Последнее время у меня создаётся впечатление что нас как-то слишком уверенно держат за дураков. На манипуяцию сознанием уже не тратят тех сил, что раньше, она стала проще, грубее. Ну и действительно, зачем стараться, если "Матрица имеет тебя" -- теперь уж хоть ты тресни!
Вкрадчивым, ласковым голоском "уважаемые" люди огромными тиражами рассказывают нам о изъянах нашего характера, о нашем "страшном" прошлом, уговаривают, что ещё не поздно "стать как все". Мы -- больны, злы и жестоки, нам надо покаяться за себя, за родных, за настоящее и прошлое, в котором нас не было, но за которое мы тоже отвечаем. Покаяться и стать на колени. Можно вылизать сапоги вкрадчивым господам, но это уж кому как хочется, это уже не обязательно.
О, они очень добры, эти господа. Нам не надо прикладывать буквально никаких усилий -- они сами расскажут нам о том, как следует понимать книги, что читать, а что нет... Их многотомные труды всё чаще сменяют на полках наверное очень уставшую стоять классику.
Бывают, однако, и у них осечки: иногда они сами становятся жертами своего гипноза. И вот, вместо того, чтобы заставить кого-то снять штаны, сами стоят голыми перед залом.
Ну вот к примеру, возьмём мунипулятивную книгу Бенедикта Сарнова"Сталин и писатели". Во втором томе он поведал нам о А.Н. Толстом. "Красный граф" присутствует тут лишь для вида. Основным является "разоблачение" прошлого. Вот как это делается (выделено мной):
"Сейчас, когда перечитываешь этот роман ("Пётр I" -- Ю.Ч.), сразу бросаются в глаза прямые переклички с реалиями того времени, когда он писался (т.е. 30-х гг. прошлого века -- Ю.Ч.).
Вот -- на первых же страницах:
У Василия Волкова остался ночевать гость - сосед, Михайла Тыртов,
мелкопоместный сын дворянский. Отужинали рано. На широких лавках, поближе
к муравленой печи, постланы были кошмы, подушки, медвежьи шубы. Но по
молодости не спалось. Жарко. Сидели на лавке в одном исподнем. Беседовали
в сумерках, позевывали, крестили рот...
Помолчали. От печи пыхало жаром. Сухо тыркали сверчки. Тишина, скука.
Даже собаки перестали брехать на дворе. Волков проговорил, задумавшись:
- Король бы какой взял нас на службу - в Венецию, или в Рим, или в
Вену... Ушел бы я без оглядки... Василий Васильевич Голицын отцу моему
крестному книгу давал, так я брал ее читать... Все народы живут в
богатстве, в довольстве, одни мы нищие... Был недавно в Москве, искал
оружейника, послали меня на Кукуй-слободу, к немцам... Ну, что ж, они не
православные, - их бог рассудит... А как вошел я за ограду, - улицы
подметены, избы чистые, веселые, в огородах - цветы... Иду и робею и -
дивно, ну будто во сне... Люди приветливые и ведь тут же, рядом с нами
живут. И - богатство! Один Кукуй богаче всей Москвы с пригородами...
- Спать надо ложиться, спать пора, - угрюмо сказал Василий.
Михаила лег на лавку, натянул медвежий тулуп, руку подсунул под голову,
глаза у него блестели.
- Доносить пойдешь на мой разговор?
Василий повесил четки, молча улегся лицом к сосновой стене, где
проступала смола. Долго спустя ответил:
- Нет, не донесу.
Мог ли Сталин, читая толстовского "Петра" (а в том, что он его читал, не может быть сомнений: о всё читал. А уж книги, выдвинутые на Сталинскую премию, тем более. И сам решал, кому давать и кому какй степени), -- так вот, ог ли он не нахмуриться или хоть поморщиться дойдя до этой сцены?
С атмосферой советской реальности середины 30-х годов её сближает не только тоталное недоверие, увренность, что вести откровенные разговоры сейчас опасно и с самым ближайшим другом: того и гляди донесёт, и не миновать тебе Тайной канцелярии. Ещё больше роднят её с нашим не таким уж давним прошлом сами разговоры, которые следует считать опасными. Напрмер, такое, вроде вполне невинное наблюдение, что немцы живут не так, как наши: "Улицы подметены, избы чистые, весёлые, в огородах -- цветы... Люди приветливые..."."
Как видим, по словам самого Сарнова, "Сталин читал всё". Жалко что критик не последовал примеру вождя. Действительно, тот, кто хотя бы бегло просматривал роман А.Н. Толстого "Пётр I", сразу заменит подмену.
Эта подмена дествительно интересна и красноречива: она напоминает тех, кто сегодня рассказывает о том, что сажали ни за что: за одно слово, за не так свёрнутую газету.
