Кабаков Владимир Дмитриевич: другие произведения.

Жизнь на краю. Сборник повестей. Часть - 2

Сервер "Заграница": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Кабаков Владимир Дмитриевич (russianalbion@narod.ru)
  • Обновлено: 03/09/2018. 189k. Статистика.
  • Повесть: Великобритания
  • Скачать FB2
  •  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Повести о людях с характером, которые несмотря на обстоятельства движутся к намеченной цели.

  •   
      ПЕРЕСТУПИТЬ ЧЕРТУ. Повесть
      
      
      "Зло - это недостаток добра". Святой Августин
      
      
      
      ...Родился Сергей в небольшом городишке Нечерноземья. Отец его работал на стройке, бригадиром, был упрям, работящ и конечно выпивал, но только после работы. Мать Сергея, после его рождения, заболела чем-то тяжёлым и неизлечимым, и всю оставшуюся жизнь мучилась...
      Сергей рос вежливым, послушным ребёнком, но иногда раздражался истеричными приступами, после которых несколько недель приходил в себя, переживая и стесняясь всего происшедшего. В момент приступа он терял над собой контроль, кричал, плакал, бил посуду или швырялся всем, что подворачивалось под руку.
      Вырастая, Сергей все больше старался контролировать свои мысли и поступки, сделался холодным и скрытным. Он стал выделяться среди сверстников упорством и тяготением к суперменству: вдруг он ни с того - ни с сего уходил в лес один на неделю с минимумом еды, то вдруг на спор не спал больше трех суток, похудел, возбудился и стал слышать голоса, которые требовали, чтобы он спрыгнул с крыши двухэтажного дома.
      Родители встревожились и вызвали тайком от Сергея врача скорой помощи. После укола снотворного Сергей проспал больше суток, проснулся здоровым, но голоса иногда тревожили его с той поры. Об этом он старался никому не рассказывать.
      После седьмого класса Сергей по настоянию родителей поступил в вечерний техникум, проучился там два года, бросил и пошел работать на стройку к отцу.
      К восемнадцати годам он совершенно поверил, что жизнь не удалась, что его сверстники преуспели, а он волею судьбы выброшен на обочину жизни. Армия подоспела как нельзя кстати и решила все проблемы будущего естественным путём...
      Забирали его в ноябре. Как всегда родители устроили проводы, на которых присутствовали родственники, друзья...
      Продолжила молодёжь гульбу в женском строительном общежитии. Сергей напился до отупения и отравился нещадно: всю ночь и все утро его тошнило и рвало желчью, он похудел, потемнел лицом, осунулся...
      На сборном пункте гомонящая бестолковая толпа подростков пела песни под гитару, материлась и украдкой плакала пьяными слезами.
      Потом всех повезли на автобусах на вокзал. Сергей тупо смотрел перед собой, внутренне собравшись, ожидал очередного приступа тошноты, потел и бледнел, и потому ничего не замечал вокруг.
      Когда их посадили в вагоны, он, в окно вяло помахал рукой плачущей, постаревшей матери, ушёл в своё купе и лёг на полку, закрыл глаза, страдая и жалея себя...
      
      ...Он боялся и не любил многолюдного общежития, хотя, за последние годы число его знакомых увеличилось, но друзей было трое. Уравновешенный и сильный Флеров, эмоциональный, порывистый Демин и чуть простоватый, но уверенный в себе Лопатин. Все остальные же были естественным фоном его юношеской жизни: приятели друзей, знакомые этих приятелей, знакомые знакомых... Он как-то подсчитал, что знают, как его зовут, точнее его фамилию, человек около двухсот. (И конечно при случае он мог всегда уйти, затвориться, уединиться дома).
      А сейчас, он это чувствовал, наступает пора, когда хочешь-не-хочешь, а надо будет с утра до вечера жить среди людей не только мало знакомых, но и малоприятных, однако насильно загнанных в одну кучу и принужденных сосуществовать в ней...
      На третьи сутки Сергей вышел на одной из станций, купил яблок, румяных, крепких, ароматных, и съел их за раз килограмма два, и отравление кончилось. Все это время он сидел и читал книгу, а вокруг бурлила жизнь: на станциях самые отчаянные выскакивали из вагонов и просачивались сквозь цепи дежурных, мчались в привокзальные магазины.
      Потом, гремя бутылками спиртного в сетках или сумках, почти с разбегу заскакивали в уходящий поезд. И начиналась гульба. Пили, хвастаясь друг перед другом, потом, напившись, дрались зло, но неумело, блевали в туалетах, расшибали лбы о жёсткие углы плацкартных полок, матерились, играли в карты...
      Сергей наблюдал это издали. В его купе собралась спокойная компания - деревенские рассудительные ребята, немного напуганные многолюдьем. Только один белобрысый крепыш с верхней полки уходил куда-то в дальний конец вагона и появлялся к полуночи, попахивая водкой и чуть шатаясь. Матерясь, он влезал на своё место и засыпал с храпом и заглатыванием горькой, липкой слюны.
      Но однажды белобрысый пришёл среди дня, влез на полку и, забившись в тень к стенке, притих, отвернувшись.
      Через некоторое время из глубины вагона, приближаясь, раздался шум и наконец, в купе ввалилась компания матерящихся, решительно настроенных "хлопцев".
      - Ах, ты, сука! - выкрикнул один из них и, ухватив белобрысого за шиворот, сдёрнул его на пол с шумом и грохотом.
      - Ты, падла, долг думаешь отдавать?
      Белобрысый молчал и испуганно моргал, словно не понимая, как и за что.
      Сергей отбросил книгу и рявкнул: - А ну-ка, вы, пижоны! Какого черта!
      Он привстал, ему в широкую грудь и плечи уперлось сразу несколько рук.
      - Ах, вы, вонючие опоссумы! - взъярился он и с усилием, упираясь всем телом, все-таки поднялся, встал на ноги.
      - Кому тут башку надо отшибить? - голос Сергей налился яростью и угрозой.
      - Я из вас ишаков, любого раз тридцать лежа выжму!
      Непонятная брань и неслыханные угрозы озадачили нападавших, и они отступили, ропща и угрожая.
      - Пошли, пошли все в стаечку, ишь разоряются! - ревел им вслед Серёжа, а белобрысый спрятался за его широкую спину. Огрызаясь компания удалилась в свой конец вагона. Внушительный вид Сергея, бритая голова, чёрная рубашка на крепких плечах, тяжёлые кулаки подействовали на всех отрезвляюще.
      - За что они тебя? - спросил Сергей, немного успокоившись и чутьём опытного драчуна уловив, что действий не будет.
      Белобрысый, отдыхиваясь после пережитого страха, заикаясь, объяснил:
      - Я с ними в карты играл, ну, вот и проиграл им десятку, а они хотели за водкой гонца послать...
      Помолчав добавил: - Вот меня и вспомнили...
      
      На пятые сутки приехали наконец на станцию назначения. Выгрузились среди ночи и заняли все станционные помещения. Сергей сидел в углу и читал, и сквозь гул голосов, брань и матерки различал очаги напряжения: там неожиданно начинались и кончались драки.
      К нему вдруг подошёл предводитель той компании, что приходила наказывать белобрысого.
      - Слушай, земеля! - обратился он к Сергею, - Ты, если что, подмоги нам этой шпане морды набить - он указал рукой на дальний угол зала. Сергей улыбнулся и не стал отказывать, но и рвения не проявил: - Ладно, я посмотрю...
      
      Под утро их вывели на улицу колонной, долго куда-то вели и наконец на рассвете под резким осенним ветром водворили в старинные каменные казармы, а точнее, в армейский клуб, превращённый на время в "карантин".
      Служба началась...
      
      В Афган попали в мае. Первое впечатление - горы, жара, пыль...
      Красота и мощь природы. Уныние и тоска подневольной жизни. И хотя бы капелька дождя...
      Тугой тревожный ветер шевелит на крутых склонах предгорий рыжую выжженную солнцем траву. Лавина летящего спрессованного воздуха, выжимает из человека последнюю влагу, поднимает на воздух мелкие камешки и песок, остро и больно колющие руки и лицо. Горы гудят и, кажется, под неослабевающим давлением, вот-вот сдвинутся со своих мест.
      Из маленького окопчика на горе, над казармами, видны речка и дорога, и все окружающее словно гигантская декорация спектакля вечной жизни, освещено с утра до ночи палящим, беспощадным солнцем. Дополняя картину происходящего, черные вороны, планируя, спускаются на землю и расклёвывают остатки гречневой каши, чёрного хлеба, на краю военного городка, за кухней.
      А ещё выше парят орлы, словно бумажные змеи на невидимой бечевке, неуклонно описывая круги, - они явно боятся приблизиться к нашему жилью и черными запятыми плавают в выцветшем, блекло-голубом небе.
      И так день за днем: та же жара, то же стрекотанье кузнечиков, песчаный ветер и та же неутолимая жажда. Время уходит, и с ним утекает талант, молодость, лучшие годы жизни. И вместе с тем каждый день превращается в вечность: под вечер уже с трудом припоминаешь, что было утром. Все идет по кругу без начала и конца...
      После обеда поехали на речку. В тряском газике по пыльной дороге спустились вниз и, выставив оцепление, на открытом месте устроили постирушки, беготню и купание. Серега осторожно и с удовольствием перебил вшей, засевших в швах воротника гимнастерки, окунулся в холодную горную речку, и, погружаясь в воду, блаженно булькал, пускал пузыри, ерошил под водой пересохшую кожу под волосами, а когда вылез на берег и обсох, то учуял приятный запах чистого молодого тела. Мышцы рельефно натягивали кожу рук и плеч, все лишнее улетучилось за эти месяцы, и он, ощущая необыкновенную легкость и силу, несколько раз подряд сделал выход в стойку на руках. Неподалеку на берегу стояли деревья шелковицы, и ребята с удовольствием наелись незрелых, но сочных уже ягод...
      Под вечер вернулись в лагерь и все были почти счастливы. Сергей с восторгом ощупывал обдуваемое свежим ветерком лицо и думал, что все не так плохо на белом свете, если хотя бы иногда в военной жизни бывают такие дни. И вечер был чудесным. Луна золотой плоской монетой взошла над ломаным силуэтом хребта и ласково улыбалась в полные щеки.
      "Было бы так всегда," - подумал Сергей, - "Как сегодня, когда все вокруг кажется приветливым и знакомым. Буду об этом рассказывать там, дома, и вряд ли кто поймет красоту и очарование этих мест... Эх! Сейчас бы на Родину! Пройтись по знакомым улицам, посидеть на скамье в парке, почитать свежий журнал, вдохнуть воздух свободы. Ведь вот же, ко всему человек привыкает, только несвобода страшно тяготит..."
      Заснул он со счастливой улыбкой на лице...
      Утром всех разбудил сигнал тревоги. Построились, объявили, что днем едут на операцию. Вчера, примерно в километре от их поста "духи" напали на колонну автомашин. Сгорел 43-й БТР, убито двое, ранено пятеро. Деды матерятся и начищают оружие. У местного населения разведка узнала, что душманы по ночам спускаются с гор за продуктами, а утром уходят. Вот и решили их встретить...
      Луна светила желтым мертвенным светом, когда они тихо и незаметно окружили кишлак. Сквозь трели цикад, сухо пощелкивая, доносились клацанье затворов и сдавленное дыхание множества людей.
      Не доходя до домов метров сто, Серегина рота остановилась, и в кишлак двинулись спецназовцы, шагая мягко и неслышно, вдоль замерших в ожидании, узких улиц.
      Тишина стояла первобытная. Шум речки под горой явственно слышен был здесь. Вдруг на окраине кишлака что-то грохнуло, и столб пламени и дыма вырвался из выбитых взрывом дверей!
      И тишина мгновенно превратилась в ад: застрочили автоматы, несколько раз бухнул гранатомет и через паузу прозвучали взрывы, часто-часто зачавкал крупнокалиберный пулемет. Кто-то матерясь командовал заходить правее. Несколько человек-афганцев, петляя и припадая к земле, выскочили из-за глинобитного дувала, как раз напротив Сергея.
      От волнения у него пересохло в горле, и вспотели ладони, держащие теплый металл автомата. Командир взвода вскинул автомат к плечу и коротко, зло ударил очередями трассирующих по беглецам. Пули, рикошетя о плоские спины камней, с противным воем уходили в сумерки горной ночи.
      Одна из очередей нашла бегущего и словно бич подсекла белеющую на сером фигурку, и та, стремительно переломилась и, ткнувшись головой вниз, замерла. Шквальный огонь автоматов осыпал каждый дециметр земли перед взводом. Трое афганцев остались лежать на месте, четвертый уполз умирать в тень стены дома. И тут из кишлака раздался громкий крик женщины и чуть позже плач ребенка. Казалось, что звуки боя так громогласны, что ничто не может перекрыть его грохота, и все же...
      Сергея передернуло, но когда вслед за причитаниями над сумятицей ночной атаки взмыл вой боли и страха умирающей молодой женщины, он задергался, заскрипел зубами и попробовал заткнуть уши.
      - Соловьев, салага, - вдруг услышал он визгливый голос сержанта Передирия. - Ты что, сука, сморщился? Вперед, команду не слышал, молодой, - и пнул Сергея сапогом под зад.
      Сергей даже не огрызнулся и, стараясь не оставаться одному, побежал в кишлак. Пробегая мимо одного из домов, он увидел полуразвалившуюся стену с вырванной из косяка дверью, какие-то тряпки, выброшенные силой взрыва изнутри, и шевелящуюся в углу двора под обломками, стонущую фигуру: не то старика, не то старухи...
      Все закончилось быстро...
      Армейские, столпившись кучкой около мечети, громко, захлебываясь от возбуждения, рассказывали друг другу и что-то пили из нескольких бутылок, передавая их из рук в руки. На площадке перед мечетью, испуганно дрожа, жалось в угол несколько худых мужских фигурок, а напротив уже спокойно сидели на корточках и курили спецназовцы...
      Гул боя затихал, и только не переставая скулила где-то под забором раненная собака, да изредка с противоположной стороны, за кишлаком, раздавались автоматные очереди, и шипя взлетали осветительные ракеты - там искали беглецов...
      Сергей не чувствовал ни усталости, ни страха. Волна брезгливости и безразличия захлестнула его с головой. Во рту накапливалась горьковатая, тошнотворная слюна, и непонятно - от страха или возбуждения дергалась мышца под глазом.
      Деды привычно курили, сидя на корточках, молодые торопясь рассказывали друг другу, кто что видел, и кто в кого стрелял. Сергей вдруг обнаружил, что половину своего боезапаса он тоже расстрелял, а ствол автомата нагрелся и чуть обжигал влажные пальцы...
      Назавтра на построении командир роты капитан Тетеркин объявил, что операция прошла успешно, и что убито восемь душманов, и захвачены трофеи. Капитан по привычке матерился и, расхаживая вдоль строя, потирал впавшие от бессонницы глаза. Сказал он, что и у нас потери, убито двое разведчиков.
      После обеда, лежа на раскладушке и пытаясь заснуть, Сергей думал, утешая себя, что на войне; как на войне: "Вот и я становлюсь мужчиной, уже третий десяток годков распечатал, и пора бы привыкать, что Афган - это место для настоящих мужчин".
      И еще он с грустью думал, что юность кончилась, увяла под этой афганской жарой.
      
      Это было начало службы в Афгане...
      Потом было всякое, но особенно запомнился один случай.
      ... Вертолет, дрожа всем металлическим нескладным туловищем, плыл по воздуху, изредка "съезжая" в воздушные ямы и, опасно кренясь, пытался удержаться, зацепиться за раскаленный воздух скалистого афганского нагорья. Пока ему это удавалось.
      Ребята сидели на полу, плотной кучкой, ближе к кабине и, обхватив друг друга за плечи, ждали. Вот-вот брюхо вертолета коснется скал, а сам он большой грудой металла, потерявшего управление, рухнет в ущелье, и все они станут кормом для хищных птиц, кусками обгоревшего темно-кровянистого мяса. Желваки на лице командира двигались не переставая, и Соловьеву казалось, что он жует резинку.
      "Ну, почему все так боятся?" - думал он, - "Ведь самое страшное позади. Они обязательно долетят до базы, и все будет хорошо"
      Самое страшное для него, Сергея Соловьева, солдата первого года службы ограниченного контингента советских войск в Афганистане было позади. Еще полчаса назад его жизнь висела на волоске, и сейчас ему было все пополам...
      ...Вот уже неделю взвод охранял одну из троп через перевал. Жили в палатках, и служба состояла из сна и караула. Жара была страшенная, и поэтому по ночам ребята мерзли с удовольствием.
      Капитан Тетеркин два раза в день выходил с базой на связь и монотонным голосом докладывал, что все в порядке, духи притихли и, видимо, ждут нашего ухода. В пятницу Тетеркину сообщили, что они свою тактическую задачу выполнили, и их будут забирать в субботу. Все обрадовались, а капитан сразу после этого разговора поспал и немножко пришел в себя.
      Серега впервые попал в ночной караул. Было холодно, темно и очень страшно. Он пытался расслабиться, но все эти длинные часы, проведенные в каменном окопчике, казались ему бесконечными. Каждый шорох или щелканье остывающего камня будили в нём страх, который гнал тугую волну крови через гулко бьющееся сердце. Сергей начинал дрожать мелкой дрожью, сцеплял зубы и пытался унять испуг "разумными" аргументами и доводами.
      В соседнем окопчике спал, посапывая, "старик" Передирий, и поэтому, Сергею становилось еще страшнее. "Спит бегемот, а ведь нас могут зарезать, как свиней. Тьма-то хоть глаз выколи".
      Зрение не могло помочь, и потому Сергей напрягал слух до галлюцинаций, до судорог и потрескивания в ушах. Когда снизу, со стороны нашего лагеря, раздавались тихие шаги смены, Сергей не сдержавшись начинал ворочаться, переменять позу, затекшие ноги подрагивали, когда он вылезал из этой узкой каменной щели, а лицо в темноте невольно расплывалось в улыбке...
      В субботу утром связи с базой почему-то не было, и капитан Тетеркин занервничал, обматерил Аледченко, чернявого, смешливого хохла из Николаева. Тот был за повара, и остатки завтрака, кашу гречневую, выбросил, не ожидая команды.
      - Ты, мудак, кашу выбросил, а что будешь завтра есть, не подумал...
      Тот огрызнулся: - Нас же сегодня снимать отсюда будут - на что Тетеркин ответил, не сдерживаясь: - Ты, салага, вначале улети, а потом будешь каркать и гадать снимут-не снимут!
      
      Капитан как в воду глядел. Вместо двух за ними прилетел один вертолет, и, посадив его на подготовленную площадку, молодой чернявый майор, отведя капитана в сторону, о чем-то с ним долго говорил.
      Выяснилось, что вертолет всех взять не сможет, грузоподъемность не та, а из-за начавшихся в долине боев больше вертолетов командир вертолетного полка выделить не смог. Обещал прислать вертолет только через два дня. Старики в строю зашушукались и, наученные горьким опытом подобных ожиданий, наотрез отказались оставаться здесь.
      Капитан матерился, орал, но понимал самоубийственность попытки остаться здесь хотя бы на день: вода практически кончилась. Решили выбросить, оставить здесь все, что можно, но улетать всем.
      В кучке дембелей прошуршало вдруг слово "жребий". И нехорошее предчувствие холодком скользнуло по позвоночнику Сергея. Он с тоской оглянулся и увидел, что молодые тоже сгрудились, но молчали. Они поняли, что старики конечно же предложат тянуть жребий только им, "чижикам".
      Чернявый майор, пилот вертолёта, сняв шлем и мучаясь от жары, долго ел тушенку с сухарями, сидя на крупном камне, изредка вытирая вспотевший лоб мятым платком.
      Он о чем-то сосредоточенно думал и что-то прикидывал. Потом вдруг бросил есть, вскочил и заорал, переходя с азербайджанского на русский и обратно:
      - Или все улетим, или все здесь останемся, и пусть я стану пищей для шакала, если будет иначе!
      Он криком словно сам себя подбадривал и убеждал. - Все, капитан! Бросай, Оставляй здесь все! Только оружие бери и минимум патронов! И полетели, пока жара не разыгралась! Все меньше ям...
      Капитан не понял, о каких ямах речь, но переспрашивать побоялся и тоже заспешил. Солдат не надо было торопить...
      "Боже!", - вспоминал Сергей. - "Ведь все могли улететь, а он бы остался один, здесь, среди серо-сизых камней перевала и с полной уверенностью в том, что через час с гор спустятся "духи" и убьют его, несмотря на жалобные просьбы о помиловании и поднятые руки...
      Только теперь, после пережитого, он вдруг понял, почему духи так злы и беспощадны. Они мстили за обстрелы их деревень, в которых жили мирные крестьяне, но нашим надо было устрашить "духов", и их так устрашали! Возможно, душманы убивали бы медленно: вначале отстрелив ему длинной очередью из автомата в упор поднятые руки, а потом, пользуясь что он в сознании и способен мучиться, поставят его на колени и отрежут уши, выколют глаза и будут гортанно кричать на своем "туземном" языке, возбуждаясь от его, Соловьева, воплей боли, ужаса и страдания...
      Для него надсадный рев перегретого двигателя был чудной музыкой жизни, движения, а этот запах пота, керосина и блевотины, застарелый и почти засушенный, здесь, внутри вертолетной коробки, доказывал еще раз, что его время умирать не пришло, а если случиться, что-то вот в эти минуты, то умирать можно будет вместе, в толпе, таких же простых и понятных "чижиков"-первогодков, черпаков - полутора лет служащих, и "дедов", которым осталось до дембеля месяца два-три...
      Комбат Тетеркин сидел не шевелясь и почти не дышал. Он ждал Её уже полтора года в этом аду, и чем больше вылетов на задание было на его счету, тем больше он боялся.
      Ему казалось, что арифметика теории вероятности все меньше и меньше шансов оставляла ему для выживания. Ночами без сна, он в полубреду видел свирепые лица в чалмах с седыми курчавыми бородами, целящиеся в него, в вертолет из "стингера", и слышал, крупно вздрагивая и открывая глаза, звук выстрела... Потом успокоившись, он понимал, что это потрескивает, остывающая большая металлическая печь в его палатке и, утишая сердцебиение, полулежа на раскладушке, закуривал, уставившись ввалившимися темными глазницами в угол, словно надеялся там обнаружить причину своих страхов...
      Утром, он, не выспавшийся и мрачный, проводил построение, делал развод и если не был занят на дежурстве, то уходил к себе, и повалившись обессиленным телом на раскладушку, лежал в полудреме, вспоминая или тайгу и свои охотничьи походы в юности, или город Слюдянку, берег Байкала осенью, своих детей-погодков, с которыми он ходил в поход по Круго-Байкальской железной дороге.
      Стоило ему заснуть, и он обязательно видел перед собой крутой склон байкальского берега, детишек на карачках, лезущих к гребню горы и себя, оглядывающегося вниз, на зеркальную, морщинистую гладь озера.
      Он слышал дрожащий от страха голос дочери, боящейся глядеть назад и вниз, - так высоко и круто было там, позади, и оставалось одно - лезть вперед.
      - Папа, ну куда дальше?
      А он, понимая ее состояние, не мог уже вести их назад, вниз, а хотел всем своим видом и голосом показать им, что он за все отвечает, и командовал:
      - Вперед! Вот туда, вот на ту скалу!
      Потом, вдруг, весь склон начинал трястись, и он видел, как из тоннеля там, внизу, появлялось членистое туловище трехглазого металлического чудовища, ползущего по рельсам.
      Чудовище издавало вой сирены и, прочертив по ниткам блестящих рельсов плавную дугу, втягивалось в норку следующего тоннеля...
      ...Капитан Тетеркин просыпался, слушал гул моторов БТРов за колючей проволокой изгороди автобазы и снова закуривал, чувствуя вкус металла на языке и в горле, и думал, что надо бросить курить как можно быстрее, иначе у него начнется туберкулез...
      
