Аннотация: Мужество - одно из свойств характера одинокого путешествия!
Стремление к познанию неизведанного отличает натуры сильные и смелые. Вот о таком человеке эта повесть.
"... Истинное мужество готово встретиться с любой опасностью и остается непоколебимым, какое бы бедствие ни угрожало..."
Автор: Джон Локк
...Жил Артур Рыжков в одном из пригородов, в рабочем общежитии. Ему дали маленькую комнатку, а в обмен, он рисовал плакаты, писал объявления и числился художником-оформителем. Приглашали воспитателем, но Артур отказался - так свободнее.
Время от времени он писал в местную областную газету фельетоны о криминальных и полукриминальных делах и эти фельетоны имели успех у читателей - например "Гера ищет лоха" - очерк о картежниках, заинтересовал всех.
Но главное его занятие в жизни - это путешествия, а точнее, походы по лесам.
В свое время он зарабатывал в лесу неплохие деньги и тогда пристрастился, "отравился" лесным одиночеством и свободой.
Тогда, от одного из приятелей он узнал, что есть в лесу, точнее в сибирской тайге такой древесный продукт под названием "камедь". Это сок лиственницы, определил он сам эти потеки желто-коричневого цвета не то смолы, не то "сливового" сока, в свежем виде имеющего вкус того же сливового варенья - засыхая, "сок" превращался в "стеклянные" сосульки и сосули разной формы.
Несколько лет он пропадал по дремучим лесам с приятелями, а то и вовсе с малознакомыми людьми и натерпевшись от их пьянства и причуд, начал уходил в лес один и надолго.
Вначале было немного скучно, потом легче - он открыл психологическую особенность человека, давно известную для одиночек, но для него прозвучавшую новостью.
Он описывал это так:
...На седьмой-девятый день одиночества наступает душевный кризис, когда все кажется ненужным, бессмысленным и тревожно опасным. Нервы напрягаются, начинается бессонница и ночные страхи-кошмары...
По истечении десяти - одиннадцати дней, все становилось веселей, приятней и проще - он вдруг начинал ощущать в себе состояние гармонии с природой, с окружающим лесом, холмами, небом - на душе становилось легко и чисто!
Он, делался спокойнее и рассудительнее, часто улыбался и любовался красивыми местами и панорамами.
Днем, захотев есть, у ближайшего ручейка, едва заметно поблескивающего под солнышком в траве Артур останавливался, разводил костерок, обедал, а потом, лежа на спине засыпал на несколько минут; проснувшись, поднимался бодрым, свежим и не уставая ходил с горы на гору до вечера.
На бивуак приходил довольный и без суеты готовил ужин и отдыхал.
Он переставал вздрагивать от треснувшего за палаткой сучка или непонятного шороха и наоборот, старался угадать какой зверек произвел этот шум и часто, ему удавалось подсмотреть интереснейший эпизод из жизни природы...
Однажды видел чёрную норку, блестевшую гладким мехом под солнцем, живую как ртуть, перебежавшую дорогу перед ним и через какое - то время появившуюся вновь, но на сей раз с лягушкой в зубах. Глазки её озабоченно блестели и затаившийся Артур, определил, что она тащит лягушку на корм своим щенкам в гнезде.
В другой раз, он долго разглядывал ворону, прячущую кусочек сухаря оставшегося от его обеда, закапывая его в землю, а потом, схватив клювом сухой лист, положила сверху тайника, маскируя его...
И таких наблюдений, необычных случаев в природе было множество...
Однако, чаще всего он выходил в лес на пять-шесть дней, ровно настолько насколько мог унести продуктов, идя в лес пешком.
Ружье брал с собой обязательно, но стрелял чрезвычайно редко - боялся нарушить лесную тишину и главное, опасаясь лишних хлопот с добытым крупным зверем.
Зайцев, глухарей и рябчиков попадавшихся в его ежедневных походах, он стрелял не на бегу и не в лет, а только сидящих - боялся промахнуться и чтобы зря не расходовать заряды, которых брал с собой совсем мало...
