Аннотация: Нобелевская сказка об одной послевоенной несправедливости
Лиза Мейтнер, Комитет по Нобелевским премиям и нацистская Германия
Нобелевская сказка об одной послевоенной несправедливости
(авторизованный перевод статьи Elisabeth Crawford, Ruth Lewin Sime and Mark Walker "А nobel tale of postwar injustice", 26 September 1997, PHYSICS TODAY
Предисловие переводчика
Лиза Мейтнер (1878 -1968), замечательная женщина-физик, родилась в Вене, была третьей из восьми детей в еврейской семье. Её отец Филипп Мейтнер был известным в конце XIX века шахматистом. Как случалось тогда со многими молодыми женщинами, искавшими себя в науке, родители были против её поступления в университет, однако Лиза настояла на своём и 1901 году поступила в Венский университет, где начала изучать физику под руководством Людвига Больцмана и Франца Экснера. В 1905 году она первой среди женщин в университете получила степень PhD в области физики. После этого Мейтнер отправилась в Институт кайзера Вильгельма в Берлин, чтобы начать изучение химии под руководством Макса Планка и работать вместе с Отто Ганом. Ган был химиком, и она хорошо дополняла его как физик. Они проработали вместе 30 лет.
Это они открыли явление деления ядра урана, возможно, главное открытие середины 20 века. Она лично со своим племянником Фришем дала этому явлению имя и физическую интепретацию и первой указала, что при делении урана выделяется громадное количество энергии. Это открытие поставило ядерную физику, бывшую до этого на периферии физических исследований, в главенствующее направление в физике и привело в скором времени к появлению атомной бомбы и затем атомной энергетики.
За это открытие сразу после второй мировой войны была присуждена Нобелевская премия, но только одному Отто Гану. Вклад Лизы Мейтнер был проигнорирован, причем дважды, нобелевскими комитетами по химии и физике, даже несмотря на рекомендацию самого Нильса Бора.
Нобелевские премии по физике, химии и медицине считаются самыми почетными в науке и их объявления осенью каждого года становятся мировым событием. Но насколько саправедливы и беспристрастны решения Нобелевских комитетов?
В этой статье рассказывается о кухне работы Нобелевского комитетов и о том, что члены Нобелевского комитетов предвзято и несправедливо отнеслись к оценке вклада Лизы Мейтнер в эпохальное открытие. Особенно в свете того, что, когда пришло время публикаций об открытии, она была лишена возможности участвовать в них ввиду того, что будучи еврейского происхожения, она была вынуждена скрываться и искать возможности побега из нацистской Германии.
В этой истории есть еще один аспект, который не затронут в статье. Это поведение коллеги и соавтора открытия химика Отто Гана. Он нашел возможным исключить имя Мейтнер в сообщении в немецком журнале об открытии. Конечно, в тогдашней нацистской Германии евреям были запрещены публикации, но кто мешал Гану направить статью в английский или французский журнал? И потом уже после освобождения Германии, у него были возможности восстановить справедливость, но он ими не воспользовался. Таков оказался герр немецкий профессор, Нобелевский лауреат, порядочный немец, который не был нацистом, чистый ученый, как сказано о нем в статье.
Ещё одно небольшое замечание для читателей. Статья написана несколько протокольным языком и может некоторым читателям показаться скучной. В этом случае всю её можно и не читать, но обязательно прочтите Приложение 1 о деталях побега Лизы Мейтнер из Германии.
В ноябре 1945 года, через три месяца после окончания Второй мировой войны члены Шведской королевской академии наук незначительным большинством голосов решило присудить Нобелевскую премию по химии 1944 года за открытие явления ядерного деления Отто Гану (Otto Hahn). Эта награда была и до сих пор остается спорной, в первую очередь потому, что берлинские коллеги Гана, химик Штрассман и физик Л. Мейтнер, не были включены в состав лауреатов. Возможно, Штрассман был исключен, потому что он не был научным сотрудником достаточно высокого ранга. Однако исключение Мейтнер указывает на другие недостатки в процессе принятия решений и, в частности, на четыре фактора: сложность оценки междисциплинарного открытия, недостаток знаний членов Нобелевского комитета в области теоретической физики, научная и политическая изоляция Швеции во время войны и неспособность экспертных комитетов оценить степень, в которой преследование евреев нацистской Германии отразилось на опубликовании открытия явления деления атомного ядра.
Официальные отчеты экспертных комитетов по Нобелевским премиям Королевской шведской академии наук хранятся в секрете в течение 50 лет и только после этого передаются ученым. Недавно открытые документы за 1945 и 1946 гг. показывают, как эти вышеупомянутые четыре фактора привели к тому, что Нобелевская премия по химии за открытие деления урана была присуждена только Гану. Эти факторы все еще продолжали сказываться и тогда, когда работа Мейтнер и ее племянника, физика Отто Роберта Фриша, оцененивалась на предмет получения Нобелевской премии по физике 1946 года.
