Татхагата - "так пришедший", обозначающая абсолютную реальность Будды, переходит в самадхи, состояние мистического транса во время медитации. Дхармы, как составной элемент сознательной жизни беспрепятственно завершают свой ход. Меня мало волнует Нирвана, как объект изучения будды, да и буделяне - тоже. Скорее Дао, как сущность всех вещей, материал мира, как отражение единства мира. Главное и единое в проявлении всего, что движет всем, являясь всяким движением. Т.е. отрешившись от предметного мира, став к нему в проницательную сознательную оппозицию, во всем видеть одно.
Если понимать, что растворенность мира и сознания в нем - есть сознание Будды, татхагаты, - то все заблуждения отдельного сознания "Я" служат опорой оппозиции "нет-да" в системе истинного бытия, т.е. "реальное" и "нереальное" имеют опору в татхагате.
Мир явлений - это пруд кишащий разнообразной рыбой. Сознание выхватывает в плоскости противоположностей только поверхность пруда, - иногда всплывает нечто, как рыба, дает хвостом, и по поверхности бегут кругами волны, - их то мы и видим, как Реальность.
А писатель выражает в плоскости добра-зла свой вербальный мир, который есть ложь, если не знать мотивы, которые руководят им. Это как в "Пикнике на обочине" Стругацких, - Сталкер вел желающих счастья в комнату, где исполнялись любые желания,...но только самые заветные. А какими мотивами они задаются? "Мир явлений - это пруд, кишащий разнообразной рыбой". Где нет места искренности перед собой - тебя не поймет и "другой". Любое произведение искусства это попытка что-то высказать собеседнику, пусть даже, он только зритель. А высказать можно многое: и свою ксенофобию, и бескомпромиссную идеологию государственного насилия, и ханжескую мораль. Даже, высказать можно собственную омраченность, но это будет уже не в плоскости добра-зла, а в плоскости Абсурда!
Мир только кажется абсурдным.
Очнулся от сна. В избушке сыро и холодно. Проспал ночь, а голова чиста, будто и не ложился, словно опустился вчера на подушку и сразу же проснулся. Наверное, проспал часа четыре-пять. Поднялся и открыл дверь в сенях, выпустил скулящую собаку Баржика. Бросил ноги в сапоги, снял с жесткой проволоки, протянутой через всю избу под обваливающимся низким потолком, полотенце, с полки - мыльницу, и вышел в сени. Распахнул дверь и сошел с крыльца.
Туман густой, розовый в направлении восходящего из-за сопки солнца, пелена его покрывает лужок, улики, скрывает омшаник. Плотная земля тропинки сырая, изморось белым молоком лежит на траве. Насыщенный утренним холодом воздух вливается в грудь, бодрит.
Прошлепал мимо ствола ясеня, растущего рядом с домом к каменистому ручью, с веточек таволожки обсыпались на меня, как я не берегся, холодные капли росы. От ручья тянет сыростью, среди валунов по руслу нашел открытую струящуюся лужицу, положил мыло на камень, и погрузил в воду ладошки. Бегущая вода, крутящая разноцветные песчинки показалась ледяной, с шумом плеснул ее себе в лицо. Умылся и, отступив назад, вытерся полотенцем, сняв его с плеча. Пробежался до избы.
За водой, взяв ведро, пошел в лес по дороге вниз, к реке. Она открылась галечной отмелью, местами совсем пересохла, а лужи на дороге как были, так и остались. На яме с подмытым песком вода есть.
С 17июля работаю в пчелосовхозе "Южный". На пасеке людской кавардак: пацаны приходят толпами, парни из деревни, горожане из Владивостока, приехавшие на выходные, по тайге шастают и заходят "за медом". Нужно строиться, заняться ремонтом печки, в доме дымит. Омшаник - сплошной серпентарий. Обитый черной толью сгнивший внутри сруб, стоящий у края лужка, полон всевозможными змеями. Резко открываешь тяжелую дверь, оббитую изнутри старыми фуфайками, и отскакиваешь, - с дверной перекладины сыпятся вниз щитомордники или толстенные черные с желтым амурские полозы свисают, как лианы, жонглируя поблескивающей чешуей. Я с ними дружу, они не дают мышам портить сушь, пробовал занести двухметрового полоза в дом вместо кота, но тот начал лазать по стенам, и я его выбросил. Заходишь в прохладный полумрак, привыкнув, разглядываешь штабеля корпусов ульев, крытые сверху тяжелыми крышками, - они наполнены сушью и медовыми рамками, на земляном полу стоит медогонка, выварочный котел, пустые фляги и ящики с инструментами.
Занялся отводками, проверяю дневной засев, подставляю матке, если нужно свежую сушь из кочевого ящика, темные рамки, освободившиеся от расплода, переставляю на край гнезда под мед на зиму. Пчелы работают, все в улье заняты делом, кормят детку, приносят нектар, охраняют вход в улей, когда под сенью деревьев с дороги на пасеку появились пацаны. "Баржик", белобрысый губастенький старший, "Есаул", нескладный, с изможденным лицом, изборожденным угрями, он всегда на подхвате, за спиной у него рюкзачок, Степа - златокудрый боровичок, крупнолицый и независимый, отец его с копной вьющихся волос вокруг лысины, татарин, работает трактористом в совхозе, и несколько малявок, что вечно со старшими. Отправил их за водой, за дровами в лес, чтобы развели костерок под навесом, вскипятили чаю. Есаул, натянув на себя сетку, единственный, кто помогает мне с пчелами. Я обрезаю трутовые соты с расплодом, складываю в ведро. Мои отводки облетелись, и молодые матки усиленно "сеют".
