Аннотация: Необъятная тайга, встреча с дикими зверями, опасности одинокой жизни, жажда приключений и экстрим - все это есть в "Таёжных рассказах".
ПОХОД
Повесть
Жил Артур Рыжков в одном из пригородов, в рабочем общежитии. Ему дали маленькую комнатку, а в обмен, он, рисовал плакаты, писал объявления и числился художником-оформителем. Приглашали воспитателем, но Артур
отказался - так свободнее. Время от времени он писал в местную областную газету фельетоны о криминальных и полу криминальных делах, и эти фельетоны имели успех у читателей. Например, "Гера ищет лоха", очерк о картежниках, заинтересовал всех. Но главное его занятие в жизни, это путешествия, а точнее, походы по лесам.
В свое время он зарабатывал в лесу неплохие деньги, и тогда пристрастился, "отравился" лесным одиночеством и свободой. Тогда он от одного из приятелей узнал, что есть в лесу, точнее в сибирской тайге такой древесный продукт под названием "камедь". Это сок лиственницы, как определил позже он сам эти потеки смолы. Похоже на сливовый сок, желто-коричневого цвета, и в свежем виде имеющего вкус, того же сливового варенья. Засыхая, "этот сок" превращается в "стеклянные" сосульки.
Несколько лет, он пропадал по дремучим лесам с приятелями, а то и вовсе с малознакомыми людьми и натерпевшись от их пьянства и причуд, начал уходить в лес один и надолго.
В начале было немного скучно, потом легче.
Он открыл психологическую особенность человека, известную для одиночек давно, но для него прозвучавшую новостью. На седьмой - девятый день одиночества наступает кризис, когда все кажется ненужным, бессмысленным и тревожно опасным. Нервы напрягаются, начинается бессонница и ночные страхи-кошмары.
По истечении десяти-двенадцати дней, проведённых в одиночестве, наступал период адаптации - все становилось веселей, приятней и проще. Он, вдруг, начинал ощущать в себе состояние гармонии с природой, с окружающим, лесом, холмами, небом. Делался спокойнее и рассудительнее, часто улыбался и любовался красивыми местами и панорамами.
Днем, захотев есть, он у ближайшего ручейка едва заметно поблескивавшего под солнышком в траве, останавливался, разводил костерок, обедал, а потом рядом, лежа на спине, засыпал на несколько минут, проснувшись, поднимался бодрым и свежим и, не уставая, ходил с горы на гору до вечера.
На бивуак приходил довольный и без суеты готовил ужин и отдыхал. Он переставал вздрагивать от треснувшего за палаткой сучка или непонятного шороха и, наоборот, старался угадать, какой зверек произвел этот шум. И часто ему удавалось подсмотреть интереснейший эпизод из жизни природы.
Однажды видел чёрную норку, блестевшую под солнцем, как ртуть, которая перебежала дорогу перед ним и через какое - то время появившуюся вновь, но на сей раз с лягушкой в зубах. Глазки её озабоченно поблескивали и затаившийся Артур, определил, что она тащит лягушку на корм своим щенкам в гнезде.
В другой раз, он долго разглядывал ворону, которая прятала кусочек сухаря, оставшегося от его обеда, закапывая его в землю, а потом схватив сухой лист клювом, положила сверху тайника, маскируя его...
И таких необычных случаев было множество...
Однако, чаще всего он выходил в лес на пять-шесть дней, ровно настолько сколько продуктов мог унести, идя в лес. Ружье брал с собой обязательно, но стрелял чрезвычайно редко: боялся нарушить лесную тишину, и главное, опасаясь лишних хлопот с добытым крупным зверем. Зайцев, глухарей и рябчиков, он стрелял не на бегу и не в лет, а только сидящих - боялся промахнуться и зря расходовать заряды, которых брал с собой всегда немного.
Ночевал во время таких коротких походов в зимовьях, хороших, похуже и вовсе плохих. Летом и осенью во многих из них жили мыши, и это раздражало и досаждало Артуру.
Нервы в тайге напряжены и без того, но если ты в полночь, вдруг, чувствуешь на лице прохладные лапки, то спать после этого очень трудно. Бывало, что и домик чистый внутри и снаружи, и теплый, и печка с хорошей тягой, но если есть мыши, то Артур долго оставаться в нем не мог.
Как-то, остановившись в глухом, заросшем молодым березняком распадке, он сидел рядом с землянкой и варил ужин на костре. И вдруг, услышал прыжки маленького животного, из кустов направлявшегося прямиком в зимовье. Были сумерки, и в сером полумраке ничего не было видно, но он догадался, что это мышь мчится в жилье человека на поживу.
Спал он ту ночь урывками и ушел из землянки на рассвете, разбуженный шуршанием мыши бумагой, на столе, у печки.
В этом зимовье он никогда больше не ночевал...
Но, Боже мой! Какая благодать, теплота и сонные мечты были связаны с зимовьями хорошими. Одно из главных условий - это широкий обзор окрестностей. Легко и свободно дышится и живется в домике, который стоит на бугре, сухом и светлом, а еще лучше, если на небольшой поляне. Хороши зимовья в сосновых лесах, на холмистых опушках с протекающим неподалеку незамерзающим ручейком, а еще лучше, если рядом бьет из земли незатухающий родник, с холодной до ломоты в зубах водой и летом, и зимой.
Хорошо, когда в округе много валежника, хотя в некоторых охотничьих зимовьях, постояльцы готовят дрова на зиму; пилят "сушины" и колют чурки, складывая поленницы дров у стены.
Лучшие зимовья над речной поймой, на сосновом бугре, когда, сидя на закате солнца, видишь перед собой большую речную долину, а где-то, километрах в двадцати-тридцати, синеет хребет водораздела, охватывающего пол горизонта. И стоит избушка, как раз на припеке, напротив южного полуденного солнца, и целый день купается, греется под лучами светила, от восхода до заката...
...Рейс был обычным. "Комсомолец" от порта "Байкал" отошел перегруженный, но все брал и брал пассажиров на борт, на следующих остановках, пока не стало казаться, что уже не только лечь, но и сесть в каютах негде.
Артур загрузился "на старте". Бросил рюкзак в общей каюте под капитанским мостиком и вышел на палубу, где толпились возбужденные пассажиры. Байкал открывался впереди, во всем могучем величии тёмно-синих, зеркально отражавших полуденное солнце, масс чистейшей и холодной воды.
Горные хребты, поросшие дымно-серой щетиной тайги, вздымались справа и слева вдоль борта, скользили, отбрасывая мохнатые, колышущиеся тени гор на воду. Их берега, круто уходящие прямо от воды вверх, заканчивались округлыми гребнями, с расселинами ущелий и овальными, луговинами долин, в начале широких падей.
Кругом царило безмолвие и только дробный, размеренный шум машины "Комсомольца" нарушал извечную тишину здешних малонаселенных мест...
Вскоре гомон и возбуждение утихли, пассажиры разошлись по каютам, по палаткам, которые стояли одна к другой, впритык, на верхней палубе.
Артур, оставшись один, прислонился к теплому металлу борта, прогреваемому изнутри работающим двигателем, и задумался.
Загорелое лицо, вылинявшие за лето мягкие волосы, свежая щетинистая бородка, застиранная штормовка, залатанные брюки такого же защитного цвета, говорили о том, что путешественник он бывалый.
Он смотрел на таёжно-озёрные панорамы, но задумавшись о чём-то, казалось не замечал красот природы...
А берега, то, приближаясь, то, убегая в сторону, открывали все новые причудливые панорамы!
Вот стометровая скала повисла над озером, ступив в глубокую воду, а вот маряна, - горный луг, раскинулась на покатой плоскости склона футбольным полем, посередине которого, росли две молодых сосенки.
Дальше, по засыпанному щебнем руслу, прыгая с уступа на уступ, белел пеной ручеёк, берущий начало где-то в глубине материка, за кулисой левого склона распадка. На изгибе его течения, стоят искривленные ежедневными прибрежными ветрами, изумрудно-зеленые сосны с желтыми мазками причудливо изогнутых стволов, святящиеся сквозь зелень хвои.
А тут, ложбина, берущая начало у белопенной кромки воды, поднимаясь, раскрывается ладошкой, навстречу солнцу. А там, чуть отступив, вода тихо моет укромный желто-зернистый дикий песчаный пляж, на который редко-редко ступает нога человека. И постоянный запах холодной байкальской воды вокруг, напоминающий запах свежевыловленной рыбы...
Часа через два озёрного путешествия, горы впереди, чуть разошлись, и открылась километровой ширины долина, с небольшой речкой и поселком, с избами крестьян, поселившихся в устье давным-давно, когда еще гоняли через эти места кандальных каторжников.
