в продолжение.
      Думает он почти искренне, но все-таки оставляет шанс и отцу и сыну: "Вдруг и впрямь Малюха талантлив? Как даст вот лет через пять - вот и почешем мы все свои лысины. Как в глаза потом глядеть? Зря зачем обижать мальца? Сын Кирьяна Егоровича, хоть и не самый лучший в мире и тоже, бывает, сидит на шее у мамки, но хоть к чему-то стремится, пытается сам заработать, а этот... Что говорить, чужая семья - свои тараканы в потемках".
      Малеха этих кирьяновских размышлений не знает, иначе еще жирнее подчеркнул бы он фамилию Туземского в списке потенциальных недоброжелателей. Место Бима в черном списке самое почетное и первое, и подсвечено оно люминесцентным фломастером.
      - В холле, в холле, а хуля? Что теперь, школьникам без интернета никак нельзя? - слегка кипятится Саня.
      Но ему тоже не нравится пользовать интернет через телефон. Все интернетовские затраты падают на него. Тут он как честный джентльмен даже и не пытается эту часть затрат перевалить на товарищей.
      Кирьяну Егоровичу тоже пофиг вычурные удобства. Душ - горшок есть, и хорош.
      Его устраивает белый цвет стен, двухэтажные кровати (а не стыдно ли это для взрослых путешественников из-за рубежа? Поди, за беднячков еще посчитали).
      - Ахх-♂й с ним, - все едино, - никто нас знать не знает. И знать не захочет, как уедем.
      Есть небольшой "общажно-столовский" столик на тонких ножках с рукотворными школьными процарапками на голубой пластмассовой столешнице: с именами, инициалами, хулиганистыми рисунками.
      - Интересно, как определяют: кому платить штраф за порченую мебель? А интересно, смогут подумать на нас? Как будем отбиваться?
      Размышляет Кирьян, имея на то право.
      Сам он в своей жизни, красуясь перед подружкой, только один раз изобразил на стене своей общаги полутарометровый член, даже без яиц. И это всё! Матерные, домашние иллюстрации в рамках и картинки на холсте это уже искусство другого периода, и предназначено оно для избранного употребления.
      - Мужики, а тут курить нельзя, - говорит разочарованно генерал и показывает на значок с зачеркнутой сигаретой.
      - У-у-у! - заныл Малеха.
      - А че "у-у". В окно. В окно. В окно никто ругать не будет, - говорит Ксан Иваныч. - Только пепел на головы не сыпьте.
      - Стоп, холодильника-то нетути, - поправляет свою давнюю речь Порфирий, предварительно пооткрывав все дверцы, испробовав санузел и заглянув во все щели.
      - Где тут пульт? Проверю щас телевизор. Блин! И пульта нет.
      - А ты бы хотел, чтобы студентам как в трех звездах, еще пиво подавали? - спрашивает с ехидцей Ксан Иваныч, - может еще ассистенточку позвать, чтобы телик включала?
      - А хуля, мне... Мне по♂. Я... у меня... все с собой.
      
      ***
      
      - Пойдемте машину ставить в гараж, - сказал Ксан Иваныч.
      - Я устал, не пойду. Помираю, - говорит старик Бим. - Вы идите, а я тут осмотрюсь пока.
      - Ну и караульте тогда номер.Будете отвечать за целостность вещей, - говорит Ксан Иваныч, для пущей безразличности подняв брови.
      На него постепенно снисходило благодушное настроение.
      - Потыкайте телик. Может русскую, какую программу найдешь...те. Как там у нас с погодой? Интересно.
      - А мне русские по♂. Мы в Германдии. Щас порнушку поищем.
      - Еще порнушки не хватало. Денюжки сначала посчитай. Те.
      - И посчитаю. На баб найду.
      - И подрочите, пока мы ходим, - смеется Ксан Иваныч.
      - И подрочить успею. Не вопрос.
      Добродушный смех раззявил рот Порфирия Сергеевича до обросших белыми кудрями ушей.
      
      ***
      
      - Я с вами, - говорит Малеха отцу, - мне кое-что забрать из машины нужно.
      - Ну и славненько. Пошли.
      - За травой что ли? Интересно, где это он ее так ловко прячет? - подумал Бим.
      
      ***
      
      Машину Ксан Иваныч подогнал к стояночному пандусу.
      Как открываются ворота, никто не знает.
      - Малеха, сходи в рецепцию, - просит отец, - спроси, как двери открываются. Может дядька какой нужен.
      Малюха слетал, но тут же вернулся: "Годятся наши карточки".
      Ксан Иваныч ищет сканер или щелку на портале ворот, находит, пробует приставить карточку так и эдак, но безрезультатно.
      - Что-то тут не так, - говорит он, - может, какой другой нужен чип. Малеха, сдуй еще разок в рецепцию.
      - Я уже был, - твердо заявляет Малеха, считая, что одного раза для молодого и умного достаточно. - Мне точно сказали. Этот чип. Этот и... других не будет.
      - Тогда пойду я. - Ксан Иваныч обиделся. Надолго удалился.
      Пока отец отсутствует, Малеха пытается в разных комбинациях совать в щелку карту и нажимать в разном порядке многочисленные кнопки.
      - Кирьян Егорович, - просит он вежливо и без подвоха, - переведите, пожалуйста, что здесь написано.
      Кирьян Егорович решает, что Малеха не так уж плох, когда он встроен в большее общество: вполне достойно себя ведет. Сообразителен. Не выпячивается.
      Кирьян Егорович отдельно от Порфирия Сергеича и от отца Малехе кажется тоже не совсем конченым, разве что староватым маленько.
      Кирьян Егорович пробует перевести, вымыкивает несколько знакомых слов, но в целом ничего не выходит. Немецкая инструкция длинна и снабжена техническими непонятками.
      После очередной малехиной попытки ворота вдруг вздрогнули, заскрежетали железом, зашипели сжатым воздухом и стали подниматься кверху с креном под потолок.
      - Молодец, Малеха, - чистосердечно хвалит Кирьян Егорович догадливого неплохого в принципе юношу, ставшего вдруг единомышленником и почти родным.
      Оба заходят внутрь помещения. Пустых стояночных мест полно. Малеха пробует закурить, но Кирьян Егорович его останавливает.
      - Давай потерпим пока. Видишь, вон они - контроллеры висят.
      Малеха глянул на бетонные балки, молча затушил сигарету и засунул ее обратно в пачку.
      Ворота вдруг самопроизвольно запыхтели, зашипели и стали опускаться вниз. - Тут датчик времени, - догадываются оба.
      Малеха лихорадочно кидается к выходу и начинает искать кнопку "стоп", но пласт железа неумолимо продолжает снижаться. Кирьян Егорович оборотившись толстым и молчаливым червяком, и почти что как в кино, проскальзывает наружу, скребя животом асфальт, через щель, ставшую уже критически маленькой. Пронесло. Не придавило насмерть и даже не приплюснуло чуть-чуть.
      - Давай сюда чип, - кричит он, оказавшись снаружи и став на четвереньки.
      Малеха через совсем уже маленькую щель подпихивает Кирьяну картонку.
      - Если бы мы тут вдвоем застряли, отец бы нас потерял, - вопит Кирьян уже через закрывшуюся преграду.
      Подходит обескураженный результатами рецепционной экскурсии Ксан Иваныч.
      - А где сыночка?
      - Внутри он, - винится Кирюха. - Мы только вошли, как дверь сама закрылась. Меня чуть не придавило... Насмерть.
      - Епть твою! ... - Не на шутку взволновался папаша, кляня незадачливых старого да малого.
      Последовали непродолжительные слезно-матерные переговоры через живое и непослушное железо. Умница Малеха между разговором, ничуть не суетясь и не пугаясь, нашел, наконец, правильное сочетание кнопок на внутреннем табло, и ворота вновь поднялась кверху.
      
      - Ну, блинЪ, - а я перетрухал, - заявил Ксан Иваныч после всех положительно прошедших, последующих операций с постановкой автомобиля.
      Так Малеха впервые оказался героем дня.
      - Да там все просто, - сказал он, надувшись гордостью, бате. - Кнопочку просто одну не заметили.
      
      ***
      
      - Ну что, пацаны, идемте в город! - извещает Ксан Иваныч, оказавшись в номере с победой в виде уколпакованой в гараж машины.
      - А че, Малеха-то у меня молодец. Всех выручил.
      - Кто бы сомневался, - всмотрелся в папашу Порфирий, не глянув даже на героя нашего времени.
      Малеха потупил глаза и не стал противоречить.
      - Потому, что вы сами все тупые. Делов-то, дверь отпереть. И старые пердуны.
      - Я быстренько сполоснусь... и пойдемте. - Это Кирьян.
      - Тогда по-армейски, Вам десять минут, - говорит Ксан Иваныч, глянув себе на руку. Но часов на ней нет. - Мужики, вижу в окне кабак. Может, туда заглянем?
      Бим кинулся к окошку: "Что там? О-о-о! Это по мне! Хочу!"
      За окном лелеяла глаз отчетливая надпись "Августинер".
      - А мне - двадцать минут, - говорит герой дня.
      Он заслужил добавочное время.
      - Многовато, сына! Давай пошустрее.
      
      - А я писю помыл, - хвастает очищенный от пыли Порфирий, стоя в трусах у окна и вертя сигарету. - А еще там кнопки внутри. Не буду говорить дальше. Попытайтесь сами. А потом поделимся впечатлениями.
      - Может писюльку? - захохотал Саша.
      За ним рассмеялся Кирьян Егорович.
      Малюха неожиданно, всем телом дрогнул, крутанулся на каблуке, запутался сам за себя и упал на кровать, подавившись рыданием и позабыв свою деланую выдержанность. - Давно так не потешался, -сказал он, чуть отойдя от смеха.
      - Удавлюсь тут я с вами всеми... стариками.
      - Смех и Малеха - уму непостижимо. Мальчик просто на глазах меняется, - подумалось Кирьяну Егоровичу.
      - Писюлька это у вас. Я состорожничал тут... с молодыми. У меня Хер с большой буквой впереди. Может померяемся ...или так поверим? - понтово смотрит на Малеху Бим.
      Малеха снова зашелся. Его сжало пополам, он опустился на корточки и схватился за ножку кроватьи, чтобы не упасть совсем: "Писюлька! Ха-ха-ха! Хер! Ебть! Щас помру".
      Папа никогда не видел таким своего сына. До этого Малеха представлялся ему наивным музыкальным червячком, затерявшемся в лабиринте проводов, компьютеров, барабанов и прочих вспомогательных принадлежностей, замусоривших мансарду и наводивших тихую грусть на всю семью, особенно на мать и на старшую малехину красавицу-сестру, умничку и успешную молодую женщину, изредка посещавшую свое детское гнездо.
      - Ну, вот и отошел, наконец. Совсем нормальный парень... а вы тут все... наехали, понимаешь.
      - Да ну вас всех к черту! - сказал Малеха, отдышавшись, - пойдемте. Я вечером без свидетелей помоюсь.
      Кирьян Егорович помыл не только писю, но и голову, и головку, соскреб пот со спины, и заодно умудрился по студенческому методу простирнуть белье, потоптавшись по нему голыми пятками.
      - Вот как надо, - хвалит Кирьяна генерал, сидя в стуле и попивая долгожданное пивцо, - сказал, в десятку вложусь, и вложился. Может вас в звании повысить?
      - А я кем был до этого? - хитро заулыбался Кирьян Егорович, размещая выстиранное белье по вешалкам и крючкам, вкрученным в стенах.
      Армию он заканчивал старшим сержантом. Армия, кроме звания, добавила ему ширины в груди, обучило солдатской хитрости с перспективой применения в гражданской жизни и выхолило до бравого вида молодое лицо. А по завершении института всвязи с прохождением военной кафедры ему присвоили младшего лейтенанта. - Может, капитана дадите?
      - Дадим капитана?
      - И поддадим, - не отвлекаясь от разглядывания вывески, сурово отвечает собеседник Бим.
      Бим в своих космических песках, истоптанных дозированными небесной дурью сайгаками и изрытыми бешеными сусликами, заработал только погоны рядового.
      
      ***
      
      
      
      ------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      
      3.2.7
      НУ И УТРЕЧКО, ИТИ ИХ ДОЙЧМАТЬ
      
      
      Раннее утро. Шум немецких машин, словно дело происходит на обочине элементарно забирается в открытое окно третьего этажа хостела Мейнингер расположенного на Байерштрассе. Байерштрассе через полтора километра упирается в Карлсплатц а от нее до Мариенплатц - сердца Мюнхена рукой подать.
      Коллективу велено начать осмотр достопримечательностей оттуда.
      Время выхода как всегда еще с вечера определил генерал Ксан Иваныч. В действительности никто не мешал отдохнуть полноценно и проснуться часом - двумя ранее делая скидку на вчерашнюю пирушку в Августинере, но приказ генерала прозвучал последним и правом вето никто не догадался воспользоваться.
      Завтрак по-быстрому собран из августинерских и более древних запасов. Взрослым по барабану что есть но избалованному Малехе эконом-затея не нравится.
      
      ***
      
      Непонятливый с утра Бим: "Я черствый?"
      Малёха бурчит сквозь зубы. Ему не нравится Бим. Бим не черствый Бим тупо пьяный со вчерашнего. Едва посмотрев на еду голодный Малеха ставит на ней клеймо стопроцентной некондиции. - Вот ч-черт!
      - Ну смотри смотри чё чё тебе? Вот хлеб сыр вот это самое. Чё? Чё? Чё! Хлеб сыр масло, - хвалит завтрак генерал и отец.
      - А Чё бог послал! - говорит Бим нравоучительно и громозвучно. Так ставит точку в конце лекции учитель.
      - Можешь бутерброд вот этот сделать гамбургер - вдалбливает голодному сыночке заботливый Малехин папа.
      Малеха: "С чем?"
      - С мясом... - Пауза. - С мясом!!! Оно ...даже великолепно. Вчера ел, - нахваливает завтрак Ксан Иваныч. И жует. Быстро жует. С удовольствием.
      Чавканье трех ртов.
      - Тухлятина, - говорит Малеха, присмотревшись к еде.
      - Вкусно было... - говорит рядовой Бим поддакивая и зарабатывая перед генералом просранные вчера баллы
      - Вот. Вот я вот завернул кусочек мяса.... Так чтобы. ...Намазал. ...И нормально. В гамбургер растолкай кусок и все. (У Малюхи личные запасы недоеденных в макдональдсах гамбургеров) А? Чё?
      - Чё нормально? ...Чё нормального говорю! Без холодильника. На номере сэкономили... - Малеха не в пример отцу говорит очень тихо. И сердится на отца. Без свидетелей сказал бы грубее. Что и бывало. И не раз. Вплоть до ♂ев. Вплоть до неуважения. Разобрать его слова можно только с третьего раза и только с близкого расстояния. При всем при том Ксан Иваныч слегка глуховат на правое ухо и в глазах Малюхи это есть больший грех больше даже, чем для папы его - Малехино - шептание себе под нос.
      А? ...Как? ...Просто... Чё! Я не знаю чё. Ешь и всё.
      
      ***
      
      Бим рассматривая карту Мюнхена с картинкой: "Киря женщине скоко лет? Бим подразумевает костел Фрауэнкирхе ".
      Кирьян: "Да лет шестьсот нормально будет... А что? Сколько надо?"
      Кирьян Егорович, как и все, недоволен ежедневным пьянством Бима и традиционной опохмелкой с утра. Но для Бима похмелье с утреца и добавка в пути - есть его священное право мэна. Нравоучения в это священное время к пользе не приводят. Поэтому Кирьян журил только в редкие для Бима минуты адеквата.
      Биму Богоматерь - только переходная фраза к более важному: "Ты доведешь нас до той пивнушки где это... Адольф ...Адольф путч устрОивал?"
      Ксан Иваныч воодушевленно и шумно: "А я без всяких путчей в таком большом зале. ...Уже не придется. Не пойду, не хочу... и не пойду уже".
      Кирьян: "Тут в любом большом зале шумно".
      Ксан Иваныч: "Недолюбливаю...там... Как бы ни был такой гвалт! ...Ну, посмотрели. ...Получили впечатление... Яркое! Хорош на том".
      Кирьян: "Просто зайти туда. Надо".
      Хотя Кирьян не знает точно, в какой пивнушке сидел Гитлер. И это не важно. Немцы к такой памяти не питают чувств, совестятся. Только шепчутся под секретом и иностранцам особенно не сообщают. Может в одном из Августинеров которых в Мюнхене пруд пруди - не меньше шести только тех, в которых варят собственное пиво, может, сидел он и в Лёвенброях. Во всех сидел .
      - Фашисты там ...пиво ...лили.
      Ксан Иваныч: "А?"
      Бим: "Просто зайти посмотреть интерьеры. Посидеть..."
      Кирьян, оправдываясь но как следует, не подумав добавляет: "Пообедать!"
      Ксан Иваныч: "А-а  пообедать- то? Ну, это в любом раскладе. Там в центре. Ну!"
      Бим вспоминая гонки, насильно внедренный регламент и прочие обиды громко и зло подытоживает: "Обедать будем ПОСЛЕ!"
      Что означало: "А никогда. Помирайте товарищи с голоду".
      
      ***
      
      Ксан Иваныч Малехе: "Вот сыр ...тебе Малюха".
      Бурчание в ответ.
      - А? - Бедный бедный глуховатый Ксан Иваныч!
      И снова бессмысленное никому непонятное бурчание.
      Бим невпопад о своем: "А вот это забавно было. Мы пиво еще не допили, а он уже несет поднос большой бокалы несет кверх ногами ставит. Баллоны с ограждениями. Поставили. Огород какой-то сверху городит..."
      Шорох целлофановых салфеток, произведенный генералом - личным малехиным официантом и поваром заглушает мысль Бима и не дает Биму сосредоточиться. Под шорох все вспоминают. ...Да действительно бокалы были неспроста. Поверх бокалов пришла и поставилась свисая вторым этажом над прочей сервировкой огромная сковорода с дециметровыми загнутыми бортами заваленная до краев пышащей и булькающей пузырями горой разнообразного мяса. Колбасы белые сосиски красные утица жареная сало ноги чьи-то и знаменитая вожделенная Ксан Иванычем свиная рулька. Все в зелени и расплавленном красно-коричневом жире. Каждый берет что хочет. Можно по две. Если успеть. Это было по царски, ...то есть по-баварски! Кирьян до рульки не добрался ввиду переизбытка иных явств и перебора пива в огромных бокалах. Кроме того он частенько отлучался к негритянке из государства Того стоящей на вахте в мужском туалете. Негритянка дважды простила Кирьяну бесплатное посещение потому что у Кирьяна были только крупные банкноты, на которые не было сдачи а весело разговорить ее он смог. Кирьян в меру интеллигентно, вставляя подвластные его немецкому словарю элементы юмора, расспрашивал негритянку о ее житье-бытье, а также поделился некоторыми своими семейными тонкостями и обнародовал количество рожденных им детей.
      Стоимость одного туалетного посещения составляло две евры. Это было не по-человечьи дорого с учетом пивного назначения бара, где по-хорошему стоимость мочеиспускательного движения должна была бы автоматически как в остальном цивилизованном мире включиться в стоимость пива с едой.
      Бим тоже отлучался и тоже попал под обаяние девушки из Того наряженной в баварский сарафан. Бим сумел столковаться о стоимости негритянского тела, которая была по-смешному мала и зарабатывалась, с ее слов, исключительно в послерабочее время. Этот факт, к сожалению Бима, или к счастью для сибирских венерологических клиник, был не проверен, но у тогской девчушки явно неспроста вертелся на пальчике ключик от секретной каморки
      Биму не нравились негритянки цветом ладошек нижней стороной ступней и контрастом внешних половых губ с цветом их внутрянки, поэтому беседа о проституции была чисто познавательной.
      - И-зюм! - радостно сказал Бим и вылил в горло бутылку пива. Затем стукнул по хорошей и правильной баварской традиции донышком об стол. Пена, как положено, почему-то не брызнула. Это надо уметь!
      - А-а-а! У-э-э!
      Как правильно чокаться бокалами, было объяснено на майке Ксан Иваныча купленной им в Праге. То есть правильная церемония чоканья была одинакова как в Чехии, так и в Германии. Может по всей Европе так, но друзьям-путешественникам это было неведомо.
      Хорошо Биму с утра.
      
      ***
      
      Бим: "Пока мы дома седня надо обязательно ...в музее... найти... Белого колбасона найти Кирюха!"
      Кирьян был чрезвычайно удивлен утверждением, что колбасон должен был продаваться в музее.
      Ксан Иваныч: "Ну, белую колбасу и мы. ...Там седня и покушаем. Вот это уже конечно уже поперек горла будет. Это мясо! Блин".
      Мясо действительно всех достало. Имеются ввиду запасы вкусного белорусского мяса, купленные впрок или от излишней нагурманизированности Ксан Иваныча в немеряных количествах и безграничном ассортименте недосъеденные за все дни пребывания в Бресте Праге, а также за все промежуточные остановки в западной Чехии и южной Германии. Запад Чехии, включая просранное Крушовице и обоссанные помойки Карловых Вар, а также юг Германии от границы с Чехией до Мюнхена был изнасилован генералом Ксан Иванычем менее чем за половину светового дня а запасов было дня на четыре.
      Ксан Иваныч к Кирьяну: "А ведь он тебе... кто-то сказал, что белое мясо они с одиннадцати до двенадцати кушают. Может это немножко нас не устроит. Потому что мы до двенадцати еще... ну, не проголодаемся мы".
      Под белым мясом подразумевались белые сосиски или сардельки, весьма обожаемые немцами. На самом деле эти сладковатые мясные изделия не всякому русскому путешественнику полезут. Но поелику это национальное блюдо то попробовать их генералу-гурману было надобно. А когда генеральство хочет, то солдатня молча слушается. Во вчерашнем блюде это белое свинячье добро, по мнению Кирьяна, было чуток пережарено и по цвету его никто не смог определить. Но кроме Кирьяна это мало кто помнил. Все хотели вновь отведать белого мяса...
      Кирьян: "Нет, это они ее едят во столько... это не значит... что оно... ее... нету. У них в Баварии. У них принято только есть во столько".
      Ксан Иваныч: "Принято значит так и есть".
      Бим: "А у нас принято - как проснулся то живой!"
      Неловкая пауза.
      Бим, намереваясь отпить то ли водки то ли бехеровки принялся осматривать металлические стопки кружки и стаканы. Во всех стопках к его удивлению был только пепел и бычки:
      - Ну, тут, а я дак Киря тут бля...а вот так - ищет что-то Бим мычит, долго формируя вопрос.
      - Под пепельницами все, - предваряя вопрос Бима, изрекает Кирьян.
      - Уважаемый, а мы что на пепельницы все потратили?
      - А у нас четыре было стальных стопки. У нас две здесь. Где-то еще потерялись.
      Шум.Поиски. Нашлась круглая пластмассовая упаковка с запахом кильки.
      Бим с красивым немецким прононсом, - данке шООН! - наливает в пластмассу водку-бехеровку и опрокидывает в себя.
      - Вот мне так больше нравится - говорит он чуть погодя, - по студенчески так!
      - Акху! - кашлянул с досады Ксан Иваныч. Ему тоже вспомнились ядреные студенческие годы. Водку с пивом он тогда и сейчас употреблял, но по нарастающей. А Порфирий Бим нарушал все отработанные веками правила.
      Бим замахнул сверху пивка: - У-а-а! А вот вчера русской программы - то не было.
      Ксан Иваныч: - Чё?
      Бим с куском во рту: - Программы не было русской.
      Ксан Иваныч: - Чего не было?
      Кирьян: - По телевизору.
      Бим: - А по телику. Руссии. Не было. А все-таки...??? Фриц этот кто был русский?
      Кирьян: - С какого хера в Германии русский телик? Просто новости с Медведкой и Менгелью. По-немецки шпрехали. Не по-русски.
      Бим ответа на свой вопрос не услышал или не захотел. Он вспоминал шикарные, августинерские явства.
      - А все-таки птиц этот кто был?
      - Птица.
      - Утка.
      - Утка?
      - Утка. Утка!
      - Свинину я пользовал утку-водку пользовал. Рульку... - задумчиво продолжил он, шаря засаленным безымянным пальцем в мясе - рульку не пользовал.
      - Как ты не пользовал? На крупном лице Ксан Иваныча ширится искреннее недоумение. - Как это?
      - А вот никак. - развел руками в стороны Бим. Из рук вырвался маленький кусочек белого мяса и шлепнулся на пол.
      - Ну, пользуй щас! Это позитивно.
      Ксан Иваныч сунул лицо в сервировку и нарыл в гуще оберток и бумажных мешочков рульку: - Вот это рулька. Рулька. Что это не рулька Вам?
      Бим: - Да только... Пауза. - Да! - громко хмыкает Бим, - а ножичка у вас ...такой шибко ...есть? Нет? Где ножичек?
      Рулька была заранее сильно пожульканной и разделенной на мелкие вкусные и большие невкусные части Ксан Иванычем и Бим выражал свое недоумение и несогласие пользовать обглоданную рульку. Потом откопал аппетитные нетронутые и прожаренные шкурки.
      - Вот она рулечка так ее... ах ты блинЪ! Ща-ас...
      Пауза. Процесс поглощения.
      - Так что, Киря ты меня не переубедишь - неожиданно заявил Бим обглодав костищу и вытерев об трусы пальцы. Бим по заведенной привычке штаны одевал только непосредственно перед выходом в свет.
      - А что?
      - Про гомон. Все-таки они это... добавляют звук шумов сами в зале. Специально. Для этого. На публику ну! Не может такого быть. Не может такого быть. Такого шума. При любой акустике. Не может быть. Чтоб это было так... Ну мое мнение это... гения...
      - Абы-вуы там нет, - тихо произнес Ксан Иваныч.
      - Что-что? Что за абы-вуы?
      - Ха-ха-ха! - усмехнулся Ксаня. - Архитекторы хреновы. Словари по архитектуре читайте.
      - Прошу объяснений! Незачем тут хитрить. - На лице Порфирия неудовольствие. А как же еще - его уличили в невежестве, а он считал себя минимум Ефроном.
      - Не будет вам никаких объяснений. - Ксан Иваныч кинул в рот щепку от рульки. - Приедете домой и засуньтесь в словарь. Ешьте давайте.
      - Пока доедем - забудем все. Я уже забыл. Абы-вуы?
      - Аба-вуа , - сказал Ксан Иваныч с серьезным видом. Будем в Париже - зайдем в Нотр-Дам. Тогда я пальцем ткну куда надо, и все расскажу.
      - Нотр-Дам, Нотр-Дам. До него еще доехать надо, - сказал Бим. - Кирьяныч, ты понял что-нибудь.
      Кирьян Егорович в ответ поежился.
      - Вот и я говорю. Нас тут за дураков держут. И чуть позже: - Оба на! Яйца - то нет вареного. Вот считай день насмарку! Проспал.
      Кирьян не стал переубеждать Бима про шум - не проверено лабораторно и не доказательно никем. Хотя Бим при всем своем состоянии частенько смотрел в корень и востроглазо подмечал то, что другим было не постичь. Яйца были в шведском завтраке но туда утром никто не пошел, справедливо надеясь жирно покушать старыми запасами.
      Вчера в Августинере шел жаркий спор о сильнейшем гуле в зале и Бим твердо стоял на том, что "они" специально усиливают звук для привлечения посетителей и создания специфической атмосферы даже при незаполненном помещении.
      А Кирьян Егорович и Ксан Иваныч воспитанные на строительной физике и верящие в чудеса акустики упорно стояли на том что это происходит благодаря нескольким рядам нерасписных кирпичных цилиндрических потолков, концентрирующим звук точно в пивной партер.
      
      ***
      
      Закончен ранний завтрак.
      Ксан Иваныч сел на край окна, чтобы покурить. Двое у стола. Малеха обиженный залежалой едой тихохонько слинял со своим ноутбуком в рецепцию, выпросив у папани несколько евро.
      - Толпы молодых с рюкзаками здесь - почти выкрикнул Ксан Иваныч громко и одухотворенно, перевесившись через раму.
      - Толпы!!!
      - Верблюды??? - спрашивает Бим с ударением на "ы". - Хухры-мухры горбатые?
      - Какой... верблюды? Почему верблюды? Не восток. Ну, молодежь... в этом хостеле. Толпами. Девки парни. С рюкзачками. С большими маленькими... Вон они косяками гуськом ходят.
      - А в Голландии...
      - А потому что железной дороги-то нету у них вот они все с рюкзачками пешком... - сказал наивный и ненаблюдательный Ксан Иваныч про отсутствие трамвая.
      Трамвай на самом деле в Мюнхене есть. Есть и электричка плавно переходящая в подземку. Всё неподалеку. Прямо под окнами хостела две ветки трамвайной линии. Ксан Иваныч просто еще не разобрался спросонок, а вчера не заметил трамваев от излишнего количества пива и нервного состояния души. У крыльца хостела Мейнингер, по наблюдению Кирьяна, всегда стояли автобусы с молодыми от школьного до студенческого возраста туристами или немецкими пенсионерами от шестидесяти. И с раннего утра до позднего вечера внизу происходило мощное броуновское движение.
      Чем-то рюкзачки вдруг удивили Ксан Иваныча. Он вечно углублен в свои думы, составляя планы на будущее считая километры и дни а элементы прочей кипящей вокруг жизни замечаются им как прекрасные проблески - осияния в замутненном рассудке.
      - А в Голландии... все с рюкзачками заявляет глубокий знаток Нидерландов Кирьян Егорович сам намертво приклеенный к своему хребтинному мотузку, в котором помещались и фотоаппарат и путеводитель и навигатор и карты и две трубки с табаком, да и чего интересного там только не было... - И с велосипедами. В Германии велосипедов поменьше. В Чехии тоже.
      А потому что... - начал Бим свою версию. Но договорить ему никто не дал.
      - А утром встали вот и мечутся. Мусор в кусты закинули и еще плюются - торопясь и выпучив оки, комментирует сцену внизу Ксан Иваныч чрезвычано встревоженный немецкой нечистоплотностью.
      Про рюкзачки и велосипеды тема забыта.
      О том, как немцы пукают, харкают и рыгают, Ксан Иванычу расскажут в следующий раз. Или он сам увидит и услышит.
      - А Сами плюнули бы, - посоветовал Бим.
      - Я уже плюнул, - беззаботно произнес Ксан Иваныч, - когда вы спали.
      - Где мы раньше были, так там есть нечего. Есть нечего против вчерашнего. Нет вообще. Вообще нету,- комментирует вчерашний ужин с огромными порциями на четверых в "Аугустинере" Ксан Иваныч. - А про капусту я тебе так скажу - куевая капуста.
      - Мне она тоже не понравилась, - говорит Бим.
      - У нас есть кислая тушеная капуста. Она делается из своих бочек. Квасится, - продолжает Ксан Иваныч.
      - А что такая же капуста только кислее. - Говорит появившийся незаметным скользом Малеха.
      - Нет, а у них из свежей делается. Кислая капуста та...
      - А у нас ботвой присыпают и ...
      - Тоже как здесь только там добавлена какая-то квашеная капуста кислая капуста...
      - Просто они таким способом делают. Они и квасят как-то не так. А у этих она красная.
      - Да-а-а! Совсем красная.
      - А и в Пулайнере и в Аллесе тоже так. (Два известных кабака в Угадайгороде).
      - Они по баварской традиции хотят. В Аллесе кислей капуста.
      - Лучше бы свою квашеную капусту взяли! Руссиш капуст! Квас блинЪ.
      - Да! Ну все равно. Ну все равно у нас в Аллесе просто уксусу добавляют, - кипятится Ксан Иваныч доказывая свою версию ненастоящей германской, якобы неправильно квашеной капусты.
      Ксан Иванычу откуда-то известна история капусты. На этот раз он, кажется, был прав. Действительно немцы капусту не квасят. По ихнему квашеная капуста звучит как Sauerkraut, и она считается наиболее известным немецким блюдом в мире. Квашение придумано древними греками римлянами китайцами. Правильное квашение это шинкование и консервирование под действием молочной кислоты, которая образуется от сбраживания сахара из капустного сока. Русские используют в процессе бочки и гнет. Немецкое квашение - это сплошная обманка. Поддельная якобы квашеная капуста пришла в Европу от монголов в тринадцатом веке. Когда было квасить капусту древним монголам при их кочевом-то образе жизни? Может бабы в юртах так и делали но у них были большие проблемы с деревом. Откуда взяться бочкам без дерева и бочкарей? Поэтому они сначала варили ее, может в глиняной посуде, потом добавляли туда жареный лук, некоторые кислые ягоды типа что попадалось по дороге или росли в монгольских степях - например, можжевельник, где-то будто бы находили лимон (это не проверено), доставали из авосек чеснок и добавляли придорожную зелень.
      - Это что ли, - спрашиваю всех русских алкоголиков - та самая правильная квашеная капуста, под которую так хорошо идет правильная водочка? - вмешивается Чен Джу.
      
      ***
      
      
      
      ----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      3.2.8
      УТРЕННЯЯ ПЕРЕПАЛКА
      
      
      - Я так понимаю если водка huyowaya, то и капуста такая же. Под каждый напиток свой рассол - к такому выводу пришел Кирьян Егорович, подытоживая всемирную историю взаимоотношений крепких напитков и закусонов.
      - Во-во а я попросту глоточку помочить, ...Киря я попробую Nexte. ...Переведи Nexte. - Рука Бима тянется к бутылке.
      - Следущий. - Переводит Ксан Иваныч.
      - Следующее, - уточняет склонение или род причастия Кирьян.
      - Я так и думал - радуется Бим. - Блин, я полиглот!!! Я в какую страну не заеду - вспоминаю их язык. И это никто не отменял...
      - Вот такой нормальный завтрак. Из своих продуктов, - возвращает всех к реальной жизни Ксан Иваныч.
      - Ну, расскажи че ты... Киря кто до тебя домогался вчера, когда я тебя покинул? Ты же там остался, а когда я пришел, то ты еще раз поднялся. - Это Бим.
      - Нет, я на улицу просто выходил покурить.
      - На улицу... ну а я - то думал бабы тебя... ну а если бы я рядом э-э-э-...
      Стук. Мытье посуды в санузле.
      - Ну что  ты там не нашел ничё? - Речь про интернет, в котором Малеха должен был что-то откопать.
      - Я не искал, - говорит ленивый Малюха.
      - А че ты там хотел? - спрашивает Бим Ксан Иваныча.
      - А интернет работает? - спросил Ксан Иваныч.
      - А че? - спросил Малеха.
      - Я хочу заказать гостиницу во Франции - поясняет Ксан Иваныч, мелко заморгав ресничками от прилива доброты к ближним. - В Лангре, где мы будем ночевать заказано. Все вроде бы ничего не отменяется. А вот у нас может там, ...в Париже что-то проявиться. Ну, может на день на другой на день в Париже больше задержимся вдруг. Ну, насчет Брюгге там... Позже станет ясно.
      Бим: - А ну - ка ну-ка с этого места поподробнее. Якорных точек... мы знаем. Дни знаем. Че хотим в Париже? Почему идет изменение якорных точек? - Бим чрезвычайно боится новых изменений в маршруте. Ксан Иваныч крутит маршрутом в свою пользу с учетом интересов, прежде всего своих не забывая при этом Малюху и главную якорную точку в Ростоке, где уже заказаны и оплачены места в пароме до Хельсинки. Двое оставшихся взрослых вроде как едут молчаливым балластом, и вмешиваться не должны бы вообще.
      - Не идет пока!!! Невозможно.
      - В чем хитрость изменения маршрута? - настаивает Бим.
      - Не идет изменения пока.
      - Прижучили! - осерчал Бим.
      - Мы же в Германии пока. Че торопимся? Куда-куда. Все скажу после.
      - День пришел ...мы уже ...солнце ...где мы там, ...в какой стране были? - Бим то ли поэтизирует, то ли подзуживает и побаивается крутых изменений.
      - В Швейцарии будем, - подсказывает Кирьян.
      - Читайте пока про Мюнхен, - приказывает Ксан Иваныч.
      - Путеводитель Вы наш! Драгоценнейший! - ерничает Бим.
      - Ну похоже похоже. Ну, мне задан вопрос. Оглашу это. Где мы? Вот мы. - Ксан Иваныч разложил план путешествия.
      - Ну... похожий вопрос. Что еще. Мы находимся....
      - В Мюнхене, - говорит Бим.
      - В Мюнхене. Сегодня... двадцатое число.
      - Правильно.
      - Двенадцатый день экспедиции. Седня у нас среда. Завтра вот завтра мы можем... мы можем... Щас маршрутики найдем.
      - Вы стратегию назначьте, а мы думать будем.
      Долгие гудки больше похожие на усиленный динамиками вой сумасшедшей собаки - то полицейская или санитарная сирена за окном. Смотреть и уточнять нет смысла - такая звуковая картинка в Мюнхене не редкость.
      - Кхе кхе, - кашляет прокуренный насквозь Ксан Иваныч. - Блин не могу сказать на твой вопрос. Не могу.
      - А хостел это типа общага?
      - Типа общага. Да.
      - Нормально. А мне даже это... Душевно!
      Ксан Иваныч рассматривает участок карты, куда входит Австрия Швейцария и кусок западной Франции.
      - Вот Киря. Вот мы. И пойдем, я думаю через Менинген... Брегенц... Вот Баденское озеро.
      - Где самолеты это... стукались... - вспоминает дядя Бим.
      - Боденское, - поправляет штурман Кирьян.
      - Боденское озеро. Да. Боденское. Вот смотрите. Вот мы вдоль Боденского озера ...вот здесь это ... - самыми красотами пойдем! Остановимся! Чай кофе.
      - Вот мы ...Интересно. Когда же это мы в последний раз останавливались? - педалируя на местоимении "МЫ", прокурорским тоном долбит Бим, подчеркивая, что между "МЫ" и интересами Ксан Иваныча возлежит большая пропасть.
      - Останавливались! - неожиданно и громко как на суде, где только что подписался под честностью, соврал Ксан Иваныч. Лоб его мгновенно покрылся испариной и, будто испугавшись вырвавшегося слова, он даже прекратил жевать.
      Согнувшись в коленях, он выпятил вперед лицо. Только размер шеи не дал ему возможности дотянуться до нахальных глаз Порфирия и точным плевком обозначить степень несправедливого наговора на него - честнейшего и чувственного, отзывчивого человека.
      Взвился Бим. - Где мы останавливались? - Вопросом на вопрос. Это славная тактика спора, смахивающая на подготовленную, выверенную контратаку. Теперь он взялся быть защитником человечества - прежде всего в его лице - и покарать всех лгущих, взявших на вооружение четвертую заповедь дьявола.
      Вопрос остановок для последовательного и неутомимого правозащитника дяди Бима - очень больной вопрос. Наплюя на демократические принципы, Биму не позволили остановиться и сфотографировать немецкий хмель на палках и чешский на веревочках проскочили знаменитую деревню Крушовице с пивным заводиком и абсолютно пустой стоянкой, словно приготовленной лично для него. Зато остановились на задворках Карловых Вар с колючей проволокой и поганою свалкой не увидев ни центра, ни пивного ларька.
      - Вот будем здесь останавливаться сколько хочешь... Вот где-нибудь здесь остановимся обязательно чашечку кофе выпьем, - утешает Бима сдающий позиции Ксан Иваныч.
      - Так, здесь... наметить нужно.
      - Да ну чего тут. Остановимся без проблем, мужики! - отбивается Ксан Иваныч. Тут он открыл рот, собираясь привести доказательства, но, всвязи с тем, что он был допрашиваемым на показательном судилище со спевшимися судьями, где обвиняемый и преступник поменялись местами, выдавил из себя несколько согласных подряд: "П-ф-т-г-р-ф!". На этом можно было бы остановиться, честь ему за это и хвала, потому что и так было понятно, какой смысл он запихал в это буквосочетание. Но Ксан Иванович поправился: "Тьфу, блядь, по-фото-гра-фируемся!" - И все в суде правильно поняли, что он опять врёт... "Магазинчик наметим... - тут он осклабился, будто сначала откусил от лимона и только потом съел ложку сахарного песка, - ...пивка откушаем... Австрийского!"
      - ... Да уж!!! Пивка! Попили уже. В Крушовицах, у Швейка. - Бим бывает весьма ревнивым и злопамятным - там, где касается ущемления его главного пивного инстинкта.
      - Ну, здесь Альпы... Озеро. Ну, без проблем ...Мы тут можем ну как... ну как. ...Вот едем мы в Люцерн. Вот когда приедем мы в Люцерн тогда и приедем. Потому что в следующий день мы будем в ...
      - ...А-а-а-ух!!! - громко заглатывает очередную порцию Бим, - где будем? Дома? В России?
      - В Люцерне у нас две ночевки в кемпинге! Вот где! Две ночевки! Этого мало?
      - Нет, погодь, а в Мюнхене...
      - Ну... вот... в Мюнхене...
      - У тебя там написано: "кэ-мэ". Это что? Близко? Сколько будет остановок? - заранее грозится Бим, ожидая плохой ответ.
      - Ну, если бы тут было четыреста написано, а тут триста... Кэ-Мэ блинЪ! Всего-то триста!!! Наша область...
      - Триста три! - увеличивает цифру Бим.
      - У меня двести восемьдесят. Ну это можно тут одну штуку - мы можем это на компьютере пробить.
      Радует публику мизерностью цифр честный Ксан Иваныч.
      - Ну, что ты говоришь! Кака' радость!
      - Ну, да-да. Ну а дальше у нас после двух ночевок в Люцерне... мы... это... Это! Это вот! - Аргументов больше нет. - И всё!!! Это плохо?
      - А ты гостиницу заказывал в Люцерне? Или ниче не заказывал?
      - Я... я ниче не заказывал. Там кемпинг. Кемпинг.
      Волшебное слово кемпинг должно по мнению Ксан Иваныча решить все бытовые и культурные проблемы.
      Пауза.
      - Кемпинг... как его... Мэмлинг, Мамлинг... находится в этом... Вот Люцерн. Вот это озеро. Вот тут вот... находится кемпинг Мэмлинг. Ну блин тут вообще пешком до города можно. Потом следущий день тоже... Тоже очень интересный. Озеро, горы, замки, крепости и это все... Тоже будем останавливаться по дороге.
      - И поблевать дашь? - Бим оторвал клочок газеты и сморкнулся. Потом согнул клочок в несколько раз и выложил на стол.
      - И... Бим, когда я не давал тебе... высморкаться? Блин, блюй и сморкайся сколько душе угодно, только предупреждай заранее! Платка нет? Что за... в пиз... башню эту... Ты потребник-то культурный... по поведению за столом-то... прочти! Уж! Те!
      - Долго уже. Мы седня тут ночуем? - Бим запамятовал программу в Мюнхене и наплювал в этот блядский этикет за столом. Не хватало еще за столом навытяжку сидеть.
      - Да. С утра....
      - Да потом опять мы из Люцерна мы едем....
      - Едем в Бу...ду авиль ...в Баден ...Базель...
      - Баден-Баден.
      - Нет Два-Баден это другое. Просто в Баден.
      - Ну, все это просто живописно...
      - Только не дурьки, а то... - грозится Бим.
      - Этот этот этот! Вот этот маршрут... тоже можем останавливаться ну вот... Не у каждого киоска! ...Приезжаем во французский город Лангр. ...И там надо заказать сегодня гостиницу. ...На седня? За седня!
      - А в смысле сегодня щас то есть?
      - Ну, в течение сегодняшнего дня... А пока ты был бы сегодня в адеквате я бы сегодня показал...
      - Ну, сядем... обсудить надо.
      - Ну, вот сейчас Малеха бы и нашел. Включился бы только в интернет...
      - Как это, что за...?
      - Ну, потому что не хорошо... ну приедем, а они предложат втридорого. Ну, сами понимаете. Времени нет выбирать. Что предложат то и съедим. Баксы жалко.
      Пауза.
      - Ну, чайники мы? ...Или нет? Хотим бабками сорить? - зажигается Ксан Иванович.
      - Проблемы какие чтоб щас заказать?
      - Интернет! Интернет!
      Интернет как всегда виноват. То он не работает, то адрес неправильный, то Малехе... Лень Малехина раньше его родилась.
      - А че?
      - Ну, он слабый... Интернет этот. Ну, тихий медленный. Ну, я думаю заказать гостиницу он может... Ну, а вот, с завтрашнего дня начинается... ну Швейцария там... Говорят: "как в Швейцарии" - красиво это значит там.
      - ... Это опять с утра... Я долго терпел. Долго терпел! ... Тринадцатый день!
      - Двенадцатый! - поправляет Ксан Иваныч.
      - У нас назначены якоря. Брошены...
      - У нас якоря следующие. Все же мы знаем. Прага Мюнхен Париж. Ну, ...осьм -надцатого ... в Париже. А Париж...
      - Якоря вот... Десять минут позже десять минут раньше... Мне надо знать якоря... - настаивает Бим. - Имею я право?
      - Ну, вот..., ну должны вот это самое быть в Гааге. Так! Вот по вчерашнему дню. По вчерашнему дню в связи с неожиданными обстоятельствами мы вместо расчетных трех часов прибыли позже. Ну, тоже ничего.
      - Про-бле-мы! - врастяжку иронизирует Бим.
      - Ну, что-то случилось. Ну, мы решили вчера все-таки в Центр не ходить. Поздно.
      - Правильно.
      - Но вот когда вот... Исходя из сегодняшнего дня смотришь... то, казалось бы... да мы могли бы и позже приехать...
      - Из сегодня смотреть...? Через пять минут выходить! А мы тут всё... - Бим чрезвычайно возмущен.
      - Не дадим пять минут! А на два часа опоздать? Хорошо это? - парирует Ксан Иваныч.
      - Значит так...- начинает вякать несогласный с такой диспозицией Бим.
      - Не надейтесь!!! Остановиться на десять минут и ехать дальше - это два часа потеряем!
      - Сколь? С какого ху это два часа?
      - Да-да-да-да... Да! - грозно констатирует Ксан Иваныч. - И не рассуждать! Вот че я хотел сказать. Вот мы... вообще. Это мое мнение. Мы собирались... в поездке... проехать целый день и там тормознуться... Потом мы хотели проехать не через Пльзень, а так, через Карловы Вары... Невзначай... У нас день прошел... у нас вот тут сбой с навигатором произошел. ...И вроде мы как бы начали плутать ...и вроде бы как... Карловы Вары... ну и вроде бы как-нибудь решили... да и поехали.
      - Ну???
      - Баранки гну. Ну, если бы вот так не произошло ну так вот. ...Едем, едем. Ну, Егорович направлял через центр Карловых Вар. Ну, если бы вы сказали бы там остановиться ну, мы бы там остановились. И потратили бы еще сколько-то времени. И бабки...
      - Там было не понять где центр. По навигатору н е п о н я т ь ! - раздельно продиктовал свою фразу Кирьян Егорович.
      На самом деле история выглядела по-другому и конкретные виновники были. Виновники на первом сиденье перепугались значка "тупик" хотя до тупика было метров двести и до тупика был сверток вправо ведущий в центр Карловых Вар. Дали бы права Кирьяну - он бы нашел и центр и подцентр и скалы и минводу в скале и чешечку и три чешечки и если надо, то по одной на каждого.
      - Ну ладно было непонятно где центр. Дальше с Крушовице значит...Кирюха... Егорович ...остановиться хотел. Поздно сказали! Проехали! Что теперь?
      - Сфотаться хотели, - вставил Бим.
      - Ситуация была... Кто-то сказал бы: коллектив, товарищи, давай остановимся ... тогда ... подумали бы. Но кто-то сказал: "Ну, ни фига - Крушовице!!! Ну, только мы... только увидели эту Крушовицу ни фига эта Крушовица! Мать ее! Промчали! Все! Она кончилась! Все будем назад возвращаться? Раньше бы сказали..."
      - Не могли.
      - И ничего смертельного не произошло.
      - Я говорил ... - хотел вставить ремарку Бим.
      - Ты кого будешь винить, что мы Крушовицу проYбали не тормознули? Некого винить. ...Ромашку блинЪ фотать останавливаться специально!? Так, что ли? Хмель блинЪ увидел! С окна фотай!
      - И хмель не сфотали. Ни в Германии ... ни ...ни (Бим напрочь забыл вторую страну) тоже не сфотали...
      - Будем хмель фотать? На ходу...!!! Надо так. С окна. Хуля там? Мозги пудрить! Мы вчера вон Малюха это... пол-этого самого нафотали. ...Как его. Весь мобильник. Или фотик. Чем ты снимал Малюха? И кстати не надо этот вопрос опускать. Пол-Мюнхена засняли блин. Все эти дела. Пол-Мюнхена это! Все эти маркеты. ...Все нО-рО - мАль-нО!
      - Nachuy маркеты! БээМВэ блЪ вкусили! В цилиндрики влюбились! - правильно горячится Бим.
      Позже окажется, что все фотоснимки Малехи из-за лобового стекла не стоят гроша ломаного ни по качеству, ни по композиции, ни по информативности. Все - говно. Хуже всякого репортажа с падающего самолета. На полграмма лучше выглядят все снимки горной Швейцарии выполненные на ходу.
      - Саша! ... - снова хотел встрять Бим...
      - Ну не может трасса позволить остановиться, где захотел, понимаешь!
      - ...И в Чехии мы не остановились.
      - Да конечно, ты не был в Чехии, - ехидничает Ксан Иваныч.
      - Да мы ... остановились бы в Крушовице... и стоянки ...в Крушовице остановились бы на стоянке встали. ...Пойдем. ...Вон барчик вон магазинчик.
      - Точно! Мне чай, пожалуйста. Где? - меняет тему и успокаивается исподволь Бим.
      Ксан Иванычу тоже все уж до смерти надоело: "Чай? Пожалуйста, вон стоит".
      - Нет, кипяток знаю где. Это... - речь про заварные пакетики, но Бим слова забыл.
      - Ну, вот лежит.
      - Киря ну где? Все нашли Саш-Сань, Кирь. Те.
      - И заводить это... Зачем? Это самое как говорится отрицательные эмоции в машине блин вечером тоже ...я уже разгоряченный, а начинается... Еще... в извращенной форме!
      По прошествии некоторого времени волейбол разгорается вновь. У сетки два игрока: Бим в черных трусах, Саня в синих с цветочками.
      - Саш это самое...
      - Че?
      - Вы много говорите с утра... много...
      - Я?!
      - Можно слово молвить?
      - Я объясню!
      - А теперь слово можно молвить?
      Пауза. Мяч в ауте.
      - Вот говоришь про якоря а... вот сам... вот согласись же ты... - злится Бим.
      - Я больше не буду говорить, - обижается Ксан Иваныч. И после этих слов угрюмо и долго молчит.
      Пауза.
      - А теперь можно слово молвить? - через несколько минут напряженной тишины спрашивает Порфирий Сергеевич.
      - Можно. Ну, вот согласись же ты. Вот слушая тебя мы бы сюда не приехали. Вот не приехали бы.
      - Как ???
      - Вот неадекватного слушать... Ну не приехали бы! Какого хера сфотографировать ромашку? Еще... будут ромашки. Ну вот, в Швейцарии будет что фотографировать. Будет!
      - Чего-о-о?
      - Ну, никто, ни разу, не сказал спокойно: вот , мол, Саша остановись...
      - А бесполезно.
      - Что бесполезно?! - Ксан Иваныч уже накалился как сковорода на четверке. Хоть раз было такое?
      - Ну, не-не-не... Постой...
      - Хоть раз было такое? Чтобы отлить или чего... Хоть раз было? Хоть раз было такое? Не заводись с утра пораньше.
      - Все я все. И вечером устраивать эти истерики здесь блин. БлЪ. Здесь. Встань... поговори... вот утром... Вот сейчас, вот на планерке подними вопрос...
      - У каждого...
      - Вот сейчас подними вопрос...
      - А мне слова еще не давали...
      - ...делать какие-то выводы...
      - Делаем... делаем. ...Вы частите, слова не даете встрять... - напирает Бим.
      - Не ну а мне можно хоть сказать-то? Ну че ты вот! Вот щас закончу, и будешь говорить.
      - Скажешь когда закончишь? ...Те?
      - Кончил.
      - Хорошо. Спасибо. - Бим обдумывает следующую фразу и правильную интонацию... - Значит так: генеральную линию и якоря никто не отменял...
      - Давай тему оставим, - снова перебивает Ксан Иваныч, - ну вот сейчас одно и тоже щас будешь: ромашечка блЪ! ...
      - ...Ну, причем тут ромашечка? - смягчает Бим, - я не говорил ромашечку.
      - Ну, давай, говори.
      - Вот ... ромашечка. Твоя! Заметь! ...А суть кака вот будет Австрия Швейцария вот... Все должно от души. А по принуждению всё. У меня по принуждению... у всех... не стоИт по принуждению !
      - Цирк! - оценивает ситуацию в королевстве Ксан Иваныч.
      - А по принуждению... Никак! Вот если тебе хочется там Альпы Швейцарию сымать... Макдональдсы маги там. ...По полчаса. ...И там фотать-фотать фотать-фотать. ...Пожалуйста! Это вы так хотите лично. ЛИЧНО. Вот и хотите. И фотайте. А меня, ...может быть, не торкнет. Ваш Мак... Дональдс... А меня торкнет допустим Чехия... Я же такой же мэн такой же человек. ...А тебе... вот потом уже в оконцовке приедем в Финляндию на родину. ...И транзитом блЪ окажется, прогнали Финляндию!
      - Ответить можно?
      - Нет пока.
      - Так-с ответьте... уважаемый...
      - Вот у тебя это... цель...
      - Я обязан. Привезти вовремя! Моя цель! Всем каждому по интересу. ...И каждому по интересу!? Ага, когда? ...Каждому по интересу - вы это видели! Этому мак другому тыква третьему ромашку - все pisdez нету ни тыквы... опоздаем nachuy. ...Ни хера! И порядку никакого не будет, если как только начнем по интересам жить. Мы в коллективе едем! - Остывшая немножко сковородка вновь раскаляется... У нас общие задачи.
      - Вы не понимаете... - встревает неожиданно Малеха, усугубляя отцовый нажим на Бима.
      Нехарактерно для Малехи, но его фраза прозвучала зло и громогласно. Отец посмотрел сыну в глаза, будто он взялся только что и невесть откуда, оторопев от нахлынувшей сыновей разговорчивости. И запнулся на секунду. Затем обвинения зазвучали с новой несокрушимой силой, теперь уже в адрес всех, кроме себя главного и непогрешимого.
      - Сам же говоришь ну Малюха тоже наивный. Ну да: биг-маг увидел, глаза выпучил...!
      Малюха шалеет от отцова предательства. Взгляд его становится ненавидящим. В его мозгу формируются зубастые слова сопротивления, но наружу не выходят. И правильно, что не выходят, а то огребся бы еще.
      - Ну, реально, ...ну щас вот он тоже понял, что не нужно тормозить за каждым бутербродом... и за каждой ромашкой, - приглаживая свою укоризну, говорит отец.
      - Ху... что понял Малюха! Макдональдсы малехины эти красные флажки его сигналы желудка... никто не отменял. - Так подумал и замял мысль Кирьян, не желая подливать масло, которое и так уже брызгало во все стороны.
      - Что-то тебя опять. Как бык уперся и талдычишь. ...Как за ромашкой. - ехидничает Бим.
      - Бу-бу-бу. - Что-то бурчит про себя Малеха.
      - Все-таки я опять. Я опять уперся... Якоря... никто не отменял. Остановиться нужно. ...По нужде. ...Без пива не могу. Дайте пива - я успокоюсь.
      - А где я не останавливался?
      
      ***
      
      - Без ...пользы ...десять минут раньше  десять минут позже... Трудно?
      - Нет ну вот сейчас о чем речь? Да два часа интервала... десять минут позже ...да. ...В чем дело я сразу говорю: никто не отменял остановку. ...Ну, просто так получилось, зачем же тратить нервы? Никто не отменял Пльзень никто не отменял остановку в Карловых Варах... Никто не отменял.
      - Кхе-кхе...
      - Ну, если пролетели. ...Ну, если пролетели. ...Ну что теперь, будем нервы трепать друг другу?
      Со стола падает вилка. Пауза. Согнутый Бим, полезший за вилкой говорить не может. Только икать.
      - "Ик!" - вырывается из него. - Попробуй позвонить, "ик!", еще раз Сань!
      - Билет надо еще купить, - не слышит Ксан Иваныч.
      - Позвони еще на родину, а ? - напоминает Бим. Ему вдруг приспичило провентелировать родину. Что, как там, не началась ли война... и нефть как, и газ?
      
      Коллективу путешественников пора в путь. Коллектив начинает собирать со стола мусор и сортировать пищу определяя по запаху ее пригодность. Шорох и шелест, побуждаемый коллективом, идет со стола и пишется в диктофон. Скрытый диктофон - жаль , что не камеру - Кирьян спрятал за кружку и теперь боится, что его тайна раскроется.
      - Так вымыть руки... ну и запашок!
      Кирьян Егорович наконец-то выручил свой шпионский предмет.
      - Кому-кому позвонить? - переспрашивает Ксан Иваныч.
      - Матюшину блинЪ... Профессору! Ща посмотрим телефон. На! Это вот старый номер. Нового нет.
      Мусор убран. Стол прибран. Начинается следующий этап.
      - До выхода в Мюнхен... - До центра... - Два километра... Это спокойненько... Дойдем. Две заправки будет. Пивом, - размечтался Бим.
      - Опять!? Сандалии надень!
      - Сандалии? ...Может и сандалии.
      - Так, а что нам в качестве холодильника? На подоконник что ли все класть?
      - А то!
      - Та-ак шапки шапки? Шапки снять! - оценивает погоду Бим.
      - Само собой, - говорит Кирьян Егорович. У меня вместо шапки будет прическа.
      - А мы не сможем. Э-э, - трогает свою голову Бим. Я, может, кепку тогда возьму. И... не возьму наху... Тяжелая!
      Бим натягивает туфли. Получается не очень.
      Неширокие со стоптанными задниками старенькие и заслуженные туфли хорошо лезут на ноги, но еще лучше спадывают. - Не мне такие общаги нравятся! И дешево и... студенчество напоминает. А это мы кинем по дороге там.
      Бим ищет свое гринписовское хозяйство, приблизился к Малехиному лежбищу, больше похожего на свинарник, роется у Малехи в ногах: "И сникерсы и ... фантики... наху... всё".
      - Не собираюсь я выкидывать, - тихо восстал сидящий с ногами на кровати Малеха отнесший обидные обороты Бима к себе.
      - Правильно! - говорит отец. Его вещи - пусть сам разбирается.
      - Я так и не понял, какое пиво вчера мы пили? - говорит Бим ни на секунду не отвлекаясь от своего священного занятия по уборке территории.
      - Киря ну там же написано. Ну, какое пиво? - засомневался в своей версии пива Ксан Иваныч.
      - Августинер! - утверждает Кирьян.
      - Нет там же не видно.
      - Че ж не видно - как написано на фасаде такое и пили.
      Ксан Иваныч выглядывает в окно и читает надпись на трехэтажном, красном кирпичном баре в странном, юродивом стиле, он же завод, расположенном ровно напротив хостела. Заводу более семисот лет, судя по выложенной камнем табличке. Но это враки.
      Ксан Иваныча долго пришлось убеждать, что там есть завод, потому что он не видел в окнах рядом расположенного цеха медных пивных емкостей.
      Кирьян трижды убеждал друзей, что их поселили в рабочем квартале. Пусть в бывшем. Никто Ксан Иваныча не бранил за это. За сто лет рабочие кварталы превратились в нормальные районы среднемещанского уровня.
      Но Ксан Иваныча это чрезвычайно досадовало. Его убежденность, что друзья расквартировались в центре Мюнхена, базировалась на близости хостела от центра.
      - Сань посмотри вон трубы видишь? За крышами. От котельной. Зачем в современной жилой застройке котельня? Что теплоцентрали нет? - приводит доказательства принадлежности кабака к бывшему заводу Кирьян Егорович.
      - Это ни о чем не говорит, - утверждает Саша.
      - А это фирменное вот это пили? Этого же? Внутри сделали? - спрашивает Бим.
      - Августинер! - говорит и помнит вчерашнее наизусть Кирьян Егорович.
      - Августинер Брама? - напирает Саша.
      Кирьян засомневался: что это еще за брама выплыла, может разновидность какая августинера? Но на кружках вчера, а вчера и сегодня и всегда на фасаде было написано четко одно слово без всяких брам - августинер.
      - Во-о-о! Непонятки! - Бим напрочь не помнит что он пил вчера.
      - А есть пулайнер, есть августинер. - Окончательно запутывает всех знаток пивного производства и всех марок мира Ксан Иваныч.
      - А у меня этикетки есть. Написано там, - доказывает свою правоту Кирьян.
      - Баба там нарисована. Голубая. Непонятки! - опять сомневается Бим.
      - БлинЪ говорю августинер, - кипятится чуть не брызжа слюной, как правило, тихий Кирьян: "Синяя этикетка. Руль блин ну это... - посох-то нарисован. Монаха он. Святого Августина".
      Народ замолк, испугавшись кирьяновской вспышки зла и посоха святого монаха Августина который окончательно поставил точку в споре.
      
      ***
      
      - А может мне в тапках? Нет в тапках не пойдет, - рассуждает Бим. С туфлями он успешно не справился. - А мне это... как-то Чехия душевней мне... душевней это... На русскую душу ложится. Германия эта как-то... Не видна мне!
      - А мне Бавария очень даже видна... - противоречит и защищает свой культурный замысел Саша.
      - Чо тебе? - притворяется глухим Бим.
      - Бавария.
      - А это земля Бавария? - спрашивает Порфирий Сергеевич. Он хоть и ходячий справочник, но имеет некоторые пробелы в прочих познаниях и полный двоечник по географии не говоря уж о космологии метеорологии и прочих важных для жизни дисциплинах которые в школах не преподают.
      - Ну, ты что же, не слышал, как мы вчера говорили?
      - А-а-а? - тупит Бим.
      - Это Бавария. Бавария и Германия - это разные вещи блин.
      - А у них это сколько земель? Шесть семь да? - добивает Ксан Иваныча Бим желая найти аналогичную географическую брешь в сашином образовании.
      - У них много... - говорит чуть успокоившийся Ксан Иваныч. - Это как в Испании Каталония. Как кантоны в Швейцарии. Ну, у них как это они тоже в принципе были разными странами блин.
      - У них поменьше.
      - Нет, а у них. ...У них и язык разный акцентами различается.
      Саша уличен в невежестве и удовлетворенный Бим успокаивается. Пауза.
      Шум машин могутнеет знамо немецкий день приближается.
      До выхода непонятно, сколько времени и Бим начинает прояснять обстановку педалируя выход в свет.
      - Ксань давай обрисуем ситуацию. Выходим через сколько минут чтобы знать порядок?
      - Малюха ты как завтракать пойдешь? А? - пропускает вопрос Бима Ксан Иваныч. - Папа правильно посчитал, что Малюха завтраком не наелся. Малеха от собственной изнеженности побрезговал самодельным завтраком, а на шведский стол опоздал.
      - Малюхино ворчанье: "Нет. А че там?"
      - А че? Ниче. Не хочешь так пойдем. Ну, вот сейчас собираемся и идем. Ну, че включил?
      Включено там.
      А этот самый... а че там файл? - Саша имеет в виду запрос в гостиницу. И он давал задание сыночке на запрос номера.
      - Колонки, а не файл. - Малюхе нахер бронь в следующей гостинице. Малюху больше всего на свете и в этой части путешествия интересует судьба колонок, которые обещал купить ему добрый батя. (Забегая вперед, в Мюнхене найдутся какие-то добрые куилеры, которые пошлют талантливого мальчика в выставочный центр аж на самом краю города, где в числе прочих выставляется также фирма производящая столь редкие в мире колонки с нужными Малюхе показателями. Но Малюха пока этого не знает и его мозг уже устремился подманенной синей птицей в расставленные сети немецких ловчих.)
      - А колонки! Ну, вот листочек возьми.
      - Ксань - снова вопрошает солдат Бим ждущий четкого сигнала на выход из номера - вот через пять минут так через пять минут если через двадцать... то двадцать....
      Вопрос Бима зависает в воздухе. Когда папа занят сыном, то все остальное его не интересует даже порядок в войсках, за который он так бурно борется и ратует.
      - Ну, а это зачем мне? - спрашивает про листочек Малеха.
      - Ну, вот письмо. ...Как зачем ну как зачем? Гостиница... там.
      Малюха злится на отцову непонятливость. Колонки блинЪ на первом месте! Гостиница подождет. Еще не вечер.
      - Ксань, а щас скинуть можно? - хочет встроиться в ситуацию, и помочь Кирьяну Бим.
      - Че?
      - Кирюха весь переполнен. Фотки. Скинуть надо.
      Была договоренность все переполненные фотками емкости скидывать в малехин компьютер. Но это не так-то просто. К Малехе нужен правильный подход и Малеха должен быть свободен от собственной занятости.
      - А диктофон?
      - А че?
      - Скинуть же надо.
      - А диктофон уже все. Сделали. И фотки скинули. Я еще чип... новую память нашел... - быстренько отрапортовал Кирьян, чтобы не переводить стрелки на Малеху и чтобы лишний раз не накалять обстановку.
      На самом деле Малеха сильно подтормаживал в плане переписывания забитых чипов и памятей.
      - Кхе!
      - Я бы....
      - Да уж....
      И так далее.
      Наконец лед тронулся. Путешественники прошли коридором и по спиральной лестнице с накинутым на нее красным ковриком спустились на первый этаж. Рецепция расположенная смежно битком набита свежей и галдящей партией школьников и школьниц с рюкзачками сумочками и фотоаппаратами.
      Где-то неподалеку гремят вилками заспанные жильцы хостела.
      И пахнет дешевым утренним кофе.
      За дверью странников поджидает Мюнхен.
      
      
      2010 г.
      
      -----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
       3.3
      ПОВЕСТЬ О ТОМ,
      КАК НАШ ПЕТУШОК
      ХОТЕЛ
      В НЕМЕЦКОЙ КУРЯТНЕ
      ЩТЕЦ ПОХЛЕБАТЬ ˅˅ ˅˅
      ˅˅˅˅ ˅˅˅˅ ˅˅
      
      
      
      3.3.1
      БАЙЕРНШТРАССЕ
      
      ...И задаёт себе Порфирий резонный вопрос: - Так за каким таким фуем я сюда припёрся? ...
      
      
      
      - Вы идите, а мы вас сейчас догоним, - скомандовал Ксан Иваныч Кирьяну с Бимом и повел докармливать голодного сыночку в буфет.
      - Вот так мы торопимся! - язвит Бим.
      Поджидая семейную парочку Кирьян с Бимом присели за уличный столик. Вчерашний Августинер находится через улицу и зазывно шевелит флагами. Посох монаха на гербе словно манит друзей к себе.
      На остановке что рядом с хостелом шебутятся школьники. Шумят трещат что-то. Поделились на группки. Видно, что они из какого-то другого города может с вершин Шварценвальда свалились. Они собираются на экскурсию. У одного из пареньков лет четырнадцати пятнадцати на голой башке шмот зеленых волос, а на бейсболке перечеркнутая свастика и надпись "Бей нацистов".
      - Смотри есть порядочная молодежь хоть и панки, - комментирует маечку Порфирий. - Понимают что к чему.
      Из бумбокса бритоголового звучит развеселая песенка, в которой после плохо переводимого текста начинает звучать более-менее понятный припев: "In Buchenwald, in Buchenwald, da machen wir die Juden kalt".
      Девочка с бусиной в языке и булавкой в брови белая голубоглазая и кудрявая как Лорелейн - только все это перечисленное с одной стороны (а с другой - три дорожки волос) кося на Бима с Кирьяном говорит по-немецки типа: "Сделай потише Ди".
      А бесстыжий охальник Ди - Дитрих, наверное, - пританцовывая на бордюре, отвечает ей что-то вроде: "Поцелуй себя в жопу".
      Немецкий матершинный лексикон значительно уступает русскому. У них в ходу перепевы на тему жопы обоссаных свиней дерьма и пердежа. Вот практически и все.
      - Вот и познакомились с демократической молодежью, - удивляется всему этому блядству Кирьян. Очень сильно удивляется. Аж подташнивает.
      - Что малявки поют? - спрашивает Бим, - причем тут Бухенвальд?
      - Не понимаешь что ли этот - начинающий пидор. Не-о-фашист. Крайний правый экстримизм, - медленно и с ненавистью в голосе говорит Кирьян. В песне говорят, что там делают холодными евреев. Убивают, то есть. В печке жгут понимаешь?
      Лицо Бима перекосило. - Ептыть! И мы с ними в одной общаге жили?
      - А что поделаешь, - спокойно рассуждает Кирьян, - меня на это не стошнит. Но противно. Вообще это не значит что кругом тут только экстремисты. Родителям многим пофигу вот они и развлекаются всяким говном. Ты им встреться ночью с банкой пива. Еще за стеночку подержись. Про Россию что-нибудь вспомни. Я - Руссия я - Руссия! - ехидничает Кирьян, - посмотришь тогда...
      - А я бы их... Я бы....Стрелять... Стоп! Я русский иностранец! - находит себе защиту Бим, - меня нельзя трогать. А лернены их - учителя куда смотрят? А они за это еще зарплату получают.
      - Им не велено "не убий" преподавать. Я так думаю. Наверное...
      На самом деле в Германии преподают основы христианства. Но в жизни дети эти основы не используют.
      - Это у нас, что не учитель то моралист блинЪ. Отрыжки социализма. А правильно у нас было да Порфирьич? Согласись.
      - Соглашусь. А что не соглашаться. Правильная отрыжка. Одобряю.
      - А это же немцы, - продолжает Кирьян, - запрещено все, что в законе не прописано. У нас наоборот. Да им не интересно. Им на детей насрать - шайсе по ихнему! Позже поймут, да будет поздно. Это рассада для штурмовиков. Посадят несогласных на колья и смеяться еще будут.
      - Да уж, - говорит Бим, - чья бы корова мычала, а этим все неймется. Вот так утречко блЪ!
      - Взрослые у них получше. Помнишь вчера. Хоть один нам встретился пидор? Все улыбаются там сидят себе смирно, и пивко по бурдюкам тудысь-сюдысь.
      - У взрослых память лучше. Генетика. Сталинград. Мы там миллион солдат наших положили, а все равно им всыпали. Мы их там всем миром. Деваться уже было некуда. А им мамы с папой все рассказали от дедушек. А этим все равно похеру - неинтересно. История им это тоже как на асфальт насрать, - говорит Порфирий.
      - Да уж - соглашается другой - история для них... это как рулон в сортире: берут и отрывают сколько нужно.
      - А чо молодым - рассуждает Бим дальше осознавший свой давешный промах - им всем пофиг. Ну, миллион ну два. Русских евреев ну своих. Окружили, постреляли, пожгли огнеметом. А мы их хрясь! А им что делать? Сдались кто живой. Кто колченогий - домой остальных - арбайтать в Сибирь. Давно дело было. ...А им абажурчики из людей интересней наблюдать. "Смешно" - изрекают. Молодежь! Свастика блЪ крестики нолики... По-новой ждут чего-то. Мало мы им тогда надавали... Добавки просят.
      - У нас своих бритых хватает. Возьми Москву... - пытается смягчить Кирьян и подбрасывает поворот темы.
      - А Тихий Дон?. Там нету бритых! - изрекает Бим.
      - Причем тут Тихий Дон. Там казаки - попробуй высунься. Сразу шашкой.
      - Сейчас не носят шашки, - говорит Бим, - там нагайки. А нагайками не больно.
      - Все равно по щелям сидят. В Москве интересней. Там народу много. Свастику нарисуй на кую - все девки твои.
      - Да уж.
      Молчание.
      - А свастику из Индии привезли, - констатирует историю этого зловредного значка Кирьян Егорович.
      - А мне поху..., - отвечает Бим, - хоть с Антарктиды.
      Разговор не клеится. Настроение у обоих падает.
      Бим присаживается за уличный столик крутит нос, сноровисто ловит ногтем за хвост зарожденную дорожными кондиционерами соплю и кидает ее на асфальт. Гринпис! Это органика! Это дозволено: природа съест и еще спасибо скажет.
      А время все идет. Бессовестные их друзья запаздывают.
      - Почем сейчас время? - спросил Бим, старательно выбрав и отфильтровав слова.
      Но нету мобильника и часов у Кирьяна Егоровича. Нечего ответить ему Биму. На фасад опрометчиво забыли повесить часы.
      Автобус со школьниками заурчал.
      - Уберите этих шулеров ! - машет шоферу Порфирий, - ландшафт загораживают.
      Хотел Бим было добавить эпитет похлеще, но образумился. Автобус и так послушался. Отъехав в перспективу уменьшился в размерах, а вскоре стал совсем махонькой пресной белой сосиской. Потом сосиска завернула за угол и исчезла с глаз долой.
      От нечего делать мозгует Бим политику молча исследует лицемерную западную демократию и иностранную вседозволенность. Не нравятся ему нацисты крайние правые и коричневые. Не нравится ему чуждая мораль - не укладывается никак на русские полки.
      Вспоминается ему Родина сугробы на крышах как живая всплыла в мозгу совсем свежая картинка Репина-Сурикова: рыбалка в Хакассии костер дымок три пескаря в котелке Ксан Иваныч со стаканом водки в одной руке и огурцом на вилке в другой товарищ Герка с удочкой забредший в натянутых по самые немогу сапогах в глубину хакацкого озера.
      Вспомнилась ему милая сожительница любезная его вмиг заскучавшему члену и отчалившая месяц назад в импортную страну, где дешевы шубы и торчит Парфенон на горе и ставшая от всего этого безобразия временной Гречанкою. И жалко стало самого себя Биму.
      Хотела было выкатиться скупая мужская слеза, но сумел ее Бим загасить в самом начале хотения. Заслал Порфирий в сторону Парфенона интимную эсмээску, но ответа не схлопотал и решил лучше о пиве помышлять. Так оно безмятежнее.
      
      ***
      
      Минут через пятнадцать торжественно как после побитой полицейскими демонстрации появляется абсолютно трезвый вопреки ожиданиям Ксан Иваныч с сыном Малехой.
      Малеха без тени вины ковыряет в зубах мелкопакостной клюшечкой уворованной со стола и бегающим взором оглядывает улицу Байернштрассе. Туда - сюда: папиного автомобиля нет. - Ну вот - думает он - приехали на машине, чтобы пешком ноги бить. Пожилых архитекторов он вроде бы тоже не видит вовсе: нету тут будто старичков.
      Бим тычет в то место на руке где обычно у людей находятся часы. - Э, гляньте, друзья. А мы порядочные, дескать. Мы ждем.
      Ксан Иваныч разводит руками: - что поделаешь ситуация мол.
      Бим многозначительно переглядывается с Кирьяном - ну! что я говорил. Как сыночка так все правила - похер. Ждите бляди. Не пенсионеры еще. Не развалитесь.
      - Ну что пойдемте в Мюнхен, - говорит Ксан Иваныч. - Центр тут рядом. Надо по этой улице идти. Сколько тут километров? Кирьян взял навигатор?
      - Да я знаю этот Мюнхен как облупленный. Берите прибор. Нате вам. - Кирьян сует навигатор Ксан Иванычу. - Метров тыща до Центра.
      - А вчера говорил "три".
      - Ошибся. Простите. В навигаторе не поймешь сколько: надо перестраиваться каждый раз. А говорил я "полтора".
      - Пойдемте уже скорее. Хватит торговаться, - говорит Бим.
      - Распорядок весь нарушили. Солнце встало. Чапаем, да и все.
      Некоторое время Бим с Кирьяном идут впереди. Папа с сыном замыкают шествие, потом, разговаривая между собой, увлекаются поддают скорости и вскоре опережают пожилых приятелей. Ксан Иваныч имеет моду нестись очень быстро и фотографировать слету почти не целясь. Биму такое не под силу. Кирьян Егорович тоже любит ходить живо, но он бегает зигзагами, чтобы больше увидеть и больше щелкнуть ищет ракурсы думает что-то через объектив. Но старается также по-честному не отставать от коллектива догоняет вприпрыжку в случае чего.
      - Вон опять понеслись. Что вот неймется человеку. Гулять вышли, а этот гонки устраивает, - сердится Бим.
      - Да ну ладно тебе Порфирий Сергеич. Пусть пообщается с сыном. Давно не виделись. Может мы ему надоели. Как ему при нас с сыном общаться?
      - Могли бы в Праге плотней пообщаться. Вспомни, как они там друг за дружкой бегали. Помнишь? Аж в слезах оба были.
      - Да кончай ты. Пусть хоть за границей решают свои проблемы. Если на родине было некогда. Тут Саня, может быть, прав.
      - В чем прав?
      - Ну, что Малеху с собой взял. Поговорить тут по душам. В новой обстановке.
      - Черт с ними. А может это и к лучшему. Нагуляются - позвонят. Все с телефонами.
      - И то правда, - говорит Кирьян, - не в стаде. Мы тихохонько тихохонько пойдем. Я тебя на Мариенплатц свожу. Там ништяк.
      - Куда идет караван? - спрашивает Бим. - Я арабом буду, а ты пусть Сусанин. Ха-ха-ха.
      - Идем прямо на восток там разберемся. Не заблудимся, поди. Не зима. Мюнхен - город маленький. До площади доплюнуть можно.
      - Теплый городишко. И по пивку... - мечтает Бим. - Только шпагаты мне не растягивай. У меня головка слегка бо-бо.
      - А я не против, - соглашается Кирьян, - полечимся, конечно.
      Араб Порфирий Сергеевич вырядился в этот день далеко не по-арабски. Майка на нем черная из Чехии с желтой кружкой, из которой красиво нарисованая свисает пена. Кепон лихо скособоченный - полувоенный-полутуристский с коричнево-зелеными защитными пятнами куртяк-безрукавка с множеством карманов. Через плечо - холщовый и затертый сумарь защитного цвета выданный ему напрокат в девственной чистоты виде Кирьяном Егоровичем Туземским. Первозданная невинность сумки наблюдалась только в самом начале родины, а уже в районе Варшавы сумочка была изрядно погажена изнутри и снаружи благодаря неответственному отношению к ней Порфирия.
      - Ты бы не мог поаккуратней с сумочкой? - иногда ревниво намекал Кирьян Егорович.
      - Есть недочеты, - соглашался Порфирий, - а ты не боись. Приедем на Родину, я постираю.
      В сумке у Бима необходимейшие для путешествия вещи: трубка с табаком, сигареты баночки с пивом лекарства от головы, прибор для измерения давления, футляр с очками походная фляжка с глотком недопитого белорусского коньяка, пластмассовая вилка в секретном боковом кармашке - дискеты, записная книжица, в отвороте - пара шариковых ручек, огрызок карандаша, рулон туалетной бумаги, запасной черный носок и разные славянские монетки с бумажками (для обмена на евры - если повезет). На ногах - давно нестиранные джинсы все в каплях майонеза ожогах от пепла и засохшей дорожной грязи и глины. От морей российских до окраин европейских. Джинсы - явно не "левис" и когда-то бывшие темно-синими. На ногах стоптанные туфли вроде на босу ногу, а может и нет. Бим спокойно может и так и этак. Он вроде бы случайно за границей и не успел переодеться. Он - солдат с Байконура и Мюнхен будет брать хоть без носок хоть в валенках. На самом деле это концепция его путешествия. Своим видом Бим выказывает пренебрежение всему миру: я - руссиянин - как хочу, так и хожу. Мы вас всех копытами и танками перетоптали по вашей же просьбе.
      На Сусанине примерно такая же непритязательная амуниция разве что чуть-чуть диковинней попестрей и разношерстней почаще стиранная в умывальниках русских мотелей и в душах Европы. На пузе (для пущей безопасности!) прилеплен общак.
      Похожи Бим и Кирьян друг на друга как близнецы-братья Райт.
      Разница только в Бо-бо.
      Русское бо-бо это для непонятливого иностранца - то состояние на немецкой французской американской заре, когда после бутылки виски перемешанной с зельтцерской водой пивом бургундским красным и, не дай бог полынного абсента не понимаешь зачем за одну ночь умножившийся в размерах мозг, стучит и рвется из подкорки отчего так тянет спеть риголетту, которая в таком состоянии на всех языках звучит одинаково. И слова при этом не выбирают.
      А русское надежное лекарство по имени "рассол", как известно, за границей не производят.
      Бо-бо в голове Кирьяна с утра отсутствует. А Бо-бо у Бима как малое дитя, пока помалкивает, но скоро будет просить добавки: оно давно не кушало. И если не дербалызнуть (хлебнуть дерябнуть пропустить стаканчик тяпнуть) вовремя , то будет труба (крышка конец амба - русск.).
      По обеим сторонам Байернштрассе - высокие дома. Но Байернштрассе вся насквозь простреливается утренним солнышком.
      Низкое пока светило похожее на кашляющий в холодильнике недожареный и потому полупрозрачный блин не очень печет пока головку Бима только мягко слепит бимовский с вчерашнего прищура глаз. Приятно задувает прохладцу в седую бородищу путешественника. Этнография - Миклуха Маклай - Полинезия, да и только!
      Бим заложивши ручки за спину аки Наполеон, только задом наперед, идет и крутит головой по сторонам. У него на сегодня установка: с утра рассмотреть немецкое зодчество, а уже ближе к обеду начать посвящать себя полновесному и ничего не обязывающему цивилизованному отдыху по принципу "как доведется - так и хорошо".
      Идет Бим по баварской штрассе и ищет тему: - к чему бы придраться, на что наложить критику, на чем остановить свою пытливую архитектурную заинтересованность.
      - Да что-то нет пока ничего заслуживающего, - думает Порфирий Сергеевич. - Мне бы столько денег, сколько у них, показал бы я им.
      В начале пути попадаются серовато-креветочные ничем таким особенным не примечательные жилища с забегаловками внизу - все почти как в российских рабочих кварталах; но быстро закончились они и пошла алюминиево-железная современность.
      Русская и немецкая архитектурная тривиальность суть разные вещи.
      У немецких архитектурных строений - аккуратные пропорции, крупная пластика объемов, ничего прыгающего, раздражающего, цветного, яркого, пугающего. Немчура, одним словом. Все тщательно, но просто, без особых изысков. Германский среднестатистический архитектор не пыжится, ему не хочется и лень стать известным и знаменитым - хлопотно это немецкому архитектору. Не хочет он рисовать по ночам, как принято у нешустрых, зато талантливых и работящих русских зодчих, хоть у начинающих, хоть у маститых. Немецкий зодчий и так все успевает. Пять прозвенело - папку под руку и нах хаус через пивгартен .
      Современная архитектура, выполненная старательным, нормальным, непритязательным немцем, действующим по дотошно отштудированным и безвкусным DINам, по случайному стечению обстоятельств никогда не подведет и не надоест. Функционализм в действии.
      Вся мудрость и прелесть, наперекор недавним еще учебникам, скрыта именно в этой тонкой, почти, что стандартной простоте, элегантность которой и скрытую в ней тайную силу можно разгадывать годами.
      Немецкие мещане, так же как и российские, до такой трактовки красоты не доросли. Немецкие бюргеры и русские горожане хотели бы видеть на своих улицах больше буйства и цветастой залихвастости, как в среднековье как на сарафанах гросс-бабулек, как на кирхах и старинных бюргерских домишках.
      Но такова немецкая селяви. Их нынешняя профессиональная незамысловатость в массовой архитектуре - это норма, рациональный стиль, как в свое время барокко, готика, роккоко. Сегодняшняя немецкая простота с дотошно продуманными элементами - техническими и отделочными штучками, превращенными в ритмические ряды своего рода ордера отличается в лучшую сторону от грубой апатичной однородной и абсолютно функциональной доходящей до скудоумия простоты шестидесятых годов двадцатого века, тем более мягче гитлеровской бутафорско-космической гигантомании и сталинско-имперского послевоенного жилья.
      Вот пешеходный мост через проезжую часть. Неприхотливый, но элегантен стервоза. На тонких структурках - трубах перекинулся он через улицу и врезался прямо во второй этаж здания. Специально для этого в здании сделали выщербину высотой в три этажа. Здание это - то ли банк, то ли общественно-деловой центр, то ли вокзал (где-то рядом по карте должен быть Хауптбанхоф - главный мюнхенский вокзал) то ли все эти функции слились и прекрасно поживают одной коммунальной и бойкой семьей. В глухой опоре пешеходного моста вырезана абсолютно круглая дырка, сквозь которую проходят люди. Прореха сверкает изнутри нержавейкой как отполированное отверстие в жутком дуле снайперской винтовки. Не жалеет немчура никеля и хрома. Богата Германия! Вот тебе и побежденная страна! Быстро встали на ноги дети виноватых лучшей в мире расы тиранов-завоевателей.
      А бедные архитекторы из страны-победительницы идут поскребышами себе далее, грустными воробушками поклевывают впечатления, но и правду сказать, особенно не комплексуют и не жалуются.
      Видят они интересные алюминиевые жалюзийные решетки на витражах в уровне улицы. Решетища точнее. В сечении обтекаемая фигура - как чечевица или крыло самолета в разрезе. Здоровенные жалюзи! Что зачем почему? Может для защиты от вандалов - думает Бим и стучит по одной. - А ху...ня - цинк - говорит он пренебрежительно - не полетит самолет.
      Кирьян Егорович тоже позвенел-постучал кулачком и монеткой поцарапал - не царапается - цельное изделие не анодированое. Сфотографировал крупным планом. Никто из здания не вышел, не обругал и даже не спросил у путешественников разрешения на съемку или каких-либо подтверждающих, антишпионских документов.
      А такое в практике уже бывало. И опять на зло...бучей родине, воспитанной на дзержинских привычках. Кирьяна Егоровича как-то раз в Москве арестовали охранники только что построенного ( к слову сказать, - очень красивого, здания банка заподозрив в добром фотографе из Сибири пожилого террориста. Выручило наличие членского билета Союза Архитектунгов, а также подошел и вовремя спас сопровождавший его и отлучившийся на секундочку местный достаточно известный в тех кругах успешный финансово коллега.
      Бима интересуют малые формы из камня и бетона.
      Было нечто из восточного - граненые каменные столбики разной высоты из разных сортов камня, отличающихся полутонами и характером фактуры со свесами в виде упрощенных карнизов фанз поставленных одна на другую. Что к чему, причем тут Китай - опять никто ничего не понял. Но красиво. И была вся эта нелепая псевдовосточная пригожесть всего-то навсего утилитарными светильниками для подсветки вертикальной зелени и газона.
      Как грибы после дождичка встречаются многочисленные абстрактные скульптурки. Попадается рисунок мощения нехарактерный для виденного Бимом и Туземским в Сибири, подвертываются на глпза декоративные стенки с встроенными камнями щебенкой голышами разного цвета черными бурыми светлыми. Великое разнообразие всего, но при этом все скромно с суровым нордическим вкусом не выпячиваясь и не претендуя на ландшафтно-декоративные шедевры.
      Бим особенно на всю эту умеренную роскошь не отвлекался.
      Но когда Биму в глаз попал уличный телефон-автомат в будке с красным верхом Бим чрезвычайно обрадовался. Тут-то он уже полностью проявил свою вычурную фантазию.
      - Ща доче в Америку позвоню, - для начала пригрозил он, лукаво поглядывая на Кирьяна.
      Разумеется, телефон не сработал, хотя технически такой сервис там видимо был предусмотрен.
      - Доча! - заорал Бим в трубку. - Я в Мюнхене, а ты где? в Америке? О-о-о, а чем занимаешься? С мальчиком? Ночь у вас? С каким еще мальчиком? Не согласовано. С девочкой? На крыше? Ножки свесили? Откуда? Сейчас же слазь с карниза! Чего? Не слышу... А-а-а, а я с Кирюхой. Идем пиво пить. За тебя? Конечно, выпьем! Ну, пока, а то у меня денюжки на талоне кончаются. Кирюху поцеловать? А хуля?
      И поняв, что розыгрыш на этом слове рассыпался в прах (кто же будет матюгаться при дочери-то?) повесил трубу подошел к Кирьяну и обнял его по-товарищески.
      - Вот так-то! Вот наши детки! Мы в Неметчине, а они в Америке. Расту-у-ут!
      Понравились и Порфирию и Кирьяну Егоровичу наклонные витражи велосипедики прилепленные тонкими стержнями к петелькам в асфальте внутренние дворики металлические цилиндры, отгораживающие территории автостоянок от прохожей части структурное остекление и много еще какой забавной выдумки.
      
