Кабаков Владимир Дмитриевич: другие произведения.

Охота пуще неволи. Сборник рассказов

Сервер "Заграница": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Кабаков Владимир Дмитриевич (russianalbion@narod.ru)
  • Обновлено: 26/05/2018. 304k. Статистика.
  • Рассказ: Великобритания
  • Скачать FB2
  •  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Рассказы о приключениях на охоте.

  •   
      
      
      
      
      Все двадцать дней мая, за малым исключением, идет снег - или с утра, или вечером, чаще ночью, реже - весь день. Дня два уже шел дождь. Времена года, казалось, меняются за считанные часы. Сегодня с утра на улице лежал пушистый снег слоем в пять сантиметров, а сейчас, глядя в окно, вижу ясный, холодный закат, темная суровая вершина на западе, затемняет распадок, а на юго-востоке рдеют под заходящим солнцем снежные вершины хребта, которые я иногда путаю с высокими летними облаками. Они, по временам, заполняют горизонт, поражая зрение чистотой розового цвета.
      Восемнадцатого мая, проснулся в шесть часов утра, полежал в теплом спальнике, раздумывая в полудреме: вставать-не вставать? Хочу привыкнуть к утреннему настрою; вдруг вспомнил о том, что утром собирался уйти на рыбалку. Но наверное все знают, как разительно отличаются вечерние настроения от утреннего. Поэтому, мысленно вяло уговариваю себя не спешить с лесом, - лес не уйдет, а поспать утром - так приятно.
      И все-таки ставшее привычным состояние: раз собирался, надо делать, не давало покоя. Еще пять минут размышлений, и вот вылезаю медленно из спального мешка, тело противится перемене температурного режима; вдеваю ноги в туфли, зябко поеживаясь, выпрямляюсь, гляжу в окошко: что-то серовато. Неуверенными движениями стягиваю свитер с крючка над изголовьем, надеваю на себя колючий и неуютный, заворачиваю спальный мешок, извлекаю из-под него теплое трико, покачиваясь, то и дело теряя равновесие, чертыхаясь, натягиваю на себя вначале трико, потом штаны, жесткие и хрустящие, делаю два шага до вешалки, надеваю фуфайку и выхожу на улицу.
      Погода сумрачная, но тепло: самая ходовая погода для меня. Пестря, потягиваясь, выходит из-за угла дома, виляет хвостом, - для него, наверное тоже.
      Сделав "дело", вхожу в дом, умываюсь, холодной водичкой, смывая остатки сна и нерешительности. Печку не растапливаю, наливаю холодного чаю, достаю масло, хлеб, колбасу и ем: аппетита нет, автоматически жую бутерброды и думаю, все ли взял? Ркзак собран еще вчера вечером, заполнен обычным лесным снаряжением: котелок, кружка, ложка, нож, продукты: соль, лук, сахар, чай, рис, банка тушенки, кусок колбасы, булка хлеба. Моё снаряжение: ружье, бинокль, несколько рыбацких настроев, набор мушек, леску в карман сунул; туда же шесть патронов: четыре пули, одна картечь и дробь Љ2.
      ...Кажется все в порядке, глянул на часы - половина седьмого: можно идти. Снимаю фуфайку и заталкиваю ее в тощий рюкзак, а на себя надеваю длинный просторный пиджак - на ходу, да еще в гору после ста метров согреваешься, а в конце первого километра становится жарко...
      Тихонько, стараясь не стучать кирзовыми сапогами и не потревожить напарника, прохожу в комнату, беру со столика часы, надеваю на руку, завожу будильник на восемь утра и ставлю напарнику в головах, надеваю на плечи рюкзак, поправляю лямки, окидываю последний раз взглядом комнату и толкаю дверь.
      Пестря уже различает походное снаряжение и, увидев рюкзак, весело суетится вокруг, забегая вперед, "улыбаясь" глядит в лицо, понимающее и довольно взлаивает, потом, перестраиваясь на походный лад, убегает вперед - убедился, что мы и вправду идем в лес. Взбираюсь на первый подъем, регулирую дыхание, посматриваю вокруг и на небо, начинаю, размышляя сам с собой, определять погоду на день и конечном итоге успокаиваю себя тем, что весной, если дождь и бывает, то редкий и недолгий, обойдусь, как-нибудь без брезентового навеса, который летом я беру с собой обязательно.
      Пройдя по дороге около километра, сворачиваю направо и лезу в гору по северному склону. Кое-где еще пластами лежит снег. Сыро. Мох мягко проминается под ногой, кедровый стланик поднялся - зимой, придавленный снегом, он лежит, прижавшись к земле и мешает ходьбе. Выхожу на узкую просеку - тропу, которая змеится по верхнему краю гор, окружающих долину реки Муякан. По тропе идти легко и приятно, места кругом хоженые, обжитые, но для Пестри лес есть лес, - он то и дело исчезает не надолго то влево, то вправо. Появляясь передо мной, на меня не глядит: очень занят, - кругом запахи, и эти нахальные бурундуки-разбойники свистят и сердятся.
      ...Проходит час, другой, лес вокруг незаметно меняется, делается суровее. Тропа, то теряется, резветвляясь несколькими тропками, то находится снова. Но я не беспокоюсь и спокойно нахожу её продолжение. Внутренне, я уже перестроился на одиночество и трудности пути меня не пугают.
      Мысли в голове разные и больше без системы: воспоминания: прогноз погоды, перемешиваются с выводами о том, куда пошел этот след сохатого, кому он принадлежит: быку или телке, молодому или старому, давно ли прошел, торопился или шел не спеша, возьмет след Пестря, если встретит сохатого или нет?
      Много и часто встречаем медвежьи покопки, - когда-то здесь медведей бывало в эту пору много, а сейчас кругом урчат моторы, грохочет железо, человек разжигает костры, оставляя после себя пустые консервные банки, бутылки из-под водки, - это все создает фон, на котором трудно представить жизнь диких животных, тем более медведя. В городах это привычно и закономерно, но немножко необычно воспринимается это здесь, в местах, которые были вековой глушью еще пять лет назад.
      Тропинка, петляя то прижимается к берегу речки, то уходит от нее. И горы тоже, то сдвигают склоны, то отступают на километр или два, обещая ключ или приток - ручей. Муякан глухо шумит, желтой весенней, наполовину из талого снега водой, взбивая на перекатах белые шапки пены.
      Тропинка, вскоре, вышла к зимовейке, стоящей на берегу речки. Здесь особенно бросилась в глаза неряшливость, суетливость человека: на сто метров в радиусе, то тут, то там торчали пни, окруженные шлейфом щепок; вокруг зимовья, набросано много бутылок, тряпок, поленьев, консервных банок, пожелтевших бумаг. Тут и там следы кострищ; мусор лежит толстым слоем. На дверях зимовья с зимы приколота записка: "Товарищ, входя в зимовье, оставайся человеком". Я, не снимая рюкзака, на минуту вошел в него. Нары по бокам, ржавая печка, стол у окна, обращенного на юг; на столе - банки и котелок, по полкам разложен засохший хлеб, сбоку от стола, на гвозде висит мешок с чесноком. Подумалось, если бы не беспорядок вокруг зимовья, все это воспринималось бы хорошо и уважительно.
      Желания задерживаться здесь не возникало, и я пошел дальше, решив про себя, что остановлюсь попить чаю часов около двенадцати. Чем выше по течению Муякана, тем ближе горы подступают к реке, тем плотнее к воде подходит тропинка, пробираясь через завалы и приречные осыпи, тем труднее идти. К тому же, с пасмурного неба посыпался не переставая мелкий, редкий вначале, дождь, который становился все чаще и крупнее.
      ...Иду час, два, три. Рюкзак за спиной все тяжелее, пиджак на плечах и груди намок, а дождь все прибавляет. Приходится делать остановку и пережидать дождь, благо и место отменное попалось. Кедр, толщиной в обхват, стоит на берегу; под низко растущими ветвями сухо и мягко; прошлогодняя хвоя на ладонь покрывает землю вблизи ствола.
      Со вздохом облегчения сбрасываю рюкзак, передергиваю натруженными плечами, быстро развожу костер, от которого приятно пахнет кедровой смолой. Зачерпываю котелком воду из Муякана, бегущего буквально в двух шагах, и вешаю на берёзовый таган над костром, а сам удобно устраиваюсь в ямке между корнями дерева. Пиджак висит на ветке тут же под рукой, сохнет, а из рюкзака достал и одел на себя, легкую и теплую сухую телогрейку.
      Уткнувшись носом в меховой воротник, полулежа, опершись на согнутую в локте руку, сосредоточенно смотрю на огонь. Пламя перебегает с хворостинки на хворостинку; причудливо изгибаясь, поднимаются вверх язычки пламени, охватывая закопченные стенки помятого котелка. Задремываю... Неясные, плавно текущие мысли напоминают состояние человека замерзающего... Через время, открываю глаза, завариваю чай и, разложив перед собой колбасу, свежий белый хлеб, сахар, принимаюсь есть. Хлеб, нарезав ломтями, ставлю поближе к огню; когда он подрумянится и покроется хрустящей корочкой, беру его; с аппетитом жую тугую копченую колбасу, нарезанную тонкими пластиками, закусываю хлебом и запиваю горячим, ароматным чаем.
      Закончив чаепитие, все складываю назад в полиэтиленовые мешки, складываю их в рюкзак, который удобнее устраиваю под головой и, свернувшись клубочком, засыпаю под тихий шелест дождика по кедровой хвое.
      ...Летний дождь - с утра - до обеда...
      И точно, - часам к трём, дождик кончился, но по небу по-прежнему бегут облака с размытыми краями, а солнце так и не появилось. Капельки дождя повисли на ветках стланика и от неосторожного движения, порция холодного душа выливалась за шиворот, в карманы и на плечи... Однако идти уже можно.
      Чем дальше я шел, тем больше встречал звериных следов. Дважды встретились вчерашние покопки медведя. На наледи, рядом с медвежьими следами заметил крупные волчьи, то тут; то там попадался зимний помет сохатого и оленя благородного, и северного. Лес становился всё глуше и темнее, да и погода была пасмурной - свету в лесу было немного... Часов около пяти вечера, хоженая тропа свернула направо, в гору.
      Пестря бежал все время впереди, редко показываясь ввиду, имел облик деловой и озабоченный...
      Почти поднявшись на перевал, мы вспугнули белку, которая, сердито цокая, влезла на тонкую лиственницу и, нервно подрагивая хвостиком, вертела головой и сердилась на собаку, которая по всем правилам охотничьей науки звонка, азартно лаяла на зверька.
      Пестря в этот раз вел себя образцово, - он не бросался на дерево, не кусал веток, а сидя метрах в десяти от дерева, лаял, не спуская глаз с белки; и ведь его этому никто не учил, да и белку-то наверное видел так отчетливо в первый раз за свою собачью жизнь. Я обрадовался: определенно хорошие задатки в Пестре есть. Надобно будет их развивать, и может получится хорошая, промысловая собака.
      Стоя под деревом минуту-другую раздумывал: стрелять белку или нет и все-таки решил, что не стоит ее убивать, во-первых, не сезон, во-вторых - дроби - один патрон, а Пестря мне это небрежение добычей простит.
      Пошел дальше, а мой кобель долго не успокаивался, раза четыре возвращался к белке: полает, полает, услышав мой свист, побежит ко мне, но на полдороге остановится, долго смотрит в сторону оставленного зверька и, подумав возвращается. Полает, полает,, но видя, что я ухожу и зову его, снова побежит в мою сторону, потом остановится и опять вернется к дереву, на котором сидела сердитая белка.
      ...Тропа поднялась к перевалу, где брал начало ключ, и зимой стояла большая наледь, которая не растаяла по сию пору. Идти по наледи легко, но опасно: можно провалиться. Здесь снова встретил в странном соседстве следы медведя четырёх-пяти лет, средних размеров и крупные волчьи следы.
      Вспомнилось, что где-то читал о том, как по весне стая волков, пользуясь медвежьей бескормицей, нападала на слабых, некрупных медведей, которые и делались их добычей.
      Тропа уходила куда-то вперед и правее, а я хотел идти все время вдоль реки, и поэтому, перейдя наледь, свернул налево и побрел, утопая по колено в жидкую кашицу: смесь снега с водой. Недалеко от тропы случайно натолкнулся на естественные солонцы: вокруг было много следов сохатых, оленей, косуль, приходивших полизать соленую землю еще по снегу. Внимательно осмотревшись, и с удовлетворением отметил, что скрадка или сидьбы, как ее называли охотники, поблизости не было, да и место было непригодное для устройства засады: летом кругом солонца, наверное, только камни торчат, да водичка тихонько журчит по осыпи. Хорошенько запомнив место, я пошел дальше, то и дело останавливаясь передохнуть, вытирая пот со лба и ругая себя за опрометчивость, - можно было не лезть в эти снега, а остановиться на ночлег на южном склоне, рядом с тропой.
      Возвращаться к тропе было поздно, и я побрел вперед, гадая, что там, под горой, - снег или сухо. Прошло еще полчаса, склон, разворачиваясь плоскостью на юг, постепенно освобождался от снега, стал круче, и открылся красивый вид на противолежащий горный массив, где километрах в в трёх-четырёх от меня по прямой, взметнулся ввысь скальный уступ метров на триста-четыреста высотой - зрелище грандиозное.
      Однако долго любоваться панорамами не было времени - было уже около семи часов вечера, и наступала пора устраиваться на ночлег.
      Выйдя к Муякану, который здесь, с грохотом и шумом круто спускался с гористого плато вниз, пенистым, неистовствующим потоком, я стал двигаться уже вниз по течению, в поисках удобного для ночлега места. В этих местах, мох по колено покрывал каменную осыпь, и тонкие лиственничные стволы, конечно, не могли служить укрытием от ветра и холода.
      Пройдя вниз по течению метров пятьсот, пришел к развилке, где сливались два одинаковых по ширине потока, и речка, сделавшись вдвое многоводнее, утрачивала стремительность и яростный напор; еще чуть ниже, примерно с километр от развилки, я и решил ночевать.
      ...Вновь, найдя толстый, пушистый кедр, стоящий у реки, сбросил рюкзак и, немедля, приступил к заготовке дров. Топора у меня с собой не было, да он и не нужен, - кругом много поваленных толстых и тонких деревьев, над головой сухие кедровые ветки на растопку.
      Сбор дров занял минут двадцать, и осталось время порыбачить, - простенькие снасти были в рюкзаке, в полиэтиленовом мешочке. Но надо сказать, что я не рыбак и взялся за это только потому, что это оправдывало мой поход, и служило официальной его причиной...
      Около часа тщетно пробовал, то здесь, то там выловить что-либо похожее на рыбу, уж не до хариюсов или ленков...
      Наверное у меня не было никакого умения, или рыбы здесь не было, но за этот час ни разу не клюнуло, и я, смотав снасти, пошел к биваку, варить ужин.
      На ужин сварил рисовую кашу с тушенкой, но то ли сильно устал, то ли пересилил голод в походе, но ел без аппетита: кое-как, покопался ложкой в котелке и больше половины каши отдал Пестре, который был этому рад и, наевшись, завалился под куст, в нескольких метрах от костра, спрятал нос в пушистый хвост, а, точнее, прикрыл его хвостом и крепко уснул - набегался за день.
      Я же вскипятил чай, помыв в речке котелок, и долго неторопливо пил, размышляя, что делать завтра, вспоминая сегодняшний путь; в это время, медленные сумерки уступали место темноте ночи. Рядом, заглушая все, шумела река. В небе, в разрывах туч проглянули тусклые звезды. На противоположном склоне, еще почти сплошь покрытом снегом, откуда - то сверху, спустился туман; ветерок крутил дым костра, предвещая неустойчивую погоду назавтра...
      Весной ночи короткие, каких-то шесть часов, но в лесу, далеко от жилья в глухой тайге, зная, что вокруг ходят голодные медведи, не сильно разоспишься, - беспокойство и осторожность - дело обычное в одиночных походах, даже если у тебя под рукой ружье, пуля, выпущенная из которого, кажется, может повалить слона. Тем более, необузданная фантазия всегда к услугам, если надобно изукрасить подробностями, воображаемые опасности.
      Нельзя сказать, что я боялся медведей и вздрагивал от любого шороха, но чувство осторожности заставляет меня перед каждым ночлегом в лесу заряжать ружье картечью и пулей, а костер у меня всю ночь горит, хоть не жарко, но давая ровное пламя. Так и теплее и безопаснее. Для того, чтобы он горел постоянно, надо его поправлять через 20-30 минут, подбрасывать дровишек. Вот и посчитайте, сколько из этих 6 ночных часов я бодрствовал, а сколько дремал...
      Ближе к утру уснуть по-настоящему, надолго и крепко, хотелось все сильнее, но на востоке уже начало отбеливать. Время подошло к трём часам утра, и посомневавшись, что лучше сон или утренний, темноватый лес, полный живности, которая на рассвете идет кормиться, я выбрал последнее, спустился к речке, зачерпнул воды в котелок, пошевелив костер, поставил чай кипеть, а сам, снова спустившись к реке, умылся, и холодная, горная вода прогнала остатки сна - я почувствовал себя бодрым и спокойным.
      Не торопясь пил чай и наблюдал, как нехотя уходила из леса темнота, растворяясь в белесом тумане, наступающего утра. Светало. Небо было, как и вчера, обложено тучами, но дождя не было, и лишь капельки оседающего на землю тумана, падали на лицо.
      Допил чай, собрал все мешки и мешочки, сложил их в рюкзак, туда же спрятал ненужную на ходу фуфайку. Тщательно проверяя, нет ли тлеющих головешек, залил и затоптал костер и отправился.
      Было четыре часа утра. Кругом хмуро и мрачно, видимость плохая, сырость, оседая с неба, приглушала звуки. В такую погоду, говорят охотники, зверь наиболее деятелен, менее осторожен и пуглив и кормится до семи-восьми часов утра. Пестря, проспавший всю ночь, хорошо отдохнул и, привлекаемый множеством запахов, на рысях убегал вперед и в стороны, исчезая иногда надолго, распутывая следы.
      Тропинка шла все вдоль речки, пересекая небольшие наледи и множество ручьев талого снега, от которых летом не остается и напоминания.
      ...Пересекая в который раз такой ручей, я чуть сбился с тропы и ушел влево на склон, заросший кедровым стлаником, покрытый толстым слоем светло-зеленого мха. Пестря отстал где-то, шел я не торопясь и осматриваясь и вдруг, заметил под ногами клочки шерсти светло-серого цвета. Совсем было прошел это место, но подумал, что водичка от талого снега принесла эту шерсть по весне из недалека, и потому, остановившись, стал осматриваться. Только я поднял глаза, как заметил большой кусок шкуры, лежащий на виду, метрах в двадцати выше по склону. Подойдя, подхватив её за край, приподнял, надеясь увидеть под ней мясо, но оказалось, что шкура была кем-то свернута, скатана в кучу, и я увидел только остатки розовеющего черепа и рога, похоже, это был теленок северного оленя. Рядом лежал обглоданный остов позвоночника и задняя нога. Вокруг в радиусе трёх метров мох был содран до земли, и кустики были поломаны...
      Я мысленно задал себе вопрос: кто это мог сделать - волки или медведь, и не успел на него ответить, оглядываясь вокруг, поднял голову повыше и увидел в кустах пушистого стланника какое-то шевеление. Сосредоточившись, сфокусировав взгляд, я отчетливо разглядел медведя, который был не далее двадцати-двадцати пяти шагов!
      Не осознавая ещё до конца происшедшего, я подумал - какой он круглый и мягкий и ходит, ступая твердо и неслышно...
      А мишка так и маячил в кустах: то туда повернет, пройдет шага три, потом назад воротится, и впечатление такое, будто он что-то потерял в этих кустах. Медведь двигался, не останавливаясь, и хотя, наверное, заметил меня раньше, чем я его, но почему-то упорно делал вид, что меня не видит и в мою сторону не смотрел, - это нервное движение подсказало мне, что медведь сердится: я перебил его трапезу, или может быть он тоже вот-вот подошел.
      Только тут, я отреагировал на опасность, вскинул ружье, автоматически на ходу взвел курки и прицелился, намереваясь прострелить его туловище по диагонали...
      Медведь на мгновение и на свою или на мою удачу скрылся в густых зарослях зеленого стланника, а я, в это время, тремя прыжками выскочил на прогалину и тут снова увидел, как медведь шевелится в стланнике и идет на меня, в мою сторону...
      Потом мягко и плавно всплывает на дыбы, удерживая равновесие, загребает передними лапами воздух и, цепляя вершинки стланника, медленно и молча двигается на меня, поворачивая голову с аккуратными полукружьями небольших ушей и, как бы, стесняясь смотреть прямо на меня.
      Казалось, зверь даже немножко чувствовал себя виноватым от того, что все так неловко получается. "Вроде бы вот я шел, шел и, наконец, пришел, а тут вдруг ты, и ведь нам вдвоем тут никак нельзя, пойми".
      В голове мелькнуло - такой смирный и симпатичный медведь, а ведь съесть меня может запросто!
      И я, вскинув ружье и прицелившись почему-то в голову, хотя проще и надежнее было стрелять в грудь, которая, как известно, больше головы. Но в тот момент, поток информации об охоте на медведя, выплеснулся вот в таком решении.
      До мишки было не больше двадцати шагов. Хорошо видны были его сердитые глаза, и может поэтому я нажал на спусковой крючок.
      Развязка длилась всего лишь несколько мгновений, но для меня растянулась в многозначую долгую картину...
      Мишка, какой-то миг после выстрела, еще стоял на задних лапах, потом хотел рявкнуть, устрашая меня и подбадривая и разжигая себя, но из его горла вылетел какой-то негромкий хрип, после чего он перекинулся через спину, разворачиваясь и бросился наутек...
      Как только он коснулся земли передними лапами, я перестал его видеть - заслонили кусты стланника, и только по треску сучьев понял я, как он торопился, убегая.
      Надо заметить, что, наверное, момент выстрела и неудавшийся рев почти совпали, но для меня время вдруг замедлилось в своем течении, и я все происшедшее видел картинами, отделенными одна от другой, значительными временными промежутками.
      Тут из-за моей спины выскочил на рысях Пестря и, слыша удаляющийся треск в кустах, бросился вдогонку, секунд через пять раздался его лай, который однако вскоре замолк. Я, наверное, изменился в лице и задышал часто, но мысли в голове работали четко.
      В погоню за медведем я не кинулся, но и убегать не собирался.
      Отойдя чуть в сторону, снял рюкзак, оглядываясь и сжимая в руке ружье, а в другой - неизвестно когда извлеченные из кармана пиджака еще два патрона с пулями, достал из кармана рюкзака нож и, затолкав за голенище сапога, штанину не стал опускать, надеясь в случае надобности быстро его выхватить.
      Вернулся Пестря и, не обращая внимания на мои команды: "Ищи! Ищи!", стал грызть кости - остатки оленя.
      Подозреваю, что он так и не разнюхал, что к чему и, не разобравшись, решил для себя, что хозяин, как обычно, поторопился и, стрелял безобидную трусливую животину, для него вовсе не интересную.
      Я, чуть придя в себя, стал гадать, попал или не попал в нападавшего зверя, но, вспомнив хрип и припомнив вдруг, что в левом стволе у меня, еще с ночлега, остался патрон с картечью, подумал, что, скорее всего, попал и, наверное, одной картечиной пробил дыхательное горло. Поэтому медведь, оставшись без голоса, перепугался этого обстоятельства, больше выстрела и, может быть, больше боли...
      Случилось все выше описанное в половине шестого утра.
      Небо по-прежнему, хмурилось, серый утренний свет подчеркивал темновато-зеленые тона, вперемежку с серым цветом окружающей тайги, и с трудом верилось во всё происшедшее здесь, ещё каких-нибудь пять минут назад, столкновение. Действующими лицами на этой затемненной сцене были голодный, недавно вставший из берлоги, медведь средних размеров и я, который, до этого и медведей-то в лесу ни разу не видел.
      Хмыкая и чертыхаясь, гадая попал - не попал, я стоял еще некоторое время в нерешительности и, наконец, тронувшись, пошел в сторону, куда убежал медведь, тщательно осматривая подозрительные кусты и выворотни, крепко сжимая ружье, заряженное двумя пулями - одной круглой, другой - системы Полева.
      Шел я по тропинке и видел, на пятнах нерастаявшего снега под ногами, свежие следы медведя, которые были величиной чуть больше моего сапога, и оставил их этот хищник, здесь, еще рано утром до встречи со мной. Река, тут заворачивала влево, тропинка тоже, и здесь я увидел следы убегающего медведя, который прыжками метра по 3-4 скакал напрямик и, вылетев на тропинку, грянул по ней, благо и места почище, и бурелома меньше...
      Пестра, чуть напрягаясь, бежал впереди, метрах в пятидесяти, и явно не горел, судя по всему, желанием вылавливать раненого медведя; где-то в закоулках его родовой памяти под черепной коробкой, наверное, хранилось осознание опасности, связанное с медвежьим запахом, но соображал он туго, и труда не взял до конца во всем разобраться.
      А я шел и размышлял, что или рассказы про свирепых медведей, которые после неудачных выстрелов кидались на охотников и оставляли их, задавив и спрятав, заваливая валежником, были неправдой, или мне попался добродушный мишка...
      Около часа я осторожничал, старался не упускать из виду Пестри, который показал бы мне, где залег медведь в засаде.
      Но страхи мои были напрасны, медведь, перепуганный больше меня, долго удирал по тропе, а потом свернул куда-то налево и в гору...
      Я понял, что всё обошлось, а тут и небо стало разъяснивать, показался серебряный диск солнца. Все происшедшее отодвигалось в ирреальность рассветных сумерек, порождающих причудливые и жутковатые видения...
      
      
       2005 год. Лондон. Владимир Кабаков
      
      
      
      
       Амнунда.
      
