Стимулом к написанию этих заметок послужило электронное сообщение моей троюродной сестры, Елены Владимировны Антоненковой. В том сообщении были сканы фотографий наших общих предков - бабушек, их братьев и сестёр, прабабушки, прадеда ... и прапрабабушки... Да-да! Фото даже прапрабабушки, Ксении Павловны Ворона ( ударение на первом слоге ). Призадумалась я сразу как-то о том, что годы безжалостно уходят, память стирает то, что знаем сами, и то, о чём рассказывали нам бабушки-дедушки и мама с папой. Не станет меня, сестры, и наши дети не будут знать о своих предках с материнской, с моей стороны, вообще ничего! Выход был один: всё то, что ещё помнится, знается, что ещё можно извлечь из глубин памяти - всему этому нужно дать физическую форму существования в виде записок, мемуаров, повести... Да как ни назови - суть не изменяется!
Возможно, кому-то покажутся скучными и малоинтересными изложенные здесь события, факты, воспоминания, но не судите поспешно и строго ведь писалось всё "постфактум", так сказать, стёрлись из памяти и даты, и имена, и так украшающие любое повествование мелочи и подробности. А привирать и прифантазировать не хотелось.
В эти воспоминания очень, на мой взгляд, неплохо вплелись небольшие рассказы и новеллы, написанные ранее - возможно, уже тогда, когда я их писала, подсознательно и зародилась идея рассказать о том, что и как было у нас дома.
У НАС ДОМА...
Моим детям: Белке Лиде и Зайцу Олежке.
Всем, кого помню и люблю.
Кто рядом со мной и кто жив уже только
в сердце и в памяти.
1. Я
С чего начать?.. Начну, конечно, с себя любимой - как иначе повествовать от первого лица?! Кто оно, это самое "первое лицо"? А так - сразу понятно, я и есть это самое лицо.
Появилась я....давно появилась. Тогда ещё и чёрная икра пирамидками баночек в магазинах стояла, рыба осётр и севрюга и ловились, и коптились, и, что самое интересное, в магазинах продавались по ценам, при виде которых не требовалось экстренного приёма валокордина...
Город наш был столицей союзной республики, а не "дружественного суверенного государства", всеми правдами и неправдами демонстрирующего сейчас свою "дружбу". И вот в том самом городе была больница, которая называлась Роговской. Именно эта Роговская больница и есть мой, так сказать, дом родной, в ней я и родилась. Как родилась, конечно, не помню. Не смейтесь, не смейтесь, не надо! Учёные уже доказали, что вполне возможно помнить момент своего рождения. Просто очень немногие помнят его, этот момент - природа, мать наша, умная: рождаться ещё больнее, чем рожать, вот она и "промывает" нам память от тяжёлых воспоминаний. Но с некоторыми этот фокус не проходит, и мой родной дядя Женя, папин младший брат, всегда утверждал, что помнит процесс своего рождения. Тогда ему не верили, а сейчас оказалось, что очень даже напрасно. Ну ладно, я, что-то, отвлеклась. Так о чём я?.. А, о своём появлении. Короче, не помню я, как появилась. Кроме того, не помню, как появилась сестра!... Да, что-то я опять не в тему. Как я могу помнить появление сестры, если она - старшая?! Но я не помню её появления в моём сознании! В каком возрасте я осознала, что у меня есть старшая сестра?...
А вот она-то помнит! Помнит, как папа, собираясь к маме в роддом, плёл ей, извините за выражение, косички, путляхая неизвестно как её волосы и завязывая морскими узлами - это неудивительно, так как папа был моряком - шёлковые ленточки.
В нетерпеливом ожидании папа каждые полчаса учинял допрос дежурной, не появился ли кто-то уже. Дежурная терпеливо и привычно уговаривала:
- Потерпите, папаша, нет пока новостей.
"Папаша" в который раз терпел очередные полчаса. И вот в один прекрасный "раз" женщина, выглядывая белой шапочкой из прорезанного в стекле перегородки окошечка, загадочно улыбаясь, "осчастливила":
- Поздравляю, папаша, дочка у вас!
- Как дочка? Откуда дочка? Проверьте ещё раз! Полчаса назад ещё никого не было!
- Полчаса назад никого не было, а теперь - дочка!
Папа был убит наповал. Папа ждал сына! А родилась я.
Как рассказывала мама, они, как-то, не спешили нарекать новорождённое дитё. То есть меня. То ли на ум ничего не шло, то ли "консенсуса" у них с папой в этом вопросе не было... Мама робко предложила:
- Давай назовём её Мариной?
На что папа вполне аргументированно возразил:
- Ну вот! Будешь звать Ирину - а я не говорила ещё, что мою сестру зовут Ирина? - прибежит Марина! Позовёшь Марину - прибежит Ирина! Нет, Марина не подходит!
- Ну тогда, может быть, Елена? - с несвойственной для неё робостью сделала вторую попытку мама.
- Пусть будет Елена! - недолго думая, согласился папа.
Итак, меня нарекли Еленой, о чём я, в общем-то, никогда не сожалела и за что всегда была благодарна маме с папой.
Первое моё воспоминание обо мне самой и о маме можно отнести к тому времени, когда мне было... месяцев одиннадцать. Да-да, именно себя-тогдашнюю я запомнила, поскольку связано это было с одним происшествием.
В общем-то, ничего особенного не случилось. Просто, проснувшись однажды днём, я умудрилась вывалиться из кроватки вниз головой. Причём, удар, очевидно, возымел такое действие, что в качестве компенсации за шишку на голове и бившую фонтанчиком тоненькую струйку крови, память моя зафиксировала все мелочи этого события и обстановку нашей тогдашней комнаты. Мама долго сомневалась, действительно ли я всё это запомнила, но когда я в подробностях описала расположение моей кроватки, письменного стола, лимонного деревца на жардиньерке в углу между столом и кроваткой, пару малюсеньких, едва завязавшихся лимончиков на веточках и даже зелёный эмалированный горшок, что стоял на толстой серой кошме под кроваткой, сомнения почти отпали. Окончательный "отпад сомнений" произошёл после того, как я ответила на мамин "контрольный вопрос".
- Если ты так действительно всё помнишь, то скажи, кто был тогда у нас в кухне? - в последней надежде, что моя память - это всего лишь мои фантазии, вопрошала мама.
- Да помню я всё! А была у нас тогда тётя Аня. Милы Трущелёвой мама! И именно она держла меня, ревущую, на руках, пока ты прикладывала к шишке мокрое холодное полотенце! - без запинки отчиталась я.
Факты - упрямая вещь. Маме пришлось поверить в мою почти феноменальную память. "Почти" я говорю из скромности, поскольку память у меня и вправду исключительная.
Ну на этом я, пожалуй, и завершу ознакомительную часть, но это вовсе не означает, что я рассказала о себе уже всё, что рассказать стоило бы. Продолжение следует!
2. МАМА
Мама была младшим ребёнком в семье. Она была на четыре года младше своей сестры Галины. Их отец, Борис Нилович Смирнов, - мой дед - будучи солдатом Первой мировой войны, штурмовал в исторически знаменательном году Зимний Дворец, где был даже ранен. С особой гордостью он рассказывал о том, что дважды видел Ленина, так сказать, "живьём".
