Кабаков Владимир Дмитриевич: другие произведения.

Жизнь на краю. Сборник повестей. Окончание

Сервер "Заграница": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Кабаков Владимир Дмитриевич (russianalbion@narod.ru)
  • Обновлено: 06/10/2018. 171k. Статистика.
  • Повесть: Великобритания
  • Скачать FB2
  •  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Повести о смелых людях способных на решение и осуществление его.

  •   
       Хамар - Дабан
      
      ...Договорились ехать на Байкал в воскресенье.
       Утром, после тяжёлого "званого" ужина у старшего брата, проснулся в пять часов. Поворочался, послушал, как там на улице? Тишину рассвета нарушили знакомые звуки - кто - то не стесняясь, громыхал крышкой мусорного бака и хрипло матерился... Подумалось, что это бомжи, проснулись пораньше, где-нибудь в тайном подвальчике, и вышли страдая от перманентного похмелья, на поиски съестного. То, что они ищут пищу в мусорных баках, здесь теперь никого не смущает. Привыкли и обыватели, привыкли и сами бездомные.
      ... Сегодня, деятельное сострадание совсем не в ходу россиян и потому, все уже притерпелись к "отверженным", живущим бок о бок с "нормальными" людьми. Однако, как можно назвать нормальным человека, который не только не замечает нищеты и горя окружающих, но и находит им умственное оправдание?..
      ... Чтобы избавиться от назойливых звуков со двора, включил телевизор, и пошёл на кухню, ставить чайник - заснуть уже не удастся. "Да и опоздать боюсь - договорились встретиться с Колей, в семь часов утра, на остановке трамвая, почти в центре города...
       Коля - мой старинный знакомый, пообещавший отвезти меня на несколько дней, на Байкал, в свой домик, в одном из прибрежных садоводств...
       Чайник закипел...
      Я заварил чай и не спеша, смакуя, выпил, горячий обжигающе - бодрящий напиток. Настроение немного поднялось.
      С полчаса, я смотрел какой - то бессмысленный американский боевик, в котором жертвы, убегали от злодеев, то на авто, то на крыше вагона электрички, и в конце концов, злодеи все случайно погибли, а "жертва" осталась одиноким победителем.
       "Какое это отношение имеет к жизни в России?"- думал я, выключая "ящик",
      - В нашей жизни всё намного прозаичней и потому, неразрешимо трагичней. Нет ни явных злодеев, ни очевидных жертв. Всё происходит неотвратимо и потому, очень не спеша. Те же бомжи за окнами, ведь родились под крышей, и может быть имели хороших родителей... Нормальных - поправил я сам себя...
      - И вот жизнь проходит, и выхода из ситуации уже не видно, и не потому, что нет благотворителей или государственной поддержки, а ещё и потому, что эти бомжи, уже согласились с такой судьбой и другой себе не представляют".
      ... Попрощавшись с матерью, которая из-за возраста тоже, привычно, не спит по утрам, я вышел на полутемную улицу и тут же заметил, подошедшую к остановке автобуса, маршрутку. Подбежав к микроавтобусу, я спросил, идёт ли до рынка, и получив утвердительный ответ, сел на боковое сиденье, поплотнее запахнувшись курткой и поставив на колени свой рюкзак.
      По пути, на одной из остановок, подсели две китаянки в куртках с искусственным покрытием и громко заговорили по-китайски. Я уже вошёл в курс местной жизни и понял, что они едут на рынок, в Шанхайку, где наверное зарабатываю русские деньги, торгуя в одном из бесчисленных киосков, может быть дешёвой китайской бижутерией, а может быть теми же куртками, из искусственного меха и с искусственным покрытием.
      Внедрение китайцев в городскую торговлю, началось лет пятнадцать назад, в самые страшные и нищенские девяностые. Сейчас, Шанхайка тоже выглядит отвратительно, грязно и дёшево, но вот китайцы приспособились и приезжая на несколько месяцев, остаются годами и уезжают в Китай "разбогатевшими", конечно, по китайским меркам.
       Русских торговцев, они не любят и презирают, а по этим торговцам или торговкам, судят обо всех русских. И видимо они правы - такого нравственного падения и духовной деградации, в России наверное никогда не было.
      Жизнь сегодняшнего русского торговца, безнравственна и атеистична. Кроме культа денег и халявной зарплаты в головах и в душах этих нравственно изуродованных людей, кажется ничего нет больше - только инстинкт выживания. И самое печальное, что и винить то некого. Вначале строили социализм - некую модель подлинно христианского общества - не получилось. Теперь вот строим бандитский капитализм, который и сделал миллионы людей жертвами товарно - денежных отношений...
       Доехав до рынка, вышел в предрассветную холодную муть начинающегося утра и пересев в пустой, громыхающий по рельсам, старый, грязный трамвай, доехал до остановки Богоявленская Церковь. Мы с Колей договорились встретиться здесь, на остановке.
       Церковь стояла напротив, на невысоком холме и на фоне облачного неба, светилась синеватыми луковками куполов. Я невольно и привычно перекрестился. Церковь была старая, но её подновили и верующие православные со всей округи, ходят сюда на службы, и особенно по воскресеньям и престольным праздникам. Чаще это старушки, худенькие, сгорбленные, в шерстяных платочках на седеньких головках...
       Мне вспомнилась бабушка, мать отца, у которой я в детстве, гостил в деревне. Она в церковь не ходила, за её неимением в деревне, по тем атеистическим временам, но когда зевала, то крестила морщинистые губки. Позже я узнал, что это делается автоматически, чтобы "бес" в рот не залетел...
       Наконец появился заспанный усталый Коля, поздоровался и тут же мы сели в громыхающий на стыках, трамвай идущий на вокзал. На остановках, в трамвай всё чаще садились люди, проснувшиеся в выходные пораньше и спешащие по делам, хотя внутри было не больше десятка пассажиров...
      Но, когда мы вышли на кольце, у вокзала, кругом уже было почти светло и вовсю суетились озабоченные неприветливо - хмурые люди.
       Пока ждали маршрутку, поёживаясь от утреннего холода, Коля сбегал в газетный киоск и купил "Русский Ньюсуик". Он был известным в городе социологом и преподавал в университете.
       Наконец, из диспетчерской появился распаренный, розоволицый водитель маршрутки, мы влезли в тесный, промёрзший за ночь микроавтобус и поехали. Коля с интересом просматривал журнал, с фотографиями из американской жизни, а я смотрел по сторонам, вспоминая знакомые места. Ведь я, когда - то, почти тридцать лет прожил в этом городе...
       На переднем сиденье маршрутки, устроился какой - то, не протрезвевший ещё с вечера, человек, и постоянно комментировал увиденное, заплетающимся языком. Когда въехали в предгорья Байкальского таёжного хребта, он запросился в туалет, оформив свою просьбу простонародными словами.
      Маршрутка остановилась, мы на несколько минут вылезли, постояли кучками неподалёку, а часть пассажиров сбегала в кустики и возвратилась через минуту...
      После остановки в маршрутке вновь стало прохладно и я шевелил пальцами ног в башмаках, стараясь восстановить кровообращение.
       Наконец, маршрутка перевалила самую высокую точку хребта и покатила вниз, к Байкалу.
      ...Через время, перед нами и под нами, открылась гигантская чаша, наполненная стального цвета, водой. Эта, природой созданная громадная чаша, протянулась справа налево, всё расширяясь к востоку и уходила далеко за горизонт.
      Вскоре, мы, спустившись по серпантину, дороги, увидели впереди, плоскую болотину с зеркалами озеринок, окружённых зарослями высохшего, чахлого камыша.
      Я присматривался к этому серому безрадостному пейзажу и вспоминал, что первый раз побывал здесь лет сорок назад. И тогда, всё окружающее не производило такого грустного впечатления.
       "Осень... - оправдывал я произошедшие перемены, не то в ландшафте, не то в моём сознании. - Жизнь конечно стала много злее и грязно - безнадёжней, но это наверное потому, что и сам я "поизносился" за эти десятилетия...
      Въехали в Слюдянку, и по выщербленному асфальту грязной улицы, приблизились к железнодорожному вокзалу. Когда маршрутка остановилась, то Коля скомандовал: - Быстрей, пересаживаемся на другую - и мы, заспешили, всматриваясь в названия маршрутов на машинах, вскоре нашли нужную и влезли внутрь. Здесь, все привыкли к тесноте и потому, потеснились ещё немного, пустили нас на сиденье. К окончанию посадки, кто - то, привычно остался стоять на ногах, в проходе...
      Шоссе из Слюдянки до Улан - Уде, петляло по берегу озера, и я с любопытством вглядывался в окрестные лесистые холмы и новые дачные посёлки, на обочинах - то справа, то слева. Домики здесь строили, такие же, как двадцать лет назад, да и участки были тоже соток по шесть - десять...
       Природа, вокруг, наглядно демонстрировала присутствие человека - то небольшая свалка мусора, а то чахлые, жиденькие берёзовые колки, на обочинах - видно было, что леса здесь вырубили совсем недавно...
       На подъезде к Мангутаю, Коля задвигался, всматриваясь в запотевшие оконца, и в какой - то момент попросил водителя: - Остановитесь здесь, пожалуйста!
      Расплатившись, мы вышли на свежий воздух и, когда, маршрутка газанув, скрылась за поворотом, то на нас, обрушилась изначальная природная тишина, а в глаза бросились масштабы холмов и горок вокруг.
      Напротив нас, на другой стороне речки, которую мы не видели (она бежала под обрывом, впереди), но слышали её мерный рокот, к небу поднимался крутой склон, покрытый смешанным лесом, где на фоне густых зарослей, золотистых, не сбросивших ещё листву берёзок, местами росли зелёно - хвойные стройные сосны.
      На склоне, ближе к гребню, виднелась высоковольтная просека, на которой, далеко друг от друга, стояли металлические "деревца - опоры", линии электропередачи, соединённые тонкими паутинками проводов.
      Перейдя шоссе, мы свернули по асфальтовому отвороту направо и вскоре подошли к воротам садоводства, в котором, несколько лет назад, Коля со своими приятелями французами, в складчину, купили маленький домик, и участок земли в шесть соток величиной. Первые годы, после покупки дачи, жили здесь часто и подолгу и русские и французы. Но потом всё это приелось, дети выросли и домик стоял пустым большую часть года...
      Пройдя по садоводству метром сто, мы ещё раз свернули, прошли на участок через дырку в проволочном заграждении и пройдя мимо недавно поставленного брусового сруба, с новой шиферной крышей, но ещё без оконниц и стёкол, подошли к приземистому, деревянному домику, с дощатым настилом, перед входом, Коля нашёл ключ, как всегда в таких домиках, спрятанный под дощечкой, где - то сбоку от входа, открыл двери и ввёл меня внутрь. Домик состоял из прихожей - коридора и комнатки, а между, стояла большая, кирпичная, беленая печка.
       Я охал и ахал, переполняемый ностальгическими чувствами, вспоминал своё житьё в таком же домике на БАМе, в глухой тайге, а Коля, доставал из потайных мест, кастрюли и сковородки, показал откуда надо носить воду, и даже провёл меня в чуланчик, где стояла запылённая книжная полка, с подшивками старых журналов, вырезками из них и несолькими десятками книг...
       Позже, мы решили, пока светло, сходить погулять по окрестностям, а уже после сварить ужин и хорошо поесть...
      ... Выйдя из садоводства, мы пересекли шоссе и свернув по глинистой грунтовой дороге направо, спустились к речке, которая рокотала, неглубоким течением по каменистому дну, с вросшими полукруглыми гранитными валунами, посередине. Заросшая травой дорога, петляла по березовым перелескам, не уходя далеко от речки.
      В лесу пахло осенними, подсыхающими, уже подмороженными травами и рябиной, которая местами росла рядом с дорогой, привлекая внимание ярко - красными гроздьями созревших ягод...
       Я задышал глубоко и ритмично и стал гадать, какие звери водятся в здешних лесах.
      " Наверное и медведи есть - думал я вглядываясь в следы на дороге. - Но олени и косули уже точно здесь бывают. Хотя дорога, находилась недалеко от тракта и потому, звери наверное близко к машинным "тропам" не подходят..."
      Вскоре запахло дымом костра и мы вышли на небольшую полянку, на которой стояла машина - внедорожник, и рядом, у костра сидели несколько человек и жарили на прутиках мясные шашлыки. Сидящие у костра, вдруг признали Колю и обрадовались, и выяснилось, что они приехали посидеть у костра из города, и возвращаются туда вечером. Это было удобно для Коли и он, тут же договорился, что поедет вместе с ними домой, в город...
       Пройдя ещё немного вперёд, мы глянули на часы и потом, развернулись и возвратились в садоводство, опять мимо отдыхающей кампании.
      Тут, Коля, решил показать мне берег Байкала и мы прошли дальше и мимо забора, по тропинке, идущей через заросшие камышом низины и железнодорожные пути, к озеру.
      Выйдя к Байкалу, на гравийную отмель, застроенную какими - то нелепыми времянками для хранения лодок и моторов, подошли к неприветливой, холодному даже на вид, большому водному пространству, и я, традиционно помыл ледяной водой лицо и руки. Можно сказать "окрестился" и "омывшись", почти инстинктивно, избавился от грехов городской суеты и бессмыслицы...
      ... Вид на противоположный гористый коричнево - серый берег, поросший "линяющей" осенней тайгой, открывался необыкновенно широкий и мрачноватый.
      Линия горизонта, там, на другой стороне озера, в сорока километрах от нас, продолжалось ломаной линией горных вершин, соединенных чуть просматриваемым гребнем-хребтом.
      Далеко и правее, угадывалось расширение водных пространств Байкала и виднелась небольшая выемка в линии горизонта, на месте, где из озера вытекала "красавица" Ангара и где расположен старинный порт Байкал, существовавший, наверное, ещё во времена протопопа Аввакуума - он побывал здесь в годы ссылки, сразу после разгрома патриархом Никоном, мятежных "старообрядцев"...
      День был пасмурный, с ветерком и потому, озеро "насупилось" и неприветливо молчало, додумывая свои тревожные думы о приближающейся, снежной и студёной зиме.
      Под мерный плеск воды набегающей под порывистым, холодным ветром на мелкую, словно сеенную гальку берега, поговорили о прошлом и будущем этих мест.
      Байал - это сокровищница, или иначе. - жемчужина Сибири, уникальное природное образование, в котором вот уже много миллионов лет, храниться для будущего человечества, почти пятая часть всей пресной воды мира. Уровень озера, возвышается на четыреста метров над уровнем мирового океана, а глубина Байкала достигает более полутора километров.
      ... Я помню, своё давнее путешествие на теплоходе "Комсомолец", которрго уже давно "нет в живых"
      Тогда, мы, почти пять дней путешествовали по этому озеру-морю и я, познакомился со многими интересными людьми.
      Были тогда, и разговоры о будущем Байкала, в том числе с доктором географических наук, из Москвы, который со страстью рассказывал о бесценных качествах сибирского озера, как объекта туризма и вместилища уникально чистой, пресной воды, вскоре - по его словам - должного превратиться в материальное богатство, дающее владельцу большие экономические преимущества. Например такие, какими обладают собственники, допустим, больших запасов нефти или газа. О будущем туризме на Байкале он тоже говорил с придыханием...
       С той поры прошло более тридцати лет и предсказания того географа начинают сбываться. Однако, по- прежнему и богатства Байкала и его уникальные географически - туристические свойства не раскрыты, даже наполовину.
      По южному берегу, есть только одна, более или менее приемлемая для автомашин дорога, а северные склоны, начиная от Листвянки, имеют только конные тропы. Да и те прерываются в местах подхода к воде скал, подпирающих Байкальский хребет...
      Я и сам, когда-то, путешествовал по диким места северного побережья и не представляю, когда и как, там можно будет построить дорогу, по которой туристы смогли бы добираться до истоков Лены, или кататься на лыжах, где-нибудь в окрестностях Мыса Покойники...
      Пока я обдумывал свои давние воспоминания, Коля рассказывал мне об истории своей дачи и мы не спешно шли вдоль берега озера, покрытого намытой водой галькой и по низинам, заросшего тальником. Ветер свистел в голых тонких ветках, мрачные тучи медленно ползли по небу... Кругом было грязно, не ухоженно и бесприютно, и с трудом верилось, что когда-нибудь всё может измениться в лучшую сторону. Природа, словно копировала разочарование и равнодушие царящее ныне в умах и в сердцах российских людей...
      Пройдя чуть дальше, по берегу, вышли на полотно железной дороги, прижавшуюся в одном месте вплотную к скалам. От озера, её отделяло пространство метров в двадцать шириной, залитого бетоном берега, о который с лёгким стуком ударялись невысокие, сине - зелёные волны, поднятые пронизывающим ветром с воды.
      ... Возвратившись в домик, растопили печку, и приготовили на электроплитке, обед: заварили китайскую, жиденькую вермишель с острыми приправами, и на второе, пожарили кружочки колбасы с луком. Скромный ужин, запили горячим чаем.
      Коля рассказывал о здешних жителях и соседях, говорил, что соседка, из дома напротив, активная женщина, общественница, стала его "врагом", после того, как они с французами, спилили кедр, стоявший за забором и мешавший электрическому проводу, подвешенному на столбах.
      Такая забота об отдельном дереве, выглядит весьма трогательно, но немного фальшиво, в окружении безбрежной тайги, покрывающей на многие тысячи километров сибирские просторы. Я уже видел участки в тайге, где лесорубы-"браконьеры", не боясь наказания, выпиливали самый отборный лес, и вывозили его пиратскими способами, продавая за большие деньги заграницу...
      Пока ели и пили чай, сумерки вечера, словно подкравшись со стороны неприветливых гор, залили окрестности "чернильной" темнотой, и включив электричество, мы ненадёжно отгородились от постороннего, такого насторожённого и безрадостного мира.
      В это время, в дом вошёл Колин приятель, хозяин внедорожника, заехавший за ним после таёжного пикника, и мой друг, быстро собравшись, крепко пожал мне руку, многозначительно пристально поглядел в глаза, дескать держись, и ушёл - а я остался один, на всю неделю...
      В доме уже стало по настоящему тепло, и раздевшись, оставшись в лёгкой футболке, я подсел к остывающему боку печки и расслабившись, стал читать историю жизни и взглядов Блаженного Августина. Эту книгу, я купил в городе, в надежде прочитать её со вниманием и в сосредоточенном одиночестве...
      В соседнем дворе, по временам взлаивала собака, и в ответ, оттуда же, изредка доносилось повизгивание голодного щенка. Я невольно прислушивался ко всему, что происходило за стенами, привыкая к одиночеству...
       На минуту выйдя во двор, я включил электрическую лампу, висящую над крыльцом, отчего тьма вокруг, вне электрического света, стал ещё гуще и непроглядней.
      Постояв неподвижно, вдыхая и выдыхая прохладный осенний воздух, наполненный горьковатым ароматом палой, подмороженной листвы, настороженно послушал тишину ночи, вернулся в дом и расстелив постель, залез под одеяло, предварительно, погасив свет внутри домика...
      На новом месте , я всегда бываю инстинктивно осторожен и напряжён - опыт одиноких таёжных походов и поездок, остался во мне на всю жизнь...
      ... В полудрёме, из глубин памяти, пришли далёкие воспоминания, о тех временах, когда я семнадцатилетним пареньком, жил около полугода, неподалёку от этого места, чуть дальше на восток по берегу Байкала, на станции Танхой.
      Тогда, я, в трудный юношеский период своей жизни, по знакомству, через друзей отца, устроился на строительство линии электропередач, тянувшейся вдоль озёрного берега, в сторону Улан - Удэ и Читы.
      ... Жили там и тогда, вдвоём с приятелем, на квартире, у бывшего танкиста, в сельском доме, где на окнах стояли герани, а наша половина, от хозяйской, была отделена дощатой перегородкой...
       Ещё, очень явственно вспомнилась история первой мимолетной влюблённости в женщину, которая была старше меня на пятнадцать лет и которая жила в станционном бараке с маленьким ребёнком и ворчливой старухой-матерью. Тогда ведь все люди старше сорока были для меня пожилыми людьми...
      ... Работали в тайге, уезжая из посёлка на машине, с раннего утра, до тёмного вечера. Но бывали ведь и воскресенья, в которые, я, лёжа на своей раскладушке читал книги, или шёл обедать в станционный буфет, где готовили замечательные фирменные борщи и котлеты с подливкой и на гарнир предлагали картофельное пюре.
      Однажды возвращаясь из буфета, уже после обеда, я увидел во дворе одного из домов, молодую, привлекательную женщину, которая неумело рубила дрова... Не раздумывая, перескочив низкую ограду и подойдя, я напросился помогать ей. Нарубив кучу дров, я пошёл домой, но в следующее воскресенье, снова застал её за этим занятием и снова помог ей.
      Естественно, за работой познакомились, и она оказалась, симпатичной и весёлой вдовой, с ребёнком - дочкой лет четырёх. Жила они с матерью, в бараке, в железнодорожных квартирах, и работала кассиром в билетных кассах железной дороги...
      Была весна и чистые синие, искрящиеся холодным снегом, солнечные дни, сменялись длинными сумерками, когда оттаявшие за день лужи, начинали покрываться ледовой прозрачной плёнкой...
      Мне было семнадцать лет и я был невинен, как ягнёнок и женщины для меня были существами другой биологической породы...
      ... Мы стали, встречаться и моя знакомая, отбиваясь от моих объятий, хихикала, краснела, оглядывалась и пугала меня своей матерью. Я же, понимал её смущение, как простое кокетство и безнадежно настаивал на своём...
      Мы пару раз прогулялись по полотну железной дороги, поглядывая по сторонам и о чём-то весело разговаривая. Моя новая знакомая, наверное чуть подсмеивалась над моей молодостью и наивностью. Но в глубине души, ей было приятно и моё присутствие и мои неумелые ухаживания...
      В посёлке все обо всех знали, и потому, вскоре случился инцидент, который положил конец моему влюблению.
      ... Однажды, идя по улице, неподалёку от своего дома, я встретил малознакомого мне монтажника, который тоже работал, так же как и я в механизированной колонне, строившей ЛЭП.
      Он, подойдя ко мне, остановился и тыча рукой мне в грудь, стал меня пугать и потребовал, чтобы я перестал встречаться, с Машей, - так звали эту женщину. Я, не понимая чего он от меня хочет, старался от него отделаться, а он становился всё грубее, стал хватать меня "за грудки", что и увидел в окно дома, мой хозяин, бывший танкист. Позже выяснилось, что он был контужен в войну и подвержен психическим припадкам, как тогда говорили.
       И вот мой хозяин, вдруг выскакивает из нашей калитки с топором в руках и угрожающе размахивая им, гонится за неудачным ревнивцем - соперником, загоняет его в в соседскую ограду, и так как бежать дальше было некуда, этот храбрец, упал на землю, пополз и стал прятать голову под поленницу дров. Мой хозяин навалился на него с топором, и я едва оттянул его от обезумевшего от страха, "соперника"...
       Надо сказать, что в мехколонне, работало много мужиков, которые или сидели до того, или собирались вскоре сесть. Я видел несколько свирепых, по зэковски, драк, с ножами, металлическими прутьями и кровью и потому, меня психованность моего домохозяина, как и топор в его руках, не удивила...
      Как бы то ни было - "ревнивец", был страшно напуган и явно отказался от своей ревнивой мести мне...
      Но как всегда в небольших поселениях, весть о драке разнеслась по посёлку, и на меня стали смотреть как на ловеласа, а Маша наотрез отказалась со мной встречаться.
      Я не очень переживал об этом, потому что, честно говоря, не видел и не понимал главной причины наших встреч. Возможно мой соперник, хотел на ней жениться, а я из любопытства позволил себе "влюбиться", и будучи юношей стеснительным и романтическим, ожидал каких-то встречных шагов от невольной моей пассии.
      Вскоре и командировка закончилась, и мехколонна переехала в другой, далёкий посёлок...
      ... Прошло более сорока лет со времени той командировки, однако с той поры, я запомнил эти тревожно дикие горы, необъятную тайгу и неистовое зимнее солнце, отражающееся от безукоризненно белого, сыпучего, промороженного снега.
      Вспоминал я, и безумные, пьяные поездки нашей бригады монтажников, по только что замёрзшему Байкалу, когда лёд трескался под тяжёлым грузовиком и вода из трещины, бежала с шипением вслед нашей машине...
       Было начало января и громады водных объёмов озера, медленно остывая, начинали сверху схватываться первым ледком, несмотря на то, что зима давно властвовала над тайгой и горными вершинами и морозы, особенно утром, доходили до минус двадцати - тридцати градусов...
      За день до этого водно-ледяного приключения, бригада, после получки, прихватив с собой в машину ящик водки, оставив меня дома, укатила гулять на "просеку" - так называли место, где в тайге, мы собирали на расчищенной площадке железные опоры, будущей линии электропередач, скрепляя металлические уголки, на болты. Потом уже, собранные тридцатиметровой длинны ажурные громады, лежащие на бревнах-подкладках, с помощью тракторов поднимали вертикально, закрепив четыре "ноги" - опоры, за бетонные "башмаки", врытые в землю.
      ... В тот день, возвращались мои соработники в посёлок, поздно вечером, по льду Байкала, и за рулём, вместо шофёра, валявшегося "вдрызг" пьяным в кузове, сидел тоже пьяный, но могущий держать руль в руках, "волонтёр - любитель"...
      Назавтра, когда утром, мы ехали по своему вчерашнему следу на заснеженном льду озера, то все, откинув полог брезентового покрытия кузова, с замиранием сердца, ждали столпившись, что машина вот - вот провалиться в трещину. К счастью этого не случилось, но в тот же день, всем машинам мехколонны запретили ездить по Байкалу...
      
