Аннотация: Эти повести о людях всегда стоящих на краю, но не боятся опасностей жизни.
В поисках снежного барса
...Задумывал я эту поездку как экспедицию по поискам снежного барса. Однако уже в России выяснилось, что главный организатор экспедиции в последний момент передумал и предпочёл организовать очередной поход в Восточные Саяны для отдыха и охоты на медведя.
Но начиналось всё оптимистично. Я выступил на ВВС с рассказами о планах поиска редкого хищника на просторах Саян и рассказывая о палаточном городке на заснеженных склонах, был уверен, что так и будет. В очередной раз, мои намерения натолкнулись на противодействие тех, кто реально способен найти барса, как бы трудно это не было.
И тут, надобно заметить, что некое несогласие с моей "рекламной" кампанией прослушивалось и по телефону, в моменты обсуждения будущего похода. Но, только по приезде в Иркутск, в окончательном виде встала проблема непонимания значения экспедиции для поисков снежного барса в далёких горах Сибири моими попутчиками. Причины, как всегда, коренятся в моём нежелании добиваться конкретного ответа от конкретного человека и главное: моё непонимание незаинтересованности участников в этом "безнадёжном и бесперспективном" деле.
Я, не имея денег и не имея структуры, способной организовать такое большое мероприятие, вынужден был полагаться на многозначные умолчания и невнятные обещания. Когда же, появившись в Иркутске, я встретился с организатором, выяснилось, что меня берут в качестве "обузы" в обычную охотничью поездку по знакомому уже маршруту: Орлик, долина реки Сенцы, Хойтогол, ущелье Даргыл. Эти места никогда не назывались местными жителями, как места сосредоточения снежного барса, и потому надежда просто случайно встретить следы барса, была призрачной.
И я на эту роль согласился, потому что лучше ещё раз убедиться, что в тех местах, куда мы ехали, снежного барса нет, чем вообще никуда не ехать, ссылаясь на непредвиденные обстоятельства. И я поехал, хотя был немного разочарован и молча сопротивлялся такой подставе, понимая, что в таком составе никаких экспедиций больше уже не будет. Пытаться уговорить главного организатора я и не пробовал. Да и незачем это. Мне придётся в следующий раз самому всё готовить и самому набирать и команду, и обеспечивать денежное довольствие будущей экспедиции...
... Экспедиция, как я думал и надеялся, была интересна всем её участникам, а когда обнаружил, что цели организаторов с самого начала расходились с моими, то не стал переживать и делал всё по обстоятельствам. Ведь и просто побывать в Сибири, в Саянах - это большая удача.
Однако начну с начала и опишу, как я ехал в Россию...
Как всегда, в определённый день, в Лондоне, в нашей квартире, мы с Сюзи, сели к компьютеру и заказали билеты туда и обратно, через Таллинн, Санкт-Петербург и Москву, в Иркутск. Стоило это удовольствие около пятисот фунтов и было самым дешёвым решением проблемы добирания на "театр военных действий", то есть в Сибирь, в Восточные Саяны. Как обычно, стеснённость в средствах, делала меня зависимым от людей, у которых эти деньги были, но к этому я уже привык и потому не обращал внимания на косые взгляды посторонних лиц, считающих меня "нахлебником". В конце концов, я не изменил своему принципу, равнодушного отношения к деньгам. Те, у кого они есть, могут водить меня в рестораны и угощать, однако я сам к этому отношусь равнодушно и согласен просто посидеть за чаем или за бутылкой дешевой водки, где-нибудь на кухне в Питере, Москве или Иркутске. С другой стороны, если у друзей деньги есть, то я не капризничаю и не выставляю свой принцип впереди. Если общение со мной кому-то интересно, зачем портить его, нелепыми "гордыми" отказами.
...Утром двадцатого мая мы проснулись с Сюзи очень рано и, забрав чемодан и рюкзак, спустились в гараж, где сели на нашу машину и поехали в Станстед, в аэропорт. Рейс на Таллинн, уходил в шесть сорок пять и, простившись у стойки досмотра, мы расстались с женой на целый месяц. Уже в зоне вылета, я в "Дьюти-фри", купил бутылку виски для своего Питерского друга, а в отделе парфюмерии взял флакон духов для своей дочери, тоже живущей в Питере...
Когда, я добрался до "калитки" вылета, оказалось, что меня уже ждали и даже объявили по радио: "Мистер Кабаков, вылетающий рейсом Лондон - Таллинн, вас ждут на посадку у стойки номер такой-то". Когда я входил в самолёт, все пассажиры сидели на местах, и я чувствовал себя почти героем...
Прилетели в Таллинн, по хорошей погоде, около двенадцати часов дня и я, оставив чемодан в камере хранения, отправился смотреть центр Таллинна... Поднявшись по узким мощённым улицам на вершину холма, к православному храму Александра Невского, я посидел там, в скверике, на лавочке, наблюдая, как туристы, в основном из Англии, пили пиво в небольших кафе, а самые одарённые стреляли из лука, в установленные под старыми крепостными стенами мишени. Это развлечение организовывали за небольшие деньги пара предпринимателей, мужчина и женщина, одетые в стилизованную под старину, одежде. Это, я уже видел здесь в прошлое посещение Таллинна, но "убивая время", следил с интересом, за тем, как любители, в основном азартные англичане, метров с пятнадцати, поражали стрелами круглые, метровые в диаметре мишени на фанерных щитах. Напрягши воображение, можно было представить как в средние века, захватчики, с таким же азартом, убивали защитников крепости, здесь, под неприступными стенами, и наоборот...
Потом я спустился с холма и пешком, дойдя до остановки трамвая, доехал до автостанции, где, в положенное время сел на рейсовый автобус, отправляющийся в Питер, в три часа пополудни...
Весна в здешних местах началась недавно, и в открытые окна автобуса врывались ароматы зелёной листвы и цветущей черёмухи, а по сторонам от шоссе, на безбрежной равнине, расстилались красивые зёлёные сосняки с дорогами отходящими от шоссе в стороны и уводящие взгляд в лесные синие дали...
Доехали до границы России и Эстонии часа через три неспешного хода и, проверив паспорта на двух переходах границы - эстонской и российской, въехали, наконец, на территорию Российской Федерации. Здесь, даже по сравнению с Эстонией, все было бедно и не ухожено, однако, думаю, что так было и в советское время. Ведь Эстония и вообще Прибалтика и тогда считалась почти заграницей...
К Питеру подъезжали в светлых сумерках и высадились в районе метро "Автово" уже в двенадцатом часу ночи. В Питере начинались белые ночи и потому было светло и весело.
Доехав до метро "Пионерская", я на маршрутке, добрался до "часовни", а там уже и рукой подать до дома моего друга, у которого я привычно останавливаюсь каждый раз, бывая в Питере. Меня встретила его тёща, Людмила Николаевна, и мы, попив чаю, разошлись по комнатам.
Заснул я быстро, но спал чутко, - слышал, как на улице проезжали запоздавшие машины и, проснувшись рано, сразу выйдя на кухню, начал пить чай. В этом доме мне всё было знакомо с давних пор...
В Питере, в этом гостеприимном доме, я прожил десять дней. За это время побывал на загородной даче своего приятеля, где был в восторге от леса и озера, от уютного, просторного дома и замечательных весенних видов и запахов северной тайги, каковой остались окрестности С-Пб и по сию пору. Я бы вовсе не удивился, встретив в этих лесах, заблудившегося волка, или даже медведя. Просто люди, настолько уверены, что в округе нет ничего примечательного, что просто не смотрят себе под ноги, где, на песке или на дорожной грязи просёлочной дороги, можно обнаружить следы не только косули или лося, но и крупных хищников...
И конечно, в Питере, друзья сводили меня в баню, где я парился с остервенением, до изнеможения, и нечаянно обжёг себе пуп. Такое в парилке, тоже бывает. Зато после бани, я чувствовал себя очень легко и все мои кожные болячки, исчезли совершенно незаметно. Я всегда говорил, что русская баня - одно из лучших "лекарств" от всех болезней...
Случилось в это время и грустное событие. Наш общий друг, Костя, неожиданно умер и его нашли в ванной уже мёртвого, на второй день после его исчезновения. Были похороны, были и поминки, на которых собрались друзья покойного, архитекторы, все люди незаурядные и интересные. Было много воспоминаний, много разговоров о прошлой жизни; было и много водки, - как это всегда бывает на русских поминках...
После такого количества алкоголя, потреблённого в такой короткий срок, (дома я не пью совсем), мою систему "защиты" пробило, и я заболел элементарной простудой, перешедшей в тяжелейший бронхит. С этой болезнью внутри, я и вылетел в Иркутск, через Москву и прилетел на родину в шесть часов утра. Первое, что я почувствовал, сходя с трапа самолёта - это замечательный весенний запах - запах лиственничной молодой хвои и цветущего багульника. Местные жители этого запаха уже не замечают, а для меня - это яркое напоминание о многих годах, проведённых в лесных весенних походах...
