Аннотация: Имя Сталина по сию пору остается в памяти народной1
...Сталин тяжело вздохнул, оперся ладонями о колени, с кряхтением расправил спину, подошел к дверному косяку с вделанной в него кнопкой звонка.
"Сегодня суббота, соберу всех кино посмотреть, а потом привезу к себе на дачу и попробую с ними поговорить об этом".
...Когда Сталин ехал в Кремль, то думал о том что народ - это глина, из которой можно сделать плуг, а можно и меч - как им управляют, так он и живет. И всегда кому-то одному надо возглавлять, и решать тоже одному - во всяком случае в России, всегда так было и так будет. У России своя дорога в мире и то, что хорошо для Америки или Англии, вовсе не хорошо для нас...
И потом, все равно социализм победит и мы сделаем Мировую Ассамблею, в которой все страны будут равно представлены и вот тогда можно будет подумать о демократии...
Мысль перескочила из светлого будущего в темное, неясное настоящее...
"А после меня кто остается? Эти нерадивые, трусливые прислужники!"
Сталин представил себе Лаврентия, его толстый нос, острые, змеиные глаза, блеск пенсне, пухлые влажные руки...
Потом, внутренним взором увидел безликие, мягко одутловатые лица своих помощников: Хрущева, Булганина, Маленкова и передернув плечами поморщился...
Приглашенные собрались как обычно в Кремле, в кинозале.
Смотрели какую-то американскую кинокартину. Как всегда Большаков пересказывал содержание. В америанском фильме было много стрельбы и в этой неразберихе Большаков, не знающий языков, на память "переводил" иногда надолго замолкая, а иногда отделывался репликами типа: "Вот он идет" и говорил это значительным тоном. А Берия, ерничая, передразнивал и продолжал: "Вот, смотри, побежал, он побежал". Все смеялись, а Сталин улыбался...
После кино Сталин пригласил всех на Ближнюю дачу перекусить, и конечно, никто не посмел отказаться, хотя всем эти обеды были уже поперек горла - всем завтра с утра надо было работать...
За обедом было весело. Сталин вспомнил ссылку в Туруханском крае, в Курейке. Жил он там со Свердловым, которого Сталин, судя по рассказам не очень уважал и даже откровенно посмеивался над его щепетильностью.
- Я назвал свою охотничью собаку Яшкой, а Свердлов обиделся и даже переехал в другой дом!
Сталин выпил вина, громко смеялся, но иногда, среди разговора замолкал и внимательно рассматривал присутствующих...
"Ну что это за люди? - спрашивал он сам себя - неужели из всех, кого я знал, эти самые лучшие? Черта с два! Эти самые хитрые и самые негодные и потому, будут плакать когда я умру, но сами они ни на что не способны.
Ну, вот хотя-бы Берия. Вот он сидит, скалит зубы, веселится, а что у него на душе? Темный лес! И вообще, он садист какой-то. Если бы не его собачья преданность, я бы его уже давно сгноил в тюрьме. И есть за что - одни его похождения "насчет клубнички" чего стоят. Но я его берегу, он может быть последний, с кем я могу душу отвести, вспомнить Грузию, поговорить на родном языке. И потом, он мне свою преданность доказал и это главное.
А Хрущев? Я же его помню ещё с Промакадемии, где он был секретарем парт ячейки, и где за мою линию боролся с правыми. Он, конечно, человек простодушный и наверное неглупый, но уж очень провинциал - таким высшая власть и не снилась. Ему всегда нужно чтобы кто-то выше него был, кто за все ответит. Он был и остался крестьянином, хотя набрался манер, нож научился держать за обедом, но все равно путает сухое вино с креплёным. Работник он неплохой, но стратег из него не получится... А гопака танцевать он здоров...
Сталин невольно улыбнулся.
- Маленков? Да это просто вечный секретарь, ему бы справки выдавать, да за сбором взносов следить. Боится меня сильно, но наверняка думает, что достоин лучшей участи. И рожу-то наел, аж задыхается.
Вообще все они как толстые свиньи - вот в этом их плебейство - жрут и спят, словно за всю родню хотят отличиться. А дай возможность, денежки начнут копить...
