'Основным фактором, побудившим к борьбе является какой-нибудь внешний толчок или условия воспитания. Многие борцы со злом вначале именно столкнулись с несправедливостью. Так случилось и со мною. ... Основным толчком к борьбе с несправедливостью у меня послужили судебные процессы в связи с тем, что мне приклеили ярлык "аморального".'
Л. Убожко, диссидент
Сползаются тучи всё гуще.
Всё острее мечты о заре.
А они повторяют: "Чем хуже, тем лучше" --
И идут... в кабаре.
Саша Чёрный
Очень часто мы становимся свидетелями конечного результата, как в спорте -- рекордный прыжок, заплыв, бросок... Что было до этого? Конечно тренировки, пот, боль, неудачи. Помним об этом, но глубоко не задумываемся. Так и с любым поступком: вот он совершён, но чем был вызван? Что заставило человека поступить именно так, а не иначе? Космедемьянская, Матросов... Сегодня мы поговорим не о них, а о диссиденте, Евгении Ивановиче Снегирёве, 1927 года рождения (полу-псевдоним -- Гелий Снегирёв, друзья называли его Гаврилой). Что заставило этого человека противопоставить себя Системе?
Вопрос отнюдь не праздный, ведь даже многие его друзья и знакомые удивлялись происшедшей в нём неожиданной перемене.
"...Я готов утверждать, что он не был фанатичным диссидентом. Думаю, у Гелия, каким я его знал, и в мыслях не было того, что он потом делал и за что, собственно, пострадал. Он принадлежал к категории, пользуясь обычной терминологией, проституирующих советских интеллигентов, которые прекрасно все понимали и не имели иллюзий ни по отношению к собственному правительству, ни по ситуации с правами человека в собственной стране, но при этом совершенно цинично использовали свою профессию, чтобы зарабатывать деньги на хлеб себе и семье. Так жили в подавляющем большинстве все художники, писатели и прочие гуманитарии. Так жил и Гелий." (Семён Глузман, правозащитник)
'Честно говоря, когда начались 'диссидентские игры' Снегирева, я не воспринимал их всерьез, считал его поведение наивным и опасным донкихотством.' (Григорий Кипнис)
'Расстались мы с Гаврилой 12 сентября 1974 года на Бориспольском аэродроме. Сжали друг друга, расцеловались, и больше я его не видел. С тех пор прошло три с половиной года. И что-то за это время с Гаврилой произошло. Борцом он никогда не был, окружающую действительность осуждал не больше других (может, чуть громче, голос у него актерский, хорошо поставленный), в диссиденты не лез, короткометражки его о доярках протеста у начальства не вызывали. И вдруг...'
'Все, превратившее Гелия из веселого, компанейского парня в активного борца, произошло уже после моего отъезда. Когда мы познакомились, он был сверх благополучен. Член партии, член партбюро, главный редактор студии документальных фильмов, родной дядя - Вадим Собко - один из влиятельнейших руководителей Союза писателей Украины... Что еще надо? Пиши, заведуй, выступай на собраниях... Все это он и делал...'
(Виктор Некрасов, писатель)
Что же случилось и как?
"...Однажды в Москве, на квартиру к бывшему генералу, давно лишенному советским правительством и генеральского звания, и боевых орденов, и пенсии, -- к известному диссиденту явился незнакомый посетитель." (Владимир Лобас "Жёлтые короли").
Это было в год названный советской прессой "Годом Конституции". Новая, брежневская конституция, должна была вступить в силу.
Незнакомец приехал в Москву из далека, из самого Киева. Приехал с одной просьбой -- устроить ему встречу с зарубежными журналистами. Зачем? Он должен был сделать очень важное заявление.
"Известный диссидент", генерал Григоренко, сначала отговаривал посетителя, но тот умел настоять.
"...На созванную без ведома властей пресс-конференцию помчались двадцать зарубежных репортеров!" (Там же).
Гелий Снегирёв, бывший член коммунистической партии, бывший член Союза советских писателей и Союза кинематографистов, встал и громко прочитал заранее приготовленный текст:
"Настоящим заявлением я отказываюсь от советского гражданства. Такое решение я принял в те дни, когда правительство проводит обсуждение новой Конституции. Газеты, радио, митинги кричат о единодушном восторженном одобрении. В ближайшее время проект станет законом под всеобщее громкое "Ура!"... Ваша Конституция -- ложь от начала до конца. Ложь, что ваше государство выражает волю и интересы народа... Ложь и позор ваша избирательная система, над которой потешается весь народ, ложь и позор ваш герб, колосья для которого вы импортируете из Cоединенных Штатов...
