Пробираюсь по колее от колес тяжелой машины, вывернувшей черную лесную подстилку, словно плугом на блестящую траву лесной дороги, местами приходится обходить стороной непроходимую грязь, продираясь сквозь кусты. Дошел до отворота на свежеподавленные кусты к лагерю лесоустроителей.
Бичей завезли в тайгу по постановлению комиссии исполкома Владивостока, очищая город на летний период от тунеядцев и условно-освобожденных зеков. Пока трудоустраивался лагерь, с пасеки постоянно был слышен гул машины в сторону лесосеки, но он обычно обрывался в долине за рекой, тогда слышался "ку-к, ку-к" малой уссурийской кукушки в зеленом лесу. Челночными рейсами завозили материалы и асоциальный элемент с "Большой земли".
Сам лагерь представляет собой почти правильный походный бивак римлян, "каре" среди зеленеющего леса, сразу за бугром поймы реки. Около полудюжины разнокалиберных палаток шеренгой, от - брезентовых, казенных, до легкомысленных цивильных, из всех торчат ноги - дуплекс попарно. Напротив двуместных палаток - шатровая, настоящая походная, с окошками, пропускающими свет и воздух, края ее окопаны. Внутри можно стоять в полный рост. Две раскладушки на дощатом полу, и на раскладных стульчиках сидят двое, склонившись над походным столиком, заваленным картами, курят "Беломор". Познакомились.
- Не боитесь своего контингента?
- А мы давно с "такими" по тайге кочуем. Чуть что - в рыло. Или назад, на комиссию по досрочному освобождению. Но предпочитают "в рыло", - отвечает бородатый начальник лесоустроителей, - у них свой "базар", у нас - свой.
- И сколько вы им платите?
- Километр - пять рублей. Рубят, бродяги, тайгу.
- Не возмущаются?
- Для них здесь, как реабилитационный профилакторий на свободе. Это они понимают, - говорит второй белорус.
- Дуглас у вас не появлялся?
- Этот не наш, но установил свою палатку крайнюю от въезда в лагерь, сходи на кухню, там дежурный про всех знает.
Под навесом, затянутым брезентом и разноцветными кусками полиэтилена, сложенный из речных камней очаг дымит, накрытый длинной чугунной плитой с конфорками колец, и срубленный крепко длинный стол со скамейками по обе стороны из жердей. В котле что-то булькает. Молодой паренек, размахивая поварешкой и встряхивая длинными соломенными волосами, поведал историю тишины в лагере.
- Они все здесь. Вчера Дуглас принес дюжину рябчиков, настрелял вдоль реки, - хочешь похлебки, - спросил повар, и, не дожидаясь ответа, подошел к закопченной алюминиевой кастрюле, стоящей в траве у края навеса, поднял крышку, - Вот, черт, ничего уже нет.
- А еще принес лиану, посмотри в чайниках. Сейчас принесу, свежую, - сказал непьющий и некурящий дежурный, со здоровым румянцем на лице.
Я поднял крышечку с черного чайника, он был заполнен свернутой лианой, во всех остальных чайниках и кастрюльках на столе та же почерневшая лиана. Взял протянутый мне обрывок лианы с заостренными листьями поочередно. Это - диоскорея японская, страшно ядовитое растение, применяемое для лечения алкоголизма, вызывает коматозное состояние!
- Все умерли?
- Да нет, - радостно сообщил паренек, убрав свободной рукой с лица мягкие пряди волос. - Они говорят, лиана прочищает мозги, мир становится ярким, как после "ширева", воспоминания оживают. Один даже обосрался, окунувшись в младенческие годы.
Я резко оторвался от лавки, и пошел к крайней палатке, отодвинул полог. Дуглас спал, на груди синели медальоны и торчала грыжа внизу живота.
Вернулся под навес, и теперь выслушал историю Стасика, у каждого есть своя история для приятной беседы или того, что называют обычно - треп.
"... Меня послали уточнить состояние просеки, которую надо чистить. Ушел далеко, когда вечер опустился. Заночевал на лесосеке в зимовье. Только вскипятил чаю, дверь открывается и, пригнувшись, заходит паренек с большой спортивной сумкой, в городской одежде и туфлях. В тайге не принято расспрашивать, - кто, да что. Он расстегнул сумку, а там огурцы, помидоры, явно с совхозных полей. Поели и уснули на нарах, временами кто-нибудь поднимался ночью, чтобы подбросить дрова в печурку.