Единственный, кто еще более менее выглядит, так это Булганин, но сдается мне, что он пороха не изобретет - типичный бюрократ со значительным лицом, но в сущности простой исполнитель и главное, знает свое место. Они в паре с Хрущевым хорошо смотрелись, когда Москвой заведовали. Хрущев речугу завернет со своими шуточками, а этот молчит, но значительно молчит..."
К концу обеда, часам к пяти утра, все напились, а Сталин остался трезвым и помрачнел.
"Ничего я им не буду говорить, не стоят они этого, - думал он пристально вглядываясь в пьющие и жующие лица.
И почему эти остались, а не те, которые были тогда, в революцию по заграницам и ссылкам...
Почему те ушли, умерли, убиты, а эти...
Почему власть так разъединяет, так озлобляет людей, разводит самых преданных друзей, делает их врагами. Почему я остался, а они все ушли?
Казалось, ведь общее дело делали, всем бы хватило места и работы на благо страны.
И все-таки пришлось выбирать. Я иногда думаю - будь проклят тот день и час когда я стал революционером. А иногда понимаю, что иначе не могло быть - каждый проживает свою судьбу сам и делает и живет так, как ему на роду написано!"
На рассвете настроение Хозяина, как обычно, портилось...
"Мое одиночество, любовь, и ненависть которая меня окружает - все это предопределено. Воистину "никто не убивает и не бывает убит без соизволения бога" - жаль только, что все понимают это слишком поздно...
А может быть так и надо. Пока человек молодой, он старается что-нибудь сделать чтобы войти в историю, а в старости это уже не нужно - лишь бы в покое оставили..."
Проводив гостей, Сталин еще долго не мог успокоиться, ходил из угла в угол, морщился и шептал что-то...
"Нет! Я сам виноват, что стал таким же как эти, стал похож на них. Я уже разговариваю на их языке, смеюсь их шуткам, стал не сдержан, не слежу за собой. Как там говорится: с кем поведёшься, от того и наберёшься!
А ведь как иногда хочется все бросить и уйти - вот хотя бы в келью, на Афон!
А как у настоящих монахов глаза горят, когда они молятся - им ведь ничего больше не нужно, лишь бы поклоняться кому-нибудь...
Тот же Войно-Ясенецкий - ведь он светится когда о Боге говорит и наверняка умереть за него хочет, а мы его в ссылку.
Такому надо дать большой пост, вот он и закрутится: здесь прием иностранных гостей, там освящение храма... Смотришь - уже не до Бога...
Да, были ошибки, были. Да и как не быть - ведь все впервые, никто до нас такого не делал...
...Сознание ушло неожиданно. Очнулся на полу, на щетинисто-мягком ковре. Запах мочи, влажное сукно брюк холодило и царапало промежность.
"Что со мной? Что случилось? Неужели это так бывает - не только страх, но еще и унижение".
Снова вспомнился Ленин и его невнятная речь, вызвавшая у него когда-то подавленную усмешку.
"Неужели и меня Бог наказывает. Нет! Нет!"
"Ленин? Почему он здесь и сейчас? Ведь он давно умер и умирал нелепо, стыдно, по-обывательски...
Я старался его понять, когда видел его, но он просто мычал или непроизвольно проговаривал "Ллойд-Джордж", "конференция" или что то похожее. И это было страшно... и противно, и нехорошо"
Была такая-же весна, я ехал в Горки, вдыхая влажный воздух и ожидая плохого, но то, что я увидел, меня прости подавило...
Я тогда же поговорил с Обухом - личным врачом, позвонил Розанову - большому спецу по головной медицине - заставил их дежурить у Владимира Ильича...
А он, всегда такой логичный и умный, вдруг стал как ребенок-идиот: то невнятно что-то бормочет, то начинает резко двигаться, махать руками, жестикулировать, гнать всех прочь: врачей, медсестер, санитаров...
Но вот сейчас он, как тогда, в первый раз, ещё молодой, сильный, что-то энергично доказывающий!