Рассказываю Есаулу про маточкино молочко, что в ячейках трутовых сот, оно полезно для обмена в организме, сильное стабилизирующее и стимулирующее средство, а сами толстые белые личинки, вываливающиеся из обрезков сот - это чистый белок, как в свежем виде, так и из них можно приготовить омлет. Есаул окончил всего восемь классов, учиться больше не стал, помогает старшему брату пасти совхозных бычков в любую погоду. Брат живет бобылем в старенькой избе своих родителей, Есаул живет у бабки, их отец зарубил топором мать, а потом сам повесился. А напротив бобыля находится чистенький дом Хуторного с летней кухонькой у забора.
Моя лекция привела к неожиданным результатам - Есаул начал пожирать трутовый расплод сырым. К сентябрю у пацана сошли все угри, безобразившие лицо.
Попили чая с хлебом, пацаны закурили, громко галдя на скамейках под навесом, играют в карты, не знают чем бы заняться.
- Баржик, сходили бы на речку, форели половили бы.
- Не-а, не охота.
- А вы возьмите бредешок с мотней, погоняйте ее по ямам. Я вас научу коптить рыбу по-походному.
Это их заинтересовало на часа два-три. Ушли на рыбалку. А я занялся мелким ремонтом кормушек для пчел.
Солнце в зените, когда пацаны вернулись, наловив полведра мелкой мальмы. Степа взял лопату и отрыл от обрыва ручья в траве траншею. Накрыли ее ржавыми листами жести от старых крышек ульев, засыпали сверху землей, а в конце водрузили старое ведро без дна, где протянули пчеловодческую проволоку, на нее выложили рыбу, а в устье пещеры у ручья развели дымокур с сырыми щепками ольхи.
- Никогда не думал, что у форели розовое мясо, - сказал Баржик, разрывая золотистое с пятнышками тельце, горячие пахучие ломтики отправляя в рот.
Копченая рыба всем понравилась, но я остался без мотни, пацаны утащили ее в деревню, так и не вернули назад. Баржик все клялся, что принесет сетку после хода красноперки.
Накачали шесть бидонов, седьмой пацаны оприходовали для себя, что делать, Бурковский их привадил к пасеке, они чувствуют на ней себя хозяевами.
А 19 августа приехал Серега-тракторист, он же профорг пчелосовхоза, привез на прицепе трактора, наконец, досок-горбыля на ремонт веранды и навеса на пасеке, и немного кирпича. Он, наверное, с детства любил крутить воображаемый руль, такое сосредоточенное конопатое лицо и нестриженые лохматые волосы, а еще в такт мотору "делает" губами, а сейчас воображает, что крутит администрацией. Говорит, что "хочется на полях наворовать картошки", но...одновременно, что "надо судить проворовавшегося пчеловода за 6 мешков с совхозного поля". Кто бы мне завез картошки, хотя бы за деньги.
Дима Бурковский появлялся в облике бригадира. Опять приезжал за своими вещами, забрал матрасы с пасеки, для кочевки говорит.
Дай власть и ты увидишь, как человек хочет перепрыгнуть через свою голову. Сколько ртов, орущих о себе. Власть над человеком не твоя компетенция, ее еще должен подтвердить тот, над кем ты хочешь иметь власть. А у меня нет никакого желания выслушивать его наставления. Слишком он переигрывает со своим предназначением начальника.
К 1 сентября пацаны окончательно покинули пасеку.
А в октябре, так и не выехав на кочевку со своей уже сложившейся пасекой, выровненной и готовой к зимовке, остался я окончательно один.
Тень от ясеня бродит по крыше домика. С крыльца видно просветленный лес и открывшаяся линия сопок по краю долины с зелеными шапками кедрачей по вершинам. Сижу на деревянных высоких ступеньках, вынес чашку с чаем из комнаты, потягиваю напиток, и смотрю в осень. В высоком пустынном небе видны далекие вороны, парящие над долиной, лес обезлюдел, и скорее, до следующего года. Еще будут наезжать из города запоздалые любители природы, но в опустошенном лесу им уже делать нечего. После воскресных выходных, когда долина была наполнена голосами людей, стрекотом мотоциклов и нудно гудящими в лесу моторами машин по дороге, там, где висели яркие гроздья ягод лимонника по берегам реки - полный разор. Лес неряшливый, папоротник потоптан, лианы оборваны и обвисли, вывернутыми плетями, нет величественного строгого порядка в природе, взрыты многочисленными ногами опавшие листья на длинных звериных тропах по склонам сопок.
Пустота комнаты, со свежевыбеленными известью стенами и потолком, с теплой печью в середине бережет уютную тишину и мой сосредоточенный покой.
Когда дом становится клеткой после отъезда очередных гостей, омраченных жизнью и заботами, ухожу я в сопки и брожу по пустынным склонам среди деревьев, просвечиваемых солнцем до корней, продираюсь на гребни сквозь кусты, пригибаясь под лианами кишмыша в сумрачных распадках, или выхожу к сырости лесного ключа и бреду вверх по руслу, распугивая уже взрослые выводки рябчиков. Переворачиваю в холодной воде камни в поисках ручейников. Всматриваюсь в тугие струи воды бегущие по темной гальке среди мшелых камней в поисках быстрой рыбы, и нахожу их стоящими под утесами в темных ямах. Не торопясь, срезаю длинную ровную ветку, очищаю от листьев и привязываю к ней леску с крючком, намотанною до этого на коробок спичек. Рыбалка в тайге не угнетает своей неподвижностью, все время передвигаешься по руслу. Когда прошлые заботы, как зудящий мотив надоедливой мелодии, отступают, возвращаюсь назад, к своему одиночеству.