По рождению он был питерским, родился 7 сентября 1893 года*. По рассказам маминой сестры, а моей тёти, Гали, которая всё и про всех всегда знала, дедов отец был чуть ли не Поставщиком Двора Его Императорского Величества и поставлял бельё. Так это, или не так - сказать не могу, только, наверное, не с потолка взяла моя тётушка эту информацию?! Но при таком раскладе остаётся загадкой, как дед оказался в рядах штурмующих Зимний Дворец. Позже, проживая уже в Узбекистане, дед работал кассиром на каком-то предприятии, и в свободное время то ли подрабатывал, то ли просто "из любви к искусству" где-то, наверное в городском саду на танцплощадке, играл в оркестре на барабане. Помню, как я, девчонка раннего противно-подросткового возраста, изводила деда, бросая невзначай со всей ехидностью, присущей этому самому возрасту:
- Тоже мне, "золотой барабан мира"!..- зная тогда уже о том, что "золотой трубой мира" называли Луи Армстронга.
Такое моё ехидство приводило деда в состояние бешенства и он, весь трясясь от возмущения и бессилия - ну что он мог сделать мне, самой младшей из его внуков?! - кричал:
- Да что ты понимаешь??? Соплячка!!!
Помню, как дед, слушая по телеку выступление Дважды Краснознамённого ордена Красной Звезды ансамбля песни и пляски Советской Армии имени А.В. Александрова, в восхищении восклицал:
- Защитнички!
Ну разве же могла я, при всей своей вредности, промолчать?!
- Ага. Защитнички. Они, эти "защитнички", хоть знают, с какого конца ружьё стреляет-то?
Реакция деда была... Смотри выше, какая была реакция!
Конфликтовала я с ним постоянно по причине вредности моего возраста и характера. Но, как ни странно, именно дед всегда вступался за меня, когда чем-то недовольна была бабушка, по-стариковски мудро и спокойно говоря:
- Да маленькая ещё! Повзрослеет - поумнеет.
Дед в своё время окончил гимназию и помнил наизусть почти полностью пушкинского "Евгения Онегина" и некоторые стихотворения из гимназической программы. Одно из
стихотворений так понравилось мне своим глубоким смыслом, что я выучила его наизусть, слушая деда, и теперь, когда стало возможным найти в интернете всё или почти всё, я попыталась определить автора, но, увы, тщетно. Дабы это замечательное стихотворение не сгинуло, как многое в нашей жизни и истории, приведу-ка я его здесь - вдруг кто-то через много лет скажет мне спасибо? Вот оно, это стихотворение.
Летели две тучки по ясной лазури,
Одну догоняла другая.
Одна была яркого белого цвета,
Другая была - грозовая.
И чёрная долго за светлой летела,
Как-будто томилась желаньем,
Хотя б на минуту, хотя б на мгновенье
Её озариться сияньем!
Именно гимназическими знаниями память деда и ограничивалась: он не помнил, что было вчера, позавчера, и даже сегодня до обеда - память имеет такую особенность, помнить досконально события "до Рождества Христова" и не помнить, чем ты сегодня завтракал.
Но что-то, однако, я отвлеклась от повествования о дедушкиной семье. Продолжаем разговор.
Две его сестры, Ольга и Миля ( не знаю, каково было полное имя, но, наверное, Эмилия ), были балеринами, вроде даже в Мариинке. Миля вышла замуж якобы за обедневшего грузинского князя и после замужества носила фамилию Огиевская. По маминым рассказам году в 1928 у них родился сын Юрий, сбившийся впоследствии с пути истинного и сгинувший где-то на просторах бурлящей после войны страны. Дедова же сестра Ольга после Первой мировой войны вышла замуж за пленного немца Пауля Виллинга ( или Вилинга? ), выступавшего в тогдашнем Петрограде в цирке борцом. У них была дочь Рита. Когда после революции 1917 года военопленным разрешили вернуться на родину, то семейство Виллинг благополучно выехало в Германию, где, по сведениям всё той же тёти Гали, поселилось на улице Коперника в Берлине, в той части города, которая после войны называлась "Западный Берлин". Поздравительные открытки от тёти Оли, хоть и нерегулярно, приходили вплоть до начала 70-ых годов, но потом внезапно всякая связь прервалась - то ли наши спецслужбы постарались, то ли писать стало некому... Есть у меня мечта отыскать потомков тёти Оли, тем более, что сама теперь живу в Германии, но... Непросто всё это.
Ещё одна дедова сестра, Александра, в замужестве Ушакова, жила в Москве, где и умерла от инфаркта на радостях от возвращения из пионерского лагеря единственной внучки Евгении. Сама же Евгения, моя троюродная сестра, преподавала в МГУ и была зверски убита в своей квартире предположительно своим студентом. Дело замяли, так как замешаны были детки-"мажоры", а главный подозреваемый был, по слухам, сыном какого-то генерала.
Это коротко всё то известное, что касается маминого отца, умершего в возрасте 86-ти лет 23 сентября 1979 года. Похоронен в Андижане.
Мамина мама, моя бабушка, Клавдия Петровна ( урождённая Петрова ), родилась 15 марта 1901 года на станции Белек Среднеазиатской железной дороги. Её отец, Пётр Филиппович Петров, родился в 1877 году в селе Белеевка Курмышского уезда Симбирской губернии. Он был начальником железнодорожной станции Калята ( или Колята - не знаю, неразборчив почерк, которым сделана запись на фотографии восьмилетней бабушки, удостоверяющая и её подпись, и её личность ). Бабушкину маму звали Наталья, Петрова Наталья Михеевна, в девичестве Кирсанова, родилась там же, где и её муж, в селе Белеевка, в 1879 году, жила в Ташкенте, умерла в 1953 году в Джамбуле, куда поехала погостить у своей дочери Евгении. Помимо моей бабушки в семье были ещё три дочери - Евгения, Елена, Нина, и сын Александр.
Старшая, Евгения, родилась в 1899 году в городе Красноводск. Замуж вышла за Фёдора Монакова, у них было двое детей, Галина и Анатолий.
Вторым ребёнком была бабушка.
Третья, Елена, родившаяся в 1904 году на станции Кзыл-Арват Среднеазиатской железной дороги, жила в Москве. Вышла замуж за Андрея Игнатовича, преподававшего в последние годы жизни в Военной Академии имени М.С. Фрунзе, имевшего звание полковника. У них было двое детей, Олег - погиб в годы Великой Отечественной Войны под Москвой, и Евгений, родившийся уже после войны, в 1946 году. Умерла и похоронена Елена Петровна в Андижане: она очень скучала по Средней Азии и часто ездила туда в отпуск. Приехав в очередной раз к моей бабушке, она попала с сердечным приступом в больницу, а в день выписки, во время утреннего туалета внезапно упала и умерла.
Александр, единственный сын, родился в 1906 году. По сведениям двоюродной сестры моей мамы, Людмилы Валентиновны Мравьян ( в девичестве Насакиной ), пережил всех сестёр, но дата его смерти ей не известна.