Что он мне хочет сказать? Почему так волнуется?.."
Охранник, при очередном обходе, заметил свет в щель между дверью и косяком, приоткрыл дверь и увидел Хозяина лежащего на полу и беспомощно шарившего руками. От испуга он почти вскрикнул. "Убили! Отравили!" - пронеслось в голове.
Подскочив к косяку, нажал на кнопку тревоги и вызова начальника охраны, потом постоял решаясь, перекрестился услышав дробный стук множества бегущих по коридору ног распахнул дверь, подскочил к Сталину, встал на колени не зная что предпринять, легко провел рукой по телу лежащего.
Он боялся прикоснуться к этому Старику, Хозяину, как все его называли за глаза, как боятся прикасаться к Патриарху, Богу...
Наконец в комнату ворвались офицеры охраны, заговорили быстро, сбивчиво, панически.
Подняли Хозяина на руки, перенесли на диван, по телефону вызвали врача, засуетились вокруг, забегали, стали звонить в Москву.
Вскоре на Ближней собрались все: Берия, Маленков, Хрущев, Булганин, приехал Ворошилов и Каганович с Молотовым.
Все напряженно слушали рассказ начальника охраны - получалось, что Сталин пролежал на полу без сознания несколько часов...
Доктор дрожащими руками ощупал Вождя, потрогал руки и ноги, поднимая и опуская их как драгоценные стеклянные сосуды.
Берия, не отрываясь, следил за ним и даже прикрикнул: - Смелее, ведь вы же медик!
Закончив осмотр, доктор дрожащим голосом сообщил, что у Сталина развился паралич правой стороны тела...
Санитары перенесли Вождя в большую столовую, разрезав одежду ножницами сняли и обмыв, переодели в чистое.
Решили дежурить круглосуточно парами: Берия и Маленков днем, Хрущев и Булганин ночью.
Врачи консультировались долго - решили, что Сталину жить осталось совсем немного, хотя ещё совсем недавно, казалось, что он будет жить вечно!..
Горе и страх оцепенением захватили всех на даче, в Москве, в правительстве!
Хозяин умирал и посвященные в эти события содрогались и гадали: кто придет на смену Вождю. Неужели Берия?..
А Сталин умирал. Начался бред...
...Ему привиделся длинный коридор, выкрашенный на высоту человеческого роста темно-синей краской. Слева и справа ровными рядами торчали из плоскости коридорных стен железные, тяжелые коричневые двери с квадратными нашлепками-глазками.
И вдруг, все как будто рухнуло, грохнуло и сотни алюминиевых мисок неистово застучали в двери. Перекрывая звон и дребезжание, множество голосов кричали, вопили, срываясь в истерический визг: "Убий-ца! Людоед! Смерть ему! Смерть!! Сме-рть!!!"
Эхо раскалывало коридор на множество кусочков, которые словно стеклянные осколки, вонзались в голову Сталина, вызывая невыносимую боль. Не было сил перенести ужас этого страдания и он побежал, обхватив голову руками, зажимая уши, спотыкаясь и ударяясь о двери. А рев, стук, свист настигал его, вытряхивал душу, непреодолимо вставал на пути.
Голову сверлила невыносимая боль-мысль: "Почему они так кричат? Предатели! Трусы! Они боялись мне это сказать в глаза. Только тут, спрятавшись за стенами тюрьмы вопят, чтобы напугать, убить меня!"
Коридор длился бесконечно, сердце Вождя бешено билось, ноги в мягких сапогах налились тяжелой усталостью, воздуха для легких не хватало и казалось, что внутренности горели медленным огнем...
"Все! Я не могу больше!" - подумал Сталин в беспамятстве и споткнувшись, мешком повалился на пол, по инерции перекатился через голову и застыл неподвижно, тяжело дыша, ворочая непослушными глазами, отыскивая где верх, где низ!
Вой, крики, стук внезапно прекратились и в нахлынувшей тишине стало слышно, как гулко, с перебоями стучит его сердце и казалось, что с каждым ударом паузы все длиннее, боль все тише. Равнодушие и безразличие охватило Сталина.
