Аннотация: Драма человеческого существования преследует глубокого челове4а всю жизнь. Надо научиться без страха и упрека принимать эту драму, как нечто присущее всему живому...
На Свири.
"- Поезд ушёл. Насыпь черна. Где я дорогу впотьмах раздобуду?.."
Борис Пастернак. "Опять весна" Из книги "На ранних поездах".
Весна уже пришла в город. Невский проспект, стоит сухой и чистенький, без привычного снега, грязи и льда...
Солнышко выглянуло и розовые закаты стали наплывать, опрокидывая небо где-то за "Кораблями" в море и в тишину вечера...
И так хочется выбраться из города, хотя бы ненадолго, в перемены предвесенней природы...
Тут, кстати, Лёша Сергеев забежал и, уходя, предложил съездить на Свирь, подышать воздухом и посмотреть часовню, которую он начал рубить ещё прошлым летом. И я этим делом очень заинтересовался.
Среди недели созвонились поехать туда на субботу - воскресенье...
Лёша работает в Законодательном Собрании, помощником депутата. Мы с ним познакомились по нашим общим подростковым делам в моём районе и всё это время я ему рассказываю при встречах о сибирской тайге, о ночёвках у костра, а он мне об Алтае, где летом, в отпускное время копается с университетскими археологами, ищет остатки древней жизни.
И тут, наконец, решили побывать на природе вместе. Хотелось поговорить долго, подробно и со смаком настоящего сопереживания, чтобы никто не мешал, обо всём на свете, но, прежде всего, о том, почему он с утра до вечера в бегах и встречах, устраивает дела для других, а часто за других, а своими не занимается.
Да и я сижу в своём подростковом клубе целыми днями, а по выходным провожу детские и юношеские соревнования, и доволен и даже помолодел за эти годы. Ведь правильно говорят - с кем поведешься... А я работаю педагогом в подростковом клубе...
Я проснулся рано. Поставил чайник на электроплиту и начал собирать "разбитое" за последний переживательный год, "лесное хозяйство".
Этот год для меня был действительно одним из самых тяжёлых в моей жизни. Я развёлся и переехал жить на снятую квартиру...
Но об этой поре моей жизни в другой раз...
Рюкзак нашел быстро, потому что именно в нём перевозил весь мой скарб на новое место жительства. Куртку, шапочку, котелки тоже нашел, а вот сапоги - "утратились", лежат где-то на антресолях, в квартире бывшей жены. А наши отношения на сегодня таковы, что я и слышать о ней без внутреннего содрогания не могу...
Чертыхнулся...Посмотрел на свои зимние башмаки, купленные по случаю, на распродаже, и решил, что ничего страшного не произойдет, если разочек в лес в них схожу. Тем более, у костра не ночевать, Леша говорит, что домик там цивильный - свет, печка, радио. Даже телевизор есть...
Пил чай, слушал утреннюю программу ленинградского радио. Выступали политические комментаторы, с горькой усмешкой цитировали премьер-министра, а мне вспомнилось довольное, круглое лицо: премьер ведет заседание правительства, потирает руки; "перебивка" - что-то строго и зычно повторяет (может быть свое знаменитое теперь: "Хотели, как лучше - получилось как всегда...), "перебивка", льстиво улыбается Ельцину, глядя на "шефа" снизу вверх...
Я ворчу про себя, допивая чай и дожевывая бутерброд...
Я живу один. Снимаю однокомнатную квартиру и не могу нарадоваться тишиной и одиночеством. Общением за неделю сыт по горло.
Иногда, глядя на Лешу, думаю - как он выдерживает. Ведь с утра до вечера в бегах и все с людьми. А люди-то обижены жизнью и злятся даже на погоду...
Под вечер, иногда, заскочит с рюкзачком ко мне в клуб, сядет в кабинете поудобней, ноги вытянет и согревшись, начинает дремать по ходу разговора.
Рассказывает, что был по работе у старичков в совете ветеранов, потом у тренера, который учит девчонок вольной борьбе, потом бежит в Законодательное Собрание писать афишу и размножать её - из Хакассии приехала знакомая, которая поёт горловым пением...
Где он только энергию берёт? Ведь "дома" у него нет. Живёт за городом, на даче или ночует на работе. Пристроился через знакомых, где-то на окраине Питера, во дворце культуры, сторожем...
Ещё родители старенькие. Он к ним почти каждый день заезжает узнать, как здоровье. А ведь питерские концы немаленькие... А ведь где-то ещё жена есть. Я подробности не знаю. Не спрашивал...
Встретились на станции метро Ладожская. Лёша доехал со мной до станции Александра Невского, там пересадка. Попросил подождать и с рюкзачком за плечами помчался наверх - у него неотложная встреча. Передать надо что-то человеку. Я стоял, ждал...
Приехали в Купчино, минута в минуту. Пока поднимались на платформу, услышали гул тронувшейся электрички. Выскочили наверх, а наша электричка только что ушла - я её и "почувствовал" где-то над головой.
Потоптались, решая, что делать. Нам ведь надо было ещё пересаживаться в Волхове. Посчитали по времени...
Я предложил идти на шоссе и голосовать попутку. Идею эту по зрелому размышлению отвергли: по шоссе можно и до завтра не доехать. На автобусе конечно дорого, да и расписание не знаем. Лёша предложил разойтись и встретиться в четырнадцать тридцать, то есть в половине третьего - подойдёт следующая электричка, а в Волхове часа три погуляем на "просторе", и потом уедем уже на Свирь.
Сергеев ушёл по делам, а я поехал "домой". Хотя какой дом? Ведь только три месяца снимаю квартиру и бываю там по ночам. С соседями ещё не знаком. Однако ходить по городу с рюкзаком тоже невесело...
Приехал, лёг, почитал Набокова, "Камеру обскура", встал, поел, послушал радио. Пел любимец женщин, элегантного возраста красавчик, Сергей Макаров. Вспомнилась его белозубая улыбка, голос приятный, густой, весело-насмешливый. Смеётся. Благодарит поклонниц...
Поехал на Московский вокзал раньше времени, сидел на рюкзаке, ожидал около бюста Петра Первого. Милиционеры, прогуливаясь, поглядывали на меня. Я сидел и они, наученные последними московскими взрывами, приглядывали за всеми. Вид у меня на сей раз был вполне цивильный, поэтому не очень беспокоился.
Лёша, как всегда, появился в последнюю минуту.
Почти бегом шли на платформу. Только сели, электричка тронулась. Лёша, вздыхая, рассказал, что был в архитектурном театре, слушал историю их скандальных дрязг. Грустно улыбался, комментируя...
- Разваливаются... Портфели делят, а хорошее дело вот-вот рухнет...
