Кабаков Владимир Дмитриевич: другие произведения.

Книга рассказов "Олени и лоси. Часть-1

Сервер "Заграница": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Кабаков Владимир Дмитриевич (russianalbion@narod.ru)
  • Обновлено: 30/03/2021. 162k. Статистика.
  • Статья: Великобритания
  • Скачать FB2
  •  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Очередная книга рассказов о дикой природе, о встречах человека и зверя, об охотниках и охоте, которая "пуще неволи"!

  •   
      
       Амнунда.
      
      
      
      
      ...Мы работали лениво и не потому, что не хотели скорее закончить, а потому что устали. Надо было, как - то переломить ситуацию и мы решили сходить в лес - на время поменять обстановку.
      Договорились с директором Дома Быта, в котором мы делали интерьеры и наружную рекламу, о небольшом "отпуске" и мигом собрались в поход.
       Юра Соколов - так звали моего друга - был художником и приехал на БАМ, можно сказать по комсомольской путёвке - правление Союза художников Ленинграда, направило его в служебную командировку, в подшефный Тоннельный отряд, который строил знаменитый Северо-Муйский тоннель. В этом отряде работало много ребят приехавших из Ленинграда...
      
      Мы познакомились с Юрой ещё зимой, когда он с журналистом из журнала "Вокруг света" забрел к нам в избушку, на радоновых источниках, километрах в шести от посёлка Тоннельный. Журналист искал отряд лавиньщиков - вот они по ошибке и пришли к нам - сейсмологам. Я угостил их чаем, объяснил ошибку и попутно рассказал немного о нашей работе.
      В следующий раз Юра пришёл уже один и остался на целый день. Мы сходили на горячие радоновые источники, искупались, а потом сидели и разговаривали, попивая чай с вареньем из смородины, которое мы с напарником Толей сварили по осени сами, из ягоды растущей в двадцати шагах от домика, на берегу таёжной речки...
      Позже Юра предложил мне помочь ему сделать интерьеры в поселковом Доме Быта, и я согласился. Моя вахта на сейсмостанции продолжалась пять дней, а когда работал мой напарник я отдыхал и мог делать, что захочу. Вот я и решил подработать в качестве художника по интерьерам, под началом Юры...
      
      ...Мы ещё с вечера собрали рюкзаки, приготовили патроны для моей двуствольной ижевки и проснувшись на рассвете, вышли на трассу, ловить попутный "Магирус" - так назывались немецкие самосвалы работавшие на Трассе.
      Вскоре подъехал один из них и молодой шофёр, приветливо улыбнувшись, открыл нам дверцу кабины и мы, рассыпаясь в вежливых благодарностях, взобрались внутрь, Уже на ходу устроились поудобнее и стали расспрашивать водителя, как работается.
      Он говорил, что работы много, но недавнее наводнение после двух суток дождя, посмывало все мосты и теперь, когда вода спала, приходилось преодолевать реки "вброд", то есть наощупь...
      Посмеиваясь, он рассказал, что его друг, на одном из таких переездов, чуть не утонул сам и утопил "Магирус".
      - Воды было ещё полно, а он рискнул и его машину вода чуть не перевернула, снесла в промоину из которой сам "Магирус" уже не мог выбраться...
      - Хорошо друг сам спасся - закончил водитель и резко притормозил перед ямой, выбитой колёсами тяжёлых грузовиков...
      Проехав под разговоры километров тридцать, мы сошли на очередном повороте, почти на берегу Муякана.
      Река в этом месте текла неторопливо, извиваясь по всей ширине долины. Глядя на полосу речной воды шириной метров шестьдесят, Юра хмыкнул и обернувшись ко мне спросил: - Ну, а теперь как?
      "Будем посмотреть" - подумал я, но промолчал, закинул рюкзак на плечи и предложил, уже на ходу: - Давай пройдём вдоль берега и может быть из подручных поваленных деревьев, соорудим плот и переправимся...
      
      На наше счастье, в очередном заливчике, увидели уже сколоченный плот сделанный рыбаками, видимо ещё по весне. Плот состоял из четырёх брёвен сбитых вместе металлическими скобами. Посередине был закреплён стояк - толстый кусок бревна - на который мы взгромоздили наши рюкзаки, а сами встали на плот - Юра впереди, а я позади с шестом в руке, чтобы править. Оттолкнулись и течение мягко извлекло нас из заводи и понесло вниз. Юра, стоя впереди пытался загребать, но только мы выплыли на глубину, как плот погрузился под воду и мы стояли на нём почти по колено в воде.
      Я нервно смеялся, но увидев растеряно - напряженное лицо напарника, удержался от комментариев и балансируя, стараясь не упасть с невидимого под водой плота, начал грести, что есть силы.
      В этом месте, река делала поворот вправо и мы, стараясь держать полузатонувший плот носом к берегу, чуть оправившись от испуга, нервно хихикая и покрикивая, подгребали шестами...
      Через какое-то время, плот наконец ткнулся носом в противоположный берег и вздохнув с облегчением, мы спрыгнули прямо в неглубокую уже воду, неся рюкзаки над головой. Ружьё, я повесил за спину, чтобы когда начнём тонуть сами, не утопить его...
      Но всё к счастью обошлось. Мы были психологически совместимой, скоординированной парой и потому, умело действовали сообща... И потом, Бог смелым помогает!
      Выжав мокрые портянки мы переобулись и весело болтая, комментируя неожиданное приключение, пошли в сторону Амнунды. Название реки было не-то тунгусским, не-то бурятским и в переводе означало - наледь. На этой реке зимой, в сильные морозы, образовывалась громадная наледь с километр шириной и километра в три длинной. Высота льда посередине достигала трёх-четырёх метров и потому, наледь стаивала только к началу июля.
      В начале лета, лёд лежал на гальке речного дна изрезанный водными потоками и потому, похожий на громадные, бело - голубые катера выброшенные неведомой волной на берега. Зрелище потрясающее, если учесть, что в июне бывают иногда очень жаркие дни, эдак под тридцать с плюсом.
      
      Свернув, мы обошли широкую пойму речки и по прямой, перевалив по тайге небольшой гребень, стали спускаться в долину Амнунды.
       Тут, на пологом склоне заросшем мелким, редким сосняком увидели удивительное сооружение, явно сделанное человеческими руками.
      Надо сказать, что в этих местах до БАМа вообще не было людей и только по долине Муякана проходила оленья тропа, по которой изредка кочевали с места на место местные "индейцы" - тунгусы, занимавшиеся охотой и рыбалкой. Между Уояном - тунгусским поселением на Верхней Ангаре и русским селом на Витиме, было километров двести непроходимой тайги, по которой протянулась оленья тропа - аргиш...
      Подойдя ближе, осмотрели это сооружение на сваях и поняли, что это гроб - домовина для умершего в окрестной тайге человека, скорее всего охотника- тунгуса. Мы посидели немного под этим гробом на сваях, начавшим уже рассыпаться и гнить. Естественно, в домовине, уже никого не было - тело постепенно съели и растащили лесные звери и птицы...
      Над нашими головами светило яркое солнце и листва чуть тронутая утренними морозцами играла всеми цветами радуги. Вдоль реки тянул лёгкий, ароматный ветерок, а впереди, на сходе земли и синего неба, громоздились, далёкие и близкие горы. Тишина стояла необычная и потому, нам невольно взгрустнулось...
      "Вот жил - жил человек, а потом умер - то ли заболел, то ли медведь заел. И вот его здесь, на таёжном просторе похоронили несколько лет назад, а сегодня и следа от его тела не осталось, только домовина стоит полусгнившая, на ошкуренных от коры сосёнках - чтобы мелкие хищники не смогли забраться в гроб...
      
      Вдруг, издалека донёсся протяжный звонкий рёв и я встрепенулся узнав песню ревущего изюбря.
      "Ничего себе! - восхитился я. Время к двенадцати дня подкатывает, солнце почти в зените, а олени ещё ревут..."
      И действительно, такое я слышал в первый раз. Обычно изюбри во время гона заканчивают реветь до восхода солнца. Но здесь такая глухомань, что их никто не тревожит и потому, они ревут круглые сутки с небольшими перерывами...
      Спустившись к реке, вышли на круглую, травянистую полянку и тут у нас из под ног вывернулся серый зайчишка, проскакал немного до противоположного края опушки и затаившись, остановился у нас на виду.
      Юра увидев зайца взволновался, дрожащим от волнения голосом попросил у меня ружьё, потом долго целился и наконец нажал на спуск. Выстрел грянул и заяц упал, на секунду забился, и затих.
      Юра исполнил танец "добытчика" и радостно блестя глазами воскликнул: - Ты видел! Я его добыл, и теперь мы его съедим, сварив ритуальный супчик с зайчатиной!
      
       Я понимал его охотничью радость. Для него - это была первая охотничья добыча в жизни и он заслуженно этим гордился... Получилось так, что он, как настоящий охотник пошёл в лес и подстрелил зайца, а теперь своей добычей будет угощать меня и есть сам...
      Я считаю, что охота намного человечнее и честнее, чем выращивание домашних животных с заведомой целью съесть их сразу после "технологичного" убийства или сделать из своих одомашненных "друзей" тушёнку.
      А на охоте всегда присутствует момент соревновательности человека и дикого зверя. Однако в жизни "цивилизованного" обывателя, этот благородный процесс, почти спорт, почему-то встречает негодующее осуждение, вполне фарисейское если учесть, что этот обыватель, заготавливая мясо промышленным способом, уготовляет смерть для миллионов "домашних" животных.
      Мало того, он всякими зверскими ухищрениями старается выращивать этих животных как можно быстрее и с соответствующими мясными кондициями. Я знаю примеры, когда мясоизготовители на свинофермах, выкалывают глаза (тоже наверное промышленным способом) молоденьким поросятам, чтобы они лишённые зрения не могли "волноваться" и якобы поэтому, мясо делалось какого-то особого качества...
      
      Я бывал на мясокомбинате и могу заверить вас, что по сравнению с таким "цивилизованным" убийством, охота действительно является аристократическим, творческим занятием!
      Вообще, зверства цивилизованного человека в век всеобщей индустриализации - это не для слабонервных. Я даже написал киносценарий на тему мясокомбината и назвал его: "Мир - это ложь!"
      
      Однако возвратимся в долину Амнунды...
      Мы вышли к подошве высокой горы, над которой ветерок проносил из-за хребта клочья тумана. И там, в высоте, под близким и тёплым солнцем мы увидели пасущихся оленей - маток! Они были далеко, на горных луговинах - марянах и как ни в чём не бывало, ели сочную травку переходя с места на место, совсем как пасущиеся коровы. Я с восторгом показал их Юре.
      - Ты посмотри- с волнением говорил я - они ведь ни на кого внимания не обращают. Тут им безопасно словно в воплощённом раю!
      Я размахивал руками, улыбался и радовался в предвкушении замечательных дней и ночей на свободе, вдали от сиюминутной людской суеты...
      Мы остановились на песчаном берегу хрустально холодной и прозрачной Амнунды. Быстро заготовили дров на ночлег, сварили рагу из зайца и с аппетитом поели постненького, энергетического мяса и запили всё ароматным чаем со смородинкой...
      
      День между тем клонился к вечеру и увидев прямо от кострища, высоко вверху на маряне вышедшего пастись изюбря, я схватил ружьё и торопясь, перейдя реку по брёвнышкам, стал подниматься по крутому, травянистому склону навстречу вершине, скрываясь за скалистым гребнем, торчащим на метр из склона.
      Я вспотел, то и дело останавливался делая передышки и украдкой рассматривал с высоты окрестную тайгу и широкую речную долину, открывающуюся далеко-далеко. Вид был во все стороны замечательный и там, за рекой, откуда мы пришли, громоздились двух-трёх километровые горы уже Муйского хребта.
      Поднявшись достаточно высоко выглянул из - за камней и увидел метрах в ста от себя пасущегося оленя. Он, словно услышав или учуяв меня поднял аккуратную голову с развесистыми рогами и долго, не меняя положения тела, смотрел в мою сторону. Стрелять из гладкоствольного ружья было далековато и затаившись, я, из своего укрытия, просто любовался сильным красиво-грациозным зверем...
      
       Шоколадно-коричневого цвета, с серовато белыми на концах рогами, с сильной шеей и мощной грудью, он напоминал по статям быка, только был стройнее и насторожённо - энергичнее. Олень наверное услышал или учуял меня, но не убежал, а стал не торопясь уходить в противоположную сторону. Когда олень скрылся за бугром, я ещё какое - то время видел за бугром его покачивающиеся рога...
      Спускался я с горки не спеша, любовался закатом и дышал полной грудью чистым, горно-таёжным воздухом...
      Далеко внизу, полоской стали поблескивала лента речной воды и хорошо был виден наш бивуак с чёрным кострищем и крошечной фигуркой человека рядом.
      
      ...Вскоре, на долину реки спустились сумерки и в темно - синем, ясном небе загорелись первые звёзды. Они были крупные, яркие и постепенно, их становилось всё больше. Когда наступила полная темнота, какая бывает только осенью, небо, словно мерцающий серебристый ковёр укрыло землю...
      Не спеша, разговаривая и обмениваясь впечатлениями долгого походного дня, мы сварили ужин, поели, а потом попили чаю сидя у большого тёплого костра... Природа вокруг нас таинственно дышала чистотой и покоем...
      Вдруг, откуда-то издалека донёсся звук изюбриного рёва и я решил ответить...
      
      Отойдя от костра в прохладную тишину ночи, нарушаемую только плеском водных струй в реке, я продышался и приложив ладони рупором ко рту затянул "боевую" песню - вызов изюбря. Начал высоко, визгливо -раздражительно и закончил низким басом, и басом же, после короткой паузы, выдохнул в конце как это делают изюбри...
      Какое-то время я ещё постоял прислушиваясь и не получив скорого ответа, вернулся к костру. Разговор продолжился - Юра рассказывал, как он путешествовал по крымской яйле во время вьюги, чуть не заблудился и испугался снежного бурана на всю жизнь...
      - Я уже думал, что придётся ночевать в снегу, когда вдруг увидел сквозь снег очертания знакомого большого дерева, росшего на развилке. До метеостанции, куда я шёл в гости к друзьям, оставалось меньше километра по дороге, которую я хорошо помнил ещё с прошлого раза...
      
      В костре громко щёлкнуло догорающее полено и тут, с противоположного берега реки, из темноты, очень близко, раздался громогласный рёв!
      Мы вскочили, я схватил ружьё, но рёв закончился и наступила тишина. Юра взволнованным голосом, полушепотом спросил: - Кто это?! - и я так же шепотом ответил: -Это бык - изюбрь... Прибежал бороться и отвечает мне... Когда надо, то они намётом несутся навстречу сопернику...
      
      Отблески костра, оранжевыми бликами освещали часть берега с нашей стороны, а за рекой затаилась насторожённая темнота...
      Крадучись я отошёл от костра метров на двадцать и стал вслушиваться. Через какое - то время, мне показалось, что кто-то ходит на той стороне, по стланиковой чаще и трещит сухими ветками. Я вновь напрягся и заревел изо всех сил, как можно более грозно и устрашающе, но бык на той стороне молчал...
      Я подождал ещё несколько минут и вернулся к костру, где сжавшись в комочек, в ожидании продолжения "яростного диалога", сидел встревоженный Юра - его глаза поблескивали при отсветах костра.
      Когда он подбросил большую охапку дров, костёр разгоревшись запылал и я, устроившись на прежнее место стал объяснять Юре, что бык прибежал посмотрел на нас и на костёр, но переплывать реку не решился...
      - А в такой темноте ничего не видно в десяти метрах... Так что мы можем не беспокоиться... Даже если зверь будет совсем рядом, то я его не смогу стрелять. В темноте в лучшем случае можно только заранить зверя и он уйдёт далеко.
      Юра промолчал, но было видно, что он совсем не горит желанием охотится на такого "зверя", ведь это не заяц!
      Очень близко, мерно и убаюкивающе шумела речка и мы, посидев ещё какое-то время у костра, легли спать, заложив в костёр пару крупных, сухих коряжин...
      Несколько раз за ночь я просыпался от холода, вставал, подкладывал дров в костёр и снова ложился, убедившись, что Юра не замерзает и не горит. Но дрова были ольховые и потому, не стрелялись искрами и мы могли спать спокойно.
      
      Проснувшись последний раз уже на солнцевосходе, я заставил себя подняться, подойдя к реке умылся холодной до ломоты в суставах, чистой водичкой. Развёл плотный огонь и поставил котелок с водой на костёр. Вскоре вода закипела и я заварил крепкий свежий чай.
      Юра, открыв глаза потянулся, вскочил и грея руки над костром, нервно посмеиваясь начал рассказывать сон про встречу с медведем...
      Странно, но сам я, на ночёвках у таёжных костров, никогда не вижу снов...
      
      Попив чаю и съев по бутерброду с колбасой, оставив вещи у погасающего костра, мы пошли в сторону маряны на склоне.
      Немного не доходя до подошвы горы, в мелком соснячке остановились и я заревел, приманивая оленей и один тотчас отозвался где-то совсем недалеко. Я повторил вызов и бык вновь отозвался. Затаившись, мы крутили головами недоумевая - где он мог быть.
      И вдруг Юра пригнулся и показал мне рукой куда - то вверх. И точно - прямо перед нами, на маряне, метрах в ста пятидесяти на открытом месте стоял бык и ревел. Он был виден как на ладони. Раздувшаяся на время гона гривастая шея, морда с чёрным пятном ноздрей и губ, мощная передняя часть крупа и более лёгкая задняя, с сильными ногами. Рога, с семью отростками на каждом, росли из головы причудливым костяным деревом. Цвет его шерсти был коричнево серым, более тёмным на спине и сероватым на ногах и животе. Когда бык ревел, то вытягивал шею вперёд и вверх, открывал пасть, и струйки влажного воздуха выходили из его разгоряченного нутра.
       Мы, обмениваясь восхищёнными взглядами долго наблюдали за изюбрем, который с небольшими перерывами ревел, а в паузах, встряхивая головой с развесистыми рогами копал передними копытами землю. Маряна на которой он стоял, была покрыта сетью изюбриных троп идущих вдоль склона. Они показались нам целыми дорогами и я понял, что эти тропы пробиты за многие годы, сотнями и тысячами оленей живущих и живших некогда здесь, в безлюдной тайге...
      
      Наконец бык встрепенувшись тронулся с места, развернулся на задних ногах и ходкой рысью исчез за гребнем горы, в сторону восходящего солнца.
      Не нарушая тишины начинающегося утр, обмениваясь восторженными впечатлениями, мы вернулись к кострищу и уже под солнцем, медленно поднимающимся из-за синих, покрытых тенями гор сварили завтрак, поели и немного поспали уже без костра, под лучами тёплого, блестяще - яркого солнца...
      
      После обеда, захватив с собой рюкзаки, начали медленно подниматься на гору. Подъем, был трудный и мы вспотели, а достигнув гребня долго отдыхали, лёжа на краю склона любуясь открывающейся панорамой...
      Справа, петляя среди тёмных елово-сосновых лесов, долина Амнунды уходила выше, в сторону скалистых вершин виднеющихся на горизонте. Прямо перед нами, за долиной, поднимались невысокие вершины Северо-Муйского хребта. Вдалеке слева, сквозь чистый прозрачный воздух видна была синяя полоска Муякана, а за нею, круто вверх поднимались отроги Муйского хребта. И совсем уже далеко, километрах в пятидесяти по прямой, вздымались снежные вершины Кадарского хребта...
      
      Между тем, с Юрой случилось несчастье, - он, сапогами, которые были ему малы натёр кровяные мозоли на пальцах и ходил прихрамывая на обе ноги. Я, жалея его никуда после обеда не пошел и мы, спокойно дождавшись вечера пораньше устроились на ночлег, выбрав место в густом ельнике на полянке, рядом с которой бежал говорливый ручеек.
      Заготовив на ночь побольше дров мы поужинали и вернувшись на гребень, уже без рюкзаков, лежали и смотрели вниз по склону, надеясь увидеть пасущихся оленей...
      