Ночевал во время таких коротких походов в зимовьях: хороших, похуже и вовсе плохих - летом и осенью во многих из них жили мыши и это раздражало и досаждало Артуру.
Нервы в тайге и без того напряжены, но если ты в полночь, вдруг чувствуешь на лице прохладные лапки пробегающей мыши, то заснуть после этого очень трудно.
Бывало что и домик - чистый внутри и снаружи, теплый, печка с хорошей тягой, но если есть мыши, то Артур долго оставаться в нем не мог.
Как-то, остановившись в глухом, заросшем молодым березняком распадке, он сидел рядом с землянкой и варил ужин на костре, и вдруг услышал прыжки маленького животного, направлявшегося из кустов прямиком в зимовье.
Были сумерки и в сером полумраке ничего не было видно, но он догадался, что это мышь мчится в жилье человека на поживу - мыши уже знали, что после человека всегда остаются какие-то крошки еды.
Спал он ту ночь урывками и ушел из землянки на рассвете, разбуженный мышиным шуршанием бумагой, на столе у печки.
В этом зимовье он никогда больше не ночевал...
Но, Боже мой - какая благодать, теплота и сонные мечты были связаны с зимовьями хорошими.
Одно из главных условий такого зимовья - это широкий обзор окрестностей - легко и свободно дышится и живется в домике, который стоит на сухом и светлом бугре, а еще лучше, если на небольшой верховой поляне.
Хороши зимовья в сосновых лесах, на холмистых опушках с протекающим неподалеку незамерзающим ручейком, а еще лучше, если рядом бьет из земли незатухающий родник, с холодной, до ломоты в зубах водой и летом и зимой.
Хорошо, когда в округе много валежника, хотя в некоторых охотничьих зимовьях постояльцы готовят дрова на зиму: пилят "сушины" и колют чурки, складывая поленницы у стены...
Лучшие зимовья над речной поймой, на сухом сосновом бугре, где, сидя на закате солнца, видишь перед собой большую речную долину, а далеко, километрах в двадцати - тридцати синеет хребет водораздела, охватывающего полгоризонта. И стоит такая избушка как раз на припеке, напротив южного полуденного солнца и целый день купается, греется под лучами солнца от восхода до заката!
...Рейс был обычным...
Теплоход "Комсомолец", от порта "Байкал" отошел перегруженный, но на следующих остановках, все брал и брал на борт пассажиров, пока не стало казаться, что уже не только лечь, но и сесть в каютах негде.
Артур загрузился "на стартовой" площадке теплохода - в Листвянке, незадолго до отплытия. Бросил рюкзак в общей каюте под капитанским мостиком и вышел на палубу, где толпились возбужденные пассажиры.
Байкал открывался впереди во всем могучем величии стеклянно-голубых масс чистейшей и холодной воды, зеркально отражавших полуденное солнце!
Ещё у причала он заметил, как на дне озера, метрах в пяти от поверхности воды лежат серебряные монетки, брошенные туда любопытными туристами - прозрачность и чистота байкальской воды поражала воображение!
Горные хребты поросшие серо-синей щетиной тайги вздымались справа и слева от идущего теплохода - их тени скользили по маслянистой поверхности воды, отражения колыхались меняя очертания, а реальные горы круто уходили прямо от воды вверх, заканчиваясь округлыми гребнями, с расселинами ущелий и луговых овальных долин на склонах падей.
Только дробный размеренный шум машины "Комсомольца" нарушал извечную тишину здешних, безлюдных мест...
Вскоре гомон и возбуждение отправления утихли, пассажиры разошлись по каютам, по палаткам, которые стояли одна к другой впритык на верхней палубе.
Вновь прибывшие, с интересом посматривали в сторону Артура - загорелое лицо, вылинявшие за лето мягкие волосы, свежая щетинистая бородка, застиранная штормовка, залатанные брюки такого же защитного цвета, всё говорило о том, что путешественник он бывалый.
А он, оставшись один прислонился к теплому борту, прогреваемому изнутри работающим двигателем и задумался.