Я вспомнил - на Играх Доброй Воли, где я случайно участвовал в качестве одного из организаторов смешного рекорда Гиннеса (об этом в другой раз), они ехали на грузовиках, везли макеты неинтересно сделанные из папье-маше. Подумал: "Если разбегутся, то никто ничего не потеряет. Меньше причудливых нахлебников будет..."
Погода, с утра ветреная, к вечеру выправилась. Солнце светило легко и радостно. Пока Лёша после рассказа об архитектурном театре, дремал, я смотрел в окно на приносившиеся мимо поля, на чёрные на белом дома. Зелёные сосняки, грязные по-весеннему платформы станций и снова летящие мимо кустарники, проталины, поросшие сосняками невысокие холмы, густые тёмные ельники, подступающие иногда к самой железной дороге. Машинист лениво и непонятно бубнил по радио названия станций. Представил кабину тепловоза, жёлтые лица машинистов, зевающих от жёсткого встречного солнца; а тут ещё в микрофон надо болтать...
В Волхов приехали к шести часам вечера. Выгрузились, под ярким заходящим солнцем.
Оставили рюкзаки в камере хранения и, сопровождаемые любопытными взглядами волховчанок, пошли гулять по посёлку. Рядом с вокзалом, чернел разрытой землёй, пополам со снегом, большой пустырь, а улицы были непривычно узки и пустынны... Прошли по центральной, повернули направо. Ходьба разогрела. Разговорились...
В одном из киосков (этого добра сегодня много) купили четвертинку - чекушку водки с иностранной этикеткой. Обсуждая этот торговый феномен, прошли дальше, до самой окраины. Где-то справа, в лесу стояли однообразные пятиэтажки. А впереди, дорога в проталинах, уходящая вдаль, среди зарослей кустарников и одиноких молодых сосенок.
На полях, среди перелесков, под холодным низовым ветром, лежал синеющий тенями снег. На дорогах постепенно вытаивает, накопившийся за зиму мусор: обрывки газет, полиэтиленовые рваные пакеты, обломки кирпичей. На обочине торчит серая, запылённая прошлогодняя трава, ломкие пересушенные трубочки медвежьей дудки, бегут ручейки талой воды, "впадая" в мутные лужи посередине колеи...
Тихо... Так тихо бывает только весной, накануне выходных, в небольших городках, когда работа закончена, все разошлись по домам - квартирам, сидят, ужинают, смотрят телик, отдыхают после безрадостной скучной недели нудной работы. Впереди блаженный вечер, а потом по нарастающей нервное ожидание - суббота... воскресенье...
И снова неделя работы... От таких мыслей, меркнет солнечный свет, становится холодно и тоскливо...
Наконец, мы возвратились на станцию Волхов. Здесь многолюдно... Солнце, заходя на западе, светит розово на старое здание вокзала, на поблекшие за долгую зиму людские лица, радующиеся предстоящим выходным. Светит и в нашу сторону. Мы уже о многом успели поговорить в этой провинциальной тишине, и обдумываем услышанное и сказанное...
Подошла наша электричка и мы, частью небольшой толпы, ввалились в вагон, уселись поудобнее и, наконец, тронулись к конечной точке нашего путешествия. Многие пассажиры вагона, хорошо знают друг друга, как часто бывает в небольших городках. Начались оживлённые разговоры. Я сидел, слушал и смотрел. Лёша сосредоточившись, что-то чиркал в своей записной книжке и по сторонам не глядел...
За окном продолжались длинные весенние сумерки. Несколько раз, прорываясь сквозь лесные чащи, заходящее солнце заливало окна алым цветом, но силы в его лучах уже не было и в вагоне постепенно темнело... Вскоре зажглись электрические лампочки, а солнце исчезло до завтра...
На подъезде к нашей станции, мы заволновались, Лёша глядел в окно, прикладывал руку козырьком, чтобы справиться с отражением противоположной стены, всматривался, не узнавая, в редкие домики, пробегающие мимо полустанков, с одним - двумя электрическими фонарями под крышами... Наконец, решительно сказал:
- Наша следующая...
Высаживались в ночь, как в омут, тускло освещённый привокзальной лампой, и похрустывая ледком подмерзающих луж, пошли куда-то вперёд и вправо.
Вскоре глаза привыкли к темноте и, осторожно шагая по краешку дороги, мы начали вслух гадать - вскрылась ли Свирь, а если вскрылась, то прошёл ли ледоход.
Нас догнал какой-то мужичок, с солдатским рюкзачком за плечами и мы на ходу разговорились. Он шел в деревню, которая стояла километрах в пяти от реки. Мужичок успокоил нас, что река ещё и весны не почувствовала и ледокол пройдёт только недельки через две. Выяснилось, что ледокол каждый год колол лёд на Свири перед открытием навигации...
Я стал интересоваться волками, и он рассказал, что прошлой зимой видел волков, но они очень осторожны в такое время, ходят ночами, а днём отлёживаются в чащобнике и совсем не слышно, чтобы где-нибудь скотину задрали или кого-нибудь из людей напугали. (Волки это мой "пунктик" на сегодня. Я собираю материал для книги о волках и собаках).
Разговаривая, вышли на асфальтированное шоссе и навстречу стали попадаться, слепя нас фарами, большие грузовики-фургоны...
Мы шли гуськом по обочине - я отстал и захромал. Разговор прекратился сам собой.
Вскоре мы попрощались с мужичком и, перейдя шоссе, свернули на заснеженную, наезженную дорогу, по которой, как говорил Лёша, два раза в день, рано утром и часов в пять вечера, ходит автобус.
Но сейчас было темно тихо и жутко. Чёрная ночь, мерцающие за лёгкими облачками звёзды и испуганно злобный лай собаки, охраняющей этим лаем одинокие домики, стоящие подле дороги, с тёмными окнами и раскачивающимся фонарём над крыльцом. Ветер дует откуда-то справа, с заснеженных ещё полей, едва проглядывающих в черноте ночи. И только среди леса затихает, но шумит вершинами елей и сосен сдержано и угрожающе...
Лёша - худой, высокий и длинноногий, я за ним едва поспеваю, идёт и смотрит вперёд и по сторонам, и рассказывает, что приехал сюда впервые лет пять назад с приятелем, у которого здесь, в деревне, живут летом на даче родители. Поправляя лямки рюкзака, Лёша говорит:
- Летом здесь хорошо. Рыбалка, ягоды, тихо - народу немного, купаться можно - вода в Свири чистая.
У Алексея Петровича (видимо отец приятеля) есть лодка...
- И вот я, слушая, как умерла его жена - продолжает рассказ Лёша после паузы - подумал, что хорошо было бы часовню срубить. Здесь места глухие, но православные с давних пор живут. Правда уже давно за Свирью нет ни одной церквушки и даже часовенки. А ведь люди живут, есть и старушки, которые хотели бы помолиться и у батюшки благословение попросить. А негде...
Лёша надолго замолчал, вспоминая...
