Когда маленькие, жадные, ненасытные cтрелочки-ручки часов, наконец, дотянутся до циферблата, чтобы сожрать цифру 12... когда далекие таинственные планеты выстроятся в невидимый глазом, только им понятный, геометрически-пространственный ряд... когда в разных концах вселенной вспыхнут и погаснут, родятся и умрут замутненные непрозрачными тучами звезды, когда черные дыры провалятся в тартарары, а солнечные ветры задуют сами себя... когда то, что понятно станет непонятным, а простое станет непростым, когда тайна и знание сольются воедино, а свет превратится во тьму, когда живые почувствуют себя мертвыми, а мертвые оживут... Бр-р-р!
Тогда наступит День Примирения.
Это случается раз в тысячу лет.
Магия цифр. 20.02.2002.
Кскюз ми, - брезгливо сморщит мордашку худая, с плоской грудкой, курносым носиком, короткой стрижкой и низкой попой, типовая блондинистая девица, обучающаяся в Оксфорде, Стэнфорде, Беркли, публичной школе на Ферфаксе или частной - в Беверли Хиллз.
Кскюз ми, - поглядит она высокомерно в мою сторону: мол, иностранцы, что с них возьмешь! - Сначала пишется месяц, а уже потом число, морон...
Морон - это нечто, вроде, дурака. Девица права. Напишем по "ихнему": 02.20.2002.
И впрямь, магии поубавилось. Правильно, привычно глазу, но скучно... И еще одна мелочь, мелочишка...
День Примирения возник не в задиристой, нахально-молоденькой двухсотлетней Америке, смачно отрыгивающей после глотка "Бадвайзера", а задолго до ее открытия неким испанским сефардом, евреем по имени Колумб.
Так что "кскюз ми", деточка-американочка: именно 20.02.2002!
Да будет так.
Я сказал.
...20 февраля 2002 года. Лос-Анджелес. Дикая жара. Санта Ана, эль Ниньо, Ла Нинья: черт их разберет, эти погодные феномены. С ними, или без них - жарко. Сквозь пышущую жаром стену густого, явно заблудившегося в календаре воздуха, пробивается острый запах какого-то растения. Апельсины цветут? Так февраль же. Жасмин?
Закроешь окна, включишь кондиционер - схватишь простуду. Я схвачу, во всяком случае. Не включишь, откроешь окна и двери - будешь плавиться в собственном поту и чувствовать себя - о, Боже, еще этого не хватало! - той вонючей рыбой, которую жильцы с первого этажа только что шлепнули на шипящую сковороду. Шшшшаррркоооо....
Выбирай. Жасмин с рыбой или сопли?
Надо побольше пить. Пью. Избегать длительного пребывания под открытым небом. Избегаю. Ограничивать физическую активность. Ого! Еще как ограничиваю: сижу второй месяц без работы. Стараться не концентрироваться на негативном...
Ладно. На чем же позитивном будем концентрироваться? А вот, к примеру, на этом самом. На Дне Примирения.
Что за дурацкое название, кстати? С кем "примирение"? Зачем? Как говорил мой дед Азарий:
Чтоб все было "абгемахт"...
Дед... Что я помню о нем? Большой, скандальный, любитель жизни и рассказчик не очень интересных историй. В основном, о том, как сломал себе обе ноги, помогая денщику Котовского, квартировавшему в немецком селении Мангейм, запрягать лошадей. Ноги вылечили, но он всегда при ходьбе слегка прихрамывал.
Денщика звали Гришка... это я запомнил. Простое такое, нормальное имя. Не то, что у меня в семье.
Дед Азарий... Папа - Анчель. Его, например, когда после распределения приехал работать на завод, работяги для простоты называли - Чай Иваныч. И впрямь: кто из них, бедолаг, мог выговорить Анчель Азарьевич?
На моё детское любопытство, откуда взялись эти имена, ответ был туманно-загадочным - из Библии.
Я вырос, пролистал библию. Таких - или похожих на них имен - не нашел. Но откуда-то они все же взялись? Анчель. Азарий.
Кстати, помнил ли дед своего деда?
- Черт его знает, - всегда пожимал он плечами. - Папу помню, у нас была мельница. А деда? Черт его знает...
- А как звали его?
- Вроде, Саул, не помню.
Так, на этом и кончается прослеживаемая история моего роду-племени. Обрубленное генеалогическое древо, уже в который раз пересажено в кадку новой, смачно удобренной высококачественными продуктами американского распада, почвы...
Как будешь ты расти дальше, мне все-таки хотелось бы знать. В какую сторону протянутся твои побеги? В какой новой кадке приживутся они и с чем скрестят их любознательные мичуринцы-пионеры отряда, носящего имя "судьба"?
Проклятые еврейские корни мучат меня, заставляют волноваться, переживать: будет ли у тебя, моя новая веточка, достаточно воды, удобрений, солнца...
Ой, вей. Я тебе уже надоел?
Кондиционер... - ах, да, кондиционер - уже "надул" правое плечо, в которое прицелилась ротастая решетка его бездонного горла-трубы. Открыть окно? А запах рыбы? Да, но зато жасмин!
День Примирения. Хоть бы отмечали его как-то. Ну, мол, с Новым вас, за всю обозримую историю - после рождества Христова, во всяком случае, - всего дважды случившимся событием. Столетие - вон с какой помпой отмечали! А тут...
