У Густава есть лучший друг, Патрик. Кривой Марианны внук. Да, да, тот самый Патрик, с которым они сожгли кукурузное поле. Бабушка Патрика, Марианна, в молодости болела какой-то неизвестной болезнью, и с тех пор левое веко и щека висели у нее как старые авоськи, и Густав брезгливо отворачивался, когда Марианна наклонялась к нему, чтобы отругать за очередную проделку, плевалась и неприятно обнажала розовые внутренности своего парализованного глаза.
Густав и Патрик ходили в один класс, встречались утром на маленьком перекрестке, лежащем ровно посереди их длинной улицы, и дальше сворачивали на поперечную и шли в школу смеясь, толкаясь, и пиная пыльные камни на дороге.
Мама Патрика работала продавщицей в маленьком магазине, точь в точь напротив дома Густава, а отец работал механиком на городском разливочном заводе, производящем спиртные напитки на всю южную Швецию. В этом году у Томаса, отца Патрика, добавилось хлопот. Директор завода арендовал у городского хозяйства парк культуры и отдыха. Зацементировал дорожки, отремонтировал и покрасил аттракционы, понаставил новых желтых ларьков уличных кухонь, и парк принес ему за сезон тепла такой колоссальный доход, что директор завода собственной персоной несколько раз гордо приезжал в парк, прогуливался по дорожкам, пыхтя горбатой трубкой, и здороваясь, вежливо и учтиво склоняя голову, с незнакомыми ему посетителями.
Почти вся работа по подготовке парка к сезону легла на техников и механиков завода. Из Мальмё приехал важный консультант, который проверял все оборудование и командовал местными, заводскими.
Но наступила зима, и парк спал.... Грустно покачивались на ветру и мерзли кабинки "чертова колеса", поскрипывали на морозе карусели. Веселые цветные клоуны на ларьках уличной кухни улыбались как-то неуверенно, разведя широко руками, не словно хотели обнять всех светлоголовых синеглазых малышей, а извинялись перед неожиданными зимними гостями: "Мы не виноваты! Зима виновата..."
А неожиданными зимними посетителями были: отец Патрика, Томас, сам Патрик и, конечно же, Густав. Не по воскресному рано прибежал Патрик к дому Густава и стал дубасить кулачком в окошко, ближнее к кровати Густава: "Вставай, вставай, друг! Отец возьмет нас сегодня в парк! В ПАРК!..."
Но парку совершенно нечем было порадовать своих гостей. Отец Патрика громыхал ключами, открывал какие-то низкие дверцы, внимательно смотрел вовнутрь. Густав с Патриком долго сидели на каруселях, остервенело извиваясь в креслах и мотая ногами, но карусели только легонько раскачивались, и не хотели раскручиваться. В итоге Густав лизнул цепь и примерз.
Совершенно разочарованные парком, с замерзшими руками и попами от сидения на металлических креслах, с саднящим языком отправились они по дорожке искать отца Патрика. Естественно захотелось писать. Кустов вокруг было достаточно, да и парк был пуст, но тут на глаза попался деревянный, красный длинный барак туалета. Пописать зимой в общественном туалете казалось заманчивым. Но все кабинки оказались закрытыми. Туалет был устроен так, что с одной стороны дома были женские кабинки, а с другой мужские. Между ними, за задними стенками проходило выгребное помещение, куда и сваливалось все оставленное посетителями в кабинках.
Густав дернул последнюю дверцу с торца домика, дверца ... открылась, - и взору Густава открылась длинная блестящая коричневая дорожка замерзшей выгребной ямы. Все то, что летом так воняло и заставляло посетителей прибавлять шагу, замерзло и превратилось в какашечный каток.
- Ух, ты! - только смог выдохнуть Густав, не поверивший своему неожиданному счастью. - Сколько говна! И оно замерзло!
Видимо дверцу оставили открытой для городской службы ассенизации, но неожиданно ударили морозы, и теперь надо было ждать, когда все отмерзнет.
Густав немедленно поставил левую ногу на лед. Крепко держит. Поставил вторую. Держит. Какая удача! Он выскочил из домика и запрыгал, размахивая руками.
- Иди, иди, Патрик! - кричал Густав. - Это класс! Иди туда, иди по какашкам!
Вдохновленный счастьем друга Патрик поморгал глазами и решительно направился в этот неожиданный новый аттракцион. Но Патрик был на полголовы выше Густава. И ведь Густав худ как камышик...
Патрик сделал несколько решительных шагов по замерзшему отходу, и вдруг Густав увидел, как Патрик резко оглянулся с круглыми от ужаса глазами и стал быстро опускаться вниз. Тяжелый Патрик погружался и погружался. Погружался молча и мужественно, не произнося и звука. В ноздри ударил отвратительный запах и перехватил дыхание. Патрик раскинул руки и схватился за края. На поверхности отхода осталась только голова и его плечи. Густав схватился за голову и побежал. Ох, как он кричал...
Уже через три минуты Патрик достали. Его, трясущегося и рыдающего, вели по улице.... Его завели в здание завода и мыли в заводской помывочной в огромной гулкой металлической ванной. Ничто, ничто!... не могло убить вони. В помывочную заглядывали люди и в ужасе закрывали дверь. Одежду сложили в большой целлофановый пакет и сразу вынесли на заставленный бутылочными ящиками внутренний двор.
Патрик рыдал и вонял. Густав сидел в углу помывочной, и его тошнило. Потом Патрика завернули в принесенное сторожем одеяло.
Вскоре в дверь вошел отец Густава Буссе. Он вошел в помывочную, сразу отклонив голову от запаха, словно от пощечины. Широко раздувая ноздри и сжав губы, он взял Патрика на руки и понес. Густав шел сзади, втянув голову в плечи, и молчал. На улице приятно пахнул в лицо свежий и ничем не воняющий воздух. У ворот завода стояла шикарная, блестящая, черная с округлым передком новая Вольво.
В машине, все еще всхлипывающий Патрик на вопрос отца, зачем он туда сунулся, ответил, что его послал Густав. А Густав смотрел в обрамленное блестящим металлическим ободком окошко автомобиля, и мечтал, как расскажет завтра в школе, что он ездил в такой классной машине.
Вот все обзавидуются!...