- Ты знаешь, я тебе рассказывал, мы ведь начали её ещё прошлой весной. Но пока перевезли лес, пока ошкурили...
А то дожди зарядили, то заболел приятель... Одному хорошо, но тяжело - брёвна тяжёлые. Да и руки топором сбил в кровь, ты сам видел...
Последовала длинная пауза, во время которой мы дошли до тупика, в который упиралась наша дорога, и где автобус разворачивался. Дальше была уже только покрытая снежными надувами, замерзшая река.
Пошли по тропинке, набитой человеческими ногами...Ещё видны следы лошадиных копыт и санных полозьев. Огоньки деревни на другой стороне реки светили тускло, и казалось, мерцали, подмигивая, в ночной тьме...
Спустившись с высокого берега, пошли напрямик к ближайшему огоньку на той стороне. Вправо и влево, смыкаясь с чернотой ночи, расстилалось широкое белое пространство, посреди, чернеющих лесами, берегов.
Ветер задул сильнее и слышно было, как шуршала позёмка и скрипел смёрзшийся снег под ногами. Пошли по санному пути, петляющему то влево, то вправо по обозначенному, воткнутыми в снег по бокам колеи высокими ветками - вешками.
Лёша, объясняя, сказал:
- Вешки, чтобы не сбиваться с пути в темноте и в снежный буран. Иногда санный путь ветром за полдня заносит так, что ничего не разобрать. Ветры весной частые и сильные, то вверх, то вниз по течению...
Тут Леша стал рассказывать, как кричат переправу летом с берега на берег.
- Ветер и дождь ничего не слышно. Я один раз встречал знакомого. Договорились на 10 вечера. Дело было осенью, уже стемнело. Я думал, что он уже ждёт на переправе, взял в деревне лодку и поплыл. Перегрёб вон на тот мысок...
Он повернулся к берегу, с которого мы ушли, и показал рукой в ночь.
- Перегрёб, а его там нет. Я давай кричать. Ветер дует, деревья шумят. Темно. Дождь льёт. Ну думаю, если приехал - или заблудился или вернулся назад. И тут же слышу издалека кто-то кричит. Вначале хотел идти туда по берегу, а потом сообразил, сел в лодку и спустился по течению...
Не прерывая разговора, поднялись на снежный бугор берега. Санная колея вывела на расчищенную трактором дорогу - улицу. Дома стояли только с одной, дальней от берега стороны и были молчаливы и темны. В них жили летом. А сейчас только редкие электрические фонари обозначали жилые помещения. Вскоре подошли к дому с фонарём, во дворе которого остервенело лаяла хриплым басом крупная собака. Мне стало неприятно - столько собачьей злости было в этом лае, и больше от страха перед неизвестным, чем от смелости. Захотелось побыстрее миновать этот дом и этот двор, и вновь окунуться в чёрную, холодную тишину...
Лёша вполголоса объяснил, что здесь живёт его знакомый, отставной военный водолаз, который сейчас на пенсии и сторожит дом...
Наконец, оставив позади злую собаку и спящего подводника, подошли к "нашему" дому. Видно, что здесь не было никого давным-давно. Сугробы с улицы намело вровень с заборчиком и мы, шагая по насту, перешагнули через него, прошли "верхом". Ткнули входные двери в сени - оказалось заперто. Ключ от первых дверей висел на гвоздике в сарае, но ворота в сарай, который служил одновременно и гаражом для лодки и мотоцикла, были завалены промёрзшим и словно окостеневшим снегом. Попытались досками разгрести сугроб, и конечно ничего не получилось. Стали думать, что делать дальше. Я пошарил рукой под крышей в тёмном закутке и нащупал лом...
Леша, позёвывая и потирая озябшие руки, решительно сказал:
- Будем ломать стены, проникнем в сени, а там висят ключи от вторых дверей. Я хмыкнул в ответ, оглядел темноту вокруг и согласно кивнул головой...
Ломать было неудобно - вывернутые с гвоздями доски не выходили из пазов - снизу мешал толстый слой смёрзшегося снега.
И всё-таки, минут через пятнадцать, освободили пролом в две доски, и протиснулись в сени. А дальше всё было просто: включили рубильник, загорелась электрическая лампочка, мы нашли ключи. С замиранием сердца быстро открыли замок и вошли внутрь, откуда пахнуло на нас запахом старого влажного дерева и холодом покинутого человеческого жилья...
Пока Лёша разводил огонь в печке, я включил электрическую плитку, вышел во двор, отворив двери сеней изнутри, а точнее упершись, отогнул их и пролез наружу. Набрал в ведро сплавленного морозом кристаллического снега. Вернулся в дом и, переложив снег из ведра в чайник, поставил кипятить воду...
Печка разгорелась, струйки тёплого воздуха, стали растекаться по просторным комнатам...
В первом помещении - кухня. Там стоял стол, стулья, шкаф для посуды и буфет - непременная деталь интерьера деревенских домов. Всё было старое, давнее, изношенное, однако, чем теплее становилось внутри, тем уютнее эти вещи смотрелись...
Начали распаковывать рюкзаки. Переоделись в спортивные костюмы и начали готовить еду - мы устали и проголодались.
На ужин традиционный холостяцкий набор - сыр, колбаса, хлеб, луковицы, чай, сахар, конфеты. Всё Лёша аккуратно разложил и нарезал. Делал он это привычно и умело, как это делают самостоятельные одинокие мужчины, живущие независимо.
Я следил за печкой. Из поленницы, принёс три охапки дров и подбросил во второй раз. Между делом, вели короткие разговоры, а точнее я спрашивал Лёшу "за жизнь", а он отвечал...
Наконец чай закипел. Я достал заварку в жестяной коробке и заварил покрепче.
Пододвинули стол поближе к печке и сели на стулья, покряхтывая от усталости и глотая голодную слюну. Всё выглядело чистенько и аппетитно: хрустящий лук нарезанный кружочками и залитый растительным маслом, полу-копчёная колбаса, с белыми на срезе кусочками жира, пластики жёлтого сыра, пушистый белый хлеб, купленный ещё тёплым в Волхове...
Заманчиво забулькала ледяная водочка, налитая в старинные гранёные стаканы...
Подняли налитое и Леша, поправив усы и бороду левой рукой, правой держа стакан, провозгласил:
- За всё хорошее, что нас ожидает в жизни, - сделал паузу, примериваясь и поглядывая на содержимое стакана, - и за тех, кому жаль, что они не с нами!
Закончив тост, он решительно опрокинул водочку в рот, одним махом проглотил, крякнул и понюхав хлеб, заел корочкой, ну совсем, как мой старый дед из детства, сидя в деревенской избе пил самогон и благодарил Бога за прожитый день...
Плотно закусив, налили и выпили по второй. Четвертинка опустела и по телу разлилась теплота, мир сузился до размеров комнаты с гостеприимным столом посередине и разогревшейся до малиновых пятен, печки...