В этой статье кратко рассматриваются обе стороны истории присуждения Нобелевской премии за ядерное деление: почему только Ган получил премию по химии и почему последующие попытки выдающихся физиков наградить Мейтнер и Фриша Нобелевской премией по физике потерпели неудачу. Важно критически пересмотреть это решение не только потому, что Мейтнер и Штрассманн, или Мейтнер и Фриш, вполне заслуживали эту честь, но и потому, что роль физики в открытии была в значительной степени недооценена, когда ближайший соратник Мейтнер был удостоен Нобелевской премии, а она - нет.
Мейтнер и открытие деления урана
В середине 40-х годов никаких затруднений правильно оценить вклад Мейтнер в открытие деления урана или его последующую теоретическую интерпретацию Мейтнер и Фришем не должно было быть. Относящиеся к этому открытию научные публикации восходят к 1934 году, когда Мейтнер впервые повторила эксперименты Энрико Ферми и его группы в Риме с нейтронами, а затем, вместе с Ганом и Штрассманом в Берлине, обратилась к нейтронному излучению урана и его продуктов, которые, как они предполагали, были трансурановыми элементами. В течение следующих четырех лет, в более чем дюжине публикаций, берлинская команда сообщила о ряде явных "трансурановых" элементов и определила с уверенностью новый изотоп урана, U239, обладающий бета-излучением вследствие резонансного поглощения ураном U238 медленных нейтронов. Будучи междисциплинарной, эта группа полагалась на аналитическую химию для разделения продуктов распада, радиохимию для исследования последствий распада и на экспериментальную и теоретическую ядерную физику для измерения и интерпретации условий и механизмов реакции.
Летом 1938 года, когда условия для евреев в Германии ухудшились, Мейтнер, будучи уроженкой Австрии еврейского происхождения, покинула Берлин и заняла позицию в Стокгольме. (См. Приложение 1 о ее бегстве из нацистской Германии.) Однако ее сотрудничество с Ганом продолжалось благодаря их частой переписке и их решающей встрече в Копенгагене в ноябре 1938 года, когда она возражала против самых последних выводов и настоятельно призвала его проверить их. Это были эксперименты, которые привели к тому, что Ган и Штрассман несколько недель спустя среди продуктов урана определили изотоп бария, что свидетельствовало о распаде ядра. Хотя это был конечный результат длительных совместных исследований их группы, совместная публикация была невозможной в нацистской Германии.
Открытие было опубликовано в журнале "Naturwissenschaften" 6 января 1939 года только под именами Гана и Штрассмана. Мейтнер вместе с Фришем дала первую теоретическую интерпретацию процесса деления, которую они представили в журнале "Nature" 16 января 1939 года и которая была опубликована 11 февраля. Опираясь на жидкостно-капельную модель ядра Нильса Бора, они предположили, что ядро урана обладает настолько малым поверхностным натяжением, что оно готово разделиться на две части, оценили огромную энергию, выделяющуюся в процессе распада ядра, высказали гипотезу о том, что осколками деления были "трансураны", правильно предсказали способность к делению тория, правильно указали на U 239 в качестве предшественника первого подлинного элемента 93 и назвали процесс "ядерным делением", термином, который был немедленно принят. На основании теоретической интерпретации Фриш быстро стал искать и обнаружил огромные импульсы ионизирующего излучения ядерных фрагментов как первой физической верификации деления ядра и представил результаты в журнал "Nature" 16 января; они были опубликованы 18 февраля. Отдельные публикации Гана и Штрассмана, с одной стороны, и Мейтнера и Фриша, с другой, немца и эмигрантов, разделяют открытие ядерного деления между химией и экспериментальной и теоретической физикой. Это разделение в публикациях не отражало состояние исследования, которое было междисциплинарным, но было результатом вынужденной эмиграции Мейтнер и немецкой антиеврейской политики. Штрассманн считал Мейтнер полной со-открывателем, несмотря на ее физическое отсутствие в Берлине, потому что благодаря переписке с Ганом она фактически продолжала их сотрудничество вплоть до открытия бария и всего остального.
Нобелевский комитет оценивает открытие деления урана.
Нобелевские премии в области физических наук присуждаются в трехэтапном процессе с участием комитетов по физике и химии, соответствующих секций академии и, наконец, собрания всей Шведской академии. Комитеты в составе пяти человек оценивают только тех ученых, которые были номинированы. Отобранная группа номинантов рассматривается в специальных отчетах, каждый из которых подготовлен членом комитета. Радиоактивность и радиоактивные элементы по традиции считались предметами, входящими в сферу компетенции комитета по химии.