Нина была самой младшей из детей в семье Петровых. Родилась она в 1908 году в Ашхабаде. Замуж вышла за Валентина Насакина, и в браке родились трое детей: Евгения, Людмила и Борис. Хотя она и была самой младшей, умерла раньше всех, в 1956 году. Ей было всего 47 лет.
Многочисленные отпрыски сестёр и брата бабушки живы и поныне, а дочь Евгении ( в замужестве Монаковой ), тётя Галя, Галина Фёдоровна ( 07.11. 1921 - 01.04. 2009 ), по мужу Евтеева, приходившаяся моей маме двоюродной сестрой, была моей самой любимой тёткой. Она преподавала химию в Ташкентском Институте сельского хозяйства, а в 1957 году была даже участницей VI Всемирного фестиваля молодёжи и студентов в Москве.
Судя по всему, семейство бабушки не бедствовало, дети получили гимназическое образование. Юность моей бабушки пришлась на бурные революционные годы становления советской власти в Средней Азии и потому, как-бы отвечающим веяниям времени, вполне логичным было решение о вступлении в ряды РКПб. Чем именно в то время занималась бабушка, мне неизвестно, но среди семейных легенд есть одна, согласно которой молодую бабушку-коммунистку похитили басмачи. Всё бы закончилось плачевно, если бы местность не заняли войска под командованием М.С. Фрунзе. Всю жизнь бабушка проработала в органах безопасности, занимала должность начальника областного секретариата КГБ Андижанской области, хотя моя сестра Ирина, вспоминая рассказы нашей мамы, считает, что бабушка руководила Первым отделом. Я в этом не уверена, но всё может быть.
На пенсию бабушка вышла в звании майора КГБ, в своё время была награждена Орденом Красной Звезды, который был похищен у неё с сумочкой, но сохранился на старинных фотографиях, где бабушка была в форме. В годы, когда врагом народа объявляли не только военных, но и любую кухарку, бабушке чудом удалось избежать репрессий - кто-то из вышестоящих сослуживцев, добрая душа, вовремя порекомендовал ей уволиться из рядов органов безопасности, что она благоразумно и своевременно сделала. Бабушка была профессионалом своего дела и потому позже вернулась в органы по приглашению руководства. Она была ярой коммунисткой в лучшем понимании этого слова. Партийный стаж её насчитывал более полувека. Чекист старой закалки, дома в кругу семьи она никогда не обсуждала никаких дел или историй, с которыми ей приходилось иметь дело по роду деятельности и коих знала, наверняка, немыслимое количество. Разговоры о её работе были неписанным табу и мы никода ни о чём не спрашивали.
При всей серьёзности её деятельности бабушка была ужасная модница и имела тонкий вкус. Для тех лет одевалась она очень изысканно. У неё была домработница и даже своя портниха, и замечательные бабушкины платья из шифона и креп сатина, крепдешина и креп-жоржета, украшенные вышивкой "ришелье", всевозможными буффами, галстучками и манжетиками, моя мама долго ещё перекраивала на нас с сестрой. К каждому платью у неё непременно имелись клипсы и броши. Все эти портновские изыски и всевозможные аксессуары лишь дополняли то, чем от природы была наделена бабушка: кроме того, что она была очень красивой женщиной, у неё была точёная фигура, стройные красивые ноги и статная походка.
Будучи великолепной рассказчицей анекдотов, коих она знала несчитано, бабушка напрочь была лишена чувства юмора. Больше всего её раздражал журнал "Крокодил".
- Ну что это за пузатый и носатый урод здесь нарисован?! К чему? Почему бы не поместить фотографию и не написать: "Иван Иванович Иванов, расхититель социалистической собственности!" - с возмущением вопрошала она всякий раз, когда видела "Крокодил" в руках у деда, для которого в "Крокодиле" понятно было всё!
Умерла бабушка 10 апреля 1976 года, похоронена в Андижане.
Вот такое длинное предисловие к рассказу о маме. О мамочке, мамулечке, которая была необыкновенной женщиной.
Мама родилась 2 сентября 1926 года в городе Андижан. Это в Узбекистане. Воспоминания мамы о её детстве, сохранившиеся в моей памяти, очень обрывочны. Помню только, как мама рассказывала, что когда их домработница Нюра
уходила на рынок, мама, заливаясь слезами, канючила:
- Ню-у-уня-а-а! Ты куда, а я куда-а-а?
Что означало: Нюра, куда же ты без меня?
Другой эпизод маминых воспоминаний относился уже ко времени Великой Отечественной войны. Так как Андижан город южный, то, естественно, таких тягот военного времени как холод, испытать не пришлось, но голод... Голод был в то время повсеместный и всеобщий. Мама вспоминала, как на чугунной комфорке большой, каменной, стоявшей в углу комнаты печи, пекли собиравшиеся где-то у столовой картофельные очистки - вкуснее, по её словам, ничего не было! Но самым ярким её воспоминанием о голоде и еде того времени,
потрясшим нас, был рассказ о найденных случайно где-то в глубине ящика какого-то шкафа пряниках! Пряники эти собой напоминали уже окаменелости, их кололи щипчиками для колки сахара, постукивая, вытряхивали многочисленных поселенцев в виде червячков, потом небольшие кусочки этих окаменелостей размачивали в кипятке и, зажмурив в блаженстве глаза, неспеша сначала посасывали, потом медленно, дабы вкусить всех прелестей этого роскошества, долго и неспеша разжёвывали, и вот только после всего этого отработанного нуждой и временем
"технологического процесса" - проглатывали, запивая всё тем же кипятком.
Рассказ этот, особенно та часть, которая повествовала об извивающихся из всех многочисленных дырочек многочисленных
червячках, потряс до умопомрачения нас с сетрой. Могу себе представить, как он потряс впоследствии моих, привыкших к сытной германской жизни детей!
* - все даты приведены по новому стилю.
3. ПАПА
Папа... Папа родился 1 февраля 1924 года в городе Екатеринбург ( позже город назвали Свердловском, а сейчас опять переименовали в Екатеринбург ) в семье офицера РККА Степана Ивановича Есюнина и домохозяйки Валентины Семёновны урождённой Ворона ( ударение на первом слоге ) и был старшим ребёнком - младшим был его брат, Евгений Степанович Есюнин ( 31.03.1928 - 1993 (?) ).
Мой дед, Степан Иванович Есюнин, родился в 1897 году ( эта дата определена, так сказать, эмпирическим путём, из свидетельства о рождении моего папы, где написано, что отцу регистрируемого ребёнка на тот момент было 27 лет ) в деревне Ротики Вятской губернии Слободского уезда Сезенёвской волости. Мне известно только о наличии у него сестры Надежды, а из более старшего поколения в семье упоминался его отец, мой прадед, Иван Савельевич Есюнин. Прадед прожил довольно долгую жизнь, если известно, что он, будучи в возрасте 82-ух лет, работал на железной дороге и даже женился.
Дед же мой, Степан Иванович, был офицером РККА, но определить его звание по сохранившимся фотографиям не получилось - фотографии старые и недостаточно качественные. По рассказам бабушки, перед бракосочетанием он должен был представить невесту в офицерском собрании, так сказать, для одобрения.