      Так и случилось... Перед заходом солнца, на маряну откуда-то слева вышли две матки и бык - их "повелитель". Он шествовал впереди уверенно и величаво, а матки шли следом пощипывая высыхающую травку, на обочине торной тропы. Мы с восторгом, шёпотом стали обсуждать великолепие сильных и здоровых диких животных.
      Бык - изюбрь, был величиной с добрую лошадь, только с более мощной передней частью и поджарым задом. Цвета он был тёмно-коричневого и на заду, светилось светло-желтоватого цвета, "зеркало". На голове торчали мощные многоотростковые рога с светлыми, словно отполированными остриями, торчащими вперёд, как вилы.
      Матки были поменьше с длинными шеями потоньше, с аккуратными головками и длинными, подвижными ушами. После лета они выглядели сытыми и гладкими и приготовляясь к зиме, уже перелиняли. Шерсть, ровно короткая и плотная - волосок к волоску - глянцевито поблескивала и лоснилась на тугих, мускулистых плечах и стёгнах. Их ножки, пропорционально туловищу были длинны и стройны и в них чувствовалась немалая сила, которая без напряжения несла их тела и в гору и под гору...
      Словно услышав наш шёпот матки остановились, замерли и поводя ушами уставились в нашу сторону. Мы притихли, а у меня мелькнула мысль: "Неужели оленухи услышали нас? До них, вниз по склону, было метров сто не меньше..."
      Бык, к тому времени чуть приотставший, заметив насторожённость маток, крутнулся на тропе чуть оседая на задние ноги под массивным передом, мерной рысью догнал оленух, чуть боднул заднюю рожищами и обогнув стоящих маток, переходя на размашистый галоп поскакал, "поплыл" мерно двигая крупными мышцами, перекатывавшимися под кожей как у кровного скакуна...
      Матки легко, с места взяли в карьер и через несколько секунд, все олени скрылись за бугром. Мы с восхищением долго ещё обсуждали увиденную картинку - каков же слух, или каково же обоняние у этих диких копытных, если они за сто метров да ещё сверху, обнаружили нас и скрылись?!
      Тут становиться понятно, почему так редко человек видит оленей в тайге, даже если их там много.
      Но есть и другие причины. Дело, скорее всего в том, что обоняние у человека практически отсутствует, а слух он в полной мере не использует, потому, что когда идёт сам то так шумит, что кроме себя ничего больше вокруг не слышит...
      Зрение у здорового человека неплохое. Но ведь надо знать, куда и когда смотреть, а как раз скоординированности чувств человеку и не хватает...
      
      Вернулись на оборудованный бивуак в сумерках и сразу разожгли большой костёр. Место было глухое, тёмное, с застоявшимся запахом еловой хвои, который будил в моей памяти тревожные воспоминания о медведях прячущихся в еловой чаще...
      После еды, Юра быстро и крепко заснул намучившись за день, а я лежал и слушал ночную, подозрительную тишину...
      Часов около двенадцати ночи, где то недалеко протяжно и басовито заревел изюбрь.
      "Нас, наверное, услышал. Костёр трещит так, словно олень по чаще ломится. Вот бык и решил на всякий случай показать, что он здесь..."
      Оставшуюся часть ночи, я провёл в полудрёме. Бык ревел и ходил большими кругами вокруг нас, а я думал, что если олень не молчит, то значит медведей поблизости нет - мы ночевали в такой чаще, что медведю подкрасться к нам ничего не стоило...
      
       Сквозь прогалы в еловой хвое, полосками, наверху, едва заметно светилось, обсыпанное звёздной пылью чёрное небо и было одиноко и неуютно в безбрежности и вневременности этих космических пространств.
      "Инстинкт самосохранения поддавливает, - думал я, вспоминая свои мысли о медведях и поглядывая на мерно посапывающего Юру.
      - Всё - таки одиночество будит в человеке первобытный страх. Особенно в незнакомом месте..."
      Незаметно наступило время окончания ночи, подул небольшой ветерок, ели вокруг дружно зашумели плотной хвоей и я разбудил Юру...
      
      Попили чаю и уже по свету, одевшись во всё тёплое пошли на гребень горы. Я показал Юре место, где он будет лёжа сторожить оленей, отдал ему свою двустволку, а сам ушёл чуть назад и вниз по гребню и спрятавшись в развилку толстого пня, стал ждать...
      Через десять минут на востоке уже заметно посветлело, тёмная синева уходящей ночи сменилась серым рассветом. И вдруг я услышал, как оттуда, где бежал по долине Муякан, неожиданно высоко и пронзительно затянул боевую песню молодой бык.
      Через минуту, но теперь уже справа, за бугром, ответил ему второй и тут же за рекой, далеко и чуть слышно отозвался третий...
      То ли от утреннего холода, то ли от азарта меня начала колотить мелкая дрожь...
      Я постарался расслабиться, подышал во всю грудь, а потом, затянул изюбриную песню - в начале коротко рявкнув, как рявкает рассерженный бык, а потом уже стал выводить мелодию, начав высоко, продержав эти ноты несколько секунд перешел в басы, чем и закончил - дыхания от волнения не хватило протянуть низы подольше.
      Бык, в той стороне где лежал на гриве Юра отозвался незамедлительно. Мгновенно согревшись от волнения и чувства неведомой опасности, я переждал ещё немного и вновь заревел. Бык ответил уже много ближе - на дальние оленьи голоса я уже не обращал внимания...
      Прошло ещё немного времени, бык рявкнул ещё раз уже совсем близко, где-то за бугром и я с добродушной завистью подумал - Юра наверное уже выцеливает быка...
      
      Но время шло, а выстрела всё не было. Я пригнулся прячась в основание пенька и ещё раз "пропел" боевой призыв и тут же, услышал за бугром щёлканье щебня под копытами, а вскоре, выскочив из за бугра появился быстрый бык.
      Он остановился и я, прячась как мог, разглядывал его сильный, мощный силуэт, коричневый мех чуть отвисающий на гривастой толстой шее, слюну висящую вожжой из разинутого рта с красным языком болтающимся внутри. Большие его глаза блестели и ноздри раздувались, выпуская струйки синеватого пара - это было какое-то доисторическое, разъярённое чудовище и я чуть дрогнул, испугавшись такого дикого напора.
      В тот же миг, бык упёрся в меня взглядом и как мне показалось, длившемся долго - долго, а на самом деле доли секунды...
      Он меня увидел! Резко вздыбившись, зверь развернулся на одном месте и, как мне показалось, одним прыжком исчез туда, откуда так неожиданно появился.
      
      "Ну что же там Юра? - негодовал я. Ведь бык прошёл под ним, метрах в тридцати - сорока!!!"
      Я почти бегом заторопился по гребню к Юре. Но когда подошёл, то увидел что он спит отложив ружьё в сторону и укрывшись с головой капюшоном куртки...
      Делать было нечего, и я спокойно тронул его за плечо. Он открыл глаза, увидел меня и, смутившись, произнёс.
      - Я тут... Я тут немного задремал...
      - Так ты что и быка не слышал и не видел? - безнадежно спросил я и Юра со смущённой улыбкой ответил:
      - Да ты понимаешь... Кажется на минутку глаза закрыл и ... и ... задремал...
       Я невольно махнул рукой, но потом заставив себя собраться проговорил:
      - Ну, это может и к лучшему. А так, пришлось бы отсюда мясо выносить к трассе... Было бы сплошное надрывательство!
      Юра был явно сконфужен, и я не стал его психологически "додавливать".
      Мы ещё посидели, послушали тишину наступающего дня...
      
      Взошло солнце и стало теплее. Тревожный серый цвет рассвета, сменился оптимизмом ярких цветов осени. Внизу, как на громадном красочном полотне развёрнутом природой перед нами и в нашу честь, темнели зелёные хвойные леса, перемежающиеся вкраплениями золота березняков и коричнево - красных осинников. Серые скалы вершин, сверху кое - где уже были припорошены первозданно белым снежком...
      
      ...В устье долины, вдруг возник жужжащий звук постепенно переходящий в рокот мотора и мы заметили маленькую точку, которая приблизившись превратилась в вертолёт.
      Юра вспомнил, что он договаривался с знакомым вертолётчиком, если будет оказия чтобы он забрал нас с Амнунды.
      Мы замахали куртками, закричали, что есть силы, но всё было напрасно. Вертолёт серой стрекозой прокрутил несколько кругов под нами, метрах в ста ниже, и улетел. Звук мотора постепенно затих вдалеке и Юра с огорчением вздохнул. Он бы сейчас не раздумывая улетел в посёлок, появись такая возможность...
      
      Мы ночевали ещё одну ночь в долине, у реки.
      Среди ночи, у Юры, из кармана брюк выкатились патроны и два из них попали в костёр. Они не взорвались, как это бывает с металлическими гильзами, а просто пластмасса расплавилась и порох с пшикающим звуком, сгорел - мы отделались лёгким испугом!
      Утром позавтракали и двинулись вдоль Амнунды вниз, к Муякану. Вода в реке была прозрачна и холодна, а камешки на дне, под солнечными лучами светились разноцветьем...
      Пройдя несколько километров, наткнулись на заброшенный лагерь геологов, где хромающий Юра, на мусорной свалке, нашёл брошенные резиновые сапоги, которые тоже были малы, но он, при помощи острого ножа сделал из них подобие японских сабо и шёл дальше медленно, но без боли, счастливо улыбаясь.
      Рядом с геологической стоянкой мы обнаружили целую меловую гору, у подножия которой и был сделан этот лагерь. Посмеивались мы предположили, что из неё, можно было как казалось добыть мела для всех школ страны...
      
      Постепенно, разыгрался солнечный и тёплый день. Ветерок шевелил лёгкие разноцветные листья на деревьях, а в низинах глубоких распадков, на зелёной траве ещё сохранилась утренняя роса.
      В одном из таких глухих заросших оврагов, мы нашли белый череп изюбра с замечательно толстыми, развесистыми рогами. То ли волки его задрали, то ли медведь подкараулил на тропе, но кости все были растащены и остался только этот череп с рогами.
      Юра цокал языком, разглядывая рога, а потом решил, что такие рога будут подлинным украшением его ленинградской квартиры.
      Я помог ему нести рога до реки и мы не спеша, часто останавливаясь, наконец достигли берега Муякана.
      В последний раз сделав привал ввиду реки на опушке, заросшей брусничником, мы вскипятили чай, поели, а потом полулёжа, переговариваясь ели спелую, сладко кислую, рубиново - красную под солнцем, бруснику.
      Но день клонился к вечеру и надо было искать возможность, переправиться на другой берег, на трассу.
      Снявшись с привала, мы какое - то время брели без цели вверх по течению реки, вдоль берега Муякана. И вдруг, под ноги к нам откуда - то справа, со стороны Белых озёр, выбежала торная тропа которая и привела нас к переправе, сооружённой совсем недавно рыбаками.
      Это было подобие металлической корзины, катающейся на колёсиках по толстому тросу через реку туда и обратно. Радуясь внезапной удаче, не спеша переправились через реку поочерёдно и буквально через пять минут вышли к трассе - а здесь мы были почти дома...
      И действительно, подождав всего полчаса, мы без проблем остановили попутный КРАЗ, загрузились в просторную кабину и с комфортом доехали до Тоннельного...
      
      Уже вечером, оставив рюкзаки на "базе", мы пошли к знакомому плотнику из Тоннельного отряда, в баню и парились там нещадно, выбегая в чем мать родила из предбанника в пустынный огород, в паузах между заходами в адски горячую парилку.
      Юра разомлел, блаженно улыбался и беспрестанно повторял: - Об этом я буду рассказывать своим друзьям в Питере, а они будут мне завидовать!..
       Мы посмеивались, но понимали его восторг - ведь горожане не видят ничего подобного, потому что бояться оторваться от рутины обыденной жизни засасывающей человека, как зыбучее болото.
      Напарившись и отмывшись до прозрачной лёгкости, мы сели на кухне у нашего приятеля и достав контрабандную бутылку водки (на БАМе был сухой закон), выпили по первой, закусывая солёным, с чесночком, ароматным и необычайно вкусным жирным омулем, которого хозяин поймал, съездив в браконьерский рейд на Верхнюю Ангару.
      Водочка была хрустально холодной и такой аппетитной, что мы немедленно повторили...
      
       И тут Юра сказал тост! Он встал, расправил левой рукой пушистые усы а-ля английский композитор Элгар, кашлянул и начал: - Я хочу выпить за то, что судьба, подарила мне возможность попасть сюда, познакомила меня со всеми вами и позволила увидеть такую красоту жизни и природы, о которой я мечтал сидя перед скучными, пыльными слепками в рисовальной студии в Академии Художеств. Я запомню на всю жизнь и этот наш поход на Амнунду, и эту почти римскую баню - он ухмыльнулся довольный собственным каламбуром...
       - Ещё раз хочу сказать всем вам большое спасибо и обещаю вам, что если вы приедете в Ленинград, я со своей стороны постараюсь показать вам, что называется " лицо товаром" - он ещё раз ухмыльнулся.
      И... и... выпьем за сказанное!!! - завершил он и опрокинув рюмку в рот, выпил водку одним глотком. Потом поправив усы, закусил кусочком омуля и кусочком хлеба с хрустящей корочкой - в посёлке была замечательная пекарня. Все последовали его примеру...
      Когда мы вышли на улицу, направляясь в сторону Дома Быта, был уже глубокий вечер и звёздное небо во всю свою ширь и глубину раскинулось над спящим посёлком. Из - под речного обрыва, необычно громко доносился шум быстро бегущей по камням воды и привычно прогнозируя погоду назавтра, я подумал, что наверное, с утра будет дождь...
      А потом спохватившись довольно резюмировал: - Который нам уже не страшен!
      
       Февраль 2005 года. Лондон. Владимир Кабаков
      
      
      
      
      
       ПЕРВЫЙ ЛОСЬ
      
      
      
      ...Мише не спалось: "Уже второй час, а завтра, - он споткнулся мысленно, - уже сегодня, надо вставать в семь часов". Перевернувшись на другой бок, вздохнул, вспомнил работу, груду незаконченных дел на письменном столе в кабинете.
      "Все эти "заказухи" - обдумывал ситуацию Миша - в последнее время, показывают, что идёт передел собственности. Но где тут ключик? Как понять то, что в области повторяется периодически, приблизительно через три-четыре года?
      Вдруг возникает откуда-то новый "авторитет", собирает команду, начинаются "разборки".
      Потом вспомнил далёкие восьмидесятые, когда учился в финансовом институте. Мог ли кто тогда,предположить, что через десять лет начнётся такой грабёж государства? Тогда всё было твёрдо и устойчиво. И жизнь была ровная, как асфальтированная дорога.
      "Что сделали с этой "дорогой"? - изумился он в очередной раз. - Одни колдобины, заполненные грязью".
      Ему в полудрёме привиделось как в те годы, он выходил на ледовую дорожку. Холодно, морозный туман, а конькобежцы в тонких трико, выходят на старт, подрагивая, то ли от мороза, то ли от волнения. И потом, сухой хлопок стартового пистолета и пошло, круг за кругом - вжик, вжик, вжик, вжик...
      Ноги сильные - свежие, дыхание ровное - вжик, вжик - коньки невесомо скользят по гладкой ледяной поверхности. А вот и первый круг позади. А их на "десятке" двадцать пять. - Сколько осталось?
      Вот ещё один позади. Тренер с бровки кричит: - Не гони!
      А как тут удержаться, если силы через край?
      Миша перевернулся ещё раз, с боку на бок, попытался заснуть, а вместо, в полудрёме снова: вжик, вжик...
      
      ... В середине дистанции и после самое плохое. Легкие горят, воздуха не хватает, ноги как ватные и временами словно проваливаются в пустоту. Спина затекла и уже не "вжик, вжик", а "вжи-и-к, вжи-и-к", а в конце и этого звука ещё и скребущий: "хр-р". Это коньки скребут лёд, когда ногу поднимешь, переступая.
      И вот, когда кажется, что сейчас упадешь, вдруг, незаметно делается легче, легче. Дыхание становится ровнее. Сколько там кругов осталось?
      Тренер что-то кричит, но уже не услышать - все силы внутрь, на поддержку характеру...
      А вот и финальный круг. И бормочешь: - Только не упасть! Только доехать!
      
      ... Миша снова вспомнил работу - генерал требует закрывать дела, передавать в суд, а следователи в отделе взялись выяснять отношения, кто лучше, кто пойдёт на моё место.
      "Раньше на работу бежал, а сейчас приходится заставлять себя - Миша лёг на спину, на секунду открыл глаза, увидел на потолке блики от уличных фонарей - хорошо, что завтра пятница - впереди два дня отдыха.
      Он зевнул, уже в полудрёме почмокал губами, засопел носом. Уснул...
      
      ... После обеда позвонил Гена.
      - Миша! Едем сегодня вечером к Сан Санычу. Погоду обещают хорошую. По лесу походим. Может быть, зверька стрелим. Лицензия у Саныча есть.
      Миша, не раздумывая, ответил:
      - Давай. Я после работы пораньше дома буду, всё соберём.
      Миша был охотник "недавний".
      Он с Геной несколько раз выезжал в походы, на Хамар-Дабан, в Саяны. Ему понравилось. Гена ведь был заядлый охотник. Миша сначала ходил с Гениным ружьём, а потом купил карабин, оформил документы.
      "Надо будет карабин пристрелять, да по воздуху пройтись, чтобы бессонница не донимала - рассуждал он сидя за рулём своего "Круизера".
      - И потом на природе водочки выпить, расслабиться. Милое дело".
      Жены дома не было. Сын сказал, что она на операции и придет попозже. Миша собрал лесную одежку, резиновые сапоги с тёплыми подкладками и шерстяными портянками. Небось не лето. Снегу уже по колено!
      Часов в семь приехал Гена. Он улыбался, хлопал Мишу по плечу.
      - Я мяса варёного взял и сальца - пальчики оближешь! Сам солил, с чесноком. Во рту тает.
      Миша невольно сглотнул слюну. Гена действительно солил сало классно. Сам ездил на рынок, выбирал лучшее не жалея времени.
      
      Выехали уже в темноте...
      Пропетляв по городу, выскочили на загородное шоссе и понеслись. "Нива" шла ходко, и на поворотах чуть "сплывала" к обочине. Гена, не обращая внимания на дорогу, смеялся и разговаривал с Мишей о погоде, о работе. Настроение было "отпускное" и ощущение свободы радовало всех...
      На перевале остановились, как всегда, выпили чуть-чуть - Бурхану побрызгали на землю, сами закусили салом - стало весело и беззаботно.
      Миша сидел, расслабившись, смотрел на заснеженные деревья на обочине и думал: "Какого чёрта, я в выходные в городе сижу? Сейчас оружие есть, одёжка вся опробована - мог бы один к Сан Санычу, на "Круизере... Два часа - и там".
      Гена рассказывал, как они с Максом сходили на изюбриный рёв.
      - Мы вечером в зимовейку пришли. Погода, как всегда перед снегом теплая и ясная. Утром поднялись, поели, попили, а тут и солнышко встало. Красота!
      Только поднялись по распадку, маток услышали справа в чаще...
      Чуть прошли ещё, а тут и бык объявился - стоял, ждал нас... Метров на двадцать подпустил. А потом, как ломанётся чащей и на осыпь выскочил. Я бегом вперёд - знаю, что зверь рядом...
      - Максим его уже увидел и стрелил раз, потом второй...
      И тут я вижу, он по осыпи скребётся, пытается быстрее за склоном скрыться. Вскидываю карабин - бац! - и бык повалился. Подошли, а ему моя пуля в голову попала. Роковая пуля...
      Гена сделал паузу, посмотрел на противоположный склон таёжного хребта...
      - Максим тоже разок попал, но по заду, по ляжке. Ободрали бычка, мясо к зимовью спустили. Пока то, да сё, вечер наступил. Поели свежатины. Я из стегна вырезал большой кусок и пожарил. Вкус изумительный!
      Миша снова сглотнул слюну.
      - Утром проснулись поздно, сон был какой-то тяжелый. Двери открываю. Батюшки! Снегу навалило, и ещё идёт. Тишина кромешная. На соснах белой оторочкой снег, а берёзы кое-где согнуло дугой...
      - Пока ели, пока собирались, снег кончился, но тучи по небу стадами бегут. Стали мясо к машине выносить. Умаялись. Я несколько раз упал пока спускался в ручей. Скользко. Максим вообще чуть живой. Говорит ноги дрожат после спуска. Отнесли одну ношу, вернулись за другой.
      - Промокли, продрогли. Пришлось костёр большой разводить, сушиться. А ведь ещё только вчера сухо было.
       Выпить надо было - отреагировал Миша на Генин рассказ.
       А то? - коротко отбился Гена и ухмыльнулся.
      Он помолчал, сбавил скорость, свернул к Байкалу и стал аккуратно спускаться с горы.
      - Вторую ношу едва донесли. Бык был крупный, спелый. Рога симметричные, у основания толстые и с шестью отростками... На каждом, - пояснил он для Миши.
      Въехали в деревню, ломая хрупкие ледяные забереги переехали реку.
      Мост, давно стоял полуразрушенный тяжёлыми лесовозами - зимой ехать по нему было опасно...
      