До 1945 года ядерное деление всегда относилось к этому комитету, хотя эта тема также обсуждалась комитетом по физике. Вследствие этого, хотя открытие ядерного деления было междисциплинарным достижением, оно стало рассматриваться как открытие в химии. После открытия ядерного деления Теодор Сведберг (Theodor Svedberg), председатель комитета по химии, предложил премировать только одного Гана или, возможно, Гана и Мейтнер. Между 1940 и 1943 годами несколько международных номинантов предложили, чтобы Ган и Мейтнер были отмечены премией по физике, но комитет по физике отметил, что их работа, скорее относится к химии. Во время войны в комитет по химии не было выдвинуто ни одной международной кандидатуры и кандидатура Гана оставалась все это время в силе благодаря номинации, выдвигаемой комитетом каждый год секретарём комитета Арне Вестгрен (Arne Westgren).
Было еще два специальных отчета о делении ядер, выполненных Сведбергом (Svedberg) в 1941 году и Вестгреном (Westgren) в 1942 годую Оба химика выдвинули по существу один и тот же аргумент: работа Гана была важна, в то время как экспериментальная работа Мейтнер и Фриша не была экстраординарной, и даже если и был значительный теоретический вклад с их стороны, то в этом вопросе следует отдать приоритет Бору. Таким образом, оба химика исказили и преуменьшили вклад Мейтнер и Фриша. Они также не приняли во внимание внешние факторы, включая принудительное отделение Мейтнер от своей группы и влияние антиеврейской политика Германии на должную публикацию открытия. Это правда, что эксперимент Фриша был проведен независимо и почти одновременно другими, но у него был приоритет. И несмотря на то, что заявляли в своих оценках Сведберг и Вестгрен, теоретическое толкование Мейтнер и Фриша было признано сообществом ядерной физики основополагающим. Ссылаясь на их статью в журнале "Nature", Бор назвал их объяснение процесса ядерного деления "гениальным" и отправной точкой для дальнейшего развития ядерной теории. Основываясь на измерениях Мейтнер, проведенных в 1937 году для сечений реакций нейтронов с различной энергией, он предсказал, что U235, а не U238, был делящимся изотопом урана.
Деление урана открыло новое плодородное поле в экспериментальной и теоретической физике. В январе 1940 года Луи Тернер (Louis Turner) опубликовал обзор почти 100 документов о делении ядер и подробно обсудил работу Мейтнер, Гана и Штрассмана, а также теоретический вклад Мейтнер и Фриша. В 1944 году комитет по химии во главе со Сведбергом и Вестгреном рекомендовал пприсвоить Нобелевскую премию за химию в этом году Гану, но академия отклонила эту рекомендацию и вместо этого зарезервировала премию 1944 года до следующего года. (Рекомендация комитета по всей вероятности просочилась за рамки комитета, потому что Ган и другие были совершенно уверены, что премия была отведена для него). В 1945 году члены комитета передумали и единогласно рекомендовали, чтобы решение и, следовательно, премия, были отсрочены. На полном собрании академии в ноябре 1945 года Уэстгрен (Westgren) и Сведберг (Svedberg) вновь предложили отозвать премию 1944 года, ожидая оценки информации об открытии, которая теперь стала доступна в США и Франции.
Резкое изменение позиции Уэстгрена и Сведберга, по-видимому, оттолкнуло многих членов академии, поскольку, когда было проведено голосование, только чуть более половины голосов было отдано за предложение присужить премию по химии за 1944 год Гану. Примечательно, что и комитет по химии, и вся академия полностью изменили свою позицию между 1944 и 1945.
Между тем, в том же году Оскар Кляйн (Oskar Klein), профессор теоретической физики в Стокгольмском университете, выдвинул Мейтнер и Фриша на премию по физике. Хотя вывод специального доклада члена комитета Эрика Хультена (Erik Hulthen) о выдвижении кандидатуры в июне 1945 года был отрицательным, решение комитета было отложено. В 1946 году Мейтнер и Фриш были снова выдвинуты Кляйном, а также Бором (Bohr) и Эгилом Хиллераасом (Egil Hylleraas), профессором физики в университете Осло. Каждый из номинантов рекомендовал разделить премию за теоретическое объяснение экспериментальных результатов Гана и Штрассмана между Мейтнер и Фришем. Все они подчеркивали, что Мейтнер и Фриш показали, что при делении будет выделяться огромная энергия. Мейтнер была также номинирована Максом фон Лауэ (Max von Laue) за ее исследования радиоактивности в целом и особенно за ее работу в 1920-х годах по спектрам бета-гамма излучений. Наконец, была одна номинация, которая вряд ли могла бы помочь кандидатурам Мейтнер и Фриша.В это же время Отто Ган, еще будучи интернированным в Англии, впервые воспользовался своим правом нобелевского лауреата и выдвинул свою кандидатуру на премию. Он предложил присудить премию по физике Вальтеру Боте (Walther Bothe) из Гейдельбергского университета за изобретение метода совпадений. Для Гана это был шанс способствовать получению Нобелевской премии Мейтнер, но он решил этого не делать.