Тут есть что повспоминать - стоит только подтолкнуть, разбудить "спящую" память... Но об этих походах, я написал уже несколько книг и поэтому не буду к этой теме возвращаться...
Взяв такси, я приехал к Игорю, в центр города, где он живёт и содержит маленький "хостел" для иностранцев, размещая их в своём доме, очень недорого. Игорь ещё спал, но, встретив меня, постелил мне постель на "чердаке", то есть под крышей дома, где я и уснул, блаженно вытянувшись в удобной постели и вспоминая запах тайги, который весной присутствует и в городе...
На следующий день, я поехал к сестре в гости. С нею, последние лет десять живёт и мать, которой через год будет девяносто лет. Там меня накормили пельменями и рассказали все семейные новости. Мать, выглядела и чувствовала себя совсем неплохо, для своих восьмидесяти девяти лет. Мы с нею погуляли по зелёным скверикам вокруг её дома, и она рассказала мне о своей тоске по независимой жизни и об усталости от постоянной боли во всем теле. Я, тоже пожаловался на наступающие признаки старости и тем самым уравновесил её жалобы - она ведь сильный человек и после таких откровений, езди они односторонне, могла бы быть собою недовольна. А так, мы друг другу пожаловались, и потому не было ощущения одинокого мира, и приближения тоскливо-неизбежного финала бытия...
Назавтра, утром, я получил звонок от брата, который объявил, что мы выезжаем через несколько часов, и чтобы я на такси прибыл к нему домой, к четырём часам, когда и назначен был выезд...
Я всё сделал согласно "инструкции и прибыл во время. В такси разговорился с водителем и выяснилось, что он тоже страстный путешественник и бывает с семьёй и палаткой в разных уголках Прибайкалья. Узнав, что мы собираемся в Оку он порадовался за нас вполне искренне...
Как обычно, пока грузили вещи, пока заезжали в гараж за спальниками и прочими принадлежностями большого похода, наступил вечер. Часов в шесть, мы уже на выезде из города, заехали в супермаркет и купили продуктов и водки, на весь поход. Это тоже заняло много времени.
Наконец, попивая пиво, мы вырулили в долину нижнего течения Иркута, где в пятидесятые годы, прошлого столетия иркутскими гидростроителями попутно, построено приличное по сибирским масштабам шоссе и поехали в сторону Байкала. Прохладный воздух врывался в открытые окна большого автомобиля-вездехода, который хозяин, приобрёл недорого и совсем недавно. Урча мотором, машина летела по шоссе, а мы, думая каждый о своём, смотрели на пролетающие мимо нас склоны холмов, покрытые ещё совсем свежей зеленью, с которой, ещё так недавно в округу пришло тепло, разбудившее весеннюю радостную жизнь в таёжных краях...
Уже миновав южную оконечность Байкала, мы в одной из бурятских деревень, остановились и съели в придорожном кафе по паре горячих поз - бурятской разновидностью русских пельменей, только размерами с кулак - выпили по рюмке водки за удачный выезд и вновь сев в машину, полетели вперёд в сторону перевала и Окинской долины, откуда планировали начать наш конный поход по долине реки Сенцы. Вскоре на окружающую нас гористую степную "тайну", опустились сумерки и мы, позёвывая, стали гадать, где лучше остановиться на ночлег...
В конце концов, доехали до бурятского летника в устье ущелья Жахой, уже за Окинским перевалом и остановились в пустом зимовье, рядом с речкой одноимённого названия. Приготовили себе ужин, поели, немного выпили водки и легли спать на нарах, уже в третьем часу ночи, растопив жаркую печку,...
Утром проснулись поздно, уже при солнце. Выйдя на улицу, я понял, что ночью был минус, потому что на траве бы небольшой иней. Но и при высоком солнце было ненамного теплее... Попили чаю и тронулись в сторону Орлика, уже часу в одиннадцатом. Отъехав недалеко, увидели среди безжизненных пространств, одинокую лошадь с жеребёнком, которые уходили от машины в сторону заснеженных местами, гор. Я предположил, что это одичавшая лошадь, или "мустанг", как называли отбившихся от людей коней...
Проехав километров пятьдесят, вынуждены были остановиться, потому что пробили колесо каким-то острым камнем. Пришлось, вытаскивать этот камень пассатижами и отвёрткой, а потом, на его место вставлять палочку клея, который под давление, на ходу, расплавлялся и запаивал дырку наглухо. Во время ремонта, я вышел из машины и, пройдя в лесок, вдруг ощутил прилив сил и оптимизма. Кругом цвела весна, хотя на горах лежали ещё заплаты снега. Солнце, поднявшееся ближе к зениту, заметно прогрело воздух и недавно появившаяся лиственничная хвоя вкупе с горьковатым запахом подснежников, издавала замечательный, живительный аромат весны и народившейся жизни. Именно этот запах я и почувствовал в Иркутске, в аэропорту, как только открылись двери самолёта...
Наконец, мы тронулись дальше и вскоре приехали в Орлик. В здании администрации, встретили Колю Папаева, который помог нам, дал на время пару кожаных вьюков. Мы хотели повидаться с главой района и представиться ему, однако его не было в посёлке. А пока занялись ремонтом машины, которая впервые наверное заехала так далеко от асфальтированных дорог и потому в ней постоянно что-то ломалось После небольшой задержки, поехали дальше, в сторону долины реки Сенцы...
Уже в долине, неподалеку от проселочной дороги, на степной луговине, увидели орла, который слетел с кровавых останков чьих-то потрохов. Позже, мы узнали, что какой-то медведь "рецидивист", задрал здесь стреноженного коня, и оставил свои следы, свою метку - объел у лошади уши, а оставшееся мясо даже и не попробовал. Владельцы лошади мясо это свезли на стойбо, а потроха оставили рядом с дорогой...
Приехав на берег Сенцы и остановившись напротив стойба нашего знакомого проводника Лёни, выкричали его через довольно широкую здесь воду и он, предварительно переправив нам пару лошадей, сам прибыл на резиновой лодке, в сопровождении своих племянников. Мы к тому времени вскипятили чай и сели обедать, стараясь доесть домашние блюда, прихваченные с собой из города. Лёня и ребята, тоже поели с нами, попили чаю и рассказали историю с этим медведем, который, судя по всему, убил уже не одну лошадь и каждый раз объедал у жертв только уши. Странные бывают у хищников предпочтения, похожие иногда на человеческие извращения...
Лёня с нами не поехал и потому, мы, простившись с ним, оправились на машине дальше, а Рома и Аркаша, погнали вослед нам лошадей, которых было четыре.
Приехав к Лапсону, пожилому буряту, у которого мы уже останавливались в прошлые годы, узнали, что самого Лапсона нет, а есть его сын, который последние месяцы помогал отцу строить новый двухэтажный дом из бруса, который тут же пилили на передвижной пилораме. Мы, дождавшись своих всадников, стали седлать лошадей. Одна, особенно норовистая и боязливая, досталась племяннику, и я ему посочувствовал искренне. Лошадь, была диковатая и никак не давалась в руки и постоянно билась уже и в узде. Мне же, по счастью, досталась самая смирная и послушная коняжка, которой как уверяли было уже двадцать лет и которая прошла уже через множество конных походов под различными всадниками. Я, наверное, был из них не самый лучший. Однако лошади наездников не выбирают и потому она всю дорогу меня терпела, чем много облегчила мне это путешествие.
Наконец, после нервных сборов и посадки племянника на свою полудикую Сивку - Бурку, тронулись в путь, не очень надеясь возвратиться когда-нибудь назад без потерь. Но таково обычное чувство беспокойства, при выезде в далёкую экспедицию...
Дело было заметно под вечер и мы, тронувшись вместе, вскоре разделились. Ребята ушли вперёд, а я мерным шагом, понукая лошадку, следовал за ними, по забытой за эти годы дороге...
Когда тропа поднялась на высокий гребень горы над рекой, я не вполне верил, что еду правильно, однако, сомневаясь, продолжал следовать своим путём. Мой мерин, постоянно ржал, вызывая на "связь", своих табунных дружков, однако я сдерживал его и приехал к зимовью, уже в сумерках. На стойбо никого не было, и мы вольготно расположились в большом жилом зимовье, на высоком берегу реки...
Сварили кашу с тушёнкой, поели, выпили по сто граммов "фронтовых", и заснули, растопив печку в зимовье, довольные удачным началом похода. К этому времени, в голове нашего "старшого" созрел план, как добраться до Хойтогола к источникам, там походить по окрестным долинам в поисках медведей, а потом заехать на несколько дней в ущелье Даргыл, где можно было встретить и следы снежного барса...
