Сапог в руке Бакунинапредвещал дорогу дальнюю. Сибирь - большая тюрьма, дальше все равно не отправят, разве что на Аляску, поближе к полярному сиянию, или примерят царские сатрапы кандалы и каторгу Нерчинских рудников. Мишель решился. Сбросив домашние чуни, он теперь натягивал сапог на свою массивную ступню. Тучное тело потело от усердия. А милая Антоша хлопотала, собирая в дорогу любимому мужу сибирские шанежки с молотой черемухой.
Еще в Томске, когда она, семнадцатилетняя, прилежно выговаривала французские фразы под его проницательным и отстраненным взглядом, ее плоть плавилась, как в лучах солнца, а в сердечке пела флейта неземную радость. Галантные манеры учителя быстро уступили перед любопытством и бесстыдной страстностью Антонины, раскрывающейся навстречу порыву её серебряно-кудрого фавна.
В юной головке жены пели жаворонки и обещания великого мужа сделать её счастливой, под синим бездонным небом Италии на берегу лазурного залива, где водопады бордовых розанов свисают с низеньких каменных оград, а в их чистеньком семейном гнездышке, они среди доброжелательных великих друзей, Гарибальди и Костюшко. В дверях стояла загрустившая София, старшая сестра Тони, девица, жившая с Бакунинами одной семьей.
Мишелю так хотелось дать этим сапогом по морде государя-императора, портрет краснощекого и сорокалетнего самодержца вынужденно висел вместо иконы в красном углу избы, он то точно переживет его бессрочную ссылку. Бакунину скоро пятьдесят, он зрелый мужчина, оставивший зубы в царских казематах. Он не собирается играть роль мечтателя-социалиста в кругу иркутских безусых разночинцев, исполнять их карьерные амбиции. Может самому надеть шинельку провинциального чиновника и кушать "без затей" простую водку, повальное увлечение "сибиряков". Служить деспотическому Отечеству - Мишеля одна только мысль об этом приводила в дрожь. Русский путь кондовых сибирских откупщиков, золотопромышленников и финансовых дельцов тоже не прельщал Бакунина, а другого дела, кроме революционного, он не видел для себя. Они думают, что он опростился, опустил яйца глубоко в семейные портки.
В Сибири все архаично, по-сибирски "на-века", финансовые цепи непрощенного ссыльного со ста-пятьюдесятью рублями годового содержания не устраивали Бакунина, он был должен откупщику Бенардаки четыре с половиной тысяч рублей. Соглашаясь принять к себе на службу М. Бакунина, чернявенький Д.Е. Бенардаки полагал таким образом дать своеобразную взятку его родственнику, генерал-губернатору Восточной Сибири, графу Муравьеву-Амурскому. Сопоставив жизнь революционера Бакунина, за время тюрем и ссылки, с жизнью финансового магната Бенардаки, поражаемся энергией этих прямо противоположных людей. Бенардаки спекулировал хлебом и разжился; принял участие в откупах спиртом в Сибири, скупал земли, приобретал заводы, да так энергично, что в течение пятнадцати лет он нажил состояние, которое давало ему полмиллиона рублей дохода. Он владел 620000 десятин земли и 10000 крепостных крестьян в центральной России.
В январе 1861 года для Бакунина окончательно выяснилось, что Н. Н. Муравьев в Сибири больше не остается. Будучи председателем Амурского акционерного общества, где служил Бакунин, аферист Бенардаки привел Амурское кумпанство к банкротству, скупив потом акции, принадлежавшие генерал-губернаторству, по десяти копеек. Бакунин был вынужден писать и просить братьев отдать его долг финансовому магнату векселями под свою долю наследства - это вбило последний гвоздь в его отношения с родной семьей Бакуниных.
Генерал-губернатор Восточной Сибири, всемогущий родственник и "посаженный отец" на его венчании с Антониной Квятковской, которого Бакунин пророчил в полемическом запале в демократические диктаторы отделившейся Сибири, сейчас в опале у придворной клики. А породнившийся с семьей Бакуниных, М.С. Корсаков, военный губернатор и наказной атаман Забайкальского казачьего войска, пришедший на смену Муравьеву, отказал ему в доме после доносов "декабриста" Д.Завалишина и "петрашевца" А. Розенталя в III Отделение: "Бакунин, этот сумасбродный гений, готовит революцию в Сибири".
Произошла скандальная размолвка со ссыльным кружком Петрашевского в Иркутске.
Последовало нежелание братьев-либералов Бакуниных, героев Крымской компании, хлопотать перед начальником III Отделения В.А.Долгоруковым о восстановлении наследственных прав дворянина - и Мишелю было отказано в возвращении в имение Прямухино, на родину. В то время как даже сочувствующие жандармские генералы принимали живейшее участие в его судьбе, Бакунин узнал о самоотстранении близкого своего друга и издателя "Русского вестника" М.Н. Каткова, либерального "флюгера", сдвинувшего свои убеждения к оголтелой державности. И что можно было еще ждать от этого квадратноголового мещанина, сына мелкого чиновника и грузинки.
Да и крестьянская революция, на которую надеялся и на которую работал пропагандист Бакунин, теперь, после отмены крепостного права, откладывалась на неопределенное время. Ржавая и неповоротливая Российская Империя, проигравшая бездарно Крымскую войну, скрипя, медленно сворачивала на путь буржуазного прогресса.
Со старинными друзьями декабристами Бакунину не по пути, даже с теми, которые не захотели вернуться в Россию после смерти Николая I, ему с горечью и благоговением вспоминались разговоры с М.А. Бестужевым, М.К. Кюхельбекером, В.Ф. Раевским, И.И. Пущиным. Прочь сомнения, прочь гордое смирение аристократии, мятежных полковников, и туманные масонские грезы юности, что они пронесли, не запятнав и не разбавив горечью каторжных лет. Бакунин решился совершить бросок вокруг света, чтобы приобщиться к кипучей деятельности товарищей по борьбе, Огареву и Герцену в Лондоне, мировой столице капиталистического прогресса - там жизнь, там будущее мира и пролетарские рычаги его изменить.
Глава 2
Аристократы духа
Бакунин поднялся на палубу парохода-клипера "Стрелок", смотрел в бездонное голубое пространство, говорящее ему скорее не о красоте мироздания, а о близости побережья. Облака, словно наткнувшись на невидимую преграду, бесследно растворяются над Татарским проливом, там, где по траверсу суровых скалистых берегов неведомый, огромный край, пустынный теперь, но богатый огромною будущностью и уже оживленный неутомимою энергией славянского духа. Ведь это - просто чудо, как Муравьеву удалось такое совершить. Есть от чего пробудиться всей было заснувшей романтике юности, и старой русской охоте к бродяжничеству. Облака, как и мысли, на самом деле не движутся. Облака - проступают в небе - там, где влажность выше...
На выскобленной и выдраенной кирпичом до белизны палубе пустынно, поблескивают зачищенные до золотого блеска головки медных гвоздей, на шканцах свернуты тросы в тугие бухты. Молчаливые и выдрессированные морскими уставами матросы заняты делом, везде чистота и порядок, все приказы исполняются без промедления.
Бакунин оперся на сетки, погрузился в свои мысли беглеца. На клипере никто не знал его как поднадзорного ссыльного, к нему даже офицеры и капитан относились как к крупному коммивояжеру Амурской компании. Постоянная манильская сигара из капитанских запасов во рту тучного седовласого господина, его геркулесовое телосложение вызывали почтение.