      Майор Абдуллаев, маленький и злой человечек в летном комбинезоне, скрючившись сидел в кресле, вцепившись в рычаг управления, и, зло сверкая глазами, посматривал по сторонам, пытаясь определить, куда направить непослушную машину в следующий миг: вправо, поближе к отвесной стенке гранитного обрыва, или влево, на сближение с безобидными на первый взгляд спинами громадных неровных валунов с зазубренными краями облома. Возможно, вот тот кусок скалы упал сюда сверху в первые века после рождения Иисуса Христа, и, если бы здесь были христиане, то они могли бы в этом кусочке вырубить пещерный храм и несколько келий для себя...
      
      Ему почему-то вспомнился пещерный город в Крыму, неподалеку от Бахчисарая, где они с другом однажды полезли на гребень напрямик через обрыв: там, наверху, была крепость и ханский дворец. Друг тогда совершенно случайно уронил из дрогнувшей руки сумку с бутылками вина и "обедом" на двоих, и содержимое, вывалившись из сумки после первого удара о скалу, долго катилось, летело, скакало, разбиваясь, разливаясь, разлетаясь веером все вниз и вниз.
      "Черт побрал бы комэска! Ведь говорил ему, что одной машины не хватит. Уж эти мне "чижики! Сидели бы по штабам корпусов и не совали свой нос в боевые дела!"
      Когда прилетели на базу майор, оставшись один, перекрестился, а вечером напился и блевал...
      ... В одну из длинных ночей осенью, в канун первого сентября, Сергей долго не мог заснуть и, ворочаясь с боку на бок на нарах в караулке, думал о себе и о жизни...
      Самое главное, что каждый прожитый день приближает время возвращения на Родину. И только тоска хватает за душу, как подумаешь о том, сколько еще таких дней и ночей здесь осталось. Как он завидовал ребятам, которые, сверкая счастливыми улыбками, лезли пьяно целоваться с каждым встречным и поперечным, а потом пошатываясь бережно несли свои дембельские чемоданы и рюкзаки в машины.
      А ведь у них уже позади дни и ночи Афгана, беспокойный сон, прерываемый одиночными очередями из автоматов, матерки "дедов" по утрам, бесконечное изнуряющее напряжение ожидания очередного боя и смерти.
      Тысячи трупов в цинковых гробах улетели уже на Родину, и сколько еще тысяч встретит она. И может быть один из них будет его трупом.
      "Я - труп. Смешно. Ну, а душа моя куда? В преисподнюю?"
      Он видел много убитых, видел оторванные взрывом руки и ноги, вывернутые осколками окровавленные кишки, которые боец в горячке боя старался заправить назад, в живот.
      "Почему и за что? Как могло получиться, что жребий мог решить, кому улететь, а кому оставаться умирать там, в горах?"
      
      Они уже забыли, когда спали на простынях, что такое кровать. Неужели только такой ценой можно оплатить мир? Половина его годков научилась здесь курить анашу, забивать косячки. Многие стали мародёрами и насильниками.
      Он слышал, как хвастался коренастый фиксатый ефрейтор, что он "отдрючил" молоденькую девку-афганку, и слышал, как гоготали его приятели.
      Война научила их смотреть на афганцев, на душманов, как на врагов, и не жалеть патронов, не щадить их. Некоторые же стали просто садистами. Это наверное в них было, а здесь обстоятельства только помогли этому качеству раскрыться.
      И он иногда думал, спрашивая себя: что они будут делать в Союзе? Как и где жить?!
      Ему становилось страшно за своих знакомых и родственников, которым, может быть, придется встречаться с такими, там, на гражданке...
      И все равно, все прошедшие через этот ад достойны уважения. Их матери могут гордиться всеми ими, своими сыновьями.
      "Мы, ... они, все умирали за мир... Они уже умерли... Мы, может быть, последуем за ними... Мы... и... Они ... Они уже... Мы еще...
      Как хочется душевной ласки, как хочется отключиться от страшной жизни. Разве мы не люди... Сколько можно слез, мужских слез... Спать... Спать... Забыть хотя бы на ночь всю эту страшную тоску..."
      
      ... Ну, вот наступил последний декабрь. Сергею осталась "сотка" - сто дней до приказа, и хотя их надо еще прожить. Его стали назначать дежурным по роте... Служба стала привычным автоматизмом, и дни текли один за другим.
      Деды почуяли дембель, все чаще вслух материли молодых комвзводов, и напивались вдрызг.
      Однажды, вечером, на поверке обнаружилось, что в строю нет Аледченко и Пугачева, годков Сергея. Он забеспокоился, но ему сказали, что видели их у эртэвэшников, уже вечером...
      В первом часу ночи, когда казарма спала, объявились пропавшие, ввалились в затемненную палатку, загрохотали сапогами, чуть пошатываясь, не видя и не слыша никого кругом, протопали в свой угол и, развалившись на нарах, заржали, загоготали в полный голос. Серега внутренне напрягся, заходил по проходу, нехорошо улыбаясь, искоса, коротко и зло зыркая в полутемный угол.
      Его охватывало бешенство, и кулаки стали сжиматься непроизвольно. Наконец он не выдержал и остановившись вполголоса вежливенько постарался урезонить нахалов. Он уже понял, что они смеются так, потому что обкурились, и ничего на них не подействует. Сергей старался все делать по порядку, чтобы при разборах можно было говорить, что он делал все по уставу.
      - Мужики! Кончайте базар. Ребята спят, все устали...
      Но в ответ новый взрыв визгливого смеха, и "Пуча" (так звали в роте Пугачева) отозвался: - Соловей! Пошел ты на хер! Молодым положено слушать все, что деды...
      Он не успел закончить - волна ярости бросила Сергея к этой парочке весельчаков. Он ударил Аледченко наотмашь тыльной стороной кулака по лицу, но чуть промахнулся и попал по горлу. Аледченко скрючился пополам и повалился на матрац.
      Пуча вскочил, вцепился двумя руками в гимнастерку Сергея и ударил коленом в пах, но не рассчитал. Сергей резко отстранился, Пуча потерял равновесие, ткнулся вперед, и тут кулак Сергея встретил его лицо.
      Верхняя губа Пучи, рассеченная встречным ударом, разошлась надвое, а сам он, оглушенный ударом, повалился на пол и уже в беспамятстве, шарил руками по грязным доскам, хлюпал густой черной кровью, хлынувшей из разбитого носа. Все проснулись, деды кинулись разнимать дерущихся, но дело было уже сделано...
      Аледченко, и до того боящийся Сергея, струхнул не на шутку и притих, будто уснул или забылся. Пуча, придя в чувство, орал и матерился.
      - Я тебе, сука Соловей, этого не прощу, я тебя прикончу в первом же бою. Прирежу как шакала, только дай срок!
      Сергей, чувствуя клокотание гнева внутри, прохаживался рядом и спокойным лениво-опасным голосом говорил: - Я тебя, Пуча предупредил, ты меня не послушал, да еще на хер послал. Я тебя еще раз предупреждаю, что если ты не угомонишься, я тебе башку отшибу, а потом сдам в спецкомендатуру.
      И каким хулиганом и блатарем ни был Пуча, он тоже сильно испугался зверски холодной ухмылки Сергея. Всем было понятно, что он вот так же холодно и улыбчиво может прикончить Пучу, если будет нужно...
      Большая палатка, через некоторое время успокоилась, уснула.
      Аледченко затих, Пуча, поскуливая от боли и обиды, матерился, но осознал, что может схлопотать губу и задержку дембеля и через некоторое время заткнулся.
      
      Сергей долго еще ходил из угла в угол и думал, что если Пуча не уймется, придется его кончать. "А случай обязательно подвернется", - думал он успокоившись, расстилая шинель поверх топчана дежурного.
      Наутро Сергей ничего не забыл и заставил убрать младшего сержанта Аледченко его блевотину на глазах у молодых и пошел в столовую кормить роту.
      Деды как всегда тянулись последними. Пуча подошел к нему робко и, пряча глаза, произнес: - Сергей! Я вчера упал и губу себе распластал?!
      На что Сергей, чуть улыбнувшись ответил: - Да, да, конечно упал, - и потом, чуть помолчав добавил, - Садись есть.
      После этого случая все деды в роте осудили Сергея за его несдержанность и сочувствовали Пуче и Аледченко, но помалкивали...
      
      Дни его службы подходили к концу...
      
      Вчера убили Кольку Медведева...
      Глупо, безжалостно и трагично все, что случилось сегодня. Не верится, не хочется верить! Ведь только вчера еще он улыбался, перед атакой, весело скалил белые зубы под щеткой пшеничных дембельских усов и, пародируя какого-то удальца из спецназа, цедил: "Ништяк, прорвемся!"
      И хохотал, подталкивая впереди идущих молодых, которые тоже начинали улыбаться через силу - он отвлекал их от ожидания ужасов боя. А потом все как обычно завертелось и загрохотало, застучали выстрелы, заухали взрывы, закричали командиры, и все окуталось дымом и пылью...
      Через полчаса духов выкурили из кишлака, и казалось, что все кончено. Колька с лицом, измазанным глиняной крошкой, закинув автомат за плечо, шел Сергею навстречу и орал: "Земеля! Ништяк, прорвались! Славно порезвились".
      И вдруг над низким дувалом, ограждавшим внутренний дворик, возникла голова афганской девушки в черном платке с мелкими красными цветочками. Колька боковым зрением заметил движение, по-ковбойски сорвал с плеча автомат, по-цирковому крутнув его в воздухе.
      Сергей завороженно наблюдал происходящее, все будто застыло на секунду: и ощерившийся Колька и девушка, державшая двумя руками пистолет, и проходящие по улице беспечные солдаты.
      Колька, наверное, успел бы выстрелить первым, он был ловким и опытным бойцом, но его что-то удержало. А девушка выстрелила вначале один раз, потом второй. Выстрелов Сергей не слышал, но видел, как Колька схватился руками за грудь, выронил автомат и, медленно теряя устойчивость живого тела, упал в дорожную пыль.
      Дальше Серега ничего не помнил! Ему рассказывали, что он дико закричал и буквально отрубил длинной очередью голову несчастной девушке, а потом без остановки метнул две гранаты во внутренний дворик. Осколки прожужжали над головами, но Сергей орал, вращая выпученными глазами: "Дайте еще гранату! Дайте гранату! Я взорву их всех..."
      Потом упал на колени перед телом Кольки и стал его уже мертвого (пуля попала в сердце) тормошить, и плакать, и причитать: - Колька! Медведь! Ну, не умирай! Ведь нам же на дембель! А ты... Ну, не умирай, прошу тебя!"
      Его оттащили, кто-то сунул ему в рот флягу со спиртом. Он сглотнул раз, второй, потом закашлялся, согнулся почти пополам, снова упал на землю и колотил, колотил сжатыми кулаками по пыли, выл во весь голос.
      Слезы текли по лицу, оставляя светлые полоски на запыленных чумазых щеках. Размазывая слезы грязной ладонью, он матерился, скрипел зубами, хватался за автомат и строчил в белые молчащие стены, стоящие вдоль улиц. Пугачев подкрался к нему сзади, обхватил его за плечи, отпихнул ногой упавший автомат и стал уговаривать: - Соловей, ну, Соловей, успокойся! Ну все, все..." Он не находил слов сочувствия и вообще был не мастер говорить что-либо кроме матерков. Сергея подхватили под руки, и он мотаясь из стороны в сторону, волоча ноги, опираясь на плечи двух годков, побрел к БМП, вяло мотая головой и по-прежнему всхлипывая. Все нервное напряжение двух лет тяжелой службы, боев, страха смерти, вылилось в этом истерическом приступе, обнажив озлобленную, болящую душу...
      По приезде в казарму Сергея уложили спать, и он не сопротивляясь согласился, завернулся в шинель и пролежал так почти сутки не вставая ни на обед, ни на ужин...
      Дембель наступил неожиданно, хотя все так его ждали. Каптёр выдал дембелям сухой паек. В строевой части отдали выправленные дембельские документы. Пожали руки, попрощались.
      В роте всю ночь гуляли, пили водку, разговаривали, играли и пели на гитарах. Серега Соловьев на восходе солнца вышел наружу, вдохнул свежий воздух, осмотрелся. Бело-серые горы гигантским каменным массивом поднимались к безоблачному небу. Далеко в ущелье, карабкаясь по склону, темнели заросли непролазного кустарника.
      Сергей подумал, что может-быть сейчас из этой чащи в их сторону смотрят зоркие цепкие глаза духов. Серега вздохнул, поежился: "Да, черт с ним! Жизнь еще впереди, но как мне все это обрыдло: и война, и казарма, и горы красивые; но чужие, враждебные, злые..."
      На аэродром долго съезжались дембеля из других частей. Несколько раз строились для проверки состава. С каждым построением в строю было все больше и больше пьяных.
      Серега, криво улыбаясь, бормотал: - Где они эту водку, здесь достают?..
      Сам не пил; и вообще чувств радости не испытывал, только усталость.
      "Приеду домой, - думал он, - завалюсь на кровать и буду лежать не вставая трое суток. Буду лежать и плевать в потолок и никого не захочу увидеть..."
      В самолете самые бойкие заняли удобные места, и соседом через кресло оказался здоровенный белобрысый старшина с наградными колодками на выцветшей полевой форме.
      Сергей долго вспоминал, где он видел этого здоровяка, и потом в памяти всплыли события двухлетней давности, эшелон призывников и его белобрысый сосед. "Он, точно он!", - понял Серега, но промолчал, исподтишка наблюдая за уверенной немногословностью старшины.
      "Да, он возмужал, и видно, что эти годы прошли для него не просто", - констатировал он...
      Самолет тряхнуло, и Сергей, наслышавшись об обстрелах душманскими ракетами наших самолетов, отвлекся, сжался и опасливо глянул в иллюминатор...
      Через несколько минут волнение улеглось, и, распаренный духотой, убаюканный мерным гулом моторов, он задремал...
      В Ташкент прилетели к полудню, а вечером он уже катил в поезде Ташкент-Москва и пил пиво с соседями по купе, которые ехали в столицу в командировку. Его долго и тщетно пытались разговорить, но Сергей не хотел даже вспоминать обо всем пережитом. Наконец от него отстали, и он, завалившись на верхнюю полку, не раздеваясь, заснул крепким сном гражданского человека.
      
      Дома его не ждали...
      Он сознательно не писал и не сообщал о дате демобилизации. Ему до последнего часа казалось, что узнай кто, как он рвется домой, и что-нибудь ему обязательно помешало бы.
      Сойдя на станции своего городка, он не торопясь пошел в сторону дома, разглядывая знакомые дома, знакомые деревья и скверы, но совсем не узнавая никого из встречных. Ему повезло, он не встретил никого из знакомых или друзей. Случись это, он не знал бы, как себя вести и что говорить: в душе застыла горьким колом пустота.
      Вывернув из-за угла, он увидел мать, сидящую на крылечке в обществе двух соседок, пожилых женщин. Она о чем-то оживленно рассказывала и когда случайно повернула голову в сторону остановившегося Сергея, то не сразу и узнала-то его.
      На секунду она умолкла, как бы распознавая фигуру и лицо сына, потом охнула и заплакала, повторяя, как заклинание: - Сереженька! Сыночек! Наконец-то приехал долгожданный!"
      И, тяжело поднявшись, вытянув навстречу ему руки, хромая пошла, не веря еще, не осознавая, что ее любимый сын живой и невредимый, заметно подросший и возмужавший, наконец-то приехал домой, навсегда...
      Вечером, когда весть, что Соловей вернулся, облетела весь городок, в кухню Соловьевых набились его друзья и приятели. За эти годы они тоже повзрослели. Из трех друзей двое женились, но пришли без жен. Они по очереди радостно хлопали Сергея по широким плечам и, не скрывая зависти, твердили: "Ну, и здоров же стал! Ну, бугай!.."
      Вчетвером просидели до рассвета, слушая сдержанные рассказы Сергея, и сами рассказывали о жизни, об учебе - все трое стали студентами единственного вуза в городке.
      Выпили несколько бутылок вина, но когда разошлись, то Сергей не чувствовал себя пьяным, может быть потому, что армейское напряжение и самоконтроль давали себя знать. Зато с каким удовольствием он, облившись холодной водой и отворив обе створки своего окна, под щебетанье забытых птичьих голосов, окунулся в блаженную чистоту хрустящих белых простыней и, крепко потянувшись, накрыв лицо заснул, как провалился в черную бездну инобытия...
      
      Первую неделю Сергей ходил по друзьям, пил вино, знакомился с ребятами и девушками, которые успели повзрослеть за время его отсутствия. Через неделю он заскучал. Новизна встречи с Родиной притупилась, знакомые и друзья жили своей жизнью, а перед Сергеем, сквозь туман радости встречи, стали проглядывать неприятные подробности обыденной жизни.
      Надо было искать работу, надо было решать, где и как учиться. Время ушло, и начинать с девятого класса вечерней школы было стыдно и унизительно.
      Те, кого он считал своими друзьями, заканчивали второй-третий курсы института, писали курсовые и рефераты, гордились этим и важничали.
      А у Сергея в душе - пустота, рожденная афганскими переживаниями и напряжениями физическими, не заполнялась новым содержанием.
      Жизнь проходила вне его, касаясь лишь внешне того, что было Сергеем Соловьевым.
      Всю неделю он пил вино и водку то дома, то в гостях, то с родственниками, то с приятелями, но залить пустоту алкоголем не удавалось. И в мыслях Сергея поселилось беспокойство. Там, в Афгане, все было ясно: кто прав, а кто виноват, кто враг, а кто друг.
      Ему командовали, он подчиняясь исполнял. Исполнять был его долг, думать и командовать должны были командиры. А здесь все делилось на тех, кто успел, и на неудачников; на тех, кто наверху, и на тех, кто работает руками, а по вечерам, если есть деньги и время, выпивает вина или водки, ходит в подпитии на танцы и ищет девушку или женщину для того, чтобы с ней спать. Беспокойство стало переходить в раздражение когда он увидел, что тот, кто работает хорошо и ведет себя правильно, по сути ничего не имеет и иметь не может, потому что тот, кто наверху, предназначил им место рабочих, а сам ездит в роскошных машинах, сидит в чистых просторных кабинетах, имеет дачи в лучших, красивейших местах района.
      И главное, этим, что наверху, плевать на все, в том числе и на войну в Афгане, на испорченные нервы и плохой характер, доставшиеся афганцам в наследство от этой глупой, жестокой войны...
      А зло и насилие, как выясняется, разлились по всей стране, по всему миру.
      Неожиданно Сергей стал свидетелем отвратительной сцены в городском парке-сквере.
      