... Свое открытое письмо советскому правительству он подписал полным именем и указал адрес: "Киев, улица Тарасовская, 8, кв.6"."
Борис Перчаткин, вспоминает:
'Эта пресс-конференция мне особо запомнилась. Там я познакомился с писателем Гелием Снегиревым. Он подарил мне свою последнюю книгу с автографом. "Люди, не надо бояться!", - написал он. А на пресс-конференции я запомнил его слова на всю жизнь: "Чем меньше людей будут бояться, тем быстрей придет конец этой власти. Вся эта власть держится на страхе. Убери страх, - и нет этой власти".'
Сделанное Снегирёвым заявление -- очень странное. Ну отказался ты от гражданства, но дальше-то что? Надо делать какой-то следующий шаг. Например, уехать из страны, попросив политического убежища... Но этого шага не сделано.
Зная перестроечные рассказы о КГБ, легко догадаться, что должно было случиться после такого заявления. Вот несколько вариантов:
"В комнате было тихо.
Даже иностранцы поняли, что произошло: этот человек, несомненно, отдававший себе отчет в своих действиях, вполне сознательно переступил роковую черту, будто шагнул -- в зону жесткого облучения.
Ни вспышки, ни звука. Голова, руки, ноги -- все на месте. Но человек обречен. И нельзя предугадать, что с ним случится: может, завтра его задавит автомобиль?.. Может, его вышвырнут на ходу из поезда "грабители"? Может, его объявят душевнобольным?.." (Владимир Лобас, "Жёлтые Короли")
В этом не должно быть ничего удивительного. Ведь как проходила тогдашняя московская жизнь?
"Среди бела дня на улице прекрасного города тебя вдруг окутывала атмосфера ужаса от сознания того, что в любой момент с тобой может случиться неизвестно что и все что угодно... Кирпич с крыши?.. Нападение "хулиганов"?.. Арест по обвинению в шпионаже?.." (Там же)
Сложно и страшно было тогда жить в Москве...
Что же на самом деле случилось с Гелием-Гаврилой после его заявления? Ничего. Повторю, вы не ослышались: С НИМ НИЧЕГО НЕ СЛУЧИЛОСЬ! "Это было невероятно, непостижимо: Гелий ходил на свободе. Они явно не знали, что с ним делать." (Там же)
Не правда ли странно: с другими, якобы, знали и делали, а тут стушевались?
Сопоставьте с воспоминаниями Новодворской и Убожко: их не хотят "сажать". У КГБ других, настоящих проблем полно! Но диссидентам нужны были "великие потрясения". Нужно было взойти на Голгофу. Хотелось оставить след в истории хотя бы таким путём.
Вернусь к рассказу о Снегирёве. Что это был за человек?
Отец Гелия, Иван Трофимович, был членом Союза Писателей, драматургом и прозаиком. После того, как сын закончил театральный институт, Снегирёв-старший перевёз его из Харькова в более перспективный Киев.
Тут Гелий не долго был артистом. Сначала вдруг стал школьным учителем, переметнулся преподавателем в ВУЗ, потом -- журналистом. Писал всякие очерки для украинской "Литературки". Выпустил книжечку рассказов на украинском языке. Но и это поприще надоело ему. Гелий решил работать в документальном кино, став членом уже двух Советов -- Писателей и Кинематографистов. Именно тогда создаются его первые шедевры о доярках и удоях.
Все эти кидания можно расценивать по разному: и как поиски себя, и как неумение себя найти. За второе предположение говорит его рабочая этика.
Вот один красноречивый случай, который характеризует и самого Гелия и разлагающихся "интеллигентов" периода застоя. Как известно, все они были недовольны своими зарплатами, все они хотели иметь больше -- магнитофонов, колбасы, шмоток, все требовали признания своих заслуг перед Родиной. А какими же они были на самом деле, эти заслуги?
'...Снегирева, я знал, помнил. Мы с ним много лет копошились рядом. И называть его я привык не по фамилии, и уж никак не Гелием Ивановичем, а по кличке, распространенной среди его приятелей -- "Гаврилой"...