Последний раз циферки сыграли такую же шуточку в...
Дайте сообразить. С арифметикой я всегда был не очень... Ни фига себе! 10.01.1001. Заметил ли это кто-то, тогда? Может, прапрапрапрадед моего деда Азария? Кто он? Где был, чем жил?
Азарий. Хазария... Похоже, правда?
Хазария. Единственная за всю историю человечества огромная еврейская империя, раскинувшаяся от Чернигова до Уральских гор. Границы Хазарского каганата проходили по Днепру, захватывая, впрочем, и часть земель к западу от него; на востоке - по реке Эмба к северо-западу от Аральского моря. Юг - Кавказский хребет, север - Ока, чуть южнее Москвы. Каспийское море называлось Хазарским, а Волго-Донской волок - Хазарским путем.
Север, юг, восток и запад... Вечная детская мечта о загадочном и недоступном глобусе, продававшемся в магазине "Школьные пособия" на улице Ленина. Глобус, да еще стоявший рядом скелет. Какое будоражащее сочетание! Пространство и время, изготовленные мозолистыми руками пожилой скромной труженицы фабрики "Бумпромтрест". И Ленин. Такой молодой. И юный. Октябрь? Впереди. Пока еще.
Как же произошло, что Хазария, просуществовавшая восемь веков, кормившая и поившая миллионы людей, бесследно растворилась в небытии? Очередная Атлантида, опустившаяся на дно памяти?
...Иосиф, правитель Хазарской империи, да сохранит и убережет его Создатель, стоял на холмике, нечаянно вспухшем на окраине Хазарана, по соседству с могучей рекой, которую соседние варвары русичи почему-то окрестили смешным, птичьим словом Волга. Название прижилось. Волга так Волга.
Сквозь листву, что зеленела по правую руку от Иосифа, было видно, как снуют вдоль берега взад-вперед бесшумными водомерками лодчонки рыбаков; машут крылышками-парусами бабочки кораблей торговцев, спешащих со всего света в Хазаран - главные торговые ворота, что соединяют Великую степь и славянские леса к северу от нее - с богатой цивилизацией Ближнего и Среднего Востока.
Постоялые дворы, рынки, бани, синагоги, церкви, мечети - каждому найдется приют в Хазаране, словно улей, населенному жизнями и смертями вечно гудящих многоголосьем подданных: белыми и черные хазарами, тюркскими кочевниками, греками, славянами, арабами. Пятьдесят парасангов в диаметре, шутка ли!
Чуть левее, если скользнуть взглядом по Волге и птицей, касаясь кончиками крыльев мутной зеленоватой воды, пронестись в сторону, где садится огромное оранжевое солнце, - расположился Итиль. Резиденция кагана и Царя-бека. Три парасанга всего. Но как бурлит здесь жизнь в месяцы Нисан - с марта по апрель!
Принцы разных кровей, их семьи, военачальники, личная охрана, гвардия, ученые мужи, музыканты, повара и прочий люд - наводняют столицу, словно Волга в паводок, чтобы показать остальному миру как веселится Хазария.
Но отшумит празднество, прольется последняя капля крепкого красного вина, - и разлетятся вельможи по своим делам. В Итиле останется только гарнизон - 10-12 тысяч хорошо обученных, верных воинов. Опустится занавес празднества. Наступят будни буден. Но не для царя.
Будучи человеком любознательным, двадцатидевятилетний Иосиф всегда находил себе занятия. Вот и сейчас, разыскал в хранилищах покойного отца выдолбленные на лошадиной шкуре, а потому вечные, как время, записи, ведущие к истокам возникновения рода.
Их корни восходили не к кому-нибудь, а к самому Япету, третьему, после Сима и Хама, сыну легендарного Ноя!
Именно во время потопа, находясь на ковчеге, Япет зачал сына, названного при рождении Гомером.
Гомер родил Тогарму. У которого, в свою очередь, было десять сыновей: Жур, Таурис, Авар, Бизал, Тарна, Хазар, Джанур, Булгар и Савир.
Унаследовав от отца плодородные земли, простиравшиеся на многие, многие месяцы пути, сыновья не смогли поделить их между собой. Неважно, кто был прав, кто виноват. Выжили, увы, немногие.
Оставшиеся аварцы, булгары и хазары разошлись в разные стороны. Аварцы - в горы, чтобы превратиться в гордых, молчаливых, любящих охоту и доброе вино, земледельцев. Булгары осели, было вдоль Волги, однако выбитые оттуда немногочисленными, но храбрыми и расчетливыми воинами-хазарами, ушли в сторону Константинополя, чтобы там собрать воедино остатки своих лагерей и раскинуть шатры вдоль Дуная.
Хазары остались на завоеванной земле. Так родилось Царство Хазарское. Каганат.
Но оседлый воин - уже не воин. Привыкший упражнять тело в бою, истязать его в дальних походах, в скачках до изнеможения на храпящем от возбуждения жеребце, оказавшись оторванным от всего этого, он, воин, вдруг обнаружил в себе ...наличие души. Этого странного органа, который не только заявил о себе смятением, жаждой познания, но и ощущением какой-то незаконченности, неполности бытия... Жертвоприношения, ведьмы и колдуны, все это постепенно уступало место поискам какой-то более высокой цели, смысла существования.