Гультен дает оценку работам Мейтнер и Фриша.
В 1946 году оценка работ Мейтнера и Фриша была снова повторена. Для этого комитет выбрал Хультена (Hulthen), заведующего кафедрой экспериментальной физики в Стокгольмском университете. Почему его, а не Ивара Уоллера (Ivar Waller), профессора теоретической физики в Упсальском университете? Это может быть объяснено составом и позицией комитета по физике. Трое из пяти членов комитета по физике: Манн Зигбан (Manne Siegbahn), его бывший ученик Хультен и его преемник в Уппсале Аксель Линд (Axel Lindh) - принадлежали к школе рентгеновской спектроскопии Зигбана (Siegbahn), которая доминировала в шведской физике с 1920-х годов, оказывая влияние на направления исследований, назначения сотрудников и ресурсы Шведского университета физики.
Роль специальных отчетов в процессе принятия решений по Нобелевской премии имеет три стороны: направлять членов комитета в их рекомендациях, обосновывать рекомендации комитета академии и предоставлять подробный отчет о процессе принятия решений. Однако эти отчеты не полностью раскрывают, как или почему комитет принимает свои решения. Как утверждал Роберт Фридман (Robert Friedman), контекстуальные факторы могут быть также важны. В данном случае одним из таких факторов, возможно, была трудная перестройка шведского научного истеблишмента от его традиционной немецкой ориентации к признанию доминирования союзников в ядерной физике и науке в целом.
Более важным, возможно, были плохие отношения, которые сложились у Мейтнер с Зигбаном, в институте которого, Нобелевском институте экспериментальной физики, она работала с момента своего прибытия в Стокгольм. Она никогда не чувствовала себя желанной в его институте и в 1946 году и собиралась уехать. Более того, члены комитета были частью небольшого шведского сообщества физиков, котором имело место соперничество и конкуренция за средства.
В 1945-46 годах шведское правительство пыталось быстро приобрести опыт в области ядерной энергии для военных и гражданских целей. Зигбан и Хультен принимали в этом ктивное участие как члены правительственного "атомного комитета", отвечающего за планирование и распределение средств, а также в качестве руководителей институтов, которые получили эти средства. Кляйн, безусловно, самый решительный сторонник Нобелевской премии для Мейтнер и Фриша, надеялся привлечь обоих физиков в новый институт, который он строил для фундаментальных исследований в ядерной физики в Стокгольмском университете. Его институт, и особенно его исследовательские предпочтения, были реальными соперниками для школы Зигбана в конкуренции за ресурсы и за престиж.
Доклад Хультена о Мейтнере и Фрише не был ни точным, ни исчерпывающим. В 1945 году Хультен основал свою оценку на статьях 1939 года Гана и Штрассмана в хурнале "Naturwissenschaften", а также Мейтнер и Фриша в журнале "Nature". Он утверждал, что это была единственная информация, доступная ему, повидимому не замечая большое количество статей о делении урана в немецких, французских, британских и американских журналах, которые были доступны Сведбергу (Svedberg), когда тот написал свой специальный доклад 1941 года для комитета по химии. Эти статьи включали обзор Тернера (Turner) 1940 года, в котором подчеркивался теоретический вклад Мейтнер и Фриша. Хотя "Дополнительный отчет" Халтена 1946 года от 17 июня 1946 года был более обширным, чем его доклад 1945 года (11 страниц вместо 3), и в нем цитировалось больше оригинальных статей 1939 года, в частности, статей Бора и Бора и Джона Уилеров в "Physical Review". в нем не шла речь ни об официальном отчете Генри Смита (HenrySmyth) о Манхэттенском проекте "Атомная энергия для военных целей", который активно читали физики во всем мире, когда он появился в 1945 году, ни об отчете британского правительства по проекту атомной бомбы, выпущенном вскоре после атомной бомбардировки Хиросимы.
Оба отчета признали важность теоретической работы Мейтнер и Фриша. Каждая из этих публикаций была доступна в Швеции в 1946 году, когда Нобелевский комитет по физике начал оценивать вклад Мейтнер и Фриша. Любопытно, что единственной работой после 1939 года, цитируемой Хультеном, был учебник по ядерной физике 1942 года, написанный Эрнестом Поллардом (Ernest Pollard) и Уильямом Дэвидссоном (William Davidsson) для студентов-нефизиков, и отрывок, цитируемый Хультеном, является в значительной степени неточным описанием сообщения Бора о работах по делению урана в США. На этом скудном документальном базисе Хультен представил два свои аргумента против награждения за Мейтнер и Фриша.