А тут и чай подоспел: горячий до обжигания, коричнево-золотистый на проблеск, сквозь стеклянные стенки стакана. Мы, не сговариваясь, вздыхали, приговаривая:
- Эх, хорошо! Красота!.. А чай то, чай то! - дружненько поддакивая друг другу...
Мы искренне радовались теплу, свету, вкусной еде, питью, приятному собеседнику...
Ночь, холод, далёкие звёзды, заснеженное поле реки под крутым берегом - всё осталось позади, всё жило отдельно от нас и вместе - было частью декораций, которыми природа обставляла жизнь людей... Вспоминалось: "Жизнь - театр и люди в нём - актёры"...
Убрали со стола. После крепкого чая глаза у Лёши заблестели. Сидели у печки. Дрова потрескивали. Темнота за окнами больше не настораживала. Выпитая водка разогрела кровь, мышцы расслабились, язык развязался. Мир и жизнь обрели глубокое значение и смысл...
- Зачем ты это делаешь? - продолжил я наш нескончаемый разговор - то, ради чего мы ехали сюда, шли, проникали в мир холодной тишины, в промороженную за зиму избушку...
Лёша, не спеша отвечать, открыл дверцу печки, помешал чёрной металлической кочергой пламенеющие угли, подбросил два полена, прикрыл, обжёгся немного, потёр пальцы о ладонь правой руки.
- Я не вижу здесь ничего особенного, - и замолчал, словно ожидая наводящих, подталкивающих вопросов.
Была моя очередь говорить...
- И всё-таки, ты даже не такой, как я ... - нужные слова находились с трудом, - мне, понятно, больше делать нечего, кроме как жить для других. Я в этих других, смысл жизни вижу, потому что ни карьеры, ни родных, ни семьи у меня не осталось. Но смысл-то нужен!? И тебе, наверное, тоже!
Помолчали. Лёша разулыбался.
- Ну во-первых, я это делаю не специально, не задаюсь целью работать, помогая другим. Ведь у меня тоже жизнь выскочила из колеи и уже давно...
Он поднялся, взял эмалированный чайник с раскалённой плиты, налил, теперь уже тёмно-коричневого чая в стакан, опустил кусочек сахара, долго мешал, позванивая ложкой о стекло, потом отхлебнул большой глоток, устроился поудобней и продолжал:
- Мне кажется, я ничего не делал в жизни намеренно. Ещё когда учился в школе, собралась компания ребят, занимались в историческом кружке - Иван Грозный, террор, революция. Увлёкся эсерами: - Ну там Савинков, Созонов, Каляев... Ведь всё это было здесь, в Питере... Мне это было интересно и никаких планов я не строил... Я просто жил здесь и сейчас...
Он обвёл рукой полукруг... Я не удивился.
- И совсем ещё недавно - продолжил Лёша, - Савинков в пролёт лестницы бросился в тюрьме. Каких-нибудь пятьдесят-шестьдесят лет назад... Я террористов-эсеров понимал и сочувствовал. И потом - ведь революция-то продолжается. Просто надо это чувствовать. Ведь эти застойные деятели с лысинами и бровями узурпировали власть, которая с такими жертвами, кровью, страхом, голодом, - он, подыскивая слова, жестикулировал правой рукой, - лишениями завоёвана. А сейчас ведь, многие хотят сделать, чтобы все эти жертвы были напрасными...
Он, словно разговаривая с сам собой, тихо повторял:
- Нет, не воскресить. Нет!..
- Что, кого не воскресить? - гадал я...
Разгоревшись, Лёша поднялся и стал ходить из угла в угол, твёрдо ставя длинные худые ноги на скрипучие половицы...
- Уверяют, что не надо было делать Революцию, воевать с белыми, строить Союз, выполнять пятилетние планы. Договариваются до того, что винят большевиков в том, что Ленинград во время Отечественной войны не сдали немцам... Цифры убитых и умерших от голода в качестве своих доказательств приводят...
Помолчав, продолжил:
- Идиоты! Думают, будто можно жизнь остановить. Глупо конечно. Но когда людям постоянно капают на мозги и день и ночь по телевизору, по радио, в газетах, то хочешь не хочешь, а поверишь... И потому, сейчас в России кризис не финансовый, не экономический, а нравственный. Настоящий кризис общественной совести. Люди, сбитые с толку политическими провокаторами вне и главное внутри страны, верят только в деньги. Они и религию заводят себе как автомобиль, для того, чтобы у боженьки просить помощи - большие деньги заработать...
Лёша надолго замолчал. Я допил чай и стал слушать, как ветер за стенами, порывами ударяет в крышу и надавливает на оконные стёкла, которые откликаясь, чуть тренькали состыкованными по середине краями...
- Я же тебе рассказывал, что организовали мы, несколько десятков студентов и аспирантов, общество "Мемориал". И стали бороться с властями, тогда ещё советскими, чтобы они свои решения согласовывали со специалистами, с общественностью. Первые демонстрации провели...
Он остановился, сел, подбросил дровишек. Дождался пока они загудят, разгоревшись...
Я перешел на раскладушку, лёг поудобнее. В доме заметно потеплело. Ходики, громко тикая, показывали два часа ночи.
- Ну, а потом началась перестройка и в августе девяносто первого мы все пришли на площадь к Мариинскому дворцу, хотели защищать Горбачёва, хотя верить коммунякам уже не могли, и никому не верили на слова. Кроме Ельцина...Тот был обижен властью, почти изгнан и его все жалели...
...На меня напала зевота - день и в самом деле был длинный. И эта деревенская природная тишина, словно убаюкивала... Пока Лёша молчал, я первый раз заснул лёгким сном...
Открыл глаза, когда Лёша продолжил рассказ:
- Активисты "Мемориала" после августа девяносто первого года пошли в гору... Но люди-то хорошие. Саня Петров стал председателем жилищной комиссии в Законодательном, а жить - жил в подвале. И когда узнал, какие дела вытворяют в Москве "молодые демократы" - загулял. Говорит: "Не могу этого видеть и слышать!". Мы с ним иногда встречаемся, хотя он сейчас в Москве и в Питер приезжает редко...
Лёша снова замолк и я тут же уснул и проснулся, только услышав его предложение:
- Ну что, спать будем?.
Конечно, я стал делать вид, что не сплю, однако, с удовольствием расстелил постель, влез в холодные простыни и мгновенно "вырубился"...
Проснулся от порыва ветра, который задребезжал стеклами окон, зашуршал чем-то на чердаке...
Открыл глаза, увидел деревянный потолок, повернулся, скрипя раскладушкой, укладываясь поудобней. Лёша тоже заворочался. В доме было совсем светло и потому я спросил в пустоту: - Ну что, встаём?