Назавтра, по обычаю заведённому шефом нашего похода, мы встали часов около одиннадцати и тронулись в путь, попив чаю, не раньше двенадцати. Брат и дома привык спать по утрам, а ложиться не раньше часу. Он по натуре сова и потому выстраивает свои дела в городе, в основном, во второй половине дня. Поэтому он и домой приходит часов в одиннадцать вечера, и в лесу появляется на стоянке позже всех. Меня такой распорядок жизни немного "напрягает", однако в каждом "монастыре свой устав" и потому надо приспосабливаться к тому, что мы имеем на данное время и в данном месте. Так было и в этот раз...
Ребята "со старта" ушли вперёд, наказав мне никуда с дороги не съезжать и следовать вперед до встречи с ними. Я так и делал. Они уже стояли на стойбо рядом с источником с полчаса, когда я прибыл туда. Они даже успели искупаться в минеральном тёплом источнике неподалеку от зимовья, когда я только-только прибыл на пункт промежуточной встречи. Немного отдохнув, тронулись в сторону Хойтогола, и ситуация повторилась вновь. Только в этот раз моя лошадка шла неспешной рысью и не очень отстала от своих сородичей. Правда была и проблема - я заблудился, уехал было дальше, не по тому отвороту. Однако потом засомневался, да и лошадка всячески давала понять, что мы пошли не тем путём. Она шла очень медленно, словно нехотя, и всё время норовила повернуть обратно. Я, наконец, понял её немой призыв и, развернувшись, преодолев в брод речку, которую уже один раз переходил, вернулся на свои следы, и, выправив путь, уже в сумерках добрался до Хойтогола...
Я ехал по таёжной грунтовой дороге и вокруг меня по двум сторонам стояли высокие горы, покрытые лесом. Шум речки наполнял долину до краёв и постепенно становился естественным фоном, на который уже не обращаешь внимания... Кое где над крутыми склонами громоздились гребни скал, а слева, внизу долины, сквозь молодую листву и хвою проглядывали "линзы" небольших озер, в которых наверняка была рыба, поднявшаяся сюда на нерест. Здесь весна только-только началась и зелёный цвет листьев ещё не утратил изумрудного оттенка. Тишина, если не считать привычного шума речного потока, стояла первобытная и казалось, что я и моя лошадка, здесь единственные живые существа. Однако мой мерин иногда начинал нюхать прохладный воздух и испуганно коситься на чёрные пеньки и потому я знал, что округа полна зверьми и в проне, возможно, что где-то на склоне пасутся невидимые для меня медведи.
Их запах и пугал моего "иноходца"...
В одном месте, где дорога поднималась на склон, я в начале учуял запах горелой тайги, а потом и увидел обуглившиеся чёрные обгорелые стволы деревьев и понял, что здесь может быть, день или два назад, случился большой лесной пожар. Лошадь, пугаясь необычной для этой поры черноты пожарища, испуганно прядала ушами и несколько раз чуть не сбросила меня на землю. Прядала в сторону от подозрительно похожих на медведя пеньков. Мне подумалось, что за свою долгую жизнь, мерин, наверняка, не один раз видел в тайге медведей, а может быть и спасался от них на скаку...
Ребята давно уже были на "базе" и их стреноженные лошади паслись на зелёной луговине рядом с домиками. Я тоже, кое-как спешился, охая и ругаясь на свою неловкость. Лошадку мою расседлал и стреножил Аркаша и отпустил её пастись. А я был в каком-то ступоре, видимо вследствие неудачной акклиматизации, хронического недосыпа и простуды, которую я прихватил ещё в Питере, напившись неумеренным образом на панихиде своего друга. Видимо от большого количества водки, попавшей в организм, моя иммунная система допустила "пробой". Я всё это время, особенно с утра, сморкался и плевался гноем из трахей и чувствовал себя совершенно разбитым и не в своей тарелке...
Въезжая на своём "скакуне" на изумрудно-зелёную поляну Хойтогола, уже ввиду забронзовевших на солнце деревянных домиков, так непривычно смотрящихся в глухой горной тайге, я увидел высокого на ногах "серого в яблоках" зайца, которой легким галопом пересёк луговину и скрылся в молодом кедраче. Дикая природа, в лице этого зайца, приветствовала нас здесь, объясняя, что человеческие строения совсем не мешают диким зверям использовать окружающие пространства в своей обыденной жизни. По дороге, я видел много разного размера и направления медвежьих следов, а это значило, сто "мишки" использовали пробитую в лесу человеком просеки, для своих нужд, подвигаясь по ним, если они шли, в нужном ля них направлении. Вспомнилось, как прошлое наше посещение лечебных источников, как-то под вечер, кто-то из нас видел мелькнувшую в кустах тень небольшого медведишки, возвращаясь после купания в ваннах источника...
И в этот раз, первое, что мы сделали - это пошли купаться на источники. Я, несмотря на сумерки, только чуть отойдя от многочасовой езды, отправился туда, закинув на плечо полотенце. День клонился к вечеру, солнце скрылось за высокими хребтами окружающими Хойтогол со всех сторон. Дорога от домиков шла прямо к двухэтажной лечебнице и после зимы, все казённые здания выглядели заброшенными и неухоженными. Как впрочем и сами источники. Из большой бетонной ванны, похожей на бассейн в небольшом детском саду, через отверстие для слива вытекала вода и остывая, оставляла по пути коричнево-серые потёки осаждающихся на земле минеральных лечебных солей.
Я, осторожно ступая, перешёл по жёрдочке эту влажную жижу и, пройдя к деревянной избушке, стал раздеваться. Внутри была неглубокая, деревянная ванна, в которой постоянно стояла проточная лечебная водица, втекающая туда в одно отверстие в стене и убегающая в другое, которое можно было заткнуть деревянной же пробкой, чтобы поднять уровень.
Чувствовал я себя все эти дни отвратительно: немного побаливала голова, а ноги шли с трудом, словно мой "движок" не вырабатывал необходимого количества энергии. Тут сказалось и переутомление от необычных во время поездок на лошадях нагрузок, и акклиматизация, и лёгкое несварение от присутствия на каждом приёме пищи некоторого количества водки...
Однако делать было нечего, и раз я попал в такую ситуацию, надо было приспосабливаться...
Раздевшись, подрагивая от наступившей вечерней прохлады и от нездорового озноба, я кое-как спустился в ванну, и, устроившись поудобней, стал растирать лицо и тело руками, стараясь впитать в себя как можно больше целебной влаги. Температура воды, была в районе тридцати градусов и согреться и расслабиться мне по настоящему не удалось. Как только, по окончании водных процедур, я поднялся из воды, мне стало холодно и противный озноб вновь охватил усталое, болеющее, переутомлением тело.
Торопясь и выстукивая зубами мелкую противную дробь, я торопливо натянул на себя одежду и, всунув ноги в шлёпанцы, поёживаясь, отправился назад в избушку, уныло поглядывая по сторонам и рассматривая следы, оставленные на дороге предыдущими посетителями...
Утром мы с братом, который сильно хромал,- вчера подвернул ногу, когда лошадь вдруг понесла его в сторону, уже при вдетой в стремя ноге - пошли по дороге и видели несколько следов медведей. Верху, на снежнике, спускающемся длинным белым языком среди гребневых скал, видели в бинокль следы спускающихся по крутому склону медведей. Это немного развлекло нас, хотя идти, даже по дороге, для меня было тяжело. Я чувствовал себя по-прежнему отвратительно, и едва поспевал, за хромающим братцем, тяжело дыша и морщась от боли в коленях...
Дойдя до развилки, где Сенца раздваивалась, а точнее расстраивалась на рукава, мы нашли зимовье. Разведя огонь, вскипятили чай, пообедали, загорая под ярким солнцем, изредка посматривая на крутые склоны окружающих долину гребней гор. Потом, так же не торопясь, мучаясь от привычной уже дурноты и усталости, побрели назад. Где-то посередине, я отстал, и брат, дожидаясь меня, рассмотрел в бинокль следы медведя, который как слаломист, спустился с крутого склона, и проследовал вниз, в густые приречные ельники на противоположном берегу реки Хойтогол. Скатывался по снежнику, зверь, широко раскрыл лапы и оставил заметный даже невооружённым глазом след. Делал он это, скорее всего ночью, когда температура была в районе нуля. Днём же хорошо одетые в меховые шубы медведи спасались от жары в высокогорье, на верху горных хребтов, разделённых тремя речными потоками. Там, наверху, ландшафты были похожи на заснеженную горную тундру, где снег лежал глубокими сугробами, кое-где освобождая выступающие из массива скалы и отдельные островки зелёного мха. И почти всегда, там, на высотах, под необъятным небом, дует ветер, резкий и холодный, сохраняющий минусовую температуру почти всё короткое сибирское лето ...