Офицеры, по роду их занятий побывавшие во многих морях и странах, поражались его знаниями языков и практической жизни в Европе.
В Бакунине не было осторожности приземленного человека, с его мелкими прагматичными порывами души, требующей для всего причины и результата усилий. Взгляды его на мир и способы его развития, порой скептические и парадоксальные, были естественным свойством его этики. Ему не надо было лицемерить и обсуждать, чтобы показать свое мнение, он по рождению был аристократом, не заботящимся о бренности и тщете усилий в этой юдоли печали. В общении с попутчиками не было морального долженствования.
Иногда Мишеля заносило в разговоре с незнакомцами, тогда позднее он сокрушался: "Когда я вспоминаю все свои прошедшие речи, я завидую немым. Прилагая усилия выделиться или прославиться талантом перед ничтожествами, чувствуешь себя опустошенным, выставляешь себя под удары невежества, зависти и предательства".
В его мировоззрении не было нигилизма, в споры он не вступал - не было смысла в фехтовании словами. Точное определение сути вещей заставляло собеседников внимательно относиться к своим собственным воззрениям. Этим своим свойством влиять на окружающих, заставлять их думать самостоятельно, Бакунин часто пользовался в своей непростой жизни. Разговор с ним приносил удовлетворение, как после хорошей выпивки.
Мишель понимал, когда дойдут сведения о бегстве из бессрочной ссылки, все его прошлые слова будут восприниматься яснее и убийственнее для слабого сознания.
На мостике говорили, он близок был окружению, как уважаемого морскими офицерами, Муравьева-Амурского, так и родственником нового генерал-губернатора - Корсакова.
Муравьев исполнил свою миссию присоединения к царству вновь приобретенных земель, закрепление на ней крестьян, увеличение подушных податей в казну государства. Завоевание Кавказа обошлось казне в 2,5 млн. рублей, а присоединение Амурского края и Уссурийской области всего в 800 тысяч. Прорыв к южным незамерзающим морям позволял вести активную политику в Китае и в закрытой для мира Японии. Россия помогла коалиции Англии и Франции разгромить инсургентов в Китае, была посредницей между колонизаторами и одряхлевшей Циньской династией в "опийной войне".
Муравьевым Н.Н. был подписан Айгунский договор, а затем и Тяньцзинский трактат, вызвавший единодушное одобрение Кяхтинского купечества, казенных откупщиков, иркутских магнатов и московских финансистов, получивших исключительные права в торговле с Китаем по новой границе и всем крупным рекам Амурского бассейна. А царская администрация Восточной Сибири купалась в деньгах и новых званиях, карьеры чиновников составлялись мгновенно, к ним с жадностью приобщались прощенные политические ссыльные. Власть не оттесняла в сторону и придворную камарилью и их политических "противников", а способствовала обогащению в рамках проводимой реформы по смене экономической формации, так называемого "освобождения крестьян от крепостной зависимости".
Бедный, бедный - Петрашевский попал под влияние старозаветных купчишек, стал их петушком, но реализовать себя как социал-либерального прогрессиста они ему не дадут. Противостоять этой власти, значит дозировать свое участие в системе. Если хочешь истины, надо отвергать компромиссы, но тогда останешься со своей правдой один. Политика - прибежище негодяев, знающих ЦЕНУ момента.
Одно дело вести за собой чернь, вдохновляясь её изменчивым настроением, другое - расчищать дорогу богам. Вообще разрушать трудней, чем созидать, а когда надо разрушать возрождающуюся вульгарность и неистребимую глупость, тогда задача разрушения требует не только мужества, но и презрения.
Организовать общественное мнение это попытка организовать общественное невежество, поднять его до физического возмущения, гальванировать архаику общественной морали.
Легко симпатизировать страданию, и так трудно симпатизировать самостоятельной мысли.
Общественная безопасность от опасных мыслей и поступков покоится на обычаях, на бессознательном инстинкте толпы, и основа такой устойчивости общества, как здорового организма, есть полное отсутствие разумности в отдельных его членах. Слабость современности в том, что её идеалы эмоциональны, сейчас такие, потом другие, а не интеллектуальны.
Муравьев заселил Забайкалье 40 тысячами кабинетными крестьянами, тяжело трудившихся на приисках и царских железорудных заводах, добившись им статуса казаков с причитающимися станицам землями. Только там русская земля, где ее пашет русский крестьянин.
Во вновь присоединенный Амурский и Уссурийский край направлялись в обязательном порядке добровольцы из беднейших Забайкальских казаков и штрафные солдаты, - богатые могли откупиться. Казаки получали 100 десятин земли, что было больше, чем в Центральной России у среднего помещика, вторые, холостяки, работали на них, как батраки. В течение нескольких лет были переселены по Амуру 3 тысячи семей и 6 тысяч штрафных, новые станицы организовывались через равные промежутки по пограничной линии методом самозахвата.
Местное маньчжурское и китайское население одно время жило рядом с поселенцами, занимаясь выращиванием зерновых и овощей. Земля и леса принадлежали, как и в Сибири, царствующему дому, а хлебопашцы платили арендные подати в казну.
Вскоре поняв, что трудиться самим на своей земле тягостно и трудоемко, переселенцы начали нанимать в работники бесправных туземцев, и зажили врасхлист, мало заботясь о будущем, - пьянство и нравственное вырождение, стали их образом жизни. Нищий не знает меру, ему нужно все и сразу, а раб никогда не станет свободным - ему все дадено господином.
На пристани Хабаровки за крутым Амурским мысом Бакунин с борта парохода наблюдал сцену народного рвения.
- "Шевелись!" - закричал чиновник в мундире низшего разряда зычной глоткой, и все бросились исполнять его приказ, даже младенец встал и пошел.
Пересаживаясь к американцам на шкуну "Викерс", которую клипер вел до сих пор на буксире до бухты, Бакунин сказал капитану, что хотел бы побывать в Хакодате по делам торговли.
Пышные эполеты и баки на лице Сухомлина придавали ему так ненавистную Мишелю физиономию Александра II, что Бакунин на время оставил тревожные мысли, с саркастической ухмылкой попрощался с тиражированным олицетворением российского небожителя, не забыв принять от него подарок, зажав подмышкой штучную коробку с натуральными манильскими сигарами.
Глава 3
Западный Край
Валентина, отчужденная - сплошное женское обаяние и власть, - указала на белые лилии в глубине черного затона, скрытые сочными камышами. Мишель безрассудно повиновался. Черный ил провалился, низ живота обожгло ледяной торфяной водой. Он, пытаясь вырваться к открытой воде - но глубина там еще круче, - разорвав густо пахнущие стебли аира, извазюкавшись в вязком иле, поплыл к лилиям - достать их из воды труднее, чем казалось с берега.
Изнеможенный, Мишель упал в шелковистую траву, кудри разноцветного мышиного горошка густо вплелись между пальцами рук. Над ним склонилось лицо четырнадцатилетней повелительницы, от низкого грудного голоса забилось сердце, наполнило сладостью влечения, - она принимала его подношение с милостью. Юная дева покрыла венком лилий распущенные темные волосы и точеную шею, белый тон крупных цветов отливал лиловым на бархатной смугловатой коже груди. Валентина опустилась на колени, зеленые глаза влажно смотрели, она приблизила пухлые, иронические и по-гречески классические губы, поцеловала, и оставила Мишеля лежать под ивой, смотреть, как залитый солнцем полдень вливает в стройное тело богини его влюбленность.