      ... Под эти воспоминания, я незаметно заснул, и через несколько часов утомительного сна, посередине длинной осенней ночи, неожиданно проснувшись, уже не мог заставить себя спать, - поднялся, оделся и растопив печку, налив себе чаю, стал просматривать книги и журналы из местной "библиотеки".
      За окнами, наступила полуночная тишина, которая была так непривычна, что я, невольно стал чего-то опасаться.
      Стараясь доказать себе, что бояться нечего, я вышел на улицу, ощутив на лице изморось мокрого тумана- погода портилась. Невольно вглядываясь и вслушиваясь, как мне казалось, в замершую, напряжённую тишину, я инстинктивно ожидал каких-то неприятностей.
      Я понимал, что моя нервозность была обусловлена переменой обыденной жизни в городе, в окружении тысяч и тысяч людей, на жизнь одинокую и потому, непривычную и кажется опасную. Однако от этого знания было не легче.
      Я уговаривал себя расслабиться, и воспринимать внутреннее беспокойство, как обычную реакцию на перемену обстоятельств и места жительства...
       Войдя в дом, зевая, я сел около печки, прислонившись к горячему её боку, и вновь пытался читать жизнеописание Блаженного Августина. Согревшись и успокоившись, стал постепенно сосредотачиваться на прочитанном.
      Конечно, мне была чужда экзальтированная наивность этого латинского святого, но его призывы жить по доброму, и "делать больше добра, чтобы в мире стало меньше зла", я вполне разделял, хотя понимал, что обычно, в реальной жизни всё упирается в строгость определения, - что такое добро, а что такое зло...
      Совсем недавно, я узнал, что Блаженный Августин, не возражал против сжигания еретиков заживо, потому что римские законы, таким образом наказывали фальшивомонетчиков. Ведь еретики, это сторонники фальшивой веры - "логично" рассуждал Августин...
      ... Наконец, я устал настолько, что лёг на постель не раздеваясь и заснул почти сразу, а проснулся уже только на рассвете, когда все ночные беспокойства отступают и даже кажутся смешными...
       В доме было прохладно, и раздевшись, я залез под одеяло и уснул, без сновидений до солнцевосхода...
      В очередной раз проснулся уже около десяти часов утра.
      Глянув в окошко, определил, что погода испортилась - по небу бродили низкие тучи и холодный ветер, шумел в вершинах соседних с садоводством, сосняков.
      Помывшись на улице холодной водой, я до суха протёрся полотенцем, а потом, включив электроплитку, стал жарить на сковороде телячью колбасу, нарезанную ломтиками с луком. Аппетитный запах распространился по дому, и вскипятив чай, я приступил к еде, обдумывая что делать дальше - идти ли на Байкал, или попробовать всё - таки сходить в тайгу, вдоль берега речки, берущей своё начало километрах в тридцати от озера, в вершинных ущельях хребта Хамар - Дабан...
      Пока собирался, приготовляя обеденный перекус, из низких туч, посыпалась мелкая снежная крупа и я, решил, что в такую погоду, лучше пойти в тайгу, - у озера, будет холодно и неуютно...
      Закинув за спину свой рваный рюкзак с тёплой курткой и обедом внутри, вышел наконец из дома, понюхал холодный ветер, непривычно пахнущий мороженным и по знакомой уже дороге, направился в сторону речки.
      Выйдя на шоссе, пройдя чуть вперёд, перешёл высокий мост над белопенной рекой, и свернул на грунтовую дорогу, с заросшей подсохшей травой, колеёй.
      Вдоль неё, росли черёмуховые кусты, и я найдя несколько подмороженных за ночь чёрных ягод, съел их с большим удовольствием.
      Пройдя так до первой развилке, я начал трудный подъём на крутой склон, заросший молодым кедрачом, вперемешку с лиственными деревьями. На ломкую, сухую траву, насыпало уже тонкий слой снежной крупы, и я, старался идти аккуратней, не поскальзываясь. В одном месте из кустов рябины, слетел "хлопоча" крыльями, рябчик, и я увидел, как он серой тенью, планируя, скользнул вниз, в соседнюю чащу.
      Вскоре дорога закончилась, и я понял, что она была проложена, давно, когда здесь велись лесозаготовки. Таких дорог, без начала и конца, довольно много осталось с тех времён, по всем необъятным просторам прибайкальской тайги...
      Дальше пошла уже довольно торная тропа, и так как снег продолжался с перерывами уже несколько дней, то на снежной, тонкой пока пелене, стали встречаться следы зверей и зверюшек.
      Вначале я увидел прыжки белочки, перебегавшей с одной кедринки на другую, а поднявшись чуть ближе к горному гребню, различил, следы крупного соболя, который мог здесь охотиться за этой белочкой...
       Тропа, постепенно выполаживаясь, петляя среди валежин и кедровых зарослей, наконец, привела меня на гребень склона.
      Вид открывался на две стороны, в том числе и на следующую падь, с крутыми склонами, заросшую хвойными деревьями, вперемежку с берёзами.
      Внизу, в глубине пади, росли густые кустарники и высокая, плотно стоящая трава, идти по которой, было трудно даже на плоском месте.
      Обернувшись, позади, я увидел широкую долину речки Безымянки, зелёно - хвойные кедрачи в углублениях распадков спускающихся с гребня, а на противоположной стороне, на югах, стояли осиново-берёзовые рощи, частые, даже и на крутых склонах.
      "В этой тайге - подумал я, - лучше ходить по долине реки, или по большим её притокам".
       Наглядевшись на окрестную тайгу, я начал зигзагами пробираться по гребню, который тоже зарос деревьями, а густая трава, ещё не прибитая большими снегами и морозами, прятала в своих зарослях упавшие валежины и толстые ветки, которые своими сухими сучьями часто цеплялись за ноги и за одежду.
      Идти так, было тяжело и я решил спуститься к речке, и попробовать подниматься вверх, по речной долине.
      Следуя этому плану, не торопясь, постоянно останавливаясь и озираясь, спустился в один из поперечных распадков, заросших молодым, прозрачным осинником, по которому петляла зверовая тропа. Я, даже рассмотрел, кое - где на земле, следочки копыт, не-то молодых оленей, не-то косуль.
       В одном месте, в тени от купы густых кедров, лежал нерастаявший предыдущий снег и в нем, я неожиданно различил, увидел ржавую проволочную петлю, привязанную одним концом, за один из осиновых деревцев, растущего рядом с тропой.
      "Ага, - подумал я - браконьеры и здесь промышляют и наверное выставили петлю ещё осенью, а потом, как водиться, проверив её раз и найдя пустой, так тут и бросили, уже не заботясь о будущих жертвах этой петли.
      Так, к сожалению, довольно часто, сегодня, в ближних к селению тайгах, случается.
      Псевдо охотники, расставят петли на тропах, а потом либо запьют горькую, либо им просто лень их проверять. Если зверь попадётся, он в этой петле гибнет, а потом его растаскивают хищники и расклёвывают вороны.
      Во многом, из-за этого, сегодня в самых звериных местах сибирских лесов, редко можно заметить следы, тем паче увидеть оленя или косулю...
      Браконьеры, такими варварскими способами губят зверя, за просто так. Раньше, таких горе охотников характеризовали присловьем: - "Ни себе, ни людям..."
      Тропа, по которой я шёл, была явно звериная, потому что слишком крутая для людей, и, цепляясь за стволы осинок, спускаться приходилось осторожно...
      И всё-таки, я упал несколько раз, правда не больно, поскользнувшись на опавшей листве...
      Потом, я услышал впереди шум воды и понял, что из соседней пади, течёт речка, достаточно многоводная.
      Спустившись, к воде, не спеша обследовал несколько кустов черёмухи и найдя ягоды, стоял и объедал их, слушая и приглядываясь к окружающей тайге. Снег уже давно закончился и в прорывы туч проглянуло солнце. У речки было влажно и вода спрыгивая с уступов, крутила в омутах медленными кругами, последнюю опавшую листву. В этом месте, пахло влажной травой и кедровой смолой - на противоположном берегу, стоял густой молодой кедрач.
      Я, набрав в речке воды, в пластиковую бутылку отошёл от заросшего лозняком, берега, чуть в горку, выбрал сухое место и удобно устроившись, стал есть свой обед, запивая бутерброды с колбасой, водой из речки...
      ... День постепенно клонился к вечеру и закончив с едой, я начал спускаться дальше вниз, вдоль русла речки, иногда, с трудом переходя влажные места, заросшие зелёной густой травкой.
      Влажная топкая земля чавкала под сапогами, оставляя глубокие следы в раскисшем грязном травянистом грунте.
      В какой - то момент, русло речки впереди, так заросшее кустами и заваленное валежником, что показалось непроходим и я, обходя чащобу, чуть поднялся на крутой склон найдя выше параллельную тропинку.
      Затем, осторожно шагая по склону, поглядывая с высоты. на окружающие заросли осины, вдруг вышел на дорожную колею, начинавшуюся на круглой, луговой полянке. Кое - где, здесь, из под сухих листьев проглядывала зелёная травка, которая, так и уходит под первый, большой снег...
       Чуть позже, я вышел на развилку, где небольшая речка - приток впадала в Безымянку и где, по берегу реки, уже шла проезжая, грунтовая дорога.
      Там, какое то время, постоял, прикидывая, куда пойти, или уже отправляться домой. Но потом всё - таки решил, что на первый день, этого похода по окрестностям вполне достаточно. Таким образом выбрав безопасное продолжение похода, я повернул направо, в сторону Байкала и садоводства...
      ... Уже идя по дороге, в одном месте, разглядел следы оленьих копыт, и подумал, что раз здесь ходят матки - следок был небольшим, - значит где - то здесь должны быть и олени - быки.
      Осень, несмотря на первые небольшие снега, ещё продолжалась, и я предположил, что в этой речной долине, могут на зорях реветь олени - изюбри...
      Через полчаса, выйдя к асфальтированному шоссе, перешёл его и привычно уже, вошёл в садоводство, без труда найдя свой дом, в череде похожих строений.
      На садоводствах, по всей холодной Сибири, в это время уже почти не бывает дачников и потому, дома стоят тихие и насторожённые, словно осиротевшие до следующего лета...
      В моём доме было прохладно и я, тотчас же растопил печку и стал готовить ужин.
      Поставив на плиту в кастрюльке рис, я открыл рыбные консервы и решил устроить себе "японский" ужин.
      "Попутно" начал читать книгу о волках в Заполярье.
      И тут, вспомнил, как мой знакомый Трофим Викторов, рассказывал мне, о годах проведённых в охотничьем зимовье, в тундре, где он разъезжал на мотонартах по своему охотничьему участку.
      К некоторым из его рассказов, я относился скептически, однако знал, что такие "чудеса" вполне могли там быть.
      Север, тундра и бескрайняя тайга хранят ещё много удивительных тайн и историй. Часто их просто некому рассказывать и слушать - так не любопытны и равнодушны стали горожане...
       Трофим божась, говорил мне, что однажды, на подкормке для песцов, неподалёку от его базового зимовья, в тундре, в капкан, попался волк гигантских размеров, весом около ста килограммов...
      - Это был редкий экземпляр, даже для тундры - рассказывал Трофим, когда мы сидели с ним в кафе после его очередного приезда с Севера, и пили пиво.
      - Шкуру я выделал, а потом продал какому - то любителю редкостных трофеев, за приличные деньги...
      Уже изрядно напившись, он рассказывал , как к нему, к избушке, приходил медведь, учуявший запах добытого и привезённого из тундры северного оленя. Туша этого зверя лежала метрах в двадцати от зимовья.
      И когда я вышел из домика - рассказывал Трофим, покуривая очередную папиросу, -
      медведь, пугая меня, поднялся на дыбы, до этого скрываясь за лежащим мёртвым оленем и выгрызая у него мороженные внутренности.
      - Появление хищника было таким неожиданным, что я оторопел и некоторое время стоял неподвижно, нашаривая правой рукой винтовку за спиной, не отрывая глаз, от всплышего на дыбы, медведя...
      Мне просто повезло, и карабин был привычно заряжен. Навскидку, я выстрелил первый раз и медведь рявкнул получил первую пулю в бок. Потом он упал и всё время пытался подняться на лапы, чтобы броситься, прыгнуть, подползти в мою сторону, ко мне!
      Тут уж я выпустил в него несколько пуль из магазина, пока агрессивный зверюга не перестал шевелиться...
       Разделав зверя, я увидел, что моя первая пуля попал медведю в отросток позвоночника и
      привела к параличу конечностей...
      - Вообще - то мне повезло - закончил свой рассказ Трофим...
      - Ведь мог бы промазать или ударить по мякоти... Тогда, неизвестно чем бы этот эпизод в моей жизни закончился...
      