Возвратившись, мы стали готовить ужин, в ожидании племянника, который один ушёл в вершину Хойтогола в надежде встретить там и добыть гуляющегося медведя. В это время в Саянах у медведей начинается гон и они, ищут себе пару, а потом ходят вместе, как влюблённые, не расставаясь ни на минуту. Ведь соперники, не нашедшие пару, стараются отбить у "жениха" его невесту и потому самцам всегда приходится быть настороже и готовым в свирепой драке отстоять своё право на брачное удовольствие...
... Был тихий вечер и мы сидели под навесом, вспоминая детали походов сегодняшнего дня, посматривая по сторонам, и в длинные паузы, слушая шум близкого притока Хойтогола, в который, выше по течению, сливались и минеральные лечебные источники...
Наконец, почти стемнело, и мы решили пойти на поиски затерявшегося охотника. Но в это время Рома сам появился и сев на лавку, тяжело вздыхая от усталости, начал рассказывать, что видел несколько медведей и что первый мишка - самец, обманул его, спустившись сверху вниз, когда охотник с большим напряжением поднялся почти на самый гребень...
Следующих увиденных на склоне медведей было три - медведица и два небольших медвежонка, как обезьянки лазивших по веткам низкорослых кедров, когда мамаша что-то разрывала в куче ветоши под этими деревцами...
- Я их сверху видел в бинокль, ну как на ладони... Медвежата, совсем как шустрые человеческие детёныши, норовили залезть на какие-то опасные ветки, а мамаша периодически рыкала на них, предупреждая, что если они её не послушают, то получат взбучку...
Племянник отпил в очередной раз чаю из кружки, сделал несколько глубоких усталых взохов и продолжил.
- Я наблюдал эту картинку почти час сверху, с расстояния метров в шестьдесят, лёжа на скалке, которая возвышалась над крутым склоном... За это время, успел сделать несколько снимков, но не знаю, хорошо ли они получились...
- Потом медведица что-то учуяла и, подгоняя малышей перед собой, ушла вдоль склона, а я, осторожно спустился в долину и пошагал по тропинке назад, видя, что времени до ночи остаётся уже совсем немного - ведь я отшагал туда километров десять- двенадцать и поднялся вверх, почти на уровень нерастаявших снегов...
... Ужинали мы не торопясь , а потом, уже при свете костра, долго сидели под навесом, за длинным дощатым столом и поглядывая на костёр, пили чай и разговаривали. Вспоминали многочисленные охотничьи истории происходившие здесь же, в горах, или происшествия с лошадьми, когда они лягались, кусались или при переправе, уносимые течением в ледяной воде, переплывали бурные реки со всадниками на спинах.
Был и такой случай, когда наш приятель на своём малорослом мерине чуть не утонул при переправе ещё ранней весной. Конь потерял дно под копытами и стал выплывать на ближайшую каменистую косу. Всадник, конечно, всеми силами держался за узду, но лошадь выплыв, всё-таки вырвалась и отбежав на сотню метров, спокойно стала пастись среди редкого, прибрежного ельника. А мокрый и несчастный путешественник, клацая зубами от пронзительного холода, выжимал свою одежду. Он рассказал нам, как этот случай внезапно произошёл с ним в довольно безобидной ситуации...
... А я во время этих разговоров думал, что в таких путешествиях бывают ситуации, когда человеку уже не на кого надеяться, кроме как на самого себя и приходится принимать решения и осуществлять их в одиночку. А ведь многие из нас, горожан, отвыкли от этого самостоятельного бытия и потому боятся любых независимых решений, как огня. "Вот и со мной такое сейчас происходит" - думал я, слушая эти бесконечные истории - воспоминания...
В эту ночь я крепко спал, когда сквозь сон услышал гул автомобильного мотора, а потом и громкие человеческие голоса, перекрикивающие работу двигателя. Расслышал я и детские и даже женские голоса. Приехавшие искали место для ночёвки и я, быстро одевшись, вышел в ночную темень и предложил свой домик, где я был один, вновь приехавшим, а сам перетащился со спальником, рюкзаком и конской сбруей к брату, чем вызвал его громкое неудовольствие...
Тем не менее, всё вокруг скоро затихло и я уснул, теперь уже до утра, на новом спальном месте. Утром выяснилось, что ночью, в четыре часа, приехали из Орлика, на большом "ЗИЛе", в сопровождении троих бурят, водные туристы из Ангарска, среди которых были девушка и мальчик лет двенадцати, которым я и уступил место, в хорошей, протопленной ещё с вечера, избушке.
У костра, собираясь ставить чай, я тотчас познакомился с симпатичным туристом в спортивной экипировке. Это был Николай Сергеев, один из инструкторов частной туристической фирмы, которая организовывала водные маршруты для туристов из европейской части России и из-за рубежа. Буряты на большом "ЗИЛе", уже уехали, а команда осталась на источниках с намерением через несколько дней начать сплав по Сенце...
После завтрака, взяв с собой "перекус" и водички в пластиковой бутылке, отправился по набитой тропе в сторону перевала, который выводил к вулкану Перетолчина, где я уже успел побывать в предыдущую поездку в Саяны. Подъём был крутым и я шел не спеша, насторожённо поглядывая по сторонам, надеясь увидеть на склонах, тёмную фигурку медведя ...
... Большой, совершенно чёрный, медведь шёл по дороге вдоль реки, изредка останавливаясь и принюхиваясь к запахам цветущей зелени, появившейся в этой большой высокогорной долине совсем недавно. Его томило и подгоняло новое чувство внутреннего беспокойства, которое мешало делать всё так привычно и монотонно. Даже свежая зелень теперь мало привлекала его внимание, и что-то новое, горячащее кровь, заставляло его безостановочно передвигаться с места на место, в поисках новой самки-подруги. Ему казалось, что с прошлогоднего лета прошла почти вечность и чувство вожделения и страстной истомы, возрождалось в нём в который уже раз с такой силой, что хотелось реветь на всю округу и драться с соперниками, за обладание ею...
Этот крупный зверь, обычно спокойный и осторожный, на время утратил чувство опасности, а возбуждаемая инстинктом размножения, агрессивность, выливалась в необъяснимые логикой рутинной жизни действия...
Несколько дней назад этот медведь спустился с высокогорного плоскогорья в долину и тут же встретил небольшой табун лошадей, пасущийся на луговине, неподалеку от человеческого жилья, от которого на всю округу, пахло стойлом домашней скотины и печным дымом...
Может быть, медведь, бредущий вдоль широкой луговины, и вынюхивающий следы медведицы, не обратил бы внимания на лошадей, однако их паническое бегство возбудило в нём инстинкт преследования, а накопленные за весну силы, придали ему дополнительный импульс. Он вдруг рванулся с места, забыв обо всем, чему его научил опыт предыдущей таёжной жизни и с необычной для трёхсот килограммового тела скоростью, на длинных прыжках, быстро настиг ближнюю, к нему, стреноженную лошадь. Та, пыталась скакать, однако связанные по диагонали ноги, мешали согласованным привычным во время скачки движениям. Вскидывая голову с развевающейся по шее чёрной гривой, обезумев от ужаса приближающейся смерти, лошадь, сделала несколько неловких прыжков, и настигаемая лохматым, страшно пахнувшим хищником, громогласно заржала - завопила, выкатив чёрные глаза из орбит, и вдруг, рухнула на мягкую, зеленеющую травку, запутавшись в крепкой треноге свитой из нескольких слоёв бичевины...
Медведь, не ожидавший такой лёгкой добычи, набросился на бьющуюся, защищающуюся копытами и зубами лошадь, ударом громадной лапы с длинными чёрными когтями, разорвал брюхо, из которого с громким шипением вырвался горячий воздух. Он убил её в течении минуты, вторым мощным ударом, зацепив мотавшуюся в полу беспамятстве, голову. Потом он вцепился всей пастью в загривок и и отпустил жертву, только тогда, когда смертельные судороги перестали сотрясать, умершую уже плоть...
Выпустив мёртвую лошадь из железной хватки своих длинных клыков, зверь фыркая и дрожа от возбуждения, отошёл на несколько шагов от убитой им жертвы, остановился, принюхался, послушал лай возбуждённых собак, в недалеком человеческом жилье, и потом, как-то неловко, боком подошёл к добыче. Он понюхал выпавшую на траву ещё горячую и вонючую требуху, потом переступил ближе к голове и стал фыркая объедать хрящи лошадиных длинных ушей...