Несчастные люди. Пройдет тысячелетие, а ответ на этот вопрос так и не будет найден. Спутники пронзят небо, улетая к звездам, змеи-поезда уйдут под землю, реки повернут вспять, а то же самое существо: две руки, две ноги, голова и - мечущаяся внутри душа - будет по-прежнему, в тех же самых словах и выражениях, пытаться понять "зачем", "для чего" и "почему"...
Хазарам нужна была религия.
И восстал во главе каганата князь по имени Булан. Первый еврейский Царь, принесший хазарам мудрость, радость, сомнение и тоску.
Богатыми подарками задабривал его через своих посланцев правитель Византийский. Караваны верблюдов, груженные редкими пряностями, слали арабские шейхи.
Пытались купить своего могущественного соседа? Было и это. Зачем воевать, если можно заключить договор о "ненападении". Придет пора - забудется договор, но пока... время терпит.
Скорее другое. По странной логике человеческого разума, одни - всегда пытаются убедить других в своей правоте, в своей вере. Мои дети умнее. Моя жена красивее. Мой дом богаче. Наше - лучше, чем ваше!
Вот и тут. Христианство лучше, чем еврейство! Мусульманство лучше, чем еврейство! Чем? Чем лучше??? Ну, как же. Чем... еврейство.
Усмехнувшись в ответ на "весомость" этого аргумента, Булан позвал трех ученых, представителей упомянутых религий и, дав им три дня на сбор доказательств в пользу каждой из своей, приготовился выслушать спор.
Пришел срок.
Два часа неубедительных выкриков и оскорблений в адрес друг друга, положили конец терпению Царя.
Что бы выбрал ты, - спросил Булан священника - христианина, - религию евреев или религию мусульман?
- Вере израэлитов отдам я предпочтение, - отвечал тот.
Тогда последовал вопрос к кади, ученому-мусульманину:
- А ты, что выбрал бы ты: еврейство или христианство?
Обиженный предыдущим ответом, кади тут же заявил:
- Несомненно, еврейство.
-Ну вот, - подытожил царь, - двое из троих, представители противоположных учений, выбрали религию евреев. Удивительно ли, что и мы тоже выбираем ее?
После чего отправил конвой в далекие Палестины за мудрым израэлитом, который по прибытии не только красноречиво истолковал Тору и разъяснил некоторые туманные её моменты, но и положил начало обычаю обрезания, начав процесс с членов царской семьи. В буквальном и переносном смысле.
После смерти Булана, его потомок Ободия, реорганизовал структуру правления царства и распространил еврейское вероисповедание на всю его территорию.
Вдоль необъятной Хазарии то тут, то там вырастали синагоги, ученые-израэлиты валом валили в них из Палестин, Багдада и Константинополя, чтобы заняться своим делом: толкованием Библии, Талмуда, Торы и других наук божественного промысла.
Век за веком, правитель за правителем, утверждалось еврейство в качестве основного закона - религии на огромной территории.
Эзекия, Манассея, Ханукка, Исаак, Зибулан (Завулон), Моисей, Нисси, Аарон, Менахем, Бенджамин, Аарон II и, наконец, Иосиф - вот еврейская лестница, по которой вели свой народ к Богу цари Хазарии.
...Мудрый и справедливый Иосиф, да сохранит и убережет его Создатель, правил жестко, так, что, как и его отцу, по выражению одного римлянина, ему удавалось властвовать, разделяя.
Только он решал: пропускать русские ладьи к Каспию или нет. В прошлом месяце, например, узнав о заговоре русичей совершить набег на живших, чуть ближе к устью реки, магометан - не дал проходу. Недовольные, ушли восвояси вечно хмельные, бородатые мужики, повернули ладьи навстречу странному богу своему, Яриле-солнцу.
А что поделаешь? "Против лому нет приему", - говаривал один раб, из русичей, в прошлом разок попытавшийся было прорваться силой со своей ватагой через Хазарскую границу.
Но точно также, когда орды кочевников конным и пешим воинством приблизились к границам Хазарии, чтобы просить разрешения пройти в Дербенд и в ответ на решительное "нет" попытались было напасть на войско, расположившееся в крепости Саркел, урок им был преподан жестокий и кровавый. Они отступили с большими потерями. Поделом. Пропусти он их тогда, уже через пару лет плодородные земли - вплоть до Багдада - превратились бы в выжженные степи, затоптанные копытами бесшабашных кочевников.
...Солнце еще раз тронуло теплой лапкой лицо Иосифа и зевнув, ушло на покой. Стало зябко.
- Коня, - спокойно, не оборачиваясь, произнес Царь.
В протянутую руку легла уздечка...
Пружинисто взлетев в седло, он помчался к ожидающей его свите. Еще несколько минут и гребцы ладно, по команде кормчего, вонзили весла в тугую воду. Полетела царская лодка ко дворцу.
Сначала - к наложнице. На часок, хотя бы. Отдохнуть, собраться с мыслями.
Слава тебе, Царь и Повелитель мой Иосиф, да сохранит и убережет тебя Создатель, - преклонила колено красавица, когда, он вошел, сопровождаемый свитой, слегка разгоряченный после недолгой скачки.
