Аннотация: Война - дело молодых. Они смелее, сильнее и главное не верят что они тоже могут умереть!
"Война - это способ развязывания зубами политического узла, который не поддается языку..."
Амброс Бирз
...В одну из длинных ночей осени, в канун первого сентября, Сергей долго не мог заснуть и ворочаясь с боку на бок на нарах, в караулке, думал о себе и о жизни...
Самое главное - думал он - что каждый прожитый день приближает время возвращения на Родину, но и тоска хватает за душу как подумаешь о том, сколько еще таких дней и ночей осталось.
Как он завидовал ребятам, которые сверкая счастливыми улыбками, лезли пьяно целоваться с каждым встречным и поперечным, а потом пошатываясь бережно несли свои дембельские чемоданы и рюкзаки в машины.
У них уже позади дни и ночи Афгана, беспокойный сон прерываемый одиночными очередями из автоматов, матерки "дедов" по утрам, бесконечное изнуряющее напряжение ожидания очередного боя и смерти. Тысячи трупов улетели уже на Родину в цинковых гробах, и сколько еще тысяч она унесёт?!
И может быть один из них будет его трупом.
"Я труп! Смешно. Ну, а душа моя куда? В преисподнюю?"
Он видел много убитых, видел оторванные взрывом руки и ноги, вывернутые осколками окровавленные кишки, которые боец в горячке боя старался заправить назад, в живот.
"Почему и за что? Как могло получиться, что жребий мог решить, кому улететь, а кому оставаться умирать там, в горах?.."
Они уже забыли, когда спали на простынях, что такое кровать и неужели только такой ценой можно оплатить мир? Половина его годков научилась здесь курить анашу, забивать косячки, многие стали мородерами и насильниками.
Он слышал, как хвастался коренастый фиксатый ефрейтор, что он "отдрючил" молоденькую девку-афганку и слышал, как гоготали его приятели. Война научила их смотреть на афганцев, на душманов, как на врагов, не жалеть патронов и не щадить их.
Некоторые же стали просто садистами - это наверное в них было, а здесь обстоятельства и страх за свою жизнь, только помогли этому качеству раскрыться и сейчас он иногда задумывался, что они будут делать в Союзе? Как и где жить? Ему становилось страшно за своих знакомых и родственников, которым, может быть придется встречаться с такими головорезами там, на гражданке!
"И все равно, все прошедшие через этот ад достойны уважения - их матери могут гордиться всеми ими - своими сыновьями. Мы, ... они, все умирали за мир... Они уже умерли... Мы, может быть скоро последуем за ними... Мы... и... Они ... Они уже... Мы еще...
Как хочется душевной ласки, как хочется отключиться от страшной жизни - разве мы не люди... Сколько можно слез, мужских слез... Спать... Спать... Забыть хотя бы на ночь всю эту страшную тоску..."
... Ну, вот и последний декабрь. Сергею осталась "сотка" - сто дней до приказа, хотя их надо еще прожить. Они жили в казарме и его стали назначать дежурным по роте - к тому времени служба стала привычным автоматизмом и дни текли один за другим.
Деды почуяли дембель, все чаще вслух материли молодых комвзводов, и напивались вдрызг. Однажды вечером, на поверке обнаружилось, что в строю нет Аледченко и Пугачева - годков Сергея.
Он забеспокоился, но ему сказали, что видели их у соседней казармы, уже вечером...
В первом часу ночи, когда их казарма уже спала, объявились пропавшие, ввалились в затемненную спальню, загрохотали сапогами, чуть пошатываясь, не видя и не слыша никого кругом, протопали в свой угол и развалившись на нарах, заржали, загоготали в полный голос.
Серега внутренне напрягся, заходил по проходу, нехорошо улыбаясь, искоса коротко и зло взглядывая в полутёмный угол - его охватывало бешенство, но он старался сдерживаться, хотя кулаки продолжали непроизвольно сжиматься.
Наконец он не выдержал и остановившись, вполголоса, насколько мог вежливо, постарался урезонить нахалов - он уже понял, что они так ржут, потому что обкурились и ничего на них не подействует.
Поэтому, Сергей старался все делать по порядку, чтобы при завтрашних разборах можно было говорить, что он делал все по уставу
- Мужики! Кончайте базар! Ребята спят, все устали - ещё раз попросил он, но в ответ - новый взрыв визгливого смеха и "Пуча" - так звали в роте Пугачева, отозвался: "
- Соловей! Пошел ты на хер! Молодым положено слушать все, что деды...