      Мы работали лениво и не потому, что не хотели скорее закончить, а потому что устали. Надо было, как - то переломить ситуацию и мы решили сходить в лес - на время поменять обстановку.
      Договорились с директором Дома Быта, в котором мы делали интерьеры и наружную рекламу, о небольшом "отпуске" и мигом собрались в поход.
       Юра Соколов - так звали моего друга - был художником и приехал на БАМ, можно сказать по комсомольской путёвке. Правление Союза художников Ленинграда, направило его в служебную командировку, в подшефный Тоннельный отряд, который строил знаменитый Северо-Муйский тоннель. В этом отряде много ребят приехали из Ленинграда...
      Мы познакомились с Юрой ещё зимой, когда он с журналистом из журнала "Вокруг света", забрел к нам в избушку, на радоновых источниках, километрах в шести от посёлка Тоннельный. Журналист искал отряд лавиньщиков - вот они по ошибке и пришли к нам - сейсмологам. Я угостил их чаем, объяснил ошибку, и попутно рассказал немного о нашей работе.
      В следующий раз Юра пришёл уже один и остался на целый день. Мы сходили на горячие радоновые источники, искупались, а потом сидели и разговаривали, попивая чай с вареньем, которое мы с напарником Толей сварили по осени сами, из смородины, растущей в двадцати шагах от домика, на берегу таёжной речки...
      Позже Юра предложил мне помочь ему сделать интерьеры в поселковом Доме Быта, и я согласился. Моя вахта на сейсмостанции продолжалась пять дней, а когда работал мой напарник, я отдыхал и мог делать, что захочу. Вот я и решил подработать в качестве художника по интерьерам, под началом Юры...
      ...Мы с вечера собрали рюкзаки приготовили патроны для моей двуствольной ижевки и проснувшись на рассвете, вышли на трассу, ловить попутный "Магирус" - так назывались немецкие самосвалы работавшие на Трассе.
      Вскоре подъехал один из них и молодой шофёр, приветливо улыбнувшись, открыл нам дверцу кабины. Мы, рассыпаясь в вежливых благодарностях, взобрались внутрь, На ходу уже, устроились поудобнее и стали расспрашивать водителя, как работается.
      Он говорил, что работы много, но недавнее наводнение, после двух суток дождя, посмывало все мосты, и приходилось, преодолевать реки вброд, теперь, когда вода спала.
      Посмеиваясь, он рассказал , что его друг чуть не утонул сам и утопил "Магирус", на одном из таких переездов.
      - Воды было ещё полно, а он рискнул, и его машину, вода чуть не перевернула, и снесла в промоину, из которой сам "Магирус", уже не мог выбраться... Хорошо друг сам спасся - закончил водитель и резко притормозил перед ямой, выбитой колёсами тяжёлых грузовиков...
      Проехав так, под разговоры, километров тридцать мы сошли на очередном повороте, почти на берегу Муякана.
      Река в этом месте, текла, неторопливо извиваясь, по всей ширине долины. Глядя на полосу речной воды шириной метров шестьдесят, Юра хмыкнул и обернувшись ко мне спросил, - Ну, а теперь как?
      "Будем посмотреть" - подумал я, но промолчал, закинул рюкзак на плечи и предложил, уже на ходу: - Давай пройдём вдоль берега и может быть из подручных поваленных деревьев, соорудим плот и переправимся...
      На наше счастье, в очередном заливчике, увидели уже сколоченный плот, сделанный рыбаками, видимо, ещё по весне. Плот состоял из четырёх брёвен, сбитых вместе металлическими скобами. Посередине, был закреплён стояк - толстый кусок бревна, на который мы взгромоздили наши рюкзаки, а сами встали на плот - Юра впереди, а я позади с шестом в руке, чтобы править. Оттолкнулись. Течение мягко извлекло нас из заводи и понесло вниз. Юра, стоя впереди пытался загребать, но только мы выплыли на глубину, как плот погрузился под воду и мы вместе с ним, почти по колено.
      Я засмеялся, но увидев растеряно - напряженное лицо напарника, удержался от комментариев и балансируя, стараясь не упасть с невидимого под водой, плота, начал грести, что есть силы. В этом месте, река делала поворот вправо и мы, стараясь держать полузатонувший плот носом к берегу, чуть оправившись от испуга, нервно хихикая и покрикивая, подгребали шестами...
      Через какое-то время плот, наконец, ткнулся носом в противоположный берег и мы, вздохнув с облегчением, спрыгнули прямо в неглубокую уже воду, неся рюкзаки над головой. Ружьё, я повесил за спину, чтобы, когда начнём тонуть сами, не утопить его. Но всё к счастью обошлось. Мы были психологически совместимой, скоординированной парой и потому умело действовали сообща... И потом, Бог смелым помогает...
      Выжав мокрые портянки, мы переобулись, и весело болтая и комментируя неожиданное приключение, пошли в сторону Амнунды. Название реки было не-то тунгусским, не-то бурятским, и означало в переводе - наледь. На этой реке, действительно, зимой, в сильные морозы, образовывалась громадная наледь, с километр шириной и километра в три длинной. Высота льда посередине достигала трёх-четырёх метров, и потому наледь стаивала только к началу июля. В начале лета, лёд лежал на гальке речного дна , как громадные бело - голубые катера, выброшенные неведомой волной на берега. Зрелище потрясающее, если учесть, что в июне бывают иногда очень жаркие дни, эдак под тридцать с плюсом.
      Свернув, мы обошли широкую пойму речки и по прямой, перевалив по тайге небольшой гребень, стали спускаться в долину Амнунды.
       Тут, на пологом склоне, заросшем мелким, редким сосняком мы и увидели удивительное сооружение, явно сделанное человеческими руками.
      Надо сказать, что в этих местах, до БАМа вообще не было людей, и только по долине Муякана проходила оленья тропа, по которой изредка кочевали с места на место местные "индейцы", охотники и рыбаки - тунгусы. Между Уояном, тунгусским поселением на Верхней Ангаре и русским селом на Витиме, было километров двести непроходимой тайги...
      Подойдя, мы осмотрели это сооружение на сваях и поняли, что это гроб- домовина, для умершего здесь, в окрестностях, человека, скорее всего охотника- тунгуса. Мы посидели немного под этим гробом на сваях, начавшим уже рассыпаться и гнить. Естественно, в домовине, уже никого не было - тело постепенно сьели и растащили лесные звери и птицы...
      Над нашими головами светило яркое солнце и листва чуть тронутая утренними морозцами, играла всеми цветами радуги. Вдоль реки тянул лёгкий, ароматный ветерок, а впереди на сходе земли и синего неба громоздились, далёкие и близкие горы. Тишина стояла необычная и потому нам невольно взгрустнулось...
      "Вот жил - жил человек, а потом умер - то ли заболел, то ли медведь заел. И вот его тут, на просторе похоронили, несколько лет назад, а сегодня и следа от его тела не осталось, только эта домовина стоит полусгнившая, на ошкуренных от коры сосёнках(чтобы мелкие хищники не смогли забраться в гроб)...
      Вдруг издалека донёсся протяжный звонкий рёв и я встрепенулся, узнав песню ревущего изюбря.
      "Ничего себе!- восхитился я. Время к двенадцати дня подкатывает, солнце почти в зените, а олени ещё ревут..."
      И действительно. Такое я слышал в первый раз. Обычно изюбри во время гона, заканчивают реветь до восхода солнца. Но здесь такая глухомань, что их никто не тревожит и потому, они ревут круглые сутки с небольшими перерывами...
      Спустившись к реке, мы вышли на круглую, травянистую полянку, когда из под ног у нас вывернулся серый зайчишка, проскакал немного до противоположного края опушки и остановился, затаившись у нас на виду. Юра, увидев зайца, дрожащим от волнения голосом попросил у меня ружьё, долго целился и наконец нажал на спуск . Выстрел грянул и заяц, упал, забился на секунду и затих. Юра исполнил танец "добытчика", и радостно блестя глазами воскликнул: - Ты видел! Я его добыл, и теперь мы его съедим, сварив ритуальный супчик с зайчатиной!
       Я понимал его охотничью радость. Для него - это была первая охотничья добыча в жизни, и он заслуженно гордился этим... Он как настоящий охотник, пошёл в лес и подстрелил зайца, и теперь своей добычей будет угощать меня и есть сам...
      Я считаю, что охота намного человечнее и честнее, чем выращивание домашних животных с заведомой целью съесть их сразу после "технологичного" убийства или сделать из своих одомашненных "друзей" тушёнку. На охоте всегда присутствует момент соревновательности человека и дикого животного. Но в жизни "цивилизованного" обывателя, почему-то этот благородный процесс, почти спорт встречает негодующее осуждение. Вполне фарисейское, если учесть, что этот обыватель, заготавливая мясо впрок, промышленным способом, уготовляет смерть для миллионов "домашних" животных. Мало того. Он всякими зверскими ухищрениями старается выращивать этих животных как можно быстрее и с соответствующими мясными кондициями. Я знаю примеры, когда мясоизготовители, на свинофермах, выкалывают глаза (тоже промышленным способом) молоденьким свинкам, чтобы они лишённые зрения, не могли "волноваться" и чтобы поэтому, мясо делалось какого-то особого качества...
      Я бывал на мясокомбинате и могу заверить вас, что по сравнению с таким "цивилизованным" убийством - охота - это действительно аристократическое занятие. Зверства цивилизованного человека в век всеобщей индустриализации -это не для слабонервных. Я даже написал киносценарий на тему мясокомбината и назвал его - "Мир - это ложь"...
      Однако возвратимся в долину Амнунды.
      Мы вышли к подошве высокой горы, над которой ветерок проносил клочья тумана из-за хребта. И там в высоте, под близким солнцем, увидели пасущихся оленей - маток. Они были далеко, на горных луговинах - морянах, и как ни в чём не бывало, ели сочную травку, переходя с места на место, как пасущиеся коровы. Я с восторгом показал их Юре.
      - Ты посмотри- с волнением говорил я, - они ведь ни на кого внимания не обращают. Тут им безопасно, словно - в воплощённом раю!
      Я размахивал руками, радовался в предвкушении замечательных дней и ночей на свободе, вдали от сиюминутной людской суеты...
      Мы остановились на песчаном берегу хрустально холодной и прозрачной Амнунды. Наготовили дров на ночлег, сварили рагу из зайца и с аппетитом поели постненького, энергетического мяса и запили всё ароматным, со смородинкой, чаем...
      День между тем клонился к вечеру и увидев, прямо от кострища, на маряне, высоко вверху, вышедшего пастись изюбря, я схватил ружьё и торопясь, перейдя реку по брёвнышкам, стал подниматься по крутому, травянистому склону, навстречу вершине, скрываясь за скалистым гребнем, торчащим на метр в высоту из склона.
      Я вспотел, то и дело останавливался, делал передышки и украдкой рассматривал с высоты, открывающуюся далеко-далеко окрестную тайгу и широкую речную долину. Вид был во все стороны замечательный. И там, откуда мы пришли, за рекой, громоздились двух-трёх километровые горы, уже Муйского хребта.
      Поднявшись достаточно высоко, я выглянул из - за камней, и увидел метрах в ста от себя, пасущегося оленя. Он, словно услышав или учуяв меня, поднял голову, с развесистыми рогами и долго, не меняя положения тела, смотрел в мою сторону. Стрелять из гладкоствольного ружья было далековато, и я просто любовался сильным красиво-грациозным животным, из своего укрытия...
       Шоколадно-коричневого цвета, с серовато белыми на концах рогами, с сильной шеей и мощной грудью, он действительно напоминал по статям быка. Только был стройнее и насторожённо - энергичнее. Он видимо заметил меня, но не убежал, а стал не торопясь уходить в противоположную сторону. Когда олень скрылся за бугром, я ещё какое - то время видел его покачивающиеся рога...
      Спускался я с горки не спеша, любовался закатом и дышал полной грудью чистым, горно-таёжным воздухом...
      Далеко внизу, полоской стали, поблескивала лента речной воды, и хорошо был виден наш бивуак с чёрным кострищем и крошечной фигуркой человека рядом.
      ...Вскоре, на долину реки спустились сумерки и в тёмно - синем, ясном небе загорелись первые звёзды. Они были крупные яркие, и их постепенно становилось всё больше. Когда наступила полная темнота, какая бывает только осенью, небо, словно мерцающий серебристый ковёр укрыло землю... Мы, не спеша, разговаривая, сварили ужин, поели, попили чаю, сидя у большого тёплого костра... Природа дышала чистотой и покоем...
      Откуда-то издалека, донёсся звук изюбриного рёва и я решил ответить... Отойдя от костра в прохладную тишину ночи, нарушаемую плеском водных струй в реке, я продышался и приложив ладони рупором ко рту, затянул "боевую" песню - вызов изюбря. Начал я высоко, почти визгливо - раздражительно и закончил низким басом и басом же, после короткой паузы выдохнул, в конце, как это делают изюбри...
      Я постоял какое - то время прислушиваясь и не получив скорого ответа, вернулся к костру. Разговор продолжился. Юра рассказывал, как он путешествовал по крымской яйле, во время вьюги и чуть не заблудился и испугался снежного бурана на всю жизнь...
      - Я уже думал, что придётся ночевать в снегу, когда вдруг увидел сквозь снег очертания знакомого большого дерева, росшего на развилке. До метеостанции, куда я шёл в гости к друзьям, оставалось меньше километра по дороге, которую я хорошо помнил ещё с прошлого раза...
      В костре громко щёлкнуло догорающее полено и тут, с противоположного берега реки, из темноты, очень близко, раздался громогласный рёв...
      Мы вскочили, я схватил ружьё, но рёв закончился, и наступила тишина. Юра взволнованным голосом , полушепотом спросил: "Кто это?!" - я так же шепотом ответил. "Это бык - изюбрь... Прибежал бороться и отвечает мне... Когда надо, то они намётом несутся навстречу сопернику..."
      Отблески костра, оранжевыми бликами освещали часть берега, с нашей стороны, а за рекой, затаилась насторожённая темнота...
      Крадучись, я отошёл от костра метров на двадцать и стал вслушиваться. Через какое - то время, мне показалось, что кто-то ходит на той стороне, по стланиковой чаще и трещит сухими ветками. Я вновь напрягся и заревел изо всех сил, как можно более грозно и устрашающе. Но бык на той стороне молчал...
      Я подождал ещё несколько минут и вернулся к костру, где сжавшись в комочек, в ожидании продолжения "яростного диалога", сидел встревоженный Юра. Его глаза поблескивали при отсветах костра. Когда он подбросил большую охапку дров, костёр запылал, разгоревшись, и я, устроившись на прежнее место, стал объяснять Юре, что бык прибежал, посмотрел на нас и на костёр, но переплывать реку не решился...
      - А в такой темноте ничего не видно в десяти метрах... Так что мы можем не беспокоиться... Даже если зверь будет совсем рядом, то я его не смогу стрелять. В темноте в лучшем случае можно только заранить зверя и он уйдёт далеко....
      Юра промолчал, но было видно, что он совсем не горит желанием охотится на такого "зверя". Ведь это не заяц...
      Речка, очень близко, мерно и убаюкивающе шумела и мы посидев ещё какое-то время, легли спать, заложив в костёр пару крупных, сухих коряжин...
      Несколько раз за ночь я просыпался от холода, вставал, подкладывал дров в костёр и снова ложился, убедившись, что Юра не замерзает и не горит. Но дрова были ольховые и потому не стрелялись искрами и мы могли спать спокойно...
      Проснувшись, последний раз уже на солнцевосходе, я заставил себя подняться, подойдя к реке, умылся, холодной до ломоты в суставах, чистой водичкой. Развёл плотный огонь и поставил котелок с водой на костёр. Вскоре, вода закипела, и я заварил крепкий свежий чай.
      Юра, открыв глаза потянулся, вскочил и стал грея руки над костром , нервно посмеиваясь, рассказывать сон про встречу с медведем...
      Странно, но я сам, у таёжных костров, на ночёвках, никогда не вижу снов...
      Попив чаю и съев по бутерброду с колбасой, мы, оставив вещи у погасающего костра, пошли в сторону маряны на склоне.
      Немного не доходя до подошвы горы, в мелком соснячке, мы остановились, и я заревел, приманивая оленей, и один тотчас отозвался, где-то совсем недалеко. Я повторил вызов, и бык вновь отозвался. Мы, затаившись, крутили головами, недоумевая - где он мог быть.
      И вдруг Юра пригнулся и показал мне рукой куда - то вверх. И точно... Прямо перед нами, на маряне, метрах в ста пятидесяти на открытом месте стоял бык и ревел. Он виден был как на ладони. Раздувшаяся на время гона гривастая шея, морда с чёрным пятном ноздрей и губ, мощная передняя часть крупа и более лёгкая, задняя с сильными ногами. Рога, с семью отростками на каждом, росли из головы причудливым костяным деревом. Цвет шерсти был коричнево серым, более тёмным на спине и сероватым на ногах и животе. Когда бык ревел, то вытягивал шею вперёд и вверх, открывал пасть, и струйки влажного воздуха выходили из его разгоряченного нутра.
       Мы, обмениваясь восхищёнными взглядами, долго наблюдали за изюбрем, который с небольшими перерывами ревел, а в перерывах, копал передними ногами землю, встряхивая головой с развесистыми рогами. Маряна, как мы увидели, была покрыта сетью изюбриных троп идущих вдоль склона. Они показались нам целыми дорогами, и я понял, что тропы эти, пробиты за многие годы, сотнями и тысячами оленей живущих и живших некогда здесь, в округе...
      Наконец бык словно встрепенувшись, тронулся с места, развернулся на задних ногах и ходкой рысью исчез за гребнем склона горы, в сторону восходящего солнца. Мы не нарушая тишины начинающегося утра обмениваясь восторженными впечатлениями вернулись к кострищу, и уже под солнцем, медленно поднимающимся из за синих, покрытых тенями, гор, сварили завтрак, поели и немного поспали уже без костра, под лучами тёплого блестящего, яркого солнца.
      После обеда, захватив с собой рюкзаки, стали медленно подниматься на гору. Подъем, был трудный и мы вспотели, а достигнув гребня долго отдыхали, лёжа на краю склона, любуясь открывающейся панорамой...
      Справа, долина Амнунды петляя среди тёмных елово-сосновых лесов, уходила выше, в сторону скалистых вершин виднеющихся на горизонте. Прямо перед нами, за долиной, поднимались невысокие вершины Северо-Муйского хребта. Слева сквозь чистый прозрачный воздух, вдалеке, видна была синяя полоска Муякана, а за нею поднимались круто вверх отроги Муйского хребта. И совсем уже далеко, километрах в пятидесяти по прямой, вздымались снежные вершины Кадарского хребта...
      Между тем, с Юрой случилось несчастье, - он, сапогами, которые были ему малы, натёр кровяные мозоли на пальцах и ходил, прихрамывая, на обе ноги. Я, жалея его, никуда после обеда не пошел, и мы спокойно дождались вечера, пораньше устроившись на ночлег, выбрав место в густом ельнике, на полянке, рядом с которой бежал журчащий ручеек. Мы заготовили на ночь побольше дров, поужинали и вернувшись на гребень, уже без рюкзаков, лежали и смотрели вниз по склону, надеясь увидеть пасущихся оленей...
      Так и случилось... Перед заходом солнца, на маряну, откуда-то слева вышли две матки и бык, их "повелитель". Он шествовал уверенно и величаво. А матки шли следом и пощипывали высыхающую травку на обочине торной тропы. Мы с восторгом, шепотом, стали обсуждать великолепие сильных и здоровых диких животных. Бык - изюбрь, был величиной с добрую лошадь, только с более мощной передней частью и поджарым задом. Цвета он был тёмно-коричневого и на заду, светилось желтоватого цвета, "зеркало". На голове торчали мощные многоотростковые рога с светлыми, словно отполированными остриями, торчащие вперёд, как вилы...
      Матки были поменьше, с длинными шеями потоньше, и аккуратными головками с длинными подвижными ушами. После лета они выглядели сытыми и гладкими, и уже поменяли шерсть, приготовляясь к зиме. Ровно короткая и плотная, волосок к волоску, она глянцево поблескивала и лоснилась, на тугих мускулистых плечах и стёгнах. Ножки были пропорционально туловищу длинны и стройны, и в них чувствовалась немалая сила, которая без напряжения, несла их тела и в гору и под гору...
      Словно услышав наш шёпот, матки остановились, замерли и уставились в нашу сторону, поводя ушами. Мы притихли, а у меня мелькнула мысль: "Неужели оленухи услышали нас? До них, вниз по склону было метров сто, не меньше..."
      Бык к тому времени чуть приотставший, заметив насторожённость маток, крутнулся на тропе, чуть оседая на задние ноги под массивным передом, мерной рысью догнал оленух, чуть боднул заднюю рожищами и обогнув стоящих маток, переходя на размашистый галоп, "поплыл", мерно двигая крупными мышцами, перекатывавшимися под кожей, как у кровного скакуна...
      Матки легко, с места, взяли в карьер и через несколько секунд, все олени скрылись за бугром, вправо. Мы с восхищением долго ещё обсуждали увиденную картинку. Каков же слух, или каково же обоняние у этих диких копытных, если они за сто метров да ещё наверху, обнаружили нас и скрылись?! Тут становиться понятным, почему так редко человек видит оленей в тайге, даже если их там много...
      Но тут есть и другие причины...Дело, скорее всего в том, что обоняние у человека практически отсутствует, а слух он в полной мере не использует, потому, что когда идёт сам, то так шумит, что кроме себя ничего больше вокруг не слышит...
      Зрение у здорового человека неплохое. Но ведь надо знать, куда и когда смотреть, а как раз координированности чувств, человеку и не хватает...
      Мы с Юрой вернулись на оборудованный бивуак в сумерках, и сразу разожгли большой костёр. Место было глухое, тёмное, с застоявшимся запахом еловой хвои, который будил в моей памяти тревожные воспоминания, о медведях, прячущихся в еловой чаще...
      После еды, Юра быстро и крепко заснул, намучившись за день, а я лежал и слушал ночную, подозрительную тишину... Часов около двенадцати ночи, где то недалеко протяжно и басовито заревел изюбрь...
      "Нас, наверное, услышал. Костёр трещит так, словно олень по чаще ломится. Вот бык и решил на всякий случай показать, что он здесь..."
      Оставшуюся часть ночи, я провёл в полудрёме. Бык ревел и ходил большими кругами вокруг нас. А я думал, что если олень не молчит, то значит медведей поблизости нет. Мы ночевали в такой чаще, что медведю подкрасться к нам ничего не стоило...
       Сквозь прогалы в еловой хвое, полосками, наверху, едва заметно светилось, обсыпанное звёздной пылью, чёрное небо и было одиноко и неуютно в безбрежности и вневременности этих космических пространств.
      "Инстинкт самосохранения поддавливает, - думал я, вспоминая свои мысли о медведях и поглядывая на мерно посапывающего Юру. - Всё - таки одиночество будит в человеке первобытный страх. Особенно в незнакомом месте..."
      Незаметно наступило время окончания ночи. Подул небольшой ветерок, ели вокруг дружно зашумели плотной хвоей, и я разбудил Юру...
      Попили чаю и уже по свету, одевшись во всё тёплое, пошли на гребень горы. Я показал Юре место, где он будет лёжа сторожить оленей, отдал ему свою двустволку, а сам ушёл чуть назад и вниз по гребню, спрятался в развилку, толстого пня и стал ждать...
      Через десять минут уже заметно посветлело на востоке, синева уходящей ночи сменилась серым рассветом, - там где бежал по долине Муякан и неожиданно, где-то в той же стороне, молодой бык, высоко и пронзительно затянул боевую песню.
      Через минуту, но уже справа , за бугром, ответил ему второй и тут же за рекой, далеко, чуть слышно отозвался третий...
      То ли от утреннего холода, то ли от азарта, меня начала колотить мелкая дрожь...
      Я постарался расслабиться подышал во всю грудь, а потом, затянул изюбриную песню - в начале коротко рявкнув, как рявкает рассерженный бык, а потом уже стал выводить, начав высоко, продержав эти ноты несколько секунд, перешел в басы, чем и закончил - дыхания от волнения не хватило протянуть низы подольше.
      Но бык, справа, в той стороне, где лежал на гриве Юра, отозвался незамедлительно. Я мгновенно согревшись от волнения и чувства неведомой опасности, переждал немного и вновь заревел. Бык ответил уже много ближе... На дальние оленьи голоса я уже не обращал внимания...
      Прошло ещё немного времени, бык рявкнул ещё раз, уже совсем близко, где-то за бугром и я с добродушной завистью подумал - Юра, наверное, уже выцеливает быка. Но время шло, а выстрела всё не было. Я согнувшись, в основание пенька, "пропел" ещё раз вызов - призыв и тут же услышал за бугром щёлканье щебня под копытами и выскочив из за бугра, появился быстрый бык,. Он остановился и я прячась как мог, разглядывал его сильный, мощный силуэт, коричневый мех чуть отвисающий на гривастой толстой шее, слюну висящую вожжой из разинутого рта, с красным языком болтающимся внутри. Большие его глаза блестели и ноздри раздувались, выпуская струйки синеватого пара. Это было какое-то доисторическое разъяренное чудовище, и я разгорячённый воображением , чуть дрогнул, испугавшись такого напора.
      В тот же миг, бык, упёрся в меня взглядом, как мне показалось, длившемся долго - долго, а на самом деле доли секунды... Он меня увидел! Резко вздыбившись, зверь развернулся на одном месте, и как мне показалось, одним прыжком исчез, туда, откуда, так неожиданно появился.
      "Ну что же там Юра?- негодовал я. Ведь бык прошёл под ним, метрах в тридцати - сорока!!!"
      Я почти бегом заторопился по гребню к Юре. Но когда подошёл, то увидел что он спит, отложив ружьё в сторону и укрывшись с головой капюшоном куртки...
      Делать было нечего, и я спокойно тронул его за плечо. Он открыл глаза, увидел меня и, смутившись, произнёс.
      - Я тут... Я тут немного задремал...
      - Так ты что и быка не слышал и не видел? - безнадежно спросил я, и Юра со смущённой улыбкой ответил:
      - - Да ты понимаешь... Кажется на минутку глаза закрыл и ... и ... задремал...
       Я невольно махнул рукой, но потом заставив себя собраться, проговорил.
      - Ну, это может и к лучшему. А так, как бы мы отсюда мясо выносили к трассе... Было бы сплошное надрывательство...
      Юра был явно сконфужен, и я не стал его "додавливать"...
      Мы ещё посидели, послушали тишину наступающего дня. Взошло солнце и стало теплее. Тревожный серый цвет рассвета, сменился оптимизмом ярких цветов осени. Внизу, как на громадном красочном полотне, развёрнутом природой перед нами и в нашу честь, темнели зелёные хвойные леса, перемежающиеся вкраплениями золота березняков и коричнево - красных осинников. Серые скалы предвершинья, сверху, были уже кое - где припорошены первозданно белым снежком...
      ...В устье долины, вдруг возник жужжащий звук, перешедший в рокот мотора и мы заметили маленькую точку, которая приблизившись превратилась в вертолёт. Юра вспомнил, что он договаривался с знакомым вертолётчиком, если будет оказия, чтобы он, забрал нас с Амнунды.
      Мы замахали куртками, закричали, что есть силы, но всё было напрасно. Вертолёт серой стрекозой прокрутил несколько кругов, под нами, метрах в трёхстах ниже, и улетел. Звук мотора постепенно затих вдалеке и Юра с огорчением вздохнул. Он бы, сейчас не раздумывая, улетел в посёлок, появись такая возможность...
      Мы ночевали ещё одну ночь в долине, у реки.
      Среди ночи у Юры, из кармана брюк, выкатились патроны и два из них попали в костёр. Они не взорвались, как это бывает с металлическими гильзами, а просто пластмасса расплавилась и порох с пшикающим звуком, сгорел. Мы отделались лёгким испугом...
      Утром, позавтракав, двинулись вдоль Амнунды, вниз, к Муякану. Вода в реке была прозрачна и холодна, и камешки на дне светились разноцветьем, под солнечными лучами...
      Пройдя несколько километров, мы наткнулись на заброшенный лагерь геологов, где хромающий Юра, на мусорной свалке, нашёл брошенные резиновые сапоги, которые тоже были малы, но он сделал из них, при помощи острого ножа, подобие японских сабо. И шёл дальше медленно, но без боли, счастливо улыбаясь...
      Рядом с геологической стоянкой, мы обнаружили ещё, целую меловую гору, у подножия которой и был сделан этот лагерь... Из неё, посмеивались мы, можно было, как казалось, добыть мела для всех школ страны..
      День разыгрался солнечный и тёплый. Ветерок шевелил лёгкие разноцветные листья на деревьях, а в низинах глубоких распадков, на траве ещё сохранилась утренняя роса. В одном из таких глухих заросших оврагов, мы нашли белый череп изюбра с толстыми замечательными и развесистыми рогами. То ли волки его задрали, то ли медведь подкараулил на тропе, но кости все были растащены, и остался только этот череп с рогами. Юра цокал языком, разглядывая рога, а потом решил, что такие рога, будут подлинным украшением его ленинградской квартиры.
      Я помог ему нести рога до реки и мы не спеша, часто останавливаясь, наконец, достигли берега Муякана. В последний раз, сделав привал ввиду реки, на опушке, заросшей брусничником, мы вскипятили чай, поели, а потом долго, полулёжа, переговариваясь, ели спелую, сладко кислую, рубиново - красную под солнцем, бруснику. День клонился к вечеру, и надо было искать возможность, переправиться на другой берег, на трассу.
      Снявшись с привала, какое - то время брели без цели вверх, по течению реки вдоль берега Муякана. И вдруг, под ноги к нам, откуда - то справа, со стороны Белых озёр, выбежала торная тропа, которая и привела нас к переправе, сооружённой совсем недавно, видимо рыбаками. Это было подобие металлической корзины, катающейся на колёсиках, через реку по толстому тросу туда и обратно. Мы не спеша, переправились поочерёдно и буквально через пять минут вышли к трассе. Тут мы были почти дома...
      И подождав полчаса, действительно без проблем, остановили попутный КРАЗ, загрузились в просторную кабину и с комфортом доехали до Тоннельного...
      Вечером мы пошли к знакомому плотнику из Тоннельного отряда, в баню, и парились нещадно, выбегая в чем мать родила из предбанника в пустынный огород, в паузах между заходами в адски горячую парилку. Юра разомлел, блаженно улыбался и беспрестанно повторял. - Об этом я буду рассказывать своим друзьям в Питере, а они будут мне завидовать!..
       Мы посмеивались, но понимали его восторг. Ведь горожане не видят ничего подобного, потому что бояться оторваться от рутины обыденной жизни, засасывающей человека, как зыбучее болото...
      Напарившись и отмывшись до прозрачной лёгкости, мы сели на кухне у нашего приятеля, и достав контрабандную бутылку водки (на БАМе был сухой закон), выпили по первой, закусывая солёным, с чесночком, ароматным и необычайно вкусным, жирным омулем, которого хозяин поймал, сбегав в браконьерский рейд, на Верхнюю Ангару. Водочка была хрустально холодной и такой аппетитной, что мы немедленно повторили...
       И тут Юра сказал тост. Он встал, расправил левой рукой пушистые усы, а-ля английский композитор Элгар, кашлянул и начал: - Я хочу выпить за то, что судьба, подарила мне возможность попасть сюда, познакомила меня со всеми вами и позволила увидеть такую красоту жизни и природы, о которой я мечтал сидя перед скучными, пыльными слепками в рисовальной студии в Академии Художеств. Я запомню на всю жизнь и этот наш поход на Амнунду, и эту почти римскую баню - он ухмыльнулся довольный собственным каламбуром...
       Ещё раз хочу сказать всем вам большое спасибо и обещаю вам, что если вы приедете в Ленинград, я со своей стороны постараюсь показать вам , что называется " лицо товаром" - он ещё раз ухмыльнулся.
      И... и... выпьем за сказанное!!! - завершил он и опрокинув рюмку в рот, одним глотком выпил. Потом поправив усы, закусил кусочком омуля и кусочком хлеба с хрустящей корочкой( в посёлке была замечательная пекарня). Все последовали его примеру...
      Когда мы вышли на улицу, направляясь в сторону Дома Быта, был глубокий вечер, и звёздное небо во всю ширь и глубину раскинулось над спящим посёлком. Из - под речного обрыва, доносился необычно громко, шум быстро бегущей по камням воды и я привычно прогнозируя погоду назавтра, подумал, что, наверное, будет дождь...
      А потом спохватившись довольно резюмировал: "Который нам уже не страшен!"
      
      2005.2.19. Лондон
      
      
      
      
      
      
      
      ПЕРВЫЙ ЛОСЬ
      
      
      
      Мише не спалось: "Уже второй час, а завтра, - он споткнулся мысленно, - уже сегодня, надо вставать в семь часов". Перевернувшись на другой бок, вздохнул, вспомнил работу, груду незаконченных дел на письменном столе в кабинете.
      "Все эти "заказухи" - обдумывал ситуацию Миша - в последнее время, показывают, что идёт передел собственности. Но где тут ключик? Как понять то, что в области повторяется периодически, приблизительно через три-четыре года?
      Вдруг возникает откуда-то новый "авторитет", собирает команду, начинаются "разборки"...
      Потом, он вспомнил далёкие восьмидесятые, когда учился в финансовом институте. Мог ли кто тогда, предположить, что через десять лет начнётся такой грабёж государства? Тогда всё было твёрдо и устойчиво. И жизнь была ровная, как асфальтированная дорога.
      "Что сделали с этой "дорогой"? - изумился он в очередной раз. - Одни колдобины, заполненные грязью".
      Ему в полудрёме привиделось как в те годы, он выходил на ледовую дорожку. Холодно, морозный туман, а конькобежцы в тонких трико, выходят на старт, подрагивая, то ли от мороза, то ли от волнения. И потом, сухой хлопок стартового пистолета и пошло, круг за кругом - вжик, вжик, вжик, вжик...
      Ноги сильные - свежие, дыхание ровное - вжик, вжик - коньки невесомо скользят по гладкой ледяной поверхности. А вот и первый круг позади. А их на "десятке" двадцать пять. - Сколько осталось?
      Вот ещё один позади. Тренер с бровки кричит: - Не гони!
      А как тут удержаться, если силы через край?
      Миша перевернулся ещё раз, с боку на бок, попытался заснуть, а вместо, в полудрёме снова: вжик, вжик...
      ... В середине дистанции и после самое плохое. Легкие горят, воздуха не хватает, ноги как ватные и временами словно проваливаются в пустоту. Спина затекла и уже не "вжик, вжик", а "вжи-и-к, вжи-и-к", а в конце и этого звука ещё и скребущий: "хр-р". Это коньки скребут лёд, когда ногу поднимешь, переступая.
      И вот, когда кажется, что сейчас упадешь, вдруг, незаметно делается легче, легче. Дыхание становится ровнее. Сколько там кругов осталось?
      Тренер что-то кричит, но уже не услышать. Все силы внутрь, на поддержку характеру...
      А вот и финальный круг. И бормочешь: - Только не упасть! Только доехать!
      ... Миша снова вспомнил работу. Генерал требует закрывать дела, передавать в суд, а следователи в отделе взялись выяснять отношения, кто лучше, кто пойдёт на моё место.
      "Раньше на работу бежал, а сейчас приходится заставлять себя, - Миша лёг на спину, на секунду открыл глаза, увидел на потолке блики от уличных фонарей - хорошо, что завтра пятница - впереди два дня отдыха.
      Он зевнул, уже в полудрёме почмокал губами, засопел носом. Уснул...
      
      ... После обеда позвонил Гена.
      - Миша! Едем сегодня вечером к Сан Санычу. Погоду обещают хорошую. По лесу походим. Может быть, зверька стрелим. Лицензия у Саныча есть.
      Миша, не раздумывая, ответил:
      - Давай. Я после работы пораньше дома буду, всё соберём.
      Миша был охотник "недавний".
      Он с Геной несколько раз выезжал в походы, на Хамар-Дабан, в Саяны. Ему понравилось. Гена ведь был заядлый охотник. Миша сначала ходил с Гениным ружьём, а потом купил карабин, оформил документы.
      "Надо будет карабин пристрелять, да по воздуху пройтись, чтобы бессонница не донимала - рассуждал он, сидя за рулём своего "Круизера".
      - И потом на природе водочки выпить, расслабиться. Милое дело".
      Жены дома не было. Сын сказал, что она на операции и придет попозже. Миша собрал лесную одежку, резиновые сапоги с тёплыми подкладками и шерстяными портянками. Небось не лето. Снегу уже по колено!
      Часов в семь приехал Гена. Он улыбался, хлопал Мишу по плечу.
      - Я мяса варёного взял и сальца - пальчики оближешь! Сам солил, с чесноком. Во рту тает.
      Миша невольно сглотнул слюну. Гена действительно солил сало классно. Сам ездил на рынок, выбирал лучшее, не жалея времени.
      Выехали уже в темноте...
      Пропетляв по городу, выскочили на загородное шоссе и понеслись. "Нива" шла ходко, и на поворотах чуть "сплывала" к обочине. Гена, не обращая внимания на дорогу, смеялся и разговаривал с Мишей о погоде, о работе. Настроение было "отпускное" и ощущение свободы радовало всех...
      На перевале остановились, как всегда, выпили чуть-чуть - Бурхану побрызгали на землю, сами закусили салом. Стало весело и беззаботно. Миша сидел, расслабившись, смотрел на заснеженные деревья на обочине и думал: "Какого чёрта, я в выходные в городе сижу? Сейчас оружие есть, одёжка вся опробована. Мог бы и один, к Сан Санычу на "Круизере... Два часа - и там".
      Гена рассказывал, как они с Максом сходили на изюбриный рёв.
      - Мы вечером в зимовейку пришли. Погода, как всегда перед снегом, стояла теплая и ясная. Утром поднялись, поели, попили, а тут и солнышко встало. Красота!
      Только поднялись по распадку, маток услышали справа в чаще...
      Чуть прошли ещё, а тут и бык объявился. Стоял, ждал нас... Метров на двадцать подпустил. А потом, как ломанётся чащей и на осыпь выскочил. Я бегом вперёд. Знаю, что зверь рядом...
      - Максим его уже увидел и стрелил раз, потом второй...
      И тут я вижу, он по осыпи скребётся, пытается быстрее за склоном скрыться. Вскидываю карабин - бац! - и бык повалился. Подошли, а ему моя пуля в голову попала. Роковая пуля...
      Гена сделал паузу, посмотрел на противоположный склон таёжного хребта...
      - Максим тоже разок попал, но по заду, по ляжке. Ободрали бычка, мясо к зимовью спустили. Пока то, да сё, вечер наступил. Поели свежатины. Я из стегна вырезал большой кусок и пожарил. Вкус изумительный!
      Миша снова сглотнул слюну.
      ; Утром проснулись поздно, сон был какой-то тяжелый. Двери открываю. Батюшки! Снегу навалило, и ещё идёт. Тишина кромешная. На соснах белой оторочкой снег, а берёзы кое-где согнуло дугой...
      ; Пока ели, пока собирались, снег кончился, но тучи по небу стадами бежали. Стали мясо к машине выносить. Умаялись. Я несколько раз упал, пока спускался в ручей. Скользко. Максим вообще чуть живой. Говорит, ноги дрожат после спуска. Отнесли одну ношу, вернулись за другой.
      ; Промокли, продрогли. Пришлось костёр большой разводить, сушиться. А ведь вчера только ещё сухо было.
      - Выпить надо было - отреагировал Миша на Генин рассказ.
      - А то? - коротко отбился Гена и ухмыльнулся.
      Он помолчал, сбавил скорость, свернул к Байкалу и стал аккуратно спускаться с горы.
      - Вторую ношу едва донесли. Бык был крупный, спелый. Рога симметричные, у основания толстые и с шестью отростками... На каждом, - пояснил он для Миши.
      Въехали в деревню, ломая хрупкие ледяные забереги переехали реку вброд.
      Мост, давно стоял полуразрушенный тяжёлыми лесовозами - зимой ехать по нему было опасно...
      
