Я решил съездить в Байкало-Ленский заповедник, сокращенно БЛЗ, но известно, что в России без бумажки ты никто. Отправился в правление БЛЗ в Иркутске. Встретил меня, среднего роста человек чиновной наружности, и я без лишних слов показал ему свое удостоверение сотрудника иркутского телевидения. Затем рассказал, что давно мечтаю побывать на севере Байкала, осмотреть места, поговорить с людьми, а потом сделать киноочерк или даже документальный фильм. Директор, несмотря на свою внешность, оказался милейшим человеком, написал мне тотчас рекомендательное письмо, отпечатал его, вручил и пожелал легкого пути, но предупредил, что места глухие, медведи, дорог нет. Я успокоил его и сказал, что я в тайге человек не новый, потому будем осторожны, ибо осторожность - доблесть храбреца. Директор этот афоризм записал, пожал мне руку, и повторил дружелюбно улыбаясь: "Хорошо сказано!"
В тот же день, я заехал в аэропорт, купил на завтра билет до Онгурен и приехав на дачу, стал собираться. В общем, у меня обычно все готово: рюкзак, лесная одежда, резиновые сапоги, котелки, кружки, ложки, брезент, топор маленький и легкий. По дороге, уже сойдя с автобуса, зашел в магазин и купил продуктов: рыбных консервов, крупы, сахару, чаю, хлеба, сухарей. В те времена в магазинах ничего больше и не было. Тушенка, мясо, масло только по карточкам или по блату. Но я никогда блатным не был. Придя на дачу, кипятил на электроплитке чаю, сидел, долго глядя в окна с южной стороны, на дачные домики, речной залив, обрамленный зеленым, сосново-березовым лесом. Незаметно спустились сумерки, и из зарослей на берегу раздалось птичье пение. Похоже, было, что соловей налаживает трели, но я знал, что здесь соловьи не живут. Когда надвинулась ночь, и гулким эхом разносились негромкие разговоры из соседних домиков, я собрал рюкзак, проверил и вновь упаковал фальшфейер, большую спичку, сантиметров тридцать длиной и диаметром три сантиметра. На конце этой спички был запал, который надо было чиркнуть о спичечной коробок. Тогда появляется яркое белое пламя, как от фейферка, только больше и ярче. Этим приспособлением я собирался отпугивать медведя, если он бросится на меня. Беда была в том, что я ни разу не зажигал эту спичку, и знал о ее работе только по описаниям. Конечно, тут больше был момент психологический, но эта часть для человека главное.
Лег спать рано, долго ворочался, не мог заснуть, хотя все последние годы я ходил по тайге один, но так далеко не забирался... По карте я видел, что Онгурен, до мыса Покойники, не так уже большое расстояние. Но это ведь тайга, и неизвестно есть ли там хотя бы тропы...
Утром, я сел на первый автобус, разворачивающийся на конечной остановке, у ворот дачного поселка, и поехал в аэропорт. Приехал за час до вылета, зарегистрировал билет, прошел досмотр и маленькая стюардесса, в темно-синем форменном пальто, в шапочке с кокардой, провела нас почти через все взлетное поле, к двукрылому Ан-22, стоящему рядом с вертолетами. Еще раз проверив билеты она пожелала доброго пути двум летчикам в крошечной кабине и ушла...Моторы взревели, летчик за штурвалом вырулил на взлетную полосу, получил разрешение на взлет и дал газу. Самолетик, трясясь на стыках бетонки, пробежал сотню метров, незаметно оторвался от земли, поднялся чуть и, сделав разворот, повернул в сторону Байкала. Я в окно видел накренившуюся землю, далеко внизу, портовские строения, большие серебристые самолеты, около здания аэропорта. Потом внизу замелькали поля и зазеленевшие уже листвой перелески. Где-то справа был виден морщинистый водоем - дул боковой ветер. Пассажиров было немного. В порту я узнал, что предстоит посадка на острове Ольхон. Это почти ровно посредине Байкала. Самолет иногда потряхивало порывами ветра, а несколько раз он попадал в воздушную яму, и сердце казалось подпрыгивало к горлу, в противоположном падению направлению, а руки судорожно вцеплялись в поручни тесных сидений, я бодрился и иронично объясняя страх повторял про себя: "Инстинкт". Когда-то такие падения доставляли радость приключения по времени прошли.. Ближе к Байкалу щетинящиеся тайгой холмы стали выше и круче. Где-то внизу иногда взблескивалась змейкой речная вода, бегущая к озеру. Байкал был велик, чист и холоден. Мотор мерно гудел, и иногда казалось что Ан-2 висит в воздухе, как елочная игрушка на невидимой веревочке...
Незаметно приблизился серо-белыми берегов безлесый, каменистый остров. Перед посадкой под днищем мелькнула гряда холмов с гранитными скалками. Самолет снизился, стукнул колесами о землю, пробежал по полю, развернулся, и моторы замолчали. Штурман - он же Стюарт, открыл тонкие игрушечные дверцы, и мы по очереди спрыгнули на землю. Было холодно, ветрено и неудобно. Полетим через пятнадцать минут - сообщил штурман, и летчики ушли в аэропортовский барак.
Я сел на рюкзак, неподалеку от самолета. Почти все пассажиры - буряты, летели до Ольхона. Нас осталось двое, молодой бурят в полупальто, которое раньше почему-то называлось "москвичка", показал мне крутые склоны ближнего к острову берега и сказал: "Онгурены там". Я всматривался, угадывая, пока он не добавил: "Отсюда не видно"...
Сам Ольхон напоминал гористые степи Монголии, и я поверил в легенду, что Чингисхан родился здесь и был ханом окрестных мест, перед тем как был избран на где-то на реке Ононе, ханом всех монголов. Место ветреное, безлесое, с расстилающейся степью на скалистых холмах. Я вспомнил Крым. Там тоже есть это ощущение древности, присуще ранее очень обжитым и населенным местам...
Вскоре пришли летчики, мы влезли в Ан-2 и полетели... Через полчаса приземлились в Онгуренах... Когда я вышел из самолета, меня поразило тепло, солнце яркое и тишина. Умели же раньше выбирать места для деревень - вдруг подумал я невпопад. В углу летного поля паслись коровы, а в другом углу стоял домик, который и был зданием аэропорта. Узнав, когда через неделю самолетик улетает в Иркутск, я попробовал взять билет заранее, но бурятка-кассир наотрез отказалась это сделать и предложила прийти за билетом в день вылета...
У нее же я пытался узнать, как мне идти до заповедника, но она ничего не могла сказать о дороге на мыс Покойники. Кассирша всплеснула руками и ответила загадочно: "Ой! Это очень далеко, туда можно только на моторной лодке попасть". Потом посоветовала зайти в лесхоз. Я насторожился. Придя в контору я застал там молодого бурята Витю, который коротко рассказал, о том, что до Покойников идти дня четыре, но сегодня, через час он на мотоцикле поедет на хутор, в двадцати километрах отсела, а дальше уже придется идти пешком. Я был готов к этом. Витя предложил мне ночевать в лесхозе на обратном пути и показал, где висит спрятанный ключ от входных дверей. Он был дружелюбен по характеру, а когда я показал удостоверение с ТВ, он уверился, что все делает правильно.
Я прошел главной улицей пустынной деревни, вышел за околицу, с другой стороны, не встретив ни души на своем пути.
"Да! - думал я. Это тебе не город, и даже не райцентр". Сбросив рюкзак, я прилег на обочине дороги и стал ждать. Я был один во всем мире, а те кто скрывались в домах и работали где-то на фермах не знали меня и не хотели знать...
Чуть погодя в тишине тихого солнечного дня застрекотал где-то в деревне мотоцикл, и вскоре я увидел Витю на "Восходе", мелькающего среди кустарников, растущих вдоль дороги. Затормозив около меня, он держал мотоцикл пока я садился на заднее сиденье. Тронулись и понял, что мотоцикл этот приспособлен для одного человека, а двое, да еще с рюкзаком, это уже исключение. Я пытался балансировать, помогая Вите удерживать равновесие, и все равно мотоцикл "рыскал" от одного края дороги до другого. Но я всегда считал, что лучше плохо ехать, чем хорошо идти. Да и Витя, в конце концов, приспособился, и мы сообща удерживали "Восход" в колее. Однако мне это стоило определенных усилий, и потому я ничего не заметил вдоль дороги, а потому и не запомнил.
Через полчаса мы въехали в небольшое поселение, которое называлось хутором. Здесь тоже дул ветер, как на Ольхоне, и тоже было безлюдно. Остановились, Витя, вместе со мной вошел в избу, и что-то сказал женщине-бурятке на бурятском языке. Я уловил только слово корреспондент и понял, что он представил меня. Потом Витя заторопился и сказал, что он увидит здесь "фермеров" и уедет, попрощался со мной и ушел по направлению к другому дому.
Женщина долго смотрела на меня молча, а потом по-русски предложила чаю. Когда я согласился и подсел к столу, накрытому изрезанной клеенкой, из комнаты осторожно вышли маленькие дети-буряты, и блестя черными глазенками, не мигая, не отрывая взгляда, смотрели на меня, как на чудо. Женщина налила мне чаю из чайника, долила молока, отрезала пару ломтей от самоиспеченного круглого хлеба, и из шкафа достала мне чуть подсушенную соленую рыбину. Это был омуль, и я с аппетитом все съел, расспрашивая женщину о здешней жизни. Она рассказала, что муж пастух, пасет здесь телят, потому что в Онгуренах большая животноводческая ферма... Вдруг в дом вошел русский мужик: рыжий, высокий, и нескладный, в грязной куртке из болоньи. Это доказывало, что в лучшие годы он жил в городе - сельские люди всюду ходят в фуфайках, иначе в ватниках. Мужик поздоровался, назвал себя Сергеем, и спросил: куда я хочу идти. Я сказал, что мне надо добраться до Покойников. Сергей почесал голову и предложил подвезти меня к чабанам, на пастбище. Там ты заночуешь, а утром пойдешь дальше. Но я смогу поехать туда только вечером - добавил мужик. - И я согласился. Зайди ко мне часов в шесть вечера, и мы поедем. Было три часа дня. Я поблагодарил и сказал, что ровно в шесть зайду. Сергей вышел, а чуть погодя, поблагодарив молчаливую хозяйку, и вышел на улицу, и подумал, что я на Байкале вот уже несколько часов, а Байкала еще близко не видел. У меня было три часа времени, и я спросив хозяйку, как пройти к Байкалу, отправился по дороге, навстречу ветру, дующему мне в лицо. Здесь, как везде вокруг была каменистая степь, с серыми камнями, кое-где торчащими из земли, и зелено-серой травкой, чуть пробивающейся из этой скудной земли. Слой гумуса здесь был очень тонок, еще и потому, что траву за лето и осень начисто съедали овцы, коровы и лошади. Только в речных долинах, спускающихся с горных перевалов, видимых на горизонте, этот культурный слой достигал высоты одного метра. Даже на крутых склонах гумус был толще, и потому там росли деревья, и не только трава. Здесь же, кое-где торчал дрожащий, чахлый кустарник, съежившийся под порывами холодного ветра с Байкала.
Выйдя на берег, я увидел дугообразную линию прибоя, услышал мерный шум зеленоватых волн с нечисто-белыми гребешками. В маленьком затоне, спрятавшись от ветра, стояла моторная лодка, которую затащили сюда через широкую галечную косу. Передо мной расстилался величественный и по-весеннему открытый всем ветрам Байкал - легендарное озеро-море, самый глубокий внутренний водоем в мире. Его глубина больше полутора километров, и там, в пучине вод, где-то ближе к середине, под водой прячутся отвесные обрывы, покрытые слоем многолетнего ила. Я слышал, что несколько лет назад, во время подземного землетрясения, миллионы тонн ила обрушились с крутых склонов на дно, и вот уже несколько лет, там, в глубине стоит не осевшая муть. Я поежился, представляя этот глубинный мрак, поплотнее закутался в одежды, и лег на прохладную полукруглую гальку, промытую и обработанную за тысячу лет бурь и штормов. Светлое небо из бездонной глубины смотрело на меня, затерянного в просторах тайги, степей и воды. Как человек одинок - подумал я. Но в обычное время он этого не замечает. Жмется поближе к сородичам, сбивается в стаи, и живет бок о бок с другими в деревнях, в поселках, городах и городах. А вокруг природа - дикая или полудикая, которой дела нет до человека, не было человека, появился человек; исчезнет человек! Какое ей, вечной, дело до таких мелочей.
...Кажется, я задремал, потому что, когда в очередной раз открыл глаза то, увидел, что солнце опустилось из зенита, и почувствовал, что похолодало. Надо возвращаться - подумал я, и быстро зашагал назад...
...Сергей и его жена Настя, приехали сюда из Качуга, районного центра, стоящего на Лене, далеко от озера. В доме их почти не было вещей; на кухне стоял стол и обшарпанный шкаф, а во второй половине кровать, покрытая ватными одеялами, без покрывал. Я присел на шатающийся стул и Настя, меня с любопытством рассматривала, чуть раскосыми глазами. Это отличительная особенность местных жителей - чуть бурятский разрез глаз, выдающиеся скулы, и желтоватый цвет кожи. Раньше в России говорили: "Поскреби русского и увидишь татарина". Здесь же можно сказать: "Поскреби местного жителя и увидишь бурята". Со временем выработался особый гено-тип, который и стал называться - сибиряками. Я и сам был таким, чего скрывать...
Сергей, пока заливал бензин в бак, пока выводил мотоцикл на дорогу, рассказал, что они здесь недавно, что "убежали" из Качуга спасаясь от пьянства, что здесь собираются разводить телят и вырастив, сдавать их государству.
Наконец мотор завелся, и мы поехали. Дорога была плохая, а кое-где ее совсем не было, и мне приходилось идти пешком, пока Сергей преодолевал такой участок. Наконец выехали на край большой долины - раскинувшейся от предгорий до Байкала. На зеленеющей ровной луговине, кое-где блестели большие лужи прозрачной воды. Сергей показал мне деревянные корыта без боковых стенок, положенные одно на другое, и это подобие водопровода уходило к подошвам гор, на вершинах которых еще лежал снег. Снег тает - объяснил Сергей - вода по этим деревянным корытам бежит вниз на луга и стоит здесь до лета. Поэтому здесь вырастает высокая сочная трава, на которой посеется скот. Корыта делают, срубая большие жилые внутри деревья. Таких там много - он махнул рукой в сторону лесных склонов. Таких водопроводов несколько и они тянутся на несколько километров, иногда почти до перевалов...
Тут мы увидели впереди избу, изгороди и несколько лошадей, привязанных к ней. "Пастухи уже в доме" - проговорил Сергей неуверенным голосом и остановил мотоцикл метрах в пятидесяти. "Чтобы лошадей не беспокоить" - добавил он. И мы пошли в избу. Войдя, мы поздоровались и на нас изо всех углов серьезными глазами посмотрели пастухи-буряты. Видно было, что они Сергея не очень уважали, а меня видели впервые и насторожились. Обращаясь к широколицему, приземистому буряту, Сергей словно оправдываясь сказал: ""Вот корреспондент телевидения, добирается до БЛЗ, подбросил его, тем более, что у меня дела. Бурят спокойно выслушал, шагнул мне навстречу и протянул руку: Алексей! Я тоже представился, и спросил, разряжая обстановку: Могу я у вас переночевать? Алексей не торопясь ответил: "Конечно! Проходи, снимай рюкзак. Спать будешь здесь" - он показал рукой на пустые нары у стены.