Некогда здесь был порт. До войны, здесь добывали золото, разворотив берега реки, бульдозерам. После, здесь стало тихо и пустынно...
По солнечным утрам, в деревне задорно поют петухи, а на закате, возвращаясь с пастбищ, с выменем, полным молока, коровы, торопясь к теплому домашнему пойлу...
Здесь погрузился на теплоход хромой старик с раскосыми глазами в старенькой пилотке и сапогах. Артур отметил про себя его доброжелательную улыбку и тут же забыл о нем, но старичок вышел вскоре на палубу, и подошел к нему.
Постоял немного, поулыбался, а потом, достав начатую бутылку водки, предложил выпить вместе, по глоточку, и Артур удивился, но не отказался. Захмелев чуть, разговорились...
Старичка звали Тимофеем, и он был тунгус, родом из тунгусского поселка Уоян, что неподалеку от Нижнеангарска.
Артура это заинтересовало. И начались разговоры, в которых Артур спрашивал, а Тимофей отвечал, рассказывал, объяснял...
- Раньше, мы жили в чумах и время от времени переезжали с мест на место, перевозя все на оленях: зимой на нартах, летом - вьюками. Ни деревень, ни поселков не было, и между Нижнеангарском и Витимом, на севере, пролегала только оленья тропа - "аргиш".
Потом, уже советская власть организовала тунгусский колхоз и построила в хорошем месте, на берегу верхней Ангары поселок, в котором поселились тунгусы...
Тимофей рассказывая, курил папиросы "Север", изредка посматривал на проплывающий берег, а Артур запоминал и расспрашивал. -Но, однако, - продолжал рассказ Тимофей, - для тунгуса дом - это тайга, а работа - это охота. В избах люди разбаловались, разленились, стали водку пить без меры. Он помолчал, сплюнул за борт, достал бутылку из кармана, откупорил бумажную пробку, сделал несколько глотков и протянул ее Артуру, и тот для виду отхлебнув, вернул бутылку. Тимофей, не торопясь, запихнул в горлышко самодельную пробку, и продолжил: -Раньше, однако, тоже пили, но только тогда, когда охота заканчивалась, и охотники отдыхали. Сейчас же, иногда, такой горе-охотник с промысла бежит в поселок, все бросив и продав два-три соболька, гуляет, пока денег хватит, а потом злой и похмельный бредет в тайгу. И какой же из него охотник после этого: ни собак хороших, ни зимовья, ни чума давно уже не ставят, ленятся. Да и привыкли к теплу в избах. Опять же магазин рядом. Совсем разленились, - сокрушенно покачал головой и, чиркая спичкой, держа папиросу в заскорузлых пальцах с толстыми, изломанными ногтями, прикурил и втянул дым папиросы в легкие. Артуру, запах его папиросы казался необычайно вкусным, и он, некурящий, подумал, что в тайге, это не только дым, но еще и необычный для леса табачный аромат...
Свежий озерный ветер дул, давил навстречу "Комсомольцу". На берегу, ложбинки и дремучие пади круто уходили к вершине, смещая одна другую, а Тимофей все рассказывал.
- До войны, в Нижнеангарске, была одна кирпичная школа, но и ту на лето превратили в тюрьму. Тогда шла борьба с вредителями. Мой знакомый, председатель Потребсоюза, тоже попал в эту тюрьму. Тогда ведь не церемонились. Потребсоюзовский катер ночью выбросило штормом на берег - матросы с вечера перепились и обо всем забыли...
Взяли за жабры председателя... Вредительство!
Тимофей помолчал, докуривая очередную папиросу... - Его, тоже в кутузку посадили. Признавайся, мол, во вредительстве...Тот ни в какую... Не виноватый я, мол... Но кто ему поверит? - Тимофей отхлебнул, сделал паузу, а потом, вглядываясь в темнеющий впереди мрачными сумерками берег, произнес: - Однако, Песчанка скоро...
- Ну а чем закончилось-то? - нетерпеливо спросил Артур, и Тимофей, как бы нехотя завершил свой рассказ: - Посадили его... Но вначале, чтобы бумагу подписал, привели к колодцу, руки связали, ноги связали, прицепили к колодезному журавлю и туда его, вниз головой, чтобы вспомнил и признался... Но, председатель тот характерный был мужик. Не виноват, и все! - говорит... Его в колодец. Подержат, пока воды нахлебается, вытащат, отойдет, суют бумагу: - Подписывай! - Нет! Ах, нет!? Снова туда...
Говорю, характерный был мужик. Так и не подписал, Посадили. Зато в начале войны ушел на фронт, старшиной стал в штрафбате, и, говорят, Героя заработал, но наградные бумаги где-то затерялись...
Старый тунгус еще помолчал, потер ладонью правой руки глаза: - Однако, спать надо, рано сегодня поднялся, на рыбалку...
И, хромая, чуть пошатываясь, ушел к себе в нижние каюты, унося недопитую бутылку.
Наступил вечер...
Подходили к темнеющему провалу бухты Песчаной. На турбазе горели огоньки, было почти светло, а теплоход тоже включил все освещение, и нарядные блики ламп и прожекторов отразились в черноте ленивой непрозрачной волны за бортом.
"Комсомолец" встал на рейде. Спустили шлюпку, затарахтевшую мотором. Проворно "сбегав" к причалу, она вернулась, полная пассажиров, и разгрузившись, снова, быстро убежала к берегу... Какое-то время спустя, вынырнув из полумрака, доставила, к необычно большому в темноте, играющему огнями, теплоходу последнюю порцию пассажиров, суетливо высадившихся на высокий борт и, замолчав, поднятая канатами, заняла свое место на борту теплохода.
На турбазе, клубные репродукторы пели высоким мужским голосом: "Лето! Ах, лето..!"
По освещенному высокому берегу народ поднимался от пристани к клубу, на танцы, а теплоход задрожал железными боками, развернулся, густо прогудел: "До...сви...да...нья..." - и, отмечая свой путь бортовыми огнями, медленно провалился в прохладную тьму ночи, исчез, будто его и не было...
Артур постоял, подождал еще, перешел с борта на борт, а когда спустился в каюту, то лежачих мест уже не было, а остались только небольшие незанятые пространства на толстой металлической, выкрашенной плотной белой красой, трубе. "Не холодно и то уж хорошо" - подумал Артур присаживаясь. Он продрог там, наверху, под встречным холодным ветром, и потому, согревшись, задремал, опустив голову низко к груди, а от неудобного положения часто просыпался... Ночь казалась бесконечной...
Еще в рассветном сумраке, выйдя на палубу, Артур почувствовал кожей мелкую водяную пыль, летящую по ветру. Спрятавшись под козырек капитанского мостика, слева, в середины палубы, он наблюдал обрывки береговой панорамы, то всплывающей, проявляющейся сквозь размывы туманной завесы, то пропадающей, и тогда, вместо, видел клубы серого, влажного воздуха.
Чуть погодя, развиднело, и берег приблизился, большой пологой долиной, с высокой травой на склонах и черными остроконечными елями по дну распадка. Они казались, чередой монахов, поднимающихся на предутреннюю молитву в скит, на гребневую скалу...
Вскоре долина скрылась, и скалы, спустившись к озеру, рассыпали в темную плещущую воду, черные валуны. Над прибрежным хребтом молочными привидениями повисли обрывки туманных бесплотных фигур, тающих под ветром. В распадках, в затишье, такие же химеры, казалось, вырастали из земли и чуть, оторвавшись от влажной травы, зависали на время, словно раздумывая, что же делать дальше.
"Суровые места, - подумал Артур, - вот, сколько уже плывем, а ни поселка, ни домика на берегу".
И, словно оправдываясь, из-за длинной песчаной косы, заросшей кустарником и маленькими кривоватыми березами, показалось несколько домиков, и даже маленькие человеческие фигурки, машущие руками, появившемуся теплоходу.
Теплоход оживился. Загремела цепями шлюпка, спускаясь на воду. Затарахтел мотор... Желающие погулять переправились с теплохода на сушу.
- Стоянка полтора часа, - объявил динамик, и Артур, спустившись в следующую шлюпку, поплыл на берег.
По-прежнему дул сильный ветер, тянувший по экрану неба ватные тучи, где-то за береговым хребтом, проливших из себя всю воду. Байкал, чуть пенился гребнями мелко-дробных волн и волнишек. Было холодно и неуютно.