      ...Услышав шум мотора, Сан Саныч вышел на улицу, отворил ворота, подойдя к машине поздоровался с ребятами.
      - Молодцы, - приветствовал он их. - Погода важная стоит. В лесу хорошо, снегу ещё мало, а зверь уже после гона успокоился.
      Прошли в избу.
      - Я Ольгу Павловну в город отправил. Приболела что-то. Сам хозяйничаю...
      В доме топилась, потрескивая дровами, печка, было тепло, светло и чисто. Гена достал из рюкзака сало, варёную изюбрятину, хлеб.
      Миша достал бутылку водочки и сладкие карамельки. Соорудили стол, заварили чай. Миша почувствовал себя легко и свободно...
      Чокнувшись, выпили по рюмке, и Сан Саныч привычно занюхал свежим хлебом, а потом уже стал закусывать. Он выставил на стол солёные, хрустящие огурчики, пахнущие смородинным листом и укропом. Поставил блюдце с маринованными маслятами, которые катались в желейном маслице и сочно хрустели на зубах.
      - За такую закуску в хороших ресторанах большие деньги платят, - заметил Миша, а Сан Саныч засмеялся.
      - Мы тоже не лыком шиты. Живём неплохо. Картошечку, овощи со своего огорода имеем. За грибками ходим на горочку, за ограду. Мы, маслятки эти берём в соснячке, на гривке. Несколько часов походил, корзинку принёс... А Оля на соления мастерица...
      А как вам огурчики? - спросил он.
      - Огурчики классные, - ответил Гена, - надо у Ольги Павловны рецептик взять.
      Помолчав, добавил:
      - Закусочка под водку путёвая, - и разлил ещё по одной.
      Сан Саныч погладил левой рукой щетину, а правой поднял рюмку.
      - За удачу, - провозгласил он, и все чокнулись.
      Закусив, стали есть по настоящему: мясо, нарезанное тонкими ломтиками, розоватое на срезе сало, свежий, пахучий, с хрустящей корочкой хлеб. Когда утолили первый голод, Сан Саныч разлил ребятам остатки водки.
      - А вы? - спросил Миша, но Сан Саныч покачал головой отрицательно.
      - У меня, ребята, сердечко пошаливает. Оля мне ни капли не даёт выпить. - Помолчав, добавил, - а иногда хочется с товарищами...
      Чай пили крепкий, с молоком и с карамельками. Закончив ужин, убрали со стола, и стали укладываться спать. Ребята постелили спальники, на чистых домотканых полосатых половичках...
      Перед сном Миша вышел во двор. Было тихо. Деревня спала, да и большинство домом были пусты. Горожане зимой выбирались сюда редко. Вдоль улицы стояли фонари на высоких столбах. Свет падал не белый снег кругом, постепенно объединяясь с темнотой. Небо над головой было тёмное с множеством звёзд и звёздочек. Над сопкой, за другой стороне речной долины, поднялся серебряно-чистый месяц. Где-то на другом конце деревни несколько раз взлаяла собака и умолкла.
      "Хорошо здесь, - думал Миша, - вот уйду на пенсию, куплю здесь где-нибудь домик и буду жить, хотя бы временами летом и зимой".
      Он потоптался на месте, потом, чувствуя лёгкий морозец, вошёл назад в дом... Когда ребята влезли в спальники, Сан Саныч погасил свет и, покряхтывая, лёг в кровать. Миша закрыл глаза, и увидел дорогу, бегущую под колёса, свет фар, выхватывающий из темноты щебёнку смешанную со снегом и бугорки подсыпанного бордюра...
      Он не заметил, как заснул крепко и без снов.
      
      ...Утром, сквозь сон Миша услышал, что Сан Саныч поднялся, включил на кухне свет, растопил печку - в доме было прохладно. Когда вскипел чайник, Миша выпростался из спальника, оделся. Помылся под умывальником, крепко протёр полотенцем кожу на лице. Гена тоже поднялся, стал выкладывать еду на стол. Сан Саныч поставил горячий чайник на деревянную, закопченную подставку.
      Попили чаю и вяло пожевали мясо с хлебом. С утра особенно есть и не хотелось. Потом собрали рюкзаки, проверили оружие, растолкали патроны по карманам...
      На улицу выходили, как ныряли в холодную воду. Гена заранее включил мотор и машина ровно гудела; и оказалось, что внутри уже почти тепло.
      Гена сел за руль, Сан Саныч, круглый, как шар в толстой меховой куртке, сел на переднее сиденье. Миша на заднее, за Геной...
      Сопки по кругу стояли тёмными громадами, и синеватый свет зимнего утра разливался вокруг.
      В деревне снегу было немного, но когда выехали за околицу, увидели пушистые сугробы и заснеженные деревья.
      Чуть проехав по тракту, свернули на просёлочную дорогу, на которой не было видно ни одного следа кроме заячьих и лисьих. То тут, то там их строчки пересекали заснеженное пространство.
      Скоро стали подниматься в гору, всё выше и выше...
      Совсем рассвело когда подъехали к высокой вершине, от которой отходили гребни: один - южный, другой - северный, хорошо просматриваемый, исчерченный тёмными ветками густых кустов ольшаника и торчащих кое-где группками, почти чёрных ёлок.
      Охотники вышли из машины, захлопали дверцами. Резкие эти звуки подчёркивали тишину утреннего леса. Ещё раз проверили оружие, договорились встретиться здесь в три часа, чтобы поесть и до темноты возвращаться домой. Гена ушёл первым, куда-то в сторону заросший сосняком ложбины.
      Миша с Сан Санычем решили охотиться вместе.
      - Я, - объяснял Сан Саныч, - поднимусь вверх по дороге и пойду гребнем. Там иногда лоси бывают. Если увижу, то я стреляю сам, если нет, они пойдут сюда, на этот склон. Ты иди не торопясь, посматривай вверх, если увидишь быка или матку, встань и не двигайся. Ты из карабина можешь стрелять метров на сто-сто двадцать. Если застрелишь, подойди, перережь горло, выпусти кровь и жди меня. Я приду, когда выстрелы услышу. Я тут, недалеко... И будем разделывать.
      Пока Сан Саныч говорил, Миша кивал головой. Он не очень верил, что может подстрелить зверя.
      Сан Саныч пошёл по дороге вверх и скоро исчез за деревьями. Миша остался один. Он проверил карабин, зарядил его, вставив обойму с пулями, пощелкал осторожно предохранителем, несколько раз вскинул карабин, делая поводку.
      Потом, не спеша пошёл вдоль подошвы холма, поглядывая в сивер. У него было хорошее зрение, и он различал всё до мельчайших подробностей: чёрточки ольховых стволиков, снег на вершинах остроконечных ёлочек, сосны растущие на гребне то тут, то там - до него было по прямой метров сто пятьдесят...
      По небу, низкому и серому плыли мохнатые тучи, и Миша подумал, что скоро может пойти снег. Как всегда перед снегом было не холодно, и Миша чувствовал себя легко и удобно. Он сосредоточил своё внимание на верхней трети склона, и когда хотел всмотреться в подозрительно чернеющую точку, останавливался. Он уже начинал думать, что они с Сан Санычем не договорились о том, как далеко ему заходить, и где остановиться.
      После одной из остановок, когда он всматривался в корягу, торчащую почти на самом гребне, Миша прошёл несколько шагов вперёд и вдруг, боковым зрением увидел, что из ельника метрах в пятидесяти, выскочило что-то чёрное и лохматое, и по диагонали побежало в гору. Миша в первый момент подумал, что это медведь и испугался!
      Но потом, увидел мелькание длинных сероватых ног несущих мохнатое нескладное тело. Ещё, он разглядел на голове лося рога.
      Внутри всё задрожало от предчувствия удачи и Миша, трясущимися от волнения руками, неловко сорвал оружие с плеча и остановился.
      Через мгновение он поднял карабин, спустил предохранитель, приложившись, чуть повёл стволом и, затаив дыхание, нажал на спуск.
      Бом! - разнеслось по округе, потом, после паузы ещё: Бом! Бом!
      Лось замедлил бег и через секунду совсем остановился. Пошатываясь он перебирал ногами, стоя поперёк склона. Миша, торопясь, прицелился, совместил мушку с левой лопаткой зверя и нажал курок. Снова раздалось - Бом! - и эхо угасло за склоном.
      Лось задвигался и стал падать вперёд и вниз. Вначале, он упал на грудь, но перевернулся на бок, ещё перебирая ногами чуть съехал по склону и замер.
      "Не может быть! - ошеломлённо повторял Миша.
      Мысли вихрем неслись в голове: "Неужели я добыл лося? Да ещё рогача?!"
      Он заторопился, почти побежал наверх к упавшему зверю. Подойдя поближе, на всякий случай приготовил оружие, но лось лежал неподвижно.
      Зверь был очень большой.
      Чёрная длинная шерсть, неловко подломленные под себя ноги с чёрными копытами. Голова, тоже большая с серыми небольшими рогами с короткими отростками от плоской части. Тёмные глаза были открыты и отражали дневной свет. Нос и широко разошедшиеся ноздри были чёрными, занимающими всю переднюю плоскость нескладной, длинной головы.
      Миша подошёл ещё ближе. Помня рассказы опытных охотников, держал карабин на изготовку, обошел лося со спины и осторожно, чуть побаиваясь, толкнул сапогом в бок зверя. Но лось был неподвижен, и чуть подался под ногой Миши.
      "Надо же, - думал охотник, - ещё несколько минут назад он был жив, здоров, скакал в гору, а сейчас лежит и не шелохнётся". Миша ещё обошёл зверя по кругу, рассматривая серый короткий камас на ногах, большие, раздвоённые копыта, с торчащими чуть выше отростками - пальцами.
      "Нужно кровь спустить!" - вдруг вспомнил он. Достал нож из ножен, потрогал режущее острое блестящее лезвие с костяной светлой ручкой с вырезанным на ней силуэтом глухаря.
      "А как это делать? Я не знаю".
      Потом подумал: "Если говорят перерезать, то, значит, это надо делать поперёк". Он с опаской коснулся жёсткой шерсти, раздвинул её на шее, и, надавив, почувствовал, как нож вошёл в мякоть.
      "Хорошо, что я его наточил перед охотой" - мелькнула мысль.
      Сделав глубокий надрез, Миша увидел, как тёмно-красная кровь струёй, пульсируя полилась из разреза на снег, окрашивая белой снег ярко-красным - кровь расплывалась большим пятном...
      Скоро кровь перестала течь и охотник, скинув рукавицу потрогал твёрдые костяные рога, с толстым основанием и выступающей каёмкой у лба. "Рога вырублю и на стенку в гостиной повешу" - подумал он и улыбнулся.
      Только тут он до конца осознал, что добыл лося и возрадовался!
      Чуть погодя, увидел Сан Саныча спускающегося со склона. Миша крикнул и стал махать рукой, а старый охотник заметил напарника, помахал в ответ и направился к нему.
      Подходя, и увидев лося, Сан Саныч проговорил, улыбаясь во весь рот:
      - Молодец, Миша. Быстро ты его перевернул!
      Обойдя вокруг лежащего, неподвижного зверя, он с интересом спросил:
      - А как всё получилось?
      Миша хотел рассказать коротко, и сдержано, как рассказывают настоящие охотники, но получилось сбивчиво и многословно.
      - Я иду, а он, как выскочит, и побежал. Я целился, целился, потом стрелил раз, ещё, и ещё.
      - Я слышал, в начале было три выстрела, а потом через время ещё одни, - подтвердил Сан Саныч.
      Миша, стараясь всё рассказать правильно, заторопился.
      - Я смотрю, он бежит. Я - бам, бам, бам - и он вдруг остановился. Я выцелил лопатку, бам-м, и он упал. Я подхожу, он уже мёртвый. Я когда подходил, то совсем не верил, что попал в него и немного опасался, что зверь вскочит и на меня кинется...
      - Вы же знаете, это у меня первый лось! - добавил он.
      Сан Саныч ещё раз похвалил:
      - Быстро ты его, - и стал обходить лося. - Года четыре-пять, - определил он. - Хороший и молодой, мясо будет мягкое.
      Он засмеялся, достал короткий, простой ножичек на деревянной рукоятке. Вынул из нагрудного кармана брусок, поправил лезвие - вжик, вжик, вжик...
       Потом подошёл, взялся за задние ноги, попросил Мишу:
      - Помоги перевернуть на спину.
      Миша схватился за передние, и почувствовал скользкость и жесткость шерсти камаса. Вдвоём перевернули лося на спину, и Сан Саныч подложил под тушу толстую сухую ветку, выковыряв её из снега.
      - Чтобы не переворачивался, - пояснил он. - Ты пока подержи за ноги, а я продольный надрез сделаю...
      Маша следил внимательно что и как делал старый охотник, для которого это был только очередной, может быть пятидесятый, а может быть и сотый лось.
      Ну, а для Миши - был первый!
      Да что там - это был его первый зверь, вообще. До этого он помогал обдирать и выносить мясо, но сам впервые добыл зверя.
      "Просто повезло, - повторял он про себя. - Такое бывает раз в три-пять лет. Пришёл, выпугнул, стрелил и добыл".
      Ему почему-то не хотелось произносить слово "убил". Он много раз за время работы в милиции видел тела задушенных, зарезанных, застреленных и всегда, немножко брезгливо касался трупов. Но здесь другое. На момент в нём проснулся древний охотник живший охотой и умиравший с голоду, если не везло.
      Вырезая язык из оскаленной большой, зубастой пасти, Сан Саныч предложил:
      - Если ты не возражаешь, мы сегодня язык сварим. Это просто объедение!
      Он положил язык рядом с большим, как булыжник сердцем и тёмно-коричневой скользкой и неудобной к захвату рукой, печенью.
      - И, конечно, печёнку со сливочным маслом, да с лучком. У меня дома немного маслица сохранилось. А лучок, конечно свой, с огорода...
      Вскоре без топора, пользуясь своим маленьким, но удобным ножичком, Сан Саныч расчленил тушу, разобрал все суставы на ногах и поделил тушу на большие куски.
      Миша, как умел, помогал, но больше смотрел и запоминал...
      
      Через час разделку закончили. Сходили к машине, взяли рюкзаки и полиэтиленовые мешки. Потом Миша спускал мясо со склона, наваливая по полному рюкзаку, а Сан Саныч брал понемногу и уложив в рюкзак, не торопясь носил к машине.
      Первый раз, вдохновлённый сегодняшней удачей Миша, положил в рюкзак столько, что не смог поднять его на плечи и пришлось часть выкладывать назад. И всё равно, в рюкзаке было килограммов пятьдесят. Сан Саныч помог надеть лямки на плечи, и Миша, пошатываясь и отдуваясь донёс первый свой рюкзак до машины. Сан Саныч помогал, но иногда останавливался на полдороге и массировал грудь.
      - Да я сам, - пробовал уговорить его Миша, но Сан Саныч болезненно улыбаясь отвечал:
      - Да я только помогаю.
      ...Наконец, мясо было перенесено к машине, и они стали разводить костёр, ставить чай. Миша проголодался, и когда чай закипел, налил себе кружку, положил сахару две ложки и обжигаясь прихлебывал, пока Сан Саныч нарезал хлеб, сало, репчатый лук. Потом они ели, и Миша хрупал луком, и пережёвывая хлеб с салом, рассказывал:
       Я же, Сан Саныч, охотиться-то начал недавно. Мы же с Геной знакомы уже лет двадцать пять. Вместе на коньках гонялись. Вот Гена меня как-то и позвал в лес, года три назад...
       Ночевали в зимовье где-то на Курме, осенью. И так мне это всё понравилось: и зимовье, и глухой лес, и ночной костёр. Я в деревне родился и в детстве по лесам бегал. А потом в город переехали, спортом занялся, всё некогда было. Потом институт, работа. Изредка с мужичками за грибами или за ягодой выезжали, но у меня даже ружья не было. Спасибо Гене, приохотил...
      Мише хотелось выговориться.
      - На работе бывает до двенадцати сидишь в кабинете. Иногда свет не мил. А вот так в лес выедешь, походишь, и на душе легче. И потом это, как тренировка. Я потом неделю хожу, своего веса не чувствую...
      
      Когда уже заканчивали пить чай, из леса показался Гена. Подошёл, выдыхая, наклонился, чтобы размять спину и, разогнувшись, спросил:
      - Что стреляли?
      Сан Саныч широко улыбнулся.
      - Миша лося завалил.
      - Да ты что!? - вскинулся Гена, обращаясь к Мише. - Ну, Мишка, молодец. С началом тебя!
      Миша смущенно улыбнулся.
      - Да чего там... Близко было, и он на склоне, как на ладони...
      - Лося, изюбря? - перебил Гена.
      - Лося, - снова улыбнулся Миша, - с рогами.
      - Да ты что? - снова изумился Гена. - Ну, герой!
      Он открыл машину, посмотрел на мешки с мясом, потрогал вырубленные Сан Санычем рога.
      - На стенку надо повесить, - и засмеялся.
      Пока Гена пил чай и закусывал, короткий зимний день закончился. Сумерки спустились на сопки, на лес и с тёмного неба посыпалась снежная крупа. Гена завёл мотор, прогрел машину. Костёр угасал, озарял полумрак наступившего длинного вечера оранжевыми бликами. Включили фары, и сразу вокруг стало совсем темно. Лес тревожно шумел под начинающимся ветром.
      - Метель начинается, - констатировал Сан Саныч. - Вовремя управились.
      Сели в машину, развернулись, и покатили вниз.
      
      Гена вёл машину осторожно. Лес тёмной стеной подступал к дороге, молчаливо и сосредоточенно принимал в свои недра падающий снег, становящийся всё гуще. Попадая в свет фар, снегопад разделялся на множество отдельных больших пушинок. И это зрелище неслышно падающих с неба снежинок, завораживало!
      Всю обратную дорогу молчали. Миша устало зевал и думал, что вот они, случайные пришельцы в этом мире дикой природы уезжают, а лес, как тысячи лет до, и тысячи лет в будущем, будет оставаться в этом тревожном молчании, прерываемом только порывами ветра.
      "Какой же человек маленький, по сравнению с окружающей его природой. И как же природа равнодушна и безразлична к судьбам своих детей" - думал он, потирая закрывающиеся от усталости глаза.
      Ему вдруг стало понятно, почему люди сбиваются в стаи, в толпы, живут деревнями, посёлками, городками и городами:
      "Мы все просто боимся одиночества посреди равнодушной и, временами, даже жестокой природы".
      Гудел мотор, машина умело поворачивала то влево, то вправо, словно сама знала дорогу в деревню...
      