Оба аргумента отражали пристрастия Хультена к эспериментальным работам. Во-первых, он утверждал, что физическая демонстрация ядерного деления Фриша была выполнена большим количеством физиков-экспериментаторов. В подтверждение этого аргумента Хультен представил запутанную, а порой и ошибочную хронологию экспериментов Фриша, Мейтнер и Фриша, Фредерика Жолио (Frederic Joliot), Виллибальда Йентшке (Willibald Jentschke) и Фридриха Пранкла (Friedrich Prankl), а также Роберта Фаулера (Robert Fowler) и Ричарда Додсона (Richard Dodso). Даты представления в журналы и даты публикации цитировались очень непоследовательно, и тем самым отдавалось предпочтение Жолио, чей эксперимент был выполнен после Фриша, но опубликован ранее. Нигде Халтен не признавал явно, что Фриш действительно был первым, хотя Бор и Тернер указывали на это в своих публикациях, а Жолио это не оспаривал.
Во-вторых, Хультен утверждал, что теоретическое объяснение Мейтнер и Фриша не повлияло ни на первоначальное открытие, ни на многие другие экспериментальные исследования, которые были предприняты вскоре после этого. Если бы гипотеза Мейтнер и Фриша о делении урана действительно вызвала волну экспериментов, утверждал Хультен, то их вклад проявился бы в ином свете. Хультен имел в виду, что при награждении теоретических работ Нобелевский комитет по физике придерживался "твердой традиции, что эти работы должны выполнять роль стимулирования экспериментов". Но это довольно сомнительный аргумент, поскольку эта "твердая традиция" соблюдалась только в первые годы присуждения Нобелевских премий, когда большинство экспериментаторов в физическом комитете допускало теоретическую работу только в том случае, если она способствовала экспериментальным открытиям. Он также проигнорировал награды ряда физиков-теоретиков в межвоенный период, в том числе Планка (Planck), Эйнштейна (Einstein), Шредингера (Schrodinger), Дирака (Dirac), и совсем недавно Вольфганга Паули (Wolfgang Pauli) в 1945 году.
Что еще важнее, его точка зрения полностью игнорировала сложные взаимоотношкения между теорией и экспериментом, которые характеризовали работу по ядерному делению как до, так и после открытия. Номинанты Мейтнер и Фриша в разной степени подчеркивали два важных следствия интерпретации деления кандидатами: они рассчитали энергию, выделяемую при делении, и дали первое объяснение механизма деления. Хультен отверг важность их теоретической работы как основы для расчета энергии, утверждая, что это можно было сделать на основе имеющихся данных о дефектах массы без обращения к ядерной модели. Хультен не отрицал, что Мейтнер и Фриш обеспечили правильное понимание процесса деления. Они поняли, что ложные "трансураны" были продуктами деления, в то время как предшественником истинных трансурановых элементов 93 и 94 был 239U. Он также признал, что физические измерения сечений реакций и энергий нейтронов, как сообщили Мейтнер, Ган и Штрассманн в 1937 и 1938 годах, были необходимы для количественной теории процесса деления. Но он утверждал, что Мейтнер и Фриш "далеки от полного понимания того, что отличает процессы захвата нейтронов от процессов деления" и что на различие между процессами деления и захвата, которое имело решающее значение для дальнейшего развития атомной энергии, не было дано ответа в удовлетворительным образом до спустя месяц, "благодаря работе, начатой ? Бором и затем им совместно с Уилером (Wheeler).
Затем Хультен резюмировал как предположение Бора о том, что U235 является делящимся изотопом урана, так и экспериментальное подтверждение этого Альфредом Ньером (Alfred Nier), Юджином Бутом (Eugene Booth), Джоном Даннингом (John Dunning) и Аристидом фон Гроссе (Aristide von Grosse) в 1940 году. Наконец он пришел к выводу, что, хотя Бор получил идею своей теории от Мейтнер и Фриша "интуитивно", именно Бор должен быть рекомендован на Нобелевскую премию по физике. Хультен разбил работу Мейтнер и Фриша на мелкие фрагменты и объяснил каждый из них. Он был настолько ограничен своей аргументации, что не увидел более широкую картину: Мейтнер и Фриш, по отдельности и вместе были вовлечены во все аспекты открытия деления урана. Мейтнер внесла важный вклад в продолжительные исследования, которые привели к открытию. Фриш предоставил физическое подтверждение. Наконец, они опубликовали удивительно ясную и всестороннюю теоретическую интерпретацию открытия, сразу объедининив капельную модель ядра ??, поверхностное натяжение, объяснение ошибочной идентификации трансуранов, расчеты энергии и признание U239 в качестве предшественника элемента 93. Ни один другой ученый не собрал все это вместе, и в любом случае Мейтнер и Фриш были первыми. В завершение своего заключения Хультен прибегнул к уставу Нобелевского фонда: приз должен присуждается лицу, чье открытие или достижение было наиболее важным, независимо от того, был ли этот человек уже награжден премией. В настоящем деле, заключил Хультен, этим человеком был Бор, но, поскольку он не был номинирован на приз, никто другой не мог быть рекомендован.