В начале 30-ых годов ХХ века, скорее всего по чьему-то доносу, дед был арестован. После шести месяцев заключения он был оправдан, но за это время, проведённое далеко не в санаторных условиях, заболел туберкулёзом горла. Понимая, что болезнь, в то время. практически, неизлечимая, берёт верх над молодым организмом, дедушка в отчаянии восклицал:
- Валюша, как хочется жить!!! Сказали бы сейчас, что для выздоровления необходимо есть дерьмо ложками - ел бы! Как жить хочется!
Бабушка приложила все силы в попытках вылечить его. Она отправляла его на курорты Крыма, в Николаев, в Ялту, иногда ездила вместе с ним и с двумя детьми. Время было нелёгкое, для оплаты всех этих курортов и санаториев необходимы были деньги, для поддержания слабого дедова организма - хорошее питание, которе стоило немалых денег. Бабушке пришлось распродать, а точнее - сдать в ТОРГСИН, всё столовое серебро фирмы Фаберже, полученное от отца в качестве приданого, и, о чём она горько сожалела до последнего дня, тоненькое золотое обручальное кольцо, подаренное ей к свадьбе будущим мужем. В семье у нас осталось несколько ложек из того столового серебра Фаберже, и бабушка иногда горько восклицала:
- Лучше бы все ложки продала, а кольцо оставила!
Как ни билась бабушка, в возрасте 36-ти лет дед умер, но она всегда, до самой смерти любила своего Стёпочку - иначе она его никогда в разговорах и не называла. Лишь однажды она попыталась как-то устроить свою личную жизнь с человеком по имени Аркадий ( у нас даже фото его сохранилось, хотя и без какой-либо информации о нём ), но, поняв, что новый претендент не нравится сыновьям, тогда ещё глупым мальчишкам, бабушка Аркадию отказала. Уже в старости папа сокрушался:
- Какие же мы с Женькой были дураки! Ведь неплохим мужиком был этот Аркадий, и маму любил, а мы...
Бабушка, Ворона ( с ударением на первом слоге ) Валентина Семёновна, родилась 23 февраля 1899 года в городе Котельнич Вятской губернии в семье мещанина Ворона Семёна Исидоровича и его супруги Агриппины Ананьевны. Всего в семье было девять детей: старший - Алексей, воевал в Первую мировую, второй была моя бабушка, Валентина, далее - Лидия, Нина, Елена, Борис и Виталий. Где-то между ними были ещё два брата - Михаил и Владимир, умершие в детстве. Что интересно, если о предках мамы у меня нет почти никакой информации, то о предках папы, хотя бы со стороны его матери, информации довольно много. Род Ворона идёт от Ворона Емельяна, который приходится мне прапрапрадедом. Его сын, Исидор Емельянович с супругой Ксенией Павловной были первыми известными представителями мещанства в нашем роду, а мой прадед, Семён Исидорович, родившийся в 1870 году, с 1911 являлся мещанским старостой города Котельнича. В 1914 году был членом Сиротского суда. О предках по женской линии кроме названных имён ничего, увы, не известно.
Бабушка моя окончила гимназию и была довольно грамотной женщиной. После замужества занималась воспитанием детей и ведением домашнего хозяйства. Овдовев, вынуждена была зарабатывать на жизнь, чтобы растить двоих детей - моего папу и его младшего брата Евгения. С начала 1960-ых годов и до смерти жила в Москве, в самом центре, на 2-ой Тверской-Ямской улице, в доме номер 70. Скончалась 5 декабря 1976 года, но в свидетельстве о смерти стояло 6 декабря - жена дяди уговорила врача скорой помощи, засвидетельствававшего факт смерти от естественных причин, поставить эту дату, чтобы получить причитающуюся бабушке пенсию - какое-никакое подспорье в похоронных расходах.
Это, так сказать, официальная часть моего повествования, цель которого - сохранить те сведения о наших предках с обеих сторон, которые удалось раздобыть. Сведения, касающиеся рода Ворона, мне удалось почерпнуть из небольшой статьи в номере газеты "Котельнический вестник" за 10 июня 2006 года, автором которой является моя троюродная сестра Новосёлова Ольга Александровна.
4. МАМА-ПАПА
Как познакомились мама с папой, точно не знаю, но по воспоминаниям рассказов мамы это произошло, когда она приехала к тёте Гале ( 22.05.1922 - 19.01.2000 ) , её единственной сестре, в отпуск в Баку, где к тому времени тётя Галя жила с мужем-бакинцем. Дело в том, что тётя Галя, её муж дядя Боря ( 17.02.1926 - 06.01.1997 ) и мой папа учились вместе в Батумском мореходном техникуме и были лучшими друзьями. По распределению после окончания техникума попали в Баку, откуда был родом дядя Боря. Тётя Галя с дядей Борей вскоре после выпуска поженились и моя мама приехала к ним в гости, где и произошло судьбоносное для нашей семьи знакомство наших будущих родителей.
Мама часто и с удовольствием рассказывала всякие интересные истории времён папиных ухаживаний, но, увы, очень мало, что сохранилось в памяти, и именно тот факт, что эти важные для нашего семейства истории потеряны или имеют перспективу стать таковыми в дальнейшем, и побудил к написанию этих строк.
Как-то раз, прогуливаясь при очередном свидании по городу, маме ужасно захотелось пить. А дело было поздней осенью и тот, кто имеет понятие о бакинском климате, знает, какая ветренная и промозглая погода бывает в это время года в Баку. Увидев замаячившую невдалеке тележку с газированной водой, мама чуть было не произнесла:
- Боря, давай попьём? Я так хочу пить!..
Папа тоже узрел эту тележку, но его привлекла небольшая очередь "жаждущих" и он, знобливо передёрнув плечами, в недоумении воскликнул:
- И какой идиот в такую погоду пьёт???...
Вопрос был риторический, но жажду у мамы как рукой сняло.
Мама, судя по всей её дальнейшей жизни, штучкой была довольно капризной и вопрос о том, как, таки, папе, такому мягкому и, в общем-то, нерешительному, удалось окрутить маму, до сих пор не снимается с обсуждения в разговорах с сестрой.
Как и все влюблённые, мама с папой иногда ссорились, потом мирились, причём одна ссора была судьбоносной, так как примирение могло и не состоятья, если бы маме не хватило мудрости признать свою неправоту. Что там произошло - мы с сестрой уже и не помним, забылись мамины рассказы, но до сих пор в маминой шкатулке хранится телеграмма, присланная папой прямо с моря к очередной годовщине их женитьбы . Текст телеграммы напоминает шифровку: "Светик, вспомни 1 января 1949 года и ромовую бабку!" ( думаю, что в телеграмме папа ошибся с годом - это, очевидно, был уже новый 1950 год ). Что там произошло с этой ромовой "бабКой" - мы не знаем, но именно ей мы благодарны своим появлением на свет, так как именно после этой ссоры папа сделал маме предложение, и было это 11 февраля 1950-ого года. День этот отмечался в нашей семье с таким же почётом как и 3 марта того же приснопамятного 1950 года - день бракосочетания наших родителей. С этим событием связано воспоминание ещё об одной истории.