Он не успел закончить - волна ярости бросила Сергея к этой парочке весельчаков!
Вскочив в проход между кроватями, он наотмашь ударил Аледченко тыльной стороной кулака по лицу, но чуть промахнулся и попал по горлу.
Аледченко хрюкнул, скрючился пополам и повалился на матрац.
Пуча вскочил, вцепился двумя руками в гимнастерку Сергея и ударил коленом в пах, но не рассчитал.
Сергей резко отстранился, Пуча потерял равновесие, ткнулся вперед и тут, кулак Сергея ветретил его лицо. Верхняя губа Пучи, рассеченная тяжёлым встречным ударом, разошлась надвое, а сам он, оглушенный ударом, повалился на пол и уже в беспамятстве, шарил руками по грязным доскам, хлюпал густой черной кровью хлынувшей из разбитого носа.
Все проснулись, деды кинулись разнимать дерущихся, но дело было уже сделано...
Аледченко и до того боящийся Сергея, в этот раз струхнул не на шутку и притих, будто уснул или забылся, а Пуча, придя в чувство орал и матерился:
- Я тебе, сука Соловей, этого не прощу, я тебя прикончу в первом же бою. Прирежу как шакала, только дай срок!
Сергей, чувствуя клокотание гнева в душе, прохаживался рядом и спокойным, лениво-опасным голосом говорил:
- Я тебя Пуча предупредил, ты меня не послушал, да еще на хер послал. Я тебя еще раз предупреждаю, что если ты не угомонишься, я тебе башку отшибу, а потом сдам в спец комендатуру!
И каким бы хулиганом и блатарем не был Пуча, он тоже испугался зверски-холодной ухмылки Сергея - всем было понятно, что он, если будет нужно, вот так же холодно и улыбчиво может прикончить Пучу!
Казарма через некоторое время успокоилась, уснула, Аледченко затих, а Пуча, поскуливая от боли и обиды, матерился, но осознал, что может схлопотать губу и задержку дембеля, и через некоторое время заткнулся.
Сергей еще долго ходил из угла в угол и думал, что если Пуча не уймется, придется его кончать: "А случай обязательно подвернется" - думал он успокоившись, расстилая шинель поверх топчана дежурного.
Наутро, Сергей ничего не забыл и заставил убрать младшего сержанта Аледченко его блевотину на глазах у молодых и пошел в столовую кормить роту.
Деды как всегда тянулись последними, Пуча робко подошел к нему и пряча глаза произнес: - Серёга! Я вчера упал и губу себе распластал!
На что Сергей, криво улыбнулся и ответил: - Да, да, конечно упал - и потом, чуть помолчав добавил: - Садись есть.
После этого случая все деды в роте осудили Сергея за его несдержанность, сочувствуя Пуче и Аледченко, однако помалкивали...
Дни его службы подходили к концу...
Вчера, глупо и безжалостно убили Кольку Медведева! В
В то что случилось не верится, не хочется верить! Ведь только вчера он еще улыбался перед атакой, весело скалил белые зубы под щеткой пшеничных дембельских усов и, пародируя какого-то удальца из спецназа, цедил: "Ништяк, прорвемся!" - и хохотал, хохотал, подталкивая впереди идущих молодых, которые тоже начинали через силу улыбаться - он отвлекал их от ожидания ужасов боя.
А потом все как обычно завертелось и загрохотало, застучали выстрелы, заухали взрывы, зазвучали командиры и все окуталось дымом и пылью...
Через полчаса духов выкурили из кишлака, и казалось, что все кончено. Колька с лицом, измазанным глиняной крошкой, закинув автомат за плечо шел Сергею навстречу и орал: - Земеля! Ништяк, прорвались! Славно порезвились!
И вдруг, над низким дувалом, ограждавшим внутренний дворик, возникла голова афганской девушки в черном платке, с заметными мелкими красными цветочками.
Колька боковым зрением заметил движение, по-ковбойски сорвал с плеча автомат, по-цирковому крутнув его в воздухе.
Сергей завороженно наблюдал происходящее - все будто застыло на секунду: и ощерившийся Колька и девушка, державшая двумя руками пистолет, и проходящие по улице беспечные солдаты.
Колька, наверное, успел бы выстрелить первым - он был ловким и опытным бойцом, но его что-то его удержало!