      Он сидел в сквере на лавочке развалившись, вытянув ноги, и смотрел в голубое глубокое небо сквозь зеленые листочки берез. Темно-серая высокая башня заброшенной церкви закрывала половину горизонта слева, и, если чуть отвлечься и смотреть долго только перед собой, то казалось, что кругом расположился мрачный средневековый город.
      Сквозь эти полусонные видения извне доносились мелкие обыденные звуки негромких разговоров шахматистов, столпившихся на центральной аллее сквера вокруг двух играющих; щелчки костяшек домино по столу и загадочные слова играющих: "рыба" - пауза, потом шуршание смешиваемых костяных пластинок... "поехал! ", - и короткий стук в подтверждение; резкий удар открытой ладонью с зажатой костяшкой и одобрительный ропот зрителей: - Во, дает!"
      Серега вздрогнул, когда от стола с доминошниками вдруг громко раздалось: - А, вы, сопляки! А ну, пошли вон отсюда! Я вас жду уже час, а вы все сидите и ломаетесь. Наша очередь! А вы играть не умеете и людям сыграть не даете!!!
      Донеслись возражения сопляков, не совсем цензурные, и вслед новая волна гнева и обиды взрослого человека: - Я вам говорю, пошли вон отсюда! Или я сейчас сына позову. О вас, сволочей, мне руки марать не хочется..."
      Снова бормотание юных любителей домино, и вновь взрыв ярости: - Ну, салаги, я вас предупредил. Берегитесь!
      И сердитый мужчина удалился в сторону дома, быстро и широко шагая.
      Покой дня был нарушен - шахматисты недовольно оглядывались. Серега приоткрыл глаза и покосился в сторону доминошников.
      "И что они делят?" подумалось ему. "Такая погода, такая тишина, и тут вдруг ругань и злость?"
      А мозг между тем привычно зафиксировал конфликт и тело напрягшись, ожидало продолжения. Глаза были закрыты, но слух был направлен в ту сторону, где вспыхнула ссора...
      Прошло немного времени, и за доминошным столиком произошло движение: сопляки покидали поле конфликта, то ли опасаясь мстителя-сына, то ли посчитав, что необходимая пауза, доказывающая их бесстрашие, выдержана...
      Они ушли, и Серега вновь погрузился в мысли о будущей зиме, о будущей работе...
      Голос того обиженного мужчины всколыхнул дрему и привлек внимание всех. - Где эти подонки? Сбежали!
      Серега через плечо глянул и увидел возбужденного лысого мужчину и рядом с ним здоровенного парня в зеленой штормовке и черных брюках.
      Серега отметил: "Ага! Переоделся для драки."
      - Где эти щенки - продолжал разгораться яростью лысый мужик. Сын его, как медведь, переваливался с ноги на ногу, вертел головой и подозрительно осматривал присутствовавших...
      Кто-то подсказал: - Они ушли недавно! - и тем двинул действие дальше. Папаша сел за домино, сын, потоптавшись, не спеша удалился, а Серега закрыл глаза и вдруг вспомнил фильм Чаплина "Малыш" и комическую сцену ссоры сыновей, перешедшую в драку родителей.
      Здесь было немного иначе, но ситуация очень похожа...
      И вдруг, в сквере все примолкло...
      Серега покрутил головой и увидел в воротах, при входе в сквер, стайку подростков: мальчиков и девочек на велосипедах. Потом показался юный любитель животных со слюнявым крупным боксером на поводке, и потом уже появилась компания юнцов.
      У юношей в руках были метровые плоские палки, а девушки вели друг друга под ручку и молчали, ожидая зрелищ.
      Подростки на велосипедах остановились, "спешившись" на центральной аллее, девушки повзрослее покинули кавалеров и тоже приготовились смотреть; шахматисты, числом человек до тридцати делали вид, что их это не касается, а боксер, сверкая темными пуговицами глаз, с шумом втягивал воздух влажным носом и ждал команды - Взять! - выискивая свирепым взором будущего врага-жертву.
      "Ого! - подумал Серега. - "Да тут серьёзный скандал нарастает. Это уже не смешно..."
      - Ну, что, папаша", - приближаясь к столу, произнес один из "сопляков. - Где твой сынок?
      Второй "сопляк" приблизился молча и остановился, опираясь на палку, как витязь на меч.
      Лысый мужчина вылез из-за стола как-то боком и стал отступать.
      Щуплые, малорослые "сопляки" не казались достойными такого беспокойства, но кто-то из сидевших за столом хриплым голосом вдруг попросил неожиданно испуганно: - Володенька! Не надо! Володенька!!!
      Все зрители и слушатели насторожились и вздрогнули, так всерьез прозвучал этот речитатив.
      - Так что ты, старый хер, говорил тут про своего сына? - задираясь, продолжил Володенька. - Ты думал, что мы сбежали, а ты тут играть будешь, старая калоша?!
      Мужик тихонько двигался в сторону дома, а "сопляки" так же не спеша заходили с двух сторон и уже держали палки двумя руками наизготовку.
      Толпа мужчин-шахматистов отвернулась и "была занята" анализом шахматной партии, только зрители-дети ожидали продолжения.
      Серега глубоко вздохнул, расслабился и сказал себе: "Не заводись. Тебе нельзя встревать. Менты заберут - потом пойди, докажи, что ты не рыжий - и отвернулся.
      В воздухе повисла тишина, вдруг разрушенная звуком удара, сухо, как щелканье бича, прозвучавшего в воздухе. Серега повернул голову и увидел, как мужик, отступая шарит руками в карманах, а "сопляк" - Володенька матерясь заорал: - Сука!!! Брось нож, падла...
      " Володенька!!! Во-ло-день-ка!!! - вновь заныл Сиплый, а по лысой голове мужчины от затылка к низу, по лбу и вискам клейкой пленкой потекла красная кровь.
      Зрители-подростки содрогнулись и восхитились, шахматисты, не глядя в сторону драки примолкли и анализировали шепотом, собака-боксер, почуяв кровь, стал рваться с поводка.
      Серега взволновался, задышал, сжал кулаки и, зло глядя в сторону шахматистов, подумал: "Эти мерзавцы сами себя предают. Они ведь здесь живут, и их как цыплят будут колотить вот так, каждого в отдельности..."
      Между тем, мужик выхватил ножик из кармана, и Володенька, быстро и ловко пиная ногой, стараясь попасть по руке, наступал, не испытывая страха, и кричал фальцетом: - Сука!!! Брось нож!!!
      Второй "сопляк", делая угрожающие выпады палкой, ловко, как шаолиньский монах из фильма "Северный и Южный Шаолинь", заходил в тыл мужику.
      "Ого - подумал Сергей, - да это реальные бойцы. Теперь понятно, почему Сиплый орал: Володенька!!! У них все прекрасно поставлено, и это избиение мужиков не первый раз происходит".
      Окровавленный мужик, пятясь задом отступал молча, понимая серьезность ситуации, а потом, выбрав момент, развернулся и побежал в сторону дома, утирая тыльной стороной руки кровь со лба и глаз...
      Спектакль заканчивался...
      Сцена очистилась от действующих лиц. "Сопляки" - победители ушли из сквера, подхватив своих подружек, нервно хихикая и матерясь вполголоса
      Затем "отступил" проводник с боксером, так и не вкусившим крови.
      Потом уехали на велосипедах и ушли подростки - мальчики и девочки. Они были зрителями.
      Мужчины-шахматисты по-прежнему сидели и стояли кучкой, но в их внимательном анализе шахматной ситуации была какая-то фальшь.
      Серега поднялся, чертыхаясь про себя, и пошел на остановку. Ему вдруг очень захотелось напиться, а потом дать кому-нибудь по роже за хамство и трусость этого мира.
      Сергей перешел по виадуку через железную дорогу, полюбовался сверху на просторы, открывающиеся за окраинами городка, и сердце, вдруг защемило. Под ним с таканьем и угрожающей сиреной промчался курьерский поезд, увозящий своих пассажиров куда-то в даль, в большие города, где по вечерам светло и чисто, нарядные люди гуляют по широким асфальтированным улицам, толпятся зеваки у кино и театральных афиш. В кафе и ресторанах гремит музыка, люди танцуют, едят, выпивают...
      Сергей подумал вдруг, что он может зайти по пути в ресторан, который был в городе в единственном числе и единственным местом, где вечером после восьми можно было выпить и закусить ...
      Ресторан назывался странно - "Загорье" - но вид имел обыкновенный. До армии Сергей с друзьями нередко сюда захаживал выпить пивка или даже водочки, и нередко такой поход заканчивался скандалом или потасовкой. Местная пьянь и блатные облюбовали "Загорье", как место встречи и разборок.
      Сергей, не торопясь прошел сквозь полутемную раздевалку, вошел в зал и увидел привычную картину: половина простых, не накрытых даже скатертями, столов была свободна. Кое-где по двое, по трое сидели ужинающие посетители. В углу расположилась веселая компания. Сдвинув три стола, сидели полупьяные мужики и гомонили, стараясь перекричать друг друга.
      Кто-то уже дремал, положив буйну голову прямо на стол; кто-то курил, а кто-то, размахивая руками, матерился через слово.
      У Сергея невольно появилось желание уйти, но, уговорив себя быть спокойнее, он сел за один из столиков в середине зала, и стал ждать официантку, наблюдая за гуляющими в углу.
      Во главе стола там сидел высокий черный парень с узким красивым злым лицом. Когда он заговорил, то Сергей вспомнил, что этого парня все тоже звали Хриплым, и он появился в городке совсем недавно.
      Говорили, что здесь он живет у тетки, и что он недавно освободился из заключения. Голос у него действительно был надсадный и хрипящий. Он, рассказывал какую-то историю, и те, кто способны были его слушать, отвечали пьяным гоготом...
      Подошла официантка, и Сергей заказал себе бифштекс и пару бутылок пива. Она, виляя высокими бедрами, кокетливо скосив глаза, пошла на кухню, а Сергей, немного покраснев, глядел ей в след, обдумывая, как бы непринужденно с ней познакомиться.
      Он видел ее уже раза два за эту неделю, и она ему нравилась...
      На время он даже забыл о компании в углу. Когда девушка принесла заказ, Сергей не удержался и спросил, как ее зовут.
      Она кокетничая потупила глаза, теребя фартук, нежным голосом ответила: - - Лида, а вас как?
      - Сергей - поспешно ответил он и, стараясь сгладить неловкость, произнес бойко: - Спасибо, Лидочка!
      Лида не торопясь отошла - крупный и симпатичный Сергей ей тоже нравился.
      Из угла вдруг донесся хриплый голос: - Лидочка, принеси нам еще бутылок десять!
      Лида, нехотя повернула голову в их сторону и громко ответила: - Пиво кончилось, - и пошла в сторону кухни.
      - Как так кончилось, да ты что... Врет она, шалава, -загудели пьяные голоса за столиками. С грохотом отлетело несколько стульев, отталкиваясь от стола, здоровенный парень уставился почему-то на Сергея, который только-только выпил стакан пива и наливал себе второй, заорал: - Нам нет, а этому есть, -сощурился и, оттолкнув ногой стул, пошатываясь пошел к столу Сергея.
      Кто-то попробовал робко остановить парня: - Коля, не надо!, - но тот грубо матюгнулся в сторону примиренца и не остановился.
      Сергей, видя и слыша все это, непроизвольно напрягся, положил сжатые кулаки на стол и, чуть отодвинувшись, остался сидеть.
      Наконец здоровяк подошел к нему почти вплотную и ощерившись оперся о столик крупными волосатыми ручищами. - Слушай, парень - начал он голосом привычного скандалиста, - Ты мне не одолжишь бутылку пива? У нас в компании кончилось, а тебе, наверное, и одной хватит...
      Сергей не торопясь поднял глаза, заметил попутно, на тыльной стороне ладони здоровяка наколку: полукружье солнца над горизонтом и лучи от него...
      Он сделал паузу и потом ответил внятно и спокойно: - А тебе, парень, плохо не будет?
      Здоровяк ошеломленно повращал головой и, наконец, оправившись, с возмущением заорал: - Ты, что меня не понял?!
      Сергей, неожиданно быстро вскочил, схватил парня за волосы левой рукой, заломил ему голову, резко крутнув от себя, и тут же ребром ладони ударил по горлу. Здоровяк захрипел, выпучил глаза, задохнулся, и рухнул на пол, увлекая вслед за собой стул.
      На мгновение в зале ресторана наступила тишина, взорвавшаяся гомоном, оханьем, скрипом двигаемых по кафельному полу металлических ножек стульев.
      Хриплый первым подскочил к упавшему: - Колька, ты живой? - засипел он, а потом приблизившись к Сергею, злобно обшаривая глазами его лицо начал: - Земляк! За что ты нашего Кольку, что он тебе сделал?
      Сергей ответил: - Ты что не видел?
      Но Хриплый, не слушая продолжал: - Земляк, ты что всех без разбору бьешь? Ну, ударь меня, за что ты Кольку!
      Он явно тянул время, но Сергею не хотелось продолжать бойню. И он тоже повторил: - А ты не видел, что произошло?
      Компания, тем временем приходила в себя, а Сергей чувствовал, что время работает не в его пользу.
      Хриплый начал хватать его за руки и по-прежнему говорил без умолку: - Нет, земляк, так нельзя, это не по делу...
      Сергей спиной почувствовал, что кольцо за ним сомкнулось.
      "Надо было Хриплому врезать сразу, пока не опомнились", - мелькнула мысль, но тут Хриплый толкнул Сергея, и он, вдруг потерял равновесие, стал падать, кто-то сзади подставил ему подножку.
      Падая, Сергей сгруппировавшись перевернулся на живот, оперся руками об пол, но тут же получил первый пинок в туловище. Он перекатился с левого бока на правый уворачиваясь, как мог от пинков, которыми его потчевали со всех сторон.
      Пинали в туловище, но несколько раз попали и в голову, и по лицу.
      "Слишком много их было", - вспоминал потом Сергей.
      Они не давали ему подняться, и однажды он получил такой удар носком ботинка в нос, что показалось, вот сейчас он потеряет сознание.
      "Надо встать, надо вырваться", - мелькало у него в голове.
      Перекатившись в очередной раз слева направо, на спину, он вдруг, подтянув ноги к себе, ударил кого-то из нападавших, сшиб его и, воспользовавшись замешательством, вскочил на ноги. Схватив стул и подняв его над головой, он распугал преследователей и выбежал из ресторана в изодранной одежде с кровью на руках и лице.
      Видя, что его никто не преследует, он замедлил бег и пошел быстрым шагом в сторону дома, разговаривая вслух: - У, сволочи, трусы несчастные, все на одного - это вы можете! Ну, что ж, посмотрим, чья возьмет?!
      По дороге к дому он стер кровь с лица, заправил рубашку, обхлопал брюки и внешне успокоился. Но внутри разгорелся огонь гнева. "Ну, суки, я вам не простой салага, об которого можно ноги вытирать. Я вам покажу, как афганцы могут за себя постоять".
      Влетев в дом, он, порадовавшись, что ни отца, ни матери дома нет, схватил со стены двустволку отца, из ящика комода достал картонную коробку с патронами, рассовал несколько штук по карманам брюк, ружье быстро разобрал, завернул в старую куртку и вышел, не закрыв за собою дверь - он очень торопился.
      После драки в ресторане прошло минут сорок...
      Гуляки уже обсудили все перипетии драки. Хриплый увел "команду" из ресторана, боясь, что нагрянет наряд милиции. Послали гонца к тете Даше и принесли три литровых бутылки самогонки.
      Расположившись в скверике между рестораном и домом культуры, расселись дружненько кружком в тылу ресторанного здания со стороны глухой стены кухни.
      Здесь и людей посторонних не бывало, и рядом в заборе была дыра в парк и на стадион.
      Кто-то из присутствующих узнал Соловьева и рассказал, что он недавно пришел из Афгана. Длинный и нескладный меланхоличный Мишка Савин - слесарь из районного ДРСУ - сам недавно отслуживший в стройбате, говорил собутыльникам: - Я его знаю, Серегу. Мы с ним в одной школе в параллельных классах учились. А в Афгане он полтора года отбухал. У него мать ногами больна и моей матери рассказывала, как и что у Сереги. Она плакала и сильно за него боялась...
      Хриплый перебил его: - Слушай, Савка! Ты кончай баланду травить. Я знаю этих афганцев. Один сидел со мной за то, что оружие духам продавал за афгани, а потом шмотки покупал и посылками домой переправлял. Он и в зоне шакалил, пока ему рога не обломали, смирный стал...
      - Ну, кто там, посуду держит - продолжил он. -Давай, Савка, твоя очередь... Две банки из-под майонеза ходили по рукам на кругу. - Фикса - прохрипел Хриплый, - не тяни коня за ... хвост - все засмеялись, понимая, за что тянет коня Фикса...
      И тут из кустов вынырнул Сергей, на ходу собирая ружье. Жестко щелкнули замками стволы и потом с кастаньетным сухим клацаньем заглотили пару патронов с картечью.
      Глаза его блестели, зубы ощерились в подобии улыбки, багровая опухоль-ссадина закрывала почти всю левую сторону лица...
      - Вот вы где? - пронзительным, напряженным голосом выкрикнул он, и, словно подстегнутая этой фразой, компания рассыпалась в беспорядке: кто напролом через кусты, кто - в дыру в заборе, а кто прямо через забор кинулись наутёк. Эти недавние победители, вдруг, стали похожи на нашкодивших школьников.
      И увидев этих трусливо бегущих, отталкивающих друг друга от дыры алкашей, Сергей, словно хищник, которому нельзя показывать, что ты боишься, тем более убегаешь, не думая, не размышляя вскинул привычным, заученным движением приклад ружья к плечу, всунул его в ложбинку трапециевидной мышцы, словно в гнездо, специально предназначенное для затыльника ружья, широко открыл правый глаз, прикрыв левый, скользнул взглядом вдоль прицельной планки, совместил прорезь замка и мушку, в мгновение нашел туловище нескладно бегущей фигуры "Савки", и полумягко, привычно нажал на дальний курок из двух.
      Из левого ствола вырвался снопик огня, и раздался грохот выстрела! Почти одновременно с этим, фигура Савки, споткнувшись на бегу, рухнула в зеленую высокую траву.
      Для Сергея не было ничего нового ни в автоматизме прицеливания, ни в нажатии на спусковой крючок, ни в грохоте выстрела. Там, а Афгане, инстинкт самосохранения научил всех их, молодых, в мгновение ока делать это, не размышляя, не медля, для того, чтобы остаться жить самому, не получить себе в бок или голову пулю чуть раньше, чем выстрелишь сам!
      Мишку Савина хлестнуло картечью по боку и сбило с ног неожиданно и нестерпимо больно. Пьяное сознание замедленно фиксировало и линию горизонта вдруг вздыбившегося, и накренившегося, и боль удара, и ноги Сергея, которого он знал и которому он немного завидовал, слушая рассказы его матери. А чьи-то ноги, приминая высокую траву, приближались длинными шагами к его телу...
      Для Сергея, все происходящее было естественным продолжением: и драки в ресторане, и первого выстрела, и падения врага.
      Глаза его, замечая все детали, ничего не видели вообще. Возбужденный опасностью, мозг посылал импульсы, а тренированное тело выполняло команды без пауз и остановок.
      Подойдя к упавшему, Сергей наступил правой ногой ему на грудь, вновь вскинул ружье в наклоненное правое плечо и, совместив мушку, прорезь и висок жертвы, нажал на ближний спуск.
      Теперь из правого ствола вылетел дымок, в голове что-то чавкнуло, и человек, которого еще мгновение назад звали Мишкой Савиным или Савкой, перестал существовать.
      Грохот второго выстрела, отразившись эхом от глухой, беленой известью, стены ресторана, словно ударом ужаса, хлестнул по глазам всем, кто видел это.
      Страх обуял пьяненьких "бойцов" команды Хриплого, заставил их с криками ужаса, застрявшими в горле, разбежаться по сторонам, упасть, затаиться. Теперь у них действовал их инстинкт самосохранения.
      Только Хриплый сохранил хладнокровие. Он спрятался за куст и сквозь зеленую кисею веток и листьев видел, как Серега презрительно улыбнулся побелевшим от ярости лицом и проговорил: - Ну, вот, шакалы, как надо бить в ответ, когда вас много, а я один...
      Он переломил стволы, выбрасывая дымящиеся гильзы, и, опущенное вниз стволами ружье, закинул на ремень за плечи и пошел не оглядываясь...
      
      Когда через пятнадцать минут приехала скорая и милиция, вокруг трупа Мишки Савина плотной толпой стояли зеваки, а Хриплый увел оставшихся гуляк к себе домой...
      Серега прямым ходом дошел до райотдела и без колебаний толкнул входные двери. Войдя внутрь, он подошел к стойке, за которой сидел молоденький сержант-дежурный, разговаривающий с кем-то по телефону, увидев Соловьева, он дернулся, схватившись за кобуру.
      Сергей, подойдя вплотную, бросил на стойку ружье, которое с грохотом упало на пол, внутрь загородки.
      - Я убил человека - произнес он медленно и внятно, и ему хотелось добавить "кажется" но он сдержался, потому что наверняка знал, - он его убил...
      
      Хриплый с дружками, запершись в доме тетки (она была на дежурстве, охраняла железнодорожные склады) допивал самогон теперь, уже просто из горла без закуски, не чувствуя ни запаха, ни вкуса отвратительной сивухи.
      - Соловей, сука, тварь поганая, - уже даже не хрипел, а сипел Хриплый, - Он должен заплатить за убийство! Мне по херу афганец он или пидор, ишак порушенный, но он должен заплатить за это. Если мы его сегодня не кончим, он просидит под судом с полгода, потом на суде ему дадут года три-четыре с учетом его героического афганского прошлого и он года через три выйдет по какой-нибудь амнистии в честь победы в Афгане.
      А мы как овцы поганые будем ждать и смотреть, как он, убив человека, вывернется, будто ни в чем не бывало.
      Нет, вот хер им в рот. Мы можем сейчас попробовать его забрать в ментовке, там сидит-то обычно один дежурный, молодой какой-нибудь мент-салага. Мы его припугнем или уговорим, чтобы он отдал нам этого пидора на расправу. Это я на себя беру...
      Хриплый вышел в сени, пошатываясь, приставил лестницу, открыл люк чердака и, пошарив рукой в темноте, достал оттуда сверток в промасленной тряпочке. Размотав тряпочку, он показал всем матово-чернеющий стволом пистолет с деревянной темно-коричневой лаковой рукояткой. Тут же лежала коробочка с мелкокалиберными патронами...
      Рядом с Хриплым остались только его закадычные дружки: запойный пьяница татарин Хыра, Лешка Никитин по кличке Никита - драчун и бабник, и нигде не работающий, как говорят в ментовках, длинный и худой блатной дружок Хриплого, Колес.
      Этот Колес славился тем, что выпивал три поллитровки водки в одиночку и после этого шел на танцы, почти не шатаясь, и лез в драку на каждого встречного. Его боялись, потому что без финки он никуда не ходил.
      
      Торопясь допили самогонку. Хриплый накинул на плечи "клифт", как он привычно называл черный пиджак, спрятал заряженный пистолет за поясной ремень, и они вышли на улицу, поддерживая друг друга и матерясь во все горло...
      
      Сержант Олег Деникин сидел на дежурстве и удивлялся. За все время его службы впервые весь город словно с ума сошел. Вначале позвонили, что в ресторане случилась пьяная драка, потом сообщили, что там же около ресторана убили из ружья молодого парня, а вот сейчас разыскивали главаря местных хулиганов Хриплого, который, говорят, затеял эту драку. Убийцу, тоже молодого парня, Сергея Соловьева, бывшего афганца, уже увезли на дежурной машине в область, а наряд отправился на поиски и арест Хриплого.
      Олег, два года назад, пришел в органы после демобилизации из внутренних войск. Он служил где-то на севере, охранял лагеря зэков и ко всякому привык, всего повидал. Он был крепким пареньком, занимался штангой и хотел выполнить первый разряд уже в этом году.
      Он уже умело обращался и с зэками, и с хулиганами, служил хорошо, был на отличном счету в управлении, выступал на соревнованиях по штанге за областное "Динамо". Осенью его собирались отправить на учебу в милицейскую школу в Рязань...
      Двери в райотделе вдруг хлопнули, и в дежурку ввалились "пьяные ухари: Хриплый, Хыра, Колес и Никита. Хриплый вышагнул вперед, а остальные затоптались у дверей, на всякий случай готовясь к бегству. С ментами опасно было связываться.
      Хриплый поздоровался: - Здорово, сержант! - и видя его удивление, продолжил, - Слушай, сержант, тут один шакал угрохал нашего кореша Мишку Савку.
      Олег насторожился, положил руку на кобуру пистолета, и ответил: - Ну и что теперь?
      - Так вот, парень, - просипел Хриплый, - отдай ты его нам, мы знаем, что он здесь. Отдай, по-людски тебя прошу, а мы скажем, что перехватили его, не доходя до ментовки...
      Он подошел к стойке, наклонился близко-близко к Олегу, и тот увидел сумасшедшие полупьяные-полудикие глаза в двадцати сантиметрах от своего лица.
      "Да, что они все, взбесились сегодня?! - быстро подумал Олег.
      - Гражданин, - как можно тверже произнес он вставая, - отойдите от стойки и предъявите документы!
      Олег тоже начинал накаляться - Кто вы такой и почему в пьяном виде врываетесь в райотдел?
      Его от возмущения начало трясти, хотелось схватить пьяную рожу и выбить из него нахальную душонку. - Я сейчас вас арестую, если вы мне не... - он хотел сказать "не подчинитесь", но Хриплый услышав слово "арестую", как с цепи сорвался.
      В нем, тоже на уровне инстинкта жили воспоминания о лагере, об изоляторе, об этапах в раскаленных от жары переполненных вагонах и воронках, допросах с зуботычинами и разбитыми носами, равнодушие судей, которые спешат закончить дело до конца рабочего дня, чтобы поспеть с женой в театр или на концерт.
      Его, уже здесь, издергали почти ежевечерние проверки по регламенту административного надзора, и ему казалось, что в зоне, когда кончатся разборки, жить и спокойнее, и веселее.
      - Что ты сказал, мент поганый? - не сдерживаясь заскрипел Хриплый, и его дружки, чуя неприятности, стали ломиться в двери назад, торопясь выйти, пока есть возможность.
      - Да, ты, шакал, зубы обломаешь меня арестовывать - Олег, уже теряя контроль над собой (его так не оскорбляли за все время службы в милиции) зашарил правой рукой по кобуре.
      - Гражданин, я вас арестую" - рука шарила в поисках освободившейся рукоятки пистолета. "Пугну его пистолетом!", - мелькнуло в голове Олега, - и он, в штаны наложит. Знаем мы таких урок!"
      День был действительно сумасшедший...
      
      Хриплый, видя, что сержант шарит пистолет, выхватил из-за пояса свой и, не целясь, спустил курок. С полуметра маленькая пулька калибром 5,6 миллиметра пробила китель, кожу, слой мышц на крепком теле Олега Деникина, ударилась в ребро, сломав его, срикошетила, пробила печень и застряла, пронизав ее почти навылет.
      Олег на глазах Хриплого вскрикнул, крутнулся вдоль оси тела, ноги его заплелись, и он упал, потеряв сознание от болевого шока...
      Хриплый заматерился, протрезвев почти мгновенно, окинул растерянным взглядом дежурку, хотел было кинуться к телефону, но побоялся переступить через тело сержанта, развернулся, спрятал пистолет под пиджак и только тут увидел, что кореша его покинули.
      "Ах, ишаки, - слиняли, падлы!"
      
      Он плечом двинул жалобно охнувшую под ударом дверь, выскочил наружу, огляделся и, вдруг, успокоившись, побрел домой.
      Придя к себе, выпил воды, на стол, на видное место положил пистолет, переоделся в плохонькую одежду, достал с антресолей пару ворованных шуб и женские сапоги, выбросил их в выгребную яму туалета, стоящего во дворе, и сел ждать ментов. С повинной он идти боялся и не хотел...
      Олег очнулся минут через десять на полу. Ослабев от потери крови, он все-таки дополз до рации, включил её и, вызвав патрульную машину, сказал, что ранен выстрелом из пистолета и что преступник
      сбежал. Патрульная машина примчалась тотчас же и Олега увезли в больницу. Вызвали районного хирурга, который почти до утра резал и кроил Олега, но в семь часов на солнце восходе Олег Деникин скончался от потери крови.
      Тот день еще долго помнили жители маленького городка в Нечерноземье...
      