И в предыдущие годы во времена гона, он уже несколько раз нападал на скот, безнадзорно пасущийся посередине таёжной долины. Но каждый раз, он, почему-то не трогал ничего больше, кроме лошадиных ушей. В похрустывании хрящей ему, наверное, чудилось некое предзнаменование будущей встречи с очередной избранницей его медвежьей страсти, когда настигаемая им после долгих ухаживаний, медведица, как-то по особому начинала хрустеть валежником в кустах, привлекая его внимание...
Собаки, привязанные у бурятского стойба, хозяина этих угнанных с таким шумом лошадей, лаяли всё яростней и медведь, словно очнувшись от временного забытья, вдруг ощутил неведомую опасность исходящую и от этого лая и от этого близкого запаха человеческого жилья!
Человека, он боялся и ненавидел ещё с тех времён, когда эти незнакомые слабые существа, передвигающиеся на двух конечностях, прячущиеся за стволами деревьев, подкрались на горном склоне к ним - его матери и годовалому брату и стали стрелять, громом выстрелов, нарушая таёжную тишину. Тогда, ему удалось убежать, скатившись в страхе в горную расселину и по ней достигнуть глухого, почти непроходимого ельника...
Там он и провёл эту страшную ночь, впервые один, в ожидании возвращения медведицы и своего брата. Но ждал он напрасно и после нескольких дней тоски и нерешительности, ушёл за дальние перевалы и поселился в местах, где эти двуногие жестокие существа бывали очень редко...
... Тропа, ведущая по крупно ствольному кедрачу в гору, поднималась на гриву зигзагами и я , делая частые остановки и задыхаясь, медленно поднялся к гриве, отделяющей долину Хойтогола, от долины, в которой были расположены лечебные источники...
Сверху, во все стороны открывались замечательные виды, и, присев на упавший ствол, я долго разглядывал противоположный склон спускающиеся к речке, высматривая на нём пасущихся медведей, а может быть и коричнево-шоколадных изюбрей - о барсе я уже перестал думать... Однако время было уже около двенадцати и потому склоны были пустынны. Звери, давно уже ушли в глухие распадки, на отдых после длинной тёмной ночи и утренней кормёжки...
Насладившись этими замечательно дикими панорамами горной тайги, я поднялся и продолжил путь в долину, посередине которой, бежала, прыгала по камням, небольшая горная речка.
Тропа петляла среди непроходимых зарослей невысокого кустарника и постепенно, минуя нерастаявшие ещё неглубокие снежники, привела меня к руслу водного потока. Обходя снежники, продираясь сквозь густые кусты низкорослых зарослей полярной берёзы, я медленно брёл всё вперёд и вперёд, глубоко вдыхая целебный горный воздух, напоенный ароматами цветов и листвы одевшей стволы деревьев и кустов совсем ещё недавно. Шум белопенного потока заглушал все посторонние звуки и только где-то далеко на гребне противоположного склона грустно и многозначительно куковала кукушка...
Вскоре тропу перегородили каменистые осыпи и, осторожно балансируя, я медленно преодолел их, старясь не сломать ноги, и не разбить голову при неловком падении. Вслед за этим, пришлось переходить глубокие влажные снежники, от которых мои брюки промокли почти до колен, а в резиновых сапогах, сбились в ком мокрые портянки. Но, стараясь не обращать внимания на эти досадные мелочи, медленно продвигался по речной долине, все ближе и ближе к перевалу в Долину Вулканов...
Остановившись в очередной раз передохнуть на противоположном склоне, приметил красивое место, на некрутом подъёме, заросшем низким кустарником и зелёным мхом, и решил, что дойду туда, там посижу, погреюсь на солнышке, а потом уже буду возвращаться назад, к избушкам. Так я и сделал...
Перейдя речной поток, в одном месте перекрытый громадными валунами, рассыпанными посередине быстрого течения, я стал по небольшой ложбинке, подниматься все выше и выше к границе растительности, где ближе к вершине были только камни и мелкая щебёнка. Каждый шаг давался с трудом и к тому же приходилось выбирать самый чистый и безопасный путь, а для этого, иногда, приходилось идти поперёк склона, отыскивая мало заросшие места или преодолевая крутой склон, поросший невысокими кедровыми деревьями с хвоей, странного жёлто-зелёного цвета. То тут, то там, моё внимание привлекали жёлтые, яркие соцветия горного рододендрона и совсем мелкие цветочки незнакомых мне прежде растений.
Тайга здесь обладала замечательно разнообразным набором цветов и кустарников. Это заставляло меня искать причину такого разнообразия. Как в таком суровом климате выживали эти красивые, иногда по южному ярко раскрашенные, цветники, трудно было себе представить? И, тем не менее, это росло и жило здесь, несмотря на суровый климат горной тундры!
Не будь этой, можно сказать пышной таёжной растительности, горная тундра, поражала бы своим однообразием и аскетизмом. Она таковою и была, но только располагалась на несколько сот метров выше по склонам, господствуя над полого спускающемся дном долины...
Между тем я начал уставать. С непривычки громко и часто колотилось сердце, и к тому же, немного заболела голова - высота над уровнем моря составляла здесь около двух километров...
Наконец, выбрав подходящую площадку, сел в хрустнувший подо мною мох-ягель и расслабившись, вытянув руки за голову, прилёг на землю и закрыл утомлённые ярким солнечным светом, глаза. Некоторое время, словно в забытьи, я лежал так не думая ни о чём и только чувствуя блаженную усталость, обычную для свободного человека, наконец-то оставшегося в совершенном одиночестве среди равнодушной и величаво-гордой природы...
...Медведь, спустившись по крутому, заснеженному гребню с вершины хребта, где он устраивал свои днёвки, во время жаркого полудня, ночью шёл по руслу широкой, по весеннему полноводной реки, ненадолго сворачивая в горные распадки, в поисках следов своей будущей избранницы. Он был хозяином здешних мест, и кроме двуногих существ ему здесь ничто не могло угрожать. Самцы-медведи не представляли для Черного, так мы назовём нашего героя, никакой опасности, потому что он был самым сильным и самым опытным бойцом во всей многокилометровой горной тайге. Он прожил на свете уже около десяти лет и последние лет пять во всех схватка с соперниками, отважившимися биться с ним за обладание самкой, он, Чёрный, выходил победителем. А последние годы и вообще никто из медведей самцов не рисковал вступать с ним в единоборство и потому самки автоматически становились его "добычей"...
Но сумасшествие медвежьего гона рано или поздно заканчивалось и Чёрный, заложив в недра медведицы гены своего потомства, возвращался к себе за перевал на плоскогорье, где и проводил оставшуюся часть лета и осени перед залеганием в берлогу...
... Когда я открыл глаза, то заметил, что солнце переместилось по горизонту на несколько диаметров, и остановилось в зените. "Наверное уже полдень"- подумал я и, сев поудобнее, стал рассматривать скальники, на противоположной стороне долины. Там, где дно долины резко поворачивало и исчезало в гигантских скальных разломах, высокий обрыв заканчивался острым гребнем, за которым начинался склон в Долину Вулканов.
Там, с той стороны, склон спускался в долину реки и я помню, как по весне, ближе к полудню, оттуда с громким шумом скатывались вниз небольшие каменные осыпи - земля нагревалась от солнечных лучей, верхний слой грунта оттаивал от ночных заморозков и камни сыпались сверху, увлекая за собой нижележащие. Набрав скорость они с громким щёлканьем, высоко подскакивая, летели до самого дна долины и там успокаивались, засыпая очередной участок начинающей зеленеть пологой луговины, спускающейся к водному потоку...
А здесь, была тишина и только ветерок волнами пролетал над вершинами невысоких кедрушек, издавая шуршание. Разглядывая гигантский обрыв, я пытался представить себе катаклизм способный вспучить из недр земли эти гигантские скалы и гранитные лбы, нависающие многотонной громадой, над засыпанным валунами дном каменной расселины, образованной движением расплавленных масс гранита во времена извержений древних вулканов...
Прошло более часа, прежде чем очнувшись, я оторвался от увлекательного зрелища и решил прервать эту вселенскую тишину и неподвижность. Тронулся в обратный путь, стараясь передвигаться уже по пройденным участкам горного рельефа, заросшего кустарником и покрытого промытыми бурной весенней водой расщелинам.
Идти вниз было намного легче и быстрее и потому через полчаса я уже переходил речку, а потом, миновав опасный участок каменных валунов, скатившихся с крутого склона и заполнивших всю низинку до самой текучей воды, вновь вышел на глубоко протоптанную в песчанике, тропу. Тающие под жарким солнцем снежники, перегораживающие тропу, значительно просели и я, преодолел их без особого труда. Добравшись до гребня, на закрайке частого кедровника, ещё раз посидел, осматривая противоположные склоны в бинокль, но ничего не обнаружив, быстро спустился по крутой тропе к источникам...