      ***
      
      - Это что за шибко сурьезное здание?
      - Сейчас у мужика спросим.
      Из пояснений серьезного немецкого мужика в шляпе (к черной шляпе - и это летом - не хватало только трости с набалдашником и золотой оправы к очкам, а лучше к пенсне) поняли только одно слово "Justiz".
      - Дворец правосудия, - говорит Кирьян. Центральный генштаб.
      - Тюрьма - поправляет Бим.
      - Ага, со стеклянной крышей чтобы удрать было легче. И бикини тут же за пятнадцать евро чтобы переодеться с побега.
      - Бабская тюрьма? - серьезно спрашивает Порфирий.
      - А то видишь, старуха себе трусы уже выбирает. От Вильямса.
      У цилиндрической витрины с фото девушки рекламирующей пляжное белье стоит фрау страшной наружностисси в кепке, надвинутой на бандитообразно-чикагский нос крючком.
      - Похожа похожа, - говорит Бим, - это ее дочь там. Видишь в витрине. А сама из тюрьмы. А моя в Америке. А твоя где?
      - Моя в Угадае работу работает.
      - Хорошие у нас детки, - говорит Бим, - правильные.
      - А мужик-то был главный прокурор! - пошутил Кирьян.
      - С чего ты взял?
      - А видел, как он обрадовался, когда мы его спросили про дворец.
      - Ну и что?
      - А очки золотые видел?
      - Ну и фиг с ним с очками, - не сдается Бим.
      - С зо-ло-тыми! - подчеркивает Кирьян. Где ты видел простого клерка с золотыми очками?
      - О-о-о! Точно, - засомневался Порфирий.
      - И время сейчас как раз для начала работы.
      - Да ну? Побожись! - не верит Бим.
      Кирьян крестится, как умеет. Бим некоторое время думает, потом хитро с подковыром спрашивает: "Главный прокурор на трамвае приехал да? Берлиоз да! Профессор! Пешком на работу?"
      - Да я пошутил. Просто ты ему понравился. Готовый клиент из русской деревни. Или жулик одесский. Деньги приехал просаживать в казино.
      - Да я клиент! Вот они денюжки-то вот родимые, - хлопает себя по карманам Бим.
      - Блин в общаге оставил!
      - Посмотри-ка лучше, - советует Кирьян.
      - Нету блин!
      - Вот то-то и оно-то, - делает заключение Кирьян. - Правильно меня кассиром сделали. Вот он общак-то, - и стукает себя по животу.
      Крепко приделан застегнутый на все щеколды общак в котором хватит денег и на пиво и на девок и на опохмелку.
      
      ***
      
      
      
      ---------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      
      3.3.2
      КАРСПЛАТЦ и НОЙХОУЗЕРШТРАССЕ
      
      Люблю барокко так некстати.
      Про BMW не жди читатель!
      "Из Интернета"
      
      
      - Ну что долго будем еще пилить? - спросил Бим, когда путешественники уже подходили к площади Карлплатц, называемой в обиходе Штахус (Stachus).
      - Да вот вот, сейчас площадь только перейдем - говорит утешающим тоном Кирьян Егорович и машет Биму рукой в сторону правильного курса по кратчайшей линии - поперек площади. - Вон там Карлстор.
      Карлстор - это временной портал старонемецкого мира, примерно то же самое, как если бы в начале Нового Арбата водрузили бы входные вратца в княжескую Московию.
      Кирьян уже бывал ранее в Мюнхене и ориентируется в пространстве недурно. Но он совершил ошибку, не сделав поправку на Порфирия.
      Кирьян выполнил отмашку наобум как бы для себя самого. А транспортно - пешеходная разнарядка на этом участке непростая. Для человека под мухой - непростая, а для нормального - самая что ни на есть обыкновенная: пары три мелких переходиков скачущих зигзагами уместные островки безопасности между транспортными потоками - автомобильными и трамвайными белые полоски на асфальте, запрещающие и разрешающие значки на опорах фонарей и на специальных стойках. Народ проворно снует туда-сюда, ориентируется как у себя на кухне и вроде бы - на взгляд непосвященного, - на красный тоже ходит. Особого порядка не наблюдается. Или так кажется. Или Кирьян что-то тогда в немецкой жизни не понимает.
      Порфирий Сергеич, начинающий уже поддуривать от растрепанного по-утреннему солнышка расшифровал отмашку Кирьяна слишком уж буквально. Наплюя на красный свет светофора он направляется навстречу движущемуся прямо на него трамваю. В лобовом окне - растерянный вагоновожатый мужского пола. Он жмет рукоятку тормоза и сигнала одновременно. Раздается и не умолкает, проснувшись предупредительный и гнусный, надтреснутый, словно звук старой механической бритвы с ручным заводом, перерезвон. - Хальт-хальт-хальт! - лязгает он. Куда прешь скотина! Не остановишься - задавлю!
      У педантичных и человеконенавистных немцев, сверх меры зацикленных на строгих правилах движения, не западло сбить зазевавшегося и нарушившего правила пешехода - закон всегда рассудит в пользу правого и , более того, взыщет с убитых горем родственников несчастного страховую стоимость разбитого стекла, фар, помятого бампера, стертых тормозных колодок и добавит моральную неустойку.
      Рядом с переходом - стоящий и скучающий без какого-нибудь особого творческого задания рябенький блюститель уличного порядка. Он среднего роста весь в каких-то только ему понятных ромбах, с орденом за спасение немецкой Джучки из осенней лужицы и с кокардой на фуражке: ну, почитай что, декоративный часовой - разве что без вырезанных из мрамора винтовки и штыка, - у входа в фамильный склеп, из которого кроме окаменелых костей унести ничего более полезного уже невозможно. Увидев Порфирия, пересекающего рельсы в неположенном месте, он дергается, импульсивно выплещивает икру, вымечивание которой при других обстоятельствах могло бы доставить ему немало смачного удовольствия. В уме срочно вылистываются подходящие для данной ситуации строчки патрульного устава - и вот оно - нашлось! Жезл! Полицейский делает попытку махнуть своей полосатой палкой. Но заснувший на боку интструментарий, застревает в петле чехла. Русского языка полицейский, естественно, не знает.
      Насчет необходимости знания именно этого языка он мгновенно сообразил, и ни грамма не сомневается - а кто еще так вызывающе может преступить отработанные в веках правила безопасности кроме этих невозможно тупых и вечно пьяных русских, которые и Берлин-то взяли не по правилам - наскоком лошадями и танками, а вместо шоколадок раздавали немецким сироткам хлеб.
      Полицейский кидается навстречу Биму и брюзжит пулеметной скороговоркой, выпаливая обойму непонятных по переводу, но моментально распознаваемых по смыслу немецких бранных слов.
      Стоящий на переходе народ обалдевает, но скромно молчит. Героев-спасателей среди них нет.
      - Сейчас будет страшное, - так заодно и посмотреть будет не грех; эх, где ж у меня мобильник? - подумала половина зевак.
      - Черт меня дернул фотик не взять, - подумала другая половина, - ну ладно, и так своей гретке перескажу.
      Не каждый день в Мюнхене иностранцев давят: покатится щас голова Берлиоза - злорадно думают те, кто Булгакова читал. Те, кто не читал, просто хотели бы полюбопытствовать. Немчура злобная - что с них взять окаянных!
      - Вот некстати-то Бим Берлиоза вспомнил! - Резвым метеором проносится пагубная мысль в башке Кирьяна Егоровича. - Еще бы вагоновожатую в красном платке - и кранты. Кстати, погибший Берлиоз вроде бы был немцем... может евреем. Точно - Воланд был немцем, а этот нет. А Бим - башкир. Или чуваш. Как Ленин словом. Но времена меняются нравы тоже народы перемешиваются трамваю и водителю пофигу кого давить. Коли встал клиент на рельсы - значит, созрел. Значит кому-то это нужно - так бы прокомментировал эту ситуацию журналист, не желающий уточнения фамилии этого вредного "кого-то" ради сохранения собственной же головы.
      А Биму пофигу.
      Кирьян хватает Бима за руку и, приложив немало усилий, - неврубившийся Бим как упрямый осел, сопротивляется насилию, - сдергивает его с рельс. До фонарей и бампера трамвая остается метра полтора. До колес: секунда до смерти.
      Немецкий народ огорчается: зрелища не получилось. Так и не уточнили они, какого цвета русляндская кровь.
      Странные шутки откалывает с нашим народом судьба. Но половина шуток предсказуема. Они явно построены на русском пьянстве, наплевательстве и безрассудстве. Потому наш народ непобедим.
      
      Дальше нарушители порядка идут по правилам вертя головой вправо-влево и пересчитывая, кто домашними шлепанцами, кто каблуками все пешеходные переходы.
      - Ты что - шипит и возмущается негодующий Кирьян, крепко вцепившись в рукав Порфирия - жизнь хочешь на чужбине оставить? Может как-нибудь до родины сначала доберемся? Господин Берлиоз мать твою ити!
      - А что - спокойненько так заявляет Бим, - не справитесь что ли? С Ксан Иванычем-то? В цинк грузим и вперед. А мою мать не трогаем, - грозит Кирьяну палец Бима, это святое.
      - Отдай мне руку. Что вцепился? Я свободный человек.
      - Хлопотно очень. Не предусмотрено. Пожалей наши денюжки. Не на похороны собирали.
      Злится Кирьян Егорович на удивительного русского подлеца и недотепу Бима Сергеевича Нетотова и отпускает руку товарища.
      - Сам каков - такая и фамилия.
      - Ну и ладно.
      Обижается Порфирий на скаредных товарищей.
      - А пойду - ка я в душе головку помочу.
      В центре площади Карлсплатц устроен круглый и плоский фонтан. Рисунок дна: кольца разной ширины и цвета. Посередке приплюснутые, металлические полусферы. Из них брызжет голубая вода - чистый питьевой немецкий вассер. Вода бьет из отверстий расположенных по внешнему кольцу. Боковое солнце вышибает в сплошных струях, слившихся в маленькую кверхтармашечную Ниагару застывшую почти неподвижно многоцветную мерцающую микроскопическими блестками радугу. Вокруг фонтана расставлены обтекаемо-цилиндрической формы все в мшелых раковинках фиолетово-черные камни-таблетины, на которых отдыхают одиночные прохожие и протирают влюбленные жопки лобызающиеся парочки.
      Зимой этот, не имеющий каемок, фонтанчик легко превращается в небольшой платный каток.
      Сейчас последний месяц весны и там хлюпается Бим. Сначала он пользуется ладонью и прихлопом смачивает лицо и шею: получается недостаточно. Тогда он смело как Матросов в амбразуру сует голову полностью в струю. Сильно плещущая вода омывает не только его башку, но и радует ливнем брызг тех прохожих, которым посчастливилось оказатья рядом с бегемотом-купальщиком из несуразной и суровой страны Сибирь.
      Пока Бим осуществляет свое оздоровительное омовение, Кирьян Егорович постигает маленькие дизайнерские отрады на мостовой разглядывание которых доставляет ему великое эстетическое наслаждение: форму камушков дизайн канализационных и тепловых люков с многочисленными литыми нашлепками и узорчиками, сплошь усеянными значками орлами адресами и брэндами от производителей. Люки вполне сгодились бы для кирьяновского домашнего музея сувениров, но Кирьян едет в Европу не за этим красивым, но габаритным и тяжелым металлоломом. Его интересуют преимущественно длинные кованые гвоздики с квадратными головами. Которые пока не попадаются.
      - Хорошо-с!
      Вытирает лицо кепкой мокрый с головы до ног Порфирий Сергеевич.
      Краснорожесть немного спала и лицо Бима превратилось в абстрактную двухцветную картинку: зелено-фиолетовые пятна наслоены на розовый фон, в который дополнительно инкрустированы по-свинячему редкие и седоватые щетинки. Белая, неистово торчащая во все стороны, бородища понизу и с боков обрамляет полотно фантастической рамой. Лямбли как-то растворились водицей и исчезли на время.
      - Говорил Карлсплатц, а тут Стахус написан, - чуть попозже читает с обидой надпись на стене пятнистый лицом Порфирий.
      - А тут два названия. Раньше тут кабак стоял. Звали Стахус. Стахус это вроде Бахуса. Вот и запомнили как стишок. Первую табличку сняли. На обновление. Видишь след? Раньше она тут была.
      - Кабак? Где? Как ты сказал?
      Бим оживляется, выцапав в короткой тираде Кирьяна заветное словечко.
      - Нету снесли.
      - Ну, е-моё! - огорчается Бим.
      - Да погодь ты паникер. Тут кабаков немеряно. Щас за ворота зайдем и по кружечке.... Как договаривались.
      - Не договаривались, а мечтали. Я мечтаю. Сейчас, - говорит Бим. - А вы сами как хотите.
      За старинными и невзрачными, как дешевая игрушка, воротами Карлстор начинается маленькая, но всем известная пешеходная улочка Нойхаузерштрассе.
      На этой улочке, а также на следующей Kaufingerstrasse - улица магазинов (название меняется сразу за собором Святого Михаила) много чего интересного и с точки зрения зодчества и с точки зрения познания национальной спецификации мещанского быта.
      - И девки ходют, - отмечает Бим.
      - Камраде, фроунд драгоценнейший, а где денег возьмешь на особей? - подкалывает Кирьян Егорович.
      - Ой, бля бля, - беда, - заныл Бим. Расстроился он сильно.
      
      ***
      
      Несмотря на то, что Мюнхен - город-миллионник на этой пешеходной улице в будний день фолька-люду не сильно много. Когда модницы с их сопровожденеим устают мотылять по магазинам, они садятся в тень прямо посреди Нойхаузерштрассе и переводят в ней торговый дух. С пивом  с кренделями или безо всех этих затей. Можно свернуть в любой проулок и назюзюкаться другими свежими ощущениями. За переулочками - зеленые дворики скверы махонькие магазинчики музеи и лавки кофехаузы и кнайпы - на любой вкус и в любой последовательности. На карте все это разнообразие выглядит сложно скроенным узором, где в центре узора два главных пятна - Фрауэнкирхе и Новая ратуша, но Биму всего этого ранообразия не надо. Он свернул на Нойхаузерштрассе исключительно за пивом.
      - Вон тенек, - говорит Бим наглядевшись на местного зеленого от окиси голого паренька - почти что бельгийского раскрученного Писа выжимающего струю из морды кудрявого алкаша Бахуса. - С пятницы пива не пил. Потненького со льдочка хочу. Ух-х щас бы я!
      - А вон еще тенек и еще три тенька, и синенький, и красненький, и беленький, - говорит Кирьян. - А вообще щас только четверг. Так что не пискльдите, не имея календаря. Давай сначала осмотримся, рекогносцировочку произведем. Найдем платцдарм и смирненько выпадем в осадок. Без горячки.
      - Ну, давай только недолго. Душа просит пивка. Со щами. А в кастрюльке нога чтобы была.
      - Нога от Муму в пиве поджаренная, сверху клецки, - неудачно пытается острословить Кирьян Егорович. Вон, смотри, овощи разные. И сосиски там. Пойдем, глянем, постигнем цены. Может, возьмем чего на вечер или по дороге будем лопать.
      Кирьян прицеливается к открытому лотку поблизости и идет туда. За ним понурой лошадкой плетется Порфирий.
      За лотком в славненьком округло сплетенном стульчике - нештяковым сервисом - важным привидением восседает фрау Клара. Сбоку лотка стоит корзиночка из веток. Корзиночку сто лет назад сплел из размоченных ветвей ивы почтенный супруг Карл и велел хранить в ней яблоки. Своих яблок у Клары в садоводческом хозяйстве не было, и она приспособила ее для лука. Еще двести лет назад Карл у Клары украл кораллы. Клара обещала посадить Карла за решетку, если Карл на ней не женится. Что было делать старику Карлу?
      Много позже окольцованный Карл ушел на замерзший Изар кататься на коньках с тутошними миссами, да так и не вернулся.
      Слишком изящен и тонок ледок в Германдии.
      За двести лет Клара слегка постарела. Она продала все свое имущество и превратилась в рыночную торговку по найму. Продает фрау Клара все для салата, на пузе у нее вязаный с кружавчиками сарафан (бабушка связала в девятнадцатом году как раз в месяц баварской социалистической революции), а во рту торчит скрученная козья бумажка с табачком внутри. Так Кларе выходит дешевле.
      - А сама она вяжет кисейные гардинкы, перчатки с женским ажуром - внутри розово, воротнички внучаткам и кофточки дочерям - Эльзе и Эмильке, дамские нижние порточки, - подумал Кирьян Егорович обо всем этом и понял наверняка, что где-то на чердаке у Клары сложено богатое приданое для внучек.
      - Вот бы домой к ним попасть на хозяйские утренние пирожки, да и застрять бы там на ночку-две. Понюхать эбеновые корешки-лопушки в огороде, гриль затеять с дочурками, а с внучками по постелькам покататься.
      - Виват! - здоровается Бим с Кларой. - Это что у вас тут американское, знаю: - оливки. Эти с вирусом, не берем. И сглазил. (В то время в мире только-только разгорался скандал с овощным вирусом) А вот морковушка хвостатая! Это что за пенисы тут?
      Хватает с лотка штучную спаржу Бим и сует его под нос Кларе.
      - Штобенхойзер спарже, - говорит Клара.
      Кирьян и Бим ни разу не видели такой спаржи. И что такое штобенхойзер не знали тоже. Может домашнего выращивания. На рынках Угадая спаржа продается корейцами в раздробленном на полоски виде, а здесь был цельный овощ. Была спаржа побольше, была и поменьше. Цены за килограмм разные. Кирьян любил лопать корейскую спаржу. Бим тоже не отказывался в сочетаниях с мясом, маслинками, под соусами острыми и маслом растительным рафинированным "Золотое бремечко".
      - Удивительно, - думают Кирьян с Порфирием, - сроду бы не догадались, что спаржа так выглядит. Стоило в Германию съездить, чтобы посмотреть!
      Бим прицелился глазом в ценник: "Смотри, Кирька, у них, как у нас, за килограмм - пять пятьдесят, а за полкило два девяносто пять рублей. Экономия, берем кило?"
      - Дорого, - говорит Кирюха, - помножь на сорок. Это для дегенератов цены...
      - А мы кто? - перебивает Бим, - требую уточнения.
      - А мы с тобой творческая аристократия. Придем вечером вот увидишь, цена будет другая. ... А съедать как будем? Мокрую грызть?
      - А хоть бы и мокрую...
      - А если мокрую нельзя. Вдруг обосремся? - спрашивает Кирьян.
      - А я сейчас спрошу.
      Бим знаками пытается объяснить торговке, можно ли есть сырую спаржу. Торговка поняла только тогда, когда Бим изобразил звуками понос, а жестами - как понос извергается.
      - Ноу, ноу! - говорит торговка. - Не обосретесь. Берите.
      - Берем! - советует Кирьян.
      - Не спешить! - командует Бим, - а вот еще вот дешевле есть.
      - Дизэ полен, полен спарже, эссен, битте - засуетилась торговка, - фир евро, фюнфцих центс. Бананен - айн евро. Кауфен, кауфен!
      Не понравилась Биму польская спаржа. Схватился он за чешскую вишенку, да не тут то было.
      - Nein, nein, nicht beruhren , - строго говорит Клара и пальцем показывает на бумажку.
      - Нельзя руками трогать, - прочитал бумажку Кирьян, - в спецприемник посадят и расстреляют поутру.
      Непонятна такая логика ни Кирьяну, ни Биму: Бим только что мыл руки с лицом в фонтане - все видели. Капли еще не просохли.
      Разобидевшись и не приобретши ничего, пошли они дальше по Нойхаузерштрассе.
      Пешеходная улица Нойхаузерштрассе была такой же, как и годка четыре назад, когда Кирьян ее последний раз его видел. Ничего, в принципе, не изменилось. Но теперь был май, а тогда был январь. Тогда было сыровато, а теперь сухо, и совсем по-родственному улыбалось путешественникам немецкое солнышко.
      Под навесами со свисшими по краям пластмассовыми лепестками, проникшей в Германию на диссидентских правах и прописавшейся как лучший друг молодежи "Кока-колы", смирно сидят те же почтенные парочки и лопают то же, что и в прошлый раз.
      Вот та же мужиковатоподобная косолапая в обтягивающих леггинсах Кунигунда трескает ложкой недоеденный за четыре года, дребезжащий от ветхости кисель. Ей в рот заглядывает чернокожий почти юный цузамменлибер Муква - потомок неудачливого скотовода с Берега Слоновой Кости. Мукве нужна была прописка, и он ее заработал своим надежным шлангом с розовым наконечником. В следующем году Кунигунда наконец-то попросит свежей добавки и вполне может быть наконец-то удосужится угостить Мукву. За кордоном Коки-Колы крутится на плюшевой заднице и откарябывает от мостовой позавчерашние плевки еще более младой черноглазенький и кучерявый мулатенок Мамби - жертва контрацептивной экономии. В двух шагах - двухместная колясочка в виде американского джипа со спящей в ней точной копией Мамби.
      Истинные, белые, арийцевидные аборигены Мюнхена шелестят листочками немецкой прессы. Это, конечно же, самая желтая в Германии газета "Bild". Аборигенов интересует: нет ли там случайно возврата к пфеннигу. Ну не успели они обменять на евры рейхсмарки попрятанные в комодах с двойными донышками и заработанные немыслимо трудным ратным трудом. Пока они в гаагском трибунале сидели да перепокупали друг у дружки адвокатов и в теннис прохлаждались, много какой талой воды утекло из Изара во всемирный океан и возврата к валюте Третьего Рейха пожалуй что уже не будет.
      Шепчутся, дуя в кофейные чашечки, заезжие джихады, вертят латте ложками, вызывая из пенных кружков новые всемирные терракты типа 11/9. Кроме "близнецов" в мире много еще удобных чудес света по-настоящему высоких толстых крутящихся взлетающих висячих и плавающих. Обсуждая новый кроссворд для лиц неиудейской и нехристианской национальности, они весело смокчут черешню, бросают хвостики в пепелки, носами водят над самым столом. Чего-то там их боги в древности не поделили. А пепелки только для вида: вкусные дорожки с искусственным попутным ветерком залетают в их страшные ноздри и исчезают в мозгах, вызывая пророческие видения одно ужаснее другого.
      Шелестят восточными одеждами и черными смокингами якобы случайно зачастившие в немецкий пивной рай китайские обезьянки обоих полов. Шпиенютъ! Что тут непонятного! Выглядывают что почем, решают как бы быстро все это богатство к себе прибрать. Наводнение близится: надо успеть умыкнуть на высокие отметки подоблачных гор максимум немецкого скарба и, на всякий случай, - европейских бумажных денюжек.
      Подъехал и поставил в переулке Мерседес с номером "666" турецкий джигит с виду обиженный судьбой, а на самом деле сытый и довольный теневой замдиректора немецкого филиала исламской бандшайки и будущий разрушитель Германии. У него на майке гордая надпись "Turkiye"  а на руке наколота звезда с полумесяцем. Он идет к своей кебабне за углом, в которой в горшке из-под шурпы и под горками хурмы и фиников, выложенных рядом уже тикает аккуратненькая карманная бомбочка с чумой и дробью настроенная на год две тысячи двенадцатый.
      - Эй, черномазые слухай сюда! - кричит он группе хорватских цыган расположившихся рядом небольшим табором. - Это место для моей машины. Или платите или убирайтесь.
      Узкоглазые школьнички снуют по пешеходной штрассе туда-сюда, от мамы к папе, от училки к гиду, от клубничного мороженого к печеночным пирожкам, от штруделей к шницелям. Чуют, что скоро им тут, брызжа семенем, придется наводить восточные порядки.
      Балагурят местные, непонимающие международную ситуацию бауэры и студенты ближайших училищ. Распоясались солдафончики и мамзеля в сетчатых гетрах и без трусов под юбками на манер черногорских партизан.
      Кирьян с Бимом не желают зла немецкому народу. Они даже подзабыли точно - для чего приехали: уж вовсе не для критики и не для пересчета мусульман на душу населения (и так известно: турков в немецких школах за 20 процентов) - а просто так - побродить, посудачить о том, о сем, пожевать тутошних особенностей попробовать местного жидкого хлеба, а доведется то отведать автохтонной сивухи, называемой в мире шнапсом, а по туземному Korn.
      
      ***
      ------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      3.3.3
      МАРИЕНПЛАТЦ
      
      
      - Кирюха, вот скажи, сколько тут кирпичиков по вертикали уложено, - предлагает арифметическую задачку Бим, глядя на купола Фрауэнкирхе. - А теперь перемножь на горизонтали, добавь что внутри, на колонны и контрфорсы. Ну, как? Да из этого кирпича, сколько можно было в Угадае часовень понатыкать.
      Ну, чем не мирное решение извечного русско-немецкого исторического противостояния и скрытого (кровь за кровь глаз за глаз) обожания?
      День постепенно заполняет улицу-музей каждодневной суматохой. Сонные вначале менеджеры, продавцы, официанты, повара длинные как жерди толстые как пончики и подлые как философы, выходят на айнмоментную секундочку из магазинов и кабачков-кнайпе, дабы провентилироваться остраненно запустить шептуна и продрать глаза на целый день вперед. Прислоняясь к стенкам, дверям присаживаясь на подпорные стенки все вылезшие из щелей трудолюбивые служащие тараканы покуривают, дружелюбно поглядывают на стандартную, медленноползучую и безмятежную послевоенную обстановку тушат бычки в поднятых газонах с песком, древесной стружкой и керамзитом вместо травы придавливают их об цоколя и выкидывают кто щелчком кто небрежным взмахом руки показывая достаточное пренебрежение к улице-древлехранилищу которая им ценна так же как русскому селянину-кулаку все что находится за забором его амбаров.
      Продавцы знают, что Биму нужна добрая "память" для фотоаппарата, но они ему специально не скажут: подождут, когда придет сам Бим и поклонится им в ножки. Тогда можно будет и поговорить. А сейчас пусть Бим идет куда хочет, никуда он не денется.
      Собор Святого Михаила занавешен огромным баннером, на котором изображен в натуральную величину фасад, так что туристам особенно не обидно. Святой Михаил - победитель библейских Змей Горынычей и вся правительственная семья натурально существовавших Виттельсбахов попрятались в барочных нишках, отдыхая от взглядов любопытных иностранцев. Насчет натуральности этих правителей имеется множество убедительных документов, а также вещественных доказательств - грешных мощей: грешников тоже надо иногда канонизировать, чтобы было с кого брать пример. Сказочный король Людвиг Второй мирно спит неподалеку внутри в своем гранитном склепе - опочивальне.
      Краснокирпичная Фрауэнкирхе обнесена строительной оградой, за ним торчит, споря с башнями своей высотой, подъемный кран Treffler. Одна из знаменитых башен - та, что повыше на целых двенадцать сантиметров, с круглым, зеленым куполом-луковицей в надглавьи одета в сетчатую традиционно бутылочную ткань: обновляют бабулю. К стенке прислонены временно снятые со своих мест надгробные, вернее припраховые плиты. Могилки встроены в стены собора как урны героев и правителей разных рангов в кремлевской стене: дань смерти у всех религий и разных государственных форм примерно одинакова.
      И эти барельефные плитки пригодились бы Кирьяну Егоровичу для личного музея; и свободное место в багажнике есть. Да вот, не подойти к Фрауэнкирхе: закрыто на починку! Плачут скорбными слезками скучающие ржавые и квадратные немецкие гвоздики свинцовые шплинты и межкирпичные арматурины: хотят они попасть в Угадайгород на домашнюю выставку архитектора Кирьяна Егоровича Туземского.
      
      Путешественников проходят мимо совсем уж крошечной щели между домов.
      - Стоп! Глянь, Порфирий, - и это тоже улица.
      Улицу окаймляют с одной стороны передвижной и одинокий мусорный контейнер на колесиках, забытый муниципальными служащими с другой - стеклянный край магазина. Из полированной витрины на коленках и стоя выглядывают манекены. Яйцеобразные и безносые их головы, баваро-сосисочные ручки и ножки сделаны из полупрозрачного, зеленоватого порфирита или китайского каучукового заменителя. В конце тенистой щели взметнулась ввысь махина Фрауэнкирхе. Вроде бы без ограды.
      Девки - малолетки кучкуют в щели. Одна, по-видимому, афроевропейка, ливийка что - ли, три других явно местного генезиса и вероисповедания. Хотя скорей, эти многонациональные детки ни в традиционного бога, ни в черта, ни в дьявола не веруют. Они смотрят плазменный телевизор и верят в тридэшных японских дьяволов - лацедонов и каппе, в Яманеков с горящими огнем и страстью глазами, с встроенными в пасть огнеметами и ясными как у младенца лазоревыми глазищами без зрачков. Верят они в мультипликационных небесных победителей, - это влюбленная парочка японских синонимов Барби и ее возлюбленного Кена - Отаку и Мангака. А особо верят и поклоняются девочки мировой, придуманной за рамками Библии нечисти: - упырям, вурдалакам и уродам, взлелеянным современными знаниями и извращенными умами - зомби. В знак доверия сим лицам носят они на майках странные по смыслу пентаграммы.
      Ладно, хоть, не свастики не π-ёзды не х...и. Слепо верят девчурки Стивену Кингу и любят Бреда Пита в роли вампира, который вещает им с экрана сладчайшим голосом, обнажая аккуратненькие котеночьи клыки начищенные колгейтом: - Девочка, ты полюбила вампира, и сейчас я выпью твою кровь - га-а-а! Или пользуй лакалют и колгейт, не то твои молочные зубки заболеют кариесом.
      - Да, - говорят скромные девочки, раздвигая ножки и разворачиваясь задом: боимся колгейта и лакалюта лучше первое, что вы сказали; только сделай это поскорее, пожалуйста, а то нам скоро домой и, не откажи в любезности, не лишайте меня невинности: полюбите мою попку. Будто Брэд Пит не знает, что невинностью там уже с двенадцати не пахнет.
      Хихикают чего-то. Одна из них в коротких по коленки секондхендовских штанишках вперила в Бима взгляд и засмеялась пуще.
      Бим в это время приметил неподалеку крестик и вспомнил наложенную им самому на себя повинность. Крестится Бим не на шутку самозабвенно - любо-дорого всякому любознайке посмотреть, а набожному страннику позавидовать. Когда у него не получается по канону - он перекрещивается по-новому: "Господи, прости. Царица небесная, спаси и сохрани. - Выговаривая защитные слова, он лупит себя нещадно в лоб: "... отвыкли мы, господи, от твоей науки за треклятой католической заграницей. Прости, господи, подзабыл господи исправлюсь, слово даю", - и дает отмашку от плеча до самой земли.
      Кирьян, отвлекшись на девчачью группировку и позабыв про гвозди во Фрауэнкирхе, дергает Бима за короткий рукав - пошли, мол, далее - у нас с тобой сейчас второй акт нашей лучшей песни про Мюнхен.
      - Ща! Чего они все на меня смотрят, - спрашивает Бим, - не видели, как молятся православные?
      - Я так думаю... - резонно и небезосновательно отвечает Кирьян Егорович... - им твое моление по-ку-ю. Они тебя делят. У них щас модно с пожилыми трахаться.
      - Как это? - спрашивает будто невинный Бим, а сам обрадовался пахнущей извращением теме.
      - А вот так. Платят тебе денюжку снимают с Вас штанишки с трусишками перевязывают, что надо, веревочкой и вперед с песнями по жизни по очереди. Еще и ротик Ваш попользуют.
      - Ой - говорит Бим, - еще и денежку платят? Молодежь? И мальчики? И девочки?
      - А хуля!
      - Ой, как я хочу... - мечтает Бим, - и ушки попользуют?
      - И ушки и подмышки. Волосатенькие... Чем запашистее - тем лучше. Ты - экстра-клиент!
      - Да им же по двенадцать, - вдруг смекает Бим, когда чуть отошли.
      - Ну и что. Самое время, - утверждает просвещенный Кирьян.
      - Они еще любят черненьких и мулатиков разных. Мода бля! Спорт!
      
      ***
      
      А тот, кто с песней по жизни шагает, тот никогда и нигде не пропадет. Вот и идут Бим с Кирьяном не торопясь попевая русско-немецкие марши, в направлении Петерскирхе на Мариенплатц.
      А навстречу им как в сказке является сувенирный киоск.
      Там внутри стикеры, разнополюсные штучки-дрючки, прилипалки на холодильник значки на грудь с иголками, прижималками и завинтками.
      Треплются на слабом ветерке флажки и стяги, тряпицы разные мохнатые кистятые - непонятного назначения. Крупные и махонькие средние и государственные, фановские и баварские клубные и праздничные трехлепестковые и прямые треугольные, для Октоберфеста Хэллоуина и прочая и другая и всякая остальная.
      Бим, словно завороженый, прилип к киоску и общупал все, что можно было общупать снаружи. Сунул голову в оконце и заинтриговал продавщицу. Итогом любовной интрижки оказалась покупка двух немецких национальных, среднего ростика трехцветных флажков с черным орлом. Кирьян обезьянничать не стал: решил посмотреть может где-нибудь дальше встретится ему что-нибудь получше.
      - Ну что, удовлетворился? - спрашивает он Бима, который вставил один флажок в верхний карман жилетки и на время превратился в подозрительного вида полунемца - полубомжа. А у второго флажка он обломал конец палки скрутил и вставил по диагонали в угол сумаря. Иначе бы не вошло.
      - А ты как думаешь? - гордо осведомляется Бим, - теперь я германский Мэн ... Людвиг Ван Бетховен. Мне все можно. "Шпрэхен зи дойч" могу спрашивать хоть у кого. Могу музыку немецкую спеть: "Ла-ла-ла". Могу на флейте, могу голосом.
      - У музыки национальности нет, - говорит Кирьян. - Глянь-ка, Вань - Бетховен, видишь, инвалид с коляской едет? Так вот он к тому лифту едет. Специальный лифт: прямо в метро спускается. Я на этом лифте катался в прошлый раз. Метро трехэтажное.
      - Ну, не фига. Как это трехэтажное? А здоровому человеку можно прокатиться? Я прикинусь.... Этим... Маломобильным населением, если что, - говорит Бим, хихикнув. Голос его тотчас же изменился, стал старушачьим. Бим захромал, застонал, согнувшись и заложив левую руку за поясницу прошелся окрест Кирьяна Егоровича.
      Кирьяну Егоровичу, чтобы не потерять Бима из виду, тоже пришлось развернуться на триста шестьдесят.
      - Похож! - Кирьян реально оценил артистизм Бима. - Ну, ты, блинЪ, самого Станиславского заткнул! Тады уж прокатись, если приспичило. Заслужил.
      Бим увалился вниз - вверх в стеклянной кабинке, пронзив своим русским телом тротуар и все этажи, и, к чести сказать, не сумел даже заблудиться.
      Скромный инвалид с сопровожлающим его пожилым бой-мальчиком вежливо подождали, пока за Бимом закроется дверь, и по-честному дождались его возвращения.
      - Не стали рисковать, - подумал Кирьян, - все-таки видос у моего товарища вроде бы и Федот да не тот.
      - Кирюха, - завопил Порфирий, как только выскочил из кабинки, - а чего мы забыли?!
      - Чего забыли?
      - Угадай с трех раз?
      - Не понимайт! - задумался Кирьян и притулил умную свою головушку вбок. - Нихт ферштее, - вспомнил он немецкие слова.
      - Пиво пить - вот что! В этом, как его Хоф...хоф... ну где Гитлер еще...
      - ...брокгаузе... блинхаузе, - закончил фразу Кирьян. Сейчас найдем. Надо нам примерно туда шлепать. Рано или поздно дойдем.
      - Лучше рано, чем поздно. Я в этом штадте ничего не понимаю.
      - Левое плечо вперед. Шагом марш! - скомандовал Кирьян Егорович. И пожалел, что отдал навигатор Ксан Иванычу. Сейчас бы они с Бимом всех русских уделали. - Отставить хромать!
      - Слушаюсь. Приказ есть приказ. - Курьезничает в солдатской стойке Бим. Теперь он похож на Швейка, только на худого и небритого. Руку Порфирий предусмотрительно приложил к голове по-американски поперек лба, а не выбросил вперед и вверх по-фашистски типа "хайль и т.д.".
      - Веди, командор.
      Прежде чем двинуться дальше, несмотря на бимовскую пивжажду, друзья пошастали по Мариенплатц, поглядев на Новую Ратушу немеряной красоты, построенную в стиле неоготики, сложенную из раковистого известняка и украшенную грубоватыми по манере скульптурами и узорами из слабоотесаного камня.
      Удалось, правда, издали послушать колокольный звон .
      - В Праге звон звоньше, - клеит Порфирий ярлык на главную мюнхенскую гордость.
      - Зато тут старые развалюшки посносили, - заявляет обиженный Кирьян Егорович. Целый квартал, двадцать четыре дома.
      - Ты их видел что ли, - отмахнулся Бим. - Вот и зря снесли, среду нарушили. Может хорошие были. Жили-жили добрые бюргеры, р-раз и снесли. Ни фига себе радость. А эта, - машет Бим в сторону крыши, - таковская махина, громадье, бля, всю площадь раздавили. Не было раньше градосовета. Я бы им!
      Грозит Бим кулачищем какому-то герцогу, который удушил собором такую красивую площадь.
      Поглазели Бим с Кирьяном Егоровичем повнимательней на статуэтки князей, герцогов и святых великомучеников, расставленные по всему фасаду, отметили горгулий и химер всяческих на карнизах. Вроде бы все красиво. Неоготика. Чего от нее еще ждать. Батька Гауди, правда, сделал в Барселоне не хуже. Но там до сих пор строится, а тут - вот она стоит зараза радует человечий призор уже лет двести.
      Все-таки смягчает первоначальную оценку Бим: "А, в общем, ничего, на тройку сделано", - говорит он. -" На твердый трояк... Вот уж шнапса-то на открытии было выпито. Поди, еще желтки-белки в фундаменте лежат, может косточки для крепкости..."
      Сфотались у золотой статуи Девы Марии - святой заступницы Баварии с четырьмя крылатыми ребячьими фигурками по краям, которые измываются над крылатыми змиями, обозначающими четырёх апологетов зла: чумы, войны, голода и ереси.
      - И евреев, - добавляет Бим к оглашенной информации. - Пойду-ка я к фонтанчику. Что-то обсох я весь. Заодно рыбок посмотрю.
      - Вообще тут смотреть всего - не пересмотреть,- заявляет Кирьян Егорович, которому и четыре года назад не удалось толком осмотреть все - все дела да дела. Ни разу не зашел он ни в один из музеев, которыми напичкана Мариенплатц и окружающие его кварталы. Но музей под открытым небом просто замечателен. Не расстроился тогда Кирьян, не расстроится и сейчас.
      
      - Только ты через фонтан не прыгай, - таинственно заявил Кирьян Егорович, когда Бим прикорнул на корточках в тени Фишенбруннера.
      На бортах фонтана высечены барельефы коровенок бычков мясников с топорами разделывающих туши бедных животных. Сверху на столбике - самая главная фигура припухшей (протухшей от жары от пива?) рыбы. Вокруг рыбины - медные чуваки, одетые в шкуры поверх штанов почем зря поливающие фонтан из металлических сосудов с ручками, напоминающими большие пивные кружки. Связь рыбной темы с мясниками и пивом Кирьян не понял. Вернее отложил постижение этой загадки до родины. Не понимают этого, наверное, и историки Мюнхена.
      - А что?
      - А тут только мясники через фонтан прыгают в свои профессиональные дни. Ну, типа Дня Строителей, только для мясников.
      - Не фига у них мяснички, прям Гулливеры в стране лилипутов - говорит Бим, оценив грандиозность немалой по величине архитектурной формы которую не только перескочить невозможно, а даже залезть на край непросто, если вдруг захочется свесить ножки и ими поболтать хоть в воде хоть на воздухе.
      Молодежи у Фишенбруннера собралось немеряно. Все в ожидании личного рандеву. Посматривают на часики и выискивают своих по сторонам.
      
      ***
      
      
      -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      
      3.3.4
      ТЕНЬ СЕЛИФАНИЯ В САЛОНЧИКЕ НА ОРЛАНДОШТРАССЕ
      
      
      - Господа россияне, если вы про лучшие сувениры в Мюнхене, то это вон там, - сказал на сильно искореженном русском подошедший человек в зеленой шляпе с пером. - А ваш Хофброй находится несколько дальше.
      Господа русские поворачивают в указанное место. Первая указанная цель находится на полдороге в Хофброй. Это сувенирный на три четверти и на четверть антикварный бутик. Полусалон этот встроен в старинное четырехэтажное здание.
      Изнутри он напоминает сумрачную полусырую камеру-колодец, сводчатый потолок которого растворяется в высоте тонет в легком мраке экономичного освещения. Вкусно попахивает смолой и недавно высохшей масляной краской. В салоне, несмотря на его миниатюрность, всякой всячины видимо-невидимо. От пола до потолка. И даже с потолка свисают веревочки, на которых веточками и листышками растут штучно-дрючные подарки.
       - Как будто их надо с завязанными глазами срезать ножницами, - вспомнил Полутуземский про детскую новогоднюю игру.
      На звонок колокольчика из резной двери с цветными стеклышками, спрятанной за свесившимися географическими картами, выходит немного запоздало, - этого отрезка времени умельцу хватило бы, чтобы урвать со стола что-нибудь, типа кассы, и вышмыгнуть, ...- выходит на вид энергичная, но по факту совсем не суетливая, расчетливо выполняющая свои телопередвижения миниатюрная женщина неопределенного возраста и со стройными ножками в темных чулках. Звать женщину Адель Вельсмахер. Адель сделана не из бронзы, как ее копия на площади Виктуаленмаркт, а живая. Адель похожа на вечную уборщицу в библиотеке манускриптов, но ресницы торчат щеточками от макс - фактора, что выдает ее принадлежность к другой более высокой специализации. Она неторопливо отставляет в сторонку ведерко и щетку, медленно и важно как хирург - интерно, вытянув руки, стягивает с себя явно не новодельные каучуковые перчатки. Потом она обходит кругом остекленный островной прилавок с кассой, складывает свои ровненькие ручки на край, туловище ее выгибается вперед, словно говорит: смотрите, выбирайте, покупайте счастливчики, вы попали туда, куда надо.
      Торговля с любопытствующими великовозрастными пацанами-иностранцами, наверное, - русскими, - а какое еще может быть сомнение при таких рожах, - началась.
      Для начала Кирьян Егорович попытался найти нужные ему предметы, ради которых он, собственно, и оказался за границей.
      - У нас нет кованых гвоздей, - вполне понятно пояснила хозяйка. - Это поищите на платц Виктуаленмаркт. Там есть рынок.
      - Угу, - сказал Кирьян Егорович, - запомним вашу блошиночку.
      Далее раскрываются многочисленные коробки, ящики; вещички переставляются с места на место, каждому скарбу и продажному имуществу имеется свое объяснение и находится нужная похвала. Хозяйка сначала пытается что-то рассказать, потом понимает, что иностранцы почти что ни бельмеса не шпрехают. - Берите, берите, не стесняйтесь, - объясняет она жестами, - пожалуйста, у меня только самое лучшее в этом огромном городе.
      Кирьян Егорович сначала выбрал несколько маленьких сувениров и оплатил их. Вторым этапом он с головой погрузился сначала в какие-то огромнейшие папки у стены, потом споткнулся об столик с папками поменьше. Круглый столик размещен так, с такими проходиками - щелями, что миновать его, не задев, никак невозможно. Кирьян Егорович машинально взял верхнюю папку и стал изымать листы. В первую же минуту он наткнулся на небольшой рисунок в серой паспарте и тут же застыл с ним. Он побелел, потом покраснел и смотрел на рисуночек так безотрывно и неподвижно, будто превратился в ледышку. Только капли пота, выступившие на его лбу, говорили о том, что он жив, что не замерз, и что он крайне заинтригован. Он вглядывался в рисунок, потом повернул его и посмотрел на оборотную сторону паспарты. Картинку он рассматривал под разными углами и с разных расстояний, для чего даже нацепил на нос очки. На паспарте стоял порядковый номер, был какой-то штамп, густо зачеркнутый какой-то текст, с проглядывавшими явно русскими буквами. Были свежие надписи на английском и немецком языках. Он приглядывался к деталям картинки и будто бы пытался даже поцарапать ногтем середку.
      Аделька внимательно и неотрывно присматривала за его действиями, постукивая ладонью по стеклу, будто боялась, что этот покупатель собирается попортить важный реликт. Для того чтобы было понятно, она погрозила ему своим филигранным пальчиком.
      Наконец, Кирьян Егорович отчего-то вздохнул, потом шумно выдохнул с каким-то странным присвистом и сожалением. Углядев цену вопроса, он быстро как-то смяк всем телом и, не сразу попав в папку, вложил картинку обратно.
      Бим пока действовал самостоятельно по какому-то запутанному личному сценарию, выбирая крестобразное перемещение по пространству салона, дважды отодвигая Кирьяна Егоровича со своего пути.
      - Что-то нарыл? - стрельнул Бим вопросом при очередном приближении.
      Кирьян Егорович смолчал.
      
      В результате мутных переговоров, похожих на беседу слепого с немым, перещупывания новодельной архаики и рытья по картонно - фанерным сусекам, многочисленным деревянным застекленным и открытым шкапчикам наши друзья оказываются нагруженными кучей разного сувенирного барахла.
      В завершение страды Бим долго копается, но все-таки благополучно выуживает из толстенного вороха открыток единственно ему нужную, самую наихудожественную и редкостную фотографию с жухловатым черно-белым изображением, с пошленькими вензелями вокруг чего-то внутри обозначающего мюнхенскую старину. Бим расходует на открытку последний евровый запас нашедшийся в дальнем внутреннем кармане и уйму времени, потраченного на перевод с немецкого на русский и наизнанку.
      Фрау-мадам Вельсмахер пробует на прощание всучить Биму маленький, якобы старинный глобус, и охотничий рожок в довесок, она не забывает вспомнить и предложить игрушечный позолоченный трехколесный велосипед, на оригинале которого ездил в детстве самый последний баварский герцог, деревянную бочку - копилку с позолоченными обручами и затейливым краником, фарфоровый бабский хоровод на краях тарелки, поливную керамическую пепельницу с сентиментальной барышней в национальном наряде, оседлавшей щит красавчика, военноначальника и главного исторического греховодника Генриха-Льва.
      Бим на все эти авантюры не клюет.
      - Не годится, - говорит он, - нам надо вот... изящно чтобы было все, круто. Не халяву. Мы - архитекторы. Дезигн. Понимаете? Мы разбираемся во всем этом дерьме. Аллес. Понимаете?
      Нет, Адель не понимает. Просто из вежливости кивает головой.
      - Все, хорош! πздец. Не понимает ни куя, - обратился Бим к Кирьяну Егоровичу, невзирая на других покупателей, которые уже давно перестали интересоваться покупками и устремили все свое внимание на странных и редкостных, бородатых и пестрых в одеянии посетителей.
      - Можно свободно материться, - спокойно произносит Бим. И загибает такой мат, такой этажности и красоты слога, который редко услышишь не только в Угадае, а во всей России. В Германии такого отборно-художественного мата не слышали со времен войны.
      Кирьян на "πздеце" вздрогнул, на "куе" отвернулся в сторонку, будто бы не знал этого человека вообще, а дальше собрал все свои силы в кулак, чтобы не начать кататься в обнимку со своим собственным смехом по всему полу до самого утра.
      - У нас такого добра у самих завались, - продолжает мотивировать Бим хозяйке всю несуразность ее коммерческих предложений.
      Кирьян продолжает надрывать брюшину. Бим продолжает смешить Кирьяна, будто со сцены потешного шапито.
      - У него (Бим указывает на Кирьяна) - коллэкшен колоколчэнс. - Бим добавляет корявости в голосе, чтобы выглядело по-иностранному: "Дзэн-дзинь. Полон дом огурцов. От верха донизу".
      - Пыф-ф, -давится Кирьян Егорович, - причем тут огурцы?
      - Нет, все равно ни х...я толку. - Бим поясняет ситуацию Кирьяну Егоровичу, который в шести-семи метрах от него.
      - Можно спокойно материться!
      Повторная фраза летит поверх голов присутствующих покупателей.
      - Мы будто дома в универмаге, - уточняет он, - и тут даже лучше.
      - Порфирьич! Заткнись, а! - покойно утихомиривает Кирьян мечтателя.
      - Свободу слову! - Заканчивает Бим свой скэтч криком диссидента в клетке.
      Порфирий привирает непонятно для кого, - все равно кругом только немцы, ну баба какая-то еще типа сербки или болгарки с дочерью, спина какого-то безликого мужика с вертящейся головой. Ему ничего не понятно, но он ловит на слух непривычные звуки, пытаясь по интонации вникнуть в смысл происходящего. Болгарка гневно хмурится. Возможно даже, что она что-то отрывочно понимает.
      Бим множит стократно величину Кирьяновской коллекции, и, не стесняясь наличествующего рядом и рдеющего от стыда ее владельца, ругается сапожником и ссылается на Кирьяна, и тычет на него пальцем. Все русское инкогнито идет насмарку. Запахло гнильем, бескультурщиной. Провал. Фиаско! Кобздец наиполнейший.
      - Сейчас полицая вызовут, - вслух пугается Кирьян Егорович.
      - Мы вне закона,- говорит Бим.
      - Как так можно безбожно врать и ругаться? - думает опунцовевший, но восхищенный Бимовской наглостью, Кирьян Егорович, - вроде не мальчишка, не хулиган, не фантазер. Откуда столько срама и дерзости набрался. Вот артист, блЪ!
      - Порфирий Сергеевич, - а сам Кирьян - воплощенный Бог Вежливости, - пойдем отсюда, а? - Хочешь, я сейчас на колени встану, - умоляет Бог Вежливости охальника Бима.
      - Ща, - говорит Бим, - я еще не все рассмотрел. Мне еще магнитик надо. А если устал, встань на колени за дверью и там подожди. Тротуар там теплый.
      Не ушел Егорович. Егорович выручает сейчас свою страну от приехавшего из России хамства, помогая Биму ориентироваться в салоне, как только можно, галопируя туда - сюда - от витрин к переговорщикам, переводя наспех кой-какие известные ему немецкие слова от прилавка к коробкам. Лишь бы выманить отсюда Бима. В результате он забывает забрать с собой оплаченный и завернутый в целлофан колокольчик, недостача которого обнаружится уже гораздо позже - в далеком сибирском доме на Варочной-штрассе.
      Бим пытается рассчитаться хотя бы частично чешскими кронами и польскими злотыми. Но нерезультативно. Хозяйка - не лох и не благотворительная организация.
      - Увы, это не годится, - говорит она вежливо, едва глянув на горсть разношерстных монет в руке Бима...
      
      Покупатели уходят.
      
      Через некоторое время Адель Вельсмахер обнаруживает в ногах оплаченную рыжебородым посетителем покупку и выбегает с ним за дверь. Но покупатели уже растворились, они свернули в какую-то улочку.
      - Ну и хер с вами! - Именно так коротко и емко сказала Вельсмахер на чистом русском.
      Потом подошла к окну и, глядя через стекло, стала набирать номер в мобильнике.
      - Не купили, - коротко сказала она кому-то в телефоне, - но явно заинтересовались. Особенно этот... - Адель назвала очень знакомое читателю имя. - Этого достаточно? Тогда несите вторую половину. Я буду вас ждать завтра в ...
      
      ***
      
      - Эта фотка будет моей Маняше, Гречанке. Она любит открыточки. Теперь я из общака денег займу, - скромно, но уверенно сказал Бим.
      Кирьян промолчал. Он на общак никогда не покушался и не приворовывал, особенно, и, тем более, тогда, когда общество доверило ему соответствующую важную должность и отдало все до последней копейки общественные денюжки. Разве что - когда просчитывался. Калькулятора не было ни у кого, и отделить общие евры от своих личных иногда обозначало практически неразрешимую физико-математическую задачу. Особенно, если не пересчитывать и не записывать доходы, ... впрочем, какой нах, доходы... - только расходы учитывались, и немалые, и даже не в каждый трезвый вечер. Были ли вообще трезвые вечера?
      
      - На пиво у меня уже не осталось. А не дура вуйка , - добавляет Бим, когда оба, наконец, вышли из магазина, - хоть и уборщица.
      - Хозяйка это была, - поправил Кирьян.
      - Да ну? Во, бля! А я - то ее за поломойку держал. На крайняк, - мелкая помощница. Думал, что так просто: тормозит... Переодетая стерва.
      
      ***
      
      - Ну вот, зато теперь вооружились полностью, - рассуждает Кирьян, - осталось хоть один гвоздь для меня найти, а тебе пивко.
      - Гвоздь подождет на блошинке. Он железный. Не заржавеет. Сначала по пивку... - сердится Бим.
      - Вот черт его знает, - говорит он дальше по дороге, что- то вычисляя в уме. - Вроде все недорого, а когда много всего, то и денег нет, как не было. Ёк денюжкам. Я всю заначку потратил.
      - Хитер бобер. - Засомневался в честности Бима Кирьян. Если пошнырять по карманам, то, глядишь, и на пиво найдется.
      - А на хрена ты с собой злотые таскаешь, Порфирий?
      - А мало ли. А вдруг моя Гречанка в Поляндию поедет. А тут злотые. А вот они - родимые. А вотоньки!
      
      ***
      
      - А слышь, Бим, - вкрадчиво и почти-что шепотом затеял странную тему Кирьян Егорович, - у меня тут кое-какое подозрение закралось.
      - Ага.
      Не понял всей военной важности темы Бим. Он настроился на пиво.
      - Я, пока ты там в пыли рылся, папки с картинками листал...
      - Ну и что, что листал. Видел я тоже эти папки - плакаты разные, куйнё-мойнё, и цены их видел. А сам-то ты не купил ни хрена. Скряжничаете? На что копите, Пежо хотите в Париже купить или Крузер?
      - Дорогая просто картинка была. Совсем неподъемная картинка.
      - Туча там дорогих картинок, - поправил Бим, вразвалочку направляясь к отдаленному пивку.
      - А дело знаешь в чем? - Не поддался Кирьян Егорович на увод в сторону.
      - Ну?
      - Я хотел одну купить. Прямо подмывало.
      - И почто не купил? Нравится, так покупай. Свои тратишь. Кха-кха.
      Бим вспомнил про свои кончающиеся евры.
      - Я там обнаружил рисунок Селифана, - сказал с каким-то возвышенно-трагическим пафосом Кирьян Егорович.
      - Вот, епть, - рассмеялся Порфирий, - что за зверь такой Селифан? Да еще в Баварии. С русским именем, блЪ. Хоть понял, что сказал?
      - Не знаешь что ли?
      - А на хрена мне все знать? Лишний мусор.
      - А кто хвалился, что он ходячая энциклопедия? Не Вы ли это? - Притворяется ехидной Кирьян Егорович и зацепляет Бима за живое.
      - Можно без кругалей, - сердится Бим, - что ты там накопал?
      - Короче говоря, в нашей родной Джории...
      - Хуля она стала родной!?
      - Ладно. В нашей неродной, но очень близкой нам, смежной с нами Джории....Кстати, она внутри нашей епархии. Мы ей начальники.
      - Географически родной, - подчеркивает Бим, умаляя значение и Джории, и неизвестного ему Селифана. - Мы, блЪ, в Баварии, а не в Джории. Мне сейчас баварское пиво интересней. Джория, блЪ, от меня и так не убежит.
      - Какая, нах...й, разница, - совсем рассердился Кирьян Егорович. И враз стал конченым матершинником: "Пиво, пиво, блЪ! Зациклились на пиве. Скоро будем не из воды состоять, а из пива. Я совсем не об этом. Если не интересно, так я промолчу".
      - Кирюха, не обижайся, - я к красному словцу это. Трави дальше, если это для тебя интересно. Я есть их бин пивной человек и без этого пойла не могу просто жить. Меня трясет без пива.
      - Для тебя станет интересно, если ты выслушаешь внимательно. Но я только тебе и по огромному секрету...
      - Ну!
      - Короче говоря, рядом с нашей родиной...
      - В Джории?
      - ...Ну да, в Джории, жил, значит, поживал один старикашка...
      - Помер, значит?
      - Типа того. Никто не знает, куда он подевался. Так вот он был художником...
      - Джорским?
      - Русским, блЪ! Но жил он в Джории...
      - Ну, удивил. Творил, значит, говоришь? Никого что-то не припомню из джорских художников. Парочку творцов знаю, так они там такого социализма натворили: хоть щас на свалку. Все эти полотна, блЪ!
      Бим энергично забросил сумку на спину. Теперь драгоценный немецкий флажок оказался у него подмышкой.
      - Зря ты так. Селифан этот - всемирно знаменитый. Он столько понаделал всего...
      - Что только ты его запомнил, а остальные нет. Ха-ха-ха.
      - Порфирич, Бимушка ты драгоценнейший, послушник ты наш...
      - Послушник, ой какой послушник. С епитимьей послушник. Сам наложил. - Бима очень греют ласковые Кирьяновские слова и собственные славянисто-религиозные выражения. В этой области Порфирий Сергеевич считает себя большим мастером.
      - Ударение поправьте на "наложил". Или сказал бы просто без искажений: - "насрал".
      - Неправильный ответ, прости этого неразумного мэна, господи.
      - Ха-ха! - нервно и непроизвольно вырвалось у Кирьяна.
      Даже как-то стало спокойнее на душе Егорыча. Разрядка, блин. А Биму все пофигу. Он вкушал недавнюю артистическую славу. Аншлаг, блин!
      - Извините, Кирьян Егорович. Стар я. Путаюсь иногда.
      - ...Так его у нас просто замалчивают. Селифана этого. Он столько натворил, что...
      - Что в Гулаге помер, - высказывает догадку Бим, - или президента убил?
      - Почти что так. На него дело было заведено еще до революции. Говорят, что он был живодером и насильником, а другие, что он, мол, трахал коров и...
      - Ого-го! - возрадовался Порфирий Сергеевич обороту темы. - О-ё! Даже я коров не драл. Ну-ка, ну-ка! Наконец-то по делу заговорили.
      Секс для Порфирия - тема такая же священная, как для Порфирия секс. А тут про извращения, это втройне полезно. Это лучше всякого лекарства от половых расстройств.
      - Об этом лучше сидя говорить, - сказал вспотевший от длительного безсексия Бим.
      - А давай постоим тут в теньку, покурим и поговорим, - предложил Кирьян Егорович, - сколько раз можно не курить? Душа уже просит.
      - Ой, просит душа, - поддакнул Бим.
      Кирьян прислонился к расписной стене без единого окна и дверей, и обнаружил над собой колокольчик на веревочке. Он подпрыгнул, чтобы позвонить. Нет, высоковат.
      - Зачем повесили? - крикнул он кому-то вверх, под свес крыши.
      Но никто не ответил Кирьяну, кроме слабого эха с противоположной стороны полупустынной улочки, обрамленной почти глухими стенами.
      - Странная улочка, - высказался Бим задумчиво.
      - "Бандитская улица". - перевел Кирьян табличку. Приврал, конечно, чтобы перчика-порошка вдохнуть в усталого с утра Порфирия Сергеевича.
      - Колокольчик высоко. Это, Кирюха, чтобы русские не звонили, - подумал, решил и озвучил Бим свою догадку.
      - Это Дом Проститутки. Профсоюз ихний. Как у нас Дом Архитектора. А вход со двора. Дом не может быть без дверей, если это дом, а не фальшивка типа ограды или стены без внутренностей. Это мое такое размышление. Бим не дурак. Он - человечище. Видишь, ни одной надписи нет. Оне, ну, члены этого профсоюза, изволят днем спать, а ночью колокольчик опустят. Тогда и звони сколько хочешь. А пока занимай очередь. Думаешь, зачем тут доска и мел? Для очереди! Точно для очереди. Сто процентов! Запишемся?
      Бим посмотрел кругом, но, ни стула, ни пивной палатки вблизи не обнаружил и поэтому тоже придавил стену. Потом он смиренно достал пачку и сунул незажженную сигарету в рот, потом еще подумал и взял мел. Потом неспешно написал на доске текст по возможностям транслитирования. То есть, попросту заменяя русские буковки на похожие латинские. В переводе звучало так: "Поорфири. Раша. Зеебир. Йа перви отщеред".
      - Кирюха, хочешь тебя тоже запишу? Будешь вторым? А можем одну на двоих вы...бать. Сэкономим. Ксан Иваныч наш от зависти лопнет.
      Потом он поджег свою сигаретку и дал нервничающему Кирьяну подзакусить от своего огонька.
      - Что это за зеебир ты изобразил? - строго спросил Кирьян Егорович, - озерного пива захотел. Или грамоту проявить?
      - А что я тут сотворил? - спросил Порфирий, вперившись в доску, - опять какую-нибудь ху...ню спорол? А-а-а, зеебир! Это Сибирь, Кирюха! Ну не силен я, Кирьян Егорович в немецком, понимаешь! Прости мя! Бир-пломбир. А пломбир переведи. Как это? Что обозначит плом? Ага, почти плюм! Свинцовое пиво? Точно. Херь вышла озерная. Серьезная ошибка. Непростительно! А хочешь, я по-французски все перепишу? Так мне будет сподручней.
      - По-французски в Париже напишешь. А пока свое озерное пиво сотри. Лучше уж сразу напиши: "русский лох был тут". Только без ошибок. Ха-ха-ха. Насмешил мышонок котишку.
      Но Порфирий не согласен. - Что написано пером, не вырубишь топором, - сказал он уверенно и пыхнул дымом: "Пыыф-ф! Мда! Мы, значит в Германии. Это супер. И мы не просто в Германии, а с проститутками, блЪ. Это два супера".
      - Хорошо, что не три пера, а всего два су пера.
      - Тавтологию говоришь.
      А дедушка Кирьян - не лох. Он тоже заметил в Бимовской речи сплошной непорядок.
      - А где ты видишь блядей? Сквозь стенку? Может это тюрьма вовсе такая, с колокольчиком. Или психдом. Ты звонишь, там смотрят в скрытую камеру и если подходишь под ихний тест - оттуда выходят парни с рубашечкой и тебя - хвать. Рубашечку сверху, и твои ручки смыкаются в рукавчике. Нормальный-то не позвонит и прыгать, как кот не будет. А псих, тот сам ловится. Колокольчик это крючок такой. Наживка для дураков.
      На дураков Бим сильно обиделся, потому свернул на более легкую дорожку.
      - Вот так, говоришь, значит, что художник Селифан, блЪ. ...Это: экс-ги-би-нио... экс... эксгибиби... онисти... Эксгиби-о-ни-сти-чес-кого направления он! Во как!
      Бим едва выговорил длинный термин. И обрадовался от удачного завершения. Громоотвод сработал.
      - Нет такого направления, - тут же осадил ловкоча Кирьян Егорович. - Эксгибиционисты, блЪ, это те, кто мудохницы свои в форточки выставляют или дрочат за стеклом. А этот, как Леонардо, делал чучела и...
      - Чучела бабахал! - догадался и еще больше развеселился Бим.
      - А ты сам случайно не этот, эксгби?
      - Хренов тебе, - разочаровывает Бима Кирьян Егорович, - дрочу я втихушку. Без свидетелей. А ты - ба-а-льшой неученый дурень. Зоофилисты трюхают животных, сидора они все, а этот наш чучела рисовал. Чу-че-ла! Понял? Срисовывал, а не трахал
      - Людские чучела. Кха! Извини, дорогой, - Леонардо чучела не срисовывал.
      - Почем тебе знать, может, срисовывал. Трупы точно рисовал. Забыл что ли его экорше на бумаге. Подробненько все там так вырисовано. Фотографии тогда...
      - Не было, - строго сказал Бим, и по-литературному: "Это мне знаемо".
      - Так у этой... у Мадонны ... морда такая, что напугаешься, а ее весь мир хвалит. ...Глянь на глаза, они ...
      - Не Мадонна это, - Мария Магдалина. Проститутка это древняя.
      Кирьян озадачился.
      - Yбть, не Магдалина, и не Мадонна, а эта..., которая за стеклом, за бронированным... ну эта...
      - Литта?
      - Не Литта, а... ну, как ее...
      - Лорка! Лизка! - заорал Порфирий. - мона Лизка, блЪ! Портрет! Ну, шедевр он еще.
      - Портрет. Лизка, точно! - засмеялся обрадованный Кирьян Егорович.
      - Так вот у этой Лизки, - немадонна которая, так глаза, блядь, у нее стеклянные.
      - Брось! Что за ботва? Откуда ты взял?
      - А ты спроси у своего друга, который это... с прищуром...
      - У Тритыщенки, что ли?
      - Ну да, у Двутыщенки.
      - У Три-тыщенко. Вы моего другана, пожалуйста не обижайте! Он еще тот художник. Он гений! Он с замахом!
      - А я всегда думал, что... Ну, извините, я за чистую монету... Правда! Так он, что? Я слышал, что он с перспективой дружит?
      - Ну, дружит. Книгу даже каку-то тоненьку написал про всю эту першпективу, блЪ, и про композицию всех, блЪ, картин Возрождения. На все их картинки линии наклал, и все их думы понял и объяснил. Гений, блЪ, он и есть гений.
      - Наложил.
      - Поналожил, извините. Где там ударение-то правильное?
      - На "и", вроде.
      - Вот, на "и", и доказал что-то кому-то на "и". То есть на... бал всех по-честному. С книжкой теперь этой ни днем, ни ночью не расстается.
      - Спит на ней? Трахается? Жопу трет зевотиной - плюсом этим?
      - Хуже! Таксистам сует. Полная сумка экземпляров, блЪ. Сидит, блЪ, сзади и мешает рулить. Сам боком к таксисту повернется, чтобы таксисту в затылок глядеть. ...А мог бы и в зеркало. Таксисты посмеиваются, а он не видит. Глаз-то у него один совсем незрячий, блЪ! А там страниц мало-о-о. В книжке-то. Ой, малым-мало как мало! И черно-белое все. Кому такая книжка нужна? Таксистам, блЪ? Совсем не разумеет... от славы перекосо...било!
      - А я бы почитал с удовольствием, - успел вставить Кирьян Егорович.
      Он слыл знатоком искусства. - Я бы...
      - Приедешь, почитаешь, - строго оборвал Бим. - Там читать мало чего: одни картинки с чертежами. Он ее все продать хочет. А нахрен она кому нужна, черная-то вся. Продавал бы в Питере, там художников, блЪ, на каждом мосту. ...Глядишь, стали бы покупать. В перспективе и композиции все - ни бельмеса, их там о-го-го! И в перспективе тоже... махонькие такие художнички. Как черточки, блЪ. На каждом мосту, блЪ, на каждом мосте. На Аничковом, на каждом фонтанном, блЪ!
      Других мостов на Фонтанке Бим не знал и не знал также названий других каналов, которые для питерцев являются одновременно улицами.
      - Приеду, почитаю, а... - только и успел вставить Кирьян.
      - ...на прямом, на кривом - художники, мольберты, мольберты, художники, ящички, красочки! Спотыкачей, блЪ, понаставили и в душу лезут - дай, нарисую. Ага, блЪ, нарисую, - ты за бесплатно нарисуй, тогда я может тебя оценю. Портретики, блЪ, пейзажички. Тьфу! Помойки морщатся, блЪ, от такой живописи. Всё - говно! Говнище... если пунктуальнее, так сказать.
      - Так твой Малотыщенко этот стеклянный Монализин взгляд может запросто по физике разложить. Там же отражение есть...
      - В любом глазу - отражение. Только оно мелкое - куй разглядишь.
      - А ты с лупой посмотри и...
      - С лупой надо оригинал смотреть, а не в книжке. И картинка-то его, мелковастенькая, однако. И копы не подпустят. Читал Дэна?
      - Зато четкая. Леонарда этот ее глаз пол-волосинкой писал.
      - Два у нее глаза, - поправляет Бим, - это тебе не Тритыщенко.
      - Пусть будет даже один как у Однотыщенки.
      - Ну и что дальше?
      - А то, что у нее в глазах совсем другое отражается, чем на фоне нарисовано.
      - Фон-то сзади, - поддевает Бим, - горки всякие, ландшафты. И линия с линией не сходится. Дэн так сказал.
      - Это к делу отношения не имеет. Я-то вот про что... Фон сзади, а спереди думаешь, что? Другое совсем? Сзади лето, а спереди зима, да? Не смеши. Само-собой, что спереди примерно то же самое, не на балконе же она. С Джульеттой не путай.
      - А если на балконе?
      - Да я не об этом. Не зацикливайся. Я о капитальном искажении.
      - Вот ты дал. Сам выдумку выдумал? В лупу смотрел? Или за лупу, ха-ха-ха?
      Кирьян Егорович обижается.
      - За лупой я не смотрел. Я мозгом гляжу. Вот смотри: глаз - стеклянный, следовательно....
      - Не доказано.
      - Ну, хорошо, допустим стеклянный. А настоящий из чего, знаешь?
      - Разумеется. Из человеческого стекловидного тела.
      - Все правильно, из стекловидного. Но из геля. Понимаешь: из биологического геля! Это другое совсем дело.
      - Ты проверял?
      - Сам проверь: ткни себя в глаз. Что оттуда потечет?
      - От иголки не потечет, а если скальпелем, то...
      - И от иголки потечет. И от котеночьего когтя потечет. Короче говоря, у биологического геля, хоть он в оболочке, отражение и преломление одно, а от стекла, ну то, бишь, от зеркала, отражение совсем другое. С мутотцой от геля, а от зеркала - чистое, геометрически правильное. Угол падения равен углу отражения. У Леонардо так и есть!
      - Глаз-то круглый, а не прямой, - сопротивляется Бим.
      - Все так. Короче говоря, у Мадонны...
      - У Лизки.
      - Тьфу, у Лизки. У нее глаз стеклянный. Оба, блЪ! Оба! С поправкой на сферу - ну все равно, не то у нее отражение, блядь! Как тебе объяснить?
      - Объясни на своих очках.
      - На очках не то. Надо стеклянный шар, как минимум.
      - Брось, не доказано.
      - Тритыщенка твой возьмется и докажет.
      Молчание и обида воцарились на некоторое время.
      - Докажет! - утверждает Кирьян.
      - Кирюха!
      - Что? - Кирюха обижен не за Кирюху, а за правду.
      - Куй с ним, пусть глаз стеклянный, пусть, блЪ, из муранского стекла, из китайского, филлипинского, блЪ, куяйского. Пусть из обычного.
      - Не было тогда обычного стекла. Ошибочка историческая вышла!
      - Куеньки не было! Муранское было, а обычного не было? Так что ли? А витражи, а бабки...
      - Что бабки?
      - За бабки, блЪ, даже простое стекло сделают.
      Кирьян Егорович задумался. Действительно, за бабки из муранского можно сделать обычное немуранское стекло. Только оно непрозрачное какое-то, с заполнителями, с крупинками и пузыриками.
      - А прокатного стана не было, - вдруг вспомнил он подвернувшийся аргумент. - Кусочечное стекло, объемно-надувное, художественное с висюльками и прилепками можно сделать, а плоское, большое и прозрачное как у нас - нет. Скушали?
      - Да, блЪ, прокатного стана точно не было, - задумался Порфирий.
      - А если его налить в железную плошку и лопаточкой разгладить?
      - А металл-то, батенька, растает.
      - Тогда ... э-э... - в керамическое, в огромное корыто такое, с ровными краями. Лишнее вытечет, а... температура плавлени... - Бим минут на пять заделался физиком.
      - Лопаточкой? - Кирьян задумался. - Лопаточкой. Ага. Стекло... Лопаточкой, пожалуй, разгладить можно. Только как сделать, чтобы лопаточка не прилипла?
      - Может быстренько постучать, пока совсем горячо, и глаже расплющить?
      - Постучать? Прогладить утюжком. Если мокрым, с паром? Это выход.
      - Проблема-а! - протянул Бим.
      - Есть проблема, - подтвердил Кирьян, - даже если постучать и прогладить, и еще раз прогладить с паром ...перед вытаскиванием.
      - А с Селифаном - то ... - вдруг вспомнил Бим.
      - Всё! Забыли Селифана! - грозно прерывает Кирьян Егорович.
      - Не обижайся.
      Молчание. Но, наконец, Кирьян Егорович решился продолжить.
      - Остановились мы на... зоофилизме, которого на самом деле...
      - Постой пока! - опять перебивает Бим. - Я согласен, что глаз стеклянный. А что Мадонна Лиза - чучело, я не согласен.
      - Ладно. Пусть Мадонна не чучело, а Мона - чучело. Как бы она без глаз двигалась? А улыбаться тогда nachuy? Радоваться, что слепая, да? Как ybstisya тогда? Кто ее безглазую полюбит?
      - Резонно. Может ей Леонардо улыбку растянул щипчиками, а щипчики специально не рисовал.
      - Вот я и говорю: Мона Лиза - чучело женского рода! Чучеле хоть уши, хоть сиськи растяни - ему похеру.
      Наконец, Бим сдался.
      - Чистое чучело... - протянул он. - Ну, ты, блЪ, Кирьян - спорщик тот еще. Тебя в защиту ставь - все процессы твои...
      - И в нападение поставь - то же самое будет. Короче Селифан тот...
      
      ***
      
      
      
      
      
      
      
      -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      3.3.5
      БУКВА "Ф"
      
      
      Короче, тот, то есть наш Селифан, по словам Кирьяна Егоровича оказался попросту гением.
      Суперменом в деле художественного изображения натуры.
      В триста раз хлеще и любомудрее, чем разные Тритыщенки.
      Для иностранцев - гением, а для родной страны - пошлым деревенским идиётом наравне с современными наскальными живописцами.
      Для дополнительных хлопот себе на голову антисхимник Селифан очень любил яркие и разные другие краски, и любил карандаши, правда, только поначалу.
      Полностью, от ног до головы инородный, но гениальный художник, не вписывающийся ни в какие культурные рамки, нарисовал разного добра, живого и неподвижного, до чертиков.
      Для пользы живописи он истребил котов и кошек немеряно. Не меньше, чем Леонардо трупов нарезал. Даже больше, наверное.
      Зоофилией не страдал.
      За границу особенно не стремился. Все это было злыми соседскими наговорами.
      Потом его картинки и расписные лохани разные постепенно как-то умыкнулись за границу почти полностью. А исчезать за бугром они стали еще до революции, потому что слава про Селифана нечаянным образом дошла до Англии, Франции и Голландии; и включили там его в какой-то список самодеятельной и наивно-примитивистской живописи наравне с Анри Руссо, а то и с самим Жанжаком, а, может быть, фееричнее и чуднее всех вместе взятых наивщиков.
      Селифана до революции заподозрили в нечистоте помыслов, в революционное - в предательстве и дружбе с врагами революции, в советское время - в культурном попустительстве, извращенчестве, космополитизме, незаконной торговле самопорнографией, что, - понятное дело, - гораздо вреднее самогоноварения и, опять же, в дружбе с заграницей. На время честного дореволюционного следствия посадили в тюрягу. Давали нечерствый хлеб, крапивный борщ и жидкие щи-похлебку. Даже мяско клали на церковные праздники. А, если для китайца борщ - это смертельный праздник желудку, то для русского Джорца это нормальная еда для повседневного житья и улучшения здоровья. В деревнях даже ели меньше, чем в государственных, царских тюрьмах. Потом отпустили, не дожидаясь суда. Выпустили на пинках как уличного, мелкого фармазонишку и предупредили на будущее, чтобы не смел Селифаний повторять свои упражнения над котами. Еще раз посадили. Опять отпустили. Расстреливать Селифана в соответственное время революционной борьбы с интервентами и пособниками капитализма не стали оттого, что про него слишком хорошо были наслышаны эти самые продажные иностранно-капиталистические корреспонденты, которые постоянно пытались наведаться в его деревенское гнездо. И, надо сказать, это у них, а также у перекрашенных заграничных скупщиков экзотики, фалеристов-галеристов драных, получалось неплохо.
      Пока Селифан с удовольствием посиживал по тюрягам и сибирским каторгам, - а куда еще дальше посылать, из Сибири в Сибирь, что ли? - чекисты, уголовщики и прочие мудозвоны в лице жуликов и собирателей ценностей, вскапывали его огороды, вырывали с корнями кусты, обыскивали подполья и хату, - искали, видать, судя по всему, бриллианты и золото от продажи картин, и не забыли сеновал.
      Простукали все ступеньки, косоуры, стропила и лестницы.
      Расщепили корыта.
      Развалили поленницы. Ну, нет ничего нигде!
      Нужные в таких делах органы трижды описывали имущество, трижды менялся состав мудозвонов, законных и незаконных карателей, так как происходило это десятилетиями с завидной регулярностью. Новая формация - новый интерес. Новый интерес - новый обыск, новый обыск - новая предварительная или нормальная зарешетка.
      Трижды долгожительный Селифан имущество свое восстанавливал и возобновлял с избытком свое скотское поголовье, да и легко было ему это делать, ибо имущество его было немудреным: один стул, один стол, одна спальная лавка, да пара горшков на печи.
      Тарелки - не в счет. Селифан их запросто вырезал из чурбачков и самолепил из глины. А чурбачков было завались. Чурбачков было столько, сколько деревьев в лесу. А в лесу деревьев больше, чем звезд на небе.
      Количество ненужных следствию чучел увеличивалось и росло.
      Образовался склад чучел, часть которых, - особенно удачных, - забирал сначала уездный, потом областной краеведческий музей.
      За многие лета нашли всего лишь несколько абсолютно безобидных и наивных картинок и рисунков, не имеющих, по мнению наказательных, увещевательных и наблюдательных органов, никакой цены, и одну явно антиреволюционную, хоть и не особо социально вредную, но довольно фривольную и пошлую. Но за это в деревнях и в маленьких поселках не расстреливают, прилюдно не секут и полной общественной анафеме, тем более смертному карательству, не предают.
      Потом органы повыспрашивали у деревенских все, что они знают про Селифана и про его тайные и явные порочные наклонности. Все подробно записывали.
      И совсем запутались от изобилия противоречий.
      Потому отпускали всегда привычного ко всему и никак неистребимого Селифана.
      На найденную пошлую картинку, еще во времена чека, сделали, морщась, по возможности полное художественное описание. Так велела их инструкция.
      И спасибо инструкции за это. Картинку взяли с собой и положили в свой склад как улику на будущее.
      Следующие уголовщики многое чего повыкидывали секретного и порочащего органы, но селифановские дела не трогали, декламировали его уголовно-нравственное и политическое дело как веселую сказку, хохотали в коллективную читку, - когда под водочку и пельмешки, то отлично шло, - и клали обратно для рассмешения последующих поколений.
      Успех то описание и то беззаботное дельце имели колоссальный.
      Были даже копии с того описания.
      Копии переписывались столько раз, что обросли недостоверными подробностями.
      Какие-то анекдоты о Селифане и его живописи прописались в миру, прийдя откуда-то со стороны Питера, и тоже пользовались диким ангажированием, особенно среди созрелых девиц.
      Это главное описание, - то ли оригинал, то ли одну из изуродованных копий, - в наше уже время нашел в рассекреченных архивах один местный, дотошливый журналист и историк по фамилии Мокрецкий Вэ точка Вэ точка, знакомый Кирьяну Егоровичу по культурно-параллельным делам.
      И этот Мокрецкий точка Вэ поделился своим знанием с Кирьяном Егоровичем. В разговоре с Мокрецким Кирьян Егорович, обладающий серьезным образным мышлением, особенно в моменты выпития коньяка и отпробования легкого опиума, а также умением рисовать по памяти и по словесному описанию, обмолвился, что он эту картинку видит как живую.
      Точкавэ тут же сунул ему карандаш с достаточно качественно выполненной тисненой салфеткой и попросил его изобразить так, как Кирьян Егорович эту картинку видел по собственному следовательскому воображению. Типа, - как портрет-робот рисуют со слов.
      Кирьян Егорович нарисовал.
      Результат Кирьян Егорович подарил Мокрецкому Вэточке. Вернее, просто забыл рисунок на столе.
      Точкавэ салфетошный этот рисуночек, разумеется, прибрал в свою коллекцию, а до того над картинкой, вне сомнения, посмеялся.
      Но, посмеялся он добродушно, - как над забавным художественным казусом. Поэтому знакомство их не рассыпалась.
       Где эта картинка висит, или ее, может быть, уже нет, Кирьян Егорович не знает.
      Но если это заинтересует Порфирия Сергеевича, то нет проблем: легко можно созвониться с Точкой Вэ, но только уже на родине, чтобы не попасться на прослушке, и спросить про картинкину судьбу.
      
      ***
      
      - Хочешь сказать, что ты свою картинку видел в салоне на Орланде, коли уж так подробно все расписал? - спросил настороженно Порфирий Сергеевич, - хочешь сказать, что пробился в люди? Художником с мировым именем стал?
      - Хуже, - таинственным голосом прошептал Кирьян Егорович. - Я видел ОРИГИНАЛ САМОГО СЕЛИФАНА.
      
      ***
      
      Бим чуть не упал со смеху.
      - Сознайся, ты все придумал? - спросил он, отойдя от первого шока и вытирая мокрые от слез глаза рукавом.
      - Я сам чуть не рехнулся, когда увидел. Не заметил что ли, как у меня ноги дрожали? Весь салон на меня смотрел как я помирал. А я чуть умом не тронулся. И в башке колом что-то стало. Сейчас вроде немного прошло, но озноб еще есть. Так можно и на самом деле помереть. Ну, полное сходство с описаловом, веришь, нет? Я это описание наизусть помню и могу еще раз нарисовать. И дата там старинная, и буквы с "ятями".
      - Нарисуй щас и этой же тетке из Орланды продадим!
      - Ага. Так я себя и выдал. Донесет кому и видали мы Баварию из-за решетки. То есть я - за решеткой, а вы кругами ходите, а времечко-то идет, виза кончается.... Нравится такое путешествие? Интересный ход?
      - Не особо интересный. А подпись какая там была? - спросил Порфирий.
      - Две буквы, как положено: "С" и "Ф".
      - Да уж, - промолвил озадаченный Бим. - А почему "С" и "Ф"? "Ф" это фамилия?
      - Почем я знаю. Может отчество, - честно ответил Кирьян. Он и на самом деле и фамилию напрочь забыл и отчество. Селифан для него был лишь интересным, но проходным субъектом. И не более того. Мелькнул на горизонте и исчез как воспоминание. - Может, Федотов какой, или Федоров. Может Федяев, может Федулов, Футболкинс, в конце концов. Миллион фамилий на букву "Ф". Может быть самой неожиданной, может он Фамильный какой, или СелиФФан Федорович Федоров. Словом, отвали, не помню я. Я старый и никому не нужный архитекторишка, а не сыщик и не продавец картин. К Икарину Славке, вон, обратись, или в салон к Замытарской, если тебе интересно. Оба и купят, и продадут с потрохами. И семейное древо раскопают, - все веточки пометят, если им закажут.
      - Мне-то интересно. Ты интересно сказываешь, но врешь же, подлец!
      - Ей богу, не вру.
      - Всуе бога не трожь... Ну, молись, куй с тобой.
      Кирьян молится так умело, как может.
      - Хорошо. Сделаю вид, что поверил пока. А, может, Бесфамильным его кличут? Была там буква Б? Или через дефис какой, типа Б-дробь-Фамильный? Если старикашка с бздыком, то мог и так подписаться.
      - Этот с бздыком, да еще с каким. Все равно не помню. Может и так, с дефисом. Может он не озадачивался подписями. Сегодня так, а завтра - этак. Не было времени рассматривать особо. Может и Бэ была. Которая на трубэ сидела вместе с "И".
      - Эх ты, лопух. А Мокрецкий твой, который Вэточка, он знает?
      - Этот должен знать.
      - Может позвонить?
      - Телефон мне неизвестен.
      - Ну, точно, - лопух, - разочаровался Бим, - а при желании - через наших в Угадае - можно хоть черта найти.
      - Не гони пургу. Может, это все липа какая. Открытка, блЪ!
      - А почему не купил открыточку? Все-таки интересная вещь. Интродукт! Познавательная. Пять баксов пожалел?
      - Куеньки! Там двести евро стояло. Я их тебе где возьму?
      - Значит не открытка. Открытка столько не стоит. И какого хрена двести баксов в картонной папке торчат? Это для немчуры уже деньги немалые. Попробуй двести баксов в кафе предложить. Тут же забегают по городу и то хрен разменяют. Тогда ее надо на почетном месте вывешивать. Резон? Резон. - Сам себя спросил и сам себе ответил Бим.
      - Это верно. Тогда, или слишком дешево для оригинала, или обычный подлог на простачка. Расписать они могут что угодно в самых радостных выражениях. Уличные картинки сколько стоят? Тоже по сто - двести баксов.
      - Вариант! - воскликнул Порфирий, - они сами не просекли. Думали - так себе картинка, случайно импортная из Руси. Дешевка. А буквы те - русские?
      - "Ф" - русская. Нашу "Ф" ни с какой не спутаешь. Такая тебе Фэ, блЪ, с руками, блЪ, подбоченистыми, - она только у русских. Ну, может, еще у остальных славян. Или у египетских негров. Во, блЪ, - Китай так по-китайски пишут с иероглифом, типа нашей эФ, только по квадратному.
      - Все запутал: Китай, Эф, Фэ, Вэточка - Мокрэточка, круглые квадраты, блЪ! Тьфу! Купил бы ты ее втихушку и не морочился. Эта мамзель хрена бы догадалась. А ты перепродал бы в Париже и выручил бы два раза по столько же.
      - Хрена, - столько же. Ей цена МИЛЛИОН БАБОСОВ.
      
      ***
      
      - Что-что? - вскрикнул от неожиданной информации Бим. - С этого места, как говорится, поподробней, пожалуйста? Лимон бабосов?
      - Ну, может, поменьше, - сам себя испугался Кирьян Егорович, - ну, сто тысяч, пятьсот тыщ евр, кто бы знал. Сколько это в рублях? Ага, множим на тридцать... получается... ага, всего-то три - четыре ляма. Это копейки. Масенькая однокомнатная, кургузая квартирешка на окраине деревушки Оборвушки.
      - А если пятьсот, это же пол-лимона долларов. Это уже цифра, блЪ! Ое-е, какая цифра. Ба-а-льшая цифра. Через "Ы" цыфра!
      - Это цифра, да. Но я, небось, перезагнул маленько. Никому, ничего точно не известно.
      - Ну, и квартирка тоже неплохо, всего за какой-то один рисуночек. Купишь, блЪ, хатку за двести баксов! А если не врешь, и этот твой Селифан на самом деле скрытый гений и на него собирается художественное досье, чтобы все разом на рынок выбросить, то может и больше.
      - Может и больше.
      Кирьяну Егоровичу сильно взгрустнулось и расхотелось домой, в родную, грязную и кургузую хатенку.
      - Ну, дела, - озадаченно промямлил Порфирий Сергеевич, - ты или меня ловко разыгрываешь - я этому больше поверю, или ты есть полный дурак, их бин олух, и жилы твои - антибуржуазно-комсомольские, и своего блага ты не ценишь... Может, вернемся, возьмем из общака, а потом, дома уже общак восстановим. А Ксаньке пока не скажем ничего. Я буду как железобетон. Ой-ей, мариисусная моя богородица, за что ж такие соблазны?
      Бим четырежды усердно перекрестился с полноценными поклонами до самой немецкой асфальтированной земли и остановил моление только на небе, открыв рот и тяжело дыша.
      - Переговорим с Ксанькой, и если он согласует, - заедем завтра в салон и купим. - Такую версию преступного обмана выдвинул Кирьян Егорович.
      - А вывезем как? Это же ценность.
      - Между страниц засунем. Ни один рентген не просветит. Притом, какая же это ценность в двести евро. Аделька эта, или как ее там, за простой тираж картинку держит.
      - А может это и есть тираж. Сейчас знаешь, с каким качеством печатают? Аж лучше оригинала. Называется ... экс... не экслибрис, конечно, и не эксклюзив, а как-то похоже.
      - Я экслибрис знаю, - сказал Кирьян Егорович, - у меня свой есть экслибрис. Значит не экслибрис, а просто какой-то кэкс.
      - Значит, пусть будет простой кэкс.
      - Может так оно и есть на самом деле. Хорошая подделка. Я, может, не разглядел. Хотя - потрепанная такая бумажка. Пожелтела вся и рваная немного. И как она из Джории в такую даль попала?
      - Конечно, так оно и есть. Подделка. Так тебе оригинал на дуровщинку и выставят.
      - Какая тут подозрительная хрень. Кирюха, сознайся, твоя работа? Рисовал на салфетке?
      - Рисовал. Только это не на салфетке и я свою мазню помню. Там вроде бы так же, но не так. У Селифана в тысячу раз интересней. Я по пьяни, а этот от души.
      - Может, просто подбросили? - высказал неожиданную мысль Бим.
      У Кирьяна Егоровича похолодело внутри.
      - Зачем подбросили?
      - А так, посмотреть реакцию. Раз ты с этой штукой знаком, то может на тебе решили проверить, настоящая это вещь, или простая бумажка.
      - Откуда они знают, что я знаю?
      - Ты у нас человек видный. Еще Вэточка твой мог сболтнуть лишнего. Он же общается с иностранцами?
      - Еще как общается. - Кирьян Егорович тут вспомнил активную заграничную деятельность Мокрецкого Вэточки.
      - Мог болтнуть голландцам. Да. И мог даже картинку показать для хвастовства. Тем более, они там по культурным наследствам общаются.
      - Вот и растут ноги от Вэтки твоего. Понял? - подытожил Порфирий. - Пошли что ли? Куда-нибудь.
      - Пошли. Забудем эту приблуду, как дурацкий сон.
      - Во, смотри, еще один страшный сон, страшнее твоего, - сказал Порфирий, посмотрев в конец улицы.
      Там стоит силуэтный мужик зеленого цвета кафтанчика.
      - Я этого сэра уже видел, - заметил Кирьян Егорович, - только не плоского, а настоящего в карнавальном камуфляже. И морда у него накрашенная и лосненая. Вся в блестках, как в боди-арте.
      - Это статуя крокодила.
      - Какой, нахрен, статуя. Шевелится он. Можно сказать, бегает как конь. Все успевает. Устал уже, наверное. Он сначала на площади стоял, потом у витрины этого, блЪ, салона на Орланде. Такого не пропустишь просто так. А теперь он впереди оказался, пока мы курили и колокольчиками звонили.
      - Он все время за нами шлялся, Кирюха, крокодил этот, не понял что ли? - спокойненько так заявляет Бим, - детективов не читал?.
      - А у меня как бы на затылке глаз нет. Я все время вперед смотрю.
      На самом деле Кирьян Егорович сильно струхнул. Слишком много было совпадений за полдня.
      - В Чехии я похожего видел крокодильчика, - с напускным безразличием сказал Бим. - Не слишком у них с оригинальностью обстоит, в этой Европе.
      - БлЪ! - внезапно вскликнул Кирьян.
      - Где блЪ? Чего еще?
      - Забыл одну любопытную подробность рассказать.
      - И что это?
      - Там, в центре картинки был... - и запнулся.
      - Леопард на пальме.
      - Слон, а не леопард.
      - Тогда бы он всю картину занял.
      - Нет, маленький такой слоник, игрушечный.
      - Значит, твой Селифан игрушечками баловался.
      - Там намек, понял! Я еще кое-что про это знаю.
      - Расскажу, может быть потом...
      - А почто не сейчас?
      - Главное не в этом!
      - А в чем?
      - А в том, что где должен был быть слон, там ...
      - Леопард, - торопится угадать Бим.
      - Не угадал. Давай с трех раз! На пиво.
      - Банка пива, что-ли?
      - Избавьте меня от...
      - Значит дырка от бублика.
      - Порфирьич, ты гений. С меня десять литров. Там была вырезана ДЫРКА.
      - Тогда понятно, почему двести евро, а не лимон.
      - Тогда понятно. Брачок-с.
      