Я не был его другом. Мы были знакомы постольку, поскольку Гелий тоже был киношником: сценаристом, режиссером, а одно время ходил даже в киноначальниках. Он жил в центре города, в лучшей, чем я, квартире: имел такие, что мне и не снились, связи и вообще был одним из тех, о ком говорят: ну чего еще ему не хватает?.. (Выделено везде мной -- Ю.Ч.)
Однажды он всех удивил: олимпийский, недосягаемый для посредственностей "Новый мир" напечатал его рассказ. Вещичку взяли у Гелия небольшую, но это была настоящая проза и, прочитав, я больше не хмыкал про себя, дескать, как профессионал, как кинематографист, он куда слабее меня... Он был слабее потому, что был непутевым. Голова его была постоянно забита чем угодно, только не сценарными ходами, не поводами для кинонаблюдения, не спровоцированными ситуациями... Как-то по пьянке, уж и не помню, у кого из общих знакомых пили, Гаврила отвел меня в сторону:
-- Сделай одну вещь...
Я удивился: у Гаврилы было достаточно близких приятелей, которых он мог бы попросить об одолжении.
-- Вкатили паразиты четвертую группу...
Я рассмеялся. Каждому советскому фильму специальная оценочная комиссия присуждает группу качества. Оплата режиссерской работы производится по этой оценке. Только за самую откровенную халтуру можно было в те годы схлопотать четвертую группу, и тогда режиссеру не платили ни копейки, что, по-моему, правильно: в кино работают по призванию, халтурить в кино -- стыдно.
По советским, однако, нормам поведения не полагалось взвешивать -- справедлива ли дружеская просьба? Правило действовало одно: можешь помочь -- помоги... У Гелия, как всегда, был роман. На этот раз -- с высоченной, как баскетболистка, студенткой... Я спросил, что нужно сделать?
-- Написать статью...
-- О чем?
Прямые волосы свисали на взмокший лоб, пьяные глаза смеялись:
-- О праве режиссера на поиск...
До меня дошло: бегая за своей "баскетболисткой", Гаврила сварганил картину левой ногой (что и прежде с ним случалось), но, если в печати промелькнет, что фильм был задуман как-то там особенно, а режиссера, "ищущего в своем творчестве новых путей", постигла неудача, то разве не следует рассматривать ее как своего рода "почетное поражение"? Оценочная комиссия не может, как правило, игнорировать мнение прессы, и после рецензии группу качества, скорее всего, переправят с четвертой на третью, и хоть половину постановочных Гаврила получит...
Я позвонил номенклатурному приятелю, члену редколлегии, рассказал, в чем дело: хороший парень, любовь -- по большому счету, а денег, как у всех у нас, -- нет...
-- Ай-яй-яй! -- сказал член редколлегии.
-- Надо сделать, -- неискренне канючил я: мне так не хотелось писать о каком-то страхолюдном фильме, которого я не смотрел.
-- Папа! -- сказал газетчик, который всех своих знакомых мужского пола называл "папами", -- ответь честно: пусть уж не фильм, но по крайней мере бабу этого режиссера ты видел? Баба наших усилий стоит?
-- Стоит, -- "объективно" сказал я. -- Блондинка, студенточка. -- И не упустил позлословить: -- Это, несомненно, лучшее, что ему удалось в кино! В трубке послышался хохоток:
-- Папа, такие режиссеры -- безусловно! -- имеют право на поиски и ошибки. Да, да, да! Именно такие ошибки и делают нашу жизнь прекрасной! Твоя статья уже запланирована на понедельник. Обнимаю! -- он бросил трубку.
После выступления, партийной газеты оценку повысили, знакомые смеялись, мы славно пропили мой газетный гонорар, но Гелия я с тех пор так и не видел...
Мы не были настолько близки, что я должен был разыскать его и попрощаться -- перед отъездом. Я вообще забыл о нем, и лишь прожив несколько лет в Нью-Йорке, сняв как-то с полки очередной номер "Континента", вдруг увидел знакомое лицо. Я решил, что обознался, так нет же! Рядом с портретом был напечатан текст:
"Зреет во мне ощущение, рождается надежда, что мне суждено стать первой ласточкой. Той, которая возвестит весну свободы моей Родины. Гелий Снегирев".
Я остолбенел: это тот Гелий? "Гаврила"? Шумный выпивоха? Член Союза писателей? Член партии?..'