      ...Услышав шум мотора, Сан Саныч вышел на улицу, отворил ворота, подойдя к машине поздоровался с ребятами.
      - Молодцы, - приветствовал он их. - Погода важная стоит. В лесу хорошо, снегу ещё мало, а зверь уже после гона успокоился.
      Прошли в избу.
      - Я Ольгу Павловну в город отправил. Приболела что-то. Сам хозяйничаю...
      В доме топилась, потрескивая дровами, печка, было тепло, светло и чисто. Гена достал из рюкзака сало, варёную изюбрятину, хлеб.
      Миша достал бутылку водочки и сладкие карамельки. Соорудили стол, заварили чай. Миша почувствовал себя легко и свободно...
      Чокнувшись, выпили по рюмке, и Сан Саныч привычно занюхал свежим хлебом, а потом уже стал закусывать. Он выставил на стол солёные, хрустящие огурчики, пахнущие смородинным листом и укропом. Поставил блюдце с маринованными маслятами, которые катались в желейном маслице и сочно хрустели на зубах.
      - За такую закуску в хороших ресторанах большие деньги платят, - заметил Миша, а Сан Саныч засмеялся.
      - Мы тоже не лыком шиты. Живём неплохо. Картошечку, овощи со своего огорода имеем. За грибками ходим на горочку, за ограду. Мы, маслятки эти берём в соснячке, на гривке. Несколько часов походил, корзинку принёс... А Оля на соления мастерица...
      А как вам огурчики? - спросил он.
      - Огурчики классные, - ответил Гена, - надо у Ольги Павловны рецептик взять.
      Помолчав, добавил:
      - Закусочка под водку путёвая, - и разлил ещё по одной.
      Сан Саныч погладил левой рукой щетину, а правой поднял рюмку.
      - За удачу, - провозгласил он, и все чокнулись.
      Закусив, стали есть по настоящему: мясо, нарезанное тонкими ломтиками, розоватое на срезе сало, свежий, пахучий, с хрустящей корочкой хлеб. Когда утолили первый голод, Сан Саныч разлил ребятам остатки водки.
      - А вы? - спросил Миша, но Сан Саныч покачал головой отрицательно.
      - У меня, ребята, сердечко пошаливает. Оля мне ни капли не даёт выпить. - Помолчав, добавил, - а иногда хочется с товарищами...
      Чай пили крепкий, с молоком и с карамельками. Закончив ужин, убрали со стола, и стали укладываться спать. Ребята постелили спальники, на чистых домотканых полосатых половичках...
      Перед сном Миша вышел во двор. Было тихо. Деревня спала, да и большинство домом были пусты. Горожане зимой выбирались сюда редко. Вдоль улицы стояли фонари на высоких столбах. Свет падал не белый снег кругом, постепенно объединяясь с темнотой. Небо над головой было тёмное с множеством звёзд и звёздочек. Над сопкой, за другой стороне речной долины, поднялся серебряно-чистый месяц. Где-то на другом конце деревни несколько раз взлаяла собака и умолкла.
      "Хорошо здесь, - думал Миша, - вот уйду на пенсию, куплю здесь где-нибудь домик и буду жить, хотя бы временами летом и зимой".
      Он потоптался на месте, потом, чувствуя лёгкий морозец, вошёл назад в дом... Когда ребята влезли в спальники, Сан Саныч погасил свет и, покряхтывая, лёг в кровать. Миша закрыл глаза, и увидел дорогу, бегущую под колёса, свет фар, выхватывающий из темноты щебёнку смешанную со снегом и бугорки подсыпанного бордюра...
      Он не заметил, как заснул крепко и без снов.
      ...Утром, сквозь сон, Миша услышал, что Сан Саныч поднялся, включил на кухне свет, растопил печку - в доме было прохладно. Когда вскипел чайник, Миша выпростался из спальника, оделся. Помылся под умывальником, крепко протёр полотенцем кожу на лице. Гена тоже поднялся, стал выкладывать еду на стол. Сан Саныч поставил горячий чайник на деревянную закопченную подставку.
      Попили чаю и вяло пожевали мясо с хлебом. С утра особенно есть и не хотелось. Потом собрали рюкзаки, проверили оружие, растолкали патроны по карманам...
      На улицу выходили, как ныряли в холодную воду. Гена заранее включил мотор и машина ровно гудела; и оказалось, что внутри уже почти тепло.
      Гена сел за руль, Сан Саныч, круглый, как шар в толстой меховой куртке, сел на переднее сиденье. Миша на заднее, за Геной...
      Сопки по кругу стояли тёмными громадами, и синеватый свет зимнего утра разливался вокруг.
      В деревне снегу было немного, но когда выехали за околицу, увидели пушистые сугробы и заснеженные деревья.
      Чуть проехав по тракту, свернули на просёлочную дорогу, на которой не было видно ни одного следа кроме заячьих и лисьих. То тут, то там их строчки пересекали заснеженное пространство.
      Скоро стали подниматься в гору, всё выше и выше...
      Совсем рассвело когда подъехали к высокой вершине, от которой отходили гребни: один - южный, другой - северный, хорошо просматриваемый, исчерченный тёмными ветками густых кустов ольшаника и торчащих кое-где группками, почти чёрных ёлок.
      Охотники вышли из машины, захлопали дверцами. Резкие эти звуки подчёркивали тишину утреннего леса. Ещё раз проверили оружие, договорились встретиться здесь в три часа, чтобы поесть и до темноты возвращаться домой. Гена ушёл первым, куда-то в сторону заросший сосняком ложбины.
      Миша с Сан Санычем решили охотиться вместе.
      - Я, - объяснял Сан Саныч, - поднимусь вверх по дороге и пойду гребнем. Там иногда лоси бывают. Если увижу, то я стреляю сам, если нет, они пойдут сюда, на этот склон. Ты иди не торопясь, посматривай вверх, если увидишь быка или матку, встань и не двигайся. Ты из карабина можешь стрелять метров на сто-сто двадцать. Если застрелишь, подойди, перережь горло, выпусти кровь и жди меня. Я приду, когда выстрелы услышу. Я тут, недалеко... И будем разделывать.
      Пока Сан Саныч говорил, Миша кивал головой. Он не очень верил, что может подстрелить зверя.
      Сан Саныч пошёл по дороге вверх и скоро исчез за деревьями. Миша остался один. Он проверил карабин, зарядил его, вставив обойму с пулями, пощелкал осторожно предохранителем, несколько раз вскинул карабин, делая поводку.
      Потом, не спеша пошёл вдоль подошвы холма, поглядывая в сивер. У него было хорошее зрение, и он различал всё до мельчайших подробностей: чёрточки ольховых стволиков, снег на вершинах остроконечных ёлочек, сосны растущие на гребне то тут, то там - до него было по прямой метров сто пятьдесят...
      По небу, низкому и серому плыли мохнатые тучи, и Миша подумал, что скоро может пойти снег. Как всегда перед снегом было не холодно, и Миша чувствовал себя легко и удобно. Он сосредоточил своё внимание на верхней трети склона, и когда хотел всмотреться в подозрительно чернеющую точку, останавливался. Он уже начинал думать, что они с Сан Санычем не договорились о том, как далеко ему заходить, и где остановиться.
      После одной из остановок, когда он всматривался в корягу, торчащую почти на самом гребне, Миша прошёл несколько шагов вперёд и вдруг, боковым зрением увидел, что из ельника метрах в пятидесяти, выскочило что-то чёрное и лохматое, и по диагонали побежало в гору. Миша в первый момент подумал, что это медведь и испугался!
      Но потом, увидел мелькание длинных сероватых ног несущих мохнатое нескладное тело. Ещё, он разглядел на голове лося рога.
      Внутри всё задрожало от предчувствия удачи и Миша, трясущимися от волнения руками, неловко сорвал оружие с плеча и остановился.
      Через мгновение он поднял карабин, спустил предохранитель, приложившись, чуть повёл стволом и, затаив дыхание, нажал на спуск.
      Бом! - разнеслось по округе, потом, после паузы ещё: Бом! Бом! Лось замедлил бег и через секунду совсем остановился. Пошатываясь, он перебирал ногами, стоя поперёк склона. Миша, торопясь, прицелился, совместил мушку с левой лопаткой зверя, и нажал курок. Снова раздалось - Бом! - и эхо угасло за склоном.
      Лось заметался и стал падать вперёд и вниз. Вначале, он упал на грудь, но перевернулся на бок, чуть съехал по склону, ещё перебирая ногами и замер.
      "Не может быть! - ошеломлённо повторял Миша.
      Мысли вихрем неслись в голове: "Неужели я добыл лося? Да ещё рогача?!"
      Он убыстрил шаги, заторопился, почти побежал наверх, к упавшему зверю. Подойдя поближе, на всякий случай приготовил оружие, но лось лежал неподвижно.
      Зверь был очень большой.
      Чёрная длинная шерсть, неловко подломленные под себя ноги с чёрными копытами. Голова, тоже большая с серыми небольшими рогами с короткими отростками от плоской части. Тёмные глаза были открыты и отражали дневной свет. Нос и широко разошедшиеся ноздри были чёрными, занимающими всю переднюю плоскость нескладной, длинной головы.
      Миша подошёл ещё ближе. Помня рассказы опытных охотников, держал карабин на изготовку, обошел лося со спины и осторожно, чуть побаиваясь, толкнул сапогом в бок зверя. Но лось был неподвижен, и чуть подался под ногой Миши.
      "Надо же, - думал охотник, - ещё несколько минут назад он был жив, здоров, скакал в гору, а сейчас лежит и не шелохнётся". Миша ещё обошёл зверя по кругу, рассматривая серый короткий камас на ногах, большие, раздвоённые копыта, с торчащими чуть выше отростками - пальцами.
      "Нужно кровь спустить!" - вдруг вспомнил он. Достал нож из ножен, потрогал режущее острое блестящее лезвие с костяной светлой ручкой с вырезанным на ней силуэтом глухаря.
      "А как это делать? Я не знаю".
      Потом подумал: "Если говорят перерезать, то, значит, это надо делать поперёк". Он с опаской коснулся жёсткой шерсти, раздвинул её на шее, и, надавив, почувствовал, как нож вошёл в мякоть.
      "Хорошо, что я его наточил перед охотой" - мелькнула мысль.
      Сделав глубокий надрез, Миша увидел, как тёмно-красная кровь струёй, пульсируя полилась из разреза на снег, окрашивая белой снег ярко-красным - кровь расплывалась большим пятном...
      Скоро кровь перестала течь, и охотник, скинув рукавицу, потрогал твёрдые костяные рога, с толстым основанием у лба, и выступающей каёмкой. "Рога вырублю, и на стенку в гостиной повешу" - подумал он и улыбнулся.
      Только тут он до конца осознал, что добыл лося и возрадовался!
      Чуть погодя, он увидел Сан Саныча, спускающегося со склона, чуть в стороне. Миша крикнул и стал махать рукой. Старый охотник заметил напарника, помахал в ответ и направился к нему.
      Подходя, и увидев лося, Сан Саныч проговорил, улыбаясь во весь рот:
      - Молодец, Миша. Быстро ты его перевернул!
      Обойдя вокруг лежащего, неподвижного зверя, Сан Саныч с интересом спросил:
      - А как всё получилось?
      Миша хотел рассказать коротко, и сдержано, как рассказывают настоящие охотники, но получилось сбивчиво и многословно.
      - Я иду, а он, как выскочит, и побежал. Я целился, целился, потом стрелил раз, ещё, и ещё.
      - Я слышал, в начале было три выстрела, а потом через время ещё одни, - подтвердил Сан Саныч.
      Миша, стараясь всё рассказать правильно, заторопился.
      - Я смотрю, он бежит. Я - бам, бам, бам - и он вдруг остановился. Я выцелил лопатку, бам-м, и он упал. Я подхожу, он уже мёртвый. Я когда подходил, то совсем не верил, что попал в него и немного опасался, что зверь вскочит и на меня кинется...
      - Вы же знаете, это у меня первый лось!
      Сан Саныч ещё раз похвалил:
      - Быстро ты его, - и стал обходить лося. - Года четыре-пять, - определил он. - Хороший и молодой, мясо будет мягкое.
      Он засмеялся, достал короткий, простой ножичек на деревянной рукоятке. Вынул из нагрудного кармана брусок, поправил лезвие - вжик, вжик, вжик...
       Потом подошёл, взялся за задние ноги, попросил Мишу:
      - Помоги перевернуть на спину.
      Миша схватился за передние, и почувствовал скользкость и жесткость шерсти, камуса. Вдвоём перевернули лося на спину, и Сан Саныч подложил под тушу толстую сухую ветку, выковыряв её из снега.
      - Чтобы не переворачивался, - пояснил он. - Ты пока подержи за ноги, а я продольный надрез сделаю...
      Маша следил внимательно что и как делал старый охотник, для которого это был только очередной, может быть пятидесятый, а может быть и сотый лось.
      Ну, а для Миши - был первый!
      Да что там! - Это был его первый зверь, вообще. До этого он помогал обдирать и выносить мясо, но сам впервые добыл зверя.
      "Просто повезло, - повторял он про себя. - Такое бывает раз в три-пять лет. Пришёл, выпугнул, стрелил и добыл".
      Ему почему-то не хотелось произносить слово "убил". Он много раз за время работы в милиции видел тела задушенных, зарезанных, застреленных и всегда, немножко брезгливо касался трупов. Но здесь другое. На момент в нём проснулся древний охотник живший охотой и умиравший с голоду, если не везло.
      Вырезая язык из оскаленной большой, зубастой пасти, Сан Саныч предложил:
      - Если ты не возражаешь, мы сегодня язык сварим. Это просто объедение!
      Он положил язык рядом с большим, как булыжник сердцем, тёмно-коричневой скользкой и неудобной к захвату рукой, печенью.
      - И, конечно, печёнку, со сливочным маслом, да с лучком. У меня дома немного маслица сохранилось. А лучок, конечно свой, с огорода...
      Вскоре без топора, пользуясь своим маленьким, но удобным ножичком, Сан Саныч расчленил тушу, разобрал все суставы на ногах и поделил тушу на большие куски.
      Миша, как умел, помогал, но больше смотрел и запоминал...
      Через час разделку закончили. Сходили к машине, взяли рюкзаки и полиэтиленовые мешки. Потом Миша спускал мясо со склона, наваливая по полному рюкзаку, а Сан Саныч брал понемногу и уложив в рюкзак, не торопясь носил к машине.
      Первый раз, вдохновлённый сегодняшней удачей Миша, положил в рюкзак столько, что не смог поднять его на плечи и пришлось часть выкладывать назад. И всё равно, в рюкзаке было килограммов пятьдесят. Сан Саныч помог надеть лямки на плечи, и Миша, пошатываясь и отдуваясь, донёс первый свой рюкзак до машины. Сан Саныч помогал, но иногда останавливался на полдороге и массировал грудь.
      - Да я сам, - пробовал уговорить его Миша, но Сан Саныч болезненно улыбаясь, отвечал:
      - Да я только помогаю.
      ...Наконец, мясо было перенесено к машине, и они стали разводить костёр, ставить чай. Миша проголодался, и когда чай закипел, налил себе кружку, положил сахару две ложки и обжигаясь, прихлебывал, пока Сан Саныч нарезал хлеб, сало, репчатый лук. Потом они ели, и Миша хрупал луком, и пережёвывая хлеб с салом, рассказывал:
      - Я же, Сан Саныч, охотиться-то начал недавно. Мы же с Геной знакомы уже лет двадцать пять. Вместе на коньках гонялись. Вот Гена меня как-то и позвал в лес, года три назад...
      - Ночевали в зимовье где-то на Курме, осенью. И так мне это всё понравилось: и зимовье, и глухой лес, и ночной костёр. Я в деревне родился и в детстве по лесам бегал. А потом в город переехали, спортом занялся, всё некогда было. Потом институт, работа. Изредка с мужичками за грибами или за ягодой выезжали, но у меня даже ружья не было. Спасибо Гене, приохотил...
      Мише хотелось выговориться.
      - На работе бывает до двенадцати сидишь в кабинете. Иногда свет не мил. А вот так, в лес выедешь, походишь, и на душе легче. И потом это, как тренировка. Я потом неделю хожу, своего веса не чувствую...
      Когда уже заканчивали пить чай, из леса показался Гена. Подошёл, выдыхая, наклонился, чтобы размять спину и, разогнувшись, спросил:
      - Что стреляли?
      Сан Саныч широко улыбнулся.
      - Миша лося завалил.
      - Да ты что!? - вскинулся Гена, обращаясь к Мише. - Ну, Мишка, молодец. С началом тебя!
      Миша смущенно улыбнулся.
      - Да чего там... Близко было, и он на склоне, как на ладони...
      - Лося, изюбря? - перебил Гена.
      - Лося, - снова улыбнулся Миша, - с рогами.
      - Да ты что? - снова изумился Гена. - Ну, герой!
      Он открыл машину, посмотрел на мешки с мясом, потрогал вырубленные Сан Санычем рога.
      - На стенку надо повесить, - и засмеялся.
      Пока Гена пил чай и закусывал, короткий зимний день закончился. Сумерки спустились на сопки, на лес и с тёмного неба посыпалась снежная крупа. Гена завёл мотор, прогрел машину. Костёр угасал, озарял полумрак наступившего длинного вечера оранжевыми бликами. Включили фары, и сразу вокруг стало совсем темно. Лес тревожно шумел под начинающимся ветром.
      - Метель начинается, - констатировал Сан Саныч. - Вовремя управились.
      Сели в машину, развернулись, и покатили вниз.
      Гена вёл машину осторожно. Лес тёмной стеной подступал к дороге, молчаливо и сосредоточенно принимал в свои недра падающий снег, становящийся всё гуще. Попадая в свет фар, снегопад разделялся на множество отдельных больших пушинок. И это зрелище неслышно падающих с неба снежинок, завораживало!
      Всю обратную дорогу молчали. Миша устало зевал и думал, что вот они, случайные пришельцы в этом мире дикой природы уезжают, а лес, как тысячи лет до, и тысячи лет в будущем, будет оставаться в этом тревожном молчании, прерываемом только порывами ветра.
      "Какой же человек маленький, по сравнению с окружающей его природой. И как же природа равнодушна и безразлична к судьбам своих детей" - думал он, потирая закрывающиеся от усталости глаза.
      Ему вдруг стало понятно, почему люди сбиваются в стаи, в толпы, живут деревнями, посёлками, городками и городами:
      "Мы все просто боимся одиночества посреди равнодушной и, временами, даже жестокой природы".
      Гудел мотор, машина умело поворачивала то влево, то вправо, словно сама знала дорогу в деревню...
      Когда приехали и вошли в дом, включили свет и растопили печь, все грустные Мишины мысли отступили, стушевались. Сан Саныч достал большую сковородку и вторую поменьше.
      - Мы сейчас свеженины пожарим. В этой, - он показал на большую, - мяска приготовим, а в этой, - показал на маленькую, - печень.
      Миша и Гена стали ему помогать. Достали и нарезали на кусочки тёмное волокнистое мясо и студенистую, почти чёрную печень,. Порезали так же лук и чеснок. Сложили всё это в сковороды, которые уже стояли на печке...
      Скоро в доме приятно запахло жареным мясом с луком. После крепкого чая, выпитого в лесу, после напряженно-тяжелого дня, Мишу немножко поташнивало, и хотелось лечь и заснуть.
      Когда сели за стол, Сан Саныч поставил на стол скворчащую, дымящуюся ароматным паром сковородку. Открыли прозрачно-ледяную бутылку водки, разлили, чокнулись, и выпили за удачу. На душе у Миши полегчало, и появился зверский аппетит. Он ел мясо, потом ароматную, нежную печёнку и силы возвращались к нему, а вместе с силами хорошее настроение. "Вот никогда бы не думал, что добыть зверя так просто. Увидел, стрелил и убил!".
      Его уже не пугало слово "убил". Он чувствовал себя наконец-то настоящим мужчиной.
      "Нужно будет вызвать этих враждующих следователей и поговорить с ними построже. Они же работу отдела разваливают, - неожиданно пришла решительная мысль. - Ладно, не буду сейчас думать о работе".
      Он взял бутылку, разлил, поднял свою рюмку и немного смущаясь, провозгласил:
      - А теперь, хочу выпить за вас, Сан Саныч, за тебя, Гена. Хорошо, что я стал охотником и спасибо вам, - он опрокинул рюмку в рот и выпил водку одним глотком...
      Наевшись, попили горячего чайку, разложили спальники и забравшись внутрь, заснули крепким сном уставших людей.
      Назавтра проснулись поздно.
      Не торопясь, позавтракали, поделили мясо, собрались и попрощавшись с погрустневшим Сан Санычем, уехали назад, в город.
      Отработав неделю, Миша пригласил сослуживцев в баню. Он пожарил мяса и печёнки, сложил всё это в стеклянные банки, купил свежего хлеба и поехал в ведомственную парилку, "только для своих".
      Как всегда много и азартно парились, пили пиво, а потом, рассевшись в просторном и уютном предбаннике, ели лосятину и пили водочку. Миша был в центре внимания.
      - Я иду, смотрю по сторонам, - в который уже раз рассказывал он, - остановлюсь, послушаю, иду дальше. Вдруг, чуть в горке, лось поднялся. Крупный, лохматый бык, и с рогами. Я прикладываюсь: бац! бац! бац! Он останавливается, я снова выцеливаю: бац! Он повалился на снег, как подкошенный. Подойдя, тронул ногой. Готов...
      Я горло ему перерезал, кровь спустил, а тут и Сан Саныч!
      Мужики сидели вокруг голые, чуть прикрыв полотенцами розовые, распаренные тела и смотрели на Мишу во все глаза.
      Как-то так получилось, что рыжеватый, толстенький Миша, вдруг превратился в человека, достойного общего уважения, в настоящего, бывалого мужика!
      Все немного завидовали его умению, его охотничьей сноровке. А один подполковник из оперативного отдела попросил:
      - Ты бы, Миша, как-нибудь взял меня с собой на охоту. Ружьё есть, ещё в молодости купил, а в лес сходить - то некогда, а то не с кем. Сам-то я не охотник.
      Миша широко улыбнулся и ответил:
      - Для начала, я тебя недалеко, в Курму свожу. Я там знаю такую зимовейку...
      Миша, вспоминая, улыбнулся: - И места там замечательные!
      
      
      
      Остальные произведения автора можно посмотреть на сайте: www.russian-albion.com
      или на страницах журнала "Что есть Истина?": www.Istina.russian-albion.com
      Писать на почту: russianalbion@narod.ru или info@russian-albion
      
      
      
       Лондон. 12 февраля 2004 года.
      
      
      
      
      
      
      
      
      У домика.
      
      
      Максим шёл за отцом, стараясь не отставать и ступать след в след. Так легче идти, и меньше скользишь на крутом склоне...
      Спустились в неширокую, захламлённую валежником и упавшими в ветролом стволами, долинку, которая в этом месте плавно поворачивала вправо, и под маряной, не круто поднималась вверх, огибая большое открытое пространств на склоне. Зверь зимой по низине ходил редко, а держался на гриве, спускаясь на кормёжку в вершины распадков. Там, наверху, было просторнее, виднее и легче убегать, если вдруг человек или волки побеспокоят.
      И в этот раз пара изюбрей-маток лежала недалеко друг от друга в заросшем подростом сосняке, почти на гребне. Они по очереди дремали, изредка поднимая голову и прислушиваясь. Стоял яркий солнечный день, с морозным синим неблестящим солнцем и лёгкими облачками на горизонте.
      Белый кристаллический снег казалось дымился, отражая солнечные лучи, и над дальним каменным останцем поднималось марево испарений. Та оленуха, что постарше, услышав какие-то шорохи на склоне, среди мелкого ельника, насторожилась и различила вскоре мерные шаги человека. Несколько раз под его ногами хрустнула под снегом ветка, и старшая матка вскочила, замерла, вглядываясь в тень неширокого распадка. Младшая тоже поднялась, и насторожившись, переступила несколько раз в нетерпении высокими стройными ногами...
       Матки тронулись с места медленно, то и дело взглядывая под склон. Старшая, выдвинувшись вперёд, пошла по гребню вверх, чуть заворачивая в сторону склона, младшая следовала за ней.
      ...Максим постоял, подождал, пока отец скрылся за заснеженными елями в распадке, и потом, не торопясь, пошёл вдоль склона, часто останавливаясь и прислушиваясь. В одном месте, он вышел на небольшую полянку, поросшую торчащей сквозь снег бурой, прошлогодней травой и высохшей медвежьей дудкой. Посередине открытого пространства, рос черёмуховый куст с тёмными длинными ветками, перечёркивающими белую поверхность снежного поля.
      В кусте, вдруг спокойно и деловито запела маленькая зеленовато-серая птичка. "Интересно, - подумал Максим, - где она ночует? Кругом снег, ночью сильные морозы. И как ей не холодно?
      Птичка слетела с куста, перепорхнула на сосну, и сев повыше, на солнце, снова запела. - А ведь тоже кому-то сигнал подаёт. Человек разговаривает, собака лает, а птичка поёт. У каждого свой язык".
      Изюбры, втыкая в снег острые копыта, как копья, прошли сквозь пушистый ельник, выйдя на склон, остановились и замерли, слушая и принюхиваясь. Струйки пара вырывались из их ноздрей, высвечивались на солнце и таяли в синеватом воздухе.
      Сзади, человек уже шёл по их следам...
      Он вышел на вчерашние следы неожиданно - вначале увидел длинные бороздки - следы старшей оленухи, потом к ней присоединился след младшей...
      Гена подобрался, стал внимательней, двигался осторожно. Дойдя до лёжек, он подробно осмотрел почти круглые вмятины - проталины, определил, что это две матки. После, забирая чуть влево обходя следы чуть выше по склону, стал двигаться параллельно им, держа следы в поле зрения. Он, как бы загонял зверей вправо и вниз... Метров через двести, Гена понял, что матки уходят под гору, и порадовался: "Там где-то Максим идёт" - предположил он.
      ...Время шло...
      Солнце двигалось по дуге, и тень горы накрывала долину, превращая снег из искристо-белого в синевато-пушистый.
      Максим остановился, долго всматривался в еловые заросли, зелёной полоской протянувшиеся вдоль склона. Вдруг, чуть позади, на склоне с ели упал большой ком снега, а немного погодя, уже в другом месте раздался треск веток. Максим замер, и увидел, как широко и высоко прыгая, тёмно-коричневый зверь на махах мчится прямо в его сторону.
      Охотник укрылся за толстым стволом и, удерживая прерывистое дыхание, приготовился - снял оружие с предохранителя...
      Вслед за первым оленем, метрах в двадцати за ним, из чащи выскочил второй. "Ого - тут сразу два оленя! Не промазать бы!".
      Первый изюбрь в считанные секунды оказался почти рядом...
      В тишине, пугающе грянул выстрел: бам-м-м и сразу второй - бам-м.
      Матка не смогла остановиться сразу. Её передние ноги подогнулись, она, падая, зарылась в снег и, ударившись шеей о толстую осину, перевернулась на бок и замерла. Вторая матка, тормозя левой парой ног, оставляя глубокие следы, двигалась по дуге на виду у Максима.
      Вскинув винтовку вновь, охотник чуть повёл стволом и выстрелил ещё два раз: бам - м, бам - м... Пуля с треском ударила во что-то твёрдое. Олень продолжал бежать, но уже не было натуральной лёгкости в его побежке, немного изменилось его поведении.
      Зверь стал как-то проваливаться вперёд в каждом прыжке, касаясь головой снега. Поднявшись по склону, отбежав от стоящего охотника, метров на тридцать, олень вдруг остановился, в осиннике.
      Дрожа от волнения Максим выцелил грудь зверя виднеющуюся в прогале кустов и деревьев, и только хотел нажать на спуск, как олень пошатнулся и упал. Максим видел, что зверь двигается, там, в чаще, пытаясь подняться.
      Он кинулся бегом вверх по склону большими прыжками через глубокий снег, выбежал на прямой выстрел, остановился, выцелил лопатку лежащего оленя и выстрелил. Бам-м!..
      Звук отразился от противоположного склона зеркально, но, слабо повторяясь в вершинах ближних распадков - бам, бам... И затих.
      Гена внезапно, со дна долины услышал выстрелы.
      - Раз, два, - считал он, потом, не дождавшись продолжения, ускорил шаги. Он осторожничал, зная, что олени могут выскочить навстречу. Вдруг вновь грохнуло: Бам! Бам! и после недлинной паузы: бам-м-м - уже чуть ближе.
      "Добил!" - догадался Гена и напрямик пошёл вниз, сгребая ногами снег по ходу движения. В долинке было немного темновато, и он, не сразу заметил лежащего, коричневого изюбря, зарывшегося глубоко в снег. "Один" - констатировал охотник и вдруг услышал откуда-то сверху:
      - Папа! Я здесь, - и подняв голову, увидел среди осиновых стволов маленькую фигуру сына, машущего правой рукой. Было тихо, и потому отчётливо прозвучал его голос:
      - Тут ещё один лежит.
      Гена снял варежку, потрогал оленя, погладил короткий мех на ушах, перевернул голову на другой бок, удивившись её тяжести, и подумал: "Какие олени всё-таки крупные звери". Потом стал подниматься к сыну. Максим не мог удержать улыбки, погладил щетину на щеке, порадовался.
      - Ну вот. Теперь мяса дома не пол зимы хватит.
      Он на мгновение вспомнил, жену, дочку Анюту и совсем ещё ползунка-сына Ваньку.
      - Не надо будет на рынки ездить, выбирать мясо. Оленина - самое лучшее мясо в лесу: сытное, чистое, вкусное. А тут матки. Мясо мягкое, - он ещё шире улыбнулся, когда отец сдержанно похвалил:
      - Молодец! - и потом спросил, - как ты их?
      - Я смотрю, выскакивают один, а потом второй. И прямо на меня. Даже не по себе стало. Думал, стопчут.
      Максим засмеялся: - Я первую, навстречу, пару раз стрелил, так что она почти к моим ногам упала. А вторая глаза выкатила и заворачивает, заворачивает от меня, - рассказывал Максим, переживая всё заново. - Я стволом веду, а до неё метров двадцать, двадцать пять. Только повернулась чуть в угон, я её - бац, бац - а они скачет в склон. Я тут чуть не бросился бегом её догонять... А она поднялась сюда, стала за деревья, а потом упала, и подняться старается. Я выбежал на прямой выстрел, - бац! - и готово.
      Максим рассказывал быстро, громко. Отец слушал, разглядывая вторую матку.
      - Я подошёл, осмотрелся и вдруг понял, что у неё нога пулей перебита, болтается почти на коже. Тут я понял, почему она на прыжках зарывалась, и почему подняться не могла, лёжа ворочалась.
      Гена всё внимательно осмотрел, потом выпрямился, вздохнул, предчувствуя трудную, но приятную работу.
      - Ну что, разделывать будем? - спросил он сына и первый разу улыбнулся... Солнце, спряталось за гребнем, но ещё ярко освещало противоположный склон, на котором пушистые сосны, охристо проблескивая стволами, зеленели хвоей на вершинах, словно плыли в предвечерней синеве по яркому небу.
      А здесь, в сивере, было прохладно, темновато и пахло палой хвоей.
      Сволокли вторую матку вниз, поближе к первой. Разожгли костёр, набрав вымороженных коряг и сухих сосновых веток. Каждый начал разделывать своего зверя, и Максим в этой работе почти не отставал от отца. Сняли шкуры, выпотрошили, разделали тушу на куски, удобные в переноске. Отрезали по большому куску мякоти с задних ног, и отделили печень. Остальное укрыли шкурами, завернув и прикрыв мясо сверху.
      В сумерках пошли в зимовье, до которого было километра полтора...
      Неожиданно, вернулась усталость за весь наполненный ходьбой, волнениями добывания и разделкой, день. Максим шёл за отцом, и непрестанно зевал. Словно не спал несколько ночей. Гена, слыша эти зевки, подумал: "Это от волнения пережитого... Вряд ли он сможет сегодня заснуть, до полуночи..."
      Дойдя до избушки, сбросили рюкзаки, под навес, быстро растопили печь, достали из-под крыши сковороду, подогрели воду, не успевшую за день замёрзнуть в ведре. Помыли мясо и печень, порезали на кубики, и, бросив на сковородку жир, положили мясо и печень на шипящую поверхность и накрыли крышкой.
      Потом, выйдя на воздух, вымыли руки и лица, поливая друг другу из кружки. К этому времени наступила долгая, морозная зимняя ночь...
      Небо потемнело, отодвинулось, и появились первые россыпи серебристых звёздочек. Где-то внизу, в пади, влажная кора на осине промёрзла насквозь и громко щёлкнула, отдаваясь эхом в вершине пади...
      И вновь, в округе наступила холодная, почти обморочная тишина...
      ... В вершине за хребтом, у незамерзающего ручейка, поднялся из лёжки голенастый, чёрный, крупный лось. Он вышел в мелкий сосняк и стал, стуча "долотами" передних зубов, обламывать и жевать осиновые вершинки. Откуда-то из-за горы раздался заунывный волчий вой. Лось поднял голову, насторожился, вслушиваясь, а потом, убедившись, что это очень далеко, продолжил трапезу...
      
      ... В зимовье было жарко натоплено, ароматно пахло сочным жареным мясом, на подоконнике горела свеча, отражаясь в запотевшем стекле. В печи, потрескивая догорали дрова чуть искрясь, бросая всполохи света на пол и противоположную стену. Охотники сидели за столиком в углу, и алюминиевыми ложками ели кусочки мяса, соскребая по очереди со дна сковороды, прилипшую аппетитную корочку.
      Потом долго пили чай, и Максим рассказывал отцу, как он в этом году сдавал на кафедре сердечной хирургии в мединституте, кандидатские экзамены.
      ... Снаружи, между тем, стало светлее: кривобокая луна поднялась над южным хребтом, и забелел в темноте снег, лежащий всюду ровным, пушистым одеялом. Выделились отдельно стоящие крупные деревья...
      Сова, неслышно махая крыльями, слетела с ветки на толстой лиственнице, по дуге вдоль склона, промелькнула тёмным пятном вниз и уселась на обломанную сосну...
      Она, чуть вращая лунообразной головой с крупными чёрными выпуклыми глазами, долго смотрела на окошко зимовья, светящееся в ночной тьме оранжевым, ...
      Ей, хорошо был виден огонёк свечи, слышны какие-то редкие шорохи и человеческие голоса, доносившиеся из избушки.
      В вершине небольшого распадка, в чаще молодого осинника, всё громче и тревожнее слышались "выстрелы" рвущейся от мороза, заиндевелой коры. Над речной долиной поднимался серый, холодный туман...
      К утру мороз обещал быть нешуточным...
      
      
      
      
      Остальные произведения автора можно посмотреть на сайте: www.russian-albion.com
      или на страницах журнала "Что есть Истина?": www.Istina.russian-albion.com
      Писать на почту: russianalbion@narod.ru или info@russian-albion
      
      
      
       Лондон. 17 февраля 2004 года. Владимир Кабаков.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       Ностальгия.
      
      
       ...Андрей, сидя в самолёте, наблюдал восход солнца.
      Вначале на горизонте появилась светлая полоска, постепенно переходящая в разделительную черту между небом и землёй. Потом серое постепенно перешло в различные оттенки алого и где - то впереди, появился источник света, осветивший всё происходящее со стороны.
      Затем, алое угасло в течении минут двадцати, и на место цветных облачков - перьев, возникли полоски, слоями отделяющиеся от туманного серого низа и набирающего силу голубого - там, где днём будет небо.
      Когда появились первые лучи солнца, всё посветлело и серое волокнистое облако превратилось в белое, а низ его, оказался верхом толстых туманных туч - "одеял", укрывших проплывающую далеко внизу землю...
      Салон старенького самолёта ТУ - 154, постепенно наполнялся предутренними сумерками, и сонное царство внутри начало просыпаться. Кто - то поменял положение и продолжил дремать под равномерный гул двигателей, а кто - то проснулся, протёр заспанные глаза и выглянул в иллюминатор.
      На какое - то время, Андрей отвлёкся наблюдая за пассажирами в салоне, а когда вновь глянул в "окошко", то увидел, что облачный низ кое - где покрылся расселинами - ямами в которые, то тут, то там проглянула земля.
      Это были ломаные линии горных вершин и пиков Алтая, покрытых снегом и черневших, ниже снегового покрытия щетиной лиственничной тайги, недавно сбросившей хвою, ...
      Солнце постепенно поднималось всё выше и выше и наконец, Андрей увидел золотые метки солнца на самых высоких горных вершинах...
      Постепенно, ломаные линии хребтов становились всё мельче, дробнее и он понял, что самолёт летит уже над Саянами. Андрею даже показалось, что они пролетают над большой и широкой долиной верховий Енисея, который берёт начало в Западном Саяне.
      Чуть погодя, уже точно узнал Восточный Саян, Окинскую долину и примыкающие к ней Тункинские Альпы - вытянутый в сторону Байкала трёхкилометровой высоты горный кряж, ограничивающий с севера Тункинскую долину. По противоположному хребту долины, проходила граница с Монголией...
       Затем, под крылом вдалеке справа, проявилась синяя полоска воды между горами и Андрей понял, что это Байкал...
      Самолёт начал спускаться и пробив несколько слоистых облаков, в свете яркого солнца подлетел к началу Ангарского водохранилища, граничащего с Байкалом, Потом, сделав плавный разворот и оставляя под крылом знакомые таёжные окрестности Иркутска, потянулся на посадку.
      Внизу проносились пологие, золотисто - коричневого цвета пади и распадки с широкими болотами в низинах и лиственничным подростом на месте старых вырубок.
      Андрею показалось, что при таком ясном прохладном воздухе, он мог бы увидеть на этих болотинках крупных зверей и даже человека.
      Наконец, показались убогие домишки разбросанные между желтеющими осенней листвой перелесками пригородов и самолет, взревев моторами приземлился, выруливая подкатил к зданию аэропорта и заглушил двигатели... Очередной сибирский "отпуск" для Андрея начался...
      В аэропорту Андрея встречал брат и после обнимания и поздравлений с приездом, получив багаж они сели в просторную машину и поехали к матери, где Андрей и решил остановиться на время отпуска...
      ... Гена, младший брат Андрея, лесовик и добытчик не откладывая пригласил Андрея в лес. Андрей, конечно, согласился - ведь он для этого и прилетел сюда из далёкого зарубежья...
       Пока ехали к матери, коротко обсудили план будущей охоты на изюбрином реву. Гена, у которого были знакомые в охотничьем отделе горисполкома, недорого выкупил изюбриную лицензию и теперь имел право добыть этой осенью одного оленя.
      Андрею всегда не нравилось браконьерствовать, но раньше, купить лицензию было просто невозможно и приходилось, заходя в тайгу, прятать оружие и стараться не встречаться в лесу с людьми, опасаясь натолкнуться на охот инспектора.
      А те своё дело знали. Главное для них было изгнать из подведомственных лесов ненужных людей. Никто и не думал помогать охотникам и те, начинали браконьерить, потому что даже выход в лес, в те времена считался уже преступлением. В то же время, изгнав всех "посторонних", сами они охотились без помех и сопровождали начальство на запрещённых охотах.
      Сегодня, положение изменилось и хотя не стало идеальным, однако лицензию купить можно...
      Договорившись о лесной поездке, братья расстались - Гена передал старшего брата на попечение матери и сестры, и наскоро простившись, уехал. Он, как всегда, очень торопился...
      Андрей поселился у сестры Люды, с которой последние годы жила мать. Там тоже ожидали и были рады Андрею!
      А он, раздав маленькие подарочки, сел за накрытый стол и с блаженной улыбкой выпил водочки за удачное приземление и начало "домашнего" отдыха - он по-прежнему считал Сибирь своим первым домом.
      Хлебая сибирские пельмени, он рассказывал о жизни в Англии, о своей теперешней поездке, о своих планах, не забывая говорить тосты и опрокидывать рюмочки...
      На следующий день, он ничего не планировал и сидел дома, изредка включая телевизор, чтобы посмотреть русские новости, а в промежутках слушал рассказы сестры и матери о здешней жизни...
      Гена заехал за ним к матери уже под вечер и привёз рюкзак походной амуниции: в том числе тёплую лесную куртку, сапоги и своё гладкоствольное ружьё с запасом пулевых и картечных патронов...
      ... На охоту из города выехали уже при заходящем солнце и проезжая через пригороды, увидели осеннюю настоящую природу.
      Сентябрь был на переломе и потому, окрестные леса стояли в золоте берёзовых листьев и лиственничной хвои. Синее небо дышало прохладой, а вода водохранилища плескалась тихой, темно-синей, холодной волной...
      ... По пути прихватили ещё одного "таёжника", Гениного друга Валеру, который начинал приобретать охотничий опыт стараниями брата и его сына Максима. Эти двое, часто бывая в лесу, они, во всех таёжных приключениях, были слаженной и надёжной парой.
      Вначале, около часа ехали по Голоустнискому тракту вдоль реки Ушаковки, и чем уже становилась речная долина, тем выше поднимались таёжные хребты, вдоль неё, тем гуще и дремучее кругом вставала тайга.
      ...На перевале, высота которого достигала почти километра, на секунду остановились и Гена по традиции, бросил несколько монеток в дар таёжному духу здешних мест - Бурхану. Этот бурятский, языческий обычай стал привычным и для русских охотников.
      ... Для человека природы, эти ритуалы несут вполне конкретный и простой смысл - везение надо умилостивить. Для этого многие охотники и "бурханили", сознавая роль удачи в охотничьих походах...
      Спускаясь с водораздела, быстро доехали до поворота в Солнцепёчную падь и свернув направо, покатились по грунтовой дороге на юг, в сторону Байкала. Дорога постепенно становилась всё хуже, а при переезде через широкое болото, превратилась в "стиральную доску" - машина медленно тащилась со скоростью десять километров в час, часто подпрыгивая на грязной, ребристой гати ...
      Постепенно, на таёжные увалы, с темно-синего неба спустились сумерки и Гена включил фары.
      Дальше, дорога шла по вырубам, а когда втягивалась в лес, то желтый свет фар "пробивал" в густой чаще и укрывшей тайгу ночи тоннель, ограниченный с двух сторон кустами и деревьями...
      По этому "тоннелю" доехали до широкой развилки, на которой Гена тормознул, остановившись заглушил двигатель и позёвывая вышел из машины, осматривая чёрный, притихший лес вокруг, заявил: - Ну, вот и приехали!..
      Вышли из машины, при включенных фарах получили от Гены каждый свою палатку, выбрали место с левой стороны развилки и выставив палатки, забросили в них спальники и личное снаряжение.
      Валера, стал разводить костёр, а Андрей взяв полиэтиленовый бачок и отправился за водой на ручей, бегущий в сотне метров от их стоянки.
      Он взял с собой фонарик, но не включая его, шёл по колее почти ощупью, слушая окружающий лес.
      С места стоянки доносилось рычание мотора, какой - то резкий металлический лязг, похожий на звук слома под ветром большого дерева, обрывки человеческих голосов...
      Вдруг впереди, из темной чащи леса разбуженного этими резкими звуками, раздался рёв потревоженного оленя-быка. Он, наверное считал себя хозяином этой долинки и был в ярости от вторжения посторонних.
      Андрей замер подобравшись, определил место с которого олень подал голос, а через несколько минут услышал, как на стоянке кто - то засипел, загудел в ружейные стволы изображая изюбриный рёв...
      Настоящий олень молчал и Андрей, подождав ещё какое - то время, спустился к воде и сделав в чуть заметном, тихо журчащем ручейке ямку, стал набирать ключевую воду кружкой ...
      Возвратившись к биваку, сбоку от дороги увидел большой костер трещавший лиственничными искрами. Подойдя, Андрей, уже при свете пламени, залил воду в пару котелков и поставил на костёр кипятить.
      Гена, к этому времени, оборудовав в своём микроавтобусе маленькую столовую, выставлял на стол мясо, колбасу, огурцы, солёные грибы - грузди, лук и прочие деликатесы.
      Появилась на столе и бутылка водки.
      Когда всё было разложено, нарезано и обустроено, закипела вода в котелках и Валера заварил крепкий ароматный чай...
      Андрей, по временам прислушивался к притихшему лесу и поглядывал на звёздное небо, на котором бросалось в глаза созвездие Большой Медведицы.
      "Хорошо то как - думал он и вспоминал, когда он в последний раз видел такое звёздное небо.
      - В Лондоне звёзд почти не видно - даже глубокой ночью, на улицах очень светло от множества уличных и витринных огней".
      Наконец, свободно усевшись в просторном салоне, при включенном свете разлили водочку в пластмассовые кружки и чокнувшись выпили за удачу, а потом, чувствуя голод принялись дружно закусывать...
      Чуть погодя, выпили по второй и Гена стал рассказывать, что побывал здесь с месяц назад, но с погодой тогда не повезло - весь вечер и следующий день лил дождик:
      - Ну, мы как водится потихоньку стали выпивать и закусывать!
      После двух выпитых бутылок водки, поднялись нескончаемые разговоры: об охоте, о лесных прежних удачах и неудачах.
      Заснули поздно, и как всегда после пьяного вечера, проснулись далеко по свету...
      - Пока пили чай, похмелялись и закусывали по новой, мрачный ненастный день приблизился к полудню и надо было собираться домой - закончил Гена.
      ... Дружно посмеявшись, все решили, сегодня эту ошибку не совершать, остановились на второй рюмке, поужинали и разойдясь по палаткам, рано заснули.
      ...Ночью было прохладно. Андрей, часто просыпался и в какой - то момент услышал, как в долине ручейка, бык-олень заревел пронзительно и высоко. "Ходит вокруг нашего стойбища - сквозь дрёму отметил Андрей.
       - Его, наверное, незнакомые резкие звуки раззадорили".
      Под утро, он проснулся ещё раз, разбуженный изюбриной песней - призывом и сквозь сон подумал, что бык ходит где-то совсем недалеко...
      В следующий раз, когда Андрей на минуту вынырнул из забытья, ему даже показалось, что он услышал треск ломаемого рогами дерева, совсем рядом со стоянкой.
      Но так не хотелось открывать глаза и вылезать из палатки, что он перевернулся с боку на бок в тесном спальнике, укрылся с головой тёплой курткой и вновь заснул.
      А что можно было сделать? В лесу ещё была полная темнота.
      Утром, первым вылез из палатки Валера и разведя огонь, поставил подогревать вчерашний чай...
      Солнце, тонкими лучиками проникало на поляну сквозь лесные, ажурные заросли, когда Андрей покряхтывая и почёсывая затёкшие бока, вылез из спальника, накинул сверху куртку и устроившись около костра, налил себе горьковатого горячего чаю, и временами отклоняясь назад от едкого кострового дыма, стал осматриваться.
      Перекрёсток, был небольшой лесной поляной, ограниченной со всех сторон золотистыми берёзками и осинками. В глубине леса, виднелись зелёные кроны сосен и золотистые свечи лиственниц. Общий фон растительности был жёлто - золотистым с вкраплениями тёмной, хвойной зелени.
      На зелёной ещё траве, кое - где видны были беловатые пятна инея, но вообще было не так холодно и попив чаю, в ожидании, когда проснуться Гена и Максим, Андрей сходил по дороге в сторону, откуда они вчера заехали и метрах в двухстах от стоянки увидел, по бокам от узкой дорожной колеи, завалы приготовленного для вывозки леса.
      ... Эти деревья были спилены лет двадцать назад и потому, стволы почернели и начали гнить там, где механизмами, при рубке, с них была содрана кора.
      Зрелище этих завалов было зловещим и потому, Андрей быстро зашагал назад, к костру.
      Завтракали вновь в машине и Андрей рассказал, что ночью слышал справа, в стороне ручьевой долины на противоположной её стороне, рёв гонного быка. Все скептически качали головами и говорили, что это, наверное "трубачи", то есть охотники, заехавшие или зашедшие сюда с другой стороны хребта и пытающиеся подманить оленей через трубу, сделанную из сухого елового дерева или из бересты.
      Андрей не стал возражать, промолчал, хотя точно знал, что ревел бык и довольно близко. Но он давно не бывал на реву, не разобрался ещё в местности и потому, от комментариев воздерживался...
      После завтрака решили пойти по гребневой дороге вперёд и посмотреть на её обочинах, на зарастающих вырубах, пасущихся "зверей" - так в Прибайкалье называют оленей - изюбрей.
      ... Дорога, сначала, спускалась чуть вниз, на седловину между двумя глубокими падями. После, вновь чуть поднялась выше и пошла по самому гребню перевала, откуда, в обе стороны были видны широкие, заросшие густым лесом, пади.
      Солнце уже поднялось над горизонтом и лес, предстал перед ними во всей осенней многоцветной красоте и величавости необозримых просторов тайги. Андрей шёл последним, не спешил, поглядывал под ноги, присматривался и прислушивался к тому, что делалось по сторонам...
      Сойдя с дороги на правую сторону, они оказались на краю крутого чистого склона, с торчащими из него чёрными скальными останцами.
      Под ними, на глубине около ста метров, начиналась широкая долина, на гребневых склонах, расцвеченная овалами золотистых лесов.
      Там, среди поредевшей листвы осин и берёз, вверх тянулись свечки золотистых лиственниц и зелёные пушистые вершины стройных сосёнок.
      По низу росли кустарники ольхи и мелкий сосновый подрост. Белые, чистые стволы берёз, расчертили лесную чащу параллельно - вертикальными чёрточками - штрихами, а под обрывистым склоном, затаились остатки утренней сумеречной, влажной прохлады.
      Устроившись поудобнее, все послушали тишину, по-осеннему дремлющего леса, полюбовались раззолоченной осенней панорамой, а потом пошли дальше, не заметив вокруг ничего примечательного...
      Выйдя вновь на дорогу, не торопясь и осматриваясь, пошли вперёд, миновали перекрёсток - сходящиеся в одном месте борта нескольких долин. Чуть поднявшись, перевалили высотку и увидели расстилающуюся перед ними внизу, необъятную, грустно притихшую, пылающую всеми цветами радуги, тайгу.
      ... Свернув на один из отворотов и спустившись чуть пониже, вышли на старые выруба заросшие кустарником, по которым во всех направлениях вились полузаросшие высокой травой, лесовозные дороги.
      Вскоре, Максим шедший впереди вскинул ружьё к плечу и Андрей расслышал где - то впереди, треньканье вспугнутого рябчика.
      Грянул выстрел и после, раздалось в тишине негромкое хлопанье крыльев уже под деревом, на земле.
      Когда подошли к Максиму, он держал за крыло серого, упитанно - круглого рябчика, который ещё трепыхался...
      Рассмотрев птицу, Максим словно извиняясь пояснил: - Я его по шее одной дробинкой задел. Вот он и бьётся...
      К тому времени Гена, обойдя выруб по краю, мелькая впереди, между кустами ольшаника, подошёл к спутникам и все вместе вновь возвратились к дороге...
      Солнце между тем, поднялось выше и залило ярким праздничным светом холмистую, утрене - прохладную тайгу.
      Несмотря на яркое солнце, было совсем не жарко.
      Порывами, снизу из долины, налетал прохладный лёгкий ветерок, заставлявший взволнованно трепетать золотые листочки на придорожных берёзках.
      Лес кругом, казалось принарядился и освещённый ярким солнцем, радовался последним погожим денькам осени...
      Пройдя ещё с километр, свернули на высокую, заросшую ароматным багульником горушку откуда, во все стороны гористых лесных пространств открылся прекрасный вид!
      Далеко внизу, среди зеленовато - золотистой тайги извивалась ленточкой стального цвета, многоводная река Голоустная и на её берегах, заметны были деревенские покосы с точками стогов и копен сена, стоящие на гладкой, зелёной траве.
      А вне пределов видимости, где-то за хребтом, чуть ниже по течению, стояла деревня Кочергат, в которой наши охотники, не один раз бывали в гостях у старшего товарища, замечательного охотника и охотоведа Александра Владимировича Комарова - земля ему будет пухом...
      