Пока я устраивался, снимал куртку, доставая спальник, Алексей и Сергей вышли, о чем-то переговорили, и Сергей уехал. Я слышал как затарахтел мотоцикл. Алексей вернулся и предложил мне: "Садись за стол. Мы будем ужинать". Я стал доставать продукты, но он махнул рукой. "Это спрячь". Пастухи за это время завели генератор, стоящий где-то во дворе, и мигнув пару раз над столом зажглась яркая лампа. В доме запахло яичницей - и действительно, скоро на столе стояла большая сковорода с жареной рыбой и разбитыми сверху яйцами. Я вспомнил, что ел такое блюдо на Ангаре, когда в детстве гостил у бабушки в деревне. Алексей нарезал ломтями большую круглую булку ржаного хлеба и поставил на середину большую алюминиевую тарелку с чем-то жирным. Это жир нерпы - пояснил он - вареный. Я попробовал. Жир припахивал рыбой, был солоноват, но вкусен, и конечно питателен. Все молча стали есть, а я еще и говорил. Рассказывал, что давно хотел здесь побывать, что был на севере Байкала, на БАМе, что хочу сделать фильм об этих местах, но не знаю удастся ли... Все слушали и молчали. Только Алексей поддерживал беседу.
- Места тут хорошие - начал он.
Кто-то убрал пустую сковороду, хлеб, жир. И разлил по кружкам чай.
- И мы всегда жили здесь хорошо и вольно. Климат тут хороший. Наш скот пасется на лугах почти до Нового года. Тайга тут хорошая. Есть зверь, есть орехи, есть ягоды. В Байкале много рыбы и нерпы. Мы всегда ели много жира рыбы, мяса и потому были здоровы и сильны. Но последнее время, нам стали все запрещать. Охотиться нельзя, рыбачить нельзя, нерпу стрелять нельзя. А что же можно? - Алексей сделал паузу. Все пастухи-буряты, внимательно слушали, но их скулистые, с раскосыми глазами, лица, ничего не выражали - азиатская невозмутимость. И выясняется - продолжил Алексей - нам можно только работать скотниками и возиться в навозе, выращивая скот для государства, за гроши... Он посмотрел на лица вокруг, и закончил: Это нехорошо... Это не по-человечески...
Я внимательно слушал и понимал, что он во многом прав, что к свободным людям так нельзя относиться... А теперь устроили еще заповедник, закрыли, заняли наши самые лучшие пастбища, перегородили тайгу. Это заповедник, а это ваши угодья, и снова получилось так, что все лучшее отошло государству, а все худшее оставили нам. Мы писали письма, жалобы, но нам никто толком ничего не объясняет, а говорят это приказ сверху. Но тот кто на верху, тот не знает наших нужд, наших забот. Почему он нас не выслушает...
Алексей закончил и посмотрел на меня. Другие тоже повернулись ко мне. Надо было отвечать...
Я во многом с вами согласен. Политика чиновников тут неумная, и может и хуже. Но ведь такое сейчас во многих местах происходит. Я сам охотник. И вижу, как у охотников отнимают все права, а остаются одни обязанности. Взносы надо платить, в охотхозяйства надо отрабатывать определенные дни, путевки - если они есть надо покупать, но придет время охоты, и иногда ни разу за осень в лес не выедешь. То, то не так, то это. А ведь кругом много инспекторов и охотоведов. Они тоже есть хотят, и им тоже надо деньги платить. И они за тобой охотятся, как за зверем, и рады если поймали. Поэтому и браконьеров много. Кому захочется через эти чиновничьи рогатки пройти. Зверя много, а охотиться нельзя. Вот и гибнет зверь от эпизоотий, потому что его расплодилось так, что уже и кормиться трудно. Два года назад кабаны вдруг все заболели, все вымерли, туши валялись в тайге почти в каждом распадке. А ведь могли разрешить стрелять во время охоты. Ведь это не так просто к зверю подкрасться и убить. Это ведь не корова, в огороде привязанная. Слушатели покивали мне, но иногда я ловил себя на мысли, что они не понимают, о чем я говорю, частью из-за плохого знания русского, частью потому, что были далеки от моей высказанной ситуации. Просто у них были другие проблемы. Только Алексей был внимателен и вникал в сказанное...
Разговор сам собою закончился, и чабаны стали играть в карты, переговариваясь по-бурятски. Я устал, начал зевать и Алексей, на правах хозяина, предложил мне ложиться спать, что я и сделал не откладывая...
Как только кто-то из пастухов утром зашевелился, а было около шести часов, я тоже проснулся, оделся, сходил на улицу, собрал рюкзак... Алексей на мои вопросы, как мне сейчас идти к мысу Покойники, ответил, что довезет меня на мотоцикле до берега, а там тропа. Я поклонившись сказал всем спасибо, и мы вышли. Над вершинами байкальского хребта плыли стада туманно-серых туч. Ветер подгонял с востока на запад, и я стал опасаться ненастья или дождя, но Алексей подбодрил меня. В это время года дожди здесь очень редки. С утра может быть иногда и сырой туман, потом все расходится и к вечеру солнце. А вообще тут много солнца и весной особенно. В учебниках пишут, что как в Ницце. Он засмеялся... В Ницце не был? Но погода здесь солнечная - это точно. Я с рюкзаком за спиной влез на заднее сиденье, и мы поехали, прямо по луговине, без дороги, объезжая водяные лужи... Через несколько минут мы подъехали к берегу. Алексей достал из кармана куртки мятую тетрадку в клетку и стал рисовать схему моего пути к Покойникам. Попутно он комментировал нарисованное. Про первую речную долину он сказал, что это была хорошая площадка для выпаса телят и овец, но сейчас туда нельзя, там заповедник. Потом он нарисовал слева от берега озера круг и перечеркнул его поперек. Это - сказал он - древняя каменная стена или изгородь, давно разрушенная, но хорошо видимая с воды. Может быть это межевая изгородь, а может быть часть древнего загона для скота. Он глянул на меня. Ведь здесь когда-то жили многолюдные племена. На мой вопрос откуда он все это знает, он ответил, что окончил исторический факультет в Улан-Удэ в пединституте, и какое-то время преподавал историю в школе, а сейчас решил вернуться к пастушеству, и стал колхозным бригадиром. Вы русские должны знать, что сделали для нас бурят много плохого, хотя я как историк понимаю, что не все русские виноваты, а только глупые чиновники в государственной власти. Я кивнул соглашаясь. Это так.
Алексей продолжал чертить схему. Следующая речка очень дикая. Там ущелье и придется часть пути идти берегом, прыгая с камня на камень. Ночевать будете - он почему-то перешел на вы - в зимовье. Оно тут. Ходу туда около восьми часов... Назавтра пойдете дальше, но там местами тропа пропадает, и надо обходить скалы и склон по берегу. Дальше начнется лес, который подходит прямо к берегу и там уже тропа. Он посмотрел вдоль, вдохнул и закончил. Ну, вот и все. Счастливого пути. Если пойдете обратно пешком, заходите...
Мы пожали друг другу руки и я тронулся в путь, а он сел на мотоцикл и быстро уехал. Хороший человек Алексей - подумал я - и стал вглядываться вперед, представляя, что меня ждет там.
А "там" меня ожидало уже буквальное одиночество. На фоне громадного водного пространства и объема справа, и мощных, то заросших лесом, то засыпанных камнем горных склонов, я почувствовал себя букашкой, муравьем, ползущим по безлюдной земле. Мне вспомнился рассказ моего соседа по самолету, который летел с Севера. Он рассказывал, что испытал психологический шок, когда впервые увидел северное сияние. Он говорил, что почувствовал себя одинокой мышью на гигантских пространствах тундры, не в силах объяснить, кто и как делает это чудо природы. Я тоже был одинок, но это не было шоком. Скорее констатация факта. И я не испугался, а скорее обрадовался. Предыдущие годы я много времени проводил в лесах, и потому знал чувство ответственности, но и чувство облегчения, которое испытываешь оставаясь наедине с природой: равнодушной, настороженной или угрожающей, в зависимости от нашего внутреннего состояния. И я привык подчиняться природным ритмам, погоде, условиям жизни. И тогда я мог испытать чувство восторга и преклонения перед величием и соразмерностью природы. Здесь и сейчас все зависело от меня, и потому я стал внимательнее, осторожнее, приготовился к испытаниям. Мой опыт лесного жителя подсказывал мне, что здесь где сухо, солнечно есть вода, чтобы пить, есть лес, чтобы сделать костер, когда станет холодно, есть продукты, чтобы есть, нет причин для паники и беспокойства. И я вдруг осознал внутри себя чувство покоя и радости, связанной всегда с ощущением свободы, которое, я испытывал в такие моменты единения с природой. Когда ты рядом с людьми или среди людей, ты чувствуешь, что они "другие", а ты отдельно. Здесь я был частью всеобщего, объединился со всем сущим. И еще одна картинка всплыла в памяти: индеец стоит с копьем в руке, полуголый, настороженный, но какие же спокойные и уверенные у него глаза, как сосредоточенно и внимательно он смотрит на мир...
Я пытаюсь описать мои чувства, а мое тело в этот момент двигалось, глаза всматривались в детали ландшафта, сердце работало ровно и сильно. Узкая тропка вилась по склону неподалеку от берега. Часа через полтора тропа свернула налево чуть в гору, и я понял, что здесь берег стал крутым и обрывистым, и поэтому тропка выбрала более легкий путь. Чуть погодя я попал на широкий горный луг, и пройдя еще немного, я перелез, перебрался через каменную преграду, рассыпанные от высокой середины к краям гранитные валуны и булыжники. Направление этой разрушившейся стены шло вдоль луговины и она исчезая впереди и позади меня, удалялась в обе стороны к краям луговины. Я стал гадать, что это было когда-то. Может быть граница между владениями разных хозяев или даже разных племен. А может быть, это была часть древнего загона, в котором древние люди держали прирученных лошадей, коров и овец. Может быть - гадал я - страшно вообразить - здесь пралюди построили поселок, а эти камни служили стеной защищающей это поселение...
Тропа спустилась вниз и вышла на прибрежные луга, с кое-где торчащими из земли серыми валунами, над лугом возвышались заросшие кустарником и одинокими соснами склоны прибрежного хребта, а справа расстилалась водная темно-синяя равнина, морщащаяся небольшими волнами. Противоположного берега из-за тумана не было видно. На траве торчащей щеткой из земли кое-где видны были тропинки, пробитые заа многие годы пасущимся скотом, а чуть подальше виднелись две овчарни - деревянные строения в форме восьмиугольников с низкой дощатой крышей, спускающейся от центра к краям. Я заглянул в одну из них и увидел, что овчарни на полметра заполнены навозом, засохшим и покрывающим всю поверхность помещений. Наверное буряты пасли здесь еще год-два назад много скота, а сейчас здесь заповедник - понял я. За большим лугом, теряясь в песчано-галечных отмелях, шумела чистая холодная речка. На берегу, под ветками сохнущего кустарника, я развел костерок, вскипятил чай, пообедал и немножко поспал, завернувшись в спальник - было прохладно.
Дальше тропа пошла почти рядом с береговым обрывом, и часа через два я снова вышел на луг, а за ним снова была река. Речная долина уходила вверх, и там превратившись в узкое ущелье, прорытое водой в скалах, скрывалось среди утесов. Место было таинственное, мрачное, неприветливое. Тропа вдруг пришла на край обрыва, и внизу я увидел скачущую по камням воду. "Ого-го - подумал я. - Наверное, я шел по звериной тропе. Но как звери могли преодолеть этот обрыв... страшно". Я пошел вправо вниз по течению, и когда обрыв сошел на нет, по большим береговым валунам, перешел, перепрыгивая речку, шумно текущую где-то внизу под камнями.
Погода переменилась. Появилось темно-синее небо, заблестело солнышко, заиграл отраженным блеском, повеселивший Байкал. Прибрежный хребет придвинулся к озеру, и казался мне гигантской театральной кулисой. Почти равные луговины у воды, кое-где на склонах гигантская кулиса гор, синеющие на гребнях и в затененных долинах леса, напоминали мне фотографии Тибета. "Очень похоже на эти святые места. Здесь на Байкале, словно опоила малая копия Тибета..." Зимовье открылось мне неожиданно. Я устало шагал по озерному пляжу, покрытому плоским, круглым, почти черным галечником, поднял голову и увидел в глубине бухточки, аккуратный домик, чуть приподнятый на сваях над землей. Я почти побежал к зимовью, и с облегчением сбросив потяжелевший к вечеру рюкзак, вошел внутрь. Это был уютный, чистый сухой дом, с хорошей печкой и нарами, пристроенными к боку печки. В стеклянное окошко с видом на береговую линию, светило заходящее солнце. Крутой, береговой склон уходил вверх, почти сразу за домиком, а на берегу, в низине росла трава. Было тихо. Ветер остался где-то за поворотом берега. Я прогулялся по травке, чувствуя летящую легкость в плечах после рюкзака, и увидел выкопанные кем-то ямки в земле. Я присмотрелся и увидел следы оленей-изюбров, которые тут, на виду, у зимовья устраивали солонец. "Дикие места - улыбаясь, радовался я. - Олени может быть и сегодня придут" - и сев на землю стал осматривать склоны...
Постепенно наступили сумерки. Я внедрился в избушку, набрав на пляже, замечательно красивом, ровном и черном, как городская мостовая, веток и веточек, выброшенных штормами на берег, развел огонь в зимовье, вскипятил чай, после разложился на нарах, и слушая потрескивание угольков в гаснущей печке заснул крепко и надолго...
Проснулся на рассвете. С воды, шумевшей за стенками дома, на берег наплывал серый туман. Я вылез из спальника, сходил на улицу, вернулся и растопил печку - в домике было прохладно. Поставив варить кашу, я подрагивая всем телом прошел к воде, умылся чистой холодной водой и назад уже вернулся бодрой рысью - сон помог восстановить силы, а ледяная вода пробудила их. Скоро каша была готова. Я поел, вскипятил чай, попил горячего и прилег на нары. И так мне стало тепло, свободно и уютно, что я задремал и проспал около часа. Когда открыл глаза, то увидел в окошко яркий солнечный свет, услышал шум волн, почувствовал приятный запах сухого, теплого дерева в зимовье. "Да тут жить хорошо - подтвердил сам себе, - но надо идти. Сегодня может быть, я дойду до Покойников".
