Аннотация: Армия - большое испытание для молодых, но и урок на всю жизнь!
...В конце зимы, у рысей начинался гон и окрестности казармы оглашались по ночам противным "кошачьим" рёвом - воплем. Стоя на верхней площадке у входа в капонир, в котором мы, связисты, несли службу, казалось, что рысь устроилась на крыше нашей казармы, до которой было по прямой метров сто.
Однажды я даже приблизился к ревущей рыси метров на пятнадцать в темноте, но она не убегала, а яростно и злобно кашляла, давясь негодованием и злобой. Я не решился без ножа схватиться с ней в рукопашную и ретировался - на Мцыри я явно не тянул...
Там же, "на сопке" впервые столкнулся с солдатами - наркоманами.
На "крыше" капонира - подземного, бетонированного укреплённого пункта, в котором я нёс службу и который построили в начале века пленные японцы после русско-японской войны, стоял наш радио пост и локатор радиолокационной службы.
Придя в первый раз на пост, я застал там эртэвэшников - солдат радиотрансляционных войска, неудержимо хохочущих и показывающих друг на друга. Мне показалось, что они все посходили с ума, но мой напарник коротко прокомментировал: "Обкурились!"
Позже, уже сами эртэвэшники показывали мне на "крыше" капонира заросли "травки" - конопли, которую они пестовали - выращивали всё лето. Тогда же предлагали покурить и мне, но я отказался - их обкуренный кайф, казался мне детской глупостью.
Там в армии, я наблюдал как цветущий новобранец, через два года курения "травки", превратился в сморщенного "старичка".
Но подробнее о службе как-нибудь в другой раз...
Однако, всё это было только деталями моего пребывания в Советской Армии.
Главное впечатление после этих лет - тяжкий груз несвободы. Иногда, этот психологический груз заставлял меня превращаться в главного нарушителя дисциплины. Например, я чуть ли не ежедневно ходил на море купаться летом и осенью, а это называлось самовольной отлучкой и за это, если бы попался, могли и судить.
Напряжение нарастало и похоже, что я во-вот съеду с катушек - так и произошло!
Спустившись с сопки, купил вина в магазине, и вернувшись, устроил вечеринку в честь моего дня рождения "на сопке" - то есть в капонире...
А началось всё благообразно - я подошёл к комбату, и попросил его отпустить меня в увольнение, "потому что день рождения..."
Тот упёрся, ответил отказом, я вспылил, нагрубил ему, и на глазах у всех солдатиков ушёл "в наглую" вниз, в посёлок, где был магазин...
Там купил бутылку вина, вновь поднялся наверх, пригласил в каптёрку своего друга сержанта - радиста и его сослуживца, молодого бурята - первогодка.
Вечером, "праздник" продолжился и я ушёл на танцы, вниз, в Морской клуб, прихватив с собой своих "собутыльников", с которыми "распивал алкоголь". Один из них, на танцах где-то потерялся в подпитии, попал на гауптвахту и "заложил" меня, вместе со вторым участником вечеринки - сержантом...
Назавтра разразился скандал.
Утром, на батарею приехала комиссия, состоящая из нескольких офицеров полка, разбираться с самовольщиками, то есть, в основном со мной.
На "допросе", я вёл себя вызывающе, ни в чём не признался и назвал всё происходящее "грязной инсинуацией" - я любил иногда блеснуть своей начитанностью.
После этого капитаны и майоры присутствующие на разбирательстве, перестали улыбаться.
Последствия моей наглости были печальны.
Меня разжаловали из сержантов в ефрейторы, лишили доплат за классность и стали притеснять, как могли. Молодой комбат разъярился и пообещал мне, что вместо дембеля "устроит" меня в военную тюрьму - дисциплинарный батальон.
Я откровенно заскучал - в дисциплинарном батальоне я бы долго не выдержал и что-нибудь натворил, а потом - "хоть трава не расти".
Меня выручил начальник канцелярии полка - молодой старший лейтенант. Он был поэт и мы с ним иногда говорили о Пастернаке и я читал ему любимого мною Сашу Чёрного, а он - свои, вовсе неплохие стихи: - Да будет он жить вечно!
Этот старлей - старший лейтенант - изловчился, сделал приказ о моём увольнении с батареи в первых рядах демобилизовавшихся и таким образом, я достойно "увернулся" от угроз судьбы!
Но нервозность последних месяцев и реальная опасность несвободы на несколько тюремных лет, при моей внешней невозмутимости проявились неожиданно.
Последнюю ночь службы я провёл на "вахте" у себя в радио кубрике. Собрались мои приятели, пили чай, играли на гитаре и пели Высоцкого, вспоминая годы службы...
Выйдя утром из капонира и оглядывая замечательную панораму лесистого острова, ограниченного со всех сторон водой, вспомнив длинные годы проведённые здесь, я погрустнел и из глаз моих потекли истерические слёзы.