Уже перезнакомившиеся пассажиры, доверчиво слушали добровольного экскурсовода. Кто-то бесцельно бродил по берегу, а Артур просто сел и смотрел на шевелящуюся воду, на красивый теплоход, стоящий на якорях у входа в бухту, на темнеющий далекой полоской противоположный берег. Потом, поднявшись, прошелся до домов и обратно, увидел источник прозрачно-светлой воды, бьющий в ложбинке, вода из которого незаметным ручейком, заросшим полоской камыша, убегала к озеру и пряталась, растворившись в прибрежных галечниках...
Когда от теплохода бодро треща мотором, подплыла шлюпка, экскурсанты, подрагивая телом, с нетерпением переминались с ноги на ногу...
... "Комсомолец" стал, для пассажиров, как дом родной. Казалось, что уж очень давно все на теплоходе знакомы, а кого-то уже в лицо узнаешь, и даже откуда он и кем работает.
Вот и старичок-тунгус со своей очередной или вчерашней бутылкой "Московской" вышел на палубу, к Артуру, как к давнему приятелю...
Утирая ладошкой, со щетинистых усов капли мороси, начал рассказывать, как в тридцатые годы, когда еще совсем был молодым, какого-то его родственника, "первого умника-разумника, государственного масштаба человека", волк заел. Родственник, пешком, шел из села в село, во время покоса, в самые жары, читать какую-то там директиву из центра. Он в деревне был самый грамотный... - И наскочил тот волк на парня сзади, и схватил за горло, да так до кости и вырвал все... После приполз бедный в село, да и помер около первых изб... Старичок почмокал губами, отхлебнул еще из бутылки... Его лунообразное лицо с рубцами морщин, задубевших от солнца и ветра, разошлось в подобие хмельной улыбки, но трезвые глаза смотрели холодно и серьезно.
- Здесь раньше народу селилось больше...Тайга, простор, зверя и птицы невиданно... Он окинул взглядом медленно тянущиеся с правой стороны крутые берега, скользнул прищуром по крутой маряне, с подъемом до гребня.
- Вот на такой же маряне, видел я весной как-то, с воды из лодки, по первой травке, девятнадцать быков. Раза три принимался считать, сбивался. От молодых, с рожками-спичками, светло-рыжих, до старых быков-рогалей с рогами в семь-восемь отростков... Рожищи, почти черные... Круп, как у быка племенного. Стоит, не шелохнется...
Старый тунгус, рассказывая это, преобразился, смотрел остро, дышал часто, волновался, как тогда...
- Ну, а медведи? - переждав паузу, подтолкнул старика к новой теме, Артур.
- Ну, а что медведи? - вопросил старый охотник. - Его в этих местах, - он махнул рукой в сторону берега, - всегда было много. -Раньше, по весне охотились на нерпу бригадами, на лодках, по плавучим льдинам высматривали и подкравшись, стреляли. Но не всегда на смерть. И зверь крепкий на рану. Съехал со льда в воду, и там остаётся. А потом тушу его ветерок волной на берег выбрасывает. Так тут, на берегу, под вечер, три, а то четыре медведя можно было видеть. Выходили по запаху, и шли вдоль берега,с разных сторон... Самый сильный других отгонял и трапезничал всю ночь. Так, к утру от нерпы, только куски шкуры оставались, да жирное пятно на камнях...
Он помолчал, закурил, долго смотрел, на клином, круто сходящий к воде склон и всмотревшись, указал Артуру на желтую нитку тропки, бегущей на высоте, параллельно берегу. - Видишь, тропка? Это звери набили. Чуть сумерки, и они выходят погулять, да порассмотреть озеро. Тоже тварь любопытная... Летом здесь комара и мошки меньше, ветерок поддувает весь день, утром и вечером. Зверь из чащи выходит кормиться и подышать воздухом. Отдохнуть от гнуса... ...Наконец, бутылка, из которой он потягивал водку, опорожнилась, закончилась... С сожалением посмотрев на дно, старичок-тунгус, неожиданно для Артура, ловко бросил ее за борт и вздохнул...
- Где-то в этих местах мой старший брат охотился, - начал он после длинной паузы, когда оба долго смотрели на заросшие густым лесом, убегающие в облака склоны.
- Там, за горами, был его охотничий участок, зимовья, стояли, путик был сработан. Сотни плашек стояли на путике. Он сильный и удачливый, много соболя добывал за зиму... Первым охотником был в промхозе... С осени зайдет на промысел, по чернотропу еще, несколько зверей стрелит, мясо разнесет по плашкам, разложит, зверька прикормит...
- Раз, вот так же зверя завалил и не успел разделать, ушел в зимовье.
Решил утра дождаться. А утром, от зверя, на него медведь бросился. Брат стрелял близко, но осеклась винтовка, патроны старые были... Может, капсули были плохие... Навалился медведь с разбегу, заломал, порвал брата... И бросил... Брат до зимовья дополз и через время умер... Нашли его недели через две и там же похоронили...
... Похолодало и быстро наползли сумерки. Старик запахнулся поплотнее в пиджак, сел на корточки, сжался в комочек, удерживая тепло. Артуру почему-то стало неловко, и он тихонько ушел в каюту...
Вечером, в темноте пришли в Нижнеангарск. Подошли к пристани, при электрических огнях сильных прожекторов и пассажиры, плывшие до Нижнего, пошли на деревянную пристань, - Артур вместе со всеми.
По тихой, безлюдной, освещенной уличными фонарями улице, дошли до гостиницы, - маленького одноэтажного дома с дощатыми стенами и умывальниками во дворе.
Артур быстро заполнил анкету для приезжающих, заплатил три рубля и, разместившись в маленькой комнатке один, перекусил бутербродами, запивая их кипятком из титана, пахнущего прелой заваркой и угольной золой.
Потом, быстро расправив холодную постель, забрался под одеяло и, уже засыпая, в тишине вечера услышал плеск байкальских волн на берегу...
Проснувшись, выбираясь на поверхность бытия, в начале слышал только тишину, внутри здания и за окном. Потом открыл глаза, через стекло увидел синее-синее небо, и услышал скрип дверей в коридоре и тихие шаги мимо... "Наверное, часов восемь" - подумал он, и ошибся. Было всего шесть часов утра. Артур потянулся, вылез из постели, поеживаясь оделся и потирая заспанное лицо, вышел узким коридором с номерами комнат на дверях, в полутемные сени, а потом во двор.
Ветер, наконец кончился. Обилие света и тишина, приятно поразили. Огороженный двор, порос зеленой густой травой, и посредине, к калитке шла деревянная "тропа" из толстых, струганных досок. Оглядевшись, Артур увидел слева, в углу навес, тоже деревянный, и пару металлических умывальников с плохо крашенным металлическим корытом для водослива.
Помахав руками, нагнувшись несколько раз вперед, касаясь ладонями земли, сделав десяток приседаний, он задышал, согрелся и уже с удовольствием, сняв футболку, стал мыться, фыркая и брызгая водой на траву мимо корыта. Потом отерся белым, застиранным почти до дыр, вафельным полотенцем и незаметно для себя, почти бегом, вернулся в комнату - очень захотелось есть. Достал из рюкзака сверток с хлебом и остатком подсушенной колбасы, расстелил газету, нарезал хлеб охотничьим ножом, достав его из деревянных самодельных ножен. Налил в стакан воду из графина, попробовал, почмокал губами: вода была вкусной, байкальской.
"Эх, эту бы воду, да в серебряных изнутри цистернах, жарким летом в Москву или в Крым. Вот был бы бизнес, - подумал и заулыбался. "Фантазии..."
Колбасу не резал, а рвал зубами, почти не жуя глотал и запивал водой. Насытился быстро. Убрал все со стола, разобрал рюкзак, озираясь на дверь, достал завернутый в мягкую тряпочку обрез шестнадцатого калибра. Осмотрев, вновь завернул, обвязал плотно бечевкой и положил в рюкзак на самое дно. Пощупал через карман коробки с патронами, но не стал доставать. Зато достал точильный брусок, и подточил и без того острый нож.
В рамочном рюкзаке, набитом до отказа, было все необходимое для большого похода: резиновые сапоги, спальник, кусок полиэтилена, брезентовый полог, два котелка, один в другом, кружка, ложка. Пластмассовая коробочка с компасом. Был еще небольшой топор, легкий и острый, с длинным и тонким топорищем из березы, который он сделал сам и даже клин деревянный вклеил в обух, чтобы, если рассохнется, не слетел топор с топорища при сильном ударе. Была даже аптечка: йод, кусок бинта, таблетки от головы...
Осталось закупить продукты, и можно отправляться.