      ***
      
      
      -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      3.3.6
      ВО ДВОРИКЕ ХОФБРОЙХАУСА ЧТО В МЕСТЕЧКЕ ПЛАТЦЛЬ
      
      Вместо иллюстрации:
      
      Зеленый, замшелый фонтанчик с четырьмя сосками.
      Из всех льют струйки воды.
      В кадре старички-шпетцли, девочка-молокососка, ковыряющаяся в зубах,
      вдалеке человек-крокодил с кружкой в руке.
      На переднем плане Кирьян Егорович,
      покуривающий трубку.
      Неподалеку Порфирий Сергеевич Бим роняет чужую кружку.
      Удивленная немчура.
      В общем, картинка эта в стиле бурлеск.
      
      
      Хофброй нашелся не сразу, потерявшись сначала в путанице улиц. Но волшебное слово Хофброй понятно даже ленивым уличным грузчикам. Перекинувшись парой словцов с местными жителями и не особо долго поплутав, Кирьян с Бимом вынырнули, наконец, прямо к входу самого знаменитого в Мюнхене, да что в Мюнхене, - во всей Баварии, - пивного кабака. Если не врал путеводитель (а он точно не врал), то Хофброй вмещает тысячи человек, а его история берет начало аж с тысяча пятьсот восемьдесят девятого года. До Вильгельма Пятого баварцы попивали красное винцо собственного приготовления.
      А свое пивко, производимое за церковными стенами из собственного хмеля тайно потягивали хитрые монахи, делясь иногда незадаром без сомнения с князьями и прочими баварскими должностями и званиями. И заодно невзначай основали город Мюнхен.
      Пиво, привозимое из соседних стран, в те давнопрошедшие времена было достаточно дорогим напитком и простому народу было не по карману.
      По задумке Вильгельма Пятого была выстроена первая пивоварня для Двора и прислуживающей черни - это и был наш Хофброй. И только в девятнадцатом веке в пивоварне был устроен ресторан. В тысяча восемьсот сорок четвертом был издан королевский указ, предписывающий поддерживать цены в пивных "Хофбройхаусах" ниже принятых общегородских.
      В угадайгородском "Аллесе" интерьер которого выполнен по рецептам архитектора Туземского в золоченой рамке висит перевод этого драгоценного указа. Тож слизали с Аллеса хофбройские дизайнеры.
      ...И полилось пиво рекой. И залило оно всю Баварию с окрестностями. И Биму с Кирюшей досталось.
      
      ***
      
      - Ну, кто говорил, что не найдем Хофброй? - спрашивает Кирьян Егорович. - Давай сфотаемся для истории вот здесь под сводом и внутрь пойдем.
      - Я буду с флажком сниматься. - Это Бим.
      - А я просто так. - Это Кирьян.
      - Нет уж дорогой давай тоже с флажком, мы же в Германдии, - навяливает свой вариант Бим. - Чтобы всем было понятно. Посмотрит твоя и сразу сообразит: Кирюха был тут. В Германдии.
      - У меня пока нет "своей", - поправил Кирьян, - только временные.
      - Будет не бойся. Приедешь на родину только скажешь: был в пол Европе - и все девки твои. Налетят отпихиваться еще будешь. Поделишься же? - смеется Бим.
      
      Друзья проходят сквозь нижний зал, в котором всвязи с относительно ранним часом совсем немного посетителей, и пристраиваются в центре биргартена под ветками какого-то дерева. Биргартен Хофброя - это трапециевидный двор, засаженный какой-то флорой с раскидистыми кронами и окруженный со всех сторон стенами, портиками и верандами старинных зданий. Уютный дворик сплошь заставлен разного габарита столиками, стульями и изредка лавками.
      На стол друзья выкладывают трубки и прочие курительные принадлежности. Нашли себе местечко между путеводителями, стеклянной пепельницей и специями невкусные сигареты Nexte, которые у себя на родине ни Бим, ни Кирьян Егоровичне не удостоили бы даже вниманием. А здесь все самые дешевые сигареты идут за милую душу: поездка-то - экономкласса и путешественники это иногда помнят. Кирьян неспешно забивает личную трубку. По хронологии покупки эта трубка с резной чашкой - номер Два. Трубку номер Один Кирьян Егорович сдал в аренду Порфирию Сергеевичу на все время путешествия. Долгонько проказник "Капитан Блэк" не пощипывал пожилых русских язычков.
      Порфирий Сергеевич первым делом хватается за меню в кожаной обложке, для пущей важности нацепив на нос очки. - Тэкс что тут у них дают?
      Он листает меню, слюнявя страницы на манер Маньки Облигации.
      Выбор большой, но, тьфу! - ничего не понятно, ни на английском, ни на немецком языке.
      Неспеша подходит официант герр Клаус.
      Среднего возраста Клаус одет в черный передничек-жилет, на белой рубашке традиционная бабочка.
      Он работает тут уже десяток лет и повидал всякого.
      Вид русских путешественников его ничуть не удивил.
      Клаус сам пьет немного, оттого почти не ссорится со своей женой, по вечерам играет в карты, живет по средствам, имеет скромный автомобиль, вместо книжек читает один-единственный толстый журнал и почти не смотрит телевизор.
      По вечерам он поливает цветочки, что растут за окном и стрижет лишний плющ, который слишком уж нагло взбирается до окон его квартиры на втором этаже.
      Лицо Клауса такое незапоминающееся и серое, словно администрация всей Баварии штампует официантов на конвейере. Клаус советует друзьям взять вайсбир (тут все в основном его пьют). Доверившись Клаусу, путешественники охотно соглашаются. Закуску и утренние сосиски решили временно проигнорировать.
      После нескольких первых жадных глотков на обоих снисходит благодушное настроение.
      - Красотища! - торжествуют оба, изрядно оттоптавши себе ноги в прогулке. Вот это настоящая, глобальная передышка.
      - Где же наш Ксан Иваныч, - спонтанное и ничем необоснованное волненье на мгновение заселилось в сердце Кирьяна. - Но раз не звонит, - значит, занят с Малехой. Не стоит, однако, его раньше времени тревожить...
      - А наш-то...- вещает абсолютно то же самое глумливый Бим... - поди, с сынулей шарит по Макдональдсам. Или шкатулку свою музыкальную ищут. Не будем пока звонить, верно?
      - Я только что, то же самое подумал. Мы с тобой скоро сиамскими близнецами станем.
      Развеселился Кирьян.
      
      ***
      
      Бим как великий фотохудожник затеял сходить за хорошими кадрами. Мучается с Кирьяновским аппаратом Canon. Едва открыл корпус, как запутался в шнуре. Пальчики Бима не слушаются хозяина. Бим только что хлобыснул кружак, наложив его на раннеутреннее пивко, принятое в хостеле. А чуть ранее, втайне от Кирьяна, пока тот глазел на неоготику Новой Ратуши Бим порылся в карманах, обнаружил пятачок и от радости запрокинул еще один бокальчик.
      Кирьян искренне переживает - как бы его драгоценнейший приятель- фотоаппарат не упал бы на камни, и как бы он не утонул в фонтане по Бимовской прихоти. Свои бездействующие фотоаппараты у Бима - это отдельная трагедийная песня, тоскливо поющаяся им в течение всего путешествия.
      - Включи сначала включи сначала его, а то не сможешь потом - объясняет процедуру фотоустройства Кирьян. - Да не так быстро... вон... сбоку там против часовой сдвинь.
      Бим трет кнопку несколько раз пальцы соскальзывают с металла: Canon тут не сильно заботился об удобстве для пьяных фотографов вроде Бима. Наконец объектив цвета серый "металлик" зумманул: стронулся с места и высунул все свои три яруса; стал торчком, как молодой суслик на пригорке блеснул единственным зорким глазом.
      - Вот! ...И иди теперь по добру - напутствуют Бима.
      Во внутреннем открытом сверху дворике-биргартене затененному двух-трехэтажными фасадами и шикарными столетними деревами с зеленоватыми стволами и шестипалыми листами расположились полторы-две сотни разговаривающих и смеющихся разноцветных и черно-белых аборигенов и иностранцев. Толпа преимущественно среднего и пожилого возраста набежала на положенные им полуденные сосиски.
      Отсюда шум и гам, но с этим можно мириться: это совершенно другой по тембру звук почти-что особого рода тишина по сравнению с гулкими залами огромных пивнух.
      Бим встает, путаясь с полами и набитыми карманами своей куртки и одновременно борясь с ремнем фотоаппарата. Бим бросает кепку на стол и берет себя в руки. Старательно идет между столами. Зигзагов много проходы узкие кругом любопытные немецкие лица. Бим идет уверенно. По крайней мере, ему так кажется; и все бы нормально кабы не было так выпукло его старание. Со стороны забавно.
      Кирьян слегка переживает за своего выпившего товарища.
      На Порфирия Сергеича устремлены взоры отовсюду: велика редкость увидеть в двадцать первом веке безработного русского фотокорреспондента, которому ценный аппарат в руке идет так же как кролику шелковый зонтик!
      Перед выходом на широкий круговой обход Бим слегка зацепляет стол, за которым сидит мирная парочка: средних лет немец и молодой французик. От толчка у немца падает бокал. Француз судорожно в полете ловит его. Брызги и пена омывают ноги Бима ниже колена. Бокал остается целым. Пиву кердык.
      - Сэнкью вери матч... плиз... херр...
      Бим вспоминает и не находит правильное слово "простите" поэтому в конце концов разводит руками наклоняет вбок голову и делает гримасу: - извини мол братан не хотел.
      Кирьяна рядом нет, поэтому помочь некому.
      Но Бим справляется сам. Парочка оказалась вполне адекватной и в драку не полезла. Да и бимовское простодушие в этой ситуации оказалось вполне кстати.
      Вряд ли кто другой кого обольют пивом скажет за это "спасибо".
      
      ***
      
      -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      3.3.7
      ПЛАТАНЫ И КАШТАНЫ
      
      
      Сидят Бим с Кирьяном Егоровичом во дворе Хофбройхауса и обсуждают породы деревьев что там кругом натыканы.
      Деревьев много. Во дворе уже сплошная тень. Гул усиливается движение на уплотнение. Радостно местной немчуре приятно иностранным гостям. И нашим путешественникам вместе со всеми весело. Прохладное пивко в полулитровых бокалах пьется легко и непринужденно. Некуда торопиться: нету рядом Ксан Иваныча и Малехи.
      Никто не торопит двух заблудившихся в немецком пивном раю русских путешественников.
      - Кирюха смотри, какая кора - говорит Бим Кирьяну и фотает кору дерева, которое растет рядом с фонтанчиком и совсем близко со столом наших путешественников.
      А кора действительно интересна фактурой и нашим друзьям кажется даже сексуальной. Наверху и в середине кора как кора имеется, а снизу голая прореха - будто молния у девки расстегнулась, и развалился подол на две стороны оголив пузо и ноги.
      На месте где у девки находится пузо, местный плотник приладил круглый столик, опоясавший вкруговую ствол. Получилась юбочка. Между юбочкой и пузом плотник вбил свежие клинья - распорки. Юбочка раскрашена темным цветом, а клинья свежие сосновые - не особенно тут руководство заморочилось тщательностью.
      Как ходили сюда немцы сотни лет, так и будут продолжать ходить - зачем выеживаться.
      Мимо проходит взрослая немецкая тетенька вполне актуальной наружности озирается, ищет кого-то затормозила у стола наших путешественников.
      - Давай у нее спросим, что это за порода, - говорит Бим.
      - Давай, - соглашается Кирьян; и сходу подбирая немецкие слова попроще спотыкаясь и останавливаясь после каждого слова, коверкая все аусшпрэхи, спрашивает: "Guten Tag, Madame! Entschuldigen Sie bitte, ich habe eine Frage an Sie stellen?"
      Дама окинула взором Кирьяна с Бимом и верно сообразила, что от этих пожилых и бедных русских пьяниц с натягом, но с намеком на интеллигентный вид великого худа не будет. Дама говорила по-немецки.
      - Wenn diese Frage ist einfach, so versuchen Sie. Sprechen Sie am besten, deutsch, oder englisch.
      - Инглиш не знаю. Я говорю немного по-немецки. Я учил его в школе, но знаю очень плохо. Sechr schlecht! Я был плохим мальчиком, хулиганом, - говорит Кирьян давно заученные фразы подкрепляя их неистовой почти "глухонемой" жестикуляцией. - Мой фрэунд тоже немножко шпрехает по дойч.
      Дама смеется.
      - Sie brauchen einen Dolmetscher. Ich verstehe Sie, ich glaube. Ich zuhore euch.
      - Madame, konnen sie mir sagen, wie heist diese Baum? - спрашивает Кирьян, показывая на раскидистое растущее рядом растение с зеленовато-бурым стволом, которому на вид лет около ста - ста пятидесяти.
      Дама что-то говорит, но излишне быстро. Ни Кирьян, ни Бим не понимают сначала ни слова.
      Nicht ferschteen! Не понимаем. Говорите, пожалуйста, медленнее, - уговаривает даму Кирьян Егорович.
      Или вот напишите на салфетке, - предлагает Бим. И вытягивает из-под пепельницы салфетку. И на удивление быстро учитывая степень охмеления, отыскивает гелевую ручку.
      Дама, уронив грудь на стол карябает на салфетке печатными буквами заветное слово. Салфетка мнется и ерзает по столу. Получается неразборчиво.
      Пока фрау занята писаниной Бим находящийся сбоку и вне ее зрения вперил взгляд сначала в даму потом в Кирьяна  закрутил о чем-то пальцами и зашевелил бровями. Кирьян не сразу понимает о чем хочет сказать ему товарищ: "Смотри мол какие сытные сиськи!"
      - Вижу вижу - так же знаками отвечает Биму Кирьян. Он еще в самом начале оценил главное достоинство дамы. - Аккуратнее  заметит еще! - сигналит он Биму ресницами и беззвучно вышевеливая губами тайную директиву.
      Дама подвигает салфетку поближе к любопытным чужестранцам.
      - А-а! - радостно кричат Бим с Кирьяном склонивши головы над салфеткой и треснувшись ушами. Разобрали каракули:
      "Castanea, Kastanienbaum! Каштан! Это каштан!"
      - Ja, ja. Kastan, Castanea, - подтверждает дама, - судя по рисунку листьев, это каштан. Их несколько видов. Я точно не знаю, какой это.
      - Это не то дерево (баум), у которого плоды (слово "плоды" Кирьян не знал и заменил его колечком из пальцев которое засунул себе в рот) едят (эссен) свиньи (швайн хрю-хрю)? - спрашивает наивный Кирьян Егорович.
      Дама опять смеется.
      - Что Вы, скорее его плоды едят французы. Хотя свиньям это, пожалуй, тоже понравится... Hrü-hrü!
      Дама залилась смехом от собственной ребячьей выходки.
      Объясняют на пальцах и всяко разно Бим с Кирьяном: "Спасибо, мадам. А то у нас вышел спор. Мы подумали сначала, что это дерево платан".
      Чего вот прицепились с каким-то деревом к даме!
      Дама понимает причину: у нее все-таки неплохая внешность, и она знает, какой небесной красоты грудью она обладает.
      - Очень смешно, но это все-таки каштан. У платана отслаивается кора видите - говорит дама и показывает на то место дерева у основания, которое сфотографировал Бим - как здесь и он называется "бесстыдницей". Плохая кляйне фрау. Бывает каштан для коней. Почему так - не знаю. А этот каштан простой.
      - Может это тогда платан? Раз отслаивается кора? Где плоды? Нетути плодов... - пальцами и жующими губами изъясняется Кирьян Егорович.
      - Нет, это все-таки каштан. Листья - звездочкой.
      Дама, поддаваясь на артистичное жестикулирование Кирьяна растопыривает пальцы и показывает на небо, изображая звезды.
      - Шесть листьев. Айн цвай драй фир фюнф зэкс - шесть! А плодов нет, потому что еще весна. Fruchling. Вот так-то молодые люди.
      - Ничего не поняли кроме весны. Но все равно спасибо. Спасибо, мадам. Данке шон!
      - Пожалуйста, господа. Вы, наверное, русские. У вас каштан не растет?
      - Мы из России. Из Сибири. В Сибири каштан не растет. Только в Крыму, но теперь Крым - это Украина. Но можно попробовать посадить в сибирской оранжерее. Бим у нас в оранжерее есть каштан? ... Мадам спасибо большое! Данке шон!
      - Пожалуйста. Далеко вы заехали!
      - Зэкс... э-э-э... Кирюх как тыща по-немецки?
      - Таузенд.
      - Зэкс таузенд километр ан ден как там? ден-дер... Мюних. - сказал Бим искорежив рожу от неимоверных умственных усилий.
      - Восемь тысяч - очень сильно приукрасил Кирьян Егорович.
      - Wau! Aufwiedersechen! Прощайте успеха! Glucklich!
      - Может пивка с нами? - запоздало осведомляется Кирьян.
      Немая сцена, в которой дама рыбой захватала поспешно воздух и едва слышно что-то прошелестела губами.
      - Что она сказала в конце? - спросил Бим, когда дамочка удалилась на приличное расстояние.
      - Говорит нормальные вы парни. Влюбилась. И говорит, что под каштаном отдалась бы. Но некогда: ее хахаль вон тот ждет. ...А это каштан. А плодов нет. Врет наверно. Не француженка, поди, откуда ей знать.
      - Платаны-каштаны... - задумчиво тянет Бим, сильно прононсируя все шипящие, гласные и согласные, - в Парижике спросим.
      
      ***
      
      
      -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      
      
      3.3.8
      АРНОЛЬД ВТОРОЙ
      
      
      - ...Я бы это самое обратился бы ...в эту нашу богадельню. В концертню. В филармонию. А тут ансамбль ихней песни и пляски. Поют в штанах. Лямки крестом. Старые сами. И баба на меня смотрит - рассказывает Бим про свои похождения по Хофбройхаусу в поисках туалета - а я че-то другое там пел. Другую. Русскую.
      Я сейчас сделал бы это: зондер команден унтер офицерен - запел Бим.... Вот бурчат  блинЪ. Подумал - педагог блинЪ. Подумал подумал. Иблысь! Еврейчик! Типа, а ты чего, а я говорю чо-чо я говорю айн цвай...год скоко... Год сколько лет. Как скоко?
      Бим путает немецкий язык с каким-то еще, и вспоминать для него правильное произношение и переводы Кирьян уже заи... устал просто. И что хочет сказать Бим также не просто. Для этого нужно прожить с Бимом полмесяца понимать полунамеки жесты и угадывать бимовские ассоциации.
      Год? Год? Ярэ альт, - переводит на немецкий Кирьян - айн ярэ альт.
      Два года я короче... как два?
      Два года? Цвай ярэ альт. Просто.
      Труба... трубэйн - я с тобой уже по-нерусски разговариваю- засмеялся Бим - ну Арнольд! Второй! Труба!?
      Бим, похоже, вспоминает сорт трубы - альт. Но никто друг дружку не разумеет.
      Чо труба не знаю трубу? По-немецки не знаю. Что два яра альт? Может два года ты на трубе не играл... или двести?
      Того никто не ведает. Может вообще не играл. А тому Гансу же интересно. Руссия все-таки. Я с флажком ихним. С бородой. Член-блин клуба ихнего. Без ключа токо. Ан цвай... Я с тобой опять по-нерусски калякаю - потешается Бим обнажая два с половиной желтых притупленных тяжелой жизнью клыка.
      - А ты, это... челюсти в общаге оставил? - спрашивает Кирьян.
      - В наххаузе. В сибирской. Я рассказывал... Ну, это, он говорит: а как чего? А я говорю: - дай трубу  я тебе это изображу. Он ...Трубу подали ну я ему я... и играю все это. На Арнольде.
      Кирьян ярко представляет себе, как Бим дудит в трубу и качается от смеха.
      - Ну, блинЪ рассмешил. Я чуть не лопнул, - говорит он, вытирая лицо от чистосердечно хлынувших непрошеных слез исступленного веселья.
      А и не смешно. Так и было. А он говорит, а ты вот эту сыграй песенку. А я ему: ну ты даешь! Я без нотов не могу, а по нотам я сыграю. Бемоли и мне диезы  ну и это ...давай мол. А он говорит: а ты ето ...без нот на слух никак? А я ему: - не ты напиши, а я все сделаю. Он: - Ага, и бумагу просит... Я - неет! ...Ваня все понял ну Ганс: ну слуха нет блинЪ... и грамоты. Найн! Нихт! Вот, блинЪ ну мы вот домой приедем долго переучиваться будем на русский язык...
      Через минуту-другую: Знают Руссию нашу! Воевали скоко?
      - Четыре года, - уверенно отвечает Кирьян.
      Что-что, а тема войны для него знакома. В отрочестве любознательный книголюб и воевода своих пластилиновых человечков (компьютерными игрушками в те суровые годы даже не пахло) Кирюша запоем и тайно от родителя, под подушкой с фонариком читал огромную книгу "Weltkrieg" издательства Stuttgart тыща девятьсот пятьдесят седьмого года издания в русском переводе. Писали там немецкие генералы и офицеры обеляя свои поступки (боролись с мировым коммунизмом), красуясь перед самими собой и переваливая всю вину на фюрера Гитлера.
      Бим замолчал, но ненадолго:
      Язык никакущий. А я их на пальцах. Шпрехен зи дойч? Дойч дойч говорят. Гут зер! Понимэ! Руссия во! А пусть боятся. Мы их еще, если они опять.
      - Хэнде хох и на стройку, - поддерживает Кирьян.
      - А у СС под мышкой наколка. Значок зэт-зэт - две молнии как у нас на трансформаторе. Наши как их в плен брали первым делом: "Руки вверх типа. Если значок есть то к стенке. А простых в плен: поживите пока. Еще у их шпиенов в паспортах скрепки из нержавейки. Они же аккуратные, а мы-то русские. У нас ржавые у всех скрепки - железо блинЪ. Если не ржавые то шпиен! Так и отловили половину. Они до сих пор понять не могут - как же их всех тогда растудыкали.
      
      ***
      
      
      -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      3.3.9
      МАШКА, НАТАШКА И ГРЕТХЕН
      
      Бим удаляется по своим интимным делам. Пока ходил - все забыл и попутал.
      - Я тут под платаном такую видел... Всем этим... Машкам нашим!
      - Че Машка? Под каштаном все-таки или под платаном? - сердится Кирьян столько сил потративший на выяснение породы малоизученного дерева и, как оказывается, совсем напрасно.
      - Под платаном. А я че сказал?
      - А ты сказал платан, а это каштан.
      - Это каштан!!! У, блЪ! А! У! А у меня тут это... записано на салфетке.
      Бим любовно на протяжении всего путешествия собирает всякие мелочи, напоминающие ему о каких-то знакомствах беседах с иностранцами билетерами и таксистами: стикеры под пивные кружки с автографами официантов салфетки бумажки фотки обертки с надписями и рисунками малознакомых людей встретившихся на пути с Бимом и свидетельствами их совместных бесед оброненные кем-то коробочки ненужную но памятную мелкую сдачу. Так и салфетке с надписью "Castanea" сделанной настоящей немецкой женщиной уготовлена судьба стать немаловажным экспонатом в домашнем музее путешественника Нетотова Бима Сергеевича.
      - Платан вспомнил, - засмеялся Кирьян. С Платоном, что ли попутал? Философствовать ходил в сортир?
      - Кто таков Платон? В бочке который?
      - В бочке Диоген, а я про Платона. Ну, Платон, блин под деревом сидел - так дерево и назвали. Философски.
      - Или Платона от дерева?
      - А huy его знает. Неважно. История замалчивает. А это каштан. И в рот его ити. Жареному идти в рот, то есть. Вкусный говорят. Кору еще пользуют. Витамин и еще какая-то там х...ня вроде дубящая. Ну и вот... кору, жареную... каштан... А Катя там... - о чем-то своем вспоминает Бим.
      - А говорил - Машка...
      - Вот бы Хольц-то бы блинЪ, тут развернулся. ...Бы! И с Машками. И Катьками...- гнет свою линию Бим.
      У барона фон Хольца из сибирского Угадайгорода - лучшего бимовского друга и соподвижника по любовным похождениям - было неплохое отработанное холостяцкими годами свойство любить девичьи сердца и теребить лобки. Немолодой с мешковатый фигурой прихрамывающий и умный Хольц одинаково умело покорял сердца за деньги и бесплатно. И pochuy было бы Хольцу, где покорять - под платаном или каштаном. Ноги вверх! И до утра...
      - А он в Мюнхен хотел. В смысле родст...- Бим подумал и усилил значение родственников, - сродственники все тут. ...А это я еще эту сучку Грэтхен еще не снял. Токо хотел...
      - Какую еще Грэтхен?
      - Токо хотел... ну эту... которая? Где она? Грэтхен эта. - Бим посмотрел по сторонам. - Ну, сказочная эта ...героиня.
      - Ну-у-у.
      - Ну, героиня.
      - Ну, Грэтхен.
      - По-сказочному - Машка.
      - Ну, Машка, да только ихняя.
      - Ну, героиня. Грэтхен. Да-а-а. И она так стояла. ...Ну, в смысле не проститутка, а это обслуга ихняя. Ну, в смысле - в этом смысле. А Грэтхен это чо у них, как в Турции ...Машка. ...Или как зовут в Китае кого-то, это ..., наших девок?
      - А я не знаю... - ничего не понимает из туманного бимовского бреда Кирьян Егорович. - В Китае не знаю.
      - Таня Катя Маня?
      - А в Турции...? А-а-а ... - задумался Киря начиная понимать к чему клонит Бим. - Ну, был я в Турции в Стамбуле то есть. На Босфоре... Девок звать...э-э-э  были девки... не помню.
      - А-а!!! Наташка!!! - заорал вдруг Бим неожиданно на весь Хофброй.
      Половина Хофброя повернула головы в сторону путешественников и раскрыла рты, другая, невозмутимая половина подумала... А что она могла подумать кроме как:
      - Опять эти русские чудят...
      - Эти русские пьяницы портят нам атмосферу...
      - Они выиграли войну с немцами...
      - Алкаши смогли победить Гитлера. ...Как почему?
      - И где же эта волшебная Наташка?
      - Наташка! Наташка, блЪ! - хватаясь за животы, смеются от души раскрасневшийся Бим и уже поплывший слегка Кирьян. - Ха-ха-ха!
      - А тут Грэтхен! - итожит диалог Бим Сергеевич ковыряя листочком каштана в протабаченных зубах. - Ха-ха-ха!
      И по хрену русским путешественникам как их отцы смогли победить Гитлера. Победили и все тут! Просто каштаны хотели посмотреть в Берлине!
      
      ***
      
      - Так пойду-ка я пока не поздно ноль-ноль посещу, - сообщает Кирьян.
      - Погода хорошая. Сходите, - позволяет Бим.
      
      ***
      
      Бим уже сильно подпивший. Его понесло. Речь льется без перерыва. Знаков препинания не различить:
      "Ты вот помрешь блинЪ и все прахом пойдет все, а мне типа надо и вот, блинЪ, я последний день перед выездом ...вот когда мы из города из Угадайгорода выезжали ...на квартиру я заехал - купили дочери мы квартиру. Марик... нас встретил ...он еще не умер ... встретились ...ды-ды ды-ды. Чё? Мы говорим ну завтра с утра мы езжаем, а я так ему достаю полтишок, че он хотел, ...ну считай как, ну как последняя воля..."
      У Бима при этих словах слегка куксится рожа и наполовину выползает слеза. Он отворачивается в сторону и вытирает лицо кепкой. - ...Как, а я ему полтишок это подогнал. А Стас звонил, говорит Бим помнишь, говорит ты последний кто его снимал,... а я люблю снимать... - не забывает похвалить себя Бим даже в трагической теме. - Он говорит мы сейчас все собираем...
      - Информацию? Про Марика?
      - Да! Всё да собираем про Марика. Информацию. Да-да не только он мы все. Да нет накуй он один... он кому там нужен.
      "Гос-с-споди! - Бим молится. - Информацию. Да! Ну! Типа. И вспомнили мы. А они сидят сейчас все там в Молвушке. ...Ну, все мужики. Ну, время-то ...уже шесть. У нас тут день, а там вечер. Одновременно сидим и думаем. Они сидят, и это... анализируют, ну что я щас говорю... Бим. ...У тебя последние кадры есть. ...Не последние, а крайние там такие ... Ты, говорят, это ...сбрось ...Я это говорю: я никогда ничего не выбрасываю. ...Ну, сейчас я никак не сброшу. Они у меня там, на диске... на родине. Понятно говорю. На сорок дней не успеем. ...Он говорит: не в этом дело....Ну, понятно..."
      - А на сорок-то успеем, - соображает Кирьян.
      - А?
      - На сорок успеем.
      "Вот она незримая связь с родиной блЪ...!"
      Тут слова "родина" " блЪ" и "симка" проассоциировалась у Бима с грубой реальной действительностью и он громко заорал перебивая все несущиеся со стороны немецкие голоса сливающиеся в единый хофбройхаузерский гул ...среди которого как редкие просветы чего-то осознанного мелькали известные немецкие слова о немецком боге ( о, майн готт!), о немецкой родине (майн хаймат ист зер гут), школе (их гэе ин ди шуле), пиве (бир, брой, дринк), свиньях (ду ист швайн) и фраумадамах (девки):
      - А эти птицы орлы наши!!! ...Опять симки потеряли там. ...Как он достал! - имеется в виду молодой Малеха Ксаныч который прославился своим немногословием на людях и водопадными излияниями в адрес отца, когда они оставались вдвоем. - Вот у него три слова есть - начинает считать Бим загибая шершавые пальцы:
      - Симка! ...Интернет! ...Папа! ...При мне ни разу не сказал - деньги давай ... А папа - это значит деньги. Понятно. Всё три слова! - громко возмущается Бим. И, чуть спустя, вспоминает еще грех. Этот грех не самый опасный по жизни, но неприятен для всех странников, так как влияет на маршрут и время путешествия а также доводит старика Бима до крайней степени исступления: "А вот! Макдональдс!!! Четыре! БлинЪ достали!"
      Бим разводит руки в стороны и вверх всплескивает ими, пытается мимикой лица и натягиванием кепки на самый нос выразить эти четыре крайних слова невписывающиеся в его понятия о взаимной лояльности и уважении.
      Кирьян Егорович, также замечающий три главных малехиных кита и обычно держащий язык за зубами на этот раз, неосознанно подогретый бимовским возбуждением, смешанным с крайней злостью подленько подливает масла в общий огонь.
      - Макдональдсы и эти как их бимбоксы. Как их звать.
      - Какие боксы?
      - Динамики. Бумбоксы. Всё ищут-то, которые они.
      - Да, динамик-то... Вот папа пусть пойдет и ищет, - хищно комментирует Бим.
      - А их же нести еще надо. Они ж не маленькие. Малеха он специализируется на басах, а басовые они ...блинЪ ...большие. А не влезут как в машину?
      - А это не мои проблемы!
      - Станут нашими, как не влезут. А-а колонки! Вот колонки! - вспоминает нужное слово Кирьян.
      - Колонки! Да-а-а!
      Следует большая пауза, связанная с осознанием будущего всеобщего вреда от колонок поглощением пива Кирьяном и очередным путешествием Бима с фотоаппаратом по Хофброю.
      - Пять! - ни с того, ни с сего заявляет Кирьян Егорович.
      - Что пять?
      - Грехов пять! Ну, у Малехи с папой.
      - Должно быть семь! - рявкнул Бим, - в Библии семь грехов!
      - Ну это позже.
      - Время у них есть, - подумав, рассудил Порфирий Сергеевич.
      И на том успокоился.
      
      ***
      
      ----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      
      3.3.10
      ВИЛЛИ И БИМ
      
      Послонявшийся в роли фотокорреспондента и совершивший несколько кругов по Хофброю Бим избрал очередной мишенью старичков - ветеранов заведения и членов местного пивного клуба. По-ихнему "шпецли". Старички смешные древние. Что-то поют, но чаще просто добродушно бурчат меж собой. Кто в тирольских шапках с пышными перьями, похожими на красноватый пучок ковыля кто-то в кожаных кто-то в зеленых, пионерских штанах с лямками крест-накрест. И у каждого - огромная персональная кружка, которая прячется в решетчатом шкапчике из металла, в нижнем зале Хофброя, и каждая в персональной ячейке. К кружкам естественно прилагаются ключики, которые старцы носят с собой как самый излюбленный брелок.
      Слегка облезлый, посеребренный ключик у одного из старичков по имени Вилли висит у него на шее и не снимается на ночь. Шею Вилли обнимает славная собачья цепь.
      Добрячку Вилли лет семьдесят пять - восемьдесят. Его соломенные усы торчат, как у Вильгельма II-го, но погуще покороче и попышнее. Вилли шириной лица и чем-то неуловимым еще смахивает на Алоиса - папочку Адольфа Шикльгрубера.
      У Вилли всего по два. У него два голубых глаза, спрятанные в оплывшие ямки орбит. У него две шварценнегерообразные ноги. И у него две обыкновенные руки разве что похожие на две огромные сардельки. Зато не полторы как у кайзера Вильгельма. У него на жилетке парные шарикообразные металлические и сентиментальные пуговки со сканью. Яиц у Вили не видно, но не трудно догадаться от какой огромной курицы они позаимствованы.
      Кайзера как рассказывают те еще современники вытащили из своей мамки щипцами за руку. Тезка старичка Вилли еще в молодости слыл непоседой и забиякой потому и в лоне матери разместился как-то не как все нормальные дети. Вот и пострадал.
      В ущербности руки причина многих бед.
      Кайзер не любил всех, кто был с двумя руками кто выглядел более ярко раскрашенным, чем он. Его петушиная напыщенность и бравада, эпатажные поступки и пренебрежительное отношение к низшему сословию и высокому окружению происходившие от физической ущербности многим попортили крови и повлияли на ход истории. Он снисходительно похлопывал по плечику нашего молодого императора Николая Второго приходящегося ему кузеном клялся в вечной любви учил общению с дорогими тетками - княгинями, принцессами, баронессами и шикарной двойной жизни. Он вел с Ники Вторым знаменитую душевную переписку, а в тяжелые времена взял да и предал.
      Кайзер от ущербности своей руки без посторонней помощи не мог даже отрезать кусочка мяса. При общении с кем-нибудь ему приходилось прятать руку в кармане или за лацкан камзола. Г-н фюрер перенял похожую привычку возможно от кайзера Вилли.
      Старичка Вилли, когда он был только что нарождающимся безусым младенчиком вытаскивали обыкновенные ловкие сельские повитухи, не пользующиеся щипчиками от бедности.
      Вилли вырос с двумя нормальными ручонками, которые позже превратились в ручища, а перед войной переехал с мамкой и двумя старшими братьями в пригород хауптштадта.
      Он изначально был розовым и крепким как породистый поросенок позже нарастил со всех сторон мяса. Добрячку Вилли удалось повоевать на последнем фронте мировой войны в качестве защитника Берлина. В тринадцатилетнем возрасте ему, как и многим юнгштурмерам проигранной войны, насильно вручили винтовку, нахлобучили по самые брови ветшалую пилотку и накрыли сверху помятым от пуль шлемом. Потом дали под роспись бутылку с горючей смесью, посадили у окна на стул, привязали веревкой к батарее и поручили наблюдать за советскими танками, которые вот-вот должны были появиться в конце улицы. После первого выстрела вражеского танка, слегка оглушенный Вилли выпал из окна вместе с куском стены, батареей, стулом и всем своим военным снаряжением. Изрядно ободранный, лежащий на груде кирпичей Вилли попал на глаза доброму дедушке - советскому грузину с погонами рядового и грудью, завешанной орденами, отошедшему от своей роты, чтобы справить нужду. Дедушка заприметил шевелящегося вояку, привязанного к батарее и достал кинжал.
      Вилли тем малым, что было у него в желудке, серанул в штанишки и зарыдал. Дедушка - грузин одним привычным взмахом, словно горло шашлыковому баранчику перерезал веревку, приподнял Вилли за шиворот, соображая как же поступить дальше. Вспомнил он своих танцующих внучат с газырями поперек груди и кинжалами за поясом, что-то сопоставил - прикинул. Пожалев слюнявого горемыку-воина, дедушка реквизировал у Вилли вооружение, содрал с него каску и наподдал по-родственному легкого пинка. Что-то крикнул вслед отхрамывающему мальчику по-грузински.
      Благодаря такому стечению обстоятельств Вилли остался живым.
      А теперь миролюбивый Вилли просто коротал дни за кружечкой пива как все пенсионеры был достаточно обеспечен и доказывая свою сытную жизнь носил с собой баночку гелевой ваксы для поддержки в стоячем состоянии своих по-тараканьему сказочных и воистину царственных усов.
      Про случай из далекого и бесславного военного детства Вилли старался не вспоминать и никому не рассказывать. Но изредка во сне к нему приходил старый, щетинистый, усато-бородатый кавказский джигит в звездатой пилотке, вкруговую обмотаный шинелью и с каской на спине, и задавал один-единственный вопрос: - Ну, что, Вилли, хочешь еще воевать?
      Вместо ответа дедушка Вилли просыпался и плакал. Потом подходил к серванту в глубине спальни и доставал из-за горки простыней початую бутылку русско-немецкой водки "Smirnoff" с одеревеневшей и потресканной детской соской на горлышке, доставшейся ему от своей матери на память. На чердаке у Вилли хранился покрытый зелеными точками эмалевый горшок, в который по очереди ходили все его старшие братья. Братьям повезло меньше - один погиб в котле под Сталинградом, другой уже при отступлении в Польше.
      Друзья Вилли собираются в Хофброе каждый божий день - здоровые и сытые бюргеры старцы с юношескими замашками и попивают они свое пивко так резво, будто зарабатывают трудодни для посещения борделя.
      Биму в башку закрадывается нечестная мысль о том, что, может кто-то из них, помогал разливать русскую кровь на полях последней войны. Особенно его интересовал Вилли. Вот этот, - с усами, - явно предок Вильгельма значит, родственник Николашки значит, в какой-то степени имеет отношение к бимовской родине.
      С другой стороны родственные отношения царственных особей не помешали ненавидеть друг друга и творить позднее меж родственных стран военные действия. Значит, старичок, несмотря на симпатичную видимость, вполне мог воевать с русскими солдатами мог быть шпионом диверсантом может от безысходности и исполнительности по приказу может с искренней злобой на коммунизм и лично на Иосифа Виссарионовича Сталина. Сам Вилли на бедного и несчастного коммуниста из восточной оккупационной зоны тем более на узника концлагеря точно не был похож - слишком уж много перстней было на Вилли.
      Но что ж теперь! Очень много воды утекло. Все точки и запятые уже расставлены виновные наказаны, а скрывшиеся еще живые и непойманые с поличным уже никогда не будут пойманы.
      Посчитать возраст дедушки на момент войны Биму уже не под силу.
      Бим не может отогнать от себя мысль о старичках - потенциальных военных злодеях и негодяях. Но также Бим не может свою догаду высказать вслух: - не к месту как-то не поймут.
      Вот и ходит Бим с фотоаппаратом вокруг старикашного стола кругами ищет художественный кадр - экзотика все-таки; а в экранчике аппарата чудятся ему ратные генералы зольдаты сержанты вервольфы группенфюреры. Словом злоумышленники так и мелькают.
      Мультяшные гномы баварских глухоманей охотно врозь и совместно профессионально позируют всем желающим, в том числе не отказывают и подкравшемуся Биму.
      Старик Вилли - владелец кайзеровских усов и зеленой шляпки весь в нешуточных а может в фальшивых орденах (военное доказательство) и по перстню на каждом пальце (богатенький баварчик нет все-таки никак не коммунист) оценив внешность Бима как экстравагантную и фотогеничную а возраст - как возраст сверстника - качества достойные того чтобы сняться в паре привстал, поднял вверх большой палец (международный знак восхищения) и элегантно забросил на плечо Бима руку.
      Бим не был похож на старого грузина. Скорей на папашу Хэма. Но рука на плече обозначили для Вилли и Бима наивысшую степень взаимного почтения и фройншафт-дружбу со всем русским народом.
      Растроганный и обрадованный простивший старичку прошедшую войну Бим взял алаверды и заговорил, жонглируя словами и жестами так ловко, что любой хоть девяностолетний хоть восемнадцатилетний немец понял бы:
      - Ты настоящий мэн - говорит Бим старичку Вилли - и втыкает в живот Вилли свой кривой палец. - Ты не Хоннекер - говорит он далее. - Объятия - можно. Поцелуй - найн.
      Намекает Бим на брежнево-хоннекеровские поцелуи и обжимки, снятые в свое время на пленку и обнародованные во всех средствах массовой, графической информации, а также запечатленные внуком Врубеля - Димитрием на берлинской стене.
      - Это бляу - блЪдство голубизна. Нихт шон: очень не красиво.
      Старик призадумался и на всякий случай убрал с Бима руку. У него в голове, вероятно, пролетел изрядный кусок совместной русско-немецкой истории. Вспыхнуло обидой поначалу, и тут же погасло оскорбительное воспоминание о берлинской стене и разделе Германии о предателе Хоннекере нормальном парне Горбачеве (придумавшему хорошую водку Горбачофф) и бедолаге - пьянице Ельцине (у этого водка наихуYвейшая). Вспомнился ему напоследок грузин из далекого сорок пятого года.
      Жирок на шее Вилли колыхнулся и издал низкий вибрирующий звук. Цепь зашевелилась и звякнула глухим металлом. Повернувшись к своим древним дружбанам Вилли сначала прокомментировал, а потом перевернул полуконфликтную ситуацию следующим образом: - Майн наме нихт херр Хоннекер! Найн-найн-найн. Ха-ха-ха! Абер ду ист фатер Брежнев. Ха-ха-ха! - И снова направляет в Бима перст:
      - Ха-ха-ха! Гроссфатер Брежнев! Барада! Хаар ан дер гэзихт, фэйс! Ха-ха-ха! Брежнев! Извини фройнд! Дас ист шпиль! Шутка, игра! И теперь уже по-настоящему крепко обхватил Бима ручищами и по-товарищески треснул Бима - дедушку Брежнева в не хворый, но слегка ослабленный многолетним пьянством позвоночник.
      Бим сложился вчетверо. Пиво в желудке встряснулось порцией пены и заставило Бима сначала охнуть, потом закашляться, словно он только что вынырнул из-под воды, подзадержавшись там чрезмерно долго.
      Старик был дважды крупнее среднего баварского кабана.
      Бим крайне смутился поначалу, не ожидая такой серии подвохов со стороны разговорчивого и крепкого немецкого пенсионера. Он уже собирался намекнуть что-то про дедушку Гитлера, но покуда обдумывал немецкий перевод сумел собраться разумом спохватился и, не желая начала новой войны между подружившимися было державами обиду замял. Начатая-было срываться с языка ядовитая фраза вовремя спряталась за голосовыми связками.
      Сбоку вынырнула безвозрастная фигура с вьющимися волосами цвета бубновой дамы и кисловато-ржаным запахом из-подмышек пожелавшая запечатлеть встречу крупных политиков древности на мобильник.
      Бим засуетился, защелкал пальцами; изображая радость, обнажил остатки зубов и застыл перед дамой с ее розовым телефоном в положении обосравшегося кенгуру в объятиях Годзиллы.
      Незапамятные классические видать, бывшие немецкие вояки по разумению Бима, рады любым фотосессиям - им не привыкать быть на виду они легко меняют позы и кажется, нет ни тени недовольства в том, что их отвлекают от процесса засасывания пива.
      Военная тайна жжет Биму мозг. Наконец он не выдерживает.
      - Дружба-то - дружба... - намекает он старичку. - Пиф-паф- показывает он на тирольскую шляпу. - Это... охота. Охота - хорошо криг плохо. Найн пиф-паф! Стреляйн нихт. Надо либен либен, либен фройляйн трах-трах, - изображает любовь Бим.
      Старик хохочет, тыча в Бима пальцем объясняет что-то своим собутыльникам, потом что-то запевает другие старички подхватывают. Получается импровизированный концерт. Песенка была про заскучавшего зольдата и присевшую отлить фройляйн.
      - Зер шлехт криг  - говорит Биму старичок. - Кря-кря пиф-паф. - Показывает он в небо и изображает гусиный косяк. Руссиш зольдат зер гут зольдат. Фриден! Мир!
      - Кирюха - кричит Бим через весь Хофброй - как будет "флаг" по-немецки?
      - Фанэ! - орет Кирьян в ответ, сложив ладошки в рупор.
      - Роте фанэ rote Fahne liebe Gretchen на диване - громко распевает Бим виляя бедрами из стороны в сторону и размахивая им в такт желто-красно-черным немецким флажком.
      - На дифанэ нах ди фане!
      Подпевают потные пригожие немецкие антикоммунисты, шлепая ладошами себя по животам. и обвисшим ляжкам
      И катаются от смеха по лавкам.
      - Русский цирк приехал!
      Цирк всяко это не русская армия.
      
      ***
      
      
      
      
      
      
      3.3.11
      ЦВАй БИР, ВАйС БИР!
      
      - Ну, чо щас допиваем не спеша. И на блошинку, - мечтательно предлагает Кирьян Егорович, которому уже поднадоел вариант долгого времяпрепровождения в одном и том же месте у вонючего фонтанчика, из которого даже пить нельзя.
      "Kein Trinkwasser" - так написано на замшелом постаменте, из которого торчат четыре витиеватые трубы с узорчатыми кронштейнами в виде листьев дуба и шишковатыми набалдашниками, в которых любой, даже не пошляк, может обнаружить сходство с... да ладно уж, - пусть сходство будет с простой шишкой.
      Кроме того, Кирьян Егорович хотел обзавестись очередным колокольчиком: в его домашней коллекции не было ни одного стоящего колокольчика из Германии (тот, что куплен недавно в салончике на Орландоштрассе - был так себе - дешевая финтифлюшка), а также, если повезет, то он не возражал бы вырвать какой-нибудь ржавый гвоздь из немецкой кирхи и лучше всего если бы гвоздь был из Новой Ратуши накрайняк из Фрауэнкирхе, ... но эти точки были уже просраны, ... или из собора Петра. А до Петра Кирюха с Бимом еще не дошли. Вообще хоть откуда лишь бы гвоздь был ржавый кованый и древний.
      Однако для того чтобы выдернуть гвоздь из кирхи требовались как минимум клещи или плоскогубцы неразумно позабытые на родине в самый последний момент.
      Поэтому поход на блошиный рынок представлял собой важную подготовительную часть экспедиции похожую на комплектацию каравелл отправляемых в неведомую Америгу за золотом сифилисом и отличными приключениями.
      - И не спеша, - категорически соглашается Порфирий Нетотов-Бим, - и ходим-бродим. Часа через полтора-два жара спухнет и опять найдем где-нибудь тенечек. Присядем. По пивку... И по колбасочке хрякнем. По куенькой.
      - Пенечек-тенечек найдем. Да-да. И по пивку. - Насчет куенькой колбаски Кирьян не стал обострять, чтобы Бим не передумал и не затеял отведать этого любимого немецкого харча в Хофброе. Ему было не жалко колбаски для Бима, - хрен бы с ней, с колбаской, немчура кругом тем и занималась - но только, блинъ, не в Хофброе. В данной обстоятельстве это привело бы к новому завитку нескончаемого пивного аттракциона и, соответственно, утратой драгоценного времени, отпущенного на осмотр милых мюнихских достопримечательности на всяческие беззаботные прогулки и добычу гвоздей.
      - И тиски купить, - напоминает Бим.
      - Ага - соглашается Кирьян - еще наковальню серп и молот.
      Очередной глоток пива повертывает память Бима в новую, оскорбительную для него сторону. Бим что-то припомнил, плотоядно сверкнул веждами и рыгнул. Приумножая эпохальность момента, смачно сморкнулся вдогонку. Угодил ненароком в свою же бороду. Заприметив промашку, тут же исправился, растерев по морде лица пивную пену и сопли так, чтобы было поровну и, стало быть, незаметно.
      - Кирьян! Ну, что за блЪ - Клинов! Ну, чо вот он на меня вчера опять повод нашел, - заводится Бим, - что я пол-общака пропил, блЪ!!!
      Причина взбрыка была следующей: Ксан Иваныч Клинов заподозрил и обнародовал, а Бим не соглашался, что он чрезмерно злоупотребил использованием общего путевого запаса, затаренного в машину еще в пражском супермаркете.
      - Когда-когда?
      - Ну, мне он говорил. Давеча вот.
      - Про бабки что-ли?
      - Ну да. Ну, нет, когда я втору,... когда я третью банку открыл пива. Вот он мне... уже опять, блЪ ...
      - Ну и что?
      - Я тебе че хочу сказать, он... мне говорит - общак совсем кончился.
      - Про пиво, что ли чешское? А че-то там общак совсем был маленький, - вспоминает слегка обиженный Кирьян, которому из огромного, последнего пивного общака практически ничего не досталось. Он попробовал ехать по правилу, вновь предложенному Клиновым сразу после Праги - не злоупотреблять пивом в дороге.
      - Никакой не маленький! Не было общака, - сердится Бим.
      - Как это не было? А я - то думаю че это я вообще ни huya не попробовал, ни одной... - воспылал Кирьян Егорович но потом, подлив сверху немножко правдивости, добавил: "Ай, одну, одну, выпил... Точно, на остановке. Когда еще русского мужика встретили. На Оппеле. Строитель. Или инженер. Помнишь?"
      - А я че говорю: куй с мужиком! А я три! Три! Всего! Из багажника. А он мне: ты треть общака пропил! Там не коробка - коробища! - растопыривает руки Бим. Не общак - все моё!
      Растопырка оказалась излишне торопливой: Бим сбивает рукой свой полуопустошенный бокал. Раздается звон стекла.
      - Господи! Вот же, блЪ! - говорит он с досадой, и тут же поспешно перекрестясь: "Щас набегут Клаусы. Бить будут".
      - Huynja, пусть бегут. Зато это не из коробки, - говорит Кирьян и смеется, - это наше пиво. ...Твоё. Было. - И добавляет: "На счастье бито. Раз бито, два бито. Битте шон - нах глюклих!"
      - Это НАШ ГЛЮКЛИХ! - хохочет Бим. Оба они ассоциативно и мгновенно вспомнили сцену из "Подвига разведчика", где советский герой, он же штандартенфюрер, лихо пьет с фашистами "за победу... за нашу победу".
      - За НАШ ГЛЮКЛИХ! - поднимает целый бокал гордый своими немереными синематографическими познаниями Кирьян.
      И тут хуже татарина подходит официант герр Клаус. Ему нах...й глюклих. Клаус с лицом свинцового дирижабля Нобиле требует денег за битое стекло. Бим щегольски расстегивает внутренний кармашек, бросает кошелек на стол. Оттуда сыплются евры.
      - Во, бля, - промелькнуло у Кирьяна, - он же кошель дома оставил...
      - Вифиль? - спрашивает Бим у Клауса, - сам возьми... - те, сколько нужно.
      Бим еще пуще развалился в стуле, и делает рукой небрежные, картинные, напоминающие жеманные, женские отмахи кистью руки снизу вверх: кыш муха, улетай, не касайся меня - я брезгую. Но согнутый навсегда безымянный пальчик и поморщенная кожа слабосильной руки портят впечатление - отдает фальшью, словно старушка играет роль бодренькой кокотки, девочки, или как переигранная жестикуляция с истерическими криками со сцены худого театра.
      Клаус и не обратил внимания на унизительные жесты русского пропойцы с жеманными манерами. Или сделал вид, что не заметил. Он пальцем, педантично, ничуть не рисуясь и не стыдясь, выгребает из россыпи нужные монеты.
      - Аллес, дас ист орднунг, всё порядок, - говорит он. - Ду ю вонт рашен водка? Есчо пифка?
      Бим переглядывается с Кирьяном. - Ух, ты. Знает русский. И английский. Еще по одной?
      - А х...й с ним. Давай по одной. Цвай бир, вайс бир - говорит Клаусу Кирьян, - и бегом на блошинку, - когда немецкий мэн Клаус отошел.
      - Этот не пердел, - говорит Бим.
      - Пердят клиенты, а этим не положено, - защищает Германию Кирьян Егорович. - Он-то на работе. А ты сам рыгаешь, как фриц.
      - Я клиент. Я мэн, - говорит Бим, - уплочено. Ну и вот, - продолжает он, даже не удостаивая спину Клауса взглядом, - седня утром че было.... Я терпел...думаю, он осознает. А суть-то така. Когда мы затаривались в последний раз перед отелем...в Праге. ...А я менял двести пятьдесят евро. ...Ну, купил блоки сигарет, бехеровку взял. И у меня че-то дох...я бабла осталось. Сколько я бабла там оставил! А? Тучу! А Клинов говорит: А хуля, бабло-то ...
      - Типа деньги сдавайте...- подсказывает Кирьян.
      - Мимо кассы! - забивает Кирьяну гол Порфирий.
      - У-ы-ы...
      - Пардоньте! Типа, а я пива набрал "Козела" (из расчета, сколько можно унести как в мусульманской сказке), три банки вина, блинЪ ...
      - Опа. Не было банок...
      - Типа бутылки. ...Это на мои, на мои деньги! Кровные!
      - На твои - значит себе, - утешает Бима Кирьян.
      - Не себе! Да нах...й оно мне себе. На мои деньги общак... Сёдня вино пили. Утром. Вчера пили. ...И он меня типа упрекнул, блЪ ... Ты уже и так пол-общака пропил, блЪ. ...Вчера мне худо было. Худо! Вот, блЪ, - жалуется он на поганую жизнь.
      - Ну, вот... Да-а-а. А у тебя же давления не было вчера?
      - Давления не было. Я перепроверил. Давления не было, чисто такое... Меня шатало. Ну!
      - Не, шатало - это всех шатало. Это после дороги шатало. Не просто целый день мчаться. Помнишь, мы еще останавливались... - напоминает хронологию бед Кирьян Егорович.
      - На перегоне? Да! Chuyowo было. Ну ладно...Давления чтобы не было я пил. Седня с утра я говорю. ...А ты же присутствовал. Я чо говорю ему, это я уже полобщака просрал? Думаю. Он сам потом... ну не то, чтобы извините. Я накатил вчера тебе. Понравилось? Я говорю - если чо, то это сдача от моих баксов. ...А он не зло, ну а так говорит: а что, хочешь упрекнуть меня в меркантильности? Меня!!! Ну, он ...этим и отличается... - тут же уточняет и красит Ксан Иваныча Бим.
      - В смысле он не трясется, не крысятничает. Он лучше свое отдаст, но... - борется с мыслями Бим: ему и Ксан Иваныча почем зря не хочется обижать, но и себя незаслуженно оскорбленного жалко, - да-а-а. ...Переживем. Но! - Бим поднимает указательный палец и тычет в небо: "Но! Но! Остаток-то, блЪ, остался!"
      Кирьян смеется, а Бим, слегка запутавшись в своем спиче, добреет и уже совершенно утешается механическим отпитием из кирьяновского бокала словно из своего собственного. Потом начинает раскарябывает боль по-новой.
      - Я не про бабки говорю. Я говорю про отношения. А Клинов, блин...!!! Почему он глазки пучит? Объясняю. Это моё. Бим, как Чапаев картошку, расставляет на столе предметы. - Вот у него точка А, вот точка Б. Он же ...с устатку... устал...ему надо накатить. Ну, с устатку. А мы все это время сидим там, пьем. А он рулит, рулит, рулит, рулит. Ему быстрее в точку Б прийти. Ну, я - то его больше знаю. ...Каюсь: каждый день знаю. Раньше он работал до пол-семи...
      - Нет, он мотивировал совсем другим. Не тем, что ему очень хочется, а что ему до точки Б доехать нужно...- поправляет Кирьян.
      - От А до Б.
      - Ну, от А. А он бы сказал, что ему хочется. Сказал бы, что ему хочется выпить, потому что...он тоже человек, - защищает и корит Ксан Иваныча Кирьян.
      - Как он при сыночке...? Сыночка его пилит за это. За алкашню. ...помнишь? - перекидывается на Малеху Бим.
      - Да-да-да.
      - По России ехали - он пилил. ...В Европу заехали - пилит. А оба ...глазки напучат вот так вот (при этом Бим показывает, как Малеха с папой пучили глазки) и ...
      - Что и?
      - Ну, вот он только руль бросает - вах! Вот!
      - Что вах-вот?
      - Ну, выпить хочет. Душа! Честно сказал бы, что я, мол, по этой причине. ... А пять-десять минут остановки ничего не решат.
      - Ничего не решат! - поддакивает Кирьян, - а пить за рулем не можно. Вот он и говорит: - нет! Он вот как-то считает время по-другому. Не по-нашему. Мог бы и кружак замахнуть. И ехать дальше. А нет! И говорит, что типа если мы на пять минут задержимся, то потеряем два часа.
      - Вот он ...будто считает, что на двадцать минут остановились. ...Ну, вот опять эти блЪдские двадцать минут!
      - Да уж.
      Беседы о соразмерности пяти и двадцати минут - это любимая тема и общая заразная болячка в автомобиле путешественников. Такое ощущение, что время Бима с Кирьяном лежит совсем в другом измерении, нежели время Ксан Иваныча и поэтому никак не могут пересечься или даже теоретически сравниться.
      - Пусть на пять, пусть пятнадцать - да что там по трассе разогнаться - йобана в рот! - рычит Бим. - Ничто не решает. ...Вот я его сегодня прихватил: я говорю, - ну что, сбылась мечта идиота - на автобанах поездили!
      Кирьян при этих словах хмыкает. Кирьяна, как и всех даже и крошку Малеху замаяли неоправдавшие ожиданий автобаны.
      - А он все это время говорил: Автобан-автобан! За два часа проскочим. Ага! Проскочили. Успели. ...А ремонтеров никто не отменял. ...Так вот! Кирюха, табак где?
      - Вот на столе. Вот железяка, это прочистюлинка. Ковырни там. Сам справишься?
      - А то!
      Воспламенивши табак собственным, недавно придуманным заковыристым способом, - скрутив чашечку трубки вбок для удобства доставания табака язычком пламени, - Бим затянулся, откинулся всем телом на спинку стульчика и продолжил.
      - А вроде вчера нас сыночка не доставал, потому что мы разминулись. А сегодня вообще... Господи! Малехи нет - счастье-то како!
      - Ха-ха-ха.
      - Вот они пусть кучкуются, пусть кучкуются, учат друг друга. Меня не надо учить на шестом десятке, - разогревается и шипит очковой змеей Бим, - уже не выйдет. Ум. Умище. Вот сколько есть там, сколько осталось, остатки, то и осталось, а учить меня - переучить не надо... как ...как в детсаде. БлЪ!
      
      ***
      
      - Чу! Посоловело маленько. Головушке так вот уже хорошо-о-о-о! А мы щас с чувством, с толком, Кирюха. Вот...
      
      Совсем неожиданно для Хофброя зазвучал немецкий нео-ландскнехт-металл типа Rammstein или даже еще хуже. И под чужеземный перезвон у Бима произошла смена настроения. Бим засек очередную, не совсем уместную, неправедную немецкую белку и грохнул ее точно в глаз.
      - А ты в хостеле, в душе заметил точку "Б"? В Неметчине? Ну что самим надо давить.
      - А. Заметил, конечно. А как по-другому...
      - Только давишь-давишь, давишь-давишь...
      - Ну, это режим экономии - понятно.
      - Понятно.
      - Пока намыливаешься там, че-то ищешь, чтобы не бежала лишняя вода, - говорит Кирьян.
      - Да-а-а. Мудрено. Но правильно, - поддакивает Бим.
      - Правильно, правильно. И хорошо, что кнопка большая, а то когда намыленный, блин, ...глаза закрыты - где че? Куй тоже в мыле. Жжет его. А тут че - кнопка большая... - не промажешь.
      - Дак посуду моют, а что-как? Фатерлянд! Они эту пимпочку закрывают... Мы же - под проточной водой. Женка: а, телефон! Побежала! А это полчаса! А они закроют водичку: ду-ду-ду, ду-ду-ду! Сполоснут... и... И! - выдал тираду Порфирий.
      - Тоже правильно. Поссать еще успеют, - совершенно справедливо подметил Кирьян Егорович вспомнив про свои увражи в холодном и предательском душе.
      - Не торопятся. Ну, деньги, блЪ! За это уплочено, счетчик мешает... - подытоживает беседу Порфирий Сергеевич.
      
      ***
      
      - О, я скоро буду отливать ходить... это куда, прямо ходить? Да? - застрадала, наконец, вслух ущемляемая самоистязателем Бимом и давно рвущаяся наружу вечная, бимовская, главная подружка приставашка и извращенка по скромному норманскому имени Урина.
      - Ты же ходил уже. Не нашел что ли?
      - Почему же не нашел. Нашел.
      - Ну, так и иди туда же.
      - Да я не знаю куда. Я кругами. Потом в подвале был.
      - А я не был ни разу в подвале. Про подвал ничего не знаю, - позавидовал Кирьян бимовской прыти первопроходца, - а там что, туалеты есть?
      - Нету там,...а может есть. Бочки были, картошки, ящик, гуси, официанток точно помню, Урсула, Сюзанка... Факелы горят. В потемках.
      - Ну, уж не πздите, пожалуйста, Сюзанны это во Франции, - поправляет Кирьян Егорович. - А зачем факелы?
      - Бля буду, - вот те крест. Потемки - не видать ничего. Ну, может Сара. Она меня наверх послала. ...А факелы ненастоящие, электрические.
      - Наверх, - засомневался Кирьян, - факелы тут причем, в пивоварне - подвале, может nach послали. Ручку дали поцеловать, когда посылали?
      - Махнули наверх. Может нах. Там и туалет попался. Я до-о-лго гулял.
      - А на первом западло было найти? В цирк через правый берег хотели?
      - Короче, я блудил, - сознается Бим, - может на первом, может на втором. Но нашел. Но забыл теперь. Время-то сколько прошло!
      - На пленку надо снимать, чтобы не заблудиться. Я всегда так делаю, - делится опытом Кирьян Егорович.
      - Короче, ты не дурьки, говори куда идти!
      - Ну, тогда вот: прямо не ходи, ходи сначала по стрелке, потом налево, а там такая решетчатая медная дверь. ...Во, блин: ее, наверно, Ленин открывал. Ручку полировал.
      - Лысый? Тут?
      - А хуля.
      - А Виссарион тоже тут бывал. Как его Джапаридзе?
      - Джугашвили. Вряд ли. Он в то время банки грабил для лысого.
      - Туда идти? - Бим показывает совсем в другую сторону.
      - Да нет! Вон арка, колонна дорическая. ...Вот в интерьер туда заходишь, ...увидишь: медная... или латунная желтая дверь. Ручка красивая. Дизайн. Современная, правда, немного. Я в прошлый раз снимал, когда ездил.
      - А как же Ленин, если ручка современная?
      Кирьян совсем запутался.
      - А эти...? Как их... ЭтикОтки, ик! Этикетки есть? - простил Кирьяна Бим.
      - Нет, попал в вестибюльчик... и там надпись. Сначала инвалиды тебе в глаз попадут, следующий мужской, женский тебе не надо. Не попутай. ...Те. Ну, там разберешься.
      - Разберусь.
      - И потом, когда на обратном пути, когда пописаешь - решетку сними.
      - Бабы писают. Мужчины ссут, - по-научному, строго поправляет Бим.
      - Красивая она. Ручка. С балдой сделана. У меня в прошлый раз фотик плохой был, - вспоминает свои давние и сегодняшние промахи Кирьян Егорович.
      - А, тогда, в прошлый раз? Ленин когда...?
      - Сам ты Ленин. Тогда, тогда еще. После Ленина блЪ. Через двести лет после. Или через сто... Короче, фотик с собой бери... художник пролетариата.
      - Я-то? Я - художник! - ощерился Бим. Это тоже его больная тема и интеллектуальная собственность, с которой он не хочет ни с кем делиться. - А ты фотограф. Просто фотограф. С железом. Как железо зовут?
      - Кэнон!
      - Кэ что? Вождь краснокожих? - Ассоциирует Кэнона с каким-то деятелем из страны Фэнтези Бим, но опять невпопад. Пиво туманит Порфирию мозги заслоняет историческую правду.
      - Вот и то и сбоку бантик. Краснорожих на тебя похожих. Фотограф... ага, фотограф. Архитектор, еще скажи. Гитлер тоже хотел на архитектора, - огрызается и опускает Бима до самого берега грязной лужи Кирьян. - Вроде тебя. Аттестата не было. ...Потерял он. А то бы тоже архитектором стал. Фуллером вместо фюрера. Ага... Фюрером дороже вышло - больше настроил. Лагерей на юбилей. Для евреев и блядей. Смотри Бим стих получился.
      - Музыку сочинить и нацистам продать. - Тут же смекнул Порфирий, проявив незаурядную жилку бизнесмена и продюссера и кощунственно невзирая на то что ими обоими затронута болезненная тема которую вся немецкая страна старается не замечать.
      - Ага. Вот пива - то напьемся. И бабусю немецкую на стол... ноги вверх ей, - обрадовался и размечтался Кирьян, у которого, как и у Бима заметно потощал кошелек. - Ноги вверх! Это новая немецкая команда такая. Слышал?
      Продажа нового фашистского гимна положенного на русские стихи им обоим финансово бы не повредила.
      - Вдвоем вдвоем - возрадовался Бим. - И повернем и еще разок... А вот. ...Во, бля, врете вы, однако. Про то, что архитектором... Грубер. Шиккель. Правда, что ли? Во-о-о. Фюллер!!! О-о-о бля.
      - Стану я врать. Правда, вне сомнений, - утверждает Кирьян Егорович. - Я читал, перед тем как... Слышь там... позже... Мы с тобой должны еще подняться на второй этаж и на третий.
      - Просто обзорно?
      - Просто обзорно и чуть-чуть еще. Там интересные интерьеры. Там дох...ища вообще их. Там фашисты митинги стряпали. А Ильич на сходняках пиво пил, денюжки партии тратил. Кажется. Не доказано. А блин че не доказано? Все знают. Кроме Зюганова и Крупской.
      - Нади не было, что ли? А! - вспоминает Бим: - Надя непьющая. Базед алкоголя не приемлет.
      - Не приемлет.
      - У меня че-то не высовывается...- сердится на фотоаппарат Бим.
      - Опять не высовывается? Блин, художник! У всех художников не высовывается. И не стоит. Не жмите тут. Вбок против часовой - huyak и все. Зумм жди. Во-о-о!
      - Насчет не стоит (ударение на "и") - это не ко мне, - укоряет Кирьяна Егоровича Бим, намекая на собственную успешную практику извращенных форм соития, включая пение вечерней сказки для малышей с медовым пенисом во рту певички. Это никак не относится к фотоискусству. Зато он на пробу фотает дворовые внутренности с находящимися в них немецкими истребителями сосисок двадцать первый раз.
      - Да ты уже снимал туда.
      - Ну и что. Выберем потом лучшую. Не жалко. Экспл... юзив...
      - Экспозиция? Че?
      - Да ну ее. Симка все стерпит! - Не жалеет флэшку картриж и память в одном лице Порфирий Сергеевич Бим который слабо разбирается в электронике и в разном компьютерном софте.
      - Ну и идите уж, куда хотели, - подпинывают Бима в сторону двери. - Опи... обоссытесь уже щас-скоро.
      - Не каркай... те. Мне. Сам разберусь. Поди.
      - Поди-поди. Летите уже, птица гордая! Надоели тут. Крякаете без остановки. Канкан устроили. Весь Хофброй на нас смотрит как на идиотов.
      Бим за идиотов оскорбился и раздул бухты. Потом он отогнул клапан левого, верхнего кармана и вставил туда трехцветный флажок с фашистским орлом.
      И пошел nach брать штурмом хофбройский сортир.
      
      ***
      
      
      
      -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      
      
      3.3.12
      МОНОЛОГ ИНТЕЛЛИГЕНТА
      
      
      Интеллигентный с виду и на сто процентов по происхождению в двух поколениях Кирьян Егорович (если опустить нелепый прикид и некоторый табачно-гугнивый душок изо рта), пока Бим отсутствовал, вытряхнул старый пепел из трубки почистил, отломав кусочек тонкого картона от меню и сломав его вдвое, микроскопический латунный фильтр, в винтовой нарезке которого ловится смола и, как говорят по телевидению, растворенный в смоле никотин, и тщательнейшим образом, по наукам, забил очередную порцию.
      Кирьян Егорович, иногда святой, а чаще просто неприспособленный к бытовой жизни и наивный человек, но превращающийся в упрямого и твердого стоика, когда дело касалось ущемления его любимых слабостей, сознательно проигнорировал прописанные на бумаге предрассудки подлинных сеньоров - в совокупности гурманов-курильщиков - о том, что очередной раз трубку можно курить только через четыре часа после первой. Трубка - де должна отдыхать от перенапряга. Каждая затяжка - де - это испытание для внутренностей трубки и ее здоровья в целом.
      Среди вас наверняка нет сталеваров и космонавтов, но если вы хоть раз отведали трубчонки и по совету опытного курильщика пробовали усиливать протяжку воздуха, излишне неосторожно зажав отверстие трубки большим пальцем, то вы знаете, какое жаркое солнце прячется в жерле; вы вспоминаете Жанну д'Арк, поджаренных или вовремя спохватившихся джорданобрунов и коперников; и вам не хочется оказаться внутри этого пекла. Вы ойкаете и вам этого достаточно; вы отдаете трубку хозяину, а он, гад, добродушно посмеивается, - смотрите, мол, какой я герой, - а я эту трубку с детства смолю и мне хоть бы что!
      Кирьян принял импозантную позу скрестив ногу на ногу и принялся, попыхивая смачным дымком разглядывать шевелящиеся блики света на шероховатом и побитом затупленной бучардой постаменте фонтана.
      Плавно выдулось два медленных и величавых кольца. Третье колечко, совсем малое, но жирное как срез перезрелой луковицы, прошло сквозь первые два и разодралось на облачка в метре за ними. Это фокус являл собой фигуру высшего пилотажа. Кирьян Егорович степенно, чтобы не выдать себя, кинул взор по сторонам в надежде, что кто-то заприметил вычуру и подивился его успеху.
      Кажется никто и никак. Кирьян слегка расстроился, но ненадолго. Его целкий взгляд обнаружил девочку-девушку вполне приметной наружности, сидящую за постаментом и никого не стесняясь, копошающуюся у себя во рту сразу двумя большими пальцами.
      - Наша наверно барышня, - подумал он, - и не блЪ на вид. -А лучше бы - блЪ. Или потом станет. Все они сначала хорошие, потом одинаковые, потом половина в блЪди пишется.
      Девочка, славу богу, не слышит и продолжает исследовать ротовую полость.
      - Сосиски из бикс выковыривает или язык теркой чистит - определил сходство поведения девицы с Малехой. - Наплевать ей на людишек. Поди, еще и в английскую дуделку играет с подружками на веранде.
      Игра эта (toot) забавная и древняя. Корни идут из пещерных игр троглодидотов. Девчонки по очереди засовывают в кое-какое интимное место разные предметы, а потом вытаскивают. У кого получится самый громкий звук - тот получает приз.
      Лицо девочки на глазах превращаемую давно нетрахающимся Кирьяном Егоровичем в развратную потаскушку развернуто в профиль. Струя фонтана рядом с Кирьяном спроецирована так что кажется будто лицо краснодевицы касается струи. А струя напоминает выстрел детородной жидкости кубинского чемпиона по стрельбе на расстояние и по длине тянущегося хвоста у живчика.
      Такая крутая картинка свернула мысль Кирьяна в эротическом направлении. Кирьян замлел, ощутив внутри брюк божественный давно прищученный позыв, который направил его оскопленную долгим воздержанием лодчонку по волнам прекрасных ассоциаций, несмотря на ставшие явными порочные наклонности девчурки >простушки >проститутки >блЪди >извращенки.
      Кирьян заерзал на скрипучем стуле, начиная ощущать образующийся и скапливающийся в известном двухкамерном сосуде внутренний сок. - Как бы тут и не кончить, - занервничал пуще прежнего Кирьян. - Вот Бим-то возликует. На смех подымет только проговорись.
      - Наш старикашка оскандалился в Мюнихе - будет твердить он по Угадайгороду при каждой попойке.
      А может, наоборот: сплетни от Бима пойдут рекламою, а после книжки прочитают вообще все в Угадае и начнут спрашивать - та-а-ак-то и эдак, а и где же расположен этот знаменитый столик у фонтана, где наш Егорыч обтрухался? А не поездить ли нам по местам боевой славы архитектора Кирьяна Егоровича Туземского? А что же напроектировал сей архитектор для мира? Стеклянный арбуз в Угадае? Музей Выхухоля? Вау да они не построены еще. Одни картинки? А давайте-ка мы выделим денег на проект да на стройку, а то ведь мир засмеет: - архитектор, а на старости - писатель от бедной архитектурной профессии. Ха-ха-ха.
      - Да где ж это видано? - почешет голову наше министерство туризма экономики и строительства и пойдет шукать по сейфам. Было б корыто, а грязь найдем - думают они.
      Узнает о великом Егорыче также министерство культуры Германии и недолго думая, повесит в Хофброе золотую табличку "Бим и Кирьян были тут". Герой и сочинитель вместе. Редкостный случай. И натрухают на память об этом грандиозном событии золотыми каплями на бронзовый стул.
      Памятник Семечки русского писателя из чистоганного золота - самый маленький памятник в мире (меньше бронзового питерского Чижика!) и находится он в кабаке Хофброе, что на площади Платцль рядом с улицей Мюнцштрассе в городе Мюнхене Баварской губернии - так напишут газеты.
      - Всем выгодно и приятно! - Так думал, стеснялся радостно попивал и мечтал о быстром и легком своем мировом признании Кирьян Егорович Туземский пятидесяти осьми годков от роду мирно отдыхающий в Германии в болотных штанах китайского офицера, с завязками под гачами и без каких либо камней за пазухой.
      - А эта девка с биксами как узнает, так и позавидует и заплачет от горя. Что не познакомилась с великолепным старцем. А сейчас сидит блинЪ не догадывается, корчит из пискли крепость. Да брали мы такие крепости. Сначала за трусы держатся, потом орут от счастья, потом вообще не отлепишь никак.
      
      ***
      
      
      
      3.3.13
      ЭЛЬЗХЕН,
      МАРТИ,
      АЛИ,
      МОХХАМЕД
      
      
      Размышления Кирьяна нарушает пришедший из путешествия Бим.
      - По кружечке? - беззаботно спрашивает он. - А ты представляешь, я тут свою рукоятку в курточку запустил... мне это... очки надо было... нету, блинЪ, очков...
      - Так вот они, на столе тут лежат...
      - Да pochuyu, ...а представляешь что нашел?
      - Клад?
      Бим подозрительно гдядит на Кирьяна. - А ты откуда знаешь?
      Кирьян Егорович пожимает плечами.
      - Клад не клад, а денюжки нашел. Свои, родные. Вот они ненаглядные. - Бим вытаскивает из куртки кошелек и небрежно швыряет его на стол. - А мы, кстати, рассчитались?
      - Рассчитались. Ты сам и рассчитался за битую посуду. Забыл, что уже находил кошелек?
      - Как это находил? Только что нашел.
      - Вот что с людьми испуг делает. Не пробовал через забор со страху прыгать?
      - Не понял!?
      - Кошелек-то спрячь, говорю, не ровен час.
      - Из общака рассчитались? Или как? - спрашивает вконец опущенный и забеспокоившийся за целостность общественного портмоне Порфирий.
      - Зачем из общака? У меня свои есть.
      - Наши или свои?
      - Пока мои, потом счет тебе выставлю.
      - О-о-о, - говорит Бим. Мы честные, да? О-о-о! Это приятно... Ты не беспокойся, счет предъявляй - я как из кассы - бах, и все. Не люблю в должниках. ...Хоть сейчас отдам. Че-почем?
      - А у меня другое предложение, - говорит Кирьян Егорович, - пошли-ка, прогуляемся по этому заведению. Там, на третьем этаже - залище немеряный. Там Гитлер сидел с Лениным. Я уточнил только-что. Так оно и есть. Но они стесняются шибко. Немцы эти. Я же говорил. Память отшибло?
      - У-у-о-о! - заинтригован Бим. - Ладно, денюжки потом, в куйстэле. Как его? Менингер. ...А че там Ленин с Грубером, говоришь, пиво пили?
      - Пиво пили.
      - Вместе?
      - Ты че? - всматривается Кирьян в бимовские глаза - шутит он или по пьяни все перепутал, - конечно по раздельности.
      - А это-о-о... все равно по мне! Пошли. Шмотки берем?
      - А то! Все берем. Мы еще по Мюниху побродим. На блошиночке пошарим и там же по кружечке попьем.
      - Это по мне, - нашептывает Бим, собирая шмотки. - Это сюда положим, это в сумарь, это вот сюда.
      Бим снова запихивает флажок в верхний карман, чтобы был на иностранном виду.
      
      - Вот тут сосиски крутят, - говорит Бим, когда друзья зашли в первый этаж, - а вот Гретхен, не ушла еще. Вишь, на меня смотрит.
      Розовощекая и пышногрудая, настоящая баварская Гретхен в длиннющем сарафане (так ошибочно думает Бим) наяривает на трубе в кругу прочих музыкантов в по-детскому коротких штанишках. Музыканты сидят за куриной загородочкой, чтобы всякие русские путешественники не мешали. В концерте используются фагот, баян и огромная басовая труба, названия которой Кирьян и Бим не знают, и которую всвязи с ее весом, марширующие музыканты закидывают себе на спину через плечо. Может просто бас и есть. Барабана, как ни странно, в оркестре нет и в помине.
      - Ты меня с ними в компании сыми, - просит Бим, - на долгую память. На долгу-ую. И чтобы Гретхен в середке. Она мне по сердцу легла.
      А Гретхен - она сказочная Гретхен только здесь в кабаке. Для Бима и таких же любопытных иностранцев. В конце работы, сбросив пестрый наряд и переодевшись в скромный костюмчик, она становится просто Элизой - Лизкой по-русски. В кабаке Элиза - героиня нижнего зала. А для домашних она уже с порога становится лучшей в мире мамой Элизой. По понедельникам, в свой выходной день, Элиза надевает удобные, стоптанные слегка босоножки, и отводит своего пятилетнего сына к бабушке Кларе (той самой торговке с Нойхойзерштрассе), у которой Карл украл кораллы и которая живет в небольшой квартирке с палисадничком неподалеку на Лазареттштрассе, которая почти что упирается в Хауптбанхоф, который находится почти в центре города Мюнхен, являющегося столицей южно-германской земли Баварии. Возвращаясь обратно, Элиза запирает входную дверь на ключ, спускает на все окна занавески, включает музыку и сбрасывает с себя домашнее платьице, старенькое и протертое в закономерных местах. Затем идет в ванную.
      Из ванной выходит уже совсем другая женщина - девушка ли. Теперь это уже легкомысленная, с налетом шелопутства мамзель, по имени Эльзхен. Эльзхен ныне - рыжеватая блондинка, ее растрепанные волосы до плеч и подведенные глаза, один из которых слегка косит, придают ей совершенно индивидуальную внешность, абсолютно отличающуюся от типового сценарного вида, который ей приходится держать в Хофброе согласно контракту с г-ном Фолькзуммером, нынешним удовлетворителем всех хофбройских начинающих и конченых пьяниц.
      Шаркающей походки у Эльзхен теперь нет и в помине, легкая шоколадная блузка в мелкопакостных леопардовых разводах на двух лямочках, уже не путается меж ног как утренний балахон, более того, о боже, он даже не прикрывает пухленькой промежности, снабженной тонкой причудой интимной прически.
      Из кухни, расположенной под скатным потолком, идет запах тушеного мяса с яблоками. Эльзхен перестраивает музыкальный канал, там нет даже намека на звуки ею любимого фагота - из динамика льется транс. - Ох, уж, эта наша мюнхенская мутота-суета, - говорит она, жеманно позевывая, и поглядывает на часики с кукушкой, встроенные в витиеватый фриз кухонной антресольки.
      Эльзхен ждет своего вохенэндефройнда Мартина, у которого по стечению обстоятельств понедельник - также выходной день. На этом пункте совпадений в основном держится их дружба. Марти, слабосильный, но достойный по качеству работы, ремесленник багетной мастерской, потрафляя глупеньким запросам Эльзы, который уж раз обещает вставить в золоченую рамку указ епископа Бурхарда Вормского, согласно которому каждый глоток спермы приравнивается к семи годам тюрьмы. Поэтому необрамленный указ, свернутый в трубочку, два года пылится за стеклянной дверцей в главной комнате, наравне с прочими домашними безделушками.
      Расчетливый Марти экономит на своей забывчивости десюнчика два евро. Воровать за все годы пребывания в мастерской он не приучился. Во всей немецкой нации с не столь незапамятных времен живет генетический страх быть пойманным и наказанным.
      Эльзхен, не в пример другим немецким девушкам вполне сносно умеет делать минет, обожает коленную стойку и не окончательно стервозна, но, тем не менее, она не может толком хранить семейный очаг. Эльзхен ставит коньячные рюмки в заморозку, закуривает сигарету с длинным фильтром и садится в бидермайеровское кресло, умыкнутое еще по молодости бабой Кларой у соседа герра Теодора Кнабке - штурмбанфюрере СС, внезапно исчезнувшего в самом конце последней войны с русскими. Нога Эльзхен запрокинута на жесткий и неудобный для этой позы подлокотник. Ее пальчик в ожидании дружка Марти теребит находящийся в ее полной телесной собственности розовый лепесток. В пупке - гламурный пирсинг: комбинация бусинки и свадебного колечка от бывшего мужа, которого Марти совсем не ревнует, а если бы даже и ревновал, то Эльза вряд ли бы ему потрафляла. Таким образом, Эльзхен - вовсе не та глупенькая и ограниченная служебными обязанностями кабацкая музыкантша, как это может показаться на первый взгляд и как, соответственно, представилось Порфирию Сергеичу.
      Бим всех этих перечисленных, томных особенностей не знает, иначе он пуще полюбил бы Гретхен-Эльзу и обязательно напросился бы на домашний коньячок с манерными танцульками под музыку Штрауса и со слюнявчиком взамен остальной одежды.
      Бим вытягивается рядом с музыкантской группировкой навытяжку и, замерши под прицелом фотоаппарата, отдает Кирьяну честь. Мог бы и музыкантам отдать, мог бы Гретхен - хуже никому бы от этого не стало.
      
      ***
      
      На часах, что над дверью холла, смежного с нижним залом, стрелки показывают полшестого. Это враки. Указатели быстротечности времени застыли в этом положении ровно полвека назад.
      На стенах шикарной каменной лестницы, ведущей в исторические палаты, с толстыми балясинами и львастыми колоннами на поворотах, развешаны старинные развеселые картинки и гравюры, изображающие беззаботно гуляющих мюнхенских горожан.
      Одна раскрашенная гравюрка тысяча восемьсот семьдесят пятого года. На ней изображены лошадиные скачки, толпа болельщиков на подмостях, пара пожилых и известных жокеев - чемпионов, в углу картинки - лошадка с подвернутым копытцем и ее неудачливый хозяин с забинтованной башкой, лавчонка шорника с подвешаными за уши кроликами как шапочный материал, может как призы. Воришка без одной руки (профессиональная болезнь?) лезет, и небезуспешно, рукой присутствующей в карман богатого зеваки.
      Другая поблекшая от времени гравюра - это Хофброй тысяча восемьсот девяностого года. На ней мужики в цилиндрах, кепарях - жокейках, дамы с перышками, в пелеринках и белых перчатках до локтя. Вместо современных столов - поставленные на попа огромные пустые бочки. В центре картинки тот самый фонтан с непитьевой водой и с витой колонной, на верху которой восседает традиционный, сентиментальный на вид немецкий лев, держащий в лапах лавровый венок, перевязанный геральдической лентой.
      - Смотри, - примечает Кирьян, - а наш каштанчик-то-платанчик еще совсем масенький ему тут лет десять всего, зацени!
      - Вау, да мы тут сидели что ли!? - восклицает Бим, вглядешись в картинку. - Матушки! Тыща восемьсот девяностый! И я еще живой?
      - А подпись посмотри: "H. Heine".
      - Генрих Гейне, что ли?
      - А то.
      - Он еще и поэт, и художник?
      - Вот это мне не ведомо. И год что-то подозрительный. Поздний родственник, наверное, - пытается осознать немыслимое Кирьян Егорович.
      - Может стибрить? - предлагает Порфирий и дергает за картинкой веревочку.
      - Это копия, - предполагает Кирьян Егорович, - пошли наверх. За нами блюдят.
      Пошлого воровства не случилось. Эта жертва в пользу Германии, не лишившаяся в этот день части художественного национального наследства, и огромный, горделивый плюс для России, вырастившей таких честных на руку своих двух сыновей.
      
      Второй этаж закрыт. Подсматривание в щелочку и проход по служебным коридорам ничего интересного не дает. А третий этаж - это, действительно, залище. Цилиндрический свод как рождественский тортик отделан разноцветными деревянными плашками. Торец зала расписан псевдоордером, меж колонн которого врисованы графья, девки - простолюдинки и красотки в башнеобразных прическах, приличные музыканты и прочие случайные барды. В четыре линии выставлены длиннющие столы, крытые голубыми скатертями. По бокам столов несчитанное количество стульев. Нет, не врет, однако, путеводитель по Мюнхену. Над столами круглые люстры, в простенках между окнами цветные штандарты. Народу - никого. У входа в зал встроена деревянная антресоль со ступенчато расположенными местами - это, видно, было придумано первоначально для короля, герцога и местной знати, а теперь для нового руководства города, гроссбургомистра и приглашенных, ответственных гостей и главных бизнесменов. Антресоль увешана национальными и всякими разными флагами, гирляндами из цветов, щитами с выпуклыми гербами-аппликациями.
      В глубине зала трещат между собой официанты и официантши, рассуждая о чем-то повседневном своем. Один из официантов, с которым наспех познакомились путешественники, - марроканец Али.
      Марроканцу некогда и он только для виду поторчал с путешественниками, ответив всего на пару тупейших по замыслу вопросов. Затем умчался на кухню, сославшись на некую неотложность дел. Скорей всего, придумал он это для вида, чтобы отвязаться от назойливых гостей, ибо Кирьян собственными глазами видел, как Али пристроил свое атлетическое тело за тяжелой шторкой и оттуда наблюдал за непрошенными клиентами. Второй мужик - официант по гордому коранскому имени Моххамед, родом из Сомали. Этот был чуть словоохотливей. Но минут через десять его тоже увели за шторку.
      - За 3,1417-юлями пошел, - предположил Кирьян Егорович, - мы им навредили по службе.
      - Ничего им не будет. Мы - гости, а им положено нас развлекать. Заметил, как им было приятно трепаться? Мы русские - мы с дружбой пришли. А это уже четвертый иностранец, -рассуждает Бим, имея в виду всех встреченных и познакомившихся с путешественниками, пусть даже шапочно, иностранцев - азиатов и африканов. - Помнишь, была еще девка из Того... В Августинере на горшке - билеты еще продавала? Потом Сирия в Праге, - помнишь? Нам немчура пофиг, они все альбиносы. Да здавствуют африканы!
      - Помню-помню, - говорит Кирьян, - еще впереди знаешь, сколько чукчей приглядим? Чернокожих.
      - Темнокожих, - правит Бим, - не обижай пролетариат. Они не виноваты. Их и так тут местные поя...вают.
      Начитанный про восточных и африканских "азюлянтов", чувствующих себя в Германии уверенно, как домашние вирусы - уверенно и нагло, Кирьян полностью не согласен с такой постановкой, но в спор не вступил.
      Про красного вождя и коричневого фюрера, пропивавших тут партийные кассы, путешественники поговорить забыли, ошарашенные скромным великолепием деревянного Хофброя.
      