      ...Он скончался три года назад, вот так же осенью находясь в тайге, на изюбриной охоте.
      Он, Гена и Максим были тогда в вершине таёжной речки Илги и Александр Владимирович, внезапно настигнутый сердечным приступом, прилёг на обочине тропы и умер. Но это уже другая история...
      
      ... Осмотревшись сверху, Гена повёл охотников в долину по нисходящему вниз каменистому гребню, заросшему, заваленному упавшими стволами.
      На одном из каменистых возвышений, на небольших участках глинистой щебёнки, видны были следы оленьего стада во главе с сильным и крупным быком. Его копыта, отпечатавшись на щебенке, были раза в два больше чем у маток.
      Вокруг, в зарослях шиповника и сухой жесткой травы, заметны были круглые оленьи лёжки и видно было, что стадо здесь кормилось и лежало совсем недавно - день или два назад. Андрей это тоже запомнил...
      Пройдя по гребню, начали, по очень крутому, просторному склону спускаться в падь. Ноги Андрея устали и скользили на крутом спуске. Он часто падал и катился вниз, стараясь придерживать ружьё, спасая его от ударов о землю.
      ... Его спутники незаметно ушли вперёд и Андрей, уже отставая, изредка свистел, слыша в ответ знакомый посвист Гены.
      Спускаться становилось всё труднее.
      Андрей спешил, пыхтел, потел, ругался вслух при каждом неловком падении, но догнать сотоварищей не мог. Они все были моложе его и к тому же, в лучшей физической форме...
      Наконец, спустившись в русло пересохшего ручья, заросшего высокой, ещё зелёной в сырых местах травой он, уже постанывая, то и дело подворачивая неокрепшие после городской жизни ноги, уже не сдерживая ругательств произносимых сквозь зубы, брёл по долинке, пытаясь выбрать место поровнее. Однако раз за разом, он продолжал валиться в траву тогда, когда нога неловко подворачивалась на кочке или проваливалась в заросшее русло весеннего ручья. Сейчас в этих углублениях воды не было...
      - Пропадите вы пропадом, с вашими бессмысленными шатаниями по лесам -
      ворчал Андрей себе под нос, хотя понимал что мужики ни в чем не виноваты - не имея опыта походов он просто ослабел и потому, воспринимал обычные лесные препятствия, как нечто экстра - ординарное...
      Выбившись из сил, тяжело дыша, Андрей, наконец услышал громкий Генин посвист и увидел вдалеке, на зелёной площадке, огонёк костра.
      Ребята остановились перекусить, в этом красивом месте при слиянии распадка и большой пади, по которой протекал, непересыхающий летом, ручей...
      Подойдя к костру, он со вздохом повалился на траву и вытирая пот с лица рукой, проворчал: - Понёс вас чёрт по таким чащобникам и крутякам!
      Гена с удивлением глянул на него, но промолчал. Для него такие переходы по тайге были обычным делом...
      Быстренько вскипятили и заварили чай и съели взятые в поход бутерброды, посмеиваясь над качеством колбасы в них. Гена вяло оправдывался: - Сегодня, когда покупаешь, то не знаешь, чего в колбасе больше - картона или мяса. Цена вроде бы одна и та же, да и внешне мало отличий... Поверьте, что дело не в экономии...
      Андрей ел, не обращая внимания на разговоры - он ещё не совсем "въехал" в российские реалии. Напившись крепкого, горячего сладкого чаю, восстановился немного и уже без недовольства, выслушал план Гены на дальнейший переход.
      - Мы сейчас перейдем ручей и пойдём дальше по долинке, до вершины левого распадка, где выйдем на гребневую, дорогу, по которой мы приехали. А там, уже скоро дойдём и до нашего бивака...
      Андрей помолчал и спросил: - А, сколько это будет по времени?
      Гена ответил: - Часа два...
      Андрей посмотрел на солнце: - Я, сегодня на закате, ещё на рёв пойду...
      Гена не обращаясь к нему прямо, проговорил.
      - Но ведь на закате звери плохо ревут и охотятся на них в основном утром...
      - Не знаю, кто и где так охотится, - немного раздражаясь неоправданной
      уверенностью Гены, возразил Андрей, - но, сколько я себя помню, сделать удачные выстрелы, чаще удаётся вечером ещё и потому - что звери в это время менее осторожны...
      Гена промолчал, но явно остался при своём мнении...
      Брат Андрей, для него уже не был авторитетом. Ведь он сам, за годы активной охоты уже добыл не менее пятидесяти крупных копытных: кабанов, оленей лосей и косуль, делая это и зимой и летом. А потому считал, что знает о тайге много больше, чем его старший брат...
      ... Потушив костёр, "команда" перешла через заросшую травой и кустарником широкую долину, с прозрачным ручьём посередине и вышла на место, где совсем недавно ещё горел костёр и отдыхали люди. Трава подле костра была примята, угли были ещё тёплыми и несколько пустых бутылок из под водки валялись под кустом.
      - Недавно уехали - пощупав золу пальцами, отметил Гена.
      - Видимо тоже на рёв приезжали, но ничего не добыли и начали пить водку...
      Андрей промолчал, но явно не одобрил такого времяпровождения...
      Пройдя по тропке чуть дальше, вышли на хорошую сухую, грунтовую дорогу, по обочине которой торчали деревянные столбы, с натянутой между ними толстой, ржавой проволокой.
      Гена стал рассказывать.
      - Тут в середине девяностых, бывшие охотоведы, маральник открыли.
      Закупили несколько быков где - то на Алтае, привезли сюда и поместили на шестнадцати квадратных километрах, вот этого огороженного пространства.
      Он выразительно обвёл рукой, крутой высокий склон со скальниками, торчащими местами из заросшего травой сосняка.
      - Хотели деньги на этом зарабатывать, но с годами, что - то у них в "фирме"
      разладилось и они это дело забросили... Вот и стоят столбы...
      Закончив рассказ, он молча шёл впереди, видимо вспоминая те времена, а через время продолжил:
      - Место здесь хорошее. Зверю было просторно. Но сколько же надо было
      денег вбухать, чтобы шестнадцать километров тайги металлической сеткой обтянуть в два метра высотой...
      - А сетку куда девали? - спросил Андрей и Гена со вздохом ответил:
      - Часть продали, а часть, как это у нас в России часто бывает, разворовали...
      Постепенно, Гена с Максимом и Валерой ушли в "отрыв" и Андрей не спеша шёл позади, поглядывая под ноги.
      На мокрых местах дороги он всматривался в колею и на одном из поворотов, увидел большой отпечаток копыта быка - рогаля, а рядом, олений след поменьше - матки...
      - Ага - бормотал он негромко.
      - - След свежий. Значит, бык с матками ночует внизу, а днём поднимается на хребтик и ложится... Там безопаснее днём...
      ... Вдруг впереди бухнул выстрел и вывернув из - за поворота, Андрей увидел Максима, осторожно крадущегося к высокой берёзе. Остановившись, стрелок вновь поднял ружьё и выстрелил. Второй рябчик камнем упал на траву.
      Когда Андрей подошёл к мужикам, Максим обдирал рябчиков, а Гена зайдя на обочину, осматривал вершины придорожных берёз...
      - Тут целый выводок - пояснил он подошедшему Андрею.
      - Максим по первому взлетевшему стрелял, а потом и по следующему...
      Скоро тронулись дальше и, поднявшись на хребтик, свернули на дорогу с хорошо заметными следами Гениного микроавтобуса.
      На грязи, в низинке, Андрей увидел свежий следок косули и подумал, что зверя в этих местах много. Только вот увидеть их - большая проблема.
      ...Солнце ещё было высоко, когда они подошли к биваку. Андрей, усевшись на корягу рядом с потухшим костром, отдыхая, налил себе холодного чая, выпил залпом, потом залез в палатку, достал тёплую куртку и перекинув её через руку, придерживая ружьё, пошёл вперёд по дороге.
      ; Я хочу посидеть послушать и может быть пореветь - объяснил он на ходу и
      не дожидаясь вопросов, скрылся за поворотом...
      Он шел, чуть прихрамывая на левую ногу, но торопился и потому на боль в натёртой ноге не обращал внимания. Он издавна привык, в лесу, терпеть боль и усталость, стараясь на этом не фиксироваться...
      ... Тогда, когда он был моложе и жил здесь, в Сибири, то ходил по Прибайкальским лесам как лось и знал в округе, на пятьдесят - сто километров от города, каждую падь и даже распадки. Тогда, он проводил в лесу почти треть года, а остальное время сидел дома, и читая книжки, отходил от тяжёлых походов или пережидал непогоду.
      Даже деньги для своей тогдашней семьи он зарабатывал в лесах, собирая камедь и сдавая её в заготовительные пункты, по приличной цене. Работа эта была нелёгкой, но ощущение внутренней свободы, помогало преодолевать тяжёлые физические и психологические нагрузки...
      Тогда же, он научился, несмотря на усталость, преодолевать за длинный день до пятидесяти - шестидесяти километров с тяжёлым рюкзаком. Пройти, уже вечером, после долгого дня ходьбы по тайге ещё два десятка километров, не представлялось ему проблемой...
       С той поры, конечно много воды утекло, но он по-прежнему не боялся ни боли, ни усталости...
      Пройдя по дороге до крутой гривки, Андрей осторожно, оглядывая ближайшие чащи и промежутки между деревьями, свернул на обочину, вышел на край обрыва, постоял озираясь, одел сверху зимнюю куртку и, спрятавшись за чёрный, толстый ствол упавшей вниз по склону лиственницы, прилёг на траву и расслабился. Вскоре дыхание восстановилось, он поплотнее запахнул куртку и стал слушать тишину наступающего погожего вечера...
      
       ... Солнце садилось за противоположный, пологий склон широкой пади и заливало ярким светом всё таёжное пространство перед ним, подчёркивая разноцветье лесного ковра внизу и яркие, золотые всполохи мягкой и лёгкой хвои стройных лиственниц, ожидающих первых сильных заморозков.
      Вокруг стояла прозрачная тишина, изредка нарушаемая суетливым стрекотаньем кедровок. Синее небо, без единого облачка, простиралось над тайгой и ближе к вечеру, словно просело спускаясь ближе к земле, обещая назавтра ясное утро и солнечную, тёплую погоду...
      Задумавшись, Андрей вздрогнул, когда из вершины распадка, раздался рёв знакомого быка - рогача!
      Олень, пробуя голос протянул на высокой ноте начало песни, потом перешёл на басы и закончил раздражённо - сердитым рявканьем. Дослушав до конца, Андрей не торопясь поднялся на ноги, продышался и только хотел в ответ затянуть высоко и протяжно, приложив руки рупором ко рту, как от стоянки раздался сиплый вой отдалённо напоминающий простуженный рёв деревенского быка...
      Это трубили в ствол оставшиеся на стоянке...
      Андрей чертыхнулся и сел на поваленный ствол, ожидая продолжения...
      Но в лесу стояла тишина и только вспугнутая кедровка, пролетела низом долинки и усевшись на чёрную вершину сухой лиственницы, сварливо закричала, словно ругая кого - то.
      Через время, от бивака, вновь раздался рёв, теперь уже более похожий на изюбриный и бык - олень откликнулся на него, уже просто сердито рявкая низким басом. А потом, вновь наступила тишина...
      Прошло ещё несколько минут и Андрей решил тоже поманить раззадоренного зверя.
      Он встал поудобнее, сделал несколько вдохов - выдохов, потом приложил ко рту ладони рупором и в начале коротко и пронзительно рявкнул, а потом уже, быстро втянув в себя воздуху, затянул песню гонного быка, протягивая с высоких нот к низким, а уже закончив, рявкнул отдельно парочку раз и замолчал, смущённо и недовольно качая головой.
      Через небольшую паузу бык ответил из вершины распадка и человек, удовлетворённо покачал головой - бык ему отозвался...
      А ведь были времена, когда он, по осени, заходя в тайгу и пробуя голос, затягивал изюбриную боевую песню и все гонные быки из округи торопились ему ответить.
      Часто, особенно вначале изюбриного гона, быки ответив первый раз, спешили ему навстречу, а он определив по тембру голоса какого возраста бык, отвечал молодому потоньше, а "старику" - посолидней, побасовитей.
      Тогда ему хватало и музыкального слуха и силы лёгких, чтобы подманивать самых осторожных быков!
      Солнце постепенно садилось и в какой-то момент, коснувшись лесистого горизонта, начало погружаться куда - то за край земли на западе, в синие прохлады...
      Андрей запахнулся в куртку и тут, над тайгой прозвучал ружейный выстрел и всё вновь надолго затихло. Это, наверное, Максим стрелял, подумал Андрей: - У Гены карабин и звук от выстрела резкий и сухой...
      Солнце, прокатившись по горизонту, опустилось за таёжную гриву, кинув на прощенье несколько розово - золотых острых и длинных лучей.
      В наступающих сумерках, в самой вершине распадка, как - то неуверенно, протрубил тот же бык...
      "Ага - подумал Андрей. - Максим стрелял по матке и может быть, убил её, потому, что бык иначе бы просто ушёл. А тут он пытается её подозвать к себе..."
      Андрей, ещё посидел прячась за стволом, вглядываясь в сумерки заполнившие долину внизу и подбиравшиеся к нему, наверх.
      Постепенно небо потемнело, появились первые крупные звёзды и слева, над дальним краем долины сквозь силуэтную листву и сосновую хвою древесных вершин, стала видна бело - серебряная луна, растущая и видимая сейчас, как острый полумесяц в форме буквы С, развёрнутой в обратную сторону.
       Дождавшись полной темноты и не слыша больше осторожного, напуганного выстрелом изюбря, Андрей, поднялся с земли, вглядываясь себе под ноги, шурша травой, вышел на дорогу, и, вслушиваясь в ночную тишину, зашагал в сторону стоянки...
      Вскоре за деревьями завиднелся желто - алый огонёк костра, но у машины, было необычно тихо. Когда Андрей вошёл в полосу кострового света, то увидел одинокую, фигуру Валеры, немного испуганного и насторожённого...
      - Что, не пришли ещё? - спросил он, уже заранее зная ответ.
      - А я не знаю, где они - с обидой в голосе ответил Валера. - Я уже и суп
      сварил, и чай вскипятил, а вы все словно провалились в этом лесу...
       Он отвернулся и стал греть руки над костром.
      - Я думаю, что они добыли оленя, скорее всего матку, вот и разделывают её,
      пока ночь не настала - извиняющимся тоном ответил Андрей
      Он поставил свою двустволку к палатке, вернулся к костру, присел на край дорожного бортика - закрайка, поросшего травой, и налил себе чаю...
      Осторожно сглатывая горячий чай, он стал успокаивать обиженного Валеру...
      - Им просто повезло, если они стреляли оленуху. У неё сейчас мясо жирное,
      сочное, мягкое - и помолчав, добавил - ты не переживай. Тут радоваться надо, что мы зверя добыли...
      Он был уже уверен, что брат с племянником добыли оленя...
      Вскоре из темноты тихо появился Гена, а за ним и Максим.
      Андрей спросил - Ну как? Можно поздравлять с добычей?
      Гена махнул рукой в сторону Максима - Это всё он...
      Андрей, улыбаясь, поздравил племянника: - Молодец Максим. Ты её, я слышал, одним выстрелом повалил?
      Максим, подойдя к костру смущённо улыбаясь, стал рассказывать.
      - Мы с папой по дороге быстро шли и вдруг услышали, что бык вякнул, и
      совсем недалеко. Мы замерли и вдруг, я вижу сквозь чащу, будто мелькает через листву, что - то темно - коричневое. Я не думая, вскинул ружьё, навёл и сразу выстрелил. И все затихло, только бык по чаще ломанулся, несколько раз прохрустел, протрещал сквозь кусты...
      - Мы с папой постояли, послушали. Я уже и ругать себя начал потихоньку, но думаю, дай на всякий случай схожу, посмотрю на то место, куда я стрелял. Подхожу ближе - а папа за мной идёт - он глянул на Гену.
      - Только я куст ольховника обогнул, а она там лежит и странно, что у неё загривок почти чёрный. Лежит и не шевелится...
      Максим помолчал. Потёр лицо правой ладонью: - Пуля сзади, в основание черепа попала и наповал...
      Гена продолжил: - А я ничего сообразить не успел, а уже Максим вскинул ружьё и выстрелил. Я потом видел, как бык вдалеке мелькнул и всё затихло. Ну, думаю - промазал. Ан нет! - он довольно засмеялся. - Так что мужики с полем вас! Бурхан нас своей заботой не оставил...
      Валера, слушая рассказ, развеселился и быстро стал приготовлять к ужину стол, в салоне микроавтобуса...
      Андрей, попивая чай, добавил: - А я там, на гребне сидел, и всё слышал, и сразу подумал, что Максим матку стрелил...
      - Да я не хотел матку стрелять - словно оправдываясь вновь начал
      пересказывать охотничий эпизод Максим.
      - Я думал, что это бык мелькает. У меня было мнение, что матки намного светлее быков по окрасу. Если б я знал, что это матка, то я бы и стрелять не стал.
      - Так бывает - успокоил его Андрей.
      - - Однажды, мы вот так же с егерем, моим давним приятелем, с вечера залезли на хребтик над водохранилищем и стали трубить...
      - Ещё и солнце было. Тут вдруг егерь меня толкает в бок и показывает направо. Я туда глянул, присмотрелся, а там матка - оленуха ходит, травку щиплет. Мы с егерем посмеялись тихонечко и через время стали снова трубить. А уже сумерки подступили, видно стало плохо, особенно если вниз смотришь...
      Тут егерь, вдруг, показывает вверх, в темноту и мне показалось тоже, что два жёлтых пятна увидел на тёмном, которых там раньше не было.
      Егерь, поднимает карабин, прицеливается - Бам - м, и что-то там, на бугре, затрещало и затихло...
      - Подошли, а там матка лежит, да такая крупная...
      - Пуля ей между глаз точно попала, но делать нечего, выстрел произведён...
      
      ...Сидя за столом в салоне машины, выпили за Максимову удачу и он, ещё переживая удачный выстрел, стал вновь рассказывать.
      - Мы ведь по дороге шли и потому вышли к зверям близко. И ещё мне
      показалось, что олени-то шли вниз по распадку, словно куда торопились. И хорошо, что мы на дороге были. Там же ни сучьев ни ветоши сухой нету. Шли почти неслышно. Вот они на нас и напоролись...
      Андрей вспомнил, что бык после выстрела один раз проревел, проговорил:
      - А я ведь быка после выстрела ещё раз слышал. Только уже далеко вверху, по
      распадку и много вправо от прежнего места. Он туда убежал, а оттуда голос подал...
      Выпили ещё по одной, и Гена стал рассказывать, как они с Александром Владимировичем, первый раз здесь лося добыли...
      - Тогда, уже зима началась, но снег лежал, правда, небольшой. Александр
      Владимирович пошёл верхом, по дороге, а я вниз спустился и пошёл по дну долины, напротив этого крутого склона. Снегу мало и видно кругом очень хорошо...
      Гена помолчал, с аппетитом закусывая хрустящими солёными груздочками, захватывая их с тарелки прямо пальцами...
      - Александр Владимирович, оттуда, сверху молодого бычка "столкнул", и тот чуть отбежал от лёжки, вниз, по склону, постоял, послушал и стронулся дальше. А крутяк такой, что тяжело спускаться и потому, он вдоль склона по диагонали пошёл, обходя скалки. Тут я его и увидел. Там было метров сто двадцать до него, и я приложив ствол карабина к берёзе, выцелил и бахнул. Лось как ужаленный подскочил, а потом постоял, пошатался и упал, и поехал по крутяку вниз. Так, он, почти к моим ногам и подкатился...
      
      ...Выпили по следующей, и всем захотелось спать. Начали зевать и закончив есть попили чаю и пошли по палаткам
      Андрей, вылезая из машины, заметил. - Я завтра с утра, ещё по темноте, хочу пройти на гривку и там пореветь. Теперь уже можно не стрелять, а просто послушать и посмотреть, если повезёт...
      Он влез в тёмную палатку, снял сапоги, положил их ближе ко входу, с трудом протиснулся в тесный спальник, поворочался, невольно прислушиваясь к ночной тайге окружающей стоянку, длинно зевнул и словно в омут провалился - заснул крепко и надолго.
      ... Ночью, проснувшись от холода, накинул сверху на спальник тёплую куртку, послушал, как Гена похрапывал у себя в палатке и угревшись, уснул до утра...
      Пробудился Андрей оттого, что Гена проснулся у себя, долго возился, одеваясь и выйдя на воздух, посветил фонариком на палатку старшего брата...
      Андрей, видя жёлтое пятно света на тенте, бодрым ровным голосом проговорил: - Я тоже сейчас встаю...
      Через десять минут, ещё в полной темноте - было около шести часов утра, - на стоянке ярко, потрескивая горел костёр и мужики стоя вокруг, переминаясь с ноги на ногу, пили крепкий до терпкости, подогретый чай...
      Пожевав без аппетита вчерашние бутерброды, охотники, затоптав костёр и залив его остатками чая, прихватив оружие, выстроившись цепочкой пошли по дороге в сторону гребневого обрыва. Андрей, как обычно шагал последним...
      Придя к обрыву, все сели на землю и замолчали, вслушиваясь в приходящий в тайгу рассвет.
      Стало чуть посветлее и на тёмном фоне уходящей ночи, проявились силуэты крупных деревьев. Лес тревожно и загадочно молчал...
      Вдруг Андрей, неожиданно даже для самого себя поднялся, отошёл от всех чуть в сторону и продышавшись, заревел - страшно громко, яростно и пронзительно...
      От неожиданности остальные вздрогнули и поёжились, но промолчали, воздержавшись от ненужных реплик.
      И тут же, издалека, со дна полого поднимающейся к гребню тёмной ещё долины, басовито и длинно ответил гонный бык! Все зашевелились и в это время из сумерек, снизу, из - под обрыва, совсем рядом, несколько раз коротко мыкнул второй, вчерашний бык. Он видимо уже боялся незнакомых голосов, реветь не ревел, но не удержавшись, дал знать, что он тоже здесь присутствует.
      Гена, невольно пригибаясь, отошёл от обрыва и сказал шёпотом: - Он нас снизу может увидеть.
      Андрей коротко отреагировал: - Он сегодня реветь не будет, напуган.
       Уже не обращая ни на кого внимания, вернулся к дороге, перешёл её и войдя в тёмные ещё кусты, став на колени вновь затрубил, направляя раструб ладоней вниз к земле: вначале коротко рявкнул, а потом протянул тонко и сердито, в конце переходя в басы.
      В какой - то момент ему не хватило воздуха и он, оборвав рёв, коротко вдохнул воздух и рявкнул ещё два раза...
      Прошло несколько томительных минут ожидания и бык, снизу долины уже громче, и как показалось Андрею, чуть ближе, ответил длинно и протяжно: И- а - а - эх, и через паузу выдохнул: А - Ах...
      "Ага, это тот вчерашний бык, чьи следы мы видели на щебёнке, и который с матками крутился вокруг скального гребешка - отметил Андрей.
      - Мне отзывается и, похоже, что он пошёл в нашу сторону, вверх по пади".
      Гена, Максим и Валера оставались на своих местах, слушали и наблюдали, что будет дальше...
      Их, растревожила решимость Андрея и даже бывалый охотник - добытчик Гена с интересом наблюдал за действиями старшего брата.
      В какой - то момент, он поймал себя на мысли, что присутствует на драматическом спектакле, с участием человека и зверя. Казалось, что Андрей, долго ждавший своего "выхода" на сцену, наконец, решился посоревноваться с оленем в умении чувствовать и понимать природу...
      На восточной стороне небосклона, в той стороне, где отозвался бык, над горизонтом протянулась синяя полоса рассвета, постепенно от горизонта заливаемая алым цветом.
      На дне широкой, таёжной долины, белым паром поднимался густой холодный туман и чем больше вокруг было сине - розового света, тем выше поднимался беловатый "ледник" тумана...
      Андрей, переждав немного, пройдя по дороге чуть вперёд, шагнул на обочину и спрятавшись под большой выворотень продышался и вновь заревел, проводя приложенные ко рту руки снизу вверх, из под корневища к небу...
      "Так быку будет трудно определить точное моё местонахождение - подумал он и встав на ноги прислушался.
      Бык ответил почти тотчас же и теперь Андрей уже точно знал, что ревущий олень двигается в его сторону, в вершину пади...
      Оттуда, снизу, повеяло холодком и сквозь кроны сосново-лиственничного леса, растущего на противоположной гривке, проскользнули в полусонную долину несколько острых, золотистых лучей, хотя самого солнца ещё не было видно.
      Но Андрей, настолько увлёкся перекличкой с "соперником", что забыл обо всём и помнил сейчас только об олене и думал, как выманить зверя на дорогу, то есть на верх пади...
      Солнце незаметно поднялось над горизонтом и осветило золотистым светом, противоположную сторону долины, отчего там, на склоне, на траве, на кустах, на деревьях ярко заиграли золотой, тёплый пастельный цвет.
      Вдруг, с обочины, совсем недалеко от Андрея, взлетел крупный глухарь, мелькнувший при подъеме белой пестриной подбрюшья. И тут же, в кустах, справа, человек расслышал шум крыльев второго глухаря...
      Андрею некогда было разбираться с глухарями, но ему показалось, что где - то на краю сознания промелькнуло предположение: "Кажется, я слышал часть глухариной песни чуть раньше и в волнении, не обратил на него внимания... Может быть, что здесь бывает глухариный ток? Место подходящее..."
      Дорога, покрытая палой лиственничной хвоей, заросшая пожелтевшей травой, уходила вперёд, в золотое, таинственное царство тайги, в котором вот - вот должен был появиться владетель этих мест, царственный олень...
      Его развесистые и крупные рога на голове, были здесь, в глухой тайге, в этот утренний час символом власти, "королевской" короной.
      Его мощный рёв, больше похожий на тигриное рыканье, размеры, сила и ярость мышц оленя-быка делали его настоящим владыкой этих мест и к тому же, он был владетелем целого "гарема" маток, во всём ему подчиняющихся, что и подтверждало его царственный статус.
      В это прекрасное утро он, разъяренный и вместе с тем осторожный, никак не напоминал пугливого оленя из охотничьих рассказов или народных легенд и сказок...
      
      ...Однажды, во время изюбриного рёва, Андрей видел сквозь кусты, как гонный олень, остановившись, отбивался от целой стаи охотничьих собак. Храпя и пуская из пасти пену, бык бил нападающих собак передними острыми копытами и наносил молниеносные удары - выпады много-отростковыми рогами.
      Это была настоящая битва, из которой одна собака вышла искалеченной, с перебитой копытом лапой, а другая - получила колющее ранение в бок и с визгом убежала проч. В тот раз, олень из боя с собаками вышел победителем, и ускакал в тайгу тяжёлым, ходким галопом...
      Помня эту картинку, Андрей откровенно побаивался приближающегося быка и если бы не двустволка за его плечами, то наверное не рискнул бы подманивать раздражённого зверя ближе...
      Нередко, во время гона олень нападает по ошибке на безоружного человека и даже убивает его. Часто такие случаи бывают в заповедниках, где стрелять зверей запрещено и они теряют инстинктивный страх перед человеком...
       В какой-то момент оглянувшись, Андрей заметил на дороге, осторожно идущих ему навстречу сотоварищей и дождавшись их, полушепотом объяснил:
      - Вы пройдите вот туда, на лесистый мысок над долиной, а я, попробую подманить зверя к вам поближе. Но стрелять не стреляйте - мясо у нас уже есть...
      Гена быстро и осторожно пошагал от дороги на взлобок, покрытый молодым соснячком, возвышающийся над долиной. За ним, не отставая последовали Максим и ошеломлённый услышанной яростной перекличкой Валера.
      Он начинал уже не на шутку побаиваться этого зверя, который так громогласно, свирепо и яростно ревел, уже совсем недалеко...
      Сам Андрей, быстрым шагом отошёл за гребневую дорогу, в противоположную сторону, и чуть спустившись по склону заревел, охрипшим от напряжения голосом, направляя звук своей "песни" в сторону другой пади. Он хотел, чтобы его соперник-олень подумал, что он тоже "бык - рогач", пришедший в чужие края, а испугавшись встречи, уходит в соседнюю падь...
      И словно угадав мысли Андрея, бык - владетель этих мест, заревел в ответ хрипло и торжествующе, и в конце рыкнул несколько раз, совсем близко, так что вибрации мощной глотки смогли восприниматься чутким ухом охотника - "трубача" - Андрея
      - Боже мой! - прошептал он в восторге. - Этот зверюга намерен драться со
      мной и хотел бы увидеть меня хотя бы мельком...
      ... Он вернулся на дорогу, свернул направо, быстрым шагом дошёл до куртинки молодых пушистых ёлочек растущих на обочине, и стал за ними, как за зелёную ширму, приготовив на всякий случай ружьё...
      Вскоре, послышалось лёгкое шевеление в чаще в излучине распадка, совсем рядом с дорогой, метрах в ста от затаившегося Андрея...
      Руки его, держащие двустволку, нервно подрагивали. Ему вдруг стало жарко и Андрей, свободной рукой вытер со лба выступившие капельки пота. Сердце колотилось быстро - быстро и он старался себя успокоить, повторяя про себя:
      - Ты не будешь стрелять... Не волнуйся... Ты просто посмотришь на него и отпустишь его назад, в его владения. Ведь это же его лес... Это его вотчина. А ты непрошенный гость, да ещё и обманщик - "трубач"!
      На какое - то время всё вокруг затихло, и остались только два существа, два зверя скрадывающие друг друга.
      Один - мощный бык - рогач, а другой, пожилой уже человек, живущий в далёком Лондоне, но на время вообразивший себя не менее яростным и страстным зверем, чем подлинный олень...
      Громадный, коричнево серый олень - самец, с длинной гривой, с коричневыми, длинными и широко расставленными рогами с острыми, белыми отростками симметрично расположенными на каждом роге, вдруг появился на дороге. Перемахнув высоким и длинно - тяжёлым прыжком через дорожный поросший кустами багульника отвал, в несколько шагов перейдя через дорогу, перед тем как углубиться в чащу на другой стороне, зверь повернул изящную голову с высокой короной рогов в сторону Андрея и увидел затаившегося человека всего в тридцати шагах...
      Ноздри его раздувались и влажный, светло - серый пар вырывался вместе с разгорячённым дыханием из широкой груди. Крупные, блестяще - тёмные глаза навыкате, остановились на фигурке сжавшегося в комочек человека и бык замер, рассматривая своего врага, ещё не веря в обман, ещё готовый в несколько следующих прыжков миновать расстояние до соперника и столкнувшись с оглушительным треском рогами, преодолеть его сопротивление, подавить, смять, растоптать, уничтожить...
      Мгновения, которые показались Андрею вечностью, человек и зверь смотрели друг на друга не отрывая взгляда.
      И когда испуганный охотник, уже невольно начал поднимать к плечу своё оружие, олень вздрогнул, развернул на сильных задних ногах, мощную, действительно бычью переднюю часть-круп, затем оттолкнулся и отвернувшись, почти презрительно, не глядя на затаившегося человека взлетел в воздух, преодолел одним махом несколько метров по воздуху и неожиданно плавно приземлился среди кустов!
      Потом прыгнул во второй раз, в третий и почти неслышно исчез в чаще ольховника, не сбросившего ещё листьев...
      Андрей дрожа, напряжённо выдохнул воздух и сделал несколько шагов в ту сторону, где только что стоял дикий зверь распалённый жаждой сладострастия и соперничества, красивый яростью многократного победителя изюбриных схваток...
      На дороге остались глубокие, необычайно крупные следы аккуратных копыт...
      Словно после глубокого сна Андрей протёр глаза, огляделся, увидел высокое золотое солнце в синем безоблачном небе, яркие краски тайги и осинку на обочине, на которой, налетевший вдруг порыв ветра, зашевелили, заиграл жёлто - красными, похожими на тонкие монетки, листьями...
      Из леса навстречу ему вышел Гена и вслед за ним Максим с Валерой.
      Валера, впервые видевший гонного оленя, да ещё так близко, с восторгом заговорил
      - Вот это зверюга! Какая громадина! Я только сейчас, увидев понял почему охотники называют самца - оленя быком. Ведь это действительно громадина, килограммов в триста весом. У меня поджилки затряслись, когда он вдруг остановился на виду и зарыкал как лев, хрипло и гневно...
      Андрей в ответ кивал головой, но молчал и смотрел куда - то вдаль, переживая раз за разом виденное, оставшееся теперь в памяти, помогающей воображению восстановить картинки только что произошедшего.
      Гена, изредка взглядывал на притихшего и молчаливого брата, с уважением думал, что Андрей нисколько не утратил за годы своего далёкого отсутствия ни охотничьего азарта, ни умения заражать своим настроением близких и мало знакомых людей...
      Максим, наконец, тоже проговорил: - Да, это был самый большой бык, которого я когда-нибудь видел в лесу. Это настоящий король здешних мест! Думаю, что его, все остальные быки в здешней тайге боятся...
      