- Хватит, хватит, - поморщился.
И повернувшись назад:
- Покиньте меня.
Пятясь и шаркая, склонив головы и уткнув покорный взгляд в сложенные перед собой ладони, свита растворилась в наступившей тишине. Лишь раб, прислуживавший Царю ранее, остался стоять могучим истуканом.
- Ты тоже...
Поклонился, исчез.
Царь направился к ложу... Ни слова не говоря, в полной тишине, под легкое шкворчание фитилей в масляных лампах, она стянула с него облегающие ногу сыромятные сапоги, развязала верхние тесемки накидки.
- Вина, - протянул руку не глядя, как и прежде, уверенный в том, что словно из ничего, возникнет, рожденный усердием и повиновением, кубок вина в его руке.
И впрямь. Рука ощутила прохладу металла, он жадно сделал несколько глубоких глотков, откинулся на подушки, удовлетворенно крякнув.
- Вымой меня, - приказал.
Русая, с длиннющей косой до полу, голубоглазая и высокая, чуть ли не одного роста с Царем, одетая в прозрачную, заимствованную из турецких гаремов одежду - шальвары и накидку - наложница, прикрыв глаза густыми черными ресницами, поспешила за умывальными принадлежностями.
Царь проводил ее взглядом.
Всё-таки непонятно, - подумал, - как может варварская земля русичей создать такую красоту?
Он и звал ее так - Варварой. Нет таких среди хазарок. Увы.
Мать переживала, хотела внуков. Царь же откладывал женитьбу до неопределенных времен. Да, наследник бы не помешал: того и гляди принцы - двоюродные братья - начнут требовать власти, попытаются пробиться к трону. Но... Не хотелось ему жениться. Может, потому, что так запала в душу любимая наложница?
Варвара, тем временем, принесла таз, мыльную траву, налила воды. Сложенным вчетверо, намоченным в теплой воде шелковым платком, она попыталась было прикоснуться к руке повелителя. Но тот вскочил, скинул с себя одним махом одежды, и предстал перед ней во всей своей здоровой и сильной наготе. Черноволос, строен, красив, крепок, орлиный нос с характерной горбинкой...
- Вот теперь можешь мыть.
Она покраснела. Даже в сумраке это было заметно.
Ну, надо же! Бек купил ее года три назад у одного из заезжих купцов, с тех пор она видит его чуть ли не каждый день, ну, не в субботу, разумеется, и до сих пор краснеет!
Руки ее, меж тем, касались его тела, омывая сначала лицо, потом шею, грудь, живот...
Он не выдержал, обхватил ее, жадно, взасос, поцеловал, потащил за собой, споткнулся о стоявший таз, рванул вниз шальвары и обняв... упал мимо ложа. Смеясь и чуточку сопротивляясь, в самый раз, чтоб не прогневить повелителя, она отвела его руки, встала, разделась и - так, опять смущаясь, выпрямилась; и стояла так, слегка согнув правое колено, развернув красивую ногу вовнутрь, распустив косу и укрывшись за шелковистым одеялом своих роскошных волос.
Как она была хороша!
Он лег на подушки, похлопал ладонью по месту рядом с собой, приглашая. Она просеменила, пригибаясь слегка к полу, словно опять пыталась спрятать от него свои прелести, глупая, и легла рядом, прильнула, прижавшись всем телом, словно используя тело Царя в качестве щита от своей наготы.
Едва касаясь, щекотно пробежал пальцами по ее груди. Вздрогнула. Рука спустилась к животу, мимолетно погладила подушечками пальцев, затем, как кисть художника, вывернулась, пройдясь тыльной стороной ладони, скользнула еще ниже и опять, как кисть, вывернувшись наизнанку, прошлась по увлажненному желанием мохнатому бугорку, остановилась там в раздумье. Она уткнулась лицом в дремучесть его груди, задышала прерывисто.
Перевернул ее на спину, опять поцеловал: долго и нежно, оторвался, заглянул в бездонный голубовато-черный омут и с облегчением, словно только что отбросил в сторону висевшую на плечах непосильную ношу, лег на нее сверху.
Так лежал не шевелясь, боясь спугнуть чувство необыкновенного покоя и неги, снизошедшее на него. Как хорошо, Боже, как покойно...
А она, зачарованной птичкой, испуганным котенком тоже застыла и, чтобы не потревожить даже дыханием, затаила его, ожидая движений - или указаний? - своего хозяина.
- Ты любишь меня? - шепнул Иосиф, да сохранит и убережет его Создатель...
- Больше жизни, мой повелитель, - прошелестело.
- Я осыплю тебя золотом, одену в шелка и парчу, я никогда тебя не брошу, - зарываясь в молочную пахучесть ее тела, бормотал Царь.
- Да, мой господин, да...
Как мечтала бы она оказаться вдали от этого странного, нелюбимого ею деспота, проснуться дома, в покосившемся срубе, где куры кудахчут, где пахнет кислым молоком бабкиных блинов, где, после того, что они с девчатами прыгали через огонь, пятнадцатилетний тогда соседский мальчишка, белокурый и кудрявый Ванюша, завлек ее на завалинку и любил, любил до рассвета... Не надо ей серебра и злата, не надо шелков и парчи, к Ванюше бы.
Загадочная русская душа... Кто ж поймет тебя?