... Артура начинало жечь изнутри нетерпение. Так хорош был воздух, так завлекательны горы, привидениями стоящие в полгоризонта, далеко-далеко, за Байкалом, на юго-востоке. Он, уже вглядывался в эти вершины, вспоминая, что по пути на Бодайбо будут и горы, не такие высокие, со снеговыми еще вершинами, как Яблоневый хребет, но тоже, наверняка, красивые и величественные.
Вдруг он вспомнил название тунгусской деревни на Верхней Ангаре и повторил несколько раз странно мягкое нерусское слово, почти из одних гласных. Уоян, Уоян.... Как это красиво и мягко звучит...
...Чуть позже Артур познакомился с соседом по гостинице, молодым парнем, едущим через Нижний, в деревню Верхняя Ангара. Вместе пили чай, и Артур предложил ему заварки, цейлонского чаю. Разговорились, и Коля, так звали паренька, стал рассказывать, о жизни на севере Байкала, о рыбаках и рыбалке. Артур намекнул, что он хотел бы написать об этих местах в областной газете, и, узнав это, Николай, патриот Байкала, оживился.
- Да, ты подумай! Здесь все люди хорошие. Вот я говорил, что сейчас редко где омуля свежего можно достать, но ведь здесь неподалеку холодильник от промхоза, так я сбегаю и, может быть, штучку омуля добуду, у меня там кладовщик родственник...
И точно, быстро собрался и убежал, и пока Артур расспрашивал старушку с худым лицом монашки, дежурную в гостинице, где и когда работают и открываются продуктовые магазины, Коля вернулся.
Мигнул, поманил незаметно рукой. Вышли в сени, и Коля показал большую серебристую, круглую, как батон, мороженую рыбину, завернутую в газету. - Ты хлеба прихвати, и если есть, то перца. Я тебя на берегу буду ждать,- и вышел. Захватив все и еще ножик на всякий случай, Артур вышел со двора, обошел гостиницу и увидел далеко у воды сидящего на бревне, полу занесенном мелкой галькой, Колю.
Увидев Артура, Коля развернул газету, положил на торец, тут же лежащей чурки и, взяв в правую руку тяжелую березовую палку, стал колотить по завернутой в газету рыбине. - Расколотка, - весело пояснил Николай и, ударив еще несколько раз изо всей силы, развернул сверток. Рыбина внутри от ударов потрескалась, и отслоившееся белое, холодное с льдинкой, омулевое мясо легко отделялось от костей, кусочками и щепочками. Коля показал, как надо солить и перчить, взял кусочек хлеба и стал, есть, чавкая и посмеиваясь. Попробовал и Артур.
Он уже раньше слышал от старых рыбаков о байкальской расколотке, но когда сам попробовал, то восхитился. Такое нежное, холодное, тающее во рту солоноватое и пряное мясо.
Омуль был необычайно вкусен, и новые приятели быстро покончили с килограммовой рыбиной. - Вот это вкус - вот это сочность, - урчал Артур, не переставая жевать, а Николай довольный тем, что угодил городскому гостю, гордясь за Байкал, за свои места, говорил: - Это что! Если это все под водочку да с солеными огурчиками или груздями - это сказка...
Артур охал, ахал от восторга, доедая рыбу, говорил: - Впервые такую вкусноту ем, и, главное, так все просто, ни жарить, ни парить не надо...
Через время они расстались. Коля вскоре уехал, - подхватив рюкзачок запрыгнул в кузов машины, идущей из Райпотребсоюза в Верхнюю Ангару. Артур долго махал ему рукой...
... Пока новые знакомые сидели около гостиницы и ждали попутку, Коля рассказал, что каждый день в магазин, в деревню ходит бортовушка, и можно доехать до отворота, а там заросшая старая дорога в сторону Уояна и дальше. Когда Артур сказал, что он собирается идти тайгой в Бодайбо, Николай присвистнул, безнадежно махнул рукой, - мол, далеко это...
А, может, просто не поверил, потому стал меньше рассказывать, иногда исподтишка разглядывая собеседника. А Артур и не стал распространяться... Коля вскоре уехал, а Артур пошел в поселок за продуктами. У него уже был написан список, и потому, он знал, что ему нужно. Первым делом, галеты, потом несколько банок рыбных консервов, потом сухие супы с вермишелью и картофелем. Потом чай, сахар кусковой, соль, маргарин для жарки, и немного масла сливочного: в пачках, для бутербродов. Потом колбасы и сыру для завтраков, и гречки или вермишели несколько килограммов. Всего весу в продуктах было немного, так как их надо было нести на себе, - запасы на десять дней, за которые Артур собирался добраться до Бодайбо, весили килограммов двадцать...
Галет в прохладном магазинчике, полутемном из-за маленьких окон, конечно, не оказалось и пришлось купить сухарей вместо галет и две булки свежего серого хлеба с хрустящей корочкой. "Вначале съем хлеб, а потом уж буду подъедать сухари" - думал Артур.
Выглядел он уже после нескольких дней путешествия вполне по-лесному, а жесткая рыжеватая щетина и крепкая, ладно сбитая фигура придавали ему бывалый вид. Но ведь так и было. Он не был новичком - знал и мороз, и слякоть, ходок был неутомимый, мог за день отшагать под пятьдесят километров.
И, главное, он не боялся одиночества и таежной глухомани и знал уже, что люди бывают даже в самой глухой тайге. Пропасть не дадут. И потом, от одиночества человек становится доверчивым и не гордым, а людям это всегда нравится. "Если что, буду просить помощи" - думал он, шагая под вечер в гостиницу, осмотрев Нижний, и полюбовавшись на безмерность и величавость Байкала. ..."Помогут! Не в джунглях живем". Он, на всякий случай, потрогал в нагрудном кармане энцефалитки мягкие листки удостоверения внештатного сотрудника областной газеты, где была заляпанная чернилами его фотография с большой бородой и улыбающимся лицом...
Вечер был свободен, и Артур, упаковавшись, долго сидел на берегу, на бревне и рассматривал горы на противоположной стороне...
В сумерках, возвратился в свою комнату, попил чаю, пожевал бутерброды с колбасой, еще раз посмотрел карту и потом лег спать. Однако, заснуть не мог, вспоминал походы...
... Как-то, раз придя в дальнее зимовье в километрах сорока от города, уже в начале ночи, он, в темноте в сильный мороз, долго вырубал нижний край двери изо льда. Потом, закрыв ее, растопил печь, зажег свечу и стал насаживать слетевший с топорища топор. Неловко и сильно стукнул, и точеный, острый как бритва, топор слетел с топорищ и ударил по правой руке. Боли не было, но мгновение спустя, Артур почувствовал, как рукав намок, и мазнув по рукаву пальцами левой руки, увидел на них кровь.
"Ну, вот приехали!" - мелькнуло в голове, и, засучив рукав на правой руке, он увидел, что кровь течет обильно, и густая, капает большими каплями на пол. ...Потрескивали дрова в печи, ровно и светло горела свеча, в избушке стало тепло, но Артура охватила невольная дрожь. Кровь продолжала сочиться из раны... Достав из рюкзака белый охотничий маскхалат из простынного полотна, он разорвал штаны на широкие полосы, как бинт, и стал неумело, торопясь бинтовать руку. Кровь лила, не переставая. "Кажется, перерубил вену, - думал он. - Если не остановится, надо затягивать узлом руку выше локтя и отправляться в сторону города". А в голове металась мысль: "Мороз, сорок километров, снег глубокий. Не дойду!"
На счастье, кровь вскоре перестала идти, и Артур, успокоившись, не снимая повязки, поел и повалился спать. Позже выяснилось, что вена была под раной, но осталась цела...
... Путешественник ворочался с боку на бок, слушая сквозь дрему неразборчивые голоса беседующих за стенкой женщин. Вскоре и они замолкли. Артур представил себе городскую комнату в общежитии, постоянный шум на кухне и в коридоре, пьяные голоса из комнаты напротив, где праздновали день рождения с водкой и проигрывателем...
...Проснулся поздно, вскочил, торопясь, оделся, увидел через окно солнце над горами и безоблачное небо. "Все не так плохо" - отметил про себя. Быстро умылся, позавтракал, оделся, попрощался с дежурной, с любопытством глядящей на него, и, вскинув неподъемный рюкзак, вышел на дорогу... Прошагав до зеленой луговины с тропками, пробитыми коровами и, выбрав место поприятнее, остановился у обочины грунтовой дороги - направляющейся на восток. (Он начинал уже мыслить категориями путешественника, непрестанно замечая и запоминая направление).