      ***
      
      Через минут пятнадцать друзья еще раз оказываются на Нойхаузерштрассе. Теперь Бим вспомнил-таки про отсутствующую память для своего шутейного и давно бездействующего фотоприбора. Обойдя несколько витрин, и попримеряв предлагаемые "памяти" в действии, подходящее микроизделие найти не удалось. Зато огорченные, но ничуть не обеспокоенные вражеской конкуренцией продавцы накарябали на бумажке адрес гипермаркета, в котором выбор, по их разумению, должен был быть побольше. Магазинчик был далековастенько - в районе Олимпийского центра и выставочного халле BMW.
      
      Близится вечер, но все таким же бодрячком смотрит на прохожих неустающий, привставший со своего бетонного "под натюризвестняк" постамента, величественный и гордый, отлитый из цельного куска бронзы Кабан в натуральную величину, с чешуйчатой шерстью, с отполированным людскими ладошками пятачком и нагло торчащими клыками с треугольными ушками, направленными поперек людского движения. Вроде как с поднятыми ручками. Стой, мол, человечек, не скреби почем зря булыжник, не проходи мимо меня. Смотри, какой я веселый и щедрый, вспомни придуманную музейными рекламистами формулу счастья.
      Людишки вспоминают и верят, наивно трут пятачок. Кабанчик не против.
      Надежды у всех пятачковых терщиков разные: одни собираются вернуться в Мюних еще раз, может два; другие мечтают тут же по случайной нужде разжиться и построить на выпавший с неба монетный дождичек замок своей женке, со стен которого та могла бы настрелять фазанов при отсутствии других более плотских развлечений со своим вечно отсутствующем мужем и его такими же неблагородными друзьями-изменщиками. А третьи мечтают обзавестись бесплатно (и чтоб не узнали) тридцатью внебрачными детишками в надежде сходствовать, хоть этим, на Карла Альбрехта такого-то, известного в миру и в германской истории ебаришку и тайного пидораса.
      Ощерила беззубый металлический рот рыбина сорта Сом, оснащенная четырьмя длиннющими усами, забирающимися ей под брюхо и стелющимися по спине аж до самого хвоста. И никто не превратил ее открытую пасть в мусорницу для бычков, и никто не кидает туда оберток от мороженного. И невдомек сытым, классическим бюргерам и их сопливым детишкам с пионерскими рюкзачками и детской порцией гашиша в секретном карманчике, что нет радости больше, нет действия позорней, мелочней и оттого прекраснее, чем кидание ненужной уже никому бумажки в пасть рыбине. Это был бы замечательный и простецкий в исполнении акт возмездия и противостояния муниципальной власти, ублажения собственной похоти: сделай неприметно другому плохо и на душе тебе стане легче и приятнее.
      А вот догадливые русско-сибирские дизайнеры сделали на родине мусорки на тему угасающего рода пингвинчиков. Раскрытые клювики стальных пингвинчиков по мысли этих дизайнеров как нельзя более подходят под клапаны мусорок их идея предназначена была стимулировать двойную пользу: сибирские детишки должны видеть и жалеть бедных пингвинчиков, а пингвинчики в благодарность должны были спасти угадайгородские улицы от лавины сора. Но малые и взрослые сибирские жители, словно по уговору решили не признавать таких двойных стандартов и из чувства противоречия жалея бедных пингвинчиков кладут и шваркают мусорок рядом, на газоны и тротуары.
      Никак не понять немцу настроя этих несуразных закомплексованных на удивительно неуклюжей экологии русских - если уж кидать, то кругом и повсюду.
      И опять не прав тут Кирьян Егорович: немцы не кидают бумажек и отмороженых палочек в рыбину по одной простой и элегантной причине: немцы знают точно: над входом в рыбно-звериный музей поглядывает на них днем и ночью и пишет свое криминальное кино маленький вертящийся глазок камеры слежения.
      И кабанчик, и рыбина проживают с незапамятных времен в покинутой орденом иезуитов Аугустинеркирхе, и, похоже, зверушки неплохо тут пристроились. Дети - школьники используют постаментики скульптур для раскладки своих бумажек, карт, коробочек, анкеток, пописывают друг дружке амурные адрески и, честно попользовав и ощупав все это, довольные удаляются восвояси. Детишки помладше могут оседлать рыбину, побегать вокруг вперегонки, а насладившись вдоволь, идут искать следующих опасных приключений.
      И Бим и Кирьян по очереди запечатлелись с этими зверушками - обитателями Нойехойзерштрассе, помусолили, как полагается пятачок, почесали за ушками, и как любознательные сибирские орангутанги пошарились во рту рыбы, чтобы уличить в нечистоплотности германскую нацию.
      - Рыба, ты хто? - спросил Бим, распростив у нее руки словно бедный старик у синего моря. - Ты ёрш, или ты Золотая Рыбка? Дашь корыта русским путешественникам или как? А то стирать не в чем. Ты в душе носки с трусами стирал или как?
      - Я в душе. А ты в чем?
      - И я в душе. А это непорядок! Вот тебе и немчура!
      - А у них явно прачечная есть где-нибудь на первом этаже.
      - Может и есть, но там же за деньги.
      - А может в стоимость номера входит...
      - Ага, входит и заходит. Немчура привыкла со всего деньги брать.
      - Хрен с ним, с душем. Ты вот лучше проверь: у нее дырочка сзади одна или две? - спросил Кирьян Егорович, лишь бы только уклониться от стиральной линии.
      - Зачем, - попытался было отбояриться Бим. У рыб клоака. Значит одна дырка.
      - А у дельфина, интересно, сколько? Дельфин ведь - млекопитающая рыба! И живородящая. Пи...да у нее есть?
      Бим задумался. Но проверил. Блядь, ни одной дырки у этой рыбы скульптор не предусмотрел. У нее на жопе чешуя.
      - Вот так раз: как же через чешую гадить-то?
      - Вопрос!
      - Вопрос! Это все равно, что у кота под хвостом ничего нет.
      - Это не Возрождение. И не реализм, - решил Бим, обидевшись на скульптора. - Детей только дурят! Даже у Давида две дырочки: спереди и сзади по одной. Знаешь Давида? Ты видел?
      - Я не был во Флоренции. А Давида знаю. Кто же его не знает, - сказал Кирьян Егорович. - Микеланжело его лепил. То есть рубил в мраморе.
      - Не доказано. Пока сам не съезжу и не проверю подпись - ни за что не поверю. Спокойно могли приписать Микеланджеле, чтобы дороже стоило.
      - Все бы тебе самому проверять надо. Весь мир не объездишь и во все дырки палец не запихаешь.
      - Я запихаю. Еще как запихаю. Даже если нет, - проверчу.
      - Это не предмет научного спора - дырка. Что ты за дырку-то уцепился? Я же просто так спросил,для познавательного интереса..
      - Нет, ты не увиливай, Кирюха! Раз начали научный спор, надо его довести до конца. Вот смотри, я не был во Флоренции, а думаешь почему знаю, что в Давидже дырка есть.
      - Почем я знаю. Ну видел я гипсового Давида в холле у кафедры. Помнишь же: у него еще все девки фотограируются. Им член как раз по самое ухо. Даже могут в рот взять.
      - Брось ты! Нахер гипс в рот брать?
      - А вот тебе и не нахрен. Берут! Берут, блЪди, еще как берут. У нас же девки приезжают с деревни. Архитекторши, белая кость, х...ё - мое. Им же надо как-то выпендриться, вот и вытворяют всякую ботву. Ты сам, поди, у Венеры фотался и сиськи ей щупал.
      Кирьян Егорович густо покраснел. Было дело. Щупал. И не только сиськи. Пах у коридорной Венеры желтый от студенческого щупанья.
      - А у гипсового нашего, - что в институте, - Давида хер приклеенный, - запустил он другую тему, - потому что много раз отламывали. То на память, то нечаянно. Могли бы листик прицепить, и все бы отстали.
      - Про листик ты зря. В листике нет правды жизни.
      - А в х...е у Давида тоже нет правды жизни. Член махонький как килька, головенка еле дышит, набок скосоебилась, а яйца симметричные. Разве так бывает?
      - Согласен. Кирюха, ты тут прав.
      - Микеланджело идеал лепил, вот яйца и сделал симметричными. Ты разве против идеала?
      - Против такой правды против. Вот бабы понасмотрятся твоих идеалов, а потом у тебя твою мошонку увидят, смерят несовпад, взвесят и что скажут? - высказался Бим, и продолжил: "А вот так и скажут, что ты урод. Размеры все разные, волосня вовне не такая пышная, как у этого Давида, а яйца как сопли висят. Пока до них жизненная правда-то дойдет..."
      - А когда до них правда дойдет?
      - А как вот перещупают сто пар яиц, тогда только и поймут. Может и смирятся: деваться-то некуда. Жить надо как-то. Тогда только и простят - и...стись же не важно с каким х...ем и какой отвислости у тебя яйца. А сами потихоньку будут про этого Давида думать и тихонько про него вспоминать. Вредно это, понимаешь!
      - Вредно. Сколько к симметрии не приближайся - все равно идеала не достигнешь. Природа только с первого взгляда симметричная, а на самом деле все косое. Вот скажи, тебя симметричная архитектура возбуждает?
      - Вроде нет.
      - Вот и меня не возбуждает. Потому что в симметрии нет динамики. Вот будут все люди симметричные и правильные, так это на следующий же день после ебли надоест. А вот если у нее один глаз косоват, то ты всю жизнь будешь задумываться: это повод для философско-эстетических размышлений. А правильно ли, что у нее глаз кривоват и насколько допускается быть кривым, чтобы это не стало безобразием? Понимаешь ход мысли?
      - Вроде правильно. У баб яиц нету и потому им повезло. Вот они и критикуют всю жизнь мужиков за кривые их х...и и отвислые яйца... А если у мужей вдобавок не стоит, то еще хуже. Понимаешь. У них больше к нам претензий и есть за что зацепиться. Они просто терпят наши х...и, потому что деваться некуда. Надо рожать и и...стись иногда охота. Течка, блЪ! А сосут они даже не то, чтобы с ленцой, а аж с презрением. Чтобы мужика от себя далеко не отпустить. Чтоб не сбежал к другой. Ну, да. Точно-точно, так и есть! Ты разве не знал?
      - Не задумывался как-то даже.
      - А теперь вот задумайся. Я тебе говна не скажу.
      - Буду думать, - протянул Кирьян Егорович. У него зачесались сразу оба яйца: как если только подумаешь про клопа, то сразу под всеми майками зачешется.
      - Вот смотри, удалились от темы. Ты же рисовал портрет с Давида?
      - Портрет-то я рисовал. С гипса. Но то была одна голова. В голове пять дырочек. Даже у Милосской Венеры и у той пять дырочек в голове.
      - А я в коридоре собственоручно Давида проверял. Бумажку пихал в жопу. Я пихаю, а она все дальше лезет и лезет, лезет и лезет. Кончилась бумажка полностью. Понимаешь. Дырка там! - крикнул Бим с отчаянием правдолюбца.
      - Кирьян Егорович задумался. Поразила его Бимовская уверенность.
      - Я понял, - сказал он, - весь гипс, особенно когда он огромный, он всегда пустотелый. Иначе по лестнице не занесешь. Большие скульптуры они раскладные. Состоят из частей. А воздух, - легкоту эту, - как туда вовнутрь запустить? А вот так: оставят маленькую дырочку в каждой части, а потом, когда части склеют в середине, то оно само собой замуруется, а последнюю -то дыру где делать? В пятке что ли? Там же дырочка махонькая получится и в ноге надо отверстие городить. А там железяка, арматура. Вот они и придумали дырку делать в жопе. Просекаешь? Легче заделать!
      - Пр-росекаю.
      Гениальные догадки Бима поразили Кирьяна Егоровича в самое сердце.
      - Так, а в рыбе дырки нет. А, потому что это выколотка. Вот позвони!
      Постучали по рыбе. Звенит, но не очень. Странно.
      - А и не очень странно, - сходу решил Порфирий. - А потому что внутри нее бетон. Это ж немцы! Чего им бетон жалеть. Выколотили рыбу, а бетон оставили внутри. Для улицы оно даже полезнее. Антивандальный прием! Понял, да?
      - Похоже на правду. Логика есть.
      - А в куе у него дыра! Я про Давидку.
      - В куе, то есть в куйчике-то - он махонький - я сам видел. Он на самом виду, но смешной, непоправдашний. Как будто никогда не дрюченный. И Давида всегда поэтому осматривают снизу вверх. Мужики от недоверия, бабы от любопытства. У них от этого течка начинается. А мужику покую. Он смотрит для любознательности. Сравнивает со своим детством-юношеством.
      - И в жопе есть дыра, - не увядает Бим.
      Кирьян задумался.
      - Врешь ты все, у него на спине тряпка или палица висит. Не помню точно жопы Давида. Прикрыта вроде. Член это инструмент жизни, а жопа - физиологическая параша. Нужник! Отходы жизедеятельности нужно удалять? Нужно. Что на нее почем зря глазеть! Мышцы разглядывать?
      - А я пихал, - сердится Порфирий.
      Промолчала рыба Сом, вытаращив бронзовые глазища. Так по-дурацки ее еще никто не испытывал. Хотела бы закрыть рот, ответить за Давида и защитить искусство идеала, но не смогла.
      И нет, блин, в в ее пасти ни единой бумажки и уличить великую арийскую нацию в малом грехе не удается.
      - Отвалите, а? - взмолилась рыба железобетонным голосом, - езжайте в свою гребаную Россию и там хоть заковыряйтесь в жопах.
      Правдолюбцы траханные!
      
      ***
      
      Великая арийская раса сильна своими дикими и могучими, античеловеческими прегрешениями, - думает Кирьян Егорович.
      Ей первой гореть в геене... Прости их неразумных, господи, отведи кару, помоги им избежать грядущего суда.
      
      ***
      
      
      
      
      -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      
      3.3.14
      СРЕДМАШ И ЕВРОБУБЛИК
      
      
      Замечая в перспективе столы с зонтами, друзья ныряют в сводчатую арку с нервюрами и попадают во внутренний двор Новой Ратуши.
      Внутри орут и пищат дети. Муттеры и фатеры позволяют им орать сколько вздумается. Эхо очень сильное. Гулко как в колодце. Поначалу хочется заткнуть уши.
      - Масенькие они. Ну, это дети, - утешает Кирьяна Бим. Пусть играются. Мы что, против?
      И вдруг вскипает (надоела ему архитектура и скульптура Мюниха, хочется поговорить о чем-то близком и щипательном). - А у этого - то, у Клинова - балбес блЪ. Ему только пострелять блин. В ружья - "пых"! ...Ну, в четвертом или пятом классе уже... пора бы... а этот, ну, блЪ!
      Щеголеватый человечек в форменке сворачивает зонты за столиком наших товарищей, на быструю просьбу "цвай вайс бир, херр, битте!", почти не заставив себя ждать, приносит бокалы с холодным пивом и спокойно продолжает свинчивать гайки зонтиков за соседними столами, не обращая внимания на русских "проходимцев".
      - Грамотно поступает, смотри, почуял, что солнышко в тени, то есть тень за ...солнце за крыши зашло и, блинЪ, убирает, - комментирует действия официанта Порфирий Сергеевич.
      - А знаешь я вот про это скажу блин скажу про закругления...- говорит Бим.
      - Какие закругления?
      - Ну, вот закругления бордюра. Цельные. Не видел, что ли? Только что проходили.
      - Не заметил, но догадываюсь.
      - ... Вот у меня же это, обе жены ...
      - ...пушки заряжены...
      - ...заряжены ха ха! - Бим как в кино про эффект бабочки окунулся в прошлое и начал настолько издалека, что даже не понять истоки, не говоря уж про цель:
      "У меня первая - Двадцать Седьмой, а вторая Сорокошерстка. ...А Двадцать Седьмая кручее шибко кручее... Ну под Елисеем хранилища все эти ...а Двадцать Седьмая - просто веретешки там. Веретешки, ну, которые ураном вращают. Тоже под землей. Это коротко я. Сверху ма-аленькое, а под землей - всё. Ну и это. ...А это все Средмаш. А этот Средмаш, значит, это pisdez!!! Снабжение у них ...ну называется ЗАТО: закрытый административный территориальный округ. (Бим еле выговаривает все эти сложные слова с множеством "р") Нет! Нет ЗАТО, и на картах нету. Советский Союз и всё! ЗАТО. ...Нету на картах. Просто. И Лысогорск - сорок шесть нету Лысогорск - двадцать семь и этого нету, и все просто нету и все. ...Да ты это все сам знаешь ну если ты не враг. ...Да ты не враг..."
      - Я стратег, - говорит Кирьян Егорович обижаясь.
      У Кирьяна Егоровича тоже все подписки давно кончились, а все арсеналы и точки давно уже взяты американами на прицел. В самом Лысогорске уже давно переловили настоящих американов и купленных продажных русских, новых они не засылают, перенадеявшись на умную космическую слежку, с которой при желании и правильной настройке можно прочесть надпись "Казбек" на пачках рядовых солдатушек и "Marlboro" на летних штабных столах среднего офицерского состава. Мелкая надпись "курение - причина раковых заболеваний" телескопам пока неподвластна. А может уже и может.
      Старинные и потому неактуальные сведения от бывших стратегов-пердунов, а попутно армейских художников, специализирующихся на уставных плакатах в ленинских комнатах да на дембильских альбомах старших по званию сержантов и капитанов, им не интересны.
      - ...Ты вот, ты приходишь... - продолжает Бим.
      - Не-ет кстати ты меня обидел: вот, мол, ты говоришь: у меня баллистические, мол. А у меня стратегические...Я два года...и т.д.!
      - Ну, Кирьян! Ну, ладно ну это я  прости меня это же я для красного словца ну Киря! ...Ну, прости меня вольно или невольно я тебя обидел. Прости меня грешного. ... - придумывает на ходу формулу затушевывания инцендента Бим. - А ты говори мне так: бог простит... Нет, стоп, ты не имеешь права так говорить: бог простит. Ты кто мне ...прощать?
      - А я на четвертом уровне. Примерно, - утверждает Кирьян (как - то раз по - пьяни Бим собственной персоной пожаловал Кирьяну эту степень номер четыре) ...Я хотел тебя простить...
      - Ну, бог простит. Ха-ха-ха. Ну, извини!
      Оба смеются.
      - ...Вот, значит. Ага, значит это. ...На чем я...? А! ...Затушка. Сорокошестка. Средмаш. Снабжение питерское. Я уже знаю вот сорок шестка... Я уже все подписки кончил могу говорить! Там народу бля. ...Ну, тысяч сорок-пятьдесят. Тысяч! Сорок - пятьдесят! В Ильичевском районе больше живут.
      - В Средмаше?
      - Весь Лысогорск. Сорок Шесть.
      - А-а. Весь, весь...
      - Машину. ...А вот машину бросил вот так...вот машину...
      - Смотри два кренделя каких! - перебивает Кирьян.
      По двору прогуливаются с хозяйками две маленькие псинки.
      - Мопсы. Это мопсы. По-моему. Моксеры. Ну, не боксеры. У - эх... - отрыгивает Бим.
      - А похожи на боксеров.
      - А может быть боксеры. А я и... и не знаю. ...Отвлеклись махонько. ...Бросил вот так вот он машинешку. Включено. Окна не закрыл. А я говорю...отец, ... в смысле отец... ну он приемный отец Ульяны Порфирьевны. Я говорю - ты че так вот? А он: - ну куда она накуй денется. Ну, граница на замке блЪ. ...По пропускам въезд-выезд. Сорок пять ... пятьдесят тыщ человек. Где ты успеешь эту машину разобрать на гайки блЪ? Тебя вычислют блЪ продержут подумают, когда тебя отпустить задержат, еще... выпустят. ...Ага... Во, бля, девки, какие! - отвлекается от темы Бим.
      По двору важно прошлись две средних лет тетки обычной наружности, и присели неподалеку от столика наших друзей.
      - Ну, ладно, девушек пропустим...
      Насмотревшись всласть на пожилых барышень, Бим продолжает:
      - А если кто-нибудь, как-нибудь, два раза засечен в непотребном виде. Вот тебе двадцать четыре часа - флаг в руки барабан на крылья. Ну и вот ... первый раз.... А снабжает Средмаш Питер. Ну  а у меня почему-то Средмаш - это союзное, а снабжение питерское. К чему это я веду? Потом до бордюров дойду вот до этих. Потом...
      - Издалече идешь, - говорит Кирьян, потешаясь над дальностью истока.
      - Ха-за-ха! - Бим кладет руку на сердце. - БлЪ, ну, так хочется слово сказать... душа разболелась.
      - Ну, ладно, трави дальше.
      - А поехали мы... забыл... на это... господи! Царствие небесное небесное Майе Николаевне. Теще моей. Вот такой отступ... Зимой на похороны мы поехали... Зима. От ты представь - зима. Это было давно. Ну, это было лет двенадцать - тринадцать назад... Мандарины в магазине - пожалуйста, апельсины - пожалте. Нарезочка колбасная - пожалуйста.
      - Вот он, видишь щас замок? - отвлекается Кирьян на велосипед, который пристегивают к железке. - Чтоб не крутились колеса.
      - А вишь как. ...О!
      - Во вон - она.
      - И там тоже так же.
      - Вот, щелк и все.
      - Так что вот так.
      Бим продолжает писать краснобайскую повесть о замечательном прошлом:
       - Короче заходишь. Коммунизм! Но! Талоны уже были. Сто грамм твердой колбасы...
      Что-то принесли и поставили на стол. Кажется, это были колбаски вайсвюрстхен.
      - Сэнкью. - говорит Бим. - Чек, плиз. Оставьте, оставьте харч, это наш... - ... грамм... сто пятьдесят того - сего блЪ. Но! - Бим поднимает кверху палец:
       - По шмуткам идешь... и ни одного русского слова не видишь. Все импортное. Все импортное! Идешь по дороге вот так вот. А там че интересно ну Лысогорск ну yobana в рот ну в смысле в тайге там блинЪ, а где там... два с половиной часа там до Лысогорска туда на севера. Вот простая улочка блинЪ. Не такая. (Бим показывает на правильную улицу за аркой) Не такая. Простая улица. Ну, пятьдесят тысяч человек... Обязательно через бульвар объездная - подъезд к дому. Дублер.... Хуля там разгонятьсья типа. И бордюры. Я смотрел. Многократно. Я там был раз шесть. Бордюр. Вылитый. Ну, типа как вот эта ботва - вылитый... но он с таким ...изгибом. Цельный. Бордюр. Дорожный. Бывает прямый бывает...
      - Вот у нас тоже раньше были в Угадае... - намекает на существовавшие когда-то в Угадае цельновылитые радиусные бордюры Кирьян Егрович - тоже архитектор.
      - Но - о? Быть не может... Я...
      - Были-были-были!!! Потом изъяли и сказали...да nachuy лишнюю форму держать... Они же редко...
      - А ты помнишь?
      - А я помню, что были чего-то вот, а потом стали на прямоугольники ломать там со скосиками такими.
      - Ты помнишь?
      - Ну, очень недолго. Очень недолго. Потом сказали: Да ну, накуй формы держать. И стали из рубленных составлять.
      - Ты помнишь? - все не верит Бим. Его всезнайство теряет в весе.
      - Да! - ставит твердую точку Кирьян.
      - Ну, ... я тут с восемьдесят пятого года. Я мог видеть это?
      - Мог мог, конечно мог.
      - Мог? Но не обратил внимания. Ну не образованный я. Ну вот они. Ладно. В Сорокшестке. Литые. Литые. Причем с закруглениями... пять, восемь одиннадцать метров!!! Радиус. Почему придумали пять, восемь одиннадцать метров радиус? А?
      - Ну, может быть стандартные, чтобы радиусы поворотов соблюдать?
      - А кто придумал стандарт: пять, восемь одиннадцать? - спрашивает Бим и сам отвечает: - Неведомо кто!
      - Значит СНиП какой-нибудь.
      - СНиП? Это по СНиПу?
      - Ну да, СНиП по генплану.
      - А кто СНиП придумал? Почему пять, восемь одиннадцать? Почему не двенадцать, не девять, не шесть, а пять, восемь, одиннадцать?
      - А потому что там радиусы закругления считаются по оси движения, а когда по краю то там - дынц, и че-то там маленько прибавляется какая-то разница.
      - Неправильный ответ Киря неправильный ответ. Киря вот ты - почти что этот... уже этот... полноценный участник дорожного движения.
      - Да ну! ...Ну да! - Сначала пытается воспротивиться, потом поправляется в обратную сторону Кирьян, вспомнивши свою зряшную учебу в автошколе, зато намерянные в этом путешествии тысячи километров с джипиэсом в руках и познанием дорожных знаков.
      - Вот закругление. Вот два перпендикуляра: туда... туда... - Бим чертит пальцем на столе круги. - Вот взял двоих циркулей... сошлись они. Вот это называется радиус. А вот после вот этих. Вот это... двадцать метров не имеют права вообще никуда ...свернуть. ...Никак вообще никак - зона види. ...Ну, треугольник, видимости. Ну, всякая такая куйня-ботва.
      -А-а. Неубедительно, - думает про себя Кирьян. - Причем тут два циркуля, зачем они должны сойтись и родить на перекрещении странный радиус?
      - Ну вот всякая ботва - куйня. Это я экспертизе. ...Доказываешь вот им этим всегда ...это самое ...О-о-о. О-о-о. Ну, что-то давит на клапан. ...Да, разберусь сейчас я с пареньком. Что он нам тут принес? Говно какое-то.
      - Так прими говна. Чтобы не болело. Ха-ха-ха.
      - Дай разберусь щас примем.
      Бим шарится в сумке, ищет свой спасительный тахометр: "Нету, бля!"
      Кирьян: "Ну, что надо поискать чегой-то".
      - Кого? Отлить? Опять? Ноль-ноль? Ну, бля.
      - Щас пойду.
      - И я пойду.
      - О-о и я пойду. Но не так быстро.
      - Подожди тут. Далеко не отлучайся от шмоток. А то тут немчура... Ты не думай, что они тут все правильные...
      - Ну, ладно, подожду, а потом ты мне расскажешь - что куда.
      - Я думаю надо идти туда.
      - А мне кажется куда-то туда.
      - А может туда.
      - Ну, сходи туда... Кто с фотиком?
      - Я!
      - Ты с фотиком?
      - Я здесь.
      Группа распалась надвое. Бим, походив кругами с фотоаппаратом по двору, кося глазом на оставленные шмотки и не найдя сколько-нибудь достойного художественного кадра, вновь десантируется у стола. Шелестит бумажками. Из коробочки достает очки. Шерстит сумку, вытаскивая все добро на стол. Поверхность вся забита сувенирами. - Нету, бля, прибора, -ворчит он себе под нос и начинает все складировать обратно. - Трубка есть, вот она в зубах. Денюжки, стикеры, флаг. О, флаг! Моё!
      Медицинский, самый жизненно важный для него сейчас инструмент, забыт им в хостеле.
      Детские голоса громче. Общий гул усиливается. Музычка, как черт из волшебной коробочки, выскочив, заиграла тихонько вдалеке колокольчиками. Это Ave Maria с часов на площади. Со стола падает трубка. Бим, кряхча, наклоняется, поднимает. - Прости, Киря, не уберег. - Но трубка цела, только свернула вбок головку.
      Глык! Звон бокала означил порцию пива, скрежет вилки по фарфору отметил факт тщательного доедания сосисок. У Бима ничего не пропадает. Если он не доест что-то ввиду маловастости зубов, то сложит остатки в пакет или завернет в салфетку и унесет на скромный вечерний харч.
      Вот девчушки, хохоча, пробежались немецкими догоняшками вокруг колонн, подпирающих угол свода со статуей Марии. Приостановились, посмотрели на Порфирия, что-то сказали промеж себя. Тут же засмеялись и умчали к мамкам. А потому, что Бим смахивает на доброго, подвыпившего немецкого гнома, только без колпачка.
      Узким воздушным пучком гулькнул звук автомобиля через арку, прострельнул сквозь Порфирия в арку на противоположной стороне Новой Ратуши и стих аж на Риндермаркт, смешавшись с тамошним уличным шумом.
      
      ***
      
      - Видел бочку у входа? - спросил Бим, когда Кирьян вернулся.
      - Видел.
      - А ты понял, как она работает и для чего?
      - Да так, не обратил особо внимания. Торопился. Помню, что темная и дубовая.
      - Дак, это вот малый гнёт.
      - Чего-чего?
      - Гнёт, ёпть! Не слыхал? Ну, вино жмут из винограда. Сверху рукоятка, под ней винт толстый из дерева.
      - Нека, не заметил.
      - Ну, так я и рассказываю подробно. Сбоку, там и там, обруча...
      - Обручи.
      - Я и говорю - обруча. На них захлестки. Когда до упора завинтят, а вино уже слилось.
      - Не вино, вино потом будет. Сок сначала!
      - Ну, сок. Так вот потом захлестки - куяк вверх, и обруч сымают. Бочка -куяк надвое, переломилась... и ... шкурки...
      - Жмых?
      - Ну да, жмых, шкурки... вытаскивают.
      - О-о-о!! Умно.
      - Малый заводец.
      - Умно!
      - А винцо по...
      - Сок пока...
      - ...ну, сок, по желобку, и в тазик сливается.
      Кирьяну тоже хочется чем-то похвастаться: "А ты видишь вот тут и везде, вот присмотрись, видишь всякие торчки высовываются?"
      - Вот эти что ли страшилы? Это декоративные! - Бим пренебрежительно отмахивается от скульптурок, как от недостойных внимания такого большого человека, как он, занятого настоящим делом. В Праге таких полно.
      - Так это не страшилы, а сливы.
      - Ну ты!
      - Вот и присмотрись. Каждая страшила с трубкой во рту.
      - Курят.
      - Сам ты куришь.
      Бим привстал с места, подошел к ближайшей стене, задрал голову кверху, заметив агнца божьего в руках у каменной Марии, перекрестился, бормотнул что-то про себя, преклонил голову один раз, другой. Подошел невозмутимый безбожник и атеист конченый Кирьян Егорович. Купно и по очереди стали обсуждать назначение страшилок и оценивать уровень их ужасности и пользы для здания.
      Страшилок полно. По-правильному они называются горгульями. Но правильные горгульи тут не все. Некоторые только. Много неясного назначения персонажи: не шибко озабачивались древние скульпторы чистотой художественного промысла. Кроме библейских персонажей хватает просто бытовых, из головы, и сказочных. Словом, бардак, как в камере предварительного заточения, обезьяннике - по-русски, или в очереди за штрафами в милицейской приемной. Про горгулий на средневековых церквях можно написать толстенную книжку. Они свисают с карнизиков, с балкончиков и лоджий, висят где-то под крышей и пугают своим видом летучих мышей. Лучшие горгульи и химеры, говорят, - в Париже, но и тут неплохие. Да, действительно, без обмана: все эти чудилки, зверушки, худосочные поросюшки, калики прохожие, ведьмы на метлах, обжоры с барашками и кроликами, нерадивые строители с кувалдами, змеюшки с крыльями и без оных, лунатики в сонных чепчиках и прочая нечисть - все с проржавевшие окисью меди трубками во рту являются приукрашенными художеством дождевыми отливами.
      - А другой конец трубы у всех в жопе, - догадывается Порфирий, - Мудрено! Все задом наперед.
      - А ты хочешь, чтобы у них из жопы дождь капал? - хитромудро прищурившись, спрашивает Кирьян Егорович.
      - Да я так... просто. ...Еще что знаешь? - выпытывает повергнутый кирьяновскими глубочайшими познаниями Бим.
      Кирьян ненадолго задумался.
      - Ага! Вот! Помнишь фонтан с рыбой..? ну мясниковый... где они прыгают?
      - Ну?
      - Так он тут раньше во дворе стоял.
      - А зачем прыгали? Убрали зачем?
      - Этого не знаю. Дождемся праздника - сам увидишь. А убрали... Просто все очень! Разогнаться негде, а тут столы. На площади длиньше разгон, сам видишь.
      - Не хочу праздника. У меня сейчас праздник. Хочу домой в Париж.
      - В Париже живешь?
      - Киря, еклмн, я только из-за Парижа поехал. Мюнхен этот мне не стоял.
      - И Амстердам не стоял? И Прага?
      - Амстердам не знаю. Крушовицу просрали. Посмотрю всё, потом скажу.
      - Ну и вот, - продолжает Кирьян, - турниры тут еще играли. Не во дворе, а снаружи на Мариенплатце. Свадьбы проводили. Зернышком торговали. Но тут я не специалист...
      - Не колышет.
      - Еще здесь бошки рубили. На праздники. - Хочет понравиться Биму Кирьян.
      - Свиней? На рульку?
      - И свиней, и так. Своих, баварских мэнов, ведьмушек иногда. Людишкам на потеху. Типа театр сатиры и юмора. И казнить надо и поразвлечь публику заодно. Экономия!
      - На Мариенплатц?
      - Ну, да.
      - А куда дева Мария смотрит? С козликом? Безобразие!
      - Да, действительно, безобразие, - говорит Кирьян, - куда смотрит дева Мария и главный бургомистр? Козлик это понятно. Его, глупого, на пасху мирно скушают. Не поломав косточек, между прочим. Пророк так велел и в Библии зафиксировал. А эти-то что, куда глядят? Двойка им по поведению.
      Бим поражен и растоптан.
      - А хочешь, я тебя щас тоже удивлю? - говорит он через пару минут, - за бесплатно.
      - Давай.
      Бим ломает исполу соленый кренделек "братце" и поднимает его выше головы. Кренделек смотрится занятным, багровым силуэтом на фоне ярко освещенной стены Новой Ратуши. - Видишь?
      - Во, бля! - Из кренделька получился значок-полукаралька с палочкой посередине. - Евро. ?! Ха-ха-ха! - смеется Кирьян, - евробублик. Ха-ха-ха.
      - Ха-ха-ха! - хохочет Бим. - Мое изобретение.
      - Эй, вы, берите бублики, - кричит он, оборотив голову в центр двора, - гоните рублики!
      Внутриратушный народец повернул свои головы к путешественникам, прищурил разностильные глаза, но издалека все равно ни хрена не понял.
      - Чего гогочут, чего глумятся русские? - подумал народец, каждый на своем родном языке, - место-то серьезное, намоленное.
      - Может, еще о чем поговорим? Например, как это все строилось. С каким трудом. Сто метров с хвостом или двести - не меньше. Ну, вот, например, представь, какие тут надо было леса высоченные выставить. Все из дерева. ...Как, что? - Предлагает новую, профессиональную тему архитектор Кирьян Егорович Туземский.
      Он как-то писал статью про строительство готических соборов-долгостроев и ему эта тема хорошо знакома. Тут бы он точно "сделал" бы Бима.
      - Высоченные, да, - говорит Бим. - Да, ну ее, накуй эти проблемы. Башку еще задирать. У меня давление. Слушай, Кирюха, ты мне в трубку, это... ничего не подсыпал?
      - Нет, а что?
      - Побожись.
      Кирьян крестится настолько похоже, насколько его научили за все время тряски по России. - Ну и что?
      - Кирюха, мне Мария подмигнула.
      - Машка моя? В Угадае?
      - Да не в Угадае. Святая. Вон та.
      Кирьян всматривается туда, куда показывает Бим.
      - Как она может подмигнуть - она же камешная.
      - Да ты всмотрись.
      Кирьян всматривается, но Мария потупила глазки и гладит по головке кого-то, втершись в стену, - может юного Иисусика. - Нет, окаменелые оба!
      - А я - то подумал - явление! - огорчился Бим.
      - Явление Марии Порфирию! - посмеивается Кирьян и теребит ус, как нитку из шерсти высучивает. - Смотри, чтоб не сбежала со стенки. А то тебя туда в дырку как святого свидетеля заху...зафигачут.
      Бим сердится: "Грешно смеяться над святыми человечками! Господи, прости Кирюшу - не понимают его поганые уста, чего творят".
      Но Мария с Христосиком не убегут, зря Кирюха беспокоится и друга пугает напрасно: святая парочка обтянута защитной строительной сеткой, наверное, от неразумных поступков божьих тварей - малых птичек, которых тут всего ничего. Или от разрушения эта сетка: все-таки известняк, хоть и с ракушками. Сей материал не такой уж долговечный.
      - Хрум, хрум, хрум.
      И евробублик исчезает, поколотый славянскими зубами.
      
      ***
      
      
      
      ---------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      
      3.3.15
      ЭЛЕФАНТ НИКОДИМЫЧ
      
      
      - Айда на блошинку, - вспомнил Кирьян Егорович главное дело жизни, - за гвоздьями.
      - А мне бы память купить,- вспомнил Бим.
      - В башке место для памяти освободилось? - посмеивается Кирьян Егорович. - Память мы там не найдем. Блошинка - это тупорынок. На Олимпийку потом свертим. Там хоть ковер-самолет, хоть кремль купишь. Есть башли?
      - А сколько надо?
      - Сколько надо, столько и заплатишь.
      - Евро?
      - Рублей, блин.
      По пути на блошиннку много чего еще встретилось занятного.
      Во-первых, в главной арке, ведущей с Мариенплатц, друзьям попалось на глаза напоминание о Мюнхенской XX-й Олимпиаде семьдесят седьмого года в виде табличек и надписей полуготическим, полуакадемическим шрифтом, выбитых прямо в стенах и залитых серой краской. Там же опубликованы города-побратимы Мюнхена, которых путешественники насчитали семь штук. Москвы там, конечно же, не было. Не было и города Угадая - родины путешественников. На Олимпиаду Бим помолился, на побратимов не стал, побрезговав.
      На Нойхаузерштрассе, которую наши интуристы, словно в День Сурка, пересекали уже неоднократно, встретились им в порядке очередности нижеследующие отрады.
      Вот Citi-taxi за 1, 95 евро, оно же Citi-tour в виде тайско-китайского типа рикши-велосипеда на два места. Но за рулем обычные немецкие парнишки - студенты на подработках.
      Вот игрок на древнем, раздолбаном ксилофоне с проплешинами в лаке и со стульчиком на двух колесах. Может инвалид, может на жалость давит. Денюжку ему руссияне не дали, но подивиться - подивились.
      
      ***
      
      Вот Сэбайлд.
      Стоит лилипут - полулилипут, вымазанный зубной пастой с ног до головы, в белых рукавичках и с грустными, огромными глазами, с подрисованными слезками. На голове дурацкий, островерхий колпак с помпончиком. Лилипут для удобства общения и заметности стоит то ли на ящике, то ли на шарманке, обтянутой зачем-то бильярдным сукном. Сукно держится за ящик-шармань мебельными гвоздиками с латунными шляпками. Денег он с Бима не срубил нисколько.
      - Слабо кривляется. - Клеймо бедному клоуну Порфирий Сергеевич прилепливает грубо, да так живо, будто обухом в лоб. Других слов он не нашел, к лилипуту, и, - что самое странное, - совсем не приставал. Отошел он оттуда так, будто побрезговал всем уродливым человечеством.
      Другое дело Кирьян Егорович.
      - Оченно сердобольная картинка, - так прокомментировал Кирьян. - Щас в кофточку поплачу. - Именно так он и сказал Порфирьичу - в кофточку.
      Порфирий на это ухом не повел, и посмотрел на Кирьяна Егоровича так стеклянно, будто Кирьян сейчас заразится от лилипута, закорчится в муках и тотчас же умрет на булыжниках. А затем начнутся непредвиденные хлопоты.
      Не хочет Кирьян подчевать клоуна обухом как Бим. Вообще хочет человеческого обращения. Может спокойно общаться хоть с кем. Кирьян Егорович - большой и добрый мэн. Хотя, действительно, как-то жалко человека, вынужденного выставлять свое небольшое тельце на потеху немецкому народу, а также гостям страны. Нет, все равно он - человек, а не лилипут. Лилипут - это просто маленкий, слегка недоросший человек. Бациллы там, недостаток обмена, казус в генетике, слабый, слепой, одуревший сперматозоид и такие же мертвоватые, протухшие яйцеклетки.
      Подходит Кирьян к лилипуту и кладет от сердца в ведерко один металлический европейский рубль. От печени кладет еще рубль, от селезенки еще. Итого, тремя рублями пополнилась казна лилипута. Это уже целый кружак баварского пенного пива.
      Потом он застревает вниманием на гвоздиках, нагибается, трогает шляпки.
      - Тоже гвоздь, хоть и махонький. Немецкий, с выдавленной розочкой-ромашечкой. А, может, он - древнекитайский или японский, - решает по-другому Кирьян, - потому что похож на манчьжурскую марку, ну, типа герб. Но, блин, не ржавый и не кованый, как бы ему хотелось.
      Лилипутик сначала смотрит на действия Кирьяна сверху, глаза расширяет удивленно - он на работе и поддерживает имидж веселейшего чувака. Потом ловко спрыгивает на булыжник, чуть подавшись в сторону и подскочив пару раз манерным мячиком: скок-скок. Башмаки у него неудобные, явно преувеличены для смеха, с мохнатыми помпонами. Затем он что-то спрашивает Кирьяна по-немецки. Потом по-английски. Кирюха все равно ни черта не понял, но попытался объяснить: его, мол, интересуют только большие и ржавые гвозди, потому, что он архитектор, строитель, крупный любитель, знаток искусства гвоздевания, художественно-силового выдергивания, гнутья пальцами, и вообще лучший в мире коллекционер кованых гвоздей.
      - В Германии синий гвоздь есть. У меня есть. Говорят, что его из Сибири привезли через Чину в двадцатых годах того века. Слышали что-нибудь про синие гвозди в Сибири? - спросил лилипут на своем ужасном языке.
      - Что за чепуха с синими гвоздями? - думает Кирьян, едва кое-что поняв. Но виду не подал. - Синие, так синие. У нас в Сибири все есть. А синих гвоздей у нас тем более завались. И еще зеленые есть: окисленная медь это. Купрумус Кислородус. Уменя такой в личной коллекшен имеется. Почистить надо только.
      - Вау, вау. Я, я. Понимать. Богатая у вас Сибирь. Аурум-феррус. Редкий сплав. Очень редкий. Купрумус-Кислородус чистить не надо. Отравитесь. Мортус получится. Я тоже коллекционер. Мой фатер чистил зеленый гвоздь. Один раз почистил, другой раз почистил. Сначала фиолетовым стал. Потом синим. Теперь я такой зэр маль мэнш. Маленький человек. Хотите таким маленьким стать как я?
      Не хочет стать маленьким Кирьян Егорович и потому он не станет чистить свой купрумус-гвоздикус.
      Лилипутик, далее ни слова лишнего не говоря, откидывает сукошку с задней стороны ящика, достает детскую юлу, или, точнее, волчок, и вручает ее Кирьяну Егоровичу.
      - Мог бы гвоздь отыскать, нахрен мне твоя юла, - рассуждает Кирьян.
      Юлу можно было бы назвать пестрой, если бы на рисунках не было так много ржавчины. Она относительно тяжелая, несмотря на небольшие размеры.
      - Не, не, не, - говорит Кирьян, пользуясь международным языком глухонемых, - мне юлу не надо, у меня детей нет. Вернее есть, но взрослые все. Да и дорого это стоит.
      - Денег не надо, - говорит лилипут. - Евры твои? - И показывает пальцем в ведерко.
      - Мои евры, да, - отвечал Кирьян, - было моё, теперь твоё. Подарок от россиянина. От всего херца .
      Лилипутик показывает рукавичкой на юлу: "Это была моя юла, теперь твоя"
      - Типа купил? - догадывается Кирьян Егорович.
      - Нет, нет, это презент, - говорит лилипут, - не очень старая вещь. Ей всего сто лет. Носил в музей игрушек, вот он рядом, в башне. Не приняли. Там таких тысячи, некуда девать. Поэтому просто ношу в ящике, ищу подходящий случай, чтобы подарить кому-нибудь с ребетенком. Момент настал. Дарю тебе от сердца эту штуковину.
      - Как эта штука работает? - спрашивает Кирьян про волчок, чтобы хоть как-то продолжить разговор. И пытается ее крутануть на камнях. - Меня за границу с ней выпустят?
      Лилипут снова лезет в ящик и достает небольшой свиток, перевязанный ленточкой.
      - Это инструксьон, инструкшен, печать, пропуск, - говорит он и протягивает рулончик Кирьяну.
       - За границу выпустят. Это не антиквариат. Маленько старая, сломанная детская игрушка. Не антиквариат, нет. Сто процентов не антиквариат.
      За границу не выпускают только с действительно очень старыми вещами, которым больше ста пятидесяти лет...
      - ...словом, молодая юла, совсем непритязательная, даже не немецкая, кустарного производства - мастер неизвестный, обыкновенный, - и по сему эта штука - легко просачиваемая сквозь границу.
      Кирьян пытается развязать ленту, но лилипут его останавливает и жестикулирует о чем-то. - Хаус, хаус.
      - Дома прочитаешь, - догадывает смысл происходящего Кирьян Егорович.
      - Ес, ес, я, я. Хаус, зеен, лебен, лернен, шпрехен, понимайт?
      Кирьян понимайт. Даже Бим, грустно стоящий в отдалении понимайт.
      - Ого, знает русское слово, - радуется еще одному уразумению Кирьян Егорович. - Данке шон. Благодарствую! - ответствовал Кирьян. - Дома так дома. Далековат мой хаус-дом.
      Попытался объяснить Кирьян Егорович доброму лилипуту еще кое-что: "Городок Угадай. Знать Угадай?" - Хотя откуда ему знать Угадай. Он Москвы, поди, даже не знать.
      - Угадай? Хорошо, сейчас угадаю, - сказал лилипут: "Москау, штадт Питер?"
      - Нет, Зибириен, Угадайк, Ёкск, Энск, Джория, узкие глаза, мороз, тайга, медведи ан ди штрассе. Уф, холодно. Кальт, загубленная жизнь, умирайт, копайт могил - не выходит могил: земля - снег - ледышка. Покойник весна ждать сарай.
      - Са-рай?
      - Хаус такой, крыша - солома, доски, хер, зэр шлехт, плохо очень. Понимайт?
      - Понимайт. Джориа, о Джориа! Знаю: Джория - Америка, Джориа - ин Зибириен. Медвед - бэр нах штрассе ин Зибириен нет. Но! Ты хочешь меня рассмешить. Не получится. Мой гроссфатер жил там. Я много знаю. Гроссфатер - он наполовину немец, наполовину иудей, гроссмуттер - Миниросс, Украйн, Хохлайнд...
      - Нет такой страны Хохланд. Штадт Хохлома есть, а Хохланд нету.
      - Тогда: Степан Бандера, нехороший ччеловек козел, газ, воровство, президент, апельсин, революшен, мандарин.
      Кирьян Егорович хохочет: "Вот этот мусор весь есть".
      - Фатер мой - полунемец, - продолжает шопотом лилипутик, - дед - типа полуюда...
      - Зажал еврея-полуюду, чтобы не стыдно было, - догадался Кирьян Егорович и нарисовал ногой на булыжнике красивую еврейскую звезду.
      - Я-я, да, типа еврей. Но, большой немец, юда - мало, - закивал головой лилипутик. - Смешаный кров. Красный такой кров, русиш ест, хохланд, дойч, понимайт? Ес? Юда - синый кров. Ага? - Лилипутик показал руку и ткнул пальцем в артерию или в вену. Мешайт кров. Понимайт?
      - Понимайт. Ага.
      - И папа типа полунемец - полуеврей, последнее время жил ин Берлин, после война с русскими, иначе хватать стреляйт. Похоронен здесь Бавария, город штадт Мюнхен. Мюнхен - хороший город, большой, хаупт, главный, столица. Только папа фатер уже не живой: революция, Ленин, война, красный белый война, расстрел найн, убегайт. Караул, штаб, писарь, начальник, склад, печат был, печат - слон, элефант, хобот - член, фаллос, куйт. Понимайт хобот - куйт? Trunk - хобот, печат -Dienstsignel, Stempel , понимайт?
      - Не понимайт Кирьян Егорович ни черта - donnerwetter из этого матершинного набора слов. Найн понимайт.
      - Хвост нет, понимайт? Tail нет. Member - член-да. Сосайт - saugen? Так понимайт?
      Одну треть только понимает Кирьян Егорович. А куйт хорошо понимать.
      Бим показывает Кирьяну на солнце. Пора, мол, нах хаус шлепать. Бир ждет. Без переводчика интеллигентно общаться никак невозможно.
      А лилипут продолжал трепаться : "Папа фатер армия не воровать, хороший был папа, миновать каторга, сидеть тюрма, бежать. Прадед тот жил Зибир долго Цар Николья Цвай. Грохнули гроссфатера пиф-паф. Мойш звать. То ли красные, то ли белые, то ли какие-то иностранцы пиф-паф. Знал синее золото. Фабрика нелегайт делайт гвозд - сыный золот. Понимайт? Ин Чина Китай возить".
      - Понимайт. Половину понимайт.
      А Сэбайлд не понимайт истории Раши: "Раша - непонятный страна. Глухой страна. Непокорный страна. Сейчас хорошо. Раша - Европа, Дойчланд - дружба, мир, газ. Хорошо, gut!"
      - Знаю про газ, - обрадовался Кирьян Егорович. - Дай бумагу! - кричит он Порфирьичу, - сейчас я ему газ нарисую и откудова он идет. И наш Угадай на карте пропишу.
      - Как вас зовут? - спрашивает он лилипута. - Я Кирьян. Кирьян Егорович. А вы как ду ист хайст?
      От ответа лилипута Кирьян Егорович как-то маленько смутился. Лилипута звали типа Элефант Мария Никодим Сэбайлд, и что-то еще.
      - Элефант Никодимович? - переспросил Кирьян.
      - Я, я, Никодымовыч. Никодым. Я, я. Гут. Никодымыч - Кырыан. Дружба. Либэн. Прыфэт. Прыфэт. Фатэр хайст Сэбайлд, их хайст Сэбайлд, память, ага?
      - Ага.
      - Вызытк ест? Ноу? Вау! Как бэз вызытк. У меня есть вызытк. Бэры-бэры! Найди долметчер - переводчик - звони Сэбайлд. Сыный гвозд говорит будэм. Фото выслать? Фото. Гвоздь синий. Интернет.
      - Фото? Гвоздь? Синий, интернет? Вышлю, да, я-я-я! Понимайт. - Кирьян все понимайт прекрасно. Особенно про синий гвоздь. Только что в нем особенного? Вот этого Кирьян не понимайт совсем.
      Лилипут прикладывает руку Кирьяна к своей груди, а свою кладет на грудь Кирьяну и улыбается. - Дружба, дизэ ист презент, дружба! Держи вызытк.
      После этого он в мгновение ока забирается на пресловуты свой, обшарпаный ящик, и застывает на нем живой картиной. На его белом лице сияет улыбка - до ушей, руки распростерты в прощальном жесте, с ладони слетает, блеснув звездной пыльцой, воздушный поцелуй. Прыфэт. Сэбайлд, Кырыан - фройндшафт. Дружба.
      
      ***
      
      - Ну ты достал разговорами. - Порфирий обижен. Вместо пива сколько тут зря проторчали! - О чем говорили, хоть понял?
      - Да, блин, одну треть только.
      - А говорил - немецкий забыл.
      - Вспомнил чуток.
      - Чмо он болтливый. Разводит на разговорах.
      - Сам ты чмо.
      
      ***
      
      - Ну вот, смотри ж - ка ты, - какой добросердечный человечишко в Германдии живет, - говорит Кирьян Порфирию, когда они немного отошли, - и это несмотря, что махонький и увечный.
      - А гвоздя зажал, - сказал промолчавший всю эту сцену Бим.
      - А у меня теперь халявный волчок, - говорит Кирьян. - Тяжелый, правда, зараза. Будто из свинца. Вот Машка моя или Ивашка родят кого-нибудь, а я внучонку своему немецкого волчка подарю. На счастье. От Элефанта. Волчку сто лет! Представляешь. У меня самой древней вещи сто лет. Видел Ундервуд? Теперь будет две вещицы. Не считая марок, конечно и монет.
      - "Элефант" переводится как "слон", - гордо сказал Порфирий Сергеевич.
      - Ух, ты, точно слон, - сказал Кирьян, - не допер сразу. Что ты мне так поздно сказал. Уж я бы тогда бы его раскрутил. Что-то до фига сегодня слонов по нашу душу. И хоботов. Про куи что-то говорил. Про много куёв. И фамилия что-то мне напоминает. Сэбайлд этот. Что-то тут английское есть. Про хобот раз двадцать припомнил. Мне это про Селифана напоминает. Один в один сюжет.
      - И крокодилов тут докуища, - добавил Порфирий.
      - Зверинец, блЪ! Ха-ха-ха.
      Разглядывать юлу Кирьян Егорович решил в хостеле. О Сэбайлде на время забыл.
      - И все-таки хороший это чувак. Душевный. Почти родным стал за десять минут, - думал он по дороге.
      
      ***
      
      Идут любознательные архитекторы дальше. Идти пришлось немного.
      Вот местный художник Гутвассер, пишущий картину, расстеливши холст на каменьях в тени пятиэтажной Kaufhof-галереи - абсолютно современного здания, замечательно вписанного в контекст исторической застройки. Пишет Гутвассер эту картину, ползая на коленках, пять лет кряду. Штаны он протер до кожаных заплат. Пишет водорастворимым акрилом. На то и Гутвассер . Этот господин с узким галстучком, пристегнутым к вырезу жилета (чтобы не попасть в краску) отлично изучил свою клиентуру и за деньги врисовывает любого желающего. Может рядом с Горбачевым. Это будет стоить тридцать евро. Может с Бушем - сорок евро. Американский президент отчего-то дороже на целых десять евро. Может совсем мелко - и когда ни с кем, то за десюнчик. Может с Вильгельмом Теллем или с английской королевой Викторией. На картинке, слившись с толпой знаменитостей, расплывается в улыбке подтянутая кожа Софи Лорен, засыпает и не может упасть прижатый соседями как в трамвае смурной Распутин в несвойственной ему революционной папахе, лукаво поглядывает Лион Фейхтвангер в кепчонке, тут же полуеврей Кафка. Застыли в нелепых позах три десятка известных на весь мир лиц. Но Гитлера тут нет. Муссолини попал в картину по блату. Наверно как потешное итальянское чмо: Муссолини умер весело - вверх ногами на партизанской перекладине. На холсте еще много просвечивающих пустот и незакрашенных карандашных набросков - это задел для домашней работы по фотокарточкам.
      - Опа! - заметил Бим, - твой Сэбалдуй в картину попал.
      - А что бы и не попасть, если он тут годами с утра до утра вертится.
      - И то правда.
      Присмотрелись. Сфотографировали и Сэбалдуя в отдельности, и картину в целом.
      - Точно он. Без сомнения и как живой. Только отчего-то тут три ноги.
      - Это нога от Муссолини, - сказал Бим, - и слонишка какой-то у него в руке.
      - Где?
      - Вот.
      - Точно. Кругом слоны! Одни только слоны.
      - И крокодилы. Наваждение, блЪ, - точно заметил Бим.
      - Да они тут все повязаны слонами. Одна шайка-лейка. Может, у них тут Тайный Орден Слона?
      - Куёвого слона, - добавил Бим, - с куем вместо хобота.
      Очернили всех - каждый одной фразой - Кирьян Егорович с Порфирием Сергеевичем.
      - Бежать надо отсюда скорей. У меня глотка пересохла. - Это Бим. И добавил: "Ноги в руки и мчать. Только не быстро. У меня полный пузырь. Форы всего минут тридцать".
      Наши путешественники, пока не ставшие знаменитыми, решили у картины и в самой картине не светиться, никого еврами не поощрять, хотя вся эта ботва показалась им по-своему интересной, и убраться подобру-поздорову от негожего финансового искуса.
      - Ходкий тут товар, - завидует Бим, имея в виду картину Гутвассера.
      - Хрена, батя. Полдня проволтузится почем зря, пока там клиент созреет, - высказался Кирьян Егорович, - но зато у всех на виду. Живая, местная достопримечательность, как и Элефант Никодимыч Сэбалдуй. Надо же, - в картину попал.
      - Наверное, их в каждом телевизоре про Мариенплатц показывают. Богатенькие, видать, Буратинки. Звёзды!
      - Ага, звезды! Тоже мне. Камни это от кометы в тундре, а не звезды.
      Бим заклеймил героев Мариенплаца таким ужасного качества позором, сквозь которое просвечивало и сияло неподдельное сибирское восхищение и зависть.
      
      ***
      
      Между Питером и рынком Виктуалиенмаркт пристроился к стене еще один художник.
      Этот - экспрессионистско - авангардистского, запошленного им в усмерть, направления.
      Лицом он смахивает на Сикейроса. Он мексиканец или аргентинец. По возрасту походил на человека, который вполне бы смог убить Троцкого скалолазной киркой.
      На убийце Троцкого - Якобысикейросе белая рубаха навыпуск с галстуком, вырезанным из холста одной из своих картин, светлая, фетровая шляпа и черные очки с тесемками вокруг ушей.
      Все картинки невысокого пошиба, и все по-южноамерикански яркие и солнечные.
      Это единственный плюс. Сюжетики ни о чем, так себе: сердечки, пятнышки, неразумные полоски и космические завитки - все в радужных разводах. Уровень от среднего до никакущего, скорость письма - одна работа, даже не работа, а мазня, - за полчаса, а то и меньше. Именно к этому случаю подходит всемирно известная фраза: "Я бы так же смог". Ну и смоги - чего зря языком трепать!
      Видимо, хорошие картинки остались у Сикейроса на родине.
      Бим не преминул объяснить Сикейросу, что, несмотря на то, что сам Бим из Сибири, он суперски разбирается в мексиканском авангарде. Словом, на мякине Сикейросу Порфирия Сергеевича провести не удалось.
      Какая же от Сикейроса польза? Ни одной картинки, даже самой махонькой, Бим не купил. И ни одной картинки, даже самой ужасной, сделанной на куске туалетной бумаги, ему подарено не было.
      А вот польза: Порфирий Сергеевич возвысил себя и, разумеется, совершенно бесплатно, зарегистрировав улыбающегося себя настоящего, живого, русского в компании с улыбающимся, фальшивым, ужасным Сикейросом, и, разумеется, - в обнимку, на фотографии.
      - Сними, Кирюха, да сними! А перед тем: "Работы - говно, холст - дерьмо, сюжеты - понос".
      Вот же двуличный какой человек!
      
      ***
      На стенах Старого Питера много встроенных могильных плит. Целая галерея. Все - отличные образцы искусства барокко.
      
      ***
      
      На островерхой колокольне Старой Ратуши, выглядящей совсем по-новому, - изящно вычеканены солнечные часики с легкими, волосяными тенями от черточек - меток.
      
      ***
      
      Блошиный рынок, - так ранее весьма простодушно думал Кирьян про Виктуалиенмаркт, - оказался продовольственным рынком с некоторыми промышленными добавками. Дешевая еда с огородов, садовые скульптурки, цветочки, варенья, соленья, копченья, морепродукты, шмотье и так далее по мелочам - это все, что разглядел Кирьян. Никаких гвоздей, даже толковых сувениров он там не обнаружил. Или прошелся не по всем лавкам.
      
      ***
      
      Зато рядышком обнаружился немалый биргартен, мимо которого Бим не смог пройти не отметившись.
      Биргартен битком забит народом. Чтобы получить пиво, надо отстоять чуть-чуть в очереди под навесом. Это напомнило Россию. Стояли в очереди с удовольствием, разглядывая льющуюся пивную, почти жигулевскую массу, вспоминая и нахваливая Советский доперестроечный Союз.
      Сначала Бим с Кирьяном разместились на лавочке под кронами каштанов. Затем место пришлось уступить древней бабульке, которая искала свою взрослую дочь и нашла ее только благодаря дружным крикам и суете Бима с Кирьяном, которые заметив тщетные попытки дочери обратить на себя бабулькино внимание, соответственно русской традиции встряли в спасительную операцию. И победили. Себе на голову.
      В садике - биргартене скульптором выставлено шесть фонтанчиков с фигурками. Все они посвящены баварским актерам и актрисам. Наиболее интересная фигурка посвящена некой Иде Шумахер. Известная фамилия, вроде на слуху, явно не мама знаменитого гонщика, но куда ее пристроить дальше, Кирьян Егорович и Бим точно не знали. Ида, воплощенная в темной бронзе, изображена с щеткой и ведром. Точь в точь, как Аделька, что в салоне на Орландоштрассе.
      - Что ж это такая за роль с щеткой, - удивляется Кирьян. - Может быть на старости, когда Ида более чем на статистку стала не годна? Наша Яблочкова так бы себя не опустила.
      Бим, само собой, поздоровался с артисткой, пощупал щетку, внимательно осмотрел плотную задницу, обтянутую бронзовыми складочками, позвенел по ведру и потрогал металлические сиськи.
      - Соски неправильные, к примеру, сказать. Невыразительно. Мелковастенькие - не подержишься, - Говорил охальник чистой красоты Порфирий Сергеевич. - Вот у моей Гречанки сиськи - о-го-го! Как у Венеры безрукой. А мы в Париже увидим Венеру?
      - А я черт его знает. Может разве в Лувре.
      Но не уверен Кирьян, что Венера в Лувре и не уверен, что они в Лувр вообще попадут. Очереди там. И билеты, поди, дороже самой Венеры.
      Пивко Бим с Кирьяном, уступившие свои места несчастной бабульке, допивали, подпирая боками один из этих шести фонтанчиков. Приблудившаяся, сытая и флегматичная собачонка добродушно понюхала бимовскую обувку, глянула презрительно ему в прищуренный глаз и отошла почихивая, недовольная русским духом.
      - Ну что, погнали на стадион за памятью, - первым опомнился Порфирий, крайне обиженный дешевой, неухоженной, какой-то плешивой и разноухой немецкой собачонкой.
      - Пойдем только тогда, когда по-человечески и с расстановкой поссым, - тянул удовольствие Кирьян. - Хотя бы вон там, за церковью. Я там, за могилками, видел прекрасный контейнер и не менее приличные кустики.
      - Что, невмоготу? Что-то вы зачастили с этим делом.
      - Это Вы все в себе держите, а мне ни к чему. Я растягивать пузырь не привык.
      - А где поссым? За могилками меня что-то не устраивает. Выскочит покойник и как...
      - В метро, - пришлось подумать вспомнить Кирьяну Егоровичу. Он там в две тыщи четвертом году бесплатным туалетом пользовался. Бесплатно - это чтобы местные бомжи не обоссывали метро.
      - В метро, так в метро.
      Порфирий поверил Кирьяну Егоровичу на слово.
      
      ***
      
      Отлить не удалось ни в одном из закутков метроподземелья: во-первых, кругом были люди, а во-вторых, известный Кирьяну метротуалет находился на евроремонте, а следующий, если он и был теоретически, то находился в серьезном отдалении. Побегав по подземелью с километр туда-сюда и не обнаружив ни одной мало-мальски пригодной щели для осуществления сливных дел без присутствия свидетелей, русские диггеры неожиданно для себя и с пользой для будущих читателей, они же - потенциальные ссыкуны города Мюнхена и почтенные мудаки, открыли, что почти что каждый магазин, бутичок, парикмахерская верхней отметки Нойхаузерштрассе связаны с метро по вертикали своей лестницей и лифтом. Это показалось невероятным чудом.
      - В магазине всяко есть торчок, - догадывается находчивый в экстремальных ситуациях Бим.
      Мудрая бимовская мысль помогла Кирьяну избавиться от тяготившей его здоровье нужды.
      Кирьян Егорович, спешно взмыл вверх и, пройдя совсем немного по холлу какого-то маркета, наткнулся на встроенную в супермаркет абсолютно пустую кафешку.
      Отсутствие народа, и, странное дело, даже абсолютная незаинтересованность появления в служебной части постороннего человека, предоставило ему великолепную возможность найти в лабиринте зальчиков, коридоров, кухонь, перепадов уровней то ли по запаху, то ли по наитию, сортир.
      Там он, соответственно затраченным трудам, плодотворно решил свою творческую задачу: удалось отлить, вымыть с мылом руки, провентелировать пенис и почесать запотевшие яйца. У Бима такой возможности не было.
      На обратном пути Кирьян Егорович заблудился и вышел на поверхность совсем не в том месте, где поджидал его Бим. Сперва Кирьян попал во внутренний двор магазина, где дюжие парни разгружали машину. Заметив чужака, никто ему даже не удивился, не задал дурацкого вопроса: - кто он, мол, и что тут делает. Индифферентное отношение к своей особе на протяжении всего путешествия по подземелью задело Кирьяна.
      - Ну что, блинЪ, за страна такая: никто не подозревает в тебе вора, террориста, грязного бомжа - чесоточника и пациента психушки. Неужто в этой стране все так хорошо? Что-то не верится во всеобщую честность. Скорей всего они стали такими по принципу: мне за слежку платите? Нет? Ну, и бывай здоров, хозяин. Так что, погрузчики не захотели брать на себя роль охранников, и Кирьян спокойно вернулся обратно.
      Затем он просквозил магазин и вышел на Нойерштрассе. А там, неподалеку, совершенно спокойненько стоял Бим и облизывал вторую сигарету.
      - А я знал, где ты выйдешь, - сказал он, - я вот стою и мыслю так: - ага, вот отсюда мне будет видно два входа. Рано ли, поздно: - ты выходишь. А я тебя тут цоп и ловлю. Ты ж не дурак: не полезешь под землю. Мы так не договаривались. Вот ты и не полез. Почуял что к чему.
      Раз Кирьян нашелся, выходит, Кирьян не дурак. Факт.
      Спустившись опять под землю и, понапрасну сбивая каблуки в поисках дополнительных приключений, а заодно, приглядывая память для фотика, друзья вылезли на поверхность уже за площадью Карлсплатц.
      - Бля, Мюнхен Цвай! Целый город под землей. Подземных небоскребов только нету, - подвел итоги подземной прогулки Кирьян Егорович.
      - Да уж. Три этажа это сарай. А вот и такси, - сказал Бим, показывая на клетчатый значок у ограждения дороги.
      - Такси не убежит, - сказал успокаивающийся Кирьян, - сначала нервы курением подлечим. А то я замотался с санузлами этими.
      - А если в машине? Времечко-то тикает.
      - А если в машине газ?
      - Ну ладно, уговорил.
      Поглядывая на таких же зевак, торчащих по сторонам, путешественники курнули по одной; и по опыту города Угадая забрались в первое по очереди такси. В такси восседал немецкий Вовка. Автомобиль работал на газе.
      
      ***
      
      
      
      -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      3.3.16 КЭБ!
       ГДЕ
       КЭБ?
      
      
      Бим отдал тридцать евро таксисту Вовке-Невовке. Так много, потому что это был Невовка из Мюнхена, а не лучший друг-таксист Вовка ?3 из Угадайгорода. А отдал денюжку Бим, а не Кирьян из общинной кассы, потому что это приспичило Биму, а не кому-нибудь еще - выручая безработный фотоаппарат, съездить за памятью в Олимпию именно на такси.
      Бим простосердечно шел на финансовые жертвы, а если точнее, то попросту просирал капитал, истончая прямо на глазах свой облупленный кошелек.
      В Мюнхене такси не дешево. Лучше было бы прокатиться в метро, но технология катания в метро слишком туманна и непонятна из-за языкового препятствия: можно запросто сесть в электричку и нечаянно уехать за город. Такое у Кирьяна в две тысячи четвертом году уже приключалось. Это не смертельно, но и не очень приятно - времени жалко.
      Бим швыряет денюжки направо и налево, опрометчиво считая, что искусство фотографии стоит таких затрат.
      В Олимпии Бима послали на ♂.
      Просто не было такой памяти, которая могла бы влезть в заплесневелую чипощель архаического бимовского фотомеханизма. Прикинув совместно с Кирьяном, что купить новый фотоаппарат с новой памятью окажется ненамного дороже, - а и в итоге так оно и вышло, - Бим приобрел средненький фотоаппарат чуть лучше имеющегося и мучается теперь с его устройством, начиная с функции "зажигание". Инструкция написана на немецком, японском, китайском и корейском языках. Ни одного языка наши герои не знают. И ни один немец не помог бы им, потому что с немецкого немцы могли, как максимум, перевести только на английский.
      Бим сидит с Кирьяном в кафешке напротив гипермаркета "Олимпия". Кафешка самая банальная. Никакого дизайна, но приятно, что сидячие места расположены у витража. Сразу за витражом клочок газона с небольшими елками и какие-то кустики типа можжевельника. Изредка мимо проходит молодой народец. Через другой витраж видно крышу "Олимпии" и участок улицы. Все просто, как в стандартном микрорайоне РФ.
      Бим вертит фотоаппарат, жмет все кнопки подряд, но аппарат не включается. И это несмотря на новехонькие батарейки.
      Бим сердится и не находит лучшего способа исправить положение и удовлетворить свой вновь возникший фотохудожественный зуд, как уговорить Кирьяна на временный обмен аппаратами.
      - Ты же умный и тверезый - говорит Бим. Ты почитай инструкцию повнимательней. Зачем сразу сдаваться. Там же все написано. По-немецки. Не саботируй товарищу.
      - Может батарейки надо подзарядить сначала, - гадает Кирьян. Он мучается, но не получается ничего - ему непонятны кнопки. Не помогает и различное комбинирование порядка и сочетания их применения. Фотоаппарат ни на что не реагирует.
      - Может брак? - спрашивает он Порфирия.
      - Какой куй, брак, - переживает Порфирий, - это деньгов стоит. Немецкое качество, понимаешь ли ты!
      - Страна щас другая. Разве не видишь - "пьет" половина теперешних немцев.
      - Роботы не пьют, - утверждает Бим.
      - А ты хоть одного робота здесь видел? - спрашивает Кирьян. - Роботы это в Японии, а не здесь.
      - Ну, давай щас на экскурсию сходим. На завод их...
      - На завод не хочу, а в Технический музей можно. На Изаре есть спецостров. Тридцать три километра экспозиционного маршрута или три, или семь - точно забыл. Семь - это кажется в аэропорту, в Амстердаме. Я в прошлый раз...
      - Ого! Накуй музей, - перебивает Порфирий, - пусть хоть пять метров экспозиции. У меня ножки болят. В муравейник хочу. Гы-гы-гы.
      Радуется Бим вспомнившейся детской русской сказке Он подносит зажигалку к сигарете...
      - Ха-ха-ха. Порфирий, тут, блЪ, не курят. Забыл?
      - А покуй, мне можно. Я покурю.
      Подошел официант. Он поморщился, показал на какую-то табличку и вежливо выпроводил друзей на свежий воздух. Поморщился еще и включил кондиционер на полную мощь. Убытки! Одни убытки от этих русских.
      Приятели покуривают на улице и через витрину наблюдают за своим шмотьем и за действиями официанта. Украдет - не украдет. Не украл.
      - Вентилятор надо заранее включать. Тоже мне, маэстро по наладке чистого воздуха, - ерничает Порфирий, - и сектор для курящих организовать. Всех русских клиентов порастеряет.
      - На кухню его, кастрюли мыть!
      Обменивать свой Кэнон на маленький аппарат Бима Кирьян Егорович не желает. Хоть бы даже и временно. Каким бы классным фотохудожником Порфирий не красился. Нечестный был бы обмен. Кирьян Егорович в такой же ситуации, только наоборот, никогда бы до такой операции обмена не додумался бы. Но Биму, возомнившему себя фотохудожником, позволяется все, и он думает, что все безоговорочно должны ему подчиняться.
      Вот и попивает Бим пивко опять, теперь уже с горя, и подумывает разоблачительную думу: как бы Кирюху ловчее пожурить и переманить себе его фотик.
      Количество выпитого Бимом в этот день пива не поддается здравому расчету. Кирьян твердо держится на ногах, разве что часто бегает до ветра. Бим стоически терпит до последнего...
      Вот и последний бокал выпит.
      - Не последний, а крайний, - постоянно поправляет Порфирий.
      Компания засобиралась в сторону дома. Языки у обоих ворочаются уже заметно слабее, чем час назад.
      - Бабы блЪ... А я знаешь, че щас хочу? - говорит Бим, отвлекаясь от шмыгающих туда-сюда мио витража девках (неподалеку учебное заведение и жилые кварталы). - Я сейчас спрошу это, чтобы это... где такси ...и чтобы сюда такси заказал, а я у него спрошу это дороже или дешевле...
      - Зачем? Щас пойдем да и. ...Пойдем, да и это. - Отговаривает Бима Кирьян, уверенный, что найти такси самим это как раз плюнуть, а еще проще пешком дойти.
      - А куда? Нам шлепать оё-ё! Десять километров. Даже пусть пять. Хрен мы дошлепаем.
      - А мы спросим. Выйдем. И возьмем справку у пешехода. Ну - ка, где мол, тут ближайшее такси или наша Байерштрассе.
      - Мы спросим у этого. Официанта. Зовем!?
      - Мы спросим, где такси а он скажет: ...ды-ды-ды ... по зарубежному.
      - И мы ничего не поймем, - излишне застеснялся Кирьян.
      - А ты в сортире видел бирки ну там визитки ... четыре штуки? Там может про вызов такси есть, - придумывает Бим.
      - Это сложный путь. И не видел бирку. Мы что, сможем сами позвонить? А ты, кстати, взял бирку?
      - Мне баба положила. Тык-тык-тык... бери, говорит... А я не взял. Шмыгнул, да и все.
      - Серьезно? Может эту бирку надо оплачивать, а потом сувать куда-нибудь? Для смыва, например.
      - А ты не обратил внимания?
      - И ты че не взял на память?
      - Ну, растерялся. Ну не то, чтобы растерялся а это. ...Хотел. Шибко хотел, ...ну поссать, ну и это...
      - Ну вот! Давай тогда я возьму. Мне тоже надо туда уже.
      - А когда это то шибко и это. Конечно, бы взял ептыть! А там баба видно. ...Там в сортире... ну, ссышь там слышу... там баба. За зеркалом.
      - Ну и что, что баба. Нам что ее, Yбсти? Куда идти-то? - выпытывает Кирьян адрес туалета, теряя терпение и силушку воздержания совсем иного рода.
      - Только сразу щас выйдешь. ...А бабу-то немецкую не трахнули.
      - Туда идти?
      - Ну, двенадцать. И чешечку не трахнули.
      - Что двенадцать?
      - Ну, двадцать два. Я просчитался. А это номер двенадцать. И полечку.
      Ничего не понял Кирьян. Что, блЪ, за двадцать два, что за двенадцать? Первая цифра - этаж. А вторая? Номер сортира? Накуй полечки все эти с чешечками. Кирьяна здорово подперло.
      Шибко взревел и рванул с места уличный мотоцикл.
      - Слышь, угнали. ...Нашу машину. Такси уехало...
      - То мопед был. С девкой. Одни девки на мотиках, вот какая оказия здесь!
      Бим продолжает о чем-то о своем и ему пофигу туалетные проблемы Кирьяна Егоровича. - Я не поленился я а ну, а хуля мне делать, стою, отдыхаю. Я блЪ в Мюнхене. А кстати там за садиком ты там видел, где терраса? Уютная? Потолок есть подвесной в минимализме? Я потолок хочу сфотать.
      - В кубизме, блЪ! Нет и и еще раз НЕТ! Не выпытывай!
      - Тогда пошли. Сам сфотаешь.
      - Нахер террасу. С фотоаппаратом не зайдем. Никак. Нам мужик велел: тут не снимать. Спугнем прихожан.
      - У-у! Ботва! Точно.
      У Бима рождается мысль о том, как избежать общения с Малехой: "Слышь, а если мы, если мы... это... сыночке бросаем общак..."
      - Мы не лохи! - Не понимает глубоко идущей мысли Бима Кирьян.
      - Если мы общак ему бросаем. То нам покую!
      - Ну не, не. Нах нах! - Зачем отдавать Малехе общак?
      Кирьян как банкир и кассир вполне справляется сам; а если отдать общак Малехе, то не миновать секретной покупки травы и конца общака.
      - Папа не позволит. - Аргументирует он окончательно.
      Бим вновь переключается на далекие воспоминания. - Вот смотри вот. Помнишь, вот, парень сидел я его сфотал?
      - Да-да, парень и это... девушки. Ну и?
      - Парень... Я вспомнил: вот когда мы сидели, ... ну, в храме там... мужик... зеленый крашеный, помнишь, ...пришел только, ...и бабу обжимает, за колонной, ...а ...в церкви бабу обжимать,...это хорошо? По-православному это, думаешь? Это ...сладко-горько ...не во благо, а в неблаго, ...обруча над головой, смотрит - Христос, рядом Мария, ...за голову я схватился, ...а он все равно обжимает, мне плохо, мне что, в морду дать? Церковь, нельзя! ...Я тут же ссать за ворота, полицай смотрит в меня. Ссу, а облегчения-то не чувствую, полицай с палкой, ...ссытся плохо, колом там стоит, ну плотиной ...ага, думаю...
      - Бим, блЪ твою ити! Как на горшок-то сходить? Где это?
      - Епть! Ты мою блЪ не трогай... Она не блЪ. Она гречанка. А вот дальше туда пройти вот прямо... и там... открытая терраса. Вообще открытая!
      - Хорошо. На террасе горшок? Или в огород предлагаешь?
      - Ну, щас сядем... - вновь отвлекается от животрепещущей темы Бим и пододвигает к своей. - Так! А ты фотать уже умеешь на моем? Научился, пока я ходил? ...Давай типа это, ты моим фотай, а я твоим пофотаю пока. Пока ты будешь на горшке.
      - Не буду. Не хочу - не буду. Санузел где? Проснись! Э !!!
      - ...Ну, до дому доедем, ...ну, в смысле до хостела.
      - Я не дотяну. Где сортир?
      - Пофотаем... Ик-К-К!
      - А че фотать? Фотать-то нечего. Домики! Фасадики! - Рычит Кирьян. Его ноги уже отстукивают бдгджсинский гопак.
      - Да-х-х. Ботва. А вот это. Смотри туда. Вот эту в Югославии я этакую видел эту видел. Ну, архитектуру.
      - Фальшфасад что ли? Нет ну пластику создает эту. Небольшую. Дробно слишком. Ерунда. Обоссусь щас, Порфирий!
      - Я! Да, да. Наша цель щас друга в беде не оставить. ...Какая-никакая беда, а мы тут типа...
      - Блин, друга в беде, ...а я не друг? Адрес умолчал! Я полетел! Всё, нет сил.
      Кирьян сорвался с насиженного места и понесся наугад по коридорам, расстегивая на ходу ширинку. Потом он низвергается по лестнице вниз, пробегает мимо тетки, которая почем зря тянет к нему руку с талоном. Кирьян смог дотянуть только до умывальника. Писсуар остался девственно нетронутым.
      - У-у-ух. Хорошо. Нахрен талон. И так зашибись.
      
      ***
      
      - Конечно. А я тут. Типа нам тут по куям. Я думаю нам надо это домой. А там это ...на месте решим. Ну, выйдем... - Бим даже не заметил отсутствия Кирьяна и продолжает рассуждать сам с собой, старательно удерживая равновесие на стуле и роясь в сумке, свесившейся до пола.
      Успокоенный произведенным принудительным действом Кирьян Егорович рассуждает теперь легко. Теперь ему все по плечу: "Ну что, мыслитель, поехали по домам?"
      - Какие проблемы? Мы пошли. Мы у нашего чувака... с подносом спросим: где ...кэб? Если не поймем - пусть сюда зовет. Это бесплатно вообще-то. В мире. Такси сюда послать.
      - Уговорил. Зови.
      По вызову официанта через полминуты появляется кэбмен. То есть шофер. Он вообще тут внизу долго сидел и поглядывал, когда созреют клиенты.
      - Пошли туда, - показывает шофер на машину, замаскированную листвой.
      - Твои колеса? - спрашивает его Бим.
      Выпившие путешественники расселись по сиденьям.
      - Нам в хостел Мейнингер на Байернштрассе, - почти на справном немецком говорит Кирьян Егорович.
      - Раша? - спрашивает водитель.
      - Нам по счетчику! - резво откликается Бим и подскакивает на сидении. Теперь, после покупки фотоаппарата, он - эконом.
      - Русские, - скромно, но с достоинством отвечает Кирьян.
      - Руссия, мы Руссия! - вспоминает свою великую нацию Порфирий Сергеевич. Он орет и доказательно машет с галерки флагом.
      - Тише ты, Сергеич, не из Молвушки едем. Нерусским флагом машешь. Уймись. Шофера напугал.
      Шофер не то, чтобы напуган, а наоборот, настроен решительно и готов тут же высадить шумных русских. Но едет, сдерживается. Евры ему не лишние. Не было бы беды с "этим", что на заднем сиденье.
      - Вон смотри: - девушки. А я бы кадрик сделал Лёвоброя. Вспомнил мимолетное виденье Бим. - Мне там диагональ нравится.
      - Нет там никаких диагоналей.
      - Диагонали мне вообще нравятся. Вот видишь диагональ? - Бим прилип к стеклу и рассматривает диагональ, пока такси приостановилось под светофором. - А остальное все ботва. Все ботва.... А поехали в Августинец?
      - Фарэн ауф Августинер, - говорит Кирьян Егорович шоферу. Кирьян не помнит диагонали на Левенброе, но мысль с Августинером ему понравилась.
      - Хир фюнф Августинер, - говорит шофер.
      - Августинер ауф Байернштрассе.
      - Ес, Я, я! - Понял.
      - Августинер. Кого нам дома доить? - бормочет Бим, - понятливый паренек. Словил. Молодец. А хуля: городок-то с ладошку. Что делать в хостеле? Едем.
      
      ***
      
      
      -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      3.3.17
      ТУК-ТУК
      
      
      - Во, бля, а это Саня! Здорово, Саня! - беззаботно и весело заверещал Бим, первым зайдя вовнутрь Августинера.
      Питейное заведение слегка опустело, но где-то в середине зала и там-сям кучкуют небольшие хмельные компании. В помещении нет такого шума, каковой им довелось продегустировать ровно сутки назад, да и служивые люди куда-то поисчезали. Единственно подвижный человек это вчерашний бармен спортивного телосложения с приклеенной улыбкой и волосами ежиком. Так же, как и в прошлый вечер, он суетится между барной стойкой и технологической линией, подвешивая чистые бокалы на свободные места подвесной решетки и поливая фонтанной струей бокалы использованые. Так же тускло светят медным глянцем пивные чаны, по-вечернему пафосно и задорно блистают золотом пивные крантики с матово-черными, эбонитовыми, видать, ручками
      Ксан Иваныч сидит одиноким бедным родственником в прострации, нашедши самый непритязательный и тихий уголок - почти у самого входа. Он изучает узоры на пестрой салфетке сквозь граненое стекло полупустой кружки (никакой другой посуды перед ним нет) и угрюмо молчит. На то, чтобы отодвинуть кружак и разглядеть подробно лукавые рисунки столешника, у него нет ни сил, ни желания. В ипохондрическом изучении салфетки и поверхноснтом оглядывании прочих подробностей заведения он провел более одного ужасного часа, до краев наполненного безысходной мутотой и одиночеством.
      Кирьян Егорович улавливает идущий от сердца позыв жалости к брошенному на произвол судьбы товарищу; он запоздало осознает подлость и нечуткость, проявленную на пару с Бимом, и оттого чувствует себя крайне неловко. Порфирий испытывает те же чувства, но не находит правильных в этой ситуации слов и поэтому помалкивает. Пауза затягивается.
      - Вы меня кинули, - говорит не сразу Ксан Иваныч. Голос его сдавлен, в душе плохо замаскированная злоба, стремительно выросшая при появлении так называемых друзей. И такой свинец в глазах, который проявляется разве что при вынужденном разводе с любимой супругой, с которой живаешь душа в душу, а на старости - хрясь: и по собственной оплошности и женской, непродуманной инициативе приходится расставаться. - Не могли что ли позвонить?
      - А-а-а, - попытался что-то сказать Порфирий Сергеевич.
      - Я пошел в номер. - Ксан Иваныч выдавливает слова медленно, крепясь, чтобы не сорваться. - Спать. А вы сидите, если хотите.
      - Сань, ну Сань! - начинает сердечную речь Порфирий Сергеевич, стараясь отмазаться от оправданий и плавно вырулить на безопасную бытовую тему. Фальшиво улыбнулся. - А где наш Малеха?
      - С какой-то стати Малеха стал "нашим"? - думает Кирьян Егорович. - А до того считался натуральным школьным плинтусом.
      - В пЪзду! - Резко сказал Саня, не реагируя на бимовский вопрос и игнорируя упоминание в бимовской речи имени своего пусть безалаберного, зато подотчетного ему сына, вверенного ему на двадцать дней сроку супругой.
      - Завтра, чтоб как штыки! В шесть ноль-ноль, блЪ, подъем! И баста! - И завершая абсолютно справедливый свой спич, совершенно уж по бабски и неостроумно: "Зажритесь тут!"
      Кирьян Егорович, потупив сподличавшие глазки, сопит. Ему этот санин выпад понятен и логичен, он хочет засмеяться над полуматершинным словосочетанием "и баста", но понимает, что это несвоевременноно. Его как нашкодившего и понимающего свою вину школьника, устраивает заслуженная публичная порка, но не устраивает, мягко говоря, только грубоватая форма. - Вот это пионерлагерь на старости! Попали в переплет.
      Саня нежданно-негаданно стал самым злым вожатым, директором и стоматологом пионерлагеря.
      - Ну, ты допей и иди, - вежливо советует добряк Бим.
      - Сами свое допивайте! Мало вам, да? Нате, вот вам, пейте. Все вам мало! Суки вы несправедливые!
      Ксан Иваныч широким и беспощадным взмахом руки бабахает своим бокалом под носы седобородых старцев. Пена плеснула и запузырилась на столе, быстро превращаясь в лужицу. Пара капель попала в бороду Кирьяна Егоровича, но он капли проигнорировал, опечаленный развитием событий.
      - Э-э-у, позвольте... это же пустяки, давайте разберемся,...кто и почем виноват....В шесть почему? А в семь что?...Мы куда торопимся? Если... - начинает сопротивляться Бим, которому только что примененный метод генерального руководства совсем и опять не по нраву.
      Но, разобиженный дневным невниманием друзей, близких к измене, и не склонный выслушивать никаких объяснений, Ксан Иваныч придушенно сжав плечи, выбирается из-за длинного стола. Более не оборачиваясь и нелепо оступившись на последней ступеньке короткой лесенки, Ксан Иваныч крайне невежливо для джентльмена хлопает входной дверью и покидает негостеприимный кабак с находящимися в нем друганами-алкашами. Он отправляется в хостел, который расположен совсем рядом.
      - Друзья. И это друзья? - думает он по дороге. - Бросить всех нахрен! В πзду! Пусть сами добираются до родины. Если смогут. А ведь смогут бляди! Худые людишки - они как крысы - самые выживаемые.
      Ксан Иваныч идет тяжко, раскачиваясь от горя и кляня друзей - предателей. Ввиду ситуации он даже не думает доходить до светофора (для этого надо сделать небольшой крюк) и пересекает, не останавливаясь ни на секунду дорогу, потом обе ветки трамвайной линии и еще раз проезжую часть в неположеном по немецким правилам месте.
      Добравшись до номера, Ксан Иваныч открывает его, потом ищет холодильник. Но не находит. Он смотрит на уставленный белорусской едой подоконник. Рука его тянется за банкой пива, потом отдергивается как от удара электротоком. Ксан Иваныч еще долго еще бродит в узком пространстве между кроватями - туда-сюда. Подходит к спящему на втором ярусе сыну, долго и задумчиво смотрит на него, поправляет одеяло, снимает готовый к падению ноутбук. Ложится, сняв штаны и оказавшись в синих семейных трусах в мелкий цветочек.
      Через полчаса снова встает, открывает настежь окно и садится на подоконник. Озлобленно жует кусок мяса. Закурив после мяса сигарету, потом другую, Ксан Иваныч всматривается в затемненный Августинер на противоположной стороне улицы.
      Из Августинера изредка вываливают припозднившиеся клиенты. Минут через десять из кабака выходят его друзья и прилабуниваются к бочке у входа.
      - А этим все неймется, - думает Ксан Иваныч. Его нога затекла от сидения. В голове бродят тяжелые думы. Уж от кого-кого, а от Кирьяна он подлостей не ожидал. - Ладно, Порфирий, - думает он, - а теперь и этот вслед за ним. Спорт придумали - кто больше выпьет. А меня специально игнорируют. Я что, не человек? Все для них, для подлецов, стараюсь, а они...
      Через несколько минут молчаливого наблюдения за плохими товарищами и алкашами вдобавок, Ксан Иваныч щелчком отправляет бычок в окно. - А и х...й с вами, - говорит он чуть ли не криком. Затем бухается в койку, забыв снять носки, поворачивается головой к стенке, скрючивает отяжелевшее тело и засыпает неспокойным сном.
      - Утро вечера мудренее.
      Но не тут-то было.
      