      Мать Сергея умерла вскоре после его ареста. Олегу Деникину поставили памятник - мемориальную плиту на городском кладбище.
      Месяца через три почти в один день в областном центре судили Сергея Соловьева и Хриплого, которого, оказывается, звали Евгением, и фамилия у него была смешная - Беленький.
      Сергею Соловьеву дали восемь лет, и может быть дали бы меньше, но он не захотел оправдываться и говорил на следствии, а потом повторил на суде, что все делал в сознании и здравом уме.
      Хриплому накрутили восемь с половиной, и надо думать, что если ничего не произойдет, они выйдут из лагеря почти одновременно.
      И не исключено, что они еще встретятся, говорят ведь: "Мир тесен".
      Но это уже другая история.
      
      
      Остальные произведения автора можно посмотреть на сайте: www.russian-albion.com
      или на страницах журнала "Что есть Истина?": www.Istina.russian-albion.com
      Писать на почту: russianalbion@narod.ru или info@russian-albion
      
      Ленинград. 90-е годы.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      Отрезание головы
      
      Повесть
      
      Продолжение цикла повестей о Сергее Соловьёве.
      
      Эпиграф:
      
      "Объезд, посланный для розыска абреков, застал несколько горцев вёрст за восемь от станицы, в бурунах. Абреки засели в яме, стреляли и грозили, что не отдадутся живыми. Урядник, бывший в объезде с двумя казаками, остался там караулить их и прислал одного казака в станицу звать других на помощь...
      ... Вдруг вдалеке послышался выстрел.
      Хорунжий взволновался и стал делать распоряжения, как казакам разделиться и с какой стороны подъезжать...
      ... Всё было тихо. Вдруг со стороны чеченцев раздались странные звуки заунывной песни, похожей на ай-да-ла-лай дяди Ерошки. Чеченцы знали, что им не уйти, и, чтоб избавиться от искушения бежать, они связались ремнями, колено с коленом, приготовили ружья и запели предсмертную песню...
      ... Казаки с возом сена подходили всё ближе и ближе...
      ... Прошло ещё мгновение и казаки с гиком выскочили с обеих сторон воза. Лукашка был впереди. Оленин слышал лишь несколько выстрелов, крик и стон. Он видел дым и кровь, как ему показалось. Бросив лошадь и не помня себя, он подбежал к казакам. Ужас застлал ему глаза. Он ничего не разобрал, но понял только, что всё кончилось...
      ... Чеченцы, рыжие, с стрижеными усами, лежали убитые и изрубленные. Один только, знакомый, весь израненный, тот самый, который выстрелил в Лукашку, был жив. Он, точно подстреленный ястреб, весь в крови (из под правого глаза текла у него кровь), стиснув зубы, бледный и мрачный, раздражёнными огромными глазами озираясь во все стороны, сидел на корточках и держал кинжал, готовясь ещё защищаться. Хорунжий подошёл к нему и боком, как будто обходя его, быстрым движением выстрелил из пистолета в ухо. Чеченец рванулся, но не успел и упал..."
      Лев Толстой. "Казаки". Кавказская повесть.
      