На своем заседании в сентябре 1946 года Нобелевский комитет по физике поддержал точку зрения Хультена. Комитет тем не менее выразил свое уважение вкладу в развитие ядерной физики Мейтнер и Фриша, из чего может следовать, что ее официальное мнение, возможно, разделяли не все ее члены. Затем комитет из Гарвардского университета присудил премию по физике 1946 года Перси Бриджману (Percy Bridgman) за "изобретение устройства для создания сверхвысоких давлений и за сделанные им при этом открытия". Этот решение, несомненно, было более близко взглядам членам комиссии, физикам экспериментаторам.
Эпилог
Хотя Бор и номинировал Мейтнер и Фриша на премию по химии в 1947 году, Мейтнер уже знала, что судьба ее премии была решена. В день объявления в 1946 году награды Бриджмена она написала Гану: "Вероятность того, что я стану вашим нобелевским коллегой, наконец-то исчерпана. Если вам интересно, я могу рассказать вам кое-что об этом". Мы не знаем, интересовался ли Ган, и, вероятно, никогда точно не узнаем, что именно Мейтнер узнала о премии за физику 1946 года.
Однако через пятьдесят лет у нас есть полный набор документов по этим нобелевским решениям. Повидимому, Лиза Мейтнер не разделила приз химии 1944 года, так как структура Нобелевских комитетов была неподходящей для оценки междисциплинарной работы, члены комитета по химии не могли или не хотели судить о ее вкладе справедливо и еще потому, что во время войны шведские ученые полагались на только свои собственные ограниченные знания.
Факт неприсуждения Мейтнер премии по химии может быть объяснён как смесь предубеждения, политической тупости, невежества и спешки. Награда в области химии одному Гану была во многом небрежным решением. По сути, это исключило физику из открытия деления. В 1946 году это в свою очередь несправедливо снизило оценку работы Мейтнер и Фриша, которая снова была недооценена, возможно, частично из-за соперничества в шведском физическом сообществе.
Нобелевские премии больше, чем любая другая награда, привлекают огромное внимание научного сообщества и широкой общественности. Присуждение Нобелевской премии за открытие деления ядер сразу после первого использования атомных бомб было сенсацией. Ган стал публичной фигурой и иконой в послевоенной Германии как Нобелевский лауреат, порядочный немец, который не был нацистом, чистый ученый, который открыл ядерное деление, но никогда не работал над бомбой. Ган использовал свой необычайный престиж для восстановления немецкой науки. (См. Приложение 2 о нобелевских противоречиях.) Что касается открытия деления, Штрассман был
навсегда в тени Гана, и Мейтнер почти исчезла из поля зрения. Со временем влиятельные немецкие ученые публично заявляли, что Мейтнер помешала бы Гану сделать открытие, если бы она осталась в Берлине.
Заслуживала ли Мейтнер Нобелевскую премию или нет, она едва ли заслуживала то, что получила: ее репутация и положение как ученого были подорваны в процессе оценки Нобелевской премии, которую она никогда не просила. Но ничто из этого не озлобило Мейтнера. Она почти не жаловалась и многое простила.
Приложение 1
Бегство Лизы Мейтнер
Приводим отрывок из книги Рут Левин Симе, Лиза Мейтнер: Жизнь в физике, Издательство Университета Калифорнии, Беркли, (1996), стр. 184-205.( Ruth Lewin Sime, Lise Meitner: A Life in Physics, University of California Press, Berkeley, (1996), pages 184-205.)
12 марта 1938 года немецкие войска хлынули через границу в Австрию. , , , Воодушевлённый восторженным приемом, Гитлер провозгласил аншлюс - аннексию - Австрии, страны своего происхожления, превратив ее в провинцию большой Германии. За одну ночь Лиза Мейтнер потеряла слабую защиту своего австрийского гражданства.