И вот теперь, положа руку на сердце, скажите честно, не от такого ли бессовестного отношения, не от таких ли людей развалилось наше государство? Все они кричали о том, что русские не умеют и не любят работать. Имели ли ОНИ право на подобные обвинения?.. Не из-за них ли, "сердешных", не из-за этих ли псевдо-творцов снегирёвых и лобасов, и пришлось СССР "закупать колоски" на Западе?..
А пока Гелий резвился: много пил, много ел, много гулял, изредка вспоминая о своих семейных обязанностях. До самого до 1974 года.
В 74-ом он был "изгнан из Союза писателей" и из партии. "Тогда же сорвалось сердце, а позже в результате каких-то там тромбозов сетчатки глаз - почти ослеп. Теперь нигде не работает (везет же людям!), инвалид 2-й группы, пенсия 120 ре." (Из автобиографии).
О том, почему это произошло существует много домыслов и предположений, но ничего конкретного. Мне кажется, если была бы замешана политика -- это уже стало бы общим местом. Значит -- что-то ещё. Зная, как он работал и стиль его жизни, можно догадаться, что именно.
Жизнь простого пенсионера Гелия не устраивала. Ему надо было быть в центре внимания, не важно каким путём. Если больше не работает образ пламенного коммуниста, надо стать таким же пламенным анти-коммунистом.
Сказано-сделано. Он садится к письменному столу и начинает строчить анти-советские книги. Передаёт их своему давнему приятелю Виктору Некрасову заграницу, где их охотно печатают. Однако всё это не преносит той славы, на которую он рассчитывал. И тут он решается пойти ва-банк, устроив пресс-конференцию.
"Еще вчера он был нуль, простой советский человек, которого можно сгноить в лагере или уничтожить в психушке -- кто там хватится? Но Гелий как-то сразу чересчур широко шагнул. Изо дня в день его имя повторяли Би-би-си и "Немецкая волна", "Голос Америки" и "Свободная Европа". "Ваша конституция -- ложь от начала до конца" -- ни Солженицын, ни Сахаров, никто вообще не решался разговаривать с Системой так."
(Владимир Лобас "Жёлтые короли")
Теперь становится понятно, почему он не уехал. "Там" он был бы одним из многих. В СССР он был единственным и неподражаемым. И его никто не трогал. Можно ли мечтать о большем успехе?
К огромному огорчению Гелия, о нём постепенно стали забывать. Волна прошла, надо было поднять новую, чтоб не стать опять "простым пенсионером".
И Гелий пишет открытое письмо Брежневу:
"Ваша карьера возникла на крови... Ваши руки в крови... Леонид Ильич, вы старый человек. Смерть уже задевает вас своим крылом, от вас не отходят врачи... Всю свою жизнь вы прожили ложью. Не в мелочах -- соседу или жене -- вы лгали. Лгали народам -- своему и всему миру. Неужели вы так, во лжи, и умрете?.." и т.д.
О нём опять вспомнили! О нём опять заговорили! Удача! "Отважный" не-гражданин СССР вновь бросает вызов Системе! И опять его никто не тронул!
Чтобы закрепить успех надолго, Снегирёв "трудится" непокладая рук.
9 сентября 1977 года за ? 2042-А в ЦК партии за подписью Андропова направляется документ, озаглавленный: "О мерах по пресечению преступной деятельности СНЕГИРЕВА":
"Комитетом госбезопасности Украины выявлена и задокументирована антисоветская деятельность СНЕГИРЕВА Г.И., 1927 года рождения, украинца, исключенного в 1974 году из членов КПСС, Союза писателей и Союза кинематографистов, бывшего режиссера Украинской студии хроникально-документальных фильмов, пенсионера, проживающего в г.Киеве... Снегирев систематически изготовляет и распространяет враждебные сочинения ("Секретарь обкома", "Роман-донос", "Мама, моя мама", "Автопортрет - 1966", "Открытое письмо Советскому правительству", "Лаять или не лаять", "Убили дрозда", "Обращение к вождю" и др.), в которых клевещет на внутреннюю и внешнюю политику КПСС и Советского правительства... Радиостанция "Свобода" 18 июля с.г. передала очередной пасквиль СНЕГИРЕВА "Открытое письмо президенту США Картеру", в котором вновь возводится злобная клевета... Особым антисоветизмом проникнут пасквиль СНЕГИРЕВА "Обращение к вождю", изготовленный и переданный им на Запад в августе с.г. В нем СНЕГИРЕВ призывает к ревизии марксистско-ленинского учения, возрождению частной собственности, роспуску колхозов, ликвидации Советской Армии...