Царь спал.
Не ведал повелитель Хазарии, что в это самое время, далекие таинственные планеты начинают выстраиваться в невидимый глазом, только им понятный, геометрически-пространственный ряд... И тогда в разных концах вселенной вспыхнут и погаснут, родятся и умрут звезды, тогда черные дыры сами провалятся в тартарары, а солнечные ветры задуют сами себя... тогда то, что понятно станет непонятным, а простое станет непростым, тогда тайна и знание сольются воедино, а свет превратится во тьму, тогда живые почувствуют себя мертвыми, а мертвые оживут... и русичи, объединившись на время с печенегами и паганами, подойдут к границам царства и нападут одновременно с трех его сторон.
Затаивший обиду на всех и на вся новгородский князь Олег, предательски убив своих союзников Аскольда и Дира, пойдет войной на каганат, чтобы прибить щит к воротам Царьграда.
А киевский князь Святослав неожиданно прорвется во внутренние области Хазарии, сметет с лица земли Итиль и Хазаран, дойдет аж до Саркела и после кровопролитных боев, поддержанный кочевниками, сотрет крепость в порошок.
Мало того, дойдя до Самандара, он предаст огню не воинов, не жителей, нет - 40 тысяч плодородных виноградников!
Византийский флот - пришло время, пришло! - высадится в Херсоне, в той части Хазарского каганата, что отойдет к Византии.
Падет Царство. Канет в Лету. Камня от камня не оставят победители от просуществовавшего восемь веков могущественного государства.
Среди криков и стонов, битвой разгоряченный, в хмельном угаре страха и безудержной удали, рубанет сплеча кудрявый воин Ванюша по турчанке какой-то, руки к нему тянущей. Отлетит ее голова... с косою русою. Что за наваждение? А-а, привиделось. Бей хазар! Мстить - так мстить! За что? А за то! Чтоб не повадно было.
И когда остановится безумная круговерть планет, когда взойдет и сядет солнце, пройдет дождь и выпадет снег, а потом опять придет весна - ничто уже не напомнит взгляду перепуганного и случайно попавшего в эти пустынные места странника о том, что где-то здесь, среди поросших мохом развалин, велась ученая беседа, звучал смех, шептались слова любви.
Превратившись в пыль времени и пространства, рассеются остатки побежденных хазар по всему миру, храня в памяти боль и унижение.
Какие хазары? О ком вы? А-а, эти, то ли турки, то ли монголы, который пришли вместе с Чингиз Ханом издеваться над народом православным? Не православным еще? Все равно. Поделом им, неразумным.
Да, кстати, победители сохранят и пронесут через века непонятное: "Как ныне сбирается вещий Олег отмстить неразумным хазарам". Неразумным? Вы, говубчик, того, певеврали, свегка, миль павдон.
И я уже никогда не узнаю, где, когда прервалась та незаметная жилка кровного родства, отделявшая пра-пра-пра-деда моего деда от рассыпанных по огромному глобусу потомков уцелевших хазар.
Азарий. Задумывался ли ты когда-то об этом, отец моего отца?
...Стучит, стучит за окном отбойный молоток. Идет строительство очередного инкубатора на трех человек. В такую жару, а? Кто ж это выдержать может?
Холодная вода душа освежает ненадолго. Зависшее в зените солнце играется само с собой, издевательски прижигая через лупу небес все, оказавшееся на пути конвульсирующего от жары луча. Бегите, прячьтесь, если жизнь дорога. Включайте свои кондиционеры!
А еще было? Так, чтоб все цифры... Ну-ка, ну-ка... 00.00.00. Так, вроде. Дальше некуда. Куда уж дальше? А даже если не так - "а кому какое дело, чем мы водку..." и т.д. Спидометр истории скручен за пару сребреников. Вполне вероятно.
... - П-п-послушай, А-а-рон, когда Ц-ц-цепора приедет, н-не г-говори ей, ч-что я с-сегодня н-не н-ноч-чевал д-дома, л-ладно?
Конечно, не скажу, ты же знаешь сам, брат. Разве предавал я тебя когда-нибудь?
П-предавал, не п-предавал, к-какая р-разница. Л-ладно, иди, п-побегай с м-мальчишками, мне т-тут к-кое-что с-сделать н-надо. В-вот т-тебе...
И в воздух взлетает медная монетка.
Подождав, пока младший брат выйдет из хижины, Моисей поднял хитон, посмотрел на красноту внизу живота, почесал зудящий пах.
Черт, - подумал он, - надо перестать ходить к Ванее, а то хлопот не оберешься. - Жаль, хороша бабенка, но, увы...
Он подошел к постели своей. И то сказать: постель! Ему, выросшему в относительной роскоши фараоновского приюта, вот уже второй год приходится жить в этой пастушьей хижине. Что тут поделаешь: характером он пошел, видно, в родного папашу. Он не мог простить насмешек над собой, особенно, если кто-то передразнивал, когда он заикался. Чуть что - хвать за нож! Вот и теперь. После неприятностей с убийством египтянина, да еще на глазах у двух евреев-купцов, пришлось, скрываясь от настырного и цепкого фараонского шерифа, укрыться у Иофора, Мадиамского раввина, притвориться влюбленным в его дочь, Цепору. Хитрый еврей так до конца и не поверил в пылкость чувств столичного беглеца, но жить с дочерью, - особенно после того, как Моисей как бы случайно, вынул из кошелька десяток монет и бросил на стол.... скрепя сердце, все же разрешил. Гражданским, так сказать, браком.