Идти было легко и приятно. Я любовался озером, солнечной дорожкой, на волнующейся маслянистой блестящей поверхности, вглядывался в линию горизонта впереди, задрав голову осматривая скалистые вершины на гребне склонов. Тропа стала шире, протоптанной, но я понимал, что по этой тропе ходят только дикие звери. Вглядевшись, я различил следы медвежьих лап. Чуть погодя я увидел медвежий помет прямо на тропе и понял, что здесь ходит медведица с двумя медвежатами. Место было такое пустынное, дикое, что я вдруг понял: может быть медведица с детенышами идет где-то впереди меня, и я могу на нее выйти неожиданно. Я остановился, достал из бокового кармана рюкзака фальшфейер и пошел, держа его в руке. Тропа, то поднималась, то опускалась вниз, и каждый раз я ожидал, что с очередного верха тропы я увижу перед собой зверей. Но все обошлось. Тропа разделилась надвое, потом еще и еще, и потерялась. Склон придвинулся к воде и становился все круче. В поисках тропы я вдруг оказался очень высоко, почти над обрывающимся вниз, обрывом. Пришлось осторожно спуститься к воде и по большим валунам, вдоль реки долго обходить громадные скалы, уходящие вверх, в синее небо. Валуны были в человеческий рост, идти по ним было тяжело. Приходилось прыгать, балансировать, хвататься руками за колонные выступы. Пройдя так несколько километров, я наконец вышел на тропу, которая шла по краю леса, подступающего здесь почти к самой воде. Солнце поднялось и растопило туман. Теплом повеяло сверху, от нагретых серых скал, торчащих из склона, то тут, то там. А ниже сосновый, чистый лес, с моховой подстилкой, поверх корней, запахом хвои и кустами багульника, проклюнувшимися уже бутончиками розово-фиолетовых цветочков. А что там за горными вершинами - спрашивал я сам себя. Надо будет обязательно туда сходить, ведь где-то там, за хребтом, берет начало одна из самых крупных рек России - Лена. Странно, но ее начало образовано природой, совсем рядом с природным водохранилищем чистой пресной воды. Я шел и рассуждал так про себя, когда вдруг с озера раздался звук лодочного мотора, а вскоре появилась и сама лодка с людьми. Она плыла вдоль берега, и люди вскоре заметили меня. Мотор сбавил обороты, и лодка повернула к берегу. Я помахал рукой. Лодка подошла к берегу метров на тридцать, но было мелко, и один из мужиков, в длинных резиновых сапогах, спрыгнул в воду и побрел ко мне. Я ждал. Достал рекомендательное письмо, свое ТВ-удостоверение. Мужик, выйдя из воды, взобрался на метровый береговой обрывчик и подошел ко мне. Егерь заповедника Василий (фамилию я сразу забыл). Я показал документы, объяснил, что иду в заповедник, и имею рекомендательное письмо директора заповедника. Строгий тон Василия сменился на нормальный человеческий. "Вам тут немного осталось до базы, километров семь-восемь. Мы перегружены, поэтому взять вас не можем, но на обратном пути прихватим! - проговорил, переминаясь с ноги на ногу". Я сказал, что пойду пешком. Василий, неловко повернулся, сказал: увидимся, и прыгнув вниз, зашел в воду, и подходя к лодке, начал что-то громко и неразборчиво объяснять сидящим в ней. Я не дослушал и зашагал по тропинке... действительно, через час, я пройдя через лес, вышел на галечный берег, поворачивающий далеко влево, и там в глубине бухты увидел серые, дощатые крыши нескольких домов. Пришел - с облегчением констатировал я, и присел отдохнуть. Надобно дождаться егерей, подумал я, достав из рюкзака спальник. Лег, завернувшись в него. Солнце светило сквозь чистейший, прозрачный воздух. Байкал лежал у моих ног огромной глыбой холодного хрусталя, неподвижный, но живой, чуть дышащий глубинной прохладой... Я заснул. Проснувшись через час, полежал слушая необычную, почти вечную тишину, рассматривая противоположный берег Байкала. За высокой синей тенью от заходящего солнца. Потом поднялся и пошел в сторону метеостанции, которая приютила и егерей. Кстати, судя по всему, место где я дремал и было мысом Покойники... Метеостанция - несколько домов в глубине большого залива, стоит здесь уже давно. Это поселение было крайней точкой проникновения человека на север байкальского побережья, после Онгурен. С другой стороны озера находился Нижнеангарск, а во времена БАМа появился Северо-Байкальск, город железнодорожников. В десятках километров от Северо-Байкальска, находится полузаброшенное село Байкальское, а промежуток, между Байкальским и метеостанцией, составляющий около двухсот километров, никем не заселен. Тут, на мой взгляд, и располагается страна чудес, в которой все возможно: от мест появления инопланетян до следов стоянок древнего человека, и остатков городищ скифов, или предшествующих им племен. В этом заключен парадокс (географический и исторический) в конце двадцатого века людей, живущих далеко от городов и поселков, становится все меньше. Еще раньше, путешествуя по таежным дебрям, я часто находил места покинутых людьми поселений, а то и стены полуразрушенных домов, или отдельных изб. Куда, почему ушли люди из тайги. Эта тема отдельного рассказа. Однако и по сейчас, сохранилась память о некогда существовавшей тесной связи жителей двух берегов Озера. Тогда роднились, брали невест с берег на берег, были знакомы лично, почти все жители противолежащих деревень и поселков - зимой переезжая Байкал на лошадях, а летом гребями или под парусом. Тема эта чрезвычайно интересная. Она кроме всего прочего показывает понижение уровня социализации, несмотря на возрастание технических возможностей...
Но я отвлекся... Встретил меня метеоролог Гордеев, здоровенный молодой мужик, увидевший меня в окно своего дома и вышедший на крыльцо. Он поздоровался, я представился. Мы немного поговорили о моем путешествии сюда. Потом Гордеев предложил мне располагаться по-хозяйски в маленькой избушке, стоящей поодаль от домов метеостанции и базы заповедника, показал мне, где дрова, где топор-колун, сказал, что с вечера надо печь протопить, а то ночами бывает холодно. Я вселился в темноватую избушку, и вновь почувствовал себя одиноким.
Когда я рубил дрова, ко мне подошел новый человек. Это был начальник егерей , среднего роста мужик, с рыжей бородой и насмешливыми глазами на круглом русском лице. Я рассказал, как я добирался до метеостанции, сказал о фальшфейере, медвежьих следах. Он качал головой, улыбался, и когда я заговорил о следах, добавил: "Да этого добра здесь хватает. Там - он показал рукой на безлесые поляны на склонах, темнеющего за предгорьями хребта, - иногда одновременно можно видеть по пять-шесть пасущихся медведей". Он рассказал немного о себе. Что живет здесь с семьей, женой и маленьким сыном, что окончил пушной техникум в Иркутске, проработал до этого охотоведом в Забайкалье, в Читинской области, что здесь около года. Я в свою очередь рассказал о себе, что я прилетел из Ленинграда, что уже лет пять работаю на иркутском ТВ внештатным автором, что по моему сценарию сняли фильм о глухарях, который очень часто показывали на всю страну... "Заходите вечером - пригласил он. - Я вас познакомлю с ребятами, егерями, с женой и сынишкой. Завтра у него день рождения, четыре года, и мы баню растопим, а потом пообедаем все вместе". Я поблагодарил, сказал, что хочу в оставшееся время сходить в лес, осмотреться...
Разгрузив рюкзак, я оставил все в домик и пошел в сторону горушки, торчащей чуть впереди высокого хребта, в верхней трети которого еще лежали поля белого снега, а на гребне виднелись толстые снежные сугробы. Напомню, что когда я улетал из города, там распускали зеленые листочки молодые березняки, окружающие дачный поселок. Здесь же весна, казалось, только начиналась - деревья стояли голые, березово-осиновые рощи просматривались насквозь. В окрестностях метеостанции весь лес был давно вырублен, и заросли молоденьких лиственных насаждений чередовались с полянами. За полчаса, поднявшись довольно высоко, я взобрался на небольшую плоско вершинную скалу, и огляделся. Зрелище было ошеломляющим. Воздух был прозрачен, и абсолютно чист, и потому видно было все вперед и по сторонам на многие десятки километров. Внизу, казалось, совсем рядом, виднелись крыши метеостанции, дуга залива, а дальше, открывался огромный Байкал, раскинувшийся налево и направо на сотню километров. Где-то посредине озера из воды торчали спины Ушканьих островов, а дальше другой берег, водные долины и вершины которого были крыты глубокими снегами, до самой воды. Панорама величественная, почти космическая. Мой взгляд охватывал расстояния в сотню с лишним километров. Я вглядывался в бинокль, в эти безбрежные пространства, пытаясь увидеть следы деятельности человека и не находил их. Видел только белые снега, темнеющую на громадных пространствах склонов, тайгу. Величие и масштабы увиденного подавляли меня. "Это ведь надо же, какая она огромная земля! Какой маленький человек, и его следы на этих просторах. Сколько зверей больших и маленьких живут на этих склонах, в этих долинах, падях и распадках". Байкал, полосой студеной, хрустально чистой воды разделял два берега, протянувшись на шестьсот с лишним километров с Севера на Юг, ширина его здесь было километров сорок-пятьдесят, а глубина около полутора километров. "Если бы откачать всю воду, то на дне байкальской впадины видел бы каждую морщинку, каждый камень". Я потряс головой приходя в себя, отделяясь от своих фантазий...
Часов около восьми я пошел в гости, в егерский дом. Меня встретила улыбающаяся, приветливая жена Матюхина. Она весело смеялась на мои слова о том, что я не ожидал встретить здесь женщин, а тем более детей. "Ну что вы - говорила она. - Это ведь нормально. Это же не Северный полюс. Нас тут десять человек. Общество" - и снова засмеялась. Она предложила мне чаю и я с удовольствием принял из ее рук кружку с горячим напитком. Егеря - а их было кроме Матюхина еще трое, сидели чинно, чувствовали себя немного неловко, но вскоре мы разговорились, и неловкость исчезла. Василий рассказал, что он пошел сюда после армии, и что всегда хотел поработать егерем. Второй егерь, средних лет - Николай, сказал, что он сам из Косой Степи, совсем недалеко отсюда, что у него жена и двое детей, и что раньше он работал лесником. Третий егерь отмалчивался, но я узнал, что он с побережья Байкала, и что у него какие-то проблемы с молодой женой. Детей он не имел. Матюхин рассказал мне вкратце о заповеднике, что их лесничество, которое называется "Берег Бурых Медведей", только часть большой охраняемой территории, что создание заповедника попытка сохранить байкальскую природу в первозданном виде, что у них идет спор с бурятскими властями и местными жителями по поводу мест выпаса скота, и разрешения охоты на озере и в окрестных горах. Мы уже заставили переехать отсюда из заповедника, знаменитого на весь Байкал "Бурмистра" или Бурмистрова, легендарную личность. Я вспомнил, что мне о Бурмистрове восторженно рассказывал мой знакомый геолог, который бывал здесь и был с ним знаком.
Были проблемы и с туристами, которые прилетая в Онгурены приходили сюда вдоль побережья и через Солнце падь уходили на Лену, а там спускались на плотах или на лодках до Качуга. Сейчас мы им дорогу перекрыли, делаем сторожевой пост в долине - Матюхин назвал речку, через которую я переходил на пути сюда. Сегодня мы нашего человека туда переправили. Пусть поживет там, пока в палатке, а потом, летом мы там кордон построим... Работы очень много... А я вспомнил грустные глаза Алексея-пастуха, и подумал, что и проблем тут тоже много. Допив чай с вкусным голубичным вареньем, которое варила сама хозяйка из здешних ягод, и поблагодарив всех за встречу, я пошел к себе в избушку ночевать.
В долине было тепло и даже жарко, и я на минуту приоткрыл двери. Холодный воздух низом проник внутрь, а я зевая, расстелил на нарах спальник, приготовился, и перед тем как лечь вышел на улицу. Огни в домах уже погасли, и в темноте и тишине, наступившей ночи, видны были темные силуэты человеческих построек. Я загляделся на звездное небо, где посреди хорошо была видна полоса звездный скоплений, протянувшаяся через небесный свод. Я знал, что это наша галактика "Млечный путь". Отыскав Звездный ковш, и отсчитав семь расстояний от края ковша, нашел Полярную звезду, и убедился в очередной раз, что Север находится на севере от меня. Все нормально - думал я. Жизнь продолжается. Люди живут везде. И здесь тоже. А проблемы и испорченные отношения между соседями, есть в любой точке мира. Где-то их больше, где-то меньше, но они есть. А у меня впереди несколько интересных дел...
Я вернулся в зимовье, закрыл двери, дунул и погасил огонь в лампе-коптилке, влез в спальник, поворочался, устраиваясь поудобнее, вспоминая длинный сегодняшний день, и незаметно уснул, крепло и глубоко...
Проснулся я от детских голосов, доносящихся с улицы. В зимовье было темно, но когда я открыл дверь, то солнечный свет хлынул с улицы, почти ослепив меня. Увидев меня, два, одного возраста, мальчишки, остановились, настороженно наблюдая за мной. Я сказал: "Привет" - но они смущенно промолчали, не готовые к таким неформальным отношениям с взрослым, бородатым дядькой. Я сходил на берег Байкала, увидел две лодки, стоящие далеко от воды, на деревянных полозьях, вошел в воду, помыл руки, лицо и шею, и вытираясь, вернулся в дом. Дети сопровождали меня любопытными взглядами, и один из них, осмелев, спросил: "А Вы дяденька здесь живете? - и показал на избушку". "Да я здесь живу - в тон ему ответил. - И буду еще жить несколько дней. А тебя как зовут? - спросил я". И он ответил: "Женька, а его, его зовут Юрка". "А меня зовут дядя Володя - представился я". Оба мальчика нерешительно приблизились к домику. Заходите, заходите - пригласил, но Женька отказался, опасливо глянув в сторону дома. Я не закрывая двери, стал собирать в рюкзак продукты и снаряжение для сегодняшнего похода, и вскоре услышал крик жены Матюхина. "Женька домой - завтракать". Оба мальчишки разошлись по домам, а я вспомнил годовалого Сашку на дальней метеостанции, расположенной далеко от поселка на БАМе. С ним, с Сашкой, я играл в доме, зимой, когда приходил туда на охоту, и жил у Сашкиных родителей - операторов сейсмологов.
Я решил сходить в первый раз в окрестности, познакомиться со здешней тайгой. Перед уходом зашел предупредить жену Матюхина, что я ушел. Матюхига уже не было. Он ушел к егерям, которые жили в зимовье, метрах в двухстах поодаль, за лиственничным леском. Вчера, проходя мимо, я заметил, что на веревке, около дома висели полуметров, серые от соли и полувысохшие, распоротые повдоль рыбины. Несколько штук почему-то были наполовину оборваны, а то и осталась висеть одна голова. Жена Матюхина предложила мне такую же рыбину и я взял поблагодарив...
С Байкала веяло прохладой, хотя солнце висело над озером, и отражалось в темных его водах широкой дорожкой, жидкого серебра. Светило было за спиной и я по привычке запомнил это, чтобы на обратном пути, в незнаком лесу знать приблизительно хотя бы в какой стороне света находится метеостанция, то есть мой дом.
Идя немного в гору, я преодолел предгорья, обогнул горушку, на которую я взбирался вчера вечером, и вышел к речке, торопливо скачущей по камням, то, растекаясь широко по светло-серому галечнику, то собираясь в омуты, просвечиваемое до дня, солнечными лучами. Смешанный лес, сменился кедрачом. Речная долина, поднималась зигзагами вверх, а на крутых склонах, то тут, то там сквозь пушистую, зеленую хвою кедров торчали серые скальные выступы. Высоко над головой, виднелись края обрывистых, крутых склонов, с снежной каймой на самом верху. Там еще лежал снег.
На поворотах река размыла берега и образовала широкие, галечные отмели. Я вдруг пригляделся и заметил широкую тропу, промятую среди круглых камешков. Я догадался, что это медвежья тропа, переходящая иногда с одного берега на другой, по мелким местам. "Ага! - насторожился я.- Вот тут и ходят бурые медведи на кормежку, вниз, а потом в места дневок, вверх. Или на-о-бо-рот - проговорил я вслух и тихонько рассмеялся", внимательно вглядываясь в прибрежные заросли. Тропа была торная, то есть часто хоженая, и я решил повернуть назад. От греха. Место было глухое. Чаща очень близко подходила к речному руслу... Мелкая галька на берегу, не сохраняла отпечатка следов, и потому я видел, что проходили медведи, но какие они, не мог определить. Крупные или поменьше, медведицы, одиноко гуляющие по тайге, или это медведица с медвежатами. А она в это время попадает на встречного человека без предупреждения.
Спустившись на километр, полтора, я решил пообедать.