Главка эта небольшая, давайте прочтём её целиком, а для наглядности я жирно выделю в ней купюры сделанные Сарновым.
У Василия Волкова остался ночевать гость - сосед, Михайла Тыртов,
мелкопоместный сын дворянский. Отужинали рано. На широких лавках, поближе
к муравленой печи, постланы были кошмы, подушки, медвежьи шубы. Но по
молодости не спалось. Жарко. Сидели на лавке в одном исподнем. Беседовали
в сумерках, позевывали, крестили рот.
- Тебе, - говорил гость степенно и тихо, - тебе, Василий, еще многие
завидуют... А ты влезь в мою шкуру. Нас у отца четырнадцать. Семеро
поверстаны в отвод, бьются на пустошах, у кого два мужика, у кого трое, -
остальные в бегах. Я, восьмой, новик, завтра верстаться буду. Дадут
погорелую деревеньку, болото с лягушками... Как жить? А?
- Ныне всем трудно, - Василий перебирал одной рукой кипарисные четки,
свесив их между колен. - Все бьемся... Как жить?..
- Дед мой выше Голицына сидел, - говорил Тыртов. - У гроба Михаила
Федоровича дневал и ночевал. А мы дома в лаптях ходим... К стыду уж
привыкли. Не о чести думать, а как живу быть... Отец в Поместном приказе с
просьбами весь лоб расколотил: ныне без доброго посула и не попросишь.
Дьяку - дай, подьячему - дай, младшему подьячему - дай. Да еще не берут -
косоротятся... Просили мы о малом деле подьячего, Степку Ремезова, послали
ему посулы, десять алтын, - едва эти деньги собрали, - да сухих карасей
пуд. Деньги-то он взял, жаждущая рожа и пьяная, а карасей велел на двор
выкинуть... Иные, кто половчее, домогаются... Володька Чемоданов с
челобитной до царя дошел, два сельца ему в вечное владенье дано. А
Володька, - все знают, в прошлую войну от поляков без памяти бегал с поля,
и отец его под Смоленском три раз бегал с поля... Так, чем их за это
наделов лишить, из дворов выбить прочь, - их селами жалуют... Нет
правды...
Помолчали. От печи пыхало жаром. Сухо тыркали сверчки. Тишина, скука.
Даже собаки перестали брехать на дворе. Волков проговорил, задумавшись:
- Король бы какой взял нас на службу - в Венецию, или в Рим, или в
Вену... Ушел бы я без оглядки... Василий Васильевич Голицын отцу моему
крестному книгу давал, так я брал ее читать... Все народы живут в
богатстве, в довольстве, одни мы нищие... Был недавно в Москве, искал
оружейника, послали меня на Кукуй-слободу, к немцам... Ну, что ж, они не
православные, - их бог рассудит... А как вошел я за ограду, - улицы
подметены, избы чистые, веселые, в огородах - цветы... Иду и робею и -
дивно, ну будто во сне... Люди приветливые и ведь тут же, рядом с нами
живут. И - богатство! Один Кукуй богаче всей Москвы с пригородами...
- Торговлишкой заняться? Опять деньги нужны, - Михаила поглядел на
босые ноги. - В стрельцы пойти? Тоже дело не наживочное. Покуда до сотника
доберешься, - горб изломают. Недавно к отцу заезжал конюх из царской
конюшни, Данило Меньшиков, рассказывал: казна за два с половиной года
жалованье задолжала стрелецким полкам. А поди, пошуми, - сажают за караул.
Полковник Пыжов гоняет стрельцов на свои подмосковные вотчины, и там они
работают как холопы... А пошли жаловаться, - челобитчиков били кнутом
перед съезжей избой. Ох, стрельцы злы... Меньшиков говорил: погодите, они
еще покажут...
- Слышно, говорят: кто в боярской-то шубе, и не езди за Москву-реку.
- А что ты хочешь? Все обнищали... Такая тягота от даней, оброков,
пошлин, - беги без оглядки... Меньшиков рассказывал: иноземцы - те
торгуют, в Архангельске, в Холмогорах поставлены дворы у них каменные. За
границей покупают за рубль, продают у нас за три... А наши купчишки от
жадности только товар гноят. Посадские от беспощадного тягла бегут кто в
уезды, кто в дикую степь. Ныне прорубные деньги стали брать, за проруби в
речке... А куда идут деньги? Меньшиков рассказывал: Василий Васильевич
Голицын палаты воздвиг на реке Неглинной. Снаружи обиты они медными
листами, а внутри - золотой кожей...
Василий поднял голову, посмотрел на Михаилу. Тот подобрал ноги под
лавку и тоже глядит на Василия. Только что сидел смирный человек -
подменили, - усмехнулся, ногой задрожал, лавка под ним заходила...
- Ты чего? - спросил Василий тихо...
- На прошлой неделе под селом Воробьевым опять обоз разбили. Слыхал?