... Вскоре, урча мотором, от поселка появляется бортовой газик, и, чуть волнуясь, Артур забрасывает тяжелый рюкзак на плечи, выходит на дорогу и поднимает руку, хотя машина была еще далеко. Бортовушка тормозит, Артур здоровается с шофером и говорит: - Добросьте до отворота на Верхнюю Ангару?
А водитель и второй в кабине, пожилой мужик в кепке, смотрят на него с удивлением.
- Ну, садись. Когда надо сойти, стукни по кабине. Артур кивает, но, спохватившись, говорит: - Я тут первый раз. Не знаю, где сворот, - и водитель улыбаясь, закуривает папиросу и машет рукой: - Я остановлю...
С трудом, опираясь поочередно левой и правой ногой, вначале на колесо, а потом на кромку высокого борта, Артур переваливается внутрь и, сбросив рюкзак, поместившись на одном из ящиков, уже бойко кричит: - Поехали! Шофер газует, машина броском трогается с места и, набирая скорость, с ветром навстречу, мчится в сторону от Байкала...
Артур доволен, рассматривает предгорья слева, поросшие молодым сосняком, и справа, изредка мелькающую среди прибрежных увалов, заболоченную долину реки.
Дорога, каменистая, жесткая, его трясет на ухабах, но он доволен и вслух повторяет про себя, посмеиваясь: "Лучше плохо ехать, чем хорошо идти"...
Поход начался...
Через час тряской езды он видит развилку, и принимает ее за очередной объезд, но машина тормозит, и торопясь, ворочая рюкзак, с боку на бок, он перекидывает его через низкий задний борт и, помня о ружье и продуктах, осторожно за лямки опускает на дорогу, легко спрыгивает сам, подбегает к кабине сбоку, махая рукой, почему-то очень громко кричит: "Спасибо! Счастливо!".
Шофер, не улыбнувшись, поднимает руку и потом, переключив передачу, со скрежетом газует. Машина дергается с места и разгоняясь удаляется, делаясь все меньше, ныряет в низину, и остается только звук, потом и он смолкает.
Жарко. Теплый аромат смолы и хвои. Солнце припекает, и в траве, начинающей подсыхать от росы, стрекочут, звенят кузнечики, и горы слева подступают ближе и темнеют щетиной деревьев...
"Ну, вот я и один" - весело говорит сам себе Артур, и садится на рюкзак, тут же, посреди дороги. Достав из нагрудного кармана карту в полиэтиленовой обертке, он долго изучает ее, отмечая про себя, что первые тридцать километров маршрута он преодолел за час.
"Неплохо, неплохо, - мысленно повторяет он, решив, что переобуваться в "резинки" еще рано, с кряхтением влезает в лямки рюкзака и, не торопясь, делает первые шаги по врезающейся в молодой и частый сосняк дороге, решает: "Обедать буду, когда солнце к зениту поднимется". Смотрит на часы: "А времени-то еще одиннадцать. Целый день впереди..."
Он весело и уверенно шагает вперёд, и его фигура постепенно становится меньше, меньше и, наконец, исчезает, растворившись в темном мареве, поднимавшемся над дорогой...
... Обедал Артур у очередного ручейка на крошечной песчаной отмели, сидя на гранитном валуне, рядом с дорожным мостиком. Не торопясь, разведя костер из соснового сушняка, он подвесил котелок с водой на таган, вырезанный здесь же, в ольшаном кусту, снял еще мокрую от пота на спине, энцефалитку, остался в, тоже влажной, футболке. Разулся. Посмотрел натертые морщинистые ступни ног, развесил носки сушить и достал из рюкзака резиновые сапоги. Дорога была жесткой, старенькие кеды не давали надежной опоры, и камешки больно кололи ступню сквозь тонкую подошву.
Пообедав вкусным хлебом с маслом, с остатками особенно вкусной колбасы, он, запив все сладким, крепким чаем, залил костерок и прилег на лужайке среди кустов, чтобы подремать.
Однако, в жарком воздухе, вдруг стали появляться комарики, зудели над ухом и больно кусались. Несколько раз, хлопнув себя по рукам, он поднялся и решил идти дальше, и лучше пораньше остановиться ночевать.
Натруженная спина гудела, ноги без привычки подрагивали от усталости, но первые шаги в сапогах по жесткой дороге обнадежили - идти было не больно и потому легче. Комарики, уже до вечера не отставали от ходока, и вились небольшой бандой кровопийц за спиной, изредка делая оттуда налеты. Пришлось выломать березовую ветку с густой листвой и беспрестанно обмахиваться.
День, как-то очень быстро подошел к концу. Солнце опускалось к земле, жара спала, и от распадков потянуло прохладой. Серые тени расчертили дорогу, все, увеличиваясь и удлиняясь, и обессиленный Артур решил остановиться на ночлег.
"Пока место найду, пока дров наготовлю,- думал он. - Пока кашу сварю и чай, солнце уже сядет. И потом надо выспаться, - я сегодня здорово устал, а завтра снова тяжелый день...
- Благо погода будет хорошая. Если сейчас прохладно, то, каково будет ночью? - сбивчиво рассуждал он.- Но зато, после холодной ночи будет теплый и, главное, сухой день, без дождя".
Артур знал уже, что в начале лета, на севере Байкала, дожди редки. Но на всякий случай готовился к худшему.
Сбросив на землю тридцати килограммовый рюкзак, он расправил плечи, и показалось, что может он, если не взлететь, то необычайно высоко прыгнуть - свое тело ничего не весило, по сравнению с весом рюкзак.
Попив водички из прозрачно холодного ручья, Артур спустился чуть вниз по течению и, найдя место на высоком берегу под большой сосной, стал собирать сушины и валежник и стаскивать их в кучу, ближе к сосне.
Собрав так целую гору дров, он сходил за рюкзаком и, подняв его, удивился, как он мог целый день тащить такую тяжесть! От пережитого напряжения и перегрева, чуть побаливала голова; от усталости нервы напряглись, и он нет-нет, да и оглядывался кругом, словно ждал кого.
Повеселел он, только когда развел костер и поставил варить гречневую кашу. Солнце садилось справа и чуть за спиной, безобидно поблескивая лучами сквозь лесные прогалы. Дрова горели весело потрескивая, почти без дыма, и пламя с едва заметными рыжими отблесками, высоко и прямо поднималось к небу. Аромат смолистого дыма растекался волнами от огня, постепенно заполняя всю округу.
Когда каша сварилась, Артур поставил котелок в мелкую воду остудить, вытащил из рюкзака спальник, полиэтилен, устроил себе сиденье-лежанку, уселся поудобнее и не спеша, с аппетитом поел каши, а потом, заварив чай, не спеша попил обжигаясь, пахнущий смородиной, темно-янтарный напиток.
Закончив есть, убрал припасы в рюкзак, достал обрез, собрал его, вынул патроны с пулями и картечью, переложил их в нагрудный карман, зарядил ствол крупной картечью. Переобулся в кеды, залил костер водой и пошел погулять вниз от дороги, вдоль ручья, в сторону далекой уже реки.
...Солнце незаметно зашло за горизонт и прохладные сумерки поднялись над долинкой ручейка. Было тихо, и по опыту своей охотничьей жизни Артур знал, что в таких чистых лесах ни зверь, ни птиц не живут, разве, может быть глухарь. Пройдя метров двести-триста, он повернул назад и уже темнеющим лесом, незнакомым и таинственным, вернулся к рюкзаку.
Было немного одиноко и тоскливо, несмотря на отличную погоду, но Артур уговаривал себя, что это от усталости, и что в первый день в лесу всегда так бывает. Но его не покидала тревога и чувство опасности. Только сейчас он начал понимать, какой рискованной и тяжелый поход ему предстоит...
Разгорелся большой костер...
Чем темнее становилось вокруг, тем ярче делалось пламя, впитывая все больше алого, багрово-красного, тем отчетливей слышен треск разрушающихся в огне веток.
Отойдя на десяток метров от костра, в темноту, он глянул на небо и поразился обилию звезд. Казалось, на эту чернеющую бездну, набросили сверкающую бархатом, плотную звездную кисею.
Круг света у костра, сферой поднимался к вершине сосны и растворялся там, в необъятной, вселенской тьме. Черные тени от стволов по радиусу расходились вокруг, чистые и тяжелые вблизи у огня и невесомо исчезающие в отдалении. Настороженная тишина начинающейся ночи, замерла в ожидании: не вечно же так ярко будет гореть огонь, взвиваться в небо красочное пламя?!
Подойдя к костру, Артур почему-то подложил в него еще тяжелые коряги, и пламя резко поднялось вверх, опаляя хвою на нижних ветках сосны. Стало невыносимо жарко, и пришлось лежанку отодвинуть от костра..