      Когда приехали и вошли в дом, включили свет и растопили печь, все грустные Мишины мысли отступили, стушевались. Сан Саныч достал большую сковородку и вторую поменьше.
      - Мы сейчас свеженины пожарим. В этой, - он показал на большую, - мяска приготовим, а в этой, - показал на маленькую, - печень.
      Миша и Гена стали ему помогать. Достали и нарезали на кусочки тёмное волокнистое мясо и студенистую, почти чёрную печень. Порезали так же лук и чеснок. Сложили всё это в сковороды, которые уже стояли на печке...
      Скоро в доме приятно запахло жареным мясом с луком. После крепкого чая выпитого в лесу, после напряженно-тяжелого дня, Мишу немножко поташнивало и хотелось лечь и заснуть.
      
      Когда сели за стол, Сан Саныч поставил на стол скворчащую, дымящуюся ароматным паром сковородку. Открыли прозрачно-ледяную бутылку водки, разлили, чокнулись, и выпили за удачу. На душе у Миши полегчало, и появился зверский аппетит. Он ел мясо, потом ароматную, нежную печёнку и силы возвращались к нему, а вместе с силами хорошее настроение. "Вот никогда бы не думал, что добыть зверя так просто. Увидел, стрелил и убил!".
      Его уже не пугало слово "убил". Он чувствовал себя наконец-то настоящим мужчиной.
      "Нужно будет вызвать этих враждующих следователей и поговорить с ними построже. Они же работу отдела разваливают, - неожиданно пришла решительная мысль. - Ладно, не буду сейчас думать о работе".
      Он взял бутылку, разлил, поднял свою рюмку и немного смущаясь, провозгласил:
      - А теперь, хочу выпить за вас, Сан Саныч, за тебя, Гена. Хорошо, что я стал охотником и спасибо вам, - он опрокинул рюмку в рот и выпил водку одним глотком...
      Наевшись, попили горячего чайку, разложили спальники и забравшись внутрь, заснули крепким сном уставших людей.
      
      Назавтра проснулись поздно.
      Не торопясь, позавтракали, поделили мясо, собрались и попрощавшись с погрустневшим Сан Санычем, уехали назад, в город.
      Отработав неделю, Миша пригласил сослуживцев в баню. Он пожарил мяса и печёнки, сложил всё это в стеклянные банки, купил свежего хлеба и поехал в ведомственную парилку, "только для своих".
      Как всегда много и азартно парились, пили пиво, а потом, рассевшись в просторном и уютном предбаннике, ели лосятину и пили водочку. Миша был в центре внимания.
      - Я иду, смотрю по сторонам, - в который уже раз рассказывал он, - остановлюсь, послушаю, иду дальше. Вдруг, чуть в горке, лось поднялся. Крупный, лохматый бык, и с рогами. Я прикладываюсь: бац! бац! бац! Он останавливается, я снова выцеливаю: бац! Он повалился на снег, как подкошенный. Подойдя, тронул ногой. Готов...
      - Я горло ему перерезал, кровь спустил, а тут и Сан Саныч!
      
      Мужики сидели вокруг голые, чуть прикрыв полотенцами розовые, распаренные тела и смотрели на Мишу во все глаза.
      Как-то так получилось, что рыжеватый, толстенький Миша, вдруг превратился в человека, достойного общего уважения, в настоящего, бывалого мужика!
      Все немного завидовали его умению, его охотничьей сноровке. А один подполковник из оперативного отдела попросил:
      - Ты бы, Миша, как-нибудь взял меня с собой на охоту. Ружьё есть, ещё в молодости купил, а в лес сходить - то некогда, а то не с кем. Сам-то я не охотник.
      Миша широко улыбнулся и ответил:
      - Для начала, я тебя недалеко, в Курму свожу. Я там знаю такую зимовейку...
      Миша, вспоминая, улыбнулся: - И места там замечательные!
      
      
      
       Лондон. 12 февраля 2004 года.
      
      
      
      
      
      
       ПЕРВЫЙ ОЛЕНЬ.
      
      
      
      ...У Максима есть задушевный друг Кирилл. Собственно зовут его Игорь, а фамилия Кириллов, но все во дворе, а потом и в школе, стали называть его Кириллом. Кирилл живёт с матерью и братом этажом ниже, в том же доме, что и Максим и они вместе ходят в школу и обратно. И конечно учатся в одном классе. А как же иначе могло быть!
      
      Года два назад, друзья начали вместе ходить в лес. Тогда, Максим по секрету рассказал Кириллу, о том, как они с отцом, выносили, а потом вывозили добытого оленя из ночного, страшного леса. Кирилл слушал, кивал, и думал о том, что ему в жизни не повезло, потому что у него нет отца, а точнее, он с ними не живёт. Когда Кириллу было лет двенадцать, после периода частых скандалов, слёз и битья посуды, отец ушёл из семьи и завёл себе другую женщину; вскоре у них появились уже новые дети, двое - мальчик и девочка... Печальная история...
      
      ... Кирилл совсем недавно прочитал всего Джека Лондона, и теперь мечтал, почти бредил о собаках, о дикой жизни и охоте. Он завидовал Максиму, у которого отец был охотником и кроме того был сильным, строгим и непьющим мужиком. Встречаясь с ним на лестнице. Игорь каждый раз вежливо здоровался, на что дядя Гена, отвечал просто "Привет", а иногда легко спускаясь или взбегая по лестнице весело спрашивал - Как дела Игорёк? - и не дождавшись ответа скрывался на следующей лестничной площадке...
      
      ... Наступила очередная весна молодой жизни... В классе жарко и душно и солнце светит почти как летом, но на улице ещё прохладно, а в пасмурные утра, растаявший накануне снег застывает серым, полупрозрачным пупырчато - бугристым льдом, по которому резкий пронизывающий ветер гоняет снежную крупу, нападавшую за ночь с неба...
       В этот день, на большой переменке, Максим отозвал Кирилла к окну и торжественно - многозначительно произнес: - Пора! Кирилл кивнул головой. - Давай в эту субботу - продолжил Максим - утром. Продукты я уже приготовил. В пятницу вечером сварю лосятины - у нас ещё с зимы осталась...
      Кирилл опять кивнул: - А я возьму черемши солёной - мамка недавно, где - то в кооперативном магазине купила. Говорит - витамины...
      - Замётано - подтвердил Максим. Они последнее время старались быть по-ковбойски немногословными...
      
      ... На шестом уроке, в пятницу, на биологии, все сидели как сонные мухи, разморенные солнцем бьющим в широкие окна. Максим аккуратно и похоже перерисовывал с доски строение паука, раскрасив рисунок цветными карандашами. Кирилл просто сидел и смотрел в окно, думая какую-то свою, привычную грустную думу.
      Ленка и Машка, на передней парте, рассматривали журнал мод, в котором длинноногие и большегрудые девицы, примеряли кружевное, разноцветное нижнее бельё. Ленка украдкой глянула на Кирилла и увидев его задумчивое лицо, посерьёзнела. Потом глянула на доску, где Марья Петровна - биологиня, поправляла неловко и некрасиво нарисованного членистоногого паука.
      - Чучело, какое - то - почти вслух, недовольным голосом проговорила Ленка и Машка, едва удерживая смех фыркнула и тотчас закрыла журнал.
      Марья Петровна, пошла вдоль рядов парт, оценивая нарисованное...
      
      Подойдя к Кириллу, она остановилась: - Игорь, а где твой рисунок?
      Марья Петровна - ленивым голосом, начал оправдываться Кирилл: - Вы же знаете, я рисовать не умею. И потом если бы это был олень или медведь?
       Марья Петровна, покачала головой, поправила причёску правой рукой - А ты попробуй...
      - Я уже пробовал - так же ответил лениво Кирилл - но у меня получился какой - то слон со многими ногами...
       Ленка услышав это фыркнула и класс слегка хохотнул. Марья Петровна пошла дальше по рядам, посоветовав Кириллу - А ты попробуй, всё - таки...
      
      Вскоре зазвенел звонок и пока Марья Петровна собирала свои учебники, листы и листочки, классный журнал, ребята, хлопая крышками парт заторопились - был последний урок пятницы и все, предвкушая два свободных от школы дня, торопились домой.
      На школьном крыльце, укрытом от ветра зданием, было тепло, но выйдя за ограду школы, Максим и Кирилл, почувствовали холодный ветер. Максим передёрнул плечами, запахнулся поплотнее и проговорил решительно: - Пойдём в дальнее зимовье, на Курму.
      Кирилл, снова молча кивнул...
       Во дворе их дома, ветер крутил пыль и обрывки бумаги, на секунду прекращался, что потом подуть и закрутить вихрь с другой стороны.
      Снег во дворе стаял вот уже, как вторую неделю, но в окно Максим видел, что на водохранилище, на толстом льду синеет спрессованный ветром снег и на склоне ближайшего холма, бугрился серый сугроб.
       - Надо будет надеть резиновые сапоги - подумал Максим, представляя, как на курминской дороге, к полудню оттает грязь и начнёт хлюпать под ногами...
      
      Вечером, уложив продукты, мясо, свитер, котелки и кружку - ложку в рюкзак, Максим, с антресолей, достал резиновые сапоги и на полу начал кроить портянки, из старого шерстяного покрывала.
      Отец, вернувшись из гаража, куда ставил свою машину каждый вечер, сел ужинать и как бы, между прочим, спросил: - Далеко собираетесь?
      - На Курму пойдем - уверенно ответил Максим...
      Отец продолжил через паузу: - Вы только в воскресенье к вечеру возвращайтесь. У меня ведь послезавтра день рождения...
      - Хорошо папа - подтвердил Максим и начал чистить старенькую двустволку шестнадцатого калибра, которую отец отдал ему еще два года назад, когда сыну исполнилось шестнадцать...
      
      ... Утро было ветреным и неприветливым. Серый свет, едва пробивался через многослойные облака, низко и быстро скользившие по небу...
      Попив чаю в тихой кухне, Максим без привычки долго обувался - портянки были толстые и ноги не хотели влезать в сапоги. Повесив на шею двенадцатикратный отцовский бинокль. Максим спрятал в рюкзак разобранное и замотанное в тряпку ружьё, отчего верхний клапан стал торчком, острым бугром, а днище стучало об пол железом стволов...
      "Ничего, для всех, мы будто простые туристы" - подумал Максим.
      Он заложил несколько патронов в папковых гильзах в полиэтиленовый мешок и спрятал их в боковой карман рюкзака. В наличии были две дроби, три картечи и две пули.
      "Хватит - про себя отметил Максим и с трудом вдел плечи в рюкзачные лямки. Выпрямившись, резко подвигал спиной, размещая вещи в рюкзаке поудобнее и стараясь не шуметь, закрыл за собой дверь квартиры на ключ - родители ещё спали.
      Спустившись на этаж, он поскреб ногтями дверь Кирилловой квартиры и тот тотчас отворил, будто ждал стука за дверью.
      - Готов? - тихо спросил Максим, больше для порядка и Кирилл вместо ответа кивнул. На ногах у него были резиновые сапоги с короткими голяшками, а рюкзачок был размерами меньше среднего и набит, как футбольный мяч. Максим, оглядев товарища только крякнул, но ничего не сказал и друзья отправились...
       Пройдя пустырь, между посёлками, на котором, местами росли жиденькие кусты и одинокие осинки, потом по нижней к водохранилищу улице дошли до подножия холма и начали подниматься в гору, с вершины которой увидели панораму, поросших березняками и сосенками холмов и залив водохранилища внизу, ещё полностью покрытый льдом и снегом...
      
      - А снегу то ещё много - удивился Кирилл и Максим неопределённо протянул: - М- да - а...
      На холме, свернули направо, и вышли на прямую дорогу, убегающую вдаль, с горки на горку, мимо безлюдного после зимы садоводства...
      Подул холодный ветер, и приятели натянули на уши вязаные шапочки.
      - Эх, красота! - наконец возрадовался Максим, после долгой суеты и толкотни сборов. Кирилл кивнул. "Хорошо будет - подумал он. - В лесу сейчас никого нет... Может удастся кого-нибудь подстрелить... Ну хотя бы рябчика или тетерева..."
      Он при каждом удачном случае старался выстрелить из Максимова ружья и попадал в стоящие бутылки, даже чаще чем Максим.
      Он был крупным и сильным юношей, и мышцы на руках и ногах начинали бугриться, а после вчерашней тренировки в зале немного побаливали ноги. Энергия молодости требовала выхода...
      - Мамка мне термос с лимонным чаем в рюкзак затолкала - произнёс Кирилл неожиданно, даже для самого себя, и сглотнул слюну. Он не успел по настоящему позавтракать и несмотря на ранний час, уже хотел есть... - Мы как на курминскую дорогу выйдем, свернём на обочину - распорядился Максим. - Там привал устроим, чаю попьём и мяса с хлебом поедим...
      Друзья взбодрились, и весело зашагали вперёд, широко размахивая руками и оживлённо переговариваясь...
      
      Солнце пробилось сквозь облака и стало заметно светлее и теплее. Фигуры юношей, удаляясь, становились всё меньше и меньше и наконец скрылись за поворотом.
      Поднявшись на гребневую дорогу, покрытую укатанным гравием, удивились заснеженной панораме открывающейся впереди и по бокам. Оттуда, из лесистых синеватых далей, повеяло холодом, хотя на дороге снега уже не было и кое - где блестели лужицы воды...
      - А ведь в городе снег сошёл недели две назад - прокомментировал Максим.
       - Да - а - а - протянул Кирилл и натянул поплотнее на плечи штормовку.
      Шли ещё больше часа, и когда свернули на просёлок, то поднялись на горку и отойдя с дороги метров двадцать, сделали остановку. Усевшись на валежину, развели маленький костёрчик, для тепла и налив из термоса горячий, ароматно парящий чай, перекусили бутербродами с мясом.
      Максим, пережёвывая вкусный хлеб с толстым ломтём варёной сохатины, начал вспоминать свою недавнюю ещё, охотничью историю.
      - Меня сюда первый раз привёл дядька, когда мне было шесть лет. Я помню, как он, по дороге, всё время восхищался моими быстрыми кирзовыми сапогами...
      Максим засмеялся...
      - А там под горой - Максим показал рукой вперёд - мы свернули направо, и ушли к речке Кая, где и заночевали на высоком берегу, в сосняке... Я помню, как вечером сидели у костра, и мне показалось, что по стволу в темноте ползёт белка, а дядька поддакивал и весело смеялся...
      Тогда ещё с нами была его собака - Кучум. Мы из - под неё, на следующее утро, глухаря стрелили...
      Максим помолчал, вспоминая подробности... Кирилл с аппетитом жевал варёную сохатину и привычно размышлял: - Максу хорошо. У него и отец и дядька охотники, а у меня даже отчима нет...
      Он допил чай, стряхнул крошки со штанов и про себя подытожил: "А может это и к лучшему, что отчима нет. Мы с мамкой, зато тихо, спокойно живём..."
      Отдохнув, собрали припасы в рюкзаки и отправились дальше... Чем больше они уходили вперёд, от города, тем больше в лесу и даже на обочинах, становилось снега, и тем светлее становилось вокруг. Солнце, вдруг, освободилось от туч и березняки, стали тепло - коричневого цвета, какими они бывают только ранней весной, с набухшими уже почками... Несмотря на холод и снег, весна уже стучалась в полуоткрытые двери зимнего ландшафта...
      "Краски - то акварельные - думал Максим, размеренно шагая по правой обочине грязной дороги - ещё месяц и всё зацветёт. А багульник фиолетово задымится уже недели через две..."
      
      Он вспомнил необычно яркое, фиолетово - чистое свечение цветущего багульника -рододендрона по научному, на фоне белых берёз. "А ведь говорят, что, в южных странах, рододендроны имеют большие цветы и из - под разноцветных соцветий не видно зелёной продолговатой листвы". Он вспомнил картины французского художника - импрессиониста Мане - замечательный цветник на фоне старинного дворца.
      "А у нас тоже не хуже вид - представил он, - особенно если смотреть снизу на покрытую фиолетовой дымкой гору".
      Немного не доходя до сворота на Скипидарку, вспугнули с обочину, крупного, чёрного глухаря, который полетел низко, вдоль дороги и вскоре сел на низкую, пушистую сосну. Отойдя в кусты, на обочину, друзья обсудили ситуацию. Максим нервничая, торопливо скинул на землю рюкзак, достал и собрал ружьё, а Кирилл в это время, в прогал между веток кустарника, рассмотрел сосну и глухаря в Максимов бинокль.
      "Вижу - радостно, но негромко произнёс он. - Сидит на ветке в полдерева. Вижу как у него хвост шевелится".
       Максим, зарядив двустволку крупной дробью и прячась за деревьями, осторожно ступая, пошёл вперёд.
      Через какое - то время, Кирилл увидел, что глухарь развернулся на ветке и стал смотреть в сторону приближающегося Максима, крадущегося за деревьями уже на расстоянии выстрела. Глухарь вдруг насторожился и рассердился одновременно, и заскрипел громко, так, будто железом по железу провели, а потом, несколько раз гортанно крякнул.
      В этот момент, Максим не только услышал глухаря, но и увидел его, потому что во время "скрипения" глухарь задвигался. Максим начал медленно поднимать стволы ружья...
      Глухарь вытянул шею, собрался улетать, но тут грянул выстрел и тяжёлая птица, с глухим стуком упала на землю. Максим не удержавшись побежал к сосне, а Кирилл, забрав его рюкзак, зашагал за ним.
      Подойдя, он увидел большую чёрную птицу, с длинной шеей, с зеленоватыми, отблескивающими перьями на ней. Шею венчала угловатая, костистая голова, с зеленовато - белым, крючковатым клювом и ярко - алыми, словно вышитыми бровями над маленькими глазками, уже прикрытыми серой пленочкой.
      - Я не верил, что попаду - взволнованно прокомментировал Максим - уж очень всё легко и быстро получалось - и поднял птицу. Большие чёрные крылья глухаря обвисли, голова склонилась на бок, а рифлёные, словно когтистые пластмассовые лапы почти доставали до земли, хотя Максим держал птицу на уровне пояса.
      - Повезло - подтвердил Кирилл и они, полюбовавшись на трофей ещё некоторое время, запихнули глухаря в рюкзак Максима. - Сварим вечером - пообещал Максим...
      Они пошли дальше, весело переговариваясь...
      
      Обедали часа в четыре, уже на берегу речки Олы, рядом с мостом, на небольшом, сухом сосновом взгорке, который стоял напротив высокого солнца, и был хорошо прогреваем. Здесь местами снег уже стаял, и охотники мигом развели большой костёр, сходили за водой на речку, поставили кипятить чай.
      Широкое болото, уходило справа налево, вдоль речной долины, и чуть дальше, пойма заросла ивняком и мелкими, густыми кустарниками и незаметно сворачивала к большому заливу. Чуть ниже, Ола впадала в Курму, которая была продолжением одноимённого большого, десятикилометрового залива водохранилища.
       Ребята, не торопясь пообедали, попили ароматного чаю, который Максим, по отцовски, "заправил" смородинными веточками - от похода до похода они лежали в кармане его штормовки...
      
      От города ушли уже почти на двадцать километров и ноги, с непривычки гудели от усталости. Однако впереди был ещё долгий весенний вечер - они радовались, что, наконец - то попали в настоящие таёжные места и внутренне насторожились, перейдя полуразрушенный мост через Олу. Выйдя дорогу, идущую вдоль противоположного берега речного болота, увидели на снегу следы изюбра - быка, как определил Максим, которого отец давно учил разбираться в следах.
      - Меня папаша учил различать матку от быка - он наклонился поближе к следу.
       - У быка копыто большое и покруглее - показывал он, меряя следы пальцами и ладонью. Потом, сковырнув снег из - под следа добавил - недавно ходил. Может быть этой ночью... Видишь, снежный бортик у следа ещё мягкий. Не успел заледенеть.
      