      
      ... Сергей Соловьёв сидел на броне БТРа и вглядывался в узкий проезд, окружённый лесными чащами. Он делал это инстинктивно, хотя в глубине души знал, что даже если успеет заметить опасность в этой чаще или в дорожной колее, то уже ничего не сможет сделать, чтобы предотвратить нападение. Так бывает в самолёте, когда он падает в воздушную яму и люди инстинктивно противятся перемене в привычном мире земного притяжения. Человек стискивает зубы и напрягается, стараясь предотвратить катастрофу неуправляемого падения...
      Так было и здесь. Сергей приказал себе расслабиться, не суетиться, а положиться на счастливый случай. "Трёх смертей не бывать, а одной не миновать" - думал он, повторяя мудрую народную поговорку, и невольно ухмылялся при этом. - А жить то, всё равно хочется подольше".
      Лес подступал вплотную к каменистой дороге и боевая машина пехоты, словно осторожный зверь, притормаживала свой бег на узких поворотах. Бойцы, сидевшие впереди, на броне, настораживались и крепче сжимали в потных ладонях потёртые приклады автоматов. Правда до настоящего "леса" ещё не доехали и владения боевиков - чечей, начинались после последнего на дороге блок - поста - там, где холмы постепенно переходили в горные кряжи, перемеживающиеся узкими извилистыми долинами...
      Горы с крутыми или пологими склонами были здесь привычной частью ландшафта. Кое-где они заросли буковыми лесами, а кое-где, особенно на старых вырубках, стояла сплошная чаща из молодой поросли, переплетённой кустами и лианами дикого винограда.
      Конечно, по склонам во всех направлениях тянулись старые заросшие дороги и конные тропы, но в эти дебри федералы залезать боялись. Местные же жители и боевики, знали здесь каждую ложбинку и каждый поворот тропы, и потому были неуловимы. Главная проблема для федералов в этих местах была в том, что местные жители днём были обычными деревенскими жителями, а по ночам становились врагами - бандитами.
      В этих местах, боевики-чечи по ночам совершенно спокойно передвигались и общались с местными жителями, которые передавали им еду и сообщали о местонахождении федералов.
      Война шла в здешних горах уже который год, и много молодых солдатиков полегло здесь, отбиваясь от атак, которые проводили из засад боевики, среди которых были наёмники из арабских эмиратов и других мусульманских стран, включая бывшие советские республики.
      Платили этим наёмникам хорошо, да и адреналина в крови было через край, ведь федералы, озлобленные жестокостями боевиков, отвечали не меньшей жестокостью и убивали почти каждого, кто попадал к ним в руки. Убийство здесь стало обыденным делом.
      Сергею рассказывали, как анекдот из первой чеченской войны, о том, как украинские лихие парни приехали сюда "наниматься" к боевикам и на блокпосту спросили у одетых не по форме, федералов, как проехать вглубь Чечни.
      Собрались любопытные солдатики озадаченные такой наглостью. Кто-то указал направление и когда уазик с тремя "пассажирами" отъехал не несколько десятков метров, по нему выстрелили из гранатомёта, который разнёс машинку в дребезги. Видимо неопытные искатели приключений не поняли, что разговаривали с федералами...
      Так всегда бывает на войне, где ожесточение с обеих сторон постепенно растёт и где проявляются как положительные, так и самые отвратительные человеческие качества...
      Сергей служил контрактником в Чечне не так давно, и постепенно привыкал к полевому быту войны, который не казался ему таким тяжёлым и трудным, как в Афгане.
      Кроме того, после нескольких лет тюрьмы и лагерей, после изматывающей душу постоянной несвободы и опасностей подвергнуться унижениям со стороны блатных или конвойных, эта война, казалась ему не таким большим злом, как осознание полной зависимости от произвола уголовников "смотрящих" и лагерной обслуги. Он старался об этом не вспоминать, однако пережитое и перечувствованное невольно проступало и в его внешности и в его поведении.
      Он был чуть выше среднего роста, крепко сбитый с ухватистыми, но спокойными руками и худым, но крепким и мускулистым телом. При первом взгляде ему в лицо поражали спокойные, но прямые и жесткие серые глаза и соразмерность всех черт: прямой нос, светлые волосы и брови, сжатые плотные губы и подбородок, с разделительной ложбинкой посередине. Немногие могли выдержать его спокойный взгляд, да он и не старался в упор не смотреть ни на кого. Улыбался он редко, и никогда громко не смеялся. Это тоже показывало в нём человека пережившего намного больше, чем он рассказывал...
      До чеченской войны, совсем в молодые, казалось уже совсем далёкие годы, у Сергея была служба в срочной армии в Афгане, откуда он вернулся в Россию в числе последних, вместе с генералом Громовым, с которым был знаком лично...
      Однако после Афгана, ещё не успев привыкнуть к новому меркантильно-жлобскому быту страны, он случайно влез в драку, из которой привычно вышел победителем, застрелив одного из задиравших его гопников, из отцовского ружья. Не будь этой драки, он, наверное, рано или поздно, попал бы в бандиты, а с его боевым опытом и умением владеть оружием - это было очень просто.
      Но сегодня, Сергей с вздохом облегчения думал, что нет худа без добра и Бог его миловал от воровской или бандитской карьеры.
      "Уж лучше нищенствовать или жить в таёжной избушке, чем попасть в эту волчью стаю придурков - бандюков, которые способны на любую подлянку и предательство"...
      В тюрьме и в лагерях, он узнал эту публику очень хорошо...
      Но тогда, после стрельбы и убийства случайного пьяницы, он сел на девять лет и никакие боевые заслуги судьи в зачёт не взяли...
      В лагерях был сущий ад, но Сергей держался молодцом, терпел и не сломался, работал как все, хотя мог бы и закосить, блатных совсем не боялся и они, чувствуя это, в конце концов, оставили его в покое.
      Выйдя из лагеря досрочно, он попал уже в новую страну, на просторах которой вольно расположился бандитский капитализм во главе с либеральными деятелями, которые облили грязью всё недавнее, трагическое, но славное прошлое, в том числе и войну в Афгане...
      Это Сергею очень не понравилось и, приехав в Питер, живя несколько недель у приятеля освободившегося из лагеря чуть раньше, он пил водку с утра до вечера, с небольшими перерывами на тяжёлый сон и горькое похмелье...
      ... Но вдруг, однажды, проснувшись в грязной и вонючей конуре, в которую превратилась квартира приятеля, Сергей, пережидая тяжёлую головную боль, лежал и смотрел на грязный потолок с сырыми разводами по углам.
      И в этот момент, он внезапно вспомнил свою мать, которая умерла, пока он был в заключении, вспомнил её усталое измождённое лицо, её дрожащие руки, когда она, вытирая слёзы, говорила ему во время последнего свидания перед отправкой в сибирские лагеря: - Сыночек, Серёженька! Я знаю, что ты попал в тюрьму случайно. Ведь ты всегда был таким умненьким и спокойным мальчиком. И я верю, что когда ты освободишься, то сможешь наладить жизнь, и стать для меня опорой в моей старости. Умоляю тебя, только не пойди по стопам твоего отца, которого погубила эта злодейка - водка! Ведь ты был такой ласковый и добрый, перед тем, как тебя в армию забрали. Я даже надеялась, что ты в институт поступишь когда-нибудь, и станешь образованным человеком, которым я буду гордиться..."
      Вспомнив это, Сергей, озирая нищенские подробности пьяного притона, в котором он провёл уже много дней, неожиданно осознав всю бессмыслицу происходящего, и от обиды на так несправедливо развернувшуюся к нему жизнь, заскрипел зубами и на глазах его появились слёзы отчаяния.
      "Ну почему, почему у меня вся жизнь повалилась под откос! Что за злой рок меня преследует... И неужели я такой слабак, что не смогу переломить эту невезуху?! Ведь мне нет ещё и тридцати, а ощущаю я себя мудрецом - пессимистом, который прожил сто лет...
      - Иногда, мне кажется, что я прожил уже несколько длинных жизней ...
      Нет, с этим надо заканчивать, иначе я сопьюсь и стану полным гопником!.."
      ... В тот день, он наотрез отказался похмеляться, и, помывшись и почистившись, пошёл искать работу. Через несколько дней, он устроился грузчиком в хлебный магазин, чем-то понравившись заведующей, потом получил комнату на чердаке, от жилуправления, где по ночам, по совместительству, сторожил склад стройматериалов, расположенный в подвале этого же дома.
      Напротив от его двери, были мастерские ленинградских художников, с которыми он вскоре познакомился. В одной работала известная художница, которая имела квартиру где-то на Морском проспекте и к которой заходили иногда состоятельные люди, интеллигентного вида.
      Вторую занимал художник, окончивший Муху, талантливый человек, но запойный пьяница. Узнав, что Сергей совсем не пьёт, он повздыхал сокрушённо, но зауважал его.
      К этому художнику, которого звали Юра изредка заходили его знакомы алкаши, питерская богема - художники и поэты. Забегали и девушки и одна из них, случайно познакомилась с Сергеем. Он вообще нравился девушкам и нередко ловил на себе их взгляды, идя по улице.
      В нём, в лице и в фигуре чувствовалась сила и это невольно, как невидимые и невесомые флюиды, распространялось вокруг, создавая своеобразною ауру необычности. В общении он был вежлив, в разговорах проявлял свою начитанность, а его необычные, и часто резкие суждения о происходившем вокруг - вызывали интерес и любопытство.
      Девушку звали Любой, и она была журналисткой, работавшей в одной из центральных газет, куда отправляла свои очерки. В периоды, между запоями, Юра был очень мил, много работал и часто приглашал Сергея к себе попить чайку и поболтать.
      Вот так, за чаем, Сергей, стал рассказывать, посмеиваясь детали своей жизни в армии. Люба слушала его внимательно, смеялась, но, всматриваясь в лицо Сергея, вдруг поняла, что за этими улыбками и добродушным подсмеиванием над своей наивностью и романтизмом, скрывается драма разочарований и желание сопротивляться эгоистичной меркантильности, ставшей в стране идеологической модой.
      Сергей к женщинам относился очень уважительно и сдержанно. Несмотря на то, что у него, и до армии и в короткий промежуток между армией и тюрьмой, всегда было по нескольку подружек, он не терял надежды найти ту единственную, которая не только полюбит его самозабвенно, но и способна будет терпеть его характер и станет ему не только женой, но и лучшим другом. Поэтому к подружкам он относился легко и никогда не пытался сделать из постельного увлечения долгого романа.
      Однажды Люба пригласила Сергея пойти в кафе и посидеть там и он согласился. В кафе заказал бутылку вина, и они с Любой выпили её, разговаривая обо всем сразу и ни о чем конкретно.
      Бывает такой лёгкий трёп, когда хорошее настроение проявляется через лёгкую ироничность и добродушные шутки. Так было и в этот раз...
      Потом долго гуляли по набережной Невы, и Люба рассказывала, как она в Крыму, с родителями - краеведами, лазила по горам и особенно любила Судак и мыс Меганом.
      - Там, на вершине приморского обрыва, - рассказывала Люба, - стояла металлическая вышка с узкой площадкой наверху. Казалось, что эта вышка, стоявшая на самом краю обваливающегося по частям обрыва, вот-вот упадет со стометровой высоты.
      И все-таки, каждый приход туда, я влезала на эту площадку и коленки, дрожали от страха, когда я стояла на этой площадке, представляя, что любое резкое движение может нарушить равновесие и вышка рухнет в море...
      - А какой горький и бодрящий аромат полыни разливался над окружающими море холмами. От него, у меня немного болела голова, а сейчас, когда я вспоминаю о нем и об этом времени, то мне почему-то хочется плакать...
      Люба замолчала и, отвернувшись от Сергея, долго смотрела в окно на панораму Невы и на каменную набережную, протянувшуюся вдоль противоположного берега.
      Сергей, чтобы вернуть разговор в лёгкое, непринуждённое русло, тоже вспомнил детство...
      Он рассказал, что тогда очень любил в тихую сумрачную погоду в начале лета в одиночку ходить за цветами в прилегающий к посёлку лес. Оттуда он приносил большие букеты таёжных цветов, которые ставил в большие стеклянные банки и любовался ими, пока они не увядали.
      - До сих пор помню эти незаметно протекающие часы походов, азарт первопроходца и собирателя, любование необычными размерами, ароматами или цветистостью и спокойное возвращение домой. Наверное тогда я увлёкся поэзий путешествий и это увлечение осталось со мной на всю жизнь...
      - Помню, перед армией, - продолжил он свой рассказ, - мы с другом ранней весной внезапно решили сходить с ночёвкой в лес. Благо что лес начинался недалеко, за последними домами нашего пригорода... Вышли около полудня, а в настоящую тайгу, вошли ближе к вечеру. Яркое весеннее солнце садилось за прохладный синеющий вдалеке горизонт и на опушках радостно порхали ярко-коричневые с цветными разводами и узорами, бабочки. Проходя через сосновый лес, встретили охотников, которые стояли за стволами в ожидании прилёта глухарей на весенний ток...
      Наконец, на закате солнца, мы остановились в вершине таёжной речки Каи и стали на костре готовить себе ужин, и делать шалаш для ночёвки. Мы были совсем неопытными лесовиками и потому не озаботились о ночном костре и дровах для него. После ужина нам сделалось жарко и уже в темноте мы залезли в шалаш и уснули...
      - Я проснулся часа через полтора от холода, который шёл от нерастаявшей еще земли. Некоторое время, я пытался согреться, однако становилось всё холоднее и холоднее и я со стонами и ворчанием вылез из шалаша, разминая негнущуюся спину, долго лазил в темноте, под холодным звёздным небом, по кустам, разыскивая сушняк для костра и наконец развёл огонь, около которого мы с другом - он тоже зверски замёрз в шалаше, просидели у костра до утра... Зато, какое волшебное, яркое, солнечное утро взошло над нашими головами на следующий день... Этой картинки я до сих пор не могу забыть...
      Люба во время рассказа смотрела на Сергея во все глаза и думала - "Какой же он спокойный и домашний, когда вот так вспоминает детали своей необычной жизни... Как хорошо было бы иметь такого человека рядом"...
      Так, в разговорах, прошла большая часть светлой Питерской ночи и само собой, после того, как они вернулись к Сергею в комнату, Люба осталась у него ночевать.
      После этого, похоже, Люба поняла, что влюбилась в первый раз в своей жизни и по настоящему. При встречах, она иногда, надолго затихала и смотрела на Сергея, долгим немигающим взглядом. Потом, она брала его ладонь гладила и целовала её, а Сергей неловко отворачивался, и осторожно высвобождал руку. Он считал Любу только приятельницей, и её откровенная влюблённость и обожание смущали его...
      Однажды, Люба, как бы, между прочим, сказала ему, что она беременна. Сергей, почему-то считавший нечестным скрывать от влюблённой Любы своё приятельское к ней отношение, потребовал, чтобы Люба сделал аборт. Нервно зевая, он стал объяснять ей, что женится на ней он не сможет, и потому если она не сделает аборта, то он больше никогда с нею не будет встречаться. Люба, внезапно заплакала навзрыд, и Сергей, чтобы успокоить её пошёл провожать, про себя решив, что это последняя их встреча. Так и получилось. После этого разговора, Люба несколько раз приходила к Сергею на его чердак, но он, даже если был дома, не отзывался на её стук, и не открывал двери, пока она не уходила...
      С пьяными приятелями Сергей завязал навсегда, и постепенно погружаясь в одиночество, перестал выходить куда-нибудь, кроме магазина и своей тёмной комнатушки.
      Неподалёку, он нашел букинистический магазин и стал пачками покупать и приносить в своё логово интересные книжки. Но жизнь в книгах, которую описывали Пришвин, Паустовский или Александр Грин, так отличалась от той, которая его окружала, что временами хотелось кричать и ругаться матом: " - Что же вы суки сделали со страной и с тем, что было в Союзе, казалось ещё совсем недавно!!! - матерился он про себя, глядя в белёную серой краской, стену, поверхность которой изучил до мельчайших деталей. - Как такое могло случится за такое короткое время? - спрашивал он себя и не находил ответа...
      Тоска временами нападала на него неодолимая и он, вспоминая свою, вечно больную мать и пьяницу отца, начинал размышлять: " - Почему одним везёт с самого рождения, а другим судьба устраивает постоянно отчаянные испытания? В чём я провинился, и почему на меня всё это сразу навалилось - и война, и тюрьма и это безоглядное одиночество?"
      Но естественно, ответа на такие вопросы он не находил, и потому, замыкался в себе, всё больше и глубже... Он жил так, некоторое время, не думая о будущем и стараясь не шевелить в памяти горестное прошлое...
      ... Но вот однажды, возвращаясь из своего магазина после отработанной смены, он увидел, что на углу, впереди, группа молодых парней бьёт смертным боем, хорошо одетого мужика, рядом с которым, всхлипывая, металась молодая красивая женщина - видимо его жена...
      Прохожие, завидев драку и услышав матерящихся юнцов, оглядываясь, перебегали через улицу на другую сторону, или поворачивали в ближайший переулок, не рискуя даже приблизиться к разгулявшейся компании местных хулиганов.
      "Забьют мужика - внезапно решился Сергей, и глубоко задышав, решив помочь обреченному мужчине и его жене.
      "Сейчас, ведь никому дела нет до других, самим бы выжить..." - брезгливо скривился он, и прибавил шагу, вспоминая свои навыки драк, которые иногда случались и в лагере. Тогда он в обиду себя не давал, хотя несколько раз ему зашивали в лагерной больничке глубокие рассечения на лице и на голове, полученные в таких внезапных схватках. С ним, как в детстве, иногда, совершенно внезапно случались приступы неудержимое ярости, и в это время он забывал обо всём, кроме желания покалечить или даже убить своего обидчика...
      ... Сблизившись на боевую дистанцию с дерущимися, он вдруг рявкнул во весь голос: - А ну молодые, кончай беспредел!
      Удивлённые хулиганы, вначале оторопев, от такой наглости, повернулись к нему, на время оставив мужчину и женщину, и один, ближний к Сергею, заматерился пьяно, совсем по молодому, не понимая грязного значения оскорбительных слов: - Да пошёл ты сука на ... Овца паршивая!!!
      Сергей вышагнул вперёд с двух метров, ударил этого ухаря пинком ноги, носком тупого башмака по коленной чашечке. Нога пацана подломилась, и он упал как подкошенный, потеряв сознание от адской боли, тяжело ударившись, открытым лицом об асфальт.
      Второй, тот, что справа, ничего не понял, а Сергей, чуть развернувшись, сделав широкий, высокий замах той же ногой, ударил его по голове и сбил противника с ног, а потом, уже левой ногой добил упавшего, мощным ударом в лицо. Этот хулиган, запрокинувшись, подогнув ноги под себя, тоже упал на спину и застонал, всхлипывая и давясь хлынувшей через сломанный нос кровью.
      Сергей автоматически, как некогда учили их всех в учебке перед Афганом, делая приставные шаги, сблизился с третьим "бойцом", махнул левой рукой, зацепил крепкими пальцами полу куртки пьяного, растерянного и не ожидавшего такого хода событий, толстяка, и, развернув его чуть вправо и на себя, ударил в голову длинным правым крюком. Кулак казалось едва задел подбородок толстяка, но его голова резко дёрнулась, и он бесчувственным мешком, повалился на асфальт и, ударившись затылком, затих.
      "И этот готов - коротко констатировал Сергей и когда повернулся в сторону оставшегося, тот уже со всех ног убегал вдоль по безлюдной улице, крича во всё горло: - Братва! Наших бьют!
      Сергей, не обращая внимания на его крики, подошёл к лежащему на асфальте мужчине, и с помощью всхлипывающей и испуганной до полуобморочного состояния жены, поднял его и, сбивая пыль с дорогого пальто, спросил: - У вас всё в порядке? Кости целы?
      Мужчина, вытирая кровь с разбитого лица ответил, чуть приходя в себя: - Да я ничего... Вроде всё цело, только вот лицо побили сволочи... А потом, отряхиваясь и вглядываясь в лицо Сергея, добавил: - Спасибо тебе друг! Они бы меня тут просто до смерти закатали ногами!
      Сергей осознав, что с мужчиной вроде все в порядке, оглядываясь вдаль, проговорил: - А сейчас, нам надо быстро уходить! Эта шпана, местная, и они могут вернуться...
      Он равнодушно посмотрел в сторону лежащих на тротуаре, и начинающих шевелится, гопников, и, подхватив мужчину с другой стороны, вместе с женой быстро повёл их в сторону станции метро...
      - У нас тут неподалеку машина, - по-прежнему дрожа всем телом, проговорила женщина, и Сергей, словно продолжая свою мысль проговорил: - Это хорошо. Нам надо поскорее выбираться из этого района...
      Машина была припаркована на параллельной улице, за углом, и потому дошли до неё быстро.
      - Вы сможете, вести машину - обратился Сергей к мужчине, когда тот, пошарив по карманам, нашёл ключ зажигания...
      Он оглянулся и в перспективе улицы увидел, какое-то движение и понял, что это толпа молодых парней, которые, перебегая улицу, направлялись в их сторону.
      - У меня тоже есть права - дрожащим голосом вместо мужа ответила женщина и добавила - и мы хотим, чтобы вы тоже поехали с нами...
      - Да, да, Конечно, едем к нам, - уже чуть оправившись от шока, проговорил мужчина и тоже глянул вглубь уличной перспективы...
      Если можете, то поскорее уезжаем, а то... - Сергей выразительно кивнул в сторону приближающейся к ним толпы. Потом, он помог сесть мужчине на переднее сиденье, рядом с женой, а сам сел на заднее, аккуратно закрыв дверцу.
      Несколько молодых парней были уже недалеко и впереди, почему-то прихрамывая, бежал недобитый хулиган и орал во всю глотку: - Вот они! Уезжают суки!
      Женщина, за рулём едва сдерживая истерику, включила мотор и резко рванула вперёд, скрипя колёсами. Отставшие преследователи матерились в вдогонку, но вскоре исчезли из виду и женщина, глубоко вздыхая, перевела дух.
      По дороге, она рассказывала, что они были у знакомых в гостях, а когда вышли на улицу, то к ним пристали пьяные хулиганы.
      - Ну а дальше - её голос вновь задрожал, и Сергей пришёл к ней на помощь: - То, что было дальше, я уже видел...
      Вскоре подъехали к высокой металлической ограде на невысоком холме, рядом с широким проспектом, застроенным высокими панельными домами. Перед машиной автоматически открылась металлические ворота, и дорогая машина, без усилий, мягко урча мотором, почти неслышно въехала в просторный двор, окружённый аккуратными трёхэтажными особнячками, и автомобилями, стоящими чуть в стороне, в дальнем углу.
      "Народ, надо думать непростой и зажиточный, - подумал Сергей и вылез из машины, вслед за хозяевами.
      Открыв металлические тяжёлые двери электронным ключом, вошли в просторный подъезд, поднялись на несколько ступенек на площадку, и открыли следующие металлические двери, уже обычными ключами. Сергей невольно вспомнил тюрьму, но отогнал неприятные воспоминания...
      - Проходите и раздевайтесь - предложила женщина, а сама, сняв шубку, помогла раздеться мужу. Потом, рассмотрев Сергея пристальным, женским взглядом, протянула руку: - Давайте знакомится. Я Люся!
      Мужчина глянул на свои грязные ладони и, поклонившись, представился - Сергей!
      - Я тоже Сергей, - улыбнулся Соловьев и, осматриваясь, стал снимать куртку.
      Квартира была просторной и состояла из прихожей и нескольких спален с большой гостиной с широким проходом.
      Пока хозяин, войдя в ванную, отмывал руки и окровавленное лицо, хозяйка принялась хлопотать на кухне, которая была отделена от гостиной только намёком на узенькие перегородки с обеих сторон. Сергей, по её предложению, сел на диван стоящий вдоль стены и взял в руки, какой-то журнал с глянцевой обложкой с журнального столика...
      Люся, повязав фартук на красивое дорогое платье, хлопая дверками холодильника, доставала оттуда разного рода рыбные и мясные закуски и расставляя их на большом дубовом обеденном столе, развлекала Сергея разговорами.
      - Мой муж военный, - объясняла она, включая электроплиту и ставя кастрюлю с ужином, который надо было только подогреть. - После Афгана ... Сергей невольно вздрогнул, но промолчал ... после ранения, он перевёлся сюда с сохранением звания, в горвоенкомат и с того времени мы живём здесь...
      Сергей ещё до этого мелком глянув в полуоткрытую дверь спальни, увидел полковничий китель, висевший на вешалке и потому, рассказу Люси не удивился.
      Наконец, муж Люси, вышел из ванной, в одной рубашке и с заклеенным пластырем подбородком...
      - Давайте мы за знакомство выпьем, а потом поужинаем, - предложил он и достал из шкафчика, встроенного в мебельную стенку бутылку хорошего дорогого коньяка с иностранной золотой надписью на этикетке.
      Разлив темно - золотистую, плотную жидкость по двум рюмкам - Люся пить отказалась, - хозяин чокнулся с Сергеем и одним глотком проглотил французский коньяк, подхватил с тарелочки на вилку кусочек прозрачного сочного рыбного балыка и с удовольствием закусил.
      После небольшой паузы, хозяин заговорил: - А я думал, что эти бандюги меня до бессознания запинают. Я конечно, в первую очередь думал о Люсе, и потому, после того, как они меня свалили на асфальт, крутился как мог, стараясь уворачиваться от ударов...
      Если бы не вы - он сделал паузу, посмотрел на Сергея и предложил: - А давайте на ты - и протянул Сергею руку.
      После рукопожатия, он вновь разлил коньяк и продолжил: - Если бы не вы... Извини, если бы не ты, тёзка, то наши дела с Люсей были бы совсем плохи...
      Выпив одним махом и вторую рюмку, продолжил: - А где ты так ловко драться научился? Ты ведь меня, будем прямо говорить, спас... Так что мы теперь побратимы с тобой, Серёга!
      Сергей, не торопился с ответом, выпил свой коньяк маленькими глотками и ощутил резкий и одновременно приятный вкус, а потом, улыбнувшись, проговорил: - Да в армии, и ещё в одном месте, о котором я не люблю вспоминать...
      А где служил, если не секрет? - откидываясь на диване поудобнее спросил хозяин дома и, Сергей, улыбнувшись, ответил: - Да там же где и вы, товарищ полковник... Мне Люся уже сказала, что вы тоже там побывали...
      Да что ты говоришь! - вскрикнул хозяин и, разливая по третьей определил: - Ну, за это надо обязательно выпить, а потом разберёмся, кто, где был в этом богом забытом месте...
      Он налил до краёв следующие рюмки и, подняв свою, глянул на свет, словно примериваясь к тосту и продолжил: - Вот за этот неожиданный и приятный сюрприз и выпьем, да помянём тех, кто потерял свою жизнь в этом проклятом Афгане!
      Андрей коротко и внимательно глянул на полковника и тоже одним духом опрокинул рюмку в рот.
      Закусив плотно, выставленными на стол Люсей разносолами, принялись вспоминать места, где оба побывали и где могли пересечься их военные пути-дороги. А между делом не забывали наливать в рюмки. Они так увлеклись, что не заметили, как Люся тихонько ушла спать...
      Вспомнили и Баграм и сержантскую школу, в тогдашней советской Средней Азии. Вспомнили засады на перевалах и атаки моджахеддинов на конвои, доставлявшие воинское снаряжение из Союза. Вспомнили и Наджибуллу, последнего руководителя дружественного правительства Афганистана, которого позже, уже после захвата власти, талибы убили пред этим вдоволь над ним поиздевавшись и оскопив его...
      Просидели почти до самого утра, допили коньяк и принялись уже за початую бутылку водки. Разговоров было много, и воспоминаний грустных и нерадостных - тоже. Расстались около семи часов утра, когда уже начало работать метро и Сергей мог спокойно добраться до своей "берлоги". Несмотря на выпитое, они мало опьянели, как и бывает с крепкими и волевыми мужчинами. Расставаясь, договорились увидеться в следующие выходные.
      ... За эти ночные часы, Сергей рассказал полковнику не только о службе, но и о своей отсидке и о своём теперешнем положении. Полковник принял его рассказ о невзгодах близко к сердцу и пообещал, во что бы то ни стало помочь ему устроиться, где-нибудь в войсковой службе. Перед расставанием, он предложил Сергею. - Сейчас идет набор в контрактники, в Чечню, и, отслужив положенный срок, ты не только заработаешь приличные деньги, но и сможешь после, поступить куда-нибудь в университет, практически без экзаменов, а потом уж всё будет зависеть от тебя...
      Сергей вспомнил о мечтах своей матери видеть его студентом и согласился. Жизнь в "берлоге", без перспектив и без надежд на будущее его уже начинала тяготить.
      "Какая разница - размышлял он, идя в предутренних сумерках на метро. - Если я уеду куда-нибудь на стройку, мне там тоже первое время придётся несладко. А здесь, колея уже набита, с оружием я в хороших отношениях. И к тому же Чечня - это не Афган. Всё-таки Россия...
      А надоест или опротивеет, смогу уволиться в любой момент, - Сергей не откажет, поможет, когда попрошу. А после службы, я уже смогу хоть в Питере, хоть в Москве прописаться и про тюрьму забыть... Война всё спишет!..
      Так Сергей Соловьёв, во второй раз попал на войну, только теперь уже на Гражданскую, хотя её и называли войной с внутренним терроризмом...
      ... Сергей попал в полк, расквартированный неподалёку от Шали...
      Со своими новыми сослуживцами, он держался очень сдержанно, больше молчал и слушал, и, чувствуя за ним какие - то страшноватые дела, никто ему особо не досаждал расспросами и разговорами. Да и некогда было.
      ... Первые боестолкновения с чечами, так звали чеченских моджахедов, произошли неподалёку от горного аула, в безлюдной, горной, лесистой местности.
      В очередном дозоре, разведчики засекли дымок, поднимавшийся из крутого ущелья, скрытого в чаще деревьев, и доложили командиру полка. Тот связался с начальством, позвонил в штаб дивизии и получил подтверждение на эту информацию. По сведениям, полученных от агентов работавших среди местных жителей, в окрестностях аула, вот уже несколько дней держалась банда боевиков, числом в двадцать - тридцать человек...
      На следующий день, в четыре часа утра, роту, в которой служил Сергей, подняли по тревоге и, посадив на бронетранспортёры, повезли по лесной дороге к той долине, в вершине которой была расположена временная стоянка банды. Блокировав подходы к ущелью, рота затаилась.
      ... Предутренний туман начал редеть и вокруг открылась панорама высоких с округлыми вершинами гор, покрытых зелёными, густыми буковыми и дубовыми лесами. Кряжистые старые деревья, окружённые кустарниками и молодым подростом, вздымались к небу многометровой высоты серые, с гладкой, словно полированной корой, стволами, с густыми кронами, покрытыми тяжёлой, резной листвой.
      Было прохладно и влажно и Сергей, со своим отделением рассредоточившись вдоль правого борта ущелья, напряженно всматривался и вслушивался в происходящее вокруг. Где-то внизу, по дну ущелья пробегала небольшая речка, к которой, на рассвете ходили на водопой местные олени. Вот и в этот раз, когда суета и движение вокруг ущелья стихли, благородный олень, бережно неся на голове ещё не окостеневшие большие шести-отростковые рога, осторожно ступая, останавливаясь и принюхиваясь, появился на звериной тропе.
      Сергей, увидел его неожиданно и заметил по шевелению веток, в зарослях дикого орешника. Он даже вскинул автомат, но потом различил сквозь листву коричнево - рыжее крупное тело, просвечивающее яркой расцветкой шерсти, и опустил оружие. Олень, остановившись в очередной раз, понюхал воздух чёрными влажными ноздрями, и, уловив незнакомые опасные запахи, фыркнул, быстро развернулся и исчез, там, откуда появился.
      Подрагивая от нервного возбуждения и утренней прохлады, Сергей успокоительно махнул рукой своему напарнику, находившемуся от него в десяти шагах, и поплотнее запахнувшись в плащ - палатку, вновь окунулся в воспоминания.
      ... Он вспомнил Афган, мощный горно-скалистый пейзаж, жару и постоянный ветер, который гудел, пролетая через перевалы и ущелья и горы отвечали своеобразным эхом...
      Сколько там был засад и боёв, сколько было потеряно убитых товарищей и сколько страха испытано в этих облавах и контр засадах. Сколько было нервных и опасных ожиданий начала боя, когда гадаешь где и когда начнётся стрельба...
      Потом, когда бой разгорался, уже было не до размышлений или фантазий. Приходилось действовать быстро, часто руководствуясь только инстинктом опасности и её устранения.
      В это время страх уходил, и на его место приходило энергичное движение тела и мысли, руководимой инстинктом выживания. Тут в первую очередь приходила на помощь воинская выучка и физическая выносливость. А по окончанию боя, вспоминая свои поступки слова команд и действия, Сергей всегда удивлялся, как всё быстро и слаженно получалось.
      И вот тогда страх возвращался и напряжение ожидания следующей проверки на выживание, заканчивалось только во время следующего боя...
      ... В это время, тягачи подтянули поближе к долине тяжёлые орудия и миномёты, и по команде командира полка начале обстреливать квадрат предполагаемой стоянки, по секторам.
      ... Чечи, даже не выставляли охранения и спали крепким предутренним сном, когда неподалёку от землянки разорвался первый снаряд. Один из осколков, со звоном пробил большой котел, в котором с вечера, повар готовил плов, и, пробив его насквозь, сделал две дырки с рваными краями...
      Внезапно разбуженные артобстрелом, боевики заметались по небольшой поляне перед землянкой. Гортанно покрикивая, командир отряда, приземистый бородатый Нуха Камбиев, маша высоко поднятой правой рукой, собрал всех боевиков вокруг себя, и, прилаживая на поясе гранаты, приказал брать с собой только боевое оружие и боеприпасы, а остальное оставить федералам. Уже потому, что бой начался с артобстрела, он понял, что стоянка обнаружена и теперь надо, как можно быстрее уходить и выбираться из окружения.
      - Федералы - Нуха сделал паузу, осматривая заспанные насторожённые бородатые грязные лица своих бойцов, столпившихся вокруг - наверное, уже окружили нас, потому что успели и пушки выставить и стреляют по квадратам, почти прицельно...
      Словно в подтверждении его слов, за речкой, шагах в ста от землянки разорвался ещё один снаряд и осколком срезало несколько веток на соседнем дереве. Все невольно пригнулись, но Нуха не обращая на это внимания, продолжил.
      - Я вчера говорил, чтобы костёр разводили поменьше, но меня не послушали... С этим, разберёмся после и виновных я накажу, если они, конечно, останутся жить. Ну а пока, все уходим и встречаемся на пасеке. Сбор завтра днём в двенадцать часов... Уходим через скалы. Там есть незаметный проход, который выводит в соседнюю долину, почти к перевалу... А те, кто вчера жёг костёр, останутся здесь и прикроют наш отход, хотя бы на полчаса и только потом, сами будут отступать...
      Три понурившихся молодых чеченца, вышли из группы боевиков и стали в сторонке.
      Нуха, махнул рукой и скорым шагом тронулся вверх и вдоль по течению речки, по каменистому засыпанному крупными, заросшими кустарником, булыжникам. Тут сразу два снаряда один за другим разорвались в речке и фонтаны воды и жидкой грязи долетели до идущих цепочкой, боевиков.
      ... Вскоре после начала артобстрела, командир роты по рации сообщил всем, что в восемь ноль-ноль, артиллерия закончит работу, и всем бойцам, рассредоточившись, начать прочёсывание местности.
      Сергей собрал своих подчинённых, молодых солдат - срочников, объяснил, что надо делать и, рассыпавшись веером, все пошли через внезапно притихший после обстрела и словно насторожившийся лес.
      Шли по пологому склону, заросшему крупно-ствольными буковыми зарослями. И слева и справа от Сергея, сквозь листву и ветки кустарников, мелькали зелёные пятнистые гимнастёрки солдат, идущих медленно и тщательно осматривающих каждое подозрительное место или куст.
      Метров через двести, начался подъем на крутой склон, по которому его подчиненные шли, тяжело дыша и потея, сбившись в кучу, изредка поскальзываясь и падая, держа автоматы перед собой, явно неготовые к настоящему бою и к таким облавам...
      - Ну, сегодня - подумал Сергей, остановившись на секунду, чтобы вытереть пот со лба и осмотреться - тут будет бойня, если нарвёмся на засаду...
      Чечи, могут, где-нибудь здесь, на неприметной высотке засесть и оттуда, будут поливать автоматным огнём этот молодняк, пока патроны не закончатся...
      Его отделение продвигалось вверх, вдоль скальной стенке неожиданно выраставшей из зарослей густого кустарника, и круто поднимающейся вверх, серым, отвесным каменным обрывом, отделяющим лес от скалистого гребня, который, с другой стороны, уже менее круто спускался в соседнюю долину.
      Заметив впереди устье распадка, уходящего вправо и густо заросшего молодняком и раскидистым орешником, Сергей свистнул и помахал рукой. На этот знак, к нему тут же собрались ребята из его отделения. Он, приказал всем оставаться здесь и, рассредоточившись, ждать, а сам, взяв с собой пару самых выносливых и смелых солдатиков, круто свернув вправо, полез по заросшему колючим кустарником, склону, с намерением разведать ближайшие окрестности и посмотреть на всё чуть сверху.
      С ним пошли двое - Петров и Анедченко - небольшого ростка, но крепко сбитый хохол из-под Смоленска. Петров же был самым сильным и тренированным солдатом в его отделении, который ещё в учебке отличался необычайной выносливостью и быстрой сообразительностью. Он до армии занимался лыжами и выполнил норматив первого мужского разряда и потому бегал кроссы по пересечёнке, как молодой олень.
      Поднимаясь по склону и помогая себе руками, цепляясь за кусты, Сергей про себя рассуждал: "База чечей, наверное, уже совсем недалеко, и они могут сделать или засаду или пойти на прорыв, под гребнем, параллельно склону, по какой-нибудь звериной тропке, которую они знают. В такой чаще, они могут оставить охранение, которое, завязав бой и отвлекая внимание на себя, если на тропу выйдут федералы, выиграет время и позволит остальным уйти в отрыв..." Он представил себя на месте чечей и подумал, что он бы так и сделал, если бы был их командиром.
      "А мы попробуем, - рассуждал он дальше, - попробуем забраться повыше и, зайдя в тыл охранению, посмотреть и спуститься уже по другую сторону распадка. Если они сделали засаду, то никак не ожидают нас с тылу и сверху. А мы этим и воспользуемся..."
      Подъем был необычайно крут и тяжёл. В одном месте пришлось буквально по сантиметрам преодолевать обрыв, цепляясь пальцами за малейшие щели и щербины в неподатливом камне. Несмотря на прохладное утро, Сергей вспотел, и пот крупными каплями стекал по лицу, вдоль носа, к усам. Спина уже давно была мокрой и казалось, что пот затекал даже в сапоги. Сергей и молодые бойцы торопились, тяжело и прерывисто дышали, но останавливались и осматривались постоянно. Петров и Анедченко поднимались вслед за командиром и им было немного легче.
      Наконец, задыхаясь, они поднялись на гребень и сквозь стволы и листву деревьев, в прогалы леса, увидели внизу широкую долину, с остатками серого тумана цеплявшегося по вершинам распадков за вершины деревьев и высокий лесистый горизонт, неровной линией возвышающийся над заросшими низинами...
      Сергей, жестами подозвал своих бойцов и шепотом объяснил: - Я пойду первым, а вы по сторонам и чуть позади, так чтобы держать дистанцию метров в пятьдесят... Если начнётся стрельба, то прикрывайте меня перекрёстным огнём, а я попробую гранатами поработать...
      ... Отходить только по моей команде, или если меня ... он словно споткнулся, но после паузы продолжил - ... тогда, действовать по остановке. Вся рота там - он показал рукой направление вниз и вперёд, в неразличимую чащу леса. Нам надо действовать быстро, иначе фланг охвата задержим и чечи могут уйти.
      Достав бинокль, Сергей несколько мгновений осматривал склон и зелёные заросли впереди, а потом, спрятав его за пазуху, перехватил автомат, ощупал гранаты на поясе и осторожно ступая, стал спускаться по диагонали от гребня, по заросшему высокой травой склону, мелькая среди тёмных буковых стволов, поднимавшихся из каменистой земли.
      Петров и Анедченко разойдясь на несколько десятков метров, шли, старясь не отставать от своего командира...
      Как и предполагал Сергей, в вершине ручьевого русла, в развилке, была заросшая кустарником, перевитым лианами, ровная площадка, на которой, скрываясь за крупными валунами, залегли три чеча с автоматами и гранатами. Они лежала ногами к Сергею, и напряжённо всматривались и вслушивались в направлении расширяющейся книзу долины, не ожидая приближающихся бойцов, сверху, оттуда, куда ушли остальные боевики...
      ... Сергей, заметил одного из них совершенно неожиданно, когда тот пошевелился, поправляя шапочку на голове. Это движение и выдало засаду.
      - Так вот вы где, - с радостным выдохом, прошептал Сергей, и, остановившись, поднял вверх правую руку, не отрывая взгляда от чечей. Анедченко и Петров тоже остановились, и стали вглядываться туда, куда пригнувшись, смотрел в бинокль Соловьев. Остроглазый Анедченко, тоже увидел чёрные шапочки чечей, выделявшиеся на фоне плотной зелени и стал показывать Петрову в их сторону. Тот, вскоре поднял руку - что означало - я тоже их вижу...
      Сергей, убедившись, что его бойцы готовы к бою, стал осторожно красться, продвигаться в сторону засады, пригнувшись и мягко ступая на землю, с носка на пятку...
      Сблизившись с засевшими в засаду чечами метров на сорок, Сергей остановился, продышался осторожно достал и проверил гранаты. Выбрал удобный момент, и, решившись, он, подрагивая от волнения, чуть выпрямился и швырнул гранату в сторону чечей что было сил, а сам, встав за дерево, вскинул автомат и пока, граната ещё летала, выстрелил в чечей, первой длинной очередью. Тут же раздался взрыв, и Петров с Анедченко автоматным огнём поддержали командира...
      Услышав выстрелы позади себя, чечи вскочили и тут же раздался взрыв гранаты, осколками уложивший двоих из них на месте... Третий, спрятавшись за валун, начал отстреливаться, но был ранен пулей срикошетившей от другого камня...
      Пуля попала в шею и ему показалось, что его дубиной ударили по голове, а шея, вдруг, подвернулась вниз и вправо.
      Он упал, потом, шатаясь, поднялся, стараясь высмотреть нападавших, но отделился от прикрывавшего валуна, и следующая очередь Сергея, уже сразила его наповал...
      Переждав какое-то время, видя внизу, на площадке неподвижные тела, Сергей махнул рукой своим солдатикам, и сам, держа автомат наизготовку и не отрыва взгляда от последнего упавшего боевика, медленно стал подходить к разбитой взрывами, засаде...
      Убитые лежали в неестественных позах, а тот, кто умер последним, сидел на земле и, прислонившись к камню спиной, смотрел открытыми застывшими глазами в небо, поднимавшимся над лесным склоном...
      Петров и Анедченко, подошли к этому месту с разных сторон и Сергей, ногой отбросив автомат последнего убитого чеча, приказал: - Заберите автоматы и посмотрите, нет ли ещё оружия?
      Анедченко наклонился и, словно опасаясь чего-то, стараясь не смотреть на окровавленные трупы забрал автоматы и повесил их себе на плечо...
      ...Сергей, запомнил этот бой до самых мелких подробностей, потому что в этот раз он, убивал уже не талибов или афганских моджахедов, а чеченцев, которые ещё совсем недавно были его согражданами, и жили в одной с ним стране...
      Та облава закончилась успешно. Троих убитых и двух тяжелораненых чечей, погрузили в БТР и увезли в штаб дивизии, под усиленной охраной. Остальные бандиты ушли из оцепления, по той самой тропе, на которую вышли Сергей Соловьёв, с двумя молодыми солдатами. Двое раненых, которых потом подобрали в лесу, замешкались при отходе и их накрыло осколками от разорвавшегося снаряда. Вынести их из боя не было никакой возможности, и их нашли спрятанных, лежащих без сознания, в одном из глухих уголков ущелья...
      После боя, Сергея вызвал командир полка и, похвалив за проявленную инициативу, сказал, что пошлёт представление на высокую награду в "верхи". Сергей спокойно выслушал приятные слова, вежливо поблагодарил, а про себя подумал, что награда эта ему может "боком" обойтись: начнут копать, что да как и могут обнаружить, что у него в истории жизни есть необъяснимые "белые" пятна, и "пустые" места, и что его устроили служить в Чечне, можно сказать по "блату".
      "...Странный контрактник - размышлял полковник, читая тоненькое личное дело сержанта Сергея Соловьёва. - Ему бы радоваться, что к ордену представляют, а он смотрит, как-то по особому внимательно, и как бы нехотя говорит вежливые слова... Но может быть такими настоящие герои и бывают... Вот и этот, смотрит пристально и не поймёшь, о чём он думает. Вроде уже немолодой человек, и может быть, прожил сложную жизнь после Афгана, поэтому не понять, что у него на душе... Видно по всему, что у него в жизни бывали тяжёлые испытания, которые научили его выдержке... - А я, тем более в его прошлом не буду копаться. Думаю, что мало кто сегодня соблазниться, пойти добровольно воевать в Чечню, тем более на передовую..."
      ... А банда чечей вышла из окружения и, сменив базу, спряталась. Бандиты затихли на время. Они сидели в "зелёнке" и собирали сведения от своих осведомителей из окрестных аулов.
      Нуха, каждый день отправлял своего племянника Эльдара к заветной сосне, и, наконец, тот принёс записку, в которой говорилось, что полк готовится к осенне-зимнему наступлению и на днях, несколько разведывательных групп на БТРах отправятся в разных направлениях для проверки подъездов и подходов к базам боевиков.
      Получив эти известия, Нуха, вечером позвал к себе несколько опытных бойцов, и они согласовали план, по которому надо было выдвинуться к дороге и ожидать там, в засаде, одну из таких групп. Одноглазый, заросший рыжей бородой дядя Нухи, Гамзало, молча слушал все, что говорил его племянник, а когда тот закончил, хрипло проговорил: - Я знаю эту дорогу. Мы там, ещё в колхозные времена лес заготавливали, для строительства фермы... Там в одном месте, где склоны долины почти сходятся, есть крутой поворот, под каменистым высоким и крутым склоном... Вот там можно заложить фугас, подорвать БТР, а тех, кто останется в живых расстрелять со склона, из-за скал...
      Гамзало сверкнул своим глазом из-под насупленных бровей и, не скрывая злобы, против "русских шакалов" добавил: - А тех, кого в плен возьмём, можно будет порезать, или продать тем же русским, за большие деньги, потребовав выкуп...
      Гамзало ненавидел русских со всею силой своей простой души. В одной из бомбардировок Грозного, его беременную дочку, гостившую в городе у родственников, завалило обвалившимся от прямого попадания бомбы, станами блочного дома. Гамзало похоронил её, и на следующий день ушёл в горы, к боевикам.
      По своей простоте, он думал, что виноваты в произошедшем все русские и в первую голову те солдаты, которых начальство отправляло служить в Чечню. Вот он и мстил им, как мог, совсем не думая, что они тоже становятся своеобразными жертвами меркантильных интересов людей наживающихся на войне разными способом: продажей русского оружия и снаряжения боевикам, вербовкой наёмников в арабских и мусульманских странах и переправкой их в Чечню, наконец, политиков, делающих карьеру на противостоянии России и её мятежных регионов.
      Тут уже вообще были сложные переплетения политики внутри страны и геополитики, которые бывают, понятны только нескольким сотням посвящённых во всём мире...
      ... После ужина, долго сидели в землянке и лежа на нарах, слушая потрескивание углей в небольшой металлической печке разговаривали...
      - Я их ненавижу, - рычал Гамзало и его кулаки непроизвольно сжимались. - Я помню, как мы возвращались в наши аулы из Казахстана. Большинство домов было уже занято русскими переселенцами и мой отец, ругался с председателем колхоза и требовал отдать наш дом...
      - Тогда, мы свою землю назад так и не получили, но вот пришли в России к власти эти болтуны, и мы силой вернули то, что нам принадлежало по праву... Сейчас, мы назад уже ничего не отдадим, и я лучше умру или себя зарежу, но этим жадным до денег и водки шакалам, ничего не отдам...
      Он помолчал, потом поднялся, помешал алеющие угли в печке и, вернувшись снова лёг. Ахмет - молодой чеченец, с красивыми навыкате глазами и широкой сильной грудью вздохнул и мечтательно заложив руки за голову проговорил: - А какие у них женщины белые да пышные...
      - Я, когда учился в Ростове в нефтехимическом техникуме, как то познакомился с молодой учительницей из соседней школы. Мне было уже восемнадцать лет, и я приличные деньги получал от родителей, которые тогда уже много скота держали и мясо и шерсть продавали на рынке, через нанятых русских торговцев...
      И вот я её в ресторан пригласил, а она стесняется, похоже, что в первый раз в ресторан попала. Они же эти русские в городах очень бедно живут и рады всякой копейке, которая им перепадает. Видно родители этой учительницы тоже такими были...
      ... И вот я её напоил, а перед этим всё говорил, что хочу на ней жениться. А она такая глупая, поверила и пошла со мной. После ресторана, я её отвёз в общежитие, и мы её там хором оттянули, пока она пьяная, ничего не соображая, лежала на койке... Назавтра проснулась, плачет, ушла чуть свет, и после я узнал, что она в школьном подвале повесилась...
      Ахмет помолчал, потом потянулся и проговорил: - Но такая была белая и мягкая...
      Горы вокруг этой укромной полянки, в высоком густом лесу, стояли невидимые в темноте, но их присутствие ощущалось, если повнимательнее вглядеться в темноту, где можно было различить место схождения звёздного неба, с лесистой границей земной тверди.
      Ветер, налетая порывами, шумел листвой, но иногда почти совсем замирал, и тогда издалека, вдруг доносился вой одинокого шакала, который тут же заглушался новым налетевшим порывом.
      Высоко над головой, среди серебряной пыли малых звёзд, ярко выделялись крупные созвездия и особенно выразительно смотрелась Большая Медведица, напоминавшая по рисунку ковш с длинной изогнутой ручкой
      Вскоре, печка в землянке совсем погасла, и было так тепло, что боевики лежали, раскинувшись в разных позах и мерно дышали, и только Гамзало временами всхрапывая, вдруг во сне начинал страшно ругаться и скрипеть зубами. Но все в землянке к этому привыкли и не просыпались. Внутри стоял тяжёлых, дух, многих долго немытых мужских тел и к запаху застарелого пота примешивался кислый запах кож от самошитых сапог.
      Нуха, снаружи, сидел у погасшего костра и слушал ночные звуки, обдумывая предстоящую операцию. Когда он услышал, что из ночного охранения вернулся очередной часовой, он, встал, коротко поговорил с пришедшим, и ушёл в землянку, надеясь заснуть хотя бы на пару часов...
      ... На задание разведчики выехали на рассвете очередного дня. БТР, урча мотором, долго поднимался по охраняемой федералами, торной дороге, потом свернул в одно из больших ответвлений долины и стал вдоль каменистого русла реки, по заросшей травой дороге подниматься к перевалу. Здесь уже были "ничьи" места, и в БТР все насторожились.
      План разведки был такой, что до края "ничьей" земли, добраться по дороге, а там оставив БТР, разойтись парами по лесным урочищам, которые до недавнего времени были недоступны "федералам", а вернуться к вечеру, осмотрев все подозрительные места...
      Когда свернули в опасные места, БТР остановился, солдатики попрыгали с брони на обочину и закурили, а кто-то сбегал неподалеку, отлить. Потом все залезли внутрь, а Сергей, несмотря на приказ, лейтенанта Кириллова, занять место внутри машины и не высовываться из БТРа, устроился на броне, позади башни и с тревогой всматривался в придорожные заросли орешника, изредка обводя внимательным взглядом лесистые горизонты, по сторонам долины, кое - где проглядывающие сквозь высокие густые деревья...
      Изредка дорога пересекала бурливую чистую речек с холодной водой, которая на месте брода становилась заметно мельче и шире, и белопенной лавиной устремлялась вслед машине пехоты, словно пытаясь остановить её. Речка вскоре скрывалась за завесой зелёного густого леса, и БТР продолжал движение, похожий на осторожного бронированного динозавра, ищущего в лесных зарослях свою добычу.
      Сергей по определённым признаками определил, что по этой дороге часто бывают люди иногда на лошадях, и потому внутренне насторожился и поплотнее сжал автомат в руках.
      Молодой водитель, гнал машину всё вперед и вперёд, а командир взвода, лейтенант Кириллов, высунувшись по пояс из люка, воображая себя героем боевика, крутил головой во все стороны, изредка спрашивая Сергея: - Ну что там видно?
      Перед собой, лейтенант держал карту и проверял соответствие движения намеченному плану разведки...
      Всего два года назад Кириллов окончил училище, и перед тем как уехать в командировку в Чечню, женился на молоденькой красавице Олесе, заканчивающей пединститут. Ребята из училища часто ходили на вечера в этот институт и там-то, и познакомился Кириллов со своей будущей невестой. Сейчас, лейтенант, писал письма уже жене и всеми силами души хотел поскорее закончить командировку в опасную Чечню и вернуться, чтобы по настоящему насладиться семейной жизнью...
      Эта была его последняя перед отъездом, реально опасная разведка и поэтому, он так нервничал...
      Сергей на вопросы "литера" не отвечал, только каждый раз мотал головой отрицательно, и думал, что он бы на месте Кириллова, приказал водиле двигаться помедленнее и перед каждым опасным местом, останавливал БТР и отправлял бы ребят проверять и осматривать окрестности и обязательно в "брониках", чтобы в случае обстрела сразу не убили...
      Но Сергей уже привык молчать, пока не спросят и потому, со вздохом отворачивался и посматривал на обочины, которые были покрыты густой травой...
      Внезапно, дорога вынырнула из-под полога леса на заросшую дикими травами луговину и Сергей увидел, что едва заметная колея, под крутым склоном, приходящим слева, вдруг резко сворачивала вправо, и снова скрывалась в лесу.
      "Вот тут это может, случится - успел подумать он, когда машина, притормозив, резко свернула под кроны развесистых дубов, растущих по обочинам и скрывавших продолжение колеи, под плотным лиственным "зонтиком".
      Внезапно, в воздухе, словно что-то огромное и металлическое звонко лопнуло, и тяжёлый БТР подбросило мощным взрывом вверх, оторвав от земли. Лейтенанта резко, по инерции прерванного движения, бросило вперёд, а Сергей на время ослеп и оглох, его скинуло с брони и отшвырнуло на несколько метров на обочину. Он потерял автомат, а, приземлившись, ударился головой о каменистую землю, потерял сознание...
      Автоматные выстрелы длинными раскатистыми очередями застрекотали в наступившей после взрыва тишине и пули защёлкали по броне, с воем уходя куда-то в небо. Оставшиеся в живых молодые, были или ранены или контужены и никто даже не думал отстреливаться. БТР, с развёрнутыми в разные стороны разбитыми колёсами стоял на дороге покосившись, склонившись в кювет, словно металлическое, молчащее мёртвое чудовище...
      Чечи выстроившись цепочкой, изредка постреливая по броне этого застывшего чудовища, разноголосо выкрикивая: - Аллах Акбар! - спустились с крутого склона и гортанно переговариваясь, стали выпускать из БТРа оставшихся в живых, для острастки постреливая в воздух над их понурыми головами. Тело Сергея лежало впереди, почти на краю дороги и чечи вначале думали, что он убит...
      ... Очнулся Сергей оттого, что кто-то сильно ударил его по лицу и, открыв глаза, он увидел над собой оскаленное в белозубой гримасе бородатое лицо чеченца, одетого в камуфляжу с чёрной вязанной шапочкой на голове.
      - Этот ещё жив! - крикнул кому-то в сторону чеченец, и завизжав: - И- ах, Шайтан! - сильно пнул в бок оглохшего от контузии Сергея, и потом добавил издеваясь над полумёртвым русским, с заметным горским акцентом: - Вставай "дружок", - вы уже приехали - и хрипло, громко захохотал во весь голос, показывая тем самым, кто здесь и сейчас хозяин положения...
      ... Из взвода в живых осталось пять человек и среди них Анедченко с Петровым. Все были контужены и ещё больше напуганы взрывом и засадой. Чечи, подталкивая молодых прикладами автоматов, согнали их в кучу и, оставив Гамзало охранять, полезли в БТР , откуда стали выбрасывать на дорогу трупы убитых солдат, и доставать оружие и боеприпасы. Первым швырнули на дорогу тело лейтенанта, с разбитой окровавленной головой и переломанными руками. На мгновение очнувшись от удара о землю, Кириллов застонал. Услышав это, Гамзало, ощерившись, подбежал к нему и, приставив автомат вплотную к голове, выстрелил. Лейтенант умер так и не поняв, что же произошло с его взводом и с ним самим на этой, казавшейся пустынной дороге1
      - Русская свинья, - прорычал Гамзало и, вернувшись к сбившимся в кучку пленным, глянул на дрожащих молодых одним своим, свирепым глазом.
      Они невольно прижимались друг к другу, словно овцы перед кровожадным волком, в этой физической близости стараясь найти защиту от мести неумолимого врага.
      Только Сергей, стоял чуть в сторонке и, сглатывая солёную, кровавую слюну, старался вернуть себе потерянный слух. Он, вдруг мрачно подумал: "Эта скотина нас всех готов поубивать без всякого сожаления", - и искоса глянул на свирепого чеченца...
      Гамзало, пока остальные чечи обыскивали БТР, приказал по-русски, хотя между собой переговаривались по-чеченски, всем пленным разуться, а Петрова, который чуть замешкался, ударил прикладом по голове и разбил ему лоб. Кровь липкой лентой поплыла вниз от волос на голове к глазам, потом струйками по лицу и молодой солдат, размазывая одной рукой её по лицу, второй, наконец, скинул сапоги и отшвырнул их от себя.
      "А он ничего, не боится этого зверя", - с одобрением констатировал Сергей и тоже откинул подальше от себя стоптанные пахучие сапоги. Эти "бутсы", были не совсем армейского образца, но когда в Чечне начались настоящие бои, на это уже никто не обращал внимания...
      - Ну что с этими будем делать - спросил Нуха, указывая на дрожащую кучку босых и потому особо беззащитных "федералов", после того как все автоматы и патроны к ним были собраны и сложены кучей на дороге и чеченцы собрались подле него оживлённо обсуждая удачную засаду.
      - Отдай их нам - прорычал Гамзало - нам всё равно придется отсюда скоро уходить, вот-вот федералы нагрянут или "вертушка" прилетит...
      - Я думаю - покачал головой Нуха, и убавил голос - думаю, что нам их надо отвести на пасеку старого Мусы и там допросить... А там видно будет. Я свяжусь с командиром и спрошу, может за них выкуп хороший дадут. Но их, тогда придётся куда-то переводить, а пока, спрятать в зиндане...
      Гамзало зло, быстро глянул в его сторону, но потом кивнул головой, соглашаясь, пусть временно. Он знал, что от него они, эти русские, никуда не уйдут.
      Нуха кивнул одобрительно: - Вот ты их и будешь охранять - и он весело и громко рассмеялся, а молодые солдатики сжались от этого добродушного смеха. Гамзало, повернувшись, подошёл к пленным.
      Обведя их презрительным, равнодушно-злым взглядом, он процедил: - Вы русские свиньи, пойдёте с нами, а те, кто будет отставать, тех я буду кончать. Так что двигайтесь поживее и без напоминаний...
      Выстроив пленных цепочкой, заставив их идти, положив руки на плечи впереди идущего, Гамзало сам пошёл позади, наблюдая за испуганными солдатиками, которые поняли, что их не будут убивать прямо здесь и потому, готовы были выполнять любую команду...
      Остальные чечи, забрав оружие, ушли в сторону пасеки и потому Гамзало то и дело зло подгонял пленных. Босые ноги вначале пути, кажется, чувствовали облегчение, но после первого же километра, у пленных появились ссадины и мозоли на подошве, и все шли, прихрамывая, стараясь ступать на внешний край ступни.
      Чем дальше, тем труднее было идти пленным. Они заметно устали и боль в ногах, открытые кровоподтёки на пальцах ног, начинали невыносимо болеть. Петров шел сцепив зубы, матерился шепотом, стараясь ступать как балерина, на одни носочки. Кровь из разбитой головы высохла на лице, и он шелушил её, словно пересохшую краску...
      Анедченко, совсем ослаб и, вытирая слёзы с потного лица, шмыгал носом, совсем как подросток. Остальным было не лучше...
      Идущий последним, Сергей шел словно в тумане, спотыкаясь и даже иногда падая и часто получал прикладом автомата между лопатками. От боли и унижения, поднимавшаяся внутри ярость преодолевала страх за свою жизнь.
      "Ну, сука, подожди! Я выберу время и всё-таки покажу тебе, что издеваться над людьми - это западло!"
      Он вдруг вспомнил лагерь и охрану почти с нежностью. Там всё-таки можно было даже пошутить, а иногда и папироску стрельнуть, да и караульные к ним зэкам привыкли и потому не злобствовали...
      У него, после контузии всё гудело в голове и слух возвращался медленно. Не обращая внимания на окровавленные ноги, он вертел головой и пытался услышать хоть что-нибудь, кроме противного гула в ушах, казалось застрявшего в голове навсегда...
      Наконец, он начал различать то, что изредка сипел ему вслед, злобный Гамзало и от этого ещё больше злился.
      Вдруг, в очередной всплеск прояснения сознания, ему захотелось, чтобы хоть немного облегчить страдания, крикнуть что-нибудь грязное и матерное, такое изощрённое ругательство, которому в лагере научаются в первую голову. Кажется, что обидная брань, может помочь преодолевать не только унижения, но и физическую боль...
      ... Часа через полтора, пришли на просторную поляну посередине леса, заросшую дикой травой, с домиком в одной стороне и несколькими старыми ульями, в другой.
      Солнце тем временем поднялось в зенит и яркими лучами осветило великолепную панораму лесистых гор и скальных, могучих пиков выстроившихся на горизонте, словно суровые стражи этих замечательно красивых мест.
      Чистый прозрачный воздух давал возможность наблюдателю видеть и треугольные снежные навершия высоких сопок, и ломанную линию каменистых хребтов на горизонте, и тёмно-синее бездонное небо, особенно легкое и прозрачное в сравнении с белым, плотно-глубоким снегом вершин.
      "Да, - думал Сергей, с тоской поглядывая в сторону мрачных и равнодушных чеченцев, - среди такой красоты жить бы мирно, да радоваться. Так жили в этих местах, наверное, ещё совсем недавно, во времена Союза.
      Но пришли эти болтуны-либералы и этот "перестройщик" Горбатый, и вся жизнь разрушилась. А потом этот мрачный шут Ельцин, преемник и ниспровергатель Горбачёва, пьяница и сепаратист, вначале спровоцировал отделение от России её извечных земель и союзников, а потом затеял эту дурацкую войну, в которой не будет победителей...
      "О чем это я, - вдруг перебил он сам себя. - Может быть, через час мне здесь придётся умереть, а я время трачу на обсуждение этих идиотов, которых, будь моя воля, давно бы надо принародно повесить, чтобы людям жить не мешали..."
      Сергей, по рассказам армейских старожилов знал о свирепости чечей и потому готовился к самому плохому и прощался с жизнью. И вдыхая этот ароматный воздух, он никак не мог поверить, что жизнь его и этих молодых пацанов заканчивается, и может к вечеру уже, их трупы будут лежать в густой траве с отрезанными головами и вокруг будут жужжать и кружиться рои мух, привлечённые мертвечиной.
      "Мало пожил - думал он, всей грудью делая полные вздохи и не отводя взгляда от далёкого горизонта - а вот уже и смерть близка. А ведь последние годы, особенно в лагерях, не жил, а существовал. Вся эта шпана уголовная, законов дурацких напридумывала, чтобы свои права качать..."
      Тут, из дальнего угла синего чистого неба послышался необычный звук, который, нарастая, превратился в гул моторов боевого вертолёта. Чеченцы засуетились, зашли под защиту густого леса и туда же перегонять пленных Гамзало.
      Когда Сергей чуть задержался, стараясь высмотреть в небе приближающийся вертолёт, Гамзало ударил его прикладом по спине и прохрипел, "Побыстрее двигайся русская свинья!". Андрей, невольно яростно ощерился, глянув в сторону свирепого чеча. В голове вспыхнула мысль: - Так просто свою жизнь, этому скотине не отдам. Одного чеча, да зацеплю с собой!
      Вертолёт пролетел чуть правее, и видимо, заметив поляну, заложил крутой вираж. Возвратившись, облетел её, чуть снизившись. Нуха проводил вертолёт взглядом, стоя совершенно неподвижно, и думая при этом: " Эх, сюда бы гранатомёт хороший, пристрелянный. Можно было бы повалить этого летуна...
      Нуха, вдруг вспомнил, недавний случай...
      В окрестностях Ханкалы, знакомые бойцы из соединения Хаттаба, сбили "корову",- громадный вертолёт Ми - 26, полный молодых десантников, которые по рассказам, стояли внутри один рядом с другим, плечом к плечу, как сельди в бочке...
      Тогда федералы сообщали, что этих молодых в вертолёте было около ста двадцати человек...
      Реактивный снаряд, выпущенный из гранатомёта, нашёл сопло двигателя и вертолёт загорелся как факел, падая и после взрыва разбрасывая обрывки дюрали и вспыхивая языками белого пламени...
      Все боевики праздновали этот неожиданный успех, а федералы погнали из армии тех офицеров, кто отдал команду переброски в опасном районе, такого количества солдатиков, одновременно. Но мертвых уже было не вернуть...
      ... Когда вертолёт, ничего не заметив, улетел, Нуха, посовещавшись с боевиками, подозвал Гамзало и приказал: - Думаю, что федералы хватились БТРа и нам надо уходить отсюда, как можно быстрее. Так что отдаю их тебе - и показал рукой в сторону пленных ...
      Ну, ты знаешь, что с ними делать... Я тебе ещё троих бойцов оставлю, и ты, когда закончишь, догоняй нас...
      Подозвав трёх, особо свирепого вида чеченцев, он приказал им остаться с Гамзало.
      - А он знает, что делать - закончил Нуха свои распоряжения и засмеялся совсем беззлобно...
      После этого все чеченцы, подстелив под себя молитвенные коврики и сняв обувь, совершили полуденную молитву.
      Они встали на колени, лицом к востоку и, кланяясь до земли, замирая в таком положении на некоторое время, помолились Аллаху, благодаря его за удачу в этой засаде.
      Потом, закончив шептать привычные слова, обращенные к Всесильному и Всевидящему, они, огладив бороды двумя руками сверху вниз, поднялись с колен и, сложив коврики, запихнули их в рюкзаки...
      Когда позволяло время и место, они молились по пять раз в сутки и это привычное действие и эти знакомые с детства молитвы помогали им преодолевать и усталость, и голод, и боевые опасности, а единение в вере делало их всех, равными перед великим Аллахом, который обещал борцам за веру, райские кущи на небесах и своё благоволение здесь, на земле...
      ... Гамзало, выведя пленных на поляну, подвёл их к большому бревну и приказал лечь, головами к этому бревну, на живот, а руки приказал держать на затылке.
      В это время отряд, закинув за плечи трофейные автоматы, прошёл мимо и, выйдя на торную тропу, углубился в лес...
      На поляне осталось девять человек, пятеро русских солдатиков - пленных и четыре заросших, бородатых чеченца в камуфляже, которые выглядели как - то особенно мрачно и решительно.
      Оружие своё они положили на бревно, нисколько не беспокоясь, что русские смогут каким-то образом им сопротивляться...
      Эти чеченцы, уже не первый раз убивали русских солдат и знали, что стоить на глазах у них убить первого пленного, как оставшиеся, от ужаса приближающейся смерти, будут находиться в особом психологическом ступоре и станут, дрожа, умолять сохранить жизнь, обнимать им ноги, валяясь на земле, и плача, от предчувствия неизбежной смерти...
      Гамзало сходил в дом, принёс оттуда большой мясницкий нож, сверкавший под солнцем холодным свечением стали. Эльдар, самый молодой из чеченцев, стоял над солдатиками, лежащими за толстым бревном, вросшим в землю, и смотрел на русских пленных, как на баранов, которых должны были принести в жертву беспощадному Богу войны...
      Раньше, до начала войны за независимость, колхозный пасечник, старик Муса, часто сиживал на этом корявом бревне, любуясь закатом над величественными и живописными горами, окружавшими зелёную поляну.
      С той поры прошло не более двадцати лет, но старый пасечник умер, а в Чечню пришли новые люди и новые идеи.
      Развал Союза подтолкнул чеченских лидеров к мысли о независимости, а новая московская власть, вначале, смотрела на это сквозь пальцы, лишь бы чеченцы поддержали их.
      Ельцин сказал тогда знаменитую фразу: "Пусть каждый регион получит столько независимости, сколько сможет освоить".
      Он, вообще, вначале не был уверен, что удастся развалить Союз и даже слетал в Америку, чтобы заручиться поддержкой Вашингтона.
      А в России, в национальных республиках, искал союзников и задабривал местную клановую бюрократию разными, часто нелепыми и опасными обещаниями...
      И новые вожди чеченской республики восприняли это, как разрешение к отделению от России. Сразу вспомнили старые обиды и унижения, нанесённые, как во времена усмирения Кавказа, так и в советские времена, когда Сталин и коммунисты железной рукой подавили стремление к независимости, а в конце войны, в наказание чеченцам, сотрудничавшим с гитлеровцами, выслали всех чеченцев из родных мест.
      В масштабах Великой войны, эта операция была одной из сотен проведённых за эти страшные годы на просторах от Тихого океана, до Балтийского моря.
      А для чеченцев, это была национальная катастрофа...
      При Хрущёве чеченцев вернули, но многие, особенно молодые, затаили обиду...
      И вот великий Советский Союз рухнул, и кое-кто посчитал, что настало время поквитаться обидами...
      Появился и национальный герой, как и должно, было быть - военный, советский генерал, который и возглавил борьбу за независимость. И началась война, которая с той поры и не прекращалась...
      Эльдар в те годы учился в Ростове, но как только Москва ввела войска в Грозный, он вернулся в Чечню и ушел в лес. Он по временам возвращался в родное село и жил там, а по временам, когда война обострялась, уходил к боевикам, хотя кровь и ненависть ему уже опостылели.
      Но он не мог идти против своего народа, а точнее против призыва его вождей и потому, продолжал воевать, уже не понимая, зачем и почему гибнут люди с обеих сторон. Будь его воля - он бы устроился работать, женился бы и выстроив свой дом, зажил бы в нем на радость своей семье и людям.
      Поэтому Эльдар, в отличие от Гамзало, смотрел на русских без ненависти, понимая, что тех тоже гонят на войну российские чиновники, часто зарабатывающие на этой кровавой бойне большие деньги...
      Вот и сейчас он видел только стриженые головы молодых испуганных юношей и невольно содрогался от мысли, что эти, дрожащие от страха солдаты, будут скоро убиты, испытав перед смертью ужас бессмысленного и бесцельного уничтожения.
      Самый старший из них, видимо контрактник, лежал неподвижно, но по напряжённой спине было заметно, что он тоже переживает приближающееся последнее испытание своей воли и чувств.
      Эльдар вздохнул, достал сигарету и, чиркнув зажигалкой, закурил. Аромат дешевого табака распространился в воздухе. Сергей уловил этот аромат и, вздохнув, подумал: "Вот бы покурить, может быть в последний раз, в этой неудачной и всё-таки единственной и потому неповторимой жизни..."
      С поляны окружённой густым лесом со всех стороны, открывался замечательный вид на горы покрытые зеленью до серых, почти отвесных скалистых вершин, которые невесомыми громадами нависали над речными долинами, словно мрачные облака, обретшие каменную массивность и твёрдость.
      Чистый, прозрачный воздух создавал иллюзию легкой достижимости и близости этих гор и потому, казалось, что дойти до этих гор и этих прохладных, даже на вид снежников, можно необычайно просто.
      Под порывами легкого ветерка, листва на буковых деревьях трепетала и шум леса то стихал, то разгорался вновь, предчувствуя хорошую погоду на долгое время...
      Аромат окружающего лиственного леса, трав и цветов, растущих на луговине щекотал ноздри и заставлял дышать полной грудью.
      Молодой солдат, Анедченко, лежал с краю и потому мог, повернув голову, видеть эти горы и в полной мере ощущать красоту этой благословенной земли. Он прикрыл глаза и, вспомнив молитвы, которым его в раннем детстве учила бабушка, истовая богомолка, шептал: "Господи Иисусе, спаси и помилуй мя! А если удастся отсюда вырваться, буду жить, так как ты заповедовал. Только спаси меня и дай возможность жить и радоваться жизни, которую мы совсем не ценим, живя как обычно и как все"...
      Он вспомнил давний бой в облаве, когда они с Сергеем и Петровым окружили засаду и уничтожили чечей, и с надеждой вздохнул.
      Но страх и дурные предчувствия, которые приходят к людям в решающие минуты жизни, вновь заставили его беспомощно молиться.
      ...Дальше, он уверял Бога, что если спасётся, то переменится и, например, не будет пить бражку, которую готовили знакомые ребята из автороты; не будет, запершись в туалете, привычно заниматься рукоблудием, после просмотра дурацких фильмов с полуобнажёнными красотками; напишет родителям письмо, в котором попросит у них прощения за все свои плохие поступки и даже слова...
      Он с отвращением, вдруг вспомнил сладковатый запах "конопли" и дурноту, которая вскоре сменяется смешливым настроением...
      Наблюдая, как другие бессмысленно смеются после того, как покурят "травки", он каждый раз давал себе слово не курить больше, но по слабости характера раз за разом делал это, уже привыкая к противному "зелью"...
      Чеченцы, между тем, о чём-то громко переговаривались и особенно спорили Гамзало и Эльдар. Гамзало почти рычал и, злобно блестя единственным глазом, по временам взглядывая в сторону пленных, лежащих за стволом, а потом переводил свой глаз на острый, и плоско-широкий длинный нож в руке.
      Наконец, Гамзало победил в этом споре. Подойдя к пленникам и пнув лежащего с краю Анедченко, приказал: - Ну, ты, "русская свинья", вставай!
      Анедченко, дрожа крупной дрожью, поднялся и Гамзало схватив его за локоть, поволок на противоположную сторону бревна, чуть подальше от лежащих сослуживцев. Там, он приказал встать пленному на колени, подталкивая обезумевшего от страха приближающейся смерти, солдатика.
      "Боже! Что они собираются со мной делать? - вскинулся Анедченко.
      - Я ничего плохого не сделал: ни этим бородатым страшным чеченцам, ни их родным или знакомым... Я даже стрелять из автомата по настоящему не умею, а убить другого человека - для меня проблема. Я и кошки-то не убил за свою жизнь... Боже спаси и помоги!"
      Он совсем забыл о той взорванной чеченской засаде. В такой момент, даже память отказывалась говорить ему самому правду.
      Анедченко никак не мог, а скорее не хотел понять, чего хотят от него эти злобные чечи, и когда Гамзало попытался его повалить, он изо всех сил стал сопротивляться. Завязалась борьба. Подскочивший Ахмед, стал выворачивать ему правую руку. Тут Анедченко, понимая, что его хотят убить, заплакал, завыл от ужаса и стал умолять, ухмыляющихся чечей.
      - Дяденьки! - ныл он. - Я ничего плохого вам не делал. Отпустите меня. Я за вас богу молиться буду!
      Анедченко сопротивлялся как мог, а страх смерти делал его очень сильным. Но именно это сопротивление и раздражало чечей. Его вопли и мольбы, только разжигали в его мучителях ещё большую злобу.
      Они, конечно, вспомнили о друзьях, родных и близких, убитых этими русскими, пришедшими на их землю с оружием в руках. Подошедшие к уже ставшему на колени трусливому русскому, они ещё больше ненавидели его за эту трусость и эти жалкие слова, похожие на последнюю молитву. А он, уже совсем забыв о человеческом достоинстве, умолял сжалиться над ним и оставить ему его молодую, только начинающуюся жизнь.
      - Я не хочу умирать, - признавался он перед всеми, воющим голосом. - Я ещё молодой и хочу жить!!! Простите меня...
      Ахмед, оскалил зубы в ярости и отвращении и проговорил, издеваясь:
      - На том свете тебя пожалеют...
      И вдруг, разъярившись, выхватил нож, висевший в чехле на боку, и несколько раз ударил им, сверху вниз, по голове и шее Анедченко.
      Стоя на коленях и склонив голову почти до земли, молодой солдатик не видел этих ударов и ему показалось, что его били кувалдой по голове. Он почувствовал, как в волосах, а потом, перетекая на шею, полилось что-то горячее и липкое...
      Тут от охватившего его смертного ужаса, от боли и кружения в голове, завыл ещё громче и Гамзало, зажав ногами, обезумевшего от страха, надвигающейся смерти русского, как овцу при стрижке шерсти, высоко замахнулся и ударил его большим ножом, как саблей, куда-то между головой и плечом. Из перерубленной шеи, на зелёную траву толстой струёй хлынула горячая, красная кровь...
      Звериный вой Анедченко смолк и он, повалившись на окровавленную землю, наконец-то потерял сознание - эту последнюю связь с реальным миром. Гамзало, ударил его ещё несколько раз для верности и, убедившись, что тот мёртв, отрубил ему голову несколькими ударами тяжёлого ножа. Потом, брезгливо морщась, вытер окровавленные ладони о грязные брюки, и поправил автомат за спиной. Эльдар в это время, нервно закурил новую сигарету, старательно отводя глаза от отвратительной сцены убийства. Он к этим жестокостям Гамзало никак не мог привыкнуть...
      Сергей, слыша эти вопли и жалкие мольбы молодого солдата, в какой-то момент потерял страх смерти и в его сознании осталась только ненависть к мучителям, ярость и жажда ответного убийства.
      "Звери! Животные!", - билась одна мысль, в его оглушённом контузией и всем происходящем сознании.
      И вдруг, наступило холодное, отрешенное понимание того, что надо делать! И хотя следующая очередь была не его, он поднялся, держа руки за головой на затылке и проговорил, почти спокойно и внятно: - Следующим убейте меня... Только дайте покурить напоследок, перед смертью...
      Гамзало удивился, и разочарованно ощерился в ухмылке, услышав эту необычную просьбу от трусливых русских, но кивнул головой, разрешая.
      Сергей не курил уже лет десять и потому, когда Эльдар, чиркнул зажигалкой, подошёл, дал ему сигарету и, он первый раз глубоко затянулся и закашлялся, согнулся почти пополам от мучительных спазм в горле, сделал несколько невольных шагов в сторону Гамзало, который смотрел на него с нескрываемым пренебрежительным презрением...
      Это пренебрежение его и погубило!
      Сблизившись с одноглазым боевиком, этот странный русский, вдруг, молниеносно выпрямляясь, схватил расслабленную руку Гамзало, державшую нож и крутанул вниз и в сторону. Одноглазый чеченец, охнув от боли, выпустил нож и согнулся почти до земли, а потом упал на колени... Остальные чечи, словно заколдованные решительностью этого русского, стояли оцепенев, не веря своим глазам. Да к тому же, их автоматы лежали на бревне и они даже если бы хотели, то ничего не могли сделать...
      Держа левой рукой обезумевшего от боли чеченца - его плечевой сустав хрустнул и сломался - Сергей, подхватив правой рукой, нож с травы, ударил им Гамзало, несколько раз изо всех сил и тот ткнулся окровавленной головой в землю, Соловьёв в два прыжка достиг бревна схватил один автомат и короткими очередями: в начале добил Гамзало, а потом расстрелял Ахмеда и Эльдара, которые так ничего и не поняли в том, что произошло. Четвёртый чеченец, побежал в сторону избушки и, заскочив в неё, спрятался там, тоже не совсем соображая, что делает.
      Сергей между тем крикнул страшным голосом: - Вставайте салаги. Хватайте автоматы и слушайте меня... Быстро! - рявкнул он, не отрывая взгляда от домика...
      Петров первым преодолел замешательство и страх, подхватил один из автоматов, другой бросил Хвиру, коренастому круглолицему ефрейтору из их взвода.
      Подскочив к Эльдару и заметив, что он шевелится, перевёл автомат на одиночные выстрелы и, приставив ствол к голове, выстрелил. Эльдар дёрнулся и умер мгновенно. Потом Петров подбежал к Ахмаду и проделал тот же приём.
      - Держи дверь под прицелом - приказал Сергей, Петрову и тот залёг за ствол и, проверяя, ударил короткой очередью по окну домика. Зазвенело стекло, на землю посыпались осколки...
      Сергей, не теряя ни минуты, обыскал мёртвых чечей, и снял с них несколько гранат. Побежал по кругу, стараясь зайти к домику с противоположной стороны.
      Обогнув его, он перебежками, припадая к земле, а потом вскакивая, приблизился к разбитому окну с тыла. Вновь короткой очередью, Петров ударил по двери, и в этот момент Сергей обогнул угол и, собравшись, метнул внутрь гранату, а сам в броске упал, сжавшись, на траву...
      Грянул взрыв из окна и растворившейся двери вылетели клубы дыма и после, изнутри раздались стоны. Переждав несколько минут, Сергей вскочил, подбежал к двери и пнув её вытянутой ногой и в образовавшуюся щель несколько раз выстрелил внутрь. Немного подождав, он, держа автомат у плеча, вошёл внутрь, и тотчас, оттуда раздался глухой одиночный выстрел.
      Вскоре Сергей вышел из избушки, держа ещё пару гранат в руке и криво улыбаясь, подошёл к молодым, которые при его приближении, невольно, встали и подобрались.
      Сергей ухмыльнулся, махнул рукой и нервно зевнув, приказал:
      - Петров. Ты встань вот там и секи поляну. А вы - он обратился к Хвиру и Бондарю, - снимите с убитых башмаки и принесите сюда.
      Он сел на ствол, и увидев в траве, упавшую сигарету прикурил и теперь уже по настоящему затянулся, выпуская дым длинной струйкой в воздух...
      Петров стоял рядом с ним и преданными глазами смотрел на Соловьёва, ещё не до конца веря в то, что он остался жив.
      Опасливо озираясь на убитых, Хвир и Бондарь - четвёртый из оставшихся в живых русских, дрожащими руками снимали обувь и бросали её к бревну... - Пары не перепутайте - прикрикнул на них Сергей и повернулся к Петрову:
      - А ты ничего, молодец, всё сразу понял - похвалил он его, и тот, широко улыбаясь, ответил:
      - А я тоже уже думал, как им не даться, как не быть овцой на заклание...
      Я уже хотел вскочить, и кинуться на этого Гамзало, да вы меня опередили. Он почему-то стал обращаться к Соловьёву на вы...
      Сергей, между тем, примерял ботинки Гамзало и, не обращая внимания на вонючий запах потных ног, стал обуваться...
      Молодые последовали его примеру. Казалось, что о мёртвом и лежащем тут же неподалёку обезглавленном Анедченко, они на время забыли...
      Обувшись, Сергей встал, потопав ногами, убедился, что башмаки впору, приказал:
      - Теперь каждый берёт автомат, по гранате и надо будет уходить отсюда, пока остальные чечи не вернулись. Они, может быть, слышали выстрелы и взрыв... Но перед этим спрячем тело Анедченко в лесу, чтобы потом вернуться и похоронить... А сейчас надо поскорее уходить...
      Молодые подхватили обмякшее тело мертвого Анедченко за ноги за руки, и, стараясь не смотреть на него, понесли в лес. Сергей, осторожно взял отрезанную голову, глядящую мертвыми, остекленелыми глазами, за волосы и пошёл следом, всё время оглядывался назад, в ту сторону, откуда могли появиться бандиты.
      "Теперь они, вернувшись, кинутся вдогонку по тропе в сторону подбитого БТРа, а мы, пойдём в обратную сторону и, спрятавшись, дождёмся ночи, а там будем выходить к нашим блокпостам".
      ...Он приблизительно представлял себе, в какой стороне находится ближайший из них...
      