Мягкие просторы реки Лань, где тиражирование пейзажа создает атмосферу неповторимости места, убаюкивает эстетическое чувство своей многозначностью - высокая тополиная роща на другом берегу затона, скрывающая деревню униатов, упорядоченные желтые поля пшеницы и ржи, белые полосы ромашек на лугах, и щетина хвойного леса по горизонту. Беларусь в ее исконной сельской идиллии.
По эту сторону за болотом, бегущие белые облачка над серыми тесовыми крышами соседней деревеньки в зелени садов, голубоватая дымка цветущего льна пропадает на западе. Мишель в свободное от службы время уходил к речке, напоминающей ему родные Прямухинские места, его артиллерийская часть неподалеку от Вильно квартировалась в конце деревни, в панской усадьбе, окруженной высокими старинными грушевыми деревьями и обширной яблоневой плантацией.
Пойма заболоченная, - ивы, черная ольха, и захватанная, словно жменей из кулака, кустарниками. Над неудобьем бурелома цветущий кипрей, и непрерывный гул от пчел и шмелей. Влюбленные шли по извилистой тропинке, обходя заросли дикой малины и упругие стебли болотной смородины, оступаясь и дотрагиваясь, невзначай, друг до друга. Мишель вдыхал теплый аромат лилейных волос на темечке и под сарафаном трогал упругое и податливое тело. Обладание усиливало - и квырканье лягушек в зарослях рогоза, и бередящий нетерпение запах, исходящий от крапивы, яркой и победоносной, и торфяные провалы с кружевной пленкой ряски на черной воде. Коряжины и пни, скрытые белой фатой цветущей таволги, с роящейся микроскопичной мошкарой над пахучими кистями - торжественно венчали их.
Заливные луга звенят призывной песнью жаворонков. Разнотравье высоко поднялось под жарким небом, цветущий щавель по пояс, приближается пора покоса - уже точат и отбивают литовки беларусы во дворах, скоро выйдут всей общиной на просторную луговину, и мужики и бабы с детьми. В ряд засвищут косы, подрезая густую траву, и падут головки цветов на землю, и женщИны, повязанные платками, громко перекликаяся, переворошат сено деревянными грабелями, а веселые дети стаскают траву в стожки.
Внизу, от заросшей травой-муравой обочины и серых досок с зеленой плесенью вздымающейся над обрывом безглазой мельницы, массивные деревянные своды моста и плотины. Из тихого затона, освещенного ярко солнцем, рвется широкая струя потока, с шумом разбиваясь, пенясь и проваливаясь в деревянные отводные желоба, мгновенно исчезая под черными туннелями сливов, густо обросших взлохмаченными водорослями, плещущимися вокруг чудовищных слоноподобных свай, где крылатые мельничные колеса ведут свою неумолимую работу.
Под гулкими сводами, где черные дубовые заслоны плашек плотины, низвергается прозрачная стена теплой поверхностной воды затона, сквозь рубаху на мокром теле девственницы высвечивая юные перси, обтекая мрамороподобный торс и бедра богини. Валечка, радуясь любви юных своих долгих лет, старается перекрыть шум воды, громко кричит снизу, протягивает руки в водяную завесу. Как она ступает босыми ногами, ловя грациозно равновесие, по нижнему брусу. На ее счастливое лицо и нависший над божественной головкой свод плотины ложатся отблески рефлексов от пляшущей под голыми щиколотками струями потока, рвущимися на разноцветные камни, разметая и приглаживая длинные водоросли, крутя песчинки слива в солнечных полуденных лучах солнца.
В сердце восемнадцатилетнего офицера поднимается волна нежности и гармонии, отбрасывая все то вульгарное и лживое, что внушала ему каждодневная армейская жизнь среди товарищей по службе. Душа и красота заостряет до болезненной утонченности инстинкт вкуса. Безошибочно душа будет находить наслаждение в добре, свободе и справедливости, станет благороднее от этого присутствия красоты, раньше, чем разум ранней юности научится разбираться, где добро, и где зло. Красота - это запечатление истинности чувств.
В умиротворенный после Польского восстания 1831 года Западный Край вслед за царскими войсками пришло единоспасительное греко-православное вероисповедание. Обращение униатов в губерниях Минской, Виленской и Гродненской совершаются под руководством ренегата Семашко, бывшего некогда епископом униатской церкви, а ныне состоящего русским архиепископом. Но народ остался верен своей старой религии и не хочет признавать русских или обруселых попов и вновь устроенных церквей, так что целые местности остаются без крещения, венчания и церковного погребения.
Униатство возникло в результате неудавшейся попытки Флорентийского собора объединить греческую церковь с римской, сохранило обряды греческого культа, соединив их с признанием папы, а позже благодаря стараниям польских иезуитов приблизилось к римскому культу. Замечательно, что униаты, суть те же самые диссиденты, за которых рьяно заступалась еще Екатерина II, к великой радости и восхищению Вольтера, и притеснение которых тогдашним польским дворянством императрица избрала предлогом для вмешательства в дела Польской республики, а позже для ее раздела.
Несколько дней спустя Бакунин стал свидетелем массового избиения населения и расстрела униатской деревни кровавой картечью. А годом позже подал в отставку с армейской службы.
Глава 4
Имморализм
"Добро есть бунт, а зло, - зло лишь обличие его".
Берега раздвигались, и разворачивалась панорама открытого моря. Начал накрапывать дождь, затягивая пространство за скалистым мысом. С выходом из залива Императорской Гавани шкуна закачалась на крупной зыби. Команда быстро установила парусный такелаж в придачу к работающим машинам, и судно побежало резвее. Мишель спустился в трюм, там качка ощущалась сильней и в иллюминаторы время от времени то с правого, то с левого борта появлялся на уровне глаз край бегущей воды и с ним звук, словно рвущейся ткани, это шкуна хватала волну.
"Викерс" был зафрахтован для отвоза в залив Св.Ольги провизии, назначенной для судов, находящихся в Китайском море; ибо из двух имеющихся в Сибирской Флотилии транспортов - "Манчжур" находился при порте, а пароход "Америка" должен отправить в южные порта - Владивосток, Славянку и Посьет, - вновь организованные, нижних чинов Линейного батальона Восточной Сибири, провизии для них и строевого леса.
В Императорской Гавани, после потопления фрегата "Паллада" и сожжения всех построек англичанами, был возобновлен пост еще в 1857 году с тем, чтобы иметь присмотр за иностранными судами, которые иногда туда заходят за лесом. Многие из иностранцев желают вывозить из Приморской области лес, но разрешения на вывоз за установленную цену и без предоставления прав одному лицу исключительно перед другим, так и не было получено. Судя по пням обезлесенного болотистого берега, окружающим пост, за мзду можно и не ждать указаний правительства. Императорская Гавань - мрачное место, даже местные туземцы не заселили ее берега.
За полуостровом Меньшикова с мысом Александра, в бухте Северной отстаивались с десяток китобойных судов, разных стран. "Викерс", разгрузившись в пакгаузы поста Юго-Западной бухты, прошел в Западную бухту, где стал на якорь.
Команда занялась дербанием камбалы и палтуса с борта шкуны, а Бакунин вместе с судовым механиком Абрахамом спустились на берег, продрались сквозь мокрые кусты и удалились вверх по ключу, глубоко спрятанному в густой траве и лопухах.