Посмотрел на ходики и увидел, что уже десять часов утра. Лёша поворочался, выпростал лохматую голову из-под одеяла, заморгал глазами, глянул на светлые, зашторенные квадраты окон. Ветер вновь дунул и в трубе что-то вздохнуло холодным воздухом.
- Да, надо вставать, - промолвил он, рывком вылез из одеяла, пригладил ладонями волосы, прочесал пальцами бороду...
- Во сне Законодательное видел. Опять ругались на комиссии, - он не уточнил на какой, сдёрнул ноги с кровати, всунул ступни в валенки с обрезанными голенищами, неловко встал, пошатнулся, выправился и быстро вышел, скрипнув дверями, на улицу...
Через некоторое время вернулся, постучал полешками в дровянике, вошёл с охапкой, бухнул их к печке. Подошёл к кровати одел суконные брюки поверх спортивных, в которых спал и начал растапливать печку. Пришлось и мне подниматься. Оделся покряхтывая. Обул свои городские башмаки, схватил вёдра, ковшик, топор от печки и пошёл на реку за водой.
На улице дул холодный ветер и светило яркое солнце. Кругом зеленели пушистой хвоей сосны и ели, блестел поверхностными кристаллами глубокий, лежащий причудливыми волнами сугробов, снег. Слева, внизу, расстилалось снежно-ледяное широкое поле Свири.
"Большая река" - отметил я про себя и, стараясь не поскользнуться, ступая во вчерашние глубокие следы, пошёл к реке... Тишина стояла необыкновенная, непривычная, грустная. Остро почувствовалось заброшенность и одиночество...
Спустился под высокий берег по подобию тропинки, но воды не увидел - вчерашние проталины затянулись сероватым толстым льдом. Прошёл похрустывая снегом, чуть вправо, вглядываясь в открывающийся за поворотом просторы, протянувшиеся до горизонта замершей реки...
Вернулся, нарубил лед топором, сгрёб его руками и ковшиком в ведро, поспешил назад, в избу. Деревенские деревянные дома, стоявшие по берегу реки длинной вереницей, молчали, вглядываясь в просторы реки темными фасадными окнами...
В доме печка уже разгорелась и Лёша мыл в большой закопчённой кастрюле рис. Делал это тщательно и, закончив, поставил варить кашу.
Я невольно порадовался, что он такой неутомимо-активный, не считающий свою и чужую работу и сам взял веник и подмёл избу, наносил дров, разрубил пару чурок в дровянике, вспоминая свои одинокие походы по зимовьям, в Прибайкалье, откуда я был родом.
"Хорошо с таким умелым и трудолюбивым напарником, физически легче и поговорить можно, когда захочешь" - думал я.
Чуть позже, в тёплом доме позавтракали рисовой кашей, попили чаю с мятными пряниками и к двенадцати были свободны.
Закрыв выломанный ночью в сенях пролом, теми же досками, пошли погулять, посмотреть заповедник - мы, как оказалось, ночевали в Свирском заповеднике, куда я давно хотел попасть...
Вначале шли по дороге расчищенной от снега трактором, потом свернули на речную гладь, на лёд и увидели свежие человеческие следы. Лёша прокомментировал:
- Рыбак пошёл, Иван - подводник, сосед, у которого вчера ночью во дворе собака лаяла...
Пошли по следам. К полудню ветер стих, а золотое лёгкое солнце поднялось к зениту и снег, отблескивая под его лучами, слепил глаза. Вскоре увидели вблизи от берега, на высоком берегу, серый сруб, высотой венцов в семь, и рядом брёвна лежащие под снегом.
- Вот она, наша часовня - улыбаясь проговорил Лёша. - Конечно работы ещё много, но кто ищет - тот находит, кто работает, тот делает... - Он произнёс эту цитату голосом пророка и я невольно улыбнулся. Леша, подойдя, погладил верхнее бревно сруба.
А я был разочарован. Думал, что увижу нечто монументальное, а тут простое зимовье, да ещё в самом начале строительства.
- А почему часовня не в деревне - спросил я чтобы заполнить неловкую паузу.
- А здесь раньше местное кладбище было. Вот и решили поближе к вечному покою - Лёша глянул на меня и, улыбаясь, продолжил - Я понимаю, что это не "Спас на крови", но всё начинается с малого...
Он помолчал, задумавшись о своём, и глядя в сторону...
- Но сколько времени и сил я потратил, чтобы в Ладейном поле, в поссовете пробить все бумаги и разрешение на лес! Все заявки на бумагах Законодательного собрания писал. Вот здешние чиновники и не захотели связываться. И районного архитектора миновал. Повезло. Подписал исполняющий обязанности. Сам-то в отпуск только ушёл. Я его больше всех боялся. Ну, а дальше уже проще. Лес заготовили втроём с приятелями. А привезли трактором из заповедника... Я тут и дорвался до топора. В первые дни все ладони сбил в кровь и пальцы перестали сгибаться... Боль была адская. Думал, что так теперь и останется. Но отошли...
Лёша весело смеялся и, глядя на руки, быстро шевелил пальцами...
"Может действительно всё получится, - думал я. - А крышу сделают с красивым коньком и внутри иконы поставят. Батюшка приедет из Ладейного, освятит, и будут люди приходить из округи молиться. А там, смотришь, приход сделают..." Уверенность Алёши передалась мне.
И Лёша, словно продолжая мои мысли, добавил:
- Достроим, освятим и люди будут перед иконами свечки ставить за упокой души и молиться за тех, кто ещё жив, Христа поминать и размышлять о добре и зле. Мы люди православные и в бога веруем,- копируя кого-то, закончил он и, скрывая довольную улыбку, погладил бородку.
Во мне сидит дух противоречия, связанный каким-то образом с моим жизненным опытом. Я только что, сам об этом думал и чуть ли не этими же словами. Однако, вдруг, не захотел с ним так просто согласиться...
Во всяком случае, хотелось Лёше возразить, поколебать его уверенность, чтобы поддакиванием не сглазить такое хорошее дело. И я нерешительно произнёс:
- Видимо, Лёша сегодня времена другие начались, люди веруют всё меньше, а вору.т все больше. Если верят, то эта вера отдалённо напоминает христианство. Скорее это язычество, подправленное под христианство. Если верить "Повести временных лет", то князь Владимир, который был тоже политиком и воином прежде всего, коварным и распутным, крестил Киевскую Русь, предлагая всем явиться завтра на Днепр, а тем кто не придёт - искать другую службу... А то, что в Киеве стали рубить и жечь деревянных идолов, так это великокняжеская "директива пришла на места"... Времена тогда, думаю, были покруче чем в Революцию. Вот и приняли христианство по приказу начальства...