А девушка выстрелила вначале один раз, потом второй - выстрелов Сергей не слышал, но видел, как Колька схватился руками за грудь, выронил автомат и, медленно теряя устойчивость живого тела, упал в дорожную пыль.
Дальше Серега ничего не помнил!
Ему рассказывали, что он дико закричал и буквально отрубил длинной очередью голову несчастной девушке, а потом без остановки метнул две гранаты во внутренний дворик. Осколки прожужжали над головами, но Сергей орал, вращая выпученными глазами:
- Дайте еще гранату! Дайте гранату! Я взорву их всех...
Потом упал на колени перед телом Кольки и стал его уже мертвого - пуля попала в сердце - тормошить и реветь, причитать:
- Колька! Медведь! Ну, не умирай! Ведь нам же на дембель! А ты! Ну, не умирай, прошу тебя!"
Его оттащили, кто-то сунул ему в рот флягу, он сглотнул раз, второй, потом закашлялся, согнулся почти пополам, снова упал на землю и колотил, колотил сжатыми кулаками по пыли, выл во весь голос.
Слезы текли по лицу, оставляя светлые полоски на запыленных чумазых щеках и размазывая грязной ладонью слезы он матерился, скрипел зубами, хватался за автомат и строчил в белые молчащие стены, стоящие вдоль улиц.
Пугачев подкрался к нему сзади, обхватил его за плечи, отпихнул ногой упавший автомат и стал уговаривать: - Соловей, ну, Соловей, успокойся! Ну все, все...
Он не находил слов сочувствия и вообще был не мастер говорить что-либо кроме матерков.
По приезду в казарму, Серёга завернулся в шинель и пролежал так почти сутки не вставая ни на обед, ни на ужин...
Дембель наступил неожиданно, хотя все так его ждали. Каптёр выдал дембелям сухой паек, в строевой части отдали выправленные дембельские документы, пожали руки, попрощались.
В роте всю ночь гуляли, пили водку, разговаривали, играли и пели на гитарах.
Серега Соловьев на восходе солнца вышел наружу, вдохнул свежий воздух, осмотрелся.
Бело-серые горы гигантским каменным массивом поднимались к безоблачному небу и далеко в ущелье, карабкаясь по склону, темнели заросли непролазного кустарника.
Сергей подумал, что может-быть сейчас, из этой чащи в их сторону смотрят зоркие цепкие глаза духов.
Он вздохнул и поежился:
"Да, черт с ним! Жизнь еще впереди, но как мне все это обрыдло - и война, и казарма, и красивые, но чужие, враждебные, злые горы..."
На аэродором долго съезжались дембеля из других частей. Несколько раз строились для проверки состава и с каждым построением в строю было все больше и больше пьяных.
Серега, криво улыбаясь, бормотал: - Где они эту водку, здесь достают?
Сам он не пил и вообще чувств радости не испытывал, только усталость.
"Приеду домой - думал он - завалюсь на кровать и буду лежать не вставая трое суток. Буду лежать и плевать в потолок и никого не захочу видеть..."
В самолете, самые бойкие заняли удобные места, и соседом через кресло оказался здоровенный белобрысый старшина с наградными колодками на выцветшей полевой форме.
Сергей долго вспоминал, где он видел этого здоровяка и потом, в памяти всплыли события двухлетней давности, эшелон призывников и его белобрысый сосед.
"Он, точно - он!" - подумал Серега, но промолчал, исподтишка наблюдая за уверенной немногословностью старшины.
"Да, он возмужал, и видно, что эти годы прошли для него не просто", - констатировал он...
Самолет тряхнуло и Сергей, наслышавшись об обстрелах душманскими ракетами наших самолетов отвлекся, сжался и опасливо глянул в иллюминатор...
Через несколько минут волнение улеглось и убаюканный мерным гулом моторов, он задремал.
В Ташкент прилетели к полудню, а вечером он уже катил в поезде Ташкент-Москва и пил пиво с узбеками, соседями по купе, которые ехали в столицу в командировку.
Его долго и тщетно пытались разговорить, но Сергей не хотел даже вспоминать обо всем пережитом и наконец от него отстали, а он, завалившись на верхнюю полку не раздеваясь и заснул крепким сном гражданского человека.
Дома его не ждали...
Он сознательно не писал и не сообщал о дате демобилизации - ему до последнего часа казалось, что узнай кто, как он рвется домой, и тогда что-нибудь ему обязательно бы помешало!