Шагая по зелёной травке между корпусами санатория, ещё раз увидел зайца, проскакавшего в сторону шумящей речки и подумал, что во время гона, все животные теряют осторожность, и уверены в собственной быстроте и силе. Однако, будь со мной ружьё и я мог бы, очень легко добыть этого "скакуна" на ужин...
На базе, кроме Коли никого не было, и мы поели с ним сидя за столом и после чая, решили сходить в вершину Хойтогола...
Дорога шла по левому берегу реки среди кедрачей, перемеживающихся большими полянами заросшими кустарником высоким, частым и потому почти непроходимым. Сюда на зорях приходили кормиться крупные изюбри - самцы и одного из них я даже видел в прошлое посещение Хойтогола. Это были сильные, быстрые звери весом за двести килограммов, с большими развесистыми рогами, которыми они бились во врем гона, защищая свой "гарем", состоящий из нескольких оленьих маток. Сейчас, в жаркие длинные дни начала лета, олени после кормёжки уходили в тенистые чащобы и дневали там, спасаясь от жары и начинавших надоедать, комаров...
Пройдя километра два, мы вышли на крутой берег речки и остановившись в красивом месте, с прекрасным круговым обзором, обдуваемые прохладным ветерком начинавшимся над белоснежными полями нерастаявшего снега, в широких долинах под перевалом, развели костёр из сухих веток кедра и поставили кипятить чай...
Кругом было чисто, просторно, дышалось легко и свободно. Коля, любуясь окружающей панорамой, стал вспоминать свои многочисленные водные экспедиции в Восточной Сибири и в окрестностях Байкала. Он вспомнил свой поход с иностранцами на рафтах по Лене, от самых её истоков, начинающихся в десяти километрах от Байкала.
- Тогда, - рассказывал он, - мы преодолели по пути множество завалов и заломов и добрались до Качуга дней за десять, измотанные и продрогшие от непрерывно льющихся с неба потоков дождя... Вот где было противно и тяжело вылезать из палаток, чтобы продолжать этот бесконечный водный путь по мало проходимой бурной реке... А здесь - божья благодать! Чисто, светло и тепло, - продолжал он... - В такие моменты жизнь становится подлинным праздником и кажется, что счастье совсем близко и никогда не уйдёт от нас... Увы... Это самообман и потому я особенно ценю часы и даже минуты вот такого внутреннего равновесия на фоне праздника природы, который бывает не так уж часто в этих местах...
Попив, не спеша, сладкого ароматного чая, мы продолжили путь. Коля по дороге, стал рассказывать о своей службе в армии, о том как ему надоела эта бесконечная армейская муштра и лицемерие командиров, которые от скуки запивали всё больше и больше, при этом преследуя подчинённых за малейшую провинность. Эти годы, он и сегодня вспоминал с негодованием...
Когда мы возвратились на "базу", там уже приготовили ужин и мы с удовольствием разделили трапезу, состоящую из супа и каши с тушёнкой. За ужином стали разговаривать о медведях, о том зачем и почему люди убивают таких симпатичных зверей. И я вспомнил, как в первый раз медведь напал на меня и не будь у меня с собой ружья, то я вполне мог послужить ему калорийной пищей.
Все слушали мой рассказ с заметным интересом. Ведь здешняя тайга, мало чем отличалась от тайги Забайкальской, в которой и происходил этот случай...
Тогда медведь, которых там так же много как и в Восточном Саяне, напал на меня, когда я приблизился к останкам оленя, задавленного медведем и почти съеденного им. Я не стал стрелять, когда увидел медведя, и только тогда, когда он встал на дыбы и пошёл на меня, потряхивая тяжёлыми лапами с "вмонтированными" в них, длинными острыми когтями, спустил курок и возможно ранил его. После этого медведь бросился наутёк...
- Здешние охотники-буряты, добывают медведя круглый год - продолжал я, прихлёбывая чай из кружки, и поглядывая на разгоревшийся костёр. - Поэтому медведи в округе бояться человека и на него не нападают. Но если бы не эта охота, то вполне возможно, что медведи вытеснили бы человека из тайги, нападая на него при каждом удобном случае. Именно человек безоружный, самая лёгкая добыча для такого крупного хищника. Верить в его благодушие или терпение - смертельная ошибка новичков в тайге. В Англии медведи, как и волки, уничтожены поголовно несколько столетий назад фермерами и, судя по всему, никто об этом до сих пор не жалеет...
Наши разговоры продолжались до полуночи, после все пошли спать, а я долго не мог заснуть, вспоминая детали множества опасных встреч с медведями...
... Чёрный, спустившись как обычно в долину уже в сумерках, некоторое время шёл по дороге, направляясь в вершину реки Сенцы. Именно там в это время жировали после поста в берлоге, многие его сородичи и конечно холостые медведицы...
Перейдя вброд большой и шумный ручей, он, как большая собака, отряхнул со своей чёрной, мохнатой шкуры воду, и потом освежённый прохладной ванной, отправился далее...
Свернув направо, после дорожной развилки, поднявшись на невысокую гривку, медведь остановился и стал медленно втягивать воздух своими чёрными влажными, подвижными ноздрями. До него внезапно донёсся запах дыма и это был не запах пожара, а печной запах сгоревших дров в металлической печке. Это говорило о присутствии в этих местах человека...
Чёрный уловил также запах лошадиного пота и вспомнил, как на днях, убил стреноженного мерина и ощутил на языке вкус ушей от этой крупной, но бестолковой добычи...
Какое-то время он решал, как ему поступить дальше, но потом, словно что-то вспомнив, резко повернул назад, сошел с дороги, продрался через кусты к реке и перешёл её - где пешком, а где прыжками, разбрызгивая вокруг себя воду и едва касаясь крепкими лапами каменистого дна в глубоко и сильно текущей речке...
... Он избегал встреч с человеком, о которых ему напоминала кроме давних воспоминаний, ещё и пуля, застрявшая в заднем стегне несколько лет назад во время внезапной встречи медведя с всадником. Это случилось тоже на дороге и человек стрелял по нему метров со ста двадцати, из карабина, прямо из седла. Это и спасло Чёрного. Лошадь под всадником почуяв матёрого зверя беспокоилась, всё порывалась пойти вскачь и это мешало охотнику точно прицелиться. А времени привязать лошадь и только после стрелять, у него не было.
Ранение было лёгкое, но боль в зарастающей ране долго беспокоила Чёрного. Так что о коварстве и способности человека убивать на расстоянии, он знал хорошо...
Да к тому же, он ещё не разыскал матки, и напор инстинкта продления рода, начинал ему мешать и отвлекал от всего остального. Будь с ним медведица, он, Чёрный может быть и отважился бы убить одну лошадь из тех, что паслись стреноженные неподалеку от избушек в Хойтоголе. А сейчас все его мысли и действия зависели от того, как скоро он встретит в здешней тайге, свою долгожданную избранницу...
Медведь убийца
...Предзимье. По ночам уже холодно, но днями, когда яркое солнце поднимается к зениту, иногда в заветренном месте, где - нибудь в развилке крутого распадка, так неподвижен прогретый лучами воздух и так покойно и приятно полежать смежив веки, вспоминая недавнее, но ушедшее навсегда тёплое, ароматное лето...
Серые безлистые леса, продуваемые насквозь внезапно налетающим холодным ветром, стоят осиротело, словно в тёмном трауре, а длинными ночами в болотных мелких лужах вода промерзает почти до дна. Первый сырой снег, упавший на тёплую ещё землю - стаял, а нового, уже постоянно зимнего, ещё не было...
...Вот в такое время из глухой сибирской деревни в сторону синеющего на горизонте таёжного хребта вышел маленький караван из двух лошадей, двух всадников и двух собак-лаек. Проезжая по деревенской улице, всадники кивали головами любопытным старушкам, одетым в старинные плюшевые жакетки на ватине и большие шерстяные платки. Они сидели на лавочках у высоких деревянных оград деревянных же бревенчатых домов, во дворе которых заливались лаем хозяйские, тоже охотничьи, собаки.
Эти сгорбленные временем и тяжёлым крестьянским трудом старушки помнили этих мужчин - охотников ещё мальчишками, когда, спрятав отцовскую одностволку в штаны и запахнувшись ватником, они крались по улицам, стараясь незамеченными уйти в соседний лес. Местный егерь был очень строг и всегда докладывал начальству о случаях браконьерства и стыдил родителей несовершеннолетних охотников, которые в неположенное время и в неположенных местах устраивали "сафари" вопреки всем распоряжениям местных властей...
Преодолев реку вброд, всадники выехали на просёлочную дорогу и потянулись неторопливо по пологому подъему в сторону далёкого таёжного зимовья, стоящего за перевалом в одном из неприметных таёжных распадков.