В связи с изложенным Комитетом госбезопасности принято решение об аресте СНЕГИРЕВА и привлечении его к уголовной ответственности по ст. 64 ч.1 УК УССР (антисоветская агитация и пропаганда). Вопрос согласован с ЦК Компартии Украины". (Выделено мной -- Ю.Ч.)
Еще через 2,5 месяца, в начале декабря, под номером 2534-А появляется новый документ на ту же тему на тот же адрес:
"В дополнение к ? 2042-А от 19 сентября 1977 г. Комитет госбезопасности докладывает, что Снегирев Г.И. арестован и привлечен к уголовной ответственности по ст.62 УК УССР... Факты написания и распространения в 1975-1977 гг. в СССР, а также передачи для публикации за границу "Обращения к вождю", "Письма к Дж. Картеру" и ряда других документов антисоветского содержания он признал.
Вместе с тем на допросах Снегирев заявляет, что менять враждебные социалистическому строю взгляды и убеждения не намерен, упорно не желает сообщать, каким образом он переправлял антисоветские материалы на Запад, и назвать лиц, среди которых распространял их в СССР."
Как видим из этих документов, арест был не таким простым делом, как это описывается (до сих пор!) в диссидентских байках.
Ещё важно отметить, что решение о аресте было принято не сразу после начала анти-советской деятельности Снегирёва, а только после того, как Гелий стал призывать к разрушению существующего строя.
22 сентября утром Гелий Снегирев вышел из дома на Тарасовской улице и пошел к Ботаническому саду. У здания пожарной команды стоял, загораживая писателю дорогу, голубой "рафик". Когда он попытался его обойти, со стороны пожарной команды появился седовласый человек и сказал: "Здравствуйте, Гелий Иванович. Садитесь, пожалуйста, в машину..." Голубой "рафик" приехал на Владимирскую, 15 (здание КГБ).
Интересный факт -- Гелию Снегирёву удалось не только вести дневник в тюрьме КГБ, но и передать его на свободу! Запад сразу перепечатал его.
В нём читаем:
"Начали обыск. Какое-то начальство произнесло: "Да, Гелий Иванович, вы изрядное ведро грязи вылили на нас и тут, внутри, и там, за рубежом". Потом меня повели через двор, в маленькой каморке обшмонали уже донага... Затем камера...
С самого начала я завел со следователем весьма странные отношения: не здоровался, хамил, а в устных и письменных ответах остроумничал как мог..."
Камера КГБ, какой была она? Владимир Лобас: "Тогда еще никому не было известно, что в камере Снегирева сверкает паркетный пол, что его сытно кормят, что тюремщики исключительно вежливы с арестантом, а за состоянием его здоровья следит... специальная медбригада."
Капитан Слобоженюк, следователь, который вел дело Снегирева, спокойно и вежливо напоминал Гелию, где тот находится и что хамить в этом заведении не принято. Голоса не повышал, и, естесственно, не бил.
С начальником тюрьмы о Гелия тоже сложились отношения более чем странные, даже необъяснимые, если вспомнить рассказы о 'кровавых застенках': хотя и было известно, что Снегирёв и его сокамерник готовят себе в мыльнице из хлеба, сахара и воды хмельную бражку для Новогодней ночи, приказано было её у них не отнимать.
Капитан Слобоженюк принес в камеру еловые ветки и разрешил заключенным смастерить из фольги от плавленных сырков игрушки.
Гелий Снегирёв:
"Допросы к февралю стали редки. Все уже было опрошено, и на все мною было нагло и находчиво отвечено, но следователь обязан был два раза в неделю вызывать меня на допросы. 20 февраля я отказался ходить в следственный корпус. И... следователь стал приходить в следственный изолятор..."
"2 марта... в камеру вошел начальник тюрьмы подполковник Сапожников. Я давно объяснил ему, что не встаю в его присутствии, и только повернулся и поглядел. Он подошел к койке и сказал: "Гелий Иванович, на этот раз вам придется встать. Собирайтесь в больницу..." (Выделено мной -- Ю.Ч.)
Причиной послужила объявленная Снегирёвым голодовка. Почти месяц никаких мер, кроме уговоров, не предпринималось. Когда же стало очевидно, что организм Гелия, вообще очень больной, быстро слабнет, было принято решение накормить его насильно. Андропов сообщил об этом в ЦК.
Ему был сделан успокоительный укол. Позже, дессиденты будут трубить о том, что Снегирёву "ввели рак".