В воде под камнями насобирали ручейников, нежное тело и жесткие лапки спрятаны в каменный домик, вырываешь их из длинного склепа, насаживаешь на крючок, опускаешь леску по течению. Крючок несет потоком, наживка попадает в яму, тонет, и чувствуешь, леску чуть-чуть потянуло вниз, дергаешь, удочка пружинит, изгибается, и на тебя летит трепещущая рыбку. Она падает в траву между камней, Мишель хватает бьющееся тельце, снимает с крючка и отбрасывает подальше на берег. Снова кидает крючок, - снова выхватывает, холодную рыбку, всю в красных точках, с хищной челюстью.
Мишель был большой любитель поудить, его всегда привлекал азарт рыбной ловли. Попадался ленок, но больше всего они наловили мальмы, рыбки из семейства форели.
...Шум волн за бортом, разрезаемых корпусом шкуны, колыхающимся над бездной моря. Мысли беспошлинны, не стеснены никакими крепостными препонами, и вот они бродят по всему свету, пока я не засыпаю в тесной убаюкивающей колыбели тела под равномерное шуршание волн за бортом. Каждый день после оставления Николаевска-на-Амуре повторяется та же история...
Все они кричат о правах и равенстве - прогрессисты, сепаратисты Сибири, славянофилы, "ганзейские" купчишки и чиновники низшей категории, - но только не о праве на свободу черного народа, своим упорным и беспросветным трудом преобразующих костную материю этого мира в жизнь всеобщую и разумную.
Что делает жизнь кипящую вокруг вас разумной? Почему кажется, что она имеет смысл? Смысл имею только я, а не окружающее, поэтому они и толкутся вокруг меня, это я придал смысл их жизни. Когда вдруг появляется желание куда-то идти, появляется и направление, и вот они его уже жаждут и выбирают тебя своим вождем, ревниво теперь относясь к твоим начинаниям, словно это уже их начинания, а ты обязан только их исполнять.
Кричащие о самодержавии и православии не понимают, что вслед за старой системой рабства, и присущей ей лживой моралью старой "элиты", приходит другая, органически присущая буржуазному миру - мораль. Новая цивилизация сводит все к материализму и существующим прагматичным формам практики, уже утратившим связь с духовным опытом. А в общественной жизни - к механически усвоенному знанию и идеологии, уже не ищущих во внешнем мире понимания между людьми и духовной полноты жизни, а только власти над природой и человеком. Буржуазия вполне равнодушна к жизненной правде и старой морали аристократов.
Меняется старая система подчинения и личной ответственности за крепостного, основанная на земельном рабстве, на новую - буржуазную, - где не надо выстраивать "благородную" лестницу иерархии, чтобы добиться в жизни преуспевания. Старые моральные принципы перестали действовать, появились новые, основанные на "удаче" и попрании всех "принципов" - настало время "демонов". Идею освобождения человека через противостояние системе насилия государства, новые социал-демократы не приняли, сильна в них гегелевская концепция исторического развития государственных институтов и своей роли встраивания в традиционную систему власти.
Единственной проблемой свободного человека является внутреннее противоречие между бытием "брошенного в мир не по своей воле" и стремлением к свободе, исходящее из того, что он выходит за пределы природы благодаря способности осознавать себя, других, прошлое и настоящее. Видя, что мир устроен не так, как должно, человек противостоит миру, а внутренний стержень - мужество жить по своей внутренней правде.
Люди все свободны, и в мире нет принуждения, насилия - это иллюзия трусливых натур, что боятся скорее не смерти, а жизни.
Всякая борьба с самим собой, неверие в свои силы и возможности, безразличие к окружающей жизни вызвано несложившейся жизненной позицией по отношению к добру и злу. Такой человек подобен безумцу, растерзанному своими слепыми желаниями. Наша воля может лишь "быть или не быть". И в этом ее высшее проявление, вектор индивидуального бытия, как противоположности слепому костному миру.
Свободны, но не хотят быть ими, придумывают для этого правду и ложь, которые невозможно отличить друг от друга, придумывают необходимость и мораль, как вечные, неписаные законы.
Смотреть в глаза жизни - порой это невыносимо, хочется уйти в мир собственного воображения, не понимать, не переживать, стать другим, раствориться в другом, кто за тебя все решит. Но ради себя надо одержать победу над собой, остаться преданным реальности жизни, обдуваемой ее терпким ветром, - только в этом спасение и победа над внешними обстоятельствами. Я выдержу, я не отступлю, я останусь самим собой - так отвоевывается у мира право на жизнь.
Утрачивая свою самость, слабый человек "бежит от свободы" в деструкцию сознания, и возникает стремление разрушить мир, чтоб он не разрушил его самого, нигилизм. Становление личности человека происходит в столкновении стремления к свободе и стремления к отчуждению от мира. На кон игры рока со свободным сознанием всегда поставлена твоя жизнь. Другого не дано. Нигилизм и жестокость присущи слабым натурам.
Единственное, что они могут родить - "новый" тип революционера, со своим "катехизисом" и иерархией - "Все дозволено! Я не тварь дрожащая!".
Когда возникает страх за потерю "Я", возникает зависимость и предвзятость от вещей, как потеря индивидуальной воли.
Совесть моя обвиняет в имморализме, в том, что подставил благородных "узников", прощеных декабристов и петрашевцев, а также борцов за национальную независимость, ссыльных поляков, нашедших себе занятия в условиях несвободы. Надавав обещаний и честного слова, что не совершу побега - и друзьям и власти, заняв под коммерческие цели денег, сбежал из Сибири. Вот и проверим ваши "идеалы" господа, слишком многих я оповестил о своем побеге. А моя совесть чиста перед неизбежным злом предательства.
Совесть не всегда добро, это скорее напоминание. Яд совести помогает обновиться, почувствовать ответственность за свою душу, за свои поступки. Вечность не зря изображают в виде змеи, кусающей себя за хвост. Это символ вечного возвращения. И добро и зло возвращаются. Чтобы укусить самое себя. Яд помогает сбросить старую шкуру, и наша жизнь уже не превратится в ад.
Зло есть темная сторона совести. Оно не воплощенное зло личности, оно - внешнее, - с ним личность не чувствует родство, оно не довлеет над ним, оно только - совесть, точнее "хруст" ее.
Глава 5
Амгу
Южный вход Татарского пролива, отделяющий его от Японского моря, к Амгу выделяется мысом Белкина. Мыс высокий и обрывистый. Охотоморское течение наталкивается на отроги горного хребта Сихотэ-Алинь, образующего возвышенное плато, постепенно понижающееся от пирамидальных вершин и обрывающееся у подножья мыса скалами, оконечностью прозванной Арка, имеющей сквозное отверстие, хорошо заметное при подходе с северо-востока. От устья реки Амгу, прижатой к скалам, долина расширяется просторно вглубь и образует низкий берег, окаймленный приглубым галечным пляжем, удобным для временной стоянки судов, трап можно бросать чуть ли не на высокий бар.
За деревьями видна крыша пакгауза, на берег высыпали крестьяне, а не служивые. Это старообрядцы-семейские, поселившиеся здесь еще до официального вхождения Приморского округа в состав Приамурского края. Корабли союзной англо-французской эскадры, заполонившие в 1855-56 году Татарский пролив и Охотское море, разорявшие и сжигавшие прибрежные русские поселения, - не тронули Амгу, столь незаметно здесь жили. Члены сельской общины стремились селиться отдельно и от приверженцев официальной православной церкви и от старообрядцев иного толка и согласия. Отказывались они и от несения воинской повинности - рекрутчины. Не найдя в низовьях Амура хороших условий для хлебопашества и не захотев расстаться с ним, сто семей отправились в Уссурийский край.