Берега озера, то приближаясь, то убегая в сторону, открывали все новые причудливые панорамы.
Вот стометровая скала повисла над озером, ступив в глубокую воду. А вот маряна - горный луг, раскинулась на покатой плоскости травянистым футбольным полем, посередине которого росли две молодых сосенки.
А дальше, по засыпанному щебнем руслу, прыгает с уступа на уступ ручеек берущий начало где-то в глубине "материка", за кулисой левого склона распадка. На изгибе его течения, стоят искривленные ежедневными прибрежными ветрами изумрудно-зеленые сосны, с желтыми мазками причудливо изогнутых стволов.
А вот тут ложбина, берущая начало у белопенной кромки воды, поднимаясь, раскрывается ладошкой навстречу солнцу; а там, чуть отступив, вода тихо моет укромный, желто-зернистый дикий песчаный пляж, на который редко-редко ступает нога человека.
И постоянный запах холодной байкальской воды вокруг...
Часа через два горы впереди чуть разошлись, и открылась километровой ширины долина с небольшой речкой и с избами крестьян, поселившихся в устье этой речки давным-давно, когда еще гоняли через эти места кандальных каторжников.
Некогда здесь был маленький порт, а до войны, здесь добывали золото, разворотив берега реки бульдозерами.
После, здесь стало тихо и пустынно - солнечным утром в деревне задорно поют петухи, а на закате, возвращаясь с пастьбы жалобно мычат коровы, торопясь к теплому домашнему пойлу...
Здесь погрузился на теплоход хромой старик с раскосыми глазами, в старенькой пилотке и в кирзовых сапогах.
Артур отметил про себя его доброжелательную улыбку и тут же забыл о нем.
Но старичок вскоре вышел на палубу и подойдя к нему постоял немного, поулыбался а потом, достав начатую бутылку водки предложил выпить вместе, по глоточку.
Артур удивился, но не отказался...
Чуть захмелев разговорились.
Старичка звали Тимофеем и он был тунгус, родом из тунгусского поселка Уоян, что неподалеку от Нижнеангарска.
Артура этот необычный старик заинтересовал, а потому полились разговоры, в которых Артур спрашивал, а разговорчивый Тимофей отвечал, рассказывал, объяснял...
- Раньше мы жили в чумах и время от времени переезжали с мест на место, перевозя все на оленях: зимой на нартах, летом - вьюками. Ни деревень, ни поселков не было и между Нижнеангарском на берегу Байкала и Витимом на севере, пролегала только оленья тропа - "аргишь".
- Потом уже, советская власть организовала тунгусский колхоз и построила в хорошем месте, на берегу верхней Ангары поселок, в котором поселились тунгусы...
Тимофей рассказывая курил папиросы "Север", изредка посматривая на проплывающий берег, а Артур расспрашивал и запоминал.
- Но, однако, - продолжал рассказ Тимофей, - для тунгуса дом - это тайга, а работа - это охота. В избах люди разбаловались, разленились, стали водку пить без меры!
Он помолчал, сплюнул за борт, достал бутылку из кармана, откупорил бумажную пробку, сделал несколько глотков и протянул ее Артуру и тот, для виду тоже отхлебнув, вернул бутылку.
Тимофей, не торопясь, запихнул в горлышко самодельную пробку
и продолжил:
- Раньше, однако тоже пили, но только тогда, когда охота заканчивалась и охотники отдыхали. Сейчас же, иногда такой горе-охотник все бросив с промысла бежит в поселок, а продав две-три шкурки соболька гуляет, пока денег хватит.
Потом, злой и похмельный бредет в тайгу, и какой же из него охотник после этого: ни собак хороших, ни зимовья, ни чума давно уже не ставит - ленится?! Да и привыкли люди к теплу в избах. Опять же магазин рядом. Совсем разленились!
Тимофей сокрушенно покачал головой и чиркая спичкой, держа папиросу в заскорузлых пальцах с толстыми, изломанными ногтями, втянул дым папиросы в легкие. Артуру запах его папиросы казался необычайно вкусным и он, некурящий, подумал, что в тайге это не только дым, но еще и необычный для леса табачный аромат!