      ... Назад возвращались неторопясь, обсуждая детали увиденного и услышанного...
      Андрей шёл последним, смотрел по сторонам и в одном месте остановился, разглядывая, на верхушке молодой кедрушки, сдвоенные, серо - коричневые шишки, хорошо заметные на яркой зелени пушистой хвои...
      Вдруг, откуда - то снизу, на берёзу, уже сбросившую листву, вспрыгнула проворная белочка с чёрной мордочкой, длинными ушками с тёмно - коричневыми кисточками на них, и блестящими бусинками глаз, насторожённо рассматривающих неподвижное двуногое животное, в защитного цвета куртке.
      Андрей, мягко двигаясь, осторожно подобрался к деревцу и стукнул по стволу ногой.
      Белочка, сердито цокая, пулей влетела к вершине, проворно пробежала по тонкой веточке, перескочила на соседнее дерево, потом на следующее и там спряталась, замерла в чаще переплетений веток, веточек, хвои и листьев...
      Тут же, на обочину заросшей дороги, прилетела стайка синичек и рассевшись на тоненьких веточках берёзок, засвистели радостно и торопливо.
      Андрей остановился, разглядывая крошечных пичужек, а потом сам засвистел, подражая пенью синичек...
      Когда они возвратились на бивак, осенний яркий день разгулялся вовсю и от утренней прохлады не осталось и следа.
      Раздевшись до футболок, не спеша, приготовили завтрак и сидя в машине, вспоминая насторожённое, прохладно - ясное утро, поели и выпили по рюмочке водки за удачную поездку и за хорошую добычу, которая после всего увиденного, только добавила настроения.
      Потом, взяв полиэтиленовые мешки, сходили по дороге, за ручей, к тому месту, где Максим вчера добыл оленуху. Оно лежало завернутое в шкуру, и когда мясо распределили по мешкам, оказалось, что каждый будет нести килограммов по двадцать. Гена, раскладывая мясо, вспомнил один случай...
      - Андрей! А ты помнишь, как мы твоего первого лося выносили из тайги, с
      места, которое находилось километрах в пятнадцати от дороги? Я тогда чуть не надорвался, хотя был молод и силён, как никогда. Я ведь тогда был тренирован и собирался мастера спорта делать по лыжам...
      Андрей заулыбался - Конечно, помню! Мы тогда с тобой ещё ночью, с дороги по звёздам заходили и попали точно к спрятанному мясу...
      Он тем походом гордился.
      Ведь за одну ночь не только дошли, но и вынесли тяжеленные, килограммов по сорок рюкзаки.
      И всё это по прямой, через лес, по глухой тайге изрезанной падями, распадками и болотами...
      "Да, тогда мы были молоды и сильны как звери. И впереди расстилалась целая жизнь, а охота, походы по тайге украшали это будущее, наравне с красивыми девушками и спортивными успехами... Ах, как давно это было!"
      Андрей молча, невольно покачал головой и вздохнул.
      Возвратились на стоянку идя друг за другом и поглядывая вдоль дороги, как - бы посторонних не было. Андрей как обычно замыкал шествие, часто поправлял на плечах рюкзак и переходя через ручей, поскользнулся и чуть не упал...
      - Эх, "где мои семнадцать лет..." - тихонько пропел он и вытерев пот со лба,
      двинулся догонять товарищей...
      Принесённое мясо, спрятали неподалёку от машины в лесу, и стали собираться уезжать: сняли палатки и полиэтилен, прикрывавший их сверху, переоделись в цивильную одежду, ещё раз попили чаю сидя на солнышке у потухающего костра, слушая шум хвойных и лиственных вершин, то затихающий, то "разгорающийся" под порывами тёплого ветра, приносящего из тайги запахи осени.
      Перед самым отъездом, перенесли мясо в машину и уложили под собранное и упакованное в мешки и мешочки, лесное снаряжение.
      Андрею уезжать отсюда не хотелось и в последний раз попивая чай, он смотрел по сторонам, вглядывался в дальние, синеющие горизонты ярко расцвеченной тайги и думал, что именно такую красоту он часто представлял себе там, в Англии, когда лежал на кровати и медленно засыпал, проваливаясь в тягучую, сладкую дрёму.
      "Англия страна замечательная - с грустью думал он - но уж очень "домашняя", обжитая, приспособленная под нужды городского человека. Там и природных лесов совсем не осталось, да и хищников всех извели ещё лет четыреста - пятьсот назад. А какой - же лес без волков и медведей?
      - Там тоже есть и реки и ручьи, но воду из них никто не пьёт, даже при сильной жажде, а добыть оленя в лесу могут только знатные аристократы или богачи, у кого денег и страсти на добычу зверя хватает. Там ведь даже костров нельзя разводить в лесу...
      А что за ночёвка без горячего чайку и кострового пахучего дымка, без яркой игры языков пламени в огне..."
      Его раздумья, прервала шутливая Генина команда: - По машинам!
      Андрей влез в микроавтобус последним и молчал почти всю дорогу, вспоминая многочисленные прошлые походы в тайгу, и сожалея, что сегодня такие "праздники" бывают слишком редко...
      "В рощах далёких олени трубят - вспомнил и процитировал он про себя, чьи - то стихи.
      - Лето проходит, осень приходит, жизнь уходит..."
      Андрей смотрел вокруг, запоминал яркость солнечного, золотого дня, синее небо над таёжными просторами, зелено - золотистую тайгу и уговаривал себя не переживать и надеяться на лучшее...
      
      ... Лёжа в чаще прохладного ельника, олень - рогач, услышал шум мотора, проезжающей где - то далеко, на вершине водораздела, машины, открыл глаза, потянул ноздрями теплый предвечерний воздух погожего денька, убедился, что опасных запахов нет и огляделся.
      Неподалёку, в зарослях пожухлого высокого папоротника, лежали три его матки, а четвёртая - молодая, стояла в березняке и кормилась, изредка поднимая голову и оглядываясь на своего "повелителя".
      
      ...Солнце уже опускалось к лесистому горизонту, когда бык в два приёма поднялся - вначале на мощные задние ноги, потом на передние, потянулся подаваясь вперёд, растягивая большое мускулистое тело и высоко поднимая красивую рогатую голову.
      Потом выровнялся, зевнул, приоткрыв большую пасть, понюхал струйки воздуха, стекающего сверху, с нагретого за день хребтика и медленно шагая, начал спускаться по правому борту широкой долины, заросшей кустарником и редким сосняком, к ручью, на дне долины...
      Матки послушно последовали за ним. Но Молодая, задержалась на какое - то время и это привело рогача в волнение. Он резко развернулся на задних ногах, тяжёлой рысью приблизился к зазевавшейся молодой, обогнул её по дуге и сердито мыкнул, мотая тяжёлой, рогатой головой.
      Оленуха, опасаясь чувствительного удара рогами повелителя в бок, с места перешла в галоп и мгновение спустя, догнала своих товарок, спокойно идущих впереди...
      Бык, широко шагая, вновь выдвинулся вперёд и спустившись ещё на полкилометра вниз пади, вошёл в болото, посередине которого, протекал неширокий, но глубокий ручей...
      Войдя в небольшую заводь почти по колено, олень наклонил рогатую голову и шумно вдыхая и выдыхая воздух через большие ноздри на чёрно - блестящей оконечности морды, долго и с удовольствием пил.
      Матки делали то же, чуть поодаль от быка...
      Напившись, он поднял голову и долго стоял неподвижно, слушая шумы деревьев и журчание воды на небольшом перекате, чуть ниже по течению. С его морды, в текучую воду падали крупные капли...
      Постояв так какое - то время, олень, вдруг лёг в ручей и стал двигать передними ногами в воде, словно пытался плыть, охлаждая разгорячённую плоть...
      Насладившись этой холодной ванной, бык вскочил на ноги, встряхнул мощными, крупными мышцами массивного крупа, разбрызгал вокруг капли воды со шкуры и напрямик, через густой ивняк выбрался из ручья...
      После водопоя и купания, стадо оленя - рогача, перешло болотистую долину, и принялось подниматься на крутой противоположный склон, с выступающими кое - где из травянистой, кустарниковой чащи, каменными спинами гранитных скал - останцев.
      Сумерки, не торопясь опускались в долину постепенно покрывая прохладной тенью, небольшие продольные распадки.
      Вскоре, солнце спустилось за поросший крупно-ствольным лесом гребень, отделяющий одну падь от другой.
      Присматривая за матками, бык зигзагами поднялся по крутизне подъема почти на гривку, и тут, уловив резкий запах незнакомого быка - оленя, остановился, опустил голову к земле и принюхался.
      Это был, незнакомый бык - соперник и наш герой - Хозяин этих мест, взволновался, напрягся и перейдя на рысь, поднялся на заросшую молодым осинником, седловину.
      Тут, он натолкнулся на "мочевую" точку, где незваный Пришелец останавливался, бодал, драл рогами одиноко стоящую в зарослях папоротника сосёнку, срывая с неё пахучую, влажно - смолистую кору и обламывая хрупкие ветки.
      Внизу, в земле, Пришелец выкопал круглую яму, копытами выбив это углубление, а потом туда помочился - сделал метку.
      Владетелю этих мест, метка очень многое рассказала...
      Пришелец был уже вполне зрелым быком, потерявшим свою единственную матку вчера вечером после выстрела Максима и потому, в поисках новой "наложницы" - подруги, перешел лесную гриву, отделяющую одну падь от другой, нарушил границу владений Хозяина...
      Наш бык - Хозяин этой долины, - разъярился. Шерсть на его загривке поднялась дыбом и он, задрав голову с мощными рогами, открыл пасть и заревел, призывая наглого Пришельца сразиться.
      Проревев несколько раз, он помочился на мочевую метку "наглеца" и несколько раз помотал головой, тренируя свой излюбленный удар рогами снизу вверх, а потом резко в сторону, от которого шеи его противников изгибались, и мышцы и позвонки трещали от непереносимого напряжения...
      В это время, на противоположном краю лесной опушки, на гривке, появился, замелькал в кустах коричневым, нахальный чужак.
      Заметив его, Хозяин резко перешёл на галоп и в несколько секунд преодолел расстояние, разделяющее их...
      Остановившись на открытом месте, Хозяин ещё раз проревел свой вызов: его голос охрип от охватившей ярости и вместо плавного подъема мелодии от верхов к низам, из разгорячённого, опухшего от возбуждения и похоти глотки, раздалось рокочущее рыканье, повторённое несколько раз с откровенной угрозой.
      Пришелец услышав этот ужасный рык вздрогнул, выскочил на край поляны, остановился на месте и даже попятился...
      На его рогах висела коричневая "копна" вырванного из земли сухого папоротника, от которой он в суете приготовлений к бою, забыл избавиться.
      И в это время, Хозяин на рысях, бросился на него и Пришелец, едва успел увернуться, отскочить, минуя тяжёлый лобовой удар - таран...
      Затормозив всеми четырьмя копытами, глубоко вспахавшими землю, Хозяин развернулся и наклонив тяжёлые рога, выкатив налитые кровью яростного гнева глаза, бросился на испуганного соперника.
      Раздался сухой, громкий треск столкнувшихся рогов!
      Пришелец, упершись в землю копытами изо всех сил, попытался сопротивляться напору Хозяина, но был мгновенно отброшен на несколько метров назад. От резкого удара, застрявший в его рогах папоротник упал на траву и Пришелец, осознав опасность дальнейшей схватки, отскочил вбок, крутнулся на месте и помчался прочь от непобедимого оленя - рогача, Короля местной тайги...
      Хозяин некоторое время, тяжело скакал за убегающим соперником, пугая того коротким злобным мыканьем - рявканьем, потом постепенно перейдя на шаг остановился, подняв голову победоносно осмотрелся и заметив своих покорно пасущихся маток нисколько не взволнованных произошедшей схваткой, ударил копытом правой ноги по земле, выбив клок травы и кореньев, а потом снизу вверх поднимая рогатую голову, заревел - зарычал басом, рассказывая всему свету о своей очередной победе...
      ... Уже в полной темноте, чуть успокоившись, бык - Хозяин, несколько раз проревел на всю округу и вслушиваясь в отголоски эха, ответа не услышал... Потом, стадо долго кормилось на противоположной стороне гривы, в покинутых побеждённым Пришельцем, владениях.
      Хозяин, после очередного победного боя, завладел новой территорией, увеличив свои владения...
      А около полуночи, когда рогатая луна взошла на мерцающий звёздной пылью прохладный небосвод, Хозяин, поднявшись к каменистым останцам на гребне лесного мыса, выступающего над долиной, лёг в высокую траву и поворочавшись и прослушав окружающую заснувшую, ночную тайгу, задремал прикрыв глаза и изредка утробно рыкая, видя во сне очередной бой с оленем - соперником...
      
      ... Переехав тряское болото по полусгнившей стлани, Генина машина заспешила по ровной грунтовой дороге к Голоустнинскому шоссе, потом свернула налево и чуть поднявшись на перевал, помчалась по золотеющей осенней тайге в сторону города...
      
      ... Андрей, грустный сидел на своём сиденье у окна и вглядывался, в мелькающие за окном широкие долины и крутые, заросшие лиственничником, вершины....
      Он думал о том, что поездка была по настоящему удачной, не только потому, что удалось добыть вкусного, питательного мяса, но главное, потому, что он вспомнил свои былые походы и смог хотя бы на время, вернуться в те далёкие годы, когда тайга была для него родным домом, а вместе местом, где он чувствовал себя своим человеком.
      "Значит, есть ещё порох в пороховницах - думал он, едва заметно улыбаясь. - Значит, я ещё могу радоваться жизни и свободе, как тогда, несколько десятилетий напряжённой жизни, тому назад...
      Значит, ещё не всё потеряно и есть ещё время и для радости и для переживаний...
      А это значит, что старость подождёт, пока я сам не соглашусь с её предложениями затихнуть и погрузиться в обывательскую жизнь..."
      В одном месте, на гребне водораздельного хребта, сквозь золотой цвет осени, зазеленели густые кедрачи и Гена рассказал, что там, наверху, несколько лет назад они с Максимом "били" кедровый орех и за неделю, набили по мешку, каждый...
      - Осень тогда, была поздняя и сухая и шишки, в молодых кедрачах, висели на ветках, коричнево - серебристыми гирляндами. Казалось, что вершинки кедров, какой - то замысловатый художник раскрасил мягкой акварелькой в медовые оттенки...
      Гена чуть притормозил, объехал подсохшую лужу, и вновь нажал на газ...
      - Мы тогда, вкусные, ароматные орешки, добытые мною по осени, всей
      семьёй щелкали всю зиму...
      Андрей рассеяно слушал разговоры о сборе кедровых орехов и о урожайных и неурожайных годах в окрестной тайге...
      Он думал о том, что скоро надо уезжать отсюда, прощаться с родными и близкими, в последний раз видеть эти необъятные просторы тайги, в которой когда - то, как казалось совсем недавно, бывал не гостем, а хозяином и где он, не один раз бывал счастлив ощущением силы и здоровья, сознанием драгоценной внутренней свободы, когда любые невзгоды и физические перегрузки воспринимались, как дело обычное, как плата, ответственность за состояние свободного человека, живущего в свободной природе...
      Глядя через окно на пробегающую мимо тайгу, он с грустью думал, что скоро улетит в Англию, где начнётся размеренная жизнь: работа, дом, Рождество, Пасха - всё как обычно, привычно, по одному и тому же маршруту. Всё чистенькое благоустроенное и даже красивое. Но нет ощущения свободы и потому скучно и даже, временами бессмысленно...
      Когда подъезжали к городу, Андрей уже успокоился, уговорил себя не волноваться и повторял про себя очередные, пришедшие в голову, по случаю, стихи: "Я научился понемногу, шагать со всеми рядом, в ногу. По пустякам не волноваться и правилам повиноваться..."
      
      
      
      Остальные произведения автора можно посмотреть на сайте: www.russian-albion.com
      или на страницах журнала "Что есть Истина?": www.Istina.russian-albion.com
      Писать на почту: russianalbion@narod.ru или info@russian-albion
      
      
      
      
       21. 11. 2005. Лондон. Владимир Кабаков
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       Зимняя охота.
      
      
      Зима к январю развернулась во всю ширь. Ударили морозы. Нападало много снега. В низких болотинках, в узких крутых распадках снегу легло до семидесяти сантиметров. Лес притих и насторожился...
      
      ...Над заснеженной тайгой вставало обычное зимнее утро. Мороз ещё вчера, к вечеру, чуть сбавил и на ветках кустарников образовался белый иней, кристалликами льда осевший на подсохшей коре и остатках сухих листьев на ветках.
      ... Молодой лось, лежащий в густом, серо - зеленоватом, молодом осиновом подросте, поднял голову, осмотрелся и прислушался.
      ... Тёмный горизонт, на востоке прорезала сине - серая полоска зари и чувствуя, что ночь заканчивается, зверь не торопясь поднялся на длинные, нескладные ноги и огляделся с высоты своего немалого роста.
      Понюхав воздух подвижными губчато-чёрными ноздрями, он сделал первые несколько шагов и вновь прослушал округу - всё было спокойно и молодой зверь, привычными переходами тронулся в сторону крутого, засыпанного снегом по брюхо склона, за которым и было то, заветное, место.
      Вокруг, пахло оттепелью и потому, он решил перейти на соседний кормовой участок рядом с небольшим курумником, подле которого было намного просторнее и виднее, чем в обычной тайге...
      Шёл зверь не спеша, часто останавливаясь и прислушиваясь. Совсем недавно в округе появились волки и однажды, лось уже убегал от них в долину соседней речки. Волки гнались за ним несколько километров и только в заснеженном сивере отстали и свернули в другую сторону, в сосняки, в которых снегу было поменьше.
      Тогда, лось жил в незнакомом лесу почти две недели, а потом возвратился в обычные места обитания, где он знал уже каждую большую кочку в болоте, каждое приметное дерево в лесу и ночью без труда находил нужное ему направление и место...
      Тайга кругом постепенно просыпалась от долгого ночного ожидания света. Снег укрывал всё белым пушистым "одеялом", и потому, даже рассветные сумерки позволяли видеть ясно и отчётливо на белом фоне, любое движение.
      На наледи, где уже несколько недель лежали останки задавленного и съеденного волками оленя, мелькнула тёмная тень пушистого соболюшки, который наведывался сюда каждую ночь, подъедая остатки волчьего пиршества.
      ... Переходя наледь в самом широком её месте, лось, с оглушительным треском провалился под лёд левой задней ногой, напрягшись скакнул вперёд, прошёл несколько шагов рысью и убедившись, что по краям, наледь значительно толще и без пустот, вновь перешёл на спокойный шаг...
      На крутой, заросший мелколесьем склон, зверь поднимался зигзагами, иногда останавливаясь и объедая ветки у молодых осинок. Он сламывал их, зажав между большими плоскими зубами, а потом, двинув головой отрывал от ствола, с помощью языка направлял корм в рот и ворочая нижней челюстью как жерновом, перемалывал, а проглотив, тянулся за новой...
      Чем выше он поднимался из долины, тем шире открывались ещё сумеречные горизонты - стали видны длинные изломы лесистой гривы водораздельного хребта. На белоснежном фоне, они чернели неровной щетино-обмороженного, застывшего в неподвижности леса, с гладкими снежными полянами, проглядывающими сквозь беспорядочную графику переплетения чёрных веток, ближних кустарников...
      Постепенно, на востоке открылась глубокая широкая долина реки, вдоль которой, из - за низкого здесь горизонта, как всегда неожиданно, брызнуло алыми лучами восходящее солнце...
      Мороз, несмотря на оттепель, на рассвете был изрядным и черная жесткая шерсть на шее лося, покрылась белым налётом инея, образовавшимся от тёплого дыхания, вырывающегося струйками из подвижных ноздрей...
      Перевалив гребень, войдя в смешанную, елово-сосново-березовую тайгу, молодой лось - бык с небольшими, трёх отростковыми рожками, чуть спустился в небольшой распадок и северной стороной гривы, степенно дошагал до начинавшегося под вершинными скалками, курумника.
      Он переставлял длинные сероватые ноги, покрытые короткой, жёсткой шерстью, сгибая их в суставах, как ножки циркуля, а потом, прямо вставлял в снег, словно точки расставлял.
      Следы оставались за ним неровной цепочкой снежных вмятин, отделённых одна от другой почти метровыми расстояниями...
       Войдя в частый, светлый молодой осинник и постояв какое - то время, прослушивая округу, лось со вздохом лёг не оттаптываясь и положив голову на белый мягкий свежевыпавший снег, закрыв глаза задремал, слушая, как потрескивала кора на промёрзших берёзовых стволах, в холодной низине ближнего, узкого распадка.
      Ярко-красное на рассвете, солнце, поднимаясь выше над горизонтом поменяло цвет диска на дымно - золотистый; синеватый в тени распадков снег под его лучами заблестел, заискрился изумрудными огоньками, создавая невиданную картину драгоценного природного великолепия...
      Лось дремал особенно крепко и спокойно, однако заслышал шевеление внизу долинки, лёгкое поскрипывание промороженного снега, поднял голову осмотрелся и увидел далеко под собой, на неширокой промёрзшей до дна, ручьевой наледи, коричневого оленя - самца, с серыми пяти-отростковыми рогами, переходящего болотистую долинку поперёк.
      Лось, на всякий случай, понюхал воздух и не уловив ничего опасного для себя, вновь положил голову на снег и прикрыл крупные, темно - блестящие глаза веками с длинными, заиндевелыми ресницами...
      С его лёжки, во все стороны открывался хороший вид, а место в котором он лежал, было окружено с трёх сторон, засыпанным снегом курумником, по которому к зверю было трудно подойти неслышно и незаметно. С четвертой стороны, серой стеной стоял чащевитый осинник, и ближние подходы к нему тоже хорошо просматривались...
      
      ... Большой город, как обычно зимой, просыпался медленно. Вначале в отдельных окнах больших тёмных домов загорелись редкие желтоватые электрические огни, потом по чёрным, кое - где обледенелым лентам асфальтированных дорог, побежали, ворча и фыркая моторами, проснувшиеся автомобили...
      На тротуарах, засыпанных сверху белой утренней порошей, зашуршали, зашелестели шаги первых прохожих, торопящихся на работы...
      Постепенно, на остановках начали скапливаться невыспавшиеся, подрагивающие от утреннего озноба люди, прошло несколько первых, промороженных за ночь троллейбусов, а потом появились и легковые авто, спешащие в сторону рабочих окраин.
      Из пригородов, в свою очередь, устремились в центр города служащие ...
      Когда над широкими белыми просторами замерзшего и покрытого снегом водохранилища, скользнули алые лучи восходящего на востоке солнца, город уже шумел и шевелился обычной суетой рабочего дня...
      К полудню, к обеду, суета чуть увеличилась, чтобы через час вновь успокоится до вечернего разъезда по домам. Зимний день был холоден, сер и неуютен. И казалось, не успев начаться заканчивался, вновь погружаясь в тяжёлую, озябшую дремоту...
      
      ...Гена завёл свой микро - автобус, мельком глянул в зеркало бокового вида, включил заднюю передачу, чуть отъехал назад, разворачиваясь, потом, вновь переключившись, нажал на газ и быстро выехал со двора. Вскоре, свернув в промежуток между домами, попал на магистральную улицу.
      Его сын Максим, сидел справа, на переднем пассажирском сиденье и сквозь начинающие оттаивать окна автомобиля, посмотрел направо и кивнул головой. Гена боковым зрением увидел этот кивок, прибавил скорость, вливаясь в оживлённое, но осторожное движение автомашин, по заледенелой автостраде...
      Заехали за Федей, который ждал их уже с полудня, и начинал волноваться.
      Всё его охотничье снаряжение было давно уложено в рюкзак и в полиэтиленовые мешки, а он, в нервном ожидании смотрел очередной русский бесконечный детектив с симпатичными и незлыми оперативниками, больше похожими на учителей младших классов; грудастой красавицей, заместителем прокурора, которая ненавязчиво ими распоряжалась.
      Трупы и убийства происходили где - то за кадром и потому, оставалось любоваться хорошо окрашенными длинными и пышными волосами прокурорши и её большими карими глазами...
      Сам Федя был подполковником милиции в отставке, но со своим круглым, веснушчатым лицом, с редкими рыжеватыми волосами на голове, не вписывался в телевизионные героические каноны и больше был похож на пожилого, хорошо сохранившегося дворника...
      Тем не менее, он окончил два института и сделал приличную карьеру, дослужившись до начальника отдела. По работе ему пришлось увидеть не один десяток трупов и потому, он неосознанно благодарил создателей фильма за невольную деликатность...
      Наконец во дворе посигналил Генин микроавтобус и Федя стал торопясь одеваться и обуваться в лесную одёжку...
      С кряхтеньем, влезая в машину, он спросил: - Вы чего - то сегодня долго? - но не получив ответа, поудобней устроился и стал смотреть в окно, ощущая внутри возникновение блаженного чувство освобождения на ближайшие дни от унылого и однообразного пенсионного быта...
      А то, что Гена иногда бывал груб - так он к этому привык за долгие годы приятельства, ещё со времён совместных тренировок и соревнований - они оба в молодые годы были конькобежцами...
      Между тем, машина миновала пригороды, выехала на безлюдное шоссе и понеслась вперед, освещая на поворотах молчаливо - таинственный, запорошённый снегом сосновый лес, подступающий к дороге слева, тогда как справа простиралась широкая заболоченная, заросшая кустарником и редким березняком, речная долина...
      Изредка, то слева, то справа, из темноты возникали яркие холодные электрические огоньки небольших деревушек и дачных посёлков, разбросанных вдоль дороги, в бесконечно дремучей тайге, начинающейся сразу за городом... Огоньки неожиданно возникали впереди и сбоку, а потом, пробежав перед окнами машины, так же неожиданно, тонули в темноте наступившего, долгого морозного вечера, позади...
      Поднявшись на перевал, привычно тормознули, вышли из машины, громко хлопая в ранней ночной тишине, дверцами. При свете лампочки в кабине, разлили водочку по пластмассовым стаканчикам, чокнулись и под ироническое Генино: - Будем! -выпили и после, крякая, вытирая губы ладонями, закусили бутербродами с колбасой.
      Черное небо над головами, светилось холодной серебряной россыпью звезд и звёздочек. Созвездие Большой Медведицы, выделялось яркостью и висело низко над горизонтом, показывая, что длинная зимняя ночь только началась...
      В деревню Черемшанку, приехали часам к восьми вечера.
      Осторожно переехав заснеженную речку по полуразваленному мосту, подъехали к деревянному, с светящимися окнами домику, стоявшему на длинной широкой улице протянувшейся вдоль речки.
      Услышав гул мотора и хлопанье дверок, из дома вышел хозяин, включил свет над крыльцом и после приветственных рукопожатий, пригласил приехавших внутрь.
      В домике был накрыт стол - хозяева, отец и сын, тоже только сегодня приехавшие, в тепле натопленного большой печкой пространства, собирались ужинать.
      После следующих крепких рукопожатий, вошедшие, щурясь от яркого электрического света сняли куртки, тяжёлые башмаки и оставшись в носках, уселись за стол уставленный вкусными закусками, потирая руки и оглядывая после-праздничное, продуктовое изобилие...
      Тут были и ярко - красные, круглые маринованные помидоры, солёные зеленовато - желтые пупырчатые огурчики с чесноком и стеблями укропа, солёное сало нарезанное тонкими ломтиками. копченая колбаса с белыми вкраплениями жира на темно - коричневом фоне, куриные ножки на большой ещё дымящейся жаром сковороде, ржаной круглый хлеб, толстыми ломтями лежащий в плетённой соломенной хлебнице.
      От большой, покрашенной белой известью печки, веяло теплом и уютом...
      Как обычно, в начале застолья, произошла небольшая заминка, прервав которую, хозяин - пилот аэрофлота на пенсии, поднял свою рюмку и провозгласил тост: - За прошедший новый Год, за здоровье и удачу!
      Все дружно чокнулись, позванивая рюмками выпили и принялись закусывать маринованными маслятами, застывшими в прозрачном, тягучем желе, и нарезанной мелкими жирными ломтиками солёной селёдочкой с луком, залитой желтоватым подсолнечным маслом...
      Незаметно возник общий разговор и бывший пилот Аэрофлота, вдруг вспомнил, как однажды, в канун Нового Года, когда он был ещё вторым пилотом, их самолёт с пассажирами на борту, садился на занесённое глубоким снегом поле аэродрома, на брюхо.
      Пассажиры были в приподнятом настроении, особенно те, кого дома ожидал праздничный стол. Никто из них, конечно, не знал, что у самолёта не выпускается левое шасси, и конечно никто не заметил нервозности бортпроводниц, которые особенно тщательно проверяли привязные ремни...
      Тогда всё обошлось благополучно, но командир корабля первым выскочил из кабины через аварийный люк, за что и был впоследствии разжалован и выгнан из авиации, правда вполне вежливо и без скандала...
      Следующую рюмку выпили в память об умершем три года назад, в тайге, на охоте, соседе и друге, Александре Владимировиче.
      Гена опрокинув рюмку в рот одним глотком, не торопясь закусил и вздыхая, вспомнил смерть старого охотника:
      - Александр Владимирович, земля ему будет пухом, умер счастливым человеком. Он, конечно, ждал смерти, потому что врачи его предупредили - любая нагрузка может его убить. Но он не хотел примириться с вынужденной неподвижностью и посмеиваясь говорил, что прогулки по лесу инфарктникам даже очень полезны...
      Гена отщипнул корочку от куска хлеба, пожевал её и после небольшой паузы продолжил.
      - Вот он и умер в хорошем настроении, в красивом месте, в радости, потому что в тот день мы добыли справного боевого изюбря.
       - Александр Владимирович был охотник и потому радовался удаче ...
      А потом он умер, по существу за несколько секунд... Упал, потерял сознание и перестал дышать - больное сердце остановилось...
      Разлили молча по третьей. Не чокаясь, выпили и стали, есть праздничные разносолы...
      Встали из - за стола в десять часов вечера и несмотря на уговоры хозяина переночевать в доме, решили ехать в тайгу, в зимовье и там уже располагаться на ночлег...
      Поблагодарив хозяина и сына за гостеприимство, охотники, попрощавшись с ними вышли к машине, постояли, посмотрели на холодно - тёмное, звёздное небо, потом расселись по местам и тронулись вдоль молчаливой, с чёрными силуэтами домов с обеих сторон улице, в направлении выезда из деревни.
      Опять переехали полу-разломанный мост, прокатились мимо заснеженных покосов и въехав в тайгу, переваливаясь с боку на бок на ухабах покатили по разбитой лесовозами дороге, вдоль светлеющего в глубоком снегу, под ярким светом фар, заметённому старому следу вездехода - грузовика.
      Машина, урча мотором, медленно "брела" по занесённой колее, и любая попытка вырулить на "не затоптанный" снег оканчивалась неудачей - борта промёрзшей колеи не давали микроавтобусу съехать на обочину - приходилось преодолевать упорное сопротивление подмёрзшей корки льдистого наста...
      Несколько, микроавтобус, раз буксуя и дрожа от напряжения останавливался и Гена резко переключаясь, отъезжал чуть назад, а потом разогнавшись, брал неожиданное препятствие "приступом".
      Выкручивая "баранку" то вправо, то влево, он напряжённо вглядывался вперёд, высматривая более надёжные для проезда, места...
      Наконец глубоко промёрзший, жёсткий след грузовика закончился, и микроавтобус стал подобно буксиру, не быстро, но ровно, преодолевать снежную целину и расслабившись, Гена заговорил:
      - Я помню, как однажды, перед Новым Годом, мы ехали на "Уазике", на берлогу, в окрестностях ангарского водохранилища. Тогда был сильнейший мороз и мы, переезжая речку, вдруг провалились в глубокую промоину задними колёсами.
      Кое - как выбравшись из машины на берег, мы обсуждали возможности вызволения Уазика. До берлоги надо было проехать ещё несколько километров...
      Над промоиной поднимался морозный пар, и тайга стояла вокруг в угрожающем, холодном безмолвии...
      - Мы продрогли в течении нескольких минут, но успели подрубить лёд под задними колёсами машины, и размотав лебёдку, которой, к нашему счастью была оборудована машина, зацепили её за ствол толстой упавшей на берегу берёзы и включив мотор, в натяг, по чуть - чуть стронулись с места...
      - Все пытались помогать Уазику, подталкивая его с боков и общими усилиями машина, наконец выбралась на берег...
      - Ну а берлога как? - спросил после долгой паузы Федя, который ещё ни разу не был на медвежьих охотах.
      Гена заулыбался и ответил: - Ну, тогда, мы добыли справного медведишку, на котором было жиру, толщиной с ладонь. Я всю зиму жарил себе медвежьи отбивные. Вкус - исключительный, а если ещё рюмочкой водки сопроводить, для повышенного пищеварения, то...
      Он не договорил фразу и тихонько рассмеялся...
      За окнами, в свете фар, проплывала ночная насторожённая, холодная тайга, заваленная сугробами промёрзшего снега...
      Вскоре выехали на болотину, на бывшие колхозные покосы, ограниченные по сторонам частыми зарослями тальника.
      - Тут совсем недалеко - прокомментировал Гена. Он хорошо знал эти места и потому расслабился - самоё плохое было уже позади...
      Радуясь удачному заезду к зимовью, он неожиданно продолжил свой рассказ:
       - Я в тот раз, впервые, несколько раз варил холодец из медвежьих лап. Вот это деликатес! Я из книжек знал, что самое вкусное в медведе - это медвежьи лапы, знал, что в Китае лапы продают, чуть ли не на вес серебра.
      Но когда сам попробовал холодец, тогда понял, что это действительно редкая вкуснятина.
      Вкус такого холодца совершенно изумительный - тонкий, нежный, питательный и видимо очень полезный, если не прямо лечебный. Ведь медведи часто питаются на лугах и полянах замечательными корешками и потому их мясо вообще целебное...
      Гена прервался, выезжая на широкую поляну, разворачиваясь сделал большой круг, затормозил, остановился и включив внутренний свет в салоне автобусика, произнёс: - Ну, вот и приехали!
      Охотники, хлопая дверцами вышли из машины покряхтывая и разминая ноги после долгого сидения.
      Стояла глухая ночная пора и снег в свете фар был неестественно бел и непорочен, а чёрное небо светилось звёздами, а в серединке небосвода был виден Млечный Путь, протянувшийся от края до края...
      Гена привычно скомандовал: - Предлагаю сегодня подняться в зимовье с минимумом вещей, а завтра с утра, прийти и забрать всё остальное...
      Никто не возразил и потому, собрав лёгкие рюкзаки, охотники, оставив позади себя одинокую, остывающую от перегрева, потрескивающую металлом машину, цепочкой тронулись к зимовью.
       Пройдя немного по снежной луговине, поднялись на склон примыкающий к речной долине и, шагая след в след по сорока сантиметровому снегу, свернули по диагонали, в сторону темнеющего впереди распадка, заросшего редким молодым ельником...
      Зимовье встретило охотников сонным молчанием и промёрзшими стенами. Пока Гена разводил огонь в печке, Максим и Федя, очистив от снега, осенью заготовленную поленницу дров, развели костёр снаружи.
      Яркое пламя, отбрасывая лёгкие тени на окружающие зимовье деревья застывшие в снежной дрёме, осветило, оживило белые пространства вокруг.
      Взяв из зимовья большие закопчённые котелки, набив их снегом, подвесили над огнём, решив не варить кашу перед сном, а ограничится чаем с бутербродами.
      Из зимовья, через печную трубу, вскоре повалил серый дым, вперемежку с яркими искрами и раздались потрескивания и гул сильного пламени.
      Костёр тоже быстро разгорелся, конус огня, мелькая языками жёлто - алого пламени высоко поднялся над землёй и через десять минут, снег в котелках растаял и шипя, касаясь раскалённых краёв, закипела вода.
      В это время в зимовье, Гена, пока напарники занимались костром, зажёг свечу, стоявшую в пустой консервной банке на подоконнике, соорудил на столе в зимовье подручные закуски: варёную лосятину, оставшуюся ещё от прежних охот, прихваченное из домашнего холодильника соленое белое, с розовыми мясными прослойками свиное сало, репчатый лук нарезанный длинными дольками, ароматный пшеничный хлеб...
      Вдобавок, он выставил бутылочку водки и поставил каждому по пузатой пластмассовой кружке...
      Через полчаса Гена с сыном и Федя, уже сидели на нарах вокруг стола и закусывали выпитую, обжигающе холодную водочку. Максим, молчавший всю дорогу, не удержался и проговорил. - Как здесь хорошо! И главное, что завтра в больницу, на службу не надо идти и можно хорошенько выспаться...
      Похрустывая дольками лука, прожёвывая вкусные закуски, все понимающе закивали головами...
      Спать улеглись где - то около двух часов ночи. К этому времени, в зимовье стало жарко и непонятно откуда появившаяся мышка, зашуршал полиэтиленовым пакетом, оставленным под столом...
      Гена с Максимом заснули почти мгновенно, а Федя долго ворочался, искал удобную позу, то сбрасывал с себя куртку, то вновь ею укрывался. Он представил себе, как дома в это время, лёжа в широкой двуспальной кровати, рядом с супругой, при свете ночника, обычно дочитывал очередной детектив и потом, удобно завернувшись в тонкое одеяло, медленно засыпал, вспоминая очередную серию увиденного накануне, фильма "про милицию".
      А здесь было темно и тесно, тревожные отсветы из печного поддувала мелькали лёгкими тенями по земляному полу и в углу, упорно скреблась невидимая мышка...
      Через время, Федя и сам не заметил, как заснул.
      Часа через три, он проснулся от холода пробиравшегося к телу через щели, в лежащем сверху ватнике. Гена и Максим, закутавшись с головой, спали, чуть посапывая на вдохе.
      Поворочавшись, Федя встал, наложил дров в тёплую ещё печку, снизу между поленьями впихнул несколько полосок бересты, чиркнул спичкой, зажёг огонь и стараясь не скрипеть дверью, вышел.
      Снаружи было темно, холодно и тихо.
      Тёмные силуэты деревьев вокруг маленькой избушки, стояли молча и совершенно неподвижно. Звёзды на небе утратили свою яркость, их сделалось значительно меньше и Большая Медведица, повернулась вокруг своей оси почти наполовину...
      Зайдя за угол и сделав свои дела, Федя подрагивая всем телом, вернулся в зимовье, поплотнее закрыл дверь и улёгшись на нарах услышал, как разгоревшись, огонь загудел в трубе.
      Поворочавшись, Федя заснул и в зимовье наступила тишина, прерываемая только мерным дыханием спящих людей...
      