Мужики помогли завести канаты и якоря, "Викерс" стал как влитой в берег. Старообрядцы показались на одно лицо, явный северорусский тип, строгий, все с бородами, напоминающими лопаты - это потом, когда сгрудились в толпу, удалось подробнее рассмотреть каждого. Одежды - рубаха-косоворотка, подпоясанная тканым поясом, штаны с узким шагом, на ногах - самодельные ичиги или сапоги, пацаны босоноги.
Приметив, что среди прибывших - нет российского начальства, помогли матросам перевезти заказные товары в пакгауз. Крестьяне доброжелательны.
Бакунин спустился в лодку, и голубоглазый гребец, сильными гребками повел ее к урезу прибоя и воткнул в гальку. Покачиваясь неустойчиво, Мишель поднялся наверх сквозь кусты и траву, густо пахнувшую полынью, на оглубый берег, и не увидел ожидаемой деревни. Она стояла на версту от бухты, пришлось идти неспеша, разминая отвыкшие от твердой земли ноги.
Старообрядцы принесли с собой северорусские традиции с "сибирской окраской", малодворная деревня была свободной планировки; срубные избы сложены в охряпку и не успели почернеть от времени. Обойдя ближайшую, с двускатной крышей, Бакунин вышел на просторный, поросший травой-муравой выгон. По его краям разбегались тропки к гумну, крепким амбарам на сваях, ведущими к дверям-воротам крутыми настилами, высились во дворах копны наколотых дров, а высокие поленицы тянулись вдоль жердей заплота. Цветники под окнами и огороды, засаженные картофелем и подсолнечником. Долина Амгу и ее притоков благодатное место: луга обильны, крестьяне сеют овес, ячмень, рожь, пшеницу, гречиху, также - коноплю.
К любознательному Бакунину приставили толкового парня, он словоохотливо и с какой-то завидной гордостью рассказывал о своей старообрядческой общине, образованной дюжиной многодетных семей из числа "беспоповцев". Крестьяне были выходцы в основном из Тарбагатайской волости Верхнеудинского округа Забайкальской области, переселились на Аянский тракт, куда были вызваны для обслуживания почтового сообщения между портом Аян, построенном в 1851-1852 гг. на побережье Охотского моря, и Якутском, бывшим в то время основной перевалочной базой между Сибирью и Камчаткой. С открытием Амура, основной путь снабжения Камчатки и Аляски переместился на него, и им разрешено было оставить службу на Аяне и поселиться вольно на вновь открытом побережье Сихотэ-Алиня. Вначале привезли с собой одомашненных оленей, но вскоре заменили их лошадьми и коровами. В способах охоты, рыбалки, изготовления промысловой одежды и обуви многое переняли от местных орочон, старообрядцы быстро приспособились к местным природным условиям. Единственно, что они не приняли от туземцев, это выращивание и курение табака, занесенное в эти дальние края еще иезуитами сто лет назад.
Основной народ находился на еланях, ближе к сопкам долины. Среди обкашиваемых полян в мелком дубняке, мужики выделялись белыми длинными рубахами и шляпами, а женскую одежду составляли сарафаны, "лямошные", головы покрыты белыми платками.
Было жарко, наезженная телегами дорога среди высокой траве и непроходимой таволожке по обочине. Матвей говорит, что в двух часах хода, у водопада есть теплые источники вельма сильной воды, излечивающей многие хвори. Каменья, устилающие дно ключа, - разноцветная яшма, столь ценимая китайцами!
К вершине долины - пахота, и подступает великолепный лес, дохнувший на путников хвойным запахом, - чистый, с могучими кедрами, елями и аянскими пихтами. У Мишеля защемило сердце, вспомнил весеннее токование глухарей в гулком бескрайнем бору под Томском на заимке Асташева, и свою милую Антошу.
В вечерних сумерках, принарядившись, молодая деревня в картузах и цветных шалях подтянулась к галечной полосе морского берега, где американцы на шкуне играли на банджо и гитаре. Шум прибоя обрамлял мелодии чужой страны. Матвей пришел с девицей, выписанной из Великой Кемы, - поселения, что в сорока морских милях по побережью к югу. Он пригласил Бакунина ночевать в дом к родителям. На следующий день намечалась загрузка шкуны строевым лесом, и Мишель согласился.
Матвей по деревни шел позади Бакунина со своей невестой.
- Откеле же вас бог нанес, с Рассеи ли? - спросил рослый Матвей.
- Я из Сибири, в России не был давно. Жил в Томске, Иркутске. А вы, давно из России?
- Ишшо с Алтая-то. Два сты годы.
- И не хочется?
- Оне нужжа нам-та Рассея? - сказал усмешливо Матвей.
- Не оглядывасся-та, - грубо, низким грудным голосом сказала девица, когда Мишель приостановил шаг, краем глаза заметил, как Матвей засунул руку в расстегнутый вырез сарафана подруги, откинувшейся телом на поддерживающую ее другую руку ухажера, и нежно тискал молодую ее грудь.
Изба была небольшая, хотя и пятистенка, с "русской" печью посередине и подпольем. Матвей ушел на вечёрку. Мати его, ладная женщина, одетая в чистый сарафан, подпоясанный передником, в шашмуре, шапочке, покрывающей волосы, хлопотала с ухватами у печи, собрала на стол ужин и ушла на другую половину. Горела лампа на нерпичьем жире, подвешенная на крюке к низкому потолку. В красном углу на полочке стояли развернутые медные складни, изображающие сцены из "Ветхого Завета", светилась лампадка.
Бородатый отец Матвея, Ляксандра Ионович, в нательной рубахе - не смущал гостя, и оказался приятным собеседником. Он по возрасту ровесник Мишелю, разве что, нет седины в постриженных полукругом волосах. С печи, попердывая и кряхтя, спустился совершенно белый, как полярная сова, дед, с пронзительно обесцвеченными голубыми глазами и рыхлой бороденкой. Похлебав из миски затирухи, послушал начало разговора. При упоминании Бакуниным старца Евфимия, по-юному подмигнул Мишелю и снова залез на печь, затих там, и больше не показывался. По мере углубляющейся ночной тишины, установившейся в избе, разговор напротив, все больше приобретал характер острой религиозной дискуссии.
Еще от своего тестя Квятковского, Бакунин много знал о староверах крайних беспоповских толков русского старообрядчества. Именно он, беларус, после своей деловой поездки на Бухтарму по золоторудным делам магната Асташева, у которого работал приказчиком в Томске, обратил внимание Бакунина на староверов страннического согласа, в просторечии именуемых "бегунами".
"...Победа зла в России и в мире повсеместна. Церковь может быть только бегствующей, только скитальческой, только скрытнической. Так рождалось учение о Беловодье, о "блуждающей Москве", о параллельной Родине истинного православия.
Бегуны видят мир как пространство воцарения "духовного антихриста". Его следы повсюду, он размазал свою мертвящую жижу на чиновников и обывателей, на знать и на простолюдинов, на попов и беснующихся сектантов, на дела людей, на их инстинкты, на их мысли.
Иерархии зла страшно описаны в базовом религиозном тексте странников "Цветнике" старца Евфимия - основателя этого толка. Люди, которые нас окружают теперь - уже нелюди,- учит старец. Это "иконы сатанины", "телеса демонские" и "трупы мертвые". Вот что с ними сделал духовный антихрист: извратил он, окаянный сын погибели, саму природу человека, пришедшего в мир в тяжкие последние времена.