Остановился на берегу, над крутым склоном, опускающимся с другой стороны речки. На нем, после зимней наледи, осталась громадная глыба, зеленовато-молочного льда, повиснувшего над рекой, на стволе кедра, как на стержне. Эта глыба оттаяла со всех сторон и получилось своеобразное ледяное эскимо, высотой метров в пять и толщиной в три-четыре метра. Любуясь на это чудо природы, я развел костер, подвесил котелок с речной водой и увидев зеленую стрелку дикого чеснока, на русловом обрыве, сорвал растение, потом наше второе, третье, попробовав на вкус, я почувствовал чесночный запах и вкус. Чай закипел, я заварил его ароматной цейлонской заваркой, снял с огня, и, устроившись тут же поудобнее принялся есть. В лесу иногда бывают удивительные минуты покоя и самоудовлетворения, которые приходят, как награды, за тяжелый труд и испытания в таежных походах. Светило яркое солнце. Чистый, пьянящий ароматами весенний воздух, освежал легкие. Пахучий чай, зеленые стрелки нежного дикого чеснока, солоноватый вкус нежного хариуса, вкупе с сухарем, возбуждал аппетит. И потом я был свободен, здоров и весел. Я достиг своей цели, добрался до легендарного места - мыса Покойники, и чувствовал себя здесь как дома. Согласитесь, что это немало. Такое присутствие сильных и опасных хищников, в округе не пугало меня, а подбадривало...
После обеда, я закинув рюкзак за плечи продолжил путь, вниз по течению речки. Вскоре поток реки вывел меня из границ _____ и я в просветы, вновь увидел Байкал. Тут речка собралась в одну струю, набрала скорость и вскоре я подошел к водопаду, где река плотной тяжелой струей спрыгивала с гранитной, плоской глыбы и выпучиваясь пузырями исчезала, в омуте под водопадом. "Заметное место - подумал я и посидел несколько времени, на плоском гранитном валуне рядом, вслушиваясь в непрекращающийся шум падающей воды. Можно даже сказать, что я медитировал здесь, на время, отдалившись от сиюминутности и суеты происходящего. Я думал о вечности, о временах, когда вся эта красота только рождалась, устанавливалась... Святое место - размышлял я. Тут хорошо сидеть часами, размышляя о жизни и о судьбе". И как в воду глядел. Позже я узнал, что этот водопад и был "святым" местом для бурят, которые раньше, раз в год, приплывали сюда на лодках, и устраивали здесь свой праздник. Буряты, здесь на севере Байкала были шаманистами.
Позже сориентировавшись по солнцу, учтя, что солнце определенный петь, я отправился в сторону озера, и вскоре вышел на берег. Немного пройдя вдоль берега, я увидел в начале небольшое болотце, образованное когда-то, поднявшееся и затопившее береговую впадину штормовой водой, а неподалеку на трех деревьях - засидку, скрадок для охотников. Я догадался, что это природный болотец, а в скрадке прячутся, или прятались - поправился я, охотники. Я вспомнил рассказы байкальских охотников, которые говорили о дитятках изюбрей, собирающихся на ранней весной. В это же время олени часто посещают солонцы, лижут соль, и даже едят соленую землю.
С Байкала дул холодный ветер, солнце клонилось к закату, и я подумал, что мне пора на метеостанцию, там сегодня праздник...
На метеостанции было ""многолюдно". Как только я вернулся, меня пригласили попариться в бане, стоящей во дворе матюхинского дома. Раздевшись в предбаннике, я открыл двери и нырнул в жаркую полутьму парилки. Василий, предложил мне березовый веник и плеснул в раскаленный зев печки, ковшик горячей воды. Жар волной ударил в лицо, заставлял отвернуться и инстинктивно затаить дыхание. Потом я стал хлестать себя пахучим веником по спине, по плечам, по ногам. Я люблю париться и могу терпеть сильный пар долгое время. Василий пытался со мной соревноваться, но не выдержал, выскочил в предбанник. Я еще несколько минут нещадно бил себя веником, задыхаясь в горячем аду, а потом выскочил наружу и увидел, что Василий выскочил из бани голышом и приседая погружается с головой в озерище волны. Я тоже, прикрывшись полотенцем, побежал в воду, осторожно ступая по камням, вошел в Байкал по пояс, и нырнул под набегающую волну, ощущая всем телом холодное жжение ледяной воды. Быстро помывшись, мы оделись и вернулись в матюхинский дом, где уже накрывали на стол, и суетились две разрумянившиеся женщины, а мужчины сидели и спокойно разговаривали. Дети, радуясь празднику пытались помогать матерям, но только путались под ногами. Мужчины говорили о Бурмистрове, чей пустой, заброшенный дом стоял дальше к северу от метеостанции, километрах в двадцати. Бурмистр - как его здесь называли, был личностью легендарной. Появился он на Байкале лет тридцать назад, откуда-то с Украины - большой, сильный, уверенный и веселый. Он охотился и рыбачил, и делал это удачно. Сколотив какой-то капитал, он привез жену с Украины, выхлопотал разрешение построить дом на берегу Байкала, далеко от поселений и с помощью нанятых на лето помощников, срубил громадную избу, в которую и вселился всей семьей. Его дом узнали все коренные байкальцы. Он радушно и хлебосольно принимал гостей, налаживая хорошие отношения и связи с нужными, известными людьми. Он выписал из Японии какие-то супер сильные моторы на лодку, имел какие-то очень дорогие ружья и лучших охотничьих собак на побережье. Он развел скот, поставлял мясо в районный центр, в ресторан и в столовые, выделывал шкуры овечьи и звериные, по каким-то новейшим технологиям. Он стал настоящим предпринимателем. Но времена переменились, открыли заповедник, заставили Бурмистра переехать в Онгурены, где его не очень любили буряты. Удачливым людям нередко завидуют. Так было и с Бурмистровым. Я, слушая эти рассказы, подумал что на обратном пути обязательно зайду к Бурмистрову и поговорю с ним. Такие люди - думал я - нынче очень редко встречаются.
Между тем, стол был накрыт, и нас всех пригласили к столу. Была на столе и бутылка водки, но главное, были соленые и маринованные грибы, соленые огурцы, моченая брусника и пирог с черникой. Мы выпили по рюмке за здоровье Женьки и стали закусывать. Матюхин вспомнил как на их свадьбе с Ленной - так звали жену, в егерской избушке, ели и пили из пластмассовой посуды, а гости сидели на самодельных лавках. Зато потом Лена ходила со мной в тайгу, и когда попадался браконьер, то видя молодую женщину рядом со мной, он стеснялся вести себя грубо - Матюхин засмеялся. Когда появился Женька, все конечно изменилось. Я надеюсь, что скоро, когда сынок подрастет, мы снова будем вместе ходить по тайге... Все смеялись. Незаметно разговор перешел на отношения с бурятами. Матюхин разгорячился. Они хотят жить так, как они жили до заповедника. "Они жалуются, что у них отняли лучшие места, но ведь и тогда они бывали здесь очень редко. По весне стреляли нерпу на ледяных полях, да на солонцах зверя добывали. А сейчас они обвиняют нас в том, что мы не даем им пасти скот в лучших местах, пишут письма во все инстанции. Сейчас пользуясь тем, что нас мало, они проникают на территорию БЛЗ, охотятся там, но я этому положу конец. Закон для всех закон". Я был с ним не согласен. Заповедник дело хорошее - но надо было с людьми посоветоваться, где-то уступить и жить мирно, как добрые соседи. Вражда будет мешать всем. Я так думал, но молчал. Мне хотелось посмотреть и услышать обе стороны.
Гордеев - метеоролог - рассказал, как он скучал здесь когда приехал сюда, еще без жены и сына. "Мне кажется - говорил он задушевно, - что иметь семью - это счастье. Сейчас, когда мы вместе, метеостанция стала моим домом, а не только работой. У нас есть корова, есть молоко для детей, заведем овец, будем иметь мясо и шерсть. А много ли человеку надо. Погода здесь хорошая, исключая штормы, а уж такого воздуха чистого, я нигде не видел. Конечно, жить здесь всю жизнь трудно. Он вздохнул. Через четыре года наши сыновья пойдут в школу, и надо будет решать...". Один из егерей, самый старший по возрасту, засмеялся. "Дети должны привыкать к самостоятельности. Я слышал в Англии, аристократы отдают детей своих в интернаты, чтобы приучить к мужской самостоятельности". "Но мы не аристократы" - вмешалась жена Гордеева, и все снова засмеялись. За разговорами время шло незаметно. Когда попили чай и съели горячий пирог, за окнами спустилась ночь. Егеря ушли к себе в зимовье. Гордеевы ушли еще раньше. Я поблагодарил хозяев и тоже пошел к себе. Перед расставанием, я сказал Матюхину, что завтра собираюсь на перевал, взглянуть на Лену. Матюхин рассказал мне путь, сказал, что там, на верху, стоит автоматическая метеостанция, чтобы я не удивлялся.
Придя к себе, я растопил печку и долго лежал на нарах, вспоминая все услышанное. Мне показалось, что Матюхин немного "тянет одеяло на себя. Ведь буряты жили здесь давно, они охотились, рыбачили, но ведь главное, их дело - скотоводство. И потом я вспомнил, как Матюхин ругал туристов, и подумал, что туристы, в большинстве народу хороший, и что они с маршрутом, проложенным через заповедник, никому не будут мешать. Они ведь не охотники. Они даже не любят охотиться. Следить за порядком в заповеднике это одно, а запрещать и стоять на страже запретов - это другое". Незаметно я заснул, и когда проснулся, то в домике было темно - дрова в печке прогорели. Я встал, сходил на улицу, полюбовался на звездное небо, поеживаясь вернулся и залез в теплый спальник. Засыпая, я вспомнил засидку и солонец. Может быть сейчас там олени. Им здесь хорошо, Их никто даже не пугает.
Проснулся я рано. Собрал рюкзак, оделся и вышел на улицу. Было тихо и солнечно. В домах, наверное, еще спали. Я в первый раз увидел корову, которая паслась за домом Гордеева, в огороженном пространстве. Когда я проходил мимо изгороди, она подняла голову и долго смотрела мне вслед. Я направился в сторону Солнца пади, по которой шла тропа на перевал. Войдя в устье пади, я залюбовался скалистыми склонами, круто поднимающимися к синему небу. На скальных уступах тут и там росли пушистые кедры и сосны. Из-под снежника, языком спускающегося с кручи, вытекал пенистый поток талой воды, беззвучно падая с большой высоты, и скрываясь среди стволов хвойных деревьев на склоне. Воздух был так чист и прозрачен, что очень трудно было определить расстояния до скал или отдельно стоящих там, в вышине, заметных деревьев.
Чуть погодя склон пади, по которому шла тропа стал подниматься вверх. Загрохотал справа, в каменистом русле, ручей. По пути я насчитал несколько пяти - шестиметровых водопадов, с шумящей белопенной струей. Еще выше начался крупно ствольный кедровый лес с деревьями в два обхвата. Под деревьями лежали глубокие сугробы тающего снега. И на этом снегу, тут и там, виднелись громадные вытаявшие следы медведей. Они были больше чем, поставленные вместе два моих сапога. Не так мирно светило солнце, так беззаботно посвистывали маленькие птички в кронах хвойных гигантов, что я почти не обратил внимание, на опасность встречи с весенним медведем. Держась поближе к речному руслу, я прошел через лес, и снова вошел на склон. Ближе к вершине перевала, тропа пошла по обнаженным гранитным глыбам, с хрустящей под сапогами корочкой мхов. Стало заметно холоднее, и появился кедровый стланик, и карликовые березки, пробивающиеся сквозь каменные цели. Я устал, захотел есть, я решил пообедать. Подойдя к очередному водопаду, я набрал воды, развел костер из сухих веток стланика, и поставил кипятить воду, пламя, почти без дыма, оранжевой занавесью поднималось вверх, лизало закопченный чайник, но тепла давало очень мало. Съев рыбные консервы с маслом и сухарями, я попив горячего чаю, согрелся, полюбовавшись скачущим, по крутой каменистой горке глубокому водоемчику, выбитому в камне, и отправился дальше. Немного не доходя до перевали, тропинка вышла на голое место, обдуваемого ветерком. Здесь, кроме ползучих мхов ничего не росло, а рядом со склонов верха пади, расстилались снежинки.
А зайдя на перевал, я долго стоял осматриваясь. Байкала не было видно, а кругом лежали заснеженные вершины. Спереди располагалось плоскогорье, поросшие чахлыми деревцами, лиственниц. Достаточно далеко впереди, я увидел большой речной поток, по цвету напоминающий холодный свинец. Это Лена - понял я. А она здесь уже широкая. Над рекой, на дальнем берегу поднимался холм, лишенный растительности, и укрытый метровым слоем белого снега. Я поднялся на километровую высоту над озером, но здесь уде типичный пейзаж приполярной тайги. Мох, карликовые деревца, холодно... Жить здесь было бы очень неудобно. Тут еще только самое начало весны, и внизу на берегу теплее, градусов на десять и совсем другая природа. Пройдя по заснеженной тропе, я вдруг увидел столбы метеостанции, окруженную, металлической проволочной сеткой - оградой. Это от диких зверей - подумал я. А может от туристов. Тропа, обогнув метеопункт, терялась. Под ногами похрустывал мокрый снег, и кругом лежал недавно выпавший снег, который скрыл все следы, мох и конечно тропу. Я глянул на солнце и подумал, что могу заблудиться в незнакомом месте, и придется ночевать здесь. Конечно, хотелось помыть лицо в вершинной Лене, в самом ее истоке, но я решил не рисковать и отложить дальнейшее знакомство с Леной до следующего раза. Ничего - подбадривал я сам себя. Я ее видел и это главное. А знакомство с истоками - это дело не одного дня.
Я стал осторожно спускаться по своим следам. Вниз идти было легче и быстрее. Я быстро пересек кедровый лес посредине подъема, потом миновал ворота Солнце пади со скалистыми кряжами с двух сторон, и попал в предгорный лес, с лесной дорогой, петляющей среди неровностей холма. В один момент, я вдруг, слева в чаще, которую дорога огибала стороной, услышал медвежий рык, рявканье. Я стал идти осторожнее, тщательно вглядываясь в заросли, но медведя не увидел. Времени оставалось еще достаточно, и я решил немного пройти по лесной дороге, вглубь тайги. Заросший смешанным лесом, холм плавно спускался к озеру, продольными волнами, похожими на заросшие овраги с пологими склонами. Я, спустившись на дно такой "волны" - видел только верх гребня, и когда поднимался, то видел и дно и противоположный борт. Вот так поднимаясь из низины, вверх, я вдруг увидел движущиеся лошадиные головы с серыми длинными гривами и хвостами. Я стоял неподвижно и лошади, а среди них были и два маленьких жеребенка с крупную собаку, подошли очень близко. Стоило мне пошевелиться, и лошади резво развернувшись, с топотом, быстро ускакали в лес, почти мгновенно скрылись из глаз, в чаще. Ого-го - думал я. Ведь это мустанги - дикие лошади. Они когда-то и где-то отбились от людей и одичали, стали жить в тайге, как жили их далекие предки. Нечто подобное я видел в Крыму, путешествуя по яйле. Там я видел настоящего красного мустанга с черной гривой и с черным же длинным хвостом до земли. А все-таки это красиво - рассуждал я, повернувшись и шагая в сторону метеостанции. Эти лошади живут уже стадом. Они уже боятся людей, как наверное боятся и медведей. Для них медведи в здешних местах, наверное, главные враги. Если, конечно, здесь нет волков.