      ... В книге, "Волки Путорана", которую я начал читать, здесь, на Байкале, была рассказана история счастливого заселения в тундру и совместной жизни там, двух молодых выпускников охотоведов - мужа с женой.
      Я очень люблю эти описания тревог и трудностей одиноких зимовок, может быть потому, что сам некоторое время жил в глухой тайге, в домике, на севере Бурятии.
      Те годы, я вспоминаю с грустью и удовлетворением, несмотря на то, что бывали и трудные дни и даже трудные месяцы...
      Однако нередко, при воспоминаниях о том времени, в памяти всплывает лирические эпизоды: деревянный домик окружённый листвинничником и молодым кедрачём, весенние длинные тихие дни, когда в одиночестве кажется, что в мире, уже до скончания века, ничего не измениться...
      В моих воспоминаниях, горная речка, заполненная водой от тающих горных снежников, мерно шумела в тридцати шагах от крыльца таёжной избушки и это было настолько привычно, что я переставал замечать этот бодрый плеск водных струй, прыгающих с камня на камень, с вечным упорством неостановимой водной стихии...
      ... Читая, я невольно завидовал свободной жизни героев в необъятной безлюдной тундре, и начал обдумывать варианты и возможности для себя, провести вот так, в одиночестве, год или два в тайге, в зимовье, только в обществе охотничьих собак. Захотелось заново пережить молодое чувство счастья единения с природой, в "пустыне", где тебя не касается суета и несвобода человеческой рутинной жизни.
      ... Последние годы, я всё чаще задумываюсь о приближающейся бесцельной старости и потребности отделиться от мира планов и достижений, погрузиться наконец в мир сочувственного наблюдения, "со стороны", за процессом многообразной и насыщенной жизни природы, вокруг и в нас самих...
      Вдруг, с неприязнью вспомнил алчную, соревновательную, иногда зло напористую "толкотню" людей в городах, где собственно человеческое, то что в нас является отблеском божественного начала, наглухо отделено от вечности природы, закрыто "суетой" каждодневной, бессмысленной спешки что-то иметь и видеть...
      Церковь, стоит среди этого моря торопливой пошлости и животности, небольшими островками, окружёнными океаном эгоистического неверия.
      "Лишь оставаясь один на один с природой - думал я - человек способен осознать свое особенное положение в мире, понять или просто прочувствовать свою ответственность перед всем подлинно живым, вокруг и внутри нас..."
      ... Здесь, на Байкале, я тоже начал постепенно привыкать к одиночеству, и после ужина, помыв посуду, ложусь на кровать и читаю. Изредка, издалека, слышу шум проходящего по железной дороге поезда, а потом, встревоженный лай собаки из соседнего двора. Погода по прежнему облачная и с неба, по временам сыплет снежная крупа, которая тут же тает, на неостывшей ещё земле.
       В избушке стало тепло и потому, в довольстве долго лежу и читаю. Изредка, выхожу на улицу и издалека, слышу шум речки Безымянной, и прикидываю, что завтра, тоже будет пасмурная погода, а ночью возможен небольшой снег. Обычно перед непогодой, шум воды слышен очень далеко и отчётливо...
      Войдя в дом, вновь ложусь и читаю.
      Но временами, моё внимание отвлекается от книжного текста и я начинаю думать, что в очередной раз ритм моей жизни резко сменился и чувство непривычного одиночества, постепенно сменяется чувством благодарности, к Тому, кто создал этот разнообразный мир, где преодоление опасности, несправедливости и даже предательства, сменяются душевным покоем, и удовлетворённостью.
      ... Я отвлёкся, на несколько минут помолился, стараясь почти вслух внятно и раздельно произносить: "Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, спаси и помилуй мя..." и проговорив, прочувствовав это несколько раз, расслабился и вспомнил, ощущение покоя и радости появившееся в душе, в конце моей сегодняшней прогулки по тайге. Открытое пространство лесной дороги, покрытое, ковром опавших листьев, коричнево - палевого оттенка... Крутые лесистые склоны, справа и слева на которых ближе к гребням, на прогалинах лежит белыми пятнами не стаявший снег... Такая простая, и вместе с тем такая замечательная своим красочным эстетическим наполнением, картина!
      ... А здесь, вечером, ещё по свету, из окна затянутого кружевными тюлевыми занавесками, видны жёлтые и коричневые листья на рябине, стоящей в огороде. Особенно привлекают внимание ярко - алые ягоды, собранные в симметричную гроздь. Справа, и чуть дальше во дворе, виден синий треугольник крыши над колодцем, с замечательно вкусной и холодной водой...
      Ещё дальше, видны несколько домиков, разбросанных среди участков земли, ухоженных садоводами. Они выращивают здесь садовую клубнику, а домики используют, как временное жильё, на протяжении короткого сибирского лета...
      ... Слева, за садоводством и железной дорогой, которую здесь проложили ещё при царе, лежит озеро Байкал, с хорошо видимым, дальним гористым берегом, желтеющим по глубоким падям лиственничной подмороженной хвоей, где по крутым склонам, щетинятся берёзово - осиновые, уже голые, продрогшие рощи.
       Озёрная вода, покоится здесь нерукотворным громадным бассейном, и в этом бассейне, страшно сказать - сосредоточена почти четверть всей пресной воды огромного мира...
       В этот момент, я незаметно задремал, а проснулся уже глубокой ночью, вышел на минутку во двор, постоял, послушал сонную тишину притихшего леса, окружающего садоводство и возвратился в натопленный домик. Потом, погасил свет и лёг, уже раздевшись, под одеяло...
      Поворочавшись, найдя удобное положение, вспомнил сегодняшний поход, вкус подмороженной черёмухи и незаметно уснул, уже до утра...
      Назавтра, повалявшись в тёплой постели подольше, я не торопясь встал, помылся на улице ледяной водой, поел и отправился в сторону Байкала, поглядывая на низкое, покрытое бегучими тучами, небо, надеясь на скорое улучшение погоды.
      Долго бродил вдоль берега, рассматривая величавую панораму озера - моря раскинувшегося впереди и справа, на сотни километров...
      К обеду, ветер угнал тучи в дальний конец озера и на синем небе появилось долгожданное солнце.
      Во второй половине яркого, солнечного дня вышел на открытое место и устроившись поудобнее на выброшенной штормом коряжине, расслабился и погрузился в созерцание.
      Солнце тихо светило из-за спины. С бледно - голубого, прохладного и высокого неба, его лучи чуть грели мои плечи и спину. Хребты окружающие речку Безымянную, со стороны солнца, при взгляде на них, были чуть видны размытым ломанным силуэтом, и казалось солнечный туман поднимался из складок горного рельефа...
      А впереди и передо мной, прозрачная вода, раскинувшегося вдаль, водной плоскостью озера на многие сотни километров, в двух шагах от моих ног, мерно и непрерывно набегала на галечный берег и шумела пенными гребешками, чуть подгоняемая боковым ветерком.
      Перистые, лёгкие облачка в высоком небе, почем-то тянулись в обратную сторону, и я многозначительно подумал, что наверху, всё всегда немножко иначе, чем на земле...
      Противоположный северный берег озера, был освещён прямыми солнечными лучами, и потому, казался отчётливей и ближе, чем обычно. Складки серых гор, кое-где обрывались к воде крутыми скальными, складчатыми склонами и уходя в открытую перспективу, незаметно, растворялись где-то далеко справа, в лёгкой туманной дымке...
      Вдруг, откуда - то слева, прилетела белая, лёгкая чайка. Другая, белой точкой качалась на тёмно - синих студёных волнах, далеко от берега. Ветер был не сильный, но пронзительно холодный и потому, я прятал руки в рукава куртки, пытаясь хотя бы на время согреть озябшие пальцы.
      Несмотря на холод, уходить с берега не хотелось и я ,почти неподвижно сидел опустив плечи и сосредоточив взгляд на дальнем берегу...
      Время текло незаметно, и я словно, загипнотизированный видом необъятных открытых пространств, спокойно думал о своей жизни, о том, что скоро надо будет возвращаться заграницу, где меня ждёт семья и привычный налаженный годами уют небольшой квартирки в центе большого европейского города...
      ... Солнце из зенита, медленно начало спуск к западу, и всматриваясь в противоположный берег, я вспомнил, как несколько десятилетий назад, ходил там, по Круго - Байкальской железной дороге, путешествуя пешком от Култука, то есть от южной оконечности озера, до порта Байкал, прибрежного посёлка на месте вытекания из озера, большой сибирской реки Ангары...
      Я прошёл этот маршрут несколько раз, и в одиночку и с друзьями. А однажды с детьми - моим восьмилетним сыном и его десятилетним двоюродным братом. Путешествие наше продолжалось пять дней и ночей и мы успели посмотреть все красивые тоннели и дамбы, стальные виадуки, и мосты, через прозрачно-холодные быстрые речки и ручьи...
       Ночевали мы в палатке, на берегах встреченных ручейков. Вечерами, жгли костёр готовили себе кашу с тушёнкой и слушали тихий шёпот, набегавших на каменистый берег, невысоких сонных волн...
      Несколько раз, мы поднимались по крутым распадкам на опасно высокие и обрывистые скалы, торчащие в верхней части склонов, и оттуда, вид на спокойное озеро открывался удивительный!
      Была ранняя осень и кедровые шишки на невысоких кедрах, растущих на краю обрывов, торчали из зелёно - хвойных веток и их вершинок, соблазняя дотянуться и сорвать их.
      Орехи, внутри тяжёлых и смолистых, тёмно- фиолетовых, почти черных шишек, ещё не созрели, и вместо маслянистых орешков, внутри серых, почти прозрачных скорлупок, виднелись белые зёрнышки, напоминающие по вкусу молочную плёнку на кипячёном молоке...
      Тогда, добравшись до порта Байкал, мы, на пароме переправились на другой берег Ангары, полюбовались на вершину Шаман - камня, торчащего неприметным валуном из воды, всего на метр в высоту, но перегораживающего исток большой реки, почти на всём её течение. А после, сели на рейсовый автобус и вернулись по асфальтовой дороге в город...
      ... Но были и другие. Уже нежные воспоминания.
      Однажды, я приехал на то приметное место, на другом берегу Байкала, находящееся как раз напротив Мангатуя и садоводства, на один день, с молодой, красивой девушкой - высокой стройной, с синими большими глазами и белозубой улыбкой. Она была моложе меня лет на пятнадцать и потому, я старался не обидеть её нечаянным неловким взглядом или действием.
      В тот жаркий день, мы, отыскав укромную бухточку, раздевшись, купались в ледяной байкальской воде, а потом загорали лёжа рядом. После, лазили по прибрежным скалам, устав, устроили обед, поев заготовленных бутербродов и долго сидели расслабившись, друг против друга, разговаривали и пили чай из закопчённого котелка...
      В конце дня, уже на обратном пути к станции, нас на зелёной полянке, застал короткий, но сильный дождик, и мы пережидая его, стояли под одним зонтиком, почти обнявшись и я, заглядывая в её синие смеющиеся глаза, словно заглядывал в своё будущее...
      "Как же давно это было?! - грустью вопрошал я, и отвечал беззвучно: - Это было тогда, когда ты ещё был совсем молодым!
      ... Горы на северной стороне Байкала, постепенно покрывались тёмными морщинами боковых теней, и я глянув в последний раз на это прохладное великолепие, отправился к себе в дом. Ветер по - прежнему тянул справа, сосновые и кедровые хвойные шапки на деревьях вокруг садоводства непрестанно шумели, помогая мне сосредоточиться и вспомнить детали далёкого и потому немного грустного прошлого...
      Следующим утром поднялся пораньше, вскипятил чай и позавтракал, поглядывая в окно. Погода была сумрачной, но ни дождя, ни снега не было. И я, собрав немного еды для обеденного перекуса, отправился вновь, в приречную тайгу...
       Перейдя автомобильный мост, свернул на дорогу и в первой же мокрой мочажине увидел следы оленя и оленухи, наверное прошедших тут под утро, или даже на рассвете - следы были совсем свежие.
       Пройдя вдоль речки, до того места, где вчера свернул с дороги, я пошёл дальше, пока не упёрся в неширокий ручей, текущий в овражке.
      Дорога сама собой закончилась здесь и превратилась в торную тропу, по которой я и проследовал далее. Слева, на взгорке, стоял зелёной стеной кедрач, и прямо на берегу, на другой стороне ручья, впадавшего с востока в Безымянку, на небольшой полянке, стоял балаган, сооружённый орешниками, которые совсем недавно, здесь заготавливали кедровый орех. Рядом виднелось большое, чёрное кострище, и в двух шагах, навес, плотно прикрытый сверху, кедровыми и берёзовыми ветками...
       Я не стал задерживаться здесь и прошёл дальше, вверх по течению речки.
      В одном месте, там, где Безымянка, летом, в большие дожди, затапливает пойму, подходя прямо к скалистому обрывистому берегу, увидел короткую песчаную косу, на которой отпечатались свежие оленьи следы. Видимо звери приходили сюда пить, потому что прямо под скалой, было глубокое озерцо прозрачно чистой воды, отражающее в своей блестящей поверхности, тёмные морщины каменной громады, причудливо нависающей над водой.
      Продолжая свой путь, вышел на открытое пространство, где река, делая изгиб, текла почти спокойно, под невысоким берегом, заросшем ивняком и высокой травой. Здесь в чаще, нашёл становище рыбаков, устроенной в низине, под навесом из ивовых густых кустов.
      Спустившись по тропинке к реке, я набрал воды в пластиковую бутылку, возвратился к становищу и на прогоревшем кострище, развёл маленький костерок, разогрел на огне свои бутерброды, и пообедал, запивая еду холодной водой - котелка у меня с собой не было...
       После обеда, пошёл дальше, вверх по течению, но вскоре, река свернув круто влево, отрезала мне путь по долинке русла, и пришлось подниматься в крутой подъём, по чаще.
      Вокруг все так заросло, так много было на моём пути мёртвых древесных стволов, лежащих вершинами в разные стороны, что я с трудом, преодолевая эти завалы, спустился в подобие глубокого крутого оврага, и пройдя ещё чуть в гору, убедился, что дальше, тут, мне уже не пробиться...
       Пришлось разворачиваться, и стараясь не терять набранную высоту, двигаться уже в обратном направлении, вдоль склона. На мою удачу, бурелом скоро закончился и я вошёл в кедрач, который затенил весь лес зелёном шатром своей хвои. В нём, как в громадной тёмной комнате, изредка слышался протяжный и сварливый крик кедровки и я попытался проникнуть в эту "комнату", войдя под зелёный полог лёгкой пушистой хвои...
      Оказалось, что впереди, меня ожидали новые испытания...
      Я увидел действительно нечто мистическое - лес, которого не касалась рука человека!
      Гигантские поваленный бурей кедры, лежали в зарослях высохшего папоротника, перегородив лес своими толстыми и длинными стволами, раскинув вершины во все стороны, и сверху, эти стволы, были в большинстве, покрыты толстым и мягким слоем мха, из которого вырастал частый зелёный брусничник. Идти через этот замшелый разно уровневый бурелом, было очень трудно. К тому же, со склона, в этом месте спускались несколько глубоких оврагов, заваленных упавшими деревьями и деревцами вдоль и поперек...
      Я с трудом выбрался из этой страшной чащи, и идя краем долины, наконец вышел к молодым, чистым кедрачам, на высоком светлом взлобке...
      Неожиданно, я увидел, что к одному из кедров, был прислонен "колот", и решил несколько раз ударить по стволу, в надежде сбить оставшиеся от "орешников - добытчиков", кедровые шишки.
      Однако усилия мои пропали зря. Ни одной шишки не сорвалось сверху и в конце концов, оставив "колот" на прежнем месте, я двинулся дальше, и незаметно, вышел на торную тропу, которая поднималась на вершину, гребня.
      Появившееся к тому времени среди туч солнце, уже садилось и я подумал, что может быть отсюда, с высокого чистого места, я могу голосом потрубить подражая оленям, и может быть, мне отзовутся из окрестностей, гонные изюбри - быки...
      ... Я постоял на краю лесного склона, рассматривая открывающиеся панорамы, широко и в глубину длящиеся таёжные необъятные пейзажи окрестностей, потом продышался, очищая лёгкие и заревел - затрубил, сначала сбиваясь и фальшивя, как это всегда бывает в отсутствии тренировки.
      Тайга, на мой неряшливый рёв, ответила насторожённым молчанием.
       Послушав эту тишину, я ещё несколько раз проревел, и не получая ответа, заскучал, решил, что гонных оленей в округе нет...
       Подождав ещё какое - то время, я вышел на тропинку, и стал спускаться к ручью, бегущему в соседнем распадке, по крутому, заболоченному оврагу...
       В половине склона, я нашёл ещё один балаган орешников, в котором они, похоже жили совсем недавно. Кострище с удобным таганом, чернело мокрыми угольками, и вокруг были расставлены пиленные чурочки, служившие добытчикам, вместо стульев...
      ... Однажды, в былые годы, и я пробовал заготовлять кедровые орехи, и не так уж далеко от этих мест, в тайге, в нескольких километрах от Тункинского тракта.
      Тогда, мы с моим другом, жили в зимовье около недели и "набили", как говорят в Сибири, по мешку, пяти вёдерному, кедровых орешков.
      Это было замечательное приключение и тяжёлая работа, посреди спелого и плодоносного кедрача, на вершинках которого, среди пучков зелёной хвои, светились коричнево - медовым цветом "созвездия" спелых, уже подсохших, шишек...
      Помню, что как все "заготовители", работали мы с утра до вечера, радуясь хорошему урожаю и хорошей погоде. На склонах холмов уже лежал первый снежок, и это нам помогало находить, слетевшие с веток, после ударов "колотом", и лежащие, как на белой, снежной скатерти, шишки. Ночевали мы в хорошем зимовье, с опрятной, тёплой печкой...
      Одно было плохо, - по ночам изо всех щелей этого лесного домика, вылезали мыши, проникающие в него из округи. Они начинали бегать и шуршать, иногда прямо по нашим телам, и даже лицам.
      Поэтому, я всю ночь беспокоился, не высыпался, и потому, был рад, когда мы наконец покинули, в общем то замечательную, "таёжку".
      И последним испытанием в этой "эпопее", были труднейшие пять километров до тракта, под гору, по зарослям ягодника и мха, которые мы преодолели с сорокакилограммовыми рюкзаками за спиной, с нашей бесценной, таёжной "добычей"...
      
      ... Уже без надежды, я в последний раз остановился и проревел, грозно и отчаянно...
      И вдруг, с другого берега речки, мне ответил олень-бык, хриплым, словно простуженным басом. И тут же, неподалёку, уже с моей стороны реки, тонко и пронзительно отозвался его молодой соперник... Я замер, и прислушался до звона в ушах...
      Старый бык глухо рычал, не растягивая песню, зато молодой почти визгливо и нервно-раздражённо выводил свою мелодию: - И - и - и, заканчивая гневливым: И -и - ах - ах...
      Постояв некоторое время на месте, я почти бегом спустился по тропинке, к ручью и на какое-то время затаился за валежиной, ожидая продолжения "диалога", который сам и спровоцировал.
      Я конечно не надеялся на то, что увижу быков, однако, уходить из тайги не торопился...
      Солнце, спускаясь, неспешно приближалось к вершинам холмов, окружающим долину реки с запада, когда, вдруг, в прохладной тишине, начинающихся сумерек, я услышал стук рогов и громкое сопение, со стороны речки.
      Я ещё ниже пригнулся за валежиной, и тут оба изюбря, вдруг заревели, совсем близко, и у меня от восторга и ужаса, по спине пробежали мурашки. Звери были так близко, что я расслышал в их голосах металлические нотки, в том клокочущем рыканье, которое издают их напряжённые и опухшие от неудовлетворённого сладострастия, глотки...
      ... Наконец, я увидел, как с разных сторон, из кустов ольхи, навстречу друг другу, на расстоянии нескольких десятков метров, выскочили на рысях два коричневых, почти шоколадного цвета быка. Тот, у которого бас, - был намного крупнее молодого, но тоже справного быка.
      Увидев друг друга, а слышали они противника уже за многие сотни метров, олени ощетинившись ставшей дыбом на их разгорячённых телах длинной шерстью, начали медленно сходиться параллельными курсами, впечатывая напряжённые передние ноги в осеннюю траву, задирая на ходу головы вверх, показывая свои светящиеся белыми блестящими острыми концами отростков, рога - бороны. Рога были наредкость красиво симметричны и конечно опасны, мощной силой их обладателей... Олени - самцы, разъярённые видом соперника, по прежнему сближались постепенно, стараясь не смотреть один на другого, но гневно играя расширившимися ноздрями и облизывая розовым длинным языком пересыхающие губы...
      Наконец, крупный бык, сблизившись, на предельное расстояние, резко развернулся в сторону молодого, мгновенно опустил голову с семи отростковыми толстыми, широко разведёнными, симметричными рогами - вилами, к земле.
      Чуть задержавшись, молодой олень проделал тоже самое, и после, оба прыгнули один навстречу другому.!
      Раздался треск стукнувшихся рогов, и старый, Доминантный бык, напрягая толстую шею, легко перехватываясь рогами, постарался занять удобную позицию. Однако, Молодой, после первого же страшного удара Доминантного быка, отскочил в сторону, и развернувшись, в высоком прыжке, испуганно кося глазом на соперника, бросился убегать и Доминантный, яростно хрюкая, несколько десятков метров пробежал за ним. Потом остановился и тяжело дыша, подняв рогатую, мощную голову вверх, заложив рога почти на спину, заревел, хрипло и свирепо...
       "Он чудовище! - переводя дух, с восторгом подумал я...
      С таким даже с ружьём опасно встречаться...
      Бык, словно услышал мои мысли, повернул голову в мою сторону, понюхал воздух широко раздвинутыми ноздрями, подхватил мой запах, вздрогнул и тронув с места тяжёлой рысью, быстро скрылся в кустах, убегая назад, по направлению к реке.
      Через время, я услышал, как в той стороне застучали копыта по речной гальке и после, вокруг вновь воцарилась тишина...
      Вечер надвигался по речной пади, снизу вверх и вскоре, серые сумерки покрыли окрестные склоны и тайгу...
      А я, выйдя на дорогу и с опаской оглядываясь, пошёл в сторону шоссе, переживая про себя увиденное мною таёжное чудо...
       Было ещё достаточно светло, когда я перешёл шоссе, и потому, решил сходить на берег Байкала, и встретить вечер на берегу волшебного озера.
      
      ... В начале по дороге, а потом по тропинке, я подошёл к высокому железнодорожному полотну, и вдруг заметил, стоявших неподалёку от тропинки, железнодорожных рабочих, которые как - то нерешительно и мрачно толклись на одном месте подле железнодорожной насыпи. Проходя мимо, я вежливо с ними поздоровался, но никто даже не посмотрел в мою сторону. Когда я переходил через двухколейный путь, на другую сторону насыпи, то вдруг увидел на каменистом щебне полотна, рядом со стоявшими двумя рабочими, тело молодого мужчины в сером костюме, лежащего в неловкой позе на камнях, и заметил светловолосое, молодое ещё лицо, измазанное грязью, с ободранной окровавленной щекой. Он лежал неподвижно и его остекленевшие глаза смотрели куда - то высоко в небо...
       И только тут, я внезапно понял, что этот мужчина мёртв и может быть уже как несколько часов лежит здесь. Вся его неловкая, неудобная поза, свидетельствовала об этом...
      Только теперь, я начал понимать, почему так неприветливо мрачны были эти железнодорожники...
      Видимо человек, либо выпал из вагона, либо его из этого вагона выбросили насильно. Я непроизвольно поморщился, крепко сжал зубы и перекрестился.
      ... Мир людей и их страстей, вдруг грубо ворвался в мою жизнь. И я проклиная себя, уже не видя и не желая видеть красоту заката над необъятным озером - морем, поспешно возвратился к садоводству, но уже другой дорогой. Навстречу мне, уже около моего дома попала милицейская машина, едущая в сторону насыпи, и я понял, что они спешат на место убийства или самоубийства, по вызову этих рабочих...
       По пути к своему дому, я вспомнил, давнюю знакомую, которая стала женой моего приятеля на БАМе. Лена - так её звали, - была молода, красива, и легкомысленна. Приятель влюбился в неё сразу и на всю жизнь, а она, надеялась ещё найти свою любовь, а приятелю просто позволяла себя любить. Брак их конечно был несчастен...
      И некоторое время назад, я узнал, что они развелись... Но самое страшное произошло потом, уже в опасные бандитские девяностые. Лена стала проституткой и подрабатывала в поездах, на транссибирской магистрали. Её там, в какой-то пьяной драке и зарезали...
      Чудовищная по жестокости и несправедливости жизненная история...
      Может быть с этим молодым мужчиной тоже приключилось что - нибудь трагическое. Его лицо, с открытыми голубыми глазами, вновь и вновь представлялось мне, как маска печали и внутреннего страдания...
      ... Придя в домик, уже теряя весь свой философский, идиллический настрой, растопил печку, пораньше лёг спать, и проснулся на рассвете от кошмарного сна в котором мне долго и безнадежно приходилось убегать и скрываться от неведомой опасности...
       "Сегодня же уеду" - вдруг решился я и стал готовиться к отъезду.
      Сложил свои вещи и книги в рюкзак, сковороду и кастрюли с тарелками, спрятал подальше от мышей в верхние ящики старинного комода, и только, собрался уходить и уже закрывал домик на замок, когда по улице затарахтел мотор трактора "Беларусь".
      К домику напротив, подъехал колёсный трактор с прицепом. доверху нагруженный берёзовыми чурками. Два мужика, сидевших в тракторе, не раздумывая и не стесняясь меня, въехали через пролом на Колин участок, ломая кусты смородины, посаженной вдоль изгороди, развернулись на нём и сдав задом, вывалили дрова к забору соседа. Коля говорил мне что в этом домике жил главный архитектор города.
      Видя этот бандитизм, я выскочил на дорогу, крикнул на мужиков в кабине, но было уже поздно. Они видимо были привычно пьяны и потому, не обращая внимания на мои протесты, свалив дрова, не вылезая из кабины, получили деньги от появившегося архитектора, и уехали, выпустив из выхлопной трубы жирную струю дизельного дыма...
       Архитектор, подошёл ко мне, извинился за пьяных трактористов, но я ему ничего не ответил и только махнул рукой...
      Тут же, глубоко вздыхая, я, не слушая оправданий соседа, одел на плечи рюкзак и вышел на дорогу, направляясь на шоссе, к автобусной остановке...
      