      След еще, какое - то время шёл вдоль дороги, а потом свернул в гору и пошёл вверх по распадку.
      Ребята пошли дальше, обогнули высокий сосновый мыс, полукругом вдававшийся в долину Курмы.
       - Тут уже километра полтора осталось - успокоил Максим, начинающего сдавать Кирилла и тот кивнул в ответ. Они в этих местах уже побывали один раз с год назад и тогда, эта речная долина показалась Кириллу дремучей тайгой.
      ... К зимовью подошли уже часов около шести вечера. Заметно похолодало и на небе появились серые тучки.
      Сбросив рюкзаки на землю, они немного походили вокруг, разминая уставшие спины, потом заглянули внутрь. Из зимовья пахнуло сырым холодом.
      - Отец, это зимовье "ледником" называет, - утвердительно кивая головой сказал Максим.
       - Папаша, как - то рассказывал, что они здесь, недалеко, медведя добыли на берлоге... Кирилл уже слышал эту историю, но готов был снова и снова разбирать подробности той славной охоты. "Тут совсем другой мир - думал он принимаясь колоть найденным под крышей, топором, напиленные деревянные чурки, сложенные в поленницу у боковой стенки.
      - Здесь, мы в настоящей тайге. И даже медведи, могут на нас напасть". Он передёрнул плечами не очень пугаясь этого факта... Ведь их было двое, а вдвоём с хорошим другом, ничего не страшно. - И потом, ведь Максим уже опытный охотник..."
      Затопив печку в зимовье, разожгли большой костёр на улице, сидели на чурках у костра и варили добытого днём глухаря, которого Максим ободрал как белку. Кожа была толстой и перья оставались в ней, как мех. Вся операция продолжалась считанные секунды, в то время как на выщипывание перьев понадобилось бы около получаса...
      
      Солнце вскоре спряталось на западе за сосняк, но сумерки ещё долго не приходили и казалось, что день такой длинный и никогда не закончится.
      В зимовье стало тепло и даже влажно жарко и поэтому, открыли двери, продолжая топить печку...
      Ели сваренного глухаря на улице, у костра, удобно устроившись на подстилке и расслабленно вздыхая от усталости...
      В то время, когда начали пить чай, уже в темноте, при ярко - красном пламени большого костра, Максим вдруг насторожился, долго всматривался в чащу леса, за зимовьем и потом шёпотом, дрожащим голосом произнёс: - Там... Там, кто - то ходит!!!
      Кирилл, встал на ноги, затаил дыхание и тоже услышал, как недалеко треснула под чьей то тяжёлой ногой ветка. Он молча взял в руки топор, а Максим снял ружьё с гвоздя, на передней стенке домика, нашарил дрожащими руками патроны в рюкзак, перезарядил дробь на пули. Потом, достал оттуда же, из бокового кармана, фонарик.
      Они, стараясь быть как можно ближе друг к другу, ступили в темноту, за зимовье, светя узким лучиком света чуть вверх и вперёд, всё время, натыкаясь этим лучиком на ближние ветки сосен и кустов ольхи. В это время, за кустами снова что - то треснуло, и как показалось Максиму, там часто и гулко застучали по мерзлой земле копыта.
      
       - Фу, чёрт! - выдохнул он. - Это, наверное, кабаны... Их много здесь ...
      Кирилл тоже с облегчением перевёл дыхание: - Я... я думал это медведь - признался он и засмеялся. Максим разряжая обстановку тоже нервно хихикнул. Пройдя чуть дальше, в свете фонаря увидели свежие следы и даже различили неровные отпечатки копыт.
      Возвратившись, долго сидели у костра, успокаиваясь и подсмеиваясь над своими страхами. Максим передал рассказ отца, который вспоминал, что как - то осенью, ещё по чернотропу, кабаны подошли к "леднику", когда здесь был отцовский Валетка - крупная рыжая лайка и как тот, вначале тоже испугался, "бухал" в темноту, а потом кинулся за кабанами, которые топоча копытами убежали в чащу.
      Уже ночью перешли в зимовье и заснули только в двенадцатом часу, раздевшись почти догола - так жарко было внутри. Часа через два, вновь похолодало и Кирилл проснувшись, оделся, заново растопил печку и уснул уже до утра глубоким, ровным сном.
      
      Ранним утром, Кирилл сквозь сон слышал, как проснулся Максим, покряхтел, поднялся с нар, обул сапоги, оделся, вышел на улицу, потом растопил печку...
      Заснул Кирилл снова уже от уютного чувства покоя и тепла, повеявшим от раскалившейся, в очередной раз, печки...
      Уже при полном свете, Кирилл ещё раз выходил из зимовья, когда разбежавшийся ветер, при сером облачном небе, раскачивал мрачные сосны с шумом и скрипом.
      "Потепление - подумал он, зевая закрыл двери зимовья и залез на нары, поудобнее устроился и продолжил сон. Вчера, они всё - таки сильно устали...
      Максим не просыпаясь сопел, накрывшись с головой рваным, пыльным одеялом...
      
      Проснулись поздно, выйдя из зимовья почувствовали плотные порывы влажного ветра, похохатывая и подрагивая всем телом, обтёрлись снегом и развели костёр. Холодная глухарятина, сваренная, почти тушённая с сливочным маслом луком и солью, была необычно вкусна и питательна, и немножко припахивала словно специями, свиным багульником - так называется кустарник похожий на багульник листочками и отличающийся резким приятным запахом.
      Когда попили чаю и собрались выходить, была уже почти половина одиннадцатого. Одев рюкзаки . постояли какое - то время, осматриваясь - ничего не забыли? Потом Максим, явно подражая отцу, поклонился зимовью и развернувшись, решительно зашагал вперёд, выходя на тропу...
      Возвращаясь, перешли Курму и пройдя по заболоченной низине, ещё кое - где покрытой, кучками кристаллического, влажного снега, вышли на дорогу... - Пойдём назад по Хее - предложил Максим и Кирилл согласился: ему нравилось ходить по новым, незнакомым местам.
      Свернули на развилке налево и по заснеженной дороге пошли вдоль долины, вверх по течению другой речки - Хеи, которая протекала где - то в кочках посередине широкого болота.
      Скоро, дорога поднялась выше по склону, и справа открылись покосы, уходящие чистыми открытыми пространствами вниз, к речке. На покосах, по краям, то тут, то там росли кряжистые пушистые сосны, быстро выраставшие, поднимающиеся, под солнцем, которое бывало много, на этих полянах почти постоянно, круглый год. Тёплый ветер дул навстречу, в лицо, раскачивая ветки крупных деревьев, и в воздухе стоял ровный шум, заглушающий все другие звуки.
      Глазастый Кирилл заметил оленя первым.
      - Стоит! - сдавленным шёпотом произнёс он и показал рукой на край покоса, за сосну.
      - Вижу - дрогнувшим голосом ответил Максим и снял с плеча ружьё...
      - Пулями... Пулями, заряди, невольно пригнувшись подсказал Кирилл.
      Максим разволновался так, что у него крупно задрожали руки. Не отрывая взгляда от оленя, наполовину скрытого за сосной - оттуда торчал только шоколадно - коричневый зад, нашарил руками патроны в полиэтиленовом пакете, достал все шесть, сменил в стволах картечь на пули и осторожно закрыл замки. В это время, олень двинулся, и стала видна передняя часть туловища и часть головы с пяти отростковыми, большими серыми рогами...
      До оленя было шагов сто двадцать и подкрадываться к нему было удобно - можно прятаться за толстые, часто стоящие берёзы. Максим, перед тем как двинуться, сделал Кириллу жест рукой - "Внимание" и мелкими шажками пошёл к оленю.
      Кирилл тихонько поднял бинокль к глазам, навёл его и увидел коричневый с желтоватым, мех на заду, светлые концы рогов, различил даже чёрный глаз на сероватой морде и длинные уши, растущие чуть ниже рогов.
      - Ох, красавец! - прошептал он и перевёл взгляд на Максима. Его дружок, подошёл к оленю уже почти на выстрел, стоял за толстым стволом и осторожно выглядывая, с напряжением смотрел в сторону сосны. Олень долгое время стоявший за нею неподвижно, сделал шаг вперёд, переступил несколько раз ногами и вновь остановился, нюхая воздух и слушая...
      
      Максим, дрожащими от волнения руками, поднял двустволку, аккуратно приложил стволы к берёзе, сжав зубы, затаил дыхание, выцелил зверя под лопатку и нажал на правый курок... Глаза его словно от испуга зажмурились, стволы, вслед за курком дёрнулись вниз и после грома выстрела, он услышал, как пуля щёлкнув, попала в ствол осины, метрах в тридцати дальше, за оленем...
      Зверь сделал несколько быстрых прыжков, почему - то в сторону Максима, остановился, замер и стал смотреть в сторону той осины.
      "Промазал, раззява! - разочарованно ругнул себя Максим, а потом решил: - А олень то, звука выстрела и удара пули испугался, а нас не увидел!
      Ещё раз медленно подняв ружьё, он, теперь уже почти спокойно выцелил бок изюбра и нажал на левый спуск. После грома выстрела, олень подпрыгнул вверх, потом упал на передние колени, но тотчас поднялся. Максиму показалась, что зверь словно сгорбился, будто проглотил пулю.
      - Попал! Попал! - сдавленно прошептал Максим и торопясь, не попадая новыми зарядами в патронник, перезарядился картечью, а стреляные гильзы аккуратно вынул и положил в карман...
      Чуть высунувшись из-за берёзы, молодой охотник увидел, что олень стоит на том же месте и теперь смотрит в его сторону. "А была, не была! - почли в истерике, Максим снова прицелился и нажал на правый спуск, а потом почти сразу на левый...
      - Бам - м! Бам - м! - один за другим, грянули выстрелы. Олень перебрал ногами, пошатнулся, но устоял. Он, не отрываясь смотрел на Максима, и тому стало страшно...
      Из-за спины раздался взволнованный шёпот Кирилла: - Ты чего, промазал?
      - Да не знаю - взбодрившись от близости приятеля ответил максим: - Вроде попал... А он всё стоит! - Максим уже не скрываясь, перезарядился оставшейся дробью и безнадежно махнув рукой, предложил Кириллу: - Давай теперь ты! Я уже боюсь!
      Кирилл, тоже разволновавшись, взял ружьё дрожащими руками, встал поплотнее, приложился, а потом вдруг опустил и спросил шёпотом: - А в каком стволе картечь?
      - В правом, в правом - коротко ответил поникший головой Максим и напрягся, ожидая выстрела. Кирилл вновь прицелился и...
      - Бам - грянул ещё один выстрел и олень чуть больше сгорбился, но остался стоять на ногах.
      - Что за чёрт - взволнованно зашептал Максим. - Он что, заколдованный?
      После этого снова взял ружьё у Кирилла, и стал крадучись подходить к оленю, всё ближе и ближе. Изюбрь стоял неподвижно, только голова на длинной шее склонялась всё ниже. Подойдя метров на десять Максим, боясь, что зверь может на него кинуться, нервно поднял ружьё и сразу выстрелил в голову, куда - то под глаз. И нажимая на курок бессознательно бормотал сквозь зубы: - Последний патрон! Последний патрон, да и тот с дробью! - билась в голове тревожная, почти паническая мысль...
      После того, как грянул выстрел, голова дёрнулась, но олень остался стоять и с морды полилась тягучая, красная кровь, и Максим со страхом услышал, как олень захрумкал пастью, словно сахар пережёвывал...
      - Я болван, ему дробью все зубы повыбивал! - с тоской размышлял Максим уже совсем и не радуясь добыче...
      Из-за спины, крадучись, подошёл Кирилл.
      - Ну что? - шёпотом спросил он...
       - Беги к рюкзакам, возьми топор... Будем шест рубить и попробуем его повалить, как длинным копьём - Максим был почти в истерике.
      Кирилл бегом кинулся к оставленными на дороге рюкзакам...
      И в это время, олень зашатался, мотнул головой, задел рогами за снег и за мёрзлую землю и медленно повалился на бок...
      Максим, осторожно ступая, подошёл к лежащему, неподвижному зверю, немножко не веря в происходящее...
      "Он ещё недавно был жив и здоров и вот теперь он мёртв... Умер... Умер..."
       С момента, когда они увидели оленя, прошло не больше пятнадцати минут, а казалось, что время спрессовалось во многие часы. И как показалось Максиму, на эти длинные пятнадцать минут, в окружающей тайге, в окружающем мире установилась абсолютная неподвижность и тишина...
      И только сейчас, стоя над убитым оленем, он вдруг услышал и шум ветра в хвое сосен, заметил, как по небу бегут клочковатые облака, как шуршит под ногами, мокрый кристаллический снег в луговой ямке в тени от сосны...
      
      Максим позже вспоминал, что в тот раз пережил нервное потрясение и эти весенние картинки - олень, выстрелы, шёпот взволнованного Кирилла - останутся в его памяти на всю жизнь!
      Когда Кирилл принёс рюкзаки, Максим уже правил нож на маленьком бруске, иногда тревожно оглядываясь на лежащего рядом большого красивого оленя, вдруг из живого зверя превратившегося в неподвижную вещь...
      Потом он вспомнил, что надо обескровить зверя, и опасливо наклонившись, сделал глубокий надрез на шее зверя, чуть ниже уха. Оттуда, хлынула тёмно - красная кровь и Максим пояснил: - Это, чтобы мясо было чистым. У многих народов - кровь считается символом жизни. Есть её нельзя, чуть ли не под страхом смерти...
      Кирилл удивлённо вскинулся и его друг авторитетно добавил: - Я об этом в охотоведческих книгах читал...
      Кирилл тоже достал и поточил свой, больше похожий на кухонный, самодельный ножик.
       - Я сделаю центральный надрез - проговорил Максим дальше - а ты помогай мне снимать шкуру...
      - Да ведь я не знаю, как это делать! - смущённо и опасливо улыбаясь, ответил Кирилл. Максим с видом превосходства, потрогал большим пальцем острое лезвие ножа.
      - Мне отец говорил, что я не должен бояться крови и смерти; я ведь хочу в мединститут пойти и хочу стать хирургом. А как я смогу сделать операцию, если у меня будут руки от страха или отвращения дрожать!
       Максим помолчал: - Ты смотри как я делаю и делая так же. Только будь осторожнее. Я когда под присмотром отца обдирал косулю, то пальцы порезал довольно глубоко, потому что была зима, и я, в какой-то момент перестал их чувствовать - так замёрз...
      Зимой обычно надо костёр рядом разводить, чтобы время от времени руки отогревать. Ну и конечно свет - если это в темноте... Максим глянул на небо и закончил: - Сегодня тепло. Обойдёмся без костра...
      
      Зверь был большой и упитанный...
      Сняв с него шкуру, оба охотника вспотели от напряжения...
      Потом взрезав брюшину, вывалили большой, как кожаный мешок чёрный желудок, набитый мешаниной из пережёванных веточек, коры и травы. После, аккуратно удалили кишечник с прямой кишкой и принялись вырубать рога, вместе с частью черепа. Потом вырезали язык и после, принялись делить зверя на куски. Сумерки постепенно опустились на тайгу - стало холодно и грустно.
      Разобранное мясо, сложили в кучу и завернув в шкуру, мехом наружу, закидали снегом... Потом под сосной, развели костёр, попили чаю и без аппетита поели.
      Кирилл устал от работы, от переживаний, от ответственности, что - то сделать не так и потому, нервно зевал отхлёбывая крепкий чай.
      Он смотрел, в сумерках на оранжевое пламя костра, на стелющийся по земле дым, на потемневшее небо, где в тучах пряталась какая то серая, ватная тьма и думал, что вот так же герои Джека Лондона - золотоискатели на Аляске - мерзли, уставали, стреляли и разделывали лосей...
      
      И вдруг, он себя зауважал и почувствовал себя взрослым и ответственным человеком и с гордостью подумал: "А мамка мясу обрадуется. Ведь в наших магазинах пусто, а есть то хочется..."
      Он улыбнулся, представив её удивлённое лицо...
      "И надо бы мне тоже начинать готовиться в мединститут. Химия у меня в порядке... Крови я не боюсь - он вновь невольно улыбнулся, вспомнив свою робость, сегодня, в начале..."
      Поднимаясь через час по крутой, заросшей кустарником дороге, друзья, часто оборачивались, словно могли увидеть и те покосы, и ту сосну, на краю поляны. Сейчас им не страшна была даже темнота, хотя ещё вчера они оба внутренне подрагивали, когда слушали в темноте, треск веток за зимовьем. Теперь, как казалось, им и медведь - шатун был нипочём...
      
      ... Максим и Кирилл, вернулись домой уже в одиннадцатом часу вечера. Вся семья Максимова отца - Гены, сидела за столом уже несколько часов, и отяжелели от выпитого и съеденного. Когда Максим, пошептавшись с отцом, стал не переодеваясь пить чай за столом, Гена извинился, встал из-за стола, переоделся и ушёл за машиной.
      Бабушка вдруг спросила: - А ты Максим, никак добытчиком стал?
      И Максим улыбаясь, ответил: - Да я баба только учусь...
      
      ... Прошло недели три и наступила весна, полная шумящей талой воды.
      Друзья, в очередную пятницу, на последней переменке отошли к окну и Кирилл спросил:
       - Ну что, завтра идём на глухариный ток?
      Максим улыбнулся и ответил:
      - Конечно! Футбол состоится в любую погоду! - а потом добавил - я знаю один ток на Курме, который мне отец осенью ещё показал. Попробуем там, добыть по петуху...
      Кирилл весело рассмеялся: - Я мамке обещал оленины пожарить вечером. Так что мяса я и с собой возьму!
      - Ну, а я чай с лимоном прихвачу - в тон ему ответил Максим и рассмеялся - в термосе...
      
      
       Лондон. Февраль 2004 года. Владимир Кабаков.
      
      
      
      
      
       Неудачная охота.
      
      
      
       ...Осень пришла неожиданно. Казалось ещё вчера, солнце временами не уходило с горизонта по неделям, и в городке было суетливо и душно. А потом лили дожди, покрывая невидимое синее небо, тяжёлыми низкими тучами, вытряхивающими на асфальтовые улицы, лужи и лужицы грязной воды.
      А вчера Гена заметил, что на деревьях, под окнами их квартиры, появились первые жёлтые листочки и шашлычная, на противоположной стороне дороги, обслуживавшая посетителей пляжа, на берегу, недалёкого водохранилища, закрылась на ремонт...
      Возвращаясь вечером из гаража, Гена обратил внимание на пустынный берег, тогда как обычно по пологому галечному берегу на солнцезакате гуляли обнявшиеся парочки...
      Через неделю, многие деревья в соседнем сквере поменяли окраску листьев, а вода в водохранилище стала холодно-синей и неприветливой даже на вид...
      "Надо в тайгу собираться - думал он - выруливая прохладным ранним утром, на плотину гидроэлектростанции и в блеске солнечного дня, разглядывал вдали, над поверхностью большой воды стаю перелётных уток, вспугнутую одинокой моторкой...
      Всех дел всё равно не переделаешь, а тут, золотая пора настаёт - изюбриный рёв!" - вздохнул он.
      С этой плотины, в хорошую погоду, глядя вдоль протяжённого водохранилища, можно было рассмотреть синевато - белые, заснеженные хребты Хамар - Дабана, стоящие на противоположной стороне Байкала.
      Эти горы, находились, по прямой, от города, примерно в ста пятидесяти километрах, на юг.
      "Это ж надо, какой частоты воздух, в начале осени! - размышлял он. - Невооружённым глазом виден хребет, который обычно не всегда виден и с северного берега этого озера - моря..."
      Не откладывая, вечером, возвратившись с работы Гена позвонил сыну, Максиму и договорился с ним о поездке в лес, в пятницу, в сторону Приморского хребта, с двумя ночёвками, стартуя чуть раньше окончания рабочего дня.
       - Остановимся там, где обычно, на развилке - заканчивал разговор Гена, - а потом будет видно... Если изюбри ещё не ревут, то позже, переедем куда-нибудь к озеринкам, и на уток поохотимся...
      До пятницы, Гена приготовил всё охотничье снаряжение, переложил его в машину - просторный микроавтобус японской марки "Митцубиси", почистил карабин и достал из металлического ящичка, патроны.
      "Возьму с собой штук десять - думал он, протирая масляной тряпочкой, тяжёлые, пули с острыми красноватыми медными наконечниками и жёлтыми донцами.
      - Десять хватит, потому как, вполне может быть, что звери ещё не ревут и поездка будет впустую. Зато свежим воздухом подышим и на осень полюбуемся".
      