Проснулись рано, сходили к ключу за водой, вскипятили чая, и сели у окошка, кушать. Вдруг дверь от пинка ногой распахивается, врывается вооруженный автоматом человек в камуфляже, и орет: "Руки вверх!". А у меня помидор во рту зажат. Руки поднял, а они наручники застегнули на моем соседе. А тот, с автоматом, снимает камуфляж, а там - милицейская форма, спрашивает: "Да ты, опусти руки. Кто такой? - Лесоустроитель, - говорю. - Чем докажешь? - Вот у меня схемы лесоустроительные. И лагерь внизу по ключу наш стоит". - Что оказалось. Тот парень - был из последних бандитов, которые на трассе на Сучан грабили рейсовые автобусы, а базировались они в Новомоскве.
- Когда Дуглас очнется, пусть зайдет на пасеку.
Толику Суконенко не понравилось на пасеке. Он выдержал всего три дня, безделье его томило, у Толика был отпуск и дома он пил каждый день, а я подумал, что лес и пчелы его отвлекут от безнадежного запоя. На пасеке стояла жара, и пчелы слабо работали.
Особенно Толику не понравились, однажды появившиеся лагерники, - Дуглас и Гольд. Не понимал он маргиналов, не занятых общественно-полезным трудом. Никогда бы не подумал, что Толик будет вещать идеологически "правильно" перед двумя "ворами в законе", он же видел, кто они. А Дуглас, сразу учуяв "чужого", тоже выдал свое мировоззрение: "Зачем работать, корячась на общество, если сама жизнь дает в руки, что хочешь, а если не дает, - то можно украсть".
Гольд сразу потерял интерес к моему гостю, и Толик, оставив нас трепаться под навесом лужка, ушел в дом. С Гольдом у них много общего, - один психофизический тип: возраст близкий и сухощавая конституция, - может это нежелание увидеть подобное себе? Толик с седеющими, аккуратно подстриженными висками и прической бобриком, а Гольд - с седеющими черными волосами, жесткими как проволока, отпущенными до плеч. У обоих - маленькие, но крепкие ладони и цепкие пальцы. Такие лица, как у Гольда, с чуть притянутыми к переносице глазами, можно встретить у "каменных баб" в степях Украины.
В отличие от Дугласа, у Гольда одна только наколка, на груди орел с распростертыми крыльями. Где только Дуглас ни сидел, последний раз они с Гольдом встречались лет пятнадцать назад в Хабаровском крае на Известковой пересыльной зоне.
У Гольда шикарная трехкомнатная квартира во Владивостоке на Океанском проспекте. С видом на длинную бетонную набережную Амурского залива, "Променад", как на Кипре в Лимассоле, за парапетом берег засыпан гигантскими бетонными глыбами волнолома. Кооперативная квартира, где Гольд живет с единственной дочерью, студенткой музыкального училища, играющей на кларнете, просторная и обставленная дорогой мебелью. Мы с Гольдом зашли к ним на несколько минут, когда приезжали в город вместе, у дочери был гость, ее мальчик.
Гольд возмущался, что он оттеснен на второй план недавно "откинувшимся" зеком, здоровым детиной, с не успевшими отрасти волосиками на бритой голове. Этот отморозок не признавал его, "Гольда", авторитет.
Дуглас спросил о бражке, а я вдруг вспомнил, что, закармливая пчел прошлой осенью, у меня остался закрытый 50-ти литровый бидон с остатками сахарного сиропа, куда я набросал для закваски обрезки трутового расплода, и затащил его наверх, спрятав в железной бочке, что возвышалась на виду над душевой кабинкой у ручья. Принесли лестницу от омшаника, и кореша извлекли бидон, простоявший всю зиму на морозе и до лета на солнцепеке. Когда вскрыли, из-под крышки громко хлопнуло, а запах невыносимый, словно долго квасили солдатские портянки. Дуглас сбегал в дом, принес большую алюминиевую кружку, сморщив и без того изборожденное морщинами лицо старого зека, вытянув вперед губы, осторожно снял пробу. Потом распрямился и стоя выпил без остановки всю кружку, затер бесформенные губы рукавом, и широким жестом выпрямил большой палец руки: "Во! То, что надо!".
Мы с Толиком, взяв с Дугласа и Гольда "слово чести", что они не допустят проникновение на пасеку "блатных" из лагеря, ушли в Центральное, а оттуда уехали на выходные во Владивосток "пить пиво". Когда я вернулся через три дня, на пасеке никого не было, ключ от навесного замка лежал под крышей веранды, фляга была пуста. И не сомневаюсь, что Гольд и Дуглас, два закоренелых друга, не ушли, пока не опустошили 50 литров полностью!