Всем молодожёнам по закону полагалось то ли два, то ли три дня отпуска. Получил этот отпуск и папа. Как же быстро летит время у влюблённых, когда расставание даже на несколько часов - трагедия жизни! Пролетели и эти "медовые" дни. Естессно, свежеиспечённому мужу ох как не хотелось отрываться от молодой жены, но... Каких только чудес изобретательности не проявляют влюблённые! Папа, для того, чтобы не уходить в море, натравил на себя знакомую дворовую собаку. Та его "благополучно" покусала, чего именно и добивался наш героический молодожён. Несмотря на стопроцентную уверенность в полном здравии псины, папа мужественно согласился на прививки против бешенства, а их нужно было сделать немалое количество, для чего был выдан больничный лист. Ура, ура! Цель была достигнута и папа ещё на некоторое время остался на берегу, с мамой.
5. МАЛЕНЬКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ
Как, оказывается, непросто собрать вместе всю ту информацию, которая, подобно золотому песку, "намыта" из пустой породы разговоров и переписки с родными, из их обрывочных воспомнаний, из воспоминананий своей жизни, полузабытых рассказов обеих бабуль, всевозможных тётушек, родителей!.. Словно лучом стробоскопа из памяти выхватываются отдельные фразы, образы, чувства и впечатления, которые, оставшись когда-то незамеченными, именно сейчас, или, как говорится в многочисленных пьесах, на склоне жизни, приобретают особую окраску, особую огранку и - как результат всей этой переработки - особую ценность. Как вплести тоненькие разномастные обрывки ниточек-воспоминаний в одно, пусть и небольшое полотно?!.. А может, ну его, это цельное полото? Може быть, лучше создать нечто, похожее на витраж, состоящий из кусочков разноцветного стекла, скреплённых металлическими "прожилками"? Каждый при желании сможет посмотреть сквозь стёклышко своего любимого цвета и...
В общем, решено: ВИТРАЖ!
6. ПЕРВЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ
Кроме "головокружительного" падения из кровати в младенческом возрасте, в памяти, увы, ничего больше не осело. Как-то более или менее осознанно я помню себя уже только лет с трёх. Себя и маму - больше никого. Причём, воспоминания эти даже не столько визуальные, сколько на уровне чувств и ощущений, хотя и отдельные "покадровые" образы всплывают где-то очень глубоко, порой и неуловимо, не поддаваясь фиксации или описанию. Одно из воспоминаний, причём, не как факт, а как состояние - мама укладывает меня спать. Мне, наверное, года два с половиной-три. Мама, сидя в изножии кровати, - чтобы не продавливалась металлическая сетка - держит меня на руках. Я "присосалась" к бутылке с манной кашей - кашу из бутылки я ела перед сном лет до трёх, ничего вкуснее этой каши припомнить не получается, и любовь к "манке" осталась на всю жизнь.
Не помню ни того, как мама выглядела, ни подробностей обстановки на тот момент - только вкус каши, мамин голос, напевающий "Сон приходит на порог", и то блаженное состояние, какого больше не бывало никогда в жизни.
Старшую сестру и папу в тот период я ещё не помню: весь мир на тот момент - это мама и я.
По рассказам мамы я с раннего детства была очень аккуратной девочкой, и где-то, на каком-то очень глубинном уровне памяти отложилось видение: я складываю друг с другом два чулка (!), лифик, к которому эти чулки пристёгивались резинками на пуговках... А, вот ещё один осколочек "витража"! Я в спальне намываю под стулом пол... носовым платком - "какой помощник у Папы Карло"!..
Решение выйти замуж пришло ко мне тоже очень рано и очень сразу. Я твёрдо решила сочетаться браком со своим двоюродным братом. Мне было чуть больше трёх. Вадик ( 18.09.1950 ) - так зовут двоюродного брата, сына маминой сестры и моей тёти Гали - был на шесть лет старше, и о моих матримониальных планах не имел ни малейшего представления. А я твердила всем, что выйду замуж только за Вадика, потому что он нёс меня "на горбушке", когда мы все двоюродные - я с Ирой и он, Вадик, со своим старшим братом Борей ( 03.08. 1947 ) - бегали босиком по раскалённому жарким августовским бакинским солнцем асфальту к столовке, где старик-азербайджанец с большущей, плетёной из соломы сумкой, сидя на крыльце, торговал варёной кукурузой. Мои маленькие, с ещё нежной неочерствевшей кожей ступни ну никак не были готовы к такой экзекуции, как беготня босиком по горячей сковороде, с которой только и можно было сравнить раскалённый асфальт. Старший брат, Боря, нести меня наотрез отказался, - пусть идёт сама! - а вот Вадик - пожалел, чем влюбил меня в себя сразу и на всю жизнь, хотя теперь, конечно, эта любовь носит совсем иной характер. Но тогда...Тогда я была свято уверена, что замуж выйду только за Вадика. Что интересно, с Борисом именно с того похода за варёной кукурузой тёплые отношения у меня так и не сложились.
Уже сейчас, по прошествии более, чем пятидесяти лет, бороздя просторы интернета, я поняла, что, оказывается, на своей шкуре испытала всю опасность исторически знаменитого Карибского кризиса, и именно сейчас, заглянув в соответствующий раздел Википедии для более точного освещения
событий тех дней в своём повествовании, у меня от понимания всей серьзности тогдашней политической ситуации по спине целый муравейник "мурашков" пробежал.
Было мне тогда в аккурат шесть с половиной лет, но я помню, как мама, одев нас потеплее, собрала небольшую хозяйственную сумку с какими-то то ли вещами, то ли продуктами... Было уже, очевидно, довольно прохладно, потому что в пмять врезалсь, что я в пальтишке, сшитом мамой из соштукованных кусочов тёмно-синего драпа, и застёгиваю большие двухслойные кремово-синие пуговицы. Иру в упор не помню! Как объясняла нам мама, ожидается землетрясение, и в случае его наала мы должны были бежать в бомбоубежище, которое было совсем рядом с нашим домом, напротив стоящего по-соседству общежития. Это только сейчас я задумалась: какое бомбоубежище при землетрясении, да и можно ли было спрогнозировать землетрясение, тем более тогда, болеее пятидесяти лет назад?! А ещё задаюсь вопросом, знала ли мама, о каком "землетрясении" шла речь? Скорее всего, нет, не знала. Больше того, так и не узнала, не догадалась сопоставить ставшие известными о Карибском кризисе факты с воспоминаниями о той тревожной ночи. Что говорить о маме, если даже я, более "продвинутая" в современном мире, только недавно догадалась, к чему мы должны были быть подготовлены той ночью!
Карибский кризис 22-26 октября 1962 года!
7. ТРИ КОПЕЙКИ
Хотя эти воспоминания можно тоже отнести к первым впечатлениям, выделю их в отдельную главу, ибо потрясение от описываемого случая было сильнее, чем неизвестный мне тогда исторический Карибский кризис. А дело было так.
Я всё в том же 5-ти - 6-тилетнем возрасте. За окном наша нехолодная бакинская осень, но я уже в пальто и в вязаной шапке... Мама в кухне занимается своими делами, являюсь я, вся такая радостная, возбуждённая. Ещё бы! Счастье такое привалило: я нашла аж... целых.... три....копейки!!!...