      
       Июль 2008 года. Лондон. Владимир Кабаков...
      
      
      
      
      
      
      
       Берег бурых медведей
      
      
       Я решил съездить в Байкало-Ленский заповедник, сокращенно БЛЗ, но известно, что в России без бумажки ты никто. Отправился в правление БЛЗ в Иркутске.
      Встретил меня, среднего роста человек чиновной наружности, и я без лишних слов показал ему свое удостоверение сотрудника иркутского телевидения. Затем рассказал, что давно мечтаю побывать на севере Байкала, осмотреть места, поговорить с людьми, а потом сделать киноочерк или даже документальный фильм. Директор, несмотря на свою внешность, оказался милейшим человеком, написал мне тотчас рекомендательное письмо, отпечатал его, вручил и пожелал легкого пути, но предупредил, что места глухие, медведи, дорог нет. Я успокоил его и сказал, что я в тайге человек не новый, потому будем осторожны, ибо осторожность - доблесть храбреца. Директор этот афоризм записал, пожал мне руку, и повторил дружелюбно улыбаясь: "Хорошо сказано!"
       В тот же день, я заехал в аэропорт, купил на завтра билет до Онгурен и приехав на дачу, стал собираться. В общем, у меня обычно все готово: рюкзак, лесная одежда, резиновые сапоги, котелки, кружки, ложки, брезент, топор маленький и легкий. По дороге, уже сойдя с автобуса, зашёл в магазин и купил продуктов: рыбных консервов, крупы, сахару, чаю, хлеба, сухарей. В те времена в магазинах ничего больше и не было. Тушёнка, мясо, масло только по карточкам или по блату. Но я никогда блатным не был.
      Придя на дачу, кипятил на электроплитке чаю, сидел, долго глядя в окна с южной стороны на дачные домики, речной залив, обрамленный зеленым, сосново-берёзовым лесом.
      Незаметно спустились сумерки, и из зарослей на берегу раздалось птичье пение. Похоже, было, что соловей налаживает трели, но я знал, что здесь соловьи не живут.
      Когда надвинулась ночь, и гулким эхом разносились негромкие разговоры из соседних домиков, я собрал рюкзак, проверил и вновь упаковал фальшфейер, большую спичку, сантиметров тридцать длиной и диаметром три сантиметра. На конце этой спички был запал, который надо было чиркнуть о спичечной коробок. Тогда появляется яркое белое пламя, как от фейферка, только больше и ярче. Этим приспособлением я собирался отпугивать медведя, если он бросится на меня. Беда была в том, что я ни разу не зажигал эту спичку, и знал о её работе только по описаниям. Конечно, тут больше был момент психологический, но эта часть для человека главное.
       Лег спать рано, долго ворочался, не мог заснуть, хотя все последние годы я ходил по тайге один, но так далеко не забирался...
      По карте я видел, что Онгурен, до мыса Покойники, не так уже большое расстояние. Но это ведь тайга, и неизвестно есть ли там хотя бы тропы...
       Утром, я сел на первый автобус, разворачивающийся на конечной остановке, у ворот дачного поселка, и поехал в аэропорт.
      Приехал за час до вылета, зарегистрировал билет, прошел досмотр и маленькая стюардесса, в темно-синем форменном пальто, в шапочке с кокардой, провела нас почти через все взлетное поле, к двукрылому Ан-22, стоящему рядом с вертолетами.
      Еще раз проверив билеты она пожелала доброго пути двум летчикам в крошечной кабине и ушла...
      Моторы взревели, летчик за штурвалом вырулил на взлетную полосу, получил разрешение на взлет и дал газу. Самолетик, трясясь на стыках бетонки, пробежал сотню метров, незаметно оторвался от земли, поднялся чуть и, сделав разворот, повернул в сторону Байкала. Я в окно видел накренившуюся землю, далеко внизу, портовские строения, большие серебристые самолеты, около здания аэропорта. Потом внизу замелькали поля и зазеленевшие уже листвой перелески. Где-то справа был виден морщинистый водоем - дул боковой ветер.
      Пассажиров было немного. В порту я узнал, что предстоит посадка на острове Ольхон. Это почти ровно посредине Байкала. Самолет иногда потряхивало порывами ветра, а несколько раз он попадал в воздушную яму, и сердце казалось подпрыгивало к горлу, в противоположном падению направлению, а руки судорожно вцеплялись в поручни тесных сидений. Но я бодрился и иронично объясняя страх повторял про себя: "Инстинкт". Когда-то, такие падения доставляли радость приключения по времени те прошли безвозвратно...
      Ближе к Байкалу, щетинящиеся тайгой холмы стали выше и круче. Где-то внизу, иногда, взблескивала змейкой речная вода, бегущая к озеру. Байкал был велик, чист и холоден. Мотор мерно гудел, и иногда казалось что Ан-2 висит в воздухе, как елочная игрушка на невидимой веревочке...
       Незаметно приблизился серо-белыми обрывами берегов безлесый, каменистый остров. Перед посадкой под днищем мелькнула гряда холмов с гранитными скалками. Самолет снизился, стукнул колесами о землю, пробежал по полю, развернулся, и моторы замолчали. Штурман - он же стюарт, открыл тонкие игрушечные дверцы, и мы по очереди спрыгнули на землю. Было холодно, ветрено и неуютно.
      - Полетим через пятнадцать минут - сообщил штурман, и летчики ушли в аэропортовский барак.
       Я сел на рюкзак неподалёку от самолета. Почти все пассажиры - буряты, летели до Ольхона и сойдя с трапа разошлись в разные стороны.
      Нас осталось двое, молодой бурят в полупальто, которое раньше почему-то называлось "москвичка", показал мне крутые склоны ближнего к острову берега и сказал: - Онгурены там.
      Я всматривался, угадывая что и где, пока он не добавил: - Отсюда не видно...
       Сам Ольхон напоминал гористые степи Монголии, и я, глядя на это, поверил в легенду, что Чингисхан родился здесь и был ханом окрестных мест, перед тем как был избран на ханство где-то на реке Ононе, владыкой всех монголов. Место ветреное, безлесое, с расстилающейся степью на скалистых холмах. Жизнь здесь должно быть трудная и потому, понятно откуда такие сильные и жестокие характеры у тех древних непобедимых и свирепых монголов
      А я, вспомнил Крым. Там тоже есть это ощущение древности, присуще ранее очень обжитым и населенным местам...
       Вскоре пришли летчики, мы влезли в Ан-2 и полетели...
      Через полчаса приземлились в Онгуренах...
      Когда я вышел из самолета, меня поразило тепло, яркое солнце и тишина.
      "Умели же раньше выбирать места для деревень" - вдруг подумал я невпопад.
      В углу летного поля паслись коровы, а в другом углу стоял домик, который и был зданием аэропорта. Узнав, когда через неделю самолетик улетает в Иркутск, я попробовал взять билет заранее, но бурятка-кассир наотрез отказалась это сделать и предложила прийти за билетом в день вылета...
       У нее же я пытался узнать, как мне идти до заповедника, но она ничего не могла сказать о дороге на мыс Покойники.
      Кассирша только всплеснула руками и ответила загадочно: "Ой! Это очень далеко, туда можно только на моторной лодке попасть". Потом посоветовала зайти в лесхоз.
      Я насторожился. Придя в контору лесхоза, я застал там молодого бурята Витю, который коротко рассказал, о том, что до Покойников идти дня четыре, но сегодня, через час он на мотоцикле поедет на хутор, в двадцати километрах от села, а дальше уже придется идти пешком.
      Я был готов к этом.
      Витя предложил мне ночевать в лесхозе на обратном пути и показал, где висит спрятанный ключ от входных дверей. Он был дружелюбен по характеру, а когда я показал удостоверение с ТВ, он уверился, что все делает правильно.
       Я прошел главной улицей пустынной деревни, вышел за околицу, с другой стороны, не встретив ни души на своем пути.
       "Да! - думал я. Это тебе не город, и даже не райцентр".
      Сбросив рюкзак, я прилег на обочине дороги и стал ждать...
      Я был один во всем мире, а те кто скрывались в домах и работали где-то на фермах не знали меня и не хотели знать...
       Чуть погодя в тишине тихого солнечного дня застрекотал где-то в деревне мотоцикл, и вскоре, я увидел Витю на "Восходе", мелькающего среди кустарников, растущих вдоль дороги.
      Затормозив около меня, он держал мотоцикл пока я садился на заднее сиденье. Тронулись и понял, что мотоцикл этот приспособлен для одного человека, а двое, да еще с рюкзаком, это уже исключение.
      Я пытался балансировать, помогая Вите удерживать равновесие, и все равно мотоцикл "рыскал" от одного края дороги до другого. Но я всегда считал, что лучше плохо ехать, чем хорошо идти. Да и Витя, в конце концов, приспособился, и мы сообща удерживали "Восход" в колее. Однако мне это стоило определенных усилий, и потому я ничего не заметил вдоль дороги, а потому и не запомнил.
       Через полчаса мы въехали в небольшое поселение, которое называлось хутором.
      Здесь тоже дул ветер, как на Ольхоне, и тоже было безлюдно.
      Остановились... Витя, вместе со мной вошел в избу, и что-то сказал женщине -бурятке на бурятском языке. Я уловил только слово корреспондент и понял, что он представил меня.
      Потом Витя заторопился и сказал, что увидит здесь "фермеров" и уедет, попрощался со мной и ушел по направлению к другому дому.
       Женщина долго смотрела на меня молча, а потом по-русски предложила чаю. Когда я согласился и подсел к столу, накрытому изрезанной клеенкой, из комнаты осторожно вышли маленькие дети-буряты, и блестя черными глазенками, не мигая, не отрывая взгляда, смотрели на меня, как на чудо. Женщина налила мне чаю из чайника, долила молока, отрезала пару ломтей от самоиспеченного круглого хлеба, и из шкафа достала мне чуть подсушенную соленую рыбину. Это был омуль, и я с аппетитом все съел, расспрашивая женщину о здешней жизни. Она рассказала, что муж пастух, пасет здесь телят, потому что в Онгуренах большая животноводческая ферма...
      Вдруг в дом вошел русский мужик: рыжий, высокий, и нескладный, в грязной куртке из болоньи. Это доказывало, что в лучшие годы он жил в городе - сельские люди всюду ходят в фуфайках, иначе в ватниках.
      Мужик поздоровался, назвал себя Сергеем, и спросил: куда я хочу идти. Я сказал, что мне надо добраться до мыса Покойников, на метеостанцию.
      Сергей почесал голову и предложил подвезти меня к чабанам, на пастбище.
      - Там ты заночуешь, а утром пойдешь дальше. Но я смогу поехать туда только вечером - добавил мужик.
      И я согласился.
      - Зайди ко мне часов в шесть вечера, и мы поедем - добавил он. Было три часа дня. Я поблагодарил и сказал, что ровно в шесть зайду.
      Сергей вышел, а чуть погодя, поблагодарив молчаливую хозяйку, вышел на улицу и я, и подумал, что на Байкале вот уже несколько часов, а Байкала еще близко не видел.
      У меня было три часа времени, и узнав у хозяйки, как пройти к Байкалу, отправился по дороге, навстречу ветру, дующему мне в лицо.
      Здесь, как везде вокруг, была каменистая степь, с серыми камнями, кое-где торчащими из земли, и зелено-серой травкой, чуть пробивающейся из этой скудной земли. Слой гумуса здесь был очень тонок, еще и потому, что траву за лето и осень начисто съедали овцы, коровы и лошади. Только в речных долинах, спускающихся с горных перевалов, видимых на горизонте, этот культурный слой достигал толщины одного метра. Даже на крутых склонах гумус был толще, и потому, там росли деревья, а не только трава. Здесь же, кое-где торчал дрожащий, чахлый кустарник, съёжившийся под порывами холодного ветра с Байкала.
       Выйдя на берег, я увидел дугообразную линию прибоя, услышал мерный шум зеленоватых волн с белыми гребешками.
      В маленьком затоне, спрятавшись от ветра, стояла моторная лодка, которую затащили сюда через широкую галечную косу.
      Передо мной расстилался величественный и по-весеннему открытый всем ветрам Байкал - легендарное озеро-море, самый глубокий внутренний водоем в мире. Его глубина больше полутора километров, и там, в пучине вод, где-то ближе к середине, под водой прячутся отвесные обрывы, покрытые слоем многолетнего ила. От своего друга- гидрогеолога, я слышал, что несколько лет назад, во время подземного землетрясения, миллионы тонн ила обрушились с крутых склонов на дно, и вот уже несколько лет, там, в глубине стоит не осевшая муть.
      Я поежился, представляя этот глубинный мрак, поплотнее закутался в одежды, и лег на прохладную полукруглую гальку, промытую и обработанную за тысячу лет бурь и штормов. Светлое небо из бездонной глубины смотрело на меня, затерянного в просторах тайги, степей и воды.
      "Как человек одинок" - подумал я. Но в обычное время он этого не замечает. Жмется поближе к сородичам, сбивается в стаи, и живет бок о бок с другими в деревнях, в поселках, городах и городах. А вокруг природа - дикая или полудикая, которой дела нет до человека, - не было человека, появился человек, исчезнет человек! Какое ей, вечной, дело до таких мелочей!
       ...Кажется, я задремал, потому что, когда в очередной раз открыл глаза то, увидел, что солнце опустилось из зенита, и почувствовал, что похолодало. Надо возвращаться - подумал я, и быстро зашагал назад...
       ...Сергей и его жена Настя, приехали сюда из Качуга, районного центра, стоящего на Лене, далеко от озера Байкал. В доме их почти не было вещей; на кухне стоял стол и обшарпанный шкаф, а во второй половине кровать, покрытая ватными одеялами, без покрывал. Я присел на шатающийся стул и Настя, меня с любопытством рассматривала, чуть раскосыми глазами.
      Это отличительная особенность местных жителей - чуть бурятский разрез глаз, выдающиеся скулы, и желтоватый цвет кожи. Раньше в России говорили: "Поскреби русского и увидишь татарина". Здесь же можно сказать: "Поскреби местного жителя и увидишь бурята". Со временем выработался особый генотип, который и стал называться - сибиряками. Я и сам был таким, чего скрывать...
       Сергей, пока заливал бензин в бак, пока выводил мотоцикл на дорогу, рассказал, что они здесь недавно, что "убежали" из Качуга спасаясь от пьянства, что здесь собираются разводить телят и вырастив, сдавать их государству.
       Наконец мотор завелся, и мы поехали.
      Дорога была плохая, а кое-где, ее совсем не было и мне приходилось идти пешком, пока Сергей преодолевал такой участок. Наконец выехали на край большой долины - раскинувшейся от предгорий до Байкала.
      На зеленеющей ровной луговине, кое-где блестели большие лужи прозрачной воды. Сергей показал мне деревянные корыта с высокими боковыми стенками, положенные одно на другое, и это подобие водопровода уходило к подошвам гор, на вершинах которых еще лежал снег.
      - Снег тает - объяснил Сергей - вода по этим деревянным корытам бежит вниз на луга и стоит здесь до лета. Поэтому, здесь вырастает высокая сочная трава, на которой пасется скот. Корыта делают, срубая большие пустые прогнившие внутри деревья. Таких там много - он махнул рукой в сторону лесных склонов.
      - Таких водопроводов здесь несколько и они тянутся на километры, иногда, почти до перевалов...
       Тут мы увидели впереди избу, изгородь и несколько лошадей, привязанных к ней.
      - Пастухи уже в доме - проговорил Сергей неуверенным голосом и остановил мотоцикл метрах в пятидесяти. - Чтобы лошадей не беспокоить - добавил он. И мы пошли в избу.
      Войдя, мы поздоровались и на нас изо всех углов серьезными глазами посмотрели пастухи-буряты.
      Видно было, что они Сергея не очень уважали, а меня видели впервые и насторожились. Обращаясь к широколицему, приземистому буряту, Сергей словно оправдываясь сказал: - Вот корреспондент телевидения, добирается до БЛЗ, подбросил его, тем более, что у меня здесь дела.
      Бурят спокойно выслушал, шагнул мне навстречу и протянул руку: - Алексей!
      Я тоже представился, и спросил, разряжая обстановку: - Могу я у вас переночевать?
      Алексей не торопясь ответил: - Конечно! Проходи, снимай рюкзак. Спать будешь здесь - он показал рукой на пустые нары у стены.
       Пока я устраивался, снимал куртку, доставая спальник, Алексей и Сергей вышли, о чем-то переговорили, и Сергей уехал. Я слышал как затарахтел мотоцикл.
      Алексей вернулся и предложил мне: - Садись за стол. Мы будем ужинать.
      Я стал доставать продукты, но он махнул рукой. - Это спрячь.
      Пастухи за это время завели генератор, стоящий где-то во дворе и мигнув пару раз, над столом зажглась яркая лампа.
      В доме запахло яичницей - и действительно, скоро на столе стояла большая сковорода с жареной рыбой и разбитыми сверху яйцами.
      Я вспомнил, что ел такое блюдо на Ангаре, когда в детстве гостил у бабушки в деревне.
      Алексей нарезал ломтями большую круглую булку ржаного хлеба и поставил на середину большую алюминиевую тарелку с чем-то жирным.
      - Это жир нерпы - пояснил он - вареный.
      Я попробовал. Жир припахивал рыбой, был солоноват, но вкусен, и конечно питателен.
      Все молча стали есть, а я еще и говорил. Рассказывал, что давно хотел здесь побывать, что был на севере Байкала, на БАМе, что хочу сделать фильм об этих местах, но не знаю удастся ли...
      Все слушали и молчали. Только Алексей поддерживал беседу.
       - Места тут хорошие - начал он.
       Кто-то убрал пустую сковороду, хлеб, жир и разлил по кружкам чай.
       - И мы всегда жили здесь хорошо и вольно. Климат тут хороший. Наш скот пасется на лугах почти до Нового года. Тайга тут хорошая. Есть зверь, есть орехи, есть ягоды. В Байкале много рыбы и нерпы. Мы всегда ели много жира рыбы, мяса и потому были здоровы и сильны. Но последнее время, нам стали все запрещать. Охотиться нельзя, рыбачить нельзя, нерпу стрелять нельзя. А что же можно? - Алексей сделал паузу. Все пастухи-буряты, внимательно слушали, но их скулистые, с раскосыми глазами, лица, ничего не выражали - азиатская невозмутимость.
      - И выясняется - продолжил Алексей - нам можно только работать скотниками и возиться в навозе, выращивая скот для государства, за гроши...
      Он посмотрел на лица вокруг, и закончил: - Это нехорошо... Это не по-человечески...
       Я внимательно слушал и понимал, что он во многом прав, что к свободным людям так нельзя относиться...
      - А теперь устроили еще заповедник, - продолжил он - закрыли, заняли наши самые лучшие пастбища, перегородили тайгу. Это заповедник, а это ваши угодья! И снова получилось так, что все лучшее отошло государству, а все худшее оставили нам. Мы писали письма, жалобы, но нам никто толком ничего не объясняет, а говорят это приказ сверху. Но тот, кто на верху, тот не знает наших нужд, наших забот. Почему он нас не выслушает...
       Алексей закончил и посмотрел на меня. Другие тоже повернулись ко мне. Надо было отвечать...
       И я начал говорить.
      - Я во многом с вами согласен. Политика чиновников тут неумная, а может и хуже. Но ведь такое сейчас во многих местах происходит.
      - Я сам охотник и вижу, как у охотников отнимают все права, а остаются одни обязанности. Взносы надо платить, в охотхозяйства надо отрабатывать определенные дни, путевки - если они есть надо покупать, но придет время охоты, и иногда, ни разу за осень в лес не выедешь. То-то не так, то это.
      - А ведь кругом много инспекторов и охотоведов. Они тоже есть хотят, и им тоже надо деньги платить. И они за тобой охотятся, как за зверем, и рады, если поймали.
      - Поэтому и браконьеров много. Кому захочется через эти чиновничьи рогатки пройти. Зверя много, а охотиться нельзя. Вот и гибнет зверь от эпизоотий, потому что его расплодилось так, что уже и кормиться трудно. Два года назад кабаны вдруг все заболели, все вымерли, туши валялись в тайге почти в каждом распадке. А ведь могли разрешить стрелять во время охоты. Ведь это не так просто к зверю подкрасться и убить. Это ведь не корова, в огороде привязанная...
      Слушатели покивали мне, но иногда я ловил себя на мысли, что они не понимают, о чем я говорю, частью из-за плохого знания русского, частью потому, что были далеки от моей охотничьей ситуации. Просто у них были другие проблемы. Только Алексей был внимателен и вникал в сказанное...
       Разговор сам собою закончился, и чабаны стали играть в карты, переговариваясь по-бурятски. Я устал, начал зевать и Алексей, на правах хозяина, предложил мне ложиться спать, что я и сделал не откладывая...
       ...Как только кто-то из пастухов утром зашевелился, а было около шести часов, я тоже проснулся, оделся, сходил на улицу, собрал рюкзак...
      Алексей, на мои вопросы, как мне сейчас идти к мысу Покойники, ответил, что довезет меня на мотоцикле до берега, а там тропа.
      Я, поклонившись сказал всем спасибо, и мы вышли.
      Над вершинами байкальского хребта плыли стада туманно-серых туч. Ветер гнал их с востока на запад, и я стал опасаться ненастья или дождя, но Алексей подбодрил меня.
      - В это время года дожди здесь очень редки. С утра может быть иногда и сырой туман, потом все расходится и к вечеру солнце. А вообще тут много солнца и весной особенно. В учебниках пишут, что почти как в Ницце.
      Он засмеялся...
      - В Ницце не был? Но погода здесь солнечная - это точно!
      Я с рюкзаком за спиной влез на заднее сиденье, и мы поехали, прямо по луговине, без дороги, объезжая водяные лужи...
      Через несколько минут подъехали к берегу.
      Алексей достал из кармана куртки мятую тетрадку в клетку и стал рисовать схему моего пути к Покойникам. Попутно он комментировал нарисованное. Про первую речную долину он сказал, что это была хорошая площадка для выпаса телят и овец, но сейчас туда нельзя, там заповедник. Потом он нарисовал слева от берега озера круг и перечеркнул его поперек. Это - сказал он - древняя каменная стена или изгородь, давно разрушенная, но хорошо видимая с воды. Может быть это межевая изгородь, а может быть часть древнего загона для скота. Он глянул на меня. - Ведь здесь когда-то жили многолюдные племена.
      На мой вопрос откуда он все это знает, он ответил, что окончил исторический факультет в Улан-Удэ в пединституте, и какое-то время преподавал историю в школе, а сейчас решил вернуться к пастушеству, и стал колхозным бригадиром.
      - Вы русские должны знать, что сделали для нас бурят много плохого, хотя я, как историк понимаю, что не все русские виноваты, а только глупые чиновники в государственной власти.
      Я кивнул соглашаясь: - Это так.
       Алексей продолжал чертить схему.
      - Следующая речка очень дикая. Там ущелье и придется часть пути идти берегом, прыгая с камня на камень. Ночевать будете - он почему-то перешел на вы - в зимовье. Оно тут. Ходу туда около восьми часов...
      - Назавтра пойдете дальше, но там местами тропа пропадает, и надо обходить скалы и склон по берегу. Дальше начнется лес, который подходит прямо к берегу и там уже тропа. Он посмотрел вдоль, вдохнул и закончил. - Ну, вот и все. Счастливого пути. Если пойдете обратно пешком, заходите...
       Мы пожали друг другу руки и я тронулся в путь, а он сел на мотоцикл и быстро уехал. "Хороший человек Алексей" - подумал я - и стал вглядываться вперед, представляя, что меня ждет там.
       А "там" меня ожидало уже буквальное одиночество!
      На фоне громадного водного пространства справа, и мощных, то заросших лесом, то засыпанных камнем горных склонов, я почувствовал себя букашкой, муравьем, ползущим по безлюдной земле. Мне вспомнился рассказ моего соседа по самолету, который летел откуда-то с Севера.
      Он рассказывал, что испытал психологический шок, когда впервые увидел северное сияние. Он говорил, что почувствовал себя одинокой мышью на гигантских пространствах тундры, не в силах объяснить, кто и как делает это чудо природы...
      Я тоже был одинок, но это не было шоком. Скорее констатация факта. И я не испугался, а скорее обрадовался.
      Предыдущие годы я много времени проводил в лесах, и потому знал чувство ответственности, но и чувство облегчения, которое испытываешь оставаясь наедине с природой: равнодушной, настороженной или угрожающей, в зависимости от нашего внутреннего состояния.
      И я привык подчиняться природным ритмам, погоде, условиям жизни.
      И тогда, я мог испытать чувство восторга и преклонения перед величием и соразмерностью природы.
      Здесь и сейчас все зависело от меня, и потому я стал внимательнее, осторожнее, приготовился к испытаниям. Мой опыт лесного жителя подсказывал мне, что здесь где сухо, солнечно, есть вода, чтобы пить, есть лес, чтобы сделать костер, когда станет холодно, есть продукты, чтобы есть, нет причин для паники и беспокойства.
      И я, вдруг, ощутил внутри себя чувство покоя и радости, связанной всегда с осознанием свободы, которое, я испытывал в такие моменты единения с природой. Когда ты рядом с людьми или среди людей, ты чувствуешь, что они "другие", а ты отдельно. Здесь, я был частью всеобщего, объединился со всем сущим.
      И еще одна картинка всплыла в памяти: индеец стоит с копьем в руке, полуголый, настороженный, но какие же спокойные и уверенные у него глаза, как сосредоточенно и внимательно он смотрит на мир!
       Сейчас, я пытаюсь описать мои чувства, а мое тело в этот момент двигалось, глаза всматривались в детали ландшафта, сердце работало ровно и сильно.
      Узкая тропка вилась по склону неподалеку от берега.
      Часа через полтора, тропа свернула налево, чуть в гору, и я понял, что здесь берег стал крутым и обрывистым, и поэтому тропка выбрала более легкий путь. Чуть погодя, я попал на широкий горный луг, и пройдя еще немного, перелез, перебрался через каменную преграду, стену - это были рассыпанные от высокой середины к краям гранитные валуны и булыжники.
      Направление этой разрушившейся стены шло вдоль луговины и она, исчезая впереди и позади меня, удалялась в обе стороны к краям луговины. Я стал гадать, что это было когда-то. Может быть граница между владениями разных хозяев или даже разных племен? А может быть, это была часть загона, в котором древние люди держали прирученных лошадей, коров и овец. Может быть - гадал я - страшно вообразить - здесь пралюди построили поселок, а эти камни служили стеной защищающей это поселение...