      
      ...Нуха, услышал далёкие автоматные очереди в стороне покинутой пасеки, уже на гребне водораздела. Он оставил свою команду и стал слушать. Вдруг, уже более отчётливо раздался взрыв гранаты и одиночные выстрелы. "Добивают - подумал он и спросил своего заместителя Руслана, здоровенного бородатого ингуша:
      - Что там могло случиться? Гамзало опытный боец! Неужели на них напали федералы?
      О том, что могли взбунтоваться пленные, никто даже и не подумал. Руслан покачал головой и стал всматриваться в сторону той луговины, словно мог что-то рассмотреть сквозь километровые чащи...
      - Вернись туда и всё проверь, но в бой с федералами не ввязывайся - приказал ему Нуха. - Возьми с собой трёх... нет, пять человек и будь осторожен...
      Отряд разделился. С Нухой продолжили движение вперёд чуть более десяти человек, а Руслан с остальными, большинство из которых были его земляками, повернули назад и, проверяя оружие на ходу, заторопились в долину...
      Нуха шёл в середине людской цепочки и видел перед собой только спину впереди идущего наёмника из Арабских эмиратов, который плохо знал чеченский, но сносно, правда, с акцентом говорил по-русски. Когда его готовили к заброске, то обучили немного русскому языку...
      Командир отряда, обдумывал, что могло случиться внизу, на пасеке. И вдруг в памяти всплыло лицо контуженного контрактника, его смелый, прямой взгляд и преждевременные морщинки между бровей...
      "Он мне сразу не понравился - размышлял Нуха, автоматически переставляя ноги по каменистой тропе. - Такие лица бывают только у решительных людей. Ему припомнились шрамы на коротко стриженой голове русского и теперь, Нуха был почти уверен, что на поляне случилась беда и что на Гамзало и остальных чеченцев напал первым этот контрактник, а потом, наверное, подхватились и остальные солдаты...
      - Надо научиться доверять себе, - невольно вздохнув, подумал он.
      - Этот русский мне сразу не понравился... От него исходило нечто непокорное сильное и злое... В следующий раз буду приказывать расстреливать контрактников на месте, а молодых угонять в зиндан. Эти без командиров, как послушные бараны, будут делать всё, что им прикажут...
      Нуха ещё раз вздохнул и в полуулыбке обнажив ровные белые зубы без единого дефекта, резюмировал:
      "Жертвы цивилизации... Сейчас эти восемнадцатилетние салаги, особенно горожане, как-то по-детски несамостоятельны и трусливы. Они и в армии держатся стадом, а когда расстреливаешь таких, то они могут и обмочится от страха..."
      ... Нуха вспомнил вдруг Москву, нефтехимический институт, в котором из поколения в поколение учились чеченцы из знатных семей. Вспомнил он и общежитие, в котором они жили вместе с русскими парнями.
      Там, в России, он иногда встречал совсем других русских мужиков: часто неулыбчивых, молчаливых, но спокойных и доброжелательных, когда удавалось их разговорить. В драках, между общагами они были хладнокровно жестокими и даже свирепыми...
      