Так шло время. Текла вечность, в которой Моисею была отведена определенная единица времени, измеряемая непостоянной величиной в 1 (одну) жизнь. Поскольку он был еще молод, количество исходного сырья в песочных часах его жизни, казалось равным запасам огромной пустыни. О-го-го! Сколько еще впереди... А пока... Делать было особенно нечего.
На свежем воздухе Моисей отдохнул, окреп. Слегка загорел, что весьма шло к его бледному лицу... Но, то ли от пережитого недавно, то ли еще по какой причине, речь его становилась все хуже и хуже. Мучительно выплевывать слова надоело. Он все чаще молчал, старался не раскрывать рта, общаясь больше жестами...
Тесть начинал привыкать к зятю, иногда, подвыпив, намекал даже на то, что есть у него там, где-то к северу, хорошие земли на продажу. Мол, он не вечен, может и оставит что-то зятьку...
Все было неплохо... жена души в нем не чаяла.... забеременела и родила сына, которого по настоянию тестя назвали в честь прадеда - Гирсам. Гирсам так Гирсам. "Пришелец в чужой земле".
Ребенок был некрасив. Часто болел, плакал, и Моисей настоял, чтобы малышу наняли кормилицу и поселили в отдельной хижине: пусть там орет. Там же жил и четырнадцатилетний Аарон, младший брата Моисея, которого тот всегда таскал за собой. Пухленький, розовощекий, тихий, набожный и вежливый.
Хороший мальчик, одобрительно кивали головой женщины, зная ко всему, что он единственный, кто остался верен брату из всех многочисленных кровных родственников Моисеевого племени.
Моисей редко видел сына. Его занимали более важные дела, планы: надо было придумать, как вернуться во дворец, не отсидев в тюрьме... В столице остались связи, нужные люди... В конце концов, ему тоже положена доля богатств фараона. Он часами сидел у подножья горы, рисуя концом острой палки колесницы, штурмующие дворец. Надо бы собираться...
Но что-то удерживало его. То одно, то другое... тем более что выяснилось, что у жены есть еще шестеро хорошеньких сестричек, одна из которых, семнадцатилетняя Ванея, была не прочь попользоваться мужскими услугами нового родственничка каждый раз, когда Цепора, как старшая дочь, отправлялась с отцом по делам семейным....
Ванея...
Он нагнулся, поковырялся в тайнике, в том углу, где, постепенно сужаясь в деревянной талии, вонзалось в землю одно из опорных нестройных бревен. Вытащил склянку. Открыл. В нос ударила вонь. Фу-у! Серная мазь. Но - проверенное средство. Зачерпнул совком ладони немного мази, начал втирать ее в чешущиеся места кругообразными движениями правой руки.
При прикосновении к собственному телу, при воспоминании о гибком и молодом теле девушки, о запахе ее тела, ее духов, которыми пропахлась вся его одежда - жасмин, что ли? - его вновь охватило желание. Он почувствовал, как зазвенело в голове, как заметались желтенькие мушки перед глазами, как ватным пухом охватило ноги, как все его тело медленно заполняется, наливается душным соком похоти - он знал это чувство, увы, знал...
На воздух, в лес, в горы, туда, где он спрячет свой стыд, свою болезнь, свой позор, свою радость... Моисей выскочил из хижины и побежал. Он бежал и бежал, спотыкаясь, в гору, выше и выше, до тех пор, пока силы не оставили его, пока Хорива из высокой, солидной горы не превратилась в простой, подернутый терном холм, с которого было видно селенье, пока ноги не отказались повиноваться, пока дыхание не прервалось, пока горло не сдавило кляпом удушья...
В изнеможении свалившись у выступа скалы, он судорожно хватал ртом жаркий стоячий воздух вперемешку с роившимися мириадами мошек; хватанул-таки одну, поперхнулся, закашлялся до слез, до рвоты, и так, стоя на коленях, молотя кулаками по пыльной траве, его и сморила усталость, двоюродная сестра спасительного сна...
Разбудил треск, вернее даже потрескивание. Как будто кто-то запалил костер и веселые молодые цветные искорки убегали от пытающихся их словить, обгорающих старых черных пердунов-поленьев.
Открыв глаза, он глядел на полыхающий белым, не желтым и не красным, нет - белым огнем терновый куст, который при этом не сгорал, а казался на белом этом фоне еще более изумрудным.
Он приподнялся. Встал. Сделал шагу навстречу этому диковинному кусту.
- Не подходи, - услышал он голос, от которого внутри все странно срезонировало. Задрожали жилы. Зашевелилось в костях серое вещество. Заныли суставы. - Сними обувь с ног твоих, - пророкотало в воздухе, - ибо место, на котором ты стоишь, есть земля святая.
- Вот оно, - промелькнуло, - вот расплата за все. Я схожу с ума.
- К-к-то т-ты, - пролепетал он, отшвыривая сандалии в сторону.
-Я есмь Сущий. Я пошлю тебя к фараону.
- С-сущий?
- Сущий, - громогласно поправил голос.