Лёша слушал, даже внешне не соглашаясь и, не утерпев, перебил меня:
- Дмитрич! Ты, кажется, неправ... - он боялся обидеть меня резкими возражениями. - Ты видимо, как большинство неверующих, хотел бы видеть церковь чем-то идеальным. Но, как говорил мне один преподаватель духовной академии, бывший университетский биолог - "Люди в церкви и в Академии в том числе, разные. Одни умные, другие глупые, третьи жизненные неудачники и даже пьющие. Но все они веруют в Бога, и это их объединяет, это в них главное".
Он прошёл несколько шагов молча и продолжил:
- Вот и здесь. Люди разные. Простые люди в основном верующие и им эта часовня нужна. Бог ведь нужен людям в беде, а нищета и старость это разве не беда? И потом раньше, до революции, простые неграмотные люди действительно веровали в Илью Пророка, который разъезжает на колеснице по небу и когда гремит гром - это значит гремят колёса его повозки, на небесных дорогах. Может быть не так конкретно и просто, но вера во многом была такой. Простые старушки веровали в Боженьку, который в длинной белой рубахе сидит на небе, на тёмном облаке и пишет нескончаемые дневники человеческих грехов. Ему ведь оттуда всё видно...
Поглядев на Алексея сбоку, я вдруг ещё раз увидел какой он высокий и худой...
- Сейчас, во времена космических экспедиций, самолётов и компьютеров всё уже сложнее... Одно хотелось бы подчеркнуть. - Лёша внимательно посмотрел на меня, проверяя слушаю ли я его... - Если сегодня церковь не сможет увеличить своё влияние, не сможет стать той силой, которая будет решать в Божьем государстве дела по-божески, то "кесарево", то есть государственная тирания, приведёт Россию к внутреннему краху очень скоро!
Лёша замолчал...
Я об этом тоже много думал и потому сразу ответил:
- Ты прав, будет плохо. Я согласен с тобой в одном, что если церкви не восстановятся, если деньги станут главной ценностью в нашей жизни, - а они уже становятся, если не стали, - думаю, тут трудно что-то возразить, то Россия быстро превратиться в арену кровавой борьбы за деньги, за акции, за землю, наконец. Земли в России много, а людей мало и тех, кто согласен на этой земле работать, совсем немного. Я уж не говорю о Сибири или о Севере. Тут и думать не хочется о будущем... Но посмотри вокруг. Ведь и здесь, на Свири, надо в первую очередь делать паром, раздавать людям землю, семена, трактора и сельхозорудия в аренду хотя бы, или внаём, как угодно, лишь-бы распахивать эти умершие колхозные пустыри, получать урожай, жить в достатке со смыслом и достоинством. Об этом писал Толстой сто лет назад... А его, за критику Победоносцева и порабощённой государством церкви изгнали из храма. Это разве не кощунство? Самого верующего - как протопоп Аввакум, да на костёр. Самого мудрого - да вон из церкви. И всё в угоду кесарям... Помнишь: "Кесарево - кесарю, а Божье - Богу". Так вот, в народе сейчас иногда шутят, перефразируя это так: "Кесарево - кесарю, а слесарево - слесарю". Как бы у нас с возрождением церкви так не получилось!..
Лёша глядел всё грустнее... Долго шли молча...
Леша, наконец, заговорил:
- Вот я, Дмитрич, вижу, что надо помогать людям уверовать в какие-то христианские идеалы, а без церкви это невозможно... Всё летит, несётся с телевизионным гиканьем и фальшивыми аплодисментами, с песнями и свистом, в тартарары, то есть к Чёрту, в буквальном смысле. А так как я, пока, не могу здесь построить церкви, то я хочу построить часовню... Начнём с себя, - закончил он разговор и улыбнулся...
На ходу разогрелись. Солнце поднялось на темно-синем, глубоком небе почти в зенит и нагрело весенний, ароматный воздух...
Дойдя до залитой солнцем речной косы, с которой весенние ветры, сдули почти весь снег, остановились, постелили куртки на землю поросшую травой и чуть присыпанную ярко белым снегом. Под ясным, золотым солнцем, полежали с полчаса, закрыв глаза и слушая шуршание чуть веющего ветерка. Каждый думал и вспоминал о своём.
Но едва солнышко прикрыла тёмная тучка, похолодало, пришлось встать и куртки надеть.
Пошли дальше и, свернув в небольшой заливчик, увидели впереди чёрную точку на белом - фигурку рыбака. Направились туда...
Подошли. На складном стульчике сидел рыбак, мужичок среднего роста, в армейской шапке и стёганке, в ватных штанах и в валенках, на которые были одеты калоши. Он улыбался нам, помахал рукой, узнав Лёшу, и когда подошли ближе, заговорил:
- Я вчера ночью слышу, Барсик лает, думаю - кого там чёрт носит по темноте? На тебя и не подумал, Алексей...
В ответ на мой вопрос - как ловится, оказал на высверленную лунку и пояснил: - Я вчера поймал здесь прилично, а сегодня то-ли ветер не с той стороны, то-ли что, но не клюет, хоть убей - и посмотрел на солнце. Лицо у него было уже загорелое, кожа на носу облезала, седая щетина серебрила подбородок. Маленькие, зелёные глазки смотрели весело и добродушно...
- Сегодня не клюёт - подтвердил он ещё раз. - Надо, наверное, домой идти...
Около лунки лежало несколько маленьких рыбок, блестевших мелкой чешуей, с яркими красными плавниками на брюшке...
- Ну, а вы что? - посмотрел на меня быстрыми внимательными глазами. - Когда домой? - Он показал рукой куда-то на запад.
Лёша ответил:
- Да вот Иван Петрович, завтра поутру хотим отчалить. Правда не помню, во сколько ранняя электричка отходит...
- Я тоже не знаю - весело откликнулся Иван Петрович. - Я ведь уже два года дальше Ладейного Поля не выезжаю. Нет нужды...
Вдруг клюнуло - кончик удочки дрогнул. Иван Петрович ловко перехватил леску, быстро перебирая руками, вытянул снасть, и на лёд упала, изгибаясь и подскакивая от поверхности утрамбованного снега, рыбка, плоско-широкая и блестящая. Я, как человек впечатлительный, заохал, завосхищался. Иван Петрович подозрительно глянул мне в лицо, насмешки не увидел, успокоился, рыбку с крючка снял, бросил поодаль и проговорил:
- Барсику на уху уже наловил...
Поколдовав с коробочками, он сменил наживку, и опустил снасть в лунку...
Поговорили о том, что весна поздняя, что прошлый год в эту пору уже ледокол прошёл и лёд поплыл, а нынче мороз, снег едва тронут теплом. Ещё недели три будет стоять...
Когда уходили, Иван Петрович пригласил к себе на уху...
Возвращались верхом, по береговой дороге и зашли по пути в гости к леснику Игорю. Жили они с женой Светланой, в большом, деревянном, одноэтажном доме, на пересечении лесных дорог...