       Тропа спустилась вниз и вышла на прибрежные луга, с кое-где торчащими из земли серыми валунами. Над лугами возвышались заросшие кустарником и одинокими соснами склоны прибрежного хребта, а справа, расстилалась водная темно-синяя равнина, морщащаяся небольшими волнами.
      Противоположного берега из-за тумана не было видно.
      На траве торчащей щеткой из земли кое-где видны были тропинки, пробитые за многие годы пасущимся скотом, а чуть подальше, виднелись две овчарни - деревянные строения в форме восьмиугольной юрты с низкой дощатой крышей, спускающейся от центра к краям.
      Я заглянул в одну из них и увидел, что овчарни на полметра заполнены навозом, засохшим и покрывающим всю поверхность помещений.
      Наверное буряты пасли здесь еще год или два назад, много скота, а сейчас здесь заповедник - понял я.
      За большим лугом, теряясь в песчано-галечных отмелях, шумела чистая холодная речка. На берегу, под ветками сохнущего кустарника, я развел костерок, вскипятил чай, пообедал и немножко поспал, завернувшись в спальник - было прохладно...
       Дальше, тропа пошла почти рядом с береговым обрывом, и часа через два я снова вышел на луг, а за ним снова была река. Речная долина уходила вверх, и там, превратившись в узкое ущелье, прорытое водой в скалах, скрывалась среди утесов.
      Место было таинственное, мрачное, неприветливое. Тропа вдруг пришла на край обрыва, и внизу, я увидел скачущую по камням воду. "Ого-го - подумал я. - Наверное, я шел по звериной тропе. Но как звери могли преодолеть этот обрыв... страшно". Я пошел вправо вниз по течению, и когда обрыв сошел на нет, по большим береговым валунам, перешел, перепрыгал речку, шумно текущую где-то внизу под камнями.
       Погода переменилась.
      Появилось темно-синее небо, заблестело солнышко, заиграл отраженным блеском, повеселевший Байкал.
      Прибрежный хребет, в этом месте придвинулся к озеру, и казался мне гигантской театральной кулисой. Почти ровные, травянистые луговины у воды, кое-где на склонах гигантская кулиса гор, синеющие на гребнях и в затененных долинах, леса, напоминали мне фотографии Тибета.
      "Очень похоже на эти святые места.
      Здесь, на Байкале, словно ожила малая копия Тибета..."
      Зимовье открылось мне неожиданно. Я устало шагал по озерному пляжу, покрытому плоским, круглым, почти черным галечником, поднял голову и увидел в глубине бухточки, аккуратный домик, чуть приподнятый на сваях над землей. Я почти побежал к нему, и с облегчением сбросив потяжелевший к вечеру рюкзак, вошел внутрь.
      Это был уютный, чистый сухой дом, с хорошей печкой и нарами, пристроенными к боку печки.
      В стеклянное окошко с видом на береговую линию, светило заходящее солнце. Крутой, береговой склон уходил вверх, почти сразу за домиком, а на берегу, в низине росла зелёная трава.
      Было тихо...
      Ветер остался где-то за поворотом берега...
      Я прогулялся по травке, чувствуя летящую легкость в плечах, после тяжелого рюкзака, и увидел выкопанные кем-то ямки в земле. Присмотревшись, увидел следы оленей-изюбрей, которые тут, на виду, у зимовья устроили солонец.
      "Дикие места - улыбаясь, радовался я. - Олени может быть и сегодня придут" - и сев на землю, стал осматривать склоны...
       Постепенно наступили сумерки.
      Я внедрился в избушку, набрав на пляже, замечательно красивом, ровном и черном, как городская мостовая, веток и веточек, выброшенных штормами на берег, развел огонь в печке, в зимовье, вскипятил чай, после разложился на нарах, и слушая потрескивание угольков в гаснущей печке заснул крепко и надолго...
       Проснулся на рассвете.
      С воды, шумевшей за стенками дома, на берег наплывал серый туман.
      Я вылез из спальника, сходил на улицу, вернулся и растопил печку - в домике было прохладно.
      Поставив варить кашу, я, подрагивая всем телом прошел к воде, умылся чистой холодной водой и назад уже вернулся бодрой рысью - сон помог восстановить силы, а ледяная вода пробудила их.
      Скоро каша была готова. Я поел, вскипятил чай, попил горячего и прилег на нары. И так мне стало тепло, свободно и уютно, что я задремал и проспал около часа...
       Когда открыл глаза, то увидел в окошко яркий солнечный свет, услышал шум волн, почувствовал приятный запах сухого, теплого дерева в зимовье. "Да-а, тут жить хорошо - подтвердил сам себе, - но надо идти. Сегодня может быть, я дойду до Покойников".
       ...Идти было легко и приятно. Я любовался озером, солнечной дорожкой, на волнующейся маслянистой блестящей поверхности, вглядывался в линию горизонта впереди, задрав голову осматривал скалистые вершины на гребне склонов.
      Тропа стала шире, натоптанней, но я понимал, что по этой тропе, сейчас, ходят только дикие звери.
      Вглядевшись, я различил следы медвежьих лап. Чуть погодя я увидел медвежий помет прямо на тропе и понял, что здесь ходит медведица с двумя медвежатами. Место было такое пустынное, дикое, и я, вдруг понял: может быть медведица с детенышами идет где-то впереди меня, и я могу на неё выйти неожиданно.
      Я остановился, достал из бокового кармана рюкзака фальшфейер и пошел, держа его в руке. Тропа идущая по пологому склону, то поднималась, то опускалась вниз, и каждый раз я ожидал, что с очередного верха тропы я увижу перед собой зверей.
      Но все обошлось...
      Наконец, тропа разделилась надвое, потом еще и еще, и потерялась. Склон придвинулся к воде и становился все круче.
      В поисках тропы я вдруг оказался очень высоко, почти над обрывающимися вниз, скалами.
      Пришлось осторожно спуститься к воде и по большим валунам, вдоль реки, долго обходить громадные скалы, уходящие вверх, в синее небо.
      Валуны, тоже были в человеческий рост и идти по ним было тяжело.
      Приходилось прыгать, балансировать, хвататься руками за колючие выступы. Пройдя так несколько километров, я наконец вышел на тропу, которая шла по краю леса, подступающего здесь почти к самой воде.
      Солнце поднялось и растопило туман. Теплом повеяло сверху, от нагретых серых скал, торчащих из склона, то тут, то там.
      А ниже, располагался сосновый, чистый лес, с моховой подстилкой, поверх корней, запахом хвои и кустами багульника, с проклюнувшимися уже бутончиками розово-фиолетовых цветочков.
      - А что там за горными вершинами - спрашивал я сам себя. - Надо будет обязательно туда сходить, ведь где-то там, за хребтом, берет начало одна из самых крупных рек России - Лена. Странно, но ее начало образовано природой, совсем рядом с природным водохранилищем чистой пресной воды.
      Я шел и рассуждал так про себя, когда вдруг с озера раздался звук лодочного мотора, а вскоре появилась и сама лодка с людьми. Она плыла вдоль берега, и люди, вскоре, тоже заметили меня.
      Мотор сбавил обороты, и лодка повернула к берегу.
      Я помахал рукой.
      Лодка подошла к берегу метров на тридцать, но тут было мелко, и один из мужиков, в длинных резиновых сапогах, спрыгнул в воду и побрел ко мне.
      Я ждал...
       Достал рекомендательное письмо, свое ТВ-удостоверение.
      Мужик, выйдя из воды, взобрался на метровый береговой обрывчик и подошел ко мне.
      - Егерь заповедника Василий (фамилию я сразу забыл).
      Я показал документы, объяснил, что иду в заповедник, и имею рекомендательное письмо директора заповедника. Строгий тон Василия сменился на нормальный человеческий.
      - Вам тут немного осталось до базы, километров семь-восемь. Мы перегружены, поэтому взять вас не можем, но на обратном пути прихватим! - проговорил он, переминаясь с ноги на ногу.
      Я сказал, что пойду пешком.
      Василий, неловко повернулся, сказал: увидимся, и прыгнув вниз, зашел в воду, и подходя к лодке, начал что-то громко и неразборчиво объяснять сидящим в ней.
      Я не дослушал и зашагал по тропинке...
      Действительно, через час, пройдя через лес, я вышел на галечный берег, поворачивающий далеко влево, и там, в глубине бухты, увидел серые, дощатые крыши нескольких домов.
      - Пришел! - с облегчением констатировал я, и присел отдохнуть.
      Надобно дождаться егерей, подумал я, достав из рюкзака спальник. Лег, завернувшись в него. Солнце добродушно светило сквозь чистейший, прозрачный воздух.
      Байкал лежал у моих ног огромной глыбой холодного хрусталя, неподвижный, но живой, чуть дышащий глубинной прохладой...
      Я заснул...
      Проснувшись через час, полежал слушая необычную, почти вечную тишину, рассматривая противоположный берег Байкала, покрытый высокой синей тенью от заходящего солнца.
      Потом поднялся и пошел в сторону метеостанции, которая приютила и метеорологов, и егерей.
      Кстати, судя по всему, место где я дремал и было мысом Покойники... Метеостанция - несколько домов в глубине большого залива, стоит здесь уже давно. Это поселение было крайней точкой проникновения человека на север байкальского побережья, после Онгурен.
      С другой стороны озера находился Нижнеангарск, а во времена БАМа появился Северо-Байкальск,- город железнодорожников.
      В десятках километров по побережью, на юг от Северо-Байкальска, находится полузаброшенное село Байкальское. А промежуток, между Байкальским и метеостанцией, составляющий около двухсот километров, никем не заселен.
      Тут, на мой взгляд, и располагается страна чудес, в которой все возможно: от мест появления инопланетян до следов стоянок древнего человека, и остатков городищ скифов, или предшествующих им племен.
      В этом факте, заключен парадокс (географический и исторический)- в конце двадцатого века людей, живущих далеко от городов и поселков, становится все меньше.
      Путешествуя по таежным дебрям, я часто находил места покинутых людьми поселений, а то и стены полуразрушенных домов, или отдельных изб. Куда, почему ушли люди из тайги?! Эта тема отдельного рассказа.
      Однако и по сейчас, сохранилась память о некогда существовавшей тесной связи жителей двух берегов озера-моря. Тогда роднились, брали невест с берег на берег, были знакомы лично почти все жители противолежащих деревень и поселков - зимой переезжая Байкал на лошадях, а летом гребями или под парусом.
      Тема эта чрезвычайно интересная. Она кроме всего прочего показывает понижение уровня социализации, несмотря на возрастание технических возможностей...
       Но я отвлекся...
      Встретил меня метеоролог Гордеев, здоровенный молодой мужик, увидевший меня в окно своего дома и вышедший на крыльцо. Он поздоровался, я представился.
      Мы немного поговорили о моем путешествии сюда.
      Потом Гордеев предложил мне располагаться по-хозяйски в маленькой избушке, стоящей поодаль от домов метеостанции и базы заповедника, показал мне, где дрова, где топор-колун, сказал, что с вечера надо печь протопить, а то ночами бывает холодно. Я вселился в темноватую избушку, и вновь почувствовал себя одиноким.
       Когда я рубил дрова, ко мне подошел новый человек. Это был начальник егерей - среднего роста мужик, с рыжей бородой и насмешливыми глазами на круглом русском лице.
      Я рассказал, как я добирался до метеостанции, сказал о фальшфейере, медвежьих следах. Он качал головой, улыбался, и когда я заговорил о следах, добавил: - Да этого добра здесь хватает. Там - он показал рукой на безлесые поляны на склонах, темнеющего за предгорьями хребта, - иногда одновременно можно видеть по пять-шесть пасущихся медведей.
      Он рассказал немного о себе.
      Живет здесь с семьей, женой и маленьким сыном, что окончил пушной техникум в Иркутске, проработал до этого охотоведом в Забайкалье, в Читинской области, что здесь около года.
      Я в свою очередь рассказал о себе, что я прилетел из Ленинграда, что уже лет пять работаю на иркутском ТВ внештатным автором, что по моему сценарию сняли фильм о глухарях, который очень часто показывали на всю страну...
      - Заходите вечером - пригласил он. - Я вас познакомлю с ребятами, егерями, с женой и сынишкой. Завтра у него день рождения, четыре года, и мы баню растопим, а потом пообедаем все вместе.
      Я поблагодарил, сказал, что хочу в оставшееся время сходить в лес, осмотреться...
       Разгрузив рюкзак, я оставил все в домике и пошел в сторону горушки, торчащей чуть впереди высокого хребта, в верхней трети которого еще лежали поля белого снега, а на гребне виднелись толстые снежные сугробы.
      Напомню, что когда я улетал из города, там распускали зеленые листочки молодые березняки, окружающие дачный поселок.
      Здесь же весна, казалось, только начиналась - деревья стояли голые, березово-осиновые рощи просматривались насквозь. В окрестностях метеостанции весь лес был давно вырублен, и заросли молоденьких лиственных насаждений чередовались с полянами.
      За полчаса, поднявшись довольно высоко, я взобрался на небольшую плоско вершинную скалу, и огляделся.
      Зрелище было ошеломляющим! Воздух был прозрачен, и абсолютно чист, и потому видно было все вперед и по сторонам на многие десятки километров. Внизу, казалось, совсем рядом, виднелись крыши метеостанции, дуга залива, а дальше, открывался огромный Байкал, раскинувшийся налево и направо на сотню километров.
      Где-то посредине озера из воды торчали спины Ушканьих островов, а дальше другой берег, водные долины и вершины которого были укрыты глубокими снегами, до самой воды.
      Панорама величественная, почти космическая.
      Мой взгляд охватывал расстояния в сотню с лишним километров.
      Я вглядывался в бинокль, в эти безбрежные пространства, пытаясь увидеть следы деятельности человека и не находил их. Видел только белые снега, темнеющую на громадных пространствах склонов, тайгу.
      Величие и масштабы увиденного подавляли меня. "Это ведь надо же, какая она огромная земля! Какой маленький человек, и его следы на этих просторах! Сколько зверей больших и маленьких живут на этих склонах, в этих долинах, падях и распадках".
      Байкал, полосой студеной, хрустально чистой воды разделял два берега, протянувшись на шестьсот с лишним километров с Севера на Юг. Ширина его, здесь, было километров сорок-пятьдесят, а глубина около полутора километров. "Если бы откачать всю воду,- подумал я - то на дне байкальской впадины увидел бы каждую морщинку, каждый камень".
      Я потряс головой приходя в себя, отделяясь от своих фантазий...
       Часов около восьми вечера, возвратившись в свою избушку, я пошел в гости, в егерский дом.
      Меня встретила улыбающаяся, приветливая жена начальника егерей, Матюхина. Она весело смеялась на мои слова о том, что я не ожидал встретить здесь женщин, а тем более детей.
      - Ну что вы - говорила она. - Это ведь нормально. Это же не Северный полюс. Нас тут десять человек. Общество - и снова засмеялась.
      Она предложила мне чаю и я с удовольствием принял из ее рук кружку с горячим напитком. Егеря - а их было кроме Матюхина еще трое, сидели чинно, чувствовали себя немного неловко, но вскоре мы разговорились, и неловкость исчезла. Василий рассказал, что он пошел сюда после армии, и что всегда хотел поработать егерем.
      Второй егерь, средних лет - Николай, сказал, что он сам из Косой Степи, совсем недалеко отсюда, что у него жена и двое детей, и что раньше он работал лесником.
      Третий егерь отмалчивался, но я узнал, что он с побережья Байкала, и что у него какие-то проблемы с молодой женой. Детей он не имел.
      Матюхин рассказал мне вкратце о заповеднике.
      - Наше лесничество, которое называется "Берег Бурых Медведей", только часть большой охраняемой территории. Создание заповедника - попытка сохранить байкальскую природу в первозданном виде. У нас идет спор с бурятскими властями и местными жителями по поводу мест выпаса скота, и разрешения охоты на озере и в окрестных горах. Мы уже заставили переехать отсюда из заповедника, знаменитого на весь Байкал "Бурмистра" или Бурмистрова, легендарную личность...
      Я вспомнил, что мне о Бурмистрове восторженно рассказывал мой знакомый геолог, который бывал здесь и был с ним знаком.
       Были у егерей и проблемы с туристами, которые, прилетая в Онгурены, приходили сюда вдоль побережья и через Солнце-падь уходили на Лену, а там спускались на плотах или на лодках до Качуга.
      - Сейчас мы им дорогу перекрыли, делаем сторожевой пост в долине - Матюхин назвал речку, через которую я переходил на пути сюда.
      - Сегодня, мы нашего человека туда переправили. Пусть поживет там, пока в палатке, а потом, летом мы там кордон построим...
      Работы очень много...
      А я вспомнил грустные глаза Алексея-пастуха, и подумал, что и проблем тут тоже много. Допив чай с вкусным голубичным вареньем, которое варила сама хозяйка из здешних ягод, и поблагодарив всех за встречу, пошел к себе в избушку, ночевать.
       В домике было тепло и даже жарко, и я на минуту приоткрыл двери.
      Холодный воздух, низом проникал внутрь, а я зевая, расстелил на нарах спальник, приготовился, и перед тем как лечь вышел на улицу.
      Огни в домах уже погасли.
      В темноте и тишине, наступившей ночи, видны были темные силуэты человеческих построек. Я загляделся на звездное небо, где посреди хорошо была видна полоса звездных скоплений, протянувшаяся через небесный свод. Я знал, что это наша галактика "Млечный путь".
      Отыскав звездный Ковш, и отсчитав семь расстояний от края ковша, нашел Полярную звезду, и убедился в очередной раз, что Север находится на севере от меня.
      "Все нормально - думал я. - Жизнь продолжается. Люди живут везде. И здесь тоже. А проблемы и испорченные отношения между соседями, есть в любой точке мира. Где-то их больше, где-то меньше, но они есть... А у меня впереди несколько интересных дней...
       Я вернулся в зимовье, закрыл двери, дунул и погасил огонь в лампе-коптилке, влез в спальник, поворочался, устраиваясь поудобнее, вспоминая длинный сегодняшний день, и незаметно уснул, крепко и глубоко...
       Проснулся я от детских голосов, доносящихся с улицы.
      В зимовье было темно, но когда я открыл дверь, то солнечный свет хлынул с улицы, почти ослепив меня. Увидев меня, два, одного возраста, мальчишки, остановились, настороженно наблюдая за мной.
      Я бодро сказал: - Привет - но они смущенно промолчали, не готовые к таким неформальным отношениям с взрослым, бородатым дядькой.
      Я сходил на берег Байкала, увидел две лодки, стоящие на берегу, далеко от воды, на деревянных полозьях, вошел в воду, помыл руки, лицо и шею, и вытираясь, вернулся в дом. Дети сопровождали меня любопытными взглядами, и один из них, осмелев, спросил: - А Вы дяденька здесь живете? - и показал на избушку.
      - Да я здесь живу - в тон ему ответил. - И буду еще жить несколько дней. А тебя как зовут? - спросил я.
      И он ответил: - Женька, а его, его зовут Юрка.
      - А меня зовут дядя Володя - представился я.
      Оба мальчика нерешительно приблизились к домику. - Заходите, заходите - пригласил я их, но Женька отказался, опасливо глянув в сторону дома.
      Я, не закрывая двери, стал собирать в рюкзак продукты и снаряжение для сегодняшнего похода, и вскоре услышал крик жены Матюхина.
      - Женька домой - завтракать!
      Оба мальчишки разошлись по домам, а я вспомнил годовалого Сашку на дальней метеостанции, расположенной далеко от поселка на БАМе. С ним, с Сашкой, я играл в доме, зимой, когда приходил туда на охоту, и жил у Сашкиных родителей - операторов сейсмологов.
       Ну а сейчас, я решил сходить в первый раз в окрестности, познакомиться со здешней тайгой.
      Перед уходом зашел предупредить жену Матюхина, что я ушел. Матюхига уже не было. Он ушел к егерям, которые жили в зимовье, метрах в двухстах поодаль, за лиственничным леском. Вчера, проходя мимо, я заметил, что на веревке, около дома висели полуметровые, серые от соли и полувысохшие, распоротые повдоль рыбины. Несколько штук почему-то были наполовину оборваны, а то, оставалась висеть одна голова.
      Жена Матюхина предложила мне такую же рыбину и я взял поблагодарив. Это был солёный омуль...
       С Байкала веяло прохладой, хотя солнце висело над озером, и отражалось в темных его водах широкой дорожкой, жидкого серебра. Светило было за спиной и я по привычке запомнил это, чтобы на обратном пути, в незнаком лесу знать приблизительно хотя бы, в какой стороне света находится метеостанция, то есть мой дом.
       Идя немного в гору, я преодолел предгорья, обогнул горушку, на которую я взбирался вчера вечером, и вышел к речке, торопливо скачущей по камням, то, растекаясь широко по светло-серому галечнику, то собираясь в омуты, просвечиваемые до дня, солнечными лучами.
      Смешанный лес, сменился кедрачом. Речная долина, поднималась зигзагами вверх, а на крутых склонах, то тут, то там сквозь пушистую, зеленую хвою кедров торчали серые скальные выступы. Высоко над головой, на горизонте, виднелись края обрывистых, крутых склонов, с снежной каймой на самом верху. Там еще лежал снег.
       На поворотах, река размыла берега и образовала широкие, галечные отмели. Я вдруг пригляделся и заметил широкую тропу, промятую среди круглых камешков. И вдруг, догадался, что это медвежья тропа, переходящая иногда с одного берега на другой, по мелким местам.
      "Ага! - насторожился я.- Вот тут и ходят бурые медведи на кормежку, вниз, а потом в места дневок, вверх. Или на-о-бо-рот - проговорил я вслух и тихонько рассмеялся, внимательно вглядываясь в прибрежные заросли.
      Тропа была торная, то есть часто хоженая, и я решил повернуть назад. От греха...
      Место было глухое. Чаща очень близко подходила к речному руслу... Мелкая галька на берегу, не сохраняла детали отпечатков следов, и потому я видел, что проходили медведи, но какие они, не мог определить - крупные звери или поменьше, медведи, одиноко гуляющие по тайге, или это медведица с медвежатами. А она в это время попадает на встречного человека без предупреждения!
       Спустившись на километр, полтора, я решил пообедать.
       Остановился на берегу, над крутым склоном, спускающемся с другой стороны речки. На нем, после толстой зимней наледи, замерзшей вдоль впадающего в реку ручья, осталась громадная глыба зеленовато-молочного льда, повиснувшего над рекой, на стволе кедра, как на стержне.
      Эта глыба обтаяла со всех сторон и получилось своеобразное ледяное эскимо на палочке, высотой метров в пять и толщиной в три-четыре метра.
      Любуясь на это чудо природы, я развел костер, подвесил котелок с речной водой и увидев зеленую стрелку дикого чеснока, на подмытом водой обрыве, сорвал растение, потом нашел второе, третье... Попробовав, я почувствовал чесночный запах и вкус.
      Чай закипел, я заварил его ароматной цейлонской заваркой, снял с огня, и, устроившись тут же поудобнее, принялся есть.
      В лесу иногда бывают удивительные минуты покоя и самоудовлетворения, которые приходят, как награды, за тяжелый труд и испытания в таежных походах.
      Светило яркое солнце!
      Чистый, пьянящий ароматами весенний воздух, освежал легкие. Пахучий чай, зеленые стрелки нежного дикого чеснока, солоноватый вкус омуля, вкупе с сухарем, возбуждал аппетит.
      И главное, я был свободен, здоров и весел! Я достиг своей цели, добрался до легендарного места - мыса Покойники, и чувствовал себя здесь как дома. Согласитесь, что это немало. Даже присутствие сильных и опасных хищников, в округе не пугало меня, а подбадривало...
       После обеда, я закинув рюкзак за плечи продолжил путь, вниз по течению речки.
      Вскоре, поток реки вывел меня из границ леса и я, в просветы, вновь увидел Байкал.
      Тут, речка собралась в одну струю, набрала скорость я подоше и объём. Впереди послышался шум и через минуты, я подошёл к водопаду, где река плотной тяжелой струей спрыгивала с гранитной, плоской глыбы и выпучиваясь пузырями исчезала, в омуте под водопадом.
      "Заметное место!" - подумал я и посидел несколько времени, рядом, на плоском гранитном валуне, вслушиваясь в непрекращающийся шум падающей воды.
      Можно даже сказать, что я медитировал здесь, на время, отдалившись от сиюминутности и суеты происходящего.
      Я думал о вечности, о временах, когда вся эта красота только рождалась, устанавливалась...
      "Святое место - размышлял я. - Тут хорошо сидеть часами, размышляя о жизни и о судьбе".
      И как в воду глядел. Позже, я узнал, что этот водопад и был "святым" местом для бурят, которые раньше, раз в год, приплывали сюда на лодках, и устраивали здесь свой праздник. Буряты, здесь, на севере Байкала были шаманистами.
       Позже, сориентировавшись по солнцу, учтя, что солнце проделало определенный путь по небосводу, я отправился в сторону озера, и вскоре вышел на берег. Немного пройдя вдоль берега, я увидел, в прибрежной впадине, небольшое болотце, образованное когда-то, поднявшейся и затопившей береговую впадину штормовой водой, а неподалеку на трех деревьях - засидку, скрадок для охотников.
      Я догадался, что это природный солонец, а в скрадке прячутся, или прятались - поправился я, охотники.
      Я вспомнил рассказы байкальских охотников, которые говорили о десятках изюбрей, собирающихся на байкальских береговых склонах, ранней весной.
      В это же время олени часто посещают солонцы, лижут соль, и даже едят соленую землю.
       С Байкала дул холодный ветер, солнце клонилось к закату, и я подумал, что мне пора на метеостанцию, - там сегодня праздник...
       ...На метеостанции было ""многолюдно".
      Как только я вернулся, меня пригласили попариться в бане, стоящей во дворе Матюхинского дома.