      ... В пятницу, Максим закончил осмотр пациентов в клинике пораньше, и приехав домой к четырём часам, собрался и проверил свой карабин.
      "Папаша, как всегда всё уже приготовил и мне остаётся только ждать его приезда...".
      В это время снизу позвонили и Максим кнопкой домофона открыл внешние металлические двери. Это был отец...
      Быстро спустив вещи вниз и сложив их в машину, выехали со двора.
      Пропетляв, некоторое время по городским улицам, выехали на шоссе и уже без помех, понеслись в сторону Байкала, вдоль широкой речной долины, среди зарастающих и порыжевших болот...
      
      Километров через двадцать, асфальт закончился и съехав на грунтовую дорогу, не снижая скорости проследовали дальше.
      Слева и справа от дороги, стояли невысокие, покрытые осенней разноцветной тайгой холмы. Там, где берёз на склонах было побольше и цвет тайги был золотым, а на краю речной долины, вдоль которой тянулась дорога, кое - где, буро - красноватым отдавали листья болотных кустарников.
       Слева от дороги, близко поднимался склон заросший молодым сосняком и потому, ничего не было видно, далее пятидесяти метров.
      Поднявшись на пологий склон водораздельного хребта, на минуту остановились, чуть выпили водочки и покропили Бурхану.
      "В прошлый раз он, Бурхан, нас уважил, и мы добыли славную матку - изюбриху" - вспомнил Гена, но промолчал, чтобы удачу не вспугнуть.
      
      ...Перед тем, как ехать дальше, полюбовались на бескрайнюю закатную тайгу, расстилающуюся во все стороны света и потом, вдохнув поглубже прохладные ароматы осени, сели в машину и покатили под гору, уже в сторону байкальского берега...
      Как обычно внизу, в долине, свернули налево в Солнцепёчную падь и переехав по тряской гати небольшую речку, стали подниматься по лесовозной дороге в сторону заказника.
      
      ... Машина неспешно катила по грязной колее и то слева, то справа, в прогалы старых вырубок, видны были пади и распадки расцвеченные золотом и багрянцем подсыхающих, подмороженных ночными заморозками, листьев берёз и осин.
      В одном месте, на мокрой грязи увидели следы небольшого стада оленей, перешедших дорогу совсем недавно - день или два назад...
      Вскоре, Гена остановил машину на развилке дорог, одна из которых, уходила влево по гребню, а другая, сворачивала направо, в заказник.
      - Ничего предосудительного мы не делаем - посмеиваясь, вслух проговорил Гена, разминая ноги и осматриваясь.
      - Одно колесо у нас в заказнике, зато другое, в любительском охотничьем хозяйстве, на пребывание в котором у нас есть документы...
      Максим, поддакнул, сойдя на обочину постоял там вслушиваясь в таежную тишину и возвратившись, стал вытаскивать из машины снаряжение для ночёвки: палатку, спальники, топор, резиновые сапоги...
      Через полчаса рядом с машиной, на обочине, на старом кострище горел большой костер, потрескивающий сухими ольховыми веточками и на тагане дымился ароматным паром большой, почерневший от сажи котелок - Максим варил суп с тушёнкой и макаронами.
      
      ... Гена, отойдя чуть в сторону, тоже послушал прохладную тишину вечернего леса, а потом, приложив к губам деревянную трубу - манок, сделанную из просушенной ели, из срединной её части, затрубил - затянул на весь лес неожиданно громко и пронзительно, очень похоже на натуральный изюбриный рёв...
      Этот страстный вопль разнёсся над притихшей, закатной, позолоченной заходящим солнцем тайгой и, отразившись в крутых склонах дальнего распадка, вернулся укороченным гулким эхом...
      Гена опустил трубу и замер...
      В тайге было тихо. Налетевший порыв ветра, пошевелил красно - жёлтые, круглые листочки на придорожной осине и они затрепетали, словно от волнения за своё недалёкое будущее. "Что - то с нами будет? - дрожащим шепотом спрашивали они, но никто им не ответил...
      Вскоре ветер стих и листья успокоились...
      
      ... Ужинали в машине и пришлось включить внутреннее освещение - в тайгу приходили сумерки...
      Разлили по водочке, чокнулись и молча выпили, а потом, закусывая вкусным варёным мясом и прихлёбывая горячий аппетитный суп, заговорили о планах назавтра...
       - Я думаю, что быки сейчас ревут очень редко, потому как на дворе половина сентября - начал Гена.
      - Однако, мы ночью послушаем и если не будут реветь поблизости, то поутру сходим вниз, в долинку перевалив через гребень. Если и там будут молчать, тогда, соберёмся и поедем на водохранилище, уток попробуем пострелять.
      У меня в багажнике, ещё с весны, лежит моя двустволка и патроны к ней...
      Максим молча слушал и закусывал с большой охотой - он устал за лето в своей клинике, и ему просто побыть в лесу, послушать тишину и подышать чистым воздухом, казалось необыкновенным праздником.
      Помолчав, Гена продолжил:
       - Сегодня пораньше спать ляжем, а завтра пораньше поднимемся, чаю попьём и выступим с рассветом. Может что-то и удастся услышать...
      На этом и порешили...
      После еды, уже сидя у костра, долго пили чай и разговаривали, вспоминая предыдущие охоты в окрестной тайге.
      
      ... Когда ночь опустилась на тайгу и пламя костра обрело яркий, красно - оранжевый цвет, Максим начал зевать и заметив это, Гена предложил укладываться...
      Через полчаса, из тонкой брезентовой палатки раздавалось мерное сопение, а костёр почти прогорев, изредка вскидывался язычком невысокого пламени, на мгновение освещая и серый силуэт палатки, и кроны молчаливых деревьев, и машину, тревожно отблескивающую стеклом фар и подфарников отражением от вспышек угасающего пламени...
      
      ... Доминантный бык изюбрь, уже около недели был в волнении и беспокойстве.
      Этой осенью, неведомая сила инстинкта размножения, в очередной раз проникла в его кровь и разлилась непреодолимой жаждой действия и борьбы, по всему большому, сильному телу. Крупные, семи-отростковые рога, великолепной королевской короной венчали его голову и уже готовы были для боёв с любым соперником.
      Когда он ревел, поднимая голову и широко открывая свою зубастую пасть с длинным языком внутри, то рога, словно два плуга с светлыми острыми окончаниями, блестя полированной костью, симметрично торчали по сторонам от головы, захватывая пространство более метра шириной.
      Наш олень - бык, назовём его Владыка, уже успел собрать в округе пять маток, две из которых были с прошлогодними телятами и жил вместе с ними, всё больше волнуясь и возбуждаясь.
      Он постоянно нервно облизывался словно съел совсем недавно слишком много сладкого и от этого, его томила неуёмная жажда.
      Неподалеку от его стада, в чаще, держались ещё два молодых оленя - самца. Один с пяти-отростковыми рогами, а другой - "спичечник", имел на голове два прямых рога, напоминающих спички, вставленные в "кекс" головы тыльной частью...
      Оба они боялись Владыки, и с его приближением, бросались наутёк, однако, через какое - то время возвращались и терпеливо ждали развития событий...
      Владыка, с каждым днём всё больше волновался, перестал есть - у него от возбуждения и внутренней горячности, совсем пропал аппетит. Он, только изредка ненадолго отлучался от своего "гарема", чтобы сходить на соседний ручей, утолить беспрестанную жажду мучившую его со времени начала гона.
      Матки, не обращая внимания на нервозность своего повелителя по-прежнему, в положенное время начинали кормиться, и в положенное же время ложились в лёжки, отдыхали и пережёвывали жвачку...
      Бык в это время, подходил к одной из них, трогал её рогами или копытом передней ноги, а когда потревоженная матка вскакивала и отбегала в сторону, бык обнюхивал её лёжку, пытаясь уловить запах готовности матки к спариванию...
      
      Однако природа устроила всё так, что матки приходили в "охотку", только когда быки достигали апогея сексуального возбуждения, давая возможность оленям-быкам выяснить отношения и определить сильнейшего, к которому они и переходили в неограниченную, "сладострастную" власть.
      
      ... Вечером этого дня, когда матки кормились на заброшенных приречных покосах, бык услышал звук мотора приближающейся машины и насторожился. Однако опасный звук, доносился со стороны гребневой дороги и вскоре, удалившись вглубь тайги, затих.
      И потому, бык успокоился, хотя принял к сведению, что в его владениях появились люди на своих дурацких металлических коробках на колёсах, с шумными моторами, спрятанными внутри этих сооружений...
      Однако, на всякий случай, постепенно тесня кормящихся маток, Владыка перегнал их на дальний покос, поближе к прохладному чистому ручью, бегущему по болотистой, заросшей мелким березняком, долинке...
      В это время, молодые бычки, следуя за стадом, приблизились на недопустимо близкую дистанцию и бык-доминант, в начале медленно, делая вид, что не обращает на них внимания подошёл поближе, а потом, сорвавшись с места, вытянув голову на длинной набухшей от похоти шее, кинулся галопом в их сторону, часто - часто толкаясь копытами и зло хрюкая - рыкая на "претендентов".
      Те, более молодые и лёгкие, мгновенно перейдя на галоп и совершенно потеряв независимый вид, метнулись в чащу и успокоились только тогда, когда Владыка остановился далеко позади, сердито мотая головой с большими семи отростковыми рогами.
      Вскоре, он возвратился к пасущимся маткам.
      
      ... Постепенно прохладные сумерки опустились на глухое урочище и в это время, олени услышали, далеко на гребне, пронзительный рёв быка - соперника...
      Владыка встрепенулся, поднял тяжёлую, рогатую голову и полуоткрыв пасть с видимым краем толстого розового языка, стал принюхиваться и прислушиваться. Ему показалось, что этот рёв - вызов уж слишком был направлен в его сторону, уж очень был чист по тону и потому, на всякий случай, бык - олень решил промолчать и послушать, что будет дальше.
      Молодые быки тоже вскочили с лёжек, и постояв некоторое время напряжённо прислушиваясь в ожидании продолжения, через время снова легли и вздыхая, положив головы в высокую, ещё зелёную траву, растущую посреди кустарниковой куртинки, задремали...
      Осенний лес пах начавшей подсыхать высокой густой травой и березово-осиновыми листьями, уже подмороженными утренними заморозками, которые здесь на дне речной долины, иногда сопровождались белым, похожим на сахарную пудру, инеем...
      
      Тайга, в том районе, была хороша для оленей. Сразу после войны, в здешних местах повырубили лес и на вырубках, вырос лиственный подрост, которым и питались копытные: косули, олени и лоси.
      Здесь к тому же бывало мало охотников, потому что заказник граничит с долинами речек Замки и Карлуки - Большие и Малые. В этих трёх долинах жило постоянно несколько стад оленей - изюбрей, числом до пятидесяти, шестидесяти штук, а в гаремах, ревущих по осени рогачей, бывало по восемь - десять маток...
      
      ... Лет десять назад, учитывая обилие зверя в здешних местах, несколько предпринимателей скинулись и сделали тут, маралью ферму, огородив несколько квадратных километров тайги, прочными металлическими решётками.
      Потом, по внешнему периметру, прогнали бульдозер и сделали маломальскую дорогу, по которой можно было периодически объезжать маральник на вездеходе. Потом наняли трёх егерей и завезли туда маралов с Алтая, где мараловодческие фермы процветали с давних пор...
      Дело это в Восточной Сибири было неизвестное и потому, для начала купили и завезли трёх оленей-быков и семь маток...
      Первая зима прошла без потерь.
      Однако на следующую осень, во время гона, один из быков был покалечен в драках оленей - самцов и погиб, а оставшиеся изюбри, наполовину были перебиты браконьерами, из соседней деревни, а оставшиеся, разбежались...
      Один из егерей, нанятых в хозяйство запил и по пьянке, разболтал, кто и как несёт службу по охране маральника...
      
      ... Воспользовавшись временем, когда егерей не было на кордоне, местные охотники, большими ножницами по металлу проделали дыру в металлической заградительной сетке и проникнув внутрь, устроили загон и стрельбу.
      В результате были убиты четыре оленя, один из быков и три матки.
      Браконьеры, мясо вытащили в "пролом" и увезли на машине, а оставшиеся олени, кое-как перезимовав, летом, после того как на заградительную сетку упала в "бурелом" лиственница в два обхвата и пригнуло её до земли, ушли в окрестную тайгу.
      Владельцы маральника после этого переругались, но начинать дело заново не захотели и всё выстроенное в тайге хозяйство, просто забросили...
       С той поры, вдоль заросшей дороги, местами видны ещё высокие деревянные столбы, вкопанные в землю, и кое - где, в высокой траве, валялись обрезки металлической сетки...
      Сразу после этого, в деревнях на сто километров в округе, многие дворы, огородили хорошего качества металлической сеткой, происхождение которой всячески скрывалось...
      ... Когда маральник развалился, несколько оленей ушли в тайгу и смешавшись с местным поголовьем, образовали местную популяцию оленей, в которой и выросли герои нашего рассказа...
      
       Седой - один из тех "привозных" оленей - быков, оставшийся в живых и сбежавший тогда из маральника, со временем наплодил потомство и доживал свои дни в окрестной тайге.
      А Владыка - доминантный самец, с самыми большими рогами и Бурый - его соперник, тоже жили в этом урочище много лет и каждую осень, во время рёва, держали "гаремы" один поблизости от другого...
      Седой, Бурый и Владыка ходили всю зиму вместе и отбивались от стаи волков, из пяти особей, которые не рисковали нападать на быков, а резали маток, отбивая их по одной от большого стада, живущего отдельно от оленей - самцов.
      Но вот прошло очередное лето...
      
      По утрам, на зелёную ещё траву, пали первые заморозки и иней, тонким слоем покрывавший по утрам низины и болотины, растаяв под солнцем, играл яркими красками, переливаясь разноцветьем в миллионах мелких капелек чистейшей влаги, повисших на стеблях травы и листочках ягодных кустарников.
      Казалось, что владыка духов здешних мест - Бурхан, щедро рассыпал мелкие драгоценные камни в широкие, кочковатые болотины и они, сверкали мириадами разноцветных огоньков, отражая солнечный свет!
      К полудню капельки испарялись и драгоценные сокровища незаметно исчезали, а тайга приобретала серьёзный и суровый вид...
      
      ... В это время года олени - быки, большая часть из которых были молодыми особями с небольшими рогами, а то и вовсе со "спичками", разошлись по тайге и стали готовиться к гону.
      Все они, за лето наели запасы жира, шкуры их лоснились от довольства и силы. Взрослые быки, были готовы испытать себя в боях за обладание покорными матками, тоже разделившихся на семейные группы и кланы...
      Часть из маток была ещё с телятами - сеголетками, которые уже подросли, но по-прежнему при случае, сосали материнское молоко...
      
      ...В эти осенние дни, как и всегда с древних времён, начался изюбриный гон!
      В начале один бык, Седой, опробовал свой голос, рявкнул несколько раз сзывая из округи маток и давая знать другим быкам о своей готовности сразиться с ними.
      Ему, на прохладных рассветных, синих зорях, пока как бы нехотя, ответили другие быки и тайга скоро "запела", заревела хриплыми, суровыми басами оленей-доминантов, и тонкими пронзительно чистыми голосами молодых быков - пока ещё только претендентов на звание "хозяин гарема"!
      Олени-быки в начале гона определяли кто самый сильный, а потом, после жестоких боёв между собой, забирали себе маток из гаремов проигравших быков.
      Но в начале осени, матки, отделившись от общего стада, приходили к тому или иному доминантному быку, знакомому по прошлым годам, составляя его стадо - гарем...
      
       Молодой - бык, только становящийся доминантным, тоже принимал участие в этих жестоких "соревнованиях", но пока, только на правах зрителя.
      Он долгое время жил в стаде маток и был высок и силён не по годам, однако, казалось что его время пока не пришло...
      Матки летом, смотрели на него, как на своего вожака, но с началом гона разбрелись по тайге и неожиданно, Молодой остался в одиночестве.
      Несколько раз он пытался вернуть знакомых маток на свой участок, где они провели почти весь год вместе, однако матки разбегались в разные стороны и потому, Молодой был раздражён и взволнован.
      Так бывало каждый год и каждый раз, он свою неудачу воспринимал драматически. Молодой олень, скучая в одиночестве бродил по округе то взбираясь на крутые склоны распадков, а то, в поисках разбежавшихся оленух, спускался в ручьевые долинки
      Тут то, ранним утром, ещё в предутренних сумерках он и услышал басистый рёв Седого и азартный, гневный ответ с соседней гривы, тоже доминантного быка, Бурого.
      Опустив голову и обнюхивая ещё влажную от росы траву, Молодой определил, что недавно здесь прошло стадо из пяти маток во главе с Седым, который начинал рёв одним из первых в этой тайге...
      Он встрепенулся, шерсть, гладкая и густая встала дыбом на загривке и осторожно осматриваясь, прислушиваясь и принюхиваясь, он направился по следам гарема Седого...
      
      Двигался он почти неслышно, чащу обходил, временами останавливался и подолгу нюхал воздух влажными блестящими ноздрями. Его высокие подвижные уши, двигались из стороны в сторону, улавливая доносившиеся из округи шумы или шуршания.
      Каждый год, по осени, он становился внимательным и нетерпеливо насторожённым. Доминантные быки были сильны и свирепы и вполне могли покалечить, напав стремительно и совершенно неожиданно...
      В очередной раз, услышав впереди рёв старого быка, Молодой остановился, поднял голову на вытянутой шее, понюхал воздух и вдруг через кустарники, увидел мелькнувшую сивую, почти белую шерсть большого зверя и тут же, услышал треск веток и стук по ним рогов второго быка, приближающегося с противоположного склона...
      Молодой, резко повернулся и ускорившись, на осторожной рыси, зигзагами поднялся на склон распадка. Отойдя подальше остановился в светлом сосняке и глянув назад, увидел, как на дне долины, на сенокосной поляне за заболоченным ручьем, появился вначале Седой, а потом, выскочил из дальнего угла лесной поляны второй крупный бык - Бурый...
      
      Оба зверя, одновременно, подняли головы, ощерили зубастые пасти и выпуская из разгорячённых глоток, в прохладу осеннего утра струйки пара, заревели рыкающе и раскатисто, стараясь не смотреть друг на друга в упор.
      Проревев вызов - угрозу, Седой, опустил голову к земле и большими рогами, со светлыми острыми окончаниями, начал, мотая головой из стороны в сторону, "боронить" землю, вырывая траву с корнем.
      Бурый, медленно сближался с соперником, но делал это по-прежнему отворачивая голову в сторону от противника, делая вид, что не смотрит в его сторону.
      И Седой, реагируя на такое поведение соперника, словно по команде тоже пошёл параллельно Бурому, и тоже не глядя на очередного "претендента".
      В какой - то момент, оба быка по очередной инстинктивной "команде", развернулись, сменив направление движения на противоположное и пошли сохраняя дистанцию на прямых ногах, задирая рогатые головы вверх и сдерживая ярость, кося только одним глазом в сторону "визави"!
      Так они проделали несколько раз, постепенно сближаясь и наконец сошлись посередине поляны.
      Первым, быстро развернувшись на девяносто градусов и резко опустив рога к земле, изготовился к схватке Бурый.
      Седой тотчас, проделал тот же манёвр, а потом, с расстояния в метр вдруг прыгнул вперёд!
      Их мощные, толстые и длинные рога столкнулись с костяным треском, а мускулистые тела напряглись, вспучились напряжёнными мышцами.
      Мощь их тел сосредоточилась в сгорбившихся от напряжения загривках и острые копыта, как якоря упёрлись в зелёную дернину, оставляя в ней глубокие борозды - отпечатки...
      Рога Седого, были немного больше и длинней, но Бурый был моложе и выносливей.
      Сдержав первый натиск соперника, Бурый молниеносными движениями рогов, то вверх, то в стороны перехватился поудобнее и, заставив Седого потерять равновесие, сдвинул его с места, медленно начиная теснить старого оленя к краю поляны...
      