Но вот Артур стал задремывать, поминутно оглядывая одежду и охлопывая себя в горячих местах. Потом моргая отяжелевшими веками, прилег на локоть...
Чуть погодя, подложил рюкзак под голову и прикрыв зябнущую спину брезентом, ненадолго закрыл глаза. Уже погружаясь в сон, открыл их, силясь рассмотреть что-то за кругом света и, не помня уже ничего, крепко заснул, под ночной яркой звездой медленно пролетающего по небу, спутника...
Над черными складками, гор взошел ослепительно серебряный серп растущей луны. Все замерло вокруг: ручей притих на ночь, сосны застыли, костер уже не трещал так оживленно. Человек, свернувшись клубочком, спал, отделившись от прошлого, не чувствуя настоящего, не ведая о будущем...
Ночь объяла землю...
Проснулся Артур от холода. Костер прогорел. Чуть светились огоньки угольков сквозь серую пелену пепла. Темнота подступила вплотную, затопила округу пугающими волнами. Только небо над головой светилось мириадами созвездий, да отчетливо низкая Большая Медведица перевернула свой "ковш", на четверть горизонта, "наполовину" вылив воображаемое содержимое в бездны необъятного космоса.
Шатаясь, дрожа всем телом от холода и усталости, он встал, озираясь протер глаза, раздул угли, подкидывая тонкие веточки. С увеличением пламени, подкладывал все больше и больше, наконец, навалил сверху тяжелый обгорелый пень и, дождавшись тепла, вновь заснул, но уже ненадолго. Просыпаясь через полчаса, поправлял огонь, подкладывал новые ветки, подвигал к центру костра прогоревшие...
И засыпал, когда пламя поднималось, а от надвинувшейся темноты, просыпался, словно чувствуя это кожей...
... И так до утра, до рассвета... А при первом свете, уже уснул мертво, успокоенно. И проснулся от яркого солнца, появившегося из-за близких лесистых гор. Тело ныло от усталости, но хотелось есть, и это был хороший признак - значит все-таки выспался...
Спустился к ручью, долго, фыркая, умывался ледяной водой, смывая остатки сна. А когда напился чаю и позавтракал, настроение поднялось, и от ночных страхов не осталось и следа. Начался второй день похода...
Солнце, яркое, теплое, поднималось над горизонтом и быстро растопило утреннюю прохладу. Тяжелый рюкзак давил на плечи, ноги в резиновых сапогах вспотели, но воды кругом было так много, что переобуться Артур не мог. Ручейки, ручьи, речки текли прозрачными потоками слева, если смотреть по ходу движения и часто переливались через дорогу. Туда же, налево, косо уходили вверх "берега" падей и распадков, заросшие мелкой березой и осинником. А на каменистых возвышенностях разбросал свои лапы-ветки кедровый стланик, совершенно непроходимый. Стволы такого куста-дерева у основания толщиной в руку и чуть более, вырастали из центра, и одно дерево покрывало круг, диаметром до десяти и более метров. Ветки стлались над землей на уровне метра или полутора, и невозможно было ни перелезть, ни проползти по земле низом.
... Старая дорога, кое-где буйно заросшая травой, сохраняла колею, которая в сырых местах превращалась в такие грязевые лужи, что с трудом верилось в их проходимость для машин.
В таких местах, кое-где, как на пограничной полосе, хорошо были видны большие, глубокие, с широким шагом следы лосей, пересекавшие дорогу. Иногда по краю колеи, видны были медвежьи, с отпечатавшейся голой пяткой, и полукруглой гребенкой когтей, завернутых чуть внутрь. Артур, улыбаясь, думал: "Не даром их зовут косолапыми".
Однажды, дорогу по диагонали пересекли крупные, продолговатые, похожие на собачьи, но аккуратнее, идущие строго по прямой. "Волчки ходют", - шутливо, с деревенским выговором произнес Артур и улыбнулся, вспомнив модную тогда, среди городских любителей природы теорию, о санитарной роли волка в лесу. "Такие санитары, так подсанитарят, сломай я где-нибудь ногу, что от меня и косточек не останется" - он тихо засмеялся, вспомнив афоризм одного своего знакомого, который говоря: - Сильному - мясо, слабому - кости, - делал уморительное лицо, и задирал подбородок кверху.
"У волков - думал Артур, выьирая на дороге место посуше - все зависит от количества еды и от характера вожака. Много еды, ленивый вожак - могут и обойти, испугаться нападать. Если наоборот - пощады не жди..."
Тяжело дыша, поправляя врезавшиеся в плечи лямки рюкзака, смахивая соленые капли пота со лба, с бровей и даже с носа, он думал о чём-то своем, незаметно осматривал привычные для глаза зеленые чащи, с неподвижными тенями стволов берез и осин. "Дорогу когда-то прорубили в таежной чаще, и потом заготавливали лес и вывозили по ней - думал неутомимый путник.
На вырубке выросли лиственные деревья и кустарники. На возвышенностях кое-где осталась расти крупная сосна. Иногда встречался кедр. Все это по низу, заросло багульником и кое - где стлаником...
... Солнце поднялось к зениту. Наступило самое жаркое время дня, и Артур, дойдя до очередного ручья, сошел с дороги, с облегчением сбросил "каменный" рюкзак на землю. Стянув с плеч, влажную энцефалитку, он, крякая, облился ледяной водой, смыл соль и пот с обожженного солнцем лица, сделал несколько глотков из правой ладошки, и повалился рядом с пропотевшим рюкзаком на травку.
"Буду здесь отдыхать часа три, пока жара спадет", - думал он, сквозь прищуренные веки, разглядывая кроны деревьев высоко вверху, и наслаждаясь свободой от груза. На плечах его розовыми рубцами отпечаталось место, где лямки рюкзака давили на мышцы...
Быстро разведя огонь, путешественник вскипятил чай и стал без аппетита есть обед. Он очень устал...
Наевшись, убаюканный шумом воды, падающей с камня на камень, задремал в тени кедра, прикрывшись брезентом с головой, - чтобы комары не мешали. Во сне видел теплоход, тунгуса-старика и пляж в Песчанке, где загорали туристы и туристки...
Проснулся неожиданно. Где-то далеко впереди, с воем мотора, буксовала машина. Он, торопясь, оделся, залил остатки костра, все сбросал в рюкзак, и, отойдя от дороги подальше, за кусты ольшаника, присел.
Машина приближалась, мотор выл все громче и пронзительнее. Артур почему-то не любил неожиданные встречи в лесу, и всегда избегал их. Люди были разные, а у него с собой в рюкзаке лежал обрез, который, конечно, нельзя было иметь.
"Идиотская власть", - ворчал Артур. - Оружие имеют только бандиты и браконьеры. Если ты простой охотник или походник, ты не можешь иметь даже ножа, который менты называют холодным оружием. Но именно охотники дорожат свободой, потому что им есть что терять. Они знают цену свободы".
Машина приблизилась, мотор вездехода прорычал совсем близко, и Артур даже пригнулся. Вскоре машина уже гудела где-то далеко позади, а обеденный отдых был испорчен.
Еще часа два Артур, ворочаясь, ждал спада жары, временами настороженно прислушиваясь. "А ведь были времена, - в полудреме вспоминал он, - когда я любил видеть людей в лесу. Попьешь чайку, новостями обменяешься, нового знакомого заведешь - и так приятно на душе - ты не один на свете.
То ли люди тогда были другими, после войны радовались что выжили? Думал он, отмахиваясь от надоедливого комара... - А может быть, законы тогда, еще были менее деспотические?! Что ни говори, а государство подмяло под себя своих граждан. И потому, сегодня уже не диктатура трудящихся, а диктатура чиновников и партноменклатуры...И перемены эти были такие быстрые..."
День словно потускнел, хотя так же светило солнце, так же, где-то в кустах за ручьем, птичка тонко-тонко посвистывала одну и ту же мелодию из нескольких нот.
Наконец, Артур, решившись, взгромоздил неподъемный рюкзак на плечи и, выйдя на дорогу, пошагал в сторону Уояна - поселка тунгусов, живших здесь летом, а зимой, оставив семьи, уходящих на промысел в безбрежную окрестную тайгу.
Выйдя на дорогу, Артур увидел свежий след то ли Урала, то ли ГАЗ-66-го. Кое-где из колеи выплеснулось вода и грязь. "Наверное, из Уояна в Нижний поехали - подумал Артур. А может быть, геологи..."