      Раздевшись в предбаннике, я открыл двери и нырнул в жаркую полутьму парилки. Василий, предложил мне березовый веник и плеснул в раскаленный зев печки, ковшик горячей воды. Жар волной ударил в лицо, заставлял отвернуться и инстинктивно затаить дыхание.
      Потом я стал хлестать себя пахучим веником по спине, по плечам, по ногам...
      Я люблю париться и могу терпеть сильный пар долгое время. Василий пытался со мной соревноваться, но не выдержал, выскочил в предбанник. Я еще несколько минут нещадно бил себя веником, задыхаясь в горячем аду, а потом выскочил наружу и увидел, что Василий выскочил из бани голышом и приседая, погружается с головой в озёрные волны.
      Я тоже, прикрывшись полотенцем, побежал в воду, осторожно ступая по камням, вошел в Байкал по пояс, и нырнул под набегающую волну, ощущая всем телом холодное жжение ледяной воды.
      Быстро помывшись, мы оделись и вернулись в дом, где уже накрывали на стол, и суетились две разрумянившиеся женщины, а мужчины сидели и спокойно разговаривали. Дети, радуясь празднику пытались помогать матерям, но только путались под ногами.
      Мужчины говорили о Бурмистрове, чей пустой, заброшенный дом стоял дальше к северу от метеостанции, километрах в двадцати.
      Бурмистр - как его здесь называли, был личностью легендарной.
      Появился он на Байкале лет тридцать назад, откуда-то с Украины - большой, сильный, уверенный и веселый. Он охотился и рыбачил, и делал это удачно. Сколотив какой-то капитал, он привез жену с Украины, выхлопотал разрешение построить дом на берегу Байкала, далеко от поселений и с помощью нанятых на лето помощников, срубил громадную избу, в которую и вселился всей семьей.
      Его гостеприимный дом узнали со временем все коренные байкальцы.
      Он радушно и хлебосольно принимал гостей, налаживая хорошие отношения и связи с нужными, известными людьми.
      Он выписал из Японии какие-то супер сильные моторы на лодку, имел какие-то очень дорогие ружья и лучших охотничьих собак на побережье. Он развел скот, поставлял мясо в районный центр, в ресторан и в столовые, выделывал шкуры овечьи и звериные, по каким-то новейшим технологиям. Он стал настоящим предпринимателем.
      Но времена переменились, открыли заповедник, заставили Бурмистра переехать в Онгурены, где его не очень любили буряты. Удачливым людям нередко завидуют. Так было и с Бурмистровым.
      Я, слушая эти рассказы, подумал что на обратном пути обязательно зайду к Бурмистрову и поговорю с ним. Такие люди - думал я - нынче очень редко встречаются.
       Между тем, стол был накрыт, и нас всех пригласили к столу. Была на столе и бутылка водки, но главное, были соленые и маринованные грибы, соленые огурцы, моченая брусника и пирог с черникой. Мы выпили по рюмке за здоровье Женьки и стали закусывать. Матюхин вспомнил как на их свадьбе с Леной - так звали его жену, в егерской избушке, ели и пили из пластмассовой посуды, а гости сидели на самодельных лавках.
      - Зато потом Лена ходила со мной в тайгу, и когда попадался браконьер, то видя молодую женщину рядом со мной, он стеснялся вести себя грубо - Матюхин засмеялся. - Когда появился Женька, все конечно изменилось. Я надеюсь, что скоро, когда сынок подрастет, мы снова будем вместе ходить по тайге...
      Все смеялись.
      Незаметно разговор перешел на отношения с бурятами. Матюхин разгорячился:
      - Они хотят жить так, как они жили до заповедника. Они жалуются, что у них отняли лучшие места, но ведь и тогда они бывали здесь очень редко.
      - По весне стреляли нерпу на ледяных полях, да на солонцах зверя добывали. А сейчас, они обвиняют нас в том, что мы не даем им пасти скот в лучших местах, пишут письма во все инстанции. Сейчас пользуясь тем, что нас мало, они проникают на территорию БЛЗ, охотятся там, но я этому положу конец! Закон для всех закон!
       Я был с ним не согласен. "Заповедник дело хорошее - но надо было с людьми посоветоваться, где-то уступить, послушать местных жителей и жить мирно, как добрые соседи. Вражда будет мешать всем..."
      Я так думал, но молчал. Мне хотелось посмотреть и услышать обе стороны.
       Гордеев - метеоролог - рассказал, как он скучал здесь когда приехал сюда, еще без жены и сына. - Мне кажется - говорил он задушевно, - что иметь семью - это счастье. Сейчас, когда мы вместе, метеостанция стала моим домом, а не только работой. У нас есть корова, есть молоко для детей, заведем овец, будем иметь мясо и шерсть.
      - А много ли человеку надо. Погода здесь хорошая, исключая штормы, а уж такого воздуха чистого, я нигде не видел. Конечно, жить здесь всю жизнь трудно...
      Он вздохнул.
      - Через четыре года наши сыновья пойдут в школу, и надо будет решать...
      Один из егерей, самый старший по возрасту, засмеялся.
      - Дети должны привыкать к самостоятельности. Я слышал в Англии, аристократы отдают детей своих в интернаты, чтобы приучить к мужской самостоятельности. - Но мы не аристократы - вмешалась жена Гордеева, и все снова засмеялись.
      За разговорами время шло незаметно...
      Когда попили чай и съели горячий пирог, за окнами спустилась ночь. Егеря ушли к себе в зимовье. Гордеевы ушли еще раньше. Я поблагодарил хозяев и тоже пошел к себе.
      Перед расставанием, я сказал Матюхину, что завтра собираюсь на перевал, взглянуть на Лену. Матюхин рассказал мне путь, сказал, что там, наверху, стоит автоматическая метеостанция, - чтобы я не удивлялся, когда её увижу.
       Придя к себе, я растопил печку и долго лежал на нарах, вспоминая все услышанное.
      Мне показалось, что Матюхин немного "тянет одеяло на себя". Ведь буряты жили здесь давно, они охотились, рыбачили, хотя, главное их занятие - скотоводство. И потом, я вспомнил, как Матюхин ругал туристов, и подумал, что туристы, в большинстве народ хороший, и что они с маршрутом, проложенным через заповедник, никому не будут мешать. Они ведь не охотники. Они даже не любят охотиться.
      Следить за порядком в заповеднике это одно, а запрещать и стоять на страже запретов - это другое.
      Незаметно я заснул, а когда проснулся, то в домике было темно - дрова в печке прогорели.
      Я встал, сходил на улицу, полюбовался на звездное небо, поеживаясь вернулся и залез в теплый спальник. Засыпая, я вспомнил засидку и солонец. Может быть сейчас там олени. Им здесь хорошо. Их никто даже не пугает...
       Проснулся я рано. Собрал рюкзак, оделся и вышел на улицу. Было тихо и солнечно. В домах, наверное, еще спали.
      Я, в первый раз, здесь, увидел корову, которая паслась за домом Гордеева, в огороженном пространстве. Когда я проходил мимо изгороди, она подняла голову и долго смотрела мне вслед.
      Я направился в сторону Солнца-пади, по которой шла тропа на перевал.
      Войдя в устье пади, я залюбовался скалистыми склонами, круто поднимающимися к синему небу. На скальных уступах тут и там росли пушистые кедры и сосны. Из-под снежника, языком спускающегося с кручи, вытекал пенистый поток талой воды, беззвучно падая с большой высоты, и скрываясь, среди стволов хвойных деревьев, на склоне. Воздух был так чист и прозрачен, что очень трудно было определить расстояния до скал или отдельно стоящих там, в вышине, заметных деревьев.
       Чуть погодя склон пади, по которому шла тропа, стал подниматься вверх. Загрохотал справа, в каменистом русле, ручей. По пути я насчитал несколько пяти - шестиметровых водопадов, с шумящей белопенной струей. Еще выше начался крупно-ствольный кедровый лес с деревьями в два обхвата.
      Под деревьями лежали глубокие сугробы тающего снега. И на этом снегу, тут и там, виднелись громадные вытаявшие следы медведей. Они были больше чем, поставленные вместе два моих сапога.
      Но так мирно светило солнце, так беззаботно посвистывали маленькие птички в кронах хвойных гигантов, что я почти не обратил внимание, на опасность встречи с весенним медведем.
      Держась поближе к речному руслу, я прошел через лес, и снова вышел на склон. Ближе к вершине перевала, тропа пошла по обнаженным гранитным глыбам, с хрустящей под сапогами корочкой мхов. Стало заметно холоднее, и появился кедровый стланик, и карликовые березки, пробивающиеся сквозь каменные цели.
      Я устал, захотел есть, я решил пообедать.
      Подойдя к очередному водопаду, я набрал воды, развел костер из сухих веток стланика, и поставил кипятить воду. Пламя костра, почти без дыма, оранжевой занавесью поднималось вверх, лизало закопченный чайник, но тепла давало очень мало.
      Съев рыбные консервы с маслом и сухарями, я попив горячего чаю, согрелся, полюбовавшись скачущим, по крутой каменистой горке водопаду, внизу делавшего глубокий водоемчик, выбитый в камне, отправился дальше.
      Немного не доходя до перевали, тропинка вышла на голое место, обдуваемое ветерком. Здесь, кроме ползучих мхов ничего не росло, а рядом, со склонов верха пади, спускались белые снежинки.
       Взойдя на перевал, я долго стоял и осматривался.
      Байкала не было видно, а кругом лежали заснеженные вершины. Спереди, располагалось плоскогорье, поросшие чахлыми деревцами лиственниц.
      А ещё дальше впереди, я увидел большой речной поток, по цвету напоминающий холодный свинец.
      "Это Лена!" - понял я. - И она здесь уже широкая...
      Над рекой, на дальнем берегу поднимался холм, лишенный растительности, и укрытый метровым слоем белого снега.
      "Я поднялся на километровую высоту над озером, - размышлял я - но здесь уже типичный пейзаж приполярной тайги. Мох, карликовые деревца, холодно... Жить здесь было бы очень неудобно. Тут еще только самое начало весны, и внизу на берегу теплее, градусов на десять и совсем другая природа...
      Пройдя по заснеженной тропе, я вдруг увидел столбы метеостанции, окруженной, металлической проволочной сеткой - оградой.
      "Это от диких зверей - подумал я. - А может от туристов...
      Тропа, обогнув метеопункт, терялась в чахлом кедровом стланике. Под ногами и кругом, лежал недавно выпавший снег, который скрыл все следы, белой пеленой укрыл мох и конечно тропу.
      Я глянув на солнце, подумал, что могу заблудиться в незнакомом месте, и придется ночевать здесь.
      Конечно, хотелось помыть лицо в вершинной Лене, в самом ее истоке, но я решил не рисковать и отложить дальнейшее знакомство с Леной до следующего прихода сюда.
      "Ничего! - подбадривал я сам себя. - Я ее видел и это главное. А знакомство с истоками - это дело не одного дня...
       Я стал осторожно спускаться по своим следам. Вниз идти было легче и быстрее. Я быстро пересек кедровый лес посредине подъема, потом миновал ворота Солнце- пади со скалистыми кряжами с двух сторон, и попал в предгорный лес, с лесной дорогой, петляющей среди неровностей холма.
      В один момент, я вдруг, слева в чаще, которую дорога огибала стороной, услышал медвежий рык, рявканье.
      Я стал идти осторожнее, тщательно вглядываясь в заросли, но медведя не увидел. Времени оставалось еще достаточно, и я решил немного пройти по лесной дороге, вглубь тайги.
      Заросший смешанным лесом холм, плавно спускался к озеру, продольными волнами, похожими на заросшие овраги с пологими склонами. Я, спустившись на дно такой "волны" - видел только верх гребня, и когда поднимался, то видел и дно "овражка" и противоположный его борт.
      Вот так, поднимаясь из низины вверх, я вдруг увидел движущиеся лошадиные головы с серыми длинными гривами и хвостами. Я замер неподвижно и лошади, а среди них были и два маленьких жеребенка с крупную собаку, подошли очень близко.
      Стоило мне пошевелиться, и лошади резво развернувшись, с топотом, быстро ускакали в лес, почти мгновенно скрылись из глаз, в чаще.
      "Ого-го! - думал я. - Ведь это мустанги - дикие лошади. Они когда-то и где-то отбились от людей, одичали и стали жить в тайге, как жили их далекие предки..."
      Нечто подобное я видел в Крыму, путешествуя по яйле. Там я видел настоящего красного мустанга, большого жеребца с черной гривой и с черным же длинным хвостом до земли.
      "А все-таки это красиво - рассуждал я, повернувшись и уже шагая в сторону метеостанции. - Эти лошади живут уже стадом. Они уже боятся людей, как наверное боятся и медведей. Для них медведи в здешних местах, наверное, главные враги. Если, конечно, здесь нет волков..."
       Придя на метеостанцию засветло, я еще сходил к егерям в избушку, увидел оцинкованную ванну полную только, что пойманной рыбы - крупных хариусов-черноспинников. Егеря пожаловались, что рыба - эта главная пища здесь. Кругом полно зверя, но стрелять не разрешают.
      - Если бы не рыба, хоть с голоду подыхай - невесело вздохнул старший по возрасту егерь. "Ого - подумал я. А Матюхин поддерживает здесь дисциплину..." Эту ночь я спал, как убитый. - Устал.
       Назавтра утром, я поговорил с Матюхиным о том, как мне выбираться в Онгурены. Он сказал, что может быть завтра, а может быть, послезавтра они плывут на лодке в Онгурены по делам и подбросят меня.
      Однако, меня тревожило то, что мне надо было вылетать в Ленинград через четыре дня. Если я не уйду завтра пешком, то мне надо будет ждать лодку. Если же Матюхин не поплывет в Онгурены, я опаздываю на самолет, в Питер.
      Матюхин и команда в этот день, садили картошку, на плохо вспаханном поле, за метеостанцией.
      Когда я, долго сомневаясь, все-таки решил остаться и ждать лодку, то не надолго решил сходить в лес.
      Я проходил мимо работающих егерей, когда Матюхин подозвал меня, и показывая в сторону пади, сказал: - Там, на моряне медведи.
      Я долго всматривался в коричневые, едва заметные точки на горном лугу, когда Матюхин подозвал Женьку и попросил его принести двадцатикратный бинокль. Когда я глянул через окуляры бинокля, подкрутив фокусировку, то хорошо увидел медведицу и годовалого медвежонка, копающего что-то в земле.
      Вдруг, медведица забеспокоилась, задвигалась и бросилась по направлению к кустам, окружающим поляну. Переведя взгляд, я заметил третьего медведя, там, в кустах. Его напугал злой выпад медведицы, и он стал убегать под гору, а потом видя, что медведица остановилась, продолжил свой путь к следующей поляне.
       - Мы их там, на марях, часто видим, сразу по несколько штук - подтвердил Матюхин.
      Он сам посмотрел в бинокль и добавил: - Да! Хорошо видать!
      Работники усроили перекур, а Матюхин стал мне рассказывать.
      - Чуть раньше, в начале мая, когда лед на Байкале разойдется, буряты начинают добывать на ледяных полях нерпу. Они подплывают, подкрадываются к льдинам на лодках и стреляют, часто только ранят нерпу. Она, какое-то время плавает, а потом ее пригоняет ветром к берегу и волнами выбрасывает на берег.
      - Медведи в это время спускаются с гор, и ночами ходят вдоль берега. Учуют мертвую нерпу, и гужуются всю ночь. К утру только обрывки шкуры, да пятно жира на гальке остается...
      Он помолчал, посмотрел в даль. Матюхин, конечно, в душе был охотником, а вместо того, чтобы добывать зверя, садил картошку и охранял этого зверя от выстрелов. Думаю, что это в конце концов становится невыносимо...
      Пожелав егерям удачного дня, я пошел не надолго в северную сторону побережья, туда, где раньше жил Бурмистров.
      От метеостанции туда вела торная тропа.
      Часа через два неспешного ходу, я вышел на широкую поляну, заросшую высокой травой, посреди которой стоял большой дом. Часть крыши уже прохудилась, и видимо, в ней была большая дыра. Окна были выбиты, и осколки стекла захрустели под ногами, когда я обходил дом вокруг.
      За домом были большой огород, и небольшая полянка, покрытая травкой, где стоял обширный деревянный стол, за которым, наверное, иногда обедала вся семья и может быть гости.
      От вида этого развала и запустения мне стало грустно.
      Здесь жили люди: любили, работали, рожали и растили детей, принимали гостей. Темными вечерами, тут, нарушая тишину пустынного берега, стучал мотор генератора и в окнах горел электрический свет. Сейчас все это в прошлом. Берег вечерами пуст и молчалив. Печально...
       К вечеру я вернулся на базу.
      Подул сильный ветер и на берег из озерных глубин, побежали крутогривые, полутораметровые волны, с гулом обрушиваясь на галечный берег. Я пораньше протопил печь у себя в избушке, поужинал и лег спат.ь
       Утром, я проснулся от солнечного света, проникающего в маленькое окошко домика.
      Сходил к озеру помылся, и когда проиходил мимо матюхинского домика, он сам вышел на крыльцо, и сказал: - Через час двинем в Онгурены. Собирайтесь...
      Я обрадовался!
      Я немного устал от одиночества, здесь среди людей, которые были заняты своим делом, а у меня такого дела не было.
      Я, конечно, делал записи всего того, что видел и слышал, но я был один и может быть, мешал обыденной жизни этих людей. Я был здесь посторонним.
      И потом, я был не новичок в тайге, и меня трудно было чем-то удивить.
      Может быть поэтому, видя, что я человек самостоятельный, независимый, меня никто не опекал. И потом, тут были какие-то работы и заботы, которые меня совсем не касались...
      Я до последнего не верил, что мы поплывем, даже когда лодку по полозьям скатили на воду, даже когда я со своим рюкзаком сел в лодку, даже когда я услышал, что мотор завелся, и лодка, сделав плавную дугу, стала удаляться от домов.
      Все оставшиеся махали руками.
      Я тоже махал, хотя уже рвался всей силой желания назад, в Онгурены, на Ан-2, обратно в город.
      С воды открывалась великолепная панорама гор и всего побережья.
      Лодка, словно плоский камень, брошенный твердой рукой, скользила по тихой, холодной, прозрачной воде.
      Я не видел дна, но понимал, что глубина под нами, это сотни метров, и что под водой, горы, которые поднимались перед нами круто вверх, так же круто могут уходить вниз.
      Прошли устья горных речек, через которые я переходил по берегу.
      Проплыла мимо большая поляна, посреди которой, протянулась вдоль, длинная разрушенная временем стена или изгородь из валунов, которые издалека смотрелись как песчинки...
      Чуть погодя, пристали к берегу, и пошли к палатке, которую установили здесь в день моего прихода, прилета, но когда я здесь проходил, ее еще не было.
      В ней жил еще один егерь, с которым я тоже познакомился.
      Матюхин о чем-то поговорил с этим человеком, и мы снова поплыли, теперь уже в Онгурены.
      Часа за три-четыре преодолели много километров, на быстрой лодке, и после полудня пришвартовались на краю села Онгурены. Я попрощался с егерями, пожал руку Матюхину, и пошел в начале в правление колхоза, на встречу с председателем.
      Не доходя до правления я встретил Витю на мотоцикле, он не заглушая мотор, поприветствовал меня, подтвердил, что я могу ночевать в лесхозе, в конторе, сообщил, что он спешит - в бригаде у Алексея, где-то на склоне холма медведь, поймал и задрал телка колхозного и он едет собирать охотников для подкарауливания медведя, которого надо убить.
      Закончив рассказывать, он вскочил в седло мотоцикла, мотор взревел, и Витя быстро укатил.
       В правлении я застал председателя, который молча повертел перед глазами мое удостоверение, и стал рассказывать: - Дела в колхозе идут неважно, пастбищ стало меньше, и если раньше можно было до декабря кормить скот на вольных пастбищах в устьях рек, то теперь там заповедник, и приходится на зиму готовить вдвое больше сена. Люди уезжают в Бурятию. Здесь даже охоту запретили. Люди не хотят так жить.
      - А природу мы и сами могли бы охранять - глянул он на меня сердито. - Если бы тайга и земля были наши, то кто бы тогда уничтожал зверей и лес. Мы сами себе не враги - закончил председатель.
      Я записывал его монолог, но много сам не говорил... Напоследок, я спросил адрес Бурмистрова и председатель объяснил мне, где его дом.
      - Но Бурмистрова сейчас нет - добавил он. -сам Бурмистр, он где-то в больнице, язву лечит. А дочка дома - зайдите - проговорил председатель на прощанье.
       Встретила меня дочь Бурмистрова. Когда я показал удостоверение, она усадила меня за стол, показала фотографии, и даже подарила несколько. На одной, вся семья сидела за столом в палисаднике; Бурмистров, дети, жена, какие-то гости, и рядом лежали крупные белые лайки; на другой, сама дочь с молодым человеком в штормовке с ружьем за плечами, на фоне горного кряжа...
       После, я пошел в лесхоз, в контору, нашел ключ, висящий на гвоздике, под крышей. В конторе еще было тепло, и печь была горячей. Я подбросил на уголья несколько поленьев, сварил картошки, которую взял из ящика под кухонным столом, как и объяснил мне Витя...
      Поужинал, немного почитал старый журнал, который нашел на маленькой книжной полке в углу. Потом, дождавшись, когда прогорят дрова, закрыл печную трубу и лег спать. Кругом, все так же было пусто и одиноко.
       Утром, пораньше я ушел на аэродром, закрыв дом и ключ повесил на обычное место.
       В здании аэропорта еще никого не было, и я сев на рюкзак, около дверей стал ждать.
      "А вдруг, все билеты проданы, а мне надо улететь, потому что завтра мне улетать в Ленинград - беспокоился я, но виду не подавал.
      Самолет по расписанию улетал в двенадцать дня. Кассир пришел в десять часов.
      К тому времени у дверей скопилась очередь. Небольшая, но все-таки. Ан-2 - самолет маленький.
      Кассир недружелюбно глянула на меня, и сказала, что в начале она будет продавать билеты местным жителям. Я возмутился, стал показывать свое удостоверение, говорить, что пойду жаловаться председателю.
      Наконец, кассир сердито ворча выписала мне билет, и я с облегчением отошел от домика и прилег на травку под солнцем.
      В половине двенадцатого, точно по расписанию, где-то далеко я услышал шум мотора, а потом разглядел и сам самолетик.
      Ан-2 сделал вираж, снизился, и коснувшись земли, заскакал по полю, резко тормозя. Из самолета вышло несколько пассажиров и летчики. Они о чем-то поговорили с кассиром, и пригласили всех на посадку. Когда все разместились на своих местах, оказалось, что два сиденья были пусты. "Мы бы так не нервничали, если бы знали, что будут пустые места - подумал я о себе и приготовился к полету.
       Самолет, загремел двигателями, ускоряя движение, тронулся, и наконец взлетев, сделал правый поворот над крышами Онгурен, и выровнявшись, стал набирать высоту.
      Солнце светило жарко, небо было голубое, прогревшийся воздух поднимался от земли неравномерно. Мы, несколько раз "падали" в воздушные ямы. Некоторые из женщин-пассажирок взяли бумажные пакеты, - их, от болтанки начало тошнить.
      Я сидел, сцепив зубы, играя желваками и терпел, хотя каждое такое падение в воздушную яму, создавало психологический дискомфорт. Сознание было атаковано страхами, вызванными потерей силы притяжения. Организм бил тревогу, и страх непроизвольно заставлял сжиматься все мышцы тела. Каждая такая воздушная яма, следовала после того как Ан-2, словно наткнувшись на мягкую, неподатливую стену воздуха, взбирался, поднимался вверх, оставаясь параллельно земле, а потом, вдруг, этот встречный напор исчезал, и самолет, некоторое время "падал", ни на что не опираясь...
       Ближе к городу, самолет успокоился, и я стал рассматривать леса и болота внизу, кое-где прорезанные узкими, прямыми просеками, визирками.
      Наконец, под крыльями биплана замелькали домики поселков и деревень.
      Слева хорошо было видно водохранилище.
      Наконец, мы благополучно приземлились в иркутском аэропорту, и я с облегчением выдохнул... Все удачно закончилось.
      Я, не только слетал в Онгурены, но и добрался до мыса Покойники, жил там несколько дней, увидел чудесные горы, и молчаливо громадный Байкал, познакомился со многими людьми, и самое главное, живой и невредимый вернулся назад.
      Я ехал в городскрм автобусе, и щупая загоревшее лицо, думал, почему люди смотрят на меня так внимательно?
      Сойдя с автобуса, я быстро дошел до дачи, скинул рюкзак, и случайно глянул на себя в зеркало.
      Лицо было темным от загара, а кожа на носу и щеках начала шелушиться. - Это Байкальское солнце такое яркое - подумал я. - А воздух так чист, что я загорел, как кинематографический герой...
      Пока готовил воду для чая, пока ел, солнце спустилось к горизонту, затем сумерки и тишина опустились на залив, на дачный поселок.
      Я сел на крыльцо дачи и слушал звонкие птичьи трели, в болотце, в конце залива, вспоминал свое одиночество в походе, настороженно сосредоточенный Байкал, дикие горы, изрезанные ущельями и каменистыми долинами, с пенными бегущими потоками речек и ручьев. Мне казалось, что за эти дни я узнал о таежной жизни, что-то новое, интересное и грустное, одновременно.
      Еще, я представил себе пустынную бурятскую деревню Онгурены.
      Витя, наверное, сел в засаду на медведя у полу съеденной телушки, а на мысе Покойники, матюхинская жена растопила печку и готовила ужин, изредка тревожно взглядывая в окно, в ожидании мужа, который по неизвестным причинам задерживался. Сумерки надвигались на метеостанцию со стороны гор, оставляя светлое небо, над темно-синей, почти черной водой... Наконец она услышала шум знакомого мотора, и с облегчением вздохнула...
       Я тоже вздохнул, поднялся, вошел в дом и включил свет, который проявил темноту за порогом.
      Оглянувшись, я ничего уже кроме ночи, не увидел, и осторожно прикрыв дверь, на всякий случай накинул крючок в скобу.
      Чувство тревоги, срабатывающее на Байкале, прилетело вместе со мной в город, и пройдет еще немало времени, пока инстинктивная осторожность рассеется, исчезнет во мне, и я начну забывать об этом своём необычном путешествии...
      