(Василий нахмурился, взялся за четки.) Суконной сотни купцы везли красный
товар... Погорячились в Москву к ужину доехать, не доехали... Купчишко-то
один жив остался, донес. Кинулись ловить разбойников, одни следы нашли, да
и те замело...
Михаила задрожал плечами, засмеялся:
- Не пужайся, я там не был, от Меньшикова слыхал... (Он наклонился к
Василию.) Следочки-то, говорят, прямо на Варварку привели, на двор к
Степке Одоевскому... Князь Одоевского меньшому сыну... Нам с тобой
однолетку...
- Спать надо ложиться, спать пора, - угрюмо сказал Василий.
Михаила опять невесело засмеялся:
- Ну, пошутили, давай спать.
Легко поднялся с лавки, хрустнул суставчиками, потягиваясь. Налил квасу
в деревянную чашку и пил долго, поглядывая из-за края чашки на Василия.
- Двадцать пять человек дворовых снаряжены саблями и огневым боем у
Степки-то Одоевского... Народ отчаянный... Он их приучил: больше года не
кормил, - только выпускал ночью за ворота искать добычи... Волки...
Михаила лег на лавку, натянул медвежий тулуп, руку подсунул под голову,
глаза у него блестели.
- Доносить пойдешь на мой разговор?
Василий повесил четки, молча улегся лицом к сосновой стене, где
проступала смола. Долго спустя ответил:
- Нет, не донесу.
Как видите, это Василий говорил о немцах и хорошей жизни "там", а не Михайла. Михайла же подбивал Василия на грабёж -- вот о чём мог бы донести тот, а вовсе не о разговорах о "сладкой жизни за бугром"!
Интересно, краснел ли Сарнов когда, высунув язык от напряжения, сочинял эту дешёвую подделку? Задумывался ли он о том, что среди читателей могут найтись те, кто читал этот роман и помнит его?
Признаться мне противно, когда известный критик опускается до уровня плохого карточного шулера. Противно, что он такого низкого мнения о своих читателях. Его пафосность и нравоучения, только усугубляют это чувство.
Вот теперь подумайте -- этого-то мелкого пакостника мы поймали за руку, а сколько ещё подобных ему манипуляторов и врунов, чьи "произведения" наши СМИ продолжают нам скармливать?!
Поэтому закончу словами А. Галича:
А бояться-то надо только того,
Кто скажет: Я знаю, как надо!"
Гоните его! Не верьте ему!
Он врет! Он НЕ ЗНАЕТ - КАК НАДО!
P.S. Буквально пока писал, вдруг набрёл на такой вот интересный рассказ, как раз по нашей теме:
"Я не согласен!
Внимательно посмотрел очередную запись в видеоблоге президента РФ, посвященную Дню памяти жертв политических репрессий "Память о национальных трагедиях так же священна, как память о победах"
Честно признаюсь, остался крайне разочарован, поскольку я ожидал более ответственного и взвешенного выступления президента по этому поводу.
Для меня, И.В.Сталин и его время, - вопрос очень больной и актуальный до сих пор.
Мой дед - командарм второго ранга, заместитель наркома обороны СССР по авиации Яков Иванович (Екабс Янович) Алкснис был расстрелян в июле 1938 года. Его жена (моя бабушка), Кристина Карловна Меднис-Алкснис, как член семьи изменника Родины (ЧСИР), провела в лагерях и ссылках 13 лет. Мой отец, Имант Яковлевич, в 10 лет остался без родителей и до 30 лет носил клеймо "сын врага народа". Он нашел свою маму только в 1957 году.
Поэтому в нашей семье всегда были антисталинские настроения и соответственно я был антисталинистом.
Когда началась перестройка жадно читал все публикации тех лет, разоблачающие преступления Сталина и его окружения.
В 1989 году я был избран народным депутатом СССР и через некоторое время обратился с официальным депутатским запросом к тогдашнему председателю КГБ СССР В.А.Крючкову с просьбой ознакомить меня с документами, касающимися деда. В частности, я просил показать мне его уголовное дело и материалы процесса над М.Тухачевским, поскольку мой дед входил в состав Специального судебного присутствия, приговорившего Тухачевского и других военачальников к смертной казни. Материалы процесса над группой военачальников во главе с Тухачевским меня особенно интересовали, поскольку М.Тухачевский и Роберт Эйдеман (председатель Центрального совета Осоавиахима СССР) , расстрелянные по приговору Специального судебного присутствия, были были близкими друзьями моего деда, а с Робертом Эйдеманом они дружили чуть ли ни с детства. И для меня было непонятно, как мой дед мог приговорить к смерти своих друзей.
Через некоторое время меня пригласили на Лубянку и положили передо мной два тома. Первый - уголовное дело деда, и второй - стенограмму процесса над группой военных во главе с Тухачевским. Мне разрешили делать необходимые выписки.