Придя на метеостанцию засветло, я еще сходил к егерям в избушку, увидел оцинкованную ванну полную только, что пойманной рыбы - крупных хариусов-черноспинников. Егеря пожаловались, что рыба - эта главная пища здесь. Кругом полно зверя, но стрелять не разрешают. Если бы не рыба, хоть с голоду подыхай - невесело вздохнул старший по возрасту егерь. Ого - подумал я. А Матюхин поддерживает здесь дисциплину. Эту ночь я спал, как убитый. - Устал.
Назавтра утром я поговорил с Матюхиным о том, как мне выбираться в Онгурены. Он сказал, что может быть завтра, а может быть, послезавтра они плывут на лодке в Онгурены по делам и подбросят меня. Однако, меня тревожило то, что мне надо было вылетать в Ленинград через четыре дня. Если я не уйду завтра пешком, то мне надо будет ждать лодку. Если же Матюхин не поплывет в Онгурены, я опаздываю на самолет, в Питер. Матюхин и команда в этот день, садили картошку, на плохо вспаханном поле, за метеостанцией. Когда я, долго сомневаясь, все-таки решил остаться и ждать лодку, то ненадолго решил сходить в лес. Я проходил мимо работающих егерей, когда Матюхин подозвал меня, и показывая в сторону пади, сказал: "Там, на моряне медведи". Я долго всматривался в коричневые, едва заметные точки на горном лугу, когда Матюхин подозвал Женьку и попросил его принести двадцатикратный бинокль. Когда я глянул через окуляры бинокля, подкрутил фокусировку, то хорошо увидел медведицу и годовалого медвежонка, копающего что-то в земле. Вдруг медведица забеспокоилась, задвигалась и бросилась по направлению к кустам, окружающим поляну. Переведя взгляд, я заметил третьего медведя, там, в кустах. Его напугал злой выпад медведицы, и он стал убегать под гору, а потом видя, что медведица остановилась, продолжил свой путь к следующей поляне.
"Мы их там, на марях, часто видим, сразу по несколько штук" - подтвердил Матюхин. Он сам посмотрел в бинокль и добавил: "Да! Хорошо видать!" Работники сроили перекур, а Матюхин стал мне рассказывать. Чуть раньше, в начале мая, когда лед на Байкале разойдется, буряты начинают добывать на ледяных полях нерпу. Они подплывают, подкрадываются к льдинам на лодках и стреляют, часто только ранят нерпу. Она какое-то время плавает, а потом ее пригоняет ветром к берегу и волнами выбрасывает на берег. Медведи в это время спускаются с гор, и ночами ходят вдоль берега. Учуют мертвую нерпу, и гужуются всю ночь. К утру только обрывки шкуры, да пятно жира на гальке остается. Он помолчал, посмотрел в даль. Он в душе был охотником, а вместо того, чтобы добывать зверя, садил картошку и охранял этого зверя от выстрелов. Думаю, что это в конце концов становится невыносимо... И пошел не надолго в северную сторону, туда где раньше жил Бурмистров. От метеостанции туда вела торная тропа. Часа через два я вышел на большую поляну, посреди которой стоял большой дом. Часть крыши уже прохудилась, и видимо была большая дыра, окна были выбиты, и осколки стекла захрустели под ногами, когда я обходил дом вокруг. За домом были большой огород, и небольшая полянка, покрытая травкой, где стоял большой деревянный стол, за которым иногда обедала вся семья и может быть гости. Мне стало грустно. Здесь жили люди: любили, работали, рожали и растили детей, принимали гостей. Темными вечерами, тут нарушая тишину пустынного берега, стучал мотор генератора и в окнах горел электрический свет. Сейчас все это в прошлом. Берег вечерами пуст и молчалив. Печально...
К вечеру я вернулся на базу. Подул сильный ветер и на берег из озерных глубин, побежали круто гривые полутораметровые волны, с гулом обрушиваясь на галечный берег. Я пораньше протопил печь у себя в избушке, поужинал и лег спать пораньше.
Утром я проснулся от солнечного света, проникающего в маленькое окошко домика. Сходил к озеру помылся, и когда проиходил мимо матюхинского домика, он сам вышел на крыльцо, и сказал: "Через час двинем в Онгурены. Собирайтесь". Я обрадовался. Я немного устал от одиночества, здесь среди людей, которые были заняты своим делом, а у меня такого дела не было. Я, конечно, делал записи всего того, что видел и слышал, но я был один и может быть, мешал обыденной жизни этих людей. Я был здесь посторонним. И потом я был не новичок в тайге, и меня трудно было чем-то удивить. Может быть поэтому, видя, что я человек самостоятельный, независимый, меня никто не опекал. И потом, тут были какие-то работы, заботы... Я до последнего не верил, что мы поплывем, даже когда лодку по полозьям скатили на воду, даже когда я со своим рюкзаком сел в лодку, даже когда я услышал, что мотор завелся, и лодка, сделав плавную дугу, стала удаляться от домов. Все оставшиеся махали руками. Я тоже махал, хотя уже рвался всей силой желания назад, в Онгурены, на Ан-2, обратно в город. С воды открывалась великолепная панорама гор. Лодка, словно плоский камень, брошенный твердой рукой, скользила по тихой, холодной, прозрачной воде. Я не видел дна, но понимал, что глубина под нами, это сотни метров, и что под водой, горы, которые поднимались перед нами круто вверх, так же круто могут уходить вниз. Прошли устья горных речек, через которые я переходил по берегу. Проплыла мимо большая поляна, посреди которой, протянулась вдоль, длинная разрушенная временем стена или изгородь из валунов, которые издалека смотрелись как песчинки... Чуть погодя, пристали к берегу, и пошли к палатке, которую установили здесь в день моего прихода, прилета, но когда я здесь проходил, ее еще не было. В ней жил еще один егерь, с которым я тоже познакомился. Матюхин о чем-то поговорил с этим человеком, и мы снова поплыли, теперь уже в Онгурены. Часа за три-четыре преодолели много километров, на быстрой лодке, и после полудня пришвартовались на краю Онгурен. Я попрощался с егерями, пожал руку Матюхину, и пошел в начале в правление колхоза, на встречу с председателем. Не доходя до правления я встретил Витю на мотоцикле, он не заглушая мотор, поприветствовал меня, подтвердил, что я могу ночевать в лесхозе, в конторе, сообщил что он спешит. В бригаде у Алексея, где-то на склоне холма медведь, поймал и задрал телка колхозного и он едет собирать охотников для подкарауливания медведя, которого надо убить. Закончив рассказывать, он вскочил в седло мотоцикла, мотор взревел, и Витя быстро укатил.
В правлении я застал председателя, который молча повертел перед глазами мое удостоверение, и стал рассказывать, что дела в колхозе идут неважно, что пастбищ стало меньше, и если раньше можно было до декабря кормить скот на вольных пастбищах в устьях рек, то теперь там заповедник, и приходится на зиму готовить вдвое больше сена. Люди уезжают в Бурятию. Здесь даже охоту запретили. Люди не хотят так жить. А природу мы и сами могли бы охранять. Если бы тайга и земля были наши, то кто бы тогда уничтожал зверей и лес. Мы сами себе не враги - закончил председатель. Я записывал его монолог, но много сам не говорил... напоследок я спросил адрес Бурмистрова и председатель объяснил мне где его дом, но Бурмистрова сейчас нет. Он где-то в больнице, язву лечит. А дочка дома - зайдите - проговорил он на прощанье.
Встретила меня дочь Бурмистрова, когда я показал удостоверение она усадила меня за стол, показала фотографии, и даже подарила несколько. На одной, вся семья сидела за столом в палисаднике; Бурмистров, дети, жена, какие-то гости, и рядом лежали крупные белые лайки, на другой сама дочь с молодым человеком в штормовке с ружьем за плечами, на фоне горного кряжа...
После я пошел в лесхоз, в контору, нашел ключ, висящий на гвоздике, под крышей. В конторе еще было тепло, и печь была горячей. Я подбросил на уголья несколько поленьев, сварил картошки, которую взял из ящика под кухонным столом, как и объяснил мне Витя. Поужинал, немного почитал старый журнал, который нашел на маленькой книжной полке в углу. Потом, дождавшись, когда прогорят дрова, закрыл печную трубу и лег спать. Кругом все так же было пусто и одиноко.
Утром, пораньше я ушел на аэродром, закрыв дом и ключ повесил на обычное место.
В долине аэропорта еще никого не было, и я сев на рюкзак, около дверей стал ждать. А вдруг все билеты проданы, а мне надо улететь, потому что завтра мне улетать в Ленинград - беспокоился я, но виду не подавал. Самолет по расписанию улетал в двенадцать дня. Кассир пришел в десять часов. К тому времени у дверей скопилась очередь. Небольшая, но все-таки. Ан-2 - самолет маленький. Кассир недружелюбно глянула на меня, и сказала, что в начале она будет продавать билеты местным жителям. Я возмутился, стал показывать свое удостоверение, говорить, что пойду жаловаться председателю. Наконец, кассир сердито ворча выписала мне билет, и я с облегчением отошел от домика и прилег на травку под солнцем. В половине двенадцатого, точно по расписан Ию, где-то далеко я услышал шум мотора, а потом разглядел и сам самолетик. Ан-2 сделал вираж, снизился, и коснувшись земли, заскакал по полю, резко тормозя. Из самолета вышло несколько пассажиров и летчики. Они о чем-то поговорили с кассиром, и пригласили всех на посадку. Когда все разместились на своих местах, оказалось, что два сиденья были пусты. Мы бы так не нервничали - подумал я о себе и приготовился к полету.
Самолет, загремел двигателями, ускоряя движение, тронулся, и наконец взлетев, сделал правый поворот над крышами Онгурен, и выровнявшись, стал набирать высоту. Солнце светило жарко, небо было голубое, прогревшийся воздух поднимался от земли неравномерно. Мне несколько раз "падали" в воздушные ямы, немногие женщины взяли бумажные пакеты, их начало тошнить. Я сидел, сцепив зубы, играя желваками и терпел, хотя каждое такое падение, сознание было атаковано филологическим страхом потери силы притяжения. Организм бил тревогу, и страх непроизвольно заставлял сжиматься все мышцы тела. Каждая такая воздушная яма, следовала после того как Ан-2, словно наткнувшись на мягкую, неподатливую стену воздуха, взбирался, поднимался вверх, оставаясь параллельно земле, а потом вдруг встречный напор исчезал, и самолет некоторое время "падал", ни за что не держась.
Ближе к городу самолет успокоился, и я стал рассматривать леса и болота внизу, кое-где прорезанные узкими, прямыми просеками, визирками. Наконец, под крыльями биплана замелькали домики поселков и деревень. Слева хорошо было видно водохранилище. Наконец, мы благополучно приземлились, и я с облегчением вздохнул. Все удачно закончилось. Я не только слетал в Онгурены, но и добрался до мыса Покойники, жил там несколько дней, увидел чудесные горы, и молчаливо громадный Байкал, познакомился со многими людьми, и самое главное, живой и невредимый вернулся назад. Я ехал в автобусе, щупая загоревшее лицо, думал, почему люди смотрят на меня так внимательно. Сойдя с автобуса, я быстро дошел до дачи, скинул рюкзак, и случайно глянул на себя в зеркало. Лицо было темным от загара, а кожа на носу и щеках начала шелушиться. Байкальское солнце такое яркое. А воздух так чист, что я загорел, как кинематографический герой. Пока готовил воду, пока ел, солнце спустилось к горизонту, затем сумерки и тишина опустились на залив, на дачный поселок. Я сел на крыльцо, слушал звонкие птичьи трели, в болотце, в конце залива, и вспоминал свое одиночество в походе, настороженно сосредоточенный Байкал, дикие горы, изрезанные ущельями и каменистыми долинами, с пенными бегущими потоками речек и ручьев. Мне казалось, что за эти дни я узнал о таежной жизни, что-то новое, интересное и грустное одновременно. Еще я представил себе пустынную бурятскую деревню Онгурены. Витя, наверное, сел в засаду на медведя и полусъеденной телушки, а на мысе Покойники, матюхинская жена растопила печку и готовила ужин, изредка тревожно взглядывая в окно, в ожидании мужа, который по неизвестным причинам задерживался. Сумерки надвигались на метеостанцию со стороны гор, оставляя светлое небо, над темно-синей, почти черной водой. Наконец она услышала шум знакомого мотора, и с облегчением вздохнула...
Я тоже вздохнул, поднялся, вошел в дом и включив свет, который проявил темноту за порогом. Оглянувшись, я ничего уже кроме ночи, не увидел, и осторожно прикрыв дверь, на всякий случай накинул крючок в скобу. Чувство тревоги, срабатывающее на Байкале, прилетело вместе со мной в город, и пройдет еще время, когда инстинктивная осторожность рассеется, исчезнет во мне...
Январь 2003 г.
Лондон
Самая лучшая ночь года!
Свернули на загородное шоссе и помчались в сторону Тосно, разглядывая придорожные рощи и болотистые озеришки, залитые весенней водой. Настроение у Алексея, поднялось. Он любовался пролетающими за окном пейзажами, цокал языком, и повторял: "Ты посмотри Васильев, как рощи приготовились к весне. У сосен и елей цвет стал другой, чем зимой. Сосны тогда какие-то бесцветные, а сейчас посмотри, принарядились, зеленые стоят, одна к одной. Залюбуешься". Он хлопнул себя по колену. И ели, тоже, зимой другие, почти черные, а сейчас темно-зеленые, лапки подняли, отогреваются и сделав паузу, добавил: Лета ждут! Васильев слушая болтовню Алексея, поддакивал, улыбался. Сам он не умел и не говорил красиво, но слушая Алексея поддавался напору оптимизма и начинал любить в природе, то что в обычное время было для него обыденностью, или привычкой. Раззадорившись, Юра иногда сам рассказывал о местах своих охот в родной деревне, под Калинином, и видя, что Алексею это по настоящему интересно, припоминал детали и подробности лосиных и кабаньих охот.