"Телеса демонские" - суть дворяне, аристократия. Выполняют они волю богооставленного Государства, лишь пародирующего святость Московской Руси. Они - псы Вавилона, движимые конформизмом, растленные темным духом Санкт-Петербургского отчужденного уклада. "Скобленые рожи", "инородцы", "немцы", "шуты" - привнесенный антирусский класс деспотичных романовских надсмотрщиков над оживленными на время сынами могил.
Нет власти над духом, который по ту сторону ума. Бог в тебе, а не в церковных ритуалах попов".
Странным было другое - как к староверам проникли кабалистические представления, - Бакунину знакомые по Западному краю. Главенство текста и приоритет заповедей над традиционной иерархией жрецов. А еще чистота не только учения, но и кровного родства, за двести лет сохранение единого русского типа, не помешанного с многочисленными племенами, на пути староверческого рассеяния.
Разговор с раскольником закончился. Странническое согласие - это не нигилизм, не пароксизм отчаяния, не дуалистическая ересь борьбы Добра и Зла, не уход от сражения с действительностью. Это экстремальная форма утверждения достоинства живой души.
- Не всегда вы будете бегать от зла. Когда-то придется вступить с ним в бой.
- Зла-та неможно сбодат, тажже-та добра. Сумлеваюсь соглася-то людей по доброй воле единяття.
- А чего они боятся?
- Не дано всем-та воссоздат святу Родину, познат глубжыны последушной тайны Христа. Согласся и единення.
Ляксандра Ионович замолчал, взгляд его посуровел.
Мишель понял, нет ценностей в Государстве, которые заслуживали бы того, чтобы их по-настоящему защищать. Нет святынь, которые заслуживают того, чтобы им по-настоящему поклоняться, - мало извлечь их из-под давящих пластов абсолютного ужаса смерти, надо еще и согласиться с ними.
- Плевать на тых, которые верят-та в истинность, которая есть. Всё, которая есть - мала толика, которая должна быть. Импыраторска мирска Рассея - адово зыркало крыво с мордами которым-та нету жизни в Бытии. Оне воглы ли карчи, утряшней денницы ли прызраки. У их нету корней, оне вырванны с гряды незрелы, и бросаты до краю сюды в зашшиту лихоимцев сатанински. ИмЯ законы, печати креплены тока мухлай слюнёй. Нету любви у тых, согласся. Плюнь тым в морду! - Ты свободен.
- Оне прислат начальничка-ли попа-ли, утекём дальше с детьми.
- Куда?
- У Астраллю, оне собират-та отвержанн. Таки могим в Британску Канаду.
- А почему не в Америку?
- Америка рожжёна под рабством, там-то така сила надо духам, которая - и в Рассеи.
Вот и вопрос анархистов прост: способны ли мы прожить свои жизни без политического, духовного, экономического и прочего начальства? Насилие и ложь - закон чиновников.
Мироздание всюду выглядит для неподготовленного, как Смерть! Никто не хочет видеть, как из нее зарождается новая правда, чтобы в мире людей превратиться в новую ложь. Люди не хотят прозревать, не хотят взрослеть.
Принимая мир как наказание, мы тем самым принимаем его безысходность, накладывая на себя терпение. Это не есть терпение знающего истину - это терпение скотины, которую ведут на бойню, тупое и тяжелое. Придавая большое значение смерти - предполагают потустороннюю жизнь. Все религии построены на страхе человека перед смертью, и благоговения перед ней, все в принципе трансцендентны.
Внутренний опыт духовного подвига, "русской правды", воплощенный в архетип "Царствия Божьего на земле", оставался Истиной, Роком Божественного, родовым для Православной Руси, делал русского человека свободным через искупление и освобождение, а теперь превращал его - в вечного раба приблудных господ!
Коллективное прорывается в вербальное восприятие мира в виде мифа, и приводит к сакрализации "коллективного бессознательного", как табу на критику и всяческие сомнения. Высшее проявление сакрализации - это идолы и иконы. Поклоняться сакральному - это приблизиться к нему, понять его - значит духовно очиститься. Высшее очищение есть Смерть. Тогда жизнь превращается в поход очистительный к Смерти, двери к сакральному. Если человек не найдет ответа на свою Любовь в мире, - а ее там нет, - ему останется только потусторонняя вера в любовь Бога, фанатическая и слепая! А ответ на эту любовь - уже не имеет значения.
Но человека свободным делает не миф, созданный архаичной культурой, а только его волевое решение!
Человек - социальное животное, останется животным, пока внутренне не станет свободным. Поэтому самостоятельные личности всегда противостояли миру людей, с его ложью и иерархией, ограничивающей своей властью свободу быть независимыми. Противостояние и порывание всяких связей с организованным обществом, благотворно влияет только на сильные волевые личности. Свободный человек поднимается до высот духовной жизни, т.е. до полноценной жизни. Заметьте, не насилие над другими, а спокойный и ясный критический взгляд над стаей людей. Все, кто пропагандируют иерархию людей, - не являются духовными личностями, а действуют в своекорыстных интересах, их истинной целью является попытка занять на этой лестнице выгодное, лидирующее положение. Отсюда и ор по поводу блага авторитарности. У свободного человека нет авторитетов, он ушел из-под власти авторитарного мышления, он живет в согласии с миром и с самим собой. Поэтому нет и мнений, - он не навязывает другим свое представление о правильности выбора в жизни. В этом и есть этика свободного человека.
Если нет целостного этического мировоззрения, то нет и действительности мира, ни в жизни, ни в поступках, - каждый несет свое будущее в себе.
Утром над выгоном стоит серебристый и бодрящий туман. Деревня собирается на покос. Возвращаясь на американское судно, Бакунин с тоской думал: "Европеец ли он русский ли...?". Над памятью его - взведенный бровью взгляд молодого раскольника Матвея, выпустившего Мишеля со двора, не прощаясь.
Глава 6
Бухта
Татарский пролив закрыт черными тучами. Рвущие пространство моря шквалы ветра срывают водяную пыль с гребней волн и длинными флагами полощутся в яростном и бестолковом танце.
Вдруг американцу понадобилось пополнить ничейным углем с Сахалина топливные бункера "Викерса". Остров, как сэндвич покрыт углем, и три роты стрелков, отправленные еще Муравьевым для удержания "де-факто" территории Сахалина, не могут препятствовать свободной угледобычи с берега. Взбесившаяся, смеющаяся стихия, как вечный магнит судьбы, притянула Бакунина назад - Россия не отпускает своих узников просто так.
После жесточайшего шторма, шкуну, истрепав за три тошнотворных дня, отнесло к приморскому берегу Уссурийского края, и невольные "аргонавты" стоят на якоре в неизвестной бухте, открытой с моря. В любое время из-за мыса может показаться русский сторожевой клипер, и тогда - позор и вечный бред узилища для Бакунина, - погоня уже налажена на государственного преступника.
Дождь сыпал на мокрую палубу шкуны, словно пробивая красную икру сквозь грохотку, то усиливаясь, то ослабевая, долго и настойчиво в течение всего невыносимого дня.
Мишеля томили страхи, все его естество, пропитанное неистребимой русской действительностью, а судьба - русским Роком, смотрело на него со стороны, не затрагивая сознания, - из небытия. Бакунин понимал, что в нем присутствует неукротимый дух, который не может остановить даже смерть, но когда ОН приходит или уходит - никто не знает. Стоический дух теряется - и сердце пребывает в хаосе, и нет спокойствия и проницательной оппозиции смертному Року. Мишеля томили случайности непредсказуемой судьбы.
