Был снегопад. Добрались до занесенной по пояс пасеки. Навес под черными деревьями в пустоте поля обрушился под тяжестью снега. Мертво и безжизненно вокруг, где раньше стояли ульи, только холод, над белой пуховой постелью словно распластался гипсом мертвец, не видно даже следов зверей. Мы с пацанами принялись за уборку вокруг домика, чтобы он не имел страшный бесчеловечный вид. Растопили печь в доме, для этого пришлось лезть на крышу и бросать в трубу зажженную бумагу, чтобы создать тягу. Вскипятили воды, помыли полы, вытряхнули матрацы и одеяла на снегу, - создали уют.
С утра с Есаулом и Степой Мордеевым пошли к реке. Они стреляли их "поджига", а я через лес ушел на дорогу, направляясь к штатным охотникам, которые должны жить у лесосеки, понес соседям немного меда. На лесной заснеженной дороге встретил Фазиля, охотоведа, рыжего татарина. Он настороженно смотрит, не спуская черных глаз с ружья, поинтересовался в кого я стрелял. Я снял с плеча двустволку и протянул стволами ее к носу охотоведа. Этот жест Фазиля напугал, но я дружелюбно протянул ему оружие, запаха пороха нет и пустой затвор, он нехотя вернул мне ружье назад.
В деревянной будке на колесах был только седой высокий дед, сидящий у открытой буржуйки и топивший ее маленькими аккуратными чурбачками, напарника не было.
Возвращаясь к себе по тропке, протоптанной пацанами, увидел сквозь заснеженные кусты газик ГАИ у домика, и быстро сунул ружье прикладом в снег. Четверо ментов в черных полушубках и белых портупеях и при бляхах, молодые и откормленные. Они из Шкотова, среди них Шаповал, начальник милиции, и лесничий района Дрюцкий. Пацаны, как испуганные воробьи, сбились в стайку на пороге дома. "Да ты не бойся, ничего не будет", - а мне слышится, - "Мы отцы, а вы все - наши дети". "Чье оружие? - спросил Дрюцкий, менты отобрали у пацанов одноствольный дробовик Баржика, не запирающийся из-за металлической гильзы, застрявшей навечно в казенной части, с исцарапанным и изувеченным латунным бортиком. Я сказал, что ружье - моё, и осталось еще от прежних хозяев пасеки. Менты снисходительно пообещали приехать ко мне летом, и больше ничего не взяв, уехали прочь.
В деревню я пошел с пацанами.
На пасеке Шапошникова, Витек проницательно ответил на мой риторический вопрос: "Почему люди не могут жить между собой просто? - У всех свои интересы по жизни". "Машка моя говорила, что когда ты ночевал у нас, приставал к ней, целовал и крутил ей соски грудей, - правда? - Это был сон".
Вот он - бред бесплодной реальности. Мне вспомнился мой яркий сон, о котором никто не знал. Прижился Ахмет в лесу, да и Шапошников его не гонит. Почему?
К вечеру подошли с пацанами до отворота на ближнюю пасеку, след газика завернул туда, он перекрывает след старенького "москвича" Грязнова со стороны деревни. У Андрея слышна радостная пальба из ружей. Там бражка и водка, там люди другого склада. Менты там отдыхают. Последнюю рубашку забирают только у тех, у кого она действительно последняя - вдруг не останется...
В общаге, зашедший на огонек Шагака лезет с прописными истинами.
Ночь тяжела.
Возле "Чилима" с неким Шуриком взяли мы ящик пива и поехали к Суконенко на Тихую. Толя злой, пропустил на кухню, Дина вышла из комнат, напомнила ему, что в феврале развод, и ушла. Утром, мерзлым трамваем я уехал в центр, - в Бюро по туризму и экскурсиям в здании Морского вокзала. Путевок на круиз "без заходов в порта" на Новый год в тропики, как обещает рекламный щит, - нет, даже за 300 рублей.
Будущее безвыходно. Остается 100 рублей и вся зима впереди. Олейник, преподаватель из Мореходки, матросом может устроить, но пока оформлюсь и выучусь, придет весна. Отсутствие комфорта в быту и в душе. Безысходность. Одиночество полное. Вернулся из Владивостока в деревню на следующий день.
В Центральном холодная и грязная общага, пропахшая кислой капустой и брагой. У порога собачка Шагаки с безумными глазами и неутолимой жадностью к пище, беременная. Опять в доме нагадили бормотушники, у печи стоит фляга с бражкой на томатном соусе, на полу между кроватями блевотина с ягодами лимонника, и еще пропал из моей комнаты охотничий нож, кто-то валялся на моей постели и обоссал ее. Шагака, заслышав мои шаги за стеной, пришел из соседней квартиры барака, говорит, что у "них" - была драка.
Мой условно-освобожденный "башкирец" - Шагиахмеров, подселенный Бушмелевым, так и не появился ночью в нашей совместной общаге, видно уехал в Большой Камень, где ему надо отмечаться ежемесячно, как "химику".
А я вышел с утра на работу на стройку коттеджей.