      Оба быка хрипло дышали и бока их вздымались от напряжения!
      Отступая, Седой вдруг перебрал ногами и оба "бойца", развернулись по кругу словно в боевом танце и поменяли направление атаки. Однако эта смена позиций не помогла старому оленю...
      Седой, продолжал медленно, но неуклонно отступать под могучим напором противника. Бурый, почувствовав небольшую слабость соперника, набирая скорость и силу напора, неудержимо рвался вперёд, к победе...
      В какой-то момент, уже на краю поляны, Седой споткнулся о берёзовый пенёк, шея его изогнулась, и он попробовал отпрыгнуть и избежать падения.
      Бурый, когда рога на секунду разомкнулись, рассоединились в мгновение среагировал и ударил острыми рогами в заднюю часть туловища оступившегося соперника.
      Острые отростки на конце правого рога вошли в бедро противника и пронзили крупную мышцу насквозь. Седой, отпрянул, развернулся на месте и большими прыжками, в начале отскочил метров на двадцать, а потом, перейдя на рысь, стал отступать, уходить через лес, перепрыгнув заросший кустарником и высокой травой, ручей.
      И только выскочив на противоположный пологий склон долинки, остановился...
      
      ... Бурый его не преследовал. Он стоял озираясь и тяжело дыша, затем поднял голову и заревел гордо и победно, вслушиваясь в шумы утреннего леса...
      В это время над горизонтом, над вершинами деревьев растущих на восточном склоне долины, сквозь предутренний туман пробились первые лучи восходящего солнца, и его лучи, красочными пятнами высветили разноцветье деревьев и трав на противоположном склоне, ещё только в верхней его части...
      Рёв изюбря - победителя, прозвучал как яростное и гордое приветствие народившемуся новому дню жизни...
      
      Услышав этот победный клич, Седой инстинктивно отозвался, с соседнего склона, но уже менее уверено и яростно. Не дожидаясь ответа, на своё запоздалое "возражение", повернувшись на месте, побеждённый и раненый бык, побрёл по низу небольшого распадка прочь, ощущая, как по ноге к копыту, тонкой струйкой стекает горячая кровь из сквозной раны на правом бедре...
      Пройдя несколько сотен метров, Седой, со вздохом - стоном лёг, но уже лёжа, продолжал изредка реветь. И казалось, в этом хриплом рёве слышалась жалоба, в которой смешались страдание от унизительного поражения и от боли в ране...
      
       Бурый в это время, немного успокоившись, прошёл через кочковатое болотце к ручью, напился водички, а потом, став на дно ручья подогнул ноги, лёг двигающимся, дёргающимся от нервного возбуждения животом в холодную воду.
      Полежав так несколько секунд бык - победитель поднялся и вернулся на поляну, куда уже вышли матки побеждённого соперника. Бурый подошёл к одной из них, обнюхал её и та, лизнула его в морду длинным языком, словно успокаивая взволнованного бойца.
      Бык попытался оседлать матку, но она несколько раз отпрыгнув в сторону, перешла на рысь, потом остановилась в отдалении и вновь начала кормиться...
      Матки ещё не были готовы к совокуплению, однако безропотно перешли под власть нового владетеля гарема...
      
      Молодой, видевший всё это издалека, осторожно двигаясь начал спускаться к полянке, но делал это медленно и когда до гарема, теперь уже нового хозяина маток, оставалось метров сто, он тихонько лёг и облизываясь стал задрёмывать, изредка взглядывая, сквозь сетку переплетённых веток, в сторону луговины...
      Осенью, не имея гарема, он крутился неподалёку от стада какого-нибудь доминантного быка, в бой с ним вступать боялся, но с молодыми быками уже не раз схватывался и не раз побеждал их.
      Но пока, это были только "тренировочные" бои.
      Хотя при случае, если хозяин гарема ненадолго отлучался, Молодой с рыканьем врывался в стадо маток и старался оседлать одну из них, или даже несколько штук отогнать в тайгу!
      Правда, заиметь своих маток ему пока не удавалось...
      
      Весь следующий день и холодную ночь Седой провёл на одном месте, в глухом распадке не вставая из лёжки. Только изредка он поднимался и хромая, со стонами, спускался к ручью, а напившись воды, шёл назад и осторожно ложился на прежнее место - задняя нога опухла, и болела...
      Днём, при солнце, рану облепляли комары и мухи - кровососы. Бык пытался их отогнать, но целый рой чёрных мух, словно прилипал к кровавому следу на шерсти, и к самой кровоточащей ране...
      
      ... Волчий выводок, как обычно осматриваясь м принюхиваясь шёл на охоту вдоль ручья, в широкую долину.
      Волчица, ведущая за собой стаю, вдруг насторожилась, понюхала траву на которой, видны были капли почерневшей крови и коротко фыркнув, резко свернула в сторону, лёжки раненного оленя...
      Стая голодных хищников развернувшись в цепь, в мгновение перешла в галоп и через какое - то время, волк - отец, различил шевеление в ближайших кустах и мощными прыжками приблизился к Седому, который, увидев волков, вскочил, постоял на дрожащих ногах, а потом попытался убежать, но от боли и потери сил, остановился метров через пятьдесят, развернувшись задом к толстому стволу золотисто-коричневой сосны, опустил голову вниз и несколько раз угрожающе мотнул рогами, предупреждая волков, что будет биться до конца...
      
      ... Стая окружила, раненного зверя...
      Уже подросшие волчата, повизгивая перебегали с места на место, изредка тонко взлаивая от возбуждения. Волк отец, воспользовавшись суматохой, возникшей при неожиданной встрече, крадучись подобрался к беспомощному оленю сзади, выбрал подходящий момент, когда волчица отвлекала внимание оленя, подойдя почти вплотную к рогатой морде.
      И воспользовавшись тем, что всё внимание раненного зверя было сосредоточено на наступающей волчице и перебегающих с места на место волчатах, волк-вожак прыгнул на Седого сзади и могучей хваткой вцепившись в бок оленя, вырвал кусок мяса с длинной шерстью, и тут же отскочил.
      Олень от этого броска - удара потерял равновесие, упал на колени, затем попытался подняться, но поскользнулся и в это мгновение, уже волчица прыгнула на незащищённую шею и полоснув клыками, клацнув мощными челюстями, разорвала толстую кожу вдоль шеи, сверху вниз.
      В это же время, волчата, которых осталось к осени четверо из шести, кинулись со всех сторон на обезумевшего от страха оленя и рыкая, стали рвать истекающего кровью зверя...
      Через несколько минут, всё было кончено и голова Седого, на длинной мощной шее склонилась вниз, а один из тяжёлых рогов глубоко вонзился в окровавленную землю...
      
      В это время, Бурый, перегнавший своих маток повыше по склону, на старую гарь, передвигаясь по верху гривы и временами останавливаясь осматривался, а потом, задрав рогатую голову на длинной гривастой шее к небу, ревел - рычал рокочущим охрипшим басом, вызывая других гонных быков на бой!
      После победы над Седым, он почувствовав себя непобедимым и разъярялся при любом шуме или шевелении в кустах или в лесной чаще...
       Увидев двух молодых быков с рогами о пяти отростках, стоящих далеко на краю зарастающей гари, он немедленно бросился на них с гневным хрюканьем. Молодые, не пытаясь сопротивляться - кодекс оленьей чести не позволял им напасть вдвоём на одного, - убегали, не разбирая дороги и часто меняя направление отступления.
      Прогнав их немного подальше вниз по склону, Бурый, размашисто шагая возвратился на гриву поближе к своему гарему, подойдя к лежащим маткам, нервно облизываясь стал обнюхивать их одну за другой, заставляя маток вскакивать и отбегать чуть в сторону.
      Потом, наклонив голову, Бурый обнюхивал место лёжки и словно разочаровавшись, переходил к следующей.
      Иногда он останавливался и ревел коротко и сердито, а иногда безуспешно пытался догнать быстрых легконогих оленух, словно проверяя насколько искренним был их испуг...
      
      ...Так, незаметно прошло несколько дней, в течении которых Бурый, нервничая перегоняя маток с места на место, возбуждался всё больше и больше и ревел почти не преставая, забыв на какое - то время о кормёжке и отдыхе.
      Когда матки спокойно паслись или лежали в мягкой траве задрёмывая, бык постоянно находился на ногах и бродил вокруг гарема или приставал, к пока ещё равнодушным "наложницам".
      Он часто облизывался и во время рёва или схватки с противником, низ его живота начинал трястись волнами от обуревающей его ярости и похоти...
      
      ... Наступило очередное осеннее утро и над землёй, наступил синий, прохладный рассвет.
      Сквозь струйки белого тумана, поднимавшегося над речной долиной, на небольшой полянке были видны спокойно кормившиеся на луговине матки и рядом, на границе леса стоял Бурый, слушая молчаливую тайгу.
      Время от времени время он ревел вызывая на бой соперников и в паузы, вслушивался в звуки эха утренней тайги, повторяющей в урезанном виде его "песню".
      За эти дни, Бурый, заметно похудел, так как не переставая двигался с места на место, почти ничего не ел и лишь изредка ходил на недалёкий ручей, попить воды и охладиться-искупаться...
      
      ... В это время, рёв - вызов Бурого, вдруг, принесённый попутным ветерком, услышал другой местный олень - Владыка, который после купания в грязевой ванне, лежал под деревом отдыхая и наблюдая за окрестностями, в окружении кормящихся неподалёку маток.
      Владыка, встревоженный далёким зовом, вскочил на ноги, определил направление, откуда донёсся до него далёкий рёв Бурого, оглядел маток, словно пересчитывая их и после, ответил басовитым и сердитым рёвом, показывающим его силу и уверенность в себе...
      Оба быка имея маток, были необычайно возбуждены и потому, заслышав вызов соперника, рысью направились один навстречу другому, оставив маток за спиной...
      Сблизившись, увидев один другого сквозь переплетение веток и листвы, олени пришли в неистовство!
      Они, ревели не переставая, каждый по своему демонстрируя силу голоса, исторгаемого мощной грудью, через опухшее от возбуждение, горло. При этом, они толстыми, острыми рогами рыли землю, вырывая пучки папоротника и травы, повисающих на концах рогов, словно боевые украшения...
      Приготовляясь к схватке, противники от начала до конца проделывали ритуал предшествующий бою: медленно сходились, двигаясь параллельными курсами высоко задрав головы и не глядя друг на друга, презирая врага и кичась своими боевыми достоинствами.
      При этом, становилось заметно, что Бурый чувствует себя не очень уверенно, явно опасаясь размеров тела и величины рогов Владыки, который демонстрирует их постоянно поворачивая голову то влево, то вправо...
      Но тут из березняка, из густых зарослей папоротника и высокой травы, вдруг начал реветь Молодой, осторожно подходя - подкрадываясь к соперникам. Он был по - прежнему без маток, но разгорающийся азарт гона и страстная похоть, всё сильнее толкали его в бой за обладание желанными матками.
      Однако, его главной надеждой, по прежнему было - постараться подкравшись незамеченным, к оставленному без присмотра гарему, угнать матку или две, и начать жизнь доминантного быка...
      
      Возбуждённые Владыка и Бурый, слыша рёв Молодого совсем недалеко, решили отложить бой между собой на потом.
      Бурый, на чьей территории внезапно появился этот новый "претендент", даже рад был отложить поединок и яростно хрюкая, сорвавшись с места в галоп, попытался перехватить осторожного Молодого.
      Но тот, испугавшись своей решительности развернулся и по частому папоротнику, на высоких прыжках, мелькая белыми окончаниями острых отростков рогов, убежал от Бурого на время забыв о своих амбициях...
      Владыка, воспользовавшись суматохой и увидев парочку маток из гарема Бурого отделившихся, отошедших от стада чуть дальше положенного на его территорию, наклонив голову на длинной гривастой шее, обежал их по дуге, а потом развернувшись, зло и часто хрюкая сквозь полуоткрытую пасть, погнал маток к своему гарему.
      Молодой в это время, будучи намного легче и быстрее Бурого без труда оторвался от доминантного быка и тот, прекратив погоню возвратился к своему гарему...
      Молодой, оставшись один ещё раз проревел, но уже не так уверенно, словно жалуясь на судьбу, и имитируя схватку начал рыть землю копытом и вслед, уже рогами, разметывая папоротник, поднимал обрывки зелёных стеблей на рога...
      
      ... Бурый, обнаружив пропажу двух своих маток разъярился, заревел ещё страшнее прежнего. Из его горла вырывались рокочущие, рыкающие звуки и уже не сдерживая себя он, в бессильной злобе, набрасывался на упавшую берёзу.
      Потом, разъяряя себя ещё больше, начал, мощными рогами ломать, крушить ветки, накручивая их концы на отростки рогов, а потом, мотая головой, на гривастой сильной шее, отрывал их от ствола. Он сдирал кору и ломал концы веток, а войдя в раж, поменял объект атаки, и подбежав под низкую иву, начал драть её рогами, закручивая в жгут и ломая, сокрушая ветки...
      
      ... Спустя полчаса, разочарованный неудачей Бурый возвратился к маткам, вынюхивая следы пропавших, потерявшихся беглянок. Совсем как легавая собака, наклонив голову почти до земли он, на рысях кругами обследуя окрестности пытался выяснить, в какую сторону ушли две его матки...
      Заслышав рёв Владыки из-за горы, Бурый резко остановился и зло ощерившись, раскрывая широкую пасть, ответил ему рокочущим басом.
      Перекликаясь таким образом, оба быка, однако, вовсе не спешили начать драку. Они пытались запугать друг друга непритворной яростью и громкостью рёва...
      И Бурый, в этом соревновании голосов, явно проигрывал...
      К тому же, потеряв из виду беглянок он начал беспокоится об оставшихся и потому, не спешил лезть в драку с Владыкой, но перегнал маток в соседний распадок на ничейную землю, подальше от гарема соперника...
      Инстинкт подсказывает ему, что лучше не рисковать, а насладиться властью над оставшимися, пока есть возможность...
      
      ...Первым, как обычно проснулся Гена. Он открыл глаза, осмотрелся и понял, что на улице начинается рассвет: палаточный тент, стал сероватого цвета и на дальней стороне, в ногах, стала различима серая полоска застёжки.
      Поворочав головой, ощутив прохладу воздуха пробирающегося в спальник через щели, он подумал, что пора вставать и как обычно, решительно исполнил задуманное - вылез из спальника, со вздохами покидая обжитое, тёплое место; одев брюки, на босу ногу обул холодные резиновые сапоги, накинул сверху куртку и вышел на свет.
      Ещё окончательно не рассвело и в округе стояла первобытная тишина. Небо было чистым, но поднимающийся от земли туман закрывал видимость по низу и дальние деревья растущие вдоль дороги, стояли неподвижно, наполовину растворяясь в серой, влажной дымке.
      Сходив в кустики, Гена, привычно быстро и умело развёл костёр, из белой пластмассовой канистры, налил в котелок воды, поставил его на огонь и подойдя к палатке, сквозь тент тронул ногой бок Максима: - Пора вставать...
       Сын заворочался в спальнике, но привычно подчиняясь командам отца выпростался из спальника, быстро оделся и вылез из палатка, протирая заспанные глаза...
      Подрагивая от предутренней прохлады, Максим налил воды в кружку и поливая себе на руки изо рта, помылся, потом протёрся чистой тряпочкой лежавшей на заднем сиденье машины и подойдя к костру, где отец уже заваривал чай, протянул руки к огню, отворачивая голову в сторону от дыма...
      
      ... Чай пили молча и закусывали без аппетита, борясь с сонливостью.
       Вскоре, однако, крепкий чай начал действовать и потому, жить стало намного веселей и перспективней.
      Гена складывал продукты для обеденного перекуса в рюкзак и заряжая винтовку в мыслях был уже в лесу и от утренней вялости не осталось и следа. Перед тем как пойти по гребневой дороге, Гена мельком оглядел бивуак - ничего не забыли? - а потом решительно зашагал вперёд.
      Поспевая за ним, двинулся и Максим...
      Поначалу, решили пройти по дороге, по территории заказника.
      Пересекли вершину заболоченного ручья и когда уже выходили на сухой склон заросший мелким сосняком, Гена молча показал Максиму себе под ноги, - на влажной грязце, в углублении колеи внятно отпечатался след крупного оленьего копыта.
      Максим кивнул головой и Гена, почли шёпотом произнёс: - Наверное под утро был здесь... Давай поднимемся повыше по дороге и там "потрубим"...
      Максим кивнул головой, но стал внимательней смотреть себе под ноги на поросшую травой и усыпанную сосновой хвоей колею, изредка взглядывая по сторонам, иногда приостанавливаясь и всматриваясь в подозрительные силуэты, возникающие далеко впереди, в прогалах между деревьями...
      Наконец, поднялись на гриву и там остановились. Гена немного успокоив дыхание, облизал губы, приложился к трубе и мощно затянул боевую изюбриную песню, начиная высоко и протянув, раздражённое - И- и - и - и, закончил басистым - Э- э - э -Х...
      ... К этому времени из-за лесистой вершины холма показалось ясное чистое солнце и пробиваясь сквозь густую разноцветную листву и хвою, осветило тонкими, золотыми лучами и зелёную отаву на колее, и коричневую прошлогоднюю, почти перепревшую хвою, и первые золотые листья, опавшие с берёз и украсившие круглыми зубчатыми "монетками" разбросанными по серо-коричневом, чистому от зарослей кустов пространство дороги, и порыжевшую высокую траву на обочине.
      
      ... Охотники, долго стояли, прислушиваясь, иногда выдыхая воздух и на задержке поворачивая головы то влево, то вправо...
      Но всё было тихо, и постояв ещё какое-то время, они пошли дальше...
      Пройдя по дороге еще чуть вперёд, свернули налево и поднялись на вершину холма, с которой на многие километры вокруг, были видны окрестные леса... Гена и здесь, приложившись к трубе проревел раз, а потом ещё и ещё...
      Но тайга молчала не отзываясь и только тёплый ветер шумел в хвое большой сосны, стоящей на вершине холма...
      Внизу, у подошвы высокого лесистого хребта, далеко - далеко, полудугой обтекая его, блестела темно-синяя лента реки Голоустной и на её берегу, видны были большие покосы, покрытые зеленой, словно стриженой отавой.
      Там, кое - где на травке стояли конусы стогов сена, издали похожие на серые, подсохшие земляные кротовые холмики.
      Ещё дальше, изломанной линией холмов раскрывались необозримые таёжные горизонты окружающие долину реки...
      После долгой остановки, полюбовавшись на открывающиеся виды, тронулись дальше, идя один за другим на расстоянии метров двадцати.
      В одном интересном месте, Максим заметил под ногами, между низинных кочек чей то помёт, коровьей "бляхой" заполнивший углубление. Приглядевшись, молодой охотник понял, что здесь совсем недавно, оставил свою отметину медведь.
      Покачав головой, он хотел крикнуть отца, но тот шёл быстро и пружинисто и потому сын промолчал, запомнив эту отметину на будущее...
      
      ... Время незаметно подошло к обеду и спустившись по крутому, скользкому склону в глубокий распадок, охотники нашли маленький ручеёк, неслышно текущий посреди высоких кочек в самой глубине травянистого болота, набрали там вкусной водички, мигом вскипятили чай в небольшом полукруглом котелке и поели, запивая бутерброды с варёным мясом, крепким, горячим чаем...
      После еды, настроение, несмотря на молчание изюбрей, поднялось и сил прибавилось...
      Отдыхая, охотники полежали немного на травянистой полянке рядом с угасающим костерком и закрыв глаза подремали, слушая шум ветра в кронах соседних сосен...
      Потом, уже не надеясь услышать ревущего зверя, собрали недоеденные бутерброды и кружки с котелком в рюкзаки и тронулись дальше.
      Пройдя по дороге до старых вырубов, заросших кустами и высокой травой, начали спускаться вниз в долину, вдоль сонного ручья.
      Остановившись на одной из полян, решили ещё раз "погудеть" в трубу. Времени было около часу дня и рассчитывать на отзывающегося зверя уже не приходилось.
      И вдруг, в ответ на Максимов "трубный" рёв бык отозвался с соседней гривки...
      Услышав ответ, старший охотник заволновался, задышал и почти шёпотом, показывая на горку, проговорил: - Сейчас, я тихонько пойду туда, а ты, время от времени труби и старайся водить трубой из стороны в сторону, чтобы бык оттуда, не мог точно определить наше место...
      Они ведь засекают ревущего быка как по локатору, с погрешностью до десяти метров.
      Потом, немного пригнувшись и осторожно ставя ноги на траву, Гена пошёл вперед, изредка поднимая голову и вглядываясь в чащу впереди...
      