      ***
      
      ...В это же самое время в Августинире происходит бурное обсуждение происшедшего инцендента.
      - Ну, дела! Сам же нас с Малюхой бросил. Упорол. Ты же помнишь, как было? С утра? - говорит Бим по уходу Ксан Иваныча из кабака и после нескольких секунд осмысления случившегося.
      - Да уж. Попали, - подтверждает Кирьян. Только теперь к вечеру, увидевши воочию расстроенного Ксан Иваныча, им была осознана величина нанесенной приятелю обиды. - Да, все-таки надо было звякнуть однако. А там бы уж как пришлось.
      - Хуля попали! Мне пох...й. Начальник, бля!
      Браво ерошит свои военные перья Бим.
      - Ч-черт, надо было позвонить. Как-то забылось... Мы как-то все о своем.
      - А сам-то он что не позвонил? Расширил губенки и помчал. ...У нас дела, а этот...
      - Какие у нас ...? Дела - делами, а он как-никак товарищ...
      - Гусь ему товарищ.
      - Бим, ты кончай. Мы конкретно промашку дали. ...Уж давай реально признавать.
      - А он не дал промашку? Малеху, блЪ, по магазинам водить...
      - Мы не знаем. Может он поводил, купил ему что надо, типа бумбоксов, да и освободился давно.
      - Макдональдс! Какой, нахер, бумбоксы. И это мы знаем. Куй с ним с макдональдсом, а если освободился - звони.
      - А он вроде звонил. Или нет? Ты помнишь?
      - В Чехии звонил. А здесь не звонил... Или ...не помню. Может звонил, а мы подумали, что мы в Чехии? - Сходит с ума или специально путает Кирьяна Егоровича Порфирий Сергеевич.
      - Да-а-а. Нехорошо вышло.
      - Кирюха, плюнь. Завтра с утра на планерке. ...Утихомирим. Да, - предполагает свой план мира Порфирий Сергеевич.
      - Какая планерка, завтра подъем и ноги в руки. Все и так ясно - умыться, гараж, багажник свинтить, потом привинтить ...Бензин, заправиться и вперед!
      - О-ё! Багажник. Ё!
      Бим чрезвычайно страшится операций с багажником. В таких ситуациях он старается делать вид занятости чем-то другим: специально медленно носит шмотки, переставляет с места на место чемоданы, рюкзаки и сумки: лишь бы только не заставили висеть на подноже долбанного авто и рыться где-то в поднебесье в поисках крепежных деталей и щелей, в которые нужно потом все эти запчасти просунуть и закрутить рукоятки.
      - Да, блЪ, я за пять минут. Я уже с закрытыми глазами свинчиваю... и завинчиваю, - хорохорится более опытный в этих делах Кирьян Егорович.
      - Ключи сдать, номер принять... номер сдать ...и, блЪ, по коням! - пародирует в лицах завтрашнее утро Порфирий, зацокав тапками по полу и подскакивая на скамейке. - Цоп-цобе!
      - По коням. Эй! На нас смотрят...
      - Куй с ними. ...А спорим, он с утра что-то новое придумает! Вот он всегда так. Ходит-бродит, ходит-бродит, молчит. А голова тем временем думает. Он же босс. Он вперед размышляет. - Бим уверен наперед за утреннее, непредсказуемое для Кирьяна и ясное как божий день для Порфирия, поведение Ксан Иваныча.
      - Все возможно.
      - Да сто процентов - так и будет. Двести прОцентов! - Ударение Бим делает на "О". Так оно внушительней.
      - Поживем - увидим.
      - А мы придем, дверцу запираем и спать.
      - А я, кстати, вчера едва дверь закрыл. ...Там черт поймешь. Не просто так. Только закрыл, а потом вспомнил - ключа-то что-то не помню, ну карточку, возвращаюсь, а ключика-то нету. А ты дрыхнешь - не добудишься! - жалуется Кирьян Егорович.
      - Виноват. А что Малеху не побудил? Или Саню.
      - Ты уже который раз виноват. ...А Малеху попробуй разбудить - он притворится и куй ему на нос, ...типа на нас. Он не добрый. А Саню ...не было Сани ...Он на вокзал зачем-то поперся.
      - Да-а... А этот крендель карточки получил и молчит. Положил на подоконник. И как будто его не касается. Мог бы подойти и отдать. Если по-человечески, - усиливает Бим кирьяновский удар. Малеху оба используют как громоотвод накопившейся злости.
      - Забыл просто. Молодой-зеленый, - пытается хотя бы слегка защитить Малеху Кирьян Егорович. Малехе и так за сегодня досталось немало заочных юлей.
      - Тетю Хулю он забыл. Специально, чтоб спросили. Через ножки поклонились. А ты молодец, сам пошел и выпросил на вахте. Теперь нормалек. Сложно было?
      - Что?
      - Ну, на вахте. Ты же английский не знаешь?
      - А мне зачем английский, если там немецкая тетка? То есть там уже мужик сидел. Я ему объясняю что к чему. Он не сразу, но понял. Чик, сует в... ну в этот, ...типа арифмометра ...электрический ...Фамилию проверил. Тюземьски? - спрашивает. А я ему: - Тюземьськи, Тюземьски. Ес! Кирьян Егорович. Давайте познакомиться... - коверкает слова Кирьян для доходчивости.
      - ...Он на меня смотрит... полисмен... я-я, похож, говорит ...жаль, не пидор, думает, и щелк там, щелк, пробил печать. Дает. А я ему говорю - давай еще - нас же двое. А он уже твою фамилию и не спрашивает.
      - Ты и я? Мы друганы?
      - Ты и я. Насчет друганов не знаю: не заслужено! Спящий сурок это точно. Ха-ха-ха.
      - Э-э-э, ну Кирюха, звиняй подлеца. А сколько ты ему дал... ну, евро?
      - Нисколько. Нахаляву. Так положено. Часть карточек все равно в расход идут.
      - Неправильный ответ. Это стоит чего-то.
      - У меня не стоило.
      - А ты стучал, а я не открываю?
      - Ну да. Дрыхнешь. Сопишь. Коленками дрынчишь. Хоть трусы бы надел.
      - А что? - хохочет Бим. - Ты стесняешься?
      - А что приятного? Полезешь спьяну...
      - А я слышал стукоток. И не стал открывать.
      - Ты что? - остолбенел Кирьян. - Слышал и не открыл?
      - А я лежу, слышу стук... думаю: та-а-ак. Кирюха тут...
      - С какого куя? Я за дверью стою!
      - А я-то не знаю. Я по подушке хлоп - ты тут!
      - Ну, не куя себе - по подушке! Я за дверью, ты что? Причем подушка? У меня морда как у подушки? Ну-ну. Спасибо за комплимент.
      - Ну, извини. Подумал. Ночью оно хуля... Мне снится, что ты рядом. Притих и не храпишь как всегда. А я кому попало не открываю.
      - Да уж. - Кирьян поражен таким омерзительно несправедливым отношением.
      - Вот говори так мне: тук-тук, открывай. Три раза тук-тук-тук. А мы не так договаривались. Ты, например, - тук-тук, а это не правильно. Значит чужой. Вот стучи три тука.
      - Пошел ты в жопу.
      - Ну, стучи.
      - ЗаYбал. Тук - тук.
      - А я спрашиваю: кто там?
      - Кто там?
      - Не ты спрашиваешь, а я: кто там?
      - ЗаYбал.
      - Не понял суть? Вот ночь...
      - А не надо открывать, кому попало, что ли? Это хочешь сказать? А мне? Я - то свой!
      - Не всем открывать можно кому попало. Но под рукой надо... вот такой дрын. А у меня нету.
      - Слава богу, - крестится Кирьян. - А то бы в лоб еще от друга ... дрыном.
      - Ха-ха-ха! - смеется Бим. - ...Заточенный специально вот такой дрын ...на веревке висит. Ха-ха-ха. Причем специально. Дверь так открываешь - смотришь морда незнакома, ...а тут на веревке рядом эта беда... Тя-а-а-желый! Чужой если - куяк ему по морде! Куяк второй раз, если еще стоит и соображает.
      - Ха ха, ха! Мне, по морде?
      - Не тебе, я же рассказываю, как бывает, - веселится Бим. - Куяк ему вот так вот так вот.
      Бим показал, с какой силой он лупит незванного пришельца.
      - Ты не знал что ли? Ну, это у Шмеля ну в мастерской... так было, планировалось то есть. Защита такая. Не знал?
      - Ну, нет, конечно.
      - Ну, йоб!
      Что ж так? Все знают, что у лучшего угадайского скульптора Шмеля дома висит спецдрын, и только один Кирьян этого не знает.
      - Нет, я понял.
      - Во, пошли на улицу с кружкой. Там курнем. У тебя трава с собой?
      - Ты че, окуел? Я ж не курю. С Малехой попутал?
      - А тогда?
      - А тогда это мы специально тебя, ...а сами заодно. Чтоб тебе худо не стало. Выручили.
      - Ха-ха-ха! А неплохо было... - вспоминает свой первый опыт с травкой Порфирий Сергеич. - Помню, паровоз на меня. ...Нешуточно. А ты специалист, да?
      - Было дело. Все надо попробовать в жизни. Да и не понравилось, и ни к чему. А тебе, надо полагать понравилось ...с паровозом. А в нем девки, да? Девки-галюценогены!
      - Голые, заметь, девки! Голые. В дверях ...в вагоне стоят и машут ручками и ножками. Где такое увидишь?
      - Да уж! Вот она - польза дрын-травы!
      
      ***
      
      
      
      -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      3.3.18
      НА БОЧКЕ АВГУСТИНЕРА
      
      
      Стоят Бим с Кирьяном на улице, подперев локтями огромную бочку, под вывеской Августинера. Захотелось курнуть на воздухе, заодно себя показать и прочувствовать вечернюю жизнь рабочего Мюнхена. Уже стемнело. Но машинки ерзают как днем. Жик-вжик! Некоторые орут благой морской сиреной. Велосипедисты домой торопятся. Бим стоит спиной к велосипедной полосе и иногда наступает на опасную территорию. Кирьян подтягивает Бима к бочке поближе. Как бы чего не вышло. Он, хоть и махонький велосипед, но больно, ежели башкой об асфальт.
      Кирьян посасывает пивко и курит простую и дешевую сигарету Nexte из Праги. Бим запускает длинный монолог, изредка отвлекаясь на трубчонку. Он сейчас благородный джентльмен с трубкой. Как доктор Ватсон или Холмс.
      - Пых-пых! - вещает трубочка Порфирия Нетотова. - А потому, что приедем мы одиннадцатого. Должны. А двенадцатого - день города - открытие нашего с Сашей памятника. Перезвоним, уточним. Но пока вроде так.
      - Может наоборот? Чего торопимся. Давай на двенадцатое перенесем... - предлагает Кирьян Егорович.
      - Ну, дак и я про то. Потом сходим - какая разница? Памятник железный. Не убежит. Куда гнать? Мне живым приехать с Парижа надо. Дитятки у меня...
      - И у меня детки. Мне и памятник ваш покуй. Я тут сбоку и даже не сприпеку, - грубо ругается Кирьян Егорович. Ему тоже хочется приехать живым.
      - Не во-о-прос! А вот еще.... Вот Саша вместо того чтобы отдыхать блЪ он закрылся под одеяла... ну всякие блЪ, одеяла, подушки. Чтоб никакой Ъ не доставал: Но мы не ЯТЬ! ... Нет и Плинтус (крепко прилипла новая Малехина кликуха) - он тоже не ЯТЬ. Ответ: понятно. Это значит: Плинтус или я? Типа я его достал. Я Клинова. Так, стоп!
      - Саша всегда будет защитником Малехи. ...Хоть ты чё! - вскарабкивается на монолог Кирьян. - Хоть ты что!
      - Стопудово! Барабан! - соглашается Порфирий.
      Кирьян убежденно, на собственном опыте: "Сын это сын. Какой бы куевый не был, блЪ. Хоть жулик блЪ хоть убийца. Все равно.
      У Кирьяна нормальный сын, сам Кирьян тоже был в свое время нормальным... в основном. За редкими, несмертельными исключениями.
      - Киря тлёй буду! - контраргументирует Порфирий. - ... Вот доча уехала моя. Нюсик. В Питер. (Бим стучит в донышко бочки кружкой очень громко ... звук типа как по чугунку) Ну, они. Надюха побеждала. Нюсик в Москву... международные призы. А я-то против. ...Ну, ум-то... я-то пропил, а они... всё побеждали, а их всех нахаляву отправляли. Оба! Обе! Вот такие обе (Бим нагибается и показывает, какие они ростиком от асфальта - десять сантиметров)... Нюсик поехала. Я б ей... Еп твою мать, а ей... семнадцать...? Восемнадцать? (Загибает пальцы). Семнадцать с половиной лет... Щас вспомню... Уточняю... восемьдесят седьмой год... Июнь. Июнь Восемьдесят семь! Щас ей двадцать два. В июне будет. Да... в июне будет. Значит так. ...Там третий. ...А там, в Америке ...Я сказал так, ... кто хочет,... значит так...: Любовь? - Любовь! Морковь? - Морковь!
      - Ха-ха-ха.
      Кирьян рассмешен и это дает ему право забыться и зафинтилить окурок на дорогу.
      - Эй, я гринпис! ...Я значит вот, хотя я уже был разведен в это время ...Я так: чё-о-о!!! Хо-то хо. Ты то свое делай, а отцовского... благословения не будет... а она говорит - на гастарбайтере замуж женюсь... он какой-то - не помню кто - украинец или кто он ... Я отцовского благословения не дам. Копейки ты от меня не получишь. Мамулька ... мамулька! Ну, она помогает, мамулька, подгоняет на симку на ботву, всяко. Ну, понятно. Я сказал - куй! Всё вопросов нет. Хочешь покушать подороже - арбайтен! Не хочешь - голый вассер! Кирь я конкретно сказал: до сих пор ...добра отцовского ... (стучит по донышку трубкой). Без меня! Они ibutsya уже третий год блЪ ...
      - Да нормально это, - утешает папашу Бима ученый жизнью папаша Кирьян. У меня вот тоже... - Хочет поделиться отцовским опытом Кирьян Егорович, но не может найти щель в бесконечной как транспортерная лента речи Порфирия.
      - Это их проблемы, - перебивает Порфирий. - Но я - отец. Благословения я не дам. Хотят без меня - ладно, слава богу... Другая! Другая, слухай. Дочь четвертый год в Америке! Говорит: - папа-мама может вам денег выслать? Типа я должна. Ну, потому что мы ей билеты... через Атлантику там.
      - Ой! Ёй!
      Бим, увлекшись и взмахнув нетрезвым крылом своим, нечаянно задевает проезжающую мимо велосипедистку. Велосипедистка слетает с велодорожки на тротуар, а с тротуара через бордюр на дорогу и только каким-то чудом не падает.
      - Сорри. Извините, - говорит машинально Бим, даже не обернувшись на случившееся чисто по его вине происшествие.
      Велосипедистка, чертыхаясь немецкими жопами на русского швайна, уезжает прочь.
      - А ну пусть будет так, - мирно реагирует Бим, махнув на велосипедистку рукой от самой задницы, словно отгоняя свой пук.
      - Прикинь...- говорит Кирьян, - девки вправо-влево прикинь... на великах ночью... Хорошо хоть полисмена не прислала. А могла бы. Мы тут всяко неправые. ...А на великах ночью. ...По окраине... Удивительно. Может еще пришлет этого ...полисмена?
      - А! Это блЪ! - Просто и уверенно сказал Бим, как отрезал. - Не пришлет. И понятно сколько стоит ...два рубля ихних. Не в этом дело.
      - Не, а блЪ на велике не бывает. За шестьдесят рублей ночь? Так не бывает. Наши-то за сто - подорожницы. А эти самые обыкновенные ихние: я вас люблю за пятьдесят долларов, а она: найн, не меньше шестьдесят! - Кирьян Егорович артистично вертит шеей и вращает кистями рук, изображая ломающуюся проститутку. - Не хило! А дорогие - за двести, до тысячи и больше. Нах такая любовь, да еще с сифом.
      - А она это ...с работы ...отбарабанилась и домой ... с вызова ... на велосипеде. - Мимолетом оговорил бедную, почти что падшую на асфальт немецкую барышню, Порфирий Сергеич - любимец русских красавиц и ненавистник всех юных германских велосипедисток, попадающихся под горячую русскую руку.
      Бим заводится по второму кругу. Сие означает, что это завершающая фраза перед чем-то другим. По три раза про одно и тоже - это уже диагноз. Шизофрения, в лучшем случае пьяная ботва.
      - ...Киря, мы говорим ей: Дочь доча! С Америки! Моложе вот этого плинтуса ...говорит: - папа я тут работаю на двух работах ...кручусь восемнадцать часов в сутки ...Я хочу отработать. Ы-ы... деньги вернуть. Ну, что вы мне на Атлантику блЪ, давали, ...то да се. Ну ее в Англию посылали два раза ...туда ...она говорит: - деньги деньги вам... Мы говорим доча спокойся а! Успокойся, блЪ! А этот плинтус-то, у него, у Саши, блЪ! Ой! Господи! Дочь с Америки одна... в двадцать два года четвертый год живет: папа я деньги хочу прислать вам... я деньги заработала. На двух работах работала. Этот же - мэн ёпэрэсэтэ! Мужик. Работяга. Понял да?
      - Ну конечно понял, ёпэрэсэтэ.
      - Охренеть и не проснуться! Ну Плинтус! Ред-кост-ный плинтус!
      Щелчком открывается последняя, извиняйте - крайняя, банка-заначка, вынутая из глубин походной сумки.
      - Пошли гульнем, пока звезды не высыпали.
      - А у них звезды как у нас.
      - Только у нас ярче.
      - Ха-ха-ха.
      - Вот так-то, Кирюха! Велика Европа, а дома-таки лучшее!
      
      ***
      
      
      -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      3.3.19
      ТРИДЦАТЬ ДВЕ МИНУТЫ ПО РАБОЧЕЙ ОКРАИНЕ
      
      
      Пожилые пацаны собираются в переулочный поход. Пиво-пиво, ох уж это пиво! Пиво теперь нужно Биму для завтрашнего, утреннего употребления и для одного-единственного глотка на сон грядущий.
      Кирьяну уже достаточно выпитого за день. Но товарища, ночью, в чужом городе и в чужой стране, невзирая на его затею, он ни за что не оставит.
      Бим перед выступлением в ночь пытается сначала сосчитать денюжки. Но не получается: бабло всех мастей без всякого уважения к валюте за день перемешано и свалено в неаппетитную финансовую груду. Тогда он принимается сортировать весь свой капитал по мастям: козырные положить поближе, прочую мелочь схоронить подальше и поглубже, чтобы случайно не обронить. Злотые, рубли, зайчики и кроны, как валюту в этой стране бесполезную, Бим пытается отсортировать от евр, но получается не очень: мозг, плавающий в пиве, плохо руководит руками, живущими теперь без высшего кукловодства своей непослушной арлекинской жизнью. Все как в жизни и в политике.
      
      Жанр театрального сценария.
      Представим сцену ?1. Она без особо мудрых каких движений. Артисты здесь могут играть и говорить, как хотят и что хотят, суть от этого не изменится. Но Бим может играть только так единственно, как может физически. Его движения руководимы не мозгом, поэтому единственно, что может сделать голова, это констатировать совершающиеся помимо ее воли явления.
      Чтобы хоть чем-то походить на Бима и так умело промахивать мимо сумки, чтобы так же похоже и понапрасну ловить в кошельке монеты, чтобы также немощно перебирать губами и складывать из звуков слова, начинающие пародисты должны пройти небольшой курс Станиславского.
      Русский артист перед выходом на немецкую сцену может хлобысныть два стакана водки из немецкого супермаркета "Stolichnaya", "Absolut", "Finlandia" по дорогой цене.
      Немецкому достаточно наYбнуть полстакана тридцати пяти - градусной дешевой, поддельной сивухи "Gorbatschow", "Rasputin", "Ustinoff", "Poluektoff", "Egoroff".
      Затем нашим и немецким артистам стоит потренироваться в ловле руками глубых гуппешек или более шустрых рыбок в аквариуме, научиться танцевать вальс в валенках, вписавшись в половину квадратного метра асфальта, и изучить непристойный словарь Чена Джу от корки до корки.
      
      Бим: - Ой, там...докуя всякого добра.
      Кирьян: - Не доставай... это злотые.
      Бим: - Там-там. Да-да. И некуй доставать. Подождите, милые золотые мои, подожди... подожди. На♫!
      Кирьян: - Вот когда поедешь вокруг мира,то ты сразу по карманчикам. Евры туда, баксы сюда, рупии...
      Бим: - Смотри... рупии... где? Ап! Нету рупий... Зайцы есть. БлЪ! Это зайцы, да?
      Кирьян: - Деньги... Это просто деньги! Тоже деньги. Достань поближе, ёклмн. Ну вот, теперь все...
      Бим: - А это хто? ...Вот оно... на♫ ...рупии-злотые-евры.
      Кирьян: - Это как раз ...да-да-да, правильно, правильно, этих поближе к телу.
      Бим: - А это хто?
      Кирьян: - Это не хто. Выкинь нах. Ну, вот и все. Нету.
      Бим в замедленном темпе, но уверенно: - Нет, это хто-то.
      Кирьян. - Так что...нихто это. Выкинь. Копейки русские затесались. В попу себе вставь.
      Бим: - Вот и оно. Это от-дель-но. Так-к-к.
      Кирьян: - Это как раз не нужно.
      Бим: - Хорошо... Это семечки. Хорошо. Мелочь.
      Кирьян: - Ну да, по большому угадал. По малому...
      Бим. - По малому - это пусть Малеха. Я только по-большому.
      Кирьян запускает леща: "С первого раза вообще-то справился. За такую удачу можно полкружака..."
      Бим: - Вот так. Наконец-то слышу правильные слова.
      Кирьян: - Слава богу, управился.
      Бим: - Ну, ёпть, Киря, блЪ. Всегда ставишь задачу ...себе. А я со стороны послушаю... послушаю... Ага! Если правильно говорю, то и исполняю. Я солдат! Мне давай приказ - я сделаю!
      - Ха-ха-ха.
      - Акху-акху-кху! - Закашлялся от смеха Порфирий.
      
      ***
      
      Слышны приближающиеся немецкие голоса.
      Германия, даже рабочая, по вечерам не спит. Нет-нет, да и пройдет кто-нибудь по тротуару, нарочито громко долбя каблуками перекатистый асфальт. Подмигивают теплыми колерами домашние оконца, буднично просвечивают дверцы полуспящих кнаппе и разногабаритных лавчонок. В темных простенках улиц против древнего обыкновения не стоят накрашенные девушки. И никто не блюет на перекрестке, не обнимает фонарных чугунин. Полусонные людишки, словно бегающие по экрану мухи, доигрывают свою ежевечернюю роль. А их неторопливая синема, снятая умершим от ветхости режиссером, однообразно и заученно игрывается вот уже лет пятьдесят подряд.
      Официантики и бармены поглядывают на часики в мобильниках. И подумывают они о том, что - не пора ли спустить бронь на стекла и поторопить задержавшихся клиентов. Как бы из интереса и любви они осведомляются: "Дружок Name, а тебе завтра в котором часу на работу?"
      На что alles Name Deutschland вежливо и одинаково отвечают, вылизывая последние капли из кружаков: "Да-да, действительно, нам завтра с утра. Спасибо, дорогой фройнд, за напоминание. Айн момент, и мы исчезаем. Работа как волк - может в лес убежать".
      У немцев все не как у русских.
      Вольными шептунками питки выскальзывают из дверей и снова идут по оживленному вечернему городу, шутя и балагуря друг с дружкой, выискивая более радушные места.
      
      ***
      
      Кирьян Егорович преподает Порфирию немудреную, но важную банковскую науку хранения денег и ценных бумаг на себе, изученную им за пару прошедших недель путешествия по родине и заграницам: "Которое наперед, я всегда сую вперед. ...У меня продумано: кто вперед потребует, тот и... я банк, я обменный пункт, мне нужно чтобы по полочкам... ♫♫"
      Бим: - Умно сказано. А этот плинтус, ему по куям! Папа придет и разберется... ♫♫.
      Кирьян: - Все, готово, обошлись без папы, пошли.
      Путешественники отшвартовывают от пристани - гостеприимной бочки Августинера. Шорох кожаных килей по асфальту. Очередной сухопутный променад начинается.
      - Ну-ка, а вот оно пивко, - заявляет Бим сразу за поворотом, ослепленный яркой витриной.
      - Это другой магазин. Не пивной. Смотри-ка, сколько там контрабасов, - говорит правильный штурман Кирьян Егорович. - Целая ёпа рать.
      - О-о-о! - соглашается штурман пьяный. - ♫. Наверно дорого.
      - Стоп машина! - говорит первый штурман, вглядываясь в ценник. - Ба! Сто тридцать рублей. За такой чемодан? О-о-о.
      Бим: - Чего?
      Кирьян: - Цена вопроса. Во!
      Молчаливая пауза. Вояжеры рассматривают витрину музыкального магазина. В ней не только выставлены инструменты, но есть ноты, пюпитры, диски, опираются друг на дружку скрипочки, кларнеты, виолы и контрабасы, электроорганчики, микшеры и микрофоеы, стульчики на винте, подставочки под ноги. Тут же глазурованные, чугунные и восковые Моцарты и Сальери, Бахи, Шуберты, Гвернини - Гварнери энд Паганини. Подсвечник для фортепьянного интима. В коллекции имеются более искусные вещицы: древний тимпан на треноге, набор самшитовых флажолетов, охотничьи рожки, словом, неплохой набор для военного оркестра, для музыкальной приманки бедных зверушек; и есть что выбрать музицирующей мамаше с ее оттопыренным на хэви-меттале отпрыском. Есть и старые вещицы, например аккордеон с дырявыми мехами и высыпавшимися из них картонными нотами.
      Кирьян: - Во! Даром почти что свиристель!
      Бим, умничая: - Тут евры, не рубли...
      Кирьян: - Так я и говорю евро. Только докуя... Рабочий квартал, а цены - ё-о-о! Музычку лю-у-у-бят. ♫♫
      Бим: - Еще ноль прибавь... Немцы они сентиментальные... музыканты - вся страна.
      Кирьян: - Прибавил. И помножил. А вот эта в куй бы не стучала. Контрабас дорогой, поди.
      Бим: - Да, много, сука. Работа - раз! Объем. Смычок... Ботва!
      Кирьян: - Отчего же ботва?
      Бим: - Это не музыка!
      Кирьян: - Да-а-а. Та-ак-то это так. А почем контрабас? Порфирий, а почему контрабас - это не музыка?
      Бим, пропаще махая в сторону контрабаса: - Вершки это!!! Бум да бум. Контрабанда! Нах! - Порфирий, смекнув, решает, что слово контрабанда явно произошло от контрабаса.
      Кирьян: - А на контрабанду цены нет. Это не предмет, а нехороший поступок.
      В коллекции Кирьяна контрабаса нет. - Где же ценник? - Нравится ему этот знатный инструмент, напоминающий антикварную пиратскую женщину тонкой мужской работы. Особенно крутые бока с завитушками и железная нога как у Джона Сильвера.
      Бим: - А это по договоренности. Торг уместен.
      
      ***
      
      Сцена ?2, где русским и немецким артистам, если театр не оборудован крутящим механизмом, надо просто тридцать минут ходить кругами по сцене и останавливаться у каждого аксессуара (стулья, горшок с цветами, бутафорская арка с гирляндой, книжка без страниц, брошенная бумажка, ящик с инструментами, забытый слесарем, непосредственно сам слесарь он же декоратор, снующие статистки, уборщица с метлой и т.д.).
      
      - Киря, а вот тут у меня мани, - вспоминает который уже раз про спрятаные денюжки Бим. - А у тебя где? Не потерял?
      - У меня копилка в этом месте! - Кирьян гордо хлопает себя по застегутой куртке, под которой прицеплен общак и его личные денюжки. - Счет веду, не бойся.
      Бим: - М-да. Киря, а вот у меня отдых это вот так: копилки есть? Есть. Ходишь - ходишь. Бродишь-бродишь. Куетню эту не слушаешь. Приятно..! Нету их! (речь про Малеху). Придешь в номер, сядешь. Опять: кто-то кого-то начнет учить тут сразу: а что, опять нализался? (теперь Бим ведет про Ксан Иваныча) А я, блЪ, двадцать девять лет в отпуске не был... Я отдыхаю. Мне сейчас этот ...плинтус! Что мне делать, блЪ!?
      Порфирий приостановился и проследил взглядом страшную, как немецкие сектантские образа, девушку в искусственно закопченых брючках и сверкающих сапогах по колено, браво прошмыгнувшую мимо. - Во! Баба! Ух, ты!
      - БлЪ, наверное, - говорит неожиданно Кирьян вскобелившимся голосом. - Ей бы еще плетку и мужика в стрингах.
      Бим: - А улыбка-то у ней ха-а-рошая.
      - Сраменная она, - не сдается Кирьян, - клистирная извращенка. Слыхал про таких?
      Бим: - Конечно, у тебя все срамное... Кто о чем думает, тот и сам...
      Кирьян: - Что сам? Думаешь вот я ее сейчас хочу что ли? Эту дуру. Вот идем просто. Совсем просто, не пристаем ни к кому, гуляем.
      - Да, а че, надо же ноги промять, пробздеться... и ей надо и нам хорошо, - заминает тему насилия Порфирий Сергеевич.
      - Да, идешь так... пум-пум-пум... И скорость не наберешь в горку с авоськами. Отдых вечерний. Он лучший! - соглашается поперек совести изрядно уже уставший Кирьян Егорович. Ему пиво не нужно. Упасть бы в койку и забыться до утра. Хватит уже впечатлений, ♫♫.
      Бим: - А время прилично у нас. По местному часов десять.
      Кирьян: - Ну, к одиннадцати, двенадцати вернемся. А в России уже к утру ближе, а мы еще не ложились.
      Бим: - Да не вопрос. Ляжем. Ох, ниггеры, о, блЪ, че они там делают? ♫♫♫, - комментирует он новых встречных, рассевшихся посреди тротуара.
      Негров, перегородивших пешеходное движение расположилось человек шесть-семь. Один перебирает струны гитары. Остальные покуривают, перекидываются фразами, слушают друг дружку. Негры все неплохо одеты. Видимо, каждый при работе. Это не воры, не бандиты, не пьяницы - обыкновенный рабочий люд, разве что не с белой кожей.
      Кирьян: - Все негры. Чернокожие...
      Ближе к вечеру Кирьян Егорович играет роль плохого парня, уставшего от работы в порту, и он постепенно начинает грубить. Ему хочется на ком-нибудь выместить свою обиду за усталость, дать кому-нибудь бесплатно в морду и, успокоясь, пойти спать.
      Бим поправляет Кирьяна, снова устанавливая его в культурные рамки: "Темнокожие!"
      Кирьян: - Извините, темнокожие.
      Бим: - Ах-ха-ха-ха... Тем более... Понятно, понятно.
      Кирьян: - Ну-у-у. А что, так на улочке посидеть, поπздеть на бордюрчике, поговорить по-товарищески - тоже неплохо.
      Бим: - А то.
      Кирьян: - Они тут свои. Радуйся, что мы не в Нью-Йорке. Тут же пришибут.
      Бим: - Это хорошо, что не в Нью-Йорке... Оба-на! Как город? Где мы? Мы в гетто?
      Кирьян слегка взбешен. Он не понимает: то ли Бим так игриво -заковыристо шутит, то ли находится в приличной прострации- по глазам-то не видно, а покачивает Бима всегда: "В Мюнхене, блЪ! ♫♫♫!"
      Бим: - Ну-у-у. Хуля, блЪ! Ни ботвы этой, ни Плинтуса. Хорошо, что мы в гетто! Ни Плинтуса, ни... Отдыхаю, блин! ...Америка! Мюнхен, ниггеры, негры. (По мнению Бима, негры и ниггеры - это разные национальности.) А по мне лучше плинтуса могут быть только негры.
      Кирьян с Бимом хором, один трескучим, другой воскреснувшим ото сна и сипловатым голосом смеются удачной шутке.
      Бим: А это типа наша штраус? Правильно по-немецки говорю? Нам надо влево загибать. Потом вон туда выдвигаться.
      Кирьян: - Штрассе. Она прямо ...потом направо. На-пра-во!
      Бим: - Она шибко далеко? Поворот? Ой, там, блЪ... навылет. ...О, опять там Сатурн. Рядом с нами. Yobana в рот. Одни Сатурны кругом.
      
      ***
      
      Бим вдруг вспоминает долгие хождения по поводу поиска памяти, а потом фотоаппарата взамен и напрасную трату денег на такси.
      - О, ну и пидорас же я. Сколько? Сорок бак... сорок евро? На такси. Блин! За симкой на такси! ПроYбали.
      - Ха-ха-ха. Сам и proyibal. Всех тут в свою беду не кучкуй.
      Бим: - А просто фотик хороший. Ну, может, похуже, чем хороший. Надо. А что делать? Деньгов не жалко, блЪ. Киря, я думаю, сколько мы сейчас кружим..., сейчас туда, потом туда и выйдем... на ...исходную точку?
      Кирьян: - На Байернштрассе, да.
      Бим: - Долго не будем, ...ходим-бродим пока ...пивка если нет, то и не будем!
      Кирьян: Да конечно не будем. Просто так.
      Шум мотоцикла заглушает слова Порфирия Сергеевича.
      - ...Но, если по пути что попадется! То мы... - кричит он сквозь шум.
      Кирьян: - А че встретим? Что мы хотим?
      Бим: - А по барабану!
      Кирьян: - Что, приключений на жопу?
      Бим: - Ха- ха- ха. Тут мы этого не обойдем. Не обойдем.
      Кирьян: - Не обойдем.
      Бим: - Если они попросят - не обойдем. Вау, мотики. Нахаляву. Берешь и едешь!
      Кирьян: - Они приковывают. Не возьмешь.
      Бим: - Да-а-а...
      Кирьян: - Далеко не унесешь...
      Бим: - Да-а-а... На руках не унесешь.
      Кирьян: - А включить - куй включишь. Ну, код надо, понимаешь. Как у всех. И в России тоже код надо.
      - А если надо - распилил и поехал, - говорит находчивый угонщик мотоциклов Порфирий Сергеевич.
      Кирьян: - А! А, кстати, в Голландах мне рассказывали, что там...
      Кирьян Егорович припомнил свою прежнюю поездку в Нидерланды.
      Бим: - Где-где?
      Кирьян: - В Амстердаме. Там самый распространенный вид воровства - это велосипеды.
      Бим: - Не стулья?
      Кирьян: - Не стулья.
      Бим: - Вот так вот? Да-а-а. Ну, значит... А-а-а, стулья, это ...типа, значит двадцать шесть комиссаров. Четверо на сцене, последний в ивановском детдоме... Кирюха, сколько стульев?
      Кирьян: - Если про Ильфа, то двенадцать, а что? Бриллиантов нету, это все сказки Петрова! Он, кстати, уголовник, ...то есть сотрудник УГРО. А Ильф - это первые буквы: Илья, Арнольд, Файн... какой-то еврей одесский. Вообще их три. Еще брат был.
      Бим: - Да-а? У-у-у! Трое? УГРО! А в титрах?
      Кирьян: - Ну да. ...В титрах два. ...Там хитрая история. Вестсайд слыхал? А велосипеды вот они стоят бесплатные, кому-то дорогие. Украл, по дешевке продал. Красота!
      Бим: - За полцены меньше так будет, быстрее. А русским бесполезно - тут же в каталажку. Это дело специальное, у них свой рынок труда. Ночной. Темный. Ну, воровской! Скупка - во! А этот Плинтус! Этот Плинтус, блЪ! - Как бы между делом, снова и снова, поминает Бим зловредного Малеху с отцом-защитником и оттого тоже нехорошего человека, хоть и товарища.
      Кирьян: - И куй найдешь в миллионнике этот лисапед.
      - Канешш-на! ...Евреи - это белые или негры? - неожиданно спрашивает Порфирий.
      Кирьян от таким образом поставленного философско-национального вопроса аж застыл на месте. Бим стукнулся об него: "Что еще? Шину проколол?"
      Задумался Кирьян Егорович: Да, действительно -живут на востоке. На Ближнем, правда. Или везде? Рожи белые. Носы другие. Не негры. Не ниггеры американские Не мусульмане, не христиане. Хотя Христа сами придумали... Иудейцы! - придумывает он.
      - Вот так-то, - удовлетворенно заключает Порфирий и, довольный, плюет на асфальт.
      Рокоток транспорта. Это масенький трактор - ночной уборщик. На нем рисунок немецкого флажка. За рулем молодой человек в кепке задом наперед, в зеленой форме под местный Гринпис.
      Бим, заметив изображение флажка рядом с номером: "О блЪ, я ...я - российский мэн, мне в куй не стучал. А мой флаг где? А где пиво?" - Вспоминает все разом Бим.
      Кирьян: - Найдем, куда оно денется.
      Бим: - А уже не найдешь не фига. Поздно. Все, πздец.
      - Я найду, - утверждает Кирьян Егорович.
      Говорок немецкий. Навстречу идет парочка.
      Кирьян: - Я найду! - Речь про пиво.
      - Я раскрашу. У тебя есть фломастер? - Бим заводит речь про немецкий флаг, который он ему только ведомым способом хочет перекрасить в русский.
      - Фломастер? Накуй? У меня есть, но он такой, лимонно - желтого цвета, - заявляет Кирьян, понимающий всю бесполезность бимовской затеи. Лимонный, да хоть какой цвет накладывай на немецкий трехцветный, - хрена получишь наш триколор.
      Бим: - Покуям! Пусть бляди знают, где наши зимуют. Россия своей поступью... Чей флаг? - Бим достал из сумки какой-то флажок.
      Кирьян: - Это не Дойчланд. Это, это чей флаг?
      Бим: - Дойчланд. Желто - черный. Я сверху Руссию написать хочу. На желтом. Буду. Да. Сейчас буду писать. Фломастер у меня... где есть?
      Кирьян: - Дойчланд? Сомневаюсь. А, может, это баварский какой, может баварский?
      Бим: - Нет, баварский он черно-белый.
      Оба усиленно вспоминают, какой расцветки баварский флаг, но так и не могут припомнить.
      Кирьян: - Странный он какой-то. Может это города какого флажок?
      Кирьян честно пытается вспомнить хоть чей-то черно-желтый или черно-белый флаг. Хоть с южного полушария.
      Бим: - Кирюха! Что-где-когда! Десять секунд тебе.
      - А?
      - Ты Друзь? - Бим выворачивает мозги Кирьяна наизнанку.
      - Чего?
      - Чего-чего. "Что-где-когда", вот! Две попытки осталось. Хочешь стать миллионером?
      Кирьян Егорович наконец-то намек понял. Бим усадил его в телевизионное кресло и теперь он за десять секунд должен определить чей это флаг и получить за это миллион денег или мутных юлей от низменных прусско-германских зрителей, желающих расправиться с тупым игроком.
      - БлY! - мелькает у Кирьяна: "Черный это земля, монах в рясе. Желтый... что желтый? Пиво! Конечно-же пиво, или хлеб, или солнце... Пиво!!!" - орет он наугад.
      - Что-что?
      - Мюнхен, бля! Мы где, в Мюнхене? В Мюнхене. Пиво пили?
      - Ну.
      - Мюниха флаг!
      Бим думает. - Похоже на правду. Но не доказано. - Он помахивает перед кирьяновским носом кривым пальчиком.
      Так Кирьян Егорович запросто просрал миллион. Долларов, или рублей - не важно. И так и эдак плохо. Действительно, не доказано. Пока это просто версия.
      Издалека звучит женский голос: "Nein, nein, nein".
      Доносится мужской голос. Голос что-то бормочет. Слов не слышно. Смех.
      Бим: - Зрители! Три слова у них... Я щас спрошу доказательства. Флаг переводится как с немецкого? Щас я с ними говорить буду. Стяг?
      Кирьян: - Стяг это по-русски.
      - О! Пиво! - Бим вдруг замечает нечто нужное и мгновенно забывает и про флаг и про стяг. Вместе с этим уходят утопические задачи приобретения методом фломастера опознавательных знаков для русской делегации. От Кирьяна Егоровича еще дальше отплывает миллион.
      Кирьян: - Опять пиво что ли?
      - Надо. Мне. - Повторяет который уже раз с бычьим упрямством Бим.
      Кирьян: - Че надо?
      Бим: - Я не могу прийти с пустыми руками! Не Мо Гу, понимаешь!
      Кирьян: - Пиво в магазине, не в кафе. Дорого тут в кафе.
      - А магазинов больше не будет. И кафе не будет, - горестно заключает Бим.
      - Будет! - твердо заявляет Кирьян, - будет! Куда оно нах...
      Бим: - Как определить сколько времени?
      Кирьян: - Щас...пол-одиннадцатого примерно.
      Бим: - Вот так. Мне пипец. А я вот сейчас приду и буду нижайше спрашивать...
      Кирьян подсказывает: - Да ладно, все в холодильнике. Пиво там есть. Надеюсь.
      Бим: - Плюнь. Надежды, бля. Я вот Клинова... типа баночку пивка мне... нижайше, скромно. А он... сам мне: пошел, блЪ! Опять нажрался! Скажет. Точно скажет. И начнет, и начнет.
      - Может и не скажет из доброты, - зря утешает Кирьян.
      - Холодильника-то нет! - вдруг громко заорал Бим. Он вспомнил скромный хостельский уклад.
      Кирьян: - Как это, а точно... вроде нет холодильника. В глазах нет.
      - Ёпа, а вон они пиво несут, - вовремя обнаруживает зоркий Кирьян Егорович нужный Биму продукт цивилизации.
      Бим: - Где?
      Кирьян: - Голос. Вон, где парень с бабой идет с банками. Перед фонарем.
      Бим: - Значит за фонарем. А-а-а- гу!
      Кирьян: - Пошли туда - откуда они. За фонарь. Там пиво. Не заблудимся.
      Тем временем парочка с пивом подошла совсем близко. Бим тут же делает шаг навстречу и преграждает им дорогу, радостно растопыривая руки. Парочка вынужденно останавливается и пытается понять настроение остановившего их пьяного иностранца.
      Бим прилипает к прохожим основательней: - Э-э-э! Скюзьми! - начинает свою отработанную прелюдию Бим, - господа, дамы. (А где кавалеры - думает Кирьян.) Это... бир, хотель, магазин? Где бир? Кирюха, как "где"? Как магазин?
      - Мэгэзин. Kaufen Bier... wo ist Bier, kaufen? - помогает, как может Кирьян Егорович.
      Бим: - Во-во. Бир где? Wo ист Bier тут?
      Немец что-то говорит в ответ. Слышатся слова "гешефт, хильфе, тринкен, бирштубе" и какие-то еще непонятные. Но Кирьян почти правильно понимает, что немец хочет послать их, если не nach, то в пивной кабак.
      - Нет, найн кафе, херр. Купить, кауфен, во мёглих кауфен бир?
      Немец с немкой на мгновение задумались еще, переглянулись, потом разом показывают вдаль.
      - А, открыто? Опен? - спрашивает Кирьян Егорович.
      - Дизе ноу? Дизе я-я-я. Да. - Немцы одновременно качают головами и машут руками в разные стороны. Опять становится непонятно.
      - Цоп-цоке ? О-о-о. Данкешон, - расплывается благодарностями Порфирий Сергеевич, широко воздавая руки к небесам. - О, майн Гот Бир! Бир!
      Немка: О-о-о! Смеется.
      Если немецкий язык Бима назвать плохим, то это было бы слишком большой похвалой. Но смысл, тем не менее, понятен всем. Пивной Бог Бир на небесах тоже един и это радует всех.
      Баг Бир - есть такое пиво, промелькнуло у Кирьяна. Может тут какой скрытый намек?
      - Руссия, Руссия! Мы - Россия, - снова затевает надоевшее уже представление Бим.
      - Я, я, я, - говорят немцы и, посмеиваясь над ненормальным иностранным гостем, уходят в ночь.
      
      ***
      
      - Эх-ха. Нормально поговорили! Выгодно, - радуется Кирьян Егорович.- Вот, а это как раз про этот магазин они...
      Бим: - На велике тут. ...Опять. Мешают. Сейчас возьмем. Где-то надо взять.
      Кирьян: - Да тут это. Давай-давай. Заходи.
      - Хотели, блЪ, и нашли! - Бим радостно хватается за ручку двери.
      Кирьян: - Сам-то справишься?
      - Конечно. Тебе чего взять? - спрашивает Бим.
      Кирьян: - Мне ничего не надо. Я, хорош,гут. Мне данке шон!
      Бим заходит в магазин и создает там незапрограммированную этим вечером суматоху. Вокруг него и продавца собирается куча доброжелателей и зевак. Хорошо слышен громкоголосый с хрипотцой Порфирий. Слегка угадываются гораздо более тихие против Порфирия голоса главного продавца и одновременно управляющего, слабенькие выдохи его помощников и слипшаяся в единый, комариный гул прозаичные советы постоянных покупателей-клиентов - жильцов близлежащих домов.
      - Бир, бир. - Чаще всего именно это священное слово, обозначающее для Бима настоящее счастье и долгожданную находку, несется из-за волшебной дверцы и именно это слово быстренько обретает сладкую плоть, складываемую немецким ангелом Гаврилкой в страждущие бимовские авоськи.
      Заходят, хлопнув дверью следующие покупатели, останавливаются у прилавка и как завороженные, стеклянными глазами смотрят на русского покупателя нищенского образца. - И это в России такие теперь русские? - думают они удивленно. - Даже нищие русские теперь могут ездить за границу? Неплохо, неплохо. Богата, доннер веттер, эта холодная и помешанная революциями страна. Теперь понятно, отчего такая стойкая Россия - она раздает лишние деньги беднякам.
      Кирьяну смешно. Он шарится в своей сумке, опустившись обеими коленями на асфальт, и поглядывает через стеклянную дверь на ужимки Бима.
      - Руссия! Руссия! - несется оттуда залихватский лозунг, который уже почти с утра торчит в ушах и печенке Кирьяна Егоровича. Ему стыдновато за бухого Порфирия, который так замечательно иллюстрирует пьяную Россию.
      "Бим как образ России..." - слышится Кирьяну в одном из будущих критических отзывов о его ненаписанном романе.
      Но что делать: назвался груздем - полезай в кузов. Бима уже не исправить и из корзинки как несъедобный гриб не выкинуть. Только по приезду на родину. А теперь надо только терпеть и стараться не пропустить тот момент, когда Бим полностью перестанет себя контролировать. Да и хорошо, что у германского прилавка нет запрещающего закона долго и что попало болтать.
      
      Проходит еще минут пять. Мимо поджидающего Кирьяна, прислонившегося к цоколю на корточки, в магазин прошмыгивают две пары женской обувки. Непостижимо, но даже не удосужившись поговорить с туфельками, из двери выщемилось тело Бима, нагруженное пивным стеклом, алюминием и какой-то приправой вместо закуся.
      - Пидорасы, - говорит он, - рядом тут живут и...
      - И что? - спрашивает слегка струхнувший Кирьян.
      Не любит Кирьян эту голубую братию. Причем тут пидорасы? В гости зовут? Да и пусть живут себе. Лишь бы не приставали. Липкие они все и грязные.
      - Ты не понял: в Чехии они не были! В Праге. Рядом тут совсем. Представляешь! ...А у меня майка с пивом. О, Чехия, знаем. Не были... Мы с Сибири, блЪ, приехали за тысячу километров, а Чехию знаем. Мы были - они нет. Ни куя! Рядом живут. Соседи. Нам вправо надо заворачивать.
      - Да-да, на Байернштрассе. Помню.
      - Предлагаю...
      Кирьян заранее знает, что собирается предложить Бим. Первым долгом хлобыснуть. Второе - поделиться грузом с Кирьяном Егоровичем. Силенок на пиво у Бима еще хватает, а вот с переноской тяжестей начинаются проблемы. Легкие Порфирия начинают, побаливая, извергать жалко похрюкивающий кашель, и оттого чаще обычного просят хозяина приостанавливаться на отдых.
      - Давай понесу.
      - Понеси. - Бим мгновенно подписывает соглашение об односторонней дружбе и взаимопомощи, и продолжает: "Дак это, они предлагают мне, ну там внутри, значит, водку. По-нерусски написано "Рашенводка". Я говорю: сосать, блЪ! Они говорят: как так? А я говорю: Да вот так, блЪ".
      - Ха-ха-ха.
      - Учить они меня будут, какая водка правильная, блЪ. Говорят "гут, гут". А я так: "отвянь, гнида!"
      - А что, это может немецкий "Немирофф" был?
      Какое в п...зду Немироф! - обижается Бим, - я что, марки не знаю? Там по ботве (теперь он знаменитый бандит, бесстрашно шагающий по Мюнхену) написано.
      "По ботве" - у Бима и в словаре обозначает "ерунда всякая".
      - Вот нам вправо надо, - говорит Бим.
      - Стройка, - констатирует коллега.
      - Стройку придется обойти.
      - Придется.
      - Опять стройка! Арбайтен, арбайтен, по ночам арбайтают. - Порфирий Сергеевич отмечает организованный между двумя домами ревалоризационный процесс. Стройка неярко освещена и загорожена металлической сеткой в крупную ячейку. Бим, уехавши отдыхать за границу, изредка по необходимости, а чаще по инерции вспоминает свое ремесло. Правда, так же быстро и забывает. Стройкой прихвачен кусок тротуара, поэтому путешественники идут по проезжей части вдоль сетки
      - Вот придем.., а что, мы куда торопимся? О чем умном молчите, архитектунг Егорович? - Бим, ухватившись за сетку, остановился передохнуть.
      - Гамбургеры! - невольно вырвалось у Кирьяна Егоровича. У него начало сводить живот с голодухи, поэтому тихо и безо всякого зла вспомнилась вслух любимая малехинская, вредная для здоровья еда.
      - Тю! Не встречал, - безинициативно реагирует Бим, держась за сердце.
      - Не встречал?
      - Не встречал.
      - А в сумке?
      - И в сумке не встречал. Забылось что-то. Да ты и не просил.
      - Не просил, - вздыхает Кирюха.
      - Аджичка дома. Там и поешь.
      Вдалеке показался огромный грузовик. Он движется навстречу друзьям.
      - Давай это, по той стороне лучше... - Кирьян Егорович советует для пущей безопасности перейти улицу. Чтобы перейти улицу, надо сделать всего четыре шага. Но Порфирий Сергеевич принципиален.
      - Не куя, я иду навстречу. По правой стороне пешеходки. А по проезжей по...
      - Если считать по проезжей, то ты уже виноват. Штраф готовь, - говорит Кирьян.
      - Куй им. Они обязаны меня не давить. Русо туристо, блЪ. Давить, что ли будут?
      Грузовик не стал давить русо туристо, но борт промчавшейся машины прижал Бима и Кирьяна животами к сетке.
      - Мог бы зацепить и уволочь, - пожаловался Кирьян. Его нос, преодолев ячейку сетки, уже находился на территории стройки.
      - Троечка вам. Не положено. Им же дороже станет. Видишь, Кирь, старое сломали, новое строют. Затраты!
      - А сейчас выгоднее сломать иногда, чем чинить, - вспоминает Кирьян Егорович весь свой читанный опыт. У них в Угадае до такого еще не дошли. Слишком отстали в практике. Да и деньги не московские. Наши деньги махонькие!
      - Правильный ответ, правильный, - говорит Бим.
      Архитекторы застряли у стройки и рассуждают о немецком способе возведения вставки между двух существующих домов. И сравнивают его с нашим. Строительство не исстари начато. Свежак! Никакой обычной стройплощадки нет и в помине, так как все зажато существующими зданиями. Вся стройка осуществляется изнутри; по-русски назвалось бы "методом с колес". Все внутренне пространство пронизано металлическими и бетонными колоннами, кое-где возведенными перекрытиями, что-то еще в опалубке, а старые здания расперты между собой сложной системой подпорок.
      - Вот это новое перекрытие, оно уширится вверх и плавно перейдет в стену, - утверждает Кирьян Егорович.
      - Плита, о-о-о, да-а-а.
      - А чтобы здание, ну, чтоб эти стенки не разошлись, - взяли и расперли.
      Бим с умным видом, будто всю жизнь работал строителем: "Расперли. Да. Туда забурились, в фундаменты забурились, в стенку. Плиту монолитную туда хуйкнули".
      Кирьян Егорович: - А вообще они не правы, потому что фундаменты нового здания должны отдельно... там же деформации осадочные, а старое как стояло неподвижно, так и...
      Бим, оправдывая неумных немецких строителей: "Да погоди, они еще все сделают... они... они все сделают. Они же немцы.
      Кирьян: - Ничего уже не смогут. Сделали уже. Они по-своему как-то считают. А в центре лестницы нету. Железяки. Внизу мало, наверху много.
      Бим: - Нет, ну, вот, это мне интересно.
      Кирьян: - ...чтоб не упали.
      Бим: - Первый раз вижу, Киря. Ты смотри, площадь, три этажа, блин, расперли.
      Кирьян: - А тут поширше расперли.
      Бим: - Основание оно конкретнее, а там взяли площадью. Это же, это же правильно. И плинтус, меня учить будет, ...сколько травы курить ему... - вспоминает он Малюху, который ничего в своей жизни не построил в сравнении с многоопытным и умным собой.
      Без Плинтуса-Малехи Биму скучно, не хватает острых ощущений и он украшает свою неэмоциональную речь вставками об этом негодном двадцатитрехлетнем мальчике.
      Кирьян: - А хуля. А вообще между этим зданием и тем ...сколько ...метра ...четыре наверно?
      Бим: - Меньше шести. Меньше шести.
      Кирьян: - Да-а-а, меньше.
      Бим кричит восхищенно, как молодая русская экскурсия, состоящая из начинающих бухгалтеров и студенток галантерейного техникума, на строительстве дубайского небоскреба: "Не-е, смотри! И кран туда загнали, кран туда, глянь, вогнали, блЪ!"
      Кирьян: - Ну-у-у. Во-о-о. Как? Во, блинЪ. Не обратил...
      Бим: - По частям доставили ...Ага. Понятно. А как потом сверху его эвакуируют?
      Кирьян: - Без крана никак. Бетон ладно, по старинке, а куски сборные тяжелые, а блоки как? Может другим краном, с улицы.
      Бим: - А нету никого на улице. Давай думай.
      Кирьян: - Вот вопрос.
      Бим: - Вот это вопрос. Ха-ха-ха.
      Кирьян:- Значит потом, ближе к концу подгонят.
      Бим: - Загнать-то, хуля, а как возвернуть? Ну, груз скинут... а далее?
      Кирьян: - Вариант "два" - с вертолета! А, с вертолета тебе если как?
      Бим: - Это потом доставят наверх. А с вертолета? Куй с маслом с вертолета. Ветер! Ветер, блЪ! Все соседи попадают.
      Кирьян, отвлекаясь: - А смотри на дороге - самая последняя "Шкода".
      Бим: - Ну и куй с ней, Киря, не отвлекайся. Шкоды они сраные. Мартышкины машинки. Если б Альфа-Ромео - дело другое. А мне вот это, мне нравится, как расперли. Первый раз в жизни вижу как.
      Кирьян: - Я тоже первый... много чего вот. А в Праге помнишь?
      Бим строго обрезал: - Я - я, я в первый раз. И в куй не стучало!
      Кирьян: - Да понятно. А вот, видишь, стояла раньше двухэтажка, а сейчас будет восемь.
      Бим: - Будет восемь. Да-а-а.
      Кирьян: - Да. А будет восемь, а может, будет и четыре. (Кирьян вспомнил про соглашателя Полония у Шекспира, которому покуй четыре, или восемь, кит там в тучах, или ласка).
      Бим: - Четыре. А куй знает сколько. Как архитектор Калинин скажет, так и будет. Ха-ха-ха.
      Кирьян смеется: - Как Олегович (серый генерал, хоть он и уволен) подпишет, так и будет.
      Бим: - Во как! А, у нас же главный щас... кто? Калинин это...
      Кирьян: - Он всего-навсего художник.
      Бим: - А-а-а. Ха-ха-ха. Художник! А кто не художник?
      Кирьян: - Не помню. И.О. есть, а нехудожника нету. Пока. А Олегович остался. Правила, понимаешь, на все это есть.
      Все архитектурно - строительные загадки этой протезируемой части Мюнхена расшифрованы.
      
      ***
      
      
      
      -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      3.3.20
      КАК МЮНХЕН ПОРФИРИЯ НЕ ТОРКНУЛ
      
      
      - А мы сейчас... - начал какую-то фразу Бим и стал сворачивать в ближайший проулок.
      - А нам туда не надо.
      - А все уже, мы прошли.
      Встречается огромная толпа трезвых немецких мужиков (пивовары Августинера идут со смены?). На узком тротуаре разойтись тяжело.
      - По правилам, все по правилам... - бормочет Бим себе на ум и руками разруливает дорогу мужикам - пивоварам и себе. Сам же поступает ровно поперек своих указаний: свиливает влево, подальше от мужицкого центра и соскакивает одной ногой с бордюра.
      Голоса, не обращая никакого внимания на чужестранные подсказки и на Бима с Кирьяном как на личностей вообще, пропускают их через себя, как тонкую и слабую лапшу сквозь сито. Бим, действительно, выглядит лапшой, свесившейся с бордюра на проезжую часть, а Кирьян Егорович по студенческой привычке (не падать и не сдаваться!) еще как-то держится.
      На улице совсем немного народу и транспорта, но из-за ее особенной узкости эхо гуляет туда-сюда, свободно и громко как в каменной трубе.
      - Откуда столько шума? - удивляется Бим, глядя по сторонам, и замечает знакомый зеленый крест. - Во, бля, "Апхотека"!
      Кирьян: - Апхотека. Опять апхотека. А у нас в апхотеке деньги дают.
      Бим: - А мы все понимаем - "а-пте-ка". Накуй маскировать. Нет, блЪ, Киря... Апотека она - без нее тяжело.
      Кирьян: - А чего тяжело-то? Отчего тяжелые минуты пошли?
      Бим: - Ну, у меня вчера не было таблеток.
      Кирьян: - Ну и что?
      Бим: - Ну что-что. Вот и то! Нету и все.
      Кирьян: - А-а-а, без таблеток нехорошо? Без таблеток неправильно было? Мы же тебе в Праге купили. Вместе. Рядом с Гашеком. То есть со Швейком.
      Бим: - Купить - купили, но забыли.
      Кирьян: - В Праге или дома?
      Бим: - В Праге, дома - какая разница - нету! А я помираю. Мне уже надо. Не могу я так вот, целый день... без таблеток.
      
      Айн, цвай, драй - шлепают путешественники по асфальту. Бим желает забытых дома таблеток и мысленно ощупывает свое черепное давление, уже требующее тщательной проверки.
      - А Клинов сегодня какой-то другой. - Наугад говорит Кирьян первую попавшуюся в голове фразу, чтобы отвлечь Бима от его болячек.
      Бим не по теме: - А завтра мы с утра никуда не пойдем. Побираться у Клинова я не собираюсь.
      Кирьян: - Как это? О чем побираться? Куда не пойдем? Мы завтра в Швейцарию намерены.
      Бим, не слушая Кирьяна Егоровича (он уже внутри своей фразы и живет ею). - Есть пивко. Моё!!! И мне в куй не стучало! Никуда не пойдем. Все, кердык.
      - Оба - на: как не крути, мы опять выходим на... Что это? Ептыть! - Через крышу дома Бим углядел шпиль церкви.
      - Ты смотри, точно церковь. Но!!! Хороша параша, да не наша. Понял про что?
      - Мы промахнулись?
      - Нет, мы сейчас вывернем куда надо.
      - Не надо меня утешать. Промахнули!
      - Я не утешаю. Нам бы и нужно туда, но нам мешает этот дом.
      - Мы не птицы?
      - Не птицы и покуй. Не боись. У нас ноги, ноги! И память. Лучше птиц.
      - Лучше попугая?
      - Поровну. Он только долго живет. И помнит звуки. А мы думаем. Попугай не думает. Ему только жратву подавай. Это он хорошо помнит. И звуки.
      - И звуки? ЗВУ-У-КИ!!! - кричит Бим вдаль.
      
      Страшно гудит эхо. Путешественники уже долго идут по узкой улице, а ей нет конца и края, и нет волшебного поворота на Байернштрассе.
      Бим. - Ну все, писец. Удалились.
      Кирьян. - Чо?
      Бим. - Мы в заблуде.
      Кирьян. - Почему, вот Августинер. Работает. Это рядом.
      Бим. - Не узнаю.
      Кирьян.- Потому что мы с тыла подкрались. Понимаешь.
      Бим. - Арбайтен. Че-то оно...
      Кирьян. - Я и говорю - Августинер. Ночной Августинер. А вон шпиль! Помнишь шпиль? Наш это.
      Бим. - Бывает. Это наблюдательный пункт. Примета.
      Кирьян. - Серьезно. Когда мы проезжали в первый раз, помнишь он мелькнул?
      Бим. - А я ее, а я ее... примету ...ей богу не видел. Старинный шпиль?
      Кирьян. - Может это новодел. Нам какая разница?
      - Мы шибко вправо уходим, - пугается Бим.
      Кирьян. - Вон наша улица!
      Бим. - Каннешнаа!
      Свободной рукой Биму удалось вбить в лоб крестное знамение.
      Кирьян. - Оба на, вот и бабы. С Байернштрассе.
      Бим. - Знакомые?
      Кирьян. - Пьяные.
      Бим радостно. - Значит наши! Вумен, вумен! - орет он. - А мы Руссия. Москва. Сибирь.
      Но женщины прошли мимо, треща как немецкие сорочинские потаскушки. Медленная прогулка продолжается по-прежнему, без баб.
      Бим. - Нет, Киря, Мюнхен мне... меня не торкнул, хоть ты меня убей!
      Кирьян. - Ну, после Праги, после Праги... конечно. Надо было сначала в Мюнхен. Вот я во Львов приезжаю, а это перед Таллином было... Тогда был Таллин, а сейчас с двумя "н" и двумя "л". Перестройка у них!
      Бим. - Меня не Yбет. Альпы. Альпы! Вот Альпы меня могут торкнуть...
      Кирьян. - Ну, Альпы, это конечно. А мне и Мюнхен. Правда, все не так... Не все обошли.
      Бим. - Если бы не Клинов... если бы не Саша... блЪ!
      Кирьян. - А что такое случилось?
      Бим, надрывно скорчившись и выставив пальцами корявые "понты": "На день сократили, блЪ!"
      Кирьян. - А что, ничто не сократили, блЪ.
      - Ну как!!! - ни с того, ни с сего взвинтился Бим, - утром должны были выехать, блЪ.
      Кирьян. - Ну и?
      Бим. - Ну и значит...
      Кирьян. - Пока ничего.
      Бим. - ...в четыре мы должны были приехать!
      Кирьян. - Так. И?
      Бим. - Целые сутки как в ботву!!!
      Кирьян. - Да в рот его... Это случайности.
      Бим. - Случайности. Там случайности, тут случайности. Всегда так. С начала путешествия.
      Кирьян. - Нет, завтра надо просто. Завтра надо нормально прожить, вот и все.
      Бим. - Как Клинов меня на huyach! Туда... как только зайду, так сразу и начнет.
      Кирьян. - Он будет спать. Чем ты провинился? Не боись. Целый день не боялся, а тут что? Струсил, блинЪ?
      Бим капризной девчонкой скуксил губешки: "Я не струсил. Надоело. Надоело!"
      Кирьян. - Да утихомирься. Сделай глаза вбок и молчи...
      Бим. - Нет, ты меня не успокаивай, ты меня не успокаивай...
      Кирьян. - ...Нет, надо на все сказать, что мы согласны. И всё.
      Бим угрюмо: "Я молчать буду. Ты говори, что согласный. А я воды наберу и..."
      Кирьян. - Нет, ну я и сказал, что меня это не Yбет. Меня... тебя не знаю. Отчего должно Yбсти? Где скажут якорную точку, где мы чего... и все!
      Бим. - Точку - точку. Промежуточную точку, вот! Вот где собака... Кирюха, ты не понимаешь: якоря давно забиты...
      Кирьян. - Якоря забиты. Ну, так и что?
      Бим. - А только Клинов... думает... всегда. Мы ходим пока, а он... Все точки поменял.
      Кирьян. - Брось. Главные точки есть. А остальное...
      Бим. - Вот, ого, балкон. Видишь Баухаус ?
      Кирьян. - Сейчас будем шерстить туда. Чуть - чуть туда и мы дома.
      Бим. - Вон то, что ли?
      Кирьян. - Нет, это не наш. Вон нам туда. Вон видишь, написано по слогам: "хо-стел". Даже не hotel!
      Бим радостно: - Мы идем в хостель!
      Кирьян. - Мы идем в Холмогоры!
      Бим не помнит этого кино с Бондарчуком и маленьким Сережей, поэтому тонкого юмора с намеком (Порфирий Сергеевич) не оценил.
      На Байернштрассе СТРАШНЫЙ шум мчащихся автомобилей, просто и еще раз страшный. Редкие машины мчатся так быстро и жутко, что нет возможности перейти дорогу.
      - А перейти надо вот так, - говорит Бим.
      - А где тут так? Стой! Пешеходного перехода... Где тут видишь переход?
      - А вот. Сигнальчики.
      - Нету. Переход - то где нарисован. Нету! Это им сигнальчики. Нам нету.
      - Пешеходного я не вижу. Задавит. Вот здесь.
      - Вот здесь и задавит. Другого пути нету что ли? Что хорошего, если задавит. Хоть на зеленый, хоть на красный.
      - Вот ты на красный будешь идти, да? Пошли туда, вдаль. Там есть нормальный пере...
      - Погоди, вот им красный будет, тогда и... нам означит зеленый.
      - Помедлим, тут что-то не так. Нам не будет зеленый. Это им между собой знаки.
      - Нет, что-то все равно не так. Им красный, а он едет и едет.
      - Пусть едет.
      - Порфирий, на красный зачем суешься? Тут перехода вообще не нарисовано. Надо, им надо. Вот и пусть шмыгают! А мы люди. Не твердые. Мы из мяса и жира. Во! Иди прямо, тихонько пока. Прямая выведет.
      - А далеко?
      Бим послушно бредет вдоль дороги и поглядывает назад, оценивая расстояния до приближающихся машин. Потом он вдруг покачнулся и как подраненый герой-самоубийца, обвешанный гранатами, неровными тычками и прыжками ринулся в прореху. Кирьян матюгнулся и махнул вслед за ним. На трамвайных рельсах ему удалось схватить ковыляющего постреленка за руку. Мужчины оказались в межрельсовой полосе и перевели дух. Бим промелькнувшей беды не осознал и оценивает шансы на следующий доблестный рывок.
      Кирьян. - Так, ну и зачем рискуем? Клинов нас не дождется,если так дальше будем себя...
      Бим. - В смысле?
      Кирьян. - В смысле - не война. Накуй рисковать, господин ракетчик. Бля.
      Бим. - Стоп! Ну не выйобывайтесь, а?
      Кирьян. - Это Вы выйобываетесь. Жизнью своей.
      Бим. - Никто не увидит геройства. Мы прозаично...
      Кирьян. - Ну, для кого ты выйобываешься сам?
      Бим. - Ну, Киря, конечно же, ни для кого. Не для тебя же. Ха-ха-ха.
      Кирьян сухо. - Статую тут не поставят.
      Бим. - А пижонство-то останется! Ха-ха-ха.
      Кирьян. - Не смешно. Ха-ха-ха.
      Эту встречную полосу движения путешественникам, как ни странно, удалось преодолеть совершенно спокойно.
      - Тут у них как в Угадайгороде. Утром они в одном направлении. Вечером в другом.
      - Вот и я говорю: "Надо сначала головкой рискнуть, чтобы потом стало хорошо", - шутит Порфирий. И опять по-дурацки хохочет.
      - Да уж. Ты про что?
      - Думай! У тебя головка зачем? Ну как я... плинтусу... - переводит тему Порфирий, - как я ему...
      Хостел уже совсем близко. Справа по курсу, через дорогу - главный пивоваренный завод пива марки Августинер с большими окнами, вставленными в кирпичную стену. А может, даже наоборот: окна такие огромные, что сначала, пожалуй, поставили окна как онову фасада, а оставшиеся места заложили кирпичами. Кирьян всматривается в освещенную рекламу на фасаде.
      - Что опять не так? Во! Смотри. Вот здесь они варят пиво. Вот видишь бачки... в окнах стоят и написано "Bräustübert Augustiner - Bräu-Bierhalle": августинер-брой... и дальше перевожу: мы изготавливаем одни... четырнадцать лет. Основано в тысяча триста двадцать восьмом году. То есть мы живем рядом с главным заводом. Может быть.
      - Тысяча триста лет - это не охулярд и не тыща, - со знанием дела, подземным голосом вещает Порфирий, - мало ли что на стенке могут написать. Это как у нас - сколько заплатят, столько и напишут. Дом почти новый.
      - Может быть. Дом поновее, чем в тыща трехсотом. Гораздо. Новоделки - переделки.
      Не встревает в спор Кирьян Егорович, потому что не уверен в точности своего перевода и знаком с рекламной практикой вранья; да и корпус дома-завода очень уж внушает подозрение своей новизной. - Лет двести с большим натягом еще можно дать...
      Бим: "Так, ну мы же тут и живем".
      Кирьян: "Да я не про то, где живем. Знаю, где живем. Я хотел..."
      Бим: "Единственно. И я про хотел, только про хостел, а не про хотел. У нас - общага, - не повышайте класс. И мы живем тут!"
      Кирьян: "Мы живем там! Не туда, через дорогу. Через дорогу".
      Бим: "Оп!"
      Кирьян: "Влево и там".
      - Знаю без вашего, - вежливо говорит Бим.
      - А баки-то - это не просто баки какие-то, это бродильники, - завершает лекцию новым познанием предмета Кирьян Егорович.
      - Оба-на! Арбайтен! Работают?
      - Арбайтен! Работают.
      - Арбайтен они круглые сутки... работают.
      - Они металлические, потому им покую.
      - Они тут пьют, а там арбайтен.
      - А там арбайтен. И тут же пьют.
      - Удобно пристроились. Где работают, там и пьют. Ну, все, как у нас.
      Кирьян: "Так, а поссать тут где?"
      Бим: "Тихо! Стоп. А на рецепшен?"
      Кирьян: "Не успеваю".
      Бим.: "Давай подержу..."
      Кирьян: "Писюльку?"
      Бим: "Мебель твою... нашу. Э-э-э..."
      Кирьян: "Я как будто проверяю, там какая текстура за плющом. Так не видно".
      Пауза. Кирьян поливает текстуру стены, пытаясь написать струей свою фамилию. Бабам слабо так на стене расписаться, - решает он, - надо Биму это еще раз напомнить.
      Будто по его просьбе слабо-слабо доносится долгий колокольный перезвон с ратуши. Это значит: ровно полночь.
      - А я расписался на стенке, а бабам... - начал радостно Кирьян, застегивая ширинку...
      - Чаво? Слышишь бой? А пиво...
      - А пиво-то варютЪ. А бабам...
      - А пиво ва-рят, ва-рят. В полночь.
      - Конечно варют. ТЬ. Бабы так как я не могут. Это плюс.
      - Варют, а на седьмой день... все как положено.
      - На двадцать седьмой с половиной - не хочешь? За девять месяцев не распишутся на стенке! - выкрикивает Кирьян Егорович, - бабы! Эйлюля-эйлюля!
      - А, по-разному там. Процесс брожения разный. Чего про баб?
      - Пошел ты!
      - Да и пох.
      Молчанье шмыгом промчалось между друзей.
      - Какой красивый... - Кирьян нахваливает с другой стороны медный, двухэтажный бак, увиденный в окне пивоварни. - В таком баке можно жить, если прорезать окошки, утеплить и... - поперли идеи.
      Но Бим перебивает его.
      - Нет, а после Праги меня не торкнуло, блЪ, а мы его (Мюнхен) весь посмотрели?
      - Брось! Тут миллионик. А ты, брат, не поэт, как рисуешься... - тесь.
      - Вау! Да тут НЕТ никуя.
      - А дальше ДА! ЕСТЬ! ДОКУЯ! Мы только центр посмотрели и то только кусок. Косточку в рульке.
      - Нет, ну центр... Косточку, блин. По большому счету...
      - Центр видели - он неплох, что бы не говорили. А тут мы видели современное... всякое...
      - Говно. Ну, не совсем говно. Квартал рабочих. Тоже интересно. Можно. Это как гетто в Нью... и не приставали даже. С ножами!
      - Камень есть, конечно. Нет, но там-то в Праге многовековая архитектура. Камень помнишь - он дырявый, уже весь в ржавчине, а тут...
      - Ну, сто лет ...ну это вот так. Всяко, - оценивает степень старости Мюнхена Порфирий. - Вот где мы были - это был центр Мюнхена?
      - Да, центр Мюнхена. Альтштадт называется.
      - Как?
      - Альт - старый, штадт - город. Старый город.
      - Нет, ну впечатляет, конечно. Немного, - смилостивился Бим.
      - Там... докуя изнутри еще. Там много двориков всяких... - продолжает набивать бонусы за Мюнхен Кирьян Егорович, которому центр Мюнхен по большому счету нравится. - А то, что в этот раз не посетили, тоже имеет интерес. Там глипотека , музеи всякие, театры. Памятников туева хуча.
      - А ну... как мы там... ну когда в последний раз пиво пили? Это ништяк. А пиво не...
      - В Новой Ратуше?
      - В Новой? Ага. Пусть в Новой. А выглядит как старая. Вот там понравилось. И пиво не...
      - Ты Новую со Старой не путай. Это разное. А если бы русские брали Мюнхен, то неизвестно как сложилось... а то обе новыми были бы. А союзники, мать их... они так... только для виду побомбили. Они уже с немцами наперед дружить задумали, а наших кинуть. Хотя черт его знает. Может, позже задумали. Их президент кто тогда был?
      - Могли сильнее бомбить - все-таки фашистская родина. Нахер президент. Я бы на месте президента для острастки лучше бомбил. Нас-то они не жалели. Брест, Питер... Вспомни всех...
      - Всех не перечесть...
      - С землей сравнили.
      - Сравняли.
      - Да уж.
      - Вот сейчас придем, а я...
      - А вон там вон перец наш. Охра-ной, поет охра-на. Охороняют нас перцы.
      - Ага, перец. Не наш - ихний. Вот мы сейчас придем... я закурю, а он на меня, ну Саша, перец который настоящий: почему ты...то да се!
      - А если ты в окно покуришь, то он ничего не скажет.
      - А курить и со второго этажа окурки кидать - это легко?
      - Он на первом спит сейчас... и...
      - Плинтус, говорю, уплеваный, блин, сидит на койке и окурки вниз. Стреляет через интерьер. Через весь! Я видел. В Праге сам видел!
      - Это пожар...
      - Не вопрос, конечно. Я солдат, мне как надо, так я и веду... а этот!...
      - А я тихонько. Я ложусь спать и все, - говорит в смерть уставший Кирьян Егорович.
      - Куеньки. А я телик буду включать. Я без телика спать не могу!
      - Все, вот наш хаймат.
      - ...Карта! Ключ!
      - А, есть!
      - Два ключа удобней.
      - Опять мимо: один нигде, второй никак.
      - Один мы выцарапали, причем бесплатно.
      - Один никто, второй куй поймешь, а нам приходится объясняться и...
      - Поэтому ничего в этом страшного нет.
      Друзья заходят в рецепцию. Вечером рецепция сообщается с залом бильярда, поэтому кругом гул. Детки орут. Торговля за стеклом идет, но пива не дают. Можно выпросить только бутылочное, нелегально, из под стола и вынести на улицу. Да и то только до двадцати четырех. После двадцати четырех бармена могут запросто выдворить с работы - детки кругом.
      - Я хочу взаимопонимания, - продолжает Бим, заходя в лифт. - А он...
      - Этаж, какой?
      - Третий.
      Вот номер. Кирьян прикладывает карточку. Отпирается дверь и друзья заходят в номер. В прихожке темно. В спальне тускло горит свет. Никого не видно.
      - Киря, надо как-то закрыться, чтобы дверь не открывалась... потому что...
      - Все-все, закрылось, кажется.
      - Все... попробуем. Нет, отсюда открывается, а отсюда...
      Чтобы снаружи не открывалось, я выйду проверять, а ты на атасе...
      - Не надо закрывать! - вдруг донеслась фраза из спальни.
      
      В спальне сидит суровый или грустный Ксан Иваныч - сразу его настроения не понять. На звук двери он соскочил с койки и притворился неспящим веником. И это бросается в глаза, несмотря на все его старания.
      - Иваныч...- сходу начинает куксить Бим.
      - Что еще?
      - Свет включить?
      - Как хотите.
      - Мы пожрать принесли... пивка. Будешь?
      - По кую.
      - Кирюха, давай все на стол, - командует Порфирий.
      Кирьян шелестит авоськами и вынимает скромную еду в виде какой-то сушеной травки, замурованной в пластмассу, и алкоголь.
      - На подоконнике всего до куя, - с сухой укоризной произнес Ксан Иваныч, - зачем покупали?
      - А мы откуда...
      - От верблюда. С Праги есть! С Августинера! Из Бреста везли. Мало вам жратвы? Общак тратить!
      - А сам будешь? Пивка? - спрашивает Кирьян, замалчивая портящиеся понемногу запасы из Бреста.
      - Что?
      - Ну, пожевать...
      - Ну и что у вас особенного? - извращается Саша.
      - У нас гипермаркет. Мобильный пивбар, - радуется Сашиному просветлению Бим, - а где, говоришь, Малеха?
      - Гулять вышел только что.
      - А мы никого не видели.
      - Может в бильярде, - говорит Саша, - а, может, по проспекту ходит.
      - Не вопрос, - сказал Кирьян Егорович. Хотя Малеху он в бильярде не заприметил. А еще Кирьян Егорович понемногу перенимает лексикон Бима. "Не вопрос" - это присказка чисто Бима.
      - Дури курнуть... - решает Бим. Но справедливо смолчал.
      - А что с колонками? - спросил Кирьян Егорович.
      - Нету колонок, - буркнул Ксан Иваныч кому-то в темное окно, - Малеха, понимаешь, уже все ноги сбил, (бедненький, - подумали одновременно Кирьянс Бимом) его переправили в выставочный центр. Я же говорил: утром всё ...
      - Ну и что?
      - Что-что, завтра с утра заберем. Это нам по пути. На выезде.
      Порфирий с Кирьяном многозначительно переглянулись. Вот оно, блЪ, продолжается! Все планы по кую!
      - Что я тебе говорил, - просигналил Порфирий Кирьяну Егоровичу движением бровей.
      Ксан Иваныч, слегка согнувшись, медленно подошел и принял участие в сервировке, где он считал себя асом и никому не доверял.
      - Детали завтра, - сказал он, - все завтра.
      
      ***
      
      Кирьян Егорович с Бимом моют в санузле посуду. В зеркале отражаются их рожи. Бим заметил на лице странное пятно зеленого цвета, сморщился, растянул рот по вертикали. Пятно от этого не исчезло.
      
      - Бимчик, - спрашивает шепотом Кирьян Егорович. Он тоже заметил зеленое пятно. - А ты нашего зеленого фашиста давно видел в последний раз?
      - Который крокодил?
      - Ну да, крокодил. Который человек.
      - Я не уверен, но мне показалось, что в "Олимпии", ну в кафе там рядом. Вроде в отражении. А я повернулся - никого, смотрю в зеркало - вот он, как живой.
      - И я так же. Я думал, что от пива рехнулся. Потому промолчал.
      - Да-а-а... что-то тут не то.
      - Может там эффект такой специальный, ну, типа привидения встроенного?
      - Для привлечения клиентов?
      - Для привлечения клиентов.
      - А не думаешь, что участилось все это как-то, вот, посчитай сколько раз...
      Посчитали. Действительно часто.
      - А он нам ничего плохого не сделал?
      - Не сделал.
      - А мы пиво пили?
      - Пили.
      - Много?
      - Ну-у-у...
      - Ну много, много - не выгадывай.
      - Все от пива!!! - закричал Бим, - траву мы не курим?
      - Только сигареты.
      - И табак!!! - опять излишне эмоционально выплеснул Бим.
      - Чего орете! - прикрикнул издали Саша и тягуче заскрипел кроватью, - все спят уже.
      Кирьян Егорович неприятно съежился. - В школе мы, что-ли? Мы будто ученики, а он шеф.
      - Ну вот, опять, - искренне обиделся Бим, - все спят. Кто спит? Он да Малеха. А мы тогда кто?
      - А мы ОСТАЛЬНЫЕ! - скромно, но с большим намеком сказал Кирьян Егорович.
      - Ха-ха-ха. Мы - ОСТАЛЬНЫЕ. Согласен. Нет проблем. Нет проблем. Мы - остальные. Мы - строительный мусор.
      - Нет проблем. Мусор. Пусть будем мусором. А Саня тогда кто? Мусорщик? Чтоб нами помыкать?
      - ВСЕ ЗАВТРА! - передразнил Бим Ксан Иваныча, - он генерал! Он сказал и баста.
      - Ага. Ибаста... А крокодил меня все-таки тревожит.
      - Завтра. Сказали завтра, значит и крокодил - завтра. Вот мы ему завтра-то про крокодила и выложим. Пусть думает, что к чему.
      - Пусть думает.
      - Кино, блЪ!
      - Кино.
      Бим принялся раскладывать свои сувениры по полу и сортировать по коробочкам и пакетам.
      - А ты волчка-то своего сегодня будешь смотреть? - спросил он с чего-то вдруг.
      - Завтра гляну. Спать охота, - заленился Кирьян Егорович.
      - А ты посмотри сейчас.
      - Лень.
      - Неспроста тебе волчка дали. С секретом он.
      - С чего ты знаешь? - удивился Кирьян Егорович.
      - А я за твоим Себалдой наблюдал очень внимательно. Ну, оченно внимательно. Он тебя просто ждал. Я видел как он обрадовался, хоть и скрывал.
      - Человек просто душевный.
      - Куй душевнее будет. Это подстава, понимаешь! Под-ста-ва! Нас хотят арестовать и подсовывают всякую куй-ню. Ню - бабу голую. Пустышку. Блесну. На живца ловят.
      - Кому мы нужны - русские алкаши?
      Кирьян Егорович все-таки не выдержал, достал ржавый волчок и всмотрелся в него, вращая в руках.
      - ЁПэРэСэТэ! - воскликнул он страшным и унылым каким-то голосом, - и тут тоже слон нарисован!
      - Я же говорил - НЕСПРОСТА ВСЕ! - возрадовался Бим, - кругом слоны и крокодилы. И полиция стережет.
      - Да уж!
      - Гляди, грохнут тут нас с тобой.
      - Похоже слегка на охоту. Да! Дак это, мы выберемся. Мы им закон покажем! - уверенно сказал Кирьян, - не к Гитлеру, поди, приехали.
      - И не в революцию... - угрюмо поддакнул Бим.
      - Не воровать, а...
      - ...а просто поглазеть на них.
      
      ***
      
      Бим, гад, накаркал.
      Кирьяну Егоровичу спалось неспокойно.
      Он как только лег, тут же будто провалился в какую-то глубокую, пахнущую пивом и какой-то иной дурью шахту. И опять, и опять понеслось!
      Опять, ядрена корень!
      Сколько же можно испытывать этого прекрасного человека?
      
      
      2011 г.
      