Поразительна способность человека грезить наяву, когда он, не замечая окружающего, строит фантастический мир, где направляет события по своему усмотрению, заставляет говорить знакомых ему людей со свойственными им интонациями, но только то, что сам желает. Другое дело - забытье, когда утомленное борьбой с несминаемым миром - тело погружается в сладкую, снимающую с него груз жизни, а с сознания - повязку реальности, пропасть. Вот чуть проваливаешься, и снова открыл глаза. Маленькая каюта упирается в глаза.
И снова засыпаешь. Уютно, отчужденно от мира начинают жить грезы, наливаясь почти осязаемой формой. Живет как бы душа, и видят её глаза, чувствует запахи и звуки, чувствует даже забытую душевную атмосферу, эмоции начинают говорить, как наяву, от малейших движений души. Разум молчит, говорит сердце. Долгий путь оно проделало и вот перебирает прошлое, как будто сердце - это высший разум, не торопясь, всматривается в себя, помнит все, и переживает, как боль, всю сумму ощущений реального мира, полную в своей полноте, про нее не скажешь, что можно выразить словами или увидеть зрением.
Мир нам дан в образах и ощущениях, а мы рвемся за грань существования, из бытия в небытие - зачем? За каким рожном, за Идеалом? Прочь от реального существования? Свою немощь в этом мире скрываем погоней за Истиной? За математической правильностью устройства общества, за оседланием своей Судьбы. Принимаем за существование символы, фантомы изменяющегося непрерывно мира. Мы хотим жить не так, как существуем. Нам кажется, что для этого нужно пройти долгий путь страдания. Зачем? Ведь мы существуем, осуществляемся уже. А для чего - это уже не "мы" и вопрос не к "нам", и незачем выходить за рамки бытия, - небытие от нас не зависит.
Чтобы жить - надо действовать.
Либерализм, демократизм, - все слова, слова да слова, а за ними такая гнусная, мелочная действительность, что становится тошно. Слова в России действуют на меня как рвотное: чем эффектнее и сильнее, тем тошнее.
Странное явление представляет русская публичная жизнь! Это-царство теней, в котором подобия живых людей двигаются, говорят, кажется, что мыслят и действуют, а между тем не живут. Есть в них риторика всех страстей, нет страсти, нет действительности, ни общего преобладающего характера, ни характеров. Все - литература, писание да болтание, а ни капли жизни и дела - нет ни к чему действительного интереса. И наперед знаешь, что из слов не выйдет дела. Панаевы торжествуют и пишущая братия бьет себя страстно в пустую грудь, а грудь издает громкий звон, потому что в ней нет сердца; в головах полированные засушники с готовыми категориями и словами, а не живой производительный мозг; в мышцах нет силы, а в жилах нет крови - все тени, красноречивые, пустозвонные тени, и сам между ними становишься тенью. Они ведут теперь мелочную торговлю с помощью небольшого капитала, собранного Станкевичем, Белинским, Грановским, они спят, бредят вслух, размахивая руками, и только тогда пробуждаются к чувству действительности, когда затронуто их лицо, их тщеславие, - единственная действительная страсть между так называемыми людьми порядочными.
От теней ли ждать чудес? Страшна будет русская революция, а между тем поневоле ее призываешь, ибо она одна в состоянии будет пробудить нас из гибельной летаргии к действительным страстям и к действительным интересам. Она вызовет и создаст, может быть, живых людей, большая же часть нынешних, известных людей годна только под топор.
Много ли уцелело из поднявших знамя революции? Деятельность утомляет, сжигает людей, но русская обыденная пошлость их стирает и стаптывает.
Бакунина страшит не сама смерть тела, он и так знает, что смертен, - дважды приговаривался людским судом к расстрелу, - уничтожает, в час сомнения и слабости, смерть духа, парализует страх перед смертью духа. Не видя в реальности освобождения - он жаждет Смерти. Но смерть - не освобождение, мы не свободны, прежде всего, от нее самой. Смерть заложена в нас еще при рождении, это показала ему умершая маленькой девочкой сестра Соня. Мы приходим к смерти, как к чему-то заведомо данному. Она родилась с нами. Человек - это отсроченная Смерть. Отсроченная на более-менее длительный срок, который, по сути, так мал, что им можно пренебречь. От этого не освободишься. Алчущий смерти смешон - он ее уже получил, - она у него уже есть.
Прошедшая жизнь - это всегда скорее вопрос, чем ответ. И вопрос этот прост: зная, что мы смертны - почему мы живем не так, как должны? А если не можем жить иначе, зачем мы живем вообще?
Цель жизни - смерть? Потому, что жизнь - конечна? А дух человека - слаб. Жить или не жить, - это уже выбор собственного духа. Если нет волевой ориентации на дух, то какой смысл жить?
За тяжелой пеленой темно-зеленое одеяло мокрых прибрежных сопок - бескрайний континент, прародина Азия, и возможно, судьба Европы. Деревья без просветов человеческого жилья, непрерывный лес, мокрые непроходимые кусты. Капли пузырятся на волне, набегающей на берег, напор Великого Океана разбивается о камни, заросшие буйно колючками прибрежного шиповника и барбариса. Дождь падает на сочную траву, на крутые склоны скал с вызывающе ярко-желтыми цветами саранок, гальку и черные мотки выброшенных морем водорослей.
Дальше, в пространстве за мысом, начало другой дальнего мыса, серого в пелене дождя и низко нависших над ним темных клочьев туч, и туманный простор моря, насколько хватает глаз.
Вечер и наступившая ночь рассеяли ненастье. Зажглись звезды, взошла луна и светит сквозь ванты на качающуюся палубу, наполняет бухту призрачными тенями, сопки покрыты осязаемым флером. Звезды сочатся мертвенным светом, - словно тать окружила замерзшую в страхе землю, всматриваясь в случайно не умерших, - и шепчутся между собой, посылая незримых гонцов в глаза живых.
Близок рассвет, над островком у входа в залив горит яркая планета, это взошла утренняя звезда, называемая древними "денницей", а по латыни "Люцифером", и еще Венерой, египтянами - Исидой, матерью мира. Китайцы тоже придают особый смысл этой звезде утренней и вечерней зари, - она взойдет высоко в день прихода Майтрейи, Будды Грядущего, когда под красными знаменами соберутся все племена - уроки в Кяхте священника из Пекинской миссии не прошли для Мишеля даром.
На палубе ударила одинокая рында и началось редкое движение. Мишель, запахнув макинтош, поднялся наверх. Китаец Ван, кок "Викерса" прошел мимо, опорожнил за борт поганое ведро.
Слабый свет зари выстужает и выбеливает глаза, и прибивает к мерно колышущейся воде клочья тумана, неясными призраками, тянущимися от берега. Еще не звучит гимн нового дня, но оркестр уже занял свои места. За дальними мысами, открытыми в море, скоро поднимется занавес утра. И радость вольется в жилы, и ты снова закричишь "ура" жизни. Мысли приведут в порядок желания, сознание включится в новый день и заботы, как штопор в пробку бытия. Мысли, неуютные и холодные ночью, освоятся окончательно в душе, понесут тебя уверенно навстречу твоей судьбе.
Мир не может быть абсолютно добрым или абсолютно злым. Почему? Он свободен. Значит противоречив. Не будь противоречив, был бы несвободен. А значит - и не добр, и не зол. Рок - иллюзия трусливого сознания. И я, человек, живой - свободен.