До вечера он шел, напрягая силы, часто поправляя резавшие плечи лямки рюкзака, не обращая уже внимания на лес, воду, небо. Фигура его все больше сгибалась, и, под конец он шел, низко опустив голову, и, глядя только под ноги. Шел и терпел, говоря себе: "Вот пройду, последний километр и остановлюсь, избавлюсь от этой пытки тащить почти "каменный" рюкзак".
Где-то часов в пять он миновал поворот дороги на Уоян и поэтому, старался уйти от поселка подальше, чтобы не встречаться с местными жителями. Он вновь хотел быть свободным, каким был вчера и сегодня, до встречи с машиной.
Наконец, обессиленный, в восемь часов вечера, остановился, почти упал на траву, не снимая рюкзака, и потом, полулежа, вывернулся из лямок. На всякий случай он спустился по течению речки, гремевшей мелким течением по тинистым камням, пониже, подальше от мостика...
Хотя беспокоился он напрасно: места сделались глуше, горы придвинулись ближе, речки шумели и пенились на перекатах, а дорога превратилась в широкую тропинку с зарослями лозняка справа и слева. Видно было, что здесь давно уже никто не ездит и даже не ходит, кроме диких зверей. Но грязи стало меньше и следов видимых тоже.
Привычно и быстро насобирав валежника, Артур развел огонь, сварил очередную кашу, но добавил к каше рыбные консервы, и это стало небольшим праздником. Одолевало вязкое однообразие: тяжелый рюкзак, пот, мошкара и усталость...
Дневной жар, к счастью, сменился вечерней прохладой, комаров стало меньше и. поужинав, он долго сидел у костра, пил чай и смотрел на закат, на незаметно растущие тени, охватывающие все большие пространства вокруг.
Сквозь прогалину ручьевой долины был виден крутой склон горного хребта, по гребню, уставленному острыми скальными вершинами, в небольших крутых распадках, рассыпаны были, пороховой серости курумники. Ниже, под ними, в безлесых расширяющихся к низу падях, солнце еще освещало лесные чащи и прогалы круглых полян...
Потом остались на солнце, только эти гребни, освещённые последними лучами, откуда-то из-за спины, со стороны далекого уже Байкала.
Костер быстро прогорел, но, накинув на плечи спальник, Артур, полулежа, на локте, долго смотрел на угли, из которых сочилось невидимое пламя, мелькая желто-красными язычками, выше превращаясь в теплый воздух и дым...
... Большой коричнево-рыжий медведь с линяющей клочковатой шерстью, в сумерках вышел неслышно на край поляны за спиной Артура, плавно всплыл на задние лапы, поводил большой треугольной башкой с большим черным носом и маленькими глазками. Принюхался, заметил, наконец, костер, проворно повернулся и так же неслышно исчез легкой трусцой, неожиданной для такого большого зверя.
А Артур Рыжков вспоминал город, холодную пустоту набережной Ангары, широкий асфальтированный проспект, с гуляющими, звук ударов по теннисному мячу, восклицания игроков, красноватый цвет покрытия теннисных кортов, строй тополей вдоль притихших, полусонных, улиц, белый силуэт бывшего губернаторского дома, на набережной...
... Костер погас, дым попал в глаза, и он, смахнув набежавшую влагу, словно проснувшись, осмотрелся. Деревья большие и маленькие, одно около другого, а внизу кусты ольхи и багульника, составляли густой подрост. Тайга вогнутым ощетинившимся пространством поднималась все выше, выше, а справа, там, где река, - лес стоял стеной, и ничего не было видно далее ста шагов...
Артур поднялся, тяжело потянулся, чувствуя непомерную усталость мышц, топором вырубил два колышка, вогнал их в землю по обе стороны полутораметрового соснового стволика, сверху положил еще одно, разложил полиэтилен под этим низеньким заборчиком, одну часть в виде подстилки, другую в виде покрывала. Сверху постелил спальник, и потом уже развел ночной костер вдоль лежанки.
За работой незаметно наступила ночь, и разгоревшийся костер осветил чащу за ручьем, сделав ее непроницаемой. Свет был ярок перед лежанкой, но рассеивался на поляне позади костра...
Вновь зарядив обрез крупной картечью, положил его на землю в головах, и ворочаясь и устраиваясь поудобнее, лег. "Изголовьем к востоку - почему-то повторил он буддистскую фразу и стал смотреть на игру пламени в ярком костре.
Человек, вскоре задремал и не просыпаясь, надвинул на себя вторую часть спальника и полиэтилена. Костер прогорел. Стало темно и холодно. Угольки сквозь пепел поглядывали на небо ярко-красными глазками...
Медведь еще раз появился на поляне, понюхал воздух, обошел спящего по большой дуге, краем поляны, перешел ручей и, потрескивая валежником, ушел, растворился в необъятной тьме под мерцающими далекими звездами, на черно-бездонном небе...
Проснувшись, дрожа от холода, Артур положил в костер веток, потом сухих стволов, сверху два-три березовых, чтобы дольше горели, и снова, согревшись работой, уснул...
Так, он поднимался и разводил костер несколько раз, пока не наступил рассвет...
Темнота рассеялась, обозначилась линия хребтового гребня, воздух на востоке посветлел полосой, и незаметно рассвело. Начавшийся новый день долго не хотел показывать солнца, но, наконец, не удержался, и первые лучи пронзили пространство и упали на темный, сонный лес.
Сквозь липкий, неотвязный сон, Артур слышал пенье птиц, стук дятла по сухостойной ели без хвои, но не мог заставить себя проснуться, незаметно сползая к потухшему костру и кутаясь в спальник.
Солнце поднялось над лесом, когда Артур, с трудом открыл глаза. От холода подрагивая всем телом, засуетился, подложил дров, поставил котелок и не торопясь умылся. Заварил чай смородинными веточками, сыпанул туда заварки из пригоршни, отворачивая лицо от жара, снял котелок с тагана и сел завтракать...
... И так было каждый день, каждую ночь, каждое утро...
Прошло восемь дней...
Путешественник отощал, зарос щетиной по самые провалившиеся, с темными синяками, глаза. Но и попривык, втянулся. Рюкзак стал вдвое легче и уже не так давил на плечи. Постепенно поднимаясь по долине Верхней Ангары, он дошел до перевала, перевалил седловину по петляющей тропе, и попал в высокую безлесую долину, между двумя каменистыми гривами.
Проходя через мшистые мари, впереди, под пиками елей, торчащих обгорелыми стволами, увидел стадо северных оленей, которые, заметив человека, поскакали в сторону гор и исчезли в крутом распадке справа.
Еще он видел следы медведицы с двумя медвежатами, какое-то время шедших по тропе, и даже оставивших на ней колбаски черного, ссохшегося помета. Артур насторожился, но следы вскоре ушли куда-то в сторону и, пройдя еще несколько километров, он сел обедать у горного ключа, бьющего из ямы, заполненной мелкими камешками.
Остановившись на границе сползающего со склона стланика, он, из одних сухих, до громкого треска при переломе, веток, развел костер и под прохладным ветром, сдувшем вниз, в еловые, мрачные пади, всех комаров, поел и попил чаю, разглядывая широкую долину впереди и внизу, и горные склоны противоположного высоко-вершинного хребта...
Спустившись в приветливую, теплую и сухую долину с зарослями прямоствольного сосняка на песчаных склонах, тропа, не доходя до речки, свернула влево, и здесь неподалеку, на берегу таежной речушки, под крупным кедром, Артур заночевал.
По карте он видел, что отшагал от Нижнего более двухсот километров, и осталось почти столько же.
Ночь была на редкость теплая, дрова сухие и жаркие, и потому он хорошо выспался, а проснулся отдохнувшим, повеселевшим. Утром, с аппетитом съел вчерашнюю оставшуюся в котелке кашу и, насвистывая, тронулся в путь.
Тропа шла достаточно далеко от реки, и с высоты предгорий он увидел первые озера, блеснувшие серебряной монеткой внизу, там, где петляла невидимая речка Муякан. А справа и впереди громоздились крутосклонные горы с остроконечными пиками. Курумник, сползая по долинам, доходил кое-где почти до тропы, стланик, цепляясь корнями за землю, рос, казалось, прямо из гранитных валунов, наползающих один на другой, похрустывающих под ногами корочкой окаменевшего мха.
Однако, после обеда тропа стала спускаться в расширяющуюся долину и пошла низом, вдоль цепочки озер. Повсюду были видны следы лосей, оленей и медведей.