      Максим, спрятавшись в кустах обтоптался, вновь приложился к трубе и заревел, вначале неуверенно, а потом, набрав силы уже в полный бычий голос да так, что далёкое эхо повторило последние аккорды "песни"...
      Через минуту, зверь ответил, но уже значительно ближе.
      Солнце светило ярко и безмятежно, с очистившегося неба дул чуть закручивая в разные стороны прохладный ветерок; листва на берёзах и осинах, взволнованно подрагивала под его порывами, а то вдруг успокаивалась и замирала...
      Просторы тайги были безлюдны и молчаливы.
      На противоположном склоне, ярким золотом обильной листвы, под утренними лучами, горели кроны крупных берёз, создавая многоцветную, торжественно - праздничную панораму с редкими вкраплениями темно-зеленой сосновой хвои...
      
      Туман в долинах давно рассеялся и прогретый солнцем лес источал ароматы сосновой смолы и горьковатый запах, подгнивающей осиновой листвы
      Дышалось легко и свободно и кровь от ожидания встречи с могучим зверем, начинала двигаться по венам, быстрее, чем обычно...
       Гена осторожно поднимался по склону, заросшему травой, по полосе густого, густого нетронутого леса и вдруг, уже только метрах в ста пятидесяти, громко и отчётливо сердито, заревел бык, ожидая ответа от противника.
      Максим тут же ему ответил и Гена остановившись, сжавшись в комок напряжённых мышц, словно уменьшившись в размерах замер, прислушиваясь и оглядываясь.
      "Если бык идёт, то идёт тихо - думал он, делая несколько шагов вперёд и вдруг, уже метрах в пятидесяти из параллельной полосы густого березняка забитого высокой травой и кустарником, раздался гневный вопль - рёв раздражённого оленя.
      Гена замер и до напряжённого дрожания ушных перепонок, вслушивался и всматривался в жёлтую массу листвы и травы, надеясь увидеть мелькание коричневого зверя в этой чащобе.
      Но всё напрасно...
      
      Ветерок вдруг вновь дунул со спины и понёс запах охотника в сторону насторожённо неподвижного зверя, который в свою очередь высматривал своего противника.
      Прошло ещё несколько томительных минут тишины и в это время, бык, вдруг уловил в воздухе, принесённого ветром, опасный запах человека...
      Сердито фыркнув, он начал осторожно ступая пробираться по самой чаще и ни разу не щёлкнув сухим сучком, медленно и молча уходил всё дальше и дальше вниз, а потом, постояв некоторое время перед открытой луговой поляной, на рысях убежал в сторону оставленных в сосняке маток...
      
       Максим, в это время, трубил, ещё и ещё раз, пытаясь подманить напуганного зверя... Но всё было напрасно - зверь замолчал и теперь уже надолго...
      
       Минут через пятнадцать, пересвистываясь условным свистом, охотники сошлись на краю поляны и шёпотом поделились впечатлениями...
      Он от меня был метрах в сорока, говорил Гена показывая рукой назад, на склон... Но шёл так тихо, что я вздрогнул, когда он заревел... Я смотрел, смотрел, но ничего не увидел. А бык был так близко, что мне иногда казалось, я чую его запах!
      Максим понимающе кивал головой и осматривал противоположный склон, надеясь увидеть в чаще, промельк рыже-коричневых зверей, неспешно и осторожно уходящих от людей...
      
      Посовещавшись, охотники пошли дальше по ручью, по старой дороге, которая петляла между заросшими полянами и в конце концов привела их к заброшенному, просторному покосу, выйдя на край которого, охотники увидели на противоположной стороне, какие - то непонятные строения.
      Невольно, они насторожились - место было глухое, но красивое и чувствовалось совсем недавнее присутствие человека...
      Это был старый барак, поставленный в тайге ещё во времена лесоразработок, уже полусгнивший, с обвалившейся крышей и полуразобранными на дрова стенами. В этом бараке, неизвестные умельцы, в треугольнике сохранившихся стен, соорудили приличную "ночуйку" покрытую куском рубероида...
      Тут же рядом, на гвоздик, вбитый в берёзу, был подвешен найденный ещё по весне большой олений рог с шестью отростками, толстыми и длинными.
      Надглазный отросток сантиметров в сорок длинной, доказывал, что обладатель этих рогов был матёрый зверь, и потому, рога его могли бы составить честь любой охотничьей коллекции трофеев...
      Неподалеку, на заросшей луговине, охотники нашли глубокую мочажину, в которой ещё совсем недавно, в летние жары, купался по вечерам лось. Сюда же приходили олени из округи - трава кругом истоптана, молодая берёзка наполовину сломлена и высохшие листочки, топорщились на склонённом до земли стволике...
      
      ... Солнце спускалось к лесистому горизонту, когда охотники сориентировавшись, повернули назад и мелкими распадками, почти по прямой направились к своему биваку...
       К машине добрались уже в вечерних сумерках, усталые и голодные. Разведя костёр, стали варить гречневую кашу с тушёнкой...
      Пока готовили еду и пили чай, на тайгу медленно надвинулась ночь и пламя костра обрело яркие, красно - жёлтые тона...
      Над их головами на небе, постепенно серебристой россыпью высветились звезды и чуть заметная тень от машины, была заметна на траве.
      Легкий, чуть шумящий в вершинах ветерок, изредка прерывал застывшую в округе тишину, да по временам, издалека, доносилось предупреждающее уханье встревоженного филина: - Ух, у- у - х...
      
      ...Бурый уводил свой гарем подальше от человека. Стадо не торопясь поднялось по склону, перевалило через гребень по которому шла старая лесовозная дорога.
      Пройдя немного по чистому месту, на самой вершине гребня, бык на время остановился, послушал, подняв голову, понюхал лёгкие токи воздуха. Потом, начал спускаться в следующий распадок, зигзагами двигаясь по крутому склону, кое - где с заметными выходами изъеденного временем чёрного плитняка.
      Бурый шел чуть поскальзываясь и проседая почти до земли поджарым задом, с желтоватым пятном шерсти вокруг анального отверстия.
      Матки были намного легче быка и потому, без труда спустились вслед за "хозяином" вниз, в чистую долинку и здесь расположились надолго.
      Оленухи начали кормиться, а Бурый, пройдя чуть вперед, к небольшой мочажине с лужей чистой воды, попил.
      Потом, разболтав грязь на дне мочажины копытами, вошел в середину, повалился на бок и выкупался в жидкой грязи. Эта грязь защищает оленей от кровососущих насекомых...
      Здесь изюбри и встретили очередную ночь...
      
      ... Утром Гена проснулся неожиданно рано.
      Полежал, вспоминая события вчерашнего дня и решив, что пора вставать, оделся, обулся и вышел из палатки в начале седьмого, ещё в предутренних сумерках.
      Позёвывая начал разводить костёр, когда вдруг, далеко на дне долины услышал рёв быка, которому почти сразу ответил второй, но уже с противоположной гривки...
      Гена заторопился, разбудил сына и пока тот одевался и умывался, вскипятил чай, заварил его покрепче и снял котелок с тагана...
      Поспешая и прислушиваясь, молча попили чаю, позавтракали остатками вчерашней каши, быстро собрались и вышли, разговаривая вполголоса и шагая вдоль гривки по старой дороге.
      Проходя по гребню чуть по дуге и обходя вершину большого распадка верхом, на некрутом спуске остановились и послушали - тайга затаившись, насторожённо молчала...
      Потом сориентировавшись свернули с дороги, вошли в густой лес и мягко ступая, продвинулись на сосновый мысок, выступающий над неглубокой долиной...
      Остановившись здесь, чуть подрагивая от утренней прохлады осмотрелись и Максим, продышавшись и сконцентрировавшись, затрубил, а бык точно ожидая этого тут же отозвался, но уже значительно ближе чем рано утром...
      Гена стоявший поодаль, показал сыну знаками, что он должен оставаться на месте и трубить.
      А сам, глядя внимательно под ноги, стараясь не шуметь тронулся в направлении ответившего быка, уходя чуть вперед и вниз, стараясь найти в этой зеленой, жёлто-серой чаще хорошее место с обзором...
      
      ... Наконец дождавшись пока отец отойдёт на достаточное расстояние, Максим вновь затрубил и бык ответил уже с дороги, с того места где охотники свернули в лес.
      "Ага - разочарованно подумал Гена. - Этот зверь без маток и потому, он напрямик очень быстро поднялся на склон, выскочил на дорогу и теперь, учуяв наш запах, будет осторожней...
      Так и получилось.
      Бык еще некоторое время шел по дороге по направлению к оставленной охотниками машине и убедившись, что здесь есть подозрительные запахи, свернул налево и по крутому склону ушёл в соседнюю долину...
      
      Отец и сын осматривая каждый подозрительный выворотень, медленно возвратились на дорогу, отыскали свежие следы зверя и огорчённо вздыхая, разводили руками:
      "Кто же знал, что бык так быстро поднимется напрямик к дороге и наткнувшись на наши следы уйдёт в сторону".
      
      Молодой, услышав, как ревел Максим, долго молча стоял на одном месте, вслушиваясь и принюхиваясь, а потом, утвердившись, что это новый изюбрь появился в их округе, решил ответить.
      А услышав отзыв незнакомого быка понял, что "пришелец", стоит на одном месте и решил проверить где это и кто?
      Перейдя на рысь, чуть обогнув ревущего "быка" справа, Молодой быстро преодолел пространство их разделяющее, выскочил на дорогу, равно готовый как отступить, так и напасть на нового соперника - ему неудержимо хотелось проверить свои силы.
      Но на дороге, он вдруг учуял страшный запах двуногих пришельцев, которых Молодой встречал в тайге и в предыдущие годы и которые, появляясь в округе ненадолго, несли в себе неопределённую угрозу.
      Однажды, Молодой даже слышал громоподобный звук выстрела совсем неподалёку от стада маток в котором он жил и после увидел, как одна матка, вдруг подпрыгнула, будто ударенная пружинистой веткой, а потом, сгорбившись, словно проглотив неведомую отраву, зашаталась и упала...
       Вспомнив это, испуганный неожиданной и опасной угрозой, Молодой с места в карьер перескочил дорогу и на галопе, как тяжёлый таран пробивая встречные куртины кустарников, помчался вниз и влево, в сторону широкого болота, где он обычно и пережидал в зарослях березняка, опасные для него, моменты.
      
      ... Гена посмотрел на солнце и вздохнул:
       - Ладно... Тут мы с тобой лопухнулись, но кто бы мог предположить...
      Он ещё повздыхал, посмотрел на часы и продолжил: - Хотя время ещё есть и может быть, мы вынудим быка вновь подать голос...
      Максим как обычно кивнул в ответ. Отец для него был неоспоримый авторитет в охотничьих делах и в его правоте, он уже не один раз убеждался...
       - Надо бы перекусить, папа - предложил он и Гена согласился без возражений. Ему уже давно хотелось есть...
      Прямо на дорожной колее быстро развели костёр, в десять минут, жмурясь на ясное тёплое солнце, светившее прямо в глаза, вскипятили чай и поели, запивая еду сладким и горячим, ароматным напитком, заправленным смородинными веточками.
      После, закинув винтовки за плечи, сложив всё в рюкзачок, тронулись дальше по дороге и вскоре, свернув налево, по временам останавливаясь и "трубя" на весь лес, спустились в долинку...
      Ответа однако всё не было и не было...
      
      ... И вот радость - уже в три часа дня, новый бык отозвался километрах в полутора, в вершине долины!
      Охотники заулыбались, показывая друг другу направление, откуда откликнулся бык. Уже быстрым шагом они двинулись по правому берега заболоченного ручья вверх по пади и тут вновь бык проревел, но уже чуть сместившись вправо...
      Но он не шёл им навстречу, а медленно перегоняя маток с места на место продвигался вдоль гребня.
       Охотники с трудом поднялись на крутую гриву и выйдя наверх, умеряя частое дыхание и отирая пот с разгорячённых лиц, стали осматриваться...
      Заметно было, что звери стояли в этих местах всю последнюю неделю: видны березовые заломы, пятна притоптанной и умятой травы на месте лёжек, скушенные веточки молодого осинника...
      Охотники насторожились. Держась, друг от друга метрах в ста, видя один другого, они тронулись вперед, в сторону вершины холма, осторожно ступая и огибая частинки кустарников.
      И тут, на крутяке, в молодом густом березняке вдруг заревел мощный, сильный зверь...
      Максим шёл чуть правее этой чащи и бросив взгляд в ту сторону, увидел на мгновение мелькнувшее в зелёно-жёлтой листве, в чаще, коричневый бок и ноги...
      
      Выстрелить он не успел и бык, перейдя с место на место скрылся в чаще, двигаясь абсолютно бесшумно...
      Максим, помахал несколько раз высоко поднятой рукой, привлекая внимание отца, а потом, заметив, что он смотрит в его сторону показал рукой вперёд, в то место, где несколько секунд назад видел уходящего изюбра...
      Гена сделал отмашку и стал забирать в сторону Максима, идя медленно, осторожно и пригнувшись, стараясь высмотреть в чаще зверя.
      Однако, тот словно растворился в воздухе и пройдя сквозь густые кусты, охотники ничего не увидели и не услышали...
      
      ... Время между тем, перевалило далеко за полдень и охотники пересвистываясь сошлись наконец на поляне, обсудили необычное поведение оленей в округе.
      Несмотря на отсутствие трофеев, они поздравили друг друга с удачным днём и выйдя на чистинку, рядом с ручейком, прячущимся в высокой траве и зарослях смородинника, пряно и горьковато пахнущего на всю округу, остановились... Вновь развели костерок, теперь уже не спеша вскипятили чай и с аппетитом доели оставшийся перекус.
      Пока отец занимался костром и чаем, Максим отойдя чуть в сторонку, пробовал несколько раз трубить, но тайга вокруг молчала и возвратившись к костру, он многозначительно развёл руками...
      Гена, раскладывая съестные припасы, на снятую с себя и расстеленную на траве куртку, заговорил:
      - Видишь, как получается. Сегодня ещё только середина сентября и все мои знакомые в один голос говорили, что рёв начинается в начале октября. А самый горячий гон и того позже - в середине месяца...
      Он отвлёкся, разлил горячий чай по кружкам и продолжил:
      - А мы с тобой не только слышим отзывающихся быков, но и видим их иногда...
      - Это, не беда, что нам не удаётся этих зверей добыть - главное, что мы их слышали и видели. Ведь это так редко бывает в летней тайге.
      А потом, сделав паузу, отхлебнул чаю, прожевал очередной кусок, и закончил:
      - Я считаю, что нам повезло, а добыть зверя мы попробуем в следующий заезд. Ты сам видел, что изюбрей тут много и по округе ходят минимум четыре доминантных быка с гаремами! Так что шансы добыть зверя у нас есть...
      
      После незапланированного перекуса, сонно моргая глазами и слушая лёгкий шум ветра в золотом березняке на соседнем склоне, Гена и Максим обсудили ещё раз происшедшее и решили возвращаться к машине...
      Потом, загасив костер, устроившись поудобнее рядом с полчаса подремали, раскинувшись на траве и прикрыв лица зелёными бейсболками.
      Солнце постепенно опускалось к горизонту и подремав, охотники напрямик двинулись к машине и возвратились к биваку уже в сумерках...
      
      Собрав палатку и ещё раз попив чаю, уже в темноте, выехали на просёлочную дорогу и тронулись в сторону дома, подсвечивая себе яркими фарами, выхватывающими из панорамы ночного леса узкую дорожку - просвет, с отчётливо видимыми веточками кустарников растущих на обочине...
      Не торопясь, переехали по гати широкое болото и прибавляя газу, направились в сторону тракта, который соединял большой областной город и северное побережье Байкала...
      На душе было немножко грустно, но спокойно. Все охотничьи документы у них были в порядке и потому, можно было возвращаться домой, не опасаясь внезапного налёта охотинспекторов...
      
      ...Каждый думал о своём и Гена, вспоминая два проведённых в тайге дня, вновь слышал уже в воспоминаниях сердитый и басовитый рёв зверя и думал, что этой осенью, сюда надо бы приехать ещё хотя бы разок ...
      
      ... Владыка, стоял, понурившись, прикрыв большие глаза и дремал, изредка вздрагивая от дремотных видений, повторяющих детали очередного ночного боя.
      В один из моментов, когда он приоткрыл глаза и автоматически осматривал маток лежащих тесным кружком на полянке, окруженной тёмным лесом, на вершине холма, покрытого сухой высокой травой и чёрными обугленными сосновыми мёртвыми стволами, далеко на противоположном гребне долины вдруг возник, вынырнув из-за поворота, звук автомобильного мотора.
      В это раз Владыка даже не сдвинулся с места и через время вновь задремал, изредка шевеля большими ушами, отгоняя облачко мошкары, пережившей ночные заморозки.
      Теперь он уже не опасался этих металлических звуков, потому что был уверен - эти двуногие существа, так плохо видевшие и так слабо слышавшие, не смогут ему и его гарему причинить большого беспокойства или какой-нибудь вред.
      К тому же, его внимание отвлекло появление в его владениях сильного доминантного быка, который очевидно рано или поздно будет претендовать на его маток и потому, сейчас он думал об этом рогатом незнакомце, в ожидании услышать вновь, его громогласный хриплый вызов - рёв...
      И потом, эти посторонние для тайги звуки мотора, появлялись почти всегда в определённые дни и вскоре, через день или два исчезали, для того чтобы возникнуть вновь с очевидной, но необязательной периодичностью.
      Эти двуногие существа, почти всегда передвигались по дорогам, а если входили в густой лес, то их движение слышно было вокруг на многие десятки метров, так что можно было их легко обойти или отступить незамеченным в недоступные участки леса...
      
      ... Ночная тьма, концентрируясь в низинах, медленно начала подниматься к вершинам холмов, когда в далеком распадка, вдруг прорычал, проревел бык - пришелец и Владыка, встрепенувшись поднял голову, мотнул тяжёлыми рогами словно пробуя силу удара, переступил с ноги на ногу и ответил сопернику, "запел" высоко подняв голову и обнажив в разинутой пасти, белые мощные зубы и толстый длинный язык ...
      Начав реветь с короткого злого рыка: - Ы - ы - а - а х - х, потом высоко и пронзительно затянул: - И - и - а - а, и в конце, перешёл на басовые ноты:
      - Э - э - а - х - х ...
      Тайга, окружавшая оленье стадо, во главе с доминантным быком - владыкой здешних мест - откликнулась многоголосым эхом и на мгновение замолкла, а спустя мгновение, ответила свирепым рокочущим рёвом быка - Пришельца!
      Началась одна из обычных осенних ночей, вовремя ежегодно повторяющегося изюбриного гона!..
      
      
       9. 01. 2007 года. Лондон. Владимир Кабаков.
      
      
      Остальные произведения Владимира Кабакова можно прочитать на сайте "Русский Альбион": http://www.russian-albion.com/ru/vladimir-kabakov/ или в литературно-историческом журнале "Что есть Истина?": http://istina.russian-albion.com/ru/jurnal
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Кабаков Владимир Дмитриевич (russianalbion@narod.ru)
  • Обновлено: 30/03/2021. 162k. Статистика.
  • Статья: Великобритания
  •  Ваша оценка:

    Связаться с программистом сайта
    "Заграница"
    Путевые заметки
    Это наша кнопка