Теряя последние остатки мужества, Моисей, тот самый Моисей, кровь которого бесстрашно вскипала, когда окружали его семь, а то и восемь черных рабов-смертников с мечами, тот самый Моисей, который пронесся на колеснице-двуколке вниз, по почти вертикальной стене строящейся пирамиды, с копьем наперевес навстречу взбесившемуся зверю, тоже готовому отдать жизнь за невероятно близкую, хоть и призрачную свободу, тот самый Моисей пал ниц...
- Кк-т-о я, ч-чтобы м-мне и-идти к-к фа... к фа... к фараону?- залепетал он, заикаясь еще больше обычного, - З-зачем? Его лю... люди ра-разыскивают меня...
- Ты выведешь из Египта народ мой, сынов Израилевых. Я иду избавить его от руки египтян и вывести из земли сей в землю хорошую и пространную, где течет молоко и мед, в землю Хананеев, Хеттеев, Аморреев, Ферезеев, Евеев и Иевусеев. Я буду с тобою, а когда ты выведешь народ из Египта, вы совершите служение Богу на этой горе. Пойди, собери старейшин Израилевых, и скажи им: Господь, Бог отцов ваших, явился мне, Бог Авраама, Исаака и Иакова.
Никогда Моисей не причислял себя к числу людей верующих. Но голос этот, куст, ситуация... Все же, он понемногу приходил в себя.
- К-кто ж- же м-мне п-п-поверит?
- Подними вон ту палку, - приказал голос.
Моисей повиновался.
- Что это у тебя в руке?
- П-посох.
- Брось его на землю, что ты видишь?
- О-ой, з-з-мея, - растерялся Моисей.
- Это для того, чтоб поверили, что явился тебе Господь. А теперь положи руку к себе за пазуху. Вынь ее и взгляни.
Вынул и с отвращением увидал, что вся рука покрыта отвратительными белесыми струпьями.
- П-проказа! - вскричал он
- Положи руку опять за пазуху... И снова взгляни.
С ужасом, словно змею туда клал, Моисей осторожно, стараясь не касаться тела, просунул руку за хитон и тут же вытащил ее обратно. Чисто!
Озорная мысль мелькнула у него в голове. Спросить о...?
- Можешь не спрашивать, я уже излечил тебя, неверный. Но чтоб к Ванее больше ни ногой.
Моисей уважительно пал на колени.
- Но я знаю, что царь египетский не позволит вам идти, если не принудить его рукою крепкою, - вернул его к первоочередным задачам голос. - И простру руку мою, и поражу Египет всеми чудесами моими, которые сделаю среди его; и после того он отпустит вас.
А народ твой, если не поверит тебе и не послушает голоса первого знамения, то поверит голосу второго. Если же не поверит и двум сим знамениям и не послушают голоса твоего, то возьми воды из реки и вылей на сушу; и вода, взятая из реки, сделается кровью на суше...
Теперь встань и иди.
Но Моисей не шевелился.
- Что еще? - недовольно спросил Бог.
- П-прости м-меня, Г-господи. Ч-человек я н-не р-речистый, и т-таков б-был в-вчера и т-третьего д-дня, и к-когда Т-ты н-начал г-говорить с р-рабом т-твоим: я т-тяжело г-говорю и к-косноязычен. Я за-за-за...
- Заикаешься, - подсказал нетерпеливо Господь.- Но кто дал уста человеку? Кто делает немым, или глухим, или зрячим, или слепым? Не я ли, Господь?
Итак, встань и иди. Я буду при устах твоих, и научу тебя, что говорить...
- Разве нет у тебя Аарона брата, Левитянина? - разгневался Господь. - Я знаю, что он может говорить, и вот, он выйдет навстречу тебе, и увидев тебя, возрадуется в сердце своем. Ты будешь ему говорить и влагать слова в уста его, а я буду при устах твоих и при устах его, и буду учить вас, что вам делать. И будет говорить он вместо тебя к народу. Итак, он будет твоими устами, а ты будешь ему вместо Бога. И жезл сей возьми в руку твою; им ты будешь творить знамения...
...Шатаясь, бледный, с диким, полубезумным взглядом, оставляя на терновнике клочья одежды, опираясь на посох всей тяжестью ставшего вдруг непослушным тела, брел Моисей вниз, с нескончаемой горы Хорива.
А внизу, к наружной стене хижины, где разрывалась от натужного крика маленькая, но крепкая глотка Гисама, не желавшего брать грудь кормилицы, прислонился Аарон, стуча зубами и трясясь всем своим телом.
- Ну, что с тобой, что? - гладила его по спине младшая из дочерей Иофора, ровесница Аарона, жгучеглазая Иохаведа.- Что, ну скажи...
Судорожный вздох...Тишина. Только слышно, как зачмокал, наконец, губами, уставший от крика Гисам.
...Над ними было странное небо. Прозрачное, чистое, словно приглашающее пронзить себя взглядом, оно вместе с тем, таило в себе невероятную тайну. Рядом с огромной белой луной, ну прямо рядышком, справа и сбоку, касаясь миражного ореола, светила, непонятно откуда взявшаяся, какая-то продолговатая звезда.