      
      
      
      -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      
      
      РАССКАЗЫ :
      
      ПЛАФОН
      
      МАСЬКА-НЕДОТРОГА
      
      PARIS ПАРЫЖ
      
      ПЛАФОН
      
      
      1
      Похороны были предостойными, шумными и долгими как все неразгаданное русское.
      Они были настолько достойными всего русского, что Танюша, оплакивая Шефа, здорово "набралась". И настолько долгими, что она, приплетясь на работу едва как, да еще получасом позже положенного, уже не была самым первым жаворонком как обычно. Это не делало ей чести, особенно в ожидании незамедлительной смены и перестановки колец во всей верхушке заводской пирамиды.
      Наиболее вероятным преемником, как поговаривали в верхах и в правлении некоего закрытого акционерного общества "RG", подразумевался, кажется, совершенно бесталанный, но зато самый главный инженер, пронырливый и сведущий в политических раскладах, прекрасно встроенный в свою нагловатую, безнравственную эпоху, староватый по существу, но крашенный под современность, Никодим Генрихович Нещадный.
      Надо сказать, что вычурно стриженый, гладко бритый, пахнущий сверху дорогим "Тианом-ди", а из под мышек молодящим "Олд-спайсом", главный инженер, тем не менее, был по старорежимному весьма строг и вполне оправдывал свою фамилию. Жизнь свою, а заодно и чужие, которых он, так или иначе, касался, Никодим Генрихович подстраивал под свою фамилию и, пожалуй-что, эту неблагодарную, малоурожайную ниву ему частично удалось засеять, вырастить и подстричь по своему рецепту.
      Как водится при таких ярких фамилиях и, особенно, прическе, ему непременно должны были бы прилепить кличку суть клеймо на всю жизнь: и как минимум - "Нещадим", а как максимум - как бы это глупо не звучало и ассоциировалось с известным маньяком двадцатого века - "Нещадило".
      И прилепляли. Только одной-единственной клички на всю жизнь сочинить не удалось. В раннем детстве прозвище было одним, в школе другим, в студенчестве третьим.
      Хотя, что может быть выражено простым нумерованным списком? Ничто. Только количественная сторона.
      Три разных имени на протяжении двадцати пяти лет говорили об умении Никодима-Никоши приспосабливаться к ситуации и мимикрировать параллельно своему возрасту и меняющейся этике - своей лично и Родины в частности.
      Ради справедливости скажем также, что первые клички были результатом полета фантазии несовершеннолетних сверстников, следующие - итогом юношеского хлесткого и задорного поэтизирования сродни бесшабашным забавам вагантов, третьи - мерилом нравственного упадка общества и совершенства его -
      
      Никодимовского - адюльтера. По крайней мере, так казалось тогда окружению; а Никодим успешно поддерживал заблуждения общества.
      Все прежние кликухи и прозвища что-то да выражали, и все были одно хлеще другого.
      А тут, на заводе, не долго соревнуясь в изысках, повторив запись в паспорте, вдруг окрестили скромно и без претензий - Никодимом. Поэзия у людей с возрастом умирает.
      Вот уже последних лет пятнадцать как он - Никодим. Никодим и все тут. Никодим? - что это за имя? Может это кличка пса, котенка, упрямого козлика на мостках судьбы, название Ноля, безлюдной площади, рынка с дурной славой, дешевого вакантного места в книге судеб? Полугородское, полудеревенское, ничего не говорящее, ничего не подчеркивающее, какое-то обыкновенное, бомжеватое, серое, несолидное имя - удар бездушного клерка истертой печатью по свидетельству о перерождении как результат первого же, необдуманного кем-то порыва имянаречения.
      Словом, Никодим Генрихович был чрезвычайно зол на весь последний, окружающий его подвластный народ, придумывающий такие невыразительные прозвища - считай второй, народный, паспорт на долгие времена вперед. И была бы у него такая возможность, засунь его в боярские времена, - он, пожалуй, высек бы всех горе-шутников из этого самого народа, "выскреб бы натурализм", верхоглядство, а зачинателя, автора прозвища - знать бы еще имя окрестителя - попросту бы высоко поднял в звании: то есть с удовольствием вздернул бы к перекладине, вознес ближе к небу.
      Так китайский император "похвалил" некоего мандарина за излишнее старание при неумелой каллиграфии.
      Но своему народу, как говорится, виднее. Видимо, не все так было запущено: в строгости Никодима Генриховича упомянутый злословящий, гадкий, подлый народ находил и маленькие человеческие слабости, и хорошо замаскированные, но, на поверку огромные, бреши с соответствующими изъянами и философским или иезуитским объяснением каждого из них.
      Пунктуальность и обязательность - вот что стало его военным кличем, фишкой, фигой, которую он носил в кармане, начиная с детсада, мучая и стращая ей друзей по горшку, подруг-чаевниц, безмерно любящих родителей, бросающих его по этой бухгалтерской причине нелюбящих сожительниц, сереньких соглашательниц - жен, мудрых и не очень преподавателей, слабохарактерных начальников и даром никому ненужных, посмеивающихся за спиной в кулак подчиненных.
      И - болтают - именно такое грозное немецкое словосочетание "пунктуальность и обязательность", набранное сорок восьмым кеглем, верховодило скучнейшим наполнением его дипломной работы, нарушившей от пошлой несовместимости указанной выше пунктуальности с художественным формотворчеством гуманитарную, болотообразную - с легким запашком машинного масла - институтскую благодать.
      - В пунктуальности - залог нашего успеха, - стал поговаривать он, едва только примерив новые погоны, и чуть-чуть оглядевшись кругом, - каждый из нас мнит себя специалистом: один талантливее другого. Может так оно и есть, но ты покажи делом! Покажи и докажи! А что у нас? Да одни обещания, одни завтраки! Для него - тут называется конкретное лицо - попасть вовремя на обед есть главная цель художественного (инженерного, офисного, прочего планктонного) существования. А как доходит до заказа, даже интересного, перспективного, нужного ему самому заказа, то его, черт возьми, тут же нет на работе - понос, видите ли, его разобрал, то ему срочно понадобилось везти супругу в роддом, а на самом-то деле - дело плевое: сквозанул и тут же вернулся. Нет же, он два дня отсутствует, страдает, понимаешь - роды будут трудными - говорит. Да сам что ли он рожает? На третий день, задним числом, когда все уже давно позади, готовится к мальчишнику. - Тут пауза. - Какой может быть мальчишник, нахрен! - самому уж под пятьдесят, наклепал детей немеряно, а все по-прежнему хорохорится. А от всего этого он, естественно, устал и тут же требует, чтобы ему на палочке преподнесли... на крайняк Сочи, а он, видите ли, заслужил Венецию и Лазурный Берег. А недавно погрезил в постельке с супругой и стал шантаж мастерить... и, чем бы вы думали?
      Молчание.
      - Канарскими островами вот как, ни больше, ни меньше. Место, куда только богачи и проститутки ездят. Разбаловались. Приехали!.. Ну, так что? Спецлечебница у нас тут для мечтателей, или все-таки завод? Молчите? Тоже отдохнуть захотелось по-ихнему?
      Снова молчание в ответ.
      - Курорт, понимаешь, развели, лотерею исполнения желаний!..
      За троеточиями и восклицательными знаками у Никодима Генриховича много других ярких примеров потребительского отношения к работе - в магазин не ходи!
      Главный инженер делил и фильтровал больных ленью работников - а других, по его мнению, не было - на классы по принципу пунктуальности.
      Классы-диагнозы были такие: принципиальные лодыри, растяпы от рождения и тяжело давшиеся, но воспитанные под его личным хворостинным руководством, трудоголики.
      Должность и талант человека для отнесения его к предначертанному пункту Никодимовской классификации не имели ровно никакого значения.
      Никодим уравнял в претензиях на значимость основных специалистов: стеклодувов, резчиков, дизайнеров, менеджеров-перспективщиков и сотрудников-клерков, протирающих штаны в офисном центре, бухгалтерии, отделе печати, секретариате и даже в никому не нужной полупустой технической библиотеке, прозябающей по инерции времени.
      Исключением у него пользовались только директриса интегрированного в завод Музея Стекла (в народе "Стекляшка") и то - благодаря ее неотразимой внешности, аккуратным - по двум циркулям - передком и весьма обширным познаниям в своей специфической области - то есть тем и там, куда вход Никодиму Прокопьевичу был строго заказан; соответственно не был ему понятен как предмет, так и причина неуважения его как личности.
      Претендовала на особое положение пара-другая бойких, высоко ставящих себя музейных коллег младшего ранга и женского пола, вольготно прогуливающаяся по цехам в поисках новых доморощенных шедевров и - надо же - имеющая право слова и советов касательно новизны и качества.
      Ходили эти дамы в туманно струящихся сарафанах, с вшитым стеклярусом и народными узорами, обрамляющими особенности женского тела. И эти стеклярусы, и эти узоры являлись словно удостоверениями их редкой науки и неограниченных прав к причислению или исключению мастера с его вещицами из списков мирового искусства.
      Никодим Генрихович считал проще. Сарафаны с бисером и дешевые, но элегантные бусы на шеях этих достаточно независимых птичек-сотрудниц, по мнению Никодима Генриховича, придавали заводу необходимый рекламный шик и профильную уникальность.
      Все бы так ходили!
      - А мы не будем так ходить, - говорило совокупное остальное большинство женщин на собраниях: "Мы люди современные, и не пижонистые... как некоторые наши ретродамочки. И в разных там музейчиках не работаем. Мы - мастера, а не мастерицы, не Плюшкины и не хранительницы допотопного очага. Нам джинсы не мешают развивать народность и этнографию. Еще: мы хотим создавать осовремененные и уникальные, персональные вещи. Нам ваше соотношение бизнеса и искусства не по душе. Не рядите нас в свои одёжки. Плевали мы на ваши личные вкусовые пристрастия".
      И последний камень в радужный огород Никодима Генриховича, заросший венками из хризантем, васильков, маргариток в уровне его макушки, и где с неба в равной степени падают как бесплатные бананы, так и заслуженные ордена: "Вы - просто технарь-недоучка, тупой менеджер, вы ни хрена не понимаете в искусстве!"
      Не смотря на немалую толику правды в женских, эмансипированно революционных высказываниях, Никодим мнил себя не менее чем маэстро Васильевым в неимоверно важном для человечества стеклодувном мастерстве, где теперь наравне с мужчинами порой работают женщины и губят свои потроха, и родные легкие, и здоровье будущих детей надуванием тяжелого, вредного, горячего художественного воздуха.
      - Мир погибнет, - говорит он с пафосом, не меньше, чем какой-нибудь самоуверенный Бокль-Мокль, или нахальный, въедливый Фрейд, обращающие людишек неверующих в свою философию, - он превратится молекулы, цивилизация - в камень, папоротник в уголь. А копни культурный пласт - что мы там найдем в память о нас? Думаете металл, реакторы, остатки бомбоубежищ, а в нем наши обожаемые косточки? Да ровно ничего! Только обожжённую конкурентами глину и наше родное стекло, если его кто-нибудь возьмет с собой на память или нацепит на себя перед апокалипсисом. Вот взгляните на Софью Ярославовну...
      Народ непременно обратит взгляды на Софью Ярославовну... А Софья Ярославовна, пунцовея от стыда, замечется в переднем ряду, начнет прикрывать украшения и бормотать: "Ну что Вы, что Вы Никодим Генрихович, разве дело во мне... я пока еще не хочу обращаться в пыль, пусть цивилизация еще поживет...
      Вот его другая, почти-что стандартная лекция, напетая нескольким поколениям как стих, как колыбельная для хорошего сна, или как полезная, почти-что генеральная, утренняя и обеденная молитва:
      - Путь в Лувр начинается совсем рядом. Вон там, за стеной, первая ступенька наверх. Без музея вы - просто завод, изготовитель бесполезных вещиц на продажу, пусть и пользующихся временным спросом. Это может внезапно закончиться. Кончится мода на старое - и нам конец. Мы сами можем создавать моду. И большую моду, правильную моду, путеводную звезду, так сказать. Правильно я говорю, Софья Ярославовна? - И он вперил в нее взгляд, а пока Софушка собиралась с мыслями, нашел очки, мгновенно примостил их на носу и стал шелестеть бумагами, сложенными стопкой на трибуне.
       - Ну так что, Софья Николаевна? - И, глядя в нее, замахнул воды из стакана.
      Софья Ярославовна пригорюнилась от того, что опять весь зал обратился к ней, а на задних рядах даже начали привставать с мест, чтобы увидеть вживую ее и причины ее замедленной реакции. Ей пришлось встать, поддакнуть и сказать пару слов в защиту музея; а потом она упала в неудобное, жесткое кресло, связанное в коллективную цепочку с такими же другими, и уткнулась взглядом в свои колени. Ей вовсе не хотелось, чтобы таким образом и таким менторским тоном Вадим Генрихович цитировал и упрощал ее выстраданные мысли, фактом своей собственной бездарности тут же нивелируя их.
      - А что для этого нужно сделать, позвольте спросить у почетного собрания? - продолжал докладчик, - молчите? Нечего предложить?
      Из зала донеслось безутешное и простецкое, вечное как песня рыбака о путине, как лозунги рабочего о свержении мирового зла, как плач старого крестьянина о дороговизне фальшивых паспортов: "Хорошая зарплата! Зарплату выдайте - тогда поговорим!"
      Не слышит ничего Никодим Генрихович, не желает слышать голос трудового народа.
      - Так вот, господа художники, стеклодувы, получатели денег за безделье, - реклама нужна! Только тогда в кассе появятся деньги. Реклама и коллекция. Или даже наоборот: сначала хорошая коллекция, а затем реклама. А реклама через музей - наш главный рыночный инструмент, двигатель, катализатор прогрессивного и одновременно кристаллизатор, допинг, ксанор, эфексор, антидепрессант после сквозного ранения мозга, кислород, доппамять в операционке и вечная заморозка самого лучшего из самого что ни на есть достойного и народного.
      Так утверждал сверхумный и современный донельзя Никодим. И не жалел денег на выставки, презентации, зарубежные конкурсы.
      И, действительно: музей, и его содержимое приносили ощутимые бонусы.
      Особо ощутимые золотые и бриллиантовые бонусы красовались на директрисе музея Софье Ярославовне Чащиной.
      - Наша Софушка, - так, не стесняясь, называл ее Никодим, старомодно целуя ее разглаженные кремами, пахнущие жасминами руки, находясь в самых неподходящих местах: у общипанного стенда с передовиками, в убогой столовой на такой же допотопной раздаче, у общего рукомойника при входах в не отличающиеся особой гигиеной туалеты... - наша Софушка, - говорил Никодим, - по существу главный золотой винтик швейцарских часов, бриллиант нашего завода.
      Пусть будет так, как считает руководство. Винтик, пусть даже золотой, - не штурвал и даже не рычаг электросчетчика.
      - Денег в кассе хотелось бы иметь побольше! - считает простой народ
      2
      Танюша не была старообрядчицей, проповедующей сарафаны, тем более не была ни стеклодувом, ни доработчицей-резчиком, ни даже составителем рецептов или помощником мастера по печам. Она носила стринги.
      И она советовала делать это каждой женщине, желающей видеть в себе женщину, а не предводительницу кастрюль.
      Она работала бессменным секретарем, и давненько этак - даже трудно сказать точно, сколько лет подряд, - прислуживала Шефу.
      Она, не прикладывая неимоверных усилий, а методом естественной бочковой выдержки, не нытьем-мытьем, так катаньем, фактом своего существования в соседнем кабинете приблизилась к Прокофьичу (так в просторечье звали почившего в небытие Шефа) на столько, что, в конце концов, стала известной, достаточно незаменимой в житейских делах и одновременно самой расхожей, исключая, конечно же, Софью Ярославовну, фигурой заводского фольклора.
      Медленно и верно она стала, хоть и скрытой за ширмой, вовсе не главной, не ключевой, но все равно что-то двигающей или помогающей двигать помощницей кукловода.
      Приблизившись к кукловоду и, само собой, к тому месту, где пишутся сценарии, она, сама того не ожидая, оборотилась в необходимого по стандарту жизни заводов того самого персонажа - всего на виду, чьи поступки, внешность, оплошки, высказывания, манеру пить и говорить, сморкаться, плакать, нечаянно пускать ветры, ходить гурьбой в туалет без защелки, стоять там на стреме и совершать иные противозаконные действия - принято обсуждать и обсмеивать на каждом перекуре.
      А, кроме того, про Татьяну шептались не только на заводе, но не забывали и выйдя с территории. Неожиданно, будучи за рулем, вдруг вспоминали Татьянины промашки и словесные перлы; разжигая уличный гриль и услышав трескоток угля, вдруг начинали посмеиваться за ее характерное, заливчатое, дробное щебетанье и заразительный смех, слышный даже через стеклянную стенку в конце коридора, и вспоминали при этом почему-то павлина: где они могли слышать и видеть этого павлина? Разве что перья на актрисе местного комедийного театришка могли вызвать такую ассоциацию.
      Щелкая орехи или грызя арахис, вдруг вспоминали, как секретарша делает тоже самое, но только шпионски, украдкой, и как она - думая, что ее никто не видит через стекло - складывает скорлупки в выдвижной ящик, в аккурат сверху, на самые последние письма. Да так неумело, что начальство иной раз удивляется - отчего это свежая корреспонденция доходит такой чумазой - вся в черных пятнах и мокрой, если дождя на улице нет, а разносчица вполне в здравом уме, спортивной форме и пользуется надежным непромокаемым портфелем.
      Впав в детство, и получив от ворот поворот, кто-то вымещает зло на Танюшке, используя зеленый дощатый забор, что рядом с остановкой: он вместе с более доступной полюбовницей выцарапывает ножичком Танины огромные инициалы, прибавляет к ним "В.П." и врисовывает между них сердечковый смайлик с гримаской скорби. А сердечко художник пронзает жирной, оплывшей, интернетовского вида стрелой.
      Таня стала ежедневной, повторяющейся записью в бесконечной книге фабричного Сурка.
      И при всем этом негативе для жизни этих и других - низших, отдаленных пользователей - юзеров, ламмеров, зрителей, уборщиц, прочих статистов человеческого спектакля - классическая секретарша Таня была хоть и не всесильной, а всего лишь на четверть, на осьмушку, на одну шестнадцатую могущественной, но зато весьма реально полезной версией весельчака Карлсона, копией Айболита - спасателя всех грустных зверюшек и детей, утешающих их несчастных, затюканных мам, ютящим бесхозных собак. То она становилась отражением Мойдодыра - грозы всех бюрократов, пройдох и гадких заводских нотариусов с кассирами, только и умеющих, что создавать в коридорах очереди и порождать конфликты.
      Если Таня давала слово, то - если допустить такое нелепое сравнение - она крепко держала его за руки, за ноги и не отпускала до тех пор, пока из воздуха не превращала в опознаваемый объект, который можно пощупать и положить в тарелку перед голодной ребятней многодетной семьи, или открыть этим малым предметом дверь, пусть и не новой, но зато увеличенной на одну комнату квартирой.
      
      Изредка, в беседах с Шефом наедине, забываясь в распределении ролей и совершенно не придавая этому особого значения, будто из скользкой рогатки Таня самопально выстреливала его кличку, и тут же, абсолютно не робея и не считая это таким уж большим грехом, шутливым, почти-что семейным тоном, даже не будучи хохлушкой, вспомнив какую-то древнюю, гоголевскую что ли шутку, коверкала язык и "звинялась за выскок".
      А Шеф, между прочим, был старше ее на двадцать пять лет.
      О Танюше ходили уважительные анекдоты, где она была не Анкой-пулеметчицей, не Петькой-губошлепом, а, как минимум, комиссаром Фурмановым.
      А еще ее подозревали в некоей особого типа близости с умершим.
      По мнению большинства трудящихся, молчаливый союз Танюши с Шефом укреплял мощный, уютный и широкий директорский стол с ногами-колоннами из местного, заводского производства по эскизу самого Шефа литого стекла. Помогали этому просторные дубовые подоконники, плюшевые шторы, запыленные по итогам месяца и хранящие множество тайн. В тени этаких шикарных, знойных, амазонистых портьер можно было бы при желании поселить проявочную - без единой световой щели - черно-белую лабораторию.
      Радовали и поражали посетителей многолетние, растительные чудеса природы, расставленные по углам и вдоль окон, и даже за окнами в навесных почти-что французских ящиках, щекочущие не только взгляды, а, весьма вероятно, но совершенно бездоказательно, разновозрастные тела директорско-приемного блока.
      Из окон заводского генштаба, по которому нестареющие, пленительные, точеные Танины ножки намотали тысячу километров, открывался прелестный вид на предзаводский парк, заросший древними сребролистыми кленами и скромными по возрасту и размеру голубыми елочками.
      - Совсем как мы с Василием Прокопьевичем, - подумывала Танюша иной раз, входя в роль фаворитки и любовницы, между делом рассматривания заоконных пейзажей аккуратно поливая в горшочки из дамской, чувствительной лейки.
      - Вот семечка, надо ее убрать. Кто мог засунуть семечку в цветок. Да неужто сам Василий Прокопьевич? Бедненький! Уж и показать-то ему нельзя, что он тоже обыкновенный человек и ему иногда хочется пощелкать семечек.
      Но в урне не было полагающейся после этого зла кулечка с шелухой.
      - Неужели с собой в кармане уносит? - размышляет наивная, жалостливая Таня, превращая обычное шкотное или просто случайное, залетное дело в предмет домашне-детективного, примитивного дарье-донцовского расследования.
      В кабинете Шефа она, не доверяя штатным уборщицам, каждое утро производила так называемую переуборку, дошлифовку - как она выражалась, - пользуясь терминологией мастеров: то есть водворяла на свои законные места предметы интерьера, раскладывала по науке канцелярию, папки, книги. Двигала и с точностью до миллиметра расставляла телефоны. Проверяла салфеткой качество протертых поверхностей и в случае неудовлетворительного состояния прыскала вечно находящимся в секретарской ячейке-аптечке стеклоочистителем, протирала обнаруженные пятна, и напрочь стирала с лица Земли мизерные островки пыли. Ей нравилось это занятие: она словно соучаствовала в некой законспирированной, спрятанной в вещах интимной жизни Шефа.
      Не будучи педантичным чистюлей, Василий Прокопьевич Мерёжкин этакие свойские Танюшины замашки особо не приветствовал, но и не мешал.
      Единственный только раз Танюша, проворонив время прибытия Шефа, крупно оплошала.
      Шеф застал ее в тот момент, когда она вдруг задумала переворошить и обновить содержимое хрустальной вазы, больше похожей на старомодного вида дешевый плафон, стоящий в центре прозрачного гендиректорского шкафа-выставки избранной продукции хрустально-стекольного завода "RG" Русский Глас.
      Только что вошедший Василий Прокопьевич неестественно дернулся, выронил лилово-синюю фетровую шляпу, перешедшую к нему по наследству аж от деда, и, нагибаясь, отчетливо и сердито то ли быстро пробормотал, то ли медленно и как-то по стандартному выкрикнул:
      - Стоп, стоп, стоп!
      Таня онемела, почти-что вошла в ступор. - Ой! - Сухая роза вонзила в ее руку шип.
      Василий Прокопьевич мгновенно отреагировал: "Вот этого как раз делать не нужно, дорогая Танюша!"
      Что за черт! Что за дела! Ехидничает? Не серьезно это. Танюша попыталась было извиниться и привести аргументы, что, мол, в этой вазе пора уже навести порядок - кофейные зерна (ваза битком набита кофейными зернами) уже в пыли, а воткнутые цветы в ней давно высохли, осыпались и уже производят вид заброшенного кладбища.
      Но Василий Прокопьевич прервал ее на полуслове:
      - Во-первых, поберегитесь - от маленьких сухих шипов бывают большие неприятности. Во-вторых, я Вас прошу, дорогая!
      Так и сказал еще раз - дорогая. Это не послышалось Танюше. Он именно подчеркнул: - "дорогая". И "прошу". Эти слова сладким, разъедающим елеем пролились в контейнер затемненной и томной, все ждущей чего-то Таниной души.
      Контейнер еще не был заполнен - в нем вообще хорошие и добрые слова от людей едва покрывали донышко, а последние - искренние и настоящие, от мамы - были последними и лежали - никогда незабываемые - на самом верху.
      Изголодавшаяся душа Тани съежилась как желудок хворого, заблудившегося на скользком глинистом берегу теленка, на которого пока только поглядывает со стороны сытый крокодил. Который сам хочет не только кушать, а еще немного - и может запросто погибнуть без посторонней помощи, ...поэтому Тане хотелось слушать еще и еще, протянуть руки к Богу, Спасителю, вот он рядом... слушать и наполняться звуками и смыслом звуков, складывающимся в слова. Остальное было уже не важно, так как после слова "дорогая" все остальное просто было фоном, декорацией для бутафорского оформления настоящей, подлинной "дорогой Танюши".
      - ...Я Вас прошу оставить в этой вазе все как есть и не трогать в ней ничего, какого бы вида она не была, ...разве что пыль снаружи позволяю вытереть... - прервал неслышный, душевный Танин всплеск Василий Прокопьевич.
      Он по-прежнему держал марку и оставался Шефом.
      Танюша пожала плечами: "Дорогая! Все равно она теперь - дорогая".
      - Понимаете ли, и даже не вздумайте обижаться, - продолжал Василий Прокопьевич, - я дальше не хочу объясняться. Но сообщу единственно следующее, позвольте это будет моей прихотью. Важной прихотью - не детской. Это не только для Вас, но и для меня табу, табу с большой буквы, понимаете? Запрет... я дал слово...
      Танюша наклонила голову и внимательно слушала. Перед ее глазами разворачивалась какая-то тайная история. Это наверняка связано с какой-то давней любовью Василия Прокопьевича.
       - Можно я вставлю цветок обратно? - спросила она, наслаждаясь произведенным фурором, - один-единственный цветок. Я вставлю его на место... как было до этого... я запомнила. Простите меня, Василий Прокопьевич, я не знала... не думала. Извините, - и Танюша принялась засовывать стебель вглубь кофейной насыпи, - я помню, я знаю.
      Василий Прокопьевич "смилостивился", глядя на усердие секретарши, и, воспалившись давним романтизмом, читая классическую литературу, грезя сентиментализмом, говоря и без того старомодно, теперь заговорил еще более выспренно:
      - И меня извините милосердно. Мне нужно было заранее предупредить. Дарье я об этом сказал (Дарья это уборщица)... а теперь и Вам, милочка, говорю. Лучше поздно, чем... Поинтересуетесь еще, догадаетесь, когда станет нужно. Но, собственно и так понятно. И все на этом. Инцидент закончен. Исчерпан, вернее. Вы меня поняли? Вы не будете на меня обижаться? Не будете держать зла? А хотите я Вас рассмешу.
      Но рассмешить не удалось. Василий Прокопьевич производил шутки неуместные, как несертифицированные блины пёк. И видно было, что он делает это через силу и лишь для того, чтобы как можно быстрее и дальше отплыть от антипатичной или неуместной темы.
      Танюша и не обижалась. Она по нечаянности словно проникла в какую-то сокровенность Василия Прокопьевича, и оттого он стал к ней сразу ближе, роднее. Была бы возможность - Танюша припала бы Василию Прокопьевичу, терзала бы его рукав, а Василий Прокопьевич предлагал бы ей с извинениями свой чистый носовой платок, чтобы смахнуть с ее лица слезы возникшей радости и порыва откровения.
      Загадка хрустальной вазы тогда не была разгадана. А затем все опять само собой вошло в свое русло.
      Жизнь ее и принятый межкабинетный этикет почти совсем не изменились. Разве что между Танюшей и Василием Прокопьевичем была теперь связующая их тайна. Тайна хрустальной вазы, так по-дурацки похожей на старый плафон. Может, если эту вазу как следует потереть, то выскочит молодцеватый Джин и мгновенно исполнит Танино желание? Может этого боится милый, дорогой, слабенький на чувства Василий Прокопьевич?
      То же самое и с внешней публикой. Изменения вечно бледного цвета Таниного лица на розовый, и волнительных движений в ее душе, запрятанной невесть как далеко, публика попросту не заметила.
      Она - публика - продолжала терроризировать Танюшу обыкновенным, обыденным, совершенно для нее иногда неинтересным.
       Лесть, разбавляемая шоколадками и букетиками с ближайшей аллеи или клумбы - на выбор и соответственно уровня фантазий гостей приемной, в обращении с Танюшей по-прежнему была единственным оружием и методом внеочередного проникновения в кабинет Прокофьича.
       Цели проникновения по-прежнему оставались приземленными: корыстно-бытовыми и не менее меркантильными - производственными.
      Таня скучала. И ждала продолжения закрытой на ключ, проржавевшей от времени истории.
      3
      Спрос с Танюши и отношение к ней других важных чинов по ряду известных, набивших оскомину причин, был особым: строгим, ревностным, завистливым.
      Славный и добрый гендиректор Василий Прокопьевич Мерёжкин - будучи живым - был полной противоположностью описанного в начале главного инженера Никодима Генриховича Нещадного. Может, по этой причине они вполне уживались друг с другом, сглаживая обоюдные шероховатости и добавляя друг друга в отсутствующем.
      Танюша обожала этого мягкосердечного, приятного в обращении старичка - а в начале дружбы Шеф вообще не был старичком - и с самого начала совместной деятельности надеялась на скрытую моральную взаимность. Про другие, более основательные отношения даже не предполагалось.
      Но он никогда не делился чувствами, тем более не отдавал власть, держа ее на некотором весьма хрупком и при этом гибком поводке - словно стеклянные трубочки-бусины на снетке - и на отдалении - ведь он, как-никак, был семейным человеком.
      В последние субботу и воскресенье, и ночь между ними, говорят, он провел в мастерской резчиков, вытолкнув всех подпольных халтурщиков оттуда, запершись там и что-то вновь вытворяя со своей допотопной вазой.
      Разговаривал он только время от времени с приходящим охранником. Охранник доставлял по просьбе Василия Прокопьевича провиант из ближайшего магазинчика экономкласса. Из цеха несло пряным кофейным запахом. Кофе Василий Прокопьевич обожал и мог поглощать его декалитрами.
      Все это время из цеха доносился едва слышный, нудный, стоматологически зудящий, комариный свист: "Так пищит самое тонкое сверло", - говорят всезнающие мастера.
      А умер он так внезапно и, главное, даже не предупредив Танюшу о какой бы то ни было предшествовавшей болезни или тяжелом недуге, а тем более о своей кончине, что Танюша, обдумывая это горькое и, притом, невероятное и обидное обстоятельство, две ночи подряд провела в бессонье. И за это время перелистала немало страниц ненавистной ей, но имеющейся в наличии, как полагается каждой уважающей себя грамотной женщине, Библии.
      Когда в облупленную прикладбищенскую церковку привезли гроб, и когда затеялось затяжное до скукоты и неоправданных повторов отпевание бывалого, настоящего старого коммуниста, последнего политического могиканина из старой гвардии - а на том настояла престарелая и слегка верующая в Бога супруга - Танюша взяла свечу, водруженную на бумажку, и, не помня от кого, зажгла. Потом, забывшись, наклонила ее, и восковые капли сползли с бумажки на пол. Молодой поп с аккуратно постриженной, рыжеватой бороденкой в кудряшках, проходя мимо, подцепил бумажку пальцем и приподнял ее. Подморгнул, слегка подняв брови, - не зевай, мол, подруга, и пошел дальше нарезать рубли.
      Танюша, не забывая следить за свечкой после поповского напоминания и, подавляя естественный страх, долго вглядывалась в потухшее, бледное лицо дорогого покойника, ища следы ответа на ее возникшую как-то само собой укоризну. Похоже, и тайну хрустальной вазы Василий Прокопьевич собрался унести с собой в могилу.
      В выражении умиротворенного лица, в кресте рук, тем более в пошлых бумажных и живых цветах оформления последнего пристанища совсем еще недавно живого шефа, Танюша не смогла найти ответа на главный свой немой и скрытый от других вопрос.
       - А была ли любовь, было ли подобие любви, или все называлось проще - как дружба старого пса и котенка, которым нечего делить между собой и не из-за чего грызться? Когда достаточно лишь: одному - тепла и забавного участия без всяких пресловутых противостояний извечно враждебных кланов, а другому достаточно познавательного интереса как ко всему недостаточно изученному, безопасному, миролюбивому, и выраженным - из-за незнания другого - в простой товарищеской, без тени кокетства и возрастного неравноправия, игре.
      
      ...На поминках Танюша долгое время сидела молча. Механически вращая ложкой, сосредоточенно, и в то же время бездумно ворошила горку риса с изюмом. Со стороны это выглядело так, будто испорченный автомат, запущенный на абсолютную анизотропию, продолжает глупейшее и однообразное - без иных выкрутасов - перемешивание; при всем при том, что стопроцентный стандарт равномерности механической упомянутой анизотропии давным-давно уже достигнут, и хочется следующей, уже химической реакции: полного распада смеси на однообразные молекулы.
      Она жевала недожаренные котлетки так медленно и так усердно, словно ее только что выпустили из сиротского приюта и бедная, голодная, хитрющая сиротка - она же наивная, милая кроха решила продлить по максимуму удовольствие поглощения вкусного вещества.
      При этом Танюша внимательнейшим образом слушала ораторов, выискивая в речах или фальшь, или нечаянную реплику со скабрезным намеком на себя вкупе с Василием Прокопьевичем. Но этого не было. Все словно моментально забыли об ее существовании и о том, что, может быть, именно ее единственное существование украшало жизнь этого человека. Что именно она, а не преклонного возраста супруга, или его исчезнувшие кто куда взрослые дети с внуками приносили ему на старости хоть какое-нибудь счастье и утешение.
      Она не пропускала ни одной рюмки, не хитрила и...
      И в глазах и в черных ресницах ее поблескивали настоящие слезы. Вся ее - не первой свежести естественная красота - была скрыта слоем пудр, прическа накрыта черным крепдешиновым платком с золоченым ободом, а румянец скорби и нелепости ее положения - как привидения среди живых, как выброшенной на помойку ненужной вещи, возвращающейся по ночам к своему хозяину, замаскирован белым кремом - цветом классической русской печали. Только пепла на голове не хватало для полноты картины Таниного горя.
      И только тогда, когда уже разошлась основная часть принимавших участие в поминках, а оставались только родственники и по производственной необходимости организаторы, извечный, словно навсегда прикрепленный к этой профессии и потому еще живой старичок по прозвищу Тамада и навечно прикрепленные к раздаче работницы столовой (главный инженер, сославшись на трудный завтрашний день, удалился едва ли не раньше всех), Танюша решилась на страшное.
      Она встала, попросив дрожащим голосом слова, и, едва что-то не до конца промямлив, упала обратно, не сумев совладать с рыданиями так неловко - на грани обморока, что даже отдаленные наблюдатели охнули и повскакивали со стульев, чтобы подхватить ее неловкое, колеблющееся в четырех плоскостях тело. Ловчее всех оказался полковник запаса из какого-то далекого города и будто бы являвшийся одноклассником и давним другом Василия Прокопьевича.
      Словом, все было плохо. Так плохо - дальше некуда. И будто бы собравшиеся и родственники тотчас же, по этой причине, уличили ее в чем-то нехорошем, жутком, совсем ей несвойственном - хуже, чем в воровстве.
      До дома ее добросил полковник. Он что-то говорил ей в такси, и, кажется, что-то вспоминал из общего детства с Василием Прокопьевичем. Она падала ему на плечо, что-то, забывая простые слова, пыталась объяснить, кажется всплакнула, но дорога была короткой и Татьяна ничего не запомнила.
      Будто корова слизнула языком ночь.
      4
      В приемной трезвонили будто бы все телефоны подряд. А их было несколько - расставленных на столе сообразно важности.
      Константин - а он персональный водитель умершего Шефа -посиживая в секретарском кресле нога на ногу, дожидался вердикта по свою душу: кому, где и как в дальнейшем служить. А заодно выручал опаздывающую секретаршу, фильтруя внешнюю информацию и выборочно поднимая трубки. Он реагировал только на те сигналы, в которых определялся номер и личность звонившего, и где он хоть что-нибудь толкового мог бы сказать.
      Он показал Танюшке свои ужасного дизайна, знаменитые на весь завод, часы (на них еще во времена учебы в техникуме вполне профессионально, со знанием дела и большим автореализмом акриловой краской изображен фаллос), потюкал по нарисованной миниатюре пальцем и многозначительно указал головой на дверь генерального. Мол, ждут там тебя не дождутся. А в воздухе витало: "Что, опарафинилась вчера, сестренка? Ну что ж, с кем не бывает. Иди уж, а я еще на телефонах посижу".
      Танюшка на секунду остановила ошалелый взгляд на Косте. - И ты, Брут!
       Раздумывая о том - что же такого может делаться в директорском кабинете - ведь его - Шефа только что не стало среди живых, неужто уж в ее утреннее получасовое отсутствие успели произойти перемены, - метнулась к зеркалу и одним автоматическим, решительным движением поправила платье.
      - Профессиональная привычка, - оценил в уме Костя и засунулся с головой в компьютер. Под видом "Легенды о Нарайяме" и пользуясь сегодняшним хаосом - почти-что временным безвластием, он искал в Интернете скриншот на многосерийку с перспективнейшим названием "Намажь ей на личико липкого" с тегами "бесплатно, онлайн, хорошее качество".
      5
      - Ну, так что же, госпожа хорошая? - едва только в щели дверного проема начала проявляться фигура Танюши, тут же начал ерничать и засыпать ехидными словами Никодим Генрихович - без получаса одни сутки, как новый руководитель. - Пора начинать жить по-новому. Вчера было вчера, а сегодня уже сегодня. Здравствуйте, Татьяна Григорьевна. Понимаете, о чем я?
      - Нет.
      - Отоспались, наконец?
      Красивый, в общем-то, видный и когда-то любвеобильный Никодим Генрихович подозрительным рентгеном и как-то без былого азарта всматривался в нее.
      Никодим Генрихович, тогда еще давно, когда впервые увидел Татьяну, загорелся и с радостью, как говорили тогда и продолжают сейчас, "отдул" бы ее, или красиво - по иностранному - завалил бы на узорчатые, хорошие, венецианского качества простыни, где-нибудь на Миланском Бьеннале Стекла. Вот и конец бы настал бесполезному Татьяниному романтизму с Прокофьичем, как бы не....
      Тщетные мечты! Татьяна была предана Прокофьичу. Никодим был благодарен Прокофьичу, но далеко не бесконечно: за веру в него и за прекрасные рекомендации перед Правлением. Остального Никодим достиг сам. Этой форы для многолетней Таниной безопасности оказалось достаточно.
      Даже, если отбросить дурацкие колебания, забыть на время жену и Прокофьича, на глубокий и долгий флирт на работе Никодим был не готов: это помешало бы производству и привнесло бы беспорядок в отлаженные отношения. Но не стало Прокофьича - и расклад изменился. Теперь снова можно помечтать о студенческих шалостях. Разок, втихаря - почему бы нет...
      - Но только не сегодня, - размышлял Никодим, держа в уме два противоположных дела, - желание надо успокоить, и нехорошо как-то именно таким бессовестным способом - сразу после такого-вот ужасного происшествия. А тут еще эта находка. Нет, сегодня и без того все кувырком. Отставим любовь на потом... А хороша-таки бабенка Танюшка Григорьевна. У Прокофьича-то моего, несомненно, вкус...
      Никодим Генрихович чистосердечно считал, что весь мир создан для него, или против него, чтобы или потворствовать или мешать ему в честолюбивых планах и желаниях. А Прокофьич был неплохой и полезной частью его мира.
      Танюша, несмотря на вчерашний проступок с перебором спиртного, с выступлением, больше похожим на провал, на падение в оркестр с задравшимся платьем, и если не заметить едва примятое, но приглаженное в ванной шлепками и глянцевыми премудростями лицо, даже сейчас была красивой молодой женщиной.
      На вид она - почти-что недавняя девушка, но не девственница, незамужняя, недоступная баловству тридцатитрехлетняя красотка, для которой при ее внешних данных в маленьком городе попросту не нашлось соответствующего параметрами принца.
      Это для тех, кто не знал ее послужного списка и не заглядывал в анкету отдела кадров. Анкета отдела кадров звалась Марьей Петровной.
      И, действительно, в очереди за ее красотой, вежливостью, наивностью и обходительностью стояла немыслимой длины очередь. Так говорила анкета Марья Петровна. Но очередь тут же уменьшалась и рассыпалась, когда претенденты узнавали, что у Татьяны есть тайный ухажер. Он возрастком далеко не принц, но настоящий, могущественный древний король - царь - фаворит, который - если что-то не так - вполне бы мог определить новоявленного претендента в темницу или - совершенно по киношному - оставить где-нибудь одного без мобильника и еды в туманных лесах, чтобы быть там медленно съеденным комарами.
      Ближе к тридцати Танюшкиным годам - отмечала Марья Петровна в своей грандиозной памяти - претенденты исчезли напрочь, и остались только безымянные воздыхатели, не проявлявшие себя ничем кроме праздничных двустишных поздравлений и двусмысленных открыток ко дню рождения.
      Темным вечером Татьяну с ее живыми каштановыми волосами, иногда кудрящимися по плечам, словно грива породистой лошади, можно было принять за элитную, далеко не бедную девушку - даму амурного поведения, невесть для чего стоящую не у барной стойки отеля "Бриз", а под профилированной жестью трамвайной остановки.
      Татьяна, разбив свою первую машину вдребезги в самом почти начале водительской карьеры, решила дальше не испытывать судьбу и пользовалась, когда это было возможно, услугами шофера Кости. Да и Василий Прокопьевич не раз довозил ее до дому.
      Словом, свиду она была неплохой, симпатичной собой и разборчивой самочкой, достаточно умной, в меру наивной и вполне оригинальным цветком на фоне прочей разнопестро-рабочей, проституирующей, мастурбирующей, качающейся от безработицы и безысхода женской общегородской клумбы.
      - Тяжело спалось, Никодим Генрихович. Меня всю ночь мучили кошмары, - оправдывалась Татьяна, сохраняя дистанцию и предчувствуя наступающую грозу, - а что тут происходит, почему тут такой странный тарарам?
      Кабинет Прокофьича на самом деле будто посетили излишне вежливые грабители.
      - Вы теперь, извините, как бы уже стали Генеральным? - продолжала грубить и наступать Татьяна, начиная бывшей, но не отлученной пока от дела любопытной хозяйкой ходить по комнате и разглядывать вынутые из шкафов знакомые вещи. - Так быстро? И когда же это случилось? Собрания Правления вроде бы еще не было. Вы делаете приборку? А позвали бы. Я бы Вам помогла... я все здесь знаю.
      - Вы, пожалуйста, поменьше тут ходите, - вместо ответов, и, переменив тон с ироничного на серьезный, стал говорить Никодим Генрихович, - я кое-что здесь случайно нашел и теперь, кажется, должен вызвать милицию. Они могут мгновенно подъехать.... Но я решил сначала переговорить с Вами.
      Танюше такой поворот не понравился. Вот и гром, вот и гроза и молния! Сердце у нее екнуло и заныло нехорошим предчувствием. - А в чем дело? Что такое? Вы даже вынули вазу, а Василий Прокопьевич эту вазу не велел... И причем тут милиция?
      - Велел, не велел... - теперь его нет, а в вазе как раз все дело.
      Танюше стало еще хуже. Причем тут ваза? Опять эта проклятая таинственная ваза Прокофьича. Обыкновенный плафон! Что в ней волшебного, кроме заплесневелых кофейных зерен и соломы внутри?
      - Вы, надеюсь, хорошо относились к Василию Прокопьевич... хотя знаю - конечно, хорошо, может быть даже слишком хорошо... - продолжил Никодим Генрихович, снова вцепившись в Таню взглядом, - поэтому, наверное, вам не резон его... - Он споткнулся, выбирая слова и Татьяна воспользовалась паузой.
      - Что Вы имеете в виду? - строго спросила она, наплевав на разницу в рангах и ее смутную дальнейшую судьбу, - я, кажется, пожалуй, сейчас отсюда уйду, если вы позволите себе подобный... Она хотела сказать "тон", но решила, что это будет слишком уж невежливо, так как особенно плохого, если разобраться, Василий Генрихович еще не говорил.
      - А вот как раз и не уйдете, потому, что это в ваших же интересах, - тут же почти пригрозил Никодим, - но если желаете, то я тут же вызову милицию...
      Вот же дерьмо! Опять про свою милицию. А еще мужчина!
      - И что же, - вспыхнула Татьяна: гроза изменила направление в непонятную ей сторону, - хотите сказать, что я тут что-то украла? Если Вы имеете в виду какие-то документы, то скажите, и я тотчас же их найду... Есть сейф, в конце концов. И я знаю, где Василий Прокопьевич хранил ключ. В сейфе денег даже нет, не то, чтобы каких-то важных документов. Сейф - это у него декорация, а не для дела. Уж я-то знаю. Мне ваши, извините, не совсем пристойные намеки совсем не нравятся. - И, почти что визгом и картинно, вспомнив какую-то избитую мелодраму: "Что вы себе позволяете!"
      - Скорее не украли, а... добавили. Впрочем, я ничего конкретного не говорил, и вообще успокойтесь. Если бы я что-то бы с уверенность утверждал, то и не звал бы вас вовсе. И речь идет вообще не о документах...
      Танюша постаралась совладать с эмоциями. О чем же тогда?
      - Татьяна Григорьевна, - продолжил Никодим Генрихович, - выслушайте меня спокойно, вы ведь сможете?
      Татьяна качнула головой скорее утвердительно. Хотя после такого хищного, наступательного начала беседы уже можно было класть заявление на стол.
      - Так вот, мне кажется, что наш Прокофьич слишком как-то быстро ушел... - сказал Никодим, и добавил после паузы, - ...из жизни. Вам это разве не показалось странным, эта скорость... Разве Вы об этом не думали?
      Татьяна ответила, что "да", думала, но что она не придает этому особого значения, потому что Василий Прокопьевич вообще всего, что касалось его личной жизни, в том числе про его абсолютно естественные болезни, связанные с возрастом, и у него печень... и вообще покалывало сердце... не рассказывал, и вообще - кто она такая, чтобы ей доверять болезни и, тем более, семейные тайны. И вообще, коли на то пошло, она готова... и так далее.
      - Ну-ну, только этого, пожалуйста, не надо, - остановил Танины излишне подробные излияния Никодим Генрихович, - я ничего не предъявлял и не ратифицировал, я просто вас спрашиваю. И... заметьте, я упомянул милицию совсем неспроста, но вовсе не для того, чтобы вас напугать, или тем более стращать неизвестно чем.
      - А я и не боюсь милиции. Мне не в чем виниться и, тем более я не понимаю - что вы хотите у меня выпытать. И быстрая смерть Василия Прокопьевича меня смущает совсем немного. Ведь, надеюсь, было вскрытие и эксперты поставили диагноз.
      - Как раз и нет, - парировал Никодим Генрихович, - никакого вскрытия не было. Об этом попросила его супруга. А она в городе - человек известный, и тем более она жена. Жена важной персоны. У них кругом знакомые и друзья. Это же мафи... - Никодим осекся и не решился вымолвить слово целиком. - Вы же не будете этого полностью отрицать.
      - Не буду. Но это ваше "мафи", надеюсь... практически уверена, не так.
      - Ну и полноте... Так вот Василий Прокопьевич серьезно болел - у него печень в самой последней степени... ну, разложения что ли. Какой-то там опухоли не было. По крайней мере, он как-то раз высказался на этот счет. Печень, говорил он, совсем у него гнилая. И курил он как лошадь. Легкие... к черту легкие!
      - Вот так раз. А по его внешнему виду того и не подумаешь, - сказала Татьяна, - ведь если печень больна, то человек должен мучиться, желтеть, оплыть телом вроде водянки, лежать в стационаре, в конце концов, а он...
      - Вот то-то и странно. Печень у него действительно сильно болела - он и таблетки какие-то принимал. Не метилфосф... - и Никодим упомянул какое-то сложное название, которого Татьяна слыхом не слыхивала и никаких коробочек или признаков на этот самый метилфосф... не видела...
      - Но в больницу он особенно не обращался. За него все хлопотала супруга. Все доставала какие-то лекарства. К знахаркам ходила, корень он какой-то пил. И рога молол. Но, получается, зря пил. И зря губил маралов. Прекраснейшие животные! Вы видели живого марала? О-о-о! Представьте себе красавца, оленя, лося в тонну весом, а на голове дерево, вот такой... - Он показал руками, показывая какой величины дерево на таком млекопитающемся, рогатом животном класса оленей и лосей, как марал.
      Таня аж по-женски крякнула от досады. Причем тут марал? Тут человек умер, а он все про свои развлечения! Еще бы рыбалку присовокупил. И вспомнил бы вепря, про которого он не единожды рассказывал, якобы встретив его однажды лицом к лицу в чаще и, естественно, победив.
      - И в больницу-то он ходил, может, за последние три года всего-то один раз. - Так завершил Никодим, по-видимому считая Василия Прокопьевича крайним и самого виноватым в своей смерти. Почти самоубийцей.
      Татьяне показалось, что эта история с неожиданной смертью похожа на избитый детектив, - жаль, что это происходит в реальности, а не в кино, что сейчас всплывет какая-нибудь история про дележку акций, и что Василий Прокопьевич стал несчастным героем-жертвой всей этой катавасии. Что жена отравила его, что дети, наконец-то, вспомнили про бедного старика и теперь проявляют вместе с Никодимом какую-то активность, что самому Никодиму не хватает какой-нибудь разнесчастной бумажки, - ради чего он тут все перевернул? - чтобы стать полноправным владельцем завода, что... Словом, и так далее. Обыкновеннейшая, пошлейшая история. Не хватает только тринадцати негритят, или сколько их там было? Татьяна не сильна в детективах, предпочитая по старинке - ровно как ее бабушка - Шарлотту Бронте, ведьм с инквизицией, а соответственно времени - Диану Сеттерфилд, но только до десятой сказки.
      - С другой стороны, - думала она, - к чему теперь все это, Прокофьич не мучился и ушел тихо, как праведник, никого не мучая, ни у кого не спрашивая ни прощения, ни напрашиваясь на похвалы, не рисуясь совершенными делами. Господь просто не хотел, чтобы он мучился от грядущих болезней и призвал его чуть раньше положенного.
      
      ***
      
      - Так и в чем же дело, - спросила Татьяна, - умер человек и что, теперь мы вместо милиции будем допытываться - что к чему? И при чем тут ваза? Вы там акции его ищете? - И, жестко чеканя слова: "Вы же с нее, кажется, начали обыск?"
      Никодиму Генриховичу не понравился текст и особенно последнее слово. Он сел. Нахмурился. Крутнул головой, вынул из верхнего кармана какую-то свернутую бумажку, зацепив и потащив вместе с ней золотую, толстую как сигару, авторучку.
      - Именно с нее. Но акции тут совершенно не причем. У меня их столько, именных, что я имею право, по крайней мере, посещать этот кабинет без спроса. И без вашего разрешения. Ведь я, как я думаю, - все еще главный инженер. Не так ли? Вы хотите устроить путч? Начинайте, а я посмотрю.
      Татьяна притихла. Действительно, она не имела прав на такой тон, и вообще могла быть запросто, без объявления причин, выкинутой с этой работы.
      - Ну ладно, проехали. Скажите, Татьяна Григорьевна, что вам вообще известно про эту вазу?
      И Татьяне пришлось рассказать про случай, когда она эту плафонистого вида вазу хотела почистить, и как Василий Прокопьевич не велел ей этого делать.
      - И это всё? - спросил Никодим, вертя с ловкостью картежного шулера между пальцев сложенный листок. Кажется, что он хотел, чтобы Татьяна увидела эту вертящуюся бумажку.
      - Пожалуй, все. А что вы хотели услышать? Ну, это какой-то, видимо, личный секрет Василия Прокопьевича. Вероятно связанный с какой-то давней любовной, или какой-то иной историей. Откуда мне знать! Больше я ничего о ней сказать не могу.
      - Ну что ж, благодарю и на этом, - сказал Никодим Генрихович, - и лицо его просияло как солнечный блик на золотом зубе после работы бленд-а-меда. - Я чувствую заранее, что вы ни в чем этаком не замешаны. Милиция не потребуется. Я вам верю.
       Тоже мне, комиссар Мегрэ!
      6
      - В чем я таком могу быть замешана? - спросила Татьяна и почувствовала, как настроение Никодима Генриховича хоть и медленно, но все-таки меняется с подозрительного на условно доверительное. - Хитрит чего-то, черт офисный.
       Без сомнения, он копался тут с самого утра, наткнулся на вазу, может быть хотел ее выкинуть - зачем она такая некрасивая и стандартная тут нужна - но что-то обнаружил в ней... вон они - зерна кофе раскатаны по столу, по полу, застряли в сиденье кресла, а сухие цветы засунуты в урну.
      И она не ошиблась.
      - Вот, смотрите, - сказал он, - вам тут привет от покойного. И он протянул Татьяне сложенный многократно листок, который он только что показательно демонстрировал. - Я только начал читать, а тут и Вы... Я прочел только треть или половину. Может, это вам завещание, а может и что-то другое - нечто сентиментальное. Я не знаю, сразу не понял и хорошо, что не прочел до конца. Это не мое дело. Это адресовано вам.
      - Меня мутит, - сказала Татьяна. Ее, действительно, начинало покачивать - надо же, Василий Прокопьевич оставил ей предсмертное послание. Ей, а никому другому... и зачем таким странным образом... в нашем-то скучном и неромантичном веке.
      - Пойдемте отсюда, - выдавила из себя Татьяна, - вы же закончили меня допрашивать... И без милиции обошлось... Вы что, думаете, я этой его же вазой с каким-то его письмом довела Василия Прокопьевича до смерти? Я не позволяла... себе... Я... Я, если и любила, если это можно так... с натяжкой назвать, то молча... Без всякой взаимности. Понимаете, я... Если что-то про меня и Василия Прокопьевича тут болтают, то все это зря... И вы тоже думали? Я что же, могла его этими цветами заколоть и плодами кофе отравить? Он мне сам не давал притрагиваться к вазе. Там шипы, я сама...
      - Я - я, сама - не сама! - мямлил и недобро передразнивал, словно издеваясь, сволочь и иезуит Никодим Генрихович, - если честно говоря, то... кое-что... и... - Он словно что-то хотел сказать важное, но не осмеливался и чего-то не договаривал. - Но, собственно, это сейчас не важно. Пойдемте отсюда, если Вы не против и сами того желаете. Я больше не хочу здесь... говорить. У стен, как говорится, бывают уши. Попросим Константина - он вызовет уборщицу и покончим на этом, а сами... если Вы не против... - Он заповторялся. Припомнил кафе, ресторан. - Тут неподалеку есть такое, понимаете, - не очень соответствует, но...
      Татьяна и не была против. Если бы ее не позвали, она сама бы ушла, или... а лучше она была готова умереть. Сердце ее по-прежнему колотилось и не хотело успокаиваться. Сердце попросило водки, а голос потребовал воды.
      - Я сейчас кончусь прямо у Вас на глазах. Пойдемте, пожалуйста, действительно. Не стоит здесь оставаться. Здесь пахнет смертью. Может быть завтра. ...Но тут... Прокофьич. Я будто его чувствую здесь. Да, да, пойдемте, конечно.
      И Татьяна схватилась за Никодима как за ужасно некрасивый, жесткий, но, тем не менее, спасательный круг.
      - Скажите Костику, чтобы он все кофе собрал и обратно в вазу... как было. И цветы пусть тоже... обратно соберет. Вазу надо будет отдать супруге Василия Прокопьевича, пока она сама на память о муже не попросила. Это же, насколько я понимаю, у вас числится драгоценностью.
      - Ничем она не числится. Это собственность Василия Прокопьевича, более того...
      Что следовало за словами "более того" Никодим не сообщил.
      - Хороша память, у них и так дом полон всячины - проворчал он, картинно скрежетнув зубами, - нам бы столько! До самой мансарды и... - Но задание Костику дал.
      Костик вовремя отскочил от двери.
      Он все выполнил так, как сумел, не забывая между делом о ждущей его горе или вулкане Нараяйма под видом чего-то липкого на личике русской красавицы, или наоборот.
      Костика колошматило: "Ну дела!"
      7
      Кафе было совершенно обыкновенным, - а какое еще может быть в провинциальном городке, главной достопримечательностью которого были полосатые, красно-белые кирпичные трубы котельной на фабрике "RG" и пара облезлых, когда-то золоченых крестов на полуразрушенных церквях. Василий Прокопьевич пытался как-то выделить деньги на ремонт, но сами попы, оказывается, не разобрались с собственностью, и на том зигзаге судьбы порыв загас сам собой. Никодим Генрихович был этому только рад.
      Пока Татьяна тянулась как приклеенная к ужасной, злой руке Никодима, - иначе она могла упасть - он размышлял, что действительно живет и работает в окаянном месте - и не иначе, что он герой этого времени, ибо какой другой гений, кроме него, мог бы прожить здесь больше, чем месяц, и то - только в командировке. Воистину он украшал и прихорашивал городок своим доблестным, священным присутствием.
      - Вы не голодны?
      - Нет.
      Было далеко не утро, но еще не подоспел обед.
      Заказали блинчики с ягодой, наперченную и закрытую огромным бычьим сердцем - помидором яичницу, какой-то набор с сырами и куцей петрушкой сверху, и белое вино.
      - Ну что, может, помянем с утреца?
      - К обеду, - поправила Таня. - Можно по чуть-чуть. - И оглянулась машинально: нет ли кого тут из знакомых.
      - Не бойтесь, имеем право, - сказал Никодим. - Лучших друзей одним разом не поминают.
      Похмелье объявлено официально.
      Помянули. Еще помянули. Потом говорили о разном. Да, Прокофьич был хорошим человеком. Да, он устраивал и Никодима Генриховича, и Татьяну устраивал. Да, Татьяна была влюблена в старика, и она еще раз сознавалась в этом, ни минуту не раскаиваясь. - Пусть хоть этот знает, насколько все священно и чисто.
      Упреков в приписываемых и несуществующих отношениях между Татьяной и Василием Прокопьевичем Никодим больше не высказывал, вел себя на удивление приветливо и достойно, без всякого превосходства, без присущей, как всегда, будучи наедине с красивыми женщинами, слащавости. И обошлось без целования ручек.
      - Вы, Танюша, когда будете читать послание? Сейчас? Нет? Я не претендую, чтобы вы мне рассказали, но некоторое любопытство, не буду скрывать, присутствует. Ведь я начал читать, простите уж. Я, действительно заподозрил... Да ладно. Это механически. Я хотел выбросить только мусор, а вазу передать в наш музей. Может быть, расскажете по прочтении?
      У Тани заболела голова, она потрогала лоб, вспомнила градусник. Градусник соединился с вазой.
      - Может быть, вы в вазе ртуть искали? - вдруг пришла в ее голову странная мысль.
      - А почему бы и нет, - засмеялся Никодим. - Печень, ведь, была у старика. А пары ртути к его диагнозу - самое подходящее объяснение. Извини... извините, Татьяна.
      Вот же подлый человек. Вот отчего он милицией пугал. Хотел взять на кондачка и придумал невесть что. Мечтатель. Детектив доморощенный. Идиот. Молчал бы лучше уж. Таня замяла тему ртути. Хотя Никодим чисто "по реальному" был прав. Ртуть - старинный прием - нелепая свиду, накапливающаяся долго, провоцирует вялость, головные боли, но в итоге будто бы быстрая и неожиданная смерть. А еще сверху печень, вернее, наоборот... Словом, все это прекрасно сообразовывалась со ртутью. Но тогда бы не только он собирал и вдыхал эти пары, а и многие другие. Хотя бы я. Да и сам Никодим нюхал бы эту самую ртуть. Пары ртути. Миллиграммы, накапливающиеся в организме. Дура! Дурь! Сам себе, что ли, Прокофьич наливал эту гипотетическую ртуть? Ртуть наливают или капают? Или сыплют? Металл, все-таки. И не позволял ее выкинуть, чтобы скорее умереть. Вот дурдом!
      Вино грело Татьяну и распаляло воображение.
      - Может быть, и расскажу, - сказала Татьяна, - но точно не сейчас. Прочту дома, если соберусь с силами. Мне все еще не по себе.
      - Хорошо. Это ваше личное дело.
      Поболтали о несущественном и о будущей жизни предприятия, которое теперь возглавит Никодим Генрихович, и где, конечно же, найдется место Татьяне Григорьевне. С некоторым повышением. Все теперь будет несколько по-другому. Хорошо. Пусть будет так, как он говорит. Хорошо, что с повышением. О чем это он? Неужто о кожаном диване в своем кабинете. Сволочь. Бабник. Мерзавец с кольцом на пальце.
      - Между прочим, ваза эта - произведение самого Василия Прокопьевича, - сказал вдруг ни с того, ни с сего Никодим Генрихович, если это вам интересно знать, или поможет вам в чем-то.
      Подозрение: "Поди, полностью текст прочитал, шут гороховый. Шпион. Теперь он посмеивается и "для пущего понта" нагнетает туман".
      А вообще у Тани - удивление, шок.
      - Что, как? Его работа? Произведение? Татьяна этого не знала. И тут ее обкрутил Василий Прокопьевич. Мог бы и рассказать. Что тут военного? Застеснялся плохой работы?
      - Каким же это образом он ее сотворил?
      - Вот так и сотворил. Когда он тут после училища работал. В первый год и сотворил. Мне он как-то под коньячок и сознался.
      - А что, это считается хорошей работой?
      - Хорошей - нехорошей, а в музеи он ее не отдавал.
      - В музеи? Во множественном числе! А просили разве?
      - Софья Ярославовна от него не отставала лет десять, обещала международные призы, места, а он ее таки не отдал. Потом эта ваза исчезла из виду, а потом снова появилась. Мне этот фокус... казус с временным исчезновением невдомек... и не интересен. Забавно.
      - Может домой уносил, или на передвижной выставке была, раз она такая хорошая? Правда, мне что-то не верится, что она хорошая. Обыкновенный шар... почти-что плафон, я уже говорила, извиняюсь за скудность...
      - Плафон, да плафон. - Никодим рассмеялся и, не касаясь лба, махнул рукой вдоль него, будто муху отогнал. - Мне такое сравнение в голову не приходило.
       Таня тут, не будучи верующей, поняла, что переборщила перед умершим, неумело перекрестилась и прошептала почти-что про себя, думая про собственную неумелость и ханжество: "Господи, господи..."
      - Он простит. Бог, то есть. Не беспокойтесь и за Василия Прокопьевича. Этот тоже... еще как простит. Вот увидите. Если... А ты... Вы, тоже извиняюсь, Вы же далеки, то есть, вы как бы отдалены от искусства?
      - Я по специальности филолог, отличница, почти красный диплом. И окончила секретарские курсы - это по необходимости, - начала свой рассказ Таня, - мне срочно работу найти было нужно. У меня мать больная. Была. Теперь ее нет. - Таня вздохнула и сглотнула образовавшийся в горле ком. - А тут работа подвернулась, Прокофьич сам пригласил... А отец... Кто его знает, где он мой отец, он грузин, а грузины, некоторые, знаете ли... - оправдывалась Татьяна, механически отворачивая действительно в чем-то грузинские, голубые с черной, буравящей точкой глаза, - а от большого искусства я действительно далека... Мне это... Вернее как: я историю искусства, конечно, учила... по программе, но дальше этого не пошло. Жалею, конечно, тем более в связи с нашей профильностью. Но кто бы знал! И что-то я давно упустила, а сейчас, вероятно, поздно. И к чему? Для секретаря у меня знаний хватает, а на симпозиумы меня не берут... Вернее, берут, да, конечно... и вы тоже брали, помните, ведь...
      - Конечно, помню, - улыбнулся Никодим.
      - Но только совсем не для этого... - Таня проговорилась. Да и черт с ним. Откровенно, так откровенно. Ее раздражало непроизвольно вырвавшееся и неуместное, с дурацким подтекстом слово "брали". Но, слово не воробей.
      - Понимаю, - и Никодим снова подозрительно, на грани пошлости, хмыкнул и, чтобы скрыть это, изобразил широкую улыбку. - Понимаю. Да. Разумеется.
      Танюшка густо покраснела и поправилась: " Я протоколы пишу и готовлю речи. Мне этого хватает. Я - когда за границей, то почти не сплю..." - и опять краснота в лице: "...много работы, вы же знаете, просто невпроворот. А еще приемы, гости, визиты... Все на мне. Кручусь белкой, едва успеваю. Нет, мне за границей некогда за шедеврами смотреть.... я так, все на лету. Хватаю и просто смотрю... Без цели на будущее".
      Танюша зря наводит тень на плетень. Историю искусства она знает неплохо, но не до такой, разумеется, степени, как умничка Софья Ярославовна. У Софьи специальность такая, Таня, конечно же, ее уважает, потому что она, без сомнения, в истории искусств большой мастер.
      - Ну, так вот, - продолжил Никодим, выслушав биографический Татьянин спич и хвалу Софье, - за ней, за вазой этой, за плафоном, как вы его иронически изволите называть, не только Софушка охотилась. За ней и японцы приглядывали, просто не отходили, и китайцы, а они знаете какие мастера во всех этих хитростях...
      - О чем это он, о каких-таких хитростях? - думала Татьяна.
      - ... и миланцы, и чехи. Ведь не отдал, черт этакий.
      В тихом болоте черти водились! Татьяна в расстройстве и в приятном, хоть и запоздалом удивлении: ничегошеньки-то она, оказывается, в современном искусстве не смыслит. И совсем не знала Василия Прокопьевича - любимого и уважаемого шефа на протяжении десятка лет.
      8
      Никодим, проводив Татьяну до дома, галантно откланялся, даже не став подниматься на второй этаж. Удивительно.
      - Вот так новость с плафоном, - с шедевром, по словам искусствоведов, - размышляла Татьяна, - Никодиму еще можно не доверять, но уж Софушка-то, эта баба - та еще пройдоха, выскочка, конечно, и заноза в стуле, но дело свое знает.
      
      ***
      
      Шедевры Софушка вычисляет без микроскопа, а удостоверяется в микроскоп. Хорошую вещь вынюхает за километр. Определит на глаз и прямо в точку век. Приблизительно назовет автора, или хотя бы направление, где их, в какой могиле, в какой общей чумной яме, под плитой какой церкви их останки можно найти. Да разве можно точно вычислить автора: вон их сколько - одних только знаменитостей, не говоря уж об умелых ремесленниках или столь же умелых и талантливых, безымянных и невысокопоставленных помощников мастеров.
      Столетиями писали похвалу Богу Искусств, подразумевая общего, большого Создателя, стеклодувы и резчики по хрусталю. А сколько в мире безымянных авторов, канувших в лету и не оставивших на своих произведениях ни своих фамилий, ни именных клейм!
      А сколько побито хрупких вещиц, сколько разворовано и прячется в тайных подвалах коллекционеров, жуликов и воров. Сколько уничтожено войной, нашествием варваров, пожарами. Прически знатоков дыбом стоят!
      Разве чуть-чуть ошибется, но припомнит хотя бы приблизительную биографию вещицы Софья Ярославовна и тут же ткнет пальцем: в каком направлении ее - точную историю - хотя бы можно было попытаться искать. Не зря у нее столько золотых, гербастых сертификатов, разрисованных флажками серьезных стран - законодателей стеклянно-хрустальной моды. Словно гирлянд на елке!
      Да и в весьма серьезные жюри приглашали Софью Ярославовну. Эта дамочка - суетливая красотка в возрасте - это только с виду, а на самом деле она - прекрасный, редчайший эксперт. Ходячая кунсткамера, искусствоведческая библиотека. Сама на ощупь - как готовый на китайской рисовой бумаге манускрипт, теплый по-персидски и гладкий, как бухарская глазурь. Величина! Тетка что надо! Ее на мякине не проведешь. Десяток книжонок написано гусиным пером нестареющей духом и телом Софушки. Кто бы знал про это! Танюша не знала величины всего, - вот же скромница, вот тихоня! - а то по-другому относилась бы к Софушке.
      Татьяна задумала так, что как только появится возможность, то непременно пойдет к Софье Ярославовне, несмотря на маленькую, вполне переступаемую для пользы дела взаимную - в надежде, что это останется в былом - неприязнь, и все про эту странную вазу подробнейшим образом расспросит.
      Где они не состыковались с Софушкой, Татьяна уже точно не помнит - видно и ссора-то была мимолетной, а, может, и ссоры-то по существу не было, а так - обычные дамские штучки. Неоправданная ревность. Молодость и зрелость... Случается такое в женских коллективах: слово за слово - и привет!
      
      После выпитого с Никодимом вина стало намного веселее и проще жить.
      Походив кругами вокруг стола, Татьяна на всякий случай нашла валидол, с некоторой, запоздалой дрожью взяла свернутый клочок и упала в мягкие подушки, холмиками устилавшими пестрый, похожий на бабкины лоскутные вещицы, диван.
      Как только покрашенный бронзой, рожденный не без помощи папье-маше, ангел-хранитель с оклеенной французскими лилиями стенки дал сигнал: пора, мол, можно начинать, за здоровьем я присмотрю, - Татьяна повиновалась и, путаясь в многочисленных сгибах и перегибах, принялась разворачивать письмо.
      Да, это было письмо, а никакое не завещание, не ссылки на процент содержания кофейной ртути и цветочного, розового-васильково-маргариточного яда, на что совсем недавно намекал Никодим. И не о чем там таком было рыдать. И ее там не одаривали акциями. И не было там долгожданного объяснения в поздней и потому несостоявшейся любви.
      Татьяна была почти разочарована, но больше и выше этого несбывшегося ожидания, ошарашена содержанием. Определенно - не отсутствием подарочных акций.
      И непонятно, отчего так волновался Никодим, - чуть не изошел, чудило, - когда начал его исподтишка читать.
      Вот это письмо.
      
      "Дорогая Танюша, я чувствую себя большим и престарелым идиотом, пытаясь объяснить тебе ситуацию, в которую теперь хочу вовлечь и тебя. Дело давнее, настолько давнее, что только предчувствие конца моего карьерного восхождения и, может быть, не вполне своевременного, но закономерного конца жизни - в ней исчезла фабула, и потому пропал интерес, - дает мне право попросить тебя об этом. Почему тебя? Потому, что я знаю: ты выполнишь мою последнюю просьбу.
      Мне просто необходимо объясниться окончательно с человеком, который по собственной воле, или повинуясь обстоятельствам, сыграл ту роль, которая была начертана ему и мне дурацкой и грустной судьбой.
      В этой истории участвовало трое, вернее даже четверо, но четвертую (или даже первую) я не признаю человеком, ибо из-за нее приключилась эта история, которая отняла у меня настоящего друга и, возможно, поломала его и мою жизнь, или направила их поперек судьбы. Хотя, что есть судьба? Этот поворот, собственно, и был предрешен судьбой. За что ее теперь клясть?
      А третья - это женщина - и она не виновна ни в чем. Единственно, что мне перед ней стыдно, а стыдно ли ей - это меня не интересует никак, потому как дело прошлое и я повиновался обстоятельствам непреодолимой силы. А эти упомянутые обстоятельства для еще полузрелого человека, мужчины в соку - это как река в пустыне, в которую грех не войти, когда твое тело раздирает жара и жажда. Меня раздирали противоречия, и меня подтолкнул дьявол, - не иначе как этот персонаж существует в действительности, - в противном случае я и не поступил бы так.
      Дальше я подробностей писать не могу. Тебе не обязательно и даже не нужно знать всего. Тем более, мне не хотелось, чтобы еще кто-то кроме тебя знал об этом - потому что это лишь мое личное дело. Лишние посвященные тут ни к чему. Я не объясняю - кто эти лишние, надеюсь, ты догадываешься сама. Кому-то этого вообще - даже намеков - не следует знать.
      Просьба такая: возьми эту вазу, пусть она напоминает тебе плафон... - я слышал, как ты называла ее так подруге - так не расстраивайся, это и есть плафон. Вернее копия плафона, который когда-то стал символом начала нашей вражды с человеком, моим лучшим когда-то другом, про которого я уже упомянул.
      Вот возьми этот плафон. На его дне почти незаметно, но ты найдешь, награвирован адрес и имя человека, к которому я тебя посылаю. Он не стерся - я недавно его надписал. Прочитаешь - затри адрес наждаком: это не трудно, и больше он никому, кроме тебя, не потребуется.
      Я даже не знаю - жив ли этот человек еще или нет. На днях он был жив: я пробивал через знакомого мне полковника из милиции города N.
      Я с бывшим другом не общался множество лет - с тех пор, как наши пути разошлись, и еще раз заочно в тот момент, когда эта ваза - плафон первый раз отпутешествовала к нему. Полковник мне в этом помог. Но как видишь: ваза опять у меня. Значит, - это я говорю для тебя - он не простил меня, или имел какие-то другие мотивы, чтобы вернуть ее изготовителю. Я знаю эти мотивы, а тебе опять же (извини) этого знать не нужно. А изготовитель это я. Думаю, что тебя уже просветили знающие люди. Свидетели создания этого "чуда" - я смеюсь, конечно, - живы и поныне здравствуют.
      Я точно не жив, потому, что ты читаешь это...
      Я уверен, что любой, пусть это будет Дарья, или Никодим Генрихович, которого я уважаю при всех его простительных качествах, и желаю ему добра и удачи в наших начинаниях в "RG"... - так ему и передай - короче говоря, я был уверен, что рано или поздно это письмо попадет к тебе (не зря я не велел тебе трогать все эти дурацкие зерна и цветы - будь они неладны... Но они неплохо хранили мою тайну - сознайся!) В общем, сохрани в целостности эту "расчудесно безобразную" вазу и передай ее в последний раз указанному адресату. А дальше - как рассудит Бог и Вы! Спасибо. Благодарю, великолепнейшая наша и частично моя (воспитанница, младшая подруга, большего я не мог и не могу себе позволить). Ваш всех и твой Шеф.
      P/S. Надеюсь, что ты не считаешь меня сумасбродным стариком и не считаешь - тебе наверняка так покажется - этот стиль старомодным.
       Я с детства писал письма сестрам, а в студенчестве - подружкам. Письма заменяли мне интимное общение.
      Начитавшись старины и написавшись от души, до старости считая себя несбывшимся Ромео, я не могу отделаться от анахронизмов, засевших во мне с тех романтических пор. Но ты же видела мои официальные письма и наброски, где стиль короток, вполне современен и соответствует твоей секретарско-референтской науке. Верно? Улыбнись и прощай. Все мы когда-нибудь еще встретимся. Но на это первое со мной неофициальное свидание не торопись".
      
      
      9
      Надо ли говорить, что Татьяна в точности и с совершеннейшей отверженностью решила исполнить предсмертную просьбу Василия Прокопьевича.
      Вазу пришлось упаковать словно нежнейшую вещицу - а так оно и было. В середку пошла вата, по бокам тоже вата. Далее в несколько слоев тряпицы. Потом в специально сшитый чехол, все это в решетчатую коробку и, наконец, в саквояж на лямках.
      По совету с Никодимом Татьяна такую драгоценность авиации не доверила. Ехать пришлось поездом.
      - Довезете, не разобьете? - спросил Никодим Генрихович, сопровождая Татьяну на вокзал, и будто бы не доверяя ее хрупкому телу и недостаточно крепким мышцам, - может, дать сопровождающего? Еще не поздно. Хотите? Можно кого-то из безопасности к вам прикрепить. И вещь как бы дорогостоящая, правда, нигде как драгоценность она не значится, и никто не поймет. Плафон, да и плафон.
      Засмеялся.
      Засмеялась.
      - Сделаю, не беспокойтесь. Справлюсь.
      Это было теперь делом ее чести.
      Ехать было далеко: командировка в Сибирь. Для Тани это почти что край света. По крайней мере, Татьяне так казалось, и, собираясь, она не знала, что ее там ждет. И ждет ли кто-то. Специальных предупреждений не делали, но адрес перед тем пробили еще раз: да, прописан там такой-то. Проживает.
      Танюша ехала в другую жизнь и знала, что встречать ее будет далеко не ровесник.
      И что же? С корабля на бал? А если правильно и без иронии, то Татьяна приехала на похороны того самого обозначенного таинственного человека - бывшего друга Василия Прокопьевича.
      Его звали Романом Егоровичем Лещенковым.
      Общалась Татьяна с его родным младшим братом Львом, живущем и работающим в этом же городе, и с взрослым уже сыном Сергеем Романовичем, приехавшим на похороны отца издалека. Мать Сергея - разведенная жена Романа Егоровича, не смогла приехать, а Татьяне показалось, судя по неуверенному объяснению этого самого сына, что ей не захотелось ехать. Но, может быть, Татьяна что-то не уловила и возводила на далекую женщину напраслину? Она не имела прав и основания осуждать эту неприехавшую женщину.
      Итогом двух встреч был почти ноль. Ничего особенного рассказано не было, кроме того, что Роман Егорович и Василий Прокопьевич когда-то вместе начинали учиться на журфаке.
      Про давнюю ссору было также сказано несколько слов: да, знаем, да слышали что-то, но без деталей.
      Вазу-плафон Лев Егорович умудрился увидеть очень давно у брата. Он и не подозревал, что вазу сделал Василий Прокопьевич: "Как так, журналист делает вазы из хрусталя?"
      Татьяна пояснила, что после журфака Василий Прокопьевич переметнулся в художественное училище, успешно закончил его. Дальше специализировался на стекле и на резке полудрагоценного камня на заводе в городе, в том, что с двумя церквями и полосатыми трубами на берегу реки.
      Хрусталь тоже попал в поле зрения Василия Прокопьевича. И в чем-то он весьма даже преуспел. Ей, хвастаясь за свой, ставший родным завод, и, малость обеляя странную посмертную выходку Василия Прокопьевича, смахивающую на студенческий розыгрыш, пришло в голову похвалить его как талантливого в прошлом мастера-резчика и назвать его плафон-вазу шедевром.
      - Странно, никогда бы и не подумал, что такая простецкая ваза имеет высокую художественную ценность, кроме того, конечно, что она сделана из цельного куска хрусталя, - удивлялся Лев. - Причем, хрусталь и верно какой-то необычный: не особо прозрачный, матовый, но невидный какой-то, не искристый. Ей богу, смахивает на плафон в туалете моей молодости, только больше в полтора раза. Извините уж за ассоциацию.
      - Имеет ценность, да еще какую, - утверждала Татьяна, несколько по-прежнему сомневаясь в этом, потому, что она говорила с чужих слов, и, причем, со слов не очень-то положительного человека- двухвостки.
      - Мой брат даже не знал судьбу Василия Прокопьевича, насколько я понимаю, - говорил Лев, - а когда речь в компании случайно заходила о нем: в городе было несколько людей, связанных так или иначе между собой, то брат замыкался, пил горькую и вообще переставал разговаривать.
      Роману вообще не везло с работой: высшее заведение (журфак) он не кончил - бросил "по дури", решил жить каким-то только ему одному известным способом, перебивался работой едва как, злоупотреблял кофе, причем настоящим вареным, по-турецки на тигельке - не суррогатом - и где только денег на него находил? Много курил, работал по ночам. А днем спал. А потом много стал пить. Поэтому скандалил, а, как следствие, развелся с женой. Жена уехала и забрала еще масенького сына с собой. С женой он практически не общался, да она и была далеко. Она не приехала даже на его пятидесятилетие. Вероятно, специально. С головой у него тоже не все в порядке. После крутых выпивок он замыкался, по ночам плакал, бил посуду, видел зелененьких, клял Бога, молился на какого-то Рампу, хвалил Геббельса, поминал какие-то битые градусники, нитроглицериновую взрывчатку, Ирландию, в которой никогда не был, коллекционировал стоматологические и ювелирные сверла, мастерил револьвер, вроде бы даже сделал, видел в снах аэропланы, негров, расстрелянных летучих мышей, повешенных собак, поезда и бомбежку. Все это казалось странным, ибо в никакой войне Роман не участвовал, родившись за пару лет до смерти Сталина. То есть после войны. Весь остальной мусор - от деревни и его последних друзей - конченых алкоголиков, бездельников, помойных копателей. В деревне у тетки он проводил лето. В армии он не был по причине периодических и серьезных психических срывов. Дали белый билет. Ваза очень скоро после появления ее у Романа, исчезла в неизвестном направлении. Умер Роман, как и полагается пьяницам: с язвой и белой горячкой под руки. Перед тем он будто бы получил телеграмму о смерти Василия Прокопьевича. Эту телеграмму видели его собутыльники, а также видели, как он жег ее на газовой плите. И, вроде бы, всплакнул при этом. В тот же раз расколошматил бутылкой все семейные портреты, фотографии - все в хороших рамках. У него была целая галерея на стенах. Были высокохудожественные и редкие. Сломал об колено гитару. У него была хорошая, ценная гитара с какими-то важными американскими автографами, джазистов, кажется. Накануне своей смерти он просто будто сорвался с цепи... Это рассказали его друзья-собутыльники, - и пил водку из горлышка, три дня, без сна, не закусывая. Его никто не мог удержать. Да и не удерживал, по-видимому, по правде говоря. Наоборот, наверно еще и подливали и нахваливали. "На халяву" - что ж не пить! Всю библиотеку и марки с монетами продал... А собирали мы с детства вместе... Да и черт с ними... Кстати, когда умер ваш Василий Прокопьевич?
      Татьяна ответила, что, дескать, буквально неделю до смерти Романа Егоровича.
      - Вот так штука, - удивился Лев, - они почти ровесники: и родились с разницей в несколько дней и все десять классов сидели за одной партой... и умерли почти-что день в день. Словом, прожили, кажется, поровну. Вот так дела!
      Лев не видел брата до смерти недели две, хотя до этого общались чаще. И смерти брата ничуть не удивился: он, дескать, неоднократно ему говорил, что до добра питие и такой образ жизни ни до чего хорошего не доведет. Но бесполезно. И так оно и случилось.
      Лев в разговоре был вежлив и подобран, словно солдат в карауле. Он не упрекал ни брата, ни Василия Прокопьевича.
      Ни Лев, ни, тем более, Сергей, подарочно-предсмертную вазу - будто запоздавшую весталку привезли на носилках - не приняли ни в какую:
      - Раз она предназначена для Романа, а его теперь нет, то забирайте ее обратно, тем более, коли вам ее поручил сам Василий Прокопьевич. И делайте с ней что хотите. Такая ее, значит, фортуна. Сдайте в музей, раз уж она такая важная.
      Перед самой посадкой Татьяны в купе Лев вдруг - словно впопыхах, или со зла, будто бы оговорился, выпалил: " Эту вазу, пожалуй, частично заслужила Ольга Николаевна Моисеева - фамилия девичья. Подумайте об этом". Ольга - это единственная жена Романа и мать их общего сына Сергея.
      Татьяна отказалась наотрез: в упоминаниях о женщинах, которые звучали в письме Василия Прокопьевича, не было ничего такого, что давало бы ей - Татьяне право переадресовывать эту странную посылку - предвестницу и соучастницу двух смертей - двум женщинам, прозвучавшим в письме Василия Прокопьевича в достаточно нелестном и даже совсем негативном виде.
      - Между прочим, знаете, как Василий Прокопьевич держал эту вазу? - спросила Танюша для порядка - для того, чтобы быть протокольно правдивой.
      - Конечно, нет.
      - Она была наполовину засыпана кофейными зернами, а в зерна был вставлен высохший букет. Так вот, зерна пролежали там лет двадцать пять, по крайней мере, мне так сказали. Представляете, какой срок! Плесень одна. А цветы, слава богу, появились в вазе всего-то пять лет назад и я этому свидетельница. Но причину появления, ей богу, не помню. Просто как-то утром они уже стояли в вазе, и Василий Прокопьевич этого никак не прокомментировал. И Василий Прокопьевич, кстати, никому не разрешал с этим кофе и засушенными цветами что-нибудь делать, как бы над ним не посмеивались и как бы не стыдили.
      - Значит, в этом скрыт большой для него и для брата смысл, - глубокомысленно сказал Лев, хотя Татьяна сама была в этом достаточно осведомлена и на девяносто процентов уверена.
      Смысл, смысл. Никакого особенного смысла там нет, - думала Татьяна Григорьевна. Просто какая-то сумасбродная толкотня двух стариков, наевшихся в студенчестве романтики. Пихают вазу туда-сюда, и думают, что от этого что-то изменится.
      - Я знаю, - сказала Таня напоследок, - все этих предметы вместе взятые - это одна история. Даже и не сомневаюсь. Раз он все это в кучке берег. И кое о чем уже даже начинаю догадываться. Но это все мои предположения. На этом можно закончить. Непонятки только вот в чем: почему в этих больничных с того света передачках "туда-сюда" участвует именно ваза, а не какой-то другой предмет. Между прочим, на всякий случай, я и цветы, и кофе не выкидывала. Я их забрала себе. Теперь они у меня дома. Я так и думала, что с этой вазой ничего путного не получится и придется с ней возвращаться обратно. Не представляю, что мне дальше делать со всем этим добром.
      - Выкиньте эту плесень, - посоветовал Лев. - Я врач, я знаю: в плесени, особенно черной, заключена смерть. Черную плесень раньше не выводили - это бесполезно, а поджигали дом вместе со скарбом и строили новый дом, в другом месте.
      - Хорошо, - сказала Татьяна, - я подумаю.
      - И думать нечего, выкидывайте. Как вернетесь - сразу в утиль.
      1о
      Сожалеет ли Татьяна об участии в этой - как бы бесполезной - истории без разумного завершения? Нет.
      Хотела ли она остановиться на этом? Нет.
      Тотчас по возвращению она встретилась с Софьей Ярославовной и попросила рассказать в подробностях о действительной художественной или иной ценности вазы.
      Софья Ярославовна сходу объяснила особый способ огранки и сложность обработки хрусталя изнутри, восхитилась странными восьмиугольными матированными пятнами, расположенными в каком-то волшебно нерегулярном порядке, напоминающем византийское и местами египетское письмо. Причем не на поверхности, а внутри ее, в теле, что для хрустальных изделий, тем более из цельного куска представляется совершенно непостижимым. Разве что, если применить лазер или высокочастотное облучение. Но этого на нашем заводе нет. Это применяется только в медицине и космической промышленности. И озвучила прочие технологические премудрости.
      И, самое главное, рассказала еще об особом эффекте свечения вазы в ультрафиолете, которого в природе не встречается.
      Этим всем и заинтересовались иностранные спецы.
      - Это мне понятно, а что вы можете еще сказать? - добивалась своего Татьяна. - Почему, например, эта ваза такой обыкновенной формы, она же - как элементарный круглый плафон, извините, - она тут вспомнила чудаковатую версию Льва Егоровича, - как туалетный плафон? Разве это для современного искусства актуально?
      Софья сначала засмеялась, потом замялась и попыталась объяснить, что в простоте формы часто является изящество, которое простым людям, не наделенным чувством чистоты и тонкости в простейшем с виду предмете, иногда не понять. И плела еще какую-то чушь, которая даже для неспециалиста Татьяны Григорьевны казалась надуманной, как некоторые подписи искусствоведов к картинам гениев. Будто они по очереди держали свечку этим гениям и видели весь процесс.
      В итоге Софья Ярославовна взяла вазу с собой с тем, чтобы еще раз ее сносить в лабораторию, внимательно простучать, поискать возможные, замаскированые швы, дотошно рассмотреть и вообще "доисследовать" предмет. Василий Прокопьевич в последние годы что-то в ней постоянно совершенствовал, запираясь ото всех.
      Звонок последовал через несколько дней и, причем, как водится, глухой, дождливой и мутной, как все самое жуткое в уголовной хронике, ночью.
      Сонная, насмотревшаяся до того ужасных снов Татьяна взяла трубку и выслушала восторженную и исступленную, несвязную речь Софушки, из которой Татьяна поначалу почти ничего не поняла, кроме того, что оказывается, это вовсе была не ваза, а РОМАН, написанный в хрустале.
      По мнению Софушки, это был редчайший случай передачи информации потомкам через вечный материал, каковым является обработанный горный хрусталь.
      Татьяна поняла таким образом, что Софушка тронулась умом, и решила перевести беседу на следующий день, чтобы понять степень "тронутости" и необходимости определения Софушки в больницу.
      - Как же вы не понимаете? - кричала Софья Ярославовна весьма грубо и истерично в трубку, не поддаваясь "на следующий день", - как вы можете спокойно к этому относиться? Какое завтра! Я смотрела в ультрафиолете и в инфракрасном, просвечивала лазером... Начала с лупы... У меня получилось, я поняла суть, я раскрыла секрет! Это роман, триста или четыреста, может пятьсот страниц удивительного, странного романа, почти мемуарного типа... Но это художественный шедевр! Литературный шедевр. В тексте больше удивительного, чем в этом нашем злосчастном, пресловутом хрустале! ...Хотя и в хрустале тоже. ...Нет, я удивлена, я просто потрясена. ...Кошмар, вы не можете так относиться! Вы черствая, черствая, ужасная недотепа, глупая, недоразвитая молодая женщина! Как так можно! И...
      - Хорошо, - сказала Татьяна, пытаясь спокойствием отрезвить Софушку, - и что в этом романе пишут про плафон, раз хрусталь для вас уже стал не так важен?
      - Все просто, - Софья перешла на умеренный тон, - я, правда, все не дочитала, но я дописываю. Читаю и переписываю. Передо мной микроскоп... Все не так просто, ка вы изволите теперь, наконец-то, думать. Я вас прощаю за неверие в науку...
      - Ну, так, а про плафон что пишут? А кто написал, неужто сам Василий Прокопьевич?
      - А кто же еще? Конечно он, наш Василий Прокопьевич... Да какой он Василий Прокопьевич, это гений, просто наш непо... неопознанный гений...
      - Ну, так что, это действительно плафон, или олитературенный образ плафона? - добивается своего Татьяна, - он из туалета появился? Из ванной? Из мусорки?
      - Какое из туалета, какое из мусорки... Вот вы опять шутите или издеваетесь? Это обыкновенный комнатный плафон из общежития... Понимаете, там у них такой плафон, он снят с потолка, а из него студенты пиво пили... Канистр у студентов нет. Они же бедные эти студенты. Машин тогда не было, зачем держать канистры. А их много, толпы студентов... и всем надо пиво пить... Откуда... Вот и плафон пошел в дело. Это же конец шестидесятых, семидесятые, еще семидесятники... то есть шестидеся... были... Не знаете, что ли? - Сердится Софья Ярославовна как на базаре в воскресный бум.
      - Вот так романтика, вот так литературный шедевр, - изумилась и невольно засмеялась Татьяна, - Пиво, ну пиво, и что дальше? Пили, пили, а теперь по этой причине из него хрустальную копию надо делать?
      - Именно так, - мечется по ту сторону трубки бешеная, возбужденная открытием и непониманием глупой девчонки Софушка, - Не в только в содержании дело, тут так живо, тут Чехов и Достоевский... Понимаете, они пили пиво из плафона...
      - Чехов или Достоевский? - смеется Татьяна.
      - Вы глупая, просто черствая... Достоевский, черт меня побери! Какой Достоевский, тут Василий Прокопьевич... он узнает, что Роман...
      - Который Егорович?
      - Именно. Теперь Егорович, а тогда просто Роман... Так вот этот самый Роман - теперешний мертвый Егорович, под давлением обстоятельств рассказал Василию, что он переспал с молодой женой Василия...
      - Вау! Переспал. Вот невидаль. И что ж за давление такое? Под ножом что ли? Следствие вели знатоки. Друзья в ссоре и готовы друг дружку по товарищески убить... Зачем, ах, зачем? Да, понимаю, они же молодые были... Горячие парни того века... А он что, Василий Прокопьевич разве был еще когда-то женат?
      - Именно так. В студенчестве на последнем курсе... Так всегда... Но жена жила в другом городе, не в том, где эти наши... учились... Понимаете? И она не была хорошей женщиной в полном смысле слова...
      - Кажется, понимаю, - сказала Татьяна. Похоже, что Софья говорит правду... Только как она это узнала... ультрафиолет, микроскоп... лупа... Понятно. - Она, выходит, была проституткой?
      - Не так, как вы сказали, но почти, молодость, школьное или дворовое знакомство. Они, словом, были с Романом давно знакомы... вроде друзей, но с постельными... Ну, вроде автоматически... Дела дней суровых... под старую память... Товарищеский секс, не понимаете, что ли? А этот наш-то, уже женат на ней, а ей скучно, понимаете? Без секса скучно... Ну что, с вами такого не бывало? Женщина, она молодая... страдает без этого, если до этого регулярно... Либидо высокое, понимаете? А Василий в недоступности... Тьфу! Ну, врубились, наконец? Господи, вырви мне язык!
      - И так бывает?
      - Выходит, бывает. Так вот наш Василий разбил плафон об Романа...
      - Об голову?
      - А как еще, конечно об голову...
      - И они поссорились? А пиво, естественно разлилось.
      - Как по другому? В усмерть рассорились. Сейчас бы еще крепче сказали... А пиво оно по другому не умеет. Разлилось пиво. На пол потекло. Да разве в пиве... Вы, что ли, шутите опять?
      - Жалко, поди, было пива. Ну простите меня, Софья Ярославовна. Туда, однако, литров пять войдет. И что дальше?
      - Девять литров ровно.
      - Ба! Вы проверяли?
      - А как же, - тут благородная дама Софья Ярославовна сильно застеснялась. - Проверила. Как же. А что такого? В нашей изумительной вазе. Да! Раз это копия... Уж извините... Не обостряйте, пожалуйста. Смерила для реальности. Это вода... водой... Вытерла насухо, не бойтесь за вазу. И, кстати, эффект... ну когда наливаешь туда воду...
      - Боже, - подумала Татьяна, - продолжается!
      - К черту эффект ... эффект, конечно, есть, но об этом после. За плафон этот не бойтесь. Слушайте дальше...
      - Я внимательно вас слушаю.
      - А дальше прошло время. Оба страдают. Они, ведь, были неразлучными друзьями, как на фронте, понимаете?
      - Угу, как на фронте в мирное время...
      - Опять смеетесь... Я ведь могу не рассказывать...
      - Извините, Софья Ярославовна! Слушаю, слушаю внимательно.
      - Ладно. Короче говоря, оба страдают, а разбитого не вернешь...
      - Поделом им.
      - Не смейтесь. С вами бы такое приключилось. Хотя вы...
      - Так-так.
      - Проходит время, Роман женится сам...
      - На этой, с которой он?..
      - Нет, на другой, у которой сын Сергей...
      - А, Ольга!
      - Потом он разводится...
      - Зачем?
      - Жизнь, Танюша, жизнь. Это надо читать, испытать самой, а не мои пересказки слушать...
      - Может доведется...
      - Может доведется. От вашего поведения зависит... Короче говоря, наш-то Василий... уже Прокопьевич, взрослый уже совсем...
      - Сколько ему было?
      - Тут не пишется, но не старик. Просто взрослый уже человек.
      - Насколько взрослый?
      - Да это не важно... В общем так получилось, что эта новая, то есть бывшая жена Романа, то есть Ольга, положила на себя нашего Василия, и наш Василий...
      - И наш Василий не устоял. Про это я в письме прочла. Теперь даже фамилии проясняются.
      - Именно так.
      - Получается, что теперь они как бы квиты.
      - Получается так. Но это не все. От этой короткой встречи у Ольги рождается ребенок!
      - Вот так новость! Татьяна поражена.
      - И через еще какое-то, уже достаточное время Василий Прокопьевич со зла решает про это все сказать Роману... ну как бы вернуть долг... Но не решается полностью...
      - И возвращает долг с извинениями в виде разбитого плафона...
      - Но уже в хрустале... типа подарка с извинениями и прощениями, и просит какого-то полковника налить в этот плафон хорошего пива... или вина. Кажется, он писал про пиво. Но я не помню. Если вам нужны дотошности, то вы сами прочтете. Я же записываю.
      - Хорошо.
      - Пятьсот - четыреста страниц.
      - Ну и что?
      - Долго, вот что.
      - Хорошо. Подождем.
      - Вот именно, что хорошо. Где бы вы такого сыщика еще нашли! - Смеется. - Погодите.
      - Что такое?
      - Скользнуло.
      - Вы там осторожнее.
      - У меня зажато. Все под контролем.
      - Короче - вот так раз! Вот так вернул долг. Это же подло - взять и рассказать про...
      - Как раз про случай с Ольгой и с рождением от него ребенка он Роману ничего не рассказал... Порядочность некоторая, понимаете ли. Щадил он друга своего. Просто обошелся дорогим плафоном... он же шедевр... вы же знаете, ему ... ей цены нет... и просто пиво. Или вино.
      - Мда. Вот так история. Пиво, вино... еще бы водка, налитая в шедевр... - Татьяне стало грустно от всего этого. Еще и ребенка мимоходом завели и вплели. - А кофе? Что с кофе?
      - Очень просто. Роман вовсе и не собирался мириться, или прощать, или что-то там еще. Он человек порядочный и давным-давно все осознал... Время, знаете ли, лечит...
      - Время лечит. Это точно.
      - Роман не принял подарок этот, символ ли прощения... Акт... Может, посчитал, что слишком дорого... и ни к чему. Типа поздно, или вообще посчитал: старческий маразм, Васькина глупость... Василия Прокопьевича... Может, ребенка каким-то образом вычислил, кто его...
      - А пиво? Пиво-то хоть выпил? Хотя, разве это важно... Хотя в такой трагикомической истории и пиво может стать важным... Детектив, черт возьми!
      - Этого никто не знает. Может и выпил, а может и вылил в унитаз. Этого же наш Василий не видел... Не мог видеть и в его романе про это ни слова.
      - И что, не было к плафону никаких писем? Записочек?
      - Вероятно никаких. Символический обмен. Вместо пива отблагодарил "кофием". Василий кофе любил. Все же знают. Акт! - я же говорю. Все же они понимают, в чем дело. Помнят. Это им игра, ужасная, циничная, или наивная игра. Клеймо-то на лбу, его куда спрячешь? На всю жизнь... Черт, теперь посмертное клеймо.
      - Кофе, кофе? Не поняла про кофе!
      - Ну, так Роман этот посылает вазу обратно, полную кофе. Не с пивом же ее возвращать! Вроде кофе "Чибо" или "Арабика", только дорогое, совсем дорогое! Вам виднее, вы его щупали. Прокопьевич обожает... обожал кофе.
      - Ну вот, теперь все понятно. Ларчик просто открывался. И без записки! Тоже понятно: глаз за глаз... А цветы? Чьи цветы?
      - До цветов я не дошла. Мне надо еще неделю. Много текста.
      - Спокойной ночи, Софья Ярославовна. Вы - просто удивительная женщина. До завтра.
      - Спасибо. До завтра, милая. Как я с вами устала. До свиданьица, дорогая. Теперь мы с вами... как заговорщицы.
      - Да уж, заговорщицы, преступницы, молчуньи... Прощайте. Я кладу трубку.
      Пик, пик, пик.
      