Меня сразу поразило, что в уголовном деле было крайне мало документов. Дед был арестован 23 ноября 1937 года, а расстрелян 29 июля 1938 года, т.е. он провел в Лефортово 8 месяцев. И при этом в деле было всего три или четыре протокола допросов, причем практически эти протоколы были ни о чем. Например, один многостраничный протокол был посвящен организации ремонта авиационной техники ВВС. Причем протокол очень подробный, как мне показалось, ответы на вопросы следователя были просто переписаны из руководящих документов тех лет по организации авиаремонта.
Меня удивило, что через три дня после ареста дед написал рукописную записку на имя наркома внутренних дел Ежова о готовности дать чистосердечные показания о своей контрреволюционной деятельности, но никаких следов этих чистосердечных показаний в уголовном деле не оказалось. Судя по материалам дела первый допрос состоялся только в январе 1938 года. В тоже время, судя по материалам реабилитации 1956 года, подшитым в этом же деле, деда неоднократно вызывали на допросы и "выбивали" из него показания. Но где эти протоколы с "выбитыми" показаниями, почему их не оказалось в деле?
Ознакомившись со стенограммой процесса Тухачевского, я понял, что с этим процессом тоже не все так просто. Моя убежденность в том, что Тухачевского и его коллег просто заставили под пытками оговорить себя, оказалась серьезно поколеблена, поскольку, судя по стенограмме, они давали свои показания достаточно искренне. После ознакомления со стенограммой процесса я пришел к выводу, что все-таки "заговор военных", или что-то тому подобное, в Красной Армии был.
Я вышел из здания КГБ на Лубянке в большом смятении.
Во-первых, я понял, что уголовное дело моего деда было подвергнуто "чистке" и из него были удалены какие-то очень важные документы. Очевидно эти документы были изъяты в период "хрущевской оттепели" в процессе реабилитации деда.
Во-вторых, "заговор военных" в Красной Армии все-таки был.
А потом начались события, связанные с распадом Советского Союза и мне стало не до "дел дано минувших дней".
Мой отец очень тяжело переживал распад страны. Это удивительно, но невзирая на то, что в результате трагических событий 30-х годов у него была сломана вся его жизнь, большего патриота нашей страны мне не приходилось встречать. Погибла его страна и через полгода 17 июля 1992 года в возрасте 65 лет в результате сердечного приступа скончался и он.
За месяц до этого мы с ним на даче за вечерним чаем как-то вели откровенный разговор о происходящем и вдруг мой отец сказал: "Если бы Сталин был жив, то он бы этого бардака не допустил".
Я был потрясен! Мой отец, ярый антисталинист, ненавидевший Сталина всеми фибрами своей души, вдруг понял и простил его...
В 2000 году я был избран депутатом Государственной Думы и я обратился к директору ФСБ Н.Патрушеву с просьбой разрешить мне вновь ознакомиться с уголовным делом деда. Меня вновь пригласили на Лубянку,вернее на Кузнецкий мост в читальный зал ФСБ, и дали знакомое уголовное дело. Я начал его листать, сверяясь с записями 1990 года, и вдруг к своему изумлению обнаружил, что в нем отутствуют некоторые важные документы. Например, пропало донесение разведки НКВД, датированное 1932 годом, о том, что военный атташе Латвии заявил в частной беседе с нашим агентом, что у латвийского генерального штаба есть свои люди среди военачальников Красной Армии. Среди прочих фамилий там называлась и фамилия моего деда. В 1990 году я с большим сомнением отнесся к этому донесению, поскольку вряд ли мой дед мог быть агентом латвийского генерального штаба, по воспоминаниям бабушки он был твердокаменным большевиком. Но сам факт исчезновения этого и некоторых других документов позволяет мне сделать вывод, что "чистка" архивов продолжается и по сей день. Возникает вопрос: "Зачем?".
Значит в архивах имеются документы, которые не устраивают и нынешнюю власть. Архивы "чистили" при Сталине, при Хрущеве, при Горбачеве. "Чистили" при Ельцине.
И поэтому у меня нет веры нынешним борцам со Сталиным.
Обратите внимание, прошло более 70 лет с тех трагических событий, но архивы тех лет до сих пор закрыты. Вместо архивных документов нас заставляют читать Солженицына и других хулителей Сталина. А что мешает открыть архивы? Что мешает открыть материалы по катынскому делу? Что мешает открыть материалы по пакту Молотова-Риббентропа? Что мешает опубликовать стенограмму процесса над Тухачевским?
Значит ИМ есть, что скрывать.
А раз так, то не имеют ОНИ права осуждать Сталина и его время.
Пусть ОНИ откроют архивы и дадут возможность людям самим дать оценку тем великим и трагическим временам."