Сойдя на станции своего городка, он не торопясь пошел в сторону дома, разглядывая знакомые дома, знакомые деревья и скверы, но совсем не узнавая никого из встречных - ему повезло, он не встретил никого из знакомых или друзей.
Случись это, он не знал бы, как себя вести и что говорить: в душе застыла горьким комком пустота.
Вывернув из-за угла, он увидел мать, сидящую на крылечке в обществе двух соседок - пожилых женщин. Она о чем-то оживленно рассказывала и когда случайно повернула голову в сторону остановившегося Сергея, то не сразу узнала его.
На секунду она умолкла, как бы распознавая фигуру и лицо сына, потом охнула и заплакала, повторяя, как заклинание: - Сереженька! Сыночек! Наконец-то приехал долгожданный!
И тяжело поднявшись, вытянув навстречу ему руки, хромая пошла навстречу, не веря еще, не осознавая, что ее любимый сын, живой и невредимый, заметно выросший и возмужавший, наконец-то приехал домой навсегда...
Вечером, когда весть, что Соловей вернулся облетела весь городок, в кухню Соловьевых набились его друзья и приятели - за эти годы они тоже повзрослели. Из трех друзей двое женились но прибежали без жен - они по очереди радостно хлопали Сергея по широким плечам и, не скрывая зависти, твердили: - Ну, и здоров же стал! Ну, бугай!..
Вчетвером просидели до рассвета, слушая сдержанные рассказы Сергея и сами рассказывали о жизни, об учебе - все трое стали студентами единственного вуза в городке.
Выпили несколько бутылок вина, но когда разошлись, то Сергей не чувствовал себя пьяным, может быть потому, что армейское напряжение и самоконтроль давали себя знать.
Зато с каким удовольствием облившись холодной водой и отворив обе створки своего окна, под щебетанье забытых птичьих голосов, он, окунулся в блаженную чистоту хрустящих белых простыней и крепко потянувшись, накрыв лицо заснул, как провалился в черную бездну инобытия...
Первую неделю Сергей ходил по друзьям, пил вино, знакомился с ребятами и девушками, которые успели повзрослеть за время его отсутствия, но через неделю он заскучал.
Новизна встречи с Родиной притупилась, знакомые и друзья жили своей жизнью, а перед Серегеем, сквозь туман радости встречи, стали проглядывать неприятные подробности обыденной жизни.
Надо было искать работу, надо было решать, где и как учиться - время ушло и начинать с девятого класса вечерней школы было стыдно и унизительно.
Те, кого он считал своими друзьями, заканчивали второй-третий курсы института, писали курсовые и рефераты, гордились этим и важничали.
А у Сергея в душе осталась пустота рожденная афганскими переживаниями и физическими напряжениями - она не заполнялась новым содержанием, жизнь проходила вне его, касаясь лишь внешне того, кем стал Сергей Соловьев.
Всю неделю он пил вино и водку то дома, то в гостях, то с родственниками, то с приятелями, но залить пустоту не удавалось.
И в мыслях Сергея поселилось беспокойство - там, в Афгане, все было ясно: кто прав, а кто виноват, кто враг, а кто друг, ему командовали, он подчиняясь исполнял - исполнять был его долг, думать и командовать должны были командиры.
А здесь все делилось на тех, кто успел и на неудачников, на тех, кто наверху, и на тех кто работает руками, а по вечерам, если есть деньги и время, выпивает вина или водки, ходит в подпитии на танцы и ищет девушку или женщину для того, чтобы с ней спать.
Беспокойство стало переходить в раздражение когда он увидел, что тот кто хорошо работает и ведет себя правильно, по сути ничего не имеет и иметь не может, потому что тот кто наверху, предназначил им место рабочих, а сам ездил в роскошных машинах, сидел в чистых просторных кабинетах, имел дачи в лучших, красивейших местах района.
И главное, этим что наверху, плевать на все, в том числе и на войну в Афгане, на испорченные нервы и плохой характер доставшиеся солдатам - афганцам в наследство от этой глупой, жестокой войны...
2005 год. Лондон. Владимир Кабаков
Остальные произведения Владимира Кабакова можно прочитать на сайте "Русский Альбион": http://www.russian-albion.com/ru/vladimir-kabakov/ или в литературно- историческом журнале "Что есть Истина?": http://istina.russian-albion.com/ru/jurnal