      ... Они шли по густому, красивому горному лесу уже несколько часов. Переходя вброд небольшие чистые ручьи, попадавшиеся на пути, Нуха, зачерпывая воду ладонью, смывал с лица пот, а потом выпивал несколько глотков воды с ладони сложенной черпаком.
      Тропа петляя, то поднималась на клоны холмов, то спускалась в долины, уводя боевиков всё дальше и дальше от людских поселений и дорог...
      Размеренно шагая всё вперёд и вперёд, не замечая окружающего ландшафта, словно забывшись на некоторое время, Нуха вспоминал давно прошедшее и совсем недавно произошедшее, и с тоской думал: "Напрасно этот дурак Горбачёв, затеял эту "перестройку. В Союзе все тогда жили, как жители одной страны. Никому и в голову не могло прийти, чтобы разделиться и образовать отдельные государства...
      - Эту "перестройку" бюрократы - националисты затеяли, а Горбачёв просто всех сдал, чтобы перед западниками покрасоваться. Людей сбили с толку и все, вместо того, чтобы работать или продолжать учится, заговорили о демократии и о выборах. А этим воспользовались плохие люди", - заключил Нуха, свои размышления...
      В те, уже далёкие времена, он вернулся из Москвы в Чечню, увидел, что и здесь люди, словно бузы напившись, сошли с ума, помешались на политике и на независимости. Собирались на площадях, танцевали хороводом, разжигая себя, а потом вспоминали историю, все обиды чеченцев, подлинные и вымышленные...
      Потом, разогретые вином и разговорами, снова начинали плясать, отбивая ногами простой, но завораживающий общий ритм...
      Потом появился генерал Джохар Дудаев и все стали говорить об отделении от России. Тогда и Нуха поверил генералу и стал через друзей входить в систему новой власти...
      А потом, как всегда бывало, пришли русские танки, чтобы подавить волнения. Однако на узких улочках Грозного много бронированных машин побили из гранатомётов и русские ребята - молодые танкисты, выпрыгивали из подбитых танков, умирали под перекрёстным огнём автоматов. Их трупы ещё долго валялись на улицах, как трупы дохлых собак...
      Потом прилетели русские самолёты и стали бомбить Грозный, разбив его в пух и прах, почти так, как немцы в своё время разбили Сталинград...
      Потом пришли регулярные войска и Нуха вместе с друзьями, ушёл в лес воевать с "федералами", с русскими собаками.
      Вспомнил Нуха и нападение на Буденновск, и захват госпиталя с заложниками. Тогда все боевики уже собирались умереть, в этом окружённом "спецназом" госпитале.
      Но хитрый и смелый Басаев, тянул время, торговался, а потом после переговоров с русским премьером, Басаев выторговал свободу и даже охрану для уехавших из госпиталя, героев - чеченцев. В Чечне их встречали как победителей и смеялись над трусливыми русскими...
      Но с той поры, в Чечне, становилось хуже и хуже...
      ... Шедшие впереди боевики вдруг остановились и Нуха, автоматически сдёрнув с плеча автомат, шагнул с тропы в лес и встал за дерево. - Олень! Олень! - разнеслось по цепочке и через время отряд вновь тронулся вперёд. Нуха продолжил вспоминать прошедшее...
      ... Но ещё тогда, когда счастливые и гордые чеченцы на автобусах возвращались в Чечню, на обочинах русских дорог, Нуха уже видел вот такие же неулыбчивые лица, как у этого контуженного контрактника, у спецназовцев, стоящих в оцеплении.
      Эти люди, судя по всему, были не согласны с толстым, косноязычным российским премьером, который вел переговоры с Басаевым...
      Будь их воля, они не отпустили бы боевиков живыми - ведь за ними уже вился кровавый след, в том числе и в Будённовске, где они постреляли милиционеров и охрану города... На них была кровь русских людей...
      Но, тогда, ожесточение с двух сторон только начинало разгораться...
      Нуха вдруг вспомнил круглое лицо русского подполковника, который продавал боевикам российское оружие, которое часто было ещё в заводской упаковке.
      Его маленькие глаза постоянно перебегали с предмета на предмет, и он старался не смотреть в глаза тем, с кем он договаривался и от кого получал зелёные доллары, часто в нераспечатанных пачках.
      Потом, этот подполковник, посаженный боевиками на "долларовый крючок", стал "сдавать" боевикам важные военные тайны, и полевые командиры, в горах, узнавали планы наступлений и маршруты военных конвоев, раньше, чем федералы на передовой.
      Вспомнил Нуха и майора, из тылового склада, который продавал чеченцам бензин и соляру, а на эти деньги, строил где-то в Подмосковье роскошную дачу. "Если бы не продажность некоторых русских офицеров, иногда высокопоставленных, то мы бы и года, даже в горах не продержались..."
      Эти русские ему были особенно противны, потому что они были продажны и верили только в деньги. А в войне, и на Кавказе таких не любят и презирают. "Верующий человек, всегда в первую очередь думает о Боге, а потом уже о благах жизни - заключил Нуха, остановился поправил тяжёлый рюкзак и автомат, и продолжил путь...
      ... Во время перестройки незаметно, мусульманская вера в Чечне окрепла и сплотила народ. А как началась война, то в страну стали проникать арабские исламисты, некоторые из них стали полевыми командирами, а знаменитый Хаттаб, стал одним из вдохновителей и командиров войны за независимость. Нуха ещё по прошлому году, знал Хаттаба и его удивила стойкая вера этого бородача, не терпевшая компромиссов.
      Однажды Хаттаб, в лагере подготовки боевиков, увидел женщину и в негодовании закрыв лицо руками приказал тотчас убрать её из расположения отряда. Ему попробовали объяснить, что это мед фельдшер, которая лечит раненных, но он настоял на своём...
      Именно такие фанатики ислама никакого значения не предавали деньгам, богатству или жизненному комфорту. И именно им приходили деньги из-за рубежа, из исламских центров на Ближнем Востоке на оплату оружия, наёмников и русских взяточников. Все знали, что эти люди безукоризненно честны и преданы делу борьбы с неверными...
      Вдруг Нуха вновь представил себе прямой взгляд и жёсткое лицо этого русского контрактника и подумал, что в следующий раз будет доверять своему чувству опасности и расстреливать не только контрактников, но и всякого, чьё лицо ему не понравится.
      Он ещё раз представил себе лицо того подполковника, сравнил с лицом контрактника и брезгливо усмехнувшись подумал: "И таких тоже надо расстреливать, потому что они могут и родную мать за деньги продать. Они служат тем, кто им больше даст. И хорошо, что среди федералов, таких, с бегающими глазами, становится всё больше. Они нам помогают, как иногда не может помочь самое страшное оружие..."
      До войны, он мало смотрел на лица. Они ему были неинтересны, может быть ещё и потому, что были неопасны. Но на фронте, невольно становишься психологом и это помогает отличать опасных людей от неопасных, и трусов от храбрецов.
      Во время войны, он видел много лиц русских солдат, иногда безусых, робких и даже жалких, но иногда встречались вот такие жёсткие, холодные и даже суровые лица, как у этого контуженного взрывом, федерала...
      Вспомнив синеватую наколку на тыльной стороне предплечья у контрактника, Нуха подумал: "Наверное, уже и сидел человек в лагерях, а потому был готов на многое... Лучше бы я его сразу дострелил, - со вздохом пожалел чеченец.
      - Надо было их всех, тогда же, у взорванного БТРа кончать".
      Нуха ещё раз вздохнул, перешагивая через толстое, упавшее поперёк тропы старое, полусгнившее дерево...
      