Не доезжая Тосно, свернули направо, по виадуку переехали железную дорогу, начались настоящие леса и Алексей во все глаза вглядывался в сосняки, всматривался в просеки, и вырубки по сторонам от шоссе.. Его тянуло в эти исхоженные места, и он начинал волноваться. Вот мы, как-нибудь с тобой Юра, должны сюда, в эту сторону двинуть с ночевкой, а то и с двумя. Этот лес идет в сторону Тылового, а там прошлой осенью ребята рубили сруб для дачника, на краю поселка и к ним под вечер, еще по свету, медведь к огородам пришел. Они мне рассказывали, что хозяйская собачонка так испугалась, что заскочила в дом и под кровать залезла с визгом. И медведь в ельнике за огородом долго ходил и рычал недовольно. Так этот медведь, наверное где-то там и лег. Алексей махнул рукой в сторону густого сосняка, на зиму. А сейчас уже встал и бродит, пропитание ищет. Вот бы нам его соследить. Некогда сюда ходить - не согласился Васильев. "Тебе в этом клубе можно и отпроситься, а я кого вместо себя оставлю? - вопрошал он, въезжая в деревню Угловая. Алексей уже рассматривал дворы и спрашивал: "Как ты думаешь, есть здесь у охотников хорошие собаки или нет?" Васильев повернул налево, проехал мимо последних изб и прибавил газу. "Думаю, что здесь собак путевых нет, потому что и охотников тут немного. В основном, дачники, а они все больше на огородах копаются, или редко-редко по осени за грибами за околицу выйдут". Он криво улыбнулся. И там то блудят... Эх, хороший домик - не дослушав начинал восхищаться Алексей. "Тут можно незаметно с собачкой, задами в лес уходить, и зверя добытого спокойно заносить в дом, чуть ли ни днем. Вот я помню, помогал егерю, моему приятелю, службу править. Отвяжем собак, через забор перелезем и уже в лесу, никто не видит, не любопытствует. Вот так один раз осенью, в начале, рано утром вышли, решили на дальний солонец сходить. С нами были две собаки: его кобель Гриб, и мой молодой и бестолковый еще Саян. Прошли метров сто, слышим собаки кого-то рвут и тявкают, как на зверя. А туман был, как молоко. Прибежали мы, смотрим, а они лису поймали, и уже ей задние лапы перекусили: сидит на передние опирается. А как собака подскочит, как она кинется, как клацнет зубами, ну что тебе волк. А ведь, небольшая, по сравнению с кобелями". Юра затормозил перед дачным городком и тихонько поехал по изрытой ямами колее, внимательно слушая рассказ приятеля. Алексей замолчал, вглядываясь в стенной, подходивший к дороге, сосново-еловый лес. Он уже готов был бежать в чащу, так ему не терпелось. Ну и что дальше то? - спросил Юра. "Мы собак натравили, и они ее задушили, все равно она уже не могла бегать - продолжил Алексей, но она моего Саяна крепко цапнула, так что он аж завизжал от боли. Но с той поры только лишь след учует свежий, сразу галопом летит, поймать хочет. Алексей засмеялся. Машина остановилась. Алексей выскочил, открыл ворота и Жигули задним ходом въехали на участок. Юра Васильев очень любил такие рассказы Алексея и живо представлял себе тайгу, бескрайнюю, сибирскую, зимовье и солонцы, медвежьи берлоги и изюбринный рев. Алексей приехал в Ленинград лет восемь назад, а до этого жил около Байкала, и бродил по лесам с юношеских лет.
Как обычно Васильев стал растапливать печку, а Алексей взяв флягу поехал за водой на водокачку. Когда он вернулся, печка уже гудела и в крошечной избушке, воздух нагрелся. Поставили чай, Васильев нарезал холодной лосятины, луку, хлеба, достал припасенной заранее самогонки, разлил по пластиковым стаканчикам. Алексей сел за стол, и чокнувшись они выпили, закусили, заедая крепкий первач, хрустящим луком и мясом. Через несколько минут глаза замаслились, потом пели, и Алексей размягчившись, завел свое обычное. Эх, сейчас чайку с пряниками, и как в раю будет - сыты, довольные и нос в табаке. Васильев, подкладывая ему мяса, потом налил еще, а свою отставил. Ты что не будешь? - привычно спросил Алексей и не ожидая ответа, опрокинул стаканчик в рот... Наевшись, убрали со стола и занялись делами. Юра стал не торопясь разгружать прицеп, а Алексей взял колун, пошел за избушку, где стояли дровяные поленницы и горой лежали напиленные чурки. Сбросив куртку, он подступил к первой чурке. Поставив ее на березовый крепкий пень, рассмотрел трещины в древесине, и наметившись, ударил с аханьем, и большим замахом - чурка разломилась надвое легко и свободно. Разрубив оставшиеся половины надвое, он взял следующую. Так быстро, ловко и даже красиво он одну за другой колол чурки, пока не образовалось приличная горка. Разогревшись он снял свитер и остался в футболке, облегающей его высокую широкогрудую грудь и мускулистые плечи. Взяв острый топор, он играючи, начал рубить четвертинки чурок на поленья. Дерево словно невесомая материя слетала под его руками. Тюк-тюк, тюк-тюк - мерные взмахи топора. Стук-стук-стук - падали поленья, одно на другое. Васильев выйдя на минуту, залюбовался его работой. "Хватит, хватит - останавливал он Алексея. Иначе на следующий раз ничего не останется". Алексей улыбнулся, положил топор, переносил нарубленное в поленницу и с шумом и фырком, умылся под рукомойником... "Надо бы подремать немного? - спросил Юра, поглядывая на солнышко поднявшееся высоко". "Это можно - ответил Алексей. Немного соснуть не мешает, потому что у костра здорово не разоспишься". Он вошел в теплую избушку, разобрал раскладушку и лег, укрывшись с головой бараньим полушубком, и почти сразу засопел - он плохо спал ночью. Васильев тихо убрал со стола и тоже лег на топчан у стены, вздыхая и кряхтя - у него болела спина после операции на позвоночнике. Засыпая, Юра думал: "Какой здоровый этот Алексей - медведь просто. А вот не везет мужику в жизни. От жены ушел, живет как бомж, в клубе. Хотя я видел его подружку. Молоденькая и красотка, хоть куда, а вот надо же влюбилась в мужика. Из-за нее он и ушел... наверное. Он вспомнил свою жену и дочь, поулыбался, поворочался и уснул чуть похрапывая.
Было тихо и пунктиром, сквозь сон слышал Алексей приближающиеся и удаляющиеся по дороге голоса, и других с автобуса дачников, да изредка порыв ветра брякал чем-то металлическим на крыше.
Окончательно проснувшись, он стал немного думать о работе, немного о Наталье, а потом о Юрином характере. Он знал, что многие простые люди думают и говорят о жизни совсем не так, как об этом пишут в книгах и газетах. Они, эти люди, наученные горьким опытом, не верят мечтателям, поэтам и вообще пишущей и читающей братии. У них свои смыслы и свои принципы, часто жестокие и несправедливые, но как не странно, вполне отвечающие той правде жизни, о которой говорят на ТВ и на радио, и которую Алексей знал хорошо, работая с этими людьми на шарашках и халтурах. Он, Алексей, не всегда был согласен с их мнением, и потому гадая иногда, слушая злые реплики Васильева, где и когда он стал таким циничным и недоверчивым. И вместе, он видел и знал, что Юра умеет ценить и любит красоту в природе. Они часто, без определенной цели ходили по лесам, ночевали у костров, и Васильев, пародируя Алексея, называл это "соловья послушать". Это выражение появилось в обиходе между ними, когда Алексей рассказал Юре, как он сходил с ума от восторга и любви, когда впервые услышал ночных соловьев, в деревне, под Смоленском. Алексею часто под прилично грубыми и даже циничными афоризмами Юры Васильева слышались простонародные истины о добре и зле, о счастье - несчастье. И пусть сам Алексей, не разделяя враждебного отношения Васильева к миру интеллигентных людей, во многом он не мог не согласиться с Васильевым, хотя бы потому, что все мы живем для народа, в котором родились, и в котором после смерти растворился без остатка, со всеми нашими достоинствами и недостатками.
Алексей поднялся, вышел, потягиваясь во двор, глянул на солнце, опускающееся к западу и заторопился. Он тщательно помыл лицо, руки ледяной водой из рукомойника. Вытерся, растирая кожу щек и под глазами докрасна. Войдя в избушку, дернул Юру за ногу и в ответ услышал "Я уже не сплю".
Собирались быстро и весело. Алексей рассказывал, как в Сибири, полдня и вечер даже так, только-только заснув в душной зимовейке, приходилось вставать жевать безвкусную корку хлеба, запивая сладким, крепким чаем и в кромешной, хрустально-холодной тишине ночи, идти, спотыкаясь в черной настороженной темноте на ток, не зная, поют ли петухи на этом месте, или их разогнала неделю назад, незадачливая компания молодых, городских охотников.
Вышли около четырех часов дня. Шли не торопясь, смотрели следы под ногами на влажной тропе, после нескольких поворотов, с тропы на визирку, потом на лесную дорогу, потом слева на _____________ перевалили незаметно водораздел, и уже по теплому солнцу, и по течению русла определили, что идут на запад. Бегущей воды становилось все больше. И наконец, поперек их пути, блеща на солнце, пролег поток, виляющий течением по дну, полосой долины. На дне его были приглаженные, шевелящаяся трава прошлого года. Перепрыгивая самое глубокое место, Алексей набрал воды в правый сапог, но только смеялся, и повторял "Здесь уже недалеко, и я тебя Васильев приведу на классное место, на поляну, где тепло, даже ночью". Васильев хмыкал, смеялся в ответ, на хорошее настроение Алексея передалось и ему. Вскоре действительно вышли на большую, чистую поляну с пробивающейся кое-где зеленой травкой из-под старой, серой мохнатой разлапистой елью, увидели большое кострище. Я здесь недавно ночевал - коротко сказал Алексей, но Васильев развил тему. Видел, видел, как тебя с руки кормила бутербродом, длинноногая брюнетка. Алексей улыбнулся, но промолчал. Откуда он узнал, мелькнуло в голове вопрос. Может быть, действительно видел, а может, кто из его знакомых видел, как мы с Натальей, прошлый раз в город ехали. Ему было все равно, знает или нет Васильев о Наталье, но на всякий случай он строгим голосом сказал: "Ты, Васильев, мутить мути, но помалкивай. У меня и так неприятностей через край".
Васильеву хотелось послушать Алексеев рассказ о молодой, красивой любовнице, но он вместе понимал, что если, что если основаться, то Алексей рассердится, а портить отношения с ним Васильеву не хотелось. "Хоть он для меня и не понятен, но мужик он неплохой, и охотник интересный, а главное есть кому рассказать о добычливых или неудачных охотах, о лесных переживаниях, Хоть он и интеллигент, но лес понимает, и слушать умеет". Думая об этом, Васильев собирал сухие дрова для костра, поправлял лежанку из еловых лап. Алексей развел костер, принес воды, поставил котелок на костер и потом поудобней устроившись на лежанке, задумчиво загляделся на солнечный закат.
А ведь пора на подслух - вдруг, словно очнувшись от дум, произнес Алексей, и Васильев в нетерпении произнес. "Давно пора". Наскоро попив чайку и закусив домашней Васильевской снедью, охотники, торопясь, но чутко прислушиваясь, пошли к току. По упавшему, полусгнившему бревну перешли очередной ручей, чуть поднялись молодым ельником в горочку, и выйдя на широкую просеку - дорогу, среди крупного сосняка. Первый раз остановились послушать... Здесь, два года назад, ранней, жаркой весной, из кустов вылетел крупный угольно-блестящий глухарь. Алексей тогда вскинул ружье, проводил птицу стволом... и не стал стрелять. Он долго осматривал место, откуда слетел глухарь, ходил под соснами, глядя на землю и наконец, у крупной, шапкой хвои на вершине сосны, увидел глухариные палочки помета, словно рассыпанные по мху и старой хвое. "Да, да - повторял он улыбаясь - здесь может быть ток. - Много временит с той поры прошло..." Вот и сейчас Алексей и Юра остановились на дороге, чуть отошли друг от друга и стали слушать... Солнце садилось за лесом, острыми золотыми лучами просвечивая сквозь стволы и ветки. Сумерки были далеко, но прохладные тени укрыли землю под ногами охотников и отчетливо стали слышны далекие и близкие звуки: шум внезапно налетевшего на сосны порыва ветра, гул машинного мотора с далекой трассу, чуть различимый лай собаки из деревни, стоящей на берегу реки, километрах в трех.
Прошли немного вперед и по знаку Алексея сели далеко друг от друга, чтобы шевеление и дыхание не мешали слушать. Запахи влажной земли, прелого перегнившего листа, молодой травы и березовых почек, смешавшись, создали запаховый коктейль, так знакомый Алексею по прежним походам и охотам, весной.
Большая таежная птицы неслышно подлетев, с хлопаньем крыльев села где-то впереди, в глубине леса на дерево. Приятели переглянулись, жестами показывая направление посадки. Подождали еще... Алексей на какое-то время казалось задремал, отключился, ушел в недавние воспоминания.
...Сюда, на ток, они собрались быстро. Наталья набрала продуктов, сложила все в красивый рюкзак, и только по строгому настоянию Алексея, сверху положила резиновые сапоги: в городе уже давно было сухо и даже пыльно. На Московском вокзале, несмотря на ранний час, народ стоял толпами, ожидая субботних электричек. Алексей, оставив Наташу возле рюкзаков, сходил в стационный буфет, купил бутылку вина, и пару горячих пирогов, у румяной толстой лотошницы. Съели пироги быстро, веселясь по молодому, проглатывая почти не жуя. В электричке, несмотря на обилие пассажиров на перроне было просторно, и Наталья заняла место у окна. Сидя друг против друга, поговорили и редко выезжавшая из города, Наталья, засмотрелась в окно на проскакивающие мимо, под гулкий перестук колес, полустанки, а Алексей читал спортивную газету.
В Тосно, пересели на автобус, и Наталья еще успела купить горячий хрустящий батон хлеба в киоске. Выехали за поселок, и увидели, что в лесу полным полно снега, и только на южных склонах пригорков и солнцепеках, из замороженной земли торчало прошлогодняя сухая, серая трава. Аелксей попроси л водителя автобуса, остановиться напротив лесной дороги, впадающей в шоссе. Вышли, автобус в мгновение исчез за горкой, и Алексей с Натальей остались одни, окунувшись в тишине холодного ясного утра...
Солнце скрылось за лесом, похолодало. Васильев все чаще поглядывал в сторону сидящего Алексея, но тот молчал и не двигался. Ветер стих и прозрачная, хрупкая синеватая тишина обступила охотников. Что он там заснул? - беспокоился Васильев, потерпел, понимал, что сегодня главный здесь Алексей. "Надо падать, пока не позовет, а то подумает, что я нетерпелив - ворчал Юра про себя. Скоро темно станет, а нам еще эти мокрые домики надо переходить, по чаще. Еще воды наберешь в сапоги". Он в сотый раз оглядел темную стену леса, поерзал, чувствуя влагу под собой, и затих.
А Алексей вспоминал...
Солнце хрустально-чистое светило на подмерзшую за ночь землю, и было холодно так, что очень захотелось есть, и они отойдя от трассы, сели под крупной сосной на оттаявший, без снега островок, и позавтракали. Наташа проворно, как опытная хозяйка, знающая где, что у нее лежит, достала буханку свежего хлеба, масло, колбасу, салат, сделала бутерброды, разлила горячий, парящий чай из термоса, в ярко-красные, пластмассовые кружки. Алексей сидел и радостно ждал. Он так привык все делать сам, для себя, что момент, когда его угощали казался ему праздником. И он боявшийся высоких слов и абстрактных понятий, вдруг ощутил себя счастливым, как бывают очень редко счастливы одинокие люди.
Наташе это тоже нравилось: и молчаливое одобрение Алексея и ясное приветлдивое утро, а даже лес в утренней полудреме, прислушивающийся, приглядывающийся к ним, как ей казалось.
После завтрака, Наташа убрав свертки и сверточки с продуктами в рюкзак, достала сапоги, толстые шерстяные носки, обулась, поднявшись потопала ножками, примеряя к ходьбе. Они о чем то весело разговаривая пошли вперед по заснеженной петляющей в молодом осиннике дороге. Алексей шел первым, Наташа ступая в его глубокие следы, за ним...
Алексей словно проснулся. Глубокие сумерки опустились на лес, сделав его неприветливым, почти враждебным. Васильев хрустя ветками, подошел и полушепотом, недовольно спросил. Ну, что, пойдем? Алексей встал, поправил одежду, взял ружье, стоящее за деревом, и пошел медленно. Запоздало ослушивая округу. Было тихо. Над просекой еще виден был кусочек потемневшего неба, и немного неловко заполняя возникшую паузу, он спросил: Ну, что ты слышал:? Васильев недовольно помолчал. Слышал, как глухарь иногда возился там, на сосне - он неопределенно махнул рукой назад. А ты? Я тоже - коротко ответил Алексей, и словно оправдываясь, начал болтать: Эх! Сейчас придем на бивак, разведем большой костер, поставим чай, но в начале выпьем водочки, закусим. Он невольно сглотнул слюну, сделал паузу и продолжил: А потом горячий чай, запах дыма, и звезды над поляной. Эх!! - завершил он, и осторожно ступая перешел темный заросший ельником, ручей, журчащий где-то рядом, под зарослями кустов и подушкой мха.