До Гана стали доходить нашёптывания: "Еврейка подвергает опасности институт". Но Лиза всё ёщё надеялась, что сможет сохранить свое положение и остаться в Берлине. К маю она поняла, что все кончено. Она решила принять приглашение Бора на работу в его институте на некоторое время. Но в датском консульстве ей было отказано в выдаче визы: ее австрийский паспорт был больше не действителен. Очень обеспокоенная, она встретилась 20 мая с Карлом Бошем (Carl Bosch), президентом Общества кайзера Вильгельма. Он решил официально запросить разрешение для Лизы Мейтнер покинуть Германию. , , ,
14 июня она узнала о новых ограничениях на эмиграцию. ... Нужно было спешить.Она отметила в своем дневнике: "Пойти узнать. Говорят, что инженерам и учёным не разрешат уехать". 16 июня Бош получает ответ из МВД. Там на одной странице было сказано все то, чего она боялась. Ее "отставка" была предрешена. Ей было запрещено уехать. И она утратила свою анонимность: ее дело стало известно рейхсфюреру СС, Генриху Гиммлеру. Теперь Мейтнер поняла, что ей нужно как можно быстрее уехать. По просьбе Бора голландские физики Дирк Костер (Dirk Coster) и Адриан Фоккер (Adriaan Fokker) лихорадочно работали над тем, чтобы получить разрешение на въезд в Мейтнер в Данию.
В Берлине только Питер Дебай ([Peter] Debye), Ган, Макс фон Лауэ и Пол Росбо (Paul Rosbaud), научный издатель, знали о планах Лизы. Секретность подогревала напряженность. Костер прибыл в Берлин поздно вечером в понедельник и остановился на ночь в семье Дебая... Во вторник, 12 июля, рано утром Лиза пришла в институт. Она пишет в дневнике: "Ган рассказал мне, что предлагают Костер и Дебай. Познакомилась с Костером утром у Гана ... Чтобы не вызывать подозрений, я провела мой последний день в Германии в институте до 8 вечера ... У меня оставалось ровно полтора часа, чтобы собрать несколько необходимых вещей в два маленьких чемодана ... Я ушла ... с 10 марками в кошельке ". Мейтнер провела ночь в доме Гана. Росбоуд отвез ее на вокзал. В последнюю минуту, охваченная страхом, она умоляла его повернуть назад. Но Костер ждал в поезде. Они поприветствовали друг друга как бы при случайной встрече. Поездка прошла без происшедствий. Когда они приблизились к голландской границе, Лиз очень нервничала, но они пересекли границу беспрепятственно. , , , В 6 часов вечера они уже были в Гронингене. Впервые за многие месяцы Лиза могла свободно думать о чем-нибудь кроме момента побега. Облегчение превратилось в шок. Будучи полностью вырванной с корнем, она была оторвана от работы, друзей, доходов, языка. Без гражданства, без паспорта, она не знала, где она будет жить и сможет ли она путешествовать.
Box 2:
Нобелевские споры
Отказ Нобелевского комитета по физике признать экспериментальный и теоретический вклад Лизы Мейтнер и Отто Фриша, естественно, поднимает вопрос: было ли это изолированным событием или были другие случаи, когда контекстные факторы или личные пристрастия членов комитета влияли на рекомендации комитета? Данные, накопленные с 1974 года, когда материалы в Нобелевском архиве по физике и химии впервые стали доступны исследователям по правилу 50 лет, позволяют дать некоторые предварительные ответы на этот вопрос.
Научные факторы от ненаучных вряд ли можно отделить в большинстве нобелевских решений Нобелевских комитетов. Вместо этого, давайте зададимся вопросом, брали ли время от времени верх ненаучные соображения, в результате чего награды были присуждены за незаслуженные открытия или, наоборот, ученые были несправедливо лишены награды, которую они заслуживали.
Согласно завещанию Альфреда Нобеля, Нобелевская премия предпочтительно присуждается авторам "открытий на благо человечеству", а не просто отдельным ученым за их научные достижения. Поэтому работа Нобелевских комитетов в значительной степени направлена ??на выявление достойных открытий и оценку ученых, которые в них участвовали. Имеются две большие категории ненаучных влияний на награждения, которые были либо несвоевременными, либо, возможно, не должны были быть сделаны вообще.
Первая категория касается наград, присуждаемых в исключительных условиях, которые царили сразу после двух мировых войн. В оба периода на решения влияли политические счоображения о том, что награды, присуждаемые шведскими учеными, которые оставались нейтральными в конфликтах, могут быть использованы для восстановления довоенного интернационализма в науке. Один из способов сделать это - реабилитировать проигравших. Так, в 1919 году трое немецких ученых были удостоены премий, среди них Фриц Габер (Fritz Haber), изобретатель отравляющих газов, применявшихся во время войны, который получил Нобелевскую премию в области химии за открытие процесса Габера-Боша синтеза аммиака. Так как это открытие было очень важным для производства боеприпасов во время войны, его вряд ли можно считать сделанным на "благо человечества". Хотя это решение могло быть попыткой восстановить баланс сил в международной науке, оно также отражало прогерманские предпочтения шведских ученых.
В 1945 году, когда была присуждена премия по химии 1944 года одному Гану, шведский научный эстаблишмент мучительно перестраивался от поддержки держав "Оси" во главе с нацистской Германией на победивших союзников, но старые связи с немецкими учеными, многие из которых (например, Ган), посещали Швецию во время войны все-таки победили.