"Зачем борьба, зачем волевые усилия, зачем жизнь? Ведь так приятно лежать неподвижно в этой блаженной тишине и знать, что никому ничего не надо доказывать, подозревать, наносить упреждающий удар...
...Бред продолжался. Маленькое, скрученное тело Сталина дергалось то напрягаясь, то опадая на матрац, на подушку. Глаза двигались под плотно сомкнутыми веками, губы пытались что-то шептать. Берия сидел рядом с Хозяином и с напряженным вниманием впивался взглядом в это, до судорог знакомое лицо, в эту невозмутимую маску-гримасу, гордо и спокойно глядящую внутрь себя, как в былые времена,.
Неужели умрет этот обожаемый, а иногда и ненавистный человек. Вся жизнь в нем, все в этом бесстрастном даже сейчас, на пороге смерти, человеке.
"Как он меня оскорблял, как он иногда страшно и долго молчал, что-то решая про себя. Но лучше бы он кричал, топал ногами... на меня, которого боятся все! А он, он мог отдать приказ и из меня бы через неделю сделали жалкую тряпку...
Но я был ему предан. Я знаю, что когда он умрет и мне долго не прожить. Я устал бороться, следить, предугадывать, рассчитывать и уже не верю, что власть может доставлять радость!
Помню разговор, когда не так давно мы однажды пили вино и он, Хозяин, говорил мне...
Он говорил мне, что власть только кажется счастьем, благом. Он говорил, что из-за власти перестал быть человеком, перестал любить людей, перестал их жалеть.
Он говорил: - Я всем чужой, даже тебе, которого я призвал и сделал своим помощником. Меня никто не понимает... Я сам себя иногда не понимаю. А чиновники, среди которых я живу - это подхалимы, которые вьются вокруг власти. Они просто бюрократы, они недостойны быть впереди. Они трусы и подонки, которые способны продать родную мать, отца, жену, лишь бы быть у власти...
Им нельзя верить!" - говорил он тогда..."
Берия резко оглянулся. Маленков всхрапнул развалившись в кресле всем своим студенистым, грузным телом, почмокал толстыми губами, отвернул голову в сторону...
Сталин шевельнул рукой и Берия напрягся...
"Что видел он сейчас в своем бреду? Почему так бегают глаза под веками, вздрагивают кончики пальцев?"
Вождь бредил и в бреду, он вновь видел свое прошлое...
Июнь сорок первого. Вождю казалось, что так необходимая Союзу стабильность достигнута. Есть еще год или два для завершения реконструкции армии, для подготовки решающей схватки...
На дворе стояло теплое ясное лето, длинные и жаркие дни сменяли ясные и звездные ночи; люди ехали на дачи, на море, в отпуск...
Школьники по всей стране гуляли по ночным городам празднуя окончание учебы. Влюбленные до утра бродили по скверам и паркам, наполненным ароматами сирени, черемухи и мягкой тепло-влажной лиственной зелени...
Жизнь, после всех тревог и испытаний Революции, Гражданской войны, коллективизации и индустриализации, может быть впервые за всё время существования страны, постепенно становилась светлой и радостной. Позади все испытания - казалось живи и радуйся!
Но тут, этот параноик Гитлер и его Третий Рейх нависает над страной - разведчики сообщают, что он стягивает войска к нашей границе! Но этот параноик говорит, что концентрирует войска, чтобы потом напасть на Англию. Но где Англия, и где наша граница?
А стране надо позарез хотя бы ещё год, а лучше два, чтобы армия стала готова отразить нападение.
А в Европе говорят, что его армии не остановить - он течении года с небольшим победил всю Европу. Франция сдалась за три недели. Бельгия сдалась без сражений, имея большую армию.
Он разгромил в несколько дней английский Экспедиционный корпус, и если Гитлер нападёт, то в Англии уже не осталось боеспособных частей для обороны!
Злобный антикоммунист - Черчилль, умоляет помочь ему, обещает союзничество, боится повторить судьбу Франции!
Но Гитлер медлит и опять что-то задумал. Может быть ищет повод чтобы напасть на Союз, на нашу страну?