- Мама! Мама! Я деньги нашла! - с радостным воплем врываюсь я в кухню. - Аж целых три копейки!
Все ровесники, наверное, помнят, что за три копейки можно было купить не просто стакан газировки, а стакан газировки с сиропом!
- И где же ты их нашла? - спокойно, не проявляя, по непонятным мне причинам, соответствующего событию энтузиазма, спросила мама.
- Да во дворе! Там, у тутовника! - рассказывала я восторженно.
- Ну что, прямо так и лежали эти твои три копейки? - допытывалась мама. Что-то, видно, не понравилось ей в моём рассказе. То ли уверенность была напускной, то ли глаза бегали... Не знаю! Голос мамин был спокойным. Убийственно спокойным! Это не предвещало ничего хорошего, но откуда мне тогда это было знать?!
- Что-то я хожу, хожу каждый день и через двор, и по улице, но у меня, почему-то, никакие деньги не находятся! Разве это не странно? - гнула свою линию мама.
- Ну у тебя не находятся, а у меня нашлись! - не сдавалась я ни в какую.
Допрос с пристрастием длился долго. Мама не сердилась, не кричала, но своего добилась, я "раскололась".
- Да это Жорка казарянский потерял, а я нашла! - поведала я.
- Если ты знала, что потерял Жорка казарянский, то почему же ты не отдала эти деньги ему сразу, когда нашла?! - не унималась мама. - Это уже называется не нашла, а украла!
Я уже рыдала, обливаясь горючими слезами, не зная, куда деваться от стыда: меня объявили воровкой!
- Мамочка, я не воровка! Я верну эти деньги! Я пойду и положу их на то место, где я их нашла! - всхлипывая, пыталась реабилитироваться я. Но не тут-то было!
- Нет, это не называется "вернуть деньги", - продолжала воспитательную пытку мама, - это называется "подбросить деньги"! Не нужно было их брать! Раз ты знала, что их потерял Жорик, нужно было сразу же ему их отдать! Вот теперь ты это и сделаешь, но не просто отдашь, а извинишься перед ним за то, что позволила взять себе эти три копейки!
Я уже билась в истерике, представляя весь ужас от похода к Жорику домой. Видя, что я уже просто в полуобморочном состоянии, мама нашла способ смягчить свой приговор, усилив при этом воспитательно воздействие всей ситуации. Моя мудрая добрая мама!
- Хорошо, мы пойдём с тобой вместе. Пусть и мне будет стыдно, если я так тебя плохо воспитала !
И мы вместе отправились к Жорику.
Размазывая сопли и слёзы, я, сгорая от стыда ещё и потому, что моя мама должна была разделить со мной этот срам, постучала в соседскую дверь, и, заикаясь попросив прощения, отдала свою злосчастную "находку" её истинному владельцу.
Этот урок сослужил мне добрую службу, когда мне, уже самой ставшей мамой, пришлось решать подобную проблему с моими детьми.
8. И СНОВА О ПАПЕ
Всё чаще и чаще думая о папе, поражаюсь тому, как он, 14-летний щупленький мальчишка, практически ребёнок, сумел один из Котельнича, что в Кировской области, добраться до Батуми, сдать экзамены в мореходный техникум, поступить и выучиться на механика??? Как же рано взрослели наши родители! Сейчас, когда моей дочери 25, сыну почти 24, я считаю их ещё совсем детьми, названиваю почти ежедневно, особенно дочери, учащейся в Хайдельберге, и не представяляю их в подобной ситуации.
Папа, в ту пору до такой степени блондин, что все друзья-приятели называли его не иначе как Борька-Седой, уехал в Батуми, что было, практически, на краю света от тогдашнего Котельнича. Он часто рассказывал о том, как непросто и голодно жилось курсанту мореходки, как из обуви имел только рабочие грубые ботинки, у которых вместо шнурков были тоненькие полоски такой же грубой как и у ботинок кожи. Как растёр этими сыромятными шнурками-ремешками ногу, отчего нога эта загноилась до такой степени, что началась уже гангрена и встал вопрос об ампутации... От перспективы стать безногим инвалидом спасла то ли уборщица общежития, то ли ещё кто-то - я уже и не помню в подробностях рассказ папы... Цена вопроса была - килограмм сливочного масла. Нет, это была не плата за лечение, а сырьё для приготовления по народному рецепту какой-то чудодейственной мази. Друзья папы, сами вечно голодные, растущие ещё мальчишки, скинулись, как папа всегда говорил в таких случаях, "по паре копеек", раздобыли где-то этот спасительный килограмм сливочного масла. Добрая тётка наварила какой-то мази, намазала и предупредила, что дёргать гноящуюся гангренозную ногу будет очень сильно, но что нужно терпеть. Папа, по жизни человек очень терпеливый ещё, наверное, с детства, и не предполагал, до какой степени сильно будет дёргать ногу! Рассказывая это всё с округлившимися от эмоций глазами, сам удивлялся, как он не упал с кровати: "За спинку держался!" - живописал он ситуацию.
Нога была спасена и быстро стала заживать, чему невероятно удивились врачи - они-то уже "приговорили" папу к инвалидности!
Годы учёбы в батумской мореходке совпали с началом и первыми годами Великой Отечественной войны. Конечно, все или почти все мальчишки рвались на фронт! Сначала их не брали - возрастом не вышли, потом, позже - берегли их как резерв, использовали как рабочую силу на судоремонтных заводах. В Батуми для ремонта и восстановления приводили на буксире искорёженные бомбёжками суда, иногда они приходили ещё своим ходом. Времени на то, чтобы перед ремонтом остудить судовые котлы, не было, на зачистку этих ещё неостывших котлов посылали мальчишек-курсантов. Работа была адова, но была война, и каждый вносил свою посильную ( и даже непосильную! ) лепту в дело приближения Победы и разгрома ненавистного врага.
По окончании мореходного техникума папа был направлен в Баку, в Каспийское пароходство. Много позже, когда папа уже вышел на пенсию после более, чем 40-летней работы в качестве судового механика, - а был он старшим механиком нефтеналивного танкера, последним его судном был танкер "Большевик Караев", - у него развилась катаракта. После обследования в офтальмологическом центре Святослава Фёдорова, врачи сказали, что катаракта у него термическая . После расспросов о жизни и роде деятельности папы, они пришли к выводу, что заболевание глаз - "эхо" войны, последствие его работы по зачистке раскалённых судовых котлов.
Это была маленькая страничка из жизни папы в годы войны.
9. НЕМНОГО О МАМЕ
После войны мама поступила в Ленинградский финансово-экономический институт, но организм, ослабленный военным недоеданием, никак не хотел привыкать к сырому и неласковому климату северной столицы. Мама стала часто простужаться, болеть, лёгкие были слабые, и врачи посоветовали ей оставить институ и уехать из Ленинграда. В противном случае она вполне могла заболеть туберкулёзом, заболеванием жестоким, в те времена трудно поддающимся лечению или совсем неизлечимым. Хотя, глядя сейчас на фотографии мамы ленингадского периода, с трудом можно было предствить, что эта улыбчивая и, опять же, судя по фотографиям, довольно сбитая девушка имела столь хлипкое здоровье.