      ...Лось кормился уже несколько часов. Глаза его привыкли к ночной темноте и изредка останавливаясь в жевании, он вслушивался и вглядывался в ночную тайгу вокруг. Было тихо и безветренно и потому, в соседних кустах шиповника, слышно попискивала маленькая мышка, глубоко под снегом пробегающая по своим снеговым тоннельчикам.
      Почувствовав сытость, лось ещё постоял, послушал, несколько раз втянул подвижными ноздрями холодный воздух и не торопясь, прошёл через чащу, высматривая удобное место с хорошим обзором, с курумником в тылу, потоптался, выбирая площадку поровнее и лёг, подломив под себя, вначале передние ноги, а потом опустил круп на снег, подогнув нескладные, угловатые задние.
      Зверь ещё какое - то время лежал подняв голову на длинной шее, осматривался, а потом задремал и положил голову на снег...
      ...Два крупных волка, поднялись из лёжек почти одновременно. Они ночевали под толстой, пушистой елью, растущей на краю небольшой полянки, на краю широкой речной пади, неподалёку от журчащей подо льдом, речки.
      Зевая и потягивались, волки встряхнулись всем телом, потом разошлись на несколько метров. Тот, что покрупней, задрав правую ногу, помочился на кустик желтой прошлогодней травки, потом энергично разбросал снег задними лапами.
      Второй волк - это была взрослая волчица, с прокушенным в давних драках правым ухом, не стоявшим круто вверх, а чуть согнутым у самого основания и потому несимметричным, присела на задние лапы, чуть приподняв одну из них и прожгла мочой узкое отверстие в снегу.
      В это время, первый волк высоко подняв голову и чуть подрагивая крыльями чёрного носа, понюхал воздух и потом, не торопясь обежал полукруг по поляне и пробравшись сквозь елово-ольховую чащу, вышел на наледь. Волчица последовала за ним...
      Вновь остановившись, они осмотрелись и направились вперёд, навстречу предутреннему ветерку, по дороге обходя частые куртинки молодых ёлок и стараясь выбирать чистые от кустарниковых зарослей, пространства.
      Вскоре речка сделала крутой поворот и волки, сойдя с наледи в глубокий снег, перестроившись на ходу, начали, идя след в след, подниматься на пологий склон через бывшие вырубки, заросшие молодым березняком, ольховником и редко встречающимися сосёнками.
      Они, по-прежнему шли навстречу ветерку, изредка останавливались, прислушиваясь и принюхиваясь, чуть подрагивающими ноздрями...
      Поднявшись на гривку, волки разойдясь, пошли лёгкой ровной рысью вдоль гребня, перпендикулярно направлению ветра.
      Был тот предутренний час, когда в тайге становится особенно темно и тихо, когда копытные после продолжительной кормёжки, ложатся на отдых...
      Волки шли, автоматически переставляя ноги в одном и том же среднем ритме и делали это почти бесшумно...
      Через некоторое время на востоке, прорезалась едва заметная синеватая полоска утренней зари и стали различимы большие массивы тайги, на противоположном склоне широкой пади...
      Пройдя участок леса с поваленными весной во время ветровала крупными осинами, волки соединившись, вновь пошли след в след и дойдя до пологого спуска, резко свернули, и через несколько минут спустившись с гривки, остановились на перекрёстке небольших распадков, поднимающихся из долины ручья в крутой склон, заросший густым молодым сосняком...
      Вдруг, их внимание привлёк необычный звук треснувшей ветки в осиннике, растущем в низинке, между распадками. Волки насторожились и когда треск повторился, тронулись в том направлении, с места в галоп...
      Молодой олень уже заканчивал кормиться чувствуя, как наполненный перемолотыми осиновыми ветками желудок начал оттягивать брюхо к низу. Он, стоял в густом осиннике и потому, двигая головой, иногда задевал рогами за нижние сухие ветки на не толстых стволах...
      Уже тронувшись по направлению к лёжке, он вдруг услышал шум упавшей снежной шапки, обвалившейся с изогнутого снегопадами, частого куста шиповника.
      Мгновенно замерев, в предутренней тишине он отчётливо услышал лёгкие звуки волчьих прыжков и рванувшись с места, поскакал не разбирая дороги чуть по диагонали, в сторону гребневой вершинки!
      Теперь уже, волки преследовали его по слуху, стараясь завернуть зверя вниз, в долину...
      И через какое - то время это им удалось. Олень увидел впереди, в вершинке крутого распадка непроходимую чащу ольшаника, и свернув чуть влево, постарался поскорее обежать это неожиданное препятствие.
      Волк - вожак, напрягая все силы, ускорился и стал обегать чащевитый участок справа, а волчица, словно угадав его замысел, чуть сбавила ход и побежала параллельно следу оленя, оставлявшему на снегу, в прыжке, небольшие ямки от всех собранных во время приземления, четырёх копыт, чередующиеся через пять - шесть метров - такова была длинна прыжка испуганного зверя...
      Олень на ходу услышал, что волки начали отставать и тоже, чуть сбавил ход, а местами даже переходил с галопа на широкую рысь. Преследователям только этого и надо было...
      Волк, обежав ольшаник справа, тяжело дыша и высунув язык, выскочил на чистое место, выше по склону, и в какой - то момент увидел мелькающее в предрассветных сумерках, далеко внизу, тёмно-коричневое, движущееся пятно. Хватнув открытой пастью снег, волк резко изменил направление и с удвоенной скоростью помчался вниз, под горку...
      Когда олень понял свою ошибку, было уже поздно - волк несся на него справа, сверху и потому убегать пришлось, тоже резко свернув, но налево. И тут же, оглянувшись в другую сторону, он увидел позади, бегущую, параллельно его следу, волчицу...
      Олень, вновь перешёл на галоп, и широким намётом помчался вперед на прыжках, швыряя под себя снег из под копыт, стараясь прорваться через наледь, к противоположному склону, на котором глубокий снег облегчил бы ему спасение.
      Но волки действовали по много раз, опробованному плану. Они хотели согнать оленя на наледь, где снегу почти не было и преимущество оленя в скорости сокращалось до минимума...
      И тут уж пришлось поработать старой волчице. Она, часто - часто толкаясь задними лапами, хакая при каждом прыжке - выдохе, по диагонали сократила расстояние до жертвы, и первой выскочила на наледь.
      Олень, поджимаемый сверху другим волком, старался как можно быстрее преодолеть опасную, скользкую, ледяную преграду, но волчица, тоже пугала его и потому, преследуемый зверь, чуть заворачивая вправо, понёсся низом склона, вдоль наледи.
      Горячее дыхание туманным облачком вылетало из его ноздрей и оседало на шкуре, покрытой крепким, густым волосом.
      Волчица, воспользовавшись отсутствием снега на наледи, скакала, летела на махах по левой стороне пади, постепенно сокращая расстояние до зверя. Второй волк к тому времени почти догнал оленя и клацая белыми длинными клыками, на длинных прыжках, старался схватить оленя за задние ноги.
      Преследуемый зверь, в ужасе выгибая шею, делал частые длинные прыжки, но в какой - то момент, не выдержав близкой погони, свернул на наледь. Это было началом его конца...
      
      ...Под утро зимовье прогрелось и как обычно, охотники после волнений заезда и захода, проспали. Федя проснувшись ещё раз, не поленился, подложил в печку дров и не выходя из зимовья, глянув в запотевшее, тёмное окно, подумал: "Вставать ещё кажется рано... И потом Гена спит, а значит и мне, тоже можно поспать". Он лёг на своё место и сразу заснул.
      Проснулись окончательно около десяти часов утра, когда не улице вовсю светило яркое солнце, ощутимо пригревая южный безветренный склон, на котором стояло зимовье.
      Не торопясь развели костёр, поставили варить кашу с тушёнкой и чай. Пока мылись и собирались в лес, беря с собой минимум продуктов на полуденный перекус, Федя сварил рисовую кашу и заправил её тушёнкой, запасы которой, на всякий случай, хранились в дырявом, эмалированном ведре с крышкой, под нарами. Поели в нагретом зимовье, а чай пили уже на воздухе, у костра, обсуждая планы действий на сегодня.
      Гена предложил всем разойтись и обследовать окрестности, на предмет нахождения звериных следов. Во время "совещания", Федя не поленился, вымыл котелок из под каши, думая про себя, что он далеко всё равно не пойдёт и потому, нет смысла внимательно слушать указания Гены, а потом торопиться и суетиться.
      Гена, поглядывая на высокое солнце в небе, тоже думал, что сегодня, наверное надежды на добычу уже нет, но надо размяться и определиться, с завтрашним днём - то есть подготовить почву на завтра...
      Вышли от зимовья уже в первом часу дня.
      С синего ясного неба светило золотое солнце, и снег кругом был такого белого первозданно яркого цвета, что слепил глаза и приходилось щуриться, чтобы что-нибудь разглядеть против солнца...
      
      ... Гена, отойдя от зимовья с километр, поднялся на крутую гривку и отдыхиваясь, постоял несколько минут, рассматривая открывшиеся горизонты.
      Впереди был пологий южный склон с крупным сосняком и мелким сосновым подростом по низу. Чуть дальше, видна была долина реки, уходящая за крутую гриву, покрытую серо - черным густым кустарником.
      От неё, влево, полудугой уходила долина крупного притока, лет тридцать назад почти под чистую вырубленная местным леспромхозом. На вырубах, то здесь, то там стояли высокие одинокие лиственницы, оставленные для осеменения окрестностей, а между, все пространство заросло лиственным подростом, щетинящимся тёмными зарослями на фоне белого снега.
      Было совсем не холодно и Гена, расстегнув верхние пуговицы суконной куртки с толстой подкладкой, стоял прямо и дышал полной грудью, любуясь необъятными просторами тайги и обдумывая куда пойти...
      Наконец решившись, по кратчайшему пути спустился к покосам, не заглядывая в машину, прошёл мимо неё и свернув по колее старой дороги, засыпанной толстым слоем нетронутого снега, пошёл вверх по течению, рассчитывая сделать петлю и возвратиться через низкую седловину, соединяющую основное течение реки с притоком, неподалёку от которого и была срублена зимовейка...
      Пройдя километра два вдоль реки, он вышел на развилку и, свернув вправо, прошёл по толстой наледи с пустотами, в которых под толстым слоем льда позванивала, обмелевшим течением, река.
      Здесь, почти на стрелке слияния ледяных потоков, он увидел недавние, не больше часовой давности, следы двух крупных рысей, которые прошли здесь не спеша и даже иногда останавливаясь, чтобы поиграть.
      Гена прошёл по следам несколько сот метров, наблюдая как круглые и мягкие даже на вид, следы рысей, то сходились, то расходились, а местами видны были вмятины от тел крупных кошек, которые, пользуясь хорошей погодой, играли и резвились, не обращая внимание ни на что...
      "Может быть, гон уже начался - подумал он. - Хотя ведь ещё только начало января, а гон у рысей в феврале..."
      В одном месте, Гена снял толстую варежку, нагнулся, взял ладонью мягкий снег со следа и определил, что прошли рыси здесь, часа полтора назад...
      Когда следы привели к крутому заснеженному склону, где снег в чаще был глубже, чем по колено, Гена развернулся и, бросив след, уходящий в склон, вернулся на дорогу.
      Там, устроившись на поваленной лиственнице, он развёл небольшой костерок и в маленьком котелке заварил себе чай и после, с удовольствием съел пару бутербродов с полукопчёной колбасой и запил еду, кружкой крепкого, сладкого, горячего чая.
      Закончив есть, он собрал остатки продуктов в рюкзак, посидел ещё какое - то время разглядывая крутой заснеженный склон поднимающийся в сотне метров впереди, потом проводил взглядом уставшее, заходящее солнце и застегнув верхнюю пуговицу на куртке - к вечеру начинало подмораживать - тронулся дальше...
      Чуть не доходя до подъема на седловину, он заметил далеко впереди чёрточки глубоких, крупных следов и, подойдя, определил, что недавно через долину перешёл крупный лось. След не был свежим, но не был и вчерашним и потому, охотник предположил, что зверь прошёл здесь ночью...
      Разобравшись с давностью следов, охотник тронулся дальше.
      К тому времени солнце село за серый лесистый горизонт, и с востока вверх по долине поднялись вечерние сумерки.
      Гена знал, что через час настанет темнота, и потому не стал даже пытаться двинуться по следу сохатого и решил напрямик идти в сторону зимовья, а завтра утром вернуться сюда и начать тропить след.
      "За ночь, зверь далеко не уйдёт - размышлял охотник. - Он, скорее всего, пошёл на кормёжку, за эту гриву и видимо останется там дневать и ночевать. А завтра я приду и выправив след, попробую его добыть...
      И Максима с собой возьму... Вдвоём намного сподручнее охотиться" - заключил он и срезая по диагонали угол холма, стал подниматься на склон, который впереди, круто выводил к седловине. А от этой седловинки уже было рукой подать до зимовейки...
      Гена, как всегда вернулся к домику из тайги позже всех, уже в полной темноте. Он издали заметил костёр на склоне перед зимовьем и внутренне порадовался тому, что его напарники были дома и, наверное варили ужин...
      Действительно, Федя днём, сделав полукруг километра в полтора длинной, давно возвратился к зимовью, сварил очередную кашу с тушёнкой и вскипятил новый котелок чаю.
      Перед сумерками возвратился и Максим, который тоже далеко не пошёл, потому что ночь поджимала, а лезть в подъём, в темноте, совсем его не вдохновляло. Поэтому, он не стал спускаться в долину следующей речки, а пройдя по гриве несколько километров "свалился" влево и пришёл назад уже по наледи, намёрзшей вдоль ручья, текущего в узкой долинке...
      Идти по ней было одно удовольствие и потому, Максим, возвратившись из похода, совсем не устал ...
      Пока Федя доваривал кашу, он растопил печку в зимовье, и к приходу Гены всё было готово к комфортабельному ужину.
      Ужинали уже в полной темноте, в зимовье, где горела стоящая на подоконнике свечка и сухо пощёлкивали угольки в раскалившейся печке...
      Перед едой, немножко выпили и разговорились. Федя вспомнил в очередной раз, как осенью, он с приятелями ездил на Байкал, на изюбриный гон и стрелил там зверя...
      - Это было просто волшебно, - рассказывал он, прихлёбывая горячий чай из кружки и отдуваясь, вытирал пот с раскрасневшегося лица.
      - Я стою... За моей спиной, в соснячке, местный умелец трубит в трубу. И вдруг на край поляны выскакивает бычина с рогами, как соха, останавливается и озирается. У меня руки, ноги затряслись. Я едва карабин удержал...
      Поднимаю ствол, выцеливаю, а мушка ходуном ходит. Я нажал на курок, и, кажется, глаза закрыл. Открываю, а он, бык, уже лежит и не шевелится...
      Гена был опытным зверовым охотником, но всегда немного ревновал других охотников к их успехам и потому, к Фединому рассказу с самого начала отнёсся прохладно. Зато Максим стал Федю расспрашивать.
      - А какие у быка были рога, Фёдор Иннокентьевич? И сколько он весил, примерно?
      Федя с удовольствием рассказал, что у быка были большие, шести-отростковые рога и весил он килограммов под триста...
       - Ну, таких зверей не бывает, - скептически заметил Гена и разлил ещё по одной. У Феди глаза заблестели.
      - Ты знаешь, я сам удивился - не уловив скепсиса, продолжил он - но этого быка мы до машины вытаскивали вшестером...
       - Так что, у вас там загон был? - вновь съязвил Гена, который очень не уважал коллективные охоты, но Федя и тут не заметил подкола, и простодушно ответил: - Нас семь было. Седьмой был водитель "Урала"...
      После дня проведенного на воздухе, после выпитой водки всех разморило, и потому, попив чаю, сразу легли спать и через несколько минут в зимовье уже слышалось громкое сопение...
       Гена на мгновение очнувшись от глубокого сна, слез с нар, погасил свечку и вернувшись на своё место, тут же заснул вновь, теперь уже до утра...
      
      ... Шоколадно-коричневый олень нёсся по белому, пушистому снегу, высоко выпрыгивая и мелькая желтоватым "зеркалом" на заду, а вслед ему скакали серые волки, прижав уши и распушив хвосты...
      Тайга вокруг, стояла по-прежнему суровая и молчаливая, и казалось, была совершенно равнодушна, к вечной как мир драме - жить или умереть. Хищники как всегда догоняли, а жертва стремилась убежать и спасти свою жизнь. Извечное противостояние быстрых ног и острых клыков или когтей...
      Как только олень выскочил на наледь, разница в скорости сократилась, и преимущество полностью перешло к преследователям.
      Волки на льду, плотнее держались на ногах, в то время как олень, сильно толкаясь, твёрдыми копытами, проскальзывал задними ногами и гонка, какое - то время шла на равных.
      Но в одном месте, наледь сворачивала чуть влево, и волк , боясь что олень проскочит с наледи в заснеженный лес, где он будет иметь преимущество, напряг силы, сделал несколько длинных прыжков и наконец, на лету, вцепился мёртвой хваткой в правую заднюю ногу зверя, чуть повыше копыта и растопырив все четыре лапы стал тормозить, замедляя движение жертвы тащился всем телом по наледи, словно живой якорь.
      Олень, на мгновение потерял равновесие, поскользнулся передними копытами на запорошённом снегом льду и в этот момент, разогнавшаяся волчица с ходу прыгнула, используя инерцию броска вскочила оленю на спину и вцепилась жертве в холку.
      В последнюю секунду олень выправился и оставшись на ногах, пытался скакать дальше. Он ударил левым копытом волка, тот оторвался от его ноги и кубарем отлетел в сторону, но тут же вскочил, и злобно рыкая, постарался догнать потерявшего скорость зверя, с "седоком" на плечах....
      Олень даже сумел спрыгнуть с наледи в глубокий снег, и от толчка, волчица тоже свалилась вниз. Но тут вновь подоспел волк, в броске, вытянувшись вцепился в бок оленя и, дёрнув тяжёлой головой, вырвал большой кусок мяса из подбрюшья.
      Олень, протаранил встречный заснеженный куст, но скорость бега потерял окончательно и тут уже оба волка, с разбегу вскочили на оленя, и на ходу рвали и кусали обезумевшего от боли и ужаса, слабеющего от ран зверя.
      На его неровных следах оставалась, широкой полосой, кровавая цепочка ало - красных брызг. По коричневой шерсти с загривка тоже потекли липкие красные потёки...
      Проскакав ещё метров пятьдесят со своими страшными "седоками", повисших на нём, он, уже не владея телом, столкнулся с молодым деревцем, шатаясь, сделал ещё несколько шагов и рухнул в сугроб. Матёрый волк, перехватившись, вонзил клыки в горло жертвы, и перервал его одним мощным рывком. Алая, тёмная кровь жарким потоком хлынула на снег и олень, несколько раз дернувшись, умер...
      Хищники продолжали рвать его беззащитное, неподвижное уже тело, и успокоились только тогда, когда разорвав живот, вытащили наружу дымящиеся паром внутренности.
      После, озираясь и рыкая, оттащив чуть в сторону свой кусок оленины, принялись есть, по временам зло осматриваясь, облизывая окровавленные морды, повизгивая от непреходящего возбуждения...
      
      ... Для волков, это была очередная удачная охота из множества предыдущих. Но каждый раз они вот так напрягали последние силы в погоне, чтобы потом отъедаться на убитом звере, торжествуя очередную победу.
      Таковы безжалостные законы природы - одни убегают, спасая свою жизнь, другие догоняют, "спасая" свою. Ведь если они не смогут догнать жертву, то сами умрут от голода... Так мир устроен!
      Перефразируя русскую поговорку можно сказать: "Для чего в природе волки?! Да для того, чтобы олени не дремали"!
      ... Часов в семь утра, когда в лесу была ещё полная тьма, Гена проснулся, поворочался, слушая тишину вокруг и просчитав до десяти, поднялся с нар, накинул куртку на плечи и скрипнув подмёрзшей снизу дверью, вышел на улицу...
      В ночной темноте на чёрном небе светили потерявшие свой вечерний блеск звёзды и на фоне белого снега выделялись расплывчатые пятна сосен, растущих вокруг домика.
      Подрагивая от озноба, Гена зашёл за зимовье, постоял там, и, захватив несколько поленьев дров из поленницы, возвратился внутрь. Он, вставая, надеялся после ещё хотя бы немного полежать, но морозец на воздухе помог преодолеть сонливость и потому, войдя в зимовье он открыл дверку печки, наложил в тёплое ещё нутро, на покрытые пеплом угольки новых поленьев, снизу положил бересту, зажёг её и закрыл дверку.
      Буквально через секунды, в печке раздался нарастающий гул разгоревшихся дров и Гена, при свете свечи, поставил сверху на плиту котелок со вчерашней кашей и второй - с чаем.
      Сын и Федя заворочались на нарах и Гена, помешивая ложкой, греющуюся, ароматную кашу, произнёс добродушно - насмешливо: - Подъём, господа - товарищи! Сегодня у нас полный рабочий день...
      Первым из под куртки выпростался Федя, а за ним, недовольно зевая, поднялся Максим. Пока умывались, одевались и обувались уже в лесные одежды и обувь, каша согрелась, чайник закипел и усевшись вокруг стола, охотники нехотя, без аппетита поели...
      Потом, разобрав рюкзаки, каждый для себя приготовил обеденный перекус и положил вместе с маленьким котелком в рюкзак. Без этого, ни один уважающий себя охотник в тайгу не пойдёт - в зимней тайге всякое может случится...
      В зимовье посветлело и когда вышли на улицу, увидели, что снаружи светло и где - то за лесным горизонтом уже готовиться к восходу солнце...
      Разошлись в разные стороны.
      Федя, неспешно шагая по глубокому снегу, отправился вверх от зимовья, на гребень, по которому хотел под вечер выйти к машине - там и была назначена встреча. Гена и Максим, на сей раз вместе, широко и бодро шагая, направились в падь, по которой текла речка...
      Спустившись вниз, они, идя след в след свернули налево, вышли на наледь и разговаривая полушепотом, пошли вперёд...
      - Мы, сегодня - говорил Гена - пройдём немного вниз по пади, а потом свернём по распадку направо и поднявшись на гриву, будем искать следы вчерашнего лося. Он должен быть где - то недалеко. А уже выйдя на след, начнём тропить и действовать по обстоятельствам...
      Максим молча кивал, как всегда соглашаясь с отцом, шёл позади и внимательно осматривал ближайшие склоны. Года два назад, в этом месте он стрелил двух изюбрей и потому, надеялся на повторную удачу...
      ... Это было зимой, но ещё в декабре. Снегу было уже много, идти было тяжеловато, и он приотстал от отца.
      Когда Гена, поднявшийся на гривку первым, вспугнул с лёжки двух маток - оленух, они на галопе поскакали вниз, и выскочили как раз на ошеломлённого и даже немного испуганного Максима, который, заметив непонятное движение далеко вверху склона, постарался спрятаться...
      Стоя за деревом, видя приближающихся коричнево - шоколадных оленей он, гадал про себя - стрелять или не стрелять...
      Но, вспомнив недовольное выражение на лице отца, решил всё - таки стрелять, вскинул ружьё и нажав на курок, ранил первую матку, а вторым выстрелом, попал следующей по лопатке и она с хода ткнулась мордой в снег...
      Оленухи, выбежали на него метров на тридцать и он, перед стрельбой хорошо разглядел и крупы зверей, и головы, и даже тревожное выражение их глаз...
      Ещё не веря в удачу, Максим отыскал глазами второго зверя и увидел, что другая оленуха стояла в густых кустах, просвечивая коричневым, сквозь темно - серые заросли.
      Молодой охотник и здесь не растерялся, прошёл тихонько, чуть вперёд и влево, нашёл удобный прогал и, прицелившись, выстрелил. Вторая оленуха, скакнув после выстрела вперед, неуверенно, хромая прошла ещё несколько шагов и, зашатавшись, упала в ольховый куст.
      Позже выяснилось, что Максим первым выстрелом переломил оленухе левую переднюю ногу и потому, она, остановилась в кустах, а не помчалась убегать дальше...
      Тогда, отец с сыном, разделали оленей, мясо оставили на месте и позже, подъехав на машине загрузили добычу и вывезли в город...
      Оленьего мяса, той зимой, Гениной и Максимовой семьям, хватило надолго, а Максима, жена ещё больше зауважала за оборотистость и добычливость...
      
      ...Пройдя по наледи ещё с полкилометра, охотники, рядом с малой маряной на склоне справа, увидели следы недавно прошедшего здесь оленя и остановившись, посовещались...
      Решили, что немного пройдут по следу оленя, а если он уйдёт в другую падь, то вернуться и займутся сохатым...
      Максим, свернув чуть налево, поднялся на пологий склон небольшого распадка и идя параллельно следу, загребая резиновыми сапогами с напущенными сверху суконными брюками глубокий мягкий снег, стараясь не шуметь шёл чуть вперёди, а Гена тронулся прямо по оленьему следу, слегка приотстав.
      Идти по глубокому снегу было трудно, но с утра, когда тело ещё полно сил, охотники передвигались быстро. А чтобы не вспугнуть зверя, они изредка останавливались, чтобы оглядеться и отдышаться...
      Поднявшись почти в самую вершину распадка, Гена остановился в очередной раз, обвёл взглядом кустарниковую чащу впереди...
      Ему, вдруг показалось, что он увидел лосиную голову, торчащую метрах в пятидесяти, над чащобником глядевшую в его сторону.
      Гена долго стоял не двигаясь и медленно поводя головой из стороны в сторону, пытался определить, - действительно ли это была лосиная голова или ему померещилось, показалось, как довольно часто бывает на охотах...
      Но ведь шёл-то он по оленьему следу...
      Наконец, охотник сдвинулся с места, медленно шагнул два шага в сторону и вновь пригляделся - голова была неподвижна, и по-прежнему неясно было, есть там, в кустах лось или нет...
      После долгой паузы, охотник сделал теперь уже четыре шага в другую сторону и в конце, в какой - то момент увидел и понял, что это точно лось.
      Зверь стоял неподвижно и смотрел на его передвижения, не шевелясь и не отрывая от человека глаз...
      Как только Гена понял, что это сохатый, он не раздумывая, боясь, что зверь вдруг сорвавшись с места уйдёт без выстрела, вскинул карабин и мгновенно выцелив чуть пониже головы, в широкую грудину, нажал на спуск.
      Грянул выстрел!
      Лось, развернулся в прыжке и мелькнув чёрной лохматой шерстью, исчез в кустарнике, протрещав валежником...
      Всё стихло...
      Оглядевшись, Гена увидел сквозь деревья впереди, слева на склоне, остановившегося Максима, ожидающего от отца разъяснений.
      Гена помахал ему руками показывая, что стрелял в лося и тихонько пошёл вперёд по направлению к тому месту, где минуту назад, стоял и смотрел за охотниками, молодой лось...
      Выстрел был сделан Геной так быстро, что он не совсем верил, что попал, но шёл медленно и осматривался держа карабин на изготовку, пристально вглядываясь в тёмные места в чаще.
      Поднявшись к тому месту, где стоял зверь, Гена увидел следы развернувшегося и ушедшего на скаку зверя и самое главное - клочок черной шерсти, лежащий на снегу между следами лося.
      Подняв клок, он повертел шерсть перед глазами, молча показал её идущему навстречу Максиму, и ещё осторожнее пошёл по следу вперёд...
      Когда, в следующий раз он поднял голову от следов, то увидел сквозь кусты, шагах в тридцати от него, чёрно - лохматого, угловатого лося лежащего на снегу в неловкой позе. На его голове, Гена рассмотрел небольшие, трёх отростковые рожки...
       - Ага, - чуть не закричал он - я его добыл! - но сдержался, и помахал рукой сыну, призывая его к себе...
      Позже, они вместе, не торопясь, осмотрели лежащего лося и его последние следы... И вот что они выяснили...
      ... Лось, после утренней кормёжки шёл по гриве, не торопясь и часто останавливаясь, а потом свернул в сторону вершины маленького распадка, по которому в это время, поднимались охотники, тропя изюбря. Услышав шум их шагов, лось остановился в чаще и прежде чем убежать, решил рассмотреть всё получше. Он долго стоял и ждал, видя неясное мелькание фигур охотников, впереди и внизу...
      В это время. Гена, случайно бросил взгляд в сторону зверя, а тот в этот момент, чуть повернул в голову в сторону Максима и это движение выдало его и заставило насторожиться охотника...
      Когда Гена передвигался из стороны в сторону, лось видимо ждал малейшего его движения вперёд, в свою сторону, чтобы развернуться и убежать. Но охотник интуитивно угадал намерения зверя, очень быстро выстрелил и попал лосю в грудь. И это был смертельный выстрел...
      Возбуждённый Гена рассказывал сыну, как это было.
      - Я его увидел, но глазам своим не поверил. Поэтому, я и присматривался получше. Но в тот момент, когда голова зверя вновь чуть двинулась, я навскидку выстрелил и был почти уверен, что промазал...
      Гена сделал паузу, посмотрел вниз на то место, с которого он увидел голову лося и продолжил:
      - Возобновить стрельбу по бегущему, я не успел, потому, что он мгновенно скрылся в чаще и слышен был только удаляющийся треск, почему-то быстро прекратившийся. Я не мог стрелять, потому что совсем его не видел, а наобум палить не захотел...
      Есть охотничье правило - не стрелять на звук...
      Максим приобнял отца, поздравил его с удачным выстрелом и они стали разделывать лося.
      Зверь был упитанный, сильный и красивый. Рожки с тремя отростками показывали, что ему было три - четыре года. Чёрная длинная, блестящая шерсть, большая горбоносая голова, длинные серо - белые ноги с чёрными крупными копытами - показывали, опытным охотникам, что зверь был хорошо развит и несмотря на середину зимы, в полной силе и откормленности...
      Сбросив на снег рюкзаки, отец с сыном не спеша - время было всего около часу дня - развели костёр, подточили ножички и принялись за разделку туши.
      Максим в институте, хотел стать хирургом и потому, хорошо знал анатомию и всегда интересовался анатомическими подробностями у добытых зверей, разделывая туши мастерски...
      Подрезая трудные места ножичком и помогая себе отдирать шкуру от мяса сжатым кулаком, они делали это с двух сторон, и потом, вскрыв брюшину выпотрошили лося, вывалив наружу пахучий кожаный мешок - желудок и стали разбираться, куда же попала пуля.
      Выяснилось, что пуля вошла в левую сторону груди, по касательной задела лопатку и проникла вдоль рёбер в область сердца, где пробила и оторвала большой кровеносный сосуд. Кровь слилась в брюшину и какая - то её часть вылилась через ноздри, на снег. Зверь был упитанный и на внутренностях, кое - где виднелись "серьги" нутряного жира.
      Весил лось килограммов двести шестьдесят - двести восемьдесят и потому, вынести его к машине, даже в "разобранном" виде было совсем непросто...
      ... Закончив разделывать и исследовать убитого лося, проголодавшись и отдыхая, отец и сын, уже близко к сумеркам вскипятили чаёк и съели взятый с собой перекус.
      К машине отправились в шестом часу вечера, уже в полутьме и подойдя к поляне, где отстаивалась машина, издалека увидели костёр который развел Федя. Он уже давно ожидал Гену с Максимом и гадал, что с ними произошло в тайге...
      Встречая их он отошёл от костра и спросил: - Ну, как? Добыли кого-нибудь?
      Максим прошёл мимо, к машине и ответил что-то нечленораздельное. Посомневавшись какое-то время, Федя решился спросить Гену:
      - Я выстрел слышал днём... Вы что, кого - то добыли?...
      Гена махнул рукой и нарочито равнодушно ответил: - Да, стрелили бычишку... Так что, будем выносить...
      Федя вздохнул, вспомнив напряжение и усталость, когда несёшь в рюкзаке на плечах килограмм сорок мяса, да ещё по нехоженой, заснеженной тайге, но промолчал...
      ... Посидели у костра, ещё раз попили чаю, поели немного каши, которую Федя сварил несколько часов назад, сразу после полудня.
      Он рано пришёл к машине, потому что устал, и потому что не пошёл далеко - боялся заблудиться. А ходить по тайге, в одиночку, да ещё ночью, он очень не любил и если честно признаться - боялся...
      Гена между тем, коротко, как и подобает опытному охотнику, рассказал, как он стрелил зверя.
      Федя обрадовался, приставал с вопросами, на что Гена отвечал односложно, только, да и нет...
      Ему казалось, что охотнику следует быть немногословным, но знающим и деятельно - удачливым. Федя же, как всякий любитель, готов был с энтузиазмом обсуждать каждую деталь удачной охоты. Его привлекала эмоциональная сторона охоты и немного отталкивала охота как профессия, как тяжёлая и часто, грязная работа...
      Допивая чай, Гена решил, что будут выезжать из тайги немедленно и что за мясом приедут завтра, взяв с собой ещё кого-нибудь...
      Федя обрадовано поддакнул, а Максим как всегда промолчал...
      Прогрев паяльной лампой мотор, Гена спустя какое - то время завёл машину, подождал немного, потом все уселись в микроавтобус, и не торопясь, поехали по своему следу уже в полной темноте, под холодным звёздным небом, назад на тракт, а потом и дальше, в город, не заезжая в деревню.
      Гена, как обычно вёл машину, управляясь с баранкой почти автоматически, а рядом сидел молчаливый Максим. Он вспоминал весь сегодняшний день в подробностях и подумал, что ему всё больше нравиться бывать в тайге, а когда это удовольствие сопровождается ещё и удачной, добычливой охотой, то интерес увеличивается многократно.
      За эти дни, он отвлёкся от работы в госпитале и ему уже вновь захотелось поскорее вернуться домой, увидеть уютную, приветливую жену и детей, которые с малых лет знали, что если "папа с дедой едут в лес", то обязательно привезут мяса, из которого мамка наделает вкусных, сытных котлет и бифштексов.
      И старший и младший мальчики с восхищением смотрели на отца и деда, и очень хотели, когда вырастут, стать такими же охотниками, как старшие...
      
      ...Вскоре, машина, переваливаясь на ухабах и рыча разогретым мотором, "выплыла" на трассу и резво побежала в сторону городу, освещая ярко горящими фарами белый снег, лес на обочинах, утоптанную колёсами грузовиков и лесовозов, широкую шоссейную дорогу...
      Федя, развалившись на мягком сиденье молчал и вглядывался в освещённое впереди машины пространство. Он тоже был доволен поездкой и думал, что завтра на "вынос" мяса из тайги, надо обязательно взять сына, которому было уже двадцать пять лет и который тоже работал следователем в городском отделе милиции...
      "Надо будет его тоже приучать к охоте, к поездкам в тайгу - размышлял Федя. - Такой отдых, такая перемена обстановки - просто необходима, для милиционера - следователя. От уголовников, от их свирепых разборок невольно душевно устаёшь. А в лесу можно восстановиться очень быстро..."
      Он невольно вспомнил нелепые, но приятные детективные сериалы и тихо улыбнулся, представляя, как будет сегодня рассказывать жене о прогулках по лесу и хвастать, что принесёт домой несколько десятков килограмм свежего мясца...
      