... В ту ночь, Сталин лег часа в три, собираясь поехать назавтра отдохнуть на Ближнюю, так любимую им дачу. Только заснул согревшись и успокоившись, как зазвонил телефон правительственной связи.
Открыв глаза, Сталин чертыхнулся про себя - "Кому там не терпится?" - но сердце, вдруг заколотилось неожиданно, бешено! Последнее время, Вождь, каждый день с тревогой, которую тщательно скрывал от окружающих, ожидал рокового звонка!
"Эх, ещё бы годик - думал он слушая доклады командиров военных округов. А тут среди ночи!
- Неужели началось?" - произнес он шёпотом - "Не может быть!".
Звонил Жуков:
тТоварищ Сталин! Немцы бомбят Киев. Танки и войска перешли границу в четыре часа утра. Вы слышите меня, товарищ Сталин? Вы слышите меня? Война началась!
Сталин судорожно сглотнул, рванул ворот ночной рубашки, задышал тяжело и часто, прокашлялся:
- Да! Слышу... Держать меня в курсе... Докладывать каждый час!
И бросил трубку.
"Что? Как? Почему?.. Но поздно. Все пропало! Перевооружение не закончено. Изменники из командирской головки деморализовали Советскую Армию!
Куда сейчас? Может застрелиться? А может за Урал, туда в просторы Сибири?
Нет, поздно! Опозорят, скажут трус!"
...В бреду Сталин как тогда, в первые дни войны, почувствовал тоску и безысходность
"Но что я мог сделать? Я не мог помешать. Я хотел его обмануть, но он, этот истерик перехитрил меня. Писал, что хочет уважать пакт о ненападении... И я ему верил, думал, что он не рискнёт воевать на два фронта!
Одеваясь, Сталин уже сосредоточено перебирал варианты, думал, что надо сделать чтобы остановить гитлеровцев у границ...
"Но ведь Павлов докладывал на прошлой неделе что на западной границе всё спокойно! Вот мерзавец, старался мне угодить и врал сукин сын. Надо его жестко наказать! Из-за таких подхалимов, погибнут сотни тысяч солдат и мирное люди!
...Вновь вернулись страшные предчувствия...
Успокаивая себя, и уже выслушивая по телефону доклады командиров округов, Сталин почувствовал, как грудь сжимает странная боль и эта боль, горечь недовольства собой мешали думать, нагоняли тоску...
"Что делать, ну что делать?! Как объяснить, что я обманывался и больше верил Гитлеру, чем паническим докладам разведчиков и даже намёкам иностранцев - дипломатов!"
Открыв ящик письменного стола, увидел револьвер, какое-то время пристально смотрел на него, потом медленно задвинул на место!
"Нет, я, не могу, не хочу умереть, пока не попробую дать бой!
Лишь бы поверили, лишь бы позволили мне руководить битвой - ведь получается так, что я во всём виноват!"
...Сознание возвращалось медленно. Вначале, в мутно-белесой пелене уходящего бреда проявился потолок, потом вверх стен и полукружия схода потолка в стены; на стене картина из "Огонька", на которой было изображена девочка, кормящая из бутылки ягненка - Сталину эта картинка как то особенно нравилась.
Потом возникло бледное лицо в белой докторской шапочке...
Дошли до слуха слова: - Он пришел в сознание - и голова доктора медленно уплыла за пределы поля зрения и на её место протиснулось лицо Лаврентия, его дрожащий подбородок, капля не то слез, не то пота на щеке.
- Иосиф! - прошептали его губы - Что с тобой?
Сталин попытался сказать, что он умирает, что хочет всем им открыть одну истину, ту самую страшную тайну которая подспудное томила его все последние годы, но звука не было и только губы едва заметно шевельнулись, дрогнули - язык уже не повиновался ему.
Завеса молчания отодвинула умирающего от всего остального мира, который он еще видел, но общаться с которым уже не было сил.