      
       Январь 2003 года. Лондон. Владимир Кабаков
      
      
      
      Остальные произведения автора можно посмотреть на сайте: www.russian-albion.com
      или на страницах журнала "Что есть Истина?": www.Istina.russian-albion.com
      Писать на почту: russianalbion@narod.ru или info@russian-albion
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       Рэкет.
      
      Рассказ по теме.
      
      
      
      
      Эпиграф: Исход. Гл.2. ст.11-12. "Спустя много времени, когда Моисей вырос, случилось, что он вышел к братьям своим, сынам израилевым, и увидел тяжкие работы их; и увидел, что Египтянин бьет одного Еврея из братьев его. Посмотревши туда и сюда, и видя, что нет никого, убил Египтянина и скрыл его в пески".
      
      
       ...Они подошли к ангару втроём, потоптались перед металлическими, закрытыми изнутри воротами - казалось, что они вынюхивали что, как и где.
      Затем постояли, покурили на площадке перед входом, посматривая на автомашины ожидающие своей очереди на ремонт, поплевали смачно себе под ноги и вокруг, потом побросали окурки туда же, заматерились и гурьбой, стуча каблуками, поднялись в вагончик...
       Игорь сидел за столом приема заказов и писал какие-то накладные: во множестве вариантов необходимо было в бумагах отразить деятельность "Дороги", и все это для контроля, для внезапной ревизии, которые так любили устраивать Ревизионные управления всех уровней: районных, городских, областных...
       Трое вошедших не скрывая своей агрессивности шумели, толкались, двери за ними жалобно взвизгнули и оглушительно хлопнули.
      Один из них, тот, что повыше, не спрашивая разрешения закурил "Беломор" и когда демонстративно разинув рот выдохнул дым в лицо Игорю, то во рту его, сочно блеснули золотые коронки.
      После этого "Красавчик", как обозначил его Игорь про себя, осклабился и наклонившись над столом, придвинулся почти вплотную и вполголоса, с вызовом произнес: - Слышь, земляк! А мы к тебе!
      Потом оперся двумя руками о стол и добавил: - По делу...
      Двое его приятелей визгливо хохотнули, окружили стол, хватали бумаги, читали, потом бросали на пол...
      Игорь испугался и обозлился.
      Он напрягшись смотрел на нахалов, но ничего не мог и не хотел предпринимать, и уже знал, что тут просто мордобоем не закончится, а ведь у него в столе лежало несколько тысяч выручки...
      - Что вам нужно? - выдавил он дрогнувшим голосом.
      - А мы, землячок, хотим свою машинку отремонтировать, - можно это или нет? - хихикая процедил высокий и уставился в упор на Игоря красивыми, злыми глазами наглеца и хама. Игорь, словно кролик на удава смотрел в эти глаза и в душе, уже поднимался горячей волной гнев - как можно, вот так, нагло и противно нарываться на "край", на ответ, который может быть страшен, как для отвечающего, так и для вопрошающих?
      Но пока, он держался, казался беспомощным и беззащитным.
      Ему надо было скрепиться и не отвечая на оскорбления, копить злобу и ждать мгновения уравнения условий. И надеяться при этом, что всё может обойтись миром или только словесными оскорблениями...
       Во дворе, на въезде в кооператив, на повороте, скрипнула резиной очередная легковушка. Потом было слышно, как она остановилась и хлопнули дверцы...
       Трое переглянулись, а в Игоре всколыхнулось чувство надежды и облегчения: - Может быть еще пронесет?
      - Слушай, земляк, - торопясь заговорил Красавчик, - ты не хотел бы нам занять на ремонт несколько кусков?
      Послышались шаги за дверью, заскрипело деревянное крыльцо под ногами приехавших - они поднимались в вагончик.
      - Подумай хорошенько, старичок, копать-колотить", - глаза бандита еще раз злобно сверкнули, он сделал жест - уходим и все трое, чуть не свалив с крылечка входящих, топоча ногами вывалились на улицу.
       Игорь перевел дух, достал платок, промокнул им вспотевший лоб и привычно автоматически произнес: - Я вас слушаю...
      