На берегу очередного ручья, текущего в глубоком русле, на бугре, на солнцепеке росла высокая толстая сосна с развесистой кроной. На коричнево-желтом стволе видны были следы когтей медведя, уходящие вверх в крону. Вглядевшись, Артур заметил волосинки, торчащие из обтертой коры. Вынув волоски из щелей, он подумал, что это медведь и олень чесались об эту сосну, оставляя свои метки для любопытных сородичей. "Сосуществуют, - констатировал Артур и тихонько засмеялся. - Им тут делить нечего - поэтому и не боится олень, медведя".
... Ближе к вечеру, на подходе к крупноствольному сосняку, Артур вспугнул с тропы нарядной расцветки, коричнево-желтую копалуху. Она взлетела, хлопая крыльями, подпустив близко и пролетев по прямой метров сто, села на самую высокую сосну, на крупную боковую ветку. Продукты у Артура заканчивались, отшагал он сегодня необычно много, и потому решил поохотиться, скрадывая глухарку.
Сбросив рюкзак прямо на тропу, он мелким березняком, крадучись, в обход этого дерева, пошел, держа наизготовку обрез, собранный и заряженный в минуту. Солнце было за спиной, освещая сосняк неяркими лучами. "Главное, не спешить" - удерживал себя Артур. Шел медленно от дерева к дереву, обходя копалуху. Крупная птица, хорошо заметная своим оперением, расхаживала по толстой ветке, щипала хвою клювом, отрывая ее с ветки, с громким хрустом.
Артур, прячась за стволами, подошел к ней шагов на двадцать. Медленно приложил ствол обреза к дереву, высунул голову, долго и напряженно искал глазами птицу.
Глухарка двинулась, прошла по ветке, обнаружив себя. Затаив, участившиеся от волнения дыхание, охотник прицелился и, стараясь не спешить, чувствуя громкие удары сердца, плавно нажал на курок. Гром выстрела улетел в окрестности, а птица стала падать, растворив крылья, и громко стукнула, ударившись о землю. Артур прыжками побежал к дереву и увидел: ярко-пестрое заломленное крыло, хвост и маленькую куриную головку с уже закрытыми серой пленкой глазами. "Вот повезло, так повезло! - ликовал охотник.
- Это же еды на два дня, и какое у них мясо вкусное! Как у крупной курицы"
Солнце уже село за хребет, покрыв противоположный крутой, высокий склон долины желто-розовым закатным цветом. Словно прозрачная акварель окрасила далекие пади и распадки с бегущими вверх цепочками темного ельника с камне-лавинами, ссыпающимися с скалистых отрогов, ломаной линией, отделяющей хребет от темнеющего небосвода.
Артур, вернувшись на тропу, подхватил рюкзак и почти бегом, держа теплую еще птицу под мышкой, спустился к заросшему высокой осокой озерцу. Выбрав место посуше, он затаборился и, торопясь, стал готовить дрова. Позже, сидя у разгорающегося костра, ободрал и выпотрошил птицу, половину нарезал кусочками, сложил все в котелок и поставил варить.
Ему было хорошо, легко и весело на душе, несмотря на то, что место было низкое, сырое и мрачное. Остатки березовых высохших стволов стояли вокруг озеринки, в высокой траве, высвечивая белизной коры наползающие туманные сумерки.
В полумраке уже, откуда-то прилетели с пронзительным тонким криком две крупные хищные птицы и стали, плавно махая большими крыльями, летать низко над густыми кустами, за озером. "Гнездо, наверное, там" - подумал Артур, и на всякий случай придвинул к себе заряженный обрез.
Но вскоре тревога улеглась, костер разгорелся ярко, кипяток клокотал в котелке, и запахло вкусно вареным мясом. "А ведь мясо у глухарей пахнет особо, ягодами" - глотая слюну, в нетерпении, охотник помешивал в котелке оструганной на конце, березовой веточкой... .
Он ел, не торопясь, чуть обжигаясь мясом, запивая бульоном. "Как это вкусно и как это здорово!" - думал он, сопя и похрустывая сухариками, обгладывая острые косточки, чмокая и чавкая от нетерпения. Наевшись, он не стал кипятить чай, а отвалившись, прилег и привычно вглядываясь в пламя костра, задумался.
"Ради таких мгновений стоит жить, - говорил он сам себе. - Я один, вот уже десять дней... Мне тяжело, и я стал уставать. Но сегодня и сейчас, я счастлив, потому что свободен. Именно, жажда подлинной свободы, непременно почему-то связанной с одиночеством, влекли меня в леса. Здесь вольно и свободно... Воздух чист, небо над головой всегда отрыто, есть огонь костра, горы, лес, озера и река. Есть звери и птицы, которые живут, не думая о богатстве, славе и почестях...
Больше того, они все живы, так же как я, но они не думают о смерти, не задают себе нелепые вопросы, зачем они родились. Они сейчас так же, как я - часть необъятной, строгой и равнодушной природы, где идет вечная борьба межу живым и мертвым. Одни убегают, улетают, уползают, чтобы жить...Другие преследуют их, чтобы выжить...
У каждой твари своя роль в многообразии мироздания: время расти, развиваться, осваивать опыт поколений, любить, оставлять потомство, драться за жизнь вида и умирать, часто не успев состариться...
Вот и я сегодня радуюсь, весел и бодр, а вчера еще был скучен, устал и тосклив. И сегодня я думаю о своей смерти с пренебрежением, потому что все умрут, но важно, кто как проживет эту Богом данную нам жизнь..."
Что-то треснуло в камышах за озером, и Артур насторожился. "Лось, наверное, на водопой пошел, как обычно, но учуял меня и забеспокоился" - отметил он про себя и продолжил размышлять.
"Мне повезло. Сама судьба привела меня в лес, и я понял, что такое свобода и счастье. Через усталость и напряжение, через страхи и бессонные ночи я пришел к осознанию гармонии и красоты в природе, и потому эту тяжкую свободу я не променяю на любые сокровища, ибо главная цель моих походов и блужданий - это не любопытство, не гордость, что я это сделал, и я это могу. Главное в этом ощущение независимости и свободы. У меня есть цель, но я могу ее поменять или даже вернуться, отменить цель...
Это все в моей власти. Я могу идти ночами, днем спать, могу свернуть налево, но сворачиваю направо. Я один, и вместе со всеми. Я возвращаюсь в мир, в город, чтобы вскоре, заскучав, вновь уйти, чтобы опять вернуться. И, если есть Бог, а он, конечно, есть, Создатель и Глава всего живого и мертвого, то, может быть, на Страшном суде..."
Тут Артур хмыкнул, иронично отмечая: "Эх, куда тебя занесло, - и продолжил, - ... то, на Страшном Суде я смогу ответить, что, хотел быть свободным и изредка был им... И Бог зачтет мне это стремление!".
Задремывая, он вспомнил чей-то афоризм: "Свобода - это ответственность за свои слова и поступки...
- Мудро!"- отметил он про себя и улыбнулся...
" В городах сейчас, люди сбиваются в кучи, пьют, играют, веселятся или тихо и обычно ложатся спать в тесных комната, под теплыми одеялами. И те, кто сбивался в кучи, тоже, когда все кончится, разбредутся и, убаюканные сладкими грёзами-соблазнами чести, богатства, известности и комфорта, заснут в закутах, не видя неба, не слыша звуков, кроме шороха города, заснут, словно умрут на время..."
Артур, будучи один, ощущал свободу реально и готов был, ради этого испытывать лишения и трудности.
"Свобода внутри человека - думал он. - Это как инстинкт. У большинства он дремлет и только у одиночек просыпается". Артур вспомнил описание каменных мешков, в которых монахи-буддисты приходят к нирване, то есть к внутренней свободе.
"А с другой стороны, человек социально адаптирован, когда имеет возможность стать, быть свободным. - Он вспомнил Сартра: "Хочешь быть свободным - будь им!"
И проговорив это вслух, засмеялся.
Мысли стали путаться. Он укрылся спальником и задремал, подсознанием слушая происходящее в природе, вокруг него. Из-за гор незаметно поднялась серебряным диском, осветившая все вокруг, луна. Беспокойно завозилась в камышах утка, испуганная громадной, темной тенью сохатого с молодыми еще рогами и болтающейся серьгой на шее. Он вошел в воду, потом поднял голову и застыл, вслушиваясь в тишину наступившей ночи. Капли, падая с морды, оставляли на озерной воде тонкие серебристые обручи - волны...
Артур спал...
... Утром он проснулся бодрым и веселым, может быть, впервые за весь поход. Пошли одиннадцатые сутки его лесных скитаний...
Рано поднявшись, он вскипятил чай, глядя на горы и сравнивая их с зеркальным отражением в озере, он думал о красоте, о том, что живое, реально одушевленное природой, не сравнимо с самой точной копией.