Оставив институт, мама покинула так полюбившийся ей Ленинград и через какое-то время поехала в Баку, к своей сестре. Выше я писала уже, что именно там, в Баку, познакомились наши с сестрой родители.
Часто, думая о маме, задаюсь вопросом, было ли что-то, чего бы моя мама не умела.
Она умела прекрасно паять, т.к. уже в Баку окончила техникум и получила диплом по специальности техник КИП ( контрольно измерительных приборов ). Имея на руках нас, двух ещё довольно маленьких дочерей, она окончила курсы кройки и шитья, причём, шила она так хорошо, что сшитые ею для нас платья принимали за фирменные, привезённые откуда-то с запада. Помню, когда я-двадцатилетняя, поехала с соседкой Жанной в Ленинград, меня на Невском проспекте остановила расфуфыренная, в крупных бусах и серьгах, напоминающих кремлёвские люстры, дама и, обойдя меня вокруг, беспардонно рассматривая, как новогоднюю ёлку, спросила:
- Девушка, это на вас финское платье?
Тогда, в середине семидесятых, писком моды были всевозможные кримплены, финлены, трикотины... А производили это всё фины, и финское платье - это было... ну очень круто!
- Да нет, это платье мне мама сшила, - ответила я, стушевавшись от напора дамы.
- Невероятно! А ваша мама принимает заказы на пошив? - с надеждой в голосе спросила эта тётя-мотя.
- Да нет, она не шьёт чужим, по заказу. Да мы и живём не в Ленинграде.
Мы с сестрой часто, разговаривая по СКАЙПу, обсуждаем детали маминого гардероба тех лет, то, что мы общими усилиями вспоминаем. Все её платья... То шерстяное цвета "бордо" с синим атласным галстучком и юбкой-гофре, которое она делала сама, то из нежного маркизета с рисунком, напоминающим то ли сирень, то ли цветы "иудина дерева". Это платье было украшено оборочками на плечах, и платьев таких мама сшила два: себе и бабушке, своей маме.
Мама всегда очень элегантно одевалась и папа иногда не без удовольствия рассказывал небольшой случай из времён начала шестидесятых годов.
Тогда судно, на котором работал папа, стояло в доке судоремонтного завода и папа был на берегу, что случалось очень нечасто в жизни мамы с папой. Условились, что встретятся по окончании папиного рабочего дня, чтобы поехать в центр то ли по делам каким-то, то ли просто прогуляться, коли выпала такая радость - побыть вдвоём. Мама тогда не работала, занималась нашим воспитанием и пошла опять работать, когда я перешла уже в пятый класс. Папа ожидал маму у проходной завода в компании коллеги. Вдруг тот мужчина говорит:
Мама тогда была в сшитом ею самой то ли из поплина, то ли из сатина ансамбле, состоявшем из зауженного в коленях платья с подрезами и сборочками на бёдрах и расклешённого жакета с рукавом в три четверти и большим белым шёлковым воротником, завязывавшимся бантом. Весь воротник был выстрочен ровными параллельными толстыми строчками, повторявшими форму воротника и создававшими иллюзию не просто шёлка, а шёлкового то ли пике, то ли репса...
У меня так и стоит перед глазами образ мамы в этом недорогом, скорее всего, но выглядевшем шикарно ансамбле в стиле Жаклин Кеннеди! Только, думаю, Джеки явно уступала нашей маме. Мама была очень красива!
Какие летние костюмы шила в те времена мама для папы!... Отстрочка шириной в миллиметр не сбивалась нигде по бортам пиджака! Это была мастерская работа.
Кроме того, что мама умела великолепно шить и хорошо паять, она умела подбить нам задники туфель, зашить на них распоровшиеся швы. Наша бедная мама!.. Будучи почти всегда без мужчины в доме из-за специфики папиной профессии, ей самой приходилось таскать мешками картошку и лук, раскладывая всё это в ларях подвала, когда делала запасы на зиму. А какие ёлки она нам ставила!!! В то время в нашем южном городе купить ёлку к новому году было практически невозможно, но она, оббежав неоднократно все возможные точки, торгующие ёлками, умудрялась "урвать" две-три палки с несколькими веточками, которые, связанные умелыми мамиными руками, превращались в пушистую ёлку. Если ветки располагались не достаточно равномерно, то она высверливала в стволах этих ёлок-палок дырочки, куда плотно загоняла
дополнительные ветки. Покупка ёлочных украшений была ежегодным ритуалом. Каких только игрушек у нас не было! И всевозможные выдутые из стекла чайнички и самовары, и огромные шары всех цветов и фасонов!... Особенно любимы нами были китайские игрушки: сделанные из стеклянных блестящих бусин паучки, стрекозы, фонарики и просто какие-то висюльки ... Ящик с ёлочными игрушками хранился в подвале, и я, уже довольно большая, лет 13-14-ти девчонка, во время летних каникул любила устраивать что-то вроде ревизии всех этих сокровищ, настолько хотелось повторения новогоднего чуда.
В то время, в начале и середине шестидесятых годов, мы с Ирой посещали хореографическую студию, и каждый год все новогодние ёлочные представления во Дворце культуры НБНЗ ( Новый бакинский нефтеперерабатывающий завод ) давались силами участников этой студии. Какие это были ёлки! Ко всем выступлениям маме нужно было шить для нас костюмы. Несмотря на то, что я была в этой студии не только самая маленькая, но и самая младшая, я почти всегда была солисткой и выступала в главных ролях всех представлений. То я была Снегурочкой, то самым главным маленьким гномом, на изготовление бороды которому маме пришлось расплетать кусок толстой пеньковой верёвки, то "заводной куклой"... И всегда у нас с Ирой были лучшие костюмы, сшитые руками нашей мамы! Недавно в социальных сетях нашлась одна из бывших участниц той студии и тех представлений Татьяна Букина, теперь уже не худенькая высокая девочка, а солидная стройная дама. После нескольких коротких первых сообщений с объяснением того, кто она, первым её восклицанием было:
- Помню, Леночка, тебя хорошо, и твою маму-мастерицу!
Расписывая мамины таланты и способности, я уже и не упоминаю здесь о том, как она превосходно готовила и пекла, с какой фантазией могла накрыть праздничный стол. Уж чего-чего, а фантазии и выдумки ей было не занимать!
Короче говоря, что бы ни делала мама, она делала это превосходно!