Собаки, покрутившись недалеко от всадников, освоившись с походным режимом, надолго убегали вперёд, пробуя распутывать звериные следы, но не задерживаясь, чтобы не отстать...
Заночевали в полдороги от охотничьего участка в зимовье, расположенном у подножья горной гряды в развилке между двумя таёжными речками. Развьючив лошадей, люди растопили печку в домике и сварили пельмени, которые домочадцы охотника готовили перед выходом два дня с утра и до вечера. Пельмени получились крупные, размерами один к одному, вкусные и питательные.
Поужинав и покормив собак сушеной рыбой, прихваченной с собой в больших количествах, путешественники занесли в домик вьючные сумы, а полмешка замороженных пельменей положили под крышу повыше и подальше от собак. Утомленные долгим переездом, уснули рано, как только ночь опустилась на таёжные склоны ближних хребтов...
Уже в темноте на край поляны, заросшей молодым сосняком, вышел лось. Он постоял, втягивая воздух горбатым носом с подвижными крупными отверстиями ноздрей, и, учуяв запах дыма, поворотил назад. Обойдя по лесу большую дугу, вышел на реку ниже по течению и, войдя в обмелевшую воду и склонив голову на длинной шее, долго пил, втягивая жидкость в булькающую просторную требуху. Потом, не поднимаясь на берег, зверь долго и неподвижно стоял, подняв голову повыше и прядая ушами...
Услышав, как дверь в далёкой зимовейке скрипнула, зверь перешёл речку на другую сторону и углубился в густой лес у подножия холма...
На другой день Охотник и сопровождающий его конюх, поднявшись ещё до рассвета, торопясь, попили чаю, оседлали продрогших за ночь лошадей и отправились дальше.
К полудню, преодолев невысокий перевал, заросший крупным кедрачом, перекусив на ходу, едва успели к сумеркам в охотничий домик. Наскоро развьючив лошадей и стреножив их, отпустили пастись на большую поляну перед домиком, а сами сварили на костре ужин и даже выпили по пятьдесят граммов самогонки, прихваченной с собой предусмотрительным Охотником.
Закусывали обстоятельно и не торопясь, наевшись, долго пили чай, негромко обсуждая увиденное за день...
Долго ещё у домика в ночной темноте полыхал раздуваемый ветром костёр, а мужчины, грея перед огнём зябнущие руки, разговаривали, вспоминая предыдущие охоты...
Ночевать пошли в зимовье, протопив перед этим печку и немного просушив внутри - за полгода зимовье отсырело. На дворе по ночам было уже под минус десять, и даже у костра было холодно и неуютно...
Наутро конюх, тоже заядлый зверовщик, привязал освободившуюся лошадь к своему седлу, грустно вздыхал и завидовал остающемуся в тайге Охотнику. Помахав рукой, тронулся в дальний обратный путь, а Охотник остался один с собаками, своими верными помощницами - Саяном и Кучумом. Собаки пытались было побежать за лошадьми, но видя, что хозяин остался у домика, вскоре возвратились и легли у входа, положив головы на лапы, изредка взглядывая на хозяина, который был занят разборкой и сортировкой вещей и продуктов, привезённых караваном...
Начался долгий охотничий зимний сезон...
Вечером, сидя у костра и привыкая слушать таёжную глубокую тишину, Охотник вспоминал свою молодость...
Охотиться он начал лет с десяти - в первую охотничью свою зиму ставил петли на зайцев на вырубках рядом с деревней и поймал за зиму несколько десятков. В этом деле он достиг настоящего знания и умения, закормил семью свежей зайчатиной...
Лет с четырнадцати отец зимой стал давать ему свою одностволку, зная, что иногда сынок брал её в тайгу без "официального" разрешения. И уж в этот раз юноша важно и спокойно шёл в тайгу ещё в предутренних сумерках, поскрипывая подшитыми войлоком ичигами, на промороженном, примятом полозьями саней снегу...
В пятнадцать он бросил школу и устроился на колхозную пилораму, подсобным рабочим. К тому времени он был крепко сложенным и сильным пареньком с весёлым добродушным характером...
В шестнадцать он купил себе пиджак, одеколон "Шипр" и стал ходить на танцы в деревенский клуб. Его сверстники, выпивали перед танцами самогон и потом весь вечер куражились, изображая из себя взрослых мужиков. Но для нашего героя водка была просто плохо пахнущей горькой водой и на вечеринках предпочитал пить кисло-сладкий, хорошо утоляющий жажду клюквенный морс. У себя дома в сарае, завел гантели, двухпудовую гирю и "качался", с каждым годом становясь всё сильнее и здоровее...
Тогда же он влюбился в свою будущую жену. Девушке молодой скромный парень тоже понравился и они стали встречаться...
Её дом был на окраине деревни, за рекой. Весной, когда река на несколько дней становилась непреодолимой преградой, он по металлическому канату, по которому летом ходил деревенский паром, перебирался к ней на свидание, цепляясь за канат руками и ногами...
Охотник вырастал смелым и самостоятельным человеком...
На окраине деревни жил тогда ещё старый охотник Васильич, который работал сторожем на водозаборной станции и был уже давно на пенсии. Это был ещё крепкий, седоголовый старик среднего роста, кряжистый, широкоплечий с весёлым улыбчивым лицом и молодыми смеющимися голубыми глазами... Васильич был дальним родственником молодому Охотнику и как-то по весне пригласил будущего охотника на глухариный ток...
Зашли на токовище ещё с вечера на заросшую сосновыми зелёными борами таёжную речку...
Переночевав ночь в душном зимовье, поднялись задолго до рассвета, попили крепкого невкусного чаю, и в полной тьме Васильич повёл своего молодого друга в тайгу.
Перейдя болото, поднялись по склону, заросшему крупным сосняком до половины, и остановились. Тишина и темнота обступила охотников со всех сторон...
Сквозь сереющую мглу видны были плохо различимые силуэты крупных деревьев. Пахло оттаивающей землёй и душным, едким свиным багульником. В сумерках наступающего рассвета пронзительно и тоскливо засвистели "токующие" бурундуки. Вначале слышался унылый свист слева, потом ему вторил такой же грустный ответ, откуда-то справа. И всё повторялось вновь и вновь...
В рассеивающейся мгле послышалось неподалёку лёгкое потрескивание веток под чьими - то тяжёлыми шагами: "Кто-то из деревенских, - догадался Охотник, - тоже на ток пришёл..."
И вдруг Васильич молча показал рукой на толстый полусгнивший ствол поваленный давней весенней бурей, лежавший на земле неподалёку. И молодой Охотник увидел, что мимо, за валежиной, медленно "проплывает" чья-то большая, шерстистая полукруглая спина...
Совершенно неслышно и как показалось молодому охотнику очень медленно "спина", покрытая длинным тёмным мехом, проследовала справа налево и скрылась за вздыбленным корневищем-выворотнем...
"Кто это был? - с тревогой, полушепотом спросил юноша Васильича и тот, тоже шепотом, коротко ответил: "Медведь!"
Тогда на току они добыли по замечательно крупному глянцевито-чёрному глухарю, но Охотник на всю жизнь запомнил тот утренний невольный страх и предчувствие чего-то страшного и непоправимого....
... Васильич был мастером делать трубы-манки на изюбрей, ревущих во время гона. Он показал молодому охотнику как вырезать такие трубы из хорошо просушенного елового дерева и научил реветь в эту трубу, подражая изюбрям на гону. Это был в исполнении Васильича даже не рёв, а настоящая песня - страстная, гневная, жалующаяся и призывающая. И когда Васильич, уже поздней зимой, вдруг доставал одну из труб и начинал "петь", втягивая в себя воздух через узкое отверстие на конце, все в доме замирали от восторга и юному охотнику казалось, что прекрасная разноцветная осень стоит на дворе. Хотя окна в избе были разрисованы морозными узорами...
Чуть позже Охотник научился подражать гонным оленям голосом... Он сам до этого додумался, а так как обладал хорошим музыкальным слухом, то после нескольких репетиций-тренировок у него стало получаться...
Это было удивительно и волшебно. Реветь для него вовсе было не трудно. Он, напрягая горловые связки, выводил тонко и сердито песню, в которой звучали когда надо угроза, а когда надо, то и мольба. Стоило ему вообразить состояние гонного быка, и у него всё получалось. Когда имитацию слушали его приятели, то у них по спине невольно пробегал холодок страха...