Пока шли - разогрелись. Лес уже не казался таким сумрачным и выйдя на поляну они увидели звезды, чуть проступившие на черно-синем небе. Одинокая ель, посреди, настороженно ожидала их прихода, охраняя покой леса.
Развели большой костер. Взметнувшееся пламя отодвинуло настороженную тьму до границ поляны. Васильев покопавшись в своем рюкзаке, достал бутылку с самогоном, куски лосиного мяса, завернутого в промасленную бумагу, головку остро пахнущего лука, соль. Алексей, в это время, сходил с котелками к невидимому ручью, спрятавшемуся под черными тенями деревьев, принес воды и поставил кипятить для чая. Васильев по-хозяйски порез хлеб, лук, мясо, сдувая со дна кружек не существовавшую пыль, поставил их на кусок полиэтилена, заменяющий скатерть и булькая, разлил из бутылки. Алексей, поблескивая глазами, и улыбаясь, отражающими пламя, устроился рядом, сел, поджав под себя ноги. Сколько таких ночей - начал он мечтательно вглядываясь в стену деревьев, под черным провалом неба я провел в лесах. Помолчал, взял кружку, затаив дыхание, отвернулся от дыма, продышался. Посмотрел на серьезного Васильева. Чаще один. Редко вот так вдвоем, втроем - он снова покрутил головой. - Ну, что Васильев, выпьем за удачу, и за эту лесную красоту, лучше которой нет ничего. Протянул кружку, Васильев, чуть улыбнувшись, поднес свою. Неслышно чокнулись, крякая выпили и стали торопясь закусывать. "Один раз я догонял своих братцев в лесу. Они за день до меня ушли в знакомое зимовье, по берегу далекой таежной речки. Идя туда, я на подходе случайно встретил старшего брата с его собакой. Постояли, поговорили, и от него так пахло перегаром, что я чуть не задохнулся. Я спросил, что они пили, а братец удивился и говорит, что ничего, только луку с вечера еще наелись..." Алексей засмеялся, дожевывая кусочек луковицы, а Васильев подтвердил: "Это нормально". Алексей, уже сам разлил еще по одной и провозгласил: "За всех, кто вот так же по всей России сейчас сидят у весенних костров, в ожидании утра. Чтобы им было так же хорошо, как нам". И опрокинул одним махом, выпив содержимое. "Это так" - согласился Васильев, и морщась выпил. Алексей рвал крепкими зубами вкусное мясо, чуть пахнущее чесноком, и предложил: ну расскажи, как ты этогшо лося добыл. Васильев, сдерживая удовольствие, разлил крепко заваренный горячий чай, делая паузу, подложил сушняка в костер, поудобней устроился на еловом лапнике, пахнущем чащей и охотой. Алексей ждал, громко прихлебывая обжигающий и дожевывая мясо.
"Ты помнишь, я в конце зимы ездил к матери, дрова готовить. Дров мы напили и накололи, и тогда я в предпоследний день все-таки выскочил в лесок с Волгой. Она засиделась на цепи, да и мне хотелось пробежаться, зверя посмотреть". Васильев пил чай не спеша, делая паузы в рассказе, заедал пряником.
"Только кончились поля - ты помнишь, где мы дрова готовили с Колькой?" Алексей кивнул, припоминая заснеженный лиственный лес, молодой осинник в речной низкой пойме, поляны, чащи, болотистую дорогу, извилисто бегущую вдоль берега речки.
"Только я вышел на полянку, смотрю, Волга моя что-то услышала и кинулась в осинник. Я тоже насторожился. Пошел потише. Только дорога завернула с поляны в лесок, слышу Волга где-то гавкнула. Я остановился". Ну, ну - блестя глазами, торопил его продолжать Алексей.
"Слышу, вдруг кто-то ложится в чаще от меня наискосок. Я побежал. Думаю перехвачу его, на дороге, чтобы лучше было стрелять, только выскочил из-за угла, и вижу, он черный и большой уже почти в чаще, я за ним чуть сбоку Волга, старается ко мне хочет заворотить. Я встал, ружье вскинул, приложился и бабахнул. А бык уже почти в чаще. Там метров сорок было между нами". Васильев снова сделал паузу, довольно улыбаясь, посмотрел на встревоженного Алексея.
Ночь опустилась на лес. Костер потрескивал, отсветы пламени метались по полям, то приближая границу тьмы, то отступая. Кормящийся лось, услышав треск по чаще, подошел к краю леса, увидел сквозь стволы алеющий костер, темные фигурки людей, втянул подвижными ноздрями запах дыма и рысью, задевая копытами валежник убежал в ельник. "Он, словно растворился, пропал, после выстрела - продолжил Васильев. Я думал промазал - счастливо вздохнул Васильев. Пошел туда, и вдруг вижу из кочек хвост Волги машет. У меня сердце екнуло. Я побежал и вижу: Волга рвет черного быка за глотку, а тот лежит не шелохнется..." Васильев, отвернув голову от дыма, прислушался, вглядываясь в неподвижный молчащий лес.
"Я тогда к обеду управился, разделал бычка. Молодой был еще, года 2-3. Потом вернулся в деревню, и Колю нашел. Мы в тот же день его и вывезли на тракторе". Он вздохнул, отхлебнул остывший чай. "Так тоже бывает. Только выйдешь, бац и готово. А бывает целый день гоняешь, и видишь несколько раз, но стрелять нельзя далеко. И Волга устанет, к вечеру уже и бросит. А ты домой, усталый и злой, ни с чем... - Васильев потер глаза.- Они ведь тоже в лесу-то не привязанные" - заключил Юра, и вздохнул.
Пока допивали чай, пока разговаривали, время подошло к полуночи. Звезды россыпью блестели на далеком небе, похолодало, и казалось лес, задремал ненадолго. Васильев встал, отошел от костра в тень ели, постоял, послушал, вглядываясь в недвижимую тьму. Возвратясь к костру, позевал, сдвинул лапник поплотнее, лег на бок, укрылся суконной курткой с головой и почти тотчас же заснул.
Алексей казалось, то же задремал, но какой-то посторонний звук отвлек его внимание, он посмотрел на спящего Юру, поднялся на ноги, отошел от костра, долго слушал, потом вернулся, поправил костер и стал вспоминать...
Они пришли на эту поляну к полудню. Солнце поднялось высоко, обогрело лес, размочило подмерзший за ночь снег на оттаявших прогалинах, кое-где порхали белые и ярко красные бабочки, присаживаясь на сухие былинки, настороженно поводя бархатистыми крылышками. Середина поляны уже освободилась от снега, и под елью было относительно сухо, хотя земля повсюду была еще влажной и сквозь пожухлую прошлогоднюю траву, прибитую снегом и морозами к земле, сочилась влага. Разведя костер, Алексей стал готовить лежанку для ночевки под елью, а Наташа готовила обед. Алексей, острым охотничьим ножом, срезал толстые длинные ветки ели над костром и раскладывая тут же рядом со стволом, наложив толстый слой, он стал резать молодые веточки с яркой, зеленой хвоей, и складывая сверху. Наташа сварила суп с картошкой, луком и тушенкой, и к тому времени лежанка под деревом была почти готова, толстый слой хвоистых веток отделял сидящих и лежащих на подстилке от влажной, мерзлой еще земли. Попробовали есть у костра, но поднялся ветер и дым, мешал смотреть, есть, дышать. Перешли обедать почти на середину поляны, на обсохший бугорок. Расстелили большой кусок полиэтилена, подложили под себя куртки, разложили съестные припасы и сами прилегли. Наташа наделала бутербродов с сыром и яйцами. Наконец все было готово. Алексей открыл бутылку вина, разлил по кружкам, и не смог удержаться, чтобы не сказать несколько слов. "
- Давай выпьем за тебя Наташа".
Она тотчас возразила.
- За нас.
На что он ответил:
- Нет, нет. Вначале за тебя. Ты для меня как солнце.
Она смущенно потупилась.
А он, подыскивая слова, сделал паузу:
- Ведь я уже начал думать, что я неудачник, никому не нужный человек. Но появилась ты, и я вдруг понял, что несмотря ни на что, я тоже могу быть счастлив. Глядя на тебя я спрашиваю, почему мне так повезло и не нахожу ответа. Однако я понимаю, что все-таки моя прежняя жизнь готовила меня к встрече с тобой. Хотя, встретив тебя, я конечно, никогда не мог даже подумать, что мы когда-нибудь будем близки. В этом для меня и есть главная тайна и очарование жизни. Ведь никто не знает когда и где мы встретим человека, который нас сделает счастливым, - он помолчал и, подумав, все-таки произнес, - или несчастным. Давай выпьем за эту тайну, благодаря которой ты появилась в моей жизни. За тебя, - завершил он, закругляя словесную импровизацию.
Выпили и стали есть. Алексей хвалил суп, хвалил бутерброды, хвалил погоду. Солнце поднялось в зенит, воздух нагрелся, деревья, трава, земля немного оттаяли и на солнцепеке зажужжали мушки и мошки. Снег, увлажнившись, шуршал, слоями опадая и уплотняясь, пропитанный влагой, зазвенели капельки, капли, ручейки стали сливаться в ручьи. Вода от растаявшего снега, неудержимо устремилась вниз по ложбинкам и долинкам к рекам, а те, в свою очередь, вспухая от избытка, ломали лед, выходили из берегов, заливая поймочки, поймы и приречные луга. Все сдвинулось, полилось, наполняясь и пополняясь. В этой круговерти, Алексей и Наташа оказались, словно на необитаемом острове. Алексей через время разлил вино еще раз. И Наташа коротко прорекла:
- За нас!
И Алексей повторил как эхо непривычно короткое:
- За нас!
Васильев заворочался и Алексей, отвлекшись на время от воспоминаний, поправил огонь. Ночь незаметно подбиралась к рассвету. "Большая Медведица", вращаясь вокруг Полярной звезды, опрокинула ковш.
- Часа два до рассвета осталось - определил Алексей и стал подогревать чай. Завтра высплюсь - думал он, прилаживая котелок с чаем над огнем.
"Уже встаем?" - вдруг пробормотал Васильев, заворочавшись. "Спи еще, я разбужу" - ответил Алексей, и Васильев тут же заснул вновь. Кругом стеной стоял лес и небо над ним чуть потемнело, звезды стали менее яркими. Алексей сел, прислушавшись к стволу спиной, и подумал: Ведь всего три недели назад мы были с Наташей здесь вместе, и тогда я был по настоящему счастлив, как бываешь, счастлив в начале любви, еще не ведая будущих разочарований или сомнений.
Обедали долго. Наташа рассказывала о своих студенческих годах, о стройотряде, о свих поклонниках, о тех, кто ей нравился. Аелксей слушал с интересом, допивая сладкий чай с ее домашним малиновым вареньем...
Потом убрав остатки обеда в рюкзаки, легли рядом под слепящим полуденным солнцем, одни в округе, в лесу, во вселенной. Почти случайно, как во сне его рука легла ей на бедро, и она заметно вздрогнула. Рука медленно поднялась по бедру до талии, нашли цель между джинсами и футболкой и пальцы коснулись ее гладкой, прохладной кожи на девичьем втянутом животе. Алексей услышал стук своего сердца, заметил как она часто задышала в ответ на его прикосновения... Поляна купалась в солнечных лучах. Осинки и березки, растущие на месте оттаивания, когда-то посредине леса заимки, обогрелись, расправили веточки, с набухшими почками. Снизу из оврага явственно доносился шум бегущей воды. Тень от высокой сосны, подобно часовой стрелке, незаметно для глаз, повернула на северо-восток, и солнце стало опускаться к горизонту. Потом пили чай, и Наташа внимательно смотрела на Алексея, который допивал чай медленно, смотря рассеяно по сторонам, и думал о том повезет им или нет в этот раз. Она переводила глаза с широкой выпуклой груди, на сильную мускулистую шею, на черные густые волосы, на прямой нос, серые глаза, прищуренные от солнца. Она старалась запомнить и этот день, и его отсутствующий взгляд, и спокойное приятное лицо человека, прожившего уже много лет в этой дружелюбной сосредоточенности, иногда взрывающейся вспышками гнева и даже жестокости... Как только я его увидела в первый раз, у меня сердце упало. Я тогда совсем девчонка была, но и тогда почувствовала: с таким, наверное, можно всю жизнь рядом быть, такой он сильный, спокойно решительный... А он тогда внимания на меня не обратил: поздоровался, улыбнулся дружелюбно и забыл... А когда я узнала, что он женат, то сильно огорчилась, но потом как-то все само собой получилось. Его полунасмешливость сменилась уважительным приятельством. Помню как он мне мороженное принес в жаркий день, на спортивном празднике, на стадионе. И сделал это так легко и привычно, будто мы с ним уже очень близки. Меня это тогда просто сразило. Значит, он меня тоже отмечает?!
Вдруг через поляну, хлопая крыльями пролетели две черные с белым подхвостьем, птицы, и сели в кустах на фоне темно-зеленого сосняка. Алексей вздрогнул, сделал жест, приложив палец к губам: "Тише!" и бесшумно, потянулся к ружью, лежащему под рюкзаком. "нет, нет, не надо! - сказала Наташа и задержала руку Алексея". Он посмотрел на нее внимательно и сказал: "Хорошо, но ведь они так хорошо сидят". А потом объяснил: наверное, дым от костра заметили и прилетели посмотреть. И действительно тетерева, увидев и услышав людей, насторожились, и вскоре медленно взлетев, через секунду исчезли из виду, скрывшись в глубине леса.
"Извини, но я не люблю, когда животных убивают" - сказала она и погладила мою руку. "Все нормально" - улыбнувшись ответил он и поднявшись, подбросил дров в костер, поставил подогревать котелок с чаем. Потом, когда пили чай, Алексей стал объяснять Наташе суть и смысл охоты: "Человек рожден охотником и я думал, что человек больше конечно _____-хищник, поэтому есть мясо. А становясь охотником, всего лишь вспоминает в себе свою извечную страсть и занятие - охоту". (И дальше теория социальной приемлемости охоты, как "выхлопа" хищничества и жажды крови).
Алексей сделал паузу, потер начинающую отрастать на щеках, жесткую щетину, зевнул. Наташа слушала его внимательно. Ведь человек еще 3-4 тысячи лет назад был охотником и если верить ученым, то занимался этим, как минимум 500 тысяч лет до того. У него было копье с каменным наконечником, нож из камня, а потом и стрелы с каменными наконечниками. Был и есть такой камень - флинт. Он на сколе очень острый и очень крепкий, так что можно порезаться, как бритвой. Вот его-то древние охотники и использовали задолго до того, как появился металл... Алексей мечтательно вглядывался в дымку испарений, поднимавшихся от нагретой солнцем земли, словно силился увидеть там прошлое.
А последние три-четыре тысячи лет, он, человек, непрерывно воевал. Алексей улыбнулся, может потому воевал, что меньше стал охотиться. И вот я думаю, что нынешняя преступность, все эти страшные насилия, убийство и даже войны, происходят оттого, что в человеке сидит по-прежнему этот охотник, по всему того, что сейчас модно стало жалеть животных и презирать человека, он этот "внутренний демон охоты", выскакивает иногда из человека, и насилие, и кровь по отношению человека к человеку, происходит именно поэтому... Алексей огляделся, и закончил. "Христианство понимало это особенность человека и потому Иисус говорил: "Возлюби ближнего, как себя самого... А сейчас любят собак, кошек, хомяков, крыс, - но человека, который живет рядом, они эти любители животных презирают или даже ненавидят". Он помолчал... Я думаю охота, это сейчас средство направить зло и насилие, сидящее в человеке, в приемлемое для общества русло. Человек переживает охотничью страсть как этап своего становления. И Торо, и толстой и Тургенев, и много, много других людей прожили эту страсть и стали вегетарианцами, и даже непротивленцами.