Я не мог их остановить, хотя пытался улыбаться - в казарме, "молодые" и "годки" - то есть служившие по второму году, которые уважали и даже побаивались меня, испуганно отводили глаза от моего заплаканного лица. "Если уж Он плачет перед дембелем, тогда как же мы то будем?" - думали они...
...Эшелон с дембелями, тащился от Владивостока до родного города около пяти суток и последнюю ночь пред домом я уже не спал, а последние несколько часов я стоял у выходной двери вагона и когда проезжали город, то с восторгом и горечью узнавал знакомые места...
Мне тогда казалось, что я зря потерял три лучших года моей молодой жизни!
Позже, я переменил мнение и понял, что армия была для меня как монастырь, в котором учат достойно переносить жизненные тяготы и сосредотачиваться на себе самом, размышляя о добре и зле, о свободе и несвободе!
До дома добирался от пригородного полустанка, где ненадолго остановился воинский эшелон.
Когда, подойдя к родному дому обогнул угол, то увидел мать сидящую на крыльце с маленьким внуком, сыном старшего брата, родившегося уже без меня.
Увидев меня, мать всплеснула руками и заплакала...
... Приехав домой, я обнаружил, что физически перерос своих друзей и превратился в атлета. Я занимался в армии гирями и выжимал одной рукой около пятидесяти килограммов.
Кроме того, я научился, "понемногу, шагать со всеми вместе, в ногу, по пустякам не волноваться и правилам повиноваться" - это из позднего Георгия Иванова. И ещё я на всю жизнь запомнил армейский афоризм: "Не научившись повиноваться, не научишься командовать...".
Действительно, умение спокойно относиться к чьим - либо командам, не выпячивая своего я, дали мне возможность не заедать жизни других людей м не превращать жизнь в сплошные соревнования даже между друзьями.
Тем не менее, когда я возвращался домой, то думал в вагоне, что по приезду завалюсь на кровать, буду лежать три дня и три ночи глядя в потолок и никуда не выходить!
Но реальность свободы позволила очень быстро забыть тяжёлые годы...
Мои друзья, каким-то чудесным образом узнали о моём возвращении, и через полчаса наша кухня была полна гостями. Большинство из них уже учились в институтах и в университете и мне тогда показалось, что я отстал от жизни и вновь превратился в "одинокого странника".
Зато в армии, меня научили терпеть и молча повиноваться другим, в чём-то более опытным людям, в том числе непреодолимым жизненным обстоятельствам. Это заставляет нас во взрослой жизни доверять профессионалам и даже позволяет командовать другими, не мучая их своим начальствованием!
После армии, то ли из-за моего, "выстроенного" в неволе характера, то ли благодаря армейской "школе" - мне стало жить "на белом свете" весело и покойно.
Друзья на "гражданке" не оставляли меня одного, да и подружки вскоре появились во множестве. Я был ровен со всеми, вежлив с мужчинами и предупредителен с девушками, и вместе, стал домоседом.
Иногда по неделям сидел дома и читал книжки, в то время как друзья гуляли, перемещаясь в подпитии из одного студенческого общежития в другое. Многие из них, в последствии стали алкоголиками, заведённые в трясину полупьяного веселья желанием быть похожими на героев Хемингуэя и Ремарка.
Мне с ними, часто было просто скучно и потому, я начал уходить из города и в одиночестве бродить по лесам...
... Однажды, с одним из друзей - студентом биофака, мы собрались и уплыли в длинный поход по берегу ангарского водохранилища.
Этот поход тоже остался в памяти, как праздник света и тепла. Несколько дней мы "гуляли" по просторам тайги в сопровождении двух молодых собак - лаек...
Стреляли и жарили на костре рябчиков, нашли волчью нору на крутом берегу ручья в вершине пади, и в последнюю ночь слышали, как рявкала неподалёку, в таёжном распадке, сердитая рысь.
Когда я пояснил другу, чей голос мы слышим, он напрягся и на всякий случай привязал одну из собак рядом с собой, к рюкзаку. Он устроился внизу, а я, зарывшись в сено ночевал на верху копны и выспался на славу...
Работать устроился в университет лаборантом, тоже с помощью друзей и свободного времени имел достаточно, а потому, постепенно пристрастился к одиноким походам, уходя всё дальше и дальше в необозримую тайгу окружающую город.
Первое время, не имея ружья, ходил туда "вооружившись" только кухонным ножом. Тогда, я никого и ничего не боялся в тайге, может быть ещё и потому, что плохо знал её - позже я понял и оценил своё легкомыслие...
Вот так, как-то незаметно кончилась моя юность и началась скучная взрослая жизнь, втянувшая меня в водоворот бытовых мелочей и тоскливых обязанностей!
2000 год. Лондон. Владимир Кабаков.
Остальные произведения Владимира Кабакова можно прочитать на сайте "Русский Альбион": http://www.russian-albion.com/ru/vladimir-kabakov/ или в литературно-историческом журнале "Что есть Истина?": http://istina.russian-albion.com/ru/jurnal