      ***
      
      Татьяна не смогла уснуть и пришла на работу раньше обычного.
      В обед ей позвонила Софья Ярославовна. Татьяна по голосу поняла, что что-то стряслось чрезвычайное, и она опередила события: "Разбили вазу?"
      Голос Софушки дрожал. Она плакала в трубку. - Как вы догадались?
      - Очень просто. Такие хрупкие шедевры, как вы определили, обычно не доживают до зенита славы.
      - Теперь вы не сможете меня простить?
      - Отчего же. Я вас просто обожаю.
      - Может, поговорим вечерком?
      - Поговорим, только вы успокойтесь сначала.
      
      ***
      
      Татьяна Григорьевна накрепко подружилась с Софьей Ярославовной.
      Кафе. Вечер.
      - Так и не узнаем про сухие цветы?
      - Так и не узнаем.
      - Ну и бог с ними. Я знаю кто это. Ольга! Только когда? Зачем? Что за пошлые опоздания!
      - Может, это другая история.
      - Может другая. Без разницы. А сын чей второй? Точно Ольгин с Василием?
      - Бросьте, хоть Василий и утверждает, что от него. Имейте ввиду, что это со слов Ольги, а она женщина нечестная.
      - Загадка. Это не наша история. Забудем. Все в прошлом и история не наша с вами.
      - Василий Прокопьевич зря расстарался.
      - Я же у вас просила прощения!
      - Извините, Софушка, можно я вас так буду...
      - Дайте мне ваш платок.
      - Будьте так любезны. Возьмите.
      - Благодарю.
      - Извольте.
      И так далее.
      
      ***
      
      Итак, дожила до нас только половина текста гениального романа. Благодаря Софушке. И за это ей спасибо. Эта расшифрованная Софушкой половина романа нигде не публиковалась, а вторая превратилась в осколки.
      Спасибо им обеим. Взрослой и молодой. Они хорошо сохранили тайну Василия и Романа.
      Осколки вазы-плафона были "похоронены" рядом с могилой Василия Прокопьевича, и его супруге ничего про это и, тем более, про нового ее родственника, не было сказано ни слова.
      
      Никодим Генрихович даже глазом не моргнул, когда ему рассказали о бесславном конце уникальной вазы. - Так тому и быть, - сказал он, - мне меньше хлопот.
      Про написанный на плафоне роман, свечение, способ создания криптограмм в толще хрусталя ему не было сообщено. Тем более, что Софушка, не будучи физиком, секрета до конца не поняла.
      Татьяна давным-давно, по совету Льва выкинула заплесневевшие зерна кофе и сухие цветы в контейнер.
      Личность Никодима Генриховича - как-то раз под кофейную чашечку - был обеими женщинами оценена как недостойной звания хорошего человека и руководителя. Это их сдружило окончательно.
      
      Мораль сей басни:
      Чудные, странные, нелепые, великолепные, нежные, тонкие, талантливые, одухотворенные, предостойные, шумные, хитрые люди живут на неразгаданной земле русской. Так тому и быть в веках.
      
      
      P/S
      
      Единственный ртутный шарик величиной меньше горошины нашли под плинтусом во время ремонта кабинета нового генерального. Случилось это сразу после смерти Никодима Генриховича. Его зарубил топором молодой парень - муж какой-то соблазненной заводской особы-практикантки.
      А с момента описываемых событий до этого случая прошло лет пять.
      Дело было так: молодой строитель нечаянно наступил на кофейное зернышко и раздавил его. Из него вытекли капельки, которые тут же собрались воедино. Физика!
      В милицию никто сообщать не стал. Как нашли, так и выбросили. Дело-то плевое! Яйца выеденного...
      Но это уже лишнее.
      
      2011 г.
      
      
      --------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      
      
      
      МАСЬКА - НЕДОТРОГА
      
      
      НЕОРЕАЛИСТИЧЕСКИЙ ЭТЮД
      
      
      
      
      1. БЫВШИЙ РАКЕТЧИК
      
      
      Летать на ракете после шестисот граммов белого и золотого рома, трех бокалов пива, трех чашек льда и удивительной живой музыки на двух саксофонах, трубы неизвестного назначения, двух скрипок, за одной из которых прелестная, высокая, пышущая здоровьем выпускница Питерской музыкальной консерватории, легко, удивительно легко. А Отель Калифорнию они все-таки не знают. Даже за двести пятьдесят рублей...
      Берешь ракету, прижимаешься к ней... а она... а она похожа сначала на скейтборд, потом на пустотелую доску для серфинга, потом на пивную жестянку. Нажимаешь стартер и медленно ползешь вверх. Полковник от удивления застыл на месте, онемел: ну дает лейтенантишко! Я виду не подаю, будто для меня это обычное дело. Вцепился в ракету, повис на ней, слился. Сапоги только мешают: тяжелые, тянут вниз. И не скидываются никак, заразы такие! Ракета вроде бы уже пронизывает облака, где они кучевые? скорей, скорей, но нет: протыкаю только перистый нижний слой. Что с облаками? Поменялись местами? Я с ужасом, хотя не с ужасом, а наоборот - холодным сердцем - понимаю: дело происходит не в открытом месте, а в ангаре, и пора что-то исправлять. Чтобы не проткнуть потолок - меня же, как шелуху с картофеля, крышей соскребет - заваливаю ракету набок, давлю ее дальше и принимаю горизонтальное положение. И плыву к выходу.
      - Интересненько, - думаю, - ангар с открытой дверью, или сейчас врежусь в стену? А если там стена, то там и рванет. И от меня ничего не останется. Притормаживаю поэтому.
      Полковник тут понял, наконец, в чем дело.
      - Ракету воруют! - заорал он. И жалуется кому-то. Жене что ли? - Вот лейтенантишко, а! Каков щегол!
      - А то! Настоящий Селегешский щегол на лыжах, - думаю я, - у меня такая майка есть, все на нее смотрят, тычут пальцами, посмеиваются, а носит ее теперь Масяня.
      На ней майка смотрится не так интересно, так как она обыкновенная девушка, а девушка на горных лыжах или борде - это всеобщее увлечение, к которому все привыкли, и так из толпы не выделишься. А я - старец на лыжах, а старец на лыжах - это редкость. Нонсенс. Человеческий казус. Испорченная скульптура Родена.
      Более того, когда я откровенно вру, что у меня первое место по слалому в своей возрастной категории моего города, - а город наш не такой большой, чтобы в это не верить, и не так уж мал, чтобы не стоило гордиться, - короче, люди моего города верят. Это круто.
      Зато красиво прорисованный в графике желтый щегол с черными пятнами - наоборот ли - прекрасно размещается между Маськиными грудями и это дает парням возможность разглядывать ее в упор и даже под видом спортивного любопытства щипать в нужном месте ткань. Слова "Селегешские щеглы" плавно перебираются с правой груди на левую, что придает этим словам почти магическую силу и полное, синонимически правильное, ощущение скатывания с крутизны.
      Все так, но Маська ни разу не стояла на горных лыжах. Видимость крутой лыжницы сильнее лживой фикции - кто же будет заказывать себе майку не соответствующую правде - это ее утешает и временно повышает в звании хотя бы для самой себя. Коли можно было бы майку не снимать - Маська бы и не снимала. Но ежедневная стирка мешает ежедневной носке. - Так же, Мася?
      Маська в ответ улыбается, отводит взгляд и молчит: я ее "поймал" на психологическом преступлении.
      - Классная маечка, дай поносить, - говорят пацаны, а между слов: "классная деваха, дай... просто дай"...
      Полковник опять за свое: "С виду нормальный: я ему легкий труд обещал, по плацу не гонял - жалел. Вместо плаца он у меня дома с детьми возился, ходил по магазинам, делал уборку, клопов гонял, нянчил младшую девочку, заваривал чаи в пакетиках - больше не доверяли... А оказалось: в быту неумелый замухрышка, а в армии - предатель и вор, причем вор-интеллектуал. Стратегические ракеты ворует со склада... а это моя компетенция, мой бизнес и так далее - все по Уставу". Он, конечно же, не знает, что я после служил в Афгане, что я учился в КВВКУ, что я в совершенстве знаю китайский - про другой десяток языков не говорю - и срубаю овчарок на лету, что попадаю в кувырке тремя патронами в десятку, что я с горсткой храбрецов брал дворец Амина, что я выжил, и что я один из немногих, кто получил высшую награду страны и понимает скрытый смысл государственных переворотов, что я растворился в республике, что меня приглашали, да я не пошел... да ладно, разве в этом дело. По внешнему виду я - слабенький, волосатый до плеч, седенький мужичонок... луплю себя по вечерам по всем мышцам, не оставляя следов, падаю с размаха на керамический пол, кидаю гантели и жонглирую гирей, сажусь на шпагаты, бегаю по стенам, пытаюсь шагнуть по потолку, но я не муха. Соседи не понимают и стучат в РЭУ - это судьба... это насмешка... а мне нравится выглядеть внешне слабым, попивать пивцо, вовремя отдавать долги и знать, что если надо, то... хоть и не возьмут... но с автоматом на передовую я хоть сейчас готов... Да и черт с ним. Живу своей гражданской жизнью, как оно есть, и не выпячиваюсь.
      Полковник: "Ракету тащат, стреляйте пацаны".
      Я: "А какая же это ракета - насмешка над ракетой. То, что от нее осталось: пустой корпус, да и то половинка, вроде разрезанного повдоль стебля сельдерея".
      Сами на таком драндулете полетайте. Поймете, что не так это просто. А все управление у меня в голове. Чип встроили в голову почти сразу же, как только я после четвертого курса гражданского института попал в армию и прошел начальный курс полета на пустышках. КВВКУ еще тогда не было. Я был, хоть и двадцати двух лет, но уже соображал не только в штабных учениях и раскрашиваниях генеральских карт, где важно было выстроить колонны согласно военной доктрины и правильно и красиво изобразить красные стрелки - а тренировались мы на безмерных и безымянных картах монгольских степей...
      Ненавидя любое железо, кроме художественной ковки и литья оград Питерских парков, я понял наискучнейший принцип работы ракетного двигателя.
      Я соображал в очередности включения клапанов, в потоках компонент и своевременности их поступления в нужный сектор. Но в случае, если бы меня пытали враги советской власти, пихали бы иголки под ногти и сверлили корни зубов без наркоза, я с удовольствием и задарма отдал бы им свои поверхностные - на два с минусом - познания.
      Я - применительно для своего здоровья - понимал смертельную вредность топлива и окислителя, побаивался огромных колес тягача и старался не приближаться к ним, бродил вверх-вниз по бесконечным подземным лестницам, катался на лифте и давал кругали вокруг серебристой сигары, удивляясь совершенству и при этом простоте ее деталей, вставленной в шахту так точно и притерто, словно пуля в затвор.
      Я понимал и удивлялся глубине и крепкости этих шахт, сочувствовал длине наземных выездов, сочувствовал и восхищался скорости разворачивания, критиковал и приветствовал принципы маскировки, дивился стандартному размаху секретных вагонов, понимал необходимость противогаза и нужность бетонных ПКЦ, осознавал полезность армейских свинарников.
      Я поражался количеству крыс в сараях, смелости свинарей, гордо дефилирующих параллельно крысам, как при выборе дам для прогулки.
      Удивлялся ловкости одного рядового хозроты, пришедшего в армию из глухой деревни и улепетывающего от начальника в момент его ловли с поличным - с девкой, вдвоем, голышом на одной лошади.
      В армии секс не приветствовался, и в пищу тайно добавляли бром.
      Я понимал нужность старшин: старшина - вот настоящее основание армии. Я осозновал важность политической, воспитательной, тайной структуры, состоящей из политкомиссаров, генералов, маршалов, сержантов, рядовых. Каждый из них мог выдать тебя, если ты не был ласков с памятниками тогда еще до конца неразвенчанного недавнего прошлого.
      Я догадывался, почему изредка дембиля вскрывали свои вены, почему нам не давали боевых патронов при поимке дезертиров, насмерть укладывающих в карауле своих непосредственных начальников и товарищей по службе.
      Я был уверен, что мы проиграем будущую войну, но еще больше был уверен, что даром мы не сдадимся, а будем рвать врага зубами до последнего вхдоха. Потому, что почти высшее образование за плечами, потому быстро и соображал.
      Сопливых новобранцев в нашей части учили по полгода, а то и год, и потом только отправляли на точку. Точка - это апогей, мечта, отдых от начальства, крепкая дружба с однополчанином для одних, и навсегда загубленное здоровье, преждевременная лысина, язва желудка, расшатанные нервы, почки, печень, вечная жажда сна и нелепая смерть для других.
      - Привет, русские, поздравляем с открытием новой точки. - Так нам передавали наши враги американцы по секретной связи.
      - Привет, русские, а у вас в деревне N от мороза провалился мост, - посмеивались по открытому радио наши китайские друзья, - а вы даже не знаете, что у вас делается на Родине под самым носом.
      Мы удивлялись, но не придавали этому стратегического значения. Мы - русские ракетчики, мы - патриоты, мы элита, у нас в петличках скрещенные пушки, что сближало нас с древними героями русских редутов, с матросом Кошкой, с коллегой - старшим товарищем, с вечным майором Трубецким пятидесяти лет, ломающим своим весом турники молодых.
      Мы два года кувыркались на перекладинах, брали ее длинным хватом, выходом силой, с качем, без кача - на одном, на двух бицепсах, на трицепсах и простым махом взбирались на железную трубу, бегали три-десять километров в полной выкладке.
      Через полгода мы уже знали больше: дембиля и старослужащие передавали нам хитрости военного мастерства.
      Мы знали как, по очереди экономя силы, отсиживаться в капусте, крапиве, папоротнике - если бегали перелесками по замкнутому кругу. Знали, как, отставая от основной массы спортсменов, передать на промежуточный контрольный пункт списки якобы бегущих. Через год мы уже сами учили шнурков передающимся из поколения в поколение приемам балды, ничегонеделания при видимости самоотдачи и неустанной муштры.
      Кто-то из умненьких и чистеньких - маменькиных сынков - поначалу закладывал своих же товарищей, упрекая их в моральной неустойчивости. Потом сам становился таким же.
      Плохонькие и грязненькие изначально наловчились проносить водку через КПП, заводить проституток на территорию нашей засекреченной школы МСРВ, трахать их по очереди в клубе, библиотеке, у забора с вышками и часовыми, в курилке, в оружейной комнате, в каптерке и на чердаке казарм.
      Мы охраняли в лютые морозы гражданские и провиантские склады, морской арсенал на суше, жилую гражданскую - офицеры и семьи - территорию, имея один боевой патрон на рожок, а то и вовсе холостой патрон - для шума. Мобильников тогда еще не было, а рации всем не выдавали.
      Воротник выше шапки, тулуп до пят, торчат только носы валенок с пришитым толстым слоем - подошвой. В такой одежке часовой похож на ожиревшую, неподвижную до самого конца игры, пешку с придающей высшую форму ее устойчивости подставкой.
      Основание часового шире туловища в районе талии в два раза. В рукопашную в тулупе бороться нельзя, невозможно бежать, зато очень даже хорошо было дремать на ходу.
      Мерзлый тулуп с сосульками вокруг овала лица - холодной планеты Сатурн, с обледенелыми лучами, а посередине их на фоне черного неба с мигающими звездами - серп луны. Такой одеревенелый тулуп не прошьешь перочинным ножиком - только штыком и только с третьего раза, и то, если попадешь три раза в одну дырку.
      Кто-то, не смотря на предупреждения, попадался на элементарные разводы офицеров: "Замерз? - Молчать, не подходи, пароль, стреляю в воздух, потом на поражение! - Брось, я твой полковник, курни, солдат, дай-ка калаш подержу, а ты пока мои покури". И попадались на такую несусветную чушь. Лишь один только раз за многие годы проверяющий полковник провалялся два часа на траве с загнутыми за голову руками.
      Мы влюблялись ротами в одну девушку на всех, удачливые трахали заходящих почтовых работниц с погонами ефрейторов (это стервы и бляди) и начинающих - с опознавательными знаками рядовых (это начинающие сучки).
      При всем при этом распиздяйстве нам не надо было объяснять - зачем мы отдаем армии лучшие годы своей жизни.
      При всем при этом мы горячо любили свою конченую Родину, не отвечающую нам взаимностью.
      
      ***
      
      ...Туман в голове, будто с похмелья, будто не далее, как сегодня, отобрали права и вдобавок настучали по черепу чугунным пестиком. Маська-санитарка вынырнула из ниоткуда и влила свежей крови. - Лежите, Кирьян Егорович, вам не рекомендуется двигаться!
      Лучше бы пива принесла. - Маська, э-э-э, глянь в холодильник. Нету? Дак сбегай в магазин! Кошелек на полочке.
      - Закрыто все. Ночь-за полночь.
      - Тогда в Подорожник.
      - С сегодняшнего, то есть уже со вчерашнего вечера, в подорожниках отменили пиво.
      - Вот черт, вспомнил, меня же продавщица самого близкого - углового - подорожника предупреждала.
      - У них теперь будут большие убытки, - затеяла Мася пустопорожнее.
      - Мне пофигу их убытки.
      Я дергался недолго, икнул в последний раз и опять заснул.
      ...Вообще, - думаю я, - это не очень хорошее направление в армии - людей использовать, заставляя их силой ума двигать ракету. Будто эти люди - дельфины-самоубийцы! Будто в стране кончилось топливо. Сэкономили на электронике. В Америке и в нормальных частях по-другому, там, наоборот - беспилотные самолеты. Жалеют солдатушек ихние генералы. А наши черпают из них последние силы, будто идет отечественная война.
       А этих я все-таки "сделал". Эти, - это которые стояли на перроне с инструментами... сначала их бин, вир зинд - один... с гармошкой, потом подвалил другой с гитарой, потом прекрасная питерская мамзеля со скрипкой, потом контрабас... Присоединяйся, говорят, если умеешь играть. Да, говорю, умею, но только на фортепиано. А сам думаю: а у меня только три класса, хе-хе... Дальше думаю: сейчас опростоволошусь. И сказал тогда типа того, что мне сначала надо тренировочный забег сделать по лесу. Пальцы ног потренировать. Иначе, мол, не сыграю. Вовремя вспомнил, что я играю ногами.
      Скинул сапоги и побежал упражняться. А осень. Заморозки. Смерзшие листья... Бежал с голым торсом... форма номер два, как говорили у нас в армии... А холодно.
      - Как же, - думаю, - дальше будет? Возвращаться пора в концерт, а у меня только три класса. Опозорюсь. А тут ангар на пути и спасительная ракета встретилась.
      Спасла она меня. Улетел я к такой-то матери, и полковника удивил, и музыкантишек этих.
      С утра: "Кирьян Егорович, вы сегодня ночью во сне пели гимн России, потом про какую-то девчонку, которая ждала парня из армии, и будто бы играли на фортепиано. А еще сильно дергали ногами".
      - Вот так штука! Ногами это я на пианино играл. - Спал бы я один ничего бы этого не знал, - подумал я. - А что ночью говорил? Не приставал к тебе?
      - Вроде нет, прижимались только и... обняли раза два.
      - И все?
      - Нет, не все.
      - А что еще? Ну, говори. Не секретничай. Любовь изображал?
      Маська молчит. Раз молчит, значит я точно автоматически засовывал руки в ее трусы и пытался мацать грудь.
      
      
      
      2. НАРИСОВАЛАСЬ
      
      
      Возвращаюсь к началу истории.
      Позвонил Трофим. - Ты где запропастился? Тут тебя Масяня ждет, - сказал он.
      Ага, вернулась лягушка-путешественница. Может наконец-то рюкзак вернет. (А мне он скоро станет нужен.)
      - Я дома сижу. На работу уже не пойду. Пусть Маська сюда шлепает.
      Дима шепнул что-то Масяне, потом отключил трубку.
      Ровно через семь минут - а это - то время, от которого можно обычным шагом дойти от работы до дома - нарисовалась Маська. На спине у нее мой родной и любимый до слез рюкзачишко.
      - Здравствуйте, Кирьян Егорович...
      - Здравствуйте, здравстствуйте... - сказал я ироническим тоном. (Здравствуй и милый рюкзачок, давненько не виделись.)
      - Вы сейчас не очень заняты?
      - Что значит "не занят"? - А я всегда чем-то занят.
      - А чем занимаетесь?
      - А какая разница, - но этого я не сказал, хотя надо было по смыслу и логике, а сказал, как полагается в таких случаях в нормальных детских приютах, а у меня форменный приют вот уж лет пять подряд: "Заходи уж. Переночевать что ли надо?"
      - Ага... - промямлила Маська. И как взъерошенная, усталая уличная кошка, которая вроде бы гуляет сама по себе, но не против пожить на домашних харчах, - если позовут - преданно и умильно направила в мою сторону на самом-то деле хитрющие и лукавые глаза.
      - Без проблем... - сказал я, клюнув на глаза, как пескарь на овсянку в анисе.
      Ну, не могу я отказать в таких случаях. Я директор частного, необъявленного, товарищеского, бесплатного для молодых гостей однокомнатного, однотуалетного, однокухонного, безбалконного постоялого двора - четыре в одном, тридцать семь или тридцать четыре квадрата, - надо бы перемерить, - за который надо мной смеются мои друзья, знакомые. Да и начальство в курсе дела.
      Мои пристрастия к гостиничному альтруизму выдают окна первого этажа. Если я дома - окна приоткрыты; когда я ухожу на работу, то плотно прикрываю. Если я на работе, а окна открыты - это примой признак, что у меня кто-то есть дома. А кто-то вычисляется просто. Первый этаж - в этом все дело.
      Маську первыми вычислили наш шофер Колян с инженером по кадрам по имени Маргарет еще в первый ее заезд.
      В окно сначала высунулась мокрая голова Маськи, потом Маська оседлала подоконник и, как назло, повернулась в весьма характерный профиль. Еще и закурила.
      - У Кирьяна Егоровича новый постоялец, - хохочут.
      - А сиськи-то у постояльца "ничего", - сказала Маргарет, - и еще сильнее засмеялась.
      - А у Кирьяна Егоровича все девки такие, - сказал наш глазастый шофер Колька. Он поощряет моё пристрастие к такого рода меценатству. - Правильно, всех их еб... надо, - ни грамма не сомневаясь в своей правоте, говорит Колян.
      - Да я не для этого, ты зря так думаешь, - честно сопротивляюсь я, когда об этом заходит разговор.
      Но мне не верят. Кто может поверить в то, что можно держать у себя дома девушек, а по Коляшиному - тёлок, и не трогать их при этом.
      Колян молод и не знает других аспектов жизни, кроме тех, которые исповедует он сам. После критической дозы алкоголя, а это преимущественно, пиво, он драчлив. Он регулярно, частотой раз в два месяца, примеривает и цепляет к лицу полюбившийся и традиционный фиолетовый фингал - и чаще всего на правый глаз. Почему? Если его, поджидая у подъезда общаги, бьют с правой руки, то попадаться-то должен бы глаз левый. Надо бы расспросить об этой особенности у самого Кольки.
      И так далее.
      ...Короче, занавеска тайны загораживала непорочную, кристальную хату недолго. Меня вычисляют тут же, как только из холостяка-одиночки я опять превращаюсь в арендодателя, чудака (тут просится словечко покрепче), маргинала, - считай, бабника, специализирующегося на воздыханиях и эротических манипуляциях с молодым поколением. И все ради творчества. Без запаха эротики настоящего творчества не бывает. Творчество - вот настоящая эротика. Это выше любви к женщине. А секс - это вообще профанация настоящей и чистой любви. Животная необходимость.
      
      ***
      
      - Почему не позвонила сама? А вдруг бы меня не было не только дома, а вообще в городе? Что бы ты делала?
      - Переночевала бы на вокзале.
      - Да уж. Это в автостопе модно. А когда ты появилась в городе?
      - Три часа назад.
      - И что делала?
      - В садике сидела, на лавочке. Курила и Вас ждала.
      - Долго?
      - Часа два.
      - Вот и дурочка, - я уже час, как дома. Не догадалась в окно постучать? И меня не видела, как я домой шел?
      - Не видела. Тут кусты высокие.
      - А перед тем, как на работу переться - тяжело было еще раз стукнуть?
      - Не догадалась.
      Эх, дитё, дитё! От двух до пяти! Лев и Кассиль! Швамбрания и швабра, - правда, симпотная швабра, - ёклмн!
      - Ну и что телефон. Где он? Ты же его забрала.
      - Телефона нет.
      Оба-на! Я вздрогнул, но не от жадности и не от скупердяйства. Я же недавно "дарил". Но уже "опять нет". Вот, и дари после этого телефоны девочкам.
      - Ладно, - думаю, - вот и началось! День сурка!
      А смысл всех моих прошлых сурков такой: по мелочам, если, то это для начала надо пустить переночевать. А дальше, как только привыкну и сживусь, непременно хрястнет ностальжи по женщинам, по девушкам, - а это просто, так как ностальжи по этому делу прописана во мне постоянно, и не хватает только ингибитора - и тут же напрашиваюсь сам: "а поживи-ка, типа, месяцок, а поживи другой, да поживи уж и третий".
      Но не больше.
      Потому, что если больше, то надоест, да и все темы к тому времени вычерпаются сами собой. Да и родные яйца подскажут: "Хорош нам трещать по ночам, - пожалуются, - выпроваживай, наконец, это тело, пора настала для другого: ищи девушку или тетеньку для ничего не обязывающего секса, а не объект для меценатства. Нечего разные НЛО рюшками украшать. Они тебе чего-нибудь полезного дают?".
      - Да, - скажу я без излишних подробностей, может, слегка солгав, и тем напущу романтического тумана.
      - А обещал писать для детей, может, это тебя заставит на время позабыть ненорматив? - напоминают в "Одноклассниках", а конкретно - это моя вторая дочь вне брака, с которой я не так давно заочно познакомился, но так и не удосужился встретиться наяву.
      - Да, хотел, но тут Мася... Потом, все потом, позже... Как о Масе писать для детей? У неё ноги, а у меня... извини... яйца. Куда деть свои яйца? Не сложится ни сказка, ни быль.
      - Щас дрогнет и расскажет, как все эти ночующие девушки в один прекрасный момент превращаются в инопланетянок, и объяснит, где у инопланетянок находится орган размножения и клавиатура удовольствий, - подумал читатель, воспитанный на необузданных и детских - старше восемнадцати - фэнтези.
      Я знаю, где у инопланетянок находятся упомянутые орган и клавиатура. По крайней мере, догадываюсь. Но не расскажу. Мне это не интересно, и далеко не интересно. Как не интересен счастливый конец у сказки, и так же далеко расположен, как счастливый конец детской сказки от неминуемого пипца света.
      Но нет, ничего подобного. Никакой романтической истории! Всё гораздо приземлённее и ближе к моему телу, чем сердце к груди, чем страх, запрятанный в пятках; но, также намертво спаяно, как смерть с концом иглы.
      Но я не колюсь - то есть не признаю под пытками свою невидимую, спрятанную от современности боль: какая боль, какая боль... и немодное нынче томление - какие громкие слова и как кружится голова - это пошло, пошло... Ласковое, нежное, сладкое, мучительное, завышенно театральное... грубое в животе. А должно бы по-лосевски - жестко и в груди, с графинчиком на постоялом дворе, наполненным слезами мечтателя-поджигателя театров. Какое нахрен! (анализатор тут почему-то всегда предлагает замену - "наохрен" - пишет он... что за непонятное слово!) И перси твои, и зад твой... красиво! Роден, мать его ити!
      - Руку, правую руку заломай за голову, вогни позвоночник, оттопырь круп, расставь ноги, левую руку просунь под собой, прикрой анус и губки - не от стеснения, а от того, что на фото это не будет красивым. Это не порно, а эротика. В стиле "ретро". Я сделаю это в сепии. Вот так, так, теперь прижмись к дивану.
      - Что за сепия?
      - Художница, в кружок ходила, а не знаешь. Это цвет такой приятный и нейтральный. Для художественных фотографий, тем более для ретро - самое то.
      Я переставляю софит, выключаю один прожектор. Закрываю намертво окно. Вот, теперь тень лучше. Так я вовлекаю Маську в эротику. Это в искусстве и в мечтах. Поздно сообразил и не вовлек. Модель из Маськи получилась бы классной. А в жизни:
      - Мася, не мучайся, надень это, - тебе будет удобней... Мася - не черная женщина у реки - одевается она не на виду, за что я только бы поощрил, но и не за портьерой, и в квартире нет рохлика-мужа, и нет пошлых родителей - падших старика и старухи с зарплатой на двоих пятнадцать рублей в месяц, и не в тридцать втором году, а спрятавшись в разбитом временем совмещенном туалете и душе двухтысячного года выпуска... Вот она перешагивает домашние, разливанные вдоль стены лужи... Не в подвале - напоминаю.
      Ей смешно в этом новом одеянии, хотя рост и бедра у нас одинаковы. Мне в такой одежде дома - нормально, но на улицу я в этих шортах не выйду; худые, незагорелые ноги голяком. А Маське...
      И я снова стал говорить слова, которые уже тысячу раз говорил другим девочкам - Дашке и Жульке ровно три года назад. Вот он каков период кругообращения событий в социуме!
      - Маська, если тебе так неудобно в шортах, - спи в трусах, - сказал я. Потом вспомнил Дашу и добавил: "Мне пофигу". Укутайся одеялом и спи. Где мы? В лесу, в порносалоне или дома?
      - Дома.
      - Ну вот. Дома, причем у меня. И я, к твоему счастью, не педофил. - Это сильный аргумент, правда без доказательств, а на слово, объясняющий полную Маськину безопасность. Сволочи-педофилы, наверно, тоже используют такие слова.
      Это все равно, как, если бы я был честным милиционером и подобрал бы на улице замерзшую девушку, и привел бы ее, и напоил чаем, а потом уложил бы в свою кровать, а сам бы отправился ночевать в кухню на раскладушку. Так у них - у милиционеров. Но я-то помнил Жулю и ее огромные сиськи, и не мог не добавить: "Никто, кроме меня твоей красоты - хотел сказать наготы - кроме меня не увидит". А сам думаю, что неплохо бы увидеть, а даже бы и трахнуть. Даже отогревшаяся девушка на таких условиях любви чисто по-товарищески не отвергла бы милиционера.
      А увижу ли на самом деле?
      Маська неплохо хранит свое тело от посторонних взоров.
      Но эта формула растаяла тут же, как только на нашем совместном пути встретилось пенное шоу, где Маська, ополоумев с бутылки шампанского, скинула с себя майку и поперлась плясать перед зеркалами с каким-то парнем - профессиональным танцором, - вся мокрая, с пеной на голове - вовсе даже не в эротическом бюстгальтере, а в обыкновенном домашнем, чуть приукрашенном рюшечками. И босиком.
      Я скучал за столиком один. Я охранял ее майку, зеленую китайскую кепку со значками Германии и Бельгии, которые делали из Маськи заграничную путешественницу, новый, купленный и подаренный ей мобильник, кроссовки и сумочку с розово-голубой девочкой-яманеком.
      Ее нагое тело - просто мечта, тайное и невинное желание, шутка и неподдельный - хотя и слабый, как бы необязательный, не спортивный, но ищущий запретной остротцы мужской интерес.
      - Маська, сейчас ты как из шоу - "Голые и смешные". - Это Маська оторвала штанину джинсов по самое нехочу и перегнулась через подоконник, озаряя интерьер божественным видением. Я наклонил голову, чтобы втихушку рассмотреть многообещающее начало попы. Маська поверила сказанному мной на слово и, даже не проверяя верности утверждения, одернула концы бывших джинс. Эротическое кино кончилось.
      Неожиданно повернувшись: "А мне сказали, что Вы спали с моей матерью".
      - Оп, ёп! Пришлось долго объясняться. - Да, спал, - оправдываться и увиливать было бесполезно, видать, я предан и сдан подружками, или ей самой от первого лица, - но мы взрослые... Товарищеский секс, понимаешь? И мать не была против. Никто насильно не заставлял. Мне понравилось, как она обращалась с бандитами... так это, надо сказать умнейшее... - я уводил в сторону, как Сусанин французов.
      - Да, было такое в пентхаусе Скребка... Слышала про Скребка?
      У меня подвал, притон, свинарник, а у него пентхаус. Это великолепно, контрастно, заманчиво и, завлекая баб на крышу, мы часто пользовались этим сравнением. Контраст и высота помещения - с него видно весь город, включая главную площадь и золотые купола угадайского Собора - придавал силы и убедительности нашим словам. Особенно для девушек, мечтающих под звуки музыки и высунувшись наполовину в мансардные окна, показывать специально купленное перед этим гостевое белье. Правда, красота эта и беспробудное, дикое пьянство под живой концерт на дому длились недолго - ровно до тех пор, пока его самого не поперли с крыши за своевременную неуплату оговоренной суммы. Он - талантливый такой человек, коллега, музыка у него - хобби. А когда он поет одну вещь - не скажу, какую, - то я плачу навзрыд.
      - Нет, не слышала, и про песню не знаешь?
      Ну и ладненько, это к обсуждаемому вопросу не относится. Но, к сексу это отношения не имело, хотя на Маму заглядывался и Танька, а пуще всего Серега. И если бы с Мамой не было меня, то не известно, как бы все обернулось.
      Тут я не перепутал с наклонениями. Танька был второстепенным персонажем, директором воровского филиала, специализирующегося на квартирных кражах, представителем Сереги в Угадае. А статусный Серега стоял во главе известного в Ленинске генерального воровского холдинга, подмявшего под себя несколько мелких городков. Танька шарил под голубого, я принял все поначалу за чистую монету, но в итоге это оказалось просто забавой, игрой. Серега с Танькой договорились и просто пытались нас смутить... Нашли чем смущать. Могли бы похвастаться наколками на пенисах или вшитыми в головку шарикоподшипниками. Это было бы смешнее. Живьем я такого не видел, думаю, что и Мама тоже, хотя опыт общения с этой профессиональной прослойкой населения у нее был.
      Груди у всей женской части Маськиной семьи были как одного сорта спелые-преспелые груши, причем с одной ветки, и висели рядом - одна за другой, все шесть: взрослые, средние и младшенькие. Гены матери в сиськах оказались сильней отцовских. Отцы награждали двух девочек и одного мальчика бедрами, плечами и наклоненной, стеснительной будто, шеей. А отцов в семье было два или три, и каждый рожал по ребенку... Только ноги у Маськи были свои: длинные, как у Жули, но без груды мяса, а стройные как у себя самой.
      - Понимаю, - говорит Мася, - а мне еще Жуля говорила, что Вы ее тоже хотели... понимаете... ну это...
      - Ты из меня разом все хочешь выпытать. Ты подосланная шпионка. Живец! - Я рассмеялся выдумке. - Типа, если своими словами, то трахнуть, что ли ее собирался?
      - Ну да.
      - Жуля твоя - вруша!
      И мне пришлось объяснять, что у меня и желания не возникало трахнуть Жульку. Если бы я кого и хотел, то не ее, а ее ближайшую подружку NN... Но у меня был с ней уговор, понимаешь. И я ни разу уговор не нарушил. Надеюсь, про это тебе тоже рассказали? А если тебе Жуля что-то и наплела, то этот случай на самом деле был не таким, как преподнесла тебе Жуля. Я хотел...
      И я рассказал, как было на самом деле.
      - Если хочешь понять правду, или мне не веришь, то спроси еще у NN.
      NN... да что греха таить... Дашка целиком и полностью была на моей стороне, потому что я своевременно объяснил свое невинное, ласковое, попустительски-шутливое проникновение к Жульке и Дашке под одеяло и свое отступление... организованное, как в Сталинских войсках в начале войны... на заранее подготовленные позиции.
      - Рассказывала тебе NN... Дашка... про тот случай? Это, когда я еще всю аппаратуру переломал.
      - Нет.
      - Вот и спроси. Лишнего я на себя брать не хочу. И Жулька твоя и Дашка мною не трогались вообще. Разговаривали, да... Разговаривали обо всем, и о сексе, и о приемах, и о позах, и вообще о жизни, о молодости, о кино, об артистах-педиках, о книгах, об обществе и политике, и о всем-всем, кроме футбола... но секса между нами не было, понимаешь!
      Я понял, что эта тема в далеких Дровянниках обсуждалась не раз, может, под пивко-то и вместе с Мамой на семейном совете, считай - перепалке... Меня делили и скрещивали со всей семьей в разных комбинациях, под разный аккомпанемент и с разной окраской взаимного греха.
      Наконец-то я понял, что мне хотела сказать ее - и между нами в разговорах - Мама, когда как-то раз позвонила и намекнула, что "у нас теперь одна семья и надо что-то предпринимать". Я тогда перепугался, не поняв ее особенно подчеркнутой "одной семьи", а поскольку такой оборот мне не понравился, то я прекратил вообще всякое общение. Даже телефонное. По крайней мере, не проявлял инициатив. Делить, углублять историю или иметь что-то общее, по моему пониманию, было нечего - и не стоило свеч. Разве что кроме взаимолюбезного минета и кончания между грудей: "Ты не болеешь ли, случайно? А помыл это?"
      - Я теперь только понимаю, Мася. У Мамы сложилось мнение, что я всю ее семью вместе с ней самой в первых рядах переимел. Но этого не было. Не было, Мася! Жульку я пальцем не тронул. И ты мне верь, и не бойся. С тобой не будет... без твоего согласия я... - Маська тут насторожилась, и я понял, что не так стал строить фразу.
      
      Маська заснула, ушла в себя. А я смотрю в темноту разом опустевшей комнаты и не в силах победить в себе какого-то нестерпимого желания. А река-то за окном - есть разве река? Разве могут быть настоящими, сладкими и тоскливыми страданиями без реки рядом! Но, есть и река, холодная и мрачная, но, главное - есть эта ужасная и счастливая тайна, в которой все наивно и просто, мучительно и расчетливо, обычно, скучно, трепетно и безнадежно... Пора превращать всё в шутку. Превратил, но шалун Билли, тем не менее, во мне не умер. Одно слово - непослушное, развратное ничтожество! Малыш на глазах, вернее по чутью, взрослел, не слушаясь разума, - а что разум, разум он в голове, а Билли не помещался в трусах, он уже подпер одеяло, как центральная стойка монгольского шатра.
      Одеял у нас два. Одно, теплое и красное, на Маське, а на мне - красное и прохладное покрывало с такими же черно-белыми шашечкам, из той же рыночной серии.
      - Надо будет завтра другие ... крепкие, моральноустойчивые плавки надеть...
      Он - Билли - продолжил жить во мне, он будет жить, пока рядом лежит Маська и приоткрывает рот, силясь не захрапеть. Молода еще, девушка, храпи! А я потерплю. Я, когда рядом со мной гость, поворачиваюсь набок, и мой храп меня понимает, и не просится наружу. Спи, Мася, спокойно. Дядька... дедушка, пожалуй, правильней... не тронет тебя... Пока... согласие... пока ты сама не попросишь, попроси... попро... Я вспомнил Маськины путешествия: вот же - Же Ву При - дальнобойщик хренов! Тоже, туда же. Же, и Ту, и Да Же Я. Франция. Дежавю. Держава, совок, совокупление, купить завтра совок для мусора, жалея девочку-падчерицу, презервативы Siko safety на экстренный случай. Показать класс, такими она не пользовалась, если пользовалась вообще. Три в одном с разнокалиберными пупырышками. Засыпаю. Голова клонится. Перед тем как "улететь" самому, я меняю позу, и некоторое время неподвижно смотрю на Маську. Настоящего, полноценного зарока с клятвой на евангелии я не давал. Так, намекнул только на некую резиновую и весьма условную европейскую безопасность.
      Торчат наружу белые Маськины ноги. На них нанизаны деревянные браслеты, фенечки, по ним радостно прыгает муха. Игнорирует навесную индийскую красоту. Облизывает живую, натянутую, как на туземный барабан, кожу. Вкусно, наверно - Маська перед сном не принимает душ - по крайней мере, плесканья в душе не слышно. Она из города, где это особенно не принято. И у меня не принято - я делаю это отчего-то по утрам. Почему я не муха? На пояснице, где она плавно и незаметно неопытному воздыхателю переходит в интимную часть, тихо пробрался и сидит голодный клопище. Сейчас вонзит свой кинжал. Бедный Роден. Его Камиллу... Камиллу ли? Кусали, или не кусали ее тело французские клопы?
      Я привстал, приблизился на коленях, обслюнявил палец, дотронулся осторожно: нет, не клоп. Родинка. А кожа белая, тонкая, пахнет роддомом и молоком матери. Маська - будто готовая рожать молодая бабенка. Чувствую: она заметила мое движение. Она делает вид, и я делаю вид. Стараемся оба замять эту тему. Замяли. Про родинку-клопа я сообщу только завтра, поэтому за ночь девушка мало ли что могла понапридумывать. Но я сегодня в очередной раз, и - надеюсь, так будет всегда - честен.
      Тишину наполнило совместное старание не ворочаться, уснуть, не мешая друг другу и не думать обо всем этом, что лезет само собой в голову. Не храпит Маська, и не храплю я. Стараюсь вовсю, будто оберегаю Маську от чего-то звериного, плотского; а сам: нет-нет, да посмотрю на превышения Маськи, прорывающиеся сквозь одеяло. Затем срезаю лишний слой и представляю Маську нагой. Что это, как она может выглядеть: как невинное (какое там!) тело, или женская масса, как в порнофотографиях, годящаяся только для мужского удовлетворения?
      Охраняю, подсматривая, зорко, как часовой зрит на угловой вышке. Мы в тюрьме, в психдоме?
      Утро.
      - Мася, скорей, у меня терпежа уже нету.
      - Не входите, не открывайте, ой, я не одета. А в дверях туалето-душа не то, чтобы замочка, даже масенькой щеколдочки нет
      Становится тихо, там выключается душ и отдергивается занавеска "от любовницы", там уже обтираются сиреневым полотенцем также "от любовницы", стоя на грязном, замызганном коврике, купленном за мои же деньги той же любовницей, но я уже не успеваю и срочно сливаю желание в умывальник. Умывальник достался мне при покупке квартиры. Смываю из чайника, так как вода из кухонного крана давно не течет.
      - Кирьян Егорович, на кухне чем-то попахивает.
      Я притворяюсь веником, нюхаю кругом, наклоняюсь к ведру. - Это, Мася, мусор воняет.
      Верит. И так почти каждый день. Пока у Маськи в туалете-душе затевается артистическая уборная с ежедневной покраской, стрижкой-брижкой всего того, что хоть как-то похоже на волосы и волосики, в зрительном, телевизионном кухнезале в моем лице скучает публика, пухнет мочевой пузырь и хочется чего-нибудь этакого. Огребки крошечной квартиры.
      Охраняю, словом, я ее больше всего от самого себя. Вот как бывает, брат читатель, и ничего с этим не попишешь!
      Я решил: буду рассказывать, как было, без прикрас, если это тебе интересно. А надоест мне или тебе - тут же брошу. Моё право! Да и ты не должен быть в обиде.
      
      ***
      
      Насканировался с вечера Маськиного тела. Ночью, во сне, стал ходить по ней как геодезист и разбирать Маську по горизонталям: слой за слоем, снизу вверх. Шестьдесят слоев. Чтобы их всех изобразить потребовалось бы две недели упорной, тупой, технической работы, когда мозг отдыхает и не нужна твоя квалификация. А зарплата, тем не менее, идет. Небольшая, но идёт. Верхняя точка на сто пятьдесят метров выше уровня моря. Трудная конфигурация! Случись такое задание - не так легко будет слепить с Маськи картонный макет. В жизни мешают сосны, ели, редкий кедрач. Маськин рельеф голый, гладкий, как срез в карьере белого известняка, но мудреной формы. За это полагается коэффициент. Ведет на главные Маськины вершины канатная дорога. По канату ползет оранжевая кабинка. Нет, четыре кабинки в сцепке. Канат наклонен и задран на небывалую (неибывало-неуибенную) высоту. Это я ошибся с отметками и нумерацией опор. Поправил. Стал лучше. Стало походить на правду. Вгляделся. В каждой кабинке по две одинаково молчаливые статуи, покрашенные в один стальной, серый без оттенков, стандартный цвет - я не удосужился привлечь другие стандарты map - и лица, и одежда. Звать все эти статуи удивительной огранки - 3DS- моделями. Стоять статуям в кабинке нельзя - если фигура встанет, то высунется, пробив крышу, ее голова. 3D-max это запросто сможет. Рядом с сидящей мамой - ребенок, тоже по фамилии 3DS. А отец их Autodesk. Любимая моя программа. В ней я не юзер, а настоящий АС! Пушкин! В пространстве рядом болтаются еще пять фигур разного пола и образа. Это заготовки 3DS, еще не посаженные в кабины. Они - не стреляющие фигуры, пацаны. Не спрашивайте адрес. Мне они, может, пригодятся позже для внедрения их на готовый рельеф, или в кафе. Трахать их, пацаны, - таких красивых и напрочь виртуальных, нельзя, но попробовать можно, если самому заделаться 3D- моделью. В лесу предусматриваются две кафешки. В кабинке кто-то зашевелился. Приблизил его пузырем с крестиком. Оказалось: червячок. Еще нажал на пузырь. Теперь червячок стал точно мною на заглавную букву "Ч". Чиги. Чигиварой - так по неопытности, не изучая истории, назвался в Интернете мой сынок. Теперь его ищет полиция Кубы, Аргентины, Мексики и Парагвая. Чиги! - Так насмеяться над народным героем.
      Утром я вспомнил содержание сна и подлизался:
      - Мася, я тебя всю ночь сканировал, - и рассказал, как дело было. Вспомнил о соснах в ущельях гор.
      Мася затаилась, заподозрив неладное и пошлое. Так и есть:
      - Мася, я только что заменил в бритве лезвие. Если хочешь, - пользуйся. Еще ни разу не брился. Тебе же надо... для своих интимных дел. Есть там прическа? Во сне это было небритыми соснами между двумя горными грядами.
      Но у Маськи нет прически. Она срезает прическу подчистую. Двадцать лет ей. Какая тут прическа? Пушок. Молодой папоротник в сосновом бору.
      - У меня свой станок есть, Кирьян Егорович.
      - Ух, ты, как вежливо! - я, оказывается, и в постели - тоже Кирьян Егорович. А я думал - как минимум Киря, не надеясь на Кирюху или Кирюшу - это было бы пошло и пахло дешевой фальшивкой. Класс. Спасибо, Мася, за увлажнение.
      - За предложение спасибо.
      Бритва и все остальное складируется у нее во вместительной сумке.
      Маська особенно не секретничает, но где она прячет тампаксы и прочие одномоментные и ежедневные дамские дела - не известно. Я не фетишист - дамские трусы не нюхаю и в сумку не заглядываю, но перед стиркой только что купленной и тотчас же замаранной новой сумки с картинкой японской мультидевочки, содержимое ее высыпалось на подоконник. Тампаксов и пакетиков с прокладками в ней не было. Зато о-го-го, как в ней много интересного, столь же и бесполезного. Маська объяснила назначение и историю каждой вещицы. Девочка она еще - святая наивность при взрослой пи...!
      - Это от Фомы, он на прощание дал. Это от дальнобойщика на Урале, это шофер в автомобиле подарил. Это от моего... то есть просто от Кольки, но я ее все равно не выбрасываю...
      - А может у вас все вернется к началу?
      Маська презрительно посмотрела на меня, дрогнув пушистыми треугольниками в ушах... - Девочка, боже мой, какая она маленькая девочка, несмотря на сто семьдесят четыре сантиметра еще в четырнадцать лет.
      - Маська, какой у тебя сейчас рост. Надеюсь, ты не выше меня?
      - А что? - Маська хитро прищурилась, и в глазах блеснул олимпийский огонь.
      - Тебе дать денег на... тебе же нужно... надеюсь, ты же не потратишь на всякую ненужную ерунду...
      Маська оживилась и как лучшей своей подруге рассказала о важности средств гигиены и о своевременности поступления в ее интимную кассу денег.
      Я, вообще-то, Маську большими деньгами не балую. Нам они еще пригодятся.
      
      ***
      
      Я не курю траву, не нюхаю кокаин: пару раз только и то исключительно для начального и совершенно поверхностного познания. Чтобы писать о наркоманах, детях эмо, автостопщиках, надо хоть чуть-чуть хлебнуть этого самому, если это возможно, а не получится, то черпать вдохновение у непосредственных участников. Это - как введение себе бациллы кори, чумы, сифилиса. Это неприятно и больно. Но только тогда можно вывести противоядие. Мне вышеперечисленное толком не удалось. Поэтому о том, что мне близко. Может, это кому-то поможет. Прежде всего - мне самому. Вид самолечения такой.
      
      ***
      
      Я занимаюсь сексом честно и редко, как большинство правильных и воспитанных трудящихся до и после перестройки. Я мечтаю о нормальных любящих женщинах, причем о тех, которые сами бы мне нравились и - что очень важно - первыми предлагали бы секс. Но не добиваюсь этого и не борюсь за это право. Разве бывает такое счастливое совпадение? Разве что в книжках. Но это в книжках. Я таких тыщу напишу и все будет неправдой и скукотой. А в жизни такое случается один раз на тысячу, а то и на десять тысяч. И надо уловить этот момент, и не упускать кратковременного человеческого счастья, если за всем стоит, или стояла, или хотя бы подозревалась любовь.
      Попахивает обломовщиной и несовременной человеческой гнильцой. Упущено и время, и отпущен на волю шанс.
      А сколько семей, построенных на материальном интересе? Да полно! Я честен в том, что мне не нужны тетки-спонсоры, гонявшиеся до поры за мной. Я уже - старый пердун. Правильные бабы, что помоложе и, действительно, имеют шанс, наверное, думают точно так же, и посиживают в своих хатках, и пашут работу, не высовываясь на улицу в поисках тех мест, где больше вероятности наткнуться на свою единственную половину, хромосомину судьбы... Чтобы скрутиться кольцом и надеться дружно на одну семейную ось, превратясь в беззаботную, сработанную по науке пирамидку жизни. Как это бывает редко! И скучно, наверно, в той по-женски счастливой пирамидке. Мужчина в ней прижат и сверху, и снизу. Он проклят, потому, что не умеет зарабатывать денег в нужном количестве. Он застрахован от побегов и поглядок на сторону, как жук на булавке.
      
      
      
      3. ЯЙЦА
      
      
      Я - гран-кокет. Я - рассохшаяся кадушка. Я - субтильный циник. Жизнью даже такого мужчины, не говоря уж об in extenso несдержанных еретиках управляют яйца! Вот так откровение! Об этом большинство знает. Но только не женщины...
      А вовсе не мозг, и, тем более, не член, и абсолютно не головка члена. Голова, которая на шее, видит далеко, но непрозорлива, и редко дружит с низкорасположенными, своими же, спрятанными от всеобщего обозрения родными яйцами. Чего ж от себя-то их таить. Переговорите с ними. Попытайтесь понять их точку зрения. Они, конечно, - крестьяне, землепашцы, но не плуг, не грабли, не бездумный инструмент, не сеялка заразной конопли. Без них нельзя. Их надо услышать. Сильно бойких - усмирить. Вялых - подбодрить. Безразличных - помять, растормошить. И обязательно поставить на место. Но без насилия, с соблюдением принципов демократического централизма - вежливо, но настойчиво. Массы этого не любят, но понимают, что по-другому нельзя. Так же, как то, что без любви не бывает ревности, а ревность издали, пока вы близко не знакомы, случается, перерастает в любовь.
      Полная демократия в делах двухпартийной любви ни к чему хорошему не приводит - сплошное голосование. Настолько долгое, что, пока высший орган управления пытается примириться с низами, сам предмет обсуждения исчезает с глаз долой. И уходит этот предмет, как правило, в то государство, где активно верховодят низы. Там интереснее и живее. Короче, раз в организации любви участвуют разумные мозги и безалаберные, занятые у животных чувства, гормоны, инстинкты, то у носителей сего, ради достижения общей и взаимоприятной цели, кто-то должен быть главным. И не обязателен диктат. Кто-то должен принять оперативное решение, а кто-то промолчать и прислушаться.
      В моем государстве было так. Или ровно наоборот. Или обычный хаос, как везде. Хотя, может быть, этот пример покажется странным и несколько далеким от темы.
      
      ***
      
      - Пожалей мя, - заплачет и скажет то яичко, что поменьше; а от того, что в детстве параллельно с удалением грыжи перенесло операцию - его выдворили из живота - и пару недель оно было привязано к гирьке, то - вопреки гирьке - было и слабее здоровьем, - гони эту молодую блядь, если это блядь.
      Я не поверю поначалу этому отверженному яичку. - Это не блядь, - скажу я сначала ему, - это Маська. Она хорошая девочка. И почему я не поверил ему? Хотя, именно ради него я валялся в одной палате с ненавистными мне хлопцами - двумя братьями, с которыми я не смог найти общий язык, и сразу же после снятия гирьки, памятуя обо всех моральных и физических издевательствах, подрался со старшим в больничном туалете.
      Младшенький братишка ни с того, ни с сего выстрелил мне из рогатки в лоб U-образной пулькой и теперь у меня на лбу две вечных красных точки, а в мозгу ненависть ко всем разновозрастным братьям, издевающихся над теми мальчиками, у которых в роду только сёстры.
      Я пожалею многострадальное яичко и выпровожу очередную, издевающуюся над любовно взращенными волосатыми яйцами, человекодевушку. Но не на улицу, как сотворяют конченые, провинциальные, усердные и работящие, не в пример дочерям, девушкины мамы, а как полагается человеколюдям. Дам денег на дорогу, пожелаю удачи и вспомню все причитающиеся для передачи родственникам приветы.
      Мужчинам спать рядом с девушками вредно: мучают не только сны. А трахать Маську я - будто бы интеллектуальный мэн, не насильник малолеток, не одноразовый трахальщик - не стану, но все разговоры, так или иначе, будут крутиться, подкапывать берега податливого, вечного Эроса, размывать границы или подразумеваться вокруг, да около этой темы. Тяжелое это испытание, надо вам сказать. Страдания юного Вертера - нет: Гумберта , черт возьми, - Гумберта, только в миниатюре...
      Разница в том, что Гумберт был болезненно - до психа, до смертоубийства - влюблен, а мне это не грозит, так как я с самого начала отвергаю даже возможность любви: только симпатия - желательно взаимная - и только на самом низком, и в то же время - что парадоксально - на самом наивысочайшем - вот же блин! - духовном уровне. Что дает некоторый чистый шанс, который опять же никому не понять. И сам я порой не пойму - зачем мне все это. Вроде бы питаюсь целебным эфиром. Чачей, бехеровкой, кипятком на чаге, вермутом на живых травах! Внешне этого не заметно. Это на зверином уровне, но странным образом помогает мне жить, разнообразнее думать, питать творчество в любой используемой мною сфере, и, пожалуй, медленнее стареть. Это замечают все мои близкие и знакомые. Но, не дождетесь скорой моей смерти. Хотя иные, реальные друзья, особенно циники-врачи, говорят: "Не торопись с заявлениями, она сама тебя найдет, когда ты и ожидать не будешь".
      Может, они и правы. Скорей всего, правы. Но, завтра - мечтал я неоднократно - завтра, нет послезавтра, нет через месяц, через тридцать лет сниму деньги со счета, и хрен найдет меня моя судьбоносная смерть, я сам придумаю, где и когда мне лучше удалиться, не привлекая предвестницу с косой.
      Я никоим образом не занимаюсь шантажом жильём. Этим гадским делом я не занимался, и заниматься не собираюсь. - Маська, ты слышишь меня? Ты еще не засобиралась домой по этой причине? Где у тебя дом? Насколько я знаю, мать не только не звала тебя. Она бросила тебя на произвол. Когда это поправится? Когда ты заболеешь, и тогда взыграет материнская любовь? Разве не ты лоханулась с колечком? Сдала его, масенького, в ломбард, забрала денежки и смоталась, не оставив матери шансов на выкуп. А колечко-то было именным, семейным, родословной реликвией. То ли мать этого не знала, то ли ради тебя заложила, а ты куда смотрела, зачем тебе так срочно понадобились деньги? Чтобы с партнером по койке твоим - Коляном - вместе в путешествие рвануть? Дура ты, Маська. Просто дура и никто больше. Теперь ты без матери, без хаты. Кто ты теперь?
      
      ***
      
      Какой стойкий герой, какая вероломная героиня! Сибирская Лолита. Как закрутил! Читатель, неужто ты мне еще веришь?
      
      ***
      
      Возвращаемся снова практически назад. Есть такой литературный прием. А здесь это не прием, а способ изложения. Пусть не хронологический. Но я не гарантировал хронологии.
      
      Итак, - сейчас открою, - сказал я, не выказав ни радости, ни недовольства от очередной и незапланированной, как всегда, встречи с Маськой...
      А были ли какие-либо чувства вообще - я же ко всему уже привык и воспринимаю любое действо, приключение, подвох, ошибку, курьез, как подарок от неба, или как пендельсон от судьбы... - иди к парадному.
      Ага, как же! - парадное! Это в дворянских гнездах и хороших питерских домах парадное, а у меня обыкновенный, даже иногда обоссанный собаками - а случается и людьми - подъезд. Ну, не такой уж, чтобы совсем и всегда обоссанный, но иногда бывает, и даже я сам как-то... но стоп, сейчас не об этом...
      Кстати, бомжей в магазине ненавижу. От некоторых идет такой тошнотворный запах, будто на них написала стая собак, а прическу, штаны и тапки пометил тоскующий о любви, свирепый в Гименее кот, что я выхожу из очереди, раскладываю покупки обратно по прилавкам и, корча недовольную рожу, прячусь на улице. Выжидаю, когда рассеется запах и возвращаюсь, или недовольный вообще ухожу прочь. А остаются только самые - пресамые смелые.
      В основном, это юморные и беззлобные русские бабушки и дедушки, которые бывали на войне и в тылу, повидали и нанюхались в своей жизни всякого. Некоторые, посмеиваясь, жалеют бомжа. А я бы и хотел и желал бы не обращать на него близкого до интимного, маразмического да педантизма внимания, - а откуда же еще пахнет, если не оттуда? - но меня просто наизнанку выворачивает.
      Любопытно, что все только ропщут, но никто бомжа не выгоняет: типа человеколюбия что ли? И закона такого нет "Бомжей из магазинов не выгонять" и противоречащего ему, но непродуманного до конца санитарного правила "Всем покупателям соблюдать гигиену, в рабочей робе прямо со стройки не заходить, грязные сапоги и обувь мыть щеткой или тряпкой на палке в ржавом спец ящике с водой". Про грязь и вонь, идущую изнутри человека нет ни слова. Это, видимо, для законодателей - святое. Грязная частная собственность - все равно неприкосновенна. Одежда его - забор, по забору проходит юридическая граница, огораживающая его личную, интимную собственность от упреков и вторжения враждебного ему чистого человечества.
      Хотя было бы правильным бомжей выгонять, но только не всех, а самых вонючих, которых уже терпеть нельзя: или заразишься речной скарлатиной, или наберешь полные карманы вшей, тараканов, клопов, сифилиса или ненароком сблюешь...
      
      Я сходил и открыл подъездную дверь. Впустил девушку.
      Хотя какая это девушка? Это - девчонка. Я же говорил внятно: Маське стукнуло двадцать. Для меня это молокососка, внучка, младенчик. И головку она подобно младенчику... И откуда-то из детства про наивного и любящего моего отца - дедушку моей Маши - Красной Шапочки: "Папа, в этом возрасте уже не про головку нужно говорить, а о хождении по полу..."
      ...Подобно младенчику "от папы" головку Маська держит неуверенно, как-то виновато и стеснительно, что ли. Я заранее знаю: будет так до тех пор, пока не привыкнет к нормальному обхождению и не поймет, что ее тут принуждать к постели не будут, разве что по пьянке пощекочут разок, ляпнут что-нибудь на тему секса - специально, чтобы вогнать в краску, может, в беседе узнать об этом возрасте чего-нибудь новенького... и тут же отстанут. Ведь я, как-никак, крашусь описателем современной жизни во всех ее скверных и черных проявлениях, за исключением разве что панели и пидорасни. За это меня взрослые и необученные всем существующим помимо их воли и желания проявлениям души читательницы побаиваются: "чернуху, - говорят, - внедряю", а читающие пидоры ненавидят и готовы наложить мне в карманы то, что мы в детстве нередко упаковывали в спичечные коробки и клали на пешеходные тротуары. Завернутые в упаковку кирпичи, бумажные денежки - это другое - это от Чаплина, но и это мы - хорошие мальчики - делали. И будущие пидоры делали ровно так же, но мы-то остались хорошими мальчиками, а эти... Но не о них речь. У них своих поэтов и воздыхателей полно. Нынешние девочки... - слышите, взрослые читательницы, будущие или почти что, или уже бабушки? очнитесь, отвлекитесь от вязания, отползите от коклюшек! ... нынешние девочки порой любят голубых, потому, что от их необыкновенности и ненавязчивой дружбы, не перерастающей в насилие и принудительное залезание в трусы, нет такого вреда, как от обыкновенных, нормальных, пристающих и влюбляющихся реально и не на шутку пацанов.
      В глаза Маська подолгу не смотрит, будто что-то натворила или готовит каверзу, а натворит чуть позже, и только тогда, когда я сам и все мои друзья уже возрадуются на предмет того, какая она хорошая, миленькая, незатратная и хозяйственная, и как она ухаживает за старичком, не спрашивая за это ни копейки.
      Окна, чумазые аж с 65-летия дня Победы, помыла по своей инициативе! Вот это поступок! Общественный, патриотический героизм, где я - наша страна, а Маська - Гастелло. Я поражен. А за этим что? Маська предлагает товарный обмен, что ли? На столе появились борщи, а в холодильнике, - не как правило, но довольно часто - салаты и жареная картошка.
      Будто я не знаю, каким образом у девочек появляются карманные деньги и деньги на что-нибудь другое, без чего современной девушке не прожить. Это гигиенические средства, бабки на телефонные переговорчики и на любовные СМС-ки, на вредные, зато сладкие пирожные, и на еще более убойные энергетические напитки. Если нет папы, то дает очередной дядя. Еще вариант - ходить с шапкой по кругу. Кто-то играет на гитаре, а кто-то женского рода ходит с шапкой и пытается шутить и стыдить прохожих. Иной раз набирается приличная сумма, на которую можно упиться всей музбригаде, да еще напоить соседей по лавочке и почитателей их непритязательной музыки.
      Ходит Мася мягко, немного притормаживая, и как бы, то ли стараясь подольше держать на виду мужчин свои стройные, лишенные видимых мышц ножки, то ли наоборот - стесняясь их, или то и другое в совокупности. Животный, женский инстинкт. Но, она вообще-то симпатичная, темноглазая, кажется, - позже присмотрюсь внимательней - шустрая в меру, не чурающаяся грязной работы девчонка - она и отделочницей-то была и окна-то красила внутри и снаружи, и на первом этаже, и на пятом, наполовину свесившись за карниз и без страховки - вот дура-то, а! - А, Маська? Было дело? Зачем так рисковать-то?
      А теперь песня такая вспомнилась, щас пропою, как волк под столом: ... - Нет, не пропою... Не помню. А смысл: "какие у нее красивые глаза, - как бриллианты в три карата, талия, как что-то невообразимо тонкое, ноги, по которым если пройтись - достигнешь рая. Вот же где, оказывается исток и апогей любви! Поэт, описавший месторасположение рая - реалист и по-своему прав: по чужим ногам он топает в его рай, он - не романтик, не воздыхатель, а обыкновенный похотник. И вообще певец готов будет кончить у самих дверей, если вдруг окажется заперто, а еще по дороге в рай натрухает столько же, но только она всё равно недоступна. И тогда он меняет невообразимо сильное, проклятое желание на столь же очаровательное завершение жизни методом самоубийства, или - что чаще и случается - наплюет на волшебные ворота и пойдет искать дверки, что попроще. Вон их сколько - этих дверей, калиток, щелей по сторонам: дерни колокольчик, постучись, пни ногой и заходи, милый товарищ! Будь как дома, устраивайся получше.
      От поэзии и песнопения перейдем к музыке. И сиськи у нее - о-го-го, ага-га - в мажоре и миноре одновременно, то есть получается септ, или доминант септаккорд, и еще хлеще, который благоразумно и небесполезно встраивается и в мажор, и в минор. И прекрасно протиснется в райские ворота... У Маськи эти самые о-го-го, ага-га - аккорды бросаются в глаза и звучат полновесно и многообразно не в пример отдельным и слабеньким ноткам-прыщикам большинства ее сверстниц.
      
      Ходит она так конфузливо и чуть-чуть наклоняется вперед, будто наклоном прячет и спасает от взглядов выдающуюся не по годам грудь.
      Но Жулька - ее старшая сестра - в соревнованиях по сиськам ее обогнала - об этом я уже, кажется, говорил, да что греха таить, еще и не раз, пожалуй, упомяну.
      Но, как говорится, у Маськи все еще впереди, - а вернее - даже уже есть что впереди - а еще сколько нарастет!
      Пиво и вино она пьет, курит тонкие сигареты - если повезет, а не повезет, так обыкновенные и дешевые мужские. И трахается уже. Вернее, давно трахается. С четырнадцати. И об этом она мне, поверив в непорочность моего интереса и гордясь ранней сексуальностью, рассказала. Но без особых подробностей, которые как раз-то и расширяют читательский кругозор. Но, облегчила душу - и на том хорошо.
      Но, надо сказать, Маська трахается выборочно, по любви и большой симпатии, то есть не напропалую, хотя, пожалуй, и хочется напропалую при таких-то данных. Этим она похожа на меня и полностью противоположна деморализированной Жульке, исключительно которой посвящена следующая скороговорка: "Еду я по выбоине - из выбоины не выеду я!"
      Про Жульку вы читали в "Живых украшениях интерьера". Это, можно сказать, с моих слов написал 1/2Эктов. Короче, раз моя очередная героиня Маська не трахается со всеми подряд, то, значит, мы сможем подружиться. Одной детской болезнью болеем. А еще она в ближайшее время хочет выйти замуж и нарожать кучу детей. Молодец! Правильное желание и верное, социалистически-христианское осознание своей женской доли.
      В нашем городе Угадае она проездом, желает у меня переночевать, ибо больше негде и, тем более, при прощании в последний раз я ее обнадежил насчет гарантированной ночлежки. А дальше она по ситуации будет двигать в сторону Родины. Родина у нее в Дровянниках. А после того должна устроиться в Кузне на работу. Поработав год и обретя самостоятельность, по осени намерена опять двинуть на Питер. Что делать снова в Питере?
      Всё просто: там у нее образовался друг, Фома Прокопьев, а Кольку своего она бросила, или он ее бросил, или они одновременно бросили друг дружку. Потому, что кучковали они в разных тусовках. У молодежи принято: если попадаешь в другую тусовку, то расклад "девочка-мальчик" сразу меняется. Это как в картах: не доиграл одну партию, рассыпал якобы случайно колоду и начинается новая игра. Так и тут.
      Колька полюбил другую, причем в первую же ночь новая подружка излишне увлеченно и шумно делала Кольке минет, а это Маське, естественно, не понравилось. Кому понравится, если твоему другу, не объясняя производственной необходимости, в соседней комнате обратным чмоком выкачивают колеса.
      Маська оставила Кольку и следующую ночь провела у новой подружки. Подружке под тридцать пять, подружка не лесбиянка, а нормальная; и - если вдруг Маська надумает вновь прибыть и бросить якорь в Питере - приглашает пожить у себя некоторое время за просто так, потому, что она добрая и не может оставить ребенка Маську на улице. На улице бродит недавно переименованная родная милиция. Добрее и умнее перекрещенная полиция от того не стала. Зато потолстели карманы начальников.
      
      ***
      
      Маська - она герой, и этого не скрывает. Наоборот, выпячивает. Как же! Она опередила свою сестру. Жулька - та всю жизнь только мечтает о Питере, собирается каждый год, слюнявит тему с подружками, но, ни разу не двинула даже мизинчиком ноги, не сэкономила ни копейки, чтобы поехать. Она даже путеводителя не купила, она слабо представляет себе - что такое Эрмитаж и чем Эрмитаж отличается от Зимнего дворца. А голодная Маська, ничтоже сумняшеся, взяла и сделала это!
      Более того, если в Питер ехали двумя группами, что, разумеется, безопасней, хотя и хлопотней, - мальчиков-то куда девать? мальчики - они дальнобойщикам не нужны - то из Питера домой она ехала автостопом одна, и вообще без телефона... А было у нее первоначально три телефона и две симки. А если точнее, то было у Маськи три корпуса от телефонов, но все раздолбанные. А тот, что подарил ей я, забрал себе Колька, так как он уверил, что этот телефон Кирьян Егорович дарил на них двоих, а вовсе не персонально Маське, и добавил, что ему, дескать, в Питере телефон нужнее. Схитрил подлец, обещавший жениться, а Маську-невесту-простушку обдурил, как два пальца...
      На самом деле я дарил... вернее, хотел подарить корпус телефона персонально Маське, потому что на Кольку мне наплевать: он не девочка и должен добывать себе еду и средства на существование сам. Телефон выглядел как новенький, хотя ему лет пять и он испытан на ударную прочность. Я кидал его изо всех сил, он подпрыгивал на три метра и все равно базлал, как оглашенный: громко, внятно, без перебоев.
      В тот раз я пожурил Маську за две вещи. Во-первых, - напомнил я, - я предлагал телефон тебе, но ты отказалась. Так было дело?
      - Так.
      - Поэтому я думал, что телефон спокойно лежит у меня дома, и я собрался отдать его Любаше...
      Любаша - это моя племянница тринадцати лет, потому, что у нее тоже сломался телефон, а у матери нет денег на новый. Мать - преподаватель английского в институте, сейчас лето и побочной практики у нее нет. В кухне некоторый срач - убираться там особенно не любят - а в холодильнике ветер гуляет. Решил я им помочь телефоном - а он крепкий, испытанный, нормального девчачьего вида, но мне экстерьер пофигу - главное, что он был выносливым при моем-то образе жизни - и отслужил службу исправно: за меня стеснялись товарищи, но не я сам. Короче, забираюсь в стол, обыскал все ящики - ну нет телефона, корова слизнула телефон языком!
      - Я так и подумал, что ты передумала и забрала телефон при отъезде... - сказал я Маське, просверлив ее на честность.
      Маська правильно поняла и насупила лицо пыхтящим ворюгой-ежиком.
      - А это неправильно, продолжил я, - потому, что это похоже... - я не сказал, что это похоже на воровство, а сказал, что это есть неправильно, то есть нехорошо... - Надо было предупредить, что ты передумала, - так я сказал, - потому что я, получается, обманул людей в ожиданиях. А сам оказался вруном.
      После того, что мне понарассказывала позже Маська, - а Колька стибрил тысячу рублей из накопленной десятки у своей родной бабушки из тех же соображений, что ему тысяча нужнее, - думаю, что забрать телефон подговорил ее Колька. Это - тот еще шкет, хотя симпатичен, улыбчив, кудряв прической, светловолос и лицом похож на сказочного Ваньку из любой русской сказки про потерянную и найденную на кощеевом болоте любовь. Короче, на вид производит впечатление вполне нормального, и только лишь слегка наивного, чистосердечного и взбалмошного пацанчика.
      Мальчишке примерно столько же лет, как и Маське, или он даже чуть моложе. Точный возраст я забыл, а переспрашивать у Маськи не буду, так как она тут же догадается, что я выпытываю и пишу с нее психологический портрет, замкнется и станет ненатуральной. Вон она спит, укрывшись с головой. А уже утро. Мокрое утро, хотя июль на дворе, и будет ли еще нормальное лето - никому не известно. Но обещают, хотя бы, во второй половине недели трошки солнца.
      Машины шмыгают, и шум от них пробирается в щель окна.
      Маська намазалась средством от клещей, и теперь клопы от нее отворачиваются и не едят. Поэтому сегодня она спала у стенки - против обычного, ночью не просыпалась, и по стенкам и щелям дивана в поисках этих тварей не рыскала.
      Я спал на краю, старательно пытался не смотреть на Маську и не задевать ее ни руками, ни ногами.
      Колька с какого-то бедуина - еще в Н-ске решил, что я трахнул Маську в один из промежуточных ее заездов. Или просто использовал эту фразу для того, чтобы крепче рассориться с Маськой.
      - Не было этого, Колян. Не было. А ты - просто маленький негодяй, врун и шкет, полностью не оправдавший моих надежд. Ты бросил Маську. Ты не веришь настоящим мужчинам. Ты судишь по себе. Ты дважды провел ее - доверчивую и нежную Маську.
      А Трофим сказал прямо: - бросай этого парня. Настоящие и даже просто обыкновенные мужчины так, как подлый какашка-Коляшка, не поступают.
      
      
      
      4. ГУГЛ
      
      
      Попал я все-таки в Америку. Какой год, говорите? Не знаете? И я не знаю. Сначала прошел опрос: баба их не хотела пускать напрочь - приходите завтра и так раз двести... Потом руку велели сунуть в телевизор. И вот я в Америке на поле. Где работа? Дайте работу!
      - Нет работы пока, - сказал Ларс Гострем, улыбаясь, - сначала покушай.
      Ларс за сорок лет сильно постарел. У него шкиперская борода и лысина. Ларс Гострем - это бывший мой сокурсник. Папа его был послом Швеции в России. Ларс был вечно простывшим, из чего я вывел, что в Стокгольме гораздо теплее, чем в нашем Н-ске, а сопли его одинаково важно и по-иностранному капали на его и мои курсовые проекты. Мы с Ларсом, сидя на лекциях рядом, первыми в мире вычислили и изобразили в набросках лунный космический корабль. Отослали в космический центр. Денег нам не дали и даже отказали в патенте. Время показало как мы были правы. Надо же, после всех наших совместных комиксных охиней Ларс выбился в люди.
      Я покушал. Не хватило. Встал и пошел за добавкой. А там за кастрюлями и сковородками наша мексиканская баба. - Мне ветчины немного.
      Она высыпала горкой, а я, не торопясь, разложил ломтики веером по тарелке - как в ресторане, картошка посередине - и ем, не спеша, по часовой стрелке.
      - Не так, - говорит повариха. Она отодвинула меня и переложила ломтики стопкой.
      - Отчего это? - спросил я, недоумевая, - какая разница?
      - Гугл, - многозначительно сказала баба, - Гугл.
      Не понял я про Гугл. Причем тут Гугл?
       Пришли на работу. Работа неподалеку от столовой. Секвойи высотой до самого неба. Обстановка похожа на лесоповал. Жалко секвой.
      Лесопилка в стороне отдыхает, не верещит пока, не режет ничего. Гора мотопил под навесом. Огромные машины с захватами, как в вокзальной игрушке-хваталке, только в сотню раз больше.
      - Отметься тут, - сказал Ларс.
      - Как?
      - Руку приложи на сенсор: растопырь пальцы и вот в этот прямоугольник суй.
      Я растопырил и приложил. Пикнуло. Высветилась моя фамилия и текущее время. - Ого! - подумал я, - вот это техника.
      В конце работы тоже приложишь, - сказал шкипер Ларс.
      - Понял. А когда конец работы и кто мне мою работу объяснит?
      - Обойдется, - сказал шкипер Ларс.
      Я ничего не понял. Шкипер Ларс ушел, забрав с собой собственную тень, а я весь день прождал объясняющего. Никто не пришел. Ни начальник, ни прораб. Вот так друг!
      Ближе к вечеру мне надоело тут торчать. Я подошел к сенсору и приложил руку. Пикнуло. Высветилась фамилия, а в графе "спиленные секвойи" - ноль. - Конец работе. Вот так работа - ничего не делать, так, - думаю, - ни хрена не заработаю в этой гребаной Америке.
      Приплелся с отчаяния на ужин. Баба мне борща и ветчины - больше, чем утром. Борщ через край переливается, а под ветчиной целое блюдо и все веером. А веер в два слоя.
      - Молодец, - сказала она, - просто молодец!
      - Почему молодец?
      - Ни одного дерева не спилил - просто молодец! А то тут с прежними русскими намучилась: только приехали и пол-леса за день повалили.
      - Вот те на! А как узнали, что я ни одного дерева не спилил?
      - Гугл, - сказала повариха, - Гугл!
      - А то, что веером можно, это теперь правильно? Что скажет Гугл?
      - Гугл скажет: "Этому еще добавь".
      - Яичницу будешь?
      - А есть?
      - Для тебя есть.
      И я стал трескать яичницу. А тут заныло под ложечкой и на шестерке крыс с попугаем Незнайкой на облучке - а ему под триста лет - подплыла незабвенная, сказочная Маська. Из одежды на ней только золотая туфелька.
      
      
      
      5. ГОРЕ МНЕ, ГОРЕ
      
      
      Маська в реальной жизни - девочка непосредственная, от молока, кефира, йогурта и даже от сметаны пукает. А когда ей приспичит, то она громко включает музыку и бежит, куда надо в таких случаях. И просит меня не прислушиваться. Поэтому в ее рационе молочных продуктов нет. В Питере ей так хотелось сметанки!
      
      ***
      
      То ли я нажрался после Свиристелки, то ли до того, но мне дважды, по моей же инициативе, пришлось объяснить Маське: какого черта я приспустил с себя ночью трусы и предстал перед бедной, ошарашенной Маськой, поднявшейся среди ночи в туалет попукать - однако, во всей красе интимного натюрморта. Представляю, каким сморщенным был мой Билли, как возмущались и не могли ничего сделать с собой мои яички. Владелец их спал, может быть, даже храпел, а бедненькая его, приниженная обнаженная семья мерзла и безумно смотрела кто куда, кто в потолок, а кто не знал, куда себя деть, сгорая от стыда и немощности в передвижении. Яйца - хоть ракетчика, хоть архитектора, хоть писателя, хоть короля Эдуарда, хоть шведского подданного, хоть нашего бомжа - во сне, если их неожиданно обнажить - одинаково неприличны.
      А мне ночью приснился сон. Обыкновенный эротический сон. Кто был участником - не помню. Но точно - не Маська. Это одна версия. Другая версия - ночью моим яйцам стало жарко и туго. А когда я живу один, и когда мне лень стягивать с себя белье полностью, то я так и делаю - раздеваюсь чисто символически наполовину. Вот и приехали. Ладно, что не обосрался, а только лишь оголился. Только зачем ей это. Это мой греховный ум попробовал переложить грех на чистого человека.
      Бедная, бедная Маська! Что ж ты подумала, несчастная девочка? Что рядом с тобой маньяк, что я ночью, сволочь такая, подлец, дрочил, пся такая, на тебя?
      Что мне делать со своими яйцами? Оторвать, наказать? Как?
      - Прости, Маська, прости.
      Версия три. Необычная. Невероятная: Маська сама решила посмотреть - как там у меня все устроено. Маське бы это удалось, так как я приплелся в глухую ночь ни тятей, ни мамой.
      Короче, лоханулся я крупно. А уже надо было ехать в Свиристелку...
      А, значит, это было прямо перед Свиристелкой... а с таким проколом - считай, грехом на душе, - ехать как-то неудобно. Будто обгадился и не успел помыться.
      Но Маська будто в рот воды набрала. И раз даже буркнула типа "надоел с извинениями, ничего особенного, сколько же можно извиняться".
      Полегчало немного.
      В Свиристелку мы ехали вчетвером, обвешанные физическим грузом, а я еще с дополнительным, аморальным. Последний груз был самым тяжелым.
      Но, будет плакаться: дело сделано. Надо жить дальше.
      Короче, забыв временно о яйцах ракетчика, дело о Свиристелке изначально складывалось так.
      
      ***
      
      - Кирьян, мне с тобой посоветоваться надо, - сказала сестра, - можешь выйти?
      Я спустился по лесенке с крыльца. Работа у меня в первом этаже. Стою, слушаю.
      Оказывается, ее дети - Любаша и Никитка, а мне они приходятся племянниками - летом должны были непременно пропасть. Лето кончается, а у сестры нет ни денег, ни идей как им отдохнуть. Выручай, словом, братишка, пора тебе подумать о воспитании племянников.
      Мои дети - взрослые и самостоятельные. О них думать не надо, а достаточно иногда вспоминать. А племянники эти - малолетки. - С ними, - думаю, - гораздо сложнее.
      На размышление я отвел один день. А собирался я по ежегодной привычке смотаться в какую-нибудь заграницу. Денег бы подкопил, да и съездил бы в какую-нибудь дешевенькую. Время шло, тут как раз сестра прикарябалась. Мне помочь сестре не жалко, но заграница сначала стала приближаться, а потом полностью спряталась в анусе судьбы.
      - А, может, оно и к лучшему, - думал я в таком направлении, - не надо напрягаться с денежками - где их взять? Издание книжки отложу на сентябрь - опять хорошо, так как надо еще править грамматику и синтаксис, а тут само собой весомая причина образовалась. Так всем и скажу. А тут еще и Маська!
      И я придумал.
      - Мы поедем в Свиристелку, - сказал я сестре при следующей встрече.
      - А что это за зверь?
      - Это наша собственность. Там домики, это бывший пионерский лагерь, рядом санаторий ( в уме крематорий), в санатории - озеро, в озере рыба и подразумевается плавание. Если, конечно, с солнцем повезет.
      Но с солнцем не везло, - циклон объял собою Сибирь, антициклон в районе Крыма и когда они померяются силой в бюро неизвестно. Короче, согласно закону вредности, а еще, припомнив голые яйца, нам не должно было везти никогда.
      - Там грибы есть, сказал я вопреки прогнозу, - и шишки, может, будут.
      - В июле-то?
      - В июле не будут, а в августе начнут образовываться.
      Ага - шишки в августе!
      Начинаю припоминать: бродил я с кульками по лесу... а было это вроде бы в конце июля, и набрал за несколько рейсов целый мешок... Или, все-таки в августе? Дома сварил. А куда их девать - столько? Начал дарить. Раздарил. И себе оставил. Ел целый год.
      Сестра вспомнила свое детство и зажглась романтикой. Согласилась со Свиристелкой и с пробным, разведочным заездом туда на три дня с двумя ночевками. На мне была кухня, организация переезда, организация быта, отдыха и провиант.
      Больше всего меня удручала кухня.
      - Я поеду не один, - сказал я сестре, поразмыслив. Идея мне самому понравилась, - будет еще одна девушка, лишнего не подумай. Она уже взросленькая, самостоятельная, положительная.
      Рассказал вкратце - что к чему.
      - Мне она здорово поможет.
      - Я не против, - согласилась сестра, доверяя мне полностью. Она не знала моих озабоченностей и не видала - слава богу - моих таких же помешанных снов, и не знала Маську с ее - не вполне, думаю, искренней - привязанностью к дорожным приключениям.
      Но я был уверен, что не подведу никого и буду хорошим дяденькой и нянькой. Роль отца и воспитателя в виде такой не особо напряжной ролевой игры мне импонировала - я давно сбросил с себя отцовскую шкуру, пожалуй, даже забыл - что это такое, и я думал теперь проявить себя с лучшей человеческой стороны. Я бы справился и один, но рядом была почти что созревшая в самостоятельности девчушка, с которой хотя бы можно было говорить о взрослых вещах. Кроме того, она была как бы промежуточной стадией взрослости, перемычкой между двумя глубоко разошедшимися в возрасте поколениями, что могло бы помочь в общении и налаживании между всеми доброжелательного, ненатужного, безобязательного контакта.
      Я даже придумал начерно то, чем можно было развлечь детей и при этом не заскучать самому.
      Лично для себя я приобрел роверпад, в надежде, что по вечерам буду читать книжки, ловить - если получится - интернет, и писать краткие заметки о воспитании подростков. Вот же наивный дурак!
      
      ***
      
      - Маська, выручай, - сказал я Маське.
      - А что такое? - Чаще я ее выручал, поэтому пришла ее пора.
      - Мы с тобой едем в Холмогоры. На разведку, - пошутил я.
      - А что это за Холмогоры. Что за разведка?
      Тогда я все подробненько объяснил про Свиристелку, про сестру и племяшей.
      - Погода, скорей всего, подведет, но это не страшно - можно каждому спать под двумя одеялами. А еще мы попросим обогреватель.
      - Класс, - сказала Мася, - я не боюсь. Где я только не спала.
      - А где ты только не спала?
      И Маська рассказала в подробностях, как и где она не спала с дальнобойщиками.
      Дальнобойщики - люди приличные. Они, не в пример владельцам дорогих автомобилей и разбитых калош, не насилуют девушек без их согласия. Есть автостопщицы, которые только тем и занимаются, что сидят на шее у дальнобойщиков и расплачиваются за это своим телом, а есть такие как Маська, которым нужно честно добраться от пункта "А" до пункта "Б", и вопрос отсутствия назойливого секса для них принципиален.
      Не спят с девушками дальнобойщики на кроватке-полке, притороченной к спинке сидений.
      Места там ровно на двоих. Дальнобойщики по ночам ворочаются и думают исключительно о своих, оставленных дома женках, а рядом лежат недоступные Маськи, отжатые предварительной договоренностью, как надежной границей.
      Как я понимаю бедных дальнобойщиков! И как приятно дальнобойщикам сознавать, что есть еще в стране нормальные девчонки, которые трахаются исключительно по любви, или, как минимум, при наличии симпатии, граничащей с возможностью приятного времяпровождения.
      - Спасибо, дальнобойщики!
      Я верю Маське: она была честна передо мной. И даже если и врала про отсутствие всякого секса и притязаний дальнобойщиков на ее тело, то этого не докажешь никак. Да и не нужно этого доказывать никому.
      