Свежий озерный ветер дул-давил навстречу "Комсомольцу". На берегу, ложбинки и дремучие пади круто уходили к вершине, сменяя одна другую, а Тимофей все рассказывал:
- До войны, в Нижнеангарске, была одна кирпичная школа, но и ту на лето превратили в тюрьму. Тогда шла борьба с вредителями. Мой знакомый - председатель Потребсоюза, тоже попал в эту тюрьму.
Тогда ведь не церемонились - потребсоюзовский катер ночью выбросило штормом на берег - матросы с вечера перепились и обо всем забыли.
А взяли за жабры председателя - вредительство!
Тимофей помолчал, докуривая очередную папиросу...
- Его тоже в кутузку, признавайся мол во вредительстве...
Тот ни в какую... Не виноватый мол я... Но кто ему поверит? - Тимофей отхлебнул из бутылки, сделал паузу, а потом, вглядываясь в берег, темнеющий впереди мрачными сумерками произнес:
- Однако, Песчанка скоро...
- Ну, а чем закончилось-то? - нетерпеливо спросил Артур и Тимофей, как бы нехотя завершил свой рассказ:
- Посадили его! Но вначале, чтобы бумагу подписал, привели к колодцу, руки связали, ноги связали, прицепили к колодезному журавлю и туда его, вниз головой, чтобы вспомнил и признался...
Но председатель, тот характерный был мужик - говорит не виноват и все!
- Его снова в колодец. Подержат, пока воды нахлебается и вытащат. Отойдет, суют бумагу: Подписывай!
- Нет! Ах, нет!? Снова туда...
- Говорю, характерный был мужик, так и не подписал, Посадили. Зато в начале войны ушел на фронт, старшиной стал в штрафбате и говорят, Героя заработал, но наградные бумаги где-то затерялись!
Старый тунгус еще помолчал, потер ладонью правой руки глаза:
- Однако, спать пойду, рано сегодня поднялся, на рыбалку...
И хромая, чуть пошатываясь, ушел к себе в нижние каюты, унося недопитую бутылку.
Наступил вечер...
Подходили к темнеющему провалу бухты Песчаной. На турбазе горели огоньки, было почти светло, и теплоход тоже включил все освещение и нарядные блики ламп и прожекторов отразились в черноте ленивой непрозрачной воды за бортом.
"Комсомолец" стал на рейде. Спустили шлюпку, затарахтевшую мотором. Проворно сбегав к причалу, она вернулась, полная пассажиров и разгрузившись, снова, быстро убежала к берегу.
Какое- время спустя, вынырнув из полумрака, шлюпка доставила к необычно большому в темноте, играющему огнями теплоходу, последнюю порцию пассажиров, суетливо высадившихся на высокий борт и, замолчав, поднятая канатами, заняла свое место на борту теплохода.
На турбазе, клубные репродукторы пели высоким мужским голосом: "Лето! Ах, лето!"
По освещенному высокому берегу народ поднимался с пристани к клубу, на танцы, а теплоход задрожал железными боками, развернулся, густо прогудел: "До...сви...да...нья..." и отмечая свой путь бортовыми огнями, провалился в прохладную тьму ночи, исчез, будто его и не было!
Артур постоял, подождал, перешел с борта на борт, а когда спустился в каюту, то лежачих мест уже не было, а остались только небольшие незанятые пространства на толстой металлической трубе, выкрашенной плотной белой красой.
"Не холодно и то уж хорошо" - присаживаясь подумал Артур.
Он там, наверху, под встречным холодным ветром продрог и потому, согревшись, задремал опустив голову низко к груди, часто просыпаясь от неудобного положения... Ночь казалась бесконечной...
2000 год. Лондон. Владимир Кабаков
Остальные произведения Владимира Кабакова можно прочитать на сайте "Русский Альбион": http://www.russian-albion.com/ru/vladimir-kabakov/ или в литературно-историческом журнале "Что есть Истина?": http://istina.russian-albion.com/ru/jurnal