Хватя - наш авторитетный универсал-плотник, чем-то внешне похожий на Дугласа. У него искалеченные руки, большой палец на левой руке с изувеченным ногтем торчит под прямым углом, искривлен так, что им можно пользоваться как угольником, правая рука словно одета в тяжелую перчатку, пальцы толстые как сосиски, неповоротливые, - как Хватя такими руками ловко работает топором и плотницкой пилой, а так же ровно кладет кирпичи, - не понятно. Хватя, запахнув старенький бушлат, сидел у не прогретой еще печи на кухне строящегося брусового дома, рассказывал работягам, как бригада его "гудела" в Широком летом. Светлана и еще одна женщина, пожилая, в забрызганных комбинезонах штукатурили стену в коридоре.
"...А потом, утром пропали 3 кубометра пиломатериала. Урбанович, прораб, пригрозил нам милицией и не выдал зарплату. В ответ - два дня не выходили на работу, пили. А потом приехал директор Бушмелев. Шли мы молча от стройки по высокой траве, мокрые от росы. Дима тихо что-то произнес, тут директор резко повернулся к нему, а тот ему говорит: - Ты, вор! Ты, и Урбанович, а мы помогали вам грузить.
- Ты и наглец!
- А мы тут все подпишем в протоколе, ты и прораб - украли, а мы...помогали вам грузить.
Димка то знал, что директор привез ментов, но хотел, что бы мы сами заплатили из зарплаты за пропажу. Но не вышло. Дело это замяли, а зарплату выплатили...".
"Накаркал" Хватя, - Бушмелев на стройку приехал с Урбановичем и Пашей, и ко мне сразу подошли. Одеты тепло, в распахнутых на груди новеньких меховых куртках из стриженой овчины, белоснежной - у директора, и розового цвета - у Шрамкова и Урбановича.
Гад, "сучонок" настучал, вон - сидит в углу, "свой в доску - неструганный", наглый, как ни в чем не бывало. Это он поставил "бражку", - "у вас тут спокойно". Коренастый шофер Бушмелева, сосланный "на трудовую повинность", он же, "урка", племянник Урбановича, Валера Зайцев.
- Поехали за брагой, - словно двинув кирпичом из-за спины, сказал ухмыляющийся Бушмелев, словно ухватил как мент жестко "под мышку", - "Пройдемте, товарищ!".
- Какой такой брагой? - Освободив "захват", удивленно сказал я.
Но пришлось ехать назад в "общагу", где я долго возился с замком на морозе, потом открыл дверь, и, не закрывая ее, пропустил "комиссию" вовнутрь. Паша, как хорошая гончая, обшарил комнаты. Ничего они не нашли, я еще с вечера вынес бражку "урок" на веранду, и задвинул ее за сетками кроватей. Сходили они даже к Шагаке, но не рискнули сорвать замок, Светлана и Шагака были на стройке. Зато, когда озабоченный директор уехал, а я пешком вернулся на работу, все работяги радостно приветствовали меня, и больше всех - хозяин бражки.
После отъезда комиссии никто не работал, не поленились за два километра по морозу притащить флягу с "пойлом". Соорудили широкий стол, пили за "друганов", чифиристы - отдельно. Всем работа на стройке обрыдла. Шагака молчаливый, пригубив чуть из стакана, проницательно и безысходно смотрел из угла.
Посмотрим, чем дело кончится. Рассуждают "за жизть".
"У Паши "снова обокрали" пасеку Грибка, "забрали" новые корпуса, почему и молчит, ожидает, что пролетит, спишут, - а тот приехал в Новомоскву, хотел навесить пропажу на Грибка, у него сгорел склад со старыми пустыми корпусами. А маленький, но злой Грибок, пьяный приказал своим четырем сыновьям скрутить его. И поставили болезного у стены омшаника, "расстреливать". Дали залп, но мимо. Почему и молчит.
"А Урбанович точно сядет вновь, наворовал много".
"А по весне посмотрим, подадимся всей бригадой в другой район, здесь все повязано, ОНИ - совсем оборзели".
А еще Хватя рассказал историю, что якобы с ним была.
"...Продали куртку за 100 рублей на Морвокзале, и в "Волну", где сняли двух блядей, те говорят: - "На квартиру пошли". Взяли вина и туда, на Посьетскую, а там, в "фатере" ремонт. Только расположились, стучат в дверь. Одна блядешка - только дернулась открывать дверь, Дима ее по морде. А дверь я на железную кочергу заклинил. А те - рвутся. Потом с улицы начали бить камнями окна. Мы разобрали печь в доме и начали отбиваться кирпичами. Один с улицы лезет в окно, Дима его съездил кирпичом по голове. Отбились. Выпили вино, отметелили баб... Сидим как-то в Петропавловске-Камчатском, пьем в компании. Один со шрамом. - Откуда шрам в височной части. - Долго рассказывать. Да, во Владивостоке, на Посьетской. - Так это я тебя кирпичом съездил? - говорит Дима".
Все, больше не могу. Ушел жить на пасеку к Шапошникову на январь, - тут денег не заработаешь.
А 31 января уехал во Владивосток к Марине до марта.