      ... Молодые шли за Сергеем, стараясь не отставать, тяжело дыша и вытирая пот с грязных похудевших лиц. Но, что значил этот пот и даже чувство голода, когда они ещё помнили этот животный страх гибели и сознавали, что спаслись по невероятной случайности, от реальной злой смерти в руках чеченских бандитов.
      Все они ещё помнили предсмертные вопли ужаса и мольбы Анедченко, которые их деморализовали и напугали до психического ступора...
      Они бы так и пошли под нож Гамзало, если бы не этот загадочный контрактник, на которого эти молодые солдаты, сейчас, смотрели как на сказочного героя - супермена.
      Для них, он в течении этого дня, стал настоящим боевым командиром, за которого они готовы теперь и умирать, ибо именно он спас их молодые жизни, он избавил их от этого предсмертного ужаса перед свирепыми чечами, которые откровенно издевались над трусостью русских...
      Петров замыкал короткую цепочку и шёл, внимательно поглядывая по сторонам и назад, держа автомат наизготовку. "Живым в следующий раз не дамся! - думал он. - Суки чечи, поиздевались над бедным Анедченко и зарезали, как свинью... Но, слава богу, так же жестоко и неумолимо разобрался с ними Сергей".
      Петров глянул вперёд и увидел, как Соловьёв, ровно и спокойно шагал впереди, ловко ориентируясь в лесу и выбирая самый удобный путь среди чащоб и древесных завалов.
      В его умении ориентироваться, в его спокойствии, чувствовалась необыкновенная сила характера. И в нем была харизма незаурядной личности, которая проявляется в экстремальных условиях и теперь ставшая очевидной для молодых солдатиков.
      Петров вдруг, словно споткнувшись, подумал: "Таких мужиков, наверное, и женщины любят до самозабвения. Наверное, такой характер описывал Достоевский в своём Ставрогине..."
      ...До армии, он пристрастился читать, что попадало. Однажды попал на Достоевского. Роман назывался "Бесы" и, прочитав несколько страниц, он бросил все дела и читал, не отрываясь, весь вечер и половину ночи...
      Утром, он проснулся и, вспоминая роман и Ставрогина, главного героя повествования, решил с молодым упорством, что теперь есть человек, которому он хотел бы подражать, и на которого хотел бы быть похожим...
      Он вспомнил год перед армией, который провёл за книжками. Из техникума его исключили за пропуски, а пропуски были, потому что ему до смерти надоело ходить через вечер в техникум и учиться, тогда, когда его сверстники ходили в спортзал или на танцы, нисколько не заботясь о несданных зачётах или невыполненных чертежах...
      Он, конечно, старался сделать чертежи, целыми воскресными днями колдовал над чертёжной доской, но каждый раз, уже готовый чертёж, весь исчёрканный поправками, ему возвращал худой и желчный преподаватель черчения...
      Вот он и перестал ходить на занятия в тот день, когда был урок черчения, а целый холодный зимний вечер с портфелем за спиной слонялся по заснеженному посёлку ожидая времени, когда можно было возвратиться домой, "после занятий"...
      В конце концов, его разоблачили, когда к ним домой из техникума приехала преподавательница физики. Петров в это время пытался чертить, но, услышав знакомый голос в прихожей, быстро переоделся и вылез в форточку, на улицу. О чем говорили родители и их знакомая учительница физики он не слышал, но в техникум ходить перестал, а вскоре уехал работать в дальнюю командировку... Этот год был трудным временем, когда казалось, что его жизнь навсегда вывалилась из протоптанной жизненной колеи.
      Одиночество в восемнадцать лет оглушило Петрова и заставило искать свой путь. А так как времени было достаточно, то он и погрузился в мир книг, где совершенно случайно наткнулся на характер Ставрогина, который на какое-то время послужил для него примером сильной личности достойной подражания. А кто же не мечтает в семнадцать лет стать суперменом?!
      Петров вдруг невольно улыбнулся, вспомнив, что в газете недавно прочитал о пацане, который несколько лет пил бензин, чтобы стать трансформером...
      "Вот и я таким же дураком и фантазёром был. Вот и мне хотелось себя проверить и поэтому, я и напросился в Чечню..."
      А теперь, перед ним был пример настоящего героизма, и от этого в душе молодого солдата поднималось чувство радости и благодарности к Сергею Соловьёву.
      Петров давно уже понял, что Соловьев сидел, и узнал это не только по наколкам на мускулистых руках.
      Но прямо спросить об этом он не мог, потому что молчание Сергея выстраивало стену отчуждения между ним и остальными солдатами. А по его поведению в бою и потому, как он спокойно и уверено командовал в нужное время и в нужном месте, Петров догадался, что Соловей, как его звали за спиной молодые, повоевал уже и до Чечни.
      "Странный он человек, но хороший, - подвёл итог, Петров. - Молодых не обижает, но и жалеть не жалеет, а относится как к равным. Видно было, что он привык к суровой жизни для себя, но и других не нянчил, а тыкал носом в то, что надо было усвоить молодым, для их же пользы и сохранения жизни"...
      ... Сергей уводил свою команду в чащу густого леса, в места каменистые и ущелистые, избегая удобных распадков и ровных долин, по которым человек обычно и прокладывает свои тропы, и где они могли случайно нарваться на дозор чечей или на их базу...
      Когда солнце зашло, они, поднявшись вдоль маленького ручейка повыше в горы, расположились на ночлег. Сверху над их стоянкой, вступая каменным отрогом в лесной массив, спускались серые отвесные скалы, а снизу и впереди видна была широкая лесистая долина, по горизонту окружённая высокими голыми, изломанными хребтами...
      Сергей остановился неподалеку от ручья, скачущему по спрятанному в раскидистом папоротнике, между покрытыми мхом валунами, руслу. Попив воды, он вытер уже ставшие щетинистыми, шершавые щёки и приказал:
      - Здесь будем ночевать, - он осмотрел внимательные лица солдат, - а на рассвете осторожно спустимся в долину и выходим к своим...
      Молодые послушно закивали, не решаясь расслабиться.
      - Спим по очереди, - продолжил Сергей. - Один, обязательно будет сидеть на стрёме, - он невольно улыбнулся, поняв, что говорит совсем не по-армейски.
      - Устроимся здесь, - и Сергей показал на скальный уступ, с которого хорошо были видны леса в обе стороны долины.
      - Если что увидите или услышите, сразу не стреляйте, а в начале определите, что это. Тут оленей много и они ночью могут ходить и трещать ветками...
      И вообще правило, которое вам надо запомнить: - Стрелять можно только по видимой цели...
      Сергей сделал паузу, посмотрел на солдат, правильно ли они его поняли, и продолжил:
      - Сменяться будем через час... Первым заступает Петров, вторым - Бондарь, потом Хвир. Я встану в дозор часа в два, а уже в три будем потихонечку выступать... У кого с башмаками проблемы, сделайте стельки из травы. Ложитесь все рядом - так теплее...
      Сергей отошёл чуть в сторону нарвал травы и часть подстелил под себя, а часть оставил, чтобы прикрыться ночью. Молодые без команды сделали так же, хотя все зверски устали и двигаться совсем не хотелось...
      ... Петров, подхватив автомат, ушел на пост к скале, а остальные легли вплотную друг к другу и почти сразу уснули. Сергей, угревшись тоже чутко задремал, но изредка открывал глаза осматривался и снова закрывал их...
      Он во всех подробностях вспоминал прошедший день, и невольно покачивал, ещё неловкой и тяжёлой после контузии головой...
      Воспоминания, раз за разом возвращали его к той поляне перед пасекой, и раз за разом, он слышал вопли, обезумевшего от страха Анедченко...
      "Казалось бы, после всего, что я пережил за свою жизнь: и войну в Афгане, и смерть товарищей, и бандитский беспредел в лагерях, - мог бы, наверное, уже и разочароваться в жизни, а ведь на самом деле этого нет, и надеюсь, что долго ещё не будет"...
      Ему вдруг, вспомнились Питерские хулиганы, и странно, что он о них подумал почти с нежностью.
      "Ведь они были свои, хотя и мерзавцы и негодяи... И ведь, вполне может быть, что кто-то из них сегодня служит в армии и может быть находится здесь в Чечне, и может быть так же как мы, воюет с боевиками, которые и для него стали бандитами, которые пытаются развалить нашу страну, нашу родину, которая называется Россией... Мы с ними с этими хулиганами "одной крови" и придётся, я могу умереть за таких как они, несмотря на их "бандитские понты" и пьяный гонор...
      Услышав тихий шум в траве неподалёку, он отвлёкся, но, убедившись, что это какая-то шальная мышка пробежала по своим делам, вновь вернулся к размышлениям...
      "Ещё пять лет назад, скажи мне кто, что я стану российским патриотом, я бы расхохотался. Но сегодня, я и есть патриот, потому что думаю о своей стране, как о самом родном месте в мире...
      Пусть пока не всё нравится, в том, что делают и говорят и российские политики и простые русские люди, но именно эта война, обнаружила во многих молодых ребятах, эту, до поры до времени скрытую любовь к своей стране и своему многострадальному народу"...
      Сергей лежал, расслабившись и постепенно приходила дремота, захватывающая и мозг и тело.
      "Подремать бы, - подумал он, - завтра будет трудный день, и надо хотя бы немного отдохнуть". Он зевнул и, подогнув колени поближе к подбородку, заснул, осторожно и чутко, как спят дикие звери, уже перед недалёким рассветом...
      ... Петров, устроившись поудобнее, прислонился спиной к теплому ещё камню, первое время напряжённо вглядывался и вслушивался в окружавший его лес... Где-то, на другой стороне долины затявкал, а потом завыл шакал и из другой части леса ему ответил другой....
      Деревья кругом, казалось, стояли высокой непроходимой стеной и невольно рождали чувство тревоги и опасности, могущей просочится или перескочить через неё...
      ... Через время, он, глядя на тёмный, загадочный лес, начал вспоминать свои детские походы в далёкие леса, речку, петляющую по широкому болоту, высокие берега, поросшие осокой и развалины бывшей колхозной конюшни, с полу-обвалившейся крышей, в тёмных углах которой гнездились летучие мыши. Они, на закате солнца, вылетали из своего убежища и неслышно носились над болотом, то, проявляясь на фоне ещё светлеющего неба, то, пропадая во тьме наступающей ночи.
      У костра было тепло и уютно, хотя старшие ребята, чтобы напугать младших, начинали рассказывать разные страшные истории о домовых, живущих в бабушкиных сундуках, или о привидениях появляющихся на кладбищах в длинные лунные ночи.
      Вдруг, Петров услышал какое-то движение в кустах за ручьём. Там что-то треснуло, и казалось зашевелилось. Петров крепче сжал автомат и, стиснув зубы, до вибрации в ушных перепонках, стал вслушиваться.
      Но звук больше не повторялся и Петров постепенно успокоился, хотя подумал, что здешний лес, теперь на всю жизнь останется для него враждебным, как и его обитатели, и даже люди, живущие в этих местах.
      Чеченцы, после всего увиденного и услышанного о них, в его сознании сохранятся как враги, которые не просто убивают, как это и бывает на каждой войне, но ещё и убивают зверски, отрезая головы, носы и уши, тем самым, стараясь деморализовать молодых солдат своей жестокостью.
      Однако в ответ, они вызывают только ненависть и жестокость со стороны федералов.
      Петров спросил сам себя: "Тогда зачем они это делают? Или не знают, не ожидают ответной реакции?.. Или они нас так горделиво презирают, что уже и за мужчин не считают?"
      И сам себе ответил: "У них своя вера, которая обещает им за убийство "неверных" награду на небесах, после смерти. А мы все в Бога не верим и потому, нам страшно умирать, - кажется, что смерть - это уже какая-то пропасть, попадая в которую мы все перестаём существовать и потому, часто совсем непонятно, зачем мы родились, выросли, жили и живём...
      Наверное, мы просто все извратились невольно, потому что все как бараны, и газеты одни и те же читаем и по "телику" одни и те же новости и программы смотрим...
      Мы почти уверены, что Бога нет, потому что, живя в таком болоте страстей и жадности, не хотим обращать внимания на христианские принципы жизни"...
      Он вспомнил строки из Библии: "Возлюби ближнего, как самого себя..." и невольно улыбнулся.
      "Кажется, что чеченцы иногда правду говорят, что мы, русские, живём как свиньи, не уважая старших, не боясь Бога, "возлюбя" деньги больше всего...
      - Но не все же, - невольно возразил он сам себе. - Для меня деньги ничего не значат, потому что я и без них был весел и счастлив на гражданке...
      Только здесь я, вдруг начал понимать, что я тоже могу умереть, умереть жалко и нелепо..."
      Размышляя над этим, Петров даже забыл об опасности и поклялся себе, что если удастся вернуться живым к себе домой, то он начнёт ходить в церковь и будет каждый раз ставить свечку за упокой души бедного Анедченко, который погиб такой страшной и бессмысленной смертью...
      ... Он, детство которого прошло в одном из пригородов далёкого сибирского города, был в своё время крещён матерью совсем не по вере, а потому, что все так делали, на всякий случай.
      С той поры, он запомнил маленькую деревянную церковь на краю большой берёзовой рощи, полумрак внутри и суровые лица на иконах, бородатого священника в чёрной длинной рясе.
      Вырастая, он стал забывать о церкви и о вере, потому что все кругом воспринимали хождение в церковь, как некий ненужный и даже смешной ритуал. Точно так же, его сверстники стеснялись носить крестики на шее. Был и у него такой крестик, который валялся в куче ненужных мелких вещей в ящике комода.
      И только сейчас, посмотрев и прочувствовав, как страшно умирать, не понимая смысла жизни и страшась внезапной смерти, он дал себе слово, что по возвращении домой, он найдёт этот крестик и будет его носить на шее, как это делают настоящие верующие...
      В стороне ручья, вдруг снова что-то треснуло и Петров, изо всех сил стал всматриваться в том направлении. Вдруг, он услышал стук копыт по камню и, с облегчением выдохнув воздух, понял, что это олень приходил на водопой. Зрение у молодого солдата было отличное и несмотря на темноту, ему показалось, что он различил мелькание оленьего силуэта среди кустов орешника, растущего на берегу ручья...
      ... Засыпая, Сергей Соловьёв вспоминал чувство страха, сковывавшее пленных, словно невидимые путы, вспомнил детали отрезания головы беспощадным Гамзало, а потом и свои действия, после того как решил так просто свою жизнь не отдавать.
      На молодых в тот момент надежды не было никакой. "Зато сейчас - думал он - молодые что - то поняли в боевой жизни и готовы постоять за себя да и за меня тоже. Я это чувствую по их глазам и взглядам".
      Вспомнился Афган, тропы, по которым моджахеды приходили в долины и устраивали засады или минировали дороги...
      Сколько грузовиков и БТРов было там взорвано и сожжено. И основные потери приходились у советских войск именно на такие засады на горных дорогах...
      Заснул он незаметно, а проснулся, когда на горы опустилась ночь, и Петров пришёл, чтобы разбудить Бондаря. Тот мычал, и никак не хотел просыпаться, а потом вдруг вскочил и схватился за автомат, тараща глаза... Едва удалось ему втолковать, что надо идти в караул
      Наконец Бондарь ушёл на "пост", а Петров тяжело вздыхая, повозился на земле устраиваясь и вскоре заснул, засопел тихо и ровно...
      А Сергей, вспомнил случай из детства, когда он, как сегодня Анедченко испугался до ужаса, до панической истерики. Это было в пятом или шестом классе, и они с приятелем ходили на футбол, а назад возвращались через вражеский район, в котором, по рассказам очевидцев, жили ужасные хулиганы и, самый страшный среди них - Горелый, парень у которого кожа на лице после ожога, была собрана в страшную гримасу.
      И вот тогда, проходя по улице, они увидели этих хулиганов, которые набросились на них. И Горелый схватил Сергея, а тот, от внезапного ужаса закрыв голову руками, заверещал как заяц...
      Напарник Сергея, вёл се6я достойно, отбивался от остальных, и в конце концов, они миновали опасное место. Но Сергею было очень стыдно за свое малодушие перед своим товарищем, но больше всего перед собой.
      Даже сегодня, эти воспоминания вызвали у него чувство вины и сожаления. Но с той поры, он дал себе слово всегда держать себя в руках, и выполнял эту клятву, как мог, и в Афгане, и в лагерях...
      А случалось всякое.
      Ещё до армии, в одной из драк ему сломали челюсть, но он отбивался до конца, а потом, всю ночь провёл в травм пункте, где ему связали челюсти медной проволокой. Тогда, он в течение месяца не мог есть ничего, только пил супы и жидкие манные каши, да сладкий чай...
      В другой раз, в очередной драке с превосходящими по числу противником, ему ударили самодельным ножичком в лицо и лезвие прошло под глазом, так, что перерезало какую-то мышцу и глазное яблоко перевернулось вниз, и он ничего им не видел, какое-то время. Потом, правда зрение восстановилось, но около месяца, на глазу был кровавый след, и Сергея пугались в общественных местах как страшного бандита...
      Обретая бойцовский опыт в таких драках, он стал рассудительным и хладнокровным бойцом, когда надо, то и жестоким и беспощадным. Этот опыт ему очень пригодился в жизни...
      ... Задрёмывая, Сергей слышал, как Бондаря сменил на часах Хвир, и когда стало уже совсем прохладно и "ковш" Большой Медведицы развернувшись на небе, стал выливать "своё содержимое", Сергей поднялся, расправил мышцы и тихонько пробравшись к скале, сменил Хвира, отправив того досыпать...
      Он сидел под скалой до того момента, когда серая полоска зари не проступила на востоке, над высокими горами, обдумывая создавшуюся ситуацию и решая, что делать дальше. Его совсем не пугали лесные звуки, потому что он знал, что чечи сейчас спят где-нибудь в своём очередном убежище и ещё потому, что перестал их бояться и готов был ещё и ещё воевать с ними, иногда их же методами.
      Наконец, Сергей поднялся, прошёл к молодым, которые уже тоже не спали, а дремали, стараясь согреться. Сергей слегка улыбнулся, увидев, что они лежали, тесно прижавшись друг к другу и напоминали щенков, впервые оставшихся без матери и потому ищущих поддержи и тепла.
      Тронув за плечо Петрова, он негромко проговорил:
      - Подъем братва, - и эти трое сразу зашевелились, протирая глаза, начали зевать во весь рот, озираясь и подрагивая от предутренней прохлады.
      Когда молодые поднялись на ноги, он приказал им пойти к ручью и умыться холодной водой, чтобы разогнать дремотное состояние, а сам разбросал подстилку из травы по сторонам, чтобы нельзя было заметить место ночёвки...
      Когда молодые вернулись, Сергей приказал осмотреть оружие и прикрепить на поясе гранаты. Потом заставил их попрыгать, проверяя, чтобы ничто не бренчало и не звенело во время движения.
      Осмотрев каждого, Сергей шагнул вперёд, жестом показал Петрову, чтобы он вновь занял место замыкающего и, неспешна, стал спускаться к ручью. Начинался долгий, опасный путь, возвращения в свою часть, где, может быть, их уже числили убитыми...
      
      
      Остальные произведения автора можно посмотреть на сайте: www.russian-albion.com
      или на страницах журнала "Что есть Истина?": www.Istina.russian-albion.com
      Писать на почту: russianalbion@narod.ru или info@russian-albion
       Июль 2009 года. Лондон.
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Кабаков Владимир Дмитриевич (russianalbion@narod.ru)
  • Обновлено: 03/09/2018. 189k. Статистика.
  • Повесть: Великобритания
  •  Ваша оценка:

    Связаться с программистом сайта
    "Заграница"
    Путевые заметки
    Это наша кнопка