      
      
      
      
      
       ...Гандон быстро навел справки. Фишман Игорь Яковлевич, председатель кооператива "Дорога". Адрес: ул. маршала Жукова, 7, кв. 6...
       ...Решили идти втроем. Гандона, Жан оставил на улице, на "шухере", а сам с Барыгой поднялся на второй этаж...
      Они шли молча, детали уже были обговорены - если менты нагрянут по звонку соседей, то Гандон свистнет.
      Подъезд к дому был долгий, и потому, Жан надеялся, что успеют смотаться.
      Но вообще-то он не сомневался, что стоит им появиться на пороге, и этот "жидик" расколется и выложит все, что имеет...
      Барыга, как всегда, был невозмутим, чуть пьян и в обычном своем спортивном костюме.
       ...Время подходило к одиннадцати вечера, поздние летние сумерки опустились на город, зажглись огни в домах, но кое-где уже легли спать и потому, светлые окна перемежевались с темными.
      Гандон, с улицы смотрел на окна второго этажа и пытался представить себе, что там делают сейчас: ужинают, смотрят "Рабыню Изауру", спят на двуспальной супружеской кровати в перинах или занимаются любовью. От этой мысли он осклабился и хихикнул вслух, представив "терпилу" в постели, с тонкими волосатыми ножками и мягким брюшком поверх "семейных" трусов...
       Жан и Барыга громко шагая поднялись по крутой, узкой бетонной лестнице на второй этаж, остановились перед дверью с номером шесть и Жан нажал на кнопку звонка.
      Звонил он уверенно, долго и нагло...
      
       ...Игорь собирался спать.
      Весь вечер он сидел в гостиной и считал что-то на электронном счетчике, потом записывал цифры появлявшиеся на экранчике прибора и снова нажимал кнопки с цифрами и знаками действий.
      За стеной, в спальне, Света долго смотрела какую-то многосерийную телевизионную мелодраму - оттуда изредка доносился мужественный голос из телевизора.
      Дети тоже уже легли: трехлетний Яшка спал в своей кроватке лицом вниз и попой, прикрытой одеялом, вверх. И родители, и родственники смеялись над Яшей, которому почему-то было удобно спать стоя на коленках и спустив лицо щекой на подушку.
      Он был очень спокойным ребёнком и когда на часах стрелки показывали девять часов вечера, он засовывал два пальца в рот и уже посапывая в предвкушении крепкого сна, направлялся к своей кроватке, залезал в неё и засыпал через несколько минут.
      Какой-то биологический механизм, отсчитывающий время сна и бодрствования включался в нём и малыш, без обычных для его возраста уговоров засыпал, чтобы ровно в семь утра проснуться, так же самостоятельно, как засыпал вечером...
       Мишка, которому уже было шесть, считал себя взрослым и потому засыпал поздно, норовил досмотреть телик до конца и лишь сегодня, утомленный длинным летним днем, лег немножко подремать и дождаться кино, но так и заснул и Света, раздев его уже сонного и вялого, укрыла одеялом и погасив свет, плотно прикрыла дверь в детскую...
       ...Звонок в дверь прозвучал тревожно и угрожающе. Света встала с кровати, накинула халат поверх ночной рубашки и вышла в прихожую. Игорь был уже там.
      - Кто это может быть? - с тревогой спросила Света и Игорь, чуть запнувшись, ответил:
      - Это, наверное, ко мне. Иди, ложись...
      Он подождал, пока Света, войдя в спальню закроет дверь и потом, почему-то крадучись, подошел к входной двери, тихо нажал на рычаг английского замка, отворив первые из двойных дверей, глянул в смотровой глазок.
       За дверью стояли двое. Один кряжистый, широкий с маленькими, невнятными, непонятного цвета глазками. И второй высокий, черный, в темных брюках и коричневой водолазке - Игорь сразу узнал в нем Красавчика.
      Внутри что-то дрогнуло, он задышал коротко и быстро, но быстро взял себя в руки.
      Помедлив, он прикрыл за собой первые двери и через вторые негромко спросил: - Кто вам нужен?
      Но для него самого, ответ на этот вопрос уже был ясен. Игорь, всю поделю ждал этого "визита", но тем неожиданней это случилось.
      Высокий придвинулся к двери и не скрываясь, громко произнес: - Открой, хозяин! Поговорить надо!
      У Игоря, сердце снова тревожно опустилось вниз и вдруг заколотилось испуганно и гулко - кровь прилила к голове и мышцы ног дрогнули!
      "О, черт!", - ругнулся он про себя, а вслух сказал: - Уходите прочь! Не то я вызову милицию...
      Голос его дрожал от волнения, от испуга за малышей и за жену. Он уже знал, что эти двое за дверью, так просто не уйдут, что ему придется что-то решать и брать на себя ответственность за решительное действие...
      Жан слыша угрозу Игоря, переглянулся с Барыгой - он знал, что в этом подъезде телефон один и тот на четвертом этаже.
       Красавчик - это был он - снова приблизил лицо к глазку и сказал так же громко, как и в первый раз: - Открывай, тебе говорят. Дело есть!
      Игорь через глазок видел искривленное стеклом лицо: толстый нос, неестественно маленькие глаза в ямках глазниц, черные густые брови, синеватые, шевелящиеся толстые губы.
       Их лица разделяло каких-нибудь двадцать-тридцать сантиметров пространства и Игорю внезапно захотелось ударить по этому искривленному лицу, захотелось сделать этому наглому бандиту больно, а себя, в момент удара, освободить от груза ярости и страха, который подкатывал к горлу, заставлял дрожать голос и вызывал глотательные судороги!
      Еще на что-то надеясь, он примирительно повторил: - Уходите, ребята. Завтра поговорим...
       К двери придвинулся Барыга. Ему показалось, что настал его черед проявить себя и показать Жану, что он ничего не боится.
      Жан отодвинулся от глазка и Барыга, приблизив лицо ухом к двери, сдерживая злобу произнес: - Лучше открывай! Смотри, сука, хуже будет!
      Рот его раскрылся, язык облизнул губы, кулаки задвигались. Ухом Барыга ловил звуки из квартиры, из-за дверей. Он не смотрел на Жана, но чувствовал его присутствие и потому, хотел заодно немного попугать и этого заносчивого, расфуфыренного хлыща.
      Он, Барыга, все больше и страшнее наливался наглой яростью бандита, долго и безнаказанно грабившего незнакомых людей...
       Игорь, увидев в глазок это зверское, широкое и бессмысленное лицо с кабаньими колючими глазками понял, что помощи ждать неоткуда, что эти, там за дверью, просто так, без издевательств и насилия, не уйдут от его дверей...
      
       ...Соседи по дому, прячась за закрытыми дверями, стали прислушиваться к звукам, доносящимся с лестничной площадки и почувствовав недоброе испуганно уходили в дальние комнаты, закрывая за собой все двери, какие только можно.
      Они не хотели ввязываться в скандал, они слышали два хриплых, грубых мужских голоса и так как в этой жизни они боялись всего, что не вписывалось в искусственные инструкции и законы, то инстинктивно уходили, прятались в свои "норы", испуганно радовались, что стучали и рвались не к ним...
      В этом мире, их мире, где все решалось коллективом и на собраниях, они не могли выступать от своего лица, они трусили за себя, за своих детей.
      А другие - это же чужие?! И потом, может быть тот, к кому ломятся, сам в этом виноват. Почему мы должны беспокоиться за других, оправдывали они себя, выискивая аргументы в свою пользу?
      И, наконец, есть же милиция, которой деньги платят за то, чтобы она нас защищала!
      И у них ведь оружие, а мы безоружны. Эти бандиты-хулиганы ведь наверняка тоже вооружены; они-то не боятся ни милиции, ни законов, наказывающих за ношение оружия: холодного и огнестрельного...
       Игорь сразу почувствовал, понял, что никто из соседей к нему на помощь не придет - если бы они могли и хотели, то уже вышли бы из своих квартир и вмешались...
       ...Голос Светы из-за спины, из спальни спросил тревожно:
      - Кто там, Игорь?
      И в этот момент, волна холодной ярости и бесстрашия привычно ударила в голову.
      - Да, что я, мужик или нет? - прошептал Игорь и уже не таясь громко захлопнул входную дверь и быстро, легко вернулся в гостиную.
      Сильными руками он схватил стул - костяшки на кулаках от напряжения побелели.
      Подставил стул, вспрыгнул на него, потянувшись достал с верхней полки металлический чехол для ружья, снял его сверху, привычно сдул пыль, вернулся к письменному столу, открыл его, достал ключ и ловко одним движением отомкнул висячий замок на чехле-сейфе...
       В дверь стали стучать: вначале дробно и негромко, потом кулаком во всю силу.
      Сквозь двойные двери удары доносились глухо и матерная ругань двух голосов была едва слышна.
      Игорь торопясь достал свое охотничье ружье ИЖ-27- Е, то есть с эжектором -выбрасывателем стреляных гильз, автоматически погладил матово блестевший темный приклад из красного дерева, потом левой рукой взял отдельно лежащие вороненые стволы, правой рукой держа приклад, указательным пальцем нажал скобу замка, левой вложил стволы в замочную выемку, спустил пружину и, примкнув стволы щелкнул эжекторами, открывая патронник.
      Патроны в пачке с изображением охотника в шляпе с пером, целящегося из ружья в утку, пролетающую над камышами, лежали здесь же, в сейфе. Игорь переложил ружье в левую руку, правой, всей пятерней, влез в коробку и достал штук пять-шесть патронов, зеленых с золотистой латунной окантовкой и круглым тяжелым торцом в желтой серединке которого, сидело маленькое круглое донышко капсюля.
      Положив все патроны на стол, услышав, как они щелкнули, литыми стаканчиками, он взял два, мягко и привычно вложил в патронник и, угрожающе клацнув, закрыл ружейные замки. Теперь стволы были в боевом состоянии...
      Во входные двери уже откровенно ломились.
      Дверь позади открылась и испуганная, дрожащая всем телом Света спросила тонким, сонным голосом:
      - Игорь! Что происходит?
      Игорь, закладывая запасные патроны в карман спортивных штанов, поднял голову и, жестко глянув на Свету, твердо произнес:
      - Света! Иди к детям, закрой двери и не выходи... - он помолчал чуть, потом закончил, - пока не позову тебя!
      На глазах у Светы появились слезы, она от страха озябла и запахивая халат, стала говорить, говорить:
      - Но, Игорь, что происходит! Кто там, за дверьми? Кто эти люди?
       Он, сдерживая себя чтобы не накричать на нее, вновь ровным голосом сказал:
      - Света! Я тебя прошу, иди к детям. Если они проснутся, то могут испугаться! - и помолчав, выходя мимо Светы в коридор, продолжил:
      - "Это какие-то хулиганы, я их только пугну, - успокаивал он ее, но сам уже знал, что пугать не будет, а будет драться.
      Света от звуков его холодного голоса чуть успокоилась и пошла в детскую комнату, взглядывая на Игоря через плечо. Таким она его никогда не видела...
       Он подождал, пока она вошла в комнату, дождался пока дверь затворится и уже потом, пошел к входной двери.
       Без паузы, перехватив ружье в правую руку, Игорь зло дернул за скобу замка левой, с грохотом отвел язычок замка, резко и решительно дернул дверную створку на себя...
       Жан услышал звук открывающегося замка, скрип открывающихся дверей и инстинктивно отпрянул назад - так решительно и безбоязненно это делал человек на той стороне.
      А Барыга ничего не понял и еще громче заколотил кулаками в дверь!
      Он совсем ничего не боялся и понял, что этот человек там, за дверью, такой же трус, как все те, с кем ему приходилось "работать" в этом городе...
      И привычная безнаказанность сделала Барыгу беспечным. Замок второй створки внешней двери щелкнул, и Барыга рванул ее решительно на себя...
       Когда дверь распахнулась, Игорь какие-то доли секунды оценивал ситуацию...
      В это мгновение, через порог сунулась спортивная, крепко сбитая фигура Барыги; где-то позади маячило белое лицо Жана - тот чутьем понял, что здесь что-то неладно, что-то пошло не так!
      А Барыга, вдруг тоже начал что-то понимать, но было уже поздно; он, конечно, увидел невысокого человека в спортивной майке и спортивных штанах, заметил ружье, заметил даже тапки-шлепки у него на ногах, но удержать себя или что-нибудь сделать, защищая себя, он уже не успел...
       Игорь мгновенно, сильно и жестко ткнул стволами в живот нападающего бандита! Барыга ощутил резкую пронзительную боль, ему показалось, что по позвоночнику через живот ударили кувалдой и, падая вперед, в квартиру, теряя сознание, он страшно испугался, испугался так, как некогда в далеком детстве испугался, горящих зеленым фосфорным огнем глаз, глянувшего на него из темноты, из-под стола, кота.
      Тогда он тоже одеревенел и с замершим на губах воплем ужаса, отступал от этого взгляда назад, пока не рухнул в открытый за спиной подпол, в котором бабушка, его деревенская бабушка, набирала картошку...
       Увидев в глазах этого здоровенного мужика всплеск боли и ужаса, Игорь чуть скрипнул крепко сжатыми зубами и уже наотмашь ударил навстречу, в лицо, это ненавистное, наглое лицо, тяжелым жестким прикладом...
      Кровь и кусочки сорванной ударом кожи брызнули на пол, на стены, на потолок коридора и дверного проема.
       Барыга, получив страшный встречный удар охнул, огненный шар боли ожог, вошел в подсознание; хрустнули лицевые хрящи, а кости, изнутри распоров кожу лица появились на мгновенье вовне...
      Удар был так силен, что мешок тела, падая, вывалился наружу.
      Барыга потерял сознание мгновенно и надолго...
       ...Жан оцепенело рассматривал все происходящее и вопль истерики и страха застрял у него в горле...
      Потом, задолго уже после того дня, он, Жан, просыпался от кошмара, в котором, каждый раз безжизненное тело вываливалось из дверей и вслед выходил бледный, холодно спокойный человек с ружьем...
       Жан сглатнул комок, подступивший к горлу!
      Дурнота ухнула сверху куда-то вниз живота, а человек в дверях с белым лицом, вскинул ружье на уровень бедер и не целясь выстрелил.
      Жану даже показалось, что он вначале услышал щелчок спущенного курка, потом из правого ствола вылетел сноп огня и уже потом, по перепонкам ударил гром выстрела и в левое бедро пришел тяжелый удар дробового заряда...
      Жана бросило на колени, но он так испугался, что сначала не почувствовал боли и на четвереньках побежал к лестнице. Мужчина с ружьем опередил его, отсек ему путь отступления и злым шепотом произнес:
      - Стоять, сука!.. Не то убью! - и ткнул стволами Жану в голову.
      И тут ему, Жану, стало вдруг очень, очень плохо и очень больно и он, боясь смерти, вот здесь, вот сейчас, превозмогая себя поднялся на ноги и, исполняя команду страшного человека, встал навытяжку. А по его бедру липкой тягучей пленкой обильно потекла кровь...
       Гандон, услышав выстрел и ему показалось, что кто-то взвизгнул от страха и боли оттуда, из подъезда.
      Его мозг пробила неожиданная догадка:
      - Вот падла, залетели, - бормотал он.
      - Смываться надо!
      Испуганно озираясь, Гандон, вначале быстрым шагом перебежал двор, свернул за дом и пустился во всю прыть дальше, в темноту...
      
       ...Телефонный звонок прозвучал резко и требовательно.
      "Кто бы это мог быть?", - подумал я и подошел к телефону.
      - Саша, - услышал я голос Игоря, и руки у меня вспотели.
      - Приезжай ко мне сейчас - говорил взволнованный усталый голос в трубке:
      - Я тут пострелял бухарей...
      - Кого, кого, - перебил я, а сам судорожно соображал, что делать, чтобы все кончилось хорошо.
       _ Бухарей, говорю, - уже с раздражением произнес голос, и я, преодолевая дрожь волнения, попросил:
      - Игорь, ты мне коротко расскажи, что случилось, чтобы я начал действовать...
      
       ...Через десять минут я ехал к Славе Васильеву, своему приятелю по теннису, старшему оперу УВД, предварительно позвонив ему и сообщив, что у меня чрезвычайное дело...
       Через полчаса мы были у Игоря. Там "поле боя" на лестничной площадке было залито кровью и усеяно "трупами" - Игорь, как обычно, "приятно" удивил всех...
       Слава посмотрел, послушал рассказ Игоря и успокоил нас, говоря, что по букве закона Игорь прав, ибо нападение на жилище, угрозы расправы и шантаж налицо.
      - Можно открывать дело на пострадавших - он грустно улыбнулся и с интересом стал рассматривать Игоря. С такими случаями самообороны ему еще не приходилось встречаться.
       Подоспел наряд милиции, приехавший по звонку соседей с четвертого этажа.
      Васильев представился, сказал, что был в гостях по соседству, услышал выстрел и зашел. Васильев и капитан, начальник наряда, долго друг с другом говорили и потом, капитан стал опрашивать соседей.
      Соседи, конечно, все не "спали", но с прибытием милиционеров высыпали на площадку и громко, возмущенно обсуждали происшествие.
      Узнав, что пострадали только рэкетиры, все мужчины с завистью и уважением стали смотреть на Игоря и улыбались ему...
      Вопя сиреной приехала "скорая". Барыгу унесли первым, а Жан, скрипя от боли зубами, сидел в углу на полу, и лужа крови растекалась вокруг темным полукружьем.
      Лицо его сморщилось, осунулось и постарело. Он старался избегать смотреть на Игоря, боялся встретиться с ним взглядом...
      Через час "менты" уехали, "скорая" забрала Жана и увезла в травм пункт...
       Мы остались одни...
       Игорь постоянно зевал, тер лицо ладонями. Света поплакала и сделала нам чай...
       Когда Света ушла спать, я сходил в машину, принес пистолет "Макарова". Показал Игорю, как им пользоваться, зарядил его и попросил братца на улицу по вечерам пока не выходить, а если приспичит, то брать с собой оружие обязательно.
      Игорь невесело усмехался, но чаю попил и варенья поел, а это значит, что он успокоился; может быть не совсем, но успокоился и я, в очередной раз глядя на его сонное лицо, подумал: "Есть в нем что-то отличное от всех нас. Ведь он и не стрелок, и не борец, и не драчун, но ведь всегда он на виду в моменты, когда надо решить, сделать...
      И сегодня он сделал то, что никто из нас, братьев, не смог бы, не способен. Окажись я на его месте, может быть тоже стрелял бы, но ведь стрелял бы я для того, чтобы напугать, и думаю, что стрелял бы я через дверь и наверняка сильно в сторону. А он?!"
       Мы сидели на кухне часов до трех; я выспрашивал Игоря, а он скупо говорил, как это было, что за чем следовало и по его словам выходило, что он услышал, вышел, сказал, им, чтобы уходили, потом зашел, вытащил ружье, зарядился и выйдя снова к двери, открыл ее.
       Он говорил еще, что стрелять не хотел, но это произошло автоматически.
      - Я, - сказал Игорь, - боялся, что у этого черного есть оружие. Потому и выстрелил! - Так закончив рассказ, он снова стал тереть сонное лицо ладонями.
      Я простился с ним и вышел.
       На улице была теплая южная ароматная ночь. Где-то далеко чуть погромыхивал гром, и звезд не было видно.
      Выйдя во двор, я невольно заозирался высматривая и выслушивая темные углы двора.
      Перед тем как тронуться, я ещё посидел в машине, глубоко подышал, расслабился и лишь затем завел мотор и тронулся...
      Напряжение бессонной ночи взбудоражило нервы, и мне захотелось проехаться чуть за город, тем более, что на улице стало светлеть и на проезжей части нe было ни пешеходов, ни машин...
      
      
      
      
      Остальные произведения автора можно посмотреть на сайте: www.russian-albion.com
      или на страницах журнала "Что есть Истина?": www.Istina.russian-albion.com
      Писать на почту: russianalbion@narod.ru или info@russian-albion
      
      
      
       1958 год. Лондон. Владимир Кабаков
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Кабаков Владимир Дмитриевич (russianalbion@narod.ru)
  • Обновлено: 06/10/2018. 171k. Статистика.
  • Повесть: Великобритания
  •  Ваша оценка:

    Связаться с программистом сайта
    "Заграница"
    Путевые заметки
    Это наша кнопка