       ...Пара крупных рысей, отлежавшись днём в густом ельнике, вышла в сумерках на чистый, заросший крупным сосняком склон и направилась в сторону вершины таёжного ручья, где разрослись молодые осинники, в которых зимовали зайцы - главная зимняя добыча рысей.
      Обойдя по дуге осинники, рыси разделились и одна залегла на утоптанной и посыпанной заячьим помётом тропе, а другая вошла в осинник и немного пройдя по тропе вспугнула зайца, который, мелькая в полутьме наступившей ночи беленьким хвостиком, изо всех сил помчался от опасности и попал прямо в лапы затаившейся второй рыси...
      Используя такую тактику за ночь, рыси поймали двух зайцев, которых им вполне хватило для утоления голода. Рыси вообще едят немного и часто съев лакомые куски тушки, остальное бросают или закапывают в снег...
      Под утро, проходя по верху гривки среди сосен, самец - рысь натолкнулся на след незнакомой рыси - соперника...
      Обнюхав метку, сделанную незнакомцем на обгорелом пне, он вдруг, покинув свою подругу, мягкими, но сильными и длинными прыжками помчался вслед нарушителю границ его кормового участка.
      Вскоре на окраине сосняка, уже на открытой маряне "хозяин участка" заметил мелькающую в подлеске незнакомую, молодую рысь.
      Хищник пронзительно, дико и страшно закричал и по прямой, бросился на незнакомца!
      Отступать было уже поздно и рыси схватились в открытом бою.
      Сцепившись неразделимым клубком, яростно урча и пронзительно рявкая, они катались по снегу подминая кустики багульника, торчащего из снега...
      Шерсть полетела клочьями и когда клубок распался, то хозяин здешней тайги, утробно урча отошёл чуть в сторону взъерошенный и нервно подёргивающий коротким хвостом, а молодая рысь стала шипеть и припав к земле, напряжённо следила за уходящим победителем.
      Из ран, у него на боку вначале закапала, а потом и обильно потекла кровь... Хозяин, отойдя к ближайшему высокому толстому пню, упавшей от ветровала сосны, сделал метку и злобно рыча, оглядываясь и плавно переступая круглыми, мягкими лапами, возвратился к подруге...
      Молодая рысь, постанывая и шатаясь, прошла некоторое расстояние, дойдя до полу занесённого куста багульника, вошла в чащу, легла и стала зализывать раны...
      
      ...Волки, после обильного пиршества, с переполненными животами, отошли от разодранной туши оленя совсем недалеко, и залегли в снег. Волк - самец устроился на развороченном прошлым летом муравейнике с таким расчётом, чтобы была видна туша убитого ими зверя, а волчица легла неподалеку и тотчас задремала, изредка дёргалась всем телом и повизгивала во сне, видя воображаемую погоню за новым зверем.
      Волк спал насторожённо и очень чутко. Стоило треснуть от мороза коре дерева в узком распадке справа, зажатом между крутыми каменистыми берегами слоистого чёрного плитняка, как он мгновенно просыпался, взглядывал в сторону туши и убедившись, что всё спокойно, вновь опускал, угловатую большую голову с торчащими подвижными ушками на вытянутые лапы, до следующего подозрительного звука...
      Утром, волки проснулись полные сил и поднявшись, долго потягивались, широко раскрывая острозубые пасти, зевали. Потом волчица подошла к волку и лизнула его в чёрный, влажно - блестящий нос. Волк недоверчиво отвернул морду, чихнул и потёр нос правой лапой...
      Они стояли рядом, и видна была разница в размерах. Волк-самец был сантиметров на десять выше волчицы и имел поджарый живот и длинные саблеобразные задние лапы, которые стояли на снегу, более тесно, чем прямые передние.
      Глаза у волка были коричнево - серого цвета и в лучах встающего солнца отливали янтарным блеском. Он был привычно спокоен и уверен в себе.
      Волчица, более приземистая и коренастая, имела низкую грудину, отвисший живот, и несимметричные уши, которые она, подходя к волку прижимала чуть назад. Волчица виляла толстым коротким хвостом давая понять, что она в полной покорности и в полной власти волка - вожака.
      Не обращая на неё внимания, волк всем своим видом показывал, что такие нежности, в данном случае и в данное время, совершенно неуместны.
      Он подошёл к дереву, поднял правую лапу, пометил низ дерева струйками мочи, потом дёргая лапами назад, расшвырял пушистый снег почти до земли и после этого, уходя с лёжек перешёл с места на легкую рысь, направляясь на север, в обход кормового участка стаи...
      Через некоторое время волки, двигаясь цепочкой, выйдя на покосы подошли к дороге и учуяв свежий запах колёсной резины, остановившись в нескольких шагах от колеи, долго осматривались и нюхали воздух...
      Совсем недавно по дороге проехала машина, оставив за собой глубокую снежную колею, неприятно пахнущую железом...
      Потом, волки широкими прыжками перескочили опасное место и по прямой ушли в распадок, из которого навстречу им, внезапно задул холодный ветер, предвещавший перемену погоды и новые морозы...
      
      
      
      
      Остальные произведения автора можно посмотреть на сайте: www.russian-albion.com
      или на страницах журнала "Что есть Истина?": www.Istina.russian-albion.com
      Писать на почту: russianalbion@narod.ru или info@russian-albion
      
      
      
      
      
       15. 01. 2007 года. Лондон. Владимир Кабаков
      
      
      
      
      
      
      
      
      Неудачная охота.
      
      
      Осень пришла неожиданно. Казалось ещё вчера, солнце временами не уходило с горизонта по неделям, и в городке было суетливо и душно. А потом лили дожди, покрывая невидимое синее небо, тяжёлыми низкими тучами, вытряхивающими на асфальтовые улицы, лужи и лужицы грязной воды.
      А вчера Гена заметил, что на деревьях, под окнами их квартиры, появились первые жёлтые листочки и шашлычная, на противоположной стороне дороги, обслуживавшая посетителей пляжа, на берегу, недалёкого водохранилища, закрылась на ремонт...
      Возвращаясь вечером из гаража, Гена обратил внимание на пустынный берег, тогда как обычно по пологому галечному берегу на солнцезакате гуляли обнявшиеся парочки...
      Через неделю, многие деревья в соседнем сквере поменяли окраску листьев, а вода в водохранилище стала холодно-синей и неприветливой даже на вид...
      "Надо в тайгу собираться - думал он - выруливая прохладным ранним утром, на плотину гидроэлектростанции и в блеске солнечного дня, разглядывал вдали, над поверхностью большой воды стаю перелётных уток, вспугнутую одинокой моторкой...
      Всех дел всё равно не переделаешь, а тут, золотая пора настаёт - изюбриный рёв!" - вздохнул он.
      С этой плотины, в хорошую погоду, глядя вдоль протяжённого водохранилища, можно было рассмотреть синевато - белые, заснеженные хребты Хамар - Дабана, стоящие на противоположной стороне Байкала.
      Эти горы, находились, по прямой, от города, примерно в ста пятидесяти километрах, на юг.
      "Это ж надо, какой частоты воздух, в начале осени! - размышлял он. - Невооружённым глазом виден хребет, который обычно не всегда виден и с северного берега этого озера - моря..."
      Не откладывая, вечером, возвратившись с работы Гена позвонил сыну, Максиму и договорился с ним о поездке в лес, в пятницу, в сторону Приморского хребта, с двумя ночёвками, стартуя чуть раньше окончания рабочего дня.
       - Остановимся там, где обычно, на развилке - заканчивал разговор Гена, - а потом будет видно... Если изюбри ещё не ревут, то позже, переедем куда-нибудь к озеринкам, и на уток поохотимся...
      До пятницы, Гена приготовил всё охотничье снаряжение, переложил его в машину - просторный микроавтобус японской марки "Митцубиси", почистил карабин и достал из металлического ящичка, патроны.
      "Возьму с собой штук десять - думал он, протирая масляной тряпочкой, тяжёлые, пули с острыми красноватыми медными наконечниками и жёлтыми донцами.
      - Десять хватит, потому как, вполне может быть, что звери ещё не ревут и поездка будет впустую. Зато свежим воздухом подышим и на осень полюбуемся".
      ... В пятницу, Максим закончил осмотр пациентов в клинике пораньше, и приехав домой к четырём часам, собрался и проверил свой карабин.
      "Папаша, как всегда всё уже приготовил и мне остаётся только ждать его приезда...".
      В это время снизу позвонили и Максим кнопкой домофона открыл внешние металлические двери. Это был отец...
      Быстро спустив вещи вниз и сложив их в машину, выехали со двора.
      Пропетляв, некоторое время по городским улицам, выехали на шоссе и уже без помех, понеслись в сторону Байкала, вдоль широкой речной долины, среди зарастающих и порыжевших болот...
      Километров через двадцать, асфальт закончился и съехав на грунтовую дорогу, не снижая скорости проследовали дальше.
      Слева и справа от дороги, стояли невысокие, покрытые осенней разноцветной тайгой холмы. Там, где берёз на склонах было побольше и цвет тайги был золотым, а на краю речной долины, вдоль которой тянулась дорога, кое - где, буро - красноватым отдавали листья болотных кустарников.
       Слева от дороги, близко поднимался склон, заросший молодым сосняком, и потому, ничего не было видно, далее пятидесяти метров.
      Поднявшись на пологий склон водораздельного хребта, на минуту остановились, чуть выпили водочки и покропили Бурхану.
      "В прошлый раз, он, Бурхан, нас уважил, и мы добыли славную матку - изюбриху" - вспомнил Гена, но промолчал, чтобы удачу не вспугнуть.
      ...Перед тем, как ехать дальше, полюбовались на бескрайнюю закатную тайгу, расстилающуюся во все стороны света и потом, вдохнув поглубже прохладные ароматы осени, сели в машину и покатили под гору, уже в сторону байкальского берега...
      Как обычно, внизу, в долине свернули налево, в Солнцепёчную падь и переехав по тряской гати небольшую речку, стали подниматься по лесовозной дороге, в сторону заказника.
      ... Машина неспешно катила по грязной колее и то слева, то справа, в прогалы старых вырубок, видны были пади и распадки расцвеченные золотом и багрянцем подсыхающих, подмороженных ночными заморозками, листьев берёз и осин.
      В одном месте, на мокрой грязи увидели следы небольшого стада оленей, перешедших дорогу совсем недавно - день или два назад...
      Вскоре, Гена остановил машину на развилке дорог, одна из которых, уходила влево по гребню, а другая, сворачивала направо, в заказник.
      - Ничего предосудительного мы не делаем - посмеиваясь, вслух проговорил Гена, разминая ноги и осматриваясь.
      - Одно колесо у нас в заказнике, зато другое, в любительском охотничьем хозяйстве, на пребывание в котором у нас есть документы...
      Максим, поддакнул, сойдя на обочину постоял там вслушиваясь в таежную тишину и возвратившись, стал вытаскивать из машины снаряжение для ночёвки: палатку, спальники, топор, резиновые сапоги...
      Через полчаса, рядом с машиной, на обочине, на старом кострище горел большой костер, потрескивающий сухими ольховыми веточками и на тагане дымился ароматным паром большой, почерневший от сажи котелок - Максим варил суп, с тушёнкой и макаронами.
      ... Гена, отойдя чуть в сторону, тоже послушал прохладную тишину вечернего леса, а потом, приложив к губам деревянную трубу - манок, сделанную из просушенной ели, из срединной её части, затрубил - затянул на весь лес неожиданно громко и пронзительно, очень похоже на натуральный изюбриный рёв...
      Этот страстный вопль разнёсся над притихшей, закатной, позолоченной заходящим солнцем тайгой и, отразившись в крутых склонах дальнего распадка, вернулся укороченным гулким эхом...
      Гена опустил трубу и замер...
      В тайге было тихо. Налетевший порыв ветра, пошевелил красно - жёлтые, круглые листочки на придорожной осине и они затрепетали, словно от волнения за своё недалёкое будущее. "Что - то с нами будет? - дрожащим шепотом спрашивали они, но никто им не ответил...
      Вскоре ветер стих и листья успокоились...
      
      ... Ужинали в машине и пришлось включить внутреннее освещение в тайгу приходили сумерки...
      Разлили по водочке, чокнулись и молча выпили, а потом, закусывая вкусным варёным мясом и прихлёбывая горячий аппетитный суп, заговорили о планах назавтра...
       - Я думаю, что быки сейчас ревут очень редко, потому как на дворе половина сентября - начал Гена.
      - Однако, мы ночью послушаем и если не будут реветь поблизости, то поутру сходим вниз, в долинку перевалив через гребень. Если и там будут молчать, тогда, соберёмся и поедем на водохранилище, уток попробуем пострелять.
      У меня в багажнике, ещё с весны, лежит моя двустволка и патроны к ней...
      Максим молча слушал и закусывал с большой охотой - он устал за лето в своей клинике, и ему просто побыть в лесу, послушать тишину и подышать чистым воздухом, казалось необыкновенным праздником.
      Помолчав, Гена продолжил:
       - Сегодня пораньше спать ляжем, а завтра пораньше поднимемся, чаю попьём и выступим с рассветом. Может что-то и удастся услышать...
      На этом и порешили...
      После еды, уже сидя у костра, долго пили чай и разговаривали, вспоминая предыдущие охоты в окрестной тайге...
      ... Когда ночь опустилась на тайгу и пламя костра обрело яркий, красно - оранжевый цвет, Максим начал зевать и заметив это, Гена предложил укладываться...
      Через полчаса, из тонкой брезентовой палатки раздавалось мерное сопение, а костёр почти прогорев, изредка вскидывался язычком невысокого пламени, на мгновение освещая и серый силуэт палатки, и кроны молчаливых деревьев, и машину, тревожно отблескивающую стеклом фар и подфарников - отражением от вспышек угасающего пламени...
      
      ... Доминантный бык изюбрь, уже около недели был в волнении и беспокойстве.
      Этой осенью, неведомая сила инстинкта размножения, в очередной раз проникла в его кровь и разлилась непреодолимой жаждой действия и борьбы, по всему большому, сильному телу. Крупные, семи-отростковые рога, великолепной королевской короной венчали его голову и уже готовы были для боёв с любым соперником.
      Когда он ревел, поднимая голову и широко открывая свою зубастую пасть с длинным языком внутри, то рога, словно два плуга с светлыми острыми окончаниями, блестя полированной костью, симметрично торчали по сторонам от головы, захватывая пространство более метра шириной.
      Наш олень - бык, назовём его Владыка, уже успел собрать в округе пять маток, две из которых были с прошлогодними телятами и жил вместе с ними, всё больше волнуясь и возбуждаясь.
      Он постоянно нервно облизывался словно съел совсем недавно слишком много сладкого и от этого, его томила неуёмная жажда.
      Неподалеку от его стада, в чаще, держались ещё два молодых оленя - самца. Один с пяти-отростковыми рогами, а другой - "спичечник", имел на голове два прямых рога, напоминающих спички, вставленные в "кекс" головы тыльной частью...
      Оба они боялись Владыки, и с его приближением, бросались наутёк, однако, через какое - то время возвращались и терпеливо ждали развития событий...
      Владыка, с каждым днём всё больше волновался, перестал есть - у него от возбуждения и внутренней горячности, совсем пропал аппетит. Он, только изредка ненадолго отлучался от своего "гарема", чтобы сходить на соседний ручей, утолить беспрестанную жажду мучившую его со времени начала гона.
      Матки, не обращая внимания на нервозность своего повелителя по-прежнему, в положенное время начинали кормиться, и в положенное же время ложились в лёжки, отдыхали и пережёвывали жвачку...
      Бык в это время, подходил к одной из них, трогал её рогами или копытом передней ноги, а когда потревоженная матка вскакивала и отбегала в сторону, бык обнюхивал её лёжку, пытаясь уловить запах готовности матки к спариванию...
      Однако природа устроила всё так, что матки приходили в "охотку", только когда быки достигали апогея сексуального возбуждения, давая возможность оленям-быкам выяснить отношения и определить сильнейшего, к которому они и переходили в неограниченную, "сладострастную" власть.
      ... Вечером этого дня, когда матки кормились на заброшенных приречных покосах, бык услышал звук мотора приближающейся машины и насторожился. Однако опасный звук, доносился со стороны гребневой дороги и вскоре, удалившись вглубь тайги, затих.
      И потому, бык успокоился, хотя принял к сведению, что в его владениях появились люди на своих дурацких металлических коробках на колёсах, с шумными моторами, спрятанными внутри этих сооружений...
      Однако, на всякий случай, постепенно тесня кормящихся маток, Владыка перегнал их на дальний покос, поближе к прохладному чистому ручью, бегущему по болотистой, заросшей мелким березняком, долинке...
      В это время, молодые бычки, следуя за стадом, приблизились на недопустимо близкую дистанцию и бык-доминант, в начале медленно, делая вид, что не обращает на них внимания подошёл поближе, а потом, сорвавшись с места, вытянув голову на длинной набухшей от похоти шее, кинулся галопом в их сторону, часто - часто толкаясь копытами и зло хрюкая - рыкая на "претендентов".
      Те, более молодые и лёгкие, мгновенно перейдя на галоп и совершенно потеряв независимый вид, метнулись в чащу и успокоились только тогда, когда Владыка остановился далеко позади, сердито мотая головой с большими семи отростковыми рогами...
      Вскоре, он возвратился к пасущимся маткам.
      ... Постепенно прохладные сумерки опустились на глухое урочище и в это время, олени услышали, далеко на гребне, пронзительный рёв быка - соперника...
      Владыка встрепенулся, поднял тяжёлую, рогатую голову и полуоткрыв пасть с видимым краем толстого розового языка, стал принюхиваться и прислушиваться. Ему показалось, что этот рёв - вызов уж слишком был направлен в его сторону, уж очень был чист по тону и потому, на всякий случай, бык - олень решил промолчать и послушать, что будет дальше.
      Молодые быки тоже вскочили с лёжек, и постояв некоторое время напряжённо прислушиваясь в ожидании продолжения, через время снова легли и вздыхая, положив головы в высокую, ещё зелёную траву, растущую посреди кустарниковой куртинки, задремали...
      Осенний лес пах начавшей подсыхать высокой густой травой и березово-осиновыми листьями, уже подмороженными утренними заморозками, которые здесь на дне речной долины, иногда сопровождались белым, похожим на сахарную пудру, инеем...
      
      Тайга, в том районе, была хороша для оленей. Сразу после войны, в здешних местах повырубили лес и на вырубках, вырос лиственный подрост, которым и питались копытные: косули, олени и лоси.
      Здесь к тому же бывало мало охотников, потому что заказник граничит с долинами речек Замки и Карлуки - Большие и Малые. В этих трёх долинах жило постоянно несколько стад оленей - изюбрей, числом до пятидесяти, шестидесяти штук, а в гаремах, ревущих по осени рогачей, бывало по восемь - десять маток...
      
      ... Лет десять назад, учитывая обилие зверя в здешних местах, несколько предпринимателей скинулись и сделали тут, маралью ферму, огородив несколько квадратных километров тайги, прочными металлическими решётками.
      Потом, по внешнему периметру, прогнали бульдозер и сделали маломальскую дорогу, по которой можно было периодически объезжать маральник на вездеходе. Потом наняли трёх егерей и завезли туда маралов с Алтая, где мараловодческие фермы процветали с давних пор...
      Дело это в Восточной Сибири было неизвестное и потому, для начала купили и завезли трёх оленей-быков и семь маток...
      Первая зима прошла без потерь.
      Однако на следующую осень, во время гона, один из быков был покалечен в драках оленей - самцов и погиб, а оставшиеся изюбри, наполовину были перебиты браконьерами, из соседней деревни, а оставшиеся, разбежались...
      Один из егерей, нанятых в хозяйство запил и по пьянке, разболтал, кто и как несёт службу по охране маральника...
      ... Воспользовавшись временем, когда егерей не было на кордоне, местные охотники, большими ножницами по металлу, проделали дыру в металлической заградительной сетке, и, проникнув внутрь, устроили загон и стрельбу.
      В результате были убиты четыре оленя, один из быков и три матки.
      Браконьеры, мясо вытащили в "пролом" и увезли на машине, а оставшиеся олени, кое-как перезимовав, летом, после того как на заградительную сетку упала в "бурелом" лиственница в два обхвата и пригнуло её до земли, ушли в окрестную тайгу.
      Владельцы маральника после этого переругались, но начинать дело заново не захотели и всё выстроенное в тайге хозяйство, просто забросили...
       С той поры, вдоль заросшей дороги, местами видны ещё высокие деревянные столбы, вкопанные в землю, и кое - где, в высокой траве, валяются обрезки металлической сетки...
      Сразу после этого, в деревнях на сто километров в округе, многие дворы, огородили хорошего качества металлической сеткой, происхождение которой всячески скрывалось...
      ... Когда маральник развалился, несколько оленей ушли в тайгу и смешавшись с местным поголовьем, образовали местную популяцию оленей, в которой и выросли герои нашего рассказа...
       Седой - один из тех "привозных" оленей - быков, оставшийся в живых и сбежавший тогда из маральника, со временем наплодил потомство и доживал свои дни в окрестной тайге.
      А Владыка - доминантный самец, с самыми большими рогами и Бурый - его соперник, тоже жили в этом урочище много лет и каждую осень, во время рёва, держали "гаремы" один поблизости от другого...
      Седой, Бурый и Владыка ходили всю зиму вместе и отбивались от стаи волков, из пяти особей, которые не рисковали нападать на быков, а резали маток, отбивая их по одной от большого стада, живущего отдельно от оленей - самцов.
      ... Но вот прошло очередное лето...
      По утрам, на зелёную ещё траву, пали первые заморозки и иней, тонким слоем покрывавший по утрам низины и болотины, растаяв под солнцем, играл яркими красками, переливаясь разноцветьем в миллионах мелких капелек чистейшей влаги, повисших на стеблях травы и листочках ягодных кустарников.
      Казалось, что владыка духов здешних мест - Бурхан, щедро рассыпал мелкие драгоценные камни в широкие, кочковатые болотины и они, сверкали мириадами разноцветных огоньков, отражая солнечный свет!
      К полудню капельки испарялись и драгоценные сокровища незаметно исчезали, а тайга приобретала серьёзный и суровый вид...
      ... В это время года олени - быки, большая часть из которых были молодыми особями с небольшими рогами, а то и вовсе со "спичками", разошлись по тайге и стали готовиться к гону.
      Все они, за лето наели запасы жира, шкуры их лоснились от довольства и силы. Взрослые быки, были готовы испытать себя в боях за обладание покорными матками, тоже разделившихся на семейные группы и кланы...
      Часть из маток была ещё с телятами - сеголетками, которые уже подросли, но по-прежнему при случае, сосали материнское молоко...
      ...В эти осенние дни, как и всегда с древних времён, начался изюбриный гон...
      В начале один бык, Седой, опробовал свой голос, рявкнул несколько раз сзывая из округи маток и давая знать другим быкам о своей готовности сразиться с ними.
      Ему, на прохладных рассветных, синих зорях, пока как бы нехотя, ответили другие быки и тайга скоро "запела", заревела, хриплыми, суровыми басами оленей-доминантов, и тонкими пронзительно чистыми голосами молодых быков - пока ещё только претендентов на звание "хозяин гарема"!
      Олени-быки, в начале гона определяли кто самый сильный, а потом, после жестоких боёв между собой, забирали себе маток из гаремов проигравших быков.
      Но в начале осени, матки, отделившись от общего стада, приходили к тому или иному доминантному быку, знакомому по прошлым годам, составляя его стадо - гарем...
       Молодой - бык, только становящийся доминантным, тоже принимал участие в этих жестоких "соревнованиях", но пока, только на правах зрителя...
      Он долгое время жил в стаде маток и был высок и силён не по годам. Однако, казалось, его время пока не пришло...
      Матки летом, смотрели на него, как на своего вожака, однако с началом гона, разбрелись по тайге и неожиданно, Молодой, остался в одиночестве.
      Несколько раз он пытался вернуть знакомых маток на свой участок, где они провели почти весь год вместе, однако матки разбегались в разные стороны и потому, Молодой был раздражён и взволнован.
      Так бывало каждый год и каждый раз, он свою неудачу воспринимал драматически. Молодой олень, скучая в одиночестве, бродил по округе то взбираясь на крутые склоны распадков, а то, в поисках разбежавшихся оленух, спускался в ручьевые долинки
      Тут то, ранним утром, ещё в предутренних сумерках он и услышал басистый рёв Седого и азартный, гневный ответ с соседней гривы, тоже доминантного быка, Бурого.
      Опустив голову и обнюхивая ещё влажную от росы траву, Молодой определил, что недавно здесь прошло стадо из пяти маток во главе с Седым, который всегда начинал рёв одним из первых в этой тайге...
      Олень встрепенулся, шерсть, гладкая и густая встала дыбом у него на загривке и осторожно осматриваясь, прислушиваясь и принюхиваясь, он направился по следам гарема Седого...
      Двигался он почти неслышно, чащу обходил, временами останавливался и подолгу нюхал воздух влажными блестящими ноздрями. Его высокие подвижные уши, двигались из стороны в сторону, улавливая доносившиеся из округи шумы или шуршания.
      Каждый год, по осени, он становился внимательным и нетерпеливо насторожённым. Доминантные быки были сильны и свирепы и вполне могли покалечить, напав стремительно и совершенно неожиданно...
      В очередной раз, услышав впереди рёв старого быка, Молодой остановился, поднял голову на вытянутой шее, понюхал воздух и вдруг через кустарники, увидел мелькнувшую, сивую, почти белую шерсть большого зверя, и тут же услышал треск веток и стук по ним рогов второго быка, приближающегося с противоположного склона...
      Молодой, резко повернул, ускорившись, на осторожной рыси, зигзагами поднялся на склон распадка. Отойдя подальше, остановился в светлом сосняке, и глянув назад, увидел, как на дне долины, на сенокосной поляне за заболоченным ручьем, появился вначале Седой, а потом, выскочил из дальнего угла лесной поляны второй крупный бык, Бурый...
      Оба зверя, одновременно, подняли головы, ощерили зубастые пасти и выпуская из разгорячённых глоток, в прохладу осеннего утра струйки пара, заревели, рыкающе и раскатисто, при этом, стараясь не смотреть друг на друга, в упор.
      Проревев вызов - угрозу, Седой, опустил голову к земле и большими рогами, со светлыми острыми окончаниями, начал, мотая головой из стороны в сторону, "боронить" землю, вырывая траву с корнем.
      Бурый, медленно сближался с соперником, но делал это по-прежнему отворачивая голову в сторону от противника, делая вид, что не смотрит в его сторону.
      И Седой, реагируя на такое поведение соперника, словно по команде, тоже пошёл параллельно Бурому, и тоже не глядя на очередного "претендента".
      В какой - то момент, оба быка по очередной, инстинктивной "команде", развернулись, сменив направление движения на противоположное и пошли сохраняя дистанцию на прямых ногах, задирая рогатые головы вверх и сдерживая ярость, кося только одним глазом в сторону "визави"!
      Так они проделали несколько раз, постепенно сближаясь, и наконец сошлись посередине поляны.
      Первым, быстро развернувшись на девяносто градусов и резко опустив рога к земле, изготовился к схватке Бурый.
      Седой тотчас, проделал тот же манёвр, а потом, с расстояния в метр, вдруг прыгнул вперёд!
      Их мощные, толстые и длинные рога, столкнулись с костяным треском, а мускулистые тела напряглись, вспучились напряжёнными мышцами.
      Мощь всего их тела сосредоточилась в сгорбившихся от напряжения загривках, и острые копыта, как якоря упёрлись в зелёную дернину, оставляя в ней глубокие борозды - отпечатки...
      Рога Седого, были немного больше и длинней, но Бурый был моложе и выносливей.
      Сдержав первый натиск соперника, Бурый молниеносными движениями рогов, то вверх, то в стороны перехватился поудобнее и, заставив Седого потерять равновесие, сдвинул его с места, медленно начиная теснить старого оленя к краю поляны...
      Оба быка хрипло дышали и бока их вздымались от напряжения!
      Отступая, Седой вдруг перебрал ногами и оба "бойца", развернулись по кругу словно в боевом танце и поменяли направление атаки. Однако эта смена позиций не помогла старому оленю...
      Седой, продолжал медленно, но неуклонно отступать под могучим напором противника. Бурый, почувствовав небольшую слабость соперника, набирая скорость и силу напора, неудержимо рвался вперёд, к победе...
      В какой-то момент, уже на краю поляны, Седой споткнулся о берёзовый пенёк, шея его изогнулась, и он попробовал отпрыгнуть и избежать падения.
      Бурый, когда рога на секунду разомкнулись, рассоединились в мгновение среагировал и ударил острыми рогами в заднюю часть туловища оступившегося соперника.
      Острые отростки на конце правого рога вошли в бедро противника и пронзили крупную мышцу насквозь. Седой, отпрянул, развернулся на месте и большими прыжками, в начале отскочил метров на двадцать, а потом, перейдя на рысь, стал отступать, уходить через лес, перепрыгнув заросший кустарником и высокой травой, ручей.
      И только выскочив на противоположный пологий склон долинки, остановился...
      
      ... Бурый его не преследовал. Он стоял озираясь и тяжело дыша, затем поднял голову и заревел гордо и победно, вслушиваясь в шумы утреннего леса...
      В это время над горизонтом, над вершинами деревьев растущих на восточном склоне долины, сквозь предутренний туман пробились первые лучи восходящего солнца, и его лучи, красочными пятнами высветили разноцветье деревьев и трав на противоположном склоне, ещё только в верхней его части...
      Рёв изюбря - победителя, прозвучал как яростное и гордое приветствие народившемуся новому дню жизни...
      Услышав этот победный клич, Седой инстинктивно отозвался, с соседнего склона, но уже менее уверено и яростно. Не дожидаясь ответа, на своё запоздалое "возражение", повернувшись на месте, побеждённый и раненый бык, побрёл по низу небольшого распадка прочь, ощущая, как по ноге к копыту, тонкой струйкой стекает горячая кровь из сквозной раны на правом бедре...
      Пройдя несколько сотен метров, Седой, со вздохом - стоном лёг, но уже лёжа, продолжал изредка реветь. И казалось, в этом хриплом рёве слышалась жалоба, в которой смешались страдание от унизительного поражения и от боли в ране...
       Бурый в это время, немного успокоившись, прошёл через кочковатое болотце к ручью, напился водички, а потом, став на дно ручья подогнул ноги, лёг двигающимся, дёргающимся от нервного возбуждения животом в холодную воду.
      Полежав так несколько секунд, бык - победитель поднялся и вернулся на поляну, куда уже вышли матки побеждённого соперника. Бурый подошёл к одной из них, обнюхал её и та, лизнула его в морду, розовым длинным языком, словно успокаивая взволнованного бойца.
      Бык попытался оседлать матку, но она несколько раз отпрыгнув в сторону, перешла на рысь, потом остановилась в отдалении, и вновь начала кормиться...
      Матки ещё не были готовы к совокуплению, однако безропотно перешли под власть нового владетеля гарема...
      Молодой, видевший всё это издалека, осторожно двигаясь, начал спускаться к полянке, но делал это медленно и когда до гарема, теперь уже нового хозяина маток оставалось метров сто, он тихонько лёг и облизываясь, стал задрёмывать, изредка взглядывая, сквозь сетку переплетённых веток, в сторону луговины...
      Осенью, не имея гарема, он крутился неподалёку от стада какого-нибудь доминантного быка, в бой с ним вступать боялся, но с молодыми быками уже не раз схватывался и не раз побеждал их.
      Но пока, это были только "тренировочные" бои...
      Хотя, при случае, если хозяин гарема ненадолго отлучался, Молодой, с рыканьем врывался в стадо маток и старался оседлать одну из них, или даже несколько штук отогнать в тайгу!
      Правда, заиметь своих маток ему пока не удавалось...
      Весь следующий день и холодную ночь, Седой провёл на одном месте, в глухом распадке не вставая из лёжки. Только изредка он поднимался и хромая, со стонами, спускался к ручью, а напившись воды, шёл назад и осторожно ложился на прежнее место. Задняя нога опухла, и болела...
      Днём, при солнце, рану облепляли комары и мухи - кровососы. Бык пытался их отогнать, но целый рой чёрных мух, словно прилипал к кровавому следу на шерсти, и к самой кровоточащей ране...
      
      ... Волчий выводок, как обычно осматриваясь м принюхиваясь шёл на охоту вдоль ручья, в широкую долину.
      Волчица, ведущая за собой стаю, вдруг насторожилась, понюхала траву на которой, видны были капли почерневшей крови и коротко фыркнув, резко свернула в сторону, лёжки раненного оленя...
      Стая голодных хищников развернувшись в цепь, в мгновение перешла в галоп и через какое - то время, волк - отец, различил шевеление в ближайших кустах и мощными прыжками приблизился к Седому, который, увидев волков, вскочил, постоял на дрожащих ногах, а потом попытался убежать, но от боли и потери сил, остановился метров через пятьдесят, развернувшись задом к толстому стволу золотисто-коричневой сосны, опустил голову вниз и несколько раз угрожающе мотнул рогами, предупреждая волков, что будет биться до конца...
      
      ... Стая окружила, раненного зверя...
      Уже подросшие волчата, повизгивая перебегали с места на место изредка ещё и тонко взлаивая от возбуждения. Волк отец, воспользовавшись суматохой, возникшей при неожиданной встрече, крадучись подобрался к беспомощному оленю сзади, выбрал подходящий момент, когда волчица отвлекала внимание оленя, подойдя почти вплотную к рогатой морде.
      И воспользовавшись тем, что всё внимание раненного зверя было сосредоточено на наступающей волчице и перебегающих с места на место волчатах, волк-вожак прыгнул на Седого сзади и могучей хваткой вцепившись в бок оленя, вырвал кусок мяса с длинной шерстью, и тут же отскочил.
      Олень от этого броска - удара потерял равновесие, упал на колени, затем попытался подняться, но поскользнулся и в это мгновение, уже волчица прыгнула на незащищённую шею и полоснув клыками, клацнув мощными челюстями, разорвала толстую кожу вдоль шеи, сверху вниз.
      В это же время, волчата, которых осталось к осени четверо из шести, кинулись со всех сторон на обезумевшего от страха оленя и рыкая, стали рвать истекающего кровью зверя...
      Через несколько минут, всё было кончено и голова Седого, на длинной мощной шее склонилась вниз, а один из тяжёлых рогов глубоко вонзился в окровавленную землю...
      
      В это время, Бурый, перегнавший своих маток повыше по склону, на старую гарь, передвигаясь по верху гривы и временами останавливаясь осматривался, а потом, задрав рогатую голову на длинной гривастой шее к небу, ревел - рычал рокочущим охрипшим басом, вызывая других гонных быков на бой!
      После победы над Седым, он почувствовав себя непобедимым и разъярялся при любом шуме или шевелении в кустах или в лесной чаще...
       Увидев двух молодых быков с рогами о пяти отростках, стоящих далеко на краю зарастающей гари, он немедленно бросился на них с гневным хрюканьем. Молодые, не пытаясь сопротивляться - кодекс оленьей чести не позволял им напасть вдвоём на одного, - убегали, не разбирая дороги и часто меняя направление отступления.
      Прогнав их немного подальше вниз по склону, Бурый, размашисто шагая возвратился на гриву поближе к своему гарему, подойдя к лежащим маткам, нервно облизываясь стал обнюхивать их одну за другой, заставляя маток вскакивать и отбегать чуть в сторону.
      Потом, наклонив голову, Бурый обнюхивал место лёжки и словно разочаровавшись, переходил к следующей.
      Иногда он останавливался и ревел коротко и сердито, а иногда безуспешно пытался догнать быстрых легконогих оленух, словно проверяя насколько искренним был их испуг...
      ...Так, незаметно прошло несколько дней, в течении которых Бурый, нервничая перегоняя маток с места на место, возбуждался всё больше и больше и ревел почти не преставая, забыв на какое - то время о кормёжке и отдыхе.
      Когда матки спокойно паслись или лежали в мягкой траве задрёмывая, бык постоянно находился на ногах и бродил вокруг гарема или приставал, к пока ещё равнодушным "наложницам".
      Он часто облизывался и во время рёва или схватки с противником, низ его живота начинал трястись волнами от обуревающей его ярости и похоти...
      
      ... Наступило очередное осеннее утро и над землёй, наступил синий, прохладный рассвет.
      Сквозь струйки белого тумана, поднимавшегося над речной долиной, на небольшой полянке были видны спокойно кормившиеся на луговине матки и рядом, на границе леса стоял Бурый, слушая молчаливую тайгу.
      Время от времени время он ревел вызывая на бой соперников и в паузы, вслушивался в звуки эха утренней тайги, повторяющей в урезанном виде его "песню".
      За эти дни, Бурый, заметно похудел, так как не переставая двигался с места на место, почти ничего не ел и лишь изредка ходил на недалёкий ручей, попить воды и охладиться-искупаться...
      ... В это время, рёв - вызов Бурого, вдруг, принесённый попутным ветерком, услышал другой местный олень - Владыка, который, тоже после купания в грязевой ванне, лежал под деревом отдыхая и наблюдая за окрестностями в окружении кормящихся неподалёку маток.
      Владыка, встревоженный далёким зовом, вскочил на ноги, определил направление, откуда донёсся до него далёкий рёв Бурого, оглядел маток, словно пересчитывая их и после, ответил басовитым и сердитым рёвом, показывающим его силу и уверенность в себе...
      Оба быка имея маток, были необычайно возбуждены и потому, заслышав вызов соперника, рысью направились один навстречу другому, оставив маток за спиной...
      Сблизившись, увидев один другого сквозь переплетение веток и листвы, олени пришли в неистовство!
      Они, ревели не переставая, каждый по своему демонстрируя силу голоса, исторгаемого мощной грудью, через опухшее от возбуждение, горло. При этом, они толстыми, острыми рогами рыли землю, вырывая пучки папоротника и травы, повисающих на концах рогов, словно боевые украшения...
      Приготовляясь к схватке, противники от начала до конца проделывали ритуал предшествующий бою: медленно сходились, двигаясь параллельными курсами высоко задрав головы и не глядя друг на друга, презирая врага и кичась своими боевыми достоинствами.
      При этом, становилось заметно, что Бурый чувствует себя не очень уверенно, явно опасаясь размеров тела и величины рогов Владыки, который демонстрирует их постоянно поворачивая голову то влево, то вправо...
      Но тут из березняка, из густых зарослей папоротника и высокой травы, вдруг начал реветь Молодой, осторожно подходя - подкрадываясь к соперникам. Он был по - прежнему без маток, но разгорающийся азарт гона и страстная похоть, всё сильнее толкали его в бой за обладание желанными матками.
      Однако, его главной надеждой, по прежнему было - постараться подкравшись незамеченным, к оставленному без присмотра гарему, угнать матку или две, и начать жизнь доминантного быка...
      Возбуждённые Владыка и Бурый, слыша рёв Молодого совсем недалеко, решили отложить бой между собой на потом.
      Бурый, на чьей территории внезапно появился этот новый "претендент", даже рад был отложить поединок и яростно хрюкая, сорвавшись с места в галоп, попытался перехватить осторожного Молодого.
      Но тот, испугавшись своей решительности, развернулся и по частому папоротнику, на высоких прыжках, мелькая белыми окончаниями острых отростков рогов убежал от Бурого, на время забыв о своих амбициях...
      Владыка, воспользовавшись суматохой и увидев парочку маток из гарема Бурого, отделившихся, отошедших от стада чуть дальше положенного на его территорию, наклонив голову на длинной гривастой шее, обежал их по дуге, а потом, развернувшись, зло и часто хрюкая сквозь полуоткрытую пасть, погнал маток к своему гарему.
      Молодой в это время, будучи намного легче и быстрее Бурого без труда оторвался от доминантного быка и тот, прекратив погоню возвратился к своему гарему...
      Молодой, оставшись один ещё раз проревел, но уже не так уверенно, словно жалуясь на судьбу, и имитируя схватку начал рыть землю копытом и вслед, уже рогами, разметывая папоротник, поднимал обрывки зелёных стеблей на рога...
      