      ***
      
      В Свиристелке был громадный выбор жилья. Лучше и больше, чем в любой риэлтерской конторе.
      По всему лесу в пределах ограды бывшего пионерлагеря накиданы домики: там и главный корпус со столовой и клубом, там разной величины и приспособленности домики-бараки для пионеров... - ау, пионеры, где вы теперь все? - и домики для обслуживающего персонала.
      Хозяйка посоветовала нам бывший домик бывшего директора. Там две комнатки, сообщающиеся через маленькую прихожую, веранда. За средней продольной стеной хозяйственное помещение. Теперь оно превращено в склад рухляди.
      Фазенда бывшего директора бывшего пионерлагеря - наиболее сохранившееся здание из всех, если только эти сараюшки, морщась и посмеиваясь, условно можно назвать зданиями.
      Прихожку мы определили как специальное отделение кухни, поскольку водрузить там плитку не было возможности. Варочное отделение кухни располагалось на трехногом столике (одна нога умерла еще в девичестве) в спальне для мужчин.
      Мужская спальня - с проломленным полом. Пол мы залатали деревянной доской, стибренной из медпункта. Ключ от медпункта нам выдала хозяйка и теперь мы все становились обладателями немереной жилой и развлекательной площади. Где-то мог быть устроен главный штаб, а все остальное казармы для хороших солдат и развалюхи ужасных пиратов и разбойников.
      Другая комнатка в доме была самой симпатичной - с двумя окошками в разных стенах и наименее разбитой, поэтому мы с Никиткой, как настоящие мужчины, выделили ее девчонкам.
      Мы с Никиткой отвечали за переноску тяжестей, потому тотчас же, как нас облаяла оплешивевшая от безбрачия собака, то есть пёс (а я бы ее-его замочил, если бы потребовалось) и после знакомства моих попутчиков с хозяйкой - Любовью Никифоровной - тезкой Любаши, принялись за переноску ржавых, недостающих кроватей из медпункта в наш домик.
      Никита как всегда был силачом, а я был обычным носильщиком. На моей спине помещался один матрас, на Никиткиной - две. Пробовался способ переноски двух матрасов до середины пути. На середине пути один матрас оставлялся на съедение клещам, а после того, как клещи наедались, этот дырявый, полусъеденный предмет доносили до места нашей дислокации и клали на скрипучую, еле дышащую ржу. Под каждого человека полагалось по два матраса, а под Никиткин - три, так как его кровать была изогнутой в середине. Лежать в такой покореженной позе не сумел бы никто. Первой этот казус заметила Любаша. Жалея и щадя младшего брата, она доложила это начальнику лагеря - а это был я - и мы с Никиткой со знанием дела выправили положение.
      А девчонки - просто молодцы. Маська с Любашей быстро нашли общий язык. Маська слетала к Любови Никифоровне и принесла недостающие кухонные принадлежности. И тут же принялась за приготовление обеда. Мы, несмотря на ранний час - а было всего около двенадцати - уже проголодались.
      И, о, долгожданное счастье Никиткино, и призрачное наше! В прихожке, насупившись двумя тупыми носами, в углу прихожки, запрятавшись за скрюченный прошлогодний веник, дожидался Никитки Его Величество Топор Иванович Ржавый.
      
      ***
      
      - Костер, костер, мы сейчас будем делать дрова для костра! - закричал Никитка, разглядев Ржавого. - Дядя Кирьян, а вы взяли с собой спички?
      - Где тут можно разводить костер? - спросил я у Любови Никифоровны.
      - Лучше всего вот тут, на дорожке. Здесь асфальт. (Ага, асфальт! Огребки от асфальта!) - Чтобы не было пожара.
      - А дрова есть?
      - Вон там полно веток и разбитые скамейки.
      Сыпал словно с пульверизатора мельчайший дождик. Следовательно, когда-то скамейки, а теперь дрова, были мокрыми. Зато всё было рядом.
      Маська смотрела на меня словно на Робинзона Крузо. А я и был Робинзоном Крузо, потому, что все мне было в новинку. Я давно не разжигал костров с одной спички, я давно не колол дров, я давно не делал и не воспитывал детей, и даже уличный туалет был мне неуютен. Но, что делать - назвался груздем - полезай.
      - Справимся, - сказал я. Ракетчики еще нигде не пропадали. Кончится еда - будем собирать грибы, ягоду, траву.
      - Какую траву? - Это взвыл, не обрадованный таким поворотом судьбы, Никитка. Он, в дополнение ко всем свалившимся бедам, лишен компьютера. В лесу компьютер был бы неуместным предметом.
      И Маська рассмеялась. Она, как опытная девочка, поняла все по- взрослому.
      Я ответил сразу двоим. Одним махом двоих убивахом: "Не ту, не думайте. Нормальную, съедобную траву будем есть: укроп, крапиву..."
      - Я не хочу крапиву...
      - Будет голодно - будем крапиву есть...- рявкнул я. - Не отдыхать приехали. Придется выживать. Воспитательниц и поваров тут нету.
      - Из крапивы щи вкусные, - сказала Любаша, - я знаю, мне мама говорила.
      - Только надо из молодой, - сказала Маська.
      - Сейчас какой месяц? Может, молодой уже нет? - заподозрила неладное Любаша.
      - Вот, сестренка твоя правду говорит. - Это я.
       - Будем есть крапиву, если придется, - сурово сказала Маська.
      И мы два дня ели гречневую кашу в банках, разбавляли горячей водой китайские полуфабрикаты, гоняли чаи и ждали - когда же настанет очередь крапивы.
      Спасли нас от крапивы дожди и Эсмеральда Свиристельская. Но это уже история для хорошей книжки - не в пример этой.
      
      
      август 2011 г.
      
      
      -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
      
      
      
      
      
      
      PARIS
      
      
      ПАРЫЖ
      
      "Обрыгиналы" - это имеемся в виду мы - живые и настоящие, смердящие по утрам вчерашним пивом и пукающие вживую, а не какие-то там выдуманные угадайчане. Тьфу, что за фантасии! Хто такой Угадай? Город? Полно! Нет такого на карте, хотя и так, без перевода все видно. Мог бы и не маскировать.
      
      
      
      "1/2Эктов"
      
      
      
      
      
      
      Май 2009 года.
      
      - Кирюха, ну ты что? Ты придумал, как мы на кладбище поедем?
      Взъерошенный сном Порфирий Сергеевич Бим-Нетотов сбросил ноги с постели, почесал яйца и левую сторону голой ляжки. Под прозрачной цыплячьей кожей с намеками старческих пупырышков видна сеть ручейков, в которых когда-то текла кровь, но теперь вместо нее алкоголь пивного происхождения. Соседей по койке рядом с ним нет.
      - Давно воскреснул? А я токо что.
      - А я вижу.
      Проснулся я на самом деле давно и вовсе не умирал. Я и не пил практически: против Бима я трезвенник. Разве можно Париж просыпать? Утро в Париже это нечто, это романтическое зрелище, особенно если едешь не с этими обормотами - хотя и к этому уже свыкся - а с нормальной девчушкой, готовой целоваться в транспорте и на скамейке, прижимать себя к твоим бедрам, хвататься за руки, щебетать дурь и трахаться ежевечерне за три бутерброда на бегу, за бокал вина в бистро и один полноценный обед в день. Наши девушки такое могут себе позволить, ничуть не стесняясь такой мизерной - считай обидной - цены. Хотя, если рассудить по справедливости - билеты, гостиница тоже в счет. Так что и недешево, если трезво рассудить. Кто ж с тобой - еще немного и вовсе старым пердуном - будет трахаться, если у нее у самой деньги на билет есть. Даже и не поедет с тобой, если у нее есть деньги на билеты туда и обратно и для показа той таможне: они беспокоятся. А в Париже без денег можно на скамейках прожить.
      А если подцепить парня - пусть даже негра - то и вообще хорошо. Хотя девку в количестве одна штука французы не пустят: с русскими девками тут труба. Того и норовят навсегда остаться: замуж за ихнего выйти, прописку получить, потом развестись и хапнуть чужого имущества. Имущество лоха - его проблемы: хотел русскую - получи, а нахрен всему Парижу лишний народец? Они - лишние работу отымают у старожилов, гадят и смердят методом "где попало", в метро и без них - приезжих очереди за билетами - член не пропихнешь, и через шлагбаум не перепрыгнешь - тут же пожурят бабушки - дедушки, зачикают белые воротнички, полицейского позовут. Кто тут у них закладывает? - свои или приезжие? Или негры? Вон их сколько топчет Париж. Хотя нет: последовав нашему примеру, через защелкнувшуюся вертушку стали сигать восприимчивые на все новенькое французы.
      ...Итак, скрутил я матрас в рулон и выставил в угол, свернул в стопку простыни, добавил одеяло, и бросил всё в ноги Биму: а спал я на полу у самого балкона. А его величество Бим почивали по-человечьи - в мягкой койке на две персоны, хотя нами предварительно рассчитывалось гуще, по крайней мере - как это говорится у хронических алкоголиков? - ага, вспомнил: "соображалось на троих".
      Сыночка, естественно, как привилегированное существо, обладает coikus personale.
      Возникает у вас вопрос. Что за групповуха там такая? Сильно что-то уж у них запутано. Геи - сидоры - бляусек? Да не парами, а всей мужской туристской группой? Чересчур уж как-то это всё. Но, честно скажем, Малеха в этот раз руки на коленку Бима не складывал: эта болезнь нежности к Биму проявилась позже - при пересечении Монголии.
      Ну, дак и что: грех это - трем мужикам в одной койке спать?
      Отвечаю: в России грех, а в Германии давно и полно голубых клубняков: записывайся, плати вход и трахайся, и соси с кем хочешь и кого хочешь. А в Париже не грех... потому как этак дешевле выходит. ДЕШЕВЛЕ, пацаны!
      Про пацанов я про тех, кто на последние кровные за границу едут, а то тут половина других пацанов уже слюни пустила и думает, что я щас порнуху в подробностях распишу - деньги вон уж из кошельков достают, в очередь за книжкой встали, автор рядом с авторучкой - автографы писать, может, думают, и этому Эктову удастся "вставить на память"... - заместо получения автографа, вон там за стеллажом вон того книжного магазина... А в нем теперь только одна "Астрель" вместо замученной капитализмом многогранной и всеядной "Угадайкниги". И типа - раз он такой ловкий шалунишка - значит уже прямо тут можно брать за рога и своё в чужое совать. А дома уж, когда отдохнут, для развлечения и завершения - сладок в сексе старикашка не только на бумаге, а больше в жизни - на страницы подрочат так густо, будто бы на экран телевизора в Анфискиной секс-канаве, и вытрут член об цветной шмуцтитул.
      Ага, дождетесь! Речь ровно наоборот. Как раз, чтобы было наоборот, я сделал именно так, как 1/2Эктов обещал в какой-то главе. Разницу надо различать: Одно Второй Эктов и я - это две больших разницы. Тут он не соврал. Запомнил, падла, мою угрозу и страх: "с разными голыми Бимами не спать!" Я это хорошо помню. Вот и устроился я рядом с балкончиком. Вот и болтались всю ночь надо мной створка со стиркой (три "с" - повторяем ошибки 1/2Эктова).
      - Тудысь-сюдысь! - это стирка, бельишко, носки на бечевке. - Скрип-скрип, - это манускриптит деревянная рама над головой. Так я и спал под эту "романтическую музыку старых номеров" и "чарующий шелест ночных парижских такси". Но тьфу на этом, а то запахло хэмингуэевщиной!
      Тупо разбудил обычный трамвай или еще более обычный троллейбус: это я уже забыл - что там у них внизу было. Запомнил только машинешку, улепленную сплошь зеленым - искусственным, конечно, газоном: живым-то оно было бы забавней; и с глазами она еще была. Остановилась под самыми нашими окнами: мы на четвертом этаже, почти под свесом кровли. Черт, забыл вверх посмотреть, а там, наверное, было не все так банально, как у нас на родине: здесь профилечки, жестяночки правильно загнуты, воронки все с завитушками, дырочками, зубчиками, ромашечками и то и сё, как полагается в их европейском модернизме. А, глядишь, и надстроенная мансардёшка есть, и наклонные окошки в ней, и флигелек, и садик во дворе и на крыше. Красотища! Тут что-то обвалилось за окном, а в коридоре раздались женские шаги. Растворилась дверь и, не стуча, ввалила уже будто бы виденная где-то мной женщина. Горничная, уборщица, официантка? Завтрак принесла в постель? Ну, и нарядец! У цветах усё алых! Будто только что из Саратова. Нет, не официантка.
      - Ах, как глупо своего дома не знать, - сказала голубушка Варвара Тимофеевна, а это была именно она - общезнакомая тёлка из XIX-го Таежного Притона, - пришлось задирать подол у самой водосточной трубы, а говорили, что в Париже клозеты на каждом шагу. Хорошо - дождит, а то бы и не знаю, что со мной бы приключилось. Неудобно как-то сухие тротуары мочить. А я к Ксан Иванычу, - говорит, - где он? Как нет? - самое время! Я с гостинцами к нему. Должна я вам, кстати, сообщить на ваш вопрос, что ваш ненаглядный Ксан Иваныч вашу нумерную гостинку в Гугле нашел. И позже еще раз нашел, - по приезду, так сказать, чтобы супружнице доложить своей ненаглядной certainty факты, так сказать. Нашел и фотку - по вывеске, кстати, - и место дислокации.
      Порфирий что-то замолк, засуетился... А-а-а, забыл: он же голый вниз от пояса. Прикрываться одеялком стал. Всей маскарадной прелести и новизны ситуации не понял. Тоже мне герой - любовник. Могли бы вдвоем этой Варваре Тимофеевне...
      - Голубушка, Варвара Тимофеевна, - вместо предложения ночной луны, звезд, как дыр в занавеске рая, и вместо горячего сердца двадцать первого века стал оправдываться я. А ведь я - не в пример уважаемому Вами Ксан Иванычу - не только хотэль в Гугле нашел, а еще проехался на невидимом автомобиле и катался по городу, рассматривая фасады, до тех пор, пока не стукнулся головой об виртуальную ветку и в заблудившееся положение не встрял. А там и Гугл издох: виртуалил-то я с места службы, а на службе для каждого назначен трафик, все уже привыкли и стали в него вписываться без проблем, начальство наше, поразмыслив, решило, что все уже стали честными людьми и ограничение сняли. Хренов им!
      Тут Варвара Тимофеевна ойкнула, слово Бимовский сморщенный орган ей, видите ли, не понравился. Как бы не в строку. А ее это колет. Она поначалу вышла из барышень, а потом уж только завела себе Притон на отшибе, и набрала на службу разных диких Олесек. От заезжих джипперов, батюшек с приемными и своими детьми, набожных сестриц, колдунов, беглых каторжников, ролевых игрунов и нечисти местной теперь у нее отбоя нет.
      - Голубушка! Мы идем! - кричат гости, только вывалившись с баржи. Пить начинают еще с берега. Пока дойдут - а там всего-то идти триста метров - ящика шампанского как ни бывало.
      - Ну, дак, - продолжил я, - искали честных, а нарвались на глупых. Я - не поверите - наивно тратил из общака и удивлялся: надо же, какой Гугл энергоНЕёмкий. Лишил всех коллег радости общения с Интернетом на целый месяц. Ну и ладненько. Прожили как-то, хотя и позубоскалили поначалу.
      - Как ладненько, - спросила Варвара Тимофеевна, присаживаясь на койку рядом с Бимом, - простите, сударь, можно я рядом с вами посижу? Или на минутку прилягу-с. Подайте подушечку-с, милейший.
      Бим подвинул подушечку.
      - Устала-с. Париж такой большой город. - А мне: "Ладненьким не обойдется, сударь, говорите правдиво: вас лишили работы, так ведь? Или наложили штраф? По-другому в нормальных фирмах не бывает".
      - Простили меня, потому как дело шло к концу месяца, и даже денег с меня не взяли, хотя я предлагал излишек расхода оплатить со своего кармана. Может мне пора отвернуться от вашей картинки?
      Тут Варвара Тимофеевна, забыв про меня и не ответив вежливым "можете и посмотреть наши шалости, а можете чуть погодя присоединиться", стала закидывать нога на ногу, фальшивый костыль в сторону, а как только приподнялся край платья, показались кружева и оголилась розовая коленка, так Бим стал валиться на нее и тут...
      И тут Бим стал мной, а Варвара оказалась Маськой. Прорезь у Маськи оказалась нежной, белой и тонкой, но не так как у Тимофеевны - обросшей рыжими волосами и труднодоступной - как дикую тайгу покорять, - а такой, как полагается молодым и неопытным девушкам.
      Но тут же спросонья, механически: "ой, не надо", а я: "должен же я знать как там у тебя устроено".
      А она: "не надо, а то я тоже захочу".
      А я был готов, взмок, прилип к ее заднице в обрезанных джинсах и жмусь; а ножки стройные, белые, гладкие без единой волосинки, животик плоский, но мяконький и женственный. Теперь же - а я не насильник и не педофил, а лодырь - пришлось взять себя в руки и отбросить задатки Казановы в сторонку. Я будто бы очнулся, зевнул для порядка - будто не виноват я, а будто автоматически во сне полез - а за это грех списывается. Встал, засунул разочарование в жопу, оправил член и, пока не истерлось в памяти, полез в компьютер записывать ощущения...
      Так Варвара Тимофеевна - конченая замужняя мать таежных проблядушек, и маленькая хитрушка, мечтательница, путешественница автостопом двадцатилетняя Маська оказались одновременно со мной и с Бимом в Париже.
      - За что же ты себя наказываешь мазохизмом? - спрашивала меня Варвара Тимофеевна уже через пару веков, когда я сильно повзрослел, но ни черта не изменился, - трахать их всех надо...
      Вот так думают современные женщины, оглядываясь на прожитые годы. А что ж тогда сами...
      
      ***
      
      ...И оказывается: все, что мы видели и пощупали реально в Париже, не так все было и далеко. Зря Санька пожадничал на своей ездить. На машине увидели бы мы еще больше.
      ...Успел сфотать травяную машину в тот момент, когда она тронулась. Фотка потому смазалась: был некоторый туманчик, а, может, и дождь накрапывал, рождаясь из Парижского тумана; и часть трусов - что висела на улице - опять мокрая. Высматривал Санькину Реношку, но ее отсюда не видно: липы мешают. Может и не липы. Ну, а что еще может расти в центре Парижа? Клены? Карагач? Тополя пирамидальные? Дак, не субтропики, вроде, и не Алма-Аты, и не Бухара. А машина в квартале отсюда, стоит в неположенном месте на наш общий страх и риск.
      Саня - он сам рассказывал утром - всю ночь ворочался, метался, разворошил бельё, не спал и страдал: штрафы тут о-ё-ё! Кусаются штрафы больнее бешеной американской собаки из вестерна - койота, сквернее энцефалитного клеща. Вакцины от штрафов нету. Гм! Это что-то! Двести или пятьсот евро. Уточним, когда к машине подойдем. Там на стекле должно Ксанькино кино "Страшный парижский сон" висеть с озвученной в реальности ценой вопроса.
      Выглядит кино-сон как такой бумажный, самоклеющийся стикер-привет от гаишников с восклицательными знаками и номером счета в банке, куда люди, кривя морды, перечисляют положенное. Если они не согласны, конечно, на арбитраж и разборки. А еще дороже выйдет!
      Чего с гаишниками бодаться, если факт налицо?
      - Вы - мэр города Угадая, что ли, Старого Оскола, Новогришковца? - спросят они. Мы: "То-сё, а толком ничего". - Дак ни пошли бы вы тогда в жопу! Ты русский депутат Европарламента? А не грек, не сербская обезьянка? Так пошел в пЪзду! И мы идем туда, потому что мы не Жириновские.
      Или к пустому месту подойдем. Там была служебная стоянка: для своих, для почты, жандармерии, пожарников, ГАИ ихнего. Все было прописано прямо на асфальте. Заберут, как пить дать, наш автомобиль. Готовы были ко всему, а гараж искать лень, а еще пуще того жалко тратить по сорок или восемьдесят евро в сутки - какая разница в цене вопроса.
      - Заплати бабки и спи спокойно, - рассуждал Бим, отряхнувшись с Варвары Тимофеевны и опять выставив на обозрение свои яйца и свой мерзкий... - вместо трех точек тут известный овощ.
      - Бабки - это бабки, - сказал он, - что их жалеть? Специально копили, чтобы тратить.
      - Бим, а баба-то где твоя? То есть наша, теперешняя... вместе иб... Тимофеевна она, или, может, Маська.
      - Моя? - Бим поозирался, - баба моя в Греции, я же говорил, гречанка она временно. Но не Маська. Масяня - это такой комикс. Почему она и твоей вдруг стала? Тимофеевна она, да. А почто, я разве тебе отчество говорил? Называл? По пьянке что ли? Это надо разобраться... Тут Бим с какой-то стати затеял с закрытыми глазами стыковать указательные пальцы. - Не сходятся пальчики, ой не сходятся... Таинствуешь чего-то ты, Кирюха. Тупишь.
      Точно, туплю. Приснилась мне Варвара Тимофеевна ночью, а сейчас уже утро. Ушла женщина как кипяток в мороженое. И растворилась нежная недотрога Маська. А я в итоге не выспался под окном. Облака ихние точь в точь, как наши родные, российские облака. Но их присутствие почему-то не помогало мне по-русски дрыхнуть. Я не спал, а думал про облака, смаковал и расстраивался об их внешнем сходстве при принципиальной разнице как снотворных, made in разных государствах.
      Короче, Санька ездить по Парижу на своем классическом авто с чемоданом наверху категорически не собирался, ибо он считал, что в Париже, особенно в главном округе... Тут я не оговорился: Париж в большом Париже - на самом деле это только центральный район, а остальное, хоть и в черте, уже не Париж, а периферия. Тьфу, мутота какая! Короче, Саньке - оказывается - и в большом, и в малом Париже негде припарковаться и бросить якорь даже на пять минут. Так он решил заранее, даже не пытаясь проверить экспериментальным путем.
      - Эвакуаторы-то ихние по ночам колобродютЪ, - воодушевленно, но с растяжкой предложения и со старооскольским акцентом в последнем слове намекнул Бим, - это вам не в Угадае моторы где попало ставить.
      И опять запахло кринолинами. Я задрал голову в потолок, потом встряхнул ею. Бим тоже, - что там, мол, на потолке углядел?
      - Видение у меня было.
      - Меньше надо пить. Хочешь, опохмелю? Или дряни курнул?
      - Нет, не курил я, это Малёхина юрисдикция.
      Гараж-стоянка - это еще хуже, потому что где ее и как его-её искать непонятно: языковый барьер!
      - А "Вокзай-то ду ю Норд" - рядом, - сказал Бим, поежившись и стукнув щелбаном по головке своего малыша - лежать! не высовываться! - стоянки там всяко должны быть. С провинций много народу наезжает, а встречающие их же должны где-то ждать. А они же не могут без автомобилей встречать: их же родственники за бедных посчитают.
      - Дорого, - сказал с порога вошедший Саша, и мгновенно проникнувшись сутью беседы.
      
      ***
      
      Нет, не так было. Было это раньше. - Дорого! - без обиняков заявил Саша, без всякого проникновения в суть беседы, ибо это было сразу по заезду в гостиницу, - машинку попробуем оставить на одну ночь на улице. Может нас флажки спасут. Там же российский есть? Есть. И номер российский. Испугаются. Зачем им с Россией отношения портить? Да же, Малёха?
      
      ***
      
      Утро следующего дня. Великовозрастный сынишка Ксан Иваныча Малёха проснулся позже всех, тут же засобирался куда-то, помельтешил с ноутбуком и, зевнув для порядка, ушел в Париж пополнять запасы травы.
      - Папа, дай денег, - шепнул он предварительно, - у меня уже кончились.
      - Как же так, сына, я же вчера тебе давал сто пятьдесят евро?
      Ого, моему бы сыну выдавали бы по сто евро в день!
      Ксаниному сыну похеру. Вчера вечером Его Наивеликое Высочество Малюхонтий Ксаныч посетили Диснейленд. Чтобы доставить великаго прынца туда, вся гурьба, поломав путевой график и наплюя в дефицит времени, свернула с трассы, доехала по навигатору - куда приспичило прынцу - и высадила прынца прямо у кассы.
      - Знаешь по-английски несколько слов?
      - Знаю.
      - Ну и нормалёк, не пропадешь. Вон в ту дырку суй деньги. Генплан... вон он на картинке. Изучи и вперед. Носовой платочек есть?
      Нахер сыночке носовой платок: бабло вперед давай!
      Заволновался Ксан Иваныч, сердечко трепещет: как же, сына одного в парке - в парке чужой страны! оставил.
      После этого дерьма мы поехали дальше - устраиваться на ночлег. Ближе к вечеру папа забеспокоился, отвлекся от всех своих оргдел, подсел на телефон, созвонился с Малёхой.
      - Ехать надо, - сказал он нам в результате, - Малёха уже все посмотрел, говорит, что его уже можно забрать. Голодный, наверное, мальчик.
      - Ага, и устал бедный. Вагоны с рогами изобилия разгружал, туда-сюда таскал, аж в штаны наделал от усердия. - Это подумал я, так как Малехины обделанные трусы висели рядом с моими постиранными и наводили на соответствующие мысли.
      - Ну и что, езжай, - отреагировал Бим.
      - Я один не поеду, - сказал папа, - кто будет за навигатором следить? Я не могу одновременно рулить и в навигатор смотреть. Кирюша, друг, выручай, - и наклонил виновато голову. Первый раз в жизни я услышал ласкательное наклонение своего имени и приготовился таять от нежности. Это всё означало, что он понимает, что виноват, но взывает к всемирному SOSу и дружбе.
      Разбаловался чересчур папа, привык, что за навигатором всегда кто-то есть. А этот "кто-то" - это я. Так и прицепил он к дурацкой поездке меня - я не был в ответе за сыночку - папы достаточно; но я был главным по джипиэсу и, следовательно, главным по любым передвижениям. Папа, понимаешь ли, потрафляет разным сыночкам в ущерб обществу, а общество в ответ должно потрафлять папе в его сознательном пренебрежении к нам и в противовес к сыночке. Сыночка на одной чашке весов, остальное общество на другой, но стрелка показывает "ноль": все нормально, господа, чашки уравнены, все по-честному.
      Бим принципиально отказался: "хотите расколбаситься - колбасьтесь без меня. Мне ваши личные, извращенно корпоративные интересы, и по ху, и по ю". Так и сказал.
      Вдвоем с Ксан Иванычем мы поехали за общественным сыночкой - дитем папиного порока. На сыночку каждый из нас потратил по три драгоценных часа вечернего туристического времени. Папе это было не важно, а я всю дорогу сидел смурной, уткнувшись в джипиэс, и делая вид безразличного, профессионального спасателя и заботливого друга в одном лице.
      - Говно это - твой хваленый Евродиснейленд, - сказал сыночка папе, дожевывая макдональдс, - у нас на Осеньке лучше.
      - А ты в тире был?
      - Был.
      - И что.
      - Не понравилось: пневматика у них там.
      Ему, понимаешь, настоящие пули подавай!
      - На американские горки ходил?
      - Прокатился раз. Говно. В Америке Диснейленд лучше. Съездим как-нибудь?
      - А замки, дворцы, паровозики и...
      - Все говно, - сказал сын, - аниматоры достали, и все достали. Подходят Маусы, скачут, корчат рожи: дай денежку, купи мороженое.
      - Как же, - удивляется папа, билетом все оплочено...
      Я чуть не выпал на трассу. И из-за этого говна взрослые мэны столько времени... да что говорить...
      Отвлекся, продолжаю насчет оставления машины в неположенном месте. И где же теперь Варвара Тимофеевна и платьице ее красное с розами? Неплохая бабенка-с, кружевница в любви... Причёсочка у нее - полотенце в чистилище, завивка кончиков - обрамление райских ворот, шесть буклей по утрам (я сосчитал) - божьи голубки в облаках, живот - дорога меж холмов блаженного направления.
      Короче: порчение отношений с Россией - это палочка-выручалочка для любого русского путешественника, если, конечно, он бродит не один и не по трущобам, а в нормальном, цивилизованном районе, где полно всяких других туристов. К русским туристам у иностранцев особое отношение. Ирландские тетки в каком-то кабаке отмутузили своих же рыбаков только за то, что они выразили презрение к русским посетителям, бывшим на изрядном веселе. Русские в кабаках оставляют много денег, а также, как мне кажется, неплохо ведут себя в иностранных постелях. Стараются, потому как от русских женок они такого удовольствия не получают со дня свадьбы. Стараются иностранные бабы, потому что от своих мужей они получают ровно столько же.
      - Тебе виднее, - сказал Бим. - Ты - генерал, вот и рассуждай по-генеральски. Принимай решение. А я соглашусь, я солдат, мне сказать приказ должны, хотя мне затея твоя не очень... Но ты генерал. А я солдат. Да, солдат. Фюрера солдат, - и пропел любимую свою: "Дойче зольдатэн унтер-официрэн...", знакомую читателям... нет, еще не знакомую читателям, потому что 1/2Эктов - этот путаник - засунул Мюнхен куда-то поперек хронологии.
      - Да помолчи ты, блин, - прервал его Саша, - ты не в Германии своей блядской, а в Париже. Попробуй на улице пропеть... так тебя... Тут пой Интернационал! Знаешь слова? Вставай, проклятьем заклейменный...
      
      ***
      
      Бим понял по-своему, - я давно уже встал, - сказал он, - это ты дрыхнешь.
      - Я не дрыхну, - сказал генерал, - я час назад вскочил, позавтракал и к машине сбегал.
      - Ну и, как вскоч, пользителен был?
      - Потом расскажу.
      Судя по глазам, все было не так уж кончено и с пользой вскочено, так как наша Рено с чемоданом в какой-то момент оказалась близко - под нашими окнами, на расстоянии двух плевков от главного входа. Но я забежал вперед.
      Бим слова не знал, хотя они вроде бы стали международными, - или это про Марсельезу? - зато вспомнил мелодию.
      А я некстати, а, может, даже и неправильно, вспомнил, что в Мюнхене мы тоже жили у вокзала типа Ду Норда, Северного, то бишь. Меня послали далеко, так как не в названиях вокзалов была суть, а в наличии рядом с ними бесплатных стоянок. Хренов тут найдешь бесплатные стоянки. Я тоже стал зольдатом фюрера и смирился с будущими штрафами, хотя штрафы пришлось бы платить мне из общака. Это неэкономично: я был главбухом и кассой, а там и мои паевые тоже вложены.
      ...Я уже сказал, что давно проснулся, успел заглянуть в душ, состирнуть вчерашние носки, трусы и майку, в которых спал, и вывешал все это хозяйство на заоконную решетку...
      - А ты молодец, хорошо с трусами придумал. С сушкой то есть. Я бы не допёр. Не сдует? Кирюха, а ты всегда такой?
      - Какой такой?
      - Ну, типа чистоплотный...
      Слово чистоплотность для Бима - постыдное слово. Сквернее, чем мат.
      - Я обыкновенный. Зачем грязное белье увеличивать. Потом хуже будет. Где белье вешать, если его целый мешок. Я маленькими дольками, но зато каждый вечер. Мне это отдыхать совсем не мешает.
      - А в Праге было, где вешать, - мечтательно напомнил Бим. Красоты ансамблей ему были как бы похеру - на третьем месте после пива и организации быта.
      На самом деле в Праге обычного окна не было, в большой комнате было только малюсенькое мансардное окошко, до которого, чтобы дотянуться и облокотиться, нужно было подставлять стул. В это окно мы только курили и обозревали накрытый звездами древний город.
      - А ты не вешал, а по полу и по столам раскладывал. На спинках кроватей и по стульям, телефон занавесил. Еще бы на крышку унитаза умудрился. Все места забил, а мы кое-как. Мы между твоего белья и шмоток как зайцы прыгали. Товарищей надо уважать и подвигать свои интересы в пользу общества. От целой надо идти заинтересованности, а не от личных частностей.
      - Не забивайте мне голову товарищами. Гусь свинье... это пустяк. Фу.
      Бим дунул в меня. Легкий утренний смрад двинулся в мою сторону, и я невольно поморщился и отпрял.
      - Фуйшуй твой воздушный, вот что это, - философствует Бим дальше, - скупое мужское рукопожатие по почте. Понял? Товарищество отдельно, белье отдельно. Трусы товарища - еще не флаг товарищества! У каждого свои трусы! Я не частная собственность товарищества. Я честь наша, а не часть товарищества, понял?
      Бим кидается словами так быстро, что я и не особенно разобрал наличия в них смысла.
      - Я человек! - Бим поднял палец вверх и загудел. - У-у-у! Человек это звучит! Просто звучит. Я даже "гордо" не вспомянул. Я спросил просто: "не сдует вниз?" А ты затеял дискуссию.
      - Это ты затеял! - возмутился я.
      Дальше спорить бесполезно.
      - Ладно, как там у них улица называется? - и съехидничал дальше примерно так: "Трусы Кирьяна Егоровича с российским флагом поперек хуя всю ночь искали хозяина на проспекте таком-то". - Так в газетах пропишут. Ой, прости мя. - Бим перекрестился и захохотал. - Прости, ну прости, милейший товарищ. Ты же понял: я просто шу - чу. Как нашу улицу звать?
      А кто его помнит, как звать нашу улицу. Что-то связано с маргаритками вроде, или с госпожой Тэтчер. В Гугл за уточнениями я больше не полезу: родных мегабайтов жалко. Варвара Тимофеевна, ты где, ау? Ты-то точно должна знать: проститутки всех стран объединяйтесь! Спросить у библиографов? Они-то знали бы и в доску разбились, чтобы найти нашу обитель по подробному описанию карнизов. А библиографам это надо? А? Не слышу. (А тогда у меня не то, чтобы библиографа, а даже биографа не было).
      Бим: "Не надо это библиографам".
      Я: "Не родились еще нужные стране биографы. Сиськи покамест выращивают".
      Бим: "Пока выращивают - ты помрешь".
      - Спустимся, спросим и чу и шу... - Сказал я тихо и без напора. А сам, между прочим, надулся, если так можно про самого себя сказать при таких-то бимовских шуточках. Но я за честность, даже если она неприятна слуху.
      - Прочтем на вывеске, - сказал я, - узнаем, какие тут растут цветы... и ничего вашим трусам не будет. Мои же за ночь не сдуло. Откуда в Париже ураганы? Тут классно! Просто. Без выкрутас. Но классно. Тебе же не важны звезды... мне вообще звезды - на... на шахер-махер: тепло, ключ есть, полы моютЪ, полотёшки меняют регулярно. Чего нам еще надо? Бабы не хватает, так выйди и... в душе подро...
      А туалет там совсем оригинальный. Унитаз у самого окошка. Окошко узкое, но если привстать, чтобы позаботиться о гигиене жопы, то твой задний фасад и сорт туалетной бумаги вся противоположная сторона увидит. И на той стороне подобная планировка. И я в тех окнах видел, как бабенка занималась мас... Да ладно, не краснейте, мадамы, - не массажем, а мастурбацией полового органа, - дело-то обычное. Два раза в день - для нормальной, нефригидной женщины - это норма. Поверьте, я вас не фотографировал, а только сам чуть-чуть... Ну, как бы вздрогнул. Так же, как и вы.
      - Стоп! В номере телевизора нету, - понизил Бим статус гостиницы, - просто не-туш-ки! Вот те бабушка и Юрьев день. Ихний Юрьев день. Сервиз по-французски! А оплочено всё!
      Бим сказал именно сервиз, а не сервис, - тоже мне шутник. А про телевизор в сетке не прописано. Что есть, с тем и соглашайся. То же самое говорит чек. И холодильника вам не надо: ешьте в нашем кафе. Оставляйте там ваши денежки.
      - Ёк-мотылек, я тоже сейчас как ты сделаю. Подвинешь трусы, а я пока свои постираю? Веревка длинная? Пожадничал с веревкой?
      Веревка типа шелковой бечевки или лески на всякий непредвиденный случай у меня всегда есть. Лежала в багажнике поначалу, потом я ее в повседневную сумку переложил. Но моей предусмотрительности никто не ценит - только посмеиваются, а сами, вроде как бы невзначай, пользуются. То же и про шампунь, и про обыкновенное мыло, и про стиральный порошок. Я уезжал за границу на месяц, на целый месяц, а это что-то, да значит. Бим обещает возместить использованное по приезду на родину. Но не возместил. Да и хрен с ним. Там каждый положил на алтарь что-то из своего. Никто не жадил и подпольно не еврейничал. Бим: "Кирюха, слышь, а тут в гостинице даже стиральный порошок есть.
      Я: "Это мой порошок. Из самого Угадая вез".
      Бим: "И мыло? А почему по-иностранному прописано?"
      Я: "И мыло".
      - Подвину, не вопрос. А где твои трусы? Хоть помнишь, куда положил?
      Бим поозирался. Задумчиво, но более демонстративно - желая произвести на меня эффект - почесал снизу мошонку, прикинул в горсти вес яичек - о-о-о, тоже проснулись - сказал. Я не прореагировал и не похвалил яичек, а Бим расстроился и пошел в душевую комнату искать брошенные сгоряча и потерянные давеча трусы.
      Я подвинул то, что меня попросили, и торчу в окошке дальше...
      Хотя это не окошко вовсе, а настоящий-пренастоящий французский балкон. Ностальжи идиота сбылось. Всю жизнь мечтал побывать в Париже, думал и умру без Парижа. А тут такое. Лучше бы и не знать, а мечтать по-прежнему, без крушения мечт... Хотя лучше знать. Лишний повод похвалиться перед девчонками: "Я и в Парижике-де бывал... Да что это за Париж, - хмыкнул бы я, не моргнув глазом, - так себе, обыкновенный городок..."
      А напротив тысячи таких французских балконов... Балкончиков, точнее сказать. Саня так и говорил: приедем, увидите - что такое настоящие французские балкончики - вовсе не то, как вы это у себя мечтаете и пытаетесь в проекты впихнуть... Сибирь! Какие, нахрен, могут быть французские излишества в Сибири. Погоду, господа, различаете? А как дети начнут падать? Лекция: "Как надо устраивать ограждения на балконах" "Ребенок - что поросенок. Головка пролезет - весь ребенок пройдет... и летит". Это слова нашего уважаемого преподавателя по проектированию. Он уж давно отдал богу душу, а летучая его фраза живет в веках и у каждого студента Сибстрина в особенности.
      - На тротуар летит, а вовсе не на ветки и не в газон, - добавил бы я, - а его там внизу никто не ловит. Потому что никто не готов ждать под балконом такого сюрприза: когда там, дескать, созреет для полета ребенок, чтобы его поймать и получить за это Орден Спасения Нации. И еще: в Париже сквозь французские балконы дети почему-то не падают, ну, может, раз в десять лет, а у нас так и норовят. И орденами за это не награждают. Потому, что часто летают и нет такой традиции - курительные балкончики делать. Еще на них любить девушек хорошо. Поставишь ее, она вроде бы курит и поглядывает на улочку, а на самом-то деле: ножки грациозно раздвинуты, а сзади пристроился "Нектор пыхтящий" и освещенная, блистающая рассыпчатыми огнями улица имени Камилла Писсаро с прогуливающимися под дождем французскими парочками - вся ему похрену...
      Я затушил сигарету и засунул ее в щель карнизной полоски в уровне перекладины французского балкона. Саня этого - то есть про заныканные бычки - не знает, а то расширится и будет орать про экологию и про чистоту городов в Европе. Он ругает нас так по-правдашнему, как разве что только невесту взасос целуют в брачную ночь.
      - А особенно, - он говорит, - в Париже нельзя сорить.
      - Какого хрена нельзя? Почему именно в Париже нельзя, а в Карловых Варах, дак можно? Сам ведь он сорил и ссал на ограду этих гребаных Вар. А мы с Бимом отходили в лесок, вернее к овражку. Малеха опорожнять нутро уходил аж в глубину кустов и сидел там полчаса. Подозреваю: пока стоял в позе корточек - травы курнул.
      А ограда там - колючая проволока. Какую-то херню огородили типа трансформатора. В Карловых Варах проволока? А хуля в Карловых Варах не может быть проволоки? Заблудитесь и езжайте себе по окраине Карловых Вар - сами увидите. И свалки там есть и рабочие районы, и заброшенные пустыри. Там тоже обычные люди живут, а не выхолощенные чистюли, блин! Цветочки, ноготочки, пилочки, дезодорантики на сиськи, дезодорантики на грудь и под мышечки - все раздельно, кремик в голову, кремик в пах, все втереть и... И так далее. Короче, промчали мы Карловы Вары, даже не взглянув на ихние гейзеры, ванны, встроенные в пещеры, разные курорты и просоленых хлористым натрием девок.
      Всё лицезрели во Франциях. Сам же он вчера видел: грязь и срач на тротуарах Парижа. Хуже, чем на нашей родине. По проспектам тут ветром сор раздувает...
      Хотя Парижу от этого не хуже. Одна переводчица на русский в хотэле так вчера и сказала: французам, мол, сор нравится, так как их столица от этого становится только живее и естественнее; и эту точку зрения разделяют исключительно все престольные жители. Сплошное естество и детская непосредственность! Как это миленько для Парижа!
      - Включая негров, если про естественность?
      - Включая чернокожих. Так оно правильней выражаться.
      - У ихних домохозяек-чистюль в хате мусора нет, все в пакетах и контейнерах? И в окна бычки и прокладки не бросают?
      - Конечно, нет. Вы что, с луны свалились?
      - Нет, из России. У нас это бросают, но только отдельные личности, а у вас весь Париж в прокладках и гондонах. Оберточной бумаги с бычками и то меньше.
      - Не знаю, не знаю. Про Россию не знаю. И прокладок на улицах не видела. Вы обманываете, - покраснела, - есть сомнение за ваше утверждение.
      Одесская еврейка, что ли? Чего краснеть-то и крутить? Пусть так оно и будет. Бросайте хоть что. Нам пофигу. Не нам командовать чистотой Парижа.. Хотя на самом деле - это отговорки. Им или лень, или некогда убираться: площадь-то немеряная.
      - Бим, какая у Парижа площадь?
      - Площадь Звезды. Ле Этуаль.
      - Сам ты "звезды". В Париже площадей - пруд пруди, а "Звезда" - вообще четвертушечная площадь - звук только, - пфу, и то из-за Арки, а не достопримечательность сама по себе. Ну, пять лучей, ну и что? В Киеве семь лучей, - хотя точно не помню - сколько в Киеве лучей - где-то еще больше лучей, ну и что из того? Я про квадратные метры Парижа...
      - Намек понял. Неправильно спрашиваете, сударь. Тогда так: в границах большой черты, или в махонькой?
      - Пусть пока в махонькой.
      - В махонькой - хрен его знает, маленький Париж - как весь наш большой Угадай - об этом у Саньки спроси, а если по большой черте, то больше. Наверное, раз в десять или двадцать. Сам-то как считаешь?
      А я считаю так: перед домом правительства, перед Правосудием и на площади перед Нотр-Дамом не только мусора, даже простой бумажки от мороженого нет. Голубиный помет не в счет: птицам не прикажешь! Перед Дамом... - ха: - Нотр-Бабом еще скажите, а в Форуме, на Плато Бобуре и в Триумфальной арке можно. Просто у них такая карта заведена: где мусор уже мести, а где пока подождет. Там можно раз в неделю убирать. И будет еще естественней. Хотя кидают бумажки каждый день. Где предел естественности?
      Вчера, кстати, на счет засорения улиц такой случай был. Заселились. Все прекрасно. Даже в душ не пошли. Решили отужинать красиво и пива ихнего, наконец-то, отпить. Малёхи нет - блудит - а папе это - единственная отдушина для питья. Бим просто сорвался с места, словно и не уставал. А ныл всю дорогу от Лангра. Мы промчали по Франции быстрее фон Рунштедта.
      Ну и вот. Только завернули за первый угол: бац! - уличное бистро.
      Садимся. Сидим мы втроем... А Малёха куда-то по своим каналам пошел шариться... А вечером его надо было в Амстердам отправить. Зачем? Папа так решил, а Малехе это было край как нужно. Что ему делать в Париже, если в Амстердаме все условия, а тут их нет.
      "Фигов он найдет здесь траву: французский надо было учить, а не тренькать на драмм бэйсе своем". - Бим так и сказал слово в слово.
      Сидим, сидим. Время идет. Соседи давно уже свое выпили и расслабились. Мы им вроде бы пофигу. Может, веселятся в душе. Понаехали, типа, русские, вот и ждите теперь.
      А мы не турки понаехали. У нас три образования, если сложить. Спецы архитектуры... ну и, конечно, мастера слова. Эстеты. Сидим - трещим. Доброжелательно трещим. Каждый о своем трещим. Только о хорошем. И еще о том - какие мы все молодцы: приехали в срок, по Парижу не блукавили - подъехали ровно в точку - и так далее. Пиво любим, да. Высокому эстетству это не мешает. Все архитекторы хоть раз, да пивка выпили. А когда нажрутся, то все одинаковые, хоть эстет, хоть бандюган, хоть баба. Пусть даже не баба, а звезда шоу-бизнеса. Ей еще интересней безобразить, ибо за ней следуют папарацци. Револьверов и ножей у нас нет. Если подумали, что мы все дома оставили, то так и есть: взяли мы в дорогу только столовые ножи и вилки. Револьверов в жизни не держали. Только топоры... Но не убивали, а только игриво гонялись друг за дружкой, метились, кидали, но попадали отчего-то в кедровые стволы, а не в игроков. Не отказываемся мы от пивной отравы - растлительницы всей нашей молодежи. Саньку жалеем: он за рулем. Вечный шофер.
      Итак, на улице сидим и по сторонам зыркаем. Нету меню, и нету официанта. Ждем. Пива нет и, если с такой скоростью так дальше пойдет, то и не предвидится. Крутим башками за официантом, будто он Дэвид Бекхэм или Ван Гог. Подзываем, наконец. Саня что-то по-английски ему напел, по руке с улыбкой, ласково так, постучал, где у нормальных людей обычно часики бывают.
      - Ага, сказал официант.
      - Гут, гут, отлично, - это мы говорим по-французски.
      Бим несколько самых важных слов знает: месье, мадемуазель, мерси. И все. Мерси у Бима - слово волшебное. Оно заменяет все остальные слова. Хотя еще, кажется, пардон знал и миль пардон. Ага, еще бонжур вспоминал, но часто забывал в каком порядке и в каком случае эти слова использовать.
      - Кирюха, - он щелкает пальцами при этом... - Кирюха, ну как это, по-ихнему, ну типа доброе утро, здрасьте, до свиданья, пока (покамест - это другое) и спасибо.
      Он их путал. Говорил невпопад. Вместо спасиба доброго утра желал. А уже день. Какое тут доброе утро, если солнце затылки жжет. Китайцы - тоже мне оригиналы - вместо "здрасьте" спрашивают: "а вы уже покушали?"
      Культ еды у них, вот они и повернутые на этот предмет. Расшифровывал и отделял одно от другого я ему не один раз. Даже надоело.
      - Говори всем мерси и похрену. Нас тут никто не знает, потому и прикарябываться не будут. Какое им дело, что мы - идиоты. Идиот, да идиот. Идиот он должен всегда извиняться и спасибо говорить. Что тут такого волшебного. В Париже таких болванов пруд пруди.
      Опять сидим, опять ждем.
      - Ща-ща, - говорит официант на ихнем языке.
      Еще сидим. Уже сердимся. И тут он пиво приносит. Мы: "спасибо... ...", а троеточия чувствуются сильнее любого "спасиба".
      "Блядь последнюю" и "суку такую" вместо четвертой-шестой точек держим в уме, а лица насупленные, злые, будто у себя на Осеньке.
      Наших "сук и блядей" ему насквозь видно. Но в глаз не даст. Мы же вслух не произносили. Да, там тоже не торопятся с клиентами. Не то, чтобы ненавидят, но и не потакают дурным клиентским привычкам: типа если ты приперся, то ты король и перед тобой теперь на цыпочках ходи.
      Пьем, дальше молчим, других тем будто уж и нет: расстроились с такого обращения. А это, про между тем, показатель дружелюбности и цивильности народа в целом. А у них по-другому: приехали в гости - живите по нашим законам. Это правильно. А в уме жжет: русскость виновата наша, или что? А мы ведь еще трезвехоньки! Или он со всеми так. Может эти, что рядом, тоже столько же ждали. А сейчас им уже хорошо, и вообще они уже привыкли, и им пофигу. Может сами, если в другом магазине или в другом кафе работают, еще хуже медлят. Пришли, времечко тикает, а они не торопятся, читают газетки, бабенки мундштучками потукивают, глазки красят, любуются собой, других рассматривают. Ни одной негритянки рядом, а нам обещали на каждом шагу по негритянке. Бим очень хочет сегодня негритянку, и даже лишнюю банкноту по этому поводу с собой взял.
      Paris, Париж! Может Парис надо говорить. Там же "S" в конце, а не "Ж". Не понимать. Нихт ферштее! Мы, хоть и не немцы, а курить тоже хотим. Пепельницы нету. Лапша уже с сигарет свесилась. Все равно нету пепельницы. Официант мимо пробегает: мол, ан - анус - жопа: - ну, некогда ему, и рукой по горлу. Занят он чрезвычайно. Он, видите ли, разносики разнашивает. Показывает: вы пепел на улицу стряхивайте, это не страшно. Все, мол, так делают. А мы: нет, нет, мы культурные люди, мы издалека не за этим ехали, четырнадцать тысяч километров на счетчике, нам, поэтому, пепельницу давайте. А мы у самого бордюра сидим, и прохожие через нас перешагивают. А мы им в ноги пепел - трясь, трясь. Бычки образовались в кулаке. Надоело. Неудобно.
      Тут я придумал, вернее, вспомнил, как у нас в Молвушке делают: тушу я бычок и ставлю торчком на стол.
      Бим говорит:
      - Гут, Кирюха. Молодец.
      И своего ужасного быка таким же манером - хрясь. Стоят бычки, не падают. Бим им пальцем грозит: - Стоять, бляди!
      - Может, трубку покурим? - вспомнил кто-то.
      - В обед покурим.
      Рано еще трубки курить, - сказал я, - мы тут быстро. Не надолго то есть: раскурить не успеешь, как уходить пора.
      Саня говорит: так нельзя, мол, с бычками поступать: раскуривайте немедля трубку, а я вас в таком раскладе тогда подожду.
      А потом думал-думал, думал-думал, да после третьей думы чисто по-бабски очканул. Обоссался то есть и целовать сандалии полез: "И мне, говорит, оставьте курнуть. Я тоже, мол, хочу. Он, видите ли, тоже человек". А мы посмеиваемся: "Держи в руке, - говорим, - свою пожелалку, а бычки в ширинку складывай".
      Салфеток для бычков, вестимо, тоже нет.
      А гостиница наша за углом в трех шагах. Ксан Иваныч на этом основании говорит: "Стыдно". Увидят, мол, наши из гостиницы, - кто это, блин, наши, что за наши, тут нет наших - тут все чужие... Нет, считает Саша, вот эти чужие наши и опарафинят. Именно опарафинят, а не пожурят, или сделают вид, что не заметили, а сами заметят и расскажут другим нашим хотэльным чужим, и еще посмеются под вечернее винцо: на пятом этаже русские живут, вглядитесь в них внимательней: они - ослы, грязнули, и трусы вывешивают в окне. И с французскими бабами, - мамзелями, если точнее, - нам тогда грозит полный облом. Мог бы сказать и круче. А нас будто там ждут - не дождутся: русские ебаря, блядь, понаехали, - в очередь, в очередь. Ага, ждут нас там! Заждались уже. Кисок перед зеркалом гладят... Другая рука на утюге. Под утюгом - трусики со спецдырочкой.
      ...А мы с Бимом не слушаемся Сашу и одну за другой: - хрясь бычка на торчок, хрясь, хрясь другого, следующего. Курим подряд одну за другой. Образовался лес таких бычков.
      - Сосновый бор, - говорит Бим, - экологический паблик-арт.
      - Родное. - Так коротко сказал я, не привирая ни в одном слове. Могу найти точное и емкое выражение, хотя всего лишь провинциал. Но талант. Хоть и провинциальный.
      Саша - насупленный и в самом деле в карман бычки складывает. Мог бы и в кошелек, в самый важный отсек. Мы посмеиваемся: "Да что ты, Саня, - дескать-мол, - олух ты небожительный".
      Саню прорвало: "А идите вы все в жопу". Так и сказал, даже не матерясь, - он же в гостях у дружественной страны. Потом нахмурился больше, дернулся, покраснел и весь свой набор из кармана и выставил. Стало два бора и один кедровый лес. Пиво закончилось. Еще попросили, подождали - принесли еще. Весь стол уже в стоящих бычках. Тайга, блядь, уже; бурелом, а не лес!
      - Нам счет, пожалуйста, месье, - сказал Саня.
      - Это гарсон, а не мосье, - поправил Бим.
      Саша даже не улыбнулся, хотя все пиво выпил и еще вдобавок расхвалил. Пиво как пиво. Лучше б красного вина попросил. Ждем. Приходит. Рассчитались. Саня показывает ему: бычки куда? Типа нам неудобно, мол. Мы - чистюли.
      Официант ухмыльнулся, глянул по сторонам и рукой - хлесть! - и все бычки на проезжей части.
      - Это потому, что дорога - не их территория, - догадался Саша.
      - Их территория только до бордюра, - уточнил Бим.
      - А там уже федералы, федеральная земля, - сказал я. Не подумав, ляпнул. Лишь бы что-нибудь сказать.
      - Федералы! Тут муниципалитет, а не федералы. И не путать с кантоном, - поправил Саша.
      Кантон - гондон почти - и я засмеялся, а Саша юмора не понял и продолжил. А Бим понял, но тему не подхватил.
      - Красная линия проходит по бордюру, - рассказывает Саша, - а что? а правильно делают. Если у них такое правило - сорить, то сорить надо на чужой территории, а не на своей. У них межевание четче продумано, чем у нас. У нас по тротуару до ближайшего газона, а у них по бордюру дороги.
      И совсем некстати так заявляет: "Завтра с утра идем на Монмартр. Знаменитую гору смотреть будем".
      - А что это? Как переводится? Гора Большого Мусора?
      - Район такой. В виде горы. Просто гора, а на ней Сан-Крекер.
      Мы с Бимом насторожились:
      - Где эта гора? Что за санкрекер? Пирожные, печенюшки? Заколебал своей эксклюзивной едой. И так в каждой стране. А их было девять подряд. Есть заставит свой санкрекер.
      - Это рядом, - сказал Саша, - от гостиницы рядом. На северо-запад надо идти. Я там был в прошлую поездку (где только Саша не бывал!), я все тут знаю.
      - Так, может, тогда уже не пойдешь? Зачем два раза ходить. Мы одни сходим.
      - Пойду... хоть лестницы туда ведут крутые. У меня, понимаете ли, сердце.
      - И у меня сердце, - пожаловался Бим, - а автомобили как туда ездют?
      - Для них - для жителей - крутые улицы. И для машин также - серпантином они. Вот и пойдем по этим серпантинам на художников смотреть... И молчать!
      - Что? - взвились мы.
      - Это такой план, - рыкнул Саша, - план есть такой. Утвержденный план. Есть. Да, есть уже. Я вчера все за всех продумал.
      Надо же - выдумщик какой, - с вечера за нас планы продумывать!
      - Мы твой план не согласовывали, - сказали мы с Бимом почти один в один.
      Саша впялил в нас рентген. Был бы пистолет, пистолетом бы пригрозил. Двое послушно сжались. Саша расправил огромные, по-интеллигентному слегка ожиренные рамены свои.
      - По фотографиям я бы и не подумал, что Монпарнас на горе, - сказал я.
      - Монмартр! - крикнул Саша, - молчите уж... ну что за тупые... архитекторы. Люди... блядь... Буркнул в себя, добивая: "Мнят себя архитекторами, а..."
      - А не Монблан? - вдогонку, когда уже и так все было ясным, как божий день, дурканул обосранный провинциальный архитектор Порфирий Сергеевич Бим-Нетотов.
      - Ну, молчите, а? Ну, право, что за идиотов привез, - возмущается настоящий звездатый и умнющий архитектор по имени Ксан Иваныч Клинов.
      Мы пожали плечами. Привез, так терпи. Уже и кураж запрещен.
      Вот так, в общем. Задумайтесь, русские граждане над проблемой мусора и с кем едешь на отдых! Мусор можно превратить в яркую туристическую особенность и смеяться над этим, а вот с кем едешь - это трудно поправляемая проблема!
      
      ***
      
      Короче, с Бимом мы договорились так: курить будем исключительно в окно, а не в помещении. Бычки складывать на карниз, - там щель глубокая - не выдует, - а перед отъездом соберем всю эту кучку, - сколько там? Ого, уже пачка растыкана, и все, заметьте, - Порфирий, ты заметил? - еще родное, из России: Винстон и Бимовские Нексте... и выкинем, как полагается, в урну. Урна в туалете. Туалет там - это не просто туалет, а целая комната со своим окошком и приличным холльцем... Во! Хольц приплелся! Где сейчас этот Хольц? В Молвушке. Пиво допивает и скоро спать пойдет. А мы тут. А он там. А мы еще не пили с утра. Какие молодцы. А вот сегодня по культурному попробуем догнать упущенное... Нет же! Бим всю культуру попортил: он полез в авоськи и глотнул из своего запаса.
      ...Вчера было так цивилизованно, потому что неожиданно для всех мало. Но для сна это полезно. Не надо вскакивать в туалет и будить друзей шлепаньем тапками. Тапки в гостинице есть.
      - А неплохо бы тапки с собой забрать. - Это размечтался Бим. - Я в тапках на Эйфеля пойду.
      - А бревно-то твое в багажнике, а машина в гараже, - напомнил я.
      - Э-з-э, - протянул Бим, - Саша, а пойдем сначала в... - И не успел сказать, как...
      ...Как Саша сразу все понял, вскочил со стула и взъерошился: "Никаких бревен! Ради твоего бревна в гараж не попрусь".
      Вот те, называется, и друг. Бим тыщи километров бревно вез, а в самом Париже его и "прокатили". И кто прокатил? Сам Клинов Ксан Иваныч. Лучший друг Бима! Вот же черт, как вышло!
      - А я тогда не пойду на Эйфеля, - обиделся Бим, надеясь нас разжалобить, - что я там без бревна и валенок буду делать?
      Но поперся. Но не в валенках и не в тапках. Забыл перед походом одеть, или лень было подниматься в номер, хотя в отеле был лифт.
      Его сандалии уже грязные и всегда трут ноги, хотя и растоптанные, а тут абсолютно мягкая, белоснежная бязь! И нет хозяйской надпечатки.
      - Можно брать, - говорят в некоторых гостиницах, - за них вы уплатили, а реклама по миру пойдет. Будто за халявными тапками в Париж теперь все рванут.
      Бим, перед тем, как зашмыгнуть в гостиничную дверь, заглянул за угол, ворвался в магазин, растолкал прилавочный народ, и купил себе литр пива. Это меньше минимума. Все удивились.
      - Это мне на утро, - примиренчески сказал он, - в шведский стол такого добра не включат.
      Точно, не включили в шведский стол пива. Но: за отдельную плату было и пиво, и вино, и прочие напитки.
      ПЛЮС ПАРИЖУ!
      
      ***
      
      Итак, Бим всегда спит голым. 1/2 Эктов про это уже писал. Кажется, роман называется "За гвоздями в Европу"... Хотя, блин, какой это роман - так себе солянка и обман зрения. Все в Угадайке плюют на этот роман... Пазлы какие-то... рваные, и читают его только потому, что меня знает полгорода и им любопытно, каким образом я там "ссу на Мрассу", и какого размера у меня член. Я тоже эти пазлы - надо же слово такое придумать - от слова пё... да ладно уж, - просто читал. От корки до корки и несколько раз причем. Искал ложь и карандашом подчеркивал преувеличения. Конечно, там есть частица правды, потому что я ему подробно рассказывал, а он, сволочь, или кто он там, записывал все в свой гребаный диктофон. С членом он приврал. Член как член, ничего особенного в нем нет. Я про член вообще ничего не диктовал. Все это чистой воды выдумка из говнянного его пальца.
      Испорченный он, и гнусный тип, этот 1/2Эктов. Разве что не голубой; но ему до этого голубого только один шаг сделать. Спрошу как-нибудь при встрече честно. И объясню, что мне лучше видно, какой у меня член. Член у меня родной и мною горячо любимый, особенно по утрам, когда с просыпа встает, а там у него в книжонке - бумажный и приукрашенный. Вроде главного героя. Будто бы он мной руководил, а не моя голова...
      Потом приставал неоднократно: а как вот тут у вас было, а вот здесь это ты пёркнул, или это был Порфирий, или он изначально ослышался?
      У него диктофон какой-то хлипкий, постоянно барахлит, а про Париж у него вообще все записи пропали. А Малеха, надо сказать честно, мои записи все прослушал - я ему скидывал все в ноутбук - а потом, поняв, что там про него нет ни одного хорошего слова - а мы с Бимом про него немало правдивых слов сказали - все вычистил, думая, что я забуду. А у меня память о-го-го! Даже Бим удивляется. А ларчик тут простой. Я гляжу на фотографии - а их немеряно - и тут же все слово в слово будто оживает и просыпается.
      Бим вспомнил о том, что мозг человека заполнен всего на пять процентов и то в основном лежит на дне, а если покопаться, то и найдешь. А остальное как бы в оперативке - все, что нужно ежедневно пользовать. Для вскопки дна, то есть, чтобы поднять давнюю муть, для этого надо иметь только ключ, а вместо ключа существуют фотографии. Вот так вот.
      Короче, я не стал Эктову повторно диктовать. Пусть обходится, как знает. Потому он на Мюнхене все и закончил. Придумать-то с нуля нелегко, а память у него никудышная. Он, вообще-то так и сделал. Остановился на полпути. И никакой связи, никакого общего смысла. Одни намеки, слезы, мат, завывания по собственной гениальности. Мог бы гениальность засунуть в жопу, подтереться сиренью, и... поделиться, кстати, должен был плодами гениальности. А бабки поровну поделить на четверых.
      Хотя, что делать с Малёхой? Может на троих? Тоже, что ли, равную долю выделить, или пусть всей семьей одной долей обходятся?
      А если начать делить на техсовещании, то Саня сто процентов вперед, что тоже завопит: "Малеха такой же член путешествия, как и мы, ему тоже полагаются роялти".
      То да сё. А еще: "Зачем его унижать, он хоть и молодой, а тоже свою долю в литературу внес..."
      Хотя, какая это литература! Так себе - воспоминалки. Мемуарная ветошь.
      А, ведь, и за эту ветошь денег отвалили. Накинулись издательства - началось с "Альтернативы", а потом подхватили другие, и отвалили деньжищ столько, что он тут же втрое увеличил квартиру. Сволочь этот 1/2Эктов. Вся слава и позор ему, а нам хрен с редькой. - Поживайте как можете, граждане, а он, типа мол, уже закончил. А сюжет откуда? Разве не мы своей шкурой отрабатывали этот сюжет? А этот тем временем губил бумагу и наполнял мегабайтами компьютер. Да идет он в... далеко пусть идет!
      Спрашивает: а с бабами ты привирал, или это было на самом деле? Негритяночку имели, или нет? Он же не знает точно - что я делал с "тогушкой" - ну, негритянкой из Того, в туалете - жизнь я свою ей рассказывал на русском языке, или рылся в кошельке, чтобы полностью заплатить за весь прейскурант.
      А Бим что делал в номере целый день, пока я по Парижу один бродил и рисковал жизнью? Что, за живое взяло? Ага! Так я вот все взял и на тарелочку перед ним выложил. Как же! Дожидайся! Бабки покажи, потом поговорим.
      Короче, были у нас свои тайны, и никогда этому Эктову всего не узнать.
      И так далее. Вранья в его книжке не пересчитать. Крокодилы какие-то. Какие, к черту, крокодилы в Париже!
      Хотя кое-где славненько прописаны наши похождения. Местами я даже горд за себя, а Бима бы я прописал еще больше. И всем он раздал по полной. Все как есть, без особых прикрас. Хотя нет, преувеличил, будто в лупе... и подкрасил ярче. Это с его слов, а "похищнее" - это мое определение, так оно вернее. Ксан Иваныч, дак тот сказал прямо: "Не буду я этот его гребаный роман читать, даже и не уговаривайте... и Малехе своему запрещу".
      Ага, запретит он! Войной пошла коса на камень.
      Хотя сначала все было ровно наоборот. Интересовались поначалу все. Даже я. Хотя, отвлекся, с чего я начал?
      ... А-а, вот.
      
      ***
      
      Собственно, ляжек у Бима нет. Поскольку и ноги у Бима - только одно название. Кряхтелки, а не ноги. Что это за ноги и мышцы у преимущественно сидящего человека, ежедневно пьющего пиво в неимоверном количестве, до полного усрача, когда к концу дня и эти, так называемые ноги уже не ходят, а переставляются по необходимости.
      Да, Бим поскорее хотел вернуться в гостиницу, чтобы наконец-то отдохнуть от невообразимых ежедневных гонок. Но сначала нужно было отдать дань Парижу и возложить к какому-нибудь серьезному памятнику венок от Сибири.
      А еще он мечтал посидеть на пеньке под Эйфелем, который он вез с собой специально для этой цели, и сфотографироваться с ним в обнимку.
      Бим за первый день прогулки облапил не один фонарный столб, пару раз намеревался блевануть в самых известных местах.
      На Пигали от Бима последовало первое предупреждение:
      - Если сейчас, - дескать, - не остановимся и не выпьем пива, то он блеванет прямо на асфальт.
      А в Париже асфальта больше, чем тротуарной плитки и булыжника. Так что многие мечтатели ошибаются, когда говорят, что хотят парижский булыжник потоптать. Его типа, мол, разные известные личности топтали, и они тоже хотят приобщиться к знаменитым следам.
      Через полминуты у Мулен-Ружа (а это тоже на Пигали): "Я вижу лавку!" - орет. Вон там вон хорошая лавочка, дескать, на аллее пристроена. Если не передохнем чуть-чуть, то он дальше не пойдет. Пугает: сами идите, мол, а он останется. Доберется как-нибудь.
      Мы с Ксан Иванычем переглянулись. И тут Ксан Иваныч лукаво блеснул глазом, что означало: сейчас мы его испытаем на прочность.
      - А что, Сергеич, давай так поступим. Мы приехали сюда, чтобы посмотреть Париж, а не тебя в обнимку с бомжами, - а так оно и было, - а если ты будешь молить пива на каждом шагу и нас шантажировать, то мы Париж не посмотрим. Правильно, Кирюха?
      Естественно, что я подтвердил.
      - Так вот, если хочешь, - продолжил Клинов, - то оставайся тут и иди дальше своим ходом, пей свое пиво сколько влезет, а мы с Кирюхой пойдем по своему...
      Саня хотел рассказать про свой маршрут. Но Бим прервал его.
      - Сосать! - громко выкрикнул он так, - а мы шли по зебре в этот момент, - что вся идущая толпа вскинулась на нас, как на идиотов, а девочка в юбчонке, что шла впереди, подскочила на месте, остановилась, обернулась и уставилась на Порфирия.
      - Я требую от них продолжения разговора! - сказал Бим французской девочке и ткнул в нас пальцем. А девочка, видать, такая же горе-путешественница, что и мы, только женского рода, и, судя по миндальным глазам и веревочной прическе, не русская.
      Девочка отвернулась, не пожелав сосания, удостоила нас только беглым взглядом, фыркнула и не стала знакомиться с Бимом. Вынула молча свой фотоаппарат, презрительно - одним взглядом - на расстоянии оценила мой, и стала своим дорогим фотоаппаратом вертеть и обезьянничать перед другими, пестрыми людьми. Там куча бульварных фотографов собралась. А она вертит и вертит, будто профессионалка. Вот, мол, какой у меня агрегат - не то, что ваши допотопные мыльницы.
      Мы уже перешли и стали в ось бульвара.
      - Я сейчас пофотографирую тут, а вы можете начинать переговоры. - Это сказал я. А товарищи отошли ругаться.
      Я сфотографировал Мулен Руж снизу, шмыгнул и успел снять с середины перекрестка, вернулся на аллею и поднял камеру над головой. Потом снял с нижней точки, стараясь, чтобы в кадр максимально попало то, что можно было разглядеть под юбкой девчонки-обезьянки. Она заметила, что я занят не совсем достойным делом и стала отмахиваться. Кыш, типа. Погрозила пальцем. Показала на полицейского: сейчас он тебя! вмешиваешься в частную жизнь, пристаешь без моего согласия. Я отмаячил, что все, мол, нормально, достоинства не ущербляю, а делаю художественный снимок. Потом приблизился к ней, жестами пояснил - чего от нее хочу - ее крупный план с фонарем - она согласилась, говорит - давай, но только один раз, а потом мотай отсюда. Я сфотал тихонько серию - в движении. Когда фотаешь один раз, как правило, объект моргает, а если семь подряд, то можно выбрать, хотя с худшим качеством.
       А она - типа в обмен - направила на меня свой аппарат, а я был на фоне мельницы.
       Стены мельницы покрашены в малиновастенькое бордо - примерно так, как какой-то древний императорский юнкерский лицей, симулирующий перевязь драгуна или какого-то кренделя на коне. - Так оно и было всегда с цветом, - говорят истинные аборигены. А крылья ветряка вроде бы и не вертятся. А может, и вертятся, но только вечером. У них тоже экономия.
      - Штаны снять? Я сниму. Хочешь? - спросил я девочку жестами. Если бы она сказала "да", то я, не смущаясь, тут же снял бы. Но она сказала "нет". Постеснялась, видишь ли. А когда я уходил, она повертела пальцем у головы и сказала, повергнув меня в шок, на слегка ломаном русском: "Такой пожилой, а этакий дурак".
       - Ого, - думаю, - нарвался на русскую барышню с миндалем - видно восток в зачатии все-таки поучаствовал, и в дворянских традициях воспитанную. Надо же, и сколь же их тут таких хитрых, перекрашенных?
      Нужной колкости для мгновенного ответа не нашлось.
      - А я русско-египетскую мамзелю видел, - сказал я друзьям. Но впечатления этим не произвел. Друзья были шибко заняты междоусобными разборками.
      - Я тут Бима уговорил, - наконец выдавил Саша, проведя дипломатию, - он согласен пойти дальше, но только до первой пивной точки. Так договорились, и я согласился. Ты тоже соглашайся.
      - И проституточек не забыть! - скромно, но уверенно добавил антигерой дня. Он в каждом городе Европы, где мы останавливались, хочет выибсти по одной аборигенке, но пока что-то все не вытанцовывалось. А проехали полмаршрута.
      - А ты с проститутками уже знакомился вон там.
      Саша показал наискосок через перекресток, за вереск и каштаны, где мы совсем недавно проходили и глазели в стекла. Там Бим сфотографировался в витрине, где была нарисована удивительно красивая, просто удивительной скульптурности жопка - даже лучше, чем у моей молоденькой подружки и фаворитки Даши. В кадре так и есть. Меня не видно, так как я уткнулся в фотоаппарат, наводя резкость на пустоту, а Бим, вертясь рядом, устроился правильно и пропечатался в попе, в самом красивом месте попы, а попа - вау! - повторяю: каких еще поискать.
      Я так думаю, это была попа русской красавицы и модели. Французские попы, не говоря уж про их... если ласково, то киски... короче, эти самые французские "киски" гораздо страшнее наших родных. Не верите, зайдите в Интернет. Там золотой крест торчит в жопе ужасной, хоть и юной монашенки и надпись по-французски: "Господь терпел и нам велел". Русские до такой крутизны и безнравственности не догадаются. А волосня там такая свисла, будто в этом порномонастыре псевдомонашки с рождения не пользуются бритвой. Будто им там прически на лобке специально выращивают для порнофотографии.
      Действительно, что нашли в древнем с виду Порфирии проститутки - непонятно, но облепляли они его так густо, как мухи садятся на говно. Бим, если это прочтет, - непременно обидится. А может, наоборот, возгордится. Бима в этом смысле понять сложно. Он будет прославляться на любой основе.
      - Это были проститутки? А я и не понял, - расстроился Бим, - эх, проституточки мои, проституточки. - И шатнулся в сторону этих платных тварей, - мужики, я сейчас вернусь.
      Хотя может быть они и не твари вовсе, а приличные девочки, студентки, или стервозы ибн Ливия, или просто такая выгодная работа: мое тело, что хочу, то с ним и делаю. Или французское правительство их специально собирает в этом месте для привлечения клиентуры. В эти заведения, стриптизы, шоу-балеты, фолибержеры разные, кабаре выстраиваются огромные очереди, аж начиная от третьих по счету домов.
      - Пойду с ними полюбезничаю, - добавил Бим к сказанному, уже на ходу. Качнулся и поддернул сумку ближе к телу.
      - Стоять!
      Теперь уже кричит Клинов. И снова толпа вперила глазья в нашу тургруппу.
      - Порфирий, ёб твою мать, - укоризненно и вежливо - если это про интонацию, а не про текст, продолжил Ксан Иваныч, - ты же, бельдюга такой, только что клялся в усталости, а сам опять... Вот зачем, блядь, а, опять начинаешь?
      Саня нагрелся как спираль пятидесяти ваттной лампочки, и Бим поднял руки вверх. Он сдался, он подчинился товариществу, покорился большинству и оттого возгордился. Даже из минусов можно сделать плюс. Для этого нужно заполучить два минуса и сконструировать из них крестик.
      - Я так, я это... я для куражу. Вы же тоже куражитесь... иногда. Так? Мы сюда зачем ехали? Чтобы по струнке ходить?
      - Я! Никогда! - грозно отреагировал Саня, - не жужжи: для куражу, жужужу. Блядь! Мы в чужой стране!
      Саня смертельно боится сочетания этих двух слов.
      - А если ты в чужой стране, а мы в чужой стране, и если так будешь себя вести, то гуляй один, а нам твоя дальнейшая жизнь не интересна. Не хватало, чтобы мы тебя из полиции вытаскивали...
      Бим уткнул голову в асфальт как страус в песок: он, кажется, просто посмеивался над Сашиной горячностью и его надуманными страхами. Биму везде хорошо, особенно, если он с наполненным бурдюком. С пивом он герой. Без пива - беспомощный, бедный, обиженный судьбой ребенок. Он поддел сандалией бумажку.
      - Ты же сам грозился, - продолжил Ксан Иваныч, проследив траекторию бумажкиного полета, это мгновенно навело его на мысль о воздухоплавании, - вот ты вот так: приеду, мол, в Париж, беру билет на самолет и уезжаю нахер. Говорил так? Вспоминай, говорил?
      - Ну, говорил. Только не нахер, а по-женски... в пим дырявый, плиз...
      - Правильно, говорил в Праге, и в Люцерне говорил, и в Карловых Варах заявлял, и в Регенсбурге...
      - А мы разве были в Регенсбурге? - это подшутил Бим.
      - Пошел в свой продранный валенок! - Саня не удостоил просранный так же, как Карловы Вары, Регенсбург и прямой вопрос Бима вниманием, - в Мюнхене дак вообще нахер разосрался. Кого? Нас хотел испугать? На колени поставить, шантажировать вздумал? Вот подумай, может, та самая пора пришла? А нам с Кирюхой похеру. Правильно, Кирюха?
      Саня повернулся ко мне, а я пожал плечами и ухмыльнулся: что мне - предоставляется выбор с кем ссориться, а кому жопу подлизать?
      - Короче, покупай самолет и уебывай в свою Россию... - сказал Саня Биму, не дождавшись от меня ни ответа, ни поддержки. И добавил: "в Обдель-Нахер свой".
      И сам испугался своих же слов. Зачем тогда обострял? Ксан Иваныч вдруг онемел и плюнул в сторону: "Вот! Я кончил".
      И я кончил.
      Я кончил считать - сколько раз Саша пошлет в Обдель-Нахер Бима. Получилось десять Обдель-нахеров, а еще пять раз послали в Пизу... Все десять мужских и пять женских органов я пропускаю - достаточно раза - потому что это об одном и том же, только на разный лад.
      Саша просто не умеет компактно оформлять свои мысли. Потому, что он категорический поэт архитектуры и славный по большому счету человек.
      И заранее знает, что если даже в усмерть перессорится с Бимом, и что, если бы у него в этот момент было бы ружье на один патрон, то он всадил бы в Бима пять пуль, не брезгуя каждый раз перезаряжаться и клацать затвором, а потом бы стукнул еще прикладом, чтобы не видеть эту проклятую рожу, то...
      ...То не пройдет и десяти дней, как он снова будет целоваться с Бимом, пить по вечерам с ним пиво и виски с коньяком в пропорции 1/1, проигрывать в казино деньги и строить планы на совместную поездку в следующем сезоне и...
      ...И вообще он любит Бима, прощает все его недостатки и...
      ...И, если Бим был бы женщиной, то он женился бы на Биме.
      Тут у меня появились слезы, потому, что я сам люблю Сашу, и люблю Бима со всем его поносом и защищаю и, идя рядом, или как на минном поле - след в след, оберегаю его в пьяном виде, разнимаю с фонарями, оградами, лавками, отдираю от мусорных контейнеров, поднимаю с газонов, бордюров, перетаскиваю через шлагбаумы, стаскиваю с рельс, мирю с полицейскими, перевожу болтовню бомжей, знакомлю с девками, ищу для него туалеты, стою на стреме в обоссываемых им углах, слежу за маршрутом как настоящий гид или Катька-навигаторша, раскуриваю для него его же трубки, ношу его сумки с пивом для утра и...
      - ...А в трезвом виде лучше Бима нет человека. - Так бы я сказал врагам Бима.
      А вот и Бим опять.
      - Ладно, Саня, успокойся, - сказал Бим, - будем делать по плану. Главное - не волнуйся. Ты нам брат или кто?
      Ксан Иваныч не ответил брату, озадачился на "кто", словом серьезно озаботился своим местом в коллективе. - Может, и брат.
      И мы, может, - его, конечно, братья, но не самые родные и не самые вежливые и не самые отзывчивые и тонкие... А сколько раз мы оставляли Ксаныча с сынишкой, Малёхой то есть, наедине нахер! Ксаныч этого нам до сих пор простить не может... С другой стороны мы - верные, и плывем в одной рваной, резиновой лодчонке.
      - Сейчас по твоему плану станем жить, Ксан Иваныч. Кирюха, тебе нравится его план?
      Противный Бим тут открыто лизоблюдничает, но... кошке любое молочко приятно, особенно если до того напинать ей морду.
      - Мне нравится не наш план, а мне вообще просто нравится в Париже, - сказал я в отместку всем, - пойдемте уж, пойдем туда, где мы еще не были.
      А не были мы во многих местах. Таких мест, где мы не были, было в сотню раз больше, чем тех, которые мы посетили, сфотографировали и ощупали.
      Стоит ли говорить, что Бим по дороге домой нажрался, хотя внешне пили вроде бы поровну. Но Бим иногда отлучался на сторону.
      Отлучался он ровно настолько, чтобы замахнуть кружак.
      Так быстро, как Бим, пить никто не может. Даже Саня. И заметить все Бимовские отлучки - это все равно, что рыбу в мутной воде разглядеть и поймать ее щепоткой.
      Пока мы снимали красоты Парижа, Бим - под видом посмотреть красоты в другом месте - плавал вразмашку до магазинов. И, надо же! находил там с ними - бог мой, разве это возможно - общий язык.
      У Бима есть козырь и ключ. Bir - простое, красивое, короткое, ясное слово в любой стране! Улыбка, пьяная непосредственность, замашки шута - и незнакомый человек на некоторое, правда короткое, время - лучший друг Бима.
      
      ***
      
      ...В Люксембургском саду у нас уже было красное вино и открытая банка с маринованной селедкой, которую мы везли аж с Плато Дефанса, изредка вылавливая отдельных особей за хвостики и глотая их особенным волендаамским способом. Потому нас принимали за голландских идиотов и не били в морду. Так как соседей не принято бить.
      А ближайший туалет был за ближайшим каштаном на газоне. Интересно, тут были слеживые камеры, или нет?
      На воротах и по центральным аллеям точно были, а что специально на русских нужно ставить камеры - еще и между деревьями - французам невдомек, потому как они люди порядочные и ко всем извращениям русо туристо не приспособились.
      И мы самые последние, абсолютно неарестованными, не закованными в кандалы и наручники, тихо, будто шептуны, выпущенные из прекрасного лона Карменситы, смирно выслушав все инструкции охранника-полицейского Паралиса, по очереди будем уходить из славного Люксембургского сада. И даже не удосужимся пройти для просмотра дальнего конца. Что прекрасного и достопримечательного можно узреть в перспективной дали крошечно-ладошечного - нехай знаменитого - Люксембургского сада? Как что, а вдруг тут гулял когда-то Казанова? Как этот великий плут, мошенник, любовник всего, что движется и имеет по две сиськи, мог не заметить всех прелестей Люксембургского сада? Что, тяжело ему было на время покинуть свою гребаную и воняющую йодом Венецию...
      - Бим, кто был раньше, Казанова, Венеция, или Люксембургский сад?
      - Почем я знаю, - сказал Бим, - а зачем тебе это?
      - Хватит хуйню пороть, - прикрикнул генерал, вон нам ваш Паралис уже намекнул, что наше русское время уже вышло. Ни одного иностранного человека в саду уже нет. Все нормальные туристы по ихнему европейскому времени живут.
      Мы посмотрели по сторонам, взглянули в небо. Что за черт! Еще светло, а сад уже под замок запирают. Чего там охранять?
      Ксан Иваныч выскребся первым и ждал нас с Бимом на выходе, опершись о решетчатую ограду, и поглядывал на свои гребаные часы, купленные в европейском Люцерне за шенгенские бабки. Мы полили можжевельник и выползли тоже: "Спасибо, стражник Паралис, за твою слепоту".
      
      Зачем Саша нас сюда привел? Зачем вставил в свой план? Лучше бы сводил в Сорбонну. Там промелькнули симпотные развалины древней часовенки и, может, именно отсюда начинали свое плавание студенты-ваганты. Вообще, Люксембургский сад - это так себе - одно звучное название, за которым стандарт и пустота. Деревья как везде, песок и гравий как везде - могли бы и плиточку разложить - но нет, парижане оставили сад в неприкосновенности, в таком виде, в каком он бы тогда. А когда было это тогда, знают только сами парижане, если они, конечно, послушные, с записными книжонками и ведомые экскурсоводом.
      А вино в этом саду не принято пить. Тем более - раскладывать селедку по лавкам и из салфеток изображать тарелки. Мы были, вероятно, первыми в мире, кто, наплюя на вывешенные запрещения, расположился на скамейках знаменитого этого сада со своим, правда, французским вином. И жуткая гордость оттого распирает. Мы неплохо шифровались. Ни один надзирающий не смог, или не захотел нас поймать на преступлении против нравственности. Может, посмеивались, глядя в мониторчики, но не подходили, или поглядывали издали, притворяясь, будто сор метут шваберками: зачем им лишние проблемы?
      А скульптурки там, как и везде по все Европе: Апполончики, Амурчики, Психейчики, королики разные, герцогиньки с принцессками, фавориточки с пидорасиками под ручку. Хоть бы музыку включили. Но нет ничего. Зайчиков нет, птичек тоже нет, или не заметили. Словом, соловейчики в Парижах по причине присутствия шумных и выпивающих русских вроде нас там не живут.
      
      ***
      
      На шикарных ступенях Дефанса, ведущих в небо, также раскладывались то же красное домашне-французское вино и та же селедка; но то было с дождливого утра, когда банка была еще полной и мокрые хвосты свисали с краев.
      Там Бим с Сашей почти что целовались взасос и объяснялись друг другу в вечной дружбе. Бим скалил в облака желтые зубы, Клинов дурацки хохотал, странно улыбался и подмигивал. А я их фотографировал.
      Кадры были, действительно, классные и потому по приезду попали в Интернет.
      Это была наша вторая точка - из важных, нужных и гордых - в Париже.
      Но за толерантностью и ... как это... когда все по порядку... забыл... а-а-а, хронология, мать ее ити, такой цели у меня нет.
      Как бы краткий журналистский отчет. 1/2Эктов тут бы развез на новый роман. А так мы быстренько пробежались, отметились пивком и мигом ускользнули в следующую главу. Или в повесть. Или туда, где нам Варвара Тимофеевна успела намекнуть, что кроме Лувра и Египта есть еще другие пирамиды. И где они есть? Кто бы мог подумать! А стоят они в самом что ни на есть центре Сибири, почти там, где мы живем. Называется эта местность... Да, ладно с этой местностью! Ладно, что девятнадцатый век, перед самой революцией. Охрен, охрен! Нет, все-таки назову этот уголок: "Таежный Притон". Вот так название! Не ошибка ли? Может "затон"?
      И прозвучало оно громом небесным в Лувре, в самом великолепном Лувре, где раньше жили короли и трахали в мансардах и за статуйками фрейлин с подлинными фамилиями, где вокруг новехонькой пирамиды вода, где вечерами солнце бросает такие фотографические эффекты, что даже сам Пей не предполагал этого. Пей, Пей, просто пей. Пей, пой и мочи ноги в бассейне, загляни в пирамидку, найди там память о Дэне Брауне... Что он там закопал? Память о святом Граале?
      
      ***
      
      А под кладбищем если что: под кладбищем - то, что мелькнуло в начале, - Бим подразумевает Париж. "Европа это кладбище истории" - сказал какой-то умный человек, а Париж - это кладбище кладбищ. Бим в эту формулу свято верит.
      
      ***
      
      В Центре Жоржа Помпиду никто из нас ничего не пил. Это удивительно и тянет на масонскую медаль.
      Бим, заложа руки за спину, оглядел окрестности, сфоткался со старым англичанином, пощупал трубы и конструкции Центра и, сказав одно-единственное слово, - "шкилет!" - пошел глядеть на кинетические скульптуры Жана Тэнгли в бассейне Стравинского.
      И, вроде бы, швырял в скульптурок сигаретами. И, вроде бы, даже попал в железную плавающую шляпу.
      - Ух, ты, - сказал он, - наконец-то что-то полезное в Париже увидел.
      
      2011 г.
      
      @@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@
      
      
      
      
      
      ЗВОНОК ДРУГУ ВМЕСТО ЭПИЛОГА И ПОСЛЕСЛОВИЯ
      К "ПАЗЛАМ"
      
      "...Мадам Жаннетт, поздравляю Вас с Днем нашей Независимости! Она и Ваша тоже. Непонятно только от чего независимости. От СССР? Между прочим, я приготовил тебе новый паспорт. Запомни: теперь тебя зовут Варварой Тимофеевной. Фамилия Ухарева. Ты родилась в тысяча восемьсот восьмидесятом году. Запомнишь? Нравится имя, или нет? Еще не поздно поменять. Я шучу, не прими за правду. И у тебя наследственная гостиница в русской тайге. Это уже правда. Как там под сводами Лувра? Есть хотя бы пара тысяч клиентов? А на Барже? Хотя бы сотня есть? Ау??? Я ни черта не слышу. Бросаю трубку. Поменяй свою дурацкую Пирамиду на нормальную вышку сотовой связи. Тогда поговорим. Пока".
      
       SMS В КАЧЕСТВЕ P/S.
      
      "Вау! Нет, на Барже сегодня только двадцать пять. Плохая погода. Собор даже не видно. Поднялась вода. Нас чуть не сорвало. Банти перекручивал канаты. Что ты говоришь, у меня есть наследственная собственность и родственники в тайге?"
      
      2011 г.
      
      @@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@
      
      
      В АВТОРСКИХ ПЛАНАХ 2012-2014 г. :
      
      1. ГОЛУБЫЕ ГВОЗДИ роман-пазл-продолжение ЧОКНУТЫХ РУССКИХ
      2 ПОСОБИЕ ПО ПРОЕКТИРОВАНИЮ МУЗЕЕВ ВЫХУХОЛЕЙ роман-сказка
      4. КУЙ НА ЦИФЕРБЛАТЕ повесть
      5. СПРАВОЧНИК ЗАКАЗЧИКА - ЧАЙНИКА шуточный справочник
      6. ПРИНЦЕССЫ СТРАНЫ МОД фантастический роман-сказка
      7. МИХЕЙШИНЫ СТРАСТИ детективные истории - роман-пазл-продолжение ЧОКНУТЫХ РУССКИХ
      8. ТАЕЖНЫЙ ПРИТОН. роман-пазл-продолжение ЧОКНУТЫХ РУССКИХ (остерн)
      9. "А ЛЯ" или: КУРС ПО СЕКСУАЛЬНОМУ ВОСПИТАНИЮ МАМЕНЬКИНЫХ СЫНКОВ сборник рассказов
      10. КОРОЛЕВСТВА, ГДЕ РАСПЛАЧИВАЛИСЬ ОРЕШКАМИ часть 1 ЧО И ГДЕ недетская эротическая сказка
      
      11 СБОРНИК РАССКАЗОВ:
       - ЧЕЛОВЕГ СЦУКО БУЙ - ПУТЕШЕСТВИЕ ТРУСОВ - КУТЕРЬМА - ТРИ МОШЕННИКА НА МУЛАХ - ОСОБЕННОСТИ КЛЮЧЕЙ - СПОРЫ В КОСМОСЕ - НЕУДОБСТВО -- ДЕРМЕНТИЙ - ЧЕЛОВЕК-ОЛЕНЬ - ОТМЕТИНА - ПРИКЛЮЧЕНИЯ ТУФЛИ - ПОПУГАЙ, КОТОРЫЙ НЕ ВЫДАЕТ ТАЙН - ДВЕ ЭМО - МОНГОЛЬСКОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ ФАНИЧЕВА - ВОЛШЕБНЫЙ ВАГОН, ПОЛНЫЙ ВОЛШЕБНЫХ НЕГРОВ - ЭСМЕРАЛЬДА СВИРИСТЕЛЬСКАЯ - КОСТЕР - ДОМКРАТ ИЗ МАКАО - ПУШИСЬКА - ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ОПИСЫВАЛ ТОЛЬКО УГЛЫ - ХИХАНЬКА и ХАХОНЬКА - СКАЛЬДИНО - КРОКОДИЛОГОВОРИЛЬНЯ - ВИТЁК, КИРЮХА И ГАЛЬКА-БРИТНИ СПИРС -
      
      
  • Комментарии: 18, последний от 20/04/2024.
  • © Copyright Полуэктов Ярослав (yarikson-pol50@mail.ru)
  • Обновлено: 27/11/2016. 2744k. Статистика.
  • Сборник рассказов: Россия
  •  Ваша оценка:

    Связаться с программистом сайта
    "Заграница"
    Путевые заметки
    Это наша кнопка