Быть свободным - право, долг, достоинство, счастье, миссия человека. Исполнение его судьбы. Не иметь свободы - не иметь человеческого облика. Лишить человека свободы и средства к достижению ее, и пользования ею - это не просто убийство, это убийство человечества. Самый великий и единственный моральный закон - быть свободным и не довольствоваться только состраданием, а уважать, любить, помогать освобождению ближнего, так как его свобода непременное условие нашей.
А желание оторваться от реальности, стать сыном "света" или, ... воплощением "тьмы", но... тоже - "абсолютной", принимать за истину выдуманный мир - будет ли востребовано реальным миром? Но мир не имеет отношения к "добру и злу", и наказывает за отказ от реальности и "тех и других" - не дает им свершиться в будущем. Подменяя борьбу - вымышленным миром, - "играющие" в "другую" жизнь отказываются от реализации своего будущего.
Глава 7
Прошлое
Есть места и события, содержащие в себе тайну. Ландшафты их открываются неожиданно, будто мы не сами к ним идем, а они движутся навстречу. Таков Дальний Восток. События поворотные порой незначительны, проходят мимо как простые впечатления. И когда мы переживаем потрясающие нас страсти, они не есть то, что изменяет нашу жизнь - это скорее выстрел, его грохот, - на спусковую скобу нажимают незаметно.
И только через твою жизнь окружающий мир обретает для тебя законченность, ты сам придаешь ему смысл.
Бежит за бортом спящей шкуны, где только вахта и впередсмотрящий не пьяны, вольная охотоморская волна Татарского пролива, напевая свою независимую песню. Капитан и команда, имеющая судовой пай, удачно погуляли в Пластуне, - удалось погрузить на борт контрабандное золото, добытое китайцами, официально, по бумагам, заготовляющих морскую капусту - рубль за фунт.
Бакунин на юте стоит, опершись на трубу машины. Широколицая физиономия с огромными, чуть навыкат, глазами, расставленными широко и оттененными длинными густыми ресницами, - глаза оленя, - белки в тонкой паутине кровеносных сосудов, глаза светло-голубые, но не водянистые; кожа красная, лицо крупное, мясистое; голова сидит на крепкой шее, толстой, так что ворот рубахи всегда расстегнут. Он непозволительно пьяный. Седые космы выбились из-под картуза, соразмерного большой голове, линялая от дождей, солнца и ветра одежда - явно с чужого плеча. В этом, неопределенного возраста, человеке столько устойчивого благодушия.
Мишель сделал не совсем твердый шаг навстречу китайцу Вану, который вместо чая, вынес с камбуза вина, и отхлебывает из пиалы горячий пунш. Китаец прекрасно говорит на английском, по-американски. Судовой контракт он подписывал в Сан-Франциско. Ван-Юшан - инсургент, избежавший казни и попавший в Америку после подавления французами и англичанами восстания тайпинов в Шанхае. Ван тоже пьян, но этого не заметно на его бесстрастном азиатском лице, только желваки на скулах шевелятся, когда он вспоминает Америку. Мишелю приятно разговаривать с ним о прошлом, - о ярости боя на восставших улицах городов. Алкоголь иногда помогает избавиться от отчаяния поражения, представляя реальность легким фарсом на действительность.
После того, как Бакунин вернулся со встречи в Хакодате с российским консулом на "Викерс", отказавшись от берега, капитан шкуны понял, что он - не простой пассажир. Без слов снова принял его на борт, и ранним утром, когда над простором Великого Океана заблистала планета Люцифера, "Викерс" с Бакуниным прошел в пролив Цугару мимо русской эскадры Попова, настороженно спящей в заливе. На Хоккайдо в этот, 1861 год, подавили крестьянское восстание. Восставшим, и побежденным, власти отрубили головы после того, как они увидели смерть своих близких: стариков отцов и матерей, женщин и детей. Офицеры русской эскадры со сдержанным негодованием и любопытством наблюдали за процедурой массовой казни - такой работы мечами они никогда раньше не видели.
Ангел на шпиле Петропавловской крепости, что может быть забавнее. Там где Алексеевский раввелин, мрачная тюрьма, где за долгие годы заточения потерял он от цинги зубы, где вешали друзей Пушкина и Мицкевича. Поразительна судьба, пришлось же встретиться со своим прямухинским прошлым, в Нерчинске, где согревающие друг друга в фаланстере - стучат живые сердца ссыльных декабристов. Помню детство в Прямухине, отец в ужасе сжигал документы "Северного общества" в камине усадьбы и ждал жандармов и ареста как соавтор "Конституции" декабристов.
Прочитав мою "Исповедь", написанную в узилище крепости, Николай I посоветовав своему наследнику Александру - "никогда не выпускать из крепости нераскаявшегося грешника", - передал мне со своих слов вездесущий Долгорукий, - и оставил на восемь лет в холоде забытья и ледяного покоя.
Нет, не Петропавловский ангел меня охраняет. Сомневаюсь, что мироносный ангел на шпиле тюрьмы согреет снега Сибири и растопит мировой лед неволи, - на земле очень мало согреющего огня, и слишком много истуканов, что охраняют покой ледяного деспото-державия. Надо бы подтопить чуток ледок.
Славянофильская эклектика "уваровской триады" - самодержавие, православие, народность - это подушка для мертвой царевны, на которую царские иезуиты предлагают прилечь. Меня не обманешь, я не умру, я принадлежу другому ангелу, я инсургент последней, грядущей вселенской войны между добром и злом. И этот ангел придет с мечом, а не с миром.
Разве можем мы, слабые и никчемные, своим намерением, - изменить бытие, прошлое? А не есть ли прошлое - только иллюзия, меняющая свой облик в зависимости от прихотливого, неопределенного и загадочного настоящего? Воля человека - это то, из чего происходит осознанное действие, предполагаю, что это этическая составляющая сознания, а она не принадлежит миру. Что хотел - всегда исполняется, а то, как хотел - никогда, и надо с мужеством принять это.
Действительность - ее внутреннее стремление и характер проявляются так, как человек видит себя и дает ей свое имя, - но и сам человек принадлежит ей. Действительность обладает одним неизменным качеством - она несминаемая, в отличие впечатления человека о ней. Она - равноценна духу. Действительность сама по себе не нуждается в имени. Имя ее - есть только название, иллюзия общественного согласия о свойствах действительности.
Реальность будет дана нам во всех ее возможных переживаниях лишь после того, как мы удосужимся истребить жадных посредников между артериальным пульсом реальности и нами. Иначе говоря, становишься человеком, богоподобным Адамом, только если исключаешь возможность любой власти над собой, кроме собственного свободного голоса.
Прошлое больше ставит вопросов, - оно мертво, и не отвечает за настоящее. Прошлое это бред, вечный ужас человечества, повторяющийся из поколения в поколение - он ничему не учит. Память прошлого заставляет переживать все заново, ставит вопросы, вопросы..., на которые на самом деле нельзя ответить, потому что их НЕТ! Прошлое, из сочного и процветающего сейчас, делает бесформенный навоз для будущего, не нашего процветания.
Событие в прошлом выглядит - возможным, а в настоящем - проявляется, как вновь возникшее. А это и есть вера в счастливый случай, удачу, - в случайность событий. Мы так хотим верить, что влияем на мир, и что события не являются следствием универсальности мира, что видим в них произвол. В реальности - мы не можем влиять на мир в нужном нам направлении, мы не можем знать этих направлений, мы погружены в хаос индивидуальных волевых импульсов.