Дело в том, что, подорванный голодовкой, Гелий уже плохо справлялся с многочисленными болезнями. Его оставили в тюремной больнице, под присмотром врачей.
После того, как у него отнялись ноги, было сделано очередное обследование. Оказалось что в области второго позвонка у Гелия возникла опухоль. Его прооперировали в институте нейрохирургии, но состояние больного не улучшалось, нужен был постоянный уход.
Конечно никто никакого рака Снегирёву не вводил. Сомневающихся прошу пояснить, зачем в таком случае его вообще оперировали. Или почему рак ввели Гелию Снегирёву, а не Сахарову или Григоренко.
Гелий был просто очень больным человеком. Раковые заболевания, к сожалению, в наш век довольно распространённое явление. Возможно, обратись он к врачам, вместо своего внезапного дессиденствования, и его удалось бы спасти.
"Однажды Снегирев проснулся от прикосновения к его руке... руки следователя. Так же проникновенно, как и прежде, Слобоженюк уверял, что лечение в тюремной больнице -- это не лечение. Мол, нужно лечь в хорошую клинику, а это уже зависит только от... чистосердечного раскаяния. И что помилование в ходе следствия очень даже возможно..." (Владимир Лобас "Жёлтые Короли")
По правильному замечанию доктора исторических наук А.Н. Боханова, "пиар-продукт... рассчитан на то, чтобы его потребляли не задумываясь, как знакомое и понятное кушанье. Он нацелен лишь на подтверждение и укрепление определённого мировоззренческого стереотипа. Любое критическое осмысление для него смерти подобно; глупость и фальш высвечиваются сразу."
Так и в данном случае. Не думаю, что, как на это намекает Лобас, болезнь была подстроена для получения "чистосердечного раскаяния". КГБ плевать на это хотело. Этому раскаянию не поверили бы ни друзья, ни, тем более, враги. Комитету нужны были имена тех, кто переправлял за границу и распространял в СССР нелегальную литературу. Получили они эту информацию от Гелия или нет, сказать невозможно. Это можно узнать только из его дела. Доступа к нему пока нет.
Скажем, что и после 5-ти месячного следствия, не получили. Если б это был здоровый человек, с ним можно было бы работать и дальше. Но Гелий Снегирёв умирал от рака. И его просто пожалели.
Такой вывод подтверждают и другие детали.
Например, такой факт: после того, как Гелий написал письмо, опубликованное на последней странице в "Литературке", признавая свои ошибки, его сразу помиловали и из тюремной перевели в Октябрьскую больницу. Там его навещали жена, друзья. В ней он пролежал почти 9 месяцев. Врачи боролись за его жизнь, но, к сожалению, он так и не поправился: 28 декабря 1978 года Гелий Снегирев умер. Ему было 50 лет.
Если бы КГБ действительно хотело с ним расправиться, почему было бы не сделать это в тюрьме? Если бы КГБ не хотело выпускать его на свободу, как, в течении девяти месяцев, позволили они ему лежать в обычной больнице с неограниченным допуском посетителей?
Все диссидентские обвинения шиты белыми нитками.
Есть такие умершие люди, которые стали живыми символами. Их вытащили из могилы, сделали политическими вурдалаками, использовали в целях дезинформации, манипуляции сознанием, разрушения страны. Наша задача -- не поддаться на провакацию.
Люди, приложившие свою руку к созданию таких символов, хорошо знают как играть человеческими чувствами. В нашей крови -- встать на защиту слабого, помочь униженным и оскорблённым. Этим и пользуются манипуляторы, выставляя волков несчастными овечками.
Гелий Снегирёв не хотел быть обыкновенным пенсионером-инвалидом. Ему хотелось оказаться в центре внимания. Каким путём -- неважно. Главное -- оставить свой плевок в истории, хоть как-то отметиться. "Здесь был Гелий" -- и хоть трава не расти.
В целях холодной войны это было привлекательно для Запада. Именно такие люди ему и нужны были. Не вечные обличители, типа Солженицына, а Лобасы-Снегирёвы.
Наши стереотипы мешали нам в Перестройку разглядеть реальную картину того времени, всё терялось в словоблудии распоясовшейся прессы. За одной страшной историей следовала другая, ещё ужаснее.
Пришла пора оставить в стороне чувства и критически разобрать диссидентское мифотворчество.
Надеюсь мои статьи хотя бы немного помогут в этом непростом деле.