Все быки сбегались на его зов, и вся округа откликалась звонкоголосым и яростно-страстным эхом. Однажды осенью, уже перед армией, молодой Охотник вышел в тайгу на день и под синеющим вдалеке высокими кедровыми вершинами хребтом, на его рёв мгновенно откликнулся изюбр. Охотник повторил призыв-вызов и бык-соперник откликнулся уже много ближе. Притаившись за сосной, охотник ждал. Услышав треск веток под ударами рогов и сопение оленя, поднял ружьё и стал всматриваться в прогалы желто-зелёной листвы, укрывающей всё вокруг. В одном из таких прогалов вдруг заметил коричневое пятно, внезапно заполнившее пустоту между листьями кустарников.
И он понял, что это бык, неслышно подобравшийся к нему, подошёл к чистому месту. До чуть шевелящегося пятна было метров пятьдесят и Охотник, прицелившись, выстрелил в центр коричнево-рыжего пятна. После выстрела пятно исчезло и он, разочарованно вздыхая, ругая себя за недопустимое волнение и дрожащие при выстреле руки, пошёл на всякий случай глянуть на следы...
Большой сильный красивый бык, с крупными много отростковыми рогами, лежал под ольховым кустом и был мертвенно неподвижен...
После, разделывая изюбря, Охотник увидел, что пуля, пробив лопатку, попала в сердце и олень умер мгновенно...
Когда Васильич узнал о добытом олене, то очень обрадовался и похвалил молодого Охотника...
А потом была армия в Даурских степях, батарея управления и радиорелейная станция, на которой он служил оператором....
...Армия длилась невыносимо долго. Несвобода тяготила молодого солдата больше всех тягот службы и, когда предоставлялась возможность, он один уходил на берег реки в степи и подкрадывался незамеченным к степным лисам, видимым в открытых пространствах издалека...
... Он очень скучал по тайге, по свободе и когда пришёл из армии, не раздумывая, поступил в леспромхоз, штатным охотником. И начались его полугодичные жития в одиночку, но с верными друзьями собаками-лайками в глухой тайге...
Приходилось голодать, замерзать и проваливаться под лёд. Но всё это было на лоне природы и воспринималось как необходимый производственный риск на охоте. Конечно, охота была трудным и часто опасным делом. Но это было достойное и уважительное занятие для сильного и смелого мужчины... Кроме того, в тайге он был не один, а рядом с четвероногими приятелями...
Собак Охотник любил с детства. У них во дворе, как и в каждом деревенском доме, жили три-четыре собаки и все были охотничьими, "рабочими", то есть работающими и по пушному зверю, и по копытным. Других в деревне не держали...
... С согласия отца, он завел себе свою личную собаку. Кобеля звали Кучум. Он был черно-белой масти, высокий на ногах и с широкой грудью. Пушистый черный хвост лежал калачиком на спине. Собака была быстра, проворна, недрачлива и послушна...
А хозяина он любил беззаветно, хотя тот бывал иногда очень строг...
... Кучум, уже в возрасте восьми месяцев, поймал в недалёких перелесках косулю и охотник его зауважал. Вот как это случилось...
Кучум на крупной рыси, обследуя по неглубокому снегу испещрённый козьими следами мелкий соснячок, вышел на лёжки косуль, погнался за ними и, перехватив одну, быстрым броском настиг замешкавшегося молодого козла. Вцепившись в заднюю ногу, затормозил его, проехав по снегу метров десять, а потом, повалив, задушил...
В тот вечер, жаря вкусную косулятину на сковороде, Охотник, от ароматов, распространявшихся по зимовью, сглатывал слюну, а когда ел сочное мягкое мясо, всё время похваливал шуструю собачку...
Со временем, Охотник, став одним из лучших добытчиков в леспромхозе, превратился во влюбленного в тайгу человека. Молодая жена управлялась по дому и растила двух мальчишек-погодков, а интересом всей жизни и одновременно работой стал лес...
Все тяготы и неприятности жизни Охотник забывал, оставаясь один на один с молчаливой и величественной тайгой. И главное - он был свободен и счастлив, всегда говорил, посмеиваясь, что он счастливый человек, потому что удачно женился и нашёл себе дело по душе...
...Охотник очнулся от воспоминаний уже в темноте. Костёр прогорел и холод струйками студёного воздуха пробирался под одежду. Ноги тоже немного подмёрзли и Охотник, войдя в зимовье, переобулся в разношенные валенки. Засветил лампу-керосинку и, подогрев остывшую кашу, покормил собак. Сам он есть не захотел и, выпив чаю, забрался в спальник и, уже засыпая, сквозь дрёму, вспомнил добытого с Васильичем первого медведя...
Дело было после армии. Как-то по снегу, проходя по верху водораздельного склона, заросшего смешанным лесом, далеко впереди, в пологом распадке, заросшем ольховником и молодым ельником, услышал глухой, басистый лай Кучума. Не торопясь свернул в сторону лая, и вскоре, в чаще, на белом, снежном фоне увидел, что Кучум лаёт куда-то под выворотень. Подойдя поближе, Охотник внезапно понял, что Кучум, его старая, верная собака лает в чело берлоги.
Вечерело, сумерки опускались на тайгу, начинался редкий снежок...
"Если сейчас пробовать добыть медведя, это может мне дорогого стоить. Во-первых, видимость плохая, а во-вторых, я знаю, как стрелять медведя только из рассказов старых охотников. Стоит ли рисковать?"
Если честно, то молодой Охотник побаивался в одиночку добывать медведя, хотя был одним из лучших стрелков в промхозе и даже участвовал в соревнованиях по стрельбе на траншейном стенде, и выполнил норму первого разряда. Но одно дело стрелять по тарелочкам и другое в сумерках пойти на медведя в тёмной берлоге...
"А зверь из берлоги меня будет видеть очень хорошо" - подытожил размышления охотник и, отозвав упорствующего Кучума, ушел в деревню, сделав затес на большой лиственнице, стоящей метрах в восьмидесяти от входа в берлогу...
... Через несколько дней молодой охотник и Васильич пришли к берлоге с собаками. Привязав их подальше, они вырубили осиновую слегу метра в три длинной и в руку толщиной и, крадучись, пошли к медвежьей берлоге. С утра было уже привычно холодно, на лесной гривке трещали промороженные деревья. Но Охотник не замечал холода. Ему даже было жарко...
Подойдя к берлоге, они, взяв ружья на изготовку, подкрались к заметённому снегом челу почти вплотную, и Васильич, махнув рукой, показал место сверху берлоги - "Заламывай!"
Оставив ружье на плече, Охотник перехватил слегу двумя руками и воткнул заострённый конец сверху в нижний край чела по диагонали. Медведь внутри заворочался и, схватив зубами слегу, попытался втащить её внутрь берлоги. Приложив ружьё к плечу, Васильич, у которого было около двадцати удачных охот на медведя, зорко вглядывался в темноту берлоги и, вдруг, спокойным голосом, проговорил: "Вижу голову! - помолчав, спросил сквозь крепко сжатые зубы: - Ну что? Стрелять!?".
"Давайте! - подтвердил Охотник, крепко держа дёргающуюся в руках слегу. Грянул выстрел и Васильич через несколько секунд, опуская ружьй от плеча, сдержанно проговорил: - Кажется готов!".
Стали вытаскивать медведя из берлоги. Охотник спустился в нору вниз головой и с верёвкой в руках. В двадцати сантиметрах от его лица, мёртвый медведь скалил пасть с длинными желтыми клыками, и в какой-то момент Охотнику даже показалось, что медведь шевельнулся.
"А ведь будь медведь жив, он бы мне голову так бы и откусил", - вдруг подумал Охотник и неприятный холодок подкрался под сердце...Но человек взял себя в руки, надел на голову медведя верёвочную петлю и вылез из берлоги с помощью Васильича, который тянул его вверх за ноги...
Уже после того, как охотники разделали жирного медведя с толстым, студенистым слоем сала под шкурой, толщиной почти с ладонь поставленную на ребро, они развели костёр и стали пить чай...
Васильич вспомнил случай произошедший в тайге лет десять назад...
Прихлёбывая горячий сладкий чай он, глядя в темнеющий впереди заснеженный распадок, рассказывал...
- На местного охотоведа, который выслеживал не залёгшего медведя-шатуна, этот медведь, сделав засаду, напал неожиданно. Охотовед был бедовый парень, ничего в тайге не боялся...И стрелок был хороший... Но бывают в тайге случаи, когда кажется всё против тебя...
Васильич вздохнул, сглотнул чай и сделал длинную паузу, вспоминая что-то своё...
- Тогда у него, наверное, винтовку заклинило - продолжил он, - и охотовед растерялся...
Васильич, снова отхлебнул чай из кружки и грустно вздохнул...
- Домой он не вернулся...Пошли его искать и нашли полусьеденные медведем останки, засыпанные снежком...
Старый охотник допил чай, и выплеснул холодные капли из кружки на снег. Сумерки опускались на тайгу. Цвет огня стал оранжево-красным и дым начал крутить над костром в разные стороны...