В эту ночь в небе вообще творилось что-то странное. Удивительно ли? Это была та ночь, когда далекие таинственные планеты выстраиваются в невидимый глазом, только им понятный, геометрически-пространственный ряд... когда в разных концах вселенной вспыхивают и гаснут, рождаются и умирают звезды, когда черные дыры сами проваливаются в тартарары, а солнечные ветры задувают сами себя... когда то, что понятно становится непонятным, а простое - непростым, когда тайна и знание сливаются воедино, а свет превращается во тьму, когда живые чувствуют себя мертвыми, а мертвые оживают... Та самая ночь, которая бывает раз в тысячу лет.
...Хруст. Шаги. Кто это? Моисей? Не может быть. Он странен. С протянутой вперед рукою, опираясь на посох, превратившись, вдруг, из стройного молодого юноши в старца, да-да старца с всклокоченной бородою, глядя перед собой безумными глазами, что-то шепча под нос, он идет в их сторону, к Аарону... Вот он уже совсем близко, вот протягивает руку, касаясь лица мальчика...
Иохаведа отбегает в сторону. Вскакивает и Аарон, словно распрямившаяся пружина. Что-то мелькает в его руке... Он прижимается всем телом к Моисею, затем отступает назад, оставив в теле брата, в животе его, чуть повыше паха, длинный пастушечий нож...
Глаза Моисея, еще секунду назад казавшиеся безумными и дикими, преображаются. Какой-то неземной, небесный огонь, кажется, изливает он окрест. Вот заиграла всеми цветами радуги засохшая столетняя черная смоковница, вот, вдруг, вырос, нет, выпрыгнул из под земли, ослепительно белый, с красными куполами и золотыми крестами, только что родившийся, еще в слизи, Капернаум; вот вспыхнуло небо, расцветившись серебряными хвостами сотен тысяч неуемных комет, сперматозоидами снующими в поисках свободных материнских клеток в неоплодотворенной вселенной ... вот выпал из руки Моисея посох и змеей прошелестел в сторону младенца Гисама.
И упал, остекленев глазами. Закружились вихрем звезды, еще мгновение назад приколотые к черной твердыне неба, протяжно и неизбывно завыли, заскулили трубы иерихонские, качнулась под ногами разверзающаяся земля, злорадным огнем полыхнула она...
Конец света? Но ведь это только начало, вы ж обещали, я буду жаловаться!
Что ж. Показалось все это. Игра незрелого ума, завороженного магией цифр, жарой и запахом жареной рыбы...
- Не надо, Аарон, - умоляет девчушка. - Не надо...
Неужели же поздно? Уже проглочен яд, уже трясет смертельной дрожью все тело, покрытое холодным потом снаружи, умирающее изнутри. Вот - остановилось сердце. Остекленел тоскливый, измученный взгляд. Но еще живут своей жизнью зубы. Они скрежещут, и пена, зеленовато-черная пена, покрывает вмиг иссохшие губы мальчика.
Рука об руку пойдут братья по нехоженым дорогам времени. Впереди - младший, заботливо ведет полуслепого немощного старика, опирающегося на корявую клюку.
Кто он, кстати, этот рослый, сильный, возмужавший? Неужели Аарон? Движения его точны и безупречны, голос ровен и полон уверенности, лишь в глазах - как у мудрого правителя -усталость и горечь.
Не потому ли так беспрекословно подчиняются ему старейшины народа Израилева, с надеждой бредущие за ним в землю обетованную изголодавшимся по доброму слову стадом? Почему называют его Моисеем? Ведь Аарон же он, Аарон!
Бог глядит вниз, на грешную землю, недовольно качает головой: ну вот, придется теперь все первоисточники переписывать.
...И сказал Господь Моисею и Аарону на горе Ор, у пределов земли Едомской: "Пусть приложится Аарон к народу своему, ибо он не войдет в землю, которую Я даю сынам Израилевым. И возьми Аарона и Елеазара, сына его, и возведи их на гору Ор. И сними с Аарона одежды его, и облеки в них Елеазара, сына его, и пусть Аарон отойдет и умрет там.
И снял богобоязненный Моисей с Аарона одежды его, и облек в них Елеазара, сына его. И умер там Аарон на вершине горы. И увидело все общество, что Аарон умер, и оплакивал Аарона весь дом Израилев тридцать дней".
Горько рыдает одинокий старик, зная, что теперь ему, ему одному, придется тащить на себе непосильную ношу.
- Я помогу тебе, дедушка, - успокаивает его, гладя, по вздрагивающим костлявым плечам Елеазар.
Как похож он на отца своего, как похож...
Надеждой загораются глаза бредущих следом. Аарон умер? Да вот же он, вот. И голос тот же, и одежда.
Не болят уже ноги, покрытые ранами. Не тяжел путь к радости. Оставайся здесь, старик, читай на досуге свои каменные скрижали.
И будет там большая дорога, и путь по ней назовется путем святым; нечистый не будет ходить по нему; но он будет путем для одних; идущие этим путем, даже и неопытные, не заблудятся.
Клик. Прокрутились шестеренки-колесики, верша свой монотонный марафон. Один щелчок, мгновением даже назвать стыдно - а нарушилась стройная гармония цифр: 00.00.01
Кончился День Примирения. Что-то другое пришло ему на смену. Другое, обычное, безымянное.
Кто же придумал, что ждать этого дня теперь придется еще тысячу лет?