Однако самое сомнительное решение этого времени - если не за всё время - было награждение финна Артури Виртанену (Artturi Virtanen) Нобелевской премии по химии 1945 года за его силосный метод сохранения корма для скота. По замыслу главного сторонника Виртанена в комитете по химии, прогерманского Ханса фон Эйлера (Hans von Euler), премия стала символом выживания финской науки и культуры после того, как страна потерпела поражение в двух последовательных войнах против Советского Союза, в последней из которых она воевала на стороне Германии. Будучи финским националистом и недавним нобелевким лауреатом, Виртанен бравировал своими антисоветскими взгляды и создавал проблемы для финского политического руководства.
Вторая категория наград, в которых ненаучное влияние могло привести к сомнительным результатам, - это награды шведским ученым. С своми пятью премиями по физике и химии (четыре из которых были присуждены членам Нобелевских комитетов) в период 1901-45 гг. Швеция перепредставлена ??по сравнению со своими северными соседями: Дания - одна премия (Нильс Бор); Финляндия - одна премия (Виртанен); Норвегия - ни одной. Самым сомнительным было награждение премией по физике 1912 года Нильса Густава Далена (Nils Gustaf Dalen) за изобретение автоматических регуляторов в маяках. Это был один из тех немногих случаев, когда специалисты в области технике в Академии наук преобладали над представителями фундаментальной науки [17]. Однако со времен Второй мировой войны шведские ученые получили только две премии по физике и одну по химии. Трудно сказать, вызван ли этот сдвиг повышенной чувствительностью комитетов к заявлениям о том, что они выступают за своих собственных ученых, или же работы по физическим наукам в шведских учреждениях перестали быть калибра нобелевских. Невозможно отделить научное от ненаучных влияний, которые препятствовали тому, чтобы какое-то открытие было выбрано для премирования, поскольку в политике этого выбора эти две категории перемешаны.
Один из видов этой политики касается склонности членов комитета отдавать предпочтение своим собственным областям или исследовательским интересам. Наиболее яркими примерами являются кампании по физической химии в пользу Сванте Аррениуса (Svante Arrhenius), которые привели к наградам его самого и его банды "ионистов" ("Ionists"), кампании по коллоидной химии в пользу Сведберга (Svedberg), кампании по рентгеновской спектроскопии в пользу Манне Зигбанна (Manne Siegbahn), которые принесли Нобелевские премии за каждую из них, и кампания по теоретической атомной физике в пользу Карла Вильгельма Осина (Vilhelm Oseen).
Как показал Роберт Фридман (Robert Friedman), премии превратились в символический и материальный ресурс для шведской физики и химии. Награда в данной области не только приносила и известность, но и означала, что шведские ученые в этой области могут использовать новые источники частных и государственных, отечественных и иностранных фондов. Если учесть общую тенденцию награждать за экспериментальные работы и, особенно в период войны, сильный акцент на атомную физику и химию, то станет понятно, почему многие открытия, которые заслуживали Нобелевских премий в таких областях, как геофизика и астрофизика, остались без награды.
Когда Нобелевские комитеты выбирают открытие для награды, они должны рассмотреть вклад всех участников открытия. С самого начала комитеты, по-видимому, применяли неписаное правило, согласно которому только самые старшие по положению ученые в составе авторского коллектива могут считаться сооткрывателями. Эта практика привела к исключению многих молодых ученых, в том числе Фрица Штрассмана. В физике элементарных частиц это правило остается в силе, хотя за "первооткрывателями" и лауреатами, такими как Карло Руббиа (Carlo Rubbia , физика, 1984 г.) или Жорж Чарпак (Georges Charpak , физика, 1992 г.), могут быть скрываться "тысяча имен". Хотя такое исключение считается спорным, в научном сообществе мало кто высказывался против него. (См. Статью Джона Хейлброна "Творчество и большая наука", "Физика сегодня", ноябрь 1992 г., стр. 42.)
Во всяком случае, предпочтение награждать старших ученых была правилом с 1903 года, когда Пьер Кюри убеждал членов комитета по физике рассмотреть кандидатуру своей жены Мари на премию, указывая на ее важную роль в открытии радия и полония. Конечно, не всегда это приводило к награде. Тем не менее, для Нобелевских комитетов весьма необычно рассматривать вклад старшего по званию ученого так же скрупулезно, как комитет по химии поступил в случае с Лизой Мейтнер в период между 1939 и 1945 годами, не достигнув обоснованного мнения относительно того, должна ли она быть включена в число награжденных. Это также весьма необычно для обзора, такого как обзор, проведенный Хультеном в 1946 году, не основанного на обоснованном историческом отчете об открытии. Решение не рекомендовать присвоить Мейтнер премию по физике 1946 года было редким случаем, когда личные негативные мнения явно привели к исключению достойного ученого из числа награжденных.