Когда-то дом был приличным и выглядел солидно. Но доски обшивки со временем покоробились, изгородь вокруг двора наполовину разобрали на дрова и внутри стоял проржавевший грузовик без колёс и какие-то бочки, банки, бидоны из-под краски.
Постучавшись, вошли. Навстречу нам, мяукая, испуганно озираясь, выскочила кошка, а вслед вышла молодая женщина, которая встретила нас почти равнодушно, Лёшу узнала, пригласила проходить и сказала, что Игорь сейчас придёт, а она как раз готовит обед. Мы сняли куртки в прихожей и прошли на кухню, где топилась, потрескивая дровами, большая печка и что-то жарилось на сковороде...
- Зарезали Петьку - спокойно сказала Светлана, и я понял, что это тот баран, о котором мне рассказал на подходе к этому дому Лёша.
Каждое лето, Света покупала ягнёнка и держала его до весны, зимой прямо в доме, в бывшем дровянике, выкармливая на мясо.
Посидели, поговорили. Обменялись новостями. Света рассказывала, а Лёша знающе ей поддакивал: о дочке Катьке, которая зиму жила у бабушки в Питере, где-то на Васильевском острове, о своём брате, который по-прежнему пил горькую и пугал мать тем, что продаст квартиру. Мать собиралась подать на сына в суд, но, жалея его, терпела...
Света, помешивая мясо на сковородке, говорила - А что его жалеть-то, пропойцу. Ведь он матери-то не жалеет. Водит в дом гостей, а друзья у него такие же, как он сам...
Света надолго замолчала. Одета она была как обычно одеваются деревенские женщины, находясь дома: короткие валенки с калошами на ногах, серые чулки, юбка коричневая в клетку, свитер и сверху душегрейка из бараньего меха. Выглядела лет на тридцать, но черты лица неопределённые, стёртые. И только заметно было мне, какое-то внутреннее беспокойство, что заставляло предполагать, что она ждёт от жизни вообще, чего-то плохого, неприятно-трагического.
В просторных комнатах было мало вещей и расставлены, разбросаны они были как попало. Чувствовалось, что хозяйка не привыкла к устойчивому быту с занавесочками, картинками на стенах, яркими покрывалами и спящей на печке кошкой. Леша, наверное, бывал здесь уже не один раз и на беспорядок, а точнее на безбытность, не обращал внимания.
Вскоре пришёл Игорь, мужчина, тоже лет тридцати, с жидкой рыжей бородкой и русыми мягкими волосами. Поздоровались, представились и стали садиться обедать. Света поставила сковороду с мясом на стол, и, попробовав, я понял, что она его пережарила и даже немного подожгла местами.
Выставилась на стол и бутылка водки. Разлили по стаканам и я сказал тост за дружную семью, вполне искренне. Мне почему-то хотелось пожелать этим простым людям счастья и согласия в семейной жизни. Хозяева засмущались и в ответ на мой вопрос, Игорь, после второго тоста, стал рассказывать, что попал сюда, в егеря, лет восемь назад, молодым парнем.
- Всю жизнь хотел пожить в лесу - говорил он. - В детстве читал Майн-Рида, Фенимора Купера, и заболел лесом. Вначале жил здесь в заповеднике на кордоне, а когда перевёз жену и дочь, дали этот дом... Вот уже пятый год здесь живём ...- заключил он.
- Ну, как охота в здешних местах? - спросил я и Игорь с удивлением глянул на меня.
- Какая охота? Здесь и стрелять-то не разрешено. На той стороне, правда, можно - он кивнул головой куда - то мне за спину - но там уже ничего не осталось. Говорили, что раньше здесь лосей было видимо-невидимо, но всех повыбивали браконьеры...
Он, вспомнив что-то, оживился.
- Прошлый год, осенью, лес заготавливали на той стороне, подхалтуривали - зарплата то у нас невелика, - уточнил он, - и вот, как-то едем с утра на тракторе, а он, лось, стоит в дальнем конце просеки. Думали вначале, что лошадь. Но откуда она здесь, в лесу...
Выпили ещё по одной. Жёсткое мясо хрустело на зубах, но на качество пищи в этом доме, как и в большинстве деревенских семей, внимания не обращали.
- Ну, а волки как? - вновь задал вопрос я, оживляя разговор, и Игорь стал рассказывать, что волки в заповеднике проходные...
- Вот говорят, что волки напали на машину прошлой весной в Подпорожье, на ветеринара, который ехал в деревню, на ферму! Да какие тут волки? - Игорь презрительно махнул рукой, - люди на каждом шагу. - Сейчас надо людей бояться, больше, чем волков.
Он хотел углубить эту тему, но я вновь встрял:
- А медведи? Медведи-то есть?
- А куда им деваться, - рассудительно ответил Игорь, чувствуя мой интерес и удивляясь немного моей неосведомлённости. - Света! Помнишь в прошлом году медведя бабка Портнова видела?
Света вступила в разговор:
- Да, конечно! Это на том краю деревни было. Там ещё наш барашек с Портновскими коровами пасся... Этот медведь, наверное, хотел на барашков напасть и потому, всех страшно напугал. У нас ведь тут больше пенсионеры живут...
Щёки Светы раскраснелись от выпитого и она с воодушевлением рассказала про медведя, долго ворочавшегося в кустах, про портновских коров, которые привыкли и не бояться пастись в лесу, но в тот раз сбились к домам и испуганно мычали...
Лёша сидел, поддакивал, но было видно, что эти рассказы он уже не один раз слышал и что мысли его далеко от нашей беседы и вообще от этого дома.
Хозяева захмелели немного и стало понятно, что они рады гостям, потому что за зиму видели новых людей очень редко и им приятно было поговорить с посторонними, благожелательными людьми интересующихся их простой жизнью...
Ушли мы от них часа через три и настроение моё после наблюдения за их жизнью, по их рассказам, стало грустным. Конечно, они люди простые, но жить так, не имея ни одной новой книжки, не хотеть знать ничего кроме сплетен и слухов о заработанных другими больших денег - совсем нелегко. Тут длинными зимними вечерами можно волком завыть от безысходности или запить горькую. Я с этим не один раз сталкивался в предыдущей жизни, в глухих российских местах и никак не могу понять причину, толкнувшую таких людей к переезду из города в деревню. Конечно, "простому" человеку, что в городе, что в деревне жить скучно. Но зачем тогда менять "шило на мыло"?
Мне вспомнилась похожая пара, встреченная мною, на северном побережье Байкала, в таёжной глуши, куда они сбежали из города от пьянства. Они разводили телят и пытались таким образом заработать денег. Но для чего им были эти деньги, если у них при виде водочной бутылки в горле пересыхало... Там было всё понятно... И потом у тех, на лицах было написано, что они запойные... Хотя Света...
Шли и молчали. Словно прочитав мои мысли, Лёша сказал:
- Игорь ещё корзинки плетёт. Красивые. Цветочницы там, хлебницы...Сейчас просто не сезон...