      ... Бурый, обнаружив пропажу двух своих маток разъярился, заревел ещё страшнее прежнего. Из его горла вырывались рокочущие, рыкающие звуки и уже не сдерживая себя он, в бессильной злобе, набрасывался на упавшую берёзу.
      Потом, разъяряя себя ещё больше, начал, мощными рогами ломать, крушить ветки, накручивая их концы на отростки рогов, а потом, мотая головой, на гривастой сильной шее, отрывал их от ствола. Он сдирал кору и ломал концы веток, а войдя в раж, поменял объект атаки, и подбежав под низкую иву, начал драть её рогами, закручивая в жгут и ломая, сокрушая ветки...
      ... Спустя полчаса, разочарованный неудачей Бурый, возвратился к маткам, вынюхивая следы пропавших, потерявшихся беглянок. Совсем как легавая собака, наклонив голову почти до земли, он, на рысях кругами обследуя окрестности, пытался выяснить, в какую сторону ушли две его матки...
      Заслышав рёв Владыки из-за горы, Бурый резко остановился, и зло, ощерившись, раскрывая широкую пасть, ответил ему, рокочущим басом.
      Перекликаясь таким образом, оба быка, однако, вовсе не спешили начать драку. Они пытались запугать друг друга непритворной яростью и громкостью рёва...
      И Бурый, в этом соревновании голосов, явно проигрывал...
      К тому же, потеряв из виду беглянок, он начал беспокоится об оставшихся и потому, не спешил лезть в драку с Владыкой, но перегнал маток в соседний распадок, на ничейную землю, подальше от гарема соперника...
      Инстинкт подсказывает ему, что лучше не рисковать, а насладиться властью над оставшимися, пока есть возможность...
      
      ...Первым, как обычно проснулся Гена. Он открыл глаза, осмотрелся и понял, что на улице начинается рассвет: палаточный тент, стал сероватого цвета и на дальней стороне, в ногах, стала различима серая полоска застёжки.
      Поворочав головой, ощутив прохладу воздуха пробирающегося в спальник через щели, он подумал, что пора вставать и как обычно, решительно исполнил задуманное - вылез из спальника, со вздохами покидая обжитое, тёплое место; одев брюки, на босу ногу обул холодные резиновые сапоги, накинул сверху куртку и вышел на свет.
      Ещё окончательно не рассвело и в округе стояла первобытная тишина. Небо было чистым, но поднимающийся от земли туман закрывал видимость по низу и дальние деревья растущие вдоль дороги, стояли неподвижно, наполовину растворяясь в серой, влажной дымке.
      Сходив в кустики, Гена, привычно быстро и умело развёл костёр, из белой пластмассовой канистры, налил в котелок воды, поставил его на огонь и подойдя к палатке, сквозь тент, тронул ногой бок Максима: - Пора вставать...
       Сын заворочался в спальнике, но привычно подчиняясь командам отца, выпростался из спальника, быстро оделся и вылез из палатка, протирая заспанные глаза...
      Подрагивая от предутренней прохлады, Максим налил воды в кружку и поливая себе на руки изо рта, помылся, потом протёрся чистой тряпочкой лежавшей на заднем сиденье машины и подойдя к костру, где отец уже заваривал чай, протянул руки к пламени костра, отворачивая голову в сторону от дыма...
      ... Чай пили молча и закусывали без аппетита, борясь с сонливостью.
       Вскоре, однако, крепкий чай начал действовать и потому, жить стало намного веселей и перспективней.
      Гена складывал продукты для обеденного перекуса в рюкзак и заряжая винтовку, в мыслях был уже в лесу и от утренней вялости не осталось и следа. Перед тем, как пойти по гребневой дороге, Гена мельком оглядел бивуак - ничего не забыли? - а потом решительно зашагал вперёд.
      Поспевая за ним, двинулся Максим...
      Поначалу, решили пройти по дороге, по территории заказника.
      Пересекли вершину заболоченного ручья и когда уже выходили на сухой склон заросший мелким сосняком, Гена молча показал Максиму себе под ноги, - на влажной грязце, в углублении колеи внятно отпечатался след крупного оленьего копыта.
      Максим кивнул головой и Гена, почли шёпотом произнёс: - Наверное под утро был здесь... Давай поднимемся повыше по дороге и там "потрубим"...
      Максим кивнул головой, но стал внимательней смотреть себе под ноги на поросшую травой и усыпанную сосновой хвоей колею, изредка взглядывая по сторонам, иногда приостанавливаясь и всматриваясь в подозрительные силуэты, возникающие далеко впереди, в прогалах между деревьями...
      Наконец, поднялись на гриву и там остановились. Гена немного успокоив дыхание, облизал губы, приложился к трубе и мощно затянул боевую изюбриную песню, начиная высоко и протянув, раздражённое - И- и - и - и, закончил басистым - Э- э - э -Х...
      ... К этому времени из-за лесистой вершины холма показалось ясное чистое солнце и пробиваясь сквозь густую разноцветную листву и хвою, осветило тонкими, золотыми лучами и зелёную отаву на колее, и коричневую прошлогоднюю, почти перепревшую хвою, и первые золотые листья, опавшие с берёз и украсившие круглыми зубчатыми "монетками" разбросанными по серо-коричневом, чистому от зарослей кустов пространство дороги, и порыжевшую высокую траву на обочине.
      ... Охотники, долго стояли, прислушиваясь, иногда выдыхая воздух и на задержке поворачивая головы то влево, то вправо...
      Но всё было тихо, и постояв ещё какое-то время, они пошли дальше...
      Пройдя по дороге еще чуть вперёд, свернули налево и поднялись на вершину холма с которой, на многие километры вокруг, были видны окрестные леса... Гена и здесь, приложившись к трубе проревел раз, а потом ещё и ещё...
      Но тайга молчала не отзываясь и только тёплый ветер шумел в хвое большой сосны, стоящей на вершине холма...
      Внизу, у подошвы высокого лесистого хребта, далеко - далеко, полудугой обтекая его, блестела темно-синяя лента реки Голоустной и на её берегу, видны были большие покосы, покрытые зеленой, словно стриженой отавой.
      Там, кое - где на травке стояли конусы стогов сена, издали похожие на серые, подсохшие земляные кротовые холмики.
      Ещё дальше, изломанной линией холмов раскрывались необозримые таёжные горизонты, окружающие долину реки...
      После долгой остановки, полюбовавшись на открывающиеся виды, тронулись дальше, идя один за другим на расстоянии метров двадцати.
      В одном интересном месте, Максим заметил под ногами, между низинных кочек, чей то помёт, коровьей "бляхой" заполнивший углубление. Приглядевшись, молодой охотник понял, что здесь совсем недавно, оставил свою отметину, медведь.
      Покачав головой, он хотел крикнуть отца, но тот шёл быстро и пружинисто и потому, сын промолчал, запомнив этот случай на будущее...
      ... Время незаметно подошло к обеду и спустившись по крутому, скользкому склону в глубокий распадок, охотники нашли маленький ручеёк, неслышно текущий посреди высоких кочек в самой глубине травянистого болота, набрали там вкусной водички, мигом вскипятили чай в небольшом полукруглом котелке и поели, запивая бутерброды с варёным мясом, крепким, горячим чаем...
      После еды, настроение, несмотря на молчание изюбрей, поднялось и сил прибавилось...
      Отдыхая, охотники полежали немного на травянистой полянке рядом с угасающим костерком и закрыв глаза подремали, слушая шум ветра в кронах соседних сосен...
      Потом, уже не надеясь услышать ревущего зверя, собрали недоеденные бутерброды и кружки с котелком в рюкзаки и тронулись дальше, ...
      Пройдя по дороге до старых вырубов, заросших кустами и высокой травой, начали спускаться вниз в долину, вдоль сонного ручья...
      Остановившись на одной из полян, решили ещё раз "погудеть" в трубу. Времени было около часу дня и рассчитывать на отзывающегося зверя, уже не приходилось.
      И вдруг, в ответ на Максимов "трубный" рёв, бык отозвался с соседней гривки...
      Услышав ответ, старший охотник заволновался, задышал и почти шёпотом, показывая на горку, проговорил: - Сейчас, я тихонько пойду туда, а ты, время от времени труби и старайся водить трубой из стороны в сторону, чтобы бык оттуда, не мог точно определить наше место...
      Они ведь засекают ревущего быка как по локатору, с погрешностью до десяти метров ...
      Гена немного пригнулся, и осторожно ставя ноги на траву, пошёл вперед, изредка поднимая голову и вглядываясь в чащу впереди...
      Максим, спрятавшись в кустах обтоптался, вновь приложился к трубе и заревел, вначале неуверенно, а потом, набрав силы, уже в полный бычий голос так, что далёкое эхо повторило последние аккорды "песни"...
      Через минуту, зверь ответил, но уже значительно ближе.
      Солнце светило ярко и безмятежно, с очистившегося неба дул чуть закручивая в разные стороны прохладный ветерок; листва на берёзах и осинах, взволнованно подрагивала под его порывами, а то вдруг успокаивалась и замирала...
      Просторы тайги были безлюдны и молчаливы.
      На противоположном склоне, ярким золотом обильной листвы, под утренними лучами, горели кроны крупных берёз, создавая многоцветную, торжественно - праздничную панораму с редкими вкраплениями темно-зеленой сосновой хвои...
      Туман в долинах давно рассеялся и прогретый солнцем лес источал ароматы сосновой смолы и горьковатый запах, подгнивающей осиновой листвы
      Дышалось легко и свободно и кровь от ожидания встречи с могучим зверем, начинала двигаться по венам, быстрее, чем обычно...
       Гена осторожно поднимался по склону, заросшему травой, по полосе густого, густого нетронутого леса и вдруг, уже только метрах в ста пятидесяти, громко и отчётливо сердито, заревел бык, ожидая ответа от противника.
      Максим тут же ему ответил и Гена остановившись, сжавшись в комок напряжённых мышц, словно уменьшившись в размерах замер, прислушиваясь и оглядываясь.
      "Если бык идёт, то идёт тихо - думал он, делая несколько шагов вперёд и вдруг, уже метрах в пятидесяти из параллельной полосы густого березняка забитого высокой травой и кустарником, раздался гневный вопль - рёв раздражённого оленя - быка...
      Гена замер и до напряжённого дрожания ушных перепонок, вслушивался и всматривался в жёлтую массу листвы и травы, надеясь увидеть мелькание коричневого зверя в этой чащобе...
      Но всё напрасно...
      Ветерок вдруг вновь дунул со спины и понёс запах охотника в сторону насторожённо неподвижного зверя, который в свою очередь высматривал своего противника.
      Прошло ещё несколько томительных минут тишины и в это время, бык, вдруг уловил в воздухе, принесённого ветром, опасный запах человека...
      Сердито фыркнув, он начал, осторожно ступая, пробираясь по самой чаще, ни разу не щёлкнув сухим сучком, медленно и молча, уходить всё дальше и дальше вниз, а потом, постояв некоторое время перед открытой луговой поляной, на рысях убежал в сторону оставленных в сосняке маток...
       Максим, в это время, трубил, ещё и ещё раз, пытаясь подманить напуганного зверя... Но всё было напрасно...
      Зверь замолчал и теперь уже надолго...
       Минут через пятнадцать, пересвистываясь условным свистом, охотники сошлись на краю поляны и шёпотом поделились впечатлениями...
      - Он от меня был метрах в сорока, говорил Гена показывая рукой назад, на склон... Но шёл так тихо, что я вздрогнул, когда он заревел... Я смотрел, смотрел, но ничего не увидел. А бык был так близко, что мне иногда казалось, я чую его запах!
      Максим, понимающе кивал головой и осматривал противоположный склон, надеясь, увидеть в чаще, промельк рыже - коричневых зверей, уходящих от людей неспешно и осторожно...
      Посовещавшись, охотники пошли дальше по ручью, по старой дороге, которая петляла между заросшими полянами и в конце концов привела их к заброшенному, просторному покосу, выйдя на край которого, охотники увидели на противоположной стороне, какие - то непонятные строения.
      Невольно, они насторожились. Место было глухое, но красивое и чувствовалось совсем недавнее присутствие человека...
      Это был старый барак, поставленный в тайге ещё во времена лесоразработок, полусгнивший с обвалившейся крышей и полуразобранными на дрова, стенами. В этом бараке, неизвестные умельцы, в треугольнике сохранившихся стен, соорудили приличную "ночуйку", покрытую куском рубероида...
      Тут же рядом, на гвоздик, вбитый в берёзу, был подвешен найденный ещё по весне, большой олений рог с шестью отростками, толстыми и длинными.
      Надглазный отросток сантиметров в сорок длинной, доказывал, что обладатель этих рогов был матёрый зверь, и потому, рога его могли бы составить честь любой охотничьей коллекции трофеев...
      Неподалеку, на заросшей луговине, охотники нашли глубокую мочажину, в которой ещё совсем недавно, в летние жары, купался по вечерам лось. Сюда же приходили олени из округи - трава кругом истоптана, молодая берёзка сломлена наполовину и высохшие листочки топорщились на склонённом до земли стволике...
      ... Солнце клонилось к лесистому горизонту, когда охотники, сориентировавшись, повернули назад и мелкими распадками, почти по прямой направились к своему биваку...
       К машине добрались уже в вечерних сумерках, усталые и голодные. Разведя костёр, стали варить гречневую кашу с тушёнкой...
      Пока готовили еду и пили чай, на тайгу медленно надвинулась ночь и пламя костра обрело яркие, красно - жёлтые тона...
      Над их головами на небе, постепенно серебристой россыпью высветились звезды и чуть заметная тень от машины, была заметна на траве.
      Легкий, чуть шумящий в вершинах ветерок, изредка прерывал застывшую в округе тишину, да по временам, издалека, доносилось предупреждающее уханье встревоженного филина: - Ух, у- у - х...
      
      ...Бурый уводил свой гарем подальше от человека. Стадо не торопясь поднялось по склону, перевалило через гребень по которому шла старая лесовозная дорога.
      Пройдя немного по чистому месту, на самой вершине гребня, бык на время остановился, послушал, подняв голову, понюхал лёгкие токи воздуха. Потом, начал спускаться в следующий распадок, зигзагами двигаясь по крутому склону, кое - где с заметными выходами изъеденного временем чёрного плитняка.
      Бурый шел чуть поскальзываясь и проседая почти до земли поджарым задом, с желтоватым пятном шерсти вокруг анального отверстия.
      Матки были намного легче быка и потому, без труда спустились вслед за "хозяином" вниз, в чистую долинку и здесь расположились надолго.
      Оленухи начали кормиться, а Бурый, пройдя чуть вперед, к небольшой мочажине с лужей чистой воды, попил.
      Потом, разболтав грязь на дне мочажины копытами, вошел в середину, повалился на бок и выкупался в жидкой грязи. Эта грязь защищает оленей от кровососущих насекомых...
      Здесь изюбри и встретили очередную ночь...
      
      ... Утром Гена проснулся неожиданно рано.
      Полежал, вспоминая события вчерашнего дня и решив, что пора вставать, оделся, обулся и вышел из палатки в начале седьмого, ещё в предутренних сумерках.
      Позёвывая, он начал разводить костёр, когда вдруг, далеко на дне долины, услышал рёв быка, которому почти сразу ответил второй, но уже с противоположной гривки...
      Гена заторопился, разбудил сына и пока тот одевался и умывался, вскипятил чай, заварил его покрепче и снял котелок с тагана...
      Поспешая и прислушиваясь, молча, попили чаю, позавтракали остатками вчерашней каши, быстро собрались и вышли, разговаривая вполголоса и шагая вдоль гривки по старой дороге.
      Проходя по гребню, чуть по дуге и обходя вершину большого распадка верхом, на некрутом спуске остановились и послушали - тайга затаившись, насторожённо молчала...
      Потом сориентировавшись, свернули с дороги, вошли в густой лес и мягко ступая, продвинулись на сосновый мысок, выступающий над неглубокой долиной...
      Остановившись здесь, чуть подрагивая от утренней прохлады осмотрелись и Максим, продышавшись и сконцентрировавшись затрубил, а бык точно ожидая этого, тут же отозвался, но уже значительно ближе чем рано утром...
      Гена стоявший поодаль, показал сыну знаками, что он должен оставаться на месте и трубить.
      А сам, глядя внимательно под ноги, стараясь не шуметь тронулся в направлении ревущего ответившего быка, уходя чуть вперед и вниз, стараясь найти хорошее место с обзором в этой зеленой, желто - серой чаще, ...
      ... Наконец, подождав пока отец отойдёт достаточно, Максим вновь затрубил и бык ответил уже с дороги, с того места где охотники свернули в лес.
      "Ага - разочарованно подумал Гена. - Этот зверь без маток и потому он напрямик очень быстро поднялся на склон, выскочил на дорогу и теперь, учуяв наш запах, будет осторожней...
      Так и получилось.
      Бык еще некоторое время шел по дороге по направлению к оставленной охотниками машине, и убедившись, что здесь есть подозрительные запахи, свернул налево и по крутому склону ушёл в соседнюю долину...
      Отец и сын осматривая каждый подозрительный выворотень, медленно возвратились на дорогу, отыскали свежие следы зверя и огорчённо вздыхая, разводили руками:
      "Кто же знал, что бык так быстро поднимется напрямик к дороге и наткнувшись на наши следы уйдёт в сторону".
      
      Молодой, услышав, как Максим ревел, долго молча стоял на одном месте, вслушиваясь и принюхиваясь, а потом, утвердившись, что это новый изюбрь появился в их округе, решил ответить.
      А услышав отзыв незнакомого быка понял, что "пришелец", стоит на одном месте и решил проверить где это и кто?
      Перейдя на рысь, чуть обогнув ревущего "быка" справа, Молодой быстро преодолел пространство их разделяющее, выскочил на дорогу, равно готовый как отступить, так и напасть на нового соперника - ему неудержимо хотелось проверить свои силы.
      Но на дороге, он вдруг учуял страшный запах двуногих пришельцев, которых Молодой встречал в тайге и в предыдущие годы и которые, появляясь в округе ненадолго, несли в себе неопределённую угрозу.
      Однажды, Молодой даже слышал громоподобный звук выстрела совсем неподалёку от стада маток, в котором он жил, и после увидел, как одна матка, вдруг подпрыгнула, будто ударенная пружинистой веткой, а потом, сгорбившись, словно проглотив неведомую отраву, зашаталась и упала...
       Вспомнив этот, испуганный, неожиданной и опасной угрозой, Молодой с места в карьер перескочил дорогу и на галопе, пробивая встречные куртины кустарников как тяжёлый таран, помчался вниз и влево, в сторону широкого болота, где он обычно и пережидал в зарослях березняка, опасные для него, моменты.
      
      ... Гена посмотрел на солнце и вздохнул:
      ; Ладно... Тут мы с тобой лопухнулись, но кто бы мог предположить...
      Он ещё повздыхал, посмотрел на часы и продолжил: - Хотя время ещё есть и может быть, мы вынудим быка вновь подать голос...
      Максим как обычно кивнул в ответ. Отец для него был неоспоримый авторитет в охотничьих делах и в его правоте, он уже не один раз убеждался...
       - Надо бы перекусить, папа - предложил он и Гена согласился без возражений. Ему уже давно хотелось есть...
      Прямо на дорожной колее быстро развели костёр, в десять минут, жмурясь на ясное тёплое солнце, светившее прямо в глаза, вскипятили чай и поели, запивая еду сладким и горячим, ароматным напитком, заправленным смородинными веточками.
      После, закинув винтовки за плечи, сложив всё в рюкзачок, тронулись дальше по дороге и вскоре, свернув налево, по временам останавливаясь и "трубя" на весь лес, спустились в долинку...
      Ответа однако всё не было и не было...
      ... И вот радость - уже в три часа дня, новый бык отозвался километрах в полутора, в вершине долины!
      Охотники заулыбались, показывая друг другу направление, откуда откликнулся бык. Уже быстрым шагом они двинулись по правому берега заболоченного ручья вверх по пади и тут вновь бык проревел, но уже чуть сместившись вправо...
      Но он не шёл им навстречу, а медленно перегоняя маток с места на место продвигался вдоль гребня.
       Охотники с трудом поднялись на крутую гриву и выйдя наверх, умеряя частое дыхание и отирая пот с разгорячённых лиц, стали осматриваться...
      Заметно было, что звери стояли в этих местах всю последнюю неделю: видны березовые заломы, пятна притоптанной и умятой травы на месте лёжек, скушенные веточки молодого осинника...
      Охотники насторожились. Держась, друг от друга метрах в ста, видя один другого, они тронулись вперед, в сторону вершины холма, осторожно ступая и огибая частинки кустарников.
      И тут, на крутяке, в молодом густом березняке, вдруг заревел мощный сильный зверь...
      Максим шёл чуть правее этой чащи и бросив взгляд в ту сторону, увидел на мгновение мелькнувшее в зелёно-желтой листве, в чаще, коричневый бок и ноги...
      Выстрелить он не успел и бык, перейдя с место на место скрылся в чаще, двигаясь абсолютно бесшумно...
      Максим, помахал несколько раз высоко поднятой рукой, привлекая внимание отца, а потом, заметив, что он смотрит в его сторону, показал рукой вперёд, в то место, где несколько секунд назад видел уходящего изюбра...
      Гена сделал отмашку и стал забирать в сторону Максима, идя медленно, осторожно и пригнувшись, стараясь высмотреть в чаще зверя.
      Однако, тот словно растворился в воздухе и пройдя очень медленно и осторожно сквозь густые кусты, охотники ничего не увидели и не услышали...
      
      ... Время между тем, перевалило далеко за полдень и охотники пересвистываясь сошлись наконец на поляне, обсудили необычное поведение оленей в округе.
      Несмотря на отсутствие трофеев, они поздравили друг друга с удачным днём и выйдя на чистинку, рядом с ручейком, прячущимся в высокой траве и зарослях смородинника, пряно и горьковато пахнущего на всю округу, остановились... Вновь развели костерок, теперь уже не спеша вскипятили чай и с аппетитом доели оставшийся перекус.
      Пока отец занимался костром и чаем, Максим отойдя чуть в сторонку, пробовал несколько раз трубить, но тайга вокруг молчала и возвратившись к костру, он многозначительно развёл руками...
      Гена, раскладывая съестные припасы, на снятую с себя и расстеленную на траве куртку, заговорил:
      - Видишь, как получается. Сегодня ещё только середина сентября и все мои знакомые в один голос говорили, что рёв начинается в начале октября. А самый горячий гон и того позже - в середине месяца...
      Он отвлёкся, разлил горячий чай по кружкам и продолжил:
      - А мы с тобой не только слышим отзывающихся быков, но и видим их иногда...
      - Это, не беда, что нам не удаётся этих зверей добыть. Главное, что мы их слышали и видели. Ведь это так редко бывает в летней тайге...
      А потом, сделав паузу, отхлебнул чаю, прожевал очередной кусок, и закончил:
      - Я считаю, что нам повезло, а добыть зверя мы попробуем в следующий заезд. Ты сам видел, что изюбрей тут много и по округе,ходят минимум четыре доминантных быка с гаремами! Так что шансы добыть зверя у нас есть...
      После незапланированного перекуса, сонно моргая глазами и слушая лёгкий шум ветра в золотом березняке на соседнем склоне, Гена и Максим обсудили ещё раз происшедшее и решили возвращаться к машине...
      Потом, загасив костер, устроившись поудобнее с полчаса подремали, раскинувшись на траве и прикрыв лица зелёными бейсболками.
      Солнце постепенно опускалось к горизонту и подремав, охотники напрямик двинулись к машине и возвратились к биваку, уже в сумерках...
      Собрав палатку и ещё раз попив чаю, уже в темноте выехали на просёлочную дорогу и тронулись в сторону дома, подсвечивая себе яркими фарами, выхватывающими из панорамы ночного леса, узкую дорожку - просвет, с отчётливо видимыми веточками кустарников, растущих на обочине...
      Не торопясь, переехали по гати широкое болото и прибавляя газу, направились в сторону тракта, который соединял большой областной город и северное побережье Байкала...
      На душе было немножко грустно, но спокойно. Все охотничьи документы у них были в порядке и потому, можно было возвращаться домой, не опасаясь внезапного налёта охотинспекторов...
      
      ...Каждый думал о своём и Гена, вспоминая два проведённых в тайге дня, вновь слышал уже в воспоминаниях, сердитый и басовитый рёв зверя и думал, что сюда надо бы этой осенью, приехать ещё хотя бы разок ...
      
      ... Владыка, стоял, понурившись, прикрыв большие глаза и дремал, изредка вздрагивая от дремотных видений, повторяющих детали очередного ночного боя.
      В один из моментов, когда он приоткрыл глаза и автоматически осматривал маток лежащих тесным кружком на полянке окруженной тёмным лесом, на вершине холма, покрытого сухой высокой травой и чёрными, обугленными сосновыми мёртвыми стволами, далеко на противоположном гребне долины, вдруг возник вынырнув из-за поворота, звук автомобильного мотора...
      В это раз Владыка даже не сдвинулся с места и через время вновь задремал, изредка шевеля большими ушами, отгоняя облачко мошкары, пережившей ночные заморозки.
      Теперь он уже не опасался этих металлических звуков, потому что был уверен - эти двуногие существа, так плохо видевшие и так слабо слышавшие, не смогут ему и его гарему причинить большого беспокойства или какой-нибудь вред.
      К тому же, его внимание отвлекло появление в его владениях сильного доминантного быка, который очевидно рано или поздно будет претендовать на его маток и потому, сейчас он думал об этом рогатом незнакомце, в ожидании услышать вновь, его громогласный хриплый вызов - рёв...
      И потом, эти посторонние для тайги звуки мотора, появлялись почти всегда в определённые дни и вскоре, через день или два исчезали, для того чтобы возникнуть вновь с очевидной, но необязательной периодичностью.
      Эти двуногие существа, почти всегда передвигались по дорогам, а если входили в густой лес, то их движение слышно было вокруг на многие десятки метров, так что можно было их легко обойти или отступить незамеченным в недоступные участки леса...
      
      ... Ночная тьма, концентрируясь в низинах, медленно начала подниматься к вершинам холмов, когда в далеком распадка, вдруг прорычал, проревел бык - пришелец и Владыка, встрепенувшись поднял голову, мотнул тяжёлыми рогами словно пробуя силу удара, переступил с ноги на ногу и ответил сопернику, высоко подняв голову "запел", обнажив в разинутой пасти белые мощные зубы и толстый длинный язык ...
      Начав реветь с короткого злого рыка: - Ы - ы - а - а х - х, потом высоко и пронзительно затянул: - И - и - а - а, и в конце, перешёл на басовые ноты: - Э - э - а - х - х ...
      Тайга, окружавшая оленье стадо, во главе с доминантным быком, владыкой здешних мест, откликнулась многоголосым эхом и на мгновение замолкла, а спустя мгновение, ответила свирепым рокочущим рёвом быка - Пришельца!
      Началась одна из обычных осенних ночей, во времена ежегодно повторяющегося изюбриного гона!..
      
      
      
      
      Остальные произведения автора можно посмотреть на сайте: www.russian-albion.com
      или на страницах журнала "Что есть Истина?": www.Istina.russian-albion.com
      Писать на почту: russianalbion@narod.ru или info@russian-albion
      
      
      
      
       9. 01. 2007 года. Лондон. Владимир Кабаков.
      
      
      
      
      
      Весна свщенная.
      
      
      ... Наступила долгожданная весна...
      Снег, плавящийся под солнцем стал тяжёлым, плотным и в берёзовых распадках, в тени, отдавал синевой. Березняки, на фоне ещё не стаявшего снега, приобрели коричневый оттенок - почки на ветках набухли.
      Издали, на идеально белом, составленном из стволов вертикально поднимающихся от земли, лёгкими, акварельными, тёмно-коричневыми облачками парили мириады будущих зелёных листочков, по весне завёрнутые в нежно - коричневые, клейкие чешуйки.
      Лёгкие, они казалось плавали в синеве разогретого воздуха поднимающегося над замороженной землёй.
      Высокие белые облака повисали в глубине яркого высокого неба, и изредка сыпали на землю крупяной снежок, через несколько часов, стаивающий и увлажняющий проталины...
      В светлых осинниках, снег в солнечные дни парил после полудня и разморенные непривычным теплом, звери выходили на высокие берега и чистые вершины бугров погреться, подремать на благодатном солнышке.
      Таёжная природа просыпалась после зимнего сна - обморока...
      
      По утрам, с первыми синеватыми проблесками наступающего дня, на опушках, в редких березняках и на клюквенных болотах начали бормотать и чуфыкать разгорячённые тетерева, страстные, яростные черныши - петухи.
      На рассвете они демонстрировали свои вокальные способности и кичась силой и блестяще - чёрным оперением, расхаживали неподалёку один от другого, распустив хвосты в форме лиры.
      Перед солнцевосходом, на тока прилетали тетёрки и тут, распалённая присутствием "невест", тетеревиная самовлюблённость принимала формы агрессии и петухи, топорща крылья кидались в яростную драку, гонялись по земле за побеждёнными соперниками и чуть позже, улетали на край тока вместе с "девицами" и там водили любовные "хороводы"...
      Долго ещё над перелесками, уже под высоким тёплым солнцем, раздавалось загадочное, угрожающее бормотание и яростное шипение - чуфыканье...
      ... В крупно ствольных сосняках, ещё с вечера, собирались глухари и блестя черно - зеленоватым отливом оперения, прохаживались по оттаявшей земле, выискивали в прошлогодней ветоши жучков и личинок, разгребая серую, вымороженную и подсохшую за зиму траву и папоротник, придавленный к земле зимним, стаявшим снегом...
      В сумерках, перед наступлением ночи, петухи, громко хлопая крыльями, взлетали на деревья и повозившись там, устроившись поудобнее засыпали, чутко вслушиваясь в окружающие чащи, подмечая, где сидят их завтрашние соперники....
      Назавтра, ещё в сплошной темноте, проснувшиеся петухи, прохаживались по толстой ветке, слушали напряжённую тишину и вдруг, главный глухарь - распорядитель, "регент" глухариного хора нарушал предрассветную тишину и, пробуя голос, заводил песню - угрозу. "Тэ - ке, Тэ -ке..."
      Начнёт и не закончив послушает - нет ли ответа из недр тёмного, настороженного леса. Затем, после паузы, вновь слышится "Тэ - ке, тэ - ке...". Потом, песня становится всё громче, всё быстрее, всё азартнее...
      Наконец "тэканье" переходит в кастаньетный перебор и сменяется металлическим точением - шипением. И через короткую паузу, эта страшная, вовсе не птичья песня повторяется вновь...
      Из глубин бора, этой древней односложной песне - вызову отвечает один, потом второй, потом третий глухарь. И начинается соревнование голосов, возбуждающее ярость соперников.
      Предрассветная тишина в округе, постепенно сменяется угрожающим кипением-шипением, непонятных и опасных звуков.
      Мы словно попадаем в далёкое прошлое земли, когда вокруг ещё не было людей, но уже существовали эти странные, угольно-чёрные, "бородатые" древние птицы. Действительно, иногда на фоне светлеющего неба, можно заметить у поющих глухарей трясущуюся от ярости и раздражения бороду, растущую под угловато - костистой прямоугольной головой, увенчанной криво загнутым, белой кости, клювом...
      Ближе к рассвету, изредка, из лесной тьмы, доносится угрожающее уханье ночного разбойника филина: "У - у - х, У - х - х...".
      Это разбойничье уханье, разлетается страшным эхом на многие километры вокруг. А сам филин чёрной, крупной, неслышной тенью, перелетая с дерева на дерево, выслеживает и нападает на зазевавшихся нерасторопных молодых глухарей и капалух - глухарок...
      ... На болотах в это время, просыпаются трубачи - журавли...
      Они начинают пронзительно - грустно трубить, оповещая мир о наступающем длинном и тёплом весеннем дне, расхаживая, пока в одиночку, на длинных тонких, ногах - тростинках, по болотным закраинам, важно и неторопливо, оглядывают просторы мёрзлых ещё, кочковатых мочажин, а потом, словно на тренировке или репетиции, вдруг развернув широкие крылья - веера, пускаются в грациозный пляс, переступая по балетному высокими ногами по кочкам и махая широкими крыльями...
      Над сумеречными ещё березняками и лесными пустошами заросшими кустарником, опустив длинноклювую головку вниз, пролетают, посвистывая и хоркая, лесные кулички - вальдшнепы. Заслышав хорканье, с земли взлетают серенькие "курочки" вальдшнепы и коротко, пронзительно посвистывая, заставляют "петушков" сворачивать на свист.
      Так парочками, а то и троечками вальдшнепы делают облёт знакомых урочищ...
      На востоке, над горизонтом, тонкой длинной полоской проклевывается зорька и постепенно, завоёвывая пространства неба, появляется дневной свет...
      Неожиданно, где-нибудь в кустах пискнет первый раз безымянная пичуга. А потом, "токующий" дятел осмелится нарушить дробным стуком незамутнённую тишину рассвета,
      И начинается концерт!
      Проснувшиеся птицы поют взахлёб, наперегонки, стараясь пересвистать, перестукать, перебормотать, перепеть друг друга. Поднимается невообразимый шум - стройная весенняя какофония, сложившаяся из задушевных, вдохновенных песен, любовных ухаживаний, значительных обещаний, соблазнительных всхлипываний и вскрикиваний...
      И как апофеоз весны и долгожданного ликующего утра, над зелёно - тёмными, насторожённо дремлющими лесами всплёскивают из-за пико-образных вершин высоких деревьев - часовых ночи солнечные лучи, первые, лёгкие и разрозненные, а уже потом, появляется во всей красе и величии алое, оплавленное ночными заморозками, солнце.
      ... Весенний шум - приветствие животворящему солнцу, достигает в эти минуты апогея и уже после, медленно идёт на убыль...
      На этот день тока заканчиваются...
      Тетерева перестаю драться и бормотать - выкрикивать озорные ругательства.
      Глухари спрыгивают, слетают на землю и возбуждаемые квохтаньем копалух - глухарок, сходятся в пары заядлых драчунов противоборствующих друг другу и начинают, уже при солнечном свете, яростно клеваться, биться сильными костистыми крыльями и драться когтистыми лапами.
      Глухарки сидят поодаль, наблюдают за "битвой претендентов" на их скромные ласки, или гордо подняв пёстренькие головки, прохаживаются по земле, любуясь молодыми, белоствольными берёзками, порозовевшими под, золотистого оттенка, солнечными лучами!
      На болотах, сменив драчунов чернышей - тетеревов, длинноногие журавли, с маленькими длинноклювыми головками на длинных шеях, сойдясь парами стройно и грациозно "пляшут" свои загадочно - причудливые танцы, махая в неслышный для человеческого уха такт, широкими, сильными крыльями и, перебирая стройными ногами, наслаждаются медноголоcым трубным пением...
      Они славят наступление весны и праздник жизни, "рассказывают" о длинном перелёте из тёплых стран навстречу весеннему, брачному времени, так долго и тревожно ожидаемого в местах добровольного изгнания, на время здешней длинной, холодной зимы...
      
      
      
      
      Остальные произведения автора можно посмотреть на сайте: www.russian-albion.com
      или на страницах журнала "Что есть Истина?": www.Istina.russian-albion.com
      Писать на почту: russianalbion@narod.ru или info@russian-albion
      
      
      
       Апрель 2018 года.Лондон. Владимир Кабаков
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Кабаков Владимир Дмитриевич (russianalbion@narod.ru)
  • Обновлено: 26/05/2018. 304k. Статистика.
  • Рассказ: Великобритания
  •  Ваша оценка:

    Связаться с программистом сайта
    "Заграница"
    Путевые заметки
    Это наша кнопка