10. КОГДА ПАПА БЫЛ В МОРЕ
Я не помню будней своего раннего детства. Помню те дни, которые можно было отнести к праздникам. В такие дни мама наряжала нас в парадно-выходные накрахмаленные и наутюженные платья, сшитые ею, очень часто одинаковые, лишь по размеру разные. Заплетала тугие косички Ире - она была постарше и косички кое-какие в наличии уже имелись. Нагретыми щипцами наводила кудри и завязывала на макушке бант мне. Ленты у нас всегда были шёлковые, даже тогда, когда уже появились капроновые - не любила мама эти торчащие колом, желтеющие со временем и не желающие разглаживаться в местах узлов ленты из новомодной тогда синтетики. Шёлковых лент у нас было много, всех цветов и разной ширины. Висели они на перекладинке с внутренней стороны узкой створки шифоньера. Все эти приготовления означали одно: наступил день получения папиной зарплаты со всеми вытекающими отсюда приятными последствиями в виде покупки обещанных ранее игрушек - мы никогда не клянчили, но если попросили и мама считала возможной такую покупку, то всегда выполняла обещание это купить, "когда папа пришлёт денежки". Вторым "вытекающим приятным последствием", ставшим ритуальным при наших "выходах в свет", было катание на водной карусели. Карусель эта находилась на приморском бульваре. Ох, какой у нас в Баку был, приморский бульвар! Хотя, почему был, ведь он и сейчас есть?! Нас там просто давно нет! Так вот, карусель эта водная находилась в аккурат возле кукольного театра, и было это всё в пяти минутах ходьбы от КАСПАРа - Каспийского морского пароходства, где мама по доверенности получала папину зарплату, когда сам он был в море.
Изо всех сил стараясь не пуститься вприпрыжку, - мы девицы были послушные, воспитанные, не к лицу таким было в нетерпении скакать в самом центре города на одной ноге - с замиранием сердца подходили к окошечку кассы и - о, счастье, если каруселька как раз стояла в ожидании маленьких пассажиров! - занимали свободную лодочку в виде какой-нибудь рыбки или лягушки. Кассир нажимал "волшебную" кнопку и...
Мы наслаждались этим скольжением по водной глади бассейна, этой прохладой, веющей с моря, визжали от восторга, если нас осыпало брызгами зелёной, уже зацветшей воды, но... Пять или десять минут этого счастья пролетали, как одно мгновение, каруселька останавливалась, но тут... Мама... отдавала... "запускальщику карусели"... билетики... ещё... на две или три поездки!!! Наша добрая, всё понимающая мама!..
Когда папа был в море, а рейсы тогда были долгие, иногда по два-три месяца, вся наша жизнь была одним длинным ожиданием прихода папиного судна в бакинский порт. Никогда это не было в тягость, и, несмотря на отсутствие, папа, благодаря маме, незримо всегда присутствовал в нашей повседневной жизни. Ни одна конфетка, ни одна шоколадка у нас в семье никогда не съедалась кем-то втихаря или в одиночку - всё делилось на четыре части поровну и папина "доля" дожидалась его, припрятанная в шкафу или холодильнике. Все эти кусочки, завёрнутые в конфетные и шоколадные обёртки, торжественно извлекались на свет божий и презентовлись, как только папа возвращался домой!
Никогда мама ничего не решала своей властью в одиночку: нужно посоветоваться с папой! Конечно, повзрослев, мы понимали, что это была только проформа, но, несмотря на вынужденное фактическое своё главенство в семье, мама смогла привить нам убеждённость и неоспоримость главенствующего положения именно папы, как бы долго он ни отсутствовал и насколько непродолжительным ни было бы его появление дома.
Когда на нашей улице уже поставили телефонную будку, раз в несколько дней мама звонила в справочную пароходства, чтобы быть в курсе перемещений и возможного прихода папы из рейса. Все маршруты нам были известны и мы уже знали, из какого каспийского порта судно непременно должно было вернуться в Баку. К таким дням мама всегда готовила что-то особенное, все папины рубашки и брюки висели, отглаженные, в шкафу, носки были при необходимости отштопаны. Ну, естесственно, было, чего и выпить по рюмашечке.
Помню, на письменном столе в одной из пустых чернильниц мраморного чернильного прибора с белым медведем всегда был запас "двушек" для телефона-автомата, и, повзрослев, мы с Ирой тоже бегали к заветному углу, чтобы позвонить в справочную службу пароходства по номеру, который помню до сих пор: 3-08-68.
11. СЧАСТЛИВОЕ СЛОВО
Папа нечасто бывал дома. Когда он был в море, жизнь шла своим чередом в режиме ожидания. Ожидания, когда он сойдёт на берег. И это были будни. Но когда, наконец, ЭТО наступало, это были праздники, имевшие своё конкретное название.
Был опять ночной приход. Само собой, ждать, когда придёт папа, мама не позволяла - утром в школу, а прийти папа мог и под утро, ведь автобус-развозку могли и не дать. Но даже за закрытой дверью спальни я, полусонная, слышала всё-таки стук в дверь - три удара с небольшим интервалом - и, заплетаясь в ночной
рубашке, босиком выскакивала в прихожку, чтобы повиснуть, хотя бы на минуточку, у папы на шее.
Утром, проснувшись по будильнику, быстренько позавтракав - война войной, обед по расписанию, пусть школа хоть сгорит! - я неслать в "храм знаний", поскольку директриса уже разорялась в матюгальник-мегафон, пытаясь выстроить классы рядами. Шесть уроков пролетали быстро - школа никогда не была мне в тягость: и я, и старшая сестра были "энтузиастками школьного дела" и пропустить занятия могли только в самом крайнем случае. Нам повезло, школа была через дорогу от нашего дома, поэтому, чтобы опоздать на урок,
нужно было здорово постараться. Обратный же путь всегда был затяжным: пока с подружками, нога за ногу, зайдёшь по пути в хлебный, пока распрощаешься... Иногда, прибежав домой, я, как ни странно, обнаруживала папу.
Ур-р-ра-а-а-а! Папа сошёл на берег! ПАПА ВЗЯЛ КУЛЬТДНИ ! Что означало это загадочное непонятное слово, я узнала намного позже, а тогда...Тогда оно звучало для меня сказочной музыкой, ведь было синонимом слова "счастье".
Как долго предстояло жить в состоянии счастья, зависело от количества этих самых культдней. Особо "продуктивным"
счастье было, если культдни совпадали с каникулами, ведь в этом случае оно, это счастье, не ограничивалось выходными днями.
Программа, в общем-то, всегда была известна и одинакова, иногда с небольшими экспромтами, и заключалась в планомерном посещении зоомагазина, зала непрерывного показа мультфильмов в кинотеатре "Знание", где папа умудрялся непременно и незаметно заснуть, но так же, вдруг, проснуться в "нужном месте" и заразительно, по-детски расхохотаться,
глядя на пузатого волка из "Ну погоди!" в цветастых трусах. Помимо всех этих прелестей в программу могло быть включено посещение магазинчика для филателистов, что был возле кинотеатра "Вятан", и тира напротив непостроенного ещё тогда Дворца имени Ленина.
Что интересно, осознанно я помню папу именно с этого периода, когда мне было уже лет двенадцать-тринадцать. Папу из моего более раннего возраста я помню эпизодически - сказалось редкое папино присутствие дома из-за длительных рейсов - папа был старшим механиком на танкере в Каспийском пароходстве или КАСПАРЕ, как его ещё называли ( и это тоже долгое время было непонятным и каким-то особенно важным словом для меня).
Иногда бывали и особые "выходы в свет", как то: посещение выставки "Природа и фантазия" или нанесение визита папиному другу дяде Абраму, что жил в Крепости, как раз там, где в фильме "Бриллиантовая рука" в кадре появляется осёл. А как-то раз мы ходили даже на выставку собак! Вот где было настоящее счастье!