Мне показалось, что он Игоря оправдывает. И я подумал: "Каждый отвечает за свой выбор и за свою жизнь и платит свою цену за ошибки..." Солнце опустилось в туманную дымку над горизонтом. Ветер стих и казалось немного потеплело. Шли не торопясь. Я обдумывал увиденное и услышанное.
- И как только они здесь живут, - начал я, - ведь одному, ещё куда ни шло, а вдвоём, да ещё не выходя из дома - рехнуться можно... Тут ведь "сенсорная депривация" в чистом виде...
- А это что такое? - встрял Лёша.
- Ну, это когда у человека нет новых эмоциональных раздражителей... То есть - новых людей, новых идей, новых ярких чувств, - пояснил я и продолжил... - Было бы понятно, если бы они были зоологами или биологами, которые изучают поведение диких животных в заповедниках. Или допустим экологами, которые помогают сохранить природу и всё живое вокруг для последующих поколений...
Лёша шёл, молчал. Потом проговорил:
- Она пьющая - и через паузу продолжил - она летом иногда загуляет и пока всю деревню не обойдёт, домой не возвращается. Он, Игорь, её иногда на третий день домой, чуть ни на себе тащит. Вся деревня знает - Светлана загуляла. Она конечно безобидная, но денег у всех уже назанимала... Игорь её иногда поколачивает...
Подошли к дому. Лёша долго возился с замком и вдруг заговорил невпопад, хотя я уже забыл о разговоре:
- Не хотел бы я такой жены...
Я понял, что он об этой паре часто думает...
Войдя в ещё тёплый дом, включили свет и поставили на электроплитку чай вскипятить. Продолжая прерванный разговор, спросил:
- Игорь наверное её любит?- и, выжидая, замолчал...
- Наверное - наконец ответил Лёша. Лицо его было грустным, глаза смотрели не отрываясь в проём темнеющего окна...
- У них дочка лет восьми... Хорошая девочка. Летом живёт здесь. Со мной приходила разговаривать, когда я часовню рубил... Сядет рядом и рассказывает о папе, о Свете о бабушке... Весёлая и умная девчонка.
Чайник закипел и Лёша выключил плитку. Заварил чай. Разлил и, грустно улыбаясь, продолжил "свою" тему:
- Я ведь тоже влюблён и "покинут". Ты знаешь, - он посмотрел на меня. - Детей хочу, жену нормальную, любящую...
Он помолчал, посмотрел в окно и продолжил:
- Говорят седина в бороду, а бес в ребро...
Я хмыкнул. В его бороде не было ни одного седого волоска...
- Я раньше не верил, а теперь знаю... Точно, так и есть. Ты её видел. Она в пединституте учится на последнем курсе и теннисом занимается...
Я вспомнил высокую стройную Наташу Крылову, которая на городских соревнованиях, где я был судьёй, выступала за сборную института... Стройная фигура, коротко стриженные чёрные волосы, карие глаза, улыбчивое лицо...
- Да, всё началось неожиданно...
Лёша допил свой чай, налил ещё. Сел поудобней и стал рассказывать, не прерываясь. Ему, наверное, очень хотелось поделиться с кем-нибудь своим счастьем-горем. А я смотрел, молчал и слушал.
- Ты же знаешь, я бываю на соревнованиях и иногда о них пишу в разные газеты. Вот там я с ней и познакомился года два назад... В первый раз не обратил на неё внимания, у меня тогда ещё хорошие отношения были с бывшей женой. Мне тогда было уже тридцать три и я знал, что уже ничего хорошего впереди быть не может. Как я, шутя, напевал тогда - Всё позади и любовь и разлуки и встречи...
Лёша помолчал. Повздыхал...
- Прошёл год. И вот как-то, после очередных соревнований, вечеринка случилась. Выпили вина. Танцевали. Я обычно сейчас не танцую - в двадцать лет своё оттанцевал, - он улыбнулся, - я ведь в молодости был щеголем, шил одежду у портных. Ходил на танцы во Дворец культуры, как на работу. Можно было сказать, что был там заметной фигурой. Девчонки сами меня приглашали на танцы... Сейчас в это трудно поверить, - он автоматически погладил бороду правой рукой, - это действительно было... Тогда в клубах, в субботу и в воскресенье были танцевальные вечера. Ходили все молодые: студенты, старшие школьники, рабочая молодёжь. Девушки с парнями знакомились и мужей себе загадывали... Я вначале стеснялся незнакомых девушек приглашать на танец. А потом привык, осмелел - Лёша глубоко вздохнул. - Парень я был здоровый, весёлый, танцевал, как уверяли, неплохо. Я незадолго до того, закончил танцевальные курсы. При Доме культуры. - Лёша тихо засмеялся. - Я тогда самообразованием занимался...
Помолчав, он продолжил: - Но я отвлёкся... В тот вечер после соревнований, на вечеринке, я как обычно, когда с молодыми общаюсь, сижу, смотрю на танцующих, улыбаюсь и вдруг она, Наташа, подходит и приглашает меня...
Я удивился, но виду не подал. Пошли танцевать. А она льнёт ко мне, смотрит в глаза, будто мы друг друга уже десять лет знаем...
Лёша сделал паузу:
- Тут я и поверил вдруг, что ещё ничего не потеряно, хотя конечно понимал, что просто так эти танцы не закончатся...
Я её в тот вечер проводил до дома и впервые поцеловал... Она потом смеялась и говорила: "Мне первый раз с тобой целоваться не понравилось..." Какое-то время мы не виделись. А потом, я однажды забежал в Пединститут по делу и её встретил. Стояли, болтали почти час. Она на лекцию опоздала и, когда уже совсем уходила, я осмелился и пригласил её к себе на дачу, за город, где жил после разрыва с женой.
Лёша сидел, сгорбившись, смотрел грустно, иногда тяжело вздыхал...
- Она почти на ходу сказала свой телефон и просила позвонить, а на приглашение не ответила ни да, ни нет...
Я позвонил на следующей неделе и подрагивая внутри, пригласил в субботу утром, поехать на электричке в Зеленогорск, где "моя" дача была... И она согласилась. Я ещё долго не верил, что она придет, пока не увидел её на платформе, рано утром, с рюкзаком за плечами. Сидит и ждёт меня на скамеечке. Я её сразу зауважал - так рано утром и не опаздывать - это для меня о многом говорило... И уже в ту поездку, я увидел в ней нежную покорность, веру в меня, как в человека неравнодушного и необычного и впервые за многие годы услышал, точнее заметил слово люблю, которое не было пока произнесено, но которое прочитывалось в доверчивых улыбках, в уступчивом согласии давать мне больше чем я прошу, серьёзное отношение к моему человеческому я, которое уже потеряло надежду на взаимную теплоту отношений...