Вождь силился что-то сказать, объяснить всем кто был рядом в этой жизни, тем, кто остался и уходил от него навсегда, но страшная тоска расставания, покинутости охватила Иосифа Сталина и боль разлуки со всем, что еще вчера было его жизнью, тоска и тяжесть смерти, которая открылась ему в этот последний миг, сдавила его сердце болью и холодом, заставила закрыть глаза и перестать бороться - слеза выкатилась из-под морщинистых век...
Помутившееся сознание повторяло, как удаляющееся слабеющее эхо: "Я умираю! Зачем всё это было? Я умираю!"
Но вот, сознание вновь ушло и в голове возникло ощущение движения и шум стремительного полета укрыл все прочие звуки и перед внутренним взором умирающего Старика, сверкнуло красочно-блестящее видение...
На краю земной тверди, громадный седой человек в ярких, расшитых золотом и серебром одеждах, стоял на горах похожих на облако и опершись на посох протягивал ему - Иосифу Джугашвили - Сталину правую сильную руку, как бы приглашая войти!
Сияя, в окружающий его тьме добрыми глазами Он говорил:
- Приди раб божий Иосиф под Наше благословение и обрети искупление и покаяние за все, что было тобой сотворено доброго и злого... И будет твоя жизнь в назидание!
И вновь, как тогда в юности, он познал просветление и раскрылась для него тайна бытия, которая посещает всех смертных в мгновение перехода из жизни в смерть. Но, всегда, эта величайшая истина приходит к человеку слишком поздно!
Сознание вернулось еще раз. Сталин увидел, что на него смотрят Хрущев и Булганин, а Берия даже плачет и целует его бесчувственную руку...
- Не это... Не так... - хотелось крикнуть Иосифу.
- Не надо преданности, не надо слез... Все гораздо проще... и вместе сложнее!"
...Умирая, душа Вождя переродилась, обновилась - суета, тщеславие, гордость за себя и свои дела ушли, исчезли будто их и не было никогда, и только страх, страх не раскаявшегося грешника, страх уйти из жизни без покаяния, заполнили душу тоской и глубочайшей печалью...
...Сталин силился что-то объяснить, делал непонятные жесты, пальцы правой руки шевелились, на лице появилась жалкая улыбка...
Все присутствующие смотрели на него и гадали полушёпотом, что он хотел им сказать, показать...
Силы уходили и ему тяжело было уносить в могилу последнее откровение, тайну, которую он осознал перед смертью:
- Не надо было делать революцию, не надо было ему уходить из семинарии, он должен был знать, что люди должны жить в страдании и через это осуществлять себя; что не должны люди брать на себя грехи всего человечества, что он раскаивается и что не должен смертный человек спасать души других, ибо это есть страшный грех гордыни и только Бог вправе заботиться обо всех - а задача человека спасти свою душу и в этом явить пример всем заблудшим!
И показалось ему, что в дальней части его сознания зашевелилось то страшное существо, которое люди называют дьяволом, и которое толкало его на борьбу с врагами, которые ещё недавно были друзьями...
И стало это существо наползая, наполняя его тело руками -щупальцами давить, душить чуть теплящуюся в нем жизнь и боль удушья, отчаянного напряжения перетекала в поднимающееся внутреннее давление.
Словно темная тень прошла по лицу Сталина и все увидели, как оно - худое, аскетичное вспучилось, кровь прилила близко к коже и показалось даже, что вот сейчас она выйдет из пределов тела, просочится сквозь поры...
Хрущев отвернулся в страхе, Маленков закрыл лицо ладонями с жирными короткими пальцами...
И только Берия, как загипнотизированный, впился взглядом в лицо Хозяина, тяжело дышал и когда, последняя волна судорог прошла по телу умершего, вскрикнул тонким бабьим голосом и тяжело, почти падая откинулся спиной на стул, жалобно скрипнувший под его тяжестью...
Вождь умер!!!
1997-2023 год. Лондон. Владимир Кабаков
Остальные произведения Владимира Кабакова можно прочитать на сайте "Русский Альбион": http://www.russian-albion.com/ru/vladimir-kabakov/ или в литературно-историческом журнале "Что есть Истина?": http://istina.russian-albion.com/ru/jurnal