Алексей взял сухую веточку улыбнулся и сломал ее сильнейшими руками. А сейчас люди охотятся друг на друга, это отвратительно. Если бы они были людоедами, то я бы это понял - засмеялся он.
Солнце чуть опустилось к горизонту и Алексей улыбаясь, погладил Наташу по согнутой спине. А нам уже пора...
Алексей проснулся внезапно, как и заснул. Было темно, костер прогорел и дым легкими струйками, растекался над землей. Налетевший порыв ветра затушил еловой хвоей и Алексей увидел вдруг границу леса и неба, на дальнем краю поляны. "Проспали..." - вскинулся он и раздувая костер поставил котелок с вчерашними остатками чая. "Васильев - просыпайся" - громко сказал он и дернул его за ногу.
Васильев зевая поднялся, потер лицо, сходил за ель в темноту, потом возвратившись, позевывая, налил себе горького чаю, хлебнул несколько раз, и выплеснул. "Есть будешь?" - спросил Алексей, но Юра покачал головой. "Потом, сейчас не хочется". "Ну, тогда пошли". Алексей одел теплую куртку, кинул ружье на плечо и пошел первым. Васильев следовал за ним и входя в лес, оглянулся: маленькое пламя, над маленьким костерком, светило им вслед из серой тьмы...
"Надо было залить" - сожалея подумал Васильев, и попав между кочками на полсапога, провалился в глубокую лужу. "Не дай бог наберу в сапог, потом все утро придется хлюпать" - ворчал он, поспевая за Алексеем, который шел быстро и уверенно. На перекрестке просек, остановившись и недолго послушав, сдерживая разгоряченное дыхание. Сквозь шепот сосен под утренним ветерком, из чащи тонко пропела первая птичка, а где-то далеко простучал дятел. "Опаздываем" - прошептал недовольно Алексей, и они, уже не торопясь, оглядываясь и прислушиваясь, пошли вглубь темного леса, хлюпая сапогами в залитом водой мху. Алексей подумал - недаром глухарей в европейской части России называли мошниками. Тут, если глухой лес, то обязательно в низине, где сыро, мох. Пройдя шагов двести, остановились на закрайке большой лужи, блестевшей поверх мха. Стали слушать. Птицы то тут, то там пищали, свистели свои первые утренние песни. Сердито протрещал дрозд-рябишник, и ему издалека ответил другой. "Какой хам" - с досадой подумал Алексей, и вдруг, как это всегда бывает в этом набирающем силу утреннем шуме, услышал глухаря. Тэ-ке, тэ-ке - донеслось из светлеющей тьмы, и вслед словно обвал тишины, а потом еще тэ-е, тэ-ке, и вновь пауза. Молча, Алексей показал рукой направление, и Васильев замотал головой утвердительно. Чуть погодя, на месте паузы, Алексей различил точение, и так четко и понятно было все это, что Алексей подумал, как мы раньше не слышали. Глухарь был далеко, и Алексей не скрываясь, подошел к Васильеву, и вполголоса проговорил: "Поскакали! Он там" - и указал направление. Васильев вновь покачал головой, поддакивая, но непонятно было, слышит он или нет. "Я первый" - проговорил Алексей. Два-три прыжка под песню, а потом слушай, и снова под песню два-три... И он решительно шагнул в лужу, делая первые большие шаги. Кровь заходила ходуном в теле, сердце застучало, и стало жарко. Алексей почти не слышал скачущего позади Васильева. Он все внимание сосредоточил на глухариной песне. Только услышав точение, он делал первый прыжок, сильно отталкиваясь, потом второй, и если успевал, то третий, и замирал, стоя на широко поставленных ногах. Все ближе, все отчетливее песня. Вот еще два прыжка, еще, потом еще три. Васильев стал выдвигаться вправо, почти сравнявшись с Алексеем. Наконец остановились и остроглазый Васильев, прошептал: Я его вижу. Вот там... Алексей тоже различил черную птицу на вершину стройной, высокой сосны. Как он там сидит - удивился про себя Алексей, ведь ветки-то на верху тонкие, а он ведь тяжелый. Под ногами было почти сухо. Незаметно они прискакали на невысокий пригорок. Уже чуть рассвело, и вверху на фоне неба хорошо были видны остроконечные вершины сосен, и на одной из них отчетливо отличаясь чернотой самозабвенно, поющий глухарь. Пахло прелой осиновой листвой и влажным мхом, то тут, то там темнели молодые ели, среди которых человеческие фигуры были почти не различимы. Дай я, дай я - раздался просительный шепот Васильева. "Под песню, под песню" - прошептал в ответ Алексей и разрешая, махнул рукой. Он знал, что Васильев хороший стрелок и не промажет. Васильев, приложил ружье к плечу, поводил стволами и не медля, под точение, выстрелил. Гул выстрела расходился кругами эха по окрестностям, а глухарь по диагонали, пролетев мимо Алексея, упал на мягкий мох. В три прыжка Алексей настиг птицу, поднял ее за длинную шею. Глухарь, вращая черными бусинками глаз, под красными бровями, крякнул несколько раз сердито, ничего не понимая и умер... Подбежал Васильев, взял глухаря бережно, долго осматривал, поворачивая большую птицу во все стороны. Хорошо - начало есть - почему-то сдавленным шепотом произнес Алексей, и отойдя на несколько шагов в сторону, стал слушать. После выстрела на несколько секунд в лесу наступила тишина, но чуть погодя, птичье пение возобновилось с удвоенной силой. Сквозь эту мешанину звуков, Алексей силился услышать глухаря и ему повезло. Чуть левее сосняка услышал уже не тэ - каши, а точение. Он радостно вздрогнул и повернув голову к Васильеву, зашептал: "Слышу! Слышу его!" Васильев был опытным охотником и все понял. Я здесь! А ты скачи - махнул он рукой, и Алексей поскакал. Было уже почти светло, там в вышине, но на земле, еще властвовали сумерки и трудно было увидеть человека, то замирающего, то скачущего в просветах кустов деревьев и елочек. Да глухарь и не смотрел вниз. Он песню за песней посылал, как непрекращающийся вызов всем соперникам в округе. Казалось, он призывал медлительное солнце поскорее взойти из-за горизонта и дать жизнь новому весеннему дню.
Подскакав метров на тридцать, тяжело дыша, Алексей стал высматривать токующую птицу, и увидел ее на прямой высокой сосне, в переплетении веток и пятен хвои: в такт тэканью, черный силуэт дергался, выделяясь этим из неподвижного окружения. Алексей торопился: было светло, и глухарь мог кончить песню в любой момент. _____ охотник прицелился, приложив ружье к стволу берез за которым он прятался. Уже нажимая на курок он знал, что промажет. Заряд дроби ударил прямо под глухарем, срубив одну ветку, но выстрел был сделан под точение и потому ничего не услышал, но перелетев на соседнюю группу сосен, глухарь затих, прислушиваясь и осматриваясь. Алексей затаился. Еще не все было потеряно. Но птица молчала и изредка шуршала в гуще хвои. Осторожно, стараясь не шуметь, Алексей перезарядил одностволку, и достав бинокль из-под свитера, стал осматривать кроны сосен, где сидела птица. Было неловко стоять, неловко смотреть в бинокль, вытягивая шею и чуть наклонив голову, но вот, наконец, Алексей различил глухаря. Он спокойно _____, вытягивая длинную шею вверх и обрывая клювом молодую хвою на веточках. Ах, злодей - тихонько посмеивался Алексей - жрет, словно ничего не произошло. А потом уже серьезно подумал, лишь бы Васильев не пошел сюда, не понимая, что происходит: ведь выстрел уже был. Зашумит Васильев и глухарь улетит. Тогда конец охоте... Он быстро, но осторожно, не отрывая взгляда от глухаря, поднял ружье, прицелился и нажал на спуск. Бам-м-м - грянуло по лесу и глухарь, уже падая, раскрыл крылья, и по касательной "снизился", стукнув, о землю. Алексей, заметив место куда упала птица, быстро пошел туда. Подойдя, стал осматривать мох у коряги, вокруг, когда услышал голос Васильева. "Он здесь, я вижу его". Алексей облегченно вздохнул, пошел на голос. Васильев. Затрещал ветками, сдвинувшись с места, и когда Алексей при близился, Васильев уже держал большую черную птицу с распущенным крылом. Алексей улыбался, осматривая добычу _________ с белыми отметинами хвост, длинную шею с зеленовато-бронзовым отливом перьев, голову с бело-зеленоватым _____ и красными, словно вытканными, большими бровями, над прикрытыми черно-серой пленкой, глазами. "Ну, вот и с полем!" - радуясь, поздравил Васильева Алексей. Лес вокруг гремел песнями и утренней суетой; над соснами очень низко пролетали гуси, переговариваясь, не спеша, охотники вышли на просеку, которая еще час назад, в полутьме рассвета была такой мрачной и таинственной, а сейчас показалось веселой и просторной, посреди сырого леса. Перейдя перекресток вспугнули из зарослей орешника лося, который стуча копытами и мелькая черно-серыми ногами, убежал вглубь леса.
Вскоре первые лучи солнца пробились сквозь ветви и хвою заиграли золотыми пятнами и пятнышками на ____ берез и сосен, делая первых розоватыми, а вторых коричнево-золотистыми. Добытых птиц несли аккуратно сложенных подмышкой, спрятав озябшие пальцы в карманах курток. Сойдя в болотисто-ручьевую низину, в небольшом озерке выпотрошили птиц, и помыли лицо и руки. Стало свежо и легко. Поляна с елью и потухшим костром, была уже освещена солнцем и снизу из еловых распадков поднялся холодный ветер. Разожгли костер, разворошив серый пепел на углях, поставили кипятить чай, достали продукты из рюкзаков и поели без аппетита, позевывая и моргая сонными глазами. Васильев не дождавшись чая, незаметно уснул и Алексей прикрыл его сверху своей курткой. Он не спеша заварил кипяток индийским чаем, положил еще смородиновых веточек и несколько кустиков брусники. Потом сел поудобнее и прихлебывая из кружки ароматный напиток, задумался, проваливаясь в воспоминания, как в дремоту...
Первый раз здесь он побывал два года назад, оставив Алексеева отдыхать у костра, Алексей, пройдя по сенокосным лугам с развалинами деревянных сенохранилищ, поросших бурьяном, он увидел дорогу, ведущую в сосновый лес, сразу за полянами. Он шел долго по этой дороге, которая поднялась на холмы, и пошла верхом, прямиком на север. Солнце в полдень светило в затылок, и когда чуть слева и впереди взлетел крупный глухарь, отсвечивая черно-стальным блеском широких крыльев, Алексей даже вздрогнул. Он мгновенно вскинул ружье, но стрелять не стал, боясь промаха, и подумав: "А вдруг тут ток? Как бы не распугать!" После он долго кружил вокруг этого места, тщательно осматривая покрытую хвоей землю под соснами и наконец увидел палочки глухариного помета, под одним из них. "Тут может быть ток, тут может быть ток" - бормотал он вслух. Пройдя по дороге дальше, он вышел на берег ручья, который шумел небольшим водопадом, в большой бетонной трубе, уложенной вдоль течения. Немного не доходя, он у дороги, нашел еще одну сосну с глухариным пометом, под ветками, внизу на земле. Так, так - говорил он сам с собой. Тут можно и ночевать: вода, сухие сосны - все есть.
Вернулся Алексей к Васильевскому костру часа через три, а тот уже собирался домой, на дачу. "Ну, что видел?" - был обычный вопрос, и Алексей рассказал про происшедшее в дальних сосняках, я потом уговорил Васильева заночевать в лесу и утром проверить есть ли ток... Заночевали в одном из распадков на границе между полями и лесом. Места было неприглядное, осинник на склоне оврага глинистого и потому ____. Но спускались сумерки, и выбора не было - места ведь были тогда мало знакомые. Посидели у костра, задремали под шум воды и нижнего ручья. Это к перемене погоды, такая отличная слышимость - и как оказалось, я был прав. В три часа ночи, только мы взялись пить утренний чай перед походом, как застучали вокруг крупные капли дождя и пришлось срочно все собирать в один узел, запихивать в рюкзак и отправляться. Но даже, когда мы уже пришли к месту предполагаемого тока, дождь проливной не кончился. В лес соваться было бессмысленно. Постояли на перекрестке, послушали - ничего кроме шума дождя не слышно. Алексей стал рассказывать какие яростные тока бывают в Сибири во влажную туманную погоду, но это уже не вдохновляло, ибо был настоящий, обложной дождь. Посидели под одним куском брезента, дожидаясь настоящего света и пошли не солоно хлебавши к дачам. Тогда-то Алексей и присмотрел эту лесную поляну, оставшуюся на месте былого лесного кордона. Шли заросшими визирками часа три, промокли насквозь. Алексеева ватная телогрейка так набрала воды, что весила полпуда, а то и больше. Алексей долго помнил холод от влажной еще одежды в метро, на эскалаторе, под сквозняком.
... Ветер усилился, на голубом небе появились стада облаков, лес зашумел. Похолодало. Алексей очнулся от воспоминаний. Васильев спал посапывая, костер почти потух, чай давно остыл и казался горько невкусным. Сходив за водой к ручью, Алексей развел в очередной раз огонь, поставил котелок и стал будить Васильева. "А ты чего не спал?" - спросил Васильев, одевая сверху для тепла брезентовую куртку. Алексей соврал: "Да, нет, подремал. Но время идет и надо возвращаться, вот я и подшурудил костер, надо попить чайку, да возвращаться".
Весной погода быстро меняется. Пока пили чай, пока Васильев оживленно-веселый и довольный, рассказывал как в детстве они браконьерили, спрятав ружье в штанину под куртку, ходили с друзьями в лес на тетеревов, которых тогда были сотенные стаи, как варили добытых тетеревов, в общем котелке и довольные и чумазые возвращались по домам, прошел час. Облака, словно растаяли на небе. Солнце во всей красе поднялось на ярком картинном небе. То ли от крепкого чая, то ли от солнца, но настроение Алексея стало праздничным. Ну, что я действительно - думал он вполуха слушал Васильева. Ночь была чудная, охота удачная. Впереди еще целый месяц весны, но главное, я уже прожил одну лучшую ночь в лесу и я снова чувствую себя свободным, беззаботным, как тогда в Сибири, в двадцать два года. Тогда ведь тоже были какие-то проблемы, гл главное, был праздник в душе: я молод, я здоров и силен, и все впереди... И тогда я не боялся одиночества, и искренне радовался лесу, солнцу, воде, воздуху... Васильев шел впереди по гребню водосушительной канавы и что-то увлеченно рассказывал. Алексей изредка вставлял: "Да... да", не вникая в смысл его рассказа.
...Приеду в Питер, и тут же позвоню Наталье... Скажу, что был сегодня на нашем току. Приглашу ее готовить глухаря. Она ведь чудесно готовит курицу... Он заулыбался, поправил лямки рюкзака и услышал конец Юриной фразы... и вот я прикладываюсь, бац, а он стоит, и только чуть качается из стороны в сторону. А я зарадовался, думаю, попал, хорошо попал!!!